1.
С Верой Ивановной я познакомился во время первого визита к будущей моей жене Татьяне. Дверь открыла невысокая сухощавая пожилая женщина и, увидев незнакомца, начала выяснять: кто, откуда и к кому пришёл. Но тут из-за её спины появилась Таня и впустила меня в дом. Я успел только представиться:
- Володя.
- Что ещё за Володя? - проворчала Вера Ивановна.
На этом, собственно, знакомство и закончилось. Однако во время моих последующих многочисленных визитов её отношение ко мне существенно изменилось. Всегда приветливая, доброжелательная, она не знала, куда посадить и чем угостить дорогого гостя. Иногда доходило до смешного. Однажды Таня позвала меня за стол, но будущей тёще чем-то не понравилась скамейка, на которую я собирался сесть. Она, не долго думая, выхватила её из-под меня, а другую, лучшую, поставить не успела. Не знаю, как я удержался на ногах, но хохот был всеобщий. Вера Ивановна, скрывая смущение, тоже улыбалась своей открытой доброй улыбкой. И вообще, за те без малого десять лет, которые мне пришлось прожить рядом с ней в нашей маленькой тесноватой квартирке, я ни разу не слышал, чтобы она ругалась с кем бы то ни было или хотя бы повысила голос. Доброжелательность и всепрощение - вот главные её добродетели.
Всю свою жизнь моя дорогая тёща проработала на швейной фабрике в нашем маленьком городке, раскинувшемся на берегу великой русской реки Волги. С трёх сторон город окружён лесом, и в тяжёлые военные годы она, как и многие её сверстницы, совсем зелёные девчонки-подростки, принимала участие в лесозаготовках, работала на фабрике, выполняя совсем не детскую норму.
"Всё для фронта, всё для Победы!" - таков был тогда всеобщий лозунг. Оставшиеся в тылу женщины и дети, получая за свою работу лишь скудный продовольственный паёк, - полуголодные, полуодетые, но полные решимости победить, отдавали все свои силы борьбе со страшным врагом, пришедшим убивать, разорять, порабощать наших людей и нашу землю.
Каждый знал и понимал, что от него зависит, быть ли Отчизне свободной или стонать под тяжёлым немецким сапогом. И тех немногих, кто пытался уклониться от добровольного каторжного труда, называли предателями, дезертирами, изменниками Родины. Позор и всеобщее презрение ложились на головы таких людей. А карательные органы всё равно принуждали их работать на Победу, но уже под дулами винтовок конвоиров. Остатки многочисленных лагерей по обоим берегам Волги - со своими и вражескими узниками - и ныне напоминают о том суровом времени. До сих пор стоят в нашем городе дома, построенные этими людьми...
Но молодая Вера, как и все её подруги, не думала о героизме. Просто не оставалось сил думать. На фронте ежедневно, ежечасно гибли те, кто ушёл защищать нашу Родину - их отцы, мужья, братья. Им нужна была одежда, обувь, оружие, продовольствие. И напрягая последние силы, отдавая до конца всё, что у них было, эти женщины и эти дети ковали в тылу нашу Победу. Они не задумывались о том, что два маньяка, в угоду своим бредовым бесчеловечным идеям, развязали всемирную кровавую бойню. Они просто делали своё дело. И победили. Не миллионы погибших, не генералы, не Верховный Главнокомандующий, но именно эти слабые женщины и дети одержали нашу Великую Победу! А мы с женой никак не могли понять, почему это у Веры Ивановны к семидесяти годам начал расти горб за спиной? Неужели тяжёлые военные годы таким необычным образом отразились на её здоровье? А может быть это были так и не раскрывшиеся в юности крылья? Кто знает?..
Именно с тех далёких времён появилась у моей тёщи привычка всё экономить и всё запасать. Вечером, если никого не было дома, она никогда не включала освещение. И всю семью приучала в сумерки сидеть без света. То же самое - с телевизором. Стоило выйти на минуту из комнаты, как телевизор, торшер, люстра - всё электрическое моментально выключалось.
- А вдруг загорится! - оправдывалась Вера Ивановна.
- Тебе в пожарные надо было идти работать, - возмущалась Татьяна.
И всё продолжалось по-старому. Однако экономила моя дорогая тёща совсем не из жадности. Она, выросшая в большой семье, где каждая копейка была на счету, знала цену этим самым заработанным копейкам. И в то же время все соседи, включая выпивох и откровенных алкоголиков, регулярно приходили брать у неё в долг. Она без разговоров могла отдать последнее, не думая о том, что до пенсии ещё далеко. И если кто-нибудь, не вернув долги, снова просил её об одолжении, Вера Ивановна с радостью помогала этому человеку. Причём, записей она никогда не вела и не запоминала, кому дала и сколько.
- Совесть есть - отдадут, - отвечала тёща на замечания дочери.
Всё, что было в доме - пылесос, мясорубка, посуда, стулья, холодильник - по первому требованию отдавалось соседям. Казалось, что Вера Ивановна продолжала жить в бараке с длинным, от края до края коридором. Там, где прошла её молодость. Однажды на день рождения подарили моей дорогой тёще новое пальто. Сначала она обрадовалась, пошла примерять, а потом с сожалением заметила:
- Зря купили. Всё равно скоро умру - пропадёт.
Приходя с работы, мы с женой находили в холодильнике свежую буханку, вчерашний, позавчерашний и поза-позавчерашний хлеб. Татьяна спрашивала:
- Мама, ты зачем опять в хлебный ходила?
- А вдруг кто-нибудь придёт? - виновато пряча глаза, отвечала ей тёща.
Но на следующий день всё повторялось снова. И ничего нельзя было с этим поделать, потому что пенсия Веры Ивановны была в полтора раза больше Татьяниного заработка. Так Ельцинское государство оценило её заслуги перед Отечеством. Но хлеб не пропадал зря. Этого Вера Ивановна не могла допустить никогда. В подвале нашей хрущёвки всегда жили с пяток или поболее бездомных кошек. Ещё столько же приходило из соседних домов. И когда тёща появлялась на пороге с полной миской похлёбки, вся эта орава вылезала на свет Божий и начинала тереться у её ног. Ей оставалось только отгонять собак, которые тоже хотели чем-нибудь поживиться. Но в этом случае следующая порция была уже собачья. Никакие силы, никакие уговоры не могли заставить Веру Ивановну отказаться от этого ритуала. Услышав упрёки, она расправляла свою вечно сгорбленную спину и говорила каким-то особым, уверенным голосом:
- Да, я люблю кошек!
И все вопросы тут же отпадали.
Конечно, усатые-полосатые из подвала в жизни Веры Ивановны играли важную, но далеко не главную роль. Самым большим её любимцем был огромный лохматый рыжий кот по имени Мишка. Жил он у нас дома - на особом привилегированном положении. Спал - где хотел, чаще всего с Бабулей, как мы по-домашнему звали Веру Ивановну. Любое его желание выполнялось незамедлительно. Если котяра подходил к двери и протяжно произносил своё длинное "Мэу", то его тут же выпускали на улицу, причём с уговорами:
- Не ходи, Мишка гулять, на улице холодно. Ложись лучше спать, поздно уже.
Гостей всегда предупреждали, что гладить кота опасно - может цапнуть. Бабуля частенько сиживала на лавочке у подъезда. Болтала с соседками, иногда брала на руки Мишку и, будто с ребёнком, разговаривала с довольным, вальяжно развалившимся на её коленях любимцем, воспитывала:
- И куда это ты, Мишка, собрался? И зачем тебе чужие кошки? У нас своя в подвале живёт. Ты посмотри, глупый, какая красавица - серенькая, пушистая, ласковая...
Но у рыжего разбойника на всё был свой особый взгляд, и он убегал, порой, на несколько дней, заставляя хозяйку переживать, искать его, обходя все соседние подвалы. Возвращался худющий, с расцарапанным носом или изодранными в клочья ушами. Деловито набивал брюхо и опять отправлялся по своим неотложным делам, не обращая внимания на уговоры и причитания Веры Ивановны. Однажды он повздорил с пришлыми котами прямо перед нашим подъездом. Вой стоял страшный, и Бабуля, увидев из окошка это побоище, тут же принялась разгонять дерущихся. Но, несмотря на грозные окрики и увещевания, Мишка и двое его оппонентов приняли угрожающие статические позы и в три кошачьих глотки орали благим матом.
Когда Вера Ивановна, наконец, выбежала на крыльцо, рыжему драчуну уже здорово досталось по носу. Увидев кровь на мордочке у своего любимца, обезумевшая женщина схватила его и потащила домой. Но не тут-то было - раззадоренный котяра выпустил когти, цапнул свою защитницу, вывернулся и с новыми силами бросился на врагов. Те, увидав такой неожиданный поворот дела, с позором покинули поле боя. Серенькая кошечка, сидевшая неподалёку и наблюдавшая за битвой, тоже убралась восвояси, в подвал - от греха подальше. Бабуля, кое-как замотав платком рану на руке, уже не спеша подошла к Мишке, погладила, приласкала неугомонного воина, взяла на руки и понесла домой к кормушке. Немного успокоившись после боевых действий, победитель дворовой баталии медленно и отрешённо прошёлся по кухне, постоял немного и вдруг ни с того ни с сего снова заорал:
- Мауу.
Потом оглянулся удивлённо:
- Что это я?
И, наконец, спокойно принялся лакать из блюдца.
2.
Вера Ивановна рано осталась одна, без мужа. Жили они с Василием мирно - душа в душу. Воспитали двоих детей, построили двухкомнатную квартиру. В те, теперь уже далёкие времена не было принято разводиться, делиться или заводить любовниц.
- Все жили мирно так, система коридорная... - кричал, надрываясь, чуть ли не из каждого открытого окна хриплый голос Владимира Высоцкого. И это была истинная правда.
Наш коммунистический город строился на ровном месте, с нуля. Главная улица стандартно носила имя Ленина, второстепенные - Маркса, Энгельса и почему-то Гоголя. Но как-то так сложилось, что поначалу город состоял сплошь из бараков - тех самых, по Высоцкому: "...на тридцать восемь комнаток - всего одна уборная". Но Василий с женой были рады и этому. Так жили все. На заводе, где он работал слесарем, даже начальство имело довольно скромные квартиры. Не принято было в послевоенные годы выделяться и тем более - шиковать.
Заводы, возведённые в то далёкое время, стоят и поныне. Разбитые, разворованные в лихие девяностые, они восстали из пепла и снова дают продукцию. Плохо только, что сейчас берут туда работать любого забулдыгу без всякого разбора. Замечу, что раньше трудиться на таком предприятии считалось престижным - зарплата побольше и "стройку" давали. Это когда ты бесплатно отрабатываешь на строительстве своего будущего дома определённое количество часов, а затем вселяешься в новенькую многоэтажку. Этой привилегии - самому строить свою квартиру - могли удостоиться только самые лучшие заводчане, отстоявшие десять и более лет в очереди на жильё.
Получив, наконец, долгожданную "стройку", Василий с женой, не жалея времени, сил и здоровья, по выходным и вечерами честно отработали все положенные часы, которые незаметно складывались в месяцы и годы их жизни... Работая на износ, советские люди думали примерно так:
- Ладно, мы жили плохо и бедно, но теперь будем трудиться из последних сил, чтобы наши дети были счастливы и богаты.
Какое это было заблуждение! Они вырастили целое поколение бездельников, способных лишь просиживать штаны в конторах и перекладывать бумаги с места на место. Не знали, не догадывались наши родители, что бесцельное времяпровождение порождает многочисленные пороки, а потому воспитали безвольную, бессовестную, безыдейную, беспринципную инертную массу людей, не способных ни на что, кроме удовлетворения своих насущных немудрёных потребностей. Редкие исключения только подтверждают правило...
А может быть всё не так уж и плохо? Может быть найдётся выход из этого тупика? Думаю, что найдётся. Это просто такая особенность русского характера - сначала создавать себе трудности, а затем их героически преодолевать, теряя души и жизни миллионов людей...
Наконец-то всё наладилось у Василия: семья, квартира, работа - живи и радуйся. Но не тут-то было! На его родном заводе в производстве широко использовался технический спирт. Это был самый дешёвый продукт, крайне необходимый для протирки большинства изделий. И в разделе техобслуживания, в инструкции по эксплуатации любого советского агрегата - обязательно значились нормы потребления этого важнейшего, можно даже сказать стратегического материала. Изделия отечественной промышленности без него работать не могли - категорически! Импортные устройства почему-то работали, а наши - нет. Недаром говорят: "Что бы ни изобретали русские - получается самогонный аппарат".
Спирт на завод поставлялся десятками столитровых бочек и в просторечии именовался ШИЛО. Это потому, что с его помощью можно было проткнуть любую бумажку, изготовить хоть атомную бомбу, минуя бюрократическую волокиту. И это была самая страшная государственная тайна, бдительно охраняемая первым отделом и двумя рядами колючей проволоки, между которыми бегали злые овчарки, готовые порвать штаны любому охотнику до наших тайн.
Василий был опытным слесарем. Про таких говорят: "Золотые руки". Но не золото липло к его рукам, а почему-то больше бутылки с «шилом». Все, от простого работяги до заводского начальства, за левую работу, «чумару» в просторечии, расплачивались с ним "огненной водой". Так было принято. И чтобы кроме выпивки иметь достойную зарплату, чтобы начальство закрывало глаза на левые заработки, чтобы отпуск был не в солнечном декабре, чтобы… Да мало ли! В общем, почётной обязанностью Василия, как, впрочем, и других работяг, стало выполнение ремонтных работ в квартирах и на дачах многочисленного заводского начальства. Тем, кто соглашался заниматься этим в рабочее время, и наряды правильно закрывались, и премию давали хорошую, и "стройку", согласно очереди. А в конце рабочего дня, проведённого в начальственной квартире, - ещё и бутылку спирта. Так сказать, посошок на дорожку.
Поначалу Василий отказывался, но годам к сорока спился окончательно. Его и общественность "разбирала" на собрании, и премии бедолагу лишали, когда попадал в вытрезвитель, и жена на него начала смотреть косо, и с дочкой поругался, и даже кошка вдруг, ни с того ни с сего, стала шипеть на пьяного хозяина, забившись в угол. Страшно болел сожжённый техническим спиртом желудок, а тут ещё незаметно подкрался кризис сорокалетних, когда человек пытается переосмыслить прожитую жизнь... В конце концов, собрав воедино остатки замутнённого алкоголем сознания, Василий решил, что дом он построил, деревьев посадил достаточно, детей вырастил... И опрокинув последний стакан, несчастный сунул голову в петлю...
После смерти мужа семье Веры Ивановны опять пришлось затягивать пояса. Дети доучились кое-как, переженились, но дочка не очень долго была замужем - вернулась к матери с маленьким сыном, и стали они жить втроём. Татьяна работала, а Вера Ивановна, ставшая теперь Бабулей, занималась хозяйством, присматривала за ребёнком. Своих детей она вырастила спокойными, добрыми, отзывчивыми. И внук, несмотря ни на что, рос таким же. Жизнь потихоньку вошла в своё русло.
3.
Интересный случай произошёл с нашим соседом, который частенько брал у Бабули деньги взаймы, чтобы под настроение заложить за воротник. В молодости он уехал на Север, но, отработав положенный срок, вернулся домой и устроился на родной завод. Без проблем дотянул до шестидесяти и незадолго до этого заветного для большинства мужчин юбилейного срока, решил наведаться в пенсионный фонд, где ему с прискорбием сообщили, что он опоздал ровно на пять лет:
- Где же вы были раньше? Почему не пришли вовремя? А теперь поздно пить боржоми, уважаемый!
- Как это так? Почему? - возмущался мужчина. - Верните мне мои деньги! Я их заработал!
Но во всех кабинетах, которые он обошёл, ему отвечали одно и то же:
- Вы сами виноваты. Пенсия выдаётся только тем, кто вовремя написал заявление. Таков закон. А если заявления нет, то плакали ваши денежки!
Как бедолага возмущался сначала! Как он расстроился потом! Как на него показывали пальцами, как смеялись над ним соседи! Он пил неделю или больше и, набравшись, каждому рассказывал свою душещипательную историю. А на юбилейном - по случаю шестидесятилетия - обеде один остряк-самоучка поднял свой бокал за нашу страну дураков и непуганых идиотов. Но у юбиляра - то ли к этому моменту всё перегорело, то ли он устал от тостов, запивая высказывания предыдущих ораторов - почему-то на адекватный ответ обидчику не хватило сил. Несчастный только махнул рукой и молча выпил.
Не понимаю, до какой степени надо верить в справедливость нашей государственной машины, чтобы позволить над собой сотворить такое! Да, времена меняются, а люди остаются прежними. И угнаться за этими изменениями - ой, как трудно, а порой и совсем невозможно...
Вера Ивановна частенько ходила к своим старинным подругам в гости, помогала тем, кто нуждался. А над одной из них, Вассой Павловной, женщины взяли шефство. Васса, Василиса или Васёна, как звали её хорошие знакомые, не имела детей и была старше своих товарок лет на десять. Война, молодость и неимоверно тяжёлая работа на швейной фабрике сблизили, сдружили женщин на всю оставшуюся жизнь. И были они, как говорится, не разлей вода. Муж у Васёны умер, и осталась она одна в когда-то престижной, а теперь захудалой коммуналке с огромной кухней на три семьи. Деревянный дом с окнами на Волгу подгнивал, разваливался потихоньку, и пришлось некогда красивой и статной женщине, Василисе, на старости лет жить в большой холодной комнате вместе с крысами, клопами и тараканами, бороться с которыми она была уже не в силах. Родственники к ней приходили иногда, но она их даже на порог не пускала:
- Они хотят здесь кого-нибудь прописать, а меня сдать в дом престарелых, - доверительно сообщала Васса Павловна подругам. - Пусть лучше комната останется соседям, у них дети маленькие.
И точно - после её смерти, будто смерч, нагрянула родня покойной. Комнату, правда, присвоить не смогли, больших денег у Васёны не нашли, зато мебель выварили кипятком от паразитов и вывезли всё - до гнилой доски и последнего винтика. Нам - тем, кто жил рядом - тогда всё это казалось дикостью, потому что совести в народе в те времена было неизмеримо больше, нежели теперь. А родственники Вассы Павловны, похоже, размножились, развелись в неимоверных количествах, и сейчас они - хозяева жизни...
Во второй половине девяностых с Васёной случилась беда. Ей много лет выплачивали пенсию за умершего мужа, и вдруг какой-то ревизор определил, что эти выплаты были незаконными. Деньги надо было вернуть государству, и пенсия Вассы уменьшилась настолько, что стало хватать, как говорят, только на хлеб и на воду. Может быть это расстаралась её обиженная родня? Кто знает?
К тому времени Васёна далеко ходить не могла. Пыталась торговать самогоном, но пьяными кампаниями на полянке под окнами дома заинтересовалась милиция, и неудачливую самогонщицу строго-настрого предупредили.
С продуктами было плохо, и продовольственные талоны Вассы Павловны отоваривали подруги или соседи, а раз в месяц женщины собирались вместе, грели на плите воду и прямо посреди комнаты мыли хозяйку в большом корыте. С талонами на водку было труднее. Но сосед, ветеран войны, имевший льготы и право не стоять в очередях, ежемесячно доставлял Васёне огненную жидкость.
Шла горбачёвская перестройка, и привыкший к возлияниям народ сходил с ума от дурацкого, иначе не назовёшь, "сухого закона". Пили всё, что горит, но, в основном, на букву Ш: шпирт, шамогон, шмирновшкую… Всюду валялись пустые флаконы из-под "трояна" - жидкости для мытья окон, хорош также был лосьон огуречный - два в одном, делали настойку из конфет, обходя дефицит сахарного песка, на одном из заводов вымешивали и пили шеллак (тоже на ш) - какую-то техническую жидкость.
Вовсю гремели безалкогольные свадьбы, регулярно собирались общества трезвости, извращенцы, а нашего соседа, убеждённого алкоголика, принудительно заставили лечиться в ЛТП (сокращённо - лечебно-трудовой профилакторий). Пять дней в неделю он там принимал процедуры и перевоспитывался трудом, а на два оставшихся дня его выпускали, и на радостях бедолага надирался дома до поросячьего визга. В понедельник утром, хмурый, вставал пораньше и, не похмеляясь, всухую, шёл лечиться дальше.
Деньги в те времена как-то потеряли свою ценность, и народ исподволь, постепенно заменил их «жидкой валютой», спиртным. Хоть и с боем, но добровольный помощник Васёны добывал для неё заветные бутылки в толпе страждущих перед водочным магазином. Ветеранов тогда уважали, и даже в этих очередях, где люди, порой, теряли человеческий облик, - победителей, воинов ушедшей войны, почти всегда пропускали без очереди. Главное было - протиснуться к прилавку, наглухо вмурованному в пол, и предъявить продавцу талоны, купоны, паспорт с пропиской и пустые водочные бутылки. Если чего-то не хватало, то забывчивому ветерану приходилось искать недостающее, а затем повторно идти на штурм водочного магазина. Но если результат был налицо, то садились они с Васёной за её широкий стол посреди комнаты, и начинались разговоры "за жизнь". Правда, частенько заканчивались они приходом жены ветерана, худой, будто смерть, старухи, которая выгоняла его в толчки, приговаривая:
- Иди домой, срамник! Нечего по чужим бабам шляться! У тебя своя жена есть!
Молодёжь смеялась, потому что зрелище было, действительно, комичное. Но однажды Васса Павловна так хорошо спрятала продуктовые талоны, что нашли их только ненавистные родственники, когда обшаривали комнату после её похорон. Как она расстроилась:
- Всё, смерть моя пришла голодная! - причитала несчастная женщина.
И, действительно, несмотря на уговоры, на помощь подруг и соседей, Васёна не пережила такого горя. Обирать товарок она не хотела, одалживаться – тоже. Поэтому просто слегла в постель и умерла несколько дней спустя. Помощь от горисполкома в виде продовольственного пайка, выписанного по такому экстраординарному случаю, опоздала. Продукты принесли, когда Васса Павловна, обмытая и одетая в последний путь, лежала на столе в своей большой комнате.
4.
После смерти подруги Вера Ивановна очень сильно сдала. Да и то сказать - семьдесят нелёгких лет за плечами… Отметили мы Бабулин юбилей и отвезли её в больницу, оставив мою дорогую тёщу в большой общей палате с двумя рядами стандартных металлических коек. А через несколько дней решил я узнать, как проходит лечение.
В кабинете сидели два доктора - мужчина и женщина. Подойдя к женщине, лечащему врачу, я поинтересовался подробностями: какой поставлен диагноз, какова перспектива, чем можно помочь? Доктор порылась в своих бумагах и, глядя мне прямо в глаза, изрекла нечто необычное, смешное и печальное одновременно:
- Так, ну что же, жить ваша Вера Ивановна будет, но рожать, к сожалению, больше не сможет.
Этот диагноз, пересказанный мною впоследствии много раз друзьям и знакомым, эти слова, над которыми люди смеялись в десятки глоток, в тот момент повергли меня в шок:
- Как рожать? Ей же семьдесят лет!
Врач нахмурилась, сожалея о допущенной оплошности, и ещё раз перелопатив свои бумаги, наконец, выдала новый вердикт:
- Ага, вот. Это не та Вера Ивановна. А у вашей, похоже, рак.
- Рак? А как вы поставили такой диагноз? Какие делали анализы? - спросил я, пытаясь бороться с растерянностью, злостью и раздражением.
- Ой, да о чём вы говорите? - вступил в разговор второй доктор. – Посмотрите на неё - худая, бледная… Одним словом - рак. А если нужен вам окончательный диагноз, то везите свою бабушку в раковый корпус. Там разрежут, проверят и напишут официальную бумагу. Но кому нужны эти лишние мучения? Лучше забирайте поскорее, и пусть она умирает дома!
- Может быть лекарства какие-то нужны?" - не унимался я.
Но врач, будто школьный учитель тупому двоечнику, принялся мне объяснять, что не стоит тратить на Веру Ивановну деньги, что она всё равно умрёт и что... Но я больше не воспринимал его доводов, не мог спокойно слышать этот слегка гнусавый размеренный голос. Раздражение, злость и ненависть ко всем равнодушным, бездушным и самодовольным людям этого мира переполняли меня и выплеснулись, наконец, наружу. Расширенными, выкатившимися из орбит глазами я с ненавистью смотрел прямо перед собой, пока женщина-врач не изменилась в лице и не отвернулась. Сам не узнавая своего охрипшего страшного голоса, я с усилием выплюнул, выдохнул, выдавил из себя:
- Попрошу Вас, уважаемая, внимательнее отнестись к Вере Ивановне!
И, не чувствуя ног под собой от возбуждения, повернулся, вышел вон и хлопнул дверью.
Впоследствии оказалось, что моя выходка спасла Вере Ивановне жизнь. Одет я был в красивую новую кожанку. Точно такие тогда, в середине девяностых, носили новые русские - хозяева жизни, бандиты. Они не раз привозили в хирургическое отделение истекающих кровью братков. А по дороге, в машине, наставляя перепуганного до смерти хирурга, выдернутого, зачастую, прямо из постели, спокойно и доходчиво объясняли ему:
- Смотри, Айболит, если ты сделаешь своё дело как положено, то будет тебе счастье и деньги в придачу. Ну а если, не дай Бог, умрёт наш товарищ, то тогда и ты отправишься на тот свет вслед за ним, не взыщи!
Об этих бандитских выходках знали все - весь медперсонал до последней нянечки. Думаю, что врачи приняли меня за одного из братков и, опасаясь за свою жизнь, сделали всё возможное и невозможное, чтобы помочь моей любимой тёще.
Опомнился я только у койки Веры Ивановны. Посмотрел на неё оценивающим взглядом и подумал, что, действительно, выглядит она так, будто только что прибыла из Бухенвальда. Бедная женщина почти не вставала с койки. И я, чтобы хоть немного приободрить её, жену, да и себя тоже, негромко спросил:
- Как дела, Вера Ивановна?
- Дела - как сажа бела", - с вымученной улыбкой ответила она, и у меня защемило сердце...
Но через неделю, к нашему всеобщему удивлению, моя любимая тёща пошла на поправку. Она начала вставать с койки и, наконец, запросилась домой:
- Всё, надоело мне здесь. Я тут лежу, а в подвале кошки не кормлены.
Выходя из больницы, мы встретили лечащего врача-женщину, которая подошла ко мне и сказала, что у нашей Бабули перестал вырабатываться в организме витамин В-12. И теперь, всю оставшуюся жизнь, ей надо еженедельно делать уколы этого самого витамина.
Выписавшись из больницы, тёща моя жила ещё долго - целых десять лет. Кормила кошек, воспитывала внуков, варила обеды, помогала соседям деньгами, вещами, всем, чем только могла. И сделала много хороших и нужных дел. А если встречались на её пути недобрые люди вроде тех, что обманом выманили у старухи удостоверение ветерана труда, она, никому ничего не говоря, уходила в подвал к своим кошкам, и только они видели, быть может, её горькие слёзы.
Помню, что когда через десять лет после описанных событий Вера Ивановна лежала без памяти на своей кровати, а кошки в кои веки были снова не кормлены, я подошёл к ней и спросил, совсем не надеясь на ответ:
- Как дела, Вера Ивановна?
И она даже не сказала, а только еле слышно выдохнула:
- Как сажа бела...
Так ушла из жизни эта мужественная женщина, пережившая суровые годы войны, послевоенную разруху, многих правителей с их грандиозными планами и невыполненными обещаниями, но не утратившая, несмотря ни на что, своего природного оптимизма, веры в светлое будущее. Она воспитала детей и внуков добрыми, честными, трудолюбивыми, готовыми к любым невзгодам и испытаниям.
С её смертью лично для меня закончилась, ушла навсегда эпоха неисправимых романтиков, и началась новая эра циничных прагматиков или прагматичных циников – как угодно. Но всё-таки жаль, что дети и внуки людей ушедшей эпохи, в большинстве своём, так и не смогли сохранить, удержать, воспитать в себе душевные качества, присущие нашим предкам, жившим в послевоенное непростое время. И это обидно.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/