ВЕСЕННИХ БАСЕН КНИГА ПРОЧТЕНА  (или ВЫЙТИ ИЗ КРУГА)  – одиннадцатая глава автобиографической повести ВОТ ПРИЛЕТЯТ СТРИЖИ…

И это повествование - диалоги с собственными дневниками, которые веду с четырнадцати лет.

Цитаты из книг писателей, поэтов, философов, у которых искала ответы на вопросы жизни, оставляю намеренно, чтобы отослать к именам, объяснившим многое мне. И вот одна - русского философа Василия Васильевича Розанова:

«Собственно, мы хорошо знаем – единственно себя. О всем прочем – догадываемся, спрашиваем. Но, если единственная, «открывшаяся действительность» есть «Я», то, очевидно, и рассказывай об этом «я», если сумеешь и сможешь».

Что и пытаюсь делать. 

---------------------------------

Ранее помещенные главы:

1 Вот прилетят стрижи… (Минувшее не проходит)

2 У лестницы вверх

3 Пробочка над крепким йодом  (Поиск иного неба)

4 Моё тихое убежище    

5 Пленительный миф весны

6 Обмануть время

7 Шарики колдовские

8 Цветы моего букета

9 Сон отлетевший

10 Последние мифы весны (Димка-невидимка)

 

------------------------------------------

 

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

1966-й

Из дневников:                                                                                                        

«Закарпатье.

Три недели «в составе туристической группы посещала» Ужгород, Мукачево, «осматривала» старинные замки, ходила в походы, сидела у костра, - кажется, что и сейчас слышу шелест деревьев вокруг палатки и пахнет дымком.

Необычные ощущения и от городов, гор, - всё другое! - жаль только, что не было интересных встреч и два моих поклонника, альпинист и инженер, были просто скучны…

А, может, это я не умею или не хочу высматривать в каждом человеке что-то интересное?

Да нет…

 

Взяли помощником режиссера парнишку. Зовут Сережей. Лицо напряженное, взгляд беспокойный, и похож на красивого щенка-подростка. 

Вчера, во время прямого эфира, стоит у пюпитра и вдруг по тихой связи слышу его шёпот: «Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа...» Взглянула через студийное стекло, погрозила пальцем, тоже прошептала:

- Серёженька, Есинин – потом, прямой эфир как-никак.

А позже, на репетиции с ансамблем, подошел вдруг к танцорам и сказал:

- Что же вы такую чепуху показываете? - Руководитель обиделся: нехорошо, мол, вот так, прямо... а Сережка: - Почему ж нехорошо? А если я так думаю.

Забавный парень. Кажется, он из тех, кто «может принять свет», о котором пишет Дмитрий Сергеевич Мережковский»:

«Посмотри, каков луч солнца, когда он проникает через узкую щель в темную комнату. Он протягивается прямой линией, потом ложится на какой-либо твердый предмет, преграждающий ему путь и заслоняющий то, что он мог бы осветить. Но луч лишь останавливается, не скользя и не падая. Так и душа твоя должна сиять и изливаться, не изнемогая и не ослабевая, как луч солнца освещая то, что может принять свет».

 

Когда прихожу на работу, то даже те, которых недолюбливаю, в разговоре со мной оживают, озаряются улыбкой, и я не могу от них отвернуться, огорчить резким словом.

Ложь - во мне?

 

Фестиваль самодеятельности.

В Доме культуры отбираю для передачи номера коллектива из Стародуба.

Боль - в глазах, боль - в голове. Наступает, сдавливает.

Ах, как глубоко входит в меня всё! Волнуются исполнители, и я – с ними; дергается занавес и - я с ним; ошибается баянист и во мне что-то обрывается.

Голоса, суета, споры жюри...

Громко, слишком громко всё! Мелькают танцоры, их юбки, кофты...

Болит, раскалывается голова!

Выхожу в холл. Там - тюфячки на полу. Полежать бы на них с закрытыми глазами!

Но опять поют, поют, танцуют...

Жарко! Слабость, боль. Еле-еле - до троллейбуса. Двери открываются, закрываются в моей голове! На каждой остановке!

Тошнит... Закрываю глаза, но опять: лица, юбки, лица, поющие рты, лица, ноги…

Нестерпимо!

Наконец-то дома. Нашатырный спирт, две таблетки сразу. Зубы стучат о стакан воды. Падаю на кровать. Слезы по вискам - на подушку.

Медленно тает боль.

Засыпаю».

 

Командировки, съемки, монтаж сюжетов, фильмов, работа с самодеятельными коллективами, показ театральных спектаклей – всё это было, конечно, сложно и, зачастую, крайне утомительно. Но мне нравилось! Вот если бы только не замечать той лжи, которой были пронизаны передачи!

Но в те, шестидесятые, которые теперь называют «годами Хрущевской оттепели», - наконец-то появилась относительная свобода. И это значило, что там, в Москве, уже прорывалась из-под земли живительная влага: у памятника Маяковскому и в «Политехническом» институте, при переполненных аудиториях, поэты Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Бэла Ахмадулина, Булат Окуджава читали свои стихи, в которых звенело сопротивление идеологии социализма; в театре «Современник» шёл спектакль Олега Ефремова по роману Юрия Трифонова «Дом на набережной», навлекая на себя гнев правящей партии; ставили спектакли «сопротивления» режиссеры Георгий Товстоногов, Юрий Любимов, Анатолий Эфрос, Марк Захаров; с трудом, но устраивали выставки своих картин художники «Андеграунда» вопреки «методам социалистического реализма», и на эти выставки люди выстаивали огромные очереди.

Но всё это было там, в Москве, а у нас, в провинции…

Мы ещё оставались маленькими замершими корешками дерева, в которые лишь через пару десятилетий тоже начнет проникать живительная влага.

 

«Часто не прощаю людям слабости, их мелочности, подлости, - нет, не мщу, а просто отстраняюсь. Но защищаю тех, на кого нападают, - жалею, - и они потом тянутся ко мне, прилипают, а я начинаю тяготиться этой их привязанностью.

Замкнутый круг.

Александр Басинский пишет: «Не надо думать, что это происходит от злого чувства, нет: это именно от, так сказать, слишком «теоретической», идеальной любви: хочешь видеть их совершенными, а они, как назло, не такие!»

Басинский утешает, но… Но вопрос: что истинно? «Теоретическая» любовь к людям или простая земная жалость к ним?

 

Конец ноября, а на деревьях набухли почки, да и напротив телецентра поле покрыто желтыми цветками, низко припавшими к земле, - словно им там, у земли, теплее.

А как же с мудростью природы? Ведь скоро выпадет снег, ударят морозы и все эти цветки…

Значит, и у неё - мудрой! - бывают накладки?

                                                                                 

У Сережки слабейшие нервы. Не могу видеть его лихорадочных движений, воспаленного взгляда, - хочется обнять и, напевая что-то светлое и ласковое, навевать забвение.

Яркий, колеблющийся от малейшего ветерка, огонек, светлый луч...

 

Вдруг резко похолодало и запорхали снежинки. А на деревья-то ещё в листве!

Вот и стоят теперь, опустив ветви под тяжестью снега тихие, унылые, - словно чем-то испуганные.

Но красота!..

 

Делала передачу из театра.

Димка Свидерский… Вот уже несколько дней во мне тихо звучит мелодия. Незнакомая, манящая… 

Долго ли продлится очарование?

Эти родственные души!.. Словно в себя заглядываю. А уходят, и за ними - частица моего «я».

 

«Во время упадка духа надо обращаться с собой, как с больным. И главное - ничего не предпринимать» - советует Лев Николаевич Толстой.

Хорошо, прислушаюсь к совету классика.

И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус - вверх, другой - вниз, зеленые глаза и хвост - в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому в руки, - и чуть дрожащей рукой протянул мне. - Он потеряет тогда свою ценность».

Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но…

Но для меня - свежий ветерок в душный полдень.

Как это у Андрея Вознесенского?

«В меня из него вливается свет...»

 

Завидую тем, кто всю жизнь занят СВОИМ любимым делом, а я…

А меня ни-ичто не увлекло. Пробовала писать стихи, рассказы, учиться играть на пианино и даже лепить… Как-то Юрка, моя первая влюблённость, ко дню рождения прислал мне из Москвы, где учился тогда в военной Академии, килограмма три зеленого пластилина, и я всё лепила, лепила из него руки, ноги и даже голову… которая потом долго валялась на чердаке и каждый раз пугала того, кто туда лез.

Так что, на многое набрасывалась с жадностью. И всё более-менее удавалось, но в результате – пус-то-та.

Значит, не из тех, кто ставит перед собой цель и добивается её.

А вот Шервуд Андерсен пишет: «Только полет и порыв; лети и рвись, иначе - гибель».  

Безумие?..  Да.  Но ведь какое священное безумие!

 

Ленинград. Приемные экзамены на факультет телевизионной режиссуры.

И зачем надумала поступать сюда?  Ведь один институт уже за плечами».

 

Попытка поступить еще в один институт была не нужной, но…

Но после неё остались вот эти письма Сандро: 

«Пишу эти строки и вижу четыреста четвертый номер гостиницы, томик Джами и тебя.

Но почему-то писать мне очень трудно, и объяснить это - ещё труднее. Вызываю все те чудесные минуты с тобой, моим прелестным ангелом-хранителем, и меня не покидает чувство, что это был сон.

Но ведь было же, было! Было прекрасное и осязаемое чувство, наполненное и радостное! Я и сейчас еще отчетливо слышу голос твой и чувствую робкую, очень ласковую руку!

Не позвонил тебе в последний день и ты, наверное, подумала... Очевидно, я показался тебе таким же банальным стервецом, как и многие из нас. А я просто испугался того, последнего дня и струсил. Не знаю почему, но это так. Может быть, отчасти из-за этого и не писал. Чудесная моя Пери! Как хочется остаться в твоих воспоминаниях таким, каким ты хотела меня видеть! Но, к сожалению, и во мне, наверное, есть такое, что разочаровало бы тебя. Может, пишу ересь... Прости. Но все же, хочу сказать тебе самое важное для меня: я вновь увижу тебя! Даже если ты и не захочешь. И готов сделать для этого всё!

Не знаю: буду ли снова держать в руках твое письмо? Но если буду, то это - счастье! Если можно... целую».

 

Удивительный Сандро!

Всё, всё в его душе вызывало трепет, как у струн арфы - чуть заметное прикосновение, и каждое мгновение с ним было наполнено ощущением грации… Вот именно, грации, потому что был он по-восточному царственно красив, - похоже, черты его лица Создатель выписал так, чтобы ими непременно восторгались. Так и было. Когда шли с ним по Невскому, то встречные на нас оглядывались.      

Вспоминаю: сидим с ним в холле на затёртом диване, учим басню, и он… а ему - не до басни, он восхищенно смотрит на меня; танцуем медленный вальс, он нежно, робко подносит мою руку к губам, целует; его растерянные глаза, когда не нашли моей фамилии в списке принятых и вскрик: «Нет, не может быть!» А потом – в кафе с Олежкой, Володей, шампанским и мороженым.

Что может быть прекраснее этих минут?!          

И в сумерках - парк, моросящий дождь, мы под навесом, его прекрасные глаза и голос: «Неужели больше никогда не будет такого?»

Так мимолетно очарование!

Но ведь было, было!

 

«Сандро, милый! Огорчало в наших встречах только вот что: казалось, чувствовал ты себя… должником что ли? Почему? Какая-то инерция, инстинкт? Нелепо. Ну, нет во мне ни единого упрека тебе!

Когда встретила тебя, сразу ощутила: будет нечто глубокое и светлое, то, что станет потом мифом, грезой, наваждением, - назови, как хочешь! - но с чем грустно и томительно-сладостно будет оставаться наедине.

Встретиться?..  Передо мной тот самый томик Джами и слова, написанные тобой:

Сейчас совсем близко-близко вижу твои глаза...

Милый Сандро! Мне кажется, что «встреча» должна стать для нас только мечтой, поэтому прими от меня последнее: мой Принц, живи долго-долго в добре, любви и счастье, насколько это возможно.   

Целую тихо и робко».

 

У меня в руках томик Джами:

                                 Твои глаза приносят в мир смятенье.
                                 Склони глаза к поникшему в моленье.
                                 Увы! Твоих бровей туранский лук
                                 Без промаха разит, без сожаленья.
                                 Весь мир тебе сокровища дарит.

                                 Душа живая – все мое даренье.
                                 Я – пес твой...

Эти строки отмечены чуть заметной карандашной чертой, а под обложкой - надпись Сандро: «Пусть был так краток миг, но как прекрасен! Благодарю тебя. Тогда ты лаской, негой одарила – благодарю тебя. И в час, когда мне трудно будет – благодарю тебя».

Благодарю и я тебя, мой восточный Принц!

 

«Вот и еще год моей жизни где-то там, за спиной.

А не за мыльными ли пузырями гонялась?       

А не удаляюсь ли от людей? Ведь жизнь подсовывает мне новые и новые судьбы, - пишет Виктор, инженер из-под Москвы, с которым познакомилась в Закарпатье, шлёт и шлёт, - уже четыре года влюбленные письма Николя из Прибалтики, - а я…

Ну, что б с одним из них быть рядом!

Нет. Всё - одна да одна.

 

 Сомерсет Моэм.

 «Как жить?.. Если хочешь познать всю глубину горя и радости, всеобщности и полноты, то должен ты приносить добро и радость родным тебе по духу людям. И если даже они не всегда будут платить тем же, то и тогда станешь менее несчастлив, если будешь вечно отстранен своим эгоизмом и холодностью. Это то же: если бы ты разложил одинокий костер и теперь подбрасываешь в него сучья, и чем больше их, тем огонь сильнее и ярче, отчего уже не чувствуешь себя таким одиноким. И уже согрелись твои продрогшие руки, плечи, и уже к твоему огню идут страждущие, и вам уже хорошо у костра, который греет и тебя, и друзей твоих… Так и огонь доброты в сердце своём необходимо постоянно поддерживать добротою дел каждодневных. И тогда обязательно придут люди, родные тебе, и принесут свое тепло, и всем будет хорошо».

Господи, вроде бы так и стараюсь жить!

Но почему так мало радости?

 

Вчера смотрела фильм Параджанова «Тени забытых предков»: Карпаты, трембиты, гуцульские песни… человек с детства тянется к мечте, но жизнь на какое-то время, как кажется вначале, заставляет его уйти от неё, а потом оказывается, что теряет мечту нав-сег-да!

И только в час смерти вспоминает о ней.

Значит, таков извечный круг жизни?  

Значит, идущий вослед, тоже пройдёт свой путь под названием «Мечта»?

 

Теперь я – режиссер.

«Обмывали» меня сегодня в холле, а потом все ушли к своим мужьям, женам, детям… Остатки еды на тарелках, огрызки яблок стаканы на раскисших газетах...

Пришла домой.

Совсем одна!

Сижу и реву.

 

Прочитала за последние два месяца: Тендрякова «Подёнка - день короткий», - борьба за простое биологическое выживание; Болдуина «Утро, вечер и...», - слишком глубокое (до патологии!) копание в себе, слишком субъективно; Дж. Апдайка «Кентавр», - герои (как и я) не знают, ради чего живут, во что верят?

Надо еще прочитать Селинджера «Над пропастью во ржи».   

 

Иногда появляется какое-то удивительное состояние души: всё волнует, всё будто впервые! Дует ветерок, и я ощущаю его каждой фиброй лица; ложусь спать и прикосновение прохладного, мягкого одеяла волнует; смотрю телевизор, - в парке танцуют венгры, - и будто прикасаюсь к их костюмам, ощущаю запах той вечерней зелени, волны чардаша звучат и во мне.        

По-видимому, то, что озаряет в такие мгновения, то, что мне боязно расплескать, как драгоценное вино, поэтам дано вовеки.

Счастливцы!

 

А Николя всё шлет и шлет письма:

«Наверное, не совру, если скажу, что большинство времени ты находишься со мной: днем мои мысли поминутно возвращаются к тебе, да и когда засыпаю, тоже думаю о тебе».

И приглашает к себе на Новый год, а я...

Бедняга! Ведь знаю: не поеду.

 

Снисходит благодать, когда остаюсь наедине с музыкой.

Снисходит благодать, когда в небе - луна, а под ней - деревья, выбеленные сверкающим инеем.

Кого благодарить за всё это?

 

Из очередного письма Николя:

«Ты когда-то писала, что хочешь поехать за границу. Могу предоставить тебе эту возможность, причем - на несколько лет. В Англию. Но ты прежде должна стать моей женой».  

Жить в Англии, изучать язык, быть обеспеченной женой...

Но я не люблю Николя! А выйти за него – значит, отказаться от мечты.

Неужели есть то, на что можно променять любовь?

                                                

Всё больше за плечами прошлого.

Перебираю фотографии и они оживают.

Вот, из ранних: почти еще мальчишка в морской форме со сдвинутыми бровями, с припухлыми, но твердыми губами, и на обороте смешная надпись: «Можно все заветное покинуть, можно все бесследно разлюбить, но нельзя минувшему остынуть и нельзя о прошлом позабыть». Генка Бублик. Пятьдесят четвертый год. Ему сейчас... и я для него – прошлое.

А вот еще: Игорь Борисов. «Славной Галинке на память». Тоже пятьдесят четвертый… Мне тогда казалось, что влюбилась в него, но это быстро прошло.

Лариска, мой дорогой Чижик... В лапту играли, рыбу корзинками ловили, летними вечерами стояли у изгороди парка и смотрели на танцплощадку.

Вася Яхимович, офицер, милый толстый ревнивец, делавший мне предложение «руки и сердца»; Алешка Тимошенко, тоже офицер и влюбленный красавец; Коля Шепилов, - мальчишка, циник; Юрка Поляков - Колумб, открывший меня… для меня; Олежка, Володька, Витька Халанский... Вася Пищулин и те, чьих имен уже и не помню, - где вы?

Прошлое - далекое и невозвратное.

Прошлое - дорогое и живое. И живое до такой степени, что налетают запахи тех мгновений.

 

Книги всегда спасают. Дмитрий Сергеевич, я – к Вам:

«С отрицанием, скептицизмом разум не враждебен: напротив, скептицизм служит его целям, приводя человека путем колебаний к чистым и ясным убеждениям».

Ну что ж, буду колебаться, но попытаюсь идти, идти, идти к «ясным убеждениям».                                                                                                       Мережковский.

 

А на улице весна! Прекрасная, томящая, но лгущая Весна!

Я устаю от ТЕБЯ, Весна!

ТЫ сближаешь грани начала и конца, обостряешь ощущения быстротечности, обманчивости жизни!

И потому кажешься морокою.  

 

Николя снова просит любви.

Сейчас напишу ему, что выхожу замуж...

Нет, после выходных.

           

Господи! Для чего выбросил ты меня в этот мир, если одновременно варю щи, слушаю Генделя и читаю письма Репина?

 

Перелистывала дневники. Набрела вот на эти слова Владимира Соловьева, выписанные когда-то:     

«Этот» может быть всем только вместе с другими, утверждая же себя вне другого, человек тем самым лишает смысла свое собственное существование, отнимает у себя истинное содержание жизни и превращает свою индивидуальность в пустую форму. Таким образом, эгоизм никак не есть самосознание и самоутверждение индивидуальности, а напротив - самоотречение и гибель».

Наверное, философ прав. 

 

Начинаю завидовать женщинам, которые легко, не очень-то задумываясь над последствиями, выходят замуж, у которых есть дети.

Почему у меня всё так сложно?

 

В последние мгновения своего земного бытия человек, по-видимому, тоскует, что больше не увидит неба, травы, деревьев, родных лиц.

Значит, истинная радость - во всем этом?

И в каждом дне, который просто живем?

 

Герман Гессе:

«Для меня важно только одно - научиться любить мир. Не презирать, не ненавидеть его и себя, а смотреть на всё сущее с любовью, с восторгом и уважением.

Единство, которое я чту за этим многообразием, и есть сама жизнь, полная игры, боли и смеха. И ты можешь в любое время вступить в него, оно принадлежит тебе с того самого мгновения, как ты отказался от времени и пространства, как ты вышел из круга условностей и в своей любви стал принадлежать всем богам, всем людям, всем эпохам».

Ах, Герман! В том-то и вопрос: как отказаться от времени и пространства?.. как выйти из этого проклятого круга условностей, который связывает по рукам и ногам?

 

На другой день:       

А, может, в те мгновения, когда вдруг замечаем красоту и благость заката, когда смотрим в понимающие глаза мы и принадлежим «всем богам, всем людям, всем эпохам»? Может, именно в эти мгновения и проникаем в Единство?

 

В Карачев не поехала, - завтра работаю, - и Новый год встречаю одна.

До двенадцати - полтора часа.

Изменить бы за эти полтора… жизнь! Но что ищу? 

А на улице дождь, дождь, дождь со снегом...                          

 

Жаль, очень жаль, что совсем не люблю Николя.

Но иногда думается: а, может, свершится чудо, если выйду за него, и вспыхнет вдруг она, эта самая любовь?

Нет, пусть тот, кого искала все эти годы, не будет семи пядей во лбу, но все же…

А я стану поддержкой ему.

Вот и всё.

  

Следующая глава, двенадцатая, - В ЦАРСТВЕ КЕСАРЕЙ

  

Дорогой читатель!

Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть много моих фото пейзажей.   Веб-адрес для поисковых систем - - http://galinasafonova-pirus.ru

 


Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/

Рейтинг@Mail.ru