Андрей Попов

 

СОЛНЕЧНОЕ   ЗАТМЕНИЕ

Фантастический роман-антиутопия

 

 

                       Часть   вторая

 

               ИГРА   НА   РАССТРОЕННЫХ   ИНСТРУМЕНТАХ

 

                   руна одиннадцатая

                                                           

                                                                            «Душа! Ты — мыслей лабиринт,

                                                                             Сложна, запутана, неясна…

                                                                             Тебя лишь знает Бог один.

                                                                             Нам постигать тебя напрасно».

 

…Немногочисленное воинство факелов продолжало свою нелепую борьбу с полчищами вселенского мрака. Факела горделиво трепыхали красными щупальцами, пускали во все стороны искры, обжигали и отпугивали тьму, считая себя непобедимыми в ближнем бою. Степь темноты никогда не спала, хотя всегда желала вызвать именно такое ощущение у незваных гостей. Она находилась в состоянии мнимой смерти. Ее обманчивая и столь приятная для слуха тишина могла в любой миг обернуться грозой. Ласки притворного покоя для многих и многих оказывались впоследствии смертельными ожогами. Лаудвиг смотрел по сторонам и вслушивался во все подозрительные звуки. Он так сильно любил жизнь, что страх ее потерять перебарывал даже его природную лень. Чуть позади ехал лейтенант Минесс. Далее — князь Мельник. За долгую дорогу они уже вдоволь наговорились и стали скучны друг для друга. Повозка с колдуньей каким-то невнятным абстрактным пятном тащилась неизвестно где, а кавалькада охранников — и подавно. У всякого пилигрима степи мир заканчивался в нескольких десятках шагов от него самого:  то есть в том месте, куда еще мог пробиться робкий свет ручного огня. Далее шла сплошная черная завеса, словно со всех сторон они были замурованы в стену. А точечные огоньки небесных костров — лишь просветы в этой стене. 

— Князь!

Ответ пришел не сразу. Лошадь Мельника несколько раз фыркнула, прежде чем ее хозяин откликнулся.

— Сьир, я вас слушаю.

— Хотите, я отдам вам все деньги какие имею? Заставлю свою охрану вывернуть для вас кошели, только прошу. По-человечески прошу… к чему такая трата времени и сил? К чему рисковать жизнями стольких славных людей, когда можно сжечь ее прямо на этом месте? Или вы считаете, что мы не сможем придумать для нее пыток, достойных ее преступлений?.. Князь, вы же умный человек!

Мельник, дабы не томить принца однообразием своих ответов, всякий раз придумывал что-то новое.

— Сьир, вы удивитесь, но я с вашим мнением полностью согласен. И будь моя воля… Но царь Василий не кому-нибудь из вас голову снимет. Мне! Если я вернусь с пустыми руками.

— Что, он сильно жестокий?

— Мягкие и добросердечные короли долго не засиживаются на троне. — Мельнику уже в пятый иль в шестой раз приходилось отвечать на одно и то же.

Лаудвиг поддался рефлексии. Он начал копаться в себе, испрашивая собственный дух, достаточно он тверд и достаточно ли он беспощаден, чтобы тело могло сесть на трон. Дух был столь же ленив, как его хозяин. Не отвечал. И его молчание, в отличии от молчания мудрых духов, увы, не являлось признаком высокого менталитета.

  Да, жажды власти средний из Ольвингов никогда не испытывал. Повелевать народами и их судьбами в качестве лозунга, конечно, красиво звучало в его ушах. Но не более. Страсть к сладостям жизни — тут все понятно. Тебя окружают женщины, пылающие вожделением. Над твоими устами льется вино, шипящее пьяными ароматами. Твой слух ублажают слова любви. А твой дух возносится до неба… Здесь принц мог поставить размашистую подпись под каждой репликой. Но сломя голову стремиться к вершинам власти, откуда полчище завистников может тебя в любой момент низвергнуть… Зачем?

— Зачем? — повторил он в слух.

— Что, сьир? — переспросил Минесс.

— Да нет, ничего.

 Густая тьма как губка впитывала их слова, не давая даже позабавиться собственным эхом. Лаудвиг немного притормозил коня и пропустил вперед двух своих провожатых. Клетка с запертой в ней колдуньей оказалась так близко, что принц брезгливо отпрянул в сторону. Даже лошадь презрительно фыркнула.

— Эй, ведьма…

Ольга подняла голову. Свет внутри клетки был очень слаб. Лохматая, ужасная самой себе и ужасающая других старуха с пару мгновений смотрела на него. Глаза в глаза. Чего доброго, еще напустит какую-нибудь порчу… Лаудвиг прочитал коротенькую молитву, услышанную когда-то от Пьера, в слух же произнес:

— Ты искалечила мне полжизни! Мне плевать на все твои чародейства и на то, скольких людей ты сгубила. Но то, что по твоей вине я покинул дворец и гнию здесь… Я, сын Эдвура Ольвинга, наследник его королевской власти. Никогда не прощу! У меня хватит терпения. Я доеду с тобой до Москвы, но лишь с одной целью:  посмотреть, как ты будешь корчиться на костре. Клянусь тебе, я буду стоять рядом и хохотать. А ты в это время будешь гореть! Гореть! Гореть! Тьфу на тебя!

Лаудвиг поймал себя на мысли, что с удовольствием сейчас свернул бы эту тонкую мерзкую шею, да боялся прикасаться к мерзости. Нет, думал он, так и быть, он вернет ее живой царю Василию, но прежде подвергнет собственной экзекуции — еще более обезобразит ее лицо, будет бить палками и стегать плеткой, пока вся ее одежда не обагрится от колдовской крови. Она сполна ответит и за то, в чем виновна, и за то, в чем абсолютно невинна.

Один из разведчиков тьмы вдруг крикнул:

— Сьир, впереди какие-то огни! Их несколько!

Принц сразу забыл о ведьме, и злоба на нее затмилась вполне оправданной тревогой.

— Лейтенант! Дайте команду солдатам, чтобы они держались поближе.

Проницательный князь сразу понял, что это не разбойники. Они очень редко нападают с факелами в руках, обычно они внезапно выныривают из тьмы, производя шок самим фактом своего появления. Целый отряд может стоять на расстоянии сотни шагов, и человек не только не увидит их, но даже не расслышит тревожного шороха. Степь темноты умеет маскировать всех мало-мальски осмотрительных проходимцев.

— На всякий случай приготовить огнестрельное оружие! — приказал лейтенант Минесс.

Разведчики тьмы дали знак своими факелами, что опасности нет.

— Это дорожный патруль! —  крикнул один из них.

К кавалькаде подъехала группа из пяти всадников и представилась как почетная инфантерия его величества Эдвура Ольвинга. Лаудвиг гордо расправил плечи и вышел им навстречу. Начальник патруля, здоровенный майор солидных лет и солидной внешности, тут же перекосил лицо от изумления.

— Принц?! Вы?.. Позвольте спросить, что вы делаете в такой глухомани, на самой границе нашего миража?

Лаудвигу до страсти захотелось ответить что-нибудь остроумное, например: «охочусь на водяных пауков», или:  «потерял пятнадцать евралей, и вот, брожу теперь по всей Франзарии, ищу…» Но он сказал именно то, что заповедал ему король:

— Везем сжигать страшную ведьму. Честным людям житья от нее нет.

Майор глянул на повозку с клеткой и вопросительно вскинул брови.

— Ближний путь! Почему бы не сжечь ее на Площади Справедливости, не покидая Нанта?

Тут на помощь пришел князь:

— У нас, у рауссов, есть такое поверье:  ведьма обязательно должна быть сожжена на своей родине. Только в этом случае с ней умирает ее колдовская сила.

Начальник патруля почесал затылок.

— Мудрено как-то. Ну ладно. Мои дела не при Делах. Так мы говорим. Желаю вам всего хорошего! Кстати… ходит слух, что в нашем мираже скрывается дочь царя рауссов. Ее ищет Калатини. Не знаю, чего они там не поделили, но президент Астралии предлагает приличную сумму за ее поимку. Двести тысяч евралей.

Лаудвиг весело присвистнул:

— Ого! За мою голову — и то бы столько не дали! — Он задумчиво почесал прорастающую щетину. — Ч-черт ее знает. Честно сказать, я даже не слышал, что у царя Василия есть дочь. Красивая хоть?

— Не знаю, сьир. Единственная красота, в которой я разбираюсь — это красота искусства. Особенно меня привлекает чеканка на золотых монетах. Двести тысяч евралей! Я сдыхаю от зависти, думая что такая сумма на халяву достанется какому-нибудь проходимцу… Ну, извините меня, сьир, за болтовню. Всего хорошего! Рад служить вашему отцу!

Разъехались. Несколько факелов стали медленно удаляться в сторону Нанта, пока не стали похожими на небесные костры, потом и вовсе исчезли. Ольга еще долго боялась поднять голову. Ей казалось, что рядом прошло какое-то пеклище и опалило ей волосы. Теперь и только теперь она испытала искреннюю благодарность герцогу Альтинору за то, что так изуродовал ее внешность. Если бы хоть один из солдат узнал, кто она на самом деле… За такую сумму они наверняка перерезали бы друг другу горло. И князь Мельник стал бы первой жертвой.

— Вывод один, — сказал Минесс и тревожно погладил своего стального брата, — Граница близко. Граница!

Брат побрякивал в длинных ножнах и блестел единственным глазом-кристаллом, вкрапленным в эфес. По сути слова оказались пророческими. Не прошло и половины эллюсии, как Пьен, старший из разведчиков, громогласно потряс своим факелом и крикнул:

— Врата! Я вижу Врата!!

Черная вселенная была соткана из множества удельных королевств. Все они имели статус полуреального существования и характеризовались как миражи. Границы между ними были настолько условны и аморфны, что даже на картах они изображались невнятными волнистыми линиями. В степи темноты было очень трудно произвести их точную маркировку, еще труднее — заниматься их охраной. Если в нескольких словах обобщить вышесказанное, то по сути никакой границы вовсе не существовало. Зато между всеми соседними миражами были Врата — контрольные буферы, где официально можно было попасть из одного миража в другой. Их иногда называли дверями в иные миры. И, если в меру пофилософствовать, то приходишь к выводу, что по сути так оно и есть. Одни и те же Врата охраняли воины той и другой стороны. Они были почти всегда открыты, так как поток путешествующих по миру не истощался. Разумеется, здесь брали пошлины, особенно с торговцев. Плата была столь низка, что скорее являлась символом. А повышать ее не решались, потому как у многих возникнет искушение деликта:  пересекать границы иным путем.

Разведчики тьмы первыми погасили свои факела. Возле врат стоял лагерь пограничников, и всегда было изобилие света. Даже окружающий лес просматривался на полльены вглубь. Костлявые деревья со вздернутыми к небу ветками словно ждали оттуда, сверху, какой-то милости для себя. Скорее они жаждали и просили  дождя. Это не проблема. Рано или поздно у небожителей вновь прохудится дно какого-нибудь моря.

 Сами Врата были высотой в три человеческих роста. Распахнутые настежь они напоминали собою взмах двух гигантских крыльев. Сделаны они были из благородной негниющей древесины, а от огромного количества инкрустированных в нее разноцветных камней происходило мерцание в глазах. Справа по курсу проплыл стенд с пафосной надписью:  «О ПУТНИК! ТЫ НАХОДИШЬСЯ НА ГРАНИЦЕ ДВУХ МИРОВ. ТРЕПЕЩИ И ВОЗДЫХАЙ, ИБО МЕСТО СИЕ СВЯТО».

Лаудвиг пожал плечами. «Можно было придумать что-нибудь поостроумней». Принц с некой долей стыда признался князю, что видит Врата впервые в жизни. Раньше его дороги редко выходили за пределы Нанта. Зато внутри его пределов — пьяно исколесили все мыслимые направления. Франзарские пограничники вытянулись по струнке, едва узнали среди прибывших сына короля Эдвура. С их лагеря донеслось несколько громких приветствий, и на каждое из них Лаудвиг отвечал снисходительным кивком. Он вдруг понял, что на протяжении всего пути это единственное место, где он может чувствовать себя в полной безопасности. Данная мысль, успокаивая рассудок, привнесла в его тело частицу теплоты. Словно трепещущий огонь факела проник извне и ласково лизнул его дух.

— Скажите, князь, кому из ваших предков взбрело в голову построить Москву в такой дали от Нанта? Строили бы где-нибудь поближе. Может, уже и доехали бы…

Мельник нашел для себя что-то веселое в этих словах. Он потрепал за гриву лошадь и произнес:

— В летописи сказано, что первым царем в Москве был Иаван Злонравный. Сколько вечностей назад это было… Наверное, в его времена она и была построена. В Священном Манускрипте истории рауссов не уделяется должного внимания, а апокрифы противоречивы и во многом сомнительны.   

Когда их лошади пересекали Врата, Лаудвиг напрягся. По его неискушенному мнению, должно было произойти что-то особенное. И он был приятно удивлен, когда не произошло ничего абсолютно. Он дышал тем же самым воздухом, ощущал те же самые сжатые ладонями поводья, даже сердце продолжало биться с той же частотой.

— Даже не верится! — с патетикой воскликнул принц. — Я уже за пределами Франзарии! Ну надо же, а!

Мельник удивился, что он радуется как ребенок, которому показали некую невидаль. Сам же князь лишь небрежно пожал плечами, для него пересекать Врата — дело столь обыденное, что даже и пожимать плечами по этому поводу не стоило.

 К ним навстречу вышло несколько бевальских пограничников. На их лицах лежала какая-то мрачная тень, и она не являлась физической тенью вселенского сумрака. Старший из них прохладно кивнул и вымолвил традиционное приветствие:

— Добрые путники! Мы рады видеть вас в Бевальгии, но обязаны знать кто вы такие и цель вашего приезда. А так же обязаны взять с вас небольшую пошлину.

Лаудвиг, не мудрствуя лукаво, выложил все что знал.

— Я сын короля Ольвинга, наследник престола. — Слова произвели ожидаемый эффект, пограничники изумленно переглянулись. — А это мой эскорт и мои сопровождающие. Мы едем транзитом через ваш мираж и направляемся в царство Рауссов сжигать вон ту, — он небрежно ткнул пальцем в телегу с клеткой, — симпатичную ведьму. Чтоб ей сдохнуть!

Ни у одного из бевальских пограничников не возникло и толики сомнений в справедливости услышанных слов. Лаудвиг от природы походил на принца:  высокий, широкоплечий, с гордой царственной осанкой, к тому же — очень красивый лицом. Его мягкие чувственные черты гармонировали с вьющимися светлыми волосами. Челка была небрежно закручена вверх, создавая впечатление, будто ему в лицо постоянно дует ветер. А сапфировый взгляд его голубых глаз обладал тайной магией, особенно губительной для женщин.

— О, сьир! Примите наши поклоны! Как поживает ваш отец Эдвур и два ваших брата?

— Отец слишком занят королевскими делами… Мой младший брат Пьер здравствует, — Лаудвиг с силой сжал кулаками поводья, — и успешно молится за весь мир. Что же касается старшего, Жераса… увы, он умер. — Поводья были вновь разжаты. — У него часто побаливало сердце.

Старший из пограничников сочувственно кивнул головой.

— Принц, мы обязаны вас предупредить. Мы не советуем держать путь именно через наш мираж.

— Это еще почему?

— Обратите хотя бы внимание на нашу одежду.

Лаудвиг только сейчас заметил… Нет, впрочем, это заметил он сразу:  только сейчас его насторожило то, что одеяние у бевальских пограничников уж слишком мрачно. Какая-то грубая ткань и одни серые тона.

— В нашем мираже траур, так как пришла беда… В одной из провинций Брасселя вспыхнула эпидемия параксидной чумы. И теперь чума распространилась по всему миражу, захватив даже часть Тевтонии. Десятки тысяч людей уже скосила эта неумолимая смерть. Мы чем-то очень сильно прогневали Непознаваемого. Предвечная Тьма! Из моей семьи остался я один…

Лаудвиг медленно повернул голову назад. Там с каменным выражением лица застыл князь Мельник, а чуть дальше — равнодушный и всегда равнозначно принимающий беды и радости лейтенант Минесс. Лейтенант слегка обнажил лезвие своего меча и тотчас вернул его в ножны. Глупейший жест. Меч против параксидной чумы все равно, что сухая палка против лесного пожара.

— Что делать будем? Пойдем другой дорогой? Через Тевтонию?

Мельник отрицательно покачал головой.

— Нам придется делать слишком большой крюк.

— Вы предлагаете сунуться в самое логово нечисти? Когда у нас во Франзарии была эта чума, отец приказывал убивать всех, в ком хотя бы подозревали носителей инфекции. С зараженными областями запрещались любые общения. А перебежчиков оттуда сжигали, даже не спросив их мнения, как они относятся к смертной казни! Я тогда еще совсем ребенком был. Гувернантка нас пугала этой чумой как самым страшенным наказанием. Короче, хреновая эта шутка, князь…  даже дрожь по коже идет.

Минесс слегка пришпорил лошадь и поравнялся с принцем.

— Сьир, я лично был свидетелем того, о чем вы говорите. Мои бабка с дедом оба погибли от чумы. Скажу честно, эдикты вашего отца были очень жестоки, многих людей казнили по ошибке. Но я ни в коем случае не осуждаю деяния моего короля, ибо позже я понял, что именно эти жесткие меры помогли погасить пандемию, и жертвами невинных спасли жизни тысячам верных пасынков темноты. Я очень хорошо знаю эту болезнь и как с ней бороться. Думаю, мы сможем прорваться. Главное держаться вдали от людей. Временами придется сворачивать с дороги и передвигаться по лесу. Положитесь на меня, сьир.

Лаудвиг рад был на кого-нибудь положиться, а еще лучше — положить. И не на одного, а на всех и все сразу. Ему уже осточертели эти романтические скитания по черной вселенной. Он до одурения в голове хотел вернуться в Нант, зайти в какой-нибудь кабак и расслабиться по всем статьям своего морального закона…

— Князь! Подумайте еще раз! Стоит ли ради обыкновенной ведьмы так рисковать нашими жизнями! Да я ее сейчас задушу! Вот этими руками! Я ее изуродую так же сильно, как она изуродовала мою спокойную жизнь! — Лаудвиг взорвался и резко направился к повозке.

Ольга слегка вздрогнула.  Мельник начал метаться в поисках выхода, даже металлические пластинки на его юшмане стали возбужденно искриться.

— Сьир, подождите!

Лаудвиг нехотя обернулся.

— Вспомните, ведь дело не только в ведьме. Вы должны вручить царю Василию письмо вашего отца. Поймите, речь идет об укреплении дипломатических отношений между нашими миражами. Это глобальная политика.

Лаудвиг сник и раздраженно дернул поводья, аргументы показались ему убедительными.

— Только прошу вас всех — быстрей! Быстрей! Покончить с этим бродяжничеством, и домой!

Вновь застучали копыта лошадей. Вновь заскрипела повозка с пленницей. Ольга всю дорогу молчала. Да и кому что было говорить? Любое слово колдуньи — как масло для огня. Попытаться вызвать к себе сочувствие жалобными вздохами не позволяла ее царственная гордость. Хотя в данной ситуации это был бы разумный вариант. Ольга смирилась. И в этом смирении открыла для себя странный душевный покой. Все вокруг кричали, звенели натянутыми нервами, что-то проклинали, что-то благословляли. Но она не ощущала биения этих страстей. Волны положительных и отрицательных эмоций словно разбивались о ее железную клетку. Здесь было тихо и уютно. Она сидела в самом углу и наблюдала за происходящим вокруг. Последнее время она ловила себя на странном поведении своего взгляда. Он не был столь равнодушен к внешнему миру и столь индифферентен к миру ее потайных чувств. Взгляд почему-то всегда выискивал среди сопровождающих Лаудвига. Ей страшно было признаться себе, но ей нравилось наблюдать за принцем:  когда он возбужден или когда он спокоен — все равно. Она находила его голос приятным для слуха, частенько пыталась поймать его взгляд. И когда он подходил к ее клетке с перекошенным от гнева лицом, грозился:  «я изуродую тебя, ведьма!» — ей почему-то всегда хотелось рассмеяться в ответ. Лаудвиг в ее представлении чем-то походил на воеводу Ярова из личной охраны ее отца… Да, воспоминания об отце скребли и без того исцарапанную душу. Она уже в тысячный раз прокляла себя за то, что не послушалась его. И в тысяча первый раз покаялась, что пошла на берег реки, где они вместе с деревенскими девками водили хороводы. Было весело до головокружения. Память ярко сохранила все пережитые картинки. Внезапный крик подруг. Всадники с масками на лицах. Веревка, ловко опутавшая ее тело. Познание глубины страха и первая в ее жизни истерика, снимающая девственность с ее неискушенной души. Неужели она так и не увидит отца, чтобы попросить у него прощения?..

Ольга очнулась от грез, так как повозка резко затормозила. Но прежде остановились разведчики тьмы. Пьен громко крикнул:

— Идут странные люди! Их немного! Они…

Как потом выяснилось, фраза была незакончена только потому, что Пьен не нашел им подходящего описания. Из глубин мрака с длинными факелами в руках появилось пять или шесть… поначалу даже трудно было распознать в них людей. Принц испуганно подумал:  «уж не ревенанты ли?» Красное и черное. Только красное и только черное. Эти два цвета надолго врезаются в память для всех, кто хоть отдаленно сталкивался с параксидной чумой.

— Все нормально! Смело идем на контакт, они не больны, — решительно произнес лейтенант и добавил:  — Контраст красного и черного...

Лаудвиг в изумлении посмотрел на Минесса.

— Лейтенант! По-моему, вы больны! Объясните, что за маскарад?

Подошедшие люди были полностью закупорены в длинные плащи абсолютно черного цвета, на них ярко-красными линиями были нарисованы какие-то пентаграммы. Лица у всех пятерых, измазанные краской, продолжали ту же расцветку. Путники шли с низко опущенными головами и бубнили молитвы. Один из них хлестал самого себя плетью.

— Непознаваемый… Великий и Страшный… не губи рабов Твоих! Предвечная Тьма, сокрой и сохрани… Непознаваемый… Великий и Страшный… не губи…

Горящие факела заставляли краску на их лицах играть зловещими оттенками. Единственное, что осталось в них человеческого — это глаза. Но живущие какой-то собственной отрешенной жизнью.

— Если вы люди из плоти и крови, остановитесь! — Лаудвиг предостерегающе схватился за свой меч, которым, откровенно сказать, владел еще менее искусно, чем своими пагубными страстями.

Шествующие замерли, один из них вышел вперед и монотонно произнес:

— Добрые путники, идущие к теням будущего. Не хотите ли купить у нас защитные балахоны? Это поможет вам защититься от вируса чумы.

— Надо купить! — настойчиво сказал Минесс. — Контраст черных и красных тонов действительно создает некий иммунитет, хотя и не дает полной гарантии безопасности.

— Ну хорошо, хорошо… — Лаудвиг полез за кошельком.

  Князь тоже достал несколько монет.

— Это для меня и для ведьмы.

Принц сверкнул в его сторону голубизной своих глаз. Его взгляд всегда имел некий потайной смысл, который он озвучивал лишь в предельно откровенном разговоре.

— Уж не подохнет! Ведьма как-никак! И вообще, князь, что вы ее все время защищаете? Подозрительно, однако…

Мельник  виновато опустил голову, заставил себя слегка покраснеть и сделал оригинальный защитный ход:

— Люблю я ее, стерву. Глаз не могу отвести.

Все вокруг загоготали, ни у кого не возникло и призрака мысли, что князь говорит всерьез.

— Нельзя! Нельзя! Нельзя смеяться! Параксидная чума!! — Лейтенант Минесс заорал так, точно его ошпарили.

Люди с нечеловеческими лицами попадали на колени и стали взывать к небу:

— Непознаваемый!.. Великий и Страшный… прости… прости…

Идиот с плеткой начал так сильно хлестать себя, словно его кусала целая дивизия вшей. Кто-то принялся есть сырую землю, выдирая из нее корни безвкусной травы. Самое дикое в происходящем было то, что лейтенант Минесс присоединился к их компании, стал бить себя кулаками по вискам и истерично молиться.

Лаудвиг вытер нахлынувший пот. Он очертил взором стену беспросветного мрака и выдавил только одно слово:

— Сумасшествие.

Князь закрыл глаза, проклиная свою неосмотрительность.

— Сьир, они правы. Я покорнейше прошу прощения, при эпидемии чумы ни в коей мере нельзя чему-либо радоваться, а тем более смеяться. Ее вирус передается через положительные эмоции. Если среди нас есть хотя бы один зараженный  — это конец для всех.

Один из размалеванных поднялся с колен.

— Клянемся, господа, среди нас нет больных, никто из нас не прошел первой стадии. Купите, купите у нас защитные балахоны! Это поможет сохранению вашей жизни!

Факела воздевали к черным небесам свои огненные пальцы, будто тоже молились. Их потрескивание походило на шепот томящейся души, а капли пироантовой смолы — на чьи-то слезы. Принц только сейчас почувствовал, вернее — прочувствовал, насколько разителен контраст между его прежней беззаботной жизнью и теперешним полубредовым скитанием неизвестно где. Он всегда подозревал, что за границей Франзарии по сути заканчивается и сам мир. Теперь воочию в этом убедился.

Кавалькада спешно двинулась далее. Нелепые балахоны так сильно смахивали на шутовской маскарад, что первое время нельзя было смотреть друг на друга без улыбки. Лейтенант приказал всему своему отряду размалевать лица краской. Ольгу тоже укутали в балахон. Все это в глазах Лаудвига было вылитым театром абсурда, но его скептицизм начал угасать по мере продвижения вперед. Им пришлось повстречать еще несколько групп людей в точно таких же безумных одеяниях. Словно по степи слонялись разукрашенные призраки. Словно людей-то по сути и не было. Лейтенант Минесс подъехал к принцу, их лошади играючи потерлись головами.

— Сьир. Нам желательно нигде не останавливаться. Ни в коем случае нельзя заглядывать ни в какие трактиры и ни в какие гостиницы. У нас имеется немного провианта, будем довольствоваться этим. Впрочем, не грех и слегка поголодать.

Лаудвиг обернулся, хотел что-то ответить, но как только увидел страшилище с угольным лицом и красными, словно кровавыми, полосами, лишь помотал головой. «Вот, черт! И спиртным не запаслись!» Ему страшно хотелось пригубить хоть какую-нибудь, хоть самую дешевую бутылочку самого дерьмового вина. Лишь бы забыться на какое-то время, лишь бы отупеть и одуреть одновременно. Начать воспринимать окружающее пространство как личный бред. О большем блаженстве он сейчас и не мечтал.

Разведчики тьмы снова подали знак, но не остановили движения. Значит, опасности нет. По дороге шел лишь единственный человек, некий юноша. Примечательным в нем было прежде всего то, что он не носил этих дурацких масок, шел в обыкновенной крестьянской одежде — льняной камизе и коротких брэ, перевязанных поясом. На лице юноши играла тенями радости блаженная улыбка. Он о чем-то мечтательно размышлял, шевелил губами, тряс своим факелом и не особо обращал внимание на королевский эскорт. Лаудвиг вздохнул с явным облегчением:

— Наконец-то повстречали хоть одного нормального человека! Надо бы спросить у него, далеко ли до ближайшего селения.

Лейтенант Минесс слегка притормозил коня. Его лицо сначала лишь настороженно замерло, затем пришло в легкое возбуждение, потом исковеркалось мимикой настоящего ужаса, он закричал:

— В лес!! Все разбегаемся в лес! Это больной! У него первая стадия!

Разведчики тьмы первые бросились в разные стороны. Заржали пришпоренные лошади. Повозка с Ольгой дернулась, поворачивая к густым зарослям. Лаудвиг не стал спорить. У него хватило ума, чтобы в данной ситуации положиться хотя бы на чужую мудрость. Лишь когда сухие ветки начали хлестать лицо, он затормозил. Юноша продолжал, как ни в чем не бывало, вышагивать по дороге. Он, кстати, был довольно красив собой, и улыбка ни на минуту не покидала его лицо, словно он родился с ней. Дьенн, один из охранников, поднял было арбалет, но Минесс накрыл его своей властной ладонью.

— Он и так приговорен. Лучше помолись за него, если знаешь как это делается.

Дьенн был искусным стрелком, но совершенно бездарным творцом святых молитв. За свою долгую жизнь он их творил целых два или даже три раза — и ни по одной из них не получил просимого. Поэтому немудрено, что он лишь криво ухмыльнулся, сказав:

— Лучше я помолюсь, чтоб он загнулся где-нибудь по дороге, чем распространял нечисть среди здоровых людей.

 Кавалькада продолжала свое движение по степи. Казалось, тьмой бесшумно был уничтожен весь зримый мир. Остался только маленький отрезок дороги, освещаемый перепуганными факелами. Отрезок полз, разъедаемый мраком позади, и некой колдовской силой наращиваемый спереди. Иногда возникало ощущение, что он никуда и не ползет — просто видоизменяется, словно корчится в безмолвной агонии. Пропасть справа и слева, пропасть спереди и сзади, такая же черная пропасть накрывала их сверху. Лишь снизу под ногами ощущалось хоть что-то твердое и вообще — материальное. Из тьмы, точно из небытия, выглядывали силуэты застывших деревьев. Ни одно из них не стояло прямо, все корчились в болезненных судорогах. Мертвый беспроглядный мрак господствовал над миром до самых границ его Рассеяния — там заканчивалось само пространство и начиналась Протоплазма сверхтекучего времени. Летящая в ней черная вселенная медленно вращалась по часовой стрелке вдоль координатной оси Будущего. Именно вращение по часовой стрелке обеспечивало ей само понятие бытия. Если бы случилось наоборот. Если бы в момент Великой Вселенской Ошибки она получила бы обратный момент вращения, то время в ее пределах двинулось бы в отрицательную сторону, обращая все сначала в хаос, а затем в антигармонию — мнимый мир, где происходит инверсия пространства, а все физические законы меняются на противоположные. Такие миры не уничтожаются в общефилософском смысле. Они коллапсируют для всех тонов реальности, становятся в бесконечное число раз меньше математической точки. И что происходит в их сверхтаинственных глубинах, если о таковых вообще имеет смысл говорить, ведает один лишь Непознаваемый.

Разведчики тьмы снова притормозили. Пьен буркнул что-то невнятное, и Лаудвиг решил сам подъехать поближе, чтобы воочию разглядеть, что их встревожило. Оказалось — огни. Впереди было множество огоньков разной яркости. Они были хаотично вкраплены во тьму, неподвижны и вместе с тем пугающи. 

— Ответ очевиден, — позади раздался голос Минесса, — это какое-то селение, деревня или небольшой городок. Тот индивидуум, что встретился нам по дороге, явно направлялся из этого места. Не удивлюсь, если там все уже давно заражены.

Лаудвиг почувствовал прилив крови к лицу. Так его организм выражал низменное чувство страха.

— И что вы предлагаете? Ехать в обход, через лес?

— Иной путь может быть только через небо, а вперед может сунуться только самый последний идиот.

Принц не стал утруждать себя долгими раздумьями, он поднял руку и громко крикнул:

— Разворачиваемся!

Лошади покинули дорогу и принялись ржать от надоедливых веток, которые постоянно хлестали им бока. Лес здесь был довольно густым. С клеткой, где сидела Ольга, вообще возникли проблемы. Повозка то застревала, то проваливалась колесом в какую-нибудь яму, и толкать ее дальше приходилось чуть ли не всем эскортом.

— Старая вонючая проститутка!! — орал Лаудвиг. — Везем ее как королеву в карете, а она даже не пошевелит своими вшивыми патлами!

Дальше начались проблемы посерьезней эмоционального срыва. Копыта коней стали погружаться в размякшую почву, и они шли все медленней, покачиваясь на ровном месте. Лаудвиг спрыгнул и почувствовал, как его ноги со звучным хлюпом вошли в мутную жижу.

— Проклятье! И все на мою голову!

— Сьир, дальше идти бессмысленно, попытаемся обойти город с другой стороны.

Всадники принялись нехотя разворачиваться, лошади, не понимая столь странного поведения наездников, возмущенно ржали. Все от души выругались, одна лишь Ольга скучновато зевнула. С противоположной стороны дороги поначалу все складывалось благополучно:  и лес был реже, и сухая твердая земля  благоприятствовала движению, но потом снова началось болото, да так резко, что один из разведчиков тьмы с криком провалился в какую-то яму. Пьен помог ему выкарабкаться, а истерически ржущую лошадь вытаскивали всей компанией.

— Опять проклятье! И опять на мою голову!

Принц плохо владел своими эмоциями, и вспыльчивость властвовала им как безвольной марионеткой. Изнеженный, избалованный роскошью дворцовой жизни, он был в полнейшей растерянности, с последней надеждой поглядывая на своих сопровождающих. Князь лишь задумчиво хмурился, и от этого его размалеванное краской лицо становилось неотличимым от демона. А лейтенант, знаток этой странной болезни, фактически стал главнокомандующим, от его мнения зависело все.

— Сьир, успокойтесь. Мы в клещах. В болотистой местности такое явление не редкость. Выбора нет:  поедем по дороге. Это не так страшно, как мы пытаемся себе внушить. Главное — ни с кем при встрече не заговаривать и не вступать ни в какие контакты. Думать только о печальном. Ни в коем случае не говорить ничего веселого или смешного. Полезно заняться самоистязанием… Эй! — обратился он к солдатам. — Хотите выжить — заставьте свое тело страдать! Это приказ!

Стражники ринулись его исполнять с рвением еще большим, чем если бы им сейчас предложили сходить в баню или в какую-нибудь пивнушку. Инстинкт самосохранения прогнал из души все мелочные чувства. Одни стали рвать колючки и пихать себе под одежду, другие вырезали хлысты и принялись стегать себя со всех сторон. Третьи резали в разных местах свое тело. Принц счел, что с него достаточно ноющих нервов.

— Хорошо, едем, только быстрей!

Да, это был небольшой городок, ворота которого были распахнуты настежь и даже не охранялись. Их резные деревянные створки напоминали раздвинутый занавес. Словно подъезжали к театру. Словно там их ожидает некое представление. На въезде в город  к ним вышел какой-то старичок и ласково спросил:

— Куда путь держите, добрые воины?

В ответ не прозвучало ни слова. Лаудвиг краем глаза заметил, что старичок уж слишком мал ростом для взрослого мужчины, и голос его показался каким-то детским.

 Вот уже и пределы города… Ожидания некого осязаемого ужаса вроде как не оправдались. Все было тихо и спокойно, вдоль городских улиц тлели редкие факела, разбрызгивая в окружающую пустоту сонный свет. Ходили обычные люди во вполне обычных одеяниях, многие из них сидели на лавках и о чем-то лениво болтали. Кто-то слонялся в таких же комичных масках черно-красного уродства, но большинство предпочло остаться в естественном обличии. Проезжая мимо одной скамейки, на которой сидело человек десять, Лаудвиг услышал их разговоры. Странно, но разговоров-то по сути и не было, каждый бормотал сам с собой:

— Ох, смерть, смерть… скоро смерть моя, смерть… она придет, она непременно явится…

— Да, она явится в белой фате, как невеста… Смерть, желанная смерть… И будет нам радость вечная… Смерть, моя смерть, долго ли ждать тебя, возлюбленную…

— Ох, смерть, смерть, смерть… Я готов призывать тебя хоть вечность,  дабы покинуть этот опостылый мир… Зачем огонь? Зачем тьма? — последовал тяжелый вздох, — Зачем дышать? Зачем есть? — еще один, —  Зачем любить? Зачем ненавидеть? Все это так бессмысленно… одна лишь смерть…

— Смерть… она моя страсть… мне сладко шептать ее имя… смерть… смерть… смерть…

Короче, все на одну тему. И не малейшего разнообразия. Люди сидели, склонив головы и не обращая внимания не только на проезжавших мимо знатных гостей, но и на всю черную вселенную вместе взятую. Если бы сейчас перед ними появился сам Непознаваемый и громогласно крикнул:  «Очнитесь, бездельники!» — никто бы из них даже глазом не моргнул. Лаудвиг услышал слово «смерть» раз, наверное, сорок. И душу пробрала невыносимая жуть. По улицам города люди передвигались словно механические куклы, у которых останавливается пружинный завод:  медленно, пассивно, безучастно. Среди них Лаудвиг не отыскал ни единого молодого человека:  одни дряхлые старики. Причем, многие из них ростом и хрупким телосложением не отличались от детей. И лишь чуть позже принц с ужасом понял:  это и есть дети! Рядом ходили малыши,  которым не исполнилось и половины эпохи отроду. Их лица были изуродованы старческими морщинами, кожа — увядшей, волосы — побелевшими от седины. Им совершенно были неинтересны детские игры или забавы. Лишь одно рассуждение о смерти доставляло им удовольствие.

Солдаты, ехавшие позади, принялись стегать себя с удвоенной силой, сквозь их одежду кое-где просачивалась кровь. Ольга в ужасе закрыла глаза, не желая ничего видеть. Лаудвиг лишь единожды обернулся и крикнул в ее адрес:

— Эй, ведьма! Хоть бы раз в жизни сотворила благое дело:  защитила бы нас своим колдовством от этой заразы… Или ты только порчу умеешь наводить?

Принц совсем опешил, когда из подъезда одного из домов к ним навстречу вышла исхудалая костлявая старуха (не исключено — в недавнем прошлом молодая красивая женщина). На руках она держала младенца, вяло двигающего ручонками. Лицо младенца все было в морщинах, кожа огрубелая и обвисшая. Это существо жалобно стонало, глядя холодными, почти стеклянными глазами в бессмысленность только что появившегося мира. Женщина споткнулась и упала. Младенец покатился по мощеным камням и жалобно заплакал.

— Сжечь! Сжечь надо всю Бевальгию вместе с ее народом! Чтобы эта зараза не распространялась дальше.

Проехали еще несколько кварталов, и везде одна и та же картина. Вдруг…

Эффект был равносилен тому, если бы сейчас на небе внезапно вспыхнуло легендарное солнце еретиков.

Вдруг посреди тотального кошмара раздались звонкие голоса веселья. Сначала показалось, это звенят в ушах собственные страхи, но когда подъехали ближе и увидели…

Скорее всего, это была центральная площадь города — просторная, светлая, со множеством экзотичных светильников. Здание ратуши имело форму огромного слоеного пирога, с вершины которого свисали широколистные каменные цветы. Да, смех и громогласное веселье доносились именно отсюда. Его источники находились прямо на улице. Это просторные, богато сервированные столы. За ними сидели люди, пили вино, ели, смеялись от души. Подоспевший лейтенант шепнул на ухо принцу:

— У этих первая стадия болезни, не смотрите долго в их сторону.

Но удержаться от искушения было нелегко. Какой они еще могли отмечать праздник, помимо празднования массового помешательства? Радость за столами лилась через край, и возгласы были прямой противоположностью того, что приходилось слышать только что:

— Какое счастье жить в этом мире! Я просто разрываюсь от восторга! Это мечта! Это осуществление самой безумной мечты!

— Я хочу выпить за море чувств, переполняющих мою душу! Братья и сестры! Я вас всех люблю! Я люблю весь мир! Я люблю его во всех его извращениях! Люблю даже еретиков! Я просто балдею от того, что живу! — юный златокудрый мужчина, произносивший спич, вдруг громко захохотал. Этот хохот поддержали остальные.

И чем дальше, тем хлеще. Он упал на землю, стал кататься по мостовой и кричать:

— Я вас всех безумно люблю! Я схожу с ума от радости!! Такого просто не может быть!!

Две женщины последовали его примеру. Они принялись кататься по голым камням, громко, почти истерично смеяться, хлопать ладошами. Потом все запели. Кто-то из сидящих крикнул в сторону изумленных путников:

— Эй! Присоединяйтесь к нам! Здесь безумно весело! Это единственное место во вселенной, где с неба льется счастье! Это рай! Добро пожаловать в рай на земле!

И снова гомерический хохот. Лаудвиг не нашел ничего лучшего как покрутить пальцем возле виска.

— Сьир! Надо быстрее проезжать это место! Что вы на них засмотрелись? Гляньте лучше на того, в зеленом сюртуке.

Из-за крайнего стола поднялся молодой человек и как-то странно посмотрел на остальных. На его лице появилась тень полнейшего равнодушия. Его ликующие компаньоны хотели посадить его на место, предлагали еще вина, но тот лишь вяло отмахивался руками. Потом он не спеша покинул оргию и заковылял в бессмысленном направлении, а потом… вот тут-то и произошло самое шокирующее. Прямо на глазах его кожа стала покрываться морщинами, волосы побелели, осанка ссутулилась. Чума подарила ему новый облик, и дряхлых старик, продолжая ковылять тем же путем, зашептал:

— Смерть… смерть… смерть… я иду в твои объятия…

Ольга сжалась в комок. Она вдруг поняла, что с ней произошло абсолютно то же самое, только искусственным путем. И впервые она в ужасе содрогнулась при мысли, что этот процесс может оказаться необратимым.

— Вперед! — скомандовал Лаудвиг. — Не останавливаемся больше!

Застучали копыта лошадей, и даже в сем незатейливом звуке, слышимом множество раз, мерещились отзвуки витающего вокруг траура. В более отдаленных кварталах кошмар обрастал еще более гнетущими оттенками. Скрюченные болезнью люди лежали на земле и, издавая нечеловеческие вопли, дергались в эпилептических припадках. Их тело воротило и корежило. Спазмы лицевых мышц придавали порой их облику такие чудовищные выражения, что люди сами становились чудовищами. Вой стоял на всю поднебесную. Даже во времена кровопролитных битв черная вселенная не слышала такого отчаяния. Лейтенант Минесс признался себе, что во время взятия Ашера не испытал и половины того угнетения, что приходиться терпеть здесь. Существа, уродливо напоминающие людей, неистово выли. Их кожа начинала чернеть и покрываться пятнами некроза, скрюченные конечности тряслись, рты были широко раскрыты. Они жадно кусали воздух и издавали умопомрачительные звуки.

— Быстрей! — Лаудвиг чувствовал, что может помешаться от того что слышит. Вой проникал в нервы и дергал их как натянутые струны.

— А вот и последняя стадия! — громко сказал Минесс. — Глядите, не бойтесь. Он уже не опасен.

Лаудвиг замер и чуть не навернулся с лошади. Около одного подъезда лежал абсолютно черный, обугленный, будто обгорелый, кусок невнятной формы. Лишь мгновение спустя принц разглядел в нем подобие рук и ног с иссохшими пальцами. Ярко контрастировали на фоне черной испепеленной кожи ряды белых зубов — прощальный злобный оскал в мир живущих. И еще… живые глаза. Да, именно! Живые человеческие глаза! В обугленных впадинах глазниц они моргали и дергали ясными зеленоватыми зрачками. Этот несчастный уже не издавал никаких стонов. Безмолвно стонала лишь его зыбкая душа.

— Глаза умрут последними. — Минесс вытер раскрашенный пот и брызнул его каплями на землю. — После того, как от людей останется лишь пепел, их, затвердевшие как стекло, будут собирать по улицам и складывать в общую яму. От больных параксидной чумой хоронят только глаза… Едемте, сьир! Едемте!

Лошадь под принцем внезапно тронулась, а тот едва не тронулся умом от увиденного. Да, параксидная чума по сути была прогерией. Происходило катастрофически быстрое старение организма. Появлялась полнейшая апатия к окружающему миру и лишь помыслы о скорой смерти, как о черной прекрасной богине, доставляли усладу для больной души. Дети становились равнодушны к своим забавам, взрослых не тревожили ни страсти, ни голод, ни желание хоть чем-то заняться. Душа опустошалась до предела, происходила потеря интереса к существованию. Мир в глазах больных исчерпывал свое предназначение и превращался в холодные передвигающиеся анимации. Но прежде, на первой стадии болезни, люди испытывали столь острое блаженство, что их дух разрывался от внезапной радости. Счастье, возникшее из ничего, кружило и пьянило голову похлеще крепкого вина, било в мозг посильнее любых наркотиков. Именно поэтому во время эпидемии люди боялись вообще чему-либо радоваться. Даже простой беспричинный смех мог привлечь к себе вирус чумы. Врачи не знали еще ни одного случая исцеления от этой болезни, рассматривая ее просто как кару Непознаваемого за грехи. Они могли лишь рекомендовать профилактику заболевания:  как нужно вести себя, чтобы избежать вируса. Во-первых, категорически запрещалось рассказывать анекдоты или шутить. Постоянно пребывать в молитвах. Страдание плоти снижало риск заболевания, и постоянная душевная печаль являлась лучшей защитой от этой заразы. Вирус передавался именно через эмоции. При положительных эмоциях он развивался и становился активным, при отрицательных — мертвел. Общение с носителями инфекции было почти тождественно скорому заражению. Человек мог есть из той же миски, из который только что поел болящий чумой, и с ним ничего не случилось бы. Но если он обменяется с ним хоть парой безобидных реплик:  лучше сразу обоих убить на месте.

— Не останавливаемся! Больше нигде не останавливаемся! — кричал Лаудвиг. — И так уже насмотрелись достаточно!

Пришпоренные лошади заскакали к окраине города, где находились еще одни ворота. Их быстрый аллюр возбудил потоки встречного воздуха. Черные и красные цвета защитных балахонов стали  мельтешить перед глазами, вспыхивали своими контрастами, развивались по ветру и просто действовали на нервы. Громогласный голос, донесшийся из ниоткуда и отовсюду сразу, многие спутали с завываниями ветра.

— Слышите?! Вы что-нибудь слышите? — Мельник приостановил коня, дабы  убедиться в том, что ему лишь это померещилось.

Ветер сразу затих, и из полувымершей бездны донесся отчетливый, громкий, к тому же внушительный голос. Меж убогих домов простых ремесленников шел человек в сером плаще с поднятыми к небу руками. Гнев, излучаемый его лицом, был виден даже более отчетливо, чем черты самого лица. Он громко вещал во все концы:

— Мракобесы! Так вам и надо, извергам! Суд! Страшный суд пришел на ваши поганые головы! Слушайте мое пророчество:  скоро придет конец этому грязному миру! Он уже начался! И именно здесь! С вашего логова! Конец Тьмы! Он приближается! Многие из вас станут свидетелями, как на небе зажжется солнце! Испепелит! Изничтожит ваши проклятые глаза, которые и так ничего не видят! О изверги! Я радуюсь и торжествую над вашей смертью! Суд! Начался суд!

Лейтенант с презрением плюнул на землю.

— Носители ереси для нас еще более опасны, чем носители вируса.

Всегда и везде, как только народ терпел какое-нибудь бедствие, солнцепоклонники наглели до предела. Они вот так совершенно в открытую, потеряв всякий стыд и всякий страх, ходили по улицам гибнущих городов и пророчествовали свой «конец тьмы». Они даже не пытались скрывать радости о смерти тысяч людей. Сколько уже в истории черной вселенной было таких лжепророков? Не мудрено, что их число давно превысило множество небесных костров, которые они в отупении ума своего именуют «звездами». Во все тяжкие времена массовых бедствий проповедники лученосной веры собирали вокруг себя толпы людей и говорили:  «Вот, сейчас должно загореться солнце! Мера беззаконий людских переполнила чашу терпения истинного бога! Сейчас! Не расходитесь! Нам суждено стать свидетелями этого события — единственного в истории человечества!»

Толпы обманутых подолгу стояли, смотря на черное небо, и постоянно уходили разочарованными. А их вожди — осмеянными. Но как только начиналось где-нибудь новое бедствие, трагичные уроки собственной секты быстро забывались, и из среды ереси вновь появлялись могильщики мироздания.

Человек в сером плаще бесстрашно шел к колонне путников. Речь его не пестрила разнообразием, все одно и то же:

— Мракобесы! Погибель на вашу голову! Ваш мир содрогнется в судорогах! Когда на небе загорится солнце, вы все ослепните и вспомните… вспомните слова праведного Мерра!

Князь Мельник обратился к лейтенанту:

— Надо бы подстрелить эту падаль.

Минесс кивнул, осмотрелся по сторонам и громко крикнул:

— Эй, Дьенн! Сделай так, чтобы он нам всем поклонился!

Лучший в эскорте стрелок вскинул свой двуствольный арбалет, и тут же разогретый гневом воздух содрогнулся от громкого хлопка тетивы. Проповедник лученосной веры замер на полуслове. Из его груди торчали хвостовые оперенья двух стрел. Одна указывала где находится сердце, другая пронзила легкие. Две струйки крови начали стекать вниз по плащу — словно из души полились красные слезы. Солнцепоклонник упал на колени, хотел еще что-то сказать, но лишь спазматически дернул челюстью. Его тело повалилось вперед, и он в поклоне пал перед наблюдавшими, распластав по земле безжизненные руки.

— Будем считать, что он хотел попросить у нас прощения, но не успел… Молодец, Дьенн!

Кавалькада спешно двинулась дальше, обнадеженная тем, что еще совсем немного, и страшный город останется позади. Навсегда позади. Увиденное здесь произвело довольно шокирующее впечатление, и в дальнейшем они стали огибать всякое селение, даже маленькие деревушки. Болото, к счастью, закончилось, и движение через лес теперь не представляло особых затруднений. Ольга тихо дремала в клетке, а на всякие ругательства и проклятия в свой адрес отвечала тем же равнодушным молчанием, что на простые завывания ветра. Она часто грезила о своем отце, в слабой дремоте видела мать и деревенских подруг в повойниках. Наверное, они уже считают ее мертвой.  «А интересно, — думала она, — если бы Лаудвиг увидел мое настоящее лицо, он бы… ну, хотя бы извинился за все оскорбления?» Ольга мысленно представила себе эту картину:  она смывает с себя грим, видит перекошенное от изумления лицо принца, недоумевающие взгляды его охранников, осуждающее покачивание головой князя Мельника. «Я знаю, — ее маленькие кулачки сжались, — он бы сразу сдал меня этому проклятому Калатини! И получил бы свои двести тысяч евралей…» Потом неожиданно для самой себя она улыбнулась:  «а вдруг не сдал бы?»

Путники продолжали брести по какому-то бездорожью. Уставшие и в конец измотанные, они стали уже действовать друг другу на нервы. Они раздражались из-за всякого пустяка, даже из-за того, что какая-то ветка хлестнула по лицу. Один из солдат эскорта, звали его Жак, вдруг стал излишне разговорчив. Обращаясь то к одному, то к другому воину, он говорил:

— Эй, не тужи, парень! Жизнь прекрасна! Жизнь замечательна! Нужно только это увидеть…

Его угрюмые, до предела изнуренные сослуживцы вяло отмахивались, но тот настойчиво продолжал всех ободрять. Причем, делал это все громче и громче:

— Да что вы все скисли, братья?! Мы ведь выполняем приказ короля Эдвура, которого все любим и свято чтим! Не есть ли это высшее благо для солдата?! — На лице Жака играла блаженная улыбка, глаза прямо-таки сияли радостью.

— Помолчал бы лучше! — рявкнул один из вояк.

— Нет-нет! Пусть говорит! Я приказываю! — Минесс развернул коня и тревожно начал наблюдать за происходящим.

Жак улыбнулся и пожал плечами.

— Господин лейтенант! Посудите сами:  уныние губит нашу душу! Мы — гвардейцы короля! Должны шествовать с высоко поднятой головой! Вы только подумайте! Вы только представьте:  мы живем в этом мире! Живем в человеческом облике! В облике высшего существа! Не есть ли это столь же наивысшее благо?! Вглядитесь в эти деревья:  они прекрасны! Посмотрите на небесные костры — в них вечная романтика! Учитесь наслаждаться каждым моментом! — Жак не стал больше ничего говорить, он закрыл глаза и засмеялся. Всемогущая тьма замерла и прислушалась к звонкому переливу его голоса.

Минесс с такой силой дернул уздечку, что его лошадь встала на дыбы и заржала. Смех Жака и ржание бессловесного животного слились в единый демонический консонанс, от которого у каждого по телу пошли мурашки.

— Этот человек болен чумой! Убить его немедленно!!

Перепуганные солдаты долго не решались поднять руку на своего собрата.

— Это мой приказ, олухи! Среди нас параксидная чума!!

Чей-то дрожащий меч нанес предательский удар сзади. Жак перестал смеяться, глянул на торчащее из живота острие, еще раз блаженно улыбнулся и шепнул на прощанье:

— И все же она прекрасна…

— Уходим! Быстро уходим с этого места!

Не прошла и пара циклов, как в арьергарде отряда кто-то снова засмеялся.

— Вы сдурели?! Прекратить смех! Если вы считаете, что мы уже вне опасности, то вы сильно… — Минесс понял, что заканчивать фразу нет смысла, потому как уже ничего не исправишь. Мускулы на его лице напряглись и придали ему выражение грозного гипсового изваяния, озаренного красноватым светом факелов.

Один из солдат расхохотался так, что упал с лошади. Но даже это его не остановило. Он принялся кататься по траве, рвать ее руками и пускать фейерверком в воздух. Вместе с неумолкаемым смехом из него вырывались отрывочные фразы:

— Он прав!! Он прав!… Жизнь — это счастье! Я схожу с ума от радости! Чума — это высшее чудо!.. Попробуйте! Вы только попробуйте вкусить эту сладость!.. Ха-ха-ха!..  — его тело изгибалось по земле, как во время сексуального экстаза, блаженство лица, изуродованного красками, по виду мало отличалось от агонии. Он распростер руки, желая обнять и расцеловать целое небо. — Вы только попробуйте:  это божественное чувство! Это в сотни раз лучше вина и женщин! Это… это… я хочу, чтоб это продолжалось вечно!! Я балдею! Я… я…

Несколько десятков стрел изрешетили его тело, но тот, казалось, даже этого не заметил. Он умер в торжествующей улыбке, словно совокупился с собственной смертью — и замер в удручающем оргазме с Вечностью. Князь Мельник тревожно глянул на лейтенанта.

— Вот вам и защитные балахоны… А как они красиво начинают говорить, когда сходят с ума. И не подумаешь, что простые невежды способно на такое.

Лейтенант Минесс стал уже почти самим собой — в том смысле, что краска практически стерлась с его лица от обильного пота, и в отряде наконец-то появился хоть один человеческий лик.

— Дело дрянь, князь… — он испытывающе огляделся вокруг, будто безмолвствующий мрак мог ему шепнуть подсказку к дальнейшим действиям. — Впрочем, дрянью оно было и дрянью будет. Едем вперед! Что нам еще остается?

Лошади, спотыкаясь, тронулись дальше. Путь лежал по идеальному бездорожью, вокруг — лишь воинственно настроенные деревья, ощетинившиеся своими ветвями-пиками. Дороги и след исчез. Изредка попадались поля, словно отдушины в пространстве. Их горбатый рельеф заставлял то карабкаться в гору, то спускаться в непроглядную бездну тьмы. Ориентировались только по компасу. Каждый тайком признался себе, что ему все равно куда направляться, лишь бы подальше отъехать от эпицентра зараженной области. Чем это бевальцы прогневали Непознаваемого — непонятно. Столь же непонятно и тревожно было то, насколько глубоко чума сможет проникнуть в Франзарию? И вообще, каким путем возвращаться назад?

Разведчики тьмы, как всегда, ехали первыми. Их было двое. И если впереди поджидает какая-нибудь серьезная беда, они как громоотвод — первыми и падут, уж если не возгласом, то своей смертью предупредив остальных. От этих солдат требовалась особая бдительность, так как на свет их факелов ориентировался весь отряд. Маулин, младший по званию, обратился к Пьену:

— Сержант, пора бы искать дорогу. У нас кончаются запасы пироантовых смол, необходимо закупить их в каком-нибудь селении. Иначе останемся без огня…

Чуть слышимый ветерок мягко прошелся по вершинам деревьев.

— Сержант, вы меня слышите?

Пьен молчал. Он уже долгое время боролся с каким-то странным чувством. Ему показалось, что седло, на котором он сидел, вдруг стало мягким, до сладости приятным. Уздечка в руках весело щекотала нервы. Он поднял голову, глянул на небесные костры и… затаил дыхание. У небожителей праздник, что ли? Костры переливались такими радостными цветами, что у Пьена перехватило дух… Внутри что-то взорвалось, и приятное тепло стало распространяться по телу. Воздух вдруг пропитался дурманящими ароматами, с каждым вздохом Пьену казалось, что он втягивает ноздрями райское наслаждение. На земле ему трудно подобрать какие-то аналоги. Такое чувство, может быть, испытывают лишь в Настоящем Мире. Ему хотелось дышать и дышать… Довести до безумия эту остроту восприятий. Сбоку какой-то идиот кричал:  «сержант, вы меня слышите?!» Но ему было на все и на всех наплевать. Чума пришла в его душу, неся с собой вселенский праздник, вселенское неистовство, неслыханное буйство страстей. Он долго сдерживал свой язык, так как оставшейся каплей разума понимал, что он его погубит. Но внутренний взрыв просто обязан был выплеснуться наружу. Пьен вскинул руки и закричал:

— Вы даже не представляете, какое это счастье!!

В тот же миг его онемевшее тело почувствовало несколько слабых комариных укусов. Несколько стрел одновременно вонзились в спину, одна прошла сквозь горло, и он смог увидеть ее окровавленный наконечник. Блаженная темнота стала покрывать мир, который угасал, тлея от приятного тепла, пока не исчез вовсе…

Сколько времени они скитались по бездорожью, никто не мог сказать даже приблизительно. Измотаны были до предела. Некоторые солдаты сонные падали с коней и просыпались только тогда, когда телом сотрясали землю. Лаудвиг уже начал умолять лейтенанта, будто своего господина, чтобы тот разрешил сделать привал. Но Минесс твердо стоял на своем, понимая, что телесные страдания — лучший способ отпугнуть вирус чумы. Так продолжалось до тех пор, пока Маулин истерически не закричал:

— Сьир! Дорога! Я вижу дорогу!!

Кавалькада выползла, наконец, на путь истинный и стала двигаться раза в два быстрее.  Почти тут же им повстречалась группа тевтонских крестьян. Перепуганные до смерти их внешним видом, крестьяне быстро объяснили, что они давно уже находятся в пределах Тевтонии, и чума сюда, хвала Непознаваемому, еще не докатилась. Только после этого лейтенант Минесс позволил себе вздох искреннего облегчения. Он устало глянул на Лаудвига и почти шепотом произнес:

— Все, сьир, делаем привал…

Костры разожгли прямо на месте, неподалеку от дороги. Солдаты разбили две большие палатки и принялись жарить мясо на вертелах.

— Можете снимать свои шутовские одеяния! — распорядился Минесс. — Клоунов из вас все равно не получится.

Так называемые защитные балахоны под возгласы торжества полетели в огонь. Лаудвиг подошел к клетке и брезгливо стащил с Ольги балахон.

— Отдай нам наше имущество! Старая прошмандовка… 

Красные и черные тона, последние напоминания о параксидной чуме, растаяли в огне. Один из солдат не поленился и отыскал родник, теперь можно было не только пополнить запасы пресной воды, но и смыть наконец эти нелепые художества на лицах. Костер, в котором жила огненная душа, громко зашипел, испуская ароматы жареного мяса. Лаудвиг сладострастно потянулся:

— Эх… где бы раздобыть бутылочку вина? Половину своего кошелька отдал бы, не пожалел! Клянусь жизнью нашей ведьмы!

Наелись очень быстро, так как ели не то чтобы со страстью — с настоящим остервенением. Мясо глотали, даже не прожевывая, даже не успев насладиться его вкусом. В пустые голодные желудки пища проваливалась как в пропасть. Запивали простой водой и еще причмокивали от удовольствия. Потом произошло что и должно было произойти. Всех поголовно сморил сон. Глаза начали слипаться. Языки костра превратились в пьяные красные тени, звуки потухли. Да впрочем, никаких иных звуков, кроме зевков да редкого ржания лошадей, в черной вселенной уже не существовало. Большинству солдат даже не хватило мужества оторвать от травы свои задницы и доползти до палаток. Они так и уснули:  облокотившись друг на друга, обогреваемые мягким теплом медленно угасающих костров…

 

                 *                    *                    *

 

Какие-то странные инородные голоса стали доноситься из самой глубины степи. Услышать их суждено было только князю Мельнику — он единственный, кто еще не успел провалиться в сон. Как всегда бывает в подобных случаях, эти бесконечно-далекие, едва уловимые слухом завывания принимают за вой скучающего ветра. И лишь когда князю почудился в них звонкий смех, он тревожно тряхнул головой. Огляделся и замер в ожидании невесть чего. Смех последнее время превратился в звуковую регалию сплошных несчастий. Его сердце билось тем чаще, чем отчетливей его слух стал различать человеческий гомон. Да, именно человеческий и именно гомон. Более того, там, вдали, пели какую-то песню на тевтонском языке. Первое мгновение эта мысль успокоила, но другая, пришедшая следом, почти обожгла:  «С чего бы это в такой глуши, где бродят разбойники и всякая нечисть, кто-то стал орать песни? С какой радости? Может… страшно подумать, больные чумой? Или больные умом?» Мельник толкнул в бок лейтенанта Минесса. Тот усталым взором поглядел в сторону источников звука, но увидев лишь привычную черную завесу, только пожал плечами.

— Понятия не имею… Ну, ч-черт его знает — может, в Тевтонии праздник какой? Скорее всего, рядом находится какая-то деревня. Гуляет народ, чтоб жизнь скучной не казалась…

Лейтенант снова закрыл глаза, надеясь досмотреть свой сон, но звуки песни все усиливались.

— Сюда идут, что ли? — Мельник поежился и пододвинулся ближе к огню. — Будто чуют, что мы здесь…

— Да просто увидели наши костры… — вяло произнес лейтенант и зевнул. — Послушайте, князь, попросили бы у них бутылочку чего-нибудь спиртного. Ужасно хочется сделать приятное принцу… — последовал еще один зевок. Все остальные спали как убитые.

Мельник взволновано потер руками изрядно проросшую щетину. Чтобы как-то отвлечься от тревожных помыслов, он начал ломать сухие ветки и кидать их в огонь. Ветки чернели, корчились от боли, потом их начинали поедать маленькие красные язычки невидимых дьяволят. Песня стала звучать так громко, что князь уже нисколько не сомневался:  чудаковатые бродячие артисты направляются именно к ним. Тут и Минесс поднял голову.

— Надо бы разбудить Поля, он хорошо понимает по-тевтонски. Пусть спросит, в честь чего у них такое веселье.

Из лесного сумрака вышла целая толпа голосящих людей. Одеяние их пестрило красками:  роскошные платья, широкополые шляпы. На женщинах — град украшений и пышные расписные юбки. Два парня играли на гармонях, молоденькие девушки тискали струны домбр, один низенький старичок дул в свирель. Слышался звон кастаньет. Среди них был один знатный господин — высокого роста, в самой богатой одежде и с множеством перстней на пальцах. Поль долго протирал глаза, не веря тому, как они воспринимают мир. Впрочем, как выяснилось в следующее мгновение, Поля можно было и не будить. Вожак разноцветной толпы вдруг заговорил на чистом франзарском языке:

— Здравствуйте, добрые путники! Низкий вам поклон! — потом он обернулся и, приложив палец к губам, произнес:  — Тише вы! Не видите, люди спят?

Музыка смолкла, лишь старичок на свирели продолжал беспорядочно дудеть свои ноты.

— Не обращайте внимания, он у нас глухой, не слышит совсем. Можно мы погреемся возле костра?

— Разумеется! — Лейтенант Минесс указал на свободное бревно, любезно улыбнулся и впервые вспомнил, что он — пока еще нестарый, вполне импозантный мужчина.

Среди бродячих музыкантов было несколько молоденьких девушек. Все они рядышком уселись на бревно, притерлись друг к другу, стыдливо поправили свои юбки и принялись застенчиво постреливать глазками то в сторону князя, то на лейтенанта. Худощавый и сутулистый Поль их не очень-то заинтересовал. А девушки просто изнемогали от нежности и страсти. Их глаза пылали бьющимися наружу чувствами, но природная скромность накидывала на их лица вуаль стыдливости, которую, впрочем, легко было сорвать без каких либо усилий.

Князь почувствовал легкое головокружение, давно забытое возбужденье начало обжигать все внутри. Он был уверен, что лейтенант испытывает сейчас те же муки. Девушки хихикали, шептались между собой, и тут одна из них стала медленно поднимать свою юбку — будто для того, чтобы потереть озябшую ногу. Ее литые бедра, источающие жар свежести, в какой то миг стали видны почти до белоснежных трусиков. Юбка тут же закрыла темным занавесом эту манящую непознанную тайну. Зеленые глаза девушки сверкнули немым призывом, губы увлажнились, а мягкая эротическая улыбка только добавила адского огня в мужские сердца. Больше всех изнемогал лейтенант, он не знал женщин с самой осады Ашера. Его плоть напряглась, в глазах заиграли мурашки, но сопротивляющаяся честь солдата не позволяла овладеть ими силой. Вожак странной компании, будто не соображая того что происходит, что-то там говорил, говорил и говорил. Его никто не слушал, даже Поль. Сон с него как рукой сняло. Он уставился на черноволосую богиню с острыми чуть ли не прорезающими одежду сосками и милым округленькими бедрами, и не мог оторвать взгляд. Когда она вступала в разговор, то в каждом ее тянущемся гласном звуке чувствовался вздох вожделения.

 Все остальные, к их великому счастью, спали. Вожак компании, солидных лет господин с бородой, в которую красиво вплеталась седина, и маленькими бегающими глазенками представился как король Йорик. Этот шутливый псевдоним никто не воспринял всерьез. Музыканты несли всякую бродяжную чепуху:  как они скитаются по степи темноты, где и в каких городах они давали представление, чего-то там еще… Лейтенант понял, что не может дальше терпеть. Зеленоглазая девушка опять, как бы невзначай, принялась оголять свои ноги. Он сходил с ума и боялся испытать оргазм от одного ее взгляда. И вот что странно:  двое молодых парней из той же компании даже не выразили чувства ревности. Или побоялись выразить… А глуховатый старичок все играл и играл на своей свихнувшейся свирели.

— Извините, я немного отлучусь. — Зеленоглазая попыталась подняться с бревна, но сделала вил, что сей подвиг ей не по силам.

Минесс мигом оказался рядом, протянул ей вспотевшую ладонь и спешно произнес:

— Вам помочь, мадмуазель?

Она охотно дала ему свою ручку, встала, нарочно теронулась грудью о его мундир, обожгла взглядом, и они оба удалились во мрак. Лейтенант, оказавшись наедине с девушкой, в объятиях одной только тьмы, прижал ее к себе и принялся страстно целовать. Та вяло сопротивлялась:

— Господин лейтенант… так нельзя… я еще девственница… я боюсь…

Слова, произносимые сладострастным шепотом, еще больше возбуждали его. В голове бродили разогретые хмелем чувства, ткань мундира напряглась. При всяком прикосновении к упругому телу  Минессу казалось, он сейчас извергнет жидкую органику прямо в свои штаны.

— Я хочу тебя видеть, нимфа! — Лейтенант зажег факел, и благословенная тьма снизошла до того, чтобы приоткрыть занавес тайны человеческих безумств.

Перед ним, раскрасневшаяся от природной стыдливости и света огня, стояла девушка. Ее груди вывалились из распахнутого платья и двумя магическими полусферами колдовали над его разумом. Их розовые заостренные вершины, жаждущие влаги мужского языка, вздымались от огненного дыхания. Симпатичные ножки были оголены, а чуть приспущенные белоснежные трусики пока еще скрывали под собой страшнейшую и губительнейшую из тайн девичьего естества.

 Лейтенант пошатнулся от пьяного дуновения чуть заметного ветра. Такого сексуального сумасшествия он давненько не испытывал. Он приник к телу девушки, начал жадно исследовать каждый его участок, шептал ей на ухо что-то бредовое, и из собственных слов понял только единственную фразу:

— Я хочу войти в тебя… весь и целиком… — его рука нырнула под трусики о ощутила там мягкую впадину — нежную, чуть пульсирующую, никем еще не покоренную.

Она сладостно вздохнула. И этот вздох, раздавшийся над самым его ухом, был совокуплением их невидимых душ. Потом она нежно стала нашептывать:

— Вы… сводите меня с ума… своими прикосновениями… я не могу сопротивляться…   

Тем временем разговор у костра приобретал другой оборот. Князь Мельник, от души завидуя своему счастливому попутчику, начал высматривать среди оставшихся девушек самую симпатичную, ища малейшего повода прогуляться с ней в лес. Поль тоже до сих пор робел, сам как застенчивая дева краснея и боясь сказать слово невпопад. Все остальные продолжали мирно спать, включая и безмятежного в дреме сьира Лаудвига. Так называемый король Йорик, что-то рассказывая, время от времени кормил огонь сухими ветками хвороста. Одна из девушек с веснушками и белой косой, перекинутой через плечо, глядя князю прямо в глаза, облизнула краешком языка свою верхнюю губу. Ее полуоткрытый ротик с блестящей эмалью зубов создавал таинственную щелку, через которую можно было проникнуть в мир наслаждений.

 «Все, пора!» — подумал князь. Иначе от перенапряжения могла погибнуть сама страсть. Он приподнялся, чтобы предложить девушке руку, но лишь разогнул колени, тотчас окаменел на месте. Невидимая удавка сдавила горло. Опустилось все что в душе, и все что ниже души. И как он этого сразу не заметил?! Трава под этими людьми совсем не приминалась…

Да это вообще никакие не люди!

Он разговаривает с ревенантами…

Князь медленно стек по воздуху на свое место, потом еще раз глянул на незваных гостей и тотчас увидел в них резкую перемену. Девушки больше не подмигивали глазками. Молодые парни, лишенные чувства ревности, сверлили его злобными взглядами, а добродушный вождь… ну конечно же!.. канцлер Йорик! Правитель Тевтонии, убитый целых десять эпох назад! Он-то и продолжил разговор:

— Наконец-то понял кто мы такие, да? Гляди, князь рауссов, веди себя осторожно! Эта встреча может исковеркать всю твою жизнь.

Поль с побелевшим лицом безмолвно наблюдал за происходящим. Остальные, к их великой и невиданной для них самих радости, продолжали купаться в своих снах. Было сильным заблуждением думать, что ревенанты — это души умерших, слоняющиеся по степи темноты. Ибо души, согласно учению Манускрипта, почти сразу после отделения от тела отправляются в Настоящий Мир. О природе происхождения ревенантов придумано много гипотез. Самая распространенная из них звучит так:  это вторичные волновые функции материи. В черной вселенной много пористого пространства, потенциальных энергетических ям, способных считывать информацию живых существ. Люди, проходя сквозь такие ямы, оставляют свои информационные зародыши на свернутых рунах многомерного пространства. И после их смерти, когда душа покидает мир, а тленное тело обращается в прах, информационные зародыши начинают расти, чтобы восполнить недостающую единицу нарушенной гармонии. Ревенанты являются эхом умершего тела, его многократным отголоском. Они нематериальны и даже не полуматериальны. И от долгого скитания по степи они постепенно затухают.

 Ревенанты могут пройти сквозь человека, как ветер сквозь открытое поле. Тот почувствует лишь слабый толчок внутри себя. Но иногда на непродолжительное время они могут обрастать мнимой массой. Им даже можно пожать руку, спутав ее с обычной человеческой рукой. Но подобного притворства им, как правило, хватает ненадолго. При встрече с ними никогда не рекомендуется спасаться бегством — это их только разозлит. Самый оптимальный вариант:  внимательно слушать все, что они хотят сказать и абсолютно со всем соглашаться. Исход встречи будет зависеть не от того что ты лично им сможешь или не сможешь доказать, а исключительно от их настроения. Если ревенанты в плохом расположении духа — вся твоя жизнь после этого момента пойдет наперекосяк. Если они добры и приветливы — считай, что тебе повезло.

Канцлер Йорик обратился к рядом сидящему парню в яркой фисташковой камизе:

— Подержи, пожалуйста, мою голову, — он снял с себя голову и положил ее на ладони парню. Потом принялся откручивать кисти своих рук и кинул их на юбку одной из девушек. — Лизетта, одолжи мне свои ладони, а то мои что-то озябли.

Лизетта с той же проворностью открутила собственные кисти, схватила их образовавшимися культями и протянула Йорику. Тот примерил женские пальцы, поиграл ими в вялом свете костров и принялся расстегивать свой сюртук, обнажая грудь. Голова Йорика, продолжая лежать у парня на ладонях, чуть развернулась и заговорила:

— Видишь, князь рауссов, знак на моей груди?

Мельник судорожно кивнул. На груди у канцлера то ли тушью, то ли еще какой-то гадостью был выведен распускающийся цветок.

— Этот знак на вечные времена выколол на моем теле мой собственный раб, когда я был предательски схвачен и закован в цепи. Он же и убил меня. И теперь я не успокоюсь, пока не отыщу его ревенант, где-то слоняющийся по Тевтонии. Я отомщу хотя бы ему. Клянусь, отомщу!

Мельник еще раз кивнул. Потом глотнул горькую слюну. Костер слегка зашипел, попытался распустить свои огненные лепестки, копируя тот цветок, но у него это не получилось, и он снова начал меланхолически тлеть над раскаленными дровами.

— Я зол, князь рауссов, очень зол, — продолжила голова канцлера. — Поэтому у вас троих, кто не спит:  у тебя, у Поля и у Минесса (видишь, я вас даже по именам знаю!) вся дальнейшая жизнь проклята! Вот так…      

Бедный Поль совсем загнулся, его хмурые брови наползли на поникшие глаза. А голова канцлера, слегка тряхнув шевелюрой, обратилась к парню:

— Ганс! Собери меня назад.

Парень приставил голову к шее, а Йорик слегка поправил ее, чтобы не было видно излома, потом, как ни в чем не бывало, произнес:

— Давайте-ка споем чего-нибудь… Только тихо, чтобы не разбудить других.

Гармони затянули тягучие звуки, домбры заставили воздух задребезжать, а кастаньеты привнесли в него шелест листвы. Ревенанты поднялись со своих мест, запели и завертелись в огромном хороводе. Князь уныло наблюдал за тем, как девичьи юбки, кружась, поднимались вверх. И то, что под ними находилось, его уже абсолютно не интересовало. Потом произошла финальная сцена. Ревенанты вдруг начали лопаться как мыльные пузыри. От них оставалась одна пустота. Стихла музыка. Последним лопнул и растаял в воздухе сам Йорик…

Лейтенант Минесс тяжело дышал, взирая на полностью обнаженное тело девушки. Красный свет факела рисовал в ее эрогенных зонах таинственные полутона. Девушка стояла на коленях, стыдливо прикрывая ладонью темный треугольник, под которым находился потайной вход к ее пламенной душе.

— Обними меня, красавица… — шептал Минесс. — Раздвинь свои ножки… я зажгу между них огонь… тебе это понравится…

Минесс почувствовал, как его надутая до предела и пульсирующая от страсти крайняя плоть нащупала наконец этот потайной вход, ноги девушки стали безвольно расползаться, она прилипла своей грудью к его груди, ее вспотевший ротик приоткрылся, испустив сладко стонущий вздох. Он закричал от удовольствия и совершил последнее ритуальное телодвижение, после которого начинается сам акт совокупления. И тут свершилось самое неожиданное…

Его отвердевший член прошел сквозь обыкновенную пустоту. Руки, сжимающие тело, замкнулись сами на себе. Девушка стала легкой как воздух, выскользнула из его объятий, поднялась над землей, закружилась, злорадно захохотала и… исчезла на глазах.

Минесс, стыдясь собственного безумия, ударил кулаками по влажной траве. На несколько мгновений свет факела почернел в его глазах. Он, конечно, неоднократно слышал о сексуальных розыгрышах ревенантов, но чтобы самому попасться в эту липкую ловушку…

Самый настоящий позор!

 

                 *                    *                    *

 

Тилль Хуферманн со своими головорезами прибыл к окраинам Парижа. Город был наполовину черный после минувшего пожарища, по улицам еще валялось множество смердящих трупов, а оставшиеся в живых молились возле опустошенного храма.

— Почти не сомневаюсь, что здесь побывали в гостях солнцепоклонники. Никакие, даже самые отпетые бандиты не станут свергать с купола храма символ нашей религии.

Тилль и его подручные принялись расспрашивать горожан, не видели ли они старую страшную ведьму, которую должны были везти в железной клетке под вооруженным конвоем, но те, убитые собственным горем, лишь равнодушно пожимали плечами. Один человек из его банды высказал разумную мысль:

— Господин майор, в Париже всего одна гостиница. Лаудвиг и его отряд непременно должны были там остановиться. Идемте, вывернем из хозяина этой гостиницы всю душу. Наизнанку.

 

                глава   вторая

 

                                                «Мне помнится ясно момент тот счастливый,

                                                 Когда я, вглядевшись в край бездны, узрел

                                                 Живой огонек, что в ночи горделивой

                                                 Не сломленный мраком победно горел...»

 

Вайклер совершил несколько кувырков в прохладной бездне земной атмосферы, дернул доисторическое кольцо, и только после того, как над головой раздался хлопок раскрывающегося парашюта, осмелился открыть глаза…

Будто не открывал. Тьма стояла как в гробу. Штурман попытался разглядеть собственные руки — тщетно. Скрутил перед своим носом две фиги — даже их не заметил. Хотя нет… заметил! На несколько секунд они явились перед взором, издевательски пошевелили просунутыми сквозь щели большими пальцами и снова исчезли. Внизу произошла кратковременная вспышка света и вслед за ней рокочущий грохот. Это «Безумец» завершил наконец свой исторический путь. То был мимолетный и, кажется, единственный источник света во вселенной. Вайклер вскинул голову вверх — ни одной звездочки. Посмотрел вниз — ни единого огонька. Сплошное черное полотно… Он даже не имел понятия — куда падает. В лес? В море? В океан? На какую-нибудь помойку? Или на пустыню, усыпанную радиоактивными отходами? Тело, стиснутое ремнями парашюта, стремительно опускалось. Вайклер поджал ноги, не зная, в какой именно момент ожидать удара снизу. Он отчаянно вглядывался в бездну под ним, пытаясь различить хоть какую-то поверхность или хоть один-единственный огонек…

Но мир, распростертый под ногами, был мертв. Лишен слуха и голоса, лишен жизни во всех ее ипостасях. Эдрих слышал лишь свист воздуха в своих ушах. Он громко крикнул, надеясь, что хоть собственное эхо станет его собеседником и не даст впасть в полное отчаяние. Но тьма проглотила даже эхо… «Это обыкновенная ночь, —  успокаивал он себя, — до поверхности, наверное, еще очень далеко, поэтому я не вижу огней цивилизации. Я отчетливо слышал это радиосообщение! Наша цивилизация не могла полностью…»

Его тело с шумом погрузилось в ледяную среду и, только после того, как он начал захлебываться, сообразил, что это вода. Родная среда обитания далеких предков человека. Внезапность события напрочь лишила его ориентации. Уже находясь под водой, он хаотично махал всеми конечностями, все более и более погружаясь на дно. Спасенная часть рассудка успела-таки напомнить ему, как делается всплытие. Вайклер вынырнул на невидимую поверхность, жадно глотнул воздуха и именно в этот почти торжественный момент вспомнил, что следом идет купол парашюта. Если он тотчас не освободиться от его плена, то огромная паутина затянет его на дно безвозвратно. Как слепой новорожденный котенок, даже не имеющий понятия о визуальном восприятии бытия, Вайклер нащупал в тыльной стороне сапога небольшой нож, стал истерически резать кожаные ремни. И тут одна обжигающая мысль придала ему новых сил:  погибнуть на самой поверхности родной планеты, протащившись по галактике более семи световых лет, было бы глупее глупого. Безумней самого последнего безумства. 

Парашют мягко накрыл его голову и поволок вниз, в самый ад водного царства. Штурман (вернее, уже на всю оставшуюся жизнь — бывший штурман звездного корабля) разделался с последним ремнем, жадно глотнул воздуха и нырнул на глубину. Первое всплытие на поверхность оказалось неудачным:  голова почувствовала над собой упругую ткань. Еще одно погружение и еще одно всплытие… Вот она, иллюзия свободы! Парашют остался позади, но делать из этого хлипкого факта выводы о собственном спасении так же преждевременно, как и утверждать, что в этой жгучей тьме какие-либо факты вообще имеют место. Вайклер держался на поверхности, пристально вглядываясь в горизонт. Точнее сказать, в то место, где этот горизонт должен быть. Его голодный, истосковавшийся по свету взор надеялся увидеть хоть один единственный костер. Хотя бы определить, в какой стороне вообще находится берег. Сама вода была пресная. «Значит, река» — мысль, вносящая некоторую надежду. Попади он в океан, переплывать его в потемках оказалось бы действом куда более затруднительным.

Увы, во всех направлениях одно и то же:  черно-матовая завеса. Сплошная и абсолютно беспроглядная. С последней надеждой штурман посмотрел поверх себя, хотел узреть далекие звезды, с которых он низвергнут, — та же картина. Ни огонька. Ни искорки. Мир словно исчез перед взором, оставив лишь ощущение прохладной водной стихии. А может… страшная мысль обожгла рассудок, и Вайклер от этого чуть не пошел на дно. А может, они во время посадки попросту ослепли?

Силы телесные были небезграничны. Всю оставшуюся жизнь держаться на воде казалось занятием совершенно бесперспективным. Нужно было плыть к берегу. Осталось только выяснить:  куда именно? Штурман приказал себе прежде всего успокоиться. Он наконец взялся мыслить логически:  «если река, значит, должно быть течение…» Напрягся. Затаил дыхание. Прислушался к поведению собственного тела… Да! Его куда-то несет. И именно текущей водой. Слепая Неизвестность, куда он направлялся, была не столь манящей, сколь ужасающей. У него хватило чуткости заметить, что верхнюю часть тела сносит немного сильнее, а ноги чуть отстают. Так, впрочем, и должно быть. На поверхности реки течение более быстрое. Значит… чтобы отыскать берег, нужно плыть в сторону перпендикулярную плоскости вращения его тела.

Вайклер неуклюже загреб руками. Он уже забыл как это делается, хотя в школе Детройта, в той прошлой жизни, он занимал призовые места в юношеских соревнованиях по плаванию. Когда это было?.. Две тысячи триста с лишнем лет назад… Да не было этого вовсе!

Усталость, самая пагубная из всех человеческих страстей, явилась довольно быстро. Вайклер стал задыхаться, вода попадала в рот, руки немели, а до берега еще океан мрака и больше никакой определенности. Река могла оказаться широченной, да он и вообще не был уверен, что плывет в нужном направлении. Ситуация ухудшалась с каждой минутой:  мрак перед глазами стал еще более черным и еще более безжизненным. Руки налились тяжестью, и те движения, что они совершали, скорее походили на сонное дирижирование собственному похоронному маршу. Сам не понимая для чего, Вайклер крикнул на всю вселенную:

— Джо-он!!.. Але-екс!!..

Глухонемое эхо прокатилось над незримой гладью воды. Неба над головой вообще не существовало:  лишь слепая темнота, погубившая все краски мироздания. Возглас был глуп по смыслу и содержанию. Шансы, что его собратья по несчастью где-то рядом, помноженные на шансы, что они вообще остались живы, давали число с несколькими нулями после запятой. Но этот крик лишил штурмана последних сил. Тело расслабилось, воля надломилась, ум перестал чему-либо сопротивляться. Вайклер почувствовал, что тонет. Сознание угасало вместе с несбывшейся надеждой. Он так и не понял сам:  на что именно надеялся. Страстно хотелось еще разок глотнуть перед смертью свежего воздуха. Но страсть сия тоже была уже неосуществимой. Эдрих захлебывался. Говорят, перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь. Вранье все это, обезболивающее душу смертника. Вайклер вспомнил лишь о том, что перед катапультированием так и не успел застегнуть молнию на своем правом сапоге. И это было, пожалуй, последним всплеском разума в его сознании. Последним же чувством оказалось то, что именно правая нога коснулась чего-то твердого…

Дно…

Это было дно реки…

Дно!!

Значит, берег очень близко! Оказалось, второе дыхание открывается не от усилий самого человека, а от вдохновения извне. Какие-то потусторонние, инфернальные силы произвели шоковую терапию в сознании. Вайклер вновь стал трезво мыслить. Тело восстановило связь с командами рассудка. Мощный толчок ногами… и он, преодолевая сопротивление вязкого холода, пошел на всплытие.

Вот он!

Вот он, этот глоток воздуха, о котором мечтал! Еще и еще! Грудь наполнялась жизнью, а душа — бесконечной жаждой жизни. В любой ее форме. Вайклер крикнул какой-то победный клич и вновь заработал руками…

Уже совсем скоро он выполз на берег невидимого царства. Только тут он, наконец, позволил себе отдышаться. Лег на твердую почву, устало распластал все четыре конечности и с наслаждением стал слушать затухающий стук собственного сердца. «Когда же наступит рассвет? Надо было, идиотам, садить «Безумца» на дневной стороне…» Ночь стояла беспощадная. Небо, по его предположению, было сплошь замуровано тучами. Ни звезд, ни даже бледного света луны, словно и впрямь не было никакого неба. Бездна сверху и бездна снизу. Вдобавок еще несколько черных бездн по всем оставшимся координатам пространства. Вайклер, прожив столь долгую жизнь, только сейчас понял, что наивысшим наслаждением для человека является сон.

Сон, сон и еще раз сон…

Его глаза стали слипаться. Фатальная бессмысленность бытия показалась не нуждающейся в доказательстве аксиомой. Легкое, как пушинка, тело провалилось в свободное падение…

Ему снились пейзажи планеты Фрионии. В красноватых лучах заходящей Проксимы они были великолепны. Орнамент красок на каменистой почве приводил в немой экстаз чувствительное воображение. Воздух там был разряженным. Приходилось часто работать легкими, чтобы насытить организм кислородом. Во сне повторилась имевшая место в действительности реплика Джона:  «пойду, помочусь на закат…» Вайклер вновь предложил приступить к поискам разумной жизни. Коллеги его отговаривали, скептически махали руками, но тот принялся поднимать один за другим мертвые камни и вглядывался:  не таится ли под ними разумная жизнь? Под одним из камней он нашел пачку папирос «Беломорканал». Такие курил Павел, Джон их терпеть не мог. «Эй, Паша, твои любимые! И откуда они здесь?» Павел подошел, внимательно разглядел пачку, покрутил ее перед своим носом и произнес:  «это Юрий Гагарин оставил». Вайклер несколько смутился:  «а он был здесь? точно?» Тот утвердительно кивнул. «Опять вы, русские, раньше нас успели…» Теперь Павел отрицательно покачал головой:  «нет, Эдрих, раньше всех здесь побывали монголы». Подтверждая его слова артефактами, подошел Майк и показал всем череп раскосого монгола, нанизанный на палочку. «Фриония — родина монгольского народа. Они покинули ее еще двенадцать веков назад и явились на Землю в качестве богов. На Земле тогда еще была невежественная тьма…»  

«Тьма… тьма…»  — эхом повторял бредящий рассудок.

Тьма… Опять тьма! Вайклер проснулся, открыл глаза и поначалу даже с трудом вспомнил, где вообще находится. Легкий ветерок выдул из промокшей одежды остатки тепла, и теперь все тело дрожало от холода. «Сколько я проспал?…» Вайклер неуклюже поднялся на ноги и стал озираться вокруг. Один из множества невидимых горизонтов уже обязан был хотя бы налиться красками солнечного восхода. Эдрих нащупал во внутреннем комбинезоне плазменный пистолет и уверенный, что он испорчен от воды, равнодушно нажал пару раз на гашетку. Пессимизм и здесь его не подвел, никакого выстрела не произошло. Ни к чему уже не годная железка с презрением отлетела в сторону. Послышался всплеск на поверхности реки, и снова монотонный шум ее бегущих волн.

—Джо-он!!.. Але-екс!!..  — он взывал к ним, словно к богам, всемогущим и многомилостивым. — Э-э-эй! Кто-нибудь!!

Божество под странноватым именем «Кто-нибудь» также не отозвалось. Слабое эхо передразнивало его отчаянные порывы. Вайклер сделал осторожный шаг… другой… третий… Мелкокаменистая почва под ногами податливо прогибалась. Потом штурман от всей души взвыл. В лицо кольнуло что-то острое и твердое. Он слепо пошарил руками пространство впереди себя и нащупал ветку дерева. Потом еще несколько. Потом сам ствол, что и убедило его в правоте своей гипотезы:  все-таки простое дерево. Чувство радости, что хоть какая-то органическая жизнь на планете имеет место, оказалось каким-то прокисшим, вялым, по сути лишенным радости как таковой. «Нет… это не обыкновенная ночь… Это затянувшееся безумие!» Вайклер понял, что совершенно слеп для этого мира. Из эмпирических восприятий окружающих вещей в наличии остались лишь органы осязания и слуха. Да, он слеп. И иного способа вести себя, как в свое время делали люди лишенные зрения, придумать было невозможно. Он отломал две длинные ветки, взял их соответственно в обе руки и, прощупывая таким образом пространство перед собой, неуверенно пошел вперед. Звезд на небесах до сих пор не было. Можно сказать проще — не было самих небес. Не имелось, впрочем, даже надежды, что они когда-нибудь появятся. Вверху, далеко над головой что-то шумело:  скорее, простое эхо бурлящей реки. Ориентация во времени была весьма и весьма относительной. Прошло минут двадцать или тридцать, прежде чем Вайклер почувствовал, как сапог хлюпнул по воде… Снова река! Река сзади и река спереди. Кое-какой план местности уже начинал вырисовываться. Он развернулся вполоборота и продолжил свои слепые скитания. Ветки изредка хлестали по телу, словно взбодряя:  «эй, парень, не унывай, мы тут, совсем рядом!» Утешители с них были хреновенькие, но их невидимое общество хоть как-то разнообразило ощущения.

— Джо-он!! Мать твою… Хоть кто-нибудь живой есть?! — он каждый раз вздрагивал от собственного голоса. Этот голос почему-то казался чужим, словно кто-то стоит совсем рядом и орет в самые уши. Чужым (сказать точнее:  чуждым) здесь казалось все абсолютно. — Это не Земля… это не может быть Землей…

Эдрих родил из себя первую философствующую мысль и снова хлюпнул носком сапога в воду… Опять река! А если… если он выплыл на маленький островок, и со всех сторон (хочется по инерции сказать — света) его окружает непреодолимая даже в мечтах преграда? «Должен же когда-то наступить рассвет! Что за сумасшествие?» Эдрих принялся панически перебирать в голове разные варианты:  что же такого ужасного могло случиться на Земле за две тысячи лет, что на небе не видать ни солнца, ни звезд, ни луны? Атомная война?.. В верхних слоях атмосферы скопился слой…

«Да еш вашу мать!!» Опять вода! Хлюп! Хлюп! — оба сапога, и без того промокшие насквозь, снова оказались в реке. Вайклер терпеливо развернулся, выругал все, что только пришло в тот момент на ум, и зашагал в противоположную бездну мрака. Мысли, одна страшнее другой, царапали душу. А вдруг он и впрямь ослеп по-настоящему? От психологического шока, например? Или снизу по «Безумцу» пальнул еще какой-нибудь безумец? Из непонятного вида оружия. Эдрих потрогал свои глазные яблоки, но никаких болезненных ощущений не испытал. Поднес к носу собственные пальцы, надеясь увидеть хоть слабые контуры руки…

Внезапный крик, вырвавшийся из его груди, отозвался в ушах долгим угасающим звоном. Эдрих вздрогнул и даже не сразу сообразил, что это крик радости. Он увидел на небе звезды! Три маленькие светлые точки прорезали галактическую тьму… пока что всего три… А, нет! Появилась четвертая!.. Низко. Почти над незримой линией горизонта. Вселенная не лишена света окончательно:  могла ли какая мысль быть для него более утешительной?

—А-а-а!! — а вот этот крик к радости не имел никакого отношения.

Вайклер вдруг потерял равновесие и кубарем покатился черт поймет куда. Тело завращалось как в мясорубке, голова несколько раз шандарахнулась о твердый грунт и лишь единственный раз метко попала по камню. Понятия «верх», «низ», «право», «лево», «вперед», «назад» — шесть пространственных координат — спутались в один клубок и совершенно стали неотличимы друг от друга. Он быстро сообразил, что лежит в глубине какой-то ямы в самой нелепой эротической позе.

«Значит, их не было только из-за простых облаков!» Это в дополнение темы о звездах. Вайклер почувствовал во рту приятную на вкус кровь. Надо было выбираться из этой мамонтовой ловушки, пока сверху его не накрыла туша самого мамонта. Впрочем, это могла быть не яма, а простой овраг. Эдрих принялся карабкаться по крутому склону, пока рука не нащупала устланную травой поверхность. Его ветки-поводыри, обломанные, остались на дне. Пришлось делать новые. Теперь, глядя на звезды, можно было иметь хоть какую-то ориентацию.

 Он снова пошел в ведомом только его личной интуиции направлении, осторожно ступая на траву и водя перед собой длинными ветками, точно вспомогательными органами чувств. Если всю оставшуюся жизнь вот так вот придется скитаться по абсолютной тьме, он так никогда и не женится. А ведь клялся перед собственной совестью:  как только вернусь с Проксимы, сразу под руку какую-нибудь молодуху, и под венец. Сейчас все это как-то мрачно и глупо звучало, не годилось даже за неудачную шутку.

«…кстати! давненько я не купался в реке!» Вайклер вдруг понял, что уже очень долго идет в одном направлении. Шум бегущей воды угас, деревья стали мощнее и толще в своих покрытых корой талиях. Видеть он этого, разумеется, не мог, но время от времени прощупывал их руками. Значит, все-таки полуостров… Еще одна обнадеживающая мысль. Хоть какое-то будущее с твердой почвой под ногами. «А не запеть ли мне какую-нибудь песню?» — мысли, исполненные идиотизма, тоже изредка приходили ему в голову. С ними было веселей. «Если рассвет так никогда и не наступит, я сойду с ума раньше, чем успею как следует проголодаться». О голоде, впрочем, можно было пока и не вспоминать. Накличешь беду, она и явится. Проблема добычи пищи на планете, лишенной освещения, вообще не имела никаких мыслимых решений. Вайклер почувствовал, что изрядно устал. Все тело так и клонило к земле. Возникла черная, ранее неведомая страсть — вырыть себе могилу да лечь там, хоть поспать в тепле. Он рухнул наземь…

Ветер продувал его влажную одежду и пробирал зудящим холодом до костного мозга. Если он так уснет, то простуды не миновать. Как это не дико звучало, но тут на помощь пришла идея с могилой. Вайклер нащупал руками песчаный участок местности и принялся разгребать яму. Потом взялся зарывать в нее собственное тело, оставив лишь лицо да руки. Песок попался сухим, умеющим хранить тепло. Когда он почувствовал, что начал под ним согреваться, то большего блаженства, казалось, в этом черном мире и не могло существовать. Сон ласково коснулся его век, и с длительным зевком куда-то улетела измотанная душа.

Когда он проснулся, то еще долго лежал, боясь открыть глаза. Он знал, что если сейчас не увидит рассвета, то не увидит его уже никогда. Веки боязливо раздвинулись, и мрак вселенной снова хлынул в его рассудок, заполняя его холодом и пустотой. Страшно хотелось есть. После долгих блужданий Вайклер обнаружил какие-то кустарники, все время цепляющиеся за ноги. Маленькие мягкие плоды и по вкусу и по форме напоминали шиповник. Он принялся ползать на коленях и жадно собирать милостыню судьбы. Исцарапал себе все пальцы и протер комбинезон. То аморфное чувство, посетившее его желудок, сложно было назвать сытостью. Просто притупившийся голод приобрел некий вкусовой оттенок. А на небе опять исчезли все звезды. Снова непогода. Или то было лишь иллюминацией воспаленного рассудка.

Он все брел и брел… Маленькими боязливыми шагами протаптывая по земле  невидимую линию своей судьбы. Часто спотыкался, падал на ровном месте, считал ушибы и ссадины, чтобы хоть чем-то занять свой ум. Неизвестность, накинув черную вуаль, стояла перед его глазами. В ее загадочном молчании, к счастью, пока не чувствовалось угроз и, к сожалению, не чувствовалось ничего вообще. Очередной раз падая наземь, Вайклер подумал, что для полного счастья ему не хватает лишь пения птиц. Он чутко прислушивался к голосу невидимого леса, различал невнятные шорохи, целую гамму стрекочущих звуков, внимал трущемуся о деревья ветру, словно в их подсказках крылся ответ на сам смысл бытия. Один раз, лежа на траве, он почувствовал, как по руке пробежало нечто… И это нечто было мягким, пушистым с острыми коготками на лапках. Вайклер рефлекторно сжал ладонь, но верткое существо успешно юркнуло в темноту. Охота обломилась…

Время в абсолютной тьме подчинялось принципу неопределенности. Чем дольше оно шло, тем с меньшей точностью можно было сказать о его количестве. Вайклер прибросил в голове примерную цифру, суммировал все, что с ним приключилось с момента посадки, учел сон и долгие, исполненные отчаяния валяния на траве. Получалось что-то около двух с половиной суток. А приключения здесь не баловали разнообразием:  хлещущие по лицу ветки, нелепые падения, ушибы, самые изысканные сквернословия и хозяин планеты — вездесущий мрак. Вопрос «куда он идет?» даже страшно было задавать. Потому как из множества вариантов ответов самым оптимистическим выглядел:  «никуда». Следующий вопрос «зачем он все-таки идет?» был полегче. «А че, стоять на одном месте, что ли?»

Нет, им двигал ни инстинкт выживания, ни любопытство и уж тем более ни дух слепого героизма. Ответ тривиален — им двигало отчаяние. В стационарном положении тела, оно было мучительным до невыносимости, а при движении слабело, уступая место другим чувствам.

— Джо-он!! Але-екс!! Чтоб вы сдохли, придурки из космоса!

Подобного рода позывными Вайклер время от времени пытался сотрясать окружающий мир. Всерьез встретить своих собратьев по несчастью он и не надеялся. Просто никаких других имен больше не знал, и в полумертвых чаяниях души думал, что его хоть кто-нибудь да услышит.

— Клянусь небом и землей, я слышал в эфире эти голоса!

Ни неба, ни земли уже давно не существовало. Зря клялся. Далеко над головой пару раз появлялись несколько скоротечно живущих звезд. И исчезали. Если предположить, что небо затянуто слоем туч, и звезды, как добрые ангелы, являются взору, когда в этих тучах наступает некий просвет, то объяснить феномен несложно. Но как истолковать отсутствие солнечных лучей…

Вайклер уж в сотый раз кубарем покатился по траве. Внезапно возникший крутой склон лишил его шаткого равновесия. Он уже был надрессирован на такие случаи и прежде всего обхватил голову ладонями, чтобы не испробовать ей на прочность какой-нибудь камень. Но этот раз выдался благополучным. Тело тормознуло о какую-то корягу и замерло… Далеко-далеко, на самом краю вселенной горела одна единственная звезда. Маленький осколочек света, достаточный для того, чтобы сказать:  «я его вижу, следовательно — существую». Не вставая с земли, Эдрих решил отдохнуть и еще раз подумать о своих перспективах. Его ближайшее будущее рисовалось в самых унылых полутонах. О более отдаленном даже мыслить было страшно. Медленная смерть от голода имела все шансы стать его нареченной судьбой. Еще больше вероятности, что его загрызет какой-нибудь дикий зверь. Если последний имеет место быть и имеет, к тому же, способность видеть во тьме… Худшими из  вариантов являлись смерть от отчаяния, помешательство или суицид. Или то, другое и третье вместе взятое.

— Эй, дикий зверь! Ты здесь водишься или нет?

Вайклер частенько разговаривал с темнотой, пытаясь ставить себя на один уровень с ее могуществом, и это помогало. Притупляло природный страх. В какой-то момент он заметил, что коряга, на которой лежала его голова, медленно вздымается и опускается, да к тому же кажется чересчур уж мягкой. Вайклер потрогал ее рукой и замер с открытым ртом. Вместо ожидаемой коры или древесины пальцы вошли в чью-то длинную шерсть. И только теперь он услышал совсем рядом тихое размеренное сопение. Панического крика не произошло, он был слишком утомлен для испуга. Поначалу даже возникла мысль поспать рядом с этим теплым существом, но как только он услышал его протяжный зевок и клацанье челюстями, быстро пересмотрел свое мнение и сменил его на противоположное.

Вайклер осторожно поднялся, взял свои прутья, заменяющие ему зрительные нервы, и пошел прочь. Вдогонку ему раздался еще один зевок. И только теперь он сообразил, что находится в состоянии шока.

Вскоре он уже совершенно потерял счет времени. Секунды, минуты, часы, недели стали для него абсолютно равнозначными бессмысленными звуками. Суставы во всем теле болезненно ныли от постоянной ходьбы. Желудок бунтовал, прося помимо суррогата ягод да сладких стеблей более разнообразной пищи. Из приятных жизненных ощущений осталось только одно:  свалиться в какой-нибудь овраг и спастись от действительности целебным сном. Мечта больше никогда не просыпаться, увы, так ни разу еще не сбылась. Самым паршивым состоянием души являлось это муторное пробуждение, когда грезы рассеиваются как неудачные чары, и перед глазами снова пустота, вылитый из черноты и холода невидимый мир. «Это не Земля… нет…» — бредил его разум. Однажды звезд на небе появилось так много, что в их светло-зернистом орнаменте он узнал немало знакомых созвездий. И что с того? Почти такие же созвездия он видел и с Фрионии, и с других планет Проксимы. И даже в своих тревожных снах.

Вайклер мыслил от противного. Ибо пока не потерял способности трезво оценивать уж если не окружающую обстановку, то хотя бы собственное поведение. Он знал, что если будет стоять на месте — это смерть. Медленная и совершенно бесславная. А двигаясь куда-либо у него был шанс (пускай один к миллиону), что он встретит здесь некие остатки разума. Встретит хоть что-нибудь отличимое от вездесущей темноты.

Впереди послышался какой-то шум… Сначала можно было подумать, что это шелест ветра, но воздух вокруг был спокоен. Значит, река… И чем более Вайклер приближался к источнику заманчивых звуков, тем сильнее утверждался в последнем мнении. Вот уже для слуха стали различимы всплески волн, тревожный гул текущей массы воды… В какой-то момент деревья закончились. Его прутики шарили в пустынном пространстве берега, начиненного мелкой галькой и песком. Вайклер поднял один плоский камешек и, как в беззаботном детстве, решил пустить «блинчики». Шлеп… шлеп… шлеп… шлеп… — раздалось семь или восемь смачных шлепков по поверхности, и камень канул на дно. Ему это так понравилось, что он почти полчаса пускал новые и новые блины, забавляя свой слух. Внутри защемила ностальгия по детству, и вообще — по жизни. То есть, по жизни, в которой присутствует здравый смысл. Вайклер снова подключил логику и путем нехитрых умствований понял, что ему разумнее всего держать свой дальнейший путь вдоль берега. Во-первых, здесь нет деревьев, что попросту облегчает ходьбу. А во-вторых… тут дело понятное, если на сей странной планете имеются какие-то поселения людей, то они должны находиться недалеко от источников пресной воды. Тело было в конец измотано, и болтающаяся меж ребер душа едва не отрывалась от ноющей плоти. Вайклер пытался несколько раз искусственно инспирировать себе боевой несломленный дух:  то громко запоет какую-нибудь песню, то вдруг станет вслух рассказывать самому себе прокисшие от давности лет анекдоты. Смех от них тоже получался кислым, совершенно неестественным. Наконец он пришел к выводу, что лучше молчать. Это хоть экономит силы.

Мир вокруг продолжал находиться в состоянии летаргической смерти. Он был ощутим, осязаем, при желании благословляем или проклинаем, но сказать то, что он существует, не поворачивался ни язык, ни извилина мозга. Вайклер настырно продолжал свой путь. Хотя нет. Путь — здесь слишком яркое слово. Никакого пути, по сути, не было. Он просто вяло переставлял ногами, следуя невидимому берегу, который непредсказуемо менял свое направление. Спать приходилось как прежде, зарываясь в рыхлый песок. Из съестных блюд тоже не было богатого выбора. Порой приходилось час или два ползать на коленях, тыкаться носом в колючие ветки, прежде чем удавалось нашарить руками кустарники со спелой ягодой. От нее уже тошнило, желудок сводили спазмы, но более изящные деликатесы отыскать было трудно. Вайклер изредка срывал какие-то толстые полые стебли, сладковатые на вкус и более питательные, чем ягоды. Но иногда бывало, он съест на свой риск какую-нибудь гадость и тут же сплюнет назад. Однажды меж пальцев у него запутался земляной червь. Он долго терзался сомнениями и страшно не хотел терять свое человеческое достоинство. Потом все же пошел, сполоснул пойманную «дичь» в реке и отправил в свое нутро. После этого он стал противен сам себе и поклялся, что лучше подохнет от недостатка витаминов, чем еще раз съест подобную мерзость.

Настоящий праздник наступил, когда Вайклер на одном хвойном дереве обнаружил шишки. Это был пир на весь черный мир. Он с пылающей страстью принялся обламывать ветки дерева, словно срывал одежду с юной девицы, жадно прощупывая ее тело. Даже пару раз пытался вскарабкаться по сучкам к вершине. Но после того как навернулся и распорол до крови ногу, решил довольствоваться тем что раздобыл. Пожалуй, впервые за все его скитания в бездне мрака, он испытал чувство сытости. Теперь было бы неплохо отметить это дело. Из разнообразия спиртных напитков в наличии имелась только речная вода. Он подполз к берегу и жадно припал губами к ее пьянящей влаги. Раньше даже дико было подумать, что возможно испытать восторг от простых орехов и нескольких глотков воды. Эдрих, дивясь взрыву своих эмоций, от души расхохотался. «Таким пустякам может радоваться только олигофрен!  Я сошел с ума, с чем себя и поздравляю!»

Вайклер поднялся на ноги, и тут ему померещилась некая искорка. Она вспыхнула и тут же потухла. Где-то сбоку. Скорее, эта вспышка произошла в его голове  — слабая галлюцинирующая надежда. Он долго всматривался в черную бездну, но безрезультатно. Снова нагнулся к воде и… та же картина! Будто вдалеке кто-то чиркнул спичкой и тут же ее затушил. То, что это не звезда, Вайклер понял даже своим отупевшим рассудком. Слишком малый угол наклона к горизонту, если учесть, что вокруг — толща густого леса. Несколько раз меняя положение тела, он заметил:  искорка то появляется, то угасает. Одна единственная на устрашающем полотне абсолютного мрака… Там огонь! Там непременно горит огонь! И мерцает лишь потому, что его заслоняют стволы деревьев. Эдрих боялся преждевременной радости, дабы не вкусить горечь разочарования. Тем не менее, он медленно побрел в сторону своего видения. Пришлось покинуть берег и снова окунуться в гущу леса, сражаясь с незримыми ветками. Огонек становился более ярким, у него появились цвета и формы, манящие и отпугивающие одновременно. Эдрих с наслаждением слушал учащенный стук своего сердца. Он почти не сомневался, что там — островок разума. Даже если он попадет к диким племенам, людоедам, снежным людям или простым обезьянам — это все же лучший вариант, чем медленно сходить с ума, скитаясь по черному миру.

Когда Вайклер явственно увидел мерцающие языки огня, сомнений не оставалось:  это костер. До него могли додуматься только существа с интеллектом выше среднего обезьяньего уровня. Это успокаивало. Но он решил не терять бдительности. Наконец-то из тьмы показались силуэты скрываемых доселе деревьев. Они стояли как тени в вымершем сказочном царстве. Листва на них практически отсутствовала. Ветер тоже отсутствовал, и все они замерли, будто время заиндевело на их размашистых ветках. Прутики-поводыри были уже ни к чему, и Эдрих радостно разломил их об коленку.

Треск играющего огня уже влился в немую элегию тишины. Вайклер настороженно озирался, боясь, что дикари могут напасть сзади, но тем не менее шел вперед. В мир, наконец, явились цвета и краски. Кора деревьев, как и полагается, налилась темно-коричневыми тонами. Из-за отсутствия листвы торчали лишь голые ветки с многочисленными побегами — словно иглами, воткнутыми во мрак. Трава в основном была черной, изредка все же встречались муторно-зеленые тона, даже пестрые цветы, которым сложно подобрать какие-либо земные аналоги. Всю эту картину Вайклер увидел вскользь, краем глаза и далекой окраиной сознания. В данный момент все его внимание было сосредоточено на большой просторной поляне, посреди которой и свершали свой ритуальный танец красные бесята, обитающие в костре. Столь непривычное море света резало глаза. Даже поднялось давление и слегка застучало в висках. Вайклер приготовился к самому худшему. Он поднял обе руки вверх и, нелепо бормоча по-английски:  «я ваш друг… я не причиню вам вреда», — вышел на поляну.

— Я ваш друг… я ваш друг… — его сердце готово было повеситься на собственных сосудах от волнения. — Клянусь, я ваш друг…

— Хрен ты в потрепанном комбинезоне, а не друг! — внезапный голос сзади чуть не лишил его рассудка.

Не чувствуя собственного тела, Вайклер обернулся. Он ожидал увидеть кого угодно, хоть божьего ангела в спортивных трусах и кирзовых сапогах, только не Джона с огромной охапкой хвороста. Лицо бедняги покрылось толстым слоем щетины, и он скорее походил на рыжего черта, чем на самого себя. Оба недоумевающе смотрели друг другу в глаза, ожидая, у кого первого сдадут нервы.

— А… А-а-а!! — Хворост просыпался на землю, Джон подпрыгнул на месте. — Ну ты скотина, Вайклер! Ну ты свинья! На кого же ты нас, сиротинок, оставил?! Уж думали, так и не решился ты нажать тот проклятый рычаг! Сгорел вместе с «Безумцем»… Ты это или не ты?!

Джон подбежал и стиснул его в своих мертвых объятиях. Долго хлопал по спине, орал над самым ухом. Вайклер первый раз за все свои блуждания подумал, что жизнь еще не лишена смысла. У него даже прошибло слезу.

— Где Антонов?

— Спит, черт ленивый. Послал его за хворостом, а он на все забил… сейчас, подожди.

Джон ринулся к краю поляны, и только теперь Вайклер заметил там натянутую между деревьев палатку из парашютной ткани. Капитан нырнул в ее недра. Донесся его командный голос:

— Антонов, подъем! Встать из анабиоза! Да не твоему вялому члену, а тебе лично! Посмотри кого я нашел… разумное существо из класса гомо сапиенсов. Иди, вступи с ним в контакт!

Далее послышался недовольный голос Александра:

— Ты бы мне лучше бабу нашел… гомо сапиенс хренов!

Антонов выполз из палатки с заспанным, отекшим как после похмелья лицом, покрытым столь же могучим слоем щетины. Словно постарел лет на десять. Вайклер подумал, чего бы сказать такого остроумного? Протянул руку и ляпнул первое, что пришло в голову:

— Я прибыл из космоса. Шел пешком с самой Альфы Центавра, ищу двух придурков, отдаленно похожих на людей. Джона Оунли и Александра Антонова. Не видели таких?

Алекс долго протирал глаза, не веря тому, что они видят.

— Эдрих?.. Ты?! Или не ты? Откуда ты здесь?!

— А вы откуда?

Алекс загадочно посмотрел на черное небо. Слабый свет костра ничуть не менял его пугающей пустоты.

— Во-во… и я оттуда же! Сколько же пришлось мне помотаться, прежде чем вас отыскал… Думал еще немного и умом помрачусь. Здесь-то светло! — Эдрих поднес к носу грязную ладонь. — Можно хоть собственную пятерню увидеть. Вы даже не представляете, какое это счастье! Видеть собственные пять пальцев!

Антонов мотнул головой, окончательно проснулся, подбежал и бросился ему на шею.

— Мы же тебя похоронили вместе с «Безумцем»! Уже и за душу твою бесшабашную помолиться успели!

Короче, обнимались, целовались, осыпали друг друга комплиментами и проклятиями, наверное, минут пять. Все было на эмоциях. Они понимали, что шансы их встречи в такой беспросветной мгле были настолько ничтожны, что происшедшее нельзя характеризовать иначе как чудо. В научно-технические чудеса здесь уже никто не верил, поэтому чудо отнесли к категории божьих.

— Ну, давай! Рассказывай, рассказывай… — капитан похлопал Вайклера по плечу  и указал на бревно возле костра.

Штурман бесхитростно изложил все что было. И, как оказалось, по сути ничего-то и не было. Весь рассказ уложился в несколько минут бессвязных эмоциональных фраз. Пережитые ощущения не баловали многообразием, поэтому он с куда большей охотой послушал своих коллег по несчастью.

— В общем, — Джон уселся рядом и подкормил пламя парою сухих веток, — наши с Алексом приключения выглядят чуть более романтично. Если бы не моя зажигалка, которую я в суматохе кинул себе в карман, хрена мы бы сейчас возле костра грелись. Соображай, как многое в судьбе человека зависит от ничтожного случая… Короче, у меня вышло самое удачное приземление. Мы вдвоем с парашютом опустились на какую-то поляну. Алекс умудрился запутаться в деревьях, чуть не сломал себе ногу…

— Во, опухоль до сих пор не сошла! — Антонов обнажил больную коленку и произнес это с нескрываемой гордостью.

— Нам повезло в том, что мы катапультировались сразу друг за другом, а ты, разиня, тормозил. Поэтому мы и нашлись быстро. Хотя… эта радость тоже имеет свою цену. Я исстрелял все заряды в своем плазмопистолете. Бегал в потемках… орал как псих да палил во все стороны. Думал, с ума сойду от этой темноты… Потом вдруг слышу, кто-то матерится по-русски. Как чувствовал, что Антонов. Больше так никто не умеет.

— Я не матерился, а пламенно молился! Прошу не путать эти два понятия.

— Помолчи! Дай мне сказать… — Джон достал тот самый мундштук, вставил в него сигарету и поднес рдеющую ветку. Самозабвенно затянулся. — Представь, Эдрих, глобальность моей личной трагедии. У меня в пачке осталось всего пять сигарет. Тьфу, уже четыре… Четыре сигареты на всю оставшуюся жизнь!

— Да рано ты нас хоронишь-то…

— Уж растягиваю их как могу. Каждая затяжка в моей жизни — событие. Ну, а в честь такой радости, не грех еще одной штукой пожертвовать. Антонов сколько не просил, я ему ни единой затяжки так и не дал. Представляешь, какая я свинья! А с другой стороны, давал слово, что завяжет с куревом, пусть держит. Никто его за язык не тянул.

Бесконечная ночь накрывала поляну романтической тишиной, которая если и нарушалась, то только по вине ее обитателей. Огонь уныло потрескивал, словно кряхтел о каких-то личных недугах. Его скорбного света хватало лишь на то, чтобы сделать видимой саму поляну, нарисовать силуэты окружающих ее деревьев и привнести красноватый оттенок в мир триумфального мрака. Все происходило как в жутком сне. Вайклер поглядел на лица своих коллег. Толстый слой щетины превращал их из легендарных космоплавателей в бродяг вселенной. Протертые и порванные в нескольких местах комбинезоны годились только для бомжей. От той славы, которую они воздвигли сами себе, остались только тлеющие угли да понурые взгляды. И еще блуждающее где-то эхо похороненного «Безумца».

— А я так надеялся, что нас здесь встретят с цветами и коллекцией самых изысканных вин… — Антонов мечтательно откинул голову на траву и махнул на все рукой. — Надо было послушать Гошку Сухова и поступать лучше на экономический факультет.

— Он бредит, — тихо произнес Джон и поэтично добавил:  — Лишь я здесь мыслю здраво, что вижу я — для разума отрава… Короче, вот тебе, Эдрих, мое мнение. Этот мир того самого… — капитан покрутил пальцем возле виска, — шизанулся. То, что мы наблюдаем, попросту не может быть на самом деле.

— Ты имеешь в виду отсутствие солнца?

— Именно. Странно, что ты так поздно об этом догадался. Мы тут с Александром Великим поразмыслили, времени было предостаточно, и пришли к выводу, что ни одна логическая версия не способна объяснить происходящее. Научные гипотезы также отсутствуют.

— Это ты к такому выводу пришел, — буркнул лежащий на траве Антонов, — а я утверждаю, что в верхних слоях атмосферы образовался светонепроницаемый слой. Наверное, произошла какая-то катастрофа…

— А звезды?! Почему тогда мы их видим? — Джон повысил интонацию. Наверное, задавал уже этот вопрос ни один раз.

— Никаких звезд нет, это просто маленькие белые точки в сознании. Наш больной рассудок видит то, что хочет видеть. К примеру, в данный момент на небе вообще ничего нет.

Небо действительно излучало лишь тьму и  галактическую скуку. Джон сделал очередную затяжку и с печалью посмотрел на исчезающий меж двух пальцев окурок.

— Была еще идея, что между Землей и солнцем повис космический объект столь огромных размеров…

— …что наводит тень на всю планету, — домыслил Вайклер. — В таком случае здесь бы давно все покрылось льдом, и всякая жизнь погибла бы от лютого холода.

— Это и моему спинному мозгу понятно. Даже если предположить, что объект искусственный, это, один черт, ничего не объясняет.

— Ересь все это! Маразм! Куда луна делась в таком случае? Куда вообще все подевалось? У меня вон на сапоге застежка отлетела. Куда она делась?!

Джон стряхнул остатки пепла в бездну у себя под ногами. Его морщины прорезали лицо задумчивыми зигзагами.

— Слушай, Эдрих, может ли быть такое, что пока мы прохлаждались в саркофагах, у компьютера в мозгах произошел какой-нибудь заклин, и мы попали вообще не в солнечную систему?

— Исключено. Абсолютно. На подходе к системе происходит тестирование всех планет:  их размеры, орбиты, относительные вектора перемещений.

— А какие еще версии? Солнце потухло? Исчезло? Стало черной дырой с большой, с влагалище, норой?

— Да, визуальные датчики были сломаны, мы не могли видеть солнце воочию. Теоретически, подчеркиваю — лишь теоретически, дедовским методом радиосканирования мы могли видеть потухшую звезду. Но это такой же маразм, как все остальное. Звезды тухнут миллиарды лет, но прежде их планеты превращаются в заледеневшие песчаные глыбы.

Пламя костра потеряло свою силу. Оно стало похоже на покрасневшие морские волны, которые вздымаются над обугленными дровами и тут же исчезают. Но если в море волны бессмысленно бьются о берег, лишая его покоя, то здесь огненные языки вполне осознанно подразнивали ветер, и без того лишенный этого покоя. Ветер был беспощаден в своих гневных порывах и мигом разгонял красных бесят по потухшим углям. Чем меньше становилось света, тем более призрачными казались деревья, стерегущие поляну, и тем больше сгущалось кольцо темноты. Джон повернул голову в сторону Вайклера и почти безнадежно спросил:

— В твоей голове хоть какие-то мысли водятся?

Эдрих пошевелил ногой поленья.

— Если вас интересует мое мнение, то вот оно:  это не Земля.

— А что тогда?

— Чуждый мир, Черт Поймет Что, мы провалились в какую-то логическую дыру в пространстве. Это попросту необъяснимо.

— А давайте пожрем чего-нибудь, — предложил Антонов. Он поднялся с травы, брезгливо стряхнул с себя ее сырость и уныло посмотрел на впавший живот.

Вайклер продолжал сплетать хитроумные софизмы, не столько с целью объяснить происходящее, сколько заморочить себе и другим голову своим напыщенным блудословием, как будто этот риторический паллиатив поможет спастись от полного отчаяния.

— В общем, так:  предположим, что за наше отсутствие цивилизация далеко продвинулась по части научно-технического прогресса. Люди изобрели новые источники энергии все более и более разрушительной силы. На Земле проводились эксперименты со все более непредсказуемыми последствиями. И вот, один из таких катастрофических экспериментов привел именно к тому нонсенсу, какой мы имеем несчастье наблюдать.

Джон лишь скептически пожал плечами.

— Так мы жрать будем или нет? Желудок сводит. — Антонов пошарил в карманах своего комбинезона, нашел там пару почерневших орешков, раскусил их и долго вглядывался в их пустующую сердцевину.

Капитан кинул в умирающий костер охапку хвороста, и тот буквально восстал из тления. Огненные бесята повылазили из всех щелей, стали трепыхать своими аморфными телами, передразнивать друг друга, шипеть и искриться. Их беззаботная жизнь, зависящая от мановения чьей-то руки, вселяла некое утешение:  все в мире иллюзорно, так стоит ли мучить рассудок ради красочной игры иллюзий?

— А как вам такой вариант:  мы до сих пор находимся в анабиозе. Эскапический сон перешел в иную фазу. — Джон зачем-то пощупал свое тело. — Хотя признаюсь:  никогда еще во сне я не мыслил так здраво и не чувствовал так явственно…

— И не бредил так безнадежно! Мы жрать идем или нет?! Там у нас в палатке куча шишек и грибов. Зря я их собирал?

— Чего ты заладил:  «жрать», «жрать», «жрать»! Животное ты, Антонов! Здесь речь идет о высоких материях! — повысив интонацию на слове «высоких», капитан воодушевленно поднял палец к небу.

Александр презрительно сплюнул.

— Вот первобытные люди думали-думали о ваших «высоких материях» и превратились в таких выродков как мы. А не думали бы…

— Ага. Мы бы до сих пор чесали друг другу спины, ели вшей…

— И блаженны были бы! Идем жрать!

Вайклер лениво махнул рукой:

— Знаете, парни, я бы сейчас отоспался с удовольствием, под теплым одеялом… Мне уже осточертело, спасаясь от холода, зарываться по шею в песок и глотать одни кошмары.

Джон сделал фирменный знак пятерней, мол «будет исполнено», и обратился к Антонову:

— Алекс, наш люксовый номер там никем не занят?

Палатка была сделана из ткани парашюта. Впрочем, из чего она еще могла быть сделана? Вайклер трепетно пробрался в ее недра, точно входил в святая святых. Коленки сразу же почувствовали мягкую перину. Отблески отмирающего света рисовали внутри палатки чуть различимые глазу контуры. Скомканное одеяло, три подушки… Это же надо — именно три! Ну, молодцы! Чуяли, что рано хоронить их легендарного штурмана.

 Когда Вайклер отдался мягким объятиям перины, да еще накрылся сверху шуршащим набитыми листьями одеялом, да еще представил рядом женщину… Большего счастья, казалось, и не надо. Он со сладким упоением втянул в себя чуть кисловатый воздух «люксового номера» и канул в небытие…

Джон еще долго сидел возле костра и смотрел в небо — небо, пугающее соей бездонной пустотой. Он все еще надеялся на чудо. Он все еще ждал, когда начнет светлеть горизонт. Он создал в своей душе религию здравого смысла и тайно ей поклонялся. Когда на его плечо легла рука Антонова, он вздрогнул от неожиданности.

— Плюнь ты на все эти загадки, капитан. Это черная вселенная с черным юмором.

Антонов даже сам не представлял, насколько удачно он подобрал словосочетание.

 

                    руна   двенадцатая

 

                                                                      «Но прошлого нельзя вернуть,

                                                                       Нельзя из памяти стереть.

                                                                       О нем лишь можно сожалеть —

                                                                       Ведь то ошибок горьких путь».

 

Вселенская тьма потому и была свята, что освящалась лишь собственным могуществом. Всякие поползновения к паритету ее безграничной власти считались вздором. Всякие оспаривания оного факта — безумием. Островки жизни, вкрапленные в ее невидимую ткань, по сути являлись нонсенсом бытия.

— Вижу огни большого города! — громогласно заявил Маулин. — Судя по карте, это должен быть Познань!

Дремлющий от усталости Лаудвиг лениво поднял голову и из произнесенных слов понял только последнее. Познань — крупнейший после Варру-шивы город Панонии. Здесь наконец-то можно будет поесть и отоспаться, а главное — выпить кое-чего покрепче перебродившего кваса, остатки которого еще плескались во флягах их обоза.

— Донесите караульным кто мы такие, и заворачиваем в ближайшую таверну! — приказал Минесс. Его конь ретиво заржал, подтверждая сказанное.

Лаудвиг окончательно проснулся лишь тогда, когда услышал звуки национальной панонской музыки и разноцветные факела, украшающие вход в таверну. Музыка оказалась совершенно чуждой его слуху. Воспитанный в утонченных вкусах школы Мориса, принц воспринимал все эти примитивные побрякивания на незатейливых инструментах мелодией для дебилов. Тем не менее, множество простолюдинов в исступлении плясали возле таверны, считая, что чем шире они махают руками и ногами, тем красивее выглядит их танец. Измотанные долгой дорогой франзарские солдаты неуклюже посваливались со своих лошадей и направились в распахнутые двери. Ольгу, дремлющую в клетке, оставили на улице. Князь Мельник тихо шепнул ей:

— Я вынесу чего-нибудь поесть… потерпите, госпожа, уже недолго осталось.

Она лишь сонно открыла глаза, слегка кивнула и снова опустилась в спасительную дремоту. Князь с удивлением для себя заметил, что даже начал привыкать к ее внешнему облику. Ведьма выглядела не такой уж отвратительной как поначалу. Искусно наложенные морщины не смогли полностью затмить красоты лица юной девы. Даже копна седых растрепанных волос, которую ей милостиво одолжила Нида, «любовница» Альтинора, как-то театрально и неестественно смотрелась на ее голове. Ольга была и оставалась сама собой — тем милым божественным существом, которому поклонялись во дворце царя Василия. Ее простота поражала всех. Отец дарил ей богатые наряды, а она все раздавала своим подругам. Причем, подруг она выбирала себе исключительно из деревенских девок, с ними же проводила все свои игры и развлечения. Князь, вспоминая это, озабоченно вздохнул.

— Господа франзарцы, что будете заказывать? — кельнер с яркой бабочкой на шее принялся извиваться вокруг знатных гостей с потаенной надеждой на солидные чаевые.

— Все, что достойно нашего аристократического языка! — заявил лейтенант. — Давай, шевелись, мы измотаны до предела. Еще отоспаться надо…

Ходили слухи, что панонская огневица крепче любого вина, секиры и даже деревенской самогонки. За пределами этого миража о ней слагались легенды, будто она приправлена волшебством, будто от ее воздействия душа улетает до небесных костров, а тело сваливается на пол. И еще чего только не плели болтливые языки. Сейчас франзарцам представилась уникальная возможность подтвердить или опровергнуть справедливость подобных слухов.

— Эй, официант! Или как там тебя… Огневицы, будь любезен! — Лаудвиг изобразил размашистый королевский жест, которым он повелевал всеми барменами у себя, в Нанте.

Кельнер приволок на подносе миниатюрные стопочки и начал разливать по пятьдесят грамм в каждую, внимательно следя при этом за горлышком бутылки, словно опасаясь пролить лишнюю каплю. Лаудвиг, поглощая жаждущим взглядом бесцветную жидкость, все более хмурил брови.

— Ты издеваешься, парень? Или деньги наши жалеешь?

— Господа франзарцы наверное еще не знают, что огневицу следует пить мелкими дозами и осторожными глотками. Это очень опасная жидкость! — кельнер говорил с сильным акцентом, и гостям казалось, что он намерено коверкает красивый франзарский язык. Вообще, его рожа выглядела достаточно одиозной, и принц невзлюбил его с первого взгляда.

— Во славу Непознаваемого! — Лаудвиг, не думая, изверг из себя этот банальный тост и поднес рюмку к носу. Потом залпом отправил ее содержимое в свой внутренний мир.

Да… это было похоже на волшебство. Горькое волшебство. По горлу прокатился комок настоящего огня, из глаз брызнули слезы. Во рту было чувство столь сильного жжения, будто туда насыпали перцу. Лаудвиг нащупал рукой стакан холодной воды и тотчас отправил его следом. Пожар быстро затух. И вот тогда-то мир по-настоящему преобразился. Звуки и голоса стали плавать по таверне, очертания всех предметов оказались размыты пьяным воздухом, жесткая скамья, на которой он сидел, внезапно размякла. В немеющем теле почувствовалось приятное покалывание.

— У-ух х-ха! — Лаудвиг мотнул головой, и вся черная вселенная чуть не перевернулась от этого жеста. — Дру-узья, мне начинает нр-равиться наш поход! И даже ведьма, которую мы везем, мне тоже начинает нр-равиться! Пойду-ка я ее поцелую!

Принц поднялся для свершения задуманного, но тут пол под его ногами пошатнулся, и он снова рухнул на лавку, едва не опрокинувшись с нее вверх ногами. Хорошо лейтенант вовремя поддержал его за спину.

— Еще огневицы! — Лаудвиг изящно изобразил свой королевский жест рукой. Но вместо ожидаемого кельнера с бутылкой жидкого колдовства он увидел напротив себя совершенно незнакомую морду с большими отвислыми щеками.

Неизвестный сел напротив, протянул пятерню к королевским закускам и совершенно бесцеремонно отправил себе в рот связку вишен. Его наглые немигающие глаза все время смотрели прямо на принца. Лаудвиг, находясь в пьяной эйфории, поначалу даже не сообразил что к чему.

— В чем дело, господин толстая рожа? Х-ха! Ты хоть знаешь, кто с тобой говорит?

Панонец выплюнул вишневые косточки прямо на стол, и в ушах у присутствующих зазвенел его густой басистый голос:

— С детства не люблю смотреть на морды франзарцев. И почему для них до сих пор не придумали намордники? Я бы по этим намордникам отличал франзарца от добропорядочного человека.

Князь Мельник, лишь пригубившей огневицы и поэтому самый трезвый из всей охраны, быстро оценил обстановку. То, что это наезд, не оставалось сомнений. Он кинул изучающие взгляды по всем углам таверны. За двумя столиками сидело с десяток вооруженных панонцев, пристально следящих за разгорающимся конфликтом, с другой стороны еще пятеро. Итого — пятнадцать. Впрочем, дело не в этом. Если надо, они только свистнут, и сюда сбежится весь Познань. Дело совсем в другом:  нужно во что бы то ни стало избежать кровопролития. Это нужно прежде всего Ольге, жизнь которой и так висит на волоске. Поэтому князь сжал волю в кулак, любезно улыбнулся незнакомцу и произнес:

— Послушайте, господин…

— А рауссам вместо намордников я бы разрисовал лица черной краской, чтобы отличать их от франзарцев — это во-первых, и от добропорядочных людей — во вторых! — проникновенный бас заставил князя побагроветь и сжать кулаки.

Еще одну попытку сгладить ситуацию произвел лейтенант Минесс:

— Господин, я бы посоветовал вам быть осторожней в словах. Мы выполняем важное поручение франзарского короля Эдвура. Поверьте, не в ваших интересах портить с ним отношение.

Панонец скривил все складки своего лица и оскалил зубы. Никто бы и не подумал, что так выглядит его улыбка.

— Как ты сказал? Эдвура? Странно… одного из псов в моей псарне тоже кличут Эдвуром. Уж не его ли важное поручение вы выполняете?! — и тут он позволил себе расхохотаться. Раскаты его густого, внушающего ужас смеха, словно раскаты грома, прокатились под потолком таверны, сочтя его за каменный небосвод. — И что ж за поручение такое? К-ко… косточку принести?!

Тут загоготала вся панонская часть посетителей. Лаудвиг в жизни еще не испытывал таких унижений, даже когда отец его, пьяного, пинал, загоняя под кровать, он чувствовал в себе больше человеческого достоинства, чем теперь.

— Подумайте, пан наглая рожа, если вспыхнет конфликт, вы погибните первым. А у вас, помимо любимых псов, наверняка есть жена и дети. Так что еще не поздно извиниться.

Панонец медленно, не спеша, почти нежно протянул к принцу руки и резким движением схватил его за шиворот.

— Извиниться? Перед тобой?

Воистину их огневица помрачает разум. Эта мысль в голове лейтенанта возникла почти одновременно с резким ударом по столу. Скатерть оказалась разрезанной надвое, многие тарелки попадали на пол. Брызнувшая кровь залила изысканные яства. На столе между недопитых стопок лежали две отрубленные руки. Панонец с ужасом посмотрел на свои окровавленные культи, хотел что-то крикнуть, но возглас так и застрял у него в горле, расклинив челюсти и исказив лицо гримасой недоумения. Только потом лейтенант сообразил, что все это натворил его лишенный воздержания меч.

Все панонцы, находящиеся в таверне, поопрокидывали столы, за которыми сидели и обнажили оружие.

— Готовность к бою! — крикнул Минесс, и франзарские солдаты сделали то же самое.

Грохот поднялся как во время настоящего побоища. На каменный пол летели и разбивались вдребезги бутылки дорогих вин, фаястовая посуда, хрусталь и железо. Все это вылилось в лавину звенящих звуков. Мечи были тут же обнажены, двуствольные арбалеты наведены на живые цели. Солдаты замерли, ожидая только команды. Со стороны панонцев тоже оказалось два арбалетчика. У Лаудвига дрогнуло сердце, когда он понял, что их стрелы смотрят прямо на него. Возникла напряженная тишина, в которой разразился лишь вопль хозяина таверны:

— О изверги! Что вы наделали?!

Минесс, проявляя последние капли дипломатии, гневно закричал:

— Послушайте, паны! Этот человек получил по заслугам. Вы сами слышали все его оскорбления, любой из вас на нашем месте поступил бы точно так же, будь у него хоть толика достоинства. Мы не хотим кровопролития. Если вы имеете к нам какие-то претензии, говорите. Всякий спор можно решить миром, и будь проклят тот, кто утверждает обратное.

Один из панонцев неожиданно заявил:

— К вам у нас нет никаких претензий, но мы хотим всенародно сжечь вашу ведьму, дабы она не оскверняла наш мираж своим присутствием!

Лаудвиг вздохнул с явным облегчением.

— Да и черт бы с ней, с этой ведьмой!

Музыка на улице продолжала незатейливо теребить воздух, но тут среди бряцаний струн и тягучих звуков флейт раздался чей-то отчаянный крик. Ольга!.. Мельник пересегнул через опрокинутый стол, задравший кривые ножки вверх, и мигом очутился у выхода. Так и есть! Двое неизвестных проникли в ее клетку, схватили за руки. Та кричала, упиралась, с надеждой поглядывала в сторону таверны. Всего несколько прыжков и князь уже был рядом. Всего несколько движений правой руки и два бездыханных тела пали к его ногам. У одного была почти снесена верхняя половина черепа, из которой вместе с оторванным мозгом вывалились глазные яблоки. Картина в жанре хоррор:  лежит мертвый человек с пустотой в глазницах, а рядом на него глядят его собственные глаза, лишенные век, с расширенными от ужаса зрачками. Ольга зажалась в угол клетки и перепугано смотрела куда-то в сторону.

— Браво, князь! Вы великолепно справляетесь с ролью охранника! — раздались вялые одиночные аплодисменты.

Мельник вздрогнул. Говоривший не был панонцем — это точно, фраза была произнесена на астральском языке. И болезненно-знакомым показался голос говорившего… Мельник очень медленно обернулся. Впрочем, разворачивался бы он быстро или даже молниеносно — это ничего бы не изменило. Открывшаяся картина сначала была изучена взором, лишь потом понята рассудком, и в самую последнюю очередь — воспринята чувствами. Тилль Хуферманн, тайная ищейка президента Калатини, а за ним — человек пятьдесят, не меньше, вооруженных головорезов.

В тот же миг, проклятый среди всех мгновений его жизни, в грудь князя прилетело несколько стрел. Металлические пластинки юшмана успешно отразили их по сторонам, но болезненный удар откинул его на несколько шагов назад.

— Немедленно в таверну! — крикнул Хуферманн. — Перебить всех до одного, пока они не разбежались оттуда как тараканы!

Майор посчитал, что расправиться с князем достаточно и пяти человек, все остальные ринулись в гостеприимно распахнутые двери, пугая пьяных танцоров. Музыка играла все фальшивее и фальшивее. Гитаристы невпопад перебирали струнами, а флейтисты скорее извлекали вой, чем гармонику. Инстинкт самосохранения поднял Мельника на ноги, его меч несколько раз рубанул пустоту воздуха, и пустота звенящими осколками разлетелась по сторонам. Астральцы ломанулись в клетку, в чем и заключалась их ошибка. Князь резко закрыл решетку, в результате двое из нападавших оказались внутри, а трое с наружи. Уж с двум-то противниками князь расправлялся, как школьник с задачками про яблоки. «Володя, если от двух яблок отнять два яблока, то сколько их останется?» — вспомнил он голос своей детской воспитательницы Марфы.

— Ни одного! — его меч прошел сквозь живот черноволосого астральца, и тот замер, даже не успев сделать взмаха ятаганом.

Второй в этот момент оказался сзади. Мельник, не вынимая меча, сделал резкое движение вперед. Помощницей ему в сем подвиге оказалась только его богатырская сила. Оба астральца оказались, словно ломтики шашлыка на шампуре, нанизаны на один меч. Князь брезгливо поскидывал их на пол и добил ударами в горло, которые он называл «успокоительными». Оказавшись снаружи, князь встретил сразу три обнаженных острия. Астральцы, извергая ругательства на своем языке, окружили богатыря, и тому приходилось постоянно вертеться, чтобы отражать их выпады. Да… задача трех тел решалась сложнее. Мельник в сотый раз говорил спасибо своему защитному юшману, хоть и пропускающему боль, но не дозволяющему острию холодного оружия проникнуть в тело. Звон каленой стали дребезжал в ушах и теребил нервы. Меч князя за долю мгновения проходил по всем трем позициям, где-то отражая оружие противника, где-то нанося собственную эскападу. Невозможность сосредоточиться на одной цели делала все его выпады неточными. Он понял, что долго так не протянет, и сделал обманный финт: сам юркнул вниз, перекатился по земле и оказался снаружи вражеского кольца. Астральцы резко развернулись и победно подняли стальные знамена своих мечей. Во время рукопашного боя существует неписаное правило чести:  не пользоваться огнестрельным оружием. Надо отдать должное головорезам Хуферманна, они его исполняли, ведь на поясе у каждого болталось по пистолету. Теперь все трое оказались с одной стороны. Мельник решил испробовать на одном свой испытанный номер — выбивание оружия из ладони методом мощного удара по основанию лезвия. Удар производился не иначе, как плашмя. Приближаясь к противникам, он сделал резкий оборот всего тела, придавая мечу момент инерции и… промахнулся. Вместо того, чтобы попасть по оружию, лезвие меча дало звучную пощечину одному из астральцев. В результате его оторванная нижняя челюсть почти отделилась от лица и окровавленным комком болталась возле остального тела, глаза разбухли и налились кровью, ноги подкосились. Рев раздался неимоверный…

Когда в таверну ворвалась толпа вооруженных людей, Минесс поначалу ошибочно счел их за подмогу панонцам. Но как только увидел маленького худощавого человека с майорскими погонами и регалиями астральского миража, совершил еще более глупую ошибку — обрадовался. Принял их за своих союзников. Тилль Хуферманн, низкорослый, с узкими, точно у подростка, плечами, так неестественно гляделся в роли вожака этого сомнительного воинства, что некоторые не сдержали насмешливых реплик.

— Вот они! — указательный перст майора ткнул в сторону Лаудвига. — Перебить всех до одного! Всех!

Два встречных потока стрел наполнили воздух ядовитым шипением. Несколько солдат с той и с другой стороны рухнули на пол. Изумленный лейтенант Минесс счел произошедшее зловещей ошибкой, но увидев, как астральские арбалетчики начинают перезаряжать орудия, воскликнул:

— Вперед!! — его меч первым рванулся в бой.

Франзарские солдаты, воодушевленные огневицей еще более, чем кличем их командующего, с воплями проклятий ринулись на нападавших. Звон множества мечей и человеческие крики заполнили собой весь звуковой диапазон таверны. Отблески обезумевшей стали вяло сверкали в скромном свете факелов. Кровавые пятна залили пол. Опрокинутые столы, как символы хаоса, так и лежали с задранными вверх ножками, будто подняли свои древесные резные конечности в знак капитуляции. Хозяин таверны в отчаянии рвал на себе волосы:

— Что вы делаете, твари?! Предвечная Тьма! Кто мне за все это заплатит?!

В самом глупом положении оказались сами панонцы. Они с изумлением наблюдали за кровавой мясорубкой, не в состоянии сообразить что происходит. Минесс, рубя мечом во все стороны, где только шевелится живая плоть, вдруг понял, как сейчас важно склонить колебание нейтральной стороны в свой лагерь. Он громко воскликнул:

— Панонцы!! Братья! Вспомните, как четыре эпохи назад проклятые астральцы жгли и грабили ваши города! Неужели в вас нет чувства праведной мести?! Это отроки убийц ваших матерей!

Лейтенанту было очень важно, чтобы познаньские вояки вспомнили именно это, а не то как, например, эти же самые города шесть эпох назад жгли и грабили франзарцы в союзе с тевтонцами.

— А ведь действительно так! — рявкнул один рябой толстяк, потрясая в воздухе огромным палашом. — Будь проклята президентская власть!

Тут в скобочках надо бы заметить, что Астралия была единственным миражом во вселенной, где правителя именовали старым титулом «президент».

В незащищенный тыл отряда Хуферманна вклинилось более десятка вояк. Месть оказалась делом более святым и более беспощадным, чем простая оборона. Изрубленные тела астральцев разлетались по самым отдаленным углам таверны. Окропленная жертвенной кровью пивнушка превратилась в алтарь массового заклания человеческих душ. Молитвенные воздыхания тяжелораненых солдат совершенно заглушал беспощадный звон скрещенных мечей.

— Остановитесь, изверги! — кричал хозяин таверны. И тут он сообразил, что надо делать, подбежал к своим слугам и отдал приказ:  — Тушите светильники! Все до одного.

В помещении становилось все темнее. Уже сложно стало отличать лица врагов от своих соплеменников. Мечи звенели все реже, стрелы опасались тревожить полумрак, так как маячащие цели были столь размыты, что не поймешь — враг то или друг. Таким способом частенько гасили многие вооруженные конфликты. И вот в таверне пришла к власти полная темнота. В ней раздавались лишь гневные проклятия, причем — сразу на трех языках. Кто-либо не решался делать взмахи холодным оружием:  перед глазами — лишь черная завеса, и рядом мог оказаться его ближайший соратник. Голос хозяина, словно глас небесного пророка, звучал громче всех:

— Прошу вас, покиньте мое помещение! И там, на улице, деритесь сколько душе угодно! Вы меня в конец разорите! Я не имею ни малейшего отношения к вашей внутренней вражде! Я лишь скромный торговец!

В темноте вдруг вспыхнул огонь. Какой-то панонец зажег факел, осветив красноватым оттенком застывшие изваяния людских тел. В то же мгновение несколько стрел прошили его бархатный кафтан со всех сторон. Он упал на колени, что-то шепнул губами, потом рухнул лицом вниз. Факел покатился по каменному полу, но не потух. Его испуганное пламя теребило загустелый мрак, словно молило о снисхождении. Этот несчастный нарушил одну из основных заповедей боя:  «если пришла тьма, не возжигай в своих руках огонь, иначе ты становишься мишенью для всех одновременно». Лейтенант вдруг понял, что не воспользоваться всеобщим замешательством — гибель для его отряда.

— Франзарцы! Все — к выходу! И на коней!

Снаружи их уже поджидал князь Мельник. Каждое движение выглядело быстрым, точным, единственно верным. Пустующие седла почувствовали хозяев. Шпоры вонзились под потную кожу лошадей, те бешено заржали и пустились вскачь. Клетка с Ольгой, шатаясь во все мыслимые стороны, спешно поползла следом.

— Хоть бы они пристрелили эту паршивую ведьму! — молил Лаудвиг черное небо. — Все несчастья из-за нее! Из-за нее!

Князь, нагоняющий его сзади, убежденно произнес:

— Будьте уверены, принц, они с радостью перестреляют всех нас, но ее не тронут!

— Это еще почему?! — Лаудвиг исковеркал свое лицо гримасой крайней озлобленности.

Мельник не хотел сочинять какое-нибудь вранье, поэтому промолчал. И тут он заметил, что принц придерживает одной рукой бедро. Кровь, просачиваясь сквозь его пальцы, все более обагряет побледневшую кожу. Встречный ветер вырывал красные капли и уносил с собой в неизвестность.

— Сьир, вы серьезно ранены?

— Не знаю! Но останавливаться нельзя ни в коем случае! Надо как можно дальше от них оторваться!

Кавалькада с шумом проскакала последнюю улицу и приблизилась к воротам города — тем, что открывают дорогу на Варру-шиву. Привратники, видя всадников в крови, явно спасающихся от кого-то бегством, хотели было преградить им путь, но лейтенант сверкнул над их головами своим мечом, и те бросились врассыпную. Степь темноты распахнула перед ними свои мрачные объятия. Чуть извилистая змейка дороги была видна лишь на десяток шагов вперед и дальше растворялась в черноте — угрюмой квинтэссенции мироздания.

В степи темноты быстрое передвижение было небезопасным, а очень быстрое — в принципе невозможным. Кони при вялом освещении не успевали разбирать того, что творится под их копытами, как следствие, нередко спотыкались и с одичалым ржанием кувыркались по земле. Для неосторожных наездников подобные авантюры могли иметь летальный исход. Кавалькада все более погружалась в трясину вселенской тьмы. Огни города таяли, и трепещущие по ветру факела снова остались единственными источниками света.

— Не свернуть ли нам в лес? — спросил Лаудвиг.

Безо всяких пояснений Минесс коротко отрезал:

— Нет.

В лесу передвижение было бы в два раза более затруднительным и раза в четыре более медленным. Частокол могучих деревьев с пышными хвойными кронами и размашистыми ветками одним своим видом внушал опасение. Деревья словно раскинули во все стороны кривые руки, дабы не пустить на свою территорию каких-нибудь проходимцев. Зажатые с обеих сторон бесконечными шеренгами безмолвных охранников, путники могли двигаться только вперед. Пыльная дорога, точно искривленная ось координат одномерного пространства, лишая их свободы выбора, вела в неясную муть Грядущего. Разведчики тьмы были убиты в схватке, поэтому лейтенант сам скакал первым, вызывающе выставив свой факел перед собой, будто тыкая  им в лицо предвечной Тьме.

Вот и первая встреча. На дороге показался какой-то отрок, судя по неряшливой одежде — из крестьянских детей. Он махал руками, что-то пытаясь им объяснить, но Минесс властно крикнул:

— Некогда с ним разговаривать! Вперед!

Все бы неплохо, если б почти сразу же на дороге не появилась целая группа крестьян с косами. И те же самые жесты, явно о чем-то предупреждающие. Возглас Минесса был уже менее уверенным:

— Вперед! Вперед! Не останавливаться!

Следующий человек уже не шел, а бежал, панически схватившись за голову. И бежал именно с того направления, куда так стремился эскорт. Лейтенант резко затормозил лошадь, и та ответила ему возмущенным ржанием, встала на дыбы, вонзив копыта в облака пыли.

— Эй, любезный, объясни что происходит!

 Крестьянин испуганно уставился на вооруженных людей и что-то залепетал на своем языке.

— Кто у нас понимает по-панонски? — спросил Минесс у своих солдат.

Все как один стойко молчали. Ответил князь рауссов:

— Я немного понимаю… если то, что он говорит, правда, то новости неутешительны. Со стороны Варру-шивы сюда движется Циклон Безумия.

Лейтенант плюнул на землю.

— Я чувствую, нынче все Безумия сошлись в одной точке! Непознаваемый явно начал сотрясать наш мир напоминанием о собственном могуществе…

Лицо его надолго застыло угрюмой маской вечного философского противоречия:  что делать, если оказался меж двух огней? Он поглядел по сторонам, почему-то заострил внимание на изящество размашистых хвойных деревьев со слабыми отблесками зелени. Потом посмотрел на небо, требуя у него немой подсказки. Но небесные костры слали на землю лишь свой равнодушный, ничего не выражающий свет.

— Если мы уж все равно остановились, то давайте перевяжем принцу бедро, — сказал князь.

Лаудвиг благодарственно кивнул, сполз с лошади, отлепил окровавленную длань от бедра и уныло глянул на рану. Его губы не переставали шептать:  «проклятая ведьма, все из-за тебя! из-за тебя!»

— Надо бы укрыться в какой-нибудь деревне, — предложил один солдат.

Минесс сомнительно покачал головой.

— Не думаю, чтобы группу вооруженных иноземцев пустили в деревню. Вы видели, как здесь относятся к франзарцам? К тому же, если мы окажемся в эпицентре Циклона, никакая деревня не поможет. Там уже ничто не поможет. Мой отец умер именно той смертью, которую ему предсказал бог Циклона. И не спасли его ни каменные стены, ни отчаянные молитвы Непознаваемому. Вот так…

Солдаты, находящиеся в арьергарде отряда, вдруг закричали наперебой:

— Огни! Сзади приближаются огни!

Князь Мельник поднялся на стременах и глянул вдаль.

— Это люди Калатини! За нами погоня! Хорошо, если только они, а то могли еще подбить пьяных панонцев из таверны…

Короче, выбора не оставалось, времени на размышления — тем более.

— Вперед! — крикнул лейтенант, накручивая на запястья уздечку и отчаянно дергая ее на себя. — Мы с позором бежим! Но это лишь ради сохранения жизни нашего принца!

Кавалькада рванулась с места. Сухие облака из пыли и человеческого страха поднялись над дорогой, немного поклубились и вновь осели на ее поверхность. Уже очень скоро сбоку подул горячий ветер — верный признак того, что они уже находятся на периферии Циклона. Факела теряли силу, изящные языки их пламени превращались в жалкие лохмотья огня. Лейтенант усердно кричал:

— Всем держаться недалеко друг от друга! Что бы не происходило, двигаться только вперед!

Ветер воровал его слова и уносил в бездну, отставляя от фраз лишь тихие обрывки. Уже очень скоро ветер обернулся настоящим ураганом. Все факела потухли, за исключением двух — тех, что были на повозке с железной клеткой. Многие сочли это за колдовство ведьмы, но потом вспомнили, что светильники на повозке сделаны из стекла. Мир погрузился в столь привычный для него мрак.

— Вперед и только вперед! — лейтенант слез с лошади и повел ее за собой.

Оставшегося света хватало лишь на то, чтобы различать во тьме контуры призраков, похожих на людей, и силуэты гигантских деревьев, отчаянно машущих мохнатыми лапами. Лошади спотыкались на ровном месте, их бешеное ржание пыталось соперничать с воем поднебесья. В какой-то момент в этом вое послышалась музыкальная гармония, и вселенский рев перешел в страшную мелодию саморазрушения, будто там, на небе, заиграл оркестр всех стихий, какие только способны нести людям бедствия. Лейтенант вскинул голову и увидел, что небесные костры… изменили свой цвет. Они стали багрово-красными, и с них на землю крупными каплями падала кровь…

Где родился этот Циклон, в Панонии пока не знали. Он обрушился на Варру-шиву как смерч:  без предупреждения, без чьих-либо прогнозов, без каких-либо намеков на свое пришествие. А в столице Панонии по издевке злой фортуны незадолго до этого был праздник:  родился наследник престола. Люди гуляли и веселились. Вино, освященное экзархом Трех великий храмов, раздавали народу даром, за счет казны. Первые вопли ужаса раздались, когда в город прибежали крестьяне из ближайших деревень и сообщили о надвигающейся беде. Король Весса приказал укрыть младенца вместе с семьей в подземельях дворца, а народу — спасаться кто куда горазд. Бог Циклона никогда еще не проходил мимо крупных городов, и от его Пророчеств не могло спасти ничто абсолютно. Если ты по глупости или по неопытности попал ему на глаза — тут уж не на кого пенять, как только на самого себя. Если ты укрылся от него в подземелье или за каменными стенами, надейся только на удачу, ибо, если он возжелает видеть тебя и изречь свое Пророчество, перед ним рухнет любая преграда. Попасть внутрь Циклона было вовсе даже нестрашно, сказать более:  любопытно и увлекательно. Но если встретился с богом — смерть или какое-нибудь несчастье было для тебя неминуемо. Причем, сама эта смерть редко когда наступала тут же. Она приходила некоторое время спустя, согласно Пророчеству.

Перепуганные насмерть горожане похватали своих младенцев и позапирались в своих домах, кто-то залез в овощные погреба, иные кинулись в лес. Город за четверть эллюсии превратился в пустыню, лишенную жизни. Все факела были потушены, и предвечная Тьма разлила свое мертвое естество по его многочисленным улицам. Беда шла в виде горячего ветра, заставляющего воздух болезненно выть, а основания земли — дрожать в конвульсиях. Соломенные кровли хижин для бедняков сделались легкой добычей для бесчувственной стихии. Она срывала их и кружила перед собой, не ведая, что вертит соломенными судьбами целых семейств. Деревья стали прогибаться, складывая свои ветви в жесте мольбы. Поднялись целые тучи пыли, так что затмился облик небесных костров. Потом на всю черную вселенную заиграла громкая музыка, облаченная траурными аккордами. Но вскоре все стихло:  смолк горячий ураган, пыль опустилась на землю, деревья выпрямили свою осанку и облегченно расслабили ветки. Наступившая тишина и являлась самой страшной вестью для людей. Это означало, что они пересекли зону ударной волны и уже находятся внутри Циклона. Слышался плач маленьких детей, вопли женщин и отчаянные молитвы их мужей. Потом все и началось…

Небесные костры вдруг налились красным оттенком и стали источать капли крови. Эти капли падали с неба на землю, и в том месте, где они соприкасались с поверхностью, тут же возникал сноп огня. Огонь этот, впрочем, не воспламенял крупных пожаров и был холоден как лед. Варру-шива стала сказочно преображаться. С окраин города пошла волна теплого оледенения. На первый взгляд этот процесс сложно было охарактеризовать как-то иначе. Все без исключения здания, начиная с мелких деревянных хижин и кончая  мраморными королевскими дворцами, делались прозрачны словно стекло. Изумленные и насмерть перепуганные люди стали видеть друг друга через стены. Более того, стеклянными стали деревья с множеством белых, будто покрытых инеем, веток. Камни на мостовой сделались мраморными, столбы, городские памятники, стоящие на площади колесницы — все стало просвечиваться насквозь, точно материя лишилась цвета как такового. Метаморфозам не поддались только люди и животные. Они панически бегали по лабиринтам прозрачного мира, не ведая, куда здесь можно спрятаться. А с черного неба продолжала капать человеческая кровь…

Крики переросли в настоящую истерику, когда в город вошел бог Циклона. Он, как и подобает всякому божеству, явился в огненном столбе. Не касаясь земли, он двигался по воздуху и медленно вращался, вглядываясь во все четыре стороны вселенского мрака. Жезл в его руке был страшнее любого оружия, придуманного людьми как в здравом рассудке, так и в своем безумии. Никакая тварь и никакая природная стихия не могли помешать его движению. Вот уже слышен его голос… вот уже различимы слова…

— Я ИДУ! ИДУ К ВАМ, СТРАШНЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ! Я СОЗДАЛ МИР ИЗ СТЕКЛА, А НЕБЕСНЫЕ КОСТРЫ — ИЗ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КРОВИ! Я ИЗУРОДОВАЛ ВАШУ ВСЕЛЕННУЮ ДО НЕУЗНАВАЕМОСТИ. И НИКТО… НИКТО НЕ СМОЖЕТ УКРЫТЬСЯ ОТ ГНЕВА МОЕГО! СЛУШАЙТЕ, ЛЮДИ! Я БУДУ ИЗРЕКАТЬ ПРОРОЧЕСТВА. ОНИ ИСТИННЫ! И НИ ОДНО НЕ ОСТАНЕТСЯ ДЛЯ ВАС ПУСТЫМ ЗВУКОМ!

Бог указал жезлом на одну стеклянную хижину, и ее хрупкие стены тут же рассыпались. Отец, мать и шестеро маленьких детей с воплями упали на колени и поклонились ему, надеясь, что этот жест растопит его ледяную душу.

— ТЫ, — обратился он к отцу семейства, — УМРЕШЬ ОТ МЕЧА! ТВОЯ СПУТНИЦА ЖИЗНИ УМРЕТ ОТ РАКА ЛЕГКИХ, А ВСЕХ ТВОИХ ДЕТЕЙ СМОРИТ НИЩЕТА И ГОЛОД. ВРЕМЯ ИСПОЛНЕНИЯ ПРОРОЧЕСТВА — ПОЛТОРА ЭПИЗОДА.

Отец семейства истерически зарыдал и стал рвать на себе волосы.

— За что?! За что?! В чем моя вина перед Непознаваемым?!

Бог Циклона никогда не отвечал на вопросы людей. Он спешил дальше, чтобы успеть разрушить как можно больше человеческих судеб. Никто и никогда еще не слышал, чтобы он изрекал что-то доброе:  одни несчастья, ведущие к смерти. И люди по опыту старших поколений знали, что все его Пророчества сбудутся.

Еще один дом разбился на множество стеклянных осколков. Две девушки-лесбиянки в панике бросились бежать. Но он направил в их сторону свой жезл и невидимая сила развернула обеих лицом к своей смерти.

— ВЫ УМРЕТЕ СЕЙ МОМЕНТ ОТ ВНЕЗАПНОГО ИНФАРКТА! ИСТИННЫ МОИ ПРОРОЧЕСТВА! И НИКТО НЕ СПАСЕТСЯ ОТ НИХ!

 Послышались два кратковременных крика, и два бездыханных женских тела упали на прозрачные камни. Прямо возле них с неба упала огромная капля крови, и возгорелся холодный огонь.

— ТЫ ОСЛЕПНЕШЬ!

— ТЫ ПОГИБНЕШЬ ОТ ПАРАКСИДНОЙ ЧУМЫ!

— ТЕБЯ УБЬЕТ ТВОЙ СОБСТВЕННЫЙ СЫН, А САМ ПОВЕСИТСЯ ОТ ОТЧАЯНИЯ!

     — НА ТЕБЯ НАПАДУТ ГРАБИТЕЛИ И ПЕРЕРЕЖУТ ВСЮ ТВОЮ СЕМЬЮ!

— ТЕБЕ ЖИТЬ ОСТАЛОСЬ ВСЕГО ЧЕТЫРЕ ЭЛЛЮСИИ!

Бог Циклона никогда не обращался к человеку по имени, он лишь указывал на него своим жезлом и снисходил до унизительного местоимения «ты».

Про Циклоны Безумия в Священном Манускрипте не сказано ни единого слова, поэтому духовенство так и не пришло к единому мнению, пытаясь объяснять их природу. Тривиальный ответ, что Циклоны, как и параксидная чума, как и вообще любое другое бедствие, посланы на землю Непознаваемым в качестве наказания за людские грехи, мало кого успокаивал. Все Циклоны разнились друг от друга по степени искажения реальности, которую они несли. Внутри одних весь мир состоял из стекла, внутри других — из огня. В третьих деревья могли выглядеть квадратными, а звезды, к примеру, треугольными. В каждом имелся свой психологический заскок. Но все священники в один голос были убеждены, что никаких волшебных превращений черной вселенной на самом деле не происходит. Потому их и окрестили Циклонами Безумия, что попадая внутрь, человек изменяет восприятие окружающего мира. И мир-то по сути меняется не снаружи, а в лишь в его глазах. Пребывание внутри Циклона сильно похоже на временное помешательство. Ведь после того, как Циклон проходит, все всегда становится на свои места. Деревья превращаются в обыкновенные деревья из коры и древесной ткани, небесные костры как всегда маленькими белыми точками дырявят черный небосвод. Те же дома, и те же города. Никакого стекла, никакого огня и никакой чертовщины вообще. Существуют ли боги Циклонов на самом деле или лишь эвентуально, то есть иллюзорно, никто толком не мог утверждать. Но что все без исключения их Пророчества исполнялись — неоспоримый факт. И еще одна странная закономерность. Циклон Безумия мог возникнуть в любой точке черной вселенной, в любом ее мираже, даже на море. Он шел по земле, непредсказуемо меняя свои направления, но всегда заканчивался у какого-нибудь Лабиринта Мрака. Многие очевидцы даже утверждают, что своими глазами видели, как бог заходит в Лабиринт, и буря вокруг него мигом стихает.

А из Лабиринта Мрака еще никто и никогда не выходил обратно. Будь то бог или человек. Туда дорога открыта всем. Назад — никому. Поэтому уход в Лабиринт почти тождественен смерти. В древние времена сохранились некоторые свидетельства, будто пару раз Циклон Безумия угасал, не успев достигнуть Лабиринта, а его бог превращался в обыкновенного человека. Но это всего лишь легенды. И тут стоит поставить огромный знак вопроса.

— ИСТИННЫ МОИ ПРОРОЧЕСТВА! И ВСЕ ДО ЕДИНОГО СБУДУТСЯ! ВСЕ!

Тело бога, охваченное неугасимым пламенем, продолжало свой путь дальше, в степь темноты…

Такие вот события происходили совсем недавно в столице Панонии Варру-шиве. Теперь Циклон подступил к окраинам Познани и, если его не соблазнит находящийся рядом Лабиринт Мрака, он уйдет еще дальше, в Тевтонию.

Лаудвиг почувствовал, что ветер стал затихать, и это позволило опять зажечь спасительные факела. Повозка с Ольгой опрокинулась. Несколько солдат, ругаясь, ставили ее на колеса. Принц зло сплюнул.

— Ведьма, еш ее! А везем как царевну! Тьфу!

Князь Мельник подумал прямо противоположное:  «царевна, а обращаются как с ведьмой». И тоже сплюнул. Лейтенант вдруг громко закричал:

— Огни! Я вижу огни! Они нас до сих пор преследуют!

— И более того, — уныло добавил князь, — они с таким же успехом уже заметили наши огни…

— Я больше не намерен бегать от этих недоумков как трусливая собака. Солдаты! Готовьтесь к бою! Арбалетчики! Покажите на что вы способны!

Князь хотел было возразить, но потом понял — люди Калатини не отстанут, пока не добьются своего или не погибнут. Ему, признаться, тоже успели осточертеть эти детские догонялки, где, прикрываясь высшими целями, они следуют на поводу у собственной трусости.

— Так! Быстро разводим огромный костер! Это приказ! — лейтенант первым бросился собирать хворост. — Солдаты! Вы снимайте свои мундиры и набивайте их травой! Только живо! Живо!

План лейтенанта, кажется, был ясен. После того как посреди дороги родился огромный сноп огня, вокруг которого лежали набитые чучела франзарских воинов, все нырнули в темноту и замерли. Солдаты остались в нижнем белье, поверх которого неуклюже бряцало оружие. Хуферманн издали наверняка подумает, что солдаты от переутомления свалились поспать. Хотя… как сказать…

Приближающиеся огни были видны так отчетливо, что уже возникало искушение пустить в них стрелы. Потом во тьме нарисовались фигуры всадников. Минесс сосчитал их количество. Всего двадцать. Не густо. Значит, та потасовка в таверне покосила их ряды более чем наполовину. Главное было удачно выбрать момент, пока астральцы не успели различить обман. Близко подпустишь — только спугнешь, далеко будут — эти дурни наверняка промахнутся. Лейтенант вытер вспотевшее лицо и с мыслью — «ну, братья, не подведите!» —  крикнул:

— Пли!!

Несколько отравленных стрел нырнули в толщу мрака и прошили тела вражеских всадников. Четверо из них, извергнув крик, свалились наземь. Пока астральцы приходили в себя от шока, удалось перезарядить арбалеты и сделать повторный выстрел. Еще трое из их коней лишились наездников. Тут только они, наконец, додумались погасить факела. Князь заметил, как  совсем рядом с неба упала большая капля крови. Возник холодный огонь и вмиг сделал видимым множество деревьев вокруг.

— О, черт…

Из тьмы раздался голос самого Хуферманна:

— Князь Мельник и все франзарцы! Если вы добросовестные воины, то выходите на честный поединок, а не прикрывайтесь благословенной Тьмой!

Мельник неуклюже зашагал к костру. Хотя лейтенант пытался его отговаривать, но тот лишь вяло отмахнулся. Он медленно вышел на дорогу и обнажил меч в знак согласия. Любой из головорезов Хуферманна мог совершить из мрака предательский выстрел, но никто этого не сделал. Мельник всмотрелся в глубину ленивого огня и вслушался в тишину своего сердца. Внутри и снаружи царило такое спокойствие, будто ничего и не угрожало его жизни, а достаточно было единственного выстрела… Когда же князь понял, что имеет дело с достойным противником, он громко произнес:

— Нас двенадцать человек способных держать оружие!

Захрустели ветки, ворчливо зашуршала потревоженная трава. На дорогу вышел майор в окружении своей немногочисленной охраны. Князь отчетливо смог разглядеть его облик. Похожий на карлика-переростка с густыми черными волосами и непомерно большим носом, он внушал лишь сочувствие и уж никак не производил впечатление вояки. Тем более — командира вооруженного отряда.

— Нас,  — произнес Хуферманн, — лишь на одного больше. Предлагаю, чтобы каждый бился тем оружием, которое у него имеется, исключая огнестрельное. Во тьму никто не уходит, это позор для солдата. Пусть сам Непознаваемый станет Судьей в нашем споре. — Потом майор лукаво глянул князю в глаза. — Мы ведь сражаемся за прекрасную даму, не так ли?

— Мы принимаем все ваши условия, только быстрей! — это был хрипловатый голос Минесса. — Не забывайте, мы находимся внутри Циклона! И если сюда явится его бог…

Холодная сталь звякнула многоголосьем и показала свой блеск. В отряде франзарцев все, исключая Карла, дрались традиционным оружием, то есть мечами. Карл был совершенно бездарным фехтовальщиком, но обладал убойной физической силой, поэтому ему доверили носить огромную палицу с железными шипами (кстати, приобретенную в царстве Рауссов). В отряде же Хуферманна кто на что горазд:  несколько человек достали мечи, двое — огромные палаши, один вооружился алебардой, пара умельцев держала оружие в правой и в левой руке. Дуэт длинной четырехгранной рапиры и мачете мог оказаться непобедимым, если им умело пользоваться.

— Итак, начнем! — впервые Хуферманн отдал команду как для своих, так и для чужих.

Сталь зазвенела в унисон неразборчивым победным кличам. Воздух, точно живой, застонал оттого, что его незримую плоть беспощадно кромсали на куски. Начало выглядело неплохим. Карл, ревя и махая во все стороны палицей, прошиб голову одному седовласому астральцу. Причем, попал он по несчастной голове не когда бил, а когда лишь размахивался, задев ее совершенно случайно. И взревел от восторга. Астралец, залитый кровью, отлетел в одну сторону, его неуклюжий палаш — в другую. Из травы лишь остались видны торчащие ноги, подергивающиеся в судорогах. Лейтенанту Минессу пришлось работать на два фронта, он отражал выпады и за себя, и за принца.

— Сьир, отошли бы лучше в сторону! За вашу голову перед королем я отвечаю своей головой!

— Не указывай мне! — Лаудвиг довольно нелепо махал мечом, столь непривычным для его аристократической длани. Хоть он и имел данные стать неплохим воином, но опыта не было абсолютно никакого. Ведь в пивных барах, по которым он шлялся всю свою молодость, этому искусству не обучали.

Лейтенант профессионально отражал за него вражеские эскапады, и тот приходил в восторг, будто он делает это сам. Перед взором, словно в детских каруселях, картинки менялись так быстро, что кружилась голова:  то появятся страшные, искаженные злобой рожи, то блеснет меч, то пролетит по воздуху чья-то отрубленная конечность. Из всех звуков, сущих в мире, громче всех резали слух крики толстяка Карла, когда он махал своей палицей. Самое интересное то, что врага он отпугивал не столько страшными шипами палицы, сколько этими самыми криками. Минесс, краем глаза улавливая движения Тилля Хуферманна, тайно восхищался им. Он, точно карлик в царстве великанов, вертелся волчком, кувырками по земле уходил от самых точных ударов и, дирижируя двумя клинками одновременно, направо и налево отражал выпады франзарских солдат. Князь тоже взял на себя двух верзил, и за первые пару циклов сражения вымотался с ними до предела. Астральские вояки нанесли ему немало точных ударов и, если бы не металлические пластины юшмана, он был бы давно мертв.

Внезапно один из астральцев дал ему подсечку, князь свалился на землю, меч от неожиданности выпал из его руки, а перед взором раскинулось черное небо с кровавого цвета небесными кострами. В следующее мгновение Мельник увидел, как два вражеских меча, заставляя реветь воздух, несутся к его груди. Он даже не успел как следует испугаться, лишь на окраинах сознания мелькнула успокоительная мысль:  «это смерть достойная солдата…» То, что произошло дальше, никем еще невиданно и неслыханно. Оба меча, ударившись о грудь, разлетелись вдребезги на мелкие кусочки. Изумленные астральцы долго смотрели на стеклянные осколки, зажатые в их ладонях. Князь вовремя понял, что если он не воспользуется их замешательством, то погибнет на самом деле. Он резко перекатился по траве, схватил потерянный меч и резко вскочил на ноги, приняв свою коронную стойку, но тут же замер…

 Его меч был полностью прозрачным, сделанным… из обыкновенного стекла. Более того, все деревья вокруг стали просвечиваться насквозь, даже телега с клеткой, возле которой стояла перепуганная Ольга, стала стеклянной. Циклон поразил всех своим безумием. Солдаты с той и с другой стороны по инерции продолжали махать своими орудиями, но они, скрещиваясь между собой, с мелодичным звоном рассыпались на мириады осколков. Единственное что уцелело — это палица в руках Карла, на ней только отломилось несколько шипов. Замешательство было всеобщим и довольно продолжительным, кто первый сообразит им правильно воспользоваться, тот и победитель. Минесс посмотрел на жалкий стеклянный отщеп в своей руке, потом совершил резкий прыжок вперед и воткнул его в горло долговязого астральцы в защитном шлеме. Прямо посреди дерущихся с неба пала большая капля крови, и холодный огонь, не ощутимый телу, придал больше света взамен умирающему костру.

Завязался рукопашный бой. В нем все меньше слышалось победных возгласов, но все больше лилась кровь и извергались предсмертные стоны. Карл, ревя на нечеловеческом языке, продолжал размахивать стеклянной палицей, размозжив еще пару вражеских голов. Только тогда, когда Тилль Хуферманн понял, что от всего его отряда осталось два человека, он громко крикнул:

— Эдд! Джаун! Отступаем! Бежим в лес!

Этот позорный бег жалких вражеских остатков являлся самым развлекательным зрелищем за все их путешествие по степи. Князь Мельник злорадно расхохотался. Лейтенант захлопал в ладоши, или аплодируя собственной доблести, или попросту стряхивая пыль с рук. Карл не умел иначе выражать свои чувства, как только громогласным криком. Он, потрясая над своей головой стеклянной палицей, долго орал что-то невнятное и торжественное. Минесс обернулся по сторонам. Его аплодисменты становились все более вялыми, почти бесчувственными. Поводов для особой радости не наблюдалось. Их в живых осталось всего четверо:  он, князь Владимир, Карл и сам принц. Ведьма не в счет. Лаудвиг еле держался на ногах, весь залитый кровью и потом. Его волосы слиплись, в мутных глазах плавал отрешенный голубой взор. Он часто дышал, до сих пор сжимая в ладони ни к чему уже не годный стеклянный осколок. Вокруг были лужи крови, трупы, замершие в самых неестественных позах и тяжкие стоны умирающих.

Принц не спеша развернулся и, покачиваясь, зашагал в сторону ведьмы.

— Я сейчас ее убью… Она… только она во всем виновата… — Лаудвиг выставил перед собой осколок меча. — Проклятая страхолюдина… мало тебе того зла, что ты причинила людям… глянь… глянь на этих несчастных! Они убиты по твоей вине!

Ольга боязливо попятилась назад. Принц, злобно дыша, подходил к ней, его шаги становились все уверенней, а намерение — тверже. Сейчас ему было плевать на все:  на прозрачные деревья, на кровь, капающую с неба, на Циклон Безумия, на весь этот мир, даже на самого себя. Только одно желание — убить, придушить как нечистую тварь. Князь Мельник вовремя оказался между ними и выставил вперед руки.

— Погодите, сьир…

— Уйдите, князь, у меня с ней личные счеты! Не знаю, какое зло она сделала вашему царю, но в мою жизнь она принесла достаточно отравы! Кто мне теперь вернет этих доблестных слуг?! Отвечай, стерва! — принц рубанул по воздуху правой рукой, совсем забыв, что меча там давно уже нет.

— Сьир, угомонитесь! Она такая же жертва обстоятельств, как и все мы!

— Что вы ее постоянно защищаете, князь?! Отец мне ясно сказал, мы ее везем в Москву лишь для того, чтобы ее там казнили! И не случится ничего страшного, если мы сделаем это прямо сейчас! Только избавим царя Василия от лишних хлопот!

— Вы не понимаете, сьир…

— Немедленно уберите от меня руки, не то я прикажу вас казнить вместе с этой старой шлюхой!

Князь отскочил в сторону, отломил от дерева толстую стеклянную ветку и загородил Ольгу своей спиной. Его взгляд переменился так резко и создавал такой контраст прежнему добродушному выражению лица, какой может создавать только яркая вспышка огня в бездне спящего мрака. Да, в его глазах на самом деле вспыхнул огонь. Лаудвиг от неожиданности даже отшатнулся.

— Предупреждаю! — даже голос изменился, притянув к себе все мрачные тона вселенной. — Я перережу глотку любому, кто посмеет к ней прикоснуться! Мало вам трупов? Будут еще! Кто самый смелый — пусть подходит первым!

Лейтенант загадочно присвистнул:

— Это уже любопытно… вы в своем уме, князь? Или на вас так повлиял Циклон?

Лаудвиг, побелевший от гнева, властно крикнул:

— Убить их обоих! Я приказываю!

— Сьир… — виновато произнес Минесс. — Король, ваш отец, дал мне другой приказ…

— Тише, господа! — этот возглас уже принадлежал Карлу. Толстяк замер. Причем, в любопытной позе. Его правая рука с торчащим указательным пальцем была поднята к небу, а левая, сжимающая палицу, в неприличном жесте болталась между ног. — Слышите?!

Наступила тишина такая же прозрачная, как и заколдованные деревья вокруг. Лишь капли падающей с неба крови создавали некий иллюзорный шум. И вот тогда-то послышался этот голос, от которого шли мурашки по всему телу:  пока еще далекий и пока еще не столь устрашающий:

— …Я СОЗДАЛ МИР ИЗ СТЕКЛА, А НЕБЕСНЫЕ КОСТРЫ — ИЗ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КРОВИ! ИСТИННЫ МОИ ПРОРОЧЕСТВА, И НИ ОДНО НЕ ОСТАНЕТСЯ НЕСБЫВШИМСЯ… Я ИДУ! ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ И СТРАШНЫЙ ВО ГНЕВЕ!..

— Если мы не успеем спрятаться, нам всем конец! — Минесс раздраженно выбросил тот жалкий осколок, что до сих пор сжимала его вспотевшая ладонь. — Срочно уходим с дороги! В лес! Все в лес! И костер затушите!.. Ведьма, тебя это тоже касается!

Они долго и безостановочно бежали между стеклянных деревьев. Бежали так, словно за ними гнался Ужас в демоническом облике. Ольга, уже вжившаяся в роль ведьмы, чуть отставала, но животный страх, присущий в любом мыслящем существе, вселился в онемевший рассудок и придавал ей сил.

— …НИ ОДНО ИЗ ПРОРОЧЕСТВ НЕ ОСТАНЕТСЯ НЕИСПОЛНЕННЫМ! —  эхо смертоносного голоса блуждало где-то по степи. И чем дальше становился его источник, тем легче было дышать.

Ольга первая свалилась наземь, ее сердце готово было вырваться наружу, чтобы отдышаться. Руки и ноги стали тяжелее раз в десять. Будто сверху свалилось небо и придавило ее тело к земле. Мужчины оказались лишь немногим более выносливы. Следующим в беспамятстве упал в перину мягкой травы толстячок Карл. Его знаменитая палица откатилась далеко в сторону. Князь рауссов, как и лейтенант, словно сговорившись, словно боясь потерять друг друга, свалились вместе, чуть ли не в обнимку. Они уткнулись лицом в сырую, чуждую им обоим землю, закрылись стеблями травы, и оба молили Непознаваемого об одном:  «не дай погибнуть такой глупой смертью!»

Им всем повезло.

Непредсказуемая, лукавая в своей натуре фортуна, неизвестно по какой причине, не обратила на них своего гневного взгляда. Бог Циклона прошел мимо. И его гибельные для всякой твари Пророчества, словно звуковой шлейф, отгромыхапли где-то вдалеке и канули в бездну мрака.

Им всем сказочно повезло. Они даже не представляли, какие они счастливцы по сравнению с тысячами обреченных, которые не смогли вовремя укрыться с гибельного пути. Бог Циклона шел по степи темноты, вращаясь в своем огненном волчке, и всякий… всякий, кто только посмеет попасться в его поле зрения, был уже не жилец в этом мире.

Они лежали, закрыв голову руками, бесконечно-долгое время… Кое-кто даже уснул. Кое-кто подумал, что он умер. И лишь когда горячий ветер похожий на ураган прошел над их головами, Минесс воскликнул на всю черную вселенную:

— Все-таки есть правда на земле!

Они второй раз миновали зону ударной волны, а это значило, что Циклон прошел мимо. Горячий обжигающий ветер, теребящий волосы и предающий лишнее волнение изможденным телам, являлся границей, до и после которой существовали два различных мира:  границей красивого абсурда и скучного здравомыслия.

Лейтенант Минесс открыл глаза… В них бескрайним океаном хлынула столь привычная для всякого правоверного пасынка предвечная Тьма. Мать всего сущего.

— У кого-нибудь есть с собой огонь? — раздался его голос.

Карл неразборчиво закряхтел, вынимая из-за пояса маленький факел. В тишине чиркнула спичка. Яркий, непривычный для глаз сноп огня спугнул темноту, высвечивая лишенные контрастности силуэты деревьев. Мира из стекла больше не существовало. Циклон прошел, и его Безумие — следом.

— Ха! Господин лейтенант, моя палица снова стала деревянной! Вы можете в это поверить?

— А голова твоя как деревянной была, так и осталась. Чему ты радуешься? — Минесс сел на траву и ощупал собственное тело, дабы чувства убедили рассудок, что с ним все в порядке. — Не густо нас…  еще одна такая схватка… у кого что есть из оружия?

— У меня палица…

— Заткнись ты со своей палицей! Я остальных спрашиваю.

— Ничего, — угрюмо ответил князь.

Лаудвиг нащупал за спиной небольшой кинжал с кривым лезвием похожим на морскую волну, и показал его остальным. Узорчатое клише на лезвии и чья-то размашистая роспись на рукоятке выглядели впечатляюще. Таким кинжалам место в музее, а не на поле брани.

— Мне его подарил король Междуморья.

— Да хоть сам подводный демон. Толку нам сейчас от него никакого. Значит, так… нужно во что бы то ни стало вернуться на то место, откуда бежали, и забрать с мертвых трофеи, пока их не разграбили какие-нибудь проходимцы. И лошадей заодно.

Лаудвиг вдруг принялся шлепать себя ладонями по груди, по карманам, потом стал расстегивать пуговицы, и лицо его приобретало тем более странное выражение, чем более длительное время он этим занимался.

— Письмо…

— Этого еще не хватало!

— Письмо, которое я должен передать царю Василию! Неужели я его потерял? Вот черт…

Всякие поиски, выворачивания наизнанку карманов, ныряния в густую траву ни к чему не привели. Принц сделал страдающий вид, будто огорчен до самых оснований души. На самом же деле ему было глубоко наплевать как на письмо, так и на его содержимое. Сказать более — на всю эту липовую дипломатию, которая никогда еще не приносила миражам настоящего мира.

— Плохо, конечно, сьир, — угрюмо заметил лейтенант. — Но, думаю, мы зря теряем время. Не обшаривать же теперь всю степь темноты.

— Ой, горе-то какое! — чуть не улыбаясь, произнес Лаудвиг и даже покачал головой.

— Не беспокойтесь, принц. Я на словах передам нашему царю про теплые к нему отношения вашего отца, короля Эдвура, — сказал князь. — А теперь нам пора.

Прошло, наверное, немногим меньше вечности, прежде чем они, блуждая в потемках между неприветливых деревьев, отыскали наконец дорогу. Карл шел первым, держа в одной руке свою незаменимую на все случаи жизни палицу, а в другой — спасительный для всех факел. Огонь, корчась в муках от собственного жара, рождал миру липкий и холодный свет. Свет этот был похож на бледную паутину, повисшую в пространстве:  столь хрупкую, что она рвалась при всяком дуновении ветра. Деревья кривлялись в полутьме, устрашающе выставив свои ветви-щупальца. Их черные тени ползли по земле, точно черные души живущих в них демонов:  изгибались, врастали в корень, потом неимоверно вытягивались и растворялись во мраке. Ольга шла самой последней, глядя в спину шагающему впереди Лаудвигу. Пару раз он обернулся и скорчил такую злобную гримасу, что даже у настоящей ведьмы мурашки пробежались бы по спине.

На дороге ориентироваться было уже намного легче. Они без труда отыскали место своего недавнего побоища. Трупы воинов издали походили на спящих. Каждый лежал в обнимку со своим оружием. Костер, разумеется, давно уже потух, и во тьме раздавались ржания привязанных к деревьям лошадей. Все мечи были целы, никаких стеклянных или металлических осколков не обнаружили. Лейтенант с изумлением поднял с земли свой меч, целый и невредимый, который недавно на его же глазах разлетелся вдребезги.

— Значит, это было настоящим помрачением ума… С детства не люблю фокусы, потому что не верю в них. — Меч, упоительно лязгнув стальным телом, вернулся в ножны.

Лаудвиг обернулся к Ольге.

— Ну что, ведьма? Вести тебя на карете, как королеву, больше некому. Или тебе придется садиться на лошадь, или лети по воздуху. Только смотри, далеко не отлетай! Ты верхом ездить-то хоть умеешь, нет?

— Она умеет, — ответил за нее князь Мельник.

— Сьир, поглядите! — Карл поднял с земли конверт, наполовину залитый кровью. — По-моему, это ваше.

Лаудвиг брезгливо взял письмо, адресованное ни кому иначе, как царю Василию, и спрятал его во внутренний карман.

— Не знаю даже, как тебя и благодарить…

Лошади, почувствовав на своих седлах привычную тяжесть, радостно заржали и поскакали дальше. Карл, единственный кто уцелел из всего эскорта, ехал впереди и освещал факелом дорогу. Фактически он занял место разведчика темноты. Лейтенант и принц следовали чуть позади. За ними, вцепившись хрупкими пальцами в узду, скакала Ольга. И замыкающим звеном этого квинтета был князь. Он часто оглядывался назад, и со всех сторон необъятной тьмы ему постоянно мерещилась физиономия Хуферманна. Ему казалось, что тот уже успел завербовать себе новое войско и мчится по пятам. Всякий звук в степи воспринимался как звук врага, и даже эхо от топота собственных лошадей походило на голос приближающейся погони.

Минула еще одна вечность, прежде чем путники, измотанные до крайней степени, прибыли в Варру-шиву. Жители города были слишком перепуганы прошедшим недавно Циклоном Безумия, чтобы проявлять к ним какую-то враждебность. Впрочем, на дружественную встречу рассчитывать также не приходилось. На окраине города они отыскали самую захудалую таверну, где их трудней всего было бы найти, и почти на последнем дыхании ввалились внутрь.

Их встретил неприятный запах людского пота, невзрачные деревянные столы и несколько угрюмых посетителей. Хозяин таверны был настолько беден, что сам обслуживал гостей. Ему еще помогала какая-то толстуха в засаленном фартуке с физиономией похожей на розовую свинку. Не исключено — его спутница жизни. Лаудвиг грохнулся на жесткую узенькую лавку и едва удержал себя, чтобы не свалиться на нее от усталости.

— Почтенные господа что будут заказывать? — над самым его ухом (то ли во сне, то ли наяву) проскрипел грубый, воняющий табаком голос.

Не открывая слипшихся век, Лаудвиг спросил:

— Еда есть?

— Есть, почтенный господин. Много еды. И у каждой свое название. Я не очень хорошо знать франзарский язык, но думать, мы поймем друг друга.

— Вода есть? — принц вдруг почувствовал, что проваливается в бездну. Его спасли крепкие руки лейтенанта, придав его телу вновь вертикальное положение.

— Сьир, сначала надо подкрепиться, а потом уже отоспимся всласть.

Ольга не решилась сесть за стол, как все прочие, и уютно устроилась в углу таверны. Вид страшной безобразной ведьмы, над головой которой свисала огромная паутина, привел посетителей в замешательство. У некоторых сразу пропал аппетит. Один ремесленник, так и не доев чуть начатую похлебку, встал, спешно расплатился с хозяином и попятился к двери. Лейтенант Минесс не выдержал и засмеялся.

— Наше чучело защищает нас лучше всякого оружия. Ее боятся как чумы!

Ольга обиженно надула губки и сверкнула глазами. Ее глаза имели способность менять свой цвет, как у настоящей колдуньи. А видок у нее, справедливости сказать, был и в самом деле не ангельский. Седая шевелюра растрепалась от ветра. Слабое освещение делало лицо серым, усталость — злобной, а множество морщин — отвратительным. Еще и эта паутина над головой, словно серебрящийся ореол нечистой силы. Князь принес ей еды и поставил на пол большую кружку кваса. Ольга никогда еще не проглатывала пищу с таким диким аппетитом. Ей казалось, что чувство сытости покинуло ее навсегда, а голод уже стал неизлечимой болезнью. Она жадными глотками выпила весь квас, и он, словно эликсир жизни, покрыл тело приятной истомой. Сильно захотелось спать… Она предалась своим грезам, которые были чем-то промежуточным между сном и реальностью. Закрыв глаза она увидела хоровод деревенских девок, своих подруг. Гуляли по поводу обручения одной из них — той, что была в шелковом сарафане с позолоченной вышивкой. Над степью темноты раздавалось звучное многоголосье. Парень в просторном красном ферязе шел чуть сбоку и играл на гармошке. Его друзья несли факела, льющие ровный жизнерадостный свет. Хоровод девок кружил, создавая пестрый орнамент всевозможных цветов, от которых рябило в глазах. Их юбки неистово вращались, вздувались и задирались выше колен, обнажая стройные ножки. Парни присвистывали от восторга. Вот они входят в деревню, там уже зажгли праздничные огни… Вот их встречает старейшина, на нем атласная тафья и расписной опашень… Потом торжество стало отдаляться и осталось далеко внизу, словно Ольга воспарила над миром. Голоса утихли, огни стали бледными. Предвечная Тьма охладила взор, но эта тьма была ненастоящей. Она именовалась сном…

— Эй, ведьма! — кто-то больно стукнул ее по ноге. — Здесь тебе не кладбище, чтобы можно было спать всякой нечисти. Поднимайся! Отправишься спать в конюшню!

Ольга открыла глаза. Перед ней с перекошенным от гнева лицом стоял хозяин таверны. И тут в ней неожиданно пробудилось царственное достоинство. Она и сама удивилась, когда громко крикнула:

— Выходец из черни! Убери от меня свои грязные лапы!

— Ч-что… что ты сказала? — хозяин не столько разозлился, сколько удивился неслыханной наглости. Он так и застыл с полуоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами.

Лаудвиг звучно расхохотался.

— Ну, ведьма! Ну дает! И кто ее только обучал таким манерам?

— Немедленно уберите ее отсюда, или я вышвырну ее вон, а с вас потребую возмещение за нанесенное оскорбление! — хозяин покрылся краской от бешенства. Крупная вена около его виска вздулась, вот-вот готовая лопнуть. — Думаете, если я не так богат, то должен выслушивать всякие унижения?! Да еще… от нечеловеческой твари!

— Все-все, мы уходим! Извините нас! — лейтенант поднялся из-за стола и шепнул на ухо принцу: — Ни в коем случае не ввязываться ни в какие конфликты.

В подобных ситуациях князь Мельник должен бы первый заступиться за царевну, но он даже не повернул головы. Продолжал сидеть за столом, положив голову на две могучих ладони. Его не лишенный странности взгляд блуждал где угодно, только не внутри таверны.

— Все! Поднимаемся и уходим! Князь, вас это тоже касается!

Мельник и не шелохнулся, он продолжал сидеть на месте в какой-то полудреме и чуть заметно улыбался. В глазах стояла мутная пелена. На столе перед ним пустая алюминиевая тарелка и осушенная кружка обыкновенного кваса. Лейтенант пожал плечами.

— Он что, выпил огневицы? — и громко крикнул:  — Князь!

Мельник откинулся на бревенчатую стенку, лениво посмотрел на своих попутчиков, потом сладострастно закатил зрачки, словно испытывая тихий экстаз, и медленно произнес:

— Чего вы так кричите? Вы даже не представляете, как мне хорошо! Как приятно! Душа и тело отдыхают! Сядьте… расслабьтесь…

Лейтенант глянул на Лаудвига, уловив в его глазах тот же отблеск тревоги, что испытал сам. Хозяин таверны уже не просил,  умолял:

— Господа франзарцы, я не возьму с вас никаких денег. Только уходите и заберите с собой ведьму!

Поведение князя становилось все более странным. Он вдруг начал хохотать, блаженно опрокидывал голову и вздыхал, будто совокуплялся с невидимой партнершей. Его огромные руки распластались по бревнам, а пальцы начали царапать кору. Все остальные с нарастающим страхом наблюдали за ним, не отводя глаз. Вдруг он громко произнес:

— Братья! Убейте меня! — и сказал это с таким торжеством в голосе, словно просил отправить его не в гроб, а на царский трон. Потом еще пуще засмеялся.

Среди перезвона его могучего голоса послышался звон битого хрусталя. Толстушка выронила из рук хрустальную вазу и она превратилась в множество стеклянных брызг. Потом упала на колени и истерически воскликнула:

— Предвечная Темнота!! Это параксидная чума!

Хозяин схватил ее за руку, и обоих вынесло с таверны как ураганом. Остальные посетители, поопрокинув столы и скамейки, исчезли следом. Они долго и безостановочно бежали по мрачным улицам, крича во все концы:

— В наш город пришла чума! Пророчества бога начали сбываться! Чума! Чума!

Пока князь, купаясь в волнах нестерпимого блаженства, говорил как прекрасна жизнь и какое это сумасшествие — вкусить настоящего счастья! Пока его тело извивалось по бревнам, а изо рта шла пена, лейтенант хмуро посмотрел на Лаудвига.

— Сомнений нет. Это правда.

— Убейте! Убейте меня, что вы стоите?! — и тут же сам достал свой меч и поднес его к горлу. На какой-то момент сознание его слегка прояснилось, взор обрел трезвость, он глянул на принца и, извергая слова подобные шипению змеи, произнес:  — Поклянитесь! Поклянитесь мне, что довезете ее до царя!

Ему никто не ответил, так как разговаривать с носителями вируса тождественно смерти. Ольга, спотыкаясь, кинулась к нему:

— Князь!!

Лейтенант вовремя схватил ее за шиворот и отбросил в сторону. В этот же момент Мельник, держа меч обеими руками за лезвие, провел им себе по горлу. Кровь хлынула прямо на стол, по белой скатерти поползли расширяющиеся красные пятна. Его тело не мучилось в предсмертной агонии, а блаженная улыбка не покинула лицо до последнего дыхания. Он так и замер, словно ушел в мир вечной радости, и теперь смотрел оттуда с широко распахнутыми глазами, в коих пустота читалась как самозабвенный покой. Потом его правая рука медленно соскользнула со скамейки и упала на бездыханную грудь.

— Уходим! Уходим! — лейтенант вытолкал всех в спину, и таверна стала пуста. Ее заполнял лишь траурный свет двух настенных канделябров. Свет являлся немым эхом пламени, а капающий воск остался здесь единственным проявлением жизни.

Оставшись в окружении недругов, Ольга впервые почувствовала жуткое одиночество. Лаудвиг презрительно кинул ей поводья лошади и сказал:

— Ну что, ведьма, теперь некому тебя будет защищать! Теперь сожжем тебя при первом удобном случае, а царь Василий нам за это еще спасибо скажет.

— И в придачу денег даст на обратную дорогу! — весело подхватил Карл. — И напоит до отвала! И девицами потешит! Э-эх, скорей бы…

 

                        глава   третья

 

                                                                              «Душа моя! Ты целый мир,

                                                                               Который у меня внутри.

                                                                               Где под немые звуки лир

                                                                               Бывает ночь и свет зари».

 

Шум реки являлся самой настоящей музыкой со своей внутренней гармонией, хлюпающими аккордами и звучными переливами. Антонов от души наслаждался этим неумолкаемым концертом природной стихии всякий раз, когда была его очередь идти за водой. Река, впрочем, протекала недалеко от поляны. Идти нужно было осторожно, выставив руки вперед, чтобы какая невидимая ветка не ткнула в лицо. Блуждание в потемках стало для них делом столь привычным, что иного мира, кроме как мира из черных красок небытия, уже и представить было трудно.

Антонов почувствовал, что подошел к берегу и, совершенно не различая взором бегущей воды, как не различая ничего абсолютно, опустил сачок вниз. Шум слегка изменился. Мышцы чуточку напряглись — емкость была наполнена. Теперь оставалось перекинуть сачок через плечо и осторожно возвращаться назад. Именно осторожно! Ибо, если судьбой тебе уготовано будет споткнуться и разлить воду, опять возвращайся к реке, и опять все сначала. Впрочем, идти назад было намного легче. Свет костра, прорезающий тьму маленьким живым огоньком, указывал кратчайший путь к поляне. Это, кстати, Джон придумал сделать из парашютной ткани большой сачок, похожий на тот, каким ловят бабочек, и черпать им воду. Эту воду хранили в бочке, которую они создали совместно с природой. Прямо около поляны лежало поваленное грозой дерево. Возле него торчал широкий пень в половину человеческого роста. Оставалось только выдолбить в нем сердцевину — вот тебе и бочка. Причем, так надежно вросшая корнями в землю, что можно быть уверенным:  ее никто никогда не украдет. Кстати, этот же самый сачок выполнял и роль котелка. Вода в нем, как ни странно, закипала с превеликим удовольствием. Кружки и ложки вырезали из дерева — спасибо тому же Джону. Он еще на «Безумце» сообразил кинуть за пояс охотничий кинжал. Тот самый, с помощью которого они собирались охотиться на инопланетных медведей.

Антонов с облегчением душевным наблюдал, как становится все светлей и светлей. Огниво приближающегося костра заменяло им утреннюю зарю: ту самую, которая исчезла для них навсегда. Контуры деревьев становились контрастнее. Мрак наливался цветами, набухал формами и объемами. Плоская темнота обретала третье измерение. Поляна казалась островком бунтующей жизни в вымершей вселенной.

— Эй, гуманоиды! Я вам воду принес! Радуйтесь и торжествуйте! — именно после этих пафосных слов Антонов случайно зацепился ногой за корягу, потерял равновесие и растянулся по траве. Сачок отлетел в сторону, расплескав всю воду.

— Это гравитационная ловушка, — весело сообщил Джон. — Алекс, ты попал не в корягу, ты попал в воронку искривленного пространства. Со мной такое тоже бывало.

— Помолчал бы, идиотина. Хоть бы выразил сочувствие, что мне снова придется идти за водой.

— Я тебе сочувствую.

— А чего лыбишься как ненормальный?

— Это не улыбка. Это гримаса отчаяния.

И Джон позволил себе расхохотаться. Из палатки выполз на свет божий недовольный Вайклер. Он подошел к костру, пнул по тлеющей коряге и долго смотрел как мириады искр, точно потревоженный рой пчел, вспыхивают и гаснут во тьме.

— Я там грибов понасобирал. Пожарить, что ли?

Джон уселся на бревно и стал задумчив. Эта самая задумчивость отпечаталась на его лице хмурым изгибом бровей и слегка притупившимся взглядом. Густая неряшливая борода так изменила его облик, что он стал походить на дикаря, который надел вместо шкуры комбинезон космоплавателя, предварительно съев несчастного. В унисон этой самой мысли Джон произнес:

— И что, мы теперь всю оставшуюся жизнь будем, как дикари, питаться ягодами, орехами да жареными грибами? Сдохнуть охота от такой перспективы. Здесь же водятся мелкие грызуны. Почему бы не изобрести луки или копья? Почему бы не попытаться сделать ловушку для рыб? Или вы только соображаете, как по клавишам компьютера стучать?

Антонов присел рядом:

— Проблема куда глубже… Что делать дальше? И какой смысл вообще имеет дальнейшая жизнь? Если у вас нет никаких идей, кроме как закончить свои дни на этой провонявшейся поляне, то лучше уж действительно сдохнуть!

— Ну… мы будем открывать другие поляны. И назовем их новыми мирами…

— Джон, скажи честно:  ты веришь, что в этой кромешной тьме, помимо рыбы, которую ты собрался ловить, водится еще разумная жизнь?

— Я… — капитан безнадежно вздохнул и столь же безнадежно махнул рукой, — не уверен, что и рыба-то водится.

— Но я вам могу поклясться, что слышал голоса в эфире, — вставил свое слово Вайклер. — Проблема в том, чтобы их найти.

— Кого их?

На небе скупо светили редкие звезды. Они могли внезапно гаснуть и также внезапно зажигаться, заслоняемые толщей невидимых облаков. Когда же там, наверху, разыгрывалась непогода, то все они исчезали. Небо превращалось в тяжелую монолитную пустоту, готовую обрушиться на мир и раздавить в нем все живое.

— Если вам еще раз интересно выслушать мое мнение, я не поленюсь высказать его хоть в сотый раз. То, что мы видим — это не Земля. И тех, кого мы встретим — это не люди. А если сказать честно… мне кажется, никого мы здесь, к чертям вшивым, не встретим. Тем более, если постоянно будем сидеть на одном месте.

— Перемещаться с места на место, в принципе, можно. Но здесь возникнут серьезные проблемы. — Антонов сорвал огромный лист черной травы и стал в него вглядываться. Он вообразил себе этот лист полностью зеленым и пытался вспомнить, похож ли он на какое-нибудь растение его родной планеты.

— И главная из этих проблем для нас пока непреодолима, — произнес Джон. — Соображаете, о чем говорю? Постоянно меняя место, мы вынуждены будем постоянно разводить новый костер. Топливо в моей зажигалке и так на исходе, спичек мы пока не изобрели. Короче, в конечном итоге просто останемся без тепла и света…

Природа черного мира словно подслушивала разговор. Подул резкий ветер и показал свою безграничную власть над огнем, которым они так дорожили. Красные космы костра растрепались, сильно наклонились от испуга и стали стелиться по земле, едва не затухая от гневного порыва стихии. Звезд становилось все меньше. Не исключено, что история человечества приближалась к очередному дождю. Антонов презрительно ухмыльнулся:

— Пусть первобытные люди спички изобретают. Это их работа. Для нас же, почетных космоплавателей, это ниже человеческого достоинства. Вот изобрести какую-нибудь компьютерную программу — это пожалуйста.

Ветер угомонился, но на смену ему пришла другая радость. С неба упали первые капли.

— Наконец-то! — воскликнул Джон. — Все хором поднимаемся и идем за дровами.

Огонь старались поддерживать постоянно. Серьезных ливней пока еще не случалось, а во время мелких моросящих дождей просто разводили его побольше. Но тут еще одна проблема. Все деревья вокруг поляны стояли с голыми основаниями, так как все ветки, до которых можно было достать рукой, давно уже были обломаны. Добывать новые дрова становилось с каждым разом сложнее. Нужно было уходить далеко в глубину мрака и там с горем пополам почти вслепую бороться с черным миром за право существования в нем.

Джону сегодня повезло. Он тащил за собой две огромные ветки, которые бороздили землю, беспощадно срывая с нее травяной покров. Потребовался целый подвиг для его обессиленных мышц, чтобы отломить их от дерева. Когда обе ветви были доставлены к месту экзекуции и брошены в костер, вечно голодное пламя принялось с жадностью поедать их. Впрочем, они зря так разволновались. Дождь лишь слегка поморосил, попугал отдаленными раскатами грома и перестал.

— Рано или поздно мы просто вынуждены будем искать другое место, — произнес Джон и устало уселся возле костра. — Добывать пищу становится все труднее. Все, что только в зоне нашей досягаемости, мы уже обшарили.

— Надо придумать какой-то способ исследовать местность, которая далеко за пределами зоны видимости, — Вайклер изобразил крайне задумчивую физиономию, будто изменение мимики лица прибавит ему ума в этом вопросе.

— Надо! Так придумай! — одобрил Джон. — Всего-то делов!

— Основная проблема в ориентации. Даже не в том, что мы находимся в абсолютной тьме. Думаю, рано или поздно мы отыщем смолу, с помощью которой можно будет сделать факела. Проблема — сам поиск. Если мы далеко уйдем от поляны, то есть опасность, что никогда уже не сможем найти дороги назад. Мы привязаны к поляне лишь в той области, с которой еще заметен наш костер. Если он исчезнет с поля зрения, то исчезнет и всякий ориентир. Необходимо придумать, как отыскивать дорогу назад, если находишься на очень большом расстоянии от поляны…

— Все это и без тебя известно. Ты придумай! Придумай! Только имейте в виду, свою зажигалку использовать я никому не дам. Она на самый крайний случай. — Джон нахмурил брови. Это был вернейший признак того, что он раздражен. — Языком болтать все умеют. Я вам сколько раз уже предлагал, давайте изобретем капканы для рыб и поставим в реку. Кто из вас двоих громче орал:  нереально! нереально!

— На мелких грызунов мы уже пытались ставить капканы…

— Да потому что соображения еще не хватает. И терпения. Вы думаете, первобытные люди вот так сразу все и поизобретали?

— Чего ты разорался, капитан? — ворчливо огрызнулся Антонов. — Делай свои капканы, кто тебе не дает? А Эдрих правильно говорит, исследование планеты проблема для нас куда более важная, чем твои грызуны…

— Кстати, о грызунах. Вернее, о негрызунах… Кто-нибудь задумывался, что здесь в потемках могут бродить и хищники? Причем, голодные… У Алекса в пистолете хоть четыре заряда осталось. Мой же пистолет чист как душа у праведника, я им орехи колю, больше он ни на что не годен.

— А я свой вообще выкинул, — сказал Вайклер и вздохнул так горько и так протяжно, что заразил своей хандрой всех. — Да… если бы мы еще там, на «Безумце», знали, что нас здесь ждет. Если бы…

Глаза Джона вдруг подобрели.

— Знаете, у меня осталась последняя сигарета в пачке. И я дал зарок, что выкурю ее только тогда, когда мы повстречаем людей, — капитан мечтательно глянул куда-то вдаль. — Вам, к счастью, не дано понять, какие это муки:  иметь возможность затянуться и воздерживаться от этого. Но если я сейчас ее выкурю, мне кажется, пропадет всякий смысл в моей личной жизни.

Философия магии табака действительна была чуждой как для Вайклера, так и для Антонова, бывшего курильщика. Последнему достаточно было надышаться дыма от обыкновенного костра, чтобы почувствовать себя чуточку счастливее. Понятие о счастье здесь было сильно атрофировано, но тем не менее оно существовало. Например, счастьем считалось набить свой желудок орехами или отыскать траву, высушив которую, можно было приготовить чай. А если вдруг удалось отловить в потемках какого-нибудь крота или ежа:  тут уж вершина блаженства. Всякое мясо и всякое подобие мяса поедалось со сверхчеловеческим аппетитом.

Антонов от нечем заняться выдернул у себя из-под ног лиану и принялся наматывать ее на руку. Так они называли длинные, ползущие по земле растения, пускающие свои щупальца посреди травы. Они в изобилии росли практически повсюду, имели серый цвет с чуть зеленоватым оттенком, и главное — от них не было абсолютно никакого толку. Ни вкуса, ни запаха, ни плодов. Только часто цеплялись за ноги, от чего приходилось спотыкаться и самое страшное:  материться при этом.

Цветы в черном мире тоже росли и иногда попадались довольно пестрой расцветки. К примеру, та поляна, на которой проживали бывшие космоплаватели, изобиловала маленькими бутончиками фиолетового цвета, похожими на шалфей, но не настоящий шалфей — это точно. Антонов хорошо знал это растение и помнил его запах. Однажды на одном кустарнике Джон обнаружил большие красные пионы. И опять же, тщательное исследование цветка привели к выводу, что растение лишь напоминает пионы. Все эти печальные открытия еще больше подтверждали версию Вайклера: они не на Земле. Черт знает где, только не на Земле. Конечно, по крохотному осколку поверхности рано было делать столь глобальные выводы. Цветы могли попросту мутировать. А если деревья лишены листвы, это еще не значит, что их теперь и деревьями нельзя назвать. К тому же, имелись открытия и другого рода. Например, когда Джон впервые поймал ежа, насадив его на самопальное копье, — это был самый обыкновенный еж с длинными иголками и недовольной мордой. Хоть подавляющее большинство экипажа и признало в еже землянина, это не помешало его сожрать.

Антонов сидел, размышляя над всем этим и продолжая накручивать лиану себе на руку. Тут его посетила одна любопытная мысль. Он вырвал из земли еще одну лиану и связал их между собой узлом. Получилась короткая, но довольно прочная веревка. Он демонстративно растянул ее перед собой и произнес:

— Вот и ответ на ваши вопросы.

Вайклер посмотрел сначала на Антонова, потом на Джона, холодно пожал плечами и сказал:

— Повеситься, что ль, надумал?

Александр выдернул еще одну лиану, привязав ее конец к своей веревке, потом — еще одну. По черной траве поползла растущая змейка из гибких стеблей и неряшливых узлов.

— Соображаете хоть, нет? Ее можно сделать сколь угодно длинной!

Что-то напоминающее соображение засветилось в зрачках штурмана. Джон лишь пожал плечами. А Антонов, мысль которого в сотню раз опережала дело, уже успел вообразить себе странный мир, опутанный, будто проводами, такими вот незатейливыми канатами, тянущимися на десятки километров в разные стороны и являющимися по сути висячими тропинками в океане мрака. Он даже подскочил с места:  настолько эта идея его воодушевила.

— Объясняю научно-популярно:  уж если мы попали в ситуацию, в которой мы слепы, надо приспособиться к ее законам и научиться перемещаться здесь, если не с помощью своих глаз, то с помощью вот этого, — он еще раз потряс в воздухе связкой лиан. — Если мы будем тянуть канат от одного дерева к другому, прикрепляя его к веткам, то на сколь огромное расстояние мы бы не отошли от поляны, всегда сможем по нему вернуться назад. Как вам идея?

Антонов долго вглядывался в кислые физиономии своих коллег.

— Сомнительно как-то, — буркнул Джон. — Но даже если ты и прав, что теперь, всю оставшуюся жизнь плести в темноте эти канаты?

— Ты предлагаешь всю оставшуюся жизнь сидеть и ничего не делать?

— Тоже верно, — согласился Вайклер. Он сам выдернул из земли пару лиан, связал их между собой и растянул, пробуя на прочность. — А вообще-то порвать их не проблема.

— Конечно, если будешь со всей дури тянуть. Ну почему бы не попытаться, а? Это же наш единственный шанс. Уж если не обнаружить разумную жизнь, то хотя бы понять, где мы находимся.

Антонов оглянулся вокруг. Тьма словно испугалась его взора:  затихла и ослабла. Пеклище костра отпугивало ее на большое расстояние, в ее черном монолите стояли застывшие силуэты деревьев. И чем глубже, тем эти силуэты были менее различимыми. При отсутствии ветра они не двигались, точно были замурованы во мрак. Замурованы не только образы, но и звуки. Ибо порой в мире наступала такая тишина, какой и в мире загробном-то не сыщешь. Кстати, Джон как-то высказывал предположение:  может, они все давно умерли и попали в своеобразный рай? Или в ад? Или застряли в мрачной буферной зоне между тем и другим. Ни в качестве научной гипотезы, ни в качестве шутки, ни даже в качестве бреда инфантильного рассудка эта идея не годилась. Поэтому ее отклонили.

— Твоя задумка, ты и пробуй первый. Покажи нам как это делается. И если у тебя хоть что-нибудь получится, можешь рассчитывать на нашу помощь, — равнодушно произнес Джон.

— Вон… — Вайклер кивнул в сторону реки. — До берега нам канат сооруди. Узнай, на самом деле там река течет, или нам только мерещится?

— Туда неинтересно. Если сильно захотеть, берег можно обследовать и без всяких канатов. Я вас, кстати, именно таким способом и вычислил.

Сначала решили поужинать, работать на голодный желудок воля ни у кого не вставала. Кстати, всякую трапезу здесь именовали ужином, исходя из простого факта, что время суток больше смахивает на поздний-поздний вечер. Разнообразие блюд, увы, оставалось прежним: орехи, ягоды, сладкие стебли. Лишь изредка пойманная мелкая зверюшка считалась праздником, но самый последний праздник, в образе речного рака, был съеден уж не помнили когда. Да, и еще один факт:  течение времени никто не отмечал. Просто совершенно не представляли, каким образом это можно делать. Легендарный Робинзон, попав в аналогичную ситуацию, делал зарубки, и таким незатейливым способом считал дни. Но у него ночь сменялась днем, и он даже сам не осознавал, насколько он от этого счастлив. В черном мире же не было абсолютно никаких ориентиров, чтобы сказать:  прошло столько-то часов или столько-то суток. Единственный хронометр, которым пользовались космоплаватели — это их интуиция. Но внутренние часы давали такие погрешности… К примеру, с момента неудачной посадки, по мнению Джона, прошло уже две недели. По мнению Антонова — не меньше трех. А Вайклер утверждал, что месяц — минимум.

Джон, вращая на вертеле вегетарианский шашлык из больших оранжевых грибов, уныло наблюдал, как они чернеют и корчатся в обманчивых муках.

— Мой желудок скоро начнет выплевывать назад эту гадость. Вот что, Алекс, ты занимайся своей идеей, а я займусь своей. Попытаюсь сплести новые ловушки, придумаю какие-нибудь капканы, иначе все мы здесь, помимо того, что уже стали трезвенниками, превратимся еще и в язвенников. Загнемся, короче.

Антонова в данную минуту не интересовали никакие вопросы, кроме возможности исследовать эту загадочную темноту.

— Пойду я. Говоря по-русски:  гуд бай, май френдз.

Он двинулся в сторону прямо противоположную реке и с таким чувством, будто собрался нырять из реальности в гипотетическое подпространство. Сейчас все вокруг исчезнет. Все без исключения… Вот и первые деревья, но они были еще слишком отчетливо видны, чтобы в них заблудиться. Александр отошел еще дальше, наблюдая за уменьшающимся огоньком костра и двумя немыми человеческими фигурками, смотрящими ему вслед. Вокруг становилось все темней. Силуэты деревьев лишь едва контрастировали с темнотой, а их костер превратился в символическое красное пятнышко, не освещающее, а лишь напоминающее Антонову, что жизнь где-то еще продолжает существовать. Траву под ногами было уже совершенно не разобрать. Александр нагнулся, нащупал вслепую несколько лиан и выдернул их из земли. С этим проблем не было. Лианы росли в изобилии почти по всем местам. Не составило также трудности завязать меж ними узел, практически не видя собственных пальцев. Антонов сразу понял, что ему по душе это занятие. Он сотворил несколько узлов и привязал один конец каната к ветке дерева. Дернул — вроде надежно. Потом стал медленно пятиться назад, постепенно разматывая свой канат, пока не наткнулся спиной на другое дерево. Еще один узел вокруг ветки, и так дело пошло. Он время от времени наращивал канат с помощью новых лиан, натягивал его между деревьями, словно провода между столбами. Блокада темноты выглядела уже не столь пугающей, теперь у него в руках была ниточка, связывающая его с островом жизни. Тем не менее Антонов не мог расстаться с ощущением, что все глубже и глубже погружается в трясину настоящего небытия. Через несколько часов работы костер превратился в крохотную светящуюся точку, едва отличимую по размерам от простой звезды. А потом и вовсе растаял для глаз. На небе стояла непогода, и настоящих звезд тоже не было видно. Антонов оказался в прохладной субстанции АБСОЛЮТНОЙ ТЬМЫ. Всюду: сверху, снизу, спереди и сзади перед взором лишь вымершее красками черное полотно. Если бы не канат в его руках, он бы уже погиб. Неожиданно для самого себя Александр вдруг закричал. Раскатистое эхо его голоса улетело чуть ли не в бесконечность и затухающими отголосками запуталось на самом краю мироздания. Мир, в котором существует эхо, не может быть иллюзией. С этой утешительной мыслью его руки вновь стали шарить по земле, выдергивая из нее лианы. Канат, перекинутый от дерева к дереву, неустанно увеличивался в длине. У Антонова во внутреннем кармане имелся плазменный пистолет с четырьмя зарядами. Порой подступало к горлу искушение пальнуть хоть разок, да хоть на мгновение увидеть, что твориться вокруг. Но здравомыслие всегда побеждало. Джон, и тот бережет свою зажигалку. А тут всего четыре заряда — на всю оставшуюся жизнь. Александр частенько останавливался и пристально вглядывался во тьму. Наивно было, конечно, думать, что он найдет разумную жизнь так скоро, но более правдоподобным выглядело бы, если б сама разумная жизнь отыскала его. Он верил, что находится на Земле, и сам не мог объяснить — почему. Словно чувствовал ее по запаху, или ему показалась слишком родной здешняя сила гравитации…

Когда Антонов услышал отдаленный шорох, он вздрогнул. Кто-то приближался. Почему-то первая мысль была самой пессимистичной:  дикий зверь, у которого в берлоге голодные детеныши. Пистолет как-то сам выполз из кармана в ладонь и уже был нацелен на источник звука. Тот, под которым шуршала трава, становился все ближе. Если видеть он не мог, то… Александр даже вздрогнул от этой мысли:  чувствовал  его по запаху! Точно зверь! Шорох стал столь явным и столь близким, что Антонов закричал, и тут же устыдился своей слабости.

— Чего орешь? — из тьмы раздался совершенно спокойный голос Вайклера. — Не видишь, я испытываю твое изобретение?

— Я вообще ни хрена не вижу! Идиот, я ж в тебя чуть не пальнул!

— Ты бы все равно промахнулся, ты же стрелять толком не умеешь.

Вайклер подошел почти вплотную.

— Вот недостатки твоей конструкции:  по лицу постоянно шлепают ветки. Надо срочно изобретать факела, но для этого нужно сначала отыскать подходящую смолу.

— Не трать зря время, изобретай уж сразу электричество.

— Вообще-то я пришел в надежде раздобыть кое-какого провианта, и мешок с собой захватил. Знаешь как мы сейчас поступим? Я тут поброжу в потемках, пощупаю плоды на деревьях. А ты постоянно мне что-нибудь рассказывай, чтобы я, ориентируясь на твой голос, не уплелся слишком далеко и не заблудился.

— Чего тебе рассказывать?

— Ну… анекдоты какие-нибудь.

— Я знаю только нецензурные анекдоты, мне их совесть не позволяет рассказывать.

— Говори все что взбредет на ум. Лишь бы я слышал твой голос. Понял?

— Теперь наконец-то понял…

Антонов запел русскую народную песню. И продолжал плести свой канат. Минуты через три, к его удивлению, Вайклер эту песню подхватил. Еще часа два они помаялись, каждый — собственной дурью, и решили возвращаться. Путь назад выглядел куда приятнее. Осторожно перебирая руками по канату и не менее осторожно переставляя ноги по земле, нужно было закрыть глаза и наслаждаться, как ветки изредка похлестывают тебя по лицу.

— Слушай, Алекс, ты когда-нибудь всерьез задумывался, откуда на этой планете берется тепло?

— Я устал над чем-либо задумываться. Я сильно хочу жрать. Ты мешок-то хоть полный набрал?

Вот наконец из тьмы прорезался красноватый огонек, чуть позже появились контуры деревьев, вселенная словно просыпалась от мнимой смерти. Стал виден даже сам канат, неряшливо натянутый между ветками.

— Все, тут уже не заблудимся!

— Да, кажется, мы здесь уже бывали…

Джон поджидал их возле костра, занятый собственным ремеслом — из тонких прутьев он плел клетки для ловли рыб. Конструкция была примитивная, как сама человеческая мысль.

— Глядите и удивляйтесь! Здесь, возле тонкого горлышка, я сажу наживку. Рыба, лишенная главного жизненного органа, то есть мозга, заплывает, глотает ее и попадает в объемную часть клетки, выбраться из которой методом слепого тыка ей не так-то просто. Как думаете, сработает система?

Картина окружающего бытия уже начинала томить своим однообразием. Весь обозреваемый мир можно было пройти всего за пять минут, совершив при этом полсотни шагов. В глазах мерещился лишь только костер, под которым успела вырасти огромная куча золы, да серые миражи, чем-то похожие на деревья. Впрочем, еще палатка, единственное творение архитектурной мысли. Натянутая за веревки меж тремя деревьями она походила на эфемерный карточный домик, который может разрушиться при малейшем дуновении стихии. Даже когда они спали, то во снах видели ту же палатку, тот же костер и ту же поляну. Большего просто и видеть нечего было. Иногда, правда, они видели и космические сны, в которых толика реальных событий и целая мешанина всякого абсурда были тщательно перемешаны и воспринимались сонливым рассудком за чистую монету бытия. Сны о той, прошлой Земле, над которой светило солнце, практически их никогда не посещали.

— Если мы не найдем здесь людей, нас всех ожидает медленное помешательство. — Вайклер снял вспотевшие сапоги и протянул ноги к костру. — Эта темнота вокруг как одиночная камера для рассудка. Красиво я изрек, да? И помешательство наше будет красивым:  с криками, с пеной на губах…

— Заткнулся бы. И так тошно.

Джон более всех скептически отнесся к идее плетения канатов. Он принял ее, но лишь как спасение от безделья. Сказать точнее — спасение от отчаяния. К тому же, пищу и дрова добывать становилось все тяжелее, нужно было все дальше уходить от костра. Пробовали носить горящие угли к краю поляны и разжигать «дочерние» костры на ее периферии. Это помогало. Каждый новый оазис огня открывал около себя миниатюрный мирок вечно дремлющего леса. Лес, повергнутый во тьму, был бесконечен. Теоретически можно было развести сколько угодно этих костров, но вот проблема:  за всеми ими нужно следить.  К тому же, открытие «новых миров» оказалось крайне неэкономичным, так как приходилось палить огромное количество дров.                                                                              

Ввели посменное дежурство:  один идет добывать провизию, второй плетет канат, третий отсыпается в палатке. То же самое можно сказать иными словами:  один занят работой, другой делает вид, что занят работой, третий откровенно бездельничает. В душе у каждого, словно в темнице, бесилась неугомонная надежда, что когда-то они встретят в этой бездне признаки разума:  и ни каких-нибудь уродливых гомо сапиенсов с тощими телами и непомерно большими головами, лишенными не только волос, но и мозговых извилин, — а именно людей. В этой отчаянной надежде больше присутствовало самого отчаяния, чем здравого прагматизма. У них, впрочем, не было выбора:  либо они обречены стать оптимистами, либо просто — обречены. Всякие иные варианты сводятся к последнему.

Джон сквернословил и ругался больше всех, когда ему приходилось подолгу вслепую рвать с земли лианы и плести самую настоящую бессмыслицу. Тем не менее, канат все более увеличивался в длине, и чтобы пройти по темноте из одного его конца к другому, требовалось уже почти полчаса. Передвигаться по черному миру, не видя собственных рук и ног, они научились довольно быстро. Главное правило:  необходимо закрыть глаза. Во-первых, от них и так не было никакого толку, а во-вторых, какая-нибудь острая ветка могла сделать так, что от них толку не будет уже никогда. Еще одно правило:  перебирая руками канат, очень осторожно ступай на землю:  запнувшись, можно было доставить себе немало хлопот. Однажды Вайклер неудачно навернулся, скатился в какой-то овраг, вмиг спутал всякие пространственные ориентации и еле отыскал этот канат снова. Каждый космоплаватель уяснил одно:  пока он держится руками за канат, он имеет шансы на жизнь. Если он его потерял — все равно, что сорвался в открытый космос.

Гораздо с большим удовольствием Джон трудился над изобретением всеразличных капканов. Он рыл ямы с хитроумными приспособлениями, ставил петли, плел клетки похожие на большие мышеловки. Антонов все подшучивал над ним:

— Думаешь, зверь, увидев твою петлю, захочет повеситься? Или съест приманку и уснет прямо в яме от обжорства?

Всякого рода подтрунивания вмиг потеряли свою актуальность, когда Джон приволок на поляну нечто похожее на летучую мышь и еще пару зайцев с длинными, что у зайцев особенно в моде, ушами.

— Беру свои мерзкие слова обратно. — Антонов схватил одного зайца за уши и долго разглядывал, потом принялся ставить над ним научные эксперименты.

Оказывается, что зверь совершенно не реагирует на видимую часть светового спектра. Либо ориентируется, как мышь, по ультразвуку, либо воспринимает окружающие его мистификации в инфракрасном диапазоне. Как бы там ни было, но появление на поляне настоящего мяса являлось таким же настоящим праздником.

— Кажется, я кое-что могу объяснить, — Антонов щелкнул зайца по носу и отправил в вольер. — Нам не надо опасаться крупных хищников по самой тривиальной причине:  в лесу их попросту нет. Никакой крупный плотоядный зверь не выживет в абсолютных потемках.

— Ты нас сказочно обрадовал, — Джон принялся строгать вертела.

— А это… — Антонов еще раз указал на маленького затравленного зверька, — и не заяц вовсе. Какой-то неудавшийся клон или мутант. Глядите, его зрачки покрыты матовой пеленой. Ч-черт… все здесь как-то не то и чего-то не так. А давайте договоримся, кто из нас первый сойдет с ума, тот скажет об этом остальным.

— А кто из нас первый помрет, тот тоже даст как-нибудь знать, что он помер, — в тему ответил Джон, даже не задумываясь над тем, что он сказал.

Долгое и, казалось бы, совершенно бессмысленное плетение каната начало приносить любопытные результаты. Первым об этом сообщил Вайклер. Как-то он вернулся со своей смены и сказал, что во тьме слышал какой-то отдаленный шум — столь слабый, что он, пожалуй, граничил с незатейливой слуховой галлюцинацией. Следующей была смена Джона. Он вернулся, расхохотался своему бывшему штурману прямо в лицо и громогласно заявил, что у того первая степень идиосинкразии. Никакого шума нет. Как оказалось впоследствии, Джон попросту был глуховат на оба уха. Что немудрено: привычка постоянно орать на своих подчиненных должна была ему вылезти каким-то боком. Антонов подтвердил, что из глубины мрака действительно доносится слабый загадочный гул. Это либо река, либо… страшно подумать:  долгожданный шум цивилизации?

Один лишь факт и одно робкое предположение, и плетение каната сразу превратилось из добровольной каторги в нездоровую страсть. Все ломились в глубину Тьмы, спешно сплетали лианы, лишь бы поскорее узнать, что ночь грядущая им готовит. Загадочные звуки, похожие на легкий звон в ушах, стал слышать даже Джон. Жизнь снова обрела Смысл, который не стыдно было написать с большой буквы. Все разговоры на поляне были только на одну тему. Каждый раз, когда кто-либо возвращался со смены, ему задавали один и тот же вопрос:  «что слышно?»

Была смена Вайклера. Он добрался до конца каната и, прежде чем начать работу, отдышался и вслушался в обманчивую тишину. Вот опять этот шум. И чем длиннее становился канат, тем ближе они находились к его источнику. Порой шум казался бесконечно далекой мелодией, порой работой двигателя, а иногда просто завываниями шаловливых ветров. Но в этот раз Вайклер вслушался с особенной тщательностью и впервые различил отчетливые всплески воды… Да, именно воды. Значит, изначальная версия, что это все-таки река, оказалась единственно верной. Значит…

Вайклер даже не сообразил, радоваться этому или огорчаться. Он нагнулся к земле, нашарил кусты лиан и принялся выдирать их вместе с непрочными корнями. Руки уже ловко научились сплетать их между собой, а зрительные восприятия для этого дела, казалось, стали совершенно ни к чему. Проблемой было и оставалось найти недалеко растущее дерево, чтобы перекинуть к нему канат и надежно закрепить на какой-нибудь ветке.

Отдаленные всплески волн слышались еще много раз. У него уже не оставалось сомнений, источник шума — бегущая масса воды. Вайклер часто отрывался от работы и подолгу вглядывался в черное никуда. Вода все-таки могла быть и признаком цивилизации. К примеру, гидроэлектростанция (до ужаса смешно звучит) или, если уж река, то с поселениями людей. На небе продолжали тлеть ничем не обеспокоенные звезды, но на земле не было видно ни огонька. Вайклер набрался мужества и громко закричал. Что-то придурковатое, типа «э-ге-гей!» Звучное, раскатистое как гром эхо передразнило его возглас и запуталось в бескрайней глуши. В ответ — ничего. В ответ — никого. Даже зверь никакой не рыкнул. Всяко веселее было бы.

Время, отведенное на плетение каната, никаким способом не поддавалось измерению, поэтому каждый работал ровно столько, сколько ему подсказывала совесть. Вайклер зацепил концы сплетенных лиан за толстый сучок и, облегченно вздохнув, двинулся в обратный путь. Канат был словно живым нервом, связывающим крохотный мирок света и целую бездну темноты. Движение здесь было немыслимо, если ты не коснешься рукой лиан и не заскользишь по ним своими влажными ладонями. Так, к примеру, троллейбус не двинется с места, если не коснется проводов, дающих и энергию, и направление пути. Вайклер шел и чтобы убить время, он его, как ни странно, творил:  считал в уме секунды, складывал их в минуты, которые тоже имели непрерывный счет. Если не брать во внимание погрешность, то путь от края каната до Зоны существования составил час и пятьдесят три с половиной минуты. Поздравлять себя с этим событием было совершенно бессмысленно, так как дата совершенно некруглая. Кстати, кое-что о зонах. Их было всего три. И эти понятия в местный сленг ввел Антонов. Зоной видимости считалась сама поляна и та область в вокруг нее, где можно было различить хотя бы собственные пальцы. Зона существования — это та область, откуда еще видать костер, даже если он кажется крохотной точкой. В Зоне существования, в принципе, можно обходиться и без каната, так как имеется ориентир для возвращения назад. И наконец, Зона небытия — это весь окружающий мир. Сказать громче:  вся окружающая вселенная. Впрочем, громко говори об этом или тихо, беспощадная и угнетающая действительность от этого никак не изменится.

— Река! — Вайклер вышел на поляну и уставший свалился на землю, для чего-то добавив:  — Можно будет искупаться, кстати.

Антонов запустил пальцы в свою изрядно отросшую бороду, потеребил ее, подергал в разные стороны, и лишь потом стало ясно, что он таким вот образом нервничает.

— Та-ак, друзья мои… Если мы с двух сторон окружены реками, то положение наше, я бы сказал, хре-но-вень-ко-е… — последнее слово он произнес с особой эмфазой. — А может оказаться еще хуже:  мы находимся на огромном острове.

— Или еще хуже: в огромной заднице! — Джон широко отворил рот и смачно зевнул. — А чего из этого делать проблему? Соорудим плот да переплывем на тот берег… Только есть ли в этом смысл?

Небо сегодня выглядело особенно чистым. Слово «сегодня» не очень-то клеилось к данной ситуации, его употребляли просто по инерции. Вайклер, ложась спать, постоянно говорил:  «завтра утром займусь тем-то или тем-то». Джон обычно злился:  «ты хоть помнишь, как утро выглядит, и что это вообще такое?» Антонов отшучивался:  «а я зато ночь помню как выглядит!» Так вот, о небе…

Оно очень редко бывало таким звездным. От обилия крохотных огоньков с непривычки рябило в глазах. Они походили на россыпь белых веснушек, создающих контраст черноте мироздания. Лики знакомых созвездий, точно лики близких родственников, привносили в душу тихую радость. Бледный рукав млечного пути походил на шлейф свадебного платья. Он словно был сорван с невесты, небрежно растрепан ветром, потом затвердел от холода и застыл между звезд. Сами же звезды постоянно мерцали, будто отвоевывали у всевластной тьмы право на собственное существование.

— Да Земля же это! Земля! — Александр простер руку к небу и даже рассмеялся столь очевидному открытию. — Какие тут могут быть сомнения? Может… допустим, по какой-то причине она перестала вращаться, и мы постоянно находимся на ее темной стороне. Почему нет? В конце концов, должно же быть научное объяснение этому… дебилизму! Должно или нет? — он вдруг схватил Вайклера за грудки и стал шутя трясти, мол:  «сознавайся, гад, должно или нет?»

— Должно! Должно! Только отвали от меня. — Вайклер небрежно отбросил его руки. — Легче нам от этого станет?

Обилие звезд привело души в немой восторг, этой красоты они не видели с самой Фрионии. Поэтому, задрав головы, глядели в эмпирей вселенского бытия. И не могли наглядеться. Так как знали, что скоро все исчезнет. Небо опять заволокут невидимые тучи, оставив для ностальгического воспоминания три или четыре звездочки, будто три или четыре прощальные слезинки.

— Э-эх! — Джон махнул рукой. — Не видать нам больше белого света как женских половых органов. Сдохнем мы все на этой поляне, вспомните потом мои слова.

Антонов поклялся:

— Когда сдохнем, обязательно вспомним.

Настроение у бывшего экипажа «Безумца» было в некотором смысле зеркалом небес. Чаще всего среди них царило угнетение, апатия, русская хандра и американский сплин. Изредка случались проблески надежды уж если не на что-то лучшее, то хотя бы на какие-то перемены. Однообразие и вечная тьма давили на психику как на больной нерв. Если космоплаватели и испытывали иногда некое подобие радости, то все эти торжественные моменты несложно пересчитать по пальцам. А чему тут вообще можно радоваться, никто толком объяснить не мог. Бывало, радость обманчиво воспринималась как простое отсутствие печали. Обесцененное чувство душевного благоденствия.

— Ставлю на кон свою последнюю сигарету, что нас всех здесь ждет медленное помешательство! — заявил Джон. — И когда это случиться, я ее с удовольствием выкурю.

— А я ставлю свой член против твоей сигареты, что мне лично помешательство не грозит, — парировал Антонов. — Даже в том случае, если всю оставшуюся жизнь суждено провести в этих потемках.

— Заядлый оптимист?

— Я бы сказал:  неисправимый.

Плетение каната продолжалось. Причем, этой работой добросовестно занимались все трое. Антонов — как автор идеи. Вайклер, как человек поверивший в идею. А разочарованный во всем Джон просто за компанию. Каждый из них по очереди уходил в Зону небытия, где, используя лишь ловкость рук и никакого мошенничества, сплетал между собой прочные лианы. Голос реки уже отчетливо звенел в ушах, но был пронизан трауром. Не веселил ни всплеск незримых волн, ни грохот сокрытых тьмой перекатов. Так сильно шуметь могут только горные речки, и они, как правило, нешироки. Джону повезло, его нога первая нащупала воду. Он привязал еще пару лиан, шлепнул концом веревки по поверхности воды, услышал слабый всплеск и задал себе очевидный вопрос:  «ну, и куда теперь?» Монотонный шум в ушах вряд ли являлся подсказкой ответа. И гул внутри черепа, симулятор мыслительного процесса, был столь же неразборчив. Джон, наверное, минут двадцать пристально вглядывался в равнодушную толщу тьмы, надеясь заметить в ней мифический огонек цивилизации. Если бы и не цивилизации — чего угодно. Но все бестолку. Он нашарил в кармане зажигалку, щелкнул ей, и секунд пять позволил себе полюбоваться, как розовый язычок пламени сжимается от испуга перед вездесущим мраком. Увидел часть собственной руки и почерневшие от работы пальцы.

Вот и вся цивилизация.

Когда все трое собрались возле своего костра для обсуждения дальнейших действий, Вайклер выдвинул довольно смелую идею.

— Так! Во-первых, не раскисать! Река — это все же не океан. Нам следует помнить, что мы вообще чудом остались живы. Первое, что я предлагаю:  это смириться и воспринимать жизнь в том уродстве, в котором она пред нами явилась. А во-вторых… 

— Тише! — Антонов вскинул одну руку вверх и даже немного привстал, его заостренный взгляд воткнулся куда-то вдаль.

— Во-вторых…

— Да тише ты! Там звук… похожий на рев крупного животного…

Все мигом заткнулись и принялись оглядываться. Но кроме треска умирающих поленьев и легкого ветерка природа не дарила никаких иных звуков. Стойко молчали минуты полторы. Потом Джон произнес:

— Ты нас так больше не пугай. А то и в самом деле испугаться можно.

Вайклер махнул рукой и продолжал:

— В общем, я предлагаю исследовать берег той реки. Для этого необходимо разжечь на противоположном конце каната костер. И прогуляться по берегу. В ту и в другую сторону.

— Дельная мысль, — охотно согласился Антонов. — Между прочим, именно это мне уже несколько раз самому приходило в голову.

После непродолжительных обсуждений решили сделать так:  Вайклер остается на поляне следить за костром. Джон и Александр приимут на себя этот подвиг.  Вышли они, правда, несколько неудачно. С неба заморосил мелкий дождь, канат стал скользким, одежда начала промокать.

— Послушай, Алекс, лучше вернуться. Костер не сможем развести, да и замерзнем как черти. — Джон сказал это, когда половина пути была уже пройдена.

Антонов долго раздумывал над ответом, рядом лишь слышалось его частое сопение.

— Ты ведь у нас считаешься капитаном. Как скажешь, так и будет.

Джон сильно сжал канат вспотевшими ладонями. От этой всепоглощающей тьмы кружилась голова, пьянел рассудок и чувство реальности происходящего окончательно вылетало из-под ног.

— Слушай, Алекс, ты вообще где? Далеко или близко от меня?

— Судя по голосу, шагов десять. Так что, идем дальше или возвращаемся?

У Джона в душу пришел порыв  какого-то сладкого безумия, и ему вдруг стало все по фигу. Все, творящееся внутри и снаружи его телесной оболочки. Он громогласно заявил:

— Какая, к чертям, разница:  вперед двигаться или назад? Уж решили идти, так идем!

И правильно. Минут через пять дождь закончился, а еще через двадцать милосердное небо подарило путникам несколько звездочек. Словно несколько крохотных отдушин в черном потолке огромной тюремной камеры. Стало даже легче дышать. И уже очень скоро послышался знакомый шум водяных перекатов.

— Скоро конечная станция. Тормози ход, — предупредил Антонов.

Развести костер на берегу оказалось не такой уж и проблемой, как они себе вообразили. Собирать на ощупь хворост им было не привыкать. Джон щелкнул зажигалкой, и тонкие, лишь слегка подмоченные дождем ветки с легкостью заразились синдромом пламени.

Появился свет!

Маленький костерок все более возгорался, поглощая новые и новые порции дров. Огонь воинственно надул красные щеки, разгоняя и распугивая тьму по разным сторонам. Космоплаватели наконец-то увидели друг друга в лицо. Даже рассмеялись от радости.

— Это ты Джон?! Я тебя узнал!

— Антонов! Посмотрел бы ты на свою заросшую морду, инфаркт бы схватил!

Красноватый свет вырисовывал во мраке их силуэты и придавал их телам багровые оттенки. Стало видно берег, саму реку с бледными барашками волн, их свисающий канат, воткнутый в самые недра темноты. Чем сильнее разгорался костер, тем более видимой становилась реальность.

— Мы творим мир заново! Прикалываешься?! — крикнул Джон.

— Прикалываюсь, прикалываюсь… Пошли еще за дровами.

Они создали новую Зону видимости. В принципе, они бы могли создать ее в любом месте вселенской тьмы. Но берег реки — неповторимо подходящее место. Мир был так слабо очерчен в своих контурах, что выглядел черно-белым сном. Серые, чуть контрастирующие со мраком штрихи деревьев казались не то чтобы миражом:  в них сохранилась лишь десятая часть их реального естества. Их неясные контуры плавали перед глазами и служили  каким-никаким, а ориентиром местности. Черная вода с редкими красными бликами огня текла откуда-то из минус бесконечности в плюс бесконечность. Ни начала, ни конца. Пожалуй, лишь ярко озаренный ореол песка — единственное, что здесь существовало на самом деле. Джону было любопытно понаблюдать за своим коллегой. Когда Алекс находился близко к огню, он становился обыкновенным человеком из плоти и крови. Как только он от него удалялся, то сразу мерк, превращаясь в фантом, а после в человека-невидимку. Оставался лишь его голос, насыщенный множеством ругательств по поводу всякого спотыкания или неудачного падения.

— Ну что, кинем жребий? — Антонов принес еще одну охапку хвороста и накормил ей  голодное пламя.

— Мне лично все равно. Абсолютно.

— Тогда я первый. Следи за костром, это для меня теперь единственный ориентир. Как бы долго я не отсутствовал — жди.

— По-моему, уже обо всем давно договорились. 

Эта была последняя реплика. Антонов, впрочем, хотел еще что-то произнести на прощанье:  этакое высокопарное и пафосное, но потом махнул рукой, взял два прутика и удалился во тьму. Его фигура быстро растаяла для взора.

Джон не придумал ничего лучшего, как заняться поиском провианта. Добывать пищу было не так уж сложно, даже не видя ее перед собственными глазами. К примеру, грибы местами росли в таком изобилии, что достаточно было несколько минут пошарить ладонью в сырой траве, и десяток-другой уже в сумке, готовятся быть нанизанными на вертела. То же касалось и ягод. Осязательный сенсуализм, то есть познание окружающего мира исключительно через чувственные ощущения, обострился у них до сверхчеловеческих возможностей. Вот с ловлей дичи были и оставались большие проблемы. Самопальные ловушки давали мало проку, но дело даже не в этом:  дичи как таковой не было. Редко когда встретятся какие-нибудь мелкие грызуны, а перепуганный от страха бобер с двумя острыми резцами, пожалуй, почитался здесь за главного хищника. Джон, как и обещал, поставил ловушки для рыб. Раз двадцать уже ходил их проверять, но всякий раз возвращался и говорил одно и то же:  «Клянусь, я поймал огромную акулу, но она, проститутка, выскользнула у меня прямо из рук. Вот нажрались бы, а?»

Сейчас Джон разлегся у костра, уставился на небо с немногочисленным воинством звезд и стал терпеливо ждать. Ожидание удлиняет время в несколько раз. Ему казалось, Антонова нет уж целую неделю. Одиночество и эта губительная тьма начинали уже медленно сводить с ума. Джон вдруг понял, что самое страшное из ожидаемого — именно одиночество. Это эпицентр всех душевных кошмаров:  когда не с кем поговорить, не с кем пошутить, некого даже послать по хорошо известному адресу. Найти собственную смерть в черном мире можно столь же просто, как и наткнуться на какой-нибудь острый сучок. Ведь когда-то их останется двое… а потом один. И этот один окажется самым несчастным из всех троих. Один-единственный среди вселенной, выше краев переполненной мраком…  Одинокая органическая молекула, болтающаяся в просторах космоса. Это жизнь лишенная не то что смысла, даже права именоваться жизнью. Капитан почувствовал, как по спине у него побежали мерзкие мурашки, и на душе стало невыразимо мрачно. Он долго и бесцельно глядел в недра огня…

«Куда же делся Антонов?» Джон, как заключенный, принялся делать круги около костра со сцепленными за спиной руками. Сколько еще ждать? В какое-то черное мгновение ему показалось, что нет ни Вайклера, ни Антонова. Их, как физических объектов, никогда и не было. Все его прошлое:  Земля с миллиардами людей, полет к Проксиме, мнимый экипаж — все это было смодулировано его сознанием. Реально только то, что он видит сейчас. А видит он ни что иное, как отсутствие реальности.

Именно поэтому, когда Джон услышал из глубины мрака какую-то песню, первое что он подумал:  у него наконец-то закоротили пара извилин в голове. Но пел никто иной, как Антонов. Он возвращался… Когда костер осветил его приближающуюся фигуру, капитан думал, что сойдет с ума от радости. Алекс выглядел таким уставшим, будто не прогуливался по берегу реки, а где-то разгружал состав с углем. Его комбинезон был весь в грязи, на липкое от пота лицо осел слой пыли, но глаза, на удивление, сияли бодростью.

— И никого я не встретил… и никого не испугался…

Капитан, разумеется, не понял этого чисто русского юмора.

— Рассказывай давай! Я уж тебя хоронить собрался. Вон, и крест уже на могилку начал выстругивать!

Александр присел на камень, посмотрел на освещенный кусок реки с флуктуирующими миражами бегущих волн и лениво произнес:

— Нечего мне рассказывать. Не знаю, сколько миль я прошел. Думаю, не меньше двадцати в одну сторону… Пусто! Ни одного огонька, никаких признаков не только разума, жизни вообще. Вот такая вот фигня.

Его брови ссутулились и надвинулись на глаза. Он взял свои прутики-поводыри и начал помешивать ими огонь, едва соображая, что совершает совершенно несуразные действия. Монотонный шум реки убаюкивал ум, и тот поддавался целительной апатии. Антонов добавил к сказанному:

— Я уже давно смирился с худшим вариантом. Ничего здесь нет, и нам всю жизнь придется втроем слоняться по этой темноте. По миру, в котором уже никогда не взойдет солнце…

— Ладно, теперь моя очередь. — Джон выпрямился и размял затекшие мышцы, потом поднял с берега плоский камень и пустил по реке блинчики. Через десять шлепков камень пошел на дно.

Они поменялись ролями. Теперь Антонов дежурил у костра, а Джон пошел исследовать берег в противоположном направлении, выставив перед собой два тонких прутика, будто два нервных отростка. Это, кстати, изобретение Вайклера, когда он после посадки слонялся во мраке. Оказалось, довольно удобная вещь. Одним прутиком водишь у себя под ногами, чтобы не споткнуться о какую-нибудь корягу или крупный камень, другим шаришь пространство перед собой. И зачем вообще нужны эти глаза?

Первые полчаса Джон часто оглядывался назад, наблюдая за тем, как уменьшается костер и как угасает нимб света вокруг него. Зона видимости осталась позади, и он двигался в зоне Существования. Уже совершенно не видя собственного тела. А костер превратился в красноватое пятнышко, точно где-то неподалеку горела простая спичка. Вот также однажды удалялось Солнце, когда они летели к Проксиме. Сначала яркая, палящая нервы звезда. Потом лишь маленький шарик, подвешенный в пустоте, затем крохотная звездочка, похожая на искрящуюся гирлянду, и в конце концов — холодная белая точка, мало чем отличающаяся от остальных.

Когда искорка костра потухла, Джон, по здешним понятиям, вошел в Зону небытия. Теперь у него остался лишь один ориентир:  шум бегущей справа реки. Прутики прощупывали мертвое пространство. Пару раз, правда, пришлось навернуться, но он довольно быстро освоил этот метод передвижения. Берег был мощен мелкой галькой, лишь изредка встречались крупные валуны, которые чувствительный прутик тут же определял, давая напряжение на пальцы. Самое неприятное, что могло повстречаться, это ямы. Их почувствовать было сложней, и именно на ямах Джон чаще всего и набивал себе синяки. Каждое падение на поверхность выглядело локальным апокалипсисом. Нога внезапно подворачивается, ты теряешь всякую ориентацию и летишь в бездну, не зная куда и каким местом упадешь. Порой приходилось завывать от боли. Когда Джон подвернул себе коленку, да так, что от боли долгое время не мог даже встать, он хотел плюнуть на все и ползти назад.

Поднялся все-таки и хромая заковылял дальше… Если шум в правом ухе усиливался, значит, река слишком близко. Либо он сбился с направления, либо она сама делает вираж на местности. Вскоре дали о себе знать голод и усталость. Провизия у него лежала в рюкзаке, сделанном все из той же парашютной ткани, а усталость лечилась не иначе как отдыхом, еще лучше — сном. Как спать в черном мире их тоже научил Вайклер. И как закапывать свое тело в песок, спасаясь от холода, и даже какие молитвы на ночь следует читать, чтобы не уснуть навсегда.

Джон не вел счет времени своему странствованию, да это было и бессмысленно. Он твердо для себя решил, что продвинется по берегу насколько хватит терпения или пока не встретит непреодолимое препятствие. Нужно было иметь ввиду, что возвращение назад будет столь же долгим и томительным. Самый большой страх, который он сейчас испытывал, что возвратившись назад, он по какой-то причине не обнаружит костра…

Черное небо и черная земля опять закрутились в голове, и Джон полетел в очередной овраг. Какое-то колючее растение вонзилось иголками ему в спину. В подобных ситуациях самое святое дело — это от души выругаться, что он и совершил. Но самое важное событие произошло, когда он вылазил на поверхность. 

Слева по курсу вспыхнула и померкла искорка света…

Джон медленно повернул голову и прощупал взором темноту. Пусто. Потом он слегка изменил положение тела, и искорка появилась вновь, от волнения у него даже выступил пот. Неужели все-таки свершилось?.. Никогда в жизни еще он не страдал галлюцинациями, и теперь был убежден, что точечный свет имеет реальный источник. Чтобы добраться до него, придется идти в глубь леса, но он был уверен, что если не использует этот шанс, второго уже не будет. Пусть там будет кто угодно. Хоть черти с рогами. Лишь бы не полное отсутствие жизни. В голове у него закрутились разные варианты. Что это? Деревня? Просто костер? Какие-нибудь охотники? А может… свет электрический, и он видит краешек крупного города?

Сердце заколотилось, как у юной девицы, которая идет впервые на свидание. Вот вселенский каламбур! Они летели к Проксиме, надеясь открыть там разумную жизнь. А жизнь приходится открывать на собственной планете. Джон сделал первые несколько шагов… потом еще несколько, но уже смелее. «А что я им скажу? Что они вообще из себя представляют? Поверят ли они, что я прибыл со звезд? Поверят ли они, что я вообще человек?»

Вот и первые ветки начали хлестать по лицу. Среди леса передвигаться было сложнее, чем по берегу. К тому же, опасней. «Что я им скажу? — Джона мучил только этот вопрос. — Может, я попаду к каким-нибудь диким племенам каннибалов? Алекс меня так и не дождется!» Смешно это или грустно, но Джон, проигрывая в мозгу эту ситуацию, испугался не столько за себя, сколько за Антонова. Он на своей шкуре испытал, как мучительно это ожидание, томление пыткой одиночества и полной неизвестности.

Огонек разгорался, а шум когда-то существовавшей реки все более проваливался в бездну. Каждый шаг казался подвигом, а каждая мысль вершила собой долгие часы философских раздумий.

Нет, это не деревня. Тем более не крупный город. Свет был одиночным и не очень ярким. Может, здесь проживает местный егерь? Когда Джон уже мог ясно различить пламя костра, он немного успокоился. А в его голове внезапно возникла совершенно идиотская мысль:  «а могут ли обезьяны разводить огонь?»

К чему мозг такое сказал? Сначала бы подумал, а потом бы уже мыслил…

Чем ближе Джон подходил к загадочному костру, тем больше боролся с собственным волнением. Сказать откровеннее — со страхом. Он впервые пожалел, что не одолжил у Антонова пистолет. Деревья стали более контрастными и налились слабой цветовой гаммой, будто созрели. Их голые, лишенные листьев ветки были воткнуты в полумрак, создавая древесную паутину в обозреваемом пространстве.

Джон вышел на какую-то поляну и замер…

Потом упал на колени.

Потом завыл так, что разбудил мирно почивающего в палатке Вайклера. Тот выполз оттуда и с сонной физиономией добил его своим дурацким вопросом:

— Ну, чего? Нашли разумную жизнь?

— А шел бы ты на хрен!! — Джон с клокочущей яростью вырвал траву у себя под ногами и подбросил ее вверх. Потом встал на четвереньки и еще долго мотал головой, охая и вздыхая.

Приступ отчаяния схлынул так же быстро, как быстро проходили приступы редкой радости. Когда все трое собрались на родной поляне, они долго укоряли друг друга, не в состоянии разобрать, кто больше виноват в произошедшем. Огромное количество труда было по сути напрасным. Сооружая свой канат, они потеряли во тьме всякую ориентацию, и канат, описав по лесу огромный крюк, вывел их к той же самой реке, возле которой они находились, и до которой они и так могли добраться в течение десяти минут. Больше всех досталось Антонову, так как ему пришла в голову вся эта идея. Он стойко отнекивался, утверждая, что ошибочна не стратегия, а тактика. К тому же, более лучшего способа исследования местности, кроме как плетение этого злосчастного каната, никто пока не придумал.

— Лучше бы я все это время плевал в потолок палатки, чем заниматься бессмысленной работой! — орал Джон.

— Иди поплюй. Может, легче станет! — Антонов указал рукой в сторону палатки, и вдруг замер с открытым ртом и вытянутым указательным пальцем.

В этот самый момент из глубины леса донесся рев какого-то животного. Уж явно не суслика. Так кричать мог только хищник. Не исключено — голодный. На сей раз этот загадочный голос слышали все без исключения. Переглянулись. Поморгали испуганными глазами. Вайклер выдвинул самую разумную гипотезу:

— Так может выть только собака Баскервилей.

Джон поерзал на одном месте и спросил:

— Слушай, Антонов, сколько у тебя зарядов осталось? Четыре?

Звук больше не повторился, хотя его ждали несколько часов, лежа в палатке и ворочаясь в разные стороны. После долгих дебатов решили, что всем троим необходимо прежде всего отоспаться, а потом уже принимать какие бы то ни было решения. Джон залез рукою под подушку, вынул оттуда пачку с последней сигаретой, вытащил ее. Понюхал. Помечтал. Поглотал горькую слюну. И засунул обратно. Ему страшно хотелось курить. Иногда он сознательно долго ничего не ел, чтобы чувством голода перебить чувства жажды табачного дыма. Но последняя сигарета была для него святыней. И у него не поднималась рука осквернить ее пламенем…  

 

                      руна   тринадцатая

 

                                                             «Повсюду не стало привычного света,

                                                              Угасло тепло. И тогда атмосфера

                                                              Была только злобой людскою согрета.

                                                              Скрестились в дуэли рассудок и вера…»

 

Герцог Оранский любил купаться в своих мечтах. Любой кровати даже с самой мягкой периной он предпочитал кресло, в нем грезить было намного приятней:  расслабленные кисти рук свисают с подлокотников, голова откинута назад. Податливая форма кресла копирует изгибы твоего тела, словно оно создано и существует для тебя лично. Глаза закрыты. И ты восседаешь в сладостной неге. Ты как бог правишь темнотой, что находится у тебя под веками. Из этой темноты ты творишь собственные миры. Миры, где ты герой, ты — центр внимания всех людей. Вымышленная тобою женщина — самая красивая из всех женщин полуреальности. В мирах, созданных твоим воображением, все протекает и происходит лишь по твоей воле. Там все твои враги терпят крах, друзья завидуют твоему успеху, а у тебя самого кружится голова от бесконечных улыбок фортуны…

Герцог развалился в кресле и в полуулыбке наблюдал за грандиозным боем, развернувшимся под его закрытыми веками. Он отважно сражался с целой армией англичан. Его меч, повинуясь волшебству Абсолютной Безошибочности, сносил одну голову за другой. Прекрасная дама, за которую он дрался, восторженно глядела не него с высоты крутого холма. Он пока не мог отчетливо разглядеть ее лица, но знал, что она стоит пролитой крови сотен английских вояк. И знал, что такое происходит только в его личных грезах…

— Альвур!

Внезапный звук вторгся в эти напыщенные фантазии и разрушил их за долю мгновения. Оранский открыл глаза и повернул голову. На пороге его комнаты стояла Жоанна:  робкий застенчивый взгляд, будто у девицы, пришедшей на первое свидание. Распущенные волны волос, легкое платье и полуобнаженная грудь. Герцог чувствовал на расстоянии, с какой целью она к нему явилась. Он попытался вспомнить:  не та ли это самая дама, за которую он только что бился с англичанами? Потом вдруг опомнился, окончательно вышел из грез и воскликнул:

— Жонни! Ты с ума сошла!

Не успел он пару раз моргнуть сонными ресницами, как она уже лежала около его ног, опустив на колени голову.  

— Король на слепой охоте. Альвур, дорогой, нам никто не помешает…

Жоанна обладала магией, против которой была бессильна воля даже самого отважного рыцаря. Ее голос околдовывал слух, заставляя сердце биться в ритм ее желаниям. Оранский знал, что перед ним — огонь в образе женщины, а сам он — сухой хворост. Еще одно ласковое слово… еще одно касание тел… и произойдет вспышка. Жоанна поглядела на него снизу вверх пьяными глазами, проникла своими нежными пальчиками между пальцев его грубой ладони, и герцог почувствовал легкое головокружение.

— Жонни… ты колдунья, против которой бессильно любое заклятие! Почему именно я являюсь твоей жертвой?

Она хищно улыбнулась, потерлась грудью о его ногу, и из полураспахнутого платья выскользнули пышные формы ее тела с двумя набухшими розовыми кругляшками, словно двумя горящими глазами ее души.

— Жонни… здесь опасно! — именно после этих слов герцог понял, что полностью потерял над собой контроль. Его пальцы уже скользили по шелковой коже, а жаждущий язык искал на ее теле источники влаги.

Одежда у обоих как-то сама собой оказалась небрежно скомканной на полу, их тела прилипли друг к другу в сладком предвкушении высшего чувственного наслаждения. И когда потолок затрясся перед взором Оранского, а горящие канделябры замерцали обезумевшими огоньками, он закрыл Жоанне ладонью рот, чтобы не кричала. Ее стоны отчаянно пробивались сквозь его пальцы, а лицо корчилось гримасой нестерпимого блаженства…

— Извините, я опять вам помешал.

Герцог почувствовал, как его сердце последний раз стукнуло и остановилось. В тот же миг небеса просветлели, по их телам словно пробежалось древнее электричество. Они содрогнулись. Шок и оргазм пришли почти одновременно. С широко распахнутыми от дикого наслаждения глазами, сквозь мутную пелену притупленного взора герцог заметил возле портьеры коадъютора Ламинье, даже запомнил, какого цвета был на нем сюртук. Фиолетового… Коадъютор несколько виновато пожал плечами, еще раз произнес свое «извините», развернулся и вышел в коридор. Портьера слегка колыхнулась за его спиной.

Оранский опомнился уже на полу, в ужасе созерцая свое голое тело:

— Нам конец… конец… Это погибель!

Жоанна так и продолжала лежать на кровати с бесстыдно раскинутыми ногами, меж которыми все еще стекала омерзительная жидкость. К ней шок пришел с небольшим запозданием… Она даже с неким сладострастием произнесла:

— Не пойму, откуда он здесь взялся? Все должны быть на слепой охоте…

— Его нужно убить, иначе он погубит нас обоих! — Оранский принялся спешно натягивать штаны. — Где мой меч?!

— Альвур, не делай этого безумия! Давай поговорим с ним, дадим ему денег!

— Он меня ненавидит, я знаю! Ненавидит лишь за то, что я брат короля! Мы погибли, Жоанна! Как ты не понимаешь?!

Пока эти отчаянные реплики сотрясали равнодушных воздух, коадъютор благополучно скрылся в лабиринте дворцовых коридоров. У него была назначена важная встреча с Дауром Альтинором. Ламинье был так поражен увиденным, что даже когда ему повстречался Фиоклит в своем шутовском колпаке и идиотской репликой:

— Придворный! Я шут самого короля Эдвура, единственное во вселенной существо-вещество. Отдай мне честь!

Он не обратил на это никакого внимания, прошагал как мимо пустого места. Старший советник Альтинор уже поджидал его в одном из будуаров. Беседа обещала быть чисто конфиденциальной и носящей политический подтекст. Но Альтинор и не подозревал, что речь сейчас пойдет совершенно не о том, во что погружены его думы. Коадъютор прибыл изрядно вспотевшим и принес с собой резкий неприятный запах, в котором сладкий аромат парфюмерии деградировал до неприличия.

— Ну и дела творятся в нашем мираже, советник!

Альтинор вскинул брови.

— Это вы о чем?

Находясь еще под сильным впечатлением, Ламинье откровенно выложил все что видел. Без всякой тайной мысли и без малейшего намека на какие-либо дальнейшие действия. Герцог слушал его с неизменным выражением лица. Его взгляд, казалось, был равнодушен, пальцы прыгали по коленке, будто постукивали в такт какой-то мелодии. Пару раз он даже зевнул. Коадъютор расписал все в самых выразительных красках и лишь после этого позволил себе плюхнуться в кресло, добавив:

— Я всегда подозревал, что между братом короля и его же спутницей жизни не совсем платонические отношения. Но эта картина… герцог, видели бы вы своими глазами!

Для Альтинора произошедшее являлось таким же шокирующим открытием, но он и виду не подал. Одна половина его мозга уже принялась просчитывать возможные варианты развития событий, другая продолжала беседовать с коадъютором Франзарии.

— И… что вы намерены делать?

Ламинье удивленно скривил губы.

— А разве я должен что-то делать?

— Ну… вообще-то, вы уже сделали. Рассказали обо всем мне. С какой целью?

Здесь коадъютор вторично допустил непростительную для дипломата ошибку, он откровенно выложил все, что у него на уме:

— Я просто был сильно впечатлен произошедшим, охота было с кем-то поделиться… — Он испытывающе глянул в глаза Альтинору и увидел там холодную непроницаемую стену. — Впрочем, какое мне до всего этого дело? Их проблемы. Если когда-нибудь засветятся, пусть пеняют на себя. Я вообще не собираюсь что-либо предпринимать.

В коридоре послышались тихое мурлыканье. И в будуаре появилась пресыщенная жизнью морда королевского кота. Кот недовольно пошевелил ушами, понюхал воздух, еще раз мурлыкнул и убрался восвояси.

— Он все слышал! — Ламинье был не лишен чувства легкого юмора.

— Знаете, граф, вы правильно сделали, что рассказали об этом именно мне. Если бы эта информация попала в другие руки… — Натренированное лицо Альтинора резко сменило мимику и изобразило столь испуганный вид, будто близился настоящий Конец Тьмы. — Да, мы не должны предавать огласки внутренние интриги двора. Подчеркиваю:  не ради Оранского или Жоанны, а исключительно ради репутации нашего миража. Согласны со мной?

Коадъютор охотно кивнул.

— Мой вам совет:  не говорите больше никому о том что видели. Для сохранения спокойствия и здоровья его величества Эдвура лучше, чтобы до него не дошел этот позорный слух. Согласны?

Ламинье еще раз кивнул, поерзал в кресле, вдруг его взор просветлел и он неожиданно спросил:

— Здесь есть чего-нибудь выпить?

 

                 *                    *                    *

 

Исполинская голова, торчащая из земли и каменными глазницами смотрящая в мир живущих, являлась гордостью Англии. Более того, она была святыней, почитаемой чуть ли не всей вселенной. Даже когда на Англию пошел войной Альянс Холодных Миражей, в эту голову не было совершено ни единого выстрела. Некое громоздкое, внушающее ужас чувство исходило от ее могущества. Каменный гигант, по самые плечи ушедший в недра земли, смирял одним своим взглядом все гордое и все надменное, что только обитало на ее поверхности. Всякий путник, приближающийся к воротам в виде огромного человеческого рта, был подвергнут навязчивому ощущению, что голова вот-вот повернется, взглянет на него и грозно сомкнет брови…

Астралец Швейк, наемник франзарской короны, уж на что храбрец из храбрецов, но когда впервые увидел горящие во тьме глаза каменного гиганта, подумал, что это некий древний бог. И первый раз в жизни почувствовал, как немеют его колени. Впрочем, Швейк напрасно так испугался. Если бы он знал… да, если бы он знал, что внутри исполинской головы вместо грозных божественных помыслов протекал обыкновенный бал обыкновенных английских придворных, он бы рассмеялся в лицо собственному страху.

Король Эдуант решил превзойти в великолепии собственное самолюбие. Он долго думал, чем бы на этот раз поразить своих подданных, и после бессонных бдений со своим личным портным решил изобрести платье полностью из чистого золота. Вернее, не совсем так. Платье было соткано из шелковых нитей, пропитанных клеем и золотой пылью. Стоячий воротник со вставленными в него алмазами, был чуть ли не в четверть роста самого короля. Могучие наплечники симулировали в нем вид настоящего богатыря, в который, однако, не совсем удачно вписывалось женственное, слегка глуповатое лицо монарха. Но шокирующий эффект был просчитан довольно точно. Когда Эдуант мягкой походкой приблизился к танцующей публике, все вокруг всплеснули руками. На сей раз — искренне. Даже музыка зафальшивила. Изумленные ноты спутались в своих аккордах и угасающим диссонансом канули в тишину.

Придворные, размалеванные в гамму самых изысканных нарядов, вмиг почувствовали себя чуть ли не оборванцами. Так как среди них появился настоящий бог Великолепия. Эдуант непрестанно улыбался. Он вдохнул в себя торжественную тишину и опьянел от этих восхищенных взглядов. Его платье блестело желтым огнем, посылая окружающим крупицы немого благословения. Его напудренное лицо продолжало выглядеть вечно молодым . Его нежные пальчики, так нелепо смотрящиеся на фоне искусственно наращенных плеч, сжимали веер. Легкое постукивание королевских каблучков какое-то время являлось единственным звуком в огромнейшем танцевальном зале. Одна старая герцогиня вдруг воскликнула:

— Ваше величество! Вы спустились к нам с самих небес! — ибо знала, что ее возглас непременно будет когда-нибудь вознагражден.

Тут только придворные очнулись и вспомнили, что их король глуп. Вряд ли глупее обыкновенной бытовой глупости, но и вряд ли умнее ее. Они вдруг вспомнили, что за глаза только что смеялись над его выходками, так почему бы не посмеяться и сейчас. Ведь под великолепным платьем, шокирующим своей новизной, скрыта простая кукла с фаястовым лицом и философской пустотой в голове, заменяющей ей ум.

Король Эдуант не упустил возможности лишний раз подчеркнуть свою легендарную инфантильность. Он сложил свой веер в двухмерную плоскость, достал из кармана какой-то листок, развернул его и громко произнес:

— Поэзия о возвышенном!

Пестрая толпа зашевелилась, дамы жались друг к другу, о чем-то перешептывались и стреляли в короля кокетливыми взглядами. А Эдуант, слегка опустив взор, немного тише добавил:

— Читает автор.

Та же герцогиня вдруг воскликнула:

— Поаплодируем нашему королю! Браво, ваше величество! Браво!

Одиночные аплодисменты вдруг вылились в целое море рукоплесканий. Эдуант слегка покраснел. Набрал в груди побольше воздуха, расправил плечи и принялся читать. Каждая строка у него заканчивалась повышенной интонацией слога и обязательным взмахом правой руки:

«О возвышенном поют мои уста!

 Я глаголю о великом и могучем!

 Сердце бьется в такт моего стихотворенья:  тра-та-та…

 Дух мой мается в душе, любовью жгучем!

 Как хотел я воспарить над сей землею

 И подняться до самих костров небесных!

 И впитать ее (то есть, английскую землю) всей душою!

 Ибо мы ей очень-очень гордимся!..»

— Тут в последней строке немного хромает рифма, но я подделаю. Хорошо было бы придумать рифму к слову «небесных». Кто придумает, тому дам сто евралей. Но слушайте далее:

«И паря над нашим Велфастом великим,

 И руками, словно крыльями, махая,

 Я однажды с воплем радостным и диким

 Залетел в просторы неземного рая!

 Я в раю упал в траву и там лежал,

 Своими пальцами трогал ее и нюхал.

 Наслаждался, веселился, хохотал!

 Потом еще раз ее понюхал.

 О, как мой дух торжествовал,

 Когда я пешком пришел на этот бал!!!»

Эдуант опустил листок, достал маленький платочек и приложил его к слегка вспотевшему лбу. Напряженная, мающаяся неопределенностью тишина ждала какой-то разрядки. И она наступила.

— Я закончил, друзья мои, — вполголоса произнес Эдуант.

Та же старая герцогиня хотела крикнуть «браво!», но более верткий лорд Эссел ее опередил:

— Браво, великий король! Виват поэзии! Виват искусству!

Зал грохнул аплодисментами и восторженными возгласами. Юные леди посылали королю воздушные поцелуи, среди них даже нашлись две-три идиотки, которым действительно понравились его стихи. Шумное море людских оваций угомонилось нескоро. Когда придворные устали, наконец, бить свои ладони и тупым эхом повторять за кем-то односложное «браво!», когда лица придворных дам утомились от искусственных улыбок, наступила неловкая пауза. Король хотел уже было гарценуть изящным жестом своей правой руки и крикнуть «музыку!», но его опередили.

— Ваше величество, извините, но имеется важное сообщение. — Из толпы вышел дворецкий. — Мне только что доложили, что из Франзарии прибыл посол. Просит аудиенции. Что прикажите?

Эдуант искренне изумился, его брови медленно поползли вверх, а уголки губ, напротив, опустились. Его лицо приняло любопытное выражение. Излишне напудренное, оно походило на лицо большой куклы. И единственным живым местом на нем были глаза.

— А что… война с Франзарией уже закончилась? Как там дела в Ашере?

— Ваше величество, увы, Ашер почти полностью под контролем франзарских войск. Говорят, адмирал Боссони с сотней солдат заперся в старой цитадели. Но они там в блокаде, фактически — они покойники.

Эдуант призадумался. Поиграл нежными пальчиками по своему подбородку и сказал:

— Может, они хотят объявить нам войну? Моя индивидуальность сильно опечалится от этой новости. Ибо она любит балы и развлечения. А война — это скучно. Надо много думать. Надо платить двойное жалование солдатам. А если случится проиграть, приходится подписывать всякие унизительные договоры… — Эдуант поморщился. — Фи, как это мерзко! Не хочу войны! Ибо желаю веселиться!

— Не знаю, ваше величество, не знаю. Что там на уме у франзарского короля?

— Хорошо, зови!

Дворецкий скрылся. Не прошло и цикла, как в танцевальном зале появился бравый солдат Швейк в своем парадном мундире. Он почти строевым шагом прошествовал в центр высшего английского общества, лишь слегка склонил голову и задал вопрос, которому в наглости могли бы позавидовать даже гордые английские лорды:

— Кто из вас король?

Толпа ахнула. Эдуант побагровел от гнева.

— Моя индивидуальность… — даже его женственный голосок резко изменил свой тембр, — достаточно ярко контрастирует на фоне общей массы… — Сложенный веер злобно шлепнул по свободной ладони. — Чтобы догадаться, кто из нас король!

Швейк, ни малость не смутившись, повернул голову в его сторону.

— Я прибыл от имени франзарской короны, и прошу вас уделить мне время для разговора. Наедине.

Эдуант презрительно фыркнул.

— Для вас… слишком много чести давать аудиенцию. К тому же, здесь все мои друзья, у меня нет от них никаких секретов. Говорите, с чем пришли!

И этот поворот нисколько не обескуражил вечно веселого Швейка. Его рука нырнула во внутренний карман мундира и извлекла оттуда запечатанный конверт.

— Хорошо, ваше величество. Вот вам письмо, подписанное самим королем Эдвуром. Я его не вскрывал, поэтому на словах не могу передать его содержание. Извольте.

Эдуант осторожно принял конверт и долго его разглядывал, потом зачем-то понюхал, как и подобает монарху, презрительно поморщился, но сказал:

— Любопытно. Мы его прочитаем сейчас же. Согласны, друзья мои?

Пестрое общество придворных, всерьез заинтригованное ситуацией, наперебой посыпало одобрительные ответы. Эдуант распечатывал конверт, держась за него лишь большими и указательными пальцами, как за нечто мерзкое. Потом развернул само письмо, глянул на знакомую подпись и громко произнес:

— Итак, я читаю! Слушаем слог франзарского короля:  «Могучему правителю славного дружественного миража — радоваться!» — Брови Эдуанта снова поползли вверх от изумления. — «Шлем вам наилучшие пожелания от престола великой Франзарии с надеждой, что пожелания эти взаимны… Мы много наслышаны о ваших грандиозных делах и славных подвигах, в чем выражаем искреннее восхищение… И надеемся, что дружба между нашими миражами…»

Эдуант не мог дальше читать. Все придворные уже начали пожимать плечами и громко перешептываться между собой. Король недоумевающе глянул на посла, потряс в воздухе развернутым листом и спросил:

— Вы уверены, что это письмо адресовано именно мне?

— Так точно. По личному приказу старшего советника Альтинора. — Швейк прямо-таки сиял от восторга, что принес столь доброе послание. «Меня наградят, — думал он, — мне непременно дадут щедрое вознаграждение!»

Король задумчиво потер указательным пальцем свой напудренный лоб и продолжил:

— «И надеемся, что дружба между нашими миражами будет крепнуть и не разрушится ни в какие времена. В знак признательности возвращаем вашу прекрасную дочь, которую в целости и сохранности должен доставить податель сего послания. По нелепым…»

Эдуант побелел и пристально глянул на Швейка. Теперь уже у того брови полезли на лоб, сначала ему показалось, что он просто ослышался. Остаток письма король прочитал бегло, почти вполголоса:

— «По нелепым обстоятельствам фортуны она оказалась в нашем мираже, ей грозили беды и опасности. Но мы сделали все от нас зависящее для сохранения ее жизни. Надеемся, что этот маленький дружественный жест не будет забыт вашей величественной персоной…»

Эдуант еще раз пробежал глазами по строкам, не веря прочитанному, потом глянул на похолодевшего Швейка и, чуть ли не заикаясь, спросил:

— Где моя дочь?

— В-ваше величество, тут какое-то недоразумение, она убита при Ашере. Мне вручили лишь только это письмо. Клянусь!

Бумага с личной подписью короля Эдвура была разорвана в клочья и белыми всполохами подброшена к потолку. Эдуант сильно изменился в лице, таким его вообще редко когда видели. Из под локон белого парика торчал лик настоящего хищника. Он подбежал к солдату, схватил его за грудки, принялся трясти и кричать:

— Отвечай, где моя дочь?! Где Фиасса?!

— Клянусь предвечной Тьмой — не знаю!

— Эдвур решил поиздеваться надо мной, да? Моя сердечная рана еще не затянулась, он заставил ее снова истекать кровью, так? Отвечай!

Интуиция подсказывала Швейку, что ему конец. Почти всю жизнь интуиция обманывала его, но теперь слепо попала в цель. Цель, в которую просто невозможно было промахнуться.

— Казнить его! Немедленно! — Рука его величества повелевающе выпрямилась, а указательный перст проткнул Швейку опустошенное сознание.

Когда астральца за руки тащили из танцевального зала, он лишь изумленно смотрел по сторонам, так и не поняв, в чем заключается его вина. Он добросовестно служил франзарскому королю, чтя его как родного отца, как недостижимый идеал. Теперь:  за что?

— За что?! — это был его последний возглас, глушимый рокотом возмущенной толпы.

Эдуант не стал отменять бал, для него бал являлся чем-то вроде святыни, но сам его покинул. Золотое платье было скомкано и небрежно брошено в угол его спальни. Он остался в нижнем белье, подчеркивающем все дефекты его фигуры. Гневный взгляд бороздил пространство и не находил себе успокоение. Потом он крикнул охраннику:

— Позвать ко мне дворецкого!

Роль дворецкого сводилась лишь к тому, чтобы позвать еще одного человека. Им был Робин, один из солдат охраны. И не случайно выбор Эдуанта пал именно на него. Робин являлся не просто преданным солдатом, он был фанатом его величества. История их взаимоотношений столь сакральна и столь запутана, что о ней толком не знал никто во дворце. Одно можно сказать определенно:  Робину было известно нечто такое, о чем другие даже не догадывались. Эдуант нередко вызывал его в свой кабинет, и они порой по несколько циклов сидели вдвоем, причем, взаперти. Среди двора поползли соответствующие слухи, но все знали, что и английский король, и его протеже были совершенно нормальной сексуальной ориентации.

Итак, Робин явился незамедлительно.

— Вы меня звали, ваше величество? — его красивая статная фигура и совершенно некрасивое деревенское лицо отражали диалектическую борьбу противоположностей. При взгляде на этого солдата возникало противоречивое чувство раздвоенности всего мироздания:  добра и зла, правды и лжи, изящества и уродства.

Эдуант пощелкал кончиками пальцев.

— Нас кто-нибудь слышит?

— Нет, ваше величество. Говорите смело, что вас тревожит. Ваш верный раб исполнит все, даже если вы прикажете погасить на небе… — Робин на всякий случай глянул в коридор и добавил чуть тише:  — звезды…

— Робин, ты действительно сделаешь для меня что угодно?

— Ваше величество! Я единственный среди этих безумцев знаю, кто вы такой! Вы — единственный! Такого короля больше нет на всей нашей планете. Да, мракобесы смеются над вами. Вы явились им в личине шута, ибо они недостойны, чтобы вы показали им свое истинное лицо. Им просто не дано этого понять!

Тень Робина, очерченная на стене матовым светом, скрывала как прелести его фигуры, так и недостатки его лица. Тень была беспола, бесстрастна и бесцветна. Лишь жестикуляция ее длинных черных рук выражала кое-какие эманации невидимой души. Король снял свой парик и одел его на сувенир в виде человеческого черепа. Череп в его личном парике выглядел одновременно комично и философски-назидательно. Король любовался им, смотря как на свое отражение в толще времени.

— Король Франции сильно оскорбил меня. Мало того, что он убил мою дочь Фиассу, он еще и решил поиздеваться надо мной. Да, я совершил ошибку, что сел играть в кости с Кульвером. Я вообще много совершил ошибок, но если я тебя попрошу…

— Просите о чем угодно, ваше величество!

— Убей его, Робин! Не знаю, каким способом, но убей! Давай нанесем удар в самое сердце этого пагубного мира! В центральную резиденцию этих слепцов, утверждающих, что они пасынки темноты:  столь же слепой, как и они сами!

Робин даже не пошевелил мыслью, чтобы усомниться в своем ответе.

— Мой король, я немедленно отправляюсь во Франзарию!

Эдуант повернул к нему голову и впервые улыбнулся именно той улыбкой, которая была ему присуща от рождения:

— Куда-куда?

— Извините, ваше величество. Во Францию! Разумеется, во Францию!

Они подошли друг к другу, обнялись, потом король мягко произнес:

— Я верю в тебя, Робин. И приказываю вернуться живым! Понял? — После этих слов он задумался, стал слегка угрюм и уже совсем другим тоном спросил:  — Кстати, что ты думаешь о Циклонах Безумия? Совсем недавно еще один прошелся сразу по нескольким странам…

Робин почему-то улыбнулся.

— Ваше величество, плюньте на них. Сами мракобесы не в состоянии это объяснить…

 

                 *                    *                    *

 

Герцог Оранский спешно шел по коридорам Анвендуса, не видя ничего, кроме раздражающего мерцания факелов да траурных красок альсекко, настенной росписи. Его плащ развивался вслед за ним, а стальные подковы на сапогах порождали в воздухе отдаленное цокающее эхо. Когда ему навстречу попался Фиоклитиан Первый и Последний и хотел что-то сказать, он гневно оттолкнул уродца в сторону, да так сильно, что его шутовской колпак и сучковатая палка полетели в разных направлениях, а сам шут кубарем покатился по полу.

Фиоклит не спеша поднялся, вытер кровь на губе, поднял свою палку и, грозно стукнув ею о пол, крикнул вдогонку:

— Недостойный! Если бы ты поднял руку на короля, тебе бы это простилось. Но ты смел обидеть королевского шута! Имеет ли прощение такое варварство?!

Лицо уродца приняло крайне обиженный вид и от этого стало еще безобразнее. Широко посаженные, словно у зверька, глаза прослезились. Но это ни у кого не вызывало чувство жалости — лишь холодное презрение. А герцог тем временем уже сидел в будуаре:  том самом, где совсем недавно сидел Кей Ламинье. Более того, он разговаривал с тем же самым человеком, сующим свой нос во всякие дворцовые интриги, то есть с советником Альтинором.

— Советник, вы меня звали? Ваш посланник передал мне, что вы хотите сказать что-то очень важное. — Герцог часто дышал, еще не пришедший в себя после спешной ходьбы.

Альтинор долго и молчаливо осматривал его жалкое состояние, потом вытянул указательный палец и очень медленно, с мимикой крайней задумчивости, провел им себе по лицу, начиная от вершины лба, кончая подбородком. Что означал этот жест  неизвестно, скорее всего — простая игра на нервах.

— Герцог, вам известно, что я курю очень редко, в отличии от вас. И, если уж попускаю себе эту пагубную страсть, то в исключительных случаях?

— Да, мне известно.

Альтинор демонстративно вытащил из внутреннего кармана на белый свет дорогую сигару, откусил пломбу и смачно затянулся от огонька свечи.

— Угостить?

— Спасибо, советник, но сигары слишком… тяжелы для меня. Я курю…

— Не важно что вы курите, сейчас речь идет о вашей жизни и смерти. Прошу вас выслушать меня внимательно и сделать правильные выводы…

Оранский почувствовал, как его одежда прилипла к телу от обильного пота. Дрожащие пальцы сжимали и разжимали подлокотники кресла, отяжелевшие веки накатились на глаза. Старший советник, обладая тонким психологическим чутьем, выждал паузу, проанализировал его состояние и продолжал пока что говорить чистую правду:

— Совсем недавно со мной беседовал коадъютор Ламинье. Он мне рассказал про вас и королеву Жоанну такое… — Про себя Альтинор подумал:  «вот, сейчас он содрогнется и посмотрит на меня совершенно стеклянными глазами».

Прогноз оказался безошибочным, Оранского будто передернуло незримой молнией. Его пустые, почти мертвые глазницы с нарисованными зрачками устремились на советника.

— Уже все знают… — механически шептали его губы, — я погиб… погиб…

— К счастью, не все. — Альтинор втянул в себя побольше дыма и попытался пустить кольца, но получались лишь кривые аморфные облачка. — Только мы двое… Да, коадъютор порывался тут же рассказать обо всем королю, и я приложил немало сил, чтобы его удержать. Он согласился немного повременить с вашим разоблачением, но рано или поздно это все равно случиться. Он человек себе на уме, сгорает от зависти к вашему могуществу, и я бессилен сделать для вас большее…

Оранский сидел в онемевшем кресле, не чувствуя его под собой, и вытирал с побелевшей кожи липкие капли естественных выделений.

— Я погиб… погиб…  — Если бы ему сейчас дали в руки четки, он бы сорок раз подряд произнес, словно молитву, это слово: «погиб».  Губы, посиневшие от шока, были единственной движущейся частью его тела.

Альтинор понял, что сейчас самое время сменить равнодушный тон и проявить максимум участия. Он уже досконально изучил механику душевных состояний и хорошо знал, в какой именно момент на какой именно нерв следует надавить, чтобы подчинить человека своей воле. Теплая рука старшего советника легла герцогу Оранскому на плечо.

— Сьир, поверьте, мне лично нет никакого дела до ваших отношений с Жоанной. Мои знания:  могила для окружающих. Но вот Ламинье… может, все-таки закурите?

— Да, конечно, но у меня есть свои. — Суматошными движениями Оранский достал сигарету с фильтром и жадно принялся дышать дымом вместо воздуха. — Что вы предлагаете?

Альтинор приблизился и посмотрел ему прямо в глаза.

— Убить его! В противном случае, он погубит вас!

Вот тут советник просчитался с прогнозом. Он думал, что Оранский сейчас испуганно откинется на спинку кресла и воскликнет нечто вроде:  «Да как вы смеете?! Вы понимаете, что предлагаете мне подлость?!» Или что-нибудь подобное. Но герцог лукаво сощурил глаза и неожиданно спросил:

— А вам какая в этом выгода?

— Вот это деловой разговор! Он является и моим врагом тоже. Есть у нас с ним старые обиды, о которых нет смысла говорить, вы все равно не в курсе дела.

— Иными словами, сводя с Ламинье личные счеты, вы хотите убить его моими руками. Так?

Альтинор понял, что наступил момент сказать самую искреннюю правду:

— Да, именно так! Имейте в виду, герцог, что хотя Ламинье и есть наш общий враг, но только для вас его смерть является жизненной необходимостью.

Старший советник даже не предполагал, что уговорить брата короля на пролитие невинной крови окажется легче, чем выпить стакан воды. Он уже приготовил массу внушительных речей  для сего святого дела, но ни одна из них не понадобилась. В зрачках герцога Оранского вновь засветилась жизнь, но то была жизнь наполненная блеском стали и холодом бесстрастия.

— Как вы себе это представляете, советник?

Альтинор аж завертелся юлой вокруг его кресла. Производя самые нелепые жесты руками, он скороговоркой выпалил:

— У меня есть беспроигрышный план, я все продумал до мелочей. Вы ведь знаете, что очень скоро во дворце будет праздничный бал-маскарад?

Оранский кивнул и до конца беседы превратился лишь в покорного слушателя… 

Через пару эллюсий Альтинор, воодушевленный тем, что все события в мире протекают по его личному плану, сидел в кабриолете, слушая стук лошадиных копыт и приятное биение собственного сердца. За окном кареты мелькали обрывки факельного света и длинные шлейфы темноты. Кабриолет резко затормозил, и кучер громогласно изверг зазубренную фразу:

— Приехали, сьир герцог!

Хижина старой колдуньи Ниды, казалось, каждый раз все более проседала в землю. Крыша прогнулась уже настолько, что Альтинор, подходя к жилищу, боялся даже чихнуть. Чего доброго, эта крыша рухнет и придавит его «любовницу». Неприятный смрадный запах защекотал ноздри, но старший советник уже привык к этой пытке и несколько раз постучал в дверь. Медленные шаркающие шаги приблизились и замерли. Старуха, выставив костлявую задницу, наверняка зорко смотрела в дырочку на двери:  не идут ли какие грабители? Любому грабителю, впрочем, достаточно было вполсилы пнуть эту прогнившую дверь, и она бы распахнулась шарнирами наружу. Альтинор не удержался от искушения показать в эту дырочку свою огромную фигу.

— А, это вы, сьир герцог… — хриплый голос, лишь отдаленно похожий на человеческий, проскрипел где-то недалеко от уха.

Старший советник вновь оказался внутри царства кипящих котлов, невыносимой грязи дикой вони. Придворными в этом царстве являлись огромные черные тараканы:  жирные как поросята и наглые как черти.

— Заходите, заходите… ваша любовница давно вас не видела. — Колдунья взяла расческу с тремя уцелевшими зубьями пыталась причесать ей сено на своей голове. Ее страшное лицо, покрытое коростой и бородавками, не могло достойно отразить ни одно зеркало. Так как большего уродства в мире просто не могло существовать.

— Старая дура, не уделишь ли мне несколько циклов своего драгоценного времени? — Альтинор брезгливо пнул охамевшего таракана, бегущего прямо к его сапогу, и поежился от отвращения.

— Для вас, сьир герцог, всегда пожалуйста!

— Мне нужно зелье, вызывающее любовную страсть. То самое, которое ты мне давала четверть эпохи назад. Только не говори, что у тебя его нет, иначе я тебя придушу!

Нида почесала затылок, от чего копна сена на ее голове поерзала взад-вперед. Один глаз ведьмы сильно косил, и казалось, она им постоянно смотрит на свой сморщенный нос.

— Имеется такое. Но чтобы привести любовное зелье в действо, необходимо… строго научным методом прочитать заклятие. Кроме того, мне нужно знать имена тех, против которых будет использовано зелье.

Альтинор нахмурил брови и резко топнул ногой. Несколько тараканов в панике побежали от его неприкосновенной персоны.

— Вонючая чума! Ты хочешь, чтобы я открыл тебе государственную тайну?!

Ведьма равнодушно пожала плечами. На ее плечо вскарабкался большой таракан и стал шевелить своими усами, мол:  «колись, советник, куда тебе деваться?» Альтинор и сам понимал, что спорить с дурой бессмысленно. Ее «научные методы» не понимал никто, кроме нее самой.

— Хорошо, возлюбленная моя, но если ты проболтаешься хоть одной твари поднебесной, я отрежу тебе язык и засуну догадываешься куда?

Нида ехидно прищурила свой правильный глаз:

— В лоно любви?

— В твою ароматную задницу, из которой постоянно бьет гром, но не сверкают молнии! А теперь заткнись и слушай. Это герцог Оранский, брат короля, и королева Жоанна. Эти имена должны сделать тебя немой и глухой. Поняла?

Старуха кивнула и залезла своим сморщенным щупальцем под лавку, достала оттуда какой-то пузырек и долго над ним бормотала. Альтинор с опаской посмотрел на прогнутый потрескавшийся потолок:  как бы он не рухнул ему на голову, пока старая идиотка будет шептать свое заклятие. Как вообще, удивлялся он, можно жить в такой халупе. Ей ведь люди несут неплохие деньги…

— Готово, сьир герцог. Теперь достаточно подлить по чайной ложечки этого зелья в бокалы вина названных вами персон, и они не смогут долго удерживаться друг от друга. Страсть возьмет верх над рассудком.

— Наконец-то. — Старший советник уже ждал, когда ведьма заикнется о вознаграждении, но та лишь печально вздохнула.

Он не обратил на этот вздох ни толики внимания и лишь позже понял, что именно он перевернул судьбу всей Франзарии.

— Скорбь на сердце у меня, — прохрипела Нида.

— Что, Кощей Бессмертный плохо прожаривает тебя в постели? Иль вообще к другой ушел? — Богатая фантазия Альтинора вдруг представила его самого совокупляющимся вместе этим страшилищем. Мерзкое, сморщенное и покрытое коростой тело ведьмы с раскинутыми ногами. Ее страшные бородавки, которые ласкает его язык. Он рывками входит в эту вонючую помойную яму, обнимая ее холодную омертвелую кожу…

Он содрогнулся. Наверное, Жерас, лежа в гробу, и то не видал таких ужасов.

— Беда грозит нашему королю Эдвуру. Мое Правдивое Зеркало недавно сказало мне об этом.

Альтинор чуть не выронил бутылек из рук.

— Говори немедленно, что ты знаешь?!

— Из Англии прибыл человек, который хочет убить его.

Старший советник заметался по хижине.

— Где его найти? Кто он?!

Нида подошла к полке, взяла оттуда замотанный в тряпочку осколок зеркала, на первый взгляд — самого обыкновенного, поднесла к герцогу и сказала:

— Запоминайте!

Альтинор боязливо глянул в осколок и… вместо собственного отражения увидел совершенно чужое лицо. Он жадно выпил этот образ до дна:  запомнил даже каждую морщинку. Пытался с ним заговорить, но незнакомец развернулся и куда-то исчез.

— Правдивое Зеркало никогда не лжет, — бесстрастно сообщила Нида. — А вот где он сейчас находится, не могу сказать. Ищите сами, сьир герцог. Нант хоть и большой город, но это не вселенная.

Старший советник, не говоря ни слова, резко повернулся и направился к выходу.

— Сьир!

— Чего тебе, ведьма?

— А как же награда?

— Не пойму, зачем тебе деньги, старая дура? Даже крышу себе не починишь. Куда ты их деваешь? — Альтинор отсчитал двадцать евралей и небрежно кинул их на стол. На блестящие монеты тут же сбежались тараканы, понюхали их, погрызли своими клыками и разочарованные разбрелись по сторонам.

Лицо колдуньи тоже выразило крайнее разочарование.

— Сьир! Всего двадцать евралей?! За такое чудодейственное зелье? За такую шокирующую весть?

Альтинор от природы не был скупым человеком, но нытье старухи его уже достало.

— Послушай, вонючая тварь! Ты должна благодарить меня за то, что я не предал тебя королю за все твои волхования! Давно бы уже сгорела на костре! Так что не я тебе, а ты мне обязана! Причем — пожизненно.

Выходя, Альтинор так хлопнул дверью, что та едва не слетела со своих петель. Несколько тараканов не удержались на потолке и попадали на пол. Нида сморщила свое страшное лицо, в ее глазах блеснул огонек затаенной обиды. Чуть слышно для самой себя она прошептала:

— Нельзя так поступать со старой Нидой… я ведь тоже когда-то была молода и красива… за мной ухаживали принцы… посмотрю, как ты будешь выглядеть, если вообще доживешь до моих эпох… вряд ли кто знает, что старой Ниде уже исполнилось десять эпох!.. А в молодости я была прекрасна… Я отмщу… презренный Альтинор, я отмщу тебе!

Все эти причитания старшему советнику были до одного редко упоминаемого места. Он не ел и не спал четыре декады напролет:  мотался по всему Нанту, заходил во все трактиры и пивнушки, перевернул вверх дном все постоялые дворы, бродил по улицам, вглядываясь в лица прохожих. Он искал того, в чьих руках была сейчас судьба всей Франзарии. Отчаявшись, Альтинор стал шарить по притонам бомжей и бедняков, распугивая их одним своим видом.

 В углу одного из подземелий, укутавшись с головой в грязное смрадное покрывало, сидел некий субъект. Была видна лишь только его шляпа да кисти рук. Он то ли дремал, то ли решил присесть немного помереть. Почти не двигался. Чуткая интуиция старшего советника воскликнула на все сознание:  «это он! он!» Альтинор сорвался с места, не чувствуя ни ног, ни земли под ними, пулей пронесся по подземелью, шугая во все стороны полуголодную чернь, и оказавшись около подозреваемого, сдернул с него покрывало.

Внутреннее чутье не подвело. Это было то самое лицо, которое совсем недавно смотрело на него из Правдивого Зеркала. Оно не выглядело ни испуганным, ни шокированным, ни злобным, ни равнодушным — вообще никаким. Бесцветные, лишь со слабыми оттенками жизни глаза смотрели прямо на Альтинора. Они даже не вздрогнули. Старший советник сразу понял, что имеет дело с очень волевым человеком. Его кинжал слегка сдавил горло незнакомца.

— Я знаю, ты пришел в наш мираж, чтобы убить короля Эдвура. Если скажешь «нет», я перережу тебе глотку и даже не всплакну над твоим мертвым телом.

Англичанин слегка скосил взгляд на сверкающее лезвие, улыбнулся, потом для чего-то пожевал слюну. Альтинор понял это поздно. Внушительный плевок угодил ему прямо в глаз, и половина мира сразу помутнела. Голос незнакомца показался даже ласковым:

— Мракобес! Я могу произнести твое «нет» хоть тысячу раз. А для чего я прибыл в ваш смрадный мираж тебе не суждено узнать, так как тебе уже вообще больше ничего не суждено узнать.

Альтинора всегда спасало то, что он очень быстро соображал и принимал решения. Как только он почувствовал острие, уткнувшееся в его живот, то вдруг вспомнил, что сказал незнакомцу совсем не то, что хотел. Усилием натренированной воли он легко подавил вспышку гнева, спрятал свой кинжал и совершенно иным тоном произнес:

— Почтенный господин, я не хотел вас обидеть, простите. Меня зовут Даур Альтинор.

— Меня Робин.

— Я просто хотел, — старший советник перешел на шепот, — посоветовать вам, как совершить задуманное по беспроигрышному варианту. Боюсь, вы не знаете толком ни Анвендуса, ни подступов к королю. А я там почти всемогущ. В своем благородном порыве вы можете совершить много просчетов. А я подскажу вам, как их избежать. — Герцог протянул англичанину свою слегка вспотевшую ладонь.

Тот осторожно ее пожал, поправил свою шляпу и вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:

— Даур Альтинор, а вы верите в то, что на небе когда-то снова будет светить солнце?

— Ради союза с вами, Робин, я готов поверить во что угодно. Будет, будет оно светить! — спешно произнес герцог, а про себя подумал:  «черт с ним, мне-то какое дело до этого солнца?»

— Тогда я принимаю ваш союз.

 

                 *                    *                    *

 

Адмирал Боссони и с ним двести шестнадцать английских солдат вот уже почти два эпизода были заперты в цитадели Старого Города. Когда все съестные припасы, найденные в погребах, были подчищены, начали есть людей и крыс. Те горожане, которые по издевке злого фатума попали с ними в одну мышеловку, вешались и резали себе горло, лишь бы не быть зарезанными англичанами для потребностей их голодных желудков. Боссони знал, что обречен. Первое время он еще с надеждой глядел сквозь решетчатое оконце цитадели в сторону моря, надеясь, что родная Англия пришлет ему помощь, но потом понял, что английский король предал его. Его и всех своих верных солдат.

Франзарцы намерено не атаковали цитадель, зная, что пленники обречены на голодную смерть. Они не шли ни на какие переговоры и цинично стреляли  по выброшенным в воздух белым флагам. Вскоре наступило время, когда есть англичанам было абсолютно нечего. Унылые они слонялись по лестницам крепости и рады были даже пойманной мыши или таракану. Сам Боссони, мрачный как смерть, сидел на верхнем ярусе и глядел в пустое небо:  опустошенное не только темнотой, но и бесцельностью всего бытия. Даже его некогда блестящая лысина покрылась серым пигментом, а надменный взор угас и стал мертвецки-равнодушным. Впалые щеки и почти провалившиеся глаза еще кое-как сохраняли в нем человеческий облик. На лице выступали кости черепа, что делало его похожим на скелет, обтянутый кожей. Остальные выглядели не лучше.

Адмирал сидел, рассматривая хаотичные мазки серости и черноты на стенах цитадели. Рядом с ним стоял стакан с недопитой водой. Потом послышались тихие шаги, и он медленно повернул голову.

— А… это вы, майор Хантер…  — сказано было с таким равнодушием, точно появление майора было равнозначно появлению пролетающей над ухом мухи. Он словно отмахнулся этими словами от назойливого видения.

— Господин адмирал! Я еще раз предлагаю принять смерть достойную англичан. Выступим в свой последний бой! Да, мы еле держим мечи в своих руках. Да, мы уже не стрелки. Но мы навек останемся героями! Убьем хотя бы несколько мерзких франзарских ублюдков!

Боссони лениво покачал головой:

— Они не станут убивать нас, будут глумиться и издеваться над нашими телами. Впрочем, именно этим они сейчас и занимаются… Король Эдуант предал нас. Король, которому я верно служил, оказался ничтожеством. Теперь мне уже все равно…

В трапезной цитадели, куда уже давно не ступала нога живого человека, произошло странное явление. Туда зашел некий господин:  могучий ростом и плотно сложенный. Его монотонный черный гарнаш, черные прямые волосы и черные глаза были словно сотканы из вселенской темноты. Никто не заметил, каким образом он вообще здесь появился. Но самое странное было не в причине его появления и не во внешнем виде, а в его действиях.

Господин медленно прошагал мимо пустых столов, покрытых пылью. Сел за одним из них, достал из своей сумки свежую, ароматно пахнущую буханку хлеба, будто только что испеченную. Достал ломоть зажаренной говядины, различные пряности. Дополнил этот натюрморт бутылем сидра и смачно принялся все это поглощать. Бродячие по цитадели солдаты вмиг учуяли запах мяса. Когда в трапезной появился один из них, у него от изумления чуть не полетела на пол отвалившаяся челюсть. В трапезной за считанные мгновения образовалась толпа голодных душ. Жадные обезумевшие взгляды наблюдали, как незнакомец не спеша пережевывает ломтики мяса и запивает их сидром. На них — ноль внимания. Тот факт, что он один, а солдат не меньше двух десятков и все они при оружии, тоже его ни малость не смущал. Смачные глотки булькающего сидра покидали плетеную бутыль и растворялись в пресыщенном желудке странного субъекта.

Первое время солдаты робели лишь потому, что считали — все это им мерещится. Или в цитадель забрел не знающий меры наглости ревенант. Впрочем, ревенанты редко появляются в городах. Их стихия — степь темноты. Наконец, один из солдат очнулся и задал так долго ожидаемый вопрос:

— Сударь, вы кто?

Субъект мокнул пучок лука в горстку соли и с хрустом принялся его пережевывать. Все окружающие были для него словно тени, он и бровью не повел. Либо совсем не слышал, либо произнесенные звуки показались ему простым вздором.

— Господин, мы к вам обращаемся! Извольте ответить!

Обглоданная со всех сторон кость полетела в угол трапезной.

— Да он издевается над нами!

Впервые звякнула сталь мечей. Англичане начали окружать незнакомца, пожирая глазами его набитую сумку. Субъект вытер масляный рот и наконец изволил подняться. Далее произошли две неожиданности. Первая из них:  незнакомец полез во внутренний карман, якобы чтобы достать платок и обтереть руки, но извлек оттуда обрезной пистолет. Вторая неожиданность:  он не стал целиться ни в одного солдата, а пару раз стрельнул поверх их голов. Впрочем, была еще и третья неожиданность:  выстрелы оказались столь меткими, что оба светильника погасли.

В трапезной наступила идеальная тьма…

 Дальше раздался неразборчивый шум, крики, стоны. Кто-то орал:  «огонь! зажгите срочно огонь!». Некоторые крики прерывались внезапной хрипотой. С шумом опрокидывались столы, мрак разъедал все зримые образы и нагнетал ужас.

— Да зажгите же кто-нибудь огонь! Ни черта не видать! — Джек, один из английских солдат, прижался к стенке, выставил вперед меч и слепо водил им из стороны в сторону. Хладнокровное лезвие полосовало тьму, но не чувствовало в ней тел.

Его возглас, впрочем, был услышан. Свет вернулся в трапезную. Но то, что Джек увидел, притупило в нем не только чувство голода, но и чувства как таковые. Из гортани вырвался голос шокированной души. Весь пол был залит кровью, более двадцати английских солдат корчились на нем в предсмертных муках. Он остался один… Один, кроме незнакомца, который спокойно прошагал к стене и воткнул в нее факел. На сей раз из внутреннего кармана он достал что и хотел достать — платок. Вытер ими брызги крови на руках, подчистил гарнаш. Черные и несколько утомленные глаза уставились на Джека. Изогнутые волной брови изобразили легкий жест изумления. «Неужели одного я не заметил?» — не сказал, но наверняка подумал незнакомец, скомкал побагровевший платок и бросил его на пол.

Джек мигом сообразил, что второго такого шанса для него не будет никогда. Он бросился в ноги пришельцу, начал их истово целовать, не брезгуя даже пылью. И закричал так громко, что в глазах резко потемнело:

— Я знаю, кто ты! Не уходи! Умоляю тебя, не уходи! Мы отдадим все, что у нас есть! Все деньги! Будем твоими пожизненными рабами! Только спаси нас!

Незнакомец продолжал молчать. Похоже, что молчание являлось квинтэссенцией его души. Он стоял, не двигаясь с места, а съежившийся от страха Джек каждое мгновение ожидал от него смертельного удара.  Потом он медленно поднялся и повторил:

— Только не уходи, прошу тебя! Я сейчас приведу к тебе адмирала Боссони.

Робкий шаг назад… еще один. Незнакомец не шелохнулся, даже не обернул голову в его сторону. Он стоял и смотрел в мрачную стену, на которой багровая тень огня вяло пыталась изобразить иллюзию красок жизни. Джек сорвался с места и побежал вверх по лестнице. Его возгласы долгим эхом блуждали по полупустым каменным залам:

— У нас есть шанс на спасение! ШАНС НА СПАСЕНИЕ!!

Длительное истощение организма сказалось лишь на верхнем ярусе, у Джека потемнело в глазах. В своих личных сумерках он увидел угрюмую фигуру Боссони, стоящего рядом Хантера, пробоину от ядра, нарушающую целостный монолит стены. И он произнес слова, даже слышать которые дано далеко не каждому человеку на земле:

— Там… внизу… Видящий во Тьме!

Адмирал сам не понял, откуда у него отыскался такой резерв жизненной энергии. Менее чем через цикл он уже находился на нижнем ярусе и смотрел в черные глаза незнакомца.

— Прошу вас, уважаемый господин, скажите нам свое имя.

Массивная фигура слегка пошевелилась, еще более массивная ее тень, кривляясь, поползла по стене. И пришелец впервые снизошел до ответа:

— Зовите меня Непредсказуемый, — его голос, впрочем, показался на удивление мягким.

Об этом псевдониме никто из англичан ни разу не слышал. Видящие во Тьме почти никогда не представлялись человеческими именами. Эта крайне немногочисленная раса превозносила себя выше обыкновенных людей.

— Я Боссони, адмирал английского флота, преданный своим королем. Мне и моим людям грозит неминуемая погибель, если вы нам не поможете. У нас при себе имеется более двухсот тысяч евралей. Забирайте все. Мы на ваших глазах вывернем все наши карманы и кошельки. Только помогите…

Непредсказуемый (пора его называть так, как он сам себя именовал) медленно прошелся от одной стены до другой.

— Я не всемогущий.

— Знаю, но вы можете многое. В ваших руках люди, которые смотрят на вас, как на небесного Спасителя.

Черные глаза очертили в пространстве незримую кривую линию. Они словно сфокусировали в себе тьму всей вселенной. Они были переполнены ее пустотой.

— Знаете, почему у меня такое странное имя?

Боссони лишь пожал плечами. Видящий во Тьме продолжил:

— Я непостоянен в своих решениях. Даже я сам не ожидаю от себя, что мне придет на ум в следующее мгновение. Я могу предать и обмануть кого угодно, в том числе и близкого друга. А могу сделать благоденствие врагу. Мне нельзя верить. Допустим, сейчас я обещаю, что спасу вас, но не пройдет и нескольких эллюсий, как я могу поменять свое решение на противоположное. Я пришел в эту цитадель с целью накормить какого-нибудь голодного солдата, но в итоге все съел сам, в придачу еще и поубивал многих… Однажды я сидел за столом с одним королем, который обещал отдать мне в спутницы жизни свою дочь. Он угощал меня самыми изысканными яствами и поил самым дорогим вином. Я встал из-за стола, сказал спасибо и перерезал ему глотку. Ни за что. Он для меня делал только добро. Я никогда не раскаиваюсь в том, что творю. Ничему не радуюсь и ничему не огорчаюсь… Теперь вы поняли, кто я такой? Я — Непредсказуемый. Некий человек однажды выстрелил в меня и серьезно ранил. А я, вместо того чтобы убить его, щедро вознаградил его деньгами и отпустил. Другой человек, видя произошедшее, подумал, что ранив меня, он тоже получит деньги. В итоге его голова, нанизанная на шпиль купола, так и сгнила там, превратившись в череп. Ибо я — Непредсказуемый.

Голос отзвучал и смолк, даже эха не оставил. Столь богатой исповеди от пришельца не ожидал ни сам Боссони, ни его полуживые солдаты. Видящие во Тьме не очень-то охотно общались с простыми смертными, хотя сами они по сути являлись такими же смертными, как и все вокруг. Они рождались среди людей в соотношении один к миллиону. Их ценили на вес золота, и при определенных обстоятельствах они могли заменить половину армии. Любой правитель, если у него имеются мозги, не пожалеет никаких денег, чтобы нанять для себя Видящего. Известны случаи, что один такой человек убивал  тысячи. Но это отнюдь не из-за их физической силы или какого-нибудь древнего колдовства. Их главная тайна — это их глаза. Они не нуждаются ни в факелах, ни в светильниках, ни в свете как таковом. Они могут свободно перемещаться по степи темноты, видя деревья, людей, города, различая траву и дороги, даже если поблизости не зажжено ни единой спички. Мир для них обозреваем полностью и насквозь. Они утверждают, что на небе, помимо костров, плавают какие-то облака, хотя никто из смертных их никогда не видел, даже не знал, что это такое.  Эти люди мнят себя некой высшей расой, избранными самого Непознаваемого. Но история говорит, что они также болеют и также умирают, как все остальные. Рождаются они в самых обыкновенных семьях, чаще всего — крестьянских. Франзарцы помнили случай, как одного Видящего убил из арбалета простой мальчишка. Миф об их божественной силе был слишком приукрашен. Они становились богами только там, где другие теряли жизненно необходимый свет и лишались зрения. Буквально четверть эпохи назад в Междуморьи был случай военных баталий. Столкнулись две армии. Басхами командовал король Филипп, а тальянцами генерал Булони. Генерал нанял себе Видящего, которого хранил как собственное око. И вот, в самый разгар сражения пошел настоящий ливень, все костры потухли. Солдаты с той и с другой стороны как слепые промокшие котята тыкались носом в разные стороны, ища друг друга по голосу. Тогда вышел Видящий во Тьме и в одиночку, не напрягаясь, перебил полторы тысячи басхов. Мог бы убивать еще, да только рука устала.

Адмирал Боссони все это прекрасно знал. Он внимательно посмотрел на трупы своих солдат и лишний раз утвердился в том, что перед ним в человеческом облике стоит единственная надежда на их спасение.

— Разве есть у нас какой-нибудь выбор? — вяло пробормотали его уста.

Непредсказуемый подошел к нему почти вплотную, прожег черными глазами его измотанный дух, потом внезапно достал нож и вхолостую полосонул им по воздуху.

— Я убиваю когда мне вздумается и кого вздумается. Если мне надоедает убивать, я творю добро всякому, кто только встретится на моем пути. Когда же мне надоедает творить добро, я вновь начинаю убивать. —  Видящий во Тьме сделал несколько шагов и повернулся к Боссони спиной, возможно,  провоцируя его на какие-то действия. Потом зевнул и добавил:  — Готовьте двести тысяч евралей, я помогу вам, адмирал. Но помогу лишь в том случае, если небо пошлет обильный дождь. Молитесь о сем Непознаваемому, если вы вообще в Него верите…

 

                 *                    *                    *

 

Море древних Атлантов болезненно дышало, вздымаясь огромными волнами. Холодная вселенская тьма давила на него всей своей массой. Тяжелые вздохи, сопровождаемые хрипом ветра и кашлями небесного грома, походили на предсмертную агонию стихии. Казалось, море еще пару вздохнет и умрет навеки, его водяное сердце остановится, поверхность станет мертвецки-ровной, исчезнут кашли и хрипы, исчезнет все… Но агония бездны прерывалась лишь временным затишьем и затем возгоралась с новой силой. «Любимец ветров» издали походил на упавшую с неба щепку, которой бездна играла, как ей вздумается. Слабый, вздорный по своей сути прожектор, установленный на бушприте, привносил размытую каплю света в бездонный океан мрака. Капля эта, к тому же, была и единственный. Все небесные костры погасли, оставив миру страх собственного отсутствия. Небожители намерено не разжигали их вблизи Рассеяния Мира, потому как боялись здесь селиться. Про Рассеяние в черной вселенной ходило масса легенд, противоречащих друг другу. Даже очевидцы, которые зрели его своими глазами, любили приукрасить это зрелище или же откровенно приврать. Из-за шторма «Любимец ветров» шел со спущенными парусами. Матросы, мокрые снаружи и иссушенные внутри, отчаянно гребли веслами. Один из них стоял за штурвалом и, не сводя глаз с бьющейся в конвульсиях стрелки компаса, корректировал курс. Стена яростной тьмы  била ему в лицо холодом и несмолкаемым ревом. Слабый прожектор прощупывал ее своим испуганным светом. Обрывки бесконечных волн на какие-то мгновения становились видимы взору и тут же исчезали, мерцая собственным существованием.

В трюм, постоянное место пребывания Дьессара, вошел капитан Бьюти и принес ему немного еды.

— Эй, еретик, подкрепись немного. Я бы, конечно, с удовольствием уморил тебя голодом, но мне заплатили не за это… Жри, ничтожество, да не забудь возблагодарить твоего благодетеля, то бишь меня, — капитан ткнул пальцем себе в грудь. Потом его взгляд слегка подобрел, даже стал каким-то мечтательным. — Эх, знал бы ты, еретик, чего я только не повидал за свою поганую жизнь, мотаясь по морям и почти не ведая, что такое суша… Я, старая морская крыса! Кстати, если хоть раз назовешь меня мышью, придушу! Уяснил?!

Дьессар вообще ни разу его никак не называл. Собственное молчание он считал лучшим жестом презрения для своих врагов. Впрочем, от пищи не отказывался. Он принялся с аппетитом поглощать какую-то смрадную похлебку, наверняка оставшуюся от матросов. Бьюти что-то вдохновенно говорил и говорил, порой махая руками, будто выступал перед целой аудиторией. В его вдохновенную речь внезапно ворвался стук чьих-то тяжелых каблуков. И в трюме появился один из матросов.

— Господин капитан! Началось!.. Началось!.. Конец мира близок!

Бьюти изменился в лице. Лицо его, впрочем, было страшно от рождения, и никакая мимика не могла его сделать краше. Менялся лишь характер его взгляда. Он испытывающе посмотрел на Дьессара, а тот будто ничего не слышал и продолжал хлебать прокисшее месиво.

— Еретик! Ты дожил до этого мгновения лишь потому, что тебе предстоит увидеть то, что ты сейчас увидишь… Переварил мои слова?

Дьессар залез ложкой на дно кастрюли, пытаясь выловить оттуда некую мясную иллюзию. В тот же момент взмах огромного сапога выбил кастрюлю из его рук. Остатки похлебки брызнули в лицо. Обиженно звякая и подпрыгивая, алюминиевая посудина закатилась в темный угол трюма.

— Встать, мразь!

Дьессар поднялся на ноги и демонстративно зевнул, как и подобает воспитанному человеку, прикрыв рот ладонью. Потревоженные цепи издали ленивый лязг.

— Вперед и наверх! На палубу! Иначе я отправлю тебя туда пинками!

Холодный, насыщенный влагой воздух так сильно контрастировал с удушливой атмосферой трюма, что Дьессар опьянел, едва вдохнув его в свою грудь. Десяток матросов стояли, замерев как статуи, и наблюдали невиданное в миражах явление. То, о чем лишь ходили противоречивые слухи, было совсем рядом — зримо и почти осязаемо. Вселенская Тьма заканчивалась! Тьма, которую считали безграничной и вездесущей, которую упоминали в своих молитвах чуть ли не наравне с именем Непознаваемого, испуганно таяла перед субстанцией еще более могущественной. Впереди прямо по курсу судна зияла голубым цветом огромная стена. Она выходила прямо из границы моря и, слабея в яркости, устремлялась во все стороны мироздания. Впрочем, стоп… Там, похоже, больше не было никакого мироздания. Стена кипела красками голубизны разных оттенков, словно раскаленная жижа. Она-то и являлась границей черной вселенной, объемля ее со всех мыслимых концов. Наш мир являлся лишь ничтожным огрызком трехмерного пространства, вращающемся в Протоплазме. Эта Мегабездна вертела им с такой же легкостью, как море Древних Атлантов играло похожим на простую щепку кораблем. «Любимец ветров» вздымался под гребнями волн и опускался вниз. Шаткий мир раскачивался под ним, а о том, что произойдет, если корабль  окунется в этот кипящий монолит, было страшно и подумать.

Антейро Винатэс, старичок, у которого все извилины мозга имели вид математических формул, носился по палубе с толстой тетрадью, кричал нечто неразборчивое, жестикулировал руками, будто дирижировал стихией, и постоянно что-то записывал. Потом он подбежал к Дьессару, выставил на него свои маленькие глазенки и скороговоркой спросил:

— Что, еретик, ты никогда не видел время в жидком состоянии? Ты ведь не знал, что оно голубого цвета? Признавайся, знал или нет?! — из его рта вместе с напыщенными фразами била слюна.

Капитан Бьюти, зревший границу мира уже несколько раз, так и не смог привыкнуть к шокирующему впечатлению. Он долго стоял на месте, прикованный изумлением, и рассматривал ни кем еще не объяснимое явление. По стене шли синеватого цвета круги и, расширяясь, таяли. Все, что было на корабле:  палуба, спущенные паруса, даже сами люди покрылись голубым оттенком. Вселенная раскололась на две неравные половины. С одной стороны пока еще господствовала тьма, со стороны противоположной все более набирала яркость стена Протоплазмы. Сверхтекучее время кипело, пуская по своей поверхности синие круги и нечто похожее на лопающиеся от давления пузыри. Когда капитан обрел дар речи, он первым делом повернулся к Дьессару и спросил:

— Ну что, еретик, где твоя Америка?

На черной половине неба появилось несколько зерен света, небожители снова решили развести свои костры. Дьессар не ответил на вопрос. Он, не отрывая взора, разглядывал диковинное явление, про которое в секте солнцепоклонников утверждали, что это простая ложь. «Нет никакой границы мира, ни Рассеяния, ни Протоплазмы жидкого времени. Все это выдумали мракобесы для утверждения своей гегемонии». Так часто говорил его отец.

— Эй, недоумок, к тебе обращаются! Далеко еще до Америки, а? Я давно мечтал там побывать.

Дьессар виновато опустил голову. Впервые он не ответил не потому, что презирал собеседника, а потому что нечего было ответить. «Любимец ветров», прыгая с волны на волну, стремился к Мегабездне, оставляя позади себя тающую реальность. Старичок Винатэс вдохновенно сочинял какие-то уравнения с интегральными и дифференциальными значками, записывая их в свою пухлую тетрадь. Потом принялся бредить вслух, доказывая матросам, что циркуляр псевдопространственного вектора, проинтегрированный по неевклидовой плоскости коллапсирующего континуума скорее стремится к нулю, чем вторая производная математического ряда Хаутра с иррациональным показателем. А тензорное перемножение виртуальных матричных осцилляторов с мнимой энергетической константой ни в какие времена не примет вид многомерной гиперболы…

Некоторые матросы, хорошенько подумав, соглашались, а иные, размахивая бутылкой рома, пытались опровергнуть данные утверждения. Старичок спешно семенил по палубе, бегая словно маятник от одного борта к другому.

— Сейчас начнется самое интересное! Мы входим в зону Рассеяния!

«Любимец ветров» еще раз приподнялся на волне и медленно опустился в последующую за ней впадину. Ветер вдруг стал резко менять свои направления:  то подует с одного боку, то с противоположного, а то и вовсе затихнет. Такие же странности начали происходить со стрелкой компаса, она принялась вращаться как спица в колесе. Матрос, стоящий за штурвалом, изумленно глядел то на нее, то на голубую стену. Он мертвой хваткой держался за штурвал, как за что-то настоящее, еще оставшееся в мире.

— Глядите! Глядите внимательней! Туда, на край моря! — Антейро Винатэс вытянул свой костлявый сморщенный палец в сторону Мегабездны. Голубоватый оттенок придавал его старческому лицу вид настоящего покойника.

Пока «Любимец ветров» находился на очередном гребне, это можно было увидеть. Море Древних Атлантов заканчивалось… Но заканчивалось не сушей, как полагается всем морям, даже не прямой линией некого ограждения и уж тем более не какой-то там мифической Америкой. Оно заканчивалось потому, что там заканчивалось пространство как таковое… Синяя гладь воды, освещенная Мегабездной, была разорвана в клочья и плавала в Протоплазме времени огромным протуберанцем. Ученый громко кричал:

— Здесь, на краю мироздания, происходит коррозия пространства, и оно имеет вид жалких лохмотьев. Оно болтается в жидком времени, как порванные тряпки болтаются в потоке воды! Сверхтекучее время мало-помалу уничтожает нашу вселенную.

Кипящая голубизной стена все более надвигалась, один ее вид приводил в ужас. Она разрасталась как вверх, съедая черное небо, так и вширь, демонстрируя, насколько жалок и ничтожен в ее объятиях человеческий мир. Мысль о том, что всей этой Мегабездной правит Непознаваемый, приводила в трепет перед одним упоминанием Его имени. Матросы стояли на палубе словно оловянные солдатики — не шевелясь и не переговариваясь между собой. Единственный, кто не потерял дар речи, это ученый. Он, бредя научной терминологией, снова принялся что-то записывать в свою тетрадь. Дьессар нехотя признался себе, что никогда еще не был так сломлен духом. Даже тогда, когда инквизитор Жоэрс придумывал для него в подземельях Анвендуса самые изощренные пытки. Безграничная масса жидкого времени, эта смертоносная лавина голубого огня, подавляла любую психику. Дьессар долго смотрел на ползающие по ней синие круги, и у него у самого закружилась голова. Еще действовал на нервы голос старой морской крысы. «Где?! Где твоя Америка?!»

Дальше начали происходить вещи еще более странные. Судно вдруг принялось менять свои очертания. Его борта стали выглядеть будто нарисованными размытыми красками. То же происходило и с людьми. Контуры их фигур теряли резкость, по лицам неряшливо расплывались глаза, рот, уши. Все вещи вокруг  походили на размытое легким туманом сновидение.

— Мы входим в область пористого пространства! — торжественно провозгласил Антейро Винатэс. Даже его голос, казалось, состоял из одного эха. — Это, кстати, небезопасно. Может произойти разрыв жизненных тканей.

Тут и капитан Бьюти обрел дар голоса. Он схватил Дьессара за шиворот, волоком подтащил к носу корабля и хорошенько встряхнул.

— Смотри, еретик, и запоминай! Тебе только потому и сохранили жизнь, чтобы ты все это увидел!

Лохмотья порванного пространства продолжали плавать в пеклище Мегабездны. Они походили на огромный синий флаг, разорванный по краю и развивающийся на ветру.

— Смотри внимательно, еретик! Это конец нашего мира! Нет! Нет там никакой Америки! Запомни это раз и навсегда! Это миф, выдуманный древними и записанный в ваших ничтожных книжонках! Ты понял меня?! — Бьюти резко развернул Дьессара лицом к себе. — Отвечай, понял или нет?!

Дьессар увидел перед собой неясный овал лица, глаза, плавающие под размытыми бровями, и размазанный чуть ли не по всей бороде шевелящийся рот. Это было чудовищно. Голос, исходивший от капитана, казался далеким, точно доносился с глубин моря. «Ты понял меня?! Это конец мира! Нет никакой Америки…» Солнцепоклонник почувствовал, что даже жесткая деревянная палуба под его спиной размякла. Неясные пятна фигур, похожие на матросов, стояли где-то бесконечно далеко от его взора…

— Отвечай, понял или нет?! — капитан принялся трясти его за шиворот.

Дьессар впервые в жизни на каверзный вопрос мракобесов ответил «да».

— Да, понял, — и едва расслышал собственный голос.

Бьюти продолжал его допытывать.

— Видишь те точки на черном небе, — голова Дьессара была повернута в нужную сторону. — Это никакие не звезды, это…

— Небесные костры, — нехотя признал сам Дьессар.

— Все! Абсолютно все в вашем учении ложь! Нет и никогда не было ни солнца, ни круглой земли, ни Америки, ни двенадцати богов времени! Пойми это! Думаешь мы, те кого вы называете мракобесами, изверги, уничтожающие вас потому что нам это доставляет удовольствие? Вы несете людям ересь! Самую настоящую ЕРЕСЬ! Ваш фанатизм не поддается никакому лечению. Мы просто вынуждены вас уничтожать!..

Подбежал Антейро Винатэс. Аморфное пятно его маленькой фигуры наклонилось к самому уху капитана Бьюти:

— Пора разворачивать корабль! Дальше плыть опасно!

Мегабездна кипела и пенилась океаном жидкого времени. Всякий материальный объект был для нее вздором. Сама черная вселенная переваривалась в Протоплазме, словно сосательная конфетка в желудочном соке. Бьюти отдал рулевому приказ о смене курса. И «Любимец ветров»  стал медленно разворачиваться. Его бушприт был снова направлен в сторону тьмы. Матросам было приказано грести с удвоенной силой. Корабль бежал от Протоплазмы, подгоняемый ужасом. Море Древних Атлантов сонно вздымалось своими волнами, словно само пыталось бежать от палящей Мегабездны. Его поверхность светилась сине-голубыми красками и лишь вдали темнела, сливаясь воедино с чернотой мироздания. Через какое-то время контрастность очертаний вновь приобрела обычную резкость, будто после длительной настройки был наконец пойман оптический фокус окружающих вещей. Бьюти облегченно вздохнул. Его вечно злые глаза даже слегка подобрели, а матросы стали наперебой кричать:  «за это надо выпить!» Бутылку рома всучили даже Дьессару, и тот от нее не отрекся.

— Далеко не каждому жителю черной вселенной дано побывать в Рассеянии Мира! Далеко не каждому! — Антейро Винатэс совершил несколько жадных глотков. — И лишь избранным единицам дано вообще понять это странное явление! — тут ученый поимел ввиду свою скромную персону.

Капитан Бьюти оглянулся на Мегабездну, смерил ее восторженным взглядом, потом подошел к Дьессару и произнес:

— Послушай, еретик, если ты честный человек, ты просто обязан рассказать всем своим собратьям по вере о том что видел. Но прежде ты должен сам отречься от своей пагубной ереси. Это было просто чудо, что король Эдвур не сжег тебя на костре вместе с остальными, хотя ты более всех этого заслуживал. Подозреваю, что сам Непознаваемый избрал тебя, чтобы открыть глаза на истину! Если ты не используешь этот шанс, то окажешься самым последним ослом, каких я только видел за свою жизнь.

Дьессар осушил до дна свою бутылку рома, выкинул ее за борт, посмотрел капитану в глубину его бесстрашных глаз и нехотя ответил:

— Я подумаю… впрочем, нет. Я уже подумал. Я понял, что сильно заблуждался…

 

                 *                    *                    *

 

Деревня солнцепоклонников была затеряна в такой глуши, что ее жителям она порой казалось единственной на всю поднебесную. Рассказы о цивилизации и о больших городах, где проживают тысячи людей, для некоторых были легендами, а маленькие дети их воспринимали как сказки. Жители деревни питались исключительно собственным трудом:  засевали хлебные поля, выращивали овощи, занимались виноделием. Вино для человечества всегда заменяло эликсир жизни:  оно омолаживало дух и придавало бодрость телу, оно спасало от отчаяния, ибо привносило в скучное безликое бытие новые оттенки красок. Для адептов лученосной веры вино было чуть ли частью религии. Ждать целыми эпохами, целыми поколениями когда же, наконец, на черном небе появится обещанное в их писаниях солнце не хватило бы терпения даже у самых закоренелых фанатиков. Сказать откровенней, среди солнцепоклонников больше половины сомневались, что это вообще когда-то произойдет. Они просто выросли и воспитались в той среде, куда были посланы Провидением еще до своего рождения. Всю свою жизнь вокруг себя они видели одно лишь тьму. Они видели ее, когда вставали с кровати и когда ложились спать, когда работали и когда отдыхали, когда читали Книгу Древностей и пели псалмы. В псалмах, положенных на красивые мелодии, так красочно распевалось о том, что светило скоро явится этому миру, сжигая царства мракобесов и изгоняя мрак из поднебесья. Но беспощадная реальность внушала совершенно другие чувства. Даже пение этих псалмов проходило под покровом вселенской тьмы. Лишь вздорный свет факелов пытался как-то соперничать с ее могуществом. Именно поэтому приверженцы лученосной веры нередко заливали свое отчаяние вином. Хмель, пришедшая в голову, воодушевляла их надежды, делала реальный мир каким-то иллюзорным, а человеческие иллюзии, напротив, почти реальными. Увы, многие из солнцепоклонников не выносили душевной борьбы и становились ренегатами. Они уходили к пасынкам темноты и принимали их религию, отрекаясь от своей, разменивали веру на трезвомыслие и разукрашенные яркими красками надежды на сотканную из мрачных тонов действительность. Нередко бывшие солнцепоклонники принимали даже священнический сан и служили Непознаваемому с большим усердием, чем они служили своей прежней вере. А те, кто до конца своих дней продолжал глядеть в черное небо и надеяться на чудо, в среде сектантов приравнивались к подвижникам. Люди, не испытавшие душевного излома и предательства, и в глазах пасынков темноты иногда вызывали больше уважения, чем те, кто смалодушествовал. Даже если солнце уже ни в какие времена не воссияет над миром, даже если все это миф, и его вообще никогда не было, сам подвиг веры заслуживает внимания и как минимум скромного почтения.

Так часто думал отец Гийом, но никогда не произносил этого вслух. Последнее время он был изумлен и приятно обрадован, что в деревне появился человек, так сильно уверовавший в Книгу Древностей, что выучил ее чуть ли не наизусть. Бывший, к тому же воинственный, пасынок темноты стал ярым солнцепоклонником. Твердости его убеждений дивились даже закоренелые адепты лученосной веры. Отец Гийом уже несколько раз говорил:  «Жерас, ты уже доказал всем нам, что стал другим человеком, можешь идти на все четыре стороны, я тебя отпускаю». Но принц лишь отмахивался от этих слов:  «я причинил вам столько зла, что должен хоть немного загладить свою вину».

Жерас не покладая рук трудился все время, которое только не было занято сном или чтением священной Книги. Он строил солнцепоклонникам новые дома, обучал их юношей военному искусству, в особенности — владеть мечом и стрелять из арбалетов. Маленьких детей он учил читать, а со взрослыми вел назидательные беседы, чтобы те ни в коем случае не ослабевали в своей вере. Все вокруг только дивились:  тот ли это человек, кто совсем недавно сжигал их на кострах и поносил самыми грязными словами? Будучи принцем, более того — наследником престола, он не брезговал никакой крестьянской работой. Сам обтесывал и таскал на себе тяжелые бревна, молол муку, ходил с мужиками на слепую охоту, научил их, как надо загонять медитавров. Прежде всего он дал себе клятвенное обещание, что когда станет законным королем, то первым делом подпишет указ о равноправии всех вероисповеданий. Пусть, думал Жерас, люди воюют друг с другом силой своих убеждений, а не силой оружия. Более того, он поклялся всю свою оставшуюся жизнь верить в Пришествие Света и смело говорить об этом всякому, с кем только доведется общаться. Он станет первым в истории Франзарии королем-солнцепоклонником. К каким последствиям это приведет, его волновало меньше всего на свете. Он поклялся, и клятва его нерушима.

— Послушай, Дьенн, когда работаешь мечом, твоя левая рука должна быть противовесом правой и балансировать соответственно длине выпада оружия, — принц обучал одного белокурого юношу искусству боя. Тот нелепо пытался копировать все движения своего учителя.

В этот момент к ним подошел отец Гийом. Казалось, что за эти несколько эпизодов, которые принц провел в их деревне, он постарел еще больше. Морщины, словно трещины на коже, беспощадно изрезали лицо вдоль и поперек. По вздувшимся на руках венам бесчувственно пульсировала остывающая старческая кровь. Сложно было поверить, что его абсолютно белые, пораженные сединой волосы когда-то, по его собственному утверждению, были черными как деготь. Его тихий дребезжащий голос безжизненно колебал воздух, он поднял свои отяжелевшие веки и произнес:

— Жерас, ты достаточно потрудился у нас, и я не смею тебя больше задерживать. Ты хотел доказать всем братьям, что стал таким же как мы. Я верю тебе, Жерас. Хотя поверить в такое чудо было для меня немалым подвигом. Думаю, тебе пора идти. Там, в царстве мракобесов, ты принесешь больше пользы, если расскажешь им, кем ты сейчас стал. Расскажи им про Книгу Древностей, про нашу веру, а если станешь королем, обещай избавить нас от этой унизительной необходимости прятаться, словно преступникам, по глухим лесам.

Принц вложил меч в ножны. Покорная сталь слегка звякнула и вошла в свой позолоченный кокон.

— Пастор, я клянусь, что сделаю именно так, как ты сказал. Но прежде… — Горевший на поляне костер вдруг резко вспыхнул, и в зрачках Жераса зарезвились маленькие красные чертики. — Прежде, как только я вернусь в Нант, клянусь убить Даура Альтинора!

Старик достал откуда-то мешок, набитый монетами:  тот самый. И кинул его на ладонь принцу.

— Если встретишь герцога Альтинора, верни ему. Ровно во столько он оценил твою жизнь.

Жерас покачал головой.

— Вам эти деньги нужны больше чем кому-либо, не чувствуйте себя обязанными пред герцогом. К тому же, вы исполнили его приказ, вы убили меня. Да, вы убили прежнего Жераса Ольвинга. А то, что взамен его появился новый, пусть вас нисколько не беспокоит.

Мешочек с деньгами, описывая в воздухе короткую параболу, полетел обратно. Не прошло и эллюсии, как принц двинулся в путь. В левую руку он взял факел, правая постоянно лежала на эфесе меча. Через сотню шагов он остановился и последний раз глянул на деревню. Небрежные крестьянские дома с прогнувшимися крышами были пусты. Все без исключения жители вышли из них и стояли, смотря ему вслед. Даже маленькие дети перестали резвиться и бегать по траве. Отец Гийом помахал ему на прощанье рукой, едва подняв ее до своего подбородка, Жерас помахал в ответ. Этот размен жестами был последним. И эти тревожные, безмолвно кричащие взгляды он не сможет уже забыть никогда.

Жерас резко развернулся и, освещая факелом путь, побрел по запутанной тропинке. Серые скелеты деревьев, наполняющие степь темноты паутиной своих тонких веток, были хрупкими как стекло. Небрежный взмах меча — и ветки с треском ломались, падая под ноги. Лес походил на созданный кем-то древесный лабиринт, блуждать во мраке которого можно до бесконечности. Жерас вдруг почувствовал сошедшую с неба волну вдохновения, насладился ее приятным жжением в душе, потом резко изрубил мечом попавшийся под руку кустарник и громко крикнул:

— Даур Альтинор! Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю!!

Принц практически ничего не боялся в жизни, но сейчас, как ни странно, испугался собственного внезапно громкого эха. Оно по всей степи угасающим многоголосьем вторило этот смертный приговор:

—… С ТОБОЙ СДЕЛАЮ! …ДЕЛАЮ! …ДЕЛАЮ!

 

                    глава   четвертая

 

                                                                         «Потом сознанье прояснилось,

                                                                          И что-то новое родилось

                                                                          С глубин безжизненного мрака,

                                                                          Хотя неясное, однако…»

 

Настырная ветка хлестнула Джона по лицу. Да так больно, да так метко…  словно она затаилась в темноте и специально выжидала момента, когда он подойдет к этому месту. В глазах некоторое время мельтешили синие и оранжевые круги. Лицо горело. Джон откровенно выругался, выворачивая наизнанку все свой словарный запас специфических терминов. Тем не менее, он быстро вспомнил зачем вообще шел к реке, сунул руки в прохладное течение, вытащил свои ловушки и со злостью потряс ими в воздухе. Ну вот, еще одно разочарование! Джон не придумал ничего лучшего, как излить ярость своего гнева на эти хрупкие конструкции, созданные им из упругих веток.

В несколько мгновений рыбные ловушки разлетелись в клочья. Увы, в такой огромной реке так и не нашлось ни одной тупой рыбы, которая добровольно бы клюнула на его нехитрые приманки. Джон проклял все на свете, топнул ногой и вернулся на поляну.

Как ни странно, но после трагического каламбура с поиском земной цивилизации космоплаватели вместо того, чтобы забросить к чертям строительство бессмысленного каната, взялись за него с еще большим рвением. От середины старого каната решили вести новую линию. Манящая неизвестность оказалась сильнее банальной человеческой апатии. Антонов клялся, даже крестился по-русски, что катастрофа «Безумца» не могла иметь иного объяснения, кроме того, что его сбили с земли как вражеский объект. В эту же версию успешно вплетались и те загадочные голоса, которые Вайклер слышал в эфире незадолго до падения. Антонов был убежден, что люди, какую бы форму они не приняли, остались на планете. Своим собственным существованием космоплаватели доказали, что выжить здесь в принципе возможно. Мало ли, что мир свихнулся?

Канат делал в глубину Зоны небытия еще несколько ответвлений. В конце концов решили, что каждый будет проводить собственную ветку, причем — куда считает нужным. Большую часть своего времени они проводили в абсолютной темноте за работой, и лишь изредка возвращались в Зону видимости. Тьма для них стала такой же родной стихией, как для рыбы глубины вод. Они лишь иногда всплывали на поверхность, к свету, чтобы надышаться вдоволь и опять погружались в мир, который по праву уже считали своим. Мир, исследуемый только на ощупь.

Вайклер, прокладывая свой канат, как-то забрел в самое настоящее болото. Сначала трава показалась слишком уж мягкой, потом ноги стали проваливаться в шаткую почву, и лишь потом пришло наконец соображение, что отсюда пора сматываться. Антонов однажды наткнулся на чей-то чужой канат, ошибочно приняв его за бельевую веревку столь желанных аборигенов. Вселенский мрак вокруг поляны был словно проволокой опутан сетью связанных лиан. Порой, чтобы пройтись из одного конца «всемирной паутины» в конец противоположный, требовалось уже несколько часов.

Как-то раз Антонов сообщил своим коллегам о странном явлении, которое он счел симптомами простой усталости. Плетя свою ветку, он вдруг почувствовал, что чаще обычного теряет равновесие и падает. Вообще, с силой тяжести стали происходить загадочные вещи, она тянет то вбок, то в сторону, то назад. В конце своего рассказа он лениво махнул рукой и сказал:  «скорее всего, просто в голове поехало…» Джон лишь зевнул в ответ, а Вайклер, напротив, крайне заинтересовался. Он попросил Антонова, чтобы тот позволил ему поработать на его ветке. Александр мало того, что с радостью согласился, даже нарвал букет травы и всучил ему в качестве подарка.

Джон, разочаровавшийся в неуклюжих водных ловушках, решил изобрести обычную удочку. Из парашютной ткани он распутал длинную прочную нитку, годную в качестве лески, грузило сделал из бляхи собственного ремня, поплавок — из обыкновенного сучка дерева, а крючок из стальной булавки, случайно найденной в одежде Вайклера. За наживкой было самое последнее дело. И самое бесхитростное. Накопал дюжину земляных червей и дал им временную прописку на жительство в собственном кармане. На берегу реки Джон соорудил небольшой костер, уселся поудобней и стал наблюдать, как торчащий из воды сучок равнодушно покачивается, указывая деревянным перстом в эмпирей черного неба. По воде от костра образовалась красная тропинка, так сильно напоминающая солнечный закат, что Джон даже взглотнул слюну от тоски…

— Дурень ты, Антонов! Не мог догадаться о простой вещи! В голове у него, видите ли, поехало… — Вайклер вынырнул из тьмы вслед за своим голосом. Он подошел к костру, устало грохнулся на бревно и растянулся во весь рост. Огромный странствующий жук заполз к нему на штанину.

— Обоснуй гипотезу о том, что я дурень! — потребовал Александр. — Только научно обоснуй! — он протянул к огню насаженные на ветку ломтики грибов, и те тут же зашипели.

Вайклер слегка повернул голову. Его лицо, сплошь заросшее густой бородой, стало темным точно от загара. Живой испытывающий взгляд заставил Антонова неловко поежиться.

— Твоя «изменчивая гравитация» объясняется тем, что ты находился на склоне горы… Алекс, я продолжил работу с твоим канатом. Сомнений нет, это или сопка, или большая гора. Склон становится все более крутым и, чтобы устоять на ногах, необходимо постоянно держаться под углом к поверхности!

Антонов услышал как ветка, согнутая пальцами, треснула надвое.

— И какие мы делаем выводы?

Вайклер закрыл глаза и сделал вид, что задремал.

— Оригинальные. Лучшего способа исследовать черный мир, как взобраться на вершину горы и обозреть его с высоты, и придумать невозможно. Сейчас самое разумное для нас:  каждый бросает к чертям свою ветку, и все втроем работаем только в одном направлении! Мы просто обязаны покорить эту вершину!

— Громко сказано… Впрочем, я подумал и пришел к выводу, что ничего другого нам и не остается.

— Хорошо, если ты еще не потерял способность думать и приходить к каким-то выводам.

Размазанные в темноте силуэты деревьев вокруг поляны слегка поскрипывали от слабого ветерка. Мир существовал только там, где присутствовал свет или куда доносились отголоски его красноватого беззвучного эха. Все, что было вне Зоны существования, казалось обманом воспаленных чувств. Какие-то горы, какие-то реки, совершенно невидимые деревья, потерявшие свою материальность ровно настолько, насколько потеряли краски и зримые формы. Возникало навязчивое ощущение, что мир, распростертый вне Зоны существования, смоделирован лишь отчаяньем их рассудка. Они порой даже не верили в звезды, сияющие над головой, почитая их за красивую галлюцинацию и не более. Никто из них уже не мог твердо сказать:  существовала ли когда-то планета Земля, был ли на самом деле полет к Проксиме, или все прошлое такой же эмпирический вздор, как и обманчивое настоящее? Непостоянные, шаткие в своей основе чувства и противоречивые доводы рассудка смешались межу собой в аморфную массу сомнительных воспоминаний. Они признавали за реальность только то, что могут в настоящий момент увидеть, за полуреальность — то, что могут хотя бы потрогать. Все остальное — неясное, эвентуальное по своей сути, витало лишь в области абстракций.…

— Алекс, а ты помнишь, какие красивые закаты были на Фрионии… Как пески и камни наливались золотым оттенком?..

— Это я, слава Богу, еще помню. А вот какие закаты были на Земле, и были ли они там вообще…

Внезапный голос из глубины леса прервал их благочестивые философские думы.

— Есть! Я все-таки сделал это! Я ЭТО сделал!

Из Зоны небытия, все более приобретая ясные очертания, нарисовалась фигура Джона. Его рыжая шевелюра, легко притягивающая к себе свет костра, еще издали заблестела какой-то непонятной радостью.

— Джон, ты не помнишь, были ли когда-нибудь на Земле солнечные закаты?

— Да хрен с ними, с вашими закатами! Поглядите, что я принес!

Действительно, было на что поглядеть. На прут, покачивающийся за его спиной, было нанизано четыре большие рыбины. Они еще живые бились хвостами о воздух, наивно полагая, что своими эротическими телодвижениями смогут хоть как-то изменить свою судьбу. Вайклер немедленно поднялся на ноги.

— Джон, ты добрый гений!

Капитан самодовольно ухмыльнулся.

— Это вам покруче, чем контакт с внеземной цивилизацией… Уху жрать будем! Можете представить — уху!

Антонов проглотил горькую слюну. Проблема, конечно, представить себе то, что представить истощенными мозгами в принципе невозможно.

— Слушай, если мне не изменяет память, нас трое. А рыбы четыре. Как делить будем?

Джон не лез за ответом в карман. К тому же, карман у него давно был дырявым.

— Из-за четвертой я готов вызвать любого из вас на дуэль. Мы будем драться за нее, как за прекрасную даму!

Блаженная, довольная всем на свете физиономия Джона недолго сияла собственным блаженством. Он для чего-то похлопал ладонью по своему комбинезону и сразу прокис. Его веселые глаза вдруг стали крайне задумчивы, взгляд — слегка испуганным, руки продолжали ощупывать собственное тело — будто он начал сомневаться:  я это или не я?

— Проверяешь себя на наличие оружия? Тебе помочь?

Капитан даже бровью не пошевелил на реплику Антонова. Он несколько раз прошелся по всем своим карманам, выгреб оттуда доисторическую грязь и клочья увядшей травы, потом вывернул все карманы наизнанку и уныло посмотрел на их жалкое состояние.

— Кто-нибудь брал мою зажигалку?

Тут и остальные поняли, что дело-то серьезное.

— Вспоминай, где ты ей последний раз пользовался!

Джон еще и еще прошаривал свой комбинезон, словно зажигалка размером в пол-ладони могла запутаться где-то между рваными нитками. Потом взялся разгребать ногами траву.

— Вот, черти… они, наверно, утащили. Последний раз я ей разводил костер на берегу реки. Потом, правда, еще прогуливался вдоль берега.

— А когда наклонялся к воде за рыбой, не могла она у тебя выскользнуть из кармана?

— Типун тебе на язык!

Все трое дружно, как по армейской команде, встали на карачки и принялись ползать по поляне, копошась в траве. Чего они только там не повидали:  и каких-то серых кузнечиков, и земляных червей, и гусениц, и собственный помет, даже страшных жуков с коготками на мохнатых лапах, но только не жизненно необходимую зажигалку. Джон взял из костра несколько тлеющих головешек, завернул их в парашютную ткань и отнес на берег реки. Там он раздул из них новый костер и принялся тщательно исследовать берег. Чем дольше длились бессмысленные поиски, тем на душе становилось тревожнее. Стали уже вслепую искать возле каната, в Зоне существования, куда свет обоих костров проникал лишь робким розовым пятном. Убили уйму нервов и времени. Но все было безрезультатно.

— Растяпа ты, Джон, — равнодушно произнес Антонов, когда они, измотанные до предела, завалились в палатку на ночлег.

— Старшего по званию, — Джон громко кашлянул, — нельзя называть растяпой, даже если он этого заслуживает. По уставу следует говорить так:  «господин капитан, позвольте вам сделать замечание». Забыли?

Вайклер перевернулся с боку на бок и сказал:

— Господин капитан, позвольте вам сделать замечание:  олух вы самый натуральный! Посеять такую вещь!

— Вы хоть соображаете, что наш костер — это единственный огонь, который у нас остался? Если  и его потеряем, то все! Хана! — Антонов грязно выругался и укутался в вонючее одеяло. — Его теперь ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра. Один из нас должен постоянно дежурить на поляне.

— Так, слушайте мою команду! — громко произнес Джон.

— Да хватит уже, откомандовался! — еще громче парировал Вайклер. — Давайте лучше отоспимся да займемся работой…

Внутри палатки уже давно пахло плесенью. Трава, которой была набита перина, сгнила и стала источать зловоние. Ее пару раз меняли, но запах оказался заразным. Слабые отблески огня проникали в палатку красными мерцающими привидениями. Они ползали по стенам, витали в воздухе, царапали бледными красками лица. Снаружи доносился чуть слышный треск горящих поленьев.

 Когда черный мир уже начал погружаться в сон, звуки стали тягучими и недосягаемо далекими:  именно в этот момент из глубины леса вновь донесся тот ревущий голос. Так мог кричать только крупный зверь если голоден или тяжело ранен. Рев прокатился по затихшему поднебесью и породил звуковой шлейф угасающего эха. Потом снова стал потрескивать костер, будто шепча во тьму какие-то заклинания. Антонов приподнял голову.

— Все слышали?

— Ага. По нашему лесу бродит чудище-юдище, — Джон громко зевнул. — Питается исключительно компьютерными программистами.

— Идиот.

— Сейчас опять долго не смогу уснуть, — проворчал Вайклер. — Всякая дрянь будет в голову лезть!

Последние реплики отзвучали, и все трое уснули как убитые. Даже снов никаких не увидели. Следующие двое суток, если считать бывшими единицами измерения времени, занимались в основном провизией, заготовкой дров и поиском злополучной зажигалки. Последняя словно в воду канула и, кажется, не в переносном, а в самом прямом смысле. В конце концов плюнули на это дело и решили заняться канатом.

Вайклер, выйдя на свою рабочую смену, почувствовал, что склон горы, по которой они вели свою трассу, становится круче. Растительности под ногами было мало. Ноги ступали лишь на мягкий мох, а иногда и скользили по скалистым отвалам. Вайклер как-то не удержался и кубарем покатился вниз. Больше всего его испугала возможная потеря ориентации. Но нет. Поднялся. Пошарил руками по темноте. Нащупал-таки свой канат, вцепился за него мертвой хваткой и лишь тогда позволил себе отдышаться. Боль от ушибов почувствовалась в самую последнюю очередь. Желание во что бы то ни стало покорить вершину невидимой горы было своеобразным вызовом черному миру. Вайклер работал совершенно забыв об усталости. И чем выше он поднимался, тем больше проблем сваливалось на его голову. Все они были связаны с плетением каната. Во-первых, деревья на склоне горы росли очень редко, и протягивать канат от одного к другому становилось все затруднительней. Во-вторых и в-главных, не склоне не росли лианы. За ними приходилось постоянно спускаться к подножью горы и вновь карабкаться наверх. Эти постоянные спуски-подъемы изматывали и без того истощенное тело. Абсолютная тьма издевательски действовала на нервы. Происходящее напоминало кошмарный сон, в котором забыли включить освещение.

Поднимаясь выше, Вайклер столкнулся еще с одной проблемой. Исчез мох под ногами и пошли лишь камни. Камни, по которым даже в зрячем состоянии было крайне опасно передвигаться. В любую минуту можно было вызвать небольшой обвал и под его грохот улететь черт знает куда. Тогда он принял решение тянуть канат вбок, надеясь обойти опасное место. Это было верное решение, так как через некоторое время камни кончились, руки опять почувствовали приятный, чуть влажный мох, а канат снова пополз вверх, обвивая кустарники и низкорослые деревья.

По пути назад произошло нечто странное. Вайклер уже спустился с горы и натренированным движением рук перебирая, точно трамвай электропровода, тянущиеся по воздуху лианы, возвращался на поляну. Даже что-то насвистывал себе под нос. Свист прекратился в тот момент, когда его правая рука вдруг схватилась за пустоту…

Каната дальше не было.

Штурман какие-то мгновенья тупо созерцал черную стену перед глазами, и первая мысль, пришедшая в голову, была самой очевидной — канат порвало ветром. Такое, кстати, иногда случалось. Тут же пришла другая мысль, внушающая неосознанную тревогу. Погода стояла совершенно тихая и безветренная. Причем, когда Вайклер шел к горе, вся линия была цела. Но даже не это являлось причиной его внезапного страха. Держа обрывки лиан в своей ладони, штурман почувствовал, что они словно кем-то пережеваны…

Он осторожно тронулся с места, выставил руки вперед и принялся искать продолжение.

Нашел-таки! Буквально в нескольких шагах с ветки какого-то дерева свисал еще один конец. Соединить их между собой было невозможно, а промежуточное звено словно испарилось. Вайклер не хотел развивать пессимистические темы и, успокаивая себя, пытался поверить в то, что он сам по неосторожности оборвал связку лиан. Он быстро и без проблем залатал прореху, собираясь идти дальше. Но тут и произошло самое интересное, можно сказать — самое трогательное событие. До такой степени трогательное, что он сам чуть не тронулся умом.

Дикий оглушающий рев разразился столь близко, что бывшего штурмана передернуло как от внезапного удара молнии. Это был хозяин невидимой тайги, никаких сомнений — та же загадочная тварь, которую они слышали на поляне. Такие звуки могло извергать только крупное животное. И совершенно неважно, что оно хотело этим сказать:  пламенную речь или какие-то территориальные претензии. Может, животное просто восхищалось жизнью:  для Вайклера это не имело никакого значения. Он почувствовал, что ноги его подкосились, руки с силой сжали канат — как последнюю ниточку, соединяющую его с островком жизни. И он, спешно перебирая руками, устремился вперед — прошибая тьму чуть ли не собственной головой, вскрикивая от внезапного удара веток и падая от всякой неровности на земле. Ему постоянно казалось, что ОНО движется по пятам. Дуновение ветра он принимал за ЕГО дыхание, шелест травы под своими ногами — за звук погони, даже стук собственных зубов — за клацанье огромной челюсти незримого преследователя. Душа горела, нервы напряглись, как растянутые нити, готовые вот-вот порваться. Вайклер с ужасом представлял себе, как огромные клыки смыкаются на его теле. И с непередаваемым чувством ждал этого каждое мгновение. Он не помнил, испытывал ли он вообще когда-нибудь в жизни такой страх. Это была одна из тех ситуаций, в которые вечности превращаются в секунды.

Вайклер и не сообразил, что уже находится на поляне. Он словно совершил рывок в пространстве и времени. И лишь когда почувствовал перед собой влажную траву, поднял голову. Пламя костра все танцевало в своем красном огненном платье, которое, кружась, раздувалось и гасло. По листу серой травинки прямо перед его носом ползла какая-то гусеница — тихо, крадучись  и озираясь по сторонам. Странно, но глядя именно на эту гусеницу Вайклер вдруг понял, что жизнь все-таки прекрасна…

Встав на ноги, он первым делом откровенно выругался. Поток нецензурной брани, приправленный легкой поэзией, разразился над спящей в неге поляной. Матерный слог Вайклера оказался столь вдохновенным и столь впечатляющим, что даже разбудил Антонова. Мохнатая, уже полжизни как непричесанная  голова бывшего программиста бывшего экипажа «Безумца» выглянула из палатки.

— Чего буянишь?

Вайклер подошел к палатке и заглянул внутрь, поморщившись от смрадного запаха.

— Можно мне прилечь отдохнуть?

— Приляг. Только заплати сначала. У нас здесь отель с дорогими люксовыми номерами, а не приют для бомжей.

Вайклер завалился на колючую перину и обхватил голову руками, по стенам палатки мерещились красноватые призраки костра. Мир снова погас перед взором, оставив лишь этот неприятный запах.

— Послушай, Алекс… слышишь меня?

— Ну? — голос донесся снаружи далеко-далеко, как из телефонной трубки.

— Мне кажется, бестолку все.

— Что именно?

— Все абсолютно. И это плетение канатов. И наши наивные надежды. И сама жизнь… Сдохнем мы на этой поляне. Или с ума посходим от созерцания собственных рож.

От Антонова долго не было ответа. Потом его ленивый абсолютно равнодушный голос произнес:

— И чего ты предлагаешь? Утопиться или повеситься? Мне кажется, первый вариант более предпочтителен. Вешаться здесь проблема, в темноте мимо петли можно промахнуться.

— Я предлагаю немного поспать… — Вайклер искренне зевнул. — Спать, спать и еще раз спать… — он почувствовал, как сладкий туман забвения проник в его голову.

Последняя человеческая речь, которую он услышал перед своим отключением, являлась речью Антонова. Дословно (в оригинале) она звучала так:

— Ладно, спи, спи и еще раз спи, а я пока схожу за водой…

Конец цитаты. Земля под Вайклером стала проваливаться в глубокую бездну. Тело потеряло свой вес. Пространство больше не имело определенных направлений, а заторможенное время — определенного смысла. Он не любил сны, потому что они полны обманчивых радостей и ложных страхов. Но на этот раз снов и не было. Не потому, что их не было как таковых, а просто они не успели ему явиться. Едва он задремал, как издали — казалось, оттуда где кончается сама реальность, донесся продолжительный рев. До жути знакомый…

Вайклер очнулся… прислушался… оглядел все закоулки мрака… Почудилось?

— Алекс, ты здесь? Ты чего-нибудь слышал?

Даже если Антонов чего и слышал, он бы все равно не ответил. На поляне его не было. Огонь меланхолично потрескивал, и этот никогда не прекращающийся звук являлся шорохом самой вечности. Тут Вайклер явственно услышал, как хрустнули две ветки — одна, потом другая. Ветки так могут хрустеть только по причине, если их кто-то специально ломает.

— Александр! Ты или не ты? Не придуривайся, ответь!

В молчание вплетался все тот же треск костра. Эдрих укутался в одеяло и приказал себе снова задремать. Кошмары сновидений мало чем отличались от кошмаров действительности. Так какая разница, спишь ты или бодрствуешь?

Разницы, может, и никакой, но уснуть снова не вышло. Дикий, пронизывающий кости рев раздался так близко, что Вайклеру показалось:  сейчас содрогнется и рухнет на голову палатка. Он ошибся лишь в деталях:  содрогнулась не палатка, а его сердце. ОНО уже было на поляне! Послышались тяжелые шаги, зашелестела примятая трава, зашевелились волосы на чьей-то голове. Радости по поводу того, что на планете обитают крупные формы жизни, Эдрих нисколечко не испытывал, и желанием познакомиться с загадочной особью ни малость не горел. Но, кажется, выбора уже не было. ОНО приближалось к палатке…

«Чует по запаху, сволочь!» Вайклер крутанулся, вертонулся и каким-то чудом оказался вне палатки, минуя ее парадную дверь. Первая мысль была — бежать во тьму. Но прежде чем бежать, надо хотя бы поглядеть:  от кого?

Он обернулся… и обомлел… Интуиция предполагала увидеть нечто похожее на медведя, но там…

Неподалеку от костра стояло самое настоящее ИСКОПАЕМОЕ. Длинная, чуть ли не до земли, шерсть как у мамонта. Огромная голова с не менее огромным рогом, но загнутым не снизу вверх, как у носорога, а словно гигантский клюв — сверху вниз. У этого чудовища было шесть лап и шесть глаз. Причем, глаза располагались геометрическим треугольником. Два самых верхних, расположенных чуть ли не вплотную  друг к другу, образовывали вершину треугольника. Ниже — еще два глаза, но уже на большем расстоянии, они находились почти вровень с омерзительным клювом. И еще два, самые нижние, располагались на скулах и смотрели по бокам. Все шесть глаз поочередно моргали, но Вайклер отнюдь не расценил это за дружеское подмигивание. Лишь в самую последнюю очередь он заметил у чудовища длинный и толстый, как два крокодила, хвост. Возникала бредовая ассоциация, будто оно некогда проглотило этих самых крокодилов, и они теперь застряли на выходе из анального отверстия. Что же касается эстетической стороны вопроса, то возможно, будучи еще детенышем, этот монстр и выглядел симпатичным, но сейчас…

Вайклер лишь стоял и тупо смотрел на это осязаемое наваждение. Дикие и, не исключено, голодные глаза столь же тупо смотрели ему в ответ. Потом ископаемое вдруг стукнуло хвостом о землю и громко взревело. Поляну начала трясти кондрашка, когда отверзлась, как бездна, гигантская челюсть и оттуда показались ряды белых резцов. Чудище еще раз махнуло хвостом, и костер разлетелся на огненные куски. Горящие головешки были разбросаны по поляне, поднялась целая туча пепла, и в черном мире стало раза в четыре темней. Ископаемое будто повелело угаснуть последнему светилу во вселенной. Тяжелая толща мрака, свисающая с небес,  до поредела сдавила психику. Первый раз за всю свою жизнь Вайклер помолился:

— Господи, только не это… Что угодно, только не это! Иисус! Магомет! Кришна! Вы когда-то правили этой планетой… Хоть кто-нибудь, помогите!

И молился он, надо сказать, искренне. Шутки в данной ситуации, мягко говоря, были неактуальны. Кровь, спрессованная учащенным сердцебиением, долбила по вискам. Ноги перестали чувствовать землю, а душа — небо. В мире реальными остались только две вещи:  ОН и его СМЕРТЬ. Ископаемое сделало несколько шагов в его сторону. Потом остановилось, наивно ожидая, что Вайклер повторит этот встречный жест. Видя, что человек стесняется сам подойти, чудовище вновь зашевелило тремя парами массивных лап. Казалось, движется не оно, а вращается сама земля под его всемогущими лапами.

Вайклер вышел из синдрома гипсовой статуи и бросился бежать. Куда глаза глядят. Почти что погасший свет оставил для взора чуть заметные силуэты когда-то существовавших деревьев. Вайклер маневрировал между оттенками темноты и чувствовал, как сзади приближается грохот его личного апокалипсиса. Вдруг ни с того ни с сего, наверное — по милости упоминаемых богов, на небе сверкнула яркая молния. На долю секунды все деревья вокруг стали отчетливы в своих красках и контурах. Раскатов грома не последовало. Чудовище заревело еще пуще прежнего. Когда штурман обернул голову, то увидел, что оно шатается на подкошенных ногах. Тут только в поле зрения попал Антонов с плазмопистолетом. Последовало еще три выстрела и два холостых щелчка. Шерсть гиганта задымилась, он стал истерически реветь и бить хвостом о землю. Потом последний раз качнулся и упал. Из ноздрей потекли две струйки темной крови.

Медитавр умер очень быстро, и скорее всего — от болевого шока. Его зрачки стали стеклянными, а дыхание прекратилось, будто вдруг сломались в груди мощные насосы. Вайклер даже к мертвому животному подошел со страхом. Вернее, страх этот был остатком только что пережитого шока. Подобных монстров он не видал даже в старых компьютерных играх. Одно определенно:  он не мог быть создан ни человеческой фантазией, ни тем более эволюцией жизни на Земле. Тем не менее, его тело состояло из плоти и крови.

— Тебе, парень, крупно повезло! — еще задыхаясь, произнес Антонов. — Но не повезло мне. — Он потряс в воздухе пистолетом. — Не осталось ни одного заряда. И даже если мы изобретем самые современные луки и копья, против этой биологической машины они бессильны. В наш тихий мирок вторглась какая-то аномалия. Как ты считаешь?

— Теперь ты наконец понял, что мы находимся не на Земле? На нашей планете ничего подобного отродясь не водилось! Ты только посмотри на него! И никакая мутация за две тысячи лет не смогла бы создать таких уродов.

Антонов робко подошел к чудовищу и посмотрел на его шесть немигающих глаз, в которых вместо жизни осталось лишь ее зеркальное отражение, искаженное, к тому же, линзами зрачков.

— Теперь ты понял? — повторил вопрос Вайклер.

— Возможно, ты и прав… — Антонов, шокированный не меньше своего коллеги, готов был сейчас согласиться с чем угодно. Даже с тем, что где-то поблизости от их костра оттаяла вечная мерзлота, и оттуда выполз мутант мамонта, который сорок тысяч лет назад зимой пьяный свалился в помойную яму, где и принял процедуру оледенения. — Но если это не Земля, что тогда?

— Как будто я знаю! — Вайклер всплеснул руками. — Мы провалились в какую-то дырку в пространстве, и попали в мир лишь похожий на Землю.

— М-да… и явно недоделанный. Впрочем, в Библии как сказано:  вначале Бог создал небо и землю, а потом уж воинство небесное. А местный бог небо и землю, понимаешь, создал. Звезды создал, а на солнце, видать, времени не хватило.

— Уснул, наверное, от скуки… проснется, тогда и создаст.

В окружающем мире становилось все темней, даже фигура убитого чудища стала меркнуть перед глазами. И тут только Антонов опомнился:

— Костер!!

По поляне валялись лишь тлеющие головешки с умирающими языками огня. Вместо света они давали какую-то красноватую муть в глаза. Вайклер первый кинулся сгребать их в кучу, Антонов срочно побежал за обрывками парашютной ткани. Костер собирали чуть ли не по запчастям, головешка к головешке, реставрируя его былое изящество. И когда на дровах вновь весело заплясали огненные бесята, стало даже легче дышать.

— Наш костер:  это наше все, — пафосно произнес Вайклер. — Нам позволительно тормозить в чем угодно, но только не в слежке за огнем. Есть идея сходить за новыми дровами…

Когда со своей трудовой смены прибыл Джон, он долго с отвисшей челюстью разглядывал чудище-юдище и несколько раз просил, чтобы его ущипнули. Антонов решил приукрасить действительность народным эпосом. Он экспромтом придумал легенду о том, как они с Вайклером стояли на коленях и молили Всевышнего о том, чтобы послал чего-нибудь пожрать. Всевышнему так надоели их долгие нудные молитвы, что он со злости сбросил им целую  тушу. Прямо с неба. Джон, с задумчивой рожей выслушав этот рассказ, первым делом произнес:

— А мяса! Мяса-то сколько…

Да, мяса объелись вдоволь. Потом даже тошнило. Остатки туши расчленили, завернули в парашютную ткань и спрятали в воду, придавив камнями. Пир, как полагается, сопровождался всеобщей радостью, но в самой сердцевине этой радости имелась червоточина. Если по лесам бродит одна такая тварь, то наверняка есть и другие. Папа, мама, братишки, сестренки. И все такие же немиловидные… Из оружия остался лишь изрядно притупившийся нож да самопальные луки с оптическими прицелами именуемыми человеческими глазами. И без того мрачное будущее теперь еще было пронизано постоянным страхом перед этими выродками. Антонов как-то, сидя у костра, высказался:

— Говорила мне баба Дуся:  «не лети на свою Циндавру, внучек, живи на земле! Будешь нам с дедом огород копать…» И чего же я, дурень, ее не послушался? Давненько, правда, это было. Два с полтинником тысячелетия…

— Кто-кто тебе это говорил? — переспросил Джон.

— А мой дед Кирилл, туговатый на оба уха, когда первый раз услышал, что я отправляюсь к Проксиме Центавра, передал бабке:  «наш внучек пойдет с каким-то Максимом за цинковой тарой…»

— Куда-куда он пойдет?

Антонов поглядел Джону в глаза и увидел в них мутные воды разума. Лицо капитана и впрямь постарело на десяток лет, а густая рыжая борода поблескивала сединой. Когда он был настоящим капитаном, он никогда не задавал глупых вопросов.

— Знаете что, коллеги, — произнес после неких раздумий Александр. — Мне кажется, нас здесь ожидает не умственное помешательство, а медленное отупение и поэтапная деградация интеллекта.

Но пока еще страшное пророчество Антонова не сбылось, космоплаватели (имеет еще смысл называть эту троицу столь высокопарным термином) продолжали свою работу. То есть плетение каната. Стремление покорить вершину горы стало для них чисто спортивным интересом. Но покорение всяких вершин в большом спорте связано с немалыми трудностями. И эта — не исключение. Чем выше они взбирались, тем меньше было там растительности. Деревья вовсе исчезли, и канат тянули от кустарника к кустарнику. Большая его часть лежала просто на земле, что вызывало огромные трудности при передвижении. Приходилось гнуться в три погибели, чтобы нашарить его рукой. Впрочем, самой глобальной проблемой в этом проекте являлось то, что на склоне горы абсолютно не росли лианы. За ними постоянно надо было спускаться к подножью, набирать целую охапку и, корчась от усталости, карабкаться опять наверх. Даже в зрячем состоянии вся эта работа выглядела бы адским наказанием, а если еще ничего не видеть вокруг… Тут действительно, по слову Антонова, начнется «поэтапная деградация интеллекта». Плавать в океане абсолютной тьмы, опускаться на его дно и пытаться карабкаться к поверхности — все это занятие для железных нервов. Впрочем, отбирая в космос первую звездную экспедицию, руководители проекта искали людей прежде всего с самой устойчивой психикой. Даже умственные способности или физическая подготовка были на втором плане.

Но вершина горы, если до таковой вообще суждено добраться, являлась для экипажа «Безумца» единственной возможностью обозреть черный мир с высоты и дать себе, наконец, окончательный ответ:  есть здесь разумная цивилизация или ее нет.

Через двадцать или тридцать рабочих смен Джон сообщил, что на склоне больше нет никакой растительности:  ни травы, ни кустарников. Лишь один песок с мелкими камнями, который постоянно осыпается и заставляет съезжать вниз. Джон бил себя в грудь и клялся, что если он смог покорить планетную систему далекой звезды, то не покорить эту сопку просто не имеет морального права. При работе на склоне сильно пачкались и рвались комбинезоны — последняя память об их космической миссии. Запасного комплекта одежды разумеется не было, и когда кто-нибудь приходил с очередной смены, то в первую очередь разглядывал свою одежду. У всех она стала почти черного цвета, Джон шутил:  «небесного цвета». Швы в разных местах начали расползаться, и перспектива остаться голыми, как праотец Адам, никого не радовала. Они уходили в Зону небытия словно в глубокую мрачную шахту, а свои замызганные комбинезоны давно уже называли робой.

Однажды Вайклер, вернувшись со своей смены, сообщил удручающую новость. Он достиг тупика. То есть, дальше прокладывать канат, и вообще  — дальше двигаться, нет возможности. Они залезли в какое-то ущелье, со всех сторон которого одни крутые скалистые обрывы. Тогда было принято решение развернуть канат в сторону и попытаться пробраться к вершине с другого направления. Были в их работе и обманчивые радости. Тот же Вайклер как-то сказал, что склон становится более пологим и удобным для ходьбы, гора как бы закруглялась. Все в один голос воодушевленно запророчили:  «это вершина! еще немного усилий, и мы там!» Усилий приложили массу, но гора вдруг снова и с еще большей крутизной пошла вверх. То был лишь небольшой уступ на ее массивном теле.

Участь стать тем самым счастливым покорителем настоящей вершины выпала Джону. Он потом еще долго хвалился и рассказывал остальным пережитые ощущения. А началось все также:  склон стал более пологим, почва под ногами не так сильно разъезжалась, что несколько облегчило саму работу. Джон привязал последнюю лиану и решил уже возвращаться. Потом, по своему обыкновению, взял маленький камень и бросил его вперед по направлению движения каната, чтобы по звуку определить насколько крутой их ожидает подъем. Каково же было его изумление, когда звук от падения камня раздался не вверху, а откуда-то снизу. Он набрался смелости и совершил десяток шагов, выставив вперед обе руки. Странно… он уже практически стоял на горизонтальной поверхности. Еще десять шагов, и… долгожданное чудо! Почва пошла вниз под уклон. Он испробовал таким образом несколько направлений — везде только спуск. Дальнейшего подъема больше не существовало.

Вот тогда-то и раздался во тьме его радостный громогласный вопль. И уже спустя пару секунд Джон подумал:  чему он, собственно, радуется? Лишь факту совершенного подвига? Он стал пристально оглядываться по сторонам, надеясь в толще вездесущего мрака обнаружить хоть какие-то искорки жизни. Он знал, что перед его взором сейчас раскинулся огромный пейзаж с неповторимым ландшафтом:  поля, леса, извилины рек… Возможно, даже города.  Но он не видел ничего абсолютно, даже пальцев собственной руки. Ни искорки, ни одного светящегося пятнышка. Их собственный костер обнаружить также не удалось. Кратковременная радость капитана сменилась привычной хандрой. Они если здесь и жили, то ради вот таких кратковременных радостей, которые выглядывали как лучики надежды из холодной темноты. Выглядывали, чтобы снова исчезнуть, не оставив после себя даже приятных воспоминаний.

— Неужели на этой планете нет больше людей? — спросил Джон свое эхо, но даже оно промолчало.

На вершину горы потом еще несколько раз ходили Вайклер и Антонов в надежде, может, им хоть что-то померещиться. Но темнота была беспощадной и слишком скупой на образы. Она походила на стену из мертвого камня. Она была везде, где только имеет смысл слово «быть». Космоплаватели приходили ко все большему унынию и все больше склонялись к мнению, что их костер, возможно, единственный на всей планете. Утешало лишь то, что он единственный и неповторимый одновременно.

— Что делать дальше будем? — спросил Антонов, когда все трое собрались вместе и печально смотрели на эту самую неповторимость.

— Все-таки рано делать заключения, что на планете отсутствует разумная жизнь. Ну, взобрались мы на одну сопку, ну и что из этого? Может, здесь вообще гористая местность? И на сотни миль вокруг ни одного селения. — Вайклер лениво подобрал несколько веток и подкинул в огонь.

— Речь сейчас не о планете. Вблизи от нас селений нет:  это точно, мы бы увидели хоть слабый свет. А то, что находится за сотни миль отсюда, для нас все равно что загробная жизнь. Канат плести придется сто лет. Потом еще окажется, что и там ничего нет…

Тут в разговор вмешался Джон:

— Хорошо. Давайте предположим самый пессимистичный вариант:  мы одни на планете. И что? Вешаться теперь?

— Было бы любопытно послушать твои предложения.

— Любопытно, так слушай. Умереть мы всегда успеем, это не проблема и уж тем более не подвиг. Но пока нам предоставлена жизнь, какой бы она не была.  Мы не в цепях и не на каторжных работах, мы свободные люди…

— Бичи мы, а не люди, — саркастически произнес Антонов, но неправильно перевел на английский слово «бичи». В ушах американцев это послышалось как «плетки». — Я бы сказал даже так:  космические бомжи. Посмотрите хотя бы на нашу одежду, в нее бы и свиней побрезговали завернуть.

— Да не об этом сейчас речь! — Джон немного психанул. — Я говорю о другом. Идея проста:  на извечный вопрос «быть или не быть» я отвечаю утвердительно. У нас в распоряжении целый мир, который можно исследовать. Когда мы передохнем и попадем в загробный мир, его тоже будем исследовать! Потому что никакой разумный человек долго не выдержит бездеятельности и пассивного созерцания. А когда мы попадем в мир загробнее загробного…

— Да, да… и там будем плести канаты от одного могильного креста к другому. Чушь все это, — отмахнулся Вайклер.

Джон, самый заядлый пессимист во всех вопросах, вдруг стал защищать жизнеутверждающие позиции. Впрочем, остальные понимали, что этот порыв благого воодушевления явился ненадолго. Такое у всех бывает и у всех проходит. Желание отчаянных свершений само по себе является душевной акциденцией, это своеобразное светлое помрачение ума.

— Хорошо, —  Джон пожал плечами. — Что вы предлагаете?

— Лично я, — Вайклер ткнул пальцем в свой замызганный комбинезон, — ничего не предлагаю. Но считаю дальнейшее плетение каната делом абсолютно бессмысленным.

— Пожалуйста, займись другим делом, — произнес Джон. — Ты, кажется, обещал найти смолу, из которой можно будет сделать факела. Займись этой научной проблемой. Я, к примеру, нахожу душевное успокоение в рыбалке. Еще один вариант:  давайте изобретать ловушки для охоты. Кстати, и моя идея насчет плота не такая уж и неосуществимая. Да, нам нечем рубить и обтесывать деревья, но их можно прожечь огнем. Антонов, если боится сойти с ума, может заняться программированием. Будет писать палкой на песке программы на языке Intellet, а я буду за ним исправлять ошибки.

— Ой-ей-ей! Как это остроумно! — вставил свое резюме Антонов. — У меня аж мышцы заднего прохода расслабились от изумления.

— Антонов, ты пень! Ты даже не можешь понять тонкости моей мысли. Я все свожу к тому, что человек, если он разумный, всегда найдет для себя чем заняться, если даже его на всю оставшуюся жизнь запрут в тесном лифте, лишенном электричества.

— А вот это уже пошлость…

Вскоре они на самом деле нашли для себя достойное занятие. Все трое залезли в палатку и завалились спать. Вайклер лишь слегка задремал, наученный горьким опытом, что к звукам внешнего мира иногда следует прислушиваться. Опыт оказался как нельзя полезным, потому что менее чем через час он был разбужен слабым монотонным шумом. Тихие капли падали на палатку, настойчиво постукивали, словно прося разрешения заглянуть внутрь. Небо редко купало черный мир своими очистительными дождями. И этот  шум прослезившейся стихии так сильно напоминал ту, настоящую Землю, что Вайклер даже слегка затосковал. «Дождь…» — ностальгически шепнули его губы, потом повторили: «дождь…».  И лишь в третий раз Вайклер крикнул на всю палатку:

— Дождь!! — только теперь это уже было возгласом ужаса.

Первым проснулся Джон.

— Что? Что случилось? Диана, ты кричала?

Капитан наверняка видел какой-нибудь эротический сон и еще даже не успел сообразить, что вернулся в скучную явь. Вайклер вылетел из палатки и подбежал к костру. Угасшее пламя, мерцая красной аурой, отчаянно боролось с воинствующими каплями. Они все падали и падали с неба, шипели как ядовитые змеи. Да. Обыкновенная вода сейчас была самым настоящим ядом для жизни на поляне. Вайклер принялся спешно забрасывать костер тонкими ветками, но они, изрядно промокшие, не особо охотно подхватывали огонь. Джон и Александр уже вертелись рядом.

— Не вздумай ложить много! Придавите ветки ногой.

 Дождь, будь он проклят, кажется, усиливался. Испуганные языки пламени пытались увертываться от потока воды, а почерневшие головешки источали белый холодный дым, точно испускали свой дух. При каждом порыве ветра костер чуть не гас полностью. Красный ореол вокруг него становился все меньше. Тьма сжимала в своем гневном кулаке последние капли света во вселенной.

— Я сейчас! Подождите! — Джон рванулся в сторону палатки и принес оттуда огромный лоскут парашютной ткани.

Его немедленно развернули над гибнущим костром. Капли смертоносной влаги стали барабанить по его поверхности и струйками стекать на землю.

— Надо срочно что-нибудь сухое и легковоспламеняющееся! — крикнул Вайклер.

— Ждите! — Джон опять побежал к палатке, залез внутрь, схватил одеяло и стал истерически вытрясать из него траву. Внутри палатки уже господствовала идеальная тьма.

Костер уже давал немногим больше света, чем его бывшая зажигалка. Все деревья вокруг поляны исчезли, кольцо мрака сузилось. Бледное красноватое свечение озаряло лишь аморфные силуэты двух людей, держащих над огнем лоскут материи. И еще валил белый-белый дым, словно фимиам чьих-то преждевременных заупокойных молитв. Джон рванулся к центру вселенской катастрофы и сунул кончик одеяла в тающий огонь.

Произошла резкая вспышка света. Парашютная ткань легко воспламенилась, и в мире стало так светло, точно в ближнем космосе вспыхнула сверхновая звезда.

— Ветки! Ветки бросайте!

Увы. Радость была столь же яркой, сколь и мимолетной. Мокрые ветки только гасили огонь, ткань быстро прогорела, оставив после себя черные корявые обрывки. К тому же, с неба уже валил настоящий ливень. Резкий порыв ветра уничтожил последний язычок пламени, остались лишь рдеющие головешки.

— Сделайте же что-нибудь!! — взмолился Вайклер.

Джон накрыл костер своей грудью. Суматошными движениями пальцев он принялся ломать тонкие веточки, совал их в красные угольки, пытался осторожно раздувать.

— Керосинчику бы где-нибудь достать, — невпопад ляпнул Антонов.

Именно Джону дано было наблюдать своими глазами, как умирает их последняя надежда. Ливень разошелся со всей откровенностью. Вода использовала всякие лазейки, чтобы пробраться к чуть живым углям. Они вдруг зашипели, полностью погасли, и в глазах капитана наступила ревущая шумом дождя темнота.

— Будь все проклято!!

 

                   руна   четырнадцатая

 

                                                                  «Нет смысла более в словах,

                                                                    В его померкнувших глазах,

                                                                    Словно в зеркальном отражении,

                                                                    Виднелись признаки сраженья.

                                                                    То, породив души излом,

                                                                    Боролась совесть с вечным злом».

 

В черной вселенной существовала одна плохая примета:  если музыкальные инструменты вдруг сами по себе начинают фальшивить, значит, жди какой-то беды. Суеверные люди легко подхватывали всякий слух по этому поводу и распространяли его дальше. Фактов, обросших человеческими домыслами, скопилось предостаточно. К примеру, во дворец луизитанского короля Эрика однажды забрел бродячий музыкант. Сначала он давал свои концерты прямо на улицах и имел шумный успех. Эрик пригласил его в свои покои, чтобы вместе с придворными послушать виртуоза. Вначале все шло хорошо, флейта издавала волшебные звуки. Но потом вдруг пошла такая фальшь, что король заткнул уши. Сам музыкант с изумлением вытаращил глаза на свой инструмент. Его, разумеется, с позором выгнали. И не прошло двух декад, как обоих сыновей короля отравили в их же постелях их же любовницы.

 Еще был случай незадолго до знаменитой войны между Тающей империей и новым Вавилоном. В Ромуле шли народные гуляния (причем, по издевке судьбы эти гуляния были устроены в честь подписания мирного договора между этими двумя миражами), король Флавиан собрал оркестр из лучших музыкантов своего миража, ходил по городу и саморучно раздавал народу милостыню. Когда гулянье было в самом разгаре, вместо музыки вдруг разразился такой скрип и скрежет, что от него, точно от параксидной чумы, люди разбежались по сторонам. Музыканты непонимающе смотрели на свои ноты и никак не могли понять в чем дело. Сразу после этого случая и разразилась война.

Фактов, связанных с этой странной приметой, в народных преданиях накопилось достаточно. Даура Альтинора совершенно не интересовало, что в них истинная правда, а что авантажные домыслы. Вообще, истина и ложь для его философского ума являлись понятиями относительными и нередко, в зависимости от тактических целей, менялись местами. Альтинор решил использовать для своей выгоды само суеверие, зная, как надежно оно укоренилось во многих небогатых мозгами головах. Приближался праздник Великой Вселенской Ошибки. Торжество, равного которому вряд ли можно сыскать. Обязательно наедет много знати со всего миража, обязательно будет длинная и нудная проповедь магистра Нельтона, и обязательно король даст роскошный бал-маскарад. Это традиция хранилась в династии Ольвингов из эпохи в эпоху.

— … из эпохи в эпоху… — эхо повторило последнюю фразу герцога, когда он уже находился в тронном зале.

Зал был пуст, как просторная, разукрашенная золотом и драгоценностями могила. Колонны, поддерживающие потолок, надменно возвышались над жалкой человеческой сущностью. Таинственный полумрак гасил блеск всего этого великолепия, чтобы не расходовать его понапрасну когда нет достойных зрителей. Альтинора притягивало все величественное и пока что для него недосягаемое. Но он пришел сюда не за этим, пока не за этим… Герцог поднялся на оркестровую ложу, в которой вагант Морис, искусно дирижируя своими палочками, делал из разнородных звуков чудо именуемое музыкой. Стояли, скучая и прижавшись к стенке, скрипки, альты, волынки. Пока их не потревожит человеческая рука, они мертвы. У большого черного клавесина была открыта крышка, и черно-белые клавиши, похожие на изъеденные червоточиной зубы, злобно скалились на всякого мимоходящего.

Альтинор настораживающе оглянулся, убедившись, что он один и принялся осторожно подкручивать струны. Но лишь слегка, чтобы фальшь не сразу можно было распознать…

На праздник Великой Вселенской Ошибки прибыли бароны, графы и герцоги со всего миража. Многие из них были со своими семьями, и сам праздник был для них прекрасным поводом показать себя окружающему миру. В пестроте одеяний франзарская знать соперничала друг с другом не менее, чем деревенские петухи соревнуются перед курами в пышности своих гребешков и яркости оперенья. Приторно насыщенные красками и драгоценными каменьями платья мельтешили по тронному залу, так что у любого наблюдавшего за ними начинало рябить в глазах. Провинциальные баронессы с неподдельным восхищением рассматривали великолепие тронного зала, выражая личный восторг возгласами и рукоплесканиями. Те, кто появился в Анвендусе впервые, думал, что он попал в Настоящий Мир, куда люди попадают только после смерти. Тут нечего сказать. Анвендус, как архитектурный шедевр, действительно был неподражаем. Неподражаем ни фантазией заурядного человека, ни тем более творением его рук. Король Эдвур к торжеству оделся на удивление скромно. Сероватое, лишь с легкой расцветкой, платье казалось совсем уж невзрачным. Его украшало несколько скромных бриллиантов и больше ничего. Но даже в этом вопросе король проявил свою мудрость. Именно этими сумрачными тонами он выделялся среди пестрой толпы и был, по сути, самой заметной фигурой на празднике. То есть, снова был первым.

Торжественная часть праздника была занудной ровно настолько, насколько это и ожидали. Епископ Нельтон читал длинную заунылую проповедь о том, как Непознаваемый создавал черновой вариант мироздания, о том, как в гневе своем Он хотел его уничтожить, но совершил ошибку, бросив руны в Протоплазму сверхтекучего времени. Мы не в праве, молвил магистр, хоть краем мысли осуждать деяния нашего Демиурга, но лишь только благодаря этой Великой Ошибке все мы существуем. И в черной вселенной, имеющей статус полуреальности, творятся дивные вещи.

Епископ зачитывал много цитат из Священного Манускрипта. Дамы, прикрывшись пышными веерами, при этом соблазнительно зевали, а кавалеры, устремив взоры к верху, будто бы помышляя о горнем, рассматривали красочный потолок. Король Эдвур сидел на троне с белокаменным выражением лица. Пьер забился куда-то в угол и был, пожалуй, единственным, кто слушал Нельтона с неподдельным интересом. Он совершенно не замечал тайных взглядов Кастилиты, которая время от времени посматривала на него с противоположного конца зала. Она явилась на праздник со своим отцом, Дауром Альтинором. Старшая же дочь герцога предпочла остаться в своем родовом поместье. Высшие должностные лица Франзарии держались вместе и немного обособленно от остальной массы. Недалеко от трона короля Эдвура стоял еще один трон — с корявыми ножками, сделанный из неструганного дерева и наспех сколоченный обыкновенными гвоздями.

На нем восседал Фиоклитиан Первый и Последний.

Уродец надменно задрал голову и водил взором поверх пестрой толпы. Его крючковатые ноги были скрещены между собой, острая бородка торчала вперед, большие волосатые уши чутко прослушивали звуковое пространство. В правой руке шут сжимал свою знаменитую палку, которой в любой момент мог стукнуть по полу и изречь грозный приговор. Его трон и сама его сущность являлись кривым зеркалом всей королевской власти.

Магистр наконец завершил свою тягучую речь и даже сам не представлял, какое облегчение он этим доставил для своей аудитории. По регламенту слово было за королем. Эдвур поднялся с трона, суровые черты его лица заметно обмякли, и столь же мягким, доброжелательным показался его голос:

— Верноподданные нашего миража! Доблестные франзарцы! Мы должны гордиться тем, что вообще принадлежим этой великой нации… — Король слегка замялся, вступление получилось слишком насыщенным краснобайскими фразами, которые всем уже надоели. Но ничего другого он сейчас выдумать не мог и продолжал шаблонную речь, произносимую уже сотни раз:  — Наш мираж славится во всей черной вселенной своим могуществом. О наших воинах идет молва до самых границ Рассеяния. Даже в проклятых миражах демоны трепещут перед упоминанием нашей державы. Наш народ живет лучше, чем жил при прежних королях. Не хочу, конечно, умалять их достоинств. Желаю только подчеркнуть, что благополучие нации из эпохи в эпоху растет, в чем хочу отметить заслуги высших должностных лиц Франзарии. А если конкретно, выражаю мою личную похвалу в адрес коадъютора графа Кея Ламинье. Это при его грамотном руководстве…

Ламинье от неожиданности вздрогнул, даже слегка покраснел. Дальнейшие слова короля для него звучали как из глубокого подземелья.

— … и я лично подписал указ о награждении его орденом Неоценимых Заслуг. Но, мои верноподданные, мы не должны забывать, что всем, что мы имеем, и всем, что лишь мечтаем иметь, мы обязаны событию, произошедшему в недосягаемом прошлом, вне нашего времени. Если бы Непознаваемый не совершил этой Ошибки, которая в Его глазах, возможно, казалась простым вздором, не было бы ни нас с вами, ни благ, какими мы пользуемся, ни самой черной вселенной… — Король выждал паузу, в течение которой заметил, как епископ Нельтон несколько раз одобрительно кивнул головой. Потом произнес для гостей самое важное:  — Я объявляю две эллюсии отдыха, а потом будет бал-маскарад. Предупреждаю:  каждый должен явиться в маске. На балу отменяются все пышные платья. Каждому будут выданы совершенно одинаковые белые одежды. И еще:  на балу все равны. Нет ни начальников, ни подчиненных, ни герцогов, на баронов, ни королей, ни их придворных.

Последние слова Эдвура затерялись в бурных рукоплесканиях. Он лишь крикнул в заключении:

— Такова традиция!

Альтинор оставил в уединении свою не в меру болтливую спутницу жизни Эву, и принялся выискивать взором герцога Оранского. Он нисколько не удивился, что тот беседовал с королевой Жоанной, на людях бросая прохладные небрежные фразы, но на деле просто пожирая ее глазами. Королева была одета ярче всех, ее платье, словно вспышка огня, слепило на расстоянии. «Рановато! Рановато еще, дружок! — раздраженно подумал старший советник. — По моему плану эта любовная сцена записана в следующем акте». Он подошел к очаровательным собеседникам, мило улыбнулся королеве, поцеловал кончики ее пальцев и также мило спросил:

— Вы не возражаете, если я поговорю с сьиром герцогом наедине? О делах духовных и для вас наверняка скучных.

Жоанна сделала вид, что сильно изумлена.

— Да разумеется! Что за вопрос?! Мы лишь случайно встретились и обменялись парою фраз…

«Конечно. Только готовьтесь, скоро вам предстоит еще одна встреча». Вслух же старший советник произнес совсем иное:

— Идемте, герцог.

Как только они оказались в самом отдаленном углу тронного зала, и взгляд, и тон Альтинора сразу изменились:

— Ну что, сьир, вы готовы?

Их лица были чуть ли не в интимной близости друг к другу, каждый вглядывался в глубину противоположной души. Герцог неуверенно произнес:

— Советник, вы думаете, это необходимо сделать именно сейчас?

— Дело ваше. Можете вообще ничего не делать. Только Ламинье сказал мне по секрету, что именно на этом балу, в разгар веселья, он обо всем хочет доложить королю, чтобы его боль, притупленная вином, была не такой острой. Если вы хотите погибнуть — это ваши проблемы, но вы погубите и Жоанну.

Оранский долго медлил с ответом. Его взор блуждал по лицу Альтинора, надеясь во внешнем облике распознать скрытые внутри помыслы герцога.

— Вы интриган, советник. И, как мне кажется, страшный человек.

— Совершенно верно. Но благодарите предвечную Тьму, что такой страшный человек, как я, сейчас на вашей стороне. Еще раз повторяю, я это делаю не ради вас, не оскорбляйте меня подозрением в добродетели, просто Ламинье является и моим личным врагом тоже. Итак… — Альтинор отпрянул от собеседника. — Вы отказываетесь? В таком случае, я вам ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Прощайте, герцог. Навсегда прощайте.

— Да подождите вы… ну хорошо! Хорошо! Что я должен делать?

— Наконец-то! Наконец-то я вас убедил, что спасение собственной шкуры дороже, чем спасение чужой. В общем, так:  убийство каким бы то ни было оружием или отравление сходу отменяются. Начнутся расследования, поиск преступников, а нам ни к чему лишние заморочки. Впрочем, я уже все продумал до мелочей. Мы инсценируем падение коадъютора с лестницы и смертельный ушиб головой. От вас требуется одно:  ударить Ламинье сзади тяжелым предметом. Где, когда и при каких обстоятельствах, я вам расскажу…

Оранский помрачнел. И то, что он произнес, являлось не осознанным его решением, а скорее бредом отчаянного рассудка:

— Я согласен.

Даур Альтинор спешно покинул дворец. Прохладные улицы Нанта несколько ободрили его и вселили решимости в осуществлении задуманного. Советник хоть и возомнил себя победителем человеческих страстей, но был не лишен всех без исключения слабостей. В том числе и сомнений. Он с потаенным душевным ужасом иногда задумывался над тем, что произойдет, если он допустит хотя бы одну ошибку… Будет не только конец всей его карьере, но и ему самому. Даур Альтинор перестанет существовать и как личность, и как старший советник, и как интеллектуальный центр вселенной… Герцог поежился от этих кошмарных помыслов и, минуя огромный портал, поспешил к каменным дворцовым пристройкам. Там его в назначенном месте уже поджидал Робин, посланец английского короля.

— Приветствую вас, сьир герцог, — холодно произнес англичанин.

— Привет, привет… Давайте отойдем подальше от факелов, чтобы нас, чего доброго, не заметили вместе.

Они слились воедино с темнотой, оставив свет факелов на максимально далеком расстоянии, чтобы только различать силуэты друг друга. Их окружала сырая стена, сотканная из камней и глины. От камня веяло каким-то вечным равнодушием ко всем человеческим проблемам.

— Ну что, Робин, спрошу вас прямо:  вы тверды в своем намерении убить короля Эдвура?

Англичанин если даже и изменился в лице, то Альтинор все равно этого не заметил. Тьма съедала любую их мимику, оставляя для взора лишь размазанные серые пятна их фигур. Голос Робина выглядел твердым:

— Я не имею привычки менять свои намерения, а тем более свои клятвы.

— Восхищаюсь такими людьми… В общем, так. Сейчас (и больше никогда!) вам предоставлена возможность пройти во дворец короля Эдвура совершенно свободно. Никто даже не спросит вашего имени, если вы будете находиться рядом со мной. Скоро начнется бал-маскарад, где все без исключения будут находиться в масках. Это приказ самого короля. Кстати, с праздником вас!

Англичанин на некоторое время предоставил слово тишине, потом сказал:

— Странные у вас во Франзарии какое-то праздники.

— Мы и сами по себе странные, наденьте вот это. — Альтинор вынул из-за пазухи белоснежный плащ, в скупом освещении безлюдного закоулка казавшийся грязно-серым, потом достал маску. — Одевайте и больше ни о чем не спрашивайте, просто идите за мной.

Англичанин, привыкший к дисциплине, так и поступил:  больше не произнес ни слова и шел чуть ли не след в след за герцогом. Они без проблем приблизились к парадному входу, где уже собралась толпа еще не успевшей переодеться знати. В самом деле, никто не обратил на них внимания. Лишь когда они поднимались по лестницам на верхние этажи, один граф остановился и спросил советника:

— Сьир герцог, не скажите, кто это с вами?

— Любезный, пусть эта маленькая интрижка откроется уже на балу! — Альтинор изобразил самую завораживающую из коллекции своих улыбок.

— О, конечно, конечно… — граф, цокая подкованными каблуками, избавил их от своего общества.

Потом они вдруг снова стали спускаться вниз. Только лестница здесь была попроще, да и спускались они, кажется, в обыкновенный подвал. Для англичанина, первый раз в жизни попавшего в Анвендус, замок казался похожим на огромную головоломку лабиринтом. Альтинор завел его в какую-то убогую, лишенную света и чистого воздуха комнатушку, где хранился всякий хлам.

— Оставайтесь здесь и ждите моих дальнейших указаний. Никуда не высовывайтесь! Ждать, возможно, придется долго.

Робин молчаливо кивнул. Старший советник с неким скептицизмом посмотрел в его вечно бесстрастные глаза и неожиданно спросил:

— Скажите, почему вы ни разу не поинтересовались, с какой стати я вам вообще помогаю?

Англичанин равнодушно пожал плечами.

— С вами или без вас, герцог, но я бы все равно убил короля Эдвура. Мне так приказано.

— Хочу быть с вами откровенен:  если вы убиваете короля ради каких-то там высших целей, то я просто хочу завладеть его троном. Как примитивно, да?

— В таком случае, — Робин слегка изменил тембр голоса, эта перемена отразилась и на его лице. — Не исключено, что Эдуант когда-нибудь прикажет мне убить и вас.

Альтинор самым искренним образом рассмеялся.

— Забавно. Откровенность за откровенность. Люблю иметь дело с такими людьми. Ну ладно, мое убийство мы пока отложим на более поздние времена. Сейчас наша общая цель — Эдвур Ольвинг.

В тронном зале уже начали собираться люди в совершенно одинаковых белых одеждах, отличались только маски на их лицах. Прислуга пока что только готовилась накрывать праздничные столы, но даже они все без исключения были наряжены в такие же ангельские одеяния с мнимыми лицами из папье-маше. Маски разрешалось делать какие угодно, но как правило, это в основном были образы древних вымерших животных:  слоны, волки, тигры, носороги. В легенды о том, что эти животные когда-то на самом деле существовали в черной вселенной, мало кто всерьез верил. Но именно их полумифический образ и обладал притягательной силой. На балу все жаждали отдохнуть от своих проблем и погрузиться в сказку, наполненную фантастической музыкой и сюрреалистическими персонажами.

Фиоклит окутал свое тело в какую-то белую, к тому же рваную простыню, расхаживал по тронному залу, грозно стучал палкой о паркет и молвил:

— Всем велено надеть маски! Кто посмеет явиться на бал в презренном человеческом облике, того мы с моим другом Эдвуром прикажем повесить! 

Тут к Фиоклиту подошел сам король, на нем была маска белого медведя. Слегка приглушенный, но узнаваемый голос весело спросил:

— Шут, а ты сам почему без маски? Хочешь, чтобы тебя повесили по твоему же приказу?

Фиоклитиан показал королю свое уродливое лицо, скорчил страшную гримасу, чтобы оно выглядело впечатлительней, и произнес:

— Скажи, Эдвур, зачем мне маска?

Белый медведь даже поежился. Чуть не зарычал.

— Да… ты всегда найдешь что ответить. Я всегда подозревал, что среди всех дураков нашего миража ты самый умный.

Забавно, но один провинциальный граф сделал маску с пародией на самого Фиоклита. Вырезал из картона такие же большие волосатые уши, почти один к одному скопировал острую бородку, свернутый набок нос. Только широко посаженные глаза шута совершенно не совпадали с глазами нормального человека, поэтому граф проколол в маске еще две маленькие дырочки для себя. Он даже ходил нараскоряку, подражая шуту, и взял в руку палку с не меньшим количеством сучков.  Фиоклитиан быстро заметил в толпе своего двойника и поспешил выяснить отношения:

— Эй, презренный! — крикнул он, глядя на собственное лицо из папье-маше. — Как ты смел подражать моему неподражаемому облику? Тебя давно не вешали?

Граф совершенно не отреагировал на реплику уродца и пошел дальше. На Фиоклита вообще многие смотрели как на заводную игрушку, которую научили издавать членораздельные звуки. Кастилита, увидев сразу двух Фиоклитов, маленького и большого, весело рассмеялась.

— Итак, я объявляю о начале торжества! — громогласно воскликнул белый медведь и несколько раз хлопнул в ладоши. — Морис! Музыку!

Музыке велено было явиться, и она явилась. На балу это считалось волшебством. Здесь всякая мелочь расценивалась как знак судьбы, даже зажечь простой светильник могло только чудо. Если на балу одна маска объяснялась в любви другой, это было даром небес. Здесь кто угодно мог пригласить на танец кого угодно. Это был единственный шанс в жизни для заурядного барона потанцевать с королевой, а королеве — открыто обнять за талию предмет ее тайных страстей. Отказывать было категорически запрещено. Даже Фиоклит, согласно закону маскарада, мог пригласить королеву и потереться носом об ее пышную грудь.

Пары образовались довольно быстро. Всюду только и кружили белоснежные миражи похожие на платья. Волк танцевал с лисой, тигр с тигрицей, рысь с каким-то бегемотом, жираф с пантерой. Звуки скрипок, в которых с первых мгновений почувствовалось что-то раздражающее, привели в движение весь тронный зал. Жоанна, танцевавшая с королем, все время оглядывалась по сторонам, ища взором фигуру герцога Оранского. Но его нигде не было. Маска лисы с ехидными прищуренными глазами воплощала собой саму женскую сущность. Потом королева недоумевающе посмотрела на Эдвура:

— Ваше величество, вы уверены, что в оркестре Мориса все музыканты трезвые? Прислушайтесь, какая фальшь!

Король был первым ценителем музыки среди своих придворных и раньше всех заметил эту необъяснимую странность. Его движения стали все более замедленными, глаза, скрытые под черепом белого медведя, все более недоуменными. Одна старая графиня воскликнула:

— Это и есть хваленый королевский оркестр?!

Когда вступила партия духовых инструментов, в музыке начался самый настоящий ужас. Дисгармония была уже столь явная, что многие пары распались, изумленно озираясь по сторонам. Среди приглашенных посыпались шутки и упреки:

— Предвечная Тьма! Где мои затычки для ушей?

— Они что, перепутали ноты? Или раскрыли их вверх тормашками? Глухой и то не стал бы это слушать.

— Ведь можно было как следует подготовиться к такому торжеству! Хотя бы прорепетировать!

— Я не могу танцевать под этот хаос! Пусть наберут музыкантов из Междуморья, там отличные виртуозы и захватывающие мелодии!

Сама музыка, запутавшись в фальшивых аккордах собственного происхождения, стала играть все медленнее, словно ее исполнителей вдруг потянуло в сон. Потом и вовсе смолкла. Из оркестрового ложа появилась серая морда крысы, под которой конспирировался сам Морис, и умоляюще произнесла:

— Ваше величество! Клянусь, я сам ничего не могу понять! Все инструменты расстроены! Но мы исправим это недоразумение за пару циклов! Простите меня!

Белый медведь молчаливо склонил голову. Эдвур слишком уважал гениальный дар своего ваганта, чтобы выражать ему упреки, тем более — в такой великий праздник. И он обратился к гостям с находчивой фразой:

— Сегодня праздник Великой Вселенской Ошибки, друзья мои! Эта грандиозная Ошибка вкралась и в головы наших музыкантов. С праздником вас!

Одна молоденькая графиня хлопнула в ладоши.

— Так это был простой розыгрыш!

Все вокруг нехотя рассмеялись. Подыгрывая королю, в центр зала выбежал Фиоклит и стукнул о пол своей палкой:

— Уважаемые гости! Вы прослушали ноктюрн моего собственного сочинения. Кто выскажет в адрес моего музыкального таланта большее восхищение, тот получит награду от самого его величества!

Тут уже некоторые рассмеялись искренне. Только одна очень тучная баронесса хмуро покачала головой и чуть слышно произнесла:

— Не к добру это все! Ой, не к добру! Чует мое сердце.

 Альтинор, напяливший на себя маску обезьяны, которую раньше даже и на картинках никогда не видел, подошел сзади к коадъютору Ламинье. Тот был страшным и зубастым крокодилом — почти полной противоположностью того, кем являлся на самом деле.

— Граф, пока тянется вся эта заминка, пройдемся в какое-нибудь уединенное место. Есть важный разговор.

Крокодил повернул огромную пасть, и в ярком свете множества свечей сверкнули его белые клыки.

— Это вы, советник? Как вы на себя не похожи! Только умоляю вас, избавьте меня от политических проблем. Давайте хоть в праздник по-настоящему отдохнем!

— Речь пойдет о вас лично.

Оставив позади общую суматоху, крокодил и обезьяна шли по коридорам Анвендуса, тихо переговариваясь между собой. Их кристально-белые одеяния так не соответствовали их страшным маскам, что возникало впечатление — по коридору идут настоящие ангелы-мутанты. Редко горящие факела, то окунали их тела в холодный полумрак, то обжигали взор яркими вспышками света. Альтинор суматошно выискивал тему для беседы, дивясь собственному волнению, будто убийство человека для него, как потеря невинности для застенчивой девушки, было первое в жизни. Он начал говорить и одновременно удивляться собственным словам:

— Граф, со мной недавно беседовал Оранский по поводу… того случая. Он уверен, что вы хотите сдать его королю, он страшно боится вас!

Крокодил расхохотался самым нечеловеческим образом:

— Великая Тьма! Да я уже давно все забыл! Мне-то какое дело до их отношений с Жоанной? Мало мне своих проблем, чтобы лезть в чужие?

Альтинор отсчитал ровно пять шагов, прежде чем продолжить беседу. Лестница совершила еще один вираж и круто ныряла вниз, к подземельям, где сумрак был более зловещим, а тишина более настораживающей.

— Вполне согласен с вашим мнением, граф. Мне до всей этой истории еще меньше дела, чем вам. Но Оранский сильно обеспокоен, он хочет убить вас. Поймите, вы представляете для него скрытую угрозу, ходящую на двух ногах.

— Убить?.. Меня?.. Вы несете какой-то вздор, советник. Давайте, я поговорю с ним! Что за маразм?

— Он не поверит ни единому вашему слову, я уже сам пытался с ним говорить, — Альтинор почувствовал как его сердце снова бьется ровно, душа испытывает блаженную уверенность в удаче, а в голове наступила ясность всех последующих действий. — Вот вам мой совет, граф, вы должны опередить его. Нанести удар первым…

— Вздор! Самый настоящий вздор! — Ламинье достал платок и вытер из-под маски крокодила накопившийся пот. — Мне эта зеленая зубастая рожа уже осточертела! Какие-то детские забавы.

Альтинор вдруг понял, что перестраховывается, хотя совершенно не планировал этого. Его изощренное в интригах подсознание само подсказало, как надо вести беседу. Теперь, даже если вдруг что-то пойдет не так и начнется заваруха, кто-нибудь из них двоих наверняка убьет другого. Сердцебиение старшего советника вновь вышло из обычного ритма. По правой стороне каменной стены он увидел ширму — ту самую, за которой должен стоять Оранский. Должен, но не обязан… Альтинор снова испугался, что у малодушного герцога в решающий момент может дрогнуть рука. Он замедлил шаг и взял коадъютора под локоть. Тон его голоса просветлел ровно настолько, насколько изменилась в более радужную сторону тема самой беседы.

— Ладно, граф… нынче такой праздник! Давайте поговорим о чем-нибудь приятном. Кстати, поздравляю с орденом! Клянусь, для меня это такая же приятная неожиданность, как и для вас! — последняя фраза была истинной правдой.

— Ну… думаю, король преувеличил мои заслуги. Просто нужно было хоть кого-то хоть чем-то наградить, вот он и выбрал меня.

Справа по борту, внося контраст в серую и угрюмую стену, уже проплывала судьбоносная ширма. Альтинор, не зная что сказать, громко расхохотался, потом ляпнул невпопад:

— Вы не умеете быть скромным, граф. И это, уверяю, ваше достоинство. — Чуткий слух старшего советника уловил звук тихих шагов за спиной, его вдруг охватил ужас. И ужас этот родился от дикой мысли:  что если у Оранского вдруг заклинит в мозгах, и он, вместо того, чтобы покончить с Ламинье, шлепнет по голове его самого?

Граф, совершенно ничего не подозревая, продолжать месить языком пустые слова:

— …Оунтис Айлэр — вот кто достоин настоящей награды! Кто командовал армией при взятии Аше… — послышался приглушенный треск. Ламинье начал оседать, огромные зубы крокодила скользнули по одежде Альтинора.

Коадъютор рухнул на пол. Герцог резко обернулся, подумав при этом:  «Кто знает, что у него на уме? Убрал одного свидетеля, может, захочет убрать и другого». Позади, освещенный парою жизнерадостных факелов, стоял лев. В руках у него был топор, развернутый обухом вперед.

— Оранский? — задал советник глупейший вопрос. Словно это мог быть кто-то другой.

Лев приподнял свою маску и произнес:

— Будь я проклят…

Тело Ламинье подергивалось в конвульсиях. Из пасти крокодила шла белая пена, пальцы графа судорожно сжимались, царапая пустоту воздуха. Черные глазницы камней, замурованных в стену, смотрели на все происходящее с полнейшим безразличием.

— Еще удар, герцог! Он еще жив! Ну же, смелей!

Оранский сделал нерешительный взмах топором. Еще один сухой треск, будто переломилась простая деревяшка, и Ламинье замер. Его руки и ноги небрежно раскинулись по полу, обмякшее тело провалилось в слой пыли, а отяжелевшая душа — в каменную бездну.

— Берем его! Живо!

Мертвого Ламинье подтащили к лестнице и положили так, чтобы создалось впечатление, что он сам упал оттуда и ударился головой о твердый пол. Выглядело вполне правдоподобно.

— Теперь возвращайтесь назад, герцог! И немедля! Я приду позже.

Оранский, не произнеся ни слова, исчез. Альтинор остался наедине с трупом.

— Да… оказывается, смерть вредна для здоровья. — Старший советник пощупал пульс коадъютора, который полностью отсутствовал.

Труп был крайне неинтересным собеседником, поэтому Альтинор не стал навязывать ему свое мнение, произнес лишь напоследок:

— Вы не правы, граф, орден вы все-таки заслужили. — Потом он осторожно снял маску крокодила и с неким сочувствием посмотрел на замершую гримасу недоумения, которая отпечаталась на лице Ламинье так же надежно, как сама смерть отпечаталась в его заледеневшей душе.

Альтинор долго смотрел крокодилу в нарисованные глаза, в огромные ноздри, даже подсчитал количество торчащих зубов. Погладил его, лишенную тепла и холода, картонную кожу.

— В жизнь не поверю, что такие чудовища когда-то водились на земле.

Затем советник спрятал маску в надежном месте. 

Музыка переболела сумасшествием и вновь приобрела утерянную гармонию. Морис усердно размахивал дирижерскими палочками, протыкал ими воздух, рисуя в пространстве замысловатые магические знаки, которые, по всей видимости, и наделяли музыку тем волшебством, каким она обладала. Легкая токката лилась на танцующих прямо с потолка, как благословение, посланное свыше. Звуки мелодии филировали, разрастались нотной мозаикой, совокуплялись в мощные аккорды, словно сами танцевали в воздухе. Набирающее темп крещендо доводило танцующих до духовного экстаза. Пары кружились, весело хохотали, распадались и тут же соединялись вновь. Любой кавалер мог вклиниться в любую пару и забрать себе даму. Это даже поощрялось. Под масками были все равны. Все вжились в свои мифические образы, и никто никого не называл по имени. Тронный зал бурлил весельем. Вина было в избытке. Оно, искрясь затаенным огнем, лилось в бокалы и мимо бокалов, в разинутые рты и мимо ртов. Все наперебой кричали изысканные тосты, и ни в одном из них не упоминалось о когда-то произошедшей Вселенской Ошибке. Пили, в основном, за дам или за красивых зверей. Один медведь, танцуя с хрупкой кошкой, у которой был изящный гибкий стан, большие мохнатые уши и длинные усы, прижался к ней почти вплотную и нежно шепнул:

— Герцогиня, я вас сейчас съем…

— Что, прямо здесь? — кошка расхохоталась.

— Нет, в каком-нибудь мрачном будуаре. Я насажу вас на копье и буду обгладывать маленькими кусочками, — медведь сжал хрупкую руку герцогини. Та снова захохотала.

— Говорят, ваше копье слишком короткое и тонкое. Не боитесь сломать?

Медведь обиженно зарычал и смолк. Фиоклит не нашел себе достойной пары, он выплясывал в гордом одиночестве, кружась в самом центре зала, хаотично махая руками и ногами во все мыслимые стороны. Его крючковатая палка то и дело задевала танцующих по самым неприличным местам. Надо заметить, что шут выпил изрядное количество вина и был сейчас, наверное, пьянее всех в черной вселенной. Его шутки уже не смешили, а отпугивали, так как Фиоклит потерял всякое чувство грани между щепетильными выражениями и откровенной пошлостью. Шут часто спотыкался и падал на пол, а его палка отлетала далеко в сторону. Он бежал на карачках, хватал ее, вставал на ноги и продолжал вытворять чудеса неповторимой пляски. Музыка ему была совершенно излишня, он ее даже не слушал, и искренне думал, что чем размашистей движение его рук и ног, тем грациозней выглядит со стороны его танец.

Пьера чуть ли не силой заставили присутствовать на балу. Его праведная душа томилась не то что от участия, но даже от созерцания всех этих пустых развлечений. Он уже две декады подряд ничего не ел, пребывая в строгом посте, и тут его, оторванного от молитв, сунули в самое пеклище человеческих страстей. Жоанна напялила на него белую одежду, а отец надел маску и грозно сказал:  «Если попытаешься ее снять или уйдешь с бала раньше других, лично отпорю тебя плеткой! И не посмотрю на то, что ты уже взрослый!»

Пьер смирился. Он подумал, что легкий компромисс предпочтительней очередного скандала в их семье. Впрочем, сам факт присутствия на празднике его абсолютно ни чему не обязывал. Младший Ольвинг скромно встал у стеночки и скучающим взором принялся наблюдать за кружащимися парами. При всяком падении Фиоклита, когда его палка отлетала в сторону, а растопыренные ноги задирались вверх, Пьер нехотя улыбался. Он ждал только одного:  когда же закончится это неистовство, и он снова сможет уединиться, чтобы открыть драгоценные страницы Священного Манускрипта. Вдруг прямо перед его глазами вспыхнуло белым огнем чье-то платье. Маска совы прочти вплотную приблизилась к его маске. Пьера бросило в жар. Ему не нужно было гадать, кто перед ним стоит, он узнал ее по фигуре. Он бы даже узнал с закрытыми глазами по одному только аромату, исходящему от ее тела. Жар его собственного тела сопровождался обледенением рассудка. Пьер совершенно не соображал, что ему делать. Он опять покраснел до корней волос и был благодарен этой маске, которую только что ненавидел, что она скрывает его болезненную стыдливость. Кастилита замерла, видимо, сама не решаясь заговорить или по наивности ожидая этого подвига от Пьера, потом тихо спросила:

— А можно вас пригласить на танец?

Принц обомлел. Он не верил, что это происходит на самом деле. В своих тайных «греховных» помыслах он часто представлял себе и ее голос и лицо со жгучими карими глазами. Когда Кастилита слегка щурилась, она была самой красивой на свете. В своих грезах он нередко с ней разговаривал, за нее и за себя придумывал вопросы и ответы. Но реальность оказалась в  стократ ярче блеклых вымыслов. Да, сейчас он не видел ее лица, но уже твердо знал, что из всех древних мифических птиц сова являлась самой очаровательной.

— Я… — Пьер растерял весь свой словарный запас. — Я не умею танцевать…

— Ничего, я вас научу. Я тоже этого не умею, — Кастилита весело рассмеялась.

Они первый раз в жизни разговаривали друг с другом! Это было сверхъестественно. Пьер, пошатываясь, совершил неловкое встречное движение. По законам бала отказывать было нельзя никому.

— Я н-не умею… — Принц совершил еще одну отчаянную попытку к своему спасению, но Кастилита уже схватила его за руку и поволокла в зал.

Пьер чувствовал, как его тело млеет. Одной рукой он неуверенно держал Кастилиту за талию, другой — сжимал ее нежную хрупкую ладонь. Танцевал он так неловко, что постоянно наступал самому себе на ноги. Вмиг вылетели из головы и благочестивые молитвы, и Священный Манускрипт. Он видел, осязал, чувствовал и благоговел только перед ее телом. Ее тонкие пальчики ненавязчиво проникли сквозь его пальцы, и Пьера опять бросило в жар. Этот грех в его глазах был столь вопиющ, что чуть ли не приравнивался к совокуплению. Он постоянно пытался отпрянуть, чтобы ненароком не коснуться своею грудью ее груди. На нем, кстати, была маска волка. Полнейшая противоположность его настоящего характера. Кастилита же была более решительна в своих действиях. Она сама подавалась вперед и при всяком удобном случае потиралась талией о его горячее тело. Эти прикосновения для принца были чувственнее ожогов пламени. Он молился:  «Предвечная Тьма! Мне не будет прощения! Я околдован женщиной! Сколько мне потребуется времени, чтобы замолить этот чудовищный грех?!»

Пока волк и сова неуклюже топтались на одном месте, отец совы высматривал в сборище танцующих собственные жертвы. Альтинор не мог дождаться момента, когда наконец Жоанна и герцог Оранский соединятся в пару. И то, что этот момент долго не наступал, его уже начинало беспокоить. Да, Оранский подавлен совершенным преступлением. Да, они сейчас проявляют крайнюю осторожность. Но не может быть, чтобы они упустили возможность вполне законно насладиться обществом друг друга…

Вот оно! Старший советник чуть не закричал от радости, как малое дитя. Сказка закрутилась по нужному для него сюжету. Лев пригласил лису на танец. Как все удачно было просчитано! Альтинор восхищался собственным умом и его неординарной способностью вычислять поведение людей, словно незатейливые ходы пешек на шахматной доске. Он подошел к столам, где стояла целая толпа винных бутылок, взял три бокала, налил в них общепризнанный эликсир жизни. А в два бокала подлил зелье страсти. То самое, которая ему почти за бесценок вручила колдунья Нида. Сейчас оставалась только одна задача — не перепутать бокалы. Он поставил их на поднос и осторожно понес.

Музыка дала танцующим маленькую передышку. Жоанна и Оранский отошли к стенке, о чем-то мило беседуя.

— Выпьем! За славу его величества!

Неожиданный голос заставил обоих вздрогнуть.

— Не бойтесь, это всего лишь я, — почти шепотом произнесла обезьяна. — Пусть я не так красива как вы, но за славу короля выпить имею право.

Оранский лишь молчаливо кивнул, а Жоанна громко подхватила:

— За его величество Эдвура!.. Моего спутника жизни, кстати.

Когда же она потянулась не за тем бокалом, Альтинор чуть не выронил поднос. Он первым схватил лишенное зелья вино и спешно пригубил. Оранский и королева, не раздумывая, последовали его примеру.

— Теперь я вынужден покинуть ваше общество, — Альтинор сделал вид, что совершенно потерял интерес к этой паре и отошел в сторону. Но он уже нисколько не сомневался, что следующий танец они будут снова вместе.

Так и случилось. Кружась по залу слипшимися телами, лиса и лев долго и молчаливо смотрели в глаза друг другу. Он разглядывал ее рыжую шерсть и заостренные уши, она — его огромную пасть с острыми клыками. По телам обоих прокатилась помрачающая ум волна возбуждения. Оранский с силой сжал ладонь королевы и шепнул:

— Жонни, милая, со мной творится что-то невероятное. Я хочу тебя! Я страстно желаю тебя! Одно прикосновение к твоим грудям пьянит мой разум.

Жоанна тихо и прерывисто дышала. Она боялась, что может сейчас громко застонать только оттого, что он надавил на ее пальчики. Возбуждение приятно покалывало ее внутренние органы. Голос Оранского, проникающий в ее уши, казалось, достигал самых интимных мест. Она желала слушать, слушать и слушать… Но вдруг сказала:

— Это Альтинор! Он подсыпал нам в вино какую-то гадость... со мной такого никогда еще не было… О, как же она приятна! Я обязательно попрошу у него этого зелья!

— Мне все равно! Я желаю тебя, Жонни! Я умираю! Мне уже все равно! Я готов прямо здесь начать тебя раздевать! — Герцог с такой силой впился ногтями в ее талию, что королева вынуждена была закусить губу, чтобы не крикнуть от удовольствия.

Ее дыхание стало частым, глаза под маской заискрились.

— Осторожно, Альвур! На нас ведь смотрят!

— Мне все равно… все равно… — эротический шепот Оранского заставлял светильники в ее глазах гаснуть.

— Хорошо, — произнесла королева. — В том самом будуаре. Иди первым, а я приду следом.

Зоркое око Даура Альтинора с противоположного конца зала наблюдало за этой сценой. Старший советник так увлекся слежкой, что даже не обращал внимания на свою дочь Кастилиту, которая, на удивление всех присутствующих, кружила юродивым Пьером.

«Вот, наконец-то!» Альтинор увидел, как обе его жертвы покинули тронный зал. «Если все пройдет по задуманному, подкину Ниде еще немного евралей. Зря я обидел старуху». Сам старший советник покинул тронный зал полцикла спустя. Проявляя предельную осторожность, он на цыпочках крался по запутанным коридорам Анвендуса. Интуитивно он уже чувствовал, куда именно следует идти. Вдруг раздалось громкое мяуканье…

Альтинор резко отпрянул и зло выругался, он случайно наступил на лапу королевского кота.

— Пшла вон, псина!

Кот ответил ему что-то уничтожающее на своем кошачьем языке и скрылся. Герцог приблизился к темному тупику одного из ветвей дворцового лабиринта и прислушался. В единственном имевшемся здесь будуаре горел слабый светильник. Тихие стоны перемешанные со страстным шепотом были слышны лишь в том случае, если ты заведомо желаешь их услышать. Альтинор терпеть не мог подсматривать чужие сексуальные сцены, но чувство долга перед вселенскими преобразованиями, которые он задумал, заставили его чуть отодвинуть портьеру.

У его жертв все еще только начиналось. Жоанна лежала на кровати с обнаженной грудью и широко раскинутыми ногами, ее  пышная головка была откинута назад, глаза закрыты, губы молитвенно что-то шептали. Безжизненная маска лисы валялась на полу. Оранский, обхватив ее тугие бедра, жадно хватал ртом остроконечные, воинственно торчащие соски. Он радовался и плакал одновременно, вздыхал от сладостной боли в штанах и стонал от сумасшествия, которое его поразило. Жоанна царапала ногтями его голову. Сейчас даже целая армия не в силах была предотвратить того, что они задумали.

«Самое время», — подумал Альтинор. Его тихие удаляющиеся шаги не расслышало бы даже чуткое ухо королевского кота. Свет и тьма замельтешили перед глазами, и старший советник уже бегом направился в тронный зал. «Самое время для легендарных свершений!»  Все звери уже были изрядно пьяны. Их маски, свернутые набок, небрежно болтались на человеческих лицах. Белые, сотканные именно для этого праздника одеяния слегка посерели, так как многие из них чуть ли не волочились по полу. Музыка снова слегка зафальшивила, но причиной тому уже служили не коварные происки Альтинора, а обыкновенное вино, ударившее в голову музыкантам. Огромный белый медведь с чувством хозяина расхаживал по залу и, возможно, выискивал свою самку.

— Ваше величество! — Альтинор даже не успел отдышаться, он дорожил каждым мгновением.

Медведь повернул голову.

— Я слушаю вас, советник.

— Я… должен вам сказать то, на что даже не поворачивается язык… Может, я совершаю ошибку, что говорю вам это. Может, вы сочтете меня человеком мелочным и подлым…

— В чем дело? — по голосу король, вроде, выглядел трезвым.

— В жизни никогда не был доносчиком… И кто меня за язык тянул?! Нет-нет… извините, я пошел. — Альтинор сделал вид, что собирается уходить, на сто девяносто девять процентов уверенный, что Эдвур его сейчас остановит.

— Подождите, сьир герцог! Уж если начали, то говорите!

Старший советник замялся, морда обезьяны виновато склонилась и уткнула взор в зашарканный пол. На заминку Альтинор выделил себе ровно четыре мгновения.

— Хочу, чтобы вы знали, мой король, я решился на этот низкий поступок только из безграничной преданности вашему трону.

Белый медведь уже начал психовать:

— Вы скажете наконец, в чем дело?

— Лучше вам увидеть все своими глазами.

Снова свет. И снова тьма. Мельтешат с частотой прикрепленных к серой стене факелов. Белый медведь шел впереди, сердцем чувствуя, что он приблизительно сейчас должен увидеть. Обезьяна чуть отставала и лишь указывала дорогу. Король уже давненько с подозрением смотрел на свою спутницу жизни, которая в обществе его родного братца преображалась как цветок после хорошей поливки.

— Сюда, сюда, ваше величество… вон тот будуар.

Король совершил несколько размашистых шагов и резким движением отодвинул портьеру. Миг, который запечатлели его глаза, был самым выразительным. Два кривляющихся тела, слипшиеся воедино, извергая стоны, расшатывали кровать. На столе горела единственная свечка. Даже ее маленькое застенчивое пламя, казалось, было красно от стыда за происходящее. Первая крикнула от ужаса Жоанна, ее глаза стали круглыми и мертвецки-застывшими, окаменевшие пальцы продолжали сжимать бедра герцога. Оранский совершил еще пару телодвижений, глянул на свою партнершу, вмиг сообразил в чем дело и кинулся к одежде, отыскивая свой кинжал. Но когда он обернулся и увидел самого короля… он обмяк и рухнул рядом с кроватью. Жоанна, закрывшись простыней, запричитала:

— Эдвур! Милый! Это недоразумение! Мы выпили слишком много вина! Прости! Делай со мной что хочешь, но прости! — Она спрыгнула с кровати, встала перед королем на колени и безостановочно выкрикивала свое «прости!».

Король, даже если и слышал ее слова, то совершенно не понимал их. В его глазах наступила временная темнота: цвета стали серыми, а звуки бесконечно далекими. Его пальцы, вцепившиеся в портьеру, резко рванули на себя, и плотная материя упала на пол. Маска белого медведя стала пьяно раскачиваться из стороны в сторону.

— Мерзавцы…

— Эдвур! Это недоразумение! Я просто сорвалась! С каждым такое бывает!

Резкий удар ногой по лицу откинул Жоанну навзничь. Две красные струйки потекли из ее носа, а две совершенно бесцветные — из глаз. Король сорвал с себя маску медведя и швырнул об стенку.

— Я согрел в своем гнезде настоящих гремучих змей!

— Ваше величество… брат мой… — пытался что-то произнести Оранский, но король исчез.

Он выбежал в коридор и громко крикнул:

— Стражник! Меч! Живо!

Издали было слышно, как Жоанна зарыдала. Альтинор подумал, что ему благоразумнее всего на время уйти в тень. Эдвур вернулся, держа в руке эфес огромного меча, и в приступе бешенства заорал:

— Подонки! Хоть бы ушли из дворца куда-нибудь! Прямо перед моим носом… совершенно в открытую… мерзавцы! И долго вы так меня выставляли посмешищем?! Поди весь двор уже шепчется за моей спиной!

У Оранского лицо стало белее мрамора. Стоя на коленях, совершенно голый, еще с разбухшим от притока крови орудием любви, он тряс руками в воздухе, долго не в силах вымолвить ни слова.

— Брат мой! Прошу тебя! Выслушай!

У короля кровь кипела от ярости, и никакие мольбы не могли ее остудить. Ему плюнули в душу самые близкие для него люди. Праздник вмиг обернулся торжеством демонических сил, меч несколько раз в холостую рубанул окружающее пространство. Оранский отпрянул в угол и неосознанно пытался прикрыться от бешеного железного острия собственной рубашкой. Воздух еще раз удручающе засвистел, и фонтан крови брызнул на все стенки. Оранский даже крикнуть не успел. Его живот, рассеченный надвое, изверг наружу внутренности. Кисть одной руки отлетела в противоположный угол будуара. Багровое пятно, разрастающееся под ногами герцога, являлось той бездной, в которой суждено было погибнуть его душе. Глаза Оранского перестали реагировать на происходящее, грудь больше не вздымалась от дыхания жизни. Он рухнул лицом вниз.

Жоанна истерически завизжала. Именно этот визг стал для короля, как иголки для болезненных нервов. Если бы королева промолчала, может быть, и осталась бы жива.

— Шлюха!! — крикнул король.

Его правая рука, уже не повинуясь рассудку, сама по себе совершила этот выпад. Жоанна только и успела произнести:

— Эдвур! Умоляю, не надо!..

Бесчувственная к мольбам сталь проникла в самую середину меж ее грудей. Даже когда насытившееся острие меча уже торчала из ее спины, а струйки крови, точно жидкие змеи, поползли по телу, Жоанна еще смогла прошептать:

— Эдвур… я по-своему любила тебя…

Сердце, рвущееся из груди короля, осознало бессмысленность своего намерения, и стало утихать. Ярость, как быстродействующая хмель, рассеивалась. Серые тона вновь обрели краски, контуры вещей — свою контрастность, а звуки стали насыщенными и яркими. Король Эдвур опустился на каменный пол и заплакал. Слезы катились с его глаз, минуя русла щек, и падали прямо в пыль под ногами. Даур Альтинор присел рядом и тоже прослезился.

— Ваше величество… зря я вам обо всем рассказал… до конца своей жизни не прощу себе! — он стукнул себя кулаками по вискам.

Король поднял на него свой истлевший взор.  

— Не вините себя, советник. Вы все сделали правильно, вы только исполнили свой долг.

Из будуара донесся стон умирающей Жоанны.

— Все равно, я себе этого не прощу!

— Идите… скажите лучше гостям, что праздник отменяется.

— Ваше величество… То, что случилось, клянусь, для меня удар не меньший, чем для вас. Но отменять торжество нельзя. Этот праздник установлен духовенством всей черной вселенной. Его справляют везде:  в Велфасте, в Ромуле, в Будапеште, в новом Вавилоне, в Москве, в Мюнхауне. Он случается всего раз в эпоху! Что о нас скажут в окрестных миражах? Что подумают ваши же сюзерены?

Король лишь молчаливо вздохнул. 

— Ваше величество… наберитесь терпения, и не дайте никому увидеть в вас сломленный дух. Если что, я всегда рядом и готов вас всегда поддержать. Праздник уже подходит к концу, пусть гости разъедутся, не оскверненные нашими внутренними интригами.

Монарх совершил еще один вздох. Его глаза похожие на темные дыры в черепе бесчувственно глядели в потолок…

— Хорошо, будь по вашему, советник. Мне уже все одной масти…

Бал имел свое продолжение, пары кружили и раскручивали целые вихри хмельного веселья. Король Эдвур ходил между ними как покойник. На нем уже не было маски, его взор ни на ком не останавливался. Он слонялся по просторам зала, будто один в огромной пустыне. Губы что-то шептали. А танцующие вокруг люди были лишь мерцающими белыми привидениями.

Альтинор снова находился в подвальных помещениях. Освещение здесь было так слабо, что приходилось иногда спотыкаться о собственные ноги. «Вот она, эта кладовка…» Старший советник пару раз стукнул по двери.

— Робин… вы здесь?

Приглушенный голос изнутри ответил успокоительное «да». Англичанин, казалось — словно статуя, продолжал находиться именно на том месте и именно в том положении, в котором был оставлен. Альтинор испытывающе посмотрел ему в глаза:

— Робин, вы случайно не передумали?

— Я уже говорил вам, герцог, что не меняю своих решений.

Его хладнокровный тон обнадеживал, на лице не было отпечатка страха или сомнений. Герцог понял, с кем имеет дело. Для англичанина полосонуть чье-нибудь тело мечом все равно, что расписаться на бумаге пером.

— А теперь наденьте вот эту маску. — Альтинор достал образ крокодила. — Это маска недавно убитого графа Ламинье. Когда вы появитесь на балу, все вас спутают с ним. И фигурой вы весьма, должен сказать, схожи. Старайтесь ни с кем не заговаривать, чтобы вас не узнали по голосу, а тем более по чудовищному акценту. Короля узнаете сразу, он без маски… Только не тяните время, умоляю вас. Скоро танцы закончатся, и должна начаться трапеза. Хочу вам еще раз сказать, что вы сами идете на верную смерть…

— То, что будет со мной, герцог, меня абсолютно не беспокоит. Я выполняю приказ своего господина. — Англичанин повертел в руках голову крокодила с невероятно длинной зубастой пастью, и криво ухмыльнулся.

— Дайте-ка сюда ваш нож.

Робин достал кинжал с кривым двусторонним лезвием. Альтинор же извлек откуда-то стеклянную банку с синеватым ядом. Сталь кинжала погрузилась в яд, как в эликсир смерти, впитывая в себя его магическую силу.

— Держите. Теперь достаточно нанести один-единственный удар. Только без слов, без предварительных угроз и без самодеятельности. Вы подходите к королю и наносите ему удар. Репетиции в этом спектакле не предусмотрены. — Альтинор еще раз просветил своим взором загадочный мрак в глазах англичанина. — Понятно?

Робин небрежно кивнул и двинулся по запутанным лестницам. Далекий шум веселья раздражающе звенел в его ушах и напоминал самую отвратительную бесовскую оргию. Робин видел мир, втиснутый в две маленькие дырочки, что были проделаны в папье-маше. Он видел мерцание серых камней и яркие шлейфы света от настенных факелов. Видел стражников, обращающих на него ноль внимания. Потом увидел блеск просторного зала, белые платья на разноцветном фоне мертвых декораций. Его правая рука сжимала костяную рукоятку кинжала. Крокодилья пасть то и дело поворачивалась в разные стороны, выискивая жертву. Острые картонные зубы хищно поблескивали вялым свечением. Подбежала какая-то дама и заголосила:

— Граф, где вы так долго пропадали? А кто обещал мне первый танец?

Робин лишь молча покачал головой и прошел мимо. Дама крикнула вдогонку:

— Эй, Ламинье! Я вам отомщу!

Почти тут же в проделанных дырочках крокодильей головы появился граф Айлэр, он был в маске носорога:

— Коадъютор, мне нужно с вами кое о чем поговорить. Куда вы запропастились?

— Некогда, — хриплым голосом ответил Робин, делая вид, что сильно простыл. И спешно двинулся далее.

Рука англичанина, сжимавшая кинжал, слегка дернулась от спонтанного сжатия мышц. Причина была проста:  он наконец увидел короля. Эдвур медленно расхаживал по залу с опущенной головой и, похоже, был здесь единственный, кого не трогало веселье. Ни с кем не разговаривал и ни на кого не обращал внимание. Робин уверенно направился в его сторону. «Только один удар… один-единственный удар…» Тут еще под ногами завертелся какой-то зверек, лишь отдаленно похожий на человека с дурацкой палкой и невероятно огромными ушами. Зверек нагло вскинул бороду и неожиданно произнес то, от чего его в Англии задушили бы голыми руками.

— Эй, смерд! Думаешь, я испугался твоей зубастой пасти. Я! Фиоклитиан Первый и Последний! Подобного мне нет на земле! Я единственное существо-вещество во вселенной! — К тому же, зверек был изрядно пьян и еле держался на ногах.

Первым побуждением Робина было попросту свернуть ему голову. Но он вовремя одумался и лишь отшвырнул шута в сторону, схватив его за шиворот. Фиоклит побагровел от ярости, даже сам король никогда не смел с ним так поступать. Он стукнул палкой по полу и гневно прошептал:

— Ах ты гад… получил от Эдвура орден и зазнался? Сейчас я тебе устрою! — Шут спешно засеменил за тем, кого по ошибке считал коадъютором Ламинье, выставив вперед свой деревянный «скипетр».

Король услышал приближающиеся шаги и равнодушно обернулся.

— Коадъютор, это вы?

Крокодил слегка кивнул челюстью.

— У нас тут произошли чудовищные события, после бала все вам расскажу, — Эдвур говорил медленно и выглядел крайне удрученным.

«Никаких разговоров, только один удар… Один-единственный удар!» Робин пощупал кончиками пальцев теплую, насыщенную ядом сталь. И почти в тот момент, когда он уже хотел сделать решающий шаг, чтобы вонзить лезвие под сердце жертвы, — именно в этот благословенный и проклятый момент озорной шут подкрался сзади, подцепил палкой маску и рванул ее вверх…

Голова крокодила несколько раз кувыркнулась в воздухе и отлетела чуть ли не в самый угол танцевального зала...

Они стояли лицом к лицу, изумленно смотря друг другу в глаза… Эдвур резко отпрянул в сторону.

— Кто вы такой?!

Робин от неожиданности выронил нож. Сталь, так и не испившая жертвенной крови, звякнула о паркет.

— Кто вас сюда пропустил?! Эй, стража! Взять! Немедленно!!

Музыка резко затормозила, заскрипев по воздуху, и смолкла. Танцующие пары замерли, отовсюду набежали солдаты. Когда англичанина схватили со всех сторон, он вдруг громко закричал:

— Проклятые мракобесы! Ваш мир все рано погибнет! Все вы погибнете! Будьте вы прокляты! — он даже не пытался вырываться из плена цепких рук и с гордым презрением смотрел на окружающих.

Гости стали недоуменно восклицать:

— Предвечная Тьма, да это же солнцепоклонник! Как он сюда попал?!

— Еретик в самом центре Анвендуса! Ужас! Ужас!

— Какое осквернение праздника!

— Смерть этому негодяю!

По приказу короля англичанина убили тут же. И на месте, где только что кружились танцевальные пары, где легкий перестук женских каблуков сменялся неуклюжей поступью их кавалеров, образовалась большая лужа крови…

— Почему на нем была маска Ламинье? — спросил король. — Где сам коадъютор?! Найти немедленно!

Даур Альтинор, наблюдавший происходящее со стороны, почувствовал, как его ногти впиваются в ладони. Его гневный взгляд наткнулся на беззаботно слоняющегося Фиоклита и, если бы гнев был способен убивать, от шута бы не осталось и пепла. Герцог был шокирован не столько собственной яростью, сколько недоумением:  в его грандиозные космополитические планы вторглось какое-то… существо. То, что и человеком-то нельзя назвать. Маленький ничтожный зверек! Как соринка в глазу, на которую даже и внимание обращать зазорно. Шут ходил как ни в чем не бывало, помахивая своей идиотской палкой, и даже не подозревал, что в перспективах дальнейшего развития человеческой истории, предначертанной герцогом Альтинором, он уже покойник.

В тронный зал, запыхавшись, прибежал один солдат:

— Ваше величество! Коадъютор Ламинье найден мертвым около лестницы. Этот еретик убил его, чтобы завладеть его маской и проникнуть к вам… Какие будут указания?

Король достал платок, который ему лично вышила кружевами Жоанна, вытер им вспотевшее лицо и тихо прошептал:

— Нынче не праздник, а настоящее сумасшествие…

 

                 *                    *                    *

 

Жерас уже видел огни великого Нанта, которые вкраплялись во вселенскую темноту маленькими желтоватыми точками. Мрак, замаранный пятнами бледного света, терял свой монолит и превращался в мозаику всеразличных красок, будто на черном полотне мироздания некий могущественный художник незримой рукой начинал рисовать нечто похожее на жизнь. Правая рука Жераса сжимала обнаженный меч, изредка срубая им сухие ветки. Свист каленой стали был сейчас самым приятным для него звуком. Он уже воображал себе, как эта самая сталь оставит свою роспись на теле герцога Альтинора. Он уже видел его тело, исполосованное множеством тяжелых ран, видел его глаза исполненные ужасом, видел салют кровяных капель, данный в честь грандиозного торжества справедливости.

— Проклятый Альтинор! Скорее небо упадет на землю, чем ты останешься жив после встречи со мной! Тебе уже ничего не поможет! Ни твой лживый язык, ни твой изворотливый ум!

Меч еще раз резанул сонную пустоту, и та жалобно застонала. Стена города уже создавала разимый контраст бескомпромиссной тьме мироздания…

 

                 *                    *                    *

 

Король Эдвур снова надел маску белого медведя, сам не знал — для чего. Скорее, просто хотел скрыть от окружающих свой надломленный дух, который отпечатался на его лице бледными бесцветными красками преждевременной старости. Он ходил по просторным залам Анвендуса, словно по тесным и невзрачным тюремным камерам. Вместо людей он видел призраки в звериных масках, подчеркивающих суть их смердящей души. Он не чувствовал ни пола под онемевшими ногами, ни собственного тела.

— Ваше величество! — он даже не узнал голоса собственного слуги, окликнувшего его сзади.

Король нехотя обернулся и увидел своего преданного, вечно чем-то напуганного Жозефа.

— Ваше величество, там какая-то старуха, страшная как смерть, просит, чтобы вы ее приняли…

— Что еще за старуха?

— Понятия не имею. Скажу только одно, когда я ее увидел, меня чуть не вывернуло. Пугало и то выглядит симпатичнее…

— Ну и гони ее в три шеи.

— Пытался… Говорит, умру, но перед смертью хочу повидать самого короля. Во, настырная! Ведьма, наверное.

Эдвур хотел было уже махнуть рукой и пройти мимо, но потом подумал:  в принципе, какая ему разница, в какую сторону идти, чем заниматься и с кем вообще разговаривать?

— Где твоя ведьма?

— У черного входа. Говорит, буду ждать хоть всю оставшуюся жизнь, пока сам король ко мне не выйдет. — Жозеф говорил сбивчивым от волнения, заискивающим тоном, пытаясь всячески угодить его величеству.

— Ладно, идем.

Перед взором короля предстала старуха омерзительной внешности, скрюченная в три погибели и вся изрезанная глубокими морщинами, похожими на рубцы, словно ее тело было некогда рассечено на множество мелких кусочков и потом вновь склеенных друг с другом. На лице росли отвратительные бородавки с торчащими из них волосами. На маскараде это лицо наверняка приняли бы за одиозную маску некого чудища. От старухи шла неприятная вонь. Об одежде лучше вообще молчать. Она была, наверное, подобрана с какой-то помойки.

— Что вам угодно… сударыня? — на последнем слове король споткнулся.

— Ты король Эдвур? — голос Ниды оказался не менее мерзок, чем ее внешность.

Эдвур приподнял маску медведя.

— Я самый. Может, сбегать показать вам свои документы?

— Ладно, верю… — старуха снисходительно махнула костлявой рукой, на которой омертвелая плоть болталась как сморщенная тряпка. — Вот что я хочу сказать тебе, Эдвур. Я пришла отомстить герцогу Альтинору. Я его любовница, которую он сильно обидел.

Король не выдержал и расхохотался, даже Жозеф покраснел от приступа смеха.

— Жаль мы не взяли сюда Фиоклита, ваше величество, пусть бы он поучился, как надо смешить людей.

— Не вижу здесь ничего веселого, Эдвур. — Старуха общалась с королем тем же панибратским тоном, что и его шут. Для ее возраста никаких титулов на земле уже не существовало. — Речь пойдет о вашем сыне Жерасе…

— Как смеешь ты, вонючая ведьма, упоминать своим мерзким языком имя моего покойного сына?!

— Не торопись, Эдвур, выслушай, что я скажу. Твой сын не умер от сердечного приступа, как вы все подумали. Это Альтинор подсыпал ему в вино зелье, вызывающее мнимую смерть. Я лично варила зелье и могу поклясться, положа руку на Священный Манускрипт, что говорю правду. Твой сын почти что живьем был закопан в землю. А зачем — не спрашивай, все равно не знаю. Об этом спроси у самого герцога.

Произнесенные фразы отзвучали в ушах короля как далекая пушечная канонада. Каждое слово — выстрел. И каждый выстрел — точно в цель. В самый центр его ноющей души.

— Старая дура, ты хоть соображаешь, что ты несешь?! — Король сделал пару угрожающих шагов навстречу, но старуха была столь отвратительна, что ему пришлось остановиться. — Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если все это клевета?! Кто подослал тебя, ведьма?! Отвечай!

— Не пытайся запугать меня, Эдвур. Я пережила четыре великие войны, и твой игрушечный гнев уж как-нибудь тоже переживу. Лучше благодари Непознаваемого о том, что наконец узнал правду. Я бы тебе этого никогда не сказала, если бы герцог не поступил со мной несправедливо. — Потом старуха отвлеклась от собеседника и зашептала себе под нос, как бы бредя наяву:  — «Эх, сьир герцог… пожалел ты денег для своей любовницы Ниды, теперь поплатишься головой… Нида не прощает обид…»  — Затем она подняла обесцвеченные зрачки на короля и уже громче добавила:  — Еще Эдвур, хочешь кое-что знать?

Король ходил взад-вперед, шаркая сапогами пол и поднимая маленькие облачка пыли. Маска белого медведя, свернутая на затылок, создавала иллюзию, что у монарха два лица. Одно человеческое, другое, которое сзади — звериное. Причем, на первом лице взор был живым и колючим, на втором из темных глазниц двумя бесчувственными дырами торчала пустота.

— Недавно, — продолжала Нида, — он заказал у меня зелье страсти для королевы Жоанны и герцога Оранского. Люди, которые выпьют это зелье, не могут долго удерживаться друг от друга…

Король почувствовал обледенение собственных костей… его грудь сдавили сердечные спазмы. Дальнейшие слова старухи он даже не расслышал. Свет в глазах стал серым, словно облекся трауром. Он сорвался с места, подбежал к Ниде и истерически заорал ей прямо в лицо:

— Это ложь!! Скажи мне, что это ложь!!

Старуха вздрогнула от испуга, она больше ничего не произнесла. Она вдруг схватилась за сердце, закатила глаза и стала медленно оседать. Ее тело почти беззвучно рухнуло на пол. Странно, но мертвая Нида совершенно ничем не отличалась от живой. У короля создалось впечатление, что он говорил с ходячей покойницей, которая пришла из Небытия, чтобы изречь для него эти грозные слова, и опять вернулась в свой загробный мир. Выйдя из оцепенения, король спешно направился вверх по лестнице…

Накрытые столы ломились от груды изысканных блюд. Гости, несколько обескураженные кровопролитием, решили тем не менее продолжить праздник за общей трапезой. Хмель, бушевавшая в их голове, сглаживала все трагические курьезы. Пьяный Фиоклитиан спал в углу тронного зала, облокотившись головой о стену и широко раскрыв рот. Рядом с ним примостился королевский кот, он свернулся клубочком и положил обе лапы на ногу шута. Эти двое, пожалуй, были самыми блаженными из всей компании приглашенных, потому что отключились от всего на свете.

Эдвур подошел к Альтинору и потрогал его за плечо.

— Советник, можно вас на несколько слов?

— Конечно, конечно! — герцог поставил недопитый бокал и последовал за королем. Они уединились в одной из пустующих комнат.

Эдвур долго молчал, потом повернул к нему свое бледное как мел лицо. Острый взгляд короля полосонул по нервам герцога, и тот мигом протрезвел. Старший советник был очень умным человеком. Он сразу ВСЕ ПОНЯЛ. Без слов. Без намеков. На глубинном интуитивном уровне его сверхчувствительная душа мигом оценила почти полную безвыходность сложившегося положения. Король задал один-единственный вопрос, состоящий из одного-единственного слова:

— Правда?!

Альтинор попятился. Он уже не владел ни своими эмоциями, ни мышцами лица, с помощью которых мог конструировать любую мимику. Никогда в жизни он еще не выглядел таким жалким и растерянным. Рука короля вдруг удлинилась сверкающим стальным острием. Меч совершил сложный зигзаг по воздуху, и маленькая комнатка вздрогнула от внезапного звука. Какая-то тумбочка, перерубленная напополам, разлетелась во все стороны деревянными щепками.

— Отвечай! Правда или нет?!

И вот тут Альтинор совершил грубейший промах. Вместо того, чтобы прислушаться к своей безошибочной рассудительности, которая порой спасала его из самых безнадежных ситуаций, он поддался порыву чувств:

— Это Нида… — чуть слышно шепнули его губы, и затем герцог закричал:  — Проклятая старуха! Это она вам понарассказывала всякого вздора?!

Зеркало, которое застенчиво висело на стене и никого ни трогало, вмиг превратилось в тысячи осколков. Меч короля еще пару раз рубанул по пустому месту и медленно опустился к его ногам.

— Значит, правда… — Эдвур вдруг почувствовал вокруг себя смердящий запах мироздания. Запах, который никогда раньше не ощущал. У него словно пелена упала с глаз. Весь мир состоит из обмана и предательства: ими пропитан воздух, стены замка, небо, земля и родственные им человеческие сущности. Обман спереди и обман сзади, лева и справа, везде абсолютно… Острие меча потянулось в сторону Альтинора. — Подонок… ты был единственным человеком в моем окружении, которому я верил как близкому другу. Я делился с тобой всеми тайнами… я доверял тебе все свои сомнения, даже не скрывал от тебя своих слабостей, которые пытался утаивать от самого себя…

Эдвур находился в таком шоке, что даже не мог как следует разозлиться. Жалкая обесцветившаяся фигура его старшего советника прижалась к стенке и превратилась в тень.

— Ублюдок… есть ли в мире наказание, соответствующее твоим злодеяниям? — король совершил пару шагов, и его меч слегка качнулся, словно обнюхивая жертву.

Тут заговорил герцог. Его голос доносился как из глубокой ямы:  оттуда, из царства теней.

— Ваше величество, могу поклясться самым святым, что у меня есть…

— Заткнись, мразь!

— Умоляю! Только выслушайте меня, а потом делайте, что считаете нужным. Выслушайте…

Как выяснилось в следующее мгновение, слова Альтинора были лишь незатейливым обманным трюком. Он отвлек внимания короля, чтобы вывернуться от его меча и пулей выбежать вон из комнаты. Герцог ринулся вниз по лестнице, смотря из под дурацкой обезьяньей маски, как мельтешат перед глазами зашарканные ступеньки. «Только бы удалось вырваться из дворца! Скорей! Он еще в состоянии шока…» Резкий поворот налево, и старший советник двинулся сквозь анфиладу гостиных залов к парадному входу. «Бежать! Бежать в Англию! Там я найду себе союзников! Только бы выбраться из Нанта…» Мозг Альтинора, работая как заводная машина, спешно перебирал варианты дальнейших действий. Где-то в прощелинах черепа мелькнула другая идея:  укрыться на время у солнцепоклонников, с ними герцог всю жизнь поддерживал самые непосредственные отношения. «Нет, лучше в Англию…»

Альтинор вдруг застыл на месте. Некоторые древние легенды говорили, что вселенную когда-то постигало Великое обледенение. Вот именно это обледенение, может, не столь великое, он сейчас испытал на своей шкуре. То, что увидели его глаза, не могло быть в принципе. Перед ним стоял…

Герцог с трудом вдыхал отяжелевший воздух. Бред! Маразм! Сумасшествие воспаленных глаз! Ему казалось, что обманутые чувства попросту издеваются над рассудком.

Перед ним стоял Жерас: грязная, во многих местах залатанная одежда, холодный, выискивающий взгляд. И меч, сросшийся с правой рукой. Он смотрел на герцога на удивление спокойно и не спеша продвигался в глубину замка... Тут только Альтинор вспомнил, что находится в маске. Вот оно, спасение! Сейчас он, как ни в чем не бывало, пройдет мимо. Потом отец увидит живого сына, обрадуется, забудет обо всем на свете. А он тем временем ускользнет из города…

Герцог напустил на себя как можно более безразличный вид и направился к выходу. Его сердце стучало, казалось, не в груди, а в самих висках. И не напрасно. Сердце чувствовало, что произойдет дальше…

— Альтинор, стой!

Прежде, чем отзвучал этот возглас, Жерас уже находился перед самым его носом, а его меч наверняка бы снес герцогу голову, если бы тот вовремя не отпрянул.

— Я узнал тебя, ничтожество, по одному твоему дыханию… Молись, если знаешь как это делается! Молись своему Непознаваемому, которого нет и никогда не было! Как бы ты ни оттачивал свой лживый язык, он тебе больше не поможет! — Жерас рубил мечом направо и налево, шаг за шагом оттесняя жертву назад. — Последнее время я больше ни о чем и не мечтал, как увидеть твои жалкие испуганные глаза!

Меч Жераса коснулся маски обезьяны, чтобы сорвать ее с лица герцога. Альтинор резко развернулся и побежал назад, вверх по лестнице. И снова замельтешили ее треплющие нервы серые ступеньки. Старший советник оказался меж двух огней. Путь наружу был отрезан, путь внутрь — бессмыслен. Впервые расчетливый разум герцога находился в полном тупике. Он не знал, что делать. Под ногами горела земля, а сверху рушились небеса его личного мироздания. Он, интеллектуальный центр вселенной, терпел крушение среди стен этого ничтожного замка. Его грандиозные планы, словно созданные из груды сухих листьев, развеялись от слабого дуновения ветерка. Он бежал, совершенно не представляя, что будет дальше.

Вот появился король. Маска белого медведя была приподнята, и из-под нее горел обжигающий ненавистью взор. Альтинор свалился к его ногам.

— Ваше величество! Умоляю, выслушайте! Нас с вами хотят поссорить, и я знаю кто! Все, что вам наговорила старуха — наглая ложь! Ее подкупили! Я только что узнал… ваше величество, дайте мне только шанс доказать свою преданность вам!

— Ну, говори! Я слушаю!

— Ваша маска отравлена! Она пропитана ядом!

— Что?! — Эдвур одним рывком сбросил с себя белого медведя.

Герцог подобрал ее и спешно произнес:

— Я сейчас сношу ее в королевскую лабораторию, и Кейнс вам это подтвердит! Клянусь, это правда! Подождите только несколько циклов. Из замка я все равно никуда не денусь… Я только что узнал имя вашего истинного врага! Я приведу его к вам, и он все расскажет! — Слова Альтинора с такой скоростью вылетали из его нутра, что он едва успевал составлять из них внятные фразы.

Взгляд короля Эдвура резко потух, он отрешенно покачал головой.

— Я уже не знаю, кому верить, советник. Вам или… я совершенно запутался. Как тяжело жить в мире сплошного обмана…

— Наберитесь терпения, ваше величество! Сейчас вы все узнаете истину! Я мигом… Вот, возьмите пока мою маску, побудьте в ней, чтобы не нарушать традиций праздника, — Альтинор снял с себя обезьяну, этот уродливый гротеск человеческого лица, и с сердечным боем протянул ее королю…

Эдвур недоверчиво посмотрел на маску, затем перевел вопросительный взгляд на герцога.

— Ваше величество! — Альтинор остатками воли заставил себя расхохотаться. — Ну неужели вы думаете, что я столько времени сам бы ходил в отравленной маске, чтобы всучить ее вам? Ну глупо, честное слово!

Король взял в руки обезьяну, повертел ее, посмотрел в пустые глазницы, сквозь которые просвечивался серый свет, и небрежно надел на свое лицо.

— Хорошо, советник. Я дам вам шанс оправдать себя в моих глазах, я слишком дорожу вами!

В следующее мгновение Альтинор исчез из поля зрения. И это мгновение, возможно, было самым счастливым в его жизни, потому что тут же с противоположной стороны появился Жерас. Он не спеша двигался вперед, воспринимая мир в собственном свете. Мир состоял из серых тонов мертвого камня и оттенков крови. Вместо души у него кипела лава перегретых чувств. «Я убью тебя, Даур Альтинор! Куски от твоего поганого тела будут разбросаны по всему Анвендусу!» Вот появилась наконец эта омерзительная маска обезьяны. Странно, но ее обладатель даже не спешил убегать. Наверняка смирился с полной безвыходностью своей ситуации. «Все! Больше никаких разговоров! Или его лживый язык опять околдует мой ум!» В тот момент, когда маска обезьяны слегка вздрогнула и уже начала разворачиваться в его сторону, Жерас совершил резкий выпад вперед. Меч метко вошел в самое чрево. Принц почувствовал, как его наконечник задел твердую кость позвоночника.

— Сдохни! Согнись пополам и пади к моим ногам, ничтожество!

Обладатель маски так и сделал. Его тело скрючилось. По кристально-белому одеянию, как проказа, стало разрастаться багровое пятно. Он сначала упал на колени, потом опрокинулся навзничь. Рукоять торчащего меча развернулся в сторону потолка. Жерас небрежно протянул кончик своего сапога и поддел им маску. Разукрашенная морда обезьяны с резинкой вместо души отлетела в сторону.

Жерас окаменел…

На полу, испуская тяжелые вздохи, лежал его отец. Голова короля слегка приподнялась, он посмотрел на свое залитое кровью платье, дотронулся рукой до потеплевшей стали меча, потом перевел взгляд на принца и… вдруг улыбнулся.

— Сын мой Жерас… ты все-таки жив… ты жив! Какое счастье… — Король опустил голову на каменный пол и закрыл глаза, словно желая заснуть и тотчас проснуться от этого кошмара.

— Отец! Я не… я думал… — Жерас упал рядом и, истерически не желая верить, что все это происходит на самом деле, принялся трясти тело короля. — Отец! Прости!

У Эдвура еще хватило сил, чтобы протянуть свою медленно остывающую руку к голове родного сына и погладить его волосы.

— А я всегда верил, что ты жив… Не казни себя, если уж сам Непознаваемый совершил Великую Вселенскую Ошибку, не мудрено, что ее совершают и люди…

Это было последнее изречение Эдвура Ольвинга. Ему показалось, что момент смерти — самый счастливый в его жизни. Бремя существования, подобно железным цепям, спало с его души. Мир вокруг рушился, его краски меркли, а контуры обращались в первозданный хаос. Пламя горящих факелов вдруг застыло, точно превратилось в желтый лед.

— Отец!.. Отец!.. — кричало далекое эхо. В ушах наступил шум прибоя, будто вокруг было невидимое море. И этот нарастающий шум гасил все звуки вокруг.

Перед гаснущим взором Эдвура предстал маленький ребенок. Он был в распашонке, измазанной шоколадом, с босыми ногами и с чистой детской улыбкой. «Папа король! Папа король!» Ребенок протянул к нему свои хрупкие ручки. Да, именно это кричал Жерас, будучи еще несколько эпизодов отроду. Он всегда был смирным и спокойным дитем. Эдвур хотел подняться и обнять его, посадить на колени и как всегда сказать:  «вот кто сядет на мой трон!» Но Жерас, сверкая босыми пятками, убежал к своей матери Эльвене.

 Потом в душу пришло райское блаженство. В глазах наступила темнота, которая была разукрашена всеми цветами пролетевшей перед этими же глазами жизни…

 

                 *                    *                    *

 

Цитадель Старого Города с каждой последующей декадой уменьшалась в своей численности. Английские солдаты, истощенные крайним голодом и отчаявшиеся в своем спасении, резали себе вены, стрелялись, падали ниц с кровли цитадели прямо в Лар-манское море. Адмирал Боссони ходил черный как тень. Поначалу он подолгу стоял на коленях и молил Непознаваемого, чтобы тот послал сильный дождь. Но его телесные силы таяли так же поспешно, как гасла вера в собственные молитвы. Черное небо, хорошо видимое из верхнего яруса цитадели через проломы в куполе ротонды, молчало, молчало и еще раз молчало. Далекие, казалось, никогда и не существовавшие на самом деле небесные костры абсолютно безжизненным, нарисованным светом пытались согреть вечный холод мироздания. Адмирал окончательно пал духом, он уже ни с кем не разговаривал, никого не пытался утешать и сам не искал бесполезного утешения. Но он был и до конца оставался солдатом. Его уста не изрекли ни единой жалобы или ропота недовольства. Он подолгу глядел в осколки черного неба и думал, что смотрит на осколки своих надежд. Если бы сейчас франзарцы вздумали-таки напасть на цитадель, достаточно было бы всего нескольких опытных солдат, чтобы без труда перебить полторы сотни полумертвых англичан, которые едва держались на двух ногах. Но нет… Франзарские полководцы, зная, как унизителен для английского воина суицид, намеренно обрекли их на поединок с собственным отчаянием. Телесный голод и агония духа оказались оружием куда страшнее, чем отточенные клинки, стрелы и пушечные ядра.

Непредсказуемый каким-то загадочным образом мог исчезать из цитадели и появляться там. Нередко он сидел за столом и на виду у всех кушал самые изысканные яства. На всякие мольбы английских солдат угостить их хоть чем-нибудь, он отвечал абсолютным молчанием. Даже повернуть голову в сторону просящего он не всегда находил для себя нужным. То ли он просто издевался, то ли человеческая боль ему была просто неведома, и он понятия не имел что такое сострадание. Если англичане ютились только там где горели факела, Видящий свободно путешествовал по всей цитадели. Свет для него был таким же вздорным явлением, как и сама темнота. Он видел все вокруг и на каком угодно расстоянии. Потому что он — Видящий во Тьме. Однажды он все же отдал остатки своего обеда шатающемуся от голода англичанину. Это были пара хорошо прожаренных окороков, полбулки ржаного хлеба и квас. Англичанин накинулся на пищу как хищный зверь на добычу: рвал ее когтями, спешно засовывал в рот, давясь от дикого голода. Крошки хлеба рассыпались по грязному полу, и он, подбирая их вместе с пылью, жадно проглатывал. Когда же солдат выпил последнюю каплю кваса и безумными глазами посмотрел на своего благодетеля, не зная как его благодарить, Видящий во Тьме спокойно подошел к нему, дружески положил руку на плечо, потом вынул нож и перерезал англичанину горло.

— Я предупреждал, мое имя — Непредсказуемый! Зря вы со мной связались.

Адмирал Боссони, находясь то ли во сне, то ли еще где, но никак не наяву, не поверил своим ушам, когда услышал вдруг шум дождя. Он очнулся, глянул на купол ротонды и увидел бегущие по стенам ручейки воды. А снаружи бушевал самый настоящий ливень…

Боссони собрал остатки своих телесных сил и принялся спешно спускаться по лестнице. Непредсказуемый находился на самом нижнем ярусе. Он мог по две-три эллюсии подряд рассматривать безобразную каменную кладку зашарканных и обсыпавшихся стен. О чем он при этом думал, никто даже не догадывался.

— Господин! — слабый голос адмирала даже не обладал звуком:  лишь болезненный хрип и шепот.

Последовало молчание, Непредсказуемый даже не повернул головы.

— Вы слышите? Дождь! Настоящий ливень…

Видящий во Тьме изволил наконец обернуться. С боку на стене горел единственный факел. Его черный гарнаш, черные волосы и черные, лишенные блеска и чувственности зрачки, казалось, сотканы из самого мрака.

— Да, я слышу.

— Вы обещали помочь нам…

Видящий совершил несколько шагов в сторону Боссони, этого жалкого полумертвого существа, бывшего властелина морей и командующего целым флотом.

— Вы думаете, я сдержу свое обещание?

Адмирал опустил глаза:

— Нам больше ничего не остается, как надеяться на вашу милость.

— Надейтесь… действительно, что вам еще остается? — Видящий подошел почти вплотную к адмиралу, посмотрел на него сверху вниз, его тон внезапно переменился:  — Скажу вам тайну: я уважаю таких людей как вы. Соберите остаток своего воинства и ждите у главных ворот цитадели. Я помогу вам. Ждите столько, сколько потребуется ждать…

Больше он не произнес ни слова. Боссони знал, что Видящего ни в коем случае нельзя ни о чем переспрашивать, его это только раздражает. Он лишь молча поклонился и тихо ретировался. Непредсказуемый тем временем проскочил несколько ярусов, подошел к каменному окошку, увидел море, увидел стены города, увидел ВСЕ АБСОЛЮТНО, даже тот долгий выступ в отвесной стене, по которому он часто пробирался в город. Дождь полоскал мир холодными струями небесных вод. Все франзарские солдаты, окружающие крепость, разбежались по окрестным домам или залезли в свои палатки. Непредсказуемый без проблем спустился по выступу вниз и спрыгнул на мощеную улицу. Он видел город даже в самых мелких его деталях и очертаниях, даже то, что недоступно простому человеку, вооруженному хоть сотнею факелов. Потому что он — Видящей во Тьме. Представитель высшей расы.

— Итак, начнем! — Непредсказуемый отдал команду самому себе и, надо заметить, являлся послушным исполнителем собственных команд.

Он резко распахнул дверь ближайшего дома и пару раз стрельнул из пистолета внутрь. Но нет… не в людей. Его врагом был огнь, который дает людям зрение. Оба факела погасли. Непредсказуемый быстро проскочил в дом и прижался к стенке. Полсотни франзарских солдат недоумевали, тыкались друг в друга как слепые котята, и кричали:  «свет! зажгите кто-нибудь свет!» Его не видел никто. Он видел всех без исключения.

Так! Вот они, бочки с порохом. Видящий вынул из-за пазухи короткий фитиль, подбежал к одной из них, поджег и — мигом наружу. Вдогонку ему вместо эха от собственных спешных шагов раздался оглушительный взрыв. Ревущее отчаянием пламя вспыхнуло и тут же умерло. С неба раздавались раскаты грома. Беспощадный ливень хлестал по зданиям, по архитектурным памятникам, по каменной мостовой, превращая мир в грандиозный фейерверк водяных брызг.

Видящий действовал хладнокровно, технология личной войны была отработана им до мелочей. Он знал, в какой ситуации какой способ лучше применить. Прямо у главного входа в старую цитадель стояла походная палатка франзарской инфантерии. Она слегка светилась изнутри от тлеющего там костра. Резким, многократно отработанным движением Непредсказуемый сорвал легкую ткань палатки, и в тот же миг ливень загасил огонь. Франзарским солдатам, которых там было не менее тридцати, показалось, что палатку попросту сорвало ветром. Они стали ругаться, проклинать все доступное их проклятию и, абсолютно ничего не видя перед собой, принялись шарить руками в поисках какого-нибудь укрытия.

И вот тут Видящий пустил в ход свое излюбленное оружие — нож. Простой столовый нож, которым нарезал себе хлеб и намазывал его маслом. Он подходил к какому-нибудь солдату, зажимал ладонью рот и практически без внешних и внутренних усилий перерезал горло. Если и раздавались сдавленные крики, то шум ливня их полностью гасил. Так по очереди он расправился со всеми тридцатью солдатами. По улице потекла красная река, в которой даже неизвестно чего было больше — воды или человеческой крови. Видящий продвигался по улице, уничтожая все живое на своем пути. Дождь давал ему тысячекратное преимущество перед врагом. Не будь его, этого дикого прорвавшегося с небес ливня, он, возможно, не смог бы убить ни одного франзарца и, скорее всего, сам был бы уже мертв.

Когда Непредсказуемый покончил с привратниками, перестреляв их из арбалета, он поднял железную решетку ворот и вышел из города. Его взору открылись бескрайние просторы лесов с одной стороны и серая гладь Лар-манского моря — с другой. Мир отчетливо просматривался до самых краев, окаймленный слегка мутной линией горизонта. Простые смертные и понятия не имели что такое «горизонт». Огромный купол черных небес накрывал мироздание и был недосягаем как для взора, так и для человеческой мысли. Части франзарской армии, стоящие на приступах к городу, спасаясь от ливня, ютились в своих походных палатках, изнутри которых доносились смех и ругань.

Видящий действовал своим излюбленным методом:  резко срывал ткань палатки, словно это делает порывистый ветер, и оставлял солдат без укрытия, без огня и практически без глаз. Он мог преспокойно, не напрягаясь, прямо спереди подойти к каждому из них и воткнуть свою смертоносную сталь в любое уязвимое место тела… Нет, он не был садистом, ему не доставляло удовольствие видеть мучения людей. Он просто доказывал, но ни франзарцам и тем более ни адмиралу Боссони, а самому себе, что он — хозяин на этой земле.

Дождь лил, лил и лил… Палатки, одна за другой, опрокидывались навзничь и уже более сотни трупов орошали своей теплой кровью бесчувственную, лишенную сострадания землю.

Сейчас он был почти богом…

Один против целой армии…

Потому что он — Видящий во Тьме…

Ливень — вот его надежнейший друг и союзник.

Впрочем, Видящий во Тьме даже в такой, казалось бы, беспроигрышной ситуации не был абсолютно неуязвим. Так случилось и с Непредсказуемым. Один сообразительный франзарский солдат, едва почувствовав, как чья-то ладонь зажала ему рот, резко крутанулся, вырвался из объятий невидимых рук и закричал остальным:

— Видящий!! Здесь Видящий!!

Техника борьбы с таким серьезным врагом была давно уже отработана. Самое разумное в данной ситуации — это по голосу найти друг друга, сплотиться в одну группу, построиться ежом и начинать палить из огнестрельного оружия в разные стороны, совершенно вслепую, надеясь, что какая-нибудь удачливая пуля случайно поразит врага.

Франзарцы, поддавшись паники, сразу начали палить. Куда попало. В итоге половина солдат была застрелена своими же. Непредсказуемый резко лег на землю и уже совершенно осмысленным, прицельным огнем покончил с оставшейся половиной. Увидев полчище трупов позади себя, он почувствовал легкое головокружение.

Он непобедим…

Он может делать, что хочет…

Потому что он — Видящий во Тьме…

Его обыкновенный столовый нож повидал уже столько крови, сколько не знала даже сельская скотобойня. Двести шестьдесят девять франзарских солдат лежали у стен Ашера с перерезанными глотками. Иные были убиты отравленными стрелами, иные — пулями. Видящий сильно утомился и, тяжело вдыхая влажный воздух, поднял лицо к небу, чтобы дождь смыл скверну греха и усталости.

Непредсказуемый вернулся к цитадели Старого Города. Огромные ворота протяжно скрипнули, ворчливо застонали, но все же распахнулись настежь, открыв проход между двумя вселенными:  миром смердящего замкнутого пространства и миром пьянящей свободы. Адмирал Боссони с остатками своих воинов стояли как мумии. Истощенные, с осунувшимися лицами, едва держащиеся на ногах.

— Можете идти.

Боссони протянул руку вперед, ловя брызги дождя, и тихо произнес:

— Господин, но… мы ничего не видим.

— Ах да, я забыл…

Пришлось подождать, когда дождь немного затихнет. Потом Видящий принес им маленькие стеклянные светильники, света от которых хватало лишь для того, чтобы разобрать, что творится под ногами.

— Господин! Мы так благодарны вам… на всю оставшуюся жизнь мы ваши должники… мы… — Боссони готов был упасть к ногам своего спасителя и целовать их. Лишь остатки адмиральской гордости не позволили ему сделать это.

Когда еле живой отряд, сгруппировавшийся вокруг крохотных и тоже чуть живых огоньков, углубился в ливень, Видящий во Тьме внезапно крикнул:

— Стойте!

Блеклые фигуры затормозили и медленно обернулись.

— Знаете, для чего я освободил вас? — правая рука Видящего стала поднимать вверх двуствольный арбалет. — Для того, чтобы потренироваться в стрельбе по бегущим мишеням.

Обе стрелы взвизгнули и прошили тело одного англичанина. Видящий не спеша принялся перезаряжать арбалет. Остальные ринулись наутек, спотыкаясь и падая в огромные лужи. Но Видящий не стал их преследовать, он выстрелил еще в нескольких солдат и потом громко расхохотался. Он просто хотел лишний раз напомнить простым смертным, что он — Непредсказуемый.

Адмирал Боссони с остатками своей армии, численность которой составляла всего сто двадцать два человека, укрылся в лесах Франзарии и фактически стал главарем отряда разбойников…

А Видящий еще долго стоял на одном месте, созерцая пустоту.

       

                         глава   пятая

 

                                                       «В изнуряющем страхе подумал я вдруг:

                                                        Не ужель мы достигли последних времен?

                                                        И закончится список последних имен,

                                                        И замкнется мятежной истории круг…»

 

Антонов почувствовал над своим лицом чье-то сиплое дыхание и открыл глаза. Над ним нависла ухмыляющаяся физиономия Джона. Его огромная рыжая шевелюра слегка искрилась, глаза были такими добрыми, какими их никогда не видели. Словно капитан взял эти глаза у кого-то взаймы.

— Вставай, сонная рожа! Все на свете проспишь!

— Встаю! — Александр поднялся на ноги и огляделся вокруг.

Где-то далеко сквозь густые ветки деревьев просматривалась синева бегущей речки:  той самой, в которой капитан поймал свои первые четыре рыбы. Лес стоял сонным, оставленным в покое безутешными ветрами. По небу медленно шествовало воинство облаков. Та гора, к вершине которой они так долго и усердно тянули канат, оказалась обыкновенной сопкой. Она возвышалась над серо-зеленым лесным массивом и производила впечатление, будто на поверхности земли вырос огромный горб.

— Ну, как впечатление? — спросил Джон. Только сейчас Антонов заметил, что капитан сбрил свою ужасную бороду.

— А это в честь какого праздника? Даже щетины не оставил!

— Ты слепой или безнадежно тупой? — Джон погладил пальцем свои отполированные щеки, потом этим же пальцем покрутил у себя возле виска. — Да назад-то хоть погляди…

Антонов обернулся и весело присвистнул. Там, на противоположной стороне неба, меж двух облаков, похожих на огромные мыльные пузыри, сияло солнце. Его слепящий протуберанец непривычно покалывал в глазах. Мир, очищенный от скверны вечной темноты, выглядел просто великолепным.

— Вот уж чего не ожидал, того не ожидал! Откуда?

Джон смачно покряхтел.

— Это Вайклер, он первый во всем разобрался. Солнца долгое время не было лишь потому, что ось Земли прекратила свое вращение, попав в какую-то пространственную аномалию. Так что одна сторона планеты постоянно была обернула к свету, а другая — к нашему родному космосу. Улавливаешь? Сейчас аномалия закрылась, и планета снова стала вращаться!. То-то же… а ты спишь лежишь!

Антонов мотнул головой и выговорил:

— Бр-р-р-р! Не могу поверить, что этот бардак закончился!.. А ты сам-то можешь в это поверить?

Капитан пожал плечами.

— Пытаюсь…

В палатке что-то зашуршало, и из ее загадочных недр вылез сам Вайклер, он нес котелок с какой-то похлебкой, чтобы разогреть его на костре.

— Послушай, Эдрих, как тебе пришла в голову идея с этой аномалией?

Штурман поднял глаза и… Антонов замер в изумлении.

Это был не Вайклер… Совершенно другое, но очень знакомое лицо. На него смотрел Андрей Краснов, тоже один из шести членов экипажа «Безумца», но он погиб еще в космосе во время релаксации. Андрей слегка улыбнулся, поставил котелок на горящие угли и сказал:

— Пусть закипает. Кстати, кто такой Эдрих?

Александр перевел взгляд на Джона, а тот не мог наглядеться на небесное светило. Прикрывал ладонью лицо, щурил глаза, что-то бормотал себе под нос.

— Джон, а где Вайклер?

— А кто это?

— Не дури, Джон! Ты только что сам про него говорил.

Вдруг сзади раздались громкие проклятия. Андрей, сидящий возле костра, стал шлепать себя по лбу и причитать:

— Как я мог забыть?.. Как я мог такое забыть?!

— Чего? — спросил Антонов.

— Да я давно умер! Я не должен находиться здесь, среди вас, мое место в могиле. — Краснов снова забежал в палатку, вынес оттуда лопату и принялся спешно выкапывать себе могилу, постоянно бормоча:  — И как я мог такое забыть…

Вдруг в мире стало заметно темнеть. Александр глянул на солнце и с ужасом заметил, что оно начинает гаснуть. Его протуберанец стал бледно-красным, оно, будто обессилев, стало опускаться все ниже и ниже над землей, пока не коснулось вершин деревьев, а потом и вовсе покатилось по траве.

— Быстро ломаем ветки или опять останемся без света! — Джон подхватил охапку дров, подбежал к солнцу и кинул их в его раскаленный шар.

Светило зашипело, пустило сноп искр, на одно лишь мгновение вспыхнуло, и продолжало гаснуть. Угрюмая тьма опять выползла из всех своих щелей, разукрашивая мир в тона собственной расцветки. Антонов тоже принялся ломать ветки и спешно кидал их в солнце. «Только бы не пошел дождь, — подумал он. — А то совсем останемся без света».

Краснов уже успел выкопать могилу в пол человеческого роста и стоял, вытирая вспотевший лоб. Солнце бледным шариком прокатилось по поляне и свалилось в эту могилу…

Александр готов был проклинать день, в который он родился, если бы точно помнил, когда это было. Потом он снова открыл глаза…

Абсолютная тьма стала наконец осязаемой, слегка придавливающей его к сырой перине.

Смрадный запах, обитающий в их палатке, вызывал легкую тошноту, и к нему никак невозможно было привыкнуть. Антонов потрогал свои глаза и словно не почувствовал их. На душе стало тошно до невыносимости. Они уже несколько месяцев жили в беспроглядном мраке и, если имели возможность что-либо видеть, то только во сне.

— Здесь кто-нибудь есть? — Александр задал вопрос в окружающий его вакуум и не дождался ответа. — Эй, кто-нибудь!

С поляны донесся приглушенный голос Джона:

— Чего орешь? Я вот орехов немного понасобирал.

Вайклер вылез из палатки, вытянул вперед руки, закрыл глаза и медленно пошел на голос.

— Джон! Ты где?

— Здесь я, здесь…  Согласись, глисты в чьей-нибудь заднице, и то лучше живут. Они хоть изредка вылазят на белый свет.

— Ладно, Джон, не ной… мы же договорились. Дай мне лучше немного орешков. — Антонов протянул свою руку, нащупал теплую ладонь капитана и взял себе небольшую горсточку.

— Знаешь, кто мне только что приснился?

— Знал, но забыл.

— Краснов.

— Ого! И чего он сказал?

— Сказал, что мертвый.

— Оригинально.

Темнота лишь слегка вздрагивала от усталых человеческих голосов. И эти голоса, пожалуй, были единственным проявлением жизни во всей округе. Вернее того, что осталось от жизни. Тьма нескончаемая, безграничная и абсолютно безнаказанная обжигала взор. Она была всюду, даже в пустом сознании. Сверху и снизу. Вне и снаружи. До и после. Она была здесь альфой и омегой любой формы бытия. Первое время, когда из-за дождя на поляне потух костер, всех троих охватило полнейшее отчаяние. Все мысли были только о том, как бы наиболее безболезненно покончить с собой. Смерть казалась лучшим лекарством от существования. В сложившейся ситуации оптимистом мог быть только сумасшедший. Джон снова отправился к берегу реки в надежде найти потерянную зажигалку, но вернулся еще более убитый горем. Так продолжалось до тех пор, пока не напомнил о себе острый голод. Появилось хоть какое-то чувство, которое требовало своего удовлетворения. А чувства, как известно, движущая сила самой жизни. Доставать себе пропитание стало проблемой. Впрочем, проблемой оно и было, но сейчас практически все время только и уходило на поиск пищи, как у животных. И ощущение постоянного голода стало таким же обыденным, как желание постоянно дышать. Приходилось часами ползать на карачках, собирая все, что может перевариваться: сырые грибы, ягоды, орехи. Иногда не брезговали и червями, предварительно прополоскав их в воде. За все время Вайклер лишь единственный раз поймал какую-то зверушку то ли спящую, то ли больную, то ли, подобно людям, ослепшую от тьмы. Он даже не поделился ее мясом с остальными, съел чуть ли не живую. Голод оказался зачатком инволюции человеческого духа. Чувства постепенно вырождались в инстинкты, осмысленные речи — в возгласы, на смену мыслительному процессу приходило пассивное созерцание мертвой реальности.

Джон как-то назвал себя и остальных послебытными людьми — некий противовес и противоположность первобытным людям. Этакое завершающее звено человеческой истории. Звучало громко, красиво, но уж крайне неперспективно… В добывании пищи, кстати, сильную помощь сыграли канаты. На самой поляне и вблизи ее все кустарники и деревья были давно обобраны. А уйти в глубину леса и не заблудиться можно было только с помощью системы некогда сплетенных канатов. Причем, за провиантом обычно ходили вдвоем. Один лазил в потемках и на ощупь собирал все, чем можно утрамбовать в желудок, другой просто ждал. Потом по голосу находили друг друга и возвращались на поляну. Одному далеко отходить от каната стало очень опасно — можно было к нему уже никогда не вернуться. Во тьме ориентация терялась даже при незначительном повороте головы. Иногда канаты использовали просто для того, чтобы прогуляться, хоть немного развеять кошмар, сгустившийся в душе. Изредка поднимались на гору посмотреть с невидимой вершины на невидимый мир, и не переставая надеяться, что когда-то они обнаружат в этом мире какую-нибудь искорку света. Вершина горы, увы, считалась одним из краев вселенной. Дальше каната не было.

С неба, к удивлению, все еще светили звезды. Их свет был столь вздорным для черного бытия и столь спасительным для психики людей. Значит, где-то далеко-далеко есть еще хоть что-то реальное… Это вдохновляло и спасало от крайнего отчаяния. Когда же начинали дуть прохладные ветра и погода портилась, все звезды гасли, исчезала не только земля, но и небо. В период дождей все трое лежали в палатке, укутавшись смрадным одеялом и плотно прижавшись друг к другу. Вселенная коллапсировала, сворачиваясь до размера шатких палаточных стен, а шум дождя казался эрозией всей окружающей материи. В погасшей вселенной не оставалось больше ничего, кроме небогатой красками темноты и этих трех озябших отчаявшихся тел. Первым признаки оптимизма стал проявлять Вайклер. Как-то, лежа в палатке с остальными, он произнес:

— Слушайте, парни… вот другие люди, к примеру такие как Майк, на нашем месте бы радовались, если б сумели правильно посмотреть на ситуацию.

Из мрака донесся голос Джона:

— Я от радости уже наложил в штаны. — Капитан выждал паузу и философски добавил:  — Не сильно воняет?

— Вы только подумайте об одном:  возможно, мы последние разумные существа, оставшиеся во всей метагалактике. Завершение человеческой эволюции. Достигшие времен, до которых никто кроме нас не дотянул… Да, жизнь у нас хреновая, но заметьте, что у всех остальных нет уже вообще никакой жизни. Их тела давно в гробах, души — распались на атомы. Но все они жили, трудились, возводили города, рушили их, что-то изобретали только для того…

— Сейчас ты скажешь, что человечество существовало только для того, чтобы мы, трое избранных, увидели конец его истории, — перебил Джон. — Так?.. Ладно. Увидели. Что дальше?

Тут в спор вступил Антонов:

— Послушайте меня. Если мы станем внушать себе, что кроме нас в мире больше никого нет, то еще больше впадем в депрессию. Это полный тупик. Это все равно, что покойника разбудить в гробу, показать ему полный мрак, собственное истлевшее тело и сказать:  «Радуйся! Вот чего ты достиг. Никто из людей еще не смотрел на себя со стороны после смерти. Ты единственный и избранный». Как думаете, сильно он обрадуется? Мое мнение такое:  надо жить надеждой. Даже если на этой планете (предположим все-таки, что это Земля) мы и в самом деле единственные, все равно надо внушать себе, что здесь есть разумная жизнь. Надежда — это религия. Вера, без которой мы — животные.

Некоторое время помолчали, созерцая тьму и слушая шорохи собственных тел. Капитан нащупал рукой угол палатки, извлек оттуда пачку со ставшей уже легендарной последней сигаретой, и зажал ее меж пальцев. Когда-то он поклялся, что выкурит эту сигарету только в том случае, если они обнаружат на Земле людей. Никотин — вот его пожизненная религия, и табачный дым — ее фимиам. Сейчас бы он с удовольствием выкурил ее в честь крушения всех надежд, но уже не мог. Он изредка доставал ее, тщательно и смачно обнюхивал, совал в рот, воображал себе, что затягивается, и жил в обществе собственных иллюзий, которые вполне умещался в его голове. Честно сказать, в иллюзиях жили все трое, так как ничего другого для них уже не оставалось.

— Хорошо, господа философы, — Джон вернул свою реликвию обратно в пачку и засунул ее в укромное место. — Кто-нибудь из вас может предложить, помимо своего словоблудия, что-нибудь дельное и конкретное?

Тьма извергла хрипловатый голос Вайклера:

— Надо смириться с тем положением, в которое мы попали. Это первое и, скорее всего, главное. Далее надо суметь найти смысл в жизни, казалось бы, лишенной всякого смысла…

— Так сумей и найди! Время на размышление у тебя было предостаточно! — Джона уже раздражала вся эта демагогия, ничего конкретно из себя не представляющая, кроме абстрактных психологических тестов.

— А у меня есть дельное предложение, — раздался голос Антонова, и в голосе этом проскользнул какой-то мертвый оптимизм. — Можно возобновить плетение канатов.

Александр, конечно, ничего не мог видеть, но почувствовал, как оба его коллеги вяло махнули руками.

— Ради чего? — спросил Джон. — Жизни поблизости нет, это очевидно. Кругом тьма, тьма и тысячу раз тьма!

— Дело ваше, я никого не уговариваю. Как хотите. В таком случае я один буду плести канаты, хотя бы потому… — Антонов замолк, подбирая вескую причину своему решению, — что я упертый человек. Изначально это была моя идея, и я хочу посвятить ей остаток жизни. Буду открывать новые пространства, пусть невидимые взору, но по крайней мере, доступные для моих рук.

— Вообще-то, Алекс, ты молодец. Тут можно размышлять от противного:  а что нам еще остается? Я поддерживаю эту идею, — произнес Джон.

Вайклер долго молчал. Так и не сказал ни слова, пока все не заснули. Граница между сном, в котором можно было хоть что-то увидеть, и явью для бывших космоплавателей стала такой абстрактной, что они иногда говорили друг другу:  «схожу, гляну на что-нибудь» вместо:  «лягу-ка я поспать». Сны о той, прежней Земле, посещали их крайне редко. За давностью тех событий память смогла сохранить лишь обесцветившиеся короткие фрагменты их юности. Но даже эти фрагменты стали почти легендами. Подобно тому, как человек, не способный объяснить откуда взялся мир, выдумывает себе бога — мнимую логическую единицу, и лишь только для того, чтобы можно было наконец замкнуть цепочку причинно-следственных связей, — так и в случае с космическим полетом «Безумца». Необходимо было иметь ответ на вопрос: Куда? Откуда? Зачем? С какой целью? Разум, метясь в поисках неразрешимых вопросов, изобрел тогда Землю, людей, родственников, Центр управления полетом и цель — вернуться назад, в исходную точку.

Кстати, о родственниках. Джон, который не взял с собой на «Безумец» ни одного семейного альбома, даже забыл как они выглядели. Люди, которых он любил, остались в его голове совершенно безликими и, к тому же, скучными картинками.

Зато Фриония им снилась очень часто. Мир багровых красок и ревущих ветров. Мир камней и песка, мелких озер и скрученных в спирали облаков. Загадок и полного отсутствия их решений. Мир, где один только закат Проксимы стоил всей потраченной жизни. О ней часто вспоминали, ее лелеяли в своих разговорах, смаковали с разных точек зрения, как самую светлую страницу памяти.

Плетение канатов возобновилось, но уже, разумеется, без былого энтузиазма и без иллюзий о неких грандиозных свершениях. Антонов первый начал связывать лианы между собой, вспоминая, как это вообще делается. На данный момент канат уже имел несколько веток в разных направлениях. Самая длинная из них та, что поднималась на вершину горы. Предсказать или хотя бы предположить, в каком направлении стоит продолжать работу, чтобы открыть в черном мире хоть что-то интересное, было невозможно. Начались споры и препирательства, доходящие чуть ли не до ссор. Потом пришли к компромиссному решению:  пусть каждый развивает собственную ветку куда ему вздумается. Работать в идеальной тьме, в общем-то, было не впервой. Отличие состояло в том, что раньше, отработав свою смену, у них была уверенность, что они вернутся к островку света и вкусят, хоть и скудную, но горячую похлебку. Сейчас даже об этих последних радостях в жизни человека остались только воспоминания, не приносящие ничего, кроме боли внутри.

Они стали подолгу не встречаться друг с другом. Каждый работал в своем направлении, питался тем, что попадется под руку, строил себе импровизированные жилища для ночлега. Чаще всего, чтобы «заночевать», использовали метод Вайклера:  зарывали свое тело либо в песок, либо в груду листьев. Иногда, измотанные, возвращались в палатку и там отключались на долгое время. Пока что поиски того, не зная чего, давали такие же никчемные результаты. Кругом лес, лес, лес… Невидимые ветки деревьев, эти древесные иглы в пространстве, были везде и всюду. Они исчезали только, если удавалось выйти к берегу реки или на небольшую поляну. Бугристый рельеф под ногами являлся самой серьезной трудностью при передвижении в черном мире:  совершенно не знаешь когда наступишь в яму, а когда споткнешься о поваленный ствол. Поэтому передвигались медленно, короткими шагами. Иногда во тьме слышались отдаленные человеческие крики, но все без исключения они принадлежали обреченной троице. Когда кто-нибудь, утомившись от работы и одиночества, вдруг громко аукнет на всю вселенную, потом услышит далекое ответное ауканье, и на душе станет немного полегче. Некоторые считали самым большим проклятием для человека, когда он остается одиноким в мире. А если одинок да еще без мира:  это уже проклятие среди проклятий.

Джон, кстати, вскоре совершил одно открытие. Во тьме он обнаружил низкорослые кустарники с довольно сытными и питательными ягодами. После долгих споров на что именно по вкусу походят эти ягоды решили смириться с названием, которое им дал первооткрыватель. Так в их лексикон вошел термин «джонни», хотя, по мнению Антонова, обнаруженные ягоды походили на простую смородину, только очень крупную.

— Слушайте, парни, — однажды произнес Вайклер, и голос его насквозь был пропитан унынием. — Я не думаю, что мы еще долго здесь протянем. Во всяком случае, я лично. Честно сказать, мое физическое самочувствие довольно дерьмовенькое, из-за сырой однообразной пищи часто ноет желудок, спина побаливает… Сейчас еще горло прихватило. Кажется, я простыл. И нет даже самого элементарного:  огня, чтобы хорошенько согреться.

— Не мудрено… — ответил Антонов. — У меня, между прочим, тоже все болит, только я до этого ничего не говорил, чтобы не обременять вас своими проблемами. Допустим, в данный момент у меня сильно ноет зуб. Никогда бы не подумал, что из-за простой зубной боли человеку жить не хочется… Короче, загнемся мы в скором времени. Ты, Эдрих, абсолютно прав.

Странно, но в последней реплике Антонова слово «загнемся» было произнесено с какой-то черной радостью. Вообще, любую тему, как-то связанную с некрологией, последнее время обсуждали с болезненной страстью. На царство смерти смотрели с надеждой, как на мир более спокойный или хотя бы менее угнетающий, чем тот который перед глазами. Бесстрастие и покой стали казаться лучшей формой бытия. И математический ноль был теперь самой любимой цифрой в бесконечном ряду натуральных чисел. 

  — Если недомогаете, сидите здесь и никуда не высовываетесь, — произнес Джон. — Я сам займусь канатами. Кстати, для меня лекарством от всех болячек является собственный душевный стресс. Такое бывает.  

Все вокруг теперь состояло лишь из тьмы и человеческих голосов.

— Флаг тебе в руки, действуй, — сказал Вайклер каким-то вмиг угасшим тоном, — И нечего махать руками раньше времени.

Наступившее молчание было особенно затяжным. У всех или закончились мысли, или не подбирались достойные слова, чтобы их выразить. Снаружи палатки  царила гробовая тишина, которая по сути являлась инверсией тишины внутренней.

— Что? — вдруг, словно очнувшись, спросил Джон. — Что ты сказал?

Вайклер даже не понял сути вопроса и промолчал.

— Повтори свою последнюю фразу!

— Я сказал:  нечего махать руками раньше времени.

Капитан возбужденно поерзал на одном месте.

— Но ведь я ими действительно махал!

Тут и сам Вайклер включился в проблему.

— Мне… то ли почудилось, то ли померещилось. Может, я ляпнул невпопад и просто угадал. Клянусь, сам не помню, почему я это сказал.

— Давай-ка попробуем еще раз! — Джон стал размахивать по воздуху кулаками, опасаясь, как бы не задеть рядом сидящего Алекса.

Эдрих вздрогнул от неожиданности. Перед его глазами замельтешили чуть заметные сероватые траектории, так слабо различимые на полотне темноты, что стоило лишь слегка отвлечь от них внимание, как они исчезали. Но тем не менее, он их видел… ВИДЕЛ!

— Вот это да… — первые минуты кроме этих трех слов он ничего не мог произнести от изумления.

Антонов, которому всюду надо вставить свое веское слово, произнес:

— Слушай, Эдрих, если я заеду кулаком по твоей роже, не сомневайся:  ты это тоже увидишь. Ведь мой кулак озариться светом искр, вылетевших из твоих глаз. Вот и все научное объяснение. — И расхохотался.

Вайклер для проверки эксперимента помахал перед носом собственными руками и снова вздрогнул… Серые траектории рождались и тут же растворялись темнотой. Увидеть что-нибудь еще, как бы он не напрягал зрение, так и не удалось.

— Странно… может, через щели палатки внутрь просачивается очень слабый свет?

Тут уже Джон расхохотался:

— Откуда? Из Царствия Небесного? У тебя примитивные глюки, парень!

Тем не менее Вайклер вышел из укрытия наружу и тщательно всмотрелся в потухший мир. Как бы он не напрягал зрение, он не увидел ничего абсолютно. Лишь черный занавес перед глазами, к которому все уже так привыкли. Следом вышел Антонов, у него в голове родилась кое-какая идея. Он поднял с земли маленький камень и резко швырнул его вперед…

Вайклер вскрикнул.

Он снова увидел… УВИДЕЛ, как камень описал серый трек, который через долю мгновения исчез.

— Алекс, ты сам-то хоть что-нибудь заметил?

— Абсолютно ничего.

— Джон, а ты?

— Заметил! У вас обоих начались заклины в мозгах.

Эксперименты с летающими камнями повторяли снова и снова. Вайклер всегда безошибочно говорил, в какую именно сторону был пущен камень и даже приблизительный угол его полета. Он не блефовал, и происходящее не было простым миражом. Через некоторое время пришли к выводу, что он видит только быстродвижущиеся предметы, все же остальное продолжает оставаться  незримым. Даже на небе сейчас — ни единой звездочки.

— Но ведь раньше этого не было! Клянусь! Я столько раз и швырял камни, и руками махал! Как это объяснить?

У Антонова даже перестал ныть больной зуб. Он сказал то, чего раньше боялись произнести даже в мыслях:

— Может… все-таки рассвет?

Вайклер посмотрел на предполагаемую линию горизонта, так надеясь заметить хоть признаки какого-либо просветления, но лишь разочаровано вздохнул.

— Мне бы ваш безнадежный оптимизм! — донесся из неведомой глубины голос Джона. — Рассвет… давайте тогда отоспимся, а с первым криком петуха встанем.

Идея насчет того, чтобы отоспаться, пришлась по душе. Ни первого, ни последнего крика петуха так и не услышали, зато всех троих разбудил сильный ветер, который порывами налетал на их черный мир, потом стихал, но лишь для того, чтобы набраться новых сил и завыть с еще большим неистовством.

— Вот черти! Видать, дело к дождю, — недовольно проворчал Джон. — Плетение канатов явно отменяется, еще и голодные сидим как собаки…

Антонов нащупал последнюю горсть орехов, разделил на троих и принялся смаковать каждое зернышко. Когда заняться было абсолютно нечем, каждый маялся от невыразимой скуки и однообразия того, что здесь называлось жизнью. Разговаривать было уже не о чем, все темы исчерпаны. Антонов и Вайклер как-то пытались вслепую играть в шахматы, мысленно представляя себе шахматную доску и объявляя вслух свои ходы. Но оскудевшая память долго не удерживала сложную комбинацию фигур. К тому же, на их мысленной доске от голода порой вместо пешек, ладей или слонов появлялись куски сыра, жареного мяса, колбасы… Джон уже от безделья пересказал все анекдоты, которые знал, но в черном мире даже смех над анекдотами был таким же мрачным, лишенным живой радости.

Вайклер поднялся, трава под ним облегченно зашуршала. Затем  открылась дверь палатки, освежающий воздух проник внутрь, щекотливо прошелся по ноздрям ее обитателей и, как только дверь закрылась, исчез восвояси. Вайклер, едва оказавшись снаружи, замер на месте…

Это было столь невероятно и вместе с тем столь радостно, что он зажал себе рот ладонью, чтобы не закричать. Сегодняшний ураган обладал какой-то особой магией. Вайклер ВИДЕЛ, как ветер гнет верхушки деревьев. Перед его взором колыхались серые миражи шатающихся крон. Они, словно нарисованные простым графитовым карандашом на полотне тьмы, едва заметные раскачивались из стороны в сторону, как в кинофильме с сильно засвеченной, не проявленной толком пленкой. Если ветер стихал, миражи исчезали, как только он вновь разгорался:  снова появлялись вершины стволов и изогнутые пики веток.

— Джон! Алекс! Идите сюда!

Его коллеги нехотя выползли наружу.

— Чего случилось?

Вайклер промолчал. То, что творилось вокруг, было уже слишком очевидно, чтобы являться простым расстройством психики. Ветер налетал и налетал, оживляя окрестность не только звуками, но и некими оттенками жизни.

— Да неужто совсем ничего не видите?! Приглядитесь внимательно туда, где должны быть кроны деревьев!

После тягостного молчания Антонов угрюмо признался:

— У меня одна темнота перед глазами.

— У меня еще темней, — капитан нырнул обратно в палатку и уже оттуда приглушенно добавил:  — Эдрих, я всерьез переживаю, что ты заболел. Ты просто видишь то, что сильно хочешь видеть. Это чистая психология.

Вайклер не ответил. Он замкнулся в собственных мыслях, пытаясь разобраться, что же с ним происходит. Во всяком случае, думал он, пусть лучше происходит хоть ЧТО-ТО, чем не происходит НИЧЕГО.  Впрочем, да… Живя столь долгое время среди абсолютной тьмы, не грех и помрачиться умом.  Кругом только тьма, тьма и тьма…  Даже по-волчьи не завоешь:  луны и той нету.

Одичалый ветер погудел и стих, так и не пролив ни капли дождя. Болезненные стоны мироздания сменились целебным покоем. Вся троица разбрелась в поисках пищи. Вайклер прошелся вдоль канатной сети к реке в надежде отловить там каких-нибудь устриц, а если повезет, то и заторможенных раков. О чем-то жареном, пареном или вареном давно уж позабыли. Сырое мясо или хотя бы подобие мяса считалось здесь высшим деликатесом. Вайклер услышал привычный шум перекатов, и на душе стало немного легче. Он нащупал огромный валун, причем — хорошо знакомый, так как неоднократно уже бывал на этом месте, и присел отдохнуть. Усталость растворилась в воздухе, в голове немного прояснилось и…

Сначала он не сообразил, что вообще происходит:  какие-то мерцающие дуги, мурашки перед глазами, как при малокровии, монолитную тьму разрезала серая, чуть заметная извилистая полоса. Иными словами… он видел реку…

Именно в тех местах, где течение было наиболее сильным (речка, несомненно, горная), серое свечение более ярко контрастировало с небытием. Всплески волн казались взмахами чьих-то изогнутых крыльев. Бурлящие перекаты мерцали холодным блеском и напоминали слабые электрические разряды. Впрочем, какая разница, чем это было и что напоминало. Главное заключалось в другом — он это ВИДЕЛ…

Вайклер пытался найти феномену какое-нибудь научное объяснение, но на этой странной планете объяснить толком пока еще не удалось ничего абсолютно. Он время от времени продолжал эксперименты с летающими камнями:  пускал их в разные стороны, иногда в воздух, и с каждым разом видел все более отчетливо. Уже не только невзрачные траектории их полета, но и сами камни. Джон как-то спросил у него:

— Послушай, Эдрих. Скажи, только честно, ты на самом деле что-то различаешь в темноте или просто нас разыгрываешь?

Вайклер даже обиделся.

— Капитан, ты считаешь, сейчас, когда мы на грани жизни и смерти, подходящее время для подобных идиотских розыгрышей?

— Но я не вижу ничего абсолютно из того, что ты рассказываешь.

Вайклер не нашел, что ответить. Он лишь сочувственно вздохнул, не зная, кому конкретно сочувствует:  себе или Джону. А может, человеческому рассудку как таковому. Антонов, кстати, тоже проводил на себе массу экспериментов:  швырял камни, при всяких порывах ветра выбегал на улицу, чтобы посмотреть на мифические кроны деревьев, ходил к реке и часами сидел на ее берегу с робкой надеждой узреть всплеск хоть единственной волны.

Бесполезно.

Перед его глазами мрак был столь густой и безжизненный, как если б этих глаз вообще не было. Иногда во время редких в этой местности гроз с неба били молнии. Они дарили мгновения наивысшего наслаждения. Мир на доли секунды озарялся ярким светом, словно воскресал и статического состояния смерти, и также поспешно угасал. Зримые образы являлись для него явлением крайне нестабильным и заведомо обреченным на быстрый распад.

Однажды Джон, продолжая плести канат, наткнулся на огромное дерево, которое, скорее всего, грозой повалило на землю. На нем была обнаружена масса спелых шишек. Полные штаны радости. Набрали мешка два, не меньше. И наверное, впервые за столь долгое время наелись вдоволь, ощутив забытое чувство сытости. Потом долго отсыпались, завернувшись в свое травяное одеяло и смачно мурлыча себе под нос. Антонов даже удивился, как мало им требуется для настоящего счастья.

Но счастье, настоящее равно как и искусственное, на этой планете не падало с неба. Его приходилось добывать собственными руками, в меньшей степени — ногами, и уж в последнюю очередь — извилинами мозга.

Эдрих Вайклер, бывший штурман космического корабля, бывший в столь отдаленном значении этого слова, что слово это пора уже вычеркнуть из лексикона, — короче, он все более запутывался в собственных ощущениях. Как-то раз, хорошо отоспавшись и еще належавшись вдоволь на мягкой травяной перине, он лениво поднялся и сел. Вся спина ныла, словно по ней потопталось целое полчище чертей. 

— Эй, здесь кто-нибудь есть? — спросил он пустоту.

Гордая пустота ничего не ответила. Он, потирая поясницу, проковылял к двери, откинул ее и вышел на свежий воздух.

— И здесь никого не…

Вайклер замер на полуслове. Первая мысль, пришедшая ему в голову, являлась следствием его личного безумия:  он ошибся дверью. Не ту открыл. Хотя в палатке она, сотворенная из той же парашютной ткани, всю жизнь была единственная (и неповторимая). Вайклер протер глаза, помотал головой, ущипнул себя за ногу и медленно-медленно стал оседать на землю, пока не почувствовал своим задом траву. Он даже не знал, что ему сейчас делать:  радоваться или огорчаться, приходить в шок или вопить от изумления.

Он начинал видеть лес…

Он начинал видеть ВООБЩЕ!

Погода была абсолютно безветренная:  это следует заметить в первую очередь. Но он довольно отчетливо созерцал слабые, похожие на тени, контуры деревьев. Те, что стояли ближе, имели более ясный рисунок — стволы, ветви. Более отдаленные деревья представлялись его взору лишь размазанными в пространстве штрихами. Он не мог поверить в то, что происходит. И от полнейшего непонимания сего происходящего, не в состоянии был оценить всей его значимости.

Окружающий мир, столь долгое время пребывающий в состоянии мнимой смерти, точно воскресал на его глазах. Боги как будто творили его заново или, может… Может все-таки долгожданный восход солнца?

Мыслимо ли здесь подобное чудо?!

Вайклер отошел от избушки на десяток шагов и оглянулся вокруг. Вот первая странность, что бросилась в глаза:  нерушимая доселе, вездесущая темнота словно раскололась надвое. Верхняя ее часть была такой же черной, как всегда, а нижняя чуть заметно, но посветлее. Между этими двумя областями проходила искривленная граница, которую можно было заметить, лишь сильно напрягая зрение. И эта граница являлась… линией горизонта! А несколько высоких изгибов подтверждали изначальную версию того, что они находятся в гористой местности!

Вайклер чувствовал, как у него кружится голова. Элементарная человеческая способность — видеть то, что твориться вокруг, стала в одном ряду с паранормальными явлениями и логическим нонсенсом. Да, мир еще был погружен во тьму. Можно сказать больше — в кромешную тьму. Но в нем уже рождались образы, соответствующие не разукрашенным мыслям собственного сознания, а вполне реальным вещам. Вайклер нащупал канат и стал продвигаться вдоль него, разглядывая холодные миражи  деревьев. Потом он вдруг понял, что в принципе видит и сам канат. Эти сероватые прогнутые меж ветвями дуги. Попробовал двигаться без него… вроде получалось. Только под ногами был еще абсолютный мрак, ноги без проблем могли попасть в какую-нибудь ловушку. Проблемы потом возникли бы для головы или для свернутой шеи.

Вайклер вышел к реке, около которой подолгу любил сидеть последнее время. Ему нравилось наблюдать, как она с каждым разом становилась все отчетливей в своих деталях. Изгибы волн, течение самой воды, перекаты, извилистые берега — словом, все мироздание походило на медленно проявляющуюся черно-белую фотографию, в которой контуры фигур и оттенки, лики и скрываемые ими чувства постепенно становятся более ясными для взора. Река шумела своей невнятной мелодией, рожденной из хаоса и чуждой всякой гармонии. Но эти шипящие и невпопад плещущие ноты являлись сейчас лучшим бальзамом для слуха. Он сидел на том же валуне и бесконечно долго вглядывался в стремительный поток воды, не имеющий ни начала, ни конца, ни смысла в своем существовании, ни даже бессмысленности.

Чем дальше шло время, тем лес становился более различимым для глаз. Деревья уже были настоящими деревьями с оттенками красок и ясными силуэтами, а не небрежными штрихами  на черном листе. Стала видна трава под ногами. Наконец-то появились очертания гор или, вернее сказать, высоких сопок. Небо продолжало оставаться кристально-черным, и вспыхнувшая вдруг надежда, что это все-таки рассвет, быстро умерла. Вайклер ясно видел натянутые меж деревьев канаты и, глядя на них, испытывал странное чувство:  словно все это время его лицо было перевязано какой-то повязкой, которую без труда можно было в любое время снять. Свет рождался ниоткуда и отовсюду одновременно, он рождался то ли в воздухе, то ли испарялся с поверхности земли, но одно определенно — его источник был не на небе.

Небо продолжало оставаться черным, как будто проживающие здесь демоны разукрасили его дегтем. Лишь рассыпанные бусинки звезд хоть как-то украшали его невзрачный вид.

Вайклер увидел Джона, который, перебирая руками канат, неуверенно передвигался в сторону жилища. Шел с открытыми глазами и совершенно мертвым взором. Потом Джон остановился, вытянул руки вперед и направился к палатке. Нащупал левой рукой ее ткань, немного подался назад, нащупал дверь и уже собирался ее открыть. Он, равно как и Антонов, был и оставался в полной слепоте.

— Джон!

Тот обернулся. Его огромная густая шевелюра на голове, отросшая до самой груди борода, пустые глаза и изрядно поношенная грязная одежда никакому антропологу не дали бы повод для заключения, что этот человек когда-то являлся капитаном межзвездного корабля. Первого в истории человечества… 

— Джон, неужели ты совершенно ничего не видишь? — Душа Вайклера заныла от тоски.

— Издеваешься? — капитан исчез за дверью. Он, кстати, до сих пор не верил в прозрение своего бывшего штурмана. Считал, что тот или все выдумывает, или попросту ловит глюки.

Вайклер удрученно вздохнул. Вот что мешало ему по-настоящему радоваться происходящим вокруг чудесам.

— Джон! Клянусь, я буду сам собирать для вас еду! Я обязательно добуду огонь! Найду людей! Вы тоже скоро прозреете, только наберитесь терпения! Этот мир полон красоты, но она открывается не сразу! Или не всем…

— Ага! Только таким ангелам как ты! — донеслось из палатки.

Вайклер снова в сотый или уже в тысячный раз оглянулся вокруг себя. Деревья стояли тихо, чуть пошатывая ветвями, как будто приветливо махали ими. Они излучали своеобразную красоту. Их стволы, покрытые корой, были уже различимы в самых мелких деталях. Канаты, натянутые между ними, в его глазах выглядели как-то нелепо и являлись скорее памятником прошлой жизни. В той же степени отчетливо можно было разглядеть силуэты низких гор. Та гора, на которую они так усердно карабкались, находилась ближе всех и своей фигурой чем-то напоминала  двойной верблюжий горб.

Черный мир больше не мог прятать от его взора своих красот, равно как и своих недостатков. Не в состоянии был утаивать своих высот и своих глубин.

Вайклер не знал да и в принципе не мог знать, что он стал Видящим во Тьме…

Как не знал он еще того, что с переменой зрения, когда оно смещается в инфракрасную зону спектра, в человеке меняется и его психика… 

 

                     руна   пятнадцатая

 

                                                                   «Виденью собственных очей

                                                                     Уже почти не доверяя

                                                                     И все сомненьем проверяя,

                                                                     Мир странных звуков и речей,

                                                                     Невнятных взору ощущений

                                                                     Встречаю я средь злых волнений…»

 

Великий Нант был облачен в великий траур. Около Анвендуса в окружении толпы горожан стояли сразу четыре гроба. В одном из них лежал коадъютор Ламинье. Его затвердевшие в немом ужасе глаза почему-то так и не удалось закрыть. Они проникновенно смотрели в черное небо, отражая в себе его пустоту. В другом покоился герцог Оранский. При жизни он был любитель помечтать и повеселиться, поэтому легкая улыбка чуть заметным отпечатком легла на его лицо. Королева Жоанна выглядела красавицей. Множество цветов своими ароматами окутывали ее тело. Даже сейчас ее гроб стоял ближе к герцогу Оранскому, чем к королю, будто наглядно показывая ее склонность к измене.  У короля Эдвура было самое строгое лицо, красноватый свет факелов рисовал на нем живые тени. Казалось, король просто прилег и над чем-то задумался… Епископ Нельтон долго молился, читая свои занудные для окружающих проповеди.  Среди гробов скорбный, убитый горем ходил Даур Альтинор, убеждая родственников усопших, что он не переживет такой потери.

Король и королева тут же поженились, так как умерли почти в одно время. Для Ламинье и Оранского пришлось искать жен. Им, прежде чем опуститься а недра земли, предстояло еще свадебное торжество. Невесты-покойницы были доставлены из ближайших деревень, и обе были из обыкновенных крестьянских семей.

Спустя несколько декад после похорон в Анвендусе состоялся суд, подобного которому, наверное, не знала вся его история. В просторном, богатом на освещение зале королевского правосудия собралась вся высшая знать Франзарии. Сам верховный судья Беруани восседал на позолоченном стуле и являлся, по сути, локальным божеством этого замкнутого пространства. Его белая мантия даже издали слепила глаза. Беруани стукнул по столу маленьким молоточком и возгласил:

— Заседание продолжается! — голосом он обладал довольно внушительным. — Привести сюда того, кто смеет называть себя сыном только что почившего и благословенного короля Эдвура.

Стражники приволокли из-за дверей Жераса и посадили его на позорную скамью. Принц снова был в цепях, которые опутывали его тело железом и холодом. Одежда на нем во многих местах разорвалась, лицо поросло щетиной, кое-где на теле виднелись кровяные подтеки.

Даур Альтинор выступил вперед и, обращаясь к судье, заискивающе спросил:

— Ваша Рассудительность, разрешите…

Беруани кивнул. Его остроугольный колпак слегка качнулся в воздухе.

Альтинор, оглянувшись вокруг себя, громко произнес:

— Судари и сударыни! Ваша Рассудительность, — судье он адресовал отдельный кивок головы и продолжал:  — Так как я был другом покойного Жераса, сына нашего славного короля, то для меня является особой болью, что какое-то… ничтожество, дух зла, пытается ввести нас в заблуждение и, пользуясь внешним сходством с настоящим принцем…

— Я убью тебя, Альтинор!! — Жерас рванулся со скамьи готовый одним голосом повалить старшего советника, но тут же был схвачен одним из стражников.

Резкий удар молоточка пресек всякий посторонний звук.

— Подсудимый! Повелеваю вам молчать! Вам дано будет слово для своей защиты! — уничтожающий глас судьи прокатился до самых отдаленных уголков зала. — Если вы еще раз позволите себе выкрикнуть что-либо подобное, вас накажут плетью!

Альтинор выждал паузу и продолжал:

— Так вот. Этот субъект, пользуясь внешним сходством с почившим принцем, утверждает будто это он и есть! Мы еще не можем определиться с выводом:  то ли это просто человек, сильно похожий на Жераса, то ли его ревенант? Я же, ваша Рассудительность, более склоняюсь ко второму варианту. Мы знаем неоднократные свидетельства, когда ревенанты не только принимают облик умерших людей, но и делают свое эфирное тело таким же твердым как плоть. Пусть, если вам угодно, епископ Нельтон подтвердит мои слова.

Магистр, скромно затерявшийся в толпе, сделал пару шагов вперед, кашлянул, поправил на носу очки и тихо, как бы нехотя, произнес:

— В общем, да. Подобные случаи имели место.

— Все мы, господа, знаем, что Жерас, да будет имя его вечно в наших сердцах, умер от сердечного приступа. Более того, все мы были очевидцами, как его мертвого… в гробу… закапывали в землю. Туда, откуда еще никто… НИКТО не возвращался! Давайте будем благоразумны хоть в этом вопросе. Даже одного этого факта достаточно, чтобы отбросить всякие сомнения. Далее, мы знаем, насколько ревностным пасынком темноты был настоящий Жерас. Он был правой рукой своего отца в искоренении ереси в нашем мираже, а что мы слышим сейчас… Ваша Рассудительность, спросите же его! Давайте услышим это еще раз!

Беруани нахмурил брови:

— Подсудимый! Скажите, чтите ли вы Священный Манускрипт и следуете ли религии наших отцов?

Принц поднялся со скамьи. Он долго медлил с ответом, и лишь после того, как молоточек грозно ударил по столу, выдавил из себя:

— Вы все заблуждаетесь! Солнце на самом деле когда-то светило в нашем мире… Почитайте внимательно Книгу Древностей…

— Предвечная Тьма, какой ужас! — одна дама заткнула уши, по толпе собравшихся пошел недовольный ропот.

— Слышите?! Нет, вы слышите?! — Альтинор даже просиял от радости. — Разве такое мог ляпнуть своим языком настоящий Жерас?! Вспомните хотя бы то, как он саморучно таскал за волосы солнцепоклонников и отправлял их на костры! Смог бы настоящий Жерас убить родного…

— Но он был в твоей маске, тварь! Это ты! Ты все подстроил!! — Принц опять рванулся вперед, и опять крепкая рука стражников силой вдавила его в скамью.

— Подсудимый! — крикнул судья. — Я вас больше не буду предупреждать!

— Пусть, ваша Рассудительность! Пусть выскажется! Пусть этот нечистый дух перебесится! — Альтинор вытер пот. — Настоящий Жерас, который, еще раз подчеркиваю, был моим верным другом, обладал крайней предусмотрительностью. Он бы прежде посмотрел кто под маской…

— Подонок! Что б тебя живьем сожрали черви! Это ты подсыпал мне яд в вино! Ты…

— Успокойте его! — Беруани раз пять или шесть стукнул своим молоточком.

Чья-то тяжелая рука ударила принца по голове, и он смолк, закусив до крови губу от клокочущей ярости.

— Не мудрено, — спокойно продолжал Альтинор, — что этот ревенант так возненавидел меня. Ведь именно я раскрыл его обман и вывернул наружу его демоническую сущность. Сейчас он в отместку начал возводить на меня всякую клевету:  я ему подсыпал яд в вино, потом скажет, что я его отвез к солнцепоклонникам, где он начитался их мерзких книг, в конечном счете еще окажется, что я убил короля… Давай уж! Сваливай на меня все преступления мира! Войну с Англией тоже я развязал? Может, и землетрясение в Бурундии, где погибли десятки тысяч, я устроил? И коадъютора Ламинье и Жоанну я убил! Так? Может, еще негуса Инфиопии, зарезанного четыре эпохи назад, я прикончил?

Жерас снова пытался привстать, остатками воли он заставил себя успокоиться. Он хорошо понимал, что криками и проклятиями в адрес убийцы только усугубляет свое положение. Понимал также и то, что на самом деле он — уже не тот Жерас, который некогда жил в этом дворце.

— Хорошо, если я уже умер и являюсь ревенантом, то где мое мертвое тело?! Ваша Рассудительность, покажите его!

Альтинор щелкнул пальцами, затем покачал головой. По его лицу скользнула сардоническая улыбка, которая быстро превратилась в маску злорадного торжества.

— Ваша Рассудительность! Так и знал! Я так и знал, что именно за эту зацепку он и зацепится! Пользуясь тем, что могилу принца взорвали какие-то вандалы, и от его тела остались лишь фрагменты… Но уж если он так настаивает глянуть на останки настоящего Жераса, мы бы могли привести его туда и ткнуть мордой. Впрочем, стоит ли ради прихоти демона осквернять святыню нашего миража?

Судья Беруани провел по аудитории своим колючим взглядом и слегка стукнул по столу.

— Хорошо, герцог Альтинор, вы уже достаточно высказались. Теперь дадим возможность сказать свое слово другим людям:  тем, кто являлся покойному принцу близкими родственниками или хорошо знал его при жизни. Для дачи показаний приглашается епископ Нельтон. — Молоточек слегка приподнял свою цилиндрическую головку, насаженную на деревянную шею, и снова стукнул ей по столу, ударившись бесчувственным лбом о бесчувственную преграду.

Магистр вышел вперед и первое, что сделал, это тщательно протер свои очки. Затем надел их и пристально посмотрел в глаза подсудимого.

— Всю жизнь я служу Непознаваемому с чистой совестью. Всю жизнь бодрствую, чтобы сохранить Франзарию от всякой ереси… Ваша Рассудительность, в таком запутанном вопросе очень легко ошибиться, и чтобы не брать греха на душу…

— Смелей, магистр! Смелей! — произнес судья, закрывая рот от непроизвольного зевка. — Говорите все, что считаете нужным.

— Я всегда говорю только то, что соответствует моим убеждениям! Утверждать что-либо в этом вопросе очень опасно… Да, внешне он сильно похож на Жераса. Это факт. Да, настоящего Жераса на моих глазах мертвого закапывали в землю. Это тоже факт. — Нельтон совершил еще несколько шагов в сторону подсудимого. — Все-таки… — его голос преломился, — я склоняюсь к мнению, что перед нами ревенант. И даже не потому, что сам лично читал молитвы на похоронах старшего сына короля. Просто… я убежден, что настоящий Жерас, как я его очень хорошо знаю, в жизнь не стал бы солнцепоклонником! Все… мне нечего добавить к сказанному…

Вновь раздался приглушенный стук, и судья Беруани назвал другое хорошо известное имя:

— Оунтис Айлэр, командующий армией. Извольте высказать свое мнение!

Альтинор почувствовал, как кто-то дергает его за рукав. Раздраженно оглянулся и увидел Робера, своего верного, безмерно преданного слугу.

— Сьир, к вам приехала ваша дочь… — тихий шепот слуги обжег слух.

Герцог поначалу и не сообразил, о какой именно дочери идет речь.

— Что?.. Что ты сказал?

— Мариаса. Она прибыла только что из родового замка.

Вдруг покрасневшие глаза Альтинора стали выглядеть просто чудовищно на фоне бледного лица. Он рванулся с места.

— Робер! Мигом за мной!

Карета стояла уже у парадного входа в Анвендус. Мариаса, робко оглядываясь по сторонам, направлялась внутрь. Они столкнулись у самых дверей. Нос к носу. Отец и его вечно строптивая дочь.

— Ты что здесь делаешь?! — Альтинор принялся трясти ее за плечи. — Зачем приехала?!

— Где он?! — Мариаса, характером вся в папочку, не менее злобно сверкнула глазами. — Ты же сказал, что он мертв! Ты меня обманул! — она попыталась протиснуться вперед, но цепкая рука герцога обхватила ее за шею.

— Мигом назад! В карету! И чтоб духу твоего здесь не было! Живо!

— Нет! — Мариаса начала вырываться. — Я расскажу! Я все расскажу как было! Сейчас они все узнают!

Герцог кивнул слуге, и тот обхватил ее брыкающиеся ноги. Альтинор зажал дочери рот, после чего они поволокли ее обратно. Мариаса вырывалась, извивалась всем телом, кусалась до крови.

— Я все скажу! Все!! Что ты опять хочешь с ним сделать?!

— Заткнись, дура! Ты погубишь все наше семейство! Если он придет к власти, ты пойдешь по миру побираться! Или отправишься в Лабиринт Мрака!

— Неправда!! — Мариаса ревела от бессилия справиться с двумя здоровыми мужиками. — Он любит меня! Любит!!

— Заткнись, я сказал!!

Альтинор вынужден был уже другой ладонью закрывать ее рот, так как первая была вся покусана. Брыкающуюся Мариасу всю в слезах кое-как затолкали обратно в карету, где сидели  слуги герцога.

— Немедленно доставить обратно в замок и посадить в подвал! Это приказ! Головой отвечаете за его выполнение!

Донеслось чем-то недовольное ржание лошадей, карета развернулась и заколесила по каменным улицам Нанта. Удаляющийся стук ее колес затихал в унисон сердцебиению герцога.

— Спасибо, Робер… Можно сказать, ты спас меня. Последнее время я уже несколько раз был на волосок от смерти. — Альтинор посмотрел в глаза своему верному слуге. — Знаешь, Робер… пожалуй, только ты являешься моим надежным и единственным другом. Всюду только один обман и лицемерие, я просто вынужден жить в этом мире по его же мерзким законам. Не суди меня.

Слуга низко склонил голову.

— Понимаю, сьир герцог. Понимаю…

Тем временем в зале правосудия продолжались слушанья по странному делу вдруг заблудшего в Анвендус ревенанта, как две капли чьих-то безутешных слез похожего на покойного Жераса Ольвинга. Высказалось уже человек пятнадцать. Большинство не признавало в обвиняемом старшего Ольвинга, склоняясь к мысли, что это либо все-таки ревенант, либо человек, поразительно похожий на принца. Некоторые затруднялись дать окончательный вердикт и лишь пожимали плечами. Имелся в зале один невзрачный человек. Это Треуль, слуга Жераса. Когда его вызвали на допрос, он без колебаний воскликнул:

— Это мой хозяин! Он жив! Мой хозяин, принц и наследник престола!

У Жераса по щекам потекли грязные ручейки слез.

— Спасибо, Треуль… хоть ты меня признал.

Удивительно, но даже герцог Альтинор, и тот слегка прослезился, помыслив при этом:  «Ну вот, Жерас, оказывается и у тебя есть верный и преданный слуга. Здорово иметь таких, да?»

Молоточек судьи Беруани, наверное, уж в сотый или в сто первый раз стукнулся своим деревянным челом о потрескавшийся стол, и его Рассудительность возгласил:

— Итак, последнее показание! Я прошу высказать свое мнение принца Пьера, брата покойного Жераса по отцовской линии. Его слово будет решающим.

Крайне нерешительный Пьер вышел вперед только потому, что его сзади кто-то подтолкнул в спину. Он испуганно оглянулся, с ужасом для себя поняв, что является центром внимания. И вот что сказал:

— Я не… не знаю… я…

Вдруг Альтинор громким шепотом произнес:

— Смелее, Пьер… вы же столько поститесь и читаете Священный Манускрипт! Неужели вы признаете в солнцепоклоннике своего родного…

Резкий удар молоточка оборвал фразу.

— Герцог, прошу вас помолчать! Вы уже достаточно высказались! Не оказывайте давление на свидетеля!

Пьер морщил лоб, напрягал глаза, горько вздыхал, словно его опять заставляли есть вкусную пищу и наряжаться в праздничные одежды, которые он ненавидел.

— Мне сложно сказать… Да, он сильно похож… Может, это и вправду Жерас, но в нашем мире столько обмана… Я не берусь утверждать…

Жерас не выдержал и поднялся со скамьи.

— Пьер! Это же я, твой родной брат! Вспомни, как мы вместе катались на лошадях! Вспомни, как в детстве я вытащил тебя из той лужи…

— Помолчите,  подсудимый! Вам уже несколько раз давали слово. Дадут еще, не переживайте! Только не сбивайте с толку показания принца! — гневный голос Беруани, лишь немногим отличающийся от гласа божества опять сотворил тишину в зале.

— Да, я помню ту лужу…

— Ревенанты обладают памятью живого человека! — скороговоркой вставил Альтинор, предчувствуя, что судья вот-вот опять трахнет по столу своим молотком.

Так и случилось.

— Вы дадите принцу высказаться или нет?! — Беруани уже побагровел. Но не от того, что был согласен или не согласен с возражением, а что им здесь начинают слишком явно пренебрегать.

Пьер сконфузился и оглянулся вокруг, выискивая взором какой-нибудь немой подсказки. Сказать откровенно, его беспокоило в большей степени не то, является подсудимый его братом или нет, а то, сможет ли он угодить своим ответом Непознаваемому. Что подумает Он, Творец всех миров? Альтинор просто изводился от нерешительности младшего Ольвинга. Очень тихо, приложив ладонь ко рту, совершенно неразборчивым шепотом он произнес:

— Костры… солнцепоклонники…

То ли Пьер и впрямь это расслышал, то ли воспринял на телепатическом уровне, но он вдруг осмелел и задал  брату вопрос:

— Скажи… Жерас, а ты помнишь, как уговаривал короля, нашего отца, чтобы тот к каждому празднику отлавливал не меньше сотни солнцепоклонников и всенародно сжигал их на Площади Справедливости?

Жераса передернуло от неожиданности… или от внезапно нахлынувших воспоминаний. Он угрюмо склонил голову и произнес в серую бездну под своими ногами:

— Да, помню… это было чудовищное заблуждение. Пьер, попробуй меня понять! Ты ведь не читал этой книги и не можешь о ней судить! Давным-давно в древности произошло солнечное затмение. Об этом говорят многие очевидцы. Солнце — это не миф! Оно было! Было на самом деле!

Реакция Пьера оказалась совершенно неожиданной. Он вдруг резко отскочил назад, закрыл лицо руками и воскликнул:

— Нет! Он не может быть моим братом! Это не он! Не Жерас!

Альтинор поднял глаза вверх и, по причине отсутствия над головой благословенных небес, вознес благодарственную молитву белокаменному потолку. Судья и еще шесть человек в белых мантиях удалились на совещание. Через четверть фазы в зале правосудия ровный, монотонный, насыщенный минорными тонами голос Беруани объявил окончательный приговор:

— Признать подозреваемого субъекта ревенантом, а не живым человеком, находящимся лишь в подобии человеческой плоти. Его дальнейшую судьбу полностью отдать в руки и на усмотрение епископа Нельтона.

Вот такое немногословное заключение длительных во времени дебатов. Альтинор подошел к магистру и шепнул ему на ухо:

— Я вынужден ненадолго отлучиться, ваша светлость, но скоро вернусь, и мы с вами вместе подумаем, как поступить с этим ревенантом.

Нельтон лишь прохладно кивнул. Но в дальнейшем он почему-то решил не дожидаться возвращения герцога, и все сделал сам. В первую очередь он прочитал долгие очистительные молитвы, чтобы общение с нечистью не причинило никому вреда. Потом в какой-то книге нашел сведения, как в древности боролись с ревенантами, умеющими подделывать человеческую плоть. Оказывается, их тела зашивали в шкуру медитавра, на голову надевали железную маску с шестью глазами и огромным клыкастым ртом, отлитую по подобию самого животного, увозили в самое безлюдное место, читали над ним молитву изгнания и оставляли в степи темноты. Согласно преданию, ревенант вскоре сам должен был исчезнуть. Останется лишь шкура и эта маска.

Точно так и поступили с Жерасом. По личному указанию Нельтона лучшие кузнецы Нанта за пару декад выковали маску проклятия. Жераса завернули в мерзкую, вонючую шкуру, надели эту маску на голову, заклепали. Потом долго-долго куда-то везли. И бросили в степи темноты — одного, без огня, без пищи, вдали от любого селения. Принц умолял своих палачей дать ему возможность самому и навсегда покинуть Франзарию. Но те не отвечали ему ни слова. Ибо разговоры с ревенантами чреваты негативными последствиями. Когда Жерас остался один — неизвестно где, среди беспросветной тьмы, первое что он воскликнул, было следующее:

— Альтинор! Клянусь небом и землей, я все равно убью тебя!

Только что упомянутый Альтинор, когда узнал о произошедшем, от внезапного бешенства чуть не задушил магистра.

— Почему?! Почему вы его не убили?!

Нельтон сделал округленные глаза, которые под увеличительными стеклами очков стали выглядеть просто уродливо.

— Вы в своем уме, герцог?! Как можно убить ревенанта? Успокойтесь, этот нечистый дух я изгнал надежным древним способом, который был неоднократно проверен. Считайте, его уже нет. — Епископ дунул на свою ладонь, демонстрируя ту пустоту, которая вскоре останется от незваного вторженца из инфернального мира.

Альтинор немного успокоился.

— Далеко хоть отвезли?

— За пределы Франзарии, в Алийские горы, там на десятки льен в округе ни единой живой души. А что… — Нельтон насторожился, — вы все-таки подозреваете, что это был настоящий человек?..

 

                 *                    *                    *

 

Король Англии Эдуант Вальетти, удачно сочетавший в своей личности, помимо титула монарха, великого поэта, великого танцора, изысканного ценителя мод и просто экстравагантного человека, восседал на бархатном кресле в окружении юных придворных дам и дочитывал концовку своей новой оды. Дамам нравился его мягкий приятный для слуха голос. Но это было главное и, увы, единственное достоинство его величества. Литературный талант английского короля, на который не нашлось еще ни одного безумца-критика, имел слишком специфичный характер. Король использовал любые попавшие под руку слова, чтобы залатать прорехи в своих строфах и как-нибудь состроить из них рифму. Сама эта рифма для него была главным оценочным критерием музы. Есть рифма — стих выдался великолепным. Нет  ее, Эдуант приказывал срочно найти.

Как, например, в одном треке из его нетленных творений была раскручена такая оригинальная фабула:

«Наша жизнь протекает пред нами

 Подобно журчащему ручейку.

 И эпохи летят пред глазами.

 И душа восклицает…»

Король долго не мог отыскать достойную рифму к слову «ручейку», о чем поставил в известность весь замок. Один из придворных подошел и шепнул ему на ухо: «кукареку, ваше величество». Эдуант пришел в восторг. Он не только похвалил находчивого вассала, но и купил у него право авторства на это слово, наградив десятью евралями. Таким образом, в завершенном, отшлифованном и окончательно отредактированном виде, трек звучал так:

«Наша жизнь протекает пред нами,

 Уподобившись журчащему ручейку.

 И эпохи летят пред глазами,

 И душа восклицает: кукареку!»

Те же самые люди, которые в присутствии короля рукоплескали и кричали:  «браво, ваше величество!», едва отходили в сторону, тут же покручивали указательным пальцем возле виска. Поэзию, равно как и нравы Эдуанта обхохатывали по всем тайным углам его же собственного замка. К нему давно привесили ярлык «Эдуант-юродивый». Когда один простолюдин на улицах Велфаста говорил другому:  «а ты знаешь, король-то наш…  со странностями в голове!» Тот в ответ смеялся:  «твои сведения уже устарели, сейчас ходят слухи, что он полный дурак! полный!»

Лорды и высшая английская знать не особо-то тревожились по поводу того, что трон их державы занимает некое чудаковатое инфантильное создание, которое и королем-то назвать не особо поворачивался язык. Таким монархом было легко вертеть как марионеткой, многим он был выгоден. И нигде иначе, а именно на троне. Перед лицом Эдуанта лорды соревновались друг с другом в изяществе реверансов, заискивали с королем, «ваше величество, ваше величество…» А как только оставались одни, говорили:  «слышали, господа, наш придурок хочет новый указ издать?..»

Вот и сейчас Эдуант, сидя в кресле, уже дочитывал свою новую оду. Фрейлины, едва сдерживая себя от зевков, помахивали веерами и преданно смотрели ему в глаза. Когда же в оде отшумели и отгремели последние строфы, те опомнились и с некоторым запозданием принялись рукоплескать автору.

— Ваше величество, это было великолепно!

— Изысканно!

— Вы, наверное, провели очень много времени, сотворяя этот шедевр?

Эдуант слегка засмущался. Суматошными движениями пальцев он сложил исписанные листы и сунул их во внутренний карман. Поднимаясь с кресла, он как бы невзначай бросил:

— А… как вы находите мое новое платье?

— О, ваше величество! Глаз невозможно оторвать! Какая расцветка! И фасон прямо по теме вашей поэзии. Как в последней строке у вас сказано:  «… я представляю мир, в котором раньше не был, зеленая трава и голубое небо…» — Эта фрейлина только и запомнила последнюю строчку, так как всю остальную оду продремала.

Король выглядел полностью удовлетворенным. Его чистое лицо с мягкими женственными чертами изобразило некое подобие улыбки. Он прошелся по блестящему отражениями свечей паркету. Поступь его башмачков сопровождалась многомерным эхом, которое прокатывалось до сводчатого потолка просторного зала и, не найдя себе выход, возвращалось обратно.

— Ну что ж! — Эдуант резко развернулся к дамам и подарил им еще одну улыбку. — Моя индивидуальность желает немного побыть наедине. Как только я превзойду свое последнее творение музой более изящной и более возвышенной, я обязательно с вами поделюсь. Вы, мои дорогие, будете первыми слушателями.

Король послал воздушный поцелуй и удалился. Оказавшись в своих покоях, он подошел к зеркалу, утомленно посмотрел в задумчивые глаза собственного отражения, подмигнул ему. Потом снял парик и швырнул его в угол. В тот же самый угол полетели скомканные листы со стихотворными рунами. Эдуант прилег на кровать — столь роскошную и широкую, что на ней могли бы уместиться еще пятнадцать таких Эдуантов, но не уснул. Его задумчивый взор какое-то время шарил по росписи потолка. Потом король резко поднялся, достал книгу в черном переплете и принялся ее читать.

В это время лорд Клайсон, командующий английской армией, подошел к дворецкому и спросил:

— Этот недоумок, — лорд приставил ко лбу три пальца, символизирующих корону, и добавил:  — У себя?

Дворецкий заваривал чай и любезно предложил Клайсону отведать его аромат. После отказа он пожал плечами и безразлично произнес:

— У себя, куда он отсюда денется? Такого короля опасно показывать народу.

Лорд расхохотался.

— Английский народ не из пугливых! Мне он нужен. — Клайсон уверенно зашагал в сторону королевских покоев.

Дворецкий, размахивая кружкой чая, скороговоркой произнес:

— Сэр! Сэр! Подождите! Надо бы доложить!

Лорд лишь брезгливо отмахнулся, как отмахиваются от назойливой мухи.

— Дело очень срочное. Юродивый должен поставить свою подпись под одним документом.

Клайсон уверенно, с чувством настоящего хозяина прошагал по длинному изогнутому коридору. Осветительные факела рабски трепетали пламенем, как только он проходил мимо одного из них. С не меньшей уверенностью лорд вошел и в покои Эдуанта, даже не соизволил прежде постучать.

Король, сидящий на кровати, от неожиданности вздрогнул. Книга выпала из его рук и захлопнулась.

— Почему мне не доложили?!

— Извините, ваше величество, но дело действительно очень срочное! Герцог Альери внес в палату  новый закон о налогах, по которому вилланы… — Клайсон вдруг прервал свою речь, его взгляд случайно скользнул на пол, где валялась книга в черном переплете. Но черт с ней, с книгой, и черт с ним, с переплетом. Его шокировало название, которое было выведено красивыми позолоченными буквами:  «Книга Древностей». Правое веко лорда пару раз судорожно дернулось.

 — … по которому вилланы… — эхом повторил язык собственное изречение и вновь замолк. Клайсон с крайним изумлением посмотрел на короля. — Ваше величество…

— Что? — Эдуант как ни в чем не бывало состроил свою идиотскую улыбку.

— Но ведь это… еретическая книга! Вы это читаете?!

Король изобразил такую недоумевающую гримасу, будто ему только что сказали, что все его стихи никуда не годятся, а наряды годны только для базарных торговцев.

— Правда?! Вы это серьезно, лорд?!

Клайсон ничего не ответил, лишь помыслив про себя:  «вот это новость!»

Король поднял с пола книгу, внимательнейшим образом посмотрел на ее обложку и вдруг звонко расхохотался.

— Ой… ха-ха-ха! Ой, не могу! Она и вправду еретическая! Это же надо! Прочитал целую половину и только сейчас заметил! Вы, лорд, можете в это поверить?

Клайсон задумчиво прошагал в другой угол покоев. Он даже не знал что сказать. «Нет, это уже слишком! Только еретика нам еще не хватало на троне!» Он посмотрел в центр горящего пламени одного из настенных бра, попытался обнаружить в его пеклище какой-то философский смысл, потом медленно обернулся и… замер. Его челюсть также медленно отвисла от полнейшего непонимания происходящего. Перед ним стоял Эдуант, но… это был совсем не тот Эдуант, которого он привык  видеть во дворце. Изменилось все абсолютно:  цвет лица, взгляд, жесты и сама его сущность. Король стоял с вытянутой вперед шпагой, с его глаз словно упала вуаль… Оказывается, они могли быть гневными и жестокими.

— Ваше вели…

— Послушай, мракобес! — изменился даже голос монарха. Преломленный непонятными внутренними метаморфозами, он стал грубым, впервые по-королевски властным:  — Прежде, чем ты сдохнешь, ты должен кое-что узнать! Думаешь, мне нравится постоянно изображать перед вами роль шута? Тешить ваш померкший ум глупыми стишками да пестрыми попугайскими нарядами? Вы считали, на вашем троне сидит какой-то недоумок, которым можно вертеть как пешкой, да?

Клайсон попятился назад.

— Ваше вели…

— Думаешь, мне вообще доставляет удовольствие править вашим проклятым островом?! Знай же, что солнце, о котором сказано в этой книге, скоро зажжется на небе и спалит все ваши миражи! Может, только тогда в ваших помраченных мозгах хоть что-то прояснится. Но тебе это уже не увидеть!

Клайсон метнулся в сторону, только теперь он понял, в чем заключается истинное сумасшествие короля. В его глазах застыл безмолвный ужас. Все движения стали несуразными, он даже не догадался выхватить собственное оружие. Эдуант нанес один-единственный, но очень меткий удар. Острие шпаги воткнулось в фанерную картину, что висела на стене, предварительно проткнув Клайсону горло. Лорд поначалу не сообразил, что с ним вообще произошло. Ему показалось, что в покоях вдруг стало слишком душно. С налитыми кровью глазами, тяжело дыша, он начал спешно расстегивать свой воротник, пока пальцы не нащупали холодную сталь. Клайсон рухнул вниз, так и не почувствовав под собой твердого пола. Его тело провалилось в бездну, а душа воспарила ввысь и сгорела в пламени обыкновенной свечи…

Когда дворецкий уже допивал свой чай, он вдруг увидел бегущего по коридору короля. Его величество покачивал головой и тоненьким голоском вопил во все концы:

— Беда! Ой, беда! Не знаю что делать! Что делать?! Беда!

— Ваше величество, что случилось?

Эдуант вздрогнул, словно на него гавкнула злая собака. Потом, увидев собственного дворецкого, успокоился, отдышался и удрученно произнес:

— Лорд Клайсон… бедняга! Он не вынес измены своей спутницы жизни и закололся прямо в моих покоях. Ой, беда! Ой-ей-ей-ей! Душа моя тоскует! Не знаю что делать!

Чашка с недопитым чаем медленно опустилась на лакированный столик. Дворецкий приподнял тяжелые веки и как-то загадочно посмотрел на своего короля. А Эдуант вдруг просиял:

— Знаю что делать! Я объявлю во дворце траур! И посвящу легендарной жизни лорда Клайсона целую поэму… или даже две. А по завершении траура я дам роскошный бал! — Эдуант вдруг вприпрыжку побежал в дальние залы, щелкая пальцами и радостно восклицая:  — Ура! В нашем дворце снова будет бал!

Дворецкий задумчиво посмотрел ему вслед. Он был очень умным человеком и уже давно подозревал, что король Англии великолепный актер, создавший себе неповторимый имидж, напускным юродством усыпляющий бдительность всех своих врагов. В душе дворецкий даже восхищался гениальностью монарха, хотя в некоторых местах, как например сейчас, Эдуант явно переигрывал свою роль, что наводило на подозрительность людей проницательных и мудрых.

Да, тот факт, что под маской легкой придурковатости Эдуанта Вальетти скрывается вполне нормальный трезвомыслящий человек, не такая уж неожиданность. Не только дворецкий, но и многие в этом мираже придерживались такого мнения. Но то, что король Англии является тайным солнцепоклонником — вот это новость так новость!

Впрочем, о ней, кроме убитого лорда Клайсона, еще долгое время никто не узнает…

 

                *                    *                    *

 

Последнее время Кастилита любила наблюдать за повадками королевского шута. Он был для нее чем-то вроде подопытного зверька:  то залезет под трон и подолгу там сидит, высматривая окружающих, то посадит себе кота на шею и катает его, ползая на карачках. Иногда Фиоклит собирал вокруг себя ветреных дам, в числе которых нередко оказывалась сама Кастилита, и начинал рассказывать им всякие небылицы, а если еще слегка выпьет, не брезгует и похабными анекдотами. Дамы ухохатываются, дразнят шута, а тот доволен, будто слышит в свой адрес шквал рукоплесканий. Порой шут скажет какую-нибудь глупость, потом еще стукнет своей палкой о пол и грозно изречет:  «так говорю я, Фиоклитиан Первый и Последний, единственное во вселенной существо-вещество!»

Однажды Фиоклит, будучи в центре внимания придворных хохотушек, сказал:

— Хотите, я вам покажу свое могущество?! Мою неиссякаемую внутреннюю силу?

Тут одна из дам подкралась к нему сзади и как раз в тот момент, когда шут ударил о пол своим деревянным «скипетром», резко сдернула с него штаны вместе с нижним бельем. Между кривых оголенных ног Фиоклита в зарослях жидких волосиков рос какой-то прыщик, за который даже не ухватишься.

— Вот его могущество! Его неиссякаемая внутренняя сила!

Дамы заржали как лошади в период бешенства, даже на пол попадали. Фиоклит обиделся, слегка покраснел, быстро натянул штаны и, превозмогая смех, закричал:

— Я прикажу вас всех посадить на кол!.. Этим самым местом! — Потом шут убежал в соседнюю комнату и долго-долго оттуда не высовывался.

Кастилита заметила, что шут периодически куда-то исчезает из дворца. Иногда его не бывает декад пять или шесть, а однажды он отсутствовал целых два эпизода. Где он мог так долго слоняться — уму непостижимо. Кастилита, в ком девичье любопытство было сильнее всех плотских страстей, решила во что бы то ни стало это узнать. И однажды она-таки сумела выследить шута.

Фиоклит, уверенный, что остался один и что его не пасет никакой посторонний взгляд, взял со стены горящий факел и вышел на улицы великого Нанта. Младшая дочь Альтинора, крадучись перебегая от одного здания к другому, последовала за ним. Фиоклит пару раз оглянулся, прощупал взором пространство и уже более уверено зашагал к воротам города. Издали донесся его голос, похожий на визг:

— Эй, нелюди! Быстро открыть ворота! Вам повелевает шут короля Эдвура! Ужасайтесь и трепещите! — Это, кстати, происходило еще до злополучного праздника Вселенской Ошибки.

Кастилиту привратники знали также хорошо, поэтому и ей препятствовать не стали. Девушка, держась на значительном расстоянии от Фиоклита, следовала за ним попятам. Вселенская тьма была ей вместо шапки-невидимки. Она, перебегая от одного дерева к другому, шла за огоньком факела, даже не представляя, куда это уродцу взбрело в голову направиться. Сначала он шел по дороге, причем — очень долго, полторы или две эллюсии. Потом вообще свернул в гущу леса. Кастилита испугалась. В степи темноты скрывалось столько опасностей, что она уже хотела окликнуть шута и сказать ему, чтобы перестал валять дурака и возвращался вместе с ней во дворец. Но вдруг Фиоклит остановился. И вот так, стоя на одном месте, чего-то долго копошился. Факел односторонне озарял его неуклюжую фигуру, противоположная сторона практически сливалась со мраком.

«Чего он там делает? Молится, что ли?» — подумала девушка. Она испытала повторное желание крикнуть, сказать, что ей надоело играть в прятки. И вообще, пора уже возвращаться в Анвендус. Неизвестно чем закончился бы сюжет, сделай она так как думала, но все пошло наперекосяк. Произошло НЕЧТО ТАКОЕ, от которого Кастилита на некоторое время лишилась дара речи. Она увидела…

Где-то высоко в небе появилась мерцающая голубым огнем точка. Девушка в первую очередь подумала, что это небожители решили пошалить и развели там у себя цветной костер, но оказалось не все так просто. Загадочное мерцание становилось ярче, его источник приближался. С неба явно ЧТО-ТО спускалось…

Вначале ОНО было похоже на капельку воды, медленно стекающую по черному полотну мироздания и отражающую неведомый источник яркого голубого света. Когда капля заметно увеличилась, она уже больше походила формой на пирамидку, причем, помимо голубого в ней появились другие мерцающие цвета. Вот тут Кастилита изведала настоящий страх. И не только за себя, но и за нерадивого шута. Она опять захотела крикнуть:  «Фиоклит! Бежим отсюда!» Но тот же самый страх ее остановил. Кроме того, шут стоял как ни в чем не бывало, его уродливая фигурка даже не пошелохнулась. Хоть бы тень какого-то испуга или недоумения. Тогда только девушка поняла:  Фиоклит ждал ЭТО… Ждал и знал, что ОНО придет… Кастилита зажала рот ладонью. «Неужто старые легенды правы?.. Неужто небожители в самом деле иногда спускаются на землю вот в таких вот пирамидках?»          

Шут погасил свой факел, он уже был ни к чему. Вся округа озарилась голубым свечением, словно мир утопал в крови пущенной из вен. Синяя трава. Темно-синяя кора деревьев. Болезненно растопыренные ветки пронзают пустоту. Кастилита посмотрела на свои ладони, они тоже имели мрачно-синий оттенок, какой не бывает даже у покойников.

Огромная вращающаяся пирамида, искрясь матовой голубизной, абсолютно неслышно коснулась земли. По ее основанию, как в гирлянде, горели маленькие красные, желтые и зеленые огоньки. Они то гасли, то загорались вновь…

«Конечно, это колдовство, —  подумала Кастилита. — Здесь замешано древнее электромагнитное колдовство… Ух и попадет когда-нибудь Фиоклиту!»  Девушка нетерпеливо ждала, когда же наконец из пирамиды появятся небожители, чтобы хоть раз в жизни одним глазком на них посмотреть. Но произошло совершенно не то, что она ожидала. Странный объект слегка изменил свою яркость, на его поверхности сбоку образовалась темная щель, и Фиоклит ловким движением нырнул внутрь. Само это движение показалось Кастилите настолько бесцеремонным, будто шут неоднократно уже это проделывал. Пирамида вновь завращалась, оторвалась от земли и резко поплыла вверх, унося вместе с собой непривычную для глаз голубую тень. Она также поспешно превратилась в мерцающую каплю и канула в центр черного неба, точно в глубокую бездну…

 

                 *                    *                    * 

 

Их, не считая ведьмы, основного персонажа разыгравшейся трагедии, осталось лишь трое. И все трое измотанные до крайней степени медленно брели на своих лошадях из абсолютного мрака в абсолютную тьму. Факела, разливая на округу ленивый призрачный свет, порой от усталости выпадали из рук на землю. Тогда мир становился еще более угнетающим в своих черно-серых красках. Головы лошадей были понуро склонены вниз, как впрочем, и головы их наездников. Ольга ехала самой последней на какой-то задрипанной кляче. Она весело щелкала орешки и, не отводя взор,  глядела в спину Лаудвигу. Тот изредка оборачивался, зевал, мотал головой от устали и говорил почти одно и то же:

— Эй, ведьма! Чтоб тебе гореть на месте! Чуешь, смерть твоя грядет? Недолго осталось…

«Чую, чую…» — думала Ольга, выплевывая скорлупу. Она едва себя сдерживала, чтобы не расхохотаться. Порой она даже пыталась кокетничать, забывая, что на ней — смердящая пакля вместо волос, грубая мешковина взамен роскошного платья и уродующие тело морщины. Их краска кое-где уже начала стираться, предательски выдавая чистую юную кожу. Ольга вынуждена была постоянно прятаться в тени, зная, что обман может быть в любой момент раскрыт. Перспектива быть выданной обратно президенту Калатини за несчастные двести тысяч евралей ее нисколько не привлекала. Тем не менее, она бросала порой кокетливые взгляды то на Лаудвига, то на лейтенанта Минесса, а порой ее мишенью становился здоровяк Карл со своей огромной палицей. Палица эта, уместно заметить, уже испробовала на прочность не одну дюжину человеческих лбов. От взглядов страшной колдуньи франзарцы только содрогались, и Ольга сильно обижалась.  «Хоть бы один полюбил меня такой, какая я есть? Слабо?»

У Лаудвига уже не было сил злиться на нее по-настоящему. Он лишь вяло изрекал проклятия, чуть ли не зевая говорил, что скоро ее вонючее тело поджарят на костре вместе с ее вонючими шмотками. После этих слов Ольга надувала губки и долго не смотрела в его сторону. Лейтенант Минесс как-то спросил принца:

— Сьир, вы сохранили то письмо, которое должны вручить царю Василию?

Рука Лаудвига нырнула во внутренний карман и извлекла мятый-перемятый конверт, замусоленный во многих местах.

— Вот оно. Такое стыдно и подавать!

— Не берите в голову. Подпись вашего отца в черной вселенной ценится на вес золота. А она там, несомненно, имеется.

Карл, ехавший с факелом немного впереди и фактически служивший для них разведчиком тьмы, вдруг радостно закричал:

— Врата! — его палица восторженно подпрыгнула на могучем плече. — Врата между миражами! Последние на нашем пути, сьир…

У Ольги закружилась голова. Еще совсем немного, и она на родной земле…  Панония осталась позади, и там, в безмятежном мраке ее тоскующего взора, раскинуло свои невидимые и никем еще не измеренные границы царство Рауссов. Дальше будет Славный Яр, потом Калиуга и потом Москва…  Ольге хотелось тотчас сбросить свой демонический маскарад, смыть с себя всю эту мерзость и бежать… Бежать хотя бы до ближайшего города, прочь от этих бездушных попутчиков. Теперь ее жизни ничто не грозило. Она твердо решила, что при первом удобном случае так и поступит.

Врата были открыты настежь. Над их створками золотом было вылито изображение огромной короны с множеством зубьев, на каждом из которых — по горящему аметистовому камню. По эту сторону располагался гарнизон панонцев, а дальше — воины рауссов, подданные царя Василия. Ольга, как только услышала родную речь, чуть не закричала от радости. Ей хотелось тут же подбежать к ним и все рассказать. Она бы так и сделала, если бы чрезмерная предосторожность вовремя не шепнула ей, что за двести тысяч евралей — сумму от которой идет кругом голова — ее может предать кто угодно, даже свои.

Из мрака, слегка разбавленного ажурным светом редких костров, появился воевода в тегилее и медном шлеме. Его густая черная борода словно магнитила к себе свет, умерщвляя его. Такими же черными, сотканными из тьмы, были брови и ресницы воина.

— Куда путь держите, многоуважаемые? Известно ли вам, что царь Василий велел повысить таможенные пошлины?

Лаудвиг вопросительно посмотрел на лейтенанта. Минесс, также ни слова не понимающий по-раусски, ответил на родном франзарском:

— Вон! — его палец проткнул пустоту и указал в сторону Ольги. — Ведьму везем сжигать, которая много зла причинила вашему царю.

Привратники обязаны были знать много языков, поэтому воевода кивнул, но тут же расправил брови и, перейдя на ломаный франзарский, изумленно заметил:

— Что, многоуважаемые, во всей черной вселенной не нашлось подходящего места сжечь нечистую силу, что вы чуть ли не через полмира везете ее в наш мираж?

Лаудвиг даже пришпорил лошадь от солидарности с только что высказанной мыслью, и та громко заржала.

— Согласен с каждым вашим словом! Мы бы и сами давно с ней покончили, причем — с великим удовольствием. Но таков странный приказ вашего царя. Вот, — принц вытащил помятый конверт, — король Эдвур, мой отец, уполномочил еще передать мне это письмо царю Василию.

Воевода без какого-либо интереса глянул на конверт, пожал плечами, потом отошел в сторону и долго совещался со своими военачальниками. Потом вернулся и еще раз пожал плечами, демонстрируя, что ему лично до всего этого нет никакого дела. Его равнодушный, почти лишенный интонации голос нехотя произнес:

— Платите двойную пошлину и проезжайте… Кстати, за колдунью вы обязаны заплатить вчетверо, нечистая сила нынче дорого ценится…

Лаудвиг достал кошелек, сверкнул злобными глазами в сторону Ольги и изрек свою крылатую фразу:

— У, ведьма!

Ольга была рада, что он обратил на нее хоть какое-то внимание. Когда копыта ее старой клячи, которую лейтенант своровал у каких-то тевтонских бродяг, ступили на землю рауссов, царевна закрыла глаза и некоторое время с упоением созерцала свой внутренний мрак, который являлся полной противоположностью мраку внешнему. Там, снаружи, тяжелое черное небо постоянно давило на черную землю, и это давление действовало угнетающе на рассудок. Здесь, внутри, тьма была тождественна свободе. Легкая, эфемерная, податливая велению ума, она принимала любые формы и одним лишь мановением мысли окрашивалась в любые тональности. Ольга представила своих деревенских подруг, крутящих хороводы, подпоясанных атласными поясами парней, которые почему-то боялись ее как огня. В творчески одаренном сумраке век она увидела своего отца Василия, грозно покачивающего головой, мать Астасию, которая первым делом воскликнет:  «Ну, и где ты опять так долго блудила, царевна большой деревни? Я тебя спрашиваю! Опять скажешь, что по воду ходила?..» Ольга представила Москву с извилистыми каменными реками ее длинных улиц, мраморными храмами темноты и величавыми башнями, горящими разноцветными огнями. Она мысленно вообразила Монумент Времени — высокую башню с огромными часами, на которой фосфорные стрелки отсчитывали эллюсии, циклы, мгновения. С наступлением каждой эллюсии часы били в колокол, а раз в декаду над городом играла мелодия национального гимна. Недалеко от Монумента Времени располагался главный храм столицы, в котором служил епископ Лерий, ее духовный наставник. Храм был воплощенным изяществом. Мраморные пропилеи с нависшими резными арками охраняли две грозные статуи медитавров. У каждого на голове  золотая корона, и властно поднятая вверх лапа. По окружности храма расположены шестнадцать притворов и шестнадцать закрученных в спираль куполов. Свет, падающий на их поверхность, пробегал все мысленные цвета, благословляя нависшую над городом темноту. Архитектура самого храма походила на многоступенчатый водопад, вершиной устремляющийся в самый центр невидимого неба. И где-то далеко-далеко в вышине ярко сиял священный символ пасынков темноты — солнечный круг, перечеркнутый свастикой.

Вся эта красота, почти не отличимая от оригинала, за ничтожные мгновенья воссоздалась в памяти Ольги, обожгла чувственную душу, вспыхнула и угасла. Ей ужасно захотелось домой, к отцу, в свою теплую мягкую перину… Порыв внезапной радости сменился чуть ли не приступом отчаяния. Ей до слез не терпелось вырваться их этого страшного мерзкого образа, созданного герцогом Альтинором, не смотря на то, что образ этот был ей во спасение. Царевна поклялась себе, что при первом же удобном случае она сбежит от своих невежественных попутчиков. Пусть они будут наказаны! Пусть, явившись к царю, они узрят ее во всей красе! Пусть своими глазами посмотрят, в кого превратилась безобразная ведьма, которую они, не стыдясь даже собственной чести, оскорбляли самыми бранными словами…

Путь по царству Рауссов пролегал совсем не по тому маршруту, как предполагала Ольга. Лейтенант Минесс как очистительного огня боялся любых населенных пунктов. Он категорически запретил заезжать и в Славный Яр, и в и Калиугу, ссылаясь на то, рауссы люди слишком конфликтные, и рисковать жалкими остатками своего отряда он просто не в праве. Лишь распорядился, чтобы Карл купил немного провианта у уличных торговцев. Огромные города, обнесенные величественными стенами и пронизывающие тьму прожекторами, проплыли где-то сбоку. Ольга с тоской в сердце посмотрела на остроконечные вершины их башен. Больше ей ничего не оставалось. За ней следили, как за мешком с золотыми монетами. Даже когда во время привалов франзарцы ложились спать, один из них обязательно бодрствовал, краем глаза наблюдая за привязанной к дереву ведьмой. А Ольга терпеливо ждала, выгадывая каждое мгновение и как бы спрашивая само время:  не этот ли миг оно ей посылает?

Кто ждет, тот всегда чего-нибудь дождется. Однажды во время очередного привала, когда магия огня действовала как снотворное, а ее доблестные рыцари так утомились в пути, что не могли ей противостоять, царевна вдруг подумала:  «вот оно! то самое мгновение!» Все трое, один за другим, ушли в мир летающих душ. Лаудвиг развалился в палатке и воодушевленно похрапывал. Лейтенант Минесс  склонил голову на жирное пузо Карла, столь мягкое и комфортное, что на нем просто невозможно было не уснуть. Сам же Карл дремал в обнимку со своей легендарной палицей. Его огромная голова лежала на трухлявом пне, а тело — в перине сочной травы. Руки и ноги — безвольно раскинуты в стороны. Догорающий костер, вокруг которого все более сжимался красноватый ореол света, казалось, и сам скоро уйдет в царство грез, свернется клубочками огня, зевнет на прощанье, показав огненную пасть, и исчезнет. Останется лишь вселенский мрак с сокрытыми в нем крупицами смысла и целыми океанами бессмысленности…

«Вот оно, мгновение!» Ольга легко освободилась от пут, которые связывали ее с огромным ветвистым деревом. Дерево лишь едва заметно вздохнуло, хлопнуло ее веткой по плечу и отпустило на свободу. Свои первые шаги Ольга делала так, словно шла по раскаленным углям:  крадучись, на цыпочках, вздрагивая даже от биения собственного сердца. Она тихо подошла к лейтенанту, посмотрела в его закрытые глаза и подняла с земли факел. Девушка позволила себе зажечь его лишь тогда, когда под ногами уже ничего невозможно было различить. Последний раз она оглянулась, увидела вздорную капельку огня, воинственно бьющуюся в черной паутине темноты, увидела призрачные, словно нарисованные фигуры своих попутчиков, если к ним применимо это легкое слово, и уже уверенней пошла вперед. Вот наконец это озеро. Ольга знала, что теперь уже никакая сила в черной вселенной не заставит ее носить эту мерзкую одежду колдуньи, которую и одеждой-то назвать невозможно. Грубая колючая ткань, годная лишь для мешков с картошкой. И то — годная ли?.. В ее ушах еще гуляет смердящее отражение этих звуков — «у, ведьма!» Они отпечатались в памяти, наверное, более надежно, чем ее собственное имя.

«Не такой уж я и страшной ведьмой была, —  облегченно подумала девушка, глядя на собственное отражение в глади воды. — Зря он в меня не влюбился. Пожалеет еще!» Затем Ольга скинула с себя срамное одеяния и, оставшись полностью обнаженной,  вошла в теплую воду озера. Еще в Панонии в одном из постоялых дворов она украла большой кусок мыла и привязала его к седлу своей клячи. Царевна принялась шоркать им по расписанному телу, стирая с него налет преждевременной старости. Морщины блекли и растворялись в мутных водах. Факел, воткнутый в землю у берега, давал ей возможность воочию убедиться в том, что молодость возвращается к ней путем обыкновенного омовения. Ольга принялась усердно намыливать свое лицо, запотевшие волосы, с горьким воздыханием вспоминая о своей длинной, сотканной из золота косе.

 Когда процедура инициации и возвращения ей царственного титула была завершена, Ольга вышла на берег и достала крестьянское платье, которое ей, кстати, удалось раздобыть в той же Панонии. И вот, в жизнерадостном свете факела стояла молодая румяная девушка, вдыхающая собственную красоту вместо воздуха. Со своей короткой, несколько небрежной стрижкой она походила на подростка и, если бы не начинающие округляться груди да соответствующие овалы фигуры, посторонний взгляд так бы и подумал. Ольга еще раз подошла к озеру, наклонилась, улыбнулась собственному отражению, потом высунула язык, скорчила рожицу и засмеялась. Ее рука шлепнула по воде, и отражение тотчас раздробилось на осколки, будто она разбила огромное водное зеркало. Девушка взяла факел и уверенно направилась к недавно примеченной тропинке. Тропы в таких глухих лесах непременно должны были выводить к какой-нибудь деревне.

Все складывалось замечательно, просто великолепно до того самого момента, как перед ней явился тот, о котором она даже в мыслях не упоминала. Лейтенант Минесс. Он словно упал с неба или, как после прочитанного заклинания, вырос из травы. Стоял и несколько недоуменно смотрел ей в глаза. Крайний испуг пришел к Ольге уже после того, как он задал свой наивный вопрос:

— Девушка, ваша деревня здесь недалеко? — Лейтенант, видать, шокированный не меньше, говорил по-франзарски.

— Да… — Ольга указала рукой в бессмысленную сторону и вся съежилась. Ее глаза, имеющие странную способность менять свой цвет, сузились и посерели.

— А вы не видели где-нибудь старуху… ужасную на вид? Ведьму. На свободе она может натворить много зла вашему народу.

Царевна долго соображала:  видела она старуху или не видела?.. Хоть убей, с испугу не помнила.

— Н-не знаю. В нашей деревне много старух. Может, вам нужна баба Марья? — ее изощренный ум, спасая душу, принялся изысканно врать.

Лейтенант махнул рукой.

— Ладно, пойду на озеро посмотрю. Извините.

Ольга почувствовала, что вместо твердой земли у нее под ногами вата, а вместо обжигающего факела — пылающий холод. Уже не совсем живая, но еще не вполне мертвая, онемевшая от страха, она спешно направилась прочь из этого места. Спотыкалась. Падала. Роняла факел. Но быстро подбирала его и продолжала свой путь. А Минесс, едва приблизившись к озеру, замер и тревожно задумался. На самом берегу лежала скомканная сермяга, хорошо знакомая копна седых волос, искусственный горб да еще кусок мыла в придачу. Все эти данные сами собой сложились в голове в простенькую математическую задачку с одним-единственным верным решением. Лейтенант рванулся и побежал вдогонку, его факел распугивал тьму. Мельтешившие перед взором деревья вспыхивали блеклыми красками и тут же меркли, тая в удушающих объятьях сумрака.

— Стой! Все равно догоню!

Ольга, услышав позади себя этот возглас, чуть не зарыдала. Она не остановилась, но вяло продолжала бороться за свою свободу, зная, что с таким сильным врагом как лейтенант, это теоретически и практически бессмысленное занятие. Когда тяжелая и теплая рука Минесса вцепилась ей в плечо, Ольга сжалась в комок. Ее затравленный взгляд был направлен снизу вверх. Глаза опять изменили свой цвет.

— А ну-ка постой, красавица!

Лейтенант осмотрел ее так внимательно, словно глядел не на человека, а на товар с базарной лавки. Потом покачал головой, нахмурил брови и утомленно уселся на поваленное дерево, воткнул факел в ближайшее дупло. Затем он медленно вытащил меч из ножен… Девушка обомлела. И глядела стеклянными, совершенно бесцветными глазами, как меч в руках Минесса разворачивается эфесом вперед, упирается между ее грудей, и далее следует голос лейтенанта:

— Ты… дочь царя рауссов. Правильно?

Ольга кивнула. И вдруг скороговоркой выпалила:

— Отец вам даст больше, чем двести тысяч евралей! Только не отдавайте меня президенту Калатини! Пожалуйста, не отдавайте!

Минесс пошлепал рукоятью меча себе по лбу:

— И как я сам не догадался?! Ведь крутились такие мысли в голове! Скажи, а князь знал об этом?.. Ну, конечно знал! Вот почему он тебя так усердно защищал…

Ольга не отрывала взгляда от его лица, пытаясь по изменчивым складкам морщин прочитать ход потаенных мыслей. Лейтенант, покачивая головой, разглядывал ее новое крестьянское платье, не понимая, где она умудрилась его стащить. Потом вдруг усмехнулся, облокотился спиной на ближайший ствол и закинул ногу на ногу:

— Значит, ты так долго таилась от нас, потому что боялась, мы выдадим тебя Калатини? Я правильно понял?

Ольга испуганно кивнула, ее короткая челка уже начинала кое-где завиваться кудрями. И тут лейтенант звонко расхохотался. Его голос прокатился по степи темноты и еще долго блуждал где-то в ее мрачных глубинах.

— Ну, давай рассказывай, как ты умудрилась заблудить  на самый край черной вселенной?

— Я пошла по воду…

— Пошла по воду! — передразнил Минесс и вновь расхохотался, даже меч у него на коленях задрожал. — Ты ее из Москвы пошла черпать прямо в море Древних Атлантов? Ха-ха! Так, что ли?

Ольга слегка обиделась и даже притопнула ногой.

— Мы с моими подругами стали водить хороводы, и тут появились эти всадники в масках… Скажите, вы меня отпустите?

— Нет, разумеется. У меня есть приказ доставить тебя царю Василию. А он пускай уж сам разбирается, дочь ты ему или кто-нибудь еще. Так что давай, разворачивайся и пошли назад!

Ольге ничего не оставалось как повиноваться.  Ее пестрое крестьянское платье начало непривычно мерцать красками на фоне мрачных деревьев. Хоть оно и было довольно просторным, но изящная девичья фигура то и дело выявляла из-под ткани свои соблазнительные округлости. Лейтенанту доставляло неописуемое удовольствие идти позади и вылавливать взором каждый изгиб ее тела.

— Тебя ведь Ольга звать, правильно?

— Ага.

— А если ласково, то как?

— Оленька. — Девушка передернула плечами и улыбнулась.

— Послушай, Ольенька, куда горб свой задевала? Он был такой красивый.

Девушка обернулась и сверкнула злобным взглядом, от которого Минесс еле удержал новые порывы смеха.

— У озера выкинула.

Наконец появилась та самая палатка. Костер, делающий видимым все в радиусе двадцати шагов, горел с новой силой. Лаудвиг и Карл сидели, склонившись над рдеющим огнем, спинами к идущим. Еще издали лейтенант крикнул:

— Сьир! Можете себе вообразить, наша ведьма прочитала какое-то древнее заклинание, и глядите в кого превратилась!

Первым обернулся здоровяк Карл. Открыл рот — то ли от изумления, то ли хотел что-то произнести, но так и не успел. Палица соскользнула с его разжавшейся ладони и упала прямо на ногу. Здоровяк завыл от боли и начал приплясывать на одном месте. Только один Лаудвиг так пока ничего и не понял. Он подошел к Ольге, зачем-то пощупал сатиновую ткань ее платья, небрежно бросил:

— Из деревни девка? — Затем строго посмотрел Минессу в лицо. — Ведьму! Ведьму мне давай! Я ее сейчас сожгу! Она мне уже все нервы извела!

— Так вот она, сжигай!

Лаудвиг первый раз глянул царевне в глаза, они снова поменяли свой цвет и стали ясно-зелеными. Принц вдруг ощутил внезапный холод во всем теле. Ведь что-то подобное он уже где-то видел… черты лица… разрез глаз… тонкие пальцы, на которых… Лаудвиг ошпаренный отскочил в сторону… на которых еще кое-где сохранились следы морщин!

— Ты и впрямь ведьма?!

— А вы как думали, сьир?! — ответил лейтенант. — Она только что мне сказала, что если ее кто-нибудь тронет хоть пальцем, она всех нас превратит в сгорбленных стариков с рогами на затылке. Она это умеет!

Ольга вдруг ни с того ни с сего осмелела и добавила:

— Еще с хвостом!

Лаудвиг медленно опустился на бревно, переводя недоумевающий взгляд с лейтенанта на царевну и обратно. Карл прямо над правым ухом проскрипел своим грубым мужицким голосом:

— Ух и девка! За такую можно было б и побольше цену назначить. Скупердяй же этот Калатини!

Принц вдруг испытал странное, ранее вообще для него неведомое чувство. Он хотел повнимательней рассмотреть лицо чудом преображенного создания, но ему было СТЫДНО поднять глаза. Первый раз за всю свою взбаламученную жизнь он чего-то стыдился. И, разумеется, он все понял. Медленно-медленно поднялся, как-то озадаченно покачал головой…

— Ну… в общем…

В памяти совсем некстати всплыли оскорбления, которыми он осыпал ведьму на протяжении всего пути. В конечном итоге Лаудвиг, совершенно не зная что сказать, ляпнул своим языком самую настоящую глупость:

— Ведьмы больше нет! Мы ее победили! Здорово, правда?!

Ольга зажала ладонью рот, чтобы не выплеснуть наружу смех, но он все же прорвался сквозь ее пальцы. Этот смех тут же подхватил лейтенант. Потом загоготал Карл, потрясая в воздухе своей неповторимой палицей. Чтобы не выделяться из общей массы, захохотал и сам Лаудвиг.

В дальнейшем все пошло не так, как прежде. Ольгу посадили на самую породистую лошадь, а ту больную клячу вручили Карлу, который  с гордостью принял подарок. Даже посидеть своей ожиревшей задницей на том месте, где только что сидела такая прекрасная девушка, было для него счастьем. Никто из франзарцев не признавал да и не понимал титул «царевна», все звали ее принцессой. Ольга ехала впереди, так как знала дорогу. Лаудвиг, неотрывно смотревший ей в спину, — следом. Иногда она оборачивалась, чтобы сказать какую-нибудь пустяковую вещь, и обязательно выискивала взгляд принца. Выискивала, но никогда не находила, так как тот сразу отводил его в сторону. И лишь когда она снова была повернута к нему спиной, он разглядывал ее изящную фигуру и белоснежную гладкую шею. Он еще ни разу не осмелился задать Ольге какой-нибудь вопрос, эту роль без всяких комплексов взял на себя лейтенант.

— Послушайте, принцесса, а правда, что в ваших лесах скрывается слишком много солнцепоклонников?

— В общем… да. Около крупных городов их, впрочем, мало. Патрульные отряды моего отца их регулярно отлавливают. А дальше по степи в сторону Бурятского ханства есть много необжитых мест. Там их предостаточно, и не только из числа рауссов. Там, говорят, логово еретиков изо всех миражей. Вы же знаете…

Ольга вдруг притихла и обернулась, франзарцы тоже притормозили лошадей. Сзади вроде как донеслись невнятные звуки.

— Ветер… — успокаивая себя и остальных, небрежно бросил Карл.

Царевна продолжила начатую мысль:

— Вы знаете, что полвечности назад, давным-давно, во времена правления царя Владилиуса солнцепоклонники захватили власть в Москве, разрушили все храмы тьмы и целых четыре эпохи правили нашим миражом. Сколько крови тогда пролилось… Потом Непознаваемый послал на них страшную эпидемию.

Прямо над ухом у царевны блеснула рыжая молния и вонзилась в дерево. Это была зажженная стрела, пущенная кем-то сзади. Все четверо резко затормозили коней и повернули головы, и все четыре сердца дрогнули… Тьму прорезали быстро приближающиеся огни, донеслось ржание лошадей. Поверх голов путников полетели еще стрелы. Из-за занавеса мрака вынырнули вооруженные всадники, во главе которых… Да, глаза никого не обманывали. Во главе которых был их враг по несчастью майор Тилль Хуферманн. О его существовании и о его неординарной личности грешным делом начали уже забывать. А он, как выяснилось, даром время не терял. Завербовал себе еще десяток людей и продолжил, как теперь оказалось, довольно небезуспешную погоню. Его маленькая худощавая фигура крайне нелепо гляделась на лошади посреди настоящих верзил-воинов. Как, впрочем, крайне нелепо выглядела вся сложившаяся ситуация.

Путь-то практически приближался к концу…

Хуферманн остановил свою лошадь, и первое что сделал — это достал носовой платок и высморкался. Даже прослезился. Потом тихо произнес:

— Ух, и намотался я с вами… Столько натерпелся! Столько пережил! А вас даже и совесть нисколько не мучает?

Его головорезы обнажили свои мечи и принялись окружать то, что осталось от некогда многочисленного отряда лейтенанта Минесса.

 

                         глава   шестая

 

                                                                     «Есть жизнь длинною в мгновенье.

                                                                      Есть смерть шириной с океан.

                                                                      Проходит как дуновенье

                                                                      И жизни и смерти обман…»

 

— Дждо-он!! Эдрих!!

Антонов сжимал озябшими руками канат и не знал, в какую сторону ему теперь податься. Он уже на несколько раз обошел всю сеть в разных направлениях:  поднимался на гору, выходил к реке, неоднократно обшаривал палатку. Все еще надеялся, что он просто разминулся в пути со своими собратьями по несчастью, и что они сейчас так же ползают вдоль каната, выкрикивая его имя. Тьма, некогда разрушившая мир, выглядела как никогда угнетающей. Ее ярко-черные насыщенные страхом тона довлели на психику, вызывая желание взвыть по-волчьи. На оскудевшем небе сияли (или просто мерещились) несколько звездочек. Они-то и не позволяли окончательно помрачиться умом.

 Антонов стоял в нерешительности минут десять, потом двинулся вперед. Его руки спешно перебирали связку лиан, а ноги осторожно ступали на невидимую поверхность. Холодный ветер прилетал откуда-то из небытия, заставлял тишину испускать скрежещущие звуки, трепал волосы на затылке, путался в ветвях деревьев и тут же на месте умирал, превращаясь в изначальную тишину. Мир казался внутренностью огромного гроба. Погасшая реальность давала его пальцам ощущение мнимых вещей. Ему казалось, что он нащупывает во мраке какие-то формы, массы, твердые и жидкие тела. Но все это могло оказаться таким же легким обманом для рассудка, как сон или посмертный бред. Кстати, о снах… Антонов даже там потерял способность что-либо видеть. Сны, пронизанные таким же душным мраком, практически не отличались от яви. Те же канаты, те же бессмысленные скитания в разных направлениях и то же самое отчаяние.

— Джо-он!! Эдрих!!

Его голос, отраженный непроницаемой черной сферой, возвращался в его разум и там угасающими реминисценциями постепенно затухал, теребя больные нервы. Его немая агония давала более громкое эхо во внешнее пространство, чем этот истерический голос. Антонов вновь вышел к тому месту, где была их палатка, последнее пристанище. Последнее место, где можно было слышать людские голоса и пообщаться. Он нащупал ее легкую дверь, открыл и с почти исчезнувшей надеждой вопросил тьму:

— Джон, может ты здесь? Спишь, нет?

Антонов зашел внутрь и принялся обшаривать каждый уголок. Воздух был прогнившим, с траурными ароматами плесени. Александр понял, что он остался один. Нет больше ни Джона Оунли, ни Эдриха Вайклера… Он даже не помнил, давно ли он слышал их голоса в последний раз? Неделю или две назад? Может, месяц или два? Понятия о неделях и месяцах в проклятом мире было столь же условно как и само понятие существования. Здесь вообще не было времени. Ни его присутствия, ни его отсутствия. Ни течения, ни смрадного застоя. Монотонная, монолитная и неизменная в самой себе темнота обладала лишь одной координатой времени — мрачным будущим, при полной омертвелости настоящего.

Да… последнее, что он помнил о Джоне, так это то, что капитан говорил ему, будто слышал во тьме отдаленный топот копыт. Они еще долго обсуждали эту тему. И… все. После этого Джон куда-то исчез. Антонов облазил всю канатную сеть вдоль и поперек, кричал в разные концы, аукал как больной истерик, но в результате только вымотал свои последние силы. Вайклер, кажется, исчез еще раньше. Он стал утверждать нечто странное и крайне подозрительное, будто начинает видеть окружающие предметы. Александр еще хорошо помнил эксперименты с летающими камнями, в которых штурман безошибочно угадывал направление их полета и даже угол траектории. Впрочем, он мог ориентироваться и по слуху… Джон только смеялся и говорил, что у Вайклера первая стадия помешательства. На то были все основания, так как в дальнейшем штурман уже стал различать деревья, какие-то горы, линию горизонта… Гнал откровенную шизу, одним словом. Но потом Вайклер вообще исчез…

Через некоторое время исчез и Джон…

Антонов ощутил ужасающее одиночество. Его дух оказался словно замороженный в глыбу вечного льда. Он абсолютно один. Вне пространства и времени. Вне вселенной. Лишенный не только понимания сути окружающего бытия, но и самого этого бытия. Гнетущая, вызывающая лишь судороги, тьма сдавила его тело со всех сторон, а его психику свернула до размеров математической точки. Он был абсолютным нулем в ее объятиях. Его голос считался вздором, мысли — хаосом, какие-то движения — жестами отчаяния.

Антонову стало все более явственно казаться, что не было никакого Джона, ни Вайклера. Ни длительного полета к Проксиме. Все это лишь пестрые образы медленно угасающего разума. Вот она реальность:  черная, абсолютно бесцветная субстанция полнейшего равнодушия. А всякие чувства, миры, в коих разыгрываются человеческие трагедии, бесчисленные отражения этих миров — все это вздор! Нет ничего! И никогда не было.

Мнимый голод требовал хоть и мнимого, но все же утоления. Александр принялся выискивать хвойные деревья, надеясь насобирать там спасительных для желудка шишек. Орехи в черном мире являлись основным источником белка и, слава неведомому богу, имелись здесь в изобилии. Живя на одних ягодах да сырых грибах, они бы давно уже загнулись.

— Джо-он!! — уже лишенный веры и надежды на успех, он время от времени продолжал сотрясать темноту своими охрипшими возгласами. — Эдрих!!

Александр успокаивал себя тем, что молчание есть голос высших сил. Он вслушивался в это молчание, пытался уловить его характер и немой подтекст. Да… если б они были где-то поблизости, давно бы уже откликнулись.

Пока еще не обесцвеченная фантазия порой рисовала ему краски прежней жизни. Летящую меж звезд обледеневшую глыбу «Безумца». Каюты межзвездного корабля, в лабиринте которых они слонялись четверть своей жизни. Планету Фрионию с фантастическими закатами, застывшими во времени пейзажами из каменной насыпи и мелких озер. Планету с полным отсутствием жизни и со всеми необходимыми условиями для ее возникновения…

Чем глубже Антонов пытался проникать к недрам своей памяти, тем более абстрактными, более размытыми в своих очертаниях были ее образы. Старая Земля… на небе светит солнце… кажется, оно было круглым… Всюду — высотные здания, потоки машин и потоки людей, сливающиеся меж собой в бесконечный конвейер суеты... Неужели все это когда-то было? Неужели он сам рожден там, в мирах собственных грез?.. Частенько вставал перед глазами улыбающийся образ жены Лены. То, что она сказала ему на прощанье, перед стартом «Безумца», он запомнил на всю оставшуюся жизнь. «Возвращайся назад. Я все равно тебя дождусь. Даже если ждать придется тысячу лет…»

Александр иногда плакал, вспоминая эти слова. Его жизненный трек пересекся с ее судьбой. И точка пересечения называлась любовью… Он, жаждая верить в сказку, часто внушал себе, что на той, настоящей Земле, Лена до сих пор его ждет. Глядит на небо и взволнованно вздыхает.

«Абсурд все это», — твердила та часть разума, в которой был заложен прагматизм. Он был записан на жестком нейронном диске в файлах головного мозга. И был как вирус для чувственной души, приводя все смоделированные миры к зависанию.

Однажды Антонов признался самому себе:

— Я один во вселенной. — И потом, отчаянно выискивая для себя хоть какое-то утешение, громко добавил:  — А одним во вселенной имеет право быть только Бог!

Присвоив своей личности столь звучный титул, он продолжал творить миры из пустоты и тьмы. Из внутренней пустоты своего рассудка и внешней тьмы реликтового вселенского холода. Миры, впрочем, получались такие же холодные, бесчувственные, лишь ярко разукрашенные еще не забытыми цветами. И кто его знает… Может, настоящий Бог, создавший нашу метагалактику с мириадами жизнерадостных звезд, тоже когда-то перебирал руками незримые канаты и изнывал от голода и отчаяния?

 

                 *                    *                    *

 

Вайклер двигался в ущелье между двумя горными хребтами, не позволяющими ему свернуть ни направо, ни налево. Основным препятствием на его пути были многочисленные реки, создающие повсеместную сеть бурных водных потоков. Половину из них можно было, впрочем, преодолеть вброд. Другую половину пришлось переплывать. Причем, с одной рукой, так как другой он держал над головой скрученную в узел одежду. Но подвиг состоял даже не в этом. Главная проблема заключалась в том, чтобы выйдя из прохладной воды, быстро растереть свое тело, согреть его какими-нибудь физическими упражнениями и умудриться еще не подхватить простуду. Вайклер понял одну свою ошибку, по поводу которой в его душу пришло запоздалое сожаление. Нужно было тщательным образом пройтись по канатной сети и попытаться отыскать джонову зажигалку. Теперь, имея глаза, а не просто бесчувственные моргающие органы, это не составило бы большого труда. Но поздно…

Вайклер остановился и оглянулся назад — туда, где ущелье изгибается и заворачивает в бесконечно далекую необозримую область. Два тянущихся горных хребта, словно два хвоста неких исполинских животных, лежали рядом на земле и скалились в черное небо своими зазубренными вершинами. Да, здесь горы были намного выше и круче тех застенчивых сопок, между которыми они жили все это время. Эдрих призадумался… Сколько он уже прошел? Наверняка больше, чем сотню миль. Расстояния в пространстве, равно как и во времени, путались в голове и были совершенно неотчетливы. Может,  сотню. Может, в два раза меньше. Или в три раза больше. Усталость подавляла чувство меры всего происходящего вокруг. Одно Вайклер знал определенно:  вернуться назад, отыскать палатку и своих бывших друзей для него сейчас абсолютно нереально. Он и дороги-то не помнит.

У него слегка защемило сердце, когда он вдруг представил себе, что где-то там, за горизонтом его личного мироздания, ползают в абсолютной тьме Джон Оунли и Александр Антонов — еле живые остатки (сказать вернее:  останки) некогда легендарного экипажа первого (не исключено — и последнего) в истории человечества межзвездного корабля. Они все также перебирают руками канат, удлиняют его на ничтожно малые отрезки, наивно полагая, что это поможет отыскать им людей. Они так и не смогли прозреть, и его терпение подошло к концу.

Вайклер вгляделся в аморфные краски далеких горных массивов, в складки гор, в их крутые склоны, поросшие редкой растительностью. Слабый матовый свет, рожденный из ниоткуда, придавал бывшему черному миру какие-то странные тона. Цвет деревьев, травы, даже собственного тела был совсем не тот, как если бы смотреть на все это прежними глазами, в эпоху горящих костров. Небо продолжало оставаться девственно черным, с небогатой россыпью красноватых звезд. Порой, когда погода хмурилась, Вайклер мог различить над головой слабые контуры облаков — столь неясные и размытые для взора, что, казалось, облака эти находятся не на небе, а в мутных водах опрокинутой вверх тормашками бездны.

А впрочем, что о них сожалеть? Кто такой Джон? Кто такой Алекс? Всего лишь жалкие существа, ползающие на карачках и извергающие во тьму отчаянные ругательства. Кто они такие? Ничтожные создания, по какому-то глупому стечению обстоятельств оказавшиеся с ним в одной компании. А он — избранный. Он был избран изначально, еще до своего рождения, чтобы этот загадочный мир открылся ему. Ему и только ЕМУ. Он и только ОН имеет способность видеть вещи, сокрытые от простых смертных, от тех, кто принадлежит к низшей категории людей. Ни Джон, ни Алекс, ни остальные обитатели «Безумца» никогда не были ему настоящими друзьями, он всегда считал себя выше остальных. Но ведь так оно и было на самом деле. Сама жизнь доказала его превосходство, его сверхпроникновенность, его сокрытые доселе неограниченные возможности.

У Эдриха теперь и в мыслях не было возвращаться назад, чтобы помочь им. Таскать для них еду, утешать, водить за руку, словно младенцев,  чем он усердно занимался первое время. Зачем? Пусть подыхают эти жалкие личности, лишь внешне похожие на людей. Если выкарабкаются — их счастье. Сгниют в своей палатке — тоже их проблемы. Нет больше ни Джона, ни Алекса. Это лишь два абстрактных и вздорных символа, сохраненных в памяти его мозга. Пройдет время, и символы исчезнут. Зачем возвращаться назад, когда перед ним раскинулся целый мир… Мир, скрывающий соблазны и загадки. Мир, испытавший его терпение жгучей тьмой, и в награду вывернувший наизнанку все свои красоты. Вайклер видел вокруг себя целые полчища экзотичных деревьев. Они, эти древесные существа, живущие в заторможенном времени, стояли перед ним задумчивыми и молчаливыми. Многочисленные кривые ветви походили на множество рук, небрежно раскинутых во все стороны — или для приветственного рукопожатия, или символически выражая некие чувства. Эдрих порой подолгу бродил среди деревьев, чувствуя себя посетителем бескрайнего паноптикума. Ленивые порывы ветра заставляли их слегка отмахиваться от его грубых ласк. У деревьев имелся один существенный недостаток — у них не было теней. Вайклер как-то пытался отыскать под ногами собственную тень, и был приятно изумлен, что его черная душа слоняется где-то вдали от него самого.

Когда на смену меланхоличным ветрам приходили страстные ураганы, лес расшатывался из стороны в сторону, деревья скрипели, их ветви загибались вверх, царапая бесчувственное небо. Окружающие ущелье горы, эти массивные глыбы окаменелой гордости, поднимались так высоко, что некоторые их остроконечные вершины уже затупились о твердый купол нависшей над миром темноты. Ведь там, наверху, до сих пор не было света. Огромный черный осколок, занимающий чуть ли не половину обозреваемой вселенной, висел над головой и в любой момент грозил рухнуть на землю.

Вайклер вдруг увидел какого-то зверька, прошмыгнувшего в зарослях травы. Расфуфыренный серый хвост вспыхнул перед взором пестрой расцветкой и тут же погас. Осталось лишь удаляющееся шуршание да колыхание высоких стеблей. Что это было?.. Вайклер улыбнулся. Все-таки этот мир — прекрасен…

Он не спеша спустился с тропинки к реке, невесть какой уже по счету, и наклонился попить воды. Его губы почувствовали упоительную прохладу, а тело точно приняло в себя эликсир жизни:  взбодрилось, впитало новые силы, а главное — неувядающее стремление идти вперед. Именно вперед, потому что сзади…

Сзади вдруг отчетливо послышались чьи-то шаги.

Вайклер напрягся, сделал последний глоток, который показался ему обжигающим горло, затем, не оборачивая головы, задал бредовый вопрос:

— Джон? Алекс? Вы, что ли? — он просто не знал других имен, к которым можно обратиться.

Никто не ответил. Пришедшая секундой позже мысль, что эти два слепца шли все время за ним по пятам, показалась даже не бредом, а настоящим черным анекдотом.

— Здесь кто-то есть?! — Эдриху необходимо было услышать собственный голос, это помогало подавлять страх.

Он медленно обернул голову и… вздрогнул от неожиданности. Кажется, цель достигнута. Он мечтал обнаружить на этой планете разумную жизнь, так вот она — всего в нескольких шагах…

На берегу реки стоял человек, внешний вид и одеяние которого имело болезненное пристрастие к темным тонам:  абсолютно черные волосы, такого же цвета зрачки, словно две мрачные дыры в глазницах. На нем был черный плащ, черная шляпа и черные перчатки. На фоне буйных цветов растущего позади кустарника он выглядел настоящим демоном. Его взор был мертв, но тело, несомненно, живо. Незнакомец, увы, не выразил к бывшему космоплавателю должного интереса, лишь скучающе осмотрел его с ног до головы, ничего не произнес, потом достал из кошелька несколько монет, кинул их перед собой, уверенный, что дает нищему подаяние. Потом незнакомец развернулся и медленно зашагал назад — в ту же Неизвестность, из которой он прибыл. Тропинка примятой травы после него являлась ярчайшим доказательством, что все происходит на самом деле. Вайклер поднял одну из монет, повертел, подражая старинным временам, попробовал на зуб, но тут же швырнул ее в сторону, вскочил на ноги и побежал вслед за молчаливым благодетелем.

— Подождите! — кричал он, махая руками. — Я прибыл оттуда! Со звезд! — его указательный палец вытянулся в сторону неба. — С далеких звезд!

Незнакомец обернулся, загадочно посмотрел на указанное лично для него небо, будто сам факт его существования расценивался странным кричащим человеком как открытие, потом его лицо выразило крайнее удивление. В мертвом взоре воскресли признаки чувственности.

Вайклер, растерянный, недоумевающий и все еще шокированный происшедшим, от полного незнания что теперь делать, протянул незнакомцу свою руку.

— Со звезд могут прийти только друзья… только друзья, поверь мне.

 

                  руна   шестнадцатая

 

                                                 «Пред мной два пути. Один — гладкий, прямой.

                                                  Другой — весь порос сорняковой травой.

                                                  Тот, первый, направлен к сиянью небес,

                                                  С другого лишь виден болотистый лес.

                                                  И долгое время понять я не мог:

                                                  То путь моих мыслей и путь моих ног».

 

Дьессар, сидя в трюме, перебирал, как четки, свои цепи. Под потолком горела небольшая керосиновая лампа, дарующая этому удушливому замкнутому пространству пригоршню света и клубни черной копоти. Если свет был совершенно ни к чему, то копоть привносила своеобразный аромат в блеклые запахи его темницы. За ее стенами, то есть бесконечно далеко, шумело и пенилось море Древних Атлантов. Дьессар не обратил никакого внимания, когда сверху раздался скрип не знающих смазки шарниров. Люк, словно протяжно зевнув, открылся, и по ступенькам прошелся топот тяжелых сапог. В скупом свете керосиновой лампы, уродующим очертания всех предметов, появился капитан Бьюти. На его страшном лице была то ли улыбка, похожая на оскал, то ли сам оскал, не отличимый от улыбки. Да, встречаются иногда такие лица, на которых любая мимика вызывает только отвращение. То же касается и голоса:

— Ну что, еретик? — Бьюти вдруг расхохотался. — Сплавал в свою Америку? — его клокочущий, чуть хрипловатый баритон залил собой весь трюм. Керосиновый свет замерцал, от чего на лице капитана запрыгали уродливые тени.

Дьессар счел разумным промолчать. Но в этом молчании не было ни презрения, ни сервилизма, ни даже равнодушия. Просто лень было открывать рот. Бьюти сделал еще несколько тяжелых шагов и встал прямо под лампой. Тени на его лице выросли, изогнулись, сомкнулись между собой каким-то страшным мистическим символом, уродуя образ капитана до неузнаваемости.

— Поверь мне, старой морской крысе, уж я-то поплавал по морям, наверное, в два раза больше, чем ты, будучи ребенком, помочился в штаны. Я неоднократно видел Рассеяние Мира и Протоплазму. Хоть я и невежда в религиозных вопросах, но уж настоящий бред от здравых размышлений всегда отличу. Мой тебе совет:  выкинь ту дурь, которую вдолбили в твою голову. Ты родился среди солнцепоклонников — в том твое несчастье, но не твоя вина. Родился бы ты, к примеру, в моей семье, стал бы легендарным моряком и, уж поверь мне, правоверным пасынком темноты… Да, кстати! Если ты хоть раз назовешь меня морской мышью, а не крысой, сверну тебе голову вот этими самыми руками. — Капитан показал свои огрубелые, изрезанные линиями судьбы руки. — Даже если ты отречешься от своих еретических идей… А ты ведь отречешься, а?

Дьессар сплюнул на пол.

— Отрекусь…

Он редко снисходил до того, чтобы отвечать на чьи-либо вопросы. И делал это всегда с каким-нибудь побочным эффектом, подчеркивая свое наплевательское отношение к собеседнику. Капитан смерил взором его огромную атлетически сложенную фигуру и с неким сожалением подумал, что из него действительно вышел бы отличный моряк. Бьюти больше ничего не сказал. Молча развернулся и стал взбираться на палубу. Ступеньки вновь застонали под тяжестью огромных сапог. Уже будучи наверху, капитан крикнул одному из матросов:

— Эй, Пат, иди сними с него цепи. Кажется, человек образумился.

Пат, юный коротышка и молчаливый исполнитель любого приказа, сиганул в трюм, подошел к Дьессару и принялся разбивать зубилом железные кольца на запястьях. Когда Дьессар оказался на свободе, он выпрямился во весь рост, печально поглядел на своего освободителя и с той же печалью произнес:

— Прости, Пат.

Матрос пожал плечами.

— Не понимаю, в чем вы просите у меня прощенье?

— В том, что сейчас произойдет.

Гибкая извивающаяся, чем-то похожая на змею цепь свернулась кольцом на шее матроса и стала затягиваться. Пат открыл рот, извергающий хрипы, выпучил глаза и почти тут же мертвый упал на неструганный пол. Испуганный свет керосиновой лампы даже не счел необходимым освещать его труп. Его тело слилось с темнотой, словно провалилось в черное небытие. Солнцепоклонник нащупал за его поясом нож и расценил его как вещь весьма ценную и полезную для дальнейших действий.

Когда Дьессар оказался на палубе, его встретили три матроса с настороженными, слегка изумленными взорами. Он  потер свою щетинистую щеку и спросил:

— Друзья, вы не подскажите (у меня нелады с математикой), сколько будет три минус один?

Один из матросов покрутил пальцем возле виска, усмехнулся, но все же ответил:

— Два.

Железная цепь почти беззвучно завертелась в воздухе и вращалась с такой бешеной скоростью, что практически исчезла для человеческого взора. Появилась она лишь тогда, когда своим концом затормозила о голову ближайшего матроса. В его черепе послышался хруст, кровь брызнула на лицо. Тело матроса отлетело в одну сторону, а плохо завязанная обувь — в другую.

— Правильно. А три минус два сколько будет, не помните?

Тут только они спохватились и выхватили ножи. Пронырливая цепь обмотала шею одного из них, совершив на ней целых четыре витка. Дьессар дернул на себя. Матрос, потерявший равновесие, вдруг оказался в его цепких объятиях. Он умоляюще посмотрел на своего напарника, дернулся вперед, но вдруг почувствовал боль в пояснице, там что-то закололо. Но это был не старческий радикулит, а торчащий из живота окровавленный нож.

— Подсказываю:  один. Слабы вы в математике, господа! — Железная змея снова принялась вращаться.

Оставшийся в живых ринулся наутек. У него наконец прорезался голос, чтобы позвать подмогу. Почти тут же Дьессар увидел себя в окружении целого взвода вооруженных противников. Воевать со всем миром не входило ни в его стратегические, ни в тактические планы. Он мгновенно высмотрел глазами капитана Бьюти, совершил несколько обманчивых прыжков, прорвал кольцо окружения и даже сам удивился, как быстро и непринужденно шея капитана оказалась защемленной его локтевым суставом. Острие ножа нежно коснулось горла. Только тогда Бьюти пришел в себя:

— Ах ты подонок! Ведь я тебе сделал доброе дело. Все вы, еретики, твари. Неисправимые тва…

Нож перестал ласкать горло нежными застенчивыми касаниями и проник под кожу, пустив по ней струйку крови.

— Старая морская мышь, если хочешь сохранить свою шкурку, прикажи своим разгильдяям, чтобы они исчезли.

— Ты даже не представляешь, что они с тобой сделают, если…

Нож подался вперед, и голова капитана спазматически дернулась.

— Ладно, ладно… Эй, парни! Исчезните на время.

Матросы, будто огромные тараканы, расползлись по разным щелям.

— А теперь,  — продолжал Дьессар, — прикажи разворачивать корабль.

— Куда, идиот?! — Бьюти сделал круглые, как монеты, глаза.

— Туда, куда мы плыли.

— Ты что?! Не веришь своим глазам?! Там же кончается само мироздание! Ты погубишь всех нас и себя! Ты ненорма…

Через пару циклов с правого борта корабля показался ряд весел, нырнувших в воду. Изумленные гребцы принялись нехотя тормошить море Древних Атлантов. «Любимец ветров», покачиваясь на волнах, стал медленно разворачиваться вокруг своей оси. Мегабездна, кипящая голубыми цветами, снова оказалась впереди. Предвечная Тьма, расколотая ее сиянием и отброшенная в прошлое, утратила свою вездесущность. Жизнь заканчивалась на конфликтном стыке двух могущественных стихий.

— Дьессар, давай поговорим по-хорошему. Что тебе надо? Чего ты добиваешься? Ты погубишь всех нас! Ведь там нет даже пространства и материи! Ты ищешь себе легендарную смерть? Я предложу тебе тысячу более изысканных способов…

— Там должна быть Америка!

«Любимец ветров», периодически вздымаемый настойчивыми волнами, прорезал своим носом мертвый воздух, устремляясь в пеклище жидкого времени — туда, куда даже человеческая мысль не могла проникнуть, чтобы при этом не обжечься. Мегабездна раскинула свои испепеляющие объятья, готовая, как соринку, поглотить любой предмет из холодной полуреальности. Протоплазма жидкого времени кипела в ее недрах, она была способна в любой момент вырваться и уничтожить всю черную вселенную вместе с ее обитателями, вместе с ее зыбкими миражами и иллюзией жизни.

— Остановись, Дьессар! Я исполню все, что ты пожелаешь! Я отпущу тебя на свободу! Дам денег! Верь в свое солнце, сколько влезет! Но зачем тебе губить столько невинных людей?!

«Любимец ветров» вздымал свой нос от набегающей волны и наклонялся вниз, сползая во впадину. Он точно кивал своей огромной деревянной головой, раскачивал острием мачты, выражая тем жест одобрения только что произнесенным словам капитана. Он стремился к собственной гибели, неся на своем борту многочисленное сборище смертников.

— Дьессар, остановись! Будь благоразумен!

— Там должна быть Америка!

— Кто вдолбил в твою голову эту чушь?! Если ты не веришь собственным глазам, что заставляет тебя верить каким-то слухам?!

Мегабездна уже обжигала взор. Гигантский океан Протоплазмы кипел необъятным ужасом. Всякая человеческая психика, взирая на него, расплющивалась от страха.  Началось Рассеяние. Все предметы потеряли свои очертания и краски, став аморфными, как невзрачные человеческие мысли. Капитан Бьюти и его матросы впали в пассивное сумасшествие. Уже не способные сопротивляться летящему кому событий, они лишь с округлевшими глазами взирали на лохмотья пространства, словно порванные флаги трепещущие на ветру. Море заканчивалось. Заканчивалась зона жизни и само понятие бытия.

— Будь ты проклят, Дьессар!!

Солнцепоклонник почувствовал, как тело капитана обмякло, а его собственные руки стали немыми и бесчувственными. Синие концентрические круги пенились красками и расплывались прямо-таки впритык ко взору, будто кипела слизистая оболочка глаза. Тьмы больше не существовало. Голубое свечение Мегабездны заняло все мыслимое пространство. Раскаленная масса жидкого времени надвигалась необъятной стеной. «Любимец ветров», которого уже не в состоянии были спасти даже его любимые ветра, медленно, но уверенно сползал к собственной гибели. В ушах у Дьессара стоял страшный рев — рев, извергаемый разорванным в клочья морем. Человеческие голоса канули далеко за борт корабля.

Дьессар оглянулся. Увидел застывшие в ужасе, похожие на небрежные мазки красок фигурки матросов. Увидел раздвоенную, словно при плохой резкости, мачту. Ни с правого, ни с левого борта моря больше не было. Голубая плазма сжимала корабль в своих объятиях. Дьессар глянул вперед, и его изведавшее всякие страхи сердце панически дрогнуло. Впереди болтался трепещущий огрызок водного пространства. Мироздания, в привычном понимании этого слова, дальше попросту не существовало. Откуда-то сзади, из нереальности, до его ушей донесся слабый, еле ощутимый для слуха голос:

— Будь ты проклят, Дьессар!!

Последнее, что он увидел — это то, как нос корабля окунулся в голубой огонь. Последнее, что он услышал — собственный истерический крик. То, что из него невозможно было вытянуть даже пытками инквизитора Жоэрса. Мегабездна, казалось, вся состояла из кричащего ужаса…

 

                 *                    *                    *

 

 Даур Альтинор устроился в уютном кресле и задумчиво смотрел на молящийся камин. Король Эдвур, кстати, тоже любил глядеть в камин. Говорил, что это успокаивает нервы. Старший же советник почившего монарха видел в пламени огня лишь немого собеседника собственным размышлениям. А подумать, между прочим, было о чем. Перед взором герцога на маленьком фигурном столике стояли шесть деревянных солдатиков из старой детской игры. Он ее приобрел еще тогда, когда думал, что у него родится сын. Тешил себя надеждами и радужными ожиданиями. Но увы, на свет появилась Мариаса. А некоторое время спустя — Кастилита. Никому не нужные деревянные солдатики так и стояли запечатанными в картонной коробке. Простояли бы еще, может, полвечности, если б герцог о них с какой-то стати не вспомнил.

Послышалось приятное для ушей бульканье жидкости. Альтинор налил себе вина и, не долго думая, опустошил бокал. В камине слышался треск. Кастилита, когда была маленькой, говорила, что это невидимые гномики ломают прутья и подбрасывают их в огонь. Альтинор с этим никогда и не спорил. Он взял со стола одного солдатика и вслух произнес:

— Итак, займемся подсчетами. Из претендентов на трон вычеркивается принц Жерас Ольвинг… на сей раз, надеюсь, окончательно. — Солдатик, кувыркаясь в воздухе, полетел в пасть камина. — Не может быть, чтобы человек три раза подряд фактически воскресал из мертвых. А?.. Как думаешь, друг мой Горацций?

Попугай потоптался на жердочке, вхолостую похлопал своими размашистыми крыльями и возгласил:     

— Кошмар-р-р!! Какой кошмар-р-р!!

— Далее. Из претендентов на трон вычеркивается принц Лаудвиг Ольвинг. Если он уже не погиб в пути, то смерть к нему неизбежно придет от руки царя Василия. — Еще один солдатик отправился в недра камина.

Огонь лизнул его деревянное тельце, будто испробовав на вкус, лизнул другой раз, третий… Солдатик почернел и очень скоро превратился в обугленную мумию. Попугай вытянул шею, посмотрел своим единственным зрячим глазом на происходящее, моргнул пару раз, потом расфуфырил хохолок и что-то задумчиво пробормотал себе под клюв.

— Из претендентов на трон вычеркивается также граф Ламинье. — Третий солдатик полетел туда же. — Впрочем… остался бы граф в живых, ему вряд ли б светило это счастье.

Альтинор налил еще бокал вина и, прежде чем его выпить, приставил к глазу и посмотрел на искаженный жидкостью мир. Все вокруг стало красным. Формы предметов неестественно вытянулись. Горацций стал худым и высоким — как только еще удерживался на своей жердочке?

— Из претендентов на трон также исключается герцог Оранский. Признаюсь, довольно серьезный соперник. — Деревянный прототип герцога Оранского попал точно в центр огня. Пламя лишь слегка колыхнулось, глотнув новую жертву.

Альтинор принялся медленно цедить вино, не столь наслаждаясь его вкусом, сколь растягивая удовольствие перед тем, что он сейчас произнесет. Когда пустой бокал легонько стукнул по столу, старший советник взял еще одного солдатика, повертел им, всмотрелся в неясные черты его нарисованного лица, покачал головой и подумал:  «не похож…»

— Наконец, из претендентов на трон вычеркивается жирным и беспощадным росчерком моего пера сам король Эдвур. — Пятый по счету солдатик направился в камин.

Герцог взял в руки последнего солдатика, печально вздохнул, даже погладил его по головке.

— Итак, остается один Пьер… Знаешь, друг мой Горацций, во мне просыпается постыдная человеческая жалость, когда я вспоминаю о нем. Не поднимается… просто не поднимается рука его убить. Хотя сделать это легче, чем опрокинуть кубок с вином… А может, пусть пока живет? Он будет послушной тряпочной куклой в моих руках. К тому же, он вроде как неравнодушен к нашей Кастилите. Я научу ее, как надо вертеть мужчинами. Как считаешь, Горацций?

Попугай похлопал крыльями, но ничего так и не сказал. Альтинор взял солдатика двумя пальцами и попрыгал им по столику, поставил на грань пустого бокала и щелчком направил его на дно.

— Я буду теневым правителем Франзарии, а он — моей марионеткой.

Вдруг у Горацция словно прорезался голос. Он вытянул шею, расправил крылья и закричал:

— Собрались одни придур-р-рки!! Придур-р-рки!!

Герцог изумленно посмотрел по сторонам.

— Где ты их увидел, глупая птица?

 

                 *                    *                    *

 

— Бегите!

Сталь звякнула, выскочив из ножен. Лейтенант Минесс обнажил меч и описал им вокруг себя мертвый круг. Голова чьей-то лошади, оказавшаяся внутри его, истерически заржала, извергая темно-багровые струи.

— Бегите! Мы с Карлом их задержим!

Лаудвиг, движимый не столько рассудком, сколь порывами чувств, схватил Ольгу, перекинул ее на свою лошадь и ринулся меж деревьев в совершенно неосознанном направлении. Звон скрещенных мечей и человеческие крики, разразившиеся сзади, стали ощутимо удаляться.

— Держи факел! — Лаудвиг вручил девушке власть над огнем, а сам покрепче схватился за уздечку.

Ольга какое-то время видела перед глазами мерцающее красное пятно света, изрезанное стеблями травы да невнятными зрительными галлюцинациями. Она попыталась принять сидячее положение, в результате нечаянно ткнула факелом в ухо лошади. Та панически заржала, встала на дыбы и скинула наземь обоих незадачливых наездников. Лаудвиг грязно выругался.

— Лезь первой! Я за тобой!

Они вновь устроились на лошади, на сей раз — с комфортом. Ольга сидела впереди, тесно прижавшись к груди принца. Он же под предлогом того, что необходимо держать уздечку, обнял ее за талию. И так они ехали… молча взирая на воскресающие из темноты скелеты деревьев. Деревья сначала являлись им неясными штрихами чьих-то художественных абстракций, затем обрастали древесной плотью, медленно проплывали рядом с бесстыдством демонстрируя всю свою наготу, и после исчезали. У них, как и у людей, была своя осанка:  одни стволы были прямыми, стройными, другие — сгорбленными или скрюченными от старости. Был также свой характер:  одни воинственно растопыривали свои ветки во все концы, злобно цепляя ими всякого мимоходящего, другие стояли застенчиво, их ветви были скромно опущены. Ольга чувствовала сквозь ткань своего тонкого платьица, как его грудь периодически вздымалась, даря ей свою теплоту и возможность с удобством откинуться назад.

— А куда мы едем? — мягко спросила она.

— Куда ты светишь факелом, туда мы и едем. — Лаудвиг не нашел более остроумного ответа. — Нам необходимо удалиться… просто удалиться от преследователей. А дальше видно будет.

— Мне кажется, нам нужно просто погасить факел и переждать. В абсолютной тьме они не смогут нас найти.

— Так и сделаем, но не сейчас. Отъедем подальше.

Девушка потерлась спиной о его широкую грудь, делая вид, что устраивается поудобнее.

— А этот…  лейтенант, он же хорошо дерется? Как вы думаете, они справятся?

— Нет, они наверняка погибнут. Твоя цена, принцесса рауссов, исчисляется не евралями, как ты ошибочно думала. А человеческими жизнями.

Ольга обернулась. Ее озабоченное лицо находилось так близко к его лицу, что оба почувствовали легкое головокружение.

— Я доставила вам много неприятностей, да? — мягкий, до сладости приятный голос обволок сознание принца хмельным туманом. Он осторожно прижал ее одной рукой и шепнул на ухо:

— И все-таки ты ведьма…

Ольга рассмеялась. Ее раскатистый звонкий голос выглядел совсем неуместным. Факел немного поколебался, а неизменная в своем могуществе темнота совершенно игнорировала любые человеческие эмоции.

На импровизированном месте брани лежало уже шесть трупов. Лейтенант Минесс с безразличием для себя понял, что крайняя усталость сделала его мышцы деревянными, лишенными гибкости, а мозг — перегретым и неспособным молниеносно принимать решения. Он уже и не пытался демонстрировать свои легендарные на всю Франзарию акробатические трюки. Его меч вяло отражал выпады и, лишь благодаря тому, что противник тоже изрядно измотан, создавалась еще иллюзия сопротивления. Карл сражался рядом. Не ведая никакого иного орудия, кроме своей палицы, он приспособил ее для всякого деяния. Она, если надо, была и щитом, отражая выпады врага, и мечом, и копьем и деревенской дубиной, которую используют в пьяных драках между мужиками.

Карл был весь залит кровью, слишком много пропущенных ударов. Лес в его померкших глазах казался жилищем призраков. А отряд Хуферманна — племенем прыгающих бесов. Иногда Франзарцы подбадривали друг друга патетическими возгласами:

— За великую Франзарию!

— Во славу короля Эдвура!

— Во славу Непознаваемого! — именно с этим возгласом Карл расшиб еще одну голову.

Глухой удар, сопровождаемый немым ужасом чьих-то вражеских глаз, не имел эха. Как не имеет эха и сама смерть. Для каждого человека она единична и неповторима. Рослый тевтонец закружился на одном месте. Его палаш, потеряв единство с телом, отлетел в сторону, а тело воина обрушилось (не рухнуло, а именно обрушилось!) на настил травы. В глазах Карла это выглядело как падение великой скалы.

Лейтенант Минесс увидел перед собой вытянутое вперед острие меча, попытался рубануть им в сторону, но оно абсолютно его не слушалось. Лишь мгновение спустя пришла острая боль и осознание того, что это, в принципе, не его меч, а вражеский. Он прошел сквозь спину и окровавленной зазубренной торчал, направленный во тьму. Уже померкшими глазами Минесс увидел, как еще пара мечей прошла сквозь его тело. Последнее, что он сказал, на франзарском языке звучало так:

— Я был верным до конца…

Черная вселенная стала мрачной, как все человеческие кошмары. Свет факелов покрылся серым налетом. Вздорное явление именуемое «жизнь» стало столь легким, что его мог уничтожить простой порыв ветра. Минесс еже смог ощутить собственное падение, даже услышал радостные возгласы противников. Он только теперь понял, что земля соткана из ваты, а оглохшее небо из первобытной тишины. Крики людей удалились на недосягаемый горизонт всего сущего. Он всегда представлял себе смерть именно такой:  ласковой, доброжелательной, практически безболезненной.

Карл еще некоторое время помахал своей палицей, покричал и погрозил проклятиями:  все это скорее являлось делом чести, чем деянием  храбрости. В правую руку пришла острая боль. Палица, вращаясь в воздухе, улетела во внешнюю тьму. И мгновение спустя в его тело ударило несколько стальных молний…

После того как Тилль Хуферманн отдышался и брезгливо посмотрел на свой мундир, залитый кровью в том же обилии, что и собственным потом, он устало повалился на траву. От его отряда осталось только двое:  Инго и Ганц. Оба живы лишь наполовину. Испускающие последние вздохи трупы людей валялись повсюду, куда только мог уткнуться его взор.

— Мы ее упустили, — Инго изрек это как приговор. — Навсегда. Теперь они будут крайне осторожны, наверняка укроются в какой-нибудь деревне. Да еще завербуют себе подмогу из мужиков. Все! Двести тысяч евралей не достанутся никому, даже нашим заклятым врагам!

Хуферманн долго сидел на сырой траве и молчал. Его голова свисала почти до окровавленных колен, и со стороны могло показаться, что он пребывает в полном отчаянии. Потом майор резко поднялся и на удивление жизнерадостным голосом спросил:

— Кто-нибудь помнит, в какую сторону они поскакали?

Ганц вытянул указательный палец в одном из бесчисленных направлений леса. Следующий вопрос астральца выглядел по меньшей мере странновато:

— А ветер куда дует?

Ганц пожал плечами:

— Допустим, туда же… а что?

Хуферманн впал то ли в хандру, то ли в задумчивость. Лоб его сильно наморщился, но глаза, как и прежде, зияли черным воодушевлением. Он поднял один факел, подошел к ближайшему дереву и с громким возгласом  — «так не доставайся же ты никому!»  — поджег несколько его веток. Дерево быстро подхватило огонь, будто сказочный сверкающий наряд, и укуталось им со всех сторон. Подойдя к следующему дереву, майор рявкнул на своих головорезов:

— Поджигайте лес! Чего стоите?!

Ганц и Инго переглянулись, но не двинулись с места. Один из них (совершенно безразлично:  кто именно) испуганно возразил:

— Но… мы ведь тоже погибнем!

— Нисколько в этом не сомневаюсь! — Хуферманн чуть не рассмеялся от радостной мысли. Еще несколько деревьев превратились в огромные факела, будто бьющие огнем из недр самой земли. — Я кому сказал, поджигаем лес!!

 

                 *                    *                    *

 

Из-за скупого освещения лошадь уже несколько раз спотыкалась, падала, истерически ржала, а ее незадачливые наездники кубарем катились по земле. Принц до предела сжимал зубы, но не позволял себе в обществе женщины вскрикивать от боли. Ольга лишь тихо поскуливала, мысленно считая очередные синяки и ссадины. Дороги под ногами не было никакой абсолютно. Лишь густая трава, изуродованная кривизной назойливых кочек и множеством ям. Деревья так широко раскинули свои ветки, что каждая из них норовила потрогать непрошеных гостей леса. Одни ветки вели себя вполне доброжелательно, но другие…

— А, черт! — Лаудвиг все-таки не выдержал, когда одна из них хлестанула по его лицу. — Все! Делаем привал!

Оба буквально свалились с лошади и уселись на какую-то корягу. Лаудвиг потрогал свою сумку с унылой надеждой, что там еще может оказаться бутылочка вина, но лишь обреченно вздохнул. Он украдкой глянул на Ольгу, увидел как красноватые отблески факела румянят ее бледное лицо, почувствовал, что она слегка покосилась в его сторону. И, чтобы заполнить неловкое молчание, произнес:

— Царевна, я давно хотел тебя спросить, да все стеснялся…

Ольга посмотрела ему в глаза, на миг замерла, и тут же опустила взор на землю.

— Спрашивай.

— В какой стороне Москва?

— Понятия не имею, — она от чего-то зевнула.

— А… куда мы едем?

Тут Ольга расправила плечи, отряхнула грязь на своем платье и почти меланхолично добавила:

— Я еду туда, куда ты меня везешь. Я ведь пленница, так?

Их глаза снова встретились. Принц поежился, когда в его сознании всплыл образ отвратительной ведьмы… вот с точно такими же глазами, постоянно меняющими свой цвет.

— Я… не… как бы это…

— Ты, наверное, хочешь сказать, что нам следует отыскать ближайшую тропинку, дойти до селения и спросить обо всем у местных жителей?

— Прежде всего нам необходим отдых. А чтобы Хуферманн не отыскал нас по огню, его надо потушить. — После этих слов, в которых наконец-то появился некий смысл, принц кинул факел на траву и раздавил его пламя своим сапогом.

Тьма сковала их измотаные тела. Лошадь с перепугу заржала, но тут же успокоилась. Они долго сидели рядом, каждый чувствуя дыхание другого. Лаудвиг вдруг вспомнил, что он даже не извинился за все те оскорбления, которыми осыпал Ольгу на протяжении всего пути.

 «А она? Она соизволила извиниться, что доставила столько беспокойства ему и солдатам? По чьей вине погиб весь эскорт? Нет уж! Ведьма она! Вот прямо сейчас, — думал Лаудвиг, — прямо ей в глаза скажу, что она ведьма! Самая настоящая! Ведьма из всех ведьм! Единственная и неповтори… тьфу, о чем это я?»

— Мне холодно! — произнесла Ольга.

— Сейчас… еще немного, и мы поедем дальше. — Отдать Ольге свою одежду у принца не хватило самопожертвования, а попросту обнять ее — сообразительности. Он только поерзал на одном месте, делая вид, что ему тоже холодно.

Потом почувствовал, что она сама слегка пододвинулась и, хотя перед взором зияла абсолютная тьма, был уверен, что смотрит на него. Тонкий девичий голос раздался так близко, почти над самым ухом:

— Ты сильно на меня злишься?

Лаудвиг вздрогнул. И долго не мог понять, отчего по коже пошли мурашки.

— Я?! Злюсь?.. С чего ты взяла? Знаешь, что я тебе только что хотел сказать?

— Интересно!

— Я хотел сказать, что ты… — принц поперхнулся собственными мыслями, когда почувствовал, что их пальцы случайно коснулись. — Ты… эта…

— Еще раз произнесешь слово «ведьма», скажу отцу, и он тебя посадит на кол!

И тут произошло чудо. Лаудвиг, хоть и очень слабо, но смог увидеть ее лицо. Маленькие огоньки в глазах, короткая стрижка, красноватые тени на ланитах…

— Великие дела творит Непознаваемый! Представляешь, а я тебя вижу… — шепотом произнес он. Его руки сами собой потянулись, чтобы обнять ее.

— Да… — ласково пропела Ольга. — Его дела воистину велики. Позади нас лес горит.

Принц резко обернулся. Красная полоса огня прорезала тьму, зловещим мерцанием нагоняя страх. Ветер гнал ее прямо сюда.

— Это Хуферманн! Будь он проклят! — Лаудвиг подхватил Ольгу и посадил ее на лошадь. — Едем! Быстрей!

Буквально через пару циклов факел был уже не нужен, лес пропитался красным свечением. И костлявые деревья, словно облитые сухой кровью, не могли своими ветвями указать никакого другого направления, кроме абсолютно бессмысленного. Позади двигалась стена огня. При ее приближении деревья, покраснев до предела, вспыхивали и тотчас гибли в жарком пеклище. Ржание лошади заглушало все сущие звуки. Она продолжала спотыкаться из-за множества ям, наполненных водой. Кажется, поблизости находилось болото. Ольга вдруг радостно закричала, увидев долгожданную тропинку.

— Давай же, старая кляча! Бегом! — Лаудвиг пришпорил измотанное животное, и оба чуть не слетели с его седла.

Лошадь рванулась, понеслась, заржала так, что задрожали шаткие небеса. Но длилось это недолго, ее ноги стали все больше увядать в траве, шаг замедлился. Звучное хлюпанье раздавалось из-под каждого копыта.

— Болото!.. Все-таки болото! — Лаудвиг крепче сжал скулящую Ольгу и, дернув поводья, заорал:  — Назад, старая! Назад!

Бесполезно! Лошадь от  усталости свалилась в мутную жижу, оросив местность множеством брызг. Промокшие по колено, все в тине, они кое-как вскарабкались на тропу, не в силах что-либо произнести из-за агонизирующего ржания гибнущей лошади.

— Там… — грязная рука Ольги указала невесть куда, — тропинка сворачивала в сторону. — Бежим!

Море, состоящее из одного огня, неумолимо наступало на степь темноты. Даже сама предвечная Тьма в страхе таяла перед его силой. Незадачливые путешественники бежали между покрасневших деревьев, чуя слухом, как треск далекого пламени выискивает их души.

— Я устала… — Ольга готова была разреветься. — Я уже не могу…

Лаудвиг, сам едва дыша, хотел ее чем-то утешить, но тут… Чрезмерная усталость даже не позволила обрадоваться увиденному. К ним бежали люди!

— Люди!! — звучным эхом повторила Ольга его мысли.

Да, их было трое, двое мужчин и женщина. Наверняка из ближайшей деревни. Первая странность, немного охладившая их немой восторг, была очевидна. Эта троица, нет чтобы спасаться от огня, наоборот, бежала ему навстречу. Может, им на помощь?.. Ольга уже приготовилась улыбнуться своим землякам, но тут произошла странность вторая. И мужчины, и женщина с перекошенными лицами пробежали мимо царевны как мимо пустого места, а принца Ольвинга даже не удостоили взглядом. Они… сознательно неслись прямо на огонь.

Тут появился четвертый, какой-то подросток, и тоже — с затвердевшим ужасом на лице.

— Скажи, что случилось! — грозно, почти по-царски крикнула на него Ольга.

Юноша затормозил, слегка отдышался и, подумав, что перед ним простая крестьянская девка, небрежно ляпнул:

— Дура, ты еще ничего не знаешь?! Сюда идет Циклон Безумия!

Сорвался с места и пустился наутек.

— Но там пожар! Весь лес полыхает! — вдогонку бросила Ольга.

Юноша обернулся лишь на мгновение:

— Лучше сгореть в огне, чем встретиться с беспощадным богом! Я уже слышал его голос!

Лаудвиг, ни звука не понимающий по-раусски, вопросительно глянул на свою попутчицу. Ольга перевела на франзарский, потом в растерянности посмотрела по сторонам. Слезы, наконец, брызнули из ее глаз. А принц в бешенстве стукнул собственную коленку.

— Слыханно ли такое! Не успел затихнуть один Циклон, как появился новый! И именно сейчас!

Подул сильный, испепеляющий нервы ветер. Деревья стали гнуться, издавая старческое кряхтение, их покой был окончательно нарушен. Взъерошенная трава принялась хлестать по ногам. Ольга, уже не сдерживая своих слез, злобно ее пинала:

— И все на нашу голову!!

Они оказались зажатыми в тисках трех смертоносных стихий. С одной стороны — лесной пожар. С другой — гибельное болото. С третьей — Циклон. И эти тиски сжимались… Пути не существовало. Разве только на небо…

Ураган уже ревел, словно раненый… нет, словно стая раненых медитавров. Взбесившиеся воздушные массы терлись о небесный свод, и небо издавало неимоверный скрежет. Земля шаталась. И потом…

Все внезапно стихло. Лаудвиг только сейчас осознал, что у него в объятиях хрупкие плечи царевны. Она, боясь поднять голову, спросила:

— Скажи, что там? Опять стекло?

То, что происходило в лесу, вообще не укладывалось в классификацию всех известных доселе сумасшествий. Все деревья  вдруг начали вытягиваться в длину, некоторые стволы закручивались в спираль, скрипели, стонали точно от боли. Их ветви загибались, образуя уродливые крючки. С травой происходили не меньшие странности. Она стала сплетаться сама с собой в длинные черные косы. Лаудвиг глянул на Ольгу и в ужасе отскочил в сторону. Ее ноги стали худыми и длинными, лицо — вытянувшимся. Потом он посмотрел на собственные пальцы и уже не сдержался от крика. Будто смотрел на них через кривую линзу…

А потом с неба упали несколько небесных костров. Горящие поленья свалились прямо сверху, в гущу леса. Принц с заледеневшими глазами смотрел как еще один костер оторвался от черного неба, словно тамошние жители пнули его ногой, и полетел вниз…

Пылающая стена огня была уже совсем близко. Время могло остановиться где угодно:  внутри чудаковатого Циклона, в умах обреченных людей, но только не в этой огненной массе. Ветер гнал и гнал агонизирующую стихию, способную уничтожить на своем пути все живое и неживое.

— В болото! — крикнула Ольга. — Там хоть какой-то шанс на спасение!

В деревне, куда так и не довела их злополучная тропинка, началась самая настоящая истерика. Люди бегали… кричали… рвали на себе волосы… Потому что…

Потому что он шел прямо к ним.

— Я ИМЕЮ ВЛАСТЬ ПОВЕРГАТЬ НА ЗЕМЛЮ НЕБЕСНЫЕ КОСТРЫ И ИСКРИВЛЯТЬ ПРОСТРАНСТВО, КАК ТОЛЬКО ЗАХОЧУ! Я!!! ВЕЛИКИЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ! СТРАШНЫЙ ВО ГНЕВЕ И НЕ МЕНЕЕ СТРАШНЫЙ В МИЛОСЕРДИИ! ИСТИННЫ МОИ ПРОРОЧЕСТВА, И НИ ОДНО НЕ ПРОЙДЕТ ДАРОМ!

Бог Циклона кружился в огненном вихре, несясь над землей туда, куда направлял его неведомый Дух. Все деревья вокруг него будто оживали:  начинали вытягивать свои стволы, изгибаться, их ветви закручивались в спирали. Бог указал жезлом на одно хвойное дерево, его ствол тотчас изогнулся дугой и завязался в узел.

— ИМЕЮ ВЛАСТЬ ИСКРИВЛЯТЬ ПРОСТРАНСТВО, КАК МНЕ УГОДНО!

Жезл метнулся в сторону другого дерева, и то вдруг расплющилось, став похожим на огромного древесного паука. Ствол сжался до размеров обыкновенной кочки, а множество веток распростерлись во все стороны, как множество лап. Потом бог направил свой жезл в небо, и оттуда упал еще один небесный костер. Маленькая светлая точка отделилась от черного полотна, полетела вниз, и чем больше она увеличивалась в размерах, тем больше в ней просматривались летящие поленья, охваченные огнем. Одно из поленьев упало прямо на крышу деревенского дома. Соломенная кровля мигом вспыхнула.

— ИМЕЮ ВЛАСТЬ ПОВЕРГАТЬ НА ЗЕМЛЮ НЕБЕСНЫЕ КОСТРЫ!.. Я ИДУ! ВЕЛИКИЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ! ИДУ, ЧТОБЫ ИЗРЕЧЬ СВОИ ПРОРОЧЕСТВА!

Жители деревни бросились врассыпную:  кто в лес, кто в подполье, иные же от страха и растерянности стояли на одном месте или метались по вымершим улицам. Но бог мог передвигаться в несколько раз быстрее любого человека, поэтому без проблем отыскивал всех, кого только желал. Он указал жезлом на дом одного крестьянина, дом вдруг приподнялся в воздух и… вывернулся наизнанку. Его бревна, скрюченные демонической силой, перекрутились друг через друга, вытряхивая из своей внутренности комнаты, столы, кровати и… живых людей. Дети истерически кричали, хватаясь за побледневшую мать.

— ТЫ, — обратился он к отцу семейства, — ОСЛЕПНЕШЬ НА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ!

— Скажи хоть:  за что?! — мужчина упал на траву и принялся в отчаянии грызть ее  зубами.

— ТЫ, — жезл бога указал на остолбеневшую мать, — ЖИВЬЕМ СГОРИШЬ В ОГНЕ!

Неистовый вопль поднялся к небесам. Бог Циклона двигался дальше, искривляя и уродуя все, что попадалось ему на пути. Одни люди становились длинными и худыми словно дистрофики, другие наоборот — семенили по земле жалкими коротышками с огромными расплющенными животами. Каждый пытался спастись от его гнева.

— ТЫ ПОГИБНЕШЬ ОТ РУКИ САМОГО ДОРОГОГО ТЕБЕ ЧЕЛОВЕКА!

— ТЫ ЗАГНЕШЬСЯ ОТ ПАРАКСИДНОЙ ЧУМЫ!

— ТЕБЯ ЗАБЬЮТ КАМНЯМИ, КАК СОБАКУ!

— ИСТИННЫ МОИ ПРОРОЧЕСТВА, И НИ ОДНО НЕ ОСТАНЕТСЯ НЕИСПОЛНЕННЫМ!

Всякий раз, когда бог указывал жезлом на какого-нибудь обреченного, неведомая сила резко разворачивала его, заставляя лицом к лицу созерцать собственную смерть. Люди знали, что все будет именно так, как ОН сказал. Даже если человек захочет покончить собой, дабы злосчастное пророчество не сбылось, у него это не получится. Со всех концов деревни  доносился невыразимый вой. Дома, изуродованные кривизной пространства, стояли с прогнутыми крышами, скрюченные в спирали, некоторые из них приняли шарообразную форму. Иные были неимоверно сплющены или наоборот — вытянуты. Бог Циклона, кружась в огненном волчке, шел вперед, и в черной вселенной не находилось силы способной его остановить.

В это время Лаудвиг и Ольга, по колено хлюпая в мутной болотной жиже, лихорадочно выискивали хоть какой-нибудь сухой островок. Остановиться в болоте даже на пару мгновений было подобно смерти:  трясина вмиг начинала засасывать в свои недра. Словно там, снизу, кто-то тащил их за ноги. Приходилось постоянно двигаться, выискивая более безопасные места.

— Вот! Здесь, кажется, сухо! — с кислой радостью сообщила Ольга долгожданную новость, после чего оба вскарабкались на мизерный клочок твердой земли и смогли наконец перевести дыхание.

Болото потеряло присущий ему зеленоватый оттенок и покрылось грязно-красными пятнами — отблесками полыхающего рядом лесного пожара. Невероятно вытянутые в длину деревья щетинились на черное небо, а оттуда время от времени падали неустойчивые костры. Лаудвиг удрученно покачал головой.

— Мне будет о чем вспомнить, если я живым вернусь в Нант! И будет… — принц икнул, — за что выпить!

— Гляди! Гляди! Сейчас они встретятся! — закричала Ольга, указывая рукой туда, где стена огня и Циклон Безумия вот-вот готовились столкнуться между собой.

Зрелище, за которое действительно стоит выпить! Две смертоносные стихии с ревом ударились друг в друга как две встречные штормовые волны. Огонь взбесился. Его пламя взметнулось едва ли не выше небесных костров. На какие-то мгновения показалось, что пламя рождает огромных пылающих великанов, которые отчаянно ревут, бьют руками надвигающийся Циклон, но в бессилии низвергаются на землю. А потом…

Потом произошло то, чего никто никогда еще не видел, и вряд ли увидит. Огонь начал превращаться в… холодный красный лед. Языки пламени на глазах затвердевали словно сосульки и замирали на месте. Внутри пожара как будто останавливалось время, он все более походил на огромный монолит со множеством красных рогов. И оттуда повеяло.. настоящим холодом.

— Мать моя, родившая меня! — Лаудвиг произнес фразу, которую никогда в жизни не употреблял. — Циклон все же победил… Уж не знаю, радоваться этому или огорчаться?

Последний вопрос не долго оставался без ответа. Не прошло и цикла немого созерцания самого настоящего Безумия, как послышался голос:

— Я ИДУ! ВЕЛИКИЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ! ИДУ, ЧТОБЫ ИЗРЕЧЬ СВОИ ПРОРОЧЕСТВА! СЛУШАЙТЕ, ОБРЕЧЕННЫЕ, И ТРЕПЕЩИТЕ! НИ ОДНА ТВАРЬ НЕ УКРОЕТСЯ ОТ МОЕГО ВЗОРА!

Ольга рванулась с места первой, причем — куда глаза глядят. В результате почти по пояс оказалась в вязкой воде и принялась барахтаться.

— Назад! Дай руку! — Лаудвиг кое-как схватил ее извивающееся тело.

— Он идет сюда! Сюда!

— Тише! Если будешь так орать, то точно накличешь.— Принц прижал к себе царевну, насквозь промокшую, дрожащую от холода или от страха, и закрыл ей рот ладонью. — Умоляю тебя, только не кричи. Может, он нас и не заметит.

Его взгляд лихорадочно начал выискивать путь, по которому можно было бы выбраться из этой трясины. Увы, всюду одни шаткие кочки да мерзкая жижа.

— ИМЕЮ ВЛАСТЬ ИСКРИВЛЯТЬ ПРОСТРАНСТВО, КАК ТОЛЬКО ЗАХОЧУ!

Оба вздрогнули. Голос раздался так близко, словно из-за соседнего дерева. Яркий свет, появившийся вслед за этим, ни имел уже никакого отношения к лесному пожару. Увы… лучше бы это был пожар. В огненном столбе, буквально в десяти шагах от полуживых людей проплывал по воздуху бог Циклона. Его жезл уткнулся Лаудвигу в обомлевшую душу.

— ТЫ…

Ольга спрятала лицо в траве и разревелась:  «Непознаваемый! Что угодно, только не параксидная чума!» Принц в истерике шлепнул ладонью по воде и крикнул последний упрек своей попутчице:

— Все из-за тебя! Из-за тебя! Ты сгубила мою жизнь! Ты ведьма!

Ольга подняла на него заплаканные глаза и увидела, как неведомая сила отрывает Лаудвига от земли и разворачивает лицом к богу. «Вот, сейчас будет само пророчество…»

Принц смотрел на это окутанное огнем лицо, пытаясь уловить в его чертах хоть что-то знакомое. Вся его беззаботная жизнь:  женщины, реки вина, море развлечений и даже королевский трон, который ему начал недавно мерещиться, — все менее чем за мгновение просвистело в голове и кануло в бездну. Бог подошел совсем близко и зачем-то положил на его плечо свою огненную руку. Принц вскрикнул от внезапного ожога, и сквозь острую боль едва смог расслышать последующие слова:

— ТЫ БРАТ МОЙ, ЛАУДВИГ…

Все. Больше ни звука. Огненный столб резко развернулся и вместе с его хозяином скрылся между деревьев. Назад он не вернулся...

У Ольги от изумления мигом пересохли все слезы. Она с силой зажмурила глаза и тут же их открыла. Заледеневшая глыба пожара продолжала оставаться на своем месте, но бога нигде не было… Ее бесчувственные губы еле сложили слова в осмысленную речь:

— От родов… еще не было слыханно, чтобы бог Циклона сказал что-либо доброе какому-нибудь человеку…

Лаудвиг так и шлепнулся в воду. Только когда всплыл на поверхность, он добавил:

— Тем более, чтобы он обратился к человеку по имени!

 

                 *                    *                      *

 

Они слышали только хлюпанье под своими ногами да заунылое поскрипывание деревьев. Уже долго шли молча, так как сил на разговоры не оставалось. Чудом уцелевший в сумбуре последних событий факел вяло освещал мертвое красками пространство. Спать хотелось неимоверно. Жгучий голод заставлял глотать воздух.

— Ты хоть отдаленно имеешь представление, куда мы идем? — Лаудвиг сделал паузу в движении и вяло посмотрел назад.

Ольга, изможденная до предела, лишь покачала головой.

— Лишь бы выбраться из болота, — пробормотала она, — а там найдем какую-нибудь тропинку.

Снова хлюпанье под ногами и снова долгое молчание. Лаудвиг очередной раз споткнулся, но вместо того, чтобы грязно выругаться, спросил:

— Нет, ты точно слышала, что он назвал меня своим братом?

— Собственными ушами слышала.

— Что бы это могло значить? — вопрос был задан, наверное, уже в пятнадцатый раз. — У меня есть два брата… правда, все мы от разных матерей. Старший, Жерас, умер. А младший… как-нибудь расскажу тебе про своего чудаковатого Пьера. Таких во всей вселенной не сы… а, черти! — Лаудвиг снова споткнулся и по колено погрузился в трясину, тут уж он показал все искусство своего черного красноречия. Ольге даже стало неловко.

Пространство больше не кривлялось, и небесные костры не падали на человеческие головы. Циклон Безумия давно канул в Неизвестность. Обыденная и даже в чем-то скучноватая действительность окружала их со всех сторон. Темнота издевалась над робким трепещущим огнем:  то сожмет его в свой черный кулак, то начнет теребить его испуганное пламя. Редкие обитатели болота иногда подавали неясные звуки. Вдруг в воде что-то булькнет, или некая летучая тварь прожужжит над самым ухом.

— Кажется, сухой островок! — Принц произнес это на последнем дыхании. Кое-как он выволок свое измотанное тело на сушу, решил помочь Ольге, но в результате они вместе  свалились в воду. — Нам ведь нескучно, правда?

Он больше не нашел что сказать, глядя на ее мокрую, сплошь покрытую тиной одежду. Ольга лишь тяжело глотала смрадный болотный воздух. А Лаудвиг, оказавшись на острове, почувствовал, что от сильной усталости у него перед глазами забегали разноцветные мурашки:  красные, белые, зеленые огоньки… Он распластал на траве свое тело. Отдышался. И мурашки исчезли.

— Мне кажется, мы никогда отсюда не выберемся! — Ольга начинала паниковать. — Мне холодно! Я здесь простыну и умру! — Она вполоборота повернула голову. — А тебе жалко будет, если я умру?

Лаудвиг не ответил, он вдруг увидел над головой ветви хвойного дерева с обилием крупных шишек. Затем медленно-медленно поднялся.

— Если у меня сейчас хватит сил на него вскарабкаться, то мы по крайней мере не умрем от голода.

Цепляясь за каждую ветку и вслушиваясь в их тревожный хруст, он полез вверх по шершавому стволу, и обнимал его с такой страстью, с какой не обнимал в Нанте своих бесчисленных девиц. Страсть сия именовалась банальным голодом.

— Лови! — первые несколько шишек полетели вниз.

Ольга была готова съесть их вместе со скорлупой. Потом принц вновь ощутил неимоверную усталость, перед взором опять замерцали мурашки, но на этот раз они были намного крупнее. Целый рой назойливых огоньков вскружил голову, слегка ослабил руки, так что Лаудвиг чуть не свалился наземь.

— Все! Больше не могу! Опять эти галлюцинации! Мне уже мерещатся огни потустороннего мира… — Принц буквально стек по стволу вниз. — Не мудрено, столько времени уже без еды!

— Дай-ка я попробую, — Ольга сама принялась карабкаться на дерево.

— Учти, ловить я тебя не буду!

— Когда полечу вниз, учту.

Она что-то очень долго там возилась, так и не сорвав ни единой шишки. А после вдруг громко расхохоталась. Ее голос со звонкими переливами затухающим эхом прокатился над болотом. Недоумевающий Лаудвиг посмотрел вверх и, не придумав оригинального вопроса, задал один из самых дурацких:

— У тебя что, истерика?

— Ты не поверишь, но я тоже увидела огни потустороннего мира! И даже знаю, как он называется.

— Скажи на милость.

— Это Москва.

 

 

написано: февраль  2003 г.

последняя редакция: сентябрь 2013 г.



продолжение читайте в романе «Энтропия темноты»

  

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/