МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ ТЁЩА
рассказ
ПЕРЕЕЗЖАЕМ
– Выбирай, – сказала Вика, – либо ты выигрываешь в лотерею, либо мы переезжаем жить к моей маме.
Заметьте, ей и в голову не пришло предложить мне сменить работу на более-менее оплачиваемую. Вот за что я люблю мою Вику, так это за трезвый взгляд на вещи. Версия с выигрышем в лотерею выглядит правдоподобнее, чем новая работа даже с учетом того, что я в жизни не купил ни одного лотерейного билета. Но я скорее пойду в подпольное казино, чем на биржу труда. Я не хочу искать новую работу. И не потому, что меня так уж устраивает должность старшего преподавателя. Просто, понимаете, она у меня уже есть. И сложившаяся ситуация не требует никаких дополнительных усилий. Платят, конечно, копейки, зато у меня есть куча свободного времени, которое при желании я мог бы посвятить какой-нибудь халтуре на стороне. Но белить-красить я не умею, для охранника – хиловат, да и вообще, я считаю, что есть уйма куда более полезных для здоровья занятий, чем подработка. В конце концов, мы не голодаем. Моя жена зарабатывает немного больше, чем я. Меня это не смущает. Ее тоже. Вика, честно говоря, и сама «трудоголик» еще тот. Короче, она никогда не питала иллюзий на мой счет. Знала, за кого выходит замуж.
Правда, официально пожениться нам пришлось только сейчас. Вика сказала, что если я буду настаивать, она даже готова взять мою фамилию. Я не настаивал, но она все равно взяла. Сказала, что так будет лучше для ребенка.
Удивительное дело, он еще не родился, а мы уже знаем, как будет для него лучше. Мы и переезжать-то решили из-за ребенка. Потому что ему, видите ли, будет лучше в трехкомнатной квартире с ремонтом, чем во флигеле с удобствами во дворе. Я попытался возражать, я приводил, на мой взгляд, железный аргумент, что человеку, который еще минимум два года будет справлять нужду исключительно в собственные штаны, должно быть без разницы, где находится туалет. Но Вика была непреклонна. Очевидно, наш шалашик с появлением третьего члена семейства утратил свои райские свойства. Вика рожать во флигеле не желала. Предоставить другое, комфортное, жилье без мамы я не мог, значит, в данный момент у меня было два пути: собрать манатки и отправиться к Викиной маме или послать всех к чертям собачьим. Но какой в этом смысл? Мне совсем не хотелось оставаться во флигеле одному. Я привык жить с Викой. Я не для того подставлял морду ее бывшим ухажерам, чтобы теперь взять и запросто от всего отказаться. Нет уж, я Вику не брошу. В конце концов, «где я еще найду такую дуру, которая будет терпеть такого балбеса-неврастеника, как я»?
Стоит ли говорить, что перспектива переезда к маме меня не вдохновляла. Мне вполне хватало непринужденно-натужных обедов по воскресеньям. Вернее, мне и их было слишком много. Так Вика еще и среди недели выводила меня просьбами позвонить маме и поинтересоваться ее самочувствием. А в ответ на мое тявканье и бурчание невинно округляла глаза и говорила:
– Разве это так сложно?
Конечно, теоретически это было несложно. Но все мое естество противилось. Я искренне не понимал, почему я должен это делать? Я же не заставлял Вику звонить моим родителям. Я и сам им не звонил.
Поймите меня правильно, я очень люблю своих родственников. Но я просто привык к немного другим отношениям. Не то чтобы не к таким близким, может, просто с меньшим градусом эмоционального надрыва.
Мне было семнадцать, когда я уехал из дома поступать в университет. Я сразу стал взрослым. Я жил в общежитиях, потом нашел и снял этот злосчастный флигель. Сначала, как и все, я мотался к родителям каждые выходные, потом – раз в месяц, потом – только на каникулы, потом – летом на пару неделек. Последний раз я был дома два года назад – возил Вику знакомиться. И если я забываю позвонить родителям, это не значит, что я их не помню и не люблю. Просто моя любовь к ним безусловна и не требует постоянного подтверждения.
У Вики с мамой все иначе. Они работают в жесткой связке. Каждый вечер – контрольный созвон. Отчет о проделанном за день и пожелания спокойной ночи. Не могу сказать, что это плохо. Со временем я даже к этому привык и стал считать нормой. Нормой для них. Но не для себя. Как-то я имел неосторожность заикнуться, что неплохо было бы маме Вику слегка отпустить, как сделали со мной мои родители. Как-никак взрослая, практически замужняя женщина. На что Вика нашла свой железный аргумент:
– У твоей мамы есть папа. А моя мама живет одна.
И по-своему она права. Но, по-моему, дело тут вовсе не в том, чей папа еще жив, а чей – нет. А в том, чья мама. Моя мама – это моя мама. А Викина – это совсем другой коленкор. И теперь мы все «втроем» переезжаем к ней жить. Вот уж теперь ей точно не будет скучно.
Я еще робко надеялся на отсрочку.
– Давай переедем, только когда ребенок родится. Подготовить плацдарм мы можем и дистанционно, – умолял я Вику.
Перед смертью не надышишься, был ее окончательный вердикт. В конце концов, в двадцать первом веке живем. Горячая вода нынче – не роскошь. Разве моя беременная жена не заслужила право мыться под душем, а не корячиться в тазу? И хотя я считал употребление глагола «заслужила» тут не вполне уместным, но, по сути, крыть было нечем.
Ирина Витальевна, Викина мама, с самого начала предлагала нам жить «дома». То бишь – с ней. Или у нее. Это кому как угодно расставить акценты.
– Не для того родители всю жизнь горбатились да по гарнизонам мыкались, чтобы дети теперь в каком-то сарае жили! – сокрушалась она.
И, надо сказать, изрядно лукавила. Пока Викин папа, действительно, «мыкался по гарнизонам» со своей первой женой, Ирина Витальевна еще ходила в детский сад. А познакомились они гораздо позже, когда папа уже был большим начальником, служил в городе, а Ирина Витальевна, молоденькая выпускница училища, подрабатывала, аккомпанируя на дому его старшей дочери, которая брала уроки вокала. Сложилась ли карьера певицы у Викиной сводной сестры, неизвестно. Она рано вышла замуж тоже за какого-то военного и уехала в Казахстан. Вика никогда ее не видела. Отношения с этими «якобы родственниками» не поддерживались, тема бывшей папиной семьи не была специально затабуирована, а просто не обсуждалась. Резона выпытывать детали у меня не было. Знаю то, что мельком слышал от Вики. Остальное нетрудно додумать.
Горбатилась Викина мама или пришла на все готовенькое, в принципе, не важно. В любом случае всем нажитым она была рада поделиться с единственной дочечкой и каким-то сомнительным оболдуем, которого та выбрала себе в спутники.
Но тогда, два года назад, мысль о переезде казалась мне смешной до нелепости. Да и Вика, насколько я помню, особо не жаждала приводить мужчину в родительский дом.
Чтобы не возникло гнусных подозрений, скажу сразу: Ирина Витальевна – чудесная женщина. Заслуженный педагог. Наверняка, ветеран труда. Сотни давно выросших детей до сих пор получают во сне по рукам крышкой пианино, просыпаются в холодном поту и с благодарностью вспоминают, как выступали на отчетных концертах в филармонии. Ученики Ирины Витальевны всегда были самыми лучшими. Она – человек железной воли и при этом широкой души. Я отношусь к ней с искренним уважением. Ирина Витальевна родила и воспитала мне мою Вику. И только за одно это я мог бы ее бесконечно любить.
Но формула, по которой вычисляется любовь к теще, всем известна. Тут я не изобрел ничего нового. Величина любви этой, увы, жестко связана с расстоянием прямой пропорциональной зависимостью.
Посудите сами. Вот мы с Викой познакомились, полюбили друг друга и решили больше не расставаться. Это нормально. А теперь представьте, что мы встретились с Ириной Витальевной (безотносительно Вики или какого-либо эротического подтекста, разумеется) и так понравились друг другу, что захотели вместе жить. Абсурд чистой воды.
Не знаю, смог ли я доходчиво донести, почему я не хотел жить с Ириной Витальевной, каким бы замечательным человеком она ни была. Да просто не хотел и все! Какого черта, скажите, я должен жить с чужой мамой?! Я и со своей-то уже десять лет не живу.
Но теперь все кончено. Лотерейные билеты покупать уже поздно. Поздно пить боржоми. Надеюсь, у нас родится мальчик, поможет уравновесить гендерную ситуацию в квартире с ремонтом. Хотя мне как альфа-самцу выгоднее, чтобы была девочка. Мы, альфа-самцы, любим нежиться в окружении трех преданных баб.
Что ж, пойдем для начала потренируемся на двух.
ПЕРЕЕХАЛИ
Вот уже несколько месяцев мы живем с Викиной мамой. Справедливости ради отмечу экономические выгоды такого положения. За квартиру платить не надо. Основная масса продуктов возникает в холодильнике сама собой. Да, мы с Викой вроде стали меньше тратить, но разве мы обогатились? Вовсе нет. Даже те деньги, которые мы собирались откладывать в «памперс-фонд», продолжали разлетаться со свистом. За одну только пачку витаминов для беременных я мог бы, наверное, полмесяца жить в моем родимом флигеле. Но не будем пока о грустном. Продолжим концентрироваться на прочих бытовых преимуществах. А они, чего греха таить, налицо. Утром встаешь – а добрый гномик помыл посуду. Приходишь вечером – а ужин на плите.
При все при этом Ирину Витальевну едва ли можно было бы отнести к образцовым хозяйкам. Необходимый минимум домашней работы она выполняла без огонька. Рукоделием не занималась, готовила без изысков. И некоторые простые блюда типа гречневой каши или яичницы с помидорами, циркулирующие по нашему меню, даже мне удались бы лучше. Но ни я, ни Вика не стремились составить Ирине Витальевне конкуренцию на кухне. Я – потому что считал освобождение от бытовых повинностей компенсацией за то, что мне приходится жить с тещей. Вика – потому что унаследовала от матери равнодушие к кулинарии. И это был, пожалуй, главный ее недостаток в качестве жены. Но еще в студенческие годы я научился быть неприхотливым в самообслуживании и не ждал милости от окружающих меня женщин. Я тоже прекрасно знал, на ком женюсь.
Порядок в квартире, насколько было возможно в ее состоянии, тоже, в основном, поддерживался Ириной Витальевной. Ремонт, без которого ну никак нельзя было появиться на свет нашему отпрыску был хоть и более-менее свежий, но интерьерчик, как бы это помягче выразить, отдавал нафталином. В доме сохранилось великое множество вещей якобы в память о Викином отце. Но мне кажется, тут была лишь ностальгия по молодости, ибо Викин папа вряд ли мог в действительности иметь прямое отношение к большинству из этих предметов. Трудно представить пожилого военного, коллекционирующего бюстики членов «Могучей кучки» или расставляющего по уродским вазочкам искусственные цветы. Хотя, кто знает, какие еще причуды бывают у пожилых военных. Шутить по этому поводу с Викой я не рисковал. Но аккуратно намекал, что пора бы уже потихоньку уходить от дизайна восьмидесятых.
– Как-никак в двадцать первом веке живем! – передразнивал я Вику.
– Выиграем в лотерею, построим дом в стиле хай-тек, – отвечала она.
А червяк, вот уже несколько месяцев глодавший мою душу, шептал мне, что даже если мы выиграем в сто тысяч лотерей и построим миллион пятьсот домов, то поедем туда непременно с Ириной Витальевной и ее удивительными вазочками. Мы зря переехали. Мы дали слабину. Ирина Витальевна проглотила нас тепленькими. Женщина, рано потерявшая мужа и временно ослабившая контроль над дочерью, уже успела попробовать на вкус одиночество. И теперь она нас так просто не отпустит. Но, самое страшное, я вижу, как скрутило Вику. Я понимаю, что теперь она уже не сможет оставить маму одну.
И в мамином доме мы не сможем ничего кардинально изменить. Тем не менее, все раздражающие меня аксессуары из нашей комнаты были методично удалены. На остальное мне предлагалось не обращать внимания.
Короче говоря, в плане быта жить с мамой было, конечно, удобнее. Из домашних обязанностей на меня, как на мужчину, возлагалась только одна: уходя на работу, донести до жбана любовно завязанный на бантик пакет с мусором. Мало того что обязанность сама по себе была ерундовой, так она еще и наделялась чуть ли не героическими свойствами. Видимо потому, что «Павличек» (так Ирина Витальевна называла Павла Викторовича, Викиного папу) в свое время не опускался даже до мусора. Насколько я понял, он был выше каких бы то ни было хозяйственных дел. Даже за газеткой для папы к почтовому ящику бегала Вика. И если бы детям продавали пиво, то бегала бы и за ним. Отрабатывая таким нехитрым образом ошибку природы. Ирина Витальевна не раз повторяла (очевидно полагая, что мне как новоиспеченному зятю должно быть приятно это слышать), как Павел Викторович хотел сына. Не уверен, понравился бы я ему в этом качестве. Но представляю, как он был разочарован, когда вместо мальчика, которого он уже решил назвать в честь своего отца, ему в роддоме вручили очередной конверт с розовой лентой.
Кстати, выяснилось, что у нас будет все-таки девочка. Не могу сказать, что результаты УЗИ меня расстроили. Они, скорее, подтвердили давно возникшее предположение. А чего ты еще хотел? – как бы усмехался надо мной листок с заключением врача. Назвался альфа-самцом – готовь розовую ленту. Благо, теперь пол определяют настолько заранее, что можно с ног до головы успеть подготовиться. И имя, опять же, придумать нормальное женское, а не адаптировать варианты «и нашим, и вашим». И мы придумали, но пока никому не говорим. Вернее, я предложил единственное, на мой взгляд, приемлемое имя, а Вика согласилась. Причем согласилась мгновенно. Я даже удивился. И даже немного напрягся.
Как-то раз я случайно подслушал, как Вика делится по телефону с подружкой секретом семейного счастья:
– А ты ему почаще уступай по мелочам. В ерунде проиграешь, зато глобально будешь кушать чистый шЫкалад!
С тех пор я всегда ищу подвох в ситуациях, где жена быстро принимает мою сторону. Чувствую себя немного альфа-ослом. Особенно, если никакой скрытой выгоды для нее отыскать не могу.
Но сейчас, хочется верить, не тот случай. Все-таки имя для будущего ребенка – не мелочь и не ерунда. Да и свой глобальный кусок шоколадки Вика уже оттяпала. Мы переехали к ее маме. И все реверансы в мой адрес мне, очевидно, следовало бы воспринимать как утешительные бонусы.
А реверансы я получаю постоянно. Передо мной тут разве что камаринского не отплясывают. Казалось бы, как сыр в масле катаюсь, так что же меня по-прежнему гнетет? Чем напрягает меня чудесная женщина Ирина Витальевна? Вопрос избыточен в своей риторичности. Безусловно, самим фактом своего существования.
Это может показаться особенно странным, если учесть, что поведение моей тещи не имело ничего общего со стереотипом грымзы из анекдотов. Я, честно говоря, ожидал, что будет хуже. Но Ирина Витальевна была сама тактичность. Мозг мне не штамповала, в наши споры с Викой не вмешивалась. В доме меня приняли не как наглого деревенского нищеброда, соблазнившего невинное дитя ради жилплощади в центре города, а как интеллигентного мальчика, который в силу своих скромных возможностей пытается заботиться о своей молодой жене. Пусть и не всегда удачно, зато нежно и трогательно.
Следовало также полагать, что Ирина Витальевна неизбежно будет сравнивать меня с единственным мужчиной в своей жизни – Викиным отцом Павлом Викторовичем. И сравнение это, очевидно, должно было бы быть не в мою пользу. Куда мне тягаться с канонизированным образом. Но и тут я ошибался. Во-первых, никаких явных признаков сопоставления я не заметил. Наверное, в системе мер и весов Ирины Витальевны мы с Павлом Викторовичем находились в столь разных плоскостях, что ей и в голову не приходило, что нас можно сравнивать. Мы были как альфа-самцы разных, неконкурирующих видов животных. Не будете же вы, в самом деле, рассуждать, кто лучше: барсук или таракан. А, во-вторых, когда в доме все-таки возникали редкие поводы вспомнить обоих мужчин, то здесь я, на удивление, был на высоте. Про свои подвиги с мусором я уже упоминал. Оказалось, что у меня есть еще, как минимум, два бесценных преимущества. Это умеренность в употреблении алкогольных напитков и отсутствие привычки пропадать в выходные «с ребятами» на охоте или рыбалке. Так уж случилось, что друзья и интересы у нас с Викой были, в основном, общие. И если бы мы предпочитали отдыхать вдали друг от друга, то, наверное, нам просто не стоило бы жениться.
По всему выходило, что я для Ирины Витальевны хороший зять. Хотя никаких усилий, чтобы казаться хорошим, я намеренно не прилагал. Ну, невыгодно мне было быть хорошим зятем. Мне было выгодно быть зятем плохим. Чтобы моей теще не доставляло удовольствия жить с нами в одной квартире. Чтобы она выгнала нас из дома поганым веником.
Итак, быть хорошим мне не было резона, а быть плохим не позволяла совесть. Как «интеллигентный мальчик» в открытую конфронтацию я не вступал. Я просто старался свести общение с Ириной Витальевной к минимуму. Сам я к ней обращался только в случае крайней необходимости, а на ее дежурные нейтральный вопросы типа «не скользко ли на улице» или «буду ли я завтра дома в первой половине дня» я буркал себе под нос что-то односложное и спешил зарыть голову в песок. Но Ирина Витальевна – кремень. Ее бурканьями не проймешь. Она уже успела прочувствовать, что одной жить – не сахар. И теперь «наша мама» из кожи вон вылезет, лишь бы мы с ней остались.
И все бы, может, и было ничего, будь на месте Ирины Витальевны какая-нибудь «другая мама». Не знаю, есть ли этому феномену материалистическое объяснение, но то, что исходит от Ирины Витальевны, на языке обыденном я бы назвал «тяжелая энергетика». Опять же, не берусь судить, в чем ее источник. Природное ли это сочетание качеств, профессиональная закалка или печать вдовьей верности – в любом случае мне просто физически невыносимо находиться с этой жениной в одном помещении. Когда Ирина Витальевна входит, непроизвольно хочется выпрямить спину и сыграть гамму. Удивительно, как в подобной атмосфере Вика умудрилась сохранить свою бесконечную лучезарность. Наверное, у нее врожденный иммунитет. А вот мне бы не помешала какая-нибудь волшебная прививка.
Чтобы острее понять мою печаль, нужно представлять планировку Викиной квартиры, этого трехкамерного шедевра эпохи постсталинизма. Ирина Витальевна великодушно уступила нам свою спальню. Викина бывшая комнатка освобождалась от пережитков ее юности под детскую. Сама Ирина Витальевна расположилась в зале.
Ужас состоял в том, что помещение, гордо именуемое «зал», было проходным. И чтобы попасть хоть из спальни, хоть из детской на кухню, в ванную или на волю в подъезд, нужно идти через зал, где на своем посту в кресле неизменно восседала Ирина Витальевна. Вдобавок ко всем моим бедам Ирина Витальевна так и не нажила себе подруг. Знакомых она имела несметное множество, в основном, среди родителей бывших учеников. Иногда эти знакомства оказывались полезными. С некоторыми «мамочками» Ирина Витальевна периодически общалась по телефону, но в гости ходила редко. В театр или на концерт ей тоже пойти было не с кем. С коллегами по музыкальной школе, как я понял, отношения у Ирины Витальевны не складывались. Фанатично преданная своему делу, она не терпела безалаберности и разгильдяйства. Думаю, она была строгим завучем. Подчиненные ее уважали, но не любили. И я заочно чрезвычайно им сочувствовал.
Приятельство с соседями по дому, сплошь прожженными пролетариями, Ирина Витальевна, видимо, считала ниже своего достоинства. В корректной форме она пресекала всяческие фамильярности и ограничивала общение вопросами сугубо жилищно-коммунальными.
К свежему воздуху Ирина Витальевна была равнодушна, садом-огородом не увлекалась. Дачу сразу после смерти Павла Викторовича продали за бесценок. И вообще, с тех пор работа и Вика остались единственными интересами в жизни «нашей мамы». А потому все свое свободное время она проводила преимущественно дома, в кресле перед телевизором или с желтой прессой в руках. В большинстве случаев Ирина Витальевна успешно сочетала и то, и другое. Сплетни про звезд в ярком журнале сопровождались сплетнями про звезд в ток-шоу из ящика. Стереоэффект.
Сначала я недоумевал, почему Ирина Витальевна хотя бы временно не поселилась в детской. Но потом понял, что в отдельную изолированную комнату она не переедет ни за какие коврижки. Ей там будет попросту скучно. А в проходном зале, где то и дело кто-то мельтешит перед глазами, чувствуешь себя не так одиноко. И, что тоже немаловажно, ни на секунду не теряешь контроль над ситуацией.
Но, как говорится, что русскому хорошо, то немцу – капут. Как, по-вашему, я должен был себя чувствовать, когда всякий раз, прежде чем высунуть нос из комнаты, я терпел до последнего, вдыхал-выдыхал, мысленно облачался в шапку-невидимку и по стеночке просачивался в туалет. Закончив там все свои дела, собирал волю в кулак и пулей летел обратно в норку. И даже если Ирина Витальевна ничего в этот момент не успевала у меня спросить, при моем появлении она непроизвольно вскидывала голову и посылала мне поверх очков свой фирменный чугунный взгляд.
Полученный в зале электрический импульс я, разумеется, разряжал об мою беременную жену. Тут же каялся и клялся, что всему виной стресс, ежедневно получаемый мной в результате проживания с тещей.
– Не понимаю, чем тебе мешает мама? – удивлялась Вика.
Я понимал, чем. И понимал также, что мой честный ответ «ОНА НА МЕНЯ СМОТРИТ» вряд ли может быть воспринят всерьез. Поэтому я плел Вике что-то про персональное пространство, про то, как мне неуютно на чужой территории, что я не могу ходить в трусах, что нам приходится ограничивать себя в интимной жизни. Посудите сами, разве это нормально – заниматься любовью с женой не тогда, когда хочется, а тогда, когда мамы нет дома? Но для Вики эти аргументы были явно слабы. Она смеялась и говорила, что хочется ей всегда. Что ограничивать себя в интимной жизни нам сейчас приходится скорее в силу ее интересного положения. Хотя во всех книжках пишут, что секс беременности не помеха, инстинктивно стараешься вести себя осторожней. И что, в конце концов, ее маму (и тут Вика была совершенно права) вряд ли смутишь какими-то несчастными трусами.
Действительно, чем жена могла помочь моему нытью? Она могла только встать с четверенек (Вике сказали, что эта поза беременным чрезвычайно полезна, и теперь она в ней разве что только не кушала), поцеловать меня и процитировать наш любимый фильм «Бег»:
– «Иди, мой мальчик, усни, у тебя под глазами тени».
А что мог сделать я? Я мог только задерживаться под любым предлогом, лишь бы не приходить домой раньше Вики. Я начал принимать активное участие в казавшихся мне ранее бессмысленными кафедральных мероприятиях. Я переманил двух чужих студентов-дипломников. Я крепко задумался, не дописать ли мне диссертацию, и даже один раз сходил в библиотеку. Однако все эти действия помогали решить мой вопрос лишь локально. Они позволяли мне занимать время, которое я не хотел проводить наедине с Ириной Витальевной, но кардинально изменить ситуацию не могли. Мой энтузиазм был голым (читай – бесплатным). И тут я, пожалуй, впервые пожалел, что не имею реальной подработки. И если бы на зарплату дворника можно было бы снять отдельное жилье со стиральной машинкой и горячей водой, я бы отправился мести двор. Во мне даже зародилась мыслишка, не сменить ли мне род деятельности вообще. Но я гнал ее своей воображаемой дворницкой метлой. Сейчас не время для розовых грез. Места, где с распростертыми объятьями ждут двадцатидевятилетнего лоботряса с образованием историка и беременной женой на руках, я себе представить не мог. И тогда я попытался убедить себя, что, наверное, не та уж мне плохо жить у тещи, раз я не предпринимаю решительных действий, чтобы такое место найти. Я убеждал себя, как мог. Но, видимо, сам с собой был недостаточно красноречив. Видимо, иногда человеку бывает так плохо, что на борьбу просто не остается сил. И в один прекрасный день я посыпался, как спелая яблоня.
Сначала у меня заболел желудок. У Ирины Витальевны нашлись знакомые врачи, и я тут же был снаряжен на фиброгастроскопию. В кабинете меня встретили румяные жизнерадостные тетки. С прибаутками они уложили меня на кушетку и со словами: «Что же там такого интересного хочет увидеть Ваша теща», – засунули мне в глотку резиновый шланг. Я стал задыхаться, из глаз моих брызнули слезы. Никогда прежде я не чувствовал себя таким униженным и несчастным. Мне хотелось умереть на месте. А еще мне хотелось, чтобы вместо гастрита я подцепил какую-нибудь заразную болезнь. Чтоб меня, наконец, отселили обратно в мой флигель. Но сезон гриппа, увы, уже прошел, а ветрянкой я переболел в детстве. И, вообще, подобная изоляция вряд ли имела смысл. Ведь я хотел отселиться не от беременной Вики, а только от ее мамы. А лежать с гриппом во флигеле без жены я не хотел. Если бы я хотел жить без Вики, то я бы просто не женился на ней. Впрочем, что-то подобное я уже говорил. Но повторю еще раз. Я выбрал себе Вику. Но, к великому сожалению, жизнь устроена так, что жену мы себе выбрать можем, а тещу – нет. Тут уж, какая достанется. Мне выдали Ирину Витальевну, вазы с пластмассовыми цветами и гастрит. Не всем везет жениться на сироте.
Вика жалела меня. Игриво кормила «Геркулесом» с ложечки. Ирина Витальевна тоже сочувствовала, приносила диетические продукты и ругала университетскую столовую, в которой видела корень моих бед. Но я-то знал, что фасолевый суп по семнадцать рублей тут ни при чем. Я послушно жевал овсянку, потому что не на шутку опасался, что заработаю язву – «профессиональную» болезнь людей, не имеющих возможности открыто высказывать свои обиды.
Вика была согласна, что все болезни – от нервов. Только она считала, что я как натура впечатлительная просто слишком остро переживаю «нашу» беременность. Уж кто точно ни о чем не волновался, так это Вика. С самых первых недель она заявила, что не позволит делать из себя инвалида, и что обязательные беременные капризы – это миф, придуманный истеричками, чтобы оправдать дурное воспитание. И Вика не обманула. Никаких особых перемен в ее поведении я не замечал, результаты всех необходимых анализов были близки к идеальным. Отправившись в заслуженный декретный отпуск, Вика скакала, как цирковой конь, ходила на йогу и выбирала матрасик в кроватку, которая досталась нам по наследству от знакомых знакомых. А я выбирал в аптеке, что купить: «Валокордин» или «Валосердин». Потому что потом меня заболело сердце. Но теперь я не стал никому ничего говорить. ЭКГ – это не тот метод, который меня спасет. Сейчас единственный специалист по моему профилю – это психиатр. Но за всю свою жизнь я пока не встречал детей психиатров, которые бы жаждали обучиться играть на фортепиано.
И тогда я сказал себе:
– Игорёша. Либо ты смиришься с необходимостью жить у тещи, либо ты сдохнешь.
Последний вариант, как вы понимаете, меня не вполне устраивал.
Но человек – такая собака, ко всему привыкает. Вот и я не буду спешить хоронить себя заживо.
Какая все-таки мудрая женщина моя Вика. Правильно сделала, что заставила нас переехать, как только забеременела. Так я успею хоть немного адаптироваться. Сразу и ребенок, и теща – это было бы, пожалуй, выше моих сил.
И теперь мне нужно собраться, чтобы встретить мою маленькую девочку не с кислой миной язвенника-сердечника, а с улыбкой на лице. Раз завел семью – учись чем-то жертвовать. Хотя бы собственной гордыней. Надо же, обидели мальчика – вынудили с чужой мамочкой жить. Тоже мне трагедия. Трагедия – это когда кто-то умер.
Если бы я писал сценарий для картины с прицелом получить приз какого-нибудь европейского кинофестиваля, я бы придумал такой финал: «Вика умирает при родах. Дождь. Мы с Ириной Витальевной растерянно мнемся с ноги на ногу у крыльца роддома. Медсестра молча выносит завернутое в одеяльце крохотное существо. Крупным планом – мои глаза. В них читается недоумение и ужас. Я не понимаю, как при современном уровне медицины могло такое произойти. И осознаю, что теперь мне, действительно, деваться некуда. Теперь мы с Ириной Витальевной вместе НАВСЕГДА».
Вот это была бы трагедия! Занавес. Зрители рыдают стоя. Мой друг-режиссер дрожащими руками принимает главный приз.
Но я не хочу такое сочинять. Я считаю бесчеловечным убивать героев, чтобы расшевелить инертную публику. Я предпочитаю авторов, которые действуют не так грубо. Существуют куда более тонкие способы игры на струнках человеческой души. А вообще, я предложу своему воображаемому другу-режиссеру наплевать на европейский фестиваль и нацелиться сразу на Голливуд. Сегодня я хочу хэппи-энд. Я хочу, чтобы самым страшным переживанием в моей жизни осталась фиброгастроскопия.
Я поворачиваюсь к Вике, которая спит, свернувшись калачиком. Она уже давно не может лежать на спине. Я потихоньку прижимаюсь к ней, зарываюсь носом в растрепанные волосы и тоже засыпаю.
Следующая часть рассказа, по идее, должна была бы называться «Остаемся». Но это будет уже совсем другая история…
январь – февраль 2012
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/