Пролог.

 

Россыпь тлеющих углей в круге пепла и золы складывает очертания древнего города, погибшего в пламени. Ладонь осязает купол жара, что подымается над мерцанием бордово-желтых крупин. Огоньки-бусины нехотя, но неотвратимо гаснут; костер отпылал – пора трогаться с места.

Ночью, узкая лесная тропка лишь угадывается осторожной поступью. Через три десятка шелестящих травою шагов она вывела юношу на земляную дорогу с параллельными бороздами колес, вдоль которых выстроились блеклые остовы деревьев в слабом ночном свете. Луны нет; над головой извивается просвет в кронах, словно устье мутной речушки. Темно-сиреневая облачность отражает в небе отсвет городских ламп – кромешной темноты не бывает и в пасмурную ночь. Но позади прижатых к дороге стволов осел плотный покров сумрака; кажется, будто тьма, подобно снегу по весне, укрывается под ветвями леса.

Порой из темени доносится то треск, то шелест. В живом воображении эти звуки рождают подозрения, опасения. Ущербность глаз в ночную пору наделяет ухо непривычной чуткостью; слышно даже, как ударяется брюшком кузнечик, приземляясь на лист подорожника. И оттого ночная симфония шелеста листьев и стрекота сверчков предстает в особой красе. Изредка цвиркнет полуночная птаха или ухнет пучеглазый филин; пернатые наблюдатели провожают юношу настороженными взглядами.

Полон таинства ночной лес. Можно лишь по памяти ориентироваться в маршруте, но пока опушка не видна – лес кажется бесконечным. Нет никаких зрительных ориентиров, говорящих о протяженности пути; вокруг лишь деревья, мнится, что в целом мире не бывает иначе. А значит – торопиться незачем.

Покой леса часто заманивал буровласого юношу. Естество, – нечто необъяснимо подсознательное, – тянуло проводить время в окружении деревьев, в компании костра, находя душевный уют на припрятанных в чащах полянках.

 

Прогалы между деревьями становятся просторней; впереди медленно расступаются края просеки. Скоро речушка над головой вольется в океан, а земляная дорога под ней упрется в два ряда бетонных плит, уложенных вдоль лесного чертога.

Высокий юноша вышел на опушку и последовал вдоль бетонки. Его громкий топот нескольких шагов оставил на плитах грязевые следы подошв. После влажной земли леса, бетон ощутимо бьет в пятки. Дорога впереди готовится уйти в резкий поворот, рассекающий лесную полосу широкой вырубкой. Там она устремится с косогора вплоть до уличной автотрассы. Но не туда держит путь буроокий юноша. За просекой лес продолжается, словно отрубленный хвост, изгибается вдоль склона и редеющим кончиком указывает на пологий обрыв. Юноша задумал оказаться человеком, который встанет на краю обрыва и окинет взором распростертую до горизонта иллюминацию города, созерцая удивительную картину из гирлянд фонарей над автострадами и улицами, плывущей веренице белых фар и красных габаритных огней машин, многоцветных окон высотных и приземистых построек. Весь простор будет усеян подвижными и статичными, мерцающими огонечками, и, без всякого сомнения, зримый пейзаж напомнит о россыпи тлеющих углей гаснущего костра.

Для этого следовало сойти с курса, заданного бетонными плитами, ступить на двухколейный след, тянущийся по границе луга и леса.

Дожди осени превращали этот путь в грязевые топи, что не всегда останавливало удальцов за рулем. Тому свидетельствуют подсохшие рытвины от буксирующих колес, объездные пути вокруг впадин, притягивающих ручейки в вязкие лужи. Дорога ребрится и бугрится, точно сердится на вездесущих автомобилистов, да и пешехода не жалует, норовя своротить лодыжку; морозец лишь слегка прихватил слякоть.

Справа от дороги раскинулся холмистый луг, колосится цепким бурьяном; с него тянет прохладным дуновением, влажностью. Из распахнутого зевотой рта выметнулись чуть заметные клубы пара, рассеялись в светлом сумраке ночи.

 

В пожухлой траве обочины притаилось нечто белесое, что приковало взгляд своей неопределенностью. Юноша остановился над предметом, и лишь потыкав мысом кроссовка, поверил глазам. Брошенными в грязь оказались белые женские башмачки.

Они не выглядят старыми или изношенными. Юноше совершенно невдомек, по какой причинен их могли выбросить именно здесь. Догадки приходят в тупик; все, кроме одной. Эта версия мелькнула стремительно, точно вспышка, оставляя после себя четкий завершенный вывод – не следует идти дальше.

Но юноша не повернул назад, повинуясь инстинктивному желанию действовать наперекор суждению. С нахмуренным лицом он продолжил свой путь.

Какое-то время он подыскивал среди возможностей ту, которая сполна объяснила бы появление башмачков посреди дороги, все больше склонялся к мнению о не случайности потери. Разумеется, они могли оброниться нечаянным образом, например, из машины. Катаются тут не редко с одним деликатным резоном – вид с обрыва открывается живописный, способствующий интимности между влюбленными парочками, которые нередко выкидывают в траву свидетельства телесной близости. Но это лишь дополняет изначальную версию – в машине может происходить близость не только по любви, но и без согласия.

Дыхание юноши участилось. Задаваясь вопросом: «Что же делать?», уперто твердил самому себе: «Идти вперед!». В голове завязался ярый спор.

«Зачем идти на то место?».

«А что мешает?».

«Вдруг там и вправду происходит нечто ужасное?».

«Тогда тем более».

«И что ты сделаешь?».

Юноша лапнул миниатюрный топорик в перевязи, который не каждое полено осилит. Его рукоять на три четверти исчезала в широкой ладони, а толстое, но короткое навершие не давало преимущества в бою даже супротив кухонного шефского ножа. Если не считать коробка спичек – больше юноша ни чем не располагал. Это были весомые аргументы голоса, радеющего за сохранность собственной шкуры, но другой голос заставляет ноги идти вперед.

«Ты умрешь!».

«А ради чего жить, коли не можешь помочь в беде?».

«Ты даже не победишь и не спасешь!».

«Тем не менее, я попробую».

Напряженным шагом юноша ведет себя по дороге, взбираясь на невысокий подъем. Опушенная рука подрагивает рядом с чехлом, нанизанным на ремень темно-синих джинс. Большой палец норовит отстегнуть липучку, чтобы почувствовать в руке приятную тяжесть оружия.

«Ха! Ну ты и герой! Напридумал себе приключение! Вот будет облом, когда увидишь, что никого там нет».

«Оно и к лучшему».

Дразнящие мысли смолкли, вытесненные напряженным дыханием. Брови грозно сдвинулись к переносице, юноша приготовился к худшему, зыркая в темноту и подставляя уши.

Вдоль обрыва дорога пошла ровнее, отступая от края на два десятка метров; на этой полосе виднеются силуэты молоденьких березок, покачивающие худенькими ветвями над высокой травой. Далекие городские огни, пусть и неяркие, не дают глазам приспособиться к близкому сумраку, в который пытливо всматривается юноша, ища очертания кузова или блики на стеклах. Юноша все ближе к повороту, который по умятой траве подведет к холму на краю земли. Тот пригорок, высотой с рослого человека, подобен пьедесталу; темным контуром он скрывает место излюбленной стоянки, где должна оказаться или не оказаться машина.

Юноша замер у поворота. Из-за глазного напряжения проступили огненные точки, что срываются подобно хвостатым кометам. На пульсирующий в голове вопрос по-прежнему нет ответа.

 

Может адреналин и натянутые нервы сделали острым ночное зрение, может повлияло то, что вся сущность юноши сконцентрировалась в отчаянном порыве прозреть сквозь тьму – явственные очертания внедорожника проявились на фоне мрака, а лобовое стекло продемонстрировало два пустующих сиденья.

Сердце замерло.

«Но ведь опасения все равно могут оказаться вымыслом, а связь с туфлями – подогнанным под ответ решением! Изнасилование?! Этого не может быть! Парочка просто уединилась, а ты, понимаешь…».

Раздался леденящий душу крик девушки, ее мольба о помощи, прекращенная громом и всполохом выстрела в салоне.

Ознаменовалась точка невозврата.

 

Юноша пригнулся и в бездумном порыве кинулся к машине; прижался к заднему колесу правого борта, затаился. В салоне воцарилась тишина, словно не было ни крика, ни выстрела; юноша всерьез подумал о галлюцинациях. Но не позволил трусости одурачить себя.

Чтобы дышать тихо, приходится напрягаться всем телом, усмиряя кислородную жажду из-за громогласного набата сердцебиения. Рот, как труба паровоза, постоянно исторгает предательские клубы, которые и ладонью не спрятать. Рука нерешительно, – будто еще можно договориться, – потянулась освободить топорик; липучка звонко затрещала, и оттого, что юноша отрывал медленно, треск не стал тише, лишь мучительно растянулся.

Грянул выстрел и сразу второй. В гладком корпусе двери перед лицом юноши расцвели два бутончика с рваными жестяными лепестками – один недалеко от щеки, другой и того ближе. От запоздалого испуга юноша опрокинулся на зад, нелепо отполз за багажник, толкаясь в землю ногами и перебирая руками за спиной.

Выступить против вооруженного пистолетом было немыслимо. В состоянии аффекта, юноша решил вытащить жертву и убежать вместе с ней, не учитывая, что скрыться беглецам не позволят пули. Юноша подкрался к противоположной двери и дернул ручку, даже не подозревая, что та может быть заблокирована.

А она оказалась заперта.

И снова грянула череда хаотичных выстрелов, разнеся стекло на осколки, что сверкающими льдинками посыпают траву и толстовку юноши; он растянулся на земле, закрывая голову руками и вздрагивая каждый раз, когда раскаленные свинцовые жала впивались в мокрую почву, донося вибрацию проникновения. Из-за нее, из-за сочного шлепающего звука, юноша потерял адекватность ощущений, ожидая, что в любой момент нахлынет отсроченная шоком боль. В охваченном паникой разуме не родилось догадки выползти из-под обстрела, здравомыслие перекрыто всепоглощающей мольбой об окончании патронов в обойме.

Страх превратил юношу в добычу, парализованную видом хищника. Образ оцепеневшей мыши, что безвольно наблюдает за подползающей змеей, обжег хлеще кнута.

«Я не добыча! Надо двигаться! Надо что-то делать!».

Извиваясь по-пластунски, юноша заполз под капот (в этот момент из разбитого окна высунулось дуло пистолета, стало шарить по сторонам), не останавливаясь, подобрался к двери, где проросли два жестяных бутона. Краем нестабильного рассудка он обнаружил, что все это время сжимал рукоять топора. Юноша невольно глянул в стекло над собой… и окаменел.

Кровь отхлынула от лица; с той стороны на него смотрят вытаращенные глаза убийцы. Мгновение растянулось в вечность. Событие, не дольше кадра кинофильма, раскаленным клеймом врезалось в сознание, запечатляя мельчайшие детали внешности мужчины с поднятым пистолетом. Юноша приготовился к смерти.

Но убийца не наставил дуло – задергался и заерзал, шурша на заднем сиденье. Он продолжил поиск – он не видит жертву в упор!

Время сдвинулось с мертвой точки. Оцепенение сошло, оставив пустоту в душе и ощущение, что занавес между жизнью и смертью лишь на секунду расступился перед юношей. В тот переломный момент он приготовился… К смерти? Нет. Не только к ней. Он приготовился дать последний бой, и даже пулевое ранение перестало казаться существенной преградой к победе. В крови выработался иммунитет к отраве-страху – в юноше загорелась решительность. Взгляд потускнел, стал цепким и спокойным, им более не правит инстинкт самосохранения, а острый, расчетливый ум. Вибрирующий мандраж паники, сводящий судорогой руки и ноги, делающий их слабыми и неуправляемыми, сгладился в ровную тугую напряженность послушных мышц.

Юноша сел на корточки спиной к двери и с силой подбросил топор над головой. Грохот падения на крышу послужил сигналом для резкого старта – топор еще гремит, укладываясь на жестяной поверхности, а юноша уже распахнул дверь. Шум над головой отвлек внимание врага; мужчина отреагировал на интервента с секундным замешательством, с запозданием поворачиваясь и наводя пистолет. Подаренных мгновений хватило юноше, чтобы сфокусироваться на движениях насильника и резким взмахом отбить руку с оружием, отклонив в сторону прогремевший выстрел. Пуля пробурила лобовое стекло, раскидала паутину трещин; вспышка света ударила по глазам. Мужчина наугад повторил движение пистолетом, – в этот раз без помех, – и вдавил спусковой крючок…

 

Ослепленный юноша беспомощно пережидает мгновения, пока истончается белый покров на глазах. Его левая кисть самовольно метнулась вперед, мягко подрагивая пальцами в воздухе, как насекомое усиками. Миг растянулся во сто крат, позволяя успеть осознать нервный импульс от кончиков пальцев, сообщающий о прикосновении к горячему металлу. Мизинец вытянулся вдоль пистолетного затвора, соскользнул по краю, куда уже стремится оттянутый боек...

 

Щелчок. Снова щелчок. Насильник с тупым злорадством дергает спусковой крючок, видя, что дуло направленно в силуэт врага, и недоумевая, почему тот не повержен. Зрение мужчины прояснилось, он увидел, что путь курка к ударнику преграждает палец юноши – боек стучит по ногтю мизинца.

Реакция юноши куда более стремительна: он улучил момент между суматошными бесполезными нажатиями на крючок и вздернул предохранитель большим пальцем. Как только спусковой механизм застопорился, юноша саданул ребром правой ладони под основание кисти, сжимающей рукоять пистолета. Хват ослаб, позволяя без особых усилий выдернуть оружие.

В левой руке юноша сжимает заполученный пистолет, держа, – как дубинку, – за затвор. Свободной рукой он жестко схватил мужчину за грудки, накрутил на кулак ткань вместе с выдранным из груди пучком волос, уперся ногой в порог, толкнулся, выдергивая убийцу из машины. Юноша не ожидал такой податливости, словно тот весил как ребенок; не удержался и упал, в то время как мужчина улетел от внедорожника на пять-шесть метров и еще полтора пропахал животом по влажной траве.

«Наверное, оттолкнулся», – заключил юноша, вышвыривая огнестрел с обрыва и подымаясь на ноги.

Убийца проворно вскочил, быстро вынул бойцовский нож из перевязи на голенище; сверкающее лезвие тоненько посвистывает, выписывая устрашающие петли. Движения не кажутся умелыми, о большей угрозе говорят глаза с признаками душевной болезни. Сопротивление жертвы довело до крайней стадии невменяемости – пенистые слюни потекли с уголков искривленного рта. Холодный рассудок юноши констатировал неприятный факт – судьба свела его с бешеным; с подобием человека, одержимым лютой кровожадностью, наделенным запредельной силой и живучестью, что прорвались сквозь барьеры психики.

Грозно наклонясь вперед и выставив нож, бешеный пошел в наступление.

Юноша недовольно сплюнул на землю и засучил рукава – зря выкинул пистолет. Не теряя времени, он пнул открытую дверь по внутренней стороне, заставив шарахнуться о борт, положил сверху ладонь и стал сжимать пальцы в кулак.

Подушечки фаланг упираются в стекло, от них, с нарастающим хрустом, разбегаются лучики трещин. Лопнул край окна, посыпалось крошево осколков. Арка рамы стала ручкой, за которую юноша ухватился и рывком своротил дверь с петель.

Убийца перестал наступать. Не выпуская врага из поля зрения, юноша отставил ногу и размахнулся.

Бросок удался могучим; вся мощь замаха перешла в инерцию. Едва разжались пальцы, как снаряд с гулким ревом устремился по крученой траектории; вращаясь в полете подобно метательному диску, автомобильная дверь летит во врага.

С бесстрашием сумасшедшего убийца кинулся вперед и вниз, перебирая по земле руками и ногами. Дверь распорола воздух в сантиметрах над ним и с чавканьем воткнулась в почву. Мужчина подскочил, выставляя руки для колющего удара…

 

Будто довольный ребенок, бешеный стал тихонько похрюкивать сквозь радостную улыбку, то смотря на рукоять ножа, гардой упирающегося в черную толстовку, то поднимая веселый взгляд в глаза жертвы, словно вопрошая об ощущениях. Мужчина взвизгнул от восторга – замедленно вытаскивая лезвие из плоти, он увидел окровавленную сталь. Нестерпимо захотелось проделать новых отверстий…

 

Юноша не обмяк. Он перехватил запястья убийцы, сдавил словно пассатижами, до хруста, и резко выгнул локти врага кверху – даже на мысочки привстать бешеный не успел. Нож выскользнул на землю; сквозь стиснутые зубы насильника вырвался визг агонии, голова вскинулась в истошном вопле, сотрясшем тишину. Его руки, вывернутыми галочками, указали в небо изувеченными локтевыми суставами. Юноша отпустил мужчину, но лишь затем, чтобы перехватить левой рукой за плечо и нанести сокрушительный удар кулаком в грудь. Убийцу выгнуло словно ковер, выбиваемый от пыли. Прохрустели кости, нам месте солнечного сплетения образовался широкий кратер. Заклокотали в глотке сиплые потуги не то вдохнуть, не то выдохнуть, превращаясь в бурление подступающей крови, словно насильник ею полощет горло, издавая звуки, похожие на кряхтение селезня. Юноша отступил, чтобы не попадать под красные брызги изо рта. Умирающий пытается прикоснуться к груди, но руки ниже предплечья непослушны, болтаются плетями, отчего растет сходство с уткой, размахивающей крыльями перед взлетом. Насильнику выпала мучительная смерть, и даже после падения лицом в траву, несколько минут продолжались предсмертные конвульсии, содрогающие тело и конечности, будто электрошоковым разрядом.

Юноша прижал ладонь к животу; пальцам стало мокро и тепло, из щелочек рядом с перепонками потекли красные струйки. Лицо скривилось в муке; разгорающаяся боль согнула, пошатнула колени. Он едва удержался от падения на бездыханное тело. Очень хочется опуститься на корточки и сжаться что есть силы, переждать, когда отступит страдание. Но оно не отступит так просто, обещает становиться только невыносимее, и если ничего не предпринять – грозит смертью от кровопотери. Медлить нельзя. К тому же, есть еще кое-что, требующее завершения.

Юноша повернул голову, чтобы посмотреть в черный зев на месте задней двери автомобиля.

Может, жертва еще жива?

 

Каждый шаг провоцирует вспышку жгучей боли, словно она была костром, на который летят брызги бензина. Сгибаясь и шипя сквозь зубы, юноша приблизился к машине. Ладонь уперлась в ребро крыши, он просунул голову в салон. Зрение потеряло остроту, потребовалось несколько секунд, чтобы различить во мраке силуэт девушки в тонком платье. Она сжалась на краю заднего сиденья, подобрав колени, прячет за ними лицо. Одной рукой девушка обхватила обнаженные голени, другая висит онемело, от предплечья до пальцев измазана темной полосой – кровь стекает на резиновый половик; слышно, как равномерно шлепают капли в накопившуюся лужицу.

– Эй, – юноша тронул коленку, оставив на бледной коже красный отпечаток своих пальцев. – Эй. Ты меня слышишь? Эй!

Светловолосая голова изнеможенно поднялась, потухший взгляд уставился на юношу. От рыданий ее губы распухли, застыли приоткрытыми.

– Ты жива, – констатировал юноша. – Уходим.

Слова юноши не вызвали ни эмоций, ни вопросов – никакой ответной реакции. Утраченное чувство реальности происходящего не вернулось к освобожденной невольнице. Ее рассеянный взгляд опустился на ранение юноши. Девушка пошевелилась. Босые ножки передвинулись в сторону; она оперлась на колени. Помогая невредимой рукой, медленно подползла и села рядом, чтобы потянуться к ножевой ране. Он мягко остановил ее:

– Я в порядке. Пошли.

Ее губы колыхнулись, испуская слабый шелест слов. Тихое дуновение первого слова было похоже на «я». В шепоте второго слова он расслышал лишь гласную «а», в подвороте нижней губы угадал «в», а в конце пухлые губы чуть выпятились.

«Я врач».

Узкая ладошка коснулась его живота. Юноше непонятно, что врач собралась делать в такой ситуации. И каков смысл ощупывания кровоточащей раны, когда надо искать аптечку или ткань для перевязки?

– Надо спешить, – настойчиво сказал юноша.

Девушка не ответила. Опустив подрагивающие веки, она выдохнула до предела и глубоко вдохнула, вздымая грудь. Разошлись края порванного наискосок лифа, над свисающим лоскутом блузки высунулась черная чаша кружевного бюстгальтера. Глубокое дыхание выровнялось, но юноше думается, что девушка на грани потери сознания. Приоткрытый ротик вновь залепетал, произнося что-то похожее на «подожди». В ее действиях ощущается целенаправленность, поэтому он решил дать ей полминуты, предполагая, что сильно пожалеет об этом.

Его внимание привлекло тепло в животе. Жала боли, пронзающие раскаленными спицами аж до коленей, накрываются спокойным приятным жаром, растекающимся как воск свечи, который заволакивает трещины и надрывы плоти. Юноша оторвал взгляд от бледного лица девушки и увидел, что под ее ладонью пламенеет бардовый свет – слабый, как язычок огня на спичке. Ошеломление сковало юношу. Осознав происходящее, он утратил дар речи, хотя разум захлебнулся в вопросах. Боясь нарушить действие непонятных тончайших материй, он стал покорно ждать завершения. Но недолго просидел смирно; внезапно вспомнив о ранении девушки, юноша встрепенулся:

– Залечи сначала свою руку! Ты потеряла много крови!

Резкие движения спугнули бардовый огонек, он угас и спрятался вглубь ладони, просвечивая кожу и мышцы кисти, словно девушка накрыла маленькую, но очень мощную лампочку. Ее лицо скривилось усталым недовольством, слабый кулачок ткнул плечо юноши в пытке усмирить. Он нахмурился, твердо веря, что на этот раз прав и должен настаивать. Руки поднялись, чтобы отстранить девушку, но вдруг зажглась иная мысль, оттолкнувшая упертость собственной правоты. Идея сумасбродная, фантастичная, наивная – вместе с этим, крайне настойчивая, не приемлющая сомнений. И отчего-то естественная, как способность дышать.

Правой ладонью юноша дотронулась до левого предплечья девушки; она не заметила его прикосновения к ране, вовлеченная без остатка в исцеление спасителя. Дальнейшие действия были для юноши загадкой. Осталось только одно – поступать интуитивно, не имея другого источника знаний. Он попытался прислушаться к ощущениям, различить и запомнить все оттенки единого процесса, творящимся на месте его колотой раны, вычленить воздействие извне и почувствовать его природу. Рассудок принялся высмеивать эти старания, осуждать в нелепости, словно запрограммированный на защиту привычного понимания мира; юноша отрекся от снобизма, всецело поглощенный намерением творить магию.

Удивление не появилось на его лице, – оно сверкнуло в глазах девушки, – когда меж кистью и предплечьем забрезжило бардовое свечение. Что-то или кто-то в душе юноши заранее предвидел успех задумки. Центром ладони он четко почувствовал исходящий поток тепла; мягкая волна, вливаясь в плоть, омывает глубокую царапину пулевого ранения и заполняет ее точь-в-точь так, как заживляется нанесенная ножом рана. Юноша закрыл глаза и отдался процессу, не пытаясь постичь его умом или взять над ним контроль, позволяя себе только переживать циркуляцию того, что назвал бы энергией. Возникло различение ощущений, когда поток приходит к нему от девушки, перемещается по телу, переставая быть ее энергией и становясь его; затем он устремляется к длани юноши, проникает в раненое предплечье, струится внутри девушки и снова наполняется оттенком ее сущности. Энергия закольцевалась между их телами.

Испытывая глубинное удовольствие, юноша не позволяет наслаждению пленить себя, поддерживая расслабленную сосредоточенность, в то время как у девушки щеки наливаются румянцем, а дыхание становится шумным и прерывистым; обмен энергией, плотским теплом, приблизился к той форме, которая хорошо знакома страстным любовникам. Юноша не видит, как девушка прикусила сочную губку, удерживаясь от сладостного стона.

Когда веки поднялись и зрачки сфокусировались на реальности, он увидел напряженное лицо девушки, и первая посетившая мысль пробуждающегося разума обманула, сказав, что его действия причиняют ей боль. Он отстранил руку и проследил, как бардовое свечение уходит вглубь длани, вбирается обратно по сотням канальцев толщиной с нить.

– Ты тоже бракованный? – спросила девушка окрепшим голосом.

– Какой? – переспросил он, вертя перед глазами ладонью, которая становится незрима в темноте. Девушка притихла.

Пальцы юноши зашарили по бархатистой обивке потолка, отыскали посередине кнопку и надавили. Салон осветился скудной желтизной загоревшейся лампочки. Вокруг светильника изгибаются кровавые полосы, оставленные испачканными пальцами юноши; таких отметин немало и на бежевых спинках сидений. Очень странная предстала картина, где в обстановке автомобильного салона, с пулевыми пробоинами, осколками стекла и подсохшими мазками крови, сидит хрупкая девушка лет двадцати (значит – на три года младше юноши), с чувственными губами и большими напуганными глазами, с прической до плеч, похожей на перевернутый бутон тюльпана, с волосами светло-русого цвета, босая, в синем платье с порванным декольте и поникшими бретельками. Она отстранилась к дверце, вновь подобрала и обхватила колени, прижимая подол платья. В разбитое окно залетает луговой ветерок, колышет прядки волос. Не зная как продолжить разговор, юноша застопорился, бездумно разглядывая кругленькие пальчики ног, ноготки, закрашенные синим лаком; голова гудит от прорвы необработанной информации.

– Почему «тоже бракованный»? Ты разве не селянка?

– Нет, – настороженно ответила она.

– Хм… Я ошибусь, предположив, что ты сейчас использовала магию?

– Нет.

– Из этого следует, что ты не в городе родилась, верно?

– Не верно.

– Получается, что ты – горожанка, способная колдовать. Твои родители проигнорировали ритуал нанесения печати? Верится с трудом. Кто ты?

– Гораздо интереснее кто ты такой?

– Горожанин. Обыкновенный горожанин.

Девушка фыркнула от не совсем правдоподобного смеха:

– Обыкновенный горожанин?.. Раз так считаешь, значит ты – новообращенный. Если врешь – заканчивай игры.

– Игры?.. Видно ты мне не доверяешь. Прости, из головы вылетело, что мы незнакомы. У меня странное чувство, что это не совсем так…

– Неудивительно. После того, что ты сделал… – она подняла на плечо бретельку, но уголок лоскута все равно выворачивается, делая платье чересчур откровенным. Пришлось скрестить руки, прикрывая выглядывающий лифчик.

– Что же я сделал?

– Ты когда-нибудь слышал о тантрическом с… Ладно, проехали. Спасибо, что исцелил.

– За лечение – мне тебя благодарить, а не наоборот.

– Ты в самом деле ничего не понимаешь? Опиши, как ты думаешь, что случилось.

Юноша с натугой поскреб прямой лоб.

– Сложно будет словами… Если по сути – то мне показалось, что… хм… если я замкну цепь, то ты сможешь закольцевать проводку чего-то, что ты проводила, и тогда будешь лечить обоих одновременно. Вроде, как закономерности движения тока в электроцепи.

– Ясно… Значит ты новообращенный. Ты такой же бракованный, как и я.

Юноша поднял полы толстовки и футболки, потрогал свежий рубец шрама на одном из кубиков упругого пресса. Затем решил осмотреть предплечье девушки, скользнул пальцами по гладкой коже; от раны не осталось и следа, а от его прикосновения появились мурашки.

– Ты способный.

– Почему ты уверена, что это сделал я?

– Потому что я не способна на то, что ты выдумал в качестве объяснения. Мне даже не удалось убрать шрам.

Подавленной интонации юноша не уловил; его вдруг осенило, что зеркала бокового обзора должны были выдать его перемещения вокруг машины, когда он прятался от насильника. Что же его спасло? Юноша присмотрелся к уцелевшим окнам возле передних сидений. Подоспело новое открытие – стекла оказались наглухо затонированными.

Так вот почему насильник в упор не увидел его! Но тогда почему ОН увидел насильника? По логике, у юноши на это было меньше шансов. Когда он выдернул врага из машины, точно ли тот оттолкнулся? Почему так легко удалось оторвать дверь и раскрошить стекло? И соответствует ли его физическим возможностям обширный перелом грудной клетки, которым он отправил человека на тот свет? Пару минут назад юноша явственно ощущал какие-то энергетические потоки внутри себя и посторонней девушки, и уже не мог запросто откреститься разумными объяснениями привычного восприятия.

 

Юноша попятился из машины. Посмотрев на небосвод, он увидел растрескавшуюся пелену; сквозь проплывающие прорези заглядывают мерцающие глазки звезд, дрейфующие в черном океане космоса. Тугой столб пара выметнулся изо рта, освобождая от избытка внутреннего жара. Огни города мерцают вдалеке, ветер покачивает бурьян... Будто ничего не произошло. Но в душе витает ощущение новой точки отсчета времени.

Девушка придвинулась на край сиденья, посмотрела в стороны, словно заново узнавая местность; она свесила ножки, не торопясь ступать на мокрую траву.

– Как тебя зовут? – скрывая робость, спросила она.

– Бронислав.

– Как ты нашел меня?

– Я гулял. Увидел башмачки на дороги. Твои?

– Да… Я не верила, что это поможет. Этот, – она кивнула на труп, – даже останавливаться не стал, только гадко залыбился.

– Как ты оказалась в его машине?

– Шантаж. Я прохожу медицинскую кафедру в госпитале. Иногда, когда никто не видит, а сам пациент спит или без сознания, я решаюсь помочь магией. Этот… Застал меня… Угрожал сдать амнитам... Схватил за руку и вывел, не дав даже переодеться.

– Ты знала, что он бешеный?

– Бешеный?!

– Хм… Горожанка-маг удивляется встрече с бешеным. Забавно.

– Ничего забавного! Я думала он просто маньяк… С чего ты взял, что он бешеный? Ты когда-нибудь их видел?

– Однажды видел издалека. Когда проходил военную кафедру на границе страны.

– Значит, ты голыми руками одолел бешеного, но продолжаешь сомневаться в своих способностях. Вот это действительно забавно.

– Не то, чтобы я продолжал сомневаться. Просто пытаюсь осознать, что это значит. Почему не начала лечиться, когда он отвлекся на меня?

Девушка помолчала, решаясь на объяснения:

– Я отчаялась. Я не верила в спасение… Поэтому решила… – она шмыгнула носом, – что лучше умереть… чем быть изнасилованной…

Лицо опустилось, она спрятала в ладошках подступившие слезы и искривленные беззвучным плачем губы. Бронислав расстегнул толстовку, снял, подмечая тяжесть подсохшей крови, накинул на дрожащие плечи. Девушка решила, что он подошел утешить, позволить уткнуться в широкую грудь и согреться в объятьях сильных рук, успела задуматься, можно ли позволить такую близость. Но он лишь сказал: «Это ты зря. Бороться нужно до конца», – и стал шарить рукой по крыше.

– Я итак держалась до последнего, раз не бросилась из окна госпиталя, а села в эту проклятую машину с отчаянной надеждой на спасение! – прокричала она в сторону луга.

– Ну вот. Об этом я и говорю. Все разрешилось лучшим образом.

– Ага, ты прав, все просто чудесно! – выпалила она с издевкой, кивая на труп и кутаясь в перепачканную кровью толстовку.

Стоически удерживаясь от рыданий, девушка все же не могла взять себя в руки. Стесняясь быть зрителем слабости, Бронислав не выказывал внимания слезам, тактично отворачиваясь, как если бы девушка вздумала переодеться. Достав топорик с крыши, он сунул его в перевязь, принимаясь рассуждать вслух:

– Ладно. Надо думать. Либо так все оставить, либо… А что толку? Пистолет со своими отпечатками я уже выбросил. Благо, не припомню, чтобы проходил дактилоскопию. Волосы, кожу, прочую мелочь наоставляли в салоне… Сжечь? Черт его знает, рванет или нет. Можно просто поджечь салон и пустить с обрыва. Пожалуй…

Бронислав пошел на тусклый блеск дверцы, торчащей из земли; вытащилась с трудом, словно пустила корни. Поуспокоившись, девушка завернулась в толстовку, которая оказалась немного короче платья до колен. Она сошла на холодную землю и жалобно пискнула. Юноша живо обернулся.

– Что случилось?

– Все в порядке. На стекло наступила.

– Порезалась?

– Нет.

Волоча за собой дверцу, юноша вернулся к машине. Когда, – с горем пополам, – дверь встала между задним сиденьем и водительским, пришла очередь мертвеца.

– Лучше отвернись, – посоветовал Бронислав, отворяя проход к переднему пассажирскому месту.

– Я врач.

Юноша присел на корточки возле тела. Едва касаясь пальцами он прихватил окровавленный нож, швырнул вслед за дверью. После этого перевернул труп. Выпученные глаза с прежней злобой и удивлением уставились на юношу; по светящемуся в темноте белку ползет крошечная гусиничка, к измазанному кровью подбородку налипли травинки. Девушка прикрыла дрогнувшие губы ладонью, но не отвернулась. Бронислав не смог пересилить порыв еще раз осмотреть плоды своей разрушительной силы; даже сейчас, ощупывая мягкие края впадины и острые обломки ребер, он не сполна осознает, что способен применять магию. Но память отчетливо подтверждает, что именно его кулак принес смерть, досконально показывая, как именно произошло убийство. Бронислав тихонько тряхнул головой.

Хватаясь за ткань одежды на плечах убитого, юноша подтащил тело к машине. Не без труда получилось взгромоздить на переднее сиденье неустойчивую тяжелую куклу, которая, – то и дело, – запрокидывала голову и норовила скатиться в лежачее положение. Брониславу пришлось сполна надышаться странной смесью запахов: крови, сырой земли, мужского тела и еще какого-то нечистотного смрада, доносящегося со рта мертвеца. Когда, наконец, высунулся на воздух, юноша облегченно вздохнул и окинул взглядом плоды своих усилий.

Мертвец распластался на сиденье в обмякшей позе, голова, что никак не хотела держаться ровно, завалилась на левое плечо. Бронислав решил, что с него достаточно возни с мерзостным трупом, отмахнулся от мысли опоясать безжизненного пассажира ремнем безопасности.

Теперь предстояло расчистить обзор для вождения – пули превратили лобовое стекло в непроглядный витраж с мозаикой тысячи кусочков. Юноша запрыгнул на капот, пинками выдолбил стекло внутрь, осыпав крошевом осколков водительское сиденье и бездыханного пассажира.

Соскочив на траву, Бронислав невольно качнул машину на рессорах; из-за колебаний голова мертвеца покатилась к груди, словно яичко на блюдечке. Юноше пришлось ускориться – он рванул в салон, подныривая на водительское место, успевая придержать тело прежде, чем мертвец шарахнулся лбом в бардачок. Бронислав сердито зарычал; стоило ли спешить? Ну шарахнулся бы – что с того? А вот поспешность привела к тому, что колени упираются в сидушку, усыпанную мелкими стеклами, подают сигналы острой боли.

«Как же ты меня достал! Сколько с тобой мороки!», – разраженно подумал Бронислав, ударом локтя смел подголовник пассажирского сиденья и уложил на его место затылок убитого. Пристегнув, напоследок, ремнем безопасности.

Девушка молчаливо ждет в сторонке, зябко переступая с ноги на ногу. Выбравшись из машины, юноша снова тяжело выдохнул, замечая, сколь часто пришлось успокаиваться за прошедшие полчаса. Видимо, происходящее не дается ему так легко, как мниться, и опять подступает противный мандраж. Видимо, нужно вновь собраться, и перестать творить глупую суету.

Бронислав осмотрел коленные чашечки, смахивая налипшие осколки. Три прозрачных шипика впились до крови, но вред от них не существенный. Теперь Бронислав заметил, что не только толстовку измазала кровь от ножевой раны – широкий потек спускается по штанине почти до кроссовок. Как в таком виде возвращаться в город – серьезный вопрос. Но юноша решил придерживаться последовательности.

Ладонь разметала осколки с сиденья, Бронислав сел за руль и нажал кнопку зажигания. Засветилась приборная панель, трепыхнулись стрелочки, мотор ответил бодрым фырчаньем из-под капота. Юноша глянул вправо; мертвец таращится на темный луг таким взглядом, будто водитель гнал с превышением скорости. Эта мысль вызвала горькую усмешку, заставляя удивиться: никаких угрызений совести, никаких догм об убийстве во имя спасения, о хороших и плохих людях. Просто, как данность – рядом находится труп умерщвленного им человека, и он собираешься избавиться от тела.

Бронислав отмахнулся от таких рассуждений, как от назойливой мухи; снял машину с ручника и, подсвечивая путь ближним светом, выехал к двухколейной дороге, шурша колесами по траве. Нетвердыми шагами босых ног девушка взошла на холм, тот самый, на который хотел ступить юноша еще до начала происшествия.

Автомобиль развернулся, нацеливаясь в пропасть обрыва. Запас для разгона – около тридцати метров. Нет необходимости гнать во всю мочь, достаточно тихого хода на десяти-пятнадцати километрах в час, чтобы нанести машине критические повреждения падением. Рука достала из кармана коробок спичек и машинально тряхнула, слухом оценивая наполненность. Хватает. Юноша чиркнул серной головкой по наждачке. Поджигать мебель не доводилось ранее, но теперь будет знать, что надо с полдюжины спичек, чтобы занялось огнем автомобильное сиденье. Зато, как занялось – пошло споро, чадя черной гарью и расширяясь в стороны, вытягивая языки к потолку, с нетерпением алча облизать внутреннюю обшивку. Выломанная дверь послужила защитной перегородкой от пламени; дым повалил с боков машины, поднимаясь в небо.

Бронислав дал огню немного времени, чтобы тот надежно вгрызся в салон. Руки легли на руль; через прямоугольник рамы, ощерившийся острыми зубчиками стекла, юноша посмотрел на панораму города. Огни мерцают, подобно россыпи углей угасшего костра... Или впереди Инферно?

Бронислав придавил педаль газа, автомобиль тронулся с места, мягко отстраняя водителя к спинке кресла. До обрыва осталось полпути; пальцы со скрипом сжали кожаное покрытие руля. Юноша усмиряет подрагивающую ногу, инстинктивно рвущуюся к педали тормоза.

Десять метров.

Внезапно правый бок машины качнуло на бугре; труп подскочил и завалился головой на колено водителя, вынудив газануть чуть сильнее. Бронислав брезгливо оттолкнул мертвеца, скрипя зубами от злости. И тут же побледнел от ужаса, услышав щелчок, заблокировавший двери. Видать, в кармане хозяина авто́ хранился пульт сигнализации… Юноша подергал задвижку. Подергал ручку. Заклинило!

Черт возьми!

Четыре метра!

Восприятие времени исказилось. Выломанная дверца и пылающий огонь перекрыли путь отступления через заднее сиденье.

Два метра!

Гримаса мертвеца похожа на мстительный хохот. Юноша втопил педаль тормоза и оттянул ручник; резина заскользила по сырой траве.

Но было уже меньше полуметра до края…

Раздался крик девушки. Бронислав его не слышит, он всецело поглощен парализующим наблюдением, как земля обрывается под капотом, а машину продолжает нести дальше. Когда передние колеса оторвались от края, вестибулярный аппарат сообщил о смещении линии горизонта. Словно юноша стал пассажиром вагонетки американских горок, которая достигла вершины и начинает перевешиваться с крутой горки.

Руки стиснули руль. Стопы толкнулись от пола и встали на сиденье, тут же снова спружинили, с разворотом выкидывая тело вперед. Кисти одна за другой сменили хват на руле, и когда мыски уперлись в выступ, где раньше было лобовое стекло, пальцы разжались с легким толчком, выравнивая баланс юноши, проскользнувшего под потолком.

К этому моменту наклон машины преодолел угол в сорок пять градусов. Бронислав метнулся вверх, уцепился за стык крыши с багажником, с проворством тигра подтянулся, буквально забросив себя на заднее стекло. Короткий шаг для разгона на понижающейся платформе – отчаянный рывок на поднимающийся край обрыва.

Болезненный удар в ребра выбил воздух из легких и засыпал искрами взгляд. Пальцы, словно грабли, воткнулись в рыхлую и мокрую почву. Вес тела потянул вниз; юноша остервенело забарахтался: ссыпая песчаник шарящими в поисках опоры ногами, вонзая пальцы, пусть и по сантиметру, но все дальше и дальше от края, выволакивая себя из капкана пропасти, откуда раздался грохот и лязганье металла, а потом пророкотал взрыв.

Сопя, скрипя песком на зубах, Бронислав выволок себя, для верности прополз еще пару метров и обессилено разлегся на траве, ощущая ее приятный холодок горячей щекой. От взбудораженного дыхания грудь ходит ходуном. Девушка подбежала на мысочках, упала на колени, пытаясь сквозь застящие взор слезы разглядеть его лицо.

– Бронислав! Бронислав! – захлебываясь кричит она, тряся за плечо.

– Я в порядке.

Он не солгал, все больше свыкаясь с новым собой. Уже не удивляет, сколь быстро восстанавливаются силы, и что от пережитого не впал в состояние шока или истерии. Да и сама игра со смертью уже не пугает; юноша уверовал в собственные силы, способные противостоять року.

Пребывая в совершенном спокойствии, Бронислав поднялся, стряхивая с футболки комья вспаханной им земли, заметив на пальце оторванный до середины ноготь – видимо зацепил камень. Он похлопал в ладоши и потер их о джинсы, чтобы подать девушке руку. Она подняла на него сверкающие влагой глаза; над его головой клубятся лоскуты облачного полотна, разодранного в клочья и раскиданного по небосводу, а большой диск луны сияет желтым светом, будто спелое яблочко. Девушка положила тонкие пальчики поверх широкой ладони. Юноша мягко притянул, прижал к груди и, – раньше, чем девушка спохватилась, – поднял на руки. Ее глаза прячут испуг, но не справляются с изумлением; она посмотрела в бурые очи, затаив дыхание.

– Я отнесу тебя до обуви, – спокойно объяснился Бронислав.

Она смогла ответить лишь кивком, застенчиво обхватывая шею.

 

Юноша пошел прямиком через бурьян луга, минуя слякотную дорогу. Оказавшись на его руках, девушка моментально позабыла страх, сменившийся иным тревожащим сердце чувством.

– Меня зовут Настя…

– Рад знакомству.

Голос его предельно спокоен, а дыхание ровное, словно он не прикладывает никаких усилий, неся девушку над колосящимися прутиками трав и сорняков.

– Настя, расскажи мне, кто такие бракованные?

– Так условно зовут горожан, у которых печать «Порядка» на темечке не сдерживает магических способностей.

– И много таких?

– Нет, не много. Тебе важно узнать, что у нас есть сообщество.

– И какие цели у этого сообщества?

– Сбор и обучение новообращенных, помощь им, чтобы они могли удержать свои способности в секрете от горожан и сотрудников АМНИ.

– И все?

– Подвоха нет. Ты сам убедишься, когда увидишь.

– Хм… Пожалуй, я буду не против посмотреть.

– Ты еще не успел понять, как тебе повезло в том, что ты узнал о клане раньше, чем амниты узнали о твоих способностях. Не всем так везет… А ты еще носом крутишь.

– Не сердись. Лучше объясни, почему горожане не знают о бракованных, если о них известно амнитам? Хотя я догадываюсь почему…

– Помнишь, недавно в новостях был репортаж о задержании селянина, который учинил погром в торговом центре?

– Помню.

– Это был не селянин.

– Ясно. То-то было странно, что селянин преодолел границу ради того, чтобы устроить публичный акт вандализма. Понятно. Значит «на верху» малость привирают.

– У людей есть привычки, которые даже войной не вытравишь…

– А как же родственники? Почему не вступились?

– Когда бракованный пойман – от него в одночасье открещиваются все родные и близкие, с убеждением, что их родственника подменил селянин. Горожане даже предположить боятся, что печать может дать сбой. Никакие доводы неспособны вразумить горожан.

– Чем все закончилось для того бедолаги?

– Официальная версия – ссылка за границу. Но есть основания предполагать, что это наглая ложь. Мы думаем, что он остался в качестве узника Ордена Печати, образчика для опытов.

– Больно мрачный исход. Похоже на страшную байку.

– Как знать… Может, вскоре, твое мнение изменится.

Бурьян расступился, подпуская к дороге. Бронислав остановился над белыми башмачками, опустился на колено так, чтобы усадить на него Анастасию. Свободной рукой он подхватил задники башмачков, тряхнул пару раз; одну за другой он надел обувные лодочки на стопы – девушка растерялась, смущенно вытягивая мысочки, не в силах принять решение: стоит ли противиться? Таких ухаживаний с ней не случалось прежде, как себя вести – она не знала. Поэтому, поднявшись, решила сделать вид, что ничего не заметила и, опустив очи долу, стала разглядывать мысы башмачков.

– Спасибо тебе, Бронислав. Я обязана тебе жизнью.

– Не стоит благодарности. Мне было не трудно.

Настя посмотрела так, словно уличая в излишнем пафосе, но не нашла в его глазах и намека на стремление рисоваться перед дамой. Так же, не нашла она и ожидания ее реакции на обхаживания. Складывалось впечатление, что юноша совершает подобные поступки вообще не раздумывая.

– К тому же, – продолжил Бронислав, – мы еще не выбрались в город. Рановато благодарить друг друга и прощаться. Возвращаться будем обходным путем…

Бронислав сощурил глаза, присматриваясь к неясной темной точке, поднявшейся над лесом. Ее силуэт растет по мере плавного приближения к людям, вытягивается в галочку.

Крупная птица опустилась на дорогу почти бесшумно. Переминаясь на четырехпалых лапах, филин чинно сложил за спиной широкие крылья, выпятил грудь, раскрашенную черными продольными пестринами, будто размашистыми запятыми. Из-под вскинутых бровей на юношу смотрит по-человечески осознанный взгляд.

– Говорун?.. – недоверчиво произнесла девушка.

Птица неотрывно уставилась на юношу. Названный Говоруном молчит, но его глаза доносят странный призыв.

– Нам надо идти в лес, – Настя взяла Бронислава за руку и поманила за собой. – Нас ждет Леший.

 

На подступах к опушке их ожидало удивительное зрелище: сотни светляков устлали края дороги, желтовато-зеленым сиянием освещают путь вглубь леса. Крошечные фосфоресцирующие тельца снуют в траве и над ней, горят новогодними гирляндами на листьях кустарников и низовых ветках деревьев.

– А-ах, как красиво… – изумилась девушка.

Ступая дальше, юноша молча согласился, подмечая и практическую ценность явления. Общий свет от жучков делает дорогу хорошо обозримой, обрисовывает виляющий силуэт дороги.

Иногда светляки плавно огибали Бронислава, позволяя Насте рассмотреть черты его внешности. Глаза и короткие волосы одного цвета, их оттенок более насыщенный, чем у кареокого шатена. Лицом серьезен, подбородок немного выдается вперед, очерчивая скулы. На левой надбровной дуге видна маленькая черточка шрама от рассечения, почти скрытая густыми бровями. Бронислав обладает высоким ростом, подчеркнутым ровной осанкой, и атлетическим телосложением, слепленным сухими мускулами. На обнаженных до предплечий руках даже в состоянии покоя не сходит рельеф; близко пролетающие светляки обводят тенями валики мышц, четко обрисованных по всей длине. Движения позволяют детально увидеть сложную биомеханическую работу: какие группы мышц сократились, какие вытянулись. Стоило юноше согнуть локоть поднятой руки, чтобы поскрести затылок, как надулся бицепс; если Бронислав захочет той же рукой коснуться плеча, то у него ничего не выйдет – локоть упрется в бугор мускул. Вспоминая кубики пресса, девушка начала сомневаться, что ее интерес к ходящему атласу мышечных тканей исключительно профессионален.

Путь сквозь темень кажется сказочным. Складывается впечатление, что дорога существует лишь там, где стелется мягкий свет; все остальное лежит во мраке космического небытия. Тогда как светляки-маячки выстроились в млечный путь. Бронислав бросил взгляд за спину; от дороги осталось два хвоста с полдюжины метров длинной. С каждым их шагом светляки разлетаются врозь, тропа рассеивается, перестает существовать. Место, куда они слетаются в бессчетном множестве, лежит впереди.

 

«Откуда здесь взялось озеро?».

Продолжая следовать указанной светляками колеей, Бронислав недоверчиво пригляделся; древесный коридор спускается с небольшого склона, обрывается впереди, впуская на просторную поляну.

Темные воды лесного озера затопили ту поляну. По берегам впадины высятся остроконечные тени деревьев. Кроны припорошены лунным светом, словно снежной крошкой; зубчатая линия разграничивает светлое полотно ночного небосвода и кромешный мрак таежных дебрей, несвойственных пригородному лесу. Деревья тянутся к зениту, но их отражение в зеркале озера избрало обратное направление; было бы сложно определить, где заканчивается одно и начинается другое, если бы не светлячки, облюбовавшие берега сплошной петлей. Немногие жучки-смельчаки отважились полетать над водой, оставляя на глади мерцающее отражение. Луна же не побоялась заплыть на самую середку; ее ореол расплылся молочным светом, чуть колышется от мельчайшей зыби на озерной поверхности.

Сияющая тропа спустилась к заводи, где на мшистом валуне поджидает филин Говорун, изворотил шею, под причудливым углом наблюдая за людьми. Когда гости приблизились, птица распахнула крылья и замерла. Отчего-то юноше понятен знак, в котором птица изъясняется о необходимости остановки.

– Смотри, – Настя указала пальцем. – Тут на камне оставлена одежда.

Девушка первая изучила предложенное убранство: длинный сарафан, монотонная рубаха и штаны, опоясанные бечевкой. Хлопковая материя сшита самым незамысловатым кроем.

Бронислав тем временем потрогал воду.

– Теплая.

– Я все же воздержусь…

– Как знаешь.

Юноша договаривал фразу уже через задранную футболку. Настя сделал вид, что продолжает осматривать вещи; сама же, подглядывая, – спасибо лунному свету, – досконально рассмотрела Бронислава со спины. Без футболки он оказался значительно стройнее, даже худоват – мускулистые плечи в полтора раза шире талии. Щелкнул ремень, вжикнула ширинка – юноша без заминки скинул джинсы. Настины щеки зарделись, она смущенно потупила взор, но через пару секунд решила, что готова увидеть больше. Но было уже поздно.

Широкими шагами разрезая темные воды, Бронислав прошел по крутому дну. Он двигался без плеска и суеты, чуть покачиваясь, твердой поступью зашел в озеро по пояс и замер, подняв взор к небесам. Для наблюдающей с берега девушки он стал темным силуэтом, красиво очерченный отражением лунного ореола.

– Я буду переодеваться, – крикнула Настя. – Не подсматривай.

– Хорошо.

Девушка недовольно надула губы.

«Чего он так легко согласился-то?», – мелькнула мысль.

Бронислав опустился в воду с головой и поплыл кролем подальше от заводи. Девушка завела руки за спину, расстегнула застежки, ослабила поясок. Скользящие движения пальцев сбросили бретельки; платье с шуршанием ниспало к стопам, оставляя на девушке лишь черное кружевное белье, по-особому приметное на светлой коже, чистой и гладкой, как шелк, с одним лишь темным пятнышком на плоском животе – ямочкой аккуратного пупочка в форме капли. Девушка собрала руки под чашами груди, изящно согнула ножку, ставя на мысок, чуть отвернула голову, будто отвлеклась. Чуть выждав, девушка взглянула на юношу с надеждой, готовая громко возмущаться.

Увы… В данный момент он уплыл на противоположный край озера. Настя разочарованно вздохнула, на лице проступила мина негодования.

«Это надо же! Как будто я просто так предупредила, что буду переодеваться!».

Махнув рукой на купальщика, девушка влезла в сарафан, словно в трубу из ткани, гордо пряча все свои прелести.

Настя только спустилась к воде умыться, когда юноша взбежал по траве, прискакивая то на одной пятке, то на другой. С кожи вылит пар, дымком рассеиваясь в воздухе – озерная вода тепла лишь по меркам закаленного Бронислава. Девушка решила больше не выказывать внимания его комплекции; оскорблена до глубины души, однако, не признаваясь себе в этом. Она упустила редкую возможность увидеть сияющее радостью лицо Бронислава.

– Водица – чудо! Я как заново родился!

– С Днем Рождения, – холодно ответила девушка.

– Ага, спасибо, – улыбаясь от души, Бронислав завертел головой, смотря под ноги. – Насть… Хм… А где моя одежда?

– Не знаю.

– Как так?..

Тут Бронислав услышал шорох; шевельнулся куст под сосной, стряхнув сухой лист, качнулись ветки и замерли. Но под ясной луной юноша успел мельком увидеть белую кисточку лисьего хвоста и синий краешек платья.

– Кажется, не только я остался без одежды.

Настя вскочила, как ужаленная.

– Это же платье за… – девушка осеклась.

Говорун, который прежде казался частью камня, вдруг резво захлопал крыльями и стал громко ухать. Пора идти!

Светлячки поднялись над берегами, замаячили, закружили, закочевали через лес; зеленовато-желтые огонечки гаснут один за другим, их поглощает мрак дебрей. Плотное облако заслонило лик луны; сумерки сгустились, заслоняя панораму и обступая людей. Будто время пребывания возле озера истекло, и некто решил забрать предоставленные декорации, указывая новый путь живыми лампочками.

Бронислав возражать не стал, одел, что дали. Все равно, прежняя одежда – даже не на выброс, а в костер, как улики.

– Слушай, Насть. Мне вдруг любопытно стало… Ты хорошо знакома с этим Лешим?

– Это сложный вопрос.

– Мм… А давно?

– Если в общей сложности… Где-то полмесяца.

– Мм…

 

Дорога привела на поляну, усыпанную тысячами зеленоватых огней: светлячки копошатся в траве, ползают на кустах, вьются короткими восьмерками. Вдруг, как по команде, весь бессчетный рой взлетел. Жужжание тысяч пар маленьких крылышек обернулось пронзительным дребезжанием, будто дивизия скрипачей принялась выпиливать высокую ноту. Юноша и девушка замерли, заворожено озираясь по сторонам. Зеленые искры разметались во всех направлениях, застилая взор рябящим свечением, похожим на зелено-черные помехи телеэфира. Ни один облетающий жук не коснулся людей; единственный тактильный контакт произошел, когда Настя тревожно взяла Бронислава за руку, словно боясь потеряться в зеленой пурге.

Светопреставление закончилось быстро, раньше, чем прояснилось зрение, отвыкая от яркого мельтешения. Теперь на поляне остался лишь один огонь – пламень костра, отсветом озаряющий сень дуба.

Бронислав узнал поляну – отсюда начался его обратный путь, приведший к встрече с Анастасией. Костер разведен на том же месте; юноша подумал, что время повернулось вспять. Но на бревне, где недавно сидел он, теперь восседает старец, а подле него лежит бурый медведь, примостивший морду поверх скрещенных лап.

На коленях старца покоится причудливый деревянный посох, а в руках он держит синее платье девушки. Умелые пальцы продевают еловую иголку, вытягивают серебристую паутинку-нить, сшивая рваные края так чисто, словно спаивая. И, видимо, зоркостью обладает отменной, раз не клонится над тонкой работой, поднося ближе к свету костра. Белые волосы водопадами ниспадают на плечи; лоб, нос и треугольнички щек кажутся выступами утеса, которые огибает бурлящий поток. Усы, сливающиеся с бородой, не скрывают добродушную улыбку. Он статен и опрятен, широкая грудь и сильные плечи держат внатяжку ткань рубахи, расшитой красными петухами на подоле и рукавах. Старец похож на витязя былин, что дожил до нынешних времен.

– Здравствуй, Настасья, – не поднимая взора, изрёк старец. – Здравствуй и ты, мо́лодец Бронислав. Рад случаю предстать пред тобой воочию. А то все шелестом листа, да уханьем совы, хе-хе. Славно, что согласились наведаться в гости. Устраивайтесь, будем беседу держать.

Медведь поднялся, косолапо подбрел к Насте, сопя носом, обнюхал ее тянущиеся пальчики и подставил макушку.

– Топтыжка… – ласково сказала девушка, почесывая мохнатые шишки медвежьих ушей. Топтыга заревел, рассказывая, как он доволен, потом вдруг завалился на бок. Весело смеясь, Настя примостилась к мохнатому зверю, словно тот стал приземистым диваном. Больше ей незачем беспокоиться о холоде – девушка с улыбкой поглаживает мишку, зарываясь пальцами в косматый ворс шкуры.

Бронислав предпочел постоять.

– В ногах правды нет, – подметил старец, не глядя на юношу.

По бокам потрескивающего костра воткнуты веточки-рогатины, перекинутый прутик пронизывает птичью тушку. В ноздри ударил аромат жареного мяса и пахучих трав. Живот Бронислава заурчал; старец кивком указал на бревно, что лежит напротив.

– Отведай кушанье, силушку возврати. Как водица озерная?

– Изумительна. Жаль только, что обычно озера там нет, – юноша взял вертел, с аппетитом вонзил зубы в румяную корочку сочного мяса, брызнув сладким соком.

– Лес во все времена полон таинств… – уклончиво ответил Леший, обрывая нить и откладывая платье в сторонку, поверх синих джинс и черной толстовки.

Кусая лакомство, которое буквально тает во рту, Бронислав бросил взгляд в сторону притихшей девушки. Она прижалась щекой к шерстистому боку Топтыги, и, судя по сомкнутым векам и приоткрытому ротику, задремала, спрятав поджатые коленки в длинном сарафане. Почуяв взгляд юноши, медведь поднял косматую голову и вопросительно уставился в ответ. Бронислав перевел взор на собеседника; в добрых глазах старца чувствуется глубина, вызывающая почет и уважение. Есть в этих глазах еще нечто, что замечается не сразу: лучики темно-зеленой радужной оболочки похожи на тонкостволые деревья, прорастающие из зрачка.

Слизав с вертела капельки сока, Бронислав возвестил:

– Я готов слушать.

Леший улыбнулся.

– Что ж… Тогда держи ухо востро…

 

http://vk.com/public_artur_brown 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/