Саша Тумп

 

 

 

Возвращение

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Издательство «ЛоТоС»

А колеса стучат...

Под стук колёс

Колеса стучали, словно кто-то методично и мелодично, выполняя свою незамысловатую работу, забивал неведомые гвоздики хитрыми двойными ударами.

«Тыдыт–тыдыт тыдыт–тыдыт тыдыт–тыдыт».

...Владимир сидел около окна, за которым, словно в обратную сторону, из-за спины, раскатывалась такая знакомая и такая незнакомая картина. Он летел вперед спиной – назад в своё прошлое. Или в своё будущее?

Что спиной вперёд – лицом к прошлому? Он это знал.

Вторые сутки дороги выхватывали, под удары молоточка, разные эпизоды из жизни, которые так и не складывались в единую картину. Всё напоминало мозаику, где между фрагментами остаётся незаполненное поле. Его издалека не видно, но вблизи можно разглядеть, что эти эпизоды, лишь островки в большой картине–жизни.

...После школы – СПТУ.

Как-то и не стоял вопрос, – «кем быть». С четырнадцати лет в поле. То подсобником, то на тракторе, то на комбайне. Надо было как-то все свои навыки и умения «узаконивать». «Механизатор широкого профиля». Это давало и «Права на управление ...» почти всего, что движется по земле, навыки, знания и определяло жизнь, по большому счету, на всё оставшееся время.

...– Володя. Нам ведь скоро выходить. Я тут подобрала из еды, что нам не понадобится, возьми. А тут я тебе отложила, дома откроешь. Тут и «черная» и «красная», папоротники, рыба. Нам хватит. Туда, ведь, сколько не привези – всем не хватит, а попробовать...? И, что есть – хватит. С едой ничего не придумывай. Картошки отварите и ... разберётесь, одним словом – разберетесь.

Нина положила руки на колени и прижалась к Сергею. Они ехали с Сахалина к родителям Нины. Их маленькая Иринка впервые увидит бабушку и дедушку. Сергей, улыбаясь, молча, смотрел на Владимира.

– Нина! Что вы. В такую даль уже довезли. Нет, я не возьму! Неудобно.

Владимиру, и вправду, было неудобно. Он посмотрел на Сергея.

Сергей, улыбаясь, прищурил левый глаз.

– Нин! А может проводы?

Сергей перевёл взгляд с Владимира на Нину.

– Какие проводы?

– Проводим Вовку. Мы уже дома почти, а ему ещё ехать и ехать. А..? Там ведь осталось – «ни туда – ни сюда», только руки занимать будет.

– Серёжка! С запахом приедешь, что люди скажут?

– Скажут, что друга провожал.

– Как хотите! Иринк, иди, садись сюда. Пусть папка сядет к дяде Володе.

...Они познакомились уже в поезде. Ни о чем особо не говорили. Володе они нравились своей неспешностью, какой-то основательностью дружеским отношением друг к другу.

А он им – тем, что как-то сразу незаметно влился в их небольшую семью. Иринка сразу решила, что будет «жить рядом с дядей Володей», на его стороне. Так и ехали.

... На перроне их уже ждали. Он без труда узнал бабушку Иришки. Только одна женщина стояла, в окружении других людей, чуть подавшись вперед, тревожно вглядываясь в окна и прижимая почти к подбородку руки. Она увидела Нину, подалась вперёд и как-то сразу преобразилась. Помолодела что ли?

Володя стоял, наблюдая встречу, думая о том, что «на чем же могло приехать сюда столько народу?» И Нина, и Серёга, и Иришка были окружены плотным кольцом людей сверху донизу. В ногах крутились какие-то ребятишки.

– Мама. Володю проводим и поедем.

Нина, Сергей и Иришка подошли к нему.

– Здравствуйте. С приездом вас всех.

Владимир с улыбкой приветствовал обращенные к нему лица.

Нина стала тормошить рукав рубашки Владимира.

– Вов! Володя! Ты если чё... Адрес знаешь... Мы здесь долго будем... Не стесняйся... Правда, Серёжа?

Серёга посмотрел на Нину, повернулся к Владимиру.

– Да! Да, Володя! Даже не задумывайся. Адрес знаешь... Да, Иришка?

Нина и Иринка закивали, подтверждая слова Серёги.

... Поезд тронулся. Сверху было хорошо видно и Нину, и Серёгу, и Иришку, и кольцо встретивших их. Все махали ему руками.

Володя стоял на площадке, подняв руку, пока и перрон, и все на нём, и станция не скрылись из вида.

– Володя, закроешь тут. Пойду я.

Проводница Наташа протиснулась мимо его.

...Володя пересел в купе на место Сергея. Теперь уже навстречу бежали деревья, столбы, километровые указатели.

...Учиться было легко. Практика была всегда дома, где его все знали. В городе в общежитии тоже проблем никаких не было. Был и пригляд – тётя Люся, мамина подруга.

...«Тыдыт–тыдыт.., тыдыт–тыдыт.., тыдыт–тыдыт».

...Там он впервые стал скучать по Вере. Вера была на два года младше его. Она жила внизу – у реки, но как-то так получилось, что с детства её основным другом и защитником стал он. Она и дружила, в основном, с ребятишками «сверху».

Между «верхними» и «нижними» особой вражды не было, но как-то так повелось, неизвестно с каких врёмен, что существовало негласное соперничество одних с другими. Не только среди ребятишек, но и среди взрослых.

... После окончания училища директор совхоза как-то уговорил военкомат, чтоб его до осени не трогали, а дали отработать лето в совхозе. «Рук не хватает, а тут из рук руки рвут. За горло хватают.» Вспомнил он директора, как тот, хватая себя за шею, смешно закатывая глаза, показывал, что с ним творят.

... Мама умерла в июле. Накололась на ферме на что-то. Неделя – и нет человека.

...Вера прибегала каждый день. А потом он узнал, что она беременная. Родители её стали на него коситься, а тут и повестка в армию. Опять выручил директор. В сельсовете их зарегистрировали без лишних вопросов и дали отгулять свадьбу.

...Петьку он увидел, когда тот был совсем малой. Дали десять дней на побывку. Что за десять дней успеешь? Сена подкосил, да дом подправил.

...«Тыдыт–тыдыт... тыдыт–тыдыт... тыдыт–тыдыт».

... Демобилизовался из стройбата поздней осенью. А тут предложили зиму отработать на стройке. Здесь же на строительстве дороги. Списались с Верой. Решил заработать, а и то – какой заработок зимой в совхозе?!

... Здесь заработок был хороший. А деньги? Их и тратить-то было здесь некуда. На работе ценили, платили хорошо, а он работал за двоих. Начальник участка относился тоже хорошо. Даже доверил ключи от ангара с бочками с соляркой.

... Вот из этого ангара и украли десять полных бочек. А ключи только у него.

Суд. «Химия». Здесь же на строительстве дороги. Возмещение ущерба и всё, что полагается в этом случае.

...Вот тогда и подошёл к нему Бригадир. Предложил поработать у него в артели, а он за это «сдёрнет» его досрочно. Согласился.

...Золото артель мыла глубоко в тайге. Собственно артель – это были бригады, разбросанные по разным участкам. Учет шел по каждому участку, ну а ему платили с каждого. Приходилось работать то там, то тут. Заработок шел на книжку «на предъявителя». Хороший заработок. Книжки вместе с «трудовыми» хранились у Бригадира в сейфе. А где хранить? Тайга. Народ разный. Его не задевали, – он никого не трогал. Нашел как-то самородок размером и по форме, с орех грецкий. Отдал Бригадиру – тот рад был. «Этот «Орех» – талисманом на счастье будет! Почти полкилограмма!» Покачал он его тогда на руке. Выписал премию. Потом как-то показал его. В кожаном мешочке хранил. Приделал к нему цепочку тоже золотую. Витая. Красиво получилось.

...Осенью на вертолёте, что за золотом прилетал, прилетели милиционеры и ещё человека три-четыре в штатском. Бригадира со всеми документами и золотом отправили этим же вертолётом, а их заставили писать и рассказывать «как здесь оказались, что делали, почему занимались незаконной добычей золота».

Вот тогда он случайно и узнал, кто кому и зачем тогда продал ту солярку.

...«Тыдыт–тыдыт... тыдыт–тыдыт... тыдыт–тыдыт».

Владимир смотрел в окно. Кругом была тайга.

...Вывезли их тогда с прииска только дней через двадцать. По морозу уже. Писали, писали. Обещали судить всех, но отпустили. Сказали, чтоб никуда не уезжали – «будут свидетелями» на суде, когда Бригадира «сажать» будут.

...Не стал ждать. Уговорили ребята «сходить в путину». Океан. Заработок хороший.

Вот там во Владике он случайно и встретил Бригадира. Разговор не получился.

... На суде никто его историй слушать не хотел. И опять... И опять та же дорога, только теперь «тайга, тайга, тайга...». «Всё бы ни чё – если б они росли макушками вниз.» Вспомнил он присказку на делянках.

... – Володя. Чай будешь. На следующей станции подселят к тебе.

Проводница Наташа зашла и села напротив.

– Что грустишь? Я сейчас смену сдам. Может вместо чая, что хочешь?

Она засмеялась.

– Да, не подумай что! Я так.

...Девчонка то у них смышлёная. Серьёзная. У меня такая же. Бабка портит мою. Балует. А я вот в дороге... Еду куда-то, еду.... Люди заходят, выходят, жизнь идёт, а я вроде, как и на месте стою, хотя всё время на колёсах.

... Ладно. Пойду смену сдам. Да переоденусь. Не против, если с тобой посижу? Чаю попьём.

– Попьём. Нина с Серёгой еды наоставляли. Будем ужинать.

– Ну, тогда я мигом. Вот чай. Я сейчас...

...Они сидели друг против друга, смотрели то в окно, то на стол, то друг на друга.

– Володя, а что это за рыба такая? Вкуснючая! Не знаешь?

– Селёдка.

– Да ты чё..? Никогда бы не поверила. Как-то ведь сготовить такую надо?

С другой стороны, как не на острове уметь рыбу готовить? У нас вот, у папиного папы –дедушки моего, вокруг грибов видимо–невидимо. Так мы раньше на зиму только солили по разному ... даже и не помню сколько. Папка у меня был любитель. Всё говорил: – Нельзя грибы между собой путать. У «кажного» свой «карактер» и его понять надобно.– ... Так и говорил – «карактер»... Деда передразнивал.

Перемешалось как-то всё, когда его не стало...

...Как в дождь – от одной капельки увернёшься, под другую попадёшь...

...Ты завтра «уже приехал»?

– Приехал.

– Будут ли встречать?

– Нет. Не знает никто.

– Сюрприз значит?

– Сюрприз.

– А у тебя пацан, девка?

– Пацан, девять...

– Большой. А зовут как?

– Пётр. В честь деда.

– А у меня – Вера. Просто Вера. Понравилось тогда с мужем.... Вера. И всё.

... Вот четыре бабы и «бабуем». Две бабки, да мы – девки.

... Ну, ладно. Пойду я. Спать тебе пора, смотрю – совсем квёлый.

– Наташа. Тут еды осталося. Забрала бы.

– Заберу. Завтра заберу. Спи.

...Владимир сидел, смотрел на тёмное окно.

...«Тыдыт–тыдыт.., тыдыт–тыдыт.., тыдыт–тыдыт».

...С Бригадиром они опять встретились в Магадане. В ресторане. Он сидел за столом с каким-то кавказцем. Владимиру показалось, что он его увидел сразу, как только вошел в зал. Владимир, не останавливаясь прошел к столику, взял стул и, молча, сел в торец стола. Бригадир сидел у стенки слева. Кавказец справа. Видимо было что-то в его поведении такого, что ни официанты, ни кавказец ничего не сказали. Да и он ничего не говорил. Сидел и смотрел на Бригадира.

– Что ты хочешь?

В глазах Бригадира не было ни страха, ни раскаяния.

– Всё!

– Володя, это очень много для тебя. Всё что могу – третий раз проводить тебя к «хозяину».

– Я туда дорогу знаю. Но тебе уже не придётся меня провожать.

– Думаешь?!

– Знаю!

Бригадир налил в рюмку коньяк.

– Будешь?

– Нет.

– Итак, что ты хочешь?

– Сначала всё, что я заработал. И не забудь сюда добавить десять бочек солярки.

– А это уже кто тебе напел?!

Владимир, молча, смотрел на Бригадира.

– У меня нет столько с собой.

– У друга займи.

Володя кивнул в сторону кавказца.

– У него тоже нет.

– Отправь искать, а я с тобой побуду.

– Володя, это нереально найти такую сумму вечером.

– А она мне не вечером, она мне утром нужна. А до утра я буду жить у тебя.

Бригадир крутил рюмку с коньяком, вглядываясь в неё.

– Хорошо. Башир, привези мне утром в номер...

Бригадир назвал сумму.

– Сколько? Сколько? Брат, я где их возьму?

Кавказец даже подскочил со стула.

– Бригадир. Ты разучился считать, – Владимир спокойно смотрел на кавказца.

– Я вычел свою челюсть, ребра, плечо и руку.

– Не мелочись. Они не стоят этого. Жизнь всегда больше. Правда, Башир? – Владимир не отрывал взгляда.

– Хорошо. Башир, поедешь, знаешь к кому, от моего имени. Привезёшь к утру две таких суммы. Тебя устраивает так?

Бригадир повернулся к Владимиру.

– Пока – да!..

Владимир протянул ладонь к Баширу.

– Дарагой, что он от меня хочет?

Башир, не отрывая взгляда от ладони, спросил Бригадира.

– Он хочет, чтоб ты отдал ему все свои документы. Да?

Бригадир посмотрел на Владимира.

– Да. И ключи от машины, если они есть.

– Нет у меня никакой машины. Зачем она мне здесь? А документы вот. На, возьми, раз Бригадир сказал. Ты сказал Бригадир? Да?

– Я, я сказал. Не дрожи.

... Башир сумку с деньгами привёз в номер утром.

– Вот тут всё, как сказал, дарагой!

Он поставил сумку у ног Бригадира. Бригадир наклонился, чтоб открыть её.

– Не трогай чужие деньги.

Владимир отодвинул сумку ногой.

– Башир, дарагой, будь добр, вот тебе мой паспорт, не «патрудысь сбэгать» в сберкассу, открыть сберкнижку на моё имя и положить на неё деньги.

– А ты? Без тебя не положат!

Башир стоял в растерянности.

– Не включай дурака, дарагой. Не блажи. Скажи ему, Бригадир.

– Делай, как он говорит. Он не станет их не проверять, не считать здесь... Идиоты! Умнее не могли придумать ничего! Теперь делай! Если понадобится, пробегись по разным сберкассам. Если будут трудности, знаешь к кому обратиться.

Башир ушел. Владимир сел за стол.

– Бригадир. Остался предварительно ещё один вопрос.

– Какой ещё?

– «Орех». Отдай мне его. Он тебе не помог. Не жадничай.

– Ты с ума сошел. Да и нет у меня его с собой.

– Теперь ты блажишь?

– Клянусь тебе. Что я дурак таскать с собой почти килограмм золота.

Владимир встал, молча, подошел к шкафу. Посмотрел на Бригадира. Тот молчал. Владимир открыл шкаф, ещё раз посмотрел на Бригадира, потом на сумку и дипломат. Взял дипломат положил его на стол. Открыл. Мешочек лежал внизу в углу.

– Мы с тобой так не договаривались.

Бригадир не отрывал взгляд от мешочка.

– А я ещё и ни о чем с тобой и не договаривался. Это у нас – просто предварительная беседа.

Владимир зажал мешочек в кулак и с силой опустил его на крышку тумбочки. Крышка разлетелась на осколки. Стружка разлетелась по номеру.

...Башир пришел, положил три сберкнижки, паспорт на стол.

Владимир открыл по очереди их все. Посмотрел цифры. Взял одну из них.

– Эта сберкасса где?

– Да все они тут. Не Москва...

Хихикнул Башир.

– Идёмте. Башир, там отдам тебе твои документы.

Владимир вытряхнул из дипломата какие-то документы, оставил только пачки денег. Закрыл его.

– Куда идём? Зачем идём? Я все сделал, как ты мне сказал.

Башир смотрел на Бригадира.

– В сберкассу. Идиот.

Бригадир встал и покосился на кулак Владимира, сжимающего мешочек.

... – Девушка я хотел бы снять деньги.

Владимир протянул в окошечко одну из сберкнижек и паспорт.

Девушка взяла книжку, паспорт, стала перебирать в длинном ящике какие-то карточки. Вытащила одну.

– Да, вы что, молодой человек, не могли раньше решить. Кладут деньги, через час снимать их приходят. О чем думают?

– И правда! Извините меня! Я передумал.

– Теперь снимать передумал. Вот людям делать не чего.

Девушка как бы обращалась к очереди.

... «Тыдыт–тыдыт.., тыдыт–тыдыт.., тыдыт–тыдыт».

За окном светало. Владимир закрыл глаза.

Опять обрывки воспоминаний, словно костяшки домино, перемещаемые по столу неведомой рукой, складывались в замысловатые узоры.

...В дверь постучали, и она тут же открылась.

– Я вот чай тебе принесла. Уже и пастель сложил? А что так рано?

Наташа села на тоже место, что и вчера.

– Да так что-то. Рано проснулся. А что не подселила?

– Да ну их. Распихали по другим купе. Думаю – «пусть выспится».

– Чай так чай. А кофе нет?

– Есть. Сейчас принесу. Я тебе всю банку принесу. У нас, знаешь, настоящий бразильский растворимый. Там мужик с перьями. Я тебе её подарю. Даже в Москве-то не сразу найдёшь.

Она вернулась и поставила на стол коричневую банку.

– Мой подарок тебе. На память! Продать хотела. Да что-то боязно. Ругаются у нас за это.

– Спасибо, Наташа.

Кофе был действительно вкусный и ароматный.

... – Ну, давай прощаться, да заберу у тебя, что там – хотел оставить.

Наташа зашла в купе, когда Владимир уже упаковал подарки Нины и Сергея, туда же положив банку с кофе.

– Налегке едешь.

Наташа кивнула на его две сумки и дипломат.

– Вот сумка, ты пока сложи, что оставишь, а я чай принесу. На дорожку успеем.

И выскочила в коридор.

Владимир сложил все, что оставалось на столе, открыл дипломат, достал пачку красных «десяток» сорвал с неё ленточки, бросил их в дипломат, завернул деньги в газету и сунул сверток в сумку. Потом передумал, достал, опять открыл дипломат достал из него ещё одну пачку, тоже сорвал упаковку, сложил пачки вместе и опять завернул в газету.

... Вокзал был такой же, как и тогда, когда он уезжал с «побывки» опять в армию.

Даже деревья, вроде не подросли.

– Ну, давай, Володя, удачи тебе. Счастья.

Наташа что-то хотела добавить ещё, но не стала.

– Наташа. Там в сумке в газете деньги. Верочке что -нибудь купишь или... придумаете куда. Это тебе от нас с Петькой. И от Бригадира ещё. Ох, винится он перед людьми. Челом бьёт! Передай привет ей. Всё будет хорошо, Наташа! Удачи вам!

– Ну, придумал. Можно подумать, что я за деньги. А у неё и так скоро от этих конфет кое–что слипнется. Бригаде спасибо.

Засмеялась Наташа, уже с площадки вагона.

Вагон тронулся, Владимир стоял и смотрел ему вслед.

...Несколько такси скучало на площади около вокзала.

– Довезёшь до дома?

Владимир подошёл к крайней машине и назвал своё село.

– Денег хватит – довезу. Только возьму за «туда – обратно». Оттуда пустым ведь ехать.

– Ещё здесь надо в одно место заехать.

Владимир поставил сумки на заднее сидение.

– Надо – заедем.

... Училище тоже не изменилось. Только вот здесь деревья выросли. Он хорошо помнил, что верхушки не доставали до второго этажа общежития. Теперь они доходили до окон третьего.

– Тётя Люся работает?

Спросил он какую-то женщину, сидящую на «вахте».

– Работает. В столовой она. Сейчас придет. Обед ведь.

Владимир пошёл в учебный корпус.

Тетя Люся была из села, потом перебралась в город, так и осела в училище вахтёром. Володю она называла то «землячок», то «крестничек», часто навещалась в село, где у неё оставались родители. Часто приходила домой к маме поболтать, посудачить. А здесь в городе выполняла негласный наказ «приглядывать за тобой я мамкой-то приставлена. Не заставляй врать – не бедокурь!»

– Вовка!

Выронила она ложку, увидев его перед собой на стуле.

– Живой, стервец. Живой. Сукин сын ты. Прости, Наденька, что я так тебя.

Слёзы полились из её глаз.

– Ах, ты, горюшко какое, живой. Живой.

– Да не плачь ты, тетя Люся, живой же!

– Так в том то и дело, что живой.

Она всхлипывала, разглядывая Владимира.

...Правда ли, что у тебя другая жинка и двое ребятишек на стороне?

Она вытирала слёза краем рукава.

– Неправда. Все мои – здесь.

... Я что хотел-то?! Ты бы заказала там, в церкви, что и как положено. Я деньги дам. Что там надо-то?

– Ой! Что надо-то?! Я даже сейчас и придумать не могу сразу. Панихиду по твоим надо. И Николая – Чудотворца как-то надо благодарить. Дорогу твою к дому-то вывел. С батюшкой надо советоваться. Не знаю, не знаю. Вот так сразу. А деньги, оставь, пригодятся. Ты сейчас что и как?

– Да вон машина стоит. Сейчас и поеду.

...Как там-то...?

– Ах, ты, подлый ты сын. Ты ещё спрашиваешь? Ах ты, сукин сын, прости, Наденька, не я виновата,– сынок твой. Он спрашивает! Даже я не могу ничего плохого сказать! Про Веру – думать плохое, – забудь. А Петька у тебя – мужик! Хозяин. Правда «как чёрту не нужно огниво», так и твоему Петьке – .... Но в плохом не замечен. Не курит, шельмец. Ах ты, горюшко, горюшко, помотало-то тебя как....

...Сохранил ли себя, а?

Тетя Люся опять стала вытирать рукавом глаза.

– Эх ты, я-то с тобой не могу. Никак не могу. Ты вот что! Дай денежку, я здесь в столовой котлет мороженных возьму. Свезёшь, а моим Петька занесёт. Там ведь не купишь. А здесь, в столовке-то, у меня «блат». Да и приедешь, как снег на голову!

Ах, ты, жизнь-то, что с людьми делает? Эх, жизнь!

Она взяла деньги и пошла куда-то к кухне.

– Вот тут двадцать я отдельно завернула – Петька пусть моим снесёт. Остальное ваше. Вот сдача. Пойдём, провожу. Ты на выезде-то заверни в магазин, может, что и выкинули. Возьми побольше, раз на машине-то. Дорого, но ведь домой! Ой, горюшка то хлебанули все! Ой, горюшко!

... В магазине Владимир купил из того, что было, – что ему показалось, нужным.

В винном отделе очередь выходила на крыльцо. Он прошел сквозь неё к самому прилавку.

– Мужики. Десять лет дома не был. А ещё ехать надо, вон машина стоит. Будьте добры, пропустите без очереди взять?

Очередь внимательно рассматривала его. Он спокойно смотрел на неё. Очередь молчала, как бы оценивая, что будет, если «общество» скажет «нет».

– Бывает. Бери. Бери.

Невысокий старичок первым подал голос.

–Бери, бери. Бери больше, в другой раз не пропустим.

Поддержали со всех сторон старичка.

Владимир взял несколько бутылок вина.

– Сынок! Ты что ж, десять лет не был, а «берёшь, как на свиданку идёшь».

Хихикнул старичок.

– Только мараться. Или соседей и друзей нет? Или денег нет? Поможем!

Захихикали со всех сторон.

– Ну, если «общество разрешает»...

Владимир подумал, что они правы...

– А кто поможет до машины донести?

– Было б что нести...

... – Торговать набрал, что ли?

Таксист, открывая багажник, оглядел ящики.

– У меня и не поместятся, видишь, две запаски вожу.

– Ничего! На заднее поставишь, человек десять лет дома не был.

Мужики уже втиснули один ящик на заднее сиденье.

– Спасибо! Помогли. Возьмите, а одну отдайте старичку этому.

Владимир протянул две десятки.

– «На общество!»

– Петровичу-то? Отдадим! За такой калым мы давай тебе ещё принесем. А хочешь, до дома донесем. Давай, удачи тебе, паря!

Смеялись мужики, не расходясь, ожидая пока он сядет в машину.

– Правда, что ли десять лет дома не был? «Чалился»? Да, не похоже, руки вроде чистые. Не расписанные. Да и сам ещё молод.

– Правда.

... Подъехали к самому дому. Таксист помог занести поклажу на крыльцо, рассчитались, он пожелал «всего хорошего» и уехал.

Дом стал меньше. Банька покосилась. Собаки во дворе не было, хотя слева от крыльца стояла конура. Ключ был на месте, – под тряпицей у косяка.

Владимир перенёс ящики в сени, разулся и прошел в горницу.

...В доме все было по-прежнему. Не было только детской кроватки, появился телевизор и большие часы. Всё остальное было знакомо с детства.

Он сел, там, где когда-то сидел отец. Вдыхал, знакомый с детства запах. Запах дома.

На крыльце раздался топот, хлопнула входная дверь, Вера почти упала на руки вскочившего Владимира. Её голова уткнулась куда-то в грудь.

– Какая она маленькая!

Подумал он, закрывая ладонью её голову, а другой прижимал к себе, чтоб она не упала.

Знакомый запах её волос обволакивал его.

– Я ведь полбидона молока на крыльце пролила.

За всю дорогу ни капельки – пока бежала, а тут дома на крыльце пролила...

Девчонки говорят: – Беги домой, – твой приехал или сейчас приедет. Да молоко возьми, будет хоть чем накормить. Бидон суют, а у самих глаза огромные и плачут все.

Вера вдруг заплакала и опустилась на стул.

– Только халат скинула и напрямки побежала. Думала, успею переодеться, а ты дома уже.

Она ткнулась в живот Владимира и слёзы потекли ручьем.

Он стоял и чувствовал, как по нему текут слёзы, не зная, что сказать, что делать, но на душе было спокойно.

– Всю рубаху тебе изсопливила. Переодеть-то нечего. Старые на тебя не полезут уже. Будешь, как воробей подстрелянный.

Улыбнулась она, отстраняясь от Владимира и оглядывая его.

– У меня есть. Сейчас сменю.

...Ой! Верочка, у меня ведь котлеты мороженные в сумке. Не потекли бы? Тётя Люся передала. Я видел её в городе.

– А я думаю, откуда девчонки знают? Спросить не успела. Говорят «из конторы позвонили – пусть домой бежит», а кто, чего... я сразу бидон схватила и бегом...

Вера опять заплакала.

– Ну, ладно, ладно, не надо. А то и я зареву.

Владимир, и правда, чувствовал где-то под скулами комок.

– Не плач. Не надо.

– Ты выйди, я переоденусь... Ой! Выйди! Там же всё крыльцо в молоке.

Вера спохватилась и выскочила из комнаты.

Рубашка уже высохла.

Вера вернулась в каком-то сарафанчике. Села у стола.

– Я убрала котлеты.

Ты пришел – Пети то не было, похоже?! Надо, ведь, бы к нему идти. На речке, наверное. Ты это... на часы посмотри, а то он спросит обязательно, во сколько ты приехал. Не знаю, как вы... Крепкий он, но не гибкий... хрупкий.

...Ты это..., Володя, если есть, что сказать, говори сейчас, пока из дома не вышли.

– Скучал я без вас. Петьки боюсь. А больше сказать мне нечего.

– Вот и хорошо. Что надо – потом скажешь. Ты с дороги, давай я дядю Егора попрошу, что б баню стопил, а то ты в нашу не поместишься, – совсем осела.

Тепло держит, а осела.

– Свою стопим. А потом разберёмся.

...На улице дядя Егор – сосед поправлял доски на заборе.

– Здравствуйте, дядя Егор.

Владимир закрыл калитку, кивнул и остановился.

– А! Володя! Привет. Моя пристала – «когда забор поправишь? Когда забор поправишь?» Я говорю ей, что «дался тебе этот забор», а она за своё.

– Дядя Егор. Ты бы зашел вечером. Посидим по–соседски.

– А что не зайти-то? С приездом, чай! А давайте–ка, я баню стоплю, а то всё равно завтра топить, а у вас сегодня и без неё дел будет... Смоешь с себя дорогу-то. Длинная была. Вот после бани и посидим? А?

– Давайте. Так и вправду будет проще.

Владимир посмотрел на Веру.

– Вот и я говорю. Что вам сегодня-то ганашиться? Если случайно дружков твоих увижу, говорить ли, что ты приехал, а?

– Скажи, конечно!

Дядя Егор посмотрел вдоль улицы, на которой кто-то ворошил сено, кто-то полол цветы в палисаднике. Вера посмотрела туда тоже и взяла Володю за руку, но потом сжала кулачок и засунула ему в ладошку.

...Мальчишек сверху, хоть и далеко, но было хорошо видно. Они копошились ватажкой около старых верб. Под этими вербами выросли, наверное, все, кто жил в селе.

Мальчишки то сходились, то расходились. Потом один в голубой рубашке остался один, а все другие стояли чуть в стороне.

– Петя! Вот один стоит в голубой рубашке это и есть Петя. Рубашка то, наверное, твоя. Я в комоде нашла.

– Моя. Я её помню. Мама мне её шила.

Вдруг раздался выстрел. Над мальчишкой взметнулось облако дыма. Вера, выдернув руку, бросилась вниз по тропинке. Володя за ней.

Ветер поднял облачко, и он увидел, как мальчишка что-то прятал за пазуху.

– Поджига.

Подумал Владимир.

Мальчишки опять собрались в кружок.

– Петя.

Вера подбежала. Мальчишки бросились за вербы к лозняку.

– Живой.

Вера присела. Володя подбежал и тоже присел. Глаза у пацана были на месте.

– Папка приехал.

Вера тормошила пацана. Тот перевел взгляд на Владимира.

Владимир посмотреть в глаза сыну. Молчали.

– Разобрался...? –

Тихо сказал Петька, не отводя взгляда.

Володя медленно распрямился, тоже не отводя взгляда.

– В чем...?–

– Где ты...? –

Петька продолжал смотреть.

– Я в … Разобрался – одним словом. –

Владимир положил руку на плечо Петьки.

– Давайте, домой, давайте, а то народ еще соберется.

Вера смотрела на отца с сыном.

«Господи, какие они одинаковые», – подумала она.

...Все пошли домой.

– Мам, я сейчас! – Петька побежал обратно. Собака за ним.

– Вера, как собаку-то зовут?

Владимир старался идти по тропинке рядом с Верой.

– Туман.

– Хорошо. В доме у нас всегда Туманы жили. А этот беленький, что рядом стоял, – друг Пети? – приостановился Владимир.

– Да. Санька. Они всегда вместе. Его мамка со мной на ферме работает.

– Вера. Ты извини, я ничего не привез ни тебе, ни ему. Твоим привез, а вам ничего. Как-то всё перепуталось. Петьку никак представить не мог. А тебя почему-то только девчонкой помню, а дальше – нет.

– Да, не страшно всё это!

Вера опять засунула кулачок в ладошку.

Мимо, не останавливаясь, пробежал Петя с Туманом.

– Побежал поджигу прятать.

Подумал Владимир и чуть–чуть сжал кулачок в ладошке.

 

Выстрел

 

Петьке не спалось. Завтра должен состояться его «выстрел».

Он лежал, вспоминал и думал.

– Вот ведь! Не спится и не ворочается!

...Конечно, зря он согласился на этот «выстрел».

С другой стороны не соглашаться – тоже нельзя. Этот Колька всегда достанет...

Конечно, моя «недосвёрка» была лучшая. Но с другой стороны – больше ни у кого не было «недосвёрок»... Вот из «поджиг» она была лучшая...

Так ведь «недосвёрка» все ж..., не просто «поджига». Обычные «поджиги» он освоил давно... Нет, в школу уже ходил!.. До школы все баловались «бахалками». Да чё там – «бахалка». Так... звон и все.

«Поджига» – это серьезно. Она не только на спичках... она и на порохе. Правда, когда с порохом и спичками – лучше.

Обычная «поджига» – так себе ... трубка только нужна. Смякушишь один конец и загнешь, да пропил под запал и все... Ну, ручку еще... Конечно правильно-то в конец надо свинец залить... Иначе разорвать может. Ну, не разорвать – разогнет. А так – куда свинцу-то в загнутое давить – это понятно.

Петька перевернулся и лёг на живот.

–...Тут конечно и с запалом надо не перепилить, а то свинец свинцом, а разорвет прямо по запалу... Тут надо пилить пока сапожным гвоздем не пробивается. Как пробивается – стоп. Тут уже ковырять надо. И первый выстрел надо делать холостым. Ну, можно пыж побольше... Запальник прочистить сначала надо, а изнутри его как прочистишь по–другому-то?..

С другой стороны Колька ведь просто заявил: – Спорим! Не пробьет фанеру...

...Дурной этот Колька. Какую фанеру?.. Со скольки шагов?.. Как пробьет?.. Что значит – «пробьет»?.. Орет – чё попади...

Они у речки все какие-то взбалмошные... Орут, орут, а только потом соображать начнут...

Им, конечно, воду-то на огород таскать ближе... С другой стороны – комаров больше...

...Опять же каких шагов?..

Хорошо, что потом договорились... Я-то тоже, дурак – « Спорим! Пять рублей!» Во, дурак-то!.. Еще бы двадцать копеек и кеды бы можно купить... Купил бы кеды и спорить не на что было.

Где Колька только найдет эти пять рублей к завтра-то?...

Да! «Недосвёрка» была «что надо»... Старшие пацаны заценили... Даже у них не было такой... «Четвертная»! Ровно «четвертная»... Ровно двадцать два сантиметра...

...Этот Колька... Сначала спорил, что «четверть» – это между большим и средним пальцами на доске... Потом, что между большим и безымянным...

Говоришь ему, что «человек так устроен, что – «что так, что этак»...» Нет. Будет спорить до хрипоты...

...Да, повезло тогда...

Мамка, что-то прибить заставила на крыше – «Хлопает в ветер. Слазь– прибей.»

А в гвоздях – эта железяка... Сколько раз видел... «Недосвёрка»! «Четвертная»! Во... Бывает же... Если бы в прошлый год её увидел...

А так железяка – железякой...

Где они только такие длинные сверла берут? Я вот длиннее пальца и не видел. Может оно, конечно, и есть, но так толстые... А тут точно под автоматную пулю...

Петька опять лёг на спину.

–... Да, мамка!.. Скоро уже «не заметит, как четвертый мешок сухарей откроет»... Это баба Аня так...

– Ты, – говорит, – Верочка, подумай. Скоро, скоро четвертый – последний мешок откроешь...

Хорошо, что Сашка у своей бабушки выпытал, что это значит.

Значит, мамке скоро будет тридцать лет! Где скоро? Еще вон сколько.

Да... Тридцать лет... Тут если просто так станешь считать до тридцати – и то долго... А тут годами... Чудно, тридцать лет только будет, а мешок уже четвертый... Почему у мужиков – пять мешков, а у баб – четыре?..

Да, папка... Какой он?

Говорю: – Помню!

Мамка: – Не можешь ты его помнить. Ты родился, он уже в армии был. Не придумывай!

Так ведь помню... Точно такой же, как на фотографии. Мамка думает, что спрятала фотку, так её никто и не найдет! Один в один! Как помню – такой и на фотке. Это значит – его нет уже девять лет. А писем – три!..

Баба Аня говорила: – Уже три года «ни слуху – ни духу»... Ни письма – ни похоронки... Изверг, проклятущий!

Сначала спрашивал мамку, а потом перестал. А чё – один ответ – «Он и сам, Петя, не знает где он!»

А чё тут – не знать?.. Огляделся вокруг себя – и все понятно.

Петька опять лёг на живот.

–...Да... Точно ведь под автоматную пулю... Грамотно, кто-то делал.

На стрельбище их «пруд – пруди».

А под «поджигу» катать надо. Все руки об сковородки обобьешь. Зато круглая... Ну, и что? Под «недосвёрку» тоже – хочешь – катай...

С другой стороны автоматную – отпиливать надо, иначе в воздухе кувырдается... Опять же если с сердечником пуля, то намаешься с напильником то... Но с другой стороны – медная... Скользит по стволу.

А свинцовая – мягкая, летит там в стволе цепляется за все, тормозится... Тут, конечно, еще главное какой пыж. Если там из «чё под руку попадется» – так лучше и не снаряжать. Пыж должен быть промасленный, чтоб тоже не тормозил...

Но и не маленький, а то газы мимо пойдут... А главное на пулю нельзя пыж класть. Подвернется под пулю... Пулю надо крепить воском! Тут, конечно, воск и пыжу потом поможет... Ну, когда пуля с места пойдет...

С порохом... Там вообще проблем...

Порох нужно подобрать так, чтоб когда он весь сгорел – пуля бы стояла на месте, но еще немного бы оставалось, чтоб когда пуля уже пойдет, чтоб дотолкать ее до конца ствола... Вот так – будет правильно.

Недоложишь – доталкивать нечем. Переложишь – лишние газы пулю с пути сбивать будут... Да и порох жалко.

Петька все раз за разом вспоминал, так ли он все сделал к завтрашнему. Перебирал в памяти, каждое свое действие.

–... Петя! Вставай! Ты чтой-то сегодня дрышнешь. Смотрю – спишь. Я уж корову сама в стадо отогнала. Вернулась – спишь. Не заболел ли?.. – мамка прислонилась губами ко лбу. – Или случилось, что?

Петька пожал плечами. Вот уж, что всегда было противно – так это врать. Спросила бы просто, а то – «чё случилось?»

– Ты давай тут – сам. Молоко процедишь. Мне некогда. Я на ферму. И курам там дай. Про воду не забудь. А то прошлый раз пришла – у них сухо. Пойдешь на реку – Тумана с собой забери, да помой ты его хоть раз с мылом-то. Разит от него псиной, что к крыльцу подойти нельзя. Ладно?

– Ладно? – мамка переспросила, глядя Петьке в глаза.

– Ладно!

– С мылом?

– С мылом!

Петька проводил мать до крыльца.

– Я ушла! – мама побежала к калитке.

– Красивая! – подумал Петька. – Туман, пошли на речку, а то мне потом будет некогда.

Туман завилял хвостом и бросился «обниматься».

Если с Петькой, то ему было идти «куда–без–разницы».

– Подожди, ты. Дай курам насыплю. Да воды им налью.

...С речки вернулись с Туманом в обед.

До «выстрела» оставалось еще два часа.

Петька сидел на крыльце. Перебирая в памяти – все ли он так сделал.

– Это хорошо, что вчера все решили: и какая фанера будет, и кто шаги мерить будет, и у кого деньги будут. А то бы сегодня Колька опять начал бы... Вот, балабол..., – думал Петька вынимая из шкуры Тумана пух. – Как ему не жарко только... Как можно всё одним языком остудить?

...Все собрались на берегу вовремя.

– Если промажешь – проспорил, – Колька оставался Колькой. Все смотрели на Петьку.

– Согласен! –

Петька думал о том, что сейчас главное не психовать.

– Фанеру сам буду ставить. А то поставите, что болтаться будет, или вообще на веревке повесите, – Петька в упор смотрел на Кольку.

– Согласен! – Колька уважительно смотрел на Петьку, не отводя взгляда.

Петька взял фанеру. Фанера была точно – вчерашняя.

– Кирпичи принесите. Что мне еще и кирпичи нести?! – Петька посмотрел на пацанов. – Теперь надумаешься, как её ставить? Как эта пуля надумает повернуться?

Петька смотрел на фанеру. « Фанера – пятислойная... Значит пуля лечь должна вдоль наружного слоя... Ей будет легче там меж тремя слоями продираться... Поперек ляжет – труднее... Да еще два слоя так... Переломай там все эти волокна-то!.. ... Сам поставлю, так не на кого и думать будет...»

Петька то так, то этак крутил лист.

– Все! Давайте тянуть – кому шаги мерить. Двое ваших – двое наших. Одного роста как договорились, – Петька посмотрел на Кольку, как бы давая знать, что он готов.

Спичку вытянул Сашка.

– Конечно, он своим намеряет – Колька мелко–мелко перебирал ногами, глядя на пацанов, показывал, как, якобы, будет мерить Сашка для «своих».

Петька, молча, смотрел на Кольку.

– Кольша, не сучи ногами. Проверим, – Васька, а он был из «береговых» оглядел всех.

– Проверим! Проверим! – раздались голоса

– Смотрите! Так я обычно хожу или нет? – Сашка стал ходить вдоль берега.

– Так! Иди меряй! Штаны порвешь, – Васька угрюмо посмотрел на Кольку.

Черту провели.

– Так? – Сашка смотрел на Кольку. Все молчали. Колька согласно кивнул.

– Так, кассиром будет Мишка?! – Васька оглядел всех.

Мишка всегда был кассиром. Во–первых – он хорошо считал. Во–вторых – он никогда не врал. В–третьих – он был самый младший.

– Деньги кассиру! – Васька посмотрел на Кольку.

– А чтой-то с меня? Может у него и, нет? – Кольке не хотелось расставаться с деньгами.

– Ты начал спор – тебе и продолжать, – ...вообще Васька всегда нравился Петьке.

– Пять рублей в кассе, – Мишка поднял руку и посмотрел на Петьку.

Петька протянул свой кулек. Мишка стал считать.

– Десять рублей в кассе! – закончив считать, Мишка ссыпал все деньги в один кулек. Свернул его раз и еще раз и показал всем.

– ... Фанера считается пробитой, если даже пуля отскочит, но в дырку будет виден свет. Так? – Петька повторил вчерашний уговор.

– Так вчера договаривались! – все закивали головами.

– Тогда все отойдите дальше за спину. Я запал установлю, – Петька достал из кармана коробок спичек.

Все отошли к воде.

Петька встал у линии. Из–под рубахи из -за ремня достал «недосвёрку».

Ватка в стволе была на месте – значит пуля тоже. Петька осторожно вынул ватку. Опустил ствол в ладонь. Все нормально. Он взял одну спичку и очистил головку в запал. Взял вторую – повторил. Сверху прижал «серу» спичкой и стал привычно укладывать спички одна к другой лесенкой от запала в левую сторону. Левой рукой убрал коробок в карман и ей же достал катушку ниток и стал обматывать спички, прижимая их к ручке.

–...Все! Теперь все зависит от тебя. Только не разорвись! – мысленно обращался Петька к оружию стараясь не думать о том – сколько он зарядил пороха.

Пороха было больше, чем обычно.

– Я готов! – Петька подошел к черте.

– Стойте! А рука? – подскочил Колька. – Мы договаривались с пяти шагов... А рука? Рука-то где? Где черта, а где рука? А?.. Рука-то где?..

Все, молча, смотрели на Петьку. Это вчера не обговорили.

Петька посмотрел на Кольку и сделал шаг назад: – Так – устроит? Отойди и встань за спину.

Колька вернулся на место.

...Петька поднял «недосвёрку». Прицелился. Опустил руку. Поднял еще раз. Опять опустил. Постоял. Поднял еще раз и левой рукой чиркнул коробком по крайней спичке.

Петька чувствовал, как под коробком загорелась крайняя спичка. Как на ней образовалось маленькое огненное озерцо, которое разрасталось, шипя и выбрасывая дым и расплавленную серу вверх. Оно переливалось всеми огнями радуги, плавилось и выплескивалось на соседнюю спичку. И на ней образовывался ручей огня, который расширяясь, фыркая, пробирался к запалу все ближе и ближе. На последней спичке эта река вздыбилась вулканом, охватывая чашу серы и пошла вниз. Она прошла стальные стенки запала, сжавшись в них и устремляясь к пороху. Порох, уставший от ожидания, принял этот жар, и тот охватил всего его.

Петьку охватил восторг буйства и желания пули получить свободу.

Он чувствовал, как порох, наслаждаясь этим же восторгом, уже не мог больше сдерживать себя.

Пыж изо всех сил старался удержать этот разрушительный огненный шквал. Он сдвинулся, из последних сил стараясь удержать эту мощь, упираясь боками в стенки ствола, а спиной в пулю. Но даже маленькой слабости его было достаточно! Пороху тоже нужна была только свобода.

Петька чувствовал, как они уже все, зараженные желанием свободы, рвались вон из этого тесного стального рабства.

Он видел, чувствовал – как огонь, негодуя, сминая пыж, рвался вперёд, как тот толкал пулю, которая, подминая под себя воск, неслась к свету.

Свобода! Опьяняющее чувство свободы, полета, делало пулю безумной. Она стала поворачиваться в воздухе, поставляя свой бок потоку обжигающего воздуха.

– Не надо... –

И Петька видел, как она повернулась обратно, развернувшись головой вперед.

...Пуля ударилась в преграду и начала рвать это ненавистное тело, остановившее ее полет. Свободная от обязательств, она рвала все, что попадалось на пути, крутясь и вращаясь в этом ненавистном, остановившем её полет.

Свобода! Свет! Полет! Все. Сил больше нет...

Петька видел, как пуля, раскидав песок, затихла.

– Ва...а...а...а...а...й! – Петька видел и слышал, как восторг пороха, пули, «недосвёрки», сжимая воздух в жгут, расходился кругами, охватывая его и весь мир.

Он видел глаза друга Сашки. Сначала его веки разошлись по краям глаза, потом они застыли, потом сжались, образуя круг, и...

– Вай...й...й!

Звук выстрела привел его в себя. Он посмотрел на фанеру. Она валялась за кирпичами. В центре была дыра, в которую мог пролезть кулак.

Все молчали.

– Вот где-то так! – сказал Петька, дунул в ствол и спрятал «недосвёрку» под рубаху и ремень.

– Умница, ты у меня! – почему-то мамиными словами подумал о ней.

Пацаны принесли фанеру, и Петька дыркой положил ее себе на голову.

– Будем свет смотреть, а? – он победно оглядел всех.

Подошел Мишка: – Кто против? –

Мишка оглядел всех и протянул кулек Петьке.

– Весчь! – Колька восхищенно смотрел на Петьку.

– А то?!..

...Петька увидел, что к нему «со всех ног летит» Туман. За ним мамка.

– Атас!.. – раздался чей-то крик.

Все бросились врассыпную. Сашка отбежал и остановился, опасливо смотря на приближающуюся Петькину маму. Остальные побежали дальше к тальнику за вербами.

Петька остался на месте, незаметно отводя назад тяжелый кулек в кармане.

– Во... попал! С этим кульком дурацким... – подумал он.

– Жив!

Глаза мамки были в слезах, но из них лился такой свет, такое счастье. Оно заполняло все: и реку, и озеро, и даже небо: – Папка приехал! Насовсем приехал. –

Петька увидел быстро подходящего...

Это был отец. Петька бы его узнал из тысячи. Нет. Даже из миллиона...

– Здравствуй! – отец присел рядом с мамой. Рядом крутился, виляя хвостом и поскуливая, Туман – думал, что все играют.

«Ещё не хватало «недосвёрка» выпадет! Или кулёк увидят!» – думал Петька, глядя в глаза отца. Надо было что-то говорить.

– Разобрался?.. – Петька сказал первое, что пришло в голову.

Отец медленно распрямился: – В чем?.. –

– Где ты... – Петька смотрел, не мигая, в глаза отца.

– Я в... Разобрался – одним словом, – отец, помолчав немного, положил руку на плечо Петьки.

– Давайте домой, давайте, а то народ еще соберется, – мама, как курица, махала руками.

– А ты, мам, зря... Вот сейчас придем, сама увидишь. Наливал утром курям. А сейчас – уже нет воды. Куда они её деют? Неужели всю выпивают они ее что ли... – Петька смотрел на мать, думал о ней, о том, как бы «недосвёрка» не провалились в штаны, или, не дай бог, мать не узнала бы про кулёк в кармане.

Он вдруг остановился: – Мам, вы идите я сейчас догоню. –

Он побежал к кирпичам. Туман за ним.

Вот она! Пуля была еще теплая.

– Счастливая! – прошептал Петька, зажав ее в кулак, потрогал «недосвёрку» и кулёк с деньгами.

Он сел на песок и грустно посмотрел вслед идущим...

Подошел Сашка.

– Папка приехал. Пойдём к нам? – Петька растерянно смотрел на Сашку.

– Не! Я потом приду. Я с пацанами тут побуду. Вам сейчас...

– Смотри. Я ждать буду, – Петька опять посмотрел вслед уходящим. – Видно будет, как будет... да, Туман!

Туман завилял хвостом.

– Домо...о...о...й, Туман, домой!

Петька побежал догонять родителей. Туман за ним.

 

Фантики

 

... Наташа проводила взглядом уходящий перрон, люди стояли, провожали отходящий поезд, что-то кому-то кричали, пытаясь перекричать шум. Сложив флажки, закрыла дверь вагона и прошла в освободившееся купе.

Верхние полки были подняты. Она опустила их, проверила, не остались ли там вещи, забытые пассажирами, заглянула в багажное отделение над дверью. Подняла нижнюю полку, опустила, потом другую. Увидела на полу два фантика от конфет, сложенные «квадратиками» для игры «в фантики».

Она села за стол и стала смотреть на, набегающую на вагон, тайгу.

В ладошке уютно лежали два кусочка детства.

... В пионерлагере они много времени тратили на эту игру. И мальчишки и девчонки соревновались в своём умении точно и грамотно положить такой вот «квадратик» на «квадратик» соперника. Были треугольники, пятиугольники...

Она положила один на ладошку и лёгким ударом по краю стола положила его квадратик на самый дальний край. Взяла другой, прицелилась, и ... квадратик лёг точно на первый. Выиграла.

У кого?

Наташа положила фантики карман.

– Приеду, надо будет Верочку научить играть! – подумала она.

... В этом купе ехала семья с Сахалина и молодой парень – Володя, который сейчас вышел.

– Играют на Сахалине-то «в фантики». Не забыли, – подумала Наташа, глядя в окно.

...– Чего сидим? Давай, пока никого нет, протру пол. А то сейчас увидят, что купе свободно, проситься будут.

В дверях стояла Светка. Светка – сменщица была смешливой и беззаботной хохотушкой.

...Через минут двадцать в двери служебного купе уже стоял молодой парень и улыбался, «как медный пятак».

–Девушки. Там купе свободно. Можно я в него переселюсь, а то в моём пацан «шубутной» – тесно ему.

– Грамотно излагаешь. О других заботишься. Только билеты-то в него уже проданы. И не «факт», что там не будет «шубутная» пацанка.

Светка вызывающе смотрела на парня.

– Так с пацанкой всяко проще договориться, чем с пацаном.

– Этттт точно! Пацаны часто «не догоняют»...

– Это, смотря, кто убегает!

– Ой, ой, ой! Из какого купе-то?

Парень назвал. Светка переложила его билет в другую ячейку.

– В ресторане есть конфеты в коробках. Вку–у–усные, – она выразительно посмотрела на балагура.

– Идет! Вечером будем пробовать. С чаем...! – парень подмигнул и пошел переселяться.

– Как ты с ними... Подумает чего.

У нас с тобой тут еды ... Давай здесь поужинаем.

Наташа увидела сумку с продуктами, оставленными Володей и сахалинцами.

– Давай здесь. У меня ещё вечернее чаепитие будет. Рано пока. Давай попозже. Мне ещё сверку по свободным местам отнести бригадиру надо.

– Попозже, так попозже. Захватишь что -нибудь к чаю по дороге.

– Зах–ва–чу. При–хва–чу. Если очень за–хо–чу. Не грусти, Натка! Молодость дается раз. А мы ей справа в левый глаз.

Светка засмеялась и потянулась так, что слышно было, как хрустнули суставы.

... Убежала, а Наташа стала выкладывать всё из сумки.

Развернула газетный сверток.

В нем были деньги. Много денег. Очень много.

Она задвинула дверь.

В голове что-то зашумело, закрутилось. Она, оглядываясь, ища, куда бы засунуть свёрток, стала метаться по купе.

– Да, что же это такое? Успокойся! Вот так! Спокойно!

Она села и закрыла глаза.

...– Так. Володя сказал, что «купи, что -нибудь Верочке. Деньги в газете. От бригады». Винится в бригаде кто-то перед кем-то, – вспоминала она, что говорил Володя на перроне.

– Значит мне деньги. За что? Ладно. Потом разберусь.

Она прошла в купе проводников. Достала свою сумку. Вытряхнула из неё всё. Достала со дна картонку. Положила свёрток на дно сумки, накрыла его картонкой и сверху побросала все, как было. Сумку поставила на место.

...– Ты чё? Случилось что? Зелёная вся. Не пугай меня! Наташка! Ты, чё? Подруга!

Светка стояла растерянная в дверях.

– Что-то, как-то нехорошо вдруг стало.

Наташа снизу вверх смотрела на неё.

– Ты это, – кончай. Нам ещё два дня ехать. Дома умирать будешь. Или у Верки сестренка намечается?

Светка присела рядом.

– Откуда? Типун тебе, Светка, на язык! Накаркаешь!

– А кто вас,– тихонь, знает. У вас же так – «ветерком подуло и надуло».

– Балоло! Принесла что -нибудь к чаю?

– Принесла.

Есть не хотелось, но надо было всё доедать. До утра продукты могли испортиться. Попили чаю.

– Свет! Пойду я! Что-то мне не по себе. Пойду. Ночью понадоблюсь – стукнешь.

– По башке бы тебя стукнуть. Подруга. Иди уж. Знаешь, где меня искать.

Светка стукнула костяшками по стене три раза, потом пауза и ещё два раза.

... Наташа после поездки пришла домой поздно. Вера уже спала.

– Намаялась что-то она сегодня , я её раньше уложила. Что-то весь день беспокойная была. Ты что – серая. Случилось что?

Мама встретила её в дверях.

Наташа разделась, прошла в ванную, потом на кухню.

– Мама, мне деньги дали. Много. Очень много.

– Зачем? За что? А сколько?

– Не знаю. Не считала. Ты сама говорила, что шальные деньги считать нельзя – «не к добру».

– Говорила. Когда вы с Мишей после свадьбы сели считать. Конечно, «не к добру». «Не к добру» и вышло. Сколько всё–таки и за что?

– Тысячи две, наверное. Не за что. Просто так дали. Сказали –«Купишь что -нибудь. Или сами придумаете.» Вот!

... От бригады какой-то. Кто-то винится. С Сахалина парень ехал. Он и дал. Сказал – «Купишь что -нибудь. Или сами придумаете.»

– Сколько?! Дела! Нарочно не придумаешь. А почему взяла?

– Да, я думала, он мне за банку кофе деньги в сумку сунул. Кофе растворимый. «Касико». А потом посмотрела, а там ... Тысячи две. Наверное.

– Не было печали, черти накачали. Покажи.

Наташа достала из сумки газетный сверток.

– «Советский Сахалин».

Прочитала мать.

– Да. Не меньше.

Она посмотрела на деньги и села за стол.

– Угораздило тебя. Не к добру "деньги с неба". Ой, не к добру!

...Завтра положишь на книжку. Убрать надо из дома их. Может хозяин появится. Дурные какие-то деньги. Беды бы не было. Ладно, садись чай пить.

... Убери это подальше.

Мать кивнула на свёрток.

– Мама. Я вот, что дорогой подумала.

Наташа присела к столу.

– Обменяем квартиру и мою комнату на одну. Будет большая трехкомнатная. Я в институте восстановлюсь. Может так? Здесь ведь стипендия за пять лет.

Будем все вместе. А?

... Не приедет Володя за деньгами. Не приедет. У него жена, сын – Петька. Девять лет ему. Не приедет.

– Что за Володя?

– Ну, это тот парень, что деньги отдал.

... – Да, девка. ... «Раскрывай ворота» – называется.

Мать сидела за столом, разглядывая Наташу, опустившую голову, крутя пустую кружку.

... – Да, девка. Пышешь! Пышешь! – повторила она.

Наташа достала из кармана фантики и положила их на стол.

– Что это?

Мать посмотрела на квадратики.

– Фантики. Там девчонка ехала ещё ... с Сахалина. Играли, наверное, с родителями. Взяла – Веру научить. Потеряли, наверное.

Наташа посмотрела на мать.

– Да, девка. Беда...а...а!– выдохнула она, пристально глядя на Наташу.

Подошла к окну. Серый вечер уже накрыл дома. В них то тут, то там зажигались окна и казалось, что идет какая-то тихая перекличка между окнами.

– Наташа! А скажи, мы уже можем поговорить, как две бабы? Вот, просто, как две бабы, имеющие по дочке? Вот просто о себе, о жизни.

Мать повернулась и уперлась взглядом в Наташины глаза.

– Наверное, можем.

Наташа растерялась и медленно передвинулась на краешек стула, положив руки на квадратики фантиков.

Она поймала себя на мысли, что похожие чувства она испытывала, когда мама проверяла у неё уроки.

– Наташа. Мне меньше сорока пяти лет. Поверь мне, что я не чувствую себя ни несчастной, ни старухой,– мать присела рядом.

–Я хочу любить. Я могу быть любимой. Но я люблю и свою дочь. Я люблю свою внучку, её дочь. Мне страшно признаться, но я боюсь, что моя любовь делает и её, и внучку, и меня несчастнее. Несчастнее потому, что каждый день идет время. Идёт. Идёт. А я стою, как прибитая гвоздями к забору. Приходит день, наступает ночь, мимо идут, спешат куда-то люди, а я всё стою. Мне не больно, – мне «никак». Понимаешь? «Никак»!

Я могу проходить весь день в халате. Я могу не выходить на улицу, если я одна. Я не хочу так. Я хочу «по–другому». Понимаешь? «По–другому»! Я не знаю как! Но хочу «по–другому».

...Но я люблю свою дочь, я люблю свою внучку. Я нужна им. Я хочу, чтоб у них было хорошо. Я могу в чём-то помочь. Я рада бежать за «тридевять земель», чтоб помочь. А так... – моя помощь – это помощь ... Как тебе сказать? Не знаю! Я своими руками толкаю вас в болото.

А время идёт. Время идет. Оно уносит силы и желания. Оно приносит безразличие и пустоту.

И они тоже стоят. Стоят. Никуда не бегут. Нет, чего-то того, что было... И стоим мы, обнявшись, любя друг друга, но стоим. Жизнь идёт, а мы стоим! Втроем стоим. Верочка, конечно, растёт, но.... Мы-то стоим, и она стоит!

Наташа смотрела на мать.

Действительно, – нестарая женщина. Только в глазах..., не грусть, а какая-то пустота.

Наташа хорошо помнила, как принесли из роддома Верочку. Как светились мамины глаза. Лучики теплого света освещали всё кругом. А потом, как-то незаметно, потухли, а потом появилась эта пустота.

– Мама. Я всё понимаю, но не знаю, что, как, делать. После гибели Миши во мне что-то пропало. Что? Сама не знаю. Что было? Тоже не знаю. Что-то было, а теперь этого нет. Я не знаю, что делать!

– И я не знаю, что делать! Только знаю, что делать что-то надо!

... Они сидели, положив руки на стол. Обе думали о своей жизни, о жизни другой, которая хорошо была известна во всех подробностях. О Вере, о годах, которые прожиты, о тех, что будут, о будущем, о другой бабушке, о бабушке и дедушке Наташи, о том, что, как-то незаметно всё заплелось в такой плотный клубок, что конца ниточки, за который можно было бы потянуть и распутать его весь, не видно.

– Мама. Я знаю, ты советов не даёшь. Ты знаешь, я их не прошу. Что нам делать?

Мама встала, взяла чайник, зажгла плиту, поставила на неё чайник, устало села опять за стол.

– Если нельзя вернуть эти деньги обратно, то обменяй свою комнату на квартиру, где -нибудь здесь рядом. Забирай Верочку. Восстановись в институте, а там смотреть будем. Будем в гости ходить. Позовёшь – прибегу.

Я другого ничего не вижу. Денег хватит и на обмен и «на пожить» какое-то время. Потом думать будем. На своих поездах ты никуда не уедешь. Да и я, как на перроне, эти два года. Провожаю и встречаю. И Мишина мама так же из -за нас живёт.

Придумали мы все для себя жизнь, которой нет. Поставили Верочку в «красный угол» и в «молитвах на неё» не видим, что вокруг делается, что жизнь мимо нас идёт.

И ещё обертку красивую этой жизни ищем. Кого обманываем?

... Или, давай, я перееду в вашу комнату, а вы с Верой здесь оставайтесь. Это же твой дом тоже.

...Часы идут. Дни бегут. А годы, Наташа, летят! Летят!

... К дедам даже выехать не можем. Всё нам некогда.

... У тебя должен быть свой дом. Понимаешь, свой. Без меня. А у меня – свой. Всегда открытый для вас.

А ты обязана сделать так, чтоб.... Обязана. Понимаешь? Обязана сделать так, чтоб тебе, мне и Верочке было хорошо.

Чтоб не одни вы с ней в четырех стенах в фантики играли. Понимаешь? Обязана. Вывернуться наизнанку, а сделать. Для себя, для Верочки, для меня, для дедов своих, для мамы Мишиной.

Ходить по улице и улыбаться не потому, чтоб показать другим, что у тебя всё хорошо, а сделать, чтоб так было, что ты ходишь и улыбаешься.

Фантиком не прикроешь от людей, то, что есть!

У тебя есть шанс. И возможности. Вон пышешь вся.

...Да и без этих денег был. Смелости не было. Только время потеряли.

А так! Запремся мы в этой трехкомнатной и ....

... Ладно. Давай спать, дочка! Поздно уже.

... «Рельсы–шпалы, рельсы–шпалы, е–дет по–езд за–поз–да–лый...»

Наташа засыпала под стук колес своего поезда.

Напротив, в кресло–кровати, спала Верочка.

А Наташе уже снилось, что она куда-то едет.

Куда – неизвестно. Но, её должны встретить. Она достала черно–желтый «кирпичик» ленинградской туши, открыла коробочку, достала щёточку, подошла к зеркалу.

Она увидела себя стоящей у зеркала в купе поезда. В зеркале отражалась тайга, пробегающие телеграфные столбы, километровые указатели, на которых нельзя было разобрать цифр, себя, стоящую с закрытыми глазами. Она рассматривала своё лицо. Оно было спокойно.

Наташа открыла глаза. Да. Это была она. Только моложе. И эта кофточка,– её они купили сразу после школы.

Наташа подкрасила ресницы и удивилась, как у неё ловко во сне получилось. Быстро и аккуратно. Опять стала разглядывать себя, ища морщинки. Их не было. Она подумала, что Светка сказала бы, что сон хороший.

Поезд стал притормаживать.

– Ну, вот и приехали! Встречают ли нас? Почему нас? А нас – это кого? – подумала во сне Наташа.

 

Возвращение

 

Глаза открывать не хотелось.

Мария сквозь ленивую дремоту представляла, как дорога набегает на машину, как Андрей уверенно и спокойно смотрит на дорогу, легка откинувшись на левую сторону кресла. Не хотелось выдать себя, не хотелось, чтобы Андрей знал, что она уже не спит.

Был слышен монотонный шум шин и, редкое похрустывание камешков было успокаивающим и приятным. Мария представляла, как восходящее солнце освещает верхушки деревьев слева от дороги.

Ранняя осень уже наступила, лес стал прозрачнее, выше, отступил от дороги. Трава поникла, легла ковром, ожидая первого снега, который прижмет ее к земле до самой весны, украсив себя разноцветной листвой. Лес стоял, отдыхая и ожидая чего – то ему известного, знакомого, неизбежного. Казалось, что он готовится к зиме с тихой радостью, наслаждаясь этим чистым осенним солнцем, небом, прозрачным воздухом – всем, что его окружает, что ему дорого.

Мария открыла глаза. Андрей сразу заметил ее пробуждение, улыбнулся:

– Ты как?

Протянул руку, стал ближе:

– Что – то снилось?

Мария смотрела на Андрея:

– Нет, кажется. Не спала, так дремала, думала, мечтала.

Его уверенный профиль на фоне осеннего леса, набегающего навстречу машине, казался мужественным и знакомым с каких – то давних, давних времен.

...Это возвращение в Городок своего детства Мария планировала очень давно. Планировала с того дня, как она из него уехала.

Отъезд был для нее неожиданным, хотя уже с восьмого класса отец стал говорить, что заканчивать учебу нужно в сильной школе, что надо научиться учиться и работать, работать.

Экзамены за восьмой класс Мария сдала легко, ей нравилось в них все, – напряжении, азарт, для нее это была завораживающая игра с простыми и понятными правилами.

То лето она помнит как сейчас. Все началось с выпускного вечера, и казалось, что никогда не закончится это лето. Как – то само собой решилось, что все пойдут в девятый, и лето превратилось в беззаботный отдых. Класс стал дружнее, все стали внимательнее относиться друг к другу, девчонки сразу повзрослели, мальчишки стали мужественнее. Столько времени они никогда не проводили вместе. Река стала их местом, домом.

Теплоходы, музыка на палубах постоянно напоминали о том, что есть какой – то другой мир, другие люди. Этот мир был незнакомым, страшил, здесь на берегу было удобно и уютно. Мария видела, что нравится мальчишкам, поэтому у нее был один друг, она его считала настоящим.

Прошло время, подробности забылись, ощущение, и теплота от их дружбы осталась. Хотелось бы случайно увидеться, но не хотелось бы всей этой неловкости, которая всегда сопровождает такие встречи.

А тогда так было спокойнее. Ей не нравились все эти неуклюжие и грубоватые ухаживания своих мальчишек и ребят постарше. Сама же она была уверена, что все это должно быть не так. Казалось, что любовь сама должна упасть с неба, накрыть всю тебя пушистым покрывалом и ты уже не принадлежишь себе, не понимаешь, что делаешь, не знаешь кто ты и что ты? Такого не было, другого не хотелось.

В начале осени, уже шли занятия, отец сказал, что они переезжают в Город.

Череда школ, все время новые одноклассники, проблемы отца и мамы с работой научили Марию радоваться возможности побыть одной. Сильно скучала. Какое – то время даже переписывалась с девчонками.

Новые одноклассники ее недолюбливали. Мальчишки за то, что она не восторгалась тем – какие они замечательные, а девчонки за то, что ей было неинтересны их разговоры, а может быть и за то, что мальчишки явно выделяли ее из всех.

Бабушка всегда говорила Марии:

– Если хочешь, что рядом были мушкетеры, веди себя, как королева. –

Для Марии это было не трудно. Мир оказался таким огромным, интересным. Был увлекательный мир книг, людей, ситуаций, наполнявших их. Еще интереснее были люди, которые были рядом.

Как – то так получилось, что все друзья были старше. Все где – то учились, о чем – то спорили, о чем – то мечтали. Мария как – то сразу приняла их мир, и себя в этом мире. Он был ей знаком, понятен и когда поступила в, пожалуй, самый престижный институт, сама этому не очень обрадовалась. Восприняла, как должное.

Забавляла радость отца, мамы, друзей. Было интересно видеть их отношение к её победе. Как – то сама пришла и оценка этого поступления. Учеба шла легко. Нравилось все. Большие коридоры, ребята, стройотряды, костры, гитары, новые песни.

...Мария оторвалась от воспоминаний. За окнами была самая настоящая осень, чудесная осень. Такую осень ждут все, на такую все надеются. По обочинам стали появляться стоящие машины.

– Грибы есть, – подумала Мария.

Она любила лес. Считала его своим, всегда старалась хоть да на немного выбраться, просто побыть в нем. У нее было всегда ощущение, что лес ей тоже рад. Она входила в него с ощущением, что чувствует его радость от того, что они опять вместе.

– Дашка, наверное в меня, – подумала она.

– Та как в лес попадала, сразу замолкала, а сейчас может быть в нем часами, днями и не мучает ее одиночество. Туристка, – усмехнулась Мария.

Андрей нехотя, стараясь быть незамеченным, выложил оба телефона на панель. Мария внимательно посмотрела на него, на часы, опять на Андрея.

– На всякий случай, – Андрей, как бы извиняясь, улыбнулся Марии.

...Она всегда хотела вернуться в Городок. Несколько раз говорила Андрею, что собирается съездить в Городок, а он каждый раз отвечал, что хочет съездить с ней вместе, что сам ее отвезет, что так удобнее, и каждый раз поездки срывались, находились какие – то новые дела, проблемы.

Мария знала, что предвестником желания съездить была тревога. Она подбиралась всегда незаметно, но Мария хорошо знала все признаки ее приближения. Было знакомо все: и бессонница, и бесконечные диалоги перед сном с собой, раздражение, подозрительность, притихшая Дашка, это чувство вселялось в дом, в кабинет, сопровождало в машине, сидело за соседним столиком.

Казалось в такое время, что опасность ходит за спиной, стоит за каждой дверью. Была уверенность, что вот – вот что – то произойдет, и такая чувствовалась усталость, так не хотелось опять собирать всю свою волю в кулак, опять против кого – то или за что – то бороться.

В такие минуты всегда вспоминался Городок, бабушка, сад, молодые мама с папой. Так хотелось спрятаться от всего, от всех, от себя самой. Но бабушки уже давно нет, а вот Городок – был и есть.

Эту поездку отложить было уже нельзя. Страх поселился в ней самой, он уже жил в ней. Поэтому она было рада, что сейчас она в машине, что впереди Городок, что замечательная осень, что рядом Андрей.

...Мария несколько раз после школы была в Городке, он не менялся, но друзья разъехались, кто в поисках работы, кто на учебу, воспоминания захлестывали. Становилось грустно. Она с радостью возвращалась опять в Город и опять скучала. Она понимала, что так будет всегда, но всегда хотела вернуться в Городок. Пусть на день, на два, но обязательно съездить, чтоб вернуться.

А Дашку все тащит куда – то, к черту на кулички, сколько раз говорила:

– Съезди, посмотри на мир детства своей матери. Близко ведь и река на весь мир знаменитая! – Куда там.

...Телефоны, как бы разгоняясь начинали звонить, Андрей смотрел на номер вызывающего, два – три звонка и телефон отключался.

– Дисциплина, – отметила Мария.

Ей нравилась обстоятельность, надежность, деловитость Андрея. Ей было легче перечислить достоинства Андрея, чем его недостатки.

Лес был прекрасен. Хотелось остановиться, побродить по нему, но и из машины не хотелось выходить, было уютно, тепло, тихо.

Мария прикрыло глаза, дремота опять накатилась туманом, мысли опять стали путаться, подбрасывая то одну, то другую картину. Она ничего не ждала от этой поездки. Ждала от себя. Ждала, что еще один раз жизнь остановит ее, как коня на скаку, остановит, подымет на дыбы, скажет:

– Не убежишь! – и она согласится:

– Не убежать! –

Тогда все станет просто и понятно:

– Не я такая, жизнь такая! –

Вот тогда эта тревога пусть и приходит. Если не боится!

Андрей с кем – то говорил по телефону, вернее слушал.

– Что – то случилось, – Мария видела по лицу Андрея, что он знал, что это – что – то произойдет, надеялся, что обойдется, но оно произошло, и он теперь собран, готов решать задачи, принимать решения к исполнению, готов быть самим собой.

Раздражение как – то сразу охватило Марию.

– Когда же закончится эта гонка. Гонка за чем или это бег от чего – то?

Что это?

Почему добровольно человек принимает на себя невозможность принадлежать себе, свом близким? Почему добровольно вычеркивает из жизни лес, реку, небо, облака, возможность лежать в траве и смотреть на жаворонка. Смотреть и спокойно думать о том, о том, о сем, о том, что думает жаворонок и думает ли он о чем – нибудь, когда – нибудь, а если думает, то о чем?

Почему своя обязанность перед собой сильнее собственного права быть свободным от этой обязанности? Почему эта тревога не дает жить, спать, быть, в конечном счете, самим собой?

Страх! Да, это – страх! Но страх чего? Страх не иметь этого страха. Что вот наступит день, и ничего – то ты не боишься, и что теперь тебе делать? Все силы тратишь на то, чтоб не было страшно, но он догоняет!

А если не догонит? Что делать? Что делать бесстрашному человеку? Ну, не боишься ничего, что станешь делать? Что станет делать человек без страха? Удивительно, почему нет фильма – «Человек без страха.»? Вот всякие "человеки" есть, а такого нет?

– Почему у Куросавы, нет фильма «Человек без страха»? Все бросила бы, а пошла бы посмотрела на такого. Что делает, с кем дружит, что любит?

Андрей отключил телефоны. Лицо было по – прежнему спокойно.

Было ясно, что скоро, что – то скажет. Мария не хотела торопить ни себя, ни его. Включила музыку. По радио кто – то опять под музыку что – то просил у другого.

– Почему людям не стыдно просить у другого? Просишь, значит говоришь другому, что тот не знает или не хочет знать, что тебе нужно, или не догадывается, тупой, или безразличен?

Если так, то зачем тогда просить? Все равно тот ведь не понимает о чем речь! Какой смысл говорить с чужим, тупым и глухим? Или еще, что хуже, что – то ему доказывать.

Мария переключила на другой канал, там уже кто – то другой вещал на английском, что « жизнь подвластна сатане, но в мире Бога правит Бог».

– И что? Дальше – то что? – Мария ждала, но декларация закончилась.

– Что же это они все вещают, вещают? Неужели не хватает такта, ума, воспитания сделать оговорку, что это они так видят?

Что не мир такой, а они его видят таким. Хоть раз скажите, каким хотите – то чтоб он был?! Расскажите, какой он мир для себя придуманный! Что еще можно придумать, кроме того, что уже есть?

Мария выключила радио, достала карту, стала ждать километрового столбика. Столбик проскочил мимо, как будто куда – то торопился.

– Еще далеко!

Дашка тоже легко поступила учиться, хотя можно было – бы и облегчить ей задачу. Она не просила, да и интересно было посмотреть, что, как получится.

Хорошая привычка к победам в жизни не помешает. Уже недели две бегает на занятия, – вроде довольна. Пока я езжу, хоть с дедами побудет, а то совсем не бывает, то в школе экзамены, то выпускной, то экзамены на факультативах, то вступительные. Вот по телефону болтать время есть! Или в чатах хахалиться!

Говорит, что поскольку летом в тайге не была, то зимой на каникулах поедет.

– Сначала сессию сдай, потом видно будет. Ведь сдаст. Зимой в тайге холодно, – замерзнет.

А держать бесполезно. До сих пор, детя – дитем, даже спать прибегает подбочек до сих пор. Дите! – Мария представляла Дашку, ее дурацкую манеру слушать, облокотившись на косяк и глядеть в упор.

– Может, перекусить хочешь? – Андрей смотрел на Марию.

Есть хотелось, но в машине было уютно, останавливаться не хотелось, не хотелось что бы исчез гул машины, шин, воздуха на зеркалах .

– Не хочется. Давай кофейку из термоса?

– Давай, – Андрей улыбался.

– Ты знаешь, мне придется сегодня уехать. Завтра в Городе надо быть.

– Знаю! – Мария спокойно смотрела на Андрея, протягивая ему кофе.

– Послезавтра я вернусь и буду у тебя.

– Хорошо. Ели надо – значит надо! – Значит будут цвести сады.... – Как дальше?

– Если надо, растопим льды, – Андрей улыбался.

– Льда не будет, будет сыро, слякотно, грязно, из – подо льда всякая гадость проступит, – мысленно добавила Мария.

– А ведь скоро зима, Андрей, – Марии стало грустно.

– В городе и зимы то не видно, – Андрей был доволен, что объяснение было спокойным и быстрым.

– В городе не только зимы не видно, не видно ни осени , ни лета. В городе видны: витрины, реклама. В городе и людей не видно. Они вроде и есть, а приглядишься – нет. Хотя все бегут, что – то говорят, остановиться времени нет, оглядеться, – а кто это – рядом? – нет желания.

Девчонки, что – то покупают, советуются, примеряют, зачем? Никто никого не видит! Выберут время куда – то выбраться, а там такие же – им не до чего, чувствуют, что рядом кто – то есть и ладно, но ведь не видят, знают, просто знают, достаточно того, что знают – рядом кто – то есть . А кто , неважно! Пусть хоть кто – то глаз положит. А ведь на тусовке – то мушкетеры не бывают. Они рядом с королевами службу несут.

Мужиков своих обсуждают. Странная жизнь. Белье обсуждают, мужиков, как ночь прошла, кто подтяжку сделал, кто сошелся, кто развелся.

– "Утес", – Мария знала, что ее так называли за глаза. Она помнила, было кино, там был «Марьин утес». Ей хотелось, чтоб ее так называли из – за него, но сама то знала, что это не так.

То ли высока, то ли непреступна, то ли маленькими хотят рядом быть?

Мария помнила – в кино на вершине его березка росла. А еще у Гете – Лермонтова на груди утеса тучка ночевала. Ночевала – значит, уютно было. Утес не утес, а текучки нет, уже лет пять.

Все за место держатся. Без совместных пьянок и вечеринок держатся. Друг за друга держатся. Даже вместе отдыхать ездят. На работе, можно подумать, не надоели друг другу.

Утес! Кто – то должен быть утесом, а то тучки бездомными будут. Так под открытым небом и ночевать будут – .

– Кому смеемся? – Андрей смотрел на Марию.

– Себе смеюсь. Смотрю на себя, себе смеюсь, себе удивляюсь, себе радуюсь и сама себе огорчаюсь, –

Мария смотрела на дорогу.

Солнце катилось по верхушкам деревьев где – то сзади за машиной, сквозь тонировку заднего стекла, оно выглядело печальным шариком, который только и смог – осветить немного вокруг себя, а посмотришь вперед, каждое деревце подставляет свои ветви – руки, словно прощается, или ловит его лучи.

– Вот ведь как – назад посмотришь, темно, а солнце есть, вперед – солнца нет, а светло. Что буду в городке делать? Андрей вернется не раньше, чем послезавтра. Буду грибы собирать. Нет, буду ходить по лесу, если покажутся грибы с собой возьму. Дома нажарю, маме с папой отвезу, Дашку накормлю. Картошки нажарим с грибами. Надо бы еще соленых огурцов. Будет как у бабушки. Совсем как у бабушки, только этаж шестнадцатый, да на кухне друг до друга не докричишься. У бабушки, когда все за стол сядут, то уже никому и не выйти было. Наверное поэтому повелось, – все за стол – все из – за стола.

– Скоро Городок, – Мария чувствовала, что Андрей хочет сказать что – то еще.

– Покушаем, или ты сразу поедешь? – Марии не хотелось, чтоб Андрею что – то пришлось объяснять. Она всегда чувствовала себя неуютно, когда кому – то приходилось оправдываться.

– Поеду не спеша, а то наешься, спать захочется, – Андрей улыбался. Усталости было не видно. Андрей любил дорогу, любил свою машину, умел любить все, что любил.

– Зря. Отдохнул бы, – Мария смотрела на Андрея и ловила себя на мысли, что, наверное она так же смотрит на Дашку.

Она всегда смотрела на Дашку, когда говорила с ней. Дашка так к этому привыкла, что однажды, еще в школе училась, заявила:

– Ма, мне химичка говорит: – " Дарья, вы не на меня смотрите, а в класс". А я ей говорю: – Дак, я Вам отвечаю, а не классу. – Ма, она теперь говорит: – Дарья расскажите классу, а я послушаю, на сколь хорошо вы мысли излагаете. – Во, мам, дает. Теперь вроде я класс не уважаю, если плохо отвечаю.

– Утес! Что, правда, то правда – редкие люди любят когда на них в упор в разговоре смотрят. Боятся чего – то, что – ли?

– Нет, поеду. Если устану в дороге – отдохну, – Андрей продолжал разговор с Марией.

Впереди дорога подымалась вверх и вверх. Мария знала – с самого верха будет виден Городок. Будет виден и бабушкин домик, сад, площадь правда уже давно дом и сад не бабушкины. Она еще в Городе созвонилась с гостиницей, забронировала номер, гостиница была где – то на площади.

– Буду жить в своем Городке и в чужом доме, – подумала Мария с грустью.

Папа не хотел продавать домик, но тогда ни сил, ни времени не было, чтоб его содержать. Было больно смотреть на его грустные глаза – окна, вот отец и продал, сейчас грустит, жалеет, так сам ни разу и не ездил в Городок после этого. Сердце рвать не хочет. Маме признался, что ездил, смотрел, сказал, что больше не вернется.

Городок похорошел, заборы стали повыше, разноцветные.

– Дачники, – подумала Мария.

Как все деревенские, она недолюбливала дачников, вот просто так ни за что, ни про что, а недолюбливала . У них всегда была какая – то другая, непонятная жизнь.

Площадь была вроде та же. Но вместо кафе «Березка» под горой стоял ресторан, упирающийся спиной в гору, ближе к реке, там была раньше какая – то кантора, стояло здание в рыжем кирпиче, это по описанию и была, видимо, гостиница.

Андрей подъехал к ресторану.

– Сначала поешь? – то ли спросил, то ли попросил Андрей.

– Да. Поем, с мыслями соберусь, потом в гостиницу, – согласилась с ним Мария.

Андрей достал сумку. В ней были какие – то пустяки, кроссовки, джинсы, наверняка, как всегда, Дашка втихаря засунула какой – нибудь сюрприз.

Андрей стоял, молчал, видимо что – то хотел сказать, но передумал. Мария смотрела на него, мочала, ей было грустно. Так хотелось, чтоб это возвращение было каким – то особенным, хотелось, чтоб рядом кто – то был, а получалось опять, как всегда – она одна, а напротив – проблемы, свои и чужие.

– Ладно. – Я жду тебя...? – Мария прижалась к Андрею!

– Послезавтра днем, утром, до обеда. Обедать будем вместе. Тебе задание – ознакомиться с кухней. Давай не грусти. Понимаешь...?

– Андрей! – перебила Мария, – Возвращайся! – Будь осторожнее. Устал ведь!

Андрей прижал к себе Марию, уткнулся куда – то в шею, что – то хотел сказать еще, опять передумал.

– Поеду! – он подошел к машине открыл дверь, стоял, смотрел.

– Пока! – Мария смотрела как Андрей сел, машина заурчала. Сухой гравий под колесами хрустел, как ломающиеся сухие ветки, медленно, как бы нехотя машина скатилась чуть ниже, повернула налево, поднялась немного вправо в горку и скрылась из вида.

– Мария! – Перед Марией стояла высокая, примерно одних с ней лет красивая женщина.

Мария привычно выхватила каким – то боковым зрением белое, под серебро, колечко из белого золота с тремя желтыми бриллиантиками, тонкую цепочку тоже из белого золота. Тонкий запах "Шалини". Его – то Мария спутать не смогла бы. Брючный костюм – явно не с рынка. Отсутствие лака на ухоженных ногтях. Туфли на низком каблуке.

– Значит, в Городке еще не закатали булыжные мостовые, – промелькнуло в голове.

Глаза незнакомки смотрели на Марию в упор и излучали такую неподдельную радость, что сдержать улыбку было невозможно.

– Мария! – Мария утвердительно кивнула головой.

Анна запнулась: – Вы учились в девятом. – Я сразу Вас узнала. Я всегда Вам завидовала. Вы и сейчас такая, такая красивая. А Вы по делам или к кому – то?

Анна сама спрашивала, сама отвечала. Мария стояла, смотрела на Анну, чувствовала как тревога куда – то уходит, чувствовала, что улыбается, представляя как они выглядят со стороны, – обе высокие , обе в брючных костюмах, а между ними синяя спортивная сумка.

– Анна, давай на "ты".

– ..а я тогда в пятом, а ты.... Вы – в девятом? – ее глаза продолжали светиться, а на лице сияла улыбка.

Мария давно уже отвыкла от подобного проявления эмоций. В Городе улыбки были дежурными, все, как коты, говорили друг – другу «сы..ы..ы..р», давая понять, что у них все хорошо: на работе, в семье, с детьми, с деньгами. Все это и почти у всех было не так, об этом все знали, но при встречах пароль менять не хотели.

– Здесь покормят, а если нет, то где? – Мария посмотрела в сторону двери ресторана.

– Накормят! Здесь накормят, а больше нигде и не накормят! – Анна засмеялась. Смех был такой же, как и улыбка, в нем были: и открытость, и уверенность в жизни, и полное отсутствие страха показаться смешной самой.

Анна схватила сумку и двинулась к двери. Навстречу вышел, видимо, официант в действительно белой рубашке. Открыл дверь, молча посторонился, пропуская их.

– Головой отвечаешь! – засмеялась Анна, выпуская сумку из рук прямо на ноги официанта. Парень с какой – то невероятной ловкостью, подхватывая ее, умудрился посторониться еще. Анна уверенно свернула на лестницу. На втором этаже был небольшой зал.

– Нам туда, – Анна головой показала в угол.

Рядом с окном стоял столик с двумя стульями. Из окна было видно реку. Анна немного отстала от Марии, давая ей возможность выбрать место по душе. Река была видна до поворота. Был виден другой берег. Мария знала, на той стороне, там, впадала речушка, по берегам которой было много черемухи. Если смотреть отсюда, то солнце будет садиться как раз в это место. Мальчишки все время плавали туда с ночевкой на рыбалку.

– Меню, – перед ними стоял, встретивший их парень, протягивая книжицу в голубом коленкоре.

Мария смотрела на Анну, Анна на Марию, парень куда-то в окно. Казалось, что если не взять у него эту книжицу, то он так и будет здесь стоять вечно.

–Аня, что -нибудь посоветуешь? Поесть! – Мария вопросительно перевела взгляд на меню. Глаза парня с окна медленно перешли на Анну.

–Посоветую, посоветую, – Анна привычно взяла меню, парень встал рядом.

–Это сейчас,– палец тыкал куда-то в листок,

–Это по состоянию на столе, – листки мелькали в ее руках,

–Это с собой в фольге, хлеб и молоко отдельно–.

– Скидки по моей карте, – Анна вернула парню меню.

Мария смотрела в окно, Анна молча наблюдала за ней.

Была какая-то неловкость.

–Река все такая же, – Мария перевела взгляд на Анну.

–Нет. Не такая. Хотя сейчас получше. Была совсем грязная, зеленая, запах от воды стоял .....Брррр, –Анна с грустью посмотрела в окно.

Парень неслышно подошел к столу, медленно, словно ожидая согласия, стал выставлять на стол, какие-то небольшие пиалочки, хлеб. Ставя бутылку, вина посмотрел на Анну, Анна на Марию.

–Даже не знаю,– Мария действительно не знала как себя вести. Подобная ситуация была для нее непривычна, Мария всегда знала, что она хотела и старалась избегать подобных неловких ситуаций. Но сейчас почему-то она не испытывала неловкости. Анна кивнула. Штопор сам оказался в бутылке. В фужерах вино казалось стеклянным, из глубин его светило заходящее солнце.

–Вино хорошее,– Анна протягивала фужер навстречу, покачивая его. Казалось, что солнце перепрыгивает из фужера в фужер. Вино, действительно, было хорошим, мясо и салаты были тоже вкусными. Мария только сейчас поняла, как она устала и как она голодна. Пиалочки, не успевая становиться друг на друга, исчезали со стола.

–Ты где ночуешь? Надолго домой? – Анна смотрела на Марию держа фужер перед глазами, тоже любуясь, переливающимся в нем солнцем.

–Здесь.– Анна протянула листок с телефоном гостиницы, фамилией администратором и забронированным номером.

Анна взяла листок, посмотрела в сторону, куда удалился официант.

Он опять подошел так же неслышно и опять встал изваянием, глядя на Анну.

–Сумку, все, что в фольге, туда. Пусть номер переиграют с видом на реку. Крайний справа. Сумку в гостиную. Фольгу в холодильник, Еще...–Анна перевела взгляд на вино. –На стол, открыть.– Анна протянула листок официанту. В зале стали появляться люди. Мария только сейчас заметила, что столиков было не так уж и много, около каждого стояло всего по два стула. Зал имел форму дуги, уходящей куда-то влево.

–А там, что? – Мария посмотрела на Анну.

–Лестница в нижний зал,–

–Здесь много народу бывает?–

–Да! Летом вообще трудно попасть, да и сегодня все столики будут заняты. Зимой поменьше. Только из санатория, и домов отдыха. Но все равно народу хватает. Знаешь какие романы здесь! Отдыхающие-то – все творческий народ. На Новый год, хозяева дач приезжают, да и так народу много, на лыжах с гор катаются, на рыбалку. Народу много, но тихо. Своей молодежи нет, все уезжают куда-то, работы нет, молодежи нет, детей нет. В нашей школе в классах по 10–15 человек. У вас в классе сколько было?–

–Тридцать два,– Мария вдруг вспомнила, что в их классе было тридцать два человека, и что помнит не всех. Почему так бывает, кого-то память хранит, а кого-то вытирает.

Анна рассказывала о Городке, о новостях, проблемах, радостях.

Было спокойно, снизу раздавались звуки настройки гитар. Солнце уже закатилось. Небо еще оставалось красным. За соседними столиками сидели люди, трудно было определить, кто они, откуда.

Мария достала телефон, вызовов не было. Мария отключила его, положила в кармашек сумки, застегнула молнию. Ей казалось, что она никуда не уезжала, что за этим столиком она уже была, что Анну знает давным–давно.

Было легко и как-то пусто. От этого становилось грустно. Проскочило ленивое воспоминание о Дашке. Не хочет звонить, вот теперь пускай дозвонится. Андрей где-то в дороге. Монотонный рассказ Анны навевал грусть. Снизу мужской баритон запел под акустическую гитару, про лес, костер.

–Не пущу Дашку ни в какую тайгу зимой, пусть там летом комаров кормит. –

–А зимой молодежь приезжает,– Мария посмотрела на Анну.

–Я же и говорю, зимой молодежи много. Перед каникулами в гостинице все места уже забронированы. На лыжах кататься приезжают. Многие комнаты снимают, это те, что парами, – взгляд Анны был грустным, и ласковым.

–Вот Дашка пусть сюда и едет,– подумала Мария.

–Пойду я к себе. Покажешь, а то заблужусь. –

–Конечно, – Анна как бы извинялась за то, что не успела, предложила сама.

Официант принес счет и стоял, не зная кому его протянуть. Мария протянула руку, привычно посмотрела вниз счета. Все укладывалось в ожидаемое.

Действительно, в ресторане мест не было. Их выхода видимо ждали, поскольку следам за ними проскочила пара молодых людей.

Номер был просторным. На столе стояла бутылка со знакомой этикеткой, два фужера, ваза с фруктами. На барной стойке в стороне стояли еще два фужера, прикрытые салфеткой. На стене довольно приличный телевизор.

–Сорок семь каналов, над баром микроволновка, – Анна с каким-то удовольствием наблюдала за Марией.

–Посидишь? – Мария перенесла вазу и бутылку на журнальный столик.

–Посижу, – Анна взяла фужеры.

Кресла были глубокие, приятно обжимали спину.

–Ты подождешь, я душ приму, а то боюсь – усну. Ты знаешь Аня, я только сегодня вспомнила, что последний раз вино пила в феврале. Знаешь, то сама за рулем, то Андрей, то летишь все куда-то, как «савраска без узды..» –

-то не с кем, – поддержала Анна. – Конечно иди, может разогреть что -нибудь? –

–Не надо. Я так не наедалась уже давно. Знаешь ..., – громко сказала Мария из спальни, переодеваясь, старалась чтоб Анне было слышно.

–..одна в ресторан не пойдешь, а с кем-то, так неудобно в тарелке носом сидеть–.

Точно – в сумке лежал шампунь и фен, Дашка как всегда молча наблюдала, что же это мать забудет.

–Нет никакой ей тайги ни зимой, ни летом. От комаров еще какая -нибудь малярия может быть. Или, что похлеще!–

Действительно душ взбодрил. Сонливость отступила. Мария достала телефон, посмотрела на него, включать не стала, положила на стол. Присела в кресло. Анна вино уже налила и сидела, держа фужер в руке.

–Дашка у меня. Ничего не пойму. В среду читает «Хождение по мукам»– плачет. В четверг какую-то муть слушает – смеется. Утром в юбке, от пупка мерить легче, вечером в балахоне до пят. То размалюется, как туземец, то бледная, как поганка ходит. Что не скажешь, все она знает. Смотрит на тебя и слушает, как новости по телевизору. Ань, мы ведь такими не были? Матери я вот до сего дня боюсь. Чего боюсь? Не убьет, не ударит, а вот боюсь, сделать, что-то не так боюсь. А эти ничего не боятся. Хоть кол на голове теши. Вот представляешь, я сюда собиралась, по быстрому, – стоит смотрит. Ведь видела, что шампунь и фен забыла. Ни слова не сказала. Втихаря в сумку засунула, хоть на этом спасибо, а то завтра в магазин с утра пришлось бы бежать. –

–Не бери в голову. Попали они на перелом. В стране толком никто не знал, что творится. Куда уж им понять, что делать, да как. Вот Вовка у меня в универе в Городе. Веришь, до сих пор не знаю, чего он хочет. Что там делает уже три года? Что изучает? Кем хочет стать? Начну спрашивать – один ответ: –"Мама не забивай голову. "Нанатехнологии – это не для всех. Нас, мама, мало, мы друг друга с трудом понимаем. А ты хочешь, чтоб я ликбез открыл.– Отстань, – значит! Зачетку положит на видное место, я, конечно, посмотрю, вроде все, как надо. А кто его знает, сколько надо было сдать экзаменов, в зачетке ведь только то, что сдано. А сколько не сдано? Тут с девушкой приехали летом. Она на пляже, он с компьютером весь день. Вечером погуляют, утром она – к реке, он – за компьютер. Что-то надо было, по магазинам бегал. Прибежал, орет, как резанный:–"Тундра!" Каменный век!– Собрался, уехал. Девчонка еще два дня пожила, тоже уехала. Этот приехал через дня два. –Где девчонка? – спрашивает. Объясняю. Спрашиваю:

–Вы друг другу хоть звоните, что ты меня спрашиваешь?–

Говорит, ты представляешь, Мария, говорит:

–Она здесь должна быть.– Представляешь? Должна быть! Девчонка вроде нормальная была. Конечно, нормальная, – раз уехала. Кому он такой, дурак, нужен?–

Анна монотонно рассказывала про Вовку, Мария смотрела на нее и думала, – че на парня наезжает, нормальный мужик растет. Что-то интересное в жизни нашел, за юбку не цепляется.

За окном было уже темно. Анна перехватила взгляд.

–Есть планы на завтра? – Анна встала, явно давая понять, что ей пора домой.

–Планов нет. Но к часам одиннадцати появятся, – Мария тоже встала.

–К одиннадцати забегу. Не возражаешь? Может что -нибудь прорисуется, – Анна стояла уже у двери.

–Конечно, конечно приходи. Я буду рада.–

–Мария, а как твой брат–Володя поживает? – Анна задержалась у дверей, в упор глядя в глаза Марии.

–Хо–ро–шо, – по слогам, быстро соображая, о чем речь, выдохнула Мария.

–В Австрии с женой. Двое детей – мальчишки. Здесь бывает редко. Почти совсем не бывает, – Мария, словно вспоминая, выдавливала из себя, боясь отвести глаза.

–Ну и хорошо! До завтра! Спокойной ночи! До завтра,– еще раз повторила Анна, осторожно закрывая за собой дверь.

Мария стояла в коридоре, не зная, что делать. У нее не было брата. Возвращать Анну было стыдно.

–Потом как -нибудь, – подумала она, возвращаясь в кресло.

–Утро вечера – мудренее, – не хотелось, чтоб день так закончился.

–Как получилось, так получилось!– Мария посмотрела на телефон, лежащий на столе, выключила оба бра, посмотрела еще раз на телефон.

–Нет! Все, не сегодня! Все будет завтра! Надо спать!–

Спать действительно хотелось. Это не была усталость. Было какое-то расслабленное состояние, при котором хотелось потихоньку уйти в дремоту, и остаться в таком состоянии. Хотелось, что бы сон был такой же спокойный. Мария, словно боясь спугнуть что-то, неподвластное ей, тихонько прошла в спальню. Было тихо. Одеяло было большое, легкое, и, наверное, теплое – последнее, о чем подумала Мария, проваливаясь в тихий глубокий сон.

Утро было солнечным. Солнце было где-то справа от окна, его не было видно, но по воробьям было ясно, что солнце есть и оно греет. В комнате было светло и тепло.

–А в Городе еще отопление наверняка не включили. Сколько же это я спала? – Мария вышла в гостиную, взяла со стола телефон. Телефон был отключен, экранчик засветился.

–Ничего себе!– Мария была искренне удивлена. Она даже не помнила, когда столько спала. Она чувствовала себя отдохнувшей, бодрой, хотелось двигаться.

–В душ, в душ! В душ!– громко призывала она себя.

Душ был во время и хорош.

Мария переоделась, с удовольствием отметив, что джинсы стали посвободнее, натянула большой ручной вязки свитер. Она любила его, в нем она казалась еще выше и стройнее.

–Никакого макияжа! – громко распорядилась Мария под жужжание фена.

–Достаточно! Прилично! – оценивающе оглядела она себя в зеркале.

–Никакого макияжа! – подтвердила, что-то заметив в зеркале.

–Дашке звонить не буду. Андрею, маме и все.–

Один телефон Андрея не отвечал. По другому номеру безответно шли вызовы.

–Прекресток! – Мария отключила телефон и немного погодя опять нажала «вызов».

Голос был незнакомый, уставший, сухой, с какой-то неестественной хрипотцой. Слова были обрублены, интервалы между совами чуть больше привычного.

Мария не вслушиваясь, что говорят, выпалила скороговоркой:

–Мне нужен! – назвала все что знала об Андрее. –Это из ......–назвала первое что пришло в голову.

– Мне велено получить личное подтверждение, что назначенная на час встреча состоится.–

Телефон молчал. Мария даже посмотрела, проверила соединение, соединение было. Хриплый сухой голос начал, что-то говорить. Мария не понимала слов, она слышала, но не понимала, о чем говорит этот человек, что он говорит, что этот человек вообще и о чем говорит. Мария отняла от телефона руку, рука дрожала, она видела, рука дрожит, но ничего не могла с ней сделать. Набрав воздуха и, задержав дыхание, она перехватила телефон другой рукой.

–Извините, что-то со связью. Будьте добры, повторите,– Мария выдохнула и опять глотнула, сколько могла воздуха.

–Сегодня ночью...Погиб на 216 километре трассы.... столкновение .... Версия, что не справился с управлением, тело после экспертизы передано жене, родственникам и сослуживцам. Следствие продолжается. Извините. Все известные подробности можете получить у родственников погибшего. –

Телефон выплевывал короткие гудки. Мария смотрела на него, стараясь сообразить, как остановить эти бьющие в виски звуки. Рука сжимала телефон, закрывая все клавиши, пальцы были белые с какими-то синими прожилками. Мария подошла к дивану, села. Посмотрела на телефон, другой рукой разжала пальцы. Гудки прекратились. Она смотрела на него, словно прося у него ответа на какой-то, еще не придуманный, вопрос. Телефон молчал. Мария смотрела на руки, на него, в окно. Было тихо, было очень тихо. Она слышала, как бьется сердце, каждый удар, подтверждая ударом молоточка где-то внутри головы. Ей казалось, что она видит, как пульсирует жилка на своем виске. Она чувствовала, как сжимается сердце, потом напрягается жилка, и только потом молоточек бил. Бил, то слева, то справа. Бил, словно пытаясь разбудить ее. Она чувствовала, – сердце не волновалось, оно равномерно выполняло свою работу, как будто бы все, что происходит, его не касалось.

Почему-то стало прохладно. Мария села на диван, поджала колени, натянув на них свитер, посмотрела на телефон, он мочал. Телефон тоже был спокоен, как будто бы не он только что принес эту весть. Экранчик еще светился. На нем была она сама. Она стояла на толстой – претолстой ветке сосны, лишь слегка держась за зеленые иголки, свисающие откуда-то сверху. Над нею было небо. Небо было голубым и чистым. Она любила эту фотографию. Это Андрей фотографировал в начале этого лета. Эту сосну, они нашли случайно на опушке. Она была такая странная. Вокруг ее была небольшая полянка, ствол был прямой, но на высоте с ее роста от ствола вдоль земли тянулась ветка. Ветка тянулась прямо на восток. Удивительно, но толщина ветки была почти толщиною в сам ствол. Ветка была длинная, толстая. Когда Мария забралась на нее, то свободно по ней ходила. Андрей тогда лежал спиной на земле, фотографируя ее. На снимках казалось, что она стоит где-то очень высоко. Мария вглядывалась в улыбающуюся себя. На той Марии были эти же джинсы, этот же свитер, эти же кроссовки. Ей казалось, что и сейчас она стоит там.

За опушкой было небольшое поле. Оно заросло давно, по нему были разбросаны островки какой-то высохшей травы. Старые стебли были сухими, коричневыми с какими-то собранными в кисть старыми цветами или семенами. Снизу их подпирали уже зеленые стебли. Может быть, если бы их не было, то сухие бы и сломились, но падать им было некуда, вот они и стояли. Поле было окружено подковой леса, а по краю его текла маленькая речка или ручей, а вдоль ручья была дорога. Вот по этой дороге они с Андреем и приехали. Удивительно, но на этом поле дорога и кончалась. Сейчас там, наверное, красиво, грибов много.

Мария видела себя, стоящей на ветке, прижимаясь спиной к стволу. Там, куда указывала сосна, всходило солнце. Оно быстро поднялось над лесом и замерло, словно давая всем привыкнуть к своему появлению. Птицы, верещавшие до этого, притихли. Появился ветерок. Как-то робко пахнет и притихнет. Куда-то спрячется, как нашкодивший мальчишка. Когда солнце восходит, оно не дает никому баловаться. Даже ветру спуску не даст. Мария ясно видела, как на опушку с той стороны поля вышел конь. Конь был рыжий. Мария видела, он точно был рыжий! Нет, не от солнца, потому, что стоял в тени деревьев, а просто был рыжий. Грива у него была длинная и свисала на одну сторону. Он смотрел в сторону Марии, но видеть ее не мог. Мария на всякий случай вжалась сильнее спиной в ствол. Он оглядел поле и полетел. Полетел! Он не бежал, а летел по полю какими-то зигзагами, переходя с рыси в аллюр, потом в галоп, резко останавливался, вскидывал вверх передние ноги, бежал обратно, наклонял голову, перекидывая гриву с боку на бок, замирал, потом вдруг, словно испугавшись, бросался в сторону, далеко вперед вытягивая голову и прижимая уши. Он был все ближе и ближе. Было ясно, он ее заметил. Его движения изменились, стали плавными, он стал выше поднимать колени, но все равно не мог себя остановить, не мог справиться с собой. Он мчался по полю, сбивая грудью и коленями сухие стебли. Мария чувствовала, знала,– он бежит к ней.

Он остановился прямо под веткой. Сверху хорошо было видно, как раздуваются его бока, было слышно его дыхание. Он стоял так близко, что можно было бы прыгнуть ему на спину, схватиться за гриву, вжаться в его тело и скакать, скакать, отдавшись его сумасбродной воле, укрывшись, как плащом, его гривой. Конь бил копытом по траве, фыркал, мотая головой из стороны в сторону, но вдруг затих, словно прислушиваясь, встал на правое колено, вытянув вперед левую ногу и, положив на нее голову, замер.

–Есть кто живой?– в дверях стоял Анна в джинсах, длинном темном свитере, в кроссовках.

–Стучу, ни привета, ни ответа, двери настежь, заходите люди добрые, бер ..бер....,–Анна осеклась, глядя на Марию.

Она медленно, словно крадучись, подошла к ней, молча села рядом, положила руку на колено, почувствовала мелкую дрожь.

–Андрей ночью погиб, – Мария показала глазами на телефон.

–Этот...? – Анна повернула голову в сторону площади.

Мария кивнула. Анна встала, принесла из спальни одеяло, укрыла до подбородка Марию, концы подоткнула под ноги. Посидела, разулась, тоже с ногами забралась на диван, залезла под одеяло к Марии, положив ей на колени голову.

Сразу стало тепло. Мария почувствовала, по щекам бегут слезы. Плакать не хотелось, слезы текли сами. Что-то сдавило под подбородком горло, говорить не хотелось. Анна принесла полотенце и опять забралась под одеяло.

–Ошиблась ты Аня! Перепутала меня с кем-то. Да и я тебя обманула, Аня. Нет у меня никакого брата. Никого у меня нет. Есть только Дашка, да мама с папой, и нет больше никого. Вообще никого у меня нет. Извини меня. Так, что-то нашло, брякнула, не подумав. Придумала все. Проси, – Мария вытерла слезы углом полотенца.

Анна смотрела в окно, слушая.

–Может я и ошиблась! А ты правильно сделала. Я полночи не спала, думала: – Вот ведь живет Вовка без меня и лиха не знает. А я двадцать лет из кожи лезу, чтоб доказать, что дурак он. Чтоб его разорвало! К утру поутихло. Лежала, думала, вспоминала. Много вспомнила, а больше, мне кажется, забыла. Как-то так получилось, думала, что помню, боялась вспоминать, а стала – забыла. Потом решила: – Ну и хорошо, что у него все хорошо, пусть живет в своей Австрии.–

Анна отвернулась от окна, от Марии, положила голову на согнутые колени Марии. Молчали.

– А у Вовки твоего придуманного, жена – наша, или из местных?– Анна подняла голову и посмотрела на Марию, ожидая ответа. В глазах была грусть.

–Наша. В ноябре девчонку ждут. Анной хотят назвать.–

Анна грустно улыбнулась.

– В честь Анны Австрийской, – добавила Мария, глядя на Анну, не отрывая взгляда.

Анна опять улыбнулась.

–Это хорошо. На чужбине вдвоем сподручнее. Да и девке хорошо с двумя братьями. Братья большие уже. Всем хорошо, кто-то маленький по дому бегает, стареть не дает. Парням хорошо, защищать есть кого, мужиками себя чувствуют. И, что Анна – тоже хорошо. А я так до самого института "Нюркой" была. Отец все орал: – Нюрка, в подоле принесешь, убью!– Принесла, не убил. Вовка у него один внук, души не чает, да и Вовке с ним хорошо. Вот у тебя – Дашка. Куда понесет? К тебе! Значит не одна. А так живешь и не знаешь, может уже где-то бегает мое, а я и не знаю. А ему может плохо, коленку расшиб, обидел кто, а я как пень бесчувственный. Обормоты мужики все! Родил бы, а там разводись, сходись...! А я бы знала, кому гольфики покупать. Зайдешь в магазин – красотища. Детишки как куколки все. – Анна опять смотрела в окно.

–Но...., вырастают быстро. Вырастят, напялят на себя, черт знает, что и довольны, как носороги в ливень.–

Она замолчала, о чем-то думая.

–Давай ты поешь, что -нибудь? Хочешь, разогрею?– встала с дивана.

–Нет. Не хочу.–

–Давай, давай.– Анна вернулась с двумя стаканами молока и с батоном.

–Ломай, – Анна протянула конец батона.

Молоко было холодным и вкусным. Хлеб был как в детстве.

–Мне ехать надо, – Мария протянула Анне пустой стакан.

–Конечно надо! Конечно же, надо! Я отвезу тебя, – в раздумье сказала Анна, держа два пустых стакана.

–Нет! – вздрогнув, крикнула Мария.

–Нет, нет и еще раз нет! – Мария притихла опять притянув одеяло к подбородку.

–Нет! – повторила, как бы в вдогонку.

Анна стояла над Марией, глядя немигающим взглядом.

–Так, Марго! Сидишь здесь, ждешь меня. Я скоро буду. Полчаса максимум, – Анна взяла телефон Марии.

–Нет! Сидишь, ждешь меня, молчишь. Телефон я забираю. Вино на столике. Со вчерашнего осталось. Дверь не запирай. Хотя можешь запирать, у меня ключ есть.–

Анна осторожно закрыла дверь. Мария даже не заметила, когда Анна успела одеться.

Марго! Так ее называл лишь отец Дашки. Странное было время.

Шахтеры, танки, кто-то что-то кому-то доказывает, никто другого не слышит, все хотят идти, но не знают куда, не знают с какой ноги и в какую сторону. Дашка маленькая, работы нет, каждый день новые цены на молоко. Потом и его не стало. Отец тучей по дому бродит. Марго! Слезы: свои, Дашкины, мамы. Может поэтому сейчас и не плачется. Слезы бессилия, они что-то из души забирают. С ними что-то из души уходит и не дано уже никогда вспомнить, какая она – душа была до них. Живешь и уверен, что таким всегда был, только другим видно, что-то в человеке изменилось, что-то другим стало. То ли в глазах, лице, то ли в походке, может в чем-то другом, только видно – ушло что-то у человека из души. А оно уходит и не возвращается больше. Некуда. Так человек и живет без этого, не зная без чего. И будет жить! Жить будет, а знать не будет, что живет без чего-то, что в душе когда-то было, живет, а без чего именно и знать не будет, не дано, вернее дано было, да упустил, потерял, выплакал.

Анна осторожно, без стука, вошла в комнату.

–Автобусы отпадают. Мой водила, парень молодой, вроде согласен, а по глазам вижу – боится. Никогда в Город не ездил. В пять в Город отсюда поедет машина, раньше не могут. Двое ваших каких-то домой будут возвращаться, а сейчас совещаются. В пять освободятся. Согласны тебя забрать с собой. Рано утром дома будешь, – Анна подсела к Марии.

–Что им ответить? Подъезжать? Решай! – Анна смотрела на Марию.

–Согласна. Спасибо!–

–Думала, что к нашему дому схожу, на сад посмотрю, бабушку проведаю.

А все не так получилось. С таким настроением и идти никуда не хочется.–

– А ты и не ходи!– Анна говорила по телефону.

–Да в пять. Около ресторана.– услышала Мария.

– Не ходи в этот раз! Приедешь еще, сходишь! Надо все–таки поесть, –

Анна стала доставать из холодильника упаковки, завернутые в фольгу.

Там была рыба, какое-то мясо, гарниры, что-то еще. Мария почувствовала – действительно хочется есть.

–Аня, давай рыбу холодной съедим. Я со времен столовок, рыбу холодной люблю, – Мария встала, чтоб помочь Анне.

–Давай. Я тоже все холодное люблю. Рыбу там, котлеты. У нас здесь все к рыбе привыкшие. Я когда училась, приеду домой сразу к дебаркадеру.

Рыбы куплю, нажарю, уху сварю, пока охотку не собью, не успокоюсь,– Анна опять стала куда-то звонить.

Рыба была, действительно, вкусная. Микроволновка шумела, разогревая мясо, картошку, рядом стояла, приготовленная Анной еще порция, чего-то мясного.

–Вот, живем на реке, а рыбу морскую едим. Наша-то, в реке без сертификатов, без ветсвидетельств плавает. Не моги клиенту ее подсунуть. Да и правильно, а то животом будет мучиться, прибежит, руками махать начнет, а сам водку подешевле купит в ларьке, траванется, и давай виновных искать. Или молока деревенского купит, детство босоногое вспомнит, и дня два только из окна на природу любуется. Чудной народ. Сидели бы по этажам, куда их гонит.– Анна руками отделяла мясо и с наслаждением отправляла белые кусочки в рот.

–Это что-то, наверное, на уровне генов. Дашка у меня в Городе родилась, а как время появится, так куда -нибудь ее нелегкая заносит. С класса восьмого, все куда-то в каждые каникулы ездит и ездит. Говорю ей:

–Съездила бы на море, в Турцию.–

– Какая Турция, мама? – говорит.

–Из наших никто даже подумать об этом не хочет.–

–А приедет – в магазин, вкусностей накупит и в ванну на часа два,– видишь ли, по цивилизации соскучилась!

В дверь постучали. Вошел парень из ресторана. Рубашка была другая, но опять белая. Анна кивнула в сторону стола. Был горячий борщ, знакомая бутылка вина, фрукты.

–Сегодня я угощаю.– Анна придвинулась ближе к столу.

Парень куда-то исчез тихо и незаметно.

–Я посмотрела – от вчерашней бутылки почти ничего не осталось. А помянуть надо. Там есть кому ...– Анна запнулась, – хлопоты принять на себя?–

–Есть!– Мария вспомнила, сколько лет с Андреем они вместе. А в итоге – она тут, он там. Вокруг него близкие....

Почему люди все откладывают на потом? Откуда такая уверенность, что завтра будет на это время, силы, желание? Почему жизнь кажется такой длинной в молодости? Кажется, что война была давным – давно, а по тротуару старичок идет с орденами, спросишь его –оказывается недавно! Чувствуешь, что с годами прошлое становится все ближе. Как это происходит, не поймешь, но только позавчерашнее становится вчерашним. Смотришь на детей,– такие большие, глупые, а сам и не почувствовал, что годы прошли. Считаешь себя ровней им. Вот как ровня, и поучаешь. Они глупые не понимают, что это не с высоты лет, это от того, – что ровней себя им считаешь, и как друг настоящий – другу близкому не поучаешь, а советуешь.

–Поучают, поучают. Так ведь свои поучата, вот и поучаю. Поучаю, а в ответ получаю...–

От горячего, вина стало опять спокойно, тепло.

– Ты знаешь, Марго, эти-то, с кем ты поедешь. Приезжали землю оформлять, под лыжную трассу. Наши-то упрямятся, вроде как ждут, может выгоднее кто -нибудь, что -нибудь предложит. А они – два брата, похоже, уломают наших. Уедут, узнаю, как и что решили. Хорошо! Стройка начнется, у людей работа появится. Потом люди новые. Зимой народу больше будет. Я чаще у родителей бывать буду.–

Мария с удивлением посмотрела на Марию.

– А ты думала, я здесь живу. В областном я живу. А здесь мама с папой, да дело небольшое. Без пригляда не оставишь, вот и мотаюсь туда–сюда.

Тебе, похоже дела времени не давали раньше приехать, а меня дела сюда гонят, хочешь – нехочешь. Да и нравится мне здесь, тихо, спокойно. Отдохнешь и опять как в омут головой. Я как твоя Дашка, так до Турции и не добралась. Вот каждый год думаю: – Съезжу!–

Даже снилось не раз,– лежу на море, и думаю, как здесь, что здесь, наверняка что -нибудь накуролесили, вскакиваю и на самолет бегу. Просыпаюсь, слава Богу – дома. Я бы и к вам в Город никогда бы не поехала без нужды.–

–Ты себя видела? Скоро ведь ехать! Ладно бы на улице темень стояла, а то светло еще!– Анна пересела в кресло.

Мария подошла к зеркалу. В зеркале была она. Немного припухшие глаза, нос, румянец от вина, а так, она – Мария.

–Где, что не так?–

–Ну, для других, может и так, а для себя точно не так,– Анна встала с кресла.

–Не одна едешь, очень им приятно с панночкой всю ночь в одной машине быть. Я-то тебя такой не видела никогда, вот мне и не по себе.–

–Уговорила. Я в ванну. –

–Переодеваться не буду,– из ванной крикнула Мария.

–По мне хоть голая. Голую провожать не буду, – Анна взяла фужер с вином и пошла к ванной.

–Не спеши, время есть,– Анна поставила фужер на стеклянную полочку.

–Ну вот, хотела хоть день побыть собой. Не получилось,– сказала Мария Марии из зеркала.

–А какая я? Та, что там или та что сейчас будет? – подумала Мария.

–Аня! А какие мы настоящие. С макияжем или без него,– позвала Анну.

–Ты про что? – Анна стояла в дверях.

–Я говорю, когда мы настоящие, с макияжем, или без него?–

– Мы с тобой, – Анна выдержала паузу – ..всегда настоящие. Просто мы знаем, где можно быть такой, когда такой, а с кем такой. Вот поэтому мы и настоящие. А еще мы всегда настоящие потому, что знаем и всегда помним: где, когда, как, с кем, почему и главное зачем!–

– Эт т.. точно, – Мария вышла из ванной с пустым фужером.

–Видишь, можешь, когда хочешь. А раз можешь, почему не хочешь? Меня батя так всегда доставал. –Почему не хочешь поступать в институт,– помню, достал.

–Не хочу учиться,– говорю.

–Не хочешь учиться,– говорит. – Не учись. Поступи и не учись!–

Поступила. Пока поступала, в общаге перезнакомились все, все волновались друг за друга. Хотелось быть не хуже других. С Вовкой познакомились. Раз поступила – учиться надо, так и покатилось все без остановок и передыху.

– Давай собирай сумку, да посидим на дорогу,– Анна села за стол с серьезным выражением лица.

Мария стала в спальне упаковывать сумку. Подержала в руках фен, вспоминая, понадобился он или нет.

–Понадобился!–

–Что говоришь, – Анна окликнула ее из столовой.

–Фен Дашкин, говорю, все–таки понадобился, – Мария вышла из спальни с сумкой.

–А и не понадобился бы, все равно надо было бы сказать, что без фена, как без рук была бы. Хорошо, хоть изредка помнят, что мать у них есть. Давай посидим, помолчим. На дорожку. Приезжай еще, вон, сколько дел у тебя недоделанных здесь осталось. Я подъеду. С администратором я все обговорила, так что не волнуйся,– Анна притихла, обняв фужер ладонями, глядя сквозь него на окно.

–Давай! Оставь дверь, потом закроют,– анна взяла сумку и открыла дверь, глядя, как Мария пытается найти ключ.

Около ресторана стояла машина. На крыльце стояли двое, увидев Анну и Марию с сумкой, один пошел на встречу, подошел, поздоровался, перехватил сумку.

–Это Мария,– Анна повернулась в ее сторону, глядя на спутника.

–Александр, Алексей,– представились оба.

Действительно это – братья. Оба были примерно одного роста, крепкие, оба в футболках, обтягивающих выпирающие мышцы. Светловолосы.

Видно было, что Александр был постарше. Возраст можно было определить с трудом.

–До пяти еще пять минут,– Александр открыл заднюю дверь, поставил сумку.

–Если что-то понадобится, скажете. А то мешать будет прилечь, – куда-то сказал, выждал секунду и плавно закрыл дверь.

Братья отошли в сторону.

–Ой,– Анна даже подпрыгнула.

–Дай телефон, – взяв у Марии телефон, набрала номер, у нее в кармане послышался вызов.

–Звони. Утром не звони. Позвонишь в три, нет в четыре. Скажешь, что и как.–

Подошла к Алексею.

–Алексей, дайте Ваш телефон,– повторила все тоже, что и с телефоном Марии.

–Если, что звоните. Марию высадите, позвоните. Хорошо?–

–Хорошо,– Алексей невозмутимо чуть наклонил голову.

–Ой! Секунду...,– Анна скрылась в дверях ресторана.

Братья и Мария остались одни. Чтоб как-то скрыть неловкость, все смотрели на дверь, за которой только что скрылась Анна.

Анна вышла с букетом цветов и пакетом.

–Здесь – перекусить в дороге. Вилки оставишь себе на память. У меня все вилки и ложки с клеймом. Клеймо едино для всех моих гостиниц и ресторанов. Потом разглядишь,– Анна протянула сумку и букет Марии.

Братья сидели уже в машине.

–Спасибо тебе, – Мария подалась к Анне, прижалась. Опять захотелось плакать.

-за что? – Анна обняла ее.

–Не знаю! За то, что ты есть. Что со мной была. Что я не одна была.

Спасибо! Поеду?–

–Звони! Возвращайся! Марго, поверь, все утрясется,– Анна осторожно закрыла дверь. Сквозь стекло на нее молча смотрела Мария.

Анна отошла от машины, как бы освобождая ей путь, посмотрела на братьев, кивнула, желая легкой дороги.

Машина медленно покатилась вниз, выезжая на улицу. Анна видела, как замигал левый поворот, и, через секунду, машина скрылась за домом.

Она перевела взгляд на гору, по которой проходила дорога, словно надеясь, что сейчас там появится, пропавшая из виду машина.

До поворота Мария смотрела на стоящую на площади Анну.

Машина, петляя по улицам Городка, выбралась на дорогу и, набирая скорость, поднималась по ней все выше и выше.

Мария опять увидела, бабушкин дом, площадь, и ей показалось Анну, стоящую и глядящую на нее.

Еще минута и машина покатилась вниз. Впереди была длинная лента асфальта, сзади дорога кончалась серым прямоугольником, над которым плыли облака, под облаками был Городок, река, бабушкин дом, сад, Анна.

Машина катилась легко, радостно. Марии всегда казалось, что машины знают, где их дом, и всегда рады возвращению. Наверное, поэтому дорога назад всегда короче, чем от дома.

В машине было тепло и тихо.

Александр был за рулем, слегка откинувшись, смотрел вперед, изредка бросал взгляд на бумаги, которые перебирал Алексей, сидевший рядом, делая какие-то пометки. Алексей так же изредка бросал взгляд на Александра, как бы получая его одобрение. Мария смотрела в окно. Был вечер, день близился к закату. Те же деревья, опять освещенные солнцем, казались еще более яркими, чем вчера, но более грустными.

–Может быть, Вы хотите прилечь?– Алексей протягивал куртку, повернувшись к Марии.

–Места вам здесь хватит. Мы когда вдвоем, всегда кто-то ложится спать или подремать. Привыкли. Даже, кажется удобно, – Алексей явно хотел разрядить неловкую тишину.

–Думаю, можно поставить какую -нибудь музыку,– помогла ему Мария.

–Можно. Только у нас, знаете, своя, как-то сама собой появилась, другой и нет,– редко слушаем.

–Давайте вашу. Дорога длинная,– Мария прикрыла глаза.

Тихо раздалась музыка. Мария вспоминала рыжего коня, которого недавно видела, думала о том – куда бы он ее унес, соскочи тогда она с ветки, не слыша и не вслушиваясь в слова певца.

–Хорошо, что тихо и без барабанов, – подумала она.

–Гуляют там животные неви–да–н–ной красы,– вздрогнула Мария.

Запись была старая, тех времен, когда все светилось надеждой, голос был моложе, в нем была слышна не только надежда, но и вера в то, что так есть, так будет. В голосе не было тех сегодняшних грустных ноток, он был молодым. Таким и запомнила его Мария, с того концерта, на который попала, в общем-то, случайно. Видя его сейчас по телевизору, она всегда вспоминала о том, что время идет и старалась успеть переключить, что бы не расстроиться. Сейчас голос был, как привет из далеко. Он успокаивал, он поддерживал. Он был рядом. Мария представляла огнегривого льва рядом с конем, себя, сад, небо, осенний лес.

Как по заказу, потом пели про осень, небесные корабли, ветер, облака, даль.

Одна мелодия сменяла другую. Все они были знакомы, Мария про себя повторяла сотни раз эти слышанные слова, она их никогда не учила, она их знала. Она знала эти мелодии до того, как услышала их в первый раз. Она всегда знала эти слова. Они приходили всегда в какие-то переломные моменты и оставались навсегда. Потом жили вместе с ней, встречая новых, принимая или не принимая их в свое братство. И чем больше их становилось, тем труднее новым было пробиться в этот тесный круг друзей. Они всегда были под рукой, дома. И вот оказались здесь, в машине, опять с ней, опять все вместе. Ей всегда казалось, что когда она их слышит, то кто-то ее держит за руку. Спокойно и уверенно держит за руку и смотрит туда, куда смотрит она.

Мария чувствовала, как слезинка бьется о ресницы, стараясь предательски выскочить наружу. Она открыла глаза, часто моргая, старалась, что бы слезинка побыстрее высохла. Александр спокойно смотрел на дорогу, Алексей, откинувшись, дремал, слушая музыку.

 

Мария, стараясь не привлекать внимания, сбросила кроссовки и забралась с ногами на сидение, подложила куртку под голову.

Куртка была мягкая, пахла кожей, и чем-то еще давно забытым. Она знала этот запах, только забыла, откуда она его знает. Вспомнила. Это был запах из далекого, далекого детства. Так пахла папина куртка.

Она любила спать, свернувшись калачиком, поджав коленки к самому подбородку. Папе всегда казалось, что ей холодно. Они брал куртку и осторожно накрывал ее. Куртка была тяжелая, она обнимала Марию, прижимала к себе и Мария засыпала. Она вспомнила, откуда этот запах. Запах детства. Как она сразу не смогла понять этого? Где эта куртка сейчас?

Мария проснулась, за окном было темно. Теперь за рулем сидел Алексей. Александр дремал, повернув голову в сторону Алексея.

–Встречный свет, – подумала Мария. – Мешает!–

Музыка чуть тише, так же обволакивала все пространство машины.

–Алексей!– тихо позвала она.

Алексей повернул в ее сторону голову.

–Можно будет остановиться на 216 километре, там видно будет. Там авария была.–

Алексей кивнул.

–Мы не проедем мимо? Вы увидите это место?– Мария подалась, чуть вперед.

– Не проедем. Остановимся,– справа услышала спокойный голос Александра.

– Я думала Вы спите! – Мария повернулась к Александру.

– Сплю. Дорога еще длинная. Не беспокойтесь. Мы там остановимся.–

Александр это сказал как-то так, что она поняла, он все знает и про нее, Андрея, про аварию.

–Так лучше. Объяснять ничего не надо,– подумала Мария, устраиваясь поудобнее.

Она проснулась оттого, что не слышно было ни звука мотора, ни музыки. Было тихо. Машина стояла на обочине, освещая какие то бесформенные кучки земли, разбросанные то там, то здесь.

–Это здесь?– выдохнула Мария.

–Да здесь!–

Она вышла из машины. Свет фар выхватывал переворошенную, перемешанную с травой землю, в которой огоньками светили, выхваченные фарами осколки стекла. Справа откуда-то снизу выходила проселочная дорога. Местами земля лежала какими-то бесформенными валами, местами была ровная, как будто бы специально выглаженная с какой-то целью. Свет фар, в только что, начинающемся рассвете, освещал два рядом стоящих холмика. Над каждым возвышался букет цветов, охваченный осенними листьями.

Мария вернулась к машине, взяла цветы, стараясь не попадать в свет фар, подошла. В холмики были вкопаны, банки, в них плотно стояли цветы, места для ее цветов не было. Она стояла, смотрела на эти цветы, поддерживаемые яркими листьями, на ветку рябины с огненными ягодами, на конфеты. Стояла, пытаясь ощутить в себе, какое-то новое чувство. Его не было. Казалось, что уже все пережито днем. На душе было пусто и спокойно. Оглянулась на братьев, как бы ища у них ответа и поддержки. Они стояли за машиной, отвернувшись. Вспышки рыжих аварийных огней выхватывали из темноты их фигуры и опять прятали. Они смотрели на дорогу. Подошла к холмикам, наклонилась. Мария стала вынимать из букета цветы, кладя их прямо на глину холмиков. Постояла. Хотелось что-то сказать, но мысли были перепутаны, на ум ничего не шло. Пустота охватила все и чувства и мысли.

–Простите друг друга. И нас простите, за все,– как то само – собой шепотом вырвалось у Марии. Она повернулась, собираясь уйти. Остановилась, неожиданно для себя, перекрестила холмики, потом почему-то лес, потом опять каждый холмик.

–Поедем?– за рулем был опять Александр.

–Поедем,– Мария откинулась на спинку.

Машина медленно выехала на дорогу, стала набирать скорость, куски глины, отлетая с колес, били по кузову. Мария оглянулась на перекресток. Рассвет еще только начинался, было еще темно, и его не было видно.

–Вы ведь голодные! – Мария подвинулась ближе к братьям. Ей не хотелось оставаться одной, хотелось услышать речь, слова, хоть чей-то голос.

–Если хотите есть, давайте остановимся, – ей не хотелось, и чтоб они молчали.

– До дома. Скоро дома будем. Кофе хотите. Леша налей кофе,– Александр повернулся как бы сразу к ней и к Алексею.

–Горячий. Осторожнее,– сказал Алексей, протягивая кружку Марии.

–Хотите бутерброд?– он, казалось, был рад, что Мария заговорила.

–Нет. Я так погреюсь.–

-замерзли?–

–Нет, нет. Просто когда в руках, что-то горячее, сразу согреться хочется, укутаться, – Марии и вправду показалось, что она замерзла.

–Знаете, что? – ей не хотелось, чтоб была тишина.

–Я предлагаю! Мы едем ко мне, я готовлю завтрак, вы принимаете душ, мы завтракаем, вы по делам, я в душ. Вам же все равно надо где-то позавтракать, сполоснуться. Судя по тому, как вы смотрели бумаги, времени у вас не так уж и много. Когда в Городок возвращаетесь?

-завтра, нет, уже сегодня, согласуем бумаги здесь, отошлем в Городок, если все хорошо, через два дня обратно, возвращаемся. В пятницу утром там быть!– Александр с удивлением смотрел на Алексея.

– Меня возьмете?– Мария просунула голову между кресел братьев.

–Предложение целесообразно и заманчиво. Как, Леш? – Александр смотрел на Алексея.

– При условии, что душ не на другом конце города, что мы никого не потревожим, – Алексею явно нравилось предложение.

–А в четверг заберем с собой. Спутник не из болтливых, за дорогу не надоест,– поддержал Александр.

– И никого не потревожите, дочь у бабушки, а душ по дороге к центру города, можно сказать в центре. Итак? – Мария откинулась на спинку.

–Решили,– ответ был, чуть ли не хором.

– Холодильник опустошен. Дашка могла, сигануть из дома, не прибравшись. Бутербродиками здесь не отделаешься, – подумала Мария, глядя на широкие спины братьев.

–Надо заскочить в магазин. Дашке звонить не буду пока, позвоню маме из дома. На работу тоже звонить не буду. Перед обедом появлюсь. Посмотрю, как там мыши без кота танцуют! Ане позвоню.... –

Мария прикрыла глаза. Уже светало. На макушках деревьев опять показалась позолота.

–Пусть едет в свою тайгу. Когда еще комаров ей покормить?!–

Алексей включил музыку.

–А в городе том, сад, все травы и цветы, – рассказывали голоса человека и гитары.

–И златогривый лев, и конь рыжий!.. – выдохнув, добавила про себя Мария, на полуслове проваливаясь в спокойный сон.

 

Корни

 

Николай сидел за столом около небольшого окна, выходившего на просторное высокое крыльцо. Маленький стол, покрытый клеенкой с незамысловатыми цветочками, стоял напротив большой русской печи и, повернувшись на табурете, можно было дотянуться до нее рукой.

На нем стояли: мутные рюмки на высоких ножках, нехитрая закуска, старая жестяная коробка из–под чая с орденами и медалями, завернутыми в голубой кусок мягкой ткани. Николай перебирал тяжелые кружочки с разноцветными колодками.

Было тихо. Часы с кукушкой стояли. Гирька в виде шишки опустилась на пол и почти лежала.

Известие, что умер дед Михаил, он получил от бывшей жены.

Они уже давно не жили вместе, но сохраняли дружеские отношения, которые скорее можно было назвать безразличными. Они не приводили ни к откровениям, ни к взрывам эмоций, об них все знали, поэтому охрана пропустила ее к нему без дежурных вопросов.

Это она принесла телеграмму, молча, положила на стол, как бы ожидая каких-то комментариев. Николай с трудом вник в содержание и сразу не смог понять, о каком Михаиле идет речь. Посмотрев обратный адрес, – стало ясно.

Николай смотрел на жену, на ее спокойно–холодное выражение лица. Оно ни о чем не говорило. «Красивая, ухоженная, немигающая маска», – подумал Николай и почему-то сразу решил ехать.

...Михаил был старшим братом отца.

Отца Николай схоронил лет пятнадцать назад, в девяностых. Время было бурным.

Жизнь летела, каждый день приносил новую вводную, приходилось каждый день проживать его по–новому.

Смерть отца поразила, но не напугала, не привела к каким-то изменениям.

Отец жил отдельно. Николай тоже жил один.

Так получилось – жена, не понимая всего того, что окружало Николая, боясь за будущее детей, попросила развода, а он с легкостью его дал. Обеспечил учебу детей, жизнь жене. Встречались редко, внешне развод был настоящим. Жена успокоилась, брала деньги, воспитывала детей и как-то незаметно вышла замуж. Развод из формального превратился в фактический.

Отец всего этого не понимал и не воспринимал. Любое вранье – считал враньем, и всегда осуждал его, как один из самых страшных пороков.

С отцом встречались редко, он больше времени проводил с внуками, а потом внуки подросли, и стали все реже бывать у деда.

Смерть совпала с организацией и укреплением банка, который без особой охоты тогда создал Николай. Он понимал, что этот шаг привлечет внимание к его персоне, но производство требовало средств и поневоле приходилось выходить из тени. Был пик «передела» и лишний рот у кормушки в стране мало кого радовал. Приходилось каждый день проживать в напряжении. Казалось, что долго это выдержать нельзя, но шли годы, а бури, которые бушевали рядом, стали затихать, жизнь стала приобретать плавность и спокойствие.

Он понимал, что стал другим, стал замечать за собой, что стал неразговорчивым, мало улыбался, мало что приносило настоящую радость. Друзей становилось все меньше. Одних оттеснил бизнес, другие не выдержали гонки и потерялись, пропав из поля зрения, или растворились в этой жизни, как в кислоте растворяется легкая и непрочная ткань.

Новые друзья не появились, да он и не особенно в них нуждался.

«Почему я поехал? Почему я здесь?» – Николай не находил, да особо и не искал, ответа.

Он не стал брать охрану, сказал, что «он на связи, чтоб не беспокоили по пустякам, что его не будет четыре дня».

Дорогу он не помнил, но поехал, полный уверенности, что найдет эту деревню – Михайловку. Он всегда был уверен, что если он сам брался за что-то, то это – получалось.

...Действительно, Михайловку он нашел достаточно быстро. Однако по дороге появилось непредвиденное обстоятельство, задержавшее его в пути на полтора часа. Он поехал, не взяв с собой денег, о чем вспомнил на первой же заправке. Он не представлял, сколько может ему понадобиться, поэтому пришлось задержаться в банке первого же города, чтоб получить требуемую наличность.

Потом зашел в магазин. Долго рассматривал прилавки. Заметив его размышления, молодая и грустная продавщица, подойдя, кивнула на витрины: «Не решаетесь?..»

Николай посмотрел на неё и неожиданно для себя сказал: «Да, растерялся...»

– Так что и для чего, а самое главное – куда и с кем, – грустные глаза продавщицы смотрели на него в упор.

– В Михайловку. На похороны. ...Дядька умер.

– Сколько денег-то потратить можете? – она продолжала смотреть на него, не отрываясь.

– Сколько надо.

– Сколько надо... В Михайловке все сгодится. Хоть все заберите – там лишним не будет.

– А Вы сможете мне подобрать, что мне надо?

– Смогу. Чего тут хитрого.

Продавец достала большие пакеты и стала в них складывать продукты.

Николай смотрел. Он давно уже мог определить, наблюдая работу любого человека, какой тот специалист и чего он стоит.

Не важно, кто это был, хирург или укладчик асфальта. Людей, которые любят и знают свою работу, он видел сразу.

– Тут минимум. Ещё бы можно было бутылки две масла растительного, – продавец посмотрела на Николая.

– Давайте ещё две бутылки масла растительного, а потом все ещё раз продублировать.

Продавщица положила в пакет ещё две бутылки масла и вопросительно посмотрела на него.

– Ну... ещё раз все так же, – Николай описал по пакетам рукой круг.

– Так же? Зачем второй раз – то же? Второй раз будем собирать с учетом первого... – она повернулась в раздумьях к витрине.

Достала ещё пакеты и стала укладывать что-то в них.

Николай расплатился и с недоумением оглядел ряд пакетов.

– Я помогу. Подъезжайте поближе к дверям, – продавщица взяла несколько пакетов и понесла к выходу из магазина.

Николай подъехал и открыл заднюю дверь.

– А кто там в Михайловке-то...

Николай подавал, а она устанавливала плотно пакеты друг к другу.

– Дорога-то туда не очень. Так надежнее будет, – кивнула она на ряд пакетов.

– Михайлов Михаил.

– ...Дядя Миша... Господи... Какие люди уходят!.. – девушка прижала к лицу ладони. – Подождите... Я сейчас...

Она убежала и вернулась с пакетом: – Отдадите Наде... соседка его. Скажите – «от Любы из города». Господи... Да что же это... А, когда?..

– Ничего не знаю пока. Телеграмма сегодня пришла. Утром.

Спасибо, Люба. Поеду.

– Ага... Сегодня... – она повернулась и пошла к магазину.

...Михайловку Николай помнил с трудом, поэтому не заметил никаких изменений.

Он был здесь очень давно, после института с отцом. Были здесь дней десять. Что он запомнил – так это большие сады у каждого дома, чистую речку, смешливую соседку Надю и ее брата. Имени его он не помнил, помнил, что тот всегда следил за ними, куда бы они не пошли. Потом его забрали в армию на год, потом работа, работа, работа, перестройка и опять работа, работа.

Он не представлял никогда себя вне работы, вне проблем. Желание делать хорошо все, чем бы не занимался, привитое отцом, не оставляло времени ни на развлечения, ни на какие-то дела не связанные с ней.

...Николай сидел за столом, думал, что вот так – ни о чем не думая, ничего не делая, он не сидел давно.

На ладони лежала медаль «20 лет РКК».

Это когда – же? 1938 год! Он почему-то и откуда-то вспомнил, что эту медаль вручали только офицерам. Неужели дед в 38–м был офицером? Странно!

...В Михайловке его встретили и проводили к дому. Дом он узнал.

Дед Михаил лежал в горнице. Маленький, опрятный, со спокойным лицом.

Люди подходили, стояли, молчали, отходили, говорили все положенное в этом случае. Он же не знал, куда себя деть, что делать. То выходил на крыльцо, то в сад.

Смотрел, как ребятишки крутились вокруг машины, стараясь что-то разглядеть внутри через тонированные стекла.

Потом подошла Надя. Ее Николай узнал сразу.

– Пойдемте, Николай, покормлю, голодные, небось? – Надя дотронулась до локтя. Николай был рад, что он не один здесь, что можно с кем-то о чем-то поговорить.

Дом у Нади был чистенький, везде были какие-то занавесочки, полосатые половики от двери к двери, как тропинки обходили большой круглый стол в центре просторной и светлой горницы. Около стола стояли три стула.

– Это если кто-то приедет, – Надежда кивнула на стулья, заметив взгляд Николая.

– Давай на кухне, уютнее, – Николаю не хотелось сидеть в этой большой горнице среди фотографий незнакомых людей на стенах.

–Давайте, – Надя остановилась у дверей, держа в руках бутылку вина и рюмки. – Помянем... – она осторожно поставила их на кухонный стол.

–Помянем, – кивнул Николай.

Выпили не чокаясь, помолчали, каждый думал о своем.

– Это я послала телеграмму ночью, – Надя легко пошла в горницу и вернулась с журналом. Из него достала листок бумаги. Рукой отца на нем был написан его старый адрес.

Николай и журнал узнал. Это была одна из первых больших публикаций о его корпорации. На обложке был большой его портрет. С обложки смотрел он сам, улыбающийся, молодой, радостный, здоровый молодой человек в дорогом костюме.

Сейчас он смотрел на собственный портрет и пытался вспомнить тот период, вспомнить собственные ощущения, и не мог. Ему казалось, что парень на глянцевой обложке – это не он, что он никогда не был таким наглым и самодовольным, что и не было никогда оснований особо чему-то радоваться.

Николай положил журнал на подоконник обложкой вниз. С обратной стороны на него смотрела стройная девица, на длиннющих ногах с флаконом какой-то парфюмерии.

Николай смотрел на нее и мог с уверенностью сказать, что этой рекламы он не видел никогда. Он всегда помнил, все, что видел. «Не досмотрел журнал-то тогда. Себя посмотрел и хватит»,– пришло в голову. Ему и тогда и сейчас не было интересно все, что не касалось его жизни и работы.

...Надежда рассказывала Николаю о Михаиле и получалось, что его смерть в девяносто восемь лет была для всех неожиданностью, что за день до этого Надежда помогала ему гнать мед.

Надежда принесла и поставила на стол вазочку с медом. Мед растекался по языку сладко–горьковатым вкусом чего-то знакомого и давно забытого. Было уютно, хотелось закрыть глаза, уснуть и спать. Просто спать. Не выспаться, чтоб завтра быть бодрым, а просто хотелось спать, чтоб спать. Николай подумал, что сегодня первый день в жизни в который он не знает, что будет делать завтра.

–...Я пойду, – Николай встал.

– Хорошо. Я позднее зайду. Думаю, что ночевать Вам лучше у меня, – то ли предложила, то ли приказала Надежда.

– Хорошо, – в тон ей кивнул Николай.

...Он вернулся в дом деда. Опять сел на табурет на кухне.

В горнице с дядей Михаилом были какие-то люди, кто-то то приходил, то уходил, осторожно проходя мимо Николая, стараясь его не потревожить. А он сидел, рассматривал медали и понимал, что он ничего не знает ни об отце, ни о его брате, ни об их отце – своем деде, погибшем в Великую Отечественную, ни о бабушке, ни о матери.

Знает только, что были, а чем жили, за что душа болела, не знает, и не узнает уже никогда.

...Надя пришла, когда на улице было уже темно.

– Я там баню стопила. Вы после дороги... я там все приготовила, сполоснетесь...

Николай кивнул. Встал, зашел в горницу.

Так же сидели люди, горели свечи. Постоял, огляделся и пошел за Надеждой.

...В бане пахло вениками, травой и чем-то чистым, знакомым. Почему-то сразу вспомнился отец, мама...

Надежда протянула полотенце: «Я не очень натопила, а то Вы с непривычки....».

Замялась, постояла и ушла, тихо прикрыв дверь.

Николай с удовольствием опустил руки в прохладную воду.

Показалось, что и раньше он всегда в бане опускал руки в воду. Все ощущения были знакомыми, привычными, приятными. Без труда, разобравшись с нехитрыми премудростями бани, он с удовольствием лил на себя воду и даже попарился – похлопал себя веником.

...Надежда ждала его на крыльце. Открыв дверь и пропустив его впереди себя, она задержалась на кухне: «Давайте в большой комнате посидим. Просторнее...»

Николаю, захотелось курить. Он достал пачку, – в ней одиноко болталась последняя сигарета. Он поймал взгляд Надежды.

– Пойду, возьму в машине, – он поднялся.

– Я провожу, а то поздно, собаки примут Вас за чужого, порвут, – Надежда первая пошла к выходу.

– Давайте на «ты»... А?.. – Николай остановился.

– Не надо. Не те года, да и не к чему это, – она опустила глаза.

Около машины, и правда, сидело три лохматых пса, всем своим видом показывающие, что они здесь несут охрану этого незнакомого объекта.

Чувствовалось, что право на охрану было отстояно в схватке, в результате которой был найден компромисс, в виде коллегиальной охраны. Псы сидели–лежали с трех сторон вокруг машины с безразличным видом. При виде Нади они встали, демонстрируя бдительность и выказывая уважение к ней.

Николай вспомнил, что в машине пакеты с различной снедью, которую он накупил, и удивился спокойствию псов. С их чутьем, казалось, что запахи должны вызывать беспокойство. Но псы были дружелюбны и спокойны.

Вдруг появилось какое-то чувство облегчения, что рядом Надежда, которая наверняка со всеми проблемами разберется.

– Надежда, тут продукты... Я про них забыл, – он открыл дверь машины и развел руками.

– Ничего. Разберемся, – Надежда стала вынимать пакеты.

Собаки сели полукругом и наблюдали за «разгрузкой». Николай отнес часть пакетов и вернулся.

– Может сторожам, что -нибудь... за работу? – он кивнул на собак. Собаки, похоже, поняли его и завиляли хвостами.

– Ох, уж эти сторожа... я им потом снесу. Это не работа их, а долг и обязанность. А за исполнение долга плату не берут. Так ли? Они честные... Награда... Это ещё – куда ни шло... – сказала Надежда, обращаясь к ним.

– Эта сумка от «Любы из города» она просила передать. Я не знаю, что в ней.

– Значит знает уже... Эх, Любушка–голубушка... – содовая голова. Ладно. Значит приедет. Ничто не удержит её... Уезжала – ревела, приедет – изревется...

...В сумках оказался приличный коньяк, сыр. Они, молча, выпили с Надеждой.

– Хоронить-то когда? – Николай посмотрел на Надежду.

– Завтра или утром или к вечеру. Братья твои просили дождаться, обещались приехать.

– Какие братья? – Николай был удивлен.

Он точно знал, что у него не было, и нет братьев.

– Так с Севера. Парни двоюродного брата дяди Миши, они здесь каждый год бывают.

... Саша, Алеша, Паша. Как есть твои братья, а кто же они тебе?.. – Надежда с изумлением смотрела на Николая.

– Братья! – подытожила утвердительно еще раз Надя.

...Николай вспомнил, что ведь точно, у отца был двоюродный брат, который жил где-то толи просто на Севере, толи на Севере Сибири.

Вспомнил, что отец ездил к Михаилу на встречи братьев, слышал, что у того есть сыновья, но никогда их не видел и не знал, сколько их, кто они, как их зовут.

– Семья-то у них большая, еще две сестры есть, а сам-то года три как умер. Дядя Михаил сокрушался, что проститься не сможет. Далеко. Туда на самолете лететь надо.

...Прислали телеграмму, чтоб дождались. Они такие, сказали – приедут. Но опять ведь, далеко. Приедут! Может в ночь приедут. Бедовые. Ой, бедовые!

Но дядю Мишу уважали. Что уважали – то уважали. Цыкнет на них, – хвосты прижмут, насупятся, а молчат.

Да они считай, здесь и выросли. Мальчишками-то каждое лето приезжали.

Да, их здесь все за своих считают. Ой, бедовые... – Надежа, что-то вспомнив, засмеялась.

...После бани и коньяка, под мерный рассказ Надежды глаза слипались. Заметив это, Надежда провела Николая в маленькую комнату и показала кровать.

...Железная кровать была высокая, с замысловатыми, коваными спинками, с белыми блестящими шарами. Перина взбита, простыни проглажены и казались неестественно белыми.

Николаю вспомнился госпиталь, куда он попал в девяностые с двумя пулевыми ранениями в упор. После этого он нигде и никогда не видел белого постельного белья.

Там, когда он пришел в себя, все вокруг было белым. Было полное безразличие и все вокруг было белым. Белые стены, белые люди, белые лица. Николай старался не вспоминать те дни. Тогда в палату впустили только отца, а потом выгнать его не могли. Так и сидел дня два, пока Николай не съел апельсин. Апельсин был без вкуса и запаха, но он помнил, как отец с удовольствием смотрел на то, как по подбородку Николая течет оранжевый сок, как с удовольствием хмыкнул: «Косточки не проглоти, бедокур, а то в животе вырастут».

Николай лег и провалился в спокойный и безмятежный сон.

...Сквозь сон почувствовал, что на него смотрят!

Около кровати стояла Надежда: «Приехали! Часа два как уже! Там у дяди Миши. Вас будить не стали! Пусть – говорят – спит. На двух такси приехали.

Пашка с Людой – женой и сыновьями. Алешка и Сашка тоже с детьми. Жены с малыми дома остались. Этой весной родили, одна – через месяц другая. Без Люды не отпустили бы своих. Хорошо – отдохнут от мужиков да пацанов. А Люда им здесь спуску не даст. Не даст!

Надо же у всех одни пацаны, а сейчас девок родили. Сразу две девки, чудеса!

Подружками будут. Надо же – две девки и шестеро братьев. Может еще девок народят Чудеса! Теперь Пашка не успокоится, пока не родят кого -нибудь. Не умеет быть вторым нигде. Баламут...»

Надежда стояла и почему-то шепотом рассуждала о жизни братьев.

– Ой! Идут! – Надежда отдернула на окне занавеску.

Николай приподнялся, вдоль палисадника шел отряд мальчишек, следом молодая стройная женщина, чуть отстав – трое мужчин.

...Сомнения не было – это были братья. Младшие – братья все – это точно.

И те, что постарше, видно было, тоже. Все почти одного роста, все светловолосы, коротко стрижены, все в джинсах в футболках, обтягивающих крутые плечи. Руки были сильные, тяжелые. Плечи чуть откинуты назад, локти чуть–чуть повернуты наружу.

«Как у меня», – подумал Николай. «Братья! Чудно! Сразу три брата и шестеро племянников и все в один день. Еще где-то две племянницы – подружки». Он посмотрел в зеркало: «И волосы, как у меня, и прическа. Братья!» Он встал и пошел навстречу.

...Мальчишки зашли в дом. Чувствовалось, что инструктаж им проведен, поэтому мальчишки вели себя тихо, но было видно, что они здесь не в первый раз. Быстро расселись. «Как воробьи», – подумал Николай.

– Че, не здороваемся? – молодой мужчина глянул на мальчишек и подошел к Николаю, – Павел! – и протянул руку.

– Николай! – Николай пожал руку. Рука была крепкая, сухая и теплая.

– Старшие – Сашка и Алешка! – Павел очертил вокруг себя круг рукой.

Братья подошли, поздоровались. Кто из них был старше – определить было невозможно.

– Че, не здороваемся? – повторил Павел, глядя на ребятишек.

– Здравствуйте! – ребятишки вразнобой пробурчали, не глядя на Николая, поудобнее усаживаясь на невесть откуда взявшиеся стулья.

– Люда! – молодая женщина протянула руку. Ладонь была крепкая узкая. Николай осторожно пожал руку, Люда смотрела на него в упор. Николай почувствовал себя неудобно.

Ребятишки были притихшие, было видно, что все недавно увиденное ими было для них неожиданным и пугающим.

– Орлы, давайте во двор, на стол соберем, – позову!» – Надежда подошла к одному, положив на плечо руку. «Как воробьи орлы-то...», – подумал Николай, глядя, как пацаны выскальзывали через дверь.

– Николай – ты старший, командуй! – Павел сел за стол. Братья и Люда тоже сели. Осторожно присела к столу и Надежда.

Николай взглянул на оставшийся стул и тоже сел к столу. Стол был большой круглый, большие коричневые руки братьев лежали на нем, выделяясь на белой скатерти. Николай придвинулся к столу, положил свои, ладонью прикрыв ладонь.

– У меня не получится! – Николай посмотрел на Павла.

– Не получится... Может и не получится! – согласился Павел и серьезно посмотрел на братьев.

– Тогда так!

...В двенадцать, Сашка, давай на кладбище – проверь все ли готово. Мужики сказали, что все подготовили. Проверь. Возьми бутылку с собой.

Алешка, спроси у Нади, что надо – и в магазин.

Николай, дай ключи от машины Алешке.

Алешка, съезди к батюшке, привезешь его, пусть отпевает.

Люда, отдай старушкам крестик, что привезли, пусть на дядю Мишу оденут. Крещеный – некрещеный, там наверху разберутся, а крестик одеть надо. Так?.. – Пашка обвел всех взглядом и посмотрел на Люду. Люда опустила глаза.

– Люда, Надя – за вами стол. Старшая – Надя, – он посмотрел на Люду, – все вопросы по столу ко мне, через неё. Поминать будем на улице. Все, небось, придут. Народу будет много, в доме не поместиться. В доме посидим, когда люди разойдутся.

...Надя, че на стол у вас принято и как, подскажешь.

Брательник твой, когда подъедет?

– Да уж должен быть. Сказал: «Утром буду»

– Скажешь ему, что столы и лавки с него. Запозднится, – мне скажешь.

Надежда кивнула. Павел оглядел всех, выдержал паузу, как бы ожидая вопросов.

– Пойдем, на улицу покурим, – остановил взгляд на Николае.

...Вышли на улицу. «Да, хороша!» – Павел кивнул на машину, вокруг которой крутились ребятишки. Николай сразу понял, что к своим прибавились и деревенская ребятня. «Хороша!» – повторил Павел и покачал головой.

– ...Коль! Мы пока ехали – так решили Одним словом...

...Тебе надо и дом, и землю на себя переписать. Больше не на кого. Ты самый близкий по родове. А хозяйство без хозяина не должно гулять. Поэтому и вести себя должен заглавным. Как хозяин должен себя вести.

...Перепиши все на себя. На другого не надо. Там на сына или дочку – не надо. У нас так не принято. Будешь переписывать, учти, что земля вся до реки – твоя. В сельсовете должны быть все бумаги, я тогда сам оформлял. Вот от дома и до реки, я тогда землю – как покос оформлял дяде Мише. Он там ульи ставил. Ты проверь, а то зажмут. Там знаешь, какие проныры там сидят?! О...о...

Я тогда пришел к ним, говорю: «Оформляйте, приватизация!» Они улыбаются так подленько: «Не положено, только двадцать соток.» Я говорю им: «А сами через «положено» по два гектара себе прирезали?» Они: « Так у нас – под строительство.» Я говорю: «Тогда и нам под строительство. На каждого по двадцать и оформляйте. И под строительство... И забронируйте ещё на моих детей, которые не родились... На пять...»

Они смеются, говорят: «У нас столько земли нет, чтоб всем вам нарезать». Я говорю: «Тогда от дома и до реки нарезайте». А они говорят: «От соседей бумагу давай, что претензий нет».

Дядя Миша смеялся только. А заодно и Надежда написала. Я и ей до реки все оформил. Она смеется, говорит: «Куда мне столько»? Я говорю: «Это сейчас не надо, потом всем понадобится наша земля, да поздно будет. Я со злости и на себя тоже оформил, слева от тебя, и тоже до реки. На Сашку и Алешку тоже. ...Алешке чуть с болотинкой кусок достался. Но у реки тоже! ...А чего? Так им и надо! «Не положено!» А то сидят, решают, что можно, что нельзя. Я бы и реку прирезал бы, но так и вправду нельзя.

Река она ведь откуда-то и куда течет. А и там, и там тоже люди. А бочаги в аккурат к нам попали. Прямо по забору. Бочаги-то хорошие».

Павел замолчал.

– Дети-то к Надежде и не приезжают. Им-то, и вправду, не к чему. Но это все – пока... А соседствовать лучше с хорошими соседями.

...Вот косить бы надо. Луговина зарастет.

Выкосим!

Прошлый год за два дня все выкосили. И дядин Мишин и наши, и Надеждин наделы.

Сено продали. Ты понял, Коль, даже сено продали. Ничё народ не хочет делать!

Вот, была бы водяра бесплатная, вообще бы ничего не делали.

...А так народ здесь совестливый и добрый в основном. Мы-то здесь за своих. Мы ведь каждый год здесь. Вот баню не успели построить. Думали – успеем.

...Не дождался дядя Миша. Вот всегда так. Успеем, успеем! Не успели. В этом году хотели. Вишь – не успели! Да, баню надо! Надеждину-то дядя Миша рубил. Один, почитай, срубил. Надежда-то ему, как дочь была. Да!

Мы как телеграмму получили, я сразу подумал: «Баню не успели срубить! Вот балбесы!..»

...Мы ведь все вместе первый раз приехали. А так по очереди, с работы всех сразу не отпустят, а ребятня все лето здесь.

Да, баньку не успели срубить! Делов-то было, – а не успели. Костерит, небось, нас дядя Миша.

...Ты оформляй все пока мы здесь. А то эти крючкотворы, знаешь, крови попьют. Против нас-то не попрут.

...Дорогая машина! Точно больше миллиона. Хорошо платят, значит. В общем – мы так решили. Оформляй все на себя!

– Да мне, вроде, и не надо! – Николай не знал, что говорить.

– Как это не надо? Как это – не надо! – Павел резко повернулся к Николаю. – Дом без хозяина будет? Ты че? Не по–людски! Конечно, деньги вложить придется. Так мы поможем. Нам тоже платят хорошо, поможем. Чай – братья!

Ему не надо! Дому надо! Дом и без хозяина... Нет, нет! Нельзя так! Неправильно так думать. Не правильно!

...Баньку бы! Эх, вчетвером бы скидали махом. Тебя с работы на недельку отпустят?

– Отпустят!

– Все! На сороковину – баню поставим! Да? Вчетвером-то!? Эй! Махом поставим? И давай дом перекроим. Вчетвером-то! И дом на сороковину перекроим! Баню скидаем и дом перекроим!!

...Это ты правильно решил. И Людка отстанет. Запилила она с этой баней! Легче баню скидать, чем Людку слушать! Девки Сашки с Алешкой тоже сюда приедут. В следующее лето-то точно! Девкам-то баня нужна. Малые будут – как без бани-то...

На крыльцо вышли Саша и Алексей!

– Сказал я ему, – Пашка посмотрел на братьев.

Они, молча, на него.

– Думает!

Что тут сразу скажешь-то, – добавил Пашка.

Вышли Люда и Надя.

– Ну, поедем мы, – Алексей протянул руку.

– Сейчас! – Николай пошел в комнату за ключами от машины.

Ключи и бумажник были в куртке. Николай с раздумьем посмотрел на бумажник и взял с собой.

– Надежда, возьмите деньги. Понадобятся, – Николай протянул ей свернутые деньги, не зная, как себя вести.

– Не надо! Деньги есть! Хватит!» – Людмила отстранила руку Николая. – Здесь на все хватит!

Люда показала глазами на пакет, который держала в руках.

– Можно кого-то из пацанов взять, а то изведутся все. Они машины такой не видели? – Алексей посмотрел на Николая.

– Да хоть всех забирай, там сзади тоже сиденья! Откинешь их. Разберешься?

– Да ты че? – встрепенулся Пашка. – Там сзади тоже сиденья?

– Тоже! Только там два. По сторонам.

– Во, блин, автобус прямо. Домой бы такой – на рыбалку! Я сразу сказал: «Не меньше миллиона!» – Пашка с восхищением смотрел на Люду.

– Приедете, я тоже прокачусь. Люд, прокатимся до озера? – Пашка хитро прищурился и цокнул яцыком.

– Даш прокатиться? – посмотрел на Николая.

– Да кому надо берите. Только я не знаю как там Бак может пустой!

– А он у тебя на чем?

– Дизель!

– Классно. На солярке! Вот бы бензин залили. Умора! Это хорошо, что предупредил. Надо же, на солярке, как трактор у меня!! Три ряда сидений. Люд! Три ряда сидений. Вот бы на рыбалку такой, а Или на озеро... а?..

Николай протянул ключи, нажав на брелок. Раздался щелчок, джип замигал фарами и издал трель.

– Вона! Приветствует! – Пашка явно был рад.

– Жалко я не с вами, – он посмотрел на Алешку.

...Ребятня, услышав трель джипа, раскрыв все двери, без спросу, уже рассаживалась по местам. Всем почему-то хотелось ехать именно на задних сиденьях, но было ясно, что их на всех не хватает, но поедут они все.

– Поехали! – Павел смотрел вслед мягко отъезжающей машине.

– Вот ведь! Как пустой идет!! Трактор! Танк! Право слово – танк! Вечером с Людкой на озеро поедем. Все спать лягут... и поедем. Мы раньше пешком туда всегда ходили. Поедем! И баню построим! И дом перекроим!

– Паш. А у тебя фамилия какая? – Николай с удовольствием смотрел на Павла. Ему давно не приходилось видеть такого истинного восторга и радости, чувствовать, как от человека она исходит волнами, окутывая тебя и куда-то увлекая.

– Как – какая? Михайлов! Как и ты!

Да тут, почитай, вся деревня Михайловы. Михайловка!

Я раньше кого не встречу, если Михайлов спрашиваю: «Не из Михайловки?» Всегда смеются! «А есть такая?» – спрашивают. Я говорю: «Есть! У меня там дед – Михаил!»

...Вот видишь теперь был. А Михайловок-то по Руси – видимо–невидимо!

Что Русь будет делать, когда их не будет-то...

Все! разъехались все! Пойдем в дом.

Николай и Павел зашли в дом. В доме было прохладно и тихо. После недавнего гвалта ребятишек тишина казалась настороженной.

– Давай по рюмке – помянем! Да пойду к мужикам! Пусть пособят! Приглашу всех, пусть приходят помянуть деда Мишу! Да они и так придут. Все придут. Вся Михайловка придет...

На кухне на столе, прикрытой полотенцем стояла закуска, рюмки, початый с Надеждой ночью коньяк.

– Вообще коньяк мне не нравится, но этот вроде нормальный, – Павел аккуратно поставил рюмку на стол и присел на табурет. – Ты привез? –махнул головой на нарезанное мясо. Николай кивнул.

– А мы ничего купить не успели.

Телеграмма пришла, Сашка с Алешкой на смене были, у меня выходной. Я сразу к начальству! Так, мол, и так! Отпуск всем троим давайте! Те – за голову! «Вы очумели, все сразу!» Я говорю:«Так дело такое!» Сашкина с Алешкиной – «Не отпустим троих!». Людку тоже не отпускают. Я говорю: «Что за люди вы?» Людку, правда, помялись, но отпустили.

Сашкина и Алешкина – туда же... а потом, «ну, вроде, раз Людка едет – пусть и наши едут, только пацанов с собой забирают. А это ты посчитал сколько это?..

Пол вертолета!

Вертолетчики говорят: «Лишний рейс делать!» Я им говорю: « Вам виднее. Надо лишний рейс? Сделаете!» В аэропорту телеграмму показываю, а они: «Нет мест!» Одно–два может и нашли бы, а тут – орава! Нашли! Десять билетов! Выписывала: «Да что же это одни Михайловы!»

...У нас же в Сибири все размерено. Все всё знают – и когда, и кто, и куда. Конечно, вот так сразу – десть билетов... Смогли... Нашли!

А ты знаешь, – у нас ведь хозяин тоже Михайлов. Видел я его. Прилетал.

Мордовороты кругом башкой крутят, вертолет двигатель не глушит.

Кому нужен он в тайге? Кого боится? Кто стрельнет? Если медведь из -за кустов лишь только! Опять же летом – нужен он медведю больно!

Так мужик справный, хотел подойти, спросить – «не из Михайловки ли?!»

... Куда там! Президент – он и в тайге – президент! Глазищами водят, башками крутят, гляди, рога отвалятся! Смехота! Да нам-то что!.. Мы работаем – он платит! Хорошо платит! Народ доволен!

Трепались – губернатором хотел стать, да передумал. Оно и правильно! Зачем ему это. Нефть в руках – это похлеще губернаторства!

...Давай еще по рюмке да пойду я! Коньяк-то и вправду хороший! Дорогущий, наверное! Это ты правильно про баню придумал-то!

Николай слушал рассуждения Павла.

Какое-то давно забытое чувство тепла подкатило к горлу, хотелось сглотнуть этот комок, но не получалось. Он, молча, смотрел на Павла, на его сильные коричневые руки, и ему казалось, что он знает Павла давным–давно. Ему знакомо и это выражение лица, и его разговор – размышления с самим собой. Ему даже казалось, что это отец сидит рядом с ним и ведет этот неторопливый монолог. Не верилось, что рядом в соседнем доме на столе лежит человек – мало знакомый, неизвестной судьбы, связавший его с Павлом, а Павла с ним – с Николаем. И он уже чувствовал, что эта связь навсегда. Чувствовал, что ему всегда не будет хватать этих неторопливых разговоров. Он с удивлением для себя мысленно произнёс: «Брат!» От этого становилось тепло и уютно.

– Все! Я пошел! – Павел встал, дожевывая ломтик мяса. – Давай, будь дома, на связи, Сашка подойдет, либо девки с Алешкой подъедут. Я мигом.

Пашка выскочил, оставив дверь открытой.

Николай налил себе рюмку. Выпил.

В доме была тишина. Сигарет не было. В комнате на стуле висела его куртка. Со стен смотрели незнакомые лица. Фотографии были разных лет и цветные, и черно–белые, пожелтевшие, в каких-то замысловатых рамочка. Пачка лежала в правом кармане. Рядом телефон. «Зарядочное увез Алешка!» – подумал Николай, и тут же поймал себя на слове «Алешка». Было непривычно. Взял телефон – посмотрел время.

Набрал номер.

– Референт, – услышал он.

– Наташа! Все хорошо, но меня не будет, видимо, больше четырех дней. Соедини с Андреем.

Андрей взял трубку сразу, как будто бы ждал звонка.

– Андрей, записывай!

В Михайловку, адрес у меня на столе в телеграмме, на имя Павла Михайлова, отчество... отчество неразборчиво, отправишь: сруб бани шесть на шесть, бревна нецилиндрованы, ёлка, с полной внутренней отделкой, с печью; два куба обрезной доски дюймовки – сухой, два куба обрезной доски сороковки – сухой.

Поговори со строителями, какую кровлю лучше на дом и на баню чтоб одинаковая.

На баню сами посчитайте, на дом... метров 120, нет – 150 квадратных. Цвет в тональность синий – разный. И что там может понадобиться, прорабов напряги.

...Нет, строителей не надо. Инструмент, гвозди, саморезы... поговори. В инструмент бензопилу с запасными цепями.

Найди, кто пробурит скважину под воду. Вода видимо недалеко, – в ста метрах речка.

Купи Уазик, со всеми наворотами, резина – бездорожье, оформи на нас , страховка, доверенность без ограничений – на любое лицо.

Купи мне какую -нибудь одежду и белье полегче, а то я поехал ничего не взял с собой.

Нет! Купи на свое усмотрение одежду, чтоб можно было одеть четверых, как я. Только разную. В плечах на размер больше.

Пишешь? Пиши!

Купи шесть велосипедов – тоже все разные для пацанов от шести до двенадцати.

Найдешь на улице пацана на велосипеде – тащи его в магазин, пусть он выбирает. Записываешь? Шесть, нет десять сотовых телефонов разных, оформи у ближайшего оператора, как корпоративную сеть на нас, – Николай вспомнил про Надежду, – одиннадцать телефонов! Подумал: – Сам без связи!

– Двенадцать, тринадцать телефонов! Оформишь безлимитное обслуживание.

Насчет велосипедов записал?! Удочки, лодки... лодок две! Мячи футбольные, волейбольные и все на твое усмотрение для шести пацанов. Учти что по «факту» будет их человек... Ты у нас спортсменистый – тебе виднее.

...Сам прикинь, что на три месяца пацанам может в деревне понадобиться. Дай Наташу!

– Что-то случилось, я все слышала. Мы ведь все волнуемся, вы так пропали неожиданно.

– Наташа! Я не пропал! Записывай – Михайловы, Павел, Александр, Алексей. Посмотри, не работают ли они у нас. Найди, у кого они работают. Позвонишь и скажешь мне – сегодня. Если «да», то пусть кто -нибудь будет сегодня в семь на связи. Все! Дай Андрея!

– Андрей! Забыл сказать. Мне сюда связь. Интернет. Компьютеры. Андрей, выйдешь на связь со мной в шестнадцать, нет в семнадцать часов. Доложишь!

...Давно Николай не чувствовал такого удовлетворения, от принимаемых решений. Все было просто! Отец в таких случаях говорил: «Как Тульский пряник!» или – «Просто, как молоток.»

...Ребятня ввалилась в дом с какими-то разноцветными пакетами, шумные, чумазые от мороженного. Надя улыбалась.

– Вы как тут, Николай! Были у дяди Миши?

Николай отрицательно помотал головой: –Павел велел дом сторожить!

– Пашке поруководить, как бодливой корове, – рога почесать. Хлебом не корми! – Люда поставила под стол пакеты. Мальчишки побросали свои рядом и выскочили на улицу.

– Все купили! Всего хватит! С Надей подумали, борщ сварим, окорочков нажарим, салаты... обойдемся – Люда смотрела на Николая, ожидая его ответа. – Там батюшка у деда-то. Ты бы сходил, Николай! Она, как бы извиняясь, посмотрела прямо в глаза.

... Дед Михаил так же лежал на столе.

Народу было значительно больше. Вдоль стены стояла лавка, на которой сидели старушки. Молодой батюшка читал молитву. Запах ладана был резким и каким-то чужим в этом доме. Увидев Николая, старушки потеснились, освобождая ему место. Место было прямо около стола. Красный гроб был ярким и казался ненужным в этой комнате, где все, начиная от стен и потолка было теплого цвета топленого молока. Батюшка, кого-то призывал принять к себе раба божьего. «Почему раба?» – думал Николай, глядя на качающееся кадило и мерный звук цепей. Захотелось спать.

«Со святыми упокой», – голос батюшки врывался в сознание.

...Николай вспомнил похороны отца. Ему показалось, что время вернулось и что на столе лежит, не дядя Миша.

«Со святыми упокой!» Николай не мог вспомнить, был ли тогда у отца священник.

Все было как-то быстро, как сквозь сон. Так и ушел отец что-то недоговорив.

Николай редко говорил с отцом. И отец тоже редко говорил с ним. Николай подумал, что он, наверное, стал очень похож на отца.

«Со святыми упокой!» Он видел и чувствовал, как все рады на работе, когда он с кем -нибудь заговаривал.

«Я разучился говорить!» – подумал Николай, вслушиваясь в размеренную речь батюшки, в позвякивание цепей.

«А то в пузе вырастет!» –вспомнились слова отца.

«Вырастет!» – Николай почувствовал, как по щеке течет слеза.

Он наклонил голову, слезу убирать не хотелось. Он чувствовал её. Чувствовал, что к горлу подкатил какой-то твердый комок и встал.

«Как много не успели сказать друг другу мы,» – он представил отца.

Оба были сильными, не допускали и мысли, показать слабость или растерянность. Всегда казалось, что отец вот–вот начнет говорить о том, что земля не может принадлежать человеку. Что это человек может принадлежать земле. Николай пытался объяснить, что по закону, если хочешь, что-то делать на земле, забери в собственность её. А отец всегда начинал волноваться и говорил, что «ни Ермаку эта земля не принадлежала, ни Ивану Грозному, ни царям, ни цареубийцам... а ты захапал ее и как клещ, пьешь из нее. Пьешь... Раздуваешься и лопнешь!» Николай говорил, что «он налогов платит столько, что город прокормить можно». Отец говорил: «На налоги город прокормишь, а остальное куда? Куда ты собрался все остальное девать? Куда? Кому?»

...Слеза повисла на щеке. Николай, стараясь казаться незамеченным, смахнул ее и стал разглядывать пол. Подошел маленький мальчишка: «Дядя Коля, я сяду к тебе?» Николай огляделся – это обращались к нему.

– Садись!

– Я – Пашка, – мальчуган устроился на коленке.

– А папка кто – Саша? – тихо спросил Николай.

– Нет, мы – Алексеевичи. У дяди Саши –Александровичи. У тебя – Николаевичи. У дяди Паши – Павловичи! Дядя Паша – тезка мне. Тезка – это когда имена одинаковые. А вот Колек у нас никого нет. Один ты у нас – Николай.

Люда с Надеждой стояли в дверях, глядя на него с малым Пашкой.

– Пойдем! – Николай взял Пашку за руку. Ему не хотелось, чтоб Пашка был здесь, ему казалось это неестественным – крепкий белобрысый пацан, стол и дядя Миша.

Пашка старался крепко держаться за руку и шел чуть впереди.

– Коля! Скажи братьям, что машина подошла, а то они говорят – «на руках донесем». Мужики тоже говорят – «на руках». Посмотри! – Людмила показала глазами на улицу.

Николай только сейчас обратил внимание – вся улица от дома дяди Миши до соседнего дома Нади была заполнена людьми.

Люди, молча, стояли, смотрели на дом. Людей было так много, что казалось, какая-то неведомая сила собрала их в этом молчаливом оцепенении не только из Михайловки, но и еще откуда-то.

– Пусть на руках! – Николай посмотрел на Люду. Глаза у нее были припухшие.

– Хорошо, пусть несут! Я скажу им, что ты так решил, – Люда повернулась и пошла к калитке.

...Кладбище было далеко. За рекой. За мостом налево в горку.

Там было светло и чисто. Кругом стояли стройные высокие сосны. Люди шли молча. Когда поднялись на горку, Николай посмотрел вниз. Люди еще шли по мосту. Никогда в жизни Николай не был рядом с таким огромным количеством людей. Ему вдруг показалось, что эти люди – единое целое, а он один. Один! Они все вместе, а он один.

Земля была чистая, сухая. Песок.

Николай не смог вспомнить, какая земля была у папы.

Кто-то подходил, что-то говорил. А Николай смотрел на мост, на дорогу, на людей стоящих рядом и проходящих мимо него.

Могилка дяди Миши была слева от тропы. От неё было хорошо видно, реку, мост, по которому они шли сюда, дорогу. Деревню заслоняли деревья на том берегу. Метрах в десяти начинался крутой спуск к реке.

Люди подходили, останавливались, проходили дальше, уступая свое место другим. Кольцо людей становилось все плотнее и все ближе.

Настала тишина.

– Люди! Может кто, что сказать хочет? – Пашка обвел взглядом лица.

Все молчали.

– Да, нет уж, Пашенька... нет – говорю, – людей-то уже, чтоб что-то сейчас мог сказать... Все мы... Все мы молчать должны. Мы супротив Михаила... А без него – тем более... без головы мы. Каждый последнее «спасибо» сказал, а к этому и добавить нечего... – тихо сказала какая-то старушка.

Николаю показалось, что стало еще тише. Люди застыли, как на фотографии.

– Всё! Родные прощайтесь, – сказал кто-то.

Люди растянулись по тропинке, прошли дальше и стояли плотным кольцом.

Мальчишки прятались за братьев, прижавшись к Люде.

Последним подошел Николай. Ему показалось, что лежит отец.

Гроб в полной тишине аккуратно опустили на дно.

Песок был сухой и теплый. Николай долго держал его в руке, потом разжал ладонь, и он струйкой спустился в яму.

Он наклонился, взял еще и мысленно сказал: «Это от брата... папы».

Потом наклонился ещё раз. Потом ещё...

Он вспоминал всех, кого пришлось встретить в этой жизни...

– Пойдем! Пойдем... – маленький Пашка взял его за руку.

– Где дядьки-то? – он увидел его.

– Здесь мы все! – Пашка описал рукой круг.

Николай повернулся. За спиной стояли Надя с появившимся, видимо, только что братом, Сашка, Алешка, Люда, Пашка, ребятишки. Люда стояла, вжавшись в плечо Пашки, и смотрела на него.

– Пойдем! – ручонка у Пашки была маленькая, он старался обхватить ею ладонь Николая, помогал себе другой рукой. Глядя на Пашку, подошли и другие мальчишки и Николай оказался в центре стайки этих притихших «воробьев».

Люди все шли и шли. Проходили и бросали в яму песок.

На выросший холмик братья поставили сколоченную из досок голубой памятник с красной звездой на тонком металлическом штыре.

– Он так хотел, – кивнул Павел на памятник. – Говорил так свои быстрее найдут. Нашли уже, наверное...

Он поглядел на небо. Посмотрел и Николай. По небу лентой плыли облака.

Укутав могилку цветами, они стояли и молчали.

– Давайте... Идти надо. Людей к столу звать... Пойдемте. Будет ещё и завтра, – Павел стал, как будто, подталкивать всех ладонями.

Сверху было хорошо выдно, как люди возвращались опять этой же дорогой, по этому же мосту... Все молчали.

Николай и Пашка, который так и не отпускал его руку, отстал немного ото всех.

– Дядя, Коля, а у тебя дети есть? – Пашка стал раскачивал руку.

– Есть!

– А когда они подъедут? У Вас тоже пацаны или и девчонки есть?

– У меня пацан и девчонка! Только большие они уже!

– Ну и что, что старше! Это даже лучше! Разница-то – какая?

Вота! Брательник с сеструхой! Клево! Раз – и сразу – брательник большой и сеструха тут же.

У нас тоже сестренки есть, только маленькие они еще. Мама сказала, вот приедете от деда Миши, они уже побольше будут.

...Какими бы не были они, я – старше! Да, дядя, Коля!

– Конечно. Ты прав, Пашка! – Николай слегка сжал ладошку.

– А у тебя машина крутая! Папка сказал, что круче вряд ли есть. У меня папка в машинах все знает. Если папка сказал крутая – значит «крутая».

...И дядя Паша сказал, что «крутая»! Дядя Паша тоже в машинах все знает. Меньше, чем папка, но тоже разбирается.

Пашка помолчал, о чем-то собираясь с духом.

– Ты знаешь, дядя Коля, мороженное-то я ведь не сам уронил. Меня Юрка под локоть толкнул, я и уронил. Тетя Люда ругалась. Половик там помыла, я посмотрел, все равно видно. Помыла, а видно. Я два раза смотрел – видно.

Я Юрке говорил – «Че толкаешься?!» ...Юрка у нас всегда толкается. Мороженное белое было, может не страшно? И на полу ведь... и почти не видно! Это если не знаешь, то и не увидишь. А если знаешь – видно, – вздохнул Пашка.

Он немного помолчал, опустив голову.

– Папка говорит – «Иди сам признавайся! Я за тебя рожу стыдить не буду!» Я и сам думаю – признаваться-то все равно придется. Вот и признаюсь. Мороженное-то у меня в руках было... Дядя, Коля, там почти и не видно.

...А если правду – то видно!

Николай смотрел на расстроенного Пашку.

– Да ладно, Пашка! Будем считать, что все – нормально. Как увижу пятно, буду тебя вспоминать и Юрку. Вроде, как на память мне оставили.

– А Юрку-то за что? – Пашка даже от удивления остановился.

– Так он же тебя толкнул. Если бы не Юрка – пятна бы и не было!

Пашка шел в раздумье, притихший, держась за руку Николая.

Как-то незаметно Николай с Пашкой оказался впереди братьев, Нади, Люды.

Тропинку перерезали корни сосен.

Они, как вены натруженного человека, лежали на земле. Казалось, что в них такая сила, такая мощь... Земля вокруг них была примята.

– А у меня сестренку зовут – Даша! – Пашка дернул Николая за руку.

– И мою дочку тоже зовут Даша! – Николай посмотрел на остановившегося Пашку.

– Да, ну?! Пап! Пап! – Пашка подбежал к отцу. – У Дяди Коли дочка –Дашка. Получается у меня две сестры и обе Дашки! Круто!

Почему-то шепотом сказал он.

– Пап, правда круто две Дашки – Маленькая и Большая. Саньк! – Пашка повернулся куда-то назад, – у тебя тоже две сеструхи – Дашки. И у всех!.. – грустно подытожил Пашка и вернулся к Николаю.

– Вот интересно, я – Пашка у меня дядя Паша, Сашка и Алешка – тоже понятно, Юрка – не понятно. Дашка – вообще не понятно! Почему у Вас Дашка? Мама мне горилла – «Я думала Дашка родится – а родился ты». Ну, потом Дашка все–таки родилась! А Вы почему свою Дашкой назвали.

Мама... там просто – она всегда хотела, чтоб Дашка была.

...А жена где у Вас? Мама Дашкина! Когда приедут?

Ребятишки, завороженные болтовней Пашки, молча, шли рядом.

Николаю показалось, что он идет в окружении, пацанов, как нянька в парке.

– Вам идет! – Люда кивнула головой на пацанов, обгоняя Николая и быстрой походкой, уходя вниз по тропинке.

Николай оглянулся. Братья и какие-то люди неспеша шли сзади.

...Столы стояли во дворе.

Пашка встал у калитки кивал головой и говорил:

«Заходите, садитесь!» Помолчав немного, опять кивал головой и опять говорил: «Заходите , садитесь.» Когда все места были заняты, взял за локоть Николая: «Пойдем!»

Они сели за стол. Николай в центре, Паша, Алексей, Сашка, Люда, Надежда. Стол расходился двумя ногами, как большая буква «П». За столом тихо сидели люди. Тем, кому не хватило мест стояли вдоль забора.

– Говори людям, – Пашка толкнул в бок Николая.

Николай встал.

Перед ним сидели совершенно незнакомые люди. Все смотрели, на него, ждали его слов. Около калитки тоже стояли люди, ребятишки, собаки.

Было тихо.

Рюмка была высокая на ножке. Николай смотрел на нее и видел, что водка в ней дрожит.

«Какие слова надо сказать? Каких ждут от него люди?» Он не знал.

– Спасибо вам, люди! – Николай замолчал, подыскивая слова. – Спасибо, что вы рядом с нами!». Он посмотрел на братьев.

– Спасибо, что эти дни были с нами, что дядю Мишу с уважением проводили! – он опять посмотрел на братьев. – Пусть земля ему будет пухом.

Николай выпил и сел. Все встали, выпили и, молча, сели.

Встал Пашка: «Наливайте! Дядю Мишу все знали. Помянем добрым словом! Может, кто сказать, что хочет, говорите!!

Тишина резала воздух.

– Люда вынеси ребятишкам за забор, конфеты, там, печенье! – Пашка опять встал.

– Спасибо ему за все! Помянем! – Пашка выпил свою рюмку и сел.

В тишине застучали ложки по тарелкам.

Встала Надежда: «Помянем! Соседи... по–соседски... »

Все опять, молча, выпили. Гнетущая тишина нависла над всеми в которой отчетливо были слышны лишь звуки ложек.

– Может, кто сказать, что хочет? – Пашка опять встал.

– Да что тут, Пашенька, скажешь? – с краю стола старушка в тишине обратилась к Пашке. – Пашенька! Че скажишь -то?

...Почитай уж и никого не осталось, кто сказать-то может. Он ведь еще до войны в портупее ходил. Ой, заводные все они были.

С Колюшкиным-то отцом бедовые были. Уехали тогда в город оба. Пачпорта в сельсовете выправили и уехали батька-то их, говорят, против был. На учебу. Мы-то все так – без пачпартов до шеститдесятых и прожили.

Крут папка у тебя, Колюшка, был! Ох, крут! Но и Мишка был крут! Ох, крут был! Но не помню, что б деда вашего обижали.

Все притихли.

– Мишка тогда первым приехал, а потом батька твой, Колюшка. Уж не знаю, че говорили, на машинах тогда приезжал, на черных, извинения у деда вашего просили.

Теперь уж свиделись. Раз просил извинения, значит, простил его отец. Им теперь сподручно там-то разбираться. Все, почитай, собрались.

Че, Пашенька, скажешь тут? Всё! Не осталось таких боле! Пусть земля пухом им всем будет.

Все молча выпили.

– Матка-то тоже рада, небось, что Мишку увидела, – старушка продолжала, глядя куда-то вдаль. – А перед войной Мишка сгинул. Появился потом уже – после войны. Лагерник он был.

Мы-то все знали, что не по справедливости к нему все было. А Мишка так вот здесь и прожил бобылем.

Че уж и как случилось, не знаю. Говорят, генерал он был. Может и был. Много машин к нему приезжало после войны. Все в шляпах или с погонами. Мишка-то, говорю, вроде генералом был. Сам, вроде, Сталин ему сказал когда война началась: «Виноват. Иди воюй». А Мишка вроде так сказал – «Вот победим, и не увидите меня больше».

Очень он на Сталина обижен был. Да Надюха больше всех знает. Ведь он никого к себе не подпускал. Никого.

Что, Пашенька , сказать? Плохо, что нет его. И для нас плохо и для вас плохо. Кому хуже и не разберешь.

Папка-то твой , Колюшка, все знал. Часто здесь бывал. Могилку-то твоих – деда с бабушкой они поправляли. Уйдут, бывало, туда к ним и весь день там пробудут. Что уж там делали?!..

Эх, и дружны были. Вот – как вы. Мы всегда завидовали. Уж так дружили! Никогда и никто ничего плохого от них не видел.

Что, Пашенька, сказать? Не теряйте нас. Приезжайте. Нашим мужикам пример будете. Совсем они сдурели у нас. А Миша, да... что ему?

Радуется, наверное, так много родовы в дом приехало. А может, огорчается. Кто ж его знает?.. По–людски все, сынки! По–людски! Не стыдно за вас! И нам в радость, что у вас так.

Старушка замолчала. Она смотрела на свою пустую тарелку.

– Это ты хорошо сделал, что приехал, Колюшка! Ой, хорошо! – добавила она. – Даже сам не знаешь – как хорошо ты сделал.

Притихли все, ожидая, что еще она что-то еще скажет.

Какая-то неловкая тишина нависла над столом.

– Давайте еще помянем! – Пашка встал высоко, подняв рюмку.

Все налили и, молча, выпили.

Николай смотрел на сидящих людей и чувствовал, что молчание объединило его со всеми здесь сидящими, с этой речкой, с горой, на которой лежит его дед и бабушка, дед Михаил, другие, родившиеся здесь, прожившие свою жизнь, с живыми, сидящими за столом, стоящими вдоль забора.

Ему что-то хотелось сказать этим людям. Что! Он не знал. Но молчать тоже нельзя было. Он поднялся. Как Пашка, подняв и протянув вперед рюмку и не зная, что он сейчас скажет. Глаза людей обратились к нему.

– Товарищи! – Николай с удивлением для себя поймал на том, что слово уже сказано. Все приободрились и смотрели внимательно, ожидая его слов. -товарищи! Пусть земля дяде Мише будет пухом. Да простит он нас всех, за наши грехи.

Николай выпил стоя и сел, думая о том – откуда он взял эти слова. Он же откуда-то их помнил! Он ведь их знал! Именно эти слова.

Все выпили. Зашумели.

Надежда взяла Николая за локоть: «Пойдемте на минуту».

Николай осторожно поднялся со стула и пошел за Надеждой.

– Вы не пейте больше! Ладно? Не привыкший вы, а нам еще дома посидеть – только своим надо! – Надежда смотрела в землю.

В комнате у Нади прибавилось стульев.

– Ребятишки пусть тут ночуют! А вам придется либо у дяди Миши, либо в бане!

Это баба Даша! Она девчонкой за дядей Мишей бегала. До сих пор меня к нему ревнует. А дядя Миша, ведь ни с кем особо и не говорил. Все думают, что со мной говорил, так нет. Бывало за дня три – одно слово скажет. Как вы? Стесняются они Вас. Вроде как чужой пока. Давайте супу налью. Весь день ведь не ели. Мальчишки-то совсем квелые. Пашка – баламут. «Люда,» – говорит, – « Постели им!» Да не утолкаешь их сейчас!

Мальчишкам вы понравились. Они ведь как лисята. Никого не принимают. Вас приняли. Чудно!

Пашка как вас за руку взял, я сразу подумала – приняли. Он про мороженное рассказал?

– Рассказал! – Николаю стало легко и свободно.

– Он на Юрку всегда все сводит. Бесились, вот и уронил мороженное. Саша ему говорит – «Вот тебе дядя Коля даст жизни!» Хитрющий. Но добрый. Заводила!

Надя – мамка его, не могла его родить. У них там, на Северах, сложно все. Саша-то где-то далеко был, а Пашка всех на ноги поднял, увезли ее куда-то, а Паша следом. Всех в больнице поднял, орал на всех, потом вскочил в палату, а Надя его увидела только и сказала: «Паша!» И родила на глазах у Пашки.

А Сашка приехал, она рассказывает ему, говорит: «Крикнула «Паша!» и родила». Сашка-то молчун. А тут говорит: «Раз «Паша», значит «Паша». А ждали девчонку и имя придумали – Даша. А Даша только теперь родилась. Теперь у них и Даша, Паша и Леша.

А Саша к Паше пошел и говорит: « Ты че в роддом к жене поперся? Без тебя не обошлись бы? А Пашка ему говорит: «Ты че обалдел? Я же ждал пока ты приедешь!» А Саша ему говорит: «Вот и ждал бы, че по больничке в рабочем бегать?» А Паша говорит, что «без близких рожать не дело, а тебя где-то носит». А Саша – «Зато ты рядом с бабами завсегда». А Паша – «А ты думаешь, что если бы меня не было, то девчонка бы родилась?..»

Они все время друг поддевают. А Надя сейчас Дашку родила. Там с ней сидит. И у Алешки Ира родила. А Надя родила первая и назвала Дашкой, а Ира тоже Дашкой хотела назвать. А Надя назвала первая Дашкой. А Ира назвала Наташкой.

Че -нибудь понял? Посиди здесь. Стесняются они тебя!

...Николай для себя выяснил одно, что жену Сашки зовут Надя, что жену Лешки – Ира, что у него есть две племянницы, одно Даша – это Сашина, Наташа – это Лешкина. Что Дашка родилась первой. Что у Саши – трое: Даша, Пашка и Алешка.

В кармане задрожал телефон. Звонил Андрей – «Операторов сотовой связи в Михайловке нет. Никто не гарантирует приема».

– Андрей, а как ты со мной говоришь? Что молчишь?

– Так это же – спецсвязь!

– Андрей, а в чем проблемы? Пусть будет спецсвязь.

– Но тринадцать номеров на одну Михайловку?.. На это время надо!

– Сделай шесть – без времени!

– Хорошо. Тут Наташа трубку рвет.

– Здравствуйте. Все трое Михайловых и их жены работают у Сидорчука.

Сидарчук на связи.

– Соедини...

– Сидарчук слушает.

– Петр Николаевич, ты знаешь таких – Михайловых?

– Как не знать этих «трех мушкетеров»! Они тут из меня всю кровь вчера выпили, в отпуске они. Жизни с ними нет, а без них спокойно не сплю. А тут уехали все сразу. Чуть не побили, – в трубке раздался смех.

– Петр Николаевич! Продли им отпуск до сентября. И еще. Будь добр свяжись с Андреем организуй быструю доставку, Андрей знает куда, Михайловых Надежду и Ирину с девчонками, там Даша и Наташа – они маленькие, поэтому, чтоб без нервов у людей, а сегодня организуй мне связь с ними.

Надя подошла тихо: «Николай, пойдемте ребятишек загонять. Все ведь голодные. Похватали, что попалось, да и сладкого Носятся с друзьями. Вас послушаются».

Николай с Надеждой вышли на крыльцо. От дяди Миши через штакетник раздавались голоса. Откуда-то из–под руки выскочил Пашка.

– Батя сказал: «Есть. Марш – есть.» Че есть будем?..

– Что будет – то и будет. Давай собирай всех и садитесь! Хорош пацан! – Надя посмотрела вслед убегающему Пашке.

...На столе стояла отварная картошка, сметана, хлеб и молоко. В чугунке была, видимо, курица. Пацаны демонстративно отходили от рукомойника и садились за стол.

Было очевидно, что Надежде это молчаливое повиновение нравилось.

– После еды куда собрались? – Надежда стояла около стола.

– Никуда, тетя Надя!

– Ну–ну! Про «никуда» расскажите, когда поедите. Посуду в кухню. Сама помою. Пашка, найдешь меня, понял?

– Понял, те Надь?

Пашка положил три крупных картофелины. Обильно полил их сметаной и старался раздавить их вилкой.

– Сейчас будут на полу! – заметила Надежда, чтоб было слышно Пашке, глядя на Николая.

– А под руку не говорят! – Пашка аккуратно раздавил картофелину и победно посмотрел сначала на Николая, а потом на Надежду.

– Ладно уж, ешьте, – Надежда пошла к выходу. Николай вышел следом.

Подошел брат Надежды, протянул руку: « Думал – не успею!»

– Я поеду, наверное? – как бы извиняясь, он посмотрел на Надежду.

– Когда подъедешь? – Надя смотрела на него с грустью.

– Когда? Знать бы когда – сказал бы. Как освобожусь. Давай на следующую пятницу?

– Давай! Как там мои?–

– Нормально, все вроде хорошо. Привет передавали. А как? Кто сейчас что увидит. Это здесь все видно по глазам. А там...

Не отпустили их. Кого сейчас убедишь, что надо ехать. Ждал до последнего, оттого и припозднился.

В воскресенье приедут. Я и сам-то...

– Привет– это хорошо! Ну, давай, а то нам посуду еще мыть, – Надежда вернулась в дом.

Николай почувствовал себя неудобно и пошел следом.

Ребятишки уже поели, снесли всю посуду на кухню, о чем-то переговаривались.

Зазвонил телефон. Николай вышел на крыльцо.

– Это я – Сидарчук. Я от Надежды Михайловой звоню.

– Петр Николаевич, побудь там и перезвони через пять минут.

Николай спрятал телефон и пошел к дому деда Миши.

Пашка сидел на крыльце, задумчиво глядя на людей, сидящих за столом.

– Вот ведь, как быстро все. Раз, два и все!

– А где Саша с Лешей? – Николай закурил и сел рядом.

– На сеновале. Мы же, не спавши. Сморились. Пусть отдохнуть.

– А ребятишки бодрые!

– Ещё чуть–чуть тоже сникнут. Они-то поспали. В самолете. Потом в такси. Сникнут. А силком все – равно не уложишь.

–... Паш, ты правильно пойми, – Николай не знал, как и что сказать. –С Надеждой поговоришь?

– О чем?

– С Михайловой Надеждой! Может они сюда приедут. Здесь тепло, молоко. – Николай замолчал.

Павел внимательно, не мигая, смотрел на Николая.

–... Понятно! – Павел закурил ещё сигарету. Отвернулся и стал смотреть куда-то вдаль. – Понятно! Дашка малая. А так бы можно. Дорога тяжелая.

– Сидарчук сказал свой вертолет даст, – Николай старался не смотреть на Павла.

– Понятно!– повторил Павел. – Если сам Сидарчук, то конечно...

– Паш! Ну, чего ты? – Николай не знал, что сказать и что делать.

Зазвонил телефон. Николай протянул его Павлу.

– Нет, Петр Николаевич, это я Павел Михайлов. Давайте, – Павел рассматривал ступеньку крыльца, молча, слушал.

– Надя, смотрите сами. Конечно бы, неплохо. А обратно как? Что Петр Николаевич говорит? Обратно-то – как? Двумя «бортами» придется.

Кто за вертушки платить будет?

...Нет, Надя, нам так не надо! Нам там жить еще среди людей! И работать! Что люди скажут? С Ириной поговорите. Что Люда сказала бы – я знаю! Поговори сама с Сашкой и Алешкой. Понимаю. Поговори.

Павел встал и, не глядя на Николая, пошел к сараю.

...Николай прошел в горницу. На табуретке, на которой недавно сидел он, сидела Люда, подперев голову рукой, смотрела через дверь в горницу, в которой еще недавно лежал отец Михаил.

– А я Вас сразу узнала. Я ж в конторе работаю, – не глядя на Николая, грустно сказала Люда, – Я никому не сказала.

– Так получилось, – Николай присел рядом, помолчал, выдохнул, – Люда, там Паша зовет тебя. Он на сеновале с Сашей и Алексеем.

Люда тяжело встала и пошла к выходу.

Николай вышел следом. Сел на ступеньку. День заканчивался. Солнце уже упало на верхушки деревьев. Воздух стал густой. Было тихо. Люди разошлись. Стол стоял пустой. Две женщины собирали со стола посуду.

Он встал и медленно пошел к дому Нади. Машина стояла недалеко от калитки. Он открыл дверцу. Ключи лежали на сиденье.

– Это хорошо! – подумал Николай и пошел к дому.

Надежда стояла на крыльце.

Николай прошел в дом, взял куртку. По привычке проверил документы и сигареты. Все было на месте. Вышел на крыльцо, сел. Помолчали.

– А ребятишкам Вы понравились, – грустно сказала Надя, глядя куда-то в сторону заходящего солнца.

– Мальчишки! Им все интересно, что вновь.

Еще помолчали. Солнца уже не было видно. Лес казался темным и густым.

– Не просто всё Николай. Непросто.

Люба вернулась. Вы её и не узнали. Спросила её, говорит, что «рассчиталась». Как она тут... Куда теперь? Дяди Миши нет... Непросто всё.

...Может всё и образуется.

Николай не понял, – кого имела в виду Надежда. Любу? Его? Себя?

– Время-то оно не лечит, время калечит людей, – сказала она, вздохнув.

Николай встал. Было видно, что во дворе у дяди Миши столы разобрали, остался лишь небольшой стол, за которым сидели братья и Люда.

Рядом бегали ребятишки. Пашка сидел на коленях у отца.

– Видимо, так! Спасибо, Надя! – Николай резко встал, – Поеду я, – и, не оглядываясь, пошел к машине.

 

Озеро духов

 

Максим услышал голос Ольги. Она сказала: – Ну, вот!..

И засмеялась. А он почему-то не вздрогнул. Не растерялся. Не испугался. Не удивился, даже.

Остановился.

Станковый рюкзак сидел плотно, вжимаясь в поясницу.

Ружье, на котором лежали руки, было удачно сбалансировано и помогало в подъеме. Ноги в ботинках сидели плотно.

Оглянулся. Вниз уходила еле заметная тропинка. Не доходя, до большого валуна похожего на огромную черепаху, вытянувшую заднюю ногу и удобно положившую голову на землю, тропинка терялась.

Он посмотрел вверх. И тут тропинка была еле заметна. С краю хорошо был заметен след кабарги. Острый гребешок справа на кромке следа говорил, что кабарга проскочила здесь недавно.

– Может меня испугалась? Вряд ли. Прыгнула бы вперед. А тут к кустам прижалась.

Максим оглядел ветви деревьев.

– Если и была рысь, – ушла уже, – подумал он.

Он стал осматривать землю. Увидел семейку крепких подосиновиков, выстроившихся «по росту» небольшим кругом.

– Думаешь, надо взять? Так до перевала ещё идти да идти, – подумал он, снимая ружье и ставя его к дереву.

Расстегнув пояс рюкзака, он сунул палец под лямку и, осторожно сняв его, поставил рядом с ружьем.

– Покурим, говоришь? – мысленно он обратился к Ольге и достал сигареты.

Оглядевшись, он подошел к поваленному дереву, снял шапочку, положил её на ствол и сел, доставая сигареты.

– Покурим, говоришь? – повторил вслух.

...Ольга погибла два года назад на Тянь–Шане.

Дочке – Динке был ровно год.

Через два дня Динке будет уже три.

Два года, как один день.

...Ергаки он выбрал потому, что не хотелось в горы, не хотелось...

... А еще потому, что здесь горы.

... А еще потому, что когда-то мечтали стать старенькими и ходить только по «горушкам», на «стенки» не лазить, спать только в тепле, только распрямившись и закинув руки за голову.

Максим посмотрел вверх, сквозь ветви деревьев.

– Думаешь, выше их не будет? – сказал он, посмотрел на потухшую сигарету, вмял её каблуком в сырую красную землю и подошел к «семейке».

– Пойдемте, – сказал он, глядя на веселую красноголовую компанию.

...Уложив грибы, надев рюкзак, он внимательно рассмотрел тропу, по которой шел сюда, ружье цевьем положил на плечо и стал медленно подниматься вверх.

Метров через триста тайга неожиданно закончилась, луг прорезали плотные заросли кустарников, тропа, извиваясь, уходила вдоль хребта влево.

– Влево, – так влево, – подумал Максим.

Тропа то спускалась ниже, то выходила на «седловину». Тогда Максим останавливался, разглядывал вершины слева и справа, хотелось пробежаться траверсом, постоять там, – около тура. Тогда он садился, смотрел на распадок,пытаясь угадать, что там под плотным покрывалом тайги. Иногда хорошо были видны осыпи, небольшие озера.

За эти дни он видел несколько групп туристов, которые разноцветными змейками показывались на перевалах.

Тогда он тоже садился, закуривал и смотрел, размышляя, – кто они, откуда и куда идут. Внутренне радуясь за них, за то знакомое ему чувство, которое они испытывают здесь.

Вот и сейчас он видел, как группа из десяти–двенадцати человек вышла на противоположную седловину. Достав «компакт» он увидел, как от группы отделились несколько человек и быстро устремились к вершине.

Через какое-то время был, даже без бинокля, виден развевающийся флаг.

– Фотографируются, – с грустью подумал Максим, достал навигатор и отметил свою «точку».

Солнце уже ложилось на кромку гор, когда он спустился к границе леса и стал устраиваться на ночлег. Воды хватало и на сегодняшний вечер и на утро. Газ было жалко тратить, и он убрал примус. Нашел место под небольшой костерок и стал тонкими кружочками нарезать в котелок грибы.

«Супец» с грибами, сублимированным мясом, приправленный картофельными хлопьями был, на удивление, вкусным.

– Грибы – это хорошо, – подумал он и стал осматриваться, стараясь выбрать место для ночевки.

Место было сухое, окруженное плотным кустарником. Многолетний слой мха пружинил под ногами. Он перебрался в него. Расстелил спальник, решил палатку не ставить. Достал карту, отметил точку, рядом поставил дату.

Взял ружье, открыл, заглянул в стволы. Обтер их. Положил рядом со спальником. Положил ботинки подошвой вверх. Сверху на них положил рюкзак.

Забрался в спальник, натянул шапочку на глаза и нос.

... – Еще спишь или просто так лежишь, – голос прогнал сон. Сквозь шапочку было видно, что уже утро. Раннее, – но уже утро.

– Дмитрий! – голос был спокойный.

– Максим... Не сплю... , – стараясь быть спокойным ответил Максим, соображая о том, как же это он мог не услышать подошедшего человека.

Максим стянул шапочку. Расстегнул молнию. Сел. Краем глаза отметив, про себя, что рюкзак лежит так, как положил его вечером. Достал из спальника носки, медленно расправил их, одел.

«Гость», молча, наблюдал, сидя на «макушке» камня, курил.

Максим надел ботинки, сунул, не завязывая, шнурки под «язык» расправил его, встал.

– Воду я захватил, – Дмитрий протянул пластиковую бутылку.

– Есть, – Максим вывернул спальник «наизнанку» бросил его на кусты и отодвинул рюкзак, показывая под ним котелок и бутылку воды.

– Пусть будет, – Дмитрий встал и пошел ко вчерашнему кострищу Максима.

Когда подошел Максим огонь уже горел.

Максим протянул котелок, небольшую упаковку галет, полбутылки воды и холщевый мешочек с чайными принадлежностями.

Дмитрий, взял только котелок, вынул из своего небольшого яркого рюкзачка банку «сгущенки», мешочек, вылил воду максима в котелок и поставил его на огонь.

– Я с тобой уже два раза пересекался, – метнул взгляд на ботинки максима Дмитрий, – У нас в таком не ходят. Лучше две пары кроссовок спалить.

... Откуда – куда или зачем?

– Откуда – куда, – Максим закурил.

– А я вот бросил. Годы. Всю жизнь курил и бросил. Жалко, – Дмитрий улыбнулся.

Максим успел разглядеть Дмитрия. На вид ему было за пятьдесят. Точнее сказать было трудно. Подтянут. Одет свободно. «Борода геолога».

– Дней десять уже здесь? – спросил Дмитрий.

– Больше.

– Когда вниз?

– Не раньше чем через три четыре дня.

– Дела или просто время есть.

– Просто время есть.

– Я, было, подумал за маральим корнем ходишь. Вчера рассмотрел тебя, – Дмитрий посмотрел на седловину, – вижу – нет.

– По делу я к тебе, – Дмитрий достал из своего мешочка мешочек поменьше отсыпал из него заварку и всыпал её в котелок с кипящей водой. Перемешал деревянной ложкой, снял котелок, поставил его на мох и накрыл салфеткой, которую достал из своего мешочка.

– Ты видел нас вчера. У меня в группе девчонка с травмой. Голеностоп повредила. Перелома нет, но связки, похоже, надорвала. Группа хорошая. Бодрятся. Это пока, сам понимаешь. За два дня на сутки отстали от графика. Даже если «по короткой» пойдем к контрольному времени так не успеем.

Максим посмотрел вверх.

– Вертолет? Проблем много. И у турбазы и у меня будут проблемы.

Девчонка бодрится, но... сам понимаешь! Да и – девка... Голеностоп.

Каблуки там... потом, сам понимаешь.

Просить тебя пришел, – посиди с ней 3–4 дня. Раз тебе без разницы.

Знаешь где ты? Карта есть?

Максим кивнул, ушел и вернулся с картой.

– Хорошая карта. Даже у меня нет такой. Из МЧС–овских? – Дмитрий развернул карту.

– Ребята дали. Не из них, – Максим присел над картой.

– Мы тут. Группа моя тут, – Дмитрий водил по карте кончиком ножа.

Вот здесь начинается ручей идет он до озерка вот здесь. Его у тебя на карте нет. Безымянное озерко. Согласишься – можешь окрестить его. Я потом нанесу твое имя на наши карты. Лет через надцать его по–другому и называть не будут, – Дмитрий улыбнулся.

Правда, мы туда туристов не водим. Сам понимаешь. Место тихое. К нему можешь попасть по ручью или вернуться на тропу, которой сюда шел и резко вот здесь уйдешь вправо. Там увидишь – тропа мелкая будет. По тропе длиннее, но удобнее.

... Я попытаюсь, что-то решить по–тихому с вертушкой. Не дождетесь, – пойдете вот сюда, – Дмитрий провел линию ножом. Я навстречу вам людей вышлю.

Не сможете – сидите на месте. Я все решу. Но не раньше, чем через три дня. Сам понимаешь.

Максим смотрел на карту, вспоминая тропу по которой шел сюда.

– На отворотке там слева, если отсюда смотреть, дерево лежит? – спросил Максим.

– Дерево? Дерево не помню. Здесь лежащее дерево – не ориентир. Может и лежит.

Иди по ручью.

– До озерца далеко? – спросил Максим.

– Часа два. А то и три. Девчонка совсем идти не может.

– Донесу? – Максим посмотрел на Дмитрия.

– Если понесешь – донесешь. Тогда полтора, – Дмитрий оценивающе оглядел Максима и стал разливать чай по кружкам, – Сам-то откуда?

– Из Питера.

– Я не про это.

– С Урала. Приполярного.

– А я вот всю жизнь собирался походить где-то, а кроме Кавказа и здесь – нигде не был. И на пенсию не заработал. Ни на квартиру. Так здесь вся жизнь и прошла. Смешно сказать – в двадцать лет получил корочки «Инструктор по туризму СССР», так до сих пор они меня и кормят.

Ладно!

Что скажешь?

– У тебя есть выбор?

– Выбор есть. Денег для него нет.

... Ручка есть? Давай я тебе отмечу точки в округе, где может телефон сеть найти. В любом случае пригодится. И на, – перепиши эти телефоны. Будешь если звонить – начинай со слов – «Информация для Дмитрия». Кое–где мы поставили щиты с номерами телефонов. Так до этих щитов еще дойти надо. Да! Чудно!

... Ладно!

Решай. Мне вниз бежать надо и решать что-то. Либо сюда идти, либо распадком выходить.

– Группа как?

– Хорошие ребята. Тоже из Питера. Студенты. Хорошие ребята. По сегодняшним, правда, меркам.

– Давайте сюда. Жалко ребятам маршрут ломать, – Максим взял кружку в ладони.

– Ты... это.... Только вроде..., как тебя по батюшке-то?

– Максимыч.

– О, как! Не забуду. Михал Юрьевич.

Меня – Иванович! Как Дмитрия Донского.

... Я их сюда приведу, а ты вроде, как мой начальник. И вроде, как приказ мне. И им, тоже. А то... сам понимаешь. Молодые. Демократия. Какая демократия в горах? Если захочешь, до своротки ребята тебе помогут. Крепкие ребята, а уж дальше... Сам понимаешь. Не надо бы на озеро дорогу показывать чужим. Да и...

...Ну, это я тебе потом... Потом...

Ладно.

Пошел я.

Дмитрий достал из рюкзачка ещё одну бутылку воды, пару банок каких– то консервов, лоскут оранжевой ткани.

– Пошел я. Ага?

... Максим посмотрел на недопитую Дмитрием кружку с чаем.

– Специально кружку оставил, – подумал он.

Оглядев распадок, Максим решил, что у него есть не менее пяти часов до встречи.

– Значит, говоришь, траверс? – он посмотрел на небольшие вершины слева и справа от «седла».

– Спринт, говоришь? – добавил он вслух, вспомнив Ольгу.

... Упаковав рюкзак, он, взяв только фляжку, навигатор, фотоаппарат, плитку гематогена, поставил его, прислонив к кустам. Ружье разрядил и засунул его, как спицу, в плотный ряд кустарника метрах в трех от рюкзака.

Он встал и стал смотреть на распадок, в котором недавно скрылся Дмитрий.

Уже чувствовалось приближение осени. В плотном темно–зеленом покрывале то тут, то там проглядывали золотые краски берез, красновато–оранжевые осин, светло–зеленые побеги этого года тех смельчаков, которые смогли дотянуться до солнца сквозь крепкие руки своих старших братьев.

Почему-то захотелось чего-то свободного, легкого. Чего-то такого, что как-то уже стало и забываться даже.

Максим вернулся к рюкзаку достал из него кроссовки, снял ботинки, поставил их за спинку рюкзака.

Надев кроссовки, он покачался вверх–вниз на пальчиках, обнял себя за плечи, покрутил невидимый хулахуп, остался доволен собой, почувствовав, что мышцы работают без каких–либо претензий.

Опять вернулся к рюкзаку достал «блокнот–свиток», ручку, оторвал от оставленной Дмитрием оранжевой ткани полосу и пошел в направлении, в котором тот скрылся.

... Тропу он увидел сразу и решил, что пойдет к той вершине, в сторону которой будет отворотка.

Не дойдя до кромки леса, он увидел поворот налево. Пройдя метров десять по тропе к лесу, он, вглядываясь в место поворота, «выцелил» для себя крепкую, хорошо видную отсюда ветку кустарника, подошел к ней, оторвал узкую полоску ткани и повязал на неё, обернув несколько раз вокруг ветки, аккуратно и прочно затянув «бантик».

Сделав пару шагов в сторону вершины, он оторвал ещё одну полоску и так же повязал её, завязав просто на два узла на высокой ветке.

...Вид с вершины был другой.

Максим вновь ощутил это знакомое чувство. С вершины всегда всё видится по–другому.

Во все стороны простирались Саяны. Вдали ближе к горизонту легкая дымка–туман делала переход от гор к небу плавным. Краски терялись в этом мареве, и казалось, что эти горы, вершины простираются так далеко, что человеку отсюда никогда не добраться до их края.

Сделав несколько снимков, Максим подошел к туру, отложил в сторону несколько камней, достал пластмассовую баночку из–под фотопленки, вынул из неё «записку». Прочитал.

...Удивительно, но записке было два года. Внизу стояла дата. Дата гибели Ольги. Послезавтра будет два года.

Послезавтра будет три года Динке.

Он достал блокнот, вложил «записку» между страниц.

Взял ручку и привычным сухим языком написал отчет. Поставил дату, записал данные навигатора, отметил точку у себя.

Подписал «Группа туристов из Питера. Руководитель – Дмитрий». Поставил дату, помедлил, внизу приписал – Максим–Ольга. Вложил записку в баночку.

Сверху на тур повязал ленту.

... Дойдя до «места старта» Максим проверил рюкзак, ружье, посидел и пошел «брать» вторую вершину.

... «Записка» на ней была от той же группы, и дата стояла та же.

На этой записке были еще какие-то питерские адреса, телефоны, была нарисована улыбающаяся рожица и ромашка.

...Группа Дмитрия появилась чуть раньше планируемого срока.

Максим встал, чтоб его было хорошо видно, и широко расставил ноги.

Хотел заложить руки за спину, как делали его американские практиканты, которых правдой и неправдой старались включить в его группы при восхождениях, но передумал.

«Змейка», увидев его, остановилась. Откуда-то сзади появился Дмитрий и, обгоняя группу, подошел к Максиму.

– Как? – спросил Максим.

– Сегодня нормально. Втянулись немного. Но все равно...

Группа подошла, стали здороваться, усадили девушку, которую несли на «стуле» на два спальника.

Максим молчал, оглядывая каждого в отдельности, стараясь встретиться глазами.

– Дмитрий Иванович! Во–первых, почему вы здесь?

Во вторых, почему пострадавший не в системе АйПиСи а на «стуле»?

В–третьих, почему, если он на «стуле», нет плечевых ремней для носилок?

В–четвертых, кто ваш дублер в группе и почему он не представился?

В – пятых, кто сегодня дежурит по группе и почему они не заняты своими обязанностями на привале?

Я могу продолжить.

Дублер – помощник останьтесь. Остальные – «Привал». Вон там, – Максим указал рукой на подступающий к седловине лес, отметив замешательство в группе.

– Это Максим Максимович, – мой начальник, – представил Дмитрий Максима группе.

– Если в группе нет дублера руководителя, прошу вас оставить нас с Дмитрием Ивановичем и пострадавшей одних.

Максим подошел к девушке и в упор стал смотреть ей в глаза.

Она опустила голову.

– Показывайте. Я так понимаю, – «легкой походкой» по сырым камешкам, стараясь поймать руку неопытного ухажера, с улыбкой и хорошим настроением в грязь, а ногой наотмашь об камень?

... – Примерно, – Дмитрий заполнил паузу.

– Да не примерно, а так и было. И так будет всегда, пока до головы не дойдет, что член группы отвечает в первую очередь за всех членов группы, а потом только за себя. Хотелки, шуточки и ужимки это для ночного клуба, а не для гор и не для тайги, – парировал Максим, беря в руки лодыжку девушки.

– "Здесь вам не равнина, –здесь климат иной"...

А теперь старайтесь говорить только правду, и когда будет больно, говорите «ой!

Он стал ощупывать лодыжку. Девушка молчала.

– Как вас зовут?

– Ольга.

– Вы говорите правду, когда молчите, Ольга?

– Я не знаю, что такое, по–вашему, больно? – парировала она.

– Понятно!

Максим взял и крепко сжал ногтями кожу под икрой, захватив часть мышцы. Девушка молчала.

– Относительно этого.

– Относительно этого – не больно! – Ольга взглянула на Максима в упор.

– Щелчок ногой слышала? – Максим посмотрел на Ольгу.

– Не слышала... ни ногой, ни ухом, – съязвила та.

– Ногу не бинтовать. Носки надеть. Мы вернемся через пятнадцать минут.

Вас здесь не видно. Принять туалет. Приготовиться к худшему. Ждать нас.

Максим и Дмитрий пошли к группе.

– Что за АйПиСи, Максим, – спросил Дмитрий.

– Израильская армейская система транспортировки раненых. Я ничего страшного не увидел. Через три–четыре дня она сможет ходить. Вы еще, похоже, после травмы делали дневку, я смотрю, опухоль почти ушла.

– Делали. Плюс день потеряли. Нет у меня этих трех–четырех дней. А если дождь, то и пяти – шести.

– Понятно.

Они подошли к группе. Костер горел, на костре висели котелки.

Максим опять оглядел группу. По глазам было видно, что ребята поняли, что он здесь один, и он увидел то необходимое для каждого руководителя уважение, которое ему и нужно было.

– Дальнейшую транспортировку пострадавшего запрещаю.

Группа продолжит маршрут без него.

Дальнейшие мои действия я изложил вашему руководителю. Все вопросы к нему. Ко мне есть вопросы?

Крепкий белобрысый парень, легкоатлет – отметил про себя Максим, встал: – Мы Ольгу одну не оставим!

Встал ещё один парень.

– Дмитрий Иванович! Дайте молодым людям по листу бумаги для заявления на мое имя, что они изъявили желание здесь, – Максим посмотрел себе под ноги, – выйти из состава группы и снимают с руководителя группы и его руководства ответственность за их дальнейшую судьбу.

А так же объясните, что с целью экономии финансовых средств, для эвакуации пострадавшего, возможно, будет использован вертолет только с двумя пассажирскими местами. А так же объясните им, что полеты в горах, а тем более посадки вертолета в горах, относятся к одним из сложнейших процедур для пилотов.

Доставьте сюда пострадавшую, накормите и пожелайте ей успехов, а она пожелает их вам.

Максим развернулся и пошел к своему рюкзаку. Дмитрий за ним.

– Все так? – спросил Максим.

– Так! Только мне нужны все твои данные с паспорта, и ещё мне надо поговорить с тобой, кой о чем.

Максим достал из–под клапана анораки непромокаемый пакет, достал из него паспорт и протянул Дмитрию.

– Дмитрий Иванович, объясни мне, почему мы не можем дождаться вас здесь, или спокойно не выйти самим, не повязывая ни тебя, ни себя обязательствами?

Дмитрий переписал данные паспорта себе в блокнот, сложил его, молча, протянул, помолчал, осмотрел горы.

– Понимаешь. Я только на маршруте случайно узнал, что эта Оля сбежала из дома, оставив лишь записку – «Я в горах. Не беспокойтесь».

...Первое, что я должен сделать, сообщить её близким – где она. А второе?

Второе, что я должен сообщить? А если она в розыске уже? Как ты себе представляешь?

– У вас нет спутниковой связи на таких маршрутах? – Максим с удивлением посмотрел на Дмитрия.

– У нас, слава Богу, нет спутниковой связи, а так же солнечных батарей для зарядки аккумуляторов. Что значительно упрощает прохождение маршрута, а так же несказанно сохраняет нервную систему и деньги, – Дмитрий не сердился.

...– Так почему к озеру?

– Так вас будет легко найти. Там если удастся легче приземлиться вертолету. А самое главное с озера лишь одна тропа. Мы не сможем разминуться.

Видел я твои метки. Тут можно пройти в двадцати шагах друг от друга и не заметить никого. Тайга. Это здесь они работают. В тайге... Пустое дело.

... А кроме того... Понимаешь, мне будет легче договориться насчет вертолета. Озеро не совсем простое.

... Оно как бы... Одним словом, я вот и хотел поговорить с тобой о нем.

Летают к нему иногда за водой. Берут воду. Кому-то помогает, кому-то нет.

Мне помогает, например. Вертолетчики, понимаешь, тоже люди. Скажу, – полетели, а он .... туда–сюда. Тогда скажу, что у меня выхода нет – полечу с другим.

Об озере-то единицы знают. Согласишься ты на их месте потерять доход с полетов к нему. Вот так-то. Сейчас из них только два человека знают сюда дорогу.

Озера-то сверху не видно.

– Как не видно? – удивился Максим.

– А вот так! С двухсот–трехсот метров – зелено под тобой. Зелено и нет никакого озера. Туман стоит, как в распадках обычно, а озера сверху не видно.

Метров с шестидесяти только видно. Ну, иногда со ста. Но не это главное.

Не захотят пилоты здесь садиться. Тут какие-то потоки восходящие, нисходящие. Одним словом, все равно будут просить площадку не на склоне. Ближе, чем у озера нет. А кроме того – боюсь дожди могут быть. Тут погода по семь раз на дню меняется. Ергаки.

По озеру ещё...

Там увидишь на берегу каменную лягушку. Под ней палатку не ставь. Ставь так, чтоб тебя видно было. У правой лапы там, отвернёшь камень, там у меня кое какие продукты. Берите, если понадобится. Девчонке компрессы из воды делай. Маральего корня сам надерешь или мне собрать?

... Пить ей отвар не давай. Да и сам бы не пил, – Дмитрий хмуро посмотрел на Максима, – Не надо бы вам его там пить-то. А вот компрессы делай.

– Сам накопаю. Вечером. Вижу тут не проблема – это. Да и мази у меня с собой есть. Покой ноге нужен. Больше ничего, мне кажется. Будет на каблуках ходить, – Максим улыбнулся.

– И ещё... Там звуки всякие будут. Не вздумай психовать. Может даже голоса послышатся. Или кто звать будет. Или ходить, вроде...

Ты главное – поспокойней. Поспокойней будь. Девчонку настрой.

Да она-то вроде как крепкая на псих-то. Но опять же, – из дома сиганула.

Главное не бойся. Там ещё никому ничего плохого никто не сделал.

Слышать – все слышали, а беды не было. Не бойся.

– Дмитрий Иванович и вы идите к костру. Есть пора. Стынет, – подошла какая-то девушка.

– Идем, скажи.

Ну, вроде все решили. Четыре дня ждешь, давай так, и идешь от «лягушки» по тропе вниз.

– Договорились, – сказал Максим вставая.

Они подошли к костру.

– Дмитрий Иванович! Вы все–таки будете звонить моим? – Ольга сидела в окружении ребят, – Не говорите ничего им. Ладно?

– Мы договорились с Максим Максимычем, что я позвоню им и скажу, что ты ушла со встречной группой на другой маршрут, у тебя связи нет. Родители – туристы, говоришь, – поймут. А я вернулся с группой и звоню по твоей просьбе.

...Похвалю тебя.

Ты раньше нас будешь с ними на связи, может быть, сама и скажешь. А похвалить... Максим Максимыча проси. Если похвалит только он?

...Максим с Дмитрием поели. Дежурные забрали тарелки и поставили кружки с чаем. Максим и Дмитрий взяли кружки и отошли от костра.

– Дмитрий Иванович! Забыл сказать. Я тут по «макушкам» пробежался записки снял. От твоего имени в турах новые оставил. Забери «записки» для отчета.

– Оставь себе на память. Не то время сейчас. Никому ими ни что не подтвердишь, не докажешь. Да и не получишь ничего с этого. Другие времена.

Маршрут переложу, конечно, если что подтвердить надо, – как тебя найти – знаю.

Может, кто тебя другой встретит – не тушуйся. Я сейчас на точку, где связь есть. Родителям «этой» позвоню и сыну. С ним решим, что делать. Может, и без вертолета обойдемся. Не знаю пока ничего. Давай ломать ничего не будем.

...Записки-то чьи?

– Питерская группа какая-то.

– Вот этих питерских сюда.... как на мед. Те. Эти. Ты. Ну, ты, вообще-то не в счет, раз с Урала сам, говоришь.

...Максим. Не с руки нам до отворотки тебя провожать. Мы сейчас налегке бы...

– Дмитрий Иванович. Какой разговор. Сегодня ночевать будем здесь. Воды оставьте, если есть возможность, чтоб мне ниже не спускаться.

Стройте план.

Родителям позвоните. Кто его знает, как там? Не дело так!

– Конечно, конечно, мы сейчас туда, – Дмитрий провел ладонью рядом одной из вершин, – на перевал. Там есть связь. Была всегда. Там и табличку поставили с номерами телефонов. К вечеру будем там. Я добегу – позвоню. В Питере-то разница по времени, как?

– Думаешь, родители спят уже?

– Да, нет. Не думаю.

Пороть и пороть надо бы! С другой стороны – меня отец не порол, – Дмитрий смотрел на запад.

– Туда поглядывай, – он указал рукой поверх гор, – Захмарится или облачко небольшое появится и начнет так – туда–сюда – ходить, – идите в тайгу. «Крупу» может нанести. Снега не будет, а крупой может посыпать.

– Понял. Ну, давайте – идите. Максим подошел к группе.

– Претензии к руководителю группы, к руководству базы, ко мне лично есть? – он опять встал «по–американски».

Группа молчала.

– Вы молодцы, что правильно поняли ситуацию, – сказал он, глядя на белобрысого и его товарища.

– Дмитрий Иванович! Если Вы не против, можем мы сейчас назначить вашим дублером и его помощником этих двух молодых людей? – повернулся к Дмитрию.

– Думаю, что можем, – Дмитрий удивленно смотрел на Максима.

– Основная ваша обязанность – заменить руководителя группы в его отсутствии или при отсутствии в расположении группы хоть на минуту, хоть на час. Понятно? – Максим опять повернулся к парням.

– Вам Дмитрий Иванович, провести контроль за руководством группой в последний и предпоследний день похода, которое будет осуществляться Вашими дублерами.

В случае положительной оценки, выдайте соответствующий документ о стажировке в качестве «руководителя спортивно–туристической группы при походах в горах» и сообщите мне с указанием координат для связи этих молодых людей.

Дмитрий молча кивнул.

Группа с удивлением смотрела на то на Дмитрия, то на Максима.

В их глазах почти тридцатилетний Максим выглядел ровесником «дублеров», однако они не могли не обратить внимание ни на его экипировку, ни на уверенное поведение, а больше всего их, конечно, убеждало его спокойствие и присутствие здесь.

Максиму же было очевидно, что в состав группы вряд ли входили люди, для которых такой поход был первым в их жизни.

... Ребята окружили Ольгу. Максим и Дмитрий, молча, смотрели на них, каждый думал о своем.

Что ни говори, редко приходится видеть, когда группа не по собственной воле, а в силу обстоятельств должна неожиданно разделиться.

И тому и другому было хорошо известно это чувство вины и грусти, которое неизвестно почему и неизвестно откуда появляется, разрастается, охватывая всех присутствующих, и начинает напоминать вокзальные проводы с их всхлипыванием, а то и слезами.

 

– В любом случае я знаю, где вы. А это уже хорошо. Там отложили вам провизии, муки,...– сказал Дмитрий и протянул руку.

– Не беспокойся. Не та ситуация, – Максим пожал её.

– Думаю, что если чего про озеро не понятно будет, – догадаешься. Как там у вас – «Урал – опорный край державы»? Во–во... Вот и мне пришлось опереться, – улыбнулся Дмитрий и пошел к группе.

Группа цепочкой потянулась к склону.

Ольга встала и, стоя на одной ноге, глядела им вслед.

...Максим пошел, достал ружье, взял рюкзак и подошел к костру, где совсем недавно было многолюдно и шумно.

– Ружье! – удивленно сказала Ольга, – Здесь же нельзя с оружием. Запрещено.

– Может быть. Может и запрещено. Правильно – если запрещено. Правильно, – сказал Максим, доставая котелок и кружку.

Он налил в котелок воды: – Чай заваришь? Протянул мешочек.

– А Вы куда? – без испуга спокойно спросила Ольга.

– Травок соберу. Компресс делать будем.

...Кричи – если страшно будет! – улыбнулся он, – И давай «на ты». Я тебе не доктор, ты мне – не пациентка. Ночевать здесь будем. Палатка – вот. Будет желание – поставь и приберись здесь. На ногу не вставать. Мох – коленки не собьешь. Смешить тоже не кого. Ты одна. Я там, – он махнул рукой в сторону низинки, которую проходил, идя сюда, – Скоро буду.

Ольга осталась одна.

Максим ушел в направлении, по которому ушла группа.

От его ухода Ольге стало спокойнее.

Солнце еще было достаточно высоко.

Вода закипела, она бросила в него небольшую порцию чая.

– Завари чай! Кто его пить будет? – подумала она и сняла котелок с огня.

Она налила себе немного в кружку. Чай был еще горячий. От прикосновения кружки к больному суставу стало легче. Она выпила чай, налила ещё и опять прижала кружку к ноге.

– В соответствии со знаниями, или руководствуясь исключительно инстинктом? – услышала она голос Максима и увидела его подходящего с какими-то кустиками в руках. Максим глазами показал на кружку и ногу.

– Скорее всего – инстинктами, – сказала Ольга.

– Теперь говори – как первую ночь спала, после травмы? – он присел на корточки к её ноге, – давай правду и только правду. А то я тебе вынужден буду сказать, что лучше бы уж сломала, чем что-то... другое.

– Сначала спала. А потом..., – Ольга не знала, как сказать.

– А потом вспомнила, как в детстве баюкала куклу, но до ноги не могла дотянуться, – перебил её Максим, – Снимай носок, – будем ещё раз смотреть.

Максим положил стопу себе на колено и стал аккуратно рассматривать и ощупывать ступню.

– А это... цвет такой надолго? – спросила Ольга.

– Цвет беспокоит? Цвет – это да! Цвет получился... Хороший цвет – от фиолетового к солнечному. Радостный цвет – прямо скажем. На подиум спешим? Надевай носки, – он аккуратно положил ногу на мох.

– Не взяли на подиум. Ростом не дотянула двух сантиметров.

– Так ты бы на каблучках, на каблучках...

– Без каблучков измеряли.

– А ты на подиум рвалась?

– Да, нет. Не рвалась. Просто хотела себя попробовать.

– Ну–ну. Чай, – почему не допила. Нам сегодня таблетки пить. Воды в организме должно быть много. Допивай чай.

Палатку не ставила – не знаешь как, или с мыслями разговаривала – некогда было?

– Рано ещё. Позднее поставлю, – Ольга взяла подогретый чай и вылила остатки в кружку.

– Позднее? – Максим посмотрел в сторону солнца, – Когда?

– Солнце сядет, – тогда, – Ольга тоже посмотрела на небо.

– Ну–ну. На тебе мои носки, – надень сверху и следи, что бы эта нога всегда была выше вот этой, – он посмотрел сначала на травмированную ногу, – Вот тебе мой спальник, держи ногу пока на нем. И пальчиками ноги старайся... вот так, – Максим показал пальцами руки «перебор», – и старайся представить каждый пальчик в отдельности. Мизинец и сосед его плохо будут слушаться – уговаривай. Не ругайся – уговаривай.

Максим сел к костру и стал разбирать траву, которую принес.

– Вот эти завтра посадишь сама, – он протянул три шаровидные головки, похожие на шишки чертополоха, с семенами, – процарапаешь палкой бороздки и посадишь.

Он стал мелко крошить какие-то корешки и листья на тряпицу.

– Это что? – спросила Ольга.

– Маралий корень.

– Почему маралий?

– Скоро у маралов брачные турниры начнутся, так вот они пред битвой на диету из этих корней садятся. Да и кабаны приходят. Нравится им она, – улыбнулся Максим, вспомнив совет Дмитрия – не пить отвар левзеи, – Ты как здесь оказалась-то? Что-то Дмитрий Иванович намекнул, да я не понял.

– Длинная история.

– У нас с тобой времени много, начинай с краю.

– У меня есть два младших брата. Мама с папой – старые туристы. Ну... сами-то они не старые ещё, а вот в походах давно. У них компания таких же, как они... Одним словом, то на велосипедах, то на байдарках, то в горы, то... И раньше всегда со мной. Потом с нами. Со мной и с братьями. Потом иногда одни. Два года назад, я только поступила в универ, они уехали сюда, а я осталась с братьями дома. Привезли кучу фотографий, кино, рассказы там то одним гостям, то другим. Я по сто раз пересмотрела.

На следующий год они на Алтай собрались. Я с ними стала проситься. Они не взяли – «кто с пацанами останется», «ты старшая сестра», «тебе надо отдохнуть перед учебой»... Вот я прошлый год и сидела дома.

А Юра – это беленький, и Данька – это черненький – это дети друзей моих родителей. Мы знаем друг друга с детства. В походы мелкими ходили вместе.

У них гипотеза, что Ергаки – часть территории древней цивилизации. Они собирались сюда давно. В этом году, предки и мои и их должны были уйти в Карелию и я с ними. А ребята, после их отъезда – сюда.

В последний момент они переиграли, что байдарки, что тяжело, что группу подводить не хочется и объявили нам с Мишкой и Никитой – это мои братья мелкие, что они нас не берут с собой. А о том, что Юрка и Данька идут в Саяны – знали все.

Те-то уже связались с турбазой, справки навели, связались с Дмитрием Ивановичем, уговорили его в «Каменный город» пройти, по точкам, которые им интересны, чтоб потом можно было одним сюда вернуться. Дмитрий Иванович подобрал группу, у нас там все ребята очень сильные. Очень. Ну и вот...

Дата приезда была уже назначена, а тут такое дело.

Вот я за три дня и уехала сюда. Оставила записку и уехала.

Юрка с Данькой побегали, побегали по Питеру, а меня и нет уже.

А из дома я взяла веревки, скобы, трикони, ледоруб, – все это оставила у подруги, вот они меня и бросились искать на Кавказ.

А сроки у мальчишек поджимают – они сюда.

А я здесь уже Дмитрия Ивановича обработала. Своей диспансерной книжкой махала, что вроде как разряды по плаванью, по гимнастике, по конькам...

Он и согласился меня в группу включить.

А тут мальчишки приехали – я на колени перед ними.

Думали, думали... Решили позвонить моей подруге, чтоб та сказала моим, – «Когда заберете веревки? Ольга обещала забрать – и не забирает».

Ну,... посчитали, что этого хватит, что не в горы ушла.

И всё. Девчонкам в группе сказала, что нет у меня никаких видов ни на Юрку, ни на Даньку, – совсем хорошо стало. Лучшими подругами все стали.

Кто-то где-то проболтался, до Ди – это Дмитрий Иванович, дошло. Он меня спросил «в лоб» – я сказала, как было.

Вот и всё.

...Вот такая история.

А мне, что теперь пока Мишка с Китом не женятся с ними сидеть?

Пусть с собой берут. Родили для себя же – не для меня же!

– В общих чертах всё ясно. Давай ногу.

Максим опустил холщовую салфетку в отвар кореньев.

– Будешь салфетку опускать в отвар. И на сустав. Смотри не ошпарься. Сверху, вот, моим свитером накроешь и пальчиками, пальчиками... туда–сюда, туда–сюда.

А носочек к себе – от себя, к себе – от себя. Только смотри, чтоб больно не было.

И салфеточку в котелок – из котелка, в котелок – из котелка.

А ножку повыше держи. Вот видишь, разряд по гимнастике и пригодился.

Жарко станет, в туалет захочется – знать дашь. Тут не до ...

Я пока тебе «испанский сапог» сделаю.

– Почему «испанский»?

– Пытка такая была в средние века. Говорят, что – самое страшное до чего люди могли тогда додуматься. Потом, правда, поумнели – пострашнее стали придумывать. Но где -нибудь и сейчас используют, наверное. Скудоумие – заманчивая черта для многих.

...Это туристы так в шутку называют. Шуткуют.

Максим возился со своим ботинком пристраивая к подошве плотик из веток выступающий спереди и сзади на пять–семь сантиметров.

– Ну, вот! Вроде получилось, как хотелось.

Я в тайгу, а ты тут похозяйничай. Поползай по мху-то. Салфеточку-то... это... туда–сюда, туда–сюда и пальчиками-то не забывай, не забывай. Легонько так все делай, как вроде по камешкам бежишь и песенку поешь. Как там? «Если долго, долго. Если по тропинке...» и руками так ... и по сторонам. И по сторонам глазками-то. Чтоб, значит, со стороны красиво все выглядело.

Максим взял топор и пошел лесу.

... – Если долго по дорожке, топать, ехать и бежа–а–а–ать. То, пожалуй, то, конечно. То, наверно, верно, верно. То, возможно, можно, можно, можно в Африку придти!

А–а–а–а..., – услышал он вслед.

– В Африку? В Африку – это запросто! – хмыкнул он, не поворачиваясь.

...Максим вернулся с молодыми березками, с грибами и сухой пихтой, которую он тащил за собой, обвязав комель репшнуром.

Глянув на Ольгу, он увидел порозовевшее лицо, спокойные чистые глаза.

– Сначала сделаем костыли, а потом уже будем готовиться к ужину.

Футболки, майки, рубашки есть? Если есть – давай сюда. Смотреть будем, – он поднес к Ольге её рюкзак, – И носки, ремни, все, что длиннее полуметра – на глаза, – сюда.

Сам взял топор и пошел обрубать на пихточке ветви.

– Никогда не бери на маршрут ни маек, ни футболок с коротким рукавом.

При определенных условиях рукавчик будет скатываться и задираться вверх, поджимая жгутом подмышку. Пот с грязью будет втираться в кожу. Возможно нагноение. А то и хуже...

... Вот это – очень красиво. А главное очень функционально, – он приподнял белую майку с улыбающимся Микки–Маусом.

Максим подтянул свой рюкзак и вытащил из него неопределенного цвета футболку. Завтра оденешь её.

– Мы могли бы спросить у ребят. Или у Ди, что нам надо! Пока они были здесь.

Нет у меня ничего такого, о чем Вы говорите, – Ольга смотрела «в упор» на Максима.

– Могли. Могли забрать у них то, что им самим необходимо на маршруте. Нам-то нужнее, правда? Там-то ничего не случится? Да? «Ты говоришь»! – Максим смотрел на Ольгу.

– Нет у меня ничего похожего на то, что ты говоришь, кроме широких бинтов. Двух штук, – Ольга не отводила взгляда.

Максим легонько похлопал рукой по спальнику.

Ольга достала целлофановый пакетик и положила рядом с его ладонью.

– На ночь снимешь сверху с себя все ненужное кроме майки. На неё вот этот мой свитер. Оденешь на ночь вот эту. Ночью я буду будить тебя два раза. Если майка будет сырая, сменишь на вот эту. Если будет сырая и эта, оденешь вот это.

... Пальчиками, пальчиками. Кто кровь гонять будет? Они у тебя только верные помощники, да, вот – я ещё. А ты уж нам помогай. Ладно?

– Я тебя сильно раздражаю? – Ольга стала шевелить пальцами так, чтоб Максиму было видно это.

– Ты меня не раздражаешь совсем. Просто... Просто я, наверное, давно не «командовал». Соскучился. Хроник. Понимаешь? – Максим был серьезен.

– Судя по тому, как Ди с тобой разговаривал, – не похоже.

Ему из -за меня ничего не будет? Устала! – Ольга дотянулась до пальцев руками и стала их массировать.

– Хорошая все–таки эта штука гимнастика! А? Незаменимая вещь , – Максим смотрел на Ольгины упражнения, – Не будет.

Группа слышала, что ты сошла с этого маршрута и пошла по–другому, новому с другой группой. Похоже, родители, зная тебя, не удивятся?

– Не удивятся, – подтвердила Ольга.

Максим взял топор и стал делать вдоль стволов березок «лыски» шириной около двух сантиметров. Сложив два ствола «лысками» друг к другу он стал стягивать их репшнуром «колбасной обвязкой». Оставив не стянутыми четверть длинны, он их развел на ширину плеча.

– Встань. Померим длину, – он подошел к Ольге.

Что-то отмерил, сделал зарубки. Снял со своего и Ольгиного рюкзаков поясные ремни, бандажом закрепил к верхушкам рогатки.

– Попробуй! – он протянул получившиеся конструкции Ольге.

– Удобно! – Ольга оперлась подмышками на ремни и стояла, махая больной ногой.

– Хорошо бы не понадобились, – буркнул Максим.

– Почему? – Ольга улыбалась.

– Потому, что завтра к вечеру ты будешь тихонько скулить и прикладывать холодные компрессы под мышки себе и можешь не только сама простудиться, но еще и что -нибудь простудить. Все вместе, в итоге, доведет меня до «белого каления», я возьму ружье и пойду на охоту, а ты останешься одна и будешь опять прикладывать компрессы. А к вечеру у тебя может подняться температура, а при воспалении в ноге это – как раз то, – чего нам и не хватало здесь и сейчас.

– Я не буду прикладывать холодные компрессы себе под мышки завтра, – сказала Ольга.

– Садись. Будем «сапог» мерить, – Максим подошел с ботинком.

Они надели ботинок. Ольга встала.

– Сделай шаг–два туда, развернись и обратно.

Ольга потянулась к костылям.

– Без них. Не бойся.

Та высоко подняла ногу и опустила её примерно на то же место, где она и была. Повернулась к Максиму и вопросительно посмотрела на него.

Максим пожал плечами.

Ольга сделала небольшой шаг другой ногой и опять высоко подняла ногу, согнув в колене.

– В этом нельзя ходить. Я, – как цапля, – она опять посмотрела на Максима.

– Ходишь же. А цапля? Есть что-то. Длинноногая – такая же, – Максим был доволен увиденным.

– Речь не о том, как ходить. Речь о том, – чтоб ходить.

Понимаешь, связки и сухожилия наименее всего снабжаются кровью. Там практически нет сосудов и капилляров. Поэтому восстановление их происходит очень медленно. Если не нагружать их, то возможна потеря их эластичности. Так что придется потрудиться.

– Ты врач?

– Нет. Первый мой руководитель походов – был врач. Он заставил меня месяц дежурить с ним в травмпункте, прежде чем согласился дать рекомендацию на то, что б я был его дублером.

Он был хороший врач. И хороший альпинист.

– Почему был?

– Его нет теперь. Он остался в Гималаях. Навсегда остался там. Всегда хотел жить в Гималаях, – грустно сказал Максим.

– Так. Планы таковы, – Максим посмотрел в сторону солнца, – я ставлю палатку, ты готовишь поесть. Сначала варишь грибы мелко нарезанными кружочками.

Потом делаем интенсивный массаж. Потом ты лежишь в палатке и смотришь «на улицу» пока не станешь дремать. Потом едим. Потом ты засыпаешь. Потом я тебя бужу. Делаем массаж и готовимся к ночевке.

Ночью, – я тебе рассказал. Разувайся и к костру на коленочках. Я – туда, – Максим взял ружье и пошел в сторону распадка.

... Когда Максим вернулся, – палатка стояла. «Спиной» к скату склона.

Лоскутков березовой коры около костра не было. Они лежали под пихтовой веткой. Вход в палатку был открыт. Котелок стоял накрытый салфеткой. Ольга сидела около костра протянув к нему ногу и шевелила пальцами.

– Никогда не думала, что это так трудно шевелить пальцами на ноге. Устают быстро, – сказала она не оглядываясь.

– Давай ногу, – Максим засунул ружье в палатку прикладом внутрь, взял что-то из рюкзака и подошел к ней.

– Сначала эти две таблетки, – он протянул две таблетки. Одна была небольшая желтенькая, другая – белая побольше, – Запей хорошо их. Он протянул кружку с слегка теплым чаем.

Максим взял какой-то тюбик и выдавил на ладонь желтоватый гель.

– Дип, – вслух прочитала Ольга, – Это что?

– «Догоним и перегоним» – лозунг был такой, – ответил Максим.

– Кого?

– Того, кто бежит перед тобой.

– Зачем?

– Многие хотят бежать первыми. Занимаешься спортом и не знаешь, что это такое. Травм не было никогда, что ли?

– Не было.

– Странно. Как же сейчас угораздило?

– Меня толкнул кто-то. Юрка шел за мной – он видел.

– Видел, как тебя кто-то толкнул?

– Нет. Он видел, как я прыгнула с тропы вниз.

– Вот видишь. Сама прыгнула.

– Не сама. Меня толкнули снизу в рюкзак.

Максим внимательно посмотрел на Ольгу.

– При резких подъемах бывает, что кажется что-то, – сказал он серьезно.

– Это было почти утром. До обеда. Мы спускались с перевала. Тропа шла вдоль осыпи. Меня толкнули туда. Надо было упасть, а я растерялась и решила сохранить равновесие. Вот.

И мы сразу встали на дневку. Спустились ниже к ручью и встали. Ди велел ногу сунуть в воду. Я и сидела там, как Аленушка, на камне. Юрка тогда мне все рассказал. Он видел. Только кому скажешь. Ди сказала, что запнулась. И Даньке рассказали. Они потом с Юркой туда ходили. Вечером уже. Сказали, что навигатор там забыли, Ди их отпустил.

Теперь они точно уже уверены, что меня толкнули.

– Кто? – Максим был серьезен.

– Кто-то. "Что-то" же не толкнул бы, – Ольга тоже была серьезная.

– Так! Давай ногу. Время.

... После массажа Максим обернул ногу своим свитером и они сели к костру.

... Утром Максим проснулся рано. Светало. Он тихонько выбрался из палатки. Было прохладно, но не было той сырости, которая могла предвещать дождь или что-то ещё с неба. Солнца ещё не было видно, но на облаках уже вырисовывался его яркий отпечаток.

Надев штормовку он пошел к седловине.

За последние три года он хорошо помнил этот день.

Три года назад он встречал его в роддоме.

Старушка–санитарка, сначала выгоняла его, потом сжалилась и сидела рассказывала ему про свою жизнь, угощая чаем с вареньем и говорила, что последнее время мужики уже не ночуют у роддома. Что и девки стали рожать не пойми как. Стали за два дня их предупреждать. Что, – чтой-то за роды такие, что за два дня знаешь. Что, – а вот раньше....

Два года назад он стоял и смотрел на стену на Тянь–Шане. С той стороны её была Ольгина группа. Они должны были встретиться на её гребне. Потом группа Максима должна была спуститься по той стороне, а группа Ольги по их.

Так они хотели отпраздновать год Динки.

Не встретились.

Ольги уже не было тогда, когда он ещё поднимался.

Рация не работала. Узнал только на гребне. Ребята говорили, что «скатился» по стене. Как остался жив тогда сам – никто тогда понять не мог. Запись о своем спуске он посмотрел только через полгода. Больше ни разу не смотрел. Страшно.

Максим сидел, курил, смотрел, как туман из распадка поднимался вверх, облизывая склоны.

...Прошлый год они с Динкой были у его стариков.

Горы. Все разные, – и все одинаковые.

Необъяснимо почему к горлу подступает что-то такое, что мешает говорить.

Он вырос в горах, и они никогда не казались ему чужими.

Где бы ни был он, он всегда находил горушку, забирался на неё сидел и смотрел.

Ему всегда казалось, что Земля приоткрывает какие-то завесы, за которыми всегда прячет что-то потаенное, скрытое от других людей. Он чувствовал свое единение с ней. Не было никаких сыновних чувств, был восторг и чувство единения с ней. Хотелось обнять её, прислониться к ней, как к другу.

Динка тогда первый раз «пошла в поход». С ночевкой. Они с отцом смотрели на неё, Максим видел, что каждый из них думает о своем, но тогда, на Урале, он опять понял и почувствовал это единение с ними.

Там на Урале они с Ольгой и познакомились.

«Тянет этих питерских...,» – вспомнил он слова Дмитрия.

Потом случайный его перевод в Питер, в головной институт.

Случайно приобретенная однокомнатная квартира.

Как все просто, случайно, – закономерно. Закономерно ли?

Динка осталась у родителей, – «дает дрозда там». Правда из деда-то не очень веревки повьешь. А вот бабушка! Та – да! Эта готова на все. «Единственная внучка среди этих башибузуков». Бантики, воротнички, гольфики, куклы, песенки....

Что те деды, что эти... Сегодня будет везде застолье...

– Чай готов, – услышал он за спиной.

Ольга стояла в его свитере и улыбалась. Он посмотрел на её ноги. На одной ноге был «сапог» на другой кроссовок.

– А давай ты тоже оденешь ботинок. И мы будем идти, как в «свадьбе в Малиновке» и петь. Сам говоришь, что никто не увидит. Не увидит и смеяться не кому будет, – Ольга улыбалась.

– Покажи, как шла, – Максим подбородком показал дорогу к костру.

Ольга развернулась и неуклюже пошла высоко поднимая «сапог».

– Максим, давай снимем эти палки. Они только мне мешают, – она показала на плотик, сев около костра.

– Разувайся, – посмотрим, – Максим сел напротив её.

– Попробуй повращать пяткой. Посмотрю, – он оглядел ногу, – Только, чтоб без боли было.

– Рано! – подвел он итог осмотру.

– Давай, таблетки, чай и утренний массаж. Да потихоньку будем собираться. Нам до места надо горячими пройти, чтоб тебя к «станку» не привязывать. Остановимся – худо будет.

– К какому? – Ольга удивленно взглянула на Максима.

– К рюкзачному. А какой у меня выбор. Как тебя нести? На ручках? Как парашютист повиснешь в подвесной системе и будешь за спиной ехать, как Машенька с пирожками. Тут тебе за один присест все пройти придется. И Аленушку и Машеньку, и... Максим пытался вспомнить кого-то ещё из Динкиных сказок – не получалось. Получалось, что в сказках были только Аленушки и Машеньки.

– Знаешь, что такое подвесная система? Вот–вот, – он улыбнулся.

– Знаю. Прыгала с парашютом. Я так не поеду. Как.... Как... Лицом в обратную сторону? Не поеду.

... «Черепаху» Максим заметил за мгновения до того, как увидел тропу уходящую вправо.

– Там дерево. Посидим, осмотримся. Вон там грибы должны быть. С собой возьмем их. Давай сначала ногу посмотрим.

– Максим, мне эти палки мешают. Себя тащи, так ещё и их. И в ботинках твоих, как ты в них ходишь. По килограмма три, наверное, в каждом.

– Давай я их понесу. Только они нам нужны. Разувайся – будем ногу смотреть.

– Максим. Что мы там не видели? Все там нормально. Гудит только и все.

– Разувайся. Посмотрим, что она там гудит? Про что она там гудит?

Максим снял бинты. Нога была теплая. Около косточки пульсировала жилка.

– Почему пульс такой повышенный? – он поднял голову.

– Не знаю. Вроде, да, что-то есть. Вроде, как волнуюсь я. У меня такое ощущение, что на нас кто-то смотрит, – Ольга огляделась.

Максим встал и огляделся тоже.

– Похоже тут угодья рыси. Может она откуда-то наблюдает. Давай массаж. Кровь разгоним. Много её.

– А там дальше, думаешь, грибов не будет. И где ты их увидел.

– Вон там должны быть. Семейкой сидят. Я когда шел, – видел их. Покрупнее взял, а малышей оставил. Ждали и дождались.

– Так, может, сидят и пусть себе сидят. Раз знакомые твои.

– И чего дальше?

– Да ничего. Вырастут, состарятся. Детей нарожают. А так мы их съедим. Некрасиво как-то.

– Считаешь смысл их жизни нарожать детей и состариться?

– Не знаю. Так вроде, так у всех. А что еще может быть?

– А может твоей ноге помочь. Ей сейчас белок нужен. А ты другим поможешь. Может этой ногой потом жука не раздавишь? Может такое быть?

– Не думала. Сложно так, – тогда получается.

– Ну а как ещё гриб может помочь жуку, который не даст червякам есть его ребятишек? У него только один выход – помогать тебе, ты – жуку, жук – его ребятишкам.

– Вы с папой моим, как за одной партой сидели. А перед вами мама моя.

И уроки-то уж точно вы не прогуливали, – насупилась Ольга, – Только если ты думаешь, что я жалею о том, что сбежала? Так нет! Не жалею!

Я может... Я может, как белка! А не как гриб. И не как жук, тем более.

– Жук ты! Ещё какой жук, – Максим начал забинтовывать ногу, – Прежде, чем срывать будешь, грибы-то, объясни им для чего.

Максим встал и пошел к «черепахе».

– Дерево, конечно, не ориентир. А вот ты, медленно ползаешь, – обратился он к ней, воткнув около лапы в расщелину ветку пихты и повязав не ней бантик из ткани, данной Дмитрием.

– Ну вперед, – он подошел к Ольге.

– А здесь почему метку не ставишь, – она взглядом указала на еле заметную тропинку.

– Дмитрий её знает. А другим просил не рассказывать.

... Тропа сделав небольшой спуск стала резко подниматься вверх. Максиму было видно, что Ольга устает, но помочь ей был только один выход – брать и нести её.

– Давай так сделаем? – он остановился около большого камня, – Время поджимает. Я тебя отнесу вверх, – тут недалеко похоже. Ты там отдохнешь, а я пока спущусь за рюкзаками сюда. Ты там приготовишь чай. Попьем, оглядимся и решим, что дальше делать. По времени, определенном Дмитрием, – мы уже рядом.

– Максим. А куда, вообще, и почему мы идем?

– Идем туда, где нас будет удобнее забрать. Так решил Дмитрий.

– И он прав?

– Безусловно. Он знает эти места и владеет ситуацией. Глупо было бы не подчиниться его требованиям, – сказал Максим.

– Интересно. Он знает, а ты, его начальник – нет, – среагировала Ольга.

– Эти места я не знаю, – твердо ответил Максим.

– Я лицом назад не поеду, – Ольга посмотрела в сторону подъема.

– Поедешь лицом вперед, – улыбнулся Максим.

Ольга перехватив несколько раз руками около шеи Максима затихла.

Максим подавшись вперед медленно стал подниматься.

– Максим, а как «панночку» в «Вие» звали? – спросила Ольга и хохотнула.

– Правильнее будет – «Хома! Как меня звать?» Не сбивай мне дыхание, – ответил он.

... Действительно, тропа стала положе и стала поворачивать влево.

Максим вышел на площадку густо поросшую кустарником. Тропа огибала его по самому краю стены, уходившей куда-то вниз.

Он подошел к краю и посмотрел туда.

То, что он увидел, привело его в замешательство. Внизу он отчетливо увидел поляну, окруженную лесом, камень на ней и если бы он там увидел три палатки – это бы не добавило к удивлению ничего.

Это была тянь–шаньская поляна на которой они жили ожидая когда вторая – Ольгина группа обогнет стену и выйдет на стартовую позицию.

Он посмотрел вправо. Там был камень, с почти белой широкой полосой.

Там за камнем был вбит последний анкерный крюк. Максим тогда обошел этот камень и увидел склон. Он тогда прижался спиной к камню. Камень был теплый. Он закрыл глаза. Солнце светило тогда в глаза.

... Максим повернулся и зажмурился. В глаза светило солнце.

– Оля. Сюда не подходи.

Ольга остановилась на полдороге к Максиму.

– Оля. Сюда не подходи.

Максим подошел к ней.

– Что-то случилось? – встревожилась Ольга.

– Пока не знаю. Мне надо за рюкзаками. Мне нужен бинокль и навигатор.

Оля. К краю не подходи. Считай, что тебя могут толкнуть. Идем сюда, – Максим потащил её за руку от обрыва.

Ольга высоко поднимая ногу еле успевала за ним.

Не успели они сделать и несколько шагов, как остановились пред другим обрывом круто уходящим вниз. Внизу было видно озеро.

– Нам туда, – сказал Максим и сел на пружинистые плотные кусты, подпираемые мхом.

– Цветы, – сказала Ольга, показав взглядом на кусты.

Плотные ряды рододендронов были усыпаны белыми и желтыми цветами.

– Сколько здесь метров вниз до озера? – спросила она.

– Трудно сказать. Явно, что больше пятисот. Но почему его видно? – ответил Максим.

– Почему его не должно быть видно? Как на ладони вон, – показала Ольга вниз.

– Там не озеро должно быть. Там... – Максим «запнулся».

Он встал, огляделся. То тут, то там были видны были лиственницы и кедры.

Такие – приземистые, невысокие, с мощным стволом широко раздающимся книзу, наклоненные, иногда почти параллельно земле он видел на Ольхоне. Но там они стояли в песке и камне, а здесь они возвышались над сплошным покрывалом плотных, жестких темно–зеленых листьев, усыпанных золотисто–белыми цветами.

– Оля! Убедительно тебя прошу. Вот с этого места – никуда. Ложись, отдыхай. Подними ногу. Никуда, Оля. Дай слово, – Максим смотрел на Ольгу в упор.

– Максим, давай посмотрим, что там, и я дам слово, – она показала рукой на другую часть стены.

– Хорошо. Пойдем.

Они подошли к краю.

Максим опять видел этот камень. Его он не мог спутать с другим. Он тогда, когда поднялся, скинул «обвязку», взял рацию и услышал об Ольге, стоял и смотрел на него.

Это был он.

И площадка, на которой стояли палатки – та же.

За камнем дальше «зеркало» без единой трещины.

Он тогда дошел до него. Стало ясно, что дальше не пройти. Вбил крюк. Повязал на него красный бант, прошел правее, вбил еще один, тоже повязал бант. Потом пошел вверх. Потом опять направо, вниз под этот камень. Там карниз. Потом прошел еще правее.

Да... Там он вбил еще крюк и поднялся к камню. Потом лег на него. Курил, вроде?

– Насмотрелась? Пойдем, – Максим опять потянул Ольгу от края.

– Максим. Давай туда. Видишь сухие ветви на кедре? Там площадка. Я чай приготовлю.

Максим увидел голую площадку прямо рядом с кедром, наклонившимся и упирающегося огромным суком в землю.

– Дай слово, – Максим остановился.

– Без тебя я к краю подходить и подползать не буду. Даю слово, – Ольга была серьезной.

... Когда Максим вернулся, он оставив рюкзаки на тропе, взяв бинокль, навигатор и фотоаппарат подошел к месту откуда камень был хорошо виден.

Подошла Ольга. Она молча стояла, опираясь на «костыли» и наблюдала за ним.

Максим сфотографировал камень, сфотографировал площадку внизу, максимально приблизив ее оптикой.

Достал навигатор, – хотел отметить точку.

Навигатор показывал отсутствие спутников.

Подошла Ольга.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Ни одного спутника? – ответил Максим и протянул Ольге навигатор.

– Не волнуйся – давай, мой посмотрим, – она достала из рюкзака свой «Гармин».

– И у меня – нет. Может война? Спутники посбивали. Я где-то читала, что достаточно четырех ядерных взрывов в космосе, что бы у всех спутников «мозги съехали». Останется только одна связь. Эта, как её – «Алле, Смольный», – Ольга приложила руку к уху.

– И она не останется. У тебя фотоаппарат есть? – Максим повернулся к ней.

– Есть. Еще и три или четыре комплекта батареек, – Ольга кивнула.

– Пофотографируй здесь. Там. Только проверь – остается ли изображение на карте? – Максим пошел вдоль края, поднося бинокль, опуская его, опять отходил, что-то разглядывая.

Он прошел по тропе туда, обратно, стараясь заглянуть за камень.

– Оля?

Ольга подошла.

– Приходилось страховать когда -нибудь?

Мне надо спуститься метров на двадцать–тридцать.

– Я – «против». Да, я – страховала. Знаю как. Видела. Но я помню, что меня кто-то толкнул, – Ольга смотрела прямо в глаза Максима.

– Если ты не будешь на страховке, – я справлюсь один, – Максим не отводил взгляда.

– Несмотря на ситуацию, в которой мы находимся?

– В связи с ситуацией, в которой мы находимся.

...Дмитрий сказал, что нам ходу до озера полтора–два часа. Мы это время прошли. Даже если бы мы шли напрямую, мы бы не достигли бы его, – Максим махнул рукой в другую сторону стены и озера, – Тропа не расходилась. Мы шли строго по карте. Смотри, – Максим протянул на ладони компас. Стрелка медленно вращалась. Останавливалась и начинала вращаться в другую сторону.

– Вращение началось метрах в трехстах отсюда. До озера, если даже падать отсюда – не менее трех– четырех часов. Это при условии, что тропа будет без сюрпризов.

Что мы имеем? Либо мы вышли не к тому озеру. Либо мы шли какой-то другой дорогой и вышли... и вышли не к тому озеру. То озеро не должно быть видно с высоты более ста метров. Здесь больше и мы его прекрасно видим.

Вот карта. Вот «черепаха». Вот озеро, отмеченное Дмитрием. Вот здесь «сбесился» компас. До озера – сто метров. Я его не вижу. Пусть по горизонтали. Пусть. До того, которое видим мы, – два–три километра.

Посмотри на «горизонтали» карты. Такие стенки выглядели бы как слияние этих коричневых линий. Здесь на карте горизонтали через сто метров. Нет ни одной точки, где бы пять–шесть горизонталей сливались в одну. Это ошибка картографов?

Сомневаюсь.

Для того, что бы мне принять решение, мне надо посмотреть, что за камнем.

Сделать этого, на спустившись вниз, – я не могу.

Сделать это с самостраховкой я могу, но если за камнем будет предполагаемый мной поворот, то на изломе веревки я не смогу этого сделать. Кому-то надо «травить» веревку сверху.

Здесь, кроме тебя никого нет.

– Рассказывай, что я должна делать, – подумав, Ольга приняла решение.

... Максим спустился к камню и оглядел небольшую площадку, на которой стоял.

Справа лежал сигаретный фильтр.

Он обошел камень снизу.

Ему было хорошо видны две развевающиеся светло–розовые с белым налетом полоски ткани, в трех метрах друг от друга, закрепленные на крючьях.

Тогда – два года назад снизу они выглядели, как две красные гвоздики.

Максим повернулся.

Отсюда – снизу было ясно, что эта тот маршрут, по которому он шел два года назад в это же время и в этот же день.

Он поднялся к камню и лег на него.

Камень был такой же теплый. В глаза так же светило солнце. Он закурил.

– С тобой все в порядке? – раздался сверху голос Ольги.

– Да. Иду, – откликнулся Максим.

Он поднялся наверх и сворачивал веревку, когда обратил внимание на отсутствие плотика под ботинком у Ольги.

– Ты не рано бегаешь так? – спросил её.

– Тебе тут привет просили передать, – сказала Ольга, слегка наклонив голову к плечу.

– Кто? – Максим продолжал укладывать веревку.

– Женщина.

Сказала – «Скажи Максиму – «Все хорошо! И поздравь его с днем рождения.»

Я оглянулась – никого нет. Сначала подумала, что причем тут ты и день рождения моей мамы, так он завтра, а потом подумала, что может быть у тебя день рождения?

У тебя сегодня день рождения? – Ольга продолжала смотреть на Максима, не меняя ни позы ни выражение лица.

Максим внимательно посмотрел на Ольгу. Та не шутила.

– Какая женщина?

– Судя по голосу – красивая. Я же говорю – не видела её. Обернулась – никого.

– Толкали?

– В этот раз – нет.

– Сказала и засмеялась. Она так сказала: – «Ну, вот и все хорошо. И поздравь Максима с днем рождения».

Вот так – будет дословно.

– С чего ты взяла, что сказали? – Максим продолжал смотреть на Ольгу.

– Максим. Мне что взять вот так вот и своими руками признать перед всеми тут, что я дура, да еще и одноногая? Да?

– Перед кем всеми?

– Максим. Ну кто-то же сказал? А кто-то же мог и смотреть и молчать? Сколько тут их – я знаю? И вообще, что она тут делает с нами?

... И почему со мной говорит, а не с тобой шепчется, если уж на то пошло?

... И что за манера говорить «под руку», когда человек первый раз на страховке стоит? – Максиму показалось, что нос у Ольга стал чуточку острее.

... – А как зовут твою маму? – Максим смотрел на Ольгу.

– Дина – мою маму зовут. Дина. Так её бабушка назвала в честь Динки Осеевой. Она ещё говорила, что Осеева «Динку» писала, как будто с неё.

У нас все книги Осеевой – настольные. Мишка с Китом уже их все прочитали. А я так наизусть их помню.

С каким это днем рождения она тебя поздравляла? – Ольга продолжала смотреть на Максима.

– Давай потом. Нам ещё надо что-то решить.

– Если будет это – потом, то давай.

Давайте все здесь сядем «в кружок» и будем решать...

... У нас есть варианты?

– Да. Первый – вернуться к «черепахе» и опять пройти внимательно путь. Второй – пройти по этой тропе дальше до озера.

– Я за второй. У меня здесь нога почти не болит. А без этих палок, – я могу вообще идти нормально.

Давай чай пить. И пойдем «из гостей».

Сейчас будет идти легче не надо будет эти палки нести, – Ольга посмотрела на «костыли».

– Давай сначала посмотрим ногу, а решение примем потом, – остановил её Максим.

... Максим осмотрел и перебинтовал ногу.

– Ну, что там с ней, – Ольга «выстрелила» взглядом в лодыжку.

– Хуже не стало. Раз так – то стало лучше. Давай еще по таблеточке, – Максим потянулся к рюкзаку.

– Я эту «белую» пить не буду. Буду пить только маленькую «желтую». Вот. От белой мне хуже, – высказала Ольга претензии.

Максим откинулся к стволу, закурил и стал смотреть на Ольгу.

За день, проведенные вместе, он, пожалуй, впервые стал рассматривать её – не в «комплексе».

– Ты симпатичная.

Только тебе для завершения картины надо покраситься в «блондинистый» цвет. Так будет ближе к «правде жизни». Честнее перед окружающими, – по крайней мере.

... «Желтенькая» – это валерьянка. «Беленькая» – аскорбинка.

...С одной стороны тебе бы надо пригоршню «желтеньких», но с другой стороны – мы высоко и это может помешать твоему сердцу.

...С головой уже поздно что-то делать. Придется тебе с ней – такой жить среди людей дальше

Ольга выпила обе таблетки и сидела, – смотрела вдаль.

– А я уже привыкла к твоим ботинкам. Только они мне велики, – нарушила она молчание, – А кто она тебе?

Максим сидел, прислонившись к кустам, натянув шапочку на глаза.

– Я не слышал, Оля. Услышал бы – узнал по голосу.

... Ты права. Вариантов у нас нет.

Ты сама-то как ногу чувствуешь? Может получиться, что «плутанем»?

– Я же сказала – В ботинках – нормально.

– А почему у тебя – кроссовки, а не нормальные ботинки.

...– А... А потому, что я знаю, – что такое нормальные кроссовки, и не знаю, что такое – нормальные ботинки. И если ты помнишь, я вообще-то собиралась на байдарках в Карелию со всеми, которые просто меня и братьев «кинули» из своих личных пристрастиях и побуждений.

– Тебе надо дневник вести. Записывать свои «перлы». Знаешь – будет когда -нибудь грустно – возьмешь, перечитаешь, посмеёшься, может – поплачешь.

– Приятно встретить знающего и опытного человека. Расскажешь, что в него записывать, а что нет?

...Как могу знать сегодня, что мне понадобится читать завтра?

– А ты все записывай.

– Тогда у меня будет там только одна запись – «Сижу – пишу дневник». Что я ещё туда смогу написать, если сижу – пишу дневник и больше ничего не делаю?

– Ладно, Ольга. Давай потом.

– Потом – это заодно тогда, когда ты мне будешь объяснять что она тут делает. Да?

Кто она? Да? – носик у Ольги стал опять остреньким.

– Да. Давай, потихоньку, буде собираться. Тебе точно не понадобятся «костыли»?

– Точно не...

Ольга встала и стала собирать свой рюкзак, укладывая в него котелок.

Максим снял поясные ремни с «костылей», свой одел на рюкзак, Ольгин положил рядом с ней.

Взял «костыли» привязал к ним оранжевые «маяки» и пошел к склону, с которого хорошо просматривалось озеро.

Установив их как можно точнее на расстоянии десяти метров друг от друга, стараясь по прямой перпендикулярно к направлению к, замеченной им, площадке на левом берегу озера, он вернулся к Ольге.

– Почему надо устанавливать их так точно? – спросила она, до этого с интересом наблюдая за его действиями.

– Треугольник. Точное знание длинны основания даст более точное определение высоты его при знании угла вершины. А точное знание этого расстояния позволит определить высоту относительно берега озера, – ответил Максим.

– Точно. Геометрия. Вот для чего, оказывается, её учат? – Ольга улыбалась, – А давай «потом» – ну, это когда про..., Ну, про то, как дневники писать, ты мне и про треугольники расскажешь тоже?

– Надо повторить урок пятого класса?

– «Повторение – мать учения» – так папа мой говорит. А он честный человек – лгать не будет, – Ольга смотрела с вызовом.

– Не помогает тебе «желтенькая» совсем, – буркнул Максим.

... Тропа обходила вершину стены и они вышли по ней к тому месту, где стояли недавно и с которого смотрели на озеро.

– Зачем? – сказал Максим, размышляя, – Зачем тропить по периметру, делать такой «крюк» если есть прямой переход?

Ольга остановилась: – Смысла нет при одном условии, – если не надо наблюдать за всей территорией снизу. Если контролировать события внизу она нужна. На экскурсионную тропу она не похожа.

– Да. Не похожа. И зверь так ходить не будет. Оставаться долго «как на ладони» он не станет.

Тропа спускаясь подходила к кромке леса.

В лесу Максим стал внимательно осматривать тропу. На ступеньках и сбросах, там где выступала вода он подолгу и внимательно останавливался, обходил тропу справа и слева, возвращался. Ольга за это время отдыхала, укладывая больную ногу на коленку другой ноги и массировала икру. Максим доставал компас, но помощи пока от него не было.

На обратной стороне карты он старался как можно точнее нанести все повороты тропы, сброс высоты, осознавая, что такая схема если и поможет кому – то только ему, но никому больше.

Получалось, что они спускаются к озеру, которое видели, дугой с поворотом направо. Если учесть, виденную ими сверху картину, то получалось, что они находятся уже практически на его берегу только значительно выше, что говорило о том, что тропа скоро даст поворот налево либо они упрутся опять в край стены, которой сверху видно не было.

Максим сердился на себя, поскольку чувство расстояния и высоты его редко подводило, а тут получалось, по виденному сверху, что они идут по воздуху.

Реалии же – это камни, деревья, тропа, небольшие ручейки, пробивающиеся рядом с тропой, отсутствие каких либо следов на тропе.

Тропа же упорно «забирала» вправо.

Они перешли две почти горизонтальные низинки, плотно заросшие травой почти в их рост. Вода противно «чвакала» под ногами, сочные кусты с огромными листьями и другие признаки говорили, что они находятся где-то перед выходом в низину.

– Давай оглядимся, – Максим снял рюкзак около камня, торчащего из земли, поверхность которого была почти идеально ровной.

Ольга тоже сняла рюкзак.

– Не промокают, – она подняла ногу, показывая ботинок.

– Не промокают, – согласился Максим.

– А почему? – Ольга посмотрела на него.

Максим внимательно посмотрел на Ольгу, пожал плечами и стал осматривать вершины.

Получалось, что они находились близко к дну котловины, которой здесь быть не должно.

– Дела! – сказал он вслух.

– Яки птицы парящие, твердь земную презревшие, – сказала Ольга, улыбаясь и глядя на него.

– Ты про что? – он повернулся к ней.

– Помню кто-то по воде ходил. Помню кто-то под водой песни пел играя на гуслях.

А вот что бы кто-то на небе на камешке сидел – не помню.

Первая я, – можно сказать, – она помахала носком больной ноги.

– Если то, что мы видели вдвоем сверху – не мираж, а он не может быть им, поскольку мы его видели с различных углов и под различным углом солнца к горизонту. Если верить тебе, что до озера там было пятьсот–шестьсот, а то и больше метров – мы с тобой находимся где-то над его серединой на высоте метров четыреста над ним. Так у тебя получается? – Ольга была серьезная.

– Да! Где-то так.

... Блондинистый цвет тебе не к лицу, – ответил Максим.

– С уверенностью можно сказать только одно, что – вот теперь у нас нет выхода, кроме этого, – Ольга указала на еле заметную тропу уходящую дальше.

– А какие мысли по тропе? Она откуда здесь? Четыре дня не было дождей – на тропе нет ни одного следа. Откуда тропа? Почему не заросла? Кто по ней и когда прошел перед нами? – Максим эти вопросы задавал скорее себе, только теперь «вслух», чем Ольге.

– А это и не тропа! – Ольга смешно подняла брови, – Помнишь, – ты меня заставил сажать семена маральего корня?

– Попросил. Помню, – поправил её Максим.

– Ты сказал – Процарапай палочкой в земле и посади туда семена. Говорил?

– Говорил.

– Так вот – это не тропа. Это кто-то – «процарапал палочкой». И процарапал очень давно. И может быть «царапал» зимой.

...Юрка с Данькой сейчас бы локти друг другу кусали.

Это ведь все укладывается в их теорию.

– В какую? – спросил Максим.

– Потом. Ладно?

... Я однажды, мелкая была, у нас под Питером, где люди все уже исходили, пентаграмму на камне нашла.

Они спрятались и курили втихаря. Тоже мелкие были. А я их выследила, а они почти на ней сидели.

Зависти было у них...

Взрослые решали, решали, – решали, решали, что там у человечка в руке было.

А я говорю – «Телевизор». Они и «в ступор». Так теперь её и называют – «человек с телевизором».

– Почему с телевизором?

– Тогда – не знаю почему. Сейчас знаю.

Там человечек держит на руке квадрат. Я потом изучила все известные пентаграммы. В мире, мне по крайней мере не известно, нет ни одного изображения, где бы линии были изображены под прямым углом. Ни одного.

А тут – квадрат.

Что может заставить художника, старающегося изобразить достоверно, заставить рисовать квадрат? Что?

Правильно – только то, что у него нет никаких ассоциаций с объектом, а он старается изобразить точно.

Попробуй нарисовать мне телевизор, абстрактно, или на скорую руку, чтоб я поняла, что это телевизор. Попробовал. Вот.

Никуда дальше квадрата мышление не сработает.

Не хочешь телевизор – нарисуй ноутбук.

...Оленя сможешь, человека сможешь, змею сможешь, что угодно сможешь. А вот телевизор – нет. Квадрат. Квадрат и все.

Человечество до «квадрата» шло около пятидесяти тысяч лет. Это если считать от «круга». А потом ещё столько же до колеса. И к колесу они пришли не от круга, а от квадрата. Провели диагонали и только тогда пришли к колесу. Правда не все.

Американские индейцы пришли к нему только... вот вчера только.

А под Питером – нате вам – квадрат. И заметь не на горизонтали, а он стоя держит его в руке. Вертикальный квадрат. Это же колесо.

...Вот и здесь кто-то прокатил колесо.

...Царапать не стал – прокатил колесо. Или сам проехал внутри колеса.

– Ты, говоришь, где учишься? – Максим с удивлением смотрел на Ольгу.

– Это как сказать – «где». Пока я учусь только в двух универах.

Я буду... Давай потом.

Сядем рядком – поговорим ладком.

А то тут как-то вроде и не место, да, вроде и не время, – Ольга довольно улыбалась.

... Они вновь пошли по тропе.

Почва под ногами становилась все плотнее, тропа то переходила почти в горизонтальное направление, то с небольшим спуском, но была почти прямой.

После их прохода, оглянувшись назад было хорошо видно, что она ведет к какой-то определенной цели.

Неожиданно, после небольшого подъема тропа вышла на склон с которого хорошо было видно озеро.

Максим бросил взгляд направо вверх.

Это было не то озеро, которое они с Ольгой видели сверху.

Не то.

Вершины скал окружающие озеро прятались в сплошном покрывале облака.

От этого вода казалась зеленой.

Берега были усыпаны брусникой и какими-то мелкими красными цветами на жестких невысоких кустиках. Никаких намеков, что из этих цветов когда-то появится плод – не было. Да и время для этого уже не было. Осень почти.

Справа вдалеке «сидела» огромная каменная лягушка, очень похожая на черепаху, и смотрела на озеро.

Было очень тихо.

– Ой! Черепаха, – вскрикнула Ольга, указав рукой на правую сторону берега, – Быстрее нас добралась сюда.

Максим посмотрел в ту сторону. Там «сидела» «лягушка».

– Дмитрий Иванович, называет её «лягушкой» – сказал он.

– Какая же это «лягушка», когда это «черепаха».

– Особенно если посмотреть на передние лапы, – с иронией прокомментировал Максим возглас Ольги.

– Тогда... Тогда... Лягучер.... Череляг... Чарулепег... Нет! Это – Лечаругеп. Он. Мальчик. Нет! ...Лечаруш. Нет! Лечарух. Коротко – Чарух. Он–мой – мальчик.

Ча... Ча... – ась, чаво, что тебе надо.

Рух – тревога, опасность... рух.... Ух!

«Почему боишься?»

Вот как! Почему боишься? Чего боишься? Почему боишься?

Наверное – в смысле – «А тебе есть чего бояться?»

Вот ка–а–ак!

... Мне не чего бояться! – крикнула Ольга «лягушке» после своих непонятных размышлений.

Они постояли немного, огляделись и пошли дальше по тропе, которая вела к «лягушке».

... Сев у неё в ногах они молчали, глядя на зеленую поверхность воды в обрамлении красного покрывала над которым сверху возвышались заросли рододендронов с бело–золотистыми цветами.

– Откусят себе локти. Так им и надо, – тихо прокомментировала свои мысли Ольга.

Максим потянулся к рюкзаку и, достав навигатор, посмотрел вверх, где даже не было видно солнца потом с сомнением на него.

Навигатор ответил, что спутников он не видит. Ни одного.

Компас показывал, что Чарух смотрит точно на восток.

– Да, я помню всю дорогу. А другим и не надо. Ты заметил, что по дороге...., – она притихла, – А ты заметил, что по дороге мы не встретили ни... ни кострища, ни чего, что бы говорило, что здесь был человек.

Она широко раскрыла глаза и замолкла.

Максим посмотрел в них – глаза были серые, оказывается.

Он встал и подошел к лапе лягушки. Оглядел камни.

– Давай посмотрим, что у нас тут есть, – с этими словами он стал перекладывать камни в сторону.

Под камнями оказалась большая алюминиевая коробка. Подошла Ольга.

– Значит, ты не знаешь этих мест? – спросила она.

Максим, молча, раскрыл коробку. В ней плотно стояли банки с тушенкой, со сгущенным молоком. Была коричневая банка, на которой было написано – «Кофе с молоком».

– Тысяча девятьсот семьдесят пятый, – сказал он, показав Ольге торец банки.

– Ужас! Прошлый век. Как тогда было, – ты-то помнишь, наверное? – она с улыбкой смотрела на Максима.

Он достал из коробки целлофановый пакет, развернул его, – в нем были деньги.

Обычные, имеющие хождение деньги в разных купюрах. Он достал одну приложил к щеке. Ольга с улыбкой наблюдала за ним.

– Сухо. Уровень озера по весне не меняется. Где-то есть сток из озера. Есть сток – есть ручей.

Почему здесь не бывает людей? – тихо промолвил он.

– Зато приезжает магазин...! – Ольга кивнула на деньги.

Максим стал перебирать купюры.

– Оля. У тебя деньги с собой есть под рукой. Достань.

Ольга, покопавшись в рюкзаке, протянула свой пакетик с деньгами.

Максим стал разглядывать их, думая о чем-то своем.

– Давай, одну оставим здесь? – спросил он.

– Давай оставим.

– Вот эту? – он показал ей одну.

Ольга взяла из рук Максима свои деньги, стала их перебирать.

– И вот эту, – она протянула ещё одну купюру.

– Почему эту? – спросил Максим.

– А почему ту? – она посмотрела на купюру в руках Максима.

– Ну, да! – сказал тот и покачал головой.

Он сунул деньги в пакет, опять упаковал ящик и положил его на место, закрыв камнями, – как было.

... – Ладно! С этим все ясно. Давай искать кострище. Оно должно быть..., – он огляделся, – ...оно должно быть там!

Он указал рукой к лесу.

– А палатку мы будем ставить..., – он стал оглядывать берег, – а палатку будем ставить вон там.

– Почему, там–там? – Ольга посмотрела сначала на лес потом на то место, где должна будет стоять палатка, – Почему не здесь? Не под животом у Чаруха.

– Потому, что твой Ди, велел палатку поставить в зоне доступной для видимости со всех сторон.

...И не пить настой корня, – почему-то Максим вспомнил огромные и высокие стебли маральего корня, которые они недавно проходили, с их «маковками» величиной с добрый кулак.

– Ясно! – сказала Ольга, набросила свой рюкзак на одно плечо, подошла к «лапе» «лягушки» и погладила камень рукой: – Чарух, я вернусь. Мне тут хорошо с тобой. Вечером буду.

И пошла к берегу.

Максим посмотрел ей вслед – Ольга шла без малейших признаков хромоты.

Он взял свой рюкзак и пошел к воде напрямик.

...Вблизи вода была чистая и прозрачная, с слегка голубым оттенком, который, видимо, создавали серые камни на его дне.

Он опустил в неё руки. Вода была холодная. Он взял и стал быстро растирать мокрые ладони, стараясь увидеть легкую пену. Признаков пены не было.

Он попробовал её на вкус.

Вкус был – обычный вкус воды горного озера.

«Какой-то легкий!» – почему-то пришла эта мысль.

Он сел, достал бинокль и стал внимательно осматривать противоположный берег озера. Чего-то, что бы говорило о каком-то присутствии людей здесь ранее – он не заметил.

Озеро находилось в «чаше». Стены её были почти вертикальны.

Чарух упирался взглядом в серую стену на той стороне озера, верх которой терялся где-то в облаке, крышкой накрывшим все, что здесь находилось.

Максим лег и стал в бинокль смотреть на него стараясь уловить хоть какое-то движение в нем. Было такое впечатление, что он смотрит в неподвижный кусок ваты.

– Солнышко-то здесь, похоже, – редкий гость. Отсюда и окраска растительности такая. Но бывает оно. Бывает. Вот когда оно здесь бывает и подолгу ли оно здесь гостит? – размышляя, он встал и собрался, было, идти к палатке, как увидел Ольгу.

Она шла с рюкзаком и несла в руках его ботинки.

– Ты куда? – он встал у неё на пути.

– Палатку я поставила. Вон – стоит. Со всех сторон видно. А я буду ночевать рядом с Чарухом.

Максим снял рюкзак и поставил его перед собой.

– Впервые вижу человека, который за два дня столько раз сказал слово – «Я».

Впервые вижу человека, читающего книги, который знает, но не понял почему, у многих народов вообще нет этого слова.

Ты права только в одном – это я взял на себя ответственность за тебя и за благополучие твоих родителей и братьев, а не ты. Естественно у тебя нет обязательств ни передо мной, ни перед ними. И это показать и доказать у тебя получилось.

Не понимаю, – для чего тратить силы, с упорством маньяка, доказывать мне это каждую минуту.

...Медленно разворачиваешься... медленно и... маршируешь к палатке. Там медленно и осторожно садишься на спальник и ждешь меня.

...Марш! И без разговоров.

Максим смотрел, как Ольга повернулась и пошла к палатке.

– Если сейчас изобразит что-то напоминающее солдата – убью! – подумал он.

Когда он подошел к палатке, Ольга сидела около неё и смотрела на озеро.

– Кто разрешил снять ботинки? – он посмотрел на свои ботинки, стоящие на камне.

Ольга встала, молча, взяла ботинки и стала переобуваться.

– Мне надо осмотреть тропу, по которой мы пришли. Надо что-то приготовить поесть за это время. Газ трогать не будем. Найдешь кострище и там приготовишь.

Подбери продукты, – он смотрел, как Олька шнурует ботинки.

Ольг встала и вытащила из палатки котелок, в котором лежала банка тушенки, мешочек с чаем и продуктами и, молча, протянула их перед Максимом, показывая ему.

– Топор?

Ольга вытащила из–под палатки топор и тоже показала ему.

– Сначала посмотрим ногу. Разувайся! – он достал из рюкзака тюбик с лекарством.

Ольга разулась и разглядывала свою ногу.

Нога с наружной стороны заметно опухла. Он заметил, что это заметила и Ольга.

Максим, вспомнив совет Дмитрия, взял, вытряхнул из котелка припасы пошел с ним к озеру. Набрал воды, вернулся и присел около ноги.

Взял салфетку намочил ей и положил на сустав.

– Компресс согреется – сменишь. И так пять раз, – он посмотрел на озеро.

– Хоть бы какой-то ветерок, хоть маленькая да рябь бы, – подумал он.

– Когда папа мне сказал – «Помолчи хоть немного», то после этого они с мамой три дня заглядывали мне в рот, проверяли – есть ли у меня язык. Только после того, как их вызвали в школу и отругали, я стала говорить, – пробурчала Ольга.

– Я не твой папа и не завуч школы, – огрызнулся Максим.

– Давайте день греть ногу, чтоб потом её отморозить, – парировала она.

– Давайте помолчим, как тогда в школе, – он посмотрел на тюбик, который согревал руке, и опять стал смотреть на озеро.

– Пять, – сказала Ольга.

– Десять, – ответил Максим.

– Когда же здесь появляется солнце. Не может быть, чтоб... А что, интересно, удерживает здесь облако? – размышлял он.

– Десять, – прервала его размышления Ольга.

Он подошел и посмотрел на ногу.

– Давай, – он хлопнул себя по колену и стал выдавливать гель из тюбика.

– Ибупрофен, – ваш Дип – это просто обезболивающее, и никак не больше. Он никак не может способствовать регенерации ткани. Тем более связок и сухожилий.

Ольга смотрела на озеро.

– Не сможет. Он сможет снять болезненные ощущения при интенсивном массаже, который будет способствовать притоку и повышенной скорости обмена в капиллярах и сосудах, – ответил Максим, начиная массаж.

Он укутал ногу свитером и осторожно поставил её на ботинок.

– Полчаса. Полчаса смотришь туда, куда смотрит твой Чарух, потом надеваешь ботинки и осторожно идешь, ищешь кострище и готовишь... уже ужин. Потом сидишь около костра, – если хочется есть – ешь и ждешь меня.

... В перерывах думаешь о том, что такое хорошо и что такое плохо. Меня нет. Я там, – Максим махнул рукой в сторону тропы, по которой они пришли.

Дойдя до того места с которого они увидели озеро, Максим оглянулся, было хорошо видно палатку, Ольгу сидевшую около воды. Он перекинул ружье на шею, поправил нож и фляжку, посмотрел на свои кроссовки.

– Не промокают ботинки, говоришь. И почему бы это? – вспомнил он Ольгу.

...– Тропа с озера должна быть где-то тут. Отворотки с той, по которой шли мы – не было. Значит она где-то правее, – решил он и вернулся назад.

Он спустился почти к самой воде. Медленно, идя по берегу, стал осматривать заросли, стараясь в них найти её признаки.

Не пройдя и пятидесяти метров, он увидел её. Она шла откуда-то из зарослей и выходила на другую сторону озера.

– Получалось, что тропа, по которой они пришли, шла по берегу, против часовой стрелки, огибала озеро и уходила куда-то.

Или наоборот, – эта тропа приходила сюда, огибала озеро по часовой стрелке, подходила к Чаруху, – вот ведь привязалось имя, – подходила к «лягушке» шла неизвестно куда и выходила выше «лежащей черепахи», которая сторожила,.... а ведь точно, «черепаха лежала» у тропы и сторожила...

...Там и Ольга сказала « Ну, вот». И засмеялась.

... «Ну, вот». «Ну, вот». Так Ольга говорила, когда кого-то ждала. «Ну, вот»....

Потом она говорила? Потом она говорила.... Потом она говорила – «а я вот...»

Да. Ольга так говорила, когда кто-то приходил. Она говорила – «Ну вот, а я вот...», – размышлял Максим пытаясь понять, – почему эти тропы не имеют перемычку.

– А перемычку они не имеют только потому, что все кто сюда приходит знают о том, что нужно обойти озеро. И обойти его можно в двух направлениях – «туда и обратно».

... К людям – против часовой. От них – по часовой. Против... по.... Против ... по.

Против... по, – Максим вспомнил своего отца и его танцы, там – на Урале.

Шаманские танцы, которые он помнил с детства. Ему показалось, что он даже услышал звук коипа. Размеренный четкий звук коипа. Он шел откуда-то из -за спины. Максим огляделся – там было только спокойное зеленое озеро.

– Бубен. Это бубен! – Максим глядел на него, – Это бубен. И если поверхность будет вибрировать, то будет звук. Это же какой будет звук? – Максим оглядел вертикальные скалы.

Он наклонился и поднял камень, желая проверить, что будет, если бросить его в воду.

В последний момент он передумал и вернул аккуратно камень на место.

– Не тобой положено, – вспомнил он слова отца

Он сел, закурил.

Вспомнил, как отец в десять лет увез его в интернат.

Все, кроме отца, пророчили ему судьбу отца и всех его дедов. Судьбу шамана.

– Не я ему учитель. Пусть учится. Пусть учится..., – вспоминал Максим, – Не я ему учитель.

Тогда все восприняли отъезд Максима в интернат, как вполне обычное событие. Их было много таких ребятишек, которые зиму проводили в школе–интернате, а каникулы дома, в семье, среди родных, в тайге. Олени, собаки, охота – обычная жизнь.

Вдруг Максим вспомнил, что не «много таких». К восьмому классу он был выше всех на голову. На физкультуре стоял всегда первым. И волосы... – он машинально взял себя за волосы.

– Волосы. У всех ребятишек волосы были черные и прямые. У него – светлые и если их не трогать, то они ложились большими кольцами.

Максим посмотрел в сторону палатки.

Недалеко был еле заметен дым, который уходил вертикально вверх.

– Ну, хоть какое-то движение воздуха здесь должно быть? – подумал он, – Как может существовать такая чаша без воздухообмена?

... Максим стал вспоминать, как учился, как, без проблем, поступил в институт, как институт переименовали в университет, как работал на кафедре, как вдруг его тема стала «закрытой».

Потом «закрытое» НИИ. Перевод в головной институт в Питер.

– Лягушка! Лягушка. Асявем–ими, ... – вспомнил Максим, и посмотрел на Чаруха, – Лух. Конечно же – «лух» – святыня дома.

...Конечно же лягушка – тотем, хранитель рода, многих семей хантов и манси.

– Помощники Сатум тий ике – бога богов, могли приблизиться к нему, только приняв облик лягушки, – вспомнил он рассказы отца.

... Максим потряс головой. Ему показалось, что по воде пробежала легкая рябь.

Он стал вглядываться, но видение не повторилось.

Он посмотрел опять на тропу. Было очевидно, что сверху тропа напоминает две перекладины внутри бубна, расходящиеся в этом месте.

– Рукоятка где-то там, – Максим посмотрел в направлении, куда уходила тропа.

Дым от костра пропал. Надо было возвращаться.

– Ну, вот! А я вот пока тебя не было знаешь, что нашла? Пойдем – покажу! – она потянула его к огромному, поросшему мхом камню.

– Смотри. Видишь? – она пальцем ткнула в его поверхность, – Что скажещь?

– Камень. Мох. Кедр, – Максим посмотрел вверх, – Молодой. Шишки. Уже почти спелые. Мыла мало, руки от смолы будешь оттирать песком.

– Да, нет! Смотри! Вот, вот, вот, – она стала водить пальцем по камню.

– Вот, вот, вот, – передразнил её Максим и стал водить рядом.

– Стой здесь! – она пошла к костру и вернулась с обожженной веткой.

Взяла её и стала водить её по поверхности камня как скребком.

На камне проступила угловатая буква «R».

Действительно, – на камне была странная угловатая «R»

Максим вопросительно взглянул на Ольгу, ожидая объяснений.

– Райдо! – многозначительно сказала Ольга и замолчала.

Максим продолжал смотреть на неё.

– Руна «Райдо» – руна развития и движения в глубинном понимании этого.

Она опять замолчала. Максим молчал тоже.

– Толкований множество. Скандинавская руна. Я тебе скажу, как правильно и понятно.

...Это – необходимость перемещения в новую точку по частям и там собраться опять в целое, но уже в новом качестве. Это требование полностью доверять процессу, но не терять бдительность. Как бы это тебе... Сидишь молчишь, а все мышцы напряжены, но не подпрыгиваешь.

... Полное доверие. Полное.

... И мужество. Требуется огромное мужество принять эту дорогу.

... И терпение. Терпение.

Вот! – Ольга замолкла.

– Скандинавская? Здесь? Это если для тебя лично, – Максим стал разглядывать знак.

– Это для меня лично. После того, как я тебе её показала – для тебя тоже.

Терпение. Слышал? Терпение. И не подпрыгивать из -за всякого пустяка.

Ну, надо было спросить тебя про Чаруха. Надо! Ну, не спросила. Не спросила.

Ну, убей меня. На, убивай, – Ольга наклонила голову и оттянула ворот свитера.

– А это что на шее? – Максим увидел скрученную веревочку из голубой и оранжевой ткани на Ольгиной шее.

– А это... Максим! Тебе это надо? Давай потом! А?

– Что это? Оранжевая ткань – я знаю откуда. А голубая? – Максим смотрел на Ольгу.

– Мне вообще-то нужна красная. Но её нет. А голубая?... У меня была еще одна футболка, которую ты не видел. Я от неё по низу отстригла. И на тебя отстригла тоже.

– Есть кранная. Она в левом нижнем кармане в моем рюкзаке, – сказал Максим вспомнив, что эти цвета его сопровождали с детства.

– Правда? – взвизгнула Ольга, – Тогда я можно наружу её достану, а хожу, как воровка. А эту, – она сняла с шеи скрученный шнурок, я к Чаруху отнесу.

– Она скорее всего – Чалух, – сказал Максим и посмотрел в сторону «лягушки».

– Чалух? – Ольга задумчиво тоже посмотрела туда, – Пусть будет Чалух. Пусть будет девчонка. Мне даже так лучше. Есть с кем посплетничать. Два мужика у меня на озере – перебор, конечно.

– Так что с Райдо? – Максим остановил вопросом Ольгу, которая уже пошла к палатке.

– Не знаю. Это не «новодел». Это точно. После «человека с телевизором» знаешь, сколько я их видела? У–у–у...

...Клювиком она на север смотрит.

... Не знаю... Пока.

Думать надо. Ясно только, что тот, кто её изобразил, потом здесь уже никогда не был, – Ольга загрустила.

– Почему? – Максим внимательно смотрел на неё.

– Понимаешь, руны так и в таких местах изображают при магических ритуалах. Это амулет, талисман. Но... понимаешь, её достаточно просто пальцем на камне написать. Кто-то просил помощи перед дорогой туда, – Ольга махнула рукой на север. – И тот кто-то просто вывел её на камне – «за один проход». Просто взял вот так, – Ольга пальцем вывела руну, – а на камне остался след.

...Как ты думаешь, из какого материала было перо, и с какой силой автор нажимал на него, и когда? Посмотри, поверхность камня успела окислиться до того состояния, что ты её даже не смог разглядеть.

... У нас с тобой даже нет ничего такого, чем бы мы могли это повторить.

.... Не знаю.... Пока.

Давай поедим? – Ольга притихла и пошла к кострищу.

... Они сели около костра.

– Максим! Если я тебе ещё кое что скажу, ты не скажешь – «дура»?

– Не скажу.

– Когда ты меня заставил смотреть на ту стенку, – Ольга махнула рукой в сторону другого берега.

– Попросил. Попросил смотреть туда и думать, – перебил её Максим.

– Когда ты меня попросил смотреть на ту стенку и думать, а сам сидел и смотрел на меня вон там, – Ольга кивком показала на берег, где была тропа.

– Я смотрел на озеро, – Максим опять перебил её.

– ... и смотрел на озеро, на берегу которого сидела я. То вот там, – Ольга опять повернулась к озеру, – появилась лестница.

...Она уходила в облака. Вот так вот.

– Обычная лестница? – спросил её Максим.

– Ну, как. Ну, не такая – с перекладинами, а каменная лестница. Широкая.

Но что странно, – посередине лестница одна ступенька была высотой метра два, два с половиной. Так трудно определить. Я примерно прикинула по тому дереву, видишь стоит одинокое дерево. Какая высота его? Как думаешь? – Ольга показывала на стену.

Максим стал оглядывать склоны, сравнивая.

– Думаю метра три, три с половиной, – сказал он.

– Вот и я так тоже посчитала. Два, два с половиной метра была та ступенька. Одна такая. Все остальные нормальные.

... Я – дура? Да?

– Куда она шла? – спросил Максим.

Ольга долго внимательно смотрела на Максима.

– Максим, – она не отрывала взгляда от его глаз, – Скажи, пожалуйста, не пугай меня, откуда у вас у всех вот эти стереотипы.

... Если лестница – то куда?

Откуда! Понимаешь – лестницы для того, чтоб спускаться. А выключатели – чтоб включать, а не выключать. А ключи – чтоб запирать, а не отпирать. Понимаешь? Ты меня понимаешь?

... У вас все с ног на голову. Мир функционален. Понимаешь?

Если я здесь – то так надо. Если ты здесь – это карма. Свою карму надо уважать.

Это крест, который человек несет. И нести его он должен с достоинством.

Если ты живешь – это же чудо, что ты живешь. Просто живешь – и это чудо.

Как вы не можете понять, что «жить лучше» – это признак дебилизма.

Если человек живет – это предел. Не может быть более чистого золота, чем чистое золото. Предел. Понимаешь? Предел.

Купить яхту для развлечения и радоваться, что в трехсотом знаке после запятой, вроде восьмерку заменил на девятку. Ну? Кто он?...

Ольга замолкла.

– И какая она эта лестница? – нарушил молчание Максим.

– Максим! Ну, как я тебе могу рассказать о том, чего ты не видел? У? Как?...

Как бы я не рассказывала – это будет, – как я увидела лестницу. Понимаешь?

...Не такая, какая она, а как я её увидела.

– Надо было сфотографировать? – прервал её Максим.

– А я не знаю? Я не знаю того, что все знают, что надо было мне делать.

... Бежать к фотику, чтоб она пропала за это время? И не сфотографировать, и не запомнить? Да? Давай я тебе её нарисую? Давай бумагу.

– Сейчас принесу, – Максим встал и пошел к палатке.

... – На! – вернувшись он протянул Ольге «блокнот–свиток», карандаш и ручку.

Ольга раскрыла блокнот расправила лист и уверенно карандашом стала рисовать сначала озеро, потом палатку.

– У тебя хорошо получается, – Максим заглядывал Ольге через плечо.

– Школа. Я художественную школу закончила. Даже в Суриковское собиралась. Потом передумала. Не рисую, не пишу больше, – Ольга продолжала рисовать.

– Почему? – Максим сел напротив.

– Понимаешь, соревноваться с цифровым фотоаппаратом в достоверности,– глупо.

...Художник – это фильтр. Понимаешь, он пропускает сквозь себя увиденное, а на выходе уже готовый продукт, доступный для огромного количества людей.

Это как музыка. Что проще... Или вот стихи писать... Или дом строить... Просто. Бери там: ноты, слова, кирпичи и ставь их в определенной последовательности.

Особого труда-то нет.

Ольга прекратила рисовать и смотрела на озеро.

–Понимаешь, я как... как дырка, что вошло – то и вышло. Зачем, кому такие картины нужны? Фотик это делает лучше!

Она опять стала рисовать.

– Вот! Смотри. Как это озеро называется?

– Никак. – Максим протянул руку к блокноту.

– Тогда напишем... тогда напишу..., – она стала что-то писать на листке, – Вот – «Озеро Чалух» тире «Ольгино озеро» , дата, подпись.

Она протянула блокнот. Из него выпали записки, которые Максим снял с вершин перед встречей с Ольгиной группой. Ольга подняла их и протянула вслед за блокнотом. Остановилась и замерла.

– Максим, это что? – она показала записки.

– Это «записки». Я снял их с вершин, пока вас ждал на перевале.

...Что тебя напугало, – он смотрел на напуганную Ольгу.

– Это... Это знаешь, что? – Ольга тыкала пальцем в рисунок рожицы и ромашки на одной из них, – Это... Это мама рисовала.

Она взяла, расправила их.

– Максим. Максим. Они меня обманули два года назад.

Они вдвоем ходили, а не с группой. Вот смотри.

Тут только наш домашний телефон и их рабочие, а фамилии...– тут мамина девичья, тут фамилия её подружки и фамилия папиного зама.

...Они обманули меня два года назад. И вот – смотри – смеются еще, – Ольга тыкала пальцем в «рожицу» и готова была разреветься.

– И ромашку даже мою нарисовали.

Вдвоем сюда – одни. А я там с Мишкой с Никиткой. А если бы что-то случилось?...

Ну, как так можно? Что за люди?...

Вруны! Одни вруны кругом! И ромашку мою, чтоб надо мной поиздеваться!...

Максим не знал, что говорить и что делать.

– Ты мне копии их дашь. Я устрою им восстание на броненосце «В потемках».

Вот только вижу их.

Как я правильно-то сделала, что смылась от них.

Туда же ещё – взялись Мишку с Китом воспитывать.

Их к детям вообще подпускать нельзя.

Максим протянул Ольге карандаш.

– Зачем? Я нарисовала все,– она отодвинула его руку.

– Записывай. Записывай по свежей памяти. Дневник. Страница номер один.

Пиши. Заголовок – «Руна Райдо». Эпиграф – «Полное доверие. Мужество. Терпение.» Так?

– Так! Но это не применимо к наглой, беспрецедентной лжи, ... мелкому лукавству,...

Всяким там «сю–сю» с камнем за пазухой. Этим вот, ... – Ольга скорчила улыбку.

– Пиши, пиши. Пригодится.

...Люди были уверены в себе, – хотели побыть вдвоем, но не хотели тебя пугать.

Дополнительные фамилии внесли – чтоб записка была для другой группы действительной. Рожицу и ромашку нарисовали – дали понять, что у них все хорошо.

Именно рожицу и ромашку – что пришло в голову первым – то и нарисовали.

Значит, о вас всю дорогу думали.

Максим замолчал и стал рассматривать рисунок.

– Она раньше рожицу с бантиками рисовала.

...А потом, когда косички стали мешать на гимнастике, мне сделали короткую стрижку. Стала так рисовать.

Она так записки мне подписывала. А я ей в ответ ромашку рисовала, что прочитала – мол. Я рано на тренировки убегала. Потом домой, а они уже на работе. Потом я в школу, опять куда -нибудь, а они уже с работы приходили. Посмотрят – ромашка – значит, была дома.

А потом Мишка родился. Потом Никитка. Они все время с ними проводили.

А я только для того, чтоб коляску покатать на улице.

Максим слушал, опершись на руку, и думал о Динке.

О том – как ей сейчас у дедушки и бабушки, о том – как её ждут другие дедушка и бабушка в Питере...

Завтра день её рождения.

Завтра день гибели Ольги.

Смотрел с грустью на Ольгу, которая сидела и рассказывала «вперемешку» о своей «нелегкой» жизни, изредка хлюпая носом и гладя рукой записки с вершин.

Вспоминал свое детство, родителей, братьев, тайгу....

– Возьми их себе. Подлинник. Не отвертятся, – с улыбкой перебил он Ольгу.

– Вот – вот. Теперь – не отвертятся, – Ольга улыбнулась.

– Давай доедаем и чай.

Будем пить чай, – Максим посмотрел на притихший костер.

– И настанет час «потом», – добавила Ольга вставая.

– Час чего? – Максим посмотрел на неё.

– Час «потом». Ты все время говорил – «Давай потом. Давай потом.»

– Давай потом. Сначала чай, – Максим встал и пошел за дровами.

– Нет. Максим. Я еще тебе сказать что-то хотела...

Дай я тебя «бодну», а потом скажу? – Ольга хитро смотрела на него.

– «Бодну» – это как?

– Вот так, – Ольга толкнула Максима лбом в плечо.

– «Бодай» и говори, – Максим оперся рукой о камень, чтоб не упасть.

Ольга раза три ткнулась ему лбом в плечо.

– Максим. Я хочу искупаться. Я хорошо плаваю, но я не буду плавать, я только полежу в воде. Если ты боишься, то можешь привязать меня веревкой. Я только немного полежу в воде и все, – затараторила Ольга, – ...А потом чай. А?...

... Я знаешь, первый год жизни на балконе жила. Меня кормили и на балкон – с глаз долой. Там и выросла. На морозе и на стуже, под завывание вьюги. Под гром и молнии. А?...

Ольга сложила ладони перед собой и старалась жалобно смотреть на Максима.

– Ты тут не очень на родителей наезжай! Правильно делали.

У меня Динка так же росла первый год.

Тьфу–тьфу, – не сглазить бы, – до сих пор не знаем, – что такое болеть,... – Максим осекся, не договорив.

Ольга замолчала, отвернулась к озеру.

– А сколько ей лет? – спросила она, обняв себя за колени.

– Завтра будет три.

День рождения у неё завтра, – ответил Максим.

– И у мамы день рождения. Чудно! Две Динки в один день. И имя-то не частое..., – Ольга продолжала смотреть на озеро.

– А мама её где? – спросила она помолчав.

– Мамы с ней нет. Она осталась в горах. Далеко отсюда. Очень далеко. Два года, как уже нет. Завтра – как два года уже нет.

Максим закурил и тоже стал смотреть на озеро.

– Плохо без мамы Динке.

...Маленькая. Еще не знает, как плохо бывает без мамы. Девчонка же.

А кто ей косички заплетает? – Ольга повернулась к Максиму.

– Я. Бабушка иногда. Сейчас другая бабушка, наверное... Может кто ещё. Там много – кому заплетать.

– Нет. Это очень важно, кто заплетает косички.

Мама мне раньше песенку пела, когда заплетала. А если папа, то сжимал так коленками, что даже дышать было тяжело. Я помню, помню.

А где это – «другая бабушка»?

– В тайге. На Урале. У моих она сейчас. Мы приехали к ним, а уже оттуда я – сюда.

– Кругом одни вруны! А когда вы с Ди познакомились? – Ольга развернулась к Максиму.

– За пять часов до нашей встречи, – Максим смотрел ей прямо в глаза.

– Кругом одни вруны!

Меня отдать незнакомому человеку! Первому встречному на дороге!

Что за жизнь? Как какую-то... , – Ольга помахала лажонью, как буд-то что-то взвешивала на ней и опять отвернулась к озеру.

– А как же Юрка с Данькой? Развели, как лохов?

– Нет. Не развели. Они будут руководить выходом группы. Дмитрий Иванович будет, лишь, в роли наблюдающего, без права вмешиваться, советовать или поправлять.

Он знает эту процедуру. Проходил сам её.

И с документами будет все нормально. Я думаю, – что нормально.

В любом случае ребятам все это на пользу.

– Хоть что-то хорошее.

А потом?...

– Что потом? – не понял Максим.

– Ну, Динка у твоих. А потом?

– Потом отсюда я поеду к ним. Побуду дней пять и домой – в Питер.

– Какие вы все – вруны!

...Я поеду с тобой на Урал.

... Я хочу на Урал! Доведешь меня до околицы. Отдашь свою палатку. Ты к Динке – я в горы. Потом все в Питер.

Позвоню Юрке с Данькой – они заберут мою палатку, а там больше у меня и нет ничего,... – Ольга вскочила, – Так я купаться?

Максим не знал какое принять решение.

– Подумай. Может просто походить...

...Если в воду, то до глубины колена. Лежать до счет...., – он задумался, прикидывая, сколько времени безопасно можно лежать в такой холодной воде.

– Я считать не буду. Мне с ней поговорить надо, а не лежать и считать. Как поговорим – так и выйду, – Ольга была серьезной и печальной.

– Хорошо. Так – так так! Пойдем.

... Пока Ольга готовила одежду, Максим подошел к воде и опустил в неё руки.

В этот раз вода показалась ему не такой холодной, как в первый раз.

Он опять быстро «растер» ей в руках. Признаков пены не было.

Оглядел дно. Вода была прозрачная. На расстоянии метров десяти дно просматривалось хорошо. Было заметно, что где-то там дальше оно резко поворачивает вниз.

Он разулся и пошел, отходя от берега.

Вода была хоть и холодная, но не такая, что б это было неприятно.

Ногам было уютно и хорошо.

– Правда! Искупаться что – ли? – пришла мысль.

Он услышал сзади всплеск воды. Оглянулся. Ольга медленно заходила в воду, держа перед собой сложенные ладони и глядя куда-то пред собой.

Он посмотрел в том направлении – вроде, все было, – как было.

Ольга легла в воду. На поверхности оставалось лишь лицо. Глаза были закрыты.

Она то приподнимала, то опускала голову.

– Максим! Над поверхностью раздается мелодия. Звук не может так распространяться... Это без сомнения какая-то мелодия,... услышал он слова Ольги.

Максим не спеша разделся и тоже лег в воду.

Действительно, над самой водой плыла какая-то мелодия.

Он положил голову удобнее, на камень.

Какой-то незнакомый инструмент о чем-то грустно рассказывал.

Мелодия изредка то замирала, то, набирая силы, поднималась куда-то, разливалась, переливаясь многоголосием, опускалась и опять...

Он услышал всплеск и не в силах поднять голову, только нащупал руку Ольги и сжал её запястье.

Она повернула руку и вложила ему в руку свою ладонь.

Максим вдруг ощутил, что вода – не холодная.

Она приятно обжимала тело, поддерживая его в каком-то почти парящем состоянии. Музыка убаюкивала.

Максиму показалось, что он засыпает. Он видел, нарисованную Ольгой лестницу,... огромный, черного цвета, круг,... людей в странных белых одеждах,...

В музыке появился четко различимый ритм.

Он как бы появился на зов мелодии. Раздавался откуда-то издалека. Вливался в неё, заставляя многоцветное покрывало её вибрировать...

Он видел, как от поверхности мелодии отделялись какие-то шары и уплывали куда-то...

Люди стояли и, молча, провожали их взглядом.

Потом он увидел Ольгу. Она была такая же, как и тогда, когда они познакомились на Урале. Она была тоже в белой одежде и не замечала его.

Потом повернулась и подошла к нему.

Она долго смотрела на него, слегка наклонив голову.

Потом протянула руку и хотела взять его руку.

Посмотрела на неё, передумала, улыбнулась и сказала: – Ну, вот...

Максим отчетливо слышал эту фразу – «Ну вот!» и ждал продолжения, – она должна была сказать дальше – «... а я вот...»!

Но Ольга молчала.

Потом, видимо, поняв, что он ждет, сказала – «А я вот!» и развела руки, взглядом окинув всю чашу, людей, лестницу, круг, который казался ещё чернее на фоне светло–серых, в голубизну, скал и белых одежд людей.

Потом к ней подошла какая-то другая девушка, и тоже в белой длинной одежде.

Ольга взглядом показала ей на Максима и что-то сказала.

Они стали обе смотреть на него.

Потом Ольга посмотрела куда-то вниз, и Максим понял, что он держит за руку Динку.

Динка была в своем голубом платье с большим белым воротником.

Максим и другая девушка смотрели, как Ольга и Динка, смотрят друг на друга.

Потом Максим увидел, как над лестницей появилось белое облако, тень его стала набегать на круг, на людей. Краски стали меркнуть...

Волны музыки поднялись выше... Ритм стал более различим...

Максим услышал бубен.

Он знал эту мелодию.

В детстве он часто её слышал.

Потом отец перестал его брать на камлания, и он думал, что больше уже никогда не услышит её.

Это была она.

Только теперь Максим понимал, что говорил коип.

Коип рассказывал о нем. О тайге. О горах. О реках и об озерах. О птицах и рыбах. О...

Максим видел перед глазами весь мир.

...Вслед за музыкой стихла и песня коипа.

– Ты спишь? – услышал он голос Ольги.

Максим растерялся и открыл глаза. Ольга лежала с закрытыми глазами.

– Это ты сказала? – спросил он её.

– «Ты спишь?» Это я спросила, – ответила она, не открывая глаз.

– Оль. Давай выходим, – Максим встал на колени и умыл лицо.

– Так не холодно же!

– Может – холодно, но мы не чувствуем. Переохладимся. Будет нам еще одна проблема.

– Буду всех лечить брусничным чаем. Буду укутывать свитерами и не давать выходить из палатки.

– Кого всех?

– А всех. Тебя себя, кто еще будет... Всех, кто под руку подвернётся, – заулыбалась Ольга.

– А у вас – на Урале сейчас есть брусника? – она села.

– И клюква тоже, – они сидели в воде.

– Убийственный коктейль получится. Брусника – отсюда, оттуда, клюква – оттуда, отсюда.

Цена неимоверно высока, но ниже реального эффекта от использования, – пробубнила Ольга, встала и пошла к берегу.

– Надо было, хоть, костер сначала «развеселить». Побежали, как маленькие, – добавила она, натягивая свитер.

– А я ведь поспала, – сказала Ольга с улыбкой. – И выспалась, кстати.

Так, что я готова «потом» слушать до утра.

... Они вернулись к костру.

– Да! «Райдо»! Кто её начертал? – сказала она тихо, думая о чем-то своем.

Встрепенулась: – Как завтра будем отмечать дни рождения? Кофе с молоком и сгущенка? Я лепешек напеку. Потом будем танцевать.

Или давай, сходим опять туда. Наверх. Куда лестница ведет. А?...

Налегке. Туда и обратно. Спокойно. Тихо. Как будто банк «берем». А?...

...Выспались!

Кстати, давай спать под Чалухой?

Ты думаешь, она за ночь остынет?

Да она за две ночи не остынет! Под ней будет теплее, чем в палатке. За день, знаешь сколько она тепла набралась? Ветра-то нет совсем. Некому дом выстужать. А?...

– Давай! – согласился Максим.

– Ну, вот! Выспались и пошли.

– Давай потом. Утро вечера мудренее.

– Так «потом» уже идет. Когда потом – «потом». Так можно все «на потом» перенести, – суетилась Ольга.

– Так и рассказывать больше нечего, – ответил Максим.

Он взял Ольгин рисунок и опять стал рассматривать его.

– Что ты думаешь по ней? – он повернул рисунок к Ольге.

– Сейчас не знаю. Час назад была гипотеза. Сейчас – нет, – ответила она.

– А час назад, какая была?

– А час назад... Час назад я думала, что это символ восхождения, пути. А та ступенька, что путь, какой бы ни казался простым, в одиночку непреодолим.

Эту ступеньку можно преодолеть только втроем.

Триединство. Понимаешь суть мира – триединство.

– Ну, я смотрю, что тут, в принципе, нет проблем её преодолеть, – Максим опять посмотрел на рисунок.

– Я понимаю, о чем ты хочешь сказать. Тут надо понимать триединство не в буквальном смысле.

Пусть будет веревка. Но этого мало. Нужен крюк! Три! Уже три!

Один человек другого не поднимет, не спустит на руках. Негде вдвоем встать, – ступенька мешает. Значит справа и слева надо стоять. Три!

Человек по устройству триедин. Тело, разум, и, пусть будет, хотя это не так, – душа. Три!

В каждой ситуации поведением человека управляет кто-то один. Другие – в помощь.

Как олени, нарты и каюр! Все разные, а двигаются с одной скоростью. И скорость определяется одновременно всеми ими. Но рулят – то один, то другой.

То олень устал. То нарта сломалась. То каюру что-то сделать надо.

Три попытки во всех сказках – дать возможность каждому «порулить» в ситуации.

Три брата, три сестры... Об этом я могу книгу тебе написать.

Но дело не в этом! Понятие триединства – это промежуточная ступень в понимании мира.

Триединство – это то, что на «поверхности». То, что очевидно. Но человек даже этого в своем большинстве не способен осознать. Не способен!

Но человечество в целом не разорвать тоже. Кто-то может в обществе и осознал и другие ступени осознания мироздания. Ну и что? Что это дает, если человечество, в целом, топчется на ступеньке триединства. Как и куда дальше?

Оно только недавно, каких-то две тысячи лет, топталось на осознании мира посредством образов. Как верблюд.... Как змея....

Думалка-то у человека ещё не созрела. Не на уровне это генетическом. Каждому новому человечку опять надо вдувать в мозги знания.

Можешь объяснить, почему «дети маугли» не способны, даже оторвавшись всего на год от социма людей, жить в этом социуме?

Видишь – нет! Я могу объяснить. А толку что? Кому мне это рассказывать? И зачем?

Вот тебе вопрос, которому тысяч пять лет.

Я из мешка высыпаю перед тобой зерно. И спрашиваю тебя: – Видишь перед собой кучу зерна?

Ты, как честный человек говоришь: – Вижу.

Я говорю тебе: – Вот я забираю одно зернышко и уношу. Куча осталась?

Ты мне: – Да! Осталась!

А я тебе: – И сколько должно остаться зернышек, чтоб перед тобой была куча зерна?

Сколько? А Максим?

– Четыре зернышка! – Максим улыбался.

– Ты знал. Ты знал, – засмеялась Ольга.

– Нет. Ты сама подсказала мне, говоря о триединстве, как о промежуточном этапе, – засмеялся Максим.

– Нет! Ты знал. Знаешь этот анекдот, про «ты знал». Вспомнила. Рассказать?

– Расскажи.

– Подходит мальчик к девочке в детском саду и говорит: – Отгадай загадку!

Девочка говорит: – Загадывай!

Мальчик говорит: – Отгадай – кто это? Зеленая, с длинными задними ногами, прыгает и квакает?

Девочка думала, думала, а потом и говорит: – Лягушка!

Мальчик обиделся и сказал: – Так не честно! Ты знала. Ты знала! – Ольга расхохоталась и упала на спину.

– Ой! Не могу. Ну, и мальчик!

Она поднялась, утирая слезы.

– Ты знал. Вот! – она продолжала смеяться.

– Нет. Просто ты подвела меня к этому, – улыбался Максим.

– Да! Четыре. Ибо три точки дают лишь плоскость. Притом только одну плоскость и никакую другую.

Куча же в нашем подсознании – это объем. А объем создается еще одной координатой.

Теперь внимательно – плоскость можно описать двумя координатами. А объем – тремя.

...Ой! Не могу. Ну и мальчик! – Ольга опять засмеялась.

– По сути три координаты дают нам описание видимого нами мира.

Так вот – сознание у человечества не находится на этом уровне ещё, что бы осознать мир «в объеме».

Не осознает он «триединства». Не понимает. Глупый, человек ещё. Не дорос.

Поэтому и лестница – символ объема.

И Пирамида символ объема.

И одна ступенька такая высокая, что преодолеть её можно лишь осознав «триединство».

...Но теперь, – думаю по–другому....

Ольга задумалась.

– Как? – спросил Максим.

– Давай, потом! – засмеялась она.

Они сидели, смотрели на озеро.

Вечер накатывался, закрывая сначала облако, где-то там сверху. Оно стало ниже.

– А как теперь ты считаешь? – нарушил тишину Максим.

– Не знаю.

Вода сказала, что я что-то узнаю сегодня вечером или ночью очень важное.

Может про лестницу, что-то расскажут?...

Может про Московский кремль, что? Я про него тоже спрашивала...

Может скажут, как палочки коринобактерий за два–три дня предчувствуют вспышку на солнце?

Может просто скажут, что быстрее света?

...Тоже все говорят: – «Потом!»

Когда «потом»? Почему «потом»?

...Давай сегодня посидим подольше. Я выспалась. Костерочек сделаем маленький–маленький.

Не хочется спать.

У тебя нет ощущения, что после купания, вроде, как рубашку какую-то надел на себя? Немного колючая, а теплая. Или просто вечер теплый?

Максим почувствовал, что, действительно, он чувствует свое тело как-то по–другому. Такое ощущение, что поверх кожи находится какая-то невидимая пленка.

Она грела, плотно прилегая, а местами даже казалось, что стягивает его, каким-то эластичным покрытием.

– Может быть, в воде какие-то примеси, соли? – высказал предположение Максим.

– Безвкусная соль! Это оригинально, – хмыкнула Ольга, – Ты знаешь, я её сколько выпила пока лежала? О–о–о! Как верблюд перед дорогой, пила. Вот!

...А сколько у нас дней есть? Не хочется уходить отсюда. Сколько?

– Есть ещё три. Потом идем на выход по вон той тропе, – Максим показал рукой на тропу.

... Но обходим озеро по той стороне.

– Целых три! Тогда давай «ромашкой» обойдем склоны? Найдем что -нибудь! Наверняка, никто склоны не обходил. Начнем с того, где лестница была.

Подъем – вдоль склона – спуск – вдоль берега – подъем...... Зафотографируем озеро, панораму. Батареек хватит... А? Три дня! Завтра туда – наверх к «костылям» – с утра. Вечером – лестница! – у Ольги «загорелись» глаза.

– Меня беспокоит твоя нога. Не можешь ты на ней так прыгать. И на симуляцию не похоже. Сегодня третий день после травмы, а ты даже уже не «припадаешь» на неё. Нехорошо это! Что-то не так! – Максим посмотрел на ногу.

– Не! Ты слышишь себя? «Что-то нехорошо это, что нога зажила!» – Ольга передразнила его.

– Все должно иметь объяснение? – Максим нахмурил брови.

– Тогда начинай с того, почему у ящерицы отрастает хвост, в случае потери.

А чтоб совсем было просто – как она его сбрасывает и как выглядит этот механизм? – съязвила она.

– Если хочешь вечерять, – пойдем за дровами, – Максим встал.

... В горах быстро темнеет.

Начинает смеркаться, – повернул головой из стороны в сторону – уже темно.

...Они сидели около небольшого костерка. Было тепло. Разговаривали.

– Смотри, – сказала Ольга.

Максим поднял голову и посмотрел вверх.

Покрывало облака медленно сползало в сторону, освобождая звезды.

Они смотрели на море звезд.

Звезды отражались в неподвижной воде, и казалось, что мир плывет в звездном потоке.

– Я пойду танцевать, – сказала Ольга, встала и пошла к берегу.

Ольга скользила по берегу, и казалось, что иногда она приподнимается над ним.

Другое облако опять стало закрывать небо.

– Спать! – тихо сказала Ольга и пошла к Чалуху.

...Когда Максим проснулся, – было утро. Солнца не было видно, и определить, примерно даже, время было трудно.

Ольга возилась около костра, и чувствовался запах свежих лепешек.

Максим достал «из–под» «ноги» Чалуха коробку, достал «кофе», положил на это место банку тушенки и пошел к костру.

– А я уже была там, – Ольга показала на гребень.

Максим молчал, держа банку.

– Там тайга. Тайга, на сколько хватает глаз. Зе–ле–ная.

Ольга замолчала.

– Будем праздновать? – не дождавшись от Максима никакой реакции на сообщение, она даже загрустила.

– Ты плохо спал. Ты где был ночью? – спросила она серьезно, наливая кружки.

– Спал.

– Тебя ночью не было. Я ждала, ждала, а потом уснула. Проснулась – ты на месте.

Рано было. Облака не было. Собралась и пошла. Вот сфотографировала, – Ольга протянула фотоаппарат.

Максим долго разглядывал фотографию. Молча, протянул фотоаппарат Ольге.

– Я знаю это место. Это Урал! – сказал он.

– Покажешь? Ну, когда мы приедем за Диной... Покажешь? – Ольга вроде даже не удивилась.

Максим промолчал.

– Не нравится мне все это! – сказал, немного помолчав.

– Что тебе не нравится? – Ольга присела.

– Тянь–Шань, Урал, Саяны – все в одном месте. Не нравится. И все реально, вроде...

– Ты минуту назад дышал. Тебе нравился воздух, которым дышал? Вот! – Ольга встала, – Это – есть! Просто есть на свете – как дышать. И твое «нравится–ненравится» – не разговор. Есть! Объективная реальность, сведенная к нашему мозгу. Но! Эта реальность сведена и к «мозгу» фотика.

... Давай не будем в праздник. Нам еще на Тянь–Шань идти смотреть, – рассмеялась Ольга.

Они сидели, пили кофе с постными лепешками, когда раздался сверху гул.

Из облака медленно выплыл вертолет, и звук сразу усилился.

Максим и Ольга встали.

– Ка–226! Пассажиров – шесть, максимальная скорость – 200 км.час. Пять тысяч делим на двести – 25 часов! Не наш.

Все равно не хорошо, – пробубнила Ольга.

– Максим, что-то мне нехорошо становится, – Ольга затеребила рукав Максима.

Вертолет стал плавно облетать озеро.

– За тобой прислали, – сказал Максим.

– Максим! Это вертолет палубного базирования. Его не может быть здесь. Его никак не может быть здесь, – Ольге было тревожно.

– Откуда знаешь? – Максим повернулся к ней.

– Максим! Я с детства их знаю. ...эти вертолеты. Налеталась на них.

Что-то будет!

...Вертолет опустился недалеко от палатки.

Вышли трое.

– Максим! Они меня убьют! А я убью Дмитрия Ивановича твоего, если жива останусь. О–й–й–й! Максим, – Ольга спряталась за его спину и уткнулась лбом в шею.

– Помешали на Тянь–Шань сходить!

Максим! Ты меня не отдашь им? – скулила Ольга.

– Оля прекрати! Видно же, что идет Дмитрий. С ним ещё кто-то. Успокойся! – он повернулся и взял ей за руку.

– Это папа с мамой. Убьют они меня,... Максим. Убьют.

Ольга вышла из -за Максима и взяла его за руку.

– Только пусть попробуют! – сказала она.

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

От автора.

Вот так началась та история, получившая название «Озеро горных духов» в которой и были: поездка Максима и Ольги на Урал; поездка Ольги и Динки с отцом Максима куда-то на три дня в горы; рождение Димки – брата Динки; приезд Дмитрия Ивановича в Питер в начале лета на «годик» к своему крестнику; поездка его и родителей Ольги на Сейдозеро; поездка Максима, Юрки и Даньки на Тянь–Шань.

Это уже потом будет знаменитая история посещения Ольгой на окраине Питера великого математика и её пребывание у него в течение дня, что дало возможность собраться всем журналистам и ждать её, в надежде получить хоть какие-то новости о гении -затворнике, и её знаменитые слова, непонятные для многих и приведшие в трепет всех математиков мира – «Что вам сказать?

Я могла бы вам сказать, что гипотеза Берча и Свиннертон–Дайера превратилась в теорему, так же бесславно, как и гипотеза Пуанкаре.

Но....

Я видела решение задачи Янга – Миллса, господа писатели... теперь уж не знаю писатели чего! И видела систему уравнений для её решения».

Ольга была в ботинках, которые ей прислали друзья Максима из Австрии по его просьбе.

Иначе, он свои бы не получил обратно.

 

Вчера было завтра

 

Мария встала чуть позже Мишки, когда тот уже крутился на кухне.

– Мам, иди чай пить, – крикнул он, явно довольный тем, что у него все получается «по хозяйству».

– Сейчас, – Мария взяла телефон и набрала Сергея. – Сереж, доброе утро! Я только справиться – сегодняшние планы у нас в силе? Если «да», то расскажи мне – где и как встретимся.

...Заедешь? Может, тогда с нами чай попьешь, а потом Мишку по пути забросим?..

Она зашла на кухню. Мишка сидел и готовил бутерброды.

– И на дядю Сережу готовь. Он скоро будет. Тебя до школы подвезем.

Мария взяла бутерброд, подвинула к себе кофе и стала рассматривать Мишку.

– Мам, а ты что так смотришь? – Мишка неуклюже покрывал маслом хлеб.

– Хорошо смотрю! Иди, открывай дверь, – Мария повернула голову к коридору почти одновременно со звонком в дверь.

Сергей, как всегда, был с утра бодр и подтянут.

– Угощай, великий повар, – он вышел из ванной и сел рядом с Мишкой напротив Марии. – Что с утра не веселы? Что носы повесили?

– У меня все нормально, – тут же отреагировал Мишка и взглянул на Марию.

– Ещё бы. Запутал меня вчера «в конец». У него все нормально...

...Сережа, а зачем перед «икс в квадрате» в уравнении стоит коэффициент, если все коэффициенты уравнения можно разделить на него и ничего не изменится? А?.. – Мария взглянула на Сергея.

– В смысле – квадратный трехчлен преобразовать в приведенное квадратное уравнение? Да? – Сергей жевал бутерброд и оглядывал то Марию, то Мишку.

– Да! – почти хором подтвердили они.

– Так уравнения существуют не для того, чтоб их решали в школе. Уравнения – результат анализа какого-то процесса. Попытка найти неизвестное число, интересующего аналитика. Его можно найти и так, и так. Способов много.

Разницы никакой, как вы его будете искать. Это дело вкуса. Смысл процедуры в поиске неизвестного. А процедура может быть... ну, может привести к любой форме уравнения. Я так понимаю, что надо найти «икс». А уж как – дело ваше.

– Дело вкуса... – Мария встала из -за стола. – Дело вкуса... Миша, давай собирайся, у нас мало времени.

...Мишка выскочил из машины, помахал рукой и побежал к школе.

– Ты обещала сегодня рассказать, что случилось, и зачем тебе нужен этот, прямо скажем, – рискованный, эксперимент над собой, – Сергей смотрел вслед Мишке. Тот бежал, останавливался, поворачивался, махал рукой и опять бежал к школе. – Может, отложим все это, или ещё лучше – прекратим его. Я извинюсь перед Димкой и все мы забудем о том, что было.

– Хорошо. Раз обещала – то слушай. Только не перебивай. Я не знаю – с какого конца тебе все это рассказать.

– Маш, время есть. Начинай с любого – разберемся, – Сергей повернулся к Марии.

– У меня была прабабушка. Я её плохо помню. Мамина бабушка. Помню, что она была и все, а какая?.. Я посчитала – получается – мне было тогда два годика.

Ну, вот... Ты знаешь, что контингент, с которым я занимаюсь, достаточно специфичен. Оказалось, что у них кроме общей черты – приличного состояния, присутствует и явный набор общих лингвистических особенностей речи. Сначала мне это показалось просто интересным, а потом... а потом мне захотелось в этом разобраться. Я почувствовала азарт охотника. Доехала до аспирантуры, переговорила со своими, те рот разинули. Смотрю, у них даже ручонки затряслись.

«Ну», – думаю, – «украдут идею!» Я к своему бывшему руководителю... Тот жалеет, что ранее наработанный материал пропадет, поскольку его никак в эту тематику не сунешь... Боится, что мало может быть мне полезен...

Что-то ещё...

Одним словом – решили мы сформулировать постановку задачи.

Ты знаешь все это и понимаешь, что если это удается, то практически полдела сделано. Ну, вот...

Засела я в «публичку». Там ничего... ничего нет, естественно по этому вопросу. Я уже начала рыть в психологии в психиатрии... Нет ничего. Такое ощущение, что до меня никто там не копался. У меня тоже стали руки дрожать.

Непроходящее ощущение, что «вот–вот» оно где-то тут...

– Азарт – не всегда помощник, Маша, ты же должна понимать, – Сергей слушал внимательно.

– Азарт?.. Интересно всё так! Но дело не в этом.

И стала я ловить на себе в читальном зале взгляд одной старушки. Она тоже с кипой книг всегда на столе. Такая старушка интересная... Прямо пробивает меня взглядом. А я никак не успеваю встретиться с ней взглядом. Не успеваю...

...И тут однажды она встала и как-то повернулась так... Не знаю как... Как-то к свету так... Я смотрю – а это бабушка моя.

Я сразу узнала её. Прабабушка это моя.

И так она похожа на маму и бабушку...

– Мария. Я не думаю, что это тебя должно так волновать. Похожие люди, двойники, наконец, – это не такая большая редкость в этом мире. К этим вещам надо относиться спокойнее. Значительно спокойнее, – Сергей был серьезен.

– Я понимаю, Сережа. Я все понимаю. Только я тебе сейчас скажу самое главное, а ты пообещай, что мы поедем к Диме, а не в Кащенко. Ладно?

– Обещаю.

– Я поняла, я почувствовала, что эта старушка – я.

...Они сидели минут десять в машине, глядя на медленно падающие снежинки, которые плотным покрывалом ложились на лобовое стекло, отчего в машине становилось сумрачно и уютно.

– Как ты это ощущаешь? – нарушил молчание Сергей.

– Я смотрю на неё, как на себя. Это я. Понимаешь?

Я не знаю, как тебе сказать это, – Мария была спокойна.

– И ты, поэтому, решила...

– И я, поэтому, решила узнать, как я буду выглядеть, когда мне будет больше семидесяти лет. И если бы я это могла сделать, не прибегая к твоим и Димкиным услугам, я бы это сделала. Поскольку – «не могу», то тебе пришлось это узнать. Вот! – Мария улыбнулась и положила руку на руку Сергея.

– Мне это понятно.

Но не понятно методологически, что тебе это дает? Тут надо ситуацию «разруливать», мне кажется... пусть и с привлечением кого-то из Кащенко... Что такого?..

– Я согласна с тобой. Но прежде, чем меня сдадут в «психушку», я могу знать, как я буду выглядеть в семьдесят лет?

У меня есть такое право? Это желание здорового человека? – Мария стала волноваться.

– Не кипятись!

...Думаю, что в таком необычном желании, кроме неожиданности нет более ничего.

Но ты как-то спрогнозировала свое поведение в дальнейшем в зависимости от ожидаемого тобой результата. Ты же взрослый человек и должна понимать, что Димкин результат – это не больше чем вероятностная картина. И не больше.

Для меня непонятно, как можно строить планы и совершать какие-то действия, не зная степень вероятности события.

Димка тебя знает. У него куча твоих фотографий с пятнадцати лет. И что?

Он сейчас предоставит тебе картинку. И что? На ней может быть, что угодно. В том числе и лицо, совершенно не похожее на лицо старушки. Что тебе это дает? Тут явный «прокол» в методологии эксперимента.

Допускаю, что это один из путей. Но уверен, что данный путь ложный. Тут же проблема в том, что ты считаешь...

По сути, ты считаешь, что ты живешь... Ты считаешь, что сейчас одновременно я могу наблюдать тебя в двух «жизнях»...

...Нет, Маша, это глупо и логически непонятно.

Что бы так считать – у вас должна быть хоть одна переменная или константа общая. Но этого не может быть. Этого не может быть никак.

Я даже не могу сейчас представить, как это будет выглядеть, если я возьму в качестве одной из координат время.

Получается абсурд.

Время, получается, имеет криволинейный характер. И ещё хуже эта кривая пересекает саму себя. Что тогда является координатой точки пересечения?

В каких тогда координатах исследователь должен рассматривать процесс твоей жизни? И какой из двух...

И есть ли тогда такое явление – как твоя жизнь во времени? Или вообще чья -нибудь?

По–твоему получается. Что время является функцией времени. Значит, это может быть функция сколь угодно большого порядка. Значит, при решении уравнения относительно какого-то события можно получить сколь угодно корней этого уравнения. Одним словом событие может происходить сколь угодно раз во времени...

...Ну, ладно, я не об этом.

Хотя тема изрядно потрепана под колесами всяких «машин времени», но тут другое. Тут несколько иное... – Сергей задумался, глядя на уже полностью засыпанное снегом стекло.

– Сергей, мы едем к Диме? Или куда? – голос Марии вывел его из раздумий.

– Сначала к Димке. А потом будет видно, – улыбнулся он.

«Дворники» гоняли снег по стеклу, расчищая небо, которое становилось все яснее.

– ...Сначала чай или кофе? – Димка – молодой веселый парень, уникальный по своей специальности, весело улыбался, встречая гостей и помогая Марии снять плащ.

– Вот хоть бы кто приехал вечером. Уставшим. Мы бы с ним «с устатку»... Посидели бы. Нет! Все заняты, один я свободен и скучен от безделья, – стал он ёрничать, приглашая гостей в комнату. – Серега! Мы когда последний раз с тобой сидели, пили, говорили глупости?

Когда ты последний раз меня пытал, как я «это» делаю?

Когда я последний раз спрашивал тебя – «когда ты женишься»?

– Так вроде недавно. Мы же ещё с тобой кому-то «кости мыли» из наших?

– Это брат, было по телефону... По телефону – «да»! Это мы умеем!

Маша. Ты все хорошеешь и хорошеешь. Раз тебе не подходит Серега – возьми меня в мужья! Тем более, что я проникся уже нашим будущим... А?

– Дима. Я обязательно учту твою заявку. Когда буду рассматривать вопрос обустройства последующих лет. А пока... Пока идет сбор «заявок на участие», – засмеялась Мария.

– Запомни, что от меня уже ты заявку приняла. Садитесь. Серёга, ты понял – от меня уже заявку приняли...

Дмитрий сел напротив Марии и Сергея в кресло.

– Я сделал все, что вы просили. Здесь прогноз на твое, Маша, лицо в семьдесят, девяносто и сто десять лет.

Братцы, поверьте мне, что при кажущейся простоте процедуры – «взять –посмотреть результат», это не так все просто. И если мужчины смотрят на это без эмоций и страха, то женщинам я всегда советую не делать этого.

Как вы догадались, – сейчас я вас отговариваю брать эти три конверта.

Пока чайник там собирается кипеть – время есть.

Кстати, вы меня заберете с собой до центра?

– Конечно, – Сергей смотрел на Марию.

– Дима, ты почти уговорил меня. На треть, – улыбнулась та.

– Это как? – улыбнулся он. – «Почти»?

– Я возьму только один конверт. Где мне семьдесят, – Мария посмотрела на Сергея.

– Ты, Маша, надеюсь, понимаешь, что там прогноз на будущее, что может быть без вмешательства сторонних сил извне. Ты понимаешь?

Без ложной скромности могу сказать, что мои технологии позволяют утверждать, что так не «может быть», а так «будет».

Кстати, содержание конверта и подвигло меня поспешить подать заявку, прежде некоторых, – Дмитрий улыбался, глядя на Сергея и Машу.

Маша протянула руку к конвертам.

– Этот. Тут фас, профиль, три четверти, – Дмитрий протянул конверт. Два других бросил на стол и поспешил на кухню.

Мария держала конверт и смотрела на Сергея.

– Дай мне, – тот протянул руку.

– Нет, – она вскрыла конверт и вытащила пачку фотографий.

Отстранившись от Сергея, она медленно перебирала снимки, внимательно их разглядывая.

Димка возился на кухне. Сергей смотрел на Марию.

Мария сидела и смотрела на узкую длинную картину с сине–фиолетовыми ирисами на стене справа от рабочего стола Димы.

Дима зашел, неся поднос с чайником и чашками.

– Давайте здесь. На кухне вечный бардак. Ну, как вам? – он присел за низкий «гостевой» столик и посмотрел на Сергея. Тот пожал плечами и перевел взгляд на Марию.

– Дима. А ты мне сбросишь по электронке их? – она похлопала конвертом по колену. – Сейчас.

– Сейчас? Да запросто. Наливай чай. Кофе на работе набузгаюсь. Сейчас, – он встал и пошел к компьютеру.

– Готово! – Дима вернулся к столу.

– Дима, а можно мне отправить письмо с твоего компьютера? – Мария встала.

– Нет вопросов. Только дай я закрою свою почту, – Дмитрий подошел к компьютеру и тут же освободил место, сделав приглашающий жест.

Мария села за компьютер и через минуту вернулась к столику.

Она взяла телефон.

– Мама, здравствуй.

...Нет – все нормально.

...Будь добра проверь свою почту. Там в моем письме фотография. Открой её, посмотри и позвони мне. Хорошо?

– Ты что -нибудь нам скажешь? – Сергей уперся взглядом в Марию.

Дмитрий смотрел с недоумением на их обоих.

– Сережа! Это она.

Тут даже не может быть сомнений, – Мария откинулась на спинку кресла.

– Ребята, проясните – в чем дело, – Дмитрий продолжал рассматривать Сергея и Марию.

– Похоже, Дима, женщина на твоей фотографии жива и здорова и ты её можешь лицезреть, – сказал Сергей.

– Естественно могу. И лицезрю. И даже могу потрогать. Если она разрешит даже за коленку, – засмеялся Димка.

– Ты не понял. Женщина с таким лицом сейчас жива и здорова. И с ней можно пообщаться, – сказала Мария.

– Ребята!

Я не могу вам тут долго и нудно объяснять, что и как делается, но поверьте мне... Вы даже не представляете, что такое методом итераций по пяти снимкам прийти к результату. Если я скажу, что компьютер эту работу делает около часа – вам что -нибудь это скажет?

Ну, Сереге – «да»!

Серега! Я не знаю, как вам сказать, что это исключено. Тут ни о каких вероятностных характеристиках не может идти даже речи. Серега! Ты понимаешь про что я?

Ноль! Ноль – вероятность совпадения.

С другим человеком...

Нет, ребята...

Да, ну... «Нет». Тысячу раз «нет».

Я не знаю, как вам это сказать по–другому.

...Телефон Марии, лежащий на столе, зазвонил.

Она оглядела ребят, вздохнула и взяла его.

Кто-то, видимо, что-то долго объяснял ей, она слушала и смотрела то на Сергея, то на Диму.

– Мама... Да, зря ты так волнуешься... Я же тебе всегда говорила, что помню бабушку. Вот и попробовала нарисовать. А потом... ну, там компьютер...

...Нет у меня никакой фотографии. Это я нарисовала.

...Мама, что значит «не может быть»?

...Мама, что значит «она так не ходила»? Ну, не помню я эту брошку–камею... Поэтому и не нарисовала.

...Мама, что значит «она не ходила с открытыми плечами»? Не помню я эту кофточку с высоким воротом. Не помню.

... Ну, хорошо. Ты нарисуешь, и мы переделаем портрет.

...Хорошо. Сделаем цветной и увеличим.

...Хорошо. Сделаем сразу, как ты нарисуешь кофточку и брошку.

... Хорошо, мама. Давай до вечера. У Миши все хорошо. Ну, давай.

Мария выключила телефон и посмотрела на Димку с Серегой.

– Я все понял! – Димка встал. – Я все понял. Я понял, как сходят с ума.

Я понял! Был человек с таким лицом, есть человек с таким лицом и, возможно, будет человек с таким лицом. Я понял.

Это я понял. Только тогда я ничего не понимаю в том, чему я учился десять лет! И смею вас уверить, господа, что тогда все в этом мире ничего не понимают ни в ДНК, ни в механизмах развития и старения человека... И вообще... есть ли такое явление, как «старение»... Ну, знаете... Тут недалеко и до вопроса – «А есть ли такое явление, как «рождение»... Увольте...

...Осталось только написать вам в ВАК и лишить меня докторской степени.

Да, нет, ребята, это шутка? Розыгрыш? Да?..

Вы хоть приблизительно понимаете, как устроен человек?

Вы хоть представляете – из каких кирпичиков состою я, вы, другие?

... Я никуда не поеду сегодня.

Серега, оставайся у меня, бара нам хватит на неделю.

Маша! Маша и ты оставайся. Тут надо хотя бы... Тут хотя бы надо придумать... хоть какую -нибудь гипотезу. Серега, ты понимаешь? Хоть какую!

Только...

... А как хорошо начинался день!.. Как хорошо все было с утра-то...

Я позволю себе коньячка, чтоб уж точно никуда не ехать. Да и снег там...

...Серега, Маша. Если у меня телефон не будет отвечать – ищите меня в Кащенко.

...Нет! Если у меня телефон не будет отвечать – приезжайте ко мне.

...Ребята, приезжайте ко мне. Уведите от греха!

Дима ушел на кухню и тут же вернулся.

Он сел в свое кресло, глядя на молчащих Марию и Сергея.

–...Я понимаю... Понимаю!

Но ведь обязательно найдется какой -нибудь «ухарь–бабахарь» который заявит, что компьютер... да неважно по какой программе и неважно по каким исходным данным, создал образ живого человека.

...Кстати... а почему бы и нет? Почему бы и нет?..

– Дим. Мы поедем? Ты с нами? – Сергей встал.

– Не, ребята. Вы уж дальше без меня. Впрочем, я позвоню. Что-то в этом есть. Вот только что?

Дима проводил Марию и Сергея до двери.

– Все–таки в нашей жизни много веселого! – подмигнул он им на прощание.

–...У тебя есть, планы, Сережа? – Мария остановилась на выходе из подъезда.

– А у тебя какие? – Сергей тоже остановился.

– Я в библиотеку.

– Я с тобой.

– Поехали. Только давай не будем дорогой про меня ничего говорить.

– Давай не будем. Я так понимаю, что ты в библиотеку ненадолго?

– Ненадолго.

...Сергей высадил Марию и стал искать место, где приткнуть машину. Ему повезло, – почти перед ним черный Форд безуспешно пытался выехать на проезжую часть.

Сергей затормозил, перекрыв собой дорогу, пропустил бедолагу и нырнул на его место. Сергей откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

... Мария прошла в зал.

Она подошла к дежурной. Та стала искать её формуляр.

– Софья Андреевна, не надо. Я на минутку. Вы знаете эту женщину? – она достала из пакета фотографию.

– Надежду Петровну? А вы разве не знакомы? Я думала, что...

Знаю. Сколько здесь работаю – столько и знаю. Удивительный человек. Удивительный.

– Она сегодня здесь?

– Нет. Сегодня её нет.

Её нет только в одном случае – либо она приболела, либо у неё заседание в академии. Удивительный человек. Удивительный!

...Маша, мне крайне неудобно, но я должна Вам сказать. Вы уж извините меня, ради бога. Она про Вас спрашивала... И Ваш формуляр смотрела... И вон туда выше лесенки посмотрела, улыбнулась и сказала: «Очень занятно!»

Вот! Так и сказала – «очень занятно».

– Софья Андреевна, а вы меня не выручите? Возможно, у Вас есть номер телефона её или адрес?

– Маша. У нас есть и то, и другое, – та кивнула на длинные ящики формуляров и добавила шепотом. – Там! Только Вы меня не выдадите? Я думаю, что её координаты можно найти и в академии...

...Мария вышла на улицу и с замиранием сердца набрала номер телефона.

Ответили сразу.

– Надежда Петровна, скажите, как мне с вами увидеться? Возможно ли это и если «да» то когда и где? – спросила Мария, представившись аспирантом.

– Мария. А я Вас узнала по голосу. Правда... только что звонила Софья Андреевна и каялась в том, что дала Вам мой номер телефона. Я её поблагодарила.

Я сегодня буду весь день дома. Возможно и завтра. Так что выбирайте удобное для Вас время.

– А можно я сейчас приеду? – с замиранием сердца спросила Мария.

– Безусловно. Безусловно. Я буду очень рада. Мы с вами будем пить чай.

– Надежда Петровна, а насколько будет удобным, если я буду не одна, а с товарищем?

– Прекрасно. Надеюсь – ваш товарищ не моего возраста? – послышался смех. – Вы будете моими гостями, и это будет – замечательно.

Мария набрала номер Сергея.

– Сережа, я поеду сейчас к ней. Если... ты поедешь со мной?

– Обязательно.

...Купив каких-то сладостей к чаю, букетик желтых роз, через час они стояли около двери на третьем этаже.

Большая высокая дверь, лестница напоминали декорации к какому-то фильму.

После звонка дверь открылась.

На пороге с приветливой улыбкой стояла невысокая, хрупкая пожилая женщина в черной длинной юбке, в светлой кофточке в мелкий черный горошек с высоким воротом, перехваченным черной атласной узкой лентой, закрепленной массивной камеей, изображающую юную девушку с грустью разглядывающую розу, лежащую на ладони у неё.

Женщина была красива не той бывшей красотой, а настоящей, соответствующей её возрасту.

Чистые ясные глаза смотрели дружелюбно и чуть с хитринкой

Мария невольно задержала взгляд сначала на лице, а потом на камее и на её тонком, видимо, серебряном ободке в форме виноградной лозы и на розе, лежащей у девушки в ладони, которую та с любовью рассматривала.

– Я уже было начала беспокоиться. А тут и вы. Проходите, – женщина отступила в сторону, пропуская гостей.

– Надежда Петровна, вы нас извините, что возможно мы не ко времени. Это Сергей мой товарищ, – Мария почувствовала, что покраснела.

– Что вы?.. Что вы... Раздевайтесь, проходите. Проходите.

...Мария и Сергей прошли в просторную комнату. На стенах были неплохие репродукции пейзажей в массивных золоченых рамах.

Большой тяжелый стол из темного дерева стоял посредине комнаты, около него три стула с высокими резными спинками.

– Если молодой человек курит, то это удобнее будет делать на кухне, – Надежда Петровна вошла с подносом в руках.

– Надежда Петровна! Я бы с удовольствием Вам помогла, – Марии опять стало неудобно. Она вспомнила про конверт у себя в сумочке.

– Можно я вас буду звать Маша? А ещё лучше Машенька. Можно? – хозяйка смотрела в глаза Марии.

– Конечно, – Мария опустила взгляд.

– Вот и прекрасно. А молодого человека – Сергеем. Думаю – он не обидится, – сказала Надежда Петровна, чуть наклонившись к Марии и глядя в сторону Сергея. – Садитесь. Садитесь. Будем говорить.

Мария поглядывала на сумочку, не зная – как начать разговор.

На какое-то мгновение наступила неловкая пауза.

– Сережа! Можно я Вам все объясню. Секунду, – Надежда Петровна встала и вышла в соседнюю комнату.

Вернулась она с двумя альбомами для фотографий. Один был в темно– коричневом коленкоровом переплете, второй в малиновом бархате.

Хозяйка села на свое место, открыла один из альбомов и подвинула его к Сергею: – Посмотрите, Сережа! Что скажите?

Сергей посмотрел на фотографию.

На черно–белой с коричневым налетом фотографии где-то около прямоугольной колонны с барельефом льва стояла Мария. Рядом стояли мужчины в двубортных пиджаках, черных галстуках, в широких брюках. У двоих в руках были папиросы.

Мария была в темном платье, с широким поясом и светлым отложным воротничком.

На ногах были светлые носочки и массивные туфли.

Сергей, молча, подвинул альбом к Марии.

Мария взглянула на него, отвернулась, но потом стала рассматривать фото.

Надежда Петровна улыбалась, глядя на них.

– Это Шолохов? – спросила тихо Мария.

– Да. Там рядом еще и Леонов. А Женю узнали? Женю Евтушенко? Он.

Это второй съезд писателей.

Все притихли, каждый думая о своем.

– ...Я, Сережа, когда увидела Машеньку – не поверила своим глазам. Я же себя помню. Вот и разглядывала её. Видимо напугала. Надо было подойти, как-то объясниться. А как тут объяснишься?

...Вы полистайте альбом. Полистайте.

Она встала и пошла в сторону кухни. Мария смотрела на картины.

– Сережа, ты что -нибудь понимаешь? – тихо произнесла она, не переводя взгляда на него.

– Случайное совпадение, которого не может быть, но которое есть.

Больше мне в голову ничего не приходит. Надо принять это спокойно, – ответил он.

–...Машенька, а я посмотрела Ваш формуляр. Замечательно. Не расскажите мне над чем вы работаете, – Надежда Петровна зашла с вазочкой какого-то светлого варенья. – И уже нескромно крайне, – неужели работа лингвиста сегодня позволяет зарабатывать на хлеб?

– Вообще-то я занимаюсь не столько проблемами языка, сколько проблемами его носителей. Так получилось, проблемами очень узкого слоя носителей языка, у которых нет проблем с деньгами.

...Меня заинтересовало, что наличие проблем с «языком» и наличие денег у одних и тех же людей – как-то связано между собой.

– Интересно. Никогда не подумала бы, что есть такая взаимосвязь. Но если она проглядывается даже контурно – очень интересно. Очень, – Надежда Петровна бросила взгляд на альбомы. – А я вот, стыдно сказать, почти всю жизнь занималась проблемами перевода на русский язык. Сначала английской драмы и лирики конца семнадцатого – начала девятнадцатого веков. Потом...

...А потом наступило время, когда интерес потерян и к наследию чужой культуры и к проблемам собственной.

...Посмотрела вот – вспомнила выступление тогда там Ольги Берггольц... Вот она смогла...

Надежда Петровна замолчала и стала разглядывать картины.

–...А сейчас... Вы знаете, Машенька, я почти уверена, что по анализу лингвистических форм сегодня и их развитию можно предсказать многие этапы в развитии общества завтра. Притом за двадцать, тридцать лет до формирования видимых изменений структурных и политических в обществе. Вы понимаете, что отсюда недалеко до идеи управления формациями общества, через управление языком этого социума.

...Много интересного.

Но объемы материала просто пугающе. У меня таблицы занимают полкомнаты. Я иногда полдня провожу на полу. Так смешно, видимо, со стороны, – продолжила она с грустью.

– Если таблицы заполнены, то можно сказать, что девяносто пять, девяносто семь процентов работы сделано.

Компьютер позволяет такие таблицы деформировать и сортировать как по столбцам, так и строкам. Очень быстро. С такой базой данных можно делать все, что угодно, – Сергей держал ложечку с варением над чашкой.

– Сережа, я догадываюсь об этом, что это как-то можно делать, но... Сережа я же из прошлого века. Из его первой половины. Все, что я могу: это включить его, выключить, что-то найти, посмотреть картинки, послушать музыку, написать что-то для себя или других. Иногда, получается, отправить письмо по адресу...

– Надежда Петровна, Вы умеете так много, что этого вполне хватит Вам освоить абсолютно простые задачи. Поверьте мне. Я знаю людей, которые умеют меньше Вас, – он посмотрел на Марию и улыбнулся.

– Машенька, я в это все равно не поверила. Хотя приятно слышать комплименты особенно в присутствии такой приятной особы, как вы, от такого приятного молодого человека, как Сергей, – хозяйка замолчала. – Сережа, а Вы что думаете по содержанию некоторых фотографий, – она кивнула в сторону альбомов.

Мария посмотрела в сторону сумочки. Сергей перехватил взгляд, прикрыл глаза и слегка покачал головой из стороны в сторону.

– Трудно, что-то сказать, кроме того, что на снимках девушка, очень похожая на Машу.

...А вот... если Вы дадите мне часть таблицы, то я приведу её к удобоваримому виду и мы обсудим результат в любое удобное для Вас время. Вот это я могу утверждать с полной ответственностью.

...А над этим событием... – Сергей посмотрел на альбомы, – я думаю, что пока не стоит ломать голову. Время все расставит по своим местам.

Он улыбнулся и оглядел женщин.

– Все равно как-то тревожно. А Вам Маша? – хозяйка действительно с тревогой посмотрела сначала на Сергея, потом на Машу.

– Мне нет, – сказала Мария, явно сделав над собой усилие.

– А я такой смелой никогда не была, – сказала с грустью Надежда Петровна.

– Надежда Петровна! А можно мне посмотреть какую -нибудь из ваших таблиц, чтоб иметь представление о характере задачи, которую мы, безусловно, с успехом решим, – бодрым голосом Сергей прервал, наступившее было, молчание.

– Конечно, Сережа.

Хозяйка встала и прошла в соседнюю комнату, из которой вернулась с рулонами бумаги.

Это были рулоны тонкой и прочной бумаги от неизвестных приборов, расчерченной цветными горизонтальными и вертикальными линиями, в квадратиках которой были какие-то значки и цифры.

Сергей посмотрел их.

– А можно мне побыть с ними какое-то время на кухне, – улыбнулся он, вставая.

– Конечно, Сережа. Я вам сейчас освобожу стол там, и заодно покажу – где пепельница, – улыбнулась Надежда Петровна.

Мария осталась одна в комнате.

Она опять стала рассматривать картины, на которых, в основном были пейзажи, пытаясь как-то разобраться в том чувстве, которое её охватило.

Тревога сменилась ожиданием чего-то неизвестного, нового. Это ожидание было заманчивым и волнующим. Наступило необычное, неиспытанное, неведомое ранее чувство удивительного спокойствия.

Хозяйка вернулась ещё с одной вазочкой какого-то печенья.

– Чуть не забыла. Попробуйте обязательно. Это пекла моя подруга – Верочка. Вы знаете – она из Сибири. Столько лет прошло, а она все скучает по ней. Удивительно притягательная сила есть в малой родине. Удивительная сила.

Вы, Маша, приходите к нам. У нас бывает очень и очень интересно. Вы когда -нибудь играли в лото?

– Это такие листочки и бочоночки? А цель – закрыть линию на карточке? – улыбнулась Мария.

– Что Вы, Мария! Цель «лото» не в этом. Цель этой игры – разговор. Разговор с близкими тебе по духу, по настроению. Это сложная игра. Иногда очень тяжело настроиться на общую тональность. А «лото» помогает.

Мария улыбнулась и посмотрела на картины: – Хорошие репродукции. Правда, я слабый знаток живописи.

– А это и не репродукции, – засмеялась Надежда Петровна, – это все подарки. И вы знаете, я тоже слабый ценитель. Я воспринимаю картину всю целиком. Как-то не умею я по частям разглядывать. Не научилась. Надо мной друзья смеются. Да, и пусть смеются.

 

Вот это, где зима – это работа Юлия Клевера, а вот эта, как будто в дымке – это Куинджи, а это – берег моря – работа Батурина. Странное время было. Они были немодными. Что-то творилось с людьми. Людям не хотелось реальности, хотелось абстракции, небрежности в письме в мыслях.

Странное время было. Отголоски и сейчас можно встретить. Я когда вижу или слышу голоса оттуда, мне кажется – эхо отзывается. Как много всего непонятного, непознаваемого всего было.

Машенька, а ведь когда -нибудь с годами, возможно, и наше время назовут непонятным? Не хотелось бы. Ведь судьбы людей в истории, как кирпичи в кладке дома, перекрывают друг друга, стыкуются, образуя удивительные формы. И попробуй – убери хоть один – нарушается гармония, красота.

Маша слушала тихий говор хозяйки, разглядывала картины, и ей казалось, что она уже видела и эту степь, и этот ручей, пробившийся сквозь снег в овраге и этот лес, покрытый золотом и светом осени.

– Маша. Пока нет Сергея скажите мне – «Как Вы считаете, сколько лет было Татьяне Лариной?» Мне всегда хотелось кого -нибудь спросить об этом, но знаете... как-то было неудобно, – Надежда Петровна чуть наклонилась к столу.

– Я Вам тоже скажу по секрету, Надежда Петровна. Я интересовалась этим, – Мария, с улыбкой, посмотрела на неё, – и тоже взвешивала все аргументы.

Решила для себя – на Татьян день ей исполнилось четырнадцать. В январе, когда была дуэль, Ольге было двенадцать. А в момент знакомства её с Ленским, возможно, – одиннадцать, – улыбнулась Мария.

– Вот! Вот! И я так всегда считала. А сказать некому. Я даже для себя думала – пусть восемнадцать... Пусть! А Володя-то погиб! Какие все юные...

... Как хорошо, что Вы с Сережей пришли, – Надежда Петровна откинулась на спинку стула. – Вот! Ах, Ленский... Ах, Володя... Хотя Чацкий влюбился в Софью, когда той было четырнадцать. А про Лауру и Петрарку... Да!

...А у вас есть... А кто Ваши родители?..

– У меня есть мама, папа и сын – Миша. Очень взрослый мальчик, – сказала Мария, насторожившись.

– Миша! У меня тоже сын – Миша. И тоже очень взрослый мальчик. И очень занятый. И знаете... я скоро буду прабабушкой...

...А мать Гоголя обвенчали в четырнадцать лет... – сказала Надежда Петровна, думая о чем-то своем.

...Машенька... милая, а Вы интересовались декабристами, а?

– Конечно, Надежда Петровна, – Маша внимательно её слушала.

– А вот... – Надежда Петровна понизила голос, – дело ли было то, что они планировали распустить армию и дать право отделиться любой губернии от империи? Ох, не дело! Ох, уж эта Великобритания... Что же это им Россия покоя не дает? Неужели стыд за то, что они колонизаторы, а в России не было рабов? Такое бывает. Бывает, что не любят за то, что другой не такой же как ты.

Ах, Великобритания, – островок в океане.

Она замолчала ненадолго.

– Мне кажется, что тут, что-то недодумано ими. Мальчишество или заговор против Родины? А?.. И вот это... – натворить дел, а потом просить пощады... Как-то не по–мужски... Жалко мальчишек. И девчонок их жалко. Да и родителям несладко было... И солдат жалко. И опять, как всегда в истории, «для себя чужими руками...»

... Машенька... Я видела у Вас в формуляре воспоминания Александры Осиповны Смирновой–Россет. Как Вам показалось – Пушкин грустил, когда читал стихи Лермонтова?

– Надежда Петровна, мне показалось, что он что-то предвидел, коль жалел, что того не сослали в деревню, от греха подальше, как его самого когда-то.

– Вот! Вот, и мне так показалось. Я долго искала, что же мог читать Пушкин у Лермонтова... Вот! Вы это хорошо сказали – «что-то предвидел»...

А он ведь его не видел. Глаза... Ах, как плохо и несуразно получилось, что Пушкин не видел глаз Лермонтова. Как жаль... Как для нас всех плохо это...

А как бы было интересно взглянуть на них рядом! Оба невысоки, дерзки, обижены, некрасивы и любимы...

Машенька, а Вы знаете, что я поняла? Я поняла, что с годами больше и сильнее жить хочется.

Машенька, а как Вам в моей фразе слово «больше»? Согласитесь – так говорят только с очень близкими людьми. Только с близкими людьми...

– Да. У Вас очень хорошо! И чай у Вас необыкновенно вкусный, – тихо сказала Мария.

– А Сереже с нами не скучно?

– Думаю, что «нет». Мне показалось, что он обрадовался, что может Вам помочь.

– Вы приходите, приходите к нам, – напомнила Надежда Петровна. – Машенька, а Вы смогли бы принести мне фотографии своих родителей. Мне очень интересно. Вы знаете, я ведь такая любопытная! Я всегда была очень любопытной. Меня даже папа иногда называл Варварой. Ну, это та, которой за любопытство нос оторвали.

Они засмеялись.

Мария подумала, что ответить, а потом сказала: – Я принесу фотографии мамы и папы. При случае.

Надежда Петровна внимательно посмотрела на неё.

– Ну, вот! Вроде я понял, что должен был понять, – Сергей зашел, неся рулоны. – Мне понадобилось бы около получаса, чтоб эти формы представить в вашем компьютере. А Вы бы, Надежда Петровна, потом их не спеша заполнили бы. А потом мы бы их – эти базы данных «поломали» немного. Покрутили бы, повертели бы с разных сторон. Но... Времени у меня, к сожалению, на сегодня нет. Если я приеду следующий раз, то Вы не будете против того, чтоб я немного покопался в Вашем компьютере?

– Сережа! Ну, что Вы. Я буду очень рада. Вы будете «копаться» в компьютере, а мы с Машей будем, копаться в её бумагах.

Машенька, вы же к следующему приезду привезете то, что у Вас уже оконтурилось. Расскажите мне? Может, и я на что сгожусь. – Надежда Петровна хитро посмотрела на Машу.

– Да, у меня все в черновом варианте. Мне там и самой-то не все понятно, – засмущалась та.

– А вот и хорошо! А и хорошо это! Вот к приезду и подготовите. Время – оно быстро летит. Быстро! Нет его, чтоб сегодняшнее откладывать на завтра.

Хозяйка продолжала улыбаться.

– Маша! Я покину вас. Если тебя устроит, то часа через два, три я могу за тобой заехать – куда ты скажешь, или забрать отсюда?

– Машенька, оставайтесь. Пусть Сережа отлучится, – Надежда Петровна коснулась Машиной руки.

У Сергея зазвонил телефон.

– Отпечатки. Отпечатки пальцев надо сравнить. Возьмите у неё отпечатки пальцев, я сравню их с Машиными, – раздался возбужденный голос Димки.

– Как ты себе это представляешь? – спросил Сергей с удивлением.

– Я никак не представляю! А ты представляешь, что будет, если они совпадут? Ты представляешь? А раз представляешь, то скажите мне – где я могу их взять и я поползу отсюда на коленях туда. Я поползу, даже не одеваясь.

– Дима, но это же «не горит», – сказал Сергей, глядя на Марию.

– Это у кого не горит? У тебя не горит? У тебя не горит! У тебя ничего не горит! А вот у меня горит! – раздались гудки.

Мария вопросительно посмотрела на Сергея.

– Димка, – сказал он, не комментируя, – заведенный уже.

Сергея проводили до самых дверей, и он пообещал перед тем, как заехать, позвонить.

– А Вы знаете, Маша, Ваш Сережа очень похож на одного молодого человека. Но тот, к сожалению, погиб. Давно. Нелепая и трагическая смерть.

Они прошли и опять сели за стол. Мария взглянула на камею. Розы в ладони девушки не было. Она просто рассматривала свою ладонь, как бы стараясь разглядеть на ней свою судьбу. Лицо из радостного и веселого превратилось в грустное и печальное.

Надежда Петровна заметила это настороженный взгляд.

– Роза пропала или появилась? – спросила она.

– Пропала, – тихо сказала Мария.

– Вот такая она – эта камея.

Историю её уже, видимо, не знает никто. Когда-то моя бабушка выменяла её на хлеб. У женщины было двое детей и она предложила эту брошь в обмен на еду. Давно было это и далеко. Бабушка, почему-то не смогла отказать и отдала последнее, что было в доме им. Надеюсь, тот хлеб помог кому-то. А бабушка ей очень дорожила. Это сердолик.

Это было далеко отсюда. Очень далеко и давно.

Посмотрите, – она сняла брошь и протянула Марии.

– Видите, тут есть элементы и интальо. Может поэтому, в зависимости от угла взора, у юной девушки, то есть роза, то она превращается в линии на её ладони.

Конечно же, я показывала её ювелирам. Они ничего определенного сказать не могут. Говорят, что аналогов не встречали, и описания подобных вещей в наличии у них нет.

Её возраст? Это надо делать специальные анализы. А я не хочу. Еще сказали, что виноград на ней... Говорят, что такого винограда уже около тысячи лет нет на земле.

Мария с удивлением рассматривала камею, поворачивая ей на ладони под разными углами.

– А ещё хироманты сказали, что линии на ладони у девушки предсказывают трудную и счастливую жизнь ей.

Как это все похоже на нашу русскую литературу. Если счастливым быть – то обязательно через трудность, лишение, а иногда и горе.

Бывает ли счастье без них? Без этих трудностей и огорчений. Нет, видимо. Так и хотят они вместе.

Надежда Петровна замолкла и стала смотреть на Марию.

– Замечательная работа, – та протянула брошь хозяйке. – Ничего подобного не приходилось видеть!

– Я её очень люблю. И надеваю только по великим праздникам, или для дорогих гостей.

А давайте–ка ещё чайку, – Надежда Петровна надела камею, поправила воротничок и пошла на кухню.

– Его сбила машина, – сказала она, входя с чайником. – Тогда и машин-то не было столько, а вот...

Он ждал меня. Сидел в машине, когда с автобусом что-то случилось, и он, наехав на машину, вдавил её в стену дома. Это было около библиотеки. Я там очень часто прохожу. Просто сидел и ждал меня.

Врачи сказали, что все произошло мгновенно.

Сидел, ждал меня, а вот... Я никому не рассказывала. А Вам рассказала. Ваш Сережа очень похож на него. Нет, не лицом, а как-то... То ли поворотом головы, то ли речью своей, то ли улыбкой. А может мне так кажется просто.

Они сидели и молчали.

– Маша. Сколько всего невосполнимого происходит от нашего непонимания того, что каждая секунда, проходя сквозь нас, уходит в прошлое. Уходит и никогда не возвращается.

Я слышала, что сказал товарищ Сергею. Я так понимаю, что нужны мои отпечатки пальцев. Он так сердился на Сережу громко.

Вот, – она протянула Маше ленточку скотча, сложенного вдвое. – Я тут... как смогла.

Только все это очень печально.

Так хочется загадки, тайны. Замки, рыцари, клады, погони и чудесные спасения. Любовь. Как это прекрасно – любить.

Конечно, все то, что мы видим – необычно. Но жизнь и без этого удивительна.

Что может быть удивительнее жизни человека? Вот мастер, который резал эту камею – даже в своих фантазиях не смог бы представить, что она будет лежать в шкатулке рядом с компьютером. Что для него такое – компьютер? Ниче–е–его!

Что нам его работа? Источник вдохновения, радости, печали, а может и предначертание событий в нашей жизни.

А Вы как думаете, Машенька?

– Я не знаю, Надежда Петровна. Для меня все, что происходит, кажется какой-то экранизацией, неизвестного мне романа. А я просто актер, исполняющий задумку режиссера. Мне сложно судить обо всем.

Это Дима – наш с Сережей друг. Он известный ученый. И очень увлекающийся человек. Он знает, что мы очень похожи и хочет найти причину.

– А Вы?

– А я, теперь, не знаю.

– Мне показалось, Машенька, что Вы раньше узнали о том, что мы несколько похожи?

Мария потупила взгляд и стала рассматривать свои руки.

– А Вы знаете, – если не готовы обсуждать свою работу, хотя надо бы, это позволит избежать для Вас заблуждений, давайте обсудим мою. Поспорим. Друг друга лучше узнаем. Вы же не потеряетесь теперь? – хозяйка грустно смотрела на Машу. – Вы знаете, со мной уже давно никто не спорит.

Все считают меня такой старой, что и спорить со мной не хотят. Разве я плохо выгляжу?

– Что Вы, Надежда Петровна! Вы замечательно выглядите. Я Вам просто завидую, – улыбнулась Мария.

– А я Вам, Машенька. Как много Вы ещё успеете сделать и узнать. Так жить интересно.

Только надо определиться для себя – «Что такое жить?» И все сразу станет на свои места.

А у меня ведь могло бы быть уже очень много правнуков. А ещё только внуки. Вот!...

А вы с Сережей, когда придете ко мне? Завтра? Вы заберите, заберите скотч, не стесняйтесь. Пусть вашему Диме будет чем заняться, а то он так сердился.

– Вы извините нас, Надежда Петровна, так получилось. Извините. Посмотрите вот, – Мария встала, достала из сумки конверт и протянула хозяйке.

Та настороженно, глядя на Марию, открыла его, достала фотографии и стала их разглядывать.

– Очень похоже, Маша, но это не я. Я не ношу уже давно кофточки с открытой шеей, – улыбнулась она.

– Это я, – сказала Мария.

– Вы?

– Ну, не совсем я. Я такой буду. Дима так сказал. У него какая-то там странная методика. Он что-то считал, считал и вот...

Надежда Петровна отвела взгляд от Марии и стала опять разглядывать фотографии.

– Машенька, а может и правда мне попробовать одевать, что -нибудь с открытым воротом? Как Вы находите? Что -нибудь такое... повеселее? А на шею можно какую -нибудь косыночку? А? – Надежда Петровна повернулась к Марии. – Ну, не в цветочек, конечно, но цветную. Тоненькую такую, как батистовая. Ведь сейчас есть такие? А?

...А Вы красивая будете, Маша! – она отложила фотографии, продолжая смотреть на Марию, глядевшую на неё с недоумением.

– Есть! – со вздохом сказала она.

– Вы не сердитесь на меня, но мне кажется, что Вы слишком много внимания и тревоги уделяете увиденному. Это ведь только событие в вашей жизни. Событие, которое уже легло в историю Вашей и моей жизни, но легло оно по–разному у вас и у меня. Оно уже есть! Что теперь с ним делать?..

Я к своему отношусь с благодарностью и без тревоги. Почему же Вас оно тревожит? Вашего друга – Диму ясно почему – он ученый и ему надо все объяснить и понять. А нам, видимо, – просто принять и наслаждаться столь удивительными событиями и совпадениями.

Мария сидела, подперев голову ладонью, смотрела на хозяйку, слушала и молчала, а та улыбаясь разглядывала её.

– ... Светло–голубую. С большим воротом. Свободную. А шарфик беленький. Тоненький-тоненький. Почти прозрачный, – тихо сказала Мария.

– А голубая не холодит взгляд? – Надежда Петровна с сомнением наклонила голову, глядя на Марию.

– Холодит! – согласилась Мария. – Но сразу так резко переходить нельзя. Люди не поймут.

Грустно добавила она.

– Не поймут! – согласилась хозяйка. – А юбку повыше? Или как?

– Думаю надо повыше! – предположила Мария.

– И пояс широкий? – с надеждой спросила Надежда Петровна.

– Можно широкий. Тогда юбку надо сажать на бедра плотно, – предложила Мария. – плотненько так, чтоб складок под поясом не было.

– Плотно, так плотно. Посадим! Было бы на что... – Надежда Петровна улыбалась. – А это... И рукав длинный с широкими манжетами. И эти...

Она показала что-то круглое.

– «Фонарик», – подсказала Маша.

– Да!.. Это все где-то купить можно?

– Купить можно сейчас все, – утвердительно сказала Маша. – Только нужно время.

– А оно у нас есть? – спросила Надежда Петровна.

– У нас есть всё, – грустно сказала Мария, не убирая руку от подбородка.

– А мы до Сережи успеем?

– Будет машина – успеем.

– Машина будет. Пока в мире есть академики, машина у нас будет всегда, – сказала Надежда Петровна, с улыбкой, и взяла телефон.

...Звонок Сергея застал Марию в кресле «салона красоты». В соседнем, закинув голову, доверив её молодому человеку, сидела с закрытыми глазами Надежда Петровна.

Извинившись, Мария взяла телефон.

– Маша, я опаздываю на минут двадцать – тридцать.

– Сергей, не спеши. Мы будем дома не раньше через час, – тихо сказала Мария, покосившись на спутницу, и увидела, что та открыла глаза.

– А вы где?

– У нас появились дела. Остальное при встрече.

Ей давно хотелось побывать в салоне. Но каждый раз она чувствовала какую-то неуверенность. Странную такую, но неуверенность. А тут после «турне» по магазинам, возбужденные советами продавцов и ловя на себе внимательные их взгляды, они, как-то не сговариваясь, решили, что «неплохо бы посмотреть на себя со стороны глазами независимого человека».

Между объяснениями стилистам, что они хотели бы увидеть в результате, Надежда Петровна успела шепнуть Марии – «Как здесь все интересно!», что позабавило её и внушило уверенность и спокойствие.

Она отдала себя в руки мастера со словами – «Меня не спрашивайте. Как я думаю – это меня сегодня не интересует. Я хочу посмотреть – как Вы думаете».

Ей показалось, что её мастер, только этого и ждал. Он перестал развлекать её разговорами и молча стал крутить её голову из стороны в сторону.

– Это ваша мама или бабушка? – вдруг спросил он.

– Прабабушка, – тихо ответила Мария.

Минут через пятнадцать он сказал: – Здорово!

Это повеселило её и подняло настроение.

Закончив работу, мастера встали сзади и затихли.

Мария повернувшись и взглянув на них, подумала, что так, наверное, выглядели у входа в какой -нибудь гарем, какого -нибудь благополучного султана стражники.

Она стала разглядывать себя и через зеркало Надежду Петровну. Что-то нового, необычного для себя она не увидела, но это не расстроило. Было приятно отдохнуть в кресле, отдав себя кому-то на попечение.

Надежда Петровна тоже разглядывала то себя, то Машу и улыбалась. Было видно, что ей все очень всё понравилось. «Ну, и хорошо», – с облегчением подумала Мария.

– Верочка ахнет, – тихо сказала Надежда Петровна, наклонившись к Марии. – И не только она.

Добавила она громче и посмотрела с прищуром на мастеров.

...– Надежда Петровна! – водитель – Володя, открыв дверь машины, сделал удивленное лицо, и стал помогать раскладывать свертки на сиденье. – Надежда Петровна, вы сегодня удивительно загадочны и прекрасны. Как прекрасна и Ваша спутница.

– Ах, Владимир! – дамы рассаживались в салоне. – Я уже неоднократно Вам говорила, что Ваши женщины Вас испортили. Естественно, что против открытой и наглой лести никто из нас не устоит, но... Вы же знаете, кому все это стоит сказать, чтоб мне потом все это передали, а я бы Вас пожурила, а Вы бы сказали – «Ах! Что я мог поделать? Я не мог сдержаться тогда и всем рассказал, как вы были очаровательны».

– Надежда Петровна, я в любом случае не смогу удержать в себе эти удивление и восторг, и обязательно расскажу всем, что у вас какие-то планы на сегодня, – водитель улыбался.

– И можете добавить – «Не иначе, что кем-то она увлеклась». И можете это добавить с грустью и отчаяньем, чтоб Вам поверили.

Как ваша внучка?

– О–о–о! Она уже ходит и первое слово она сказала – «деда».

– Настоящая леди! Сразу поняла, кто главный в доме. Будьте осторожны! Некоторые женщинами становятся, а некоторые ими рождаются, Володя!

Кокетство – это не черта характера. Кокетство – это украшение, как грива на шее льва. С той лишь разницей, что тот не может снять его, а женщина его одевает перед битвой. Это я Вам сказала.

Машенька, я права?

– Мне трудно судить, – сказала та.

– А вот это и зря! Надо периодически спускаться в арсенал. «Сабли и гарды без боя ржавеют...» Да и порох... Держать порох на всякий случай?.. Непозволительная роскошь! «Лишь в атаке цену себе видим...» Как?

...– Машенька, а давайте чай потом. У меня в кабинете замечательное зеркало. Мы будем обновки смотреть. Оно так давно не видело меня другой.

Зеркало было слева от двери.

Огромное зеркало в широкой резной раме, выше двери, казалось окном в какой-то неведомый мир. В нем отражалось окно, рабочий стол, стеллажи книг. Напротив стояло, спинкой к столу, низкое, тяжелое, глубокое, высокое кожаное кресло.

Маша села в него и стала наблюдать, как Надежда Петровна, вытряхнув содержимое свертков на диван, такой же низкий и тяжелый, разбирала купленное, откладывала, опять смотрела, подбегая к зеркалу.

– Машенька! Ну, что же Вы!.. Оденьте то белое платье. Его так не хватает здесь.

Маша вышла в зал, достала длинное белое платье с глубоким вырезом, которое ей очень понравилось и она, поддавшись настроению, купила.

Было так непривычно вот так... Просто так одеть платье, которое вряд ли могло когда ей понадобиться...

– Машенька, вы так долго... – раздалось из кабинета.

...Надежда Петровна стояла напротив зеркала около кресла в длинном голубом платье.

– Идите сюда, – она сделала приглашающий жест.

Мария встала рядом.

Они смотрели на себя в зеркало и молчали.

– Машенька, я не знаю – куда деть руки. Они мне мешают, – шепотом сказала Надежда Петровна.

Маша посмотрела вокруг. На столе лежала какая-то книга с длинной и широкой закладкой. Она подошла к столу, взяла книгу, открыла на заложенной странице. Это были стихи. На английском языке на светло коричневой тонкой бумаге. На закладке было написано – «Идя упруго по стреле дороги жизни, поверни...»

«Джон Донн» – прочитала Мария на обложке.

Вспомнилось – «Трудно звездочку поймать, если скатится за гору...»

Она закрыла книгу и подала её Надежде Петровне.

Та взяла её. Сначала положила на сгиб руки. Потом прижала к груди и застыла.

Мария подошла к окну и смотрела на неё. Она видела, что та смотрит на неё через зеркало.

– Машенька! Как грустно. Почему художники не пишут картин, на которых две женщины? Почему им надо либо одна, либо семь. Что с ними?

Мария подошла и встала рядом.

– Возможно, они не видели двух женщин, которым нечего делить?.. – сказала Мария. – Хотя есть и у Малевича, помните где-то в березовой роще, и у импрессионистов – где-то там – на склоне луга в цветах.

– Машенька! Я сяду. Что-то мне как-то не по себе. Много впечатлений. Что-то я сегодня... Так все неожиданно... и прекрасно.

Мария встала к окну и смотрела на зеркало.

– Ой! – встрепенулась она. – Надежда Петровна, а можно я вас сфотографирую. У меня с собой оказался фотоаппарат.

Не дождавшись ответа, она выбежала в гостиную и вернулась с фотоаппаратом.

Бегая вокруг стола, она старалась снять и зеркало, и кресло с хозяйкой, и чтоб отражалось окно, перерезанное шторой, приоткрытую форточку, в которой отражалась соседняя крыша с какой-то башенкой.

– Машенька! Сядьте рядом!

Надежда Петровна положила руку на высокий подлокотник.

Мария присела на него.

– Машенька. Я вспомнила, где я все это видела, – она кивнула на зеркало. – Это же у Диего Ривера.

Помните – он тогда увлекся кубизмом. Не смог сдержаться и бросил гибкую линию. Не удержался. Не смог. И такая чистая нота... Такой чистый звук издалека. Через хаос, крыши. Там ещё были кресты, или мне уж теперь кажется... Чисто. Нота. Как скрипка застыла...

...Ах! Он в это время же дружил с Модильяни. Ах! Этот Модильяни! От него постоянно столько шума. Одни вопросы – и никакого мнения.

А ведь Диего после этой картины сказал, что он не верит ни Богу, ни Пикассо.

А Фрида Кало так и не поняла. Женщины, женщины... Причем здесь... А у него две!..

Машенька! Надо всегда рожать девчонку. Мальчишки они как кусок камня. Все такие неровные, острые, тяжелые и... Что с ними не делай, как ни шлифуй, максимум что можно получит – это кирпич. Такой же острый тяжелый и шершавый. И не знаешь, что с ним делать. Только знаешь, что выкинуть нельзя.

...А я правда на прабабушку похожа?

– Похожи! – улыбнулась Мария.

– И ты туда же. Я ведь почему отругала Володю? Он мне однажды сказал – «Вы лет на сорок помолодели!» И как тебе это?

...Всё у него на пределе. Все у него не как у людей. У этого Модильяни...

Что за народ?

В гостиной зазвонил телефон. Мария побежала и взяла его.

– Маша, я внизу, – говорил Сергей.

Мария вернулась в кабинет.

– Звонил Сережа. Он внизу ждет меня.

– Вот и славно. А то мне как-то тревожно.

Вы не забудете, что завтра в три я буду ждать вас. Правильнее – «Я с трех часов буду ждать вас».

– Я буду. Сережа тоже постарается, но для него это новость.

– Мы соберемся в три. Я, Верочка, вы с Сережей. Мы будем печь печенье. Сережа будет делать то, что хотел, за компьютером. В шесть придут друзья. В доме будет пахнуть ванилью. Потом мы будем сидеть за столом все вместе.

– Побегу.

Ой! Переодеться же надо!

– Зачем? – Надежда Петровна стояла и смотрела на Марию.

– Так как-то... в этом платье и в сапогах... и в этой коротенькой дубленочке...

– В сапогах – это да! В дубленке – терпимо!

Он же на машине. Одевай мои туфли. Скажешь – спешила...

Надежда Петровна улыбалась.

– А и правда! – Мария рассмеялась.

Она надела темные туфли и жалобно – вопросительно посмотрела на Надежду Петровну.

– Ты, правда, считаешь, что он заметит? – улыбнулась та.

– Не заметит! – вздохнула Мария.

– И это хорошо! Просто замечательно. Согласись – заметит – это хуже.

– Соглашаюсь.

Мария, собрав свои пакеты, побежала к двери.

– Машенька. Завтра в три.

Та помахала пакетами и побежала вниз по лестнице, стуча каблучками по ступенькам.

... – Пойдем! Машина там, – Сергей, встретив её на выходе из подъезда, махнул рукой в сторону арки меж домов. – Ты знаешь. Так всё... Тут авария. Все перекрыто. А ты что с голыми ногами?

Давай пакеты. Ты представляешь? Я только поставил машину и хотел звонить тебе. А поставил неудачно. Вдруг впереди освободилось место. Только я туда переставил машину, как через то место, на котором только, что стоял я, проносится грузовик и врезается в угол дома.

Я к нему. Водителя вытаскиваю. А он ничего не соображает, трясет головой, говорит – «Я его догнал, наконец...» Что-то ещё. Я – скорую. Вот только освободился.

...Я говорит – «догнал».

А ты что так вдруг с голыми ногами? Горит где?

Парня жалко. Ничего не понимает.

Прямо через то место, где я стоял и в угол дома.

– Подожди, Сережа. Давай постоим, подышим. Что-то мне «никак», – Мария остановилась на выходе из арки и стала смотреть на столпившиеся машины.

– Маша. Замерзнешь.

Сергей тоже остановился и с тревогой посмотрел в лицо Марии.

– Ты какая-то не такая. Все нормально?

– Это макияж, Сережа. Не волнуйся.

...–Поехали? – спросил Сергей, когда они сели в машину.

– Подожди. Дай я глаза закрою, – Мария откинулась на спинку кресла.

– Маша. Что случилось? – Сергей начал волноваться.

– Ничего. Позвони Димке, скажи что есть, – она достала из сумочки полоску скотча и протянула Сергею.

– Что это?

– Отпечатки пальцев Надежды Петровны.

– Откуда?

– Просила передать Димке, чтоб он занялся делом. Она слышала Ваш разговор.

– Так это... Теперь твои нужны, – сказал он.

– И в этом есть проблема? – Мария стала приходить в себя и улыбнулась.

– Поехали?

– Поехали. Сначала в ЗАГС, потом в магазин – надо купить что-то на вечер, потом заедем за Мишкой, потом домой, потом я сготовлю что -нибудь, пока вы с Мишкой что -нибудь будете решать. «Господи, если бы знал где у меня эта их арифметика!» – подумала она. ...Потом приедет Димка, потом вы уйдете с ним на кухню, я сяду за компьютер, а то и правда в записях бардак. Нас завтра к трем пригласила Надежда Петровна. Неудобно будет мычать на вопросы. Потом вы меня прогоните с компьютера, потому, что вам с Димкой нужен будет сканер, чтоб сравнить отпечатки наших пальцев, а я уйду спать. Потом вы будете меня будить, а я буду говорить вам – что «все до завтра. До завтра!» Мишка тоже пойдет спать. Вы пойдете на кухню. Я проснусь и посмотрю, что в коридоре свет и уже усну до утра.

Поехали!

– А в ЗАГС зачем? – спросил Сергей.

– Сережа! Ты не знаешь, для чего мужчина ведет женщину в ЗАГС?

Сергей посмотрел на ноги Марии и скакал: – Ну, да! А что вдруг так!

– Ты против? «Идя упруго по стреле дороги жизни, поверни...»

– А вдруг сегодня не распишут? Придется ждать.

«Так не у них же в приемной», – подумала Мария и сказала: – Это не мои проблемы!

Опять пошел снег. Сергей включил «дворники». Мария закрыла глаза.

– Маш! Я что хочу сказать... – Сергей повернулся к ней.

– Сережа! Ты сейчас скажешь какую -нибудь дурь, за которую потом будешь себя казнить. Не делай этого.

Понимаешь. Это абсолютно бесполезно меня понять.

Даже если я потрачу годы, объясняя тебе, что такое – родить...

Если ты потратишь годы, чтоб понять, что это такое...

Если я стану тебе рассказывать, что такое время, такое, как я его почувствовала сегодня...

Сережа! Как я хочу спать!

А ещё столько дел!

«И с Мишкой надо объясняться. Вам легче... Мужики!» – подумала она.

...Надежда Петровна подошла к окну. Опять пошел снег.

«Оба мы знаем, что ты белый. Тебе хочется казаться голубым, а мне хочется в это верить», – подумала она.

Она подошла к столу взяла книгу. Вынула закладку. Прочитала стихи. Пролистнула. Прочитала ещё. Прочитала – «Идя упруго по стреле дороги жизни, поверни...»

«Наверное, будет точнее – ««Идя упруго по стреле дороги жизни, повернись...» – подумала она.

Села в кресло, посмотрела в зеркало, взяла карандаш и написала на закладке – «А коль идешь упруго по стреле дороги жизни – оглянись...»

...– А вы где были сегодня? – спросил Сергей, желая перевести разговор на что -нибудь другое.

– Просто были вместе, – сказала Мария. – Она такая красивая. Посмотри.

Она взяла фотоаппарат, выбрала кадры и протянула Сергею.

Сергей, глядя то на экран фотоаппарата, то на дрогу, молчал.

– Тут нет ничего кроме зеркала, – сказа он, возвращая камеру.

Мария взяла фотоаппарат.

На снимках были только: зеркало, в котором отражались окно, перерезанное шторой, соседняя крыша с какой-то башенкой, приоткрытая форточка, кресло, стол с книгой, с широкой белой закладкой, стеллажи, лампа...

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/