К Л Е Й М Е Н Ы Е

Потапов Владимир

 

А НЕБЕСА МОЛЧАЛИ…

 

-…Вот, он ее поцеловал - и она проснулась. Полюбила его, и они поженились. И жили долго и счастливо.

Он гладил дочку по белесым густым волосикам, и голос его становился все тише и тише: дочка засыпала. Глаза медленно-медленно закрывались, пока не сомкнулись совсем. Он еще немного подождал, затем осторожно убрал ладонь.

Наклонился, легко, одним дыханием поцеловал ее в щечку. Хотел тихонько вытащить из- под мышки куклу - пупса, но ладошка дочки, крохотная, как у куклы, инстинктивно сжала подружку, и он не стал ее трогать.

Потянулся, разминая затекшую спину.

-Папка,- раздался сзади шепот сына. - А ласказы пло ссюку и Емелю. А ты только пло любовь ласказываес…

Александр развернулся к сыну.

-Ты чего еще не спишь?..- прошептал он, улыбаясь. – Сестренка спит, а ты лясы точишь. Спи, завтра рано вставать, в парк пойдем…

-Папка, а сто такое «ляса»?

-Спи, говорю!..- Александр подоткнул под сына одеяло. – А то без тебя пойдем!- попытался он сказать строго.

-А у бабуски дылка в заболе. Полвалось, да?- ничуть не испугавшись, печально спросил сын, повернулся на бочок.

-Порвалось, порвалось… Спи.

Поцеловал и его в щечку, потушил свет и вышел.

 

-Заснули?- спросила жена, погладывая поверх очков. А губы продолжали считать: тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь… Все, закончила считать, воткнула спицы в вязание. - Заснули?

-Катька- уже… И Пашка сейчас заснет. Ну, что, ужинать будем?

-Давай! Я тоже такая голодная!..

Ночью, лежа на его плече, она долго не решалась ему сказать. Водила пальчиком по его груди вдоль окаемки майки - и молчала. Слушала его все еще тяжелое прерывистое дыхание.

Господи, как он ее любил! Она готова была раскричаться от этого блаженства, но так стыдно было перед соседями!.. Что завтра сказали бы?.. И так койка визжала, как помешанная…

Дыхание его успокаивалось. Он повернул к ней голову. Она ладошками обняла его лицо и зацеловала быстро-быстро, много-много раз. Ночнушка на ней сбилась куда-то выше талии, давила под ребра, но она продолжала и продолжала целовать его. Затем опять уткнулась в плечо, прижалась крепко и замерла.

-Наташ, ты чего?..- он погладил ее по голому бедру и тоже прижал к себе.

Она не ответила. Так и лежали молча, прижавшись друг к другу.

-Саш, у нас, кажется, третий будет…- невнятно сказала она, но он услышал. И замер. И окаменел. А затем рассмеялся. Тихо и радостно. И прерывисто, будто и смеялся, и плакал одновременно. И так ее сжал руками, что она чуть не задохнулась.

-Натка! Милая ты моя! Милая ты моя!

И не мешала спутанная ночнушка! И скрип койки они не слышали! И на соседей им было наплевать! Неземное Счастье укрыло их от всего мирского и суетного!

…Их даже не хоронили на следующий день. Нечего было хоронить. Бомба попала точно в их дом. И не жаловались на ночной шум соседи. Их тоже уже не было на этом свете.

А кто-то, из пока живущих оторвал листочек на численнике:

« 22 июня 1941 года

Воскресенье»

КЛЕЙМЁНЫЕ ДОБРОТОЙ

Он ненавидел людей. И конкретно кое-кого, и в общей массе.

Черт знает, откуда это к нему пришло. Просто решил однажды: чего ты, Лешка, от них хорошего видел? Ничего! Как началось с детства, так до сих пор и тянется. Родители-пьянчуги… Учителя-паскуды, вечно в отстающих держали… Одноклассники всю девятилетку тюкали его, недомерка, да хихикали над одежонкой. В училище – вообще отстой, синяки не сходили с рожи. Да хрен с ними, с синяками – унижение до слёз доводило! И огрызался, как волчонок, и драться пробовал – всё без толку.

Думал сначала: судьба такая. А потом понял: люди сволочи! Чуть кто послабей иль победней – под ногу его и - как окурок! Всмятку! Шакалы. Жизнь, как в джунглях…

Был, правда, один человечек в его жизни, с кем он сдружился. Димка Першин. Единственный, кто по-человечески к нему относился. И даже опекал первые, трудные самые полгода в армии. Но дембельнулся Димка – и опять всё по-старому покатилось. И после всего этого этих людей любить, эту жизнь?! Долбанное государство…

- Извините, вы к Сумарокову? – прервал его думы подошедший мужчина.

- А? – недоуменно уставился на него Алексей.

- Вы – к Сумарокову? – терпеливо повторил тот.

- Да, к нему. Я первый буду! – дошло, наконец, до Алексея.

- Будете, будете… - Мужчина уселся рядом. – Тогда я за вами…

- Посидите? Я покурить, быстро… А то аж в горле пересохло! Я быстро!

Мужчина ничего не ответил и даже не посмотрел в его сторону, просто кивнул головой.

Алексей бегом понесся в дальний конец коридора, жадно закурил и с тревогой поглядывал через стеклянные двери за «очередью».

- Да… Сидишь еще здесь, ждешь… Будто выпрашиваешь… Вот государство долбанное! – всё-таки опять подвернулась ему потерянная мысль. - Почку для бати найти не могут! А чё… Хроник, голь перекатная… Этот то… лечащий то врач говорит: «Бесплатно и не ждите!» А где мы, на хрен, деньги возьмём?! На жратву кое-как хватает, а он: «почка»… А через месяц, говорит, уже и поздно будет… «Крякнет» батя…

Увидел: занявший очередь мужчина машет ему рукой. Затушил окурок и заторопился обратно. У кабинета главврача резко выдохнул несколько раз, прогоняя запах курева и, не постучавшись, вошел.

- Здрасьте.

- Здравствуйте. – Сумароков внимательно, поверх очков посмотрел на посетителя. – Пузиков? Ну, что? Решили?

- Да. – Алексей всё также мялся у двери, не решаясь проходить. – Лечащий сказал: анализы мои пришли, подойдёт всё для батяни. Только договор подписать у вас надо. Я готов! Хоть левую, хоть правую почку!

Лёшка почему то всегда думал, что он умеет удачно шутить. Любить то точно не умеет, а вот шутить…

 

КЛЕЙМЕНЫЕ ЗЛОМ

«Что такое «вас ис дас»?

Немцы драпают от нас!» - наяривала звонко гармошка, и ей вторил тонкий бабий голосок артиста.

Солдатики, плотно сидевшие на склоне оврага, дружно, с азартом хлопали. И лица всех светились радостью.

Бледное солнце неподвижно зависло в полуденном небе. Ни ветерка. Пыльно, жарко, потно.

Гриневский стоял недалеко от сколоченной наспех деревянной сцены и старался не смотреть на сидевших зрителей.

- Андрей, будешь яблоко? – Дугин пихнул его локтем в спину.

- Нет, не хочу. – Гриневский не обернулся, лишь чуть отступил в сторону. Обтер платком шею, ладони. Затем вытащил изящный самодельный портсигар, достал папироску, постучал мусштуком о крышку и, не спеша закурил.

- Что это они… - подумал раздраженно. – Как с ума посходили… - Красиво, кольцами выпустил дым и, всё-таки, искоса взглянул на Дугина. Тот, не отрывая блестящих выпученных глаз от артистов, со смаком, полным раскрытым ртом жевал сочное яблоко, и сок тонкой-тонкой струйкой медленно стекал с уголка губ.

Андрей на секунду брезгливо скривился.

- Господи! Что ж, всё-таки… в такой день…. Всё как-то по-дурацки… Песни эти… Дугин этот…

Поднял глаза на склон. Бойцы продолжали веселиться. И офицерский состав, сидевший впереди – тот тоже хлопал и улыбался.

-« Косточка белая…» Плебеи… Примитивы… Как им может нравиться эта пошлость? – удивился он. – Примитивы… «Драпают немцы от нас», драпают… Вот, посмотрим завтра, как они от нас подрапают… Сидят, смеются, уроды… Ведь наступление завтра, бой… За родину, за святое жизни отдавать, а они!.. Дряни этой смеются… Как же могут?.. Ну, солдатики ещё как-то… А эти-то, «кровь голубая»?.. Они-то что, ничего интересней не слышали, не читали? И это, чавкало большеротое… Когда научится по-человечески есть?

От «виллиса» к ним уже бежал водитель.

- Генерал сказал, - тяжело, с отдышкой проговорил водитель. – «Через пять минут отъезжаем».

- Ну, наконец-то. – Гриневский отряхнул и без того чистую, отутюженную и подогнанную по фигуре форму. Чётко, по-уставному откозырял просеменившему миму капитану-пехотинцу в засаленной гимнастёрке и направился вслед за водителем и Багиным к машине: у него, старшего дивизионного писаря-делопроизводителя ещё много работы оставалось в штабе перед наступлением: ярлыки поменять на новых картах, карандаши подготовить, заточить. Завтра не до этого будет: списки убывших да награжденных готовить… Маята одна да запарка. Не до карандашей будет. А так всегда при наступлении!

 

КЛЕЙМЕНЫЕ ЛЮБОВЬЮ

Он проснулся разом, безо всякой раскачки, и открыл глаза.

Уже светало. Всё вокруг было предутренне серым.

Лежанка Ульрики была пуста.

Часа четыре. Или полпятого. Даже птицы ещё не поют. Скрипела приоткрытая входная дверь.

Он с трудом поднялся с пола, сгрёб пуховики, на которых спал, бросил их грудой в угол. Затем, стараясь не шуметь, заглянул в комнату. Сын с внуком разметались на кроватях. Спят.

Он вышел в сад, плотно прикрыл за собой дверь.

- Чая бы попить, - подумал он, оглядываясь. – Нет. Поеду. Рассвело уже, видно всё. Через туалет только… И курево не забыть…

Через пять минут он выехал со своего участка.

Медленно колесил по кооперативу, заезжая во все проулки. Останавливался у посадок, у брошенных недостроенных дач, вылезал из-за руля и осматривал их. И постоянно негромко подзывал: - Улька! Улька! Рика, Рикушка!

Он и три часа назад так же колесил по всем закоулкам. Но фары выхватывали из тьмы лишь узкую полоску дороги да края обочин. Часа в два прикатил обратно. Сын уже уложил внука, а сам в сотый раз осматривал участок.

- Убежала она, не ищи, - устало сказал он ему. – Иди, ложись. Придёт к утру. Есть захочет – и придёт…

Сам же набросал на веранде, рядом с собачьей лежанкой пуховики и улёгся, не запирая входную дверь. Лежал, курил, тупо глядя в еле освещенное месяцем окно. Зудели комары, просачиваясь в приоткрытую дверь. Где то далеко брехала собака. Он прислушался. Нет, не она. Не Рика.

Убежала…

Было уже такое. Два раза.

Первый раз они искали её с сыном до часа ночи и лишь случайно обнаружили лежащей под машиной. Когда он, устав её оттуда выманивать, схватился за ошейник – она зарычала и цапнула его за кисть, чувствительно, не церемонясь. Но он тогда всё-таки довёл её до подстилки, успокоил, приласкал. Ни к еде, ни к питью она тогда так и не притронулась.

А во второй раз и искать бросили: темнота была – глаз выколи, и фонарики не помогали.

Она приплелась тогда под утро. Мордой приоткрыла пошире дверь и уставилась выжидающе на него, спящего рядом с её лежанкой. Но он уже проснулся от дверного скрипа и приподнял голову. И они долго смотрели друг на друга, не зная, что будет дальше.

- Иди ко мне, доча, - сказал он тогда хрипло и уселся, прислонившись спиной к стене. – Иди, хорошая…

Рика медленно, недоверчиво двинулась к нему. И лишь когда он протянул руку и погладил её по лобастой голове, она положила ему морду на плечо и замерла. А потом часто-часто зализала ему языком по шее, где-то за ухом. Было щекотно, но он не отстранился. Всё так же гладил и гладил её по загривку и тихо выговаривал: - Что же ты, доча? Нельзя так… Ищем тебя, ищем…

А она продолжала его лизать.

А теперь, вот, опять исчезла. И они с сыном знали: почему…

Сколько бы народа не перебывало у него в гостях на даче, как бы он к кому не относился – всё было нормально. Пока не приезжал с ночёвкой внук. Настроение у собаки резко менялось. Она не злилась, не огрызалась, не бесилась. Она просто-напросто замыкалась в себе и незаметно исчезала. Кажется, вот, сейчас сидела где-то поблизости – и нет её! Ушла!

Они уже подметили это с сыном. Благо, и исчезать ей было легко. Не до неё ему было с гостями. Внук приехал! Любимый! А собака… Что она… Каждую минуту рядом, потерпит. А внука то завтра заберут! На рыбалку бы успеть с ним сходить. Да костёр пожечь… Да шашлыки пожарить… Потерпит эта хвостатая. Жрать-пить – вон, полные чашки наложили… И погладили. Попутно. Иди сюда, иди к нам… Сидеть! Вот, молодчина. Хорошая, Рика, хорошая! Погладь, внучок, погладь её, она не тронет, она хорошая… Не хочет… Ладно, пусть гуляет. Ну, что, внучок, запалим мангал? Или на пруд сначала сходим, порыбачим?

Собака отходила в сторону, под деревья, ложилась и затихала. А потом, в сумерках, пропадала. Как и вчера…

Он принёс её в семью когда-то полуторамесячной плюшевой игрушкой. И вот… уже почти семь лет она рядом… Половина собачьей жизни… И изо всей этой половины они не виделись всего-то дней пять-семь, в отпуск уезжали без неё, оставляли у своячницы. А так – каждый божий день бок о бок, глаза в глаза…

Старик вышел из очередного заброшенного, заросшего бурьяном участка. Закурил у машины. Опять где-то забрехала собака. Он прислушался. Опять не Улька.

Из посадок ивняка вдоль территории кооператива выскочил заяц, прорысачил через дорогу и скрылся в чьём-то саду.

- Большой какой, - подумал старик. – Как кенгурёнок.

Не хотелось садиться за руль. Не хотелось ехать. Осталось проверить последний участок, у железнодорожного переезда. А ехать не хотелось… Он так и не мог понять - наяву это два часа назад было или во сне: длинный гудок поезда… и будто взвизгнула собака…

- Дурак! – зло оборвал он себя, не замечая, что говорит это вслух. – Что ей там делать, у переезда?! Дальше своего участка никогда не уходила, а ты – «переезд»!.. Езжай! Проверяй последний участок. А, может, и домой уже припёрлась, а ты здесь…

Затушил окурок и поехал.

Он оставил машину сразу за переездом. И, пока шел по бетонным шпалам эти сто метров, не отрывая от них глаз, всё время бормотал вслух:

- Что за манера: фуфайки из окон выбрасывать? До станции потерпеть не могли, что ли, да, Господи? Я же правильно говорю, Господи?

Он уже всё знал. Он уже всё понял. Он просто просил Господа, что бы это было неправда. И говорил, говорил, говорил, пока шел. А когда подошел к ней – заорал в безмолвное серое утро.

Господь его не слышал.

Старик припал ухом к собаке. И ничего не услышал.

- Рика, Рика, Рика, - обезумевши твердил он. Потом вскочил и побежал к машине. Открыл багажник, выхватил какую-то накидку и побежал обратно. Обернул собаку и с трудом приподнял. Улька тяжело вздохнула. Вышел остаток воздуха из легких. И тело было мягкое и живое. Не окаменевшее.

- Давай, родной, давай, давай, быстрей… - шептал он. А ноги не шли. Ноги были ватные, как после гона, и еле переступали по шпалам.

Он положил её в багажник. Задняя правая нога была вытянута и дверь багажника не закрывалась.

- Доча, милая, согни, пожалуйста, ехать надо, - молил он. Затем чуть развернул её круп – и дверь закрылась. Он развернулся на большой скорости и поехал в сад.

Было полшестого утра.

Он сидел на газоне под любимой её грушей и гладил, и гладил её живое тёплое тело.

- Рикушка, Рикушка, милая ты моя, доча, - говорил он. Слёзы катились ручьём по его морщинистым щекам, а он этого даже не ощущал. Ему казалось – нормальный он, адекватный, прежний. Улька, вот, только что то молчит. - Чего ты, доча?.. Давай, посмотри на меня. - А Улька смотрела в небо. Он попробовал закрыть ей глаза, а глаза не закрывались. – Чего ты, доча? Спи, милая, спи… - А она смотрела в небо. Он взял её морду в руки и повернул к себе: - Уленька, Уленька, - заливался он слезами. А она молчала. Он машинально оттер кровь с её морды. Неловко, пальцем попробовал выправить вывернутый неестественно клык, но клык не выправлялся, и морда казалась оскаленной.

- Рика!!!- заорал старик шепотом в утреннюю тишину. – Рика!!! Доча!!! – и припал к этой оскаленной, окровавленной родной морде.

А собака молчала. Она уже всё сказала своей смертью. Она ни с кем не захотела делиться своей любовью. А он этого так и не понял.

ВОЗЛЮБИ БЛИЖНИХ СВОИХ. И ДАЛЬНИХ

(Маленькая повесть)

 

 

ГЛАВА 1

Листочек с объявлением висел, видимо, уже давно. Надрезанные полоски с контактным телефоном сиротливо скрутились под дождём и ветром.

Звонок оторвал её от изучения инструкции.

-Да! Слушаю вас.

-Я по поводу вязки…- голос на том конце нерешительно смолк.

-Да, да, слушаю вас.- Валентина, запахнув халат, просеменила в спальню за ручкой и листком. –Говорите!

-Занимаетесь ручной вязкой?

-Да, конечно! В объявлении же указано…

-У меня девочка…- собеседник вновь замялся.

-А-а, то есть не вам вязать?

-Да нет, мне. Девочка- то моя…

-Угу… угу… А сколько ей лет?

-Три года уже!

-Маленькая, значит… Далеко живёте?

-На Житомирской.

Ого! Другой конец города! По такой холодине! Бр-р-р!

-Девушка, да вы не волнуйтесь!- будто догадавшись о Валиных раздумьях, произнесли в трубку. – У меня машина.

-Ну… Тогда, может, вы подъедите?.. Здесь же и образец выберете, и расцветку…

-Да у меня уже есть на примете…

-Как хотите,- легко согласилась Валентина.

-Меня черный окрас интересует…

-Да пожалуйста! Я же говорю: хотите - у меня выберете!

-Девушка, ещё один вопрос: вы за качество вязки ручаетесь?

-Да, полтора месяца. Там же написано: «Гарантия»- повторила Валентина.

-Ну, за полтора месяца всё ясно станет…

-Конечно! Пока нареканий не было!- Валентина скромно умолчала, что и заказов пока не было.

-Диктуйте: куда и когда… Я записываю…

…Валентина положила трубку. На лице блуждала непроизвольная улыбка. С почином тебя, Валюш! Тьфу- тьфу, чтоб не сглазить! По дереву и через левое плечо три раза… За левым плечом на диване лежала открытая недочитанная инструкция по применению и использованию. Нет, всё потом! Сначала марафет и посмотреть, что там к чаю имеется! А вдруг он кофе пьёт? Кофе, кофе… где- то был… Ага! А девочке - варенье!

Оглядела свою «хрущевскую» двушку. Чисто и опрятно. Не хоромы, но приемлемо. И не суетись! Всё будет нормально.

…Лишь только подъезжая к указанному адресу Александр понял, что так и не спросил про породу. Поговорили с этой «вязальщицей», будто подразумевали одну и ту же породу. Кретин! Сейчас заявлюсь, а у неё чи- хуа- хуа! Вот тебе и будет… хуа- хуа!.. Только под хвост моей заглядывать да облизываться!

Он скосился на немецкую овчарку, сидящую рядом, на пассажирском сиденье.

-Волнуешься, Джульетта?

Собака неопределенно дёрнула левым ухом. То, как хозяин изощрялся над ней последнюю неделю, не лезло ни в какую будку! Он сводил её то с одним, то с другим знакомым собачником, но опыт у этих владельцев и их подопечных был нулевой! По наивности, все почему- то считали, что вязка- дело житейское и минутное.. Вывозили в безлюдные посадки и отпускали собак праздновать свадьбу. Ну, далматинцы, право слово, совсем без ума! С чего они взяли, что эти юнцы на что- то способны, кроме обнюхивания и повизгивания? Один, правда, мне был симпатичен… Но тоже… одно лишь желание, и не более… Сейчас опять: смотрины. Это я знаю точно: выданы внеплановые сто грамм колбасы для храбрости. Эх, дурак он у меня, дурак! Лучше б с опытным кобелём свёл! Вот Шарик с соседнего двора- чем не жених?! Ладный, симпатичный и дело своё знает. Знает! Я видела, как они с Жучкой за помойкой миловались! Ой, ну та- то, тоже!.. Ни морды, ни хвоста, а туда же! И этот позарился… На безрыбье, так сказать…

Но хозяин упёрся - и ни в какую! Ему с родословной подавай… Вон они, с родословной, четверо за неделю пристраивались, лорды да графья…

-Не волнуйся,- погладил он её. – Всё будет хорошо.

…Звонок! Вот ждала- ждала, а всё - равно, как выстрел…

Открыла дверь. За дверью стояли мужчина лет тридцати пяти-сорока и высокая статная овчарка черного цвета.

Валентина непроизвольно начала прикрывать дверь.

-Здравствуйте,- сказал мужчина. – Мы вам звонили по поводу вязки…

Валентина замедлила движение.

-А где дочка?- немного испуганно спросила она в оставшийся проём.

Мужчина посмотрел на собаку. Та, вопросительно, сначала на него, затем – недоуменно - на Валентину.

-Это она,- сказал мужчина. – Джульетта. Три года. Привита, - добавил он к чему- то.

Валентина лихорадочно перебирала в памяти модели, но ничего путного не вспоминалось. В голову почему- то навязчиво лез образ стоящей на четвереньках девочки в жакете крупной вязки.

…Через полчаса, попивая чаек (он, всё- таки, предпочитал чай) они мирно беседовали за столом на кухне. Джульетта, отведав кусочек уже вызывающей изжогу колбасы, дремала рядышком.

-Вы уж меня простите, ради Бога,- каялся мужчина, представившийся Александром. – Нелепая ситуация! И представить себе не мог!-

«Что за идиотка такая?»- в это же время думал он. «И не блондинка, и не глупышка, а без царя в голове! Сгоняла через весь город! Да и сам, тоже… Хорош! Породу спросить не мог, придурок! Делать-то что сейчас? К кому податься? Чай вкусный у неё. Куплю сейчас по пути развесного, дома заварю… Но к кому податься- то с Джулькой?!»

-Это вы м е н я простите! Обрадовалась заказу, как дурочка! Вы же упоминали про окрас… Что, думаю, за окрас такой? Цвет! Цвет, а не окрас! Сразу догадаться можно было!.. Да ещё черный! Что за мрачность такая у трехлетней девочки?! Простите… Вот ведь… тоже «вязкой» называется… И что, кто- то им помогает руками?..- она замерла, ожидая ответа. Но продолжала размышлять.

«Это ж где такие больные рождаются? Какой- то… не от мира сего… Видимо, в садике часто роняли… Ведь конкретно говорила ему: образцы мои, выберете! Он что подумал, что у меня полная квартира кобелей? Инструкцию не дал дочитать… Припёрся через весь город… Но сама- то!.. Тоже хороша!..»

-Наверное… я не знаю…- Александр окончательно стушевался. –Я первый раз её свожу… В коровниках, говорят, помогают… Может, и здесь…

-Ф – фу - у –у!- внутренне передёрнулась Валентина. – Вот это работёнка! Это тебе… не носки шерстяные!..

«Бедная ты моя! Как я тебя понимаю!- с жалостью подумала Джульетта, подняла на неё глаза. – И эти долгие метельные вечера… Уговариваешь себя, занимаешь чем- нибудь, улыбаешься через силу… А приходит вот такой вечер, серый, тоскливый - и волчицей выть хочется, не к ночи сказано! Никого! Никого рядом!» И так ей стало жалко эту нескладную, невезучую девчушку, что она захлюпала носом, подошла к Валентине и положила ей морду на колени.

-Ой, что это она?- испугалась Валентина, но продолжала сидеть неподвижно. Увидела мокрое пятно на юбке. – Это у неё слюни бегут? А это не бешенство?

-Из - звините,- Александр даже стал заикаться от смущения. –Ко мне, Джуля, ко мне!- притянул к себе за ошейник собаку. –Извините нас, ради Бога! Это она вам в любви объясняется.- Принялся вытирать Джулькины слюни на юбке и смутился ещё сильнее. - Извините, Валентина. Пойдём мы. И так столько времени у вас отняли…

-Что вы! Забавно даже получилось… Всего доброго вам!

На прощание она даже рискнула погладить собаку. На счастье.

Прошлась по опустевшей квартире.

«Здесь русский дух…» Псиной пахнет. Открыла балконную дверь. Ветер зашелестел листочками «Инструкции по пользованию швейной электрической машинки».

Вздохнула. Поставила машинку на стол и принялась за изучение, приближаясь, как ей казалось, ещё на шажок к своей мечте: работать дома на собственном компьютере. На компьютере мощном, последней модели, «упакованном», в общем, безотказном.

Но денег, конечно же, не хватало. Поэтому Валентина начала с покупки вязальной машинки и воспоминаний о маминых уроках по ручной вязки (будь она неладна!) носков и свитеров.

Кажется, всё настраивало на оптимизм: и покупка со скидкой машинки, и оставшиеся громадные запасы маминой шерсти и мохера, и даже лютая непогода! А на самом деле… Вбухала последние деньги на эту «сноповязалку», а освоить- руки не доходят… Как псу под хвост! Хотя… Уже второй день идут люди с заказами…

Она открыла заветную шкатулку. Нет, пока только на «мышку» без коврика хватит. Но лиха беда - начало…

…Она позвонила ему через день.

-Александр, это Валентина… Которая вяжет из шерсти…- быстро добавила она.

-Да, слушаю вас, Валентина! Одну минуту, я к обочине прижмусь…

-Ко мне- совершенно случайно!- пришла клиентка… Она работает кинологом, то есть собачницей… И помогает… «вязать»… Вы меня понимаете? И эти… производители… её!

-Да, да!

-Она берет щенком плюс пятьсот рублей за помощь. Ручную…

-Я согласен! Скажите, как с ней связаться?

ГЛАВА 2

Сумасбродность при покупке подарков иногда поражала даже самого Александра! Он и самому себе не всегда потом мог внятно объяснить, зачем его лучшему другу на тридцатипятилетие двенадцатикилограммовый бюст Маркса?! Зачем знакомым, не читающим ничего, кроме эСэМэСок и комиксов потрёпанные 5 и 7 тома собрания сочинений Пушкина 35 года выпуска с, якобы, авторской надписью Мельникова - Печерского «Из личной библиотеки»? И это не говоря уже о куче коллекционных червонцев со знаками Зодиака и годового абонемента на матчи местной футбольной команды 2- го дивизиона!

Почему вместо реального подарка любимой дочке на пятнадцатилетие он пятнадцать минут катал её на вертолёте над городом?! А три года назад, ослабев умом напрочь, купил ей же щенка овчарки, причём упросил хозяев содержать того ещё две недели, подгадав к самому- самому дню рождения? О реакции жены и бренности своего бытия в тот момент он, почему- то, не задумывался… Но именно тогда- то всё и случилось! В доме поселилась к а т а с т р о ф а !!! С аристократическим именем: Джульетта фон Шпеер! Всё ж таки американцы не дураки, когда дают ураганам и тайфунам женские имена!

Правда, вислоухая мордочка этой чистопородной немецкой фрау мало чем отличалась от наших российских дворовых мордашек, но в голубых ангельских глазах уже тогда светилась наивная просьба: ребята, подождите немного, дайте мне только акклиматизироваться, а потом…

На акклиматизацию, как бразильским футболистам, ей хватило часа полтора - два.

А ведь как всё спокойно, чинно и мирно было за две недели до этого…

Закончился полугодовой капитальный ремонт со сломом перегородок, дверей и всего прочего. Была закуплена новая мебель.

В это же время Александр в паре с опытным кинологом выбрали щенка, повязал тому на шею белую верёвочку, дабы - не дай Бог!- потом не перепутать с другими, оформил документы и расплатился.

Дома Александр тоже исподволь готовил почву для сюрприза. К какому- естественно умалчивал. Но по грустному вздыханию жены чувствовалось: ничего хорошего та не ждёт.

И вот наступило 23 октября.

Александр поставил коробку из-под печенья на переднее сиденье и отправился навстречу приключению.

К его удивлению, «приключение» с замызганной и потрёпанной верёвочкой заметно подросло и где-то на втором километре пути, жалобно поскулив, начало выбираться из коробки. Попробовав удержать щенка правой рукой, он на секунду скосил глаза в коробку. И лишь реакция опытного водителя позволила ему, с визгом затормозив, не врезаться в здоровущий автобус на остановке. Коробка с грохотом завалилась куда- то под «торпеду».

Он медленно достал сигарету, прикурил. Пальцы дрожали. Вытер грязной ладонью мокрый лоб.

-Ёлы- палы… Это ж надо- чуть не угробились…

Коробка поскуливала и двигалась. Он приподнял её.

Джульетта фон Шпеер по-плебейски гадила на коврик. Голубые аристократические глаза, полузакрытые лопухами ушей, внимательно таращились на Александра.

-Ну- ну… молодец, молодец… Хорошо, хорошо… потом мама вымоет. Хорошо, хорошо…- Он погладил Джульетту. – Давай вместе…- он покряхтел. –Не хочешь больше? Ну, иди ко мне… Кис- кис.

Джулька широко зевнула, и её вырвало на коробку передач.

-Хорошо, хорошо…- Александр тряпкой торопливо оттирал брызги с новых брюк. Затем приподнял щенка, вытер ему морду и брюхо, положил обратно в коробку. Вышел из машины, вытряхнул содержимое коврика на обочину, протёр переключатель скоростей. Джулька что-то недовольно попискивала в коробке.

-Всё- всё, домой, домой едем…

Дома скулёж достиг предела и по громкости, и по продолжительности. Умилённо охающие гости, видимо, заменить сестёр, братьев и мамку ну никак не могли!

Мимоходом слизнув с ладони жены перемолотое мясо, щенок продолжал броуновское движение по комнатам, оставляя после себя следы в самых неожиданных местах.

Вступив пару раз в эти лужи, гости сгруппировались за столом на кухне и без нужды разгуливать или, чего доброго, танцевать не рисковали.

Александр старался не встречаться глазами с женой. Та сама подошла к нему.

-Саш, ты у меня глупее, чем сон дурака.

В голосе не было ни злости, ни раздражения. Только усталость. А он, не расставаясь с тряпкой, счастливыми глазами посматривал на радостную дочку.

-И подарки у тебя, как у Сталина киргизам…

Он непонимающе округлил глаза.

-Столицу их Фрунзе назвал. А они букву «эФ» не выговаривают.

Жена улыбалась. И весь мир улыбался вместе с ней.

-Ничего,- как блаженный, утешал он себя. – Всё будет хорошо. День-два потерпеть… всё будет хорошо… привыкнем…

Джульетта, будто прочитав его мысли, заплела лапы, завалилась на бок, немного подёргалась и заснула посередине громадной прихожей.

Александр вышел на кухню, тихонько прикрыл за собою дверь.

-Ц – ц – с - с!- приложил он палец к губам. –Заснула!

И так не громкий разговор перешёл на шепот. И музыку не включали. Видимо, надоела…

Последующие три месяца он радовался, как ребёнок, что работает индивидуальным предпринимателем со свободным графиком работы.

Шестиразовые кормёжки и желательные после них прогулки, ежеминутные уборки, готовки, прививки, осмотры, покупка новых туфель, сотовых телефонов, всевозможных пультов, колготок, плинтусов, обоев…

Самое страшное, что спать Александру приходилось с Джульеттой в отдельной комнате, на жестком диване на животе, свесив руку вниз. Потому что без его ладони на загривке Джульетта спать не желала.

Оба нервно вздрагивали во сне, синхронно вздыхали.

В этот период самыми близкими к нему женщинами были мастер в парикмахерской да контролёр в автобусе.

На второй месяц он, устав от холостяцкой жизни, приспособился вместо ладони укладывать на щенка мягкую игрушку. Долго, методом проб и ошибок, подбирал вес игрушки, пока, наконец, не остановился на поросёнке. Поросёнок Джульетте подошел. Через некоторое время он даже начал выполнять роль подушки.

Сам же Александр, если не успевал устало заснуть, на цыпочках крался в соседнюю спальню к жене. Та, кладя ему голову на плечо, морщилась: «Как от тебя псиной пахнет!». Тот виновато вздыхал.

Нервный тик, напрочь исчезнувший после армии, вновь возобновился. Эта «кобыла, селёдка, бестия, беспредельщица, кулёма» будила его: полпятого - в туалет, полшестого - в туалет, полседьмого - просто так, и, что самое обидное - без пяти восемь, хотя будильник был установлен на восемь ноль-ноль - кушать!!!

После таких китайских пыток он до обеда ходил вареный и заторможенный: не брал сдачу в магазинах, дочь Дарью называл Джульеттой, путал пятую скорость с задней и даже забывал про чтение книг!

Но всё плохое, в конце концов, заканчивается. Кончился и этот, щенячий, период.

Кормёжки и прогулки стали двухразовыми. Растерзанный на молекулы поросёнок более не требовался. Постоянно влажный от подтираний пол наконец-то просох. Разобранные и разодранные плинтуса, панели, плинтуса и прочие прибамбасы предыдущего евроремонта терпеливо дожидались денежных вливаний и замены.

Но деньги требовались в первую очередь на исковерканную домашнюю утварь, бытовую оргтехнику, порванную одежду и колготки. И на мясо! Много мяса!

«Катастрофа» переходила в новую подростковую стадию.

 

ГЛАВА 3

Тот период запомнился ей только одним: Голодом! С большой буквы!

Этот собачий ад с проблесками собачьего рая длился месяца полтора. Голод владел всем! Все выработанные рефлексы - по боку! Одни инстинкты! Жрать, жрать, жрать! Крыша с лохматыми ушами съехала напрочь!

Хозяин накладывал ей двойную, потом тройную норму жрачки! Плюс мясо, витамины, творог, кефир и прочее разорение…

Она жадно хватала из чашки куски и, не разжевывая, проглатывала. И всё время тревожно озиралась на спящих щенков, замирала в стойке и прислушивалась. Александр не ожидал от неё такого ярого проявления материнства.

Еды ей явно не хватало. Голод не проходил. Но и кормить её ещё обильнее Сашка остерегался: Джулька в послеродовой период представляла собой сушеную воблу с накаченным едой баскетбольным мячом вместо живота.

Она подъедала опавшие недозрелые яблочки, выкапывала молодую карандашную морковку, грызла арбузные корки на силосной куче. Точно бездомная клянчила еду у всех пришедших в гости. Но голод не проходил. Восемь оглоедов высасывали её до конца, до последней капли, до последней калории!

Резко проявились ребра. Живот болтался пустым мешком. Позвоночник, красиво играющий раньше при ходьбе мощными мышцами, выпирал под шкурой Уральским хребтом. И если бы не прикорм для щенков - она бы уже сдохла! Честное собачье - сдохла бы самым настоящим образом!

Щенков прикармливали шесть раз в день.

Поначалу эти безголовые пытались поить их концентрированным молоком через соску.

Потом один умница («Интернет» называется) подсказал им о протёртой моркови и варёных яйцах, промолотом мясе и твороге. Так они ещё с ним и спорили, идиотики! Дескать, младенческий возраст, то, сё, молоко, груднички…

Ну, да мои ребятишки им быстро показали, что такое «младенческий возраст» и как надобно кормить потомков волка. Хозяин так рванул в деревню за продуктами, что пыль столбом стояла! Потому что вся их трехдневная пайка «ушла» за один присест!

И мне, конечно, сразу облегчение. Во-первых: чашки за ними долизывала. Честное слово: вкусно! Да и на пол после них высыпалось немало. Есть-то малыши по-человечески пока не научились, торопятся… Во- вторых: после прикорма детишкам и молока моего стало хватать. Набузгаются, как мячики, отвалятся кто куда - и спят. Облизываешь их, спящих, а они ноль внимания.

Но, опять же, всё это до тех пор, пока ходить не научились. Здесь уж после «дойки» я старалась поскорей из вольера убраться! Вот слово-то какое, правильное: не кормление, а дойка… И от одного соска к другому перебираются, и лапами последнее выдавливают, и ещё рычат, паршивцы, если убегаю!.. А как же не бегать, ежели у них уже и когти, и зубки подросли?! Взрослые!

Взрослые- то взрослые, а вылизывать за ними мне всё приходилось: где захотели - там и нагадили. Перед хозяевами неудобно. Благо, хоть те всё понимали и помогали. Вылизывать, правда, не вылизывали, а, вот, лопатой постоянно за ними убирали. Так бы я одна не справилась, с их прикормом- то…

И вообще, в тот период эти двуногие «гомо сапиенс» для меня, честно говоря, не хозяевами были, а обслуживающим персоналом. «Мальчик на побегушках» да «девочка в услужении». И поделом! Сами «вязали»- сами и расхлёбывайте!

. . .

Он чувствовал себя королём! Ну, хорошо - королевичем или корольком, на худой конец!

Он смотрел под ноги на это скулящее королевство - и чувствовал гордость за себя: в Багдаде всё спокойно!

А страхов- то было месяц назад, страхов-то!..

-Александр, это просто! Главное - не волноваться. Куча чистых тряпок, желательно светлых. Продезинфицированные ножницы… Чистая подстилка… Ну, и бутылка водки… На всякий случай…

-Я не пью.

-Это хуже.- Татьяна, инструктор-кинолог помрачнела. – Тогда - нашатырь,- «успокоила» она. – С непривычки трудно будет. Но не смертельно. Она сама знает, что делать. Ей только помочь надо, если что…

-Да откуда она знает, что делать?! И что значит: «если что…»?!- психовал он. Его трясло уже сейчас, за неделю до родов.

-Знает, знает,- успокаивала его Татьяна. –И пузырь разорвёт, и пуповину откусит, и послед съест… Если что-то не сделает - вы поможете: разорвёте, обрежете… Только самому съедать не надо…

Это она так пошутила. А его от таких «шуток» заколотило ещё сильней. И видеть инструктора уже не хотелось.

-Пищать не будут - потрясите легонько вниз головой, пальцем ротик приоткройте и дуньте туда. Да, я думаю, всё хорошо будет, не волнуйтесь вы так! Плод «пойдёт» - поддержите его. Рвите пузырь, щенка обтирайте и сразу Джульетте - пусть облизывает. Или к соску сразу… А Джульетту поглаживайте, хвалите… Да сделает она всё! Сама сделает! Не волнуйтесь… Если что - звоните мне… Я приеду…

-Мы в саду рожать будем. Пятьдесят километров от города…- хмуро ответил Александр.

-Пап!- на кухне «нарисовалась» дочка. – Иди, посмотри ролик. Я с «Интернета» скачала. Роды у той- терьерши… От и до… Иди!

-Идите, Александр, наглядно всё увидите. Ну, и я пойду… Всё, кажется, рассказала… Не волнуйтесь, ещё раз говорю…

Она положила в пакет презентованную за консультацию бутылку коньяка и начала обуваться. Джулька, лежа на подстилке, проводила её внимательным взглядом, но прощаться не пошла. Не соизволила.

Александр закрыл двери. Вздохнул тяжело и направился в комнату дочери: на курсы акушерства и родовспоможения.

…Неделю спустя они ехали на дачу: у него начался отпуск. По его подсчётам, до родов оставалось сутки - двое.

ГЛАВА 4

Негромко и душевно неслась из динамиков «Романтическая коллекция». Теплый ветерок сквозил в слегка приоткрытое окно. Александр с ненавистью жевал «Орбит», подавляя в себе желание покурить. Всё делалось для роженицы.

Джульетта вальяжно растележилась на заднем сиденье и внимательно рассматривала свой громадный, изредка шевелящийся изнутри живот.

-Дотянуть бы… А то- в чистом поле…Как крестьянка разродится на жнивье… Будешь ещё пуповины зубами перекусывать…

Вспотел от тревожных размышлений.

Наконец, съехали с трассы. На просёлочной дороге закачало и запылило. Окно пришлось закрыть. Александр тревожно посматривал на заднее сиденье. Через минуту Джулька поднялась, потянулась с широким крокодильим зевом и перелезла на переднее пассажирское сиденье.

-Погуляем?

Он остановился. Вышли. Александр с жадностью закурил. Собака, лениво обнюхивая травинки, паслась на поляне. Периодически присаживалась. Опять обнюхивала. К машине не торопилась. Луговое лето дурманило и головы, и морды. Небо аквамарином застыло в вышине.

Ему пришлось выкурить ещё пару сигарет, прежде чем она соизволила запрыгнуть на сиденье. «Трогай, милок»: - выразительно сказали её глаза.

Часа три ушло на подготовку «операционной» на теплой веранде.

Он вымыл пол. На длинный обеденный стол натянул свисающую до пола белую простынь, имитируя конуру. На протёртом подоконнике разложил тряпки, ножницы, нашатырь, валерианку, шоколадку, инструкцию по родовспоможению. Напоследок поменял любимую Джулькину подстилку на новую, вырезанную из почти нового паласа, и вынес все ненужные на ближайшее время стулья. Кроме одного. Для сиделки.

После этого на открытой веранде приготовил для собаки кастрюлю нежирного куриного плова и отварил с десяток прошлогодних картофелин для себя. Открыл «Сельдь в масле» и, наконец-то, пообедал. Собака, лениво поковырявшись в миске, прилегла в тенёчке, задремала.

Вечерело. Мухи исчезли. Комары ещё не проснулись. Задорные сорняки нагло пёрли на грядках, как заросли бамбука. Александр старался не смотреть в их сторону. Не до них было. Надо было приготовить питье с малиной. Согласно «Инструкции…» без него рожать было нельзя. Между щенками мать «с жадностью поглощает питие с протёртой малиной…».

Но опустилась неземная благодать и нега на обласканную солнцем землю. Александр шаркающими шагами сытого человека дотопал до гамака и провалился в сон. Минут на пять. Потому что через пять минут за забором громко загомонил садовый народ, спешащий на электричку.

-Чтоб тебе пусто было!- беззлобно пожелал он народу и перевернулся на другой бок. Да так неловко, что выпал из гамака на газон и окончательно проснулся.

«Охрана» по-прежнему спала и даже хвостом не шевелила.

-Вот это сон у беременных!- удивился он. – Мне б такой!- Но тут же, опомнившись, сплюнул через плечо.

-Ёлы-палы! Ну, сорняк полоть, что ли? Дрова рубить нельзя - разбужу… И поливаться рано…

У ворот показался «управленческий» Мальчик. Завилял виновато хвостом.

-Чего тебе?- пробурчал недовольно Сашка. – Видишь- спит?.. Вечером приходи…

Но тот смотрел ему в глаза и не уходил.

-Вот гад! Насобачился слезу давить!

Александр взял горсть сухого корма, протянул Мальчику сквозь решетчатые ворота.

-Вечером приходи,- ещё раз повторил он ему. – Может, поможешь чем…

-А чем он поможет?- глупо подумал он после, вытирая о штанину пропахшую кормом ладошку. – Повыть только со мной за компанию…

Сон развеялся.

-Иди, иди… Вечером увидимся…

 

…Стемнело только к пол - одиннадцатому.

Одинокая брошенная Венера ластилась к ущербному месяцу-рогоносцу.

Джулька тоскливо бродила по саду. Обнюхивала стволы деревьев, присаживалась изредка на газонную траву.

Больше всего Сашка тревожился, когда она пропадала в темноте кустов или заходила в баню или дровник. Тогда он включал фонарик, одевал тапки - разношенки и шлёпал следом за ней. Собака недовольно щурилась на свет фонаря, вставала, и брожение по саду продолжалось.

-Джуль… Ну, пойдём домой,- канючил он. – Там такая постелька!.. Баиньки будем… Айда! Холодно уже…

Его не слушали. И Мальчика, периодически тявкающего у ворот, тоже не слушали. Джульетта слушала только себя. А ей хотелось в туалет. По - большому. А эти кретины всё понять не могли, что она их с т е с н я е т с я! Вот так! В кои века - а стесняется!

Она рискнула продраться в дальний угол малинника. Слышала, как где- то следом с тихой нецензурщиной лезет хозяин. Но она все-таки успела оправиться и вылезла с другой стороны посадок. Хозяин продолжал корячится за спиной.

Джулька посмотрела на темное небо, потянулась, как могла, обрюзгшим телом и, даже мельком не взглянув на понурого «управленческого» ухажера, направилась спать на тёплую веранду: ночи действительно стояли прохладные, надобно было поберечься… Оскалилась перед сном в улыбке: Александр, чертыхаясь, отмывался у рукомойника от собачьих «мин». Видимо, фонарик не помог.

…В час ночи она тревожно заворочалась во сне, с трудом и шумом перевернулась на другой бок.

Неслышно, на цыпочках Сашка пробрался к веранде и замер, прислушиваясь и приглядываясь.

Джульетта черным неподвижным силуэтом маячила на полу, в метре от « конуры». И не дышала.

Сердце Александра сжалось в комочек, закатилось куда- то далеко за грудину и остановилось от ужаса.

Джульетта всхрапнула, разряжая обстановку.

Он присел на краешек стула. Обмякшие ноги не держали. Сердце постепенно расширилось до нормальных размеров и вновь застучало. И захотелось в туалет. Но вставать он пока не решался - в ногах правды не было. Нащупал впотьмах на подоконнике курево и спички. Нащупал тапочки под стулом. Прижал их к груди, как отец Фёдор колбасу, и босиком вышел в сад, тихо- тихо прикрыв за собою двери.

-Ну и чего?..- нервно подумал он, пытаясь прикурить. Спички в дрожащих пальцах постоянно ломались И две предыдущие сигареты - тоже. – Всю ночь её «прослушивать» будешь? Как акустик на подлодке?.. До пяти не дотянешь,- объективно решил он. – А в пять, говорят, они обычно и рожают!..

Спичка, наконец- то, зажглась. Глубоко затянулся, прямо с серным запахом головки, и натужно закашлялся. Окрестные собаки поддержали его тявканьем. Глумливо заухала сова в посадках.

Он залез в машину и вытащил спальный мешок.

-Во - о, сейчас не замёрзнешь, лето все же…- попробовал уговорить он сам себя. – Не замёрзнешь… Кантоваться- то- часа три- четыре…

Осторожно, обеими руками, по миллиметру сдвинул Джульетту к подстилке, раскатал спальник и улёгся рядом.

-«О, милый мой Ромео…». Вот сейчас я точно ничего не просплю. Сейчас я уже…

Что «сейчас я уже…»- он не додумал, провалился в сон.

…Она долго смотрела на любимое, посеревшее от усталости и утреннего сумрака лицо.

Комары нехотя допевали свою ночную лебединую песню. Сонная муха, потеряв ориентировку, доползла до края стула и упала на пол. И сразу заснула. В соседском саду испуганно закричала птаха - и затихла, досыпая.

Джульетта могла бы долго смотреть на эту любимую хозяйскую морду, но очень хотелось в туалет. Она лизнула хозяина по щеке.

Тот очнулся сразу, будто ждал этой ласки. Уставился испуганно на питомицу. Скомканный во сне жгутом спальник не давал пошевелиться.

-Чего ты?.. Плохо тебе?- проговорил он торопливо. Изо рта невкусно пахнуло нечищеными утренними зубами с кариесом. Джульетта брезгливо отворотилась. – Что? Уже? Да?- допытывался он, и всё никак не мог распутаться. Сучил ногами, вертелся, пыхтел.

Она встала и подошла к двери.

-Сейчас я, сейчас…-

Александр, наконец, вылез из мешка, открыл щеколду.

-Иди, гуляй, гуляй, милая… Я сейчас…-

ГЛАВА 5

Эти вторые сутки оказались точной копией вчерашних. А третьи - копией первых и вторых. Александр уже с трудом различал явь и сон. Страница жизни не переворачивалась. Разнообразие внесли лишь мелкий дождик на второй день да попутный вечерний заезд старого дружка по даче, Анатолия. Тот, прихлёбывая чифирный чаёк из большой пивной кружки, смотрел сердобольным взглядом на Сашку, сочувственно кивал головой в ответ на его нытьё, но караулить пять - шесть часов Джульку, пока Сашка подремлет, отказался наотрез, ссылаясь на нехватку времени. Александр обреченно замолчал. Жесткие с проседью усы щёткой - смёткой уныло топорщились на верхней губе.

-А у тебя что за дрянь такая заварена? Аж тошит!- Толя отставил кружку в сторону, поморщился.

-Это я… покрепче… чтоб не спать… Ты с конфеткой его, не так противно…

-Нет уж, спасибочки… Поеду. Жена-то когда приедет? Вот тебе завтра и подмена будет. И я к вечеру подъеду… Привезти что-нибудь?

-Есть у меня всё. Помыться бы…

-Ты что, ни разу баню не топил?- поразился дружок. – Ну, ты даёшь! То- то я чую…

-Ехай, ехай,- устало прервал его Александр. Шутить вообще не хотелось. – Умные все стали… обонятельные… плюнуть некуда - в парфюмера попадёшь…

-Ладно,- Толя поднялся. – Ты давай, это… голову не вешай… Путём всё будет…

Вот и все сторонние развлечения за три дня. И три ночи.

А поутру они проснулись… И наступил четвёртый день.

…Надежда, жена, вместе с сестрой Татьяной, груженые сумками, как ослики поклажей, подошли к калитке.

-Странно, закрыто… Время полдевятого… Спят, что ли?.. Машина здесь…- Надежда поставила на землю сумки, долго рылась в карманах куртки в поисках ключа. Ключ отыскался последним, после кучи мелочи, купюр, визиток, двух носовых платков, билетов на электропоезд, двух губных помад, зеркальца, сотового телефона, каких- то бумажек с каракулями, скрепок, домашних ключей, ключей от офиса, зажигалки, пачки сигарет, упаковки открытой жевательной резинки, авторучки и книжечки с кроссвордами.

Открыли калитку. Прошли к дому. Открыли веранду, скрипнув дверью.

Спящие в обнимку на спальнике «хозяева» синхронно подняли головы - морды.

-Надюша!- Ах, какая неземная благодарность и любовь сквозила в заспанном Сашкином голосе! – Приехали!

-А вы чего валяетесь? Девять уже!..- Татьяна деловито протиснулась мимо сестрёнки, грохнула сумки на стол.

-Нельзя сюда! – запоздало крикнул Александр. –Там стерильно!

Невестка испуганно сдёрнула сумки со стола.

-И что мне, в руках их держать?

-На пол, на пол ставьте… Джульке они сейчас «до фени»… Не притронется…

-Родила?- Женщины с радостью оглянулись на них.

-Да нет… Просто не жрёт ничего… Я до шести с ней просидел, думал: этой ночью начнётся… А в шесть уж завалился: невмоготу стало, сваливаюсь со стула.

Джульетта молча, не ласкаясь и не вертя хвостом, прошествовала мимо женщин в сад. Сашка поднялся следом, свернул спальник.

-Господи, да ты ещё и одетый спишь!

Он не ответил. Что толку им всё объяснять? Они ж на дачах не рожали… Сдернул со стола простынь, застелил новую.

-Тащите всё на открытую веранду. Или в комнату. Там завтракать будем.

А после завтрака, больше похожего на обед с добавкой, он завалился спать в комнате. Раздетый. Под простыней. Запах собственного трехдневного пота остро бил в нос. Минуты две. В десять - ноль- ноль запах мешать перестал. Александр впал в небытие.

…-Саш, Саш, вставай! Джульетта, кажется, рожает!

Надежда всё- таки растрясла его за плечо до осмысленного состояния.- Вставай! Рожает! У неё воды отходят!

Он встрепенулся. Натянул шорты, футболку и выскочил следом за женой из дома.

-Где она?!

-В бане!

Он заскочил в баню. Собака лежала в раздевалке и тяжело дышала. На него даже не оглянулась. Он склонился к ней.

-Джуля, Джуля,- ласково погладил её по голове. – Пойдём, милая, пойдём… Пора.

Твёрдой рукой взялся за ошейник, и повёл питомицу за собой.

Девчонки стояли по обе стороны тропинки, как караул на зоне. И, как караул, пошли следом.

-Девчонки, не заходите пока. Я позову…- попросил он. – Пусть обоснуется.

Они вошли в дом. Сашка приподнял простынь на столе и подтолкнул туда собаку. – Иди, иди…- и всё поглаживал, поглаживал её. Сам же уселся на стул рядом с «конурой» и принялся ждать, периодически, как разведчик, подглядывая в щелочку.

Джульетта долго ворочалась, осматривалась, обнюхивалась, будто не спала здесь всю свою сознательную собачью жизнь. Затем выбралась и попробовала забиться под другой столик, в углу, с плиткой и чайником. Нестерильный, в общем… Сашка опять ласково, но решительно выволок её и оттуда. И заметил, что пол на веранде отчего- то стал мокрым. А Джульетта вдруг встала в позу, будто захотела по - большому.

Он ещё успел шепотом крикнуть: «Надя!», как Джулька начала тужиться.

Заскочила Надежда, будто за дверью стояла.

-Началось?

-Началось, началось… Ошейник с неё сними! И коробку из комнаты принеси для щенков. И тряпки подавать будешь…

Сам же встал на четвереньки сбоку от собаки, одной рукой поглаживал по крупу, а другую просунул меж задних ног ладошкой вверх. И видел, как у Джульки всё вдруг расширилось до неимоверных размеров и наружу, к жизни, пробивается что- то бесформенное, мокрое, будто одетое в целлофановую обёртку. Это - блестящее, мокрое и неподвижное - он и принял в свои ладошки. И сам не заметил, как его пальцы принялись лихорадочно срывать эту мерзкую липкую плёнку, сквозь которую угадывался силуэт, смахивающий на большую дохлую мышь. Он даже не заметил, что Джульетта уже развернулась к нему и тоже активно помогает и языком, и зубами.

Он не успел сказать Надежде про ножницы, как собака откусила пуповину, слизнула остатки пузыря и лизала уже щенка в мордашку.

-Саш, потряси его! Он не дышит!- раздался откуда- то сверху голос забытой всеми Надежды.

Он осторожно- осторожно пальчиком пошевелил тому ротик и также осторожно дунул в мордочку. Джульетта, в тревоге и волнении, мешала, пытаясь расшевелить того языком.

-Опусти его. Она его не видит.

Сашка опустил ладошки к полу. И щенок сказал: «Пи - и!» И зашевелился. А Джулька всё лизала и лизала его.

Александр стоял на коленях в заляпанной кровью и мокротами одежде. Руки и бедра тоже были заляпаны. В ладонях лежал ребёнок.

Сашка поднял голову. Дурацкие слёзы катились по лицу. И ему не стыдно было за них. Он их просто не замечал. А Надежда смотрела на него - и тоже плакала. И улыбалась счастливо. И футболка её тоже почему-то было забрызгана мокрым и красным. Первородным. Материнским.

ГЛАВА 6

Когда Сашка спросил про время и ему ответили - он не поверил! Было одиннадцать двадцать! Это ж что получается, он спал всего час?! Это ж что получается, три дня бессонницы - коту под хвост?! А как же инструкции, по которым она должна была рожать под утро? Это ж что - у всех дам такой сволочной характер? Мужикам назло, да?!

Но об этом быстро забылось: у Джульетты начались новые потуги.

На четвёртом щенке он уже с апломбом ветеринара помогал ей освобождаться от плода и командовал женой: «Тряпку! Ещё тряпку!..» Вся «операционная» была забрызгана послеродовой жидкостью. Он, обтерев тряпкой ладони, поднимал по-хирургически руки вверх и распоряжался: «Стену вытри! И вон там, у плинтуса! Да выложи ты щенков из коробки! Всё - равно она их повытаскивает! Иди, сполосни тряпки, пока время есть… И стульчик притащи маленький такой, я вам для посадок делал…»

Джулька действительно вытаскивала детишек из коробки и складировала на подстилке. Делала она это как-то деликатно, осторожно, цепляя зубами за шкирку. Они, как мормыш в озере, толчками передвигались вдоль неё, с трудом находили сосок и замирали, присосавшись.

 

Толю с женой нелёгкая принесла на седьмом щенке.

Джулька уже изнемогла и отупела от боли и потугов. Последние щенки «шли» с трудом, очень долго и мучительно.

Сашка, как мог, помогал ей: оглаживал, поджимал осторожно живот, гоня плод к выходу, морщился и гримасничал, будто рожал сам…

Седьмой щенок был почти на выходе, когда за тонкой стеной веранды раздалось Толино громогласное:

-Добрый вечер, дорогие хозяева!!!

Джулька, тужившаяся из последних сил, со злобным рыком рванулась к двери. Сашка на карачках засеменил следом.

-Джуля! Джуля, фу! Место, место! Фу!

Команды были противоречивы, но он ничего не соображал от испуга.

-Джуля! Джуля! Место!..

Ухватил собаку за загривок, потащил обратно, на подстилку. Та, вся на нервах, огрызнулась, цапнула его клыками за кисть.

-Место, место! Тихо, тихо, Джуля!.. Хорошо, хорошо!.. Фу! Тихо!..

Сашка, не обращая внимания на боль, всё - таки утащил её на «операционный» пол. И всё успокаивал и успокаивал.

Плод опять втянулся в живот. Джульетта, затравленно оглядываясь на дверь, улеглась, замерла.

В дверь, впустив со двора приглушенный гомон и смех, заглянула Надежда.

-Что случилось?

Уставилась испуганно на собаку.

И тут прорвало Сашку!

Он кричал громко и зло. И ни одного цензурного слова в его филиппике не было. Надежда поспешно исчезла. Но пересказывать Анатолию ничего не стала. Да он и так всё прекрасно слышал: и что о нём думают, и кто он такой на самом деле, и где ему сейчас следует находиться. Как, впрочем, слышала и вся улица. А, может, и весь садовый кооператив. У Александра был сильный голос.

-Всё, Джуля, всё, забудь про дурака. Не зайдёт он,- успокаивал Сашка в это время собаку. – Не зайдёт он, не бойся…

И успокоил. Через пять минут Джульетта разродилась седьмым щенком.

Немного погодя, вытирая тряпкой руки, Александр вышел к народу, покурить. Ноги, затекшие на низкой скамейке, хрустели в коленях.

Сад продолжал жить своей неспешной, трудовой жизнью.

Надежда кромсала на тряпки очередную простыню. Татьяна варила Джульетте ужин. Сорняки радостно тянулись вверх. Жарило солнышко.

-Ты смотри - прокусила всё-таки,- восхищенно проговорил «доктор», рассматривая левую руку. Оглянулся по сторонам. – А где этот, дефективный?..

-А они с Ленкой сначала за теплицу побежали, там спрятались… А потом сразу уехали: завтра придут… Ты есть будешь?- Татьяна, оказывается, и человеческую пищу сготовила.

-Буду,- раздосадовано буркнул Сашка. Душа, кроме еды, требовала ещё и продолжения ругачки. – Успели всё-таки… Чего орали-то?

-А когда Толя приходил тихо?! Они же не знали, что ты ещё не ощенился… Думали: Джульетту порадуют… Да вымой ты руки по- человечески! Занесешь себе какую-нибудь заразу!

-Зараза - это у вас, вон, на дворе… Стол хотя бы протёрли! Пылища!.. И ещё колбасу кладёте,- он взял нож и пристроился, было к непочатой палке колбасы.

-Не трогай!- Надежда закончила наконец- то с перевязочным и подтирочным материалом. – Это ребята для Джульетты принесли!

-Что, целую палку?- изумился Сашка с занесенным над колбасой ножом. – Вот сволочи! За все грехи сразу откупиться хотят, что ли?!

Вчитался в этикетку. «Колбаса молочная. Телячья». И возмутился!

-Ну, уж!.. Пока сервелат не припрут - нет им прощенья!- и откромсал себе приличный кусок. – Тем более - мы вдвоём с Джулькой страдали,- добавил он, давясь, набитым ртом.

А всего щенков оказалось восемь штук. Три девочки и пять мальчиков.

В девятнадцать двадцать пять роды закончились.

 

ГЛАВА 7

Восемь плюшевых игрушек настырно двигались вслед за щеткой пылесоса. Иногда даже бежали. Причём, попки у щенков старались настырно обогнать передние лапы. Это щенкам не нравилось, но попки их не слушались и продолжали торопиться.

Щетка тоже не поддавалась. Рычала, пихалась, ускользала.

Паршивцы отыскали где-то под диваном три окаменевших носка и переключились на них.

Сашка, улыбаясь, передвигался по комнате. Ковёр светлел на глазах. Правда, кое- где оставались темные влажные пятна, но это дело времени. Просохнут.

В наушниках плеера гремел неистовый Шевчук.

Тогда, вечером, после родов, приехала «вторая смена»: дочка. И, к счастью, на три дня.

Надежда с Татьяной как- то на удивление быстро собрались, поцеловались на прощание и укатили в город: завтра на работу.

Сашка затопил баньку. Медленно затапливал, получая кайф и удовольствие от процесса. Попутно поливал огород.

Дочка в это время развлекалась, названивая матери Надежде по телефону:

-Мам! Вы только уехали - Джулька ещё двоих родила! Честное слово! Да ты у папы спроси! Девочку и девочку!.. И ещё тужится! Мам, что делать- то?!

Сашка усмехался, перебрасывая шланг на следующую грядку. Ах, какая неподдельная искренность звучала в голосе у дочурки! Достойная смена подрастала. Было на кого положиться в трудную минуту. Не соскучатся.

Джульетта обессилено лежала на веранде вместе со щенками и пыталась забыться. Это удавалось. Щенки пока активности не проявляли. Щенки были пока маленькими и глупыми.

А дочка уже звонила тётушке Татьяне…

Он думал, что вечером уснёт «без задних ног»… Но пошел двенадцатый час ночи… затем первый… затем второй… затем третий…

А они лежали со взрослой двадцатилетней дочкой на диванах, голова к голове, и всё говорили, говорили, говорили… И казалось: для огромного счастья им не хватало именно этих 4- 5 часов! Которые тоже пролетят… Но останутся! И без которых жить не стоило…

Джульетта дремала, обложив себя детьми, на веранде и через открытые нараспашку двери прислушивалась к разговору. И завидовала. И ревновала «старшую сестру» к хозяину.

Затем приподняла морду. Оглядела спящее плюшевое царство. Облизала ближних. И дальних. И успокоилась. И заснула.

…Сзади, в ладонь ткнулось что-то мокрое и холодное. Сашка заорал от неожиданности и в испуге шарахнулся в сторону. Пылесос поспешил вслед за ним и выдернулся из розетки. Наушники выпали из ушей. Щенки рассыпались по углам и испуганно таращились на «деда Сашу».

Джулька стояла посреди комнаты и виновато помахивала хвостом:

-Хозяин! Ну, ты чего такой нервный стал, дёрганный?.. Нос любимой собаки тебя пугает…

-А ты чего, как ниндзя, крадёшься?! А если б я тебе щёткой по мордасам звезданул? Думать же надо! Всё! Пошли все в вольер!

Он подхватил первую попавшуюся пару щенков и поволок их на двор, в сооруженный меж грушами вольер. Вернулся за следующими. Навстречу плелась Джульетта с любимой дочкой в зубах. Дочка покорно, как марионетка, болталась в воздухе.

-Да не таскай ты тяжести! Сам перенесу!.. Иди, отдыхай…

Попробовал захватить сразу трёх щенков. Те не давались, выскальзывали на пол. Один из вредности даже описался на весу.

-Весь в мамку пошёл… Ничего, сейчас в пруду искупаюсь,- стоически философствовал Сашка.- Всё - равно шорты постирать хотел…

Вернулся за оставшейся парой.

Пары не было.

-Эй, мелочь! Вылезай! Кис- кис! Медвежата, вылезайте!

Кряхтя, наклонился, посмотрел под диванами и кроватью. Щенков нигде не было.

Зашла Джульетта.

-Ну, ты чего так долго? За смертью посылать…

Прямиком направилась к одежному шкафу, заглянула за приоткрытую створку и вытащила щенка. Второй сам выпал следом и сразу же напал на мамкино ухо. Джульетта, не обращая на того внимания, направилась к выходу. Щенок бежал рядом и балдел от жизни.

Сашка так же, с кряхтением, поднялся, выпрямился. Оглядел уныло залитую солнцем комнату.

Валялись брошенные носки, все почему-то разного цвета. Валялись обрывки обоев и разорванный сланец. Накидка с кресла полустянута на пол. Как- то незаметно было, что здесь проводили уборку. Может, только влажную… На влажную очень похоже было, если судить по количеству тёмных пятен на ковре.

ГЛАВА 8

Она проснулась средь ночи от неясной тревоги.

Привстала. Внимательно огляделась. Ребятишки мирно спали рядом. Искаженная зеркалом луна вытянула и зачернила предметы в комнате.

Ни звука.

Но тревога не уходила.

Где-то далеко, в пролеске, тоскливо проплакала птица. Взбрехнула ответно собака у охранников. И опять тишина.

Она улеглась на бочок, потянулась и закрыла глаза.

Сон не шел.

-Нервы,- подумала она. – Ни к черту нервы… Истеричкой какой-то становлюсь…

Поворочалась, ища удобное положение. Набухшие соски болели и сочились, точно берёза по весне.

-Мастит бы не заработать. Лечение, поди, в тысячи вылезет… Всё, как не у людей…

Она тяжело вздохнула.

-Что так тревожно- то? Приснилось, может, что?

Опять привстала и оглядела ребятишек. Нет, спят…

-Ох, мать честная, что ж за доля такая собачья ?! Возись здесь с этой мелюзгой, как дура, корми, облизывай… А у них уже и зубки, и коготки!.. Соски в кровь изодраны, того и гляди - загноятся… Правда, хозяйка мажет какой- то пакостью… Запах - не для слабонервных! Ночью ещё терпимо, а на утро слизываю: отказываются сосать из-за вони. Спросить-то у хозяйки не могу, как сама из такого положения выходила? Двоих всё же подняла… Тоже утром слизывала? Хотя… двоих кормить- это вам не восьмерых… Это полегче…

Вот разберут моих через месяц - и поминай, как звали. Через год и не узнают! Ещё, поди, и огрызаться будут при встречах!

Она тяжело вздохнула.

-Вот говорят: «генетическая память, генетическая память»… Эх, высоколобые!.. Не то это, не то!.. Это ж всё… на уровне инстинктов, первой сигнальной системы, примитива! Не то! Сосут, жуют, лают… Ну, глядя на меня ещё кое- чему научатся… А как свои мысли, опыт свой, мечты передать этой мелкоте?! Без языка?! Без письменности?! А?

Попробовала как-то здесь с хозяином поговорить…

Да- а… Уж лучше б не пробовала! Хохочет, дразнится, как припадочный… Шлёпает себя по губам, какое-то «тпру - тпру» выдаёт. Неужели у меня так же выходит? Домашних позвал… Как в цирке, честное слово… А если мне речевой аппарат не позволяет многие звуки выговаривать, а? У вас же, двуногих, тоже многие шепелявят иль букву «р – р - р» не выговаривают - и что? Уж чего, кажется, проще- то: «Р – р - р!». А я сама слышала ведущую на Пятом канале! И певицу какую-то, тоже с Питера… Может, у них мода там такая? Фишка?.. В городе на Неве… Да и на других каналах - пруд пруди! Я же не дразнюсь. Эх, примитивы…

И писать не могу. Строение лап не позволяет. А до компьютера не допускают. Хотя читаю бегло и много, благо, и в туалете, и на диванах - везде чтиво разбросано.

«Генетическая память»… Что сие - м н е неведомо, а они!.. И ещё докторские защищают! А я, вот, ничегошеньки из истории рода своего и не знаю, и не помню… Приснилось, правда, пару раз что-то такое… Необычное…

Первый раз: дескать, сижу я где-то на краю обрыва. Внизу, вдоль реки, идут какие-то мохнатые слоны. А рядом со мной стоят вонючие волосатики с острыми палками, сопят и смотрят на этот караван со злобой и жадностью, будто на косточку. А когда проснулась - долго ещё ощущала запах этих двуногих. И почему-то чем дальше, тем менее и менее вонючим он мне казался.

А второй раз приснилось что-то уж совсем непонятное и непотребное.

Будто рвусь я с цепи, а напротив меня к столбу посреди двора привязана голая женщина. И разговор сзади:

-Пётр Ляксеич, спускать?

-Спускай, Алексашка, спускай!

Рванулась я к той девице, да проснулась в прыжке. Сама не своя проснулась! Мышцы, как после гона, стянуты. И пена на брылях! В общем, дурацкий сон…

Вот и вся моя «генетическая память»! Два привета от предков. Не Щекны мы, далеко не Щекны… Не Голованы…

Благо, если этой мелюзге с хозяевами повезёт, как мне… А ежели в деревне, во дворе, на цепи?.. Ни грамоте обучиться, ни «Культурную революцию» посмотреть, ни с соседями пообщаться…

Иль «В Москву, в Москву!» Совсем уж… крест на всей жизни… « Джунгли каменные» … Откуда это? Не помню… Ладно, завтра вспомним… А пробки? А какой- то там Церетели?.. Тьфу!

О, опять Мальчик гавкнул у сторожей! Хороший парень… Наивный, как бульдог… Косточки всё для меня у забора закапывает. Позавчера, вот…

Джульетта заснула, скаля в улыбке клыки.

Луна убежала из зеркала куда- то в сторону садового пруда.

ГЛАВА 9

Александр волновался. Джульетта - тоже.

Оба были при параде. Джулька - расчесана до блеска. Александр - облачен в серый добротный костюм, светлую рубашку в полоску и однотонный галстук. Галстук был слегка зажеван спящим на руках щенком.

Дверь открылась. На пороге стояла «вязальщица» Валентина.

-Здравствуйте, Валентина.

-Зд- дравствуйте… Ой! Подождите, я сейчас!..- Она попыталась прикрыть дверь, но Джульетта уже втянулась в прихожую и с независимым видом обнюхивалась с карликовым пинчером.

-Они покусают друг друга!- вскрикнула с испугом хозяйка.

Сашка, воспользовавшись паузой, тоже втиснулся в незапертую дверь.

-Да нет…- обречённо произнёс он. – Это ж «мальчик» у вас?..

-«Мальчик»,- кивнула Валентина. – Ромео,- и отчего-то засмущалась.

-Не бойтесь… Не тронут… Взрослый?

-Год.

Сашка тяжело вздохнул.

-А мы, вот… Подарить вам хотели… Всё- таки с вашей легкой руки…

-Какой хорошенький!- Валентина пальчиком потрепала лобастую голову щенка. – А я вот… Вас с кинологом свела - и самой так собаку захотелось!.. Но что бы маленькая и не линяла…

-Да, у вас своей шерсти хватало, я помню…- мрачно пошутил Сашка, маясь от неловкой ситуации. Но Валентина шутку приняла.

-Это точно! Хватало! Да что я вас здесь держу?! Идемте чай пить!

-Недомерок,- пренебрежительно подумала о пинчере Джульетта, проходя следом за ними в кухню.

-Переросток… Дылда…- с легкой брезгливостью в свою очередь подумал Ромео об овчарке, семеня рядом.

Разбрелись по кухне: двуногие со щенком - за стол. Ромео резво, на тонких ножках запрыгнул на диван.

-Как балерон веронский! Всё в обтяжку!.. Тьфу! Стыдобушка!- покривилась Джульетта. Сама же растянулась на полу.

-Это ж как такой гектар тела прочёсывают? Чеши - не чеши - всё едино пыль останется! Выхлапывать только, как коврик…- подумал Ромео, наблюдая за ней с высоты дивана. – Или пылесосить…

…-Вот такие вот дела,- печально закончил свой рассказ о Джулькиных родах Александр. – Всех щенков пристроили. Трёх - на таможню, трёх - друзьям раздали, одного - производителю… А этого думали вам подарить. Даже имя выбрали. Матрёна. Вот такие вот дела… Не судьба…

-Да, не судьба…- таким же печальным эхом отозвалась Валентина.

Замолчали.

Из магнитофона негромко звучала мелодия Нино Рота, разделяя общую грусть.

Ромео незаметно для окружающих смахнул лапой предательскую собачью слезу. Джулька же, не отрываясь, смотрела на Валентину и мучительно припоминала, кого та ей напоминает.

Матрёна продолжала спать.

-Ладно… Пойдём мы,- Александр, как и в прошлый раз, тяжело вздохнул перед расставанием. – Поздно уже. Будем думать…

-Всего вам доброго. И спасибо за подарок… Извините, что так вышло… наперекосяк…

Валентина прислонилась к дверному косяку и виновато на них смотрела, будто провинилась в чём. Волосы рассыпались двумя черными крыльями на плечи.

И Джульетта, наконец- то, вспомнила, кого та ей напоминает! Актрису! Оливию Хасси!

Джульетта приблизилась к Валентине и с благодарностью лизнула в ладонь.

-Что это ты?- выговорил ей в машине Александр. – Что за собачьи нежности? Малознакомый человек, а ты!.. Не стыдно?

Щенок, насосавшись вволю из всех восьми сосков, перекаченным мячиком продолжал дрыхнуть, теперь уже на заднем сиденье в коробке из- под конфет.

-Делать-то что будем? Скоро кулёме полтора месяца стукнет. Думай, родная, думай, кому щенка треба?! И чтоб в радость был!

В задумчивости открыл окно, закурил машинально и продолжил размышлять:

-У Толи с Ленкой кошка… У Вики высшего образования нет… У Наташки - муж пьяница… У Кроликовых - своих семеро по лавкам… А главное - повод?! В честь чего, так сказать, дарить?! Что за праздник или юбилей, а?

Вдруг замолчал и медленно перевёл взгляд на Джульетту.

-Может, Надежде нашей?..- медленно спросил он. –У нас сегодня день свадьбы… Тридцать лет… Юбилей…- Он поправил измятый галстук. Глаза его постепенно теряли осмысленное выражение. Разум куда-то улетучивался. – Как ты думаешь, а? К юбилею, а? Обрадуется, а? Не обидится? Не выгонит? Точно? Всё-таки родной человек, тридцать лет вместе… Не должна… Да мне и жить негде… Не на даче же…

А Джульетта смотрела на этого родного дурака влюблёнными глазами и улыбалась, замирая от счастья: хоть одного ребёнка по-человечески обучит, в люди выведет! Пусть даже и Матрёну…

А хозяйка… Нет, не выгонит! Куда она без нас?.. Скучно же будет.

 

ДОЛЖНИК

Ему сегодня отчего-то не хотелось идти на работу.

Утро началось с того, что его с женой растормошили детишки.

-Папка, папка!- канючил младший, Лешка. – Мы в зоопарк опоздаем! – и полез, паршивец, к ним, на кровать: в ложбинке между родителями было самое уютное место.

Старшенькая, семилетняя Анна, стояла рядом и теребила отца за палец:

-Па-ап, ты же обещал!.. Ну, ты же обещал!..

Чертенята! Как просыпаться не хочется! В плечо сопела уже проснувшаяся жена, улыбалась, не открывая глаз.

-Вставай, хозяин! Ты же им обещал… Все-равно не отстанут…

Андрей тоже не открывал глаз.

-Не - а!.. Пока меня не поцелуют - никуда не пойдем.

Ну, за этим дело не встало! Ребятишки бросились целовать Андрея. Жена, пока они барахтались с отцом, встала, пошла умываться.

Уже вовсю лупило июньское солнце, но воздух был по-утреннему свеж и упруг. И шла семья по бульвару. Ели мороженое, смеялись чему-то, глазели на проснувшийся субботний город.

Зоопарк был открыт и полон народа. А после они еще катались на «чертовом колесе», на карусели, на качелях. Ели шашлыки и запивали их газировкой. И отовсюду неслось еще не надоевшее «Во французской стороне, на чужой планете…»

Лешка на обратном пути сомлел и заснул на руках у отца. Так, не раздевая, его и уложили спать. Дочка убежала к подружкам.

Андрей, отобедав, погладил форму (этого он жене не доверял), облачился.

-Ну?.. Как?..- покосился на Веру.

-Молодец ты у меня, капитан,- прижалась жена к его спине, замерла. – Жалко, что на работу… Завтра еще бы куда сходили…

-Ну, что поделать: служба,- немного виновато ответил он. – Долг Родине - эт дело святое… Зато следующие выходные вместе будем. –Смахнул невидимые пылинки с кителя, надел фуражку. В прихожей посмотрелся в зеркало.

-Мне здесь и премию пообещали к концу месяца,- небрежно сказал он, поправляя галстук. –За ударный труд… Подумай, может, на базу махнем?.. На пару дней…

-Иди, иди, «стахановец»,- она поцеловала его в щеку, подтолкнула к выходу. – А то опоздаешь- никакой премии тебе не будет.

И он пошел…

Надо же было кому-то приводить в исполнение смертные приговоры.

 

 

ВЕРА

 

 

 

«Осторожно! Двери закрываются. Следующая остановка...»

Вагон заполнялся народом. Многие стояли. Сегодня, среди недели, ехали в основном дачники - пенсионеры, торопились закончить перед снегом последние садовые работы.

По проходу, с трудом пробираясь сквозь народ сновали туда - обратно «коробейники» с мороженным и прессой.

-Пломбир, шоколадное, эскимо...

-Кроссворды, телепрограмма, лунные календари, анекдоты...

-Пломбир, шоколадное...

Вере повезло: сидела, и притом - у окна. А главное - работал обогреватель. Придвинула к нему околевшие ноги и задремала...

- «...Во всём, как хотите, что бы с вами поступали, так поступайте и вы с ними»

Голос сквозь монотонный вагонный гомон звучал убаюкивающе и приятно. Хотелось слушать и слушать, не открывая глаз и проваливаться всё дальше и дальше в теплую дремоту. Ноги в насквозь промокших кроссовках постепенно отогревались. Вера даже расстегнула пуховик.

-Да ну вас!.. Чепуху мелите, молодой человек, а мы сидим, слушаем... уши развесили...- раздражение в женском голосе было неподдельным.

-Какой же я молодой?.. С сорок шестого...

-Тем более! Городите здесь... Я, вон, своей невестке, как только не угождала!.. Всё для неё делала, задницу только не лизала... И что?! Настрополила, сучка, сына: комнату сняли, съехали и на порог к себе не пускают! Это как?! Внука не дают! Сын! Сын говорит: «Не ходи, от тебя только негативная энергетика... после тебя Гриша всю ночь плачет во сне... и дёргается...» Представляете?- сын говорит!!! Внук от меня дёргается!.. А я от них не дёргаюсь!.. От этой сучки не дёргаюсь!.. Как у нас появилась, так на таблетках и живу! «Дергается...» Не-ет, правильно народ говорит: «Не делай добра никому - и зла тебе никто не сделает». А я всё «Людочка - Людочка, Людочка - Людочка...»

-Это не народ говорит,- мужчина опять говорил негромко, но слышно было каждое слово, будто гомон стихал в эти минуты. - Это, милая моя, озлобленные люди сочинили. Никого, кроме себя, не любящие... А повторяют недалёкие. Красиво же звучит... парадоксально...

-Ой, шли вы со своей хренью куда подальше!

И такая злоба прозвучала в женском голосе, что Вера открыла глаза: полюбопытствовать на беседующих.

Сидящая напротив яркая интересная брюнетка в летах неприязненно, в упор, пялилась на Веркиного соседа, невзрачного мужичка в дождевике, резиновых сапогах и вязанной шапочке.

Верка взглянула на неё мельком - и отвернулась к затуманенному дождём стеклу.

Есть на свете такие глаза: затягивающие... без зрачковые... мёртвые... Смотреть в них было неприятно. И страшно.

А этот, в дождевике, сидел и смотрел в них. И не отворачивался. Мигал подслеповато, шмыгал носом, но не отворачивался.

-Почему «хрень» - то?- спросил он так же спокойно. - Добром на добро и ответится... Что ж нам - хорошо всем стало от злости-то вашей? Всем неприятно стало...- И снова шмыгнул.

А брюнетка стрельнула глазами на соседей, жадно слушающих их перебранку с мужичком, резко поднялась, выдернула из - под сиденья сумку и, расталкивая стоящих, ушла в другой вагон.

И окружающие почему- то облегченно вздохнули.

 

. . .

 

 

Что-то слишком длиннющую грядку удумала она под озимый чеснок. И трети не вскопала, а руки уже отваливаются...

Неможилось ей. Давно неможилось... лет пять... Суставы порой так выкручивало ночами, что хоть волчицей вой!.. И натиралась всякой пакостью, и обследовалась, и лечилась в санаториях, да всё без толку. Отпустит на время, а потом вновь сворачивает жгутом. Да и сердчишко стало сдавать. До обмороков доходило. Слава Богу, не на людях...

На людях она была другой: довольной жизнью, улыбчивой, счастливой... Не смотря ни на что. И как обидно было порой выслушивать от друзей что-нибудь нелицеприятное о своих детях. Друзей в такие минуты она в упор не понимала и не слышала.

Что значит «шумели всю ночь и были выпивши»? Это что, значит, мои ребятишки меня обманывают?

-Уроды,- улыбаясь, думала она в эти минуты о друзьях. - Да мои детишечки ни разу в жизни мне не соврали! Завидуете и мерзость всякую наговариваете! Своих такими же умничками воспитайте - потом и будете, как бабы на базаре, слухи распускать. «Не помогают, в саду не работают...» А ваши, прям, упахались! Стахановцы... А я, раз успеваю участок обработать - значит, и без ребятишек сил хватает! И не ваше собачье дело - в семью чужую лезть! Я ж не лезу к вам с советами!

Так мысленно спорила Вера со своими «доброжелателями». А у самой душа - будто кошками изгажена да исцарапана, вся в крови от этих пересудов.

А жить надо... И с такой душой, с исцарапанной... И как ещё долго жить!.. Ведь никто из ребятишек не определился. Ни с работой, ни с учёбой... Пристраивать, на ноги поднимать надо. Сдохну, а подниму! Подниму! И пошли вы все к черту!

 

...На рукав капнуло светло - розовым. Вера вытянула подол рубахи, приложила к носу и долго- долго держала. А кровь всё сочилась и сочилась. Она осела на захолодевшую вспаханную землю и запрокинула голову вверх.

-Сдохну, а подниму!

Бледное осеннее небо вдруг начало медленно поворачиваться, затем закрутилось. И наступила темнота.

 

 

. . .

 

-Мам, мам, очнись!- Голос младшенького Алёшки доходил, как сквозь вату. На лоб легло что- то мокрое, холодное.

-Хорошо- то как!- облегчённо подумала Вера, с трудом разлепила глаза. Склоненные над ней кругом лица - серые, туманные - плыли и не фиксировались сознанием. - Сейчас, Алёшечка, сейчас...- Она с трудом села. Чьи- то руки поддерживали за плечи. Испуганные глаза окружающих выжидательно таращились на неё.

-Мам, что с тобой?- Сын присел перед ней на корточки.

-Голова закружилась. Сейчас, Лёшенька, сейчас...- Попыталась подняться. - Копала, копала... Чуть-чуть всего... Давление, видимо... - Всё- таки поднялась. - Здравствуйте, ребята. Пойдёмте в дом. Сейчас, оклемаюсь маленько...

-Я же тебе говорил, что вскопаю,- сердито выговаривал сын, шагая рядом. - Зачем самой нужно было?.. Я же говорил... Специально сегодня приехали!

-Лёш, не ругайся. Я же не знала, когда ты приедешь... А вдруг снег завтра выпадет? Не успели бы...- Вера оправдывалась, а сердце её пело от сыновней ворчливости: приехал! Ребят с собой взял на помощь! - А Игорёк где? Приедет?- вспомнила она про старшего.

-Вечером, может...

Вошли вдвоём в дом. Ребята сгруппировались в проулке, у машин, переговаривались о чём-то.

-Чем же я вас кормить- то буду, Лёшечка?.. Позвонить надо было,- опечалилась Вера, глядя на ребят через окно. - Я же только к чаю с собой взяла...

-Да до тебе не дозвонишься! Связь эта дурацкая... Мы с собой взяли, не беспокойся... А ты когда домой едешь?

-Дёмины завтра утром обещали захватить. Мне ещё мешок с одеждой забрать надо, постирать к весне. Загрязнилось всё... Чай-то поставить? Будете?

- Ага, поставь.

Алёшка вышел к ребятам.

-Ну, что?

-Она с ночёвкой остаётся,- с сожалением ответил Алексей. - А мне вскопать всё надо.

-Ты чё, съехал? Здесь неделю копать надо всей толпой! Да и земля же сырая!

-Ну... я не знаю... мать попросила...

-Лёха, сейчас быстро темнеет! Поехали к Катьке на дачу! Говорил же я: давайте сразу к ней! Нет: «сюда, сюда...» Съездили, блин!

-Ребят, ну, я обещал...

-Обещал - так копай! А нам ехать надо. Мясо уже с утра квасится, скоро вообще никакое будет!..

-Ребят, ну, помогите немного... У меня и сапоги на всех есть... И поедем сразу... Хотя бы грядки...

-Ладно, тащи сапоги.

Алексей весело вбежал в дом.

-Мам, где у нас сапоги резиновые? Ребятам надо.

-А вон, за дверью... Алеша, чай готов.- Вера залила заварку кипятком. Достала из пакета печенье, молоко. - Зови ребят.

-Мам, некогда! Там обстоятельства изменились! Нам вечером в городе надо быть! Мы уж через час поедем!

-А как же чай?- растерянно, не к месту спросила она.

Алёшка лишь махнул рукой, сгрёб сапоги и так же быстро вышел.

 

...Через час лишь следы протекторов говорили о приезде ребят.

Вера закрыла за ними ворота, вошла в дом. Помытые для чая чашки сиротливо толпились на столе. Она плеснула себе остывшей заварки и, отпивая маленькими глоточками, бездумно уставилась в запыленное окно.

Темнело. Взгляд упал на расписание электричек. Взгляд стал осмысленным. Она поднялась и вышла в сад. Одинокая вскопанная грядка тянулась вдоль забора. В конце разновеликими черенками торчали четыре воткнутые в землю лопаты. Она выбрала покороче и принялась копать, изредка поглядывая на дорогу. Но старшего, Игоря, так и не увидела.

 

...Вся двадцатитрехчасовая электричка оказалась пустой. Лишь в первом вагоне сидели редкие пассажиры, да и те теснились ближе к кабине машинистов. Она подсела к ним и огляделась. Напротив оказался тот, утренний мужичок в дождевике. Он поднял голову. Глаза его, старческие, безмятежные понемногу становились внимательными и улыбались. И он кивнул ей головой, как старой знакомой.

-Постоит ещё бабье лето, постоит. Всё сделать успеем. Ничего, не тужите, поскрипим ещё...

Электричка была теплая и уютная.

 

 

 

 

ДОМАШНИЙ СЕРПЕНТАРИЙ ЛЮБВИ, или СОН ПОД ПЯТНИЦУ

-Ты чего ночью вскочил?- Жена заваривала чай по кружкам. – Я думала: случилось что… горим…

Никита, муж, с мрачным видом размешал ложкой сахар.

-Ничего не случилось,- буркнул в ответ. - Дурость разная снится…

Жена села напротив, запахнула на груди халат.

-Чего приснилось-то? Аж закричал!..- Намазала гренок маслом, повидлом, подала. - На!

Никита машинально взял, откусил.

-Вкусно!- и продолжил набитым ртом: - Ты приснилась. Будто изменяешь мне.

Рука жены с полной чашкой замерла на полпути. Затем осторожно поставила чай на стол.

-Ну, ты!..- рассмеялась Ирина. - Ни сколько не меняешься! В молодости к столбам ревновал!. - Она прыснула. - Сейчас-то!.. Ой, Господи, сейчас-то чего ревновать?.. Кому я такая понравлюсь? Выдумал тоже! Тридцать лет живем! Дурак дураком!..

Никита молчал, давая ей просмеяться.

-Это ты дурочка безголовая! А меня ночью чуть удар не хватил! Думал - сердце остановится! Вся постель мокрая, потом прошибло!

-Ой, ну что ты говоришь, Никит?! Посмотри на меня! Посмотри! Ну, кто на тетку в сорок с лишним позарится?! Ох, и фантазия у тебя!- она все-таки принялась за чай с бутербродом. Да еще с таким наслаждением, будто оголодала и ничего вкусней не едала. А улыбка - счастливая, блуждающая, глумливая - в пол-лица! Хоть прикуривай!

-Что, хочешь сказать: я последние двадцать лет с лежалым товаром живу? Со второстепенным?.. Никому не приглянется, не понравится, а мне сойдёт, да?..- голос мужа звучал все также мрачно и хмуро.

Улыбка сползла с лица жены. Более того: от обиды задрожала нижняя губа.

-За что ты меня так?.. Будто тряпку половую…

-Чего ты?..- опешил Никита. - Сама же сказала: «никто не посмотрит… не позарится…» Тряпку какую-то приплела!..

Но жена уже уткнула лицо в ладошки, заплакала беззвучно. Даже жевать перестала.

-Чего ты?..- Никите лень было вставать, обходить стол и утешать жену. Но он пересилил себя, встал, обошел и утешил. Стоял рядом, гладил по густым пушистым, чуть седеющим волосам и, глядя на оконный проем, говорил:

-Ну, чего ты, Ир? Пошутить уж нельзя. Меня, и вправду, ночью чуть карачун не хватил, а ты смеешься!.. Сердце остановилось, честно слово! Вскочил - мокрый весь! А ты еще смеешься… Сама же сказала, а теперь плачешь…

Жена не ответила, лишь всхлипывания усилились.

-Дурочка ты у меня… Да если бы ты была не красивая - стали бы мне такие сны сниться?! Люблю я тебя, как прежде люблю.

-Ага… А «тряпкой» обзываешь!- чуть ли не с привыванием донеслось из-под ладоней.

-Да кто тебя так обозвал-то?! Сама придумала! А на меня списываешь!- Никита в сердцах чуть было не стукнул ее по затылку. Но сдержался: любил, как никак… - Вот и рассказывай тебе после этого сны!

-А ты по-человечески рассказывай! – Жена понемногу успокаивалась, даже в платочек засморкалась. Подняла зареванное лицо. – Поседел, а все, как дурак, ревнуешь…

Никита смутился ее внимательного вопросительного взгляда.

-Пойду я… На работу опоздаю…

Еще раз погладил жену по волосам и ушел обуваться.

-Ты чай не допил!- крикнула вдогонку Ирина. В ответ - невнятно бу – бу - бу… Вздохнула. Сделала глоточек из своей кружки и поспешила в ванну: самой через полчаса выходить, а лицо «не сделано».

-Приснится же такое!- уже удивлялся своему сну Никита, спускаясь в лифте на первый этаж. - Вот, пенек трухлявый! Детям за двадцать, а все про передок снится, как молодому! Вот, пенек!..

Пропустил вперед соседку с шестого этажа, придержал подъездную дверь. И долго еще не отрывал глаз от двадцатилетних университетских ягодиц, туго обтянутых джинсами.

 

-Ты чего так долго? Знаешь же: я сегодня только до трех могу…

-Да дурачок мой…- Ирина все никак не могла захлопнуть дверцу в машине.

-Плащ подбери.

-…ревновать вздумал,- она, наконец, закрыла дверь. Улыбнулась счастливо, закурила. - Аж трясется весь!

-Что это с ним? Двадцать лет не замечал ничего, а сейчас вдруг… Подружки твои трепанули, что ли?..

Она от души рассмеялась, вздымая хохотом высокую тяжелую грудь. Белоснежные ровные зубки приоткрылись, выпуская розовый, влекущий, как у змеи, язычок.

 

 

 

ОНИ ЛЕТЕЛИ В РАЗНЫЕ СТОРОНЫ

 

 

 

Рейс задерживали. «По метеоусловиям Екатеринбурга…» хорошо поставленным полипным голосом сообщила диспетчер.

-Ваш? – спросил он.

Евгений молча кивнул.

-В командировку?

Мужчина спросил об этом как-то рассеянно, между прочим. Но, поймав Женькин взгляд, изобразил интерес.

Евгений снова кивнул. Общаться не хотелось. Ненужная командировка… В ненужное время… Как не кстати Пашка приболел! Это ж его направление! Что я там, у заводчан, выяснить смогу?.. «Поройся… Выверни их наизнанку, почему агрегат не работает…» То же мне… Неделю проторчу, пока вникну, не меньше… А Дашке рожать через двадцать дней! И ещё эта задержка с рейсом… Сегодня точно на завод не попаду.

А мужчина, видимо, уже отрешился от своих мыслей и «переключился» на Евгения.

-Извините меня, ради Бога, за назойливость. Третий час рейс ожидаю, всё откладывают…- Он погладил окладистую с проседью бороду, осмотрелся вправо- влево. – Я вот что думаю… Вы-то, небось, сегодня по своим делам тоже не успеете: пятый час уже… Может, скоротаем ожидание? Коньячишко у меня хороший,- он похлопал ладонью по внутреннему карману куртки. – По чуть-чуть… Вы уж извините, что незнакомому человеку…- Он опять приложил ладонь к груди. – Просто, я смотрю: вам тоже всё здесь в тягость…

-Аферист,- подумал Евгений. – Подмешает что-нибудь - без штанов очнёшься. Если вообще очнёшься… Хотя… три часа уже сидит, ожидает… Всхрапнул даже… Аферисты - то – они люди быстрые. Им спать некогда, «бабки» срубил - и смотался. А пусть первый отопьёт!

-Не пустят в самолёт под градусом,- попробовал он последний аргумент.

-Да о чём вы говорите! Какой «градус»!.. Пятьсот грамм на двоих - запаха даже не будет!..

-Ладно. Подождите. Место поберегите.

Евгений бросил на лавочку журнал, а кейс прихватил с собой. Сходил в буфет за шоколадом и соком.

Мужчина терпеливо ждал, положив на журнал для страховки одну из своих многочисленных сумок.

-Да, давненько я такого столпотворения в аэропорту не видел,- удивленно проговорил он, освобождая место.

-Часто летаете?

-Частенько. Мебелью с женой занимаюсь. Ну, за знакомство,- он протянул руку. – Павел Петрович.

-Евгений Николаевич.

Выпили, не чокаясь.

Коньяк действительно был хороший. Обожгло пищевод, и приятная ароматная теплота растеклась по телу. Разломили шоколад, закусили.

-Фурнитуру, что ли, везёте?- кивнул Евгений на поклажу Павла Петровича.

-Да-а… нет… это так, не по работе… - Бородач, оглянувшись по сторонам, вновь плеснул в разовые стаканчики. – Это так… Другая история… - Выпили повторно. – Ну, как?..

- Хороший коньяк, вы правы.

-А то! Дружок из Дагестана присылает. Говорит: только на заказ делают, для Москвы.

Евгений пожал плечами: всё может быть. Общаться всё - равно не хотелось. Хотелось закрыть глаза, слушать невнятный рокот толпы и засыпать. Как у моря. Но он уже чувствовал себя обязанным. Тем более, что сосед был пока не очень-то и навязчив.

-Армянский раньше тоже приличным был. А сейчас и не достать…

-Да… армянский…- Лицо Павла Петровича вдруг закаменело, и стало видно пульсирующую жилку у виска. – Армянский мне тоже привозили…- И он тоже замолчал надолго.

Евгений закрыл глаза, откинулся спиной на сиденье. И уже сквозь дремоту услышал:

-Знаете, Евгений Николаевич… Я у вас спросить хочу… Дурацкий вопрос, конечно… Не захотите - не отвечайте. Только не смейтесь… Вы, вот, людям верите? Нет, не просто верите, а, вот… Встретится вам кто-нибудь… незнакомый совершенно… А вы посмотрели, поговорили немного с ним - и уже доверяете ему! Совершенно незнакомому! Полностью доверяете и верите! Вот так вот было у вас когда-нибудь?

Сосед смотрел на него внимательно и будто бы даже с какой-то надеждой.

-Конечно, бывает такое… Как же не доверять? Без веры далеко не уедешь,- ответил Евгений ожидаемое от него, хотя, честно говоря, был немного другого мнения..

-Вот!- жарко обрадовался бородач, и даже непроизвольно схватил его за руку. – И мы с женой так же: верим, верим!.. Я сразу по вашему лицу понял: вы хороший человек! У вас глаза открытые, как у ребенка! Я к чему это - про коньяк вы напомнили, про армянский… Давайте ещё по чуть-чуть?..

-Запьянел он, что ли? Будет сейчас буробить до самого отлёта, не переслушаешь…- досадливо подумал Евгений Николаевич, но пересёкся взглядами с соседом и понял: трезв тот, как стёклышко! Наболело что-то у него, высказаться хочет. Но от открытой лести всё - равно покоробило.

-Давайте,- согласился он.

-Я к чему это… Коньяк вы, Евгений Николаевич, армянский вспомнили…- повторил Павел Петрович. – Ну, и по ассоциации… Таджичку мы на работу приняли, давно ещё, позапрошлым летом. Даже не таджичку - татарка она, но оттуда, из Таджикистана. Сестра жены двоюродная порекомендовала. Дескать, «беженка», одна, с двумя детьми… А сама-то сестрёнка отделом у нас заведовала, одна пласталась полгода, деньги нужны были: и за продавца, и за уборщицу, и за приёмщицу… А здесь, видимо, невмоготу стало, продавца на подмену попросила.

Встретились мы с этой «таджичкой». Диана. Молодая, тридцати ещё нет. Двое дочек, одна - в 3-м классе, другая - в садике… Мужа нет: прописал в свою «однушку» и съехал куда-то, ни ответа, ни привета… Полная, красивая. А глаза!.. Вот, не поверите, будто в самую душу смотрят! Жена у неё только спросила: кем работала да почему ушла?..

А работала Диана продавцом на женском белье. Говорит: «Обвинили в воровстве. Недостача большая была, на меня всё списали. Хорошо, хоть в милицию не заявили. Телевизор да «семёрку» старенькую мужнину забрали…»

Вот ведь промолчать могла! Или соврать что-нибудь: оклеветали, долг навешали… подставили… что, дескать, с беженки возьмёшь?..

Нет! Смотрит нам в глаза и честно всё говорит! Я потом по своим каналам проверил: действительно, недостача… вешали… расплатилась… А виновата или нет- не знаю. – Он вздохнул. – Там одно говорят, а она говорит: «невиновата… навет…» Но глаза-то не врут, правда же?- Павел Петрович всё пробовал поймать взгляд Евгения. – Вот и мы с женой так решили! Да и двое детей, одинокая, беженка… Устроили.

А через год сестрёнка говорит: ребята, караул! Ни приходы, ни расходы, ни касса - ничего не сходится! Предоплатных денег на порядок меньше! Договора какие-то «левые» проявились и с Заказчиками, и Поставщиками. Видимо, напрямую, мимо нас поставляла.

Большой товарный недостаток… По мелочам, конечно, но уйма!.. Уйма! Полочки, фурнитура, вешалки, тумбочки… Начали всё считать - мать моя! Больше, чем на триста тысяч за год! На триста!- Павел Петрович в возбуждении даже принялся жестикулировать руками.

-Тише, тише,- попробовал успокоить его Евгений и оглянулся на всякий случай по сторонам. Но тот продолжал всё так же на повышенных тонах.

-…Триста! И сидит так, голуба, глаза честные - пречестные!.. «Не знаю… не брала… не видела…» Вот что вы на это скажете?!

На Евгения пахнуло свежим спиртным.

-И от меня, поди, также несёт…- подумал он брезгливо. - Пойдемте ка лучше покурим.- Евгений поднялся на затекших ногах. Посмотрел на соседку слева, невольно слушающую их разговор. – Покараулите? Мы быстро…

-Вещи только на сиденья сложите,- попросила та.

 

-Что я вам сказать могу?..- продолжил Евгений, попыхивая сигаретой у входа в аэровокзал. – Глаза - глазами, а что там в душе… Кто его знает… Потёмки… Иногда смотришь: ну, душка, бессребреник… А он дома жинку мордует да на работе у коллег в столах шарится… Это как?

Павел Петрович уже потух. Сосредоточенно чмокал губами, раскуривая постоянно тухнувшую сигарету.

-Возьмите другую.

Павел Петрович мельком взглянул на Евгения, прикурил новую.

-К ней я сейчас лечу. К Диане,- произнёс он глухо. – В Топки она переехала.

-Это под Кемерово? Где зоны, да? Посадили её? Или на поселении?

-На подселении, а не поселении.- Глаз Павел Петрович больше на Евгения старался не поднимать. – Квартиру нам за долги отдала, а мы ей там комнату купили.

-Ну, да и слава Богу! Разрешилось всё!- Евгений тоже прикурил новую: организм требовал никотина после спиртного. И ещё спиртного…

А бородач будто тоже об этом подумал и достал фляжку с коньяком.

-Подарки, вот, ей везу, гостинцы…- он, вроде, и не слышал последних слов Евгения.

-Это после всего- то?- изумился тот. – Ну, вы даёте! Как блаженные!

Павел Петрович отвинтил крышечку.

-Не она воровала,- опять-таки глухо сказал он. – Сестра всё «мутила». Выяснилось потом. Когда уже поздно было… Назад позову. Квартиру-то мы ещё не продали. Вместе с женой на колени встанем: пусть попробует простить. Хотя… Что ей наше прощение…

Он сделал долгий- долгий глоток, аккуратно завернул крышку, засунул фляжку обратно в карман, швырнул окурок мимо урны и молча пошел в вокзал.

А Евгений недоуменно смотрел ему вслед, в тяжелую объемную спину открытыми детскими глазами «хорошего» человека.

 

 

БАБУШКИНО ВЕРЕТЕНО

Черно - оранжевая бабочка, сомлев, распласталась на белоснежном кроссовке.

Нина Григорьевна строго посматривала на нее поверх книги и продолжала монотонно, в такт качающемуся гамаку бубнить:

«Прощай, лазурь Преображанская

И золото второго Спаса,

Смягчи последней лаской…»

-«Преображенская», Нина, «Преображенская»…- поправил ее стоящий у мангала муж, Клементий Петрович. А заодно поправил и шампуры: снизу подгорало.

-«Преображенская»,- повторила за ним Нина. Осторожно выгнулась спиной, потянулась. - Клемент, ну, где же Малиновские? Это, в конце концов, неприлично: опаздывать на два часа.

Муж не ответил. Он решился опробовать крайний, с аппетитной корочкой шашлык. Но мясо не жевалось, было сырым.

-Клемент, почему ты молчишь?- не оборачиваясь, спросила Нина Григорьевна. – Где Малиновские?

-Не знаю.

Клемент оглянулся на лежащую в гамаке жену, выплюнул кусок в ладонь и забросил в кусты за забором. Отломил веточку с куста сирени, брезгливо обтер ее носовым платком и принялся украдкой вычищать застрявшие меж зубов остатки мяса.

-У них телефон не отвечает,- проговорил он невнятно. – Ну, чего ты расстраиваешься? Поспи пока… Принести плед?

-Не надо. И так душно. Просто… вечно с этими, Малиновскими… Ведь договаривались: к двенадцати…

Она заложила книгу увядшей ромашкой, расстегнула пуговицу на блузке и помахала над лицом панамой.

-И есть хочется. В животе урчит,- добавила, еле сдерживая судорожную зевоту.

-Нина, подождать надо, не готово пока еще…- Клемент Петрович закончил, наконец, с зубами. – Давай-ка с тобой винца холодного выпьем?..

-Винца, винца… - пробормотала она. – В деревню я хочу.- Вздохнула. – И чтобы никаких Малиновских!.. Спать… Молоко пить из кружки… Как в детстве…

-Здесь-то тебе чем не деревня? Чистый воздух, спокойствие…- Он сбрызнул шашлыки маринадом. Закурил. – Ну, так что, винца?..

-Да, пожалуй…

Она сделала глоток, облизала языком винный след от бокала на верхней губе.

-У меня был такой лоскутный тюфяк, сеном набитый… Будто в стог проваливаешься! А запах, Клемент!.. Ты этого понять не сможешь… Это надо в детстве испытать. А на улице- пыль по щиколотку… Черная… Теплая-теплая! И запах - только-только стадо прогнали… Нет, это только в детстве…

-Мы тоже домик снимали до войны в деревне. Я помню деревню…

-Клемент, это не то! Как же ты не поймешь?! Домик твой… И, наверное, няня?.. И за папой каждое утро машина из Москвы?..

-Ну…- смутился тот. – И что же? Все - равно: деревня…

Она закрыла глаза, не ответила.

Надрывались цикады в сомлевшей от солнца траве. Далеко-далеко, на том краю света, прогудел самолет. И там же, за горизонтом, глухо куковала кукушка. Жара и нега. Не хотелось даже пересчитывать оставшиеся годы за кукушкой.

-А вечерами мы бабулю слушали. Лежали с сестренкой на тюфяке, а она истории разные рассказывала. Сочиняла, наверное… Не помню ничего. Веретено только… Тук-тук-тук, тук-тук-тук… Прядет и нам рассказывает… И лампа керосиновая горит…- Ей даже говорить было лень. Она как-то через силу тянула из себя слова. Фыркнула: - А ты: «домик, домик…»

-О, Малиновские, кажется!..- Клемент Петрович прищурился против солнца, прикрыл глаза ладонью. – Точно! Их «вольво»! Нин! Малиновские! – Он поспешил к калитке.

Нина машинально поправила золотой, с громадным изумрудом кулон на груди, застегнула пуговицу на блузке и поднялась. Опять потянулась, уже всем телом. Красивая стройная женщина в белоснежном костюме. Натянула на лицо веселое изумление и обернулась к гостям.

-Сонечка!.. Ниночка!.. Паша!..

Ахи, охи, поцелуи, щебет.

-Клим, что там с шашлыками? Мы кое-как от дождя смотались!- Малиновский уже первым семенил к мангалу, к столику, к мясу, к бутылочкам… - Ох, и туча прет! И сюда катит, точно тебе говорю! Здесь- то пока не видно, за лесом… Но точно сюда!.. Успеем?

-Да успеем, успеем…- Клемент был недоволен: и опоздали, и еще торопят…- Не успеем - так на веранде сядем… Готовы шашлыки…

-О, это здорово! И банька будет?..

Расположились, подняли бокалы.

…Туча накатила минут через десять. Да так неожиданно, что они еле-еле успели заскочить под крышу.

-Ох, хляби небесные!- ухахатывался Пашка Малиновский. – Позагорали, мать их!..- Руки с раскрытой бутылкой и бокалом размашисто жестикулировали.

-Прольешь сейчас… Поставь…- Клемент положил на стол прихваченные с мангала шашлыки. Встряхнул мокрой головой. – Сланцы оставил, блин! Нин, где у нас тапочки?

-Хрен с ними, с тапочками! Ты смотри, что делается!

А на улице стена дождя избивала землю и природу. Особенно жутко было, когда налетали шквалы ветра. Казалось, не выдержат ни стены, ни стекла, ни крыша. И казалось, что слышен стон гнутых к земле деревьев. И мир раскраивался надвое гигантскими молниями.

-Вот это антураж!- восхищался Малиновский. – Тарковский - да и только! Ты смотри, смотри!- пихал он Клемента локтем. – Вот это да-а! Крынки с молоком не хватает!- кивал на летний столик с поваленной посудой, раскисшим хлебом, разметенной зеленью.

-Да вижу я, вижу!..- досадливо пробурчал Клемент Николаевич. – Нин, ну, где у нас тапки?

Женщины, как зачарованные, стояли, обнявшись, у порога и смотрели на стихию.

-Клим, поищи у камина…

И в это время на повороте, у края сада, блеснули автомобильные фары. И вслед за этим - визг тормозных колодок. Глухой звук удара о низкий кирпичный забор. И треск лопнувших, как винтовочные выстрелы, стекол.

Автомобиль плавно, будто в замедленном кино, перевалил через забор и рухнул боком на участок. Вспахал газон и перевернулся на крышу. А колоса бешено крутились, разбивая в пыль небесный поток.

И будто ступор охватил всех: обнявшие друг дружку женщины, мужчины с бокалами вина - все замерли! Словно досматривали на едином дыхании последние кадры фильма!

А потом Нина Григорьевна вскрикнула и бросилась к машине.

И враз все ожило. Загомонили, засуетились.

-Нинка! Нинка! Сейчас взорвется! Куда ты?!- высунувшись в дверной проем орал Пашка. – Дура! Взорвется!

Клим, оттолкнув того в сторону, бросился вслед за женой. Чуть не упал на мокрой плиточной тропинке, чертыхнулся и побежал назад: обуваться.

А Нина Григорьевна, подбежав, все дергала и дергала заклинившую водительскую дверь. Дверца вдруг подалась, распахнулась, и Нина рухнула на газон. Заплакала от боли и, почему-то на четвереньках, поползла к выпавшему наполовину из машины парню. Ухватила за брючный ремень и потянула наружу. Парень еле слышно застонал и с места не сдвигался.

-Ремни, мать их!..- сообразила Нина.

А с неба лило и сверкало. А от дома что-то громко и беспрестанно кричали.

-Ремни… Ножик бы… Ножик надо, разрезать…- растерянно подумала она, оглянулась беспомощно на кричавших. И никого не различила сквозь пелену дождя. Лишь неяркие цветные пятна.

-«Скорую» вызови!- крикнул, сбегая с крыльца, Клим Малиновской. – И пожарников тоже!..

Пашка, глядя на того, схватил первую попавшуюся у входа куртку и побежал следом.

-Ножик дайте! Ножик принесите!- плачущим голосом кричала им навстречу Нина Григорьевна.

Мужики подбежали, опасливо косясь на бензобак, оттолкнули Нину в сторону. Полезли в машину и долго-долго что-то там возились. Машина заглохла. А потом Клим ногами выбил пассажирскую дверь изнутри. Выбрался, аккуратно подхватил парня под мышки, потянул на себя. Пашка помогал ему из машины.

Так и понесли его в дом. Пашка шел сзади, держа того за ноги и удивлялся: Клим вышагивал в резиновых сапогах и плаще. Когда успел, собака? Вместе, кажется, бежали… Затем перевел взгляд на Нину. Та шла рядом с мужем и придерживала парнишке голову. Мокрые, зазеленившиеся от травы брюки плотно облепили ее ягодицы и казалось - одни лишь трусики на ней. Такие же белоснежные, с оборочной каймой.

От них и не отрывался до самого дома.

-Я вызвала!.. Все!.. Все едут!- испуганным голосом встретила их Малиновская.

. . .

-Взяли!

Врач с санитаром подхватили носилки, закатили в «скорую».

Машина стояла вплотную к крыльцу. На влажной траве отчетливо виднелась колея от ворот до крыльца.

Пожарники уже уехали. Тушить было нечего. «Гаишники» еще не приезжали. Ливень кончился, и опять ярко лупило солнце.

Все толпились у «скорой». И всем уже было невтерпеж, чтобы побыстрее кончился этот кошмар.

-Стойте, доктор!- Нина вдруг попридержала заднюю дверь. – Как хоть он?

Ее колотило крупной дрожью от пережитого, от мокрой одежды.

Доктор неопределенно пожал плечами.

-Кто его знает?.. Обследуем сейчас, просветим… Переломов, видимо, много. Странно, что еще в сознании… Не знаю…

-Это хорошо!- вдруг громко сказала она. – Будет хоть с кого за забор спросить! Да за газон!.. Век не расплатится!

Доктор недоуменно посмотрел на нее. А потом на лице появилась брезгливость. Ничего не ответил и захлопнул дверцу.

Машина уехала.

Нина Григорьевна обернулась. И встретилась с такими же недоуменными и брезгливыми лицами. Даже у мужа. А Сонька еще и улыбалась краешком губ.

Нина Григорьевна гордо подняла голову и шагнула на крыльцо. Мужики расступились.

Она подошла к столу, плеснула водки в бокал из-под вина и залпом выпила. Закрыла глаза, замерла. Затем резко выдохнула.

-Все! Я пошла в баню!

И опять все молча расступились.

Сбросила комком в предбаннике грязную потяжелевшую одежду. Включила горячую воду из водонагревателя и встала под душ.

-Козлы! Боже мой, какие козлы! И эта… курица бройлерная… Скривились, сучки… И мой туда же!.. Брезгуют они, прослойка хренова…

Стояла неподвижно, подставив лицо горячим струям. Озноб потихоньку проходил. И очень сильно заныли разбитые колени. Открыла глаза. Ногти обломаны. На всех пальцах. И цепочку потеряла…

-Козлы… Спасители долбанные… Рожи скривили!.. «Фи» свое выразили… Уроды! Да моя бабка всю войну под Ленинградом всем, всем! солдатикам нашим что-нибудь совала: то монетки, то гвоздики, то лоскутки!.. Чтоб выжили!.. Чтоб вернулись с того света!.. Чтоб долг отдали…

А эти… Скривились… Уроды… Стыдно им…

Колени нестерпимо болели.

И веретено бабулино в голове: тук-тук-тук, тук-тук-тук…

 

 

БУМЕРАНГ

 

-И представляешь - этот козёл даже не посмотрел на меня! Всё для него: и Пашка на работе, и дети в садике, и баба голая рядом! Самой, что ли, под него подлазить?! Ну, сучонок! Он у меня ещё попляшет!- с чувством произнесла она.

-Ох, ты и сволота, Галка,- беззлобно, с затаенной завистью отозвалась подружка Ирка. - Зачем он тебе нужен? Женатый... с детьми... Пашка ещё, чего доброго, узнает... Накостыляет - вовек про передок забудешь.

-...И, ты понимаешь, специально нараспашку дверь с зеркалом в ванне открыла, что б спальню из его комнаты видно было,- не слушала её Галка, высказывая своё, наболевшее. - И одевалась медленно и долго... Как проститутка... Хоть бы взглянул! Я ж вижу в зеркале: ходит туда-сюда и даже не косится... Дура, полночи под своим самосвалом охала да орала для этого козла, а он... Детей, думала, разбужу... И вчера: ляжкой под столом прижалась... Чувствую же - закаменел... Дошло, значит! А сегодня... Ладно, Егорушка, ты меня ещё всю облизывать будешь!..- Злые глаза испортили яркое красивое лицо.

-Тебе он что, для коллекции нужен, что ли?

Подружка уже привыкла к амурным похождениям Галины. Но её мучил принципиальный вопрос: зачем той нужны о б я з а т е л ь н о мужья знакомых и подруг?! Красивых неженатых кобелей пруд - пруди, а она...

-Дура ты, Ирка!- длинные ухоженные ногти Галки нервно зацокали по высокому пустому бокалу. Танцующей походкой подвалил бармен, выжидающе на неё посмотрел и долил. Галина кисло ему улыбнулась и повернулась к подруге. - Я ему что - тряпка, что б об меня ноги вытирать? И ведь он же не дурак, всё понимает. Брезгует, что ли?

Иринка не совсем её поняла: при чём здесь «брезгует»? У человека, может, свои понятия о морали. Или доступности не любит... А эта... Ишь, обиделась, что театр её не удался. Ирка даже была рада этому. Не всё кошке масленица. Подружка... И так уж, почитай, со всеми знакомыми переспала... Пашку жалко. Взял себе подстилку в жены. И как блаженный какой- то, дурачок: «Галочка, Галочка...» Чего ей, дуре, не хватает? Сама же говорила: «жеребец в постели...» Вот... когда - нибудь... попробовать с ним... как Шварцнейгер выглядит... качается, наверно... бычок... Ох, и грех же!.. Галка, если узнает... И как ребята с Пашкой встречаются?! В глаза, наверное, не смотрят...

-Он, может, жену любит,- отчего-то ляпнула она.

Галка скосила на неё глаза, вздохнула недовольно.

-Ой, я тебя умоляю!.. Она уж месяц у нас в онкологии лежит на обследовании. Зачем, думаешь, он к нам прикатил на неделю из Сургута? Результаты-то только послезавтра скажут... Потрахаться прикатил! Там-то городок небольшой, всё друг про друга знают...

-А у нас, можно подумать, не знают!

-Ну, если ты не ляпнешь кому-нибудь...

-Гал, ну ты что!.. С детства дружим...

-Ничего, завтра этот пёсик как сумасшедший на меня полезет! Устрою я ему прощальное рандеву... Знаешь, что я придумала?..

 

. . .

 

Галка открыла входную дверь и поморщилась: запах подгоревшего подсолнечного масла и рыбы витал туманом по прихожей.

Из кухни - в фартуке и бондано - появился Павел.

-О! Галка! Сейчас, балкон открою. Подгорело у меня!

-Ты чего так рано?- в спину ему спросила, разуваясь, Галина.

Павел уже семенил обратно.

-Сейчас, протянет сквознячком... Отпросился... Егор же завтра уезжает вечером!

-А ты и завтра отдыхаешь?- Рука, расстёгивающая замок, замерла.

-Нет. Сегодня-то кое-как пораньше отпустили...

Рука двинулась дальше по сапогу.

-Сейчас... переоденусь...

В спальне долго смотрела на себя, обнаженную. Натянула короткую юбку - шотландку, топик , белые носочки. Стянула волосы в огромный пушистый куст десятиклассницы. Осталась собой довольна и вышла из спальни.

Громоздкий муж как-то неловко перемещался от стола к плите. Всё в его руках выглядело игрушечным, хрупким.

-Иди в комнату. Я сама здесь... Стол разбери. Ребятишки где?

Муж облегченно стянул с себя фартук.

-Мать к себе забрала.

Принялся отмывать руки.

-Подожди, у тебя нос в муке.- Она тыльной стороной ладошки смахнула муку. - Иди... Рюмки не забудь...- Сама же принялась пластать ножом рыбу.

Включила для фона маленький телевизор. Какой-то дурацкий сериал... Русский. Научились же делать... не хуже Мексики...

Зашипело масло на сковороде.

Пашка что-то прокричал из комнаты.

-Погоди! Не слышу!- Убавила звук.

-Галчонок! А Егор-то уехал! Записку вот оставил!..

Пашка - с рюмками в одной руке и запиской в другой - направился на кухню.

А из кухни, навстречу ему, раздался грохот чего-то упавшего на кафельный пол. А вслед за ним - вопль насмерть раненого зверя.

 

. . .

 

-Егор...

-Петрович...

-Егор Петрович... Не утерпели все-таки? Это вам повезло, что я задержался, дежурство в поликлинике перенесли. А то бы и не застали меня...

Егор внимательно смотрел на врача.

-Ну- ну... порадовать хочу вас. Перестаньте хмуриться! Пришли результаты, пришли... Радоваться надо, ничего злокачественного у вашей жены нет и не было! Никогда не было! Завтра выпишем - и забирайте её в свой Сургут... Правильно я сказал, вы же из Сургута?..

Егор молчал. Ком в груди не давал дышать. Разбухал, давил и не лопался. Врач всё говорил и говорил, снуя по кабинету, но до Егора доходило только невнятное «бу- бу- бу...» и плыли стены.

Очнулся он в кресле. Врач, склонившись над ним, строго смотрел ему в глаза. Остро пахло нашатырем.

-Давай-ка, дружок, давление тебе измерим,- перешел он вдруг на «ты». - Пил, небось, вчера?

-Чуть- чуть...

-НА таблетку. Выпей. Это пройдет. Посиди немного. Давление нормальное... Всё-равно выпей, хуже не будет... И насчёт супруги... Каждый год обследуйтесь... на всякий случай...

...Егор вышел на ночную морозную улицу, тормознул такси.

-Куда вам?

-Гостиницу какую-нибудь... Поближе...

-Лады.

 

. . .

 

Врач взял Павла под локоток, отвёл в сторону.

-У вас сигаретка найдётся? Две пачки беру на смену, а не хватает...- извинился виновато он. Павел помахал рукой Ирине. Та подошла, подала сигареты с зажигалкой и замерла рядом.

-Девушка, я буквально пару слов... извините...

Ирина отошла.

Врач глубоко затягивался и глаз не поднимал.

-Как это случилось?- донеслось до Пашки из-под опущенной головы.

-Рыбу жарила... Поскользнулась, а сковородку на себя...- выдавливал Пашка. Сигарета не хотела раскуриваться, и он всё чиркал и чиркал зажигалкой. - Дайте прикурить.

-Да... нелепо...

-Доктор, не тяните.

-Я и не тяну,- врач наконец-то посмотрел на Павла. - Жена у вас красивая... Трудно ей будет сейчас... Трагедия... Пластика потребуется... Через год, примерно... И не одна... И все-равно - трагедия... Вы уж терпите... Характер изменится, на нервах всё... Красивым - им труднее всего... Кажется, мир рухнул... Терпите...

Иринка, стоя поодаль, пыталась расслышать негромкий голос врача и смотрела на Павла. Мимо прошла медсестра, катя впереди себя громыхающую тележку с оборудованием.

 

. . .

 

Она тихонько вошла в комнату.

Пашка, ёрзая на диване, смотрел какой то диск.

-Что за фильм?- Обняла его сзади за шею.

-Садись. Посмотрим. Ребята дали... «Бумер»

-Бум... бум... бумер...- шепотом произнесла она, усаживаясь рядом с Пашкой на диване. Тот машинально обнял её за плечо, прижал к себе, не отрывая глаз от экрана.

Галка съёжилась и замерла. А сердце - бум, бум, бум - неровным барабаном заколотилось внутри. Улыбнулась краешками губ.

Но правая, обожженная половина лица, вся в коросте и шрамах, так и осталась неподвижной уродливой маской. Лишь незаметная слеза скользнула вдоль носа и дальше, к подбородку, по нечувствительной к солёному коже.

 

 

ДУШИ ВРЕМЕННОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

- Чего показывают? – Иешуа открыл холодильник. Не сразу отыскал глазами банку с пивом. Достал, открыл с хлопком. Жена, подобрав ноги, сидела на диване, ласкала кошку пальчиком по горлышку.

- А? – оглянулась непонимающе.

- Чего показывают, говорю?

- Да башни эти… Весь день сегодня… Годовщина же… Посмотри, у меня прыщик, что ли? Чешется.

Она переключила канал, расстегнула халат и оголила плечо.

. . .

- …И закончу я свою реплику следующим: согласно данным, приведенным вчера в докладе международной организации здравохранения, ежедневно на территории африканской республики … умирают от голода, истощения и болезней около полутора тысяч детей.

И ни один – заметьте! – ни один официальный источник нашего достопочтенного масс-медиа об этом не упомянул! И я их прекрасно понимаю! Что нам эта Африка?! И где она, эта страна …?!

Засим, откланиваюсь.

С вами был Альберт Раздольский.

Пошла заставка рекламы.

Он снял очки, потёр уставшие глаза, откинулся на спинку кресла.

Всё, кажется… Сейчас мы медленно – медленно поедем к Антону. И будем пить у него хорошее грузинское вино. И кушать шашлык. С запахом базилика и кинзы. Целых два дня.

Он вышел из студии. Озабоченный и доброжелательный. Раскланялся со всеми встречными. Постоял на крыльце, закурил. На небе – ни облачка. Зажмурился от удовольствия и двинулся через сквер к автопарковке.

Неряшливо одетый мужчина, сидящий на одной из скамеек, вдруг буквально перед ним как – то громко и протяжно вздохнул и медленно завалился набок. Из руки выпала жестяная банка, закатилась под лавочку.

Альберт участливо посмотрел на него.

- Господи! Ну, когда ж эти, власть имущие, от бомжей город очистят? Нет! Им с журавлями полетать надо! Уроды!

Он выбросил окурок в урну рядом с безмолвным мужиком. Подошел к машине. Уселся, включил музыку и ласково захлопнул дверцу.

Мужчина свалился с лавочки. Умер.

Дети в … продолжали голодать.

А грузинское вино оказалось на редкость удачным…

. . .

- Вы ко мне, Марта?

- Да, герр Мюллер. – Она нервно мяла в ладонях платок и утирала заплаканное лицо. – Я хотела бы уйти сейчас с работы. Отпроситься.

- У вас что – то произошло? Вы в порядке?

- Мне сейчас позвонили из больницы, - у нее задрожала нижняя губа. – Она очень плоха… Они боятся… - Марта не смогла договорить, уткнулась в платочек.

- Да, да, я помню, Марта… У вас болеет мама… Конечно же, идите…

Мама – это серьезно!

- Спасибо вам, герр Мюллер. Вы очень добры ко мне.

Он выждал минуты три, вызвал секретаршу.

- Ева, вы фиксировали, сколько раз Марта отпрашивалась?

Та мельком взглянула в свою записную книжку.

- В этом месяце – третий раз.

Он прошелся по кабинету. Остановился у аквариума. Покормил рыбок.

- Готовьте приказ об увольнении. И вот ещё, - проговорил вслед секретарше. – …за минусом из расчета стоимости её звонков, не связанных с работой.

- Их было много!

- Тем более…

. . .

Она с трудом разломала черствую корку, бросила в незамёрзшую пока полынью. Утки наперегонки бросились к еде, тревожно разругались, выхватывая хлеб друг у друга.

Блеклое декабрьское солнце.

Черная зимняя вода.

Светлые пятна крошек в полынье.

Зябко. Она поправила старенькую шаль на голове. Положила остатки сухаря в рот, медленно, глядя на оглодавших уток, размочила слюной и проглотила

Она помнила, что это такое – голод. Потому и подкармливала птиц. Тогда, зимой, в блокадном Ленинграде, она уток не видела…

 

 

НЕОКОНЧЕННЫЙ ФИНИШ

 

-Ну, давай, давай! Чуть- чуть еще!..- Александр вскочил в азарте с дивана. Кошак, гревшийся в его ногах, недовольно зевнул, потянулся коромыслом и спрыгнул на пол: досыпать в углу.

-Держись, Пашка, держись! Два километра!..- Он не замечал, что нервно расчесывает грудь через футболку. На глаза попались сигареты. Выхватил, не отрываясь от телевизора, сигарету, закурил.

Звонок.

Александр матюгнулся и бегом побежал к двери. Щелкнул замком, распахнул.

Жена.

-Светка, ну, чего ты?.. Там Пашку показывают! Два километра осталось!..- сердито проговорил он, спеша обратно.

Жена - уставшая, с одутлым, равнодушным лицом - встрепенулась. В глазах промелькнуло что-то живое. Она с усилием стянула туфли, бросила сумку в угол и засеменила вслед за мужем. Присела рядом и, приоткрыв рот, вперилась в телевизор, непроизвольно сжав кулачки на счастье.

-Давно бегут?

-Да я же тебе говорю: два километра осталось!.. Сейчас ещё меньше!.. И ты ещё звонишь!.. Ключей, что ли, нет?!- Александр нервно затягивался, не замечая, что уже смолит фильтр. – Во! Вот он! Четвертым идёт!- Они одновременно слегка приподнялись с дивана, увидев сына. – Давай, Пашка! Давай, родной!- заорал громко Александр. – Давай, сынка!

-Паша, Паша, милый, Пашенька!..- быстро- быстро шептала Светлана.

Пятёрка бегунов далеко оторвалась от остальных, и теперь, в километре от финиша, разыгрывали между собой медали. Но видно было: и из этой лидирующей группы двое отстают.

А Пашка уже шёл вторым. И метров за триста до финиша вырвался вперед.

-Пашка! Пашка! Давай!!!- надрывался отец, тряся поднятым кулаком. – Давай!!!

Обезумевшие глаза выпучились, лицо покраснело от прилива крови. Рядом подпрыгивала на диване жена и тоже что-то невнятно кричала.

Пашка финишировал первым. Обессиленно, по инерции трусил ещё некоторое время по дорожке, вскинув победно руки вверх. Затем к нему подскочил тренер, ещё какие-то люди. Зачастил о чем-то комментатор. И пошла заставка Универсиады.

-Фу - у!- разом выдохнули родители. И такие же, обессиленные, обмякшие, как и сын, плюхнулись на диван. И долго молча сидели, глядя счастливыми глазами друг на друга. Работал почти на полную громкость телевизор. А они его не слышали. Они не могли оторваться друг от друга.

-Ну, что? Будем ужинать?- проговорил, наконец, Александр.

-Ой, я и забыла!- беспечно махнула рукой Светлана. – Сейчас, подожди, переоденусь только…

Упорхнула в спальню. Он же достал хлеб, принялся резать. Затем достал огурцы и тоже порезал на салат. Не удержался - откусил самый аппетитный.

-Свет! Слышь? Свет!- крикнул в сторону спальни набитым ртом. – Я думаю: их сейчас не отпустят! «Европа» через две недели… Их, наверное, на базу сразу… А домой - уж после Европы...

-А чего… запросто…- жена подошла, натянула халат, принялась расставлять посуду. – Хоть бы отзвонился! А перед Европой - точно, могут не отпустить… Господи! Месяца три уже не виделись! А это всё Петрович ихний! Пёс седой! «Потерпите, потерпите, Паше надо форму держать… Первая надежда страны…»- гнусаво передразнила она тренера. – Козёл старый! У самого ни детей, ни мышей… Знал бы, как это - ребёнка месяцами не видеть…

-Кончай бухтеть… Садись.

Сели. Принялись ужинать.

-«А сейчас передаём экстренное известие!- чуть громче обычного тревожным голосом проговорили с экрана. – Самолёт с членами нашей молодёжной сборной по лёгкой атлетике…»

Александр нажал кнопку на пульте, прервав диктора. Замелькали кадры какого-то сериала.

-Чего ты?!. Может, что важное?..- досадливо проворчала Светлана.

-Да ну их! Хрень разную городят…- Александр не отрывался от еды. – Свет,- поднял седую голову. –а может чуть-чуть за Пашкину победу, а?

-Давай, Саш… За Пашку-то!..

Через пару секунд сработал механизм и из плейера выскочил компакт- диск. Пошарканный, заезженный, тусклого золотистого цвета. А сериал на Первом продолжался.

Два сошедших восемь лет назад с ума человечка сосредоточенно жевались после тоста за победу сына и пялились в телевизор. И так было каждую пятницу. Потому, что именно в пятницу бежал их единственный сын Пашка. Восемь лет подряд. Каждую пятницу. И скоро, может быть, приедет домой. Если, конечно, Петрович, главный тренер отпустит…

А Пашка давно уже был дома. Молодой, красивый, в ярком костюме сборной страны он счастливо и победно улыбался им с большой фотографии на стене.

И лишь только какого достоинства медаль висит у него на груди - мешала разглядеть черная краповая ленточка.

Но они-то, мать и отец, знали точно - золотая!

И, может, Петрович его всё-таки отпустит…

И они ждали…

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/