Андрей Попов

 

 

СЛОМАННАЯ   ВСЕЛЕННАЯ

                (черная феерия)

 

 

    «Когда в мире свет зажжен —

     В нем порядок и закон.

     Всем понятна суть вещей,

     Смысл событий и идей.

     Но когда приходит ночь,

     Миром править ей невмочь.

     Всюду тьмы круговорот,

     И никто не разберет:

     Где Хаос, а где Закон,

     Где Реальность, а где Сон…»

 

          Глава  минус  седьмая

 

   Вначале была только тьма — беспроглядная и безграничная… Абсолютное отсутствие зримых либо осязаемых ощущений. Нет чувств, нет эмоций — никаких сенсорных восприятий. Не было даже объектов, способных вызвать какие-то чувства или эмоции. Словом, не было ничего такого, о чем можно сказать:  «оно существует». Лишь сплошная чернота, воплощающая в себе идеальную безжизненность. Вакуум звуков и цветов. Завязанные в узел небытия Пространство и Время. Если попытаться описать это состояние лишь парою слов, то вот эти слова:           АБСОЛЮТНОЕ  НЕБЫТИЕ.

   НОЛЬ  СУЩЕСТВОВАНИЯ…

   БЕЗЗВУЧНАЯ  СИМФОНИЯ  ПУСТОТЫ…

   Затем произошла резкая вспышка света:  словно взрыв, пробуждающий к жизни и разрушающий незыблемый покой. Свет оказался настолько ярким, что мгновение назад умершая темнота стала поистине своей противоположностью:  ослепительная белизна сверху и снизу. Что-то проснулось. Появилось первое осознание действительности. Стал слышен тихий монотонный стук, не прекращающийся ни на секунду, — это билось чье-то сердце…

   Только что родившееся время  уже отсчитало первые несколько минут, по истечении которых яркость света стала заметно угасать, обнажая и приоткрывая то, что скрывалось за этой белизной. Появились первые образы и очертания, подобия каких-то фигур. Стал виден колорит пестрых красок, еще витающих перед глазами и не определившихся в своих формах. Наконец возникли первые запахи и звуки, какие-то шумы родственные вою ветра. Столь странные и пока невнятные по своей сути метаморфозы происходили до тех пор, пока не наступила Ясность и Конкретность. И тогда…

   Мир появился!

   Максим стоял в самом Центре Мироздания, откуда вели начало все оси координат. Едва почувствовав твердую почву под ногами, он сначала внимательно осмотрел свое тело:  так что со стороны могло показаться, будто он сомневается  —  действительно ли это тело принадлежит ему? На самом деле все проще:  Максим смотрел, нет ли синяков и ссадин, и не испачкана ли одежда — проблемы, из-за которых у него всю жизнь были неприятности. Но вроде все в порядке, а главное — никаких болезненных симптомов. Вельветовые брюки и байковая рубашка с коротким рукавом были словно  только что отглажены:  ни единого мятого места. Следовательно:  он не мог упасть откуда-то с неба, уж тем более — вылезть из-под земли. Это был первый, не совсем серьезный, но все-таки логический вывод, который он для себя сделал. Максим постарался вспомнить, откуда  у него вообще эта одежда, казавшаяся подозрительно новой, словно чужой.

   Но память абсолютно отсутствовала…

   Тем более тщетны были попытки понять — как он здесь оказался, и что это за странная местность совсем ему незнакомая. Он вновь попытался проникнуть в глубины своей памяти, но там словно что-то выключили. Странно…

   А может, раньше ничего и не было? Может, память больше не нужна, потому что ПРОШЛОЕ исчезло? Вообще-то Максим по этому поводу нисколько даже не переживал. Он наполнил грудь воздухом, насыщенным какими-то пьянящими ароматами, и произнес свои первые слова:

   — Это впечатляет!

   Затем он долгим изучающим взглядом обвел линию горизонта, повернувшись при этом на триста шестьдесят из трехсот шестидесяти возможных. Центр Мироздания, где он находился, являлся Нулевой Точкой отсчета:  точкой, из которой брали начало все оси координат. Ось Х, словно натянутая струна, пересекала обширную зеленую поляну, затем терялась в лесной чаще, снова выныривала из нее, устремляясь дальше. В двух местах она срезала изгиб какой-то реки и уже тонкой, едва заметной для глаза линией, деля напополам многие леса и долины, скрывалась в Правой Бесконечности — там, где грезилась голубизна большого моря. В противоположной стороне от Центра Мироздания, как в зеркальном отражении, можно было увидеть почти то же самое, только там уже тянулась ось минус Х  (— Х) с отрицательными значениями координат, и направлялась она, соответственно, в Левую Бесконечность, где сливалась  в неясной дымке с линией горизонта. Впрочем, говорить о горизонте как о линии можно лишь с сомнительной условностью. Там, на краю Мироздания, в бесконечном удалении от его Центра глаз улавливал лишь нечто аморфно-неопределенное, затянутое пеленой неясности и математической погрешности. Трудно было утверждать: то ли линия горизонта представляет из себя хребты гор, то ли цепь дремучих лесов, то ли бескрайний океан. Даже цвета и краски мерцали перед взором, не давая никакой ясности.

   Оси Y и  —Y, как и полагается, были строго перпендикулярны осям Х, а в совокупности своей образовывали единую прямую линию, устремляя наш взор соответственно в Будущую и Прошлую Бесконечности. В одной из них утром всходило солнце и, пробежав в течение дня поприще небосвода, скрывалось в другой.

   Пожалуй, чтобы дополнить увиденную картину, необходимо сказать про ось Z. Она, как бы вырастая из Центра Мироздания, направлялась строго вверх, стрелой пронзала плывущие облака и прямо упиралась в Верхнюю Бесконечность, тем самым поддерживая собою небо. Максим догадывался, следуя элементарной логике, что под землей скрывается еще ось —Z, и где-то в ее сакральных недосягаемых глубинах гипотетически существует Нижняя Бесконечность, увидеть которую увы… вряд ли кому дано.

   Откуда-то дул слабый ветерок, забавляясь витающими вокруг ароматами. Пахло свежей травой, хмельными нектарами и… какими-то фруктами, что ли? Максим раньше и не думал, что запахи так способны влиять на настроение. Все вокруг казалось чудным, волшебным… просто великолепным! Даже унылая с виду пустыня, расположенная меж отрицательных осей Х и Y, переливалась радужными оттенками, и сухие безводные пески под влиянием хорошего настроения могли превратиться в богатую золотую россыпь.

   Занималась заря. Во всей картине Мироздания вряд ли найдется зрелище более приятное для глаз. Над Прошлой Бесконечностью полыхал горизонт, светло-оранжевое зарево медленно поглощало сумрак, расползаясь по всему небосводу и как бы расчищая путь восходящему солнцу. Тени становились бледнее, превращаясь в пугливые призраки, а вместо них все отчетливее виднелись силуэты холмов, деревьев и целых лесных массивов. Где-то вдалеке, на расстоянии долгой утомительной ходьбы, тянулись хребты гор, пересекающие ось  —Y. Отсюда они казались лишь небольшими бугорками, как бывает при небрежно распаханной земле. И по мере того, как становилось светлее, для взора открывались все более мелкие детали их рисунка:  горные складки, области скал, снеговые шапки. Новые черты появлялись на глазах, словно невидимый художник наспех дорисовывает свою картину, придавая ей завершенный вид.

   Стало уже совсем светло, и солнце должно было появиться из-за этих самых кем-то придуманных гор, но что-то медлило. Максим боялся отвести взгляд, дабы не прозевать сей торжественный момент. Наконец над далекими вершинами показалось яркое острие, напоминающее кончик копья. Оно поднималось в торжественном жесте победы — победы над темнотой. Шестиконечное солнце медленно всплыло над горизонтом, прямо над тем местом, куда указывала ось  —Y. Само только что пробудившись ото сна, оно повелевало пробудиться звукам, движениям и краскам, обитающим в поднебесье. Прошлая Бесконечность осталась позади, неторопливо но уверенно оно устремилось к Будущему. И все вокруг под его целебными лучами как бы обретало второе дыхание.

   Привыкнув к впечатлению увиденного, Максим опустил глаза вниз и только сейчас заметил, что из Центра Мироздания в сторону сектора положительных значений координат ведет узкая извивающаяся тропинка. Она пересекает огромную пеструю поляну и уводит за собой в густую чащу леса. По всей видимости, именно с этой поляны и веет тем чудодейственным ароматом, так как вдоль и поперек она была усеяна цветами мыслимых и немыслимых форм и оттенков.

   Максим медленно двинулся в путь, внимательно рассматривая местную флору. Изумленный рассудок с полностью выключенной памятью сейчас был не способен ни на что другое, как только изумляться:  что это за цветы? видел он их где-либо раньше? как они вообще называются? Сейчас любой, даже самый глупый вопрос казался ему из категории «повышенной сложности» — да, из тех, от которых на экзаменах ученики тупо молчат или молча тупят, или делают то и другое одновременно. Подойдя к одному пышному кусту, сплошь усеянному ярко-красными огоньками, он протянул к нему руку, и мягкий стебелек тотчас обвил ему ладонь. Куст сразу зашелестел:  то ли в радостном приветствии, то ли отдаваясь капризам кутящего ветерка. Этот ветерок всюду следовал по пятам и дул то в одну, то в другую сторону — куда ему вздумается. Ноги как-то сами собой подкосились, и Максим окунулся в пушистый зеленый покров. Сочные ароматы вскружили голову, земля слегка зашаталась, и на какое-то мгновение ему показалось, что все Мироздание начало вращаться вокруг его персоны. Словно он и есть центр вселенной. Но открыв глаза и устремив взор в небо, он увидел неподвижную ось Z, и ощущение движения быстро исчезло.  

   Облака плыли над головой медленно и как бы нехотя, сонливо. Приглядевшись внимательней, Максим заметил, что причудливые формы, которые принимали эти облака, уж очень походили на различных зверей и птиц. Вот, закрывая собой чуть ли не четверть неба, лежал медведь с раскинутыми лапами и непомерно большой головой. Совсем неподалеку проплывал заяц в позе прыгуна, точно готовый броситься на этого медведя, хотя силы ой как не равны. Левое ухо у зайца было раза в два длинней правого. То есть, тьфу… наоборот:  правое раза в два короче левого. Наверняка, за это ухо его кто-то хорошенько потрепал. В другой стороне неба пролетал огромный орел, причем, одним своим крылом он задевал ось Z, пытаясь за нее держаться что ли… А ближе к горизонту облака были настолько густы, что в них можно было легко узнать стадо овец или даже стадо сизых свиней — это у кого как сработает фантазия. А фантазия нынче у Максима работала на все сто, напрочь отключив прагматичное мышление и занимая все ресурсы памяти.

   Он с силой зажмурил глаза и тут же их открыл.  Ни овец, ни свиней (ни сизых, ни фиолетовых), никаких медведей. Да, все это только игра воспаленного, лучше сказать — разгоряченного хмелью дурманящих ароматов воображения. Продолжая путь, тропинка еще раза два вильнула по ароматной поляне, показала где растет цепучая трава выше колена, а где можно сорвать огромные белые розы или, во всяком случае, что-то на них очень похожее. Всюду трезвонили неугомонные цикады, рождая мир звуков из тишины безмятежного утра. Затем тропинка резко направлялась в сторону густого леса и, уже никуда не сворачивая, ныряла в его объятия.

   Статные высокие деревья подпирали тяжелое небо своими вершинами и стояли так близко друг к другу, что цеплялись между собой нижними ветками. Со стороны могло показаться, будто деревья держатся за руки, охраняя свою священную территорию от незваных гостей.

   «Меня-то они, надеюсь, пустят», — подумал Максим и, ободренный столь незатейливой мыслью, оказался в обществе великорослых гигантов, где царил полумрак и куда через густое сплетение ветвей проникали лишь слабые проблески света. Деревья издали пронизывающий гул и зашуршали своей бесконечной листвой.

   — Я вас тоже всех приветствую! — Максим сделал первые робкие шаги в неведомых ему владениях, но на его голос поленилось ответить даже его собственное эхо.

   Вот откуда этот фруктовый запах! Лишь некоторое время спустя он заметил, что под густой зеленой листвой то здесь то там притаились аппетитные плоды. Перед видом чего-то вкусного и соблазнительного Максим никогда не терялся и долго не раздумывал. Он протянул руку, чтобы попробовать плод, но вот беда — даже самые нижние из них оказались вне досягаемости. Подпрыгнув несколько раз и не добившись результата, он с досадой подумал:  «если б оно хоть немного нагнулось…»

   Горделивая ветка послушно склонилась, и свежий фрукт с соблазнительным ароматом, словно для него созданный, оказался прямо на ладони.

   — Вам — спасибо, мне — пожалуйста! И пожалуйста, пожалуйста, побольше! — в глазах Максима этот афоризм показался лучшим творением его рассудка за все сегодняшнее утро. «И с кем это я тут разговариваю?»

  Он открыл было рот насладиться своим завтраком, но фрукт вдруг сжался в комок, моргнул зеленым глазом, выпрыгнул из ладони и весело поскакал по траве. Перепрыгнул через ось Y и исчез в ближайших кустах.

   — Да… Мой желудок, между прочим, таких шуток совсем не понимает!

   Тропинка уводила все глубже, и частоколу мельтешивших деревьев, казалось, нет конца. Временами лес начинал редеть, создавая обманчивое впечатление, будто заканчивается. Но то были лишь небольшие просветы в огромном лабиринте зеленеющего массива.

   — О! — Максим резко остановился. На самом деле он хотел сказать «А!», но непослушный язык опять не смог передать всю тонкость внезапно возникшего изумления.

   Слева по курсу стояло… дерево. Да, дерево стояло. И сам по себе этот факт вряд ли дотягивал до сенсации. Но ведь какое дерево! Его ствол был скручен в огромную спираль. Здоровенная древесная змея, если б такие существовали, свернувшись клубком, наверное была бы чем-то подобным. Толстый у основания ствол делал витков двадцать, не меньше, постепенно утончаясь. Жиденькие ветки больше похожие на шерсть нелепо торчали в разные стороны, а на самой вершине рос какой-то цветок.

   — Во как тебя жизнь-то скрутила!.. Если я встречу где-нибудь дерево, завязанное в узел, удивляться уже не стану.

   И снова лес, лес, бесконечный лес… Как по мановению волшебного жезла, впереди совершенно внезапно появилась широкая поляна. Деревья настороженно стояли вокруг, не решаясь ступить на ее территорию, а в самом ее центре находилась небольшая хижина, слишком похожая на огромный стог сена. И, если бы не покосившееся набок оконце да маленькая дверь, со стороны вряд ли можно было принять это за жилище. Поляна, как зеленой шерстью, была густо покрыта травой, а ближе к ее краю Максим заметил растущие одуванчики. Не заметил бы их только слепой, так как стебель у этих одуванчиков был, наверное, раза в два больше человеческого роста, а белый цветущий шар из пуха выглядел настолько огромным, что этим пухом можно было набить целую подушку. «Сейчас как подойду, да ка-ак дуну! Во весело будет!» Чуть слышно ступая на траву, Максим признался себе, что чего-то боится. Но скорее это был страх перед неизвестностью, чем перед реальной опасностью. Вряд ли в таком чудесном и гостеприимном лесу могли водиться какие-нибудь злые хищники. Как выяснилось впоследствии, интуиция его не обманула, само понятия «зла» во всей этой округе не выходило за рамки некой абстракции, а в реалиях полностью отсутствовало. Так, шаг за шагом, ноги сами собой подвели его почти вплотную к хижине. Максим сразу же заметил крайнюю небрежность ее строения и полную архитектурную безвкусицу.

   — Какой же растяпа все это сделал?

   По окружности вкривь и вкось торчали несколько деревянных колов, вбитых в землю. Стены были сплетены из веток, которые не удосужились даже подровнять и почистить. Чтобы хоть как-то залатать образовавшиеся щели, туда вместо пакли была набита солома, да и той уже осталось мало, потому что местные птицы растаскали ее на свои гнезда. Но самый шик архитектурного дизайна был, несомненно, воплощен на крыше. Она представляла из себя огромный дырявый котелок, опрокинутый вверх дном. Причем, сложно было понять, для чего служила сама дыра:  то ли для вентиляции, а может, для печной трубы, которая предположительно должна вставляться в нее во время холодов… Вся эта конструкция была небрежно завалена соломой, так что издалека действительно напоминала стог.

   А что если все это маскировка, усыпляющая бдительность конспирация? Ну что ж, тогда следует отдать дань находчивому зодчему.

   — Эй, хозяин! —  Максим вдруг испугался собственного громкого голоса.

   Он подошел к самой двери и обнаружил на ней любопытную надпись. Сначала шли какие-то цифры:  573-415. Может, номер дома?.. Вряд ли. Он здесь по улице один. На телефонный номер тоже не похоже, так как проводов нигде не видать. Ну ладно, дальше было еще интересней. Написано:

   СТУЧАТЬ:

   Милеусу — 1 раз.

   Суелиму — 2 раза.

   Просто чтобы поколотить дверь — 3 раза. Но не больше!

   Мгновение Максим был в нерешительности:  кого он больше хочет видеть, Милеуса или Суелима? Дверь выглядела настолько жалко, что колотить ее не позволило бы элементарное сострадание ко всей этой убогой хижине. Слегка стукнув по ней один раз, он превратился в ожидание, пока дверь с мелодичным скрипом не отошла в сторону. И изнутри  высунулась пушистая голова некого существа небольшого роста с маленькими глазенками-бусинками, словно приклеенными к сероватой шерсти. В них легко было заметить огонек любопытства и возбуждения.

   — Суелим! Кажется, к нам гости!

   «Всего лишь кажется?» — недовольно пронеслось в голове. Секунду спустя дверь гостеприимно распахнулась настежь, и обитатель экзотичной хижины дал понять, что Максим — чуть ли не тот, кого он ожидал целую вечность.

   — Как я рад! Как я сказочно счастлив, что добрый странник уделил нам внимание! Ведь последнее время наше жилище так редко посещают гости… Проходи!

   Странно… Внутри хижина оказалась не такой уж маленькой и убогой, как представлялась ее обманчивая наружность. Даже по своим размерам она выглядела больше раза в три! На стенах висели расписные ковры, пол был выложен лакированным паркетом невесть из какого дерева, но даже невежественному взгляду было понятно, что это работа высокого мастера. Резная мебель:  стол, стулья, шкаф, роскошный диван были расставлены так изысканно, что на некоторое время Максим почувствовал себя посетителем какого-то музея. Зажженные канделябры озаряли этот миниатюрный мирок и оживляли своим светом все в нем находящееся.

   — Здесь уютно, не правда ли? — хозяин хижины раскинулся на маленьком диване и сложил на груди свои мохнатые лапы, на одной из которых было нечетное, на другой — четное количество пальцев. Потом продолжил начатую тему:  — Меня так долго никто не посещал! Я тебе очень рад! Кстати, давай знакомиться. Меня зовут Милеус.

   — Максим… Вообще-то я всю жизнь мечтал, чтобы меня звали Максимилианом, но боюсь от этого слишком возгордиться. Максим — тоже сгодиться.

   Произошло традиционное рукопожатие, после чего Милеус растрогался до крайней откровенности:

   — Ты знаешь, все считают, что я… как бы это сказать… короче, недалек умом. Меня считают скучным и занудным собеседником, именно поэтому ко мне так редко заходят гости. Ты даже представить не можешь, как я тебе обрадовался! Поверь, мое общество не покажется тебе скучным. А хочешь, я угощу тебя полевыми ягодами?.. Одну минуту! А пока можешь побеседовать с Суелимом. Я щас вернусь.

   Не успев еще договорить, Милеус ретировался, хлопнув дверью, и Максим остался в хижине один, совершенно не понимая, с кем он может здесь побеседовать.

   Дверь снова хлопнула, и забавный хозяин уже стоял с полной корзиной ягод, кувшином молока и гипнотической улыбкой, способной околдовать любое сердце. Максим как-то недоверчиво покосился на корзину:

   — Скажи откровенно:  эти ягоды… они сейчас не начнут скакать по полу и разбегаться по разным щелям?

   Милеус весело рассмеялся.

   — Ты, наверное, имеешь ввиду Пляшущие Фрукты? О да… от тех такое можно ожидать. Пляшущий Фрукт нужно сразу же съедать, как только поймал его. Бывает, он умудряется выскакивать даже изо рта. Успокойся. Это самые обыкновенные Необыкновенные ягоды.  Съедаются легко и непринужденно.

   Максим для чего-то почесал себе затылок, который в данную минуту нисколечко даже не чесался .

   — Знаешь… я тебе тоже очень рад, — и это была правда. — Я тут прогуливался рядом и подумал:  а почему бы не зайти в гости? Мысль показалась мне разумной, не скажу, что гениальной, но разумной — вполне. Потом я начал думать:  к  кому бы зайти в гости? Гулял по поляне, думал, думал… Короче, решил зайти к тебе.

   — Вот и замечательно! Сейчас мы приготовим завтрак и отметим начало нашей дружбы.   

    С ловкостью иллюзиониста Милеус сотворил накрытый скатертью стол, дополненный богатыми яствами и освежающими напитками. И это было как нельзя кстати.

   — Прошу садиться! Все-таки здорово, что ты… Мак-сим… Я правильно произношу твое имя? Что ты навестил мою скромную хижину! Я надеюсь, мы навек останемся друзьями!

   Приторный пафос, слащавая патетика и какая-то назойливая банальность — вот и все впечатления, большего пока не скажешь. Максим невольно поморщился, а Милеус налил два бокала невнятного шипучего напитка, назвав его странным незнакомым именем, и протянул один из них своему гостю. Несомненно, его искренность была неподдельной, просто обезоруживающей.

   — За нашу дружбу!

   — Но…

   — Что-то не так?

   — Насколько я понял надпись на дверях, вас здесь живут двое. Где же второй хозяин?

   Милеус легонько хлопнул себя по лбу — традиционный жест, который делают, если забывают что-то очень важное.

   — Ну конечно же! У меня вечно все вылетает из головы! — Он встал из-за стола, подошел к зеркалу и, ткнув пальцем в собственное отражение, торжественно произнес:  — Знакомься! Это Суелим!

   Реплика могла бы произвести впечатление, будь она произнесена кем-нибудь другим, в другом месте и при других обстоятельствах. У Максима лишь чуточку пошатнулся бокал в руке, он осторожно глянул в зеркало, боясь попасть в какой-то другой мир, но увидев там то, чего и следовало ожидать, успокоился.

   — Кстати, у него тоже гость чем-то похожий на тебя! — Милеус указал еще на одно отражение и от радости даже хлопнул в ладоши. — Здорово! Нас теперь четверо!.. Хотя… По правде сказать, я не очень то люблю своего соседа за его постоянные кривляния. Он вечно меня передразнивает! Вот, гляди.

   И Милеус принялся дергать руками в разные стороны, строить смешные рожицы, а Суелим в точности повторял все его движения. Причем, у него это получалось так ловко, что порой трудно было разобрать:  кто есть кто. Словом, не понять:  является ли наш мир зазеркальем того, что был обрамлен филигранной древесной резьбой на стене, или наоборот. Милеус устал наконец от собственных дурачеств и выдал оригинальную мысль:

   — Посуди сам:  разве это прилично — передразнивать других?.. А, ладно… нам пора завтракать.

   По счастливому стечению обстоятельств Суелим тоже накрыл праздничный стол и тоже уселся со своим потусторонним гостем за общей трапезой.

   — Есть идея!! — вдруг воскликнул хозяин хижины.

   «Только бы не «гениальная»…» — невольно подумал Максим. Что-то внутри ему подсказывало, что ко всем «идеям» забавного собеседника надо бы относиться как минимум настороженно.

   — А почему бы нам не позавтракать всем вместе? За общим столом!

   Максим, уже успев глотнуть напиток, чуть не подавился этим глотком и сильно раскашлялся.

   — Да, да! Я тоже хотел это предложить. Только вот не знаю:  мы сами полезем в зеркало или позовем их сюда?

   А вот это он зря. В данной ситуации Милеус оказался не так прост, как казалось бы. И вот что он сделал:  встал и пододвинул свой стол вплотную к зеркалу, так что стол слился с собственным отражением в единое целое. Забавно, но на самом деле было ошеломляющее впечатление, будто они все вместе сидят за одним столом…

   Напитки были разлиты, торжественная речь произнесена. Милеус взял бокал и, чокнувшись сначала с Максимом, потом со своим двойником, осушил его содержимое почти залпом. Запах сочных ягод да вид маринованных грибов разбудил дремлющий аппетит, и Максим, забыв о всем происходящем, увлекся содержимым трапезы. Тот, кто назвался его другом, что-то вдохновенно рассказывал, порою обращаясь в сторону зеркала, где восседал жмурящийся от удовольствия Суелим и охотно поддерживал эту беседу.

   «Да, приятель… видать, ты действительно недалек умом, если разговариваешь с собственным отражением», — гость хижины был очень вежливым человеком, и вслух, разумеется, этого не сказал. Но мысль напрашивалась сама собой. Впрочем, он почти и не слушал добродушного хозяина, размышляя просто ни о чем. До его сознания долетали лишь обрывочные фразы и такой же обрывочный их смысл, который даже не было нужды связывать между собой, так как Милеус действительно болтал о всяких мелочах. Ну, например, о том, какие ягоды растут на его поляне, сколько деревьев ее окружает. Он, кстати, пересчитывал деревья в ту и в другую сторону, и всегда получалось одно и то же число. Потом он долго и красочно описывал, какой сильный ветер дул несколько дней назад, так что его хлюпкая хижина шаталась из стороны в сторону. Множество пестрых местоимений:  «ужасный», «злой», «разгневанный» — все относились к недавно минувшему урагану, похожему на тот, что случается при «конце света». Вспоминал он все до мельчайших деталей, считая их чрезвычайно важными и полагая, что если он что-то упустит в своем повествовании, то весь рассказ получится неполным и безынтересным.

   Немного насытившись, Максим спросил о том, что его интересовало на самом деле:

   — Кстати, Милеус, скажи-ка мне, пожалуйста, а если не знаешь — спроси у соседа в зеркале:  что это за длинный номер, который я прочитал у тебя на дверях?

   — Ах, там… пойдем, я тебе его покажу! — Милеус почему-то думал, что само разглядывание номера доставит его другу некое эстетическое наслаждение.

   — Да я его уже видел. Ты мне только объясни, в чем смысл.

   — Ну хорошо, там стоят цифры:  573-415. Это координаты моей хижины:  573 — по оси Х, 415 — по оси Y. Это если считать Центр Мироздания за нулевую точку. Мне так объяснил господин Философ, я бы до этого никогда не додумался.

   — Теперь понятно…

   — Ты ведь останешься у меня погостить хотя бы до вечера, а может, и до наступления конца света?

   Максим сделал вид, что пропустил последнее словосочетание мимо ушей, и продолжал развивать свою тему:

   — Значит, все в этом лесу имеет свои координаты? Каждое дерево, каждый кустарник… Зачем это?

   — Я не в силах отвечать на столь сложные вопросы. — Милеус печально вздохнул, как бы боясь, чтобы в нем не разочаровались. Последовала продолжительная пауза. Тишина. Словно заело движущуюся ленту времени. Потом его бодрый голос:  — Но я обязательно об этом узнаю! — он вытер мохнатой лапой то, что было подобием рта, и похлопал себя по животу. Значит, наелся. — И тебе, Суелим, хватит заниматься обжорством! — обратился он в сторону зеркала.

   Суелим метнул в ответ ядовитый взгляд, встал из-за стола и куда-то исчез.

   — Ну вот, опять обиделся! И чего я такого сказал? — Милеус подошел вплотную к зеркалу, тщательно заглядывая во все его уголки.

   Но отражения не было.

   — Ничего, он скоро вернется.

   Тем временем Максим принялся изучать внутренность хижины. Ее экстравагантный гарнитур красноречивее слов говорил о своем хозяине. Прежде всего в глаза всюду бросались пестрые цвета:  символ бурной жизни, разнообразия и непредсказуемости. На коврах было вышито множество непонятных фигур — то ли какие-то замки с башнями, то ли причудливые звери, а может, просто эксцентричная фантазия художника-сюрреалиста. Немного криво висела огромная картина, на которой Максим узнал некое подобие Центра Мироздания. Оси координат, правда кривые и небрежно очерченные, подобно кустарнику росли из земли. Художник, видимо, был даже не в силах сосчитать до шести, так как нарисованное солнце имело всего четыре заостренных конца и больше походило на какой-то огненный крест. Среди зелени чья-то неряшливая рука написала некоторые математические формулы, ни одна из которых не была верна. Ну например, синус квадрат Х плюс косинус квадрат Х равняется натуральному логарифму числа "пи". Или корень квадратный из восемнадцати, по мнению местного гения, есть ровно единица. А вот это как вам:  2 + 4 + 16 + 256 = 3. Бред, да и только. Милеус объяснил, что эту картину ему подарил некий Ломартин, причем, написал он ее, когда находился в долине Абсурда. Особо взор привлекли настенные часы. На них была всего одна стрелка, а вместо привычного для нас циферблата с цифрами от 1 до 12, круглый диск был разделен на сектора, раскрашенные в разный цвет. На одном секторе (оранжевом) было написано «утро», на другом (желтом) — «день», на третьем (почему-то зеленом) — соответственно, «вечер», потом следовал синий сектор — «поздний вечер», но самая оригинальная надпись была на последнем, черном секторе — «конец света».

   Над зеркалом виднелось еще одно странное полотно, почти полностью черное, с некими проблесками чего-то невнятного. И, если бы Милеус не сказал, что это его собственное фото несостоявшегося фотографа, Максим бы до этого никогда не додумался. Вот диван… да, был настоящим шедевром! Его спинка и подлокотники, сделанные из красного дерева, имели настолько красивую и изогнутую форму да так богато украшены резьбой, что Максим в восхищении подумал:  «на таком диване и помереть — удовольствие». Милеус называл его «диван мечтаний».

   — Знаешь, — говорил он, — на нем очень хорошо думается. Мысли так и лезут в голову, одна интересней другой. Я часто на нем лежу просто чтобы помечтать.

   Гость хижины слегка ухмыльнулся, представив себе как «умные мысли», расталкивая друг друга, пытаются роем залезть в голову его собеседника, но лишь только туда попадают, тут же в ужасе вылетают наружу и ищут себе другую голову, в которой показатель интеллекта зашкаливает хотя бы за одно деление. Да… шутка получилась довольно мрачная, и Максиму от нее даже стало немного стыдно. А добродушный Милеус продолжал:

   — Кстати, я разговаривал с Суелимом и посоветовал ему приобрести такой же диван. Он послушался. Вот глянь в зеркало, его диван как две капли воды похож на мой.

   — Я тебе верю на слово. Кстати… это не ты случайно вырастил на поляне такие огромные одуванчики. Ты что, их слишком усердно поливал? А может, вы с Суелимом поливаете их по очереди?

   — Еще чего не хватало! Поливать их! Злые Одуванчики растут сами по себе. И от их пуха, когда дуют ветра, я довольно натерпелся. Представь себе, вышел как-то, а на поляне пуха, словно снега, по колено. Да он еще умудряется залезть в нос и в уши. Короче, к Злым Одуванчикам лучше не подходить, и вообще — держаться от них подальше.

   В какой-то момент Максим понял, что интерес к этой хижине и ее забавному хозяину исчерпан. Дальнейшее пребывание здесь могло обернуться тягостной скукой для обоих. Увы, Милеус действительно оказался никчемным собеседником, от него веяло каким-то детством, незрелой инфантильностью, которая быстро приедалась и становилась назойливой. Снова манил лес, несомненно, полный таившихся в нем загадок и новых впечатлений.

   — Ну извини, мне пора! — Максим протянул руку для прощания и увидел, что глаза у его друга затуманены печалью. Его стало немного жаль.

   — Ко мне так редко приходят гости… — Милеус опустил голову, его голос стал низким и тугим, соответствуя переменившемуся настроению.

   Хотелось напоследок сказать что-нибудь яркое и ободряющее, но видно, вдали от «дивана мечтаний» нужные мысли не лезут в голову. Поэтому Максим произнес банальность:

   — Суелиму привет от меня. Пока.

   Оказавшись снаружи, он снова вдохнул в себя эти чудесные ароматы, которые для рассудка были как легкий наркотик:  на душе сразу становилось легко, буйные цвета и краски, оживленные солнечными лучами, пьянили взор, и вообще… безумно хотелось жить дальше. И желательно, чтобы жизнь эта никогда не заканчивалась. Максим снова увидел огромные одуванчики, и искушение свершить маленькое безумие было столь сильно, что грех было с ним бороться. Он подбежал к гигантскому растению, набрал в грудь побольше воздуха и что есть мочи дунул в его белую шапку… Пух тотчас разлетелся и закружил белоснежным облаком. Злой Одуванчик, мигом облысев, вздрогнул, его стебель скрутился вокруг  собственной оси, а листья принялись недовольно трепыхаться.

   — Ну, извините, если чем обидел…

   Максим пошел прочь, отыскивая свою тропинку, и тут… что-то не очень приятно защекотало в одном ухе. Он обернулся и увидел, что облако пуха следует за ним и пытается ужалить своими пушинками. Одна из них уже успела залететь в раскрытый от удивления рот. Тот, разумеется, сорвался с места и — наутек. Пушинки неслись за ним, словно рой белых пчел. Он пытался маневрировать между деревьями, швырялся в них травой, но белое облако все же настигло проказника, и пушинки принялись щекотать его, облепляли одежду, лезли в ноздри, под рубашку…

   — Ну хватит! Хватит! Я понял, что совершил ошибку! Извинение с большой заглавной буквы принимается?

   Пушинки продолжали беситься.

   — Так и быть! В слове «ИЗВИНИТЕ» каждая буква заглавная! Я еще не перед кем никогда так не извинялся!

   Наконец пушинки успокоились, будто беснующийся дух вышел из них и вселился в трепыхающуюся листву деревьев. Максим глянул на себя и подумал, что такое пернатое чудовище надо бы показывать в зоопарке. Он был белый с ног до головы, рубашка и брюки сплошь были залеплены легкими перышками, соскребать которые пришлось, наверное, около часа. Да, на какое-то время эта нелепая житейская пертурбация слегка подпортила настроение, но ненадолго. Снова манил волшебный лес с пахучей листвой и переливами таинственных голосов. Голоса эти напевали лесную рапсодию, под влиянием которой преображался даже самый незаметный кустик. Деревья изредка шевелили множеством  своих листьев, словно болтали зелеными языками:  хотели что-то сказать… А может, просто-напросто смеялись, когда ветер щекотал их стволы. Деревья чем-то напоминали зеленые кораллы на дне воздушного океана. Да, да… если смотреть на них сверху, с большой высоты.

   Хоть лес выглядел довольно густым, но слабый ветерок с полей все же умудрился проникнуть в его недра, резвясь во все стороны и срывая с дерев засохшую листву. Максим уже давно заметил, что ветерок сделался почти ручным, он всюду сопровождал его, дул в спину во время ходьбы и кружил поблизости, когда тот делал остановки. Тропинка спешила дальше, в неведомую глубь, деля весь мир на две половины:  то, что было справа от нее, и то, что слева. Когда Максим ускорил шаг, почти бежал, у него возникло забавное ощущение, что деревья сами расступаются перед ним, образуя дорогу. Картины быстро сменялись одна другой:  то мельтешили белые стволы, из которых текла красная смола (некое подобие берез), то хвойные гиганты с ветвями похожими на щупальца монстров (столь же отдаленное подобие сосен). В непривычном контрасте с ними могли возникнуть корявые образы мастиковых, фисташковых и оливковых деревьев. Однажды показался скрученный радикулитом… то ли клен, то ли не клен. Короче, ствол дерева был согнут почти пополам, словно само оно нагнулось и что-то выискивало своими ветвями в траве. А вот разогнуться… ну точно радикулит.

   Где-то справа из гущи зелени выглянуло совсем уж странное дерево:  все черное, без единой ветки и неестественно прямое, высотой возносящееся над всем остальным поднебесьем. Потребовалась целая минута, чтобы понять, что это никакое не дерево, а некое строение — либо башня, либо… может, огромная печная труба? Тропинка, кажется, направлялась именно в ту сторону и уже совсем скоро должна разрешить эту проблему.

   Светлело… причем — среди бела дня. Максим заметил, что просветы между деревьями становятся все больше, и загадочный полумрак стал рассеиваться. Даже не верилось — бескрайний лес заканчивался! Хотелось крикнуть «ура!», но рановато. А что дальше-то? Вдруг какое-нибудь болото? К счастью, впереди расстилалась холмистая долина лишь с редким насаждением кустарников, и только далеко-далеко, у самого горизонта, лес сумел отвоевать себе новые пространства. Справа на таком же недосягаемом расстоянии тонкой ниточкой тянулась ось Х , порой скрываясь за холмами и создавая впечатление пунктирной линии. Неподалеку, в нескольких десятках метрах, удобно расположилось маленькое озеро — зеркало, отражающее небо.

   Романтическая идиллия красок и их оттенков. Триумвират неба, земли и красоты. Многослойный запах лесного ветра вносил в образы Мироздания легкий пьянящий туман, делая его похожим на сон.

   — Ура, — спокойным голосом произнес Максим.

   Вдруг что-то запрыгало по траве, такое же зеленое и… круглое. Шмыг, шмыг, шмыг… и успешно скрылось с поля зрения.

   — Опять Пляшущие Фрукты! Все равно когда-нибудь поймаю и съем!

   Но Максим не заметил главного. А когда заметил, то интерес к фруктам (пляшущим, танцующим и даже кувыркающимся) мигом улетучился. Башня головокружительной высоты вырастала прямо из земли, достигая чуть ли не облаков. Слеплена она была из самодельных глиняных кирпичей, причем, по всей видимости, еще не закончена, так как у ее подножья находились все атрибуты бурного строительства:  свежевырытая куча черного песка, ведра под раствор, хаотичное нагромождение кирпичей и их осколков. Как символ кипучей работы была воткнута в землю чья-то лопата.

   — Эй! Здесь кто-нибудь есть?!

   Молчание… лишь слабые отзвуки собственного эха. «Хоть за эхо спасибо», — вяло подумал Максим и вскинул голову вверх. Вдалеке, на самой вершине этого чудо-сооружения он увидел маленькую копошащуюся фигурку.

   — Эй! Эй! — он помахал рукой.

   Фигурка на какое-то время замерла — кажется, он замечен. Потом произошло нечто такое, что не вписывалось ни в один сценарий… Огромный кусок жидкой глины звонким шлепком разбился на множество брызг, с ног до головы очернив нашего странника и окончательно испортив парадность его одежды.

   — Ну и дела! По мне что, стреляют?

   Максим взорвался негодованием и готов был уже выплеснуть наружу поток бранных слов, но вдруг заметил в глине свернутый клочок бумаги. Так это, оказывается, была почта! Спешно подняв записку, он прочитал: «Я сичас спущусьь!» Написано было корявыми иероглифами и почему-то с двумя мягкими знаками. Может, для более сильного выражения чувств?

   Ждать пришлось недолго. Из нижнего проема башни выглянул незнакомец и, вскинув руки кверху, возможно — в знак приветствия, побежал ему навстречу. На голове его был большой остроконечный колпак, а одеянием служил черный долговязый хитон, какой носят маги или волхвы, причем, по его подолу было нанизано множество маленьких колокольчиков, переливающихся звоном во время ходьбы. Незнакомец бежал так, что четыре его ноги спешно семенили по земле, а остальные неподвижно висели в воздухе.

   — Между прочим, — начал  он без всяких предисловий, — я тебя заметил, когда ты еще шел по лесу. Как тебе нравится мое строение? — он повернулся к башне и восхищенным взором смерил ее снизу доверху, как смотрит всякий творец на собственное творчество.

   — А вам знакомо слово «здравствуй» или «привет», на худой конец «hello, friend, I am here!»?.. Что же касается башни… да, впечатляет. Но к чему такая высота?

   Лицо незнакомца стало предельно серьезным, он поднял палец вверх, желая сосредоточить внимание на своих словах.

   — Скажу тебе одну тайну… Ты, кстати, единственный, кто еще не знает об этой тайне. А ведь это — мечта всей моей жизни! — он поманил Максима к себе и полушепотом произнес:  — Я хочу построить башню в бесконечное число этажей, — и уже громче добавил:  — чтобы узнать, где кончается ось Z. И вообще, хочется взглянуть на мир с высоты Верхней Бесконечности.

   Максим какое-то время молчал. Ведь молчание всегда порождает полезные мысли, даже если тебя окружает полнейшая бессмысленность. В хижине Милеуса он столкнулся с чрезмерной глупостью собеседника, здесь — с такой же чрезмерной мудреностью. И кажется, эти два понятия в своей излишней чрезмерности отождествлялись друг с другом. Впрочем, нужно было что-то отвечать.

   — Извини, не годится твоя идея.

   — Это еще почему?

   — Посуди сам:  если ты построишь башню в бесконечное число этажей, то увы, ты никогда не сможешь спуститься оттуда на землю. Ведь для этого тебе понадобилось бы бесчисленное количество времени.

   Незнакомец надолго замолк. И всерьез задумался. При этом его верхний глаз был закрыт, а нижние стали как-то нервно перемигивать. На  лбу выступила испарина.

   — Что ж, возможно, ты прав… Но попробовать все же стоит, вдруг в твоих рассуждениях есть какая-нибудь логическая ошибка? Кстати, я уже заканчиваю сто двадцать шестой этаж. Пойдем, покажу! — не успев договорить, отчаянный строитель сорвался с места и побежал в сторону своей великолепной башни.

   — Постой!

   — В чем дело? — он обернулся.

   — Мы ведь с тобой даже не познакомились. Меня, кстати, зовут Максим. При хорошем настроении могу откликнуться на Макса или Максимилиана. — С этими словами Максим протянул руку, но он еще никогда в жизни не встречал такого тупого и непонимающего взгляда, какой ему довелось увидеть сейчас.

   Незнакомец замер в нерешительности, точно остолбенев от некой шокирующей новости.

   — Ну-ну, я понял… А теперь пойдем, я покажу тебе свою башню. — И снова сорвался с места.

   Вежливостью и этикетом здесь не дуло ни с какой стороны света, воспитанностью — тоже.

   — Да постой ты! — рука была по-прежнему протянута. — Или ты не так понял, или я не так объяснился. Я ведь хочу с тобой просто познакомиться. Меня, хочу подчеркнуть эту мысль, зовут Максим.

   Немного чудаковатое создание прищурило несколько своих глаз, почесало в затылке, затем протяжно хмыкнуло:

   — Ммм… я это уже слышал, — он отвернулся и опять направился к многоэтажному глиняному чудовищу, задравшему шею выше самих небес.

   Максима уже немного бесило. Нет, это не было той природной инфантильностью, что гнездилась в голове у Милеуса. Кажется, незнакомец просто издевался.

   — Ты что, не хочешь со мной знакомиться? Назови же свое имя в конце концов!

   Наступило долгое, совершенно необъяснимое молчание.

   — Имя?

   — Будь любезен!

   — Извини, я никогда над этим не задумывался, мне очень жаль, но кажется… у меня нет имени.

   — Как так?

   Обитатель башни поник в печали и несколько раз пожал плечами.

   — И ты всю жизнь живешь без имени?.. Во здорово!

   Еще большая тень легла на лицо безымянного субъекта, он стал угрюм и задумчив.

   — А что, это так важно?

   Впрочем, живя в глуши, на границе бескрайнего леса и таких же бескрайних степей, может, это и не важно, но все же…

   — Послушай, имя — это наше второе «я». Меня, как ты уже знаешь, зовут Максим. Красиво звучит? А Максимилиан? Еще красивей? А если б меня звали Максимилиан Великий? У меня бы крышу скосило от гордости. У хозяина странной хижины на поляне тоже есть имя:  Милеус. Он даже собственному отражению дал название:  Суелим. Ведь имя — это личность, воплощенная в слово… ух ты, неужели я сам это придумал?!

   Но тирада, произнесенная экспромтом, вряд ли выглядела убедительно. Видать, этот строитель был до такой степени помешан на своих фантастических проектах, что забыл об основополагающих жизненных вещах. С робкой надеждой он спросил:

   — А это дело можно исправить?

   — Разумеется! Прямо сейчас подыщем тебе какое-нибудь подходящее имя.

   Глаза незнакомца загорелись возбуждением, он поправил свой колпак и стряхнул пыль с одежды, готовясь к торжественному событию.

   — Ну… и как меня будут звать?

   Максим сложил руки на груди и деловито принялся ходить взад-вперед. Все происходящее его развлекало, удивляло и умиляло одновременно. Он проникся какой-то неосознанной симпатией к своему новому знакомому.

   — Сейчас… придумаем…

   Раздался возглас подобный взрыву.

   — Здорово!! — строитель башни подпрыгнул выше головы и от непонятной радости даже захлопал в ладоши. Маленькие колокольчики зазвенели с особой торжественностью.  — Прекрасное имя — Придумаем! — и он начал прыгать то на четырех, то на пяти ногах, беспрестанно повторяя:  — Придумаем! Придумаем! Это же замечательное имя!

   Театр абсурда. Если его воспринимать как он есть, не напрягая извилины, то зрелище производит довольно веселое впечатление. Именно поэтому Максим наблюдал сцену пронзительным любопытствующим взглядом, потом хотел что-то возразить, но осознав неподдельную радость своего нового приятеля, взбудоражившего всю округу патетическими возгласами, понял, что делать этого не следует. Пускай остается все на своих местах. И зрители довольны, и актеры счастливы.

   — Сегодня у меня двойной праздник! — сказал Придумаем, немного остыв от кипящих эмоций. — Во первых, я обрел друга, а во-вторых, обзавелся именем!.. Ну ладно, я обещал тебе показать башню. Может, нескромно с моей стороны, но я должен сказать, что являюсь ее автором, архитектором, прорабом и строителем одновременно… Да, кстати, давай уж заодно захватим несколько ведер с раствором и мешок кирпичей.

   Он с ловкостью профессионала намешал раствора, а через десять минут, взвалив на себя огромный мешок и заняв все четыре руки плескающимися через край ведрами, уже был готов к трудовому подвигу.

   — Захвати еще пару ведер и пошли!

   Праздник вмиг сделался для Максима каким-то бесцветным, как будни. Тащить на себе полные ведра сто двадцать шесть этажей нельзя было назвать ни радостью, ни удовольствием.

   — Послушай! Неужели нет никаких подъемных средств? Как ты не устаешь носиться с этим раствором на такую высоту?.. Я себе воображаю, как ты будешь достраивать бесконечностный по счету этаж…

   Придумаем ехидно ухмыльнулся и поманил Максима своим единственным пальцем, случайно выросшем на одной из ладоней. Вероятно, желал поделиться какой-нибудь очередной тайной.

   — Действительно, если бы не моя светлая голова, это стало бы серьезным затруднением. Хочу рассказать тебе о своей хитрости. Но сначала ответь мне на один вопрос:  что создает ощущение тяжести и усталости? Сила гравитации, направленная вниз. Правильно?

   Максим кивнул. Пока что без комментариев.

   — Так вот, существует Закон Гравитации, который мне истолковал господин Философ. Закон гласит так:  сила тяжести всегда действует в сторону противоположную направлению оси Z, и пропорциональна массе возбуждаемого тела. Если ось Z смотрит вверх, отсюда следует, что сила, создающая давление на все тела, тянет их вниз, к земле.

   — По-моему, это очевидно, — и здесь комментарии еще не нужны.

   — Но не столь очевидна моя хитрость, над которой я думал целых три дня. Чтобы облегчить подъем грузов, на стене своей башни я нарисовал такую же ось Z, только направленную в противоположную сторону. Улавливаешь, какой вывод?.. Закон Тяготения в замешательстве, он не знает, в какую сторону надо действовать, и от этого внутри моей башни царит нечто похожее на невесомость. Да впрочем, сейчас сам все увидишь…

   А вот здесь комментарии, кажется, уже не нужны. Но вот что самое интересное:  оказавшись внутри темноты и сырости, Максим и вправду ощутил такое облегчение, будто оставил свой вес там, снаружи. Ведра, доселе тянувшие все мышцы, теперь практически не чувствовались. Хотите — верьте, хотите — идите и проверьте. По стенам башни взвивалась спиральная лестница с нескончаемым рядом ступенек и вверху заканчивалась крохотным осколком неба — признаком незавершенного строительства. Придумаем шел первым, почти паря над лестницей, поднимаясь все выше и бормоча себе под нос что-то мелодично-неразборчивое.

   — Кстати, если тебе интересно, можешь пересчитать этажи. Я не мог ошибиться:  их ровно сто двадцать шесть.

   Но Максиму куда интересней было разглядывать кирпичную кладку, из которой были сотворены стены. Временами Придумаем явно спешил со строительством, кирпичи хаотично плясали, как в многоярусном хороводе застывшего в цементе танца. Ряды этого хоровода выглядели небрежно, и местами серыми кляксами свисал раствор. Но потом он, видать, брался за ум, и кладка вновь становилась ровной. Впрочем, ненадолго. Облик стен, меняясь от этажа к этажу, отражал переменчивое усердие их владельца.

   — Кирпичи ты тоже делаешь сам? — спросил Максим, когда они уже почти достигли верха.

   — Да, но мне иногда помогает Милеус. Он частенько меня навещает. Я, кстати, разработал собственный метод обжига кирпичей.

   — Тоже что-то связано с гравитацией? Или тебе удалось обмануть какой-нибудь другой закон?

   — Как-нибудь об этом расскажу.

   В башне заметно светлело. Еще два этажа, и уже можно быдло дышать свежим воздухом, даже непривычным после цемента, песка и сырости. Сто двадцать седьмой этаж только начал расти, достигнув пока лишь трех рядов. Всюду была грязь, осколки кирпичей, валялись неумытые мастерки, мятые корыта, об которые несколько раз необходимо было споткнуться. Максим осторожно подошел к краю и глянул вниз.

   — Вот это да! — только теперь он понял, что стоило проделать такой длинный путь хотя бы ради этого единственного взгляда.

   С такой высоты мир был виден во всем величии. Отсюда он казался каким-то нарисованным. Бескрайний конгломерат чередующихся полей, лесов, рек — океан зелени и синевы, спектр всеразличных красок и их оттенков. Все это вместе взятое так очаровывало дух, что Максим не находил достойных слов, чтобы выразить свое восхищение. Центр Мироздания, откуда начался его путь, остался далеко в стороне, но был виден довольно отчетливо:  словно кем-то растянутые нити пронзали всю вселенную. Солнце приближалось к зениту и вот-вот должно было коснуться оси Z. Где-то у границ Будущей Бесконечности его лучи заигрывали с волнами просторного озера (а может, и моря), так что озеро светилось маленькими серебряными гирляндами. Максим увидел лес, по которому шел, хотел посмотреть на поляну, где жил Милеус, но та превратилась в маленькое неразборчивое пятнышко, затерянное в густой зелени. Нарисованный мир, лишь слегка приоткрывая свои достоинства и красоты, занимал собой все мыслимое пространство, бесконечно удаляясь во все стороны света. И даже линия горизонта, где все краски, образы и формы теряли свою отчетливость, очерчивала лишь малый радиус этой непостижимой Беспредельности. Максим подумал, что там, за горизонтом, еще огромное множество таких же лесов, полей, рек, застывших в неподвижности и свято хранящих свои тайны:  сокровенные, безумно манящие и недосягаемо далекие. А сколько жителей этих лесов можно было бы повстречать, оказавшись там, за пределами границы земли и неба, именуемой горизонтом? Но там, увы, оказаться вряд ли предстанет когда-либо возможным. Уж слишком большое расстояние отделяло его от предметов его грез. Вот если только Придумаем сдержит все-таки свое слово и достроит башню, тогда хоть появится возможность полюбоваться всем этим миром с высоты Верхней Бесконечности. Здесь ирония тесно сплеталась с романтическими грезами.

   Легкий толчок в плечо пробудил Максима от мечтаний. Он обернулся. Рядом стоял Придумаем со своей интригующей улыбкой, по которой можно было легко догадаться, что он хочет сказать что-то интересное.

   — Подозрительная труба!

   — Чего?

   — У меня есть подозрительная труба!

   — И… чего же в ней подозрительного?

   — А-а… — Придумаем скривил на физиономии несколько задумчивых морщин и почесал третьей ладонью свой затылок. Остроконечный колпак слегка съехал на лоб. — Ну, я не так выразился. Позорная труба.

   — То есть, подзорная?

   — А я как сказал?

   — Немедленно тащи ее сюда!

   Придумаем нырнул в кучу хлама и извлек оттуда уникальный оптический прибор. Гордо на него посмотрел и столь же гордо молвил:

   — Она способна поглощать огромные расстояния!

   За все время пребывания здесь Максим впервые столкнулся с предметом научно-технической мысли. Кстати, его друг не ошибся:  труба была действительно «позорной». Вся заляпанная раствором, исцарапанная, да к тому же забинтованная в двух местах, она помимо своей воли стала одним из орудий этой бесконечной стройки. Раздвигаясь, труба издавала протяжный стон, воплощающий в себе скрежет металла и шорох сыплющегося песка. Впрочем, линзы с обеих сторон были тщательно вытерты.

   — Ты гляди не на нее, а сквозь нее!

   Все вокруг стало казаться в десятки раз ближе, словно Максим во мгновение покинул башню и переместился прямо в лес. Деревья росли уже совсем рядом, так что стали различимы их мелкие детали. Под ними стелилась трава, на которую так и тянуло искушение поставить ногу. Даже недоступные глазу отдаленные уголки Мироздания были беззащитны перед чудодейственной силой этого прибора. Максим тщательно разглядывал бурлящие перекаты какой-то реки, казавшейся раньше лишь тоненькой синей ленточкой.

   — Эта река называется Инородная, так как берет начало по ту сторону оси Y, — комментировал Придумаем. — Никто из нас не в состоянии увидеть ее истоки. Иногда на нашу территорию ее течением выносит обломки войны:  копья, стрелы, щепки разбитых галер… Ведь ты же знаешь, что по ту сторону оси Y идет вечная война?

   Максим не желал показаться невеждой и кивнул в знак согласия, затем он резко повернул трубу в сторону и принялся разглядывать облака. В объективе появилась ось Z. Казалось, сделай несколько шагов и ухватишься за нее рукой.

   — А вон там, — Придумаем направил трубу в другую точку, — между двух лесов и рекой располагается долина Абсурда. Ни в коем случае не вздумай ступать на ее пределы.

   — Это почему?

   — Там происходят какие-то ужасные вещи, но я не могу тебе всего объяснить.

   Странно… долина как долина. Причем — вся усеяна цветами. Максим долго разглядывал ее пространство в поисках чего-то страшного, но похоже она ничем не отличалась от остальных таких же долин. Какое-то мгновение показалось, что там даже кто-то ходит.

   — Слушай, я тут в лесу встретил дерево, ствол которого был скручен в огромную спираль…

   — Знаю, знаю… Свихнувшееся Дерево. Оно совсем неподалеку от Центра Мироздания. Про него существует какая-то легенда. Охотно бы ее рассказал, если б сам помнил.

   Потеряв интерес к долине, труба вновь скользнула вверх и взялась расследовать причудливый орнамент облаков. Несомненно, они были живыми! Медленно паря над Мирозданием, они изображали всеразличные сказочные фигуры, которые вскоре таяли, но на их месте возникали новые, такие же экзотичные и совершенно непонятные. Может, когда-нибудь кому-то удастся разгадать сакральный смысл этих небесных знамений. Как бы подытоживая свои мысли, Максим сказал:

   — Знаешь что, приятель, не могу тебе обещать насчет Верхней Бесконечности, но еще этажей пятьдесят и до облаков ты точно достанешь.

   — Сорок шесть, — поправил Придумаем. — Я уже подсчитал.

   Труба вновь принялась шарить стеклянным глазом по открытым просторам и тут…

   — Ого! Мельница! Стоит на каком-то холме…

   Строение из рубленых  бревен смотрелось довольно красиво. Огромные лопасти медленно вращались, внизу чуточку не касаясь земли, а вверху едва не разрезая надвое висячие облака. Башенная часть этого сооружения была столь высока…

   — Придумаем, а не ты случайно ее построил?

   — Не… она стоит здесь уже давно. Это Мельница Ветров.

   — Красивое название.

   — При чем здесь название? Просто она перемалывает ветер.

   Максим внезапно отстранился от окуляра и изумленно похлопал ресницами.

   — А… какой смысл «перемалывать ветер»?

   — Как это «какой смысл»? — Придумаем чуть не споткнулся о ведро с раствором, выражая собственное изумление. Он прищурил несколько своих левых глаз и пристально посмотрел на гостя. — Ты что, на самом деле ничего не соображаешь? Зачем задаешь глупые вопросы?

   «Действительно, зачем я задаю глупые вопросы?» — подумал Максим и снова обнялся с трубой.

   — Вот это да!

   Где-то за рекой, прямо на оси Y был выстроен самый настоящий замок с пикообразными готическими башнями, решетчатыми темницами и массивными бетонными стенами.

   — Красота! — Максим глянул на своего друга, но тот почему-то не разделял его восторга.

   — Печальная история. Там навеки заточена принцесса Витиния.

   — Что, ее посадили в сырую темницу? Или заковали в цепи? Впрочем, одно другому не мешает.

   — Твоя ирония здесь не к месту. Она имеет возможность свободно ходить по замку, живет там в полном достатке как королева. Но она там совсем одна, и выйти за пределы замка не сможет никогда. Впрочем…

   — Ну, говори! — в воздухе явно запахло интригой, и Максиму уже не терпелось узнать суть увлекательной тайны.

   — На стене замка крупными буквами написаны три загадки. Никто толком не знает:  кем и когда они были придуманы. Если найдется способ их разгадать, то, согласно распространенной легенде, принцесса будет освобождена.

   — Так это ж плевое дело!

   — Дело, может быть, и плевое, да плевать слишком далеко. Во всяком случае, это никому еще не удалось. Ни на одну из загадок до сих пор не найден ответ.

   Минуты две Максим молчал в знак того, что все понял, сказать точнее — не понял ничего, то есть главного:  как следует воспринимать только что услышанное.

   — Приятель, а ты случайно не сочиняешь?

   Со стороны Придумаем последовал глубокий вдох и медленный долгий выдох, озвученный протяжным «м-м-м…»

   — Ну вот, опять! Опять триста тридцать пять! Все, кто впервые услышат эту историю, в нее ни в какую не хотят верить, пока сами не сунутся в тот замок и не услышат рева разъяренных псов.

   — Ладно, ладно… считай, что верю. Мы ведь можем отправиться прямо сейчас?

   — Если не секрет:  куда?

   Максим гордо вскинул голову, величественным жестом поставил одну ногу на кладку кирпичей, хотел даже поправить галстук, да вспомнил, что галстуков не надевал ни разу в жизни. Но все это было лишь прелюдией к его словам:

   — К вечеру принцесса, если таковая существует на самом деле, должна быть свободна!

   Придумаем еще раз тяжело вздохнул, потом вытер вспотевшее от палящего солнца лицо, поправил неуклюжий, вечно съезжающий колпак и устремил множество своих взоров куда-то вдаль.

   — Послушай, отчаянная голова, к вечеру мы едва успеем добраться до самого замка. Если тебе уж так хочется поломать голову над этими загадками, то давай отложим этот подвиг на потом. Еще немного и зайдет солнце.

   — А какая в том помеха?

   — Ты что… на самом деле ничего не соображаешь? С облаков, что ли, свалился? Наступит конец света!

   Максим медленно-медленно повернулся назад и откровенно изумленным взглядом уставился на странноватого рассказчика легенд. Похоже, тот и сейчас говорил всерьез. Не желая задавать глупых вопросов, Максим принялся размышлять самостоятельно:  «Значит так:  зайдет солнце, везде станет темно… Ну вот тебе и «конец света»! Тут, впрочем, можно обойтись и без эзоповского языка».

   — Сказал бы проще:  наступит ночь.

   Придумаем пожал плечами и произнес:

   — Ты извини, мне пора браться за работу. Раствор стынет.

   Позванивая колокольчиками, он принялся разгребать завалы мусора и с головой погрузился в свое дело. Максиму интересно было наблюдать, как стены башни вырастают на глазах. Придумаем выкладывал кирпичи предельно аккуратно, желая продемонстрировать гостю все мастерство собственного ремесла. Зажатый между единственным пальцем и ладонью мастерок только и мельтешил перед взором, окунаясь то в раствор, то в воду, то в кирпичную кладку. Колокольчики постоянно позванивали, придавая будничному труду некую торжественность.

   — Ну, я пошел, — сказал Максим, — мне надо еще многое посмотреть.

   Придумаем так увлекся работой, что не расслышал этих слов. Расставив как опоры свои шесть ног, он занимал очень устойчивое положение и мог без труда дотянуться до любого уголка своего строительства. Остальные ноги бессмысленно болтались в воздухе, но могли в любой момент заменить уставшие.

   Максим тихо удалился. Оказавшись внизу, он сделал прощальный знак рукой и снова окунулся в объятия простор и долин, все изучая, все разглядывая и делая из всего собственные выводы. Он был из числа тех, кому засевшая в голову идея, как заноза, не дает покоя до тех пор, пока не будет оттуда удалена или, а такое тоже случалось, реализована. Но тут надо бы согласиться с мыслью, что освобождение из мрачного, жуткого плена некой распрекрасной принцессы даже в сказках является делом весьма-весьма нелегким. Вдохновленный собственной отвагой (да, да:  именно отвагой — мифологическим геройским чувством, которое, оказывается, на самом деле существует и впервые посетило его душу), он решил самостоятельно отыскать путь к этому замку, навести там порядок и, если понадобится, навставлять кое-чего обитающим там злым силам. Максим ни минуты не сомневался, что если рассказ о принцессе не вымысел, упоминание о каких-то загадках не вздор, то есть, если там в темнице действительно томится очаровательная пленница, то она будет освобождена при первом же удобном случае. Здесь все средства хороши:  ум, сила, храбрость и уже упоминаемая выше воинская отвага. Приписывать на свой счет такое количество добродетелей Максим конечно же не решался (из скромности или из их отсутствия), но он дал себе твердое обещание, что в крайнем случае он собственными руками разрушит стены этого замка. И почувствовал, как в его душе ожил воскресший из глубин веков дух рыцарских подвигов.

   Он уже воображал себя спасителем прекрасной леди, с боем и доблестью вырвавшей ее из власти темных сил. Разгоряченная фантазия рисовала все тонкости этой картины:  руины развалившегося замка, принцесса, протягивающая ему руку для поцелуя. Максим склонил перед ней колено. Он был одет в медные доспехи с золотым шлемом. Длинный меч грациозно сверкал в солнечных лучах, на его эфесе непременно должен красоваться какой-нибудь драгоценный камень: изумруд или сапфир. И почему камень только один? Пускай их будет несколько. И почему только на рукоятке меча? Пусть все доспехи с ног до головы будут густо ушиты драгоценными камнями. А главное — золота, золота побольше…

   Проснувшись от грез (для этого нужно было только хорошо мотнуть головой), он вернулся в действительность. Незнакомый рельеф местности породил в нем сомнения:  не сбился ли он с пути? Может, замок находится совсем в другом направлении, а увидеть его отсюда, из гущи леса, не представлялось возможным. Проблема усугублялась еще и тем, что, кажется, начинало темнеть. Хотя солнце было скрыто облаками, оставляя на небосводе лишь размазанную красноту, оно явно клонилось к горизонту Будущей Бесконечности. И пока не наступил «конец света», нужно было срочно ориентироваться на местности. Максим подумал, может, лучше все-таки вернуться домой? И тут он задал себе вопрос, бывший очевидным с самого начала:  а где, собственно, его дом?

   Он уже в который раз обращался за помощью к своей памяти, желая знать, где раньше жил и чем занимался. Но память словно вырезали из головы… На душе возникла слабая тревога. Долго находясь в нерешительности и сомнениях, Максим не успел заметить, как совсем уже стемнело. Горизонт догорал угасающим огнем заката, а вверху над головой появились светлые извивающиеся линии. Они тянулись по всему небосводу и, если где-то и отсутствовали, то это из-за облаков. Линии все без исключения были кривые и изогнутые, не представляя собой ни правильных геометрических фигур, ни вообще чего-то определенного.

   Кажется, придется заночевать в лесу…

   Раздались голоса, движение, шум… все ближе и ближе. Вот уже стали различимы бегущие фигурки. Некие существа. Их было несколько, более точное число сказать трудно, так как число иррациональное. С большого расстояния да еще в обманчивых сумерках они казались маленькими лесными гномами странноватой внешности, так как трое из них были левые, один правый, а остальные с несколько вызывающей бессмысленной антисимметрией:  сложно было разобрать, что является руками, что ногами, где еще продолжается туловище, а где уже начинают расти головы. Загадочные существа куда-то сильно спешили, приминая под собой перину пышной травы, и все в один голос кричали:

   — Конец света! Приближается конец света!

   Шум исчез так же незаметно, как и возник. Гномы скрылись в закоулках позднего вечера. С неким философским пафосом Максим подумал:  «Когда я стану старым, выжившим из ума шизофреником, я тоже буду бегать по лесу и кричать:  «приближается конец света!» Во прикол будет!» Откуда-то подул ветер, меняя погоду и настроение. Он хотел соорудить себе из веток небольшой шалаш, но едва этим занялся, как усилившийся ветер в один момент развеял всю его постройку. Деревья тревожно зашелестели и, пошатываясь, стали издавать стоны. Максим еще раз оглянулся. К счастью, оси координат светились в темноте, и Центр Мироздания, как спасительный маяк, был виден с любой точки местности.

   Может, пойти туда?

   Неплохо было бы укрыться в башне Придумаем или хотя бы в хижине Милеуса. Но что сейчас об этом говорить:  ни к тому, ни к другому в темноте дороги не найти.

   Тем временем ветер ни на шутку озверел. Кажется, он дул от горизонта в сторону Центра Мироздания. Сверху уже полетели первые сломанные ветки, и впервые Максим испытал серьезный страх. Он принялся шарить глазами по земле в поисках какого-нибудь оврага. Надежным укрытием это не назовешь, но все же…

   Темнота еще боролась со светом, не победив его окончательно. Поэтому все предметы, хоть и потеряли свои цвета, но были видимы довольно отчетливо. Максим поднял голову и… замер в недоумении.

   Координатные оси Х и Y были как-то неестественно загнуты кверху, словно на мир смотрели через огромную кривую линзу, уродующую все масштабы и расстояния. Горизонт приподнялся над землей, волоча за собой леса, долины, горы и моря. Все, что было вдали, теперь лежало как бы на наклонной плоскости, и мир превратился в большую вогнутую чашу, с каждой секундой становящуюся все глубже. Максим с нарастающим ужасом наблюдал, как оси координат прямо на глазах ползут вверх, загибаясь по краям и принимая форму сначала гиперболы, а затем полуокружности. Левая и Правая Бесконечности, равно как Будущая и Прошлая, уже не были на безграничном удалении друг от друга. Между ними существовало вполне реальное расстояние. Все линейные размеры искажались, внося сумятицу не только в само бытие, но в чувства и мысли наблюдателей происходящего.

   В мире уже не существовало никаких других звуков, кроме рева ветра. Еще минута, и Максим стал свидетелем удручающей картины. Деревья издавали предсмертные возгласы и под напором ветра с корнем выворачивались с земли. Едва почуяв свободу, они неслись по касательной к поверхности в направлении Центра Мироздания. С гор полетели обломки скал, снося и уничтожая все на своем пути. Почва повсюду потрескалась, а моря и реки хлынули в ее бездонное чрево.

   Находясь под влиянием лишь ужаса и недоумения, Максим все же смог заметить одну странность:  почему-то ветер не сносит его самого. Он бы должен уже давно погибнуть, но благодаря непонятной устойчивости, продолжал оставаться на месте. Все вокруг кувыркалось и летело к Центру Мироздания:  деревья, трава, комки земли, скалы, град камней и песка, а там, в нулевой точки отсчета, словно водоворотом, вся материя засасывалась в бездну небытия.

   Все ревело и грохотало, содрогалось в конвульсиях и стонало от отчаяния. Земля тряслась, небо шаталось из стороны в сторону, будто с горизонтов его раскачивали разозленные атланты, которым надоело держать его на своих плечах. Лес редел с каждой секундой, превращаясь в первозданную пустыню с глубокими рытвинами.

   Кажется, миру на самом деле конец…

   Максим почему-то в этот момент пожалел о башне Придумаем, который так долго и старательно выкладывал сто двадцать шесть этажей. Пожалел также, что не успел освободить принцессу, хотел еще о чем-то пожалеть, но взглянув наверх, был поражен новым удивлением. Оси Х, Y, —Х, —Y, Z над головой сомкнулись в одной точке, и пять Бесконечностей были слиты воедино. Произошла геометрическая инверсия, когда бесконечная площадь проецируется на внутренность круга, очерченного бывшей линией горизонта. И теперь все Мироздание располагалось внутри огромной сферы, которая стремительно сжималась.

   Мир сворачивался в точку.

   Максим увидел, как все уменьшилось в своих размерах. Немногие оставшиеся деревья стали чуть выше его пяток. Долины, ранее казавшиеся бескрайними, сейчас можно было просто перешагнуть. Он увидел миниатюрные горы со снеговыми шапками, не более ладони маленькие лужи, бывшие морями, ручейки рек. Сфера продолжала сжиматься и очень скоро в диаметре достигла его роста. Максим уперся правой рукой в искореженную землю, левой — в какой-то океан, из которого выплеснулись остатки воды, отчаянно надеясь остановить вселенскую катастрофу, но он стал сжиматься вместе с этим миром, почему-то не испытывая при этом никаких болезненных ощущений, потеряв к тому же способность чувствовать и рассуждать. И все вокруг стало неразборчиво-серым…

   Потом чернота…

   Наконец все стихло:  нет ни звуков, ни образов…

   Исчезло какое-либо ощущение происходящего.

   Лишь бесконечно малая точка, поглотившая в себе все существующее, умножив его на ноль, являлась концом (а возможно — и началом) всему, чему суждено было быть.

 

          Глава  минус  шестая

 

   И снова безжизненная тьма… Раскинулась во всех направлениях и погубила все, что способно было погибнуть, даже само время, чтобы оно не смогло отсчитывать секунды, остающиеся до конца ее властвования.

   Но конец все же наступил — конец безмолвию и угрюмому небытию. Резкая вспышка света, предвещая глобальные перемены, встревожила сонливую вечность, качнула маятник остановившегося времени и прогнала проклятую тьму в недосягаемую даль.

   Вскоре и свет начал охладевать, как бы теряя силы в борьбе с темнотой, и тогда, как прежде, стали появляться какие-то образы, очертания, звуки и запахи… Из океана идеального Несуществования, с самой глубины мертвой виртуальности начали всплывать на поверхность некие реалии. Что-то опять рождалось…

   … и родилось, прояснив рассудок калейдоскопом буйных красок.

   Максим стоял в Центре Мироздания и прежде, чем в нем проснулась хоть какая-то мысль, он внимательно разглядел свои руки, ноги, одежду:  снова чистую и отглаженную. Затем он сделал шаг назад и вздрогнул — спина наткнулась на что-то твердое, но обернувшись, облегченно вздохнул:  это была ось Z. Она по-прежнему, пронзая небо и облака, натянутой нитью богов устремлялась в бесконечную высь:  туда, где, предположительно, их обиталище. Почти не ощущая собственного тела, Максим сел на траву, прижался спиной к оси Z, а его губы, вряд ли находясь в гармонии с рассудком, долго шептали ребус из двух фраз:

   — Я сошел с ума… мир сошел с ума… я сошел с ума… мир сошел с ума… я сошел с ума… мир…

   Головоломка никак не решалась, он сильно мотнул головой и, наконец придя в сознание, громко произнес:

   — Так кто же из нас двоих истинно-сумасшедший?

   Только теперь он мало-мальски принялся размышлять. Он чуть ли не по минутам помнил все события вчерашнего дня, в том числе предсмертную агонию Мироздания и его гибель. Так что же является сном:  вчерашний апокалипсический кошмар или это призрачное утро? Он пристально оглядел знакомую местность:  цветущее поле, лес, путеводную тропинку, все изгибы которой в точности сохранились, а главное — ни следа от прошедшей катастрофы, ни единой вмятины на земле, ни одной сломанной ветки дерева. Максим кинул взгляд в сторону Прошлой Бесконечности. Три солнечных острия уже выглянули из-за горизонта, проткнув утренний сумрак. А скользящие по небу облака, подобно кривым зеркалам, отражали его лучи, придавая им самые невероятные оттенки. Мир беззаботно играл своими красками и, кажется, манил новыми тайнами и загадками.

   Тут Максим вдруг вспомнил про хижину Милеуса — это хлипкое неустойчивое строение. Что стало с ней? Он спешно направился вдоль своей тропинки в сопровождении уже знакомого ветерка. Сверху лилась оратория птичьих голосов, снизу чуть слышно, почти виртуально шелестела трава. Везде, куда бы он не направлялся, природа встречала его радостным возбуждением. Еще вчера все это в его душе отражалось таким же ликованием, но сегодня он был встревожен и задумчив. Утомившись от быстрой ходьбы, он присел под какое-то дерево, нижние ветви которого тотчас услужливо наклонились, создавая заслон от солнечных лучей.

   — Я же вчера своими глазами видел, как все погибло!

   Даже Пляшущие Фрукты перестали развлекать его взор. Максим долго и старательно размышлял, пытаясь на основе абсурдных фактов и, увы, слабой логики выстроить убедительную для ума версию происходящего. Иногда он разговаривал сам с собой вслух, желая, может быть, привлечь в свои собеседники деревья, умудренные долголетием. Но лес молчал, признавая свое бессилие ответить на подобные вопросы. В знак согласия деревья иногда одобрительно трясли листвой, а когда они, подобно Максиму, находились в недоумении, то еле слышно поскрипывали. В этих неразборчивых звуках при желании можно было услышать любую фразу.

   Путь продолжался. Максим интуитивно чувствовал, что вот-вот должна показаться поляна Милеуса. Уже позади Свихнувшееся Дерево — пожалуй, символ всего Мироздания. Ну вот… вот наконец и поляна. Вопреки ожиданию картины разбросанных щепок и соломы, хижина стояла целехонькая и без единого намека, что ее только что вновь отстроили. Несомненно, это та самая хижина, которая была здесь вчера. Только покосившееся набок оконце, раньше казавшееся безобразным и уродующим весь ее вид, теперь выглядело просто излишеством фантазии дизайнера. Фантазии, воплощающей идеи модернизма и сюрреализма. Единственная ставня была полуоткрыта и от капризов ветра покачивалась из стороны в сторону.

   — Так! Давайте договоримся:  вы меня не трогаете, и я вас не трогаю! — обратился он к Злым Одуванчикам.

   Гигантские растения не снизошли до ответа. Их стволы гордо торчали из земли, а огромные пуховые шапки чуть приминались от касаний ветров. Максим стукнул в дверь и долго ждал ответа. Стукнув еще пару раз и не услышав приглашения, он уже на правах друга сам заглянул внутрь.

   Никого…

   На душе опять стало тревожно. Идиотская мысль, но она навязывалась сама собой:  а может, никакого Милеуса и не было? Мир играет с его рассудком какими-то глупыми образами… Может, вообще ничего здесь нет? Но только он собрался уходить, как услышал знакомый голос:

   — Заходи, заходи…

   Очутившись внутри, он обшарил взором каждый уголок. Был ли то очередной розыгрыш мистических сил или глупая слуховая галлюцинация, но одно несомненно — хижина пуста. И тут мелькнула тень догадки. Он подошел к зеркалу и рядом с собственным отражением увидел… ну конечно же! Суелима! Тот весело улыбался:

   — Привет!

   — А… как бы это…

   — Ты хочешь спросить, где Милеус? Он пошел нарвать грибов, они растут в соседнем лесу и бывают свежи только по утрам. Уже в полдень их начинает подтачивать червь, а к вечеру, перед наступлением конца света, от них остается только кожура, не пригодная даже для того, чтобы на нее поглядеть… Ему что-то передать?

   Максим кивнул. Почти равнодушно. После вчерашнего светопреставления он вряд ли был способен чему-либо удивляться.

   — Передай ему мой привет — это во-первых. Передай, если сочтешь нужным, свой привет, это во-вторых. А в-третьих… — он замялся, не зная, чем бы довершить свое послание. — Ах, да! В-третьих, пусть, если хочет, ищет меня в башне с огро-о-омнейшим количеством этажей.

   — Хорошо. То, что я запомню, я ему передам.

   Гость вышел, и его отражение в зеркале тоже куда-то исчезло. Суелим остался один, тщательно перебирая в памяти все услышанное, дабы не упустить какого-нибудь важного слова. А Максим уже вприпрыжку бежал по лесу. И (о чудо!) почва стала какой-то упругой, точно сама подбрасывала его вверх. Он бежал и летел одновременно. Несся наперегонки с ветром. И лишь потом понял, в чем дело:  дело в резкой перемене настроения. Тревоги и заботы, как нечто вздорное, быстро улетучились, уступая место беспечному радужному состоянию духа. В унисон лесной симфонии, в созвучие молчаливым небесам. Он убедился, что все остается по-прежнему, и главное — жизнь продолжается!

   — …жается! …жается! — передразнило эхо.

   Максим вздрогнул и тут же понял, что не помыслил, а выкрикнул последнюю фразу. Еще больше он обрадовался, когда увидел знакомую башню, гордо возвышающуюся над всем миром. Внизу, как обычно, хаотичное нагромождение песка, кирпичей и абстрактных по форме и содержанию комков глины, из которых волшебством строителя рождалось это грациозное… о нет, здесь ошибка в слове — грандиозное сооружение. Да нет, еще круче:  грациозно-грандиозное… тьфу! Тавтология какая! Ну в общем, коряво выраженная мысль в сути ясна.

   «Интересно, сколько уже этажей?» — он нырнул внутрь и, ловкими маневрами обманывая закон гравитации, воспарил по ступенькам, но тут же остановился… «Мой приятель наверняка обидится, если я не захвачу с собой мешка кирпичей или пару ведер раствора. К его странностям придется потихоньку привыкать». После секундного колебания он решил взять кирпичи, так как не был уверен, что приготовит раствор подходящего качества. Скорее всего Придумаем  обманом еще какого-нибудь физического закона колдовал над раствором, придавая ему неимоверную прочность. Ведь башня в бесконечное число этажей должна быть… идеально устойчивой. Да, именно так. Спросите у любого зодчего, и он подтвердит эту мысль.

   Впрочем, здесь ирония не боролась с холодной рассудительностью, а тесно переплеталась с ней. Уже проносясь над вьющейся лестницей, Максим считал:

   — Сто шестьдесят семь… сто шестьдесят восемь… сто шестьдесят девять… Ну ничего себе — сто семьдесят! Тут что, работало несколько бригад? — это уже он произнес, очутившись на самом верху.

   Придумаем растаял в приветливой улыбке, при этом оба его рта растягивались чуть ли не до ушей, а фиолетовые губы принимали смугло-синий оттенок. Все было при нем:  и остроконечный, почти шутовской колпак, и хитон с маленькими бубенцами, и измазанный раствором, как аппетитным кремом, мастерок, зажатый в одной из ладоней.

   — Привет друг! — хозяин башни вскинул руки вверх. — Сегодня чудный день! А хочешь, в честь этого события я тебе спою в два голоса?

   И он запел… Не соловей, конечно, но вполне даже! Его верхний рот принялся насвистывать саму мелодию, а нижний — выдавал слова. По интеллекту что-то не более могучее, чем «ля-ля-ля, тра-ля-ля», зато для слуха приятное.

   — Ты не был бы настоящим другом, если б явился с пустыми руками, — сказал Придумаем уже прозой и вывалил кирпичи в общую груду. — Знаешь, были проблемы на сто шестьдесят пятом этаже. Его малость повело в сторону, только не подумай, что по моей небрежности! Просто подул сильный ветер. Но мне удалось это исправить. Ведь ты представляешь, что будет, если моя башня даст хоть незначительный крен? Этого ни в коем случае нельзя допустить!!

   Говорил он так серьезно, что хотелось рассмеяться. Но Максим его почти не слушал, завороженный открывшейся взору картиной. Дело в том, что башня уже достигла облаков! Клубящиеся обрывки разорванного в клочья огромного ватного одеяла были разбросаны по всему небу, и проплывали так близко, что до них без труда можно уже достать рукой. Двигались облака медленно и неторопливо, словно только что насытившиеся животные, которых тянет в сон. Ветер где-то занимался другими делами, и подгонять их было некому. А длинный колпак Придумаем то и дело скрывался в белизне и, казалось, что некоторые облака хотели ухватить этот колпак и унести с собой. Но они являлись чем-то эфемерным в мире сущих вещей.

   — И далась тебе эта Верхняя Бесконечность, когда более прекрасного места не найти во всем Мироздании!

   Максим увидел большое облако в форме готовившегося лопнуть мыльного пузыря, надвигающегося прямо на башню. Оно плыло так низко, что трудно было воздержаться от искушения и не сунуть голову внутрь. Он так и сделал.

   Но мир не исчез, а только стал весь затянут слабой пеленой. Внутри же самого облака, помимо еле уловимой влаги, не было никаких особенных ощущений, кроме крайнего восторга, переполнявшего окраины сознания.

   — Увы, друг, очень скоро нам придется с ними расстаться. Еще этажей двадцать, и облака будут стелиться у нас под ногами. Но сверху они будут выглядеть еще более привлекательно, это я тебе обещаю. — Придумаем сделал из кирпичей небольшой стул и присел отдохнуть, раскинув ноги в разные стороны. Но даже во время отдыха (вот трудоголик!) он не расставался со своим мастерком, разглядывая его под разными углами к солнечным лучам, как некую драгоценность.

   Максим о чем-то вспомнил, и какая-то тень легла на его лицо. Нет, это не от туч и не от призрачных теней поднебесья. Просто он вмиг стал предельно серьезен. Исчезли вдруг облака, небо, даже сама башня. Остался только он и его проблема.

   — Я хотел тебя кое о чем спросить…

   — Спрашивай, — Придумаем вяло махнул рукой, как бы отгоняя назойливое насекомое.

   — То есть, о вчерашнем событии. Ну, об этом… конце света… ведь я своими глазами видел, как все погибло!

   Придумаем кивнул, а потом почему-то зевнул.

   — Я очень беспокоился за тебя с Милеусом. И вообще, это было так ужасно, — продолжал Максим. — Все рушилось, куда-то летело…
   — А по-моему, чертовски захватывающее зрелище!

   Последовала минута молчания — задумчивая минута:  ни слова, ни звука, ни даже мысли — как дань всему Непонятому и Необъяснимому.

   — Но… как это объяснить?

   Хозяин башни чуть не расхохотался в ответ. Его верхний рот едва сдерживал смех, нижний же произнес:

   — Ну даешь! Зачем объяснять очевидное? Разве ты не знал, что каждый вечер после захода солнца наступает конец света? Ты на самом деле к нам с облаков свалился? Впрочем, нет… ты на них уже назад вскарабкался. Дыши веселей, приятель! И не забивай себе голову всякой ерундой.

   Облака сразу как-то посерели, праздничное небо подернулось легкой дымкой траура. Максим тупо молчал, потирая пальцами виски, словно расшевеливая заледенелые мысли. Он изо всех сил тужился отличить очевидное от невероятного или хотя бы провести между ними черту. Ум в бессилии бился над этой проблемой, понять которую на данный момент было его первостепенным желанием.

   — Но куда? Скажи мне:  куда все это делось, когда Мироздание погибло? И каким образом оно появилось снова?

   Придумаем зачем-то взял свою «позорную» трубу и поглядел через нее в сторону леса.

   — Кажется, я понял, что тебе надо. Увы, друг, хоть я довольно изобретателен, но недостаточно эрудирован. Этакий мелкий изъян в моих многочисленных достоинствах… Тебе необходимо поговорить с господином Философом, он знает все и ответит на любые твои вопросы. А вон и пещера, где он обитает. — Тремя руками Придумаем обхватил Максима и притянул к себе. — Гляди! Видишь, около тех скал река, там же и пещера. Господин Философ проводит дни в строгом аскетизме, ест только хлеб и воду, спит мало, и уверяю тебя, в познании сути вещей стоит выше всех нас!.. Кстати, если хочешь, можем прямо сейчас отправиться к нему.

   Искушение было велико, но Максим отрицательно покачал головой. Просто он вспомнил еще кое о чем. В голове варилась такая каша, что казалось, разбухшие мысли сейчас от изобилия полезут наружу — его голова покажется им слишком тесной. Одна из таких мыслей на прощанье пошевелила языком, после чего родилась следующая фраза:

   — Вопросы философии подождут — они вечны. — А от себя Максим добавил:  — В первую очередь я обещал освободить из заточения принцессу Витинию. Это дело чести.

   К только что прозвучавшей реплике не хватало еще нескольких маленьких жестов:  схватиться за эфес шпаги, снять шляпу с длинным пером и, как подобает отважному дворянину, слегка склонить голову. Но у него не было ни шляпы, ни пера, ни шпаги — короче, ничего, кроме пылкой юношеской мании к подвигам, о которых то ли слышал где-то, то ли читал, то ли просто лежа мечтал. А его собеседник сделал такую гримасу, что она отпугнула бы любого искателя приключений.

   — Впрочем, похвально, конечно… но дело твое — увы! Еще раз:  увы! И в третий раз:  увы, практически безнадежное! Послушай, пройти сквозь стены замка подобно призракам мы не в состоянии, будь разумен в таких вопросах. Пробираться законным воровским путем, то есть, через кровлю, — не пустят сторожевые псы. А отгадать эти проклятые загадки не удалось даже господину Философу!

   — И все же, я надеюсь, ты проведешь меня к замку. Об остальном не беспокойся.

   — Да без проблем… Хотя мне придется пожертвовать драгоценным временем своего строительства. — Придумаем откинул в сторону мастерок, поправил съехавший набок колпак и, позванивая колокольчиками, поднялся, тем самым давая понять, что готов к путешествию.

   — Послушай, Придумаем, все хотел тебя спросить:  а зачем на твоей одежде столько этих бубенцов?

   — Ну даешь! А если я вдруг потеряюсь в глухом лесу? Как я сам себя смогу отыскать, если не по звону этих, как ты выразился, бубенцов? Ты что, на самом деле такой наивный?

   После этого ответа Максим почувствовал себя полным идиотом. Вдруг внизу что-то зашуршало, из шороха возник топот семенящих ног, затем из недра башни вынырнуло ведро полное раствора, и чья-то голова с остроконечными мохнатыми ушами, одно из которых было длиннее другого в 1,2 раза.

   — Милеус! — воскликнул Максим.

   — И дополнительная порция раствора! — Придумаем увидел в госте собственную радость. — Нет, я непременно должен закончить сто семьдесят первый этаж, а потом отправимся в путь.

   Вокруг снова все застучало в усердном труде:  бились недолговечные кирпичи, лишались свободы и становились пленниками цемента, по воздуху летали кляксы серого раствора. Под звон мастерка и трель маленьких колокольчиков стены башни становились все выше. Бросая вызов всем мыслимым законам, они желали как можно скорей покинуть мир звуков, движений и суеты, чтобы достигнуть Верхней Бесконечности, где, как предполагалось, властвует тишина и полная безмятежность.

   Тем временем Милеус неутомимой только для него самого скороговоркой долго рассказывал о том, как он бродил по лесу, где обнаружил новые породы деревьев, а где разговаривал с быстроногими бурундуками, ну и многое в том же духе. Он в равной степени был усердным рассказчиком и слушателем собственных рассказов. Увы, единственным слушателем, так как Максим замкнулся в своих проблемах и не замечал вокруг ничего, кроме серого мрачного замка, хоть и увеличенного объективом трубы, но такого же далекого и пока недоступного, порой даже казалось:  призрачного и нереального.

   — Сенсационная новость:  мы можем отправляться в путь! — Придумаем кинул мастерок в ведро с водой, и брызги, разлетевшиеся по стенам башни, явились завершающим штрихом его утомительной работы.

   Снова бескрайнее поле, раскинувшееся во все концы света, и лишь с одной стороны огражденное стеной дремучего леса — там где-то находился Центр Мироздания. Трудно было поверить, что все это лишь творение слепой безликой природы. Вблизи поле больше походило на кем-то выращенную оранжерею. Аккуратный настил травы, словно за ней велся уход, переливался всеми оттенками зелени и создавал фон, на котором были рассажены цветы. От яркого солнца и пестрых красок с непривычки рябило в глазах, но приглядевшись, можно было оценить творческий вкус незримого садовника. Цветы росли группами строго по своим семействам. Встречались поляны маленьких оранжевых огоньков, другие сплошь были усеяны розами различных окрасок, но сочетавшихся так, что глядя на поляну, мы бы увидели некий рисунок-загадку со многими отгадками. Были еще поляны больших высоких орхидей. Казалось, они о чем-то задумались, слегка наклонившись от собственной тяжести.

   Рельеф самого поля был холмист, извилист и совершенно непредсказуем. Вот здесь-то точно поработал хаос, никакой гармонии или закономерности. Земля была беспорядочно выпучена в некоторых местах, образуя подъемы и впадины. А вдали, на границе отчетливой видимости, поле превращалось в нечто средне арифметическое всех цветов и рельефов, и от этого выглядело ровным и монотонным.

   Трое путешественников передвигались по извилистой тропинке, капризно меняющей свое направление. Впереди с традиционным позваниванием колокольчиков шел Придумаем. Несколько его ног быстро семенили по земле, а остальные болтались в воздухе. Потом происходила замена ног, так что Придумаем практически не знал утомления. Максим немного отставал. Честно сказать, усталость была ему свойственна, но вдохновение рыцарским подвигом и мысль о принцессе-пленнице  производили рекреацию сил. Как душевных, так и телесных. Хотя, если быть еще откровенней, на протяжении всего пути его не покидали вкрадчивые подозрения, что все это чей-то необузданный вымысел. Вот сейчас придут они к замку, увидят пустые, давно вымершие стены, Придумаем виновато пожмет плечами и что-нибудь сочинит в продолжении той легенды…  Он чуть не растянулся на траве, еле удержав равновесие. Подвернулась какая-то задиристая кочка. Сзади плелся Милеус, тот частенько останавливался, чтобы разглядеть какой-нибудь незнакомый цветок, а потом вприпрыжку догонял остальных.

   — Придумаем, послушай! А мы можем с ней поговорить? — в голосе Максима сквозило крайнее нетерпение.

   — Конечно. Это, пожалуй, самое большое, что мы вообще можем. Но даже ради простого разговора нам придется вскарабкаться по стене замка на самый верх. Пардон… нам-то зачем? Тебе и карабкаться! Если принцесса будет на кровле самого верхнего яруса, то ты ее увидишь.

   — Но неужели…

   — Друг мой! Я хорошо понимаю, что ты хочешь сказать. Неужели мы не в состоянии как-то выкрасть принцессу или сделать ей веревочную лестницу, или произвести подкоп? Все эти варианты безнадежны. Я уже говорил, что внутри замка по всему периметру его стены сидят  сторожевые псы, так что ни внутрь, ни наружу проникнуть невозможно. Они разорвут в клочья всякого, кто приблизится к ним на расстояние десяти шагов.

   — А подкоп?

   — Дело менее рискованное, но более безнадежное. Фундамент, на котором стоит замок, до такой степени глубок, что говорят, достигает почти Нижней Бесконечности.

   — А если сделать воздушный шар и попытаться проникнуть к принцессе по воздуху? — он, впрочем, сам не верил в то, что спрашивал.

   — Бесполезно. Над замком тяготеет проклятие злых сил, и любой летающий предмет будет поражен огнем, едва пересечет границу каменных стен. Сама принцесса много раз говорила, что к ее ногам часто падают мертвые птицы с опаленными крыльями.

   У Максима было заготовлено еще несколько «если», но даже в его собственных глазах они казались бессмысленной тратой слов. Поэтому он надолго замолк и погрузился в философскую задумчивость.

   — Да… мне-то казалось, что в этом мире нет страданий… — его голос тонул в глубоком вселенском разочаровании, и все вокруг уже не выглядело той первозданной идиллией, как было вначале.

   Небо, торжествующее над землей, и земля, держащая небо в своих объятиях, увы, оказались полны изъянов и недостатков. Придумаем резко остановился и повернул свое лицо, по выражению которого сразу можно догадаться, что он очередной раз собрался учить Максима уму-разуму.

   — В этом мире — да! Но разве ты не заметил, что замок построен прямо на оси Y, так что большая его часть захватывает территорию Смешанного царства, где зло вполне возможно.

   Максим уже боялся спросить какую-нибудь очередную глупость и предпочел просто помолчать. Они шли дальше и, каждый увлекшись собственными мыслями, не замечали ни прекрасных цветов, ни нарядных деревьев, ни вообще торжественной обстановки вокруг. А повосхищаться этим стоило хотя бы ради приличия. Но все как бы исчезло для взора, мыслей и чувств. Рядом с каждым, как случайный навязчивый попутчик, следовала его собственная усталость. Даже Придумаем слегка притормозил в ходьбе. А Максим все грезил и грезил:  он видел только плачущую принцессу да озлобленных псов, как будто уже находился там. И впервые он почувствовал зарождающиеся в душе сомнения и неуверенность в собственных силах, даже страх, который уж кому-кому, а рыцарям никак не к лицу.

   — Послушай, Максим, — раздался позади писклявый голос Милеуса, — господин Философ много думал над этой проблемой. И он сказал, что нет иного пути освободить принцессу, как отгадать загадки. Кто знает, может у тебя получится?

   Святая простота! Но и она порой бывает необходима хотя бы для элементарной поддержки жизненного тонуса. Что касается загадок, то они пока витали в области чего-то не совсем серьезного.

   — Кстати, вот и первое препятствие на нашем пути! — торжественно объявил Придумаем, давая понять, что приключения начинаются. — Препятствие не столь затруднительное, сколь романтическое — это река!

   Тут только Максим уловил шум перекатов и тихие всплески воды. Впереди пространство разрезала синяя ленточка, внося яркое разнообразие в картину бесчисленных холмов и долин.

   — Заодно познакомишься с Лодочником, — добавил Милеус. — Он добрый. Перевезет нас на пароме и даже не возьмет за это платы.

   «Просто крышу сносит от такой доброты», — равнодушно подумал Максим и попытался вспомнить название реки:  то ли Иностранная, то ли Безымянная… да, впрочем, какая разница? Когда река была уже совсем близко, она вдруг стала довольно широкой, ее темная синева являлась признаком большой глубины, а у берегов, где самое быстрое течение, состязались неугомонные волны. Там же покачивался огромный неуклюжий плот, связанный из стволов деревьев.

   Их встречал Лодочник, который неподвижно стоял на месте, вдавался в песок своей нижней частью и приветливо улыбался. Этой единственной улыбки было достаточно, чтобы она заменила вступительные речи для знакомства и неловкость первой минуты общения. Сразу возник непринужденный разговор, будто все они были дальними приятелями.

   — Здравствуй, уважаемый Лодочник! — Придумаем приподнял свой колпак и слегка кивнул головой. И то, и другое скорее выглядело рефлексом приветствия, чем выражением каких-то глубоких чувств. — Не будет ли для тебя затруднением переправить нас на тот берег?

   — Рад исполнить свою обязанность, — его голос звучал как шорох сухих листьев, похоже — старческий голос. — Ведь здесь, на реке, так одиноко и скучно, что для меня просто праздник с кем-то пообщаться.

   Тут только Максим, оглянувшись, заметил у берега какое-то странное сооружение. Из реки к нему тянулись множество труб, что-то гудело (может, это работали гидронасосы?), на самом сооружении вращались большие деревянные колеса, с которых струями стекала вода. А рядом сверкали белые искры. Лодочник тем временем слегка выдвинул свою верхнюю часть, чтобы повнимательней разглядеть нового гостя, потом спросил его:

   — Ты знаешь, что это за река?

   — А?.. что?.. не знаю, наверное.

   Потом Лодочник выложил для слуха целую научную лекцию, которая была совсем не к месту, но ради приличия пришлось все выслушать.         

   — Мы называем ее Инородная, так как и с одного, и с другого конца она берет начало за пределами нашего Царства, пересекая оси Х и Y. Основная загадка реки заключается в том, что на ее поверхности не верна ни одна тригонометрическая формула, будь то теорема Пифагора, формула площади круга, сумма углов треугольника и многое другое. Приглядись внимательно на течение.

   Максим пригляделся. Причем — внимательно, как и просили.

   — Видишь:  река по разным берегам течет в противоположных направлениях, то есть движется одновременно и в ту, и в другую сторону. К середине течение ослабевает, а в самом центре вовсе отсутствует. И что из этого следует?.. — Лодочник как бы ожидал ответа от Максима, но тут же ответил сам:  — Здесь невозможно прямолинейное движение. Тебе будет казаться, что ты движешься по прямой, но на самом деле причудливое течение изменит твою траекторию в виде гиперболы. Если ты захочешь двигаться по кругу, то получится вытянутый эллипс с неправильной эксцентрикой. Словом, течение искривляет все геометрические фигуры, делая бессмысленными многие законы и теоремы.

   Кажется, Лодочник закончил и вопросительно поглядел на остальных. Его передняя часть периодически вздымалась от глубокого дыхания, он слегка волновался. Придумаем глянул на него одним глазом — этак пристально-оценивающе, и спросил:

   — Скажи честно, это твои собственные выводы?

   — Что вы! Конечно нет! Обо всем этом мне рассказал господин Философ. Я только все старательно запомнил и теперь сам рассказываю тем, кто путешествует через реку.

   Своей левой частью Лодочник взял несколько весел, а правой — расстегнул цепь, припарковывающую паром к стоянке, и первым ступил на его бревенчатый настил, сквозь щели которого то и дело извергались фонтанчики водяных брызг. Максим еще раз посмотрел на странное сооружение, хотел оторвать взгляд да все никак не мог. Все же спросил:

   — А что это?

   — Это? — Лодочник моргнул деревянными ресницами. — Забыл сказать! Это электростанция, из энергии движения воды она вырабатывает электричество. Толку от него большого нет, но выглядит красиво.

   Максим уже перестал сопротивляться своему любопытству и подошел поближе. Большие деревянные колеса вращала некая невиданная сила — не исключено, что колдовство. По трубам в электростанцию подавалась вода, там уже с ней невесть что происходило, только все гудело и грохотало. Рядом стоял большой железный бак, к которому вели провода, а внутри что-то плескалось и искрилось.

   — Есть идея! — сзади раздался голос Милеуса. — А давайте поиграем в Огненные Игры!

   Максим пожал плечами. Он, в принципе, не прочь, если б понимал о чем идет речь.

   — Почему бы и нет? Это довольно весело. — Придумаем, уже занесший одну ногу, чтобы ступить на паром, резко направился в другую сторону.

   — Тогда и меня возьмите в свою компанию, — произнес Лодочник.

   Милеус где-то отыскал небольшое ведро, подбежал к железному баку возле станции, вскарабкался на него и зачерпнул оттуда электричество. Потом осторожно понес назад, чтобы оно не сильно расплескалось. Бережно поставил ведро на землю. Максим как завороженный нагнул голову и внимательно посмотрел. Электричество все светилось белыми искрами, колыхалось, всячески норовило перепрыгнуть через край. Он сунул руку в ведро и почувствовал приятное покалывание в пальцах и ладони.

   — Итак, объясняю правила игры! — Придумаем поднял вверх свой единственный палец. — Лепим небольшой шарик и начинаем играть им словно мячиком, ни в коем случае не позволяя упасть на землю. От каждого прикосновения шарик будет заряжаться током и расти. На первом этапе наша цель, чтобы этот шар, достигнув определенных размеров, засветился красным огнем. Потом — самое важное! Хорошенько прицелиться и попасть им в дерево. Именно в дерево! Промажем — вся игра проиграна. А сейчас все становимся в круг.

   После этих слов Придумаем подошел к ведру, зачерпнул ладонью немного электричества и вылепил из него маленький мячик.

   — Ловите!

   Сверкающий мячик полетел по воздуху, но тут его отразил лапой Милеус, сделав подачу в сторону Лодочника, тот с непринужденной легкостью отбил его правой частью, и электрический шар, слегка увеличившись в размерах, летел уже в сторону Максима. Тот метко подставил ладони, опять это приятное чувство покалывания, а шар летел уже на Придумаем. Причем, с каждым прикосновением шар разрастался  все больше и больше, даже становилось страшновато… И тут… Милеус промахнулся. Электричество упало на землю, растеклось между листьев травы и быстро исчезло. Виновник трагедии втянул голову в плечи:

   — Все из-за меня!

   — Попытка номер два! — Придумаем вылепил еще один мячик, и он опять, прыгая по воздуху туда-сюда, рос на глазах, разбрасывая во все концы холодные белые искры.

   Минуты через две шар стал вообще огромным и вдруг… он внезапно засветился красным цветом. Когда Максим увидел, что это огненное месиво движется прямо на него, поначалу даже сдрейфил и невольно отстранился. Спас ситуацию возглас Милеуса:

   — Максим! Целься вон в то дерево! — похоже от возбуждения он кричал даже не своим голосом.

   Да… доблестному рыцарю, победителю злых сил и спасителю прекрасных принцесс растеряться сейчас было бы просто преступлением. И рыцарь, как следует размахнувшись, отослал шар в сторону ближайшего дерева.

   В самую точку!

   Электричество ударило в ствол. Все дерево затряслось, загудело, по его ветвям пошли молнии, и вот потом… вот тут началось самое невероятное. Оно вдруг засветилось ярким красным светом, от которого просто можно было ослепнуть. Все вокруг в мгновение ока стало красным. Красная трава. Красное небо. Красная река. Красный Придумаем. Красные облака. Точно весь мир резко перекрасили в огненные оттенки. А дерево тряслось под действием электричества, его ветви шатались в разные стороны и из них во все концы стреляли длинные (разумеется — красные) молнии. Даже облака на небе стали корчится от испуга и разбегаться кто куда.

   — Здорово! — воскликнул Милеус и по своей дурной привычки захлопал в ладоши.

   Придумаем так широко раскрыл свои оба рта, что его драгоценный колпак наконец слетел на землю.

   — Чертовски потрясающее зрелище!! — с незабвенных времен «конца света» Максим не испытывал большего удивления.

   Эйфория начала угасать прямо пропорционально угасанию этого загадочного свечения. Уже очень скоро все стало на свои места. Трава обрела потерянную зелень, река — свою родную синеву. Дерево перестало гореть огнем и, к счастью, с ним ничего не случилось. Даже листья не опали. Последние отблески молний поглотил монолит лазурного небосвода.

   — Побаловались и достаточно, нам пора торопиться. — Голос Придумаем обрел некую суровость.

   Полминуты спустя все четверо уже находились на плоту. Да, именно плот, а не паром — это более подходящее название для десятка бревен, связанных между собой металлическими тросами. Вот и вся незатейливая конструкция. Лодочник не спеша шевелил всеми своими частями и греб к противоположному берегу. В воде плавала светлая шестиконечная клякса, безвольно изгибаясь под бегущими волнами — это было солнечное отражение.

   Все молчали. Лишь каждый по-своему созерцал синюю гладь, изменившую облик всего Мироздания. Дул тихий робкий ветер, и это практически никак не сказывалось на капризном течении. «Представляю, что здесь бывает вечером после захода солнца», — Максим об этом даже не подумал, а мысль сама собой навязчиво влезла в голову. Вспоминались ужасы минувшего апокалипсиса, а потом мысли, цепляясь одна за другую, вновь увели его в сторону замка, вселяя то тревоги, то некие надежды. Так, в раздумьях и немых созерцаниях, паром тихо стукнулся о противоположный берег.

   — Желаю удачи! — сказал напоследок Лодочник и обернулся статуей, которая принялась терпеливо дожидаться новых пассажиров.

   — Спасибо! — на бегу крикнул Милеус, помахав ему мохнатой лапой.

   Еще некое время их путь продолжался среди узорчатых полей, потом прямо на глазах вырос какой-то лес, тропинка вильнула в его сторону, и в мире воцарил полумрак. Тут решили сделать привал, причиной которому была и долгожданная прохлада, и убаюкивающие ароматы хвойных деревьев, но в большей степени — обыкновенная усталость, так как весь путь продолжался в непрерывной спешке. Во время отдыха Милеус сорвал Пляшущий Фрукт и тут же съел его, пока тот не «уплясал» куда-нибудь в кусты. Потом лишь виновато пожал плечами, мол «я и рад бы с вами поделиться, да времени на размышление не было». Максим просто бредил собственными мыслями:

   — Во всей этой истории с принцессой для меня столько неясного, что, честно сказать, в голове еще нет никакого конкретного плана ее освобождения. Этот самый план будем разрабатывать, когда прибудем на место и детально ознакомимся с проблемой… детально ознакомимся с проблемой… детально ознакомимся с проблемой… детально ознакомимся…

   — …с проблемой! — резко вставил Придумаем. — По-моему, тебе вредно играть в Огненные Игры. У тебя от электричества так клинит в голове?

   — Извиняюсь. Мне казалось, я разговариваю сам с собой. Я просто хотел сказать, что там, у стен замка, я обязательно что-нибудь придумаю.

   — Ну-ну, давай… — Придумаем от чего-то вязко зевнул — наверное, просто клонило в сон.

   Максим еще многое чего там говорил о своих грядущих подвигах. И Милеус слушал его с неподдельным интересом, постоянно пережевывая какие-то орехи, так что его несколько щек то и дело вздувались, а длинные тонкие усы в виде загнутой вверх экспоненты от этого дергались взад-вперед. Потом он с нескрываемым наслаждением растянулся на ватной траве и подумал:  как все-таки приятна эта блаженная бездеятельность после длительной ходьбы. Еще немного, и он стал дремать…

   — Пора! Пора! Пора! — Придумаем резко поднялся и хлопнул в ладоши, опасаясь, что надвигающаяся лень и сонливость отнимут последние силы. — Для разговоров и мечтаний у нас еще будет достаточно времени.

   Все трое, стряхнув липкую дремоту, снова двинулись в путь. Лес, похоже, заканчивался. Как бы теряя свои силы, деревья становились короче и тоньше, пока не выродились в кустарники, а затем и вовсе исчезли, оставив взору открытое пугающее пространство, на котором возвышалась каменная громада замка. Но прежде всего бросалась в глаза яркая прямая линия, натянутая как струна… Да это же знакомая ось Y! И так близко, что до нее несколько десятков шагов.

   — Граница Смешанного царства, — пояснил Придумаем. — Никто из нас не в состоянии оказаться на той стороне, и оттуда никто не может проникнуть сюда. Хотя, мы иногда видим тамошних жителей. Некоторые из них добры и приветливы, другие — суровы и жестоки. Между ними вечная вражда.

   Но как бы не уклонялся разговор в область координатных осей да всяких там войн, основная его тема уже страшной громадой затмила добрую часть неба. Итак, замок. Построенный прямо на оси Y, он занимал территорию обоих царств. Кто и как умудрился это сделать — пока неизвестно. Он весь являлся монолитом серых тонов. Окаменелая мертвость, холод, гордость и неприступность — вот четыре ипостаси, которые воплотил в реалии некий зодчий. Замок не издал ни звука в присутствии незваных гостей, будто демонстративно игнорируя их существование. Он состоял из четырех высотных башен, расположенных по углам большого квадрата и своими остроконечными куполами пронзающих сами облака. Стены квадрата были отлиты из бетона и, как утверждал Придумаем, «имели широченную толщину».

   — Подойдем поближе, — тихо сказал Максим, боясь себе признаться в том, что предательский страх, парализатор воли, уже проник в его сердце.

   Он вдруг осознал свое полнейшее бессилие перед этой громадой, а романтические подвиги рыцарства стали казаться не более, чем книжными выдумками. Душевный дискомфорт усилился еще более, когда все трое стояли уже почти вплотную к стене, ощущая ее магическое воздействие. Замок превратился в каменного гиганта, способного раздавить всякого, кто осмелится появиться у его подножья. Максим протянул руку и потрогал холодную стену, казавшуюся абсолютно непреодолимой преградой.

   — Так… как же мы залезем наверх? — он вздрогнул от собственного шепота, и уже совсем чуть слышно добавил:  — Даже зацепиться не за что…

   Милеус безнадежно вздохнул. Впрочем, от него что еще ожидать? А Придумаем и не пытался скрывать свой сарказм:

   — Ну, доблестный рыцарь? Каковы ваши дальнейшие указания? Сокрушим замок немедля или предъявим ультиматум?

   Максим уже совсем сник, вместо ответа он просто сел на траву и обхватил голову руками.

   — Ладно. Я еще не свихнулся на почве электричества, чтобы тащиться в такую даль, заведомо зная, что придется уйти ни с чем. — Придумаем чего-то внезапно подобрел и даже улыбнулся. — Если бы не моя предусмотрительность…

   Потом он расстегнул свой хитон и достал оттуда длинную веревку с трезубым крючком на конце, сказав при этом странную реплику:

   — Одних моих сил недостаточно. Мы должны все вместе пожелать, чтобы крючок долетел до карниза стены и крепко там зацепился.

   Максим приподнял голову.

   — Чего-чего?

   — Ах, да! Объясняю специально для тех, кто вчера свалился с облаков:  Ты Должен Как Можно Ярче Вообразить В Своей Фантазии, Как Эта Веревка Взмывает Вверх, А Этот Крючок Цепляется Там За Стену.

   — Попробую, если это поможет.

   Раздался свист вертящегося железа, затем бросок — веревка как живая взвилась к небу. Тихий стук… назад она не вернулась.

   — Есть! Готово! — возгласил Придумаем и вмиг разрядил всеобщее хмурое настроение. — Так как нашего рыцаря, чувствую, опасно оставлять одного, лезем все, только по очереди.

   Милеус нахмурился и жалобно пропищал:

   — Я, наверное, не смогу. Я никогда не лазил по канатам, да еще… так высоко!

   — Стой здесь и жди! — А, впрочем, что еще оставалось? — Надеюсь, мы ненадолго.

   Придумаем обхватил веревку несколькими ладонями и стал подниматься — не спеша, но уверенно. Максим после секундного колебания плюнул на свой страх и последовал за ним, земля стала удаляться из-под ног… Руки быстро уставали и иногда приходилось отдыхать, перенося тяжесть нагрузки на ноги.

   — Придумаем… ты уверен, что твоя веревка выдержит нас обоих? — он почти молился, сам не зная кому, так как его друг был уже далеко наверху и не слышал этих слов.

   Оставалось метров десять… потом пять… (в голове уже все пошло кругом) четыре… три… два… один… Онемевшими, бесчувственными руками Максим сделал последний рывок и, с трудом веря в происходящее, все-таки очутился наверху. Было страшно смотреть вниз, он этого делать и не стал. Стена оказалась шириною в несколько шагов, так что по ней можно было прогуливаться, причем, большой компанией. Да… сейчас самое время для увеселительных прогулок. Особенно, когда находишься на гране отключения и думаешь лишь о том, как бы не потерять сознание. Кое-как Максим отдышался, и померкший в глазах свет обрел привычную яркость. Теперь можно и повнимательней разглядеть плоскую кровлю замка, скорее похожую на огромный двор. Здесь имели место какие-то постройки, маленькие башенки, даже оранжерея с небольшим фонтанчиком — не было лишь жизни, которая придавала бы смысл этим полумертвым владениям.

   Несколько раз гавкнула какая-то собака, и вслед за этим раздался такой страшный лай, что казалось, вся вселенная дрожит от этих истерических возгласов. Множество огромных черных псов, чуть ли не рвущих цепи, одним своим звериным воем способны были убить всех слабонервных.

   — Да сколько же их здесь?! — Максим не слышал собственного голоса.

   Придумаем наклонился к его уху:

   — Не бойся! Как только они поймут, что мы не пытаемся проникнуть внутрь, то успокоятся… Просто стой и не двигайся. К тому же, это пойдет на пользу. Принцесса наверняка услышит лай и поймет, что кто-то пришел ее навестить.

   Действительно, минут через пять собачий гомон стал затихать, и разъяренные псы, обессилев от собственного бешенства, голосили уже тише, пока их озлобленность не перешла во враждебное рычание, а потом и вовсе смолкла. Еще через минуту…

   Ну наконец-то, Максим, твой звездный час пробил!

   …показалась принцесса Витиния. По ее одеянию никто бы никогда не подумал, что она является пленницей. Пышное платье с позолоченными кружевами, накрахмаленный стоячий воротник, муаровые переливы цветов на ткани, расшитой серебристыми нитками, корона с бриллиантами, даже тянувшийся по полу шлейф — все атрибуты принцессы были при ней. Вдобавок к этому необходимо заметить, что она оказалась пока единственной среди обитателей этого непонятного мира, кого можно было бы назвать «человеком», не считая, конечно, Максима. Ее белоснежное, словно покрытое легким морозцем, лицо без единого изъяна, без тени недостатка, без малейшего намека на несовершенство выражало благородную королевскую кровь. Темно-коричневые локоны волос вьющимися ручьями свисали на плечи. А блеск голубых глаз, как свет двух кристаллов, дополнял эту идеальную красоту.

   Максим, забыв о том, что где-то существуют страхи и тревоги, проникся неведомым ранее чувством:  оно вызывало какую-то особую взволнованность с легкой примесью неловкости и смущения. От близкого присутствия этого воплотившегося совершенства в мире исчезало все остальное:  какие-то там псы вместе со своим лаем, замок, что находился под ногами, даже приближающийся конец света — все сразу стало призрачным, второстепенным, да и вообще — ненужным.

   Принцесса, впрочем, довольно холодно посмотрела на своих гостей и безучастно спросила:

   — Что вам угодно?

   Максим впервые услышал ее нежный голос, способный размягчать камни и человеческие сердца. Нужно было что-то отвечать, но в длительном неловком молчании не раздалось ни единого звука. Придумаем удивленно посмотрел на своего друга:  «ты совсем уже растерял свою смелость, рыцарь?», а вслух произнес:

   — Уважаемая принцесса, это (что стоит слева от меня) — рыцарь Максимилиан. Утверждает, что пришел вас освободить. А я здесь так… между делом…

   Витиния вздохнула, подарив Максиму мимолетный взгляд, выражающий то ли тоску, то ли равнодушие, а скорее — не выражающий вообще ничего.

   — Если бы я вела счет всем своим героям-освободителям, то их число, наверняка, перевалило бы уже за сотню. Каждый из них вдохновенно клялся мне в своей любви и верности, каждый безжалостно уничтожал этот проклятый замок, круша его на мелкие куски, правда — лишь только на словах… Все пытались острить умом и утверждали, что уже близки к решению загадок… — принцесса сделала долгую паузу. — И где они все теперь?

   Максим таял только от одного ее голоса, но когда до его сознания дошел смысл сказанного… он резко помрачнел. Слова Витинии выражали унижение и сарказм. Она в него не верила! Она ставила его в один ряд с предыдущими обманщиками!

   Придумаем толкнул Максима под локоть.

   — У тебя что, зубы склеились? Я вместо тебя буду клясться в любви и верности? Ты сейчас выглядишь обычным простофилей!

   Сам себе дивясь, «рыцарь» произнес свои первые слова:

   — П-послушайте, принцесса… — он немного вздрогнул, даже собственный голос слышался ему в каком-то ином звучании. — Я не пришел давать вам громких обещаний, и я не знаю, смогу ли сделать вас свободной, но… — он долго подбирал нужные слова:  — Но поверьте! Я сделаю все, что в моих силах! И до тех пор, пока вы находитесь в заточении, не найду себе покоя.

   Принцесса слегка кивнула.

   — Сказано от души, хотя и банально, — пожалуй, это была максимальная откровенность с ее стороны. — Вы даже вообразить себе не можете, какой это ужас проводить целые годы в полном одиночестве, изо дня в день бессмысленно блуждая среди сотен залов и будуаров, среди бесконечных анфилад из мертвого золота, скучных бриллиантов, холодно блестящих лакированных паркетов… А как иногда хочется просто ступить на мягкую траву и вдохнуть настоящего лесного воздуха… Мир вокруг цветет и благоухает, жизнь развивается и стремится вперед, а здесь все остановилось… Все, кроме проклятого времени, возвещающего скорую старость и смерть, — последние слова немного дрогнули, и на ее щеке стала заметна блестящая слеза.

   — Скажите, как вы сюда попали?

   — Я этого не помню, я тогда была еще маленькой девочкой… совсем уже забыла, как выглядели мои родители.

   — Но кем выстроен этот замок? Ведь кто-то должен был придумать эти загадки, если от них, как утверждают, зависит вся ваша судьба.

   Принцесса Витиния пожала плечами, медленно прошлась по кровле, шлейф потянулся следом, словно яркая тень ее красоты.

   — Есть одна легенда про волшебника Тиотана, но ее мало кто воспринимает всерьез, — и тут она впервые глянула на Максима как-то по-новому, он уловил в блеске ее глаз слабую надежду.

   Этой самой малой искорки было достаточно, чтобы воспламенить целый пожар чувств. В его грудь нахлынула волна неземного вдохновения… да что там волна — цунами. Взбудоражило душу и тело, воспалило рассудок. Казалось, теперь ради нее он готов перевернуть небо и землю, поменяв их местами.

   — Ну?! Где?!

   Придумаем передернул плечами:

   — Ты это о чем? Если обо мне, то я — здесь.

   — Да нет же! Где эти загадки?!

   Ответила принцесса:

   — Они написаны на стене замка, на обратной стороне, — она указала рукой куда-то вдаль. — Вам нужно спуститься и обогнуть замок к западу.

   Подгоняемый нетерпением Максим даже не помнил:  попрощался он с принцессой или нет. Он совсем не ощущал веревку, по которой спускался, лишь отметил мимоходом, что путь вниз куда приятнее подъема. И только когда его ноги вновь почувствовали землю, с которой пришлось ненадолго расстаться, избыток его впечатлений вылился наружу следующей репликой:

   — Если бы ты ее видел, Милеус! Она великолепна!

   Придумаем попытался скинуть свою веревку, но она так надежно зацепилась наверху, что он вынужден был оставить ее здесь насовсем — возможно, в помощь будущим рыцарям. Максим только сейчас заметил, что у подножья замка совсем не было травы:  лишь черная земля, потрескавшаяся от солнечных лучей, самым драгоценным украшением которой являлись неподвижные мертвые камни.

   — Это место проклято! — сообщил Придумаем, но это было понятно и без его слов.

   Все трое шли медленным осторожным шагом, точно боялись разбудить дремлющие силы зла. Хотя каждый и старался придать своему лицу веселое беззаботное настроение, страх незримо червоточил внутри. От него невозможно было избавиться переменчивой мимикой да искусственной улыбкой. Пожалуй, это был страх перед тягостной неизвестностью, перед абсолютной неприступностью замка и перед собственным бессилием. Всем своим видом замок повелевал трепетать и преклоняться, смолкнуть и раболепно благоговеть любому, кто посмеет находиться вблизи. Чернеющий массив громадных стен, надменно смотрящих с высоты, вызывал и чувство вполне реальной опасности. Было ощущение, что вот-вот нарушится хрупкое равновесие, стена пошатнется, начнет падать и сровняет с землей все, что окажется доступным ее гневу. Особенно пугливым оказался Милеус, он вздрагивал от малейшего шороха и постоянно оглядывался назад, боясь, что за ним крадется ожившая тень замка.

   — И все же, — спросил Максим, — где же хозяин этой крепости?

   — Его никто не видел уже много лет. Может, погиб от собственной злости, а может… куда-то сбежал, затаился. Что же касается легенды — она действительно в ходу, но я не очень-то доверяю слухам. — Придумаем, шедший впереди, говорил, если так можно выразиться, громким шепотом, скорее всего опасаясь, что таинственный Некто может подслушать разговор.

   — Ну… а что произойдет, если кто-нибудь отгадает загадки?

   — Та же легенда гласит, что как только все три загадки будут отгаданы, стены замка сами собой рухнут, вся его каменная кладка превратится в пыль, сторожевые псы обратятся черными воронами и разлетятся в разные стороны, а Витиния… будет свободна.

   Максим мысленно представил себе эту картину и секунд пять находился в стране иллюзий. Он не мог оторвать взора от беспомощных развалин черных глыб, хаотично нагроможденных друг на друга, от счастливой принцессы, разгуливающей по зелено-фисташковому лугу. «Как хочется иногда просто ступить на мягкую траву или вдохнуть настоящего лесного воздуха…» Он даже пытался с ней заговорить, но суровая действительность, вторгшаяся в его грезы, расставила все на свои места:  замок нерушимо стоит на мертвой земле, страх — внутри, неизвестность — впереди, тяжелый гнет его теней — всюду.

   — А где уверенность, что именно так оно и будет?

   Придумаем остановился и зачем-то посмотрел наверх.

   — В том-то и беда, что во всей этой истории ни у кого ни в чем нет уверенности.

   Ну вот и западная сторона…

   Эта стена почти ничем не отличалась от остальных трех, за исключением главного. Большими белыми буквами, создавая яркий контраст серой угрюмости, на ней были написаны, причем — неряшливо, три загадки. Цель достигнута! В конце каждой стояло таинственное многоточие.

   — Забыл тебе сообщить, что загадки представляют собой незаконченные четверостишия, которые необходимо завершить. Мало того, что тебе нужно найти правильный ответ, он еще должен быть в рифму, являясь последней фразой четверостишия… Соображаешь, что говорю? — Придумаем обернулся, моргнув множеством своих глаз. — Мы, конечно, уже давно их знаем наизусть, и могли бы раньше рассказать тебе на словах, но… я хотел, чтобы ты имел удовольствие познакомиться с ними лично.

   Максим, едва скрывая волнение, принялся читать вслух. Загадка первая гласила:

   —  «Шесть сестер зимой и летом

          Врозь живут без расставанья.

          Но одна пропала где-то.

          Это…»  

   И он начал бубнить себе под нос:

   — Шесть сестер… шесть сестер… шесть сестер… — мысли принялись метаться в поисках ответа. — Может, это сестры принцессы?

   Милеус покачал головой.

   — У нее их никогда и не было.

   — А может, здесь какая-то метафора? Шесть сестер… кстати, у лодочника на левой и правой части я заметил по шесть пальцев… Впрочем, нет — это глупо… Врозь живут без расставанья — как это понять? Должно быть что-то одно:  или вместе, или врозь… Даже не могу сообразить, в какой области следует искать ответ. Может, с этими таинственными сестрами был знаком лишь только сам автор загадок? Откуда мне знать:  почему одна из них куда-то пропала?

   Максим понимал, что начинает путаться в собственных мыслях, а молчание его друзей лишь усиливало чувство безнадежной растерянности. Похоже, принцесса станет свободной не так скоро, как ожидалось…

   Вторая загадка вряд ли могла показаться более привлекательной:

    «В сейфах памяти хранится,

     В жизни оставляет след,

     К нам оно не возвратится.

     Это…»

   Максим от волнения принялся расхаживать взад-вперед, бессмысленно отмеряя своими шагами заведомо неизмеримое поле. Время от времени он пинал траву, будто она виновата во всех его проблемах.

   — Так-так-так… нечто ушло и больше не вернулось… время? жизнь? может, какое-нибудь растение?

   — А… Злые Одуванчики не подойдут? — робко предположил Милеус.

   Большей глупости в данной ситуации невозможно было и сочинить. Если бы тоже самое произнес Придумаем, это выглядело бы как откровенная издевка. Но Милеус… Максим прекрасно понимал, что он от простоты душевной и скудости ума по-своему пытается ему помочь. А мысли в голове что-то уж совсем спутались в комок, смешались, стали спорить не только с рассудком, но и сами с собой. И ничего хорошего из этого, разумеется, не рождалось. Ни интуиция, ни эрудиция не могли поправить положение дел. Интуиция просто спала, а у эрудиции, похоже, наступила полная амнезия.

   Третья загадка вообще являлась вершиной творения Абсурда:

    «Я до минус трех считал —

     В том была необходимость.

     И, взглянув вокруг, понял,

     Что наш мир…»

   — Да откуда мне знать, какого он мнения о нашем мире?! — Максим от обиды начал уже кричать. — И каким образом, хотел бы я понять, можно считать в отрицательную сторону? У этого мудреного сочинителя, наверное, мозги не туда были повернуты… Послушайте, — его голос вдруг обрел слегка насмешливый тон, — а что, если все это писал какой-то сумасшедший? Представляю, как он весело смеется, глядя, как другие ломают свои головы!

   Непонятно зачем, Придумаем снял свой колпак, внимательно поглядел в его внутренность, будто ища там затерявшийся ответ, затем снова надел на голову и как-то бесстрастно произнес (чуть ли не зевая):

   — Не знаю, был ли он сумасшедшим, и не ведаю, как литераторы оценивают искусство его поэзии, но для нас это единственная, хоть и сомнительная надежда чем-то помочь принцессе.

   Максим предложил еще раз оглядеть замок там где это возможно, чтобы удостовериться: нет ли каких потайных ходов, подкопов, сомнительной прочности решеток или чего еще. Придумаем хорошо знал, что (увы!) ничего нет, но услужливо согласился этим заняться. Единственные откидные ворота замка, расположенные на восточной стороне, были наглухо закрыты, словно запаяны и навеки опечатаны, так что сейчас они практически сливались с обликом стены.

   Так, в разговорах и сомнительных надеждах на удачу, никто не заметил, что день уже клонится к вечеру. Солнце повисло над горизонтом Будущей Бесконечности, посылая миру свои прощальные лучи. Небо розовело, точно созревало для заката. А облака, бегущие вдогонку солнцу, казалось, сгорали в его пламени. Приближение вечера отразилось в душе Максима новыми треволнениями. Даже проблема с загадками отошла на второй план.

   — Неужели этот кошмар повторится снова?..

   — Пойдемте-ка домой, — тихо, почти жалобно простонал Милеус.

   — Я тоже так считаю, — сказал Придумаем. — Вообще-то я предпочитаю встречать конец света в своей великолепной башне. В лесу это зрелище выглядит слишком жутко…

   Начал угрожающе завывать ветер. Похоже, стены замка вторили ему надгробным басом, нагоняя тоску на всю округу. Можно было вообразить, как эти стены скоро начнут рушиться, сотрясая землю и уноситься со всем миром в круговорот небытия…

   Максима вдруг осенила некая идея:

   — Послушайте! А в этот момент разве нельзя спасти…

   — Нет-нет, друг мой, в  ЭТОТ  МОМЕНТ  уже ничего нельзя сделать, завтра мир появится точь-в-точь таким, каким он был в минуту заката солнца. А все события, происходящие после, уже никак не влияют на его будущее, — спешно изрек Придумаем и, ускорив шаг, направился в сторону леса.

   Некоторое время все трое молчали, отдавая свои силы торопливой ходьбе. С обеих сторон мельтешили деревья, которые становились все мрачнее и неразборчивей. С каждой минутой наползающая на лес темнота растворяла их в себе. И лес превращался в жилище призраков. Они еще успели выйти на поле, где тьма была менее чувствительной, но зато ветер разошелся до крайнего бешенства. Придумаем вцепился в свой колпак, иначе бы его уже давно не оказалось на голове.

   Все вокруг ныло, стонало, отчаянно кричало, не надеясь ни на какую помощь. Снизу слышалось нечто подобное шуму моря — это трава трепетала по земле, постоянно цепляясь за ноги путников, либо желая спасти их, либо сама ожидая помощи. Ветер безжалостно срывал цветы, листья и гнал свои жертвы в сторону Центра Мироздания. Хитон у Придумаем раскрылся подобно парашюту, и ему пришлось упираться всеми своими ногами, чтобы продолжать держаться на поверхности. Максим обернулся и увидел ту же зловещую картину:  оси Х и Y болезненно загнулись кверху, как в предсмертных судорогах, готовые сжать и уничтожить весь мир. Лес, оставшийся позади, угрожающе гудел. Еще совсем немного, и деревья, вывернутые с корнями, полетят в бездну.

   — Я все никак не могу понять… куда… куда пропадают целое небо и целая земля?! — кричал Максим, но его голоса уже никто не слышал. Вой ветра глушил всякий инородный звук, даже до его собственных ушей долетали лишь отдельные слова:  — …какой-то абсурд… бессмыслица… этого не может быть…

   Милеус стал первой жертвой. Хватаясь за траву и низкорослые кусты, он долго боролся с неумолимой стихией, но будучи самым легким, вскоре ослаб и разжал лапы. Максим рванулся было на помощь, но лишь увидел маленький пушистый комок, быстро уносящийся по воздуху.

   Придумаем еще держался, скорее всего, благодаря множеству своих ног. Он зарылся в каком-то овраге, двумя руками обхвативши качающийся кустарник, а ногами упершись в землю и еще (во настырный!) как-то умудряясь сохранять колпак на голове.

   — Давай держаться вместе! — Максим крикнул ему прямо в ухо.

   — Это бесполезно! Нам все равно суждено погибнуть. Завтра все будет на своих местах, не беспокойся!

   Он говорил что-то еще, но ни одного слова уже не было слышно. Ветер начинал приходить в ярость. В его вое, похожем на голос агонизирующего чудовища, уже присутствовал грохот, треск, оглушительный гул, присущий только концу света и ни чему иному. Кувыркаясь и бороздя землю, к Центру Мироздания полетели первые деревья. Тот жалкий кустарник, за который держался Придумаем, взмыл в воздух и исчез, унося за собой барахтающуюся фигуру. Осталась лишь маленькая удаляющаяся клякса, вмиг растворившаяся в обезумевшей черноте ночи.

   Максим теперь был в одиночестве, можно сказать — вдвоем со своим привычным одиночеством. Мысли, раздваивая сознание, спорили между собой, перепирались, недоумевали, пытаясь друг другу что-то доказать… И опять та же необъяснимая странность:  ветер почему-то не трогал лишь его одного. Он продолжал неподвижно стоять на конвульсирующей земле, слегка пошатываясь и пассивно наблюдая, как осколки рушившегося Мироздания летят у него над головой.

   Через двадцать минут (если при конце света вообще имеет смысл упоминание о времени) он уже находился на маленьком клочке земли, бывшем некогда обширной равниной. Вокруг — игрушечные горы, игрушечные реки, так уменьшенные в своих размерах, что не грех было усомниться:  а были ли они вообще когда-то настоящими? Оси Х, Y, —Х, —Y, Z уже сходились над головой в одной точке, захлопывая вселенную внутрь себя, как это делает засыпающий цветок, а образовавшаяся сфера, поглотив собою небо и землю, стала стремительно сжиматься в точку…

   И снова Тьма… Тьма, все поглощающая и все из себя рождающая. Сама по себе она не могла знаменовать ни хорошего, ни плохого, ни доброго, ни злого, ее невозможно было любить или ненавидеть, так как какие-либо проявления чувств были также поглощены ей и уничтожены. Тьма являлась Царицей над Ничем, равно как Рабой у Никого. А остановившееся время делало немыслимым в ней какие-то процессы или перемены.

 

          Глава  минус  пятая

 

   Резкая вспышка света, круша и ломая все законы безмолвия, озарила собой еще не родившийся мир. Потом возникли звуки и краски, ему присущие:  калейдоскоп звуков и красок. Витая в беспорядочном хаосе, они долго не могли определиться в своих формах, но вскоре очертания стали более отчетливы, голоса — более гармоничны.

   И… мир снова появился!

   Оси Х и Y были строго перпендикулярны друг другу и делили всю землю на четыре бесконечных сектора. Благоухали цветы, переливались утренним светом поля, а травы, еще недавно вырванные с корнем по всей поверхности, лишь слегка колыхались, заигрывая с ветром. Максим стоял в Центре Мироздания и взглядом, сочетавшем в себе недоуменную подозрительность и подозрительное недоумение, осматривал все вокруг. Затем он сел на траву, приклонил голову к оси Z и долго глядел в горизонт Прошлой Бесконечности, пока на нем не показалось солнечное острие.

   — Не могу понять, это какой-нибудь другой мир или тот же самый?

   Вопрос был задан в пустоту, и ответ оказался таким же пустым. Ветер лишь протянул нечто похожее на «у-у-уфф…» Птицы, соревнуясь между собой, речитативом трезвонили в вышине, но среди их голосов не удалось услышать ни одной вразумительной фразы. Максим уже успел затупить остроту своего взгляда, тщательно наблюдая за происходящим вокруг. Он обошел ось Z со всех сторон, глянул на мрачную пустыню, расположенную в отрицательной плоскости координат, глянул на цветущие луга в противоположной стороне, создающие разительную антисимметрию. Также глянул на изломанный ландшафт так называемых Смешанных царств, находящихся в секторах —Х, Y и Х, —Y:  там, кстати, тоже было немного растительности, правда, не такой богатой.

   Идеальное Добро. Идеальное Зло. Извечная борьба этих двух Начал… Вот, пожалуй, и все, что он смог понять из увиденного. Но смотрел Максим уже не так как раньше. Полнейшее непонимание того, что здесь творится, и вообще, что это за загадочный мир, исчезающий и возникающий вновь, смутило его дух, отняло прежний покой, заставило усомниться во всем, что только могло быть подвергнуто сомнению. Даже мысль о прекрасной принцессе, еще вчера кружившая голову, теперь затерялась среди других тревожных помыслов.

   Он еще раз подошел к оси Z и откровенно стукнулся об нее головой. Боль сквозь череп проникла в сознание, перед глазами заплясали радужные круги. Но и это не помогло. Все осталось на своих местах:  насквозь непонятный мир — снаружи, тревожная пустота — внутри.

   — Надо что-то делать! Иначе я свихнусь… — и он направился по знакомой тропинке, почти не оглядываясь по сторонам.

   Перед взором что-то мельтешило, кружилось, пестрило оттенками зелени и синевы:  лес пытался заигрывать со своим гостем, но тот был угрюм и ко всему безучастен. Зайдя к Милеусу, и убедившись, что с ним все в порядке, Максим, не задерживаясь, двинулся дальше, пока не показалась статуя гордости и безумия — башня, подобно надменному Вавилону стремящаяся вознестись над самими небесами. С каждым днем она росла все выше. Поля и леса, раскинувшиеся внизу, были для нее лишь подножьем, облака — нарядным одеянием. Только одна ось Z могла еще соперничать с нею в надменности, но и та скромной тоненькой линией терялась где-то в стороне.

   — Этак, брат, ты на самом деле когда-нибудь достигнешь Верхней Бесконечности… — Максим приложил ладонь ко лбу, закрываясь от слепящих лучей, и старался разобрать, что же творится на самом верху, но тщетно. Облака затмевали всякую видимость.

   Подъем на верх башни стал занимать больше времени и, если бы не обманутый закон тяготения, любой наверняка свалился бы с ног, не достигнув и середины пути.

   Придумаем, как всегда, был с головой, руками и ногами погружен в свою работу. Он настолько усердно и настолько всерьез занимался этим строительством, что скорее можно было встретить в лесу дерево, растущее вверх корнями, чем увидеть Придумаем слоняющимся без дела, простите за грубую аллегорию. Максиму сейчас некогда было восхищаться околонебесной экзотикой, и он сразу перешел к делу:

   — Послушай, дружище, ты вчера говорил… — тут он смолк, путаясь в сумбурных помыслах. И молчание длилось долго.

   Великий строитель почесал мастерком у себя за ухом и недоуменно глянул на гостя.

   — Надеюсь, словом «говорил» твой словарный запас не заканчивается? Чего хотел-то?

   — В общем… у вас здесь живет какой-то философ, который якобы знает все и может ответить на любой вопрос.

   — Есть такой.

   — Я не желаю отрывать тебя от твоего занятия, укажи только к нему дорогу. Как думаешь, он не откажется со мной поговорить?

   — Ха!.. Разговор — это его любимое хобби. Он тебе еще так надоест со своими философскими теориями, что ты от него не отвяжешься! — Придумаем старательно уложил еще один кирпич, вытер руки, взял подзорную трубу и поманил к себе Максима. — Айда сюда… Вон, видишь те скалы? До них, впрочем, не так уж далеко. Сначала пойдешь по той тропинке, что мы шли вчера к замку. Не доходя реки тропинка раздваивается, там повернешь направо. Потом обогнешь маленькую лесную чащу и долину Абсурда, снова выйдешь к реке, и там в прибрежных скалах найдешь пещеру — скромное жилище нашего мудреца.

   Максим, пристально вглядываясь вдаль, мысленно проследил свой предстоящий путь и, похлопав друга по плечу, сказал с некоторым нетерпением:

    — Спасибо. Я все понял. Отправляюсь немедленно.

   Он уже хотел сделать первый шаг, что можно было расценить как торжественное начало его пути к познанию, но голос сзади заставил слегка вздрогнуть.

   — А ну, стой! Я не сказал тебе очень важного. Дело еще в том, что Философа все уважают в этой округе, потому что он очень образованный, много читает и размышляет о смысле жизни. Он мудрее всех нас, а тебя, Свалившегося с облаков, и подавно. И к нему следует обращаться не иначе, как ГОСПОДИН  Философ.

   — Я это запомню, — Максим вновь собрался уходить, но вдруг услышал…

   — Кстати! Как там насчет загадок? Кто-то, помнится, мне говорил, что их разгадать — плевое дело!

   — Ну… не до этого сейчас. Я вот что хотел сказать, как тебе идея сделать в твоей башне лифт с антигравитационным приводом? Честное слово, подниматься по лестнице несколько сот этажей даже в условиях невесомости удовольствие, я тебе скажу… чисто субъективное. Тебе ведь с твоим-то талантам ничего не стоит изобрести антигравитацию, допустим, намесить ее в каком-то особенном растворе… Ну, хорошая идея?

   Придумаем снял колпак и вытер лоб от пота.

   — Глупая идея. Залежи антигравитации находятся глубоко под землей, в вечной мерзлоте. Однажды мне случайно удалось раздобыть кусок этой породы. Увы, стоило мне разжать пальцы, как кусок улетел в небо и не вернулся. А в обыкновенном растворе из песка и цемента можно иногда выловить кварки, фотоны, нейтроны, позитроны (кстати, последние назойливые как мошкара), но только ни молекулы антигравитации.

Да, приятель… тебе действительно необходимо поговорить с господином Философом, потому что в науках ты ни черта не смыслишь!

   Максим молча развернулся и ушел…

   Снова башня, темнота, сырость, ощущение полета и наконец — цветущая равнина, разлившаяся перед взором в ярких красках, манящая и порой обманывающая, вернула его в мир солнечного света. И он подумал, что нет ничего лучше природы в ее естественном состоянии. А эта башня, ее огромная высота, однообразие синевы и холодных облаков — словом, искусственный мир фантасмагорий способен лишь на некоторое время захватить чувства, возбуждая их преходящей новизной и головокружительной иррациональностью. Однако, уже скоро это впечатление должно остыть. А душа, в том числе и душа пытливого изобретателя, когда-нибудь очнется от гипнотического воздействия манящих идей и наверняка потянется назад, в мир привычной повседневности, то есть на свою Родину.

   Башня, оставшаяся позади, уже перестала быть для Максима воплощением чьей-то мечты и чудом инженерно-технической мысли, а скорее походила на обычную темницу, не многим отличающуюся от той, где томилась принцесса Витиния. С одной разницей, что там заточение подневольное, а здесь добровольное, вполне сознательное, усугубленное изящным нонсенсом, а именно тем, что жертва собственными руками возводит себе тюрьму.

   Впрочем, все это являлось лишь мимолетным блужданием мыслей, которым необходимо было постоянно работать и которым Максим не предавал большого значения.

   Другое… совсем другое тревожило его чувства и сознание. Очевидные и вопиющие вопросы, которые он должен был разрешить с самого начала, сейчас воротили все внутри, как бы мстя за собственное пренебрежение. Он долго и беззаботно пировал за столом у Милеуса, строил с Придумаем эту дурацкую башню, ринулся освобождать невесть откуда взявшуюся принцессу. А стоило бы поискать ответы на самое главное.

   Что это за непонятный мир вокруг?

   Кто он такой, и где был раньше?

   Откуда взялись эти странные существа, что здесь живут?

   Кто и когда провел оси координат? И для чего?

   И наконец, самое необъяснимое:  почему каждый вечер с воем и грохотом мир гибнет?

   А необъяснимее необъяснимого являлся тот факт, как ему удается возродиться вновь, причем, без единого шрама минувшей катастрофы?

   Получалось как в кроссворде для тугодумов:  сотни вопросов и ни одного ответа.

   Максим двигался по указанному пути, не особо интересуясь пестрыми нарядами незнакомой местности, а более погруженный в собственные думы. Но одна долина все же привлекла его внимание — та самая долина Абсурда, на которую, как утверждал Придумаем, ни в коем случае нельзя ступать ногой. Мы порой склонны придавать заурядной местности помпезное название, которое больше отражает наши личные чаяния и иллюзии, чем реальный характер этой местности. Так выглядела и долина Абсурда. Что в ней было такого, что выделяло бы ее среди других долин? — Абсолютно ничего. Может, исключая только название. Те же самые цветы, пахнущие желтыми, голубыми, оранжевыми красками. Густая, чуть примятая ветром трава. Такой же, как и везде, едва заметный рельеф делал ее ровной, как бы укатанной. С одной стороны длинной стеной стоял сторожевой лес и очерчивал собой границу двух владений, с другой стороны этой самой границей служила уже знакомая река с противоположным течением вдоль собственных берегов. И, если прислушаться к здравому рассудку, то в этой реке было больше абсурда, чем во всей окружающей природе.

   Максим пристально глядел на долину и был в этот момент почти убежден, что миф о ее таинственной страшной силе — мифом и является. Он двинулся дальше, где-то в самых потаенных помыслах твердо решив, что когда-нибудь сделает ей вызов и исследует ее вдоль и поперек.

   Вот показались прибрежные скалы. Вблизи они казались высеченными из камня барельефами каких-то математических чудовищ, головы, руки, ноги и туловища которых являлись замысловатыми многогранниками со сложной геометрической структурой. Ландшафт местности делал здесь резкий излом. Из почвы стали расти земляные бугры, слишком низкие, чтобы назвать их горами, но достаточно большие для сопок и холмов. Эти горы-недоростки тянулись на всем обозримом пространстве и со стороны реки по непонятной причине обрывались скалистой стеной с окаменелыми чудовищами. На этих скалах не было никакой растительности, даже мха и лишайников, лишь оттенки черноты и серости, двух ипостасей мрака, создаваемые изваянием каменных глыб, нагроможденных друг на друга.

   Глядя на скалы, Максим почему-то вспомнил, что в мире помимо ярких солнечных лучей да радужных цветов есть еще где-то мрак и уныние, которые умеют прятаться днем, а лишь наступает ночь — вылазят из всех щелей и уголков.

   Скалы способны были вызвать подобного рода ассоциации.

   Десятка через два шагов тропинке суждено было кончиться. Дальше вверх по каменной стене вела небрежно высеченная лестница, направляя прямо по телам чудовищ к той загадочной пещере, где в подвигах самоотречения жил некто Мудрейший из мудрейших. Кстати, в этих скалах было огромное множество небольших гротов, снаружи вполне похожих на пещеры и, если бы не эта лестница, то искать Философа было бы обременительной проблемой.

   Максим кинул взгляд назад и где-то очень далеко узрел тонкую ниточку оси Z — покинутый Центр Мироздания, а неподалеку от нее башню Придумаем, с такого большого расстояния напоминающую обыкновенный столб. Пространство, отделяющее нас от предметов, способно поедать их размеры, смирять гордое, унижать высокое, превращать в ничто все огромное и значительное. Максим не без иронии отметил для себя, что вблизи жилища Философа и в его голову стали лезть разного рода философские мысли, яркие силлогизмы, будто здесь их обиталище.

   Вот он уже стоял у входа в пещеру, преодолев подъем по обманчивым ступеням. Слегка кружилась голова, но это от высоты и бегущей внизу реки. Двери не было, не было и ничего, что ее заменяет — лишь свободный проход. И он робко заглянул внутрь…

   Краски дня как-то резко померкли, а непривычный полумрак поначалу не позволял отчетливо разглядеть сокрытые от мира тайны этого убогого жилища. Пещера оказалась довольно объемной, но неглубокой, так как она вся насквозь просматривалась до мельчайших своих уголков. Внизу лежала солома и сухие ветки, у стены — настил из нестроганных досок, служивший ложем. Кухонный стол (вернее, его уродливое подобие) был такой же грубой столярной работы. Максим не заметил на нем ничего, кроме кусков черствого хлеба. В пещере находилось еще несколько малозначительных вещей, на которые не стоит обращать внимание. Но самое главное и самое отрадное — Философ был здесь, то есть на месте своих интеллектуальных подвигов и, выкинув из собственного сознания целый мир, наверняка размышлял над какой-нибудь научной проблемой, а все вокруг, похоже, перестало для него существовать.

   «Возможно, он по-своему счастлив», — заметил Максим.

   Одеяние Философа было тем, чем и ожидалось быть — грубая мешковина, залатанная в нескольких местах, истоптанные сандалии, невесть из чего сделанные. Свисающие до плеч седые волосы свидетельствовали если не о мудрости, то о старости — наверняка. Очень удачно гармонировала с обликом отшельника маленькая трость — та самая трость, которая по неписанному закону подобает всем ученым мужам. И, хотя Философ нисколько не хромал, она, в зависимости от ситуации, могла превратиться в посох или жезл. 

  Максиму было крайне неловко нарушать это священное уединение, и он стал искать способ, как бы тактичнее заявить о своем существовании. Может, постучать? Или учтиво кашлянуть? Был еще другой вариант — подождать, пока хозяин пещеры сам заметит его и пригласит войти. Но тот, казалось, так глубоко погрузился в самого себя, что едва ли замечал стены собственного жилища.

   Вдруг Философ сел за свой маленький стол и принялся что-то писать. Ну, вот… уж теперь-то его явно нельзя было беспокоить! Прошло еще целых пять минут, и он, не оборачивая головы, громко произнес:

   — Заходи, Максим, сколько можно стоять!

   Ого! Он еще и прозорливец!

   Максим охотно отдался плену столь авантажной темницы. Находясь уже внутри, он еще раз бросил беглый взгляд на всю убогость и крайнюю скудность невзрачного жилища, но тут же понял, что в бедности и смирении есть некое изящество, недоступное груде драгоценных камней.

   — Это верная мысль! — Философ наконец обернулся.

   Его лицо было сплошь покрыто морщинами. А если бы кто внимательней вгляделся в этот лик, то обнаружил бы, что линии морщин представляют собой написанные на коже многие математические формулы. Левый глаз Философа был строгим равнобедренным треугольником, средний представлял трапецию, а правый — окружность радиусом равным высоте этой трапеции. Ртом являлась оборванная синусоида, которая сжималась и растягивалась в зависимости от частоты издаваемого звука.

   Максим старательно подбирал слова, чтобы начать разговор.

   — Меня к вам привело очень серьезное дело… Да, прежде хочу попросить прощения за то, что нарушил ваш покой, но я…

   — Знаю, — прервал его хозяин как-то грубо и бестактно, что тот даже слегка обиделся. — Знаю, юноша, зачем ты пришел ко мне. Какое-то время ты, подобно всем жителям этого мира, вел жизнь праздную и беззаботную, видя только то, что видишь, наслаждаясь призрачными радостями и дружа с обманчивой беспечностью.

   Потом Философ некоторое время молчал, глядя Максиму прямо в глаза, а может и глубже. Его трость очертила в воздухе какие-то непонятные и совершенно невидимые символы. Худые костлявые пальцы сжимали ее так сильно, что она, казалось, давно уже вросла в ладонь.

   — Все началось с конца света. Верно?

   Максим вздрогнул.

   — Ты увидел крушение мира, пространственно-энергетический коллапс, и на тебя эта картина произвела такое шокирующее впечатление, что пробудила в тебе наконец тягу к фундаментальным основам бытия. И ты впервые стал задавать себе вопросы. «Что это за мир, в котором я живу? По каким законам он развивается? И как объяснить то, что я объяснить не в состоянии?» Ведь верно?

   Максим молча кивнул. Он вдруг понял, что в нем пробуждается вера в силу этого отшельника. Его мягкий вкрадчивый голос, его седина и искрящиеся в глазах огоньки мудрости, даже прогнившая трость — все это вместе взятое производило какое-то подсознательное внушение. Хотелось слушать и слушать, жадно поглощая каждое слово. Даже в самом звучании слов, если не вдаваться в их смысл, чувствовалась некая целительная сила, приносящая покой обескураженной душе. А что касается смысла, то он уже являлся пищей для ума, способной утолить интеллектуальный голод. Максим нуждался и в том, и в другом.

   Философ принялся ходить из угла в угол. Так он делал всегда, когда был подвержен вдохновению собственных идей.

   — Всякое познание начинается с поисков. И мне суждено было через это пройти:  сначала любопытство, затем болезненное непонимание, потеря покоя и радости — любая истина, как известно, рождается в муках. Если бы ты знал, сколь много времени, трудов, бесчисленных бдений потребовалось мне, чтобы достичь высот мудрости! Не знаю, смогу ли я ответить на все твои вопросы, но с самыми главными за долгие годы, кажется, разобрался. Да, да… не побоюсь этой крикливой фразы:  я познал мир, в котором живу!

   — Ну что ж, господин Философ, тогда с этого и начнем. Не могли бы вы мне объяснить, как он возник и что он вообще из себя представляет? — Максим уже несколько осмелел и почувствовал, что его голос зазвучал увереннее. 

   Огромнейший мир, раскинувшийся шатром между четырьмя Бесконечностями, даже не подозревал, что его участь решается в этой маленькой каменной каморке, а его смысл заключен лишь в одной голове. И вполне возможно, что самому миру было интересно послушать — что он такое из себя представляет.

   Философ почему-то попросил Максима закрыть глаза. Тот послушался.

   — Ну, и что ты теперь видишь?

   — Да ничего… темнота.

   — Вглядись внимательней.

   — Ну… какие-то неясные блики в образе мерцающих мурашек. Едва заметные линии красок, которые возникают и тут же куда-то исчезают… Но тем не менее темнота остается темнотой, а все остальное — глюки моего рассудка.

   — Смотри очень внимательно, Максим. Это то, из чего возник наш мир. Для твоего слуха будет очень странно узнать, что все вокруг является творением слепого хаоса, в котором нет ни законов, ни следствий, ни причин — словом, ничего поддающегося логике.

   — Хаос… — задумчиво протянул Максим.

   — В свою очередь, Хаос возник из Пустоты — этого идеального всеобъемлющего Нуля, где нет ни энергии, ни движения, нет полей и частиц — абсолютно ничего, даже времени.

   Максим до сих пор сидел с закрытыми словами, следуя за гипнотическими словами Философа, уводящими сначала в хаос, а потом в пустоту.

   — И как же все началось? — этот вопрос напрашивался сам собой.

   — Пустота стала расщепляться… внимательно следи за моей мыслью. Подобно тому как электрически нейтральный атом может быть разложен на электрон и положительный ион, так и идеальный Ноль несуществования способен расщепиться на две противоположности, в сумме образующие этот ноль. Если в пустоте вдруг возникал сгусток энергии, то лишь в паре с таким же количеством антиэнергии, возникает время, тут же появляется вектор антивремени, пространство — антипространство, частица — античастица, и так далее. Словом, Пустота стала издавать беспорядочные флуктуации энергетически-времянных параметров. И это называлось Хаосом. Тогда еще не существовало никаких законов, материя не была сформирована в том виде, как мы ее сейчас наблюдаем. В хаосе возникали многие бессмысленные и бессвязные образы и тотчас исчезали. И единственный, пожалуй, закон, властвующий в то время, был закон теории вероятностей.

   Философ сделал продолжительную паузу, чтобы его юный собеседник усвоил все услышанное. Он до страсти любил разговаривать с теми, кто схватывал его мысли налету, и сильно раздражался, когда сталкивался с тугодумием и откровенной тупостью. Максим дал понять, что вник в суть проблемы и, развивая тему, спросил:

   — Неужели наш мир возник лишь в результате слепой игры беспорядочных сил Хаоса? Мир, где все в гармонии, где все последовательно и закономерно, прекрасно и изящно…

   Философ понимающе кивнул.

   — Невероятно, да?.. Как мне самому было тяжело в это поверить! Душа упорно протестует, но холодный беспристрастный рассудок подсказывает, что все-таки это возможно. Давай рассмотрим простейший пример. Возьмем игральный кубик, типичный представитель теории вероятностей, и будем бросать его на стол. В беспорядочной последовательности станут выпадать числа от 1 до 6. Не стоит никаких трудов подсчитать вероятность того, что мы, бросая кубик три раза подряд, выбьем одно и то же число — это единица, деленная на шесть в третьей степени. Для десяти раз эта вероятность еще меньше — единица, деленная на шесть в десятой степени. А теперь давай зададимся вопросом:  возможно ли, беспорядочно бросая кубик, миллиард раз подряд выбить одно и то же число?

   — Исключено! — не задумываясь, отрезал Максим.

   Философ выждал многозначительную паузу, в которой скрывалась какая-то тайна. Слишком очевидный ответ часто бывает поспешным. И Мудрейший из мудрейших вряд ли стал бы задавать загадки посильные школьникам младших классов. Хотя… поначалу он даже как согласился:

   — Да. В жизни такого никогда на бывает из-за чудовищно малой вероятности. А теперь вообрази себе, что ты бессмертен, и у тебя впереди — вечность, которой никогда не будет конца. И всю эту вечность ты только и делаешь, что бросаешь игральный кубик…

   Максим шлепнул себя ладонью по лбу.

   — Кажется, я понял вашу мысль! Вы хотите сказать, что Хаос на протяжении бесчисленного и безграничного времени лишь методом слепого случая перепробовал все возможные комбинации, в нем возникали и исчезали разные миры, полумиры, различного рода бессмысленные абстракции. Ведь даже если вероятность возникновения из беспорядка целой вселенной равна триллиардам в триллиардной степени нолей после запятой, в бесконечном протяжении времени и самое немыслимое становится возможным. Я прав?

   Философ глубоко вздохнул и посмотрел так, словно глядел сквозь каменные стены в недоступные простому взору области скал.

   — Если я когда-нибудь умру, возможно, ты займешь мое место. Но не все так просто, Максим, как ты пытаешься себе представить. Мир возник не мгновенно, не спонтанно, как по мановению волшебного жезла. Сначала Хаос породил материю, состоящую из мельчайших частиц. Возникли первые законы:  закон гравитации, закон электромагнитного взаимодействия, закон сохранения энергии… А законы образовались тривиально, исходя из абсолютного уравнения Пустоты:  СУММА  ВСЕГО,  ЧТО  СУЩЕСТВУЕТ  = 0. Или:  В  ГЛОБАЛЬНОЙ  СОВОКУПНОСТИ  В  МИРЕ  НИЧЕГО  НЕТ. Во как просто звучит! То есть, если в Хаосе возникала частица, обладающая энергией, массой, зарядом и спином, то неизбежно появляются и противоположности этих параметров — размытые в пространстве поля. Это примерно то же, если ты бросишь камень в тихую гладь воды:  эпицентр падения взбудоражит волнами всю поверхность, пусть даже бесконечную. Гребни и впадины волн могут быть сколь угодно велики, но суммарная амплитуда всегда остается равной нулю. Пример грубый, но достаточно понятный, чтобы показать как из НИЧЕГО может возникнуть ВСЕ. Будь уверен, что суммарная масса Мироздания равна нулю, суммарный электрический заряд также нулевой, и суммарный импульс — тоже ноль. Казалось бы, такие извечно положительные параметры, как вектор времени и кинетическая энергия тела не могут иметь отрицательного знака, и в общем-то для нас это утверждение верно. Но я на основе безошибочного математического анализа установил, что трансцендентно нашей вселенной существует еще так называемый антимир, где время, энергия и масса со знаком «минус». Улавливаешь ход мыслей? Вывод, к которому мы шли сложным путем, прост и очевиден:  все, что ты видишь вокруг — лишь пустота в ее расщепленном виде. Если провести мысленный эксперимент, взять две вселенных общего Мироздания и сложить их в одну точку, получится абсолютный Ноль небытия, как это было изначала. Даже само пространство состоит из противоположностей. Если существует ось Х, значит, неизбежно есть и —Х, движение вправо должно компенсироваться движением влево, есть верх и есть низ… Впрочем, все что я тебе говорю — лишь азы фундаментального естествознания. У меня имеется много тетрадей, исписанных формулами и математическими выкладками, но тебе вряд ли сейчас это будет доступно.

   Максим, то ли от переполняющих его помыслов, а скорее от усталости, встал со своего места и принялся ходить взад-вперед по пещере:  точь-в-точь как это делает Философ. Ну а тот, увлекшись собственной риторикой, продолжал:

   — В самом устройстве Мироздания, как ты заметил, есть отпечаток этой всеобъемлющей суммы противоположностей. Оси Х и Y, если взять их положительные и отрицательные направления, делят мир на четыре равных сектора. Область, ограниченная положительными значениями осей, — есть царство Добра, все жители которого по-своему счастливы. Здесь нет вражды и войн, нет зависти, алчности, гордости и жестокости, что их порождают. И благодари судьбу, что именно нам выпала доля пребывания здесь. Ведь ты знаешь, что симметрично Центру Мироздания расположен сектор с осями —Х и —Y, то есть царство Зла. Его обитатели находятся в постоянных страданиях, они озлоблены, жестоки, погружены в уныние и скорбь:  увы, это их вечный удел. Если здесь ты видишь цветущие поля и леса, то там — мертвые пески, пустыня, непрекращающийся зной и засуха. Как следует из основного постулата бытия, если существует радость и блаженство, то неизбежно должно быть горе и печаль — таков закон. Это называется симметрией душевных параметров, у меня по этому поводу есть небольшой труд…

   Философ принялся с каким-то профессиональным смаком разглядывать стопку пухлых исписанных тетрадей. И, если бы Максим хорошо разбирался в дифференциальных и интегральных исчислениях, он, возможно, тоже заинтересовался бы этими научными манускриптами. Прошла минута, и проникновенный голос Философа вновь встревожил непродолжительную тишину:

   — Есть еще две симметричные области, образованные осями Х, —Y и —Х, Y:  это так называемые Смешанные царства, где ведется извечная борьба добра и зла. Жизнь там более разнообразна — есть блаженство, есть и страдания, есть жестокость, имеется и милосердие, в следствии чего там идут бесконечные войны между их обитателями:  побеждают то одни, то другие. И так без конца… Ни один из жителей Мироздания не в состоянии пересечь какую-нибудь координатную ось и очутиться в другом секторе — это тоже закон, теоретически не совсем понятный, но практически проверенный.

   Слушая мудреца, Максим включил память, и она подобно магнитной ленте записывала каждое слово, каждое движение мысли, даже интонацию, неким подтекстом сопровождающую эту лекцию. Потом ленту можно будет перемотать и прослушать заново, чтобы еще раз все переосмыслить. Но уже теперь ему многое становилось понятным. Туман мучительной неясности стал заметно редеть, и пробивающиеся сквозь него лучи живительных знаний, охлаждали перегретый рассудок. А Философ говорил дальше:

   — Кстати, ты знаешь легенду о Свихнувшемся дереве?

   — Это то самое дерево… ствол которого закручен в большую спираль? Неподалеку от Центра Мироздания.

   — А хоть раз задавался вопросом:  почему оно такое?

   Максим пожал плечами. Пытался родить из себя какую-то стройную гипотезу, основанную на математических уравнениях, но так ничего и не вышло.

   — Наверно, на него сверху что-то тяжелое положили, вот оно и росло в каких попало направлениях…

   — Бред. Это самое первое дерево, появившееся в Мироздании. Представь себе: уже существовали координатные оси, земля, начинала расти первая трава и… одно-единственное дерево на всю вселенную! Стройное и высокое, с прекрасными ветвями, но… Это было так давно… В те времена физические законы еще окончательно не сформировались, были шатки и неустойчивы. Флуктуации пространства всюду носились по поверхности, круша всякую гармонию. И вот, из царства Зла поднялся Вихрь пространства, который закрутил ствол этого дерева в спираль. Так оно и осталось до наших дней…

   — Мне бы такое и в голову никогда не пришло, — скромно заметил Максим.

   — Но думаю, что основная прелесть, иначе сказать, основной пафос Мироздания состоит в том, что здесь помимо физических законов и привычных науке сил гравитации есть еще своеобразная сила желания, присущая только мыслящим существам и происходящая из области ментальных взаимодействий, так мало изученных мудрецами.

   — Чего-чего?

   — Представь себе, если б в мире действовали лишь одни физические законы — тогда нас всюду окружала бы холодная логическая закономерность, последовательность неизбежных событий, которые можно заранее рассчитать и предвидеть. Сила желания способна на многое, а главное — она способна делать мир более непредсказуемым и загадочным… Давай с тобой проведем небольшой эксперимент. — Философ взял железную кружку и выплеснул оттуда остатки некой жидкости, затем поставил ее на стол, сказав: — Проведем сеанс телекинеза. Пожелай, чтобы эта кружка передвинулась с одного края стола на другой. Просто мысленно представь, как это происходит.

   Максим включил воображение и приказал кружке двигаться. Та послушно начала перемещаться, слегка подрагивая от неровной поверхности.

   — Достаточно, а теперь пожелай, чтобы… допустим, чтобы стол прошел сквозь каменную стену и вернулся назад.

   Максим дал и это приказание, но абсолютно ничего не произошло, словно в технике волшебства что-то там сломалось.

   — Увы, друг! Сила твоего желания очень слаба. Да и мне, впрочем, не дано от этого возгордиться. Но в Мироздании есть некоторые жители, у которых эта сила в десятки и сотни раз превосходит нашу. Мы их называем волшебниками. Передвинуть этот стол хоть на границу Левой Бесконечности, а нас с тобой обратить в каменные изваяние для них не составит труда. Да что там! Некоторые из них повелевают погодой или могут прямо из воздуха сделать целый дворец. Волшебники есть во всех четырех секторах Мироздания, и в царстве Зла, и в Смешанных царствах, но спешу тебя заверить, что только здесь ни один из них ни при каких обстоятельствах никогда не употребит свою силу тебе во вред.

   Максим задумался. Упоминание о каких-то дворцах вызвало у него ассоциацию мрачного замка, виденного совсем недавно и поглотившего грезы его рыцарских подвигов. Он спросил:

   — А тот замок, где заточена принцесса Витиния, тоже воздвигнут каким-то волшебником?

   Впервые лицо Философа выглядело несколько растерянным.

   — По большому счету этого никто не знает… Существует легенда, в которую не очень-то верят, но если хочешь, я тебе ее расскажу.

   Максим кивнул. Не было никаких причин отказываться от тайны мрачного замка, который он вроде как грозился разрушить… или просто мечтал разрушить… Скорее даже так:  мечтал погрозиться.

   — Легенда следующая:  в нашем царстве Добра некогда жил один из волшебников, его звали то ли Тиндан, то ли Тиотан… Ну неважно, назовем его Тиотаном. Он, как обычно восхваляют главных героев всякой легенды, обладал всеми дарами природы:  и красотой внешней, и красотой внутренней, и мужеством, и силой. Но самое важное — он был исключением во всем Мироздании и обладал способностью недоступной никому другому. Представь себе, он мог беспрепятственно перемещаться по всем четырем секторам, минуя координатные оси. Так вот, наступил момент, когда ему наскучило царство Добра, и он переселился на жительство в смежный сектор. Оправдывая свое бегство, он выдумал интересную философскую тираду, в которой утверждал, что жизнь в постоянном райском блаженстве — снобизм и застой. Это, по его мнению, не жизнь, а прозябание. Никто, утверждал он, не сможет испытать истинного счастья, не изведав прежде страданий и скорбей. И истинное блаженство имеет цену лишь в контрасте с риском, борьбой и многими переживаниями, что ведут к этому блаженству. Потом он решил удалиться в одно из Смешанных царств, чтобы всю оставшуюся жизнь провести в борьбе со злом. Но увы! Здесь в нашей сказке пафос заканчивается и начинается настоящая драма:  он сам заразился частицей этого зла, что хорошо будет видно из его последующих действий. Принцесса Витиния в то время была еще маленькой девочкой, но уже тогда в ней легко предугадывалась будущая королева красоты и грации. Говорят, Тиотан попросил ее родителей, чтобы обручиться с ней, но те глядели на него как на предателя и ответили резким отказом. Вот тут-то и проявился его новый характер. Родителей своим волшебством он превратил в два тополя, растущих у реки. Ты сможешь увидеть эти тополя, если пройдешь еще минут двадцать в сторону гор. Они растут так близко друг к другу, почти касаясь стволами и переплетаясь ветками, что в них и на самом деле можно заподозрить двух супругов. Ну а что касается принцессы… Тиотану жалко было отбирать у нее жизнь, и он по принципу «так не доставайся же ты никому» обрек ее на вечное заточение в замке, построенному также по собственному волшебству. Тут, правда, у него возникла некая проблема. Ведь в царстве Добра страдания невозможны, а пересечь одну из координатных осей и очутиться в другом секторе Мироздания принцесса, согласно закону, не могла. Тогда Тиотан выстроил замок прямо на оси Y, так что он захватывал одновременно и нашу территорию и область Смешанного царства, где зло и добро могут уживаться вместе. И принцесса оказалась в плену — ведь всякий доступ к ней ограничивался колдовством и сторожевыми псами. Многие наши волшебники пробовали разрушить это колдовство, но тщетно. Наверняка Тиотан, если таковой на самом деле существовал, был самым могущественным из них. Впрочем, для принцессы он все же оставил слабую надежду на спасение — ее единственное, пожалуй, утешение. Движимый остатками собственного милосердия, он тогда и придумал эти три загадки…

   Тут Философ замялся, и немного позже Максим понял — почему. Ему, увенчанному мудростью как сединою, было крайне неловко признаваться в своем бессилии разрешить эти маленькие четверостишия. И, как бы извиняя свою слабость и успокаивая негодующее самолюбие, он продолжал:

   — Понимаешь… я слишком много был занят научными трудами и мне некогда было размышлять над какими-то загадками свихнувшегося колдуна, которому невесть какая глупость могла прийти в голову. К тому же, повторяю, это всего лишь легенда, народное предание, которое мало кто воспринимает всерьез…

   —  Все может быть, — согласился Максим, — но проклятый замок существует — это факт. Он заколдован, и доступ к принцессе со всех сторон отрезан — это тоже факт, только более зловещий. Если существует следствие, то должна быть и причина.

   Философ сильно наморщил лоб, так что математические формулы на его коже стали видны более отчетливо, потом вдруг резко встал с места и принялся копошиться в стопке пухлых тетрадей. Раскрыв одну из них, он мокнул перо в чернильницу и спешно принялся что-то там писать. Максим только потом понял, что к текущему разговору этот странный эпатаж не имеет никакого отношения, так как мудрец скороговоркой произнес:

   — Извини… мне вдруг пришло в голову решение нелинейного уравнения шестой степени… Представляешь, два года над этим бился! А решение пришло сейчас. Внезапно. Неожиданно. Просто залетело в голову… Я сейчас…

   Минуты две Философ старательно выводил в тетради некие математические каракули, потом отложил ее в сторону и облегченно вздохнул.

   — А что… такое уж важное уравнение?

   — Оно описывает неевклидовые поверхности шестимерного пространства! Это такая экзотика! Ты и представить себе не можешь… Ну, ладно, возвращаемся к твоей теме. Конечно, ты прав. В своих рассуждениях мы должны допускать вероятность разного рода предпосылок рассматриваемым событиям, поэтому вполне возможно, что легенда имеет весомую долю истины. Но согласись, эти загадки до того аморфны и неконкретны… я бы сказал — просто бестолковы, что каждая из них допускает множество различных вариантов ответа. Ну например, вот эта загадка:

    «В сейфах памяти хранится,

     В жизни оставляет след,

     К нам оно не возвратится.

     Это…»

Интересно, что же это может быть?.. Да все, что угодно! Отдадимся холодной беспристрастной логике и подумаем над смыслом четверостишия. Итак, нечто хранится в нашей памяти, а там мы найдем многое: любовные воспоминания, картины прошедших событий, своих друзей, лес, реки — то есть впечатления, испытанные на протяжении жизни, словом — почти все образы Мироздания. Естественно, назад прошлого не вернуть, оно гибнет, «в жизни оставляя след», как говорится во второй строчке. Разве не понятно, что у этой загадки мириады ответов. Скажи первое, что придет тебе на ум, да еще в рифму, и ты убедишься, что противоречия нет.

   Максим и впрямь решил закончить четверостишие первой попавшейся рифмой, и на ум пришел дурацкий «газовый пистолет». Бррр… Бред какой! Но с ходом мысли Философа он в целом согласился, а тот, дабы сделать свои рассуждения более обоснованными, продолжал:

   — Ну, давай рассмотрим еще одну:

     «Я до минус трех считал,

     В том была необходимость.

     И, взглянув вокруг понял,

     Что наш мир…»  

   — Ну, и что же наш мир?! — спросил Максим, наивно полагая, что ответ вот-вот вырвется из уст мудреца.

   — Нашего таинственного сочинителя загадок, который терпеливо сумел досчитать до минус трех, вдруг озарила какая-то мысль о целом мире — кто знает, может, он придумал для него свое название или предрек его судьбу, а может, просто высказал личные впечатления от всего, что его окружает… Ну скажи мне, на основании чего я должен вычислять безудержную игру чьей-то фантазии? Опять-таки, он мог взять любое слово в рифму со второй строчкой (а таких слов тысячи), и как же мне узнать ответ? Может, наш мир в его представлении называется Неделимость, Отчаянная Решимость иль С Чем-То Там Несовместимость? Это все равно, что загадать в уме многозначное число, а потом с надменным видом ходить и заявлять:  «а вот и не догадаетесь, что это за число!» Понимаешь?

   Максим и с этим не мог не согласиться, так как выводы были очевидны. Вот она, холодная рассудительность с жалом змеи:  завораживает тебя красотой своих слов, а затем выпрыскивает яд убийственной обреченности.

   — Да… все так неясно, запутано… Но увы! Принцесса страдает! И эти загадки, не знаю уж насчет их достоверности, но они для нее являются единственным шансом обрести свободу.

   — Именно поэтому многие из чувства сострадания, жалости, а нередко — и пылкой любви, принимали на себя подвиг интеллектуальных состязаний с Неизвестностью, днями, а то и неделями ломая себе головы над загадками. Никто, конечно, не признавал себя побежденным, но утомившись от непрестанных дум и ослабев волей, все откладывали решение этой проблемы на неопределенное будущее — и это фактически было поражением. Как выразился бы наш поэт: «тяжело раскрыть секрет, где секрета вовсе нет». Впрочем, имеется еще один способ разгадать эти магические ребусы. Но это уж совсем нереально…

   Максим насторожился, и как-то по-новому в его глазах засверкали слабые отблески дневного света на сырых стенах пещеры. Философ без труда заметил его возбуждение, слегка погладил свою жидкую бородку и тут же поспешил пояснить:

   — Да все из той же легенды… Говорят, ответы на загадки находятся в царстве Зла. Тиотан, видимо, одержимый желанием, чтобы его сокровенная тайна имела хоть какой-то выход, написал на пергаменте свои четверостишия в законченном виде и закупорил в трех бутылках, пустив их плавать в озеро Смерти. Ходят слухи, что такое озеро действительно существует где-то в глубине симметричного сектора Мироздания. Вот и вся информация.

   Максим нервно глотнул слюну.

   — А… разве не стоит попробовать?

   Философ печально поглядел на своего юного собеседника, этот взгляд сочетал в себе недоумение, легкую тоску и что-то еще, что было трудно понять и почувствовать. Его треугольный глаз несколько раз моргнул, а потом пришел ответ:

   — Тут и пробовать нечего! Зря я тебе это сказал, потому как вижу — в твоей душе поселилось очередное ложное обольщение. Ну, рассуди сам:  во-первых, как ты можешь верить в обыкновенный миф? Но если все же допустить, что он основан на реальных фактах, вспомни элементарное правило:  никто из нас не в состоянии пересечь координатные оси и оказаться в другом секторе… Хорошо, предположим невозможное — каким-то чудом и это удалось, но ты даже не в состоянии вообразить себе те страдания, что придется перенести любому, кто окажется в царстве, где правит одно зло. И потом — где искать озеро? Сохранились ли еще бутылки? Беспощадные силы тьмы уничтожат тебя, едва ты ступишь на их территорию — так что некогда будет даже заняться поисками… А теперь подсчитай, сколько практически невыполнимых условий должно быть выполнено, чтобы достигнуть желанного результата! Я понимаю, что на горячую голову, хмельную от бурлящих чувств и оглупевшую от неспособности видеть вещи такими, каковы они есть, все эти проблемы могут показаться вздорными и малозначительными, а море, как говорится, по колено… Но прислушайся к голосу умудренного опытом старца, скромного анахорета, бедного плотью, но богатого духом и знаниями:  многие, очень многие до тебя пытались и вторгаться в царство Зла, и собственноручно освоить высшее волшебство, крутили как ребусы эти загадки, даже пробовали разрушить замок стенобитными машинами… Результат тебе известен.

   Философ подбирал самые изысканные доводы, чтобы уничтожить в душе Максима последние признаки надежды на спасение принцессы. Не со зла, конечно, а из самых благородных побуждений. Ему казалось, что он просто удерживает неопытного юнца от бездумного и неоправданного героизма. Максим закрыл глаза и мысленным взором перенесся в Центр Мироздания, где он находился утром. Вспомнил ту самую пустыню, пески, искривленные зноем карликовые деревья. Эти деревья были обезображены мрачными красками уныния — чернотой и серостью, и не столь украшали, сколько уродовали сектор отрицательных значений координат.

   — Странно… утром мне казалось, что из Центра Мироздания я могу свободно двигаться в любом направлении.

   — То, что кажется и мерещится, необходимо всегда проверять опытом.

   Максим почувствовал, как внутри у него начинает подтачивать червячок душевного томления, и сразу понял — это печаль по принцессе. Она вновь предстала его мысленному взору. Ее красоту, льющийся ручьем голос, обворожительные черты лица память запечатлела не хуже кинопленки. Одна лишь мысль, что в данный момент она страдает, делала мир бесцветным, а жителей этого мира — холодными и бесчувственными.

   — Жаль принцессу… — тихо вымолвил он, но эти два слова, конечно, не могли выразить всю полноту его переживаний.

   Философ поднялся со стула и решил пройтись по своей каморке да размять суставы. Он пару раз завязал свои проволочные руки в несколько сложных узлов. Все три руки сплетались между собой самым причудливым образом, а затем вновь распутывались, и это для него было нечто физзарядки. Затем он сказал тихо, но настойчиво:

   — Увяз ты, парень, в своих амурных чувствах. И в данный момент тебе помочь никто не в состоянии. — Потом немного помолчал и отрешенно произнес:  — Эх… а куда же девалась моя молодость?

   Максим почувствовал, как в памяти что-то колыхнулось… пронеслось нечто подобное электрическому разряду… Он даже вздрогнул. Как же он мог забыть о самом главном, зачем сюда явился?! Конец света! Вот проблема проблем!

   — Господин Философ, я вам очень благодарен за беседу. Думаю, пора и честь знать, да вот одна беда… я шел сюда совсем не за тем, о чем мы так долго толковали. Вы рассказывали так интересно, что все из головы вылетело! Ответьте мне только на один и, уверяю вас, последний вопрос. После этого я уйду и больше не стану вас отвлекать.

   Философ слегка передернул плечами, что могло значить:  да ради бога! А его гость продолжал:

   — Не знаю, как это назвать, и есть ли у этого явления подходящее название. Каждый вечер после захода солнца все вокруг гибнет:  картина настолько ужасная и настолько абсурдная, и до такой степени мне непонятная… что просто слов нет. И уж совсем странно:  как уничтоженный мир появляется вновь? — скомкано говоря все это, Максим сильно усомнился, что даже такой изысканный мудрец в состоянии распутать эту идеальную бессмыслицу, лишенную логики, следствий и причин:  короче, всего, что хоть как-то связано со здравым рассудком.

   Философ не мог скрыть, что ждал именно этого вопроса. Выражением глаз он дал понять, что затронута наконец глубина бездны познания или наоборот — недосягаемая вершина полета мысли, но в любом случае — глубина или вершина — без его личного творчества и интеллектуальных подвигов задача просто не имела решения.

   — Да… — очередной раз пройдясь по скудному пространству своей пещеры, он присел на стул. — Это самая сложная проблема, над которой я работал почти полжизни… Ответ лежит в свойствах пространственно-времянного континуума. Ты, кстати, знаком с релятивистской физикой? Тебе, возможно, известно имя такого волшебника, как Энштейнус, который первый высказал идею, что мы живем в четырехмерном мире, где само время является четвертым измерением?

   Максим что-то смутно припомнил по этому поводу и утвердительно кивнул головой.

   — Так вот. Я пошел дальше. Я открыл, что пространство-время, среда нашего обитания глобально-дискретно. Будущее предрешено, даже воля волшебников не в состоянии его изменить, так как все волевые параметры уже учтены в фатальном развитии дальнейших событий. То есть:  все события уже существуют, но еще не наступили. Линия энергетического возбуждения времени движется по континууму, сменяя кадры мегачастей вселенной, прошлые из которых за ненадобностью погибают. И квантовые нелинейные функции с учетом теории случайных чисел, волновых уравнений де Бройля, спонтанного полураспада ядер приводят к выводу о глобальной взаимосвязи всех процессов от уровня виртуальных пространственных осцилляторов до пределов всех шести Бесконечностей…

   Философа понесло… и конкретно. Находясь в творческом экстазе, он говорил, говорил и говорил… все более удаляясь в дремучий лес научной терминологии. А бедному Максиму все тяжелее становилось отслеживать его мысль. Потом из уст мудреца полились слова, которые не то чтобы понять — с трех попыток повторить, и то проблема!

   — …дезинтеграционные уровни, прологарифмированные на ламбургесские плоскости с диэклектическим смещением осей…

   Максим потупил взор, размышляя над одной фразой, а в это время Философ успевал выложить десяток других. Потом он вдруг очнулся и внезапно перешел на человеческий язык:

   — Я вижу, друг, что утомил тебя объемом информации. Не так ли?

   Так ли, так ли… Максим хорошенько мотнул головой, стряхивая тяжелый туман научных сумерек. Потом спросил:

   — Все это, конечно… гениально! Но не могли бы вы мне просто и наглядно рассказать, что такое этот проклятый конец света?

   — Просто и наглядно?

   — Сочту за милость.

   — Хорошо, ты видел когда-нибудь кино?

   — Да, конечно… только… не могу вспомнить:  где именно и когда.

   — Что вызывает эффект жизни на экране? Всего лишь движущаяся кинолента со сменяющимися кадрами. А теперь представь себе, что наш мир — это тоже кино. Только вот беда, киноленту вообразить намного труднее — она трехмерна.

   — Пока что… понимаю.

   — Идея следующая:  один кадр этой гигантской киноленты — это и есть один день жизни Мироздания. Давай еще заставим поработать фантазию и представим, что мы, смотря кино, одновременно с тем уничтожаем уже пройденные, ненужные кадры. Фильм от этого не остановится, но мертвые неподвижные картинки фотопленки переживут подобие нашего «конца света». Допустим, будут сожжены.

   Максим сильно напряг воображение.

   — Кажется, смутно догадываюсь…

   — Догадывайся дальше. Каждый вечер после захода солнца умирает не само Мироздание, а пройденный кадр ушедшего в прошлое пространственно-времянного континуума. И луч времени, как в кинопроекторе, перескакивает на другой кадр — начинается новый день.

   Не сказать, чтоб Максиму было это убедительно, по той простой причине, что он не до конца все понял. Но успевшее окрепнуть и утвердиться доверие к Философу подсказывало, что так оно, наверняка, и есть. Сам же Философ изучающее глядел в лицо своего собеседника, желая понять, насколько его доводы дошли до сознания слушателя.

   — Ну, извини, друг. Более простого объяснения не придумаешь…

   Испитая до дна чаша знаний оказалась немного горьковатой, но все же утоляющей голод растерянных мыслей.

   — А чем вы объясните, что я каждое утро нахожусь не где-нибудь в лесу, а именно в Центре Мироздания?

   — По замыслам ее величества Случайности и прихотям Судьбы там твое место. Каждый из нас утром после возникновения или, скажем, обновления мира оказывается на своем месте. Я — в этой убогой пещере, Милеус — в своей хижине, Диоген — в бочке, а принцесса, разумеется, в замке.

   Ну вот. Все точки, кажется, были расставлены. Загадочные многоточия раскрыты. Недоконченные предложения — довершены, исключая лишь тайну принцессы и ее замка. Максим понял, что сыт информацией и, увы, в этом было даже некое разочарование. Ведь мир, еще утром исполненный манящими тайнами и головокружительными загадками, стал каким-то излишне понятным, даже… скучным.

   — Вот тут ты не совсем прав, Максим, — неожиданно произнес хозяин пещеры. — Философия утомляет — это верно. И мир может стать когда-то скучным, но только не жизнь в нем!

   Мудрец поднялся, тактично давая понять, что разговор окончен. Его гость направился к выходу и как бы в пустоту задал еще один вопрос:

   — Интересно, а у мира будет когда-нибудь конец?

   — Есть одно предание, утверждающее, что должен наступить самый последний день. Когда это случится — неизвестно. Только говорят, что утром в этот день должно взойти черное солнце.

   — Черное солнце?.. — Максим попытался вообразить, как бы это могло выглядеть, но фантазия меркла, не привыкшая к таким абсурдным абстракциям.

   — Таково предание, но достоверности в нем не больше, чем в легенде о волшебнике Тиотане. Ведь легенды сами по себе — хранилища аморфных знаний, где правда и вымысел так тесно переплетаются друг с другом, порой меняясь местами, порой — просто отождествляясь, что никакой самый утонченный, самый рафинированный ум не отличит одно от другого.

   Уже находясь снаружи пещеры, Философ поблагодарил Максима за то, что он украсил его уединение, и пригласил заходить, если возникнет надобность.

   — Ты знаешь, я терпеть не могу разговоры на пустые мирские темы, где главными персонажами являются суета, страсти и глупые забавы… Философия — вот истинное наслаждение для мыслящей души!

   Если б нечто подобное довелось услышать от архитектора вавилонских башен или ветромыслящего Милеуса, то можно было б слегка удивиться, но из уст жреца самой Мудрости эти слова воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

   Казалось, разговор окончен. Собеседники довольны и, немного утомленные друг другом, собирались расстаться, но одно незначительное слово, случайно брошенное в воздух, заставило обоих вернуться в пещеру и продолжить беседу.

   — Я пошел, — сказал Максим и был уверен, что это его последняя реплика.

   Уже спустившись по ступеням и находясь на берегу реки, он услышал посланные вдогонку слова мудреца:

   — Гляди! Опасайся долины Абсурда!

   Пришлось остановиться. Эту долину слишком часто и настойчиво проклинают все, кто с ней знаком. А ведь не более нескольких часов назад Максим, заинтригованный ее тайной, едва не ступил на ее пределы. К тому же, внешний вид самой долины не вызывал никаких беспокойств. Цветы, трава, луга… Более того, он вроде даже поклялся, что когда-нибудь обязательно это сделает. Необходимо было распутать и эту неясность.

   — Что еще за околдованное место? Я же видел ее своими глазами!

   — …ами …ами… —  повторило эхо, несколько раз отраженное от скал.

   — Все, что видишь — мираж! Все, что слышишь — лишь эхо! Только опыт и разум нас движут к успеху! — произнес Философ почти стихами. Какие-то секунды он в нерешительности стоял у входа, потом махнул рукой и продолжил: — А впрочем, заходи! Надо тебе подробней рассказать, ведь я вижу, что твоя отчаянная голова ногам покоя не дает. Как выражается наш поэт:  «закон табу сомнителен, когда запрет пленителен».

   И снова сырость, полумрак, камни, убогость и крайняя отрешенность от мира, что в совокупности являлось достаточным описанием пещеры мудрого Философа. Максим опять вдохнул запах мыслей и наук.

   — Советую тебе как своему новому другу — не ходи в эту долину.

   — Что, тоже проклятое место?

   — Увы, да!

   — Наверное, какая-нибудь ловушка, где прекрасные создания превращаются в страшных демонов. Я угадал?

   — Ты просто глупо пошутил. А я, между прочим, все еще говорю с тобой серьезно:  там творятся совершенно непонятные и непредсказуемые вещи.

   — Осмелюсь предположить:  что-то не в ладах с физическими законами.

   — С ними как раз все в порядке. Там проблемы с законами логическими, которые сидят у тебя в голове.

   — И по этому поводу наверняка существует какая-то легенда…

   — Охотно тебе ее расскажу. Раньше у нас жил ученый-математик, мой коллега. Его звали Эсклаб. Это личность возвышенных мыслей, но еще более возвышенного себялюбия и самомнения. Как-то раз пришло ему в голову во что бы то ни стало доказать знаменитую теорему Ферма. Думаю, ты о ней слышал:  сумма двух натуральных чисел, возведенных в степень больше двойки, никогда не будет ровняться одному натуральному числу в той же степени. Так вот, Эсклаб ушел именно в эту долину и пробыл там семьдесят дней без воды и пищи, ежеминутно размышляя над злосчастной теоремой. Бедняга, бичуемый собственной гордостью, чуть не помрачился умом. Уже на семидесятый день, полностью выбившись из сил и наконец-то осознав свое поражение в поединке с мыслью более тонкой, он озлобился на весь мир и в гневе изрек проклятие, сказав:  «Да будет проклята эта долина! И да станет безумствовать всякий, кто ступит на нее ногой!» Вот с тех самых пор и начались странности-неразберихи. Те, кто хотя бы случайно попадал на ее пределы, прямо-таки заболевали рассудком. Каких только случаев не было. Двое из деревни Весельчаков зашли туда и позабыли свои имена, своих знакомых и близких, почти все слова и их значения. Теперь они влачат жизнь в недоумении, крайней скудости ума, и страшно сказать: по-своему продолжают быть счастливыми. Еще один искатель приключений зашел в эту долину, чтобы насобирать хвороста для своей печи (он живет неподалеку), и что же вышло? Мир так перевернулся в его глазах, что сырая трава, в изобилии там растущая, стала казаться ему чуть ли не лучшим видом сухого хвороста. С тех пор он постоянно собирает только траву и топит ею печь. Она вся дымит, коптит, ни малость не греет, но тому кажется, что все благополучно и прекрасно. Не сумасшествие ли это?.. Да еще много случаев можно рассказать. Самый печальный, пожалуй, произошел с моим другом Лантариусом, специалистом по неевклидовой геометрии. Я лично предупреждал его опасаться долины, но этот надменный ум не в состоянии был смириться с тем, что в мире существуют некие вещи, сокрытые от его понимания. И вот с ним случилась профессиональная болезнь. В долине пространство так искривилось в его представлении, что он вообще сейчас не в состоянии ее покинуть. Бедняге кажется, что он движется по прямой линии, но на самом деле описывает замкнутую окружность. Попав в западню собственного безумия, а я бы сказал — излишнего героизма, он до сих пор ходит по этой долине, недоумевая:  когда же она закончится?

   Тут только Максим вспомнил, что еще находясь в башне великого архитектора Придумаем и смотря в его «позорную» трубу, он заметил, что там действительно кто-то ходит. Несчастный Лантариус! Теперь не оставалось сомнений:  это был именно он.

   Подытоживая свои мысли, сделав свой голос мягким, доверительным, но в то же время настойчивым, Философ закончил:

   — Подумай, Максим. Смири свое любопытство и не суйся туда. Займись другими вещами — более плодотворными и менее опасными.

   Вообще-то, речь выглядела внушительно, и желание ринуться на исследование таинственной долины что-то явно приубавилось, хотя и не пропало совсем. Да впрочем, к чертям бы эту долину, когда есть проблемы куда более значительные. Тень меланхолической задумчивости слегка покрыла лицо юного искателя приключений, он глубоко вздохнул и еле разборчиво произнес, говоря как бы внутрь себя:

   — Только бы пережить еще один конец света и дождаться утра…

   — И что потом?

   — Я отправлюсь в царство Зла, — голос прозвучал уже более уверенно.

   Последовал еще один вздох, только теперь — со стороны Философа.

   — За ответом на сверхэрудированные загадки?

   — За успокоением собственной совести. Я обещал принцессе Витинии сделать все от меня возможное для ее освобождения.

   С минуту оба молчали, чтя тишину. Разговор явно исчерпал свои резервы и стал утомителен для обоих. Философ понимающе качнул головой и напоследок сказал:

   — Ты похож на всех своих предшественников… Ну что ж, если у тебя все же это получится, помни:  самые страшные враги в царстве Зла будут сидеть внутри тебя:  это уныние и малодушие. Хотя сам я там ни разу не был, но данную истину знаю наверняка.

   — Спасибо вам за все!

   Разговор разрешился мажорным аккордом. Максим, следуя уже по знакомой тропинке, несколько раз оборачивался и махал рукой. Господин Философ долго провожал его взглядом. Он был польщен тем, что его знания и научные труды кому-то оказали услугу.

   Приближающийся вечер являл свои первые симптомы. День уже не был столь ярким и теплым. Солнце повисло над горизонтом Будущей  Бесконечности и, устав от дневного поприща, отяжеленное надвигающейся дремотой, опускалось все ниже и ниже, пока не вонзилось одним острием в край земли. Около него темнели три серых облака, точно три телохранителя, следуя за ним по пятам. Они начали исчезать вместе с солнцем, сопровождая его в мир полного сумрака, а мир, оставленный ими, становился невыразимо хмурым и печальным.

   На небе уже прорезались облики светлых линий, которые выглядели тем отчетливее, чем больше сгущалась холодная тьма. Ничтожно-слабая люминесценция этих загадочных линий практически не влияла на господства сумрака, но делала их достаточно различимыми для невооруженного глаза. Это странное явление, посылаемое вечерним небом, будоражило фантазию и наверняка породило множество мифов и легенд. Действительно, какова природа этих линий? Может, какие-то религиозные символы? Или извилистые трещины небосвода, через которые просачивается свет? Наверное, и господин Философ далеко не вездесущ в познаниях, поэтому многому в мире суждено остаться вечной молчаливой тайной…

   Максим неторопливо шагал возле разговорчивой речки, вслушиваясь в ее голоса и вглядываясь в еще не потухшее Мироздание.

   — Неужели все повторится снова? И так — без конца…

   Его собственный голос, словно преломленный сумраком, стал каким-то пугающим. Он уже хорошо знал всю последовательность предстоящих апокалипсических событий — тех событий, вмешаться в которые бессильны как живущие на небесах боги, так и обитающие немного ниже волшебники. Ведь и те, и другие являлись лишь пылинками во вселенской буре, ломающей устои пространства и времени. Сейчас с минуты на минуту должен подуть сильный ветер, затем начнется медленное искривление пространства, ветер обернется ураганом, все круша и уничтожая, и мир под действием никем так и не понятой силы станет сжиматься в точку. Неизбежность предстоящей катастрофы вызывала в его душе какой-то пассивный фатализм. Уже не было прежних страхов и беспокойств, не было недоумения, смешанного с отчаянием:  от этих чувств остались лишь слабые отголоски. Странно, но теперь Максим почти равнодушно взирал на гибель вселенной, как спокойно смотрит ребенок на большую сломанную игрушку, уверенный, что завтра родители купят ему новую — точно такую же.

   Но зато в эти минуты, когда по воздуху летели камни, обломки деревьев, мириады безжалостно сорванных лепестков, когда проснулось Чудовище Всеобщего Разрушения в образе невидимого дракона, из пасти которого и пришел этот ураган, — под оглушительный вой и грохот того, что у нас называется концом света, под рев взбесившихся стихий — именно в эти минуты тотального кошмара он признался себе, что любит принцессу своей юной, пылкой, необузданной и безрассудной любовью.

   …тем временем Мироздание продолжало сжиматься. Вот оно уже стало диаметром чуть больше человеческого роста, потом — размером с игральный мяч… с горошину… с песчинку… с атом водорода… затем его размеры достигли элементарной частицы — электрона, пока не выродились в абсолютный ноль — точку, поглотившей собою всякую жизнь…  

 

          Глава  минус  четвертая

 

   Идеальная темнота… В ней — абсолютное молчание, а в молчании нет ни надежд, ни ожиданий, ни вообще каких-либо ощущений.

   Но, несмотря на отсутствие надежд и ожиданий, явился свет.

   Рождение мира повторялось каждое утро в той же неизбежной последовательности. Яркость света со временем гасла, открывая уже знакомые образы и предметы бытия:  лес, поля, реки, раскинувшееся над головой полотно синевы.

   Максим снова стоял в Центре Мироздания и пристально смотрел вдоль оси —Х. Справа от нее, на территории Смешанного царства, еще подавала признаки хоть какая-то жизнь:  встречались деревья, правда, низкорослые, также росла трава, о чем можно было судить, глядя на переливающиеся цвета зелени. Он даже увидел вдали какое-то озеро в виде маленького пятнышка синевы, как будто осколок неба упал на землю. Но с левой стороны от оси — лишь мертвые угрюмые пески, которые ближе к горизонту становились совсем черными и какими-то… зловещими. Изредка взор натыкался на скрюченные деревья цвета ночи — они стояли словно обугленные. Будто в царстве Зла какое-то другое солнце — жаркое, палящее и все испепеляющее… А само царство Зла — есть пустыня отчаяния, место всех проклятий и тревог, удел вечных страданий — незаслуженных, ничем не оправданных, но к сожалению, неизбежных… Царство располагалось между Левой и Прошлой Бесконечностью и, как известно, было ограничено осями —Х и —Y.

   Максим очень долго стоял в нерешительности. Нерешительность, в свою очередь, порождала безволие и томительно растягивала время. Страх, слабодушие, неуверенность в собственных силах — все это присутствовало в его сердце. Ведь он был человек. И слабости человеческие, разумеется, при нем. Нельзя сказать, чтобы он колебался:  идти или нет. Решение давно было принято, причем — твердо и окончательно. Просто… просто сложно было сделать самый первый шаг. Проблема усугублялась тем, что он и понятия не имел, где находится это озеро Смерти, и в каком направлении вообще надо двигаться. Лишь открытость и незащищенность пустыни слегка способствовала его успеху. Озеро, какое бы ни было, легко было заметить на большом расстоянии.

   Максим, все еще борясь с болезненным безволием, твердо сказал себе, что как только острие солнца выглянет из-за горизонта, он двинется в путь. Прошло не более двух минут, и пески стали созревать золотым цветом восхода, который успокаивающе действовал на душевные треволнения.

   И вот, он совершил первые несколько шагов…

   Это получилось!

   Причем, без каких-либо затруднений. А отсюда сразу вывод — какой-то там мудреный закон о невозможности пересечения координатных осей, услышанный от Философа, выходит, на него не действует. Слегка ободренный этой мыслью и подавив в сердце последние колебания, Максим вдохнул полную грудь решимости и, ускоряя шаг, двинулся навстречу пустыне. Пески мягким покровом стелились под ногами и, поначалу даже казалось, приветствовали своего гостя. Ось Z осталась позади. Максим часто оглядывался и с некоторой тревогой следил, как она продолжает удаляться, становясь все тоньше — точно растягиваясь. Тревога нарастала тем больше, чем больше гасло искусственно созданное вдохновение, инспирированное лишь собственной волей — болезненной и сильно надломленной. Необходимо было чем-то поднять боевой дух. Он на ходу сочинил незамысловатую мелодию и принялся ее насвистывать, изо всех сил стараясь выглядеть веселым и беззаботным. Потом он взялся напевать куплеты из загадок, довершив их по своему усмотрению, так что сложилась целая песня:

   «В сейфах памяти хранится,

    В жизни оставляет след,

    К нам оно не возвратится.

    Это… дьявольский секрет!»

   …зато в рифму. Далее:

   «Шесть сестер зимой и летом

    Врозь живут без расставанья,

    Но одна пропала где-то.

    Это… дурь без основанья!»

   Максим даже испытал некоторое подобие творческого экстаза, пародируя легендарного сочинителя. С третьим куплетом, правда, как-то не клеилось. Рифма упорно не желала сотрудничать с плодами поэтического вдохновения.

   Спустя некоторое время он понял, что и это вдохновение было искусственным и, как следствие, весьма непродолжительным. Песня быстро надоела, насвистывание мелодии уже начинало действовать на нервы. Никакие мысли, даже самые возвышенные, не возбуждали чувств. А надежда, несомненно еще присутствующая в недрах его существа, не давала прежнего ободрения… Творилось что-то неладное.

   Максим внимательно поглядел на пустыню, потом — на свисающие сверху облака. И странное ощущение:  обладая белесой голубизной, они в то же время казались бесцветными, мрачными и какими-то… ненужными.

   А зачем вообще облака? Зачем пустыня? Зачем он сюда притащился? Есть ли хоть в чем-нибудь хоть какой-нибудь смысл?.. Подобные вопросы всплывали откуда-то изнутри, из самой трясины сознания, навевая крайнее угнетение духа. Внутри словно что-то давило… Странное чувство, оно вызывает почти физическую боль, высасывая из тебя все силы, убивает всякое желание, парализует волю, повергает в апатию мозг, а мир вокруг делает серым и угрюмым.

   Наконец он понял — это было УНЫНИЕ — то самое, о котором предупреждал Философ. Причем, уныние, не вызванное никакими внешними причинами, если не считать факта самого присутствия в этом проклятом царстве. Ведь ничего плохого или ужасного пока не произошло. Абсолютно ничего! Но какой кошмар стал твориться в душе! Будто внутри все гнило и кровоточило.

   Максим уже не шел, а плелся по пескам, печально опустив голову. И, если б рыцарь был при своем полном обмундировании, его меч безжизненно болтался бы в свисающей руке, щит — наверняка уже потерян, конь — лежал где-то позади, кираса траурно поскрипывала, а отяжеляющий голову шлем с намертво опущенным забралом безвольно болтался бы из стороны в сторону. Он почти безучастно взирал на корчившиеся от боли карликовые кусты, сплошь черные, без единого зеленого листика, без малейших оттенков жизни. Жгло солнце, и он вскоре стал испытывать жажду, усугубляющую страдания. Все его помыслы и мечтания были уже ни о принцессе и ни о загадках, даже ни о том, что делать дальше. Он молил небо о единственном глотке воды.

   В испекшемся воздухе что-то зажужжало. Поначалу Максим подумал, что это банальные слуховые галлюцинации, столь обычные для такого душевного состояния, но жужжание стало сочетаться с каким-то мерцанием перед глазами. Вот, кажется, и первые жители пустыни… Это были большие летающие насекомые, в которых, если потормошить фантазию, можно было узнать огромного размера комаров. И предположение, увы, не являлось ошибочным.

   Один из паразитов незаметно вонзился в обнаженную руку, и его черное продолговатое брюшко стало наливаться краснотой.  Максим брезгливо шлепнул его ладонью и принялся отмахиваться от назойливых созданий. Особой боли они не причиняли, но многочисленные укусы вызывали во всем теле зуд. Затем он резко сорвался с места и, пуская из-под ног фонтанчики песка, побежал вперед, пока жажда и усталость не лишили его сил. Он остановился и, тяжело глотая воздух, поплелся дальше. На какое-то время маневр удался — туча комаров отстала, но не прошло и десяти минут, как воздух снова был наполнен тошнотным жужжанием.

   Пустыня раскинула во все концы света свои бескрайние объятия. Центр Мироздания, если таковой вообще когда-то существовал, остался далеко позади. Ось Z все еще мерещилась в мареве разогретого воздуха. Теперь всюду:  спереди и сзади, справа, слева, словом  — в любом направлении одна и та же безрадостная картина:  пески, коричневых оттенков барханы, напоминающие застывшие волны огромного желтого моря, да черные деревья, лишь изредка разнообразящие всю эту картину, привнося в нее еще больше печали и безжизненности. А главное — ни одного источника воды и ничего такого, что хотя бы обманчиво его напоминало!

   Жажда вступала в свой апогей — хотя бы несколько глотков! Максим пристально всматривался в каждый уголок заколдованного царства, умоляюще глядел на небо, мечтая о каплях дождя даже более, чем об успехе всего путешествия. К месту или не к месту, в голове мелькнул трек какого-то четверостишия:

   …но небо молчит, над моей головой

     повиснув огромною мрачной стеной,

     сокрыв и сияние звезд, и луну,

     оно излучает лишь скуку одну…

   Трек вспыхнул и тут же погас. На сердце была невыразимая тоска, за гранью которой уже начинается полное отчаяние. Принцесса… ее замок… какие-то глупые загадки… — все они стали лишь призраками. Уныние растворило в себе всякий пыл рыцарских подвигов. И Максим впервые начал колебаться:  не повернуть ли назад?

   К чертям бы эти загадки! Тем более, если Философ прав:  все это самый настоящий вздор, созданный на горе дуракам, да на потеху тем, кто хоть немного способен на здравомыслие. Здесь не видать даже ручейка воды, не говоря о каком-то озере. Пройдет еще немного времени, как жара и усталость лишат его последних сил. Удрученный от жажды, он даже перестал замечать укусы комаров, которые в торжествующем ритуальном танце кружили над обессилившей жертвой. Все вокруг стало мрачным, бессмысленным, бесцельным…

   К чему вообще жизнь?

   Что толку от ее скоротечных обманчивых радостей?

   Не есть ли жизнь — дорога, ведущая в эту пустыню вечных разочарований? 

   И впервые он стал мечтать о смерти… Смерти, воплощающей в себе покой, бесстрастие и свободу — три ипостаси настоящего блаженства. Вот они, тревожные симптомы суицида. А ведь путь только начинался…

   Вдруг по всему поднебесью раздался отчаянный крик — дикий вопль, доходивший до хрипоты. Но это… был его собственный голос. Скорчившись от боли, он катался по песку, извергая безнадежные возгласы, от которых, казалось, содрогается все Мироздание. На ноге у него повисла какая-то тварь, мертвой хваткой вцепившись чуть выше ступни. В глазах начинало темнеть…

   Преждевременные сумерки смерти, в лучшем случае — обморока.

   Оглушенный собственным голосом и обезумевший от боли, Максим поглядел на свою ногу — та словно одеревенела — и увидел, что ее обхватили щупальца какого-то скорпиона. Во всяком случае, эта тварь на него была очень похожа. Сразу несколько жал вонзилось в тело, точно зажав его в капкан. Он попытался сорвать это чудовище с себя, но тем вызвал боль еще большую. Скорпион, почувствовав прикосновение рук, стал извиваться, а его жала, подобно крючкам, раздирали плоть, вызывая бешеную агонию во всем теле. Прошло несколько минут полнейшего ада. Сознание, казалось, вот-вот должно было отключиться. Каждая секунда, как ни пафосно звучит, тянулась словно вечность. Душа готова была броситься куда угодно:  в огонь, в воду, в бездну, только бы вырваться из тела.

   Проснулась острая жажда смерти. Скорей бы все кончилось!

   — Я скоро сойду с ума! — кричал Максим, умоляя пустыню смиловаться над ним.

   Возможно, из жалости, но скорее — просто от насыщения скорпион ослабил хватку и скрылся в песках.

   — Назад! Только назад! — едва почувствовав себя свободным, несчастный рванулся к Центру Мироздания. — К черту все эти подвиги! Я для них не создан!

   Наконец-то прозрение, хотя и запоздавшее… Хромая на одну ногу, он бежал от палящего ужаса и собственного страха, не понимая впрочем, что и тот, и другой находятся у него внутри, а не в каком-то месте пустыни. Паническим взглядом он смотрел себе под ноги, дабы случайно не наступить еще на какую-либо гадость. Но уже очень скоро ему пришлось остановиться.

   Внутри все опустилось…

   Впереди стояли шестеро. Неважно — кто, неважно — что, неважно даже — откуда. Достаточно было интуитивно почуять исходящую от них враждебность. Все они были в белых ризах, с масками на лицах и обнаженными мечами в правой и левой руке. У всех шестерых были выколоты глаза, а из глубоких глазниц прямо по маскам текла на землю кровь.

   Так или иначе, путь назад был отрезан.

   Вверху вдруг сверкнула молния, на миг затмившая свет солнца, пески под ногами задрожали, и один из них заговорил всесотрясающим басом:

   — Чужак! Ты нездешний! Ты не из Вечноумирающих! Ты — чужак! И мы предлагаем тебе выбор:  просто выбери свою смерть. Или ты погибнешь в поединке с одним из Нас, или вернешься в пустыню и там погибнешь от жажды и беспощадных тварей. Итак, что скажешь?

   Максим еле держался на ногах. Вид этих высокорослых верзил, ядовитый блеск отполированных мечей, да и сам голос, способный сломить чужую волю, делали его отчаяние каким-то истерическим.

   Он вдруг разревелся.

   — Сжальтесь надо мною!

   Одна из масок снова зашевелилась:

   — Не думай, что слезы вызовут у Нас жалость, они еще больше раздражают Нас! Ненавижу хныкающих слюнтяев! — говоривший несколько раз махнул рукой, разрезая вязкое марево пустоты, и над Мирозданием пронесся свист стали, готовой к закланию жертвы.

   Потом другой из Них залез в свой карман, вынул оттуда собственный глаза и положил их на свою ладонь. Глаза несколько раз моргнули и пристально уставились на Максима. Маска зашевелила мертвыми губами:

   — А… вижу его… ничтожное жалкое создание! Позвольте мне убить его.

   Максим понял, что находится между двух огней, растерянный и недоумевающий, который из них будет жечь сильнее. Наконец он робко произнес:

   — Я ухожу… ухожу.

   Медленно, неуверенно, но он снова удалялся в глубь этого песчаного ада, изредка оглядываясь назад. Они его не преследовали, неподвижно стоя на месте, словно обратившись в мраморные изваяния. Их лица, скрытые белыми гипсовыми масками все без исключения были направлены в разные стороны, и ни единого движения. Только красные струйки крови из пустых глазниц. Невозможно было понять:  смотрят они куда-нибудь или стоят в задумчивости, да вообще — живы ли они?

   Находясь в состоянии стресса, Максим все-таки нашел в себе силы задаться вопросом о количестве незнакомцев. Ведь их было шестеро… не связано ли это как-то с загадкой о шести сестрах? Ну, уж на сестер-то они не походили даже отдаленно. Может, их женихи?

   Пустыня способна была уничтожить одним своим видом. Бескрайняя, беспощадно-жестокая и безмерно-скупая она убивала всякую надежду:  ни воды, ни пищи, ни тени, где можно было б спастись от палящего солнца. Максим брел и брел, чувствуя, что мир, отравленный парами смердящего опустошения, расплывается у него перед глазами. Укус скорпиона да встреча с этими безликими убийцами поначалу подействовали на него отрезвляюще, сбросив апатию и придав новых сил. Но это не длилось долго. Уже очень скоро все вернулось на место:  и страшная жажда, и озлобленные комары, и в буквальном смысле до боли знакомые скорпионы, как передвижные мины ползающие под ногами, от которых он шарахался как от термоядерных бомб. На душе была настоящая мясорубка, перемалывающая все внутри жерновами отчаяния и безнадежности.

   Сквозь туман в глазах Максим заметил вдали нечто чернеющее и пока еще неопределенное по форме. Сначала он подумал, что это, если не откровенный мираж, то возможно, заросли мертвых кустарников, хотя до сего места они встречались только поодиночке. По правде сказать, ему было все равно, но так как его бессмысленный путь лежал куда угодно, он все же решил приблизиться и посмотреть. В сознании, как и прежде, плескалась эмульсия самых тошнотворных чувств. Эмпирическое восприятие окружающего мира выродилось до банальной боли во всем теле. И вот это тело, не способное ощущать уже ничего, кроме собственной боли, вяло куда-то плелось…

   Подойдя чуть ближе, Максим подумал, что впереди какая-то деревня или просто маленькое селение. Уставшие глаза еле различали некое подобие городьбы и маленьких домиков. Он насторожился… встреча с жителями этого царства не сулила ничего доброго. Лишь одна единственная мысль не позволила ему свернуть с пути:  может, у них есть вода? Жажда порой становилась невыносимой, жгла тело и помрачала разум. Иногда Максим закрывал глаза и представлял себе холодный родничок, весело журчащий между скал. Но как только иллюзия растворялась, хотелось просто завыть в поднебесье.

   Когда он подошел еще ближе, то зло сплюнул.

   Иллюзия насчет деревни исчезла, как и все родники.

   Это было кладбище.

   Облаченные трауром могилки тянулись ровными рядами, подобно улицам, и действительно издали могли напоминать некую вымершую деревню. И красивая городьба и маленькие калитки:  все как в мире живых. Даже цветы, наверняка искусственные, по цветовой гамме были намного ярче, чем все то, что встречалось в пустыне до сего места. Над кладбищем витал какой-то праздничный траур (во словосочетание!). Каждая могилка была ограждена частоколом железных прутьев. Надгробные плиты, памятники — все как полагается. Почти всюду росла черная трава:  в бескрайней пустыне и ей-то обрадуешься как родной. Воздух вокруг был пропитан отвратительными миазмами и запахом разлагающихся трупов, от которых проснулась тошнота. Имелась, впрочем одна странность:  некоторые гробы не были закопаны в землю, а стояли на поверхности. Может… просто еще ожидали своих хозяев? Все они были из камня и больше напоминали собой маленькие склепы с откидными крышками. Смерть, царившая здесь, либо задремала, либо сама умерла, отчего всюду чувствовалась безмятежность, спокойствие, тишина…

   Максим вдруг испытал странное, казалось, совершенно неуместное чувство — зависть. Да, именно! Он завидовал этим отлучившимся созданиям, уже недоступным для земных тревог, для которых покой теперь являлся вечным пристанищем, а безмолвие — надежным саваном покрова. Все они стали неуязвимы для скорбей. Здесь уже нет боли и переживаний в той же степени, как нет радости и торжества. Нет ни хорошего, ни плохого. Вообще НИЧЕГО. Здесь некому даже об этом вспомнить, кроме как живым, случайно забредшим сюда.

   В глубоком философском унынии Максим послонялся туда-сюда, потом, сам не зная для чего, открыл одну калитку и робко вошел внутрь. На могильной плите была какая-то надпись, размытая волнами времени, так что ее невозможно уже прочесть. Усталость цепями тянула к земле, и он чувствовал, что вот-вот свалится с ног. Гроб бросал на траву небольшую полоску тени. И, спасаясь от солнечных лучей, Максим рухнул прямо на эту тень, жадно заглатывая воздух и совершенно не представляя — что делать дальше.

   Но дальше все произошло само собой. Раздался протяжный, почти мелодичный скрип, затем внезапный грохот — упало что-то очень тяжелое, причем, совсем рядом.

    Он вскочил на ноги. Пришедшее недоумение вызвало всплеск каких-то резервных сил. И тут же он понял, в чем дело:  гроб стоял на неровной поверхности, перекосившись набок. Его крышка от тяжести съехала в сторону и рухнула на землю. Вот и все, и нет причин для паники. Но открывшаяся картина отравила взор. Покойник, наполовину изъеденный червями, лежал, оскалив желтые зубы, и открытыми глазами безжизненно смотрел в центр неба. От его одежды остались одни лохмотья, и сейчас было абсолютно не понять, кем он был при жизни:  царем ли, рабом ли или занимал среднее положение между тем и другим. Впрочем, наиболее правдоподобная версия — он являлся воином, так как в каждой руке у него зажато по кинжалу, две из которых сложены на груди, а две другие — вытянуты по швам. Кое-где на кистях рук плоть уже совсем сгнила, и стали видны обнаженные серые кости. Единственное, что хорошо сохранилось — это волосы, их серебристый цвет и ровная аккуратная укладка.

   Резкое зловоние отравило все вокруг. Максим почувствовал внезапную тошноту и стал пятиться назад.

   Скорее бы отсюда уйти! Мысль проста, но разумна. Он уже решил покинуть это омерзительное пристанище, но тут подумал об одной вещи:  в руках у покойного были кинжалы, то есть оружие, а оно вполне могло пригодиться в борьбе со всякими порождениями пустыни, в частности — с этими ползучими тварями скорпионами. Поборов отвращение и брезгливость, Максим заставил себя снова приблизиться к могиле и робко протянул руку…

   — Извините, сударь… но вам это уже не понадобится… — бессмысленно прошептали его губы.

   Когда его рука соприкоснулась с рукой усопшего, он вздрогнул. Но все же вытащил один кинжал, напоминающий кривой ятаган, а скорее — и являющийся им. Мертвец при этом послушно (почти услужливо) расслабил кисть. Не в силах больше выносить его присутствие, Максим быстро зашагал прочь, ускоряя шаг и удаляясь от подхлестывающего сзади страха.

   — Ты вторгся в мои кошмарные сны!! — голос, посланный вдогонку, был настолько громким, словно кто-то говорил в рупор.

   Максим вздрогнул и обернулся. Неосознанно, рефлекторно, как будто его заставили вздрогнуть и обернуться силы извне. Воля уже практически бездействовала. Панический ужас прожег насквозь все нервные узлы, в полупотухшем сознании сверкнула ядом отравленная молния. Все тело налилось свинцом:  руки, ноги, даже язык. Он стоял, долгое время не в силах ни пошелохнуться, ни что-либо произнести. А тот, кто выдавал себя за мертвеца, продолжал лежать на своем месте, только теперь взор его стеклянных обесцвеченных глаз был устремлен прямо на незваного гостя.

   — Мне снились такие изящные кошмары! Такие мучительные страдания! Я смаковал каждый миг своей агонии!.. Но тут пришел ты! ТЫ! Тот, кто это разрушил!

   Труп, похоже, слегка пошевелился. Улегся в гробу поудобнее, перекатившись набок, и продолжал:

   — Но все это я бы стерпел и простил. — Полусгнившая челюсть двигалась в такт словам, и теперь уже не оставалось сомнений:  говорило именно то, что лежало там внутри. — Ты, наглец, еще и ограбил меня!

   Тело вновь зашевелилось. Руки с обрывками свисающей плоти медленно приподнялись и ухватились за борта каменного гроба. Покойник, судорожно подергивая суставами, пытался принять сидячее положение. Попытки с третьей ему это удалось. Какое-то время он просто молчал и глубоко вдыхал в себя воздух, наверное, совершенно забыв его вкус, затем внимательно осмотрелся вокруг и слегка пожмурился от непривычных солнечных лучей. Вид родной пустыни вызвал на его омерзительном лице улыбку, которую увидеть темной ночью реально опасно для жизни. Потом он резко вскочил на ноги. Могильные черви сыпались с его ветхой одежды и, извиваясь по песку, расползались в разные стороны. Едва его взгляд встретился с глазами Максима, как тут же заискрился от гнева. От одного только взгляда душа повергалась в жар, а тело обдавало леденящим холодом. Ужас был столь сильным, что даже жар и холод становились неотличимы друг от друга.

   — Я никогда никого понапрасну не убивал, но всегда готов защитить свою честь в законном поединке! — кому принадлежала эта реплика, ясно без лишних слов.

   Наш отважный путешественник, доблестный рыцарь, спаситель прекрасных дам — называйте его какими угодно титулами, но сейчас он стоял жалким и несчастным, понурив голову и онемев от предательского страха. До его сознания наконец дошло, что мнимый покойник в состоянии говорить, передвигаться, а следовательно — и драться. Хотя бы из уважения к здравому рассудку следовало как минимум удивиться и крикнуть на всю округу:  «такого просто не может быть!» Но к здравому рассудку здесь, видно, не осталось никакого уважения. А все чувства, в том числе и чувство удивления, были давно поглощены унынием.

   Впрочем, уже не оставалось времени на философское осмысление происходящего. Бессмысленно кричать, что это абсурд. Как, впрочем, бессмысленно кричать что-либо вообще. Приближался, как это там называется… хоррор-экшн. Ему предлагали бой, а достаточно было лишь порывистого ветра, чтобы свалить его с ног.

   Что ж, погибнуть в честном поединке менее позорно и даже менее мучительно, чем бесконечно долго вымирать от жажды и усталости. Эта мысль должна бы хоть как-то успокаивать, но успокоение не приходило. Покойник принялся махать руками, в трех из которых находилось оружие, и медленно приближался.

   Бежать?.. Едва ли хватит сил.

   Может, поговорить с ним? Как-никак бывшее разумное существо.

   Уже поздно. Один клинок, сверкнув на солнце и издав нечто среднее между шипением и свистом, вонзился Максиму в левое плечо. Струйка багряной крови побежала по телу, и одежда местами стала покрываться красными метастазами. Возможно, это и вывело его из состояния оцепенения. Надо было что-то предпринимать. Он тоже неумело взялся махать своим ятаганом, действительно сворованным, но это сейчас было единственным средством хоть какой-то защиты. Впрочем, сопротивлялось только лишь тело Максима. Мозг был полностью отключен, и думал ни о чем. В бою, с его стороны, участвовали одни рефлексы, но не разум.

   Странное зрелище — бой живого и мертвого. А странность заключалась в том, что по ходу самого боя трудно было уразуметь — кто же из них живой, а кто мертвый. Обитатель каменного гроба играючи дразнил Максима своими выпадами, так что кинжалы, разрезая сгустившийся воздух, часто свистели над самым ухом, перед глазами, изредка оставляя красные полосы на коже. И тот сразу понял, что покойник блефует. Он мог бы лишить его жизни в любую секунду без малейших для себя проблем, но желая растянуть удовольствие триумфа, играл этот спектакль. Бой с его стороны чем-то напоминал ритуальный кабалистический танец восставшего из праха зомби. Он подпрыгивал, кружился вокруг своей оси, выкрикивал что-то нечленораздельное.

   — Знаю, чужак! Ты нездешний! Ты — не из Вечноумирающих! Ибо ты — чужак! Изгой для нашего царства!

   Наверное, несколько веков не смазанная дверь скрипит более мелодично, чем этот отвратительный голос. Тем не менее, Максим тоже пытался наносить удары, результатом чего вся его правая рука была уже залита кровью. Глупо надеяться убить уже убитого, но отвоевать себе лишние секунды жизни и, если уж погибнуть, то хотя бы с честью — это единственное, о чем можно теперь мечтать.

   Бой, если к данному зрелищу подходило это слово, что-то явно затягивался. Весь воздух уже пропитался свистом стали и запахом мертвятины, заглушающим привкус свежей крови. Пески внизу стали краснеть, и снова раздался этот тугой надгробный голос:

   — Чужак! Ты дорого поплатишься за то, что вторгся на территорию нашего царства! Ведь я знаю, откуда ты… Ты пришел оттуда, где правит добро. Вы, изнеженные и избалованные слюнтяи, привыкли к одному блаженству. Вам по нраву радость и веселье, покой и тишина… Так вкуси же теперь остроту страдания! Насладись вкусом собственной крови! Воспари на чувствах страха и отчаяния! — после этих слов покойник с посиневшим от злобы лицом нанес ему три серьезные раны в грудь, совершив внезапную эскападу. — Да будут благословенны координатные оси —Х и —Y, заключившие в свои объятия все зло Мироздания! Да будут процветать симметричные добру чувства — ненависть и страдания!

   Максим знал, что теряет силы и максимум сумеет продержаться еще две минуты. Он постоянно отступал, а противник теснил его в любую сторону, куда только хотел. В глазах уже все поплыло:  клинки, четыре движущиеся руки, омерзительное лицо, мертвое небо, серые облака — все сливалось в единую мерцающую массу, затянутую туманом нереальности. Максим уже совсем беспорядочно и бесцельно махал собственным оружием, так что умудрился пару раз ранить самого себя. Смерть пока еще витала где-то в стороне и бесстрастно наблюдала за поединком собственного детища и незваного вторженца из мира живых.

   Сзади возникло какое-то препятствие. Максим не удержался и рухнул на что-то твердое, сильно ударившись затылком. Перед глазами вспыхивали и гасли радужные круги — кажется, это сама смерть салютовала свою победу. И первые признаки загробного бытия выражались острой головной болью да онемением всех остальных частей тела. Секунду спустя, чуть придя в себя, он сообразил, что лежит в гробу. Более того, он здесь не одинок:  всюду копошатся маленькие ползучие твари — могильные черви. И крышка над головой медленно начала захлопываться… Как захлопывается простая дверь — дверь между Жизнью и Смертью. Потом раздался громкий гомерический хохот:  словно совсем из другой вселенной. Хохотали то ли разгневанные боги, то ли не в меру пьяные демоны. Надгробная речь скрежещущим диссонансом долетела до его слуха:

   — Спи спокойно, чужестранец! Да будет душа твоя вечно мучиться, а тело — вечно гнить…

   В самый последний момент Максим подставил свой ятаган, и упавшая с грохотом крышка, оказалась все же неплотно закрыта. Ятаган расслаивал гроб, оставляя тонкую щель для доступа воздуха. Но темнота внутри была идеальной, как при кончине мира.

   С последней искрой света, казалось, угасла последняя надежда.

   Максим умирал…

   Он уже не способен был что-либо желать или о чем-то сожалеть. Его истерзанное колючками судьбы тело уже так привыкло к страданиям, что почти перестало чувствовать боль, да и вообще — что-либо чувствовать. Он смирился с поражением и спокойно отдал себя суду  далекого неба. Любое осмысление собственных ошибок имеет тенденцию приходить слишком поздно. Действительно, ему не следовало соваться в это погибшее царство, и Философ строго предупреждал об этом. Старческая мудрость, как всегда, оказалась дальновидней, чем пылкий юношеский героизм.

   Философ… Воспоминания о нем воскресили в памяти тот долгий разговор в пещере, что казалось совсем некстати в последние минуты угасающей жизни. Максим задыхался от ядовитого воздуха, а в подсознании у него проплывали картины о возникновении мира, о беспричинном хаосе, породившем гармонию и порядок, мелькнул облик координатных осей, лес, хижина Милеуса, замок принцессы… Угасающие реминисценции проносились перед мысленным взором и окунались обратно во тьму, словно мир, желая попрощаться, являл ему в памяти свои призрачные тени… Вот послышался голос Философа — откуда-то из глубины забвения, он напомнил Максиму, что здесь помимо физических законов действует еще сила желания.

   Стоп! Эту мысль стоило бы притормозить…

   Максим так и сделал. И вдруг он понял, ибо находился еще в состоянии о чем-либо размышлять, — итак, он понял, что бился совсем не тем оружием, если аллегорически — черпал силы не из того источника. Досада желчью проникла в еще стучащее сердце. Ведь был же шанс! А сердце колотилось учащенным ритмом, отчаянно разгоняя по телу остывающую кровь…

   Снаружи, где мир, к удивлению, продолжал еще существовать, вновь донесся громкий хохот. Потом этот омерзительный голос и речь, которую, если окончательно помрачиться умом, можно счесть за надгробную:

   — Да не упокоится вовек душа твоя, чужестранец! Вечное тление праху твоему! Мозг твой и кости твои да вселятся во вместилище смерти! И да станут могильные черви твоими братьями и сестрами!

   Максим приказал всем клеткам своего тела сосредоточиться. Каким-то чудом он собрал остатки душевных сил, по причине отсутствия телесных, и решил все вложить в единый возглас, в единый порыв желания.

   Воля — израненная, надломленная, но не сломанная пополам, колыхнулась в глубине сознания, давая понять, что еще способна принимать какие-то решения. Тьма внутренняя и тьма внешняя на мгновение озарилась искрой отчаянной решимости. Максим судорожно набрал в легкие тошнотного воздуха и закричал:

   — Я желаю, чтобы силы мои хоть немного вернулись ко мне!.. Дух уныния и страха — вон из моего сердца! Пусть в него вселятся ярость и злоба! — он еще хотел что-то сказать, но голос перешел в хрип, а челюсть почему-то перестала двигаться.

   Не смотря на полнейшую потерю сил, он в ту минуту твердо верил, что чудо должно произойти. Это была какая-то странная вера. Она не опиралась ни на разум, ни на опыт, ни на знание законов, а пожалуй, лишь на крайнее отчаяние. Много позже Максим часто размышлял — что же все-таки спасло его в эти роковые секунды:  вера в себя, невнятная для привычной логики сила желания или это самое отчаяние? Да… пожалуй, здесь, в царстве Зла, отчаяние является движущей силой всего и вся.

   Сначала пришла волна возбуждающей энергии, непонятно:  сверху, снизу или откуда-то сбоку, а может она родилась из темноты внутри гроба, если уж тьма способна порождать целые миры? Заряжая каждую клеточку изнуренного тела, каждый ослабевший мускул, эта волна прошла от подошвы ног до самой головы. Стало легче дышать… Для начала — и на том спасибо. Раны уже не ныли так остро и болезненно. Ясность сознания, как только что проявленная фотопленка, стала отчетливой и конкретной. Максим сделал несколько разминающих движений кистями рук… Похоже, все в порядке. Крикнув пару неприличных проклятий в адрес темноты, он уперся руками и ногами в крышку гроба, и та медленно, скрипя и сопротивляясь, но все же поползла в сторону.

   Яркий солнечный свет проник внутрь загробного мира, от столь разительного контраста даже заболели глаза. И эта спасительная щель, которую оставило лезвие ятагана, между крышкой и каменным ложем, между жизнью и смертью, становилась все шире. Желанная свобода была так близка, что над головой уже зияла ее манящая голубизна. Только бы этот ходячий труп не успел его опередить… Но тот, отчаянно сражаясь да молниеносно перемещаясь с места на место, при этом, видимо, туго соображал. А чего удивляться? Мозги-то высохли… Еще мгновение, и Максим оказался снаружи, брезгливо стряхивая с себя этих маленьких паразитов.

   Снова жгучие пески и черная трава, снова необозримый купол разукрашенных небес, а главное — отрезвляющий свежий воздух. Хотя слово «свежий» следовало бы заключить в жирные кавычки, но… все познается в сравнении. По отношению к объятиям каменной могилы и царство Зла могло показаться чуть ли не краем отдыха.

   Почти весь в крови Максим стоял на песке с мертво сжатым ятаганом. Обильный пот залеплял глаза, туманил взор и, смешиваясь с кровью, каплями орошал безжизненную поверхность. И тут ему предстояло испытать чувство, которое уж точно посещало его впервые в жизни. В душе произошел взрыв, неописуемая никакими словами ярость заставила сердце стучать как по наковальне. Этот стук отдавался болью в висках и содрогал все тело. Его кости и подергивающиеся мускулы прямо-таки застонали от злобы и жажды мщения. Он вдруг сильно пожалел, что рядом не было тех шестерых великанов, ничтожных наглецов, чтобы для разминки разделаться с ними, раскидав их головы по пустыне. От дикой озлобленности он готов был перевернуть все гробы, сломать металлические ограждения, сровнять кладбище с песками, лишь бы дать утоление своей взбесившейся страсти.

   И вот, в поле зрения появился многорукий покойник, облаченный лохмотьями истлевшего бытия, испещренный струпьями загнивающих ран, это набитое мертвятиной чучело, порождение какого-то свихнувшегося божества — он несколько недоуменно глядел на Максима, видимо, останками мозга чуя произошедшую в нем перемену. Пока он не двигался с места, опираясь на свой деревянный протез и единственную уцелевшую ногу, плоть которой на голени почти уже сгнила. Он ядовито улыбнулся, показав ряд кривых потемневших зубов. Если в мире где-то существует идеал отвращения и антипатии, то вид полусъеденного трупа, возможно, им и является.

   Песчаная пыль взметнулась в воздух, над пустыней пронеслось несколько воинственных криков, и бой возобновился. В эти несколько минут, с самого начала которых исход схватки был предрешен, Максим не чувствовал ни жажды, ни боли, ни усталости, ни даже мимолетной неуверенности в победе. Только ярость и злоба, как два кипящих вулкана, подогревали душу, придавая сил телу.

   — Сгнившая тварь! Сотни, тысячи кусочков твоего протухшего тела достанутся скорпионам и червям!

   Со скоростью нескольких молний ятаган мелькал в воздухе, оставляя длинные изогнутые траектории сверкающей стали. На мертвом теле противника стали появляться продольные и поперечные полосы — письмена смерти, пытавшейся уничтожить собственное детище. Покойник молча переживал собственную неуверенность, которая легко читались в его выпученных обесцвеченных глазах, будто сделанных из стекла. Роли поменялись, и теперь он постоянно отступал, упражняясь лишь только приемами обороны.

   Неосторожный роковой миг — и одна из его рук была отсечена. Почти следом — другая. Все происходило без крови, криков и лишнего шума. Примерно так же разлетается на части сломанная кукла, стоит хорошенько ее тряхануть. Внутри у него не было ничего, кроме тухлого запаха сероводорода да корма для червей. Несколько раз он умудрялся упасть, но тут же поднимался и продолжал бой. Максим совершил не менее пяти победоносных выпадов вперед, уверенный, что целится прямо в сердце, но ятаган бесшумно входил то в живот, то в плечи, как в какую-то вату, если не считать откровенных промахов. Да и попади он в сердце — что бы от этого изменилось? Затем он выждал удобный момент, схватил за деревянную ногу и что есть дури рванул ее на себя… Протез отлетел далеко в сторону, а мертвая кукла совсем уже развалилась по запчастям. Его противник лежал на песке отчаянный и обреченный. С одной ногой, истерзанной да к тому же мертвой плотью он уже был не боец.

   Любой благородный рыцарь, увидев своего врага в таком состоянии, наверняка сжалился бы над ним и пошел своей дорогой. Но неудержимая и необузданная злость, уже действующая во вред доброте и справедливости, не позволяла Максиму остановиться. Он подбежал к покойнику и с нескрываемым злорадством стал втыкать свой кинжал в его податливую грудь, думая, что тем причиняет ему боль. Но однажды уже умерший что-то медлил умирать еще раз.

   — Подожди! — он поднял уцелевшую руку. Впервые  его голос звучал умоляюще. — Не терзай мое тело! Дай мне занять свое ложе и погрузиться в вечный Бред…

   Поверженный в прах собственного ничтожества, покойный больше не пытался делать никаких движений, так как кривое лезвие ятагана уже было в интимной близости с его шеей. А Максим слегка отдышался и почти вежливо спросил:

   — Где находится озеро Смерти?

   — Это ни для кого не тайна. Послушай, чужак, я откровенно говорю:  вряд ли ты туда доберешься…

   — Повторяю еще раз:  где?!

   — Если ты будешь идти строго по вселенской диагонали, чтобы оси —Х и —Y находились на одинаковом расстоянии, то должен на него наткнуться. Оно заметно издалека.

   Это бесхитростное признание да плачевный вид побежденного несколько остудили кипящие чувства, и Максим тяжело вздохнул:

   — Ваше царство проклято, и не ваша в том вина, — было ощущение, что в его голосе сквозит даже некое сострадание. — Прощай!

   Кладбище, негаданно ставшее местом только что минувших приключений, ареной мистического театра абсурда, осталось далеко позади. Максим оглянулся на него всего лишь один раз, когда отошел на приличное расстояние. Это не был прощальный взгляд, а скорее взгляд подозрения и неуверенности — нет ли следом погони. Как знать, возьмет сейчас этот кусок тухлятины да кликнет своих друзей-покойников… Но нет, все было мертво и пусто… Так мертво и пусто, словно ничего и не было.

   А может… и в самом деле ничего не было?

   Опять пески, их удручающее безмолвие и томящее однообразие. Прилив бодрости явно пошел на убыль, и образовавшийся в душе вакуум вновь стали заполнять гнетущие чувства:  страх, уныние и крайняя безнадежность. Как те семь злых демонов из какой-то притчи, которых выгнали из своего дома, но они, поскитавшись по безводным местам, решили вернуться в свое старое жилище. Пробудилась острая жажда. Прямо из ничего вновь возникло полчище воздушных вампиров. Максим чувствовал, что с каждым шагом в мире становится все темнее и тише, а почва под ногами — все менее ощутима. Наконец, потеряв всякий ориентир, а следом и сознание, он рухнул наземь — опустошенный до абсолютного нуля.

   Очнулся он от острой пронизывающей боли и собственного крика. Блаженное забвение резко улетучилось, возвращая его к жестокой реальности:  на руке повисли два скорпиона, вонзив свои жала чуть ли не до самой кости. И опять пришли минуты бешенной агонии, не испытанной даже внутри каменного склепа. Крича и стоная, в бессилии что-нибудь предпринять, Максим катался по песку, желая резкими движениями сбросить с себя чудовищную боль. Как и в прошлый раз, скорпионы не отпустили свою жертву, пока не насытились ее кровью. Но даже почувствовав руку свободной, он еще долгое время продолжал беспомощно лежать, наблюдая, как боль медленно покидает тело, стекая в бездонные пески.

   — Скорей бы конец! — простонал Максим, сам не понимая о каком конце он говорит.

   Пришлось совершить целый подвиг, чтобы вновь подняться на ноги. Перед глазами все расплывалось, окружающая местность превратилась в кошмарное сновидение, изрядно затянувшееся и все никак не заканчивающееся. Едва уловив взором призрачные ниточки координатных осей, он поплелся в нужную ему сторону, потирая ноющую руку и глядя только себе под ноги. Он уже был не способен о чем-либо размышлять, так как в голове стоял туман еще более густой, чем перед глазами. В этом тумане порой возникали различные абстракции, образы, даже некие голоса…

   Ну вот, к примеру, очередная абстракция:  вдалеке из песков торчало какое-то приспособление, которое постоянно вращалось. Что-то там еще:  или просто темные пятна, или двигающиеся фигурки. Словом, любопытная галлюцинация. Не чуя своих ног, Максим поплелся туда с одной единственной мыслью: «может, там есть вода?» Других проблем в мире уже не существовало. Пересохший язык с трудом шевелился, а обезвоженный мозг грезил только прохладой да каплями влаги. Но тут в столь прекрасные грезы вторглись… да, вполне реальные голоса.

   Кто-то кричал. Да не один, а пожалуй, целая толпа. Стоны, крики и плач… Было бы дикостью услышать в царстве Зла хоть что-то, связанное с веселью и радостью. Может, там кому-то требуется помощь?

   Подойдя чуть ближе, Максим среди этой какофонии стал различать отдельный басистый голос, что-то очень громко провозглашающий. Пока лишь до слуха долетали бессвязные обрывки фраз:

   — …ите.. …граж.. …ла… …титься… …русели…

   Ни черта не понять. Пришлось сделать не меньше сотни шагов, прежде чем низкий голос стал наконец отчетливым и главное — доходчивым для сознания.

   — Подходите! Подходите, достойные граждане царства Зла! Предлагаю вам прокатиться на моей карусели! Аттракцион Боли приветствует вас. Прекрасная карусель для любителей острых ощущений! Подходите все!

   Наконец глаза хорошо разглядели глашатая. Это был Некто в черном остроконечном балахоне, черной ризе, черных перчатках и черных туфлях. На балахоне белой краской были нарисованы глаза и улыбающийся рот. Увидев Максима, Некто повернулся в его сторону и даже слегка поклонился.

   — Я Вечноумирающий Харнатт, хозяин Аттракциона Боли! Если путник желает прокатиться на моей карусели, то пожалуйста. До конца света еще далеко, вы успеете насытиться страданиями и самыми острыми впечатлениями!

   Максим прошелся ладонью по вспотевшему лицу и несмело глянул на карусель… О боже! Надо было обойти это место! Да, карусель действительно была и она действительно вращалась. Только вместо подвешенных качелей или сидений на огромном крутящемся  колесе были нанизаны виселицы. Лишь две или три петли оставались «вакантными», в остальных же повешенные за шею вращались некие существа самой экстравагантной внешности. Внизу горел большой костер и каждый из повешенных, пролетая над ним, вынужден был поджимать ноги и просто орать от нестерпимой боли. Стон, плачь и вопли несчастных сливались в единую оргию самого настоящего ужаса. Хозяин Аттракциона кое-как перекрикивал их своим голосом:

   — Имеются две свободные петли. Хотите, я вас повешу? Поверьте, такой Боли вы еще не испытывали в жизни!

   Странно, но Максим охотно в это поверил. Он мрачно прошептал себе под нос:

   — Неужели здесь все посходили с ума…

   — Что?! — переспросил Харнатт.

   — Я хотел сказать, что ваше предложение очень даже заманчиво, но я спешу!

   И Максим решил побыстрее удалиться. Как можно быстрее, пока радушный тон хозяина не сменился откровенными угрозами.

   — А… куда вы спешите?

   Нарисованные на черном балахоне глаза, казалось, даже моргнули. Но все это обман зрения, просто ткань слегка изогнулась при резком повороте головы. Максим выпалил первую дурь, что пришла ему в голову:

   — Я спешу на другой аттракцион. Там людей живыми перепиливают напополам. Вот это настоящая боль! Всегда мечтал!

   Хозяин «какой-то там» карусели аж задергался от негодования:

   — Как?! У меня появился конкурент? Живьем перепиливают напополам… как такая прекрасная идея мне в голову не пришла?! А скажите… кто хозяин того аттракциона?

   Уже находясь на безопасном расстоянии, Максим крикнул:

   — Некто Вечноумирающий Дебил.

   Вопли несчастных, что «развлекались» на карусели, еще долго стояли у него в ушах. Ног уже почти не чувствовалось, пошатываясь и часто вдыхая испекшийся воздух, он уже плелся, сам не ведая куда… Совсем незаметно возгласы со стороны Аттракциона стали переплетаться с другими звуками, которые приходили откуда-то… сверху. С неба, что ли?

   Он медленно приподнял голову. Над головой кружила стая черных воронов или что-то на них очень похожее.

   — Будьте вы все прокляты! — Максим побрел дальше, полагая, что птицы не станут серьезным препятствием. И напрасно.

   Воздух пробудился слегка уловимым свистом, и пара маленьких серых стрел вонзилась ему в плечо. После скорпионов боль была не столь сильной, но крайне неприятной. Не успел он вытащить эти две стрелы, как в разные части тела прилетели еще четыре. Маленькие заостренные щепочки с перышками на конце, словно стреляли невесть откуда взявшиеся гномы или лилипуты-тролли. Но ни тех, ни других здесь никогда и не поминали. А вороны опускались все ниже, оглашая вымершую округу торжествующими криками пернатого воинства. Притупленным зрением Максим все же смог разглядеть, что стрелы, как боезаряды, находились у них под крыльями. Один, два, три ворона — этим можно было бы пренебречь, но тут целая стая!

   Новая проблема породила и новое смятение:  что делать? Извечный вопрос для тех, кто не знает на него ответа. Бежать — бессмысленно, молить о пощаде — глупо. Хотя в подобной ситуации люди в равной степени способны как на бессмысленные, так и на глупые поступки. Максим какое-то время безрезультатно пытался увертываться от нахлынувшего потока вездесущих стрел — они уже градом сыпались с неба, и при этом сильно опасался, чтобы одна из них не попала в глаз.

   Пески! Вот последний шанс на спасение!

   В голове все-таки смогла шевельнуться нужная извилина, и он, спешно перебирая руками, начал рыть себе убежище. Злодейка-судьба порой преподносила ему сюрпризы с жестокой иронией. Смешно это или грустно, но Максим сейчас страстно желал очутиться внутри того гроба, из которого с таким отчаянием только что вырвался. Да и размерами этот гроб… прямо как под него сделан. Да и лежать в нем в принципе удобно… Впрочем, и пески оказались неплохой защитой. Зарывшись в них с головой, он ославил себе небольшой доступ воздуха и стал терпеливо ждать.

   Ждать и ни о чем больше не думать. Все тело ныло от укуса стрел, если они ядовитые, то это смерть. Слово «смерть» в царстве Зла приняло совсем иное звучание и даже толкование. Его можно было с равным успехом заменить такими синонимами, как «свобода», «счастливый конец» или «долгожданный покой». Да, именно. Смерть была, пожалуй, единственным отрадным событием из всех, которые могли его здесь ожидать. Но, увы, даже эта черная радость что-то не спешила со своим пришествием.

   Вороны еще с полчаса покружили над местом мнимого захоронения и, видимо считая, что уничтожили свою жертву, скрылись в неизвестном направлении.

   Путь продолжался… Максим потом уже не помнил, то ли он шел, то ли согбенный усталостью полз на коленях, но все-таки куда-то передвигался. Зрение ухудшалось и вскоре он уже не способен был разобрать в каком направлении движется, хуже того — он даже стал забывать зачем вообще здесь находится. Потеря сил как-то отражалась на потери части рассудка. Несколько раз мир прекращал свое существование:  несколько раз Максим полностью терял сознание и приходил в себя от укусов скорпионов. Переживал как агонию смерти, так и ужас воскресения. Но, если уж каждому воздавать по заслугам, то есть быть до откровенности откровенным, то скорпионам необходимо отдать должное — их укусы приводили его в чувство, как спасительный электрошок, и придавали новые силы. Потом все постепенно стало сливаться воедино:  пески, небо, свет солнца и мрак отчаяния, острая жажда внутри и тупая бессмысленность всего, что снаружи. Непонятно уже было:  где верх, где низ, где еще властвует боль, а где полная потеря чувствительности.

   Впереди разливалась какая-то синева… Возможно, она была реальной, а быть может, уже мерещились берега загробного мира. Максим долго и тупо смотрел перед собой, желая уразуметь — что это. Синева мерцала, являя тем самым свою призрачность, или… Да это же было озеро! Озеро, в котором играли солнечные блики!

   Когда эта мысль проникла в еще не потухшее сознание, он окончательно пришел в себя.

   Озеро! Наконец-то можно утолить жажду! Он даже испытал некое ощущение полуреальной радости и медленно пополз вперед. Чуть колеблющиеся волны уже плескались перед самыми глазами. Жажда в этот миг достигла невероятной силы, желая напоследок помучить свою жертву, и тем сильнее становилась страсть ее утоления.

   Максим окунул руку в воду и тут же закричал от резкой жгучей боли, словно сунул ее в кипяток. Пальцы на глазах почернели и обуглились…

   Это была кислота.

   Мертвое озеро!

   А есть ли в округе хоть что-либо живое?

   По всему Мирозданию пронесся громкий пронзительный стон:

   — Будь проклято то время, когда мир возник из Хаоса! И будь проклят тот день, когда я очутился в нем!

   Рука горела, внутри все жгло жаром, воспаленный мозг отказывался пошевелить хотя бы единой мыслью. Поняв, что дальнейшее движение и дальнейшие поиски бессмысленны, он уселся на песок. Все. Конец пути. Конец надежд. Отовсюду налетели старые друзья комары. Не смотря на ноющую боль в руке и каждой клетке тела, Максим даже улыбнулся им и произнес:

   — Привет, кореша… пейте мою кровь… терзайте мою плоть… я пришел на Аттракцион Боли. Ну почему… почему… ПОЧЕМУ я не мазохист? Поселился бы здесь навеки.

   Потом он принялся разглядывать очертания озера: оно было небольшим, крайне неправильной формы и абсолютно гладким. Почти полное отсутствие ветра делало его волны еле уловимыми для взора. Казалось, озеро совсем замерло и в то же время пытается пошевелиться, как виртуальное, еще не рожденное энергетическое поле делает безуспешные попытки как-то проявить себя в реальном пространстве.

   В самом центре кислотного пятна виднелись три темные точки.

   Если это не образы воспаленной фантазии, то тогда… горлышки от бутылок!

   Максим вновь оживился.

   Значит, легенда все-таки права! Значит, разгадки вот они — совсем рядом! Берите задаром! Да… примерно также рядом был аппетитный кусочек сыра для голодной мышки, которая долго кружила вокруг уже захлопнувшейся мышеловки.

   Едва он об этом подумал, как испытал новое гнетущее чувство, довершающее полную палитру скорбей. Как ночь, меняя свои тона, продолжает оставаться ночью, так и горе, хоть и выражается разными оттенками ощущений, всегда доставляет боль. На сей раз причиной боли была обыкновенная досада.

   Проделать изнуряющий долгий путь, столько перетерпеть и, не имея уже никакой надежды, все же достичь этого проклятого озера, видеть эти бутылки так близко, как не мечтал, и теперь… не в силах что-либо сделать! Ведь не было ни единого способа как-то до них добраться. Кислота надежнейшей преградой охраняла тайну легендарного волшебника и саму его легенду. Максим попробовал силу желания и мысленно приказал бутылкам плыть к берегу, но те лишь чуть колыхнулись, не двинувшись с места. Оставалось только одно — протяжно и глубокомысленно вздохнуть. Возможно, от этого вздоха в мире что-то изменится в лучшую сторону. Так он и сделал. Факт собственного поражения был признан и обсуждению уже не подлежал.

   Вдруг он подумал:  что его сейчас удерживает от желания броситься с головой в это ядовитое озеро? Почему бы не освободить себя от бремени существования? Страх? Жажда жизни? Может, рыцарское слово?

   Ответ был только один — это любовь к принцессе. Отчаяние смогло поглотить в себе все человеческие чувства. Все, кроме одного — из которого и сделан человек.

   …он еще долго сидел, понурый и безжизненный, смотря в никуда и думая ни о чем.

   Солнце, бесстрастный свидетель всех его злоключений, уже шло на заслуженный отдых и вот-вот должно было воткнуться острием в горизонт Будущей Бесконечности. Первые сумерки, первые запахи вечера…

   Приближался очередной конец света, и никогда он еще не был столь желанным как сейчас. Максим, слегка пробудившись от забвения и дав волю своей фантазии, уже рисовал себе предсмертную агонию мира:  как подует ветер, как поднимутся воинственной стеной тучи песка, как все ползающие и летающие твари, охваченные гневом стихии с примесью его личного гнева, стремительно понесутся…

   Стоп! Ветер!

   Он схватился за эту мысль и принялся ее развивать. А ведь ветер, однако, может стать помощником, который, если подует в правильном направлении, вынесет бутылки на берег! И это шанс! Причем — реальный шанс!

   Когда человек, который барахтается в самой трясине отчаяния, вдруг осознает, что ночь не так уж темна и скорбь не так уж безнадежна, все вокруг как бы рождается заново. Максим первый раз улыбнулся. Бой еще не закончен. Уже неоднократно умиравшая и неоднократно воскресавшая надежда задела какие-то мажорные аккорды души, и он еще яснее почувствовал — действительно, бой еще не закончен, но вступает в свою роковую фазу. Сейчас или ОДНО, или ДРУГОЕ.  ТРЕТЬЕГО не будет.

   Максим в своих преждевременных помыслах, конечно же, не мог предвидеть, что именно ТРЕТЬЕ его и ожидало…

   Темнело с каждой минутой. Небосвод одевался в свой вечерний наряд из смугло-сизых тонов. Снова появились эти длинные извивающиеся линии, фосфорирующие белизной и, безусловно, являющиеся единственным украшением ночи. Послышался знакомый гул ветра, и пустыня встрепенулась, ожидая его скорое пришествие. Ветер несся от края мира, погоняя перед собой облако песка и пыли. Он был первым предвестником наступающего конца. От его прикосновения все вокруг дрожало, растворялось в страхе и сумерках. А как красиво светились в темноте координатные оси! Ось Z насквозь пронзала неизмеримую в принципе толщу небосвода. Оси Х и Y повелевающее указывали на четыре стороны света, объявшие целое Мироздание. Перед концом света казалось, что эти оси — единственное, что существует реально и независимо, они захлопывают внутрь себя целую вселенную. И не исключено, что они же ее и порождают из полного небытия.

   Озеро взметнулось внезапными волнами и стало отчаянно биться, вырываясь из собственных берегов, как из некой потенциальной ямы. Было уже совсем темно, но не от близкого присутствия ночи, а от взвившихся в воздух песчаных масс. Стало трудно дышать, песок залеплял глаза и уши. Сам разбуженный чьим-то гневом, он пытался выместить свой гнев на других.

   Положение становилось крайне затруднительным.

   Максим впотьмах метался у берегов озера, стараясь разглядеть злополучные бутылки, но возникший хаос — пожалуй, тот что был до возникновения мира — поглотил все и вся. Ветер усиливался и уже выл по-звериному, волны бешено плескались, разнося во все стороны брызги кислоты. И лишь когда эта кислота окатила Максима с ног до головы, он понял, что пора бежать, иначе смерть. Пришедший ураган вот-вот вынесет жидкость озера из его вместилища, и огромная смертоносная масса уничтожит все, что когда-то называлось органической жизнью.

   Он кинулся в сторону, но тут же споткнулся, нога наткнулась на что-то твердое и скользкое. Смутная догадка заставила его судорожно шарить рукою по поверхности, было еле видать, что творится под носом. Ну, конечно же! Это бутылка! Одна из трех. С трудом веря собственному успеху, он вцепился в нее мертвой хваткой и продолжал искать другие две. Ползал на коленях, призывал каких-то неведомых духов со скверными именами, но… тщетно. Все тело жгло от кислотного дождя, лившегося сверху. Духи, если таковые где-то и существовали, каждый вечер приходили в полное бешенство, круша и ломая все доступное их неистовства. Собрав последние силы и отдав их ногам, Максим устремился вдаль от озера.

   Не прошло и двух минут, как бутылка была разбита о сталь кинжала, и он уже сжимал в руке свернутый клочок пергамента. Сердце колотилось, кровь была готова вырваться из артерий от крайнего волнения. Все вокруг ревело и металось в круговороте самого настоящего апокалипсиса. Воспользовавшись последними остатками света, до предела напрягая зрение, Максим развернул листок и прочитал:

   «В сейфах памяти хранится,

    В жизни оставляет след,

    К нам оно не возвратится.

    Это  ТО,  ЧЕГО  УЖ  НЕТ».

   Смысл прочитанного медленно вполз в сознание.

   — Вот идиотская загадка! — он со злостью разорвал пергамент в клочья, которые тут же стали жертвой уносящейся в бездну стихии. — Столько перетерпеть… ради такой глупости!

   Это была последняя реплика, последняя мысль, последний прилив негодования — вообще, последнее проявление каких-то чувств. Все меркло, все с шумом и грохотом неслось к Центру Мироздания. Говорят, ад должен длиться вечно. Но один единственный день, проведенный Максимом в царстве настоящего Ужаса, показался ему лишь немногим меньше этой вечности.

 

          Глава  минус  третья

 

   Абсолютная темнота…

   Яркий, пронзительный свет!

   Медленное угасание…

   Если мертвым суждено все же когда-то воскреснуть, то их пробуждение будет выглядеть примерно таким же образом. Из абсолютной гробовой темноты и еще более глубокой загробной тишины действом какой-то вселенской магии возрождается мир, с которым уже давно попрощался. Он восстает из тлена и праха твоего потухшего сознания. Невесть откуда пришедшие живительные ветры смогли рассеять туман забвения, раздуть казалось бы окончательно угасшие искорки мыслей, а может, даже повернули вспять само время — это неумолимое и никем еще не обузданное верховное божество.

   И мертвый встает из гроба… и смотрит по сторонам… и ощупывает свое тело, не веруя в происходящее… и молится своему богу… и идет, вдыхая вкус новой жизни…

   У всей этой доисторической мистики есть какая-то ассиметричная аналогия с происходящим. Там умирает и возрождается один человек — дело неслыханное и абсурдное, но какими тогда словами мы назовем явление, где вот также умирает и возрождается целая вселенная? Какой-то древний мудрец (кажется, Соломон) сказал, что во многой мудрости много печали, и человек, приобретая знание, приобретает скорбь. Максим, подсознательно следуя этому правилу и избавляя себя от той самой ненужной печали, решил больше не приобретать столь дорогостоящую мудрость, не обременять себя бесконечной головоломкой бытия, а просто воспринимать все таким, как оно есть. Бесхитростно, наивно, по-детски… Так легче живется.

   На следующее утро, находясь нигде иначе, как в Центре Мироздания, он твердо знал две вещи. Первое:  как бы то ни было, а ответ на одну из загадок у него имеется. И второе:  НИкогда, НИ при каких обстоятельствах, НИ за какую награду он больше не сунется в эту смертоносную пустыню. Ужас всего пережитого стоял теперь непреодолимой стеной между ним и жгучими песками. НИКОГДА! Даже если сама принцесса в слезах и на коленях будет умолять его об этом. У каждого человека имеются определенные внутренние силы. Но у всяких сил, в свою очередь, имеется предел для них недосягаемый — это нехитрое мудрование окончательно успокоило его и утвердило в своем решении.

   Медленно, очень медленно Максим стал осматривать Мироздание, как бы боясь обжечь свой взор. Да так оно и случилось. Лишь только перед глазами замельтешила желтизна песков, как все тайны, тщательно ими скрываемые, ворвались в память в виде кошмарных образов. Душу передернуло током. Он вдруг сделал для себя одно неприятное открытие:  оказывается, в воспоминаниях бывает не меньше страха и переживаний, чем в реальных событиях.

   Затем он, внимательно оглядев свое тело, был приятно удивлен, не заметив на нем ни единой ссадины и ничего свидетельствующего о вчерашних приключениях. Рубашка и брюки, только что залитые кровью, были кем-то аккуратно выстираны и отглажены… Ну и феномен! Тут просто нечего сказать, ибо всякие разумные слова отсутствовали. Короче, все вернулось в исходную нулевую точку:  координаты, время, само Мироздание, а также душевные и телесные силы.

   Максим набрал полную грудь отрезвляющего воздуха и зашагал по своей знакомой тропинке. Чем больше удалялась ось Z вместе с лежащими за ней ядовитыми песками, тем менее значительными и тревожными становились воспоминания о них. Минут через двадцать он старался уже вообще не думать о прошлом, целиком погрузившись в мир красок и цветов, ставший для него совсем родным. Кажется, он только теперь способен был по-настоящему оценить — что такое запах душистых полей, как приятно находиться в обществе живых  деревьев, слушать сонаты птичьего хора и быть свободным от какого-либо страха. Да это просто великолепно!

   Максим бежал, не ощущая под собой земли, опьяненный собственным восторгом, вырвавшимся откуда-то изнутри. Судьба, видимо, желая компенсировать все пережитые страдания, дарила ему минуты духовного взлета, когда все чувства, пробужденные необъяснимой радостью бытия, поднимались до высоты экстаза, кружили голову, подогревали кровь, перехватывали дыхание и уносили куда-то тело на волнах этого неописуемого счастья. В такие мгновения разум был отключен, логика — мертва, в мире переставали существовать все его проблемы. Только бурлящий восторг, переполняющий душу и готовый вырваться наружу, — лишь он был ощутим и поэтому реален. Даже более реален, чем сам мир. Появлялась всеобъемлющая любовь к тому, что находилось вокруг:  каждый цветок, любой примятый кустарник, даже совсем неприглядный сучок дерева — словом, все вокруг казалось  только что осмысленной мечтой, недостижимым ранее идеалом, шедевром искусства. Достаточно было услышать лишь пару птичьих голосов, чтобы различить в них фантастическую рапсодию, не способную существовать в мире обыденных вещей и идей. Хватало вспомнить любую самую банальную мысль, как в ней зиял апогей мудрости, вызывая слезы восторга и умиления.

   Нет, в такие минуты эмпирического возбуждения с миром не случалось абсолютно ничего, он оставался самим собой. Но чувства внутреннего восприятия мира обострялись до предела. Подобно тому, как крайняя сентиментальность доводит порой до острой, почти болезненной чувствительности, так и ощущение взбесившейся радости, редкими мгновениями врываясь внутрь человека, затрагивает в ней самые высокие ноты, скрытые мажорные лады, сливающиеся в патетическую ультрамузу, недостижимую в нормальном душевном равновесии.

   Увы, эти мгновения полета над вселенной быстро кончаются, быть может оттого, что мы просто неспособны выдержать в них долгого пребывания. Максим вскоре заметил, как эмфатические треволнения стали угасать, уступая место чувствам более ламинарным и монотонным. Но спокойная, ничем не колебимая внутренняя радость продолжала находиться с ним все время, как он путешествовал по сказочному лесу, окутанному волшебной феерией кем-то наколдованного счастливого сна.  Дикий экстаз сменился тихим миросозерцанием. Он здоровался почти с каждым деревом, вежливо извинялся перед всяким кустарником, если случайно на него наступал.

   Лес чувствовал это доброе расположение к себе и в ответ, как всегда, шелестел ветками, заведомо издавая неясные звуки, чтобы дать простор фантазии для их толкования. В этом многозначительном шелесте можно было услышать самые различные слова и выражения, например:  «ти-ш-ш-ше…» или «я все слыш-ш-шу…»

   Стоило Максиму ощутить слабый незначительный голод, как деревья любезно обнажали свои плоды, красуясь друг перед другом, маня пестрыми цветами и запахами. Даже Пляшущие Фрукты сегодня не особо вырывались из рук, и ему удалось съесть парочку. Вкусно, между прочим. Он еще раз подумал и понял:  какой разительный контраст составляет эта гармония жизни с хаосом смерти. Сейчас ему впервые стало по-настоящему жаль тех, кто обречен на нескончаемые муки, на всякие Аттракционы Боли, и радость безмятежного существования несколько омрачалась мыслью, что блаженство одних, в силу неизвестно кем придуманных законов, приводит к страданию других. Но законы сами по себе мертвы, формулы безжизненны, материя бесчувственна — и где же среди них искать справедливость?

   Максим еще вспомнил, что существуют так называемые Смешанные царства — те, что ограничены осями —Х, Y и Х, —Y. Там вроде как зло уживается с добром. Может, наведаться как-нибудь туда?..

   Вот оно! Свихнувшееся Дерево, живая легенда Мироздания.

   — Ну, здравствуй, первое дерево во вселенной!

   Скрюченный в спираль ствол даже не пошелохнулся. На нем не было никаких плодов, только небольшие тонкие ветки, более похожие на нерасчесанную шерсть некого чудовища. Похоже, дерево обиделось на свою судьбу и ни с кем не желало общаться.

   — Ладно, я пошел.

   Впереди из гущи леса вынырнула знакомая поляна, и все мысли сразу повернулись в другую сторону. Милеус станет первым, кто узнает о новости. Максим подошел к соломенной хижине с опрокинутой крышей-котелком и, прежде чем постучать в дверь, обратился к Злым Одуванчикам:

   — Вы и сегодня такие же злые? Посмотрите, день-то прекрасный!

   Одуванчики молчаливо покачались на длинных стеблях и не снизошли до ответа. Потом он стукнул по двери один раз, послышался традиционный скрип несмазанных шарниров и знакомый голос:

   — Кто там?

   Сначала из хижины показались длинные усы, потом острый подергивающийся нос и наконец — мохнатая голова.

   — А… Максим! Я так хотел, чтобы ко мне сегодня кто-нибудь зашел погостить! Проходи!

   Дверь снова скрипнула, сокрыв хозяина и его гостя от внешнего мира. Знакомый интерьер этой маленькой каморки колыхнул в омуте чувств что-то ностальгическое. Неуклюжий диван «для мечтаний» походил на какое-то вечно спящее домашнее животное с горбато изогнутой спинкой и свисающей во все концы длинношерстной шкурой. Животное тихо дремало и лишь слегка мурлыкало, если на него кто-нибудь садился. Декоративный пол, покрытый лаком, отражал в себе тысячи маленьких солнечных зайчиков, случайно залетевших с улицы. Эта игра никогда не унывающего света привносила сюда частицу вселенского торжества, запах самой жизни. А чтобы жизнь не казалась сплошной однозвучной лирикой, по всем стенам были развешаны картины, расписанные некими художниками-импрессионистами, многозначительные по своему содержанию и талантливые до такой степени, что никто до сих пор так и не может разобрать — что же конкретно хотели сказать эти художники в своем художестве.

   Максим еще раз убедился, что сегодня какое-то особенное утро.

   — Здравствуй, Милеус! — он вежливо подал руку. — Здравствуй, Суелим! — затем он подошел к зеркалу и щелкнул по носу выглядывающее оттуда отражение. Суелим весело зажмурился.

   Через минуту все четверо, включая Максима в зеркале, сидели за общим столом, растворившись в веселой оживленной беседе, как в первый день своего знакомства. Милеус разливал шипучие напитки, приготовленные, как он утверждал, по собственному тайному рецепту. Сервировку стола дополняли еще несколько салатов, сделанных без всякой хитрости, но со вкусом. Словом, все вокруг, а главное — встреча с друзьями, поддерживало тонус хорошего настроения.

   — Если бы я знал, — Максим выдавил из себя разочарованный взгляд, — что загадки банальны до глупости. Если бы я только знал!.. Наверняка справился бы с ними своим умом. Это же надо:  ТО,  ЧЕГО  УЖ  НЕТ! Какая глубина мысли! И ради этого я целый день плелся по  адской пустыне?! Ради этого я пытался летать в облаках и искать ответы на вершинах мудрости? Смешно.

   Смешно было и то, как Максим умел сочетать быстрое пережевывание пищи со своим вдохновенным рассказом. От этого все слова казались невнятными и такими же изжеванными. Милеус захохотал, его поддержал и Суелим.

   — Чего вы смеетесь? Наверняка в двух других загадках кроется такая же глупость. А уж глупость, я думаю, общими усилиями мы сможем постичь. Согласны?

   — Значит, ты твердо решил, что не пойдешь больше в царство Зла за другими ответами?

   Максим вдруг поперхнулся и сильно раскашлялся. Едва пригубленный напиток тут же фонтаном вырвался наружу. Стоило ему только услышать зловещее словосочетание «царство Зла», как весь организм затрясло. Сама мысль об этом казалась ему неслыханной дикостью. ЕЩЕ  РАЗ?! ОКУНУТЬСЯ  В  ЭТОТ  АД?! Ну уж нет…

   — Ну уж нет… избавьте. Если бы я был способен описать все, что там пережил!

   И начался долгий подробный рассказ о всех вчерашних похождениях, естественно, не без доли вымысла и не без красок романтического героизма. Милеус слушал глубоко задумавшись. Ужасы пережитого, кажется, доходили до его сознания, так что оба его хвоста нервно подергивались, как только рассказ достигал очередной остроты сюжета.

   — …а вот когда я очутился внутри каменного склепа, то казалось, все — конец! В ту минуту я уже не верил, что когда-нибудь смогу увидеть солнечный свет. Представь себе:  крышка захлопнулась, идеальная темнота, запах мертвятины… ты еще живой, но уже покойник! Кстати, словосочетание «живой покойник» красиво звучит? По-моему, красиво. И еще:  по тебе ползают эти отвратительные могильные черви.

   Милеус понимающе кивнул. Он не проронил ни слова, пока Максим не закончил рассказ, лишь потом робко спросил:

   — И что ты намерен теперь делать?

   — А ты бы мне что посоветовал?

   — Я думаю, прежде всего необходимо рассказать эту новость самой Витинии.

   Максим оторвался от еды, поднял свой бокал и торжественно произнес:

   — Это самая ценная мысль, что была произнесена сегодня за этим столом!

   Милеус растаял в самодовольстве, его усы-экспоненты как-то особенно растопырились, а уши прижались к голове.

   — Да, да… принцесса будет несказанно рада этой новости. Ты и представить себе не можешь,  что значит годами томиться в заключении. А теперь у нее появится хоть какая-то надежда. Впрочем… почему «какая-то»? Самая настоящая надежда! Прежде всего на то, что скоро она станет свободной! Ну ладно, спасибо за обед, я направляюсь в заколдованный замок. И немедленно.

   Расставание получилось каким-то внезапным, даже скоропостижным для столь приятного разговора. Минуту спустя вокруг опять был чудесный лес, тропинка и еще масса не свершенных подвигов. Томительное нетерпение скорее поделиться своей новостью с несчастной пленницей подгоняло сзади и в то же время делало его дорогу неприятно долгой, а само время будто бы застывшим и растянутым. Хотелось как можно быстрей миновать длинный извилистый путь, и ради этого Максим даже лишил себя удовольствия заглянуть к своему мечтательному другу Придумаем. Ведь подниматься и опускаться сто с лишним этажей, пускай в состоянии блаженной невесомости, было слишком долговременным развлечением. Поля, луга, мелкие овраги — все эти уже привычные взору картины менялись как узоры огромного калейдоскопа, отмеряя собою путь и вызывая в памяти некие ассоциации — столь же мимолетные, как и они сами, к тому же, ненужные для данного повествования.

   Вот наконец река, проблески синевы в бескрайнем океане зелени. Послышался знакомый гул откуда-то сбоку. Ну, конечно! Электростанция. Денно и нощно вырабатывает жидкое электричество, которое плескается в той огромной емкости. Только вот зачем оно? Играть в Огненные Игры сейчас не было ни времени, ни желания. Как-нибудь попозже они всей компанией обязательно подзарядят парочку деревьев, и весь мир заиграет красным фейерверком. Вот это будет зрелище! Но не сейчас.

   Лодочник… Кстати, где Лодочник?

   Так вот же он! Стоит на своем посту и вежливой улыбкой встречает очередного пассажира, то есть — самого рыцаря Максимилиана. После вчерашних апокалипсических подвигов Максим без зазрения совести мог смело напялить на себя этот титул. Лодочник, похоже, являлся здесь бессменным охранником водной границы, вся жизнь которого проходила по одному маршруту:  берег Левый — берег Правый. Было бы несправедливо хотя бы в нескольких словах не воздать должное его непревзойденному терпению и вечному молчаливому обитанию с самим собой. Поставь сейчас на его место непоседу Придумаем, тот бы умер от скуки и безделья, если бы не соорудил через реку как минимум несколько мостов. Но для Лодочника, видать, простенький паром был дороже самых грандиозных технических сооружений. Едва увидев Максима, он помахал ему своей левой частью.

   — Прошу на мой паром!

   Уж о чем, но об этом рыцаря дважды просить не было смысла, ибо ему самому не терпелось побыстрее прыгнуть на эти бревна да оказаться на том берегу.

   — Спасибо, господин Лодочник! Я должен как можно быстрее добраться до замка. Это очень-очень-очень… ну, в общем, важно это.

   В каждом из произнесенных слов звучало крайнее нетерпение, пассажир одним прыжком очутился на плоту. Тот слегка покачнулся, взбудоражив реку хаотичными волнами.

   — Ну, что ж, понимаю…

   Владелец парома взял пару весел своей правой частью, а другую пару — левой, и стал медленно грести к противоположному берегу. Весла весело окунались в воду, брызгая во все стороны маленькими фонтанчиками. Противоречивая река с замысловатым течением, путающим все законы планиметрии, скользила внизу и на какие-то минуты заняла собой чуть ли не половину обозреваемого мира. Привычная для глаз бархатная зелень сменилась прохладной синевой, а тихое шуршание листвы — столь же тихим плесканием волн, и от этих перемен почему-то стало радостней дышать. Лодочник все время молчал, глядя по сторонам, будто за всю свою жизнь еще не насмотрелся на водную гладь. От этого обоюдного молчания Максиму стало немного не по себе.

   — Скажите, а вы где-нибудь еще бываете, помимо этой реки?

   Верхняя часть Лодочника слегка покачнулась, а деревянные брови сошлись вместе.

   — Что ты! Как же я могу оставить свой пост? Вдруг кому-нибудь срочно понадобится на другой берег, а я в это время буду где-то праздно прогуливаться… Ни в коем случае!

   — А… — Максим даже побаивался высказать свою мысль, опасаясь в ответ услышать громогласное «что ты!», но тем не менее произнес:  — А идея построить через реку мост… как вам? У меня есть один знакомый архитектор…

   — Что ты! О каких мостах ты говоришь? Прогулка через реку пешком? Это же скука! Сразу исчезнет вся романтика! Реку необходимо чувствовать… душою. А это возможно только на моем великолепном пароме.

   — Да, наверное, вы правы… Ну, хотя  бы… у вас же под боком работает целая электростанция. Можно ведь изобрести электрический двигатель для парома, не всю же жизнь махать этими веслами. — После этих слов Максим зажмурился, если опять в ответ придет негодующее «что ты!», он больше не произнесет ни одной фразы.

   — Что ты! Снабдить мой паром двигателем?! Чтоб все гремело и грохотало? Ты хочешь лишить меня покоя и тишины? — деревянные губы Лодочника, поскрипывая, шевелились в такт словам и потом сомкнулись вместе. Воцарилось молчание.

   И молчание это длилось долго, каждый погрузился в свои мысли. Потом Максим решил просто сменить тему:

   — А хотите, я прочитаю вам одно любопытное четверостишие?

   Лодочник слегка прищурился, его верхняя часть чуть заметно кивнула.

   — Я слушаю.

   — «В сейфах памяти хранится,

         В жизни оставляет след,

         К нам оно не возвратится.

         Это…»

   — Это?

   —  «То, чего уж нет!» Неплохо, правда?

   — Хм… складно. Постой! А это случайно не одна из загадок заколдованного замка?

   — Именно!

   Реакция, которая последовала за этим, была весьма неожиданной. Паромщик перестал грести, встал во весь рост, так что его нижняя часть сильно растянулась, и изумленно произнес:

   — Загадка?.. Ты хочешь сказать, что тебе удалось найти ответ? И он верный?

   — О! Тут целые приключения! Если бы я не совершил увлекательную прогулку в самую глубь царства Зла, мы бы и до сих пор оставались ни с чем. Как-нибудь обо всем этом расскажу…

   — Ну, что ж… поздравляю тебя. Если ты убежден, что нашел именно верный ответ.

   — Читал своими глазами. У волшебника Тиотана, кстати, красивый почерк.

   — В таком случае принцесса будет несказанно рада… Я, кстати, слышал об этом озере и довольно неплохо знаком с самой легендой, но никогда не думал, что путешествие в царство Зла можно осуществить. — Взор Лодочника стал отрешенным и задумчивым, он вновь взялся за весла, и под мелодичные всплески воды паром возобновил движение.

   Снова берег. Потом поле. Последний островок леса. И наконец — очертания угрюмого замка. Этот замок будоражил в душе самые непримиримые чувства, вызывал всеобщий эклектизм помыслов. Его мрак, неприступность, зловещая околдованность, несомненно, вызывали отвращение и даже страх. Но другая мысль — что в нем, хоть и поневоле, живет прекраснейшее создание, делала проклятый замок желанным для взора. Подобно тому, как твердый орех с невзрачной жесткой скорлупой все же манит своей вкусной сердцевиной.

   Максим замедлил шаг и пошел вдоль оси Y. Было легкое искушение перепрыгнуть эту ось и хоть на пару минут оказаться в так называемом Смешанном царстве. Но все это потом, а сейчас совсем другие проблемы. К тому же, со стороны Смешанного царства слышались какие-то грубые голоса, скорее — возгласы, больше напоминающие военные клики. Еще немного и донесся звон стали — явно дрались на мечах. Зеленая стена лесного массива не позволяла что-либо увидеть, но одно было очевидно — источником шума является либо крупномасштабная война, либо мелкая потасовка. Но ни то, ни другое в планы отважного рыцаря Максимилиана на сегодня не входило. Там, если верить Философу, идет постоянная борьба добра со злом — вечная, никогда не угасающая и от этого, казалось, совершенно бесполезная. Выяснять сейчас, что же там конкретно делается и подвергать себя очередному риску не было ни времени, ни желания.

   Замок с каждым шагом вырастал в размерах, бросая черную тень на голую землю и как бы повелевая свету удалиться прочь от его подножья. Максим, едва ступил за границу этой тени, как сразу уловил знакомое чувство — зыбкий страх. Страх, который штопором вошел в самую глубину сознания, пронзил волю, ослабил решимость и сидел там внутри, точно некое инородное тело. Он, как едкая кислота, разъедал остатки напускного рыцарского героизма. Максим все же сумел внушить себе, что это мелочь, и продолжал двигаться дальше, но уже подойдя к самой стене, в изумлении остановился.

   Не было веревки.

   Той самой веревки, что они оставили здесь в прошлый раз и которая, казалось, самым надежным образом зацепилась наверху. Он поискал глазами вокруг — ничего. Затем терпеливо обошел все подножье замка — безрезультатно. Может, ветер, что случается при конце света, унес ее далеко в лес? Эта версия была самой правдоподобной, да к тому же — единственной. И что теперь делать?

   Максим приуныл. Карабкаться по отвесной стене голыми руками, если не смешно, то как минимум, бессмысленно. Идти к кому-нибудь за помощью — разумно, но слишком долго. Кстати, может, это Придумаем как-то умудрился снять свою веревку да отнести ее в башню?.. Какая, впрочем, разница? Факт от этого не меняется, он и голая мрачная стена продолжали смотреть друг на друга. Только один из этих взглядов был надменно-издевательский, другой — разочарованный и полностью разбитый.

   Не зная что предпринять, Максим принялся слоняться в беспорядочных направлениях, пока сам случай, посланный с неба, не пришел на помощь. В гуще травы неизвестно откуда и неизвестно для какой цели лежал чуть помятый листок бумаги, причем, чистый с обеих сторон. Сразу возникла идея о записке. Еще несколько минут поисков, и он нашел кусочек графита. Этого было достаточно, чтобы составить небольшое послание.

   «Моя дорогая, прекрасная принцесса…»

   О нет! Это слишком пафосно, лучше так:

    «Принцесса Витиния!..»

    Еще раз нет! Слишком как-то просто, может начать так:

    «Ваше величество… или:  высочество… или:  ваша светлость…»

   Короче, после долгих издевательств в эпистолярном искусстве родился текст следующего содержания:

   «Уважаемая принцесса! Спешу вам сообщить, что одна из загадок разгадана! Верьте и надейтесь, скоро бы будете свободны». Далее следовал текст самого четверостишия и подпись:  «рыцарь Вашего сердца».

   Максим подумал, что подпись получилась уж слишком помпезной, но исправлять было уже поздно. Листок был свернут в виде бумажного голубя, и теперь предстояло самое трудное — переправить его на ту сторону за каменную стену. Дождавшись попутного ветра и вложив всю физическую силу в мышцы правой руки, а силу духовную — в одно желание, Максим запустил голубя, мысленно приказав ему лететь на кровлю замка. Трудно сказать, что же конкретно победило в этом поединке с неприступной стеной:  любовь, какая-то из двух сил или просто удачливый ветер, но бумажный посланник взметнулся высоко в воздух, прощально сверкнул на солнце и, совершив замысловатый вираж, скрылся на территории околдованного замка. Если только он не достанется на растерзание сторожевым псам, то принцесса непременно его найдет.

    Успокоенный этой мыслью, отважный рыцарь повернул назад. Он намеревался в одиночестве побродить по лесу уверенный, что должен встретить много нового и интересного. Вообще, этот мир таил в себе столько загадок, был так мало изучен, все время оставаясь притягательно-заманчивым, что Максим, бродя среди хозяев леса, был по-детски уверен, что под каждым деревом, под каждым невзрачным кустом хранится своя маленькая тайна. Нужно только уметь вглядеться в нее.

   В минуты глубокомысленных раздумий и блаженного одиночества, к которому часто стремилась душа, покидая шум и суету, вдруг включалась усиленная работа фантазии, реализуя свои скрытые потенциальные возможности. Фантазия начинала творить чудеса. Безвластная над миром внешним, видимым, она вторгалась в область образов и проекций, то есть в его отображение, мир внутренний, где легко возбуждались и гасли различные эмоции, — и там способна была совершать все что угодно. Фантазия уносила прочь от действительности, заставляла забыть все настоящие проблемы и взволнованно переживать из-за проблем совершенно несуществующих.

   Максим вдруг подумал:  а что, если все деревья в лесу были когда-то живыми существами? Почему бы и нет? Просто невиданная сила околдовала их в древесное естество, облекла корой и ветвями. Он вспомнил легенду о том, что родители принцессы силою волшебника Тиотана были обращены именно в деревья. И он стал внимательно, с крайнем подозрением всматриваться в замысловатые стволы, в каждый их изгиб, в конфигурацию веток и сучков, а в них можно было узреть все что мыслимо. И воспаленная фантазия помогала в этом, дорисовывая и довершая то, что было видно для глаз.

   Вон то дерево, похожее на карликовый тополь с сильно изогнутым стволом, наверняка являлось когда-то лосем. Об этом ярко свидетельствует пышная крона — несомненно, бывшие рога. Лось привстал на задние ноги в момент зловещего превращения, от чего и образовался этот изгиб. А чего же он привстал?.. Ясно! Он увидел впереди медведя — вон тот широкий почернелый дуб, и две его могучие ветки с разных боков — разве это не лапы? Медведь был настроен явно воинственно и, если б также не обратился в дерево, невесть чего натворил бы. Где-то в стороне притаились зайцы, эти небольшие кустики с торчащими ушами. А высотные кедры, коих здесь сотни?.. Неужели все они когда-то были людьми-исполинами и без проблем могли рукой коснуться облаков? Максим на миг почувствовал себя в роли Гулливера в стране великанов.

   Странно… он пытался вспомнить откуда знает эту книгу, но не мог. Заблудившись в дебрях собственных вымыслов, он уже не в состоянии был различить, где находится на самом деле, и что есть что. В этот момент фантазия, как правило, теряла свои чары, возвращая к настоящему, где кусты, цветы и деревья испытывали обратное превращение и становились самими собой. Он никогда не мог понять, почему мнимые вещи и события вызывают в душе реальные чувства.

   Вот, кажется, что-то промелькнуло между деревьев… или кто-то. И это было явно не из области грез.

   Максим пригляделся и увидел совсем уж странного субъекта, который медленно, если не сказать — грациозно, перемещался по земле точно плыл по ней. Да так оно и было. У незнакомца отсутствовали ноги — во всяком случае, не наблюдалось ничего, что могло бы намекать на их подобие, и он двигался прямо по воздуху, даже не приминая травы. Ну как здесь не поддаться завораживающему любопытству? И как здесь побороть в себе искушение приблизиться и посмотреть — что это за явление? Никак. Поэтому Максим осторожно последовал за ним.

   Загадочный субъект с абсолютно иррациональной внешностью и совершенно непонятный по внутреннему своему содержанию передвигался в одном направлении, помахивая перед собой руками, словно дирижируя, а может, отгоняя насекомых. Хотя вредные насекомые в лесу вообще не водились. Количество рук у незнакомца постоянно менялось. Максим поначалу думал, что он свихнулся. Первый раз посчитал — вроде семь. Посчитал еще раз:  одиннадцать. Потом надолго зажмурил глаза, а когда их открыл — количество рук равнялось четырем. Лишь позже он понял в чем дело, когда увидел, что руки прямо на глазах вырастают из туловища в том количестве, в котором нужно, потом некоторые из них врастают назад. Ну и дела!

   На субъекте была изящная панамка, чтобы не припекло единственную голову. Единственную и скорее всего — неповторимую. В общем, впечатление не из самых приятных. Какое-то аморфное уродливое туловище, отсутствие ног, как уже было сказано, и тонкие, вьющиеся словно лианы руки. Без пальцев и без ладоней, похожие больше на щупальца, создавали несколько отталкивающий вид. Но первое впечатление, как известно, всегда обманчиво. В ушах у незнакомца виднелись золотые серьги, семнадцать поблескивающих кулончиков, то есть по два в каждом ухе. Панамка, что красовалась на голове, была зеркального цвета. В ней отражались и бегущие по небу облака, и деревья, и… Максим даже увидел себя — такого маленького-маленького Максимушку, искривленного глупым отражением.

   Он робко приблизился, потом, немного осмелев, крикнул:

   — Эй, любезный!

   Незнакомец обернулся.

   На его лице не было ни глаз, ни носа, ни бровей — ничего, кроме маленького рта, который постоянно улыбался. Во как!

   — Я вас потревожил? — спросил Максим, слегка обескураженный и уже неуверенный, что стоило вообще заводить этот разговор.

   Ответ прозвучал несколько неожиданным, но то была приятная неожиданность, наполненная звучной лирикой:

   — Тревога в мире есть ничто,

        Когда сражаешься за то,

        Чтоб в мире сем достойно быть,

        Чтоб свет и истину любить.

   Мягкий ласковый голос, казалось, звучал одновременно со всех сторон, в нем удивительно сочетались мелодичность и гулкая монотонность, простота и непостижимость.

   — Гм… неплохо сказано. А как вас звать?

   — Меня зовут, мой друг, Алан,

        Такой уж титул миром дан.

        Но сам я, это не секрет,

        Зову себя — простой поэт.

   Ну просто здорово. Вечер намечался именно творческим. После такой рифмы даже природа в лесу как-то преобразилась… разумеется, в лучшую сторону.

   — Вы что, всегда говорите стихами? На ходу сочиняете? А знаешь, Алан, я тоже люблю поэзию, но вот с собственным сочинительством у меня всегда были проблемы. Сейчас попытаюсь вспомнить, что я на досуге такое творил. Ты что предпочитаешь:  ямб, хорей или дактиль?.. Да, впрочем… — с полминуты Максим усердно чесал затылок и еще более усердно напрягал память, желая сразить местного гения собственным перлом. Так хотелось изречь что-то громозвучное да еще с яркой рифмой, но увы. — Склероз, наверное… а не возражаешь, если я буду изъясняться бесхитростной прозой?

   Алан кивнул. Потом справа у него внезапно выросли три лишние руки, одна из которых указала в эмпирей небес. И он произнес:

   — Скучна вся проза — тут ты прав,

        Безликий цвет, капризный нрав.

        А лиры сладкое вино,

        Увы, лишь избранным дано.

   — Я это постараюсь запомнить… А, кстати! Одно четверостишие я все же смогу тебе рассказать. Если ты кое-что слышал о так называемом волшебнике Тиотане, то поймешь меня очень даже хорошо. По-правде сказать, он и сочинил этот стих, моя скромная заслуга заключается лишь в том, что мне удалось его завершить.

   И Максим, подбирая нужную интонацию, выложил знаменитую загадку — так, как она должна была звучать по замыслу автора. Алан резко повернул голову в его сторону и, если бы у него имелись глаза, то в них наверняка читалось бы изумление. Похоже, что мрачный замок, принцесса и легенда о злом волшебнике были настолько популярными темами в царстве Добра, что все вокруг только и ждали, когда же наконец кто-нибудь выдаст решение этих проклятых загадок. От взволнованности у Алана выросло аж восемнадцать рук, которые стали извиваться и что-то жестикулировать.

   — Я верю крайне осторожно,

        Ведь это… просто невозможно!

        Скажи, своим ли ты умом

        Пришел к разгадке? И потом,

        Хотелось бы мне что-то вроде…

        Узреть принцессу на свободе.

   Максим вдруг осознал, как блекло и скучно выглядит его речь по сравнению с такими порывами поэзии. Чтобы не ударить в грязь лицом он принялся, хотя и прозой, но как можно ярче и красноречивее рассказывать о своем путешествии в симметричный сектор Мироздания, о всех пережитых кошмарах, уже не пугающих своими воспоминаниями, о знаменитых трех бутылках, которые он видел собственными глазами — так же отчетливо, как сейчас видит родные пять пальцев. Об озере Смерти — словом, обо всем. Поэт, оградивший себя молчанием, почтительно слушал. Не исключено, что пройдет много-много лет, и этот рассказ превратится в новую легенду, тысячу раз пересказанную и неимоверно искаженную.

   Они еще долго шли рядом. Впрочем, шел лишь Максим. Поэт плыл по воздуху, сопровождая его, внимая всему сказанному и, возможно, экспромтом сочиняя стихотворные зарисовки событий.

   — Беда в одном. Мне удалось достать, и то — чудом, единственную бутылку, так что две загадки до сих пор остаются без ответа, одна — про шесть сестер, другая — что-то связанное с нашим миром. Но поверь мне, Алан, а если хочешь, спиши на мою слабость:  в царстве, где все вдоль и поперек проклято, я испытал столько ужасов, что идти туда второй раз уже выше моих сил.

   Немного помолчали. Просто как-то внезапно закончились слова. Каждый думал, чем бы заполнить это неловкое молчание. Наконец Максим произнес:

   — Ты мне что-нибудь посоветуешь?

   Алан почти без запинки выдал следующий сонет:

   — Когда на тебя все врагами восстанут,

        Любовь твоя солнцем вечерним зайдет,

        Надежда изменит, а чувства обманут —

        Холодный рассудок на помощь придет.

        Ведь там, где бессильна поддержка друзей,

        Где немощь проявится воли твоей,

        И сердце в волненьи тебя подведет —

        Поможет один только трезвый расчет.

        Тогда непременно найдется решенье

        Всех этих загадок и прочих проблем,

        Пьянящей удачи придет дуновенье,

        И счастья чарующего вдохновенье

        Наполнит сполна твою душу затем…

        Добавлю, что этой премудрости глас

        В тяжелый момент помогал мне не раз.

   Максим внимательно выслушал весь этот порыв воодушевления, воплощенный в созвучие слов:  неужели Алан и в самом деле сочиняет на ходу? Просто здорово! Потом он еще раз мысленно прошелся по строфам, которые успел запомнить, выискивая в них зацепку для продолжения разговора.

   — Неплохо сказано, неплохо… Особенно вот это: «холодный рассудок на помощь придет». Иными словами, как я понял, мне остается только один путь — разгадать оставшиеся две загадки самому, полагаясь на своих невидимых друзей — ум и интуицию.

   С каждым словом Максим говорил все тише и неуверенней, было заметно, что он не очень-то на себя надеется. Далее он высказывался еще более невнятно и отрешенно, более обращаясь к самому себе, чем к собеседнику:

   — Но бедная принцесса… как она страдает… одна во всем замке…

   Алан, похоже, продолжая собственную тему, заметил:

   — А если сказать все иными словами,

        То жизнь — это есть совокупность задач,

        Встающих на трудном пути перед нами,

        Свет их разрешенья и мрак неудач.

        Как ночь чередуется с солнечным днем,

        За горечью можно почувствовать сладость,

        Тьма вдруг озаряется ярким огнем,

        Так в жизни — то скорбь приключится, то радость.

   Максим растормошил память, стараясь вызвать из нее образ прекрасной пленницы. Но увы! Перед глазами мельтешили лишь самые общие черты лица. Он никак не мог ясно вспомнить, как же выглядела принцесса. Виденная лишь однажды, лишь мимолетом, она оставила после себя туманный загадочный облик, но одно он помнил определенно — она была очаровательна.

   — Эх, принцесса… ты стала болью для моего счастья и отрадой для моего горя. О как! Еще бы в рифму все это завернуть… Если бы я умел так же хорошо сочинять стихи, как ты, Алан, я бы посвятил ей целую поэму… Алан, где ты?

   Максим посмотрел по сторонам, но поэта нигде не наблюдалось.

   — Алан!

  Тишина… лишь мягкое шуршание ветвей. Его присутствие, его поэзия, вся эта встреча казалась столь быстролетной, что невольно пришлось усомниться — существовала ли она вообще. Ушел, даже не попрощавшись! А может, ему наскучил разговор? Ну конечно! Разве могут истинные поэты долго выносить банальную прозу? Максим печально вздохнул. Он попытался сообразить где находится и тут в довершение всех проблем понял, что еще и заблудился. Спасительная тропинка где-то затерялась в траве, деревья стояли молчаливые, сонные и ко всему безразличные. Он обвел взором все стороны света и увидел устремленную выше небес ось Z. Она была где-то на границе зрительных восприятий и тянулась по воздуху пунктирной линией, то прячась, то выглядывая из-за занавеса густых облаков. Солнце, скрытое теми же облаками, вообще не было видать — лишь размытое бесформенное свечение, расплывшееся по небу, словно свет вылили сверху из какого-то стакана, и он ярким пятном висел над Мирозданием, озаряя все вокруг своей матовой бледностью.

   В какой-то момент Максим услышал всплески воды. Значит, близко река — другой вывод сделать трудно. Найти Лодочника и паром теперь уже не составляло никаких проблем. Он перебрался на противоположный берег и решил еще немного побродить по лесу — без всякой цели и без всякого смысла. Просто так. Поглядеть на деревья, цветы и вечно меняющиеся облака, да еще послушать всплески волн, в коих присутствовало что-то убаюкивающее. Когда маленький лесной массив очередной раз оборвался, перед взором открылись просторы большой равнины, и была она в чем-то очень знакома… Он пригляделся.

   Так оно и есть! Это же долина Абсурда! Еще один неразгаданный ребус Мироздания.

   — Ну вот мы и встретились, — сказал Максим, припоминая все, что слышал о ней. Вроде какой-то математик не в силах был решить здесь некую теорему, после чего проклял это место.

   Впрочем, проклятие явно не испортило внешний вид долины. Она выглядела не просто прекрасной, но и довольно соблазнительной, искрясь пестрыми цветами, как неким естественным природным фейерверком. Так и хотелось пробежаться по ее сочной траве да нарвать вон тех розовых букетов, что виднелись вдали, в самой ее глубине. Некоторое время воля колебалась между страхом и крайним любопытством. Это зловещее колебание пришло вместе со жгучим искушением:  ситуация, когда где-то в глубине сознания ты уже согласен поддаться соблазну, но там же внутри что-то еще протестует, пытаясь тебя задержать. Создается видимость внутренней борьбы, исход которой предрешен.

   Так было сейчас и с Максимом. Господин Философ и Придумаем категорически запретили ему даже ступать сюда ногой. Заинтригованный рассудок и воспаленное любопытство были другого мнения.

   — И что такого со мной может случиться? Думаю, после того, что довелось пережить в царстве Зла, вряд ли произойдет нечто худшее. — Максим изредка разговаривал сам с собой, особенно, когда хотел себя успокоить.

   Его внутренний собеседник привел достаточно веский аргумент. И он сделал шаг, второй, третий…

   Абсолютно ничего не изменилось. Секундная нерешительность сразу улетучилась, всякие страхи стали казаться какими-то выдумками, в лучшем случае — чьей-то не совсем удачной шуткой. Он побежал по траве, вдыхая новые оттенки ароматов, исходящих от обильно растущих цветов. Все-таки жизнь прекрасна! Все проблемы и невзгоды стали казаться такими ничтожными и вздорными, что даже не хотелось о них размышлять. Максим окунулся в мягкую зелень и долго смотрел в небеса, наблюдая, как над ним бесшумно проплывают облака, которые вечно куда-то спешат:  или от чего-то убегая, или что-то пытаясь настигнуть.

   Он хотел проникнуть взором в трансцендентный, недоступный глазу небесный мир — тот, что намного выше облаков, лежащий за пределами наших мечтаний, возможно, около Верхней Бесконечности, где кончается ось Z, кончается пространство, кончается время и все, что оно способно собою отмерять. Так что же творится там? Порой возникало необъяснимое спонтанное желание размышлять о том, что не могло существовать даже в мыслях, и фантазировать на тему, лежащую за границей самой беспредельной фантазии.

   Впрочем, очередной порыв мечтательности не на долго вывел Максима из колеи реальных событий. Он оглянулся. Кругом — многоликие цветы, пышный травяной настил, делающий землю мягкой как перина, до тошноты ароматизированный воздух… Вот такова эта долина Абсурда — «ужасное» место, где творится что-то неладное и недоступное разумению. На самом же деле — самая заурядная равнина, на вид лишь чуточку покрасивей всех остальных.

   Философ утверждал, что путники, забредшие сюда, внезапно глупеют и чуть ли не заболевают рассудком. Но кажется, все было в точности до наоборот. Став бродить по просторам полулегендарной долины, Максим вдруг ощутил в себе небывалую ясность ума и трезвость мысли, ранее совершенно неведомые. Откуда-то появилось страстное желание думать о высоких материях, изобрести собственную фабулу жизни, дать всем вещам и событиям свой порядок и истолкование.

   Максим приметил одну мудрость, ранее ускользающую от внутреннего взора, и именно:  все вещи в находятся в перемещении, и перемещение — есть внутренняя суть всякого метафизического явления. Пояснить? Поясняем специально для недалеких. К примеру, усилиями двух шагов он способен переместить весь мир (на целых два шага!), а лишь небольшим поворотом головы может заставить его вращаться. И странно, как такая очевидная мысль раньше не приходила в голову? Да ведь здесь речь идет ни много ни мало, как о величайшем открытии! Перемещение — это основополагающий постулат Мироздания! Звучит он так:  ВСЕ  ТЕЛА  НАХОДЯТСЯ  В  ПЕРЕМЕЩЕНИИ,  ПЕРЕМЕЩАЯ САМИХ  СЕБЯ  И  ПЕРЕМЕЩАЯ  В  ДРУГОЕ  ПЕРЕМЕЩЕНИЕ  УЖЕ  ПЕРЕМЕЩЕННЫЕ  ТЕЛА.

   Надо бы где-то записать.

   Далее:  все вещи есть синусы собственных углов. Непознаваемые в своих фундаментальных свойствах материальные объекты открыты взору в виде синусов, тангенсов, котангенсов и других тригонометрических функций. Разве это не очевидно? Трава растет под углом к земле, а синус этого угла наверняка равен ее массе помноженной на скорость всех ветров. Солнце также находится под углом к зениту, он вспомнил это из школьных учебников (наконец-то вспомнил!), остается вычислить синус. Он равен… он равен… косинусу при хорошей погоде! Точно! Вот вам открытие номер два:  ВСЕ  ВЕЩИ  ЕСТЬ  СИНУСЫ  СОБСТВЕННЫХ  УГЛОВ.

   Ну где бы все это записать?

   И почему раньше никто не мог додуматься, что отношение противолежащего катета к прилежащему есть просто лежащий бездыханно катет, синус которого равен нулю? Пока он не мог доказать эту мысль с помощью строгого алгоритма, но интуиция — та самая, что вдохновляет все научные открытия, подсказывала:  так оно и есть. Очень жаль, что рядом нет карандаша и бумаги, как бы хотелось показать эти научные выкладки господину Философу.

   Максим отыскал где-то палочку засохшего тростника и, желая хоть как-то упорядочить собственные рассуждения, принялся выводить на земле математические формулы. Результат был ошеломляющим. По его расчетам ясно выходило, что квадрат расстояния между всякой вещью и ее сутью равняется константе. Где бы и в каких бы условиях мы не проводили измерения! Ну вот вам еще один постулат Мироздания!

   Надо все это хотя бы запомнить…

   Максим пошел дальше в глубь долины. Цветы росли здесь в изобилии и на них можно было любоваться часами. Он так и решил:  отдохнуть от научных изысканий и окунуться в романтику, но не тут-то было. Сбоку, совсем рядом, послышались чьи-то голоса, перекрикивающие друг друга. Кажется, о чем-то спорили. Он обернулся и увидел Холодильник, Швабру и Кусочек Туалетной Бумаги. Холодильник лежал на траве, изредка приоткрывая свою дверцу для очередной реплики, его шнур и розетка виляли туда-сюда словно хвостик. Швабра казалась самая говорливая:  изгибалась, подпрыгивала, что-то там доказывала. А Кусочек Туалетной Бумаги порхал по воздуху, хриплым голосом объясняя двум другим собеседникам, что прав все-таки он.

   Максим подошел ближе.

   — У вас проблемы?

   — Да, да и еще раз да! — проскрипела Швабра. — Мы решаем задачу трех тел. Точнее:  мы персонажи одной головоломки, и никак не можем найти ее решение.

   Максим даже захлопал в ладоши.

   — Да ведь головоломки — мое любимое занятие! Быстро диктуйте условие, я ее мигом сделаю!

   — Да? — недоверчиво спросила Швабра и слегка изогнулась.

   Холодильник открыл свою дверцу и произнес, дыша холодом:

   — А чего нам, собственно, терять? Вдруг он умный и вправду даст верный ответ?

   — А если он дурак? Что тогда? — не унималась Швабра. — Он нас введет в еще большее заблуждение!

   — Да умный я, умный! — спешил успокоить Максим. — Давайте сюда вашу головоломку!

   Швабра еще немного поскрипела своей деревянной ручкой, слегка поломалась, но потом сказала:

   — Итак, слушай. В задаче сказано:  как с помощью Швабры, то есть меня, Холодильника, то есть его, и Кусочка Туалетной Бумаги поймать Крупного Зверя?

   Максим задумался лишь на ноль целых и две десятых секунды.

   — Легко! Ложем Холодильник набок (он и так лежит), открываем настежь дверцу, ломаем Швабру пополам…

   — Вот еще!

   — Дайте договорить! Подставляем половинки Швабры под дверцу, а Кусочек Туалетной Бумаги залетает внутрь в качестве наживки. Крупный Зверь бежит по лесу и внезапно хочет в туалет, а тут на тебе:  Кусочек Туалетной Бумаги на халяву. Он забегает в Холодильник, крышка захлопывается и… Ну, понятно.

   Холодильник почесал розеткой свою левую верхнюю ножку.

   — По-моему, гениальное решение.

   — Бред! — прошелестел Кусочек Туалетной Бумаги. — Крупный Зверь съест все, что находится в Холодильнике, от этого сильно растолстеет, развалит его на части и выбежит!

   Максим помассажировал макушку.

   — Н-да… я об этом не подумал. А как вам это:  ложем Швабру горизонтально возле какого-нибудь оврага, а на дно оврага устанавливаем Холодильник. Крупный Зверь бежит, спотыкается о Швабру, летит в овраг, а там головой ударяется о Холодильник. Причем, сильно ударяется. Короче, откидывает копыта. Как вам?

   — Ты упустил из виду одну важную деталь, — произнесла Швабра. — В решении не принимает участие Кусочек Туалетной Бумаги. Решение неполноценно, то есть неверно. А еще говорил, что умный…

   Максим уже начал злиться.

   — Вот еще вариант:  Крупный Зверь бежит по лесу, а за ним гонятся все трое — Холодильник, Швабра и Кусочек Туалетной Бумаги. Бьют его чем попало, потом Кусочек Туалетной Бумаги залепляет ему глаза, и Крупный Зверь, лишаясь зрения, падает в тот же овраг! Во каково!

   Швабра горько и протяжно вздохнула.

   — Я же говорила, что он дурак… Ты совсем забыл, что в овраге уже нет Холодильника, и Крупному Зверю не обо что удариться головой, чтобы откинуть копыта. Он выберется из оврага и поскачет дальше. Только его и видели!

   Головоломка никак не желала решаться. Даже в этой замечательной долине, где гениальные мысли сами лезут в голову. Вдруг раздался шорох, и из ближайших кустов выбежал Крупный Зверь. Он часто сопел и тряс своей огромной мохнатой головой.

   — Ну что, не придумали еще как меня поймать?

   — Нет… — печально произнес Кусочек Туалетной Бумаги и стал меланхолично кружить по воздуху.

   Случилось весьма неожиданное. Сам Крупный Зверь, много думавшей над этой головоломкой и не находивший себе покоя, выдал собственное решение:

   — Давайте сделаем так:  втыкаем в землю Швабру, а на нее ставим Холодильник (согласен, конструкция очень неустойчивая, но мы попробуем). Я взбираюсь на Холодильник и пытаюсь какие-то секунды удерживать равновесие. Кусочек Туалетной Бумаги разгоняется и выбивает Швабру из-под Холодильника. Мы с Холодильником в ужасе летим на землю, его крышка бьет мне по голове, и я наконец-то откидываю копыта. Ну как?

   Кусочек Туалетной Бумаги аж сложился в четверо от изумления.

   — Точно! Стоит попробовать.

   Максим быстро потерял интерес к головоломке и поплелся восвояси. Наверняка в этой прекрасной долине еще масса интересного и неизученного. Несколько раз он останавливался и оборачивался назад, наблюдая, как изрядно вспотевший Крупный Зверь в пятнадцатый или в шестнадцатый раз пытается взгромоздить Холодильник на торчащую из земли Швабру. Кусочек Туалетной Бумаги отчаянно помогает ему в этом, но потом все трое валятся, громко и сильно ругаясь.

    Цветы просто пьянили своими ароматами. Легкое головокружение, ими вызванное, только усиливало чувство тихого блаженства. Вот так бродил бы и бродил… до бесконечности. Максим вдруг увидел идола. То есть самого настоящего идола с деревянной головой, деревянным туловищем и большими деревянными ушами, вырезанного из ствола бывшего дерева. Сначала он хотел пасть в ноги и поклониться ему, но во время вспомнил, что является атеистом.

   — А… вы здесь так просто торчите или что-то охраняете?

   Мимика деревянного лица осталась неизменной, а приглушенный голос в ответ, казалось, исходил изнутри самого дерева:

   — Дыр аххт гнел ытр сарп! Агг дыр сапп!

   — Если можно, еще раз и поподробней.

   — Ыххрт ыммно ыддлорт аххт ваапп! Ваапп!

   — Вы действительно так считаете? — Максим развел руками. — С последней мыслью мне довольно трудно согласиться. Не стоит это так усложнять.

   Подул сильный ветер, и от этого идол слегка покачнулся, якобы ожил. Голос из него звучал уже более настойчиво:

   — Ыгдырр укклоом мооллкуу фыхт, фыхт!

   Максим уже начал нервничать, с этим, в прямом смысле — деревом, бесполезно было спорить.

   — Да что вы говорите! Вранье! Я слышал, что аарроондыр ыыхт быр ппырр номирыр! А вы свое «фыхт, фыхт», заладили прям!

   Если бы у идола имелись ноги, он бы наверняка сейчас гневно топнул, да так, что зашаталась бы вся долина Абсурда. Голос его стал еще громче:

   — Фыхт! Ымдыыр лаа, каа, саа, таа, маа! Юрготокх урруй йююпс!

   Максим стоял на своем, все еще почтительным голосом пытаясь доказывать божеству, что он не совсем прав:

   — Оор ыврап ытоом! Ым, сым, даахаа!

   — Акк лыыс Юл суу! — гневно парировал идол.

   — Фаанр ры диимообь! — настоятельно увещевал Максим.

   — Ааасы одденнок ыыж лиалот!

   — Выззахт таант доолоос рагг ыс!

   — Ыыххоо руу тотогн?!

   — Лообююсыхт рыы!

   Идол, кажется, обиделся и замолчал, поняв что бестолку спорить со смертным. Максим, в свою очередь, махнул рукой и спешно зашагал прочь, схватившись за голову. Ну, в самом деле, какими еще аргументами можно доказать этому дереву, что ыырхл ыпп гаароо фахт это совсем не то, что лагаас ыфт уумс кааата! Уж если в этой замечательной долине идол не понимает таких простых вещей, то что было б, если бы они спорили за ее пределами. Потом он почему-то вспомнил о своих друзьях, которых стало откровенно жаль. Ведь все они были так далеки от понимания сути вещей!

   Вообще, все что лежало вне этой долины являлось бессмысленным миром бессмысленных идей. Где-то там Придумаем, строящий свою дурацкую башню, Милеус, пытающийся проникнуть в зазеркальный мир, господин Философ, который заперся в маленькой пещере и думает, что жестокий аскетизм, изнуряя тело, чем-то обогащает ум. А решил ли кто-нибудь из них головоломку Холодильника, Швабры и Кусочка Туалетной Бумаги? А синусы углов принимают они в расчет, когда возводят башни да пишут научные труды?.. То-то и оно.

   Еще этот новоявленный приятель Алан… Поэт? Пусть будет так, даже одаренный поэт. Но уложить все разнообразие мира с его непостижимыми процессами и явлениями лишь в искусно сплетенную рифму — задача непосильная даже для гениальности. Муза воспевает только видимую форму и совершенно неспособна к познанию внутренней сути вещей.

   Увы, никто не может постичь истинную мудрость, не побывав в этой долине!

   Максим увидел, как облака стали редеть, делая просветы голубого неба еще более голубыми и просторными. Трава здесь росла не внутрь земли, а как бы снаружи, так что стебли, листья и цветы были совершенно открыты взору. Он нарвал букет каких-то причудливых растений. Они выглядели настолько же прекрасно и обворожительно, насколько таинственными и сложнодоступными являлись синусы их углов.

   Вдруг откуда-то из недр небытия зазвучала музыка, сначала тихо, почти неслышно, так что Максим было принял ее за плод собственного воображения. Но с каждой секундой ритмичная мелодия становилась отчетливей и громче. Музыка, насыщенная мажорными хаос-аккордами, являлась танцевальной, даже излишне темпераментной. Колючие ноты сыплющихся сверху звучных рулад будоражили каждый нерв, навевая вдохновение, переходящее в какое-то неистовство, лирическое воодушевление, граничащее с экзальтацией. На какое-то мгновенье показалось, что полевые цветы колышутся в такт играющего ритма. Обернувшись, Максим увидел маленьких зеленых человечков, которые кружили хоровод. Все они весело танцевали, не замечая ничего вокруг. Они были небольшого роста, одеты во все зеленое, наверное — чтобы не создавать контраста с травой, вот только обувь у всех без исключения почему-то розового цвета. Впрочем, человечки имели еще один существенный недостаток — у них не было головы. Также не было ни рук, ни туловища:  одни только пляшущие ноги. Максим удивился:  почему все-таки обувь розового цвета? Странно… не кроется ли в этом тайный смысл бытия? Или еще один постулат Мироздания?

   Но высокопарные философские вопросы что-то перестали тревожить его ум. Как-то внезапно и вдруг. Наверное, просто ум, совершив за последние полчаса не менее трех Великих открытий, немного подустал. И захотелось, забыв обо всем, пуститься в танец, растворится в нем, слиться с музыкой в единую ипостась, стать ее частью. Он проник в хоровод загадочных созданий и отдался волшебному полету. Музыка, подобно разыгравшемуся смерчу, подхватила его тело и стала его вращать вдоль бескрайней долины. В этом танце кружилось все:  облака, небо, далекие леса, цветы, извилистая ленточка реки. Весь мир несся куда-то хороводом собственного торжества. А музыка, хотя и не имела слов, но и без них высказывала ощущение победы:  победы света над темнотой, гармонии над хаосом, здравомыслия над повседневным безумием.

   Человечки еще какое-то время покружили и куда-то исчезли. Максим начал уставать, да и музыка становилась все тише, пока снова не удалилась в область чего-то нереального, почти неуловимого для слуха.

   Стало заметно вечереть. Вечер медленно накатывался со сторон четырех Бесконечностей, вязким туманом сползая в этот мир из никем еще не изученной запредельности бытия. Он отравлял собою все вокруг:  воздух, леса, их цвета и краски. Мир чернел как испорченное яблоко, постепенно загнивая и растворяясь в предвечном хаосе. Небосвод наливался мрачными тонами сумерек, и свет все более терял свою силу. Предметы и объекты, находящиеся вдали, сливались в единую матовою серость, в которой размывались их контуры и очертания. Максим еще раз пристально огляделся вокруг и… от неожиданности замер.

   Куда-то исчез Центр Мироздания!

   Ось Z, так ясно видимая еще до входа в долину и по вечерам так ярко контрастирующая с сумерками, теперь абсолютно не наблюдалась. Максим с нарастающим недоумением вглядывался в каждый уголок неба и земли, надеясь отыскать хоть какое-то подобие координатных осей — все тщетно. Осей Х и Y также не было! Подобного еще никогда не случалось…

   Он посмотрел в сторону, где предположительно должна находиться Будущая Бесконечность, и вздрогнул…

   Солнце!!!

   Оно уже зависло над линией горизонта, но оно было совсем не такое! Привычная взору форма шестиконечной звезды выродилась в обыкновенный круг. На небе сейчас сиял огнем лишь небольшой оранжевый шарик. Все более наливаясь красками заката, он медленно удалялся за край мира, пока совсем не был поглощен существующей там бездной.

   Стало еще темней.

   Пытаясь хоть как-то объяснить происходящее, Максим глянул наверх, думая, что небо подаст ему ответ. Но небо в довершении ко всему преподнесло еще одну загадку. Исчезли все эти причудливые вечерние линии, а вместо них  в бескрайней вышине были повсюду разбросаны маленькие светлые точки, мириады миниатюрных огоньков — словно искры, которые вот-вот должны были погаснуть, но почему-то продолжали гореть. Рассыпанные от одного горизонта до другого, все они были разных размеров яркости:  одни крупные как зерна, другие — меньше, третьи вообще чуть заметны.

   Да что же это такое?!

   Внутри вдруг колыхнулось нечто болезненное и тоскливое — странное чувство чего-то отдаленно знакомого, почти угасшая тень событий, произошедших так давно, что казалось, лежащих за пределами реального времени. Максим закрыл глаза и стал мучительно переживать это состояние, совсем не ведая, что с ним происходит. Вероятно, боль исходила из глубин памяти… Было так, словно он что-то пытался припомнить, но сами воспоминания, застрявшие в недоступной области мозга, оставались недосягаемы и никак не обретали ясную форму.

   Эти огни… Где-то он их непременно видел!

   Он еще раз глянул на небо, и тут слабый внутренний голос шепнул ему:  «Максим, это звезды».

   Звезды?

   Вдруг стала болеть голова. Максим понял, что с ним творится что-то неладное. Прав был Философ, прав был Придумаем, которые категорически запрещали ему ступать сюда ногой. Бежать отсюда! Бежать как можно скорей!

   Подгоняемый этими мыслями, он уже во весь дух несся по злополучной долине, желая как можно скорей расстаться с ее причудами. Перед взором мерцали разнообразные огоньки цветов, еще не погасшие в сумерках вечера. Начинал потихоньку завывать истошный ветер — предвестник конца и разрушения. Даже находясь уже за пределами царства Абсурда, Максим еще долго не мог остановиться, пока нос к носу не столкнулся с господином Философом. И тут только он понял, что находится у прибрежных скал.

   Философ стоял, храня молчаливое созерцание и чуточку прикрыв свой трапециевидный глаз, а остальными двумя взирая на отчаянного путешественника, который запыхавшись валялся в траве у его ног. Ему, как провидцу, все сразу стало понятно без слов.

   — Ты все-таки побывал в этой чертовой долине, так? — молчание было нарушено.

   Вместо ответа Максим посмотрел назад и с облегчением увидел тонкую светящуюся линию — ось Z! Наконец-то… наконец-то все встало на свои места!

   — Я и не сомневался, что ты поступишь наперекор моим советам, — продолжал мудрец, — твоя излишняя любознательность, увы, когда-нибудь станет для тебя фатальной.

   Но, похоже, он не злился. Даже наоборот — его мягкий наставительный голос еще больше успокоил встревоженный дух. Рядом текла река, плескаясь беззаботными волнами, она словно смывала всю скверну и все безумие этого вечера и уносила их своим течением. Стало легко дышать.

   — Извините, господин Философ, для меня это было необходимо. — Максим пролепетал что-то еще в свое оправдание, потом принялся скороговоркой рассказывать, что же с ним происходило.

   Философ терпеливо и даже вдумчиво выслушал весь этот бред про синусы углов и говорящие холодильники, про идола, по мнению которого «ыыр юхтэгэ тыыс роотать лу  сса» не имеет ничего общего с «фыхт баасоон оккыр гыдыч лоооко». Но особо его заинтересовала концовка рассказа. Подводя итог услышанному, он высказал собственное заключение:

   — Значит, отсутствие Центра Мироздания, нашего святая святых. Еще и круглое солнце… Что, абсолютно круглое? М-да… К тому же маленькие светлые точки на небе… Должен тебе откровенно сказать, что с такой формой умопомешательства я еще не сталкивался!

   — И странное чувство:  мне казалось, что все это я где-то уже видел.

   — Да, мой друг, в долине Абсурда все чувства странные. Вот тебе мой категорический совет:  не ходи больше туда. Пока окончательно не свихнулся.

   Тот опустил голову.

   — Конечно, делать там нечего. Ясно, что эта долина проклята.

   Тьма сгущалась и ветер усиливался. Одна пыталась сковать мир единым нерушимым монолитом, другой — уже начинал расшатывать его основы. Концы координатных осей поползли вверх, изгибая собой пространство. Вселенная содрогалась в предсмертных конвульсиях. Философ тревожно оглянулся:

   — Наступает конец света. Думаю, это явление лучше переждать у меня в пещере. Пойдем!

   Они стали взбираться по каменным ступеням, нащупывая их ногами в густых сумерках. Философ слегка опирался на деревянную трость, с которой никогда не расставался, хотя не чувствовалось, чтобы он при этом хромал. Скорее — просто так, для имиджа глубоковозрастного старца. Внизу плескались волны реки, растревоженные злобным ветром, готовым все крушить и ломать. Находясь уже в пещере при свете лампады, Максим робко спросил:

   — Господин Философ, а что такое звезды?

   — Такой же бред, как и все остальное. Выкинь это из головы.

   Нарастающий гул зудящими слух вибрациями  пронизал все вокруг:  скалы, камни, испорченный сыростью воздух. Пространство стало будто бы колебаться, делая неясными в нем находящиеся звуки и образы.

   — Да, чуть не забыл про самое главное! Я же побывал в царстве Зла!

   — Это уже интересней. Ну и что?

   — Легенда права, я видел эти бутылки! Но тут целая история, с которой можно написать приключенческий роман. Расскажу как-нибудь потом…

   Впрочем, ничего другого и не оставалось, разъяренный ветер уже заглушал любые слова. Пещера стала содрогаться от неких подземных толчков. День явно заканчивался, и продолжать этот разговор не было никакой возможности. Максим еще пытался что-то кричать насчет одной из загадок, якобы им героически разгаданной. Но все его слова сливались с воем апокалипсиса и вряд ли были различимы его собственными ушами. Тогда оба принялись лишь молча наблюдать за происходящим.

   Пещера являлась надежным убежищем от чего угодно — от грозы, ветра, зноя или холода, но только не от конца света. Ее каменный монолит, символизирующий собой вечную непоколебимость, теперь казался лишь хрупкой скорлупой, в любой момент готовой развалиться на тысячи осколков. По стенам уже поползли трещины, пол качало из стороны в сторону, как бывает при сейсмических катаклизмах. Вот уже послышался хруст ломающегося камня. Скала рушилась, и ее массивные глыбы с оглушительным треском катились в свою погибель — к Центру Мироздания. Рев ветра, напрягая всю мощь, брал самые удручающие, реактивные хаос-аккорды, сопровождаемые свистом и низкочастотным гулом. Пещера вот-вот должна была взлететь или взорваться от непереносимого напряжения. Философ безучастно сидел за столом, закрыв глаза и заткнув уши — похоже, он уже ушел из этого мира, не дождавшись его трагического конца.

   Очень медленно, еле заметно для взора пещера стала уменьшаться в своих размерах, сокращаясь одновременно по всем направлениям пространства. Максим понял это, когда уже касался головой потолка. Затем ему пришлось встать на колени, а после и вовсе лечь. Сложнообъяснимый закон линейных искажений заставлял сжиматься все предметы вокруг:  стол, деревянную кровать, кособокий стул, стены, даже висевшую на одной из них маленькую лампаду — словом, весь небогатый интерьер затворнической жизни. Даже сам господин Философ стал уже размером с мягкую игрушку. Его проволочные руки безжизненно свисали с туловища. Хотя, нет… Максим заметил, как он приподнял голову, слегка приоткрыл свой треугольный глаз, но ничего не сказав, вернулся в изначальное состояние полумертвой летаргии. Он стал казаться совсем неживым, каким-то искусственным — лишь формой, не имеющей ни духа, ни внутреннего смысла. В этот момент разумно было усомниться:  действительно ли это тот мудрый Философ, еще недавно так живо и остроумно объяснявший постулаты Бытия, или просто безликий фантом?.. И Максим в самом деле усомнился.

   Тем временем пещера уже сжалась до размеров узкого прохода, и каменная масса стала давить на тело со всех сторон, не вызывая при этом никаких болезненных ощущений. Вот раздался протяжный треск — скала, как это и ожидалось, не выдержала и разломилась на части. Максим ощутил прилив свежего воздуха, тьму и не затихающий ни на секунду апокалипсический ураган. Он поднялся, стряхнув с себя каменные пласты, и озлобленно посмотрел по сторонам. Эти ежедневные вселенские катастрофы поначалу ужасали, потом развлекали, теперь просто действовали на нервы. Наверху координатные оси уже сомкнулись в одной точке, и Мироздание начало стремительно сжиматься, безжалостно уничтожая то, что могло иметь право на существование.

   Максим поставил одну ногу в ручеек реки глубиной не больше сантиметра, другой уперся в обломки скал — эти кучи каменного мусора, и принялся разгребать пальцами то место, где только что находилась пещера. Темнота крайне притупляла зрение, но все же он смог увидеть в миниатюрных развалинах очень маленькое, величиной с насекомое, тельце Философа. Оно, кажется, было совсем без дыхания. Он осторожно схватил его за одну ногу и положил на ладонь, пристально разглядывая. Несомненно, эта мини-копия была точным дубликатом оригинала:  те же седые волнистые волосы, та же многоугольная фигурка, шарообразные суставы на ногах, застывший в молчании рот-синусоида. С каждой секундой Философ становился все менее различим, пока не выродился в крохотную неразборчивую кляксу, унесенную ветром.  

   Вселенная уже была в диаметре не более десяти метров. Никаких объектов на внутренней поверхности сферы теперь невозможно было различить — лишь разлитые краски синевы, зелени и желтизны, символизирующие воды, леса и пески. Максим схватился рукой за ось Z и что есть силы дернул ее. Но она лишь возбудилась как струна, издавая монотонный звук:  то был погребальный аккорд в какой уж раз умирающего мира.  Перед гибелью ВСЕГО, Максим неожиданно для себя задал в пустоту вопрос:

   — И все-таки, как с помощью Швабры, Холодильника и Кусочка Туалетной Бумаги поймать Крупного Зверя?

   Абсолютная тьма являлась и ответом, и завершением всех этих событий, последней точкой в летописи очередного дня.

   Занавес опустился, и свет был потушен.

   Не оставалось ничего, о чем можно было бы мыслить, говорить или писать…

   Это последняя строка, и вся власть переходит к полновластной царице вечного небытия — темноте…

 

          Глава  минус  вторая

 

   Возникновение мира, как цепь чередующихся событий, можно было уже изучить наизусть:  мрак, символ бесчувствия, затем свет — пробуждение зрительных восприятий, потом шло формирование из некого тумана линий, контуров и форм, становившихся все отчетливей, как при настройке оптической системы. Далее — формирование красок, звуков и первых осязаемых ощущений. Все это вместе взятое выглядело как медленное заторможенное пробуждение, когда ты еще сонливым рассудком силишься понять — кто ты такой, где находишься и что вообще с тобой происходит?

   Максим окончательно приходил в себя, когда Мироздание, завершив эволюцию перевоплощений, становилось совершенно отчетливым и вполне реальным. Стоило ему увидеть натянутые между Бесконечностями координатные оси, он сразу вспоминал что к чему. Осознание собственного Я было началом всякой мыслительной деятельности.

   Этим утром он долгое время молчаливо стоял в Центре Мироздания, вспоминая пеструю череду минувших событий:  хижина Милеуса, замок, который на этот раз не удалось покорить, знакомство с поэтом и наконец — долина Абсурда. Да, еще разговор с Философом. Вчерашний день был довольно насыщенным и, можно сказать, даже интересным. Воспоминания вспыхивали и тут же гасли перед мысленным взором, тормоша в душе множество противоречивых чувств. Пожалуй, лишь одна долина Абсурда продолжала оставаться чем-то муторно-непонятным и, кажется, в принципе необъяснимым. Поэтому Максим оставил бессмысленные рассуждения на эту тему. Задача, заведомо не имеющая решения, в коей бесформенный нонсенс заложен как некая аксиома, лишь утомляет мозг да еще заставляет впустую тратить время.

   Но сегодняшним утром он впервые задумался над вопросами, казавшимися раньше второстепенными. Ну, например, почему он и никто другой в начале каждого дня находится в нулевой точке отсчета? То есть здесь, в Центре Мироздания. Почему он и никто другой не поддается линейным искажениям масштабов, которым подвергаются все существа и предметы при наступлении конца света?

   Почему… почему… почему… Опять вопросы, вопросы и вопросы, от которых снова потрескивает голова и тревожится дух. Он попытался вообразить, как происходила кончина мира глазами Философа. В памяти сразу же всплыла его маленькая сжимающаяся в точку фигурка, которую Максим совсем недавно держал на своей ладони. Но в глазах мудреца, если тот вообще находился в состоянии воспринимать окружающее, все выглядело примерно так. Выл ураганный ветер, жалобно стонали основания земли, все рушилось, скалы трещали, а рядом невиданных размеров исполин склонил над ним свою голову. Потом этот Максим-великан (даже Максим-вселенная!) берет своими могучими руками его за ногу и осторожно кладет на гигантскую ладонь, казавшуюся целой равниной с большими буграми и изрезанную оврагами, то есть линиями руки. А пять огромнейших отростков-пальцев начинают шевелиться, напоминая щупальца некого монстра, готовые в любой момент захлопнуться над головой…

   Впрочем, скорее всего Философ был уже без сознания и ничего такого не видел. Да и не в том была проблема. Максим вдруг подумал, и мысль показалась разумной:  как может ученый, пусть гениальный, но представляющий собой лишь малую крошку материи да сгусток мыслей, беспомощно погибающий вместе со всем миром, —  как может он знать все его законы и брать на себя смелость толкования происходящих в нем процессов? Причем, извлекая ответы только из объема собственной головы, которая на ладони казалась не более игольного ушка. Что стоит эта мини-философия для необъятного макро-мира, мизерные идеи среди бесконечного разнообразия форм материи? Вывод, увы, несколько разочаровывающий:  ведь господин Философ вместе со всеми своими познаниями, идеями, научными диссертациями являлся лишь ничтожно малой частицей этой безграничной вселенной, которую тужился уместить в область собственного рассудка.

   Опять сомнения и неуверенность…

   Максим мрачным недоверчивым взором посмотрел на дремавшее в красках зари Мироздание, безрезультатно пытаясь отыскать неуловимый смысл всех его тайн и загадок, но понял, что большая наука приносит лишь большие проблемы:  портится настроение, теряется реальность всего происходящего. И мучительная неспособность объяснить в принципе необъяснимое подрывает порой фундаментальное желание жить. Нет, надо быть проще и воспринимать окружение таким, какое оно есть. Или хотя бы каким кажется.

   Максим зашагал по своей тропинке, пытаясь с ароматом цветов вдохнуть в себя бодрое настроение, и это ему вроде как удалось. Недоступная для ума внутренняя суть вещей имела, к счастью, внешнюю, доступную для взора форму:  живую красоту полей, художественные шедевры леса, переливы голубого неба, воодушевляющие на самые благородные чувства.

   Он уже вприпрыжку бежал по полю, напевая на незамысловатый мотив куплеты загадок Тиотана:

   — «Шесть сестер зимой и летом

         Врозь живут без расставанья,

         Но одна пропала где-то.

         Это… это… это… это!»

   Вдруг он замер, наткнувшись на собственную мысль. В голове блеснула некая тень догадки… Или просто так кажется, ведь догадок до этого было сотни? Максим медленно обернулся и некоторое время испытывающим взглядом смотрел на торчащую из земли ось Z. А в уме у него рождалась неплохая версия, все более обретающая форму утвердительного ответа…

   Неужели?!

   Волна хмельной радости всколыхнула все внутри и снаружи. Кажется, ЭТО произошло! Минуту спустя он уже, не чувствуя ног, бежал по лесу и кричал:

   — Есть!!! Еще одна загадка!

   Под влиянием опьяняющего восторга он не заметил ни Свихнувшееся Дерево, ни Злых Одуванчиков, ни даже поляну Милеуса, пролетев мимо нее как пуля мимо цели. Да он вообще не видел ничего вокруг — несся быстрее ветра, даже его собственная тень едва ли за ним поспевала. Очнулся Максим только около знаменитой башни, возможно, несколько отрезвленный ее грандиозным видом. Башня действительно поражала своим величием, не исключающим в себе откровенной надменности. Она уже взмывала выше облаков. Гордая.    Неповторимая. И почти что неприступная.

   «Интересно, — подумал он, — может, башня уже достигла Верхней Бесконечности? Тогда путь предстоит весьма долгим и затруднительным». Глуповатая ирония этих рассуждений немного развеселяла. А если серьезно — трудностей, казалось, сейчас вообще не существовало. Максим забежал внутрь, добровольно отдав себя плену мрачных серый стен и, отсчитывая этажи, понесся наверх. Ступеньки только и успевали мельтешить перед глазами.

   — Семьдесят семь… семьдесят восемь… семьдесят девять… — эти натуральные числа принесли с собой первые признаки усталости.

   — Сто пятьдесят три… сто пятьдесят четыре… сто пятьдесят пять… — у Максима уже начали побаливать ноги и появилась одышка, даже невесомость не помогала.

   — Двести пять… двести шесть… двести семь… — из последних сил прошептали его губы, и яркий солнечный свет озарил собою все и вся. — Придумаем! Скажи, сколько этажей еще до бесконечности? Надеюсь, меньше сотни?

   Первое, что сделал Максим, это согнулся пополам, упер руки в коленки и хорошенько отдышался. Придумаем был самим собой, то есть был занят работой, которая являлась для него одновременно и трудом, и отдыхом, и развлечением на досуге. Сюда можно добавить — и смыслом жизни. Он месил раствор какой-то замысловатой палкой со множеством сучков и закорючек, которая, несомненно, относилась к числу его новейших изобретений. Увидев гостя, он поначалу обрадовался, но потом вдруг разочарованно скривил измазанную раствором физиономию.

   — И ты не додумался принести кирпичей или хотя бы воды…

   Ну вот, началось! Максим что-то пробурчал в свое оправдание и поочередно пожал все четыре ладони.

   — Вылетело как-то из головы… Я ведь сломя голову несся к тебе поделиться сногсшибательной новостью!

   — Меня с ног не так уж просто сшибить. Ну давай, выкладывай свою новость.

   — Ты помнишь загадку про шесть сестер?

   Придумаем, позванивая колокольчиками, уселся на кирпичный стул, жестом приглашая Максима сделать себе такой же и тоже садиться. Затем он поправил съехавший набок колпак и утвердительно кивнул.

   — Ее помнят все:  «шесть сестер зимой и летом врозь живут…» Ну, и так далее. Ты что, хочешь сказать…

   — Просто удивляюсь, как раньше никто до этого не додумался! — перебил его Максим, увлеченный лишь собственными мыслями. — Гляди! — он взял подзорную трубу и направил ее на ось Z. — Ты еще не понял?

   Придумаем закрыл второй, четвертый и седьмой по счету глаз, почесал в затылке, но ничего не ответил. Одна из его рук (та, которая была левее левой) старательно сжимала окуляр трубы, и он долго вглядывался в указанном направлении, меняя по очереди глаза, словно подбирая — какой из них лучше видит.

   — Шесть сестер, — гость нетерпеливо принялся за объяснения, — это шесть координатных осей! А то, что они «живут врозь без расставанья» значит, что все они, хотя и направлены в разные стороны, но тем не менее начинаются в одной точке… Похоже? Объяснимо даже и то, что одна из них потеряна:  это ось   —Z, которая находится под землей, и ее не видно… Теперь, кажется, нет проблем закончить это злополучное четверостишие.

   Придумаем продолжал сидеть с закрытым верхним глазом, в то время как нижние четырнадцать возбужденно перемигивали. И даже те зрительные отростки, что находились на плечах, растеряно хлопали ресницами. Весь он отдался задумчивости. Максим не выдержал и с яркой интонацией выпалил из себя все четыре строки. Впервые они обрели завершенную форму и стали слышны в своей изначальной полноте:

   — «Шесть сестер зимой и летом

         Врозь живут без расставанья,

         Но одна пропала где-то.

         Это… — ну конечно же! —  ЦЕНТР  МИРОЗДАНЬЯ!»

   Придумаем наконец понял, что ошибка здесь исключена. Уж слишком эта незатейливая разгадка гармонировала с общим смыслом четверостишия. Он изумленно поводил бровями и даже несколько раз хлопнул в ладоши.

   — А ты, Свалившийся с облаков, однако, обладаешь способностью к логическому мышлению. Я тебя поздравляю. — После этого немного вялого поздравления он слегка замялся и продолжал:  — Если уж быть до конца откровенным, то должен сказать, что я тоже был очень-очень близок к решению. Наверное, еще немного, и я смог бы сам до этого додуматься. Но ты ведь знаешь, у меня много работы и некогда отдаваться благомыслию.

   — О, я-то это знаю!

   — И еще:  решение загадок вещь, конечно же, хорошая. Но было б еще лучше… если бы ты захватил с собою кирпичи или раствор.

   — Ты неисправим, но на будущее запомню.

   Максим подбежал к кирпичной стене и глянул через нее вниз.

   О-го-го!

   Небо теперь казалось морем с белыми барашками волн. Белесые взлохмаченные облака продолжали свое странствие из ниоткуда в никуда. Они стелились далеко под ногами, и на какой-то момент показалось, что мир перевернулся вверх тормашками. Но стоило только вглядеться в просветы между облаками, где обрывочными картинками расстилалась географическая карта Мироздания, как все становилось на свои места. Земля словно потонула в бездне небосвода. Впрочем, Максим смотрел на все это холодно, почти бесстрастно, он говорил и думал только о своем:

   — Вся прелесть решения второй загадки состоит в том, что я дошел до него собственным умом… Своим собственным! Даже ваш мудрый Философ бессилен был мне помочь. Осталось разгадать еще одну, и принцесса будет свободна! Представляешь себе — что такое свобода?.. Хотя, в стенах этой башни такое трудно представить… А знаешь, что такое плен? Плен — это не только мрачные пещеры да темницы, это когда ты имеешь возможность взирать на свободу, но увы, не можешь ей воспользоваться.

   Максим все не мог расстаться с навязчивым ощущением, что он совершил некий интеллектуальный подвиг, на который никто до него не оказался способным. Собственное тщеславие таяло в самодовольстве. И предшествующая этому долгая мучительная работа ума, и множество разочарований, доводящих до отчаяния, и восторг от обретенного наконец решения — все это ему ведомо и все позади, а сейчас он переживал настоящий праздник души, преображающий все вокруг.

   Придумаем, о чем-то вспомнив, произнес:

   — Мне Милеус вчера говорил, что ты побывал в царстве Зла. А правда, что там все жители ходят вверх ногами и зарывают голову в песок, когда ложатся спать? Отвечай на поставленный вопрос.

   — Нет, неправда. С чего ты взял?

   — Да так, имеются в наличии разные слухи и сплетни… И зеленые облака с рогами и копытами тоже не видал?

   Максим пристально глянул на своего чудаковатого приятеля. Издевается? — Непохоже. Может, просто иронизирует? Но у того лицо было серьезным как пасмурное небо.

   — Что за вздор ты несешь? Это в долине Абсурда могут быть облака с копытами, и деревья с рогами, ослиными ушами и вдобавок с длинными хвостами. А царство Зла — это пристанище всех ужасов и кошмаров. Хоррор-экшн. Understand?

   — Чего-чего?

   Придумаем задумчиво почесал свой лоб, а Максим опять повернул разговор на старую тему:

   — Всего одна загадка! Неужели мы не способны ее одолеть?! — он взял трубу и направил ее стеклянный глаз в отдаленное место своих грез. Чернота замка, появившегося в объективе, на миг затмила свет всего Мироздания. — Ну надо же! Он все еще стоит на месте! Ни одна стена не рухнула, даже не покосилась!

   Замок, скрываясь в океане зелени, с такого расстояния выглядел маленькой игрушечной крепостью и совершенно не казался столь зловещим и неприступным, как это было вблизи. Так и тянуло искушение просто наступить на него ногой… Максим подумал, как все же приятно будет видеть это место в одних развалинах:  беспомощные осколки стен, зазубринами торчащий из земли фундамент, поверженные в прах остроконечные башни, которые сейчас гордо возносятся в небеса и напоминают ему, что все это пока лишь мечта.

   Он вдруг громко и проникновенно принялся читать последнюю загадку-четверостишие, почти убежденный, что тут же даст на нее ответ:

   — «Я до минус трех считал —

         В том была необходимость.

         И, взглянув вокруг, понял,

         Что наш мир… наш мир…»

   Решение крутилось где-то совсем рядом, но никак не попадало в голову. Максим пробовал ухватиться за некоторые подозрительные мысли, но все они оказались фальшивыми. Придумаем тем временем жонглировал осколками кирпичей, демонстрируя, чем он здесь занимается в свободное от работы время. Все его четыре ладони оказались задействованы в этом шоу и ловко вращали в воздухе целый салют из желтых кусочков, расплывающихся в замысловатые, причудливые линии собственных траекторий.

   — Когда я дострою свою великолепную башню, то есть достигну высот Верхней Бесконечности, знаешь что я сделаю? Я подойду к самому краю башни, и с бесконечной высоты…

   «Только бы не пошлость», —  подумал Максим.

   — …прыгну на землю с парашютом. И стану парить, парить и парить над Мирозданием. Вот будут впечатления! Кстати, парашют я еще не изобрел, но это дело второстепенное.

   Максим мысленно вообразил себе бедолагу Придумаем, опутанного парашютными веревками и почему-то с камнем на шее, который, раскрыв оба рта и выпучив все пятнадцать глаз, совершает Вечное Падение в Бездну.

   Да, ради такой Цели, наверное, имеет смысл Жить.

   — Кстати, ты не знаешь, куда девалась та веревка, что мы оставили в прошлый раз на стене замка? Я вчера обыскал все вокруг, но так и не обнаружил ее следов, словно сама куда-то уползла, ведь снять ее оттуда было невозможно.

   — Она лежит свернутая на первом этаже. Можешь взять. Я нашел ее в лесу совершенно случайно, наверное, ее унесло ветром, что дует с горизонта по вечерам.

   — Я так и думал.

   — Значит, ты направляешься к ней?

   — Мог бы и не задавать очевидных вопросов. Представь себе, как она будет рада!

   Представить себе чужую радость было делом в общем-то нетрудным, но немного скучноватым, если эта радость не затрагивала тебя лично. Поэтому Придумаем отделался легким кивком головы и добавил:

   — Да, но третья загадка так и остается тайной. Кто знает, может с ней хлопот больше, чем хотелось бы.

   Максим махнул рукой, словно отмахивая от  себя несущественные проблемы.

   — Уж в крайнем случае я готов снова идти в эту проклятую пустыню, но ответ получу обязательно!

   Где-то далеко-далеко гаркнула какая-то одинокая птица, осмелившаяся подняться на такую высоту.

   — Что ж, похвально… Значит, делаем так:  ты отправляешься к своей даме, я — к господину Философу. Интересно, как он отнесется к решению второй загадки. Думаю, он и поставит окончательную точку в этом вопросе. А строительство моей башни… — Придумаем обвел тоскливым взором еще не высохшую кладку свежих кирпичей. — Не к спеху! Куда торопиться, если впереди еще целых… Да, кстати, ты не знаешь, сколько будет, если от бесконечности отнять двести семь?

   Максим сделал вид, что глубоко задумался над проблемой и даже почесал для этого свой затылок.

   — Точно сказать не могу, но это еще… много дней работы. Подозреваю, что ОЧЕНЬ много дней. 

   Придумаем, поддетый невесть откуда взявшимся вдохновением, вдруг подпрыгнул на месте. Множество его ног на какое-то мгновенье повисли в воздухе, а колокольчики так сильно зазвенели, что слегка заложило в ушах.

   — Трудности меня тоже не пугают, как и тебя! Только подожди пару минут, мне нужно выработать весь раствор, чтобы не засох. Раньше, когда у меня оставались битые кирпичи да куски застывшего раствора, я их просто сбрасывал вниз. Теперь опасаюсь это делать — с такой высоты совсем невидно, что там творится. Вдруг упадет на чью-нибудь голову? Ох и разболится потом голова…

   Максим изобразил на своем лице некое подобие улыбки, а отважный строитель, что-то бормоча себе под нос, принялся укладывать новые ряды, при этом явно торопясь, в следствие чего мозаика стены вновь пошла вкривь да вкось. Но это нисколько не смущало ни хозяина башни, ни тем более его гостя.

   — Готово! 

   Последние пригоршни раствора были аккуратно вылизаны из маленького корытца, последний кирпич занял надлежащее ему место в нескончаемой цепи себе подобных, а мастерок, обсыхая, стал греться на солнце. Когда уже спускались вниз, Придумаем вдруг щелкнул себя по лбу — это его привычка все свои эмоции выражать какими-то движениями, чаще всего — нелепыми. Сейчас он наверняка вспомнил о чем-то очень важном.

   — Чуть не забыл! Ты мне совсем заморочил голову своими загадками, а ведь сегодня… — он не договорил, вновь погружаясь в собственные думы.

   — Действительно, сегодня у нас сегодня. Я как-то не заметил.

   — Сегодня же круглая дата! Мы ее ждем каждые три года!.. Теперь понимаешь, о чем я говорю? Речь Диогена!

   Словесный туман сказанного долго стоял в ушах, но понимание, хоть убей, не приходило. Пришлось задавать наводящие вопросы:

   — Кого, чего??

   Придумаем резко затормозил и смастерил вопросительную гримасу, насколько она была возможна на его физиономии. Его верхний глаз изумленно хлопнул ресницами.

   — Скажи, ты что… и впрямь с облаков к нам свалился? Я угадал? Теперь поясняю как можно доходчивее:  на Очарованной поляне в бочке живет Диоген, в некотором смысле — коллега господина Философа. Так вот, днем и ночью он безвылазно сидит в своей бочке, изолировавшись от всего мира, и постоянно думает…

   — Над загадками?

   Придумаем зло сплюнул.

   — Ты помешался на своих загадках! Его размышления более глубоки и более возвышены! Он постоянно думает над Умной Мыслью!.. Так вот, раз в три года — ни реже, ни чаще — происходит знаменательное событие, на которое сходятся многие жители близлежащих мест. Диоген вылазит из бочки, чтобы поведать миру очередную Умную Мысль, а потом вновь ныряет в свое убежище, чтобы следующие три года провести также в размышлениях. Поверь, Максим, такое событие нельзя пропустить, так что после полудня приходи на Очарованную поляну, не пожалеешь.

   — А я успею сбегать до замка?

   — Если поторопишься.

   Поторопиться-то не грех, было бы из-за чего… И вот, возникли два противоборствующих желания. Одно из них очевидно:  плюнуть на чудаковатого обитателя какой-то там бочки и посветить весь день романтическому свиданию — не спеша, без суматохи, смакуя каждую его минуту. Но с другой стороны — единственная возможность в течение трех лет… Другая появится лишь в отдаленном будущем, да и то — появится ли?  

   — Где хоть эта поляна?

   — М-м-м… на словах трудно объяснить. Надо показать.

   Снова пришлось подниматься на двести седьмой этаж. Придумаем отыскал в куче мусора свою подзорную трубу, и навел ее дуло на маленькое зеленое пятнышко, затерявшееся среди лесных массивов. Его рука вытянулась в том же направлении, а единственный семисуставный палец разогнулся и стал прямым как стрелка указателя.

   — Вон там, видишь? Это не так уж далеко от твоего замка.

   — Я приду. Вдруг этой Умной Мыслью будет ответ на третью загадку?

   Ну, каждый помешан на своем, что тут говорить. На том разговор и закончился, остаток пути они молча спускались по вьющейся лестнице, вдыхая темноту и сырость. Внутри баши тело теряло всякий вес, и путь назад по этим кирпичным закоулкам доставлял одно удовольствие. Перевернутая вверх ногами, уродливо нарисованная на стене ось Z переворачивала вместе с собой фундаментальнейший из всех физических законов — силу гравитации. Возможно, переворачивала заодно и что-то там в мозгах путешественников, так как они на полном серьезе воспринимали все происходящее.

   Внизу приятели расстались, не забыв пожать друг другу руки, и каждый пошел своей дорогой.

   Максим даже не заметил как одолел расстояние, казавшееся раньше муторно-долгим и дико-утомительным. Он был полностью поглощен своими мечтаниями и не чувствовал ни времени, ни дороги, ни усталости. Лишь когда черная громада замка всплыла перед взором, и его отрезвляющая тень поглотила собою солнце, еще минуту назад так беззаботно купающееся в глубине небес, он вновь ощутил себя маленьким, ничтожным и беспомощным, каким и являлся на самом деле. Впрочем, он довольно быстро овладел собой, и размотанная веревка с трезубым крючком на конце уже взмыла в воздух. Максим употребил всю силу своего желания, на которую только был способен, и после нескольких неудачных попыток этот непокорный воздушный змей с железными когтями вместо крыльев все же умудрился зацепиться за вершину стены. Его хвост свисал до самой земли, превратившись таким образом в спасительную лестницу, правда, всего с двумя ступеньками, одной из которых была земля, другой — карниз каменной стены. Да, да — той самой стены, что еще гордо и нагло возвышалась над головой.

   Ободрив себя самыми радужными мыслями, Максим осторожно полез. Чтобы прогнать остатки страха и неуверенности, он решил постоянно думать о принцессе, желая прежде всего представить ее образ, но перед взором мельтешило что-то совершенно невнятное. К середине подъема усталость настойчиво дала о себе знать, превратив все тело в тяжелый камень, готовый в любую секунду рухнуть туда, откуда он был поднят (то есть, на землю, куда же еще?). Максим уже вообразил себе это историческое для его жизни падение, и стало вообще дурно. Все мышцы ныли, пальцы стали деревянными и совсем бесчувственными. Веревка растянулась длиною в бесконечность… Потом случилось то, во что он уже перестал верить — каким-то чудом, а может, незримой помощью неведомых духов-благодетелей он все-таки достиг карниза. Вот-вот уже готовый сдаться и расслабить руки, он нащупал желанную вершину — конец пути.

   Неужели ЭТО получилось?

   Тяжело вдыхая мертвую пыль, Максим испытал такое утомление, что казалось, свет на небесах померк, и они погрузились в душную полутьму небытия. Все вокруг потеряло свою реальность и отчетливость, будто мир на мгновения окунулся Туда, Откуда был рожден. В механизме Времени опять что-то там сломалось, оно уже намеревалось совсем остановиться — не было даже биения сердца — но, пережив мучительный кризис, снова двинулось вперед — в другую сторону идти оно просто не умело. И пульс восстановился, и сердце застучало, и солнце (слава высшим силам!) вновь разгорелось прежним пламенем. Видимость стала ясной, дыхание ровным. Максим смог подняться на ноги, самое трудное, кажется, было позади. Правда, пришлось еще вместо приветствия терпеливо выслушивать фальшивый лай сторожевых псов, в котором не было ни созвучия, ни смысла, никаких чувств, кроме откровенной озлобленности. Когда же псы успокоились, отнюдь не из милосердия, а просто от усталости и собственного бессилия продолжать свою собачью арию, откуда-то сверху опустилась мягкая тишина. Цель наконец была достигнута, и Максим превратился в само ожидание, волнуясь от близости момента столь долго желаемой встречи.

   Принцесса появилась из двери маленькой башенки, находящейся посредине кровли. Некоторое время она стояла, не двигаясь с места, возможно размышляя, стоит ли вообще уделять внимание незваному гостю. Когда собаки совсем стихли, и угрожающий лай оставил после себя лишь едва различимое недовольное урчание, она не спеша двинулась навстречу. У Максима заколотилось сердце.

   Одета она была в платье лилового цвета с пышными и ослепительно-белыми манжетами. Чем ближе Витиния подходила к нему, тем более Максим улавливал все тонкости, все нюансы ее истинно-королевского одеяния. Он вдруг вспомнил про свою простенькую рубашку с вельветовыми брюками и почувствовал себя чуть ли не оборванцем. Рыцарская кираса и блестящий золотом шлем, если и существовали, то только в его фантазии. И вряд ли принцесса, глядя на него, станет фантазировать то же самое…

   Впрочем, все это уже неважно. Главное — он наконец смог увидеть ее прекрасное лицо. Вряд ли какой художник, даже самый талантливый, способен сотворить нечто похожее. Как ни крути, а без излишнего пафоса здесь никак не обойтись. В ее лике было что-то неземное, божественное, непостижимое ни чувством, ни умом. Предел всех его мечтаний. Он раньше и не подозревал, что в мире вообще мыслима такая красота. И вот теперь… «Неужели она сама ко мне подойдет? Неужели со мной заговорит?»

   То ли в самом Мироздании, то ли у него внутри словно все перевернулось, от непривычного волнения даже под ногами зашаталась стена. Принцесса подошла к нему так близко, насколько это вообще было возможно. И пара маленьких огоньков, что искрились в глубине ее глаз, воспламенили в душе Максима настоящее пожарище. Их взгляды встретились, после чего послышался ее голос, при котором все звуки, сущие в мире, делались мертвыми:

   — Я вас слушаю, отважный рыцарь.

   Легкая ирония не испортила этих слов, она слегка улыбнулась. И одна только эта улыбка сполна окупала все пережитые ужасы. Более того, она вдохновляла совершить еще несколько путешествий в ту угрюмую пустыню, которой он твердо заявил: «никогда!» Наступила неловкая пауза. Максим вдруг понял, что его язык совсем не желает шевелиться, а спутавшиеся мысли и все заготовленные ранее вдохновенные речи предательски покинули его голову.

   — Я… рад… я рад вас видеть, принцесса! — он все-таки выдавил из себя традиционную формулу приветствия.

   — И я рада всякому, кто отважится посетить мое одиночество, — снова улыбка, в которой лишь тонкий психолог смог бы увидеть тень едва заметной печали.

   — Вы получили моего почтового голубя? В прошлый раз я не мог к вам проникнуть из-за некоторых… нелепых обстоятельств.

   Принцесса продемонстрировала маленький фокус, и в ее руке появился чуть помятый листок бумаги, слегка опаленный по краям — тот самый.

   — Это? — спросила она.

   — Спешу вас обрадовать, а для меня, поверьте, это радость не меньшая, что получен ответ еще на одну загадку. — Максим почувствовал, что немного осмелел и мог наконец ясно излагать свои мысли.

   Витиния или изобразила задумчивый вид, или задумалась на самом деле. Она пристально посмотрела на своего гостя, но ее взгляд никогда долго не задерживался на его лице, и она тут же отвела глаза в сторону. Ветер слегка волновал локоны ее волос, но большего себе никогда не позволял, будто сама природа слегка стеснялась ее красоты. Принцесса, все еще над чем-то думая, принялась медленно расхаживать возле цветущей оранжереи.

   — Максим, позвольте вас спросить — откуда вы у нас появились?

   Тот растерялся. Действительно — ОТКУДА? Он и сам бы хотел знать. Единственное, что подсказывала по этому поводу так называемая память, так это то, что однажды утром при рождении вселенной он очутился в Центре Мироздания. А откуда, зачем и по какой причине — совершенно непонятно. Принцесса, не дождавшись ответа, продолжала:

   — Просто я о вас раньше никогда не слышала. Но как бы там ни было, вы уже заслужили мою благодарность и благорасположение… Так что же со второй загадкой?

   Максим с неподдельным вдохновением прочитал знаменитое четверостишие. Потом добавил:

   — Итак, два ключа у нас в кармане, осталось добыть третий. Честно сказать, я весьма удивлен, что на такие легкие загадки так долго никто не мог получить ответ. Согласитесь, ведь ничего сложного в них нет, и ума большого не требуется…

   То, что он говорил, не было ложной скромностью, загадки на самом деле казались довольно наивными. Действительно, все это как-то странно.

   Над головой прошелся слабый ветерок, принеся с собой освежающую прохладу да отдаленные голоса неугомонных птиц. Было слышно, как в лесу семь раз проговорила кукушка. Может, какое-нибудь знамение? И снова стало тихо. Шум внешнего мира редко поднимался на такую высоту.

   Принцесса на миг задумалась, оценивая все услышанное, затем снова улыбнулась и произнесла:

   — Вам видней… Одно только беспокоит меня — уверенны ли вы, что ответы несомненно правильные?

   — Разумеется! Последнее время я только и делал, что думал, думал и думал… Пожалуй, перебрал все возможные варианты. И потом — раз! Озарило! Шесть сестер — это шесть координатных осей! Так просто и так изящно!

   Максим вдруг понял, что убеждает больше самого себя, чем Витинию. Легкая тень сомнений все же присутствовала, и сомнение даже не в правильности ответов, а в самих загадках. Вдруг это все же чья-нибудь глупая шутка. Вот даст он третий ответ и… ничего не произойдет. А злой волшебник Тиотан лишь посмеется над очередным глупцом.

   Впрочем, даже сомнения таяли перед лицом живого обаяния и красоты. Хмельной и не в меру развязавшийся язык так и норовил уже признаться в любви, чувства рвались наружу, голова кружилась, но остатки здравомыслия подсказывали, что следует быть осторожным. Она как-никак принцесса, а он даже не знал толком кем является.

   — Вы действительно думаете, что я скоро стану свободной?

   В ее голосе звучало столько умилительного доверия, а в глазах — столько надежды, что Максим, позабыв о никогда не дремлющих псах, чуть не бросился к ней в объятия. Но овладев собой, лишь утвердительно произнес:

   — Несомненно! — всего одно слово, но сказанное с такой решительностью, что затмило собой многоречивую тираду.

   Витиния мечтательно вздохнула.

   — Это будет самый счастливый день в моей жизни… Кстати, а над первой загадкой вы тоже долго думали?

   — О, нет. Здесь другая история, и эту историю следовало бы рассказать.

   Затем он, используя все имеющееся в наличии красноречие, стал описывать свое путешествие в пустыню смерти, сгущая краски тамошних ужасов и возвышая собственное геройство и отвагу. По его словам выходило, что страх вообще для него был чужд и неведом, а само путешествие являлось не более, чем забавным приключением. Если верить Максиму (а принцесса, несомненно, верила), то те шесть великанов, преграждавших ему путь к Центру Мироздания, оказывается, жалкие трусы. Они, спасаясь от кого-то бегством, якобы невежливо с ним обошлись, и Максим сам вызвал их на бой. Но трусы они и есть трусы, поэтому исход поединка был очевиден и предрешен. Эти шестеро в последний момент в панике побросали свои мечи и разбежались в разные стороны. Принцесса долго и весело смеялась, когда он рассказывал ей про свое боевое искусство, вычитанное из каких-то книг.

   Ее рыцарь, как она узнала дальше, был настолько тверд духом, что совершенно не замечал укусов гигантских комаров, а скорпионы доставляли ему в пути лишь мелкие неприятности. По его версии выходило, что бой с покойником (или «вечноумирающим», черт их там поймет), до сих пор смердящий в глубинах памяти, начался с того, что тот позволил себе нелестные высказывания о царстве Добра. А дальше еще интересней:  Максим, услышав эти оскорбления из глубины земли, не поленился разрыть песчаную почву, выволок на поверхность тяжелый каменный гроб, сам вскрыл его — и все лишь только для того, чтобы вызвать наглеца на дуэль. Затем шло жаркое описание самой битвы, в которой, само собой разумеется, его противник не нанес ни одного серьезного удара. Что же касается того факта, когда Максим сам свалился в гроб, то он не стал его утаивать, но изобразил как некий отвлекающий маневр. Словом, все выглядело замечательно. Бутылки были торжественно разбиты и, если бы не одна мелочь, коей является конец света, то на все три загадки был бы уже получен ответ. Завершая свой сценарий легендарных событий, Максим сказал:

   — Конечно, можно было бы еще раз сходить в эту пустыню и добыть последнюю разгадку — для меня это пара пустяков. Но так неинтересно и даже не совсем честно — подглядывать кем-то написанные шпаргалки. Если волшебник Тиотан бросил нам интеллектуальный вызов, то по рыцарским правилам нужно сражаться с ним тем же оружием, то есть собственным умом.

   Принцесса три раза хлопнула в ладоши и громко сказала:

   — Максим, вы несомненно самый отважный рыцарь из всех, которых я знаю!

   Он растворился в блаженном чувстве самообольщения. Сколько пришлось потрудиться, чтобы вызволить из ее уст эти долгожданные слова! Минут через двадцать они уже, как давно знакомые, беседовали о всяких пустяках. Максим еще много чего рассказывал про своих друзей, про величественную башню, которая вот-вот должна достигнуть высот Верхней Бесконечности, не забыл упомянуть о всех приключениях в долине Абсурда. Причем, в его рассказах реальные события так искусно переплетались в вдохновенным вымыслом (иногда — откровенным враньем), а реальные сущности — с экспромтом придуманными существами, замысловатыми тварями и всякого рода фантазиями, что он сам начинал верить в дословную справедливость собственного повествования. И неизвестно сколько бы это продолжалось, если б его взгляд случайно не скользнул по небу… Там вечно плывущее солнце одним своим острием уже коснулось оси Z. А он обещал после полудня быть на Очаровательной… или как там ее… поляне. Да и злоупотреблять расположением принцессы было как-то неловко. Витиния, видно, тоже поняв, что разговор исчерпан, сделала глубокий вздох, подводящий черту их романтическому свиданию, и сказала:

   — Я вижу вы куда-то спешите. Впрочем… надеюсь, что это не последняя наша встреча.

   От этих слов у Максима кровь хлынула к голове. Да ведь это можно было расценивать почти как признание! Во всяком случае сейчас, в состоянии, когда люди теряют рассудок, в каждом слове, в каждом безвинном движении принцессы ему грезились некие намеки на невысказанные чувства.

   — Конечно, мы еще увидимся! Обещаю вам, уже совсем скоро этот замок превратится в груду мелких камней, и мне не надо будет карабкаться по этим проклятым стенам.

   Максим вежливо откланялся и также элегантно ретировался с места свидания. Уже спускаясь по веревке вниз (а это было удовольствие куда более приятное, чем подъем), он вдруг уловил в себе странное чувство — оказывается, ему было немного жаль разрушать замок, хотя он и проклят, и мрачен и зловещ одновременно. Но не смотря на все вопиющие недостатки, он все-таки являлся местом их первых встреч, памятником зародившейся любви. «Ничего, я построю ей новый!» — подумал Максим, и это было уже, пожалуй, явно невыполнимым излишеством его отваги и благородства. «А если что, Придумаем поможет мне в этом деле, у него неплохой опыт».

   Дальше все происходило как в сказке. Едва он произнес имя своего друга, оно подействовало как заклинание, и тут же в воздухе прямо из ничего материализовался сам персонаж размышлений.

   Шутка. Просто Придумаем стоял у подножья стены и, как выяснилось, давно уже ждал Максима.

   — Свидание окончено?

   — Если бы ты знал, как она очаровательна!

   — Действительно, если б я это знал! — в его тоне скользнула безобидная издевка. — Надеюсь, ты еще окончательно не потерял голову и не забыл, что мы собираемся у жилища Диогена?

   — Нет, разумеется.

   — Я, однако, подумал, что тебе трудно будет найти дорогу, и вот — пришел тебя поторопить. Еще не хватало, чтобы из-за всяких пустяков ты пропустил такое важное событие!

   Чаще всего Придумаем разговаривал своим верхним ртом, нижний молчал и открывался лишь тогда, когда необходимо было особо подчеркнуть сказанное. Последняя фраза «…такое важное событие!» была произнесена обоими ртами да еще во весь голос, так что у Максима уже не оставалось и тени сомнений, что событие на самом деле очень важное. Короче, двинулись они в путь, сопровождаемые давно знакомым и отрадным для души звоном маленьких колокольчиков. По дороге Максим поинтересовался, как прошел разговор с господином Философом, и оказалось, что тот счел разгадку вполне разумной, даже записал ее в свою тетрадь. Словом, все складывалось как нельзя лучше. И день выдался на редкость замечательный:  на небе улыбалось солнце, таким ярким и веселым оно еще не было никогда. Эта небесная радость передавалась и деревьям — те многозвучно шелестели, словно переговаривались друг с другом, делясь какими-то новостями. Легкий ветерок неустанно кружил в воздушном танце, слегка приминая траву и унося за собой хоровод маленьких пушинок, где-то им украденных (может, у Злых Одуванчиков?). Придумаем шел весьма замысловатым путем, где не было ни тропинки, ни вообще протоптанной местности. Часто он заставлял своего попутчика окунаться в высокие заросли травы, утопая в ней почти по пояс, иногда приходилось перепрыгивать через овраги, что давалось Максиму с большим трудом, так как у него насчитывалась всего лишь пара ног. Наконец, они вышли на долгожданную тропу, где ходьба вновь обрела легкость и свободу.

   — Долго еще?

   Придумаем вместо ответа указал рукой куда-то вперед и оживленно произнес:

   — Ты его знаешь?

   На совсем небольшом расстоянии проплывал… или проплывало… или проплывала… короче, какая-тот невнятная фигура. Вот так сходу и не подберешь к ней достойного описания:  некий гибрид каракатицы, медузы, многопалого осьминога и чего-то там еще. Это «чего-то там» было совершенно не разобрать. Руки у субъекта прямо на глазах вырастали из туловища и потом вдруг исчезали, так что их количество постоянно менялось. Лишь когда путники стали подходить ближе, что-то колыхнулось в памяти, очертания существа все более и более походили на… Да это же поэт!

   — Ну конечно! Наш знаменитый стихотворец! Я уже с ним успел познакомиться.

   Так как у Максима сейчас все ассоциации были связаны только с принцессой, он в первую очередь подумал, что в честь нее обязательно надо сочинить сонет, да нет — целую поэму! И Алан в этом деле был бы неплохим помощником.

   — Постой, дружище!

   Поэт обернулся и приветливо склонил голову. В его панамке зеркального цвета несколько комично отражались деревья и облака. Безликий образ уже не вызывал прежнего отвращения, даже наоборот — возбуждал интерес, не исключающий симпатии.

   — Наверняка ты направляешься в ту же сторону, что и мы. Ведь так?

   В обыденную серость жизни вновь вторглась чудодейственная лирика:

   — Иду я, друзья, этой верной тропой,

        Пытаясь понять и душой, и умом —

        В чем смысл удивительной жизни земной?

        А вдруг Диоген мне расскажет о том?

   Максим даже захлопал в ладоши.

   — Я же говорил, он сочиняет стихи на ходу.

   Придумаем заискивающе прищурил несколько нижних глаз и с ярко выраженным любопытством спросил:

   — А не может ли наш талантливый приятель облечь в рифмичную форму строительство моей великолепной башни? Ведь она, поглотившая столько физических трудов, стоит того, чтобы ей посвятили хотя бы маленькое четверостишие?

   Алан ответил, почти не задумываясь:

   — Желая сродниться с небес высотой,

        Собой воплотив и мечту, и успех,

        Она монолитной кирпичной стеной

        Стремится всегда к Бесконечности, вверх!

   Придумаем почему-то запрокинул голову и посмотрел в самую отдаленную точку неба, открыв при этом оба рта.

   — Недурно… весьма даже недурно! Я это обязательно запомню и напишу на ее стене.

   — Ну, а я что говорил? Алан без проблем может импровизировать на любые темы, допустим… — Максим на миг замялся, его язык так и норовил упомянуть о мадригале для принцессы, но не желая слишком афишировать свои чувства, он вовремя перешел на другую тему:  — Допустим, описать восход солнца…

   Поэт кивнул, отрастил себе лишние четыре руки, затем вскинул голову вверх, как бы обращаясь к самому светилу, и выразительно произнес:

   — Когда рождается заря

        Из глубины ночи густой,

        Тогда все то, что скрыто тьмой,

        Светлеет ей благодаря.

        Не наглядимся мы никак

        На краски утренних лучей.

        Ведь мир, повергнутый во мрак,

        С зарей стал зримым для очей.

   Максим не переставал удивляться — как Алан, лишенный глаз, при этом способен так тонко подмечать все вещи и события? Наверняка, он смотрит на мир каким-то внутренним взором, причем, доступным лишь ему одному.

   Так, увлеченные благозвучными стихами, они и не заметили, как очутились на поляне, где уже собралось много жителей этого царства, большинство из которых Максим раньше никогда не видел. Но по этому множеству легко было догадаться, что поляна — та самая, к которой они и держали путь. Наконец, перед взором замельтешили знакомые и, кажется, в чем-то родные лица. Вон господин Философ… присел на какой-то бугорок, держа в руках тетрадь и пишущий прибор, приготовленный для того, чтобы слово в слово записать Умную Мысль среди других научных трудов. Сюда пришел и Милеус. Ну, с ним все ясно. У него любопытство, кажется, основное хобби. Наверняка, он пришел самый первый и теперь лежал, растянувшись в объятьях мягкой травы, срывал растущие поблизости цветы, вдыхал в себя их аромат и затем отбрасывал в сторону. Лодочник… Кстати, где Лодочник? Максим поискал глазами среди толпы, уверенный, что тот все же решил на время оставить свой пост ради такого события — послушать самого Диогена! Его маститая фигура быстро появилась в поле зрения, так как он минимум в два раза возвышался над всеми остальными. Лодочник прибыл вместе со своими веслами, крепко зажатыми в левой части, его нижняя часть приминала множество травы — он сидел в терпеливом ожидании, надев на лицо маску полубезразличного миросозерцания. Взоры у всех то и дело устремлялись в сторону, где стояла большая бочка, закупоренная с обеих сторон. Изнутри не доносилось ни звука, ни шороха, ни каких-либо признаков жизни, и Максим даже на мгновение забеспокоился — не умер ли ее обитатель.  Что если местное божество от чрезмерного аскетизма уже покинуло бренную плоть и ушло к своим друзьям-богам куда-то на небо? Увы! Такой трагичный поворот событий лишил бы его возможности хотя бы раз в жизни услышать настоящую Умную Мысль. Да и для остальных было бы разочарование не меньшее.

   Придумаем, стоящий рядом, сиял всем своим видом, из чего можно было заключить, что он ничуть не обеспокоен подобного рода мрачными предчувствиями.

   — Уже сейчас! С минуты на минуту он должен появиться!

   Все переговаривались только шепотом, видимо, боясь потревожить размышления Диогена. Ведь может как раз в данный момент он довершает последние штрихи своей Умной Мысли, являющейся долгожданным плодом трехлетнего интеллектуального труда.

   Наконец-то бочка зашевелилась… Почти без шума крышка отскочила в сторону, издав при этом лишь тихий звук откупоренной бутылки. И Диоген вылез наружу, зажмурившись от непривычных солнечных лучей. На нем не было абсолютно никакой одежды, как и подобает истинным затворникам. Его бледное исхудалое тело, состоящее всего из одной головы, одной руки и одной ноги, совершенно лишенное того, что мы называем туловищем, выглядело совсем истощенным, но яркий огонек в глазах свидетельствовал о бодрости духа, проникновенный взор доказывал несломленость воли, а мягкая улыбка, дополняющая святой облик, без слов говорила, что все в порядке. Все вокруг взбудоражено ахнули, затаив дыхание. А Диоген, одарив взглядом присутствующих, начал свою речь, насыщенную риторическими оборотами:

   — Друзья мои!..

   В Мироздании сразу стало непривычно тихо.

   — Друзья мои! В течение трех лет ваш покорный слуга в условиях мрака и тесноты размышлял над очередной Умной Мыслью, думая, чем бы поразить ваш слух на этот раз. Смиренно покоряясь издевательствам жесткой аскезы, лишая себя сна и пищи, покоя и отдыха, я денно и нощно проводил жизнь в неустанной работе мысли, вглядываясь в суть всех вещей и событий, происходящих под небом. И смею надеяться, что мой труд не обманет ваших ожиданий. Так приготовьтесь слушать…

   Напряжение нарастало.

   Диоген еще раз обвел свою публику интригующим взором и сказал…

   Действительно Мысль!

   Да такую Умную!

   Да такую Проникновенную!

   Да такую Неоспоримо-истинную!

   …что все непринужденно воскликнули. Его слова произвели эффект разразившейся молнии.  

   — Вот это да! — громко воскликнул Лодочник, покачивая верхней частью.

   — Прекрасные слова! — вторил Милеус.

   Философ принялся спешно писать в своей тетради, в точности воспроизводя только что услышанное. Со всех сторон доносились восхищенные возгласы:

   — Гениально!

   — Брависсимо!

   — Как остро! Как изысканно!

   — Нам бы до этого никогда не додуматься!

   Максим сидел заколдованный и неподвижный. Речь Диогена произвела на него столь потрясающее впечатление, что он даже перестал думать о своей незабываемой пассии, удивляясь — какие все-таки замечательные слова достигли его ушей! Как ярко они отражают действительность! Как искусно в них сочетаются лирическое созвучие и глубина мудрости!

   Диоген смиренно выслушал целую бурю комплиментов и предшествующий ей шквал аплодисментов, затем произнес:

   — Рад, очень рад, что вам всем понравилось! Я знал, что мой труд не пропадет даром. А теперь, друзья мои, извините, наше короткое свидание подходит к концу, как скоропостижно кончаются все счастливые минуты жизни. Я снова на три года ухожу от вас, чтобы размышлять над следующей Умной Мыслью, и обещаю вам, что она будет не менее впечатляющей.

   С этими словами Диоген вновь нырнул в свою бочку, и крышка плотно захлопнулась. Неподвижность и молчание, как два вечных стража, опять воцарили над этим чудаковатым жилищем, скрывающим в себе все таинственное и непостижимое.

   — Ну как? — спросил Придумаем, толкнув Максима под бок.

   — Ничего подобного раньше не слышал!

   — А я тебе что говорил!

   Затрезвонили сверчки, почти в унисон с ними затянули многоголосьем пернатые хозяева леса, к ним еще пристроились цикады. Дополняя партию вселенской арии, где-то басом заревел некий зверь. А совсем рядом, перекликая все остальные звуки, раздался проникновенный тенор соловья… или не соловья… в общем, какой-то птицы с двумя головами и четырьмя клювами. Птица была возбуждена всеобщей радостью. И лес очнулся, стряхивая с себя сонливую тишину. Жители Мироздания расходились по своим домам воодушевленными обладателями Умной Мысли, которую все без исключения находили  предельно талантливой, возвышенной и неповторимой. Алан мимоходом сочинил свой очередной куплет:

   — Меня сразила наповал

        Ни молния, ни гром, ни тьма.

        Я пораженный ныне пал

        Великой остротой ума!

   Максим, находясь под впечатлением подобного рода, как-то не заметил, что бродит в лесу уже совсем один. Все разошлись, и он обнаружил себя бесцельно слоняющимся между деревьев. Куда-то шел и шел… Уже спутались все направления и стороны света. Вокруг — лишь бескрайнее полчище мохнатых зеленью великанов, вросших корнями в землю и обреченных на вечную неподвижность. Снова что-то зашевелилось в памяти… угрюмость омертвелого замка, принцесса, ее голос, ее глаза… Свобода, казалось, была так близка для нее, словно дуновение фривольного ветра, кружащего прямо над головой. Всего лишь нужно протянуть руку и ухватиться за него. Одно единственное движение… Одно недовершенное предложение… Одно удачно подобранное слово…

   И он принялся бубнить себе под нос злополучное четверостишие:

   — «Я до минус трех считал,

         В том была необходимость,

         И, взглянув вокруг, понял,

         Что наш мир…»

   Максим прислонился к дереву и взялся стучать кулаком по омертвелой коре.

   — Я должен… должен… ДОЛЖЕН  ее разгадать!

   Приближался вечер и все, что с ним связано. Чтобы окончательно не заблудиться, он пошел в направлении оси Z, спасительно торчащей из гущи веток где-то вдалеке, и видимой из любой точки Мироздания. Впрочем, что за опасения — даже если он и заблудится, для такого природного явления как конец света имеет ли это какое-нибудь значение? По пути он подкрепился дарами фруктовых деревьев, даже умудрился поймать парочку Пляшущих Фруктов, потом, почувствовав легкое утомление от сумбура пережитых событий, решил лечь в тени и немного вздремнуть.

   Спать, спать и еще раз спать…

   Рассудок затянуло приятным туманом. Сладостный, почти волшебный сон погасил свет неба, стер все образы и краски, прекратил всякую деятельность ума и чувств…

   Очнулся Максим, когда уже совсем стемнело. Сумрачный вечер, казалось, являлся продолжением сна. Он слегка озяб и принялся растирать свое тело, удаляя неприятный холод, потом взглянул на небо — его уже всюду прорезали светлые извилистые линии, символы надвигающейся ночи.

   Ночи, которой здесь по-настоящему никогда не бывает.

   Странно, уже довольно темно, но вокруг — непривычное для данного времени суток спокойствие и тишина.

   — А что, конец света на сегодня отменяется? — громко спросил он в пустое небо. — Э, не-е! Так не пойдет! Хочу еще раз посмотреть на конец света! Вот хочу и все! Подать его сюда!

   И права оказалась старая пословица:  помяни черта, он и явится. Почти тут же послышался шум приближающегося урагана. Максим облегченно вздохнул:  ну вот, все как надо, все в порядке, все закономерно. Ведь день, прошедший без вселенского апокалипсиса, это как-то… нелогично, что ли? Он снова поглядел на небо и уже в который раз попытался понять природу этих странных изогнутых линий, но ничего вразумительного так и не приходило в голову. И все же его никогда не покидало тайное ощущение, что где-то он видел нечто подобное.  Загадочные очертания линий как будто на что-то намекали…

   Он снова до предела напряг свою память — примерно с таким же усердием, как напрягают одряхлевшие мышцы, желая справиться с тяжелым предметом. Пытался ухватить в ней призрачный и, возможно, никогда там не существующий ответ. Но вместо памяти зияла большая черная дыра, сплошь затянутая паутиной забвения. Ответ скорее всего там присутствовал, но сидел в такой глубине этой дыры, что извлечь его оттуда являлось проблемой и довольно серьезной. Как неудачливый рыбак вылавливает из озера вместо ожидаемой рыбы то тину, то старые заброшенные предметы, так и Максим извлекал из глубоких мутных вод своей памяти какие-то бессмысленные абстракции, ничего конкретно не напоминающие.

   Он еще и еще подолгу всматривался в причудливые изгибы светлых полос, тянувшихся по всему небосводу от одного горизонта до другого. Внутри что-то болезненно заныло, где-то он непременно это видел! Наконец, подвернулась первая убедительная ассоциация. Линии чем-то напоминали изгибы грецкого ореха, если с него снять скорлупу и посмотреть на сердцевину.

   Грецкий орех…

   Вдруг сердце учащенно забилось. Ошеломляющая догадка откуда-то извне ворвалась в сознание, совершив там целый переполох. Нет, она поднялась не из того мутного озера памяти, а действительно проникла снаружи, словно занесенная в голову порывами ветра. Максим еще раз глянул на небо и даже закрыл рот ладонью, чтобы не высказать вслух свою безумную версию.

   Кажется, он многое начинал понимать…

   Неужели…

   Ветер снял маску приличия и обернулся разъяренным ураганом, путая мысли и сбивая с толку логику. В течение какого-то времени Максим еще пытался выдавить из себя некие соображения, но Мироздание уже близилось к своей агонии. Все ломалось, крушилось, уносилось в пропасть небытия… С деревьев был сорван весь зеленый наряд, и теперь обнаженные, беззащитные, глубоко несчастные они отчаянно скрипели, шатаясь во все стороны, не в силах противостоять бешенству рассвирепелого смерча, что пришел со стороны горизонта.

   Уж совсем по непонятной причине Максим вдруг стал громко смеяться. Этот странный смех из-за гула ветра не был слышен и в двух шагах, но был отчетливо виден в мимике его лица. Смех, который разумно было бы счесть приступом шизофрении, если б не последующие загадочные слова:

   — Как все просто! Как все глупо! Как все плачевно!

   Умирающее в пароксизмах Мироздание даже не подозревало, что самая сокровенная тайна его бытия была наконец открыта. И сжимающаяся в математическую точку вселенная вряд ли когда-то была большим, чем эта простая точка.

 

          Глава  минус  первая

 

   Пустота… О ней уже столько сказано, написано и даже воспето. Впрочем, о чем тут можно говорить и тем более воспевать, когда все предельно просто —  НИЧЕГО  НЕТ.  Но увы, в самой пустоте некому осознать даже эту простоту. Там некому подняться, оглянуться и торжественно заявить:  «Как все просто, понятно и логично, когда ничего не существует! И не над чем ломать себе голову!» Наверняка, тем и таинственно это мрачное небытие, что там никто никогда не бывал, никто никогда его не видел, никто не осязал то, чего нет.

   Тьма… Сестра и союзница пустоты. Где появляется одна, там непременно присутствует и другая, как две тени одного и того же явления, две черных бездны, у которых один общий враг…

   Свет… Это уже нечто диаметрально противоположное. Субстанция, символизирующая собой энергию, движение, жизнь. Свет вполне зрим и осязаем, он родственен нам и гораздо более понятен, хотя по своей структуре куда сложней примитивной пустоты. Свет делает видимыми все существующие предметы, придавая каждому свой образ, форму, цвет, какие захочет. Он является той животворящей силой, под действием которой и мертвая темнота способна воскреснуть.

   Мир… Что же это такое? Не есть ли мир — лишь сложнейшая игра света и тьмы, чередующихся в своих тональностях, которые придают ему такое разнообразие красок? Хорошо известно, что любая информация может быть записана в двоичной системе с помощью нолей и единиц. Так и мир, кажущийся безграничным орнаментом световых спектров, форм материи, мириад элементарных частиц и их энергетических уровней, сильных, слабых, электромагнитных и гравитационных полей, — не есть ли он в своей субфундаментальной основе, еще никем не понятой квинтэссенции лишь многогранное чередование черного и белого? Борьбой света и тьмы, фантазии хаоса с законностью порядка, зримых реалий с призрачным небытием, силой их таинственной корреляции, возможно, и порождено все вокруг…

   Пусть на этот вопрос не будет ответа никогда, дабы мир не исчерпал себя в собственной познаваемости и не превратился бы в единую бесконечно длинную математическую формулу:  скучную, безжизненную и уже никому не нужную.

   Максим стоял в Центре Мироздания, но у него не было столь привычного благодушного настроения, и не вышеизложенные рассуждения являлись темой его собственных мыслей. Он некоторое время изучающе всматривался во все стороны света, обведя взором четыре координатные оси и все, что было различимо невооруженному глазу. Никто бы не смог заметить, что скрывается за этим ледяным взглядом, и почему он так долго стоит на одном месте, не решаясь двинуться в какую-либо сторону.

   А он просто не знал, что ему предпринять…

   Наконец, поборов безволие, он все же направился по давно знакомой тропинке к давно знакомой хижине. Вокруг — та же трава, те же цветы, ничуть не изменившиеся деревья с пестрыми аппетитными плодами, но почему-то ничто уже не вызывало прежней радости и ободряющего восторга. Ничто абсолютно… Дорогой Максим бормотал невнятные фразы, вряд ли имеющие какой-то смысл. Просто губы шептали что-то для себя, а ум в это время думал совершенно о другом.

   Милеус разгуливал по поляне близ своей хижины и, как обычно, пересчитывал деревья, которые ее окружают. Он находил это занятие очень важным и ответственным. Пересчитывал их справа налево, потом пересчитывал те же самые деревья слева направо. Потом проверял контрольную сумму. И так по нескольку раз в день. Странно, но все время получалось одно и то же число. До ушей Максима, волнуя море тишины, все громче и отчетливей стали долетать слова:  «двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…»

   — А, Максим! Привет! Рад тебя видеть… Ой, ты не помнишь, на какой цифре я остановился? По-моему, двадцать восемь…

   — А по-моему, эти деревья ты уже пересчитывал раз пятьдесят.

   Милеус призадумался. Его лохматые уши, одно длиннее другого, прижались к голове.

   — Вообще-то я не веду счет того, сколько раз я пересчитываю деревья. А что, это тоже очень важно?

   Его гость еле удержал свое лицо от улыбки. Улыбка была бы здесь по крайней мере невежливой.

   — А почему бы тебе хотя бы для разнообразия не посчитать Злые Одуванчики? Вон их сколько.

   — Что ты! Что ты! К Злым Одуванчикам я даже боюсь подходить, потому что они — злые.

   — Послушай, Милеус, ответь мне на вопрос:  что ты будешь сегодня делать после полудня, ближе к вечеру.

   Хозяин хижины так сильно наморщил лоб, словно его попросили дать решение дифференциального уравнения второго порядка.

   — Н-не знаю.

   — Зато я знаю, приходи к замку принцессы Витинии.

   Маленькие глазенки блеснули как три алмаза. Блеск, оказывается, тоже имеет свой характер. В данном случае он выглядел явно заинтригованным.

   — Ты… как бы это… ну… неужели разгадал третью загадку?!

   Максим почему-то долго медлил с ответом. Он посмотрел по сторонам, вдохнул в себя побольше воздуха, словно дегустируя его свежесть, и наконец произнес:

   — Возможно… придешь?

   — Конечно!

   Не сочтя нужным более задерживаться, он двинулся дальше по лесу, а Милеус еще долго смотрел ему во след, задумчиво поглаживая лапами шерсть возле ушей.

   Вот она и башня. Ее бессмысленное стремление к небесам сегодня выглядело еще более безнадежным и, кажется, заведомо обреченным. Кто-то когда-то уже возводил подобного рода башни. Ничего у них, разумеется, не вышло, если не считать того факта, что они оставили себе в истории громкое имя — такое же громкое, как и падение их надменных строений. Путь, начинающийся из Центра Мироздания, почему-то каждый раз казался все короче. Впрочем, это давно подмеченная закономерность:  впечатления притираются, и от этого создается обманчивое ощущение более быстрого течения времени.

   На этот раз Максим не стал считать длинную процессию этажей, как обычно делал, и заявился наверх с такой репликой:

   — Ага! Кажется, уже Бесконечность! Или я ошибаюсь?

   Тишина… почти идеальная, такая может существовать только на небесах. Придумаем отдыхал, развесив все свои ноги на груде кирпичных обломков и, видимо, дремал, сдвинув колпак до самого носа. Его длинный хитон слегка подергивался от частого дыхания, а все его три живота по очереди вздымались и опускались. Он даже не услышал этих слов и не смог вкусить их ядовитого сарказма.

   — Придумаем!

   Тот резко вскочил, потряс головой и скороговоркой произнес:

   — Что?! Что-нибудь случилось?!

   — Успокойся, пока все остается на своих местах. А главное — на месте твоя великолепная башня. Никто ее, как видишь, не украл, да и я не собираюсь.

   — А, это ты, Свалившийся с облаков… Знаешь, мне снился странный сон.

   — Про то, как ты смотришь с высоты Верхней Бесконечности и не можешь разобрать — куда же подевалась земля?

   Придумаем как-то кисло ухмыльнулся. Шутка ему не показалась из категории остроумных и была воспринята скорее как издевка.

   — Нет, во сне я видел тебя… Ты что-то говорил-говорил, доказывал, а мы все слушали. — Хозяин башни еле шевелил губами, и создавалось впечатление, что он нехотя выдавливает из себя эти слова. Его взоры рассеянно шарили по сторонам. — Не помню уже, что ты там рассказывал, но у нас на душе было очень неспокойно.

   Максим даже побледнел. Неужто сон пророческий? Придумаем словно предугадывал его личные опасения, а может… черт его разберет. Вообще, сегодня какой-то встревоженный день, причем, встревоженный не внешними обстоятельствами, а внутренним беспокойством, что ли. Если бы у дня имелась своя душа, она бы сейчас стенала в нехорошем предчувствии непонятно чего.

   — Короче, я пришел тебе кое-что сказать. Ты можешь на некоторое время отложить свою увлекательную стройку?

   — Почему бы и нет? Была б на то весомая причина.

   — Если я тебя просто об этом попрошу? Причина достаточно весомая?

   — Ну… хорошо, а в чем дело-то?

   — Приходи вечером к замку принцессы.

   Вот тут случилось нечто неожиданное. Придумаем почему-то вздрогнул, точно напуганный страшной новостью. Его губы чуть слышно шевелились:  «замок… конечно же, замок…»

   — Какая-то проблема?

   — Нет-нет, я приду.

   — Ты ведь знаешь, где живет поэт Алан? Позови его тоже.

   Краем глаза Максим заметил, что башня уже выросла настолько, что стало жутковато глядеть вниз. Облака стелились почти по самой земле, отдельные деревья вообще стало не различить — лишь сплошная зеленая масса, изрезанная, словно венами, извилинами рек. И жуткая тишина вокруг… Звуки на такой высоте делались мертвыми. Даже голос — голос, и тот звучал как-то неестественно, стал похожим на собственное эхо. Совсем уж непонятно по какой причине хозяин башни вяло произнес:

   — Алан, наверняка, великий стихотворец. Все, что ты скажешь, он обратит в прекрасную рифму.

   — Но это ничего не изменит…

   Придумаем широко открыл свой верхний глаз и буквально прожег Максима пронзительным долгим взглядом, что тот даже почувствовал физическое воздействие этого взгляда.

   — Послушай, Максим, ты сегодня какой-то не такой. У тебя что, плохое настроение?

   Последовал тяжелый вздох, неопределенное молчание, потом запоздалый ответ:

   — Вы тоже сегодня все не такие. А впрочем… не бери в голову, все нормально. Нет, на самом деле — нормально все. Мы ведь в царстве Вечного Добра! Здесь все просто обязаны быть счастливыми. Положительные значения осей Х и Y даруют нам свои положительные эмоции! Разве господин Философ не говорил тебе нечто подобное?

   Он уже собрался уходить, но Придумаем положил свою ладонь ему на плечо.

   — Знаешь, что мне еще снилось?

   — Ну!

   — Мы с тобой скоро станем врагами.

   Обреченные на «вечное счастье» оба вздрогнули и посмотрели друг другу в глаза. Это было уже слишком! Честное слово. Максим отшатнулся, точно выскользнувшие нечаянно слова обожгли его.

   — Бред! Выкинь это из головы! — и стал спешно спускаться вниз.

   Ему не дано было услышать ту странную фразу, которую Придумаем шептал себе под нос:  «черное солнце… черное солнце… абсолютно черное…»

   Темнота и сырость башни, ее природный микроклимат, были уже позади. Максим купался в океане зелени и свежего воздуха, направляясь к пещере Философа. Он вдруг вспомнил, как приходил сюда в самый первый раз. Какой святой трепет, какое благоговение, какое благотворение научной мысли испытывала его душа при одном только виде аскетического жилища великого подвижника. С каким вниманием он ловил каждое слово этого неземного старца. А что же сейчас?.. Ни трепета, ни благоговения — ничего! Просто пустота.

   Вот и появились прибрежные скалы. Едва Максим поднялся по лестнице и хотел уже постучать, как изнутри пещеры, точно из чрева, донесся приглушенный голос:

   — Максим, я приду сегодня вечером к замку. А сейчас, извини, мне некогда.

   Раньше причиной такого гостеприимства могла в действительности показаться  чрезмерная занятость и даже собственная назойливость. Сейчас же в этих словах сквозила надменность и пренебрежение. Интеллектуальному центру Мироздания «некогда». Впрочем, он нисколько не обиделся. Чувства, засевшие внутри, были куда глобальнее каких-то там мелочных обид. Максим покорно ушел и долго бродил вдоль берега реки, разглядывая ее неспокойные волны, вырисовывающие на воде замысловатые письмена. Где-то высоко над головой кружила стая горластых птиц, наполняя Мироздание недостающим букетом звуков. Только увы, партии в пернатом хоре что-то явно фальшивили. Небесные солисты, соревнуясь друг с другом в красноречии, были так увлечены собственным исполнением и так невнимательны к общей гармонии хора, что вся их мелодия казалось просто нагромождением режущих аккордов, беспорядочных выкриков, писков и низкочастотных воркований — целый океан бессмысленных звуков, льющихся сверху подобно дождю. Максима некоторое время это забавляло. Он следил за поднебесной процессией, привязав ее к себе любопытствующим взором. Куда направлялись птицы, туда же, словно подергиваемые за невидимые ниточки, поворачивались его глаза.

   Затем одна из птиц, видимо — их вожак, резко отделилась от стаи и свернула в сторону Смешанного царства. Остальные растянувшимся косяком, напоминающим длинный изогнутый клинок, ринулись следом.

   Максим открыл было рот, желая что-то сказать, но так и промолчал, сочтя довольным тот факт, что мысль возникла в его голове. Облечешь ее в форму звука — что от этого изменится?

   Добравшись до парома, он подошел к электростанции, зачерпнул ладонью жидкое электричество и что есть силы подбросил его в воздух. В небе все засверкало и засветилось. Но даже от этого великолепного зрелища веселей на душе все равно не стало. Когда уже сидели на пароме и плыли к противоположному берегу, Лодочник что-то излишне разговорился. Наверное, довело одиночество. Его деревянные губы постоянно шевелились, рождая добродушные реплики.

   — Всем нам известно, Максим, что ты единственный, кому удалось добыть ответы на эти загадки, которые являлись преткновением для многих наших мудрецов. И все мы с нетерпением ожидаем, когда же будет разрешена тайна третьей загадки… — Тут он замолчал, рассеянно глядя в неопределенность, и потом, словно очнувшись, продолжил свою мысль: — Ведь я знал принцессу Витинию, когда она была еще совсем маленькой. Она частенько гуляла возле реки, любила ухаживать за живущими там зверьками, срывала цветы и строила из них разноцветные домики. У нее было очень доброе сердце. Я также лично был знаком с ее родителями — королем Эдвингом  и королевой Розаурой. Никто не видел, куда они делись. Никто не знает, как возник этот замок и каким образом малолетняя Витиния оказалась в его владениях. Говорят, во всем замешан мифический волшебник Тиотан, которого я лично ни разу не видел, более того — не знаю никого, кто бы утверждал, что знаком с ним. Имелись, правда, предположения, рожденные из слухов, что Тиотан, прежде чем покинуть наше царство, стер у всех память о своем пребывании здесь. Из таких же слухов, в общем-то, и произошла вся эта легенда. Так как у нас нет ничего иного, никакой другой версии, то приходится верить ей.

   Максима в данный момент меньше всего на свете интересовали загадки, но он с большим удовольствием послушал кое-что из детства Витинии. Воспоминания о ней до сих пор являлись успокоительным бальзамом для взбудораженной нервной системы.

   Принцесса была прекрасней всех — усомниться в этом факте было равносильно утверждению, что солнце не самое яркое светило в Мироздании, а Диоген — не самый строгий подвижник аскетизма. Подобно тому как солнце есть абсолют всякой яркости, ось Z  — предел высоты и недосягаемости, а вечерний конец света — идеал всего хаотичного и разрушающего, так и принцесса Витиния воплощала собой совершенство всякой красоты. Той самой красоты, которая могла быть творением только безымянного Мастера и недосягаемым чудом для самого могущественного волшебника.

   Устав от бремени собственных размышлений, Максим еще какое-то время слонялся по лесам и полянам в пассивном, туповатом созерцании всего происходящего. Сейчас он смотрел на окружающую природу как на движущиеся картинки, не обладающие ни духом, ни даже внутренним содержанием. Он изредка срывал цветы и подолгу всматривался в их орнамент — конгломерат красок, причудливых форм и обаятельных запахов. Еще с самого первого дня пребывания в Мироздании его никогда не покидало навязчивое ощущение, что цветы — лишь похожи на цветы, деревья — лишь подобие деревьев, все вокруг пронизано зыбким, едва уловимым туманом неясности и некой аморфности.

    Эмпирическое восприятие мира также давало какую-то фальшь. Если очень-очень приглядеться, если очень внимательно прислушаться… Наступал вдруг момент, когда нереальность происходящего становилась почти несомненной. Потом опять — колебания и неуверенность. Всего лишь один момент, какой-то миг, и чувства снова становились неспособными что-то ясно различить. Трудно было понять:  стоит ли он на самом деле на земле или делает вид, что стоит? Да и земля ли это? На все три вопроса ответы однозначные:  нет, нет и нет. Максим признался себе, что если бы не эти замысловатые линии вечернего неба, если бы не отчаянное вламывание в собственную память, он бы никогда не заметил этой одурманивающей подделки.

   Принцесса — вот где глубина и ширина его скорби, и вершина мимолетной радости.

   Наконец появился ее замок, сначала украдкой показавшись из-за густых веток, а затем встав во всю высоту и затмив собою  добрую четверть обозреваемого неба. Солнце уже минуло ось Z и, отметив половину пути, двинулось навстречу Будущей Бесконечности. А сумрачный вечер темной антизарей должен был уже совсем скоро появиться из Прошлой, сгущая все краски Мироздания своими злыми чарами. Максим присел на одинокий скучающий камень и стал терпеливо ждать…

   Ближе к вечеру, как и договаривались, начали потихоньку собираться вместе. Первым пришел Лодочник, как всегда, с собственными аксессуарами — двумя длинными веслами, зажатыми в правой части. Весла довольно комично смотрелись на фоне зеленой травы, но сам Лодочник был серьезен как никогда. Похоже, он слегка запыхался, и его средняя часть то и дело вздымалась от частого дыхания.

   Чуть позже прискакал Милеус, в руках у него был небольшой букет цветов с замысловатой мозаикой красок. Первым делом он торжественно сообщил, что пересчитал все деревья вокруг своей поляны. Их оказалось сто сорок шесть, как и в предыдущие дни. Деревья, следуя его логике, не убывали, но и не прибавлялись. Затем он еще что-то долго рассказывал про Суелима, и чем тот занимается, живя в своем зеркале. Но Максим почти ничего не слышал, он равнодушно смотрел на почерневшую корягу, вершину которой пытается уж в третий раз покорить  отважный жук-альпинист.

   Следующим к замку приплыл поэт Алан, и скучная проза жизни сразу была разбужена его рифмованными афоризмами:

   — О небо! Свет на мир пролей!

        Ведь я опять среди друзей!

   Буквально за этой фразой послышался многоголосый звон маленьких колокольчиков — это бежал Придумаем. Он всюду спешил:  и в строительстве, и в ходьбе, и даже в разговоре, наверное, желая как можно скорее настигнуть недосягаемую бесконечность.

   — Я не опоздал? — скороговоркой спросил он и присел рядом с Лодочником. — Если опоздал, то скажите хоть к какому событию?

   Максим сочувственно вздохнул. Жук все же смог вскарабкаться на вершину коряги, и теперь с гордостью там воссел, шевеля длинными усами. Господина Философа пришлось ждать с полчаса, он прибыл последним, да впрочем, его старость и почтенная седина были достаточным для того оправданием. Солнце уже сближалось с горизонтом, и сумрак начал распространяться из Прошлой Бесконечности, умерщвляя свет и наполняя воздух вечерними запахами.

   Максим, движимый холодным этикетом, если не сказать грубее — рефлексом, обвел всех приветливым взглядом и каждому почтительно улыбнулся. Взгляд, улыбка и сама почтительность даже на расстоянии выглядели явно неестественными. Никто, впрочем, не предал этому значения. Все молчали. Все чего-то ждали…

   — Не знаю, — начал он, — насколько будет интересным для вас все то, что я скажу, и насколько вы вообще этому поверите, но высказаться мне необходимо…

   Он сделал долгую и томительную паузу, провожая взором заходящее солнце. Молчание его друзей подобно вечеру меняло свои оттенки — из любопытствующего стало каким-то тревожным, даже нет:  настороженным.

   — Я хочу спросить:  помнит кто-нибудь из вас, как он появился в этом мире?

   Затянувшаяся пауза была уже достаточным ответом.

   — Что касается меня, — сказал Придумаем, — то мне, кажется, то ли шесть лет отроду, то ли шестьдесят, то ли шестьсот. Точно не помню. Но всю сознательную жизнь я занимался строительством известной всем башни. Правда, она великолепна? Вернее, сначала у меня в голове родилась идея, а потом я взялся строить.

   — Ну, а что было до этого? Как ты родился? Кто твои отец, мать?

   Придумаем протер несколько своих глаз, его нижний рот искривился в легком недопонимании, а верхний неуверенно произнес:

   — До этого… ничего не было… я всегда был таким, каков есть.

   Следующим заговорил Лодочник:

   — А я всю жизнь служил на пароме. Про родителей забыл, но знаю, что в детстве я был намного больше чем теперь — мог достать даже до облаков. Сейчас стал маленьким, а к старости стану еще меньше.

   — А у меня все определенно. Я — вечен! Ни начала, ни конца. — Уверенно заявил Философ. — Это ясно вытекает из моей второй теоремы биоэнергетики. Вся жизнь прошла в пещере над непрестанным размышлением о смысле нашего бытия.

   Дальнейших пояснений не требовалось. Бессмысленность сбросила с себя маски благоразумия и предстала совершенно обнаженной. Лишь много позже Максим поймет, что своими вопросами залез в запредельную область, где происходит сбой программы. Но это потом, а теперь…

   — Я в этом мире уже седьмой день, появился невесть откуда и невесть зачем, а главное — непонятно куда . И каждый битый час ломаю себе голову над вопросом:  что же все это такое? — Он указал рукой на лес, обвел взором поле и продолжал:  — Но у меня словно стерли память, вот почему я долго не в состоянии был разобрать:  где правда, где миф, что такое логика, а что есть абсурд, и чем они отличаются друг от друга, в чем связь причины и следствия и есть ли следствие без причины? Однако, стена заблокированной памяти начинает давать пробоины, и откуда-то из глубины стали всплывать бывшие в прошлом образы, некое новое осмысление происходящего…

   — Максим, — вдруг прервал его господин Философ. — Ты знаешь, я сам очень люблю мучить себя вопросами подобного рода, но пока совсем не пойму:  к чему ты клонишь? Зачем ты нас здесь всех собрал?

   — Терпение. Для начала вот что:  кто может ясно и доходчиво объяснить, почему именно я каждое утро нахожусь в Центре Мироздания? Почему во время конца света только лишь мое тело не подвергается пространственным деформациям? Почему я беспрепятственно смог проникнуть в царство Зла, где оказаться никто из вас не в состоянии? Кто нарисовал эти координатные оси Х, Y, Z? Они возникли в процессе творения Хаоса?.. Но почему тогда они такие идеально прямые и целенаправленные?

   Все продолжали молчать, но молчание каждого имело свой характер. По правде сказать, только один Философ, ну может, еще Придумаем до конца осознавали всю глобальность поставленных вопросов и вообще пытались в них вникать. Милеус отрешенно внюхивался в свои цветы, Алан наверняка был поглощен творчеством, Лодочник размышлял о чем-то глубоко личном. При этом все предано смотрели в глаза Максиму. Тот как-то резко изменил тон своего голоса и тихо, почти отрешенно произнес:

   — Если б вы только знали, что чудес вообще не существует. Это логическая бессмыслица, чтобы по слову какого-то там волшебника прямо из ничего возникло яблоко или чего-то там еще…

   — Но я видел чудеса! — уверенно заявил Лодочник, давая понять, что он полноценный соучастник беседы.

   — И я! — поддержал Милеус больше из чувства солидарности, чем из собственных убеждений.

   Максим вздохнул:  угнетенно, обреченно, равнодушно. Потом едва заметно кивнул головой и сказал в пустоту:

   — Да… здесь можно увидеть все что угодно.

   Разговор все больше залезал в словесные дебри. Тогда Философ, заинтригованный туманом всего сказанного, нетерпеливо спросил:

   — Скажи наконец, в чем дело? Ты звал сюда нас только для того, чтобы громогласно заявить, что не веришь в чудеса? Ну и на здоровье! А может у тебя есть собственная концепция Мироздания? — его проволочные руки неуклюже жестикулировал, когда он произносил это, а рот-синусоида постоянно менял свою амплитуду.

   — Есть…

   Прежде чем произнести решающие слова, Максим долго вслушивался в отдаленные голоса лесной тишины. И всматривался в эти… только теперь как-то внезапно и вдруг он осознал, что перед ним не было ни одного человеческого лица, ни одного внятного образа. Словно эти… существа родились под небрежной кистью художника-абстракциониста… Да кто же они? Уж в который раз затянувшееся молчание становилось для всех удручающим. Необходимо было заканчивать свою мысль.

   — Дело в том, что мир в котором мы находимся — его вообще  НЕ  СУЩЕСТВУЕТ.

   Повисшая над самой головой тишина, казалось, готова была раздавить своей тяжестью.

   — То есть… как?

   — Обыкновенно. В одном, господин Философ, вы были правы, утверждая, что наш мир возник из пустоты. Ведь по своей сути пустотой он и является.

   Лодочник произнес голосом исполненным недоверия:

   — А как же леса, горы? Как же моя река, небо, облака? Ты хочешь сказать, что ничего нет?

   — Поверьте, когда я это осознал, мне было просто не по себе! Один миг прозрения и… все перевернулось с ног на голову.

   Снова воцарилось напряженное молчание, незримой стеной отделяющее Максима от его собеседников. Разумеется, они не верили. Да и способны они были хоть во что-нибудь верить? Вечер уже вступал в свои законные права, все вокруг постепенно угасало, яркие краски меркли, уступая место многотональным переливам сумрака. На небе стали вырисовываться привычные любому глазу изогнутые линии. Он этого и ждал.

   — Знаете, что натолкнуло меня на эту идею? — указательный палец был направлен в самый центр небосвода. — Посмотрите наверх, посмотрите очень внимательно… Видите эти светлые линии?.. Конечно, кто же их не видел? Но хоть кто-нибудь, наконец, мне сможет объяснить — что это такое?

   Вопрос адресовался, несомненно, к Философу, да и он уже не впервые его выслушивал. Загадочные для всех времен небесные полосы с бледным фосфорирующим светом образовывали некие волнистые зигзаги, разветвленные между Бесконечностями. Их всю жизнь воспринимали как явление само собой разумеющееся, незыблемый постулат бытия:  как солнце, воздух, саму землю. А может, это были небесные трещины, если сверху, как утверждали некоторые легенды, находится твердь? Кто его знает… И ответ Философа не внес никакой ясности в эту проблему:

   — Я уже говорил, что линии — непознанная тайна веков. Их значение еще никому не удалось разгадать, одни лишь домыслы…

   — Вот когда я дострою башню в бесконечное число этажей… — негаданно встрял Придумаем со своей навязчивой идеей. — То обещаю, всем расскажу что там такое:  потрогаю их своими руками! Потерпите еще немного, а еще лучше — помогите мне со строительством.

   Последнее высказывание Максим вообще пропустил мимо ушей. Он продолжал:

   — Простите меня за резкую мысль, но это, увы, вам и не дано знать. Потому что я — единственный среди вас  ЧЕЛОВЕК. А теперь слушайте, что я скажу:  эти линии… — он вдруг замолк.

   — Ну!

   — Эти линии… — Максим еще раз вскинул голову кверху, словно еще сомневаясь в собственной догадке. — Это извилины человеческого мозга!

   Сказано, конечно, впечатляюще. Но выраженная идея явно требовала дальнейших пояснений.

   — Вывод очевиден:  мы с вами находимся не в каком-то там мире, а внутри чьего-то сознания! Мы просто выдумки, как и все это эфемерное Мироздание. Глупо это, трагично иль совершенно безразлично, но все мы являемся чьими-то мыслями, а что вы видите вокруг — лишь плод чьей-то фантазии… Теперь, кстати, все предельно просто объясняется. А я-то долго ломал себе голову над вопросом:  что же такое конец света? Как трактовать столь вопиющую бессмыслицу? И каким образом целая вселенная возникает из небытия? — его голос звучал все громче и проникновенней, подобно голосу воодушевленного проповедника, как некий судейский приговор:  окончательный и бесповоротный. — Сейчас стало все ясно как светлым днем:  когда о нас начинают думать, мир как бы появляется, пока думают — он как бы существует, а как только перестают думать — все исчезает. Наступает так называемый «конец света».

   Максим резко замолчал, точно надорвал свой голос. На самом же деле он просто решил сделать паузу и попытаться понять, какое впечатление произвела его речь на остальных. Пока безрезультатно. Все с недоумением смотрели на господина Философа. В подобных вопросах он был единственным признанным авторитетом. Если с этими рассуждениями согласится он, то согласятся все. Если же он их отвергнет — Максиму суждено будет остаться наедине со своим мнением. И сам Философ это хорошо понимал. Его профессиональная гордость была явно травмирована. Неужели многолетние неустанные труды вот так в одну секунду могут оказаться перечеркнуты робкой надуманной гипотезой, состоящей из нескольких слов?! Неужели он так долго и настойчиво исследовал лишь какую-то иллюзию?! Сами вопросы выглядели настолько вздорными, что к ним долго не подбирались подходящие ответы.

   Философ долго смотрел своими глазами прямо в его глаза. Трапеция, окружность и равнобедренный треугольник:  в них блестели маленькие зрачки научной мысли, огоньки мудрости, светочи какого-то чуждого иррационального мышления. Этот взгляд… кажется, был даже сострадательным. Так могут смотреть преподаватели на недалеких абитуриентов. Так, несомненно, посмотрел бы академик на юного мальчишку, который пришел ему сообщить, что вся мировая наука пошла не тем путем, то есть не тем, что записан в его маленькой шпаргалке.

   Но Философ выше всех своих достоинств ценил доброту и вежливость:

   — Послушай, Максим. Во-первых:  ты мне друг, другом и останешься. Конечно, никому не запрещено иметь собственное мнение, пусть ошибочное. Но все-таки не кажется ли тебе, что твои умопостроения уж слишком малоосновательны. Из чего ты исходишь? Из переменчивых чувств? Из никому непонятной интуиции? Из невозможности объяснить феномен конца света?.. Я вполне допускаю, что эти линии на небе слишком похожи на ваши… извилины. Ну и что? Уже давно я открыл, что они также схожи с кривизной поверхности грецкого ореха. Согласен? Но я отнюдь не делаю поспешных выводов, что внутри всякого ореха существует такое же Мироздание.

   Впрочем, он зря распинался. Максим его почти не слушал, смотрел куда-то в сторону и полностью погрузился в самого себя. Далее в разговор вступил Придумаем:

   — Ты всерьез думаешь, что мы существуем внутри какого-то мозга?

   — Да мы вообще  НЕ  СУЩЕСТВУЕМ! Этот термин для нас неприменим. Фантомы и призраки и то более реальны, чем мы! Сейчас просто закройте глаза и попытайтесь мысленно представить себе некое сказочное существо, радостно прыгающее по поляне. Нарисуйте рядом лес, координатные оси, если так удобней. И что из этого? Оно на самом деле радуется? Прыгает? Какова же его масса?.. Вы открываете глаза, перестаете о нем думать — и его нет. Менее, чем мираж! Так и…

   — А знаете, — неожиданно встрял Милеус, — я представил себе такого маленького Зюзипузика, у него мохнатые уши как у меня…

   — Дослушайте же до конца! Потом про зюзипузиков поговорите! Главная мысль, которую я хочу сказать:  так и этот мир. Он нам кажется бесконечным, осязаемым и вполне правдоподобным. То есть не кажется, а лишь кажется, что кажется… Тьфу! Я уже запутался в своих словах. Ну, в общем, смысл ясен!

   Однако ничего ясного и осмысленного пока не наблюдалось. Милеус слегка обиделся, что его великолепный рассказ так бестактно прервали,  и снова увлекся разглядыванием цветов. Поэт, на лице которого отсутствовала какая-либо мимика, казалось, продолжал оставаться равнодушным. Впрочем, несколько раз он хотел что-то произнести, но тут же умолкал:  может, не клеилась рифма к словам или боялся сказать несуразицу. Лодочник после задумчивой полудремы открыл наконец свои деревянные губы:

   — Лично я чужд столь глубокомысленных рассуждений. Я живу своей простой жизнью и воспринимаю ее так, как оно есть.

   Здесь не было решения проблемы, зато присутствовала откровенность.

   — А мне неприятно, что я лишь чья-то выдумка! Хочу быть самим собой! — вдруг воскликнул Милеус. Никто даже не понял, как следует расценивать его реплику:  то ли он поверил сказанному, то ли по своему обыкновению взболтнул очередную чепуху.

   Максим, о чем-то вспомнив, продолжал:

   — Все вы знаете, что я ходил в долину Абсурда и что я там видел. Странные вещи:  исчез Центр Мироздания! На небе появилось абсолютно круглое солнце! Не было всех этих линий, но вместо них вечером появились звезды — эти маленькие прекрасные огоньки, словно рассыпанные крупицы света. Еще тогда меня преследовало ощущение, что все это мне знакомо, но оглохшая и ослепшая память отказывалась что-то комментировать, а вы, господин Философ, сказали, что это форма умопомешательства. Но сейчас я определенно знаю и уверен:  там, в долине Абсурда, я увидел настоящий  РЕАЛЬНЫЙ  МИР. В нем действительно нет центра с координатными осями, в нем круглое солнце, а по вечерам сияют звезды. Там нет волшебников и чудес, но действуют лишь физические законы. И уж разумеется, по вечерам там не бывает этих вселенских апокалипсисов — мир тот устойчив и вечен, потому что он существует  НА  САМОМ  ДЕЛЕ. Я чувствую, что есть какая-то связь между мной и той далекой реальностью, но не могу вспомнить — какая.

   Философ скептически покачал головой:

   — Мыслимо ли вообразить на небе круглое солнце?..

   Сумрак постепенно окутывающий Мироздание пеленой вечерних тонов, делал его еще более таинственным и необъяснимым. Максим бросил испытывающий взгляд на мрачный замок. В это время суток он выглядел просто зловеще, зияя собственной чернотой и создавая некую дыру в потемневшем пространстве.

   — Ну что? Может, вам будет интересно услышать ответ на третью загадку? Вы ведь помните ее текст?

   Придумаем кивнул и выразительно произнес:

   — «Я до минус трех считал,

         В том была необходимость.

         И, взглянув вокруг, понял,

         Что наш мир…»

   Все взоры уставились на Максима. Тот выдержал пару испытывающих секунд и добавил:

   —  ЕСТЬ  ПРОСТО  МНИМОСТЬ.

   Наконец ЭТО было произнесено, и молчаливое поднебесье вняло странным словам. А он, не дожидаясь чьей-либо реплики, продолжал:

   — Тут даже есть подсказка в самом тексте. Число три означает трехмерное пространство, где мы находимся, отображаемое осями Х, Y, Z. А то, что оно со знаком минус, символизирует  ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ  СУЩЕСТВОВАНИЕ. Мнимый мир с мнимыми персонажами.

   Сам же мир, если б обладал органами слуха, сейчас впервые бы услышал свое унизительное название. Поэт Алан еще раз вслух повторил всю загадку, возможно, оценивая ее литературные достоинства:

   — Я до минус трех считал,

        В том была необходимость.

        И, взглянув вокруг, понял,

        Что наш мир… есть просто Мнимость.

  То, что произошло потом, навсегда отпечатается в памяти каждого. Вначале, подобно выстрелам, послышался треск лопающегося камня. Все мигом сообразили в чем дело и направили взоры в сторону замка… похоже, уже бывшего замка. Последовало несколько подземных толчков, один как бы подталкивая другой, и почва под ногами принялась шататься из стороны в сторону. Создавалось впечатление того, что вселенная содрогается от неведомой чудовищной силы — или силы какого-то чудовища, обитающего глубоко внизу. Оно на что-то явно озлобилось, а может… просто наконец проснулось? Милеус не выдержал и первым свалился наземь, его примеру последовали остальные. На месте остались только Придумаем, сохранив устойчивость благодаря множеству ног, да поэт, который в них вообще не нуждался.

   По стенам замка поползли трещины, подобно морщинам, предвещающим старость и скорую смерть. Таинственная сила, выпущенная на волю тремя удачными отгадками, будто веками дожидаясь этой минуты, с нескрываемым злорадством долбила толстые стены со всех сторон света.

   Принцесса!! Что она сейчас чувствует?!

   Максим, лежа на земле, не отрывал взгляд от грандиозного зрелища, о котором только и мечтал все последние дни, и сейчас не мог понять — чего в нем больше:  страха, бессмысленности или воплотившихся надежд?

   Наконец со стен стали откалываться громадные каменные глыбы. Они с глухими ударами отчаяния грохались на землю, разбиваясь на тысячи осколков, каждый из этих осколков — еще на тысячи, потом — еще, и так шла цепная реакция, пока камень не превращался в обыкновенную пыль. Впервые тучи спускались не с неба, а медленно поднимались с земли — тучи пыли и пепла, останки нерушимого могущества. Они клубились, медленно росли, стремясь подняться до облаков и полагая, что там их законное место. Прошло минут пять, и черный занавес полностью окутал замок, сокрыв от взора его предсмертные судороги.

   Нет… не дотянули они до настоящих облаков. Рожденные лишь ползать и обреченные на скорую смерть эти тучи черноты и душного цемента, зола пережженной надменности, простая пыль для дорог — они стали медленно оседать на землю, из праха взятые и в прах обращаемые.

   В этот момент Максиму было уже наплевать на замок и на то, что от него останется. Он был вне себя от отчаяния:  принцесса наверняка погибла! Он уже совершенно не слышал Милеуса, который громко крикнул:

   — Это правда! Все здесь выдумка! Просто выдумка!

   Он был также равнодушен и глух к словам Алана, а тот произнес нечто странное, но вполне уместное для данной ситуации:

   — Напрасно ты, солнце, встаешь поутру

        Собою развеивать мрак и тоску.

        Лишь скроешься ты на другой стороне,

        Как сумрак опять воцарит на земле.

   Наконец все стихло… Недра земли успокоились, небеса больше не дрожали и заняли прежнее положение. Даже стало слышно шуршание листвы. Пыль все более оседала, и из нее в воздух взвилась стая черных воронов — все произошло именно так, как гласила легенда. Вороны какое-то время покружили над головой, издавая воркующие звуки недоумения и, не в силах сделать большего, вскоре скрылись.

   По кронам деревьев играючи пробежали лучи заходящего солнца. Вдали пару раз гаркнула какая-то одинокая птица. Максим боялся открыть глаза…

   Местность как-то внезапно стала совершенно пустой, принцесса была в своем великолепном наряде — цела и невредима. Сказка со счастливым концом… Даже не единого темного пятнышка невозможно было заметить на ее светло-лиловом платье. Под ногами у нее расстилалась россыпь мелких камней да комков засохшей глины — все, что осталось. Впрочем, все что и было… Сейчас возникло непривычное ощущение, что самого замка никогда и не существовало:  стоял то ли его макет, то ли призрак — словом, нечто эфемерное, непрочное, как и весь этот мир, улетучившееся при помощи обыкновенных чар.

   Максим поднялся на ноги и помог Витинии спуститься с развалин. Его внутренние чувства в этот момент были до того сложны и запутаны, что их вряд ли получится описать даже длинным набором выразительных слов. Но при всей душевной нестабильности он все же испытал нечто подобное радости — так долго ожидаемой, так тщательно лелеемой в сакральных помыслах. Живительный взор принцессы, частенько устремленный ему прямо в глаза, не потерял своей чудодейственной силы. Краски сразу становились ярче, звуки — выразительнее, все проблемы — какими-то вздорными.

   — Я не могу поверить, что это произошло! Вы так много для меня сделали! — голос… опять этот голос, слушая который, даже дико было вообразить, что его НЕТ. Она печально вздохнула:  — Только куда мне теперь идти? У меня не осталось ни родных, ни близких…

   Милеус сел под какое-то дерево и твердил себе под нос только одно слово:

   — Выдумка… выдумка…

   Придумаем смотрел в даль горизонта или еще дальше, но похоже, не видел перед собой абсолютно ничего. Лодочник с явно угасающей надеждой взглянул на господина Философа, но тот был мрачен и угрюм. Крайне нехотя он выдавил из себя признание, ставшее для всех очевидным:

   — Возможно… Максим… ты… прав… — каждое слово рождалось в муках. Его взгляд был рассеянным, речь неуверенной:  — Весь мир лишь плод чьей-то фантазии, не более того. И цена ему — россыпь золотых монет, нарисованных на старом холсте.

   Философ посмотрел в сторону бывшего замка, обнаруживая там лишь угнетающую пустоту, возможно, даже более мрачную, чем сам замок. И произнес в завершение всего одно слово:

   — Погиб…

   Витиния встревожено посмотрела на Максима:

   — У вас что-то не так? Вы как будто не рады моему освобождению?

   Ответил не он, а его губы:

   — Ни в коем случае, принцесса! Мы за вас счастливы, просто… просто небо преподносит нам сложные загадки, еще сложнее тех, что были написаны на стене волшебником Тиотаном. Не обращайте внимание. У моих друзей сегодня слегка угрюмое настроение.

   Он снова глянул наверх. Линии были столь очевидны и даже навязчивы для взора, что не замечать их, закрыть глаза и не думать о них, не делать никаких выводов, тревожащих сознание, было просто невозможно. Тайна стала открытой, источая из себя какой-то горький яд действительности.

   — Но я не хочу быть вымышленным существом! — громко заявил Милеус. — Я тоже хочу жить в реальном мире с нормальными законами, пусть там даже круглое солнце — что мне до этого?

   Лодочник добавил, подливая масло в огонь:

   — Меня, по правде, тоже не устраивает, что я лишь чья-то мысль. Хотят — меня придумывают, хотят — просто уничтожают… Этот НЕКТО, чьи линии мы видим, может сделать с нами все что заблагорассудится. Кто это? Бог? Вселенских размеров человек? Или еще кто?

   Придумаем горько и тяжело вздохнул: 

   — Какой теперь смысл строить башню? Я-то считал это своей личной идеей, я-то мечтал…

   Принцесса стояла молча, не желая задавать назойливых вопросов, но по разговору вскоре догадалась, что их всех так удручает. Самый большой удар, несомненно, переживал Философ:

   — Столько трудов! Столько научных трактатов… а сколько математических исчислений! Неужели все напрасно? — его голос, смесь горечи и безнадежности, усугубил и без того унылую атмосферу.

   Вдали еще раз гаркнула та одинокая птица, а может, то была уже другая. В этом звуке чувствовался явный сарказм, издевательская усмешка. Впрочем, НЕТ никакой птицы, ничего здесь НЕТ…

   — Я наотрез отказываюсь жить в вымышленном мире! — Милеус даже изменился в голосе, заявляя об этом.

   — Таково и мое мнение! — громко сказал Лодочник.   

   — Это несправедливо!

   — Мы не желаем быть чьими-то выдумками!

   Кто-то добавил:  «глупыми выдумками».

   Максим чувствовал, что назревает какой-то бунт. Он уже стал сомневаться:  стоило ли вообще все это говорить, ведь жили же не тужили. Оставалось бы все как есть, где каждый был счастлив в собственных заблуждениях. Вот она, горечь истины! У нее, оказывается, тоже своя цена… Ведь на то и существует заблуждение, чтобы создавать иллюзию счастья по причине отсутствия настоящего.

   Алан… Ну конечно же, он не остался безучастным и, как бы подытоживая общее настроение, нашел для него соответствующую мелодию слов:

   — Как страшно и жутко бывает тогда,

        Когда среди праздной мирской суеты

        Вдруг стоит понять, что идешь в Никуда

        Под лозунгом светлой, красивой мечты.

   — У меня есть идея! — Придумаем опять что-то там придумал, возможно, под влиянием лирики. — Надо покинуть этот мир!

   Мысль, конечно, гениальная. Но как и все гениальное, оказалась слишком простой, то есть откровенно глупой.

   — Он же бесконечен, — вяло возразил Философ.

   — Ерунда! Эти бесконечности такой же вымысел, как и все остальное! Вот если бы иметь какое-нибудь средство передвижения… например, воздушный шар.

   Неплохое желание. Но лучше бы — ракету.

   — Откуда?!

   — Мы пожелаем, чтобы он у нас был, вот и все! Здесь творятся такие чудеса!

   Пришло небольшое оживление и даже прилив бодрого настроения. Милеус возбужденно продолжал общую тему:

   — Если мы вылетим за пределы этого мира, то окажемся в мире реальном, где же еще?

   Только господин Философ и Максим понимали всю вздорность этой затеи, но не хотели лишать надежды ни себя, ни других. Впрочем, Философ тут же вернул всех на землю, с которой они еще не успели взлететь:

   — Увы, силы даже нашего общего желания недостаточно, чтобы сотворить из ничего воздушный шар. Тут нужны волшебники, но ближайшие из них живут очень далеко, в Дремлющих лесах.

   Все суетились, громко кричали, но никто не знал, что конкретно делать. Или бежать в те леса, или пытаться покинуть Мироздание пешком — это уже откровенное безумие, или как-то самим сконструировать этот шар, но об его устройстве никто и понятия не имел. Далее сценарий событий повернулся резким, внезапным, совершенно непредсказуемым пассажем. Вдруг каждый услышал громкие и отчетливые слова:

   —  У  ВАС  ВСЕ  РАВНО  НИЧЕГО  НЕ  ВЫЙДЕТ!! — совершенно незнакомый грубоватый голос, казалось, откуда-то извне вторгся в шумный разговор, разом смирив этот шум и заставив всех замолчать.

   Все в первую очередь посмотрели на небо, затем по сторонам. Стало тихо как никогда… На том месте, где полчаса назад возвышался легендарный замок, стоял высокий господин в длинном черном плаще, свисающим почти до пят и плотно замуровывающим все его тело, так что издалека он напоминал монолитную каменную статую, почерневшую от времени и вечерних сумерек.  Эта тревожная иллюзия сохранялась до тех пор, пока в статуе не появилось движение. И медленным, неторопливым, можно сказать — царственным шагом незнакомец приблизился к хорошо знакомому нам обществу, глядя на всех сверху вниз, как в буквальном, так и в любом переносном смысле. Вблизи он казался чуть ли не в полтора раза выше Лодочника, не говоря уж о других. Теперь представилась возможность разглядеть его лица — их было четыре, обращенные на все стороны света и одновременно внимающие всему происходящему вокруг. Такая же черная и непомерно широкая шляпа бросала на лица мрачную тень, делая их устрашающими и внушая это чувство окружающим.

   Принцесса вскрикнула:

   — Я узнала его! Это волшебник Тиотан!

   Легенда окончательно воскресла из пепла забвения. Молчание продолжалось, но его характер изменился. Любопытство перешло в некое замешательство. Максим, поддавшись всеобщему недоумению, понятия не имел — как теперь следует себя вести. Этот волшебник из мрачной саги, создавший для Мироздания чуть ли не целую религию своей личности, о котором ходило столько слухов, тот, по вине которого так долго томилась в заточении прекраснейшая леди, — сейчас он стоял в нескольких шагах и холодным взором, в котором проглядывалось нечто орлиное, надменное, смотрел на присутствующих.

   Кто же он? Коварный маг? Воплощение темных сил? А может, раскаявшийся злодей, желающий стать их другом? Или… просто равнодушный наблюдатель всего творящегося под солнцем? Максим вспомнил, что по легенде Тиотан когда-то жил в царстве Добра, значит в нем осталось… Нет, не мог он окончательно перевоплотиться в демона. Осмелев немного от этой мысли, он хотел робко заговорить, но волшебник опередил его:

   — Я обычно являюсь там, где слишком много ума, чтобы его смирить, или слишком много глупости, чтобы ее уничтожить. — Металлический тембр его голоса звучал подобно приговору. — Последнее к вам больше подходит…Я могу также внезапно оказаться рядом, когда кто-либо доведен до крайнего отчаяния, и быть ему помощником, но с такой же легкостью могу свергнуть того, кто слишком высоко превознесся. В этом мире я являюсь почти всемогущим.

   Он на некоторое время замолчал, предоставляя возможность всем осмыслить только что сказанное. Где-то насторожено завыл ветер, тишина встрепенулась, а он продолжал:

   — Знаете, что мне придало такую силу? Хотите знать? Здесь дело не только в сверхъестественных способностях, которыми вы не обладаете. Причина в другом, я —  ПЕРВЫЙ, кто смог понять, что нашего мира просто не существует на самом деле. Так что ты, Максим, лишь повторил открытие, сделанное много-много лет назад… И вот, когда я это понял, я стал смотреть на все, как на иллюзию игрушечных стихий, для меня перестали существовать всякие законы по той простой причине, что никаких законов здесь никогда и не было. Мы их сами себе внушаем. Я мог делать абсолютно все что хотел. И эта безграничная власть, сознаюсь, испортила мой прежний добрый характер. Впрочем, я ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь. С того самого дня, как ты, Максим, появился в Мироздании, я сразу понял, что ты не такой как все. Я никогда не показывался тебе на глаза, но постоянно следил за тобой. Ты сейчас смотришь на меня как на лютого врага, а ведь однажды я спас тебя от явной гибели… Помнишь царство Зла, когда ты был погребен заживо в склепе? Если бы не моя тайная помощь, тебе пришел бы конец. А ты возомнил, что силой собственного желания обрел утерянную бодрость духа… Но все это в прошлом, не стоит его ворошить — там уже историческая пыль. А сюда я пришел для того, чтобы сказать вам одну простую вещь:  вы теперь знаете тайну этого мира, который я справедливо окрестил Мнимостью, так что смиритесь с данной мыслью. Смирение — лучшее лекарство от несбыточных желаний, терзающих нервы. Ваша попытка бежать отсюда в недосягаемую Реальность — такое же безумие, как если б вдруг ваши собственные мысли вылезли из головы, обрели форму и плоть, а потом стали с вами разговаривать. Мнимые существа никогда не смогут жить в настоящем мире, повторяю — смиритесь с этой простой аксиомой.

   Тиотан закончил, и пришла возможность высказаться всем желающим. Его голос стал более мягок и доверителен, поэтому томительное напряжение немного спало.

   — Но ведь можно хотя бы попытаться! — не унимался Придумаем. — Ведь никто даже не пробовал вырваться отсюда.

   — Верно! Верно! Нельзя опускать весла, даже не начав дела. Придумаем прав, и я с ним полностью согласен, — сказал Лодочник, уверенный, что высказал общее мнение.

   Совсем уж осмелевший Максим обратился к Тиотану со своей безумной просьбой:

   — Послушайте! Вы, я слышал, знаменитый волшебник. Сделать для нас воздушный шар для вас ничего не стоит. Большего мы не просим. А наши проблемы мы уж будем решать сами. Сделайте это доброе дело!

   Тиотан был тороплив в собственных словах, но медлителен на ответы другим. Он долго стоял, слившись воедино с наступившей тишиной. На всех его лицах глаза были закрыты. Кажется, он думал… если только не задремал от скуки и бессмысленной иллюзорности всего вокруг. И голос его возник так внезапно, что всем пришлось вздрогнуть:

   — Хорошо. В конце концов я вам чем-то обязан и охотно исполню вашу просьбу. Это будет примерно то же, как разжалобленные родители покупают ребенку какую-нибудь пустую игрушку, лишь бы он потешился и не приставал к ним. Потому еще раз повторяю — это глупая затея.

   Но дети они и есть дети, они всегда считают, что взрослые очень-очень многого не понимают. Всеобщее оживление колыхнулось волной шума и выкриков, кто-то даже захлопал в ладоши от внезапной радости. А Тиотан все никак не мог понять — чего им так не терпелось бежать отсюда? Чем здесь не жизнь?

   Волшебник первый раз улыбнулся:  лишь на долю секунды, едва заметно, и тут же вернул себе прежнее каменное изваяние лица. Затем он поднял одну руку вверх и стал еле разборчиво бормотать какое-то длинное заклинание. Вечерний воздух вдруг прорезал яркий зигзаг молнии, породив секундное впечатление вмиг наступившего дня. Потом был грохот, шум, горящие огни на небе… И лишь когда Тиотан, сомкнув уста, опустил свою руку, буквально из ничего материализовался огромный аэростат с вместительной гондолой, сплетенной из засохшего тростника. Он висел в метре над землей и едва колебался от мимолетных капризов ветра.

   — Вот здорово! — воскликнул Милеус и первым сиганул в гондолу.

   — Вы настоящий волшебник, — почтительно произнес Философ. — Я всегда в равной степени преклонялся перед силой ума и силой творчества, сейчас же предпочтение отдаю последнему.

   Он, закинув сначала свой неразлучный посох, принялся медленно карабкаться на борт, по-старчески кряхтя и вздыхая. Одна его проволочная рука запуталась в тростнике, потом сзади кто-то подтолкнул, и мгновение спустя Философ обнаружил себя пассажиром этого фантастического сооружения. Воздушный шар, почувствовав груз, стал опускаться ниже.

   Вдруг раздалась громкая трель маленьких колокольчиков — это Придумаем одним прыжком влетел в гондолу, что для него не составило ни малейшего труда. Потом залезли Максим и принцесса. Громоздкая фигура Лодочника дольше всех копошилась с посадкой, сместив центр тяжести всей системы и перекосив гондолу под углом к земле. Но наконец и он оказался внутри.

   — Сядь-ка посередине, приятель! — приказал Максим, и шар снова принял нормальное положение.

   Поэт Алан заплыл последним. Похоже, он вообще мог обойтись без этого средства воздушных путешествий.

   — Теперь можно и отправляться! — вдохновенно произнес Милеус, подытоживая все приготовления к полету.

   — Одну минуту! — сказал Тиотан.

   Он единственный, кто остался за бортом и даже не шелохнулся с места, не проявил и шага любопытства к происходящему. Он сейчас равнодушным, почти стеклянным взором оценивал собственное творение.

   — Воистину, путешествие романтическое и бессмысленное в равной степени! Но я пошлю вам попутный ветер, который погонит шар к самому краю земли, если вы этого так хотите. А на прощанье желаю кое что сказать… это касается тебя, Максим.

   Тот насторожился и с некоторым волнением ждал дальнейших слов. Долгая, затянувшаяся пауза выглядела почти издевательски. Ну что там еще? Занудная напутственная речь? Какая-нибудь сложнопостижимая мудрость? Может, просто короткое «прощайте»?

   Оказалось, ни то, ни другое и ни третье. Тиотан указал пальцем вверх — жест мудреца, его мог повторить только господин Философ, и никто больше. Вот наваждение! В своем величии он сейчас и впрямь походил на настоящее божество, спустившееся оттуда, куда указывал его перст.

   — Видишь эти линии на небе? Я сейчас скажу то, во что тебе самому сложно будет поверить. Ибо я подозреваю, что это извилины твоего собственного мозга, а все наше Мироздание — плод твоей личной фантазии.

   Вряд ли можно было заявить что-то еще более смелое и безрассудное. Максим даже не задумывался над ответом:

   — Бр… — первым рефлексом было произнести слово «бред!», но он вовремя осекся, вспомнив с кем говорит. — Это невозможно! Ведь я здесь, среди вас. И уверяю тебя, никогда не конструировал никаких миров.

   Тиотан со своей стороны изложил что-то еще более замудрое:

   — Выдумав мир, нет никаких проблем выдумать и себя в нем… Впрочем, может я и заблуждаюсь… — на последней фразе его голос стал менее твердым. Казалось, всемогущие тоже способны испытывать неуверенность.

   Шар медленно оторвался от земли и, постепенно набирая скорость, взмыл выше облаков. Все сущее внизу стало казаться миниатюрно-игрушечным:  зеленые пятна лесов, реки, словно выступающие на теле вены, озера — маленькие осколки кем-то разбитого зеркала. Все медленно проплывало под ногами и, являясь по сути мнимостью, с такой высоты становилось еще менее реальным — просто удаляющимся в бездну сном. Максим с интересом впитывал в себя все изящество этой завораживающей картины, но любопытная мысль, что у него в реальном мире есть некий двойник, засела где-то в сознании и не покидала его в течение всего полета.

   Наколдованный ветер набирал силу и нес путешественников в сторону Будущей Бесконечности, где находился край Мироздания — тот, в котором заходило солнце. Воздушный шар то опускался в гущу облаков, окутывая взоры едва проницаемой пеленой, то взмывал ввысь, делая вызов самому небу. Максим держал принцессу за руку, не переставая бормотать ей что-то успокаивающее и ободряющее. А она просто молчала, как молчал бы сорванный красивый цветок, который взяли и куда-то понесли…

   Принцесса — это воплотившееся очарование, само совершенство, решившее побыть некоторое время в облике человека — она осталась немного в тени повествования из-за сумбурных его событий. Впрочем, она была так рада собственному освобождению, что все проблемы, взбудоражившие остальных, ее вовсе не интересовали. Отдавшись воле своей изменчивой фортуны, Витиния теперь готова была следовать куда угодно — хоть на край вселенной, лишь бы подальше от места бывшего заточения.

   Раздался воодушевленный возглас Придумаем:

   — Мы непременно выберемся отсюда и станем реальными существами, живущими в настоящем мире! Это будет здорово! Это будет очень даже весело! Это будет…

   …еще как-нибудь, но у Придумаем не хватило слов, чтобы закончить собственные мысли, и он замолчал, внутренне переживая свой душевный восторг.

   — Только бы успеть до наступления конца света… — тревожно заметил Философ.

   Алан решил внести разнообразие в привычную и немного скучную прозу. Вот его очередной сонет:

   — О мир! Как ты жалок, несчастен и мал,

        И словно в какую-то бездну упал.

        Ведь ты не реальней обычной мечты,

        Коль зрим мы тебя из небес высоты!

   От избытка чувств он отрастил на своем теле целых восемнадцать рук, и теперь дирижировал ими в такт своему вдохновению.

   — Алан, ты гений! С тобой вряд ли соскучишься!

   Солнце еще висело над горизонтом, но не спеша клонилось к закату времени, когда все — абсолютно все должно погибнуть. Им непременно необходимо было достигнуть Будущей Бесконечности раньше этого фатального события. Центр Мироздания остался уже далеко позади, но желанная бесконечность, словно все отодвигаясь и отодвигаясь, выглядела такой же далекой и недоступной как и раньше. Внизу проплывала совершенно незнакомая местность, непривычный взору ландшафт — даже не земля, а нарисованная кем-то географическая карта. Искусно, надо заметить, нарисованная… Тянулись бескрайние цепи гор с маленькими белыми вершинами — снеговыми шапками, меж ними располагались несколько зеленых полей, точно покрытых изумрудной пылью. Потом появилось большое-большое море, хотя скорее — целый океан, и долгое время шар скользил над гладью воды, внушающей путешественникам какой-то непонятный страх. Затем снова серой массой наплыла земля, но уже без гор и даже без холмов. На ней, осиротевшей, не было ни рек, ни озер — лишь изредка встречались бледные мазки зелени. Художник, рисовавший карту, видно, совсем обленился и остатками зеленой краски от скуки пытался изобразить что-то похожее на лишайники или мелкую растительность.

   Здесь уже отсутствовала какая-либо жизнь, отсутствовала еще и смерть — лишь эта невнятная серость, нечто среднее между существованием и полным небытием.

   Шар вдруг резко стал снижаться. Миновав зону облаков, он явно клонился к земле, делая ее более доступной взору и, кажется, более настоящей. Сверху все это выглядело непривычно. Мир испытывал обратное превращение. Маленькие пятна вырастали огромными полями. Еле заметные трещины становились прямо на глазах целыми оврагами. Поверхность надвигалась, словно вся земля всплывала из глубины воздушного океана.

   Почувствовались толчки… еще и еще…

   Гондола уже бороздила по невзрачной поверхности, оставляя после себя широкий след — как первые признаки разума, прибывшего на далекую безжизненную планету. Наконец, растеряв все силы, она остановилась. Сморщившийся шар также истратил свои чары и медленно опустился вниз, а после превратился в обыкновенное полотно, из чего и был сделан.

   Вокруг не наблюдалось ни единого дерева:  лишь черная земля с редкими насаждениями лишайников. И все было пронизано каким-то красноватым оттенком, как будто здесь недавно лилась чья-то кровь.

   — Глядите! — Максим указал в сторону горизонта.

   Больших… нет, гигантских… даже нет — вселенских размеров шестиконечная звезда, окрашенная багровыми тонами заката, медленно опускалась вниз и растворялась там в бездне идеального небытия. Перед собственной смертью она и весь мир желала окрасить цветом смерти — этой жуткой краснотой, предвещающий скорый его конец, уж неизвестно который по счету.

   — Солнце! — воскликнул Милеус. — Такое огромное! И так близко!

   — Край мира совсем рядом! — воодушевленно добавил Философ. — Но мы не должны терять ни минуты! Бежим, пока есть время!

   — А вот, кстати, и ось Y! — Милеус указал мохнатой лапой куда-то влево.

   Действительно, прямо по земле тянулась натянутая как канат ось Мироздания — та самая, что начиналась в его Центре. Почти что родная… Глядя на нее, становилось даже радостней дышать.

   — Бежим вдоль ее направления! — крикнул Максим командным тоном. — Еще успеем! Должны успеть! — и уже на бегу:  — Обязаны успеть!

   Он схватил за руку принцессу, и все отчаянно двинулись вперед, растянувшись неряшливой цепочкой. Спонтанно возникший марафон сразу определился в своих фаворитах. Первым, разумеется, несся над землей быстроногий Придумаем, распространяя вокруг звон маленьких колокольчиков. Эти самые колокольчики и принесли первое пробуждение в царство мертвой холодной тишины. Далее следовали Максим и Витиния. Он изо всех сил пытался ободрять своих друзей, громко рассказывая им, какие прелести ожидают всех в реальном мире. В мире, о котором он совершенно ничего не помнил. Почти все выдумывал из своей головы, надеясь, что его вымыслы попадут в точку. Принцесса тяжело дышала, но тот умолял ее немного потерпеть.

   Следом плыл Алан и бормотал себе под нос экспромтом сочиненные стихотворения. К сожалению, из-за всей суматохи никто так и не услышал этих шедевров. Все множество рук на теле Алана исчезло — они лишь затормаживали движение. От поэта осталось только бесформенное туловище, маленькая голова да та знаменитая зеркальная панама, отражающая в себе все краски окружения. Далее с глухим топотом передвигалась маститая фигура Лодочника. Его нижняя часть катилась по земле и частенько вздрагивала от ее неровностей. Почти рядом с ним, лишь чуточку отставая, спешно шагал господин Философ. Посох, на который он опирался, вряд ли был надежным помощником в быстрой ходьбе, но Философ без него — никуда. Словно посох — самое дорогое, что у него имелось, некий атрибут самой мудрости.

   А, впрочем, чем Лодочник-то лучше его? Он и здесь не расставался со своими большими веслами, положив их между левой и верхней частью. Весла на самом краю Мироздания! Зачем? Здесь не то что реки — лужи и то не сыщешь. Ну как же Лодочник да без весел?! Или Философ да без своего посоха?! Нонсенс.

   Самым последним, уж методом простого исключения, плелся Милеус. Нет, не потому что являлся самым медлительным, просто не ставил себе цели опережать остальных. Он был погружен в себя и постоянно бормотал одно и то же:

   — Не хочу быть чьей-то выдумкой!.. Не хочу и все!

   Солнце наконец скрылось, и угнетающий полумрак взял полную власть над миром.

   — Скорей! — торопил всех Философ. — Пространственно-энергетический коллапс близок!

   Услышав мудреное словосочетание, Милеус перестал думать о своем и громко переспросил:

   — Что еще за клапс-клапс?!

   — Конец света, небогатая ты голова! Живей вперед! 

   Ось Y яркой линией разрезала сгущающуюся темноту, пролегая над безжизненной почвой далеко вперед, а там…

   Придумаем первый заметил это:

   — Глядите! Она заканчивается!!

   Верить собственным глазам или нет, было личным делом каждого. Но в глубине вечерних сумерек, прямо в том направлении, куда спешили отчаянные беглецы из Мнимого мира, бесконечная ось вселенной действительно прерывалась в виде небольшой стрелки. Дальше… ее просто не было.

   Но ведь ТАМ не может не быть НИЧЕГО  АБСОЛЮТНО!

   …пока лишь темнота, безмолвие, слепота и глухота — вот и весь перечень, что смутно различал взор…

   Придумаем значительно оторвался от своих друзей, используя все резервы собственных сил, как это делают спортсмены в предчувствии финиша. Оставалось уже метров сто, затем — восемьдесят… пятьдесят…

   До чего именно?

   Сорок… тридцать… двадцать…

   Пока не разобрать!

   Десять… семь… пять… три…

   Последний коротенький отрезок оси Y был преодолен, и он, вытянув вперед пару рук, резко остановился.

   Твердое и холодное…

   Стена!

   Еще мерцая матово-красными оттенками заката и разливая этот призрачный свет в померкший воздух, необъятная преграда отмечала собою край земли, возносилась вверх и там загибалась огромнейшим куполом в сторону Центра Мироздания. В некоторых местах по ней перемещались нарисованные облака.

   Да это же небо!

   Та самая «небесная твердь», существующая во многих легендах и преданиях. Значит, это место, где небо соединяется с землей. Здесь заканчивается все:  время, пространство, оси координат, любое проявление жизни. Заканчивается Сущность и Смысл Чего-либо. Граница бытия… а что дальше?

   Размышляя о бескрайнем и непостижимом, Придумаем только сейчас заметил, что прямо над стрелкой, являющейся конечной точкой оси Y, крупными буквами была выведена надпись:  БУДУЩАЯ  БЕСКОНЕЧНОСТЬ. Надпись светилась неоновым огнем и на данный момент, пожалуй, была единственным поддающимся осмыслению событием. Да… его личной мечтой всегда была Верхняя, но судьба есть судьба — капризна и непредсказуема:  забросит туда, куда и не думаешь.

   Тут подоспели остальные. Запыхавшийся Максим с еще более утомленной принцессой Витинией, которая уже десяток раз пожалела, что вообще согласилась на это путешествие. Далее — Алан, не прибежавший, а приплывший. Если бы у него на лице имелись глаза, они бы неизбежно округлились от изумления. Ну как же по такому случаю не обойтись без рифмованной реплики? Никак.

   — Сказали б раньше — не поверил,

        Что я весь мир собой отмерил!

   Следом явился громоздкий и неуклюжий Лодочник, задевая своими веслами небесную стену, словно желая ее проткнуть. Последними прибыли старец Философ и Милеус. И тот, и другой почти валились от усталости. Максим посмотрел на Витинию, хотел сказать что-то ободряющее, но мудрец опередил его:

   — Друзья мои! — его голос от тяжелого дыхания был прерывистым, а все шесть сердец колотились с повышенным ритмом. — Невероятно, но это так! Мы достигли края мира и теперь находимся на бесконечном удалении от его Центра… Ни ум, ни душа не в силах это воспринять. По моим теориям и точнейшим математическим расчетам ясно выходило, что такое место должно существовать. Не видя его своим взором, я всю жизнь верил, что оно есть! И вот теперь я здесь… Только подумайте:  никто до нас, даже ни один волшебник, не забирался так далеко от Центра Мироздания!

   Речь была насквозь патетической, внушительной и очень даже своевременной — но не той. НЕ  ТОЙ,  которую ждал Максим. Все, что осталось в прошлом, теперь мало его беспокоило. Даже омертвелая потрескавшаяся земля под ногами, пустой воздух с немыми звуками — вся эта удручающая романтика внезапно закончившегося бытия тоже ненадолго увлекала его взор. Сейчас осталась лишь одна проблема:

   — Как же мы пробьем эту чертову стену?! —  в озлоблении непонятно на что он принялся стучать кулаками по твердому небу. — Я чувствую! Я знаю, что за ней должен находиться реальный мир! Вот он, совсем рядом!! — он уже стал кричать, может обезумев, надеясь разрушить ее одним своим голосом.

   Где-то далеко, бесконечно-далеко осталась их родная земля:  так и не достроенная башня — памятник отменного зодчества, поляна с кривобокой хижиной, пещера, высеченная в скалах, никем так и не понятая долина Абсурда… Мир, в котором они жили, теперь лежал на дне самой глубокой, самой мрачной бездны — столь глубокой и столь мрачной, что всякие воспоминания о нем не могли рассеять навязчивых сомнений:  может, даже в царстве миражей его никогда и не существовало?    

   Тем временем Милеус, основным жизненным кредо которого всегда было простое любопытство, ушел куда-то в сторону, с интересом разглядывая образы края земли. Небесная твердь темнела с каждой минутой, от нее веяло холодом и какой-то отпугивающей пустотой. Тем контрастнее на фоне этой пустоты показалась одна загадочная надпись.

   — Идите-ка сюда!

   На небе была нарисована стрелка, излучающая неоновый свет, и одно-единственное слово:  ВЫХОД.

   — Это уже интересней! — ободрился Максим. — Выход… куда? Неужто за край Мироздания? И самое непонятное:  кто это написал?

   Вся компания спешно двинулась в указанном направлении. Философ бормотал полушепотом  труднодоступные и даже трудновыговариваемые формулы, изредка трогая рукой холодное небо, желая лишний раз удостовериться в действительности его существования. Алан уже наверняка сочинил по этому поводу множество стихов, но всеобщая суматоха сейчас угашала врожденную тягу к лирике. Идти пришлось недолго, и напряженное ожидание чего-то необычного вскоре себя оправдало. Максим, шедший впереди всех, остановился…

   Он глядел на стену, стена глядела на него. Он — с недоумением, она — с мертвым равнодушием.

   Стена, за пределами которой в принципе  НЕ  МОГЛО  БЫТЬ  НИЧЕГО, даже пустого пространства…  

   Дверь… Первая мысль очевидна — мираж. Не может здесь быть никакой двери.

   Но факт, зримый и осязаемый, уже не оставлял сомнений:  дверь все-таки имелась в наличии… самая настоящая, невесть из чего сделанная, она плотно закрывала проход сквозь твердое небо. На ней изысканной гравюрой вились какие-то узоры, была небольшая ручка в форме зигзага и табличка с надписью:  ВЫХОД  В  РЕАЛЬНЫЙ  МИР.

   Эту надпись каждому пришлось перечитывать по несколько раз, прежде чем ее безумно-радостный смысл был воспринят.

   — Ну, наконец-то! — напомнил о себе Милеус писклявым голосом. — Это ведь то, чего мы искали, правда?

   Во всяком случае, сильно походило на правду. Пришла волна всеобщего оживления. Причем — ударная волна, принесшая с собой целую бурю эмоций. Поднялся неразборчивый шум, возгласы, нетерпеливые предположения с примесью рифмованных фраз. Только лицо Философа пребывало в недоумении и задумчивости:

   — Мои уравнения никогда не заходили так далеко…

   Максим со всей силы надавил на дверь, но та стойко сопротивлялась. Некоторое время он вращал в разные стороны замысловатую ручку, пробовал всякие варианты ее положения, как взломщик сейфа.

   — Ведь Тиотан нас предупреждал…

   — Плевать мне на всех  тиотанов! — он почти в бешенстве дернул ручку на себя, и дверь, жалобно скрипнув, чуть приоткрылась…

   Еще рывок!.. Она нехотя, крайне медленно стала распахиваться, открывая тоннель между мирами.

   Каждый, затаив дыхание, в этот момент думал о своем. Философ изумленно насторожился:  неужели он и в самом деле увидит сейчас круглое солнце?? Милеус сладко вздохнул:  он на миг представил себе — какие прекрасные цветы растут в реальном мире… А самое главное — все они настоящие! Лодочник даже зажмурил глаза:  так страстно хотелось посмотреть тамошние реки и озера! Наверняка, красота невиданная! Придумаем больше всего интересовал такой вопрос:  существуют ли в реальном мире многоэтажные здания? Если да, то могут ли они состязаться в великолепии с его несравненной башней?

   Максим просто сомкнул веки, затаил дыхание, а когда их открыл…

   Черная бездна!

   И больше ничего…

   Множество любопытных глаз всматривались в непостижимую внешнюю темноту, в которой не наблюдалось даже призрачных намеков на признаки жизни или движения. Максим уже занес было ногу, желая окунуться в объятия манящей бездны, но учуяв нерешительность своих друзей, обернулся.

   — Там реальный мир! Я убежден!

   Сложно было понять, разделяли ли это убеждение остальные. Безликая тьма отразилась на их лицах мрачными масками. Принцесса в испуге замерла и недоверчиво принялась разглядывать черную дыру в небе. Лодочник неопределенно качал своей верхней частью:  то ли в знак отрицания, или же просто недоумевая. Придумаем как-то виновато отвел глаза в сторону, а Милеус лишь единственный раз попробовал коснуться лапой бездны, но тут же отскочил назад. Алан, воспользовавшись затянувшейся паузой, решил предать ей лирический смысл:

   — Конец безумного пути,

        Конец и неба, и земли,

        Конец людей, конец идей,

        И жарких, и прохладных дней.

        Все погубила эта тьма.

        Но невдомек, похоже, нам

        Простая истина, что там

        Кончается и жизнь сама…

   Максим все понял:  и смысл стихотворения, и переменившийся настрой друзей.

   — Ну! Что же вы?! Мы ведь проделали такой путь! Что вас остановило?

   Философ глубоко вздохнул. И снова — омертвелая тишина. Казалось, этой могильной тишиной веяло с самой дыры. Ее здесь ничто не нарушит:  не вскрикнет отдаленная птица, не заверещат под ногами встревоженные насекомые, не скрипнет ствол какого-нибудь старого дерева. Ничего… Всякое проявление жизни и звуков, ей присущих, осталось далеко позади.

   Философ еще раз вздохнул.

   — Послушай, Максим… Наверное, Тиотан был прав. Мы, мнимые вымышленные существа никогда не сможем жить в реальном мире. Бессмысленна была вся эта затея, как и бессмысленна для нас ее конечная цель. Если ты действительно пришел к нам ОТТУДА, значит, там твой дом, возвращайся… А нам суждено остаться теми, кем мы являемся…

   Слова мудреца становились все менее разборчивы по мере того, как пробудившийся вселенский шум набирал силу. Конец света, про который в суматохе все уже позабыли, конечно, не мог быть отменен по причине простой забывчивости.

   Задрожала земля. Гулкая вибрация стала сотрясать и небесную твердь, на которой вдруг отворились множество окон, и чудовищной силы ветер, сметая все подряд, ураганом покатился из них в сторону Центра Мироздания. Первым буря поглотила Милеуса. В потемках лишь прощально мелькнула его барахтающаяся фигурка и быстро исчезла. Почти сразу туда же отправился Философ, потом — Придумаем, еще умудрившись налету помахать руками. Максим рванулся было схватить принцессу за руку, но ветер оказался непревзойденным соперником даже среди влюбленных. Отняв у него принцессу, он решил заняться Лодочником, который еще держался лишь благодаря своей массе, а Алан — только потому, что ухватился за одно из его весел.

   Снова этот душераздирающий вой вперемежку с жуткой тьмой, которая растворяла в себе все сущее, убивала дух и помрачала рассудок. Пространство стремительно свертывалось. Едва уловимый взору Центр Мироздания, утопающий где-то в глубине этого вселенского хаоса, жадно затягивал в себя материю, пускай призрачную, мнимую, делая ее еще более несуществующей. К Максиму вдруг пришли какие-то важные мысли, но ненасытный своими жертвами ураган тут же выдул их из головы. И он остался совсем один, отчаянный и непонимающий — что дальше предпринять? Куда окунуться:  во тьму внешнюю или внутреннюю?

   Последнее, что помнил Максим, так это то, как он сломя голову несся к Центру Мироздания, что-то кричал, кого-то проклинал… Но уже очень скоро обе эти бездны слились воедино, захлопнулись как челюсти исполинского животного, демонстрируя заключительный акт всеобщего апокалипсиса.

   Да есть ли хоть где-нибудь хоть что-нибудь реальное и надежное?!

   Пришедшее из глубоких недр могильное молчание оставило этот вопрос без ответа.

 

          Глава  первая

 

   Первые лучи света, разгоняя сонливый сумрак, наполнили внутренность комнаты утренним торжеством. Максим лениво открыл один глаз, пару раз хлопнул слипшимися ресницами, потом открыл другой, посмотрел туда-сюда, секунду соображая — где находится и, обнаружив нависший над головой потолок, снял с головы нейроинтерфейс и потянулся в кровати. Вялость во всем теле не плохо было бы прогнать утренней физзарядкой, но у него имелась уважительная причина, чтобы отменить на сегодня всякие зарядки и еще немного понежиться в постели. Причина эта называлась ленью.

   — Максим! Пора завтракать! — донеслось из бесконечно далекой кухни. Это был голос матери.

   — Сейчас…

   Он поднялся, небрежно заправил кровать, подошел к окну и, раздвинув неповоротливые портьеры, подставил свое лицо освежающим лучам.

   — Здравствуй, круглое солнце!

   На улице вовсю бежали ручьи — посланцы ранней весны, разрезая землю многими искрящимися ленточками и, если бы не шум взбудораженной детворы, можно было б услышать журчание их мелодии. Впрочем, этот недостаток восполняли поющие скворцы, что расселись на ветвях яблони. Все кружилось, все суетилось…

   Минут пять Максим впитывал в себя образы того мира, что находился за окном, затем тревожно вздохнул, обнаружив в области сердца сжавшуюся в комок печаль, почти физически ощутимую боль:  такую тихую, ненавязчивую, но вместе с тем не дающую ни минуты душевного покоя. Что-то там давило, мешало, сжимало сосуды, точно в грудной клетке на самом деле болезнетворной занозой сидело некое инородное тело. Не помогало ни пение скворцов, ни ранняя весна, ни те жизнерадостные бумажные кораблики, что плавали в зыбких лужах.

   Тоска… Хандра… Сплин… Три ипостаси одного явления, именуемого угнетением духа. И веселые краски нарождающегося дня были совершенно бессильны исцелить от этого внутреннего наваждения. Он глянул на кровать, где все еще валялся неубранный нейроинтерфейс и задумчиво покачал головой.

   Конечно, причина в Грезах… Последние ночи они становились более тревожными и неспокойными, рождая массу переживаний, преследующих даже днем. Хотя, находясь в Грезах, он совершенно забывал обо всем, что творится в настоящей жизни:  в его родном городе Новосибирске, в стране и даже на планете Земля, но вернувшись в нее, почти дословно помнил все свои запрограммированные сны. Перед мысленным взором еще долго проплывали контрастирующие на фоне обычных стен образы:  лицо принцессы… господин Философ с поднятым вверх жезлом… Придумаем, несомненно, рядом со своей бесконечно строящейся башней… Образы вспыхивали, будто вмиг освещенные факелом, и тут же гасли, оставляя взору лишь красивые обои, окна да гарнитур комнаты.

   — Максим! Иди есть! Все готово!

   — Да сейчас я! Сейчас!

   Вместо этого он подошел к проигрывателю Снов — громоздкому агрегату, занимающему чуть ли не весь его детский угол, потрогал его руками, затем нажал кнопку на дисководе. Репродуктор миров слегка загудел и изверг из своей внутренности  quantum-DVD, по внешнему виду более похожий на древнюю виниловую пластинку черного цвета, которая мягко опустилась прямо в руки. На ней было написано по-английски и по-русски:  «НОЧНЫЕ  ГРЕЗЫ. Фирма заказных сновидений». Далее шел рекламный текст: «Отныне и на всю оставшуюся жизнь! Ваши сны не будут более хаотичным нагромождением кошмаров, мрачных воспоминаний и бессмыслицы! Новейшее достижение российских ученых! Убедитесь, что во снах тоже можно жить!»

   — Убедился… — вяло пробормотал Максим себе под нос.

   Он долго разглядывал пластинку, поворачивая ее разными углами к солнечным лучам, наблюдая за шаловливой игрой искривленных линий света и не переставая удивляться:  каким образом на ней умещается целое Мироздание? Ровно неделю назад в его комнате появилось это сложнейшее электронное чудовище — последнее чудо компьютерной техники из Академгородка. И уже семь ночей подряд сны и впрямь перестали быть неразборчивыми, бессвязными и бредовыми абстракциями, коими довольствовались люди с тех самых пор, как вообще стали людьми.

   Сидя за утренним столом рядом с отцом и матерью, он почти не чувствовал вкуса пищи, лениво ковыряясь в своей тарелке и нехотя отвечая на пустяковые вопросы.

   — …да что с тобой сегодня?! Проснись ты наконец! — крик матери зыбкой вибрацией проник даже внутрь тела. — Я спрашиваю, какая у вас была последняя тема по истории?

   —  Это… кажется, конец династии Рюриковичей…

   — Я разговаривала с Ниной Ивановной, что-то она о тебе последнее время плохо отзывается. Можно закрыть глаза на математику, физику, но по этому предмету я выбью из тебя пятерку! Давай рассказывай, что учил!

   Максим почти не уловил смысла вопроса, но все же ответил:

   — Они все так опечалились…

   — Кто? Рюриковичи? К концу царствования?

   Самовар перестал шуметь и булькающе заурчал, испуская под самый потолок свежие облака пара.

   — Ты меня слышишь?!

   — Когда я им сказал, что весь их мир — лишь выдумка, мнимость, они очень огорчились… Лучше бы я молчал.

   Мать настороженно прислушалась, отодвигая от себя пустую тарелку.

   — Не понимаю, кому ты что сказал?..

   Максим поздно понял, что ляпнул лишнего, и совсем не к месту. Когда до нее дошел смысл этих слов, лицо ее так резко переменилось, словно вдруг стало чужим — из какой-то мрачной театральной роли. Она со злостью стукнула по столу:

   — Ты помешался на своих сновидениях! Я скажу отцу, чтобы он выволок этот чертов проигрыватель из нашего дома! Совсем с ума сходишь!

   Максим сконфузился, уткнув свой взор в кружку с чаем. Ну кто его тянул за язык? Непреклонный характер матери он знал так хорошо, что при всякой угрозе был уверен — она не останется неосуществленной.

   — Отец! Да поговори ты с сыном наконец!

   Глава семейства, доселе не изрекший ни слова, будто его здесь и не было, положил свою большую ладонь сыну на плечо и наставительно произнес:

   — Послушай, приятель… — это мягкое обращение «приятель» вместо обычного «сынок» можно смело расценивать как бранное слово, потому что браниться по-настоящему отец просто не умел, да и голос повышал лишь в крайне редких случаях. — Те, о ком ты говоришь, не способны печалиться в той же степени, как не способны чему-либо радоваться… Они вообще не могут чувствовать… Их нет, как нет и того мира, в который ты отправляешься по ночам. Я же тебе рассказывал, как все происходит. Транслирующий луч считывает информацию с дорожки диска и посылает ее на нейроинтерфейс, тот в свою очередь общается с твоим подсознанием, где возникают запрограммированные трехмерные образы, движимые скриптами и во многом регулируемые твоими личными фантазиями. Вокруг тебя создается вымышленный мир, который является ничем иным, как обыкновенным сном… Да, чуточку более реалистичным и столь же чуточку более логически закономерным. Но суть то от этого не меняется. Ведь я сам лично принимал участие в написании программы. Так что успокойся и допивай свой чай.

   — И хорошо учи историю! — добавила мать. — Не пойму, почему этот чертов эксперимент необходимо было проводить на нашем сыне?! Я сама схожу в ваш институт и всем им дам нагоняй!

   — Не волнуйся, дорогая. Все наши сотрудники, в том числе многие их дети уже видели программируемые сны. Убеждаю тебя, это абсолютно безвредно. Ты даже не представляешь, какой рывок в технологиях мы только что совершили! Все-таки успели раньше американской фирмы «Worlddreams»! Только бы… не воспринимал он все это всерьез.

   Внезапный бой настенных часов придал произнесенным словам некую торжественность, словно подтверждая:  «дау-у… дау-у… так оно и есть». Бой прекратился, оставив лишь тихое постукивание маятника. Маятник не знал покоя ни днем, ни ночью, ни единой минуты дня или ночи. Его тиканье до того вжилось в сознание, что абсолютная тишина, без этого монотонного тиканья, была уже сложновообразима.

   Максим хмуро молчал. Все было понятно. Несомненно, все это верно, но в душе почему-то засела невыразимая тоска, делающая эти научные истины мрачными, печальными и никчемными. Он встал из-за стола и удалился в свою комнату, желая поскорее отделаться от назойливых родителей.

   Блаженное одиночество несколько успокоило взбудораженные чувства, а ненавязчивые образы всех предметов, составляющих интерьер комнаты, были лучшими собеседниками в его размышлениях. Впрочем, здесь он был не таким уж одиноким…

   Максим нырнул под кровать и вытащил оттуда большую квадратную фанеру, на которой разноцветными скульптурками стояли вылепленные из пластилина фигуры. В углу фанеры торчали в разные стороны тонкие окрашенные прутики — подобие Центра Мироздания. Правда ось Z получилась несколько искривленной и скорее напоминала обыкновенное растение, чем в общем-то и являлась. Недалеко от нее была вылеплена хижина Милеуса, а рядом — сам ее хозяин, нагнувшийся, чтобы собирать свежие ягоды. Далее стоял Придумаем в застывшей позе непревзойденного мечтателя. Голова его была вскинута кверху, и его пластилиновый взгляд устремлялся прямо в потолок реальной комнаты из реального мира. В его легендарной башне Максим, конечно же, не стал лепить такое огромное количество этажей, ограничившись лишь четырьмя. Но если фанеру поставить в угол комнаты и глядеть на эту башню с расстояния, особенно в вечерних сумерках, то она точь-в-точь выглядела как настоящая… то есть как мнимая.

   На развалинах замка, сооруженных из кубиков черного пластилина, сидела, задумавшись, принцесса. Она, кстати, очень долго не получалась. Максим несколько раз сминал в ладонях свое художество, прежде чем ему удалось вылепить хотя бы отдаленное подобие этой завораживающей красоты. Глова принцессы слегка склонилась набок. О чем она задумалась?.. Может, о нем?

   По всей фанере от одного края до другого была размазана синяя полоса — образ реки, а около нее торчали те самые скалы, в которых находилась пещера Философа. Самого же мудреца он не стал изображать полностью, а вылепил лишь одну голову, высунувшуюся из жилища. Философ только на миг позволил себе выглянуть во внешний мир, чтобы тут же вернуться к строгому затвору и глубокомысленным рассуждениям. Впрочем, его коллега также не остался забытым. Совсем неподалеку стояла закупоренная бочка Диогена, храня вечное молчание:  ведь именно из этой бочки Диоген не выходил еще ни разу. Наверное, что-то не складывалось с Умной Мыслью…

   Лодочник с непомерно большими веслами находился ни где иначе, как на своем посту. А куда ему еще деваться?.. Терпеливое ожидание новых пассажиров являлось его главной добродетелью как ТАМ, так и здесь. Рядом с рекой совершенно бесшумно работала та самая электростанция, только к ней можно было подключить настоящее электричество — обыкновенную батарейку, и тогда загоралась красная лампочка, окрашивая Мироздание в соответствующий цвет — совсем как при Огненных Играх!

   Осталось, пожалуй, упомянуть про Алана. По причине отсутствия ног Максиму пришлось подвесить его на ниточках, и при малейшем перемещении фанеры он вздрагивал, создавая иллюзию собственного движения.

   Но нет… Движение здесь абсолютно отсутствовало, и увы, в этих ярких фигурках, искусных и пусть даже совершенных, не было самого главного — жизни. Все они стояли холодные, мертвые, полностью неподвижные…

   Реальные образы Мнимого мира.

   Иногда ему казалось, что каждый из них отражает собой некоторые свойства его собственной души. Милеус — романтичность, Придумаем — целеустремленность, Философ, разумеется, — мудрость, Лодочник — доброту, Алан — вдохновение, а принцесса — причину этого вдохновения, то есть само чувство прекрасного.

   Максим частенько беседовал с ними, задавая вопросы и сам же на них отвечая. Их образы будоражили в памяти путешествия по ночным грезам, заставляя на какое-то время забыть обо всем вокруг.

   — Принцесса… принцесса… — шептал он себе под нос. — Ты и здесь не даешь мне покоя.

   Он поднялся, подошел к проигрывателю Снов, вытащил оттуда quantum-DVD, положил его себе за пазуху и вышел на улицу. Как-то жалко было расставаться с этой черной пластинкой. Всюду бегала детвора, и воздух вокруг был пересыщен ее пронзительными визгами. По ручьям плавали бумажные корабли с насекомыми на борту. Большие черные жуки да хорошо откормленные домашние тараканы бегали по палубам и изумленно шевелили своими усами. В их глазах ручьи выглядели настоящими реками, а сами корабли — огромными белыми фрегатами. Не обращая на все это внимание, прохожие спешили по магазинам или на работу. Да… все здесь было ПО-НАСТОЯЩЕМУ.

   Но почему же тогда все вокруг кажется каким-то искусственным, серым, даже призрачным? Максим всерьез задумался — в каком же мире он живет:  в этом, существующем на самом деле, зримом, осязаемом, но почему-то совершенно чуждом, или в ТОМ? Да и вообще, какой из этих двух миров для него более реален?..

   Немного диковатая мысль:  а не все ли равно? К чему эта игра в слова «мнимость», «действительность»? Простые звуки, кем-то придуманные термины, поменяй их местами — и что от этого изменится? Пусть кто-нибудь попробует доказать, что и данная реальность:  исполинская глыба земли, нависшее над головой разрисованное полотно небес, этот яркий, слепящий глаза шарик, слоняющийся от одного горизонта до другого, — что все это не есть такой же мираж, которому суждено рассеяться с наступлением смерти…

   «Пусть кто-нибудь попробует доказать!» — почему-то с обидой подумал Максим и тут же, вздохнув, добавил:  «Нет, мой настоящий мир там… где мои мечты, моя жизнь, моя…» Образ принцессы вспыхнул так ярко в сознании, что Максим чуть было не сделал шаг ей навстречу. Потом еще раз вздохнул и вслух произнес:

   — Пойду-ка я учить выдуманные уроки, а затем отправлюсь в призрачную школу.

   Твердо и решительно, даже с легким негодованием он поставил перед видимым миром огромный жирный знак «минус». Легкий росчерк пера, как на уроке по математике обращающий целую функцию в ее противоположность.

   Впрочем, он решил еще немного послоняться по закоулкам дворов, надеясь отыскать хоть что-нибудь рассевающее тоску. Всюду качели, пирамиды, игральные домики — памятники его детства. Он обернулся и… замер.

   Около соседнего дома прямо из асфальта, устремляясь к небу, торчала… ось Z!!

   Это в реальном-то мире?!

   Максим зажмурил глаза и снова их открыл… Тьфу! Это всего лишь длинный окрашенный столб. Просто воспаленное воображение видело то, что подсознательно хотело видеть.

   Из-за угла с подпрыгивающим мячом в руках выбежал Петька Громов, направляясь прямо к нему.

   — Максим, пойдем в футбол.

   Тот покачал головой.

   — Чего такой кислый? Пойдем, нам одного надо.

   — Сказал же — не хочу.

   — Дело твое. А ты физику сделал?

   — Кроме одной задачи, про закон термодинамики. Там все так наворочено, никак сообразить не могу. Надо бы спросить у господина Фило…

   — У какого господина?

   — То есть… я хотел сказать, что надо спросить у Бюллера из «б» класса. Лучше него никто в физике не шарит.

   Петька какое-то время повертел перед собою мяч, рассчитывая на его соблазнительный вид, потом молчаливо удалился. Не прошло и минуты, как сзади подкрался тонкий заигрывающий голос:

   — Ах, какая встреча! Мсье Воронин-с гуляют-с в непреступном одиночестве! Куда вы направляетесь, позвольте спросить?

   Максим обернулся. Это была Анька Смолина, кокетка всех времен и народов, как выразился кто-то в классе. Она прищурила один глаз и многозначительно улыбалась. Он уже принялся думать, как бы от нее повежливей отделаться, но так хотелось ей слегка при этом досадить! Она просто достала!

   — Ты наверное хочешь, чтобы я помог донести тебе сумку до твоего подъезда?

   Анька заулыбалась еще пуще.

   — Какая проницательность! Какой порыв души! Вы, Воронин-с, настоящий джентльмен.

   «Джентльмен» скривил виноватую физиономию.

   — Сожалею, но я забыл туда дорогу.

   — Не беспокойтесь, Воронин, я вам покажу!

   — Увы, я так основательно ее забыл, что даже вдвоем мы наверняка заблудимся.

   Она разочарована вздохнула, потянула паузу, кокетливо повела бровями — нет, у нее просто в крови морочить мальчишкам (а в будущем — мужчинам) головы. И ведь не отвяжется!

   — Ну что ж, тогда мы можем просто погулять по неизвестной местности:  вдруг да наткнемся на кого-нибудь знакомого?

   Они какие-то минуты шли рядом. Молча. Анька, как всегда, первой проявила инициативу:

   — Послушай, Воронин, я тут долго думала — целых две минуты. Извини, дольше думать я просто не умею. Короче, давай сегодня поженимся. Пойдем в загс прямо сейчас, отдадим заявления. До начала занятий во вторую смену еще должны успеть.

   — Смолина, я бы с радостью… Но вы же на вчерашний день состояли в законном браке с Мишкой Масловым. Это нарушение канонов святой католической церкви.

   — О, не напоминай мне о нем! С Мишкой мы развелись, еще сидя на задней парте на уроке химии. Могу даже паспорт свой показать. На сегодня я свободна от всякого замужества.

   Совершенно по непонятной причине Максим вдруг остановился, как-то диковато посмотрел на свою попутчицу и задал вопрос, глупее которого сложно было вообразить:

   — Послушай, Аннушка, моя гипотетическая будущая виртуальная любовь, Ты случайно не знаешь, как с помощью Холодильника, Швабры и Кусочка Туалетной Бумаги поймать Крупного Зверя?

   Анька резко затормозила, будто наткнувшись на стену, обернулась, секунды две похлопала накрашенными ресницами, потом поднесла палец к виску и покрутила там.

   — Ты это… совсем рехнулся? В загс идешь или нет?

   Максим принялся внимательно рассматривать ее лицо с пуленепробиваемым слоем косметики, покачал головой и равнодушно произнес:

   — Да, Смолина, ты на нее не похожа даже отдаленно…

   — На кого?

   Он не отвечал, продолжая куда-то идти. Она тут же забежала вперед, преградила ему дорогу и с нахальным любопытством принялась допрашивать:

   — Ну-ка отвечай, Воронин, на кого это, интересно, я не похожа?

   — Послушай, Анька, займись кем-нибудь другим! — Максим грубовато оттолкнул ее в сторону и пошел прочь.

   — Я все равно узнаю! — донеслось вдогонку.

   Он миновал несколько дворов, пока не увидел хорошо знакомое футбольное поле, оглашаемое криками удач и возгласами поражений. Толпа подростков неистово носилась, замкнув себя в этом маленьком пространстве.

   — Максим, иди к нам!

   Тот решительно помотал головой.

   — Ну, иди хоть погляди!

   Он приблизился, ловя взором метающийся мячик. Несчастный, потемневший от времени и затертый чуть ли не до дыр мяч летал туда-сюда и обратно, как подопытная частица броуновского движения. С его точки зрения весь смысл игры состоял в постоянном пинании по собственным бокам. Максим просто стоял и смотрел. Какое-то время это зрелище доставляло некоторое любопытство, потом в душе стал просыпаться дремлющий азарт, он возбужденно принялся ходить с одного края поля на другой, перемещаясь соответственно центру игры, и в какой-то момент увидел, что избалованный мяч летит прямо на него… Он не подставлял ногу, за него это сделал выработанный условный рефлекс. И мяч с глухим шлепком отскочил обратно.

   — Молодец, Максим!

   — Спасибо, что мимо ворот!

   Далее и с его стороны посыпались комментарии:

   — Ну кто же так дает пас, Вовис! Ну и мазила!.. Андронова ставьте в оборону, он вообще бегать не умеет!.. Громов! Бей же наконец!

   Неизвестно как это произошло, но через пару минут он уже вместе со всеми носился по полю, подгоняемый игроками с одной стороны и проклинаемый — с другой.

   — Так нечестно! Нам тоже одного надо!

   Честно иль нечестно, но Максим решил во что бы то ни стало забить хотя бы один гол, неважно в какие ворота. Удар получился неплохим и, кажется, даже достиг цели, но предательская кочка, подвернувшаяся на пути… именно в данный момент времени, именно в данной точке пространства — как в координатах проклятого места... вывела его из равновесия, и он шлепнулся на землю.

   Послышался какой-то треск…

   Сердце замерло, хотя ум еще не успел что-либо сообразить. Максим залез рукой себе за пазуху и вытащил две черные половинки…

   Пластинка была сломана.

   Два копирующих друг друга зигзага, две части только что треснувшего единого континента… Нелепейшая случайность, кочка на проклятом месте… Повернуть бы назад ленту времени, еще раз повторить этот кадр, обойти злополучную кочку, ведь буквально полминуты назад, только что…

   Тупым изумленным взором он продолжал смотреть на эти осколки, уже ничего не слыша и не замечая вокруг. И когда до его сознания наконец дошел смысл произошедшего, с природой что-то случилось. Солнце стало огненно-мрачным, все покрылось тенью, звуки канули в пропасть. Волна глухого отчаяния ворвалась в недра сознания. Не чувствуя под собою ног, он медленно поднялся, стараясь не пустить слезы, и пошел прочь. Все еще держал в руках две половинки, с безумной, нереальной надеждой складывал их вместе, но те снова распадались. Ему с трудом верилось в произошедшее.

   — Этого не может быть…

   Еще совсем недавно диск был целым и невредимым, он любовался его черными тонами, мечтал о новых путешествиях в Мнимый мир, который… неужели погиб?!

   Страшнее мысли не существовало.

   Он сорвался с места и не помнил, как очутился дома. Умоляющим взглядом он посмотрел на отца, протягивая ему два жалких безжизненных осколка. Тот сразу стал серьезным, а голос его непривычно грубым:

   — Максим, что ты наделал!

   — Папа, я нечаянно… Ведь ее можно наладить, да?!

   Он так ждал хоть малейшего намека на положительный ответ, хоть легкий кивок головы, пускай даже двусмысленное пожатие плечами, говорящее:  «может быть, посмотрим…» Но отец строго сказал:

   — Выкинь ее в мусорное ведро!.. Столько месяцев программирования, и все напрасно! Да понимаешь ли ты, что это был экспериментальный диск, и поэтому единственный! Мы даже не успели снять копию! О, горе-сынок! И зачем я согласился на твои уговоры?.. Когда об этом узнают в институте — страшно подумать! — меня отправят на виселицу! Но с собой я прихвачу и тебя! Был бы ты помладше, всыпал бы тебе хорошего ремня!  

   Виселица для Максима, возможно, являлась бы сейчас спасением от горького отчаяния, да и от ремня бы он не отказался — только бы заглушить эту дикую боль внутри. В уме крутились самые фантастические, самые невероятные и откровенно безумные варианты по спасению ситуации. Его любимое Мироздание… в мусорное ведро?!

   — Папа! Разве ее нельзя как-нибудь склеить?!

   Дрожащими руками отец вытащил из пачки сигарету, рассыпав при этом штуки четыре на пол. Закурил. Глубоко затянулся. Потом уже почти спокойно произнес:

   — Склеить ты можешь только свои кроссовки с мамиными каблуками, но не quantum-DVD диск, на одном квадратном дюйме которого девяносто терабайт информации. Меня уволят… меня точно уволят.

   Все было сказано. Разговор получился коротким и исчерпывающим все вопросы. Максим направился к себе. Он вошел в мрачную комнату, обставленную мертвыми предметами неживых тонов и расцветок, сел на стул, зажал голову в тиски двух ладоней и прошептал:

   — Придумаем… Милеус… Как же вы там? — он опять вспомнил образ принцессы:  ее взгляд, ее слова, ее движения. И стало почти невыносимо. — Будь проклят этот реальный мир, с реальными людьми и… даже чересчур реальными скорбями!

   Затем он бросился на кровать, уткнулся в подушку и до смерти возжелал, спасаясь обыкновенным сном, уйти из этого мира. Лишь бы ничего не видеть и не слышать. Хоть какое-то время… Но глаза даже не закрывались, взбудораженные и неспокойные мысли рождали знакомые образы:  они проплывали совсем рядом, стоило только протянуть руку…

   Поняв, что все равно не уснет, Максим поднялся, подошел к проигрывателю Снов, отвинтил от него одну крышку и долго всматривался в замысловатые платы, сплетенные десятками, сотнями проводов. Скорбь доводила его до безумия. И он надеялся, что где-то среди этих конденсаторов и микросхем увидит жителей своего мира. Потом его голову вдруг посетила отчаянная мысль.

   Он схватил сломанную пластинку, пошел в слесарную мастерскую, без труда отыскал там лучший клей, который отец постоянно хвалил и, нанеся его на изломы обеих половинок, плотно сжал их между собой. Затем он положил пластинку под небольшой пресс и терпеливо стал дожидаться вечера.

   Минуты тянулись крайне медленно. Время, если совсем не остановилось, то двигалось не поймешь в какую сторону. Но рано или поздно наступил момент, когда реальное солнце повисло над своим горизонтом, окрасив небосвод цветами мнимого пожара. Близилось пришествие ночи. Местный «конец света» выглядел куда менее романтично и откровенно скучно.

   Максим нетерпеливо скинул пресс и внимательно посмотрел на диск… Выглядел как целый. Только тоненький, едва заметный излом проходил от одного края до другого. Если специально не вглядываться, его можно было и не различить. Он повернул пластинку ребром — вроде ровная. Искра слабой надежды да вздох облегчения переменили унылое настроение. Максим, зажав свой мир между ладонями, направился к себе в комнату.

   Перед тем, как лечь спать, он включил проигрыватель Снов, тщательно стер с пластинки пыль и вставил ее в дисковод.

   — Она должна работать!.. Непременно должна работать…

   Затем он окунулся в кровать и надел нейроинтерфейс — легкий обруч с шлейфом скрученных проводов, ведущих к самому проигрывателю.

   — Принцесса… Милеус… Придумаем… Я иду к вам.

   Едва заметный вкрадчивый сон окутал сознание звуконепроницаемой пеленой, унося из настоящего мира и делая настоящий мир такой же несуществующей Мнимостью…

 

          Глава   нулевая   (и   последняя)

 

   Еще никто и никогда не наблюдал черный рассвет, в котором ночная тьма начинает озаряться серым полумертвым свечением, рождая области теней и призраков.

   Утро с отрицательным знаком… Черно-белые краски, однотонные звуки, безвкусные запахи. Никто раньше не знал, что мрачнее абсолютной темноты является это антибытие:  минус материя, минус время, минус энергия. Нельзя сказать, что здесь есть какая-то жизнь. Нельзя также сказать, что ее нет. Ее меньше, чем нет. Она более, чем просто не существует.

   Максим стоял в Центре Мироздания и пассивно наблюдал, как мрак борется со своим же отражением — сумраком, а пустота — с такой же леденящей пустотой, рождая то, что когда-то называлось вселенной. Когда воздух стал насыщен серостью и угрюмостью, причем, было понятно, что дальнейшего просветления не ожидается, Максим окинул взглядом свое Мироздание, с трудом веря — туда ли он вообще попал? Координатные оси, как прежде, устремлялись во все обозреваемые бесконечности. На небе было намазано что-то неразборчивое и зыбкое, какие-то плавающие пятна — то ли облака, то ли просветы между облаками. И нигде ни единого цветного рисунка. Только черно-белый негатив:  серые пески, темнеющие силуэты деревьев, похожие на притаившихся оборотней. Трава и цветы, что росли на лугах, переливались всеми оттенками черной материи, бросая взору широкий спектр угнетающих красок мрака. Но все же, если внимательно приглядеться, можно было узнать в окружающей полудействительности знакомые очертания гор, привычный рельеф поляны, что находилась вблизи от Центра Мироздания, и многое другое, еще вчера пестрящее красками и благоухающее запахами, а ныне, как после тяжелой болезни, скрываемое уродливыми формами невзрачности.

   Максим опустил глаза вниз и вздрогнул.

   По всей земле от одного горизонта до другого тянулась огромная трещина в виде глубокого оврага:  как будто здоровенная черная змея нескончаемых размеров, грохочущая водами, устрашающая и наверняка ядовитая — легла страшной тенью перед ногами. Если приглядеться еще внимательней, могло показаться, что под ней земля — имеется ввиду вся обозреваемая поверхность мира — как бы надломилась на две части. А тот гулкий отдаленный шум, ранее непонятный, обрел свою причину — все реки и моря с безумной скоростью хлынули в эту, еще ничем не заполненную пропасть. Более того, форма и изгиб самой трещины что-то болезненно напоминали…

   Ну, разумеется — сломанная пластинка…

   В сердце у него снова кольнула давно засевшая туда заноза. В душе, как в зеркальном отражении, мрак присутствовал такой же густой и смрадный. Успокаивая себя некими обнадеживающими мыслями, какие способен был придумать его рассудок, он принялся ходить вокруг оси Z, пробуя почву, ощупывая лепестки трав. 

   — Ничего… это не страшно… ведь мир не погиб, он остался. Пускай даже такой невзрачный, но он есть!

   Максим кинул взгляд в сторону Прошлой Бесконечности, и ободряющая надежда, которую он в себе искусственно создавал, вдруг растворилась во всеобщем сумраке. Внутри опять крутанулся механизм сжимающих сердце тисков. Даже перехватило дыхание.

   Над Мирозданием вставало черное солнце…

   Эта зияющая шестиконечная дыра в небе, без единой искорки, абсолютно мертвая, казалось, не давала, а наоборот — вытягивала свет из поднебесья. Она медленно поднималась над горизонтом, омрачая его зловещей тенью.

   Тут только Максим вдруг вспомнил о своих друзьях и кинулся было по тропинке, но сразу же остановился. Проклятая трещина проходила как раз по поляне положительных значений координат и отрезала ему дорогу в сказочный лес. Оси Х и Y были как бы надломлены, но не порваны окончательно, пересекая всепоглощающую пропасть. Он приуныл и осторожно подошел к ее краю. Ширина трещины метров десять, не меньше, а глубина терялась во мраке неясности. Может, срубить какое-нибудь дерево и перекинуть через нее?.. Но тут пришла мысль поинтересней.

   Максим отошел немного в сторону и, ухватившись руками за ось Х, решил воспользоваться ей как спасительным канатом. Его ноги с минуту болтались над угрожающей бездной, шагая по воздуху, а руки неуверенно, с трудом скользили по оси.

   Вот наконец твердая почва. Он нащупал пальцами настил травы и выволок свое тело из невидимых объятий смерти. Едва очутившись на поляне, он сразу же заметил в сгустившемся, почти затверделом воздухе привкус неприятного запаха. Причем, было совершенно непонятно откуда он исходит:  из этого оврага, из царства Зла или рождается сам по себе? Максим немного наклонился, и запах заметно усилился. Наклонился еще — стало уже тошнить… Так что же это?

   Он сорвал один серый цветок и поднес к лицу. Теперь понятно — среди лепестков копошились маленькие черви… могильные, что ли? Он походил вдоль поляны, сорвав еще несколько:  везде одна и та же картина. И без того хмурое настроение совершенно было испорчено. Угнетающие краски небытия бросались со всех сторон, и в бывшем сказочном лесу вряд ли осталось хоть что-нибудь способное порадовать взор.

   Максим окунулся в сумрак леса, с большим трудом различая свою тропинку, по которой еще недавно любил бегать, весело и беззаботно. Все деревья в лесу стонали, издавая протяжные звуки, в коих порой слышался плач младенца, порой — жалобный вой умирающих зверей, а иногда — отчаянные крики о помощи, скрежет чьего-то голоса о затверделый воздух. Черная засохшая листва безжизненно свисала с их ветвей, и достаточно было лишь малейшего дуновения ветра, как она осыпалась, превращаясь в дорожную пыль. Стволы стояли словно обугленные и закрывали собой последние остатки призрачного света, делая все вокруг едва видимым для взора.

   В этот момент Максим почему-то вспомнил о том далеком откусанном яблоке из своего детства. Большое и румяное. Мать купила его на рынке как единичный чудо-экземпляр. Ни до, ни после ему никогда не доводилось видеть таких сочных, спелых, румяных яблок. Максим лишь один раз надкусил его и, желая растянуть удовольствие, положил в шкаф. Но тут — вот еще напасть! — вдруг разболелся зуб, две адские недели боли. А забытое яблоко лежало в одиночестве, гнило, чернело… чернело и гнило, обволакиваясь смердящим запахом. Когда Максим наконец вспомнил о нем, от его румяной красоты осталась лишь коричневая сморщенная форма, единожды надкусанная, уже ни к чему не пригодная…

   Удар… Подъем… Он шел, шатаясь от неровностей под ногами и многократно падая наземь. Среди стонов, издаваемых деревьями, он услышал еще один — свой собственный, самовольно вырвавшийся из груди. Его одолел страх. Скорее, страх перед тем, что он сейчас должен увидеть. Было очень сомнительно, что в этом лесу вообще кто-нибудь остался в живых. Он вновь вспомнил про своих друзей, эти воспоминания без спросу, навязчиво лезли в сознание. Максим не хотел сейчас тревожить ими свою ноющую душу, но они лезли и лезли… будто находились где-то здесь, совсем рядом. Появился образ принцессы, и вместе с ним пришла страшная, сдавливающая кровеносные сосуды боль… Ускорив шаг, он чувствовал, что вот-вот должен приблизиться к поляне Милеуса. Но…

   …впереди показалась огромная шипящая змея, свернувшаяся в клубок. Из тьмы было видать ее жирное тело, медленно извивающееся, и это мерзкое, отравляющее слух шипение… Он неуверенно сделал еще пару шагов и остановился. А если она сейчас кинется на него? Еще один робкий шажок. Максим замер… да это же…

   Свихнувшееся Дерево!

   Его черный ствол болезненно изгибался, осыпавшиеся ветхи хаотично валялись на земле. Оно просто умирало.

   Он спешно двинулся прочь, только бы не видеть этого жуткого зрелища. Из гущи мертвого леса поляна вынырнула совершенно внезапно, открывая взору просторы куда-то исчезнувшего серого неба. Максим затаил дыхание и тревожно посмотрел в сторону хижины…  

   Пока что ничего невозможно было разобрать — это пасмурное утро стирало все грани и очертания сущих вокруг вещей. Лишь подойдя ближе он увидел, что хижина вся перекосилась, одной стороной утопая в земле, словно в вязком болоте. Крыша-котелок чуть ли не проваливалась внутрь. Рядом — неизвестно откуда взявшаяся лужа воды, раньше ее точно не было. И вездесущая мертвая тишина…

   Максим сорвался с места, распахнул дверь и громко крикнул:

   — Милеус!

   «Милеус… леус… ус…» — где-то далеко-далеко передразнило эхо.

   Внутри же хижины — молчание. И этот беззвучный ответ действовал сейчас более угнетающе, чем вселенский шум, что бывает при конце света.

   — Милеус, где ты?!

   Он несмело зашел, привыкая почти к полному мраку, нащупал коробок спичек и, вызволив черный огонь, передал его канделябру. Само пламя свечей было абсолютно черное, а ту безликую серость, что распространялась вокруг, немыслимо было назвать освещением. И все же взгляд его улавливал очертания мнимых предметов:  стол, диван, зеркало на стене… Кстати, зеркало! Максим подошел к нему и бесконечно-долго всматривался в каждый его уголок.

   Ничего!

   — Суелим, может, ты здесь? — позвал он неуверенным, почти безнадежным голосом.

   Опять ничего. Хижина была пуста — пуста звуками, пуста красками, потеряв присущую ей беззаботную жизнь. Он еще раз хмуро огляделся. Диван «для мечтаний» стоял не заправленным. Небрежно скомканное одеяло валялось на полу. Картины, висящие на стенах, как-то перекосились. Некогда лакированный паркет походил на черную пропасть, только твердую под ногами. Часы показывали не поймешь какое время. Их единственная стрелка вращалась с бешеной скоростью.

   Максим вышел наружу. А что еще оставалось делать? Потом, вроде как ободрившись новой надеждой, стал бегать по поляне:

   — Милеус! Суелим! Где вы?!

   Эхо уже не передразнивало. Устало. А он все бегал взад-вперед, окунаясь из одной тьмы в другую. Увы, никто так и не откликнулся. По краям поляны в унынии стояли старые знакомые — Злые Одуванчики. От их прелестного пуха не осталось и следа. Они склонили свои облысевшие головы и не издавали ни звука. Лишь совершенно случайно его взор снова наткнулся на ту небольшую лужу то ли из воды, то ли еще из какой-то жидкости. На ее поверхности мерцала неопределенная форма…

   Максим наклонился. Там плавало некое двухмерное существо похожее на…

   — Суелим?!

   Кажется, это был он! Имея степень свободы лишь в двух измерениях, он безвольно расплывался по зеркальной глади, как пятно вылитого на воду масла. Глаза его были широко открыты, рот подергивался, но не изрекал при этом ни слова.

   — Дай я тебе помогу!

   Максим окунул руку в эту лужу. Глупая реплика и глупый жест. По ней пошли взбудораженные волны, рассеивая и без того призрачное очертание, а потом все исчезло… Лишь безликая монотонная гладь мертвой жижи, и ничего больше. Максим увидел, как по его руке стекает жидкая масса, в которой едва различались некие рисунки, напоминающие глаза, нос, уши…

   — Да что же здесь творится?! — он в отчаянии бросился на черную траву и минуту лежал без движения, повторяя:  — Милеус… Милеус…

   И вот — неожиданность. В мертвом безмолвии пробудился какой-то ржавый хриплый голос:

   — Я здесь!   

   Максим вскочил, бешено переводя взор с одного конца поляны на другой. Он пошел в сторону источника звука, тяжело вдыхая загнивающий воздух. Подойдя к краю поляны…

   Может, мираж?

   Он вдруг увидел…

   Может, все-таки простой мираж?

   …увидел нечто совершенно невообразимое для своего чувствительного сознания.

   Милеус был распят между двумя деревьями. Из ладоней рук и ног торчали вбитые туда мощные колья, по которым стекала черная кровь. А как изменился его внешний вид! Да Милеус ли это?!

   Непривычно длинная шерсть покрывала все тело. Вместо глаз зияли дыры, из которых сочилась того же цвета жидкость. Из полуоткрытого рта, больше напоминающего пасть, торчали большие острые клыки — раньше их не было, это точно! Максим стоял не двигаясь, одурманенный чувством какого-то безумия.

   — Что здесь творится?! Милеус! Неужели это ты?!

   То страшилище, что висело между деревьями, слегка наклонило голову и произнесло:

   — Да, Максим, это я…

   Его голос подвергся сильным метаморфозам. Вместо привычного писклявого и мягкого фальцета теперь звучал глухой скрипучий бас.

   — Кто над тобой так поиздевался?!

   — Успокойся, Максим. Никто. Я сам прибил себя к дереву, потому что… не хочу видеть кончину мира. Я должен умереть раньше.

   — Нет, Милеус! Нет!! Я склеил пластинку! Все должно наладиться! Дай я сниму тебя!

   Оба дерева пронзительно скрипнули. Умирающее существо слегка покачалось, будто занимая более удобное положение для собственной смерти.

   — Не надо!.. Не трогай меня!

   Но Максим его не слушал. Он быстро забрался по веткам к вершине, понадежней там зацепился и протянул руку к своему другу гладя его взъерошенную шерсть.

   — Успокойся, Милеус! Все будет хорошо! Успоко… — он вдруг вскрикнул от боли.

   Клыки вцепились ему прямо в ладонь, и озлобленное рычание прорезало тишину вымершей поляны. Резким рывком Максим был сброшен на землю. Он сразу глянул на свою руку, из которой сочилась кровь. И вот что странно — у него самого она была красного цвета.

   Вы когда-нибудь видели красную кровь?

   — Уходи! Максим! Дай! Мне! Умереть! Уходи!

   Каждое слово било как устрашающий набат, и тот стал медленно пятиться назад, потом пошел быстрее, а после сорвался с места, окунаясь во тьму леса и убегая от собственного отчаяния. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли круги, мертвые ветки хлестали его лицо, но он ничего не чувствовал, направляясь в неведомую сторону. И лишь когда странные, невесть откуда взявшиеся звуки достигли его слуха, он остановился…

   Кажется, это был чей-то голос. Причем, не воющий, не истерический, а довольно спокойный, похожий на разговор. По мере того, как Максим приближался, слова становились более громкими и внятными. В один момент показалось, что в этом голосе проскальзывает знакомый тембр, похожий… похожий…

   Неужели господин Философ?

   Черно-серый негатив Мироздания открыл взору некую равнину, и Максим стал невольным свидетелем любопытной сцены. Неподалеку столпилось множество жителей этого царства, ранее не видимых и совершенно невнятных по своей внешности. Все они были одеты в черные траурные одеяния и внимательно слушали своего оратора. А посреди толпы на каменном возвышении стоял сам Философ и, жестикулируя проволочными руками, громко проповедовал:

   — Наконец-то!.. Наконец-то настал тот день, в который мы не верили, но о котором так много говорили наши пророки! Поглядите!

   Он указал своей тростью в сторону серого отмирающего неба, бросавшего на его лицо бледную тень смерти. Там, среди чередующихся тонов небытия и мрачной нереальности, были хорошо видимы очертания шестиконечной дыры.

   — Глядите!! — его голос уподобился разразившемуся грому. — Это же черное солнце! Многие мои научные труды и математические уравнения доказывали, что этот день когда-то наступит… Но, друзья мои! Это не повод для безнадежной паники! Мы должны принять смерть достойную разумных существ. Прежде, чем все поглотит черный огонь, прежде, чем мир обратится в Хаос — тот самый, из которого он возник, покаемся в своих грехах! Очистим себя, свои чувства, мысли и дух!

   По толпе слушающих пробежал взволнованный шумок. Все принялись переговариваться, сначала тихо, потом все громче. И после этого стали доноситься выкрики:

   — А что для этого надо?

   — Как именно мы должны каяться?

   — Мироздание гибнет! И мы хотим уйти из него с чистой совестью!

   Философ обвел публику долгим испытывающим взглядом. Все его три глаза — окружность, трапеция и равнобедренный треугольник — были широко открыты, а в зрачках еще тлели маленькие искорки гаснущей жизни.

   — Для того, чтобы очиститься, необходимо есть прах умирающего мира! — он нагнулся, зачерпнул горсть каменной пыли и жадно схватил ее ртом.

   — Будем есть прах! — повторили слушающие, и каждый стал наклоняться к земле, чтобы достать свою часть для очищения.

   Максим не в силах был дольше на это смотреть.  

   — Безумие какое-то…

   Он пошел прочь, вновь растворившись в объятиях леса, хотя и скрывающего этот полумертвый и наверняка последний свет, льющийся с неба, но заодно скрывающего то сумасшествие, которое творится вокруг. Сам не понимая, как он блудил-бродил, но почему-то вновь оказался на поляне Милеуса. Та же покосившаяся хижина… черные призраки деревьев… удручающий вой ветра над самой головой. Он боялся поднять глаза повыше, а когда все же осмелился, то вздрогнул.

   Милеуса не было.

   То есть — вообще. Те два дерева, на которых он был распят, стояли болезненно изогнутые. Даже просматривались дырки от недавно вбитых кольев. К счастью, не было видать и трупа поблизости… Максим снова кинулся к хижине, открыл ее… Пусто. Посмотрел по разным концам поляны. И вот тут он увидел то, что ему лучше было вообще никогда не видеть.

   Примерно шагах в двадцати лежало брюхом на земле огромное страшное чудовище. Его длинная шерсть свисала до самой травы, в передних и задних лапах все еще торчали колья. Чудовище медленно шевелилось, стонало… А из пасти у него торчали такие здоровенные клыки, что никакой крупный зверь не осмелился бы выйти с ним на поединок. От своей тяжести оно повалило уже десяток деревьев. Когда оно скалило пасть и рычало, по коже бежала дрожь. Максим еле удержал равновесие, чтобы не шлепнуться наземь.

   — Миле… ус?

   Чудовище резко повернуло голову и громко заревело в поднебесье. Да так, что заложило в ушах.

   …не помня себя, Максим несся прочь от этого места, прочь от всех кошмаров и, пожалуй, прочь от самого себя. После ему пришлось потратить много времени, чтобы найти в сумраке свою тропинку, и он, скорее всего — просто от безысходности, решил направиться к башне Придумаем, заведомо зная, что встретит там картину такую же безнадежную.  

   Еще издали Максим понял, что никакой башни нет… уже нет. Это гордое, возносящееся над всей округой сооружение обычно бывало видно еще задолго до того, как к нему приближались. Он пристально вглядывался в неясную контрастность неба — безрезультатно. Башня явно отсутствовала. Покидая лес и выходя на равнину, Максим даже зажмурил глаза. Боялся снова их открыть. Боялся вообще смотреть на происходящее вокруг. Но увы, очередной удар был неотвратим.

   На том месте, где некогда находилась эта великолепная стройка, сейчас громоздились груды беспорядочных кирпичных глыб, разбросанных далеко по долине. Непонятно:  или она рухнула от наклона, или была повержена землетрясением. Однако факт от этого не менялся:  на фоне потемневшего облика Мироздания выделялись еще более темные очертания больших осколков прежнего великолепия, смешанных, разбросанных, раскиданных по сторонам силой первичного хаоса и уныло застывших в своей неподвижности.

   Максим робко приблизился. К месту иль не к месту, скорее всего — не к месту, но ему вдруг припомнилась одна фраза из очень-очень древней книги, где говорится, что «Вавилон великий воспомянут перед Богом». Фраза возникла и тотчас исчезла, опускаясь на дно забвения. Что от нее толку?

   На одном из осколков сидело печальное многоногое существо, оно обхватило голову руками и совершенно не двигалось. Черный хитон, черный остроконечный колпак, черные невнятные контуры тела…

   — Придумаем!

   Ответа не последовало. Максим подошел ближе, и с каждым шагом какое-то недоброе муторное предчувствие поднималось из глубин души. Он слегка потормошил своего друга за плечо, если еще и живого, то наверняка убитого горем.

   — Придумаем, очнись!

   Тот зашевелился, опустил руки и приподнял голову. Во всех его глазах блеснули искры — маленькие огоньки злобы и ненависти. Он резко вскочил и отбежал в сторону. Затем схватил комок глины и бросил в Максима.

   — Уходи!! Уходи, убийца!

   Одичалая фантазия рисовала все, что угодно, только не это… не это!

   — Придумаем, да ты что?!

   — Убийца! Враг!

   Его друг, скорее — уже бывший, тяжело сопел, извергая хриплый свист и негодование. Потом принялся нервно ходить взад-вперед, колокольчики при этом издавали такой унылый звон, что самому хотелось завыть от тоски.

   — С тех пор, как ты появился в этом мире, у нас начались несчастья! А до тебя все было хорошо и спокойно! Уходи или я сам убью тебя!

   Вновь, разрезая густой сумрак, засвистели комки полужидкой глины. Максим схватился за разболевшееся сердце. Такая степень отчаяния, такая тяжесть душевных мук была ему раньше неведома.

   — Придумаем, о чем ты говоришь?! Вас же.. вас же нет! Вы не существуете!

   Вместо ответа один из комков угодил прямо Максиму в лицо. Он шел и долго выплевывал горькую глину изо рта, не ощущая при этом ни собственных ног, ни земли, ни омертвелого запаха всеобщего разложения. Самое страшное в услышанных словах было то, что они являлись правдой. Печальной убивающей правдой. Сердце ныло, и изумленный рассудок вертел как ребус одну единственную фразу:  «кочка… всего лишь неудачно подвернувшаяся кочка… безумнейшая случайность, глупейшая нелепость… одна кочка…»

   Он долго брел, ослепший и оглохший, сознание почти отключилось, все мысли замерли, лишь необъяснимое и еще никем не высказанное отчаяние наполнило его существо, как смердящий и медленно действующий яд. Это отчаяние вырывалось наружу в виде продолжительных стонов, каких-то нечеловеческих завываний, отравляя своим трауром и без того погибающий мир.

   Наступил момент некоторого прояснения — не на небе, конечно, там по-прежнему мрак в обнимку с чернотой — прояснение произошло у него внутри, боль притупилась, и Максим, обретя способность слышать, вдруг понял, что совсем рядом плещется вода:  похоже, берег реки… Да так оно и было. Черные волны, поблескивая серостью, шумели пуще обычного. Они безнадежно пытались вырваться за пределы собственного берега, вечными пленниками которого являлись. Но непреодолимая преграда, воздвигнутая природой, отталкивала их назад, в бурлящую бездну, где они набирались новых сил и опять шли атакой на берег.

   Река, напоминающая поток дегтя или мазута, несла в неведомом направлении обломки деревьев, ветки, даже камни. В ней плавало много отрубленных голов каких-то чудовищ, кисти рук, изрезанные на куски тела. По всей вселенной, эхом отражаясь от горизонтов, несся протяжный стон, пригоняемый ветром. Кричало ли некое существо или это выла сама земля — не понять. Вдруг Максим различил недалеко от берега в бурлящем круговороте знакомую бочку. На ней, съежившись, сидел Диоген и громко говорил:

   — Слушайте все! Слушайте! Это моя последняя Умная Мысль!

   Его слова с трудом вплетались в бушующую арию всеобщего хаоса. Он пытался перекричать все звуки сущие в поднебесье и терзающие его своими агонизирующими тонами. Бочка порой уходила под воду, но тут же всплывала, и Диоген, едва удерживаясь за нее своей единственной рукой, настойчиво продолжал свою проповедь:

   — Я пришел к выводу… — вот снова его голос на некоторые мгновения исчез, заглушаемый грохотом волн, и появился где-то уже далеко-далеко:  — …не существует ничего, кроме глупости и обреченности! Это моя последняя…

   Речь угасла, как угасает догоревшая искорка пламени, и бочка скрылась в леденящей темноте. Максим сочувственно вздохнул, побрел вдоль берега и мимоходом заметил, что суша и вода из-за крайнего сумрака мало чем отличаются друг от друга. Только с одной стороны этот сумрак был бушующий, неспокойный, а с другой — застывший и неподвижный. Откуда-то сбоку донесся шорох:  похоже, что-то шевелилось в траве. Он подошел и пригляделся…

   Стало немного страшно. Это была левая часть Лодочника. Она судорожно сжималась, цепляясь за омертвелые стебли, то скручиваясь в комок, то вновь растягиваясь и все еще проявляя признаки угасающей жизни.

   А где же остальные части?

   Максим посмотрел в сторону, где раньше находилась электростанция, но там почти ничего невозможно было разобрать. Из полуразвалившегося сооружения что-то искрилось, в небо летели молнии, а  подойти ближе и посмотреть просто боязно. Потом он перевел взгляд на бурлящие перекаты черной воды — они ревели как изголодавшиеся чудовища… Но нечто более конкретное и более реальное, чем эти волны, периодически стучало о берег. Паром вел собственное сражение с обезумевшей стихией, его мотало в стороны словно связку простых щепок. Лишь благодаря канату, что связывал его с берегом, он еще не был окончательно поглощен озлобленной пучиной. И тут снова возникла мысль о принцессе:  как же она?!

   Ни о чем больше не думая, он спешно отвязал канат, вскочил на паром, нашел там длинное весло и, сопротивляясь строптивому течению, поплыл в сторону противоположного берега. Путешествие заняло минут двадцать, в бесконечной длительности которых все вокруг шумело и ревело. Казалось, Мироздание ходит ходуном, шатаясь от собственной зыбкости. Несколько раз плот едва не перевернулся. Но Максим, переживший уже несколько концов света, довольно стойко все это воспринимал. Лишь одна мысль по-настоящему терзала его — принцесса!

   Он выбрался наконец на сушу и, убежденный, что где-то неподалеку находятся развалины замка, почти на ощупь двинулся к нему. Черное солнце уже почти достигло своего зенита и висело над головой в самом центре неба. Его мертвые и беспощадные лучи убивали последние признаки жизни. Мироздание явно шло к собственной гибели, и это, увы, абсолютно необратимо.

   Только бы перед смертью повидаться с принцессой!

   Чего-то большего Максим сейчас не способен был желать. Он отчаянно пробирался сквозь неразборчивые заросли каких-то насаждений, ломая ветки и раздраженно топча их ногами. Мрак ослеплял глаза, сдавливал голову, проникал в легкие, делая дыхание тяжелым и сбивчивым.

   Да где же этот проклятый замок?!

   Нога окунулась в какую-то яму, не ощутив под собой опоры. И он загремел в небольшой овраг, где благополучно погрузился в липкую холодную жижу. Одно к одному, как говорится. Небо как бы шлепнулось на поверхность, придавив его сверху, и ему почему-то в голову пришла дикая мысль, что споткнулся не он, а сама земля под ним… Впрочем, пустяки — выкарабкался. И тут только, возможно, несколько отрезвленный прохладой ямы, Максим заметил, что оказался на большой равнине. Бывал он здесь когда-нибудь раньше или нет — неизвестно. Вокруг сложно что-либо разобрать. В голове уже все спуталось:  пространство, направления, всякая ориентация. Пытаясь разрезать удушающий сумрак, его взор скользил по миражу местности в надежде отыскать признаки жизни или движения.

   И это, как ни странно, случилось.

   Показалось, что в глубине темноты кто-то шевелится. Так как делать все равно ничего больше не оставалось, он осторожно, почти крадучись направился в ту сторону. Трава трескалась под ногами и буквально на глазах превращалась в простую пыль. То зловоние от цветов, что еще началось в Центре Мироздания, здесь только усиливалось. А ночь кошмаров, оказывается, еще не закончилась.

   Подойдя ближе, он увидел стихотворца Алана. Но было бы лучше, если б этой встречи вообще не происходило. Онемевшее от ужаса сознание еще долго хранило в памяти жуткую удручающую картину:  и этот длинный, торчащий из земли кол, на который был нанизан поэт, и эти руки-щупальца, что судорожно подергивались. А черные капли крови, отсчитывая секунды, беззвучно падали на траву… Деревянный кол безжалостно проходил сквозь его туловище и острой зазубриной выглядывал из-за спины. В руках Алан держал собственную голову. Гримаса предсмертной агонии сделала ее страшной как сама смерть.

   — Алан! Что случилось?!

   Ответа не последовало. Запекшиеся в крови губы конвульсивно подергивались, но еще способны были издавать звуки, в чем Максим убедился, когда его слуха достигли последние слова незабвенного стихотворца:

   — О Смерть! Ты ныне актуальна,

        Ведь ты одна теперь реальна.

        Все остальное — лишь мираж,

        Угасших чувств крутой вираж…

        О Ночь! Ты смотришь с высоты

        На мрачный факт своей мечты:

        Как все переполняет тьма,

        Как сходят медленно с ума…

        О Тьма! Явившись издали,

        Ты скрыла облик всей земли.

        Я восторгаюсь лишь одной

        Тобой — желанной и родной…

   Уста замолкли. Руки разжались. И омертвелая голова покатилась по поляне, теряясь в зарослях черной травы. Максим толком не осознавал, что происходило дальше:  он куда-то брел, не имея при этом ни определенной цели, ни направления, ни здравого рассудка. Крики и стоны умирающего Мироздания сливались в единый вселенский погребальный вой, разносимый ветром по поверхности земли. Мир оплакивал самого себя. Ноги утопали в трясине жидкой аморфной почвы, тело натыкалось на иссохшие ветви и кусты, которые ломались при малейшем к ним прикосновении. Он шел, не ведая куда и зачем. Мозг уже отказывался что-либо соображать. Внешняя тьма проникла внутрь сознания, окутав его ядовитым туманом наступившей ночи.

   Так, находясь в непонятном состоянии полубреда и полусна, Максим вдруг столкнулся с кем-то еще живым. Он потряс головой, желая вернуть себе восприятие происходящего, и увидел в угасающем сумраке какую-то старуху. Все ее тело было покрыто, как воспалением, гниющими язвами. От глубоких морщин кожа стала походить на ветхую мешковину, безжизненно обволакивающую умирающую плоть. Седые растрепанные волосы прилипли к лицу, одеяние вообще невозможно было разобрать. Тьма скрывала излишнее уродство этой женщины. Губы ее дрожали, и резкий неприятный запах, исходящий от тела, отталкивал от нее всех посторонних. Максим решил пройти мимо и лишь совершенно случайно, на незначительный вздорный миг встретился с ее глазами.

   О, если б не было этого единственного взгляда! Если б не произошло этой встречи, несущей очередной и окончательно сокрушающий удар…

   Те же глаза! И тот же блеск! И то же выражение взора!

   — Максим! Это ты! Я так ждала тебя!

   Странно, но похоже ее голос тоже не изменился:  такой же нежный, ласкающий, лишь слегка отдающий хрипотой. Старуха подошла ближе и, болезненно распрямив свой горб, положила ему на плечи свои иссохшие руки. Они были мертвецки бледные, лишенные крови и с черными загнутыми ногтями. Его чуть не стошнило. Обезображенное до крайнего уродства, иссеченное морщинами лицо сохранило лишь призрачное очертание того шедевра, которым он так восхищался. Теперь оно было почти вплотную с его лицом. Столь желанная близость! Столь ожидаемое касание тел! Максим чувствовал закипающий в душе ужас… А она продолжала, и вместе с ее голосом холодная, просто леденящая змея вползала в сознание:

   — Мой добрый рыцарь! С того самого дня, как ты освободил меня… нет, даже раньше. С того дня, как я впервые тебя увидела, я хотела тебе сказать, но никак не решалась… — ее потрескавшиеся и обвисшие губы медленно шевелились, а гнилые зубы, что скрывались за ними казались наваждением из чужого кошмара. Это был голос самой смерти:  — Я хотела сказать, Максим, что… я люблю тебя!

   Старуха, издав стон, опустила голову ему на плечо. Максим закрыл глаза, и в образовавшейся тьме вспыхнуло яркое воспоминание — то самое… Как он стоял вместе с Придумаем на кровле замка, как он впервые ее увидел… пышное королевское одеяние… льющиеся локоны волос… и этот белоснежный лик, созданный самым талантливым божеством…

   Потом он закричал так, что воздух содрогнулся, а где-то далеко с окрестных скал посыпались обломки. Возглас ужаса, как извержение вулкана, вырвался из его груди:

   — Я этого  НЕ  ВЫНЕСУ!!!

   Он отстранил от себя старуху и ринулся прочь, долго не видя ни неба, ни земли.

   — Нет… нет… нет!!

   Это многократное «нет» грохочущим эхом металось от одного горизонта до другого. Споткнувшись, он погрузился в удушливый запах мертвой травы, слушая как птицы над головой напевают траурные гимны его надеждам, его любви, его Мирозданию. Рука как будто случайно нащупала на земле острый камень, и ладонь жадно обвила находку. Он поднес каменное лезвие к своему горлу.

   — Все. Конец!

   Оставалось всего одно движение. Но рука надолго замерла в нерешительности. Чего он медлил? Чего ждал? Оказывается, вот чего:

   — Максим, это бесполезно! — голос, донесшийся сзади, заставил его вздрогнуть. Он медленно обернулся.

   Темное небо… серые облака… черные просветы между облаками… На этом не очень привлекательном фоне возвышалась фигура волшебника Тиотана. Ночь бросала непроницаемую тень на все его четыре лица, из-за чего сложно было понять их выражение. Страх? Гнев? Или отчаяние? Но голос его звучал ровно и спокойно — похоже, он был и оставался беспристрастным наблюдателем всего происходящего.

   — Пойми, это бесполезно… Если ты убьешь себя здесь, то сразу же проснешься в своем реальном мире. Так что наберись мужества и досмотри этот сценарий до конца.

   Максим не отвечал, тяжело дыша и издавая болезненные стоны. Однако, откуда же взялась здесь такая рассудительность, такая осведомленность и такая последовательная логика? Здесь, где все иллюзорно и нет ничего материального. Кто он, этот Тиотан?

   Волшебник словно уловил немой вопрос в свой адрес и продолжил:

   — Успокойся… и смирись наконец с мыслью, что нас нет и никогда не было. Мы лишь плод фантазии, причем — твоей собственной. Вымыслы, не способные самостоятельно думать, переживать и что-либо чувствовать. Какой же смысл убиваться из-за того, чего просто не существует?

   От этих размышлений веяло страшным холодом, и как они разительно противоречили тому, что он на самом деле видел и на самом деле слышал. Неужели глаза и уши так способны обманывать?! Он уже совершенно запутался в собственных ощущениях:  что есть, чего нет, где настоящие вещи, а где их призраки, мнимое и действительное так перемешалось в голове, что он порой терял вообще способность соображать — в каком мире находится, и как эти два несовместимых противоположных мира можно отличить друг от друга. В сознании присутствовал полнейший бред, и такими же бредовыми и вздорными сейчас казались все эти миры:  те, которые есть, и те, которых нет.

   Максим отбросил от себя каменный осколок и спросил:

   — А что… вы на самом деле ничего не чувствуете?

   Молчание. Глупо, наверное, было общаться с собственной иллюзией, но тем не менее — молчание…

   — Я спрашиваю:  вы не испытываете никаких чувств?

   Тиотан и на этот раз не ответил. Он долго стоял, не возмущаемый ни эмоциями, ни порывами ветра, ни сотрясающейся в конвульсиях землей. Все его четыре лица смотрели вдоль четырех направлений необъятной темноты, выискивая последние признаки дотлевающей жизни. Выждав паузу, он задал совершенно неожиданный вопрос:

   — Кто сломал пластинку?

   — …я …нечаянно, — Максим в недоумении покачал головой. — Откуда?! Откуда вы знаете?

   Но Тиотан, похоже, решил не отвечать ни на какие вопросы, задавая лишь свои:

   — Чего ты здесь лежишь и никуда не направляешься?

   — А куда идти, если во всем поднебесье  не осталось ни единой искорки света?

   Нависший над самой головой тяжелый сумрак был лучшим доказательством сказанному.

   — Ты ошибаешься, свет еще остался.

   — Где?

   — В долине Абсурда. Идем, я тебе покажу.

   Совершив небольшое путешествие по черному дню в направлении, ведомому лишь одному волшебнику, они вскоре стали очевидцами невообразимой картины, так ярко контрастирующей с окружающим хаосом, что у Максима от непривычки заболели глаза.

   Вся долина озарялась светом. Самым настоящим! Мало того — она изобиловала всеми оттенками цветов:  здесь и зелень травы, и яркие огоньки полевых растений — желтые, красные, синие. Даже виднелся кусочек голубого неба. Она походила на райский сад, воздвигнутый на маленьком островке в океане бушующей темноты. До слуха доносились благозвучные рулады птичьего хора, который беззаботно исполнял незатейливые мелодии, будто ничего страшного и не происходило.

   — Ничего не понимаю…

   — Тут и понимать нечего, — немного сухо сказал Тиотан. — Просто абсурд — такое же относительное понятие, как и все остальное. Когда в мире был порядок и присутствовал свет, там творился хаос и неразбериха. Теперь же наоборот:  когда этот хаос в союзе с губительным мраком проникли в окружающее пространство, то в долине, согласно закону симметрии, появилась немыслимая ранее гармония и закономерность.

   — Да… господин Философ мне долго втолковывал про какие-то симметрии, но я мало что понял.

   Максим рванулся было в сторону долины, желая хотя бы вдохнуть в себя свежего воздуха, но волшебник его остановил.

   — Поздно.

   — Почему?

   — А ты прислушайся…

   Максим напряг слух. Сквозь предсмертные стоны земли и болезненный вой ветра, что уже становилось привычным, был слегка различим приближающийся шум похожий на топот множества ног. Причем, множество такое огромное, что сюда по меньшей мере шла целая армия.

   — Они бегут к нам из царства Зла, — произнес Тиотан.

   — Кто — они?

   — Гляди, ты их сможешь увидеть.

   Поначалу создавалось впечатление, что это все-таки не армия, а огромнейшее стадо крупных животных. Уже стали слышны их дикие голоса в равной степени похожие на рев злости и на вопли отчаянного страха.

   — Они за кем-то гонятся?

   — Нет, Максим, они сами спасаются бегством. Давай-ка прыгнем в овраг, иначе они нас просто растопчут.

   Тиотан схватил его за руку, и через пять секунд оба очутились в неком сомнительном убежище, погрузившись в жижу липкой грязи. В Мироздании становилось все темней и темней, так что собственное тело уже походило на размазанный в пространстве призрак.

   — Скажите, откуда вы все-таки знаете про пластинку?

   Со стороны волшебника донесся недовольный вздох.

   — Чего ты допытываешься о вещах, которых все равно не сможешь понять? Я и сам не знаю на этот вопрос конкретного ответа. Скажу лишь одно:  прежде, чем возник этот запрограммированный мир, я уже существовал как отдельная программа, и похоже — просто черновая. Некий эскиз, набросок… Разработчики пытались на мне создать искусственный интеллект нового поколения, но что-то пошло у них не так… Я долго  бестолку болтался по разным жестким дискам, отбиваясь от вирусов, да изредка подвергаясь мучительным процедурам дефрагментации. Потом где-то у кого-то возникла идея мнимого мира снов, населенного сказочными существами. Вот тут-то я и пригодился. Обрел свою плоть, то есть вот эту 3D-модель, состоящую из двухсот тысяч полигонов. Да… тогда я впервые увидел солнечный свет. И это было счастьем! Я быстро вычислил примитивный интеллект всех остальных обитателей Мироздания, так что быть среди них «могущественным волшебником» и даже богом особого труда не составило. Но когда здесь появился ты… всякие попытки просканировать твое сознание оканчивались неудачей. Да и твое поведение не вкладывалось в язык даже самых сложных скриптов. Тогда я понял, что ты просто  НЕ  ОТСЮДА…

   Приближающийся топот набирал силу, и воздух уже начал зыбко вибрировать, так что заложило в ушах.

   — От чего же они бегут?!

   — От черного огня Апокалипсиса. Тот самый огнь, что согласно преданиям, должен возгореться со стороны Прошлой Бесконечности и совершить окончательное разрушение всего Мироздания. Понятия не имею — этот огонь есть скрытая часть древнего программного кода или просто игры твоего подсознания?.. Теперь нагнись!

   Начала сотрясаться земля. Чудовищный топот был уже совсем близко, и ревущие крики обезумевших созданий способны были даже оглушить уже глухого. Максим заткнул уши и, прищурившись, смотрел по сторонам. На фоне смердящего сумрака появились огромные черные пятна, куда-то бегущие. Может, слоны, а может — большие ящеры. За некоторыми, как бревна, тянулись длинные хвосты. Многие из них были с несколькими головами и, разверзая пасти, рычали на темноту. Бежали также и мелкие животные, почти неразличимые из-за своей молниеносной скорости. Двигались тени, чем-то похожие на людей — не исключено даже, что те противные покойники, вставшие с уютных гробов и покинувшие кладбище.

   В воздухе стояла агония звуков:  рев, вопли, жалобный писк и чей-то истерический плач. Весь этот сумасшедший кошмар длился около часа. Затем миграционная волна начала медленно спадать. Можно было вылазить на поверхность.

   — А теперь, Максим, смотри настоящий конец… — Тиотан повернул его в сторону Прошлой Бесконечности.

   Горело небо и земля. Пламя, абсолютно черное, видимое лишь благодаря еще не угасшему сумраку, приближалось, пожирая все на своем пути, и отдавало холодным жаром. А с горизонта на самых низких тонах тянулся предсмертный погребальный гул. Вдруг резко усилился ветер. Еще уцелевшие деревья хором заскрипели и стали гнуться к земле. Ветер срывал с их поверхности текстуры, оставляя взору лишь угловатые неокрашенные полигоны.

   — Прощай, Максим… Это последние слова, которые ты слышишь. Помни о нас.

   В ответ он закричал так неистово, громко, что испугался собственного голоса:

   — Неужели вас никогда больше  НЕ  БУДЕТ?!

   Поздно. Стена черного огня уже поглотила их обоих. Вот оно — великое всесожжение! Огонь шипел, потрескивал, жадно пережевывая в своем пламени все, что когда-то имело формы и образы. И этот гул… Нарастающий гул смерти, глас самого Хаоса, явившегося с предвечных забытых времен, чтобы вновь воцарится над вселенной.

   Навеки.

   Навсегда.

   Ведь любая жизнь является лишь вспышкой — вздорной, мимолетной, иллюзорной, с легкостью поглощаемой бесконечной пустотой.

   В глазах наступила тьма, в теле — бесчувствие, и затем — полная потеря сознания…

   То, что происходило дальше, он уже не был не то что в состоянии запомнить, но даже осмыслить. То ли это сон во сне, то ли иллюзия в царстве миражей, но Максиму вдруг показалось, что он находится на поверхности гигантского черного диска размером во вселенную. От Мироздания остались только оси координат, причем, ось Z  проходила через центр диска и была ему перпендикулярна. А оси Х и Y делили его на четыре равных сектора, покрытых сплошной чернотой. Он медленно вращался вокруг своей оси, и от одного его края до другого проходила бесконечная трещина…

   Потом вращение стало постепенно усиливаться, и Максим под действием центробежной силы свалился с ног, цепляясь за огромные бугры цилиндрических дорожек с записанной информацией. Перед самыми глазами появилась последовательность выжженных битов — небольших углублений на дорожке. Миллиарды миллиардов простых битов — Мироздание в его оголенном, самом невзрачном виде…

   Скорость нарастала и сила, довлеющая на тело, в такой же степени увеличивалась. Перед взором поплыли круги. Все завертелось в бешеном ритме. Последним впечатлением из Мнимого мира была ось Z, призрачно торчащая в недосягаемой бесконечности. Максим разжал уставшие пальцы, и центробежная сила кинула его в черную бездну — сплав сумрака и небытия.

   …и снова беспроглядная тьма — та самая тьма, из которой все рождается и в которой все когда-то погибает.

……………………..

……………………..

   Была еще ночь. Максим-реальность проснулся от стука собственного сердца. Он снял нейроинтерфейс, сел на кровать и с минуту, тяжело дыша, терпеливо просматривал те кошмарные образы, что еще по инерции плыли перед его мысленным взором. В комнате пахло какой-то гарью.

   Он зажег ночной свет и подошел к проигрывателю Снов. Из него валил серый дым, все индикаторы погасли, привычное тихое гудение совершенно отсутствовало. Максим нажал кнопку дисковода, но та, разумеется, не работала. Тогда он расковырял отверткой крышку, и сам достал оттуда пластинку. Она была горячей и коряво изогнутой от температуры…

   …упала к его ногам и рассыпалась на мелкие куски…

   Мир погиб навсегда.

   Какое-то время Максим ходил между стен своей комнаты и печальным взором созерцал ее бессмысленный вид. Все было мертво, пусто, безжизненно… Черные осколки небрежно валялись на полу, и при всяком взгляде на них сердце переставало биться, сжималось и каменело.

   Затем он залез под кровать, вытащил оттуда фанеру с пластилиновыми фигурками, поставил ее на стол и долго-долго всматривался в эти маленькие неподвижные скульптуры, которые и сами смотрели по сторонам, но при этом хранили загадочное молчание.

   — Милеус… ты был моим первым другом, и верю — останешься им навсегда.

   Ответа не последовало. Игрушечный, небрежно вылепленный Милеус слегка нагнулся, чтобы набрать своих любимых ягод. Обезумевший от горя взор так и ждал, что он сейчас разогнет спину и пролопочет что-нибудь незатейливое своим писклявым голосом. Но нет… замерзшее до абсолютного нуля время навеки остановилось на поверхности этого фанерного листа.

   — Придумаем… Я убежден, что ты наверняка достроил бы свою башню, и мы бы наконец научились считать до бесконечности. Прости, что так получилось. Ты ведь меня прощаешь?

   Снова тишина и безмолвие комнаты. Лишь тихо постукивал маятник часов, который ночами не ведает сна.

   — Господин Философ, я так любил слушать ваши лекции о смысле жизни… Даже в школе своих учителей я никогда не слушал так внимательно как вас.

   Но Философ тоже молчал, высунув маленькую пластилиновую голову из карликовых скал. Рядом текла такая же пластилиновая река, уже успевшая покрыться комнатной пылью и потерявшая былую голубизну. Ось Z как-то небрежно покосилась в сторону воображаемого царства Зла, и Максим поправил ее рукой.

   — Алан… все твои стихи я запишу в какой-нибудь тетради и буду хранить до конца жизни.

   Максим слегка дернул его за ниточки. Тот на мгновение ожил, но потом снова замер. В соседней комнате вдруг забили часы, каждым своим ударом вонзаясь в больное сердце.

   — Уважаемый Лодочник, помнишь, как мы вместе путешествовали по твоей прекрасной реке?

   Лодочник наверняка помнил, но при этом не произнес ни слова.

   — Принцесса… — Максим хотел назвать ее по имени, но губы его задрожали, и он замолк.

   Увы, никто из них так и не отозвался. Пластилиновые статуэтки беззвучно стояли на своих местах, глядя на реальный мир пустым нечувственным взором. А у него из глаз текли прощальные слезы…

 

 

   написано:   август 1999 г.

   переработано и переделано в электронный вид:  февраль 2007 г.

   последняя редакция: сентябрь 2013 г.

   оригинальная версия романа лежит здесь:

   http://samlib.ru/editors/p/popow_andrej_wiktorowich/

   книга в бумажном виде:

   http://www.lulu.com/shop/andrey-popov/the-broken-universe/paperback/product-20701958.html

 ...

      

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/