на пороге веков

 

I

 

Дворец - египетская пирамида.

С давних времен воздвигнут был;

Среди песков, сухих озер и ила

Стоял он с древности и жил.

 

Он жил во мраке начинаний.

Он жил при свете, как при Боге,

Когда евреи и арабы

Сменялись временем и волей.

 

Цари менялись, как перчатки

И каждый прежнего во всем

Был лучше. Если б знали

Что ждет их храм, что ждет их, но:

 

То викинги его хранили,

То гоблины скакали возле стен,

То колдуны его тушили

После пожаров. Насовсем

 

В конце концов, он продан был,

Потом захвачен вдруг евреем,

Но только тот в нем в сладость жил,

Порабощая всех и млея.

 

/Когда еврейские народы

Пошли войной на этот храм,

Нашелся воин одинокий,

Который трон отняв, сел сам.

 

Подобным образом сегодня

Продажа-купля происходит,

Ведь с тех времен не изжила

Себя она: до нас дошла/

 

Жил на макушке пирамиды,

На высоте полета птиц,

И озирал могучим взором

Он подчиненных сверху вниз.

 

И властелинским своим взором

Он презирал высокомерно

Всех и даже подчиненных.

О, ненависть его безмерна.

 

А с высоты его осмотров

Палатки - жилища рабов

Похожи были на узоры –

Специально сшиты для него.

 

Смотрел на всех еврей часами

Не уставая, а от скуки,

Что появлялась временами,

Он мял свои мясисты руки.

 

Играл он в карты между делом,

Считал рабов, потом монеты,

И отмечал на стенах мелом

И жен просил читать куплеты.

 

II

 

Недолго сказка продолжалась.

Пришел из дальних стран герой.

Он неизвестный был сначала,

Был потому что молодой.

 

Мы имя называть не будем,

Поскольку суть отнюдь не в нем.

Пусть лучше он нам БРАТОМ будет,

А мы в историю войдем.

 

Был БРАТОМ брат родным и сестрам.

Жил не сказать, чтоб хорошо.

В детстве воспитывался строго

И пил одно лишь молоко.

 

Спокойный был, невозмутимый,

Довольно легкий на подъем,

И даже этак чуть-чуть скромный

Был мальчик. Имени его

 

Как будто бы никто не помнил,

А, может, и никто не знал.

Одна лишь мать, наверно, вспомнит

Как же отец его назвал.

 

Но в их огромнейшей семье

Был Брат один из мальчуганов.

И потому он назван был

И звался доселе Братаном.

 

Лет в двадцать возмужал душою,

Чуть позже схоронил отца.

Один остался. Головою

Он стал в семье. И неспроста.

 

Потом, однако, жил спокойно.

Хозяйство он имел свое.

Только вода текла далеко,

И урожай сушился в зной.

 

Шел год за годом. Но немного

Он прожил в целом. А пожары,

Что полыхали ежегодно,

Оставили его да нары.

 

Сестер обратно не воротишь.

И одному не одолеть

Вручную паханое поле.

Но не месте же сидеть?!

 

Оставив все родной земле,

Он шел, пустыню проминая;

И новых в памяти друзей,

И старых шел он вспоминая.

 

И жизнь мелькала пред глазами:

То скот, то мать, а вот отец,

А вот он с новыми друзьями,

А вот теперь ему конец.

 

С кем познакомился в дороге,

Он вспоминал, потом бежал,

Кто-то стрелял ему вдогонку,

Чуть в плен однажды не попал.

 

Но шел, мозоля вновь подошвы.

И вот добрался до реки.

Исчезли песчаные горы.

Он понял – это тропики.

 

Когда вошел он в лес дремучий

И с непривычки на земле

Заснул, когда проснулся,

То оказался в гамаке.

 

Вокруг ходили люди в сером.

Подумал: в плен попал опять.

Чуть шевельнулся – и весь в сетке.

«Ну, вот, теперь не убежать»

 

А люди рядом рассмеялись,

И трое даже подошли.

Собаки рядом вытирались;

Увидев, лаем залились.

 

III

 

Корону низкую примерив,

Еврей сказал, что хочет спать.

Прислуга, проводив, закрыла двери,

Покой его чтоб охранять.

 

Гремучих змей пустили в погреб,

Собак спустили всех с цепи,

И поспокойней чтоб работать

Всем клич пустили до реки.

 

И пальмы жидкие качались,

Шумела травка у дворца,

И розы тихо расцветали;

Пажи ходили у крыльца,

 

Махали веером большущим

Перед лицом его. Всех мух

Пажи и слуги отгоняли,

Но не шумели: острый слух

 

Имел еврей. Его все звали

«Моим великим королем»,

И плавно веером махали,

И розы вяли даже днем.

 

И осторожно, очень мягко

Ходили слуги у дворца,

И во дворце ступали плавно,

Чтоб не тревожить короля.

 

…Типаж он был довольно твердый,

Смотрел жестоко на людей.

Имел он низкий властный голос.

Таких не видел королей

 

Еще никто: ни старожилы,

История еще молчала.

А он уже крутил всем жилы.

Все выжаты, словно мочала.

 

На вид он был хоть невысокий,

Но крепкий, мускул – о-го-го.

В расцвете сил, как будто сорок,

Был в шестьдесят – то внешне, но:

 

Боялся он всего на свете,

Что свергнут или предадут

И с трона вдруг однажды скинут

И закопают, – не найдут.

 

И страх владел его душою,

Даже когда ложился спать.

Но все равно владел страною.

Кому ж охота погибать?

 

Проснулся он. Совет созвал.

Решил, неплохо будет,

Если для всех вдруг идеал

Появится, но будет

 

Конкретно им конкретно он,

И только. Не иначе.

Зачем совет созвал? Вопрос!

А, может быть, формальность.

 

Издал указ провозгласить,

Оформить и заставить

Духовно слуг к себе приблизить:

Для всех он Богом станет.

 

Но не учел бедняга, что

Он сам уж Богом создан,

И никудышна власть его.

Рабов довольно много:

 

Не сможет он поработить

На свете все живое,

Ведь существует Бог! Один!

Да это невозможно.

 

Но он решил! Ударил тростью,

Мгновенно слухи понеслись,

Узнали все чудную новость,

Но тут же делом занялись:

 

Решили: спятил царь немножко.

Пора б его и проучить:

Пусть пробежит дорогу кошка,

А мы детей будем учить,

 

Научим их со злом бороться,

Научим кашу как варить,

И драться будем, как придется,

И только правду говорить.

 

В конце концов, они решили

Хотя б немного подождать

(Когда же рак на горе свистнет?

И разум есть ли у царя?)

 

Была ли мысль у них столь верной,

Никто не знал. Но верил каждый,

Что скоро здесь произойдет

Кровавый бой и ход обратный

 

Пойдет. И станут все свободны.

Но кто решится в бой вести?

Не станут в молодые годы

Кровь лить. Иль старики?

 

Вопрос остался лишь вопросом.

Решений нету никаких.

Тогда вернемся от народа

К его величеству иврит:

 

Сидит в красивом тронном зале.

Вокруг икра из кабачков,

Одно, другое, там салями,

А он сидит. Ну, словно Бог.

 

А перед ним кружатся слуги:

Еду всю в блюдах подают;

Ему завидуют все мухи,

Но им и сесть здесь не дают.

 

А он сидит так возвышаясь.

Взмахнет рукой – к нему идут:

Чем ближе – ниже нагибаясь;

И что захочет, подают.

 

Сидит, подпершись в подлокотник;

И мысль еще одна приходит.

И он тогда издал закон,

Чтобы чужих всех гнали вон.

 

IV

 

Очнулся брат в чужом плену,

И боль прошла по телу,

И он почувствовал: во рту,

Что было странно, - пену.

 

Какая боль! «Какой позор!» -

Подумал он. Несчастный!

И жалость. Но ведь это вздор.

Почувствовал, что грязный.

 

Что было с ним, уже не помнил.

Одно лишь сборище людей.

Потом собак еще припомнил.

И все. Вопрос: теперь он где?

 

Кто бил его? Куда свалили?

Как долго не придя в себя

Лежал он здесь в грязи и пыли,

Или его кто защищал?

 

Пока лежал, думал о жизни,

Думал о том, куда попал,

И почему он жив остался,

Зачем он нужен дикарям?

 

Припомнил он все, что с ним было.

Попутно начал вспоминать,

Как трое в серое одетых

Пытались на ноги поднять.

 

Потом большая суматоха:

Крики и визги малышей,

Собаки лаяли. Жестоко

Всех били люди с лошадей,

 

Что появились ниоткуда,

Внезапно начали стрелять.

Что это было? Кто откуда?

Где он теперь? Кто мог сказать?

 

Опершись на локти больные,

Он приподнялся, застонал.

Увидел: рядом есть другие,

Кому и помощь не нужна.

 

Лежали люди те что в сером,

И даже женщины с детьми.

«Э, ничего себе,» - несмело

Он произнес, в ответ: «Заткнись», -

 

Услышал он вдруг детский голос

И обернулся на него,

Взгляд пробежался по ребенку,

И он промолвил: «Ты чего?»

 

Лохматый, грязный, как звереныш,

Подросток пялился в глаза

И злобно: «Повезло же!» -

Промолвил брату. Впрочем, зря.

 

Брат был отчасти добродушным,

И отходил довольно быстро,

Но очень резко размахнувшись,

Вкатил пощечину: «Бесстыжий!» -

 

Сам приподнялся, огляделся,

Взглянул случайно на подростка,

Снял брюки с деда и оделся,

Нахально глядя на бесенка.

 

Вдруг двери глухо заскрипели.

Брат тут же на землю упал:

«Лежи,» - шепнул подростку, в землю

Уткнул его лицом: «Лежать!»

 

Кто-то прошелся торопливо

Вдоль по сараю, а затем

Стонащих живо уложили

И утащили. Насовсем.

 

Когда закрыли дверь сарая,

Брат приподнялся, потом встал,

Лицом к подростку повернулся:

«Мы подождем», - ему сказал.

 

Сам подошел к двери: «Надежно», -

Сказал немного погодя;

Подросток тоже: «Это точно», -

Сказал, пощупав лишь края.

 

Спустя немного, отыскали

Осколки острые металла,

И, упираясь, ковыряли

Стену и землю под сараем.

 

В конце концов дошли до света.

Порядком оба измотались,

Поочередно глядя в щели,

Вконец они изголодались.

 

… Сквозь щели виделся закат,

Костры и много дикарей,

И много мяса на рогах,

И куча маленьких детей.

 

И много было там веселья,

Все были сыты и довольны.

А Брат с подростком еле-еле

Передвигали свои ноги.

 

Меж трупов, грязи и заразы

Сидели долго. Потушили

Свои костры и съели мясо

Те люди, что для них чужие.

 

Подкоп продолжив, очень скоро

Брат и подросток оказались

При звездном небе на свободе

Но и при этом не расстались.

 

А есть хотелось. Стороною

Пришлось костры им обойти:

Проснуться могут ненароком.

Враги и в Африке враги.

 

Свобода. Лес. И тишина.

И не шурша идут они,

И в каждый, вслушиваясь, шаг.

Но: «Стой!» - вдруг голос позади.

 

V

 

Вновь суета. Кипит работа.

Король позвал к себе прислугу

И придворных. И подчиненных.

Чтобы поймать одну лишь муху.

 

Пока толпой за ней гонялись,

Он веселился: во народ!

Потом шута ему послали,

И так шло время: день за днем.

 

Ничто его не беспокоит.

Время идет, а он живой.

И он осмелился и вскоре

Позвал гонцов созвать народ.

 

Речь говорил красиво: «Скоро

У вас все будет хорошо.

Но только надо вам работать,

В казну платить теперь налог

 

Вы будете чуть-чуть побольше».

Народ немного загудел.

«А кто ослушаться изволит,

Того, увы, ждет наша плеть».

 

Сказал и гордо удалился.

Народ гудел аж до обеда.

Но наш король не появился:

Охота ль было? То ли дело!

 

Ведь он пошел потом обедать,

И спать любил он днем всегда.

Какое до народа дело!

Боже, какая ерунда!

 

И жил он так довольно долго.

Событий впрочем, никаких

Тут не было. Совсем немного

Осталось ждать. И ждал иврит.

 

Приказов много сочинял он,

Но вскоре все их забывал.

И много было смехотворных.

А он и не подозревал.

 

Пока король живет в сласчастьи,

Вернемся к брату и вождю.

Событий много вам расскажем,

Если уложимся в главу.

 

VI

 

Опять в плену Брат оказался.

Но что за люди? Лиц знакомых

Он не увидел. Только парень

И взгляд на нем ужасно томный

 

Вокруг палатки средь деревьев.

Возле одной они лежат.

Но руки, ноги, как у пленных

Веревкой стянуты до пят.

 

Траву разглядывать не будем.

Взгляд остановим на вожде,

А Брата мы пока забудем,

Но будем помнить, что он здесь.

 

Вожак был стар, высок и ловок.

Он правил племенем давно.

Прошло уже почти лет сорок,

Как жил он здесь, в глуши лесной.

 

Ушел однажды в партизаны,

Так и остался жить в лесу.

Отряд свой создал очень рано,

Хотя и не любил войну.

 

Но жизнь заставила скрываться,

Бороться за своих детей.

Так пережил он всех собратьев

И трех примерно королей.

 

А нынешний король хитер был,

Ведь это тот самый еврей,

Который жил довольно долго,

И был жестокий, словно зверь.

 

Его давно пытались свергнуть.

Но в одиночку никому

Еще пока не удавалось

Его корону вниз смахнуть.

 

И это племя, как другие,

Пыталось что-то совершить,

Но каждый раз как будто что-то

Мешало им его свалить.

 

Король держался. Партизаны

Упрямо шли в бой каждый день.

Но сорок лет лечили раны

Бойцы племен своих вождей.

 

Терпели все. И даже дети

Привыкли жить в этой глуши,

И лишь когда они взрослели,

Все понимали и в бой шли.

 

Наш вождь всю жизнь почти здесь прожил,

Но, как и все, хотел всегда

Пожить немного не в палатках

И не в лесу, а в поселках.

 

И чтобы люди были рядом.

И без войны, и без врагов.

И вот теперь привычным взглядом

Смотрел на Брата, как на кровь.

 

И без эмоций, без смущений

Его он скоро развязал.

Поговорить оба уселись,

И первым вождь слово сказал:

 

«Есть тип один ужасно смелый,

Против которого все мы

Уже лет сорок, может больше,

Идем войной. Но вот, увы».

 

И кратко Брату он поведал

Свою историю. Потом

Спросил его: «Что скажешь?»

И Брат ответил: «Я с тобой».

 

Ведь даже Брату не хотелось

Быть подневольником вождя,

Да и на самом смелость

В его характере была.

 

И незаметно для себя

Идеей этой загорелся,

Ведь как так можно, чтоб один

Поработил толпу для дела.

 

И возмущенье бушевало

У Брата долго. Как же так?

Ведь как так можно, чтобы душу

Свою кому-то вдруг отдать?

 

Ведь в детстве жил наш Брат свободно,

И незнакомой была боль,

Пришедшей к нему издалека,

Хоть он впитал уже ее.

 

И он решил войти в их племя,

Не насовсем, а чтоб помочь.

И вот уже одна идея

Пришла на ум уже его.

 

Спустя немного в тот же день

К вождю вернулся Брат с идеей,

Уселись рядом у огня,

Чтоб обсудить того еврея.

 

Мы разглагольствовать не будем,

О чем болтали Брат с вождем,

Но обязательно расскажем

Вам кратко, но в главе другой.

 

Идеей Брат наш поделился.

Вождь против был пары идей,

Но скоро с Братом согласился

И снарядить велел коней.

 

Уехал Брат один. «Так надо»,-

Сказал вождю, добавил: «Ждите.

А кони скоро пригодятся.

Вы их пока поберегите.»

 

VII

 

В лесах наш Брат долго скитался,

Шел с мировою к дикарям,

В чей плен когда-то он попался.

Везде он был: и тут, и там.

 

В конце концов к вождю вернулся.

В пути он был пару недель.

За ним, как выводок тянулся

Хвост представителей вождей.

 

До темноты все отдыхали

И лошадей своих кормили.

И в темноте костры собрали

И сели. Трубки задымили.

 

…Поселок тихо засыпал.

Ночь. Тишина. Один костер.

Вокруг него своя толпа,

И тихий, но горячий спор.

 

Вот вождь всех убеждает в чем-то.

Дикарь. Еще какой-то вождь.

Вот Брат. Сидит он молча.

Вот начинает капать дождь.

 

Уже за полночь. Нет идеи.

Сидят. Молчат. Молчит и Брат.

И в тишине глубокой ночи

Он молвил: «Надо наступать!»

 

«Послушай, Брат, ступай с востока.

На юге много матерей.

Какая б ни была дорога,

Давай-ка, Брат, иди скорей»,-

 

Проговорил дикарь, как залпом.

Все остальные в один голос

Ему поддакнули так разом,

Азарт их вспыхнул, словно волос.

 

Чуть было только рассвело,

Стал собирать себе Брат войско.

В ближайшем поле помело

И полетело перекати-поле.

 

Дня три спустя со всех племен

Собрал способных он сражаться,

И двинул войско в путь знакомый,

Совет дав прежде: защищаться.

 

VIII

 

День. Ночь. И пьяная жара.

Но все-таки идут они.

Пустыня. Степь. За степью храм.

На пять частей всех разделил.

 

Идут все дальше. И к рассвету

За километр окружили.

Чуть рассвело, все поскакали,

Образовав сеть-паутину…

 

Король проснулся: что за топот?

В испуге выглянул в окно.

Все в панике. И конский ропот.

Хватают все всё кто что смог.

 

Кто за ружбайку, кто за пушку,

Но войско Брата уже близко.

Король же в бешеном испуге:

Ядра летят уж больно низко.

 

И вот неравный бой настал.

Кровь полилась. Взревели ружья.

В руках Брата блеснул кинжал,

И ринулся он в саму гущу.

 

Пока бежал, задел кого-то,

И на кинжале чья-то кровь,

Но думать было уже поздно:

Ввязался сам. Где же король?

 

Вбежал он в храм, сквозь всех пробравшись,

Остановился, отдышался,

По сторонам вдруг огляделся:

Один он что ли оказался?

 

И как во сне, вверх по ступеням

Бежал он долго. До конца.

Но где король? Открыта дверца.

Вот спальня. Но она пуста.

 

Стоял так Брат в недоуменьи.

Потом прошел он на балкон.

Все видно, словно на ладони.

Да и заканчивался бой.

 

…Сюда же в спальню и вбежали

Остатки войска и вожди.

Руки пожав Брату, искали

Все короля, но не нашли.

 

Оставили его в покое.

Пошли считать свои потери.

Но крови было …

И вскоре отдыхать все сели.

 

И имя было неизвестно:

Брат всем им так и не назвался.

На предложение о власти?

От трона гордо отказался.

 

В каком веку произошло,

Доселе точно неизвестно.

Но знаю я: с тех самых пор

Поныне там свободно место.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/