ЛЮБОВЬ СУШКО Г.ОМСК 2013 год

Любовь, как спасательный пояс. Веч. стихи 10апреля

 

Полдня пытаюсь начать писать эту статью.  В первый раз после 4 апреля хочется что-то сказать об Игоре Цареве, тем более,  вчера прошла передача, которую лично я бы назвала просто: «До свидания, Игорь, до свидания!!!»

Такое случается, когда с некоторыми избранными не хочется прощаться и невозможно проститься. Так было 11 апреля 1999 года ровно 14 лет назад, когда ушел на 49 году жизни не просто мой самый любимый учитель – доцент ОмГУ Александр Борисович Мордвинов, человек, который сделал меня такой, какая я есть, пред которым я страшно виновата, и уже не попросить прощения, увы.

4 апреля ушел поэт 21 века, как вчера правильно сказали, Игорь Царев, перед которым, к  великому счастью, я своей вины не чувствую совсем. Потому что это тот редчайший случай, когда все оказалось как раз наоборот. Мы успели не только полюбить Игоря, но и сказать ему, насколько его любим, моя статья по поводу его награждения премией «Поэт года», стала великой радостью для меня, потому, что успела сказать, потому что он читал ее несколько раз, и в последний раз был 1 апреля на той странице. Потому что у всех у нас были «Вечерние стихи», где Игорь Царев был  одним из главных творцов, и всегда прекрасен, и всегда уместен, недаром вчерашняя передача началась именно с последнего его выступления, где он представлял своего кандидата Игоря Лукшта. И уже одной этой записи хватило бы для того, чтобы понять каким он был. Потому что все мои статьи о «Вечерних стихах» с него начинались и писались для него, никто не приходил на эти страницы так часто. Собственно я беседовала именно с ним все время о поэтах и поэзии. Без него этой передачи представить себе не могу.

Если кто-то 10 апреля  заглянул на огонек в первый раз в эту студию, то посмотрите, кто там был, кто говорил об Игоре. А самое главное, как говорили

 Юрий Метелкин, Андрей Широглазов, Марина Шапиро, Алексей Ивантер, Лариса Морозова-Цырлина, Лешек, Александр Поминов, Андрей Моисеев. Песни на стихи Игоря Царева исполняет Инна Тхорик.

Телевидение творит чудеса, а Игоря мы видели в записи не в первый, а в третий раз, и потому у тех, кто и прежде смотрел передачу, и кто, возможно, видел ее в первый раз,  создавалась иллюзия его присутствия с нами, среди нас. Только  фраза Ольги Ворониной: «Буду читать по бумажке, иначе все забуду и разрыдаюсь», как - то нарушала эту гармонию, и действительно чувство, что сейчас все забуду и разрыдаюсь, было примерно до середины эфира, пока маэстро Помидоров (тяжко и непривычно ему было вести эфир одному), не напомнил нам о том, что  Игорь был человеком светлым и веселым, и не стоит, пожалуй, так грустить.

Собственно, это все время мне когда-то внушала бабушка, что нельзя плакать и грустить по тем, кто ушел, как бы мы их не любили, потому что им там становится очень тяжело, лучше вспоминать их с улыбкой и радоваться тому, что они с нами были. В этом есть какой-то резон, каждый раз в  этом убеждаюсь, рыдала только однажды несколько дней - 7 сентября, когда хоронили команду «Локомотив» и у нас в Омске самого любимого их и нашего вратаря  Сашу Вьюхина, вот тогда никаких светлых мыслей не возникало. А Игорь  сотворил бессмертие для себя, он оставил стихотворения, записи, мы весь 2012 годы были с ним, читали, слушали, беседовали. И этот диалог продолжится дальше. Он и сейчас уже продолжается.

Так получилось, что только после его смерти открыла «День поминовения», стихотворение, звучавшее и в передаче тоже

День поминовения

Игорь Царев

Поминальную чашу осушим
Над землей, где зарыты таланты.
Вспомним тех, чьи мятежные души
Мы вперед пропустили галантно.
Помолчим. Все равно не напиться
Философским течением буден.
Постоим. А куда торопиться?
Все мы там своевременно будем.

Пахнет пыльным цветком валерьяны
Нескончаемый марш на погосте.
Что ни день, в оркестровые ямы
Мир бросает игральные кости.
Но молчат, не имущие сраму
Новоселы кладбищенских линий -
Бренных тел опустевшие храмы,
По кресты утонувшие в глине.

И смахнув со щеки аккуратно
Горечь слез, набежавших невольно,
Неохотно уходим обратно -
В жизнь, которая делает больно,
Где рекламно кипит мегаполис,
Семь грехов предлагая любезно,
Где любовь, как спасательный пояс,
Нас с тобой удержала над бездной..

 

Все уже вроде бы сказано, остается только перечитать все рецензии к этому стихотворению и поразиться тому, как ясно все видел и чувствовал Игорь, как он все «угадал».

Заметила еще одну особенность, на все наши незаданные вопросы в рецензиях у Игоря уже есть ответы. Вот и по этому поводу, он отвечает кому-то из своих рецензентов.

Спасибо. Я сомневался, уместно ли помещать здесь эти стихи, но потом решился, ведь согласно древним обычаям, чем больше людей помянут его имя добрым словом, тем лучше. Очень надеюсь, что качество стихов не настолько уж скверное, чтобы помешать этому. А он действительно был славным и светлым человеком.

Игорь Царев 26.11.2002 15:54

Горько то, что примерять все это теперь приходится к самому Игорю, но тут ничего не поделать, тут мы бессильны.

О посмертной судьбе поэта есть упоминание  и в нашем с ним разговоре, когда была написана статья памяти Михаила Анищенко «Ушедший в вечность», тогда Игорь написал  лично мне, как это должно быть:

Рецензия на «Ушедший в Вечность. Памяти Михаила Анищенко» (Любовь Сушко)

Любовь, спасибо за теплые слова о Михаиле. Это действительно Поэт.
Ему был дан Дар. Дар - это нелегкая доля. Он как раскаленный уголь на ладони. Да, гонит прочь тьму, но и обжигает, и приносит нестерпимую иногда боль. И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило, только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово об Анищенко. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Михаил в свои строки.
И.Ц.
Игорь Царев 09.12.2012 00:28 •

Никогда бы Игорь не произнес слова о своем даре, а когда говорили другие, он всегда напоминал, что чувствует себя неловко в этом случае, и это так на него похоже, но с момента того ухода не прошло еще и полгода, а мы уже должны говорить о нем то же самое. А главное навсегда запомнить вот эти слова.

И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило, только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово о Игоре Цареве. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Игорь  в свои строки.

Я позволила себе такую вольность и  изменила только их имена, все остальное  звучит по прежнему и до какой степени актуально. Хорошо, что и это высказывание у нас осталось, мы знаем, что было важно для самого Игоря и как вести себя дальше – та рецензия стала завещанием для всех, кто жив и кто любит его, и будет любить, пока жив.

Вчера на вечере прозвучало и самое мое любимое стихотворение «Апокалипсис», все помнят, насколько оно было актуально в те дни, когда звучало в программе «Вечерних стихов», мы все еще ждали конца света, тогда было не до шуток, а Игорь шутил.

Я лично потом помещала его в каждую вторую статью, как знаковое не только для Игоря, но и для меня тоже, потому что, если после «Тобола»  я его просто полюбила всей душой. Ведь  он был нашим, родился и вырос в Хабаровске - в Восточной Сибири, но все равно ближе к моей Западной, чем весь остальной мир, то после этого стихотворения я поняла, что он первый поэт 21 века - самый главный, хотя осознать это пока человек жив, пока еще с ним можно побеседовать- очень трудно. Но теперь уже это становится все очевиднее.

Апокалипсис
Игорь Царев

На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казенной мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И уныло блестел тонзурою.

Он за нас отдувался, каинов,
Не ища в этом левой выгоды.
А Господь, сняв с него окалину,
На крутые пошел оргвыводы,
И от грешной Тверской до Сокола
Птичий гомон стих в палисадниках,
Над лукавой Москвой зацокало
И явились четыре всадника.

В это время, приняв по разу, мы
Состязались с дружком в иронии,
А пока расслабляли разумы,
Апокалипсис проворонили.
Все понять не могли – живые ли?
Даже спорили с кем-то в «Опеле»:
То ли черти нам душу выели,
То ли мы ее просто пропили.

А вокруг, не ползком, так волоком,
Не одна беда, сразу ворохом.
Но язык прикусил Царь-колокол,
И в Царь-пушке ни грамма пороха...
Только мне ли бояться адского?
Кочегарил пять лет в Капотне я,
И в общаге жил на Вернадского -
Тоже, та еще преисподняя!

Тьма сгущается над подъездами,
Буква нашей судьбы - «и-краткая».
Не пугал бы ты, Отче, безднами,
И без этого жизнь не сладкая.
Может быть, и не так я верую,
Без креста хожу под одеждою,
Но назвал одну дочку Верою,
А другую зову Надеждою.

Когда кто-то в рецензии спрашивал, почему буква нашей судьбы Й, то Игорь сразу отвечает

Потому что краткая. Короткая то есть

Игорь Царев 06.09.2008 18:32

 

Там, в рецензиях,  многие спорят -  нужны ли последние две строчки, якобы они все портят, на что Игорь отвечает сам, без всяких наших домыслов:

- Вы правильно заметили, что последние строки - как маленький мерцающий свет в конце тоннеля. И этот свет я обозначил точно - это именно вера и надежда, пусть даже не в сердце, но хотя бы в именах детей.
Игорь Царев 19.09.2008 11:16

Что же еще можно к этому прибавить, но мне  с самого начала казалось, что именно в этих строчках и бессмертие, и свет и продолжение жизни тогда, когда нас уже не будет.

И конечно не обошлось без упреков в том, что скажем так «оскорбляются чувства верующих», хотя стихотворение появилось значительно раньше пресловутой статьи, но суть этих критических опусов была примерно о том же, на что Игорь тоже ответил, хотя чаще всего и не отвечал:

:) Да, ортодоксальных верующих тут многое царапает. Но жизнь сама штука острая. И тут речь не о мировом, а скорее о личностном апокалипсисе
Игорь Царев 19.04.2011

 

Вот именно Апокалипсис был очень  личным, только  для него, для каждого из нас, но этого не забыть и в той реальности стихотворение оказалось самым самым необходимым.

Кстати, уже отмечалось в передаче, что в  его стихотворениях не было  так называемого лирического героя – термин появился в эпоху серебряного века, связанного со стихами Александра Блока, где трудно отличить реальность от фантазий, а поэта обвиняли в том, что он придумал то, чего не было в жизни, сотворил миф о себе.

Так вот Игоря Царева в этом обвинить невозможно. Он писал о себе, о том, что видел, переживал, чувствовал. Лирический герой его стихотворений - он сам.

Сегодня я все-таки  обращаю внимание на те стихотворения, где есть тема ухода, вольно или невольно взор направляется к ним.
Вот и  это стихотворение о том же:

Медный вальс ноября

Игорь Царев

Памяти верного друга, талантливого музыканта и барда Славы Малиновского

Медный голос дождями надраенных труб,
Медных листьев костер на осеннем ветру.
И в полете над миром почти невесом,
Кружит медленный танец судьбы колесо.

На рулетке судьбы выпадает «зеро» -
Открывается дверь в бесконечность миров,
Где усталый оркестр без осенних прикрас
Завершает с листа медный, медленный вальс.

Медный, медленный вальс остывающих дней –
Умирающий звук все бедней и бледней,
Тени горьких предчувствий и огненных рун
Пробегают по нервам трепещущих струн.

Между Жизнью и Смертью стремительный торг.
И уже не понять леденящий восторг,
Дрожь сухих и давно не целованных губ,
Предвкушающих вальс на другом берегу.

Смертный вальс вперемешку со снежной крупой –
Белый танец судьбы над небесной тропой…
На последнем балу не дыша, не любя,
Ты не смог отказать пригласившей тебя.

 

А в одной из рецензий по поводу этого стихотворения Игорь написал:

- Говорят, что ТАМ тем лучше, чем чаще добрым словом вспоминают Здесь. А потому, спасибо Вам.
Игорь Царев 02.11.2005 13:19

Думаю, это тоже всем нам остается помнить всегда, он знал, о чем говорит

А в пронзительном стихотворении «Пес», к моему удивлению, нашла такие строчки:

На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
А соседа выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.
Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим…

 

Согласна с теми, кто говорил в студии о том, что Игорь остается с нами, душа его здесь, и не только до 40-ка дней, как принято считать, а пока мы живы, он остается с нами. Мы задаем вопросы и находим ответы в его стихотворениях и рецензиях, которые  тогда писались для определенного человека, но он отвечает всем нам на самые больные вопросы.

А пока мы будем вести этот диалог, поэт Игорь Царев останется с нами, мы только начинаем его открывать для себя, и уверяю вас, там  столько открытий чудных, о которых и не подозревала даже, но они  все впереди.

Появляется столько новых стихотворений, которых не было на страничке. Но они есть в других местах, на других сайтах, и печаль со временем будет светлее, и еще больше наша благодарность ему за то, что он был, и мы оказались как-то причастны к этому явлению Поэта нашему скверному, ужасному, но все же прекрасному миру.

Закончить хочется еще одним стихотворением, пока без комментариев. Там все-таки жизнь торжествует над смертью, не это ли главное? А  еще понятно,  что биография Игоря Царева заслуживает отдельного романа, об этом тоже говорили многие, но все это еще у нас впереди. А пока стихотворение и голос Игоря Царева.

Я мог бы...

Игорь Царев
Я мог бы лежать на афганской меже,
Убитый и всеми забытый уже.
И мог бы, судьбу окликая: «Мадам,
Позвольте, я Вам поднесу чемодан!»,
В Чите под перроном похмельный «боржом»
По-братски делить с привокзальным бомжом...

Я мог бы калымить в тобольской глуши,
Где хуже медведей тифозные вши;
Тяжелым кайлом натирая ребро,
Под Нерчинском в штольне рубить серебро
Я мог бы... Но жизнь, изгибаясь дугой,
По-барски дарила и шанс, и другой.

Иные галеры - иной переплет.
И вновь под ногами старательский лед:
В словесной руде пробиваюсь пером -
Меня подгоняет читинский перрон
И тот, кто остался лежать на меже,
Убитый и всеми забытый уже.
 
ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Когда в 1996 году в подъезде собственного дома киллером был убит поэт и философ Олег Чертов, любимец всего омского студенчества, близкий, дорогой , любимый всеми нами Олег Владиленович, мы были молоды, мы и правда не понимали, как жить дальше, пока не появилось его стихотворение, к нам обращенное, четыре строчки из которого выбиты на  гранитной плите на его могиле, вот тогда все встало на свои места, он вернул нас к реальности.

Олег Чертов
http://olegchertov.ru/?p=306

В природе – сдвиг, вначале неприметный,
Но мрачно изменилось естество.
Ненастный день похож на путь посмертный:
Ни впереди, ни сзади – никого.

С полночных стран на ледяном пароме
К нам подплывает снеговая жуть.
Кто впереди – уже укрылся в Доме.
Кто сзади – не решатся выйти в путь.

Достигни Дома. Преклони колени.
Зажги огонь в камине, стол накрой
И ожидай в надежде и терпенье,
Кого при жизни ты сковал с собой.

В миру мы были и глупы, и слепы.
Как просто было нас ко злу склонить!
Но там, во тьме, стеснительные цепи
Преобразятся в световую нить!
Ноябрь 1985

 

Теперь мы знаем, что в том Доме зажжен огонь, накрыт стол,  и он ждет всех, кто ему был дорог при жизни.

Надеюсь, что и к Игорю Цареву мы тоже зайдем на огонек, и обязательно будет встреча там, а потому остается только сказать: «До свидания, Игорь, до свидания» и терпеливо ждать новой встречи.

Игорь Царев в плену у Незнакомки. Вечность-1

Мне удивительный вчера приснился сон:
Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.
Лошадка тихо шла. Шуршало колесо.
И слёзы капали. И вился русый локон.

И больше ничего мой сон не содержал...
Но, потрясённый им, взволнованный глубоко,
Весь день я думаю, встревожено дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока... И. Северянин

Серебряный век оборвался внезапно, едва успев начаться. Он заполыхал ясным пламенем в пожарищах бунта бессмысленного и беспощадного.
В 1917 году А. Блок и В. Маяковский на Сенатской площади, около одного из тех костров столкнулись на миг, чтобы разойтись уже навсегда. И странная фраза:

- А у меня в усадьбе сожгли библиотеку, - была совершенно непонятна тому, кто одержимо мечтал о мировом пожаре и грозился сбросить бога с небес.

До библиотек ли было тогда, когда рушился мир, и все-таки именно уничтоженная библиотека – символ  вечной жизни слова - была самым страшным кошмаром, самой большой потерей  для А. Блока. Серебряный век  канул в Лету, но ведь ничто не исчезает бесследно, в мире нет ничего нового.

Не случайно же И. Северянина значительно позднее, когда погиб сам Блок, так потрясла сцена, которую он описывает в своем стихотворении

Весь день я думаю, встревожено дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока

На самом деле в этом эпизоде есть глубочайший смысл - мир не канул в Лету, пока мы не позабыли А. Блока, первого поэта серебряного века, самой страшной бедой для которого стала уничтоженная библиотека.
Такая вот странная связь наметилась.

В другом своем стихотворении, избранный королем поэтов, Игорь Северянин напоминает «тусклым сиятельствам», что

Во времена Северянина следует знать, что за Пушкиным
Были и Блок и Бальмонт

И все титулы, звания, награды перед истинными творцами - ничто. Мир не прекратит своего существования, пока мы помним об А. Блоке. И у нас всегда есть возможность вернуться в серебряный век русской поэзии,  пока традиции Блока не нарушаются, пока его творчество остается главным мерилом Поэзии.

Об этом я думала, когда пыталась определить и традицию, и новизну в творчестве Игоря Царева.

То, что серебряный век в его творчестве - точка отсчета – сомнения не было - стихотворение «Когда в Елабужской глуши», прозвучавшие за несколько дней до ухода, в тот момент, когда ему вручали литературную премию – яркое тому свидетельство. Стихотворения, обращенные к Волошину и самому Северянину – свидетельствуют  о том же. И все-таки начать анализ в контексте стихотворений о серебряном веке хочется со «Старой Незнакомки», потрясшей многих, из тех, кто открыл этот текст в разное время. Вот та точка отсчета, где становится ясно – Игорь Царев вышел оттуда, это его стихия, его начало.

И словно бы ясная подсказка, одна из последних рецензий 30 марта, а Игорь отвечал всем нам в последний раз 1 апреля,  больше я его реплик не видела.

Рецензия о том же самом, о чем я все время думаю

Рецензия на «C высоты своего этажа» (Игорь Царев)
а я-то наивно полагал, что канул в Лету серебряный век.
читая вас, понимаю, как заблуждался. приятное открытие!
Борис Виноградов 30.03.2013 12:14
:) Значит, заходите еще
Игорь Царев 01.04.2013 16:32

 

То, что серебряный век не канул в Лету, а продолжил свое существование – это было очевидно многим.

Творчество Игоря Царева находится где-то  в промежуточном этапе между символизмом А. Блока и акмеизмом  Николая Гумилева.

Для обоих поэтов А. Блок остался мерилом того высшего напряжения духа, но наступали иные времена, и тот и другой стремились к предельной яркости и стиля,  и смысла - от всей таинственности и   усложнённой, многослойности  метафор символизма нужно было вернуться к простоте и прозрачности текста.

И это им в равной мере удалось, с той лишь разницей, что Н. Гумилеву прожить пришлось до обидного мало, он только приступил  к творению этой прозрачной гармонии, так чаровавшей многих.

Но и для того, и для другого творчество А. Блока осталось путеводной звездой, потому что  представить серебряного века без него было невозможно.

А потому знаковым стихотворением для Игоря Царева стала «Старая Незнакомка» Эпиграф здесь из той «Незнакомки», легенды о которой будоражат наши умы до сих пор.

В воспоминаниях поэтов серебряного века все время мелькает эпизод, как впервые появился А. Блок на башне В. Иванова, и долго был не замечен знаменитыми поэтами, а потом на рассвете уже изрядно выпивший К. Бальмонт, издеваясь над новичком,  попросил его тоже что-нибудь почитать. И  он прочитал «Незнакомку», кто-то говорил, что читал он ее еще пять раз, кто-то утверждал, что семь. Но стихотворение так потрясло мэтров, что снисходительная усмешка исчезла с их лиц и никогда больше не появлялась. Они были зачарованы именно этим текстом, который навсегда оставался для Блока знаковым. Над тайнами его  бьются литературоведы до сих пор, а А. Блок только загадочно улыбается, взирая на все наши усилия.

И трудно представить мне современного поэта, который сегодня бы решился написать что-то по мотивам этого шедевра, ставшего символом эпохи, а вот Игорь Царев решился, да еще в ключе прозрачности и невероятной ясности акмеизма, удачно  избегая туманов и обманов символизма, что само по себе  непростая задача. Это еще и рискованно, потому что исчезает тайна, на которой и держится сюжет текста. Ведь там мы так и не понимаем до конца,  была ли женщина, реальна она или только призрак, только воспоминание о первой любви. И скорее всего,  это «только первая снится любовь». А как же в  другой системе передать то невероятное состояние и чувства, и тайну, и портрет прекрасной женщины? Кажется, что все усилия  поэта  обречены  на провал. Но не торопитесь выносить приговор. Загляните в текст.

Старая незнакомка

Дыша духами и туманами...
А.Блок

По скользкой улочке Никольской,
По узкой улочке Миусской
В разноголосице московской -
Едва наполовину русской,
Ни с кем из встречных-поперечных
Встречаться взглядом не желая,
Вдоль рюмочных и чебуречных
Плывет гранд-дама пожилая.

Ни грамма грима, ни каприза,
Ни чопорного политеса,
Хотя и бывшая актриса,
Хотя еще и поэтесса,
Среди земных столпотворений,
Среди недужного и злого,
В чаду чужих стихотворений
Свое выхаживает слово.

В былинной шляпке из гипюра
Или другого материала,
Она как ветхая купюра
Достоинства не потеряла.
В нелегкий век и час несладкий
Ее спасает книжный тоник,
Где наши судьбы - лишь закладки
Небрежно вставленные в томик.

 

Действие переносится в Москву, что характерно для Игоря, москвича, любящего этого город,  скорее всего это все-таки день, а не вечер, потому она так ясно прорисована. И вроде бы совсем не похожа на ту, которая появляется «дыша духами и туманами».

Конечно, это собирательный образ всех блоковских Незнакомок
Хотя и бывшая актриса,
Хотя еще и поэтесса,

- бывшая  актриса и вот уже великолепная Наталья Николаевна Волохова, та сама, которая пришла в его жизнь  сразу же после написания шедевра,  она стала Снежной маской и Снежной Девой, и столько удивительных стихотворений ей было посвящено.

Поэтесса, - и возникает в памяти образ А. Ахматовой «Я пришла к поэту в гости». И это тоже она, обессмертившая его в своих посланиях, и поведавшая нам, что «У него глаза такие, что влюбиться каждый должен».

Но в современном мире она, конечно, скользит как тень, разглядеть которую может только поэт из Блоковского круга, круга избранных, отмеченных, каким и был Игорь Царев. Как бы ни грустно это было сознавать, но сегодня он уже ближе к самому Блоку, чем к нам, и возможно  на той самой лунной дорожке он сможет прочитать  свое великолепное стихотворение.

Как и сам поэт, она ощущает себя чужой в этой шумной и яростной столице, где чаще всего не живут, а выживают, у нее же особая миссия, она
В чаду чужих стихотворений
Свое выхаживает слово.

Мы знаем по запискам и воспоминаниям самого А. Блока, что он всегда был влюблен в актрис, и Игорь Царев в данном случае выступает адвокатом поэтесс, вероятно, они ему ближе и понятнее, и до сих пор за них некому было заступиться перед Блоком и историей.

Многих поражают следующие две строчки в характеристике  героини

Она как ветхая купюра
Достоинства не потеряла.

И на самом деле на улицах столицы каждый из нас еще имел радость встречать вот таких вот старых дам, невероятных, прекрасных, которыми можно всегда любоваться, потому что они и живут, и несут себя миру достойно до самого конца. Они действительно заглянули в наш бурный мир из той эпохи. Встречали многие, а вот написать о них, так написать смог только Игорь Царев

 

Есть множество воспоминаний о К.М. Садовской, первой возлюбленной поэта, которой и было посвящено стихотворение «Незнакомка». Она  до самой смерти  хранила письма поэта, перевязанные  алой лентой, и доктор, ее лечивший, большой поклонник А. Блока, видел единственное ее сокровище –пачку этих писем, и не мог поверить, что это та самая  женщина…

На этот раз героиня Игоря Царева хранит другое сокровище
В нелегкий век и час несладкий
Ее спасает книжный тоник,
Где наши судьбы - лишь закладки,
Небрежно вставленные в томик.

Это томик стихотворений, вероятно, тот самый, о котором с таким восторгом говорил Игорь Северянин

Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.

Не та ли самая эта девушка, которая прожила долгую жизнь и сохранила тот самый томик стихотворений с засохшими цветами, с закладками, которые остаются на память о каких – то важных событиях.

Если поэтам доведется встретиться на той самой лунной дорожке, то это стихотворение Игоря Царева для Александра Блока должно быть тем чудным даром, который искупает все горечи и страдания,  выпавшие  на долю первого поэта серебряного века.

А что же по этому поводу осталось в рецензиях, которые стали сегодня для нас основной доказательной базой и живыми свидетельствами того, о чем  я пытаюсь  рассказать:
Похоже на "Незнакомку" Блока, через сколько-то лет.
Нравится!
Рукавишникова Юлия 04.12.2011 20:58 •
:) Так и задумывалось. Рад, что это читается между строк
Игорь Царев 04.12.2011 21:04
Хотел даже назвать текст "Старая незнакомка". Но потом решил, что посыл и так прозрачен :)
Игорь Царев 05.12.2011 12:04

А когда читательницы вспоминают о том, что  в стихотворении было еще и продолжение, оно возникает в рецензии у Игоря, так мы открываем еще одну тайну этого текста:

Я вообще-то и хотел сказать, что земная жизнь без жизни книжной - бедна и тщетна :)) Но окончание можно мысленно проговаривать так:

В нелегкий век и час несладкий
Ее спасает книжный тоник,
Где наши судьбы - лишь закладки
Небрежно вставленные в томик.
Где седовласые вершины
Над серой плоскостью взмывают
И поливальные машины
Следы с асфальта не смывают.
Игорь Царев 09.12.2011 15:28

 

Есть еще и вот такое интересное замечание по поводу этого стихотворения:

Такие ещё живут в Москве. Их пошло и точно называют "уходящая натура".
Я ничего о Вас не знаю, но мне кажется Вы - петербуржец, или ленинградец (как угодно).И если это так, то большое спасибо - отдельное - за чувство Москвы.
Джина Церович 18.02.2012 17:08 •
 :) Я в Питере в институте учился
Игорь Царев 20.02.2012 10:54

 

И снова читатели говорят о том, что вспомнили и Бродского, и ясно увидели в Незнакомке А. Ахматову.

Когда есть столько  различных контекстов, то сразу ясно, что текст настоящий, очень глубокий, и очень интересный.

Последняя реплика Игоря Царева по этому поводу:

Да, внутренний отсыл к классике придает тут некоторый шарм. Рад, что это ощущается не только мной :)

Игорь Царев 13.12.2011 13:47

Это только самый первый штрих для того, чтобы вписать творчество Игоря Царева в поэзию серебряного века.

Нам еще предстоит обратиться к стихам, посвящённым М. Цветаевой, И. Северянину, Б. Пастернаку, Н. Гумилеву, к другим мотивам и темам самого Блока, которые прослеживаются в творчестве, о которых в рецензиях говорит поэт.

В итоге открывается такая невероятная картина со-творчества, перекличек, о которой только догадывался в одной из последних рецензий один из читателей

2.

От Старой Незнакомки, из серебряного века вместе с Игорем Царевым мы  возвращаемся в нашу реальность, чтобы  вместе с поэтом взглянуть еще на один портрет. По силе воздействия, это творение достойно кисти Рембрандта, кстати, Игорь упоминал в рецензиях, что он учился рисовать, но потом это дело оставил, хотя  у него есть  навыки портретиста, и теория живописи ему, судя по всему,  известна.

А вот рисовать портрет еще одной своей замечательной героини, ему приходится снова словом, вместо картины появляется стихотворение.
В ней есть что-то и от той, первой, играющей главную роль в  этой статье,  но тут картина выпуклее, больше деталей, мы отходим от духов и туманов А. Блока в суровую реальность, реальность печальную, на первый взгляд,
Исчезнув с московских улочек, Незнакомка вернулась к себе домой.

* * *
Мышиный запах запустения
Витает в старческой обители.
Молчат поникшие растения,
Как будто чем-то их обидели.

А их хозяйка с кожей матовой
Почти дворянского сословия…
Стихи целебные Ахматовой
И валидол у изголовья…

Жизнь - патефонная иголочка,
Скрипит давно немодной песнею.
На ужин только хлеба корочка,
Ведь снова задержали пенсию.

Но память о годах без отчества,
И грезы о былых поклонниках
Лимонной долькой одиночества
Украсят постный «чай со слоником».

И пусть невесел день рождения,
Душа не ведает усталости.
Она участник восхождения
К седой вершине звездной старости.

Часы идут как заведенные,
Качая маятник размеренно,
Но время, Богом отведенное,
По счастью, никому не ведомо.

 

Удивительный образ, вписанный уже не в вечность, а в реальность комнаты, где все бедно, но достойно.

Стихи целебные Ахматовой и чай со слоником, - вот что главное в этом мире.

Игорь Царев не боится взглянуть в глаза старости, показывает нам ее  во всех  своих порой убогих серых тонах,  но чувствуется какая-то светлая печаль и достоинство человека «Почти дворянского сословия».  Люди нашего поколения еще встречали таких героинь, родившихся до революции, проживших долгую и очень трудную жизнь, но не сломленных, идущих и живущих с прямой спиной и расправленными плечами даже в таких скудных условиях жизни, какие им чаще всего выпадали.

Вольно или невольно воспоминается знаменитый романс  Апухтина

 

«Пара гнедых»

Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых!

 

Только  минор этого романса заменяется у Игоря Царева мажором. Ведь все-таки  таинственная и прекрасная Незнакомка  А. Блока и в старости своей не может оказаться вот такой убогой и несчастной, как эта героиня

Вот отчего, запрягаясь с зарею
И голодая по нескольку дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!

Старость – печальная пора для когда-то блестящей Дамы, и может быть,  впервые Игорь Царев нарушает эти законы, он показывает нам достойную старость. Потому что таким видит этот мир, и конечно, за плечами у него стоит не  депрессивный и несчастный А. Апухтин, а гордый и надменный Александр Блок, сумевший  в свое время сотворить чудо – явить миру вот такую Незнакомку. Но не надо забывать, что его жизненный путь оборвался в 40 лет… Он просто не мог развить эту тему.

И в подтверждение того, что это Незнакомка остается прекрасной, ею может любоваться и восхищаться любой из нас, и извечный мотив «Подайте милостыню ей» в данном случае, у Игоря Царева совершенно неуместен, его героиня и не примет эту милостыню, если кто-то захочет подать.

Но есть и еще одно стихотворение, развивающее эту тему "Старая Прага"
Сказочный город. Честно
Игорь Царев 20.01.2009 21:49 

-  читаем мы в рецензии к этому стихотворению, и никто не сомневается в том, что город сказочный, но  ведь надо еще написать об этом так, чтобы эту сказочность увидели даже те, кто ни разу не был в Праге.
А это вовсе не так просто, как кажется.

 

На моей памяти впервые о Праге ТАК   написал именно Игорь Царев. Может  быть потому, что у него были уже те два стихотворения, и это только дополнило и расширило тему ДОСТОЙНОЙ старости, которая может быть вопреки вековому опыту, доказывающему обратное, прекрасной

Старая Прага
Игорь Царев

Прага, как старая дама в вуали -
Профиль готичен.
Здесь электрический смайлик трамвая
Анекдотичен.
Тонем в истории улочек узких -
Даты и прочерк.
Толпы туристов. Но, кажется, русских
Больше чем прочих.

Влтава гоняет усталые волны
Между мостами.
Буквы на вывеске бара неполны -
Стерлись местами.
Наши?- подсели за столик, спросили
Парни из Тынды.
Что ж, признаваться, что ты из России
Стало не стыдно.

Нас узнают не по вычурным платьям,
Не по каратам,
А по тому, как беспечно мы платим
Ихнему брату,
И по тому, как душевно гуляем,
Вольно глаголим,
Гоголем ходим, где раньше буянил
Глиняный Голем.

Темное пиво, гуляя по замку,
Мы ли не пили?
И восхищались, как держат осанку
Древние шпили...
На гобеленах в покоях монарших
Пражские ночи.
Толпы туристов. И, все-таки, наших
Больше, чем прочих.

 

В данном случае кроме достойной старости, поэт нам показывает еще и сказочную старость, что совсем уж фантастично, а не только поэтично, но может ли он по-другому?

И снова перед нами предстает Незнакомка, у которой «Профиль готичен», «И восхищались, как держат осанку древние шпили», здесь еще и древние прекрасные замки, где происходили самые романтичные свидания влюбленных...
Голос самого  Игоря Царева (из рецензий к стихотворениям)

:) Ага. Было бы совсем здорово - "Новые русские в старой Праге". Но, увы, новые ездят в Куршавель, а в старую Прагу и русские ездят старые. Не обязательно по возрасту :) Прага - город из сказки :) Прага мне понравилась. Пряничный городок. Потому писал со вкусом :)
Игорь Царев 19.08.2010 18:09

 

А мне очень понравился вот этот небольшой цикл из трех стихотворений Игоря Царева.

Это такое живописное полотно, в котором просматриваются и женские черты, и очертания Старой (сказочной) Праги, и судьба одинокой, но не сломленной  пожилой Дамы, которая живет достойно…

А. Блок может гордиться таким поворотом его излюбленного сюжета и программного стихотворения, сделавшего его знаменитым.

Когда наши критиканы спрашивают, а что же такого внес Игорь Царев в современную поэзию, будем говорить условно 21 века, хотя все мы вышли из века прошлого, но все-таки дюжина лет в новом веке – это не так уж мало, многое было написано, доработано в новом столетии.

Он подхватил упавшее из рук Александра Блока гусиное перо, а такие шедевры пишутся именно гусиным пером, и попытался работать в этой традиции, Блоку не пришлось увидеть  свою Незнакомку старой, Игорь Царев нам ее показывает именно такой. Согласитесь, что задача его была значительно сложнее, молодую и прекрасную Деву  рисовать всегда проще.

Но со своей трудной задачей он справился блестяще, и еще дважды подтверждает свое мастерство в раскрытии этой архисложной темы.
 Он оставляет и нам надежду на то, что и в этих условиях можно прожить вопреки реальности даже в старости и немощи  достойно.

А самое главное, что есть поэт, который это увидит, оценит и об этом напишет, и потрясет сознание любой из нас своим творением…А ведь женские образы поэтам и писателям удаются вовсе не так часто, что тоже приятно отметить в данном случае.

У Игоря Царева есть другие Блоковские мотивы. Я начала именно с этого, потому что он показался мне наиболее убедительным с одной стороны, а с другой очень симпатичным и обнадеживающим всех, кому придется столкнуться со старостью и пройти и этот отрезок жизни, вспоминая дивные строки, может быть, еще кто-то напишет, поднимаясь до высоты Игоря Царева. Это поэзия, которая помогает жить, вдохновляет, ведь

Но время, Богом отведенное,
По счастью, никому не ведомо.

А в финале хочется напомнить кусочек стихотворения, потрясшее когда-то мир, из которого и вышла в мир Незнакомка, тогда еще юная и прекрасная.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

 

Вернуться мне хочется к тому, с чего все начиналось,  к пронзительному стихотворению И. Северянина, в котором его потрясло то, что  Блок бессмертен, потому что «Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока»
Это на самом деле дивный пророческий сон. Такие девушки появлялись  и позднее, и сегодня мы любим А. Блока так же, как в начале прошлого века

Весь день я думаю, встревожено дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока...

То же самое должно случиться и с Игорем Царевым, потому что стихотворения его не только созвучны блоковским, но они поднимают всех нам еще на одну ступеньку вверх, потому что дарят Веру, Надежду, Любовь

Откуда столько Бродского? Вечность И. Царева-2

Страница за страницей, стихотворение  за стихотворением предстоит нам всем открывать  поэтический мир Игоря Царева.

Закономерно, вероятно, начать анализ  стихотворений Игоря Царева в контексте лирики  серебряного века с Александра Блока. «Старая незнакомка» - его программное стихотворение, возвращающее нас в эту эпоху, и протягивающее световые нити между временами, нити, разорванные на какое-то время бурной советской эпохой. Но коли у нас есть «возвращенная литература» серебряного века, то почему бы их снова не связать воедино, и тогда к нам вернётся настоящая поэзия, как говорил в свое время Мандельштам о Песнях Оссиана:
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,-

Что-то подобное творится и с нашей лирикой сегодня, особенно если обратиться к ярчайшим поэтам 21 века, они очень близки поэтам серебряного века.

Но на время оставив и Б. Пастернака,  И. Северянина,  и М. Волошина, и Н. Гумилева, и Марину Цветаеву, я переношусь от А. Блока  к Иосифу Бродскому, потому что в нашем времени, и в творчестве Игоря Царева Бродского очень много.

И более того, в одном из первых стихотворений памяти Игоря Царева близкий его друг, человек не один год, знавший поэта, написал (а первое впечатление всегда самое верное):
На самом главном в чувствах языке
О Бродском лучше Бродского писавший..
Владимир О.Сергеев

Когда в передаче «Вечерние стихи», в которой участвовал Игорь Царев,  прозвучало стихотворение «Бродяга и  Бродский», я подумала о том же самом, что он пишет о Бродском лучше самого Бродского.

Потом были другие передачи, другие поэты, и чуть ли не каждый из них в той или иной мере снова  обращался к  Бродскому, его было слишком много, это отмечали и критики,  и я  все время ловила себя на той же мысли. Часто Бродский бывал излишен, неуместен, невольно возникал вопрос, зачем нужно снова тревожить Бродского. И только в лирике   Игоря  Царева он был уместен и  органичен. А вот почему так случилось, нам еще предстоит понять.

Вовсе не сразу я ответила на вопрос, почему именно к Бродскому обращаются все сегодня? И ладно бы год 1990, когда он был впервые опубликован, когда мы могли называть его имя, не боясь неприятностей с первым отделом, серьезного разговора с  человеком, который следил за порядком, за тем, что нам нужно читать, а чего не нужно. Бродского читать не рекомендовали, запрещали (трудно поверить, но так было). У некоторых из нас были большие неприятности.

Но с тех пор прошло уже четверть века. Черный том 1994 года в серии Нобелевских лауреатов,  все еще похож на чудо, как и зеленый том Избранного  Николая Гумилева в серии «Большая библиотека поэта»…

Но только сегодня, почти через двадцать пять лет поэты начали осознавать, кем был для всех нас Иосиф Бродский, встреченный в юности Анной Ахматовой и советским правосудием, осужденный за тунеядство, отбывший срок в глуши и насильно  высланный из страны. Это был самый громкий судебный  процесс по делу  ПОЭТА, после которого  Ахматова воскликнула: «Какую биографию делают нашему рыжему!».

Благодаря всем этим очень печальным событиям, Бродский  остался поэтом серебряного века, хотя жил в совсем иные времена.

 Высланный из страны Бродский повторил путь поэтов серебряного века, и вопреки всему сохранил традиции и тот уровень поэзии, который существовал тогда, и  именно Анна Ахматова словно бы передала  ему великое наследство внезапно ушедшей эпохи. И он вернулся в нашу лирику  через полвека, когда и началась его творческая жизнь…

Откуда столько Бродского?- повторяли многие вслед за Игорем Царевым,  понимая, что это наше сегодняшнее стремление поверить в Ренессанс серебряного века, попытаться возродить те традиции высокой поэзии,  казалось бы,  навсегда безвозвратно утраченные.

Но когда  были  опубликованы книги  И. Бродского,  когда в нашу жизнь  вошли поэты серебряного века, (а случилось это почти одновременно  в конце прошлого века).  Тогда  у нас появился шанс вернуться к высокий поэзии.

И  одним из первых  к Бродскому в своих чеканных, ярких и очень ясных стихах обратился  Игорь Царев.

Кто-то их рецензентов сказал о том, что  поэзия, настоящая поэзия,  всегда  немного туманна, темна, подобна молитве, и только немногим из самых талантливых авторов удается достичь той светлой ясности и простоты, которая поднимает ее на неветряную высоту. Второе удалось  в полной мере Игорю Цареву. Не потому ли создается  впечатление о том, что Игорь Царев «О Бродском лучше Бродского писал».

Сколько было споров все эти годы среди филологов - классик  ли Бродский, нужно ли включать его в школьную программу, такого туманного, такого непонятного даже взрослым, уж не говоря о детях.

Для Игоря Царева такого вопроса не стояло, потому и возникло стихотворение, обращенное к Бродскому, программное стихотворение, говорят, оно было включено в посмертный сборник Бродского,  исследователи, которые изучали творчество Бродского, дали ему такую вот высокую оценку

Бродскому

Не красками плакатными был город детства выкрашен,
А язвами блокадными до сердцевины выкрошен,
Ростральными колоннами, расстрелянною радугой
Качался над Коломною, над Стрельною и Ладогой...

И кто придет на выручку, когда готовит Родина
Одним под сердцем дырочку для пули и для ордена,
Другим лесные просеки, тюремные свидания,
А рыжему Иосику - особое задание...

Лефортовские фортели и камеры бутырские
Не одному испортили здоровье богатырское.
Но жизнь, скользя по тросику, накручивая часики,
Готовила Иосику одну дорогу - в классики.

Напрасно метил в неучи и прятался в незнание,
Как будто эти мелочи спасли бы от изгнания!
И век смотрел на олуха с открытой укоризною:
Куда тебе геологом с твоею-то харизмою?..

Проем окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи...
Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?
Великого, дурацкого, духовного и плотского...
Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?

Здесь уместилась вся страшная биография поэта, и немного перефразирована  знаменитая  фраза Ахматовой: « Готовила Иосику одну дорогу - в классики» («Какую биографию делают нашему рыжему!». А. Ахматова).

С невероятной силой звучат последние строки этого стихотворения, где Игорь Царев отмечает:

Проем окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи...
Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?
Великого, дурацкого, духовного и плотского...
Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?

И здесь дается  характеристика нашего национального характера  «Великого, дурацкого, духовного и плотского»  - вот из этих противоречий и состоит русская Душа, а отразить ее по воле судьбы и рока удалось в свое время Борису Чичибабину и Иосифу Бродскому.

Игорь Царев не первый  задает этот вопрос, он немного раньше возник у Бориса Чичибабина, в стихотворении «Тебе, моя Русь» тот тоже отмечает подобное явление, правда уже в живописи:

Нет меры жестокости, ни бескорыстью,
И зря о твоём же добре лепетал
Дождём и ветвями, губами и кистью
Влюбленно и злыдно еврей Левитан.

И тот и другой отмечают в своих чудесных творениях, что в определенный момент в нашей живописи, в нашей поэзии появляются знаковые фигуры, которые понимают и описывают Русь и русский характер  так ярко, как это не удается никому другому. И всем нам остается только внимать и восхищаться, и учиться понимать этот мир через призму их картин, их стихотворений. Но если Игорь Царев обратился к поэту осознано, другие сделали это интуитивно. И сегодня настоящую поэзию без контекста лирики Бродского представить проблематично.

2.

Иосиф Бродский, проживший за границей вторую половину жизни, никогда не возвращавшийся в Россию, долгое время запрещенный  у нас, казалось  потерянный навсегда, вопреки всему становится той путеводной звездой, которая оставляет нам надежду на то, что  поэзия еще может   возродиться и подняться на невероятную высоту. Еще можно вернуть  ту элитарную поэзию, которую у нас отняли на долгие годы, заменив ее каким-то суррогатом, чем-то новым, часто невнятным, а порой и просто халтурным подобием.

Но большие художники и тогда вольно или невольно тянулись к Бродскому, а когда его книги  были, наконец   опубликованы, мы  открыли его для себя. Именно в стихотворениях Игоря Царева видно, как сомкнулись разорванные звенья золотой  цепи. (Это то древнее славянское письмо, которое, казалось бы, забыто и утеряно навсегда, и далеко не всем удается видеть эту золотую цепь).

Вот, что  сам Игорь  говорит о стихотворении и о Бродском в рецензиях:
Но я - то от своего имени пишу, ощущая некую общность в языковом пространстве
Игорь Царев 08.09.2011 17:16

Я к Бродскому спокойно отношусь. Это не герой моего поэтического романа. Но вот судьба его  гения мне чрезвычайно интересна :)
Игорь Царев 24.01.2012 12:01

Стихи у него все равно гениальные :)

Игорь Царев 24.01.2012 12:17

Да, меня интересовала именно судьба Бродского. В ней очень ярко проявил себя фатум, детерминированная предопределенность. Пример Бродского показывает, что чем ярче человек, тем он менее свободен, тем более ограничен в выборе своего будущего.

Игорь Царев 09.10.2012 19:29

Поэт - прежде всего судьба. Потому есть четкая взаимосвязь - чем сложнее эпоха, тем ярче стихи, которые являются отражением взаимодействия поэта и времени. Именно поэтому свои собственные "размеры" мне кажутся куда менее значительными, чем вы назвали. Но спасибо на добром слове :)

Игорь Царев 21.01.2013 12:35

На это стоит обратить внимание, Игоря Царева интересует именно СУДЬБА гениального поэта, отраженная в нашей реальности и творчестве.

И опять же, отталкиваясь от Бродского, от   туманного и несколько
зашифрованного  стихо – творения,  Игорь Царев идет к той ясности и высоте стиха, которую мог бы достигнуть акмеизм,  если бы его творцам удалось прожить чуть дольше, если бы все в судьбах Гумилева, Мандельштама, Ахматовой случилось иначе.

Конечно, творчество  И. Бродского, как и предшественников,  связанно, прежде всего с Ленинградом, а потому одно из самых знаменитых его стихотворений возникает в памяти мгновенно. Оно звучало и во времена его опалы.

* * * 
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Иосиф Бродский

Особую роль в жизни поэта играет именно Васильевский остров - место символичное и сакральное для него, оно  все время помнится в годы изгнаний и туда снова и снова  возвращается его  душа. Да и мы,  еще  ничего не зная о творчества Бродского, помнили  именно  это стихотворение.

И если  где-то мог и встретить тень поэта Игорь Царев, то именно на Васильевском. Так оно и случилось, стихотворение «На Васильевском»  сразу отсылает нас к Бродскому, и еще дальше, к другому мученику режима, жившему здесь, и описавшему град - Осипу Мандельштаму, так мы вместе с поэтом снова дотягиваемся до серебряного века и до акмеистов…

Мысленно  Игорь Царев  возвращается в Питер (Ленинград), где родился и жил до трагических событий гений. Игорь  не раз подчеркивал, что он там учился в свое время, и этот город прекрасно знает и любит. И вольно или невольно именно в Питере появляется и призрак Бродского.
 
На Васильевском
Игорь Царев

Линии жизни пересекая, ларьков обходя паршу,
Призрак Иосифа бродит любимым островом...
Если однажды встретится - пусть бестактно, но я спрошу:
Шпилька Адмиралтейства — не слишком остро Вам?

Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,
Не целиком история - только выборка.
Бармен под злую музыку розоватый кронштадтский лед
Крошит в стакан бурбона быку из Выборга.

Черные тучи и белые ночи - гренки и молоко,
Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.
Что старый век не вытравил, новый выправит кулаком.
И кошельком. И просто ячменным солодом.

Ну как тут не вспомнить, ставшее знаменитым:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
О. Мандельштам

Там  вольно или невольно они могли встретиться в реальности или в фантазиях,  но на Васильевском остается только Призрак Бродского. Хотя поэт был жив в те времена, но мы знаем, что сам Бродский никогда не возвращался в Питер,  не хотел быть там туристом, и не мог вернуться, чтобы жить постоянно.  Вернулись только  творения в последние годы его жизни, и воспринималось  это и радостно и печально всеми нами тогда, вот и у Игоря Царева возникла эта странная тень.

- мои скромные размышлизмы по поводу, как бы ему глянулся нынешний Питер :)Игорь Царев 28.04.2010 11:43

Я и сам любил пройтись по Васильевскому. Переходил по Тучкову мосту с Петроградской стороны (где какое-то время обитал) и просто гулял по линиям. Иногда шел в ДК, где показывали старые фильмы...
Игорь Царев 29.10.2012 11:06

Так постепенно мы узнаем Питер – город, в котором пусть только в фантазиях и снах сошлись три  поэта, соединяются разорванные нити русской лирики. Эта встреча могла бы случиться в реальности, в ту пору Игорь Царев был еще очень молод, а Иосиф Броский уже давно стал Мастером и Патриархом русской словесности…

Но это творилось  только в мечтах и снах, а вот другая встреча оказалась вполне реальной. Она тоже связанна с Бродским, и поэт  ее запечатлел в своем знаменитом стихотворении, о котором было столько споров, на которое в передаче обрушились критики -  Игорь Царев

Бродяга и Бродский
Вида серого, мятого и неброского,
Проходя вагоны походкой шаткою,
Попрошайка шпарит на память Бродского,
Утирая губы дырявой шапкою.

В нем стихов, наверное, тонны, залежи,
Да, ему студентов учить бы в Принстоне!
Но мажором станешь не при вокзале же,
Не отчалишь в Принстон от этой пристани.

Бог послал за день только хвостик ливерной,
И в глаза тоску вперемешку с немочью...
Свой карман ему на ладони вывернув,
Я нашел всего-то с червонец мелочью.

Он с утра, конечно же, принял лишнего,
И небрит, и профиля не медального...
Возлюби, попробуй, такого ближнего,
И пойми, пожалуй, такого дальнего!

Вот идет он, пьяненький, в драном валенке,
Намешав ерша, словно ртути к олову,
Но, при всем при том, не такой и маленький,
Если целый мир уместился в голову.

Электричка мчится, качая креслица,
Контролеры лают, но не кусаются,
И вослед бродяге старухи крестятся:
Ты гляди, он пола-то не касается!..

Сколько раз уже слушала это стихотворение в исполнении автора, сама перечитывала, но остается в нем какая-то  дивная тайна, несмотря на всю его акмеистическую прозрачность.

Что же в этом стихотворении особенного? Ситуация знакомая для каждого из нас - каких только попрошаек и стихов не слышали мы в электричках, но в том-то и дело, что никто из нас не смог бы увидеть и описать это так, как удалось Игорю Цареву.

Пожалуй, в первой раз (мы помним, что в стихах его отсутствует лирический герой, и пишет он, прежде всего от первого лица) тут этот герой появляется рядом с автором, а еще есть  призрак Бродского, вырванный из небытия  чтением его стихов.

Кто-то из критиков обвинил Игоря в том, что он уравнивает себя с бродягой, особенно в последнем четверостишии, но это совсем не так, на самом деле, он почти сторонний наблюдатель. Но  постоянно возникает  сравнение этого человека с самим  Бродским.
Посмотрите хотя бы на строчки
В нем стихов, наверное, тонны, залежи,
Да, ему студентов учить бы в Принстоне  -

И невольно задаешься вопросом, а каким был бы Бродский, не окажись он за границей, оставаясь в России. Что стало с ним бы за эти годы, как сложилась бы его судьба. Прогуливался бы он по Венеции, декламируя стихотворения, были бы те самые стихотворения так актуальны и популярны, как нынче?

Бродяга, который мог быть профессором в Принстоне, но не стал, эта тень другого Бродского, вариант его судьбы на Родине. Не случайно ли  на Васильевский остров он стремился умирать, но не жить. А вот этому человеку повезло еще меньше, как оказывается, ему приходится жить вот в таких условиях, но помнить стихи Бродского, как мы помним только свои собственные творения, да и то не всегда.

Успешный, устроенный Поэт там, такой вот бродяга здесь, все с теми же стихами, а сам автор оказывается  между этими двумя полюсами в золотой середине. Ему остается только созерцать и написать то, что увидел.  Вроде бы все расставлены по местам.

Наверное, не случайно советовали  убрать странную на первый взгляд последнюю  строфу в стихотворении, но, как и в «Апокалипсисе» в ней  самое главное и содержится, там, где исчезает и образ автора, и  тень Бродского, что же остается от этого мира?
Электричка мчится, качая креслица,
Контролеры лают, но не кусаются,
И вослед бродяге старухи крестятся:
Ты гляди, он пола-то не касается!..

Из трех персонажей остается только один, но какой?

Тот самый юродивый, который становится святым, как и всегда было на Руси, а если вспомнить слова Игоря о том, что его интересовала в первую очередь СУДЬБА  поэта, то варианты этой судьбы он и пишет. А еще   он и ответил на главный  вопрос – почему у нас так много

Бродского?  И  чувствуется легкая зависть к бродяге, свободному от условностей, ставшему  свободным поэтом, не обремененным всеми нашими проблемами и заботами.

Стихи Бродского живут и потрясают наши души и основы странного этого мира, даже если  бродяга в электричке способен вот так вот явить их мир, и истинным поэтом оказывается именно он, как бы это не парадоксально звучало. Как и в «Старой Незнакомке» - из обыденной ситуации поэт творит настоящее чудо и восхитительную  ПОЭЗИЮ.

Остается только один вопрос, а что сказал, что написал бы сам Бродский, окажись он случайно на месте Игоря Царева, конечно, это было бы совсем другое видение мира, но вот какое?

А вот  что говорит Игорь Царев, отвечая на многочисленные рецензии, где стихотворение понимается чаще на бытовом уровне
Бомж то настоящий - меня самого мимолетная эта встреча зацепила
Игорь Царев 21.06.2010 11:05

У нас самые высокоинтеллектуальные бомжи в мире. Однозначно. Многие с высшим образованием, а некоторые и не с одним. Богатая страна...
Игорь Царев 18.06.2010 15:10

Описана конкретная фигура, которую я наблюдал в электричке "Москва-Александров" (Ярославское направление). Так что современные бомжи тоже еще кой-чего знают и могут.

Игорь Царев 22.06.2010 17:01

И только одна рецензия  Лешека, оказалась значительно глубже обычного взгляда на ситуацию, был ли бомж, и что именно он читал.
Изумительный текст. Распевный, и спрятал много чего внутри текста... Ну, просто молодец, и спасиб тебе за это!

Лешек 09.07.2010 08:50

И по поводу восприятия текста, вот что говорит сам Игорь:

Восприятие текста, конечно же, во многом зависит от того, как и кто читает. Но, чудо, сам текст при этом не меняется

Игорь Царев 29.08.2010 21:54

Слишком ли много  в нашей жизни Бродского? На этот вопрос ответили авторы «Вечерних стихов», но это не главная наша беда, беда  в другом -  как и Пушкина, и Блока, мы слишком мало знаем, слишком плохо его понимаем и чувствуем. И только иногда вдруг случаются встречи с поэтами, способными приоткрыть для нас окошко в тот мир, в то пространство, где вольно или невольно приходит понимание происходящего и сотворенного.

И. Бродскому, да и не ему одному,  очень повезло, потому что случилась его встреча, пусть и в виртуальном пространстве, с Игорем Царевым, и все мы стали к нему немного ближе. Жаль, что сегодня Игорь Царев уже не подарит нам новых своих великолепных стихотворений, но зато он  может побеседовать там с самим Бродским да и с другими любимыми поэтами…

А я еще раз цитирую стихотворение, в котором тоже есть Бродский и уходящий  в вечность Игорь Царев

На смерть Игоря Царева
Владимир О.Сергеев

«И тебе дан шанс – в небеса лицом –
Не спеша, в подробностях, помолиться,
Ведь, когда распутица, под Ельцом
Бог куда доступнее, чем столица.»
Игорь Царев

Нет слов, а только горькая печаль
Свершившейся отчаянной неправды…
Разбита благородная скрижаль –
С не высеченной строчкой – жизни равной.

Молитва есть, как есть, свечой во мгле…
Но почему не дать по той причине –
Свечой гореть подольше на Земле
«В подробностях» молившемуся сыну?!

О чём молился он в своей строке,
Не много говоривший, много знавший,
На самом главном в чувствах языке
О Бродском лучше Бродского писавший?..

И как бы ни нелепо, но пока
Смерть Игоря Царева не приемлю!
Поэта - ч е л о в е к а, на века
Собой облагородившего Землю.

Славянская сказка Игоря Царева Вечность- 3

Да, иногда в столице трудно дышать :)
Игорь Царев   10.02.2012 16:40

Мы все часть природы, та крохотная ее частичка, которая сначала была неразрывно с ней слита, а потом насильно вырвана из тенистых лесов, помещена за ограду, ставшую со временем городом – особым местом обитания со своими правилами, законами. Только иногда каждый из нас с такой первозданной радостью вырывается в лес, чтобы надышаться свежим воздухом, отдохнуть среди лесов и деревьев, стрекоз, бабочек, пчел, и вот тогда и рождается такая сказка, славянская сказка… Игорю Цареву удалось ее нарисовать словом, так как Левитану когда-то кистью…

Придет пора
Придет пора корзину взять и нож,
И прекратив порожние турусы,
Обрезав лямки повседневных нош,
Купить один билет до Старой Рузы,
Добраться до окраины и там
По улочке расхристанной и сонной
На радость всем собакам и котам
Пройтись еще внушительной персоной,
Явить собой столичный форс и класс,
Остановиться как бы ненароком
И вспышки любопытных женских глаз
Небрежною спиной поймать из окон...
И далее, зайдя в прозрачный лес,
Где обитают белые и грузди,
Почувствовать, как новый интерес
Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти...
И закурив, глядеть из-под руки,
Устало примостившись на откосе,
Как темное течение реки
Куда-то листья желтые уносит

Все чудо и состоит в том, что в прозрачных, реалистических его красках, образах, где указаны даже географические названия мест, все обозначено, уже зарождается древняя славянская сказка.

Поэт, как только трудно становится дышать в столице, пересекает не только пространство, но и время и вырывается в чудесный мир природы, где время  перестает течь.

Ведь стоит только вырваться из шумного города, и мы оказываемся в той вечности, где нет нашего привычного времени, где от рассвета до заката, кажется,  что  протекает целая жизнь, и самое главное, что некуда торопиться, что не нужно стремиться попасть сразу в несколько мест, успеть, сделать, добежать, позвонить.

Там все современные средства связи выключаются мохнатой рукой Лешего, и человек остается наедине с природой: вдыхать, созерцать, думать…

Если в первой части стихотворения, еще есть какие-то дома, взгляды женщин из окон – какие-то намеки на реальность, но уже замедленную, затухающую, то во второй половине стихотворения  герой остается наедине с увядающей  природой.

Вот, как только мы  погружаемся в лес, то замираем и вовсе, не преставая любоваться этим чудом, тогда и  рождается дивная сказка, такая, какую оставил нами Игорь Царев

И далее, зайдя в прозрачный лес,
Где обитают белые и грузди,
Почувствовать, как новый интерес
Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти...
И закурив, глядеть из-под руки,
Устало примостившись на откосе,
Как темное течение реки
Куда-то листья желтые уносит

 

Стихотворение это было опубликовано 4 февраля 2012 года за год до ухода Игоря, наверное, в один из дней, когда в столице было трудно дышать, и мечталось оказаться вот в таком заповедном, сказочном лесу, чтобы ощутить жизнь во всей ее прелести. Такие места нам часто снятся долгими зимними ночами.

В трудные минуты нас часто посещают такие вот желания. И там мы  начинаем чувствовать, сочинять, рисовать (кто  на что способен) свою славянскую сказку. Почему-то чаще всего она связана с осенью, со временем увяданья. И вероятно, и свой уход мы представляем себе именно так – раствориться в природе, уйти в неведомые дали, унестись вслед за желтыми листьями, когда «придет пора», самим стать деревьями и листьями, легкими бабочками и цветами в этом сказочном мире.

Само название стихотворения как-то сразу отсылает к такому вот уходу в вечность, грустно немного становится, но если  уход  представить себе так, то печаль светла, сам уход больше не пугает. Славяне никогда не боялись смерти, она была продолжением жизни, об этом постоянно помнит Игорь Царев.

Эту мою догадку об уходе, поэт подтверждает в другом стихотворении: «Под луною ледяною».

Я, наверно, очень скоро,
Позабуду шумный город,
Навсегда закрою двери,
И покинув дымный берег,
Через омуты и травы
Уплыву на берег правый
Неземною тишиною
Под луною ледяною…

 

А в рецензиях вот что появилось:

В записной книжке все больше телефонов, которые уже никогда не ответят. Это нормально, время-то идет. И отчетливо понимаешь, что рано или поздно и тебя не минует сия чаша...
 Игорь Царев 20.09.2010 18:12

 

Кстати, славяне в древности всех уставших, измученных отправляли в лес к берегиням, чтобы там они набрались сил для новой жизни – перепеклись, переродились. Поэт тоже стремился  вот так передохнуть и набраться сил, это ощущается в тексте. И в таких  сказках часто появляются лесные духи. Человек, который так чувствует лес, так растворяется в нем, всегда ими любим, и я начала с самого первого мгновения искать их у Игоря.

Но вместо Лешего, которого он наверняка встречал в своих любимых лесах, вел с ними долгие беседы, сначала  я обнаружила несколько пронзительных сказочных текстов о Домовых.

Мы знаем, что в любой избе селился дух самого первого, самого мудрого из предков, который оставался хранителем и дома и тех, кто в этом доме жил дальше. Без Домового представить крестьянский дом было невозможно, и  даже если люди уезжали, все умирали, но дом еще стоял, то Домовой оставался в пустом доме, и тогда слышался на всю округу плач тихими летними вечерами, Домовому совсем не хотелось оставаться в одиночестве, ему надо было о ком-то заботиться…Сколько таких плачей звучит по всей Руси нынче?

И первое, самое примечательное из них «Плач деревенского  Домового»

В ранних публикациях было такое примечание:

 

 *В Курской области (Советский район) есть заброшенная деревенька Малая Карповка. Места там удивительной красоты, но заезжие рыбаки и грибники стараются обходить их стороной. Говорят, что в деревушке в одном из полуразрушенных домов живет домовой, который не жалует пришлых людей...

И опять же,  дивное сочетание реальности, прозрачности стиха,  за которой скрыта тайна, очарование, на этот раз древняя сказка. Ее  вроде бы не должно быть в 21 веке, да еще у столичных поэтов, но это счастливое исключение. Такими дивными сказками наполнены первые сборники К. Бальмонта, который был, судя по всему, еще дальше от природы, но у него там возникают и Русалки, и Водяные и Лешие. Я уж не говорю о целых томах А. Ремизова, заполненных этими сказками, вот и в начале 21 века, к ним тянутся поэты.

Но не стоит забывать о  том, что Игорь Царев пришел в столицу  из Дальневосточной тайги, где совсем по-другому относятся  к преданьям старины, к лесу и его обитателям, к миру природы

 

Плач деревенского домового
Игорь Царев

У некошеной межи
Старый клен сутулится,
Потянулись журавли
В теплые места,
Ни одной живой души –
Опустела улица,
Лишь колодезный журавль
Улетать не стал.

Заморочены быльем
Нелюдимой вотчины
Изможденные поля -
Сныть из края в край.
По деревне горбылем
Ставни заколочены:
Кто-то выбрался в райцентр,
Кто-то сразу в рай.

Самодельное винцо
Пьется — не кончается,
Вот и чудится порой
Силуэт в окне.
Выбегаю на крыльцо...
Это клен качается,
Да колодезный журавль
Кланяется мне

И опять же в этом реальном мире с колодезным журавлем, скрипом ставень, старым кленом, есть иная, тайна, невидимая, но ясно ощущаемая поэтом жизнь.

Печально не только Домовому оттого, что  заколочены дома и в них нет больше людей, не продолжается род, вместе с ним грустит и поэт. Ведь ничего не было страшнее на Руси, чем внезапно пресекающийся род, умершая деревня. Славяне  всегда старались вернуться на родные земли…

Но если в этом стихотворении только чудится Домовой, только в завываниях ветра слышится его плач, то в другом он обозначен отчетливее:

* * *
Горит в избе лучина.
Спит старый домовой,
Тулупчиком овчинным
Укрывшись с головой.
А рядом с ним на печке
Подальше от огня
Уютное местечко
Осталось для меня. 

 

Ну что за чудо эта сказка от Игоря Царева, он просто увлекает, завлекает нас в этот мир, сказочный мир, о котором стоит только мечтать.

Правда, в этой избушке растоплена печка, и Домовой более приветлив, чем в первом стихотворении.

Но он - та реальность, о которой мы часто забываем в городской суете, а потом и чувствуем себя часто одинокими и неприкаянными. А уютное местечко приготовлено где-то в  избушке, окруженной лесом, там, где добрые руки  уже развели для нас огонь и приготовили угощение.

Кстати, в прежние времена в таких избушках, всегда оставляли дрова и  что-то из еды для случайного путника, чтобы он не страдал от голода и холода, это было неписаным законом

Но  вот в рецензиях сказочная часть как-то пропадала, Игорь пишет:

Да, деревни жалко. Статистика говорит, что до тысячи в год их сейчас исчезает. Урбанизация....

Игорь Царев 26.04.2008 15:46

 

А вот немного позднее, уже бродя по разным страницам и сборникам Игоря Царева в сети, я нашла и того самого Лешего, без которого никак не мог бы в своих стихотворных сказаниях обойтись человек, который так чувствует, так понимает лес.  Правда, Игорь называет его одновременно и Паном (на греческий манер) и Велесом(спутником Велеса) – в славянском варианте, но это все тот же хранитель лесов, наверное сошедший с знаменитой картины Врубеля.

 

И опять же в комментарии к стихотворению поэт подчёркивает
*Пан был не только у греков. В пантеоне древнерусских богов имелся свой Пан Виевич, который состоял в свите Велеса и числился духом болот, хранителем вод и деревьев.

Вот к этому  персонажу  и обращено одно из моих любимых, очень близких мне стихотворений

Великий Пан - божество леса

Какая глушь... Откуда здесь дома?
Сугробом пыльным между стекол вата.
В грязи по горло, эти терема
На белый свет глядят подслеповато.

Виляет тропка к топким берегам,
Едва приметна для чужого глаза,
Чуть в сторону наступишь и... ага!-
Впредь будешь знать, как по болотам лазать!

Здесь Пан лесной в кирзовых сапогах
И в телогрейке, прикипевшей к телу,
Траву парную косит на лугах
И крепко выпивает между делом.

Двух черных коз, и белую козу
С загадочными желтыми глазами
Гулять выводит в пьяную росу,
Когда закат горит над образами.

Здесь нет дорог, нет путеводных вех,
Здесь странный мир - прекрасный и убогий...
Здесь доживают свой последний век
Забытые  языческие боги.

 

В других вариантах  стихотворение называется «Глухомань»,  и оно немного короче, почему - то исключена самая таинственная и довольно страшная строфа о болотах.

Виляет тропка к топким берегам,
Едва приметна для чужого глаза,
Чуть в сторону наступишь и... ага!-
Впредь будешь знать, как по болотам лазать!
 

Наверное, многие из нас испытывали на себе, каково оказаться в центре болота в гиблом месте.  Каким страшным и коварным может оказаться помощник Лешего Болотный (у Игоря это один персонаж), на самом деле, даже по сравненью с добряком Водяным, Болотный был страшным и злым созданием. Он гнал того,  кто был с ним не учтив,  в самый центр болота, а потом наблюдал с усмешкой за тем, как  человек тонет, не в силах выбраться из трясины. Чаще всего он не мог дождаться помощи от духов (Леший часто показывал дорогу, если заблудился), а  на болоте все по-другому…

Очень редко кому удавалось выбираться из этих болот, наверное, Игорю не хотелось пугать нас всех такими вот страшными историями.

Но и сам Пан мало похож на такого картинного огромного и грустного лесного бога. Говорят, порой он становился выше всех деревьев, и швырял их в разные стороны безжалостно, когда бушевал. Тогда и начинались самым страшные бури.

У Игоря  же Пан похож скорее на этакого комиссара 20-х годов, или на современного таежного мужика.

Здесь Пан лесной в кирзовых сапогах
И в телогрейке, прикипевшей к телу,
Траву парную косит на лугах
И крепко выпивает между делом.

Двух черных коз, и белую козу
С загадочными желтыми глазами
Гулять выводит в пьяную росу,
Когда закат горит над образами.

 

А каким еще ему быть, если заброшены и опустели большинство деревень, если в заколоченных избах гуляет ветер, оттуда слышится только плач Домовых.

Наверное, самое страшное, что случилось в 20-ом веке, это были уничтожены и вымерли тысячи наших деревень, для них, как и для духов лесов наступил конец света в те времена

Игорь Царев, подчеркивал, что он занимался живописью, не потому ли так ярко  и образно написал он пусть не кистью, но словом вот такую и прекрасную и убогую славянскую сказку?

Здесь нет дорог, нет путеводных вех,
Здесь странный мир - прекрасный и убогий...
Здесь доживают свой последний век
Забытые  языческие боги.

Духи – это наше все, это тот мир, который отличал славянскую душу от всех остальных.  Если же они  доживают свой последний век и перестали быть бессмертными, а как они могут выжить в такой вот глухомани, то печальна наша  участь…Об этом говорится спокойно и размеренно, но  картина - то на самом деле довольно печальная и страшная, это чувствуется в таких вот стихотворениях…

Можно ли спасти этот мир, может ли он спастись, если мы все равно уходим в столицы и большие города - вопрос остается открытым.
Одно ясно, что уничтожая сказочный  мир, мы уничтожаемся и сами, и не случайно в тех самых  огороженных от мира городах -  чудовищах нам становится так трудно дышать и жить, остается только выживать.
А не так ли среди болот упорно искал языческих богов Александр  Блок, сколько таинственных строк было у него обращено именно к лесным обитателям, видимо есть что-то сокровенное в мире природы.

Но в другом стихотворении Игорь Царев нам все-таки оставляет надежду на то, что Глухомань преобразиться и все будет хорошо. Ведь у нас остается наше  древнее наследство, а природа и бессмертная душа, которая тянется к природе способна выжить и выстоять.

ЦАРСТВО ВЛЕСОВОЙ КНИГИ
У берез косы русы,
Ноги белые босы.
Васильковые бусы
На пшеничных покосах.
Берега Светлояра.
Царство Влесовой книги.
Лица юных доярок,
Как иконные лики.
Срубы древних церквушек,
Крест парящий над чащей.
Родниковые души
Здесь встречаются чаще.
И ржаные дороги
Преисполнены сути,
Словно вещие строки,
Или линии судеб

 

Звали славянского "скотского" бога - Велес, Волос, Власий, Велс, Валу (и еще много других имен). Я это хорошо так знаю, потому что примерно через пару недель из типографии выйдет моя книга, где один из подразделов посвящен именно Велесу и его свите.

А книга, упомянутая в этом стихе, именуется "Велесова книга", или "Влесова книга". Второе прочтение среди славянистов употребляется чаще. Потому смысл вашего замечания о имени Велеса от меня ускользнул.
Игорь Царев 21.03.2006 11:00

Но писалось оно немного раньше, в 2006 году, в пору, когда было издано очень много книг по славянской мифологии и нам всем казалось, что вот еще немного и нам вернут, как литературу серебряного века,  и славянские мифы –наши древние предания…

Но время оттепели завершилось очень быстро, а потому и славянская сказка Игоря Царева как-то на середине оборвалась, и снова послышался одинокий Плач деревенского домового.

Но мы все знаем, что славянские сказки никогда не были страшными, в отличие от немецких баллад, например, где даже вторжение в лес сопровождалось ужасом, а Лесной царь забирал с собой душу ребенка навсегда.

Наши леса оставались заповедными, прекрасными, в них всегда  легко дышится. А потому и закончить славянскую  сказку Игоря Царева  хотелось бы такими вот строчками, светлыми и  вдохновенными

СКАЗОЧНАЯ НОЧЬ

До чего луната ночь,
До чего певуча тишь -
То ли шепот водяных,
То ли шелестит камыш.
Возле озера русалка
На ковре из пряной тины
До утра прядет на прялке
Нить из лунной паутины.
Небо светится над лугом,
Старый конь прядет ушами,
Полон сон его испугом
И летучими мышами.
А где леший захохочет-
Там в земле зарыты клады.
Откопаешь, если хочешь,
А не хочешь - и не надо…
До чего шальная ночь –
В самый раз летать на ступе,
Колобродить в буераках,
Пока утро не наступит.
Дайте, черти, балалайку
Грянуть что-нибудь родное,
Чтобы каждая собака
Подвывала под луною,
Чтобы небо в такт качалось,
Чтоб тоска катилась прочь,
Только чтобы не кончалась
Эта сказочная ночь!..

 

Ночь и на самом деле сказочная, потому что она заполнена всеми нашими любимыми духами, здесь и шепот Водяных, и  Русалки, прядущие свою пряжу, словно богини судьбы, там хохочут Лешие, там и ступа с бабою Ягой появляется,  и, конечно же, там черти с балалайками.  Одним словом Сказочная ночь Игоря Царева, этакое  пушкинское «У Лукоморья дуб зеленый» на современный лад…

А ведь казалось, что так уже не написать, а вот оно живет и дышит наше Лукоморье 21 века. И мы с вами можем туда отправиться вместе с Игорем Царевым, чтобы не оставаться в этом мире Иванами, не помнящими родства.

Пусть длится сказочная ночь, та прекрасная, которую подарил нам  этот дивный творец. Ведь за его спиной стоит Велес - покровитель поэтов и музыкантов.. Он сам выбирает своих певцом и музыкантов и хранит их в этом мире.  А нам всем, кто еще остался в этом мире,  хочется пожелать:

Чтобы небо в такт качалось,
Чтоб тоска катилась прочь,
Только чтобы не кончалась
Эта сказочная ночь!..

А Игоря Царева на небесах пусть хранит наша Лада - богиня Любви и Гармонии, потому что  столько любви и гармонии, сколько было в его душе, не было больше ни у кого - он один из ее избранных и любимых внуков...

Вороны и воронье у Игоря Царева. Вечность -4

 

В нашей литературе, нашей поэзии есть вечные мифы и вечные темы.
Если  прежде я  показывала, как вписывается лирика Игоря Царева в поэзию серебряного века, то на этот раз можно посмотреть на  его творчество в контексте мировой литературы и мифологии. Это позволяют сделать несколько стихотворений о воронах, в которые поэт вкладывает особый  смысл.

Насколько важен был этот образ для Игоря, легко убедиться, как только откроете страницу на сайте – картинка с вороном продержалась на странице несколько лет – это о чем-то говорит.

О воронах есть высказывания и в рецензиях, но прежде всего стихотворения о мудрых птицах.

Конечно, эта вечная тема берет свое начало в  знаменитой балладе «Ворон» Э. По, которую переводили, наверное, чаще, чем все остальные творения зарубежных классиков.  Еще во времена Жуковского и Пушкина баллада  стала литературным мифом.

Более того,  Баллада была невероятно популярна среди поэтов серебряного века, и  издана целая книга переводов именно этого творения, проводился даже сравнительный анализ текстов переводов (тема очень популярная у студентов). Хотя классическим считается перевод М. Зенкевича,  но в академическом сборнике даны переводы К. Бальмонта, Д. Мережковского, В. Брюсова  и других авторов, каждый из них заслуживает отдельного анализа. Но то, что оно стало программным для поэтов – бесспорно.

С этим стихотворением может соперничать только «Линора», контекст этого шедевра  тоже необходим будет для анализа.

Хотя А. Блок не переводил ни ту, ни другую балладу, но у него есть оригинальное стихотворение «Осенний вечер был», куда втиснуты оба эти шедевра, да еще и  сюжет «Фауста» - все сплетено воедино.

А потому тема Воронов и воронья у Игоря Царева очень интересна в этом вот классическом контексте, он не только достоин оставаться в ряду классиков, но и вносит в знаменитый миф свою оригинальную тему.

И более того,  есть еще один перевод «Ворона» близкого друга Игоря – Евгения Дерлятко, который Игорь не только прекрасно знал, изучал в процессе появления шедевра,  но и  писал  о нем  в рецензии другу:

Ворон перевод из Э. А. По
Евгений Дерлятко

Женька (1956-2009) больше 20 лет занимался переводом "Ворона", собирал о нем всевозможные материалы, статьи, переводы, публикации, какие только существуют. Помню, лет пять-шесть назад я сама ходила по его просьбе в Ленинку, делала ему копии каких-то статей и переводов вековой давности. И я сейчас даже не знаю, привел ли он свой перевод к какому-то конечному для себя варианту, или так и ушел, не успев завершить того, к чему так долго стремился...
( из воспоминаний)

Слишком рано ты ушел, Женька. Слишком внезапно. Слишком больно
Игорь Царев

№№№№№№№

 

Это  и дает нам право  говорить о том, что сам Игорь Царев прекрасно знал и эту работу, и переводы других авторов,  мифы о Вороне и о Линоре, известные и любимые поэтами еще  золотого  века.  Одним из первых перевел эти баллады В. Жуковский, а потом по их мотивам написал и оригинальные произведения. ("Ленора", "Людмила", "Светлана").

Так Э. По удалось соединить наш золотой век с серебряным, а оттуда световые нити протянулись и к творчеству поэтов 21 века.

Но прежде чем вернуться к классическому контексту «Ворона», посмотрим на то, какие вороны появились у Игоря Царева, кого олицетворяют собой эти птицы в его стихотворениях.

Вероятно, начать нужно со стихотворения «Час ворона».

ЧАС ВОРОНА

Хворая полночь. Безлунная улица.
В тесной часовенке маятник мается.
Вороном комнатный сумрак сутулится -
Что-то сегодня мне, брат, не летается…

Дышится тяжко и пишется скверное.
Рваные мысли уносятся по ветру -
Снова магнитная буря, наверное,
Мачты ломает и стрелки барометров.

Слабость и ярость замешаны поровну.
Крылья стальные в цветах побежалости.
Старое чучело мудрого ворона
С пыльного гвоздика смотрит без жалости…

 

Удивительное стихотворение, в нем есть все атрибуты, связанные с этой птицей, и хитрой, и мудрой, и появлявшейся в славянских преданиях и былинах, чей крик обычно  обозначал несчастия для тех, кто их услышит.

Кстати у славян были особые чародеи, которые гадали именно по полету и крику птиц, и воронов в первую очередь, перед тем, когда князья уходили в сражение.

Но кроме всего прочего, как и подчеркивает Поэт – ворон – это символ мрака,  ночью он сливается с темнотой, и как трудно найти черную кошку в темноте, так же трудно обнаружить  и ворона в беззвездном небе …
Но ворон у Игоря какой-то усталый, грустный, как и сам лирический герой:

Вороном комнатный сумрак сутулится -
Что-то сегодня мне, брат, не летается.

 

По-моему, никто из поэтов не отважился отождествлять себя с вороном-птицей колдунов и ведьм, а вот  Игорь Царев  набрался мужества, он не раз повторял, что эта птица ему близка по своей сути.

Но  вот уже и мы оказываемся в этой комнате, где в одиночестве остается поэт и еще одно создание:
Старое чучело мудрого ворона
С пыльного гвоздика смотрит без жалости…

 

Это только чучело ворона, может быть того самого, которого оставляли герою таинственные пришельцы, как стражника, который  был с ним до конца, повторяю одну фразу: « Никогда». И это значило, что его умершая  возлюбленная Линора никогда больше не вернется, а он заключил сделку с Дьяволом, потому и появился у него свой ворон-хранитель.

Но немного  снижает градус напряжения в данном случае то, что перед нами только чучело того грозного ворона – и в этом весь Игорь Царев, минор он всегда легко заменяет если не на мажор, то на светлую грусть.

Но, наверное, не все знают, что у этого стихотворения был и совсем другой вариант, в более ранних  версиях, нашла на других сайтах вот такой текст:

Час ворона

Хворая полночь, безлунная улица.
В тесной часовенке маятник мается.
Вороном комнатный сумрак сутулится -
Что-то сегодня мне, брат, не летается…

Дышится тяжко и пишется скверное.
Рваные мысли уносятся по ветру -
Снова магнитная буря, наверное,
Мачты ломает и стрелки барометров.

Лист на столе разлинованной бездною.
От сигареты лишь горечь и вред уже.
Радуют только светила небесные -
Хоть и размыты дождливою ретушью.

Звезды ли это? Не окна ли в полночи,
Где чудаки, буквоеды и гении,
На вдохновении с Божеской помощью
Варят великие стихотворения?

Выйдем во двор с фонарями и лампами,
Чтоб рифмоплеты небесные видели,
Что не они лишь богаты талантами,
Есть у них братья и в этой обители!

Свет наш вливается в звездную радугу.
Млечной дорогою ночь опоясана.
Словом звенящим, как из серебра дугой
Все окоемы вселенские связаны.

 

Это повествование о Поэте и поэзии в современном мире, о часе  творчества, приходящемся как раз на Час ворона - на полночь,  а когда еще так прекрасно пишется и думается?

Для творчества там пространство расширяется до  вселенских масштабов – это  «Лист на столе разлинованной бездною».

Это час, когда творец остается один на один со Вселенной, реальность исчезает, остается дождь, размытые звезды и  миг творения:

На вдохновении с Божеской помощью
Варят великие стихотворения?

 

Дыхание захватывает от такой картины, кажется, что поэт только приоткрывает завесу дождя, и с мягкой улыбкой впускает  читателя в этот мир.

А вот дальше происходит самое  удивительное,   на мой взгляд, событие, оно уже отражалось в  знаменитом стихотворении Высоцкого «Он не вернулся из боя»

Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие, как часовые.

 

Но есть ли мертвые на небесах?  Там все живы в той вечности, и потому Игорь показывает нам эту ситуацию немного иначе:

Выйдем во двор с фонарями и лампами,
Чтоб рифмоплеты небесные видели,
Что не они лишь богаты талантами,
Есть у них братья и в этой обители!

 

Земные поэты соединяются с небесными, так всегда было у славян, тот самый  весенний праздник «Радуницы» - это радость встречи тех, кто остается  на земле, с теми, кто уже покинул землю.
В определенное время, в определенном месте они встречаются, радуются этой встрече, просят о помощи. И ушедшие всегда приходили на помощь в трудную минуту.

Так и здесь, поэты соединяются  в полночь, и   умножают свои усилия, не оттуда ли и приходит в наш мир вдохновение, и те божественно-прекрасные строки, покоряющие сердца.

Последняя строфа грандиозна по своей сути, потому что она объединяет, и пространство, и души поэтов, и соединяются миры звездной радугой – разве может быть картина великолепнее.

Свет наш вливается в звездную радугу.
Млечной дорогою ночь опоясана.
Словом звенящим, как из серебра дугой
Все окоемы вселенские связаны.

 

Это торжество  поэзии и вечности над сиюминутной жизнью. Почему появилось в конечном варианте только пространство комнаты и чучело ворона, а даже не живая птица, сказать трудно. Вероятно, несколько иначе стал смотреть на все происходящее Игорь Царев, к этому времени ушел в вечность и переводчик «Ворона» его  близкий друг Евгений Дерлятко, и пространство сузилось до темной комнаты, и все-таки я очень благодарна  разным сайтам за то, что там сохранился  вот такой вариант шедевра…
А вот что в рецензии говорит о том сам автор:
Рецензия на «Час ворона» (Игорь Царев)

Звездная радуга - она же млечная дорога, она же чумацкий шлях, Батыева тропа... Все это Млечный путь. Речь не об ангелах а о таких же поэтах, которые по ночам сидят у огня и пишут стихи. И их окна светятся во тьме как звезды. И наша земля от окон бессонных тружеников пера светится в космосе, вливаясь в звездный пейзаж. А второй смысл звездной радуги, звездной дороги - это сам путь души поэта.

Стих этот - продолжения размышлений, начатых мной в тексте "Уходя по чумацкому шляху"
Игорь Царев 04.03.2006 16:11

 

- Что-то сегодня мне, брат, не летается… - это вы и обо мне, - замечает один из собеседников, на что Игорь отвечает:
Да, нелетная погода в этом деле частенько бывает :) Надо пережидать. Главное - не прозевать появления синего окошечка между тучами.
Игорь Царев 13.02.2008 17:19

 

Такие вот шедевры появляются у замечательных поэтов, и нам приоткрывается   творческая полночь во всей ее звездной красе и муках творцов, которые склоняются над  белизной листа. А свидетелем тому остается только мудрый ворон, которого очень трудно отыскать во тьме.

Но от современности пора нам переместиться к вечности, и заглянуть сначала в Блоковский вариант стихотворения о Линор и вороне – миф, живущий не один век,  не мог не заинтересовать и Александра Блока, как  и позднее Игоря Царева.

 

В стихотворении «Осенний вечер был» Эпиграф из Э.По. Пожалуй, это самое сюжетное из стихотворений Блока, да и как могло быть по-другому?

Ночь без той, зовут кого
Светлым именем: Ленора.
Эдгар По

Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный
Решал все тот же я - мучительный вопрос,
Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
Вошел тот джентльмен. За ним - лохматый пес.

На кресло у огня уселся гость устало,
И пес у ног его разлегся на ковер.
Гость вежливо сказал: »Ужель еще вам мало?
Пред Гением Судьбы пора смириться, сор»

«Но в старости - возврат и юности, и жара…» -
Так начал я,…но он настойчиво прервал:
« Она - все та ж: Линор безумного Эдгара.
Возврата нет.- Еще? Теперь я все сказал».

И странно: жизнь была - восторгом, бурей, адом.
А здесь - в вечерний час - с чужим наедине-
Под этим деловым, давно спокойным взглядом,
Представилась она гораздо проще мне…

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор,
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говоря: Пора смириться, сор.

 

Главным здесь остается как раз  фаустовский  вопрос - отдать или не отдать душу Дьяволу, и  таинственный гость, который вызван был три раза за ней и явился. Но нельзя забывать, что у Блока всегда не все так просто. Сюжет поворачивается странным образом. И Незнакомец, начинает убеждать героя, что ничего не нужно, что он не собирается покупать его душу, потому что и Линор, и ворон, и пес, они все остались в прошлом, а  у него другая миссия.  Герой упрямится, ему хочется вернуть молодость и стать новым Фаустом. Все  заканчивается тем, что сделка не  состоялась, и не  по воле героя стихотворения, а по желанию  того, кто все должен был устроить.

С ним навсегда остается  не ворон, который повторяет свое: «Никогда», он не достоин такого счастья, такого подарка судьбы, а только пес,  повторяющий   другую фразу:
Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор,
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говоря: Пора смириться, сор.

 

Такая вот метаморфоза,  происходит с поэтом, ему достался от несостоявшейся сделки только пес, как и Игорю Цареву  чучело того ворона – достаточно безобидные создания, хотя суть проблемы от этого не меняется.

Вероятно, вот в этом литературном контексте и пишется Игорем  еще одно стихотворение на этот раз о живом вороне. Эпиграф тоже из  Э. По, куда же без него деваться. Ситуация здесь почти классическая, хотя стихотворение расположено в разделе  иронической поэзии. Да и можно ли  к такой теме  относиться серьезно, зная нрав Игоря и его желание посмеяться и над собой и над этим странным миром

Филологический кошмар
Кошмарный сон про мистического ворона и реально существующее Федеральное агентство по культуре и кинематографии
(шутка юмора по мотивам Э. По)

Семь ночей мне снится Ворон (будто хочет взять измором),
Хмуро кружит над забором, как недобрый черный знак...
Я давал посланцу просо, мякоть сладкого кокоса,
Абрикосы , папиросы, даже опиумный мак....
Но на все мои забросы птица лишь смотрела косо,
Восклицая грозно: «ФАКК!»

Я ему: «О, Ворон вещий! Сволочь ты, иль дух зловещий?
Эко, ловко ты клевещешь! Не кончал ли ты филфак?
Ладно, ладно, шоколадный! Улетай себе обратно
Аккуратно, безвозвратно... Ты же птица, или как?..»
Но, осклабившись развратно, громко и неоднократно
Отвечал мне Ворон: «ФАКК!»

Что за вредная натура! Где высокая культура?
Это аббревиатура? Кто придумал этот мрак?!
Хуже, чем «Мин-обр-науки»... Кто-то маялся от скуки?
Оторвать бы дяде руки! Для порядка... Что, не так?
И бледнея от натуги, с выраженьем смертной муки
Согласился Ворон: «ФАКК!»

* ФАКК - Федеральное агентство по культуре и кинематографии

 

Так вот классический сюжет, где душу из нас вынимает вовсе не Мефистофель, миф  превращается в современный наш кошмар. И даже мудрый ворон вынужден изводить поэта, повторяя странную аббревиатуру,  за которой  кроется очень конкретное гос. учреждение, которое изведет любого творческого человека так, что и Мефистофелю придется творить добро, потому что зло в современном мире есть кому творить и без него.

Но от мифа, превращенного поэтом в иронический кошмар, настало время перейти к серьезному творению, где главным действующим лицом снова станет ворон, раз у нас такая сегодня тема:

МЕЖДУ ЧЕРНЫМ И БЕЛЫМ

Тьма взирает на город хворо
Лунным глазом, налитым кровью.
Умудренный ветрами ворон
Обживает косую кровлю.
Он недаром слывет ученым -
Его перья в чернилах ночи.
Он по черному пишет черным
Злую правду своих пророчеств.

Словом можно лечить и нежить,
Поднимать почти вровень с Богом.
Можно серую множить нежить,
Словно вшей на бомже убогом.
Не чурается ворон злого,
Но и зла от добра не ищет-
Между ребер худого слова
Слишком мало духовной пищи.

То, что ворон седой постиг, мы
В суете не желаем слушать.
Но слова, проступив как стигмы,
Все равно уязвляют души.
А зима, огибая крыши,
По дорогам скользит пологим,
И по белому белым пишет
Свои черные некрологи.

 

Здесь снова царит тьма, опустившаяся на город – ворон уже реальная и зловещая птица, к которой неоднозначное отношение у Поэта, но оно  скорее положительное.

Он недаром слывет ученым -
Его перья в чернилах ночи.
Он по черному пишет черным
Злую правду своих пророчеств.

 

 - перечитайте еще раз эти строки. Подкупает не только суть описанного, но и та дивная звукопись, которая помогает нагнать страх переходящий в ужас, на любого, стоит только представить все это зримо.

И то самое, вечное «Никогда», которое ворон  произносит у Э. По – ведь это и есть «злая правда его пророчеств». Но не вина ворона, что все так складывается, он передает нам волю других, более могущественных сил,  он только стражник и помощник чародея или самой  судьбы. И скорее его самого надо пожалеть, потому что мы знаем,  как долог век у ворона, как много ему приходится пережить на этом свете смертей, сражений и потерь:
Не чурается ворон злого,
Но и зла от добра не ищет-
Между ребер худого слова
Слишком мало духовной пищи.

По-моему, никто и никогда не писал так о вороне. Конечно, поэт выступает его адвокатом, потому что достигает той меры понимания, которая недоступна всем нам. И бесспорно, он вписывает в мировой литературный миф  новую, очень важную страницу, переводя его в современную реальность, являя нас совсем другого Ворона, мудрого и несчастного, потому что знания умножают печали.

То, что ворон седой постиг, мы
В суете не желаем слушать.
Но слова, проступив как стигмы,
Все равно уязвляют души.
А зима, огибая крыши,
По дорогам скользит пологим,
И по белому белым пишет
Свои черные некрологи.

 

Гармония в стихотворениях достигается тогда, когда автор оказывается как раз между черным и белым, а не на той или другой стороне. Эта тайна открывается не многим, но  ею владел Игорь Царев, в чем еще не раз предстоит убедиться. Источник его вдохновения -  это не Лермонтовский  мрак и ужас, это Пушкинская гармония.

Звездная каравелла Игоря Царева Вечность-5

О, да, мы изъ расы
Завоевателей древнихъ,
Взносившихъ надъ С;вернымъ моремъ
Широкій крашеный парусъ
Н. Гумилёв

Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.
Судьбы людей качаются на весу.
И.Царев

Вероятно, надо было начинать цикл  с этой вечной и очень важной темы - мифы, море, каравеллы,  капитаны, дальние миры – настолько она органична и необходима, важна  в понимании творчества Игоря Царева.

Здесь сошлось в одной точке многое для поэта, он и сам из породы викингов и капитанов, Игорь подчеркивал, что служил на флоте, да и по сути своей, есть такая особая порода людей - морские бродяги, капитаны, не способные представить жизни без моря, а где еще рождаться настоящим поэтам?

И самое главное – это акмеизм и романтика  в творениях Николая Гумилева, которой просто переполнены многие  строки Игоря Царева. И кто еще так  много и так восторженно писал  о море, о викингах, о закатах и рассветах над морской  пучиной, и беседовал с седым Нептуном, как не Игорь Царев, - это одна из главных тем в его творчестве.

Николая Гумилев – фигура в нашей поэзии уникальная, особенно для поколения  Высоцкого, а потом и  поколения Игоря Царева.

Остававшийся под запретом для Высоцкого навсегда, и в первой половине творчества для   Игоря Царева тоже -  поэзия Гумилева манила романтиков, как любой запретный плод. Но кроме запрета  там было еще нечто дивное и сладостное для любого романтика и бродяги – и прежде всего, конечно, тема странствий, открытия новых земель, вечной борьбы со стихией..

Мы держали в руках совсем иные книги Гумилева-дореволюционные издания, других тогда  не было.  До сих пор у меня хранятся перепечатанные на пишущей машинке эти   сборники Николая Гумилева, которые мы знали наизусть, потому что  я лично печатала их раз 10 не меньше, для друзей, однокурсников (подарка  дороже не было тогда). Но столкнулась со звучавшей с экрана  поэзией Гумилева в первый раз, когда смотрела фильм «Оптимистическая трагедия» (пьесы Вишневского не читала), а там вдруг женщина – комиссар, в споре с капитаном корабля,  начинает с пылом и жаром декламировать:

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так, что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.

Ничего более удивительного в своей жизни не слышала никогда. Она говорит так о вражеской поэзии, не называя имени поэта, но мы-то понимаем, что хотя бы в таком контексте советский драматург  В. Вишневский пытается познакомить нас с самым опальным и опасным по тем временем поэтом серебряного века.

Вспоминается еще одна  легенда  о том, что самый титулованный из писателей того времени, член всевозможных союзов и сообществ К. Симонов, вероятно опираясь на свой незыблемый  авторитет,  готовил и первые публикации в журналах, и  большой зеленый том «Библиотеки поэта» с возвращенными нам наконец стихотворениями и поэмами Н. Гумилева.

А потому, как и Бродский, Н. Гумилев не просто вошел, ворвался внезапно в поэтический мир, но и  удивительно совпал со вкусами и настроениями Игоря Царева.

А главным циклом для нас оставались его "Капитаны".
Морская романтика живет в душах отважных, она покоряет многих читателей и слушателей, особенно ели поэт понимает и тонко чувствует эту тему. Правда, доступна она только избранным.

И если Игорь удивленно воскликнул: «Откуда столько Бродского?», то в данном случае Гумилева не было много, его вообще не может быть много, на фоне всеобъемлющего и любимого всеми А. Блока,  ему и при жизни  было отведено недостаточно места, он все время оставался в тени.

Сам поэт жаловался  А. Блоку, что тот ему мешает, на что А. Блок ответил, что ему тоже Пушкин  мешает. Шутка, в которой есть доза и доля правды. Как и в заметке Гумилева о том, что «все мои женщины были влюблены в Блока».

А вот в творчестве Игоря Царева, случилось все наоборот, именно Н. Гумилеву отведено достойное место.

И начать анализ морской темы  надо, конечно, с  программного стихотворения Игоря Царева.

Все помнят о том, что и Гумилев причислял себя к отважным викингам, его отец был накрепко связан с морем, уходил в плаванья – и это  определило судьбу болезненного мальчика, которому море, казалось бы, было противопоказано, но это только казалось. Он все смог, все преодолел…

Вот и Игорь Царев обращается к храбрым викингам, воспринимая их мироощущение и мифы, как родные. Кто-то из рецензентов и относит его к этому племени

Скандинавское

Если душа захочет попасть впросак,
Можешь старинной книги открыть засов -
Пусть уведет язык скандинавских саг
В царство единорогов и белых сов.

В диком краю без разницы, чей ты сын,
Если добудешь право на кров и хлеб.
Крови медвежьей выпьешь и будешь сыт.
Крови людской насмотришься, станешь слеп.

Хочешь, молись отчаянным небесам,
Хочешь, гнилую поросль руби мечом.
Дан тебе посох - веру отыщешь сам.
А не сумеешь - боги тут ни при чем.

Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.
Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов - нет.
Если норманн ведет боевой драккар,
Даже собаки боятся залаять вслед.

Яростный мир загадочен и красив,
Как хоровод валькирий в ночном лесу.
Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.
Судьбы людей качаются на весу.

Молодец Игорь, кажется, что ты сам оттуда...
Юрий Эр   31.03.2009 02:18   •
   
Нет, я сам с Дальнего востока. Но места там не менее прекрасные и не менее дикие
Игорь Царев   31.03.2009 11:51

 

И действительно,  север - Дальний восток, где еще можно так ясно почувствовать душу викингов,  ну разве, что на суровой Балтике, где креп и мужал талант Николая Гумилева, где он грезил о путешествиях, и осуществил свою мечту..

Если душа захочет попасть впросак,
Можешь старинной книги открыть засов -
Пусть уведет язык скандинавских саг
В царство единорогов и белых сов.

 

Конечно, здесь вспоминается  и «Песня о борьбе» В. Высоцкого, лирика которого  тоже во многом  созвучна  поэзии  Гумилева. Откуда еще такая мощь и такая романтика, призывы к борьбе и желание быть, а не казаться.

Мы говорим не "штормы", а "шторма" -
Слова выходят коротки и смачны:
"Ветра" - не "ветры" - сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты.

Мы на приметы наложили вето -
Мы чтим чутье компасов и носов.
Упругие тугие мышцы ветра
Натягивают кожу парусов.

На чаше звездных - подлинных - Весов
Седой Нептун судьбу решает нашу,
И стая псов, голодных Гончих псов,
Надсадно воя, гонит нас на Чашу.

Мы - призрак легендарного корвета,
Качаемся в созвездии Весов.
И словно заострились струи ветра -
И вспарывают кожу парусов.

Пой, ураган, нам злые песни в уши,
Под череп проникай и в мысли лезь,

Лей звездный дождь, вселяя в наши души
Землей и морем вечную болезнь!
В.Высоцкий 1976

 

И  Игорь Царев вспоминает как раз о тех старинных книгах, которые и в прямом смысле были дверью в героическое прошлое:

Некоторые старые книги делались с замочками и застежками. Да и саму книгу можно воспринимать как дверь. И не только потому, что и то и то открывают, а и потому что за обложкой вход в совершенно иной мир
Игорь Царев   06.02.2009 10:42

 

Хочешь, молись отчаянным небесам,
Хочешь, гнилую поросль руби мечом.
Дан тебе посох - веру отыщешь сам.
А не сумеешь - боги тут ни при чем.

 

Этот мир суров и прекрасен, как и древние боги, бывшие первоначально людьми, и только потом за особые заслуги помещены на небеса. В таком вот обращении к богам, отношении с богами, есть какая-то невероятная прелесть, и реальная возможность стать одним из них. Недаром прекрасные валькирии уносили отважных воинов  в Вальхаллу, где они продолжают пировать и воевать, а позорной считалась  смерть на соломе.

 И мы всматриваемся снова в лик короля  Гаральда Храброго, зятя князя Ярослава Мудрого, женатого на княжне  Елизавете, который отправился в чужой мир, чтобы там достойно погибнуть в сражении.

Оказывается,  не так далеки от нас викинги, и в жилах наших поэтов течет их кровь, для тех, кто знаком с  биографией Гумилева – это очевидно.

Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.
Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов - нет.
Если норманн ведет боевой драккар,
Даже собаки боятся залаять вслед.

Путь моряка и судьба  воина манит отважных в неведомые миры, туда, где   собаки противопоставлены волкам, которые в этих мифах играют главную роль - именно волк Локи, сорвавшийся с цепи,  пожирает богов в последний день творения, а чтобы уцелеть в этом мире надо уметь сражаться и с волками.

Конечно, в финале этого стихотворения мы должны были прийти к священному дереву викингов – этот путь закономерен, и вот там нас встретят валькирии, странно похожие на наших русалок, и конечно мудрый ворон – любимая птица Игоря Царева, но  еще и любимая  спутница бога Одина – главного  бога для викингов.

Так вот и довелось нам с Вороном  снова встретиться, на этот раз уже в мифическом контексте, но именно ворон все время будет оставаться с поэтом, пишет  ли он о жутком мире Э.По или о суровом прекрасном мире викингов.

Вот и еще один текст из тех же мифов, который по признанию самого поэта был когда-то песней.

Но и без музыки, и без гитары, как и все, сотворенное Игорем Царевым, он имеет право на существование,  и в свете нашей темы очень интересен:

ПРОВОДЫ

Отковали в кузне мне нержавеющий клинок.
Отобрали в табуне быстроногого коня.
Поднимали высоко чаши полные вина,
Провожая в дальний путь непутевого меня.

Ах, как славно провожали:
На пороге руку жали,
Целовали на крыльце,
На коня меня сажали.
Осенив во след рукою,
На прощанье все прощали,
Обещали: "Будь спокоен!
Мы присмотрим за вещами".

Я был спокоен, я себя не выдал.
Но, удалясь едва ли на вершок,
Почувствовал, как облегченный выдох
Холодным ветром спину мне обжег.

Подружился я с конем, породнился я с клинком.
Черный ворон в вышине - путеводная звезда.
Забывая имена, не жалею ни о ком,
Только проводы свои вспоминаю иногда

 

В этой песенке вечного воина, а таким в этом мире остается поэт, есть все, что ему дорого и мило, и что станет самым главным в его жизни: конь, клинок, ворон, как путеводная звезда

Подружился я с конем, породнился я с клинком.
Черный ворон в вышине - путеводная звезда

 

И ведь, что самое удивительное, потом, из этого безымянного воина, только что собравшегося в путь, вырастит и утвердится в судьбе поэта образ другого воина и богатыря, и это будет никто иной, как древний былинный герой , рязанский князь Добрыня Никитич.

Не хочу скрывать, такое преображение для меня невероятно дорого, потому что как бы  не были нам близки викинги, но то, что поэт приходит к русским былинам, да еще и делает  их современными, воскрешает любимых героев, представляется  невероятно интересными – это дорого стоит.
Но об этой уникальной поэме разговор еще впереди, князь Добрыня еще дремлет, его предстоит разбудить снова. Там  же возникнет и Троя, и мифический Одиссей, герой, не чужой для поэта.

А пока  перед нами  просторы морей,  и капитаны, обитающие в этих бескрайних просторах.

Для начала нужно все-таки напомнить первое стихотворение Николая Гумилева из  этого цикла, написанное ровно сто лет тому назад
Капитаны (1910)

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий,
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.

И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт.

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так, что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, -
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.

Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?

 

В этом стихотворении заложена та основа для  развития темы, без которой не слишком понятны будут образы капитанов и даже старого Адмирала у Игоря Царева.

Мы знаем о невероятно храбрости  Н. Гумилёва,  о ней ходят легенды, от первых  усилий по  преодолению страха до ночи расстрела, он проявлял чудеса храбрости в жизни, но это еще нужно было заложить и  в поэтический текст, да так, чтобы это передалось и другим, чтобы они подхватили и развили эту тему.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, -
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса..

И все морские песни В. Высоцкого, и многие творения И. Царёва, вышли именно из этих Капитанов - современных викингов, но И. Царёв в силу своего дара обязательно рисует нам и романтические картины, связанные с морем. Так появляются его «Ночные каравеллы»

НОЧНЫЕ КАРАВЕЛЛЫ

С хрупким грузом королевского фарфора
Паруса наполнив звездами зюйд-веста,
Сны мои, как каравеллы Христофора,
Каждый вечер уплывают в неизвестность.

Кто-то снится себе принцем, кто-то нищим,
Кто-то вещим настоятелем собора,
Ну а мне всю ночь по морю хлюпать днищем
К игуанам и лагунам Бора-Бора.

Млечный путь питают спелые кокосы.
У туземок шалый взгляд – корица с перцем,
С ниткой бус на тонкой талии, как осы,
Так безжалостно и точно жалят в сердце.

Бог не дал мне мудрых грез Иезекиля,
Не назначил даты будущих пришествий.
Сны мои, как каравеллы, медью киля
Драят шкуру океана против шерсти.

 

Такой вот  таинственный, романтичный и  влюбленный капитан у него возникает в раннем стихотворении.

Кстати, в этом  цикле у Гумилева, как раз нет места любви к женщине, наверное, его капитаны помнят вечную  морскую заповедь о том, что  женщина на корабле  к беде, потому упоминаний о любимых там нет.

Его пронзительная любовная  лирика  возникает на берегу, после путешествия. Мощнейшее стихотворение  « У камина» - самое яркое  тому подтверждение:
Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах;
Н. Гумилев

Примерно в этом контексте пишет о своих капитанах и В. Высоцкий, но Игорь Царев дерзко разрушает эту традицию, ведь это  у него появляется

МОНОЛОГ ВЛЮБЛЕННОГО КАПИТАНА

Холодный ветер дует над Таити.
Как чайный клипер мчатся облака.
А Вы одна на палубе стоите,
Сжимая шаль в изысканных руках.

Мелькает чайка каплей белоснежной
В разливе предзакатного огня.
Вы смотрите так ласково, так нежно,
Вот, только жаль, опять не на меня...

Что манит Вас за этой дальней кромкой,
Какой такой невидимый маяк?
Кто ждет Вас, дорогая незнакомка?
Кто любит вас, любимая моя?

 

И удивительное происходит в этом тексте явление  Прекрасной Дамы – перед нами и Незнакомка А. Блока – далекая и недоступная мечта («нет, никогда моей и ты ничьей не будешь» - так и вспоминается этот контекст).

И возлюбленная Н. Гумилёва («И тая в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его») – все похоже, только с той лишь разницей, что нет этой вечной печали, нет угла, куда загнана любимая женщина его  предшественников-капитанов. И снова печаль светла, как это всегда бывает у Игоря Царева, что снижает градус напряжения, и прибавляет градус романтизма
Вы смотрите так ласково, так нежно,
Вот, только жаль, опять не на меня...

 

А в рецензии к этому стихотворению  появился еще один вариант этого текста, написанный по мотивам,  его другом  Евгением  Дерлятко,  переводившем  «Ворона» Э.По, который очень понравился Игорю:

Рецензия на «Монолог влюбленного капитана» (Игорь Царев)

Вам принесет холодного мартини
Холеный афрамерикэн-стюард...
Как жаль - но нет меня на той картине,
Что написал Вам августейший бард!

Я булькну зельем, плещущим в сосуде
С волнительным названьем «Катти Сарк»
Мой чайный клипер в управленье труден -
С ним по сравненью водка - хлипкий барк!

Когда наскучат пальмы и бананы,
Достанут Вас чужие города,
То я приму Вас, радостный и пьяный...
Когда же Вы приедете, когда?!!

Браво, мэтр! Ваш образ с гитарой в руках просто очевиден.
Евгений Дерлятко   18.02.2003 16:46   •
   
Ваш экспромт не хуже исходника :) Спасибо, сударь. По поводу образа - да, иногда пощипываю струны.
Игорь Царев   18.02.2003 17:04

 

Мне хотелось привести  этот вариант текста, чтобы показать, насколько плодотворным было  их  сотрудничество.  Как хочется другому поэту написать свое стихотворение, когда чувствуешь, что это отзывается и в твоей душе. Насколько вообще может быть плодотворна дружба между поэтами, если они настоящие, неповторимые творцы, понимают друг друга.

Так перед нами возникает сразу несколько поэтов, отраженных  в капитанах - этой теме тем для многих отважных   Одиссеев, готовых отправиться в новое путешествие.

Когда Игорю в рецензии намекнули  на перекличку с гениями серебряного века, он отвечает:

Я и хотел, чтобы навевало именно те ассоциации, о которых вы сказали :

Игорь Царев   14.03.2003 13:30

Кстати, он всегда радовался, когда кому-то удавалось угадывать эти тайные знаки и метки в текстах.

Тема моря, моряков, капитанов никак не помещается в одну статью, и потому у нее еще будет продолжение, а пока хотелось бы закончить  на мажорной ноте, а для этого наиболее подходит стихотворение «Санта-Ирина» -  ну разве это не название корабля, бороздящего морские просторы:

САНТА-ИРИНА
Игорь Царев
________________________________________
 - Видно чайки всю ночь голосили не зря -
Адмирала опять укачало.
И едва пронеслась над бушпритом заря,
Он с похмелья велел выбирать якоря
И сжигать за собою причалы.

Ветры дуют не так, как хотят корабли.
Ветры слушать приказов не стали.
Половина эскадры сидит на мели,
Остальных по пути волны так замели -
До сих пор еще дна не достали.

Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.
И команда, которая прежде не нюхала соли,
Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,
Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.

Нас несет на утес. Справа мыс. Слева плес.
Берег скалится в злобной усмешке.
Как назло у штурвала заклинило трос.
Якорь цепь оборвал, как взбесившийся пес.
Кто умеет молиться, не мешкай!..

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!

Конечно, это стихотворение надо анализировать в контексте стихотворений В. Высоцкого, потому что от «Капитанов» Гумилева поэт ушел довольно далеко. Если там капитаны сильны, бескомпромиссны  и не сгибаемы, их мощь чувствуется в  каждой строчке, просто видится прямая спина и грозный взгляд Адмирала Колчака, то в данном случае все совсем по-другому:

Адмирала опять укачало.   И плевать ей на всех адмиралов!  - это противоположно тому, что было там. Но перед нами все тот же влюбленный капитан. И его корабль движется "под управлением любви". Это чувство оказывается и сильнее веры  Бога (И, не веря, что Бог в этот раз нас сберег, ), и  веры  в то, что кораблем можно управлять (И почти не касаясь штурвала). Герой  просто двигается в этом море «под управлением любви», и как ни странно, это оказывается самый верный выбор пути в бурном море..

Ни грозным викингам, ни отважному Николаю Гумилеву такое не пришло бы в голову, вероятно, но недаром этот корабль назван именем любимой женщины, и не остается сомнений в том, что он целым и невредимым  доберется до родного  берега.

Таков наш современный Одиссей, наверное, самый  симпатичный из всех, бороздивших морские просторы. И пусть  другие капитаны с ним поспорят, пусть докажут, что это не так. Разве не огонь любви «движет солнце и светила», помогает кораблям преодолеть шторм?

А где-то в бескрайнем море раздается голос другого капитана, и он тоже прекрасен, силен и отважен, он тоже поэт,  диалог поэтов продолжается. Их звездные каравеллы должны обязательно встретиться в бескрайнем просторе между морем и небом, ведь  им есть о чем поговорить…

О, да, мы изъ расы
Завоевателей древнихъ,
Которымъ в;чно скитаться,
Срываться съ высокихъ башенъ,
Тонуть въ с;дыхъ океанахъ
И буйной кровью своею
Поить ненасытныхъ пьяницъ —
Жел;зо, сталь и свинецъ.

Но все-таки п;сни слагаютъ
Поэты на разныхъ нар;чьяхъ,
И западныхъ, и восточныхъ;
Но все-таки молятъ монахи
Въ Мадрид; и на Афон;,
Какъ св;чи горя передъ Богомъ;
Но все-таки женщины грезятъ —
О насъ, и только о насъ.
Н.Гумилев



Волки и Волчий гон Игоря Царева Вечность-6

Идет охота на волков, идет охота -
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу - и пятна красные флажков.
В.Высоцкий

 

У каждого из нас есть свой Владимир Высоцкий.

Если  появится такая книга, в которой  удастся собрать воспоминания о нем самых разных людей, а это будет  целое собрание сочинений, сколько всего интересного мы узнаем и о времени и о «всенародном Володе», как называл его Андрей Вознесенский, вольно или невольно признавший его первенство.

И самые пронзительные его строки о том же:

Андрей Вознесенский
По людскому обычаю на сороковой день после смерти я написал строки, ему посвященные:

Наверно, ты скоро забудешь,
как жил на краткой земле.
Ход времени не разбудит
оборванный крик шансонье.

Несут тебе свечки по хляби.
И дождик их тушит, стуча.
На каждую свечку - по капле.
На каждую каплю - свеча.

(Воспоминания Владимира Высоцкого.
Составитель А. Сафонов. Москва: "Советская Россия" 1989.)

 

Очень точно – «на  каждую свечку – по капле, на каждую каплю-свеча».
Есть ли еще поэт в этом, да и в любом другом времени, о котором знаменитый собрат по перу так бы сказал, Высоцкий именно «всенародный».
Есть ли высшая оценка и награда для творца?

Но Владимир Высоцкий был не только всенародным, у каждого он  свой. Мы жили в его эпоху, мы слышали и старались расслышать его в пору своей юности.

И все-таки, была знаковая песня у Высоцкого, которую в закрытых кабинетах слушали даже министры и восклицали ( есть живое свидетельство самого поэта):

«Да это ж про меня, про нас, про всех, какие к черту волки» - самое смешное, что я слышала подобный рассказ от одного бывшего большого начальника, хотя уверена, что такое случалось не с ним с одним, точно ситуацию  воспроизвел сам Высоцкий в песне «Прошла пора сомнений и иллюзий».

Там  речь идет о песне «Охота на волков» ( Меня к себе зовут большие люди, чтобы я им пел «Охоту на волков»). И выбор этой песни оказался не случайным, а закономерным.

Владимир Высоцкий
Охота на волков
Рвусь из сил - и из всех сухожилий,
 Но сегодня - опять как вчера:
 Обложили меня, обложили -
 Гонят весело на номера!

 Из-за елей хлопочут двустволки -
 Там охотники прячутся в тень, -
 На снегу кувыркаются волки,
 Превратившись в живую мишень.

        Идет охота на волков, идет охота -
        На серых хищников, матерых и щенков!
        Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
        Кровь на снегу - и пятна красные флажков.

 1968

 

Это конечно, песня «Охота на волков». И нет ничего удивительного в том, что в один из дней рождения В.С. Высоцкого Игорь Царев пишет стихотворение «Волчий гон» по мотивам именно этой знаменитейшей, всенародной песни.

 Так мы вместе с поэтом открываем еще одну страницу в книге о поэте 20 века Владимире Высоцком. Рискнул ли кто-то еще что-то стоящее написать по мотивами этой песни? Не знаю, не встречала, Игорь отважился на такое. Так появился «Волчий гон», уже название перекликается с знаменитой песней.

ВОЛЧИЙ ГОН (к дню рождения Высоцкого)
Игорь Царев

25 января - день рождения В.Высоцкого

Волчий гон закис в конском щавеле.
Где былой азарт серой унии?
Души вольные опрыщавели –
Не волнует их полнолуние.

Глотки кашлем рвет едкий дым костра,
Вновь в бега вожак стаю выстроил.
Я отстал на шаг, меня жжет не страх,
А предчувствие перед выстрелом…

Дождь вбивает спесь в грязь по темечко:
Не дерзи, воздай Богу богово!..
Как опасно, друг, это времечко!
Как убого, брат, наше логово!

Хриплый лай собак гонит нас вперед,
Хлесткий стук копыт, запах потников…
Подожди, вожак, будет наш черед
Поохотиться на охотников!..

Нас укроет лес темным облаком.
Не проехать здесь, чтоб не спешиться...
Будет пир клыкам - тот, кто дым лакал,
Головой врага будет тешиться.

А пока - бега, так, что кровь из лап.
Хмурый день ведет свой свинцовый счет.
Волчий гон отдаст только тех, кто слаб,
А другим, Бог даст, повезет еще.

 

Можно с полной уверенностью сказать, что если для Игоря Царева литературным тотемом стал ворон, то для Владимира Высоцкого это бесспорно был волк, чаще всего волк-одиночка. До такой степени в свою бытность на земле он прочувствовал суть и сущность этого зверя. До такой степени власть имущие помогли ему ощутить  все, что творится с волками, когда идет охота на волков, а шла она постоянно, недаром песня, едва появившись, сразу стала классикой.

Хотя  ведь это не так просто было сделать тогда, сети еще не было и в помине, книг его никто не публиковал, и публиковать не собирался, и распространялась она в реальности с той же скоростью, как сегодня некоторые тексты в сети. Это само по себе похоже на некое чудо. Но с песнями Высоцкого почти всегда так было. И конечно,  эхом полетели  отзывы именно на этот текст у самых разных людей.

Самым интересным, на мой взгляд, оказался именно текст Игоря Царева, правда, написанный уже после смерти В. Высоцкого, но от этого ценность его вовсе не умоляется.

Сразу чувствуется нечто особенно в композиции и поэтике текста, Игорь в одной из рецензий поясняет, что же в стихотворении такого особенного,  приоткрывая нам завесу тайны:

Я специально выбрал этот размер - рубленный (удвоенный) пятисложник с составными рифмами без чередований клаузул. Создает и настроение, и ритм, и стиль, одновременно похожий на Высоцкого и в то же время у него именно такой размер я не встречал.

На счет ударения... Вы абсолютно правы. Просто писалось для пения под гитару, там это не только не играет роли, но даже придает особый шарм. Для бумаги же надо будет подчистить. Спасибо.
ИГОРЬ ЦАРЕВ 
Глотки кашлем рвет едкий дым костра,
Вновь в бега вожак стаю выстроил

Здесь чувствуются и несколько иные, чем в  тексте Высоцкого интонации, зато иллюзия присутствия на этой охоте полная, даже дым костра ощущается, и есть еще нечто для Высоцкого не характерное:

Я отстал на шаг, меня жжет не страх,
А предчувствие перед выстрелом…

 

Нечто тонкое, мистическое проступает в душе волка на этот раз. Отставший от стаи  чувствует, что через миг раздастся выстрел, вероятно в азарте погони, волк Высоцкого этого чувствовать не может, он не настолько чуток, погруженный в неравную борьбу.

А вот чтобы не случилось беды, чтобы охотник промахнулся, тоже должно произойти нечто:
Дождь вбивает спесь в грязь по темечко:
Не дерзи, воздай Богу богово!..
Как опасно, друг, это времечко!
Как убого, брат, наше логово!

И что же такое меняется, кроме размера и ритмики стиха? Оно действительно строится совсем не так, как у Высоцкого.  Рядом с азартным, мощным и дерзким волком у Высоцкого, который все время несется напролом, прямо под выстрелы, появляется волк Мудрый у Игоря Царева.

Мы прекрасно знаем, что в древности,  когда воину не помогал меч и физическая сила, то на помощь приходили волхвы с их заклинаниями,  именно славянских чародеев  боялись потерявшие страх викинги…  Мудрость и сила духа часто побеждала физическую силу.

Так проявляются два  совершенно разных характера у наших  поэтов, а сама охота на волков несколько меняет тональность.

А дальше совсем  необычные строчки. Между двумя волками происходит своеобразный диалог

В. Высоцкий:
Рвусь из сил - и из всех сухожилий,
 Но сегодня не так, как вчера:
 Обложили меня, обложили -
 Но остались ни с чем егеря!

Игорь Царев

Хриплый лай собак гонит нас вперед,
Хлесткий стук копыт, запах потников…
Подожди, вожак, будет наш черед
Поохотиться на охотников!..

 

Минорная, хотя и яростная тема Высоцкого, где просто чувствуется, как он задыхается от бега, ярости, азарта, на этот раз, сменяется мажорной у Игоря Царева:  они еще смогут поохотиться на охотников.

Очень важен тот факт, что монолог, наконец, и для Высоцкого сменяется диалогом поэтов. Мы уже знаем, что Игорь Царев  «О Бродском лучше Бродского писал», в данном случае он полноправный собеседник и соавтор и для Владимира Высоцкого – эта пара – воин и волхв, она появилась внезапно,  и на этот раз кажется  органичной.

В том, что перед нами волхв – древний чародей, легко расправившийся и с Олегом Вещим в свое время, свидетельствуют и следующие строки:

Нас укроет лес темным облаком.
Не проехать здесь, чтоб не спешиться...
Будет пир клыкам - тот, кто дым лакал,
Головой врага будет тешиться

- спасение от человеческой стаи охотников  в лесу находили волки и Волхвы, охотникам же наоборот путь туда был заказан, потому что на каждом шагу их ждала опасность, Леший (Пан у Игоря) мог жестоко наказать за подобную охоту, да и не пускали они чужаков в заповедные леса.

Это два разных подхода к одной теме, вспомните, как стремительно несут кони мимо леса героя  Высоцкого, и сколько надежд  именно на лес возлагает герой Игоря Царева.

Так в сравнении  с «Волчьим гоном» тональность  текста Высоцкого меняется на глазах от безысходности  к силе и воле, и обещанию волкам победы над охотниками:
Будет пир клыкам - тот, кто дым лакал,
Головой врага будет тешиться

 

И в финальном четверостишии есть тот  вывод, до которого не дотянулся В. Высоцкий, не случайно его песня  остается с открытым финалом, его охота продолжается, она будет длиться до последнего вздоха, и тут уж не до философствования ( Появился и второй текст «Охоты» позднее)

Идет охота на волков, идет охота –
 На серых хищников, матерых и щенков!
  Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
    Кровь на снегу - и пятна красные флажков.

 

А вот Игорь Царев  ставит точку, он смотрит на все происходящее уже с высоты наблюдателя-Мудреца:
Волчий гон отдаст только тех, кто слаб,
А другим, Бог даст, повезет еще.

Так меняется  картина происходящего, если диалог идет на равных. Невольно подумалось о том, что возможно именно Игорь Царев мог стать тем вторым, о котором так мечтал В.Высоцкий, повторяя: «Пошли мне, господь, второго»:
Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!

Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок.
Из раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.
(А. Вознесенский)

Таким поэтом оказался именно Игорь Царев, просто они немного не совпали во времени. И все-таки Игорь Царев для Высоцкого сделал очень много, больше, чем даже может показаться на первый взгляд. Он внес разумную мудрость в азарт погони.

Вот и второе знаменитейшее стихотворение «Чуть помедленнее,  кони» находит неожиданный отклик у Игоря Царева
* * *
Андрею Брагину

Звонким лесом, мелким бесом,
Разгоняя миражи,
За бубновым интересом
Пробегаем через жизнь.

Звонким лесом, мелким бесом,
Не смотря по сторонам,
За бубновым интересом
Надо непременно нам.

Но когда мы сквозь туманы
Пробираемся спеша,
Сквозь дырявые карманы
Просыпается душа.

 

Если Высоцкий сожалеет, что ему дожить не успеть, и допеть не успеть, то Игорь Царев подчеркивает, что происходит, если мы  вот так несемся по жизни:
Но когда мы сквозь туманы
Пробираемся спеша,
Сквозь дырявые карманы
Просыпается душа.

Горькие строчки, только и остановиться ему уже невозможно, вот в чем  главная беда, главная трагедия для великого барда.

Мотив песен Высоцкого возникают то там, то тут, отдельного разговора заслуживает морская тема, тема  Альтер эго.

Но чрезвычайно важно то, что пишет о В. Высоцком сам Игорь Царев  в рецензиях. Появилась такая вот запись после этого стихотворения:
я рад, что вы знаете и любите почитаемого мною В.С.В. которому я и написал это посвящение. Как вы понимаете, и тема и стилистика намеренно выбраны именно такими.

О! Так ты провожал его в тот день? Мы могли видеться. Правда я до кладбища тогда не добрался - принес из дома дорогую мне фотографию Высоцкого с его автографом и повесил на стенку театра. А меня двое в штатском тихо отвели в сторону и упекли в милицейский автобус - может помнишь, стоял у метро прямо напротив входа в театр. И там меня прессовали часа три, забрали документы, и т.д. Потом были большие проблемы... :))
Я был немного знаком с В.С.В. и очень почитаю его как поэта и автора, потрясающих по силе песен.
Игорь Царев 05.01.2003 16:10

Это его живое свидетельство, которое говорит о многом.

Мне же, понимая, что охватить всей этой темы  в одной статье, не удастся, хочется обратиться все-таки к  волчьей теме у Игоря Царева, которой, как выясняется, удаляется не так мало внимания в его творчестве, только чуть меньше, чем теме воронов и воронья. Она неожиданно возникает в раннем стихотворении «Маугли», и вовсе не чужда  нашему автору, раскрывает главную его тайну:

МАУГЛИ
Игорь Царев
________________________________________
 - Рвут кожу шипы, как стальные иголки,
Но крик невесом на весах тишины.
Спят черные джунгли, спят серые волки
Под хищным прищуром ущербной луны.

Я сын человечий, я выкормыш Стаи.
Я волчьи законы всосал с молоком.
Но серою шерстью в душе обрастая,
С недавних времен презираю волков.

Здесь чуткие уши и цепкие лапы,
Сплетенные в сонный змеиный клубок…
Не дай тебе Бог показать себя слабым -
Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Я Маугли, Маугли - волчий приемыш,
Воспитанный Стаей, ей предан навек.
Все песни ее мне близки и знакомы.
Но помните, волки, что я - Человек.

 

В этом тексте ясно видно, откуда у Игоря Царева такое доверие к лесу, надежда на то, что он защитит и спасет тех, кто  там оказался – там тот мир, где родился и вырос его герой - это его родной мир
Спят черные джунгли, спят серые волки
Под хищным прищуром ущербной луны…

И вот тут - то выясняется, что с любимым героем Высоцкого они одной крови, не о том ли его признание:
Я сын человечий, я выкормыш Стаи.
Я волчьи законы всосал с молоком.

В какой-то момент для Маугли закон стаи становятся чужд, потому что он начинает ощущать себя Человеком. Ему хочется  жить и  обрести человеческие ценности, потому что:

Здесь чуткие уши и цепкие лапы,
Сплетенные в сонный змеиный клубок…
Не дай тебе Бог показать себя слабым -
Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Но из стихотворения «Волчий гон», мы уже прекрасно знаем, каково жить среди людей.

Есть об этом и в рецензии самого Игоря Царева к стихотворению ироничная шутка. Когда ему напоминают  высказывание о том, что человек человеку волк, то Игорь  иронично отвечает.
Человек человеку хуже, чем волк - он ему товарищ и брат
Игорь Царев   06.06.2002 17:02

Такое вот внезапное продолжение у истории о том, как из родного леса Маугли уходит к людям,  что с ним там становится,  к великому сожалению, в этой истории слишком много правды…

Порой думаешь, там может быть, недаром волк Локи пожирает всех людей и богов заодно с ними, может быть это и не лишено смысла, если человек человеку волк и даже волчьи законы нам не писаны?

Вот еще одна интереснейшая рецензия по поводу этого стихотворения:
Не дай тебе Бог показать себя слабым -
Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Это не такое уж и волчье, человечье тоже. Я бы предпочел, чтобы волки вцепились, а не люди. Они хоть не станут рассуждать, что делают это во благо и "для твоей же пользы".
Bor   16.09.2002 23:17   • 

Ну, конечно. Когда писал, думалось не о киплинговских волках, а о томбовских товарищах их :)
Игорь Царев   17.09.2002 12:18

Из рецензий мы узнаем и о том, что первоначально стихотворение было длиннее, там были еще такие строчки:

Кто Стае был предан, тот Стаей был предан.
Хромого Шерхана избрав вожаком,
Скажите, о волки, не ваше ли кредо -
Рвать глотки в погоне за сладким куском?

Когда промахнулся Акела, не вы ли,
Кровавую пену с усов облизав,
Злорадную песню с шакалами выли,
А нынче трусливо косите глаза.

 

Но когда писалось - было актуально. Сейчас показалось лишним. Убрал. В качестве все той же эпиляции души (хорошо сказано!). Кстати у тех же Стругацких против шерсти в ушах хороший рецептик был - работать, работать и работать. В нашем случае - писать, писать и писать. И публиковаться соответственно.
Игорь Царев   09.06.2003 16:09

По –моему,  пронзительные строки, и многое объясняют, так  и хочется повторить вслед за  В. Высоцким: «Да это ж про меня, про нас, про всех, какие к черту волки»

Признаюсь, что первоначально написать хотела по-другому и совсем о другом, когда обратилась к контексту В. Высоцкого, но  волки,  как и вороны захватили и подчинили своей воле, и повели за собой. Такое случается, хотя далеко не всегда, но видимо такая уж горячая  и актуальная  это тема.
****************

Когда говорят, что в современном мире поэзии  нет места мифам, преданиям и сказаниям, а твориться сегодня  они тем более не могут,  ведь 21 век на дворе, то остается только усмехнулся…

Но В. Высоцкий и И. Царёв, подхвативший эстафету и  с достоинством пронесший ее на своем отрезке времени, доказали нам обратное.

В мире не только есть место сказаниям, мифам, преданиям былых времени, но они живут и владеют душами, если за дело берутся Мастера, а не ремесленники, которые кроме  себя любимых ничего не видят, а любят исключительно себя в поэзии.

 Мы подходим к уникальному творению трех  поэтов нашего сайта, которые объединились для того, чтобы написать историю о том, как богатыри  вместе с Одиссеем воевали под стенами Трои… Да, да, вы можете представить себе что-то подобное – это настоящий эпос 21 века.
Князем Добрыней Никитичем там остается Игорь Царев.

Я читала «Троянскую опупею» на третий день после его ухода, в самое горькое время, и не поверите, она дает сил выжить и не впасть в уныние, продолжать жить и радоваться…

ХОЖДЕНИЯ ТРЕХ БОГАТЫРЕЙ ЗА ТРИ МОРЯ

Гнев, о Богиня! Зачем этот трёп про Пелеева сына?
Все извратил и опошлил Гомер благородный,
Он же свои репортажи о доблестных битвах
Лихо крапал не покинув Афин и любимой таверны!
Я объясню, почему та война называлась «троянской» –
Вовсе не город, откопанный Шлиманом, дал то названье,
Битву назвали троянской в честь русских героев
Трое которых активное в ней принимали участье.
Дайте мне лиру, и я пропою вам как все это было,
Если совру, разрази меня Зевс, век не видеть мне воли,
Как не видал и Гомер, чем писал и чем писал.
 

Маргарита, где твой Мастер? Вечность И. Царева -7

На наше время пришлось открытие нескольких знаковых фигур в русской литературе.  Одной из главных, культовых фигур первой половины 20 века остается М.А. Булгаков, писатель, перевернувший мир, заставивший нас всех жить по другим законам, перечитывать его роман и менять себя.

И для Мастера, и для тех, кто оказался рядом, роман был больше, чем просто литературное  творение, он стал смыслом жизни, еще тогда он мог стать прорывом в мире мистики, но все прекрасно понимали, что роман НИКОГДА не будет опубликован. И все-таки, наверное, и правда, никогда нельзя говорить никогда.

Мастер  уходил   накануне войны, дописывая свое творение, до последнего часа работая над текстом,  который  станет вскоре романом века. Рядом с ним оставалась  Анна Ахматова,  примерно в то время и назвавшая век   серебряным , запечатлевшая в воспоминаниях уход Мастера. К нему обращены самые проникновенные строки из «Венка мертвым»:

Анна Ахматова  Памяти М.А. Булгакова

Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.
Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил
И с ней наедине остался.
И нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
И на твоей безмолвной тризне.
О, кто поверить смел, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней погибших,
Мне, тлеющей на медленном огне,
Всех потерявшей, все забывшей, -
Придется поминать того, кто, полный сил,
И светлых замыслов, и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь смертельной боли.
1940. Фонтанный Дом

Но  судя по воспоминаниям, А. Ахматова, зная, что Мастер не любил поэтов и стихов, никогда не читала ему стихотворений при жизни Мастера. А вот реквием все-таки написала, настолько потрясла ее и жизнь М. Булгакова и его ранняя смерть. Но даже   в  Реквиеме Мастер остался живым и великолепным, ей удалось передать  магическую силу личности, которая позднее  пленит и нас всех:

Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил
И с ней наедине остался.

Пока только  она одна  понимала значение его творчества, и слышала главы из крамольного романа, который, как казалось, никогда не будет напечатан. Тогда началась война, и все связанное с Булгаковым, кануло в Лету почти на сорок лет.

Но мы успели убедиться в том, что  рукописи не горят и не тонут даже в реке забвения.  Правда, этому открытию  предшествовало более сорока лет забвения.

Но чуть раньше Бродского и Гумилева роман Мастера и все его остальные творения  были нам возвращены. Сначала появились рукописи из спецхранов, которые передавались из рук в руки и были затерты до дыр, так что половина слов не разобрать.   Потом была публикация в толстом журнале, и какое-то провинциальное издательство выпустило зеленый том крамольного и судьбоносного романа. Мы разыскивали его в  сельских библиотеках, когда были на практике или  уборочной,  и читали  долгими осенними вечерами вслух. Это единственная книга, которую читали вслух, передавая друг другу, старались прочесть за одну ночь, потому что потом приходилось отдавать…

И только на 4-ом  курсе университета, (это был 1989 год) перед научной конференций декан принес нам несколько десятков черных томов «Мастера и Маргариты» в серии «Библиотека студента-словесника», со статьями, комментариями, главами других редакций романа - это был подарок  нам от выпускников. Великолепнейший подарок.

Вспоминая об  этом,  просто хочу напомнить, как Михаил Булгаков врывался в нашу жизнь. Мы еще успели послушать первые лекции о романе, поспешно внесенном в программу.  Ведь недаром «Мастер и Маргарита» по праву считается романом века. Цитировались  целые страницы, мы жили в его контексте тогда.

Конечно, сразу же я попыталась найти у Игоря Царева что-то связанное  с Булгаковым, хотя помнила, что Мастер не любил поэтов, но разве Поэтов это могло смутить? И, конечно же, обнаружила его творения тайно или явно связанные с романом.

Привожу цитату из рецензии, чтобы показать, насколько Булгаков был органичен для Игоря Царева:

А об остальном не горюй - все это суета. Все придет. Как говорил Булгаков "Никогда ничего не проси у сильных мира сего - сами дадут"... Я не местных воротил имею ввиду, а стихи твои. Ты просто пиши, стихи сами всего добьются
Игорь Царев 17.06.2003 12:07

 

Это как раз тот случай, когда грех было не знать того, о чем говорил Мастер. И, наверное, как профессор С.И. Радциг, разрыдавшийся на экзамене, когда понял, что студент не знает, что было написано на щите Ахилла, мы все бы возмутились или разрыдались, не зная, кому принадлежат эти слова, как и многие, многие другие.

И все-таки у каждого был свой Булгаков, свой роман, все знают насколько он многопланов и глубок, и каждый раз  перечитывая его, мы находим  что-то свое, любимое.

В первую очередь Мастер и писатель  навсегда связан с Москвой, а потому обитатели этого града видят его ярче, чаще встречают священную тень Мастера.

Стоит, например, оказаться на Патриарших прудах, и,  кажется, что сейчас исчезнут все люди,  и на дорожке  появятся два литератора, а за ними будет наблюдать таинственный профессор. Вот уже и огромный черный кот перешел дорогу – действие начинается…Это  какое-то мистическое действо (недавно были популярны,  как и в средние века,  постановки под  открытом небом), так вот – оказавшись в Булгаковских местах, в любой момент мы можем оказаться действующими лицами такой  вот постановки отдельных сцен из романа.

А женщина с желтыми цветами в руках, это уже Маргарита, или  обычная москвичка, просто совпадение. Но ведь все мы немного Маргариты. И кому, как не поэту увидеть и почувствовать этот контекст.
Вот и первое, мной обнаруженное стихотворение Игоря Царева, таило в себе отсыл к роману.

Но когда мы говорим о преданиях, мифах, символах, не надо забывать, что все они у него будут вписаны в современность, а оттого, их смысл часто меняется.

Боже, как сегодня сыро!..

Горько женщина вздыхает,  пробегая по панели,
А под нею громыхает метропоезд по тоннелю,
А над нею башней Спасской звезд рубиновая древность,
А на сердце едкой краской закипают гнев и ревность…

Боже, как сегодня сыро! Под зонтами зябнут люди.
Плесневеет лунным сыром желтый диск на черном блюде.
Ночь пугает эхом хлестким, хриплым ветром в ухо дышит.
Распласталась по известке театральная афиша.

Тени оперы «Аида». Сверлит спину взгляд Харона.
На плече сидит обида, как промокшая ворона.
Гамлет с сердцем лилипута жалко выглядит, не так ли?
Снова кто-то перепутал мизансцены из спектакля.
Королева рыжей масти козырной шестеркой бита.

Маргарита, где твой Мастер? Где твой Мастер, Маргарита?

 

Перед нами  театр под открытым небом, и конечно, вспоминается сцена похорон Берлиоза у кремлевской стены, где Маргарита случайно сталкивается с неизвестным, боится, что ее пришли арестовать, а на самом деле получает приглашение на бал к Воланду.
А над нею башней Спасской звезд рубиновая древность,
А на сердце едкой краской закипают гнев и ревность…

Но потом мы понимаем, что действие происходит не днем, а  ночью, и последний  штрих здесь – театральная афиша. Это и  атрибут улицы, и намек на то, что мы все присутствуем  на каком-то спектакле.

Спектакль, знаковый для Булгакова – «Аида» - приглашение к действию. Аид – это то, что будет происходить на балу к Сатаны. Да и любимая опера профессора Преображенского тоже – в финале он напевает что-то из «Аиды», вернувши Шарикова  к собачьим истокам и готовый к новым опытам.

Здесь же появится и любимая птица Игоря Царева, которая кроме всего прочего связанна с царством мертвых – ворона
На плече сидит обида, как промокшая ворона.

И в данном случае она олицетворяет обиду и напоминает герою о том, что он никогда не встретится со своей любимой (контекст «Ворона» Э. По).
Появляется еще один универсальный образ Гамлета - мы переключаемся на литературный миф.
Гамлет с сердцем лилипута жалко выглядит, не так ли?
Снова кто-то перепутал мизансцены из спектакля.

Гамлет всегда был актуален в переломные эпохи, к нему  очень часто обращались поэты серебряного века, и в частности  Б. Пастернак, только если проанализировать стихотворения, он всегда был не тем, всегда за Гамлетом скрывался какой-то иной образ. У А. Блока Гамлет  безнадежно  влюблен в Офелию,( которую играла его будущая жена Л.Д. Менделеева) чего не могло быть  в пьесе,  за маской Гамлета у Пастернака скрывается Христос «Ава отче, чашу эту мимо пронеси».

Стоит предположить, что и в данном случае тут какой-то совсем другой Гамлет у Игоря Царева, тем более, что он нам сообщает о перепутанных  мизансценах.  Какой же Гамлет оказался во владениях Харона, готового забрать его с собой в Аид?

Но вот мы уже можем и не ломать голову, кто скрывается за маской Гамлета:
Королева рыжей масти козырной шестеркой бита.
Маргарита, где твой Мастер? Где твой Мастер, Маргарита?

Гамлет – Мастер – очень интересная пара пересекающихся характеров, но до знакомства со  стихотворением Игоря я об этом, признаться, ни разу не задумывалась.

Может быть, потому что немного раньше В. Высоцкий играл совсем другого Гамлета, и он нас успел убедить в том, что Гамлет тверд и несгибаем « шел прямо в короли и чувствовал себя наследным принцем крови».
Как и  все  мы, Игорь Царев вероятно не раз видел этого Гамлета в театре на Таганке, но вот  в какой-то момент вольно или невольно сблизил его с мятущимся Мастером, в отличие от героя Высоцкого, этот Гамлет все время решает  «не быть». И кто еще из героев так близок к Гамлету, как ни Мастер? В этом случае Маргарита становится уже не королевой, а несчастной Офелией. От этого образ героини обретает иные черты, и наверное, это самая симпатичная Офелия…Хотя ей удается прожить дольше, но финал остается таким же печальным.

Так в небольшом стихотворении  отражается любимый роман сквозь призму старого  мифа.

**************************
Вторым центральным самым противоречивым героем романа остается Понтий Пилат.

Всегда дивилась тому, как пытливые парни в старших классах внимательно вслушиваются, как только речь заходит о Пилате, вчитываются в текст романа, потом выдают какие-то очень интересные сочинения и рассуждения  о власти земной и вечной, о героизме и трусости. Не обошла чаша сия и Игоря Царева, в его цикле «Дети Голгофы», многие выделяют именно это стихотворение.

И конечно, здесь никак не обошлось без романа. Что мы знали о Понтии Пилате до появления романа, был ли он нам так  интересен?
 Как  мифический Гамлет стал одним из самых ярких персонажей в пьесе Шекспира, так и Пилат у Булгакова стал фигурой  знаковой, обрел плоть и кровь, уже во второй главе романа, где о Мастере нет еще ни слуху, ни духу, он уже появляется в ткани повествования.

Игорь Царев говорит с нами от имени Пилата, это очень важная деталь в его творении…Да еще в поэтическом тексте.

ОТ ПИЛАТА  Игорь Царев

Двум богам на этом свете тесно.
Я и ты. И никого окрест.
Мою спину обнимает кресло,
Твою спину обжигает крест.
Мы похожи, но судьба капризна,
Сердце обволакивает страх:
Да, я бог, но лишь при этой жизни,
После смерти мое имя – прах.
Жить клубком сомнений - хуже пытки.
Сожаленье выело висок.
Нам дана всего одна попытка
Сдвинуть равновесие весов.
Я пытался. Если бы мне лично
Было б свыше право выбирать,
Я бы осудил на безразличье
Всех блаженных духа и пера.
Я бы не дарил бессмертья душам.
Но всегда находятся глупцы,
Что с благим намерением тушат
Хворостом горящие дворцы.
Пред глупцами мы с тобой бессильны.
Я молчал. Поднявшись над толпой,
Ты, изгой, мечтатель, стал Мессией.
Я уже не властен над тобой.
Пятница. Распятие. Твой крест
Мир накрыл. Жалею об одном:
Ты прошел сквозь муки. И воскрес.
Мне же воскресенья не дано.

 

Монолог Пилата удивляет и потрясает с первых строк странной проницательностью героя. Если Булгакову нужно было показать его темные стороны, его бессилие и хитрость, желание обмануть небеса, то в данном стихотворении Пилат достигает каких-то  дивных высот откровения. Он знает свое место и свое положение в этом мире:
Да, я бог, но лишь при этой жизни,
После смерти мое имя – прах.

И сразу возникает вопрос,  который особенно актуален сегодня: а что важнее, быть богом при жизни или ждать своего часа и вечности, в жизни испытывая невероятные  муки.

Как много людей с радостью выбирают первое, идя следом за Пилатом, и если Булгаков, обрекая героя на муки, ему в том отказывает, то у героя Игоря Царева это может получиться.

Жить клубком сомнений - хуже пытки.
Сожаленье выело висок.
Нам дана всего одна попытка
Сдвинуть равновесие весов.

 

Пилат,  как и Мастер, здесь очень похожи на Гамлета, понимающего как страшно жить «клубком сомнений», решает быть и решает  использовать попытку «Сдвинуть равновесие весов».

 

Конечно, как любой из нас в  какой-то момент, он уверен, что сможет это сделать.  Это нам уже заранее известно, благодаря Булгакову, что ничего  у него получится,  что все закончится крахом, но этот герой пока еще спокоен и уверен в себе. И дальше  происходит самое интересное:  он поясняет, в сослагательном наклонении, что будет, если он сдвинет «равновесие весов»:

Я бы осудил на безразличье
Всех блаженных духа и пера.
Я бы не дарил бессмертья душам.
Но всегда находятся глупцы,
Что с благим намерением тушат
Хворостом горящие дворцы.

 

Он подарил бы творцам равнодушие (безразличие), отнял бы бессмертие у душ, сделал бы их смертными, такова месть властелина людям, которых он слишком хорошо знает, не слишком понимает и совсем не любит. Жуткая картина, такой своеобразный конец света. Остаётся порадоваться, что ничего этого  Пилата не сможет совершить, он ничего не решает, иначе худо бы всем нам пришлось, дорвись он до такой власти.

И только в финале, неожиданно Пилат признается в собственном бессилии:
Пред глупцами мы с тобой бессильны.
Я молчал. Поднявшись над толпой,
Ты, изгой, мечтатель, стал Мессией.
Я уже не властен над тобой.

          Пилата убивает то, что  изгой и мечтатель стал Мессией, если герой Булгакова об этом только догадывается, то герой Игоря Царева четко видит, кто перед ним находится, ему не нужно допрашивать своего противника, он к финалу уже прозрел, все понимает, все чувствует кожей.

И получается, что у него нет власти не только в вечности, но и в реальности он бессилен и лишь претворяется властелином. Он сам отрицает то, что утверждал раньше – «Да, я бог, но лишь при этой жизни», раз он не властен над Изгоем, то нет у него никакой власти и в этом мире тоже.

 

Герой Булгакова прозревает значительно дольше, и у него еще есть Маргарита, которая спасет его тоже, попросит за Пилата перед Богом. Ему обещано спасение. А здесь снова хочется воскликнуть: «Где твоя Маргарита, Пилат?» и ответ ясен, - не будет ему спасения и в вечности тоже, не потому ли так звучит в финале его монолог:

Пятница. Распятие. Твой крест
Мир накрыл. Жалею об одном:
Ты прошел сквозь муки. И воскрес.
Мне же воскресенья не дано.

 

Такой печальный финал для героя, но почему-то  именно в этом случае к нему возникает значительно больше сочувствия, может быть потому что «воскресения не дано»?  Что же касается истории создания цикла, некой театральности, которая чувствует  в монологах,  и этого стихотворения, то Игорь Царев отмечает:

На счет "театральности" вы почти угадали. Писалось для постановки. Были еще действующие персонажи, отступления... Вещица была много длиннее. Но тем и тяжела для восприятия. Чтобы поместить сюда - я вычистил все "лишнее", отвлекающее в сторону. Хотя там тоже были неплохие темы :)
Игорь Царев  (2003-06-21 [11:16:12])

 

И что самое удивительное, именно Пилат у Игоря Царева  живет в нашей реальности, например,  в стихотворении «С высоты своего этажа». Только теперь уже это диалог между автором и героем, это тот редкий случай, когда в стихотворении появляется лирический герой, не тождественный автору

C высоты своего этажа

Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов,
Все и так догадались, что ты ничего не решаешь.
Ты и светлое имя жуешь, как морского ежа ешь,
потому что всецело поверить в него не готов.

Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки?
Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель…
Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей –
не во власти твоей, игемон, и рубить узелки.

Ни светила с тобой не сверяют свой ход, ни часы.
Что короны земные? Ничто, если всякое просо
тянет к свету ладони свои без монаршего спроса,
и царем над царями возносится плотничий сын…

Но, к чему это я? С высоты своего этажа,
сквозь окно, что забито гвоздями и неотворимо,
я смотрю на осенние профили Третьего Рима,
на зонты и авоськи сутулых его горожан.

Слева рынок, а справа Вараввы табачный лоток
(несмотря на века, хорошо сохранился разбойник!)
У меня за стеной - или в небе?- гремит рукомойник,
и вода убегает, как время, в заиленный сток…

Сначала о том, как появилось это стихотворение:
Спасибо :) Недавно возле дома увидел в табачном ларьке табличку с фамилией продавца Варавва В.В и не смог удержаться, чтобы не попытаться описать свои ощущения
Игорь Царев 18.05.2006 13:49

Проблема не в разбойнике и не табаке, а в ответственности за свои поступки или их отсутствие

Игорь Царев 25.05.2006 00:14

С Булгаковым и его героями  вообще так бывает часто, если в полдень из разбитого зеркала в наш мир пробираются таинственные  персонажи, то почему бы не увидеть вдруг нечто, что обязательно натолкнет на размышления о романе.

Например, фамилия продавца Варавва, а стоит только потянуть за эту ниточку, и начинает распутываться весь клубок.

Но разговор начинается, конечно, с Понтием Пилатом, с тем, кто должен был казнить или оставить в живых одного из героев, и остался жить разбойник Варавва - только и тут  Понтий Пилат должен разочароваться, когда поэт открывает ему глаза на происходящее:

Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки?
Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель…
Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей –
не во власти твоей, игемон, и рубить узелки.

Любящим власть до самозабвения, наверное, очень трудно узнать о подобном. Но, как и перед  изгоем – плотником, Пилат бессилен и перед поэтом, который значительно ближе к распятому, чем к властелину.
Вот и Поэт  подчеркивает, что это повествование

- о равнодушии, о страхе перед решением и ответственностью за него, но и о жизненной силе добра и света, которые двигают мир без всякого на то разрешения "свыше", сами являясь законом
Игорь Царев 25.05.2006 00:02
 
И сразу возникает вопрос: а в чем власть земная, за которую бьются, проливают кровь, состоит, если:
Ни светила с тобой не сверяют свой ход, ни часы.
Что короны земные? Ничто, если всякое просо
тянет к свету ладони свои без монаршего спроса,
и царем над царями возносится плотничий сын…

 

Так после этого обличительного монолога, Пилат, чье присутствие было тут почти зримо, куда-то невольно исчезает. Его тень растворилась где-то, его больше нет поблизости, а герой с высоты своего этажа видит только Табачный киоск, где торгует разбойник, и жизнь течет своим чередом…

Такая вот странная реальность. Кажется, что и Понтия Пилата мы потеряли где-то по пути, как потеряли Геллу в повествовании.
Все в мире идет своим чередом 

И (не могу промолчать) ваши добрые дела подтверждение тому - свет и добро, наполняющие некоторых людей, определяют их поступки вне зависимости от того, нравятся ли эти поступки "правителям" или вообще-кому-то. А страх, наполняющий других, делает их безвольными (либо жестокими).
Игорь Царев 25.05.2006 00:07

Когда Игоря Царева спрашивали о реминисценциях и аллюзиях  в этом стихотворении, то он согласился с тем, что они есть здесь и все очень разные, может ли быть по-другому, но есть и еще более важная вещь,  о которой он (мы помним о его не многословии в рецензиях), говорит достаточно подробно: 

Дело том, что однажды я возле дома увидел в табачном ларьке табличку с фамилией продавца - Варавва В.В Это породило цепочку моих размышлений, которую я здесь изложил. Что прошлое (и в его персонажах и в социокультурных алгоритмах) никуда не делось. Оно по-прежнему живо и составляет, быть может, сердцевинную суть всего нынешнего. К Понтию Пилату, ясное дело, у меня никаких претензий нет и быть не может. Я просто напоминаю общеизвестный эпизод с этим персонажем. И меня тревожит не Пилат, а назойливо слышимый мною звук рукомойника, словно кто-то глядя на этот мир, на нас всех, сегодня и сейчас умывает руки. За стеной? На небе?
Игорь Царев 24.12.2012 17:37

Такие вот мистические вещи поэт  чувствует в современной столице, и любимые герои Мастера подтвердили бы, что ничего нового нет в мире, что все неизменно повторяется, несколько только меняя свою суть, так трагедия часто превращается в фарс в современной реальности.
№№№№№№№№

 

Мы все стоим на плечах классиков, по-другому не бывает, только по-разному входят они в творчество, в нашу реальность.

Вот и в стихах Игоря Царева, если Бродский четко обозначен, звучит его имя, есть стихотворение, которое так и называется «Бродяга и Бродский», «Бродскому», то в случае с М. Булгаковым все происходит иначе, он растворяется  в контексте поэзии. Его герои, его цитаты проявляются и исчезают так же внезапно, вероятно потому, что он стал не просто частью культурного пространства, нашим космосом, но и потому, что мы срослись и сжились с ним. Причины, почему это случилось, я назвала в начале.

Но у таких Мастеров, как Игорь Царев не только возникают образы из романа века,  а еще и диалоги, поправки на современность, новый взгляд на ставшие классическими  образы. Мастер-Гамлет, Маргарита – Офелия, до гибели успевшая спасти если не самого героя, то его роман.

И все это происходит в «Обетованной вселенной», над которой не властен могущественный  Пилат,  а потому  она удивительна, прекрасна и восхитительна Обетованная вселенная

Ангелы и Апокалипсис И. Царева Вечность-8

Обетованная вселенная
Игорь Царев

Память листаем ли - книгой с закладкою,
Пьем ли фантазий вино полусладкое,
То утонченная, то ураганная,
Нашей любви партитура органная.
Превозмогая земное и бренное,
Счастьем стремится наполнить Вселенную -
Мир, где витийствуют добрые мелочи,
Кот что-то млечное пьет из тарелочки,
И, запорошенный пылью космической,
Дремлет на полке божок керамический.
А на серебряном гвоздике светится
Ковшик созвездия Малой Медведицы,
В ходиках Время пружинит натружено,
Солнце мое греет вкусное к ужину,
Комнату, кухню, прихожую, ванную –
Нашу Вселенную обетованную.

Немного поблуждав в таинственных мирах Булгакова, мы возвращаемся в реальность. Думаете, она скучна и пресна? Нет, она таинственна и прекрасна, если прикоснуться к стихотворениям Игоря Царева – там есть все, кроме скуки и уныния, вот полюбуйтесь сами:
Мир, где витийствуют добрые мелочи,
Кот что-то млечное пьет из тарелочки,
И, запорошенный пылью космической,
Дремлет на полке божок керамический,

Кроме всех прочих таинственных обитателей этой Вселенной, здесь есть, конечно же Ангелы и бесы, пусть и 21 век стоит на дворе, они никуда не исчезли, просто спрятались, не всем и не всегда их можно узреть, только детям малым, поэтам и пророкам ангелы видны.

Как только мы затрагиваем роман века, прикасаемся к Булгаковской теме, там и появляются перед нами ангелы и бесы, вторые проникают в нехорошую квартиру через разбитое зеркало, ангелы остаются с нами с рождения до смерти

Правда, ангелов у Булгакова не остается, они все истреблены заранее, но ведь все мы привыкли к тому, что духи они парные, остаются только вместе в этом мире, так вот и теперь.

Наверное, об ангелах пишут все поэты и стихотворцы, недаром возникает порой отторжение у критиков, когда звучат стихотворения, и  есть табу на эту тему. Только не касается это табу Игоря Царева, потому что  его ангелы особенные, да и бесов он совсем не боится, что мне лично очень симпатично, хотя бы потому, что без бесов мы не сможем разглядеть ангелов. И еще со времен Гете и его «Фауста», они незаметно прижились с нами, а если бы не жутковатый роман Ф.М. Достоевского, то и вовсе казались бы вполне симпатичными созданиями. В своих стихотворениях И. Царев доказывает, что не так страшен черт, как его малюют.  Кстати, это Гоголевская традиция, чего только не творил с чертом  художник Вакула, и тот достаточно мирно сносил все  его издевательства, помогал, как мог, и худо  было бы без него кузнецу.

Но сначала все-таки об ангелах, которым находится место в поэзии 21 века.

В дни ухода Игоря Царева, я снова  обратилась к   поэзии Олега Чертова, поэта и философа, убитого у нас в Омск 29 февраля 1996 года. У него  был ответ на вопрос – откуда приходят в мир поэты – они и есть то самое ангельское войско, отправленное на землю, чтобы сделать людей лучше при помощи музыки, живописи, поэзии воспитать в них любовь к прекрасному.

Со смертью поэта они поднимаются на небеса, когда рождается новый поэт –возвращаются снова на землю.
Олег  Чертов
* * *
Господь нас собирал перед отбытьем,
Перстом листая судебные книги,
И нам в лицо показывал друг друга,
Чтоб мы не потерялись на Земле.
И отсылал затем в мирскую битву,
Отягощая души воплощеньем,
А мы бредем и ищем звездных братьев -
Огня живого ищем в мертвой мгле.
Бредем во тьме, рассеянное братство,
И забываем вещие страницы.
Само обетование Господне
Нам кажется нелепым детским сном.
Но помнят крылья звездное пространство,
И нас своими почитают птицы.
И чувствую, как Божие дыханье,
Молочный снег – пылающим лицом!

1982   http://olegchertov.narod.ru/lirika.html

В этом есть глубокий смысл, тогда  понятно, почему они слышат стихи , им продиктованные, и у них совсем другие по силе и накалу строки. Но как же  живется ангелам в мире Игоря Царева?  Самое знаменитое стихотворение Игоря Царева, об ангелах, звучавшее  в эфире, вызвавшее бурю эмоций «Ангел из Чертанова». Уже в названии стихотворения забавное противоречие,  ангел живет в районе, связанном с чертями. Но это еще и черта между мирами. Кстати,  у славян черт – это свободный от какого - то места дух( Леший охраняет лес, Водяной – воду и т.д.) так вот у черта не было такой области хранения, зато он мог свободно пересекать черту отделявшую мир духов от мира людей, и появляться среди них, помогать, мешать, и селиться они могли везде, где захотят, часто селились в банях, подсобных помещениях, а не только в лесу и на болотах.

На этот раз, наоборот, в Чертаново поселился ангел, а потому он должен быть особенным даже не первый взгляд...

Ангел из Чертаново

Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
А когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,
И за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.

Для других и не виден вроде,
Полсловца не сказав за месяц,
Он повсюду за мною бродит,
Грязь босыми ногами месит.
А в груди его хрип, да комья -
Так простыл на земном граните...
И кошу на него зрачком я:
Поберег бы себя, Хранитель!

Что забыл ты в чужих пределах?
Что тебе не леталось в стае?
Или ты для какого дела
Небесами ко мне приставлен?
Не ходил бы за мной пока ты,
Без того на ногах короста,
И бока у Земли покаты,
Оступиться на ней так просто.

Приготовит зима опару,
Напечет ледяных оладий,
И тогда нас уже на пару
Твой начальник к себе наладит...
А пока подходи поближе,
Вот скамейка - садись, да пей-ка!
Это все, если хочешь выжить -
Весь секрет как одна копейка.

И не думай, что ты особый,
Подкопченный в святом кадиле.
Тут покруче тебя особы
Под терновым венцом ходили.
Мир устроен не так нелепо,
Как нам чудится в дни печали,
Ведь земля — это то же небо,
Только в самом его начале.

 

В тексте появляются  осенние мотивы, но как  часто бывает у Игоря Царева даже осень у него мажорная по преимуществу, потому что

И за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.

Ангел по какой-то причине осиротел, а потому ему  грустно, да еще и осень  на дворе. Говорят, что ангелов видят только маленькие дети, но вот он виден еще и поэту, как выясняется, ситуация одновременно и печальная и забавная

Для других и не виден вроде,
Полсловца не сказав за месяц,
Он повсюду за мною бродит,
Грязь босыми ногами месит.

Немного странный ангел, очень похож на бродягу их стихотворения о Бродском, хотя одна существенная разница, если тот шел, не касаясь земли, то этот наоборот  «грязь босыми ногами месит». Ангел этот при том еще и болен, то есть у него все-таки есть плоть, хотя вроде бы не должно быть. И тут трудно сказать, кто кого бережет, потому что мы слышим голос поэта:
И кошу на него зрачком я:
Поберег бы себя, Хранитель!

Герой заботится о Хранителе больше, чем  тот о нем, и боится, что им вместе в эту зиму придется оказаться на небесах, если вот так они будут бродить по миру дальше, простуженные. Но чтобы согреться, что требуется для ангела? Глоток водки, который может стать спасительным
А пока подходи поближе,
Вот скамейка - садись, да пей-ка!
Это все, если хочешь выжить -
Весь секрет как одна копейка.

Невольно возникает ощущение, что говорят они на равных, что это, по меньшей мере, беседа двух ангелов, занесенных каким-то странным ветром на землю, что и подтверждает теорию об ангельском происхождении поэта, именно поэтому герой  его и видит («И нам в лицо показывал друг друга, чтоб мы не потерялись на Земле»). Вот на этот раз эти двое –поэт и ангел и встретились в Чертаново
И не думай, что ты особый,
Подкопченный в святом кадиле.
Тут покруче тебя особы
Под терновым венцом ходили.

А дальше в этом безлюдном пространстве, они  на земле, и оказались в самом ее начале, где все предстоит пережить и изведать, и поселиться они должны, конечно же в Чертаново, потому что черти значительно  древнее, они эту землю уже обжили. Стихотворение писалось 13  в пятницу.  Вот что пишет сам  Игорь Царев о стихотворении « Вот ведь ... и непонятно, кто беззащитнее и кому страшнее на Земле».

Так сегодня пятница, 13-е, в Москве хмарь какая-то промозглая. Вот и настроение соответствующее :)
Игорь Царев 13.02.2009 18:10

А с домом у ЛГ ,судя по всему, напряженка :)
Игорь Царев 13.02.2009 18:26

:) Да, нет тут как раз никакой иронии. И почему бы ангелу не быть в струпьях. Спаситель вон на Голгофу босым, в грязи и крови шел. Зачем же земные реалии приукрашивать? Но тем и ценно желание даже в таких условиях постараться не испачкать душу. Вот ведь о чем речь :)
Игорь Царев 18.06.2010 20:50

 

Так и получается, порой бомжи похожи на ангелов - ангелы на бомжей, особенно те, что были изгнаны с небес на землю или наделены особой судьбой.

Тема в сущности вечная, потому что и античные и все другие боги любили путешествовать в рубище, смотреть на то, что творится в этом мире. Отсюда появился обычай привечать всех гостей, потому что неизвестно кто под рубищем скрывается.

Мы долго любовались странным ангелом, а вот теперь появился и вечный его противник

НОЧНЫЕ БЕСЫ

Свеча во тьме огарком корчится,
Трещит, пророчествами каркает...
Так обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают,
И, осушая чашу горькую,
Тоскливо думают: «Не спиться бы…»
А ночь им подливает с горкою,
Юродствуя: «Опять не спится, б…?»
И в подреберье сердце бесится,
Саднит подушкой для иголочек,
И воют под медовым месяцем
Собачьих свадеб гости-сволочи,
И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности –
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.

И опять же это не привычные духи, какими мы привыкли видеть бесов:

Так обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают,

 

Ночь, время разбойников и поэтов - таковы герои Игоря Царева, здесь так же главные атрибуты: водка и  сигареты для вдохновения. Это тоже измученные и больные создания, только больны они творчеством, а потому их не оставляет бессонница. Снова эта пустота одиночества, потому что по-другому не рождаются шедевры

И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности –
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.

Одна интересная деталь, «свеча горела на столе» - если  у Пастернака это символ страсти, свидания с любимой женщиной, то здесь страсть иная, и свидание с   вдохновением, все адские муки исключительно для того, чтобы написать стихи и  не оставаться в безвестности. В данном случае бес становится помощником для того, чтобы рождались стихотворения. И эта его сущность - волшебного помощника приходит ко всем нам от Гоголя. Правда для этого нужна сильная воля, как у Вакулы,  автор должен подчинить беса и заставить его работать, что, судя по стихотворениям,  у него прекрасно получается.

А вот в следующем стихотворении» Уходя по чумацкому шляху» - эти два духа соединились.

Уходя по чумацкому шляху
Одесную нахохлился ангел,
Да лукавый ошуюю
Пьет с тобою за табель о рангах,
Проча славу большую,
Манит ввысь из прокуренной кухни
Через звездные надолбы.
Сердце филином раненым ухнет:
"Торопиться не надо бы!"

Ковылей поседевшие космы
Скрыли во поле камушек,
Где Земля обрывается в Космос -
Не заметишь, как там уже.
Уходя по Чумацкому шляху,
По дороге Батыевой,
Не поддашься ли темному страху?
Одолеешь ли ты его?

Дотянулся рукою до неба,
А назад - хоть из кожи лезь!
Видишь в мертвенном свете Денеба
Чьи-то души скукожились,
Прокутив свои дни без оглядки
От пеленок и до кутьи,
И хотели вернуться бы в пятки,
Только пяток уж нетути!

И хотя отпевать тебя рано –
Слава Богу живой еще! -
Ветер плачет, то голосом врана,
То собакою воющей,
Да и сам ты рвешь горло руками,
Как рубаху исподнюю -
Не твоими ли черновиками
Топит бес преисподнюю?

 

В первой строчке « нахохлился ангел», в последней «Топит бес преисподнюю, мы видим все три плоскости – небо - землю – подземный мир - это и есть та самая вселенная обетованная, только немного под другим углом зрения.

Стихотворение таинственное и невероятно емкое по сути, здесь сошлись совершенно разные мотивы и поэты:
Сердце филином раненым ухнет:
"Торопиться не надо бы!"

Сердечный стук, как уханье филина – еще одна птица, но не только это останавливает невольно. Сразу слышатся строчки Высоцкого:
Чуть помедленнее, кони,
Чуть помедленнее

А вот это уже из сказки или былины, там, где в чистом поле двигается богатырь, и направляется он к перекрестку, у перепутному камню, на котором и будет обозначена судьба
Ковылей поседевшие космы
Скрыли во поле камушек,

Вместе с автором из замкнутого пространства мы вырываемся на волю, в бесконечность Вселенной (обетованной, как мы узнали в самом начале)
Где Земля обрывается в Космос -
Не заметишь, как там уже.

От мифов и преданий мы переносимся к историческим, самым темным временам – Батыевским – времени, когда славяне оказались в рабстве, а потому и вопрошает поэт:
Не поддашься ли темному страху?
Одолеешь ли ты его?

Насколько трудно было одолеть вековое рабство, подняться  на ту самую Куликовскую битву, надо спрашивать уже через два столетия у Дмитрия Донского. И все-таки герой этот страх в себе одолел, потому что
Дотянулся рукою до неба,
А назад - хоть из кожи лезь!
Видишь в мертвенном свете Денеба
Чьи-то души скукожились,

 - и что же он видит там, где как обитают ангелы – хранители, которые нахохлились, и пьют вместе с героем «за табель о рангах», и забыли о душах, которые следует хранить, потому им там одиноко и пусто.
Скорее всего, мы все оказались  в чистилище, потому что
Прокутив свои дни без оглядки
От пеленок и до кутьи,
И хотели вернуться бы в пятки,
Только пяток уж нетути!

Им очень хочется воплотиться, вернуться в тело, но тело они уже потеряли.

И все  так ярко и достоверно, что хочется спросить, откуда поэту может быть это ведомо, почему душам без тел  там  так неуютно и пусто? Но для героя, как и для нас,  это только минутный сон, заглянуть туда, где мрачно пируют ангелы и скукожились души, не имея возможности вернуться в тела, уже пройдя чистилище, а дальше будет самое интересное

И хотя отпевать тебя рано –
Слава Богу живой еще! -
Ветер плачет, то голосом врана,
То собакою воющей,
 
Но и  на земле так же неуютно, как на небесах герою, потому что вой ветра напоминает то голос ворона, то пса.

Эти два персонажа уже нам прекрасно знакомы, и явились они из литературных мифов, в частности из Баллад Э. По, из контекста «Фауста», где появляется впервые  Мефистофель с псом (пуделем), чтобы заключить сделку. Перед нами практически тот же самый сюжет, только скорее всего сделки этой не суждено случиться, вместо птицы и зверя, только ветер воет на  разные лады, не потому ли так грустно герою, и в первый раз в тексте не чувствуется мажорных ноток. Но  Игорь Царев прекрасно понимает, что  из трагедии Гете эти герои перекочевали в ткань романа века, и там уже не так страшен черт, как его малюют, и именно оттуда  финальные строки стихотворения

Да и сам ты рвешь горло руками,
Как рубаху исподнюю -
Не твоими ли черновиками
Топит бес преисподнюю?

Перед нами Мастер вместе с бесом, который занимается своим привычным делом – смотрит, горят или не горят рукописи.

Кто-то в рецензии убеждал Игоря в том, что ему нечего бояться, его рукописи точно не сгорят. Поэт напрасно боялся, что мы не почувствуем не угадаем всех классических сюжетов, которые тонко переплетаются в  контексте его стихотворений…

А ведь это путь Мастера (Фауста) к той преисподней, к спасению романа, и он мучительно пройден. А так как проходил этот путь по Днепровским берегам, то он напрямую связан и с Булгаковым,  жившим долгие годы в Киеве, и где еще должен был идти его Мастер?
Так ангелы и бесы и нарисовали нам вселенную обетованную.
Но рано или поздно все приходит к своему финалу, и этот странный мир может настигнуть конец света – Апокалипсис…

Мы жили в его преддверии в те дни когда (может чуть раньше) писалось знаменитое стихотворение, покорившее всех, кто его читал и слышал.
Такое положение ангела и беса,  грехи всех людей на земле не могли пройти бесследно, а потому мир насторожился в ожидании  декабря 2012 года. Было как - то очень тревожно, как и бывает в конце любого года, а тут еще предсказания со всех сторон. Скажу честно, только услышав стихотворение Игоря Царева, потом прослушав его несколько раз, я стала совсем по-другому смотреть на это грозное событие. Вот где его мажорный настрой, философская ирония пригодились и спасли не одну заблудшую душу.
 

Апокалипсис
На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казенной мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И уныло блестел тонзурою.

Он за нас отдувался, каинов,
Не ища в этом левой выгоды.
А Господь, сняв с него окалину,
На крутые пошел оргвыводы,
И от грешной Тверской до Сокола
Птичий гомон стих в палисадниках,
Над лукавой Москвой зацокало
И явились четыре всадника.

В это время, приняв по разу, мы
Состязались с дружком в иронии,
А пока расслабляли разумы,
Апокалипсис проворонили.
Все понять не могли – живые ли?
Даже спорили с кем-то в «Опеле»:
То ли черти нам душу выели,
То ли мы ее просто пропили.

А вокруг, не ползком, так волоком,
Не одна беда, сразу ворохом.
Но язык прикусил Царь-колокол,
И в Царь-пушке ни грамма пороха...
Только мне ли бояться адского?
Кочегарил пять лет в Капотне я,
И в общаге жил на Вернадского -
Тоже, та еще преисподняя!

Тьма сгущается над подъездами,
Буква нашей судьбы - «и-краткая».
Не пугал бы ты, Отче, безднами,
И без этого жизнь не сладкая.
Может быть, и не так я верую,
Без креста хожу под одеждою,
Но назвал одну дочку Верою,
А другую зову Надеждою.

 

Если в предыдущем стихотворении ангел - человек и бес  примерно на равных правах существуют в этом мире, то здесь перед нами  ясно прописан герой, при том, что нет сомнений, что это как часто бывает сам автор.

Хотя все начинается как раз со сцены на небесах, ну очень похожей на «Пролог на небе» в Фаусте, просто загляните еще раз и сравните, правда им уже не до сделок, трудные времена приближаются.

На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казенной мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И уныло блестел тонзурою.

 

Тут уж прохлаждаться архангелу некогда. Помню, сколько раз упрекали Игоря именно за эту сцену в стихотворении, те, кто никогда не заглядывал в трагедию Гете, потому что это уже литературный миф, хорошо известный даже школьникам.

Мы переносимся вместе с героем на землю, где появились те самые грозные всадники – вестники  ссудного дня, и появились, они, как и Воланд со свитой, именно в столице, где же еще им было появиться?

И от грешной Тверской до Сокола
Птичий гомон стих в палисадниках,
Над лукавой Москвой зацокало
И явились четыре всадника

Но что же происходит дальше - вероятно, как в американских фильмах, должен быть ужас, только невольно вспоминается, то, что американцу смерть для нас с вами сущая ерунда. Пока весь остальной мир бежит спасаться, вот что происходит у нас, кстати, точнее не сказать:

В это время, приняв по разу, мы
Состязались с дружком в иронии,
А пока расслабляли разумы,
Апокалипсис проворонили.

Это действительно смех сквозь слезы, наверное, это лучшее творение о тревожных днях и о русской душе. С нашими героями поспорить может, вероятно, только царь Сизиф, который  мог и смерть в плен взять, и сам сбежать из Аида, так что его долго искали, правда, он был за свою прыть  сурово наказан, нашим же героям море по колено, а конец света может и подождать, потому что

Только мне ли бояться адского?
Кочегарил пять лет в Капотне я,
И в общаге жил на Вернадского -
Тоже, та еще преисподняя!

А ведь  столько переживших в нашей стране уже ничего не может испугать. Именно об этом задумываешься, когда снова пугают приближением метеорита, какой-то еще бедой.  Вот они уже и с богом беседуют (в свое время стоял архангел перед ним навытяжку, а героям море по колено). Такого у Гете,  не могло быть, а у нас спокойно

Тьма сгущается над подъездами,
Буква нашей судьбы - «и-краткая».
Не пугал бы ты, Отче, безднами,
И без этого жизнь не сладкая.

Голоса бога мы не слышим на этот раз, только наш герой находит оправдание перед творцом, самое главное оправдание – это имена дочерей - его продолжение, которое он оставляет в мире, а пока они живут,  никакого Апокалипсиса быть не может

Может быть, и не так я верую,
Без креста хожу под одеждою,
Но назвал одну дочку Верою,
А другую зову Надеждою.

Кто-то считает эту строфу лишней, но я согласна с поэтом, в ней суть. И если человек отважился говорить с богом, то только чтобы спасти своих детей, ради них конец света должен быть отменен.
Кстати, нашла вариант значительно сокращенный, там стихотворение заканчивается вот так…
Или черти нам сердце выели,
Как убийцам детей из Грозного?

Но вероятно, с течением времени к 2011 году текст дорабатывался и пересматривался, и стал таким вот, как теперь
А вот почему так написалось стихотворение?

:) Полного мрака в природе не бывает. В конце концов, мрак - это всего лишь одна из форм существования света.
Игорь Царев 02.08.2008 09:32

без последних строк текст сразу смысл утрачивает. Остаются одни образы :) последние строки - как маленький мерцающий свет в конце тоннеля. И этот свет я обозначил точно - это именно вера и надежда, пусть даже не в сердце, но хотя бы в именах детей. А разновременность глаголов вполне допустима в таких ситуациях. Я применил это, чтобы избежать монотонности зову-зову, или назвал-назвал
Игорь Царев 18.09.2008 11:29

:) Да, ортодоксальных верующих тут многое царапает. Но жизнь сама штука острая. И тут речь не о мировом, а скорее о личностном апокалипсисе
Игорь Царев 19.04.2011 12:24

В последней реплике, Игорь Царев подчеркнул самое важное, это не мировой, а личный апокалипсис, потому нельзя к нему  относиться серьезно, а когда и ангелы и бесы о нас забыли, когда апокалипсис миновал, то и остается снова вспомнить про стихи, что он с великим мастерством и делает:

 

Жизнь продолжается, только порой она бывает слишком коротка.

Завтра 13  мая 40 дней с того дня, когда нас покинул Игорь Царев, Светлая ему память…

Чтоб свеча не погасла Вечность И. Царева-9

В нашем мире  есть особые символы, которые передаются из века в век и остаются с нами – огонь, один из них, огонь зажженной свечи. Человек рождается чаще всего ночью во мраке, чтобы встретить его, зажигали свечи. Умирая, человек погружался во тьму, но живые оставляли зажженные свечи. Считалось, что и жизнь человека подобна свече, она гаснет в момент его ухода.

Может быть, помня об этом, обращался к нам Московский князь Симеон Гордый,  сын Ивана Калиты, правивший в 14 веке. И писал он, в завещание потомкам своим «А пишу вам я Слово того для, чтобы не перестала память родителей наших, и наша и свеча бы не погасла». Об этом, прежде всего, беспокоился многострадальный князь, живший в эпоху монголо-татарского рабства, когда дело сохранения земли русской стало делом государственной важности. И приходилось терпеть и междоусобные распри своих удельных князей, и унижения и насилия татарских ханов. Он свято верил в то, что мы услышим его глас и сохраним память о прошлом, и огня не погасим в душах наших. Это выказывание потом кочевало из одной княжеской грамоты в другую. Ему придавали особое значение. Со временем стало оно княжеским девизом. Чтобы выжить, должны были они покрепче держаться за руки, почитать родителей, заботиться о чадах своих..

Так из нашего туманного средневековья свеча и перекочевала в наше время,  и кто, как не поэты, могли понимать ее значение в жизни и судьбе человека, в вечность, которая продолжается для каждого из нас, «пока горит свеча».

Именно сегодня, на 40-ой день после ухода снова и снова будут зажжены новые свечи в память об Игоре Цареве.

И он будет оставаться с нами, пока не погаснут свеча памяти в наших душах… А еще свечи горят и в его стихах, как же без этого света, без их живого огня.

Конечно, когда я обратилась к этому образу, кроме наставления князя Симеона, сразу же вспомнились строки Б. Пастернака о свече. «Мело, мело по всей земле, во все пределы, свеча горела на столе, свеча горела», как и строки А.Галича в стихотворении  «Памяти Бориса Пастернака», который покажет нам разницу  между той свечой и  тем, что творилось потом вокруг поэта.

Но вот на фоне знаменитого стихотворения о страсти, о свидании с возлюбленной, почти сюрреалистических картинах, появляются как всегда прозрачные, чистые, прекрасные строки Игоря Царева:

ПОДРУГА

Клубок тишины,
как пушистый котенок,
пригрелся в руках.
Все звуки погасли.
И только свеча
не уймется никак.
Цветок полуночный –
на восковом стебле
горячая медь,
Пытается мира
холодную чашу
собою согреть.
Ночная подруга
то слезно мерцает,
то ясно горит
То шепчет влюбленно,
то громко и страстно
со мной говорит
Когда же я веру
теряю во мраке,
не меркнет свеча -
От призрачных страхов
она охраняет
меня по ночам.
Какие бы беды
меня не ломали,
сужая круги,
Я вновь распрямляюсь,
хотя я ничем
не сильнее других.
Как ясно и просто
святую любовь
излучает свеча,
Шагая вперед
и огонь поднимая
на гордых плечах.

 

Вероятно, это самое главное стихотворение о  свече, в лирические строки перелито то, что можно было бы философу  написать в  большой серьезной статье, но вряд ли получилось бы так многогранно и образно. И самое потрясающее, что видит ее Игорь, прежде всего цветком - это древняя славянская символика, когда и костер  на лесной поляне воспринимался, как цветок. Да и солнце часто сравнивают с подсолнухом, но вот свеча-огненный цветок, образ  несколько стерт  из памяти

Цветок полуночный –
на восковом стебле
горячая медь,
Пытается мира
холодную чашу
собою согреть.

У этого огненного цветка  особенная миссия – не только привычная  -  осветить тьму, но еще и согреть холодную чашу мира. Вероятно, задача невыполнима для реалиста. Но поэт всегда остается романтиком. Для него  невозможное -  возможно.

А вот  от бесконечности вселенной мы переходим к частному случаю, к самому Поэту, и здесь свеча тоже обозначена иначе, непривычное определение:

Ночная подруга
то слезно мерцает,
то ясно горит
То шепчет влюбленно,
то громко и страстно
со мной говорит,
- этом не совсем вариант Пастернака- там эротичность зашкаливает
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

- в той классической ситуации нет места разговору, там только страсть, и как раз молчание царит в момент свидания.

Но свеча - подруга поэта, в какой-то мере Муза и точно его помощница способна с ним разговаривать « громко и страстно». Вероятно, в такие минуты рождаются главные шедевры, если вспомнить насколько поэт был загружен на работе, то и роль свечи для творчества  будет особенная. А живые стихотворения можно писать только при живом огне, а вовсе не  при электрической лампе, это прекрасно понимают влюбленные и поэты,  электричество годится для обычной жизни, но не для творчества и свиданий влюбленных.

Но вот и еще одна ситуация, когда необходим  живительный огонь.
Когда же я веру
теряю во мраке,
не меркнет свеча -
От призрачных страхов
она охраняет
меня по ночам.

Если у Б. Пастернака все начинает и заканчивается свиданием, то у Игоря Царева свеча  служит и лекарством, и спасительным кругом, в момент, когда неуютно и теряется вера.

И опять же, мы прекрасно знаем об очистительном огне, именно для того у славян каждый вечер и разводились костры, вокруг которых водились хороводы - совершался ряд обрядов, а потом молодые люди прыгали через огонь, чтобы он уничтожил все темное и злое, что могло приключиться за день, прицепиться к ним, все злыдни исчезали в этом огне, сглаз, порча…В огне перепекаются и души, непригодные для жизни, грешные и черные…

Вот такую роль и исполняет для поэта огненный цветок – свеча. Сила огня и сила воды всегда была главной в природе, они дополняли друг друга

Как ясно и просто
святую любовь
излучает свеча,
Шагая вперед
и огонь поднимая
на гордых плечах.

Множество свеч, зажженных в одном месте могут нам напоминать  о тех древних кострах, которые сопровождали человека всю жизнь, и последним оказался погребальный костер, но огонь свечи в момент ухода остается, как искра того костра, и она не гаснет.

Существует обряд, когда одна за другой гаснут все свечи, остается только одна, последняя, она символизирует разбежавшихся от Христа апостолов. Но люди были уверены, что во мраке достаточно и одной свечи. Потому так бережем мы этот свет и в мире нашем и в собственных душах.

А если в контексте Стихотворения Игоря Царева рассмотреть классический текст  Пастернака, то тоже много интересного получается:
Свеча горела на столе, свеча горела. ((с) Б. Пастернак).
Зимняя ночь.

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкора
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на столе
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол,
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Борис Пастернак, 1946

От  универсального текст о вечности, а поэзия для Игоря Царева Вечность, в сравнении с живущей один миг  газетной (журнальной) публикацией, у Б. Пастернака – это только одно мгновение (одна ночь). Свеча на фоне метели тоже вроде бы и освещает и согревает пространство, но акцент делается на тени от огня, а не сам огонь. Поэта занимают  блики, таинственные фигуры, которые внезапно  рождаются, все, что происходит по ту сторону. Может быть, потому холод и отстраненность чувствуется сильнее, в данном случае ее трудно называть огненным цветком, подругой, она, скорее  свидетельница того, что совершается, в какой-то мере помощница.  И более того, метель  все время пытается потушить свечу, наверное, только страсть удерживает этот огонь и не дает ей погаснуть.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

ХХ век погрузился во мрак. Одна за другой гасли все свечи, которые еще горели недавно.

Во мраке Сатана должен был ликовать, радуясь своей победе. И все бросились разрушать мир. У человека осталось только Слово и Свеча его жизни, которую так легко гасили палачи.

У А. Галича в стихотворении «Памяти Бориса  Пастернака»  вообще  возникает чудовищная картина, тут уж не до эротики:
Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
( А. Галич)

Этот жуткий эклектический свет, отражающийся в очках палача,  убивает и живой огонь, и воспоминание о  тайном свидании, тут все обнажено до предела так, что хочется только одного – зажечь свечу и вернуться у живому огню. Это удается Поэтам, особенно хорошо это получалось все время у Игоря Царева.

А потому мы снова  возвращаемся к прозрачной и прекрасной поэзии Игоря Царёва, где всегда будет таиться, разгораясь с новой силой живой огонь.

Но вот совсем другое стихотворение, где появится свеча уже в конкретной, как у Пастернака  ситуации. Это тоже будет свидание, только свидание творческое, поэтическое

НОЧНЫЕ БЕСЫ

Свеча во тьме огарком корчится,
Трещит, пророчествами каркает...
Так обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают,
И, осушая чашу горькую,
Тоскливо думают: «Не спиться бы…»
А ночь им подливает с горкою,
Юродствуя: «Опять не спится, б…?»
И в подреберье сердце бесится,
Саднит подушкой для иголочек,
И воют под медовым месяцем
Собачьих свадеб гости-сволочи,
И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности –
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.

 

Здесь свеча, которая корчится от мук, зажжена для того, чтобы записать стихотворение, а для этого нужен ее живой огонь. И в тех самых отсветах и  бликах должны появиться бесы. Творческие муки во многом похожи на жуткие страдания

И в подреберье сердце бесится,
Саднит подушкой для иголочек,
И воют под медовым месяцем
Собачьих свадеб гости-сволочи

Невольно хочется вернуться к тем эротическим переживаниям, которые освещает свеча Пастернака, потому что там герой  все-таки позитивен, а здесь свет огня - последнее спасение от тьмы и  страшных мук:
И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности –
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.

 

Вот в такой ситуации сохранить, не загасить огонь еще труднее, но у Поэта нет выбора.  Хотя   как только отступает тьма, когда стихотворение написано, поэт снова вспоминает о живом огне. Вот одно из самых ярких стихотворений о свете, которое дополняет первое:
* * *

Далеким друзьям – бардоградцам

Зажги свечу, пускай горит,
Пускай творит свое свеченье
Не для забав и развлеченья,
А как преддверие зари.

Тоскливый холод превозмочь
Поможет нам свеча вторая.
Беспечно в пламени сгорая,
Она согреет эту ночь.

Про третью свечку не забудь -
Приставь ее к окну, пусть светит.
Быть может, друг ее приметит
И сократит до встречи путь.

Сгорит четвертая свеча,
За нею пятая, шестая…
Вот-вот ночной туман растает
В несмелых утренних лучах.

А если ночь не станет днем,
Не слушай тьмы циничной бредни,
Не пожалей свечи последней
И обвенчай ее с огнем.

И вот тогда наверняка
Прорвется жизнь из серых буден,
А если этого не будет -
Пусти надежды с молотка.

На заработанный пятак.
Купи еще свечей, кресало -
Чтоб жизнь из света воскресала,
Чтобы не гас в ночи маяк.

 

Сегодня, после ухода Игоря Царева стихотворение звучит, как завещание всем нам.  Именно в нем тот глубинный смысл, который вкладывал древний  князь в понятие  «чтобы свеча не погасла».

А пишу вам я Слово того для, чтобы не перестала память родителей наших, и наша и свеча бы не погасла».

Свое Слово оставил нам и поэт ИГОРЬ ЦАРЕВ…

И остается только верить, что его  свеча не погаснет, и Слово останется с нами навсегда.

А для этого надо просто исполнить то, о чем он нас просил, в преддверии зари зажигать свечи, не дать им возможности погаснуть, не позволить погасить огонь в наших душах.

А где-то там, на небесах, как  видел это Олег Чертов, ждет нас другой огонь- огонь Вечности, который полыхает в камине

Достигни Дома. Преклони колени.
Зажги огонь в камине, стол накрой
И ожидай в надежде и терпенье,
Кого при жизни ты сковал с собой.

В миру мы были и глупы, и слепы.
Как просто было нас ко злу склонить!
Но там, во тьме, стеснительные цепи
Преобразятся в световую нить!

Огонь земной и огонь небесный осветят тьму и там и здесь, и навсегда нас соединят… Но самое главное, чтобы светили звезды и не гасли свечи

Мой бог, ее зовут Марина. Вечность И. Царева-10

Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Б. Пастернак

Чем больше всматриваюсь в поэтической мир Игоря ЦАРЕВА, тем больше дивлюсь тому, насколько четко он вписывается в контекст поэзии серебряного века. Любой из поэтов этого времени в том или ином тексте отражается, откликается, присутствует. И снова повторяю, что он оттуда, он с ними, он среди них, и тому есть  масса подтверждений.

Но хотелось бы вдруг перефразировать его восклицание: «Откуда столько Бродского?» и спросить: «Откуда столько Пастернака?» Хотя, вероятно даже сам поэт не замечал, что Пастернака в его творчестве так много.

 Но  в стихотворении «На пороге Неба»  слышится «Гамлет» и есть явные переклички, есть стихотворения,  связанные  с временами года и конкретными месяцами: «Февраль», «Март», «Июль», «Август» и другие явления природы, есть  оды Свече и метели и другие пока еще не открытые и неясные мотивы и темы.

 Но они все время появляются, стоит  только прикоснуться к текстам.
Объяснить это, зная какие-то особенности творчества и биографии   Игоря Царева достаточно просто. Тут очень  многое совпало: прежде всего, растворенность в природе. Ведь именно Пастернак считал человека не царем природы, а его частичкой, песчинкой, его опавшим листом, который уносит прочь ветер. Он так же растворяется в природе: в метели, дожде, урагане, исчезает иногда навсегда.

А вот загляните в стихотворение «Придет пора»

И далее, зайдя в прозрачный лес,
Где обитают белые и грузди,
Почувствовать, как новый интерес
Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти...
И закурив, глядеть из-под руки,
Устало примостившись на откосе,
Как темное течение реки
Куда-то листья желтые уносит

 

Это такое же точно отношение к природе и к человеку в природе, и воспитанно оно конечно  дальневосточным детством, возмужанием  в окружении тайги, испытаниями, выпавшими на долю поэта в юности.

 

Да, город - мертвый, и даже растения в нем мертвые. Жизнь острее ощущаешь, когда босыми ногами стоишь на земле. Мне с детства довелось вволю походить по дикой тайге. Я научился понимать и ценить этот живой мир.
Игорь Царев 14.05.2010 23:40

 

С Борисом  Пастернаком Игоря связывает взгляд на мир и людей – незащищенность и твердость по отношению к добру и злу, лирическое восприятие действительности, некая замкнутость по отношению к чужим. В одной из рецензий, когда кто-то из незнакомых предлагает встретиться, Игорь Царев называем себя «нелюдимым», и в этом вероятно есть доза и доля правды.

Почти дословно повторяет Поэт знаменитое Пастернаковское « Быть знаменитым некрасиво», когда пишет:

 

Тронут, что посвящено мне, хотя, считаю, что этого не достоин. Не делайте из меня идола, сударыня. В этой роли я ощущаю себя неловко.
Игорь Царев 10.03.2003 12:38

 

Вот эта самая неловкость, непонятная для напыщенных попугаев, которые хотят прославиться любыми путями, она очень показательна и существенна в данном случае - и в ней есть особое очарование настоящего человека и поэта.

И даже та бесовщина, которая была вокруг премии «Поэт года», слишком уж похожа на события, конечно, более яростные и безжалостные, сведшие Б. Пастернака в могилу, и в отчаянии заставившего написать: « Я погиб, как зверь в загоне»  - это тоже из той же серии – все совпало в финале.

Как и рассуждения о том, что Премия убивает, если бы не было ее, то и своры цепных псов бы не появилось, как там у Галича:

А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!

И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!

И кто-то, спьяну, вопрошал:
— За что? Кого там?
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
(А. Галич)

 

Еще когда визжали, вопили, плясали все те же упыри в чате «Вечерних стихов» после передачи «Памяти Игоря Царева», какой только бред не несли, как только не измывались, я все время спрашивала себя: «Неужели в мире вообще ничего не меняется», но уж литературная братия не меняется точно, потопа на них мало, Маргарита была права.

Правда, они оставались безликими и безымянными, физиономии палачей Пастернака  были видны, их можно было вспомнить поименно, эти вообще безлики, оттого и упиваются безнаказанностью.

Но вот так для двух поэтов внезапно все сошлось, пересеклось, изменилось. Еще при жизни Игоря Царева, я лично говорила о том, что не помню никого из авторов, кто был бы настолько близок Борису Пастернаку, как он, и это выливалось не в количество посвященных стихотворений, это было в ткани поэзии, в ее структуре,  и оставалось органичным и естественным для него.

Но кроме стихотворений, где совпадают даже названия,  цикле о  месяцах, временах года, анализ которых еще впереди, есть стихотворение, в котором вольно или невольно дается расшифровка знаменитому «Гамлету»  Пастернака.

Ну, во-первых,  впервые с первой строчки стихотворения «На пороге неба»  нам явлен за маской Гамлета другой герой, тот, кто у Пастернака только угадывается

ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
1946

 

У Пастернака  играется некая пьеса, где он главный герой, естественно. И как он сам признается  это Гамлет 20 века, того времени, в котором жил сам автор, и в этом нет ничего удивительного, потому что Гамлета играет и А.Блок, и сам молодой император Николай 2 чувствует себя Гамлетом на протяжении всей жизни, и играет на сцене в юности. Переломная эпоха –вообще время Гамлетов

Только уже первый его монолог звучит совсем иначе, вместо знаменитого  «быть или не быть», здесь
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.

Герой беседует с Отцом, только это вовсе не отравленный король, что очевидно. Тот, кто творит мир, правит миром, а не отдельной страной, не потому ли герой восклицает:
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.

Только мольбы его напрасны, какой бы век не был на дворе, что бы не происходило, для этого героя, все неизменно повторяется:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

Это на самом деле другая драма, та самая, которая будет так подробно описана и в романе Булгакова, и, наверное, каждый поэт примеряет на себя роль мученика, который должен быть распят, и, погибая в страшных муках, спасти этот мир, пострадав ради всех остальных.

Драма, которая разыгрывается на сцене у Пастернака,  легко угадывается Игорем Царевым - поэтом его круга, так проникшим в суть этого  сложнейшего, оригинального  поэта. Вот что об этой, главной нашей драме писал в одной  из рецензий Игорь Царев

 Но огорчает личная грешная судьба, зная, что из миллиардов и миллиардов за все времена только один оказался достойным воскрешения
Игорь Царев 10.04.2010 23:17

Об этом же его стихотворение «На пороге неба». Здесь уже нет  маски Гамлета, перед нами тот самый герой, единственный воскрешенный

НА ПОРОГЕ НЕБА

Я против воли, а, может, по воле, избит и унижен.
Но не принижен, а наоборот – вознесен.
Боль отпускает, земля отпускает, и небо все ближе.
Вот и свершилось, распят, и тем самым - спасен.

Пенится грязь запрокинутых лиц под ногами.
Пропасти глаз и разверстые глотки - кровавыми пятнами.
Сверху мне видно как эта планета богата богами,
Но не прозревшими, лишь потому еще не распятыми.

Я вас прощаю мои неразумные братья.
Боль моя ваше прозренье на миг приближает.
Свет предо мною. Распахнуты руки в объятья.
Что это? Что это? Что это? Гвозди мешают…

 

Сколько бы не было описано  распятий в стихотворениях, но у каждого поэта  оно будет свое, особенное. Герой Игоря Царева  уже не просит ни о чем, он прекрасно понимает, что нельзя пронести чащу мимо, вот и сомнения уже остались позади. Момент распятия для него тождественен моменту  спасения, в осознании этого есть великая сила и мудрость, если «неотвратим конец пути», тогда 

Боль отпускает, земля отпускает, и небо все ближе.
Вот и свершилось, распят, и тем самым - спасен.

И более того, мы ощущаем чувство полета, потому что вместе с ним видим «запрокинутые лица», обращенные в небо
Пенится грязь запрокинутых лиц под ногами.
Пропасти глаз и разверстые глотки - кровавыми пятнами.

Момент вознесения и полета прекрасен. Любой из нас, кто видел землю в иллюминаторе  самолета, помнит, насколько это  сильное впечатление, и можно себе представить, что нет железной машины  рядом, что ты просто паришь  высоко в небесах. Не в этом ли и сила и вдохновение для поэта.
Но дальше возникает еще одно интересное наблюдение:

Сверху мне видно как эта планета богата богами,
Но не прозревшими, лишь потому еще не распятыми.

Герой Б. Пастарнака пребывает в унынии в финале стихотворения о  Гамлете-Христе, и вдруг в этом  новом его воплощении мы слышим голос Игоря Царева, продолжившего и развившего тему.

 

Сегодня, когда прошло  40-ок  дней после его ухода, этот голос  кажется  пронзительным и узнаваемым. И конечно,  после ухода поэта не только изменяются портреты, как отмечала А. Ахматова, но по-другому звучит и голос:

 Я вас прощаю, мои неразумные братья.
Боль моя ваше прозренье на миг приближает.
Свет предо мною. Распахнуты руки в объятья.
Что это? Что это? Что это? Гвозди мешают…

Не представляю другого поэта,  который бы так спокойно, так просто смог бы сказать о самом главном, и в этом нет никакого пафоса и позерства, как нет его и стихах Бориса Пастернака, для них для обоих они органичны, и очень точны по интонациям и по сути.

И конечно Рождественские  стихотворения ставят поэтов в один ряд. Помню,  каким открытием для нас была когда-то «Рождественская звезда», как часто стихотворение звучало в самых разных передачах.

Стихотворения Игоря Царева о Рождестве, очень современные, очень московские. Возможно это  потому, что праздник в таком массовом его проявлении пришел к нам совсем недавно, и город преображается, хорошеет на глазах, сверкает разноцветными радугами иллюминаций.

Перед Рождеством

Любовь - начало всех начал,
Лукавит римское «ab ovо»,
Спроси у москвича любого,
Хоть рифмача, хоть фирмача.
Земля кружит не наобум,
Ночь по квартирам ходит сватьей
Под неусыпный скрип кроватей,
Готовя новый «бэби бум».
И накануне Рождества
Надела снежные брильянты
И разноцветные гирлянды
Ее Сиятельство Москва.

Земля стоит на трех китах,
Москва - на девяти вокзалах.
Пока в их неуютных залах
Не иссякает суета,
Пока сюда издалека
Станиц, улусов и аулов
Течет авосек и баулов
Провинциальная река,
Пока хоть искра торжества
Мерцает на приезжих лицах -
Недаром числится в столицах
Ее Величество Москва.

Над Красной площадью висят
Часы по имени «куранты»,
Наступит полночь, аккуратно
Они ее провозгласят.
А мы в двенадцать без пяти
Уедем в город леденцовый –
Электропоезд в Одинцово
Отчалит с третьего пути.
И за звездой пойдут волхвы,
И небо станет бесшабашней
Над вертикалью Спасской башни
Ее Высочества Москвы...

 

Борис Пастрнак  - тоже  Московский поэт, но он не мог представить себе ни такой столицы, ни такого Рождества, в те суровые времена праздника вовсе не было, вот потому таков контраст в текстах.

Только  в его помпезной пышности, в  блеске порой не видны истинные символы великого праздника. Действо перемещается невольно на вокзалы,  туда, где начинается настоящий мир (провинциальный) и, и вот здесь  все  чуть больше похоже на ту первозданную картину, которую описывает Пастернак в знаменитом стихотворении

Земля стоит на трех китах,
Москва - на девяти вокзалах.
Пока в их неуютных залах
Не иссякает суета,
Пока сюда издалека
Станиц, улусов и аулов
Течет авосек и баулов
Провинциальная река, 

- вот только  в этом все остается неизменным, когда стекаются люди из разных мест в столицу, как шли  они когда-то, чтобы взглянуть на младенца, узнать о рождении Спасителя. А ту самую звезду теперь заменяют, звезды Кремля, недаром туда направляет наши взоры поэт.
И  здесь  мгновение перетекает в вечность, и два стихотворение роднит это шествие волхвов, в финале, кажется, что мы переключились на то стихотворение  Б. Пастернака

И за звездой пойдут волхвы,
И небо станет бесшабашней
Над вертикалью Спасской башни
Ее Высочества Москвы...

А вот как  заканчивается у Пастернака оборавшееся стихотворение Игоря Царева
Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Последние звёзды сметал с небосвода.
И только волхвов из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.

Остается только припомнить слова героя Булгакова о том, что в мире ничего не меняется, какой бы век не был в этом мире…

Если говорить о сближении лирики Игоря Царева и Б. Пастернака, то невозможно обойти стороной и возможно самое пронзительное стихотворение, звучавшие и во время присуждения премии «Поэт года», обращенное к Марине Цветаевой.

Мы знаем, насколько близка была  она Борису Пастернаку – их  судьбы тесно связаны навсегда,  опубликована их переписка, изучается влияние поэтов друг на друга, и потому строчки, обращенные к Марине,  вольно или невольно отзывается и в теме  пастернаковских мотивов в поэзии Игоря Царева.

Когда в елабужской глуши

Когда в елабужской глуши,
В ее безмолвии обидном,
На тонком пульсе нитевидном
Повисла пуговка души,
Лишь сучий вой по пустырям
Перемежался плачем птичьим…
А мир кичился безразличьем
И был воинственно упрям…
Господь ладонью по ночам
Вслепую проводил по лицам
И не спускал самоубийцам
То, что прощал их палачам…
Зачтет ли он свечу в горсти,
Молитву с каплей стеарина?
Мой Бог, ее зовут Марина,
Прости, бессмертную, прости.

 

В стихотворении  Игоря  отражается  самый тяжелый, горький период в жизни Марины Цветаевой - последние секунды ее земной жизни, когда никого уже не было рядом, и  за спиной грохотала война, и Елабуга была кошмаром, в котором она не хотела и не могла оставаться.
Лишь сучий вой по пустырям
Перемежался плачем птичьим…
А мир кичился безразличьем
И был воинственно упрям…

Вероятно, каждый поэт переживает что-то подобное. Только чаще всего не все сходится так вот в одном месте - в «елабужской глуши».

А дальше самое страшное, что творится уже не в реальности, а на  небесах – та страшная трагедия, которая по всем законам считается страшным преступлением- самоубийство у Данте приравнивается к убийству, и  эти люди мучаются все в том же седьмом кругу ада…Считается, что им нет прощения:

Господь ладонью по ночам
Вслепую проводил по лицам
И не спускал самоубийцам
То, что прощал их палачам

И как  вина Понтия Пилата по определению Маргариты не столь велика, чтобы страдать веками, так и тут, в данном случае Поэт пытается просить за Марину, потому что она свое уже отстрадала и заслуживает хотя бы покоя.

Если прощен даже Пилат, если ему не нужно больше томиться при луне, а ведь эта сцена романа века невольно возникает в памяти:

Зачтет ли он свечу в горсти,
Молитву с каплей стеарина?
Мой Бог, ее зовут Марина,
Прости, бессмертную, прости.
 Мой Бог, ее зовут Марина...

Напомнило Булгаковское: "Фрида! Меня зовут - Фрида!" Крик души.
( из рецензии)

 

Наверное, люди по своему психотипу условно делятся на "судей" и "адвокатов". Обычно мне ближе роль защитника, чем нападающего. Хотя, безусловно, любого защищать не возьмусь. Иных и сам готов осудить по всем статьям :)
Игорь Царев 26.04.2012 17:25

 

И последние строки звучат на два голоса, почему – то уверена, что в своих молитвах не раз их произносил Б. Пастернак, которому  пришлось надолго пережить и Булгакова, и Мандельштама и Цветаеву, а Игорь Царев только озвучил это всеобщее наше желание получить для нее прощение.
Вероятно, прослушав это стихотворение и любой из нас не раз повторит:

Мой Бог, ее зовут Марина,
Прости, бессмертную, прости.

Вот теперь я и думаю, случайно  ли это стихотворение прозвучало последним из того, что мы слышали, когда Игорь Царев страшно волновался на сцене, а строчки из книги произносил Марк Разовский? Это кажется каким-то дивным знаком, завещанием о том, как нужно относиться к Поэтам, к людям вообще.

Случайность? Совпадение? Но стихотворение стало знаковым, так они навсегда и останутся рядом в вечности – совпавший с ним Борис Пастернак, который, как и Владимир Высоцкий, нашел, наконец, второго, «чтоб вытянуть петь со мной», Марина Цветаева и Игорь Царев.

Вот что отмечает в рецензии поэт:

 

В 1990 году (через 50 лет после смерти)в храме у Никитских ворот по особому разрешению Алексия II впервые отпели Марину. Мне довелось в тот день стоять в том храме и зажигать свечку с остальными присутствующими на отпевании. Тогда в голове и прозвучали первые строчки этого текста. А дописал я его совсем недавно. Страшно сказать - больше двадцати лет прошло....
Игорь Царев 14.10.2012 17:46

Он не раз напоминал нам всем Булгаковскую  цитату, что ни о чем не надо просить у сильных мира сего, они сами все дадут. Наверное, это был тот редкий случай, когда он попросил за другого поэта, судьба которого оказалась такой горькой и беспросветной, попросил перед своим уходом. Не оттого ли смерть Игоря Царева оказалась такой легкой, говорят, многие о такой только мечтают и в очередь стоят, а вот он ушел накануне Пасхи, кстати, что тоже само по себе знаком. Моя бабушка радовалась, когда люди уходили в такие дни – ведь души их, минуя все  круги адовы, направлялись прямо к богу, где были открыты все врата.

Надеюсь, что там,  рядом с ним не только Б. Пастернак, но и Марина, получившая прощение, наконец…

Демиурги, Язычники, Языкотворцы. Вечность И. Царев

Есть демиурги языка,
Язычники, языкотворцы -
Восторгом золотых пропорций
Играет каждая строка…
И. Царев

Тайна поэта -  то послевкусие, которое остается после его стихотворений, та свеча, которая не гаснет, звезда, все еще горящая на небосклоне – это и есть нерукотворный памятник для творца, он остается, когда  сам  поэт уходит в вечность, он освещает тьму, и пока он светит, мы живем и радуемся жизни.

Жизнь поэта всегда делится на две части, они могут быть и вовсе не равными, но если с уходом простого смертного, чуть раньше или позднее она обрывается, то для поэта жизнь продолжается, а часто она только начинается после ухода в вечность. Пока он ждет нас в уютном домике, беседую с близкими людьми, мы пытаемся понять то, что было совершено, то, что он попытался сказать нам важного. А в стихотворениях, рецензиях Игорь Царев говорил только о самом главном, он никогда не тратил времени на пустые разговоры – только о самом главном и часто был невероятно краток и невероятно точен в своих оценках и суждениях.

Именно о вечной жизни творца  говорил Игорь Царев, после внезапного ухода у  нас на глазах Михаила Анищенко. Все случилось так же мгновенно – так же внезапно. В один миг остановилось сердце. Так же прилетело из Самары страшное известие. А накануне  мы говорили с Михаилом о Са-Маре - богине смерти у славян, которая вроде бы хранила этот его мир – центр вселенной, как любил подчеркивать Михаил, но, наверное, ей не хватило поэта такого уровня, и она поспешно забрала его  с собой, мелькнув на одной из улочек города.

Так вот, как только была написана статья о Михаиле, и посмертно вручена ему премия «Народного поэта» (это случилось одновременно) Игорь Царев в  рецензии  на статью Памяти Михаила Анищенко написал:
Любовь, спасибо за теплые слова о Михаиле. Это действительно Поэт.
Ему был дан Дар.

Дар - это нелегкая доля. Он как раскаленный уголь на ладони. Да, гонит прочь тьму, но и обжигает, и приносит нестерпимую иногда боль.
И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило, только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово о Анищенко. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Михаил в свои строки.
И.Ц.
Игорь Царев   09.12.2012 00:28

 

Кто тогда мог подумать, что  все оказалось важно, необходимо не только для  Михаила, но и для самого Игоря,  покинувшего нас в апреле, когда не прошло и полгода со дня смерти Михаила Анищенко. Они оказались очень близко друг от друга не только на одном сайте, но и в Дальневосточном журнале - на соседних страницах публикация, и на сцене, когда вручались литературные премии. При вручении премии   Михаилу Анищенко, у Игоря Царева хватило мужества  выйти на сцену и прочитать его стихи.

Его же стихотворение на вручении премии «Поэт года» читал Марк Разовский, и это было стихотворение о Марине Цветаевой.

Зачтет ли он свечу в горсти,
Молитву с каплей стеарина?
Мой Бог, ее зовут Марина,
Прости, бессмертную, прости.

 

Эта первая такая пронзительная мольба о  другом поэте, за которой кто-то слышит текст романа века. Это когда Маргарита просить за Фриду,  для меня голос Игоря Царева сливается с голосом Бориса Пастернака, уж кто, как не он просил о Марине вместе с А. Ахматовой, вспоминая всех, кого они так рано  потеряли в  кошмаре той  реальности.

Так кто же он такой  Поэт, откуда пришел, где живет, что творится в его жизни и душе?

Круг поэтов Игоря Царева  наметился с самых первых  статей о нем: Александр Блок, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Владимир Высоцкий, Николай Гумилев, Марина Цветаева. Стихотворение «Есть демиурги языка» обращено именно  к ним.

И сразу понятно, как   уверенно и уютно  чувствует себя Поэт  в этом дивном кругу, и он прекрасно понимает и свою высоту, и свою мощь.  Иногда Игорь скромно называл себя в рецензиях не худшим, на самом деле он, конечно, был лучшим среди поэтов  конца 20 начала 21 века, чему есть бесчисленные признания тех профессионалов, кто столкнулся с его творчеством и навсегда остался его поклонником.

Кто-то сказал о том, что  если собрать вместе все искренние восторги  самых разных людей в его адрес, то  Игорь  просто был обречен на бессмертие..

Поэтов такого уровня Игорь Царев  называет демиургами. Поэт сразу же уточняет, кого именно он считает таковыми

ДЕМИУРГ (греч . demiurgos - мастер, ремесленник), в античной философии (у Платона) персонифицированное непосредственно-творческое начало мироздания, создающее космос из материи сообразно с вечным образцом; впоследствии отождествлялся с логосом, умом (нусом).
Если опираться на это энциклопедическое определение, то составляющая из ремесленника во мне вне сомнения присутствует. А вот с творческим космическим началом - это уже вопрос спорный. Не мне судить. Но хотелось бы верить, что ОНО во мне есть:)
Игорь Царев 27.03.2003 13:37

Есть демиурги языка...

Есть демиурги языка,
Язычники, языкотворцы -
Восторгом золотых пропорций
Играет каждая строка…
Кто ниспослал им этот дар?
Кто научил так изъясняться,
Что их слова ночами снятся,
Питая души, как нектар?
Их слог - то строг, то вводит в транс
Тем, как божественно небрежен,
Как между строк туманно брезжит
Высокий смысл иных пространств…
Но кто бы знал, какой ценой
Им достается почерк легкий,
И сколько никотина в легких,
И сколько боли теменной,
Как прогорая до трухи
В стакане копятся окурки,
Как засыпают демиурги,
Упав лицом в свои стихи

 

Будь моя воля, я бы именно это стихотворение выдавала как визитную карточку всем, кто мечтает о поэзии, кто хочет  понять, что же это такое – поэзия, чем она отличается от стихоплетства, от рифмования  строк и записи их столбиком.

Целые книги написали наши исследователи, чтобы ответить на этот вопрос, и вдруг  в небольшом стихотворении, есть то, что нам объясняется в томах исследований и сути и назначении Поэзии…

Демиург - Мастер – это высшее звание для поэта, это тот Демон поэзии, который, по мнению Блока, и был первым поэтом, а Демон, прежде всего Душа – та энергетика, без которой тело человека или тело стиха мертво. Сколь бы прекрасным оно не было, но его требуется оживить, а силу для оживления Демиург берет у огня свечи, которую Игорь называет Подругой поэта атрибутом творчества  в другом стихотворении. Поэзия мертва, если нет живого огня, если свеча погасла.

Есть демиурги языка,
Язычники, языкотворцы -
Восторгом золотых пропорций
Играет каждая строка…

Когда кто-то из читателей напомнил автору о том, что это скорее связанно с Демонами и даже Сатаной, терпеливо  и последовательно Игорь объясняет свое лексическое толкование, тот смысл, который он вкладывает в  этот образ... Это необходимо знать и нам, чтобы не заблуждаться, не путаться в понятиях.

Само слово "демиург" греческого происхождения и возникло во времена, когда бал на Земле еще правил "Зевс со товарищи". О Сатане тогда и слыхом не слыхивали. Естественно, что с развитием человечества старые слова меняли информационную нагрузку и тональность восприятия, особенно когда становились именами собственными и начинали отождествляться с героями их носившими. Но, если вы обратили внимание, я пишу слово демиург с маленькой буквы. У меня это не демоническое имя, я использую слово в его первоначальном основополагающем смысле - "творец и ремесленник". И мне хотелось бы, чтобы его воспринимали именно так :)

Игорь Царев 04.01.2004 13:37

Уже в первой строфе есть главное правило для демиурга - языкотворцы пишут так, что каждая строфа попадает в золотое сечение пропорций и начинает отражаться в нем, у стихоплетов так не получается, но они и не заботятся об этом.

Гармония в природе свойственна всем ее созданиям, и человеку тоже, только его беда в том и состоит, что чаще всего он уходит от этой гармонии, и демиурги – те немногие, кто о ней помнит всегда.
 
Кто ниспослал им этот дар?
Кто научил так изъясняться,
Что их слова ночами снятся,
Питая души, как нектар?

А вот на вопрос о том, кто послал им дар, мы можем догадываться, вспомнить о том, что Лада у славян была не только богиней любви, но еще и богиней гармонии, а потому это конечно небесный дар, благословение самой богини. Увы, за многие века человек чего только не сделал, чтобы отказаться от гармонии, но всегда  есть те ее хранители, которые пытаются нам напомнить при помощи Слова, которое было изначально основой о том, что утеряно.

Если их строки совершенны, то они ночами снятся, они та дивная молитва, которая и возвращает нас к истокам, делает совсем другими, поэзия –нектар для души ( мед – в понимании скандинавов). Потому очень страшно, когда тысячи стихотворцев пытаются нам вручить не мед, а яд и заставляют принимать его, уверенные, что они творят добро…
А в чем же отличие настоящих поэтических строк?

Их слог - то строг, то вводит в транс
Тем, как божественно небрежен,
Как между строк туманно брезжит
Высокий смысл иных пространств…

 

Конечно, настоящая поэзия – это заговор и заклинания, об этом много писал Александр Блок,  она отзывается в душах, и чем больше душ, в которых она отзывается, тем сильнее накал поэтической страсти, а это еще и страсть, потому что бесстрастными бывают только графоманы. И вот мы уже перемещаемся в иные пространства – в рай-ирий- вырий, где и существует та гармония, которой нет и не может быть на земле.

И снова теория Олега Чертова о том, что поэты были посланы на землю, чтобы влиять на наши души.

Господь нас собирал перед отбытьем,
Перстом листая судебные книги,
И нам в лицо показывал друг друга,
Чтоб мы не потерялись на Земле.
И отсылал затем в мирскую битву,
Отягощая души воплощеньем,
А мы бредем и ищем звездных братьев -
Огня живого ищем в мертвой мгле.
Бредем во тьме, рассеянное братство,
И забываем вещие страницы.
Само обетование Господне
Нам кажется нелепым детским сном.
Но помнят крылья звездное пространство,
И нас своими почитают птицы.
И чувствую, как Божие дыханье,
Молочный снег – пылающим лицом!

1982
http://olegchertov.narod.ru/lirika.html

Когда я перечитываю стихотворения Олега сегодня, в контексте стихов Игоря, то чувствуется этот диалог в пространстве и времени - конечно, это строки, которые звучат на небесах, их слышат и записывают только демиурги, а потому кроме всего прочего в них брезжит, просвечивается  «Высокий смысл иных пространств».

Думаю, никто не сомневается в том, что Игорь Царев может говорить от имени всех ушедших поэтов, но это еще и его собственный жизненный опыт, о том, как дорого приходится платить за все происходящее
Но кто бы знал, какой ценой
Им достается почерк легкий,
И сколько никотина в легких,
И сколько боли теменной,

В отличие от Пушкинского мифического пророка, с которым происходили страшные метаморфозы, этот демиург вполне земное создание. В  нем угадываются черты любимого поэта, но мы ведь никогда не видели его таким, да и мало кто из близких вероятно видел, потому что есть реальность, а есть  состояние творчества, когда подругой становится свеча, а сам он ради гармонии переживает муки равные тем мукам, которые испытывал единственный воскрешенный на Голгофе. То, что перед нами  реальный человек – еще усиливает впечатление от всего
творящегося в этом мире.

Как прогорая до трухи
В стакане копятся окурки,
Как засыпают демиурги,
Упав лицом в свои стихи

 Удивительный, жизненный и точнейший финал для классически совершенного стихотворения.

И сразу становится понятно, как тяжек крест поэта, какова его роль, как сжигает и его самого на пути к совершенству это пламя и внутреннее и внешнее …

Всегда вызывает улыбку заявление ремесленников о том,  что вот написал он как написалось, и пальцем не пошевелит, чтобы поработать над текстом –пусть так и остается.  Вот и остаются «горы словесной руды», к поэзии отношения не имеющие, и только избранные могут творить такие  заговоры и заклинания, «что их слова ночами снятся, питая души, как нектар».

 

Конечно, на это стихотворение было очень много откликов,  иногда эти отклики были в стихах, и особенно ценны строки от близких людей. Вот  о чем  пишет в ответ Евгений Дерлятко, автор перевода «Ворона» Э. По, самый близкий Игорю поэт.
Рецензия на «Есть демиурги языка...» (Игорь Царев)

Да, демиург - "творец", "создатель",
Но и - "ремесленник", "гончар" -
Ночной растрепанный мечтатель
И тонкий ткач словесных чар...

Когда бы знать наверняка им
О том, чтО свыше, чтО от них -
Но не дано. "Безвестно канем -
Иль это был наш звездный стих?.."

Поэтому в объятья Сети
Бросают тексты вновь и вновь...
Вдруг стих родную душу встретит?..
Эй, Муза! Кофе приготовь!
Евгений Дерлятко

 

Вдруг начинают звучать очень современные строки о сети, где  сегодня только и остается жить и писать настоящим поэтам.
Кстати, для поэтов это самое важное пространство, потому что стихи тут сохраняются, звучат,  поэт мгновенно получает отклики,  может побеседовать со своим читателем.  Об этом предшественники могли только мечтать.

Прекрасный и "миллиметрово" точный отклик :) Ведь демиург (даже по энциклопедическим определениям) - это и вдохновенный творец, и ремесленник. И без этих  двух составляющих невозможно написание стихов. На одном вдохновении - без ремесла и тягостной пахоты, ничто и ни у кого не состоится по- настоящему.
Спасибо!
Игорь Царев 27.03.2003 13:32

Когда кто-то отмечает беспомощность поэта, но и на это есть вразумительный ответ:

На счет беспомощности - это вы зря. Вернее, все мы испытываем нечто похожее, но с этим надо и можно бороться. Ежедневно и не жалея сил, как если бы речь шла о жизни и смерти... Хотя, легко поучать, :) сам я нередко сачкую в этом вопросе
Игорь Царев 27.03.2003 17:23

Что еще может сравниться с живым диалогом, с возможностью посмотреть на стихотворение со стороны, уточнить какие-то неясные, неточные образы и  смыслы? Более продуктивно Поэты, вероятно, не работали никогда прежде

Здесь же  поэтически решается проблема и с куревом у поэта, когда кто-то на нее намекает (каюсь, сама часто говорю о чрезмерности и  выпивки, и курева в стихотворениях) Игорь отвечает:
Ах, Саша, курево - не хлам...
Хотя я весь проникатинен,
Я без него, признаюсь Вам,
Подобен скользкой рыхлой тине.
А чашка кофе, сигарета,
Да искра странного огня,
Все вместе делают поэта.
По крайней мере - из меня.
Игорь Царев 24.04.2003 12:40

 

Но если  все уже и без того  перешло на личность поэта, а как по-другому может быть в рецензиях, то  стоит взглянуть на другое стихотворение о поэте и поэзии, где уже в заглавии появляется местоимение «Я» - от демиургов, от поэтов его круга, а круг этот уникален, мы возвращаемся к суровым будням. «Я рядовой словарного запаса» - это второй полюс творчества.

Я РЯДОВОЙ СЛОВАРНОГО ЗАПАСА

Стихи бывают как листы осоки –
Не прочитать, не искромсав души.
В них корни слов сквозь строки гонят соки,
Суть отделяя от предлогов лжи.
По тонкой грани между тьмой и светом,
Сквозь рифмы, как сквозь рифы корабли,
Проводят нас Верховные Поэты
К божественному краешку земли...

Я не ношу атласные лампасы
И не смотрю на рифмы свысока -
Я рядовой словарного запаса,
Я часовой родного языка.
Неровной строчкой гладь бумаги вышив,
Пишу, еще не ведая о чем,
Но ощущая, будто кто-то свыше
Заглядывает мне через плечо.

Поразительнейшие строки о поэте и поэзии, где снова пересекается Пастернак с его фирменным »Быть знаменитым некрасиво «, а Игорь сказал бы скорее «неловко» - это для него точнее, и В. Высоцкий с его «Поэты ходят пятками по лезвию ножа, и ранят в кровь свои босые души».
А вот и Игорева строчка из этого же ряда

Стихи бывают как листы осоки –
Не прочитать, не искромсав души.

И снова тяжело и больно воспринимать стихотворения такого накала, но сразу же возникает вопрос, а могут ли они быть другими, нужна ли нам поэзия, в которой вместо крови клюквенный сок, возможно это и нормально для театральной постановки, не убивать же каждый раз актеров, но вот для Поэзии неприемлемо…Забегая вперед,  могу сказать, что как и воин Высоцкий погиб на передовой поэзии, так и мудрец волхв Игорь Царев пал в этом сражении, увы не дописав, может быть самых главных своих строк.

По тонкой грани между тьмой и светом,
Сквозь рифмы, как сквозь рифы корабли,
Проводят нас Верховные Поэты
К божественному краешку земли...

А вот  тут уже бесспорно появляется  Николай Гумилев с его «Капитанами», погибший  от реальной пули, но  в вечности все наши смерти уже ничего не значат, они  не оставят в беде тех, кто сегодня должны вести корабли в неведомые страны.

И они снова соберутся там – демиурги, посланные в этот мир, на вечный бой, чтобы он стал хоть немного лучше и гармоничнее

Я не ношу атласные лампасы
И не смотрю на рифмы свысока
– это уже и вовсе  из Гумилевского мира, а поэты близки и по отношению к морю, и сути поэзии ее дивной прозрачности, но Игорь скромно определяет себя рядовым, хотя сам отмечал, что  у него есть  офицерское военное звание, а о поэзии и говорить нечего – там оно генеральское, не меньше.

Неровной строчкой гладь бумаги вышив,
Пишу, еще не ведая о чем,
Но ощущая, будто кто-то свыше
Заглядывает мне через плечо.

Вот это признание дорогого стоит, помня насколько трезвомыслящим поэтом остается Игорь Царев, рассказывая  о том невидимом помощнике, который руководит нашим творчеством, диктует строки, потому что если его нет, то и остается стихоплетение, и только когда мы ощущаем поддержку второго (без него было невыносимо тяжело даже В. Высоцкому, не говоря об остальных) только в этом случае и рождается та великая и великолепная Поэзия, которая приводит в восторг многих.

 

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ ИГОРЯ ЦАРЕВА Вечность -12

Но нам священный град Петра

Невольным памятником будет.

А.Ахматова

 

«Я вернулся в мой город, знакомый до слез», -первое , что вспоминается, когда речь заходить о Петербурге. И тут же слышится в ответ: «Этот город (гранит - вода - и опять гранит)»– все о том же граде? О каком?

На этот вопрос ответит А.А. Ахматова:

«Но нам священный град Петра невольным памятником будет».

Да, и конечно, еще один родной и знакомый до боли голос:

«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать» К ним присоединяется И. Бродский.

Такая вот возникает перекличка голосов поэтов, когда речь заходит о Петербурге, Петрограде, Ленинграде. И слышим мы голоса Осипа Мандельштама, Игоря Царева, Анны Ахматовой, И. Бродского – поэтов, для которых этот град – символ детства (Ахматова), юности и начала пути О. Мандельштам, И. Царёв – то есть имеет особое, сакральное значение и в жизни и в творчестве.

Всегда замечала, что люди, чьи судьбы связаны с этим городом, особенные во всем. Вероятно, эта монументальность и четкие архитектурные линии вольно или невольно впитываются в сознание и откладываются и в душе и в творчестве.

Сама знаю, как только попал туда, то невозможно сидеть дома – от рассвета до заката хочется только одного – гулять по этим улицам, растворяться в скверах, снова выходить на Невский и двигаться куда глаза глядят, зная, что везде, куда бы не свернул, ждет тебя и гармония, и красота и тайна…Это не сказочная Прага, ажурная, древняя, великолепная. Но если где-то круглосуточно живет поэзия, музыка и живопись, то именно там, на берегах Невы

А если мы явились туда не на неделю, а на несколько лет, если город становится родным, узнаваемым и любимым? И в это время появляются первые поэтические строки?

Там, в Царском Селе и на Невском, родился акмеизм. Он появился в противовес символизму, царившему и в Москве, и Питере и тоже, но имевшему совершенно разную окраску в двух столицах.

Акмеизм – явление Питерское, оно зарождалось в Царском Селе, органично для города, впрочем, как и мистика и туманы, и дожди.

Но когда туманов и двойников стало слишком много и уже не разобрать, где тайна, а где явь, а символизм достиг пика развития в творчестве А. Блока, тогда среди учеников Царскосельского лицея, которым руководил поэт И. Анненский, и зародилось это стремление к прозрачности и гармонии. Это был вызов и А. Блоку и самому Петербургу тоже, но это было и стремление дотянуться до Пушкина, до его дивной гармонии..

И конечно, Игорь Царев принял эту традицию классического стихотворчества в городе, где навсегда остались священные тени, где в бесчисленных зеркалах отражаются то ли реальные люди, то ли призраки.

Наверное, окажись он в те годы в Москве, он бы исходил из тех же поэтических пристрастий, но лирика его была бы все равно несколько иной.

Судьбе же было угодно, чтобы юноша, родившийся и проживший первые 17 лет на Дальнем Востоке, оказался в Петербурге, окунулся в ту атмосферу, где человеку с поэтическим даром не стать поэтом невозможно. Хотя образование его было техническим, совсем иным, но разве это имеет принципиальное значение?

Петербургские строфы Игоря Царева невероятно интересны не только для тех, кто самозабвенно любит город и равнодушным к ним оставаться не может, но еще больше для тех, кто никогда там не был, только мечтает побывать. Поэт заставит их полюбить нашу северную Венецию, нашу таинственную порой жутковатую сказку, у которой так часто менялись названия, как и имя самого града, но этот град у каждого поэта свой.

Визитной карточкой стало стихотворение «На Васильевском», теснейшим образом связанное еще и с И. Бродским, чья душа и в изгнании витала над островом. Призрак поэта, потрясшего наш мир, там и появится.

 

На Васильевском

Линии жизни пересекая, ларьков обходя паршу,
Призрак Иосифа бродит любимым островом...
Если однажды встретится - пусть бестактно, но я спрошу:
Шпилька Адмиралтейства — не слишком остро Вам?

Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,
Не целиком история - только выборка.
Бармен под злую музыку розоватый кронштадтский лед
Крошит в стакан бурбона быку из Выборга.

Черные тучи и белые ночи - гренки и молоко,
Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.
Что старый век не вытравил, новый выправит кулаком.
И кошельком. И просто ячменным солодом.

Вот свидетельства самого поэта, как это было тогда, почему именно Васильевский стал линией жизни

А Дольский и Питер - давно было. Точно в прошлом веке :)
Я в Питере институт заканчивал на Петроградской стороне.

А я в ЛЭТИ возле Ботанического сада обучался. На Васильевский мы с лекций бегали в кино, где старые импортные фильмы крутили. Ну и по рюмочным пройтись. Там они через каждые два шага располагались :)
Игорь Царев 31.03.2006 19:53

Я и сам любил пройтись по Васильевскому. Переходил по Тучкову мосту с Петроградской стороны (где какое-то время обитал) и просто гулял по линиям. Иногда шел в ДК, где показывали старые фильмы...
Игорь Царев 29.10.2012 11:06

Призраки поэтов и литературных героев все время остаются где-то рядом. И мы все время рискуем встретиться с ними.

Если однажды встретится - пусть бестактно, но я спрошу:
Шпилька Адмиралтейства — не слишком остро Вам?

Этот диалог с ушедшими поэтами продолжается, особенно, если судьбы связанны с одним городом, местом их пребывания. Наверное, современный город, перестроенный и чужой, и на самом деле не должен был понравиться давно покинувшему его поэту. Единственный опознавательный знак Петрограда прежнего - Шпилька Адмиралтейства. Этот символ города, оставшийся в веках, судя по всему, кажется теперь, каким-то инородным телом. А вот что не нравится самому поэту в этом новом граде:

Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,
Не целиком история - только выборка.

- это конечно, «глянцевый переплет» вероятно, те, кто там живут постоянно, не так замечают тех разительных перемен, этого внешнего блеска, хотя некоторые реагируют особенно болезненно, но он поражает любого, вновь приехавшего и не в первый раз, увы, это реалии нашего времени.

А дальше что-то очень узнаваемое и родное, только все равно от грустной улыбки не избавиться:

Черные тучи и белые ночи - гренки и молоко,
Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.

Если старая Незнакомка сравнивается с купюрой, которая «достоинства не потеряла», и сразу проникаешься к ней и уважением, и теплом, то здесь реакция несколько иная – каменный фрак, оправлен золотом, это нечто несуразное.

Кстати, чувство неловкости, которое часто возникает в таком случае, передается очень точно. Но, как и Игорь Царев, мы повторяем, что это все равно наш любимый град, хотя, наверное, в Венеции И. Бродский чувствовал себя комфортно, может быть потому, что там не пытаются так вот изменить город- не наводят глянец, он остается прежним.

Но если эта тень поэта названа по имени в тексте стихотворения, то невольно возникает еще одна тень певца Петербурга, который страстно мечтал туда вернуться, и не вернулся уже не по своей воле.

Конечно, в мечтах и видениях возникает О. Мандельштам, который не мог видеть всех этих преобразований, город оставался каменным, таким, каким он, влюбленный в архитектурную гармонию, запечатлел его в те времена, когда там обитал в юности.

Петербургские строфы

Н. Гумилеву

 

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

 

Зимуют пароходы. На припеке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна, как броненосец в доке,-

Россия отдыхает тяжело.

 

А над Невой - посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жесткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

 

Тяжка обуза северного сноба -

Онегина старинная тоска;

На площади Сената - вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка...

 

Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

 

Летит в туман моторов вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход -

Чудак Евгений - бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

Январь 1913

Кстати, только сейчас заметила, что стихотворение написано в 1913 году, ровно сто лет назад. У него в этом году был своеобразный юбилей. Стихотворение просвещено Н. Гумилеву и потому опять же, здесь присутствуют трое – три священные тени рядом.

Снова Адмиралтейство, только уже целостное здание перед глазами, тень Пушкинского героя, какие-то конкретные подробности:

На площади Сената - вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка...

 

Все время с удивлением вспоминаю, что они в своей юности жили в совсем другом мире, а 1913 год вообще был особенным, от него ведут отсчет историки, и поэты, ведь не случись бунта через несколько лет, и судьбы поэтов были бы совсем иными, мы получили бы лирику невероятного уровня…

И все-таки строки о Питере у О. Мандельштама и И. Царёва дивно созвучны, даже то, что бросается в глаза и не слишком по нраву поэтам проступает узнаваемо - один идет мимо киосков, второй мимо складов, где «продавали сбитень или сайку»..

Но Петербургская жизнь и того и другого быстро оборвалась, правда Игорь переехал в столицу и уже оттуда мысленно возвращался в Питер, хотя бы в стихотворении «Старая Незнакомка», где мелькнет и Ахматова:

Ни грамма грима, ни каприза,
Ни чопорного политеса,
Хотя и бывшая актриса,
Хотя еще и поэтесса,
И еще:

А их хозяйка с кожей матовой
Почти дворянского сословия…
Стихи целебные Ахматовой
И валидол у изголовья…

 

А вот судьба О. Мандельштама, как и судьбы Н. Гумилёва, которому посвящены «Петроградские строфы», оказалась значительно трагичнее, им не суждено было вернуться в свой город, ну разве что тени их навсегда там остались.

Мне очень хотелось найти какие-то строки, как-то напоминающие нам о судьбе Мандельштама, который зашифрован в текстах Игоря значительно сильнее, чем другие поэты, он скорее угадывается в стилистике, образах, прозрачности классических строк.

И вдруг снова зазвучало для меня в авторском исполнении стихотворение «Золотой Кожим» врубила его в тот момент, когда думала о Питере и о Мандельштаме

Золотой Кожим

Золотая река, своенравный Кожим*,
Многожильным течением неудержим,
Закипая в базальтовом тигле,
Прячет редкие тропы под мороком льда.
Ни Мамай, ни какая другая орда
Самородков его не достигли....

Рассыпаются прахом оленьи рога,
За века не изведав иного врага,
Кроме острых зубов росомахи...
Но, признайся мне честно, сакральный Урал,
Сколько душ ты невольно у неба украл
В необузданном русском размахе?

Вот и снова, едва ты кивнул:"Обожди!",
Я влюбляюсь в твои обложные дожди,
И холодные волны с нажимом,
И тревожные крики последних гусей
Над уже побелевшей горой Еркусей
И сметающим камни Кожимом.

Не печалься, Урал, твоя совесть чиста,
Как забытые кости в расстрельных кустах
И мелькание снежных косынок!
Но, гляди, как седая старуха-заря
Каждым утром обходит твои лагеря,
Будто ищет пропавшего сына...
-----------
* Кожим течет в Приполярном Урале. Долгое время эти места были закрыты для посторонних из-за золотодобычи. Лишь в 1995 году район открыли для туристов.

Я прекрасно понимаю, что Урал – это не место, где сгинул, исчез в лагерях О. Мандельштам, это место, где были убиты другие великие мученики – и члены царской семьи, и сами император с семьей, не говоря о тех бесчисленных лагерях, где погибли сотни и тысячи невинных. Но вот тень Поэта, оказавшего такое колоссальное влияние на творчество Игоря Царева, появилась именно здесь, в последних строчках

Не печалься, Урал, твоя совесть чиста,
Как забытые кости в расстрельных кустах
И мелькание снежных косынок!
Но, гляди, как седая старуха-заря
Каждым утром обходит твои лагеря,
Будто ищет пропавшего сына...

 

Почему О. Мандельштам? Потому что мы знаем, как долго ничего не было известно близким о том, что с ним стало, где он, как пытались и Б. Пастернак, и А. Ахматова узнать хоть что-то о его судьбе.

А Урал – эта та точка земли, где тени мучеников должны были встретиться, куда, они вероятно возвращаются, и если не тела их, то души надо искать там, рядом с тенью последнего императора, куда же еще они все должны стремиться?

И вероятно там, могли бы прозвучать строки А. Ахматовой, обращенные к О. Мандельштаму, написанные аж в 1957 году, в то время, когда И. Царёв только появился на свет.

Анна Ахматова

О. Мандельштаму (1957)

Я над ними склонюсь как над чашей,

В них заветных заметок не счесть -

Окровавленной юности нашей

Это черная нежная весть.

 

Тем же воздухом, так же над бездной

Я дышала когда-то в ночи,

В той ночи и пустой и железной,

Где напрасно зови и кричи.

 

О, как пряно дыханье гвоздики,

Мне когда-то приснившейся там, -

Это кружатся Эвридики,

Бык Европу везет по волнам.

 

Это наши проносятся тени

Над Невой, над Невой, над Невой,

Это плещет Нева о ступени,

Это пропуск в бессмертие твой.

 

Это ключики от квартиры,

О которой теперь ни гугу...

Этот голос таинственной лиры,

На загробном гостящей лугу.

Не о городе, а только о самой Неве напоминает Ахматова, так, как Игорь Царев говорит о другой уральской реке. И это не случайно – река – особое место для бессмертной души. Именно по рекам в ладьях отправлялись в последний путь покойники, чтобы достичь острова Буяна в этом путешествии. Да и вообще реки – проводники душ из одного мира в другой, а значит там проще всего встретиться со всеми ушедшими.

Это наши проносятся тени

Над Невой, над Невой, над Невой,

Это плещет Нева о ступени,

Это пропуск в бессмертие твой.

 

Так неожиданно все соединяется в единое пространство, которое разделяет наши миры полосой реки, и в данном случае Невы - главной рекой для этих поэтов.

*** *** ***

Но мы вместе с Игорем Царевым, побродив по Уралу, снова возвращаемся в Петербург, потому что есть еще одно великолепное стихотворение о городе. Ведь из всех перечисленных поэтов, только он один мог без труда вернуться туда, в свою юность, в этот дивный град, и теперь мы вместе с ним остановимся около Тучкова моста.

 

У Тучкова моста

Этот город (гранит - вода - и опять гранит)
Как награду носит северную звезду.
И на черный день свечи белых ночей хранит,
Так как видит солнце от силы сто раз в году...
Книгочей, привыкший к выездам и балам,
Старый франт, сумевший гордости вопреки
Научиться жить разрезанным пополам
Беспощадным течением времени и реки.
Холодна Нева и жилиста от дождя -
То с ленцой выгрызает черствый кронштадтский бок,
То мосты, как вставные челюсти, разведя,
Хочет Бога уже попробовать на зубок...
А цепные львы по набережным сидят
И следят за тобой с прищуром, мол, кто таков?
Будешь выглядеть как еда - и тебя съедят,
Не оставив на память и эха твоих шагов.
По весне во дворах-колодцах стоит вода,
Голубей на блокадных крышах победный гимн...
Но порой в темных окнах такая мелькнет беда,
Что и крох ее не дай Бог городам

( Опубликовано оно на сайте было одним из последних, значит до конца своих дней поэт думал о чудном граде).

На мой взгляд, Тучков мост можно сравнить с Карловым мостом в Праге – это то место, где и сходятся тени, художники и поэты, если не в реальности, то в своих творениях. Именно с этой точки Игорь Царев смотрит на город, который

Этот город (гранит - вода - и опять гранит)
Как награду носит северную звезду.
И на черный день свечи белых ночей хранит,
Так как видит солнце от силы сто раз в году...

Именно здесь панорама, образы, мотивы у Игоря Царева странно созвучны строфам Мандельштама, словно бы он хочет дописать то, что не удалось в свое время сказать о городе поэту.

Книгочей, привыкший к выездам и балам,
Старый франт, сумевший гордости вопреки
Научиться жить разрезанным пополам
Беспощадным течением времени и реки.
или

Тяжка обуза северного сноба -

Онегина старинная тоска;

О. Мандельштам

На этот раз перед нами тот же Онегин, только он уже «старый франт», и конечно, поэт помнит знаменитые строки своих предшественников, потому что это город книгочей (кстати, это чувствуется даже сегодня, он может быть единственный остался таковым и теперь).

И все та же Нева, та же река вечности, кстати, Москве-реке никто из поэтов не посвящал столько поэтических строк, она словно бы для них существует в другом измерении, а тут – постоянно в кадре, в тексте…

Холодна Нева и жилиста от дождя -
То с ленцой выгрызает черствый кронштадтский бок,
То мосты, как вставные челюсти, разведя,
Хочет Бога уже попробовать на зубок...

Тут уже звучит голос Анны Ахматовой, она понимает суть вечной реки, хранящей души тех, для кого писался « Венок Мертвым»

Это наши проносятся тени

Над Невой, над Невой, над Невой,

Это плещет Нева о ступени,

Это пропуск в бессмертие твой.

 

Но увлеченно вглядываясь в черную бездну воды, мы с вами забыли еще об одной достопримечательности Петербурга, которая всегда рядом – это каменные львы.

Целый фильм был снят о приключениях итальянцев, львы играли главную роль в той зажигательной комедии, собственно тогда вся страна с ними и познакомилась. Вот и Игорь Царев взирает на них немного иронично, наверное, устав от мрачноватого величия этого мира, помня комедию с А. Мироновым в главной роли.

А цепные львы по набережным сидят
И следят за тобой с прищуром, мол, кто таков?
Будешь выглядеть как еда - и тебя съедят,
Не оставив на память и эха твоих шагов.

А вот в последней строфе все строится на контрасте, мы уже довольно далеко ушли от Тучкова моста, туда в таинственные ленинградские дворы, и что же там видим и слышим:

По весне во дворах-колодцах стоит вода,
Голубей на блокадных крышах победный гимн...
Но порой в темных окнах такая мелькнет беда,
Что и крох ее не дай Бог городам другим.

Перекличка с Ахматовскими строчками очевидна, если у Мандельштама герой просто клянет судьбу и стыдится бедности, то тут у Игоря Царева мелькает и таится беда в темных окнах.

А Ахматова восклицает:

Иная близится пора,

Уж ветер смерти сердце студит,

Но нам священный град Петра

Невольным памятником будет.

Почему у светлого и гармоничного поэта написалось такое стихотворение видно из рецензий, кто-то из читателей намекает на то, что это «нашептал Достоевский», с этим автор загадочно соглашается, как и с тем, что у Питера мужское лицо.

Появляется в рецензиях интереснейшее сравнение:

Да, это как в легендах про вампиров - кого город "укусит" за душу, тот на всю оставшуюся жизнь становится "питерцем", где бы потом ни жил :)
Игорь Царев 21.03.2013 14:09

Петербургские строки у Игоря Царева, на мой взгляд, проясняют очень многое в том, как и почему ему удалось достичь невероятных вершин в поэзии, встать в ряд поэтов серебряного века. Недаром говорят о том, что характер закладывается в раннем детстве, а поэтический дар развивается или тухнет и исчезает в юности, и тут очень важно, где ты в этот момент оказался, в каком окружении взрослел и мужал.

Вспомните, какую роль в творчестве Ахматовой играет Царское село, аллея, где не раз она видела тень Пушкина:

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

 

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни.

1911

Анна Ахматова

Так и юный Игорь Царев видел их тени, слышал и знал их чеканные строки, и тянулся к их гармонии и совершенству. Он и сам понимал и других убеждал, что если упорно работать, все получится. У него получилось превосходно.

В поэзии Игоря наиболее ярко и полно отразились, продолжили жить и творить акмеисты серебряного века. Эти юношеские воспоминания остаются навсегда и воскресают в памяти при малейших напоминаниях, знаках.

Стиль Ахматовой, Мандельштама, Гумилева, Г. Иванова – со временем стал ему ближе и роднее всех остальных течений в поэзии, и достиг в его творчестве невероятной высоты звучания, высвечивая разные его грани. Трагические судьбы этих художников волновали поэта всю жизнь, и вольно или невольно они проступали в творчестве, иногда тайно, иногда явно, а за их спинами стоял легендарный град в пелене тумана и дождя, жуткий и прекрасный, но всегда родной. Чем Петербург был для поэтов, нам опять же поведала Анна Ахматова, а можно ли ей не верить?

* * *

Тот город, мной любимый с детства,

В его декабрьской тишине

Моим промотанным наследством

Сегодня показался мне.

 

Все, что само давалось в руки,

Что было так легко отдать:

Душевный жар, молений звуки

И первой песни благодать -

 

Все унеслось прозрачным дымом,

Истлело в глубине зеркал...

И вот уж о невозвратимом

Скрипач безносый заиграл.

 

Но с любопытством иностранки,

Плененной каждой новизной,

Глядела я, как мчатся санки,

И слушала язык родной.

 

И дикой свежестью и силой

Мне счастье веяло в лицо,

Как будто друг, от века милый,

Всходил со мною на крыльцо.

1929

Этим «милым другом» стал для нее в конце жизни Иосиф Бродский, и мог бы стать Игорь Царев, совпади они во времени…Это одна из тайн, которую хранит Петербург-Петроград- Ленинград, Петербург…

Поэты - Дети Голгофы Вечность Игоря Царева-13

Все души бессмертны, но души праведников
И  бессмертны и божественны
(«Война богов»)

Ты видишь, ход веков подобен притче,
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья,
Я в добровольных муках в гроб сойду.
(Б.Пастернак «Тайная вечеря)

За плечами – закат. Темнота впереди.
Все мрачнее душа. Все безрадостней бремя.
Отпусти меня, Господи, Освободи!
- Нет. Не время.
Олег Чертов

И  вот мы снова возвращаемся к самому интересному, на мой взгляд,  Булгаковскому пласту  в творчестве  Игоря Царева.

Впереди история  Мастера и Маргариты - история дивного союза поэта и его Музы, но пока  Библейские главы из романа, переведенные на язык лирики Игорем Царевым, и судя по всему, цикл для него очень важный.

Этот цикл я обнаружила не сразу, хотя  он опубликован практически на всех сайтах, есть отдельные стихотворения и в сборниках лирики. И только просматривая рецензии, наткнулась на высказывание какой-то дамы о том, что не нужно писать по мотивам крамольного романа, где все не то и все не так (распространенное мнение, скажу я вам). И стало очень обидно и за Игоря Царева, и, конечно же, самого Булгакова, уж за этих двух Мастеров я готова сражаться со всеми святошами.

Игорь отвечает очень сдержанно, говоря о том, что  не мешает подумать самому, а не слепо идти за  каноническими текстами.

Поэтический вариант Библейских глав получился очень интересным, заслуживающим пристального внимания. Признаться, и в школе, когда были уроки  по тексту романа, давались они с трудом, хотя фигура Понтия Пилата вырастала до гигантских размеров, а об Иуде мы много говорили, соприкоснувшись с еще более противоречивым рассказом Леонида Андреева. И конечно, между этими двумя Иудами в сравнительном анализе образовалась  громадная пропасть.

А на этот раз поэт нам предлагает несколько поэтических монологов со знаковыми персонажами и  ярким названием «Дети Голгофы», но посвящает строки всем, пишущим стихи. На это надо обратить особое внимание.

Конечно, мы понимаем, что это не только о том веке, о  мгновениях распятия, это и о нас всех тоже, и в первую очередь о поэтах. Вот как это звучит  на самом деле:  «Всем пишущим стихи посвящается»

Удалось найти на других сайтах  более подробные комментарии к циклу, потому что крайне важно узнать от  автора, как задумывалось, откуда возникло это творение, что заставило писать?
Штучка неоднозначная, посмотрим, зацепит ли она других, как цепляет меня.
Игорь Царев  (2003-06-20 [08:32:39])

На счет "театральности" вы почти угадали. Писалось для постановки. Были еще действующие персонажи, отступления... Вещица была много длиннее. Но тем и тяжела для восприятия. Чтобы поместить сюда - я вычистил все "лишнее", отвлекающее в сторону. Хотя там тоже были неплохие темы :)

Игорь Царев  (2003-06-21 [11:16:12])

 

Насчет театральности и постановки, во времена, когда только появился роман, и об экранизации его не было  речи, каким-то чудесным образом  на наших экранах появился  фильм польского режиссера, снятый именно по Библейским главам романа.

Помню, с каким трепетом мы все его  смотрели, потому что  ничего другого не было, а фильмы был хорош, у нас так снимать еще не умели, и это можно было увидеть на экране, что само по себе тогда было фантастикой.

Но лишенный всех остальных сюжетных линий, фильм смотрелся  довольно странно, это был другой  фильм, хотя от текста романа авторы не отступали.

Игорь тоже отмечает, что тема тяжелая, противоречивая, и написать об этом почти так же трудно, как пройти тот самый путь. Но вот у него хватило мужества и силы воли и на это тоже,  а еще  выслушивать все возмущения и замечания, приводимые не всегда в корректной форме..

Ведь так же было и с Булгаковым, мы достаточно спокойно воспринимаем Московские сцены,  сочувствуем и сопереживаем Мастеру и Маргарите, мы отправляемся на бал и вслушиваемся в слова Воланда, и в этой части роман принимается. Но  как только  начинается  та история,   часто страшно и обидно становиться и за Булгакова, и за все, что вокруг романа творится.

Но повторю вслед за Игорем Царевым, нужно думать, писать, смотреть, сравнивать, а потом уж осуждать, а то и обвинять.  Автор цикла размышляет:

Чтиво действительно не из легких. И не потому, что тема давила -хотелось в минимальном объеме максимально высказаться. На самом деле текста было много больше, но я наступил на горло "песне" и повыкидывал неплохие, но второстепенные по важности куски... Наверное, мне надо было бы взять всех действующих персонажей в кавычки, так как подразумевал не общеизвестных персонажей, а их последующие воплощения в людях. Даже трудно это объяснить, но библейская история, на мой взгляд, в той или иной степени повторяется. И каждый из нас может стать ее участником. Антураж, естественно, совсем другой, но алгоритм тот же. Так что тут и крест и Голгофа - символы, а Пилат и Иуда - имена нарицательные - образы. А мокрая зола вполне может дымиться, если под ней еще тлеют угли :) Если же пролито сильно и углей не осталось, тогда действительно - остается лишь пар...
 Игорь Царев  (2003-06-25 [08:40:25])

 

Мы поймем, о чем говорит Игорь Царев, если вернемся к тексту «Гамлета» Б. Пастернака. Думаю, что отталкиваться надо именно от него.

ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
1946

 

Контекст примерно тот же, поэт, играющий Гамлета, понимает, что у него совсем другая роль. И он сначала просит о том, чтобы Чашу мимо пронесли, а потом соглашается с тем, что и на этот раз распятия не избежать.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.

 

Правда, у Б. Пастернака задача была проще – в стихотворении только один герой – звучит один голос, у Игоря Царева все основные персонажи Библейских глав представлены, и потому мы слышим разные монологи, разные голоса, разный накал страстей.  Перед нами судьбы людей, одному из которых приходится стать палачом, второму жертвой, третьему – предателем,  словно талантливый режиссер, он соединяет все сюжетные линии воедино,  и перед нами начинается новая драма, со старым и вечным сюжетом.

Кто крест однажды хочет несть,
Тот распинаем будет вечно.
Н.Минский
-----
 ПРОЛОГ ВОПРОСОВ
 
Какой случайный поворот,
Какие дерзкие умы,
Какие веские дела
Призвали нас из вечной тьмы,
Чтобы низвергнуть в эту ночь,
Под ногти мысли загонять,
И утешаться тем, что мир
Не изменить и не понять?

Неясен замысел Творца.
Туманна суть. Назойлив страх.
Мы тщетно рвемся в полусне
Сквозь ткань смирительных рубах.
Лелеем горькие слова,
Глотаем скорбное вино,
С немой надеждой смотрим вверх,
Покорно падая на дно.

Но есть и те, кого сквозь боль
К себе призвала высота.
Вот кто-то воспарил без крыл
На перекладине креста.
Вбив два железных костыля
В запястья, чтобы не упал,
Благословила в дальний путь
Дерзнувшего мечтать толпа.

 

В "Прологе вопросов" мы убеждаемся в том, что,  скорее всего это  наше время, и рассуждение о нашей реальности. Сразу же возникают какие-то неясные образы, очень напоминающие сцену романа (Мы тщетно рвемся в полусне сквозь ткань смирительных рубах). Конечно, герою снится палата, та самая, где Мастер встречает Поэта и рассказывает о том, что же произошло на Патриарших  прудах.

Состояние его души, души творца  очевидно в этих строчках, еще один голос «Я пропал, как зверь в загоне» - то же состояние в душе  поэта. Каждый из них, распят в свое время, и остается только понять, воскреснет ли герой  или не воскреснет.

Наверное, странно бы для Булгакова звучали поэтические строки о распятии, но кто, если не поэт примеряет на себя эти страшные события, и чувствует себя распятым перед толпой не единожды? Это удел любой творческой личности.

Ведь в той или иной мере это приходится переживать каждому из нас, а поэты, то ангельского воинства, посланное на землю для битвы за наши души, – они переживают это острее  и чаще. Когда Игорь говорит:
Но есть и те, кого сквозь боль
к себе призвала высота.
Вот кто-то воспарил без крыл
на перекладине креста.

 

Я сразу вспоминаю стихи подтверждающие, что такие Поэты были и есть в любом времени.   Не случайно,  в день смерти Игоря я сразу вспомнила почти все стихотворения Олега Чертова, писавшего своих «Детей Голгофы», и очень много сделавшего для понимания души ПОЭТА.
 Но вечные темы такими и являются, что они отражаются в творчестве и судьбе не одного человека. В свое время Олег Чертов писал о том же самом:

Согласно букве адских правил
Вершит бесовская рука,
И рукоятку рычага
Все яростней вращает дьявол.

Скользит вселенская юла
По краю временного поля.
И чья-то пагубная воля
Над миром молот занесла.

Оставим неуютный кров.
Не сожалея на пороге.
Пусть умножают лжепророки
Безумных лжеучеников.

Пусть чаша мира кверху дном,
Тревожит нас судьба иная.
Все чаще птица неземная
Ночами бродит за окном.

За ней! Вернемся в те места,
Где в яви - детские виденья.
Расправим крылья для паренья.
Раскинем руки для креста.

 

Таково мироощущение поэта, и никуда ему  от этого не деться. Ведь только стихоплеты убеждены, что  все легко и просто…

А через несколько лет Олег Чертов  доказал  своим ранним уходом, что не только писать, но и жить пришлось по таким же законам.

Но вернется к распятию  у Игоря Царева,  если рассматривать его в   Булгаковском контексте, и тут  первым, как и в романе,  появляется Пилат – герой Романа Мастера, и фигура во многом на него похожая. В данном случае он тоже первый, но вовсе не главный…Это понимает каждый, кто помнит стихотворение « С высоты своего этажа»

Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов,
Все и так догадались, что ты ничего не решаешь…

 

В романе он появляется на балконе, рядом с псом… А что же тут?
Сам Булгаков, придерживаясь того же правила (это другие воплощения героев), даже героя своего назвал несколько иначе –Иешуа, он просто бродячий проповедник, и нам вместе с Пилатом приходится  мучительно гадать - тот это персонаж или не тот – перед глазами проходит хождение по муками и палача и жертвы. И вот его поэтический вариант:

ОТ ПИЛАТА
 
Двум богам на этом свете тесно.
Я и ты. И никого окрест.
Для меня Голгофа - это кресло.
Для тебя Голгофа это - крест.
Мы похожи, но судьба капризна,
Сердце обволакивает страх:
Да, я бог, но лишь при этой жизни,
После смерти мое имя – прах.
Жить клубком сомнений хуже пытки -
Сожаленье выело висок.
Нам дана всего одна попытка
Сдвинуть равновесие весов.
Я пытался. Если бы мне лично
Было б свыше право выбирать,
Я бы осудил на безразличье
Всех блаженных духа и пера.
Я бы не дарил бессмертья душам.
Но всегда находятся глупцы,
Что с благим намерением тушат
Хворостом горящие дворцы.
Пред глупцами мы с тобой бессильны.
Я молчал. Поднявшись над толпой,
Ты, изгой, мечтатель, стал Мессией.
Я уже не властен над тобой.
Пятница. Распятие. Твой крест
Мир накрыл. Жалею об одном:
Ты прошел сквозь муки. И воскрес.
Мне же воскресенья не дано.

 

Этот герой вполне спокоен, самоуверен, его не мучают те адские головные боли, на которые все время обращает внимание Булгаков. Так что же такое Голгофа – кресло или крест?

Пока он еще уравнивает себя с безымянным пророком, хотя прекрасное знает, кто перед ним стоит, ему ничего не нужно выяснять. Он понимает  свою роль  в этом мире.

Да, я бог, но лишь при этой жизни,

После смерти мое имя – прах.

Но пока Пилат жив, у него есть всего одна попытка: Сдвинуть равновесие весов. ( Получив власть над миром).

А вот здесь, в этой точке,  и происходит тот самый  перелом, он признается в том, что уже  пытался, но не смог этого сделать. И хорошо, что  у него ничего  не вышло. Ведь  о чем бы думал герой, который  смог осуществить все это:
Я пытался. Если бы мне лично
Было б свыше право выбирать,
Я бы осудил на безразличье
Всех блаженных духа и пера.

Подарить равнодушие творцам, сделать души  смертными – вот о чем мечтает сегодня Пилат – и это конец света для нашего мира. Он спасен только потому, что никакой реальной власти Пилат не получил. И вот здесь самое горькое его признание:
Я молчал. Поднявшись над толпой,
Ты, изгой, мечтатель, стал Мессией.
Я уже не властен над тобой.

Но если все это уже свершилось ( в романе Пилат беседует с Иешуа до появления перед толпой, ведет свое следствие), то получается, что это уже предложение той беседы на лунной дорожке, на которую нам только намекнул в романе  Булгаков - так вот о чем они беседовали. Не потому ли он так спокоен, если борьба закончилась и все расставлены по своим местам? Эту догадку подтверждает и последняя строфа этого стихотворения:

Пятница. Распятие. Твой крест
Мир накрыл. Жалею об одном:
Ты прошел сквозь муки. И воскрес.
Мне же воскресенья не дано.

 

Почему же все так грустно? – не потому ли, что нет пока Маргариты,  и за Пилата на небесах некому заступиться? Мир, в котором нет королевы, нет прекрасной женщины, уныл и мрачен. Герой сожалеет о том, что творится, но он принимает свою участь.

Но если Булгаков все-таки стремится понять Пилата, слишком много места ему в романе уделяет, то здесь он персонаж менее значительный,  более беспомощный. Наш Мастер никогда не стал бы писать романа о Пилате, тогда кто же главный герой?

Кто же еще из главных действующих лиц должен появиться на сцене? Конечно, Иуда, уж он и без Булгакова никогда не был обделен вниманием. Сколько самых разных творений ему посещено, чего стоит только рассказ Л.Андреева, сотканный из противоречии и внезапных озарений, написано и Евангелие от Иуды.

Но вот в романе у Булгакова он молод и прекрасен, и значение его личности умоляется, нет  оправдания, величия образа, равного Христу,  как считалось еще со времен Эпохи Возрождения. Юноша взял деньги, потому что в них нуждался и спешит на свидание к любимой, где ему и суждено умереть, ни о каком самоубийстве он не помышляет.

А потому очень интересно заглянуть в это стихотворение и услышать голос Иуды, тем более что почти все рецензенты  его хвалят и выделяют как сильнейшее,  но каков же тут Иуда, предатель он или жертва?

ОТ ИУДЫ

 Не ведая, за что был предан мной,
Взошел на крест. Я вечно рядом буду.
Вот мое место – за твоей спиной.
Ты слышишь, Бог? Я тень твоя – Иуда.
 
Твой крест тяжел. Мой много тяжелее.
Но, верю, ты поймешь когда-нибудь,
Что проклятый, я все же не жалею,
Единственно возможный выбрав путь.
 
Ворвавшись преждевременностью света,
Ты души обжигал не возвышая.
Ты сеял страх, не ведая об этом,
Ты вслух мечтал, сердца опустошая.
 
А мир нуждался в праведном пути
Во тьме укоренившихся пороков.
Во имя всех не мог я допустить,
Чтоб жизнь ты кончил спившимся пророком.
 
Я понял то, что не заметил ты –
При жизни поклонение нелепо.
Не идеал, так идол доброты
Пройти был должен очищенье небом.
 
Хотел ты, или нет, неважно ныне.
Ты есть. Ты Бог. И это мой успех.
И пусть горит засохшая осина –
Незримый крест решившего за всех.

 

Ничего не остается от прекрасного юноши, который не ведает, что творит. И если у Булгакова Иешуа продолжает беседу с Пилатом, то здесь Иуда обещает быть с ним повсюду.
Вот мое место – за твоей спиной.
Ты слышишь, Бог? Я тень твоя – Иуда.

Невольно вспоминается знаменитая сказка Шварца, так и хочется воскликнуть: - Тень, знай свое место.

Леонардо да Винчи писал Христа и Иуду с одного натурщика, то же самое делает и Игорь в своих монологах, только герой подчеркивает, что его путь еще тяжелее, потому что тенью быть страшно. Может быть впервые, Иуда обвиняет Христа, а вот в чем именно?

Ворвавшись преждевременностью света,
Ты души обжигал не возвышая.
Ты сеял страх,  не ведая об этом,
Ты вслух мечтал, сердца опустошая.

Не так ли будет позднее оправдываться Великий Инквизитор, принявший на себя роль бога, и готовый изгнать его, послать снова на распятие. Не так ли у Пушкина будет  искать оправдания Сальери, отравивший Моцарта. Кстати, для творца проблема  соперничества, предательства значительно важнее, чем суда Пилата, который ничего не решает.

У предательства всегда находится оправдание, но этот Иуда говорит о   великом, в какой-то мере он   равен Христу, и не справится с ним Благородный Афраний, не сможет он его убить по приказу Пилата. Потому что Пилат ничего не решает, он не смог захватить власть и повернуть в свою сторону чашу весов, а потом ему уже не до Иуды:

 Во имя всех не мог я допустить,
Чтоб жизнь ты кончил спившимся пророком.

(Сальери тоже возмущает то, что Моцарт так легкомысленно расправляется со своим даром, потому он не должен оставаться на земле).

Вот и  получается, что Иуда совершает не подлость, а подвиг, он спасает Христа от самого себя, эта тема звучала в романе и фильме «Последнее искушение Христа», наделавшем много шума в свое время. Но и Игорь понимает, что у Иуды была своя правда, что предателю жить всегда труднее, чем праведнику, ведь «души праведников и бессмертны и божественны»

 Я понял то, что не заметил ты –
При жизни поклонение нелепо.
Не идеал, так идол доброты
Пройти был должен очищенье небом.

Этот Иуда знает закон о том, что нелепо преклоняться  при жизни, когда идеал становится вольно или невольно идолом, и он  послал на смерть идола, чтобы тот, стал настоящим богом, пройдя чистилище распятия.

 Сразу вспоминаются замечания Игоря, о том, как неловко он себя чувствовал, когда собеседники чрезмерно восхищались им. И эта неловкость аргументирована, как видно из текста.

Но Иуду не понимали, всех его добрых поступков никто не замечал, не поняли его  и на этот раз. А потому его крест тяжелее и страшнее любого другого.
Хотел ты, или нет, неважно ныне.
Ты есть. Ты Бог. И это мой успех.
И пусть горит засохшая осина –
Незримый крест решившего за всех.

Погибает здесь Иуда тоже традиционно, нет никакого убийства – осина становится для него крестом. Но заключительная часть монолога странно похожа на финал речи Пилата. Они дополняют друг друга и зеркальны по сути.
Пятница. Распятие. Твой крест
Мир накрыл. Жалею об одном:
Ты прошел сквозь муки. И воскрес.
Мне же воскресенья не дано.

 

Так у нас возникает три варианта КЕСТА – кресло (Пилат), осина (Иуда), крест для распятия Христа. У каждого из героев он свой, и каждый его несет от рождения до могилы, все определено заранее.

Но здесь звучит любимая идея Игоря Царева, которую он все время повторяет в разных стихотворениях: воскреснуть смог только один - два другие персонажа, как бы они ни страдали, что бы ни делали, жить будут только в рассказах о том единственном, которому посчастливилось воскреснуть.

Конечно, мы должны услышать еще один монолог, того, которого распяли. И опять же у Булгакова он говорит только на допросе до трагических событий, больше мы голоса Иешуа не слышим, за него говорят другие персонажи, тут же иная ситуация

С РАСПЯТИЯ
 Я против воли, а, может, по воле, избит и унижен.
Но не принижен, а наоборот – вознесен.
Боль отпускает, земля отпускает, и небо все ближе.
Вот и свершилось, распят, и тем самым - спасен.
 
Пенится грязь запрокинутых лиц под ногами.
Пропасти глаз и разверстые глотки - кровавыми пятнами.
Сверху мне видно как эта планета богата богами,
Но не прозревшими, лишь потому еще не распятыми.
 
Я вас прощаю мои неразумные братья.
Боль моя ваше прозренье на миг приближает.
Свет предо мною. Распахнуты руки в объятья.
Что это?
Что это?
Что это?
Гвозди мешают…

Трудно представить, как бы мог говорить уже после распятия герой Булгакова, вероятно, это должно были переживаться и писаться Поэтом. А мы  слышим монолог поднявшегося над землей после распятия героя, потому что там внизу запрокинутые лица, грязь под ногами, там:
Пропасти глаз и разверстые глотки - кровавыми пятнами.
 
Сверху мне видно как эта планета богата богами,
Но не прозревшими, лишь потому еще не распятыми.

И мы слышим монолог  уходящего в небеса поэта, но   взор его обращён на землю, к людям:

Я вас прощаю мои неразумные братья.
Боль моя ваше прозренье на миг приближает.
Свет предо мною. Распахнуты руки в объятья.

Это же подтверждается в приводимым выше  тексте Олега Чертова,

Все чаще птица неземная
Ночами бродит за окном.

За ней! Вернемся в те места,
Где в яви - детские виденья.
Расправим крылья для паренья.
Раскинем руки для креста.

Разница между монологами  не большая, но очень существенная, если там расправляются крылья для парения, то руки у этого  парящего героя распахнуты  для объятий.

Так уходит от нас распятый и воскресший герой,  так  поэт в другом стихотворении покидает землю: «Ни с кем не попрощавшись. Всем простив».

А что же у нас остается после распятия, что в эпилоге? Если у Булгакова  те, кто остались, доделывают свои дела, и жизнь продолжается,  еще нужно  спасти Мастера, извлечь роман,  то здесь:
 
---ЭПИЛОГ ВОПРОСОВ
 
Какой случайный поворот,
Какие дерзкие умы,
Какие веские дела
Призвали нас из вечной тьмы,
Чтобы низвергнуть в эту ночь,
Под ногти мысли загонять,
И утешаться тем, что мир
Не изменить и не понять?

Напрасна цель, опасен свет
Во тьме капризных пустяков.
Смотри, еще один взошел
На пламя собственных стихов.
Что ж ты стоишь? Буди народ –
Колокола уже звонят!
Беги, кричи, тащи воды,
Спасай свой город от огня!

Спасен взошедший на костер.
Дымится мокрая зола…
Ах, Боже мой, по ком, по ком
Рыдают так колокола?

 

В эпилоге снова повторяется первая строфа,  подчеркивающая, что все в мире неизменно повторяется, а вот потом перед нами четко  обозначен тот, кто будет убит и распят:  Смотри, еще один взошел на пламя собственных стихов, – распят еще один ПОЭТ…

И от этого пожара надо спасать город, потому что спасен будет только один – сгоревший в этом пламени, прошедший через муки, а остальные  погибнут.

И знаменитое – по ком рыдают колокола? Подразумевают ответ, потому что цитата из романа Хемингуэя известна всем.

Еще одна короткая реплика по поводу этого текста:

Если в символическим смысле - у каждого есть своя Голгофа.
Игорь Царев   06.03.2003 10:51

Свой Пилат и свой Иуда – добавила бы я. Но если  Булгаков Иуде никаких  шансов на оправдание и спасение не дал, он у него вообще нем в повествовании, что все время замечают внимательные читатели, а Пилат наоборот значителен и важен, то Игорь в своем повествовании расставляет всех по местам.

Это Голгофа Поэта,  его страдания и муки, его внезапно оборвавшаяся жизнь, и как мы видели из текстов Б. Пастернака, О. Чертова  - так поэт себя и ощущает.

А в заключении органично звучит голос Поэта, он снова читает стихотворение «Недописанное».

Так повелось, что у меня каждое утро начинается с этого ролика, в котором и итог земного  пути, и начало бессмертия. И кажется, что звучит оно с небес, откуда Игорь Царев смотрит на нас с застенчивой улыбкой

Недописанное

...Так важно иногда, так нужно,
Подошвы оторвав натужно
От повседневной шелухи,
Недужной ночью с другом лепшим
Под фонарем полуослепшим
Читать мятежные стихи,
Хмелея и сжигая глотку,
Катать во рту, как злую водку,
Слова, что тем и хороши,
Что в них - ни фальши, ни апломба,
Лишь сердца сорванная пломба
С неуспокоенной души...

Я пришла к поэту в гости Вечность И. Царева-14

Вероятно, все тайны, легенды, предания родились на Невском в начале 20  века. Тогда поэты были кумирами и центром Вселенной, каждое их слово и поступок обсуждались, освещались в прессе, становилось сенсацией.

Сами они творили легенды о себе и свои собратьях,  и юные девы стремились взглянуть, приблизиться к кумирам, даже не представляя, что их там ждет.

Первым поэтом уже был гласно или негласно объявлен А. Блок и всем известна история о том, как юная Ахматова  устремилась к нему на свидание. На следующее утро в газете появилось стихотворение «Я пришла к поэту в гости». Скрыть такой дерзкий шаг для юной девицы, которая не могла на улицу без сопровождения выходить, было невозможно.

 Просматриваю  стихотворения Игоря Царева, на этот раз предо мной открывается внезапно текст, который и заставил вспомнить стихотворение юной Ахматовой.

Стихотворение Игоря Царева называется «В доме у поэта», и, помня те  ахматовские строчки, про себя повторяю: Я пришла к поэту в гости.

А стихотворение звучало так:
Александру Блоку

Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.

И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом...
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!

У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.

Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.
Январь 1914

Чтобы убедиться в том, что поэтесса ничего не придумала, что это было на самом деле, открываем газету  за понедельник и читаем: «Красота страшна, вас скажут, вы накинете лениво шаль испанскую на плечи, красный розан в волосах», посвящено оно А. Ахматовой, значит и правда, была  в гостях у поэта, была беседа…

Вот так описывает первое свидание с кумиром, гением Ахматова. В романе А. Толстого «Хождение по мукам»  Даша  делает то же самое, отправившись в гости к поэту, в котором легко узнается А. Блок, но с какой яростью по образу чародея - поэта  прошелся своим искусным пером писатель, камня на камне от того мифа не оставил.

Но кто же слушает писателей, мы все равно в реальном или виртуальном пространстве отправляемся к поэту в гости, когда открываем его стихотворения на сайте, когда пишем отзывы и беседуем с поэтом, когда он сам приглашает нас в свой дом…

На мой взгляд, сегодня и свидание, и дом поэта значительно ближе, чем в те времена. Тогда надо было тайно добираться из Царского села на Невский в страшный холод. Там ждать под окнами и найти какую-то вескую причину, чтобы войти туда, «дрожа от страха и бессилья». Вот и сам Игорь нам  рисует свой дом, свой мир, вольно или невольно приглашая в гости.

В доме у поэта
Игорь Царев

Пусто в доме — ни гроша, ни души.
Спит на вешалке забытый шушун.
Даже ветошь тишины не шуршит,
Лишь под ванной подозрительный шум.

То ли спьяну там застрял домовой –
Подвывал в трубе часов до пяти!
То ли слесарь не дружил с головой,
Взял, и вентиль не туда прикрутил.

Вот и все. И только плесень тоски,
Да предчувствий нехороших игла.
И картошка закатила глазки,
На хозяина взглянув из угла.

Но ему-то что, гляди – не гляди,
Позабыв, что быт сермяжен и гол,
Ковыряется у века в груди,
Подбирая колокольный глагол.

И пульсирует, как жилка, строка,
Каждый звук яснее капли росы…
И плевать, что подошло к сорока,
Если Бог кладет слова на язык.

Вместо штор на окнах лунный неон –
По стеклу небесной слезкой течет.
Пусто в доме. Только вечность и он.
И стихи. Все остальное не в счет.

Но что за чудо, в пустоте этого дома  что-то шумит и шуршит (кстати, для тех, кто не знает, это Игорь Царев  придумал барабашку, и вероятно, знает, о чем говорит). Весь его мир окутан мистикой и живыми духами – но эта дивная история и не одна, у нас еще впереди…

Но не уходить же сразу, давайте немного побудем в этой тишине и пустоте, в которой,  наверное,  с большой радостью обитают духи, не может же быть дом Поэта  без души и без Домового:

То ли спьяну там застрял домовой –
Подвывал в трубе часов до пяти!
То ли слесарь не дружил с головой,
Взял, и вентиль не туда прикрутил.

Все там таинственно и немного странно, даже забавно,  хотя в другом стихотворении поэт нас убеждает, что каждый гвоздь в доме забит его руками, и в этом как-то не возникает сомнений, при его - то любви к домашнему миру. Но может быть это просто какой-то творческий беспорядок, которого творец не замечает, как только начинает писать.

Вот и все. И только плесень тоски,
Да предчувствий нехороших игла.
И картошка закатила глазки,
На хозяина взглянув из угла.

Чувствуется, что хотя ему и не до того, но поэт вынужден заниматься домашними делами, только  и вещи и  овощи как-то странно на него взирают. Сразу же вспоминается еще одно предание о том, как Есенин в первый раз пришел в гости к А. Блоку, его долго не пускали, но когда он прошел туда, в комнату, то увидел, как Блок ел яичницу, и это его так потрясло. Ведь он был уверен, что поэт - существо неземное, и просто так сидеть и есть он не может, ведь это так непоэтично. Такие вот предрассудки не чужды и многим из нас.

А  наш поэт тем и отличается, что он очень земной человек, если духи его и окружают в доме, то это единственное чудо, которое творится рядом, кроме поэзии самой. А  когда его настигают творческие муки, то он уже и не обращает внимания на все происходящее вокруг, и на непрошеных гостей (хорошо, что виртуальных) тоже.

Но ему-то что, гляди – не гляди,
Позабыв, что быт сермяжен и гол,
Ковыряется у века в груди,
Подбирая колокольный глагол.

И пульсирует, как жилка, строка,
Каждый звук яснее капли росы…
И плевать, что подошло к сорока,
Если Бог кладет слова на язык.

Все меняется, он может не замечать ни гостей, ни бытовых каких-то вещей, если рождается стихотворение, а потому наше вторжение в его дом, вероятно, не совсем уместно, хотя ведь очень хочется взглянуть, узнать, поговорить.

Но современных поэтов спасает то, что сегодня нет той шумихи вокруг них, вероятно, они могут работать спокойно.

Вместо штор на окнах лунный неон –
По стеклу небесной слезкой течет.
Пусто в доме. Только вечность и он.
И стихи. Все остальное не в счет.

Вот так оказывается, все происходит в загадочном мире Поэта, и снова на помощь приходит А. Ахматова,  которая в доме у поэта бывала не единожды, и в дни  страшных мук и смерти тоже она была там.

У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.

Но очень интересно, что по поводу стихотворения, наводящего на разные и грустные размышления, думает  сам  поэт, для которого стихотворцы, уж не говоря о поэтах, как мы помним – Дети Голгофы.

Суть не в "богооставленности". А в "мироотстраненности". Поэт по определению человек - "не от мира сего", стоящий "одной ногой там". Вот и возникает разрыв между материей бытия и духом. А на счет "богооставленность".... Не Бог оставляет людей, а люди теряют дар воспринимать и ощущать божественное.

Игорь Царев 29.01.2008 12:59

Но лиргерой-то тут вполне доволен ситуаций - вон, ковыряется, нахал, у века в груди, и все остальное его мало трогает...
Игорь Царев 29.01.2008 17:35

Но если нам повезет, удастся задержаться в доме, то может быть, мы узнаем о том, что поэт – это, прежде всего, «Переводчик». Он подчеркивал, что почти ничего не писал, а только ПЕРЕВОДИЛ, нет, не с иностранных языков чужие тексты, а что-то совсем иное, но об этом можно только догадываться. Вообще, когда мы беседуем с поэтом,  иносказательность символиста А. Блока и акмеиста И. Царёва примерно одинакова, нам только кажется, что  мы все понимаем, что слова прозрачны и просты. Но сколько у каждого из них лексических значений, почему поэт  так загадочно улыбается?

Ведь и А. Ахматова приходила, чтобы поговорить о самом важном. Хотя наблюдательная тетушка Блока записала в своем дневнике, что она была в него влюблена, а  он  печальных не любит, но ведь ей тоже хотелось узнать больше сокровенного о Поэте и Поэзии, понять, просто приблизиться…

Переводчик
Игорь Царев

Перед небом я и босый, и голый...
Зря нелегкая часы торопила...
Сердце бьется, словно раненый голубь,
Залетевший умирать под стропила...

Ну, не вышло из меня капитана!
Обнесла судьба пенькой и штормами,
Не оставила других капиталов,
Кроме слов, что завалялись в кармане.
Вот и жарю их теперь каждый вечер,
Нанизав строкой, как мясо на шпажку.
Даже с чертом торговаться мне нечем –
На черта ему душа нараспашку?
Толмачом и переводчиком чая,
Задолжавшим и апрелю, и маю,
Полуночную свечу изучая,
Языки огня почти понимаю.
Остальное и не кажется важным.
Согреваясь свитерком ацетатным,
Я однажды стану вовсе бумажным
И рассыплюсь по земле поцитатно.
Дождь заплачет, разбиваясь о ставни,
Нарезая лунный лук в полукольца…
На полях ему на память оставлю
Переводы с языка колокольцев.

Но в отличие от таинственного и закрытого Блока, который говорил так туманно, что бедная А.А. понять не могла в чем же там суть, поэт отправлял ее к стихам, но и там тоже были целые философские трактаты, где она ничего не могла понять,  нам с вами повезло больше. Словно напоминая главный цикл ее мужа Н. Гумилёва  «Капитаны», наш поэт с легкой грустью сообщает

Ну, не вышло из меня капитана!
Обнесла судьба пенькой и штормами,
Не оставила других капиталов,
Кроме слов, что завалялись в кармане

И получается это у него легко и изящно, хотя понято, что поэт немного кокетничает, но у  испуганной гостьи после таких слов появляется легкость и радость на душе.

Вот и жарю их теперь каждый вечер,
Нанизав строкой, как мясо на шпажку.
Даже с чертом торговаться мне нечем –
На черта ему душа нараспашку?

Признаться, очень люблю его строки и в «Апокалипсисе» и здесь, где появляются черти, это дерзость  художника Вакулы, с которой он легко рисует и подчиняет себе черта, она изначально была в русской душе, и только  темные и жуткие бесы как-то все перевернули с ног на голову. Но Игорь возвращает нам древнюю традицию - не бояться чертей, а  жить и с ними в мире и согласии. попробовать договориться..

Мастер  мудр, если вспомнить  стихотворение А. Блока «Осенний вечер был», там, где  сценка продажи души разыграна во всей красе, то и тому эта торговля не слишком удавалась.

Мефистофель вроде бы пришел к нему, чтобы купить душу, как это было в «Фаусте», но потом все оказалось, как у  Э. По, он убедил героя  в том, что  возврата к молодости  нет, и останется ему в напоминание о встрече только пес, который и будет сторожить его до конца.

Ночь без той, зовут кого
Светлым именем: Ленора.
Эдгар По

Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный
Решал все тот же я - мучительный вопрос,
Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
Вошел тот джентльмен. За ним - лохматый пес.

На кресло у огня уселся гость устало,
И пес у ног его разлегся на ковер.
Гость вежливо сказал: »Ужель еще вам мало?
Пред Гением Судьбы пора смириться, сор»

«Но в старости - возврат и юности, и жара…» -
Так начал я,…но он настойчиво прервал:
« Она - все та ж: Линор безумного Эдгара.
Возврата нет.- Еще? Теперь я все сказал».

И странно: жизнь была - восторгом, бурей, адом.
А здесь - в вечерний час - с чужим наедине-
Под этим деловым, давно спокойным взглядом,
Представилась она гораздо проще мне…

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор,
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говоря: Пора смириться, сор.

А у нашего Поэта нет такой проблемы, он заранее знает, что черт с ним торговаться не будет, и не печалится по этому поводу. Но у него есть совсем иное, то, что не сразу понятно нам, прозрачность стиха еще не говорит о том, что в нем не скрыто какой-то тайны, наоборот, они спрятаны еще дальше.

Толмачом и переводчиком чая,
Задолжавшим и апрелю, и маю,
Полуночную свечу изучая,
Языки огня почти понимаю.

Мы помним о том, что  единственная его подруга при ночном бдении – свеча – живой огонь необходим  для того, чтобы родились настоящие стихи. На этот раз, он, так легко отказавшись от сделки с чертом,  причисляет себя снова к Язычникам, Языкотворцам, Демиургам (Языки огня почти понимаю), а они легко и просто управлялись с чертями – вот  вам и  легкомысленный шутник, у которого ничего за душой, а на самом деле? Мудрец, Игорь Вещий, так бы я назвала этого героя, да таким он навсегда и останется.

А дальше и вовсе печальные строчки, которые  мог бы относительно к себе произнести и А. Блок, хотя написал  бы он, конечно, иначе, но вдруг звучит у Игоря Царева:
Остальное и не кажется важным.
Согреваясь свитерком ацетатным,
Я однажды стану вовсе бумажным
И рассыплюсь по земле поцитатно.

А ведь и на самом деле – поэт, писатель в один прекрасный миг становится бумажным, когда он издан, а скорее даже сетевым, потому что здесь все легче и проще опубликовать и сохранить. Но ведь и на это есть Блоковская цитата:

Когда под забором в крапиве
Несчастные кости сгниют,
Какой-нибудь поздний историк
Напишет внушительный труд...

Вот только замучит, проклятый,
Ни в чем не повинных ребят
Годами рожденья и смерти
И ворохом скверных цитат...
А. Блок

У А. Блока как-то все совсем уж мрачно, у Игоря немного грустно, но печаль светла, наверное, не так уж плохо быть, оставаться «бумажным», когда творческая жизнь только начинается, и главное, чтобы ее не поглотила тьма забвения.

И более того, он находит спасение в том, что растворяется в природе, а это, как и язык огня – древнее наше спасение. Исчезает та, городская квартира, где мы были у поэта  в гостях недавно, остается тот самый уютный домик  со ставнями, луна, при которой томился Пилат,  переводы с языков колокольцев - вот что он переводил нас, то, чем о всю жизнь и занимался.

Дождь заплачет, разбиваясь о ставни,
Нарезая лунный лук в полукольца…
На полях ему на память оставлю
Переводы с языка колокольцев.

Вот что об этом шедевре пишет удивительный наш автор Владимир О.Сергеев

Вы, Игорь, никогда не споря, просто демонстрируете, что движение в настоящей поэзии есть. Без кривлятельных вывертов. Умная и достойная поэзия.)

Просто надо быть поэтом, а не поэтоподобием, ищущим лазейку в вечность.
Конечно же (в общем случае) стихи не пишутся, они - случаются и, к сожалению, совсем редко.

А настоящие поэты - куда как ещё реже, и именно тоже - случаются.
Сейчас их - наперечёт. Пальцев рук не хватит.
Я рад, что Вы, Игорь, один из нынешних настоящих и совсем немногих
Владимир О.Сергеев   27.04.2009 06:14

И на душе становится радостно и светло, когда знаешь, что Игорь Царев читал эту рецензию, знает, как оценен его труд. Он даже отвечал в свое время, ведь грустно, когда такие  оценки  поэтам даются только после ухода:
Владимир Олегович! Я ж большей частью только переводчик. Почти не сочиняю, больше перевожу :)
Игорь Царев   27.04.2009 11:12

А возможно и сам поэт прочтет своим гостям пронзительные строки, чтобы было о чем поразмышлять, раз уж мы нарушили его покой. Стихотворение о месте поэта в этом мире сегодня.

Ведь все мы еще помним старое о том, что поэт в России больше, чем поэт, и, наверное, если говорить об А. Блоке, о котором сегодня мы много вспоминали, то это так и есть, хотя он с неподкупной правдивостью писал о том, как жили поэты. Но кто же будет отрицать, что в его времена они царили? А что же происходит сегодня? Лучше, чем Игорь Царев нам о том никто не расскажет.

Сливки общества
Твердили миру Плиний и Авиценна:
Поэзия — дар небесный и тем бесценна.
И вот она дура-дурой в дырявом платье
Стоит на сцене, а денег никто не платит.

Поэты косят в народ одичалым глазом,
А мир торгует мочалом, навозом, газом
И все норовит повыше задрать тарифы.
Его не волнует драма глагольной рифмы.

Остались из миллиардов едва ли тыщи
Таких, кто ищет вкуса духовной пищи.
Но я для них твердить буду неустанно:
Вы сливки общества! Даже его сметана!

Вы сливки! Пускай вас слили, но вы не скисли,
Храня калории чувства и градус мысли.
Вы помните, что был Плиний, и Авиценна,
И что Поэзия — дар, и она - бесценна.

Вот на этой грустной и торжественной ноте мы и заканчиваем свое самое первое путешествие к Поэту в гости.

И надо всегда помнить, что если для жизни и журналисткой работы больше подходило определение мгновение, то для поэзии - Вечность, у нас у всех остается в запасе  Вечность.

Ну, а Мгновение? Вспоминается все то же стихотворение Ахматовой:

У него глаза такие ,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше осторожной
В них и вовсе не смотреть…

… Но ловлю себя на мысли, насколько подходят Игорю Цареву другие Ахматовские строчки, обращенные к А. Блоку. Вот уж точно, все повторяется в этом мире

Он прав — опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит...
Как памятник началу века,
Там этот человек стоит —
Когда он Пушкинскому Дому,
Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.
А. Ахматова

Молясь единственной Мадонне. Вечность И. Царева-15

Рентгеном звезд просвеченный насквозь,
Душой из края в край как на ладони,
Наивно полагаясь на авось,
Молясь своей единственной мадонне..
И. Царев

Каждый человек, если не в реальности, то в душе художник. Поэт – художник вдвойне, недаром же восклицал Заболоцкий: «Любите живопись, поэты» и доказал всем нам, почему ее надо любить.

Именно он поясняет, что же в ней такого особенного, неповторимого, почему поэты должны относиться к ней трепетно и с любовью.

Многие из нас учились рисовать  в детстве, и если мы не стали художниками, то научились понимать всю дивную глубину рисунка,  отличать шедевр от подделки. Вообще разбираться, ценить разные школы и направления в живописи. Хотя и это не самое главное, художник – Мастер, а не ремесленник, может передать нам тайны человеческой души, чаще всего, души любимой женщины, да и вообще женскую натуру он знает, угадывает лучше,  чем другие творческие натуры.

Но только великим мастерам удается  переносить на полотно душу человека, и тогда картина обрастает мифами. Она делает бессмертной ту, застывшую на полотне Незнакомку, и мы замираем, вглядываясь в портрет, пытаемся узнать о ней побольше… А отражением души неизменно остаются глаза.

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полу плач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
Н.Заболоцкий

 

Игорь Царев учился живописи, но не стал художником, вероятно, эта тяга к портретным зарисовкам побуждает его рисовать словом своим портреты, как это делал Заболоцкий, в знаменитом стихотворении, которое так и называется «Портрет».

Ради чего он пишется художником? Чтобы запечатлеть человека, остановить его на память родным и близким, или создать галерею образов и характеров, подарить бессмертие, ведь  с портрета Рокотова на нас все еще взирает Струйская.

С портретами связаны и всевозможные мистические происшествия, чего стоит только стареющий портрет Дориана Грея, в то время, как  герой остается юным и прекрасным – он дарит человеку бессмертие в прямом, а не переносном  смысле. А вот Рокотов подарил своей  героине бессмертие иное, через несколько веков очарованный поэт, взглянув на портрет,  написал великолепное стихотворение.  Там целая ода  о глазах Струйской

 ПОРТРЕТ

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?

Ее глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза - как два обмана,
Покрытых мглою неудач.

Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.
Николай Заболоцкий

 

Поэт любуется ею, как живой, и дивится тому, что между ними  века и вечность, а вот он может,  глядя на нее, любоваться, общаться,  угадать судьбу незнакомки. И она становится ближе тех реальных женщин, которые были рядом, она волнует, избавляет от  страха, внушая трепет, даря смелость:

Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.

 

Тайна портрета – это тайна иллюзии, которая порой ближе реальности. Вот в этом же ключе исполняется и стихотворение Игоря Царева, посвященное другому знаменитому портрету уже более близкой к нам эпохи. И все-таки между двумя Мастерами приличное расстояние и время. Мы перемещаемся в Париж.

Поэт не раз говорил, что ему близки и дороги импрессионисты, вот и родилось  это размышление по поводу знаменитого «Портрета Жанны Самари». Но только ли о ней пишет Игорь?

Когда А. Блок вглядывался в печальные глаза Царевны Лебеди Врубеля, он видела совсем иное «берег зачарованный и зачарованную даль», но перед нами творец, которому близок  импрессионизм в живописи, а вот какой предстанет его мадонна, давайте и посмотрим внимательнее:

Портрет Жанны Самари
«Круг не должен быть круглым».
Пьер Огюст Ренуар

Опять рисует Ренуар
Не деву в розовом трико,
Но аромат Мажи нуар,
И волшебство мадам Клико.
Парижской моде вопреки
Не дорогие телеса,
А только ломкий взмах руки
И странный свет в ее глазах…

Судьба выводит вензеля,
Но что вам сказочный сезам,
Когда в друзьях Эмиль Золя,
Тулуз-Лотрек и Поль Сезанн,
И ваш непризнанный талант
Затмил над Сеной фонари.
Сидит у краешка стола
Красотка Жанна Самари.
Она весьма удивлена:
Вы не подняли головы,
Вам безразличен вкус вина,
Но интересен цвет травы...
Звезда из Комеди Франсез
Не посещает дом любой,
Ей жаль, что творческий процесс
Для вас важнее, чем любовь.

Как карамелька за щекой
Могла бы таять ваша жизнь.
Но вы меняете покой
На краски и карандаши,
Рисуя моде вопреки
Не дорогие телеса,
А только ломкий взмах руки
И странный свет в ее глазах…
-------
Французский художник-импрессионист Пьер Огюст Ренуар при жизни никогда не был любимцем судьбы. Несколько раз он повреждал и ломал руки. И с возрастом из-за артритных болей уже не мог удерживать в пальцах кисть. Тогда он стал прибинтовывать ее, продолжая рисовать до своих последних дней. Зная это, понимаешь, насколько выстраданы его слова: «Творчество — высшая форма торжества человека над самим собой, победа его в борьбе с роком» .

 

И вот его шедевр – Парижанка, актриса, печальная красавица.
Да, перед нами юная и восхитительная  парижанка, сотканная из тумана и обмана, но невероятно обольстительная…

Парижской моде вопреки
Не дорогие телеса,
А только ломкий взмах руки
И странный свет в ее глазах…

 

Импрессионизм тем и прекрасен, что там есть только намеки, отдельные штрихи и вечная загадка. На него оглядывались поэты-символисты, но мы с вами знаем, что  по меркам серебряного века Игоря Царева скорее надо причислять к акмеистам.  Что же волнует в прекрасной Незнакомке самого поэта, которого, напомню, всегда волновала только одна единственная женщина в этом мире?

А Жанна и не прописана основательно, да и видит поэт только «ломкий взмах руки и странный свет в ее глазах». А дальше, так легко, так просто  на месте загадочной парижанки представить свою любимую. Пусть  Пигмалион влюбляется в скульптуру, в этом нет необходимости, если рядом любимая и единственная.

Так портрет перетекает в реальность, реальность ограничивается портретом любимого художника. И любому понятно, что выбираем мы  портреты, где вдруг улавливаем странное сходство с близкими людьми, то что цепляет, заставляет замереть, узнавая родное и близкое…

Конечно, Игоря Царева волнует и судьба  любимого художника, Мастер пришел на свидание к другому  Мастеру, и возможно пытается разгадать чужую тайну. Но это стало возможным, потому что поразило сходство далекой красавицы Жанны, и красавицы жены.

Судьба выводит вензеля,
Но что вам сказочный сезам,
Когда в друзьях Эмиль Золя,
Тулуз-Лотрек и Поль Сезанн,

Что-то пишется, вырисовывается, если совпадают судьбы или хотя бы портреты. И размышляет Поэт о непризнанном таланте, но художника или своем собственном? Это так и останется для нас для всех вечной загадкой, но  если рядом любимая женщина, то все не так страшно, главное, чтобы она оставалась у края стола, чтобы была рядом.

И ваш непризнанный талант
Затмил над Сеной фонари.
Сидит у краешка стола
Красотка Жанна Самари.

 

Все,  кто сталкивались с творцами, любил творцов, был с ними рядом, прекрасно понимает, что тревожить их в момент творчество невозможно, что они выключаются из реальности, и оказываются в другом пространстве, и Муза  уже остается, как на картине Ренуара,  расплывчата и далека
Она весьма удивлена:
Вы не подняли головы,
Вам безразличен вкус вина,
Но интересен цвет травы...

 

Вероятно, творец может мечтать только о своей Маргарите, той, которая любит роман не меньше, чем самого Мастера,  помнит наизусть  все, что он писал, и, услышав первую строчку из уст беса, готова отправиться за ним куда угодно. Но такое случается крайне редко, везет только избранным.

Художник  был страстно влюблен, но никогда не был счастлив со своей очаровательной моделью.

Жанна, одновременно улыбающаяся и задумчивая, изображена в изысканном зелёно-голубом платье на розовом фоне. Актриса опирается подбородком на левую руку, запястье которой обрамлено браслетом. Её рыжеватые волосы чуть разлетаются в разные стороны. В этом портрете Ренуар сумел подчеркнуть лучшие черты своей модели: красоту, грацию, живой ум, открытый и непринуждённый взгляд, лучезарную улыбку. Основные цвета, составляющие колорит картины, — оттенки розового и зелёного. Стиль работы художника очень свободный, местами до небрежности, однако это создаёт атмосферу необычайной свежести, душевной ясности и безмятежности. ( Из комментариев к портрету)

Но Жанна была актрисой,  а их всегда любили художники и поэты, только они очень редко становились женами. А если такое и случалось, то почти никогда не были счастливы.

Звезда из Комеди Франсез
Не посещает дом любой,
Ей жаль, что творческий процесс
Для вас важнее, чем любовь.

 

Такая дилемма волнует, вероятно, не только Жанну, не потому ли она так грустна и на этом полотне, и на других  портретах художника.

Игорь Царев знает причину ее грусти и несчастной любви.  И для него если не сейчас, то раньше стояла такая проблема: творчество или Любовь прекрасной женщины, семейное счастье. Мы видим, вместе с поэтом, как ее решил для себя Ренуар.

Как карамелька за щекой
Могла бы таять ваша жизнь.
Но вы меняете покой
На краски и карандаши,
Рисуя моде вопреки
Не дорогие телеса,
А только ломкий взмах руки
И странный свет в ее глазах…

 

Странное получается противоречие, вроде бы реальная картина, известная всем, знаменитый художник, судьба которого тоже прекрасно нам известна. Ренуар подарил бессмертие актрисе, но личная жизнь явно влюбленного художника (по-другому  не написать  такого портрета)  не сложилась.

 Тогда что же так взволновало Игоря Царева кроме любви к искусству?
Признаться, об этом я могла только догадываться, пока не увидела одну из фотографий Ирины - жены и Музы поэта, вероятно,  тех времен, когда писалось стихотворение - сходство поразительное, сразу бросается в глаза, там еще одна Жанна.

Точно так же Михаил Булгаков увидел себя самого на картине Ян Ван Эйка «Семейство Арнольфини» - есть исследование, где сравниваются два портрета, и там тоже сходство поразительно, словно это один человек. Такое случается порой, заставляя нас теряться в догадках.

Так вот почему судьба и художника и артистки так взволновала Игоря Царева, что появилось дивное стихотворение. Хотя, в рецензиях нигде он этом не говорит, и только фотография позволила приоткрыть завесу тайны, скрытой в  стихотворении. Но с таким мастерством до Игоря Царева, вероятно, никто не писал о творчестве Ренуара, ему повезло, как и Рокотову с Заболоцким, когда поэтический текст равен живописному шедевру по силе звучания.

В одном из ответов, после восторженных отзывов о стихотворении, поэт отметил:
Может из таких отдельных картинок и портретов что-то большее потом сложится. А может и нет :)
Игорь Царев   04.03.2010 18:17

 

Но в этот вечер меня ждало еще одно открытие, оказывается,  у этого стихотворения есть еще один вариант написания, невероятно интересный, а если учесть, что с текстом я сроднилась и очень его полюбила, тогда тем более важно, что же еще было в этом стихотворении. В данном варианте Поэт беседует с художником о живописи и судьбе.

Мон шер ами, какой резон
Бросать на холст парижский дым?
Никто не купит этот сон
С осенним привкусом беды!
На краски и карандаши
Вы разменяли свой покой,
И незаметно тает жизнь,
Как карамелька за щекой.

 

Сон с осенним привкусом беды – такова реальность для Ренуара. Может ли быть счастлив художник, отказавшись от любви? Стоила ли игра свеч?
Наверное, это настоящее чудо для нас зрителей, ценителей, для поэтов, внезапно  остановиться и замереть перед полотном, но как же  сам творец, каково ему, если
На краски и карандаши
Вы разменяли свой покой,
И незаметно тает жизнь,
Как карамелька за щекой

 

А потому понятнее и ближе любому становится кредо поэта. Он убеждает нас  в   том, что  только домашний уют, только домашний мир  могут сделать счастливым любого, чтобы не странный свет оставался в глазах любимой, а светились они счастьем…

А как это может быть, мы видим в другом стихотворении Игоря Царева – это своеобразный ответ Полю Ренуару.

ВЕЧЕР ВДВОЕМ ЗА БОКАЛОМ "ВАЗИСУБАНИ"

Не то в поклоне, не то в вопросе
Согнулась финишная прямая,
Мол, как же так - миром правит осень,
А в вашем доме начало мая?..
Зачем мне маяться над загадкой -
Я лью в бокалы «Вазисубани».
На белой скатерти шоколадка,
Что б было сладко любимой пани.
Пусть хищный ветер, как вор в законе,
Костлявой веткой в окно стучится,
Садится птицей на подоконник,
Пугая: Что- то должно случиться...
«Не верь приметам, моя родная,
Они тревоги твоей не стоят!» -
И осушаю бокал до дна я,
Что б за любовь еще выпить стоя.
Гонцов, несущих дурные вести –
Не псами, сам буду рвать на части,
Чтоб в нашем доме еще лет двести
С тобою вместе сгорать от счастья,
Дарить пионы и хризантемы,
Перебирать золотые прядки,
В которых, словно в садах Эдема,
Веселый ангел играет в прятки.

 

Вот как это  будет в доме у Поэта. И это великолепное стихотворение обретает особый смысл, если прочитать его сразу после «Портрета». Разве не дивно, если за окном осень, а в доме начало мая? И мы оказываемся невольными свидетелями  этой пирушки вечно влюбленных.
И вместо того, чтобы думать о грустных глазах Жанны, можно смотреть в счастливые глаза любимой:

Зачем мне маяться над загадкой -
Я лью в бокалы «Вазисубани».
На белой скатерти шоколадка,
Что б было сладко любимой пани.

 

Кто-то скажет о том, что в этом случае не родится такой вот шедевр, какой нам оставил Ренуар, обессмертив любимую женщину. Но несчастье любимой разве расплата за  шедевр? Конечно, это каждый решает для себя, но свое отношение к этому вопросу поэт Игорь Царев уже высказал:

Гонцов, несущих дурные вести –
Не псами, сам буду рвать на части,
Чтоб в нашем доме еще лет двести
С тобою вместе сгорать от счастья

 

Да, А. Блок в таком случае не смог бы любоваться бездонными глазами Царевны Лебеди, если бы художник смог стать счастливым, откуда взялась бы боль и тоска в глазах его любимой. Но, наверное, все-таки лучше сгорать от счастья, чем от горя и печали, которые и Маргариту превратили в ведьму.

А раз мы невольно глядя на полотно Ренуара коснулись и судьбы художника, и даже судьбы Поэт, который написал лучшее стихотворение к его знаменитому портрету, то остается только перечитать другое  стихотворение, которое удивительно созвучно всему, о чем говорилось выше. И о чем же подумалось, прежде всего.

Вспомнились великие живописцы, многие  из которых, ну  может быть за исключением Рубенса, были «каждый несчастен по- своему», за плечами каждого трагедия,  а то  и не одна. Невольно вспоминается  Мастер Булгакова, за плечами его  стоит и Гоголь, и Мольер, и в какой-то мере сам писатель,   тогда  и  возникает вопрос, а может ли Мастер быть счастливым, при этом, не отказываясь от своего дара?

 Чуть ли не впервые, Игорь Царев доказал нам, что он  может быть очень счастливым. И в этом предстоит нам всем убедиться, прикоснувшись к его великолепным стихотворениям, обращенным к Санта-Ирине,  единственной Мадонне, ангелу, к пани Ирине…Но читайте стихотворения и сами убедитесь в этом. Мастер может быть счастлив, влюблен и любим, чудеса случаются.
Пусть
Рентгеном звезд просвеченный насквозь,
Душой из края в край как на ладони,
Наивно полагаясь на авось,
Молясь своей единственной мадонне,
Не вижу смысла что-нибудь менять:
Пятак судьбы, коня у переправы,
Тревоги непутевого меня -
На крепкий сон непоправимо правых...
Пока в крови гудят колокола,
И небо осыпается стихами,
Пока запотевают зеркала
От моего неверного дыханья,
Кургузым армяком на ямщике
Через заставы, тернии и даты,
Нелепою слезинкой по щеке
Пусть жизнь упрямо катится куда-то.

Я ухожу, но я вернусь Вечность И. Царева-16

 

Мы говорили о Булгаковской Москве, воплощённой  в стихотворениях Игоря Царева, о героях романа, которые  и сегодня снова воплощаются и живут в этом мире, иначе, откуда взялся Варавва-торговец в табачном киоске, и полковник, вместе с его собакой, так странно смахивающий на Пилата?

А в другом стихотворении с высоты своего этажа поэт беседует с самим Пилатом.
Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов,
Все и так догадались, что ты ничего не решаешь.

А уж Иуд – то и Афраниев., как и бесов всех страстей и мастей,  вообще на каждом шагу можно встретить,  ведь ничто и никто не исчезает бесследно.

Но мы так увлеклись литературными персонажами, что забыли о самой яркой странице любви   в истории 40-х годов,  об истории любви  самого М. Булгакова и Елены Сергеевны – его ослепительной Маргариты, настоящей ведьмы, без которой никакой истории Маргариты в  романе бы не было, да и роман сам вряд ли бы появился.

А ведь эта история любви  значительно  отличается от романной. Хотя бы потому, что они так  любили друг друга и были так счастливы в этой сталинской жуткой Москве, что только любовь помогла преодолеть все беды, скрасить последние дни писателя, а потом спасти роман и вернуть его нам. Не потому ли, они не могли уйти вместе, что  Елена Сергеевна должна была остаться, чтобы любыми возможными и невозможными путями сохранить и опубликовать роман.

Ведь ей даже на сеть (сегодняшнее наше чудо) не приходилось рассчитывать.

Они оба знали, что роман не может появиться в этом мире, но она торжественно пообещала, что останется до тех пор, пока роман не будет опубликован и выполнила свое обещание.

Что для этого приходилось делать, какому дьяволу продавать душу, мы вряд ли сможем представить, но у нее все получилось, и те самые, имевшие власть над миром,  и в их числе и А. Фадеев, и К. Симонов, руководившие в разное время литературным процессом в стране, потом рассказывали какие-то совершенно невероятные мистические истории о Елене Сергеевне.

В частности, К. Симонов вспоминал о том, что когда решение о публикации романа в  толстом журнале было принято,  и он позвонил ей, зная, что она находится очень далеко от здания редакции, а телефоны были домашние, никаких сотовых, то есть сомневаться в том, что она ответила из  дома  ему не приходилось. Так вот, он  с каким-то странным трепетом говорил о том, что буквально через несколько  минут распахнулась дверь, и Елена Сергеевна стояла  на пороге его кабинета. Хотя так быстро она не смогла бы добраться даже по воздуху, ну разве что на помеле. Даже спустя несколько лет он был потрясен происходящим, а что было с ним в тот момент?

Наверное, хорошо запомнил строки о том, что она стала ведьмой от горя и страданий, свалившихся на нее. И таких историй великое множество – колдовская любовь Мастера и королевы, невероятная любовь, которой по всем законам быть не должно, а она появлялась вопреки всем законам, заслуживает отдельного романа, вероятно, об этом думал Игорь Царев, гуляя по  Москве в дождливый день,  и разглядевшей среди прохожих Маргариту

Боже, как сегодня сыро!..
Игорь Царев

Горько женщина вздыхает,  пробегая по панели,
А под нею громыхает метропоезд по тоннелю,
А над нею башней Спасской звезд рубиновая древность,
А на сердце едкой краской закипают гнев и ревность…

Боже, как сегодня сыро! Под зонтами зябнут люди.
Плесневеет лунным сыром желтый диск на черном блюде.
Ночь пугает эхом хлестким, хриплым ветром в ухо дышит.
Распласталась по известке театральная афиша.
Тени оперы «Аида». Сверлит спину взгляд Хорона.
На плече сидит обида, как промокшая ворона.
Гамлет с сердцем лилипута жалко выглядит, не так ли?
Снова кто-то перепутал мизансцены из спектакля.
Королева рыжей масти козырной шестеркой бита.
Маргарита, где твой Мастер? Где твой Мастер, Маргарита?

 

Мы уже убеждались в том, что  поэт мог разглядеть на современных улочках Москвы и Блоковскую  Незнакомку, которая, как «ветхая купюра достоинства не потеряла», и в  полковнике на пенсии Понтия Пилата, и запросто с ним побеседовать, зная, кто он на самом деле, а уж увидеть Маргариту «королеву рыжей масти» тем более. То, что она появляется  на Московских улицах, вероятно ни у кого сомнения не вызывает..

Есть и еще одна уникальная деталь, относящаяся  все-таки не к Гамлету, а к Мастеру в первую очередь

» Гамлет с сердцем лилипута жалко выглядит, не так ли?» - восклицает поэт. Но почему это относится  к Мастеру? Да потому что Гамлет – эта та маска, за которой может скрыться кто угодно, у Пастернака - Христос, у Блока – влюбленный и умирающий от любви Тристан, у Игоря Царева – Мастер. Хотя до него  как-то не приходило в голову их сравнивать.

И конечно, кроме сочувствия к Маргарите ничего не возникает в душе у поэта..

Порой кажется,  что всей своей жизнью Игорь Царев пытался изменить представление о Мастере – Гамлете с сердцем лилипута.

Конечно, таким не был и сам Булгаков, о чем свидетельствует А.А. Ахматова в стихотворении его памяти: « Ты пил вино, ты как никто шутил», а уж она была в доме у писателя чуть ли не до последних его дней. И потому чего же может желать поэт, поспешно идущий  по тем же улочкам Москвы, конечно, изменить представление о Мастере,  пережить такую же яркую любовь к своей Маргарите, сделать ее счастливой, что удалось писателю только отчасти.

Мужественно описывает Елена Сергеевна час за часом те последние мартовские дни, когда он уходил, прекрасно зная все до мелочей  о своей болезни. Ведь Булгаков был не просто медиком, говорят, у него был дар практически безошибочно ставить диагнозы,  и о своей болезни он знал больше лечащих врачей, и улыбался, когда они о чем-то утешительном начинали говорить.

А. Ахматова пишет о том, как она разрыдалась во время такого вот визита, а Елена Сергеевна только побледнела и стояла у окна с прямой спиной, не в силах пошевелиться, что переживала она в те минуты, о чем думала?

Как жить в городе суетном и душном в такие дни? Сказать трудно. Молодой, сорокалетний А. Блок просто задохнулся в страшенных муках в Петербурге, Михаил Булгаков оставался в Москве, где еще недавно до болезни он был обласкан тираном и любим самой прекрасной женщиной. Но это раньше, что же он мог чувствовать теперь?

И вдруг я открыла стихотворение Игоря Царева  «Распятие окна», конечно, это мои домыслы, но  мне кажется, что именно так мог написать Мастер, который не любил стихов и поэтов, но все-таки вероятно делал исключение для хороших стихов, недаром же он спрашивал у Бездомного, хорошие ли стихи тот писал.

Игорь Царев писал исключительно хорошие стихотворения, и очень надеюсь, что Булгакову, случись писателю их услышать, они бы понравились.

РАСПЯТИЕ ОКНА

Распятие окна напрасно крестит город.
Сочится сквозь стекло неоновый туман.
Он застит нам глаза, он проникает в поры,
Он манит нас, дурманит нас, и сводит нас с ума.

Летит безумный век, как самый скорый поезд.
Мир глохнет от вранья рекламной суеты.
А где-то в стороне трава стоит по пояс,
И важно желтые шмели садятся на цветы.

Асфальтовая плешь траву в объятьях душит.
Хрипит хмельной оркестр. Вино течет рекой.
Мерцая, гаснет свет, и купленные души
По лестнице, ведущей вниз, восходят на покой.

 

Почему я отношу это стихотворение к Булгаковсим? Потому что вижу Мастера рядом с Еленой Сергеевной, есть знаменитая фотография, перед таким вот распятием окна, ее наверняка видел и поэт, когда  они все были опубликованы.

Его трудно узнать, так он изменился в борьбе со смертельным недугом, но  точно заменила А. Ахматова:
Придется поминать того, кто, полный сил,
И светлых замыслов, и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь смертельной боли.

 

На этой фотографии Елена Сергеевна улыбается, такая  беспомощная и очаровательная улыбка Маргариты, пока они еще остаются вместе перед распятием окна.. А что, если не распятие и эти многомесячные, жуткие муки?

Но и в последних строчках стихотворения речь идет все о том же покое – они не заслужили счастья, но они заслужили покой, ведь так у Булгакова, а у поэта:
Мерцая, гаснет свет, и купленные души
По лестнице, ведущей вниз, восходят на покой.

 

Но только ли о Маргарите - Елене Сергеевне думает Игорь Царев, когда на бумаге рождаются эти строки. Поэт, который сразу с удивлением   узнал в  Жанне Самари Ренуара свою единственную и любимую Маргариту не может не сравнивать две судьбы. Потому что в другом Булгаковском цикле «Дети Голгофы» он выражается предельно ясно по этому поводу:

«Наверное, мне надо было бы взять всех действующих персонажей в кавычки, так как подразумевал не общеизвестных персонажей, а их последующие воплощения в людях. Даже трудно это объяснить, но библейская история, на мой взгляд, в той или иной степени повторяется. И каждый из нас может стать ее участником.»

И. Царёв

 

Конечно, мы  все -  последующие воплощения каких-то героев или простых смертных, и проживаем еще одну жизнь, чтобы  постигнуть что-то новое, еще неведомое прежде. В том, что Игорь Царев ощущает себя Мастером, и вся его жизнь – это попытка оправдать и что-то изменить в судьбе персонажа романа века и самого Булгакова, никаких сомнений не вызывает.

Если вы сможете от начала до конца прочитать те рецензии, которые он с 2002 до 4 апреля 2013  писал другим авторам, то все сомнения отпадут сами собой, если вы вспомните сколько он работал, как упорно шел на  передачи «Вечерних стихов», а если не мог прийти в назначенное время, то  делал заранее записи, если вы посмотрите  шестичасовую запись «Часа поэзии» -всех передач  с его участием, то еще раз в том убедитесь
http://www.youtube.com/watch?v=SnSC-gHGi8s

Но самый главный аргумент, это конечно, история его любви, такая же уникальная и неповторимая, как история  Булгакова и Елены Сергеевны, но смею заявить, что совершенно счастливой любви до последнего вздоха,  рассказ о ней  у нас  еще впереди, а пока проступают  только отдельные штрихи и стихотворения

Пусть

Рентгеном звезд просвеченный насквозь,
Душой из края в край как на ладони,
Наивно полагаясь на авось,
Молясь своей единственной мадонне,
Не вижу смысла что-нибудь менять:
Пятак судьбы, коня у переправы,
Тревоги непутевого меня -
На крепкий сон непоправимо правых...
Пока в крови гудят колокола,
И небо осыпается стихами,
Пока запотевают зеркала
От моего неверного дыханья,
Кургузым армяком на ямщике
Через заставы, тернии и даты,
Нелепою слезинкой по щеке
Пусть жизнь упрямо катится куда-то.

 

Вот, что говорит Игорь Царев о  своей жизни и о своей единственной любви - Ирине, и о жизни, которая в тот момент еще шла своим чередом.

Но сегодня, сравнивая две судьбы, - Булгакова и Игоря Царева, мы можем сказать,  что и ушел он мгновенно, без страданий и мук, может быть потому, что в прошлой жизни отстрадал. Как часто говорят старушки о мгновенной смерти, а еще они говорят о том, что о такой смерти только мечтают, за ней в очередь стоят…

Но разве это не справедливо, если верить в еще одно воплощение Мастера в нашем времени, а как в него не верить?

И опять же легендарная фраза умирающего Булгакова, говорят, он несколько раз повторял: « Я ухожу, но я вернусь».

Вероятно, он и вернулся, как обещал, и снова ушел, чтобы снова вернуться…

И кто, как не вернувшийся Мастер,  прогуливаясь по любимым местам  в Москве, мог написать о своей любимой столице такое:

На Божедомке Бога нет
Игорь Царев

...На Божедомке Бога нет.
И пешим ходом до Варварки
Свищу, заглядывая в арки,
Ищу хоть отраженный свет,
Но свежесваренным борщом
Из общежития напротив
Москва дохнет в лицо и, вроде,
Ты к высшей тайне приобщен.

Вот тут и жить бы лет до ста,
Несуетливо строя планы,
Стареть размеренно и плавно
Как мудрый тополь у моста,
В саду, где фонари растут,
Под ночь выгуливать шарпея,
А после пить настой шалфея
Во избежание простуд...

Столица праздная течет,
Лукаво проникая в поры:
И ворот жмет, да город впору,
Чего ж, казалось бы, еще?
Зачем искать иконный свет,
Следы и вещие приметы?
Но кто-то ж нашептал мне это:
На Божедомке Бога нет..

Когда читаешь Московские стихотворения Игоря Царева, поражает и бросается в глаза то, с каким первозданным восторгом он относится ко всему, что видит и слышит.

Утверждение, что москвичи и гости столицы бегут, ничего не замечая, давным-давно стало общим местом в характеристике  столичных жителей.

Когда я читаю это стихотворение, вспоминается эпизод из фильма »Город ангелов», где герой Николаса Кейджа свалился с небес и радуется всему, что он видит и слышит, наконец, получив тело. Радуется тому, на что простые смертные бы не обратили внимания. Это настоящее наслаждение жизнью, нами утерянное.
И пешим ходом до Варварки
Свищу, заглядывая в арки,
Ищу хоть отраженный свет,

- ну, разве не в первый раз он тут появился, ну или хотя бы вернулся после долгого отсутствия и именно наслаждается жизнью. Чего стоит только запах «свежесваренного борща».
Москва дохнет в лицо и, вроде,
Ты к высшей тайне приобщен.

 

Порой мне кажется, когда читаю следующие строки, что это даже и не вернувшийся Мастер, и не наш поэт с нами разговаривает, а иностранный профессор, который снова появился сначала на Патриарших, а потом и на других улицах столицы. Даже забавный  пес – вечный спутник Мефистофеля, правда не  пудель, а шарпей , появляется в его мечтаниях.

А  иначе как расшифровать слова героя этого стихотворения:
Вот тут и жить бы лет до ста,
Несуетливо строя планы,
Стареть размеренно и плавно
Как мудрый тополь у моста,
В саду, где фонари растут,
Под ночь выгуливать шарпея,
А после пить настой шалфея
Во избежание простуд...

 

И эта знаменитая фраза, которая наделала столько бед и лишила головы Берлиоза, снова загадочно звучит тут, еще немного и потребуется седьмое доказательство существования Христа.

- А что же это, чего не хватишься, у вас ничего нет, - восклицает в романе профессор, но  у Игоря Царева стихотворение обрывается немного раньше:

Но кто-то ж нашептал мне это:
На Божедомке Бога нет...

А нашептали это наверняка ему те двое, один из которых внезапно попал под трамвай, а второй оказался в психушке, и все пытался изловить таинственного иностранца, поймать которого невозможно и более могущественным силам.

Такая вот странная тайна сокрыта в этом таинственном стихотворении.
Но если  мы с вами уже обнаружили в стихотворениях Игоря Царева  почти всех героев романа века, если вспомнили о  Мастере и Маргарите, то должны же они где-то появиться в московских стихотворениях?

На самом деле их очень много, это все стихотворения, обращённые к Ирине, от первого и до последнего, а они все обращены именно к ней, если брать любовную лирику – это  еще одно явление Мастера и Маргариты, Булгакова и Елены Сергеевны, в новом воплощении. Но на этот раз я беру текст, где обозначены Московские улицы. Ведь сегодня мы совершаем своеобразную прогулку по столице, той, которую так любил Михаил Булгаков и Игорь Царев.

Вот она дорогая наша, родимая современная Тверская, которую конечно и Воланд, и Мастер видели совсем другой, но мы - то вместе с поэтом живем в 21 веке. Так прогуляемся вместе  с Мастером и его Ириной, что же там такое происходит?

Прогулка по тверской-ямской

Вдоль Тверской стоят красоточки -
Без пяти минут беременны.
Стоит каждая по «соточке»
За «лямур» единовременный.

Но до них мне - как до лампочки,
Выступаю гордо мимо я.
Ведь со мною моя лапочка -
Моя женушка любимая.

Не спеша пройдем «Асторию»,
Посидим в тени у гения,
Написавшего историю
Про Татьяну и Евгения.

Я куплю цветок на веточке
Моей лучшей половиночке,
Моей рыбке, моей деточке,
Моей музе, моей Ирочке.

Мы в метро с моей красавицей
Поцелуемся на лестнице.
А кому это не нравится -
Пусть от зависти повесятся.

 

Вот наши герои в новом воплощении  на той самой Тверской, где все продается и покупается. Оказывается, есть совсем другой мир и другие люди.

Но если в прошлом воплощении от горя и страданий героине суждено было стать ведьмой, то почему бы в этой не стать ангелом, любимой и любящей, веселой и беспечной королевой?

А что, если на этот раз к нам вернулись счастливые  Мастер и Маргарита, то может быть в мире не все потеряно?
 Довольно сеять в мире зло!
Пробило время отвечать
За гибельные увлеченья,
Пора идти, просить прощенье,
Пора прощаться и прощать
- слышу я знакомые до боли строки Олега Чертова

4 апреля сердце Игоря Царева внезапно остановилось, Мастеру  снова пришлось оставить этот мир. Даже не сомневаюсь в том, что снова прозвучало, словно заклинание:

-Я ухожу, но я вернусь, - потому  что  ангелы, волхвы,  пророки обречены все время возвращаться, но в тот печальный день и час, все еще слышался его голос, хотя он немного изменился, так же, как меняются портреты.

Королева рыжей масти козырной шестеркой бита.
Маргарита, где твой Мастер? Где твой Мастер, Маргарита?

И снова все повторяется, Маргарита в реальности  – Елена - Ирина должна была остаться, чтобы написать роман о нем, чтобы сохранить все, что было дорого и свято. Ведь любимые всегда были на Руси еще и берегинями. И вместе с ней мы слушаем теперь стихотворение,  оттуда, с небес звучит его неповторяемый голос, к Ирине обращенный, а пока остаемся мы все, пока остается память, Мастер жив, он с нами, он читает нам своим стихотворения…
Имена на снегу

 

Когда объявит белый танец небесный церемониймейстер,
Когда пронзительная нота из-под кленового смычка
Перечеркнет заслуги лета, и дальновидные предместья
Достанут снежные одежды из ледяного сундучка,
Не подводи меня, родная, не разжимай свои объятья,
Какие б трубы ни трубили, не отводи любимых губ!..
И ветер, пролетев над крышей, не руны зимнего проклятья,
А наши имена напишет на свежевыпавшем снегу.

Последняя молитва Вечность Игоря Царева-17

 

Музыка живет в нашем мире  изначально,  были времена, когда  из всех искусств существовала только музыка, она слышалась в  шуме прилива и отлива, в криках птиц и вое диких зверей, в шорохе дождя…

Человек сначала слышал музыку, и она проникала прямо в душу, не требуя особых навыков понимания, просто царила в этом мире.

Не потому ли и современный человек, а уж тем более поэт, внезапно слышит ее реальную или  звучащую только в  душе и сознании. Самобытная  музыка всегда есть и в ткани стихотворения настоящего поэта.

Только музыкальность, неповторимая мелодия стиха позволяет нам отличать одного поэта от другого. Музыка – это та энергетика стиха, которая воздействует на наши души в первую очередь, а потом уже мы пытаемся понять и осмыслить текст стихотворения.

Неслучайно, это так завораживало в поэзии  Блока и Бальмонта, и узнавший их тайну И. Северянин,  пел свои стихи на особый манер, приводя в экстаз своих многочисленных слушателей.  Но сам он прекрасно понимал некую искусственность и дополнительный бонус, который дает ему манера исполнения. Не потому ли, осознавая все происходящее, он восклицал:
Тусклые ваши сиятельства, во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок и Бальмонт.

 

Когда мы слышим тихий голос и без эмоциональное практически чтение стихотворений А. Блока, то понимаем, почему И. Северянин так сказал: кому-то совсем не нужно прилагать таких усилий, чтобы добиться большего эффекта, сильнейшего воздействия.

Внешняя музыкальность – это прекрасно, это заводит толпу, но невозможно изменить музыку внутреннюю, которая творит из  стихотворения  поэзию.

Как она появляется в душе поэта  и в стихотворении? Наверное из того многовекового опыта постижения музыки, который остается в генах, и передается по наследству.

Думаю, чтобы осмыслить роль музыки в жизни творца, надо обратиться к знаменитому стихотворению Б. Пастернака «Музыка»

Борис Пастернак
Музыка

Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.
Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье.
И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме,
Как под водой на дне легенд,
Bнизу остался под ногами.
Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.
Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.
Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.
Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий.
Или консерваторский зал
При адском грохоте и треске
До слез Чайковский потрясал
Судьбой Паоло и Франчески.

 

Никто не мог сказать точнее о силе воздействия музыки на все другие жанры и виды творчества. Ее суть, ее природу мог так описать только поэт, слышавший ее с детства – его мать  была пианисткой, и что  самое  важное – это была живая музыка, царившая в доме. И сам он учился музыке и многое постиг, пока не понял, что пианиста из него не получится. Но ведь это не мешало тому, чтобы музыка царила всегда в его мире, и в поэзии в том числе.
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.

 

Наверное, страшно  быть музыкантом, когда в мире уже есть Шопен и Чайковский, и самому не достигнуть их уровня мастерства. Но ведь это не значит, что нужно отказаться от музыки совсем, ее можно переплавить в какой-то иной жанр, вид творчества, и  в поэзии  Б. Пастернаку это прекрасно удалось.

А еще творец  слышит музыку сфер, в которой сначала с трудом, а потом все яснее различает слова. И эти рифмы, эти ритмы владеют его душой. Наверное, самое интересное, понять, почувствовать музыку  другого поэта, чтобы  была понятна со временем  его  поэтика.

Вот потому я с особым трепетом открывала стихотворения Игоря Царева, в которых царила самая разная  музыка, понимая, что  там обязательно будет и безбрежное море Пастернаковских тем, таинственные ритмы Блоковских творений, напоминающих  заговоры и заклинания, и нельзя забывать о мощных ритмах царившего  в нашем мире Владимира Высоцкого.  Это с ним  мы росли и развивались. В жизни каждого поэта   Высоцкий оставил свой неизгладимый след.

И все-таки для начала хотелось бы посмотреть на то, как  живет музыка  в реальном мире, что цепляет и волнует самого поэта там.
Если для Пастернака в первую очередь, это родной дом или консерваторский зал, мир камерный, закрытый,

Или консерваторский зал
При адском грохоте и треске
До слез Чайковский потрясал
Судьбой Паоло и Франчески

то для Игоря Царева – это все-таки мир внешний, к которому в любых проявлениях поэт был очень внимателен, относился бережно и трепетно. И конечно, там  царила музыка. И не только музыка сфер, но и реальная музыка.

У Игоря Царева с музыкой особенные отношения- в молодости он активно участвовал в движении КСП, говорят, был знаменит. И в одной из рецензий он вспоминает об этом:

Узнаю дух КСП :) На ночной сцене лесного слета, скажем Разгуляя, под парашютным куполом фонят колонки,  и одинокая гитара роняет в темноту горячие аккорды и честные слова... интеллектуальная публика собиралась именно в лесах. А сейчас, насколько я знаю, по настоящему умные люди (из тех, кто мне знаком) вообще ни в леса, ни на концерты не ходят - слушать то особенно нечего :)), из известных мне мой
 Игорь Царев 05.06.2003 14:18

 

Может быть, поэтому так пронзительно звучит его стихотворение «Скрипачка», потрясшее, вероятно всех, кто знает этот текст, кто читал его, слышал в исполнении автора (у нас есть такая возможность сегодня)

Скрипачка

Две чашки кофе, булка с джемом —
За целый вечер весь навар,
Но в состоянии блаженном
У входа на Цветной бульвар,
Повидлом губы перепачкав
И не смущенная ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.

Потертый гриф не от Гварнери,
Но так хозяйка хороша,
Что и в мосторговской фанере
Вдруг просыпается душа,
И огоньком ее прелюдий
Так освещается житье,
Что не толпа уже, а люди
Стоят и слушают её...

Хиппушка, рыжая пацанка,
Еще незрелая лоза,
Но эта гордая осанка,
Но эти чертики в глазах!
Куриный бог на тонкой нитке
У сердца отбивает такт
И музыка Альфреда Шнитке
Пугающе бездонна так...

Ситуация  жизненная – обозначено место действия – Цветной бульвар.  Четко рисуется картинка происходящего, это не старинная усадьба или  зал консерватории, а обычная уличная сценка,  чем-то очень похожая на сцену в вагоне, где встречаются бродяга, читающий Бродского, и поэт, вот так и здесь, каждый из нас припомнит сотни таких столкновений, может что-то и как-то о них написать. Но остается вот этот текст  Игоря Царева, а не наша писанина, сразу возникает вопрос: почему?

Потому что он видит детали, которые ускользают от взора: повидло на губах, зеленый цвет глаз, дерзость – все это при подобном столкновении вряд ли заметно обычному человеку

Повидлом губы перепачкав
И не смущенная ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.

Все видели,  и только один разглядел, кстати, это взгляд даже не поэта, а художника, который готов написать  портрет – не в этом ли тайна, если в поэте нет задатков художника, особого видения мира, то он ничего такого и не напишет.

Чтобы душа проснулась  в «мосторговской фанере»,  для этого и музыкант должен быть от бога, и тот, кто слушает его тоже Моцартом по меньшей мере, кстати сразу вспоминается сценка, где Моцарт с восторгом приводит к Сальери послушать  бродячего скрипача, приводя того в ярость.

Вне всякого сомнения, Игорь Царев и в жизни оставался Моцартом, особенно если это касалось других талантливых людей, именно Моцарт в вагоне электрички взирает на бродягу, читающего наизусть Бродского, Моцарт смотрит и слушает дерзкую юную скрипачку
И огоньком ее прелюдий
Так освещается житье,
Что не толпа уже, а люди
Стоят и слушают её...

Конечно, и сама скрипачка хороша, кто с этим спорит, но ведь  это надо услышать и почувствовать, и оценить, иначе все напрасно для музыканта, для творца. И в стихотворении важен не сам портрет, не  это торжество юности и музыки, а то, что на этот раз оказался гениальный слушатель и ценитель искусства. Немного запоздало  возник вопрос, а что же исполняла скрипачка -  так сумел поэт отвлечь нас от главного, и в финале он нам открывает и эту тайну, потому что,  не зная этого, мы все же не можем до конца понять и почувствовать все происходящее:

Куриный бог на тонкой нитке
У сердца отбивает такт
И музыка Альфреда Шнитке
Пугающе бездонна так...

 

И вот к финалу стихотворения пространство заполняется музыкой А. Шнитке, что тоже само  по себе неожиданно, обычно уличные музыканты выбирают  более простые и понятные народу мелодии. Но в том-то и секрет, что  эта девушка, поразившая воображение поэта,  не идет легким путем даже в выборе репертуара – музыка «пугающе бездонна».

Только при встрече  двух  Моцартов, двух гениев, может возникнуть подобное стихотворение и звучать такая музыка. Но это мы чувствуем при глубоком погружении в текст. А если просто взглянуть на него, то перед нами  рядовая сцена на Цветном бульваре, с какой-то дивной тайной в контексте сюжета.

А вот свидетельство И. Царёва, как было все в реальности:
Кстати, писал с реальной картинки. Недавно наблюдал. Подземный переход. Скрипачка. Рядом семейная пара. Не москвичи. Жена дергает мужа за  рукав: «Коль, а Коль, у нас же поезд уходит!». А Коля застыл, как соляной столб. Чемоданы в огромных кулаках. Рот приоткрыт. И слезы в глазах. Будто никогда ничего не слышал кроме «дыц-дыц-дыц» по телевизору...
Игорь Царев 03.02.2011

 

А еще вспомнилось: какой-то знаменитый американский скрипач на чьи концерты давятся, хотя билеты стоят под тыщу долларов, решил отойти от театра и сыграть на своем Страдивари у метро. За час игры заработал доллар с мелочью. И делает вывод, мол публика больше на бренд идет, а плохую игру от хорошей отличить не может.
Но это у них. А у нас, вишь, все по-другому совсем :))
Игорь Царев 03.02.2011

 

Я уже говорила о музыке Шнитке, которую редко выбирают для исполнения уличные музыканты. Вот и один из рецензентов мне вторит:
- От себя добавлю про главную нелепицу: играя на улице Шнитке, на две чашки кофе не заработаешь.

На что Игорь отвечает нам обоим сразу:
:)Мало вы знаете Шнитке. Это хоть и незаслуженно полузабытый гений, но писал и музыку к фильмам, и вполне уличные вещи. Один "Чарльстон" чего стоит. Жизнь вообще богаче фантазий - текст написан с натуры. И игрался именно Шнитке.
Игорь Царев 04.02.2011 13:38

В том, что жизнь богаче фантазий, никаких сомнений нет, иначе не появилось бы и другое стихотворение Игоря Царева о музыке реальной, живущей вовсе не в концертных залах. Но ведь не только там она существует, а в нашем мире всегда есть место музыке, и никто не знает, где столкнется с настоящим чудом.

Ресторанная певица

В Абакане на вокзале подавали чай, да пиццу,
А в довесок навязали ресторанную певицу...
Пассажир косится в ценник, понимая, что не даром
На забытой Богом сцене спорят скрипка и гитара.

Как простуженная птица, поднимая зябко плечи,
Ресторанная певица хриплый голос рюмкой лечит.
На перроне минус сорок, как в бутыли самогона,
И уже скрипит рессора уходящего вагона.

За окном снега по пояс. За щекою тает пицца.
Мчится к югу скорый поезд, почему же нам не спится?
Нарушая морок сонный, пополам с ночным циклоном,
Эхо грешного шансона бьется в темное стекло нам.

Этот миг не повторится: в дымке легкого шифона
Безымянная певица возле стойки микрофона
Обжигает странной болью, хриплой нотой, жаром горна,
Незадавшейся любовью, песней, рвущейся из горла

 

И здесь на первый взгляд все наивно и нелепо, люди не готовы воспринимать искусство, они не верят в то, что тут может быть что-то стоящее. И даже наш герой видит сначала  нечто  жалкое и странное:

Как простуженная птица, поднимая зябко плечи,
Ресторанная певица хриплый голос рюмкой лечит.

Но  во всем этом есть что-то Блоковское, это тогда слагались  легенды, о том, как поэт общался  с публичными женщинами, и в его стихотворении о таком доме звучит:

Разве дом этот дом в самом деле,
Разве так повелось меж людьми
(Униженье)

Остальные собратья по перу относились к изнанке жизни проще и скорее считали его странным, М. Цветаева   отметила эту его странность «Думали человек, и умереть заставили», она его называет мертвым ангелом, вот что-то подобное повторяется и здесь, и пассажиры и певица живут в реальном мире, а поэт?

За окном снега по пояс. За щекою тает пицца.
Мчится к югу скорый поезд, почему же нам не спится?
Нарушая морок сонный, пополам с ночным циклоном,
Эхо грешного шансона бьется в темное стекло нам.

 

При всей своей нелепости и неуместности, на первый взгляд, встреча  оказалась очень запоминающейся, потому  не спится, потому не могут забыть песню, хотя  они уже очень далеко от той остановки. В финальной строфе стихотворения перед нами уже Эдит Пиаф, (кстати, многие в рецензиях именно о ней и вспоминали), так потрясшая души случайных слушателей.

Этот миг не повторится: в дымке легкого шифона
Безымянная певица возле стойки микрофона
Обжигает странной болью, хриплой нотой, жаром горна,
Незадавшейся любовью, песней, рвущейся из горла

 

И опять же, как в «Скрипачке» певицу слушали сотни и тысячи человек в Абакане, но нашелся только один из тех, кто смог ее увековечить, понять, услышать, почувствовать. А самое главное, это стихотворение должно вдохновить  таких  певиц, на то, что  и у них тоже есть шанс остаться  надолго в таком шедевре, а ради этого стоит жить и петь.

Бродяга, ресторанная певица, скрипачка - сколько их встретилось на пути поэта, и потрясли и его и нас  всех до глубины души. Может быть, эти строки заставят и других внимательнее смотреть на тех, людей, которых мы случайно (а ничего случайного не бывает в жизни), встречаем на пути.

Девушка легкого поведения, однажды столкнувшись с А. Блоком на Невском, не помнившая, вероятно, никого из своих клиентов, навсегда запомнила его. Потому что, увидев, как она замерзла, он отвел ее в ту самую комнату, заплатил за ночь, чтобы она смогла отдохнуть и согреться, и ушел. Часто ли такое случается? Крайне редко, и потом она расспрашивала  К. Чуковского, с которым встретила поэта позднее, кто он такой и рассказала ему эту историю. Над ней в своих воспоминаниях потешается   К. Бальмонт, ему не очень понятно, зачем все это было нужно А. Блоку, почему он ушел? А вот перечитывая тексты Игоря Царева, я лично лучше начала понимать и А. Блока, потому что « так повелось меж ЛЮДЬМИ». И любой человек заслуживает и сострадания (как в случае с А. Блоком) и по-настоящему заинтересованного внимания.

Но  от уличных сценок переходим к музыке, которая звучит на Колыме. К той трагедии, которая там  свершалась постоянно в лагерях для политзаключенных, и к истории, которая потрясла воображение поэта.

Колыма

…И не птица, а любит парить по утрам,
Поддаваясь для вида крамольным ветрам,
С горьким именем, въевшимся крепче клейма,
Через годы и судьбы течет Колыма.
И служивый хозяин тугих портупей,
И упрямый репей из Ногайских степей
Навсегда принимали ее непокой,
Рассыпаясь по берегу костной мукой.
Но сегодня чужая беда ни при чем,
Я приехал сюда со своим палачом,
Ощутить неподъемную тяжесть сумы
Под надежным конвоем самой Колымы,
И вдохнуть леденящий колымский парок,
И по капле безумный ее говорок
Принимать, как настойку на ста языках
Из последних молитв и проклятий зека...
В этом яростном космосе языковом
Страшно даже подумать: «А я за кого?»
Можно только смотреть, как течет Колыма
И, трезвея, сходить вместе с нею с ума.

 

Объездивший весь мир, поэт, с детства видел не менее суровые края, чем Колыма, но с той  лишь разницей, что на Дальнем Востоке  нет  такого количества лагерей, а значит и не сосредоточилось такой страшной людской беды, витавшей даже в воздухе. Невинно осужденные, погибавшие здесь от страшных условий существования, голода и холода,  не могли не отложить отпечаток  в этом суровом мире.  Если даже одна неуспокоенная душа приносит нам столько тревог и волнений, то, что же должно твориться здесь.
 
И вдохнуть леденящий колымский парок,
И по капле безумный ее говорок
Принимать, как настойку на ста языках
Из последних молитв и проклятий зека...

Страдания, последние молитвы людей, погибающих в неволе, от насильственной смерти, их здесь столько, что «всех крестов не сочтешь, не увидишь»  – может ли в мире быть что-то страшнее и трагичнее? Чтобы показать весь ужас происходящего на Колыме, поэт напоминает нам только одну судьбу музыканта,  в другом варианте стихотворение так и называется «Последняя молитва»

Смерть музыканта
Колыма - и конец, и начало,
Всех крестов не сочтешь, не увидишь.
Столько всякого тут прозвучало
И на русском, тебе, и на идиш...
Тени призрачны, полупрозрачны,
Силуэты неявны и зыбки,
Под чахоточный кашель барачный
Хмурый ветер играет на скрипке
И конвойным ознобом по коже
Пробирает до дрожи, до боли...
В эту ночь помолиться бы, Боже,
Да молитвы не помнятся боле,
Хоть глаза закрывай – бесполезно!
Пляшут в памяти желтые вспышки…
Или это сквозь морок болезный
Злой прожектор мерцает на вышке?
А во рту третьи сутки ни крошки...
Заполярной метели бельканто...
Но синкопы шагов за окошком
Не пугают уже музыканта:
Смертный пульс камертоном ударил,
Громыхнул барабаном нагана,
И буржуйка в органном угаре
Заиграла концерт Иоганна,
И заухали ангелы в трубы,
И врата в небеса отворили...
А его помертвевшие губы
Шевельнулись вдруг: Аве Мария!

 

Атмосфера совершенно жуткая, кажется, уже столько было рассказано и показано, но вот мы снова переносимся туда, где тоже звучит скрипка, как в первом стихотворение, только и время, и настроение у поэта совсем другое:

Тени призрачны, полупрозрачны,
Силуэты неявны и зыбки,
Под чахоточный кашель барачный
Хмурый ветер играет на скрипке.

Даже на миг заглянуть в эти места  на день, на час жутко, а здесь надо было выживать годами. Вероятно, многих могла как-то утешить молитва, только как молиться в такой обстановке, если для этого требуется уединение и покой, чего нет,  и не может быть в лагере.

И конвойным ознобом по коже
Пробирает до дрожи, до боли...
В эту ночь помолиться бы, Боже,
Да молитвы не помнятся боле,

И в такой атмосфере, в этом кошмаре жили среди прочих и люди творческие, но если поэтам все-таки не так проблематично было сочинять стихи, хотя чаще всего их было некуда записывать, то каково музыкантам. Они не то, что не могли каждое утро упражняться на инструменте, но просто слышать музыку. А что значит для пианиста не видеть  инструмента?

История о том, как  упражнялись на нарисованной клавиатуре, без надежды когда-то исполнить музыкальное произведение, это еще страшнее всех пыток холодом, голодом, неволей.

А во рту третьи сутки ни крошки...
Заполярной метели бельканто...
Но синкопы шагов за окошком
Не пугают уже музыканта:
Смертный пульс камертоном ударил,
Громыхнул барабаном нагана,
И буржуйка в органном угаре
Заиграла концерт Иоганна,

Иоганн Себастьян Бах звучащий как последняя молитва над Колымой – это и пугающая бездна, и дивная высота, все здесь в одном порыве. Остается дивиться только тому, что и в таких диких условиях (а условия всегда были не слишком комфортны у героев Игоря Царева), музыка выживала и царила. Та первозданная и вечная, она все время  витает очень высоко в небесах. Для нее нет подходящего места, время страшное, но она живет скорее вопреки всему, как в первобытном мире, когда еще неотделима от самой природы…

И заухали ангелы в трубы,
И врата в небеса отворили...
А его помертвевшие губы
Шевельнулись вдруг: Аве Мария!

Вот что говорит сам поэт  в  комментарии  в «Последней молитве»  и сама история, которая легла в основу этого стихотворения

В Магадане мне рассказывали о Маглаге и легендарном Эдди Рознере, который там сидел и играл в лагерном оркестре. А еще мне рассказывали об аккомпаниаторе Ойстраха (фамилия Топилин, специально сейчас по блокноту проверил). Он вроде даже у Солженицина где-то упоминается. Так вот, Топилину (он под Салихардом сидел) более пяти лет не давали играть, но он на доске нарисовал клавиатуру и тренировался. А когда его все же допустили к пианино, как мне рассказали, он своими изуродованными пальцами сыграл так виртуозно, что зал зарыдал... И мне подумалось - а скольким замечательным музыкантам, попавшим в лагеря, вообще не довелось больше сыграть.... Так и родился стих

Игорь Царев 18.04.2011 22:0

 

Есть другой вариант этого стихотворения, более жесткий и беспощадный, где яснее прорисовываются все внешние лагерные  атрибуты, там и ссудные трубы каркают в финале, словно вороны, и молитва, как внезапное примирение  с реальностью. И немой вопрос небесам, не героя, а автора «Что ж вы божьи сыны натворили!», и все происходящее, скорее похоже на распятие еще одного вечного мученика.

ПОСЛЕДНЯЯ МОЛИТВА Игорь Царев
Тени призрачны, полупрозрачны.
Силуэты неявны и зыбки.
Стылый вечер за стенкой барачной
Концертино играет на скрипке.
Фальшь морозом гуляет по коже,
Пробирает до дрожи и боли.
Он хотел помолиться бы, Боже,
Да молитвы не помнятся боле.
Хоть глаза закрывай – бесполезно!
Пляшут в памяти мутные вспышки.
Или это сквозь морок болезни
Злой прожектор мерцает на вышке?
А во рту третьи сутки ни крошки,
Заполярной метели бельканто,
Но синкопы шагов за окошком
Не пугают уже музыканта.
Смертный пульс камертоном ударил,
Как боек по патрону нагана,
И буржуйка в органном угаре
Завершает концерт Иогана.
И прокаркали судные трубы:
Что ж вы божьи сыны натворили!
А его помертвевшие губы
Прошептали лишь: «Аве Мария…»

 

Вот на этой трагической ноте обрывается музыка на этот раз, но она будет звучать снова и снова в других стихотворениях, потому что  музыка вечна. Она царила до нашего появления в этом мире, она останется и после нашего ухода.

Моцарт уходит рано, слишком рано, но в мире остается его музыка, в мире остается поэзия,  щедро подаренная нам Игорем Царевым.

Ее Величество Москва. Вечность И. Царева-18

Пока хоть искра торжества
Мерцает на приезжих лицах -
Не даром числится в столицах
Ее Величество Москва.
И.Царев

 Вот и добрались мы до столичного цикла стихотворений Игоря Царева.
Вероятно, это самая важная страница в его жизни. Да и в жизни любого из нас, даже тех, кто ни разу там никогда не был, Москва играет свою весомую роль.

Правда, редко кто пишет о ней так много и так адресно, как Игорь. Давно заметила, насколько важна для него привязка текста к географии. Ведь у многих поэтов есть абстрактный город – место обитания, так, что с трудом можно понять, где они на самом деле жили. А ведь в золотом веке  поэты  вообще часто жили в двух столицах и особых различий между ними не делали.

Это  символисты, а за ними и поэты других направлений четко разделили два главных града. А уж в творчестве А. Ахматовой и М. Цветаевой эти два града Петербург – Москва –просто стоят на разных, противоположных полюсах и от каждого из них идет поэтический отсчёт времени и пространства

У меня в Москве — купола горят!
У меня в Москве — колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, —
В них царицы спят, и цари.

И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится — чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе — до зари.

И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.

Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю —
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.

Но моя река — да с твоей рекой,
Но моя рука — да с твоей рукой
Не сойдутся. Радость моя, доколь
Не догонит заря — зари.
Марина Цветаева

Конечно, здесь все  чувства обострены,  с каждой строчкой можно не согласиться, но  и для Цветаевой, как и для Игоря Царева (просившего за нее перед небесами)  это «Мое величество Москва», а еще и Высочество, и Сиятельство и все  самые невероятные эпитеты отданы ей. Ну, правда, есть разница лишь в том, что Марина Цветаева в Москве родилась, а Игорь Царев, как и многие-многие его современники и поэты его круга, туда приехали из других городов, из других мест в юности или в молодости.

Почему это так важно? Потому что у каждого из нас есть свой родной город, не такой громадный, не такой суматошный, не такой утомительный. И память о Хабаровске у  Игоря остается навсегда, это то  волшебное место, куда хочется вернуться, хотя бы во сне. Знаю, какие снятся сны, даже когда бродишь по сказочной Праге, древнему Киеву, таинственному Львову, каменному Петербургу, а уж после  суматохи и дикой Московской усталости всегда снится город «тихий, как сон, пылью тягучей по грудь занесен, в медленной речке вода, как стекло, где-то есть город, в котором тепло».

Наверное, каждый рано или поздно примеряет на себя Москву, и решает, остаться там или нет, особенно, если для этого есть возможности. И тут уж выбор остается за человеком. Многие остаются, не в силах отказаться от всего, что она может подарить, и не думая о том, как много она потребует взамен. Но это выбор каждого человека..

Игорь Царев приехал в столицу из Петербурга, все-таки годы студенчества, это довольно продолжительная, а не только самая счастливая пора в жизни человека, на фоне всей красоты (а тогда он был дивно красив) северной столицы, Москва, вероятно, кажется особенно огромной, утомительной, шумной. Но не стоит забывать, что тогда это был совсем другой город, мир совсем другой, жизнь с этой несравнимая. Хотя в любые времена Москва остается Москвой, всех в себя вбирающей, и многих безжалостно растаптывающая, одним словом «Вечный город».

Мы говорим о тех, кто чего-то добился, сделал себя сам, но мы почему-то всегда молчим о тех, кто там стал никем, бродягой, просто был безжалостно убит, потому что уровень преступности в Москве на несколько порядков выше, чем в других городах. А сколько убиты морально, остались бродягами и скитальцами, но все-таки очень хочется взглянуть на град Игоря Царева. Он особенный, этот стольный вечный город. Почему – то ему я больше доверяю, чем  восторгам Марины Цветаевой, очень часто преувеличенным,  и выбивающимся из общих представлений о граде.

ВЕЧНЫЙ ГОРОД

Каждым кирпичиком вечного города помнит столица
Каждую капельку, каждую ниточку красных дождей,
Время кирзовое, стяг кумачовый, гранитные лица,
Медную музыку, поступь чугунную старых вождей.

Бремя свободы столичные жители знали едва ли.
Кто-то ступал по паркетным полам, как по стали ножа,
Кто-то считал свои тусклые звездочки в полуподвале,
Тщетно надеясь подняться по жизни на пол-этажа.

Гордые беды и бедные радости комнаты тесной.
Стены картонные. Плиты бетонные. Майский парад.
В маленьком дворике простыни сушатся ночью воскресной.
Песни застольные. Слезы невольные. Крики «ура».

Взяли столицу кремлевские ели в ежовые лапы.
Били куранты, минутною стрелкой наотмашь рубя.
И чередою избитые истины шли по этапу,
Каждому встречному за полцены предлагая себя…

Невольно вспоминается  сравнение столицы с третьим Римом, правда в большей мере тут все  напоминает о Византии, от куполов, о которых с таким восторгом пишет Цветаева, до всех этих построек в восточными атрибутами. Но прежде всего это конечно смена времен и вождей, трудно даже представить, сколько мы их пережили даже не за слишком долгий век

Время кирзовое, стяг кумачовый, гранитные лица,
Медную музыку, поступь чугунную старых вождей.

Никто не сомневается в том, что грозные тени их еще остаются на Красной площади, главной площади страны, где они все захоронены, что ночами принимают они парады и бродят там, вспоминая былые дни и былые победы. Но в первую очередь Игоря волнуют не сильные мира сего, а как мы успели убедиться, простые смертные, на которых всегда держалась столица, попробовала бы она обойтись без тех же пекарей и дворников хотя бы несколько дней, и всех, кто  обеспечивал  физическую и духовную жизнь москвичей. Это Марина Цветаева могла бродить по Кремлю и считать себя началом всех начал, но если трезво взглянуть на столичный  мир (а Игорь только так и смотрел), то Бремя свободы столичные жители знали едва ли.

Кто-то ступал по паркетным полам, как по стали ножа,
Кто-то считал свои тусклые звездочки в полуподвале,
Тщетно надеясь подняться по жизни на пол-этажа.

Я тоже совершенно уверена, что самые несвободные люди в этом мире, это именно столичные жители, ведь там, где слишком много возможностей и соблазнов, человек перестает принадлежать себе, и  очень точно отмечает поэт, что и паркетный пол и полуподвал одинаково порабощают человека.

Тот самый знаменитый дом на Набережной помнит столько историй самоуничтожения  людей и на самых верхних этажах (чем выше, тем считалось престижнее) и в подвалах, где тоже текло жалкое существование, если вспомнить хотя бы об Андрее Платонове и  Валентине Катаеве и сравнить несравнимое. Это стремление подняться на этаж выше, ведь могло обернуться настоящий бедой, вот и получается, что двигаемся мы вверх по лестнице, ведущей вниз. Но человек уже обречен в этой стихии, он не может вырваться, ему кажется, что завтра все изменится, а  если и меняется, то часто в худшую сторону.

Гордые беды и бедные радости комнаты тесной.
Стены картонные. Плиты бетонные. Майский парад.
В маленьком дворике простыни сушатся ночью воскресной.
Песни застольные. Слезы невольные. Крики «ура».

Конечно, все это призраки нашего прошлого, вряд ли сегодня в Москве, да и в любом большом городе остались «Гордые беды и бедные радости»- беды у нас сегодня кошмарные,  радоваться мы давно разучились, да и майских парадов, тех, совершенно замечательных , всеобщих, давным-давно нет, потому что  нет тех заводов и фабрик, откуда и выходили колоны на демонстрации, исчезли сами собой и застольные песни вместе с парадами. Но приятно вспомнить, что все это тогда было, и заставляло нас идти в колонах, и радоваться жизни. Ну  а если говорить о той столице, то конечно, все заканчивалось на Красной площади, около мавзолея вождя

Взяли столицу кремлевские ели в ежовые лапы.
Били куранты, минутною стрелкой наотмашь рубя.
И чередою избитые истины шли по этапу,
Каждому встречному за полцены предлагая себя…

Вот так восторженное Цветаевское, - А у меня в Москве купола горят, - перекликается с суровой и очень точной картиной поэтического видения мира Игоря Царева.

Именно в столичных стихотворениях поражаешься его трезвой ясности взгляда на этот мир, здесь он опять же вслед за Блоком в поэме «12» передает  нам вне всякой  политики и идеологии просто взгляд на этот мир человека, и рисует его с предельной частностью. Как – то печально звучат финальные строчки, хотя на самом деле финал открыт :

И чередою избитые истины шли по этапу,
Каждому встречному за полцены предлагая себя…

( Перекликается со знаменитой песней Высоцкого  «Песня о Правде и Лжи», но  подразумевая, что песня каждому из нас хорошо известна, на этом вот и обрывает Игорь Царев повествование о вечном городе)…

Почему  так звучат  строки о Москве  у поэта, которого трудно обвинить в пессимистических настроениях, и вообще почти всегда в других его стихотворениях » печаль светла», на этот вопрос Игорь сам дает ответ в стихотворении «Городской моллюск»

Городской моллюск
Игорь Царев

Разве в раковине море шумит?
Там вчерашняя посуда горой.
Ну, а то, что душу с телом штормит -
Ты с моё попробуй выпить, герой!
И не хвастайся холеной Москвой,
Ты влюблен в нее, а сам-то любим?
Ее губы горше пены морской,
Холоднее океанских глубин.
Близоруким небесам не молюсь -
Кто я есть на этом дне городском?
Безымянный брюхоногий моллюск,
Но с жемчужиною под языком.

Когда я в сознательном возрасте в 16 лет появилась в первый раз в Москве, и приехала из миллионного города, то первое ощущение  - ты ничтожно мал на фоне всех громадных домов, а особенно каменных  стен, не только кремлевских, но и разных других. Вот  чувствуешь себя просто муравьём, вероятно Москва вот так всегда подавляла человека, заставляла сгибаться под своей тяжестью.

Образ городского моллюска у Игоря очень точно отражает это состояние – моллюск, который суетливо передвигается по громадной столице (кстати, в Питере нет такого ощущения, может быть потому что, там нет этих  кирпичных стен до самого неба), а вот  тяжесть наступает именно в столице.

И не хвастайся холеной Москвой,
Ты влюблен в нее, а сам-то любим?
Ее губы горше пены морской,
Холоднее океанских глубин.

Сравнение Москвы с океаном необычное, но очень точно, и чувство неразделенной любви к ней  часто возникает в душе у человека. Вероятно, по- другому ощущает себя Марина Цветаева, или только в восторженном запале пытается нам это внушить?

     -- Москва! -- Какой огромный
     Странноприимный дом!
     Всяк на Руси -- бездомный.
     Мы все к тебе придем.
М. Цветаева

Вот то, что придем не все – это как-то радует и вдохновляет, ну, по крайней мере, на ПМЖ точно не все.  Может быть, только на коротки срок, погостить немного, зная, что  есть мой город и мой дом, там уютно и тепло, там действительно можно жить, не ощущая себя городским моллюском в этом жутком океане. Вот и это стихотворение у Игоря получилось каким-то непривычно грустным:

Близоруким небесам не молюсь -
Кто я есть на этом дне городском?
Безымянный брюхоногий моллюск,
Но с жемчужиною под языком.

А вот Марина все-таки пытается оправдать древний град, может быть потому, что никакого другого у нее не было. Хотя этот столичный лоск сыграл с ней злую шутку в маленькой Елабуге, но боюсь, что в трагедии не Елабуга, а все-таки столица виновата, ее  восприятие, ее  утомительная огромность не позволяет человеку выжить в другом граде, пусть и не таком пышном и огромном. Но пока она пишет о Москве:

 

Над городом, отвергнутым Петром,
     Перекатился колокольный гром.

     Гремучий опрокинулся прибой
     Над женщиной, отвергнутой тобой.

     Царю Петру и вам, о царь, хвала!
     Но выше вас, цари, колокола.

     Пока они гремят из синевы --
     Неоспоримо первенство Москвы.

     И целых сорок сороков церквей
     Смеются над гордынею царей!
(М. Цветаева)

Наверное, трудно жить в мире, ощущая себя  нелюбимым, зная, что Москва слезам не верит.  Но что же делать?  Один вариант, это вырваться на природу, забыть о городской суете и оказаться на даче, которую Игорь считает раем, личным Эдемом, или найти все-таки что-то светлое и прекрасное и в холодной, не верящей слезам столице.

Но что же остается в самой столице дорогого и ценного для поэта? Конечно, любимые улицы, с которыми связаны какие-то важные события. Как только оказался там, ну как не направиться на Патриаршие пруды? Мое путешествие начинается всегда оттуда, а вот Игорь нас с вами ведет в другое место:

Чистые пруды, трамвай №3

________________________________________
 - Путь-дорожка казенная,
Январем занесенная.
Допотопный трамвай колесит у Покровских ворот.
И со мною в вагончике
Покупает талончики –
Кто от Сима, но чаще от Хама - столичный народ.

На окошке протаяны
Иероглифы тайные.
Кто сумеет прочесть их - навек прослывет мудрецом.
Я простужен, и кажется,
Что ледовая кашица
Пробивая стекло, холодком обжигает лицо.

Мимо кухонь и спаленок,
Мимо бункера Сталина,
Закоулков истории, на перепутьи ветров
По бульвару, как по миру,
Мой трамвай с третьим номером
Ищет к храму дорогу, и вновь попадает к метро.

Там старушки на паперти –
Словно крошки на скатерти.
Их смахнуть со стола – для зимы не составит труда.
Дай им, Боже, везения
Вновь увидеть весеннее
Воскресение ивовых листьев на Чистых прудах.

-----
Не знаю, нужны ли здесь какие-то разъяснения. Но на всякий случай:

На улице Мясницкой неподалеку от Чистых прудов в доме N37 (бывшей усадьбе фабриканта И. Докучаева) в годы Великой Отечественной войны размещалась ставка верховного главнокомандующего - под зданием было вырыто бомбоубежище, от которого пробили туннель к Кремлю, положив начало строительству знаменитого «Метро-2». Сегодня в этом здании Приемная Министерства обороны.

Вот здесь и начинаются для Поэта городские легенды, чего стоят одни трамваи, с которыми ни в каком другом городе, вероятно, столько не связанно, как в столице, того и гляди, что  кот Бегемот рядом появится и будет  билеты покупать, а комсомолка  отрежет голову несчастному Берлиозу. Трамвай -  это современная гильотина на колесах. Но всмотритесь внимательно в замерзшие стекла

На окошке протаяны
Иероглифы тайные.

Кто сумеет прочесть их - навек прослывет мудрецом.

И вот всегда так, если хочется посмотреть на город, а время позволяет, то самое лучше,  это выбрать какой-то  трамвайный маршрут, и, примостившись около окна, катиться в неизвестность.

Мимо кухонь и спаленок,
Мимо бункера Сталина,
Закоулков истории, на перепутьи ветров
По бульвару, как по миру,
Мой трамвай с третьим номером
Ищет к храму дорогу, и вновь попадает к метро.

Эта то самое главное путешествие, от которого очень трудно отказаться, потому что, сколько бы ты  ни бывал в столице, Москва меняется все равно быстрее, и очень хочется взглянуть на какие-то перемены.
Для тех, кто не имеет представления  об этом маршруте, не знает, почему вместо храма человек попадает в метро,  Игорь поясняет:
До 1935 года на Чистых прудах располагалась церковь святых Фрола и Лавра. Храм снесли при строительстве станции метро «Чистые пруды» (ранее «Кировская»).

Такая вот интересная деталь, в которой нет ничего особенного на первый взгляд, на самом же деле скрыто тайное и вечное, храм может быть снесен  для того, чтобы появилась новая станция метро.  Думая  о каких-то земных благах и удобствах,  человек  в столице легко забывает  о вечном ради сиюминутного.

Но  чем славилась еще столица в пору нашей юности, кроме того, что нам приходилось оттуда везти домой все, вплоть до книг и апельсинов, сейчас в это уже и самим не верится, но так было. Так вот, еще остались ночные разговоры на московских кухнях – это особый ритуал, который у себя дома мы только пытались повторять, но вряд ли что-то  получалось, а вот в Москве, в самых разных домах беседы   велись всегда.  Такое стихотворение я нашла и у Игоря.
 
Ночные разговоры

Не знаю по какой причине дневные первачи да воры
Нас ненароком приучили ценить ночные разговоры:
Себя не относя к богеме, пока мозги не заржавели,
Нам интересней о Гогене, чем о Бали и Куршевеле...
Не о Таможенном законе, но о Басё и Мураками...
И тьма клубится в заоконье, смеясь над нами, дураками,
Шуты кривляются у рампы, грызет поноску век шакалий...
А мы с тобой не толерантны - нам интересней о Шагале...
Строкой болезненной увиты от лагерного Мандельштама,
Мы исчезающие виды из вымирающего штамма.
И все печальнее мотивы звучат в библиотечных гетто.
И все бледней альтернативы у бедного интеллигента...
Жалейте или не жалейте, но над Москвой почти светает
И дворник в розовом жилете все на своем пути сметает

Правда, у Игоря  темы разговоров  более современные, мне как-то больше помнятся    разговоры в конце прошлого века, но остается порадоваться, что и сегодня остались те, кто

Себя не относя к богеме, пока мозги не заржавели,
Нам интересней о Гогене, чем о Бали и Куршевеле

Мне лично начинает казаться, что эта зараза - тяга к путешествиям,  и странное отупение  не только молодых, но и моих ровесников нарастает. Но Игорь нас старается разубедить в этом:

Не о Таможенном законе, но о Басё и Мураками...
И тьма клубится в заоконье, смеясь над нами, дураками,
Шуты кривляются у рампы, грызет поноску век шакалий...
А мы с тобой не толерантны - нам интересней о Шагале

Признаться, когда   слышу, что теперь волнует моих старых друзей, и куда их несет и заносит, то и вовсе впадаю в уныние, но нет, есть  те  настоящие  ценности, о которых не всегда  теперь  уместно говорить.

 Но, наверное, прав Игорь  -  мы «вымирающие виды», еще через дюжину лет таких не останется,  в столице точно.   Все надежды только на провинцию и остаются. Хотя эта зараза - тупое скитание по миру, чем дальше, тем больше захватывает умы в ущерб духовным ценностям, она неистребима, и с ней бесполезно бороться.

Увы, Игорь Царев не пытается  на этот раз  утешить, убедить, что  не стоит впадать в  депрессию, что все будет хорошо, нет этого в финале:
И все печальнее мотивы звучат в библиотечных гетто.

И все бледней альтернативы у бедного интеллигента...
Жалейте или не жалейте, но над Москвой почти светает
И дворник в розовом жилете все на своем пути сметает

Ну чем здесь утешиться можно? Только взглянуть на рассвет над Москвой и вместе с ним посмотреть на дворников, которых в одной из рецензий он назвал существами неземными, пришедшими из другого мира, потому что они встают, когда все еще спят, где-то в полночь, и ложатся спать, когда просыпается остальной мир. У него есть даже такое стихотворение.
Но должны же твориться городские легенды, вот и дворники оказались действующими лицами этого удивительного действа.

ИНФЕРНАЛЬНЫЕ ДВОРНИКИ

Всю ночь на город суеверный,
На суетливую столицу,
Исподтишка сочилась скверна,
Скользила по усталым лицам
Осенней желтизной угрюмой,
Холодной слизью атмосферной…
Как пароход с пробитым трюмом
Мир погружался в мрак инферно.
Я сам поверил в этот морок.
Душа скорбела об утрате,
Когда хмельная тьма каморок
Явила дворницкие рати.
Дыша бессмертным перегаром,
С традиционной неохотой
Они пошли по тротуарам,
Сметая скверну в печь восхода.
И словно рыцарские латы
Сияли старенькие боты
При символических зарплатах
За инфернальную работу.

Ага. Дворники для меня совершенно иррациональные существа. Порой мне кажется что это вообще мифические персонажи. Они живут в тот период суток, когда я сплю. А когда я выхожу на улицу, их уже нет. Но кто-то же ведет непримиримую схватку с грязью?
Игорь Царев 04.07.2007 10:52

Для тех, кто возможно, не ведает, что такое инферно – это (англ. Inferno, буквальный перевод «ад», от лат. inferno — «низший, недавний, спускать, снижать, унижать, разжаловать, понижать, смотреть угрюмо»). Обычно, применительно к общественной жизни, означает низость, несостоятельность, духовный мрак.

Другое значение Инферно — огненный демон, предвестник Армагеддона, всеразрушающий и вызывающий огненный дождь, дабы подготовить землю для прихода своего повелителя.

И ничего удивительного, страшно даже представить, во что бы превратился наш мир, какими бы стали наши города, если бы на недельку исчезли все дворники, о столице и говорить него. Порой  художники  рисуют нам полотна этого городского ада- конца света, но думаю, что в реальности все было бы и прозаичнее, и страшнее

Осенней желтизной угрюмой,
Холодной слизью атмосферной…
Как пароход с пробитым трюмом
Мир погружался в мрак инферно.

 

Но чтобы такого не случилось, ровно в полночь на улицах появляется армия спасения – это наши дворники, которые должны справиться с этими потоками грязи, мусора, который ежедневно и ежечасно выбрасывается в мусорные баки, а то и на улицы и площади городов.

Дыша бессмертным перегаром,
С традиционной неохотой
Они пошли по тротуарам,
Сметая скверну в печь восхода.

Невероятная по силе воздействия картина в стиле романов  Стивена Кинга возникает перед нами. Но  мы с вами начинаем понимать, как адище столицы превращается в территорию хоть в какой-то мере пригодную для проживания

И словно рыцарские латы
Сияли старенькие боты
При символических зарплатах
За инфернальную работу.

 

Но если эти безымянные спасатели столицы чистят  улицы, то невольно появляется догадка, что есть другие спасатели, те, кто спасают наши души от ада, в котором мы все продолжаем оставаться, и   это  в первую очередь  поэты. Кто еще позаботится о духовной пище, а работают они так же напряженно ночью, правда в своих домах, сгорая в огне вдохновения, чтобы остальные приобщились к духовному.  Игорь подтверждает мою догадку в рецензии:

А состояние души автора хорошее, светлое. Душевный осадок, очевидно, оставляют упомянутые в стихе осадки скверны, проистекающие на город. Но я оптимист и надеюсь дворники с ними справятся. Под дворниками я понимаю не только тех с метлами, но отчасти и нас, пишущую братию, которая чистит души человеческие. Или, по крайней мере, пытается показать на мусор, который надо убрать

Игорь Царев 04.05.2004 11:39

 

Конечно, столичная тема значительно разнообразнее и шире, чем  могло показаться на первый взгляд, и она будет продолжаться, рассматриваться в других статьях, а пока еще одно столичное стихотворение Игоря Царева,  те самые властелины дум выходят на смену дворникам в чистый город. Стихотворение  исполнено оптимизма и движения, вот на этой ноте пока и хотелось бы закончить разговор, а то что-то стало грустно от прогулки по ее Величеству  Москве.

В рифму с урановым веком

Столица, которой не спится,
Купается в темной росе.
И ты – не последняя спица
В ее запасном колесе –
Бежишь от дежурных респектов,
Оставив на память - каков! -
На глянце рекламных проспектов
Протектор своих башмаков.

Баюкает сирые гнезда
Ночная сиделка - печаль,
И город на вырост, и звезды,
И небо с чужого плеча,
И дом, где квартира пустая,
И вечно молчащий звонок…
Орлы не сбиваются в стаи,
Поэтому ты одинок.

Но фокус, ведь, именно в этом –
Перо и чернильная ночь
На то и даются поэтам,
Чтоб немочь могли превозмочь,
Чтоб в рифму с урановым веком,
Который безжалостно строг,
Рождалась в душе имярека
Целебная музыка строк.

Милая моя, солнышко лесное. Вечность И. Царева-19

Я насквозь прошел Россию
Чтобы встретиться с тобой
И. Царёв

Я другим не служил,
Не любил до разорванных жил,
И к чужим небесам
Не тянулся тоской колоколен -
Без тебя никогда б
Не писал, не дышал и не жил
И. Царёв

В славянском мире  женщина  всегда оставалась  колдуньей, богиней, берегиней. Все в этом мире  начиналось с Лады – богини любви и гармонии. Вот к гармонии и стремилась душа человека в те времена.

А чтобы в доме и в семье был лад и радость, в жены   выбирал славянин   раз и навсегда самую достойную деву.  Клятва, произнесенная у огня под  небесами, пред богиней Ладой почти  никогда не нарушалась, потому что ничего страшнее не было, чем нарушенная клятва, человек изгонялся из рода и становился изгоем без рода и племени, вынужден был без кола, без двора скитаться по миру.

К   сожалению, древние  традиции в большинстве своем  утрачены, и только очень редко, среди действительно избранных они  остаются  незыблемыми. Если такое случается в среде писателей, поэтов, художников, то возникает благоуханная легенда (как говорила М. Цветаева) о любви поэта и его Музы.

И не только Михаил Булгаков, к роману которого  мы уже обращались, но  Николай Гумилев, и Игорь Царев подарили нам такие  истории любви.
У Царева  единственная вселенная - его жена, ей одной посвящены все стихи. А в остальном - он совершенно нормальный, мальчишка, веселый и жутко умный.
(Михей Студеный)

Но... Да, я люблю свою жену. Это медицинский факт.
И, пожалуй, я еще в одном ненормальный - иногда складываю слова в столбик и в рифму. Это ведь тоже аномалия :)))
(И. Царёв)

Такая вот легенда родилась, наверное, значительно раньше, но мы о ней узнали в прошлом году, и автор подтвердил, что все так и есть,  никто ничего не напутал – это его слова..

Грустно, что верность  одной женщине называется Игорем пусть и в шутку аномалией. Но это не его вина – это наша беда.  И так хочется, чтобы как можно больше наших мужчин смогли повторить  эти слова вслед за Игорем, он же все это запечатлел в великолепнейших стихотворениях, которые принято относить к любовной лирике, на самом деле – это просто страницы жизни и творчества Мастера, прикоснуться к которым  без трепета невозможно.

Пытаюсь вспомнить, что подобного было до него: роман «Мастер и Маргарита»  (Елена Сергеевна) и книга К. Симонова «С тобой и без тебя»,  посвященная Валентине Серовой, отмеченная даже Сталиным. Вождь сказал, что она должна быть издана в двух экземплярах для него и для нее, но это совсем другие  истории, скорее печальные,  как и  история А. Ахматовой и Н. Гумилева, запечатленная в их стихах, которую Анна Андреевна назвала «битвой глухой и упорной».  Вот, пожалуй, и все, что вспоминается из  историй любви поэтов и писателей в 20 веке.

Но    особенность любовной лирики  Игоря Царева в том, что   он пишет о единственной - длившейся 30 лет счастливой любви. Наверное, «о битве глухой и упорной» писать легче, сколько драматургии в сюжете.  А вот попробуйте любить, восхищаться так долго одной женщиной – это такой же редкий дар, как и поэтический. Помогает этому  проснувшаяся память о вечном, где главное - Любовь- Гармония-Верность.  Не случайно Игорь Царев называет себя старомодным…Но не это ли  та самая счастливая  жизнь, о которой многим можно только мечтать? Он , в отличие от нас познал ее суть, ее смысл.

Поэт сам нам расскажет о том, как это происходило. Лично я первым прочитала стихотворение «Земляничная поляна», зная, что познакомился он с Ириной на одном из слетов  КСП. Об этом же  говорит  и сам Игорь, осталось только уточнить дату первой встречи – 7 мая 1983 года…

В интервью на сайте «Клубочек» Игорь, рассказывая о первой встрече, говорит: «Когда я подошел к самому дальнему костру, мне навстречу подняли головы два десятка человек, но я увидел только одно лицо и поразившие меня звездным блеском глаза моей будущей второй  половинки...       

НАВАЖДЕНИЕ
Крестик да сума-котомка, да дорожная клюка –
За далекую каемку счастье манит дурака.
Босы ноги на дороге из толченого стекла –
 Хворь с зелеными глазами жизнь мою обволокла.

За спиною гарь и копоть. Нет уже пути назад –
Красным светом светофора изумрудные глаза.
Два зеленых наважденья, две зеленые свечи
То по-волчьи, то по-детски светлячком мелькнут в ночи.

Я горю, температурю, я в угаре, я в бреду,
Через дни как через страны в неизвестное бреду.
Я бегу, ползу, хромаю, я страдаю, я люблю,
И губами из рыданий фразы светлые леплю…
Май 1983г.

После первой встречи они  уже постоянно вместе. Но только как друзья. «Красный свет светофора» - запрет на надежду о взаимности, потому такие тревожные строчки в финале стихотворения:

Я горю, температурю, я в угаре, я в бреду,
Через дни как через страны в неизвестное бреду

Мы становимся «неразлучниками» - это он так говорил. Но только друзьями, - рассказывает Игорь, - потому что в это время его любимая еще замужем, тогда и написана "Песенка влюбленного капитана"

МОНОЛОГ ВЛЮБЛЕННОГО КАПИТАНА
Холодный ветер дует над Таити.
Как чайный клипер мчатся облака.
А Вы одна на палубе стоите,
Сжимая шаль в изысканных руках.

Мелькает чайка каплей белоснежной
В разливе предзакатного огня.
Вы смотрите так ласково, так нежно,
Вот, только жаль, опять не на меня…

Что манит Вас за этой дальней кромкой,
Какой такой невидимый маяк?
Кто ждет Вас, дорогая незнакомка?
Кто любит Вас, любимая моя?..
Июнь 1983г.

Наверное, это последнее  стихотворение такое печальное, пока еще неопределенность и тоска в каждой строчке "Кто любит Вас , любимая моя", через месяц тональность меняется..

 "Земляничная поляна" была написана  немного позднее, когда они уже были вместе, практически не расставались, как уточняет сама Ирина.
Это было время грядущих перемен и в политике, и в культуре, и  в нашей реальности, в какое еще время должен был произойти такой « переворот»  и судьбоносная встреча таких  талантливых и дивно красивых людей?
А теперь свидетельство самого поэта о том времени, о начале их эпохи:
ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ПОЛЯНА
Игорь Царев
________________________________________
 Тусклый быт в окне маячил, камнем под воду тянул.
Случай все переиначил, жизнь вверх дном перевернул.
Пламя снизу голубое, сверху белое крыло
Подхватило нас с тобою, закружило, понесло…

Две дороги, два теченья, путеводная звезда -
Мы пришли к пересеченью, ни на миг не опоздав.
И забыв про мир столичный, обнимаясь под луной,
На поляне земляничной пили сладкое вино.

Освещал горящий хворост контур милого лица.
Мы блуждали в разговорах без начала и конца.
Мы почти не замечали, что, стараясь нам помочь,
Сосны ветками качали, придержав на время ночь.

Млечный путь всплакнул украдкой, и немного погодя,
Мы поставили палатку, чтоб укрыться от дождя.
Дождь все шел, и шел, и шел, в землю бил стеклянный посох…
Как нам было хорошо возлежать в блаженных позах!

Как нам было наплевать на людские пересуды –
Кости нам перемывать – что в тазу греметь посудой.
Пусть же плещутся в помоях, пусть вершат свой глупый суд –
Может, золото намоют и в ломбард его снесут,

Или в будничной похлебке за казенные гроши
Обнаружат после стопки две влюбленные души,
Пламя нежно-голубое, белоснежное крыло,
Что однажды нас с тобою закружило, понесло...

Наверное, историю этой судьбоносной  встречи разные люди, бывшие свидетелями,  расскажут  еще не раз. Я же хочу обратить внимание только на то, что встретились они в заповедном лесу, там, где и  обитали  берегини – духи, которые нас хранят  и меняют реальность до неузнаваемости.  Там живут чаровницы и колдуньи, иногда они выходят из лесной чащи к людям. В этот день пути и судьбы их пересеклись

Две дороги, два теченья, путеводная звезда -
Мы пришли к пересеченью, ни на миг не опоздав.
И забыв про мир столичный, обнимаясь под луной,
На поляне земляничной пили сладкое вино.

Случайно ли именно так выбирали себя жен навсегда на поляне в мерцании огня костров наши предки, давали клятвы под луной и оставались навсегда вместе, в городе, в суете таких возможностей  у нас значительно меньше. Вот тогда 7 мая 1983 года и начинается  эпоха Игоря и Ирины Царевых. А их июльское свидание было таким, как пишет Игорь:

Освещал горящий хворост контур милого лица.
Мы блуждали в разговорах без начала и конца.
Мы почти не замечали, что, стараясь нам помочь,
Сосны ветками качали, придержав на время ночь.

Таинство природы творит чудеса, соединяя людей, а ведь это было время, когда на тех самых фестивалях звучали самые пронзительные песни, и гимн всех бардов, песня Ю. Визбра оказалась как раз о них:

Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях встретишься со мною

Вот в такой обстановке  Мастер и Ирина и должны были встретиться накануне самого замечательного праздника -  Дня Победы.  Я уверена в том, что в эти дни  радость, испытанная людьми  в 1945 году,   возвращается в этот мир, мы переживаем каждый раз те эмоции, и они отражаются в них душах… Лучшего времени для судьбоносной  встречи  и придумать трудно, место тоже символическое – лесная поляна, а еще:

Пламя нежно-голубое, белоснежное крыло,
Что однажды нас с тобою закружило, понесло...

Вот настоящий пролог к роману в стихах, который будет писаться почти 30 лет, по каким-то высшим законам судьбы и поэтики. Игорь Царев ушел от нас, не дожив ровно месяца до  тридцатилетия их эпохи…

Тогда они еще не ведали, но мы сейчас знаем, что все   стихотворения  о любви посвящены единственной женщине – его Ирине. А вот меня поразило «морское стихотворение»  «Санта-Ирина», сколько самых романтических историй всегда было связанно с морем, с названием кораблей именами любимых женщин, с безрассудными поступками отважных капитанов, кстати, одно из стихотворений так и называется «Песенка влюбленного капитана», которому помогает одолеть все бури и преграды именно любовь. А здесь продолжение этой романтической истории, связанной и с поэтом Николаем Гумилевым, и с писателем Александром Грином. Но история это не абстрактная, а очень и очень личная.

САНТА-ИРИНА
Игорь Царев
________________________________________
Видно чайки всю ночь голосили не зря -
Адмирала опять укачало.
И едва пронеслась над бушпритом заря,
Он с похмелья велел выбирать якоря
И сжигать за собою причалы.

Ветры дуют не так, как хотят корабли.
Ветры слушать приказов не стали.
Половина эскадры сидит на мели,
Остальных по пути волны так замели -
До сих пор еще дна не достали.

Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.
И команда, которая прежде не нюхала соли,
Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,
Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.

Нас несет на утес. Справа мыс. Слева плес.
Берег скалится в злобной усмешке.
Как назло у штурвала заклинило трос.
Якорь цепь оборвал, как взбесившийся пес.
Кто умеет молиться, не мешкай!..

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!

Символично, что на сайте стихотворение появилось одним из первых, в том самом 2002 году, когда Игорь Царев  только появился на Стихах ру…Думаю, все многочисленные его поклонницы сразу же поняли, что у них нет никаких шансов обольстить загадочного капитана, изменить имя  в названии его бригантины. Но очень хотелось заглянуть в рецензии и ответы Игоря

Про море я действительно кое-что знаю (старлей ВМФ в запасе). Теперь о вантах. Действительно - это проволочные или пеньковые снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются с боков и сзади мачты, стеньги и брам-стеньги. С их помощью парусами, конечно же не управляют - но есть старинный авральный клич "Все на ванты! Налегай!" - так в последней надежде экипаж судна (или корабля) старался удержать рушащиеся от напора ветра мачты. Обычно это не удавалось и следовала команда "Рубить мачты". У меня, слава Богу, до этого не дошло :)

Игорь Царев 03.06.2002 16:11

Кто-то  намекает на то, что , читая стихотворение, вспомнил о Высоцком, я, конечно, вспомнила «Капитанов» Гумилева, но одно бесспорно, в их морских творениях нет женщин, там скорее  суровая мужская романтика, с бурями и штормами, с утверждением, что женщина на корабле к беде.  Тем и интересны  эти строки, очень личные и очень пронзительные. И когда мы уже не слышим тех голосов,  вдруг над морской пучиной возникает звонкий голос влюбленного капитана.

Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.
И команда, которая прежде не нюхала соли,
Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,
Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.

Конечно, перед нами  не тот, кто « бунт на борту обнаружив,  из-за пояса рвет пистолет», не тот, кто сражается со стихией и хрипит от боли и ярости, это прекрасный и романтичный капитан Грей, который,  раздобыв алые паруса, стремится навстречу к своей возлюбленной.

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!

Этот стих написан очень давно, и как успешно доказала жизнь, Санта-Ирина ни разу не подвела своего капитана, наоборот - всегда была его надеждой и поддержкой в бушующем море
Игорь Царев 11.01.2005 10:50

А если вспомнить Высоцкого и сравнивать его с Игорем Царевым, то как раз вспоминаются не морские его стихотворения, а совсем другие:

«Что чудаки еще такие есть,
вдыхая  полной грудью эту смесь,
 они наград не ждут и наказаний,
и думая, что дышат просто так,
они внезапно попадают в такт,
такого же неровного дыхания»
(В. Высоцкий)

И как говорил в своем стихотворении В.О. Сергеев, о том, что  Игорь «о Бродском лучше Бродского писал», я бы немного перефразировала, сказав, что Игорь Царев  жил по стихам Высоцкого  о любви в большей мере, чем  сам Высоцкий.  И его «Баллада о любви» воплотилась в жизнь И. Царёва  ярче и последовательней, перестав быть только  поэтической декларацией.

Помню, когда-то в студенческие годы, мы яростно спорили, должен или не должен быть поэт похож на свои стихотворения. Так вот, Ирина надеюсь, мне не даст соврать, что Игорь был  очень  похож на свои стихотворения, между ним и строчками, которые он написал, не было никакой пропасти, не было так называемого литературного героя, который мог вести себя совсем не так, как хотелось бы автору. А если была какая-то благоуханная легенда, так она находила подтверждение в  реальности. Вероятно, так же правдив и откровенен был только К. Симонов, разлученный войной с В. Серовой.

И когда я вспоминаю знаменитое «Жди меня», ставшее  своеобразной клятвой, заклинанием для всех, ушедших на войну, тех, кто ждал их  возвращения.  Фронтовики говорят, что это стихотворение помогало выжить.

А мне  сразу же вспоминается стихотворение Игоря Царева «Не покидай меня». Хотя мне оно кажется роднее и ближе того, легендарного.

Не покидай меня

Веселый ангел миражи
Обводит гвоздиком.
Комета небо сторожит,
Виляя хвостиком.
Там у галактик рукава
С каймою вышитой,
А тут по маковку трава –
Куда уж выше-то!

Нам это поле перейти
Бок о бок выпало.
Я весь репейник на пути
Руками выполол.
Осталась только лебеда
Неистребимая,
Но ты меня не покидай,
Моя любимая!

Над синей крышею дымок
И стол под сливою –
Старался сделать я, как мог,
Тебя счастливою.
Чтоб путеводный свет не гас,
В ночи бы выручил,
Я «Отче наш» как Отче нас
На память выучил.

Синицей теплою в руке,
Ручным ли соколом,
Не важно как, не важно кем,
Я буду около.
Какая б ни была беда,
Тебя не брошу я.
И ты меня не покидай,
Моя хорошая.

 

Порой создается впечатление, что строки эти обращены к каждой из нас,  и уже от этого они звучат, как заклинание, как молитва,  как объяснение в любви.

Помня, что Игорь был  немногословен, замкнут, сам себя он называл часто «нелюдимым», обольщаться не приходится, но  очень  хочется взглянуть на ту единственную, которой эти строки действительно посвящены.

Поэт  обессмертил свою Ирину, но  в каждой строчке, в каждой вздохе, перед нами живая женщина, удивительная и  прекрасная.

Нам это поле перейти
Бок о бок выпало.
Я весь репейник на пути
Руками выполол.
Осталась только лебеда
Неистребимая,
Но ты меня не покидай,
Моя любимая!

 

Вот после этого стихотворения я начала искать фотографии Ирины, так как упорно искала еще без интернета фотографии всех возлюбленных А. Блока, которым были посвящены его стихотворения. Делом это оказалось не таким уж простым, и вдруг предо мной появилась фотография на которой она была удивительно похожа на Жанну Самари и стало понятно, почему Игорь написал стихотворение «Портрет Жанны Самари», ну кроме того, что ему очень нравился Ренуар и импрессионисты вообще.

А буквально сегодня вытаскивала из интернета (не могу объяснить почему) самые разные фотографии Елены Сергеевны Булгаковой, одна из них на странице оказалась рядом с фотографией Ирины – вот этой самой - я была поражена сходству даже внешнему, не говоря о том, что они очень похожи внутренне, на мой взгляд. С той лишь разницей, что в этой жизни его Маргарите можно было быть веселым и беззаботным ангелом, а Мастер мог жить и любить так, как невозможно было тогда, хотя бы потому,  что Булгаков ушел слишком рано.  Тогда у них в запасе было только восемь лет. Сейчас судьба оказалась более благосклонной  к этим удивительным людям, а самое главное между ними не было ни войны (как у Симонова и Серовой), ни тяжелой и продолжительной болезни, а оставался тот домашний мир, ценней которого ничего не оказалось для поэта и его любимой жены.

Синицей теплою в руке,
Ручным ли соколом,
Не важно как, не важно кем,
Я буду около.
Какая б ни была беда,
Тебя не брошу я.
И ты меня не покидай,
Моя хорошая.

Мы с вами стали свидетелями того, что именно так все и было, как писал когда-то влюбленный капитан своей Санта-Ирине. Мы, к сожалению, плохо знаем язык  цветов и язык камней, а  вот Игорь своей любимой не случайно подарил Альмандины - драгоценные камни (разновидность гранатов), сопровождающие месторождения алмазов. Считается, что это камни честности. Их дарят в знак верной любви.

Наверное, далеко не каждый решился бы сделать такой подарок, для этого надо быть уверенным в себе и своих   чувствах настолько, чтобы не обмануть и не обмануться самому. Вероятно,  этот подарок  равноценен произнесению клятвы пред небесами и древними богами.

Альмандины для любимой

Вот уже который год по пути нам.
Для тебя огонь души шевелю я,
Подарить хочу на День Валентинов
Альмандины из долины Вилюя.

Купим домик в деревушке под Нарой,
Не поедем больше на Тенериф мы -
И Трабзон, и Хургада, и Канары
Надоели, как глагольные рифмы.

А под Нарой соловьи языкаты,
И река там – будто к Богу дорога,
И такие полыхают закаты,
Что с ума свели бы даже Ван Гога.

Что еще тебе сказать, дорогая?
Греет взгляд твой цвета перечной мяты.
За тебя поднял бы мир на рога я,
Да рогами обделила меня ты.

Открываю я бутылку кампари,
Надеваешь ты халат с капюшоном…
Нам с тобой не надо шумных компаний,
Потому, что и вдвоем хорошо нам.

 

Казалось бы, что тут еще сказать о той самой идиллии, которую творит в течении тридцати  лет поэт для своей любимой…Но  медленно читаю текст еще раз, память играет со мной в прятки, конечно вспоминается  «Дом хрустальный  на горе для нее» Высоцкого. Кстати, Игорь подчеркивал, что если  в затекстье угадывается   Высоцкий, то это знак качества для него. Но еще что-то ускользающее  никак не дает покоя

.

Купим домик в деревушке под Нарой,

Не поедем больше на Тенериф мы –

 

Ясно,  что это не только и не столько дом хрустальный, сколько тот домик, увитый плюшем, для  не заслуживших свет, но  заслуживших покой. Правда, с тем  домиком, там  страшные вещи творятся в романе,  и покой – только иллюзия.

А наш  Мастер   для своей Маргариты, на этом, а не на том свете пытается создать    уютное  жилище в живописном, почти райском уголке.

А под Нарой соловьи языкаты,
И река там – будто к Богу дорога,
И такие полыхают закаты,
Что с ума свели бы даже Ван Гога.

 

Разве не самая главная эта задача для влюбленного мужчины – рай  на земле для  любимой. То, о чем можно было только мечтать там,  осуществляется теперь  здесь.  И самое главное, тогда  Мастер   продолжал думать о своем романе и дописывать его, здесь же совсем другая обстановка – очень тепло и уютно, кстати, как и от всех стихотворений, обращенных к Ирине

Открываю я бутылку кампари,

Надеваешь ты халат с капюшоном

Нам с тобой не надо шумных компаний,

Потому, что и вдвоем хорошо нам.

 

Разве может после всего этого любимая стать ведьмой? Вся жизнь и любовь этого Мастера заставляет ее оставаться  ангелом-хранителем, берегиней, наверное, и богиней  Ладой в какой-то мере, потому что Мастер делает все для того, чтобы у них все было ладом, как в старину говорили наши бабушки.

Вот ладом до сих пор у других влюбленных не очень получалось, а это тот редкий случай, когда все получалось. А потому у Игоря Царева есть особенная молитва, к Ирине же обращенная, которую не грех выучить любому мужчине, и слышать любой женщине.  Ведь это бы могло так много изменить в наших отношениях. Это тот случай, когда стихотворения могут изменить мир, спасти наши души от нелюбви и бездуховности.

 

МОЛИТВА

Ты меня опои колдовскою травой,
Милый друг.
Ты меня удержи, сохрани от разлук,
Милый друг.
Мелом круг нарисуй, заповедное слово
Скажи.
Темной ночью и днем я молю об одном -
Удержи!

 

В этой молитве отражается их первая встреча на лесной поляне, и обращается он к той колдунье, Берегине (Вероятно,  все смотрели и помнят фильм с М. Влади, где она играла Олесю). Но  если Высоцкий влюбился в актрису, экранную героиню, да и как в нее было не влюбиться, то перед Игорем, уже не на экране, а  в реальности  в такой же обстановке оказалась Ирина.

И все повторилось только уже в жизни, и молитва помогла им.

У Н. Гумилёва есть что-то подобное, но насколько разной тональности эти тексты:
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Покликаешь - морщится,
Обнимешь - топорщится,
А выйдет луна - затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то,- и хочет топиться
(Н. Гумилёв)

 

Надо отдать Игорю должное,  своей колдуньи он не боится и готов оставаться с ней до конца, и никаких заморские страны его больше не манят, потому что все путешествия остались в прошлом, а он признается:
Я насквозь прошел Россию, 
Чтобы встретиться с тобой

Такие встречи называются судьбоносными, и только  избранным  они приносят счастья, но вот ведь так случилось на этот раз. Надо сказать, что не только Ирине, но и самому Игорю очень повезло с его Маргаритой,  она и физик, и психолог одновременно, автор  книг о загадочных явлениях в жизни.

Многие  книги они писали  вместе, а ничто не  может так сблизить двух людей, как   совместное творчество. Ведь никто не отменял определения: «Счастье – когда тебя понимают», когда тебя ценят, и любит не меньше, чем ты сам. А взаимная любовь во все времена – большая редкость, увы.

Игорю Цареву кроме всех прочих даров  было дано еще два – поэтический дар невероятной силы и дар любить и быть любимым великолепной женщиной - это и сделало его счастливым, ведь  многим и одного не дано, а тут такая щедрость судьбы.

В стихотворении «Голем» - пронзительные  строки о любви на фоне старинной сказочной Праги – сказка в сказке.  Это миф о Пигмалионе  в женском обличии. Героине – богине (а только она может оживить Голема)  удается значительно больше, чем греческому скульптору, потому что  их  связывает  настоящая любовь, а она способна «двигать солнце и светила». Да и понятно, что любимая женщина может подарить жизнь и ребенку,  и поэту, мужчине этого чуда   не дано, каким бы искусным мастером он не был.

Голем

Что такое любовь?
Это жизнь, это наша весна,
Та, что бродит в Москве
Как вино по рассохшейся бочке,
Это наши мечты,
И счастливые ночи без сна,
Это мой талисман
На серебряной тонкой цепочке.

Я другим не служил,
Не любил до разорванных жил,
И к чужим небесам
Не тянулся тоской колоколен -
Без тебя никогда б
Не писал, не дышал и не жил
Твой неистовый раб,
Неуклюжий, но преданный Голем.

Разорвав колдовством
Немоту моих глиняных губ,
Ты сумела согреть
Камень сердца губами своими.
И чернила дымятся,
Как свежая кровь на снегу,
Когда я, истекая
Стихами, пишу твое имя.

 

К счастью,  сегодня и мы знаем имя, которое писал на снегу Поэт. И благодаря его за те удивительные стихотворения,  нам так щедро подаренные, нельзя забывать о той, без которой, по его же признанию,   ничего этого   бы не было.

Когда уходят поэты,  изменяются не только их портреты, совсем по-другому звучат и строчки стихотворений. Особенно изменились для меня  два любимых стихотворения Игоря Царева, это «Недописанное» и «Имена на снегу», но если там остается сожалеть о том, что больше не появится его божественных  стихотворений, то  здесь  комок подступает к горлу, когда думаешь о  Ирине, которой, как и Елене Сергеевне, пришлось остаться, тогда  на тридцать лет, (ровно настолько сколько Игорь и Ирина Царевы прожили вместе),но  нам был подарен роман века.

Не сомневаюсь в том, что все, кто любят Игоря Царева получат еще один роман века, надо только немного подождать.

Для  Мастера вечность только начинается, а для нас еще продолжается жизнь, в которой  ушедшие не оставят нас в беде, они останутся с нами. Поэт обязательно  вернется, чтобы  пригласить  свою любимую, свою единственную на белый танец…Жизнь продолжается, любовь бессмертна, пока звучат такие стихотворения.

Имена на снегу
Когда объявит белый танец небесный церемониймейстер,
Когда пронзительная нота из-под кленового смычка
Перечеркнет заслуги лета, и дальновидные предместья
Достанут снежные одежды из ледяного сундучка,
Не подводи меня, родная, не разжимай свои объятья,
Какие б трубы ни трубили, не отводи любимых губ!..
И ветер, пролетев над крышей, не руны зимнего проклятья,
А наши имена напишет на свежевыпавшем снегу.

Гимн домашнему уюту Вечность И. Царева-20

Дом и любовь - простой секрет счастья :)
Игорь Царев 27.07.2011 11:39

Началось с ощущения, что мир разделенный с кем-то значительнее и больше мира на одного. Осталось только обрисовать мысль :)
Игорь Царев 27.07.2011 13:40

Домашний мир, домашний уют, дом,  куда хочется возвращаться каждый вечер – подобные фразы звучат часто, скорее, как пожелание всем нам тихого семейного счастья, но реальность так далека от пожеланий. И найдутся только немногие счастливчики, которые с радостью торопятся домой, чтобы окунуться в уют, испытать любовь близких и одарить их светом и радостью.

Пытаюсь припомнить произведения поэтов и писателей 20 века, где можно  найти  какие-то теплые, нежные слова именно о доме и о семье…

Вывод делаю неожиданный – так ясно и конкретно все это прописано на последних страницах «Тихого Дона», где  прошедший все войны и испытания Григорий Мелехов, потеряв двух любимых женщин, оставшийся с сыном на руках, наконец-то начинает понимать, что кроме дома, семьи ничего ценного и дорогого  нет у человека, ничего ему не надо.  И опять же К. Симонов и его «Хозяйка дома»:

Подписан будет мир, и вот к тебе домой,
К 12 часам, шутя, смеясь, пророча
Придет слуга покорный твой
И все его друзья, кто будет к той ночи.
Они придут еще в шинелях и ремнях
И долго будут их снимать в передней…
(К. Симонов)

Да, еще конечно, разваливающийся  домашний мир в «Белой гвардии» Булгакова, где из последних сил люди хватаются за дом и уют и теряют его уже навсегда в грохоте тех самых воин и перипетий. Остается только  тоска по разрушенным усадьбам.

Так что же тогда получается? Неужели нам нужны  гражданские и великие отечественные войны, чтобы убедиться,  как прекрасны вечные ценности? А без такой встряски никак не получится?

Вот и думаю, что, наверное, никогда бы в мирной нашей жизни не столкнулась с гимном домашнему уюту, если бы не поэзия Игоря Царева.

Нам всем еще предстоит осмыслить,  как велика его роль  в жизни и творчестве каждого из нас, как изменил он наше  отношение к миру, к вечным ценностям. Ведь многие говорили ему о том, что прочитав  стихотворения,  хочется забыть о своих неумелых попытках что-то рифмовать. Но одно несомненно – он нам подарил великолепную историю любви, и более того, это он показал нам, какова непреходящая ценность построенного своими руками дома, в котором все живет «под управлением любви», царит невероятная обстановка взаимопонимания,  радости, и уюта. Свидетельством тому остались стихотворения Игоря, которым веришь с первого слова.

Домашний мир

Вот дом, где каждый гвоздь забит моей рукой,
Вот три ступеньки в сад за приоткрытой дверью,
Вот поле и река, и небо над рекой,
Где обитает Бог, в которого я верю...

Я наливаю чай, ты разрезаешь торт,
Нам звезды за окном моргают близоруко,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
Где можем ощутить дыхание друг друга.

Очерчивает круг движенье рук твоих,
Рассеивает тьму сиянье глаз зеленых,
И наш домашний мир, деленный на двоих,
Огромнее миров никем не разделенных.

Почти все сказки заканчиваются свадьбами, а дальше  сказкам уже нет места. Есть, правда,  так называемые бытовые сказки, где старуха, чтобы не ссориться все время с мужем, набирает в рот воды, и таким насильственным способом в их доме поселяется покой. Кажется, по-другому уже и невозможно жить. Но  мы же помним восхитительную историю любви Игоря и Ирины, встречу, которой могло и не быть, их желание остаться вместе навсегда, венчание – все это прекрасно, но потом обычно говорят, что семейная лодка разбилась о быт. Так бывает, сплошь и рядом, а чтобы не разбилась - случается  очень редко. Стихотворение опровергает расхожие истины.

Я наливаю чай, ты разрезаешь торт,
Нам звезды за окном моргают близоруко,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
Где можем ощутить дыхание друг друга.

Так наверное  еще кто-то может мечтать, желать,  верить, живя в предполагаемых обстоятельствах, но  чудо-то в том и состоит, что для Игоря –это реальность.

Когда вы прочтете книгу Ирины, то убедитесь в том, что ни единым словом, ни единым звуком поэт  не лукавит, хотя другим поэтам и свойственно желаемое выдавать за действительное. Игорь опровергает и еще одно расхожее суждение  о том, что якобы счастливые и влюбленные люди стихов не пишут, а пишут их исключительно убогие, одинокие и несчастные.

Но как – то это очень странно звучит, значит, все свои несчастия, негатив, слезы и вопли  дарить другим  можно, а поделиться радостью, счастьем, уже никак не получается. Но разве  от счастья душа не поет, тогда почему не могут появляться стихи  у тех, кто влюблен и любим?

Очерчивает круг движенье рук твоих,
Рассеивает тьму сиянье глаз зеленых,
И наш домашний мир, деленный на двоих,
Огромнее миров никем не разделенных

Тьму в мире и душе может рассеять только огонь свечи и сияние колдовских глаз любимой – как все просто на самом деле, только почему же так плохо у многих с личной жизнью, счастьем, домашним уютом?

Целый век  нас с вами учили, что  сначала общественное, потом личное, что о себе надо думать в последнюю очередь. Не потому ли едва вспыхнув, гаснет влюбленность, и через пару лет ничего не остается от той молодой семьи, которая  создавалась вроде бы по любви и взаимному согласию.

Конечно, взаимная  любовь - явление редкое, такое же редкое, как и талант, но нами еще утрачено понятие - обыватель, либо со времен Чехова и Горького оно считается почти ругательством. А вот Игорь спокойно пишет совсем о другом, не боясь противоречить классикам

Александр, мы с вами, наверное, разный смысл вкладываем в слово "обыватель". Я вот, к примеру, считаю себя нормальным обывателем. Более того, хочу им быть, хочу жить спокойно, в уютном мире среди красивых вещей и мудрых людей.
Увы, наверное, эта мечта исполнится не в этой жизни...
Игорь Царев 18.11.2004

Домашняя атмосфера - самая животворная. Лично для меня. Ибо пришлось надышаться атмосферами самых разных миров :)
Игорь Царев 21.05.2007 12:38

И в подтверждение этих слов стихотворение «Субботнее» о том самом домашнем уюте и совсем другом времени, в сравнении с рабочими днями, кстати, многие говорят, что с ужасом ждут выходных, потому что тоскливо и пусто в такие дни, нечем заняться – это становится стихийным бедствием.

Субботнее

Любимая, сегодня выходной,
Позволь же сну еще чуть-чуть продлиться,
Пока неугомонная столица
Ругается с метелью продувной.
Не вслушивайся в злые голоса,
Пускай зима за окнами долдонит,
А ты, нательный крестик сжав в ладони,
Поспи еще хотя бы полчаса.
Полынных глаз своих не открывай,
Не уходи со сказочной дороги,
Пусть доедят твои единороги
Из теплых рук волшебный каравай.
Дай доиграть все ноты трубачу,
Дай храбрецу управиться с драконом...
А я пока яичницу с беконом
Поджарю. И чаёк закипячу.

 

Вместо семейной лодки, разбившейся о быт, -сказка и идиллия, которая  длится тридцать лет.

Драконы и единороги в стихотворении упоминаются не случайно, кроме того, что наш Мастер посылает своей любимой сказочные сны,  и оберегает ее сон, он помнит и о  творческой работе – о соавторстве, - они очень часто работали вместе над статьями и книгами. И среди  других книг была и «Энциклопедия сказочных  существ и  чудовищ», о которой   упоминал с гордостью  в рецензиях Игорь, а Ирина рассказывает, как проходила такая работа.

Это один из секретов их семейного счастья – совместное творчество, двум личностям такого масштаба трудно ужиться под одной крышей, если они не заняты общим делом, если не пишут  одну книгу на двоих, дополняя друг друга. Что еще может сблизить, если не такое соавторство.

К великому сожалению, пережить подобного соавторства почти никому не удавалось, а потому нам остается только с нескрываемым любопытством и восхищением наблюдать за их работой.  И самое главное, как и отмечает Ирина, что им не нужно было ничего делить, как это случается у соавторов, не связанных семейными узами, рано или поздно возникает конфликт, здесь же договорившись, (тоже большая редкость) каждый занят своим делом.

И это дополнительный стимул для лада и счастья в семье. Не потому ли с грустью и тревогой звучит еще одно стихотворение, посвященное Ирине:

В ожидании жены, уехавшей в командировку
Невпопад часы стучат, маятник качая,
Две свечи кровоточат, стынет чашка чая.
За спиною тишина - хрипло в ухо дышит,
А любимая жена не звонит, не пишет.

Воют волки за рекой. Эхо вторит глухо,
Барабанит в дверь клюкой белая старуха.
Небо с лунным фонарем в черный цвет окрашено.
Где ж ты, солнышко мое? Отзовись, мне страшно!

Или я сошел с ума на исходе ночи,
Или пьяная зима за окном хохочет…
Тонким лезвием ножа – холодок под сердце...
Поскорее приезжай, помоги согреться!

 

Тревога звучит в каждом слове, но кроме экспрессивной лексики, кроме тревог, кажется, что и из героя и из дома вынули душу, это напряжение  пугает не только автора, но и читателя, даже не стук часов и волчий вой, хотя это тоже страшно, а тишина, мертвая тишина за спиной:

За спиною тишина - хрипло в ухо дышит,
А любимая жена не звонит, не пишет.

И чем больше времени проходит, тем страшнее становится, но мы понимаем, что главное не этот внешний страх, хотя и он тоже, а  мысли о том, что любимая может не вернуться, вот что тревожит сильнее всего:

Барабанит в дверь клюкой белая старуха.
Небо с лунным фонарем в черный цвет окрашено.
Где ж ты, солнышко мое? Отзовись, мне страшно!

 

Тревога, волнение, звуки беды, тишина – все направлено на одно, на возвращение к привычному миру и уюту.

Вероятно,  этих чувств и переживаний никогда не поймут одинокие люди, а их сегодня большинство вне зависимости от штампа в паспорте. Но это то бесценное, что нужно хранить  любящим и любимым, и что страшнее всего потерять. Если нам оставаться в одиночестве так же приятно, как Ионычу у Чехова ночью на кладбище, то, наверное, что-то с нами уже не так, а вот чувства  Мастера близки и понятны многим, особенно тем, кто был любим. Вот и я быстрее  перехожу к стихотворению
 
«Вечер на двоих»

День клубком пушистого волокна
Прокатился, по полу прошуршав,
Где моя любимая у окна
Для меня малиновый вяжет шарф.
Сколько лет желанная, сколько зим!
Придержу доверчивый локоток:
Не сходить ли вечером в магазин,
А потом в Сокольники на каток?
Этот мир не скучен и не покат,
Интересней выдумать не смогу:
На закате - «дутыши» напрокат,
И бокал шампанского на снегу.
Говори, любимая, говори,
Трогай душу лаковым ноготком.
Близоруко щурятся фонари,
Согревая сумерки над катком.
Рождество гирляндами на дворе -
Вся Москва в торжественных огоньках...
До чего божественно в январе
Целоваться с милою на коньках

 

Посмотрите насколько разная тональность у стихотворений, когда без тебя и с тобой – вся гамма чувств в этих пронзительных строчках.

Многие в рецензиях отмечали,  насколько уютно становится на душе, когда читаешь строки Игоря о любви и домашнем уюте.

День клубком пушистого волокна
Прокатился, по полу прошуршав,
Где моя любимая у окна
Для меня малиновый вяжет шарф

 

Наверное, в  доме должно быть рукоделие, по старой доброй традиции, потому что только сделанные своими руками вещи согревают, и таят энергетику любимых рук, передают чувства рукодельниц, но ведь пряхи еще  и берегини, и богини судьбы, а потому оставаться рядом – это великое счастье.  Жена, ангел, берегиня,  становится ангелом хранителем на всю оставшуюся жизнь. Видеть на катке пары, которые по-прежнему влюблены друг в друга и целуются – это такая редкость, но, наверное, в этом и есть главное счастье  поэта, импульс к творчеству, к желанию жить и работать.

Мы с вами уже видели самое начало отношений наших героев,  стихотворение о первой встрече, где все так тревожно, что  даже начинаешь волноваться: а будут ли они вместе, не вмешается ли кто-то, не разрушит ли эти сильные чувства. Вот и в «Монологе влюбленного капитана»,  через месяц после встречи:

Что манит Вас за этой дальней кромкой,
Какой такой невидимый маяк?
Кто ждет Вас, дорогая незнакомка?
Кто любит Вас, любимая моя?..
Июнь 1983г

 

Но это было давно, все тревоги давно улеглись, и мы можем убедиться в том, что и через 20 лет они остались вместе, и даже переписали старую сказку на новый лад, показав, что и после свадьбы можно быть счастливыми. Что же изменилось в этой сказке, которая не закончилась свадьбой, а продолжалась?

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Горит кристаллик соли в ранке,
Как амулет от худших бед.
На кухне сатанеет ангел
Готовя праздничный обед.
Весна качает лодку быта,
Ломая построенье строф,
Но экипажем не забыта
Мелодия ночных костров.
Не нас, похоже, время лечит,
Раз соловьи еще свистят
И все мгновенья первой встречи
Я помню двадцать лет спустя,
Как грыз огонь сухую ветку,
Как ты, отстав от вольных стай,
Вошла в мою грудную клетку,
Отдав крыла свои: "Летай!"
И вот, я рею в эмпиреях,
Пером оттачиваю слог,
Пока любимый ангел греет
Из райских яблочек пирог.

Продолжение тоже оказалось сказочным. Игорь припоминает все основные события – это и свидание у костра, и те знаменитые песни,

Как грыз огонь сухую ветку,
Как ты, отстав от вольных стай,
Вошла в мою грудную клетку,
Отдав крыла свои: "Летай!"

И что же случилось с тех самых уже исторических дней?  Двадцать лет счастливой жизни, праздничный пирог, уют в доме, теплый свитер, связанный женой,  такой о котором можно только мечтать, совместная работа. И даже молчаливый черный ворон- их спутник ( чучело огромной птицы на шкафу), который влетел  в одно из стихотворений- только на этот раз он не напоминает о разлуке с криком «Никогда», как у Э. По, а хранит уют и покой в доме, потому что молчалив. И при всем при этом Мастер признается:

И вот, я рею в эмпиреях,
Пером оттачиваю слог,
Пока любимый ангел греет
Из райских яблочек пирог
Дом и любовь - простой секрет счастья :)
Игорь Царев 27.07.2011 11:39

В рецензиях с 2002 года до самых последних откликов Игорь Царев не устает повторять на разные лады эту фразу,  он один из немногих знает  закон если не вечности, то счастливой и значит плодотворной жизни в этом мире.

Стихотворение, извлеченное из семейного альбома, напомнит о том, что в каждой семье всегда были свои традиции. Чаепитие вечером из прекрасного чайного сервиза. Многие помнят, как дорожили наши бабушки этими фарфоровыми чашками невероятной красоты и изящества, вот и здесь они запечатлены. А мы переносимся на кухню этой уютной квартиры

Цзиндэчжэньский фарфор
(из семейного альбома)

В нашей кухне витал
Восхитительный дух тарталеток,
Свой пленительный мир
Из восторгов моих возводя.
А за темным окном
Журавлиные клинья под лето
Забивала зима
Кулаком ледяного дождя.

Из каких родников
И душевных мелодий тончайших
Ты сплетала покров,
Сберегающий нас в холода,
Выставляя на стол
Тонкостенные белые чашки,
Где в напиток богов
Превращалась простая вода…

Цзиндэчжэньский фарфор,
Преисполненный чайною негой,
И сердца согревал,
И беседы изысканный шелк.
А за темным окном
Фонари столбенели от снега,
Наблюдая, как он,
Словно пьяный, то падал, то шел….

Цзиндэчжэньский фарфор —
Рукотворная тайна причастья.
Из него и сейчас
Пьем ночные фантазии мы.
А за темным окном
Над столицей разбитой на части
Громыхает салют
Добела раскаленной зимы.


Спасибо. Семья - это святое. А у каждой семьи своя святыня :)
И.Ц.
Игорь Царев 17.12.2007 16:56

 

Думаю, тут никакие комментарии не требуются, поэт просто позволили нам взглянуть на тихий домашний вечер, на ритуал чаепития, на те мгновения счастья, которые еще были тогда в его жизни. И они были по-настоящему прекрасны.

Хочется верить, что всех, кто знает творчество Игоря, и  кто верит Мастеру, он сможет убедить, а сейчас особенно, что нет ничего лучше и прекраснее семейной жизни рядом с дорогими и близкими людьми. Увы, половину из нас надо в этом долго и упорно убеждать. Но иногда мне кажется, что как и разрушенные в 1917 году усадьбы, и сожженные библиотеки, вернуть этого уже невозможно, хотя вот ведь есть и совсем иные примеры

Главные источники радости в наших близких :)
Игорь Царев 04.11.2010 17:55

 

И конечно,  почти для каждого столичного жителя особую роль играет дача - выезд на природу, упоение работать на земле. Нигде  больше не встречала такой страсти к этим вторжениям в мир природы, это желание приобщиться к совсем иной атмосфере, забыв о суетном городе, как в столице. И это тоже особое счастье:

Дачное
Игорь Царев

Вот и Брыковы горы, и лета макушка,
И суббота идет заведенным порядком:
В холодильнике «Орск» дозревает чекушка,
Набирается солнца закуска по грядкам…
И цикады выводят свои пиццикато,
И погода - куда там в ином Намангане!-
И, бока подставляя под кетчуп заката,
Ароматом исходит шашлык на мангале…
Старый кот на плече, верный пес у колена,
Я - беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.

Казалось бы, ну что особенного – обычная поездка на дачу – два дня активного отдыха. Но  после  главного ритуала, чаепития на кухне, мы  вспомним еще один – шашлык под открытым небом, опять же возможность вспомнить, как это делалось в древние временя…

Перед нами уже совсем другой Мастер, счастливый, любимый семейством, довольный всем, что творится вокруг,  у него есть еще время для того, чтобы побыть в кругу близких, в своем мире, недаром он называет дачу личным Эдемом

Старый кот на плече, верный пес у колена,
Я - беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.

 

Личное счастье, домашний уют, дача - кущи Эдема, зеленоглазый ангел, готовый подарить счастье.  Разве что-то еще нужно для личной жизни?
Игорь Царев

В какой-то момент понимаешь, что жизнь - штука конечная. Но мы же стойкие оловянные матросики! Мы не бросим вахту... Просто я в последнее время стараюсь больше уделять времени самому ценному, что у меня есть. Семье. И, как ни странно, этим совершенно нематериальным ни в каком смысле рифмованным смыслоформам. Хотя, по большому счету, тяга к последнему никаким разумным объяснениям не поддается
Игорь Царев 27.05.2011 10:42

Вечные истины, вечные ценности... Потому и вечные, что всегда с нами
Игорь Царев 28.07.2011 14:23

 

Когда-то к такой вот идиллии и семейной гармонии стремился А.С. Пушкин, к сожалению,  для него все закончилось печально. Другие поэты, кажется, все  только и делали для того, чтобы  разрушить домашний уют.

Чаще всего  они мало заботились о семейном счастье, уверенные, что творчество, искусство требует жертв. Жертвы исправно приносились, и вдруг у нас появился поэт, который заговорил о самом главном спокойно и рассудительно. Остается только верить в то, что  счастье возможно, если он смог, то может быть и у нас получится? Вот в этом великая сила творчества, может быть главное его назначение в мире.

В кущах личного Эдема

Хорошо, забыв о вьюгах,
Окунуться в летний зной,
Мысли пивом убаюкав,
Проводить свой выходной
Изваянием Родена
С папироскою в руке
В кущах личного Эдема
В допотопном гамаке.

Разве это не награда –
Созерцать весь Божий день
Тонкой кистью винограда
Нарисованную тень,
Не гонять на шестисотом
С валидолом за щекой,
А наперстком шести соток
Пить божественный покой.

Лета мятная настойка,
Воли праздничный кумыс
Упоительны настолько,
Что всему даруют смысл:
И сирени у калитки,
И герани на окне,
И несуетной улитке,
И подвыпившему мне.

Спелый плод в мои ладони
Золотая алыча
Снисходительно уронит
С августейшего плеча…
И сорочьим донесеньем
Разлетится весть окрест,
Что за это воскресенье
Я воистину воскрес.

Не покидай меня, Любимая Вечность И. Царева-21

Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал,
Потому что если не любил,
Значит и не жил, и не дышал.
В. Высоцкий

Но только для меня твоя улыбка.
И только для тебя моя любовь.
И. Царёв

Наверное, все мужчины делятся на рыцарей и  сказочников, конечно, есть еще  короли и драконы, но речь не о них. Мы выбираем, нас выбирают рыцари или сказочники, как в бессмертной пьесе у Е. Шварца «Обыкновенное чудо».

Когда я пыталась разгадать тайну Игоря Царева, скрытую в его творчестве, истории его жизни и большой светлой любви, то кроме всего прочего пред глазами возникали кадры  знаменитого фильма «Обыкновенное чудо». А ведь так можно было назвать и историю их жизни, акцентируя внимание на втором слове.

Кажется, Олег Янковский похож на него даже внешне, а эта мудрая печаль в глазах, ведь знания умножают печали. Он снова и снова повторяет монолог о  храбрецах,  осмелившихся любить, хотя знают, что им придется расстаться. По-моему нет второго такого пронзительного монолога о тех счастливчиках, которым выпало встретиться и полюбить друг друга в этом мире, и оставаться рядом, до той поры, «пока смерть не разлучит нас»…

Я,  на свою  беду, бессмертен.   Мне  предстоит пережить  тебя и
затосковать  навеки.  А пока - ты со мной, и я с тобой.  С ума можно сойти от счастья.  Ты со  мной.   Я с  тобой.

  Слава храбрецам,  которые осмеливаются  любить, зная, что  всему этому придет  конец.  Слава  безумцам, которые живут,  как  будто  они  бессмертны,  -  смерть  иной  раз  отступает  от  них.
(Е. Шварц  Обыкновенное чудо)

«Пока смерть не разлучит нас»,- звучат слова клятвы, когда двое встают под венец.  Но  кажется, что смерть порой отступает, если Сказочнику удастся сделать любимую бессмертной. Если сам он, даже уходя, все равно останется и в своих творениях, и в нашей памяти. А значит, мы всегда будет перечитывать его творения, обращенные к любимой, жить, помня о тех заповедях, которые он оставил.

Страсть, которой не страшны никакие преграды, домашний уют и любовь близких, все это достойно, чтобы быть воспетым и увековеченным. И все - таки на первом месте здесь стоят отношениях двух людей, они  не только встретились и полюбили друг друга, это случается со многими, а вот сохранить чувства, пройти путь вместе  могут только избранные. Это особая история, ведь, кажется, будто двое встретились только вчера, так  они смотрят друг на друга, так влюблены, так счастливы. А свидетельства тому, стихотворения, написанные в разные годы, обращенные к своей, а не чужой жене.

История этой любви, начинавшаяся на лесной поляне, под звездным небом, развивается на улицах столицы. И первое, главное место, куда мы попадаем – Арбат. Там когда-то Мастер в первый раз встретил Маргариту, там гуляют Игорь и Ирина в  июньский день.

Звездопад

К нам на месяц заехал июнь -
Тополиный пушок над губой.
Он еще фантастически юн,
Но как дерзко флиртует с тобой:
Удивляя бывалых кутил,
Осыпает цветами Арбат…
Он и солнце, как пир, закатил,
Чтоб тебе подарить звездопад.
И планеты, срываясь с резьбы,
Рассыпают фонтаны огня.
Но, другие желанья избыв,
Ты опять загадала меня

А ведь как сказал кто-то из мудрецов, мы обещаем своим любимым подарить целый мир, а не дарим самого необходимого и малого. Игорь Царев дарит любимой звездопад, так может поступить только настоящий сказочник.

Удивляя бывалых кутил,
Осыпает цветами Арбат…
Он и солнце, как пир, закатил,
Чтоб тебе подарить звездопад.

Остальным прекрасным дамам остается только улыбнуться грустно и отойти в сторону в момент свидания влюбленных на Арбате. Но ведь все это имеет смысл, только если и тебя любят так же сильно. Иначе никакой звездопад не поможет, а потому  на этом празднике для двоих, мы узнаем и о  самом главном. Если  мы видим звездопад, то можем смело загадывать желания. И что же получается в итоге?

И планеты, срываясь с резьбы,
Рассыпают фонтаны огня.
Но, другие желанья избыв,
Ты опять загадала меня.

Важно, что об этом  мечтают, это переживают люди, много лет проведшие вместе, рядом. Седовласый мужчина, влюбленный, как мальчишка, пусть поэт, но разве с поэтами часто подобное случается?

Булгаков, описывая первую встречу Мастера и Маргариты, подчеркнул,  «любовь выскочила перед нами,  как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!!» Наших героев любовь не убила, а сделала счастливыми.

Вот тот случай, когда людям суждено не просто остаться вместе, но и прожить рядом не один десяток лет,  оставаясь влюбленными и счастливыми.

Кстати, и эта встреча Мастера случилось на Арбате, кто бы в том сомневался, разве это не место  свиданий  влюбленных, место мистических встреч.  И немного раньше Мастер произнес ключевую фразу:

-Я вдруг понял, что  я всю жизнь любил именно эту женщину!

Вот это понимание и связывает людей незримыми световыми нитями, которые уже невозможно будет разорвать ни обстоятельствам, ни соперникам.

Но с  Арбата – символического места для влюбленных, перенесемся вместе с ними на Тверской бульвар, место тоже  знаковое, только теперь уже со знаком минус – там все продается, и любовь в первую очередь, что же они почувствуют   там?

Прогулка по тверской-ямской
Игорь Царев

Вдоль Тверской стоят красоточки -
Без пяти минут беременны.
Стоит каждая по «соточке»
За «лямур» единовременный.

Но до них мне - как до лампочки,
Выступаю гордо мимо я.
Ведь со мною моя лапочка -
Моя женушка любимая.

Не спеша пройдем «Асторию»,
Посидим в тени у гения,
Написавшего историю
Про Татьяну и Евгения.

Я куплю цветок на веточке
Моей лучшей половиночке,
Моей рыбке, моей деточке,
Моей музе, моей Ирочке.

Мы в метро с моей красавицей
Поцелуемся на лестнице.
А кому это не нравится -
Пусть от зависти повесятся.

Стихотворение восхитительно, но кроме всего прочего - это еще и вызов всем тем мужам, которые заглядывают на Тверскую за минутными утехами, уверяют нас, что так поступают все без исключения, и им это просто необходимо, ищут и находят оправдание для блуда.

Но до них мне - как до лампочки,
Выступаю гордо мимо я.
Ведь со мною моя лапочка -
Моя женушка любимая.

Каждая из нас хотела бы услышать такое признание, но многие ли из мужей могут это произнести, не кривя душой? Не в том ли самая большая беда наша? А вот и формула любви и счастья от Игоря Царева:

Мы в метро с моей красавицей
Поцелуемся на лестнице.
А кому это не нравится -
Пусть от зависти повесятся.

Такое впечатление, что эти люди пришли к нам из иного мира, и если прежде мы дивились вторжению иностранного профессора, то теперь удивленно смотрим на  влюбленных, на счастливых.

Что такого еще можно вспомнить о вечной любви?  Только знаменитые строки Высоцкого, потрясшие в свое время до основания наше представление о мире и чувствах. Правда, для нас они остались только поэзией высокого накала, для Ирины и Игоря стали смыслом жизни, не потому ли они так далеко ушли от всех от нас и смогли быть такими счастливыми:

Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить,
Любой ценой, и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
(В. Высоцкий)

С трепетом Игорь  говорил о Высоцком, о том, что был немного знаком с ним,  но одно дело быть знакомым и восхищаться его творчеством, другое дело построить жизнь по этим песням: «Я дышу, и значит, я люблю, я люблю, и значит,  я живу». А ведь  наш  Мудрый Сказочник, все знавший о бессмертии с самого начала, именно так и жил все эти годы. Словно бы ему хотелось  притворить в жизнь то, чего не успел Высоцкий.

Поэты – заложники ночи, все лучшие стихотворения пишутся ночью, ночь оставляет наедине влюбленных. Меня подкупило и потрясло стихотворение «В постели с Ангелом», оно ни в чем не уступает «Балладе о любви», но становится более лиричным и личным, а оттого особенно прекрасным,  вряд ли без него мы поймем эти дивные отношения Поэта и Музы.

В постели с ангелом

Ночью на косогоре
Ветер пригнул рябину,
Ходит по миру горе,
Осень стреляет в спину,
Время карманным вором
Хочет обчистить память...
Над головою ворон
Принялся горлопанить...

Тьма ли тому причиной,
Сердце ли оскудело?
Пахнут ли мертвечиной
Слово мое и дело?
Хором с собачьей сворой
Выть ли, не знаю, петь ли,
Если на небе ворон
Вяжет тугие петли...

С чем ты, дружок, в столицу,
С весточкой на хвосте ли?
Видишь, какая птица
Спит на моей постели?
Хватит, недобрый вестник,
Полно тебе кружиться -
Ворону в поднебесье
С ангелом не ужиться…

Мы знаем, какое значение придавал поэт черным воронам- они были и символом мудрости и вестниками беды. Но он защищает от черного ворона ангела, и не просто защищает в лихую годину, но спасает  и ангела, и себя самого от черных дней, тоски, беды, которую неизменно несли вороны, когда слышался их пронзительный крик.

С чем ты, дружок, в столицу,
С весточкой на хвосте ли?
Видишь, какая птица
Спит на моей постели?

И беда отступает, если берегиня и ангел-хранитель остаются рядом с поэтом. Это в стихотворении, а в реальности Ирина рассказывает о том, что в доме было чучело огромного ворона, и когда она сетовала на то, что   птица к беде, и нельзя ее держать в доме, то Игорь вспоминал, что  крик ворона к беде, а у них он молчаливый. Поэтому в поднебесье ангелу и ворону не ужиться, а у них в доме было возможно даже такое.

 Ворон слушал его стихотворения и никогда не критиковал - мудрая птица. Но вот уже раздается ночная мелодия, звучащая где-то рядом, что же  нам  слышится в ней?

Ночная мелодия

Футляр тисненой кожицы работы Бенвенуто -
В нем ловких стрелок ножницы бегут, стригут минуты.
В мешок дырявой памяти, как строки завещания,
Летят они, а маятник им машет на прощание.
А мы с тобою, будучи не очень-то уверены,
Что до разлуки будущей нам сотни лет отмерены,
Закрыли двери на засов, измяли кринолины...
Ах, не было таких часов во времена Челлини!
Я, опьяненный жаром плеч атласного свечения,
Задул пожары желтых свеч и времени течение...
Диван пружинами гудит, кружит, как плот нагруженный…
Я охраняю на груди покой моей жемчужины…
Какая музыка в ночи, какое наваждение -
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!

Конечно, есть здесь сюжетная перекличка со знаменитым стихотворением Пастернака «Зимняя ночь», с той лишь разницей, что ночь эта явно не зимняя, и не холодная, да и свеча погасла, а вот почему она погасла (у Пастернака она полыхает до самого конца и стихотворение получается с открытым финалом)
Я, опьяненный жаром плеч атласного свечения,
Задул пожары желтых свеч и времени течение...

Здесь нет больше ни света, ни огня, и время не течет, накал страсти таков, что
Какая музыка в ночи, какое наваждение -
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!

Если вспомнить сюжет романа «Доктор Живаго», там герой  мечется между революциями, войнами и женщинами, то там может быть только музыка глухого жуткого средневековья, ну может быть какие-нибудь мелодии Вагнера о разрушенном и погибшем мире.

В данном же случае все так чисто и прекрасно, что от той жуткой разрухи не остается  больше и следа…А мы прекрасно знаем, что в эпоху Возрождения появились и Изольда, и  Лаура, и Беатриче и другие дивные  женские образы, до которых, как казалось нам недавно, не дотянуться в наше время. И поэты серебряного века не смогли преодолеть  этого средневекового хаоса и разрухи, все смешалось в их душах тогда, выбрать одну женщину и остаться с ней ни для Блока, ни для Пастернака было невозможно.

 Мрачным и неопределенным было и 20 столетие, когда Маргарита стала ведьмой, от горя и бедствий , на нее свалившихся.
Мелодия эпохи Возрождения прозвучала в душе поэта только в начале 21 века. По-моему это самое главное открытие, когда  погружаешься в стихотворения Игоря Царева. На какую же высоту он поднимает и поэзию, и любимую женщину, каким чистым и прекрасным кажется этот мир.
А что же происходит в эту судьбоносную ночь, мы знаем из другого стихотворения «Ночное погружение», вот его финал:

И путь назначенный верша,
Но не желая ставить точку,
Мы эту ночку по глоточку
С тобой смакуем не спеша.

Конечно, в любой судьбе  бывает не только  звонкая и  яростная весна, не только жаркое и страстное лето, для всех и счастливых и несчастных наступает порой и осень, а кто-то доживает и до лютой зимы.

Все зависит от того, как мы сами относимся к таким изменениям в природе и погоде. Говорят, что только любящим людям не страшны бури и ураганы. Вот на такие стихотворения было бы интересно взглянуть. Мы уже видели, как пусто, как жутко в доме, если жена уехала в командировку – замирает жизнь и остается только ожидание, сводят с ума  тревоги. А вот если они вместе, то не страшна никакая осень и непогода

Погода для ангела

Не с поклоном осень пришла, с циклоном -
Ломит кости, веткой стучит в стекло нам,
Крутит болью в рваных моих менисках,
Облака над городом гонит низко,
Чтоб они, вспоров животы о кровлю,
Заливали улицы рыбьей кровью...
Как же худо нынче бездомным тварям!
А давай для них все запасы сварим,
Весь насущный хлеб раздадим пернатым?..
Нам самим, пока что, немного надо,
Чтобы вновь себя ощутить как летом -
Просто рядом лечь и укрыться пледом,
И хмелеть, лукаво целуя прядки,
Где веселый ангел играет в прятки...

Накормив птиц и животных, которых всегда было много вокруг Игоря и Ирины, но это отдельная история, что же еще нужно для счастья Мастеру и Музе? Уютный домик в живописном месте, но самое главное - оставаться вместе, не разлучаться.

В своих воспоминаниях З. Гипппус пишет, что они с Д. Мережковским практически не расставались. То же самое и  у Игоря с Ириной.
А когда они вместе, то нужно им и  много, и мало:

Весь насущный хлеб раздадим пернатым?..
Нам самим, пока что, немного надо,
Чтобы вновь себя ощутить как летом -
Просто рядом лечь и укрыться пледом,
И хмелеть, лукаво целуя прядки,
Где веселый ангел играет в прятки...

Кстати,  славянский рай – это место, где обитают девы- птицы, не потому ли они так близки поэту на земле, ведь рядом с ним ангел, и душа его крылата, они просто узнают своего и слетаются сюда.  Но для счастья необходимо, чтобы ангел был рядом.

Не потому ли, как заговор звучит его пронзительное стихотворение «Не покидай меня». Если больше ждать не надо, если они встретились и остались вместе, теперь страшно только одно – потерять друг друга…

Как и Сказочник у Шварца, Игорь прекрасно понимал, что  предстоит разлука с любимой, и мог повторить снова и снова: «Слава храбрецам,  которые осмеливаются  любить, зная, что  всему этому придет  конец».

Да, он храбрец, но разве стоит вопрос любить или не любить? Просто каждая минута, каждый день пока они вместе надо наполнить той радостью, без которой уже не жить и не дышать.

Что же остается в душе Мастера, когда он  мысленно обращается  к своей Маргарите,  а потом возвращается и в реальность, помня другое заклинание: «С любимыми не расставайтесь», вот он и летит назад в скором поезде:

Зреет южная смородина
И воркует сладко горлинка.
Это, вроде, тоже родина,
Только мне милее родинка
На твоем плече, которое
Млечным светом ночью светится…
И сажусь обратно в «скорый» я,
И назад колеса вертятся.

Здесь уже сугробы спелые
Намело ветрами с полюса,
И стоят березы белые,
И метели с хриплым голосом…
Ты задернешь окна шторами,
Скажешь мне, что рада встретиться.
Я прижмусь к плечу, которое
Млечным светом ночью светится.
( «Родинка»)

 

Игорь и Ирина подарили нам не только  формулу любви, но и формулу счастья вдвоем – формулу счастливой семейной жизни на протяжении тридцати лет – это невероятный дар от нового Мастера и его Ирины. Это оправдание и для того Мастера, потому что на этот раз любовь оказалась не убийцей, выскочившим из - под земли, а светлым ангелом-хранителем, ему  удалось привести этих двоих на ту самую земляничную поляну и показать их друг другу,  глядя в Книгу Судьбы.  Надо вспомнить о том, как начиналось это чудо, как они встретились под звездным небом и узнали вдруг друга.

В интервью на сайте «Клубочек» Игорь, рассказывая о первой встрече, говорит: «Когда я подошел к самому дальнему костру , мне навстречу подняли головы два десятка человек, но я увидел только одно лицо и поразившие меня звездным блеском глаза моей будущей второй  половинки...   

 Чтобы     пережить эти  счастливые  минуты снова, они отправляются на природу, к заповедному лесу, огню костра, чтобы побыть вместе и полюбоваться звездным небом.

В ЗВЕЗДНОМ ОРЕОЛЕ

Как бы жизнь нас не качала
И до слез не огорчала,
Мы к надежному причалу
Не торопимся пока.
В нас живет еще привычка
На последней электричке
Ехать к черту на кулички
Или к черту на рога.

На поляне синей-синей
Наш костер растопит иней.
Чтоб от будничной трясины
Не болела голова,
Расплещу вино по кружкам,
Обниму свою подружку,
Горячо шепну на ушко
Потаенные слова…

До чего же спится сладко
В нашей старенькой палатке,
Где заплатка на заплатке,
И в просвет глядит звезда.
Твои волосы, как ветром,
Разметало звездным светом –
В ореоле светлом этом
Ты останешься всегда.

Сон проходит и уходит,
Ночь-колдунья на исходе,
Показался на восходе
Тонкий краешек зари.
Ничего, что гаснут звезды –
Ничего еще не поздно…
Ты прижмись ко мне, родная!
Ничего не говори…

 

Провести ночь вместе под открытым небом, в звездной россыпи, что же может быть прекрасней и романтичнее. Природа зачаровывает, околдовывает, дает силы, хранит в душах любовь. Так и замыкается круг, хоровод духов у огня костра, и мы начинаем верить в то, что такое может быть, что любовь бессмертна.

О том, что это так, что под звездным небом у костра особенно уютно влюбленным напоминает нам и В. Высоцкий.

И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья.

 

А  еще остаются молитвы, заклятья, заклинания. Если повторять их все время, то любимый человек останется рядом. Вот потому с особой силой звучит «Молитва»  И. Царёва

МОЛИТВА

Ты меня опои колдовскою травой,
Милый друг.
Ты меня удержи, сохрани от разлук,
Милый друг.
Мелом круг нарисуй, заповедное слово
Скажи.
Темной ночью и днем я молю об одном -
Удержи

 

«Смерть иногда отступает», - обещает нам Мудрый Сказочник, к великому сожалению, этого не случилось. Хотя как можно поверить в то, что Игорь Царев  ушел от нас, если он все равно остается с нами. Мы повторяем его строки, как заклинание, мы слышим его голос…

Данте встретил Беатриче в раю, но она не была с ним в этом мире. Она не разделила с ним эту жизнь, может потому, история Ирины ближе и роднее  для нас, для того, чтобы жить и любить здесь, надо быть и колдуньей, и Музой,  и ангелом-хранителем одновременно.

С нами остается Берегиня, к которой обращены все  стихотворения Игоря, остается любовь и свет, остаются бессмертные стихотворения, остается  история любви, вечной и прекрасной.

Послушайте голос поэта, и вы все поймете сами

У каждого свой Бог, свои пределы.
Но Страшный суд приблизить не спеши,
Ведь может статься, что душа без тела –
Не многим лучше тела без души.

У каждого свой рай, свое болото,
Свой сущий ад, свой образ палача,
Свой храм, где объедает позолоту
Не верящая в Бога саранча.

У каждого своя в оркестре скрипка,
Свой миг победы, свой последний бой.
Но только для меня твоя улыбка.
И только для тебя моя любовь.

Очень хочется верить, что «смерть порой отступает», избранные достойны бессмертия, потому что их любовь «движет солнце и светила»…

Поэты - заложники Ночи. Вечность И. Царева -22

Мы не вечны, но тем и бесценны любимые руки,
И та странная ночь, и тот чай с ароматом лимона,
И то время, когда со стены мы снимаем «Кремону»
И поем про дырявый кувшин на божественном круге.
И. Царёв

Вот уж точно ночь-время разбойников и поэтов. Кто еще так воспоет и прославит часы ночного бдения, когда забыты дневные заботы, можно зажечь свечу, заварить чай с лимоном и записать для вечности самые сокровенные строки. Днем в столичной  суете вряд ли такое возможно, только ночь может подарить покой для молитвы и стихо-творения. Пусть это будет темная или звездная ночь, неважно, только ночью ведутся откровенные разговоры, споры, признания, да чего только не совершается под звуки «Лунной сонаты»   в  таинственном ночном тумане.

Для Игоря Царева эта время суток имеет особое значение, даже если просто пробежаться по названиям стихотворений, это станет понятно: «Полуночный чай с лимоном», «Ночные танцы», «Ночные разговоры», «Ночные бесы», Ночной сеанс», «Ночь на кухне», «Свет падающей звезды», «Звездопад» - это только первое, что попадается на глаза из его стихотворений.

Помня его рассуждения о том, что работа в газете - это сиюминутное, а поэзия – вечное, можно предположить, что  день - это мгновение, ночь –вечность. А потому  стоит всмотреться и вслушаться в эти строки повнимательнее, вдруг нам откроется иное пространство, другие грани его таланта.

Сколько чудесных стихотворений обо всех прелестях ночи было написано, но рука потянулась к книжной полке, к тому Лирики В. Набокова, мне  показалось, что именно там есть какое-то особое стихотворение, которое станет эпиграфом  к этой таинственной теме. Стихотворение так и называется «Ночь»

Ночь
Владимир Набоков

Как только лунные протянутся лучи,
    всплывает музыка в аллее...
О, серебристая, катись и рокочи
    все вдохновенней, все полнее!..

Порхает до зари незримая рука
    по клавишам теней и света
и замедляется, ленива и легка...
    Последний звук, — и ночь допета.

 

И я вдруг поняла, что это стихотворение может стать не просто эпиграфом, что именно в восьми строчках набоковского всегда загадочного текста (такое чувство, что они писались не на земле, а где-то там, за чертой), в этом стихотворении есть ответ: почему поэты так любят ночь.

Ее таинственность, ее неповторимая музыка в переливах теней и света, ее обещание свиданий с любимой или верным другом, или Музой все время окрыляет и вдохновляет. Да и покой всегда мил для  усталого, измотанного дневными трудами и заботами человека.

Владимир Набоков с его прозрачностью и таинственным трепетом, с этим стилистически выверенными текстом должен быть очень близок Игорю Цареву, который  в свои тексты вдыхает значительно больше жизни и силы…

Давно мне хотелось  прикоснуться к самому яркому стихотворению Игоря, которое  полюбила еще в пору его первого выступления на программе  «Вечерние стихи» и часто потом цитировала. Но для сегодняшнего разговора оно основополагающее

Полуночный чай с лимоном
У надменной Вселенной изысканно холодны руки...
Не согреть их ни яростным звездам, ни углям Аида.
Миллиардами лет в этом мире копилась обида,
Заполняя дырявый кувшин на божественном круге.

Так на что мы надеемся, сидя на кухне за чаем,
Обнимая друг друга, и глядя в бездонную полночь,
Где кричит, заблудившись, бездомная «скорая помощь»,
И молчит телефон, на звонки больше не отвечая?..

Черным крепом задернуто небо и тьмою кисейной.
Но так хочется верить наивным пророчествам Ванги,
Что однажды с рассветом на землю опустится ангел
И оттают молочные реки и берег кисельный.

Мы не вечны, но тем и бесценны любимые руки,
И та странная ночь, и тот чай с ароматом лимона,
И то время, когда со стены мы снимаем «Кремону»
И поем про дырявый кувшин на божественном круге.

Безмятежно, как боги, взирая в бездонную полночь,
Обнимаем друг друга у самого звездного края,
Где незримые силы седыми мирами играют,
И беспомощно плачет бездомная «скорая помощь»…

 

Вот  с такой грандиозной картины в масштабах Вселенной начинается стихотворение, которое, судя по названию,  обещало быть камерным, домашним, интимным. Но, как и Набоков, Игоря Царев  обволакивает  свои ночные строки особой таинственностью и непредсказуемостью.

Сразу вспоминается знаменитое Блоковское:
Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, — который раз?

У Игоря Царева  вместо мрака глаз, холодные руки, которые не согреют даже угли Аида, но картина от  этого не становится менее жуткой и грандиозной

Миллиардами лет в этом мире копилась обида,

Заполняя дырявый кувшин на божественном круге.

Так поэт объясняет, почему же так похолодели руки, так тяжело и неуютно жить нам всем,  ведь там сосредоточены все обиды мира, которых не становилось меньше, и с каждым веком их становится больше, их  все труднее пережить.

Но если А. Блок нас убеждает дальше в том, что счастья для человека нет быть не может, то  Игорь Царев спорит с ним:

Так на что мы надеемся, сидя на кухне за чаем,
Обнимая друг друга, и глядя в бездонную полночь,
Где кричит, заблудившись, бездомная «скорая помощь»,
И молчит телефон, на звонки больше не отвечая?..

На этот раз герой наш не одинок, а потому в душе его остаются надежды на личное счастье, а еще Данте уверял нас в том, что «солнце и светила движет огонь любви». И в мире, где молчит телефон,  и скорая помощь  заблудилась, остается надеяться только на любимого, близкого человека.

 Ночь все-таки и пугает приближением беды (почему-то кажется,  что все беды свершаются ночью, а дневной  свет – это гарантия того, что все будет хорошо). Но в объятиях любимого, близкого человека наш Мастер живет относительно спокойно от заката  до нового рассвета.

Черным крепом задернуто небо и тьмою кисейной.
Но так хочется верить наивным пророчествам Ванги,
Что однажды с рассветом на землю опустится ангел,
И оттают молочные реки и берег кисельный.

Пока во тьме Мастер ждет мифического ангела, но в других стихотворениях мы понимаем, что  со временем он убедится в том, что тем самым ангелом - хранителем окажется любимая, остающаяся с ним в этой ночной тьме, только она и может обещать ему покой и спасение.

 Ведь даже если гибнет весь мир, человек может спастись, если он не один. Старая истина, от которой нас отучили поэты серебряного века. Но она не потеряла своей ценности, как видно и сегодня. Ничего нового нет в мире

Мы не вечны, но тем и бесценны любимые руки,
И та странная ночь, и тот чай с ароматом лимона,
И то время, когда со стены мы снимаем «Кремону»
И поем про дырявый кувшин на божественном круге.

Если руки у Вселенной холодны, и их ничто не согреет, то есть руки любимой,  есть песни, которые остаются дорогими и близкими, и с ними много связанно, уж человеку, который был на многих фестивалях бардов, это близко и понятно лучше, чем другим. Ведь их гимном была песня Ю. Визбора:

Милая моя, солнышко лесное,
Где в каких края встретимся с тобою.

И не только для самого Юрия Визбора, но и для Игоря Царева эта песня  автобиографична, если вспомнить о том, что  своего ангела, свою Беатриче он встретил на одном из таких фестивалей, как оказалось, остались они вместе  навсегда. И что же произошло в итоге  с ними обоими, каким было  продолжение той, казалось бы, случайной встречи? Тридцать лет счастливой жизни вместе, вопреки всем вселенским  бедам, стихотворения о любви, посвященные единственной женщине.

Безмятежно, как боги, взирая в бездонную полночь,
Обнимаем друг друга у самого звездного края,
Где незримые силы седыми мирами играют,
И беспомощно плачет бездомная «скорая помощь»…

Вот и соединяется вселенское с личным счастьем, с личным бытом, и собственным примером  поэт доказывает нам, что даже у бездны на краю можно жить и радоваться «обнимая друг друга», потому что времена не выбирают, а нам остается только быть счастливыми или несчастными, а это во многом зависит от нас самих. А вот что отмечает сам поэт по этому поводу:

Да, в чае с лимоном, по моим ощущениям, таится сила, соизмеримая со вселенскими стихиями. А уж в душах и чувствах человеческих и подавно сокрыта непознанная бесконечность :)
Игорь Царев 13.03.2003 14:55

Когда перечитываю  строки этого стихотворения, то сожалею только об одном, что в наше время слишком многие не понимают этих простых истин.
Недаром же так яростно звучит «Песня о войне», разговор внука, с дедом, погибшим в  45-ом

Горящим страшным взглядом дед меня сверлил:
"Тебе б со стороны взглянуть,
Мой внук, на жизни твоей суть
И ты б тогда совсем не так заговорил!

Ты был талантлив, всех любил,
Но все в деньгах похоронил,
Искал разгадку смысла жизни, а теперь?!
Ты ищешь баб на стороне, забыл о сыне и жене,
И между миром и тобой стальная дверь.

Похоже, что в отличие от парня, который годится ему в сыновья, герой Игоря Царева прекрасно знает разгадку смысла жизни, ведь продолжение этой же темы в стихотворении «Ночные разговоры», там еще подобнее о смысле жизни и ее ценностях:

Ночные разговоры
Игорь Царев

Не знаю, по какой причине дневные первачи да воры
Нас ненароком приучили ценить ночные разговоры:
Себя не относя к богеме, пока мозги не заржавели,
Нам интересней о Гогене, чем о Бали и Куршевеле...
Не о Таможенном законе, но о Басё и Мураками...
И тьма клубится в заоконье, смеясь над нами, дураками,
Шуты кривляются у рампы, грызет поноску век шакалий...
А мы с тобой не толерантны - нам интересней о Шагале...
Строкой болезненной увиты от лагерного Мандельштама,
Мы исчезающие виды из вымирающего штамма.
И все печальнее мотивы звучат в библиотечных гетто.
И все бледней альтернативы у бедного интеллигента...
Жалейте или не жалейте, но над Москвой почти светает
И дворник в розовом жилете все на своем пути сметает.

Конечно, это,  прежде всего проблема поколений – выбирать ценности истинные и ложные. Но, к сожалению, вижу, что не только наши дети, но и наши ровесники буквально помешены на всех дорогих курортах и путешествиях на край света. А новая мода на бесчисленные  фото в обнимку с трансвеститами и папуасами, и обезьянами, и чем страшнее, тем круче – это стало стихийным бедствием, за которого ничего не кроется, ну может быть кроме финансовых возможностей, и желания похвастаться перед остальными своей крутизной. А на всех этих фотографиях пустые глаза и спесь.

Зачем они туда стремятся, что важно, что интересно, ни один вразумительно сказать не может. Но все бросив, все забыв им нужно отдыхать от жизни, чем больше, тем лучше. Вот точно такая же ситуация:

Себя не относя к богеме, пока мозги не заржавели,
Нам интересней о Гогене, чем о Бали и Куршевеле...
Не о Таможенном законе, но о Басё и Мураками...
И тьма клубится в заоконье, смеясь над нами, дураками,

Мир резко разделился на две части, и порой кажется, что разбитую чашку уже никогда не склеить. Кто окажется в дураках, это конечно еще вопрос времени, но боюсь, что к старости кроме  кучи этих фотографий ничего больше не останется за душой у наших путешественников. Ведь в этом нет ничего нового, и в 19 веке убегали от реальности, от проблем, от жизни самой, нет ничего проще, чем сорваться и бежать куда  угодно, туда, где еще не был, а вот зачем, что там отыщется такого, чего нет здесь? Изменится как-то жизнь, или  будешь есть и спать в ожидании нового странствия?

Со  всей  жесткостью дал оценку своему веку  Игорь Царев, а ведь мы привыкли к его мягкости, застенчивой улыбке, но в  таких вот ситуациях он был всегда тверд и находил самые  точные слова:

Шуты кривляются у рампы, грызет поноску век шакалий...
А мы с тобой не толерантны - нам интересней о Шагале...

Дети шакальего века - грустно, но точнее не скажешь. Печально только то, что тех,  с кем можно поговорить о Шагале и о Мураками, и о Басе становится все меньше, наши люди  в большей мере, чем в других странах подвержены этому стадному инстинкту -  бежать, обгоняя других в тех  самых безрассудных путешествиях по миру. Вот и у  Игоря подтверждение этим моим размышлениям:

Строкой болезненной увиты от лагерного Мандельштама,
Мы исчезающие виды из вымирающего штамма.

И ведь на самом деле о таких глобальных проблемах мы редко задумываемся днем, когда наваливается работа и надо сделать сотни дел. Когда  надо просто  все успеть, ничего  не забыть, доделать, заплатить по счетам, добраться до дома, чтобы перевести дыхание, а потом погрузиться в эту вот странную атмосферу печальных откровений до нового рассвета, а там опять круговорот событий и дел. И великое счастье, если при этом  есть кто-то рядом и самое главное, что этот человек тебя понимает и любит.

Такие тайны и откровения порой способна открывать для  нас ночь в 21 веке, невольно возвращаешься к  классическому, Блоковскому стихотворению, где нет привычной символики, достигается предельная чистота и ясность, но менее таинственным текст от этого не становится

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912

Вот в этом "исхода нет" в последней строчке  первой части сразу смазывается картина происходящего. Во второй части перед нами тот свет, перевернутый и отраженный в этом, и там, оказывается то же самое, только расположенное в обратном порядке. И в таком вот замкнутом пространстве двух миров зачем-то на том или на этом свете существует человек. Почему он происходит в мир, зачем мы здесь, Игорь отвечает  на вечные вопросы, и конечно, стихотворения «ночного цикла» для этого подходят в большей мере.

Но мы увлеклись Вселенскими проблемами и забыли о том, что ночь – это еще и время для творчества, когда поэт один на один остается с белым листом, и живой огонь свечи помогает ему творить нечто великое и вечное. Именно ночью, как напоминал нам Б. Пастернак, он остается «У вечности в плену», в плену своего стихотворения. Этот процесс описан и в «Ночных бесах»

НОЧНЫЕ БЕСЫ

Свеча во тьме огарком корчится,
Трещит, пророчествами каркает...
Так обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают,
И, осушая чашу горькую,
Тоскливо думают: «Не спиться бы…»
А ночь им подливает с горкою,
Юродствуя: «Опять не спится, б…?»
И в подреберье сердце бесится,
Саднит подушкой для иголочек,
И воют под медовым месяцем
Собачьих свадеб гости-сволочи,
И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности –
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.

Мы ведь имеем дело не с простыми смертными. А с «обреченными на творчество», а они народ особенный, живут  по своим законам, и ночь была для них вовсе не временем отдыха, а напряженной работы

Так обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают.

И в этом случае в кромешной тьме, они приобщаются к вечности и оттуда берут свои творения, постигают мировые законы бытия. Это мучительный и яростный процесс, но без него уже не способен жить поэт. Словно дворники, спасающие мир от  мусора, они пытаются спасти наши души от пустоты и безразличия.

И в подреберье сердце бесится,
Саднит подушкой для иголочек,
И воют под медовым месяцем
Собачьих свадеб гости-сволочи,

Это тот случай, когда может быть единственный раз Мастер нас впускает не только в свой дом, как в стихотворении «В доме у поэта», но  и куда-то за грань бытия, показывая  как  происходит рождение  стихотворения  в том мире, из каких страданий, из какой боли рождаются стихотворения, приводящие нас  в восторг. Все отмечают легкость, изящество, красоту творения, а вот какую цену за это приходится платить, мы узнаем только здесь и теперь

И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности –
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.

Вот такой может оказаться ночь откровения и творчества, и сколько таких ночей было Игорем  проведено перед свечой, нам остается только гадать. А зная, сколько великолепных стихотворений написал Игорь Царев, как рано он ушел, можно сказать, что таких ночей было очень много. Ему вторит В. Высоцкий, работавший так же неистово:

Поэты ходят пятками по лезвию ножа,
И режут в кровь свои босые души

Б. Пастернак настроен не так  драматично, его строки о ночном творчестве оптимистичны, порой эротичны («Зимняя ночь»)

Не спи, не спи, работай,
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как летчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты - вечности заложник
У времени в плену.
Б. Пастернак Ночь

И все-таки мы прекрасно понимаем, насколько тяжек этот труд, и как необходим поэту и отдых, и маленькие земные  радости. И в заключение хочется прикоснуться к стихотворению «Ночь на кухне», где все дышит теплом и радостью ожидания, и опять же рядом с Мастером его Маргарита, и даже нам легко почувствовать насколько хорошо им вместе.

Мастер размышляет о Поэзии в наше время

Не думаю, что в иные времена было легче. Но "сейчас" отличается от всего, что было существенной деталью - поэзия стало вещью в себе, выживающей потому, что не люди, но сам язык наш требует еще поэзии. Игорь Царев 11.01.2009 14:58

НОЧЬ НА КУХНЕ (В ОЖИДАНИИ ДРУГА

У обоев цвет кармина. Словно в замке у камина
Дремлет мудрая собака возле газовой плиты.
То погаснет, то потухнет - сумрак стелется по кухне,
Где на стуле у окошка полуночничаешь ты.

Почему тебе не спится? Почему мелькают спицы?
Мысли тянутся как нити из крученого клубка.
Для кого из верной свиты вяжешь ты пушистый свитер,
То негромко напеваешь, то печалишься слегка?

Третий сон смакует город. Я смотрю с немым укором.
Ты с улыбкой отвечаешь от карминовой стены:
Запоздала я немножко – через день приедет Гошка,
Мне связать еще осталось рукава и полспины.

Ночь гуляет за окошком. Где-то плачет «неотложка».
На соседней крыше кошка сонно жмурит лунный глаз.
Мерно кружится планета в ожидании рассвета.
Через день приедет Гошка – будут праздники у нас.

Стих уютный как пушистый свитер... Спасибо за такую образную похвалу. Мне сразу стало еще уютнее и теплее
Игорь Царев   12.09.2002 16:25

На этот раз домашний уют и радость с первой строчки бросаются в глаза: здесь и собака спит,  любимая около окошка с вязанием.

Кстати, и в чужих стихотворениях Игорь все время обращает внимание на прях, прекрасная зная, что они богини судьбы.  Это  от них слишком многое зависит в жизни человека, в этом контексте его Маргарита не ведьма, а берегиня, что всегда отмечается в стихах, к ней обращенных, и от этой мысли становится уютно и тепло на душе.

Почему тебе не спится? Почему мелькают спицы?
Мысли тянутся как нити из крученого клубка.
Для кого из верной свиты вяжешь ты пушистый свитер,
То негромко напеваешь, то печалишься слегка?

 - вот в этой   обычной, прозрачной картине, где все обозначена, за реальностью скрывается вечность, любимая становится богиней судьбы и хранительницей дома, - ничего важнее, как мы позднее поймем,  для поэта не существует в мире, чем домашний уют.

Третий сон смакует город. Я смотрю с немым укором.
Ты с улыбкой отвечаешь от карминовой стены

Домашняя идиллия -  реальность, и сон – здесь все соединяется воедино - и вот из таких мгновений и состоит жизнь счастливого человека, то, о чем остальным, одиноким, остается только мечтать

Ночь гуляет за окошком. Где-то плачет «неотложка».
На соседней крыше кошка сонно жмурит лунный глаз.

И радостное ожидание  друга – ожидание праздника – вот что заставляет их пребывать в таком  хорошем настроении. Наверное, ради этого  стоит  жить, и любить, и писать стихотворения.

Говорят, что  счастливые стихов не пишут. Никогда с этим не могла согласиться, они должны писать в первую очередь, чтобы все нам передать положительную энергетику, чтобы мы смогли погреться около этого живого огня, и может быть попытаться что-то изменить в своей жизни, глядя на их счастье и уют.   

 А чтобы посмотреть насколько прекрасно стихотворение Игоря Царева домашнем уютном вечере с любимой, о вечере,  переходящем в ночь, на этот раз мне хотелось бы закончить  повествование  стихотворением об абсолютном одиночестве в этом мире.

Это стихотворение Г. Иванова,  поэта - акмеиста,  в конце  жизни достигшего невероятного совершенства в своих стихо-творениях. Пусть оно покажет, какой жуткой может быть ночная пустота. И окунувшись во тьму одиночества пусть каждый для себя выбирает, что ему ближе и дороже. А  у нас впереди история любви Мастера и Ирины, в плену которой оказался Мастер, но было ли что-то прекраснее этого плена.
Но это позднее, а пока  «Ночь светла» Г. Иванова

Ночь светла, и небо в ярких звездах.
Я совсем один в пустынном зале;
В нем пропитан и отравлен воздух
Ароматом вянущих азалий.

Я тоской неясною измучен
Обо всем, что быть уже не может.
Темный зал - о, как он сер и скучен!-
Шепчет мне, что лучший сон мой прожит.

Сколько тайн и нежных сказок помнят,
Никому поведать не умея,
Анфилады опустелых комнат
И портреты в старой галерее.

Если б был их говор мне понятен!
Но увы - мечта моя бессильна.
Режут взор мой брызги лунных пятен
На портьере выцветшей и пыльной.

И былого нежная поэма
Молчаливей тайн иероглифа.
Все бесстрастно, сумрачно и немо.
О мечты - бесплодный труд Сизифа!
Г. Иванов

 

Ночные откровения, ночная жизнь, ночные тайны и видения - они завораживают, очаровывают, иногда пугают, но это тот тайный мир, который многопланов и интересен, и у каждого он свой.

Листаю рецензии, написанные Игорем Царевым,  и вдруг открывается, словно ответ, на вопрос, который я еще не успела задать…И понятно, что он будет  с нами, пока последняя свеча памяти не погаснет

...Сгорит четвертая свеча,
За нею пятая, шестая...
А мы все ждем, что страх растает
В несмелых утренних лучах.
Но если ночь не станет днем,
Не слушай тьмы циничной бредни,
Не пожалей свечи последней
И обвенчай ее с огнем...

Пошли мне, Господь, второго. Вечность И. Царева-23

Ни славы, и ни коровы,
Ни тяжкой короны земной -
Пошли мне, Господь, второго,
Чтоб вытянул петь со мной.
Прошу не любви ворованной,
Не милости на денек -
Пошли мне, Господь, второго,
Чтоб не был так одинок;
А. Вознесенский

Дураки обожают собираться в стаю.
Впереди главный во всей красе.
Б. Окуджава

Когда поэт приходит в этот мир в определенный день и час, на небесах загорается очень яркая звезда. Его жизнь – только короткий миг, что он успевает сделать? « На миг рассеял мрак пришелец звездный» - так определяет его роль Игорь Царев.

Звезду поэта проще разглядеть, чем все другие звезды, потому что она  ярче и ближе других. И случается такое чудо, когда, как в случае с В. Высоцким и И. Царевым, мы видим ее еще при жизни творца, а не только после его ухода, мы слышим, восторгаемся, можем оценить  силу таланта, распахнуть все двери перед ним.  Его песни звучат из всех окон, когда он идет по городу (как вспоминал В. Смехов), все случилось вовремя, тогда почему   именно этот человек с таким надрывом просит:

Пошли мне, Господь, второго,
Чтоб не был так одинок;

 

Откуда все это, почему так получается?  Высоцкий, заполнивший все время своего пребывания в этом мире поэзией, театром, музыкой, общением с самыми разными людьми, жалуется на одиночество? Не верить ему нет никаких оснований, тогда что же  творится в душе поэта?

Наверное, ему обязательно нужен рядом кто-то равный, с кем можно «на два голоса спеть»… Но именно такого творца никогда не бывает рядом с поэтом.

Есть актеры, игравшие с ним на сцене, способные подняться  если не до его уровня, то оказаться близко, а Поэта нет и вряд ли быть может, настолько этот вид творчества рассчитан на одиночество, на максимальную интимность.

Вот и это стихотворение, написано, кстати, А. Вознесенским, об этом мало кто знает сегодня. Высоцкий так страстно его озвучил, что сделал вольно или невольно своим, но  от этого ничего не изменилось, второго все равно   не появилось. На два голоса спеть в поэзии не удалось даже ему.

Но когда снова перечитываю стихотворения Игоря Царева, где В. Высоцкий проступает более определенно, то мне порой кажется, что  если бы они совпали по времени, то он и оказался бы тем вторым, о котором так мечтал В. Высоцкий.

Анализ стихотворений «Охота на волков» и «Волчий гон» обнажают все грани их соприкосновения, все основные мотивы, которые сближают поэтов и показывают  не только точки соприкосновения, но особенности мировосприятия того и другого, и все-таки при всей разности жизненных позиций, энергетики, поэтики во многом они невероятно близки.
Подражать Высоцкому, а таких поэтов наверняка очень много, дело праздное и бесполезное, думаю, И. Царёв с самого начала это понимал лучше многих, попасть в его колею и мчатся по ней тоже, скорее всего, потерять себя, свою индивидуальность, да и другой он совсем по складу характера. Но  вот совпадать внезапно на интуитивном уровне - вести диалог, спорить и отстаивать свою точку зрения в поэтических текстах – это да, тем более, Высоцкий настолько вошел в плоть и кровь нашего поколения, и поколения И. Царёва тоже, что глупо было бы отрицать его влияние на каждого, умело или неумело слагающего строки.

Могу подозревать, что И. Царёв не пел этой песни с такой мощью только потому, что за его плечами был В. Высоцкий, все время незримо присутствовал.

Вот первое попавшее на глаза стихотворение «Альтер эго»… Даже еще до  прочтения теста возникает знакомое: «Во мне два я, два полюса планеты, два разных человека, два врага». Но внимательно читаем текст  Игоря:
Альтер эго

Я не знаю, кто там живет внутри
И глядит молчком сквозь мои зрачки.
Я его терплю. Он со мной хитрит,
Норовит обратно вернуть тычки.
Как заноза в сердце, как в горле ком,
День и ночь елозит внутри меня,
То напрасным словом под языком,
То опасной мыслью обременя.

Мне бы с ним на пару напиться в дым,
Но и я в завязке, и он не пьет.
Вот и топчем оба одни следы,
Хоть он очень рвется уйти вперед,
Так и тянет силы мои из жил,
Строя козни мне за моей спиной...
Я б его давно из себя изжил,
Если б этот выскочка не был мной.

Но чем же отличается   это стихотворение Игоря от знаменитого текста Высоцкого? Да речь идет о втором «я», но если у Высоцкого все направлено на внешнюю сторону действия:
 Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама,
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.

И дальше, он может в этом состоянии «бить витрины и лица граждан», и совершать другие уголовно наказуемые действия,  что часто в реальности и случалось, то для героя Игоря  это неприемлемо, самое большое, что  он может
Мне бы с ним на пару напиться в дым,
Но и я в завязке, и он не пьет.

Человек мирный и замкнутый может направить эти действия только на самого «второго», он умиривает свой пыл совсем иначе, наверное, застенчиво улыбаясь, глядя на то, как ведет себя герой Высоцкого. И  точно так же, если в первом случае это грозит общением с милицией и судом, там герою приходится всех убеждать в том, что он исправится

И я прошу вас, строго не судите,
Лишь дайте срок, но не давайте срок,
Я буду посещать суды, как зритель,
И в тюрьмы заходить на огонек

И часто именно так и было, улаживая все эти бесчисленные конфликты, Высоцкому приходилось петь свои песни и судьям, и милиционерам, и благо, что все они его знали и любили, и забывали о строгости наказания.  У Игоря совсем другая ситуация в данном случае:

Так и тянет силы мои из жил,
Строя козни мне за моей спиной...
Я б его давно из себя изжил,
Если б этот выскочка не был мной

Эта внутренняя борьба понятна и известна  ему одному, потому что для него жизнь все-таки не театр для гениального актера, он сам себя очень часто называет «нелюдимом» и общаться так просто со всеми, кто окажется рядом с ним,  он не станет, только с близкими по духу людьми… А потому эта вот внешняя стороны происходящего, когда можно играть, каяться,  убедить всех в своей правоте, а потом действовать  снова точно так же, обещая восстановить две половинки души, и нарушая свои обещания, это все чуждо поэту, знающему цену своих слов.

В том, что все это так и есть, можно убедиться, прочитав еще раз стихотворение И. Царёва  «Глоток вина из бутылки Клейна», здесь он словно бы Иешуа с Пилатом, продолжает диалог с Высоцким о самом главном.

ГЛОТОК ВИНА ИЗ БУТЫЛКИ КЛЕЙНА

Жизнь не так сложна, как нам кажется,
она - намного сложнее.
----------
Мир – не подмостки театра, зачем упрощать?
У многомерности жизни и ценность другая.
В сцене, где время твое от тебя убегает,
Жизнь - и монета, и дырка в кармане плаща…

Истина равно сокрыта в вине, и в огне,
Разница лишь в ощущении благоговейном -
Кто-то вкушает келейно «бутылочку Клейна»,
Кто-то стаканом портвейна доволен вполне.

Правду ли я говорю, утверждая, что лгу?
Глупый ответит, а умный подумает: «Боже!
Это тот камень, который ты сдвинуть не можешь!
Так и умрешь в заколдованном этом кругу!»

Тени других измерений - как вещие сны.
Мысль не случайно сутулится знаком вопроса:
Что зарождается в маленьком зернышке проса -
Следствие или, быть может, причина весны?

Глядя любимой в глаза, не считаешь ресниц:
У бесконечности - каждая часть бесконечность.
В старой бутылке на донышке плещется вечность,
Не упрощая свой мир до трехмерных границ

 

С самого начала, вместо пирушек, которые так любил наш всенародный бард, только глоток дорого вина – это  возможность поговорить на трезвую голову. На первый взгляд кажется (конечно, это только мое допущение), что речь идет все о том же  «И вкусы, и запросы мои странны»

Мир – не подмостки театра, зачем упрощать?
У многомерности жизни и ценность другая.
В сцене, где время твое от тебя убегает,
Жизнь - и монета, и дырка в кармане плаща

Уж не мудрый ли Волхв говорит с красавцем князем Олегом, только на современный манер?  А как еще может говорить тот, кому чуждо желание «буянить», и кто хочет понять суть и смысл жизни, ее многомерность, время, безжалостно убегающее от нас – то,  как прожигает ее большинство поэтов и актеров,  не может,  не должно быть примером для остальных. И остается только сожалеть о том, что поэт внезапно уходит в 27 или 37 лет. (Опять же вспоминается монолог о фатальных датах и цифрах у Высоцкого). Если поверить в фатальность, то оправдать можно все, что угодно,  но не сам ли творец подыгрывает этой фатальности, если бы не происходило всего, что описывает в первом стихотворении Высоцкий, то и не оборвалась бы его жизнь так внезапно, не об этом ли пытается сказать нам Волхв.

Это подтверждают и следующие строки Мастера:

Истина равно сокрыта в вине, и в огне,
Разница лишь в ощущении благоговейном -
Кто-то вкушает келейно «бутылочку Клейна»,
Кто-то стаканом портвейна доволен вполне

 

Это уже не только к Высоцкому, но и к А. Блоку в равной степени отнесено, сразу же вспоминается:

Ты право, пьяное чудовище,
Я знаю, истина в вине
(А. Блок)

 

Мастер спорит с ними с обоими, впрочем, мягко, как это обычно делал Игорь, не навязывая своего мнения, дорогое ему «ощущение благоговейное» от вкушения вина и тем и другим было очень быстро утрачено,  не от этого ли и начинаются все беды. Жаль, что собеседникам его  уже никогда не понять всей прелести пития. Но возможно,  это сможем уяснить мы с вами теперь, когда можно  оглянуться на судьбу каждого поэта.

Все бить и крушить, как Высоцкий, забыться в пьяном угаре как Блок, не сможет тот, кто  вкушает дорогое вино. Вот остановиться бы на этой стадии и не двигаться дальше по колее пьянства

Правду ли я говорю, утверждая, что лгу?
Глупый ответит, а умный подумает: «Боже!
Это тот камень, который ты сдвинуть не можешь!
Так и умрешь в заколдованном этом кругу!»

 

Только за бутылкой хорошего вина можно  размышлять и философствовать, и постигать какие-то истины, если бы не было так трудно остановиться.

И снова Высоцкий откликается на эти строчки своей знаменитой песней:

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее,

Вы чужую не слушайте плеть…

 

И вдруг начинаешь понимать, что второй нужен был  герою Высоцкого не только для того, чтобы «На два голоса спеть», хотя и это тоже очень важно, но и для того, чтобы вот так спокойно вразумить, остановить его. Еще Пушкин четко показал нам, кто и как может остановить, заставить задуматься сурового викинга, для которого нет равных ни на земле, ни в небесах. Тут нужно спокойствие и хитрость именно мудрого волхва. А вот такому мощному разрушителю всегда нужна какая-то сдерживающая сила, чтобы успеть «дожить и допеть». Но те, кто рядом способны только подыгрывать, восхищаться, и  исполнять все желания, не думая о последствиях.

Удивительна по сути последняя строфа, которую, наверное, смог бы понять, протрезвев герой Высоцкого, но суть ее часто ускользает от любого из нас:

Глядя любимой в глаза, не считаешь ресниц:
У бесконечности - каждая часть бесконечность.
В старой бутылке на донышке плещется вечность,
Не упрощая свой мир до трехмерных границ

А ведь и на самом деле, если ты только слегка опьянен, то  ты видишь глаза любимой, способен постичь всю прелесть мира.

Вечность  на донышке старой  бутылки дорогого вина, а не в жутком, часто отравленном пойле, которая лишает разума, радости, и несет с собой погибель.

Этот Волхв смог бы сказать князю, отчего же он погибнет. Да он и говорит. Правда, иносказательно, так, что не сразу понять это, особенно у нас в стране, где питие стало национальным бедствием.
Высоцкий Игоря Царева не услышал и не услышит, увы, может быть только  на небесах они смогут поговорить о том, но услышат ли и поймут живые? Конечно, если нас  интересует вопрос: «И скоро ль на радость соседей-врагов могильной засыплюсь землею?». Ответ на этот вопрос есть в стихотворении у Игоря Царева, думаю, что размышляя о ранней смерти Высоцкого он и написал его, понимая, что вряд ли будет понятым и услышанным, но все-таки написал. Конечно,  этот диалог продолжался и дальше.

Помня о любви Мастера  к мудрым воронам, об  образе  его героя –волхва, бога Одина ( мудреца, которому открыты многие истины), довольно странным кажется стихотворение  «Воронье», если исключить контекст многих жутковатых песен Высоцкого, если не помнить накала, его «Коней привередливых».

Но там были и более  жуткие тесты, когда  несется его тройка мимо леса (излюбленного места Игоря Царева)

В дом заходишь как все равно в кабак,
А народишка, каждый третий враг.

 

Вот эти все страхи и ужасы, в которые в пьяном угаре погружается  душа нашего любимого барда, эти зловещие и часто вещие сны, они своеобразным образом отразились в стихотворении «Воронье».

Это скорее взгляд со стороны на ту самую судьбу гения, да и не только его одного, но и всех  поэтов «кто кончил жизнь трагически», это своеобразный «Венок мертвым», совсем как у А. Ахматовой,  но написанный одним махом.

ВОРОНЬЕ

Жизнь – дорога, а память – дорожный мешок.
Но не думай судьбу загадать на года.
Я судьбою крутил, но с нарезки сошел.
Сам не знаю, как вышло – зашел не туда.

Потемнело в глазах, скисло в жилах вино,
Сердце свилось от страха в болезненный жгут.
Я бегом - следом тени рванулись за мной,
Напирают и спину дыханием жгут.

Мне бы в крик, но у горла ледышка ножа.
Мне бы в поле свернуть, но вокруг частокол.
Вдоль обочины в ямах поэты лежат,
И у каждого в сердце осиновый кол…

Я очнулся, когда над землей рассвело.
Губы ссохлись от крови, в кармане дыра.
И смятенную душу наполнило зло –
Слишком много, наверно, украли добра.

А того, кто отточенной финкой играл,
Я догнал и ударил, и вышло как раз.
И пошло – вор у вора дубинку украл,
И еще – ворон ворону выклевал глаз…

 

На мой взгляд, это та самая жутковатая песня, которую им удалось спеть на два голоса:

Ох, устал я, устал,- а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого,- только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.

 

- хрипит из последних сил  Высоцкий, уже не в силах перевести дыхание, Игорь ему  отвечает:

Потемнело в глазах, скисло в жилах вино,
Сердце свилось от страха в болезненный жгут.
Я бегом - следом тени рванулись за мной,
Напирают и спину дыханием жгут.

 

Все это очень похоже, только надо учитывать и то, что для Высоцкого  мир театр, для Игоря жизнь сложнее любого театрального действия, а потому все глубиннее и серьезнее, кажется, что вороны те самые пронзительнее кричат о беде, которая нависла над творцами

И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый - придурок и вор -
Мне тайком из-под скатерти нож показал

 

Иногда кажется, что писали они это вместе, на два голоса, до такой степени совпадают и сюжетные линии и атмосфера, и суть происходящего. Вот и о том самом ноже:

Мне бы в крик, но у горла ледышка ножа.
Мне бы в поле свернуть, но вокруг частокол.
Вдоль обочины в ямах поэты лежат,
И у каждого в сердце осиновый кол…

Только наш мудрый волхв видит  результат того, что случилось в чужом доме – погибшие поэты, выброшенные из этого мира на обочину, превратившиеся в упырей, потому им и досталось по осиновому колу в  сердце, а могло ли при таком образе жизни все закончиться иначе?  Герой Высоцкого еще пытается вырваться из этого кошмара, понимая, куда он попал, осознав,  куда занесла его кривая, но реально ли это?

"Я коней заморил,- от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад.
Укажите мне место, какое искал,-
Где поют, а не стонут, где пол не покат".

После кошмара всегда приходит прозрение, отрезвление, герою просто удается проснуться.  Очень интересно сравнить финал того и другого стихотворения, что же с ними происходит потом:

И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и - как люди живут.
(В. Высоцкий)

 

Герой подчеркивает, что ему на этот раз еще удалось убежать от  кошмара, но ведь каждый понимает, что так будет не всегда, что наступит момент, когда убежать он не сможет. Прекрасно понимает это и герой Игоря Царева, для которого это не реальность в дурмане, а только жуткий сон – ужас…

Я очнулся, когда над землей рассвело.
Губы ссохлись от крови, в кармане дыра.
И смятенную душу наполнило зло –
Слишком много, наверно, украли добра.

 

Что же ему остается делать в реальном мире? ( Об этом герой Высоцкого не задумывается даже), - единственное, попробовать бороться со злом, пытаться восстановить равновесие, творя добро. А для этого придется перефразировать знаменитое: « Я часть той силы, которая вечно хочет добра,  и вынуждена совершать зло», потому что примерно так звучит финал

А того, кто отточенной финкой играл,
Я догнал и ударил, и вышло как раз.
И пошло – вор у вора дубинку украл,
И еще – ворон ворону выклевал глаз…

 

Без контекста песни «Чужой дом», стихотворение Игоря Царева остается непонятным и нерасшифрованный. Но это нерукотворный памятник всем поэтам, погибшим в неравной борьбе со всеми дурманами этого мира, и алкоголизмом в первую очередь. Уж если такому сильному человеку, как Высоцкий,  вырваться и убежать не удалось, что говорить о непризнанный, забытых гениях, топивших  свои обиды на мир  в вине

Смею утверждать, что  И. Царев был тем самым поэтом, о котором просил в свое время В. Высоцкий, думаю, что и А. Вознесенский, когда писал это стихотворение, думал не о себе самом, а о Высоцком  в первую очередь, понимая, насколько он одинок при всей его всенародной славе и любви.

Чтоб кто-нибудь меня понял,-
Не часто, но хоть разок,-
И с раненых губ моих поднял
Царапнутый пулей рожок.

 

И не просто понял, Игорю удалось продолжить этот диалог, выделить самое главное, рассказать и показать не внешнюю сторону трагедии  Высоцкого, как это показано  в пресловутом фильме, а внутреннюю составляющую его личной драмы, ставшей всенародной трагедией в июле 1980 года.

О ней написал сам Игорь Царев в рецензии к «Волчьему гону»
я рад, что вы знаете и любите почитаемого мною В.С.В. которому я и написал это посвящение. Как вы понимаете, и тема и стилистика намеренно выбраны именно такими.

О! Так ты провожал его в тот день? Мы могли видеться. Правда я до кладбища тогда не добрался - принес из дома дорогую мне фотографию Высоцкого с его автографом и повесил на стенку театра. А меня двое в штатском тихо отвели в сторону и упекли в милицейский автобус - может помнишь, стоял у метро прямо напротив входа в театр. И там меня прессовали часа три, забрали документы, и т.д. Потом были большие проблемы... :))

Я был немного знаком с В.С.В. и очень почитаю его как поэта и автора, потрясающих по силе песен.

Игорь Царев 05.01.2003 16:10

 

Стихотворение «В свете падающей звезды», вероятно обращено именно к В. Высоцкому, ко времени его ухода, ставшего переломным для любого из нас.

Когда из Москвы пришло сообщение о его внезапной смерти, наверное, каждый, кто знал и любил его, кто на протяжении десятка лет жил с его песнями, по его законам, должен был написать нечто, обращенное к В. Высоцкому. Вот о чем пишет И. Царёв, понимавший его лучше многих из нас. Мотив «Коней привередливых» здесь особенно ясен, как и знаменитое: «Я дожить не успел, мне допеть не успеть».

Жизнь  Высоцкого, как и любого великого поэта – это  когда «На миг рассеял мрак пришелец звездный»

В СВЕТЕ ПАДАЮЩЕЙ ЗВЕЗДЫ

Ночной качает дилижанс.
Ты ловишь свой счастливый шанс.
Ты гонишь вскачь, и нам иначе жить нельзя.
Вокруг не видно ни черта.
Грядет последняя черта.
Но ты спокоен - ведь вокруг тебя друзья.

Они испытаны давно.
Ты вместе с ними пил вино
И горьким пудом соли заедал.
Они в беде не подведут
И в трудный час к тебе придут,
И подтолкнут, и брод найдут, и так всегда...

Но вниз сойдя с небесных круч,
Прорвав завесу низких туч,
На миг рассеял мрак пришелец звездный.
Эй, кто там сир и невезуч?
Пока горит безумный луч,
Загадывай желание! Скорей, пока не поздно!

Но как неверен этот свет –
В нем вроде и дороги нет,
Вот вместо лошади скелет… Иль это только снится?
Возница, впереди овраг!
И друг глядит почти как враг.
А рядом, рядом, Боже, что за лица!

У этих морды в сухарях –
Они харчились втихаря,
Пока ты радостно делился с ними крохой.
А эти, вроде, не при чем,
Но нужно им твое плечо,
Твое тепло, твое вино, твоя эпоха...

Лихая шутка – плачь, не плачь.
Ты думал, что несешься вскачь?
На миг рассеял мрак пришелец звездный –
И видно: воз твой без колес,
Ты сам корнями в землю врос...
Загадывай желание, скорей, пока не поздно!

Нет, поздно, поздно… Гаснет свет.
А, впрочем, и желаний нет.
Комком под горло подступила тьма.
И где-то впереди овраг.
И друг глядит почти как враг.
И остается не сходить с ума.

Поверить в то, что это сон.
Пусть снова скрипнет колесо,
Пусть закачает дилижанс... А это значит -
Все ерунда и сивый бред -
Солгал неверный звездный свет.
И вновь ты гонишь вскачь... Дай Бог тебе удачи!

 

Вот и хорошо, что двоякое впечатление. Я ведь мог и по-другому написать. И не хуже. Но тогда здесь не было бы Высоцкого. А я не просто хотел язык почесать, а напомнить о Певце и Поэте. С сожалением вынужден констатировать, что новые поколения о нем слышали, но мало знают.
Игорь Царев 09.02.2004 11:55

 

Примерно дюжину лет «рассеять мрак» удавалось и Игорю Цареву, сменившему В. Высоцкого в этом мире.  То, что его узнали и  услышали  многие большие поэты на сайте, было не случайностью, а закономерностью. И хотя это был не такой шумный и не такой «всенародный» триумф, потому что жизнь он воспринимал,  совсем не как театр, но самого главного добиться ему удалось - поэзия жила и торжествовала в глухие времена.

Мы не сразу, правда, заметили, что  воинов, готовых ринуться в бой, разрушая и мир, и себя в этом мире,  сменили демиурги, язычники, языкотворцы. Кто придет им на смену? Трудно сказать, поэзия живет и развивается…

Как нас Венеция целовала. Вечность И. Царева-24

Когда определился круг поэтов  серебряного века, которые бесспорно оказались близки по духу  Игорю Цареву, то мне захотелось найти в их стихотворениях нечто общее, например, какую-то одну тему, и сквозь ее призму посмотреть на то, как она будет отражаться в контексте творчества каждого автора.

Зная, что  все они, по меньшей мере, разделены Москвой и Питером, и только  Игорь говорит, что ему дороги оба эти города, а  проведший пять студенческих лет в северной столице, уже не может от нее  отмахнуться так просто, она навсегда остается в душе, словно укус вампира. И все – таки  все поэты этого круга либо принадлежат Москве, либо Петербургу. А мне хотелось, чтобы была  единая точка пересечения, и вдруг я поняла, что этой точкой может оказаться Венеция.

Предположение заставило отыскать стихотворения  об этом чудном граде и у А. Блока, и у Н. Гумилёва, и у А. Ахматовой, и у Б. Пастернака, и у И. Бунина. А уж о Бродском и говорить нечего – это его город, туда он возвращался постоянно, там читал свои лучшие творения, сняты целые фильмы «Прогулки с Бродским» именно по Венеции. И потому  очень интересно сравнить, какой Венеция  предстанет в стихотворениях  Мастеров.

Что такое Венеция для всего нашего мира?  Это  один из самых прекрасных городов с многовековой историей, град, покоящийся на воде, а потому  странно притягательный для туристов всего мира, и  творческих людей в первую очередь, один из древнейших центров Европы. Сколько легенд связанно с этим градом, да и эпоха Возрождения   начиналась там, там  рождались и там  умирали величайшие таланты всех времен.  Недаром же Иосиф Бродский, получив свободу и возможность передвигаться по миру, постоянно туда возвращался, так и не появившись больше при жизни в своем Петербурге. Для него, да и не для него одного, Венеция стала всем миром и тихой пристанью.

Так какова же она Венеция у поэтов серебряного века? Нет сомнения в том, что они все там побывали. Конечно, начать стоит с символизма и с первого поэта серебряного века А. Блока

Александр Блок - Венеция

Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь - больной и юный -
Простерт у львиного столба.

На башне, с песнию чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.

В тени дворцовой галереи,
Чуть озаренная луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.

Всё спит - дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.

Довольно  жутковатая картина вырисовывается, может быть потому, что поэт нас сразу предупреждает, что он «больной и юный», а потому мы не можем надеяться на то, что  мрак в душе его и в вечном граде рассеется. Нельзя забывать и  о том, что Блок – поэт ночи, а потому здесь сходятся мрак внутренний и внешний.  Характерная деталь  - полночь – время знаковое  для многих  поэтов, что на башне бьют часы ( если мы их даже не видим, то слышим прекрасно) – это еще один знак,  там обязательно появляется и апостол Марк,  автор одного из Евангелий, и каменные львы, которые так роднят Питер с Венецией … А потому  град этот  близок поэту, хотя так же тревожен и бесприютен. Вольно или невольно нам хочется отыскать  людей в каждом тексте, вот и тут должен возникнуть образ прекрасной дамы …

Но видит герой Блока не реальную девушку, а их конечно, там было немало, а Саломею, себя позиционируя, как Иоанна Крестителя – странные и больные фантазии, но  вечность соединяется в один миг с реальностью. И в этом мире, как и в родном его Питере, чаще  он наталкивается  на призраков, а не на людей – он остается в своей стихии мистики, привидений, двойников

Всё спит - дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.

 Финал стихотворения    оптимизма никому из нас не прибавит, такая вот Венеция у А. Блока – символизм торжествует, где бы поэт ни оказался, если там и есть романтика, то она довольно зловещая.

Чтобы хоть как-то прогнать эти ужасы, развеять страх, надо обратиться к Н. Гумилеву, тому, кто стремился к прозрачной легкости, романтизму,  возможно у него,  объехавшего полмира, и Венеция  будет по-другому восприниматься
Николай Гумилев - Венеция

Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней,
Путник, молчи и смотри.

Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.

Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
— Тысячи огненных пчел.

Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.

А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.

Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг... никого, ничего?

Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.

Здесь все те же часы на башне – с них, вероятно, всегда все начинается в сказочном граде, но зеркальная вода, гондолы, - вечная тема Венеции. Конечно, поэт, который был бесстрашен всегда, не мог нагнать на нас ужаса, произвести  такого тягостного впечатления, потому  его ночной град   и прекрасен и романтичен – что самое характерное, на смену  Библейским, приходят античные мифы (с которых и начиналась эпоха  Возрождения), стоит только показать нам наяд вместо Саломеи, и настроение меняется мгновенно. Очарование дивного града, как старинная песня прекрасного духа воды…

Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.

Очаровательные колдуньи,  где-то скрываются, и сравниваются с  огненными пчелами, усиливая сказочные эффекты восприятия этого мира. Мы  получаем описание крылатого льва, возникшего в ночи  перед нами с тем самым Евангелием, и вспоминаем о том, что Лев - главный символ евангелиста  Марка. А потому  изваяния   не так похожи на Питерских львов, это те древние, мифические  чудовища, обитавшие в граде с самого его основания…

Если что-то  и роднит этот текст с предыдущим, только пустота, которая не кажется больше такой безнадежной и тяжелой. Но человек исчезает, его больше не отыскать в этом ночном мире

Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.

Но пока очень хочется одного – из ночного города перебраться в дневной, к свету, чтобы разглядеть его, а не только услышать. Потому что наверняка он будет совсем другим, и тут нам на помощь приходит
А.А. Ахматова

Анна Ахматова - Венеция

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

И на самом деле все не так страшно, вода уже не черная и жуткая, а ласковая и млеюще- зеленая, и узкие лодки двигаются по каналам,  можно разглядеть тех, кто решил  прокатиться, а как еще можно передвигаться по этому граду? Здесь нет той самой пустоты, которая не давала покоя, наоборот: «Сколько нежных, странных лиц в толпе», здесь и яркие игрушки, сразу чувствуется, что юная Ахматова влюблена в город и счастлива, не потому ли ей хочется показать его таким солнечным и разноцветным. С каким оптимизмом звучат последние строки:

Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

Вот на этой ноте и хочется  вернуться к стихотворению Игоря Царева о Венеции. Оно бытует  в сети, в нескольких вариантах, в одном из них оно называется «Венецианский карнавал», во втором случае  «Карнавал  НА ПЬЯЦЦО ДЕЛЬ МАРКО».

Уже в самой отсылке к карнавалу есть некий позитив и заряд  оптимизма, вряд ли кто-то может  чувствовать себя  больным или просто грустным, когда начинается карнавал.  Там играет музыка,  мелькают маски, происходит настоящее пиршество духа, и сразу же слышится голос флейты. Трудно подобрать другой музыкальный инструмент, который отразил бы  суть карнавала и влюбленной души, именно мелодия флейты – знак и для самого поэта важный.

Игорь Царев
Венецианский карнавал

Играет флейта, как свет в брильянте.
На белом стуле в кафе на пьяцца
Я восседаю с бокалом кьянти
И восхищаюсь игрой паяца.

От тихих звуков мороз по коже -
Помилуй, Боже! Ну, как же можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна...

И пусть оратор я невеликий,
Весьма далекий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.

И не беда, что вода в канале
Пропахла тиной и жизнь накладна.
Пусть гондольеры - как есть канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!

И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден,
И карнавалом короновала

Перед нами, в отличие от классических стихотворений, отдаленных, отстраненных от авторов,  здесь текст очень личный.  Это фотография героя крупным планом, и очень эффектная фотография

На белом стуле в кафе на пьяцца
Я восседаю с бокалом кьянти
И восхищаюсь игрой паяца.

Пока  на переднем плане две фигуры – паяц, играющих на флейте,  и поэт, но судя по настроению героя, конечно, с ним рядом должна быть не просто прекрасная, но и любимая  женщина, та, которая ему ближе и роднее любой наяды. И догадки оправдываются:

От тихих звуков мороз по коже -
Помилуй, Боже! Ну, как же можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна...

Этой влюбленной паре близко и понятно, и приводит в восторг все – и  великолепные наряды, и музыка флейты, и сам город, в который на карнавал их занесла судьба. Хотя закрадывается  подозрение, что они должны быть счастливым и в любом другом граде, и в любом наряде, но тут вот еще и Венеция, и карнавал.

А дальше сцена очень напоминает кадры из фильма о Бродском в Венеции, хотя думаю, что это просто совпадение, но картина, где поэт читает свои стихи,  впечатляет не меньше, чем первое  впечатление от фильма

И пусть оратор я невеликий,
Весьма далекий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.

Забываются мрачноватые строки Блока и  романтично-тревожные Гумилева об этом граде, потому что мы на пиру влюбленных, а для них все прекрасно на этот раз…

И не беда, что вода в канале
Пропахла тиной и жизнь накладна.
Пусть гондольеры - как есть канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!

Путешественники часто говорят о том, что  все вовсе не так прекрасно в Венеции, как кажется писателям и художникам,  но Игорь Царев подтверждает главное – восприятие мира зависит от того, как мы настроены, что чувствуем, и кто вместе с нами там  находится, если это любимый человек, то никакие случайные черты не страшны. Финал стихотворения – гимн городу, приютившему влюбленных:

И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден,
И карнавалом короновала

У этого стихотворения есть и иной вариант, там  указанно название площади, где проходит карнавал, уже без отсыла  к самому граду, текст написан  несколько в иной тональности, а потому на него интересно посмотреть отдельно. Но  что же переменилось вдруг в отношении в миру и граду?

КАРНАВАЛ НА ПЬЯЦЦО ДЕЛЬ МАРКО
Игорь Царев
________________________________________
 -Перо и шляпа с высокой тульей -
С бокалом кьянти в кафе на пьяццо
Я восседаю на белом стуле
И восхищаюсь игрой паяца.

От звуков лютни мороз по коже.
Помилуй, Боже! Ну, как же можно!
И я вельможен в камзоле дожа.
И ты восторженна и вельможна.

И пусть оратор я невеликий,
Весьма далекий от абсолюта,
Стихи под сводами базилики
Звучат торжественнее салюта.

Пусть пахнет тиной вода в канале.
Волна смывает досаду: "Ладно,
Все гондольеры, как есть - канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!.."

И мы едва ли уже забудем,
Как нас Венеция целовала,
Отогревала сердца от буден,
И карнавалом короновала.

Здесь все начинается с описания костюма героя, вместо флейты звучит  лютня  - совсем иной музыкальный инструмент, и звук у него  иной, а значит, и настроение будет другим. Почему потом появилась флейта, да еще в самом  начале повествования – думаю, это не случайность, Мастеру хотелось изменить настрой всего текста, внести больше интимности и нежности в повествование о личном счастье в вечном граде.

Пусть пахнет тиной вода в канале.
Волна смывает досаду: "Ладно,
Все гондольеры, как есть - канальи,
Зато влюбленным поют бесплатно!.."

Вот и в предпоследней строфе иная тональность -  там волна смывает досаду от ощущения, что город не слишком уютен, и все хитрости лодочников искупаются тем, что они для влюбленных поют бесплатно.. Сразу видно, насколько пытается автор смягчить атмосферу, изменить представление о мире, в котором он был счастлив.

Но у этого стихотворения есть еще одна тайна. Вот комментарий самого автора:

А вообще-то этот стих - огрызок от песни, которую я пробовал написать. За бортом пока остались следующие катрены

(добавления к песенному варианту)

Я понимаю - мне снится это.
И перед тем, как совсем проснуться,
Как в воду брошу я в сон монету,
Чтобы однажды в него вернуться.

В дурацкой шляпе с куском вуали,
Или паяцем в камзоле красном
Но оказаться на карнавале,
Где ты восторженна и прекрасна

 

Оказывается, все это только сон влюбленного поэта, сон восхитительно прекрасный,  и там Венеция – город, куда и переносятся влюбленные, куда всегда возвращается душа…

Если вернуться к музыке,- спутнице наших влюбленных, то сразу же вспоминается стихотворение «Ночная мелодия». Оно уже не столько о Венеции, сколько о  невероятной силе любви, такой же, как и у  Данте к Беатриче, и Петрарки к Лауре, но любви взаимной и разделенной, что позволило так позитивно взглянуть и на Венецию тоже.  И еще одна важная деталь – в Венеции мы видели влюбленных при дневном свете, здесь же они во мраке ночи. И в данном случае, место, где они нахохлятся,  не имеет такого уж большого значения – главное, что они вместе.

Ночная мелодия

Футляр тисненой кожицы работы Бенвенуто -
В нем ловких стрелок ножницы бегут, стригут минуты.
В мешок дырявой памяти, как строки завещания,
Летят они, а маятник им машет на прощание.
А мы с тобою, будучи не очень-то уверены,
Что до разлуки будущей нам сотни лет отмерены,
Закрыли двери на засов, измяли кринолины...
Ах, не было таких часов во времена Челлини!
Я, опьяненный жаром плеч атласного свечения,
Задул пожары желтых свеч и времени течение...
Диван пружинами гудит, кружит, как плот нагруженный…
Я охраняю на груди покой моей жемчужины…
Какая музыка в ночи, какое наваждение -
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!

 

Вероятно, так мог бы писать  своей Лауре Петрарка, если бы судьба сложилась для него несколько иначе, и они бы оказались вместе.

И самое главное, что когда люди так любят друг друга и счастливы вместе, то для них звучит уже не флейта и не лютня, все-таки отдельный музыкальный инструмент не отражает всего накала страсти и влюбленности. И если не для всего мира, то для Поэта и его возлюбленной наступает Эпоха Возрождения, а в ней, конечно, и отголоски того карнавала.

Какая музыка в ночи, какое наваждение -
Во мне мелодия звучит Эпохи Возрождения!

Интересно сравнить строки о Венеции Игоря Царева со стихотворением самого бездомного и самого одинокого из всех поэтов серебряного века И. Бунина

Иван Бунин - Венеция

Колоколов средневековый
Певучий зов, печаль времен,
И счастье жизни вечно новой,
И о былом счастливый сон.

И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.

И дымка млечного опала,
И солнце, смешанное с ним,
И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.

По-моему – это самое контрастное стихотворение – здесь все начинается со звона колоколов (вместо флейты или лютни), что уже  навевает тревоги. А если в  певучем звоне слышится «печаль времен», то тут уж надо настраиваться на  минорный  лад. Пусть   даже и было в его жизни счастье,  но теперь оно в былом (как и всегда у Бунина), и может пригрезиться только во сне.  Вместо Блоковской  Саломеи, тут мелькает какая-то незримая кроткая дева, не оставляющая в душе никаких чувств, это скорее бесплотная тень из прошлого, а вместо самой жизни, только  ее отражение в воде. Этот бесстрастный и перевернутый мир не вызывает эмоций, красота и тайна Венеции в данном случае становится обыденной и бесстрастной

И чья-то кротость, всепрощенье
И утешенье: все пройдет!
И золотые отраженья
Дворцов в лазурном глянце вод.

Но должна же появиться хоть какая-то живая фигура на этом печальном горизонте, вспомните, как это было у Игоря

От тихих звуков мороз по коже -
Помилуй, Боже! Ну, как же можно?!
И я вельможен в камзоле дожа,
И ты восторженна и вельможна...

Но у И. Бунина все совсем  по - другому, хотя угадывается все тот же карнавал, только смутно и неясно.

И встречный взор, и опахало,
И ожерелье из коралла
Под катафалком водяным.

Это скорее не веселый карнавал, а Лермонтовский маскарад, где те же переодетые тени, в которых нет ни тепла, ни любви, ни радости жизни, и стоит только зазеваться, сразу происходит нечто, грозящее бедой.
Но от Бунинской жутковатой действительности самое время перейти к «Венеции»  Б. Пастернака, мы ведь помним, как много Пастернака в творчестве И. Царёва, как же он увидел вечный город?

Венеция" Б. Пастернак

Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.
Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы* рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.
1928

Вот Венеция  уже проплывает перед поэтом на рассвете  « размокшей каменной баранкой». Но прежде всего – это звуки и  голоса, и знаки, которые слышатся отовсюду поэту. Но что это за странные звуки, вместо музыки, звучавшей в душах влюбленных, и в реальности, их окружавшей у нашего Мастера:

Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.

Это было во сне , но после пробуждения все звуки стихли, и остался только  перед взором поэта, пробудившегося в чужом мире:

Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.

Это сонное марево заставляет раздвигать границы яви и сна,  и там, и здесь город довольно неуютный, порой враждебный и герою, и всему остальному миру. И почему-то вольно или невольно вспоминается  описание Невы у Достоевского:

Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.

 

Так все меняется на глазах, но это еще одна сонная и странная Венеция, в которой  мало кто из поэтов, как  оказывается, мог быть счастлив…
У каждого, кто там был и будет – своя Венеция, свой миф, свое предание.

Стихотворение Пастернака мне показалось каким-то незавершенным, оно обрывается, как сон в момент пробуждения. А хотелось вернуться и досмотреть этот сон, хотя прекрасно понимаю, что это не реально.  И тогда из памяти выплыл внезапно  «Медный, медленный вальс», там не только сон переплетается с явью, но и  жизнь со смертью. Писался он Игорем Царевым по-другому поводу, но для меня он почему-то тесно связан и с Венецией, и со стихотворениями русских поэтов прозвучавших выше, как своеобразный эпилог к этим размышлениям.

В жизни и в поэзии все связанно, порой связывается самым странным образом – световые нити протягиваются из этого мира в тот, от одного текста к другому – не это ли главное чудо Поэзии?

Медный голос дождями надраенных труб,
Медных листьев костер на осеннем ветру.
И в полете над миром почти невесом,
Кружит медленный танец судьбы колесо.

На рулетке судьбы выпадает «зеро» -
Открывается дверь в бесконечность миров,
Где усталый оркестр без осенних прикрас
Завершает с листа медный, медленный вальс.

Медный, медленный вальс остывающих дней –
Умирающий звук все бедней и бледней,
Тени горьких предчувствий и огненных рун
Пробегают по нервам трепещущих струн.

Между Жизнью и Смертью стремительный торг.
И уже не понять леденящий восторг,
Дрожь сухих и давно не целованных губ,
Предвкушающих вальс на другом берегу.

Смертный вальс вперемешку со снежной крупой –
Белый танец судьбы над небесной тропой…
На последнем балу не дыша, не любя,
Ты не смог отказать пригласившей тебя.

Выше моря только Бог. Вечность И. Цареве-25

О, да, мы из расы
Завоевателей древних,
Взносивших над Северным морем
Широкий крашеный парус
Н. Гумилёв

Тема моря и мореходов оборвалась где-то в серебряном веке, и  сколько не пытаюсь отыскать морских стихотворений у современных поэтов,  не нахожу циклов, новых открытий этой магической, таинственной темы.

 Наверное, моряки не пишут стихов, в поэты - народ исключительно сухопутный, им не очень понятна эта дивная тяга к морским путешествиям, настоящим стихиям.

Среди поэтов - морских бродяг главным остается Николай Гумилев, и врезавшийся в эту тему прочно (так было и со всеми другими темами) В. Высоцкий. Чего стоят его творения  «Человек за бортом», все пиратские песни, «Спасите наши души».

А потом все как-то стихло само собой. Потому с особой радостью искала стихотворения о море у Игоря Царева, зная, что он к нам пришел с Дальнего Востока  и уж об Охотском море  гимнов по-моему, вообще никто не писал.

В одной из статей  говорилось о морской романтике в поэзии И. Царёва, на этот раз будет освещена  суровая реальность жизни у моря, творчества на фоне морской стихии.

Поэт, родившийся у моря, видевший его приливы, отливы, должен быть  особенным, еще Г. Гачев писал о том, как влияет на мировосприятие и творчество то место, где мы появились на свет, где прошли детство и юность – будь это горная местность, равнина средней полосы, или берег  северного моря. Суровая реальность и противоборство со стихией - вот тема этого разговора.

Самое первое морское  для меня  стихотворение  называлось «Время отлива», душа переносится к  морским берегам,  и сразу же погружаешься в нечто очень знакомое, до боли родное, хотя непонятно, откуда все это известно.

ВРЕМЯ ОТЛИВА

Томное пламя лениво играет в бокале кампари.
Спелые звезды над сонным заливом горят благосклонно.
Несуетливые волны отлива, как девочки в баре,
В медленном танце свое обнажают соленое лоно.

Бродят туристы прибрежной рокадой вдоль моря и суши,
Смотрят на пальмы, на желтые мачты и туши баркасов.
Пряные ветры ласкают им губы, а души им сушат
Знойные страсти испанской гитары и звук маракасов.

Как это странно, когда в иностранно-банановой чаще
В сердце ударят зарядом картечи знакомые трели…
Здравствуй, залетный, рязанский соловушка, братец пропащий!
Как же я рад неожиданной встрече, мой милый земеля!

Как ты бедуешь здесь, маленький гений, непризнанный югом,
В серое тельце вместивший раздольную русскую душу?
В этом крикливом раю попугаев, не пуганных вьюгой,
Песен березовых тихое таинство некому слушать

 

В этом стихотворении море только слегка обозначено.  Поэт  говорит с нами так, словно и нам все  прекрасно  известно и очевидно, такое странное складывается ощущение, но что же это стихотворение так напоминает?

Конечно,  в первую очередь вспоминается Гумилев со всеми его морскими циклами о путешествиях, но в данном случае звучит другое, не морское вовсе:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

 

Почему   так пересекаются два текста? И не только стилистический шарм тому виной, но и  необычная атмосфера, и ритмика похожи. А еще  каждый из поэтов нам пытается рассказать нечто необычное в очень интимной, доверительной  обстановке, с той лишь разницей, что  Гумилев пытается удивить «веселыми сказками таинственных стран», а   Игорь Царев той сказочной реальностью, которая царит в обычном мире, но   на морском берегу.
Несуетливые волны отлива, как девочки в баре,
В медленном танце свое обнажают соленое лоно.

 

 Если в первом случае это экзотично и  романтично, то во втором -эротично, и на диво живо. Хотя герой Гумилева находится в комнате у камина, а герой И. Царёва,  в каком-то  ином приморском граде.

Бродят туристы прибрежной рокадой вдоль моря и суши,
Смотрят на пальмы, на желтые мачты и туши баркасов.
Пряные ветры ласкают им губы, а души им сушат
Знойные страсти испанской гитары и звук маракасов.

 

Это явно  какая-то далекая и загадочная страна, куда внезапно нас всех вместе с ним забросила судьба. А разница в том, что перед нами мудрый и наблюдательный поэт, он очарован не иноземной экзотикой, а родными краями, которых тут ему не хватает

Как это странно, когда в иностранно-банановой чаще
В сердце ударят зарядом картечи знакомые трели…
Здравствуй, залетный, рязанский соловушка, братец пропащий!
Как же я рад неожиданной встрече, мой милый земеля!

 

Существенное отличие от  мироощущения  Н. Гумилёва в том, что Игорь не  чужое  делает своим, а тоскует о родном, близком.   Если Гумилеву милее и дороже жираф, которого он так подробно с таким упоением описывает, то Игорю ближе  рязанская птичка, случайно  оказавшаяся в чужом краю.

Как ты бедуешь здесь, маленький гений, непризнанный югом,
В серое тельце вместивший раздольную русскую душу?
В этом крикливом раю попугаев, не пуганных вьюгой,
Песен березовых тихое таинство некому слушать

Может быть, по этой причине самому поэту тоже не удается стать морским бродягой и путешественником,  если   все время снится родной берег, мир, где его песни есть, кому слушать? Но это только одна сторона морской темы.

Рассказывая о старом адмирале, Игорь отметит:
Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний -
Он насмотрелся Даний и Британий,
До дна хлебнув и моря и вина - (но принесло ли это счастье?).

 

Но все равно, и поэт и старый адмирал навсегда связаны  с морем, только один уже знает то, в чем другому только предстоит убедиться - море безжалостно выбросит героя на берег и оставит в одиночестве- такова плата за это вечное стремление к плаванью.

А еще есть гимн суровому  Дальневосточному морю, родному берегу…
МОРЕ КАМНИ НЕ ЧИТАЕТ

Где берет свое начало
Притяжение Земли,
От надежного причала
Отрывая корабли?..
Берега как свечи тают,
Злой волне подставив бок…
Море камни не считает.
Выше моря только Бог.

Капитаны нервно курят,
Светит красная луна,
Корабли бегут от бури,
Под собой не чуя дна.
За кормою ветер злится.
Безысходность души жжет…
Море бури не боится.
Море сил не бережет.

О невыживших не плачьте,
Не пристало плакать нам.
Ломкий крест сосновой мачты
Проплывает по волнам.
В небе чайки причитают –
Душ погибших маята…
Море слезы не считает.
Морю солоно и так.

 

Вот здесь уже вспоминаются, конечно, знаменитые «Капитаны» Гумилева - целый цикл из 4-х стихотворений о морской романтике, о истории мореплавания, легенда о  Летучем Голландце…   Но  в небольшом и  очень  лаконичном  стихотворении Игорь Царев написал все самое главное и важное о море: море - начало начал, но не стоит умиляться этой  суровой стихии:

Берега, как свечи тают,
Злой волне подставив бок…
Море камни не считает.
Выше моря только Бог.

 

Тут конечно, вспоминается знаменитая пословица о том, что Москва слезам не верит, но море еще более сурово в этом отношении, и там люди либо  закаляются, либо погибают. И  создается такое впечатление, что,  в отличие от Одиссея, образ которого еще появится в «Троянской опупее», сам герой дружен с Посейдоном, Нептуном, Царем морским - Владыкой морей. Тот относится к нему благосклонно, он будет еще не раз появляется в его творениях.

И в одном единственном штрихе: «капитаны нервно курят» - отражается  вся суровость происходящего. Наверное, каждый из нас видел в печальные дни, когда велись репортажи о спасении  подводной лодки «Курск», что такое северное море, как оно испытывает на прочность людей. Тогда мы видели не только капитанов, но и адмиралов, которые делали все, но были бессильны помочь затонувшей лодке и спасти ее экипаж. Могучие волны, бури, люди малы и слабы перед такой стихией и угроза гибели  висит над ними все время…

За кормою ветер злится.
Безысходность души жжет…
Море бури не боится.
Море сил не бережет.

На протяжении долгих веков человеку приходилось бороться с водной стихией.   На берегах северных морей рождались и выживали суровые люди. Они жили по  особым законам. Вот и в голосе поэта появляются совсем иные нотки:

О невыживших не плачьте,
Не пристало плакать нам.
Ломкий крест сосновой мачты
Проплывает по волнам.

 

Кстати,  вот  одна из рецензий на морскую тему:

Про море я действительно кое-что знаю (старлей ВМФ в запасе). Теперь о вантах. Действительно - это проволочные или пеньковые снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются с боков и сзади мачты, стеньги и брам-стеньги. С их помощью парусами, конечно же не управляют - но есть старинный авральный клич "Все на ванты! Налегай!" - так в последней надежде экипаж судна (или корабля) старался удержать рушащиеся от напора ветра мачты. Обычно это не удавалось, и следовала команда "Рубить мачты". У меня, слава Богу, до этого не дошло :)
Игорь Царев 03.06.2002 16:11

И последние строки в этом стихотворении возникают не случайно:

В небе чайки причитают –
Душ погибших маята…
Море слезы не считает.
Морю солоно и так.

 

Но пора уже вместе с Игорем полюбоваться восходом в Охотском море, на все эти невероятные красоты Дальнего Востока, когда еще представится такая возможность.

Восход в Охотском море
Игорь Царев

На море все восходы превосходны.
Животворящ зари гемоглобин,
Когда под звук сирены пароходной
Всплывает солнце из немых глубин,
И через шторм и злые крики чаек,
Сквозь скальпельный разрез восточных глаз
Тепло, по-матерински изучает
Пока еще не озаренных нас –
Невыбритых, усталых, невеликих -
Сочувствует и гладит по вихрам...
И мы лицом блаженно ловим блики,
Как неофиты на пороге в храм.
Пусть за бортом циклон пучину пучит,
Валы вздымая и бросая ниц,
Пусть контрабандный снег лихие тучи
В Россию тащат через сто границ -
Наш траулер (рыбацкая порода!),
Собрав в авоську трала весь минтай,
Царю морскому гордый подбородок
Нахально мылит пеной от винта.

 

Так рождается  морской эпос, то ли первый день творения, то ли  самое – самое начало жизни, когда суша отделилась от моря, или «Когда вода всемирного потопа вернулась вновь в границы берегов». И только пароходная сирена  возвращает нам снова к реальности… А за пароходом появляются и  мореходы:

Невыбритых, усталых, невеликих -
Сочувствует и гладит по вихрам...
И мы лицом блаженно ловим блики,
Как неофиты на пороге в храм.

Такими они на восходе перед нами возникают, словно выходят из морских глубин и возвращаются на землю. Только это не путешественники, а рыбаки - труженики.

Восходы - превосходны и животворящи (или животворны, или живительны), гемоглобин - превосходен и животворящ.
Игорь Царев   19.02.2006 23:27

 

Скучаю по Дальнему. Родился, взрослел там, сколько видано-перевидано :) Москва суетна. Но, этого не отнимешь, удобна для жизни.
Игорь Царев   13.03.2013 19:46

 

Кстати, как вы помните, вероятно, и в пору своей юности, при встрече со своей возлюбленной, Игорь предстал нам влюбленным капитаном. И сразу понятно, что  в такого капитана трудно не влюбиться. Но  надо отметить, что перед нами капитан, попирающий морские законы, один из которых гласит о том, что женщина на корабле – к беде.

Довольно дерзкий поступок, если вспомнить о том, что он называет свою бригантину  именем любимой женщины. Так рождается  одна и самых пронзительных морских песен о любви, здесь нарушаются многие законы, но одно остается неизменным – этот капитан ведет свою бригантину «под управлением любви»

САНТА-ИРИНА
Игорь Царев

Видно чайки всю ночь голосили не зря -
Адмирала опять укачало.
И едва пронеслась над бушпритом заря,
Он с похмелья велел выбирать якоря
И сжигать за собою причалы.

Ветры дуют не так, как хотят корабли.
Ветры слушать приказов не стали.
Половина эскадры сидит на мели,
Остальных по пути волны так замели -
До сих пор еще дна не достали.

Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.
И команда, которая прежде не нюхала соли,
Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,
Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.

Нас несет на утес. Справа мыс. Слева плес.
Берег скалится в злобной усмешке.
Как назло у штурвала заклинило трос.
Якорь цепь оборвал, как взбесившийся пес.
Кто умеет молиться, не мешкай!..

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!

 

Такой радости не выпало на долю Н. Гумилёва, для него отношения с любимой – это поединок глухой и упорный, и страх он испытывает не в джунглях Африки, а когда возвращается домой, к ее порогу. Это становится определяющим различием в жизни   двух поэтов.

Конечно, на этот раз песня «Санта Ирина» созвучна строчкам Высоцкого,  только тональность другая. Там будет яростная борьба с морем, и командой, и со всем белым светом, там страшная буря, а тут  совсем другая ситуация

Капитана в тот день называли на "ты",
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты
и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.
В. Высоцкий

 

У Игоря же просто  капитан  не справляется с Бригантиной «адмирала укачало». Но  нет ни отчаяния, ни растерянности, даже оттого, что у бригантины имя любимой женщины, (плохая примета) как раз это и вдохновляет. Какой отчаянный напор в строчках В. Высоцкого

Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют —
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра,
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.

В такую бурю сидят на мели, даже старые  морские волки– ситуация и в том, и в другом случае критическая, только что же спасает  вторую команду? Конечно, это любовь, которая  вырывает  корабль влюбленного капитана из шторма.

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!

 

Когда перечитываешь строки о море  и Гумилева, и Высоцкого, то кажется, что они о любви ничего не знают и не верят в нее  в то время, когда они оказываются в море, в дальних странах, более того, перед любовью герой Гумилева оказывается бессилен и на берегу. О чем  так ясно говорится в стихотворении «У камина»,
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь, в четырех стенах

 

У  Высоцкого женщина остается где-то  на земле, в другом мире,  она страшно далека, не  потому ли им так тяжко приходится в реальных или вымышленных морских походах?

Игорь Царев не только показывает нам красоты  и трудности морских схваток со стихией. Но он рассказывает нам,  как можно там выжить: стремиться к родному берегу от всех иноземных красот, и самое главное,  а в бурю спасает только  любовь, она помогает влюблённому там, где погибают и более сильные моряки.

Казалось бы,  очень просты истины, но часто ли мы возвращаемся к ним?
Завершить морскую тему хотелось бы  «Балладой о старом адмирале», стихотворением уникальным не только в жанровом отношении. Сам Игорь говорить о том, что прошло время баллад. Но это своеобразное время подведения итогов и для него самого. Ведь он мог остаться  моряком при другом раскладе, а потому внимательно, как он это всегда делает, поэт вглядывается в черты и линию судьбы человека, всю жизнь  отдавшему морю.

Как ни странно, вспоминается и адмирал А.В. Колчак и Николай Гумилев, погибшие очень молодыми, но в данном случае перед нами  человек, прошедший свой  путь до конца…

 

Да. Круг замыкается? Счастлив ли он? Я это и пытаюсь понять :) Что ощущает человек, который мечтал о море, а оно, наигравшись с ним, выбросило обратно на берег... Но ведь он все же побывал там...
Игорь Царев   21.10.2003 16:06

 

Что чувствует человек, всю жизнь проведший в море, и выброшенный на берег?

БАЛЛАДА О СТАРОМ АДМИРАЛЕ

Он с детства торопил свою судьбу -
Смешной пацан с вихрами на затылке
Сдавал еще невинные бутылки,
Чтобы купить подзорную трубу,
И грезил у подножья маяка
Сырой тельняшкой и каютой тесной.
Жизнь на земле ему казалась пресной,
А интересной – доля моряка.

Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний -
Он насмотрелся Даний и Британий,
До дна хлебнув и моря и вина.
Ни разу не сломался и не слег,
Хоть и плясал под боцманскую дудку,
И проклинал судьбу как проститутку,
Укравшую в Бангкоке кошелек.

Наверное счастливая звезда
Вела его сквозь бури и авралы,
И незаметно «выпал» в адмиралы
Смешной птенец «вороньего гнезда».
С изящной сединою на висках,
Он так азартно танцевал кадрили...
Все женщины его боготворили,
А моряки носили на руках...

Но время, как полярная вода,
Холодная и в середине лета,
Нас судит по закону Архимеда,
Из жизни вытесняя навсегда.
Лишь тем, кому года благоволят,
Судьбой дано познать иные штили:
И адмирал к награде был пришпилен,
И под фанфары списан с корабля.

На дно шкатулки спрятав ордена,
Подставив солнцу зеркало затылка,
Он ходит к морю собирать бутылки,
Чтобы купить дешевого вина,
И вечером надраться до слезы
В компании с таким же старым коком,
И позабыть про шлюху из Бангкока
С глазами цвета юной бирюзы.

 

Человек, рожденный  моряком, чувствует себя совсем по-другому в нашем мире, морская романтика захватывает его душу целиком:

Жизнь на земле ему казалась пресной,
А интересной – доля моряка.

 

То, что кроме романтики нам дарит море, мы успели узнать из текстов, приведенных выше. И одна из главных трудностей – это постоянна разлука с домом и близкими, которая для Игоря была неприемлема, судя по всему. Но для моряка, капитана – это необходимое условие, где о домашнем уюте можно только мечтать.
Волна за дерзость воздала сполна,
Забросив за предел его мечтаний -
Он насмотрелся Даний и Британий,
До дна хлебнув и моря и вина.

Судьба героя оказалась все-таки счастливой, потому что он «ни разу не сломался и не слег», хотя порой кажется, что нас хранит судьба, для какого-то еще более сурового испытания… Пока же он достиг высот небывалых:

Наверное счастливая звезда
Вела его сквозь бури и авралы,
И незаметно «выпал» в адмиралы
Смешной птенец «вороньего гнезда».

И даже  не адмиральское звание - самая большая удача  в жизни этого человека, а всеобщая любовь тех, кто рядом:

Все женщины его боготворили,
А моряки носили на руках...

 

Но наступает момент, когда приходится уходить на пенсию, вот это испытание проходит, увы, не каждый, особенно бывшие всеобщими любимцами люди, оказавшись в одиночестве, без любимого дела. По-разному складываются судьбы этих людей. Перед нами этакий Пилат, который не трусил никогда в сражениях, но перед столкновением с реальностью в мирное время оказался бессилен. Если для Пилата это был странствующий проповедник, который навсегда изменил его жизнь, то для адмирала оказалась просто жизнь на морском берегу, где он так и не смог найти себя. Да и вообще старость – это суровое испытание, все началось когда-то  с малого –собирания бутылок –так и замкнулся круг…

 Человек, у которого не было  домашнего мира, личного Эдема (это уже и не Одиссей, а скорее Язон), оказался у своего выброшенного на берег корабля.

 

Такая вот история, и в ней есть какая-то закономерность, потому что любовь побеждает любой шторм и позволяет не сломаться и матросу, и адмиралу, и горе тому, у кого в жизни не было дома и любви. А завоевавшие весь мир победители, могут оказаться побежденными, как только выброшены на берег, если в их жизни не было ЛЮБВИ и ГАРМОНИИ, если они не прошли главного испытания, которое дарит им не Нептун, а богиня Лада.

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,
И почти не касаясь штурвала,
Я влюбленно слежу, как встречая поток,
Режет Санта-Ирина волну поперек -
И плевать ей на всех адмиралов!

Заповедная таежная сказка Вечность И. Царева-26

О подножье Хингана, на таежном току,
Будто ножик жигана заточил я строку:
Ненавязчиво брезжит рукодельная медь,
Но до крови обрежет, если тронуть посметь.
И. Царёв

Вот мы и приблизились к одной из самых моих любимых  тем в творчестве Игоря Царева – его  таежной сказке, ведь сказка эта заповедная...

Написал  Мастер,   кажется обо всем мире от Хабаровска   до Питера и Москвы. Мы уже  заглянули на берега Охотского моря, в Хабаровск, куда он родом, где прошло детство и отрочество.

Шитый нитью вощеной и цыганской иглой,
От рожденья крещенный паровозною мглой,
И на вид не калека, и характер не шелк,
Я из прошлого века далеко не ушел.

Так начинался его путь в этом мире, овеянный преданиями о пожаре в родильном доме на второй день после рождения и  другими рассказами о самом начале пути.

Можно с уверенностью сказать, что влюбленного в эти суровые края поэта все время хранил бог лесов Пан, так же как и Домовой, недаром же он так воспел домашний уют, а о том, что и Царь Морской был к нему благосклонен, ясно из цикла стихотворений о море. Вот эти три стихии - водная, лесная и  домашняя (а Домовой любит далеко не всех) и стали  главными в его жизни.

Нам пора заглянуть во владения Пана вместе с поэтом,  погулять немного по заповедной тайге, краям  дивной красоты и вольности, которые окрыляли поэта.

По старым славянским обычаям, в лес отправлялись  отроки, чтобы  в суровых условиях всему обучиться и стать мужчинами, в лес отправляли тех, кто изверился и устал, чтобы у природы набраться сил. Но потом они уже закаленными и обновленными возвращались в мир людей.

Судя по всему, для Игоря – это родная стихия, даже в свой столичный период жизни, он  уходит в лес, растворяясь в природе, (Стихотворение «Когда придет пора»), а что же говорить о времени возмужания – тогда  таежная природа была для него родным домом. Именно родным, потому что чужой о ней так никогда бы не написал.

И вот его дивная песнь, почти гимн льется  над бескрайними просторами по всей стране. В том, что  Игорь встречался с Лесным царем и был им отмечен, нет никакого сомнения. Только от него может быть такое вдохновение, любовь к лесу. А бог лесов Велес был покровителем поэтов и музыкантов. Кстати, об этом есть и лирическое свидетельство

Великий Пан - божество леса

Какая глушь... Откуда здесь дома?
Сугробом пыльным между стекол вата,
В грязи по горло, эти терема
На белый свет глядят подслеповато.

Здесь русский Пан в кирзовых сапогах
И в телогрейке, прикипевшей к телу,
Траву парную косит на лугах
И крепко выпивает между делом.

Двух черных коз, и белую козу
С загадочными желтыми глазами
Гулять выводит в пьяную росу,
Когда закат горит над образами.

Здесь нет дорог, нет путеводных вех,
Здесь странный мир – прекрасный и убогий...
Здесь доживают свой последний век
Забытые языческие боги

*Пан был не только у греков. В пантеоне древнерусских богов имелся свой Пан Виевич, который состоял в свите Велеса и числился духом болот, хранителем вод и деревьев

Мы все страшно далеки от этого первозданного мира. Но только люди, отправляющиеся в такие места не на прогулку, те, кого туда пустили духи, потому что пускают они далеко не всех и в 15, и в 21 веке  внезапно  оказываются лицом  к лицу с Лесным царем,  и им открываются вечные тайны бытия.

Недаром ведь бродил по глухим лесам и болотам Блок, понимая, что там хранятся все тайны земли русской. Но он там оставался чужим, Игорь с рождения не просто в лесу, но и в тайге был своим, он из породы Маугли, а потому так прекрасны стихотворения  таежного цикла

Чернобровая, бобровая, тигровая
Игорь Царев

Чернобровая, бобровая, тигровая,
Комариная, суровая, кедровая,
Из оленьих жил земля дальневосточная.
Если кто-то там и жил, так это - точно я.

Помню пади и болота с пряной тиною,
Глухариную охоту и утиную.
Поднималась на пути щетина трав, густа,
Золотилась паутина в небе августа…

Вечным зовом из-за сопок длился вой ночной.
Жизнь казалась слаще сока вишни войлочной.
Обманув, не извинилась - ох, и вредная!
Лишь тайга не изменилась заповедная.

Те же гуси, вниз глазея, пляшут русскую,
Вертят гузкою над Зеей и Тунгускою,
Чешуей под рыжий сурик злой муксун горит,
Вольно плавая в Уссури, да по Сунгари.

Семенами нас разносит в дали дальние.
Вместе с нами имена исповедальные.
Как шаманы заклинают перед бурей, я
Повторяю: "Бурея, Амур, Даурия!.."

Чем отличается этот мир от любого другого? Бескрайними, часто непроходимыми лесам, внезапно переходящими в болота.  Человек чужой, случайно  туда попавший, заблудится, закружится мгновенно, не сможет выбраться и вернуться  в поселок,  а если учесть, что расстояния громадные, и там сегодня и медведи,  и тигры  водятся, то участь его окажется плачевной. Тут уж некогда любоваться красотами, живым бы остаться.

Помню пади и болота с пряной тиною,
Глухариную охоту и утиную.
Поднималась на пути щетина трав, густа,
Золотилась паутина в небе августа…

Конечно,  и в столице такие воспоминания не оставляли поэта, тайга манит к себе с невероятной  силой тех, кто там бы, кто жил не один год, кто научился выживать в этих условия. Ясно, что слабакам там просто нет места.

И еще одно наблюдение таежного жителя. Мы   знаем, как стремительно меняется обстановка в городе, можно только дивиться тому, что ничего не меняется там.  Тысячу лет до нас все так стояло, и будет после того, когда мы покинем мир, и души наших предков остаются навсегда там, в привычном для них мире. Там живут древние боги.

Те же гуси, вниз глазея, пляшут русскую,
Вертят гузкою над Зеей и Тунгускою,
Чешуей под рыжий сурик злой муксун горит,
Вольно плавая в Уссури, да по Сунгари.

Былины и сказания, древние книги сохранились именно там, ведь и кумиров языческих богов уносили в непроходимые болота, чтобы они сохранились, туда не было хода монахам, и тем, кто отрекся от своих богов, а потому все знания и мудрость, а это поэт сразу чувствует, остаются там, пока за ними не придет кто-то свой.

Я и прежде говорила много раз о том, что  мир мужчин всегда делился на  воинов и волхвов. Большинство из поэтов Царевского круга относятся все-таки к воинам, и только немногие пришли в мир с запасом высших знаний, чтобы передать их всем остальным. То, что Игорь из породы Волхвов, этого древнейшего рода,  отмечается не только в стихотворении  «Великий Пан», ведь Лесной царь показывался только избранным, только Волхвам и был незрим для остальных,  но подтверждение тому есть и в стихотворении «Таежный нож»

Таежный нож

Шитый нитью вощеной и цыганской иглой,
От рожденья крещенный паровозною мглой,
И на вид не калека, и характер не шелк,
Я из прошлого века далеко не ушел.

Городские Рамсторы обхожу не кляня,
Пусть иные просторы поминают меня,
Где помятая фляжка на солдатском ремне
И собачья упряжка привязались ко мне.

О подножье Хингана, на таежном току,
Будто ножик жигана заточил я строку:
Ненавязчиво брезжит рукодельная медь,
Но до крови обрежет, если тронуть посметь.

...И быть может, быть может, этак лет через "...тцать"
Кто-то вынет мой ножик колбасы покромсать
И, добрея от хмеля, чертыхнется в душе:
Вот, ведь, раньше умели! Так не точат уже...

Мало того, что и сам он оставался всегда своим в подмосковном ли лесу или в дальневосточной тайге, но он наделен талантом слагать  песни

О подножье Хингана, на таежном току,
Будто ножик жигана заточил я строку:

Но где-то в тайге остается нож – а это  особый предмет, который кроме прямого назначения, всегда  участвовал в магических действиях. И колдун, отправляясь в лес, для того, чтобы обернуться в зверя или птицу должен был воткнуть  в пень старого дерева такой вот нож, чтобы совершить магический обряд, а потом к нему вернуться…

Он остается  и после ухода  хозяина все таким же грозным оружием и знаком волхва, которому не обойтись в лесу без старинного ножа. А вот и документальное свидетельство из той жизни молодого Мастера:

Игорь Царев

Я был нахален и проворен,
Когда нехитрую уду
Забрасывал в амурском створе
Беспечной рыбе на беду.
Гулял и в Тынде, и в Сучане,
Где тонкогубая заря
В заиндевевшем лунном чане
Варила кашу января.
Ел оленину в Салехарде,
Пил над Надымом звездный дым,
Где наугад, а где по карте
Судьбы накручивал следы.
Пренебрегал дешевым флиртом,
Хотя, бывало, и грешил.
Чистейшим медицинским спиртом
Врачуя пролежни души,
Прошел чухонский край и Кольский,
Искал отдушину в стихах,
Меня учил гитаре Дольский
В холодном питерском ДК.
На скалах Сикачи-Аляна,
По берегам большой воды
Моих ночевок и стоянок
Поныне теплятся следы…

Пусть я давно москвич бессрочный,
Горжусь, что прыть мою кляня,
Весь гнус тайги дальневосточной
Считает кровником меня.

В этом стихотворении кроме обычного раздолья, есть одна важная деталь: поэт упоминает гиблые места, где были когда-то лагеря для политических заключенных. Там  погибли очень многие писатели, поэты, музыканты, и в частности там затерялся и погиб О. Мандельштам

Гулял и в Тынде, и в Сучане,
Где тонкогубая заря
В заиндевевшем лунном чане
Варила кашу января.

Мастер показывает нам насколько свободно и вольно он чувствует себя в этих местах, ставших для него родным домом. Он не шутит  и не преувеличивает, когда говорит о том, что прошел всю нашу страну. Во многом это похоже  странствия Гумилева, и можно не сомневаться в том, что  в таких местах было так же дико и опасно, как  в не открытой еще европейцами Африке.

Ел оленину в Салехарде,
Пил над Надымом звездный дым,
Где наугад, а где по карте
Судьбы накручивал следы.

Сегодня, когда мы все готовы убежать на край света, в какую-то южноамериканскую  глушь, многие ли, ну если они не геологи или военные, смогли бы так просто написать  о путешествиях по своей стране? И весь  этот дивный мир остался в душе поэта, в его стихах.
На скалах Сикачи-Аляна,
По берегам большой воды
Моих ночевок и стоянок
Поныне теплятся следы…

Если   Высоцкий был близок людям самых разных профессий и сословий, потому что  воплощал их образы  в ролях и песнях, то Игорь Царев был близок людям в самых разных городах, чей мир не ограничился только столицей и ее кольцевой дорогой. А это оказывается для Поэта невероятно важно.

Именно так случилось и при нашем первом знакомстве. Как только прозвучало стихотворение «Тобол»,  я сразу поняла, что Мастер  был  здесь, у нас в Сибири, он все это видел и почувствовал, так в один миг и сделался  родным, и появилось доверие и ко всем остальным его стихотворениям, захотелось прочитать все, что им было написано.  Да и в рецензии  вдруг читаешь такое:

А! Сибирская душа! Тогда понятно. Я сам родом с Дальнего Востока. Родившиеся за Уралом особую метку имеют. Их почти всегда опознать можно :) Игорь Царев 24.09.2010 19:53

А на самом деле, в чем отличие  сибиряков от всего остального народа? Сюда, еще в эпоху крепостного права уходили все,  кто не собирался жить под его гнетом, здесь было больше возможностей для деятельных людей и значительно меньше чиновников и бездельников. И люди выжили и закалились в суровых условиях. Здесь была особая мораль и сердечные отношения. Простой пример, заключенный  Достоевский бывал  в доме генерал-губернатора, да и ссыльные декабристы чувствовали себя совсем не так уж скверное, как принято думать. А те, кто не был наказан и сослан и вовсе могли спокойно жить в этом мире, не имея представления о рабстве и столичных унижениях.

Вот  и в стихотворении Игоря, посвященном Тоболу, говорится  о том же самом:
 
Тобол

На Тоболе край соболий, а не купишь воротник.
Заболоченное поле, заколоченный рудник...
Но, гляди-ка, выживают, лиху воли не дают,
Бабы что-то вышивают, мужики на что-то пьют.

Допотопная дрезина. Керосиновый дымок.
На пробое магазина зацелованный замок.
У крыльца в кирзовых чунях три угрюмых варнака -
Два пра-правнука Кучума и потомок Ермака.

Без копеечки в кармане ждут завмага чуть дыша:
Иногда ведь тетя Маня похмеляет без гроша!
Кто рискнет такую веру развенчать и низвести,
Тот не мерил эту меру и не пробовал нести.

Вымыл дождь со дна овражка всю историю к ногам:
Комиссарскую фуражку, да колчаковский наган...
А поодаль ржавой цацкой - арестантская баржа,
Что еще при власти царской не дошла до Иртыша...

Ну, и хватит о Тоболе и сибирском кураже.
Кто наелся здешней воли, не изменится уже.
Вот и снова стынут реки, осыпается листва
Даже в двадцать первом веке от Христова Рождества.

Да и вообще, чтобы узнать Россию и русский народ, его быт и культуру, конечно, нужно  оторваться даже от средней полосы и переехать хотя бы Урал, а потом через Сибирь добраться до Дальнего Востока. Именно такой вояж предпринял недавно  популярный писатель Пауло Коэльо,  а вот Игорь Царев двигался в обратном направлении по родной стране, и то, что он видел у нас в Сибири, не было для него экзотикой

На Тоболе край соболий, а не купишь воротник.
Заболоченное поле, заколоченный рудник...
Но, гляди-ка, выживают, лиху воли не дают,
Бабы что-то вышивают, мужики на что-то пьют

Но если жизнь в большом городе не так уж и отличается от столичной, то в глубинке, конечно контрасты огромные, только там есть своя прелесть, свой неповторимый уклад, сибирская деревня вмещает в себя людей  самых разных национальностей, которые столетиями привыкли жить в  мире, не делясь на своих и чужих.

У крыльца в кирзовых чунях три угрюмых варнака -
Два пра-правнука Кучума и потомок Ермака.

Кстати, очень точно отмечено, пришельцы сумели  примириться  с местным населением. Они так и живут на бескрайних просторах, наверное, помня о том, что и древние князья часто звали соседей-кочевников в дружину, чтобы сражаться со своими братьями, увы.  А в душах людей мало что меняется. Князь Мстислав Красивый, старший брат Ярослава Мудрого,  был дружен со степными ханами, а многие и  женились на их дочерях, чтобы заключить выгодный  союз.

Игорь очень точно замечает, как сошлись в одном месте самые разные веры, какой след оставила здесь проклятая  гражданская война:

Вымыл дождь со дна овражка всю историю к ногам:
Комиссарскую фуражку, да колчаковский наган...
А поодаль ржавой цацкой - арестантская баржа,
Что еще при власти царской не дошла до Иртыша...

Каждый человек помнит и любит  свою малую Родину  – будь то сказочный Ужгород,  таинственный Львов, дивный Хабаровск на краю земли,  или Омск в центре Западной  Сибири. Мы все разные,  одинаковыми, как близнецы,  нас делает только столица. Там мы  стараемся как можно быстрее избавиться  от индивидуальности. Зная, что  она презирает все говоры, наречия, акценты. Но может ли она полностью  поработить, подчинить себе человека, который волен и сам черт ему не брат?

Вот об этом и говорит нам Игорь Царев в своей  таежной заповедной сказке

Ну, и хватит о Тоболе и сибирском кураже.
Кто наелся здешней воли, не изменится уже.

Нет,  асфальт города никогда не заменит этих просторов, вольных нравов, а Маугли, когда-то ушедший к людям, все время будет тосковать по своему лесу, и миру, который был ближе и дороже остальных миров.

Поэт и сам признается, что он давно уже столичный житель, но вдруг откуда-то прорывается  « Северная песня», да еще как звучит, как еще недавно  звучала над Тоболом, и так проносится над она над всем нашим необъятным миром, над теми местами, куда ступала нога поэта, волхва, Мастера Игоря Царева.

Северная песня

Над Печорой ночь глухая -
Злым угаром из печи.
Заскучали вертухаи,
Лесорубы и бичи.
И уже не понарошку
Проклиная Севера,
Под моченую морошку
И печеную картошку
Пьют с утра и до утра.

А по небу над Онегой,
Как разлившийся мазут,
Тучи грузные от снега
Черной ветошью ползут,
И беспутная морока
Укатала старый ЗИЛ...
Ведь не всякий путь от Бога,
А особенно дорога
По архангельской грязи.

Здесь не Ялта и не Сочи.
Даже, скажем, не Чита.
И народец, между прочим,
Тем, кто в Сочи — не чета:
Не архангелы, конечно,
Пьют в архангельской глуши,
Но по всем законам здешним
Помогать таким же грешным
Им - отрада для души.

Аты-баты, все дебаты
Прекращая до поры,
Взяли слеги и лопаты,
Разобрали топоры,
Пошутили: «Ты ж не катер!»,
Приподняли целиком,
Отнесли к надежной гати -
И опять машина катит
С ветерком и матерком.

И уже иной виною
Ощущается гульба
Там, где Северной Двиною
Причащается судьба,
Где любви - на рваный рубль,
А на тысячу – тоски,
Где печные воют трубы
И гуляют лесорубы,
Как по скулам желваки.

Север, Архангельский край –Соловки, ставшие пугалом для героев романа века и самого Булгакова, неожиданно  снова вернулись в этой дивной песне, и уже не так все страшно, а скорее немного грустно

И беспутная морока
Укатала старый ЗИЛ...
Ведь не всякий путь от Бога,
А особенно дорога
По архангельской грязи.

Но чем отличается Север от Дальнего Востока и Сибири? Там действительно одни сплошные лагеря, скопление людей, выброшенных из привычного мира, они здесь даже  не живут, а отбывают срок  или работают, те, кто хотели заработать побольше. А потому жизнь во все времена тяжела и  беспросветна, да и души мучеников витают над ними,  и  радости в суровом крае не прибавляют.

А вот строки, за которые люди, там живущие должны поставить памятник поэту, наверное, никто  и никогда не говорил о них так:

Здесь не Ялта и не Сочи.
Даже, скажем, не Чита.
И народец, между прочим,
Тем, кто в Сочи — не чета:
Не архангелы, конечно,
Пьют в архангельской глуши,
Но по всем законам здешним
Помогать таким же грешным
Им - отрада для души

Так вдруг начинает звучать эта Северная песня, она превращается в гимн суровым, но надежным людям, о которых в свое время, надрываясь, хрипел В. Высоцкий.

Игорь Царев рассуждает о них негромко, спокойно, но от этого его слова становятся весомее и искреннее. А таёжная сага перерастает в сагу обо  всей России. Но о чем же еще должен говорить с нами поэт - хранитель вечной мудрости.

Игорь так долго рассказывал нам о красотах нашего мира, и вдруг я раскрываю стихотворение, где в этот мир четко вписана и его собственная судьба, варианты судьбы, кем и где он мог бы стать при определенных условиях. И это действительно эпохально получается.  Вот  этим монологом и можно  завершить таежную сагу Мастера. Он приходит в столицу, чтобы подарить нам свои восхитительные строки, свои книги, распахнуть двери  в свой великолепный  мир.

Чем больше погружаюсь в творчество Игоря, тем больше понимаю, что его берегли для нас  Царь Морской, Лесной Царь и Домовой, конечно, под управлением Богини Лады, ведь он  был там, где доживают свой век «забытые языческие боги»

Серебро северянинских строк Вечность И. Царева-27

И смиренно стою я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.
И.Царев

Мы уже совершали виртуальное путешествие в  дом Игоря Царева, но как выясняется, и сам поэт любил ходить в гости  к тем, кто  ему был близок и дорог, и особенно к другим поэтам. Но если  образы и контекст стихотворений И. Бродского, А. Блока, Б. Пастернака, Н. Гумилева обнаружить достаточно просто любому внимательному читателю, то с Игорем Северяниным оказалось несколько сложнее.  Даже  когда было написано 27 глав о творчестве  Игоря Царева, и знала я его, что греха таить, лучше, чем творчество Игоря Северянина, то вдруг вчиталась в стихотворение, которое прямо к нему отсылает: « В гостях у Северянина». Что это? – случайное творение, написанное  после того, как поэт оказался в старинной усадьбе? Но  разве есть что-то проходное и случайное у Мастера?

И тогда вдруг в памяти стали всплывать тексты Игоря, совершенно разные, и осталось только заглянуть и внимательно посмотреть на стихотворения Игоря Северянина. К сожалению, мы  страшно предвзяты к его лирике, кроме «Ананасов в шампанском» и каких-то шуточных  вещей, из-за которых он и стал «королем поэтов»,  мало что знаем. Правда есть еще знаменитые «Медальоны» - сонеты, посвященные поэтам, художникам, музыкантам, с которыми он был знаком, сталкивался, но не это главное…

 Все, что связанно с природой, суровой прибалтийской, близкой к северной, с домом и усадьбой в том числе. Разве не Игорь сотворил гимн домашнему уюту,  не назвал дачу – личным Эдемом? А еще он   мечтал подарить любимой домик под Нарвой – ведь это все тесно связанно с Северяниным, а если посмотреть,  с какой нежностью он пишет о посещении той  усадьбы, то сразу чувствуется, что в  стихотворении заложен какой-то код к пониманию связи, родства между двумя поэтами.

Думаю, не только меня одну Игорь Царев заставит вернуться в поэтам серебряного века, взглянуть на них пристальнее и внимательнее, вчитаться в их творения снова и снова.

Так   он становится еще и хранителем памяти поколений. Но пора отправиться вместе с ним в гости к Игорю Северянину

В гостях у Северянина

Все березы окрест расчесав на пробор,
Ветер трется дворнягой о санки.
Проплывает над полем Успенский собор,
Пять веков не теряя осанки.
И такой воцаряется в сердце покой –
Не спугнуть его, не расплясать бы…
И смиренно стою я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.

Ну, казалось бы, крыша, четыре стены,
Но не скучною пылью карнизов –
Воздух таинством грамоток берестяных
И рифмованной дрожью пронизан.
Здесь проходят века сквозняком по ногам,
Время лапой еловою машет.
И играет скрипучих ступеней орган
Тишины королевские марши.

Потаенной зарубкою, птичьим пером,
Волчьим следом отмечено это
Заповедное место для белых ворон,
Неприкаянных душ и поэтов.
Ледяной горизонт лаконичен и строг -
Совершенством пугает и манит.
И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.

В белоснежной сорочке босая зима
Над Шексною гуляет, да Судой.
Вместе с нею построчно схожу я с ума.
Или вновь обретаю рассудок?
Уходя, хоть на миг на краю обернусь,
Залюбуюсь пронзительным небом…
Я вернусь, я еще непременно вернусь,
Пусть, хотя бы, и выпавшим снегом.

Я уже не раз говорила о том, что один из уникальных талантов Игоря – это умение образовать ближний круг, собрать  людей близких, дорогих, чтобы чувствовать себя в этом кругу комфортно. Понятие «свой» -«чужой» существует для каждого человека, для поэта оно страшно актуально, но все наши беды, тревоги оттого и возникают, что  мы чаще всего не умеем выбирать людей, отказывать чужим с черной энергетикой , душой, отталкиваем своих, ну так устроен человек.  Только избранные, различающие   своих и   чужих, чувствуют себя в этом мире комфортно. Вот и появление в старой усадьбе близкого по духу поэта лечит душу,  дарит вдохновение.

И такой воцаряется в сердце покой –
Не спугнуть его, не расплясать бы…
И смиренно стою я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.

К сожалению, мы не только не умеем  выбирать людей, но  не ценим те сокровища, которые у нас есть. Эти строчки напомнили мне отношение поляков к Шопену, и другим  знаменитым соотечественникам, но особенно к нему –  этот трепет, когда касаешься любой вещи, связанной с жизнью и творчеством музыканта, мы, к сожалению, разучились или никогда не умели этого чувствовать.

А тут потрясает  все:  и отношение к поэту,  и уклад старой усадьбы, их  в России  практически не осталось, а ведь это наше прекрасно прошлое, навсегда потерянное. У Игоря это трепетное отношение  в крови, в генах, этого тоже никак не воспитать.

Ну, казалось бы, крыша, четыре стены,
Но не скучною пылью карнизов –
Воздух таинством грамоток берестяных
И рифмованной дрожью пронизан.

Точно такое же чувство вызывали  у меня старинные замки под Ужгородом, у каждого из них своя  многовековая история. А здесь еще и не камни, а берестяные грамоты древних посланий, старинные стихотворения – былины, которые можно отыскать на  пыльном чердаке, и конечно рядом  душа другого поэта, прожившего здесь достаточно долго, чтобы оставить свой след, свою энергетику.

Здесь проходят века сквозняком по ногам,
Время лапой еловою машет.
И играет скрипучих ступеней орган
Тишины королевские марши.

Зная прекрасно, как трепетно Игорь относился к музыкальным инструментам, как заменил лютню   флейтой  в своем венецианском стихотворении, добиваясь того, чтобы звучала предельно  тонко и лирично,  отражая суть происходящего там, здесь  мы вдруг слышим в еловом лесу орган, да еще исполняющий  королевские марши.

Почему королевские? Потому что ощущается значимость происходящего, и потому что всем известно, что Игорь Северянин был избран королем поэтов, и для кого  же еще эти марши  должны звучать, если не для него, да там, где он обитал когда-то – где был «личный Эдем» поэта.

Потаенной зарубкою, птичьим пером,
Волчьим следом отмечено это
Заповедное место для белых ворон,
Неприкаянных душ и поэтов.

А вот эти строчки развеяли последние сомнения в том, что свидание могло быть случайным, мы уже побывали с Игорем в  дальневосточной тайге.   Наверное, никто так крепко  не был связан с лесами, так сильно  не любил их, как наш Мастер.  В данном же случае он пришел к другому волхву, так же хорошо  знавшему все тайны леса. Здесь и волчий  след – это мотивы из «Волчьего гона» и «Маугли», и вороны, да еще белые – те самые чародейские. Лес -  это место отдыха и вдохновения  душ поэтов, для чего же еще нужен заповедный лес?
Помните другое стихотворение Игоря:
 
Купим домик в деревушке под Нарой,
Не поедем больше на Тенериф мы -
И Трабзон, и Хургада, и Канары
Надоели, как глагольные рифмы.

А под Нарой соловьи языкаты,
И река там – будто к Богу дорога,
И такие полыхают закаты,
Что с ума свели бы даже Ван Гога.
(Альмандины для любимой)

В  данном же случае он пришел в то место, желанное, самое лучше, где жил другой поэт, очень близкий ему по духу, чье желание о домике под Нарвой  осуществилось, а потому остается только с трепетом прикоснуться к этому миру, подышать этим воздухом.
А вот и отношение Мастера к этому поэту

Ледяной горизонт лаконичен и строг -
Совершенством пугает и манит.
И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.

Если вспомнить стихотворение И.Царева «Под луной ледяною», то такая погода была  мила ему, рожденному на Дальнем Востоке. И более того, эти строки  связанно с последним путешествием, когда поэт покидает мир

Я, наверно, очень скоро,
Позабуду шумный город,
Навсегда закрою двери,
И покинув дымный берег,
Через омуты и травы
Уплыву на берег правый
Неземною тишиною
Под луною ледяною…

Не потому ли тот   «ледяной горизонт» Северянина  и пугает, и манит, и мы знаем, что он там жил почти безвыездно в последние годы, удалившись от мира, и не находя в себе силы вернуться в столицы, к поэтам. Да и возможности такой у поэта, покинувшего Россию,  не было. Но возможно в этом изгнании он не был так уж несчастен, не потому ли там все-таки до сих пор звучат строки стихотворений.  Вот о тех же лунных тенях  строчки Северянина

ПРЕЛЮДИЯ (ЛУННЫЕ ТЕНИ — ТЕНИ ПЕЧАЛИ...)

Лунные тени — тени печали —
Бродят бесшумной стопой.
В черном как горе земли покрывале
Призрачной робкой тропой.

Многих любовно и нежно качали,
Чутко давали отсвет...
Лунные тени, тени печали,
Мой повторят силуэт

Он чарует, колдует, заговаривает, уводит, могу признаться, что до Игоря Царева такого И. Северянина я никогда не знала, он был каким-то другим, более попсовым что ли, но за внешней оболочкой вдруг проступает истинный поэт, когда стираются случайные черты.

И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.

И более того, здесь же любимые Игорем реки, ведь никто из русских поэтов так часто не воспевал  все реки, где ему удавалось побывать. Река -  это особый символ, связывающий миры,  это и путь в вечность, и символ жизни для человека.

В белоснежной сорочке босая зима
Над Шексною гуляет, да Судой.
Вместе с нею построчно схожу я с ума.
Или вновь обретаю рассудок?

Конечно, поэт возвращается  к сути бытия, к себе самому, и в этом мире он воскресает, приобщаясь к вечности. Уставшие души славян обитали в лесах, чтобы восстановиться, вернуть себе былую силу, колдуны порой их помещали в деревья, только Б.Пастернак, живший в последнее время в Переделкино и там похороненный, и  И.Северянин, прекрасно это понимали, пользовались древними тайными знаниями,  потому и потянулся в эту старинную усадьбу Игорь Царев. Никогда не понимала путешествий в Индию, если у нас все еще остаются дивные края, и заповедные леса, такие вот места, куда  очень хочется возвращаться, зачем нам Индия?

Уходя, хоть на миг на краю обернусь,
Залюбуюсь пронзительным небом…
Я вернусь, я еще непременно вернусь,
Пусть, хотя бы, и выпавшим снегом.

Вероятно, сегодня там Игорь Царев уже беседует с Игорем Северянины, и слушают вместе королевские марши и торжественные звуки органа. Ну а мы давайте вернемся к стихотворениям Мастеров, чтобы сравнить  строчки,  которые вольно или невольно пересекаются,  чтобы попробовать понять, что же так роднит двух поэтов, почему Игорь Северянин вошел в круг поэтов нашего Мастера.

МОЯ ДАЧА

Моя зеленая избушка —
В старинном парке над рекой.
Какое здесь уединенье!
Какая глушь! Какой покой!

Немного в сторону — плотина
У мрачной мельницы; за ней
Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость лучших дней.

Где в парк ворота — словно призрак,
Стоит заброшенный дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей ларец.

Мой парк угрюм: в нем много тени;
Сильны столетние дубы;
Разросся он; в траве дорожки;
По сторонам растут грибы.

Мой парк красив: белеют урны;
Видны с искусственных террас
Река, избушки, царский домик...
Так хорошо в вечерний час.
И.Северянин

Разве это не личный Эдем поэта, о котором он пишет с такой любовью, и здесь сразу отступает вся вычурность, все зримо,  ярко и образно, эта та чистота и простота, за которой и скрыта от глаз главная тайна. Стихотворение немного грустное, когда мы заглядываем во внешний мир (он таким был и в начале 20 и в начале 21 века):

Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость лучших дней.

Но не стоит забывать, что это место уединения для поэта, потому внешнее его тут почти и не волнует, если у него есть

Где в парк ворота — словно призрак,
Стоит заброшенный дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей ларец.

Парк ли это или лес, или  парк,  переходящий в лес, но место, когда Маугли может наконец вернуться в привычное лоно природы, и здесь ему спокойнее живется и легче дышится, чем в шумно городе.

Да, город - мертвый, и даже растения в нем мертвые. Жизнь острее ощущаешь, когда босыми ногами стоишь на земле. Мне с детства довелось вволю походить по дикой тайге. Я научился понимать и ценить этот живой мир.
Игорь Царев 14.05.2010 23:40

Мой парк красив: белеют урны;
Видны с искусственных террас
Река, избушки, царский домик...
Так хорошо в вечерний час.

Стихотворения И. Северянина на этом обрывается, но я ищу строчки у Игоря Царева, которые могут  дополнить ту картину, и оно называется «Дачное»

Вот и Брыковы горы, и лета макушка,
И суббота идет заведенным порядком:
В холодильнике «Орск» дозревает чекушка,
Набирается солнца закуска по грядкам…
И цикады выводят свои пиццикато,
И погода - куда там в ином Намангане!-
И, бока подставляя под кетчуп заката,
Ароматом исходит шашлык на мангале…
Старый кот на плече, верный пес у колена,
Я - беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.

Конечно, это подмосковные красоты, может быть не такие сказочные и экзотичные, но ведь все зависит от того, как поэт и чародей там себя ощущает, да еще если у него нет возможности жить там постоянно, он может туда вырваться  только на выходные, чтобы отдохнуть и воскреснуть после дикой недельной усталости. Вот перед нами и появляется сам поэт:

Старый кот на плече, верный пес у колена,
Я - беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.

Вот таким мы и запомним нашего Мастера, которому  удалось вырваться из шумного города, и кто может не поверить в признание, что именно там, и происходит чудо:

Спелый плод в мои ладони
Золотая алыча
Снисходительно уронит
С августейшего плеча…
И сорочьим донесеньем
Разлетится весть окрест,
Что за это воскресенье
Я воистину воскрес.

 

Да, чуть не забыла о самом главном условии, которое способствует воскрешению – конечно присутствие любимой женщины. Игорь Царев об этом пишет всегда, Игорь Северянин только иногда, но это для тихого счастья необходимейшее условие.

А вот стихотворение «Поэза северного озера», признаться, я бы поверила, что его написал Игорь Царев, хотя оно было написано почти сто лет назад,  за 40 лет до появления Мастера  на свет. Но если вчитаться, то сразу чувствуется родственная душа, становится  понятно, почему  Мастер совершает паломничество в усадьбу Северянина

ПОЭЗА СЕВЕРНОГО ОЗЕРА

В двенадцати верстах от Луги,
В лесу сосновом, на песке,
В любимом обществе подруги
Живу в чарующей тоске...

Среди озер, берез и елок
И сосен мачтовых среди
Бежит извилистый проселок,
Шум оставляя позади.

Я не люблю дорог шоссейных:
На них - харчевни и обоз.
Я жить привык в сквозных, в кисейных
Лесах, где колыбели грез.

В просторном доме, в десять комнат,
Простой, мещанистый уют,
Среди которого укромно
Дни северлетние текут.

Дом на горе, а в котловине,
Как грандиозное яйцо,
Блистает озеро сталь-сине,
И в нем - любимое лицо!

С ольховой удочкой, в дырявой
И утлой лодке, на корме,
Ты - нежный отдых мой от славы,
Который я найти сумел...

То в аметистовом, то в белом,
То в бронзовом, то в голубом.
Ты бродишь в парке запустелом
И песней оживляешь дом.

На дне озерном бродят раки
И плоскотелые лещи.
Но берегись: в зеленом мраке
Медведи, змеи и клещи!

А вечерами крыломыши
Лавируют среди берез,
И барабанит дождь по крыше,
Как громоносный Берлиоз.

Да, много в жизни деревенской
Несносных и противных "но",
Но то, о чем твердит Каменский,
Решительно исключено...

Здесь некому плести интриги,
И некому копать здесь ям...
Ни до Вердена, ни до Риги
Нет дела никакого нам...

Здесь царство в некотором роде,
И оттого, что я - поэт,
Я кровью чужд людской породе
И свято чту нейтралитет.
Конец июля 1916

 

Но что же мы видим? Знакомые мотивы и образы - В любимом обществе подруги, лесах, где колыбели грез,   мещанистый уют, и в нем ( в озере) - любимое лицо, нежный отдых мой от славы в лесу, на озере, песней оживляешь дом, здесь царство в некотором роде (личный Эдем у Игоря Царева), свято чту нейтралитет.

Это прямо полнейшее попадание в тот мир, который создает    на протяжении всего творчества Мастер.

Вот о том самом мещанистом уюте, в одной из рецензий Игоря Царева сказано очень  четко и определенно:

Александр, мы с вами, наверное, разный смысл вкладываем в слово "обыватель". Я вот, к примеру, считаю себя нормальным обывателем. Более того, хочу им быть, хочу жить спокойно, в уютном мире среди красивых вещей и мудрых людей.

Увы, наверное, эта мечта исполнится не в этой жизни...
Игорь Царев 18.11.2004

 

И все-таки перед нами два ярчайших примера тому, как можно было и в начале 20 века, в эпоху всех воин и революций, сотворить хотя бы для себя и своей любимой настоящее чудо, отстранившись от реальности,  уйдя в мир  грез.  Как можно было сделать это в наше время, тоже особым спокойствием не отличавшееся, да еще если человек половину жизни, а то и больше провел в столице.  Но  Игорь Царев доказал, что это вполне реально для нелюдимого, не попсового поэта, которому не нужно плестись на все мероприятия, где должен отметиться.

Жить в семейном кругу, общаться только с тем, кто тебе любим и дорог, и где не нужно играть на толпу – это ли не счастье
Открываю я бутылку кампари,
Надеваешь ты халат с капюшоном…
Нам с тобой не надо шумных компаний,
Потому, что и вдвоем хорошо нам.

 

Домашняя атмосфера - самая животворная. Лично для меня. Ибо пришлось надышаться атмосферами самых разных миров :)
Игорь Царев 21.05.2007 12:38

 

Вероятно, эти слова мог бы с особой радостью повторить и Игорь Северянин, и в этом два мастера совпали.

В заключение хочется привести два стихотворения с одинаковым названием, и судя по всему, написанные примерно через сто лет.

 И. Северянин пишет свою «Хабанеру» в  более традиционной для него манере, здесь он более узнаваем, чем в приведенных выше стихотворениях, но страстный кубинский танец видимо обязывает его к этому

ХАБАНЕРА II
                    Синьоре Za

Вонзите штопор в упругость пробки,-
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.

Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката...
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..

Ловите женщин, теряйте мысли...
Счет поцелуям - пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,-
И будет счастье в удобном смысле!..
1909 И.Северянин

Но зато здесь прописана вся его неповторимая музыкальность, и тот особый мотив, с которым он пел своим чудные тексты, приводя в экстаз публику, ломившуюся  на его выступления. Стихотворение И. Царёва  тоже отличается от тех, которые были выше, но возможно они с другой стороны осветят близость и родственность душ  двух поэтов.

Хабанера
                  
Хмурый вяз узлом завязан сквозняками в парке старом,
Как нахохленные ноты воробьи на проводах,
А под ними на скамейке человек сидит с футляром,
Зажимая пальцем струны на невидимых ладах.

Опустевшая аллея незлопамятного года,
Милосердная погода, позабытая давно –
Здесь когда-то наши мамы танцевали до восхода,
И смотрели наши папы черно-белое кино.

Над эстрадою фанерной громыхала хабанера,
Медной музыкой качало фонари над головой,
И по небу проплывала желтоглазая Венера,
Словно тоже танцевала под оркестрик духовой.

А сегодня на площадке грустных листьев кружат пары,
Пляшут призрачные тени в отдаленном свете фар...
Музыкант достанет скрипку из потертого футляра,
И она негромко вскрикнет, не узнав осенний парк

 

Как в начале повествования мы  вместе с  Игорем отправились в прошлое – в усадьбу,   давным-давно покинутую хозяином, так и теперь, мы отправились в старый парк, где танцевали еще  молодыми  наши родители когда-то.

 Этот, когда - то модный танец, с  таким задором  описанный И. Северяниным, мы можем лишь представить себе мысленно, перечитывая строчки И. Царёва.

Над эстрадою фанерной громыхала хабанера,
Медной музыкой качало фонари над головой,
И по небу проплывала желтоглазая Венера,
Словно тоже танцевала под оркестрик духовой.

 

Путешествие в прошлое волнует любого, остается только приобщиться, постараться расслышать ту музыку и с благодарностью снова вернуться к  творчеству двух поэтов, не совпавших во времени, но явно оказавшихся родственными душами, это видно  из стихотворений,  зазвучавших  в унисон.

Сколько еще « открытий чудных» готовит нам  погружение в творчество И. Царёва, даже трудно представить, ясно одно -  поэт  надолго и прочно вошел в нашу реальность.

А сегодня на площадке грустных листьев кружат пары,
Пляшут призрачные тени в отдаленном свете фар...
Музыкант достанет скрипку из потертого футляра,
И она негромко вскрикнет, не узнав осенний парк

Одиссей и Три Богатыря Вечность Игоря Царева -28

 

Эпоха Возрождения начиналась с возвращения античных мифов. Вероятно, в древних сказаниях есть не только дивная прелесть, но и невероятная магическая сила. Так уж вышло, что  мы погружаемся в античные мифы и находим там те страсти, те радости и горести, которых не хватает в реальности. Это война богов,  путешествие Аргонавтов, подвиги Геракла, Тезея и Персея, Троянская война - так или иначе эти события отражаются  в творчестве больших поэтов любой другой эпохи, тяга к эпосу всегда отличает талант от обычного сочинителя.

Наверное,  каждый поэт хочет сотворить свой эпос, основанный на преданиях и мифах прошлого. Случайно ли чуть ли не каждый год появляются и не только в Великобритании  новые повествования о Короле Артуре и рыцарях круглого стола. И  люди  снова обращаются к давним  событиям и героям, о которых, казалось бы, все давно известно, трудно сказать что-то новое..

Но создаются новые творения и   любимые герои оживают снова.
Наши поэты и писатели достаточно редко замахиваются на эпохальные творения. Что тут можно припомнить? Только грандиозную, так и не осуществившуюся идею сотрудничества В. Жуковского и юного А. Пушкина, которым и был заказан в свое время славянский эпос. И учитель стал писать поэму «Двенадцать спящих дев», от которой остались только какие-то отрывки, наброски сюжета, а ученик «Руслана и Людмилу».

Сегодня каждый  ребенок помнит гениальный пролог «У Лукоморья дуб зеленый», дух захватывает от того, что могло бы написаться, но потом в самой поэме  у нас возникает неожиданно Скандинавская сага о волшебниках и  чудовищах. Только у главных героев остаются славянские имена, да двор князя Владимира  описан в первой главе. Почему так получилось, отдельная история, поэма замечательная, ученик превзошел учителя, но славянского эпоса мы так и не получили.

И вот  в августе 2003 года, почти 10 лет назад,  у трех поэтов появилась идея поработать вместе и сотворить современный эпос – « Трое о Трое», где еще раз мы вернемся  на поля сражений под Троей вместе с  тремя былинными   богатырями. Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович по воле авторов отправятся на эту  войну…
 
Эпопея открывалась таким  предисловием:
Недавно при попытке прорыть прямой переход
с Арбатско-Покровской на Калужско-Рижскую
линию метро московские диггеры откопали
несколько дощечек, исписанных грамотой,
получившей у историков название "черты
и резы". Предлагаем читателю первый перевод
уникального документа эпохи Гомера,
проливающий свет на культурные связи
Древней Греции и Древней Руси.
Неизвестный автор (вещий Боян?)
воспроизводит моменты общения героев этого эпоса.

Перевод и литературная обработка:
Игорь Царев,
Евгений Дейк,
Михей Студеный

Вот так, не больше, не меньше, о том, как на самом деле творился эпос, есть документальное свидетельство  у Михея Студёного, за что ему благодарность от всех, кому дорого не только творчество Игоря Царева, но и наша многострадальная современная литература

У меня задача несколько иная,  посмотреть, как это получилось, и может быть, впервые  заглянуть в творческую мастерскую  трех великолепных поэтов, познакомившихся  здесь на сайте и нашедших возможность поработать вместе, что само по себе огромное достижение для нашего сайта.

Соавторство – не такой уж простой вид творчества, обычно заканчивается все это  внезапно, и  авторы не могут потом договориться, поделить творение, потому данный опыт крайне интересен. Но если собираются люди близкие по духу, и они могут договориться, почувствовать друг друга, то все получается великолепно.

Нельзя забывать, что у Игоря Царева был опыт соавторства с женой  Ириной.  Она подробно расскажет в своей книге, как это происходило, я же могу пока только отметить, что работали они дружно, разделив обязанности, и каждый занимался своим делом, а потом смотрели то, что получилось и монтировали это в книгу, редактировали, и приходили к согласию о том, как это должно быть.

Но даже такой труд под крышей дома своего уникален, а если люди могут общаться только в сети – и вовсе  невероятный опыт. И все-таки в августе 2003 года появилась идея написать повествование о трех богатырях (на три голоса), которые отправились по приглашению Одиссея на Троянскую войну, и что же с ними там происходило, какие подвиги они там совершали, вот об этом и предстояло рассказать в  Троянской эпопее.
Идея сама по себе дерзкая и необычная имела  великолепное воплощение, приведу только один из отзывов о том, что получилось в итоге:
05.06.2004 01:54

Дейк
Не могу не поделиться. Из частного письма:
"Опупея Троянская - шедевр! Вы действительно здорово поработали все втроем, я читала дважды - первый раз взахлеб, второй пристально и пристрастно, пыталась разделить на составляющие - кто что из вас писал. Вещь получилась цельная, неподдельная, вам удалось - всем троим - почти невозможное - слиться в "экстазе стихотворчества".
Могу подписаться под каждым словом неизвестного автора этого высказывания…

Но как же это случилось - получилось? Как удалось нашим автором такое эпохальное творение.

Идея путешествия богатырей в чужие земли, для того, чтобы там сражаться, что-то завоевать, не нова, наверное, все началось еще со знаменитых походов князя Рюрика на Русь в Новгород, а князя Олега в Византию, чтобы щит прибить к вратам Царьграда. Правда, историки спорят, Олег или Игорь, его племянник это был, но в том, что такие походы были, сомнения не вызывает,  даже княгиня Ольга была в Византии, правда, с мирными  целями, но тоже отметилась в вечном граде.

Наши герои – русские богатыри, должны сражаться, чтобы принести "князю славу, почести себе", и прославиться им суждено на самой известной войне древности. Эпопея состоит из 6 частей:

КАРТИНА 1 (вступление) КАРТИНА 2. Волга. КАРТИНА 3  КАРТИНА 4. Проливы. КАРТИНА 5. Под стенами Трои. КАРТИНА 6. Деревянный конь

 

Сразу видно, что  собственно война будет в последних двух частях, а первых четырех это повествование о путешествии, борьбе с чудовищами, преодоление  преград, потому тут соседствуют два жанра повествования, что несомненно усложняет задачу для творцов.

Каждая из частей начинается с  пролога, в котором Боян рассказывает о том, что должно  происходит с героями на этом отрезке повествования.

Наверное, каждый из нас помнит хотя бы первые строчки «Илиады»

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным.

Наши авторы немного урезают знаменитый гекзаметр, который достаточно тяжел для  чтения и декламации. И вместо грозной античной богини появляется  бог весны и страсти Ярила, с которым и ведет беседу летописец Боян

Вот как все начинается в первой части
Гнев свой умерь, о могучий и грозный Ярила!
Дай летописцу достойно дорезать табличку -
Вон уже сколько дощечек хороших испортил,
Будет ругаться жена - мол, дрова переводишь...

Глупая баба! А мне ради подвигов славных
Даже соседских поленниц ни щепки не жалко!
Давеча старый Илья снова вспомнил о Трое,
Надо рассказы его занести на скрижали.

Байки бойцов престарелых - опора плохая,
Но ведь источник живой - не считать же Гомера!
Этот слепец до того исказил всю картину,
Что для ребят ни гекзаметра в ней не осталось!

Помнит ли кто, почему именуется «Троей»
Греческий город, а битва прослыла «троянской»?
Знайте, что так их назвали в честь русских героев,
Троица коих там ратный бедлам учинила!

Силу мне дай, о могучий и грозный Ярила!
Я без утайки сейчас пропою, как всё было:
Сказ свой начну же с того, как к Илье на рассвете
Прибыл гонец от пирата-царя Одиссея...

 

И вроде бы-торжественно звучит вступление, но мы уже понимаем, что герои наши  затейники, забавники, и сами скучать не будут и другим не дадут  в этом главная задача  богатырского эпоса.

Три поэта должны были создать три совершенно разных характера, отталкиваясь от былинных, всем прекрасно известных  образов, но конечно, они не могли не добавить  каждому из персонажей какие-то индивидуальные черты, а главное -  осовременить  героев, ввести их в наше время, оживить..

Первоначально образы были намечены так:

Илья не очень умён, но зато может выполнять грубую физическую работу. Добрыня специалист по дипломатии, если с кем договориться надо. Алёша же в основном просто всех веселит, но может и выполнить что-нибудь такое, что наотрез откажутся выполнять Илья с Добрыней..."

Вот от этих характеристик  авторы  отталкивались, пускаясь в плаванье не только к стенам  Трое, но и в творческое плаванье по бескрайним просторам наших мифов.

Вероятно, как и в других случаях, Игорь Царев был генератором всех основах идея, своеобразным режиссером- постановщиком, который с момента замысла видит всю картину целиком, потому что он писал о сюжете повествования:

Смысл в том, что Хитромудрый Одиссей пригласил трех наших здоровяков и они то, собственно, всех греков там и сделали. Вместе с их конем. И Циклопа самогоном споили, и Сцилле с Харибдой пасть порвали с похмелья, и т.д. А греки из самолюбия роль наших орлов умолчали. А мы раскрываем правду. Там отступления должны быть, а между ними беседы троицы. Ну, типа Моцарта и Сальери в бане.

Почему  именно Одиссея из всех греков выбрал Игорь четвертым героем?

 Вероятно, он был ближе Игорю т.к. считается одним из первых мореплавателей - морских бродяг – родственная и понятная душа, герой, совершивший крутой поворот в той самой войне.

Без него  царю Агамемнону грозило поражение по предсказанию Оракула. потому все конечно сошлось на Одиссее, тем более  что и Гомер пишет в первую очередь о нем, а наши поэты собрались несколько исправить  Гомера – внести справедливость  в древний эпос

Байки бойцов престарелых - опора плохая,
Но ведь источник живой - не считать же Гомера!
Этот слепец до того исказил всю картину,
Что для ребят ни гекзаметра в ней не осталось!
 
 - вот вам и объяснение всего, что будет твориться, почему  нужно написать новый эпос.

Правда от гекзаметра, который урезан еще во вступлении, а дальше от него  не останется и следа, потому что все повествование  будет строиться на   диалогах и монологах главных героев. А если учесть, что опираются они на Филатовский размер «Сказки про Федота Стрельца», то повествование легкое, яркое и очень образное, за дело- то взялись настоящие  Мастера

Композиция строится  по принципу романа - путешествия, перетекающего в военный роман- шутки, прибаутки, веселые пирушки, трудные испытания, которые становятся забавой для хитроумных и могучих богатырей – вот что нам предстоит узнать.

Муромец объявляет собратьям о необходимости покинуть пределы любимой родины и идти воевать заморских злодеев, похитивших Елену. Мол, Одиссей слезно просит, мол, без русской удали им там хана. А мы с Поповичем будем вяло отругиваться, мол, с какого рожна нам за чужую Елену ратиться, когда у нас тут своих Елен пруд пруди

Здесь вспоминаются еще и творения В. Высоцкого, в частности «Про дикого вепря»:

А стрелок: - Да это что за награда?
Мне бы выкатить портвейна бадью!
А принцессу мне и даром не надо -
Чуду-юду я и так победю.

А король: - Возьмешь принцессу - и точка!
А не то тебя - раз-два! - и в тюрьму!
Это все же королевская дочка! -
А стрелок: - Ну хоть убей - не возьму!

Правда, наши герои все-таки прихватят с собой и Кассандру и Елену ( В русских сказках не случайно появлялась и Елена Прекрасная, часто   ее происхождение вели именно от античной Елены, а вот как она у нас появилась, нам наконец богатыри тайну и раскроют.

Героев  в путешествие набирается четверо, к ним присоединяется жена Ильи Муромца, переодетая в воина, да еще Илья прихватил с собой своего старого врага Соловья Разбойника, с которым они расстанутся на берегу Черного моря, тот и станет в итоге Черномором, так мы узнаем о рождении еще одного мифического персонажа. Вот сколько тайн предстоит открыть в этом дивном творении.

Но если  роли и других богатырей были более – менее традиционны –сила и мужество Ильи, хитрость Алеши Поповича, этакого славянского  Одиссея, то как раз для князя Добрыни Игорь придумал образ этакого мудреца и поэта, который может и рассудить, и помирить, и дельный совет даль.

Он опять же исходит из образа волхва – наиболее близкий и для него приятный, и органичный. Но перед нами только речевые характеристики героев, потому творцы все должны были вместить именно в диалоги и монологи, что достаточно сложно, но увлекательно.

Вот как он отвечает на призыв отозваться на призыв Одиссея, и отправиться в Трою:

Вам бы только воевать!
Силы некуда девать?
Лучше б в баньку завалиться,
Али в Нюркину кровать...
Али, если по уму,
Можно погулять в Крыму -
И с татарами сразиться,
И покушать бастурму.
Нет, опять их манит, мля,
Закордонная земля.
Патриоты, елы-палы,
Лишь бы дальше от Кремля...

Из этого монолога Добрыни, сразу виден и настрой повествования, и  тот язык, и конечно современные детали происходящего. Если вспомнить, что богатыри у нас были в Киевской Руси, а не Московской, то  никакого там Кремля, конечно, не было, но такие допущения, переводы на совершенный язык вполне реальны и эпичны, они  очень интересны, потому что перед нами рождение нового  мифа, а не исторической поэмы. И он очень отличается от былинного контекста. Зато, какая легкость повествования.

Читала в первый раз в апреле, после ухода Игоря уже весь эпос, и тогда трудно было сдержать улыбку, так все они хороши, забавны.

Мы узнаем и о том, что у Ильи старыми знакомыми оказывается не только Одиссей, но и царь Язон, а потому они не столько воевать собрались, сколько отдыхать и развлекаться, и должны были все сделать для того, чтобы поменьше войны, побольше забав, а для этого требовалась хитрость и смекалка.

Вот диалог между Добрыней и Ильей
Добрыня Никитич (задумчиво-мечтательно):

Экий ты, Илья, плейбой!
Ладно, ладно, Бог с тобой!
Возражать - себе дороже,
Будет басурманам бой.
Ты, Алеша, шлем протри
И снаружи и снутри...
Да, мы трое эту Трою
Обломаем дня за три!

Илья Муромец:

За три дня – какой резон?
Там же бархатный сезон.
Ныне властвует в Иолке
Мой приятель – царь Язон.
Сокрушался сколько раз –
Что, Илья, не кажешь глаз?
Приезжай, подебоширим –
Здесь никто нам не указ.

А каким интересным  в первых  частях оказался монолог Алеши Поповича, когда он рассуждает о Соловье Разбойнике, которого прихватил с собой Илья в это путешествие.

Алеша Попович:
Ты зачалил Соловья?!
Круто! С этого ворья
Будет хоть какая польза -
Не кормить же урку зря!
Пусть же этот анархист,
Паразит и яйцеглист,
Нынче явит в мирных целях
Свой художественный свист.
Главно дело, ты, алло! -
Глянь, чтоб вбок не увело!
А не то в горах Кавказа
Не одно слетит село.

Так вот одним махом характеризует Алеша  того самого Соловья, который  по былинам был  сыном или внуком самого Стрибога - властелина ветров, и отличался  силой внушительной,  но для богатырей это не помеха, как черт в «Ночи перед Рождеством» у Гоголя, здесь он ведет себя достаточно мирно и подчиняется герою,  его покорившему..

Кстати, Соловей прокладывает им своим свистом дорогу к морю, и вот такой диалог показательный между Ильей и Соловьем происходит:
Муромец (прочищая уши мизинцем):

Что ты делаешь, свистун!
Все ж оглохли за версту!
У Добрыни даже уши
Завернулись в бересту!
Это ж сколько децибилл
Ты, дебил, употребил?
Ты ж всю рыбу в нашей Волге
На века поистребил!

Соловей (обиженно):

Сам дебил! Ну, оглушил,
Но дорожку ж проложил?
Без понтов до Геллеспонта
Удружил, чтоб я так жил!

Беседа такая дружественная и забавная,   и все трудности преодолеваются  с русским размахом, ничего, что вся  рыба истреблена на века, зато у нас путь в греки проложен – богатыри вышли в чисто поле погулять. Те, былинные забавы кажутся детскими шалостями по сравнению с этими.

Кстати, сам царь Агамемнон поступает не менее жестоко, когда, чтобы задобрить Артемиду, у которой он убил любимую лань и двинуться в путь, он приносит в жертву дочь Ифигению, потому и в том и в другом случае дорога на войну связанна с большими жертвами, но все цари бессильны перед нашими богатырями.

Героям приходится сражаться с чудовищами, довольно оригинальным способом – они их спаивают, доводят до невменяемого состояния, будь то чудовищная Сцилла или одноглазый Циклоп, от которого самому Одиссею удалось выбраться, только  привязавшись к барану, у наших героев безотказно действует то водка, то дешевый портвейн, тогда  чудовища теряют свою силу и мощь.  Под стенами Трои Добрыня сталкивается с Ахиллом и вот что из этого вышло:

Добрыня (жалуется, потирая
фингал под глазом):

Лех! А мне какой-то жлоб
Засандалил пяткой в лоб.
Дык, ушиб, наверно, ногу,
Потому как – хлоп, и в гроб.

Одиссей:

То ж бессмертный Ахиллес…
Сгинул бес?!! Уже прогресс!

Таким вот забавным скорее оказался поединок, и любой из нас понимает, что все их Ахиллы рядом с нашими богатырями просто слабаки. А то, что для  русича забава, то для грека смерть, даже если это сам могучий, закаленный в водах Стикса  Ахилл. И никто теперь  не сомневается в том, что деревянного коня заставили сделать Одиссея тоже они, чтобы поскорее развязаться с войной,  да и отдохнуть  в бархатный сезон.

В каждой из частей вступительная речь Бояна становится все короче по мере того, когда мы подходим к финалу повествования.  А последней части совсем  коротка его  речь:

Боян:
Слава Яриле! Пришел наконец час решающей битвы.
Трое героев готовы войти в неприступную крепость,
Ждут не дождутся, когда ж, наконец им откроет ворота
Царь Одиссей, что как тать притаился у мерина в чреве.

Все происходит, конечно же, после очередной попойки, авторы так и замечают:

(Дурные от портвейна греки, не обращая внимания на доносящиеся из Коня крики и ругань, начинают крушить стены крепости с двух сторон. К ним присоединяются тоже приложившиеся к бочкам боги и богини).

После победы, прихватив с собой Кассандру и Елену,  богатыри удаляются к себе, а Гомер, сочинявший «Илиаду», конечно умудрился забыть о них, не осталось им места в повествовании, эту страшную ошибку и требуется исправить героям.

Наши авторы восстанавливают мифологическую справедливость, и делают это и задорно и весело, и с таким мастерством, что остается только диву даваться.

Кстати, было  еще одно название у эпоса «ХОЖДЕНИЯ ТРЕХ БОГАТЫРЕЙ ЗА ТРИ МОРЯ». И если мы  с восторгом восприняли тогда «Сказку про Федота Стрельца» Л. Филатова, то можно представить, сколько бы шуму наделала эта Троянская опупея, если бы она была издана  в свое время.

К сожалению, тогда этого  не случилось. Но просто необходимо восстановить справедливость и показать всему миру плоды творчества  троих авторов, двое из которых уже покинули этот мир. Это творение  несколько опередили мультфильмы о богатырях, явно проигрывающие этому шедевру. Хотя они все-таки сыграли свою определенную роль, наглядно узнали богатырские хроники наши зрители, с былинами не знакомые, или пропустившие их мимо ушей, кто же такие были Илья, Добрыня и Алеша.

 Хотя по тем странным сюжетам сориентироваться достаточно трудно.
Но вторым этапом в познании наших преданий  и должна стать опупея – задорная,  героическая и  неповторимая. Возможно, она поможет многим из нас дотянуться и до греческих мифов и для  славянских былин одновременно.

Без этого повествования представление о поэтическом творчестве Игоря Царева будет неполным, как и без энциклопедии о  Богах, духах и чудовищах, в свое время изданной, без его  книг о чудесных, невероятных явлениях в мире.

Вероятно, очень радовали создателей  богатырского эпоса вот такие отзывы читателей, когда творение, благодаря сети пошло в народ:
04.06.2004 18:02
Дмитрий Три
Ох и ржал я в автобусе вчера, домой, апосля встреч, своих, поздно вечером едучи...ажник народ от меня шарахался, думали обожрался мужик, до глюков, а я читал перечитывал вашу Троицу. А вечером соседи в стену стучали, я перечитывал, в час ночи, и по второму кругу...млин...чуть челюсть не вывернул))))))))))) Так, что там на третье?
Хозяин, хорош гостей мурыжить, давай свои запасы, погреба выворачивай...))))

Вот самый последний монолог Ильи Муромца:
Муромец:

Ой, он рухнул почему-то –
Видно, от моих речей.
Ленк, чем пыль косой мести –
Брыню б в чувство привести,
А чего там есть секретно –
Лёха примет из горсти…
Лёха! Белым стал, как мел,
Вслед за Брынею сомлел...
Может, это вредный вирус,
Неизвестный аж в кремле?
Поражает как-то вдруг…
Я вообще-то близорук…
Хэй! Вставайте, симулянты,
Нам давно пора на струг!

На этом повествование обрывается, но эпос останется жить, думаю, у этого  дивного творения все впереди, потому что такие рукописи точно не горят и не теряются, они дарят бессмертие их авторам.

Эпоха Возрождения начиналась с возврата к греческим мифам, начало 21 века ознаменовалось появлением  в 2003 году "Троянской опупеи"- случайное совпадение?

Но все творчество Игоря Царева - стремление к гармонии и возрождению в наши кошмарные времена, потому так пусто сегодня, так тревожно после его внезапного ухода.

Но как хорошо, что он у нас был и так много успел сотворить вместе со своими верными друзьями и соавторами. И снова звучит "мелодия эпохи Возрождения" , а нам остается только расслышать ее в этом шуме и яростном мире.

Перевоплощение Мастера Вечность И. Царева-30

Мед нашей жизни то сладок, то горек.
Жаль, что не много его на весах.
Так не пора ли, взойдя на пригорок,
Руки раскинув шагнуть в небеса…

Или водицы студеной напиться
И до конца не жалеть ни о чем...
И. Царёв С вещей птицей за плечом

Люди мало меняются, все мы уже чьи-то прежние воплощения, снова возвращенные в этот мир в определенном месте и времени для того, чтобы получить новый опыт, исправить старые ошибки и постараться не совершить новых.

Невероятно интересными стали в романе века «московские сцены», где  в несколько фельетонном жанре показаны все наши пороки и недостатки, воплощенные в современном  человеке.

Еще дальше в этом направлении пошли И. Ильф и Е.Петров в своих знаменитых романах. Уж там простой столичный и провинциальный люд просто  нелеп и страшен, но сатира – жестокий жанр.

 Игорь Царев злым сатириком никогда не был, а потому его современная пастораль и  люди, его  окружавшие, совсем иные. Мы уже видели и Скрипачку, и Бродягу,  читавшего Бродского, и  старого адмирала, выброшенного на берег. И относится к ним автор с интересом, симпатией, сочувствием, хотя сразу чувствуется,  насколько непросты, часто трагичны  их судьбы. Но Мастер прекрасно понимает, что времена сатиры миновали, что издеваться и смеяться над этими героями невозможно, им остается только посочувствовать, постараться разглядеть в них  свет (а это сделать очень трудно), который еще остался в душах. Ему нужно без всякой иронии  рассказать о времени и о людях, живших рядом.

Московские сцены и люди в поэзии Игоря Царева  написаны  так  пронзительно, портреты современников написаны так ярко, что столкнись с ними М.Б улгаков, ему бы, наверное, захотелось переписать свой роман.

Мы уже сталкивались и с новым воплощениям Пилата, который «ничего не решает», и Вараввы -  продавца в табачном киоске, и Сизифа, хранящего память поколений.  Но  остались еще несколько мощнейших стихотворений о людях и их судьбах в современном мире.

Стал ли он лучше со времен Булгакова? Вряд ли, скорее, наоборот, в лихие 90-е у нас  творилось такое, что Булгакову  могло присниться только в страшном сне, чего он предвидеть никак не смог бы, и потому требовалось невероятное мужество, чтобы  рассказать о  своем времени вот так, как сделал это наш Мастер. Но прежде всего программное стихотворение, которое так и называется «Современная пастораль»

Современная пастораль
Игорь Царев

Не важен месяц и число - порой погожею
Коровку божью занесло на руку Божию.
Из-под небесных палестин скатилась вишнею,
Вверяя хрупкий свой хитин Суду Всевышнему.

"Пастух небесный" - в пиджаке и шляпе бежевой -
Качнул козявку на руке, как будто взвешивал
Ее смешные антраша и прегрешения,
И долгий миг не оглашал свое решение.

Не навредил суровый Рок душе доверчивой,
Лишь с перегаром матерок смерчи наверчивал,
Когда коровке произнес: "Лети, убогая!"
Растрогав малую до слез - была у Бога я!

Чуть позже, в споре горячась на куче силоса,
Пыталась Бога развенчать по мере сил оса:
Мол, он всегда навеселе от дозы вермута,
И осчастливил на селе всех девок с фермы-то...

А сельский сеятель добра как есть в поддатии -
Его ж назначили с утра в зам.председатели! -
Облокотился на плетень почти торжественно,
И ощущал себя в тот день и впрямь божественно,

Даруя радость и покой своим владениям.
Или... и вправду был рукой у Провидения?

Именно в этом стихотворении  ясно чувствуется, чем отличается подход к теме Мастера от Булгаковского – ну то, что вместо Воланда – единственного оставшегося в мире, перед нами пусть и абстрактный, но все-таки бог – творец Вселенной, он еще существует, только  в немного странном обличии

Кстати, заметила сразу, так же часто и много, как Булгакова ругали за Дьявола, Игоря Царева  упрекали все время отдельные авторы за вольное обращение с Богом, и, кстати, сравнивали при этом именно с Булгаковым, мол, не стоит так  вольно все трактовать, опираясь на крамольного писателя. Но пусть это остается на  совести критиканов, а самое главное отличие в том, что  ирония, переходящая в сарказм у предшественников, у Мастера снова становится добрым и светлым юмором. А если первым никого не удивить, то юмор по отношению к миру и людям – это необходимость сегодня.

Бог Игоря Царева странно похож на того бродячего проповедника, каким рисует его Мастер  в своем романе о Понтии Пилате (романе в романе) – это еще одно перевоплощение Иешуа, который возвращается в этот мир, и остается добрым и мудрым его воплощением.

"Пастух небесный" - в пиджаке и шляпе бежевой -
Качнул козявку на руке, как будто взвешивал
Ее смешные антраша и прегрешения,
И долгий миг не оглашал свое решение.

Разве это не тот же самый герой, который  находит в себе силы называть Марка Крысобоя добрым человеком, долго и упорно беседовать с Пилатом, незаметно излечив его от  страшной болезни, и  потом, на Лунной дорожке он продолжает с ним беседовать, все понимая и прощая. Это тот, с кем  может поговорить по душам грозный  Прокуратор.

И если Булгаков все-таки  делал акцент на Пилата,  и тот стал центральной фигурой обеих романов, то Мастер  показывает нам Иешуа, потому что и сам во многом похож именно на этого героя романа века. И здесь решается главный вопрос, что каждый из писателей считает первичным, добро или зло – для  Игоря Царева – это бесспорно всепобеждающая сила добра, вопреки всему, что мы видим и переживаем в реальности.

Когда коровке произнес: "Лети, убогая!"
Растрогав малую до слез - была у Бога я!

И вдруг начинаешь понимать, что эта самая божья коровка – любой из нас - и Бродяга, и Адмирал, и Иероним, и Пилат, и каждый достоин и внимания, и заботы,  и понимания. Только сейчас  яснее  понимаешь  отношение к людям Игоря. У него нет зла ни на  критика Латунского, ни на Степку, ни на Аннушку, ни на поэта Бездомного и всю литературную братию, которая не стала лучше,  а совсем наоборот. Загляните в рецензии Игорю некоторых пресловутых персонажей, когда остается только повторять:

«Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку» (А. Галич).  Вот уж точно, люди совсем не меняются в современном  мире,  изменился только Мастер.  Если поверить в то, что человек может перевоплощаться, продолжая дело того, кто оставил нас, то перевоплощение Игоря  состоит в том, чтобы воспринимать  крест  плюсом, по-другому отнестись ко всем этим несчастным, которые точно не ведают, что творят, и страшно упорствуют при  этом.

Конечно, хочется устроить потоп, разгромить квартиру Латунского, многим хочется,  судя по последним передачам «Вечерних стихов», но уверена, что Игорю этого никогда не хотелось… Вот в этом он совсем другой, а оттого возможно, настолько притягателен для многих нормальных людей.

Вот его кредо жизни, не слишком понятное для окружающих:
А сельский сеятель добра как есть в поддатии -
Его ж назначили с утра в зам.председатели! -
Облокотился на плетень почти торжественно,
И ощущал себя в тот день и впрямь божественно,

Даруя радость и покой своим владениям.
Или... и вправду был рукой у Провидения?

Для нас для всех он  был  «рукой у Провидения», все, кто сталкивались с ним, сразу это ощущали, как и Сальери, издалека видевшие Моцарта, и приходившие в ярость от такого видения, увы. Когда не  хоккейном матче   стадион рукоплескал нашему солнечному мальчику Алеше Черепанову, всегда находились один-два человека, (потом они  сами признавались), кто хотел отравить, просто устранить его из реальности.  При этом они вопили о несправедливости, о том, что восторги и слава, и удача достались  другому. Солнечные  люди страшно доверчивы и часто это их губит. Ощущая себя божественно, они не замечают той опасности, которая таится в черных душах..

Но пора взглянуть на тех «божьих коровок», о которых пишет Игорь, на тех, кто не чувствовал себя божественно может быть никогда, но для кого он все-таки нашел  оправдание в своих стихах. Если Булгаков им отрезал головы, устраивал погромы и потопы, забрасывал на край земли,  приводил на суд к Воланду, да и вообще в средствах расправы не стеснялся, то Игорь ведет себя иначе, он старается понять каждого из них и показать все лучшее в них, а где-то и оправдать.

А вот  в стихотворении «Братья» все еще трагичнее, чем в первом случае, там судьба разводит очень далеко, а потом сводит снова  родных братьев, и что же получается после той самой встречи в Питерской квартире, где они когда-то появились на свет.

 Эпиграф к стихотворению достоин пера Булгакова, и тот бы смог написать эту историю, только у него бы она получалась совсем другой. Кстати, один из братьев тоже полковник – разведчик, тот же самый современный Афраний, ну а рядом с ним некто издалека напоминающий Иуду, которого в романе по приказу Пилата Афраний прикончил, в данном случае оба они остались живы, и вот что из этого вышло.

Братья
Игорь Царев

Мне довелось какое-то время снимать комнатушку в коммуналке на улице Зеленина в Питере. В соседней комнате жили два брата-инвалида. Один бывший зек, слепой, но неплохо игравший на гармошке. Другой бывший полковой разведчик. Они вместе надирались каждый вечер до чертиков и очень душевно пели старые песни.

Не эталоны образцовости,
В век, вызревший на человечине,
Они от анемии совести
Лечились до цирроза печени....
(вместо эпиграфа)

***
...Трещали черные динамики,
Как на жаровне барабулька.
Сосед мой, спец в гидродинамике,
В стаканы водку лил «по булькам».
Слепой, а получалось поровну,
И на закуску под тальянку
Затягивал негромко «Ворона»,
Да так, что душу наизнанку!

У Бога мамкою намоленный,
Он вырос не под образами...
Сквозь пелену от беломорины
Сверкал незрячими глазами
И горькие слова выкаркивал
Комками застарелой боли,
Как будто легкие выхаркивал,
Застуженные на Тоболе....

А брат его, картечью меченный,
На вид еще казался прочен,
Хотя и стал после неметчины
На полторы ноги короче,
Но даже пил с какой-то грацией,
И ордена сияли лаком....
А я глядел на них в прострации,
И слушал «Ворона», и плакал.

В отличие от Булгакова,  ушедшего в 1940 году, мы все знаем, что случилось с теми, кто  был «Не эталоны образцовости, в век, вызревший на человечине», и не просто пассивно наблюдавшие за происходящим, но и причастными ко всем кошмарам, которые творились в мире. Говорят, палачи и все эти полковники внутренней службы, редко бывали трезвыми, они либо спивались, либо просто сходили с ума, конечно если их не успели расстрелять бывшие товарищи.

Герои Мастера остались живы, и  когда отшумели все бури, они вернулись в ту самую коммунальную квартиру,  из которой уходили когда –то – и вот они рядом –слепой зэк и  израненный полковник, как две стороны одной медали, стараются залить водкой память  о  прошлом, и если трезвые еще ругаются, то пьяные уже вместе поют «Ворона». Песня оказалась универсальной, соединяющей несоединимое.

А я глядел на них в прострации,
И слушал «Ворона», и плакал.

Разве это не реакция Иешуа, который по-прежнему уверен в том, что все люди добрые, и нет злых людей… А еще все они сыновья "страны, которой больше нет". Не в этом ли самая главная беда и кроется. Мы все однажды оказались в другой стране,

Но это все люди прошлой эпохи, уже» уходящая натура», а что же современные, успешные, богатые, и страшно далекие от Мастера, каковы они?

Самым показательным остается стихотворение  «Пес» о таком  новом герое, который будет пострашнее любого  Пилата и Афрания. Да и вообще в этом новом мире  творится новая порода людей, которые уже мало  похожи на  героев романа века…Это  не перевоплощения, а что-то чужое и страшное, даже Мастеру они кажутся инопланетянами, с которыми  нет у нас никакого родства.

Пес

Мой сосед - не фраер, имеет Лексус
и пьет Шабли.
У него в квартире на стенке подлинник
Пикассо,
Но вчера, сучок, своего же пса
кипятком облил,
Потому что тот помочиться вздумал
на колесо.

Я отбил беднягу, сменил ошейник и
верь - не верь,
Пес лежит теперь на моей постели
и лижет бок,
На меня рычит и тоскливым глазом
глядит на дверь,
Потому что я для него никто,
а хозяин - бог.

Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим.
На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
И соседа выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.

А ведь был Мироном, но имя в паспорте
подскоблил,
И летает в Ниццу, как VIP-персона,
и в Хургаду,
У него есть банк, где старушки держат
свои рубли -
В самый раз мотаться по заграницам
сто раз в году.

Пес уснул, устав дожидаться «бога»,
Но мне не рад.
Подлечу страдальца и на охоту
возьму в тайгу.
Мы еще подружимся, мы похожи
мой бедный брат,
У меня ведь тоже свой Бог, и тоже
саднит в боку.

На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
А соседа выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.
Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим…

Вот такая  история о герое последнего десятилетия, это  действительно  персонажи уже из жуткого и яростно Рима, который всегда отличался  кровавой жестокостью.  Даже Пилату там не осталось места, его привязанность к собаке делает его значительно симпатичнее, человечнее,  чем этот выродок. Но самое страшное, что они сегодня хозяева жизни, где ни людям, ни собакам больше не остается места.

Резко меняется тональность повествования, если с полковниками поэт  шутит, переживает, когда на два голоса поют песню про Ворона, если он любуется Бомжом и восхищается Скрипачкой,  понимает тоску русского князя в изгнании, то тут не остается никаких добрых чувств, меняется Иешуа, который впервые  не может утверждать, что все люди  добрые.
На душе ненастно, как после собственных
похорон.
Полыхает дымным рекламным заревом
Третий Рим,
А соседа выжигу, как нарочно,
зовут Нерон.
Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,
что творим…

Дважды повторяется  эта строфа, и когда она звучит в финале, то становится по-настоящему жутко, пытаюсь найти что-то по силе созвучное этим строчкам,  и вспоминается стихотворение, которое ознаменовало уход Олега Чертова, тогда это время только приближалось -1984 год, мы еще не слышали о новых русских, жили в «стране, которой больше нет»

* * *
Черным зраком, тягостно и слепо,
Развернулся орудийный срез.
Ангелы в ночи уходят в небо,
Будто птицы покидают лес.
Намертво сомкнулись крылья ночи
И не разомкнутся до утра.
Словно под ножом забился кочет,
Но не докричался до Петра.
Люди спят. Неслышно, страшно, немо
Развернулся орудийный срез.
Ангелы в слезах взлетают в небо,
Будто птицы оставляют лес.
Октябрь 1984 г. Олег Чертов

Впервые за все века, ангелы – хранители покидают наш мир, не в силах здесь оставаться, Иешуа - Мастер яростен и беспомощен перед этим Нероном. о что и кто кроме перевоплотившегося безумного
 императора Нерона еще остается в нашем мире? Ведь очень страшно оставаться в таком окружении.

А еще у нас есть Язычники, Демиурги, Поэты – творцы  из совсем  другого измерения. В отличие от полковника, пишущего стихи – это настоящие поэты, живущие  стихами, творящие вопреки всему. И начинаешь понимать, что именно на них еще и держится наша земля и наша культура, когда  за высокими заборами устраивают свои театры абсурда новоявленные Нероны

Иероним
Игорь Царев

Съели сумерки резьбу, украшавшую избу.
Звезды выступили в небе, как испарина на лбу.
Здесь живет Иероним - и наивен, и раним.
Деревенский сочинитель... Боже, смилуйся над ним!
Бьется строф ночная рать... Сколько силы ни потрать,
Все равно родня отправит на растоп его тетрадь.
Вся награда для творца - синяки на пол-лица,
Но словцо к словцу приладит и на сердце звон-ни-ца...
На печи поет сверчок, у свечи оплыл бочок -
Все детали подмечает деревенский дурачок:
Он своих чернильных пчел прочим пчелам предпочел,
Пишет - будто горьким медом... Кто б еще его прочел.

... А речь то не о сермяге. А о жизненных ценностях. И "деревенский дурачок" не обязательно тёмен и необразован. Дело в служении, которое он выбрал, предпочтя "чернильных пчел" иным, более земным занятиям. Потому он и кажется "дурачком" своей родне, которая цену исписанной тетради назначает не более чем бумаге для растопки. Обычная ведь точка зрения... Все поэты отчасти такие Иеронимы в чьих-то глазах.
Игорь Царев   22.01.2013 13:48 

Наверное, прав Мастер,  все поэты чудаки, бескорыстно служившие своему делу, и на них этот мир пока еще держится. А если бы случилось так, что они исчезли, то с ними исчезнет и этот мир.

Перевоплотившись снова, Мастер написал свою «Современную пастораль», подчеркнув, что божественное начало в каждом из нас еще живо. И мы успели заметить, что ничего существенно в мире не меняется со времен Пилата и Иешуа.

А если сам мир и люди не меняется, то все, что нам остается – это изменить свое отношение к нему. Можно зло и яростно написать о тех, кто мешает нам жить и послать на их головы потопы  и пожары, и Воланда с его свитой. А можно, подобно Иешуа,  до конца верить, что  добро победит,  и  люди все добрые, злых людей не бывает.

Убедившись в том, что яростная сатира Булгакова ничего не изменила в этом мире, Мастер пошел по другому пути. И над Нероном торжествует Иероним, наверное, в этом  суть жизни – поэзия торжествует и должна торжествовать всегда.

Как мартовские чердаки
Всегда у неба под рукою,
Так и ночные чудаки,
Радеющие над строкою.
Старатели пустых пород,
Пророки от словесной гущи,
Они - обманчивый народ! –
То немощны, то всемогущи.
Упрямейшие из ослов,
С пылающими головами
И умирают из-за слов,
И возрождаются словами.

ЗНАКИ СУДЬБЫ ДЛЯ МАСТЕРА ВЕЧНОСТЬ ИГОРЯ ЦАРЕВА-31

Держись за эту жизнь

Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней— немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это вовсе, не тот и не та…

В. Высоцкий

У каждого своя в оркестре скрипка,
Свой миг победы, свой последний бой.
Но только для меня твоя улыбка.
И только для тебя моя любовь.

И. Царёв

 

В нашей жизни всегда есть место Мистике. С рождения и до смерти нас окружают духи, и человек никогда не остается один, хотя часто он не видит, не слышит, не замечает их, но ведь от этого они не перестанут существовать.

В древности разных народов были предания о том, что нашими судьбами управляют небесные пряхи, чаще всего их три (прекрасные девы или древние старухи). Первая начинает прясть нить жизни, вторая продолжает, завязывая на ней узелки, тогда человеку предстоят сложные испытания, третья в назначенный срок обрывает нить. В этот момент человек покидать наш мир.

Небесные девы помогают человеку в добрых намерениях, помогают развязать те самые узлы в минуты испытаний, и мешают творить зло, пытаются его остановить, тогда, идущий дорогой не правды, а кривды, получает какие-то дополнительные испытания, чтобы остановился и задумался о том, как быть, как жить дальше.

Чуткий и внимательный человек прислушивается к тому, что с ним происходит, старается делать выводы, а глухой и упрямый продолжает двигаться дальше. Тогда появилось убеждение у славян, что послушного судьба ведет, а упрямого тащит.

Очень часто у творцов, погруженных в свои творения, жизнь однообразна и бессобытийна, чего никак нельзя сказать об Игоре Цареве. В его жизни событий хватит на большой роман, а то и на несколько книг. Там будет и любовь, и радости, и печали, и открытия, и потрясения.

Когда мы говорим о судьбе, то сразу вспоминается греческий герой Одиссей. Этот образ появляется у Игоря в эпохальной «Троянской опупее» - славянско-греческом эпосе 21 века. Там Одиссей - сюжетообразующий герой. А вот судьба этого мифического героя как раз показательна. Тот, кто спорит и с богами, перечит Посейдону, обречен на вечные скитания, и только огромные усилия других богов и богинь позволяют герою через много лет вернуться домой. Безрассудство храбрых и коварных воинов обрекает их на дополнительные скитания и страдания, судьба к ним беспощадна.

Об этом размышляет и наш Мастер, лишь со стороны с лукавой усмешкой наблюдая за Одиссеем. Поэт позиционирует себя русским богатырем Добрыней Никитичем – этаким мудрецом и поэтом. Князь Добрыня может и рассудить, и помирить друзей, и дать вовремя дельный совет. Этот рязанский князь верен в дружбе и любви и уживается между двух огней. Илья Муромец олицетворяет физическую силу, Алеша Попович - хитрость, порой граничащую с коварством.

Но это все-таки образ мифический, хотя и не ушедший далеко от реальности, а что же было в жизни поэта? Какова его судьба? Об этом есть точные указания в стихотворениях

Я мог бы...

Я мог бы лежать на афганской меже,
Убитый и всеми забытый уже.
И мог бы, судьбу окликая: «Мадам,
Позвольте, я Вам поднесу чемодан!»,
В Чите под перроном похмельный «боржом»
По-братски делить с привокзальным бомжом...

Я мог бы калымить в тобольской глуши,
Где хуже медведей тифозные вши;
Тяжелым кайлом натирая ребро,
Под Нерчинском в штольне рубить серебро
Я мог бы... Но жизнь, изгибаясь дугой,
По-барски дарила и шанс, и другой.

Иные галеры - иной переплет.
И вновь под ногами старательский лед:
В словесной руде пробиваюсь пером -
Меня подгоняет читинский перрон
И тот, кто остался лежать на меже,
Убитый и всеми забытый уже.

Вот такое жесткое стихотворение о том, что могло бы случиться с Мастером при определенном стечении обстоятельств, следует отметить, что оно автобиографично.

Сразу вспоминается повествования Ричарда Баха о том, как на своем самолете он прорывается то в одно измерение, то в другое. И там его герой проживает разные варианты своей судьбы, каждый из которых развивается по-своему, в зависимости от того, где он повернул, какой выбор сделал, какой человек оказался у него на пути. Точно так же и в стихотворении Игоря, правда, в несколько более жестком формате: смерть на Афганской меже, бродяжничество в Чите, рабский труд под Тобольском, - это все могло быть при определенных обстоятельствах. Но судьба уберегла поэта для другого дела, не менее тяжелого и важного - для того, чтобы из «словестной руды» сотворить настоящее чудо – тонкую вязь стихотворения. Ему, наделенному даром творчества, при помощи поэтических строк предстоит изменить мир, влияя на наши души.

Сегодня мы видим, насколько он в этом преуспел. Но нельзя забывать и о том, что, как и Мастера в романе, и М. Булгакова в реальности, Игоря Царева по жизни 30 лет вела его Маргарита – Елена – Ирина. Это своей королеве он напишет: «Я насквозь прошел Россию, чтобы встретиться с тобой». Вот о чем и о ком он думает, когда вспоминает:

Но жизнь, изгибаясь дугой,

По-барски дарила и шанс, и другой.

 

Сегодня мы прекрасно понимаем, что не будь этого шанса – встречи с единственной женщиной, все было бы иначе – это была бы другая жизнь и другая судьба, не другой вариант судьбы, а именно все изменилось бы до неузнаваемости. И какое счастье, что эти люди встретились как раз вовремя, что не произошло всего того, о чем говорит Поэт выше в стихотворении «Я мог бы».

Вот и Владимир Олегович Сергеев отмечает в рецензии: « Реальный, практически первый (как действующий, творивший непосредственно в наше время, прямо при нас!) поэт в стране (на мой, конечно, пристрастный взгляд)» - и тут я с ним согласна. И за то, что Мастер стал таким, мы все должны благодарить именно Ирину Цареву. Но это тоже была судьба, и хорошо, что она оказалась так добра к Мастеру на этот раз.

И все-таки одно из стихотворений именно о судьбе называется «Хромая судьба» - так о чем же оно?

Хромая судьба

На северном склоне июня поник бересклет…
Вранье, что повинную голову меч не сечет!
Судьба пригибает мужчину бальзаковских лет
Под камень лежачий, куда и вода не течет.
Судьба пригибает, а он ей не верит, чудак –
Транжиря минуты, как самый отъявленный мот,
Он старую мебель сегодня занес на чердак,
И краски веселой купил, и затеял ремонт.

Стихами исписаны стены, а плюшевый плед
Шампанским залит и любовными играми смят.
Судьба пригибает мужчину бальзаковских лет,
А он и не знает, что жизнью с довольствия снят,
Смеется, склонять не желая дурацкого лба,
Бурлит сумасбродным течением вешней реки...
И следом едва поспевает хромая судьба.
И злится. И длится самой же себе вопреки.

 

Вот это и есть рецепт Мастера для того, как управлять своей судьбой, внезапно возникает мотив песенки А. Макаревича «Не надо прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». Правда, здесь ситуация несколько трагичнее, чем у Макаревича:

Судьба пригибает мужчину бальзаковских лет
Под камень лежачий, куда и вода не течет.

Как же реагировать на этот удар судьбы? Сопротивляться, пока человек жив, сделать ремонт, переменить мебель, жить и радоваться жизни, особенно в июле, когда мы погружаемся в лето, в творчество, в отдых. Этот заряд оптимизма Мастера порой просто поражает:

Стихами исписаны стены, а плюшевый плед
Шампанским залит и любовными играми смят.
Судьба пригибает мужчину бальзаковских лет,
А он и не знает, что жизнью с довольствия снят,

 

Казалось бы, такой вот обычный рецепт от минора, от депрессии, от всех неудач. Давно замечено, что перед такими жизнелюбами все беды и несчастия отступают. Они хватают в свои страшные объятья тех, кто смирился, сдался, опустил руки и просто плывет по течению. Невольно вспоминается призыв барона Мюнхгаузена улыбаться, а что еще человек может противопоставить ударам судьбы?

Смеется, склонять не желая дурацкого лба,
Бурлит сумасбродным течением вешней реки...
И следом едва поспевает хромая судьба.
И злится. И длится самой же себе вопреки.

 

По этому поводу вспоминается рассказ академика Д.С. Лихачева, о том, что творилось в лагерях для политзаключенных, когда среди ночи раздетых узников выгоняли на мороз изверги - охранники и заставляли бегать вокруг столба –так они развлекались. Он и говорил о том, что рассмеялся, когда представил себе со стороны эту картину. И видимо этот странный смех, который длился, пока он бежал, так подействовал на охранника, что тот больше не заставлял его свершать бессмысленные пытки. Вероятно, и Мастер не раз слышал этот и подобные рассказы о том, как ни мольба, ни уныние, а именно смех помогает справиться с безвыходной ситуацией и изменить свою судьбу, облегчить страдания. Стихотворение Игоря Царева – еще одно тому доказательство.

Но вот уже не хромая судьба, а сама беда пришла в дом Поэта незваной гостьей, что же делать с ней и как ему быть?

Невольно эти строки хочется сравнить с яростным напором Высоцкого – поэта – воина, готового сражаться, и доказывать свою правоту

Владимир Высоцкий

 

Мне судьба - до последней черты, до креста

Спорить до хрипоты, а за ней - немота,

Убеждать и доказывать с пеной у рта,

Что не то это все, не тот и не та...

 

Что лобазники врут про ошибки Христа,

Что пока еще в грунт не влежалась плита,

Что под властью татар жил Иван Калита

И что был не один против ста.

 

Триста лет под татарами - жизнь еще та,

Маета трехсотлетняя и нищета.

И намерений добрых, и бунтов тщета,

Пугачевщина, кровь, и опять - нищета.

 

Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,

Повторю, даже в образе злого шута...

Но не стоит предмет, да и тема не та:

"Суета всех сует - все равно суета".

 

Только чашу испить - не успеть на бегу,

Даже если разлить - все равно не смогу.

Или выплеснуть в наглую рожу врагу?

Не ломаюсь, не лгу - не могу. Не могу!

 

Возможен, конечно, и такой вариант, чтобы жить, как петь и петь, как жить, и бросаться в бесконечные схватки. Но в таком случае жизнь всегда оказывается невероятно короткой и обрывается мгновенно.

Он сам вынужден с горечью признаться: « Только чашу испить - не успеть на бегу, Даже если разлить - все равно не смогу».

Так хочется, чтобы поэты жили дольше. Ведь после 40-ка Мастер только начинает выходить на свой истинный уровень, создает лучшие творения. А к этому времени они все умудрились уйти из этого мира. Высоцкого судьба в лице Марины Влади хранила только 12 лет, к Игорю Цареву и здесь она была щедрее – 30 лет его берегла и вдохновляла любовь, домашний уют, соавторство. Карьера вполне удалась, у Мастера было все, о чем другие могли только мечтать. И было самое главное – тесный круг друзей и любимых людей, где ему было комфортно и уютно. Последнего добиться могут только избранники, с которыми с самого начала была удача (доля, как говорят славяне). И все же, смешно было бы говорить о безоблачном небе над головой. Возможно ли в нашем мире подобное?

Сколько было бед и трагедий в жизни Мастера мы можем только догадываться, потому что он редко и скупо об этом говорит. Есть стихотворения памяти близких людей, короткие записи по поводу их ухода. И ясно, что в такие минуты в дом стучится, а то и просто врывается незваная гостья - беда.

У славян она всегда рисовалась высокой и худой женщиной с изможденным лицом, часто в белом одеянии. Такая вот женщина в белом приходила в дом, когда кто-то из домочадцев должен был покинуть этот мир. Встретил ее и поэт, что же произошло после этого свидания?

 

НЕЗВАННАЯ ГОСТЬЯ

Засохший паучок висит за образами.
Уносят сквозняки последнее тепло.
Бездомная беда с голодными глазами
Алмазным коготком царапает стекло.

Ну, что ж, входи, сестра, есть повод выпить чаю,
Устал я, смертный страх таская на горбу,
Торжественный прием тебе не обещаю,
Но это не беда, прости за каламбур.

Беда вела себя как истинная леди,
Присела на диван, закутав ноги в плед,
И сделав три глотка напитка цвета меди,
Сказала: «Хорошо. Я дам тебе совет.

Куражится судьба, нас сталкивая лбами,
Не бойся, и не верь лукавому вранью,
Держись за эту жизнь последними зубами,
Давай желанный пир испортим воронью!»

Потом она ушла, без горечи и злости,
Зачем-то завязав на узел мой платок,
Я был настолько рад, что, провожая гостью,
Включил в прихожей свет и подал ей пальто.

И снова сквозняки гудят в щели под ванной,
И снова пустота – ни сердцу, ни уму...
И я готов простить визит беды незваной,
Ведь званною беда не ходит ни к кому.

 

Каждый ли из нас решился бы с беззащитной улыбкой пригласить такую гостью в дом и предложить чаю? И все - таки у Мастера, мужества которому не занимать, происходит это тайное свидание, леденящее душу даже читателю.

Видимо в первый раз за все время, удивленная теплым приемом, Беда решается дать совет Мастеру. Что же она ему может предложить? А вместе с нею немного изменить Судьбу:

Куражится судьба, нас сталкивая лбами,
Не бойся, и не верь лукавому вранью,
Держись за эту жизнь последними зубами,
Давай желанный пир испортим воронью!»

Так странно меняется реальность и цель прихода гостьи, наверное, доброе слово и забота даже Беде приятные. Уходя, Беда завязала еще один узел на судьбе Мастера. Что бы это значило? Мы знаем, что в случае смерти человека, нить его жизни разрывалась. А вот если богини хотели заменить смерть каким-то серьезным испытанием, то на нити его жизни завязывался узел – это тот подарок гостьи, в благодарность за гостеприимство, да и узелок на память тоже, а потому стоящий на краю пропасти герой в такой момент должен был отойти от края.

Чем же заканчивается такое свидание? Жизнь продолжается. Заглянув в глаза смерти, Мастер продолжает жить, потому что он смог договориться даже с такой вот гостьей. ( У Игоря есть стихотворение «Сизиф», и история этого героя повторяется здесь, она ему очень симпатична, судя по всему)

И снова сквозняки гудят в щели под ванной,
И снова пустота – ни сердцу, ни уму...
И я готов простить визит беды незваной,
Ведь званною беда не ходит ни к кому.

 

Он отсрочил час ухода, продолжается жизнь со всеми ее радостями и бедами. Прежде, чем перейти к следующему стихотворению о Судьбе, у которого есть подзаголовок - «автобиографическое». Вольно или невольно в памяти возникают строчки И. Бродского, которые я начала вспоминать, когда анализировала стихотворение « Я мог бы», настолько оно оказалось созвучным этому, но вот вспомнила его немного позднее. Оно очень подходит для сравнительного анализа со строчками Мастера.

В первой половине жизни судьба к Бродскому, как и ко многим ярким и талантливым людям его поколения, была страшно несправедлива, и он пишет об этом. Это монолог сорокалетнего Мастера – время, когда и Пушкин, и Лермонтов, и А. Блок и В. Высоцкий уже завершили свой жизненный путь, а что же случилось с первым поэтом второй половины 20 века?

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность

И. Бродский

Невольно вспоминаются слова А. Ахматовой о том, что судьи и палачи делали ему биографию. А выслав из страны, они не позволили ему превратиться в героя стихотворения И. Царёва «Бродяги и Бродский», бродягу, который наизусть в электричке читает Бродского. Вот такой то ли печальный, то ли радостный поворот в судьбе. Поэт стал читать лекции в том самом университете, путешествовать по миру, и заниматься творчеством, Нобелевскую премию в области литературы получил. Недаром нас уверяют, что мы никогда не можем знать, что для человека хорошо, а что плохо в момент, когда что-то случается, только с течением времени это становится ясно. А если судьба не была так сурова к Мастеру, то, что же оказалось в его жизни, кроме большой любви, длинной в тридцать лет? Не стоит гадать, лучше заглянуть в автобиографическое стихотворение Игоря Царева.

В ПОИСКАХ СЛОВА (автобиографичное)

Восток – дело тонкое. Дальний Восток – тем более.
Как понять, что, родившись там, я живу в столице?
Память детства дрожит комочком сладчайшей боли,
Храня щепоть золотых крупиц – имена и лица.

Я, испытав все прелести ветра странствий,
Планеты шарик не раз обогнув в самолете гулком,
Стал со временем избегать суеты в пространстве,
Предпочитая движение мысли иным прогулкам.

Все объяснимо - меня голова, а не ноги, кормит.
А голове отдыхать приходится крайне редко.
С каждым годом все дальше крона, все ближе корни,
Все дороже мечты и вера далеких предков.
 
Один мой пращур «всея Руси» был архиепископ,
Другой штаны протирал когда-то на троне Польши,
А я в Москве десять лет не мог получить прописку,
Но, получи ее раньше, навряд ли успел бы больше.

Пишу стихи. А у тех, кто пишет - своя дорога.
И не нужны нам - ни трон, ни митра, ни "мерин" чалый,
Во все эпохи поэты слушают только Бога,
И ищут Слово, чтоб в этот мир возвратить Начало.

 

Стихотворения И. Бродского и Игоря Царева очень похожи на первый взгляд, но только на первый. Судьбы у поэтов оказались противоположны, и каждая уникальна по-своему. Мы помним, что Бродский путешествовал все время, и часто бывал в Венеции, наш герой ведет себя иначе:

Я, испытав все прелести ветра странствий,
Планеты шарик не раз обогнув в самолете гулком,
Стал со временем избегать суеты в пространстве,
Предпочитая движение мысли иным прогулкам.

 

Почему так происходит? Может быть потому, что у Игоря Царева был выбор. Все время свой выбор он делал сам. Добравшись из Хабаровска до Питера, а потом и столицы, человек творческий, тот, «кого кормит голова, а не ноги», в какой-то момент понимает, что передвижение по миру мало что дают сердцу и уму, только накапливается усталость, и есть еще одно обстоятельство для такого поворота:

С каждым годом все дальше крона, все ближе корни,
Все дороже мечты и вера далеких предков.

Это были не просто слова, кроме стихотворений в это время писались и книги о мифических созданиях, была серия «Этот невероятный мир» другие творения, а для творчества нужен дом и относительный покой. Смею предположить, что это было еще и крайне приятное занятие, а не только способ зарабатывать деньги на жизнь – это то бессмертие, которое они творили еще и вместе с любимой женой – о таком можно только мечтать. Только сейчас заметила, что жизнь и творчество Игоря Царева правомерно сравнивать с творчеством И. Бродского, потому что он прожил тоже 56 лет т.е. это практически тот самый отрезок времени, когда Мастер может сделать достаточно много, достигнуть поры зрелости, обрести жизненный и творческий опыт.В этом стихотворении Игорь упоминает и о своих предках, гены которых сыграли немалую роль в том, что он стал таким, каким стал:

Один мой пращур «всея Руси» был архиепископ,
Другой штаны протирал когда-то на троне Польши,
А я в Москве десять лет не мог получить прописку,
Но, получи ее раньше, навряд ли успел бы больше.

Архиепископ всея Руси и король Польши – люди, которые оказались в роду у Поэта. И не только он гордится ими, но и они наверняка гордятся своим потомком, но самое главное, что греет – это трепетное отношение к роду, к корням, к прошлому, поэт не может, не должен быть Иваном, не помнящим родства, за его спиной стоят великие предки, и они всегда помогают жить. Но неожиданно, Мастер поднимается и над троном, и над митрой архиепископа:
Во все эпохи поэты слушают только Бога,
И ищут Слово, чтоб в этот мир возвратить Начало.

Догадываясь прежде о том, что «поэт в России больше, чем поэт», мы как-то не особенно понимали, почему собственно больше, в чем его сила? А расшифровывает это понятие до конца в начале 21 века именно Игорь Царев. Помня знаменитое, что «Вначале было Слово», он твердо верит в то, что только Слово и способно нас вернуть в начало мира – и он сам сделал служение Поэзии смыслом своей жизни.

Говоря о статусе поэта, в рецензии Мастер отмечает:

Да, запанибрата - это ужасно. Но ты аккуратно пресекай-такое дело. Это, кстати, и статусов касается... Ты поэт - и это высокий статус. Выше любого членства, где бы то и было. Но его занижают те, кто еще до поэта не дорос, а уже норовит так называться. Вот их надо аккуратно, но твердо осаживать. Тогда и статус поэта вернет прежнее значение.
Игорь Царев 06.01.2012 13:34

Судьба Поэта, путь Мастера длинной в 56 -57 лет, это и много и мало, нам кажется, что обязательно будет продолжение, но жизнь вдруг обрывается внезапно, и что остается нам? Его книги и рукописи, этапы этого пути, достойные пера писателя и кисти художника.

Но есть и нечто большее – это светлая и темная сторона творчества, как черная и белая магия, а поэзия - это бесспорно один из видов магии, заклятия. Поэт – несет в мир свет или тьму, в зависимости от того, как он сам относится к этому миру, какие Музы его вдохновляют, каким богам он служит.

Пусть

Рентгеном звезд просвеченный насквозь,
Душой из края в край как на ладони,
Не мудрствуя, надеясь на «авось»,
Молясь своей единственной мадонне,
Я не хочу меняться, и менять
Усталого коня у переправы, 
Тревоги, непутевого меня –
На крепкий сон неисправимо правых...

Пока в крови гудят колокола,
И небо осыпается стихами,
Пока запотевают зеркала
От моего неверного дыханья,
Почтовой тройкой, вдаль на ямщике
Через заставы, тернии и даты
Горячею слезинкой по щеке
Пусть жизнь упрямо катится куда-то.

Поэзия, любовь («молясь своей единственной мадонне»), сохранность и развитие родного языка, сохранение корней и связи с прошлым – это кредо жизни Игоря Царева, до того момента, пока «запотевают зеркала». И как истинный маг, он может очень многое, но самое главное – он четко понимает предназначение творчества, его значения в мире, а потому остается Хранителем высших ценностей – это его Судьба.

Совсем недавно совершилась еще одна высшая справедливость в этом мире, прошел международный литературный конкурс «45-й калибр»

Победителями конкурса «45-й калибр» – учитываются суммарные голоса членов жюри второго этапа плюс голоса сопредседателей конкурса – объявляются Михаил Анищенко (Шелехметь) и Игорь Царёв (Москва).

http://45parallel.net/45_calibr_itog

Очень жаль, что Игорь всего три месяца не дожил до этого важнейшего события, признания его таланта на международном уровне.

Но жизнь в Поэзии Игоря Царева продолжается, и как мы видим, очень успешно и ярко. Звучат его неповторимые строки, он остается с нами, и именно в его стихотворениях мы находим ответ на многие вопросы.

Я лично была поражена, когда прочитала в рецензии вот это размышление Мастера о вершинах и смысле жизни, об одиночестве творца, а сколько у нас таких открытий впереди:

А на любой вершине холодно и одиноко. Но даже если там обживешься и попривыкнешь, однажды развеется туман, и ты увидишь, что это и не вершина вовсе, а только подножие. И тропа уходит дальше вверх. И станет страшно, подниматься ли дальше? Остаться ли тут? А потом опять будешь карабкаться, покуда сил хватает и кислорода в легких. И будет новая вершина. А потом еще. Другой вопрос - есть ли в этом смысл. Может, и нет, но это жизнь, а все остальное - смерть.
Игорь Царев 03.04.2008 11:24
У каждого свой Бог, свои пределы.
Но Страшный суд приблизить не спеши,
Ведь может статься, что душа без тела –
Не многим лучше тела без души.

У каждого свой рай, свое болото,
Свой сущий ад, свой образ палача,
Свой храм, где объедает позолоту
Не верящая в Бога саранча.

У каждого своя в оркестре скрипка,
Свой миг победы, свой последний бой.
Но только для меня твоя улыбка.
И только для тебя моя любовь.

И вот еще о самом главном:

У людей (всех таких разных) действительно есть свойство их объединяющее. Это любовь. О ней я собственно тут и писал. А Бога действительно лучше всуе не трогать, потому что разные люди воспринимают его по-разному. У кришнаитов он свой, у буддистов, у христиан свой. И вера, зачастую, не объединяет, а разъединяет людей, толкая их даже на религиозные распри и войны. Впрочем, Бог тут ни в чем не виноват. Это уже сугубо земное и человеческое,
Игорь Царев   22.10.2002 11:58  

Очень хотелось, чтобы эти слова Игоря Царева были услышаны - нас объединяет, делает счастливыми Любовь – она судьба и спасательный пояс

День поминовения
Поминальную чашу осушим
Над землей, где зарыты таланты.
Вспомним тех, чьи мятежные души
Мы вперед пропустили галантно.
Помолчим. Все равно не напиться
Философским течением буден.
Постоим. А куда торопиться?
Все мы там своевременно будем.

Пахнет пыльным цветком валерьяны
Нескончаемый марш на погосте.
Что ни день, в оркестровые ямы
Мир бросает игральные кости.
Но молчат, не имущие сраму
Новоселы кладбищенских линий -
Бренных тел опустевшие храмы,
По кресты утонувшие в глине.

И смахнув со щеки аккуратно
Горечь слез, набежавших невольно,
Неохотно уходим обратно -
В жизнь, которая делает больно,
Где рекламно кипит мегаполис,
Семь грехов предлагая любезно,
Где любовь, как спасательный пояс,
Нас с тобой удержала над бездной..

Пока помню, я вечен. Вечность Игоря Царева-32

Как бы стремительно не менялась жизнь, остаются в ней вечные ценности. И одна  из них – Память о прошлом, о том, что в этом мире было до нас, о том, что каждому из нас довелось пережить.

Недаром появилась  уверенность  в том, что человек умирает дважды, во второй раз, когда о нем забывает  самый последний из живущих в этом мире. Пока мы помним об ушедших, пока нас помнят, мы продолжаем жить, даже покинув этот мир. Частичка человека остается в его творениях, в его книгах, в его детях – это то самое бессмертие, о котором мы все так переживаем. У каждого из нас есть свое прошлое, свой род, свои предки. Во все времена славянам было  страшно оставаться в этом мире Иванами, не помнящими родства,  вырванными из земли, оторванными от своих корней, унесенными ветром странствий из мира, в котором нам довелось родиться.

Если такое случается, то память – это единственное, что связывает человека с родным  миром, самым прекрасным потому, что там мы появились на свет. Это одна из главных тем, а может быть и самая важная, так часто на протяжении всего творчества  Игорь Царев  к ней обращается.

И вот тут в размышлениях о  памяти и бессмертии, поэту удалось нам  вернуть, осветить по-новому,  казалось бы, хорошо известный миф о хитреце Сизифе, который мы  знали и  до появления  лирики Игоря Царева. Но многие ли задумывались о том, что это миф о безграничной любви к жизни и свободе, пред которой  вынуждены на какой-то срок  отступить и боги.

Единственное, чего хочет этот герой – жить как можно дольше, презрев все законы и запреты. Недаром же ему удалось даже пленить  бога смерти Танатоса и продолжать наслаждаться жизнью. А когда порядок в мире  нарушился,  и  люди перестали умирать, то пришлось богам  принять меры, для восстановления порядка.   По приказу Зевса богу войны Аресу удалось освободить Танатоса, и забрать с собой бунтаря Сизифа. Но и там он смог вырваться из Аида на землю, якобы для того, чтобы заставить живых приносить жертвы Аиду. Но  снова не собирался он возвращаться назад, пока его не вернули насильно и не заставили  катить камень в гору, труд этот был тяжел и бесполезен, тем более что камень катился вниз, как только он достигал вершины, и все приходилось начинать заново. Но Сизиф верил в то, что он выполнит это непосильное задание и тогда вернется к жизни…

Сизиф – хранитель памяти о том, как прекрасна жизнь, он не испил воды, как все остальные, ушедшие в мир иной,   из реки Забвения и не забыл о том, что было с ним на земле, а потому он бессмертен. Вот об этом напоминает нам Игорь в своем  стихотворении, делая его из второстепенного героя  ключевым героем древних мифов.
СИЗИФ

Растерявшие прошлое тихо плывут,
Легким облаком в небе белея.
Растерявшие прошлое славно живут,
Ни о чем, ни о ком не жалея.

Позабывших о прошлом несчетная тьма,
Каждый миг их величие множит.
Они жизнью спокойной довольны весьма -
Их ни боль, ни любовь не тревожит.

Не хочу забывать ни о чем, ни о ком,
Мне иначе дышать будет нечем.
Моя память растет, как растет снежный ком,
Тяжкой ношею давит на плечи.

Я нарушил Закон и навек обречен,
Олимпийским проклятьем отмечен.
Подпирая тяжелую память плечом,
Знаю я - пока помню, я вечен.

Я несу свою память, и плоть мою в кровь
Рвут басовыми струнами жилы.
Сколько раз нас с тобой обжигала любовь –
Просто чудо, что мы еще живы…

Пусть я проклят Богами - я страшен Богам
Тем, что вечен и ныне и присно.
Мое время придет - я взойду к облакам,
Не утративший памяти жизни.

И что же происходит с Сизифом и с лирическим героем, который уподобляет себя ему? Он выбирает самый трудный путь, не забывать, не получить в Аиде тот самый пресловутый покой, о котором мечтают остальные, к которому после всех мук земных стремятся и Мастер с Маргаритой. Это  то немногое,  что можно получить тем, кто не заслужил счастье, они хотят получить хотя бы покой, а он возможен при забвении о жизни, обо всем, что осталось на земле

Не хочу забывать ни о чем, ни о ком,
Мне иначе дышать будет нечем.
Моя память растет, как растет снежный ком,
Тяжкой ношею давит на плечи.

Камень или снежный ком – это  та самая память о мире и о жизни, которая обрекает на адский, бессмысленный труд Сизифа. Но он не собирается от него отказываться, он прикован к этому камню, как Прометей прикован к скале. Ведь боги знают,  если   его освободить от камня, если позволить тому камню остаться на вершине скалы, то он снова убежит туда,  в мир людей, его снова надо будет разыскивать и возвращать назад. Так и боги становятся слугами непокорного человека.

Я нарушил Закон и навек обречен,
Олимпийским проклятьем отмечен.
Подпирая тяжелую память плечом,
Знаю я - пока помню, я вечен.

Наверное, для слабаков забвение – это спасение, но при этом они ни о чем и ни о ком не помнят. Когда мы ставим прощаемся,  свечи за упокой, мы разрываем ту связь с предками, которая у славян была несокрушима. Люди не чувствовали себя здесь и там одинокими и беспомощными. Человек смертен, в этом мы убеждаемся постоянно, но  остается память  для тех, кто нарушает закон о покое, о забвении, он получает бессмертие, так же как остался бессмертным Сизиф. Сквозь века звучит его голос, возникая в поэтических строчках Мастера. И словно в романе века, и  в этом случае обычная квартира, в которую мы входим вместе с Маргаритой, вдруг расширяется до бесконечности, она может быть велика настолько, насколько простирается наша память.

Пусть я проклят Богами - я страшен Богам
Тем, что вечен и ныне и присно.
Мое время придет - я взойду к облакам,
Не утративший памяти жизни.

Конечно, еще  Муслим Магомаев убеждал нас в том, что «Пока я помню, я живу», на бытовом, житейском  уровне мы понимали это и раньше, но только вечный миф о Сизифе, который в своем пронзительном стихотворении напомнил нам Игорь Царев, заставляет задуматься о том, что это не просто общее место – так было и так будет всегда. Он убеждает нас и в том, что самое прекрасное – это жизнь. Кстати, о том же самом  уверяет поэта и другой  мифические персонаж – Незваная гостья - Беда, которая пожаловала к нему в гости:
Куражится судьба, нас сталкивая лбами,
Не бойся, и не верь лукавому вранью,
Держись за эту жизнь последними зубами,
Давай желанный пир испортим воронью!»
( Незваная гостья)

Наверное, в свое время она вот так же приходила и к Сизифу, и вместе они несколько раз  могли испортить пир не только воронью, но привести в ярость и самого Зевса, и бога смерти, и бога войны. А для смертного царя это не так уж мало, по крайней мере, память о нем в мифах сохранилась, и Мастер показывает, что он во многом равен титану Прометею, который тоже был прикован к камню, но немного  иначе это выглядело. Безрассудство храбрых – это   огонь жизни. Это пламя  не гаснет в их душах. Оно  им дарит бессмертие, а нам - память о них.

Следующее стихотворение И. Царева называется: «Забываем».
Увы, человеческая  память так устроена, что мы не можем помнить всего. Память часто избирательна, помня о каких-то мелочах, мы порой стараемся забыть не только о том, что жизнь прекрасна, и лучше ничего не бывает, о том, что за нее надо держаться, бороться  до конца. Порой мы забываем и  свою историю, свое прошлое, близких людей,  это поэт называет предательством, потому что  он убежден в том, что люди живы, пока мы их помним, прошлое живо…

Забываем...
Игорь Царев

День вчерашний забываем в простодушии своем,
Словно брата убиваем или друга предаем.
Что там явор кособокий, что усталая звезда,
На беспамятстве и боги умирают иногда.

Под больничною березкой ходят белки и клесты,
А за моргом – ров с известкой, безымянные кресты.
Там уже и Хорс, и Велес, и Купала, и Троян…
Только вереск, вереск, вереск нарастает по краям.

Прячет память под бурьяном перепуганный народ,
А беспамятная яма только шире щерит рот:
И юнца сглотнет, и старца... Отсчитай веков до ста,
Рядом с Хорсом, может статься, прикопают и Христа.

Все забыто, все забыто, все прошло, как ни крути,
Только лунный след копыта возле млечного пути,
Только Волга над Мологой, кружит черною волной,
Только небо с поволокой, будто в ночь перед войной…

 

Забыть родных и близких, предать их забвению, может ли быть что-то страшнее? Оказывается, может,  есть и более страшное предательство – забытые боги наших предков, а если и  они забыты, если кумиры их спрятаны,  и о них молчат, то все мы теряем что-то очень важное, связь с прошлым.

Несколько веков на Руси царили двоебожие, когда днем ходили в храм, а ночами  исполняли все ритуальные действия по отношению к старым богам. Волхвы были так сильны, что к ним, а не к священникам, шли люди со своими бедами, у них просили милости, дождя, урожая, понимая, что от этого зависит их жизнь или смерть.

Под больничною березкой ходят белки и клесты,
А за моргом – ров с известкой, безымянные кресты.
Там уже и Хорс, и Велес, и Купала, и Троян…
Только вереск, вереск, вереск нарастает по краям.

Но забывшие своих старых богов, со временем забудут и новых – безымянные кресты – итог страшный и сокрушительный, как  для богов, так и для покинувших этот мир людей. Беспамятство – наша  страшная болезнь, ведь вслед за мертвыми, забывают и живых родных и близких, человек обрекает себя на одиночество,  и жизнь перестает приносить радость..

Прячет память под бурьяном перепуганный народ,
А беспамятная яма только шире щерит рот:
И юнца сглотнет, и старца... Отсчитай веков до ста,
Рядом с Хорсом, может статься, прикопают и Христа

Такая вот безрадостная картина возникает в нашей реальности, да и  не только в реальности, но и в наших душах образуется  та самая «беспамятная яма», бездна, которая поглощает все. Из стихотворения о Сизифе мы знаем, как просто жить в Аиде, хлебнув воды из реки Забвения, вероятно и на этом свете в забвении жить  до поры и до времени проще и легче, но и близких,  и себя тоже мы лишаем бессмертия. И что же тогда  остается нам, пребывающим в покое?  Беспамятство дарит покой,  но лишает бессмертия

Все забыто, все забыто, все прошло, как ни крути,
Только лунный след копыта возле млечного пути,
Только Волга над Мологой, кружит черною волной,
Только небо с поволокой, будто в ночь перед войной…

Безрадостная, жуткая картина, как в  Аиде, где все спокойны и безмятежны. Герои  Троянской войны остаются в долине Забвения, они сталкиваются друг с другом и не помнят, кто тут свои, а кто чужие. Только один Сизиф упрямо катит на гору свой камень, потому что если он его туда закатит, но его отпустят назад в мир, который он так любил, о котором все время  помнит.   Получается, что для героев нет ничего,  кроме посмертной славы, а для хитреца, любящего жизнь, бросающего вызов богам,  есть надежда на то, что он может вернуться назад, как вернулся в свое время другой бунтарь – Прометей. Нам кажется, что труд бессмысленный, но он-то верит в то, что однажды все  получится,  и он будет вознагражден за свои усилия.

Говорят, что в мире  ничто не исчезает бесследно, об этом размышляет Мастер в стихотворении «Следы на песке»

СЛЕДЫ НА ПЕСКЕ

Вселенною правит нетленный закон:
Все вечно, ничто не пройдет без следа.
И против бумаги бессилен огонь,
И против огня бесполезна вода.
Не верь в беспощадность течения лет –
Со временем пыль обратится в гранит.
И добрый твой след, и недобрый твой след
Прибрежный песок навсегда сохранит.

Мастер напоминает нам очень важную истину о том, что добрые и недобрые дела оставляют свой след, он остается в этом мире, сколько бы времени ни прошло.  Об этом же нам рассказывал и Воланд когда-то. Земной шар с полыхающими кострами, куда он стремится – горячие точки остаются, и тогда мы живем, «как в ночь перед войной», забыв и предав и людей, и богов. Все, что мы можем для себя получить, это  быть «проклятыми и убитыми», как очень точно отметил в своем повествовали другой мудрец –Виктор Астафьев. Да и в современной «Песне о войне», потрясшей многих своими откровениями,   речь идет о том же самом, только  обозначено все более конкретно и жестко:

 Я что-то там еще кричал,
Но тут кулак на стол упал,
Горящим страшным взглядом дед меня сверлил:
"Тебе б со стороны взглянуть,
Мой внук, на жизни твоей суть
И ты б тогда совсем не так заговорил!

Ты был талантлив, всех любил,
Но все в деньгах похоронил,
Искал разгадку смысла жизни, а теперь?!
Ты ищешь баб на стороне, забыл о сыне и жене,
И между миром и тобой стальная дверь.

Неужто ради ваших склок,
За хлеб и зрелища мешок,
Мы погибали под огнем фашистских крыс,
Эх, нету Гитлера на вас,
Тогда б вы поняли за час,
Всю ценность жизни,
Её прелесть, её смысл!".
( «Песня о войне»)

У нас остается только один выход, и об этом все время напоминает нам Мастер – это помнить,  это катить в гору тот самый камень, веря в то, что нам удастся его туда поднять, даже если весь мир и боги против нас. Если Сизиф мог верить и  катить свой камень, то почему не можем мы «Подпирая тяжелую память плечом, знаю я - пока помню, я вечен».

Конечно, в первую очередь нам возвращают память и дарят бессмертие поэты, это они те самые Сизифы, изнуренные непосильным трудом, но упрямо двигающиеся вперед к своей вершине. Они стараются оставить в чеканных строчках все, что удалось им узнать и понять об этом мире

Все объяснимо - меня голова, а не ноги, кормит.
А голове отдыхать приходится крайне редко.
С каждым годом все дальше крона, все ближе корни,
Все дороже мечты и вера далеких предков.
 
Один мой пращур «всея Руси» был архиепископ,
Другой штаны протирал когда-то на троне Польши,
А я в Москве десять лет не мог получить прописку,
Но, получи ее раньше, навряд ли успел бы больше.

Пишу стихи. А у тех, кто пишет - своя дорога.
И не нужны нам - ни трон, ни митра, ни "мерин" чалый,
Во все эпохи поэты слушают только Бога,
И ищут Слово, чтоб в этот мир возвратить Начало.

«Мир возвратить в Начало» – загадочная строчка, на самом деле, когда «все ближе корни и все дальше крона», поэт, да и просто человек, забывает о суете, о сиюминутном, и все чаще задумывается о вечности и бессмертии, и вот тогда он снова возвращается к началу.

А. Камю,  толкуя  миф о Сизифе, подчеркивал, что все зависит оттого, как чувствует себя Сизиф в тот момент, когда камень срывается и катится вниз. Он может впасть в уныние, ведь  работу нужно начинать сначала, а может быть счастливым в момент этой передышки. Главная задача поэта – вернуть нас в то самое начало, освежить нашу память  пронзительными строчками, если это получается – он счастлив,  а  еще он счастлив потому, что минуя и царей, и архиепископов, он волен говорить прямо с Богом, а потому его   положение уникально в этом мире, у него особый статус.

Об особой роли Поэта -  хранителя памяти,  размышляет Мастер и в стихотворении «Пятая стихия», эпиграф он взял из знаменитого стихотворения Ф.И. Тютчева, и ведет  диалог с философом о роли поэта и поэзии в этом мире.

ПЯТАЯ СТИХИЯ

Нам не дано предугадать
Ф.И.Тютчев
--------
Устав от пресной чепухи,
Как в море ухожу в стихи я -
Ведь эта пятая стихия
Просторней остальных стихий.
Пусть только вторю небесам,
Когда царапаю скрижали -
Пером ли, острием ножа ли -
Я становлюсь мудрее сам.
Предугадать не суждено,
Но, знаю, слово отзовется:
Что тонко сказано - не рвется,
А, как хорошее вино,
По мере шествия веков
Лишь набирает терпкий градус -
Разумным людям дарит радость,
И отрезвляет дураков.

Мастер называет поэзию пятой стихией, наравне с воздухом, водой, землей и огнем – так мир был разделен в самых первых мифах, Поэзия – это одна из составляющих  частей  нашего мира.

Поэт разговаривает с Богами и пытается передать нам суть того, что слышит  в иных сферах, куда он допущен, и считает он себя переводчиком, но переводчиком с языков тех  стихий, которые понять нам не дано, и при этом

Пусть только вторю небесам,
Когда царапаю скрижали -
Пером ли, острием ножа ли -
Я становлюсь мудрее сам.

Услышать,  записать словами ту музыку, которая звучит в эмпиреях,  и даже если «не дано предугадать», как был убежден Тютчев, но  остается уверенность, что «слово отзовется», а тем самым достигнет  главной задачи  –сохранит память. Но сразу же возникает вопрос, а зачем, что  в этом слове будет звучать:

По мере шествия веков
Лишь набирает терпкий градус -
Разумным людям дарит радость,
И отрезвляет дураков.

Вот собственно для чего мы должны  хранить стихи, для этого нам и нужна память, чтобы возвращаясь к началу, двигаться дальше, снова поднимаясь на вершину  своей жизни.

Ведь и жизнь человека от рождения до смерти -  это тот самый подъем с тяжелым камнем в руках, чтобы поднимаясь  как можно выше, рано или поздно сорваться вниз, ничего другого нам не дано в этом мире. Кто-то так и остается сидеть около подножья горы,  никуда не поднимаясь. Но это не может касаться поэтов и других творцов. Каждый из них должен проделать этот путь, потому что важен не результат – он всегда одинаков, в именно сам путь, в процессе восхождения мы и совершаем какие-то важные поступки, и творим бессмертные произведения.

 

Раньше или позднее для каждого из нас наступает час ухода. Живые суеверно бояться говорить об этом дне и часе, чтобы  не накликать беду, но ведь молчание - путь к забвению,  к той самой пропасти, куда летят человеческие души, окруженные душами уже ушедших, но близких людей, о которых мы все это время помнили.  Они встречают нас в час ухода, именно поэтому в доме, где есть покойник,  завешивают все зеркала, отражающие поверхности,  и тут же твердят, что человек и рождается и  умирает в одиночестве. Это не так, просто мы себя стараемся отгородить  от того света. Игорь несколько раз писал о Дне поминовения, ухода  - спокойно и мужественно рассуждая о неизбежном. Кстати, в мифе Сизифу удалось вырваться из Аида именно потому, что он наказал жене не поминать его и не приносить жертвы богам, им пришлось отпустить его назад, чтобы он навел порядок в своем семействе. Но как же это происходит в реальности, если не было такого наказа для близких

День поминовения

Поминальную чашу осушим
Над землей, где зарыты таланты.
Вспомним тех, чьи мятежные души
Мы вперед пропустили галантно.
Помолчим. Все равно не напиться
Философским течением буден.
Постоим. А куда торопиться?
Все мы там своевременно будем.

Пахнет пыльным цветком валерьяны
Нескончаемый марш на погосте.
Что ни день, в оркестровые ямы
Мир бросает игральные кости.
Но молчат, не имущие сраму
Новоселы кладбищенских линий -
Бренных тел опустевшие храмы,
По кресты, утонувшие в глине.

И смахнув со щеки аккуратно
Горечь слез, набежавших невольно,
Неохотно уходим обратно -
В жизнь, которая делает больно,
Где рекламно кипит мегаполис,
Семь грехов предлагая любезно,
Где любовь, как спасательный пояс,
Нас с тобой удержала над бездной..

Пронзительные строки, обращенные к тем, кому еще предстоит остаться, хранить память, чтобы и ушедший продолжал жить вместе с нами, подарить ему бессмертие, если это пока еще в наших силах.

О том, что нужно делать в этом случае,  Мастер успел нам всем сказать конкретно и точно, потому что в октябре 2012 года так же  внезапно скончался Михаил Анищенко, ничего не нужно придумывать и додумывать, вот его рецензия:

Любовь, спасибо за теплые слова о Михаиле. Это действительно Поэт.
Ему был дан Дар.
 Дар - это нелегкая доля. Он как раскаленный уголь на ладони. Да, гонит прочь тьму, но и обжигает, и приносит нестерпимую иногда боль.
И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово об Анищенко. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Михаил в свои строки.
И.Ц.
Игорь Царев 09.12.2012 00:28

Очень важно не только сохранить память, но  и участвовать в посмертной судьбе Поэта, чтобы « тьма забвения не завалила, не затоптала тот свет, который поэт оставляет".

Забвение - тьма, а  память - свет и бессмертие. На самом деле все просто и сложно одновременно. Но у тех, кто был рядом, кто ценит и любит поэта,  нет никакого выбора. Нам просто остается идти по этому пути и катить свой камень памяти в гору, как это делал когда-то Сизиф.

Спасибо Мастеру за то, что он нашел и показал нам  этот миф, даря ему вторую жизнь. Сама дивлюсь тому, насколько глубоким и серьезным он оказался. Потомок Сизифа Одиссей позднее шагнет  в «Троянскую опупею» Игоря Царева и его соавторов,  и будет действовать рядом с нашими богатырями в этом эпическом творении  тоже  не случайно, -  все в этом мире связано невидимыми световыми нитями. А говоря о жизни нашей, ее смысле,  Игорь  подчёркивает:

Возможно главное в том, чтобы (через боль осознав всю нашу хрупкость и недолговечность) тем не менее, продолжать жить максимально полноценно?
Желаю душевных и физических сил,

Игорь Царев 13.02.2003 15:11

Очень часто   говоря о прошлом, о памяти, о бессмертии, для тех, кто уже покинул этот мир, нельзя в финале не  заглянуть и в грядущее. Потому что если нет будущего, то прошедшее наше останется мертво,  и наследство некому будет оставлять. Как видит его Мастер в стихотворении  «Наперсник»?

Оно таится и хранится где-то на древнейших землях то ли  Новгородских, то Муромских, там, где остается и горячая русская печь, и настоящая русская речь. Там уже родился человек, который получит этот мир  в наследство. Кстати, поэты и писатели не случайно все надежды свои и чаянья связывают с провинцией, в этом есть высшая мудрость.

Не исключено, что Россия начинается только там, где кончается московский асфальт.
Игорь Царев 04.01.2007 15:30

Вот здесь и  растет тот, кто станет Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем, Алешей Поповичем, кстати, все три богатыря пришли в Киев  из Мурома, Рязани, Ростова, разве это не символично?  Это там «деревья стоят, как волхвы за окном», и доживают свой век « забытые языческие боги», да и сама древняя славная Русь, хранящаяся в нашей памяти и преданиях старины глубокой…У нас пока еще есть будущее, но всегда ли так будет?

Наперсник

Над Москвою, поверх воспаленных голов,
С колокольных высот, из медвежьих углов,
Ветерок задувает - ершист и горчащ
От болот новгородских и муромских чащ.
Это там еще теплится русская печь
И звучит первородная вещая речь,
И кремлевскую челядь не ставя ни в грош,
Прорастает под снегом озимая рожь…
И святой аналой пахнет свежей смолой,
И лежит в колыбели наперсник малой -
Его лепет пока еще необъясним,
Но Отцовские чаянья связаны с ним.
И восходит звезда над дорожным сукном,
И деревья стоят как волхвы за окном,
И звенит на морозе дверная скоба,
Будто новый отсчет начинает судьба…

Я вышел на подмостки. Вечность Игоря Царева-33

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора -
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Б. Пастернак

Как  много текстов, голосов, образов других поэтов отразились в строчках Игоря Царева.  У каждого из них свое особое место, кто-то мелькнул  только легкой тенью, кто-то задержался надолго, и возникает то тайно, то явно во многих стихотворениях Мастера.

Борису Пастернаку   в лирике Игоря Царева отводится особое место. С ним может сравниться разве что поздний Игорь Северянин, но даже  он уступает Б. Пастернаку.

Сразу чувствует  их духовная близость, единение с природой, желание в ней раствориться, ощущать себя ее частичкой, стихотворения о месяцах есть и у того и у другого (Февраль, Март, Август) – это особые зарубки в творчестве.  Но есть и нечто ускользающее от нас в начале, проступающее в лирике  поэтов  не сразу. Это внутреннее состояние души, и в ощущении себя  Поэтом, напрямую разговаривающим с Богом, здесь и цари, и  митрополиты отступают, остаются в тени. Не случайно Пастернаковский Гамлет, как только он выходит на подмостки жизни,  становится  тем, кого распинают и в своем времени тоже. Маска Гамлета исчезает мгновенно – перед нами Христос, молящийся о Чаше. Этот же мотив  повторяется и у Игоря Царева

С РАСПЯТИЯ  
Я против воли, а, может, по воле, избит и унижен.
Но не принижен, а наоборот – вознесен.
Боль отпускает, земля отпускает, и небо все ближе.
Вот и свершилось, распят, и тем самым - спасен.

Здесь конкретная ситуация отражается зеркально в знаменитом стихотворении Пастернака, герою Игоря удается подняться даже выше, тут уже не театральная сцена, это настоящая Голгофа, не очень понятно какое время - то или это, но суть от этого совсем не меняется.

Для самого Пастернака неотвратимость пути, жуткая реальность проступит чуть позднее, когда он получит перед уходом Нобелевскую премию, она и окажется тем реальным распятием, страшнее которого не придумать, и достаточно сдержанный  человек,  переживший уже немало прежде,  напишет:

Нобелевская премия

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора -
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
1959

Кто мог понять весь ужас и весь кошмар, который он тогда переживал?
А. Галич, написавший стихотворение «Памяти Пастернака» и обозначивший и время, и все, что тогда происходило, предельно четко

Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!

А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!

И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!

И кто-то, спьяну, вопрошал:
— За что? Кого там?
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...

Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы — поименно! — вспомним всех,
Кто поднял руку!..
( А. Галич)

 И за это откровение  он поплатился чуть позднее, литературная братия   никогда бы ему не простила такого обвинения. И был еще один человек, который понимал Б. Пастернака не хуже А. Галича – Игорь Царев.

Он лучше остальных понимал суть творчества Пастернака, потому что был с ним на одной «природной» волне.  Игорь Царев  так же высоко поднял для себя планку в поэзии, и  всю  жизнь,  особенно в последние годы,  чувствовал, что такое быть чужим среди своих, какова может быть травля, какова  та литературная среда, в которой приходится находиться, как бы ты от нее ни отстранялся.

И ведь  в момент  ухода поэта все, о чем поведал нам А. Галич,  повторилось, хотя вручали и не Нобелевскую премию, и  враги его были мельче и ничтожнее, да и поименно их назвать значительно сложнее. Но суть от этого не меняется.  Даже стихотворение, подобное «Нобелевской премии», есть у Игоря Царева, и оно называется « Всемирный Потоп».

ВСЕМИРНЫЙ ПОТОП

Как много развелось на свете душ –
Завистливых, покрытых липкой коркой.
И осерчавший Бог, включив небесный душ,
Решил устроить влажную уборку.

И с хлоркою вода смывала города -
Нет больше Рима, Брянска, Конотопа,
Бердичев и Багдад исчезли навсегда
На третий день Всемирного потопа.

Накрыла мир волна. Идея не дурна.
Всевышний мудр, но разве дело в этом?
Покрылся океан коростою говна
Из разоренных бурей туалетов.

От сумасшедших вод ревет небесный свод,
И всплывшее дерьмо спешит тесней прижаться.
Желающих спастись пускай хранит ОСВОД,
А мне бы лечь на дно… и отдышаться.

Стихотворение ироническое,  но разве не было у Поэта повода его написать в том же 2002 году, а в 2010 поэт сделает более глобальные выводы:

Оно конечно (я про показатель). Но так как я самоуверенно считаю, что мои тексты не самые плохие, то это значит, что причина не в текстах, а в читателях. Аппроксимируя ситуацию можно выдвинуть аксиому: "Количество читателей обратно пропорционально качеству стихов."
Такая вот аксиома Царева :))
Игорь Царев 31.05.2010 16:39

Невольно вспоминаются откровения «всенародного Володи», как называл В. Высоцкого  А. Вознесенский:

И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: "Спасибо, что живой".

И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья - известные поэты:
Не стоит рифмовать "кричу - торчу".
В. Высоцкий

Если вспомнить о  Борисе Пастернаке  и сравнить его положение в поэзии с положением  Игоря Царева, то не надо забывать, что тогда контекст серебряного века был еще очень силен.  Они творили за границей ли, или рядом с поэтом – А. Ахматова, Цветаева, М. Булгаков, по крайней мере, до 1940 го  года – это была еще мощная группа талантливейших людей, каждый из которых проживал свою сложнейшую жизнь. Но они были как-то объединены, отмечены и признанием собратьев  и ненавистью тех литераторов  из народа от станка и сохи, кто стремительно  рвался в литературу. Конечно, понять и принять их поэт никак не мог.

Но легче ли было в наше время Игорю Цареву, когда мы вроде бы все равны, но только на первый взгляд. Пропасть между людьми образованными и каким-то странным образом получившими образование не уменьшилась, потомок польского короля и потомок пахаря не могли  уровняться в своих познаниях и чувствах на генном уровне - разные миры, разное воспитание и отношение к жизни.

Разница между поэтами  еще  в том, что если  Пастернак постигал все прелести нового мира в самом начале, Игорю Цареву пришлось столкнуться с ними,  уже затвердевшими в своих убеждениях о том, что вся власть и литература – народу, а он, что хочет, то и творит. Потому он и пишет одному из авторов:

И не надо бояться, что кому-то не понравится. Более того, надо иметь смелость кому-то не нравиться. И все сложится само собой.
Удачи!
И.Ц.
Игорь Царев 10.03.2011

Что стоит за этим контекстом размышлений Мастера? Да вероятно все то же самое, о чем так яростно пел  неистовый А. Галич

И не то чтобы с чем-то за сорок —
Ровно семьдесят, возраст смертный.
И не просто какой-то пасынок —
Член Литфонда, усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
(А.Галич)

Всегда должен найтись Поэт  не зависимый от этой  литературной братии, кто сможет просто сказать сволочам, что они  сволочи. Как за это пришлось заплатить поэту,  мы сегодня тоже знаем. Но по-другому, наверное, и не бывает. А зная, что ничто никуда не исчезает, то и эти, объединившиеся в стаю, никуда не делись, если и стали мельче, то еще хамоватые и наглее. Не случайно же у Игоря Царева возникает такое замечание в одной из рецензий

Да, запанибраты - это ужасно. Но ты аккуратно пресекай-такое дело. Это, кстати, и статусов касается... Ты поэт - и это высокий статус. Выше любого членства где бы то и было. Но его занижают те, кто еще до поэта не дорос, а уже норовит так называться. Вот их надо аккуратно но твердо осаживать. Тогда и статус поэта вернет прежнее значение.

Игорь Царев 06.01.2012 13:34

Не только в трепетном отношении к природе они были очень похожи с Б. Пастернаком, что  так роднит их. Но и по отношению к миру, в который так рвался  подросток с душой Маугли, как определял себя  Игорь Царев в самом начале

Здесь чуткие уши и цепкие лапы,
Сплетенные в сонный змеиный клубок…
Не дай тебе Бог показать себя слабым -
Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Я Маугли, Маугли - волчий приемыш,
Воспитанный Стаей, ей предан навек.
Все песни ее мне близки и знакомы.
Но помните, волки, что я – Человек

Б. Пастернак  вышел в этот жуткий мир из  дома, наполненного творчеством – музыка и живопись, особые отношения между членам большой семьи царили там. Но  в реальном  мире они оба оказались чужими. Как четко отметил кто-то  из авторов,  Игорь был «чужим среди своих - собратьев по перу», которые порой страшнее  врагов лютых..

И показателен один пример в отношении Пастернака. Когда на съезде писателей, где руководил всем М. Горький, присутствовал в президиуме и Б. Пастернак, то произошло нечто странное.  В трусах и майках на сцене появились парни и девушки, которые изображали рабочих и колхозниц, почему-то вместо серпа девушка держала на плече тяжелый молот, наверное, все перепуталось.   Поэт бросился отбирать у нее этот молот, не задумываясь.  Он был твердо убежден, что женщина не должна носить такие тяжести. Девушка молот не отдавала, и долго не мог М. Горький  успокоить потрясенного поэта… Вот в этом суть инородности, которая тому же Горькому  не была понятна, а Игорь Царев  все прекрасно бы понял. Да и сам он  был таким же точно – птенцом из гнезда великой русской культуры, погубленной за эти жуткие годы.

Но теперь  стихотворения, которые роднят поэтов.  «Февраль» - есть такое стихотворение и у Игоря Царева:

Февраль

Ни тебе цыганской радуги,
Ни веселого шмеля –
От Елабуги до Ладоги
Поседевшая земля…
Но не все стоит на месте. И
Больше веры нет вралю,
Продувной и скользкой бестии,
Пустомеле февралю.

Пусть и звонкая от холода,
Заоконная тоска
Словно молотом отколота
От единого куска,
Но под снежными заносами,
Попирая все права,
Изумрудными занозами
Пробивается трава.

Не грусти, душа-наставница,
Я не в теле, но живой.
Ничего со мной не станется
От метели ножевой.
Промороженная выжженность,
Синий иней на столбах…
Среднерусская возвышенность,
Среднерусская судьба…

Февраль – месяц особенный  в средней полосе России – это первые намеки на весну, на оживление в природе, на возрождение… Веками  для славян новый год начинался весной в  марте, в февраль был  только намеком на то, что природа оживает. Но конечно, все это сопровождается страшной грязью, холодом и противоборством в природе.  «От Елабуги до Ладоги поседевшая земля» - так определяет Мастер   изменения в природе…  Он  не скупится на определения этого месяца – он и  враль, и бестия, и пустомеля. Но все это надо пережить, чтобы дотянуться до весны и до тепла. А как пережить? На этот вопрос уже есть ответ в знаменитом стихотворении Б. Пастернака

Февраль. Достать чepнил и плaкaть,
Писaть o фeвpaлe нaвзpыд,
Пoкa гpoxoчущaя слякoть
Вeснoю чepнoю гopит.

В  это не слишком уютное время надо погрузиться в творчество, утонуть в лирике, и сотворить нечто такое, что и приблизит долгожданную весну. А ведь это по силам только музыканту, художнику, поэту. И вот тогда совершается настоящее чудо, как считает Мастер.

Но под снежными заносами,
Попирая все права,
Изумрудными занозами
Пробивается трава.

А когда совершается такое воскрешение,  когда написаны самые лучшие гимны весне (ее встречали всегда песнями, плясками, блинами, кострами, символизирующими солнце). Вот тогда можно и вырваться в этот удивительный мир, чтобы приобщиться ко всему живому:

Дoстaть пpoлeтку. Зa шeсть гpивeн,
Чpeз Блaгoвeст, чpeз клик кoлeс,
Пepeнeстись тудa, гдe ливeнь
Eщe шумнeй чepнил и слeз.

И Игоря все не так яростно и восторженно, но он тоже заявляет о себе, о своем существовании в этом мире:

Не грусти, душа-наставница,
Я не в теле, но живой.
Ничего со мной не станется
От метели ножевой.

Поэт выжил в жуткой метели, чтобы писать, жить дальше, погрузиться сначала в весну, а потом и в жаркое лето – время для вдохновения и жизни в «личном Эдеме».  Для Пастернака это была дача в Переделкино, для Игоря Царева – просто дача.  Но  это то возвращение к природе, от которого каждый из нас уходит сначала просто в городскую  жизнь, а потом и в лютую зиму, но именно февраль обещает нам, что  наступит весна, тепло, и мы снова сможем стать счастливыми

Пoд нeй пpoтaлины чepнeют,
И вeтep кpикaми изpыт,
И чeм случaйнeй, тeм вepнee
Слaгaются стиxи нaвзpыд.

Проталины и вернувшееся вдохновение  у Пастернака связаны самым тесным образом – и в этом суть февраля. Игорь смотрит скорее  не на землю , а в небеса. А потому  он пока еще чувствует  не тепло, а холод, но и для него мир замер в ожидании больших перемен

Промороженная выжженность,
Синий иней на столбах…
Среднерусская возвышенность,
Среднерусская судьба…

А вот тот восторг оживления для Мастера  наступит чуть позднее, об этом его стихотворение «Март», оно написано  в тональности  «Февраля» Пастернака. В это время  для него « слагаются стихи навзрыд»

Март

Досрочно юная весна
Явилась подразнить столицу.
Как тушь по ледяным ресницам
Стекает с крыш голубизна.
Блестят глаза бесстыжих луж,
Игриво в отраженьях множа
Тот самый ракурс женских ножек,
Что загубил немало душ.
А ты у мира на виду
Выгуливаешь модный свитер,
И следом восхищенной свитой
Часы московские идут.

Правда, в данном случае это городская, а вернее столичная весна, где оживает не только природа, но и многолюдная  столица.  Пастернак остается верен себе и в этом случае, для него это  пир природы за городом:

Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
Ручейков бессонных болтовня!
(Б.Пастернак «Март»)

Вот в таких вольных или невольных  поэтических перекличках сразу чувствуется, насколько родственны их души, насколько похожи судьбы. Это определяется и связью с определенным городом, если Ахматова, Гумилев, Бродский у нас навсегда связанны  с Петербургом, с его эстетикой и культурой, это   откладывает  отпечаток и на  творчество, то Булгаков, Цветаева, Пастернак –  столичные жители, каковым себя на протяжении последних  тридцати лет считал и Игорь Царев.  Ему был мил   столичный дух и столичный лоск, и особая творческая атмосфера. А потому  у него появляются и стихотворения, связанные и с отдельными  улицами Москвы, и людьми, там обитавшими. Что же касается  Б. Пастернака, это  стихотворение «На Ордынке», где его образ  возникает органично

На Ордынке
На Ордынке в неоновой дымке
Всепогодную вахту несут
Старики, собирая бутылки,
Как грибы в заповедном лесу.
Не чураются каждой находке
Поклониться с корзинкой в руках...
Там и «белые» есть из-под водки,
Там и «рыжики» от коньяка.

Не смыкает стеклянные веки
На углу запрещающий знак.
В этом доме в «серебряном веке»
У знакомых гостил Пастернак.
И свеча меж тарелок горела,
И гудела метель за окном.
И куда-то в иные пределы
Уносили стихи и вино.

Нынче к этой парадной не сани
Подъезжают, ведь время не то,
А подвыпивший мальчик в «Ниссане»
В кашемировом модном пальто.
И свеча, горячась под капотом,
Согревает иную судьбу.
И звезда, словно капелька пота,
У Москвы на чахоточном лбу...

Что за тайна во "времени оном"?
Сохранились и дом, и окно...
Почему же в разливах неона
На душе у Ордынки темно?
Ведь горело же что-то, горело!…
Одолела ли нас канитель?
Для чего-то же белые стрелы,
Как и прежде, рисует метель!

В этом стихотворении  не только передается  привет Мастеру из 21 века, но и память о том, кто  был здесь раньше. Чувствуется  и тот контраст, который царит в мире сегодня. Мы видим,  чем  отличается этот мир, от того, прежнего, когда

 В этом доме в «серебряном веке»
У знакомых гостил Пастернак.

Это не просто упоминание о знаменитом поэте, это точное знание контекста его стихотворений,  органичных  и близких   автору.

И свеча меж тарелок горела,
И гудела метель за окном.
И куда-то в иные пределы
Уносили стихи и вино.

Конечно, Мастер нам напоминает о самом знаменитом стихотворении  «Зимняя ночь». Такое впечатление, что он сам туда переносится во времени и пространстве, и эта эпоха, этот мир  ему близок и дорог, уж точно  он  заманчивее того, который виден теперь

Нынче к этой парадной не сани
Подъезжают, ведь время не то,
А подвыпивший мальчик в «Ниссане»
В кашемировом модном пальто.

Вот такие странные и неприятные перемены происходят, а печалит поэта  больше всего то, что молодому  герою важнее  весь этот  внешний блеск и лоск, и он понятия не имеет о том, что связанно с этим домом, кто такой Пастернак. Мы   сталкиваемся с Иванами, не помнящими родства, и им достаточно уютно в своем неведении, увы. Не потому ли возникает вопрос у поэта:

Что за тайна во "времени оном"?
Сохранились и дом, и окно...
Почему же в разливах неона
На душе у Ордынки темно?

И хотя огней на Ордынке стало больше, чем прежде, да и салюты порой грохочут так, что стекла в окнах дребезжат, но  вот «на душе у Ордынки темно», именно по этой причине.  Только одному поэту еще известно и отрадно, что  «в этом доме гостил Пастернак», и возможно тут писались самые лучшие строки его стихотворений. О том, что поэзия существует  только для того, чтобы как-то развивался и жил язык, а для человека, она давно перестала иметь прежнее значение, об этом Мастер говорит все чаще

- Думается, что перед читателем если и есть ответственность, то опосредованная. Скорее ответственность перед языком. У меня вообще складывается впечатление, что не человек пишет, а язык реализуется посредством поэта... Так курица, по сути, лишь способ появления одного яйца от другого...
Игорь Царев 11.06.2011 12:55

И сразу возникает вопрос, а как поэту  жить и творить  в таких условиях?   Пастернаку повезло в том смысле, что тогда этот развал, эта  тоска и глухота были только в самом начале, еще остались надежды на лучшее, на то, что все переменится. У нашего Мастера не было такой иллюзии, остаются только вопросы, на которые больше нет ответов:

Ведь горело же что-то, горело!…
Одолела ли нас канитель?
Для чего-то же белые стрелы,
Как и прежде, рисует метель!

(  Здесь продолжается диалог с Пастернаком.  «Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела»). Не если для Пастернака   понятно, для чего все это было, то Игорь уже не так уверен в том, что все происходящее,   жизнь сама  имеет такой уж четкий смысл, если на той же Ордынке беспамятство и совсем другая жизнь.

Именно это же стихотворение («Зимняя ночь») прекрасно вписывается    в контекст «Памяти Пастернака» А. Галича. Хотя на первый взгляд оно нам всем кажется очень личным, интимным, но  весь кошмар положения поэта после получения Нобелевской премии сюда вписывается. Личного больше не существует, все личное стало достоянием общественности, и складывается совершенно жуткая картина, когда в «Зимнюю ночь» списывается  реальность

Галич Александр

Памяти Б.Л.Пастернака
                  Александр Галич

                "... правление Литературного Фонда СССР извещает
                о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса
                Леонидовича Пастернака, последовавшей
                30 мая сего года, на 71-ом году жизни, после
                тяжелой и продолжительной болезни, и выражает
                соболезнование семье покойного".
                        (Единственное, появившееся в газетах, вернее,
                        в одной - "Литературной газете", - сообщение
                        о смерти Б.Л.Пастернака)

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели...
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские письмэнники
На поминки его поспели.
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!..

И не то чтобы с чем-то за сорок —
Ровно семьдесят, возраст смертный.
И не просто какой-то пасынок —
Член Литфонда, усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!

"Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела..."

Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!

А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!

И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!

И кто-то, спьяну, вопрошал:
— За что? Кого там?
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...

Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы — поименно! — вспомним всех,
Кто поднял руку!..

"Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку..."

Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародёры
И несут почётный ка-ра-ул!
Переделкино, 4 декабря 1966

А вот рецензия Игоря  Царева  после внезапной смерти М.Анищенко, он размышляет о том, что творится с теми, кто вроде бы еще живы, но так ли это на самом деле:

Увы, после того, как Михаила назвали Народным (по итогам общего конкурсного голосования, заметьте), на его страничку зачастили карлики, обгрызающие ступни гигантам. Те, кто пытается стать хоть чуть-чуть выше, за счет унижения других... Бедные тролли. Они не понимают, что унижают только самих себя, выставляя на всеобщее обозрение свой "синдром моськи".
По счастью, нормальные люди (как показывают те же отклики) на Стихире все же преобладают. И это греет.
Игорь Царев 09.12.2012 18:51

Можно себе представить, а вернее представить невозможно, что было бы, если бы М. Анищенко или И. Цареву была присуждена Нобелевская премия. Впору было бы вспомнить "Нобелевское" стихотворение Б. Пастернака, беснований  точно не  удалось бы  избежать. Бездарные, обиженные, униженные всегда агрессивны, нетерпимы, да так, что Сальери покажется ангелом небесным, рядом с ними. Мы это все видели и слышали 4 апреля и позднее.

Поводов для сравнения жизни и творчества  Игоря Царева и  Б. Пастернака более чем достаточно. Хотя, кажется, что реальность у Игоря Царева  не так страшна, но «темно на душе»  оттого, что все забыто, что ценности стали совсем иными, что пропасть между поколениями и людьми разных слоев общества достигла таких размеров, какие Б. Пастернаку и не снились. А причины, почему все так печально, есть в стихотворении А. Галича, ставшем связующим звеном между творениями Б. Пастернака и И. Царёва, он нам все жестко и  четко поясняет, слушайте песню А. Галича – судьбы трех этих поэтов странно похожи, хотя времена разные… - между ними целый век. Но мало что изменилось, а если и изменилось, то в худшую сторону…

Как убивали Поэзию. Вечность И. Царева-34

Поэзия - великий бред
Вне всяких логик и законов.
Висит в хлеву ее икона
И источает яркий свет...
И.Царев

"Поэт в России – больше, чем поэт", - знакомое выражение, но верится с трудом, что такова была реальность еще четверть века назад, ну может быть чуть больше

Так уж вышло, что  юность  Игоря Царева  пришлась на  поэтический бум, расцвет культуры  и возрождение  Поэзии. Это было удивительное время торжества  поэзии, авторской песни, когда  физики становились лириками,  и казалось, что  поэзия способна перевернуть мир, решить все наши проблемы, она заменяла нам и философию, и психологию, и политику. Поэты снова стали властителями дум, пророками, творцами, которых все слышали –внимали каждому их слову, знали и любили.

 Казалось, так будет всегда. Но физик по образованию и поэт по призванию, Игорь Царев знал лучше других, что взлет неизменно заканчивается падением, и чем выше взлетаешь, тем тяжелее и больнее падать.

Только всем нам казалось, что это  случится не  так быстро, что мы не  доживем до времени, когда для  поэзии наступит мрачное Средневековье, официально она перестанет существовать, а  в реальности ее  будут долго и упорно  убивать: замалчивая, не замечая, изгоняя из издательств и СМИ, делая вид, что в современном мире ее не существует.

А самое главное - убеждать нас в том, что она никому не нужна.
  Но  почему так быстро Поэт,  тот, кто был всем, в один миг для общества и страны сделался никем?  И только из упрямства продолжали  творить Поэты, не смея предать свой дар… Мастер называет вчерашних наших  властителей дум  и себя, в том числе,  чудаками:

Как мартовские чердаки
Всегда у неба под рукою,
Так и ночные чудаки,
Радеющие над строкою.
Старатели пустых пород,
Пророки от словесной гущи,
Они - обманчивый народ! –
То немощны, то всемогущи.
Упрямейшие из ослов,
С пылающими головами
И умирают из-за слов,
И возрождаются словами.

Кто же такие чудаки? Их очень мало, они избраны, они разбросаны по миру  и будут творить в любых условиях. Они живут и пишут самозабвенно, иногда выступают перед публикой, возможно, что стихотворения некоторых из них появятся только после ухода…  Возможно, рукописи и книжки  вообще затеряются где-то    на чердаках заброшенных дач, исчезнут в бескрайних просторах сети…

Так мы все  вольно или невольно убиваем поэзию, если не  замечаем ее творцов,  не видим и не слышим их голоса. А ведь забвение и равнодушие – самое страшное, что существует в этом мире по отношению к литературе и  искусству. Не было на Руси  простых времен, но в такое варварское, как наше,  выжить поэтам, которые не идут не сделку с совестью, не поют в кабаках, не ищут меценатов среди сомнительных типов почти невозможно. Но кто же в страшном сне мог представить себе, что мы доживем до таких диких времен

Сегодня, во времена, когда статус, материальное благосостояние, желание быть популярным сводит с ума одних,  заставляя  бросаться во все тяжкие, другие  в силу своих внутренних убеждений предпочитают духовные ценности материальным, продолжают творить. Себя Игорь Царев неизменно  относит к  таким чудакам, и проводит  четкую грань между этими двумя группами людей в стихотворении «Ночные разговоры»

Не знаю по какой причине дневные первачи да воры
Нас ненароком приучили ценить ночные разговоры:
Себя не относя к богеме, пока мозги не заржавели,
Нам интересней о Гогене, чем о Бали и Куршевеле...
Не о Таможенном законе, но о Басё и Мураками...
И тьма клубится в заоконье, смеясь над нами, дураками,
Шуты кривляются у рампы, грызет поноску век шакалий...
А мы с тобой не толерантны - нам интересней о Шагале...
Строкой болезненной увиты от лагерного Мандельштама,
Мы исчезающие виды из вымирающего штамма.
И все печальнее мотивы звучат в библиотечных гетто.
И все бледней альтернативы у бедного интеллигента...
Жалейте или не жалейте, но над Москвой почти светает
И дворник в розовом жилете все на своем пути сметает.

Так вот и продолжается  гражданская война в наших душах, внутренняя эмиграция, когда поэзии не остается больше места в мире.« Век шакалий» только набирает  обороты, и страшно даже представить, что там у нас еще впереди, но первые его противоречия Игорь Царев успел обозначить очень  точно. «Мы исчезающие виды из вымирающего штамма». Потому что нам еще интересны Гоген, Басе, Мураками, мы еще помним строчки « лагерного Мандельштама»… И насколько все это далеко и от некоторых наших ровесников, а особенно от тех, кому 30 и 20 лет даже представить трудно.

Порой кажется, что эта пропасть шириться на глазах, и ни им, ни нам ее уже не преодолеть. Но «Ночные разговоры» - это размышление  о последних  интеллигентах, которых сменили топ менеджеры,  а если человек в такое время  рожден  поэтом? Каково ему жить в таком мире, где главное - бездумное бродяжничество по миру, куча  пафосных фотографий  и пустота, сводящая с ума любого? Мы в одно мгновение потеряли тот культурный запас, который копился веками и ни о чем вроде бы не жалеем, не задумываемся об утерянном. И только поэты еще пытаются пробудить нас от летаргического сна, больше похожего на кому

На этот раз мы  для сравнения мы обращаемся к творчеству одного из лучших поэтов  второй половину 20 века  Николаю Рубцову,  жизнь которого была тяжела и печальна, но пришлась на расцвет поэзии,  и попытаемся сравнить  его творчество   с творчеством времен упадка, самым ярким представителем которого стал Игорь Царев.

«Иероним» – одно из самых пронзительных стихотворений о поэте начала 21 века.   Потому что во времена Рубцова, как бы беден и бездомен не был поэт, у него оставалась надежда на то, что его заметят, издадут миллионными тиражами.  (Как это случилось и с Н. Рубцовым и с А. Кутиловым,  судьба каждого из них  была печальна и тогда), но ведь потом, после смерти справедливость торжествовала, пусть и запоздало, они заняли достойное место в русской литературе.

Насколько трудно было собрать и опубликовать стихотворения того же А.Кутилова, разбросанные по знакомым и незнакомым  людям, можно себе представить. Но это было сделано тогда, сегодня совсем другое время, не публикуется даже то, что готово к публикации и заслуживает того – так убивают поэтов, лишая их даже   надежды на посмертную славу. И последнее, что еще для них остается – это сайты в сети, какие-то электронные публикации, которые могут сохраниться до лучших времен, если эти времена наступят, конечно.

Вот о таких поэтах, настоящих, подлинных,  пронзительное стихотворение Игоря Царева «Иероним»

Съели сумерки резьбу, украшавшую избу.
Звезды выступили в небе, как испарина на лбу.
Здесь живет Иероним - и наивен, и раним.
Деревенский сочинитель... Боже, смилуйся над ним!
Бьется строф ночная рать... Сколько силы ни потрать,
Все равно родня отправит на растоп его тетрадь.
Вся награда для творца - синяки на пол-лица,
Но словцо к словцу приладит и на сердце звон-ни-ца...
На печи поет сверчок, у свечи оплыл бочок -
Все детали подмечает деревенский дурачок:
Он своих чернильных пчел прочим пчелам предпочел,
Пишет - будто горьким медом... Кто б еще его прочел.

Перед нами портрет современного поэта, который не мог быть таким   еще в конце прошлого века, когда и поэты и поэзия занимали достойное место в мире.  Сегодня,  увы, такова судьба  любого стихотворца, наделенного даром сочинительства. Конечно, можно и сегодня  стряпать   эстрадные песенки с простенькими текстами и под  гитару  распевать их  в  кабаках, чтобы заработать себе на хлеб с маслом, а то и с икрой.  Но если  Поэт  никогда не предаст своего творчества,  тогда его ждет судьба Иеронима, увы.

«Все мы Иеронимы,»- говорит Игорь Царев, вынося приговор,  современному обществу потребления, серости, бездуховности.  В этом мире, остаются чудаки, которые вопреки всем звериным законам современного мира выбирают служение Поэзии, и остаются ему верны  до конца.

А речь-то не о сермяге. А о жизненных ценностях. И "деревенский дурачок" не обязательно тёмен и не образован. Дело в служении, которое он выбрал, предпочтя "чернильных пчел" иным, более земным занятиям. Потому он и кажется "дурачком" своей родне, которая цену исписанной тетради назначает не более, чем бумаге для растопки. Обычная ведь точка зрения... Все поэты отчасти такие Иеронимы в чьих-то глазах.
Игорь Царев   22.01.2013 13:48

Ага, Михей, все мы тут иеронимы :) Это про всех нас. Или можно сказать - про меня самого :)

Игорь Царев   24.03.2012 11:02

Когда в адрес Игоря Царева раздавались упреки  критиков о том, что  он слишком много внимания уделяет   нищим  и убогим бродягам, что  он любуется ими, воспевает их,  остается  дивиться   слепоте  таких критиков. Потому что поэт, если он выбрал для себя  служение поэзии,  не может писать о Бали и Крушевеле, находясь  в ином пространстве и измерении.  О чем же ему писать, если именно в таком положении оказались самые лучшие, близкие ему по духу люди? Для  современных реалий остается попса, рэп, но поэтам в этой среде нечего делать, их там никогда не будет живых и настоящих. На эти глупые  реплики он мог бы ответить строчкой собственного стихотворения
И все печальнее мотивы звучат в библиотечных гетто.

И все бледней альтернативы у бедного интеллигента...

Хотя, стоит ли такое объяснять критику, который не понимает и не собирается понимать  того, что творится в нашем  мире  сегодня, если первые сорок-сорок пять лет мы  жили  совсем в другом  пространстве. И еще одно  пронзительное   признание  из другого стихотворения Игоря Царева «Я сын страны, которой больше нет».

Я, сын страны, которой больше нет
Пространству муравьиных куполов,
Зеркал озерных и кедровых стен,
Коврам зеленым земляных полов,
И таинству икон на бересте
Не изменю я даже в страшном сне,
Не откажусь, не отверну лицо.
Я, сын страны которой больше нет,
Стране грядущей прихожусь отцом.

И критик должен был прочесть и услышать этот голос, прежде чем выносить собственное суждение о поэзии Мастера. Но, увы, о таком бережном отношении к творцу сегодня стоит только мечтать. При нашем клиповом мышлении, когда о целостности думать поздно, мы вырываем для анализа и оценки  нечто узнаваемое, и по этому клипу, фрагменту  полотна и выносим суждения о мире поэта, коверкая, уродуя, убивая целое полотно, бездумно расправляясь с поэзией.

Наверное, Игорь Царев первым заметил и отметил  ту пропасть, которая была между поэтами серебряного века –  и теми, кто после войны и всех бед пришли им на смену. Но тогда страна была единой, и поэзия переживала новый расцвет, «в стране, которой больше нет». Нам всем  пришлось дожить до совсем других времен.

Как точно  передано сегодняшнее наше состояние в стихотворении «Забываем»:
День вчерашний забываем в простодушии своем,
Словно брата убиваем  или друга предаем.
Что там явор кособокий, что усталая звезда,
На беспамятстве и боги умирают иногда.

Под больничною березкой ходят белки и клесты,
А за моргом – ров с известкой, безымянные  кресты.
Там уже и Хорс, и Велес, и Купала, и Троян…
Только вереск, вереск, вереск нарастает по краям.

Прячет память под бурьяном перепуганный народ,
А беспамятная яма только шире щерит рот:
И юнца сглотнет, и старца... Отсчитай веков до ста,
Рядом с Хорсом, может статься, прикопают и Христа.

Все забыто, все забыто, все прошло, как ни крути,
Только лунный след копыта возле млечного пути,
Только  Волга над Мологой, кружит черною волной,
Только небо с поволокой, будто в ночь перед войной…

Очень хорошо видно, где была и где оказалась поэзия теперь (« будто ночь перед войной»). И это  ощущение  затишья перед бурей в его стихотворениях остается до самого конца. Если бы нам всем  не помнить тех славных времен, когда поэзия царила в мире, была его основой, мерилом   духовных ценностей, то сегодня  жить было бы легче и проще.

Конечно,  не стоит забывать, что одному из самых ярких поэтов того времени Н. Рубцову,  и тогда  жилось не сладко. Его жизнь в чем-то напоминает судьбу Иеронима, но с той лишь разницей, что он жил в своей стране, он  никогда не терял надежды  на то, что все будет оценено по заслугам, издано и прочитано, не потому ли в его лирике преобладают светлые, мажорные тона. И надежды его оправдались, личная трагедия поэта и бытовая неустроенность, и трагическая гибель не помешали ему оставаться  в хрестоматиях и истории русской поэзии. Вот и у Игоря Царева появилась стихотворение о нем:

Выпьем, братцы, за Рубцова!

У матросов нет вопросов. Я, наверно, не матрос…
Почему мы смотрим косо на того, кто в небо врос?
Печка в плитке изразцовой затмевает дымом свет.
Выпьем, братцы, за Рубцова – настоящий был поэт!

Был бы бездарью – и ладно. Их, родимых, пруд пруди.
Угораздило ж с талантом жить, как с лампою в груди -
Жгла она зимой и летом, так, что Господи спаси! -
А без этого поэтов не случалось на Руси.

Сколько пользы в папиросе? Много ль счастья от ума?
Поматросил жизнь и бросил. Или бросила сама?
Пусть он жил не образцово, кто безгрешен, покажись!
Выпьем, братцы, за Рубцова неприкаянную жизнь.

Злое слово бьет навылет, давит пальцы сапогом.
Эй, бубновые, не вы ли улюлюкали вдогон?
До сих пор не зарубцован след тернового венца.
Выпьем, братцы, за Рубцова поминального винца…

Тяжесть в области затылка, да свеча за упокой.
Непочатая бутылка, как кутенок под рукой.
Старый пес изводит лаем. Хмарь и копоть на душе.
Я бы выпил с Николаем. Жаль, что нет его уже.

Такое вот поминальное слово  о поэте  получилось у Игоря Царева, и в нем отразилась целая эпоха, которая растаяла   без следа  и осталась только в нашей памяти.

Хотя  с первых строчек  проступают все беды и страдания, переживаемые поэтом, и отношение к нему собратьев по перу,  не случайно же возникает вопрос: «Почему мы смотрим косо на того, кто в небо врос?»

А  признать выдающийся талант, может только  человек благородный, настоящий  поэт,  остальные чаще  скрипят зубами от зависти, пытаясь отыскать все ошибки и недочеты, не заметить  достоинства. И это одна из причин, которая убивала поэтов  во все времена, разве забыть строчки А. Галича  о Пастернаке: «До чего мы гордились, сволочи, что он умер в своей постели».

Вот к этим самым товарищам по перу, с которыми и враги отдыхают, и обращался  Мастер, говоря о Рубцове:

Был бы бездарью – и ладно. Их, родимых, пруд пруди.
Угораздило ж с талантом жить, как с лампою в груди
Жгла она зимой и летом, так, что Господи спаси! -
А без этого поэтов не случалось на Руси.

А у тех, у кого нет «лампы в груди»,  остается только зависть и тайная злоба.  Но  если  поэт сжигает себя сам, то   завистники пытаются спалить, уничтожить поэтов. И расправиться с ними бездушным, злобным, бездарным сочинителям  не составляет труда. А в  следующих строчках заключается  вся жизнь настоящего  поэта:
Пусть он жил не образцово, кто безгрешен, покажись!
Выпьем, братцы, за Рубцова неприкаянную жизнь.
Злое слово бьет навылет, давит пальцы сапогом.
Эй, бубновые, не вы ли улюлюкали вдогон?

А разве не о себе самом   рассказывает нам Мастер? Все так и  было тогда, все повторяется теперь, и живому, и уже ушедшему припоминают все, «в чем был и в чем не был виноват».

 Сегодня, когда литература и жизнь перебралась в  сеть,  говорить можно все, что вздумается, скрываясь за разными масками.   И   о Рубцове, и о Игоре Цареве  говорят  те самое безымянные  сволочи, к которым обращался А.Галич. Но  сегодня  они совсем  обнаглели, и убить готовы  не только живого поэта, который страшно им мешает, но уже и ушедшего,  мешающего  еще больше.  Безнаказанность   развязывает им руки, да и сам Мастер  ответить уже не может. И тут не стесняются в средствах и старые враги, и завистники, и некоторые из тех, кто объявляли себя друзьями и вроде бы ими казались какое-то время. А мы давно знаем, что с уходом поэта их становится все  больше, и тут уж они разворачиваются по всю мощь, записывая себя в соавторы, чужое делая своим...

Игорь Царев не был другом Н. Рубцова, они только пересеклись во времени, но  у него хватило духу и на этот раз (как в случае с И. Северяниным, И. Бродским) написать поразительнейшие строки памяти  большого  поэта.

Иногда мне кажется, что чаще всего ему и приходилось писать об ушедших поэтах так, как этого никто никогда не напишет, он выбрал для себя такую миссию – хранить память, потому что  Мастер был убежден «Пока я помню – я вечен».  Ушедшие  живы, пока мы о них помним. Кто-то должен ДОСТОЙНО хранить память. Но с Н. Рубцовым у Игоря есть переклички и в конкретных стихотворениях.   Если сравнить «Зимнюю песню» Н. Рубцова  со стихотворением  «Снежный романс», то сразу видно, как близки и как далеки эти поэты друг от друга, хотя во времени они разошлись лишь на четверть века.

Николай Рубцов   Зимняя песня

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

Светятся тихие, светятся чудные,
Слышится шум полыньи...
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?

Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное - все забывается,
Светлые звезды горят!

- Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь...

Впервые ставлю сначала стихотворение Н. Рубцова, потому что оно многое расскажет нам о том времени, о том, что чувствовал и переживал поэт в «эпоху Возрождения»…

Хотя зима у славян – время довольно тревожное и печальное, холод и тьма порождали в душе страхи о том, что  зима никогда не кончится, весны и тепла не будет.  Но Рубцов  рассказывая о теплой, светлой (метельной) ночи. Он полон оптимизма и веры в лучший исход,  так все мы тогда жили. Трудности вроде бы остались позади, метель приносит надежду, и свет

Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное - все забывается,
Светлые звезды горят!

Трудно сказать, что было до этой ночи, трудно представить, что будет дальше. Но снежная ночь прекрасна, и автор  может в этот момент  чувствовать себя счастливым. Тогда все мы, и поэты в первую очередь,   были устремлены в грядущее, казалось, что завтра будет лучше, чем теперь и все обязательно  наладится. С момента написания этого стихотворения прошло  около полувека. И что же так изменилось в мироощущении другого поэта? Исчезла надежда и вера в то, что будет лучше, что в душе наступит весна…  За это время поэзия как единое целое  перестала  существовать, поэты  ушли в подполье, как отмечал сам Игорь Царев,   уничтожалось  все, связанное с  настоящей поэзией. Вот как это время характеризовал сам Мастер

"Ситуация в поэзии мне видится вот таким образом: регулярная армия отступила, оставила культурные высоты, на этих культурных высотах остались партизаны.. Интернет - как тепловизор, который позволяет видеть в темноте.. Включаешь и видишь, на этой высоте кто-то строчит - Ивантер-пулемётчик прекрасными строчками, которые святятся в темноте.
Там - Лешек строчит.. И - радуешься, наши ещё не полностью отступили.
И, вдруг, подходит критик и начинает говорить Ивантеру:
не так ты стреляешь и пулемёт у тебя не той системы..
И как-то вот.. Нет бы сказать - молодцы ребята, воюете с этой тьмой.
Спасибо всё равно за критику.."

А если партизан пал, пулемет молчит, кому теперь пресекать мародерство, разгонять тьму и возвращать регулярную армию?

Вот какова ситуация теперь, такое пережившим все беды поэтам 70-х и 80-х  и не снилось, потому совсем иные интонации и в «снежном»  стихотворении Игоря Царева

Снежный романс 
Стежка дорожная, снежная, санная,
Вдаль убегает, звеня,
Где моя милая, нежная самая,
Ждет не дождется меня.
В маленьком домике с желтою лампою
Дверь приоткрыта в сенцах.
Старые ели тяжелыми лапами
Снег обметают с крыльца.
Печка натоплена, скатерть расстелена,
В чарку налито вино...
Что ж ты, любимая, смотришь растерянно
В белую тьму за окно?

Ночью недужною, вьюжною, волчьею,
Над безымянной рекой,
Смерть я не раз уже видел воочию,
Даже касался рукой.
Но не печалься об этом, красавица,
Стихнет метель за стеной!
Пусть ее беды тебя не касаются,
Дом обходя стороной.
Я не такой уж больной и беспомощный,
Вырвусь из цепкого льда,
И объявлюсь на пороге до полночи…
Или уже никогда.

Мажорные нотки в снежных строчках   Н. Рубцова стали   минорными  у Игоря Царева - здесь царит  холодная и труднопроходимая метель. И сразу чувствуется, что это   не только природное явление, а состояние души творца. Многое изменилось в душах поэтов,  они и сами  часто  напоминают  призраков,  партизан, оставшихся оборонятся  на чужой территории. И не случайно  упоминание о реальной  смерти в такую же зимнюю ночь.

Ночью недужною, вьюжною, волчьею,
Над безымянной рекой,
Смерть я не раз уже видел воочию,
Даже касался рукой.

Этого  не было и в помине в  стихотворении   Н. Рубцова. Рядом верной спутницей  остается в холоде и кошмаре только единственная и любимая женщина, которая все еще ждет, и  в ней,  а не улыбающейся девушке, для поэта  спасение, но финал - предчувствие  трагедии. Поэт – пророк, и он прекрасно знает грядущее:

Я не такой уж больной и беспомощный,
Вырвусь из цепкого льда,
И объявлюсь на пороге до полночи…
Или уже никогда.

Сравните эти строчки с финалом стихотворения Рубцова, и станет видна та разница, которая между ними существовала:

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь...

Так все изменилось  в мире поэзии. Легко быть поэтом, когда ты властелин дум,  и больше, чем поэт, тогда все беды и любое ненастье  можно одолеть,  но очень тяжело, когда поэзию, а значит и поэтов,  медленно и долго убивают.

Наверное, все - и взлет до небес, и падение в бездну  пережил Б.Ш. Окуджава.  Его прижизненная слава в эпоху оттепели и  позднее не сравнится ни с какой другой. Но Игорь Царев встретился с Мастером совсем в иные времена. Стихотворение называется «Большому поэту».

Если Н. Рубцов ушел в вечность в эпоху торжества поэзии, а потому и получил свою часть славы, признания, народной любви, то  с Б. Окуджавой все  было по-другому. И  здесь уже чувствуется та трагедия, которая у нас  была впереди, когда убивали поэзию, когда она исчезла из  СМИ,  о ней забыло  ТВ, каково было чувствовать себя мудрейшему  и знаменитейшему из поэтов в такое глухое время?

БОЛЬШОМУ ПОЭТУ N.

Грустный взгляд бровями взят в кавычки.
Прожигая время папироской,
Ты молчишь, сутулясь по привычке,
Чтобы показаться ниже ростом.
Каждым шагом в зыбкой почве тонешь,
Сея звезды, словно зерна гречки,
Смотришь, как клюют с твоей ладони
Маленькие злые человечки.
Тлеющий огонь душевной смуты
Не погасишь чаем из стакана.
Смех высокомерных лилипутов
Унижает даже великанов.
Но строка - чернильная, святая
В небо колокольное стучится.
И над ней перо твое летает,
Так и не привыкнув мелочиться.

Так писал Мастер   об  изменившемся для поэтов мире  в само начале, когда оптимисты верили в то, что все может перемениться, но поэт, обладавший невероятной интуицией,  понимал, что будет хуже, что это наша общая беда, а не только личная трагедия  великого поэта.

 Молчание, желание казаться ниже ростом, маленькие злые человечки, которых с каждым разом становилось все больше, а потому:

Смех высокомерных лилипутов
Унижает даже великанов.

Это о судьбе самого Мастера,  о судьбе, которую он предвидел и предчувствовал, потому что дольше, чем герой стихотворения,  видел, как убивали поэзию медленно, но верно. После ухода Б. Окуджавы (12 июля 1997 г)  у Игоря Царева оставалось  еще  15 лет, чтобы убедиться в том, что ничего  не изменится  в лучшую сторону. Что могло быть трагичнее, печальнее, для большого поэта?

А «Недописанное» стало своеобразным заклятием на все эти годы, недаром повторял поэт эти строчки  снова и снова, помня о том, что было в нашей поэзии в начале,  и что стало с ней, когда у нас остались Нероны (Стихотворение «Пес») и Иеронимы - настоящие поэты, а между ними непроходимая пропасть.

 И все же, все же, нам остается память, и тот дивный свет, подаренный нам  мужественными и благородными поэтами, не предавшими свой дар, среди них оставался в жизни и навсегда останется в вечности Игорь Царев. Мы пока еще не способны понять и оценить, как много он смог для поэзии и каждого из нас сделать,

...Так важно иногда, так нужно,
Подошвы оторвав натужно
От повседневной шелухи,
Недужной ночью с другом лепшим
Под фонарем полуослепшим
Читать мятежные стихи,
Хмелея и сжигая глотку,
Катать во рту, как злую водку,
Слова, что тем и хороши,
Что в них - ни фальши, ни апломба,
Лишь сердца сорванная пломба
С неуспокоенной души

Уходящие в август Поэты Вечность-40

 

ПЕРВЫЙ АВГУСТ  В ВЕЧНОСТИ
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
(Б. Пастернак. «Август»)

Наверное, каждый человек, а поэт тем более, задумывается о том, что наступит такой момент, когда все будет в мире точно так же, но уже без нас. «Придет пора» - так называется стихотворение Игоря Царева, где он размышляет о чем-то подобном, говорит спокойно, очень тихо  с грустной улыбкой, как  часто бывало в те минуты, когда речь шла о чем-то очень важном, значительном, основополагающем.

Почему я на этот раз выбрала август для размышления об уходе поэтов? Этот месяц отмечен печальными датами для русской поэзии, да  и для  мировой тоже 7, 19, 21 августа – три даты ухода поэтов, которые, сколько бы времени ни прошло, останутся болезненными для всех, кому дорога   классической поэзия.

7 августа  умер А. Блок, 19 августа расстрел  Федерико Гарсиа Лорки,  21 августа расстрел Н. Гумилёва. Все три смерти были насильственными, а  уход слишком ранним, но таков август.

Но есть и более древнее,  заложенное в наших генах ощущение, что мир покидаем мы вместе с птицами, духами (они уходили в Пекло), именно в конце августа, когда  начинает пахнуть осенью. Уходим, улетаем,  чтобы пережить  зиму в теплых краях, а  с наступлением тепла вернуться назад. Не потому ли   август становится временем знаковым, особенным для ранимой, восприимчивой души.

Как ни странно, но вот это стихотворение об уходе («Придет пора»)  я прочитала в апреле, когда Игоря не стало, раньше оно  мне не попадалось на глаза. Сразу  возникло чувство какой-то чудовищной несправедливости, не только потому, что он ушел внезапно и  слишком рано, но еще и потому, что это случилось весной, а не в начале осени, как ему хотелось, как ему писалось, мечталось.

Ведь поэт - пророк, все написано о том, как это будет. Уход в  августе  так органичен для поэта, связанного  с  самого рождения с природой, живущего по ее законам, почему же тогда случилось иначе, вопреки природному циклу? На этот вопрос надо найти ответ. Он не оставляет в покое…

Это должно было быть в конце  лета, начале осени, когда столичный житель покидает сначала город, потом поселок, еще разделяющий его с природой, и оказывается в своей стихии, на свободе, в идеальном мире…

Придет пора
Придет пора корзину взять и нож,
И прекратив порожние турусы,
Обрезав лямки повседневных нош,
Купить один билет до Старой Рузы,
Добраться до окраины и там
По улочке расхристанной и сонной
На радость всем собакам и котам
Пройтись еще внушительной персоной,
Явить собой столичный форс и класс,
Остановиться как бы ненароком
И вспышки любопытных женских глаз
Небрежною спиной поймать из окон...
И далее, зайдя в прозрачный лес,
Где обитают белые и грузди,
Почувствовать, как новый интерес
Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти...
И закурив, глядеть из-под руки,
Устало примостившись на откосе,
Как темное течение реки
Куда-то листья желтые уносит

По-моему никто из поэтов так ясно, точно не передал стадии этого «ухода», когда  ты еще на миг чувствуешь себя важной персоной, хотя и перерезал  уже городские путы. Но «важной персоной» ты можешь быть только для жителей поселка, оказавшегося на пути. Вот  момент разрыва с реальностью:

Пройтись еще внушительной персоной,
Явить собой столичный форс и класс,
Остановиться как бы ненароком
И вспышки любопытных женских глаз
Небрежною спиной поймать из окон...

Обыденная сценка, но и герой, и мы  понимаем, что  он уходит, чтобы не вернуться по той самой дорожке назад. И  пройдена незримая  граница, и герой шагнул в лес «Где обитают белые и грузди» - самые  благородные грибы из всех.  Лес этот наверняка  заповедный, тот самый, где на границе двух миров остается избушка Бабы Яги – хранительницы этих миров. В такой лес отправлялись дважды в жизни, когда мальчики становились  мужчинами, инициацию они проходили  в заповедном  лесу, и  души, покидавшие мир, проходили этот лес, чтобы оказаться в Пекле, - подземном мире, куда им и следовало направиться. И перед  уходом, что остается сделать поэту  в последний раз?
И закурив, глядеть из-под руки,
Устало примостившись на откосе,
Как темное течение реки
Куда-то листья желтые уносит

Задержаться еще на мгновение на откосе, на этой стороне, а потом уж шагнуть, переправиться на ту сторону, посмотрев, как по реке уносятся желтые листья.  Так же  и тела людей в ладьях уносились по той самой реке. Для него   это естественный  процесс, где нет ни страха, ни боли, а есть просто жизнь по законам  самой природы,  в ее  естественном ритме умирания-возрождения…Вот потому август, лес и листопад – еще тепло и солнечно, но уже умирание и уход…

Немного странно, что  август наступил уже без Игоря, словно что-то нарушилось если не во всей природе, то в его судьбе, пошло не так, почему апрель? О нем нигде ничего такого не написано.  Неодолимо желание  проанализировать  стихотворение об августе, сначала у Бориса Пастернака, ушедшего, кстати, тоже весной, в отличие от  Гумилева и А. Блока. В марте, в страшных муках умирает Булгаков, 30 мая – Б. Пастернак, для которого связь с природой была так же важна и естественна, как и для Игоря Царева. Оба они прожили достаточно долго и знали, как и что должно случиться  в судьбе…

Как же видит  Б. Пастернак, знаковый месяц август за 7 лет до ухода в довольно благоприятное для него время.

АВГУСТ Б.ПАСТЕРНАК
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
1953

Снова та же самая ситуация,  как и в стихотворении «Придет пора» у И. Царёва – предчувствие ухода в августе, сон о том, что должно случиться в ближайшее время, и сон, судя по всему вещий:

Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,

Люди, идущие  через лес, чтобы проститься с героем. А если  вспомнить Переделкинские окрестности, где в это время  жил  Б. Пастернак, то картина эта вырисовывается отчетливо, и тот самый погост, где в мае, а не в августе, был похоронен поэт, но как это в стихотворении:

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

В это время все в природе окрашивается в золотые и алые цвета, а потому, мир словно бы украшается для такого действа, для прощания. Но что же встречают в том самом лесу люди, которые пришли, чтобы проститься с поэтом:

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Такая вот августовская симфония ухода получается у Пастернака, конечно, это несколько печальнее и даже  тревожнее, чем светлая печаль растворения в природе у Игоря Царева, где уже нет никаких других людей, и в одиночестве в последние мгновения он чувствует себя очень уютно. А  вот дальше происходит удивительное, в этом  стихотворении, наверное, в  мы слышим прощальную  речь поэта, она звучит в этом осеннем лесу, словно последнее откровение

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

Такой вот финальный монолог, где центральной фигурой оказалась женщина, которая должна «смягчить уход последней ласкою», и проводить его в последний путь.  Не случайно у славян возникли  Девы битв (славянские валькирии), которые спускались за миг до смерти к воинам и должны были последним поцелуем, последними объятьями  облегчить муки и  скрасить страдания. Вот о такой женщине - вечной любимой вспоминает в последний миг герой Пастернака.

Возникает единственное, но главное противоречие, поэт-пророк, настолько точно и детально описавший свой уход именно в августе, покидает мир в мае на самом деле. Случайность? Ошибка?  Если не знать какие события предшествовали смерти Б. Пастернака, то можно подумать и так. Но мы прекрасно понимаем, что его уход значительно ускорили события, связанные с присуждением Нобелевской премии, и та озверелая травля собратьев по перу, когда он на продолжении длительного времени чувствовал себя  « как зверь в загоне», оборвавшая  жизнь 70 летнего поэта значительно быстрее. Вот потому и оказался май вместо августа, нарушился ход времен. Об этом писал Галич, ясно говоря, что  поэта просто затравили, показывая, что стоит за смертью « в своей постели»

Конечно,  Игорь Царев прекрасно знал это стихотворение, вероятно, оно произвело на него  неизгладимое впечатление, потому что отголоски его слышатся в стихотворении «Придет пара», так же связанном с этим временем года, но есть и стихотворение, которое так и называется «Август». Оно особенное, если вспомнить о том, что  анализировалось выше

Август просит подаяния у двери,
Но за утро не наплакал и полушку -
Ведь народ слезам Москвы уже не верит,
Только взглядом и одарит побирушку.
Не предвидел даже лис Макиавелли,
Как срастутся блуд с молитвой в Третьем Риме -
Окривели наши души, очерствели
Позабытою горбушкой на витрине.
От несбывшихся героев нет отбоя -
Нахватали звезд на лентах из муара.
Настоящих - схоронили после боя,
А несбывшиеся - пишут мемуары.
Вот и я еще копчу седое небо,
Не отложенный судьбою в долгий ящик -
От того ли, что в бою ни разу не был,
Потому ли, что герой не настоящий
И проник в Театр Абсурда без билета,
Чтоб с галерки переполненного зала
Посмотреть, как впопыхах хоронят лето,
Будто нищенку с Казанского вокзала.

В этом стихотворении  сошлись разные мотивы и строки Б.Пастернака – оно является  первой частью и стихотворения «Придет пора», где  ясно видно, почему в это время герой уходит из шумного столичного града в лес, чтобы там окончательно растворится и исчезнуть…
Осень  даже Пушкин в свое время называл «унылой порой», что говорить о поэтах, перешагнувших 50-летий рубеж жизни:

Окривели наши души, очерствели
Позабытою горбушкой на витрине

Тесно  и неуютно жить среди  «несбывшихся героев» (невольно вспоминается «быть знаменитым некрасиво»). Отсюда и недовольство собой, и самокритика, ведь это в лето погрузиться легко и просто, а  сжиться с осенью значительно труднее, и чтобы не дожить до ее дождей, грязи и ледяного   не уюта, лучше всего отправиться на ту сторону реки.
Тут же возникает и перекличка со  знаменитым «Гамлетом» - «Гул затих. Я вышел на подмостки», только на этот раз не со сцены, как Гамлет, а с галерки переполненного зала Мастер  следит за тем, что творится в этом театре абсурда. И снова та же самая ситуация «Я один, все тонет в фарисействе»

И если у Пастернака в «Августе» хоронят героя, то здесь остается следить за тем, как хоронят лето, словно нищенку, потому что к этому времени оно уже теряет всю свою силу и прелесть.

Августовские стихотворения  трагичны, полны озарений и предчувствий, о  чем  нам  напоминает звучавшее  много раз в исполнении автора стихотворение  «На осеннем балу». Поэт подчеркивал, насколько этот текст  важен для него. Сразу чувствуется, что это «последний бал», после него только тот самый уход в заповедный лес

На осеннем балу

И проныра утка, и важный гусь
Мне крылом махнули – и «на юга».
Вот, возьму и наголо постригусь, 
Как леса на вымерших берегах.

Дрожь осин – не блажь, и не просто «ню»,
Это бал осенний на срыве сил.
Над Расеей всею, как простыню,
На просушку Бог небо вывесил.

Жаль, что солнца нет и тепло в облет.
Наклонюсь напиться из родника,
И... с размаху стукнусь лицом об лед.
Да, ты, братец, тоже замерз, никак?

Усмехнусь, и кровь рукавом с лица
Оботру - не слишком ли рьяно бьюсь?
Не ярыжник я и не пьяница,
Но, как пить дать, нынче опять напьюсь.

Поманю Всевышнего калачом:
«Не забыл о нас еще? Побожись!»
Я ведь тем и счастлив, что обречен
Ежедневно биться лицом о жизнь.

Ведь это и не бал в прямом смысле, это миг прощания.
Такая вот ситуация складывается на том самом осеннем балу, где звучит траурный марш, чувствуется  трагедия –последний прощальный вальс, и это очень напоминает строки Б. Пастернака»

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Но если в случае с Пастернаком ясно, откуда взялись такие настроения, почему в порыве отчаяния пишутся такие строки, когда вся страна требует расправы над ним. Что же происходит в душе достаточно успешного (на первый взгляд)  Игоря Царева?

Но на успешность его могут ссылаться только те, кто совсем не знал Мастера, каждое второе стихотворение поэта  о драме,  творящейся  в этом мире: «Я сын страны, которой больше нет», «Под  луной ледяною», «Я бы мог» - перечислять можно бесконечно. А если вспомнить, что в последний год его жизни, в том самом августе, а потом и марте-апреле творилось после выступлений, полученной премии «Поэт года», возня завистников  на сайте,  да и в реальности тоже, то отпадают все вопросы о том, почему так писалось.

Если что-то оставалось родное, близкое, удерживающее в мире, то это конечно, семейный  круг и уют, единственная, любимая женщина - Ирина. Но может ли поэт,  в юности ушедший из леса к людям («Маугли»), быть спокойным и  довольным, если в мире творится такое, если счастье приносит только уединенная жизнь в маленьком домике вдали от большого города («В гостях у Северянина»), и сам Мастер мечтает отправиться вместе с любимой не на  модный курорт на край света, а в такой вот домик, в тишину заповедного леса. Это прообраз настоящего покоя  и счастья, которого так не хватает в столице, об этом он пишет:

Сколько раз мы его проклинали и снова прощали,
Сообща с ним нищали и вновь обрастали вещами
( Город)

В этом же стихотворении  прописан и финал, уход в вечность  в один из августовских дней. Так должно было случиться в августе, в момент, когда начинает увядать природа.

Но слепая судьба по живому безжалостно режет,
И мелодии века все больше похожи на скрежет,
И все громче ночные вороны горланят картаво,
Подводя на соседнем погосте итоги квартала...

Еще один знак судьбы, сегодня, когда я собиралась писать о «Зеленых» самых ранних стихотворениях Игоря Царева, ночью, во сне я слышала, как он читал эти сточки, потом повторяла их целый день, пока не поняла, что писать придется о другом, об августе, «о горланящих картаво воронах».  Конечно, я не раз слышала в записях это стихотворение, но почему именно оно, а не любимое, исполненное оптимизма стихотворение   «Апокалипсис» возникло во сне, как это можно объяснить, если не какими-то знаками судьбы?

Б. Пастернак однозначно говорит нам о том, что он должен был умереть в августе и описал момент похорон. Но жизнь его оказалась из-за внешних обстоятельств значительно короче…Не так явно, но Игорь Царев нам тоже говорит о том самом августе, когда он должен покинуть этот мир, тогда почему же  возник апрель в его  судьбе? Ошибся в пророчествах сам поэт, да еще в таком  важном событии,  как  датой ухода? Верится с трудом, остается только второе - он ушел не в свой срок, не в свой час, все произошло не так, как было написано в Книге судеб, противоестественно, и все та же литературная братия  снова стоит перед глазами:

Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!

А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!

И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!

Я приводила уже эти строки, которые можно отнести не к одному  только Б. Пастернаку, но и к самому А. Галичу,  В. Высоцкому,  И. Бродскому, И. Цареву.

Обстоятельства были разными: выдворяли из страны, судили, не пускали в свой круг, категорически отказывались печатать, тупо травили - суть  одна-ранний, внезапный уход, травля в прямом или переносном смысле, которая резко сокращает жизнь.  В один из таких моментов просто останавливается сердце, появляется бокал с отравленным вином и до августа уже не дотянутся ни Пастернаку, ни Игорю Цареву.

Многое поясняет еще одно раннее стихотворение об августе «Молчал камыш». В нем и судьба, и жизнь поэта, которая, как и жаркое лето, явно идет на убыль в этом печальном месяце, в «унылую пору»

МОЛЧАЛ КАМЫШ

Отзвенев серьгою у Бога в ухе,
Целовальник-август пошел на убыль,
Но последней капелькой медовухи
На прощанье все же согрел мне губы.
Вслед за ним ушло вдохновенье пасек,
Прохудилось небо, перо сломалось...
А, казалось, вечность еще в запасе,
Оказалось - это такая малость!

Время хитрой сукой лежит на сене -
Ни зиме - подругой, ни лету - братом,
Колесят составы хандры осенней
От любви - до ненависти. И обратно.
И молчит камыш в пересохшей вазе -
Не до песен, если уже изломан.
Или это молчанье - и есть оазис,
Неподвластный суетному и злому?

Стихотворение  оказалось очень глубоким, глубинным, здесь  та древняя память оживает, отсюда появляется и медовуха- древний славянский напиток из меда, которым и провожали  лето и август, согревались в холода, лечились от простуды, но последней капли медовухи для спасения не хватает. И то самое прощание, и с миром, и с  жизнью, потому что зима у славян олицетворяла временную смерть. Замирает творческий процесс в это время «перо сломалось» - и  печальные последствия этого происшествия: символ августа – камыш в пересохшей вазе, который изломан так же, как и судьба  героя. Август - самый последний рубеж в судьбе

А, казалось, вечность еще в запасе,
Оказалось - это такая малость!

Так могли бы написать об августе А. Блок, Н. Гумилёв, так написал о нем Б. Пастернак. Это главная отметка об уходе, когда на погосте пустота - только пронзительно кричат вороны… Мастеру непонятно пока молчание ли это в реальном мире, или уже мертвая  тишина  в вечности..

То, что  в реальности  вместо августа оказался апрель - весенний месяц, когда оживает и расцветает  природа – это еще одна чудовищная несправедливость.  Почему-то  не покидает мысль, что вмешался здесь именно человеческий фактор, ставший причиной гибели 7 сентября хоккейной команды «Локомотив», когда из жизни были вырваны в один миг  четыре десятка молодых, красивых, здоровых парней.  У поэтов   все происходило не  так явно, как  крушение самолета из-за ошибки пилотов. Но тот бокал с отравленным вином, который всегда наготове у Сальери, та  бесконечная  травля, ставшая в последний год все явственнее, те постоянные стрессы, случающиеся  именно в творческой среде, могут ли они пройти бесследно, не заставить сердце внезапно  остановиться?

Какие еще мысли могут возникнуть, если смерть так мгновенна и внезапна? Если не было никакой тяжелой и продолжительной болезни, на которую можно все списать…Вот и получается, что тот самый август  мы встречаем уже  без Игоря Царева, а в октябре будет  полгода со дня его ухода. Сальери всегда невероятно жестоки по отношению к Моцартам –  вечный миф жив и будет жить дальше, так, что и до августа, когда намечен срок ухода, уже не дотянуться.

Теперь хочется нам всем только одного, заглянуть  в тот домик на другом берегу, где Мастер пока остался без своей Маргариты. Вероятно, он там должен поступить так, как об этом писал Олег Чертов, тоже все видевший и все предсказавший в своей судьбе,  вот и о мгновении ухода он написал. Кстати, там  для ухода отведена та же поздняя осень (убит Олег был в феврале, в самом начале весны), все тот же лед, о который бьется душа уходящего, и все, что остается - это добраться до дома, согреться и у огня и ждать тех, кого  связал с собой.

Олег Чертов
http://olegchertov.ru/?p=306

В природе – сдвиг, вначале неприметный,
Но мрачно изменилось естество.
Ненастный день похож на путь посмертный:
Ни впереди, ни сзади – никого.

С полночных стран на ледяном пароме
К нам подплывает снеговая жуть.
Кто впереди – уже укрылся в Доме.
Кто сзади – не решатся выйти в путь.

Достигни Дома. Преклони колени.
Зажги огонь в камине, стол накрой
И ожидай в надежде и терпенье,
Кого при жизни ты сковал с собой.

В миру мы были и глупы, и слепы.
Как просто было нас ко злу склонить!
Но там, во тьме, стеснительные цепи
Преобразятся в световую нить!
Ноябрь 1985

Могу точно сказать, что Игорь Царев не читал стихотворений Омского философа Олега Чертова, вряд ли им пришлось пересечься где-то, но  до какой степени совпадает это описание последнего пути в вечность. Нашла среди «зеленых стихов» Игоря текст, где есть  явные переклички с этим стихотворением 27 летнего  Олега Чертов, о том, как и когда это должно произойти.

В свою очередь Игорь пишет:
Ах, тучка кучевая,
Цыганская родня...
Ей участь кочевая
Не омрачает дня.
Плывет над бездорожьем,
Не ведая беды,
Дымком из трубки Божьей,
Клочком из бороды.

А мне легли дорожки
Сквозь топи и леса,
Где клюквы да морошки
Кровавая роса.
Тяну свою телегу,
Ломая  колею,
К далекому ночлегу,
Желанному жилью.

В сиянии лучинном
Спит старый домовой,
Тулупчиком овчинным
Укрывшись с головой,
И щи стоят на печке,
И около огня
Уютное местечко
Осталось для меня.

Хочется верить, что там все так и есть, и для Игоря Царева, если не у камина, то у печки, где полыхает огонь, осталось местечко, а сон и покой его всегда  будет охранять  старый Домовой… Для них все бури и страдания закончились в феврале и апреле, жаль что так рано, что август мы встречаем уже без них. Но световые нити протянуты оттуда сюда, от них к нам

Пусть чаша мира кверху дном,
Тревожит нас судьба иная.
Все чаще птица неземная
Ночами бродит за окном.

За ней! Вернемся в те места,
Где в яви - детские виденья.
Расправим крылья для паренья.
Раскинем руки для креста.
(О.Чертов)

И закурив, глядеть из-под руки,
Устало примостившись на откосе,
Как темное течение реки
Куда-то листья желтые уносит
И.Царев


ПОСЛЕСЛОВИЕ

Когда статья была написана и даже опубликована, появился еще один знак в подтверждение того, что думала  я в правильном направлении. Знаменитое стихотворение "Ангел из Чертанова" , действие там тоже происходит осенью, как помните:
Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
А когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,

Правда, там уход намечен немного позднее,  перед началом зимы:

Приготовит зима опару,
Напечет ледяных оладий,
И тогда нас уже на пару
Твой начальник к себе наладит...

Но ясно одно, не должно было быть никакого ухода в апреле, не ко каким раскладам не должно было быть, если только на путь не встал Сальери...
А он встал

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/