Перелетное время

 

- Скорее же!

Кто бы говорил скорее же, сам-то ты не больно-то и торопишься… оно и к лучшему, что не больно торопишься, глядишь, тебя схватят вместо нас…

Мысленно бью себя по губам за такие желания, даром, что нет у меня губ. Мыслей, кстати, тоже не больно-то много осталось.

Какие тут могут быть мысли, когда смерть приходит…

Точно, поймали кого-то из наших, сцапали там, сзади, скрутили… нет времени даже посмотреть, кто попался, вроде бы Вечерний Чай… точно, так и есть, Вечерний Чай, сцапали, сволочи…

Убегаем. Улетаем. Мешкаю чуть не попадаю в лапы преследователям, кто-то подхватывает меня, даже толком не вижу, кого благодарить, а-а, это Бессонница… хочу сказать ей спасибо, хочу сказать ей то, что хотел сказать уже давно – люблю, люблю, люблю, она делает мне знаки, некогда, некогда, потом, все потом…

Убегаем. Улетаем. Еще кого-то схватили, Утреннюю негу… нет, вот она с нами… сволочи, Карету зацапали, вот Карету я им никогда не прощу…

Отступают. Уже не бегут за нами, не несутся в толпе, взяли свое, сволочи, утихомирились… нет сил даже подсчитать потери, нет сил оплакать пропавших, в изнеможении опускаемся на крышу какой-то высотки, повезет, не достанут…

 

Черт…

Уйдите, зеленые феи, дайте человеку пройти…

Да не обкуренный я. Не обкуренный, чесслово. Если долго себе повторять, что ты не обкуренный, сам в это поверишь. Так и скажу ментам, если что. по мне и не видно, что я нюхнул, на ногах держусь, все при всем. И вообще чего менты ко мне пристанут, за городом за своим пусть лучше смотрят, вон чего в городе творится. Улицы ходуном ходят, на тротуар наступишь, он у тебя из-под ног выпрыгивает. Тпру, стоять, падла, ком-му сказал… И дома все на месте не стоят, приплясывают, что за хэ… как мэром этого выбрали… этого… как его… не помню… вот и началось всякое. Где это видано, чтобы дома приплясывали…

Так что ментам без меня работы хватит, вон, черти зеленые по улицам скачут, кто их ловить должен, я, что ли? И в обезьянник, документов у них при себе нет, пропиской и не пахнет. И даже не воняет.

Так что…

- Документы ваши.

Во, блин… нашариваю паспорт, только сначала надо нашарить свои руки, почему они у меня отдельно от тела… тэ-экс, где тут ближайшее ателье, руки пришить… или это в автосервис надо, чтобы прикрутили…

Выволакиваю книжечку с двуглавым орлом, ты какого черта крыльями машешь, птаха ты чернобыльская…

- В-вот…

- Вы пьяны?

- Н-никак нет…

Что там, в трубочку дыхнуть… да без проблем. Все равно не пахнет, я ж не пил, я же… тротуар выскакивает из-под ног, стена дома услужливо подхватывает, чтобы я не упал, ох, спасибо…

- Вам плохо?

Начинаю сочинять что-то про ночную смену, уработался, устал, дайте отдохнуть…

Вижу.

Вот, блин, глюки поперли. Это новенькое что-то, отродясь таких не было. Циферблаты. Огромные. Круглые. Блестящие. Крылатые. Порхают на перепончатых крыльях, туда-сюда, ай, ч-ч-черрррт, ты мне еще в волосы вцепись, скотина такая… черт, что я делаю, я же от него отмахиваюсь, ну все, вот я себя и выдал с потрохами, стоит парень средь бела дня отбивается от чего-то невидимого…

Атакуют, сволочи, атакуют, и уже не сделаешь вид, что нет их… Обсели, меня обсели, полицаям на головы садятся…

Это еще что… оторопело смотрю, как полицаи отмахиваются от глюков, или это мне мерещится, что он отмахивается от глюков…

Начинаю понимать.

Надо же, как быстро дурь сошла, люди добрые, хотите быстро снять дурь, нарвитесь на улице на летучие циферблаты…

Бегу – в никуда, город в страхе расступается передо мной.

Хлопанье крыльев там, сзади…

 

Бессонница молчит.

Вот это плохо, что она молчит. Есть такие, с которыми молчать легко и привольно, тот же Вечерний Чай, например, или Полдень на Пастбище. А есть такие, с которыми молчание превращается в пытку. Бессонница, например. Есть, правда, такие, которые сами не умолкают, например, Светский Раут или День на Базаре, ну это вообще отдельная тема…

А вот с Бессонницей молчать тяжело.

Нужно что-то говорить. Разрушить эту невыносимую тишину. Знать бы еще, что сказать, ничего в голову не приходит, ничегошеньки у меня в голове не осталось.

Бессонница…

Я называю ее так, потому что она родилась во время бессонницы. Она, правда, предпочитает, чтобы ее называли Вдохновением, дескать, человек, которому не спалось, пытался накропать что-то, о звездах и мирах. Все время спохватываюсь, чтобы называть ее Вдохновением, и никак иначе.

Все еще надеюсь, что мои чувства взаимны.

Да, как-то у других получается влюбляться, у меня нет. Вон, хотя бы у этих… каких этих… несть им числа. Имя им – легион. У этих, которых мы за глаза зовем ожиданиями. Родились они от ожиданий, когда какой-нибудь влюбленный ждал свою даму сердца, или наоборот, она его ждала, в тревоге смотрела на часы, ах, неужели он не придет… они и получились такие, трепетные, волнительные, трогательные, вечно влюбленные…

Да, вот у них как-то получается, я вот далек от любви… нет, я еще не так уж далек, вот всякие там, рожденные во время молитв, вот они далеки, да. Ну и этот наш, мы зовем его Пьяницей, он появился, когда какого-то пьянчужку заперли на винном складе на всю ночь… вы только ему не говорите, что мы его так зовем…

- Скорее же!

Бессонница торопит меня, машет крыльями. Я уже и сам чувствую, надо торопиться, где-то сейчас рождается новая жизнь…

Подлетаем к громадине университета. Так и есть. Много у нас таких, рожденных на скучных лекциях, в душных аудиториях…

Он оглядывается. Взмахивает неокрепшими крылышками, сверкает циферблатом. На циферблате время – полтора часа, столько, сколько шла лекция…

- Привет, - говорит Бессонница.

Кажется, он испугался нас, вон как заметался по комнате. Тут, главное, не спугнуть, не гоняться за ним, сейчас он сам все поймет, должен понять… посмотрит на себя, на нас, поймет, что мы одной крови… не было еще такого, чтобы кто-то перепугался и улетел, навсегда, навсегда…

Мысленно про себя вздыхаю. Не судьба мне сегодня побыть с Бессонницей, не судьба. Сейчас битый час будем объяснять новенькому, кто мы и что мы, легко сказать, мы сами не знаем, кто мы и что мы, так что мы тут будем объяснять…

Потом, потом… время есть… вот это я всегда про себя повторяю, время есть…

Бессонница уже собирается что-то рассказать новенькому, когда в окно буквально вваливается Пьянчужка, с помятыми крыльями, с погнутыми стрелками, циферблат как всегда заляпан непонятно чем. Хочу сказать ему, чтобы не пугал новеньких, он перебивает меня криком:

- Беда пришла! Беда!

 

Отрываемся от преследователей. В изнеможении опускаемся на крышу высотки, может, хоть здесь нас ненадолго оставят в покое.

Кое-как выжимаю из себя:

- Кого… поймали?

- Двух влюбленных… - Бессонница с трудом переводит дух, - потом… этого… новенького… который с лекции… старожила нашего поймали… охотника… который в засаде зверя ждал… потом… Пьянчужку…

Ёкает сердце. Почему-то Пьянчужку жалко. Особенно жалко, даром, что как-то никто из нас его особенно недолюбливал. Пьянчужка казался чем-то непоколебимым. Незыблемым. Неистребимым. Еще про себя шутили, что черта с два от него избавишься, тут нас скорее всех переловят…

Нате вам.

Избавились…

Еще смотрю в туман осеннего вечера, еще жду, не мелькнет ли где Пьянчужка, нет, никого нет…

 

- Ну что я вам могу сказать… времена меняются…

Лектор многозначительно смотрит на нас. Мы всех их называем лекторами – тех, кто родился на лекции. Это не тот, который новенький, которого поймали. Это другой. Который старенький. Которого не поймали. Пока еще.

Киваем. Мы и сами знаем, что времена меняются, на то они и времена, чтобы меняться.

- Раньше люди как жили… неторопливо. Медленно…

- Просто медленнее жили, люди медленнее жили… каждым часом дорожили… - говорит Бессонница.

- Верно, верно… вот и улетало время… в часы бессонницы…

Ёкает сердце, когда слышит любимое имя.

- …в часы ожидания… в часы вдохновения… на светских раутах… у пастуха, который задремал на лугу… медленно-медленно улетало время…

Киваем. Улетало. Выпускало крылья и улетало. Большие крылья. Перепончатые. Легкие. Воздушные.

- А времена меняются… люди быстрее стали жить… много быстрее…

- Видим, - говорю я в нетерпении.

- И что? – спрашивает Бессонница.

- И что? Не догадываетесь? Людям-то времени не хватать стало…

Вздрагиваем. Всё оказалось просто. Очень просто. О, времена…Люди, которые всю жизнь бездумно отпускали время, наконец-то спохватились. Можете не сомневаться, отловят все – накопленное поколениями и поколениями до них, потерянное в часы бессонницы, в часы посиделок в кабаке, в часы светских раутов и неторопливых прогулок. Нынешнее поколение оказалось вовсе не таким тупым, как про него думали…

…забирать наследие предков…

- Береги-и-и-сь!

Крик я услышал не сразу. Не сразу понял, что кричат мне. Не сразу понял, что надо бежать. Не бежать – лететь. Не лететь –я не знаю, что, как можно скорее отсюда.

Еще успел подумать, как это они вычислили нас.

Они… кто они… все. Менеджеры, риелторы, мерчендайзеры, промоутеры, хаускиперы. Те, кому не хватает времени.

Мы выпархивали в окна, мы еще не знали, что люди пришли сюда с ружьями, мы никак не думали, что люди будут стрелять. Стрелять. Стрелять. В отчаянной злобе, если мы им не достанемся, то пусть мы погибнем, пусть…

- Скорей-е-е-й!

- Летии-и-и-м!

- Держи-и-ись!

Переводим дух. Где-то на крыше, готовые в любой момент снова сорваться с места. Понимаю, что они не отстанут, понимаю, что будут ловить и ловить нас, пока есть кого ловить, и чем дальше, тем злее будут вип-директора и топ-менеджеры, которые в сутки хотят впихнуть сорок восемь часов…

- Кого… поймали? – спрашиваю, сам не узнаю своего голоса.

- Бессонницу, двух пьянчужек, потом трех лекторов…

Мысленно киваю, аминь, аминь, не сберегли… Вздрагиваю…

- Бессонницу?

- Ну… девка какая-то ее за крыло схватила.

- И?

- Вон… туда потащила, - кивает Вечерний Чай.

- Куда, куда? Да ты показывай нормально, что ты как…

Вечерний Чай показывает мне громадину бизнес-дома. Похоже на замок злого колдуна из какой-то страшной сказки. Думаю, что придется заглянуть во все окна. подряд. Мне становится не по себе.

Бессонница…

Жива ли она…

Или уже…

- Тебе чего, жить надоело?

- Вечерний чай что-то кричит мне вслед. Не слышу. Не хочу слышать.

Бессонница…

Она где-то там…

Когда меня окликают по имени, я тоже не слышу. Не сразу понимаю, что зовут меня.

Оборачиваюсь. Бессонница. Вон она, в клетке над столом какой-то секретутки, сидит вместе с другими временами. Секретутка заберет ее. Еще не сейчас. Еще не сразу. Еще весь день впереди…

- Лети… лети отсюда, ты что? схватят тебя…

Я тебя отсюда вытащу, - говорю, сам не верю в то, что говорю, - вытащу…

Ты себя отсюда вытащи, умник хренов… герой выискался… пока тебя не сцапали…

Прячусь за жалюзи, чтобы не сцапали. Лихорадочно соображаю, что тут можно сделать, да ничего тут не можно сделать. это только в фильмах бывает все так хорошо, герой влетает в окно, ногой с разворота бьет всех злодеев, одной рукой расстреливает злого гения, другой обнимает любимую… а в жизни как-то так не получается…

В страхе жду, когда накрашенная герла начнет расходовать время. Сначала герла пьет кофе, красиво оттопырив ногти с дорогим маникюром. Потом оживленно болтает по телефону, не понимаю, с кем и о чем. Потом… потом… потом…

Улетает время. Время телефонное, украшенное вычурной телефонной трубкой. Время чайное, с маленькой чашечкой. Время на поиски каких-то документов, так и выпорхнуло из окна с бумажками, черта с два теперь эти бумажки найдут. Время, потраченное непонятно на что, у него даже стрелки закручены штопором…

- Галочка, ты гляди, чего я ВКонтакте нашла, во, гляди, какая синица здоровая летит… а во, гляди, воробей такой над булочкой, а вокруг голуби лапами кверху, чёт я психанул…

 

- Ну что вы? Как вы? – Вечерний Чай бросается нам навстречу, перепуганный, стрелки дыбом, - слушайте, я извелся весь… живы? Вернулись? Да вы что? Что с вами?

Не можем ничего ответить, ни я, ни Бессонница, хохочем, заливаемся, в жизни не думал, что можем так смеяться… надо бы сказать Бессоннице то, что давно хотел сказать… Да она и так уже все поняла…

 

2013 г.

 

Сбил человека

 

На повороте я сбил человека.

Не хотел сбивать, так получилось. Он на дорогу вышел, тут как раз я из-за поворота, свернул вправо, и человек вправо, свернул влево, и человек вле...

Сбил.

Не хотел. Я вообще никого сбивать не хочу, это есть у меня знакомые, любят собак сбивать, счет ведут, кто больше…

Нет, я не такой, вы не подумайте. За всю жизнь два раза сбивал, один раз кошка на дорогу вывалилась, черная, точно к несчастью. А второй раз вот, человека.

Конечно, выскочил из машины, бросился к упавшему, вы не думайте, я не такой, чтобы сбил и уехал, или еще хуже, бывает, завезут в лес и бросят на морозе, чтобы помер. Нет, я не такой. Вышел к человеку, вроде дышит, шевелится, значит, живой. Вспомнить бы еще, что говорить в таких случаях…

- Ты смот-ри, ку-да прешь-то!

Человек не ответил. Я оглядел его, рука у человека была как-то неестественно вывернута, из разбитой челюсти сочились красные струйки.

Я не знал, что делать в таких случаях. Да и никто не знает. Я отвез человека к себе домой, выискал, чем перевязать раны. Человек оказался молодой, потому что волосы у него были еще темные, и на лице только пробивался пушок. Я принес человеку ужин, он не прикоснулся к ужину, должно быть, не понравилось.

Вечером из школы вернулись дети, пошли смотреть на сбитого человека, разглядывали его, но подойти не решались. Человек вытащил из карманов какие-то безделушки, протягивал детям, всем своим видом показывал, что очень рад встрече. Мне было как-то не по себе от того, что дети играют с незнакомцем, опять завтра выйдут к доске, и ни бе, ни ме, ни кукареку.

Жена сказала, что от человека надо избавиться, убить и закопать, а то как бы он не растрезвонил всем, что я сбиваю людей, тогда мне самому не поздоровится. Я в сердцах чуть не выпалил, что лучше закопаю жену, и хорошо, что не выпалил, а то бы жена меня самого закопала.

Наутро я принес человеку поесть, наломал кусочки угля в чашку с водой, человек есть не стал, должно быть, я сделал что-то не так, может, не хватало азота.

Весь день по дорогам я ездил бережно-бережно, боялся сбить еще кого-нибудь. когда вернулся вечером домой, человека уже не было. Дети сказали, что он ушел куда-то. Может, так оно и было, а может, ребятишки мои добили раненого, за этими головорезами не убудет…

Про человека я никому не сказал, да и некому было говорить, никто вообще не верит, что люди существуют. Я уже и сам думаю, может, я не человека сбил, тварь какую-нибудь, со страху в темноте померещился человек. Сорванцы мои, правда, в школе всем и каждому растрезвонили, что видели человека, живого, у-у-у-жас, да кто им поверит…

 

2013 г.

 

Летящий шар

 

Опять этот шар…

Какой шар… не знаю, какой. Это вы у него спросите, какой шар. Большой. Летящий. Стремительный. Несется прямо на меня из пустоты, ни вправо, ни влево – несется на меня, огромный, страшный, безжалостный…

Шар. Какая-то неведомая стихия, никем не управляемая, злая стихия, беспощадная стихия, страшная в своей слепоте…

Уворачиваюсь. Насколько здесь вообще можно увернуться, черт его пойми, куда он дернется, этот шар. Отодвигаюсь правее-правее-правее, ну только налети на меня, только налети…

Не налетает. Проносится мимо. И на том ему спасибо, что проносится мимо. В который раз. И в который раз думаю про себя, когда он, наконец, в меня врежется.

Шар.

Не знаю, что это за шар, бесконечно несущийся по кругу.

Потихоньку прихожу в себя, потихоньку вспоминаю, кто я, и что я, и что я тут делаю. Ищу разум. Которого нет. Который раз терпеливо докладываю в центр, что нет здесь никакого разума, и близко нет, что-то намудрили вы там с координатами, в который раз получаю ответ, ищи хорошенько, быть не может, чтобы не было…

А вот может.

Они все сговорились против меня. И центр, и шар. Который летит на меня, хочет убить, да ничего он не хочет, не может хотеть, несется, в слепой ярости пытается убить меня. Нет, тут, конечно, и других шаров предостаточно, есть и покрупнее, и погорячее, и летят побыстрее, только это все далеко, это все не страшно, а шар прямехонько передо мной…

Снова выхожу на связь. Снова прошу уточнить координаты. В который раз. Которую тысячу лет ищу живую мысль здесь, в черных безднах. Которую тысячу лет – не нахожу.

Задумываюсь, забываю про шар. Спохватываюсь – в последние доли секунды, стремительно вырываюсь от летящего шара, мог бы лететь быстрее света – полетел бы, да тут сам не поймешь, как полетишь, когда несется на тебя эдакая громадина, огромная, окутанная туманом.

Уворачиваюсь – в последние доли секунды, огромный шар проносится мимо, обдает меня ветром, какими-то запахами, исполинский, каменный, облепленный непонятно чем. Смотрю ему вслед…

Смотрю ему вслед…

Смотрю…

Вижу то, чего не замечал раньше, чего не видел, не знал. даже присматриваюсь, не ошибся ли, да нет, так и есть. Шар не один, шаров два, один огромный, исполинский, и второй поменьше, привязанный к первому какими-то непонятными силами, точно знаю, что не веревкой.

Прихожу в себя. мысленно благодарю кого-то невидимого и всемогущего, что в который раз уберег меня. Потихоньку собираюсь с мыслями, кто я, что я, зачем я… а-а, ну да. Разум. Разум. Жизнь. Прощупываю пустоту, где она может быть, эта жизнь, какая-то неведомая, невидимая, неосязаемая, черт возьми, другие же как-то разум этот находят…

Разум, разум… разум, понятие растяжимое, разум, он как издевается над нами, разум, он прячется, сегодня он в виде живого камня, завтра – облако космического тумана, послезавтра – двумерная космическая струна живет, думает, мыслит… И выбросят тебя в чужое пространство, и мечешься в окружении летящих шаров, шлешь сигналы, которые никто не слышит…

И появляется шар. Опять я его не ждал, замешкался, вон он несется, страшный, мертвый, летящий…

Страшная догадка.

А вдруг…

Шлю сигналы. Прямо на шар. Слушаю шар, ищу проблески сознания…

…тишина.

Никого.

Мда-а, тут и свихнуться недолго, уже скоро пустоту объявлю разумом, и я вообще не знаю, что…

Шар несется прямо на меня, еще пытаюсь отклониться, влево-влево-влево, ч-ч-ч-ер-р-рр-р-рт…

Шар разлетается на осколки, что-то пульсирующее, раскаленное вырывается из его глубин. Запоздалый ужас, запоздалые мысли, живой-живой-живой, пытаюсь уловить в нем проблески жизни, нет, нет ничего такого, голимая мертвечина, почему-то раскаленная и термоядерная.

Перевожу дух.

Вспоминаю, кто я и что я.

Думаю, живой я или мертвый после всего этого, нет, если думаю, значит, все-таки живой… хотя… кто его знает… говорят, есть какие-то такие, которые не живые, а думают…

Шлю сигналы. Окруженный летящими шарами, шлю сигналы в никуда. Изредка проблескивает что-то, похожее на ответ, прислушиваюсь, навостряюсь всеми своими струнами – и ловлю свои собственные сигналы, отраженные от космических облаков.

Шар проносится мимо. Уже не шар. Уже не знаю, что. обломки. Осколки. Обрывки. Уже не боюсь, перебираю их струнами, большие и маленькие, неровные, причудливые. Вон какой кусочек, здесь льдом покрытый, здесь замерзшей магмой, здесь причудливые наросты, вертикально вверх, увенчанные зубчиками, за наростом остроконечные пики, на верхушках – пятиконечные растопырки. Вон еще кусок, покрытый льдом, на нем наросты вертикально вверх…

Вздрагиваю.

Мои струны ловят сигнал. Бросаюсь за сигналом, не сразу понимаю, что это мой собственный, отраженный от края вселенной…

 

2013 г.

 

Два сапога

 

А?

Чего говорите?

Не-е, меня про то даже не спрашивайте. Мое дело сторона.

И без того работы хватает, еще я думать буду, что хозяин мой делает. Если я думать буду, я вообще с ума свихнусь, вот я вам что скажу.

Так что мое дело сторона, мое дело ботинки хозяйские начистить, для того меня и держат. А вы думали, для чего? Отвечать всяким, которые тут с расспросами лезут, почему да отчего?

То-то же. Так что меня даже и не спрашивайте, что да как мой господин. Я его и не вижу, считайте. И вообще мне не до вас, видите, вон, башмаки хозяйские стоят, чистить надобно…

А на башмаках хозяевых грязи не меряно. Земля, глина присохшая, трава всякая, сейчас вон все больше нефть на хозяевых сапогах, нефть вообще замаешься оттирать, пока ототрешь, сам весь вымажешься вдоль и поперек. Где-то есть хрень какая-то, которой птиц от нефти отмывают, мне бы этой хрени чуток…

Нет, раньше как-то попроще было. Когда раньше? Да раньше. Когда приходил хозяин, бросал свои сандалии, на них ну земличка, ну трава, ну ягодку какую раздавит, ну кровушка чуток на сандалиях, оленя какого-нибудь затравил в чаще… и все.

А сейчас начинается… пока нефть отмоешь, это еще полбеды, там еще химии всякой до фига и больше, иногда бумажки какие-то налипшие попадаются, я их постираю, утюжочком поглажу, высушу, так, на всякий случай…

А?

Чего?

Издеваетесь, что ли? Еще я буду помнить, какую грязюку я с ботинок хозяйских соскабливал, еще я вам тут каждую какашку перечислять буду. Было… ну говорю, травушка какая, кровушка… Один раз помню, кровь была какая-то незнакомая, не оленя, не мамонта, не зайца, черт пойми, кого… Спросил у хозяина потихонечку, а это что, хозяин только фыркнул, много будешь знать, скоро состаришься…

Потом всякое у хозяина на сапогах было. Хозяин-то мой на месте не сидит, утро раннее – его уже и нет в доме, вечером придет, башмаки скинет, мне кивнет – чисть давай.

Чищу. Куда я денусь. Потом помню, уголья жженые на сапогах у хозяина были, много было. Ну и травушка, и земличка, и кровушка, куда без нее-то. потом помню, пришел как-то, у него на подошве крылья раздавленные, кожаные такие, видно, что рукотворные. Я крылья себе припрятал, так, на всякий случай.

Что еще… да разве всего упомнишь… помню, пришел как-то, я ботинки-то перевернул, подошву почистить, а на подошве чертежи. И кровушка. Я хозяину еще намекнул, у вас тут чертежи какие-то, вы наступили, он только отмахивается, ты чисть, дело свое знай…

Я-то дело свое знаю. Куда я денусь. Чищу. Чертежи на всякий случай переснял. Мало ли. Пригодятся. Потом еще, помню, было…

Да тьфу на вас вообще, некогда мне с вами… Мне ботинки хозяйские еще чистить, ботинки-то у хозяина здоровенные, как отсюда, так на километры и километры, пока вычистишь, вся ночь пройдет. Хозяин-то у меня когда стоит, так я макушки его не вижу, в облаках теряется…

А?

Чего?

Ага, пособите… тут нефть эту окаянную отмыть, ну и кровушку. Не-е, вы бумажки-то не выбрасывайте, вон какие красивые, на одной стороне лысый дядька нарисован, на другой стороне дом красивый нарисован, и глаз в пирамиде… вон как кто-то выдумал картинку… Да вы погодите, я вам фокус покажу, вот, если на свет через бумажку посмотреть, тут еще невидимые картинки появляются…

А, ну да…всякое было. Вот, те же фокусы. Как-то раз кинул мне господин сандалии, кровью залитые, смотрю, на них терновые колючки пристали. Я их выкинуть хотел, потом руку порезал… не-е, не колючками, скребком… а тут колючки в охапку сгреб, у меня рука зажила. Я хозяину еще показал, вон, чудо какое, он колючки выкинуть повелел, чтоб духу их не было.

Не, я колючки приберег. У меня теперь как заболит чего, я их приложу, боль и отойдет.

Ага, вот та-ак вот, носы ботинок чтобы блестели… до блеска их натрем… На задники-то господин не так смотрит, только все равно отчистить надо, а то никак глянет… ох, влетит мне…

Да всякое было. Крылышки частенько искусственные попадались, с кровушкой, конечно, не без этого. Пепел. Ну, без пепла тоже никуда, иногда в пепле полуистлевшие бумажечки попадаются, тоже интересно бывает. Вот, почитаю вам например,

 

Я стыну на фасаде храма,

Сгорая в солнце не дотла –

Я – одинокий белый мрамор,

Два белокаменных крыла

 

…или вот – когда Чичиков въехал во двор, его уже ждала на крыльце Маргарита Антоновна с дочерьми… Кто такой Чичиков, не знаю. Кто такая Маргарита Антоновна, тоже.

Чего? чего морщитесь… ой, какие мы нежные, ну подумаешь, мозги присохшие на башмаке, это что… Помню, были у хозяина ботинки такие мощные, матерые, Хьюго Босс, красотища… И вот как в башмаках этих домой не придет, так чего там только отскребать не приходилось… и пепел, и волосы присохшие, и кровь, и мозги, зубы золотые вырванные попадались, бывает, шнурки развязываю, оттуда череп скалится, прицепился… И воняет так… химией какой-то, не поймешь, какой, мне уж хозяин сказал, без противогаза там не шарься…

Так что это еще цветочки. Ну давайте и подошву отчистим… Вы не брезгливые? А то хозяин-то не разбирает, куда идет, и по глине, и в говнище наступит, и по бездорожью, и по ногам, как по асфальту, и по головам, и по трупам, и по судьбам человеческим…

Тьфу, черт, опять нефть отскребать… А? чего случилось? Чего кричите? Тьфу на вас, я уж думал, случилось чего. И что, что сердце раздавленное, хозяин мой знаете, сколько таких сердец давит? Ой-е-е-щеньки. Вот так, сердце раздавленное, и рядом еще пепел, и стихи сожженные. Как определяю? Молча, стихи, они же не горят… Бумага сгорает, чернила, а стихи остаются… давайте вам почитаю… вот…

 

Мы встретились с тобой, как и хотели, в мае,

Боялись посмотреть в знакомые глаза:

Хотя бы притворись сегодня, вспоминая,

Как мы с тобой любили двадцать лет назад!

 

… и сердце растоптанное. А то и два сердца рядышком.

Не-е, так-то хозяин у меня хороший… и платит хорошо, и кормят тут что надо, и комнаты у меня, как во дворце палаты…

А?

Я откуда знаю, что у хозяина в доме делается, меня что, по-вашему, в хоромы пускают? Мне дальше прихожей дорога заказана, я знай свое дело, башмаки чисть… а кто там дальше чего хозяину чистит, не знаю. Только вот с девчонкой одной виделся, которая хозяину в новых шляпах дырочки делает. Чего? А то сами не знаете, зачем хозяину в шляпе дырочки…

Во-от так, давайте теперь шнурки… постираем их, высушим, выгладим хорошенько, духами сбрызнем. Хозяин мой любит, чтобы от него духами пахло, чтобы запах серы не чувствовался. Ну а теперь вы-то мне расскажите, как оно там, куда хозяин мой ходит? Я все думаю, как бы свалить туда, поглядеть, чертежи вернуть, стихи, может, обыскался кто… особо этого хочу найти, который колючки терновые потерял, а хозяин мой наступил… поболтать с ним… колючки вернуть, может, нужны…

 

А?

Чего?

Я что, думаете, всех помнить должен? Ага, щщас-с, мне, может, еще всех записывать? Мне, знаете, ботинок хватает… вон, опять чистить, километр за километром…

А? да никуда я не ходил. Не-е, я собирался, было-было. Эти все собрал, крылья поломанные, стихи сожженные, мечты растоптанные, которые от подошв хозяина отскреб… а то ведь хозяин мой куда идет, не разбирает, некогда ему…

Ну вот, собрался, значит. Хоть не с пустыми руками приду, посмотрю, что там да как, наверху. Заявление написал, прошу предоставить, и все такое.

А тут хозяин приходит. Ну, конечно, сапоги свои мне в зубы, иди, чисть. Я тряпки, щетки приготовил, ваксу, все при всем, тут хозяин мне и намекнул, ты это, друг сердечный, без противогаза не ходи. И куртку, и перчатки надень, а одежду потом сожги.

Я все сделал, как велено, потом уже спохватился… выкрал на кухне дозиметр, пощелкал, проверил…

А?

Ну-ну, я тоже сообразил, что некуда мне идти-отпрашиваться.

Во-во.

Вы чего шарахаетесь? Ножа, что ли, никогда не видели? Не-е, не бойтесь, ничего я вам не сделаю… Ага, серебряный. Зачем-зачем, надо…

Что я про хозяина знаю… ничего я про хозяина не знаю…

Ну все, чш. Заткнулись все, я сказал, тихо-тихо… за дверью спрячусь… меня, чур, не выдавать… хозяин идет…

2013 г.

 

Допотомился

 

- Сколько мне осталось?

Обреченно смотрю на девушку за стойкой. Ну миленькая, ну еще денечек, еще два, еще три, еще годик, еще век, еще тысячу лет…

А вот фиг тебе.

- Минуточку…

Хочу сострить, это мне, что ли, минуточку осталось… Не острю. Перебирает что-то в компе, комп виснет, фыркает, не хочет работать, бли-ин, так и хочется присобачить ему ручку, как у арифмометра, крутить…

- Еще раз… фамилию свою…

Называю еще раз фамилию свою. Молюсь – не знаю, кому, ну еще годик, еще два, еще…

- М-м-м… сожалею…

Ну не тяни, не трави душу, не трави, не трави….

- …вам остались сутки.

Гром среди ясного неба.

- Ошибка?

Смотрю на нее с надеждой, холеные пальцы, холеные губы, волосы в пучок, зеленый галстучек лайф-банка, ваша жизнь в наших руках…

- Очень сожалею… никакой ошибки нет…

Я тоже очень сожалею. Ну даже очень. Лихорадочно припоминаю, что я еще не сделал в жизни, да ничего я не сделал, ничего не успел, все вот так же думал, успеется, успеется, потом-потом-потом, что потом, суп с котом… доуспевался, додумался, допотомился…

Выбегаю из банка, некогда благодарить, некогда прощаться, выбегать – и то некогда. Спотыкаюсь на лестнице, кто-то подхватывает меня, чё, мужик, пятница-питница, да? Не до пятницы мне, и не до питницы, ни до кого, ни до чего.

Я ведь чувствовал. Как торкнуло что-то, сердце сжалось, сильно-сильно так, как кулаком его кто-то… и улица под ногами заплясала, скорехонько-скорехонько, как будто сама земля меня с себя сбрасывала…

Говорят, вот так это и бывает. Кто говорит. Все говорят. Кто это пережил… да никто это не пережил, такое уже не переживают. Я об этом и узнавал-то откуда-то из книг, из бульварного чтива, вот так вот, у главного героя похитили любимую девушку, или мир гибнет, и главный злодей уже завел адскую машину, и тут-то у главного героя и прихватит сердце, сильно прихватит, жестко, и он поймет, осталось хрен да маленько… в плохом боевике еще часики у него какие-нибудь на руке, которые время жизни отсчитывают… только часики, это все фигня полная, время жизни, это только по базе данных пробить можно, вот такая вот девушка в зеленом галстучке будет вежливо улыбаться, мои сожаления, и все такое…

Из банка под руки выводят дамочку в мехах, дамочка бьется в истерике, я не хотела этого знать, не хотела, не хотела…

Не хотела, чего тогда в банк поперлась….

Некогда, некогда… некогда думать, некогда хотеть, некогда биться в истерике, сколько еще недоделано, недорассчитано, недодумано, недопрожито.

Добираюсь до квартиры, долго не могу открыть дверь, ключ пляшет в руках, старается укусить. Вваливаюсь в коридор, меня встречает пустота, машет хвостом, бросается мне на грудь. Оно и к лучшему, не успел никого завести, сейчас хоть не надо бегать по соседям, знакомым-незнакомым, а не надо вам котеночка, а не надо собачоночка, а пошел ты…

Перебираю записи. Как-то никогда у меня так ясно голова не работала, почаще умирать надо, глядишь, так и добьюсь чего-нибудь…

Меня встречают созвездия. Тоже виляют хвостами, бросаются на грудь, Лев лижет лицо, Лебедь поклевывает в плечо, Гидра обвивает руки…

Созвездия… я докажу, что они есть, что это не просто звездочки в небе, из которых кто-то когда-то в древности сложил на небе фигуры. Еще раз проверяю бесконечные ряды цифр, невидимую, неведомую связь между звездами…

Созвездия…

Звезды, крепко спаянные меж собой невидимыми нитями.

Перебираю мою сокровищницу звезд, записи, записи, записи, сам черт ногу сломит в моих записях, хорош я, хорош, знал бы, что осталось хрен да маленько, быстрее бы шевелился… да кто же знает, хоть и чувствуем, время-то тикает, седьмой десяток, все еще на что-то надеемся… год… полтора... два…

Холодеют руки. Цепенеют пальцы. Кажется, вот так оно и бывает, медленно, но верно уходит солнце за горизонт, медленно, но верно уходит жизнь, по крупицам, по каплям, чувствую в груди вместо сердца песочные часы, из которых струится жизнь…

Пытаюсь себя утешить, что мне еще повезло, повезло-повезло, раньше вообще люди по нескольку лет умирали, угасали, мучились, так что нашему брату еще радоваться и радоваться…

Поддерживаю голову, тпру, стоять, падла, поддерживаю тело, тоже тпру, тоже стоять, тоже падла, кусаю кулаки, говорят, помогает, правда, не говорят, кому помогает и от чего.

Пальцы соскальзывают с клавиш, ловлю их, не ловятся, созвездия, созвездия, вы погодите, я же еще недо…

 

Сон выталкивает меня из себя на берег, перевожу дух, бью плавниками, хватаю жабрами непривычный воздух яви.

Пытаюсь понять, кто я и что я. Ничего не понимается, память моя и в то же время не моя…

А. Ну да. Я умер. Было дело. Не далее, как вчера. Когда кресло подпрыгнуло, и спихнуло меня на пол, помню, летел на пол, и все никак не мог приземлиться…

Было.

Пытаюсь понять, на каком я свете, на том или на этом, или все они одинаковые, как Блок предсказал ночь-улица-фонарь-аптека… Созвездия свернулись калачиком на столе, разлеглись по дивану, по подоконникам, сонно потягиваются в лучах рассвета.

Выбираюсь из квартиры, долго не могу открыть дверь, пусти-пусти-пусти, вываливаюсь в подъезд, вроде как наш, ящики те же, папоротник кто-то на подоконник выставил, все при всем…

Из соседней квартиры выбирается парень в кожанке, полуголая дамочка провожает его, зябко жмется на пороге, ну все, чмоки-чмоки…

- Э-э… число какое сегодня не подскажете? – выжимаю из себя.

- Да вроде тринадцатое, - парень морщит лоб, не ожидал он вопроса, не ожидал.

- Сентября?

- Ну да. Может, вам еще год сказать?

- И… скажите.

Парень называет год. Все сходится. Как-то даже слишком все сходится.

Кусаю кулаки. Говорят, помогает. Знать бы еще, от чего.

От всего.

Возвращаюсь к созвездиям. Кто-то дал мне еще один день, кто-то, кого я очень-очень об этом просил… Интересно, на сколько продлится это везение, на день или больше…

Набираю номер, пальцы меня не слушаются, клавиши не слушаются, тпру, стоять, падлы…

Дим, у тебя телескоп свободен? Ну что значит, нет, ну позарез надо! Дим, ты понимаешь, дело тут какое, созвездия… да знаю я, что задолбал всех со своими созвездиями, не напоминай… так вот… я что заметил-то сейчас, по связям-то что получается…Они же не сами по себе, созвездия-то, они же взаимодействуют… ага, вместе… сражаются… нападают друг на друга… конкурируют… дружат… враждуют… Дим, ну ненадолго! Ну на этот раз и правда ненадолго, Дим… Ага, спасибо, век не забуду…

Век…

Кто мне даст этот век….

Может, еще успею понять, как живут созвездия, почему Лев убегает от Зайца, а Гидра тянется к Эридану…

Бегу на остановку, некогда ждать такси, все некогда, прохожу мимо подъезда, у которого стоит автобусишко Ритуальные Услуги, выносят дамочку, узнаю вчерашнюю, которая билась в истерике, нда-а, не повезло…

Еще день…

Еще два…

Сколько дадут…

 

- Дамочка что?

- Срезалась дамочка.

- Так и знал, не пройдет экзамен…

- Где ей…

- А этот… звезданутый?

- Звездочет-то? Выдержал, молодчина… к вечной жизни готов…

- Ты не очень-то ори про жизнь вечную… артист… а то догадается еще кто… расслабится, раскиснет…

- Такой не раскиснет…

- Да плохо ты их знаешь… как просекут, что к чему…

 

2013 г.

 

 ∞ £

 

Они выросли незаметно, ночью. Знающие люди говорят, они всегда растут ночью, незаметно, а когда утром выходишь из дома, еще толком не проснувшийся, садишься за руль, едешь на работу – вот когда-то их еще можно прополоть, ты их не замечаешь. Потом уже, когда вернулся впотьмах с работы, заметил – выросли в палисаднике, забили георгины, надо бы прополоть – ладно, успеется, спать хочется…

Наутро они были уже высотой с мой дом, жена ещё сказала, надо бы выполоть, хорошо, дорогая, в воскресенье займусь. Но пришлось заняться уже тем же вечером – они выросли настолько, что невозможно было зайти в дом. Самое обидное – чтобы обстричь их, нужны были садовые ножницы, а чтобы взять ножницы, нужно было войти в дом, а чтобы войти в дом, нужно было их обстричь…

Я кое-как подравнял их. Моего кое-как-подравнивания хватило на день, на два, а потом они снова поползли вверх. Меня утешало только одно, я не один такой, они выросли у всех, у всех, и все мои соседи стригли их по утрам садовыми ножницами.

Жизнь текла своим чередом, где-то в центре в деловом районе новый небоскреб как огромная линза вбирал в себя солнечные лучи, расплавил чей-то феррари, владелец феррари подал на небоскреб в суд, небоскреб выплатил ему компенсацию. Министерство обороны предложило небоскребу выгодное сотрудничество.

Наутро они снова выросли – и не только в богатых кварталах, но и в бедняцких районах, про которые, казалось, давно никто не вспоминал. Там жили эмигранты откуда-то из ниоткуда, с другой стороны земли, где люди ходят вверх ногами. Приезжие люди брали мачете, прорубались к своим домам – но мачете врезались в мясистые стволы, ломались и гнулись.

Пресса сообщила, что все больше людей оказываются на улице.

Я купил комбайн, чтобы рубить мощные стволы, несколько недель нам с Бэтти еще удавалось пробиться к дому, потом они за одну ночь выросли вчетверо, пришлось искать не такое заросшее жилье.

Власти активно обсуждали причину роста, созывали конгрессы и консилиумы. Кто-то говорил, что это какая-то мутация, кто-то грешил на перемену климата, священники призывали к покаянию.

Ближе к зиме нам пришлось перебраться в бедняцкие кварталы, - хорошие районы заросли сплошь, даже самые отчаянные миллиардеры не могли туда пробиться. Ученые сделали вывод, что их рост не связан с летним теплом и солнцем – но это уже и так было очевидно.

Жизнь текла своим чередом. Какой-то новопостроенный небоскреб начал нападать на проезжающие машины, небоскреб усыпили, посадили в клетку и отправили в зоопарк.

Когда наступил Сочельник, власти объявили войну с ними. Мы и так уже поняли, что власти ничего не могут с ними поделать, что если власти когда-то ими может быть и управляли, это когда-то давным-давно закончилось. Они же такие, они же не будут расти по указке, они дикие, и никто никогда их не приручал.

То-то и оно. Посмотрели в справочниках, полистали историю, спросили у селекционеров – так и есть, коров одомашнивали, овец приручали, из волка сделали собаку, уж на что кошка сама к жилью человеческому прибилась, и то понавывели мей-кунов, скотиш фолдов и сфинксов…

А этих не приручал.

Никто.

Как были дикие, так дикие и остались.

Мы вышли против них всем городом – жгли напалмом, рубили мачете, расстреливали из автоматов, мы, все, и местные и не местные, и жнелтые,и черные, и белые. Они отступили, стушевались, притаились, почуяли сильную человеческую руку.

По стране объявили национальный праздник. Но я чувствовал, что это только короткая передышка, на месяц, на два, на полгода, а потом…

Я не ошибся. Через месяц они снова выросли вокруг наших домов, не пускали в дома. Выгоняли людей на улицы, на окраины, и – черт возьми – в леса.

В новостях передавали, что в других городах творится то же самое, люди уходят из домов, потому что они выросли слишком сильно, власти уже не могут ничего пропалывать и подрезать…

А жизнь текла своим чередом – через весь город извилистой лентой, брала свое начало где-то на юге, текла на север, на север.

Через год мы сделали последнюю попытку отстоять город. Последнюю – потому что знали, что ничего не получится. Жгли их напалмом, расстреливали из автоматов, рубили мачете – но на этот раж они не поддавались даже напалму, росли и колосились.

Мы ушли. В леса. В деревушки. В маленькие городишечки. Оставили большие города. оставили им – которые победили нас.

Теперь ничего не мешало им расти, они вытянулись до небес, закрыли собой Вестминстерское аббатство и Биг Бен, а мало-помалу за ними начали исчезать и небоскребы. Вскоре уже ничего не напоминало о том, что когда-то здесь был город, один из древнейших и прекраснейших городов. И только в новостях привычно сообщали –

За последние два месяца рост цен усилился и в прошлый понедельник достиг рекордной отметки в сто миллиардов фунтов за квадратный метр…

 

2013 г.

 

Через пуповину

 

Выбрав меня, вы получите то, чего у вас не было, нет, и не будет.

 

- Ну… детство у меня было довольно тяжелое… родители били меня портфелями, ставили подножки… мальчишки в школе говорили, да что из тебя вырастет, вот мы в твои годы…самый главный хулиган показывал мне свой дневник, как он учился в мои годы, у него были круглые пятерки, а у меня были пятерки… квадратные.

Твари в зале смеются. Это хорошо, когда эти твари смеются, значит, им хорошо… мне так кажется. Кажется, я ляпнул что-то не то, понять бы еще, что именно – не то.

- Ну… потом я пошел на завод… учился на заводе, и параллельно работал в институте… Мне было очень тяжело, ведь к тому времени умерла моя любимая собачка… она всегда высылала мне в столицу деньги на пропитание…

Через пуповину бьют током. Не сильно, но ощутимо, правильно, ляпнул что попало, еще и радуюсь. И запинаюсь на каждом слове, ну это еще ничего, это еще простительно, скажут – стесняется…

Чудища эти в зале любят, когда стесняются… не сильно, а вот так, чуть-чуть…

- Но, несмотря на все трудности, я дослужился на заводе до сержанта… когда меня призвали в армию, я уже был полковником… что помогло мне победить в войне… в войне…

Вспомнить бы еще, в какой войне, запихивал мне Мозг в голову эти войны, запихивал, из меня все как из худого корыта…

- …победить в войне. Я захватил вражескую столицу… мне дали звезду героя.

Удар током. Посильнее. Спохватываюсь, кажется, в этой стране не дают звезду героя…

- Я имел в виду орден… орден… орден. Ну вот… я отслужил в армии, пришла пора моего золотого детства…

Пуповина обжигает током, больно, сильно, Мозг ворочается где-то там, в глубинах океана, слушай, слушай, идиотина эдакая, повторяй за мной…

- …я имею в виду… у меня родились двое детей… Это была самая счастливая пора моей жизни… я возвращался домой, они бросались мне на шею с криком Папа…

Мозг доволен. Я тоже. Чудища, набившиеся в зале тоже, кажется, довольны, корчат гримасы, хорошо у них это получается, когда уголки губ взлетают вверх.

- До сих пор со смехом вспоминаю проделки моих сорванцов… когда мой младший разрисовал стену в гостиной, он сказал, что изобразил на ней дракона… До сих пор вспоминаю, как старший пришел домой в сопровождении какого-то господина, тот сказал, что мой сын разбил стекло в его доме…

Что-то не то… ладно, сойдет, вон, твари скалят гримаски, вспоминают своих старшеньких и младшеньких, вы посмотрите, что ваш сын наделал, машину мою разрисовал, ну что вы, это сейчас так модно…

Пуповина легонько шибает током, давай, переходи…

Перехожу.

- …поэтому основное внимание я намереваюсь уделить подрастающему поколению, нашему будущему, нашим детям, семьям с детьми…

Чудища похлопывают лапкой о лапку, хороший знак.

- …а также молодым, для которых в нашем государстве должны быть открыты все дороги…

Снова бьют лапой в лапу.

Оргазм.

Мощный.

Сильный.

Через пуповину - до самых кончиков пальцев.

Вот те на, неужели Мозг расщедрился, неужели я в кои-то веки угодил… Тут же спохватываюсь, никакие угодилы тут не при чем, на другой стороне земли пустыню щедро оросило кровью, оросило смертью, мозг жадно сосет смерть, кормит нас, мощный вброс энергии в тело – до опьянения, до наслаждения, до оргазма…

Твари, вроде бы, не заметили, может, заметили, не придали значения.

- Как вы собираетесь бороться с возрастающей преступностью?

- А кто вам сказал, что я собираюсь с ней бороться, это же корм наш, когда по ночам струится кровушка по улицам, живая, горячая…

Это я не говорю, это я думаю, а вот что говорить, что говорить… Мозг теряется, тоже не знает, Мозг еще когда говорил, не знаешь, что отвечать, ляпни что-нибудь по протоколу…

- Ну… прежде всего, я собираюсь создать больше рабочих мест… и поднять зарплаты.

Бьют рукой об руку, где-то слышится визг, кажется, добрый знак… Хочу дотронуться до их сознания, самую малость, самую чуточку, так легче будет войти в доверие… Мозг одергивает, не лезь, не лезь, одурманят, очаруют, чудища они и есть чудища, у нас сколько так им в души заглянули, с ума посходили…

- Вы собираетесь продолжать войну в Джиннистане?

- Еще бы, Мозг-то чем-то кормить надо, вы как хотели…

Этого я не говорю, это я думаю. Мозг шевелится на дне океана, шлет сигналы, мягко обжигает пуповина…

Я сделаю все, чтобы прекратить это братоубийственное кровопролитие. Все мы одной крови, у нас нет поводов убивать друг друга…

Мозг жалит, сильно, крепко. Вздрагиваю. Сильно красиво загнул, сильно пафосно, не верят они пафосным словам…

- Ну-у… я уверен, что все проблемы можно решить мирным путем… еще когда я в школе дрался с мальчишками… папа мне говорил, что все можно решить мирным путем… потом… мы с мальчишками стали друзьями… Мои сыновья тоже раньше дрались… и я им говорил, все можно решить мирным путем, только мирным…

Бьют рукой об руку. Твари. Твари, наполненные болью, живой, горячей, - сегодня меня назначили косить боль.

Тянется из зала чья-то лапа, даже отсюда чувствую мерзкий запашок живой плоти.

- Да, пожалуйста, говорите…

В лапу суют говорильник.

- А вот у нас дом на соплях держится… рухнет скоро… а с аварийным жильем что будете делать?

Что я буду делать, ничего я не буду делать, чего он вообще вылез… думай, думай, что говорить, что, что… Мозг буквально прожигает меня насквозь, вонзает ответ…

- Я намереваюсь развернуть программу по строительству социального жилья…

Бьют рукой об руку.

Бурдюки, наполненные болью.

Воспоминания. Самые ранние, откуда-то из ниоткуда, от самого сотворения, когда это было, год назад это было, мозг кормит меня болью, первый раз принес не мертвую боль, живую, горячую, трепещущую, выловил где-то в небе над океаном, потопил, пей, пей…

- А им… не больно?

- Что ты, маленький… им не бывает больно… это же твари…

- Как вы относитесь к проблемам малых народов?

Вот это я знаю, выуживаю из списка в памяти готовый ответ.

- На свете нет малых народов. Величие народа не определяется его численностью, как величие человека не определяется его ростом.

Стук рук об руку.

Визг.

Снова хочу заглянуть в их сознание. Осторожно. Потихонечку. Пока мозг не видит, мозгу малость не до меня, жадно пьет боль где-то на той стороне земли…

Осторожно прикасаюсь к чужим умам, тут же отдергиваюсь, как ошпаренный…

Сколько наших так с ума сходило…

- А… на какие средства вы собираетесь проводить свои программы?

А тебе что за дело, не на твои, не бойся…

- Ну, прежде всего я намереваюсь…

Заглядываю в чужие сознания. Осторожно. Вот так, посмотреть и отдернуться. Мозг чует с моей стороны что-то неладное, хочет обернуться, не может, пьет кровь на той стороне земли…

Смотрю.

С ума я сошел, что ли…

Очень похоже.

Мозг что, не замечал, что…

 

…может существовать только один разумный вид – в нашем случае это мозг. На планете так же могут существовать зачатки разума у нескольких других видов, в случае земли – у тараканов, крыс, дельфинов, ворон и слонов…

 

…по обе стороны мозга расположены жабры, которые способны вытягиваться на несколько километров…

 

…число пуповин не превышает двухсот. Спереди у Мозга находится клюв, которым он перекусывает пуповины, когда хочет умертвить марионетку…

 

…щиками боли являются в основном большинство видов древесных растений (см. вырубка) и один из подвидов приматов, специально выведенный и расселенный по территории планеты.

 

Смотрю в чужие сознания.

…а у меня мой чего выдумал, в подвале стекло разбил, я ему – тебе чего это стекло мешало, а он – а там кошку заперли, я выпустить хотел…

…а про жену ни слова, он чего, один этих мальцов растил… да всяко бывает, вертихвостка какая-нибудь родила, детей бросила, отец их один поднимал… вообще молодчина мужик…

…молодой еще, еще хорошее что-то хочет… годиков пять пройдет, или озвереет, или пометут его, такие тут не держатся…

…тощий какой, он хоть спортом занимался когда-нибудь…

…квадратные пятерки… круто сказал, за словом в карман не лезет…

 

Обман… ошибка… никакой ошибки быть не может…

Должен сказать им… должен…

- Дамы и господа! Я…

 

…смерть наступила в результате обильного кровоизлияния в мозг, по предварительным данным причина инсульта…

 

- Один хрен, отравили… сильно правильный был, такие там наверху не живут…

- Да что отравили, с катушек съехал… Пахал как проклятый, у них же вообще работа собачья… ну и все, мозги-то не выдержали… Сеструха вот так дочь свою довела, ах, золотая медаль, ах, красный диплом, ах, аспирантура… и все, башню снесло у девчонки, рехнулась… вот и этот тоже…

- Ну, дичь какую под конец понес… про мировой мозг, там, на дне океана… марионетки на пуповине…

- Ага, у нас один так рехнулся на заводе, позвонил жене, сказал – догорая, я умер…

- А может, это это… как его… пиар-ход?

- Чего-о?

- Ну… завтра скажут, что ничего он не помер, жив-здоров, в больнице… потом опять на трибуну вылезет… за него вся страна голоса отдаст…

- Да ну тебя… голосуй не голосуй, получишь…

2013 г.

Подии

 

Прихожу в себя.

Не сразу. Долго-долго выволакиваю из небытия свое сознание. Долго-долго не могу вспомнить, кто я, что я, кто-то как будто сожрал мою память, высосал дочиста.

Я даже знаю, кто сожрал мою память.

Тигр.

Там, на поляне. Большой, матерый, мохнатый, гр-р-р, это он сожрал Ра, он. Когда я прибежал на крики, он уже убил Ра, и воины из чащи кричали мне, беги, беги назад, беги…

Тигр.

Сам не знаю, что на меня нашло, кинулся на вот это, пушистое, мохнатое, гр-р-р, отомстить за Ра…

Тигр сожрал мою память.

Тигр.

Приподнимаюсь. Это тоже получается не сразу, мое тело меня не слушается. Понимаюсь, приказываю себе подняться, почему у меня не две ноги, а семь, и семь синих крыльев волочится по земле…

По земле…

Серебристый песок до самого горизонта, насколько хватает глаз.

Осторожно взмахиваю крыльями, сегодня день летный, ветер дует слабехонько, не подхватит, не удует в неведомые дали. Поднимаюсь к розовым мелундовым облакам, хороший уродился мелунд, надолго хватит…

 

Прихожу в себя.

Это получается не сразу, далеко не сразу, выволакиваю свою память откуда-то из ниоткуда, это больно. Память, память… память не возвращается, будто ее и нет.

Ветер.

Ну да, это все ветер. Это он удул мою память. Вернее, не так, ветер удул меня самого, подхватил, закружил, завьюжил, унес далеко-далеко, грохнул о скалы. А память за мной не успела, потеряла меня моя память высоко в небе.

Ну да.

Хоть что-то помню.

Пытаюсь подняться. Это получается не сразу, не сразу, наконец, неуклюже ползу вперед. Почему у меня не семь подий, а четыре, где мои крылья, где мои крылья, неужели их тоже удул ветер…

- Атанатос!

Кто-то хватает меня, осторожно, Атанатос, упадешь. Кто-то придерживает меня, заставляет идти на двух подиях, зачем на двух, если есть четыре. Кричу – сильно, отчаянно, кто-то отпускает меня, сует мне в рот сласть, жую сласть, кажется, этот мир не такой уж и дрянной…

 

Память.

Ну да, память.

Ловлю ее, не ловится, выуживаю, не выуживается, кто-то вышиб мою память, кто-то, кто-то… Да не кто-то, а Нельсон, все Нельсон, исчадье ада, это он пустил мою флотилию ко дну, это он пронзил меня клинком… Даже странно, что я еще живой, ну да, такие как я, не умирают, смерть прибирает хороших, так что мне нечего бояться…

Поднимаюсь. Получается не сразу, почему у меня семь ног, откуда у меня семь ног, вроде бы было меньше… что-то волочится за спиной, это кто на меня такое навесил, пытаюсь сорвать, не могу, они что, ко мне намертво приделаны, крылья эти…

Нехило.

Что-то мелькает на горизонте, глазам не верю, когда вижу голубую звезду, там, на горизонте... Редкая удача, будь я проклят, если упущу голубую звезду, взмахиваю крыльями, лечу, тихохонько, над песочком, чтобы не унесло меня, ветер-то сегодня какой…

 

Прихожу в себя.

Поднимаюсь из небытия. Я поднимаюсь, моя память подниматься не хочет, память у меня тяжелая, уходит на дно. Наконец, выволакиваю ее – якорными цепями, канатами, р-раз-два, взя-а-али…

Вспоминаю.

От-Ам. Погнался за нами от-ам, три ноги у от-ама, а бегает быстрее нашего брата, уж на что у нас крылья есть, от от-ама и на крыльях не унесешься, засосет, выпьет дочиста…

Пытаюсь встать.

Не могу. Сколько у меня подий, одна, две, три, четыре, а остальные где…неужели пообкусывал от-ам, и от памяти моей кусок оторвал…

- Очнулся?

Вздрагиваю, вот это чудище надо мной. Нет, не чудище, новая память подсказывает непонятное слово – стричка…

- Оч… нул… ся…

- Берлин наши взяли!

Не понимаю. Чувствую, это что-то хорошее, это радоваться надо.

- А-а… поз… драв… ля… ю…

Стричка… Валя, Валя ее зовут, я с ней хотел после войны в Воронеж махнуть, что такое Воронеж… выцарапываю память, с болью, с кровью, не выцарапывается…

 

Падаем.

Нет, уже не падаем.

Лежу на песке, даже странно, что не разбился, флаер в щепки разлетелся, как пластиковый флаер может в щепки… неважно… в суд на них, да какой суд, мейд ин Чайна левой пяткой на коленке в соседней подворотне…

Выволакиваю себя из песка, а откуда у меня столько ног, раз, два… нехило… что-то волочится за спиной, ра-а-адость-то какая, парашют в кои-то веки раскрылся… не-ет, это не парашют, это…

Ч-чер-рр-т…

Память…

Память путается, давится собственным прошлым. Флаер упал слишком быстро, память оторвалась, осталась где-то там, в небе.

Спрашиваю себя – кто я.

Не нахожу ответа.

Ползу по песку, сегодня можно только ползти, ветер-то какой, унесет тебя куда-нибудь за край земли, только тебя и видели. Все ползем, надо взять цитадель штурмом, на континенте должна остаться только наша цитадель, единая властительница мира.

 

Прихожу в себя.

Еще спрашиваю себя, куда это – в себя. Прихожу, долго вытираю ноги у порога, стучу в дверь, никто не открывает, а, ну да, там же никого нет, долго не могу подобрать ключ, вхожу, кидаю пальто на вешалку, разжигаю огонь в камине.

Прихожу в себя.

Вспоминаю, кто я и что я. Ничего не вспоминается, было что-то, живем в последние дни, большой разрыв не за горами… Объединялись вражеские цитадели, разбросанные по планетам и континентам, недолгое перемирие – перед концом света.

Следили, как где-то там, там, в прах разлетались галактики.

Память…

Помню, как планеты срывало с орбит, мир погружался в вечную тьму, помню последнее – голубую звезду на крыше цитадели, самый добрый знак.

Память…

Не могу больше удерживать свою память, выскальзывает из рук, уходит на дно.

Память.

Не скажу, что ее нет – она есть, но я до нее уже не дотянусь.

Открываю глаза. выбираюсь из гнезда, чувствую, что у меня не хватает подий, одна, две… почему-то их четыре, а не семь… спускаюсь с дерева, встаю на две подии, так легче смотреть в густую траву, не мелькнет ли где пятнистая шкура хищника…

Память.

Воспоминания.

Мои и не мои. Откуда-то из ниоткуда.

Ну да. Было. С кем было. Не знаю. Со мной, а может, и не со мной, и всего-то надо было повернуть пуск, выпустить луч смерти, они свое дело знают, разберутся…

Всего-то нужно было…

И голос в динамиках:

- Почему не стреляете? Сто седьмой, я вас спрашиваю, почему не стреляете?

Память…

Моя и не моя.

А всего-то нужно было пробудить древние силы вселенной, вытащить из небытия, бросить на врага, а уж дальше вселенная свое дело знает…

Голос в сознании:

- Почему не выпускаешь?

Память.

Моя и не моя.

Держу руку на пульте.

Держу сознание на силах вселенной…

Смотрим друг на друга…

Смотрю на самого себя…

 

Было…

Когда…

Может, и не со мной.

Может, и не в этой вселенной…

…Осторожно поднимаю свою память со дна, стряхиваю водоросли, вытираю осклизлую тину, щелчками сгоняю зазевавшихся трилобитов.

Поднимаю память со дна. 2013 г.

…гамма… гамма…

 

Утром встал, первым делом пошел к бабушке, бабушке помогать надо, а то ведь бабушка старенькая, сама не может. Ну я бабушке помог, воды из колодца принес, землю вскопал, сорняки повыдергал, ишь, разрослись, вас кто вообще сюда звал…

Бабушке ветки подвязал, чтобы до земли не клонились, корни землей укрыл, чтобы не торчали, все сделал.

Я молодец.

День к полудню повернул, я к дедушкам пошел, дедушек у меня много, пока всем воды натаскаешь, землю взрыхлишь, тут полдня как не бывало.

Потом через поле к детям направился. Ну, своих-то у меня нет, это все племянники, мал-мала-меньше. Я им воды принес, земличку взрыхлил, а то они опять все корни повысунули, ветки подвязал, чтобы до земли не клонились…

А там и день к вечеру повернул, не все же ему быть, дню-то. Уже и на ногах не держишься, а не ляжешь, не заснешь, какое там, к матери идти надо.

Мать через поле живет.

Пришел, поклонился до земли, она шелестит на ветру, здравствуй, сынок. Как же ты вырос… Я ей воды принес не из колодца, из родника, землю взрыхлил, и не лопатой – руками, руками, к корням матери прикоснуться…

День к вечеру уже пошел, два солнца уже закатились, третье еле-еле над горизонтом повисло.

Спать пора.

Бабушка шелестит на ветру, правнукам колыбельные песни поет.

 

Назавтра чуток полегче было, у меня же день рождения был. Я и забыл про день рождения, да тут вообще замаешься, имя собственное забудешь. Поздравили меня все, дети хрень какую-то веточками по земле нарисовали, дедушки ветками обняли, бабушка сказала, ты молодец, внучек, ты глава семьи, на тебе все держится. А я, оказывается, еще и молодец, вот так, а то все ворчит на меня бабушка, что оболтус я, раздолбай, да что из меня выросло, вот бабушка-то в мои годы не только за семьей своей ходила, а за двумя семьями за рекой, у них-то кормильцев в семье не было, куда деваться…

Мне даже не по себе встало, как вспомнил про семьи за рекой, и за лесом, и много еще где. Стоят, брошенные, бурьяном зарастают, гибнут. И сердце сжимается, было бы сил побольше, сходил бы за реку, помог бы им… да какие силы, тут под вечер уже на ногах не держишься, до шалаша не доберешься, так посреди поля и заснешь.

Нда-а, раньше народ как-то покрепче был… Как это дедушка говорит… да, были люди в наше время… не то, что нынешнее племя…

 

Сегодня хлопот побольше было.

Да какие хлопоты…

Слов нет…

Век бы таких хлопот не знать…

Ночью дедушка умер. Еще вчера стоял зеленый, листва с него облетала, а сегодня на тебе, ветви голые, почерневшие, стоит, не шелохнется.

Аминь.

Помолились мы, все при всем, да будет тело предано земле… Остаток дня рыл могилу, там, за холмами, много там могил стоит, это всё мои предки.

Без дедушек как-то пусто стало на поле. Это уже третий дедушка за полгода умирает, вот как. На следующий день как-то не по себе было, быстро я со всеми делами расправился. Правильно, народу-то у нас меньше стало…

Народу меньше стало…

Народу меньше…

И такая мыслишка нехорошая проклюнулась… а что, если…

Мысленно проклял себя за такую мыслишку, до вечера стыдно было родным в глаза смотреть… Да и нет у них глаз… Глаза, это только у взрослых, у молодых бывают…

 

Ночью опять мысли какие-то нехорошие в голову полезли, и ничем-то их не прогонишь, ни лопатой, ни киркой, ничем. Бросить все, и уйти. Как в сказке. Куда глаза глядят. К каким-нибудь дальним берегам, которые во сне снятся, большие города, трассы, самолеты поднимаются в небо…

Где все это…

Знаю, что нигде, сны они и есть сны… А нет-нет, да и проклюнется шальная мыслишка, бросить все – и туда…

 

С утра пораньше к детям пошел, проведать. Дети-то они вон какие вымахали, выше меня уже. Я им землю вскопал, ветки подвязал, чтобы распустехами не стояли, водицы им принес. Уроки проверил, как сделали, обалдуи, знаю же, что не сделали… Вот я в их годы…

Куда мир катится…

И этот, младший племянничек учудил тоже… ляпнул… а почему человек взрослым лет тридцать бывает, а так все века корнями в земле торчит. Почему, по кочану да по капусте. Много будешь знать, скоро состаришься…

А он опять за свое, а есть такие земли, чтобы взрослыми подольше были, века и века…

Насмешил.

Погоди, лет десяток пройдет, сам листья сбросишь, ветки отсохнут, кора с кожи сойдет, будешь землю копать, воду носить… Глядишь, и мне полегче будет… Я к тому времени, может, корой покроюсь, корни выпущу…

Потом к матери пошел, соскучилась она без меня. Там и бабушку пошел проведать, нехорошо прямо, про бабушку забывать… Бабушка, как всегда, ворчит, вот мы-то в ваши годы по три поля обхаживали, а прабабка твоя, она после войны жила, так та и вовсе пять полей…

Киваю, соглашаюсь, хилое мы поколение, где нам… На племянника пожаловался, ишь чего наговорил, чтобы взрослыми подольше были. Бабушка вспомнила, есть такое, там, за холмами, за лесом, там на поле взрослыми дольше остаются, лет двести… надо будет тебе оттуда жену взчть, да работящую, чтобы помощницей была…

 

А время идет…

Куда оно денется…

Смотрю на свои руки по ночам, вроде бы пора им уже корой покрываться. А все никак, вроде бы и сердце уже прихватывает, чую, недолго осталось, пора бы и на покой, а корни все не выпускаю…

 

…ближе к вечеру к детям пошел, как же детей не проведать, дети – будущее наше. Они вон уже какие вымахали, пора им уже из земли выходить, кору сбрасывать… вот и старики также говорят, а дети все никак, не торопятся… кора на них уже не красноватая, как на молодняке, а с синевой, как у стариков, вот что странно-то…

А пора бы им уже. Сил-то у меня все меньше, и сердце прихватывает, сердце-то не железное. Утром просыпаюсь впотьмах, ничего не вижу, и раньше холмы за рекой были, а счас то ли холмы куда пропали, то ли глаза мои уже не видят… ну верно все, у стариков-то глаз не бывает…

Старики, правда, говорят, это не старость, это хворь у меня такая, поболею, и пройдет все, не век же болеть. Даже всполошились за меня, ты не утомляйся, ты уж побереги себя, внучек, да оставь ты корни эти, и так постою…

 

А потом было.

Ну да.

Если бы колодец не пересох, ничего бы и не случилось. а тут на тебе. Вот как.

Это я за водой пошел. Вы не думайте, я не такой, чтобы от работы отлынивать, без дела шататься, с нашей семьей не очень-то пошатаешься. Вот я пошел воду искать… за холмами…

Вот там я и нашел.

Его не могло быть. Просто… потому что не могло быть. Он должен быть во сне. А не наяву. А вот вывалилось из сна, стоит за холмами крылатая машина…

Открываю дверь. Откуда я знаю, как она открывается, а ведь знаю, откуда-то… из ниоткуда. Точно знаю, что этот коридор за дверью повернет направо, он поворачивает направо, как по команде, он уже знает, что я от него жду…

Даже вспоминаю, как это называется. Дежа-вю.

Было уже. Все было. Пульт с отбитым краем, я его отбил, когда кружку уронил, кружка вдребезги, и от пульта кусок… вот уж не думал, что пульт хрен знает из чего сделали… они… кто они…

Перебираю записи. Уже могу не перебирать, уже помню, Альтаир, Альтаир, курс на Альтаир, гамма… вспомнить бы еще, что все это значит… не вспоминается… гамма… гамма… чувствую, как мозги покрываются корой, уже знаю, никакая это не болезнь, и ничего она не пройдет…

Курс на Альтаир…

Гамма…

Эм-Це-Квадрат…

Аварийная посадка…

Ч-чч-еррррт…

Бегу к ним… к кому к ним… к своим… к своим? Бегу… легко сказать, бегу, ноги уже не держат, это уже не болезнь, это другое что… нехорошее другое… и черта с два я превращусь в какое-то там дерево, черта с два…

Ползу к ним, тянутся ко мне, тянутся, мы тебя заждались, а мне бы водички, а мне бы земличку подравнять, а мне бы…

- Кто я? – кричу, то есть, мне так кажется, что кричу, - кто я?

Они бормочут что-то про внучка и правнучка, вижу, сами не верят в то, что бормочут, пошло оно все…

Хватаю сухие ветки с земли, чиркаю зажигалкой…

Нет, нет, - машут ветками, - нет, нет…

Земля ставит мне подножку, бросает ничком, пламя с шипением гибнет в скользкой грязи, ещё пытаюсь вспомнить маршрут до Альтаира… гамма… гамма…

2013 г.

Киношка

 

Включаю киношку.

Долго не включается, долго грузится, думает, а не отключиться ли совсем. И отключится, это не динамо-машина у меня, это гэ на палочке, в Китае левой пяткой сделанное, дымит, фыркает, чихает, счас рванет к чертовой бабушке, тем дело и кончится.

Дело не кончается, киношка худо-бедно крутится. Рычит на экране лев, Коламбия Пикчез представляет, и все такое.

Ритка не пришла, дура стоеросовая, и пошла она ко всем чертям. Еще она мне вечер будет портить. Да ни в жизнь. Еще из-за какой-то Ритки настроение у меня ниже плинтуса упадет. Не дождетесь… моей смерти. Наливаю вино, пью за свое здоровье, закусываю рыбешкой, ну вот, уже лучше стало. Еще бы фильм перестал зависать, закрутился уже, совсем бы хорошо было…

Вспоминаю, как смотрел Титаник первый раз, лет пятнадцать мне тогда было, не больше. Премьера, все такое, кое-как у мамки денег выклянчил, она все равно не дала, я умыкнул потихоньку, мамка мне потом голову отвинтила, грозилась на органы сдать… Да я и сам тогда пожалел, что на киношку поперся, эка невидаль, про любовь всякое, вот если бы Джек этому банкиру, как его там, по харе въехал, вот это бы киношка была…

Я и пошел тогда из-за Ритки… не, не из-за этой, из-за другой Ритки, и с ней один хрен через месяц расстались…

Так что зря тогда на Титаник сходил.

Спрашивается, а какого черта я сейчас киношку эту смотрю, если тогда один хрен не понравилось… да те времена захотелось вспомнить, до черта захотелось… как тогда было все… безоблачно как-то… светло… и Ритка эта прыщавая казалась первой королевой красоты всея вселенной, и я сам себе казался супергероем всех времен, и мир весь такой прекрасный, и все такое…

Вот это вот время вспомнить, это вот состояние воскресить, оно того стоит…

Когда это было… давно это было. Стойте, дайте подумать, какой тогда год был… чш, чш, не подсказывайте, дайте сам вспомню, я хочу посмотреть, у меня мозги соображают еще что-нибудь или нет. Девяносто девятый? Да? Вот видите, как я угадал… Стойте, это сколько лет назад было… сейчас у нас две тыщи девятисотый, значит… ну, девятьсот лет назад, где-то так. Это сколько моих реинкарнаций прошло… не помню. Вспоминать надо, как-то неохота, мысли разбегаются, вспугнул я их винишком, мысли-то…

Я даже толком не помню, как выглядел тогда. Пальцев, вроде, было семь… или три… не помню. И кожа была светлая, вот это точно помню, светлая… И глаза… какие-то другие были глаза, то ли в темноте не видели., то ли в ультрафиолете, то ли…

Не помню. И чешуек вроде бы не было, а что вместо чешуек… Блин, вертится же в памяти… чш, чш, не подсказывайте, дайте я сам подумаю…

Эт-то что за черт…

Бли-ин…

Я киношки-то в этой жизни не смотрел, не до киношек было. Только все равно помню, киношка не так крутилась. Там ровнехонько все было, отважные моряки потрошат то, что осталось от Титаника, вытаскивают всякую хрень, потом в тазике с водой размачивают картинку, где героиня голая… Старушка перед телевизором всполошилась, вот ее на вертолете на палубу везут, и собачка при ней…

А тут на тебе… Мелькают кадры. Один. Два. Три. Еще думаю, может, пустил неправильно киношку эту, да какое неправильно…

Блин.

Только сейчас до меня доходит, что не мне с моими глазами и моими мозгами киношку смотреть. Киношка эта на кого сделана? Правильно, на этих, которые тогда жили, а нам с нашими мозгами нечего тут…

Смотрю. Куда деваться-то, раз уж решил себе хороший вечер сварганить, значит, так тому и быть. И никто мне вечер не испортит, ни Ритка эта, дубина стоеросовая, ни эти, которые киношку для трехтысячного года толком снять не могли, они что блин, не знали тыщу лет назад, что у нас мозги другие будут?

Шучу.

А что мне еще остается… только шутить. Вон, крысоиды снаружи копошатся, к двери подбираются, опять крапиву из сарая утащат, не знаю, что я с ними сделаю… ничего я с ними не сделаю, это они со мной что захотят, то и сделают. В сарае тараканы шуршат, опять я их расседлать забыл, ладно, успеется…

Смотрю. Все при всем. Синий брюлик, старушка с собачкой, заколка еёйная, не собачкина, а старушкина, а вот та же заколка новехонькая, и старушка молодая на Титаник идет…

Это что…

Черт…

Показалось…

Нет, не показалось. Опять. Кадр-второй-пятый-десятый, потом бац – рожа. Я эту рожу помню, эта рожа много в новостях по телеку выступала в те времена. Много от этой рожи всякой дряни в мире было…

Какого черта…

Вот, опять…

Пью вино. За свое здоровье. Рыбкой закусываю, хорошо.

Вот, блин, вспомнил даже, как это дело называется. Двадцать пятый кадр. А еще орали на каждом углу, что фигня все это, нет никакого двадцать пятого кадра, утка газетная… летят утки… и два гуся… кого люблю… не дождуся… вот, блин, опять про Ритку вспомнил, чтоб ей… дубине стоеросовой…

Двадцать пятый кадр… это чтобы голосовали за него. И делали все, как он велит…

А дальше будет война. После которой будут крысоиды и тараканы в стойлах.

Вроде так.

Нда-а, не для нашего брата этот фильмец, не для нашего. Знали бы в те времена, кто их смотреть будет, не думали бы что ни попадя. А то смотрю, и все мысли героев как на ладони, эта думает, что её платье полнит, эта думает, что гримерную незапертую оставили, как бы кто чего не унес, этот размышляет, что свою чувиху какую-то хотел на место главной, а не вышло…

Ну и как тут смотреть прикажете…

И этот. Опять вылезает, как чертик из коробочки, не говорит ничего, просто вылезает. Этого достаточно будет, чтобы люди как миленькие на заклание пошли, голоса свои куда надо опустили… смотрит на меня, гипнотизирует глазами, кажется, я вот-вот за него голосовать побегу…

Тьфу ты черт…

Доедаю рыбешку, хорошая попалась. Нет, все-таки пальцев тогда шесть было… а что я гадаю, на экран-то не судьба посмотреть… три… четыре… пять… Вспомнить бы еще, на голове у них украшения такие, шапочки, или это само растет… тьфу, что я несу, где это видано, чтобы такая хрень сама росла…

И этот опять на экране. Влияет. Воздействует. Мать его за ногу, он же не на словах воздействует, а мысленно на людей, мысленно. Охренеть не встать, первый раз вижу, чтобы в те времена кто-то мысленно на людей влиял… да что я вообще про те времена знаю…

Ловкач… как это… человек, намного опередивший свое время. Влияет, воздействует, чтобы отдавали ему голоса, отдавали мир, отдавали сами жизни, чтобы шли войной на далекие земли, что они там, в далеких землях искали тогда… масло какое-то черное, что ли…

Не помню…

Как-то у других получается прошлые жизни свои помнить, у меня нет… У Ритки, дубины стоеросовой, вот получается… Она все помнит, даже курсы валют назвать может, она в те времена каким-то брокером была…

Отворачиваюсь. Видеть не могу его гипнотический взгляд.

Подбадриваю себя винишком. На экране этот банкир как его там стреляет в героев, потом хохочет, что брюлик остался в пальто. Не понимаю, почему по этому случаю надо хохотать, наверное, в те времена у людей психика другая была…

И снова он. Уже внаглую, через кадр. Смотрит. Гипнотизирует. Призывает идти в чужие земли, взять масло, которое течет в земле… чувствую, что не могу противиться его взгляду, чувствую…

Вот черт…

Врешь, не возьмешь…

Смотрю на него. Холодно. Пристально. Я не я буду, если не смогу приказать… с Риткой, дылдой стоеросовой, не получилось ничего, сколько я гипнотизировал ее, чтобы пришла, и все черта с два, как об стенку горох… хоть с этим теперь не опростоволоситься…

Легко сказать…

Легко…

Башка разрывается от боли…

Приказываю ему… приказываю… слушай мою команду…

Он вынимает кольт из ящика стола, как-то оживает у меня в памяти это словечко – кольт, ну что, что, в меня, что ли, стрелять собрался…

Мне кажется, я слышу хлопок выстрела.

Его голова разлетается на куски.

Йесс-с, получилось…

Спрашиваю себя, что, собственно, у меня получилось…

Щелкает замок в двери, это еще что за черт, входит Ритка, дубина стоеросовая, явилась, не запылилась, не прошло и полгода…

- Таракан этот долбанный… пока седло на него напялила, пока то, пока это… он меня еще с седлом по дороге скинул, идиотище… слушай, у тебя местечка-то в сараюшке не найдется, таракашу моего в стойло поставить?

Ритка тает в тумане, весь мир тает в тумане, я сам таю в тумане, спрашиваю себя – что я, собственно, сделал…

2013 г.

 

Вифиль костет

 

- Куда ты меня завела вообще?

Вика кусает губы, никуда я тебя не заводила, вот еще. Вообще на кой черт ты за Викой поперся, ты, кто ты, Вика не знает, кто…

Парень какой-то. Какой парень, обыкновенный, каких тысячи, каких миллионы, каких миллиарды, шапчонка дурацкая, кроссовки, джинсы жизнью побитые, куртешечка…

И кто его просил за Викой идти, можно подумать, Вика дорогу через этот лес знает, ага, щ-щас-с, Вика в городе дорогу найти не может, а тут нате вам, в лесу… Чавкает, шмякает под ногами, хлюпает, чмокает, засасывает, на месте не стой, не стой, затянет по самые уши, не выберешься, иди вперед, легко сказать – вперед, там чем дальше, тем глубже…

 

…шприц пляшет в руке, стой смир-рно, ком-му сказал, что за шприцы стали делать, их в руку возьмешь, они у тебя в руке дергаются, как ошпаренные… это нарочно, наверное, такие делают, чтобы не кололись…

Аг-га, щ-щас-с…

Можно подумать, Даньку что-нибудь остановит… да тут хоть войско встанет с гранатометами наперевес, с санитарным врачом во главе, и то…

Шприц замирает. Если на него пристально вот так посмотреть, взглядом загипнотизировать, он замрет, зачарованный. И сам в вену вонзится, вот так, одним махом.

Данька переводит дух.

Жмет на поршень.

Задним числом думает, а не сильно ли много, а что не сильно, счастья много не бывает, это все знают. Вчера вон меньше вколол, потом хреново так было, вроде и не ломает, и не в кайф, черт пойми, что…

Подвал вертится волчком, это новенькое что-то, крепенько в голову вдарило… пол падает на потолок, потолок падает на пол, ай-й-й, лови-лови-лови, держи-держи-держи…

 

…день труп двадцатитрехлетнего Данила Баутдинова, по предварительным данным…

 

- Куда ты меня завела?

Парень еле-еле выбирается из трясины. Теперь Вика знает, как зовут парня, Данил, подсмотрела в жизни. Вика разводит руками, а чего ты вообще за мной поперся, можно подумать, Вика дорогу знает…

А на кой черт Вика туда поперлась… нет, есть же обход, есть же дороги цивильные, заасфальтироввнные, все при всем, нет, мы же умные, мы же срежем, мы же в такие дебри заплутаем, что хрен выберемся, и сами других затащим…

Смотрит со всех сторон темная чаща, смотрят из чащи огоньки, подкрадываются, подбираются, ближе, ближе. В ветках запутался месяц, оскалился двумя клыками, раззявил широкую пасть.

Ладно, попробует Вика как-нибудь выбраться, а выбираться-то надо, уж хоть не до цели, уж хоть докуда-нибудь… Ходят же как-то люди, только то люди, а то Вика, у Вики же мозгов хрен да маленько, правильно мать говорила, обделила природа, не дано, не дано…

 

- Иди к нему, - дядя Леша подталкивает Вику к одному из гостей, - ты в его вкусе…

Вика идет к гостю, бли-ин, забыла спросить, оплачено уже все вперед, или Вике потом про денежки ему намекнуть… Нет, вроде бы оплачено, у дяди Леши всегда все вперед оплачено, вот до него дядя Боря был, у того да, вечно все забудет… тут не-ет, с этим делом стого…

Гость раздевает Вику, пока еще глазами. Вика заикается про свой день рождения, а у нее как раз сегодня, а можно по этому случаю ведерко шампанского заказать, а… гость качает головой, нельзя-нельзя, знает он эти штучки, его не проведешь… Здесь у всех девочек каждый день – день рождения, и каждой шампанское заказать, и принесут копеечное, а возьмут за него как за эликсир бессмертия только что из райского сада.

Гость заказывает выпивку. Молодой гость, симпатичный попался, бывает хуже, притащат тебе какого-нибудь, с которого уже труха летит, изволь его расшевелить, или тебя саму потом так расшевелят, мало не покажется. Хотя бывает…

Ладно, не о том речь…

Приносят выпить, тут, главное, бокалы не перепутать, гостю винишко принесли, а Вике водичку подкрашенную, чтобы не захмелела.

Ваше здоровье, и все такое.

Кто-то трогает Вику за плечо, жгучий араб, сын какого-то шейха, не иначе, позвольте вас пригасить, разрешите вашу даму на танец. Гость, который молодой и симпатичный, не соглашается, как так, за Вику деньги плачены… Начинается перепалка, кровь кипит, подогретая вином, Вика делает знаки охраннику, ты бы как-нибудь… а то как бы…

 

…ждает, что намеревался напасть на соперника, девушка случайно оказалась между ними…

 

…вое ранение в левый желудочек, по предварительным данным смерть наступила…

 

…Вика выкарабкивается из трясины, а-й-й-й-й, ч-ч-ч-ер-р-р-рт, кроссовок потеряла, и черт с ним, тут бы саму себя в трясине не потерять, а то вот так выберешься из трясины, а тебя самой нету…

- Ты куда меня затащила-то? – вопит Данька где-то там, тоже в какую-то дрянь вляпался.

- А чего ты за мной пошел вообще?

- Да я думал, ты знаешь, куда идти…

- А я думала, ты знаешь… За тобой шла… впереди тебя…

Данька добавляет несколько слов, от которых даже болотные огни краснеют, изогнутой палкой тычет в болотную жижу, смотрит, как бы выбраться, да тут не только самому выбираться, тут эту фифу как-то надо вытаскивать…

- Давай… за меня держись… пойдем потихонечку…

- А ты знаешь, куда идти?

- Не знаю, и чё теперь, подыхать тут будем? Пошли уже… чш, куда идешь в жижу, вот тут потверже…

 

- Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Вика сама не понимает, чего вспылила, может, и правда сестра его была, мало ли он кого там подвозил… Нет, как прорвало что-то, все невысказанное, непродуманное, непрочувствованное, ненавижу-ненавижу-ненавижу…

Данька орет что-то, Вика и не знала, что он такие слова знает, Вика хватает сумочку, хлопает дверью, задним числом вспоминает, паспорт в сумочке был, или где, неважно, выбегает на улицу, такси, такси, пропади оно все пропадом, сигналы, визг тормозов…

 

…скрылся с места происшествия, как утверждают очевидцы, номер машины был заляпан грязью…

 

…Вика захлебывается в трясине, кто-то тащит её, пусти-пусти-пусти…

- Ты чего, а? держись давай… во, блин…

- Вместе вляпались…

- Не говори… давай…пошли потихоньку…

- Давай передохнём, устала уже…

- Ага, устала, засосет тебя месиво это, там и передохнёшь… Вон… огонек впереди…

- Обманка какая-нибудь…

- Может, и обманка…

- А зачем тогда туда?

- А куда прикажешь? Надо же куда-то…

Тает призрачный огонек, мерцает в темноте ночи…

 

- Дура ты, Вика! Дура!

Вика и не знала, что мать такие слова знает. Орет в трубку, надрывается, говорила тебе, с козлом этим вонючим не связывайся…

Вика выключает телефон, хочется грохнуть его об стену, пропади оно все пропадом… кому они эти полотна нужны, вон, вся квартира завалена, все краской заляпано, хозяйка увидит, убьет…

Вика считает, сколько осталось до зарплаты, миллион лет осталось до зарплаты, до зарплаты всегда миллион лет…

 

Вика оступается, кричит, Данька морщится, не ори, не ори, что ты как резаная…

 

- Большое спасибо… мы вам позвоним.

Данька кусает губы. На языке этикета это означает – пошел ты к черту.

Нужно будет что-то говорить Вике, вот это сложнее всего, что нужно будет что-то говорить Вике…

 

Огонек давится темнотой, умирает.

- Обманка… - шепчет Вика.

- Да какая обманка, было же там что-то… может, свет в доме погасили, может, еще чего…

Данька проклинает все на свете, на кой черт он через лес поперся, ходят же люди, ровными дорогами ходят, не-ет, мы же самые умные, мы же не как все… И на Вику зол, больше всего – на Вику, он же за ней поперся, думал, вертихвостка эта дорогу знает, да где это видано, чтобы вертихвостка дорогу знала…

 

- Мне очень жаль, - говорит хозяин.

Даньке тоже очень жаль. Здесь он уже не Данька, а Даниэль, здесь, в этой стране, где его никто не ждет.

Данька, то есть, Даниэль просит еще один день, как будто что-то решит этот день, выставит полотна, будет ждать каких-то чудес. Потом придет хозяин, скажет – мне очень жаль.

А потом…

Не будет никакого потом…

…два трупа, по предварительным данным причина смерти – самоубийство, умершие супруги, выходцы из России…

 

Ч-ч-чер-р-р-т…

Болото расступается, хватает идущих, скалится из ветвей двурогий месяц, краснеет от слов, которые бормочет Данька. Вика всхлипывает что-то, назад, назад пойдем, какое назад, куда назад, нет уже никакого назад, никакого вперед, правда, тоже нет…

 

- Вифлиль костет?

Данька даже не сразу вспоминает, что это значит. Костет, костет… кости… Вифиль… Вифлеем… а-а-а…

- Твенти евро…

Тьфу, черт, твенти, это же по-английски, а по-немецки как это будет… так-то мы экзамены сдавали… дер Фатер унд ди Муттер поехали на хутор…

 

- …сюда… вот тут потихонечку… поднимайся…

 

…новое имя в мировой живописи…

 

- …вот так… здесь уже земля ровная…

 

…приобрел особняк за две тысячи евро…

 

- …говорил тебе, дом стоит, только свет в окнах погасили…

 

Путник останавливается на шоссе, вон оно изгибается куда-то в бесконечность, семь верст киселя хлебать. Вон тропиночка какая-то через лес вроде бы напрямую, вроде как болотце там, но вон, следы идут, ходил тут кто-то…

2013 г.

 

Перевал

 

…рогие читатели, в этом выпуске мы продолжим рассматривать загадочное исчезновение «Арктура». Напомним, пилотируемый космический лайнер «Арктур» пропал без вести в одной из спиралевидных галактик 17.09.3453 г. при попытке исследовать одну из планетных систем. В прошлом выпуске мы рассмотрели следующие варианты развития событий:

Самоубийство летчика. Достоверно известно, что у него были конфликты с женой.

Злой умысел кого-то из конкурентов. Достоверно известно, что пилот отличался сложным характером, умел наживать себе врагов.

Неполадки в двигателях. Версия исключается, поскольку в таком случае мы бы наблюдали по крайней мере обломки «Арктура» на одной из планет или возле одной из планет.

Летчик распустил ложную информацию, что отправляется в другую галактику, на самом деле сменил имя, чтобы спрятаться от уплаты долгов.

Какие-то особенности исследуемых планет, которые вызвали бесследное исчезновение корабля. Версия опровергнута, при ближайшем рассмотрении установлено, что условия на изучаемых планетах ничем не отличаются от привычных для нас законов физики.

Крупная черная дыра на пути «Арктура». Исключено, черных дыр в районе исследуемой звезды не обнаружено.

Вмешательство местных цивилизаций. Опять же, исключено, на исследуемых планетах цивилизаций не обнаружено.

Не сработала система безопасности. Возможно. Однако, остается неизвестным, что именно вызвало критическую ситуацию.

 

И вот в наши дни, когда исчезновение «Арктура», казалось бы, кажется неразрешимой загадкой, обнаружена бесценная находка – бортовой журнал «Арктура», который проливает свет на катастрофу. Большинство исследователей пришло к выводу, что бортовой журнал – не более чем газетная утка. Но мы все-таки публикуем рассекреченные материалы, способные пролить свет на трагедию, которую по праву назвали трагедией века.

 

17.09. 18:30 Начинаю посадку. Двигатели работают в нормальном режиме, торможение в пределах нормы.

18:31 в пределах нормы

18:32 в пределах нормы

18:33 система торможения отказывает. Падаю.

18:34 Разбиваюсь

 

17.09. 18:30 начинаю снижение.

18:31 выверяю координаты

18:32 Нахожу ошибку, которую не заметил в прошлый раз

18:33 исправляю…

Исправляю…

Исправляю…

…разбиваюсь.

 

17.09. 18:30 исправляю ошибку

18:31 начинаю снижение

18:32 снижаюсь

18:33 прохожу телепортацию…

…оказываюсь на поверхности планеты.

 

Вспоминаю тот кошмар, который пережил. Их было много. Как казалось мне – очень много. Тысячи. Миллионы. Миллиарды. Я оказался точнёхонько в их логове, до сих пор помню оскаленные пасти вокруг себя. до сих пор звенят в памяти их дикие вопли, дикие завывания. На счастье мое они испугались, мое внезапное появление их вспугнуло. Разбежались во все стороны, разрывая свое логово, кажется, не ожидали, что я возникну из ниоткуда прямо перед ними.

 

Мощный выброс энергии. Все-таки я чего-то не учел, когда сажал «Арктур», а «Арктур» не любит, когда чего-то не учитывают. От «Арктура» осталось одно воспоминание. Единственный плюс – твари мертвы, всплеск энергии убил их.

И все-таки это не выход, не вариант. Остаться навсегда на безымянной земле мне не улыбается.

 

Перелистываю реальности.

 

17.09. 18:30 исправляю ошибку

18:31 начинаю снижение

18:32 снижаюсь. Меняю координаты так, чтобы не провалиться в логово к тварям, пусть сидят в своей берлоге среди снегов…

18:33 прохожу телепортацию…

…разбиваюсь.

 

Перелистываю реальности. После сорока вариантов прихожу к выводу, что единственный шанс не разбиться – угодить в логово к зверям.

 

Снежная лавина

Банальная ссора, повлекшая за собой серьезный конфликт

Нападение беглых зэков

Нападение конвоиров, которые приняли группу за беглых арестантов

Воздействие…

 

…падаю в логово к зверям. Визжат. Ревут. Рычат. Разбегаются, в страхе рвут оболочку своего логова.

Осторожно выбираюсь из логова. Твари неподалеку, но достаточно далеко, чтобы ни о чем не беспокоиться – они до меня не доберутся.

Осторожно спускаюсь по склону. Здесь снег, двигаться по снегу неудобно, ничего, мне не привыкать, мне никто и не обещал ковры постелить и трубить в фанфары.

Одна из тварей подается вперед. Осторожно. Медленно-медленно, она что-то замышляет, я еще не понимаю, что.

Что-то происходит, тварь что-то делает со мной. Издалека.

Умираю.

 

Прокручиваю реальности.

 

…падаю в логово к зверям. Ревут-визжат-разбегаются. В который раз приказываю себе не вздрагивать от их криков, в который раз не могу.

Убиваю тварей. Всех. Разом. Не могу рисковать. Что-то я погорячился, испепелил их всех – дочиста, даже не осталось трупов, рассмотреть, мда-а, исследователи так не поступают.

Теперь надо думать, как выбраться отсюда. Иду по чему-то застывшему, сыпучему, скрипучему. Пытаюсь понять, что это такое, не могу, ни на одной из планет ничего подобного не попадалось. Пытаюсь провести химический анализ – получается еще хуже. Анализ выдает какую-то немыслимую формулу, которой в принципе быть не может в природе. По крайней мере, эта смесь была бы в жидком состоянии. Но уж никак не в твердом.

Иду.

С горы срывается гремящий поток странной субстанции, прижимает меня к земле, с хрустом ломает мое тело…

 

Выверяю реальности. Падаю. Разбиваюсь. Гибну. Сгораю в пламени корабля. Коченею в нестерпимом холоде. Гибну под ревущим потоком непонятной субстанции.

С огромным трудом нахожу единственный вариант, где каким-то чудом остаюсь жив. Долго не хочу перебираться в вариант, уже подумываю, не лучше ли сгореть заживо.

Потому что в том, единственном варианте чудовища остаются жить.

 

Приземляюсь.

Скрепя сердце – приземляюсь, уже знаю, что окажусь в логове чудовищ. Чудища кажутся еще страшнее, никак не могу привыкнуть, да кажется, к ним нельзя привыкнуть. Звери разбегаются. В панике разрывают собственное убежище, разбегаются кто куда.

Выжидаю. Когда не знаешь, что делать, лучше выжидать. Слушаю шорохи ночи, крики чудищ – вон они, вдалеке, кормятся, обламывают ветви на деревьях. Почему-то не едят…

Смотрю на «Арктур».

Понимаю, что случится прямо сейчас, через несколько мгновений. Бегу – во весь дух, прочь от этого страшного места.

«Арктур» взлетает на воздух, меня отбрасывает взрывной волной. Чудовища скулят, кажется, кого-то из них задело, кажется, задело крепко. В жизни не думал, что местная фауна может быть такой мерзостью… даже толком не могу понять, как они выглядят, еще бы, на месте они не сидят, носятся туда-сюда…

Отступаю. Надо уходить отсюда, от зверей, а что уходить, легко сказать, Арктур сгорел, надо возвращаться на исходную позицию…

 

…тка изрезана ножами изнутри, как будто…

 

Выверяю варианты реальности. На этот раз выверяю долго, для меня проходит два местных года. Ничего, спешить некуда, лучше два года повозиться, чем потом умирать, умирать больно…

Возвращаюсь на исходную позицию…

 

…пропали без вести, однако, поиски были начаты только…

 

Снова опускаюсь. Снова падаю в жуткое логово, уже заранее сжимаюсь, предчувствую их крики и вопли. Звери разрывают собственное логово, разбегаются, кто куда. Теперь замечаю то, чего не видел раньше, и лучше бы я этого не заметил. Никогда. Звери оказались опаснее, чем я думал, у каждого в пасти гибкое мясистое жало, должно быть, ядовитое.

Хватаю из «Арктура» передатчик. Бегу по хрустящему месиву, уже знаю, сейчас рванет. Уже знаю, что «Арктур» не спасти ни в одной из реальностей, все, что остается – схватить передатчик, бежать.

Взрывная волна швыряет меня в хрустящую субстанцию, ранит зверей. Отползаю подальше, оставаться с этими чудищами мне не хочется. Два зверя срывают шкуры со своих погибших сородичей, мерзкое зрелище.

В темноте ночи буквально напарываюсь на еще одну тварь, мелкую, жуткую, вижу распахнутую пасть, вижу ее жало, совсем рядом. Некогда рассуждать, некогда бояться, вырываю жало, отбрасываю от себя, как можно дальше. добиваю зверя, и еще одного его сородича, бросаю в жидкое месиво.

Задаю себе вопрос, почему одно и то же месиво твердое, сыпучее на холмах и жидкое здесь, в низинке, течет откуда-то куда-то…

Падаю в жидкое месиво, прощай, передатчик…

 

…нахожу вариант, в котором «Арктур» не взорвался. Звери разбежались, но недалеко, видно, еще надеются вернуться в свое логово, которое я разорил.

Один из дверей нашел свой собственный труп – из другой реальности, где я вырвал ему жало и бросил в жидкое месиво. Зверь кричит. Жалобно. Пронзительно.

Чувствую себя почти виноватым перед ними.

 

…в устье реки найдены еще два трупа…

 

Задраиваю люки.

Даю обратный отсчет.

Стартую.

Уже в воздухе понимаю, что «Арктур» не взлетит. Взорвется в атмосфере.

Умираю.

 

Терпеливо выверяю реальности. Благо, время есть…

 

Повторил попытку. Безрезультатно. Буду думать. А что мне еще остается. Космические полеты – это как музыка, как я вообще не знаю, что. Здесь недостаточно знать, недостаточно все делать правильно. Все зависит от каких-то нюансов, настолько неуловимых, что они сами про себя ничего не знают.

 

…ление, что власти преднамеренно скрывают информацию…

 

Проверял координаты вероятностей. Когда вернулся к «Арктуру», чуть с ума не сошел от страха. Они были там. Все. Сидели возле тепла, которое я оставил себе. Увидели меня, убежали, и на том спасибо. Я все равно еще долго боялся подойти к «Арктуру», сами следы этих зверей внушали мне ужас…

Еще одно непонятно, почему эти звери не уходят, неужели так сильно привязаны к своему разоренному логовищу…

 

Повторил попытку взлета.

Безрезультатно.

 

Сегодня, наконец, понял, что случилось. Выверил координаты, понял. Лучше бы я этого не понимал, правда оказалась слишком страшная.

Я замкнул пространство. Сам не понимаю, как так получилось, когда я телепортировал «Арктур», замкнул пространство в горах. Теперь понятно, почему я никогда не смогу взлететь, то есть, взлететь смогу, но никогда не улечу отсюда.

И теперь понятно, почему звери не могут покинуть эти горы.

 

Выверяю варианты реальности.

А что мне еще остается.

 

Шум приближается. Стараюсь не слышать его, приказываю себе не слышать. Не отвлекаться. На шум там, на вершине горы. На чудовище, которое возится неподалеку, обламывает ветви, почему-то не ест их. С дикими зверями у нас сложилось что-то вроде нейтралитета, они сторонятся меня, я не трогаю их.

Шум.

Не слышу. Приказываю себе не слышать.

Наконец-то выискиваю здесь, на склоне горы, трещину в реальности, за которой может быть пригодный для меня вариант. Реалметр показывает – трещина достаточно глубокая, может, там и не один вариант…

Шум.

Чудовище бросает в меня камнем. Еще. Еще. Кричит. Долго, протяжно. Машет лапкой куда-то туда, туда, на вершину горы.

Оборачиваюсь, вижу только сейчас – сыпучая субстанция с грохотом падает с вершины горы. Бежим – бок о бок с чудовищем прочь от белого месива…

…оборачиваюсь, ищу чудовище, не нахожу. Смотрю на белое месиво. Понимаю все. Терпеливо отматываю время назад, до того, как скатилось месиво. Бегу на зверя, зверь в панике несется прочь.

С шумом и грохотом падает месиво.

Спасенный зверь замирает. Смотрит на меня.

Первый раз вижу в его взгляде что-то осмысленное…

 

…падение метеорита.

Падение ракеты.

Нападение хищных зверей.

Банальная ссора, повлекшая за собой…

 

Пытался связаться с родными.

Уже знаю, что не смогу.

 

- …аете, что пилот «Арктура» просто перебрался в другую реальность, потому что в этой реальности у него не было шансов выжить?

- Я думаю, эта версия кажется наиболее правдоподобной.

- И где же он сейчас?

- Где угодно. Он может быть даже рядом с нами, сидеть в этой студии. Но мы его никогда не увидим. И я сомневаюсь, что он увидит нас…

- Что же, на всякий случай все-таки поприветствуем аплодисментами пилота, если он с нами, если он нас слышит…

 

Сегодня видел этих тварей. Совсем близко, возле моих припасов. Кажется, голод гонит их сюда. Даже странно, почему они не питаются растениями, которые есть в округе, их больше привлекают мои запасы.

Как раз вышел перекусить, увидел их. Они подобрались к моим припасам, вытаскивали мелунд. Чем-то их привлекает мелунд, и привлекает сильно.

Их было двое. Несколько минут мы смотрели друг на друга. В жизни не видел таких жутких глаз. Поймал себя на том, что не могу выдержать их взгляд. Кажется, я сделал какое-то движение в их сторону, потому что он убежали.

 

Почему-то мне казалось, что твари тоже пытаются связаться со своими родными.

И тоже не могут.

 

По очереди приходим к запасам мелунда. Если я прихожу к припасам, и вижу их, то жду, когда они уйдут. Если они приходят, они ждут меня. Иногда переглядываемся. Осторожно. Издалека.

 

Сегодня увидел их возле тепла. Как раз отлучился на пару часов выровнять ось времени, когда вернулся, они уже все кружком сидели вокруг тепла. Первый раз я увидел их всех, их оказалось девять. Первый раз рассмотрел их как следует, две особи чем-то отличаются от остальных, только не могу понять, то ли это другой вид, то ли что-то другое, неподвластное моему разуму.

Все больше понимаю, что ничего не знаю о мире, в котором живу.

Они увидели меня. Все, разом. Я понимал, что если подойду к ним, они испугаются. Я не стал приближаться, весь вечер сидел в отдалении. Ближе к полуночи я попытался осторожно приблизиться к ним. Они убежали, как только увидели, что я к ним подбираюсь.

 

Пересмотрел еще два варианта реальности. В одном из них погибнет вся планета, конечно, вместе со мной. Во втором варианте я выживу, чтобы спровоцировать гибель всей галактики.

Пространство вариантов как будто издевается надо мной.

 

Падение метеорита

Испытание нового вида оружия

Ракетные испытания, падение ракеты на месте стоянки

Лавина. Версия сомнительная, непонятно, каким образом тогда уцелела палатка

Магнитное поле, вызвавшее массовые галлюцинации

Медведь. Версия исключается, поскольку…

 

Сегодня повторил эксперимент. Ушел на несколько часов, когда вернулся, твари сидели вокруг тепла. На этот раз я просто приблизился к ним. Не подкрадывался. Не бежал. Спокойно.

Я не прогадал – они не убежали. Чуть-чуть посторонились, уступая мне место у тепла. Ели мелунд. Голосили в темноту ночи, на этот раз их крики не казались мне жуткими.

 

Я видел, как они пытаются закопать собственные трупы. Вырыть из снега и зарыть в землю. Наблюдать за ними смешно и грустно, как они пытаются вытащить что-то из реальности, которая им уже не принадлежит.

Правда, они быстро поняли, что это невозможно. На диво сообразительные твари.

 

Сегодня в той реальности пришли другие твари, живые, унесли мертвых, долго ходили по снегу, вынюхивали что-то. Мои чудища (я уже считаю их своими) пытались докричаться до них. Конечно, не могли. И странно смотреть, знают, что не смогут до них докричаться, а все равно стараются дать знак.

Потом выли. Долго, протяжно. Восемь тварей выли, одна поскуливала. Я подобрался к ней поближе, она от меня ушла.

 

Перебрал последние варианты реальности. Ничего. По нулям. В науке даже есть название такому раскладу, когда куда не плюнь, ничего путного не выйдет. Как-то, как-то называется… вертится на языке… не помню… Даже слово есть для этого явления, когда вертится на языке, и не вспоминается.

Только я этого слова тоже не помню.

 

Вечером прихожу ним. Вечером они собираются возле источника тепла. Ловлю себя на том, что начинаю забывать, что в моей жизни было что-то кроме вот этого заснеженного перевала, вариантов, уходящих в никуда, девятерых тварей, пришедших из ниоткуда. Устраиваюсь возле них, теперь они даже не боятся прикоснуться ко мне тонкими лапками. Теребят мои псевдоподии, ворошат реснички.

Воют. Странное гипнотическое завывание, которое прочно цепляется в память, держится, не уходит…

- Э-та-ночь-лег-ла-как-тот-пе-ре-ваа-а-а-л… за-ко-то-рым-ис-пол-нень-е-на-дежд… вид-но-про-жи…

2013 г.

 

На зиму

 

- Полно играться-то! Хоть бы проветрился, что ли, помог бы лучше, вишь, осень, запасать надо…

Вот так всегда, так всегда, у компа сядешь, дадут тебе у компа сесть, поналетели тети-моти, помогай, помогай…ладно, правильно тетя Франя говорит, летом полежишь, зимой с сумой побежишь, можно и помочь чем…

И то правда, во-он, соседи все мешками, мешками богатство в дом тащат. Хорошее богатство в этом году уродилось, давненько такого не было, колосится даже. Вот и тащат его в дома, машинами везут, бабы тележки нагружают, мужики мешки в дом тащат, приговаривают, ничё, Кирюш, скоро богатство кончится, три мешка осталось, да быстрее я кончусь…

Такк что никуда не денешься, завел жигулишко, он чихает, фыркает, заводиться не хочет. Сели, я спереди, тетя Франя с тетей Мотей сзади, поехали.

А на базаре чего только нет, богатство россыпями, россыпями, и такое, и сякое, и всякое. Торговки наперебой расхваливют, у меня бери, да чего ты у нее берешь, у нее с гнильцой, сама ты с гнильцой…

Машину нагрузили, куда нагружаете-то по самое то, у меня жигуленок тоже не желе… ну железный, так что теперь, понавалить на него надо? развалится, домой пешком пойдете, так-то…

Ну где богатство взяли, там и добра прикупили. Много добра на базаре, вон, ведрами, россыпями, торговки сидят, нахваливатют, добро-то в этом году уродилось, добро-о… воробьи только так порх-порх над добром пурхаются, думают, как бы кусок урвать, бабки их палками гоняют, у бабок на палках гвозди торчат, у-у-х, страш-шные…

Добра в дом накупили, дальше по рядам пошли, где уют продается. Ну мне это все по фигу, а тетки визжат, ах, уют, ах, всю жизнь мечтала… Я тут про жигулишко вякнуть хотел, ну да ладно, уют, он легкий, мягкий, его в машину нагрузишь, даже не чувствуешь… и вообще, чего я взбрыкнуться хотел, правильно тетя Франя говорила, как с базара уют тащить, так ленимся, а как дома на уюте спать, так это мы завсегда…

Ну-ну…

Покой прикупили, как без покоя в доме, без покоя и дом не дом. Полкило взяли, новая экономичная упаковка и все такое.

Ну и тепло, тепло, тепла, его много надо, его все за один раз не унесешь, и за два не унесешь, и за десять. Так что надо тепло потихоньку прикупать, глядишь, и запасемся. А то что прикажете зимой в батареи заливать? Воду? Тьфу на вас, вы как в школе не учились, ей-богу, простую воду зальешь, черта с два с нее жарко будет, это тепло надо в воде разбавить… тьфу, пропорцию вечно забываю, то ли один к десяти, то ли еще как… ну и вот, и в батареи… чтобы грели… А запасаться сейчас надо, пока морозы не грянули, а то к морозам уже не по пятьсот тепло продавать будут, а за тыщу…

Тетки заныли, что домой надо бы – шалишь, сами меня на базар вытащили, себе, значит, напокупали, а мне что же? Ладно, ладно, не себе, в дом, в дом… все равно, я-то чем хуже… в магазинчик зашел тут же при рынке, сезонные распродажи, все при всем, купил себе успех. Хотел подешевле взять, успех-то штука дорогая, тетки закудахтали, дешево да гнило, дорого да мило, бери подороже, не пожалеешь…

Ну по мелочам еще прикупили, радость, веселье, как в доме без этого дела, бутылку радости подороже на новый год прикупили, пока в продаже есть, а то уже к рождеству все сметут. Я еще в киоске роскошь увидел, купил парочку Иринке, увидит, вообще в осадок выпадет… тетя Франя заквохтала чего-то там, в их-то годы роскошь не покупали, да в их годы и богатства-то не было, и вообще, зайдешь в магазин, одни сушеные тараканы на пустой витрине… три рубля за штуку…

Уже с базара выходили, заприметил, мужичишка хрень какую-то продает… Я вообще сначала подумал, он милостыню просит, смотрю, нет, клеенку расстелил, продает сидит по мелочам… ну что у них там, воспоминания старые, запчасти для души, в те времена души латать умели, семейное благополучие, в семьях тоже толк знали… один раз видел, старичок какой-то вообще первую любовь свою продавал…

Вот я глянул у торговца, думал, может, счастья прикупить, у них бывает… а там смотрю, хрень какая-то, не поймешь, что.

Это что, спрашиваю.

А он говорит:

Мечта.

И недорого вроде берет… купил я мечту, как раз триста рэ осталось… завернул в тряпицу, домой повез…

Дома не до мечты было, ни до кого, ни до чего, пока все это в дом перетаскали, я богатство таскал, оно потяжелее, тетки уют волокли, легкий, пышный, покой тащили, веселье засолили, радость законсервировали, счастье по комодам заперли, чтобы не сбежало…

Вечером только про мечту вспомнил.

Открыл, посмотрел. Мечта и мечта, ничего особенного. Бывают такие вещи, купишь, домой принесешь, потом сидишь, думаешь, на хрена купил… особенно когда распродажа какая-нибудь, или скидка, мы сошли с ума, мы продаем себе в убыток… купите чайник и получите скороварку для шнурков… Вот так купишь, потом сидишь, думаешь, на хрена мне такая хрень…

Тетки увидели, в осадок выпали, закудахтали, крыльями захлопали, перья распустили. Вот та-ак, как они всякий там уют покупают, это пожалуйста, как я триста рэ выкинул, да нет мне за это прощения…

А?

Что?

Ничего себе… всполошились, заорали, чтобы я эту хрень выкинул. Ага, щ-асс… бегу и падаю. Еще не хватало, деньги плачены, а я выбрасывай… сильно с тетками сцепились, только я ни в какую, мужик я или не мужик, мать покойница все говорила – молодой хозяин…

А потом улетела мечта.

Ночью.

Я окошко приоткрытым оставил, она порх – только ее и видели.

Ну сам хорош, клетку-то не судьба было купить… да и вообще, купил не пойми что, даже не знаю, чем кормить, чем поить, что клюет… Вообще не до того было, к новой модели успеха теперь удачи нужны, докупать пришлось… а в мешках с богатством хлопоты оказались, ну они всегда в мешках заводятся, вот, богатство перетряхивали, хлопоты прогоняли, они пищат, свирищат, кусаются… тетя Франя сказала, кота надобно притащить, чтобы хлопоты гонял… ну и заботы тоже, а то замаешься сам их тапочкой бить…

А к вечеру мечта вернулась. Вот так. Сама. Порх в окно, как ни в чем не бывало. Мне это уже как-то не понравилось, да и вообще мечта мне с самого начала не понравилась, черт ее пойми, что за штука такая…

А наутро звонок в дверь, и старичок стоит, который мечту продавал. Я уже обрадовался, думал, он обратно ее забрать хочет. А он и говорит так осторожненько: за мечту платить надо.

Я не понимаю ничего, как платить, я же триста рэ отдал, все при всем. Какое там, руками разводит, мил человек, где ж вы видели, чтобы за мечту один раз платили, за нее век не расплатишься…

Меня чуть кондратий не хватил, здрассте, приехали… забирай, говорю, мечту эту, чтобы я ее и не видел больше… старик только руками разводит, какое там забирайте, мечта это все, это насовсем…

Понял, что влип, поздно понял, ну я всегда так, сначала влипну, потом пойму… Я эту мечту и так, и сяк выгонял, метлой, метлой, какое там…

Ну, потом как-то попривык, мечта и мечта, и с мечтой люди живут, не смертельно… вроде бы. Да и не до мечты было, на базар надо ехать, тепло покупать, тепло, ну и благополучия купили, ух тетки радовались, говорили, в их времена о таком и мечтать не смели…

Люди с базара спешат, покупки тащат, богатство мешками, добро, благополучие, счастье опять подорожало, жуть такая, полторы тыщи за килограмм…

А наутро мечта меня разбудила, скреблась в дверь, выпусти, выпусти… я еще думал, гулять хочет, вышел с ней, еще думал, где поводок, ах да, нет у нее поводка, ошейника нет, ничего нет…

А мечта порх-порх отпорхнет и снова на землю сядет, и на меня смотрит. За собой зовет…

Пошел за ней, еще спохватился, что курточку не взял, а зря не взял, путь, похоже, будет неблизкий…

2013 г.

 

Кусочек тебя

 

Сегодня увидел тебя.

Ну, не совсем тебя.

Ну, почти.

У нее мечта была как у тебя, выступать на большой сцене. И как у тебя – мечта, не более того.

Вчера тоже тебя видел. Ну не тебя, конечно, ну почти тебя. Девчонка какая-то из ночных бабочек, у нее по вечерам мысли были как у тебя, уехать из этого тесного темного городишки далеко-далеко за самый край земли…

Позавчера в очереди я тоже увидел тебя, ну не совсем тебя, кусочек тебя. У этой тетки от тебя была какая-то особая осенняя печаль, тонкая, как паутинка. Даже обидно как-то было, необъятная тетка, которая по вечерам лается с зятем, и у этой-то тетки кусочек тебя…

Я, конечно, записал все, где видел тебя. Сколько раз обещал себе вести дневник, подробно, где видел, кого видел, какую деталь от тебя… и… нет, не то, чтобы забываю, просто… ну как в школе дневник не заполнял, так и сейчас… каждый раз первого января толстенную тетрадищу себе покупал, дневник вести, три дня попишу и брошу…

Нет, такие вещи бросать нельзя, надо записывать… Семнадцатого октября видел тебя, ты выходила из газельки, сломала каблук, отматерила водителя вдоль и поперек…

У нее был твой голос.

Восемнадцатого октября. Увидел чуть-чуть тебя в толпе прохожих, самую-самую малость тебя, у парня у какого-то была от тебя привычка губы закусывать… прямо обидно было, кусочек тебя – и у парня.

Девятнадцатого, двадцатого – по нулям.

Двадцать первого увидел кусочек тебя у покупательницы, которая зашла купить утюг. Кусочек очень ценный, старая-старая детская обида, что-то там тебе не купили, денег не было, а на следующий день деньги были, а этого чего-то не было…

Двадцать второго… даже не знаю, было, нет, такая мелочь… да не мелочь, не бывает в нашем деле мелочей… у женщины в битком набитом пазике был твой сон про лестницу, на ступеньках которой лежали спелые яблоки, их надо было собрать все-все…

Собираю тебя.

По кусочкам.

По крупицам.

По каплям.

По осколкам, по снам, по мечтам, по настроениям, по взглядам, по случайно оброненным словам и забытым мыслям.

Кто-то разметал тебя по свету, уже и не сыщешь, не соберешь, какой ты была тогда, бесконечно давно, фараонова жена, история даже не сохранила твоего имени, - оно осталось только в моем сердце. Кто-то разметал по свету твои вздохи, взгляды, твой небрежный жест, которым ты откидывала назад волосы, твой возглас удивления, там, у фонтана, когда ты первый раз увидела меня, падаю ниц, простите, госпожа моя, в неурочный час подметал двор… Кто-то раскидал по свету теплоту твоих рук, твои осторожные взгляды – украдкой, твои поцелуи – летними ночами, стук твоего сердца.

Собираю тебя. По вздохам, по словам, по взглядам собираю тебя. По людям, по городам, по континентам собираю тебя. По годам, по векам, по тысячелетиям собираю тебя.

Сегодня вечером нашел твой взгляд, которым ты мне когда-то намекнула, что мы встретимся ночью за виноградником, на том же месте в тот же час. А позавчера выискал в вагоне электрички женщину, у которой был твой последний поцелуй, подаренный мне. А неделю назад у какой-то девчонки я услышал твой крик, который ты кричала, когда нас схватили стражники.

Собираю тебя. По снам, по мечтам, по странным печалям – ни о чем, по слезинкам, пролитым в темном подземелье в последнюю ночь, по капелькам крови, упавшим с секиры царского палача. По ударам сердца, по обрывкам песен, которые ты напевала.

Я должен успеть собрать тебя. Всю. Просто обязан успеть, и так уже сколько раз опаздывал, сколько раз не доживал. Во времена Карла Двенадцатого мне не хватило твоих детских страхов и половны ударов сердца, в эпоху Колумба я не успел собрать твои стихи, обращенные к луне и три поцелуя, в век паровых котлов и патефонов мне не хватило всего-то навсего двух ресниц и вороньей кости.

Так что сегодня я должен успеть, еще одну жизнь без тебя я уже не выдержу. На-днях в кинотеатре поймал у какой-то женщины твое умение наклонять голову, а когда выходит из зала, у другой женщины увидел твой левый глаз.

Успею.

Должен успеть.

Вижу ночную бабочку, вон, стоит у дороги, смотрит призывно, маняще, у нее твоя левая рука, не вся, только кисть, но мне и этого достаточно, рука, твоя рука, которая ласкала меня летними ночами…

- Мужчина, скучаете?

- Еще как.

- А то давайте…

- Давайте.

Увожу ее в темноту, в ночь, сжимаю руку, твою руку, так нелепо приставленную к чужому телу. Страшное фараоново проклятье разметало тебя по свету, чтобы…

 

…ружен труп двадцатилетней уроженки Твери Анастасии В, у убитой отрублена левая рука. Напомним, это уже семнадцатое преступление за последние…

2013 г.

 

Система на простынях

 

Захожу в кабинет.

На цыпочках. Готовый в любую минут лечь на пол, пока меня не расстреляли на месте.

А он может.

Запросто.

Боюсь я его. Отец меня сюда затащил, крыльями хлопал, да не бойся, да всему научит, да через год его переплюнешь…

Щас-с…

Видит меня, падла, делает вид, что не видит, как издевается, ей-богу. А может, правда, думает о чем-то, о чем они там думают над экранами, глаза дикие, красные, не подходи, убьет…

- Это…

Ноль реакции.

- Это… там звонили…

Не шелохнется. Хочется взять палку, потыкать его, как зверя в клетке, зарычит, укусит.

- Там… в экспериментальном отделе… не работает…

Тишина. И вдоль дороги мертвые с косами стоят. Он слышал меня, не мог не слышать, ну и ладно, мое дело сторона, мое дело передать, а дальше…

На цыпочках подбираюсь к порогу, страшно повернуться к нему спиной…

- Еще бы у них что работало!

Грянул гром.

Сами-то они хоть иногда работают, я стесняюсь спросить? Сами не работают, только требуют, чтобы у них все работало… если они там опять триста восемьдесят врубили, я им самим так врублю…

Киваю. Надо бы сказать что-нибудь вежливое, вот отец обязательно вставил бы что-нибудь вежливое, ловко у него получается. У меня так не получается, ну да ладно, ему сто двадцать, мне пятнадцать…

- Долбохлебы… еще бы у них работало… насуют туда чего ни попадя, я потом чини…

- Да там сам черт ногу сломит…

Черт… как это у меня вообще вырвалось такое, вот этого он мне в жизни не простит…

- А мы с тобой на что? Вот мы на то и есть, чтобы черти ноги не сламывали. Что, думаешь, просто так, что ли? Системы сложные, сам бывает сижу, думаю, чего им не хватает…

Киваю.

- Чего головой мотаешь, отвалится… пошли, чинить будем…

Беру планшетник, вдруг что записывать придется, да что значит вдруг. Главное, делать вид, что мне интересно, это админу понравится. Тут бы вопросик какой задать, только какой тут может быть вопросик, когда вообще ничего про них не знаешь…

Ладно, лиха беда начало… отец говорит, тоже раньше дураком был, ничего не знал… а я про себя говорю, отлично сохранился…

Спускаемся в лифте, лифт тут мудреный, не поймешь, как им пользоваться, на что нажать. Сразу вспоминаю анекдоты про хакеров, как зашел хакер в лифт, собрался на тринадцатый этаж, нажал один, нажал три, стоит, ищет энтер…

Фыркаю. Админ смотрит на меня, ну-ну, смех без причины… Рассказать ему, что ли, да ну, еще обидится…

- Обращаться с ними не умеют… Думают, просто так, нажми на кнопку, получишь результат… ну-ну… черта с два. Там мозги себе наизнанку вывернешь, пока разберешься…

Киваю. Нет, надо спросить, надо, черт возьми, что-то спросить…

- А… зачем их тогда используют, может… модель попроще взять?

- Ну, где можно попроще, там попроще берут… а где задачи стоят такие, что сам черт ногу сломит, там только этих…

Снова разрывается телефон, зовет на помощь. Админ не идет, бежит по коридору, торопливо объясняет что-то кому-то, ни слова не понимаю, какие там еще команды… бли-и-ин, думал, с админом проще будет, чем по книжкам, смотрел в книгу, видел фигу, как на китайской грамоте…

Забираемся в вагон, от волнения забываю, как пользоваться пневмопоездом, долго не могу приложить карточку, долго не могу подключить разъемы, сисадмин испепеляет меня взглядом. Тут же забывает про меня, снова разрывается телефон, снова втолковывает что-то кому-то, ты идиотище, что ли, на ассемблере с ним, вообще уже… какие разъемы, без меня вообще ничего не подключай, я тебя потом к тремстам вольт подключу, мало не покажется…

Вагон возле нас как-то пустеет, к чему бы это, ну конечно, шарахаются от админа, как от зачумленного. Это отец мне тоже говорил, побаиваются их, побаиваются, кто на эту стезю встал, тот уже не от мира сего, сам уже как будто наполовину такой же, как эти… с которыми он работает… и говорит уже не по-нашему, а на ихнем языке… как это… в анекдотах про хакеров… чш, чш, все анекдоты про хакеров срочно забыть, не вспоминать, он мне потом так вспомнит…

Телефон верещит, что батарея разряжена, мой учитель вскрывает себе череп.

Вот так.

Вскрывает череп. Вытаскивает батарею, неловко вставляет в телефон, разряженную сует обратно в голову.

При всех.

На остановке народ валом вываливает из вагона, переглядываемся с учителем, посмеиваемся… с учителем… я даже не помню, как его зовут, он бормотнул что-то, когда жал мне руку, я так и не понял, что…

Спрашивать, спрашивать… отец велел спрашивать, а то сказал, черта с два он тебя учить будет…

- А… где их делают вообще?

- А?

- А… где их делают?

- Кого?

- Ну… этих…

- А-а-а… трудно объяснить…

- Да я пойму.

- Что ты поймешь, я сам не понимаю…

Пневмопоезд притормаживает, выходим в какой-то тмутаракани, я и не думал, что у нас в гигаполисе бывает такое… небоскреб, который будто сам на себе затянулся узлом…

Ну пошли, пошли… о-о-ох, понаберут дурьё всякое работать с ними, думают, это вам пылесос… или хренодерка…

- А это…

- Чего?

- Я слышал… они нас завоевать могут…

- Боевиков голливудских обсмотрелся, или как?

- Нет, а могут?

- Ну а на хрена им нас завоевывать, ты мне скажи, а?

- М-м-м…

- Вот-вот, то-то же… еще это скажи… они нами тайно управляют… мировой заговор, блин… печенек против шоколада…

Подходим к двери, админ присасывается к ней хитромудрыми чипами, дверь испуганно шарахается в стороны. Работяги со всех сторон прячутся по углам, только что не под столы.

- Ну что у вас тут?

- Не… не работает.

- Это я уже слышал, а конкретнее?

- Н-не знаем…

- А кто знает? Как технику сложную брать, это они могут, а как разбираться, на фиг надо…

- Админ есть, - возражает суперкомпьютер какого-то там поколения.

- А свою голову на плечах иметь на хрен надо?

Гром гремит, земля трясется. Все расступаются в страхе, компьютеры, серверы, модемы, прочая офисная хрень, бегут от греха подальше, они всего этого не знают и не понимают…

Заходим в комнату, где святая святых, это сразу видно, что комната для этих, самых, вон, трубки для воды, еще что-то для нагревания, интересно, зачем…

Смотрим на систему на белой ткани, хочу спросить, зачем системы хранят обязательно на ткани, не спрашиваю. Иду к системе, вспоминаю какие-то крупицы своих знаний, проверить частоту и силу насоса, вентиляцию, засорена, не засорена, температуру системы…

Админ одергивает меня, я так и знал, все неправильно…

Приближается к системе. Сам.

- Болеете?

- Жена ушла…

Админ делает непонятный жест, щелкает пальцем по горлу.

- Не-е, вы не думайте, не такой я… Думал, нормально, переживу… утром температура под сорок…

- Дайте гляну… - и поворачивается ко мне, - вот, смотри, если здесь красное, значит, система повреждена.

- Лампочка красная?

- Да какая лампочка, где ты тут лампочку найдешь… А вот здесь кусок мяса если неровный, белым налетом обложен, значит, повреждение…

- Тут неровный…

- А, это у них у всех… Если система нагреватеся выше тридцати восьми, что делать?

- Снижать.

- Тоже верно… Чем?

- Льдом обложить.

- Я тебя самого потом так обложу, мало не покажется… льдом…

- А-а… это… - пробую вспомнить, не могу.

- Вот-вот, это. Вот и снизим… и все у вас будет хорошо, не переживайте так…

- Помощник ваш, значит?

- Ученик.

- А-а, большому кораблю большое плавание.

- Большому кораблю большая торпеда!

Смеются. Система смеется по-своему, не смайликами, а как будто у системы барахлит вентиляция.

 

- А ему, может… другую жену?

Спрашиваю, когда выходим из конторы.

- Ну, это он сам разберется.

- А может, мы ему приведем?

- А не захочет.

- А почему не захочет?

- Откуда я знаю… что он хочет…

- Это у него спросить надо, что он хочет, да?

- Они сами не знают… что хотят…

- Да я серьезно.

- И я серьезно… сами не знаем, что чиним…

Админ бормочет что-то, когда приходить завтра. Киваю, уже знаю, что черта с два я завтра приду. И послезавтра. И никогда. Пусть отец хоть лопнет от злости, иду в вэ-цэ, там нолики и единички и никаких тебе этих…

 

2013 г.

 

Орбит со вкусом крови

 

….напоминаем, что в городе орудует банда особо опасных преступников, на счету злоумышленников уже десять пропавших детей. Оперативники делают всё возможное, чтобы обезвредить злоумышленников, однако выйти на след банды до сих пор не удалось. В связи с этим убедительная просьба соблюдать меры предосторожности:

Научите детей не разговаривать с незнакомцами, ни под каким предлогом не уходить с ними…

 

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

 

…куда страна катится, раньше, бывало, дети дотемна гуляли, и ничего, а теперь уже и взрослый человек боится средь бела дня на улицу выйти…

 

…я своих в школу провожаю, даром, что в седьмом классе. Раньше я с первого класса сам в школу ходил, ничего не боялся…

 

…моя милиция, блин, меня бережет…

 

Вампиры оживают с наступлением ночи. Как правило вампир – это неотпетый и неупокоенный мертвец, который по ночам выходит из гроба. Как правило в местах, где появляется вампир, массово болеют и умирают люди, причина смерти – обильная потеря крови. На теле жертвы, чаще всего на шее можно обнаружить отверстия от укусов…

 

- Анна Пална, а Женя моя не у вас?

- Она что, дома не ночевала?

- Да не говорите, совсем от рук отбилась… я думала, у вашей Ирины, может…

- Не было ее…

- Блин, что за дети пошли, мы-то раньше вообще без разрешения из дома выйти боялись…

- Ну что вы хотите, времена другие…

- Да что времена, так и случится что… Алло, Анна Леопольдовна, а Женя моя у Кати вашей не ночевала?

 

Особенно активны вампиры в период полнолуния. Есть предположение, что это как-то связано с энергетическими потоками, которые исходят от луны. Возможно просто, что вампиры, как и все обитатели земли, подстраиваются под лунные циклы. Время между полнолуниями необходимо вампирам, чтобы восстановить силы.

 

- Женя! Женя! Же-е-е-е-нечка-а-а-а!

- Да успокойтесь, женщина, женщина… парни, мать вашу, у нас нашатырный спирт есть вообще или как?

- Был вроде…

- У вас все было вроде… как хватишься, так и…

- Я не хотела этого ви… деть… не… хо… те… ла…

 

Вампиры могут преодолевать огромные расстояния за считанные секунды. Считается, что вампир может принимать облик летучей мыши, волка или зайца. Обычно вампир заранее выбирает жертву, входит к ней в доверие, потом…

 

ARTur Ты красивая. Ты мне сразу понравилась. Стопицот лайков тебе.

$@Yuri Спсиб!

ARTur Хочешь работать моделью?

$@Yuri Ну-у-у-…

ARTur Ты смотри, девочка, так и просидишь в своем Запендренске всю жизнь, что ты там видела…

$@Yuri Не-е, я в Москве была, могу фотки скинуть…

ARTur Что в Москве, у меня школа моделей, так мы и в Лондон ездили… тоже могу фотки скинуть… 

$@Yuri Не дразни.

ARTur Чего не дразни, а то присоединяйся…

$@Yuri Ага, присоединяйся, мне мама потом так присоединится…

ARTur Когда начнешь по двести тыщ зашибать, мама уже по-другому запоет… Ты маму не вини, их же так воспитывали, они жизни другой не видели, всю жизнь терпи, всю жизнь мучайся, получай копейки…

$@Yuri Не-е, я так не хочу.

ARTur Правильно мыслишь… Ну вот что, ты портфолио свое мне скинь, посмотрим…

$@Yuri А это чё?

ARTur 

 

Вампир любит заигрывать со своей жертвой, входить в доверие. Например, мужчина может делать вид, что ухаживает за девушкой, хочет на ней жениться. Бывали случаи, когда вампир убивал свою возлюбленную в первую брачную ночь…

 

- Ну чего, Леха, еще одна…

- Чё, убил, что ли?

- Еще нет… во, гляди, с девчонкой переписывается, заманивает, скотина такая…

- Сколько лет девчонке?

- Тринадцать.

- Сволота паршивая, кастрировать таких надо…

- Ну, это уже без нас суд разберется, наше дело взять…

- Да что взять, посидит годика два, по головке погладят и отпустят, у нас же так теперь делается…

 

Вампир может становиться невидимым и проходить сквозь стены. Уследить за вампиром невозможно, если он почувствует, что его кто-то преследует, просто станет невидимым, одурачит охотника…

 

- Вон она…

- Тоненькая такая, в чем только душа держится…

- Да все они счас такие, не жрут ничего… как комары…

- Это этот, что ли?

- Ага… обнимает, скотина, в машину подсаживает…

- Айда за ними…

- А… куда они свернули-то?

- Ты че, тут и свернуть-то некуда…

- Ага, некуда, а делись тогда куда?

- М-может показалось?

- Ага, двоим сразу показалось… Ты все, долго запрягаешь, блин…

- Упустили…

- Чего упустили, ты-то чего клювом щелкал, щелкунчик долбанный?

 

В период полнолуния вампир испытывает особенно мощную жажду крови, в это время его не может остановить никто и ничто.

 

- Ой, а луна сегодня какая…

- Ага, большущая… Тебя как зовут-то?

- Саюри.

- Да я не ник твой спрашиваю, а имя настоящее!

- Настя. Только я это имя не люблю, мне Саюри больше нравится… А у нас здесь фотосессия будет?

- Как-кая фотосессия, деточка, ты как вчера родилась, чесслово…

- А… а чё?

- А ничё… ты, девочка, думаешь, за фотосессии по двести тыщ платят?

- Дверь… дверь откройте…

- Ага, щас-с… солнышко мое, денежки-то отрабатывать надо…

- Дяденька, пустите, не хочу я, не хочу, не хочу-у-у-у-у!

 

Вампир намного сильнее человека, в схватке с человеком вампир обязательно одержит верх. Бывали случаи, когда вампиру противостояли десять человек, и…

 

Саюри выходит из «Метрополя», одергивает юбчонку, короткую не по сезону. Открывает зеркальце, оглядывает лицо, вроде умылась, рот прополоскала, все при всем. Нет, осталось маленько на зубах красненькое, и жилки какие-то меж зубов застряли…

Подходит к киоску Роспечати, пялятся с витрины пучеглазые куклы.

- Орбит пожалуйста…

- Тебе какой?

- Черри-кола… ага… спасибо…

Саюри жует Черри-колу, хоть запах кровяной перебить, а то вон, шавка уже какая-то принюхивается, пшла вон, пшла…

 

…утолив голод, вампир, как правило…

2013 г.

 

Сорвалась

 

Видали, видали, какая сорвалась?

Да вон же, вон… Ну вы видели, видели, да, соскочила с крючка… только блесну хватанула, только я ее дернул, и на тебе… Здоровенная какая…

Ну, вы свидетели… Если завтра мужики опять на смех подымут, а-а-а, врешь ты все, сочиняа-а-а-ешь, вот вы свидетели, скажете, ничего я не сочиняя-а-а-аю, так оно все и было…

Сорвалась…

Ну ладно, некогда мне тут с вами, за поплавком следить надо, за поплавком… В-о-он, видите, дергается, дергается, пошел-пошел-пошел, по-опалась, родименькая… во-о-от так, дергаем тихонечко, и…

Чч-ер-ррр-рт, сорвалась…

Видели?

Видели, да?

Во-от такая была здоровенная, видали, да?

Кто-кто, машина, кто… тойота какой-то там модели, не разобрал, какой, не увидел…

Бывает…

А как вы хотели, думали, пришли на речку, сели вот так, и само все из речки в руки вам посыпалось, так, да? Ага, щас-с… хрен дождетесь. Тут не то, что днями, годами сидишь, черта с два что-то выловишь…

А? Да нет, так-то по мелочам вылавливаю, жить можно… Ну вот, диплом выловил, ну не красный, ну да ничего, сойдет. Местечко в офисе себе выловил, с четвертой попытки выловил, четыре раза срывалось… Ну так еще по мелочам…

Ну, пора уже и крупную рыбу удить, зря, что ли, сижу… крупная рыба, она там, на глубине, на нее и блесну побольше надо, и грузило, и много еще чего…

Пш-ш-ш-ла вон, ком-м-му сказал! Не, это я не вам, вы-то оставайтесь, вместе тут посидим, а то скучно же… Это вон, тварь прибилась, лапочкой-лапочкой из ведра улов вытаскивает… много их тут таких… пш-ш-ла вон! Вы это, гляньте, чтобы улов-то не вытащила, лады?

Ну вот…на глубине ловить, это сноровка нужна, это ещё не у всех получится, на глубине ловить… А то бывает рыбак вот так вот так леску-то дернет, а его самого туда под лед и утянет, и все. Много так кануло… Ну, это еще полбеды, я-то так, осторожненько, на берегу, а кто подальше на речку зайдет, так тот не ровен час и под лед провалится. А подо льдом чего там только не плавает, хвостатое, зубатое, хыц – и сцапает…

А? речка это, речка, говорю вам, речка… а то что же это, по-вашему, корова, что ли? А-а-а, нет, какое озеро, речка… Ну и что, что другого берега не видать, вам-то что до другого берега, одного, что ли, мало…

Кыш! Т-тварь паршивая, уже и в ведро залезла… Лю-у-у-ди добрые, я вам что сказал, за ведерком следить, а вы куда смотрите? На меня нечего смотреть, эка невидаль… а то вот так и умыкнет чего-нибудь тварь какая-нибудь, ищи потом свищи… вон их сколько шастает…

А? А-а-а, спасибо, вижу, вижу, дергается поплавок, прыгает, родименький… во-о-от так, потихонечку, потихонечку, подсекаем… а-а-аччч-ч-ч-ч… не-ее, успел… вон красота какая, ну все, можете меня поздравить… форд фокус… да сам вижу, что хвост за ней тянется, кредит километровый, а вы как хотели… чтобы вот так все, и сразу…

Ловись, рыбка… большая и маленькая…

Чего? да всякое попадается, тут только успевай выуживать… А? какие девки? Чего такое говорите, девки в речке не ловятся, девки по берегам сидят… это надо колечко какое или сережки из речки выловить, и к ним подкатиться… выдумали тоже… девки ловятся… хотя сережки, это вчерашний век, счас девки сами мужиков ловят, вон, вишь, колдует, ужин готовит, нашего брата приманивает… А чего, бабья развелось не меряно, мужиков хрен да маленько, сами знаете…

Пш-ш-шла вон, ком-му сказал! Да не стесняйтесь, пните тварь эту хорошенечко, ишь, вылезла, сука такая… опять в ведерко, опять она там чего-то вытаскивает… Вя-а-а-а-а, вя-а-а-а, чего вя-а-а-а, вон пошла, ком-му сказал…

Вот черт, еще один под лед рухнул… бывает… а как хотели, речка-то она такая, там чем дальше, тем течет быстрее, а лед тонюсенький-тонюсенький, как они там по нему вообще скачут… ну и улов покрупнее, яс-сное дело, вон какой-то там на яхте своей рассекает… а-а-а, нет, это у него яхта ко дну пошла… накренилась… Титаник, блин…

Чего? Сам вижу, не клюет… Ну а вы как хотели, думали, на речку придете, вам само все из воды попрыгает и в ведро упадет. Ага, щас-с… не-е, бывает, приснится такое… не более. Тут выжидать надо, тут ловить надо, тут подкормить рыбешку-то надо, чтобы сама шла… Как-кими червяками, вы еще мотыля вспомните! Червячонок спрашивает у червячихи, а где мой папа, а папа на рыбалке… Кровью, кро-овушкой своей кормить рыбешку надо, речка, она кровь человечью берет…

Брысь, м-мать твою! А, спасибо, здорово вы ее сапогом, больше не сунется… мразь… да я почем знаю, что за тварь, много их тут… крылатая, хвостатая, нечисть какая-то…Река, она, брат, такая, тут еще и не то по берегам…

Чш… стой… тяни-тяни-тяни-подсекай… а-й-й-й-ч-ч-ч-ер-р-р-р-т, только не упусти, только-не-упусти, тольконеупусти… Ох, спасибо, Иришка, вытащила… без Иришки бы не вытащил, улов нам двоим достанется… а вы как хотели, квартира, это штука такая, в одиночку хрен вытащить, тут подчас и пять человек вытащить не могут…

Еще один затонул… бывает… ладно, мы-то на берегу сидим, нам-то не страшно. Не-е, не мое это, вот так на лед идти… это сноровка нужна… у меня брат вот так насмотрелся на добытчиков, пошел… и все, и с приветом.

Так что…

А?

Я-то откуда знаю… спросите чего-нибудь полегче… Ага, щас, делать мне нечего, от речки уходить, смотреть, что там дальше… на берегу… да ничего там нет. да я-то не знаю, это так обычно у стариков спросишь, а чего там, скажут – ничего там нет. Дети обычно спрашивают, вон, у нас с Иришкой Димка подрастает, тоже вот так на реку покажет, а куда она течет? А откуда? А от верблюда… чего надо… шоколада… ну вот так, прибаутку ему эту расскажем, шоколадку из реки выудим, вроде угомонится…

Да ничего там нет… ну, ничего такого, ради чего идти туда… как благоверная моя говорит, если бы там на той стороне реки магазин был, я бы пошла… артистка…

Пш-шла вон! Опять она лезет, нет, чесслово, пристрелю, ружьишко возьму, пристрелю… пшла вон из ведра, ком-му сказал! Чего вя-а-а-, чего вяа-а-а, не дам я тебе ничего… ну на, на рыбешку, жри… нет, не жрет, опять вопит ходит… не голодная, значит… крылатая-хвостатая…

А? чего? чего-то слышать я стал плохо… Ну а как вы хотели, шестьдесят лет, возраст уже… немаленький… Правильно говорят, по молодости хорошо наловишь, ближе к старости само все тебе из воды выпрыгивать будет… вон, пенсию только успевай выуживать… квартирушку Димке, ну, это мы все вместе тянули, в одиночку-то он не вытянет, молодой еще…

А?

Да ничего… так… чувство такое… вроде и есть все… и как-то… так как-то… не знаю… Бросить бы все, да пойти от реки… или правда… куда она там течет и откуда… внученьки мои уже и не спрашивают про реку… вот первый раз вижу такое, вроде маленькие, а про реку не спрашивают, чего за река, куда течет да откуда… Им-то что, только Димку моего за штаны дергают, па, па, а ты нам когда айфон выудишь… даже не знаю, что за рыба такая, айфон…

Эту-то не видели… да не, не Ирку, Ирка вон, кофту новую из проруби тянет… Нет, эта, которая летала тут все, с крыльями… А? не видели? Вот я тоже чего-то не заметил, куда полетела… Они такие, порх-порх, только их и видели…

А? Да нет, я-то ничего… ну да, не хватает… поверье есть, ежели она улетела, человеку не жить уже… Ну это так, легенды…

А? Да не вернется она… такие не возвращаются… эти… которые…

2013 г.

 

 2 + 2 = - 5

 

- Игорь Валентинович, я тут это…

- А еще часика на два попозже позвонить нельзя было, никак? А то давайте уж сразу в третьем часу ночи позвоним, а? Леш, ты каким местом думаешь, я стесняюсь спросить, думаешь, спать на фиг надо?

- Да тут… ответ пришел.

- Не прошло и полгода… а привыкай, из министерства всегда так… через полгода им напомнишь, ну что, письмо наше прочитали, а они тебе – а письма чего, читать надо?

- Да нет… оттуда…

- Ишь ты, в кои-то веки денег решили выделить… радость-то какая… а я уже грешным делом подумал, Роскосмос хоронить можно..

- Да нет… вы понимаете… оттуда.

- Да откуда, мать твою за ногу?

- Оттуда… оттуда…

 

…простейшее сообщение, которое при расшифровке оказалось формулой водорода, самого распространенного вещества в нашей и, судя по всему, в иной вселенной. Что сообщение пришло из соседней вселенной, доказывает тот факт…

 

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

 

ГОСТЬ № 7587768 С этой вселенной разобраться не можем, в другие лезем.

 

Honey Pony С нашим свиным рылом только в ихний калашный ряд.

 

Mama mia У нас третий год больницу достроить не могут, сынулька заболел, за тридевять земель в Омск везли… зато в другие вселенные сигналы шлем, на это у правительства деньги есть…

 

Старый $tar Люди, какие вы злые, исторический момент, а вы…

 

#0P@ Да, вот такие мы, о своем, о земном…

 

Смотрят друг на друга две живые вселенные.

То есть, друг друга еще не видят, как они друг друга увидят, они же в разных измерениях. Только смотрят. Еще не верят себе, своей удаче, вот так, в кои-то веки, в кои-то миллиарды лет среди мертвых миров нашли живую вселенную.

Так не бывает.

Так только в каких-нибудь романах бывает фантастических, глаза их встретились, и вселенная увидела, что перед ней другая вселенная, точно такая же, как она сама…

А в жизни так не бывает.

Ну, почти.

Оказывается, это так важно, когда на тебя кто-то смотрит. Оттуда. Откуда-то ниоткуда. Уже и сам на себя начинаешь смотреть – в кои-то веки – разглядывать, да так ли ты хорош, чтобы с тобой другая вселенная говорила, ну, если заговорила с тобой, значит, все-таки хорош. И прихорашиваешься, до блеска начищаешь звезды, ликвидируешь городские свалки, асфальтируешь дороги, и даже торги на валютной бирже и ближайшие войны отходят куда-то на второй, на третий, на пятый, на десятый план…

 

- …ну вот, сообщение получено… два плюс два… четыре.

- Эка невидаль, а то мы не знали. Ну-у, без другой вселенной в жизни не догадались бы.

- Да вы не понимаете, это только начало. Мы так письма друг другу писать будем… Обмениваться…

- Чем обмениваться?

- Ну, не знаю… культурными ценностями…

- А много их у нас… ценностей?

- Да были вроде… порядочно.

Человек задумывается. Про ценности. Первый раз задумывается. Как-то раньше задумываться было некогда, не до того было, убивал мамонтов, разрушал Карфаген, жег Трою, проваливался в доспехах под лед, расстреливал индейцев, пытал еретиков, бомбил Хиросиму строил и ломал Берлинскую стену… только теперь задумался, что покажет им, кому им, тем, другим, там, где там, где-то там, там… Уж у них-то будет, что показать, можете не сомневаться, такие чистые, такие светлые, они, там, обратили внимание на нас, грешных…

 

Из дневника нашей вселенной

 

…теперь вижу – ушла тоска. Давняя тоска, вековая тоска. Которая всегда со мной была, еще с тех времен, когда какой-нибудь полуголый охотник заплутает в чаще, а из племени его изгнали, потому что хромой, там и нехромым есть нечего, а…

Вот еще с тех времен, когда вот такой охотник смотрит в ночное небо, один-одинешенек, ждет, может, спустится к нему кто оттуда, со звезд, на земле он никому не нужен, да быть не может, чтобы там никого не было… Или какой-нибудь раб, избитый хозяином, смотрит на звезды, или сирота, или мятежник, приговоренный к казни, или клерк какой-нибудь в своей квартирушке среди небоскребов, все-то у него есть, никого-то у него нет, оторвется от своего ноута, посмотрит на звезды…

Я их понимаю, я же тоже по большому счету сирота, вообще не знаю, кто меня породил, у вселенных такие вещи знать не принято, вселенные своим родителям открытки на рождество не пишут, с самого Большого Взрыва сам по себе, крутись, как знаешь…

Чувство такое…

Одно знаю – оно теперь ушло…

 

Обнаружена живая вселенная.

И верится, и не верится.

Так-то все мертвые попадались. Выйдешь на контакт, а выходить не кем, нет там никого, мертво и пусто. Шлешь сигналы – в никуда, в другие миры, а оттуда только помехи. Ты им про Большой Взрыв, про другие миры, про поиски жизни там, там, а они тебе – ой, а я вчера в Гламур-Престиж зашла, сумочку там такую присмотрела за пятьсот, со скидочкой… а чего ты ко мне на страничку не заходишь, я там такие фотки выложила, это мы у Светки на дне рождения (на дне рождениИ), там еще Любаша такой тортик принесла…

Отбиваешься от помех, шлешь сигналы еще куда-нибудь, в другую вселенную, выискиваешь жизнь, а на тебя опять помехи – Витек ипотеку взял, там сейчас процент хороший в ЧертХренБанке, они в этой квартире ремонт затеяли, там прикинь, даже унитаза нет… отбиваешься от унитаза, шлешь сигналы…

Вселенные. Вселенные. Вселенные. Набившиеся в вагонах метро, ползущие по эскалаторам, спешащие по неведомым траекториям. Мало-помалу – через века и века – свыкаешься с мыслью, что только в одной вселенной зародился разум, еще бы, разум, это же такое событие, это шанс один на миллиард, а вы как хотели, вообще скажите спасибо, что он хоть где-то есть, какая-то гениальная ошибка мироздания…

А потом…

В другой вселенной обнаружена разумная жизнь…

 

Контакт № 654

Запись

 

Лист осенний лежит на груди,

Душу лапками бережно трогает,

Зарядили патроны дожди,

Чтоб стрелять, затаясь под кустом:

А дороги не будет – не жди,

Не ищи в глухомани дорогу,

А пощады не будет – не жди,

На коленях не стой под крестом.

 

- Это Кенделл, я его наизусть выучила… меня хоть среди ночи разбуди, спроси, я наизусть расскажу…

Киваю. Слушаю. Оказывается, та вселенная тоже спит, раньше как-то и не думал, что она спит. И хочется знать, как она спит, на спине, или зарывшись лицом в подушку, и при открытом окне, закутавшись в одеяло, или так, нагишом, в одних плавках, под простыней, как бывает, когда жарко…

Наскоро вспоминаю свои любимые стихи, я раньше и не думал, что есть у меня любимые стихи, да что я вообще раньше знал про себя… как-то некогда было знать, как-то некогда было на себя смотреть, вообще, как вы это себе представляете – вселенная смотрит на саму себя. Смотрели, конечно, так, по мелочам, Солнце представляет собой раскаленный огненный шар, находится на периферии спиралевидной галактики… квазары, килопарсеки, космические струны, и все такое…

А потом чувствуешь, что кто-то на тебя смотрит. Оттуда. Из другого мира. И он видит, и ты видишь, вау, измерений у тебя не три, а девять, раньше ты их не замечал, некогда было за крестовыми походами и битвами на картофельных полях.

А я раньше и не знал, что я умею…

 

…первый совместный проект двух миров, получивший кодовое название…

 

…в одиночку в жизни бы на это не решился…

 

Контакт № 945 назначен на 18:30

И ждешь эти восемнадцать-тридцать, сердце бьется, как бешеное, настраиваешь телескопы, хреноскопы, готовишь осциллографы, дешифраторы, выверяешь программы. И ждешь эти восемнадцать-тридцать, стоишь на холодке на площади у памятника Какому-Нибудь-Там, а уже восемнадцать-сорок, и герберы повяли, выкинуть бы их куда подальше, и – второй Большой Взрыв – параллельная вселенная выходит на контакт, задержалась, бегу-бегу…

Принимаешь сигналы.

Расшифровываешь.

Автоматически отсеиваешь помехи, уже не первый раз, переводишь сигналы из девятимерного в трехмерный режим, выверяешь время. Каждый сигнал оттуда повторяют три раза, чтобы точно дошло, не исказилось, из этих-то трех сигналов и можно собрать один, неповрежденный, неискаженный помехами…

Кто-то виснет у тебя на плечах, ну и видок у тебя сегодня, ты чего так вырядился, такой смешной… м-мать моя женщина, ты как узнал, что я герберы люблю… айда куда-нибудь, подмерзла я, надела, блин, пальтишко на рыбьем меху…

Расшифровываешь сигналы, набираешь ответ, шлешь. Исторические моменты. Вчера генсек ООН к вам заглядывал, даже набил для той вселенной пару строк на клавиатуре…

 

И все-таки я предлагаю не ослаблять боевую готовность.

Да ну вас к черту, они вообще не знают, что такое война, вы их своей готовностью спугнете к чертям…

 

…а я помню вселенную, которая меня породила… ну, плохо помню… в первые годы после Большого Взрыва… у меня даже фотки остались…

Слушаю. Вспоминаю, у меня тоже есть фотки, след на одной из галактик, там, где я прикоснулся к соседней вселенной…

Показываю.

Вот… я здесь с другой вселенной встретился.

Странная реакция оттуда. Похожая на обиду.

Ты чего?

Так…

Прости.

Лихорадочно ищу темы, от изобретений Да Винчи до полета Гинденбурга. Уже потом, потом-потом-потом начинаю понимать, что это было, такое неуместное здесь.

Укол ревности.

 

Совместные проекты. Когда потихоньку перетаскиваем вещи, оставляем в чужой ванной свою зубную щетку, а можно я сегодня в твоей футболке посплю, да ты что, стихи пишешь, а почему ты не издаешься нигде…

Узнать, узнать как можно больше, сигнал за сигналом, слать, расшифровывать, спрашивать, все, все, а у вас свет по прямой идет, или по кривой, а Же у вас чему равно, а у нас столько-то, а у нас эс – это эм-це-квадрат, а у вас?

А у нас яблоки вниз падают, Ньютону на голову, а у вас вверх…

 

…какие-то планы, расписанные до скончания века, до Большого Разрыва, уже подсчитали, что у них там темная материя разорвет мир на сколько-то тысяч лет раньше, уже расписали план эвакуации из мира в мир…

 

Две вселенные смотрят друг на друга.

Огромные, на мириады и мириады световых лет, сильные, неуязвимые, бесстрашные, два мира, наделенные разумом…

 

…Книга «Вторжение миров» признана экстремистской и изъята из продажи, как искажающая информацию о параллельной вселенной. Напомним, в книге рассматривается вооруженное нападение одной вселенной на другую. Комитет ООН по межмировым контактам пришел к выводу, что данная книга…

 

- А ты знаешь другие вселенные?

- Да вон их сколько.

- В ответе слышится недоумение.

- Да нет. Разумные.

- Смеешься, откуда им взяться…

Осторожно касаемся друг друга гранями своих миров.

Я боюсь. Боюсь, что кто-то помешает нам, кто-то не даст нам объединить миры, все как-то слишком просто, слишком гладко, так в книжках бывает, в жизни так не бывает, чтобы вот так… в жизни бывает, поймаешь какой-нибудь сигнал оттуда, уже ответную телеграмму строчишь, а потом спохватишься, что от цивилизации только сигнал и остался, остальное все в прах рассыпалось уже тысячи лет как. И сам сигналы шлешь, и знаешь, дойдут они до кого-то там, там, когда от нас от самих разве что еще не разлетятся в песок руины пирамид…

Называется, эффект почтовой открытки. Представьте небоскреб, это история вселенной, и почтовую открытку на крыше…

Ладно, не о том речь…

Соображаю, кто может нам помешать. А что тут соображать, мертвые миры, вон они, повсюду, в которых не зародился не только разум, но и сама жизнь. Что у них на уме, да что на уме, у них и ума нет, ничего нет, только…

…кто их знает…

 

- Леш, ну чего там?

Леш осторожно открывает саркофаг с крохотным камушком, ждет, что сейчас камушек взорвется, не выдержит земного воздуха.

Ничего не происходит.

- Леш, ну… Леш, тебе жить надоело, или как?

Леш сжимает камушек. Бережно-бережно, мысленно уже прощается с левой рукой, счас камушек прожжет дыру. Насквозь.

Ничего не происходит.

Получилось.

Первый контакт…

 

Сразу оговоримся: ученые должны были это сделать.

Но не сделали.

 

- Предлагаю перевести космическую оборону в боевую готовность.

- Резонное предложение…

 

Это тоже должны были сделать.

И тоже не сделали.

 

…рический момент объединения двух миров. Аппарат «Контакт» начал состыковку двух параллельных вселенных в районе черной дыры…

 

Горько.

Шампанское.

Кольца неуклюже прицепили на арендованный мерс, мерс поехал, кольца отвалились.

Адронный коллайдер опоясывает черную дыру.

Грандиозное объединение двух миров в один.

В храмах молятся о конце света. То есть, о том, чтобы не было конца света.

 

А потом…

 

- Вы куда смотрели? Вы куда смотрели, я стесняюсь спросить, у вас глаза вообще на каком месте?

- Так вот же…

- Что так вот же? Как это вообще можно было за сигналы принять? Где вы здесь сигналы видите?

- Ну… если помехи отбросить…

- Копыта с вами отбросишь, а не помехи.

- Если вот здесь расшифровать…

- Если бы да кабы… шифровальщика вашего вздернуть надо… к чертовой матери… или стойте, это же вы расшифровывали?

- Я… нет…

- Вот так, теперь все будут говорить нет… моя хата с краю, ничего не знаю…

 

…зделились на два лагеря, одни согласны, что радиоволны, принятые нами за осмысленные сигналы, оказались банальным шумом. Но находятся энтузиасты, которые уверяют, что мы имеем дело с какой-то новой, неизведанной формой разумной жизни, которую не можем понять до конца…

 

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

 

Мы не только до конца, мы ее и сначала понять не можем

 

Люди, ау, кто-нибудь на этих фотках города углядел? Я и близко нет

 

Ну, при богатой фантазии что угодно углядеть можно

 

Выдумали… города в открытом космосе…

 

Они на нас, чего доброго, тоже сейчас смотрят, глазами хлопают, где ж тут жизнь…

 

У них глаз нет…

 

Смотрели друг на друга. Не понимали. Сорвались с цепей, рушили все, что сотворили вместе, вымещали друг на друге злобу за то, что увидели в другой вселенной не то, что хотели увидеть. Кончился период цветов и памятников Кому-То-Там, началась эпоха биться посуды, ты-меня-не-любишь, хлопанья дверями…

Кто задумал уничтожить общий мир – неизвестно, история умалчивает, в учебниках можете не смотреть, учебников не осталось. Просто кто-то в порыве ярости вдребезги разбил общее пространство-время…

 

- Ну а из-за чего вы поссорились?

- Ну…

- Не помните?

- Ну как… понимаете… смотрю в другую вселенную, а там все по-другому…

- То есть… вы представляли себе одно, а там…

- Ну да. Я уничтожил ее… в порыве ярости…

Доктор записывает что-то в блокноте. Думает, сколько содрать с пациента за прием.

- Но если вы уничтожили ваше общее пространство-время… то как вы сами до сих пор живы?

- Я как-то не ду…

…вселенная рассыпается в прах.

 

Вот так оно обычно и бывает.

А вы что хотели?

Так вот и случается. Кто не верит, посмотрите историю мироздания в миллионе томов.

Вот так вот встречаются две вселенные, наделенные разумом, присасываются друг другу намертво, еще бы, в кои-то веки братьев по разуму встретили. А потом открываются навстречу друг другу. А потом…

…нет, всякое, конечно, бывает. Иногда просто в гневе уничтожат все, что создали вместе, разойдутся по своим мирам. Иногда одна вселенная уничтожит другую.

Так что это, конечно, мы загнули, что оба мира друг друга истребили, это случай редкий, один на миллион.

Вообще разумная вселенная случай редкий, один на миллион.

Неразумные же живут как-то вместе, и ничего, что им не жить-то, собьются все в одном измерении, и шепчутся, и целуются, и… н-н-да. Что им какие-то там послания, два плюс два пять…

А вот там, где разум, вот такое порождение всегда особнячком, в отдельном мире, к нему и не проберешься, разве что через какую-нибудь черную дыру. Ученые до сих пор этот феномен разгадать не могут, почему разумная жизнь каждая в своем мире. Хотите, почитайте гипотезы, списочек литературы можем скинуть.

Так что чтобы две вселенные друг друга поубивали, это, конечно, напридумывал кто-то. Так-то обычно разойдутся, дальше живут. И с сигналами в космос раз и навсегда завязывают, хватит уже, довольно, ничего там нет, все обман, опять нам вместо разума гадость какую-нибудь подсунут, да чтоб они сдохли там в своем измерении…

А?

Ну, это само собой, это во всех учебниках написано, по астрономии, по космонавтике, по мирозданию. Дескать, если нашли разумную жизнь, вы к ней на тридцать три раза присмотритесь, и вообще не торопитесь какие-то сигналы слать, а то вот так раскрылись, увидели черт-те-что, а раньше-то куда смотрели, в телескоп глянуть не судьба было? Вы бы хоть спросили, у них там Же равно девять и восемь, или корню из минус единицы поделенному на нуль.

Это-то все понятно.

Только когда кто-то отвечает на твои сигналы, об этом не думаешь. Как переворачивается все в душе, вот он, есть контакт, кто-то там, где-то там, такой же, как я… и начинается – один плюс один два, а два плюс два пять… извините… не знаю, сколько там в вашем мире…

Ну, это все по молодости.

К старости понятно, не до того уже, перебесились, на молоке обожглись, повоевали, пушки друг на друга понаставили, какие там сигналы, какое там что, нам бы с ценами на электричество разобраться, опять тарифы ползут…

Что?

Ну да. Есть такие. Дурные. Один на миллиард миллиардов. Которые ищут, вот так ходят в толпе среди мертвых вселенных, шлют сигналы. То ли этого ищут, с которым уже навоевались, то ли другого кого, это вы у них спросите…

Ходят…

Ищут…

Настраивают локаторы и телескопы Хаббла…

Прием… 2013 г.

 

 Непостоянная Больцмана

 

Сегодняшний год…

Пятнадцатое октября две тыщи тринадцатого.

Ничего.

По нулям.

В отчаянии – год моего рождения.

По нулям.

Набираю наугад зачем-то – дату Октябрьской революции.

Ничего.

Какие еще есть числа… девятое мая… было уже. Дата падения бомбы на Хиросиму… не помню. У меня вообще с историей плохо. Если не сказать больше.

Восемь нулей уже пробовал.

Восемь единиц тоже.

 

Из клетки еще никто не выбирался.

Этого мне никто не говорил. Говорить тут некому.

Это я сам понял. Как-то так. Сразу.

Из клетки еще никто не выбирался.

 

Первое время еще пробовал вспомнить, как сюда попал. Ничего не вспоминалось, пятница, она же тяпница, она же питница, наши… а-а-а, вот-вот, наши со счетом три два, Аресьев в последнюю минуту….

Го-о-о-о-о-л…

Потом было что-то, абсент какой-то, это Лешка притащил, еще предупреждал, с абсента этого увидишь зеленых фей… а вот клетку с абсента он не обещал, клетку мне никто не обещал…

На всякий случай кричу в пустоту клетки:

- Леха, хорош придуриваться уже, открывай!

Точно знаю, что никаким Лехой здесь и не пахнет. И даже не воняет.

 

Нуль-один-нуль-один-нуль-один-нуль-один…

Ага, щ-щас… замок не шелохнется.

Раз-два-три-четыре-пять – и так далее по тексту.

А вот шиш тебе.

В обратном порядке.

Тоже.

Как-то жалко, что нет с собой блокнота и ручечки, сейчас бы записывал, а то сидишь, как на уроке, когда тетрадку дома забыл, и делаешь вид, что пишешь что-то, только бы Мариванна не увидела… а она увидит, уж можете не сомневаться, перед классом выставит, и…

Школьные годы чудесные… блин…

 

Раньше я и не думал, как это бывает, когда хочется есть…

А вот бывает. В нашем мире есть не хочется, в нашем мире то чайку, то кофейку, то еще чего, домой придешь, нажрешься…

Бр-р-р, не вспоминать…

Клетка покачивается под ногами, если человека в клетке не кормить, клетка начинает покачиваться под ногами.

Клетка.

Снова думаю, сколько от одного угла клетки до другого. Километр, не меньше.

Меряю шагами. Может, в этом кроется ответ, что, черт возьми, набирать на замке…

В дальний угол не хожу, там тела. их пятнадцать, я посчитал, одни совсем истлевшие, другие еще свежие, пахнущие смертью, вот так на лестнице пахло, когда сосед за стенкой…

Ладно, не о том речь…

 

Из клетки еще никто не выбирался.

Мне этого никто не говорил.

Я сам как-то сразу понял. Еще никто.

 

Восемь единиц.

Было.

Восемь нулей.

Было.

Восемь восьмерок.

Было.

А если перебирать все комбинации цифр… это сколько будет… не знаю, сколько будет, Мариванну надо было слушать, основы комбинаторики, и все такое, я тогда со стула упал, не слышал, а чего Санька, идиотище…

И не о том речь.

Комбинаторику не знаю, но чувствую, число будет мама, не горюй.

Нуль-один-два-три…

Дверь жалобно пищит, подается вперед.

Не верю себе, еще не верю себе, еще жду, что там за дверью стоят какие-нибудь, с автоматами, хенде хох, и все такое, или пристрелят без лишних слов…

Ничего не происходит.

И все-таки чувствую, здесь они, здесь, следят, смотрят, ага, выбрался, надо же какой, выбрался, ну-ка, посмотрим, что дальше будет делать…

Дверь захлопывается за спиной, задним числом думаю, надо было бы чиркнуть там, на двери циферки тем, кто после меня окажется там… чем чиркнуть… да хоть кровью… Да что там чиркать, в два счета сотрут, можно подумать, не сотрут эти циферки в два счета…

Коридор.

Длинный, уходящий в бесконечность.

И запах.

Так нигде не пахло. Никогда. Чуждый запах, мерзкий запах, будто заглядывает в душу…

Иду по коридору, задним числом думаю, а не лучше ли было остаться там, в клетке…

 

…из которой еще никто не выбирался.

 

Чем дальше, тем больше темнеет коридор, беспомощно натыкаюсь на стены, тут же яма у меня под ногами какая-нибудь окажется, а там колья внизу, и…

Утыкаюсь в дверь.

Не вижу, чувствую – дверь. Не вижу, чувствую – кто-то следит за мной, они, кто они, не знаю, там, где там, тоже не знаю…

Нащупываю какие-нибудь кодовые замки, некодовые замки, кодовые незамки, некодовые незамки… ничего не нащупывается, дергаю за ручку двери, толкаю на себя, а вдруг…

Дверь поддается.

Еще не верю себе – дверь поддается.

Жмурюсь от солнца, я уже и забыл, как это, когда солнце, выхожу на улицу, это я уже тоже забыл, как это, когда улица, затравленно оглядываюсь (следят, следят), нет, никто даже не смотрит в мою сторону, девчонки идут, видно, из школы, а мне вон какую пони купили, а ты скажи папе, пусть тоже тебе купит… Тетки идут, ну как так можно, как можно, он ей и квартиру купил, и в Лондон возил, а она… Два мужика шествуют к площади, ну вот, я там в телефоне прослушку поставил, у нас умельцы на заводе сделали…

Иду по улице, хочется бежать, со всех ног, а бежать нельзя, на бегущего человека сразу косо посмотрят, стой, смир-р-но, лейтенант Ноздрапыренко, ваши документы…

Боязно, как во сне, когда что-то преследует тебя, что-то настигает, и хочется бежать, во весь дух, и нельзя, и ноги не идут, и сам ты весь ватный, неподатливый, и просыпаешься с криком…

 

…просыпаешься…

Подскакиваю.

Открываю глаза.

Клетка.

Вот она, никуда не ушла, ну еще бы, куда она уйдет, сказано же, из клетки еще никто не выбирался… Кем сказано… не знаю, кем сказано, только знаю, не выбирался.

Клетка. Только сжалась в несколько раз, а так клетка, как была, так и осталась, и неподвижные тела вокруг, тела…

Колочу в дверь клетки, терзаю замок…

- Блин, раньше сказать нельзя было? Только что остановка… - водила разражается отборной бранью, откуда только у джигита такие способности к русской брани, их, наверное, экзамен сдавать заставляют…

Газелька тормозит на перекрестке, выпрыгиваю из клетки, перевожу дух.

Из клетки?

А я вам не говорил, что из нее нельзя выбраться?

 

Сегодня ходил на улицу, где выбрался из клетки. Сам не знаю, что туда понесло, раньше эту улицу за километр обходил, а тут как потянуло что-то туда…

Клетки уже не было.

И двери, из которой я вышел, тоже не было.

Вот это было хуже всего, что клетки больше не было. Было бы проще, если бы я знал, что она там, там, никуда не делась, подкарауливает меня, подстерегает, я бы знал, какую улицу обходить за километр, а тут…

Точно знаю, что клетка никуда не исчезла.

Не могла исчезнуть.

Такие клетки не исчезают.

Возвращался домой, еще оглядывался, не мелькнет ли где-нибудь из-за поворота клетка – ничего не мелькало, мне казалось, она смотрит мне в спину…

 

Клетка.

Опять клетка.

Ну из этой я по крайней мере знаю, как выбраться, вот так, толкнуть дверь и выйти, фу-у-у, наконец-то на улице… А куда денешься, в эту клетку приходится ходить каждый день, хочешь-не-хочешь, в этой клетке дают еду, вот и приходится добровольно себя туда заточивать… затачивать… за…

Оборачиваюсь, смотрю на клетку, никуда не исчезла, вот она, универсам Фрегат, все при всем…

 

Выбираюсь из клетки.

Когда на часах половина шестого, можно выбираться из клетки. Потихонечку, чтобы не поймали, а то ведь следят. Из клетки выбираться трудно, сначала надо выбраться из маленькой клетки, в которой сидишь, тут просто дверцу отомкнуть, и все. Потом надо выбраться из клетки побольше, куда посадили нас всех, эту клетку надо закрыть на ключ, чтобы она меня снова не схватила. Потом будет длинный коридор, в конце которого дверь с кодовым замком, я знаю код, ноль-семь-ноль-семь, это между нами… Потом спускаюсь по лестнице. Есть, конечно, такая клетка, которая скользит туда-сюда вверх-вниз, только я в нее не полезу, еще не хватало, чтобы я по своей воле в клетку полез…

Спускаюсь вниз, а там уже можно выбраться из самой большой клетки, только ключи от клеток сдать.

Свобода.

Небо над головой.

Но это еще не все, это еще надо забраться в маленькую клетку на колесиках, сидеть в ней, пока она колесит по городу, потом…

 

- …ну вы понимаете… я вчера боялся в свою квартиру зайти…

- Да… да…

Врач кивает, работа у него такая, кивать головой и говорить да, да. Это стоит семьсот рэ в час.

- Вот так подошел к двери… и понял, что я же сейчас в клетку зайду, в клетку…

- Да…

- Вы… вы согласны… что это клетка?

Падает сердце.

- Ну… можно и так сказать…

- Я все думаю…

- Да? – он смотрит на меня выжидающе.

- Я вот все думаю, а может, город наш… тоже клетка… большая… клетка…

- Возможно.

Даже не отрицает. Ну конечно. Они что-то знают. Они, все. Которые ездят на джипах и берут семьсот рэ в час.

- А как отсюда выбраться… не знаете?

- Ну, давайте вместе подумаем…

Он не дает ответов. Он только задает вопросы. Спрашиваю себя, какого черта я вообще сюда пришел…

 

- К сожалению, вам отказали, - девушка корчит гримасу разочарования, - мне… мне очень жаль.

Мне тоже очень жаль. Пытаюсь понять, что это значит. Кто-то закрыл для меня границу. Туда. Где Биг Бен. Где туман.

- Ну, вы еще можете подать апелляцию…

Киваю. Могу подать, но уже чувствую, кто-то не выпустит меня из клетки, из большой клетки, на тысячи и тысячи километров.

Кто-то смотрит на меня, ну-ка, ну-ка, как ты будешь выбираться…

 

Сегодня снилась клетка. Та самая, первая. Те же белые стены. Тот же запах. Запах смерти. И я знал, что там, в дальнем углу, лежат тела. Почему-то казалось, что во сне они должны были шевелиться, шептаться, шипеть, подкрадываться ко мне, только почему-то не подкрадывались, от этого было совсем не по себе.

Утром лежал в постели, еще думал, где сон, где явь, выбрался из клетки квартиры, забился в клетку пазика, пришел в клетку офиса…

Вечером вернулся в клетку квартиры, лег на диван…

…проснулся в клетке.

 

- А сколько билет до Владивостока?

Мне отвечают.

Киваю. Понимаю, что тут еще одна клетка, невидимая, неощутимая клетка, которая не выпускает меня из города, разве что до ближайших городков, а дальше ни-ни, держит, давит…

 

Сегодня натолкнулся на решетку, вот так, шел по улице, налетел на стальные прутья. Еще отскочил, чуть не упал, еще думал, как обойти решетку, ха, легко сказать, обойти, решетка, она для того и стоит, чтобы никто не обошел…

Когда протер глаза, уже ничего не было, прохожие меня обходили, как чумного, кто-то бормотнул – пьяный…

Потом еще два раза натыкался на сетку, всякий раз сетка исчезала прежде чем я до нее дотрагивался…

 

Ночью снилась клетка, перебирал коды, не мог выбраться.

 

Решетки.

Повсюду.

Другие люди их не видят. Я вижу. Вон человек шел, свернул. Почему свернул? Вот спроси его, он не ответит. А я вижу. Решетка.

 

Ночью сидел в клетке, перебирал коды, на этот раз они оказались не восьмизначные, а десятизначные. Хотел набрать свой номер телефона, не успел, заснул.

Мне приснилось, что я лежу на диване в своей квартире, потом собрался на работу, поехал в офис… длинный был сон, очень натуральный, начальник ругался, что за март ни одной клетки не продано, я в тот же день заключил сделку, мне даже аплодировали…

Забыл сказать.

Мы в нашей конторе продаем клетки.

Бетонные такие, ну вы видели наверное, такие в несколько ярусов стоят, одна над другой. На них решетки ставят, потом людей запускают, люди туда всяких вещей натащат, шторы повесят, телевизор включат, сидят…

 

- Этот-то выбрался?

- Ага… ловкий такой…

- Где он сейчас?

- Упустили…

Я вам упущу… живого или мертвого достать… не-е, только живого, он мне живой нужен…

 

Мне было бы проще знать, что где-то имел место такой разговор.

Но такого разговора не было.

Никогда.

 

Сегодня я их увидел.

Этих.

Которые смотрели за мной. Там. В клетке. Я увидел их на экране, они пришли на премьеру чего-то там, пили вино.

Начал понимать, что за мной следят. Оттуда. С экрана. На ночь завесил экран простыней, утром простыня лежала на полу…

 

Девять единиц…

Не то.

Девять нулей…

Тоже не то…

 

Сегодня объявили, что телефонные номера с восьмизначных переводят на девятизначные.

 

Перебирал замки, ключи, коды. Наяву и во сне. Наяву – в огромной клетке с белыми стенами, где где-то там лежали мертвые тела, во сне – в огромном городе, куда кто-то засадил всех нас.

 

Десять нулей…

Не то.

Наугад набираю десять единиц.

Дверь скулит, открывается. Выхожу в клетку побольше, на двери темнеет двадцатизначный код.

Левел ап.

 

В наступающем году перейдут на десятизначные номера.

 

Сегодня они смотрели на меня из телевизора. Точно помню, что телевизор не включал.

 

Выход из клетки.

Я нашел его.

Даже сначала не поверил себе, как так – выход, почему – выход, да точно ли выход, да нет ли там, за выходом, еще одной клетки, еще больше, еще бесконечнее, еще безвыходнее…

Нет.

Выход.

Вон там, за решеткой, вон она, последняя препона к свободе. А дальше мир, большой, бескрайний, мир без клетки. Вон там дом какой-то стоит, большой, красивый, люди какие-то ходят, хорошо одетые, женщины смеются, что это у нее там за гнездо на голове…

Выход.

Там.

Еще думаю, как отомкнуть решетку, спохватываюсь, а наверху ничего и нет, это же перелезть можно… бли-ин, хороши, не додумались, потолок-то не судьба было сделать…

И хорошо, что не судьба.

Перелезаю решетку, кто-то кричит, немедленно назад, люди в форме бегут ко мне, вооруженные, ага, вот оно что, кто сказал, что в нашем зоопарке нет охраны…

- Да не трожьте вы его, что на человека набросились… мил человек… вам чего?

Узнаю этот голос. И этот взгляд.

Вспоминаю про перочинный ножичек…

 

…игарх заколот в своем особняке. Неизвестный перебрался через ограду, нанес два ножевых удара в сердце, после чего был застрелен охраной. По предварительным данным…

 

- Ну что… ключи тебе теперь…

- Теперь мне.

- Слушай, а это не ты его подослал? Чтобы ключики себе прихапать?

- Не я.

- А была мыслишка такая?

- Была.

- Во, молодец, люблю честных… честность нынче не в моде, да?

Рука с перстнем сжимает ключи…

 

Нынешний год…

Не подходит.

Мой год рождения.

Тоже.

Что еще… размеры вселенной…

Не знаю.

Какая-нибудь постоянная Больцмана…

Тоже. 2013 г.

 

Самоубийство в кредит

 

- Сегодня люди приезжают, - говорит хозяин.

Минька кивает. Не каждый день люди приезжают, людей и встретить хорошо надо. То есть, конечно, в сезон люди только так сюда валом валят, а в несезон люди – это большая редкость, а потому и встретить их надо как следует. В сезон – это под новый год там, или в Рождество, или летом, или по осени в сентябре. А сейчас апрель, сейчас какие люди, сейчас вообще кажется, на всем белом свете никаких людей нет, и всего-то есть, что Парадиз на берегу моря, и море перед ним плещется.

А вот – люди.

- Люди приезжают, - говорит хозяин.

Минька бежит на кухню, готовить креветки гриль, мисо-супы, лапшу пшеничную, лапшу фундозу, удон, собу, вертит Филадельфию и Калифорнию с кунжутом, Хиноки и Аляску Шик в черной масаге.

А то ведь люди приезжают.

Не каждый день.

Хозяин идет встречать людей. Это уже десятый хозяин на веку Минькином. Восемь других по очереди заходили в номер Люкс и кололи себе золотую дозу. Чтобы уснуть и не проснуться. А у девятого золотой дозы не было, он просто повесился в туалете.

Минька гадает, а нынешний хозяин повесится или золотую дозу примет.

Ладно, не о том речь, надо вертеть Волну и Азуми, Тизу в красной масаге и Хаято с тунцом.

А то ведь люди приезжают, у них последние дни. А последние дни, это дело такое, тут гуляют, как в последний раз, все, что есть в печи, все на стол мечи.

Плещется море, поет свою вечную песню. Миньке иногда кажется, что он различает отдельные слова.

На волнах качается лодочка луны. Знать бы, кто в ней катается.

Утром люди приехали. На яхтах приплыли. На вертолетах прилетели. Один, говорят, хотел на личном самолете сюда опуститься, только аэродрома тут и в помине нет, так он пообещал Парадиз вдоль и поперек засудить.

Про таких хозяин говорит:

- Идиотище.

И Минька про себя думает:

- Идиотище.

Приехали люди, расселились по комнатам, ходят в холле, едят, кому тори унаги, кому хофу, кому сикоку, кому нагасиму, кому саппоро. Смотрят на Миньку, удивляются, спрашивают:

- Давно работаете?

- Да… лет двадцать.

- Это ж сколько вам лет получается?

- Тридцать девять.

Люди удивляются:

- Так не бывает.

Минька пожимает плечами. Мало ли, что не бывает…

Над входом в зал реклама во всю стену, отдыхайте в кредит. Кому она тут нужна, непонятно. Вот рядышком объявление висит, вот оно нужно – Не можете договориться с банком? Не беда, поможем…

 

Её зовут Алина. Она сама так сказала. Сидит у барной стойки, ест чуку, строит глазки Миньке.

- …я такая в Лондон прилетаю с утра, у этого, у портье спрашиваю, где у вас тут Эйфелеву башню посмотреть можно, а он мне такой, а у нас нет, а только в Париже… бли-ин, я за что деньги отдавала, не могли для меня башню поставить… а на этом, Глазу Лондона круто…

Минька спрашивает:

- Это что такое?

- Ты чё, отмороженный? Колесо обозрения такое, вообще крутя-ак…

Минька кивает. Может, и крутяк.

- А ты где был?

Минька пожимает плечами.

- Да… в Хабаровск как-то ездил… у меня там сестра…

- Тебе че, в лом мир посмотреть?

Минька снова пожимает плечами.

- Денег нет.

- А у кого они есть? – Алина смеется, - будто не знаешь, как сейчас живут…

Минька знает. Хорошо знает.

 

Море поет свою вечную песню.

Серпик месяца качается на волнах.

 

Тут же в холле стойка – для тех, кто не может договориться с банком.

- Да вы без ножа режете, повторяю вам, последний раз, чего непонятно-то?

Какой-то дядька с красным лицом вопит возле стойки, обещает, что в самый-самый-самый последний раз…

Девушка у стойки скалит зубы, сокрушенно качает головой, ничем-ничем не могу помочь…

Дядька вопит еще что-то, вытаскивает кольт, откуда только взял, русским по белому сказано, вход в оружием запрещен. К дядьке кидается Васек, это охранник у входа, блин, не успел, выпустил дядька себе в голову всю обойму.

 

- …блин, я чуть не опысалась, когда он пушку свою достал, думала, в меня сейчас пальнет, - девушка из кредита сидит у стойки, пьет кофеек, - нельзя же так…

Другие парни и девушки кивают, нельзя так. Неприлично это, вот так, у всех на виду. У людей праздник, последние дни, танцы до утра, шведский стол, олл инклюзив. А тут человек стреляется. Это же делают потихонечку, чтобы не видел никто, в номере или ночью на пляже, так, чтобы уборщики до утра тело унесли и кровь песочком присыпали…

Миньке некогда, Минька сочувственно кивает, нельзя так, сам вертит дабл роллы, Филадельфию Москов, краб-авокадо-икра-масаго-огурец, завернул, порезал, хорошо, машинку сейчас сделали, в нее все закладываешь, она са ма свернет и порежет, только успевай подавать… горничные уселись рядышком, смотрят, не останется ли кусочка креветки или огурчика какого, или рис со дна кастрюли соскрести…

 

- …ну вот ты скажи, чё она телится, чё телится, чего ждет…

Альбина сидит у стойки, потягивает текилу. Минька слушает, кивает, Миньке некогда, мешает фунчозу-куриное-филе-паприку-лук-грибы-шитаке-зелень…

- …я в ее годы уже дом в кредит взяла, гарнитур мебельный, плазму во всю стену, холодильник, ноут… они еще такие кредит на ноут давать не хотели, говорят, на вас и так кредитов до фига… да на ком их сейчас не до фига…

Минька кивает. Заболтала его Альбина, вот уже и забыл, чего-то недоположил в эту Фунчозу ютай, вспомнить бы еще, что…

- …я такая говорю, я на вас жаловаться буду… потом забила на них, там банк новый открылся, там без первоначального взноса…

Минька кивает. Мысленно хлопает себя по лбу, сливочный соус забыл…

- …ну тут я вообще развернулась, они карточку дают, там на карточке овердрафт до одного миллиарда… ты прикинь, мы с Ленкой в Лондон махнули, и по бутикам, там этот, Марк энд Спэнсер, там еще такая люстра здоровая висит, не дай бог кому на бошку свалится… Я еще прикинь, на цены посмотрела, офигела прямо, два рубля, три… только потом просекла, что это в этих… юанях, или чего у них там…

Минька кивает. Собирает Калифорнию, в масаге, в черной масаге, в красной масаге, в зеленой масаге…

- Там еще огурец этот…

Минька вздрагивает, он огурец-то положить не забыл, нет, не забыл, вот он, зелененький…

- …ну небоскреб такой, его огурец называют… мы на последний этаж поднялись, прикольно так…

 

Сегодня ночью еще пятеро повесились в номерах. За завтраком про них говорили, качали головами, обсуждали. Свинство какое, повесились. Нет, чтобы золотую дозу себе впрыснуть или ампулу раскусить. Нет, повесились, как дикари.

Минька кивает, слушает, тоже качает головой, да-да, свинство. Миньке некогда, Миньке крабов понавезли, всех разделать надо, клешни отдельно, тушки отдельно, панцири снять, отварить, уксус не забыть добавить для вкуса… крабы отвариваться не хотят, расползаются, живые еще, щелкают клешнями, вон, у Миньки все пальцы покусанные…

- Минь, почем краб?

Это дядька какой-то вопрошает. Нет, не тот, который застрелился, а другой.

- Краб с чем? Вот, Калифорния есть с крабом, потом…

- Да не-е. Живой.

Минька прикидывает. Называет цену.

- Давай всех.

Минька дает всех.

- Порезать? Отварить?

- Не-е, живых давай.

Дядька с девчонками идет к берегу моря. Выпускает крабов в волны. Девчонки визжат.

Тем же вечером человек двадцать уплыли в океан на яхте, яхту продырявили, вместе с ней утопились.

 

Море лижет серпик месяца, совсем тоненький.

 

- …а я такая кредитку даю, а они такие – а недостаточно средств. Я чуть не долбанулась, мне так эти сережечки хотелось… хорошо там кредит давали прямо в магазине… до триллиона долларов без первоначального… Ну меня там из этого бутика за уши оттащить не могли…

Минька кивает. Алина говорит и говорит. Минька понимает, ей страшно, надо выговориться.

- …а мы с Лёликом потом такие в самолет сели и на Манхэттен махнули… я там еще себе квартирку присмотрела, там такие окна во всю стену, и город ночной…

Минька кивает. Крутит терияки в масаго. Сегодня минькин хозяин застрелился в номере. Уже объявился новый хозяин, одиннадцатый, матерый такой толстяра, похоже, добрый мужик…

- …а ты прикинь, там на первом этаже кондитерская, там конфеточки такие…

 

Гостей осталось мало. Кто застрелился, кто отравился, кто вколол себе золотую дозу. И жить стало поспокойнее, уже не надо с утра до ночи крутить хиноки и бансай.

Сегодня привезли осьминога, МИнька из него роллов понаделает.

- А сколько осьминог стоит? – спрашивает девушка с кредитов.

Минька называет цену. Девушка кусает губы. Кажется, ей тоже хочется купить осьминога и выпустить. Только дорогой, зараза, у девушки столько нету…

 

- …я такая ему говорю, и не звони мне больше, козел безрогий, знать тебя не хочу…

Алина говорит. Минька слушает. Минька не хочет слушать, Миньке надоело все, сейчас бы затаился в подсобке с книжкой, Васёк книжонку какую-то раздобыл, Краткая история времени, так там такие вещи, что и не снились…

Ладно, успеется.

Сегодня можно и Алину послушать. Все-таки пройдет пара дней, и кончится заезд, и больше Минька Алину никогда не увидит.

- А тебе правда сколько лет?

- Тридцать девять.

- Не-е, а правда?

- Правда тридцать девять. Хочешь, паспорт покажу.

- Да ну тебя, столько не живут.

- А кто мне запретит?

Алина смеется. Нехороший смех, так над шутками не смеются. Это называется – истерика. Минька все понимает, Алине страшно.

- А у тебя девушка есть?

- Нет.

- А то такой парень видный… и один…

Серпик месяца еле-еле виден, совсем его изглодало море. Алина уводит Миньку в темноту пляжа, Минька дает себя увести. По пути переступают через два трупа, парень и девушка отравились вместе. Минька настораживается, как бы Алина его не прирезала…

Море лижет серпик месяца.

Плоть Алины упругая, податливая, бьется пойманной рыбешкой…

 

- Минь, а ты когда повесишься?

- Никогда.

- Ну, это все так говорят. А когда-нибудь придется…

- Мне не придется.

- Да не, я серьезно.

- И я серьезно.

- А то давай вместе.

- Да говорю тебе, не буду я вешаться…

Алина смотрит на Миньку огромными глазами:

- А… ты как отдавать будешь?

- А я и не брал.

- Да ну тебя, так не бывает.

Минька води пальцем по песку, гоняет мелкого крабика.

- Бывает.

 

Сегодня пришли они.

Так всегда бывает, если кто не может сам, на седьмой день приходят они.

Миньке некогда, надо краба нарезать, и огурцы, и лосося, опять огурцы перезрелые привезли, как из таких готовить прикажете, и рис сварить, не дай бог к кастрюле пристанет, начальник потом самого Миньку в роллы закатает… Начальник ничего вроде, добрый, только всякой доброте предел есть…

А эти ничего оказались. Которые пришли. Нормальные. У Миньки мисо-суп заказали и курицу в терияки. Поели. Минька их по-другому представлял, в кожаных куртках, в темных очках. А тут люди как люди. Тихие. Вежливые. Всем своим видом как будто извиняются, что пришли.

А после полудня за работу принялись. Минька думал, в зале пострелушку устроят, горничные тоже так думали, у Миньке в кухне все попрятались. А они все цивильно сделали, постояльцев на пляж уводили…

Выстрелы. По две штуки на брата, такой и контрольный.

Какая-то девчонка от них вырывается, отбивается руками и ногами, не хочу, не-хочу-нехочу, не надо, не-надо-ненадо, ну пожа-алуйста…

Минька смотрит в зареванное лицо, с трудом узнает… что-то прорывает в груди, Минька выходит к ним…

- А сколько на ней?

- Что, простите?

- Сколько… на ней?

Один из них смотрит в свой планшетник. Называет сумму.

Минька идет обратно на кухню.

- Смеешься, там триллионы, - шепчет девушка с кредитов.

- Убийцы вы.

- А что мы, мы силком не тянем…

 

Два выстрела.

Первый раз над морем не видно серпик месяца.

 

- Готовить надо, - говорит хозяин.

Это уже двенадцатый хозяин. Предыдущий в море утопился.

Минька кивает, и сам знает, что работать надо. Резать, шинковать, стряпать. Головы отдельно, руки отдельно, сердца отдельно. Через машинку пропускать. Хорошую сейчас машинку сделали, в нее загружаешь, ручку крутишь, из нее уже готовые пачки банкнот выходят, йены, доллары, евро…

 

…без первоначального взноса.

…без переплаты…

…до трех лет… 2013 г.

 

Пусть только сунется

 

- Нет, землю мы ему не отдадим, - сказал Буйвол.

Его бычья шея налилась кровью, как всегда было, когда Буйвол говорил про него. Зачем, спрашивается, надо говорить про того, кто приводит тебя в ярость – непонятно. Буйволу виднее. Я его и не спрашиваю.

Я вообще предпочитаю помалкивать, я нездешний. Меня сюда пустили дай-то бог на один вечер, а если сидишь в гостях за столом, надо слушать и помалкивать.

- Пусть только сунется сюда, - верещит Крыса, - бошку ему оторвем. Нет, плевать я хотела, что он этой землей столько лет владел…

- Владел, владел, и что сделал? – буйвол мотает головой, - не-ет, шалишь, его к земле близко подпускать нельзя…

Я нездешний, мне полагается попивать воду, которую налили мне в чашку, сидеть и молчать. Все-таки не выдерживаю, спрашиваю про него:

- А… откуда он взялся?

- Да черт его пойми, - басит Буйвол, - одни одно говорят, другие другое…

- …говорят, его пришельцы подкинули, - верещит Крыса.

- Ага, ври больше, - Буйвол легонько толкает Крысу, - еще вспомни, что его из глины вылепили и душу в него вдохнули.

За столом фыркают. Я тоже растягиваю губы в улыбке. Как бы только не перевели разговор в другое русло, не терпится мне узнать, откуда он взялся, этот, которого так ненавидят в этом доме.

- Говорят, он на каких рудниках урановых родился, - добавляет Крыса.

- Да не на рудниках, а на гранитных скалах… - фыркает Буйвол, - там выход гранитных пород был на поверхность… вот он там родился такой…

Начинаю догадываться. Только бы не ляпнуть какую-нибудь глупость, не обидеть хозяев…

- Мутант?

- Тю, мутант, не то слово, - гнусавит Дельфин, который до этого молчал в углу, - чудовище… мы когда увидели, сразу просекли, что-то не то…

- …что добра от него ждать не надо, - пищит Крыса.

- А что не убили сразу? – спрашиваю.

На меня смотрят, как на психа. Сам на себя смотрю, как на психа. Где это видано, чтобы новорожденных сразу убивали только за то, что они тебе чем-то не нравятся. Наклоняюсь над чашкой, и верно говорят, пустили тебя хозяева в дом, так сиди и молчи, а не говори глупостей…

- Пусть только посмеет сюда вернуться… - басит Буйвол

- Не вернется, - пищит Крыса, - чего ради ему возвращаться, себе всю землю прибрал, высосал из нее что мог, так на хрена…

- К рукам прибрал? – спрашиваю.

- Ага, не говори… Он же раньше был тихоня-тихоней, мы вообще думали, что не выживет, - гнусавит Дельфин, - да где это видано, чтобы такой уродец выжил… ошибка природы… насмешка над здравым смыслом. А он ничего… зиму перезимовал… тут-то на ноги и поднялся. Там лесочек себе отхватит, тут рощицу, там поле…

Чувству, что чего-то не понимаю. Да я много чего не понимаю, говорю вам, нездешний я, неместный, мое дело сидеть и помалкивать, если в чужой дом на вечерок пустили. А кто виноват, что батареи разрядились, я уже думал, приземлить машину не смогу, разобьюсь к черту. Ничего, и батареи дали подзарядить, и в дом пустили…

Так что мое дело сидеть и помалкивать. И все-таки я чего-то не понимаю. Причем, очень…

- Ну вы говорите, рощицу… поле… но всю вашу землю-то он как?

- Вот и мы думаем, как, - пищит Крыса, догрызает корочку, - оглянуться не успели, он хоп – и все как есть к рукам прибрал…

- Руки у него ох, загребущие были, - гнусавит дельфин.

- А вам что оставил?

- А нам шиш. Его земля, и все тут.

- Помер он? – спрашиваю.

- Вроде бы да, - кивает дельфин.

- Да черта с два помер, все бы так помирали, - Буйвол оглушительно фыркает, - высосал из землички все, что мог, поджег ее к чертям.

Совсем не понимаю. Странный дом, странная земля, странный тот, про которого говорят…

- Нет, я понимаю, из земли все высосал, у нас тоже такие бывали… поджигать-то зачем?

- У него спроси… - басит Буйвол, - только черта с два ты у него что спросишь, ноги его здесь больше не будет.

- Прогнали его?

- Его черта с два прогонишь… когда земля горела, сам улетел куда-то… за тридевять земель… ты его не видел?

Я в своих странствиях много кого видел. Даже очень. Даже слишком.

- Как он выглядел?

Мне показывают фотографии на камине. Даже не спрашиваю, кто он, сразу вижу, вот он, настолько не похожий на других, настолько чужой, как будто его и правда подбросили какие-нибудь пришельцы откуда-то ниоткуда…

Вздрагиваю.

- Н-нет, такого не видел.

- И слава богу, чтоб он там сгорел к чертям или разбился…

Не совсем понимаю ненависти хозяев. Ну, прихватил себе землю, ну что с того. У нас тоже так заведено, кто землю обрабатывает, тому и земля. Так вот и получилось, что у братьев моих земли до хрена и больше, райские сады, молочные реки, кисельные берега. А у меня как-то с землей не получается, не мое это. вот и вышло так, что братья оставили мне клочочек земли на каком-то голом островке, да и то только потому, что совсем без земли оставлять некрасиво как-то… Вот и мотаюсь курьером, нынче здесь, завтра там…

- Он же, скотина, что делал… как выйдет в лес, так от него только так все разбегаются… кого-нибудь углядит и подстрелит из ружьишка…

Вздрагиваю.

- Да ну.

- Вот-вот… и ладно бы в голодные годы, когда жрать нечего, когда сами уже друг друга лопаем… а так, для удовольствия.

- Быть не может, - отвечаю.

- Точно тебе говорю, - верещит Крыса, - я у него как-то дома была… так он… ты прикинь, у него на стенах головы отрубленные развешаны. Вот так. Просто.

- Он что, ненормальный? – спрашиваю.

В ответ кивают, а какой же еще…

- А то с кого шкуру спустит, себе под ноги положит…

- Извращенец.

- Ну.

Холодный ветер бросает в окно пригоршни листьев, время такое, когда еще не осень, но уже не лето, и небо высокое, холодное, и впереди зима, темная, долгая… Не хочется уходить, по крайней мере, сейчас, да меня и не гонит никто, развязались языки у публики…

- …все себе прибрал… домов у него было как звезд на небе… - пищит Крыса.

- Что дома, города целые, - ревет Буйвол, - фабрики тоже его, вон, руины остались…

- …яхты… - бубнит Дельфин, - нефти от него до хрена и больше было… весь океан загадил…

Снова задаю вопрос, который не следовало задавать.

- А… вы-то все что молчали?

- А мы-то что, мы-то твари бессловесные были, - гремит Буйвол, - ты вон, на семейные фото посмотри, какие мы раньше были, копыта, хвост… Это потом уже по его примеру на ноги встали… азбуку освоили, ну, азбука от него осталась, мы от себя маленько добавили… крысы, муравьи, дельфины, слоны, собаки… вороны…

- …обезьяны, - добавляю я.

- Тю, обезьяны, про них и не вспоминай даже. Перебили мы по всей земле заразу эту… еще не хватало…

Киваю. Не понимаю, за что так обезьян, но киваю. Я здесь только гость. Пью воду, плохонькая вода, радиации в ней ни на грош. Ну да ничего, пить можно. Устраиваюсь поудобнее в корзине, а молодцы хозяева, сразу сообразили, что не нужны мне их плетеные кресла, растекаюсь в них слезной лужей, а подайте мне корзину.

Ладно, батареи зарядились, можно уже и собираться. Лет через двести, глядишь, доберусь до квазаров, там уже ждут…

Ждут…

Крыса выглядывает в окно, снова бросается в комнату, маленькая, юркая, глазастая…

- Ты чего?

- Он… он летит.

- Тьфу на тебя, - фыркает Буйвол, - придумала тоже. Он…

- Да точно вам говорю, он! Вы сами посмотрите, вон, летит…

Все бросаются к телескопам, к радарам, смотрят, точно, мерцает, приближается к земле неприметная звездочка…

- Глянь-ка, это не из ваших кто-нибудь? – басит Буйвол.

Гляжу. Нет, не из наших. Наши так корабли не строят, это каким кретином надо быть, чтобы ядерное топливо использовать…

- Не наши.

- Точно?

- Точно… наши корабли на торсионке делают…

- Смотри… а то мы его хлебом-солью встречать не будем.

- Буду смотреть.

 

- Это Земля? – спрашиваю у Андрэ.

Андрэ пожимает плечами, я-то откуда знаю, я там не был. Но по всем координатам, по всем картам получается – земля.

Хочется сказать – я уже и забыл, как оно на земле. И это будет неправдой. Я и не знал, как оно на земле. И никто из нас не знал. это было слишком давно, чтобы кто-то что-то помнил. Еще до Первой Колонии. Еще до Первого Пожара. До Второй Колонии и до Второго Пожарища. До великих войн, несть им числа. До великих разочарований. До великих потерь…

- Вода… Андрэ, там вода!

- Ты не обольщайся, это все вода-то соленая, не питьевая, я в файлах смотрел…

- А питьевой воды вообще нет?

- Есть, почему нет… все есть…

- Это правда, что там еда прямо на земле растет?

Андрэ пожимает плечами, я почем знаю. Вроде так говорят…

- Уважаемые поселенцы, просьба пристегнуть ремни, наш «Ковчег» готовится к посадке…

Думаю, что будет дальше. Нужно будет как-то начинать все сначала. Не так, как начинали в колониях, а как-то… как-то… не знаю. Чтобы не было Венликих Пожарищ и великих потерь…

Нужно будет как-то попросить прощения у этой земли. Не знаю, как. Нужно будет как-то подружиться с ней, тоже не знаю, как.

 

- Цельсь.

- Ну куда ты мажешь, куда м-мажешь, ты мне еще раз ракету упустишь, я тебя прибью! – пищит Крыса.

Буйвол осторожно наводит цель, жмет на Пуск.

Ждем.

Резкий хлопок, в сумерках на полминуты становится светло, как днем.

Глухие удары, будто кто-то бьет ладонями по стеклу.

Ветер гонит листья, гонит ветки, гонит все, стекло командного пункта разлетается вдребезги вместе с куском стены.

- Все целы? – гундосит Дельфин.

- Вроде да…

- Бли-ин, я чуть в штаны не наделала, - верещит Крыса, - во рвануло…

- Кто видел, куда обломки полетели?

- Да вон, к западу… в океан.

- Тем лучше, - басит Буйвол, - потонут на хрен…

- Потонут… а нам на черта эта грязь в океане? – гнусавит Дельфин.

- Потерпите… потом в пустыню снесете, закопаем…

- Вот так, его же оружием…

 

Листья водят хоровод. Еще не осень, но уже не лето.

Небо высокое-высокое.

Радары щупают космос.

- Нет, пусть только еще сунется, - басит Буйвол, разливает вино, - получит в рыло… это раньше бессловесные твари были… терпели… а теперь…

 

2013 г.

 

Поезд вверх

 

Вчера ночью прогрохотали мимо нас еще два состава.

Сегодня ночью прогрохотали три состава.

Днем составов не было. Вообще дня у нас не было.

Ночи, как таковой, правда, тоже не было. С востока мерцали предрассветные сумерки, на западе чернела глубокая густая ночь, ее можно было есть ложкой.

Ночью проехали три состава. Я выходил из домика, ждал, когда поезд остановится на развилке. Спрашивал усталого машиниста:

- Вверх или вниз?

Первый машинист, тощий, с горящими глазами, ответил:

- Вверх.

Я перевел стрелку на путь, который шел под горку вверх, поезд умчался в темноту, где на горизонте мерцали проблески голубоватого сияния.

Ближе к полуночи подкатил еще один поезд. Я даже задремал к тому времени, машинисту пришлось будить меня.

- А… чего такое?

- Стрелку-то переведи, мил человек.

- А вам куда?

Смотрел на него, не верил себе. Первый раз видел, чтобы человек просил перевести стрелку вниз. Обычно наоборот норовят как-нибудь вверх проскочить, под шумок, исподтишка…

- Вверх.

- Так и стоит стрелка наверх, чего спать-то не даете! – я показал на путь, уходящий вверх под горку, - езжайте не хочу…

Мимо меня прогрохотал состав. Почти пустой. Они всегда идут почти пустые, те, которые наверх. Я заглядывал в окна, видел каких-то сестер милосердия, борцов за мир, спасателей кого-то откуда-то, обгоревшего пожарника.

Состав исчез в темноте.

Часа через три проехал третий состав, этот даже не остановился, только чуть замедлил ход. Я кивнул машинисту, что, наверх? Он кивнул в ответ, наверх, наверх, будь спок.

Тут же у меня в кармане заверещал телефон. Звонок от шефа не предвещал ничего хорошего.

- Алло…

- Ты что делаешь-то, тебе жить надоело, или как?

- А… что?

- А то! Ты у него документы смотрел?

- А… вниз надо было?

- Ясен пень вниз, какого ж черта ты его наверх-то погнал? Давай назад!

Делаю машинисту отчаянные знаки, он делает вид, что не видит. Бросаюсь в домик, перекрываю шлагбаум где-то там, наверху…

Состав грохочет назад… бросаюсь чуть ли не под колеса, перевожу стрелку, машинист гонит вперед, как будто хочет в отместку переехать меня самого.

Поезд уносится вниз под горку, в темноту ночи, где далеко-далеко внизу мерцают красные всполохи. По-привычке заглядываю в окна, какие-то банкиры, менеджеры, женщины с оголенными плечами… Кто-то еще пытается веселиться, звенят бокалы, кто-то лежит на койке, беззвучно всхлипывает…

Отворачиваюсь.

У них своя жизнь, у меня своя.

 

Поезда ходят нечасто. Ну, то есть, когда как. Если война какая или чума, тогда, конечно, только успевай принимать, да еще и думай, как бы самому чего-нибудь не подцепить. Правда, хозяин, который в телефоне, сказал, что я ничего не подцеплю, мне нельзя.

А мало ли…

А в остальное время можно сидеть в домике, слушать, как плачет метель. Читать книги. Смотреть телевизор, благо, у меня все при всем, последние достижения науки и техники…

Грохочет состав. Выхожу из домика, смотрю на полные вагоны, ну-у, это вниз, вверх полными вагонами не едут… Прислушиваюсь к обрывкам фраз, квакающих, лающих, англичане, что ли, да нет, америкосы, вон, расселись, смотрят на меня, как на диковинное насекомое, сидят так, будто уже весь мир завоевали…

Ну, погодите уже, устрою я вам…

Перевожу стрелку вниз. Здоровяк машинист бежит ко мне, машет руками. Это что-то новенькое, как-то кулаками со мной проблемы еще решать не пытались…

- О, нет, нет, сэр, вы ошиблись… мы должны ехать наверх.

Фыркаю. Так я тебе и поверю, да чтобы вся эта орда завоевателей мира поперлась наверх… да не бывать этому…

Качаю головой. Неужели придется драться, да нет, быть не может, у них на этот случай что-нибудь предусмотрено…

Тут…

На полустанке…

- Взгляните, сэр…

Смотрю на помятый документ в руках машиниста, гамбургеры он туда, что ли, заворачивал… не сразу понимаю, но вот, блин, точно… наверх…

Покорно перевожу стрелку. Как бы не фальшивый документ… а нет, водяные знаки, все при всем…

Грохочет мимо состав. Люди, люди, люди. Мужчины, женщины, молодые еще, это плохой знак, если все молодые едут, война, что ли… да нет, тут и женщины…

- А что случилось-то? – кричу в окна.

Люди отмахиваются, кто-то отвечает что-то, но слишком неразборчиво, не успеваю понять.

Состав набирает скорость, исчезает в темноте.

Иду в избушку, от нечего делать включаю экран, в эфире новости, с вами… тьфу, блин, опять начнется, пенсии отменили, зарплаты урезали, цены задрали до небес…

- …сегодня одиннадцатого сентября в восемь-сорок-шесть по местному времени самолет…

Смотрю на черный дым. Во, блин…

 

А?

Я как сюда попал?

От поезда отбился.

Нет, я серьезно. У меня это в крови, на каждой станции выходить. Сколько раз от поездов отставал, только мне что в лоб, что по лбу. Вот и здесь тоже. Когда сердце прихватило, в поезде этом оказался… еще орал, а где мое тело, тело потерял… а все хохотали, на хрена оно тебе, ишь, спохватился, при жизни-то не больно его жаловал…

Ну вот.

На полустанке состав притормозил, вот я и вышел. Хорошо здесь, снег, и небо беззвездное, и только по пустоте парят высоко-высоко синие треугольники…

Вот пока то, да се, поезд уехал.

Я остался.

Стрелочником.

Иногда из вагонов выбирались люди. Умоляли спрятать их где-нибудь. что странно, сбежать норовили даже из тех составов, которые шли наверх. Я прятал людей в домике, просто так, знал, что они бесследно исчезнут.

 

- …вы понимаете, я для них все… все… а они со мной как поступили… вы видели… вы бы видели…

- Да, да, видел по телевизору… ужасно…

Кланяюсь господину Кадаффи, или как его велено звать-величать, товарищ Кадаффи… Кивком головы показываю, что пора бы уже в вагон, и счастливого пути…

 

Пару раз видел самолеты. Там, высоко. Нет, не наши боинги и конкорды, а какие-то синие, треугольные самолеты, бесшумно летящие из ниоткуда-то в никуда-то. Пару раз спрашивал у начальника, что там летает, пару раз не получал ответа.

 

Перевожу стрелку. Смотрю, как мимо грохочет бронированный состав, вагоны, украшенные бархатными креслами, позолоченными люстрами, накрахмаленные скатерти, серебро…

Вижу одного-единственного человека, который едет в поезде, на мгновение встречаюсь взглядом с его узкими глазами, он поднимает руку в знак приветствия.

 

Почему-то все жду, что от поезда отстанет какая-нибудь женщина. Вот так. Просто. И не будет знать, куда ей идти. А я ей скажу, что у меня дом есть. И горячий чай. И чего покрепче.

 

…подскакиваю на кровати, слушаю грохот поезда за окнами. Во, блин, я даже не помню, куда стрелку в последний раз переводил, вверх или вниз, а то ведь так недолго и…

Выбегаю на улицу, готовый заорать стой-стой-стой – и опустить шлагбаум.

Смотрю.

С ума я сошел, что ли…

Очень похоже.

Нет, никакой ошибки. Состав грохочет с запада на восток. Еще не понимаю, как это может быть, может, ошибся, сейчас развернется… нет, едет, едет с запада на восток.

Смотрю на людей в вагонах, мужчины, женщины, дети, худые, ободранные, иссеченные плетьми, это снизу. Да тут и верхние есть, вот они, в ярких одеждах, поят людей снизу живой водой, кормят плодами с древа познания…

Хочу крикнуть им что-нибудь, сам не знаю, что. сухонькая старушка у окна видит меня, прикладывает палец к губам.

Той же ночью с запада на восток прогрохотало еще два состава. Поменьше.

 

- Что-нибудь нужно? – спрашивает хозяин в телефоне.

- А… да нет, вроде все есть.

Вот именно, что вроде. Как всегда помнил-помнил, что хотел, как всегда забыл-забыл.

- Все в порядке?

- А… да.

- Точно?

Холодеет спина. Кажется, он знает. Кажется, он проверяет меня…

- А… да.

- Ну, хорошо, если что, звони.

Кажется, он не просек. Кто его знает…

Думаю про поезда. А что тут думать, я про них ничего не знаю.

Правда, сегодня краем уха слышал по радио, столкнулись два поезда, но так и не разобрал, где это случилось, там или здесь…

2013 г.

 

…Одну молитву чудную…

 

Слышишь, великий, к тебе обращаюсь!

Не знаю, как тебя зовут. Ты мне не сказал. А сам я не знаю, где мне. Вот жена сказала, как ее звать, Оё. И я знаю. И сына знаю, как звать, Алу. Потому что жена так назвала, в честь отца своего, знатный был охотник.

А тебя как зовут, не знаю.

Даже не знаю, где ты живешь. Может, на высоких горах, куда человек не поднимется. А может, еще того выше…

Слышишь меня?

Кричу тебе – через вой метели, сквозь ветер и снег, не знаю, слышишь, нет…

Да должен слышать. Ты все слышишь. Все видишь. Все знаешь. И меня видишь, как замерзаю я в снегу.

Зову тебя, не знаю, как звать-величать. Помощи прошу. Мать, покойница, говорила, тебя если попросить хорошо, все сделаешь. Вот и прошу тебя. Не откажи. Помоги.

Я же много не прошу, нам бы зиму пережить эту. А то зима уже третий год тянется, спасу нет от окаянной. Не откажи, пошли кров хороший, где холода пережить можно, пещеру в скале, или рощу какую. Ну и огня, без огня совсем невмоготу в холода. Был огонь, да Оё не углядела, погас. За такие дела надо бы об бока все дубинки пообломать, да жалко ее, хворая, как бы не померла…

Слышишь ты?

Как тебя там… не знаю. Прости, что не по имени. Мне многого не надо, да я же не для себя прошу, для жены, для сына, им-то что пропадать…

Нам бы зиму пережить где… Смотрю в метель, в темноту ночи, то есть там Ты, то ли нет Тебя…

 

Слышишь, как тебя там…

Не знаю, как тебя там… много у тебя имен, одни говорят так, другие эдак, уже и не знаю, кого слушать…

Стою перед каменным изваянием, вроде как ты в этом камне прячешься. Хотя кто тебя знает, камней-то много, а ты один, так в этом ты камне или в каком другом, черт тебя пойми…

Не знаю, как к тебе обращаться, какие речи говорить, еще ляпну чего не так, ты еще и прогневаешься. Ты не гневайся, не учили меня с тобой говорить, это жрецов учили, не меня.

Я же многого не прошу. Я прошу, чтобы Батый с ордой своей мимо земли нашей прошел. Пусть на другие земли идет, благо, много земель. Другие земли тоже жалко, конечно, тоже люди живут, только пусть лучше их Орда дочиста выжжет, чем нас…

А еще лучше пусть царица-молоньица орду всю выжжет, чтобы и пепла от хана Батыя не осталось.

Слышишь?

Даже не знаю, слышишь ты меня или нет. Вроде говорит, все слышишь, все видишь, все знаешь, да кто ж тебя знает… идолов-то деревянных много стоит, а ты один, вот и думай, в каком ты идоле сейчас спрятался. Я уже и крестик на идола повесил, а то одни говорят, идолам молиться надобно, а другие твердят – не-ет, надобно кресту молиться…

Даже не знаю, слышишь ты меня или нет, а то, может, зря я все это. хоть бы знак какой подал, весточку какую, молоньицу там или гром небесный. Я же много не прошу, мне бы только чтобы хан Батый мимо прошел, землю нашу не тронул, а то вон, уехала сестра моя в княжество ….. за мужем за своим, а тут хан Батый пришел, одно пепелище от княжества … осталось, и Лада моя сама на меч кинулась, чтобы не забрали ее вороги поганые…

Слышишь меня?

Не знаю, слышишь, нет… слышишь – защити, убереги, укрой от ворога землю нашу…

 

Милостивый господин, не знаю, как вас звать-величать!

Мистер, вы простите бедного Билли, что обращается к вам не по фамилии! Бедный Билли еле-еле помнит собственное имя, где уж ему упомнить чужие имена… Билли даже не помнит, как зовут хозяина, а что, хозяин, он и есть хозяин, сэр… и хозяйку Билли не помнит, помнит только хозяйского мальчика, милого Майкла, пошлите ему, сэр, долгие годы и всех благ…

Ох, опять не про то говорит Билли, вот всегда такой Билли, вечно не про то говорит…

Добрый сэр, уж не знаю, как вас звать-величать, вы уж помогите бедному Билли, вы уж простите ему грехи, если Билли чего когда не так сделал, это Билли чесслово не со зла, уж такой он уродился, все из рук валится…вы уж сделайте так, милостивый сэр, чтобы не нашли Билли, а то разыщет хозяин Билли, семь шкур с него спустит, хозяин сам обещал!

И не виноват Билли совсем, с кобылой этой норовистой, проклятой Мэг, сам дьявол не справится, где уж тут Билли с ней совладать! А Билли полночи не спал, латал эту упряжь, а наутро – давай, вставай, да запрягай, да поехали в город…

И в мыслях у Билли не было коляску переворачивать, все эта Мэг окаянная! А уж что бедный масса Майкл разбился насмерть, так того Билли себе в жизни не простит, вот до самого скончания времен не простит!

Дорогой сэр, уж не знаю, как там вас по имени… вот хозяин знал, он каждый вечер перед вами на колени опускался, молитвы вам говорил… Вы уж простите бедного Билли, он сам себя в жизни не простит, вы уж сделайте так, чтобы не нашли бедного Билли, чтобы ищейки не разнюхали! Билли же знает, вы все можете, и чего никто не может, вы можете, на то вы и господин над нами над всеми…

 

Отче наш, который на небесах…

Нет, не то… не умею я молиться, не умею… мамка, покойница, умела, мне-то где… сам на иконах писал, Бога нет…

Вот тебе и нет….

Как там… да будет светлым имя твое… да будет…

Тьфу ты, черт…

А, черт, черта-то поминать и не надобно… не к тому обращаюсь…

Ты прости, молиться-то не умею, не приучен я. Да много за что прощения у тебя просить надо, и церквушку нашу в деревне сжег, и батюшку нашего к стенке поставил, сам объявил – пли. Да ты бы этого батюшку видел, вот где кровопийца, ты бы сам его к стенке поставил…

Ладно, не о том речь…

Ты прости, виноват я… да что виноват, видел бы, как мы жили, тут бы и самый смирный взбесился бы…а потом все как с цепи сорвались, у всей страны крышу снесло…

Ладно, не о том речь…

Как тебя там… не знаю я… защити. Видишь же, не для себя стараемся, для всех, если эту гниду в Москву пустим, уже не знаю, чего будет… ничего уже не будет… видел бы ты, что за твари, да из самой преисподней эти твари повылезли…даром, что на оружии у них с нами бог намалевано…

Убереги… хоть что сделаю, только убереги, хоть в монастырь пойду, хоть чего… видишь же нас оттуда, с небес… за что нас оставил…

 

Это, самое…

Слышь…

Ну не знаю я, как с тобой… не умею, блин… да у меня язык вообще не тем концом не в то место вставлен, вот чё… меня, блин, только на трибуну поставить… и речь говорить, блин…

Вот чё… я к тебе зачем вообще…

А потому что не к кому больше… мамка с утра до ночи на работе вкалывает, к ней пойдешь, она только – отстань, вон пошёл, не мешай… будто я вообще не знаю, чё устроил… училка дура орет на всех, класс дебилов, класс дебилов… какая училка, такой и класс, блин…

Я чё хотел-то… да сам не знаю, чё хотел… я тут вообще с крыши прыгнуть решил… Ну девчонка одна тут с крыши прыгнула, Вконтакте на страничке написала, меня никто не понимает, жизнь кончена, он ушел. И сиганула. Двадцатый этаж…

Главное, сам не знаю, чё у тебя просить… вроде все есть. Комп есть, андроид есть, мамка на айпэд разорилась… Батя в Париж возил, а на хрена, меня куда-нибудь спихнет, а сам со своей новой в кафешке целуется, или еще чего где…

Так что это… самое…

Чё я хотел-то…

Не знаю, чё хотел… просто… задоблало все.

Я даже не знаю, как тебе писать… ты бы хоть нам свой адресочек дал, аш-ти-ти-пи-вэ-вэ-вэ и все такое. Или у тебя там компа нет… ну да, я иконы видел, там ни у кого компа нет.

Просто…

Это самое…

…не знаю, чё…

 

Прошу тебя…

Не знаю, как просить.

Не учили меня, не до того было. Может, кто и знает, как просить, а я не знаю. Я даже не знаю, правильно я пришел или нет, черт пойми. Вроде здесь это место, дом этот, где с тобой разговаривать можно. С кем с тобой, тоже не знаю. Кирюха сказал, у тебя что ни попросишь, все сделаешь…

Если очень попросить…

Еле добрался до тебя, думал, меня эти крысы сожрут уже к чертям собачьим. Чш, чертей поминать нельзя. прости, забылся. Забудешься тут, одним глазом на портрет твой смотрю, другим глазом слежу, чтобы никакая дрянь сюда не приперлась. А то от дома от твоего руины одни остались, проходной двор блин, заходите, гости дорогие…

Я же что хотел… я же немного хотел, ты не думай… это… маску поновее, а то моя вообще уже на ладан дышит, я что с ней что без нее такие дозы хватаю, что мама не горюй. Ну шлем получше можно. Батареек бы, а то смешно уже, фонарик есть, а зарядить нечем. Пушку бы еще получше, с этой ходить стыдно.

Чего еще… да хватит уже, и так сильно много запросил… надо бы взамен дом твой подлатать, крепко его бомбежкой задело…

А, вот еще что… Сделай так, чтобы Анька кровью не харкала. Дозу хватанула, умирает, так ты бы ей помог…

…не знаю, как тебя там…

 

Обращаюсь к тебе.

Потому что больше не к кому.

Потому что больше никого нет.

Я даже и не сразу понял, что больше никого нет. Как-то быстро мы все исчезли. Мы, все. Еще недавно переписывались друг с другом, делили землю, плели какие-то интриги, козни, убивали друг друга…

И вот – всё.

Никого нет.

Есть только ты.

То есть, я даже толком не знаю, есть ты или нет. одни говорили – есть, другие говорили – нет. бывало, воевали даже…

Я что к тебе обращаюсь…

Да ничего.

Просто больше не к кому.

Я что прошу…

Да сам не знаю. Вроде все есть. То есть, ничего нет, конечно, но мне хватает. По мелочам. Бункер, вроде, ничего, приличный. Комбикорма на мой век хватит. Что там снаружи пустыня раскаленная и солнце в полнеба, так то не моя беда.

Что я у тебя прошу…

Сам не знаю.

Человека прошу. Хоть какого-нибудь. неважно. А еще лучше не одного. Чтобы это был еще не конец. Чтобы что-то осталось… после нас…

 

Прошу тебя…

Сам толком не знаю, как просить…

Я к тебе обращаться-то не умею…

Нам много-то не надо, зиму бы пережить…

 

Прошу тебя…

Даже не знаю, есть ты или нет…

Мне бы хоть человека еще раз увидеть. Неважно, какого. Но лучше хорошего, конечно… сколько от людей отгораживался, и тут на тебе…

 

Прошу тебя…

Только бы огня немного и рощицу какую, от ветра укрыться…Еще бы пташку какую или зверушку, кишки уже от голода свело…

 

Прошу тебя…

Уже знаю, что дохлый номер – тебя просить. Сколько веков тебя люди о чем только не просили, все без толку… то ли нет тебя, то ли не слышишь, то ли у тебя таких миров еще штук пятьсот, некогда тебе…

 

Прошу тебя…

Уж не знаю, как просить…

 

Портал расступается, выпускает обросшего человека, закутанного в шкуру косули, за ним плетется нечесаная женщина, тащит на руках что-то скулящее, горячее… Косматый человек оторопело смотрит на него, вот он какой, повелитель всего и вся, бледный до синевы, с огромными глазами, сидит перед скрижалью, по которой бегают цветные картинки…

Он неловко встает, тянется к незваным гостям.

- Не бойтесь… не бойтесь… ничего я вам не сделаю…

 

2013 г.

Консервированное лето

 

С давних времен человечество было обеспокоено проблемой сохранения лета не на короткий период времени с апреля по октябрь, а на весь год. В самые ранние времена первобытные люди использовали поистине языческие способы сохранить лето: собирали кусочки лета, выросшие на земле, сушили их, варили всевозможные снадобья, кушанья, хранили их в подполе.

В более поздние времена человек все больше совершенствовал способы сохранить лето: лето консервировали, сушили, делали из лета вытяжки и настойки. В те времена люди искренне считали, что тем самым сохраняют лето. Однако, попытки законсервировать, к примеру, солнце или радугу заканчивались неудачей.

Только в ХХ веке были зафиксированы первые удачные попытки законсервировать солнце с помощью так называемых электромобилей и солнечных батарей. Однако, данные попытки не получили должного распространения в силу своей дороговизны и трудоемкости.

В начале двадцать второго века были предприняты более удачные попытки законсервировать солнце: я говорю об открытии Цахеса А.С. который создал аккумуляторы солнечной энергии. Правда, у аккумуляторов был существенный недостаток, они начинали отдавать свою энергию только миллионы лет спустя. Но Цахес А.С. решил и эту проблему, перенеся аккумуляторы в далекое прошлое (см. каменноугольные леса)

Люди издревле приносили лето в дома, выращивали его в горшках на подоконниках, в аквариумах, в зимних садах. Люди привозили лето из жарких стран и сажали в клетки. Какое-то время люди пытались брать пример с перелетных птиц, зимой улетали в теплые края, где было лето.

Лето пытались сохранить на фотографиях и картинах, в бутылках и ракушках.

Однако, люди понимали, что все эти попытки сохраняют только жалкий суррогат лета, сберечь настоящее лето не представлялось возможным.

Проблема была решена только в конце 22 века нашим соотечественником Флеровым Т.А. Он первый нашел способ консервировать настоящее лето. Сначала консервированное лето было небольшим и очень дорогостоящим, позволить его себе могли единицы. Флеров немного усовершенствовал технологию, после чего консервированное лето стало достижением каждого.

У консервированного лета обнаружился только один существенный недостаток. Проблема, о которой я говорю, обнаружилась следующей весной…

 

Что там обнаружилось, ничего там не обнаружилось… ждали весны, ждали лето, масленицу справили, все при всем, жена уже все уши мне прожужжала, что ей туфли надо, дочь…

Ждали лета.

А лето не пришло. Неоткуда ему было прийти. И некому было прийти. Разобрали. Растащили. Раздербанили. По банкам, по склянкам, по трансформаторам.

 

Впрочем, потеря настоящего лета не особенно коснулась население. У каждого дома было свое персональное лето, которого ему было достаточно, даже низшие слои населения могли пользоваться летариями, удобными и простыми в обращении…

 

Все верно, вроде. Одно непонятно, почему мне его так не хватает. Лета. Вот так вот каждую весну (уже не весну), каждый май (уже не май) выхожу на улицу, думаю, а вдруг. Вдруг гарантийный срок у этих накопителей кончился. Или побились они, бывает же, кто-нибудь уронит, разобьет, и выскочит лето, и убежит, и только его и видели…

Или вообще привиделось все это. Пригрезилось. Прибредилось. Никто ничего не изобретал. И выйду на улицу, а там…

Нет ничего там, только метель свищет.

Прихожу домой, включаю персональное лето. И хочется разбить его ко всем чертям, на кусочки, и не собрать больше. Никогда. Сам не знаю, что на меня накатывает. Вроде бы и солнце то же. И небо то же. и песок. И море. И облака. И чего-то не хватает. Чего-то…

Чего? 2013 г.

 

Искусство стиля

 

Добрый день, дорогие читатели уже полюбившейся всем рубрики: Искусство стиля – приемы и методы. Сегодня мы поговорим с вами, как с помощью одежды и макияжа скрыть некоторые недостатки.

Прежде всего – алчность. Алчность можно скрыть с помощью достаточно броских нарядов, за которыми алчность не будет видно.

Если вам нужно замаскировать ненависть к кому-нибудь, вы можете сделать это с помощью яркой губной помады и достаточного количества очаровательных улыбок.

Многие спрашивают – как скрыть неуверенность в себе? если ваша неуверенность не слишком большая, вы можете просто спрятать ее в сумочку.

Если за вами тянется темное прошлое, вы можете укрыть его достаточно длинным шлейфом.

Многие спрашивают – как скрыть грехи молодости? Если они вылезают к месту и не к месту, можете спрятать их с помощью высокой прически.

Конечно, речь идет именно о маленьких грехах. Крупные грехи можно скрыть крупными аксессуарами в одежде – медальонами, браслетами, серьгами. Если же скрыть нужно не грех, а целое преступление, тут помогут длинные платья до щиколотки.

Если вы кого-то предали, то можете спрятать предательство за большим бюстом (см как зрительно увеличить бюст)

Если вы подставили кого-то на работе, можете скрыть этот грех с помощью делового жакета.

Если, боже упаси, на вас висит убийство, попробуйте закрыть его накидкой. Хотя, честно могу сказать, что по этой причине накидки выходят из моды, а убийцы предпочитают рисковать, что их грех обнаружат, нежели закрыть накидкой.

Несдержанность лучше заковать в кольца с большими камнями.

Ну и напоследок остается позавидовать тем, кому скрывать нечего, и кто может ходить в легкой одежде, еле прикрывающей достоинства. И помечтать о тех временах (увы, давно канувших в Лету) до Трансформации, когда изъяны души еще не передавались нашему те…

2013 г.

 

Сколько стоят сосны

 

Мне очень понравились сосны, они так хорошо шептали о чем-то на своем соснинсом языке, от них пахло чем-то свежим, тягучим, от чего кружилась голова.

Я хотел спросить, сколько стоят сосны, но мне никто не ответил. Отвечать было некому.

Я еще раз посмотрел на сосны – на них не было ценника, не было полоскового кода, ничего не было. Хотелось пожаловаться в администрацию магазина, только администрацией здесь и не пахло.

Я поискал глазами ценник, сколько стоит полежать на траве. Ценника тоже не было, не было даже инструкции, сколько человек одновременно могут поваляться в клевере и доннике. Наконец, я осторожно сбросил ботинки и лег в траву, решил, что заплачу, когда меня заметит какой-нибудь охранник.

Охранника не было.

Ничего не было.

Солнце светило слишком жарко, я не знал, как его отрегулировать, и нигде не было обслуги, которую я мог бы спросить. Изредка солнце начинало светить чуть бледнее, потом снова разгоралось ярко. Кто-то его регулировал, или просто баловался с ним, я не понимал.

Чуть поодаль текла вода, много воды, я долго шел против течения, искал кран, чтобы закрыть, так и не нашел. Хотел позвонить в водослужбу, только телефон не отвечал.

Среди сосен и травы мелькали чудесные игрушки – бегали, прыгали, летали, роняли пестрые перышки. Я все искал их продавца, бывает такое, встанет человек, выпустит на тротуар электрических хомяков и попугаев, налетай, покупай…

Продавца не было.

Я даже обломил ветку у сосны, надеялся, прибежит охранник, задаст мне жару – никто не прибегал.

Я слишком мало знал про этот универмаг – который начинался за последними постройками гигаполиса. Я никогда не был здесь, как-то руки не доходили. Друзья все звали с собой, айда, в выходные махнем, я все отмахивался, отнекивался…

А теперь нужно было как-то разобраться с этой системой. Чувствовал себя беспомощным, как если бы купил себе новый бук, и нужно было разобраться, как включить, как настроить, а тут еще если эту кнопочку сбоку нажать, а потом на шифт, там окошечко откроется…

Здесь кнопочек не было. И окошечек не было.

А нужно было как-то разбираться, как-то начинать жить. Потому что в гигаполис я уже не вернусь, от гигаполиса остались руины, что-то рвануло, что-то вспыхнуло, я откуда знаю, что, у меня-то что спрашиваете, я вам не специалист…

2013 г.

 

Рука мертвеца

 

…где райский сад лежит, про то все знают. Как подниметесь на холмы, да пройдете по разбитой дороге, вон там и рай. А вот как попасть в рай, про то мало кто знает, а кто знает, тот и помалкивает, а то мало ли что.

Я-то знаю. То бишь нет, я там сам не был, где мне. А вот братан мой был, что верно, то верно. Братан мой человек такой, врать не будет, уж если говорит – был, значит, так оно все и было.

Братан мой что прознал – чтобы в рай попасть, это надо руку мертвеца. То есть, не всякого мертвеца, конечно, а такого, который сам в раю живет. Откуда прознал – неведомо, братан мой вообще много чего знает, чего никто не знает, откуда он только что берет, я только диву даюсь.

Вот, прознал братан про руку мертвеца. Причем, не всякая рука помогает в рай попасть, а только правая. Вроде бы так знающие люди сказали. А может, не говорил никто ничего, может, братан мой сам про все догадался, кто ж его знает. Братан мой вообще догадливый, он чего придумал, колесо от прялки под корзину приладил, корзина на колесе по дороге едет, тащить ее на себе не надо.

Так-то.

Ну вот, а дальше дело за малым было. Братан мой по ночам вокруг да около города ходил, смотрел все, не покажется ли оттуда кто. И дождался-таки, досмотрелся, глядь-поглядь – идет по темноте ночи небожитель, ищет чего-то там в траве. То ли райское яблоко он обронил, то ли звезду с неба.

Братан мой не будь дурак из лука его и подстрелил. Уж на что сейчас стрелки у нас меткие, только братану моему они и в подметки не годятся. Он-то бьет без промаха, точнехонько прохожему в жилку на шее и попал.

Отсек ему руку, бережно так, тут с умом отсекать надо, чтобы запястье прихватить. Завернул руку в тряпицу, чтобы кровь не текла, принес домой.

Про руку никому не сказал, братан мой редко-редко кому что скажет…

Ну и вот, значит. А через пару деньков пошел мой братан в рай. В рай же как, золотые ворота ведут, красотища неземная, и ворота вроде бы открыты, а не попадешь. Только шагнешь к воротам, тут-то они и захлопнутся.

А братан мой прошел.

Как прошел?

Рука мертвеца у него с собой была. Рука мертвеца, она кого хочешь в рай проведет.

А в раю хорошо. В раю ночью светло, как днем. И зимой тепло, как летом. Братан говорил, там дома до небес, и войдешь в комнату в доме, и она сама тебя под небеса поднимет.

А? Ну да, страсть. Я бы в жизни туда не пошел, струхнул бы. Ну а братан мой отчаянный, он не то, что в рай, он и в ад спустится, не дрогнет.

Да и вообще правильно братан сказал, с рукой мертвеца в раю бояться нечего. Рука-то мертвеца, она же не простая – волшебная. Она для своего хозяина что хочешь сделает. Вот, захотел, например, пить-есть – к стене дома подошел, руку мертвецкую приложил – и на тебе, выбирай, чего хочешь, и напитки дивные, и кушанья, каких в нашей деревеньке век не сыщешь. Или там одеться решил покраше, как в раю ходят. Так ты иди в дом, где одежды полно, с рукой мертвеца тебя все двери пропустят. Выбирай, чего хочешь, а чего выбрал, к тому руку мертвого приложи, чтобы себе забрать.

Так-то.

Братан нам чего только из рая не приносил. И кушанья всякие, и вино, и одежды дорогие, и шкатулку волшебную, ее пальцем тронешь, она светится, вроде как испугалась тебя. Тут бывали у нас раньше по деревне всякие, которые говаривали, что нет никакого рая, сказки все это, так, светится что-то на холмах, а что светится, поди-разбери. Так помню, кто-то вот так про рай варежку раззявил, братан мой хоп – и кинул перед ним дорогие одежды, и драгоценные камни россыпями, и много еще чего, и говорит – а это все откуда? Откуда, а?

Так-то.

Ну да недолго счастье его длилось. Чудо, оно тоже не вечное, говорят же люди, сокровища несметные на дне моря найдешь, а наутро они в рыбью чешую превратятся. Вот и у братана моего тоже рука мертвеца умерла. Вроде мертвая была, а умерла. Было как-то, пришел братан в рай, только поднес руку к стене, где всякие кушанья – а стена не шелохнется, еще и красным окрасилась.

Так-то.

Ну, у руки мертвеца тоже свой срок есть. Только братан мой не промах, он-то уже знал, чего делать, чай, не первый день на свете живет. Тем же вечером братан мой небожителя одного в переулке порезал, руку ему отсек.

Эта рука подольше прожила. Братан даже домик на колесах купил, который сам ездит, и человека нанял, чтобы домиком правил.

Только рай – место-то коварное, недоброе, уж на что братан мой хитер, а рай его похитрее будет.

Это все случилось, когда братан мой дом себе прикупить решил. В раю. А что, хуже других, что ли? Все при всем, домик себе выбрал, руку мертвеца приложил…

И…

…и ничего.

Не дала ему дом рука мертвеца.

А все почему?

А все потому, что мало здесь руки мертвеца. Что для того, чтобы дом себе взять, это ногу мертвеца надо. Это братан мой уже не сам догадался, это его там небожители надоумили. Ну, братан не будь дурак кокнул прохожего в переулке, руку его взял и ногу.

Отчаянный был человек.

Уж на что сейчас парни не боятся ничего, в лес в одиночку ходят, только до братана моего далеко им. Он уже и нас туда звал, в рай жить, только мы не пошли, боялись.

И не прогадали. Было чего бояться.

Это случилось, когда братан мой полетать захотел. То есть, летать-то мы все хотим, а в раю народ честной и по правде летает. Заходишь в дом большой, он по небу летит. Ну, вы видали небось, бывает, идешь через поле, и над головой пролетает чего-то, птица не птица, не поймешь. А это вот. Люди летят.

Ну и вот, решил братан в доме летающем полетать. Поднимается по ступенькам к дому летучему, потихоньку руку мертвеца прикладывает.

И ничего.

Не пускает его дом.

Братан давай потихохоньку ногу мертвецкую прикладывать.

Опять ничего.

Не пустил его дом.

Что оказалось-то… ну, это потом уже братан мой просек… там голову мертвеца надо было. Потом уже подсмотрел, как небожители в летучий дом заходят, виском к косяку прикладываются.

Так-то.

Тогда вроде все обошлось, спустился братан мой на землю грешную, люди в форме его спросили еще, чего такое, не хватило? Братан мой не понял, что к чему, ну сказал, не хватило…

Тем вечером братан к нам наведался, про все рассказал. Думал, как бы ему голову мертвеца раздобыть. То бишь, раздобыть-то это полбеды, а вот как бы спрятать ее, чтобы не заметил никто, это да…

А больше мы братана не видели.

Так-то. Братан мой, конечно, хитрее всех хитрых, только рай-то похитрее него будет. С раем шутки плохи, кого туда черт занес, тот обратно уже не воротится…

 

Мой генерал, мы нашли его.

- Кого? Карандаш мой, который за тумбочку завалился? Ой, спасибо, молодцы какие, всем по ордену дать.

- Да нет… этого… который руки резал.

- Взяли?

- Нет.

- А говорите, нашли.

- Пристрелить пришлось. Он как бешеный…

- Ловко выдумал… руки резать… номер его?

- Нет… номера.

- Ослышался, наверное?

- Нет номера. Оттуда. Дикий.

- Нехило… Надо же, догадался парень…

2013 г.

 

Взрослая жизнь

 

…прежде всего, надо осторожно подвести взрослого к мысли, что взрослая жизнь – это не навсегда. Конечно, приятно каждый день ехать на работу и сидеть в офисе, но рано или поздно все кончается. Даже самое хорошее.

Если взрослый еще ничего не понимает в жизни, задайте ему, например, вопрос, почему в мире есть взрослые и дети. Скорее всего, он расскажет вам распространенную у взрослых легенду о любви, о размножении человека, о том, что ребенок растет внутри матери. Тогда спросите взрослого, почему у него у самого нет детей. Он будет говорить вам что-нибудь по большую ответственность, про чайльдфри и тому подобное. Тогда спросите, знает ли он кого-нибудь среди своих знакомых, у кого есть дети.

Конечно, он ответит вам отрицательно.

И это заставит его задуматься.

Если взрослый уже что-то понимает из Истинного Знания, спросите, как долго он собирается ходить на работу. Скорее всего, взрослый расскажет вам другую легенду, про заслуженный отдых. Спросите, знает ли он людей, живущих на заслуженном отдыхе. Ответ так же будет отрицательный. Что заставит его задуматься.

Осторожно спросите у взрослого, как он думает, что будет с ним дальше. лет через пятьдесят. Через сто. Спросите осторожно, потому что взрослые не любят говорить на тему смерти. Большой человек скорее всего отмахнется, в крайнем случае расскажет грустную сказку, что все мы умрем когда-нибудь. спросите его, умирал ли кто-нибудь из его близких. Если он скажет – да, спросите, как это было, видел ли он умершего.

Он скажет – нет, не видел.

И это заставит его задуматься.

Не старайтесь сразу раскрыть взрослому Истинное Знание. Скорее всего он отмахнется, скажет – не болтай глупости. В лучшем случае он сделает вид, что поверил, удивленно приподнимет брови, скажет – да ты что?

Дайте взрослому человеку самому понять Истинное знание. Рано или поздно он начнет догадываться. Понимать. Чувствовать.

И вот тогда…

Подведите взрослого к мысли, что взрослая жизнь – это не навсегда. Не надо обещать ему золотые горы и реки, полные вина. Не надо говорить, что дальше его ждет только счастье. Это большая ошибка, в дальнейшей жизни будет немало разочарований. Так же не надо запугивать взрослого человека – вот, ты потеряешь все, что имеешь, ты станешь совсем не таким.

Говорите про Переход, как про неизбежность. Сам по себе Переход – это не хорошо и не плохо. Это просто Переход. В разговоре со взрослым как-нибудь намекните на Переход и то, что за ним. Если большой человек спросит, что это такое, объясните подробнее. Не огорчайтесь, если взрослый вам не поверит, не пытайтесь переубедить.

Попробуйте подготовить взрослого к Переходу. Конечно, это нужно делать не со взрослыми, которые только что сошли с конвейера, а с такими, которым до Перехода остался год-два.

Например, поиграйте с ними во что-нибудь. Или позовите с собой за город, в лес, на речку. Попросите что-нибудь нарисовать. Или придумать сказку. Всячески поощряйте творчество. Может быть, взрослый будет отмахиваться, что у него нет времени, но за год-два до Перехода людей пораньше отпускают с работы, так что это не проблема.

Впрочем, бывают сознательные взрослые, которые понимают, что бессмысленная взрослая жизнь – это не навсегда. Больше всего таких людей волнует вопрос – кто же будет работать, если не я. Спросите, что он делает в своей конторе. Скорее всего вы получите ответ – ничего. заносит в компьютер цифры, которые никому не нужны. Или оформляет бумажки, которые тоже никому не нужны.

Спросите взрослого, откуда берется хлеб и мясо, одежда и обувь. Выслушайте от него сказку, что взрослые люди делают все это на специальных фабриках. Спросите, знает ли он лично таких людей. Не разубеждайте. Не торопитесь рассказывать, что хлеб и мясо, одежда и обувь, кофе и шоколад растет на деревьях, и вы каждое утро выходите во двор, чтобы собрать все это взрослым к завтраку и разнести по магазинам. Большой человек все равно не увидит до Перехода булки и конфеты, растущие на деревьях, он не поверит, что когда посылает маленького мальчика в магазин, мальчик просто выходит во двор и срывает батон с молодого клена.

Не говорите и про вечное лето. Когда взрослым мерещится зима, не бегайте босиком по улице, не травмируйте их психику.

Ближе к Переходу большой человек начинает понимать, что к чему. Вот здесь можно уже поговорить с ним серьезно. Что детство – это не только игры и шалости, это еще и постоянное творчество, кропотливое выдумывание чего-то нового. Что все открытия в мире совершаются детьми. Что солнце встает и садится, потому что так хотят дети. И Земля вертится только по воле детей.

В момент Перехода лучше будет, если кто-нибудь из детей останется со взрослым рядом: возможно, ему будет страшно. Кстати, о страхах поговорите заранее, расспросите взрослого, чего он боится, и…

2013 г.

Обрети свое счастье

 

Продолжаем публиковать истории наших читателей, которые попали в трудную жизненную ситуацию, но несмотря ни на что, нашли в себе силы изменить жизнь к лучшему и обрели свое счастье.

 

Полина, 32 года.

 

…в 17 лет, как и положено, меня обучили всему и вся, и сдали в рабство господину. Я была так счастлива, что сразу нашелся господин, который захотел меня взять. Не понаслышке знаю, что многие ждут своих господ по году, все мои подруги очень долго не могли стать рабынями.

Конечно, поначалу приходилось очень тяжело, приходилось работать с утра до ночи, да и господин постоянно высасывал из меня кровь. Бывали минуты, когда хотелось только одного – спрятаться в подсобке и разрыдаться. Потом как-то втянулась, перестала соображать что бы то ни было. Психологи правильно говорят: тяжело бывает сначала, пока психика еще жива, а потом от недосыпания сознание отмирает, и тебе уже безразлично, что происходит.

Но через два года случилось ужасное несчастье: господин поехал в Мертвый Город, взял меня с собой, помогать ему. В Мертвом Городе на господина обрушилось старое здание, раздавило его в лепешку.

Я осталась одна. Это было странное и страшное чувство – остаться одной. Первое время много спала, организм требовал восстановить силы. Потом чувствовала, что мне никто ничего не приказывает, я предоставлена самой себе, и мне совершенно нечем заняться. Ходила по мертвому городу, искала хоть какую-нибудь цивилизацию. Но мертвый город он на то и мертвый, что господ там и близко нет.

Чувствовала, что схожу с ума. От нечего делать начала листать древние книги, читать древние письмена. Разрисовывала пожелтевшие листы разными изображениями. Сейчас даже и вспомнить страшно, что значит – быть предоставленной самой себе.

Мало-помалу выбралась из мертвого города на оживленную трассу, где было много господ. Но, конечно же, меня никто не хотел брать, все принимали меня за какую-то дикарку.

Я уже думала, что жизнь кончена. К счастью, обратилась в сервисный центр. Там мне нашли временного хозяина. Вам не передать, какое это наслаждение – снова не спать ночами, ни о чем не думать, слушать, что говорит господин.

Сейчас мне, наконец, нашли постоянного господина, я складываю у него цифры, а потом снова вычитаю их. Господин пьет мою усталость, он очень доволен мной. Всем хочу пожелать, никогда не сдавайтесь, все в ваших руках, вы обязательно попадете в рабство!

 

Сергей, 28 лет.

 

Бы у меня в жизни страшный период. Вспоминать и то жутко. Подсел я на книги. Крепко подсел. Ну как обычно бывает. С друзьями тусовался, тут один мне и предложил попробовать. Мне стыдно было трусом себя показать, открыл книжку, пару страниц прочитал.

И как заклинило. Я у этого парня книжку попросил, он мне домой дал. Стал читать. Одну прочитал, взял вторую, третью… Тогда еще думал, смогу остановиться в любую минуту, долго ли.

Через пару недель приятель начал давать книги только за деньги. Я еще не понимал опасности, пока не спохватился, что на книги уходит ползарплаты. Реальный мир – серые стены, решетки, бумажки, которые мы перебирали – меня уже не интересовал.

Короче, подсел крепко. Даже сам что-то писать пробовал. Вот это, говорят, самое страшное – когда уже сам пишешь.

Хозяин от меня отказался. Сказал, мозги у меня какой-то барьер против него выставили. Чтобы он из меня силы не пил.

Мыкался я по хозяевам год. Уже хотел на эвтаназию идти. Хорошо, друзья лоботомию посоветовали. Помогло. Дурь эту как рукой сняло. Теперь смотрю на страницы, вообще не понимаю закорючки эти. Сейчас вообще мыслей никаких. У хозяев я нарасхват, на трех работаю.

А парня того расстреляли, который книжки продавал.

Так что руки не опускайте, всегда есть выход. Хотя лучше вы эту дурь и не пробуйте.

 

Люда, 32 года

 

У меня с самого начала все в жизни было как-то не так. Не по-людски. Говорят, еще в инкубаторе мне что-то там неправильно сделали, что я не такая, как все, получилась. В школе долго не могла научиться часами сидеть неподвижно и делать то, что неинтересно. Потом меня долго не брал ни один хозяин, а даже если кто-то и брал, то долго у него не приживалась. Находили какие-то отклонения в психике, из-за которых господам трудно было тянуть из меня отрицательную энергию.

Но настоящий удар ждал меня в двадцать пять лет. У меня обнаружили какую-то редкую болезнь, из-за которой невозможно было в дальнейшем пустить меня на мясокомбинат. А ведь я так мечтала о мясокомбинате! Все, конечно, мечтали, но я особенно, еще с детства прониклась мыслью, что это – священный долг каждого.

И вот оказалось, что мне этот священный долг не светит. Умоляла врачей сделать хоть что-нибудь. Ночами плакала в подушку. Часами ходила вокруг комбинатов, смотрела на выставленные в витринах сосиски и сардельки, шпики и охотничьи колбаски, и понимала, что со мной этого никогда не будет.

Меня спас мой хозяин. Он видел, как я страдаю. Он отправил меня к самому дорогостоящему врачу, который… обнаружил, что мой диагноз был ошибочный. И заверил меня, что в свое время я обязательно стану корейкой и грудинкой, сосисками и котлетами.

Теперь мне 32 года, скоро на живодерню. С нетерпением жду бойни. Немножко страшно, конечно, но совсем чуть-чуть, я же знаю, это не больно. Я уверена, из меня получится отличная колбаса и шпикачки, а из моей кожи – чудесное кресло для господ.

Всем-всем-всем желаю: никогда не опускайте руки, верьте в себя! обязательно! Всегда есть шанс повернуть свою судьбу на правильный путь.

 

2013 г.

 

Ай да Пушкин…

 

- Блин, ты сумку-то не бросай, кто понесет, Пушкин, что ли?

Кирюха вздрагивает. Смотрит на Семку, как у того вообще язык повернулся…

- Ты про Пушкина-то не ори, идиотище!

- Сам идиотище, чего про него орёшь?

Сцепляются. Так и хочется навешать друг другу пенделей, да покрепче. Только некогда ничего навешивать, выбираться отсюда надо из этого дурдома, легко сказать, выбираться, знать бы еще, как…

Кирюха осторожно спускается по лестнице, скрипят ступеньки, поскуливают, постанывают, подпрыгивают, тпру, стоять, ком-му сказал… лестница дергается и выгибает спину, хочет сбросить парней…

- Кирь, айда обратно…

- Куда обратно? Упырям в глотку?

- Да лестница обломится, мало, блин, не покажется.

- С чего она обломится? Гамбургеров жрать надо было меньше, вот и не обломится.

- Да что гамбургеры, это сумки все, математика эта долбанная, физика, литра…

- Брось ее на хрен…

- Чтобы мне потом в школе бошку оторвали и к доске прибили?

- Тихо ты уже, уродище…

 

- А дверь кто закрывать будет, Пушкин, что ли?

- А хоть бы и Пушкин.

Все посмеиваются. Вполголоса. Пушкин скалит белые зубы, закрывает дверь, осенний сквознячок остается там, на улице.

- Где они? – спрашивает Гоголь.

- Там где-то, наверху, я слышал, лестница скрипела, - Байрон прислушивается, хмурится, - точно, вон поскрипывает.

- Это духи, - говорит Гоголь.

- Сами вы дух, Николай Васильевич. Везде-то вам мерещатся… свиные рыла вместо лиц…

Байрон снова прислушивается, Пушкин сверлит темноту ночи блестящими глазами, Стокер облизывает острые клыки.

- Давайте-ка разделимся, мы у главного входа встанем, а русские вон, у черного… - шепчет Байрон, - а двое к окну, из него тоже выскочить можно… Ну вот вы, например, синьор Борхес…

- Я слеп, я их не увижу.

- Ну так мы вам в пару Хайяма поставим. Он-то углядит… Показывать можно только зрячим, петь песню - только тем, кто услышит…

- А чего это русские к черному ходу, а вы к парадному? – вспыхивает Пушкин, - это за какие такие грехи?

Байрон смеется.

- Ну, идите вы к парадному, какая разница… чш, мальчишек не спугните, главное…

Четыре тени замирают у парадного входа, ждут, слушают тишину. Из левой глазницы Гоголя спускается на паутинке паучок, перебирает лапками, цепляется за истлевший воротник. Пушкин приглаживает остатки волос на черепе, Достоевский перебирает костяшками пальцев, бормочет что-то, бобок, бобок, бобок, Толстой поправляет на голом черепе клочки кожи.

- Не уйдут, - говорит Пушкин.

- И все-таки неправильно это, - Достоевский смотрит на лестницу пустыми глазницами, - ладно бы взрослого человека… но детей… если слеза хоть одного ребенка прольется…

- Не прольется. Ребенки сейчас те еще пошли, их черта с два чем напугаешь…

 

- Это ты все…

- Чего-о? – Семка смотрит на Кирюху, почти не видит его в темноте.

- Ты все, идиотина… твоя затея была сюда припереться… спасибо еще на кладбище не поволок, с тебя станется…

- Да какое кладбище, тут такое кладбище, что мало не покажется…

- Тихо ты!

- Сам тихо, дубинушка!

Семка так бы и пришиб Кирюху тяжелой сумкой, это Кирюха все, идиотище. Выдумал тоже, потащился хрен знает куда, ладно, самому жить надоело, и Семку туда же. Да нет, если по правде, Семка сам сюда поперся, бабке назло, ах, не ходи на стройку, ах, нельзя… так и всю жизнь просидеть можно к бабкиной юбке пристегнутым… а заброшенный дом, пока не снесли, посмотреть надо, там, говорят, Ванька Мура заначку держит…

Вот тебе и заначка, блин…

Кто ж знал, что тут такое…

Кирюха замирает на полпути.

- Чего встал, о чем задумался?

- Тихо ты…

- А чего такое?

- Они…

Семка выглядывает из-за Кирюхиного плеча, видит, мать моя женщина, точно, они, там, внизу. Тусклое фосфоресцирующее сияние, чуть видимые тени возле дверей.

- Окружили, гады…

Темная тень движется в сторону лестницы, мальчишки сами не понимают, как оказываются наверху, на остатках третьего этажа…

- Блиин, я чуть в штаны не наложил… - шепчет Семка.

- Сумки где?

Семка неопределенно машет рукой.

- Ты чучело на палочке, у меня там ключи были, меня мамка убьет!

- Да нас раньше мамки твоей тут убьют… хрен тебя мамка увидит…

- Молчи уже…

Кирюха смотрит в темноту ночи. Сейчас бы прыгнуть из окна, да черта с два с третьего этажа прыгнешь, внизу арматуры до хренища и больше. Побежать бы по стенам, как Человек-Паук, или полететь бы отсюда, как Бэтмен, он еще в прошлой серии… Нда-а, у героев в фильмах это как-то получается, он ему ка-ак даст ногой по башке, а тот ка-ак полетит, а тот по нему ка-ак из автомата…

Да, в жизни так как-то не бывает… да по мертвякам хоть из автомата, хоть из чего, их черта с два чем возьмешь… Кирюха где-то слышал, серебряную пулю надо, только где ее блин, взять… мороженое такое есть, серебряная пуля… это про которое мамка все говорит, денег нет, денег нет…

Скрипит лестница под истлевшими телами. Может, не найдут, может, уберутся… тут, главное, продержаться до рассвета, до первых петухов, это Кирюха тоже где-то слышал. И все. А черта с два тут продержишься, у них вон клычищи какие, горло прокусит, мало не покажется…

Правда, есть еще одна маленькая надежда, даже не надежда – надеждишка, может, прокатит…

- Это… Сем, мы чё курили?

- Да говорю тебе, сигаретки у отца стырил…

- А чего за сигаретки-то?

- Обычные, Сент Джордж.

- А батя твой никакую дурь туда не сыплет?

- С какого хрена? У меня чё, батя, нарик по-твоему, что ли?

- Блин, жалко.

- Ты чё?

- Да жалко, блин, была бы дурь, так это, может, глюки… - Кирюха смотрит в темноту заброшенного дома, где по лестнице понимается тусклое мерцание. Да, такие глюки, что дальше некуда…

Идут… идут, проклятые, светятся, гремят костями, облизывают длиннющие клыки… Хочется заорать, позвать на помощь, только черта с два тут кто-то на помощь придет, или захныкать, как маленький, ма-ма, я домой хочу-уу… Только сегодня шапку надевать не хотел, орал, что большой уже, вот тебе и большой…

- Здесь, - шепчет Байрон, - давайте, окружайте их потихонечку…

- А ты чего раскомандовался-то? – фыркает Пушкин, - тебя кто командиром назначил?

- А что, есть другие предложения?

Мертвецы осторожно пробираются в глубину этажа, принюхиваются, чуют солоноватый запах живого мяса, живой горячей крови…

Гоголь облизывает клыки. Сегодня повезет, сегодня просто должно повезти, не может быть иначе. А то так и умереть недолго, очень долго не получали свою дозу жизни…

Слишком долго.

- Здесь.

Тусклое мерцание выхватывает из темноты два силуэта, мальчишки мечутся по комнате, рыжий пацаненок хочет выпрыгнуть в окно, куда ты, куда…

- Чё, блин, расселся, подыхать будем или как? – Семка толкает Кирюху, да что с ним, сидит, оцепенелый…

- Бо… бо-юсь…

- Ты чё, а?

Кирюха не отвечает, всхлипывает, да что это с ним, вот, блин, разревелся, маменькин сыночек… Семка чувствует, как у самого на глаза наворачиваются слезы, ну-у, ты только еще зареви, вот Человек-Паук, тот никогда не ревел, он ка-ак дал ему вчера в фильме…

Семка неуклюже размахивается, что есть силы бьет в ребра, кое-как прикрытые остатками сюртука. Толстой подхватывает Семку за шиворот…

- Ну, ну, малец, расшалился, пошалил и хватит…

- И ты, малой, не реви, что в самом деле… Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев протравив, являемся домой… - Пушкин подхватывает Кирюху, - пойдем, пойдем… пора, мой друг, пора…

Мальчишек волокут к широкому столу, на котором раскрыты книги, Семка лихорадочно ищет глазами нож, чем они нас резать будут, нет ничего вроде…

- Ну-с, молодые люди… чего изволите? Выбирайте…

Кирюха наугад тычет в первую попавшуюся книгу. Просто так. Как это говорят, если на вас напал маньяк, делайте все, что он прикажет, а то он вас зарежет…

- Вот.

Малец не промах, знает, что выбирать, - Гоголь хитро прищуривается.

Остальные смотрят на Гоголя с легкой завистью.

- Читай, малец.

Кирюха от волнения не может разобрать ни строчки в неверном сиянии свечей. Наконец, лезет в портфель, вытаскивает сотовый, блин, звякнуть бы сейчас в милицию, только номера не знает…

Подсвечивает телефоном…

- Вдруг... среди ти-ши-ны... с  треском лопнула же-лез-ная крышка гроба и поднялся мертвец. Еще страш.. нее был он, чем в пер-вый раз. Зубы его страшно уда-ря-лись ряд о ряд, в су-до-ро-гах за… за-дер-га-лись его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла око… окошек.

Гоголь оживает, истлевший череп затягивается плотью, в пустых глазницах блестят живые, с хитринкой, глаза, темнеют волосы…

- Чья очередь там дальше?

- Да мы вроде очередей не занимали, парни сами выберут, чего читать…

- То-то же… а то так и совсем истлеть можно…

- Да никто это сейчас не читает…

- А ты как хотел? Можно подумать, сам по молодости сильно читал, что в школе давали…

- Тоже верно… читал охотно Апулея, а Цицерона не читал…

 

2013 г.

 

Плохой сон

 

…ночью меня разбудил крик, дикий, отчаянный, жалобный. Настоящий вопль ужаса. Я еще подумал - вот оно, началось. Что началось, я еще не знал, но – началось. Помню, как выскочил из своего закутка, как метался по тесным коридорам убежища, сталкивался с кем-то…

Мы не сразу поняли, откуда кричали. Потом спохватились – из комнаты министра обороны. Еще подумали, кто это нашего министра решил прикончить, кому он мешал, да он всем мешал, я бы сам его угробил, труп в шахту…

Я постучал в дверь министру.

- Откройте!

Генерал какой-то банановой республики делал мне отчаянные знаки, вы там поосторожнее, а то убийца и вас…

Дверь распахнулась, выпуская бледное лицо министра.

- Чего надо-то?

- Вы кричали? – спросил я.

- А-а, вы про это… да… плохой сон приснился…

- А что такое?

Я спросил – как мальчишка, как маленький, которому все интересно, а чего тебе приснилось, мертвец, да, или могила, или зомби, или что…

- Да… как город взорвали. Жуть такая, волна эта от взрыва, и с людей кожа кусками сходит… и глаза текут…

- Да вы же не видели всего этого, - сказал я.

- Ну, не видел… а все равно… приснился.

 

На завтрак ели тушенку, генерал в который раз шутил, что на наш век хватит.

- А как они там… сгорали заживо… - снова начал министр обороны.

- Да вы же не видели этого, - напомнил я.

Министр закивал, ну да, да, конечно, не видел…

 

В тот же день я осторожно попытался посмотреть в перископ, что там наверху. В перископ ничего не было видно, кусочек серого неба, обломок какой-то стены, присыпанной снежком.

 

На следующую ночь с жалобным криком проснулся медиамагнат с мировым именем. На всякий случай мы зашли к нему, не хотелось найти его наутро с перерезанной глоткой и гадать, кто из нас это сделал.

- Что такое? – спросил он у нас.

- Это мы должны у вас спросить… что такое, - напомнил я.

- Да… плохой сон приснился, - сказал он.

И добавил, хотя никто его не спрашивал, что за сон:

- Жуть такая… над городом атомный гриб поднимается, и дома, как карточные домики…

 

На обед ели макароны, генерал шутил, что на наш век хватит.

- А как они дома-то полетели… - не унимался магнат.

- Да не может вам это сниться, вы же этого не видели… - сказал я.

Магнат закивал, ну да, конечно, не видел, но все-таки…

 

Когда среди ночи из комнаты президента какой-то там европейской державы послышался крик, я даже не стал вставать. Правда, не оставляла мысль, что кто-то сейчас прирезал президента в постели…

 

- Дурной сон приснился, - сказал президент за утренним кофе. Генерал еще пошутил про кофе, что на наш век хватит.

Мы все вежливо кивнули, бывает, я хотел добавить, что можно пить на ночь какой-нибудь Успокой, но промолчал.

- …у людей с рук кожа как перчатки сходила… а люди боли не чувствуют, снова ее на себя натягивают…

Меня чуть не вырвало в чашку.

- Ну что вы… вы не могли этого видеть… вы же… этого не видели…

- Не видел, - согласился президент.

 

На следующую ночь сон приснился мне, человек с вытекшими глазами стоял надо мной и что-то говорил, и одежда вплавилась ему в кожу.

Не помню, кричал я или нет, знаю только, что наутро все посмотрели на меня вопросительно. Пришлось говорить про плохой сон.

 

Сон ходит от одного к другому из комнаты в комнату. Мы пытались объяснить ему, что он не должен нам сниться, мы всего этого не видели, ведь мы были внизу, а это все было там, наверху. Сон кивает, соглашается, ну да, конечно, только сниться больше некому, вот он и нам… Даже извинялся перед нами, все-таки он плохой сон…

Мы отвели сну комнатенку возле складов, где раньше жил олигарх, которого потом отравили, а труп сбросили в шахту. Но сон все равно каждую ночь скитался от одной комнаты к другой, от одного человека к другому. Мы даже предлагали ему часть припасов, чтобы он только не приходил, но сон все равно каждую ночь садился у изголовья…

2013 г.

 

Поиграет и вернет…

 

- Не дам.

Таня прижимает к себе дочку. Злые люди ее отобрать хотят, вон они, обступили, большие, сильные. А Таня дочку им не отдаст…

- Таня, ну как не стыдно-то в самом деле, ты хорошая девочка, почему ты такая жадина?

Таня дочку не отдаст, свою Эвелину, вот и Эвелина плачет, за маму цепляется, не хочет отдаваться…

- Таня, отдай Петечке Эвелину.

Таня не отдаст Петечке Эвелину. Петечка ей голову оторвет, как это можно, чтобы дочке голову оторвали…

- Таня! Ты меня слышишь?

Таня головой мотает, слезы по щекам, не отдаст…

- Он ей… голову оторве-е-т…

- Таня, ну что ты глупости говоришь, жалко, что ли? Ничего он не оторвет, он умненький мальчик…

Мама пришла, мама большая, сильная, и Эвелину у Тани вытащила, и попробуй, не отдай, такую затрещину получишь, мало не покажется…

Таня ревет.

Петечка Эвелину за волосы таскает, сдавайся, зомби… ар-р-р-р…

Ревет Таня…

- Танечка, пошли торт есть, как тебе не стыдно!

Таня ревет. Не хочет Таня никакого торта, у Тани дочку отобрали.

Таню наказали, Таня в углу стоит, слезы по щекам градом, большие люди со стола убирают, и торт убирают, и Тане торта не досталось, и Эвелина в углу лежит, Петечка ей голову оторвал…

- Ну, подумаешь, новую купим… ох, вы на нее посмотрите, ревет, будто не знаю, что… позорище… жадина-говядина… с такой дружить никто не будет, и любить такую никто не будет, никогда…

 

- Отдай дочку, - говорит гость.

Таня боится. Гостям отказывать нельзя, надо делиться, а боязно. Вдруг гость дочке голову оторвет…

- Не оторвем, - говорит гость.

А Таня все равно боится. Вроде как гость пообещал, что поиграет с танинной дочкой, и отдаст. А все равно страшно. Вот, блин, тридцать лет, а как маленькая боится. Сейчас бы прижать к себе Эвелину, зареветь во весь голос, ма-а-ама-а-а, а что ма-а-а-ма, маа-ама придет, скажет – тебе что, жалко, что ли, в кого ты такая…

Так Тане кажется.

- Тридцать тысяч, - говорит гость.

Хороший гость. Вежливый. Не носится по квартире, вещи не ломает, не орет, мне-е, мне-е, не то, что Петечка какой-нибудь, идиотище… ну да, гостю-то лет сорок, не меньше, чего бы он по квартире носился…

- М-м-м… я подумаю.

- О чем вы будете думать?

Молчит Таня.

- Сами говорили, денег нет, ребенка кормить нечем…Где вам еще такую сумму предложат? На заводе? В офисе? С неба свалится? Джинн принесет?

Гость уговаривает Таню. Мягко. Ласково. Что Таня такая жадина, гость же только поиграет с дочкой. И все.

И мама откуда-то из прошлого шепчет, как тебе не стыдно, надо делиться, надо делиться…

- Пятьдесят тысяч, - говорит Таня.

И слышит мамин голос откуда-то ниоткуда, жадина-говядина-гнилая-шоколадина…

- Вот это по-нашему… пятьдесят так пятьдесят… - гость смотрит на Эвелину, - у-у-у, красавица какая… вся в маму… ну пойдем, пойдем…

- А куда?

- А ко мне… я тебе сладкой ваты куплю…

 

Таня смотрит на часы, половина двенадцатого, смотрит на пачки банкнот на столе, ждет, ждет, у же сама не знает, кого… хочет позвонить, вспоминает, что не взяла его номер…

Набирает ноль-два…

- Здравствуйте. Вы позвонили в дежурное отделение милиции. Чтобы связаться с оператором, нажмите один или оставайтесь на линии…

Вот, блин…

- Алло, здравствуйте… у меня девочка пропала… Лесная, девять…

- И не звони. И не рыпайся, - приятный женский голосок, - сама потом пропадешь…

 

А сколько у дяди игрушек всяких… и с ручечками, и с кнопочками, и с экранчиками, и все-все блестит и сверкает…

- А можно?

- Можно. Только осторожно.

Эвелина девочка хорошая, Эвелина знает, что прежде чем взять что-то, надо спросить. А потом поиграла и отдала, другим тоже играть надо…

Эвелина девочка хорошая. Вот дядя у нее спросил:

- А ты мне прядь своих волос дашь? Ты же хорошая девочка.

И Эвелина говорит, как мама учила:

- Пожалуйста.

И дядя говорит:

- А ты мне свой глаз посмотреть дашь?

И Эвелина, хорошая девочка, говорит:

- Дам.

Дядя добрый. Дядя Эвелине сладкую вату купил. И с игрушками со своими поиграть дал, которые с экранчиками и с кнопочками.

А потом говорит:

- А ты мне свое сердечко дашь?

Испугалась Эвелина, никогда у нее никто сердечко не просил.

- Ну ты же хорошая девочка, надо же делиться, - говорит дядя.

И Эвелина отвечает, как учили:

- Пожалуйста.

Правда что, поиграет дядя с Эвелининым сердечком и отдаст…

 

Люди прячутся в колодцы, там, может, их не найдут. В метро прятаться дохлый номер, в метро в два счета найдут, и в бомбоубежищах тоже, а вот в колодцах еще как-то не так…

Они атакуют. Ищут людей. Хватают, смотрят, кто постарше, тому глотку перекусят, кто помоложе, того утащат куда-то… в никуда.

Кто они?

Кто-то. Люди не знают. Прыгают с места выше своего роста, по стенам карабкаются, с крыши на крышу только так сигают, иногда кажется – летят. Пули их не берут, разве что в глаз целиться, только дадут они тебе в глаз прицелиться… ага, щ-щас, будут стоять и ждать…

В темноте видят. И людей чуют, не зрением, как-то по другому…

Затаился Петечка, ружье вскинул, если упыри в проулке покажутся, он их перестреляет всех.

Ждет Петечка. Зря, что ли, в армии отслужил, можно уже и показать, на что горазд…

Падает откуда-то с крыши жуткая тварь. Замирает перед Петечкой…

Цельсь…

Черт, промазал… Прыгает тварь, Петечка отбивается, а-рр-р, сдавайся, зомби, да какое там…

Тварь перекусывает Петечке горло, спешит дальше. Сейчас бы поужинать, да некогда, а жалко прямо, столько мяса пропадает. А нельзя, дядя сказал к рассвету чтобы город наш был.

Тварь видит мясо. Вон, в проулке, мясо взимается в стену, визжит…

- Эвелина… Эвелина?

Эвелина прислушивается. Ее зовут. Странно даже, что ее по имени зовут. Давно не звали.

- Эвелина!

- Ма-ма?

Мама обнимает Эвелину, причитает, что они с тобой сделали… Эвелине некогда, дальше идет по умирающему городу, дядя велел до рассвета…

 

К рассвету Эвелина возвращается к маме. Эвелина хорошая девочка, знает, что надо погулять, а потом к маме идти. Идет, слизывает с губ соленую кровь, коготком выскребает из клыков застрявшие в зубах жилки. Тащит плюшевого пони, давно себе такого хотела, мама не покупала, Эвелина тогда кричала, вот вырасту, сама себе возьму… выросла, сама себе взяла.

Как в детских мечтах – ходишь по пустому городу, берешь себе с витрин все, что понравится. И никто тебе слова не скажет, нельзя-нельзя, денег нет-нет, и иди себе посреди дороги, машин нет, никто не бибикает…

Маму Эвелина в колодце спрятала. Прыгает в колодец, несет пирожинки, специально для мамы принесла…

- Ох, спасибо, милая… спасибо…

Таня плачет. Смотрит на Эвелину, вон она какая стала, чешуйчатая, жуткая, глаза желтые, звериные, лысый череп, уши острые… слизывает кровь, обгладывает чью-то челюсть…

 

- Ты же хорошая девочка, Эвелина?

Эвелина знает, что она хорошая девочка.

Дядя говорит:

- Ты кому сегодня за гаражи мясо носила?

Эвелина знает, что врать нехорошо. Говорит:

- Маме.

Дядя говорит:

- Отдай маму.

Эвелина знает, что делиться надо. Показывает на дальние гаражи, куда маму спрятала.

 

- А жалко все-таки землю…

- Что вы говорите, Сомс?

- Землю, говорю, жалко…

Сомс смотрит на нагромождение прямых линий и кубов там, где раньше была круглая планета, закутанная в облака.

- Что вы хотите, Сомс… вроде бы любитель комфорта, а создавать этот самый комфорт вам почему-то не нравится…вы же не станете жить на необустроенной планете?

- И земля была темная и неустроенная, и Дух Божий носился над ней…

- Это что, Сомс?

- Из местного фольклора…

- Кто это вас так цапнул, Сомс?

- Дикарка… местная… вцепилась, прежде чем уложил ее мертвую…

- Сомс, я вам говорил, не лезьте сами… на что вам солдаты?

Сомс смотрит на солдат, на Эвелину. Кивает ей. Сомс без маски человека выглядит жутковато, фасеточные глаза на тоненьких жилках, длинные пальцы, перепонки... Ничего, Эвелина не боится, Эвелина знает, дядя добрый, он с Эвелиной поиграет, и все…

 

- Ну что, Сомс… ваши модели хороши для преобразования отдельных планет… но не для преобразования вселенной.

- А если… подкорректировать, малость?

- Что тут корректировать… и малость, и не малость… потрудитесь создать новые.

- Потрудимся… можете не сомневаться.

 

- Эвелина, ну тебе жалко, что ли?

Эвелина держит дочку. Эвелине жалко. Очень жалко.

- Эвелина, ну почему ты такая жадная? – говорит дядя, - ты же хорошая девочка…

Эвелина хорошая девочка. Эвелина дочку дяде отдаст. Дядя с ней поиграет и вернет…

2013 г.

 

Проблема вселенского масштаба

 

- Скорее, такси, такси!

- Ну что опять?

- Такси, скорее… - Лара тянет руку, машинка с шашечками проскальзывает мимо, - ч-чер-рт, чтоб ты разбился там…

- Да что опять?

- Ой, миленький, у тебя телефончик такси был?

- Да блин, с тобой только по гостям ходить…

- Да ты что, не видишь, что ли?

Игнат кусает губы, что ей опять не так, дождь не с той стороны идет или солнце не с той стороны светит, или еще что…

- Да ты можешь ясно сказать, что такое?

- Да у тебя что, сердца, что ли, нет? Ты смотри, замочек разошелся, только вчера купила… - Лара показывает на заляпанный грязью сапог, - где у нас ремонт обуви ближайший?

- Я почем знаю…

Лара заламывает руки к небу, капли дождя стекают по пальцам.

- Боже мой, ну почему, почему ты НИКОГДА НИЧЕГО не знаешь?

Игнат не понимает, к кому она обращается, к нему, или к божемой, ищет в телефоне адреса, номера…

- Да задолбала уже, устроила, блин, проблему вселенского масштаба!

Лара поворачивается, глаза красные, вот-вот заплачет:

- Да! Вселенского масштаба! Да! Телевизор, что ли, не смотришь?

 

…как сообщает агентство НАСА, достоверно установлено, что наша вселенная имеет форму сапога с очень узким голенищем. Сапог предположительно на очень высоком каблуке, украшен блестками (скоплениями туманностей). В настоящее время обнаружен разрыв вселенной, расхождение в районе Крабовидной туманности…

 

- …барышня… вам проще новые сапоги купить, а эти…

- Эти сапоги должны быть починены, во что бы то ни стало! Слушайте, я вам любые деньги заплачу…

- Да что, барышня, проблема вселенского масштаба, что ли…

- Да! Вселенского! Вы просто не знаете…

 

- Миленький, ты смотри какая…

- Некогда…

- Нет, миленький, ты смотри-смотри, какая!

- Слушай, я сегодня с тобой домой попаду или нет?

Игнат сжимает зубы, на кой черт он с ней потащился через магазин… нет, бабу через магазин только в наглазниках и в уздечке водить надо, и на поводке…

- Ну ми-иленький, я хочу…

Игнат предчувствует скандал. Не здесь скандал будет, дома, это хуже всего, лучше бы здесь…

- Что ты там хочешь?

- Эта сумочка должна быть моей!

Встает в позу. Театральную. В такой позе решают судьбы вселенной, не меньше.

- Ты не охренела, я тебе что, Рокфеллер, что дли?

- Миленький, я собираюсь, переезжаю к маме, еще я со жмотом таким жить буду!

- Да задолбала, проблема вселенского масштаба, что ли?

 

- Ну что, что я тебе говорила?

- …как сообщает РИА-новости, исследователи ошиблись в расчетах. По окончательным данным наша вселенная имеет форму дамской сумочки на длинной цепочке. Цепочку составляют сорок крупных галактик (Туманность Андромеды, Крабовидная, и др.), на самой сумочке блестками расположены другие галактики (Лошадиная голова, Большое Магелланово Облако и др). предположительно, внутри сумочки находится портал в другое измерение, которое находится за пределами нашей видимости…

- Ну что я тебе говорила? Теперь тебе надо, чтобы какая-нибудь краля эту сумочку отхватила и порвала ее на хрен?

- Ну все, все, уломала…

- Да что уломала, ехать надо, у кисоньки твоей вообще послезавтра годовщина свадьбы!

- Полтора года – это годовщина, по-твоему?

 

- …и напоследок: сенсационное открытие российский ученых. Далее в выпуске:

- Ну… сразу могу сказать, этот наш телескоп не имеет аналогов в мире…

- А телескоп Хаббла?

- …в подметки ему не годится. Мы изучили четырехмерное строение вселенной…

- Я не ослышалась, вы сказали – четырехмерное?

- Ну, вообще у нашей вселенной намного больше измерений… но мы сейчас можем разглядеть только четыре.

- И что же вы разглядели?

- Наша вселенная имеет форму цепочки. Галактики расположены одна за другой, как бы цепляются друг за друга…складываются в причудливую структуру.

- Что в ответ на это говорят ваши западные коллеги?

- Продолжают упорствовать в старых результатах, с пеной у рта уверяют, что вселенная имеет форму колечка с драгоценным камнем…

 

- …да помогите же хоть кто-нибудь!

- Да ладно, Лар, сами найдем…

- Что сами, сейчас все в лужах потонет, и всё!

- Никуда оно все из лужи не денется…

- Да что ты в этом понимаешь? Тут проблема вселенского масштаба, а ты…

- Да знаю я, что вселенского масштаба… Сколько звеньев было?

- Я откуда помню?

- А не помнишь, так как теперь искать прикажете? Сама порвала, блин… Десять… двенадцать…

- Нет, миленький, еще было… она длиннее была… куд-да прешь, ур-родище, ты мне еще цепочку раздави!

- Ну куда ты под машину кидаешься, еще не хватало…

- Да что не хватало, вселенская проблема, а ты…

- …четырнадцать… шестнадцать… смотри, так было?

- Ага… так, вроде… Ну все, к ювелиру давай, быстро-быстро, пока не случилось чего-нибудь…

 

- …как сообщает НАСА, со звездного неба исчезли две галактики Большое и Малое Магеллановы Облака. Не обнаружено никаких следов ускорения галактик или присутствия крупных черных дыр, предположительно причиной исчезновения послужило…

 

- Миленький, я сегодня там посмотрела, так прикинь, нету этих двух колечек!

- Ага…

- Что ага, тут проблема вселенского… ты чего?

- Да ничё… сердце прихватило…

- Ну вот, как цепочку чинить, у него сердце, блин… а если в этих галактиках тоже люди жили? Ты подумай, а?

- Ты чего, серьезно решила, что это… связано?

- Ну а ты как думаешь, все сходится, все, все! Ну кого там, блин, еще черт принес…

Лара вздрагивает от дверного звонка, кто этот звонок дебильный поставил… Отмыкает дверь, оторопело смотрит на людей в белом.

- Вызывали?

- Не вызывала я никого.

- Да как же, Вологодская десять, кватрира сто семь…

- Лар, это ко мне…

- Ну, что случилось… рассказывайте, - люди в белом вваливаются в дом, несут с собой запах болезни и смерти.

- Да… сердце…

- Что с сердцем-то?

- Да я почем знаю, вы врач, вы скажите…

- Ну давайте, рукав закатывайте, давление померяем…

 

- …Катюсик, да ты прикинь, я так эти звенья и не нашла! Все уже перерыла, ты прикинь, нету нигде! Да там, на остановке цепочку порвала… А? муж? Объелся груш… от него хрен дождешься, поможет он… Да в больнице он, с сердцем что-то… Ой, ой, все на двух работах, и ничего… подумаешь, неженка… мужчина зарабатывать должен… Да я уже объявления развесила, кто звенья найдет с цепочки, тому полцарства, и все такое… А? да ну, брось, откачают… ой, подумаешь… сорок лет, тьфу, не возраст…

 

- Лар, ты слыхала, что по радио-то?

Лара жмет на кнопочки телефона, ловит волну, волна не ловится, здесь, в офисе, вообще волна не ловится, вроде бы центр города, и на тебе…

Слушает…

Срывается с места, наскоро застегивает сапоги…

- Ларочка, у меня тут накладных не хватает, у себя посмотрите…

Лара не слышит, отталкивает кого-то на пути, шеф, что ли, неважно, на бегу застегивает сапог, молния рвется, черт с ней, бежит по ступенькам, машет рукой в темноту осени, такси-такси-такси, сумочка падает в осеннюю жижу, чье-то колесо проскальзывает по ней, оставляет четкий след… Лара забивается в газельку, цепочка рвется, летит в моросящий дождь обрывками звеньев…

Лара ищет телефон, черт, неужели в сумочке остался, нет, вот он, в кармашке, черный, со стразами, под цвет вселенной, было одно время, передавали, вселенная наша имеет форму прямоугольника со скругленными углами…

Ищет номер…

- Алло, ми… А-а, вы кто? А Игнат где? Игната позовите! Где? В какой реанимации, вы что-то путаете! Что такое? Да быть не может! Да не может он умереть, да сделайте что-нибудь, вы понимаете, проблема вселен…

 

…как сообщает независимый источник, исследователи сравнили модели вселенной и пришли к выводу, что вселенная имеет форму сердца, длинного, вытянутого, Млечный Путь находится в районе левого желудочка. В настоящее время наблюдается повышенная активность галактик в районе правого предсердия, предположительно…

2013 г.

 

Седьмая модель

 

Аюм несется на своей машине, переключает регистры и тумблеры. Хорошая машина у Аюма, ни у кого такой нет. А если вам кто скажет, что дескать в Крабовидной туманности есть такие, и ездят на них – так вы не верьте. Там машинешки в пятьсот раз дряннее наших, вам предложат, вы даже не думайте покупать…

А у Аюма машина – зверь. То есть, все они звери, конечно, только у Аюма еще в том плане зверь, что любой модели фору даст. Скорость бешеная, уж на что в Туманности Андромеды скоростные выпускают, только они модели Аюма и в подметки не годятся…

Аюм свою машину чувствует, как самого себя, еще бы, сколько лет на ней ездит. Машина тоже Аюма чувствует, сжилась уже с Аюмом, Аюм еще и подумать не успеет, машина уже все делает…

Скорость зашкаливает.

Аюм выжимает из машины по полной, гонит вперед…

 

…дыдущий экстерьер обладал рядом недостатков, которые наши разработчики попытались исправить в новой, улучшенной версии. Прежде всего, речь идет о таких моментах, как хватательные конечности – наши техники разработали руку, у которой большой палец отстоит от остальных, что позволяет захватывать предметы, производить с ними определенные действия.

Много жалоб поступало на то, что машина плохо ориентируется в пространстве. Наши техники выпустили модель с глазами, расположенными близко друг к другу – таким образом, система может оценивать расстояние до предметов.

Не обошли вниманием и челюсти. В целях экономии мы сделали их меньше для пережевывания мягкой пищи.

Ну и конечно, больше всего жалоб было на шерсть, в которой в изобилии водились насекомые. Мы сделали революционные изменения в новой модели, оставили волосяной покров только на голове и в промежности.

Главные же изменения коснулись модема, в который встраивается потребитель. Мы увеличили модем в несколько раз, сделали его структуру намного сложнее, добавили нервных окончаний и извилин. Результаты превзошли все ожидания, новая модель решает такие сложные задачи, о которых мы не могли и мечтать. Достаточно сказать, что вопрос второй сигнальной системы наконец-то решен.

Конечно, новая модель обойдется вам намного дороже устаревшей, но поверьте нам, дело того стоит. К .. году до н.э. мы планируем полностью перейти на новые модели, комплектующие к старым больше не выпускаются…

 

Давно уже перегрелся спидометр, не знает, что ему показывать, да плевать хотел Аюм на этот спидометр, на все он хотел плевать. Это эти тащатся, которые на старых моделях, еще какого-то там образца, у которых плавники еще, жабры, шерсть, а то и вообще, бесформенная биомасса, и все. Аюм таких презирает, не могли подсуетиться, технику заменить. И что, что в копеечку вылетит, чай не каждый день модели меняются, и раскошелиться можно.

Что? Боятся? разогнаться боятся, вот и ищут, что поплоше? Ой, не надо ля-ля, тормоза придумали трусы…

Гонит Аюм на своей верной машине, сросся уже с машиной, сжился с ней. Гонит во весь дух, за десять тысяч лет от дымных костров к паровым котлам, от паровых котлов к реактивным двигателям, от двигателей – к микросхемам, от микросхем к порталам до самых звезд…

Другие еще где-то там, там топчутся, мастерят повозки на двух колесах, а Аюм гонит на своей технике по скоростной магистрали – до самых звезд.

 

- День добрый, хотим предложить вашему вниманию седьмую модель.

- Очень рад.

- Ну, вы же понимаете, времена меняются, вам уже не очень удобно пользоваться старой моделью…

- Да я бы так не сказал.

- Вы так не говорите, потому что еще не видели новую модель. Вот скажите, вам удобно, что машина отдельно, а техника, через которую подключаетесь к глобальной сети – отдельно?

- Предлагаете объединить?

- Уже объединили. Как вам полностью виртуальная система взамен материальной?

- Ну, знаете… я как-то не готов.

- Да, все мы боимся перемен к лучшему. Однако, они себя оправдывают. Вам не надоело по пять раз на веку менять машину?

- Да сейчас они вроде подольше стали…

- И тем не менее приходится их менять, не так ли?

- Ну… спасибо большое. Я подумаю.

- Вас что-то смущает?

- Да нет. Я подумаю.

- О чем вы будете думать?

Аюм смотрит на торговца, сверлит его красноватой аурой:

- Все-го-хо-ро-шего.

 

Аюм разгоняет машину, быстрее, выше, сильнее. В трехмерном мире машина слабовата, метра на два прыгнет, и все, а вот во времени машина – зверь. Миллионы веков цивилизации сжимает в десять тысячелетий, когда другие ползут, он поднимается к звездам.

Аюм гонит машину, не смотрит на препятствия. Давно уже прошли времена, когда Аюм бережно огибал колдобины на дороге, рытвины, эпидемии и войны. Это раньше, когда машина слабовата была, тогда конечно, на чуму на какую-нибудь налетишь, потом лет двести машину латаешь. А сейчас ничего система, привыкла, она от войн только быстрее разгоняется. Вон, только-только ползли на паровых котлах, поднимали в небо неуклюжие дирижабли, и бац, напоролись на первую мировую, и уже ревут самолеты…

Гонит Аюм машину. Бьется внутри машины горячее сердце, грохочет по трубкам кровь, легкие гонят разгоряченный воздух…

 

- Блин, упустил… я так на него рассчитывал…

- Ну во-первых, не упустил. Первое золотое правило: если клиент ушел, он обязательно вернется. А теперь давайте поговорим, что вы сказали хорошо, а что можно было сделать лучше.

- Ну, я сказал – боимся перемен к лучшему. Боимся, негативное слово…

- Нет-нет, давайте сначала про хорошее поговорим…

 

Аюм гонит машину.

Хорошая машина у Аюма, не машина – зверь. Кто не купил такую, те сейчас локти себе кусают, а все, упустили, снимают их с производства, время-то на месте не стоит. Вот и плетутся все на своих машинешках, мохнатых, перепончатокрылых, плавникастых, бесформенных…

Где им за Аюмом угнаться…

Нигде.

Гонит Аюм, выжимает из машины все и вся, что они там придумали, новую модель, кому она на фиг нужна, новая модель, Аюм и на старой так разгонится, мало не покажется…

Гонит Аюм.

Остаются позади годы и годы, века и века, электронные лампы, транзисторы и микропроцессоры. Ветер свистит, проносятся мимо звезды и миры, вон отлетело что-то от машины, это там что, а-а, стихи какие-то, черт с ними…

Стрелка спидометра разбивает корпус, делает полный оборот, еще, еще…

Что-то отлетает от машины, что там, мечты какие-то, фантазии, ладно, все равно не нужны…

Аюм давит на газ, сейчас все на газу, хотя пора уже другое топливо подыскивать…

Машина налетает на войну, хрустит, бешено вертится, что-то отваливается, разлетается вдребезги, ну да, милосердие…

Стрелка спидометра вертится маленьким пропеллером…

Бешеным вращением срывает любовь, Аюм пытается ухватить ее, не успевает. Машина движется быстрее, много быстрее, черт, ну Аюм и свалял дурака, как он раньше-то не догадался все это сорвать…

Гонит Аюм машину, покачивается на поворотах, разгоняется к звездам…

 

- А вы правильно сказали, вернулся клиент.

- Я всегда правильно говорю. Ну вот видишь, хорошо как… купил?

- Ага. Со всеми комплектующими.

- Нехило. Что это он так решился вдруг…

- Да старую машину разбил, вот и решился.

- Разбил?

- Ну. В аварию попал.

- Ох ты черт… сам-то жив остался?

- Да он-то останется, ему-то что. А вот машина на кусочки. На каком-то там вираже…

- Отжила свое.

- А что ты хотел, времена-то меняются…

2013 г.

Три свертка

 

Я увидел их случайно.

Нет, вы не подумайте, я не из тех, которые выходят в сумерках на улицу, вертят головой, ищут, не мелькнут ли где они. Может, есть такие, которые их ищут. Не знаю.

Так вот, повторяю, я их не искал. Совсем. Я оказался там случайно, просто шел домой с…

…не помню, откуда я шел. Да я вообще не должен был их видеть, я уже миновал площадь с фонтаном, уже приближался к остановке, когда обернулся…

Сам не знаю, зачем я обернулся. Нет, не было никаких знаков свыше, мысленных сигналов, чего-то такого, ничего не торкало – обернись, обернись...

Я просто обернулся.

И увидел их.

Их было трое, они шли друг к другу с разных сторон. Один вышел из черной машины, двое других приближались пешком. Приближались так, что чувствовалось – не хотят они идти к тому, из машины, не хотят, но никто не спрашивает, хотят они или нет.

Все трое остановились на площади. Я еще вспомнил присказку, если вы потерялись – встречайтесь у фонтана…

Тот, из машины, достал из-за пазухи три прямоугольных свертка. Мне показалось, книги, хотя я не был уверен. Протянул два свертка тем двум.

Все трое замерли.

Мне показалось, сейчас грянет гром или разверзнется земля.

Ничего не произошло.

Двое взяли свертки. Пожали руки, слегка поклонились, один другого даже потрепал по плечу, мол, все будет хорошо.

Разошлись. Торопливо, почти бегом, не оборачиваясь. Я все так же стоял и смотрел на них, как тот, первый, садится в машину, на заднее сиденье, машина отчаливает, и я даже не видел, есть ли впереди шофер…

Я спохватился, пошел к остановке, и дальше, через дворы, еще думал, что прикупить к ужину…

Он догнал меня в переулке, красный, запыхавшийся, все еще прижимал к себе прямоугольный сверток.

- Возьмите… в-возьмите.

- А?

- Возьмите… обязательно… умоляю…

- Но…

- Вы поймите, я не могу, не могу…

Он сунул мне в руки сверток, оказавшийся на удивление легким, я даже чуть его не выронил. Сунул в руки – и исчез в сумерках.

 

Звонок среди ночи.

- Алло?

- Сколько вас можно ждать?

- Вы… ошиблись номером.

- Ничего я не ошибся, такси вас уже ждет. Скорее же! И не забудьте…

Связь обрывается. Второпях одеваюсь, машинка с шашечками уже сигналит за окнами, какая-то бабка орет в окно, я те посигналю, я щ-щас милицию…

Каким-то седьмым чувством понимаю, что надо не забыть сверток. Он кажется тяжелее, чем вечером.

- Куда едем? – спрашиваю таксиста.

- В Шереметьево.

- А дальше?

Шофер пожимает плечами, я-то почем знаю. Нда-а, веселенькое дельце, надо бы избавиться от сверточка, пока не поздно…

Выхожу под свет фонарей, понимаю, что забыл деньги.

- Э-э… с меня сколько?

- Смеетесь, что ли, - фыркает водитель, - какие деньги…

Ничего не понимаю. Иду в громадину аэропорта со свертком, как дурень с писаной торбой. Иду в толпу, где никому нет до меня дела, хочется как в детстве заорать на всю улицу ма—ма-ааа, когда потеряешься в толпе, и люди обступят, ты чей, мальчик, ты где живешь, как, адрес не знаешь, и уже уличный патруль подойдет единый в трех лицах, уже звонят ноль-два, а мама с какой-нибудь тетей-мотей заболталась…

От нечего делать ставлю сверток на ленту, где багаж обматывают пленкой. Парень у ленты вздрагивает.

- Уберите… уберите это. немедленно.

- А… как?

- Так, в руках понесете. Будто сами не знаете.

- И… куда?

- Куда-куда, вон ваш рейс…

- Заканчивается посадка на рейс Москва-Лондон…

Холодеет спина. Чувствую себя полным идиотом, когда иду куда-то в никуда через таможни и терминалы, а у меня ни паспорта, ни билета, ни-че-го. Держу перед собой сверток, все шарахаются, как черт от ладана, проходите, проходите…

Прохожу, прохожу. Поднимаюсь на борт, бормочу извинения, чувствую, что из-за меня рейс задержали. Усаживаюсь в свободное кресло, две девушки, сидящие рядом, тут же вскакивают, всем видом показывают, чтобы подвинулся, дал уйти. Пространство вокруг меня стремительно пустеет.

Вот черт…

 

- …большое спасибо, что воспользовались услугами нашей…

Киваю в ответ, да-да, всегда пожалуйста, спускаюсь по трапу, все так же держу перед собой сверток. От нечего делать иду за барынькой в бриллиантах, как в школе таскался за какой-то девкой из параллельного класса, сейчас обернется, тявкнет, что ты за мной хвостиком ходишь…

Садится в такси, оборачивается, я почти касаюсь ее плеча.

- А, вы… садитесь, садитесь.

Понимаю, что она мне уступает.

- Ну что вы, неловко…

- Да что неловко, вам нужнее. Давайте, - подталкивает меня, - удачи.

Похоже, водила знает, куда ехать. В какие-то загороды-пригороды, останавливается перед особняком.

Уже знаю, что мне не надо платить.

Иду к дому, толкаю дверь, что-то подсказывает мне, что она не заперта. Лестница ведет меня наверх, из каких-то комнат появляется заспанная рожа одного из трех. Что странно, почти неодетый, но со свертком в руках.

- А-а, явились…

- Что есть, то есть.

- Идите спать… вам надо выспаться…

 

Мы встретились за завтраком. Все трое. Свертки оставили на столике в углу, они как будто отпустили нас поесть…

- Ну что, господа, - спросил человек из машины, - какие будут предложения?

Я пожал плечами, какие у меня могут быть предложения. Не хватило мужества признаться, что я ввязался в это по чистой случайности.

- Ну… я так понимаю, у нас три варианта остались, А, Цэ и Дэ, - сказал второй, тощий с горящими глазами.

- Дэ не надо, это вообще все в тартарары полетит, - сказал первый, - так что А и Цэ.

И посмотрел на меня. Так посмотрел, что молчать уже было невозможно.

- А если… оставить все… как есть? – спросил я.

- Уже невозможно. Поздно вы спохватились…

Я молчал. Больше мне нечего было ответить.

- Да-а, господа, поздно мы все спохватились… поздно…

 

- После завтрака тощий подошел ко мне:

- Как вы… ничего?

- Да ничего. Голова побаливает…

- Ну, это всегда бывает… у этих… которые…

И многозначительно посмотрел на свертки.

 

У себя в спальне я решил развернуть синюю тряпицу, узнать, что там внутри.

- Вы… вы что?

Я обернулся. Он стоял и следил за мной, важный господин, которого я первый раз увидел выходящим из машины.

- А что… нельзя?

- Ну, знаете ли… уж на что я человек отчаянный, и то бы не рискнул… вот так…

Я отодвинулся от свертка. Если так, то, пожалуй, не надо.

- Я что сказать-то хотел, похоже, вычислили нас… уезжаем.

- Все вместе? – не понял я.

- Предлагаете разделиться? Нет, уже не прокатит… уже не прокатит…

Мы вышли из дома, устроились в подъехавшем такси, я догадывался, что опять едем в аэропорт, и не спрашивал, куда летим, похоже, они сами не знают…

 

Мало-помалу я начал привыкать. Привыкать к тому, что передо мной открывались все двери – и в то же время закрывались все двери. К тому, что постоянно приходилось перелетать из ниоткуда в никуда, то прятаться от кого-то, то наоборот, кого-то догонять, и мы никогда не успевали этого кого-то настигнуть…

Потихоньку утешал себя, что хоть мир посмотрю.

Хотя чувствовал, что для меня это смотрение плохо кончится.

Я вернулся в наш особняк с какого-то базара, где мне все давали бесплатно, только завидев у меня в руках сверток. В этом курортном городке мне нравилось больше, чем где бы то ни было, в жизни не думал, что кажусь в Бразилии. Правда, обгорел на солнце, тощий смазал мне чем-то спину, все прошло.

Тощий…

Мы даже спросили, как друг друга зовут.

Здесь все это не имело значения….

Я вошел в особняк, тут же понял, что дело пахнет порохом. Тощий стоял спиной ко мне, целился в дядьку из машины, тот размахивал руками, как будто отгонял наваждение:

- Не… не надо… не надо… говорю вам, я не знал… не знал…

- Вы все знали… все-то вы знали, не врите…

- Да как я мог, говорю же вам, самого подставили!

Не знаю, что на меня нашло, когда хватанул вешалку и грохнул тощего по голове, что есть силы, и еще, и еще, и еще, когда он уже упал…

Отвернулся, чтобы не видеть кровавого месива.

Только тогда спросил себя, правильно ли я сделал.

- Спасибо, - человек из машины сжал мою руку, - большое спасибо, огромное вам спасибо…

- Да не за что, - ответил я, зачем-то добавил, - одно дело делаем.

Надеялся, что он скажет мне, какое дело. Он не сказал. Только вытащил у убитого сверток, шатаясь, как пьяный, рухнул на диван.

Я хотел предложить ему выпить, тут же спохватился.

Уезжать теперь отсюда надо.

- А что так? – он насторожился, - ищут?

- Да нет. Труп тут…

- Так полицию вызовем, они все оформят, заберут…

Меня передернуло.

- А мы как же?

- А что мы?

- Ну, я лично лет на двадцать сесть не хочу.

Он рассмеялся.

- Вы еще думаете, вам за это что-то будет? Мы же…

Мне действительно ничего не было. Почти. Пришли полицейские, смуглые, белозубые, составили протокол, долго расспрашивали меня, а где вы стояли, синьор, а где он стоял, а как вы его вешалкой, вот так, да, а тот синьор что… вы простите, синьор, нам для протокола надо…

 

- Вы не спите?

Поднимаюсь на постели. Спрашиваю себя, спал я или нет.

- Да… нет.

Заходит мой напарник. Сам не знаю, почему называю его своим напарником. Хотя черт нас пойми, кто мы друг другу…

Смотаться нам все-таки пришлось на следующий день, мы перебрались в какой-то городишко в Китае, где все время шел дождь.

Ночной визитер садится на кровать. Теребит в руках два свертка.

- Вы понимаете, я не хотел этого… честное слово, не хотел. Будь моя воля, в жизни не согласился бы…

Хочу ему помочь, не знаю, как.

- Да не корите вы себя…

- Да как не корять… не кореть… черт, и слова такого в русском языке нет…

- Не корить.

- Не корить… я же знаю, что за этим стоит… знаю… не хуже вас…

- В который раз хочу сказать, что ничего не знаю. Не говорю.

- Но вот если не мы, то кто? Кто? – он обреченно разводит руками, - должен же кто-то…

- Да… ч-чего ради… должен?

- А? Вы думаете… - машет руками, - нет, нет. сейчас уже так нельзя… раньше еще можно было… а сейчас нельзя. и так уже упустили… все, что могли…

Киваю. Нельзя так нельзя, ему виднее.

Внезапно он кладет мне на колени оба свертка.

- Возьмите, возьмите… вы сами… как-нибудь… - закрывает лицо руками, - не могу, не могу больше!

- Еще не хватало! – сую ему свертки в руки, так и чувствую, что дело пахнет жареным.

Он смотрит на меня. Оторопело, растерянно. Вроде успокоился.

- Простите. Нервы сдали. Вы поймите, с этим у кого угодно сдадут…

- Понимаю.

Встает.

- Наговорил вам тут всякого…

- Да ничего. Все будет хорошо.

Он останавливается уже в дверях, смотрит на меня.

- Вы так считаете?

- Уверен.

Уходит. Дождь выстукивает по крыше чечетку. Чувствую, что так дальше нельзя, что надо узнать у него все, все, любой ценой, вот прямо завтра, пусть объясняет…

Трое полицейских не предвещают ничего хорошего. Выхожу в холл, даже не спрашиваю, что случилось, догадываюсь. Интересно, сам он, или помогли ему… хотя нет, если бы помогли, тогда бы и мне помогли за ним отправиться…

Сухонький китаец показывает мне на два свертка, бормочет что-то, вы должны взять… должен, так беру. Рука сама тянется развернуть, китаец отчаянно жестикулирует, умоляет не здесь, не здесь…

 

Здесь остановите.

Выхожу из таксюшки, иду прочь от шоссе в бескрайний луг. Кладу перед сбой на траве три свертка.

Беру в руки первый.

Разворачиваю… 2013 г.

 

Праздник непослушания

 

Утром встали ни свет, ни заря, даром, что накануне пообещали себе спать до обеда. Да какое там спать, так всегда, как на работу идти, черта с два себя из постели вытащишь, а как не на работу, а так, не спится, как в детстве перед каникулами…

Встали ни свет, ни заря, пошли в соседний супермаркет, набрали еды, не заплатили ни копейки. Потом Лешка предложил махнуть в Москву, все равно в этом Воронеже делать нечего. Выискали чей-то джип, разбили боковое стекло, конечно, сигнализация заскулила, только что нам до нее. Поехали. Лешка хорошо водит, со стажем все-таки, а когда Лешка уставал, тут я за руль садился. Все равно трассы пустые, машин нет, езжай не хочу.

Добрались до Москвы, Лешка хотел гостиницу какую-нибудь выискать, я его надоумил, на хрена нам эта гостиница, когда можно в доме на Рублевке заночевать. Еле выискали эту Рублевку, выбрали домик получше, заночевали, там все дома открыты, заходи не хочу…

Утром и правда провалялись в постелях до двенадцати, тем более, что вчера еще перебрали малость. Уже часа в три сели в порш хозяйский, поехали в Москву, из Лешки хмель еще не выветрился, он этот порш расколотил-таки, врезался в памятник кому-то там.

Ну да ладно.

В гипермаркет какой-то завалились, одежонку себе поприличнее выискали. Одежонка там в копеечку вылетает, за одни джинсы фирменные …, нам-то что, мы все бесплатно взяли.

Тем же днем нашли девчонок. Идут по улице, обе голые, смеются чему-то, на каждой золота из ювелирного килограммов десять. Нас увидели, засмущались, запрятались куда-то, Лешка, идиотище, ляпнул, что вы, барышни, такой красоты стесняетесь, такой красотой гордиться надо…

Ничего, потом девчонки сами вечерком к нам вышли. В платьях от какого-то там откутюра, сверху горжетки песцовые, даром, что лето. Полный писец, короче. Звали их… а не знаю я, как их звали. Не спросили даже. Вообще какая разница, сейчас уже ни в чем никакой разницы нет.

Нашли ресторанчик из тех, что подороже, набрали там всего. А что, электричество еще работает, бери не хочу. Девки потом сказали, а пойдемте в Кремль, мы еще отмахнулись, чего мы там не видели, а девчонка, которая чернявенькая, предложила в секретные архивы заглянуть, куда никто не заглядывал. Ну мы пошли в Кремль, пошарились там, только ничего такого не нашли. Я шапку Мономаха примерил, так чуть бошку себе этой шапкой не проломил.

Мне что не понравилось, мы с Лешкой только думали, как бы к девчонкам подъехать, а они уже сами к нам клеиться начали. Я-то думал, недотроги, скромницы, уже такие картины себе рисовал… А тут на тебе. Нет, я так считаю, первый шаг мужчина должен сделать.

Ну да ладно.

Последние дни все-таки.

Потом выискали джип, решили махнуть до Минска, и дальше, галопом по Европам, хоть Париж посмотреть, и все такое. А что, последний раз живем…

Добрались до Праги, там Лешка, идиотище, повесился. Ну ясное дело, нервы сдали, тут у кого угодно нервы сдадут. Я его даже снимать не хотел, поделом самоубийцам, ну тут девчонки настояли, похоронить надо, все честь по чести…

Ходили по самым дорогим ресторанам.

Гадали, сколько нам осталось.

По прогнозам вроде бы месяц или два, а потом земле каюк.

Доехали до Берлина, уже вдребезги пьяные были, три машины по пути расколотили, хохотали, - на Берлин…

Девки какую-то кондитерскую нашли, Захер называется, одно название что стоит.

Ночью смотрели на звезды, гадали, где там Ковчеги.

Смешно так вышло, все улетели, мы остались. Правильно мамка говорила, ты и второе пришествие проспишь.

Проспал.

Потом в Париж махнули.

Гадали, как это будет, когда Земля взорвется.

Успеем еще посмотреть Лондон или нет…

2013 г.

 

Чудовищная история

 

ШОК! ЧУДОВИЩНАЯ ИСТОРИЯ НА ЛАЗУРНОМ БЕРЕГУ

 

Мир меняется, меняемся и мы сами, причем, не в лучшую сторону. Грабежи, убийства, изнасилования, про которые раньше никто и слыхом не слыхал, стали обычным делом. И все равно, случай, произошедший на Лазурном берегу во Франции заставил содрогнуться не одного читателя.

Напомним, простая девушка Груня жила на Лазурном берегу. Жила, как большинство обитателей Лазурного берега, на копеечную зарплату в шесть тысяч, еле сводила концы с концами. У нее и было всего-то что квартира в пентхаузе в центре Парижа, вилла на Лазурном берегу с бассейном и парком, личный вертолет, яхта «Изабелла Куин», без счета мехов и украшений. В общем, все как у всех.

Так было, пока в ее жизни не появился Он. Как будто сошедший со страниц любовного романа или с экрана красивой мелодрамы про красивую жизнь: стройный, подтянутый, жгучий брюнет. Игорь, так звали парня, очаровал девушку с первого взгляда, втерся к ней в доверие, а ведь Груня слыла недотрогой. Он наведывался каждый день, забрасывал даму сердца цветами и любовными записками. При том, что сам Игорь жил не очень-то шикарно, у него были два особняка – на Лазурном берегу и в пригородах Лондона, а также пентхауз на Манхэттене и личный самолет.

Тем не менее, дело медленно, но верно, шло к свадьбе. Сотрудницы поздравляли Груню, счастливая девушка выбирала свадебное платье от кутюр. Казалось, историю ждет счастливый конец…

Но только казалось. Предприимчивый Игорь приударил за простушкой совсем не просто так – он знал, что Груня работает кассиром. И вот однажды во время романтического вечера он сообщил девушке свой план…

Рано утром, придя на службу, кассирша Анна Пална с ужасом обнаружила пропажу – исчезло более полутора миллиардов долларов. Но оказалось, пропали не только огромные деньги: в тот же день работница Агриппина Ватрушкина не вышла на работу.

С ног на голову встал весь Лазурный берег, подключили Интерпол, ФБР и МИ-6. Однако, денег, как и сладкой парочки – Груни и Игоря – и след простыл.

Нашли их только через неделю – при том, что грабители и не особенно прятались. Махнули в российскую глубинку, где первый раз в жизни зажили на полную катушку. Сняли заброшенный домик с протекающей крышей на окраине деревни, сменили свою одежду от кутюр на сапоги и ватники, ели пустые щи и картошку с луком. Неудивительно, что при таких затратах за неделю парочка потратила все украденные деньги, а Игорь даже ухитрился залезть в кредит. А в это время подоспели и полицейские, взяли, что называется, с поличным.

 

Анна Федорова, жительница села Шишкинского:

- Ну… я сразу заметила, дело нечисто… приехали на запорожце, это где это видано, чтобы на запорожцах ездили. Уж на что мы с мужем небедно живем, и то больше тойоты позволить себе не можем… муж мой запорожец этот увидел, да еще и ржавый, изнылся весь, хочу-хочу-хочу… А что хочу, это я не знаю, какую зарплату надо иметь, такое купить… они ведь и не в кредит, а так, за наличку… а потом вообще страшно сказать… запорожец сбагрили кому-то за полцены, на велосипеды пересели. Я вообще первый раз велосипеды увидела, только в кино видела… там олигарх какой-то на них разъезжал…

- Где они жили?

- Да во-он, на окраине села домишко гнилой весь скособенился… дорогой, зараза, сколько стоял, никто его не брал… лет пять назад какой-то артист в нем недельку пожил, медовый месяц у него был… и все, больше денег ему не хватило… а тут нате вам.

- Они сняли дом?

- Так если бы сняли, полбеды, а то ведь купили! Я узнала, прямо в осадок выпала, это же кем надо быть, такие хоромы купить…

 

Жители села охотно рассказывают про грабителей, тем более, что те жили подчеркнуто напоказ. Житель села, Антон Заельский:

- Ну… они и в гости нас приглашали… на новоселье. Я пришел, офигел прямо, у них там стол колченогий, а на столе картошка в мундире и лучок жареный… Да не чуть-чуть, как в ресторанах каких, а помногу… Мне еще так неловко стало, я же им в подарок лобстеров принес, ну, понимаю, фигня, да чем богаты, тем и рады… а тут картошка. Так и не достал лобстеров-то, на смех бы подняли… Да страшно сказать, у них телевизор черно-белый, маленький такой… целое состояние стоит.

 

Однако, теперь новоявленным богачам придется ответить по полной программе. Кажется, Игорь и Груня понимают, что им предстоит тяжелое наказание, но о содеянном не жалеют.

Агрипина Ватрушкина, обвиняемая:

- Ну а вы как хотели… что я в жизни видела, кроме Лазурного берега… ну на выходные куда-нибудь в Лондон, в Париж, а денег нет, так вообще в Токио или Нью-Йорк… Стыдно сказать, меня мамка в детстве в космос возила, когда вообще денег не было… стыдоба такая, в сентябре в школу приходишь, ребята все кто на островах каких, кто в столицах, а я в космосе была… они на меня так смотрят, у виска крутят, ты чё, нищая… Теперь ни о чем не жалею… Мы в избушке жили, где потолки протекают, в щели задувает. Мы прикиньте, в выходные вот так на соседнюю речку махнули… карасей ловить.

- Во сколько вам обошлось это мероприятие?

- Сто миллионов как не бывало. И там еще сто потратили, мне хлеба с солью захотелось. Но я ни о чем… ни о чем не жалею…

 

Мама виновницы, Эльвира Петровна, в шоке: она никак не ожидала от дочери такого поступка.

- Ну… Груня всегда бы скромной девочкой, мы же бедно жили…ходила в платьях от кутюр, ничего, не жаловалась, знала же, ничего другого позволить себе не можем… жили скромно… омары, икра… черная. Молоко кокосовое… гусиный паштет с трюфелями… Я просто не понимаю, пустые щи, картошка… откуда в ней замашки эти…

 

Судья был непреклонен, виновникам впаяли по полной: двадцать лет колонии строгого режима в особняке на берегу Средиземного моря в Греции с правом вылета только в крупнейшие мегаполисы мира. Теперь осужденным долгое время вместо гречневой каши придется есть трюфели, запеченные в гусином паштете и устриц с красной икрой. Да и одеваться придется поскромнее: вместо затасканных ватников к услугам Груни и Игоря бутики Парижа и Лондона.

Впрочем, парочка ни о чем не жалеет.

Игорь Кузьменко, обвиняемый:

- Ну… меня всегда к красивой жизни тянуло, а тут понимаю… что хоть сколько работай, а избушки на окраине деревни у меня никогда не будет… и установка такая была, любой ценой добраться до богатства… вот, девушку встретил… узнал, что кассир… я ее сначала использовал… а потом я в нее влюбился, честно, влюбился… вот мне уже неважно, что дальше будет, главное, вместе будем…

Агриппина Ватрушкина, обвиняемая:

- Ну… вот мне главное, что со мной любимый человек… условия, конечно, ужасные… ну да ничего… с милым и во дворце рай…

 

По этическим соображениям имена и фамилии действующих лиц изменены.

 

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

 

А чего это изменены? Давайте уж начистоту, страна должна знать своих героев в лицо.

 

А как иначе, если тут сколько ни работай, хрен чего добьешься. Сами текилу пьем и лобстеров едим… Чинуши вон наворовали и сидят по шалашам в захолустье, а мы прозябай тут в особняках…

 

Велосипеды, это надо же… у меня автомобильный парк, не представляю себе…

 

Ну, врешь, у кого сейчас автомобильный парк, это где же нищета такая…

 

И не такая встречается… у моего шурина вообще целый парк самолетов…

 

2013 г.

 

На ужин было мясо

 

Сегодня вечером привезли мясо. Привезли в шикарном автобусе, выгрузили у ворот замка.

Это хорошо.

Давненько мяса не было.

Мы всю ночь пировали. Здорово изголодались, а как вы хотели, от замка до города далеконько, хрен дождешься, пока что-нибудь привезут.

Через неделю мясо кончилось. Но это ничего, потому что через неделю привезли новую порцию мяса. Много привезли, полный автобус. Выгрузили у ворот замка.

Мы пировали всю ночь, наполняли бокалы, пили за здоровье друг друга.

Тем же вечером я у себя в спальне увидел призрак молодой женщины без головы.

Стояли последние теплые дни осени, мы выбирались из замка на пикники, гуляли по холмам, вечером собирались в большом зале у камина, рассказывали друг другу страшные истории.

Вечером в спальне я снова увидел призрак девушки с отрубленной головой. Мы разговорились, она призналась, что давно влюблена в меня.

Неделю спустя привезли мясо. Пол-автобуса. Выгрузили у ворот замка.

Мы запаслись мясом впрок. Поужинали скромно. Понимали, что скоро в замок вообще перестанут привозить мясо, аж до самого Рождества.

Когда мы ужинали, открылся старый склеп в полу, и оттуда выбрался истлевший скелет.

На следующий день я объявил о своей помолвке с девушкой, у которой была отрублена голова. Злые языки, правда, судачили, ну как так, оборотень женится на призраке, но нам было не до них.

Вечером привезли мясо. Пожалуй, последнее все этом сезоне. На закуску.

А как вы хотели, сезон туристов уже закончился.

2013 г.

 

G 7 000 000 000 000

 

Оглядываю зал. Чувствую, как все сжимается внутри. Глотаю таблетку. Одну. Нет, одну мало, надо две. Вроде приотпустило. Сердце. Оно всегда приотпускает. До поры, до времени.

Говорю – нарочито громко, чтобы все слышали:

- Тэ-экс… вас сразу убить, или потом?

Смотрят на меня. Все пятеро, или сколько их там у меня в подчинении… не знаю. Все равно задираю цифру, когда оформляю очередной кредит на очередной смартфон…

Молчат. Не люблю таких, которые молчат, мне интересно с такими, которые за словом в карман не полезут.

- А… а что? – спрашивает один из них, тощий, взъерошенный, хоть сейчас расставить ему руки пошире и выставить в огород.

- А… а то. Это что?

Показываю на сетчатые перегородки.

- Я стесняюсь спросить, вы это где взяли? Где взяли, я спрашиваю? На птичьем рынке? Сетка рабица? Приятно оживит ваш приусадебный участок?

- Ну…

- Так у нас тут не птичий рынок, если вы не знали.

Взъерошенный смотрит на меня. Смотрит и не боится, так и хочется его покормить орешками с руки, тц-тц-тц, на-на-на…

- А… что надо было?

- А… то надо было. Сами подумайте, что им эта сетка рабица? В два счета перекусят, вы и ахнуть не успеете. И друг на друга…

- А что… могут?

- А вы как думали? И не только. Уж я-то их знаю, не первый год…

- Так это сетку потолще надо… - шепчет взъерошенный. Остальные смотрят на него с ненавистью, еще бы, вылез, выпендрился, вот, теперь чего доброго, начальник ему первому прибавку к зарплате даст, или квартиру… да не дам я вам ни хрена, если вы вообще доживете до конца контракта…

А то мало кто доживал…

- Как-кую сетку, говорю вам, они любую сетку в два счета перекусят… сами знаете…

- Так это решётку ставить, - оживляется рыжий толстяра с лицом сытого кота.

Хочу сказать – молодец, не говорю, сильно жирно им будет молодец…

- Ну а если знаете, что решетки надо, так какого черта вы это убоище поставили? Денег пожалели? Да я вроде вам солидно выделил! Или как это бывает, купили сетку, а с заказчика содрали, как за решетки? Артисты хреновы… погорелого театра. Вот решеточки и ставьте… да потолще.

- Может… под током их сделать? – говорит взъерошенный.

- Мм-м-м… не надо, обожгутся еще… хотя сделайте так, провода подведите, если что, ток включите. Если на решетки кидаться начнут, или там еще что…

Кивают, записывают. Надо к ним самим ток подвести, может, тогда быстрее соображать станут.

- Еще что приготовили?

- Брандспойты. Разливать… если кинутся друг на друга.

- Умно. Еще?

- Еще, думаю… - девушка в углу мнется с ноги на ногу, - это… может, на цепи их рассадить?

- Ага, щ-щас, дадут они тебе на цепи себя рассадить… самих нас всех потом на цепи посадят… Ты хоть думай, с кем дело имеешь…

Девчонка краснеет.

- Без обид, без обид, я серьезно… вот про это забывать не надо, с кем дело имеешь. Я тоже, порой, забудусь… а нельзя. Бронежилеты приготовили?

- Для них?

Смешки.

- Для себя, болванищи… вам же пригодится.

- Я все думаю… - бормочет толстяра…

- Ой, радость какая, вы еще и думать умеете…

- И не только, - толстяра улыбается, рот до ушей, - может, решетки поставить… между ними еще нейтральную полосу сделать?

- А ничего ты соображаешь… сделайте обязательно… - перевожу дух, осеняю себя крестным знамением, отродясь не знаю, как это делается, - может, хоть на этот раз… нормально все будет.

 

Вхожу в зал. На нейтральной полосе. На одной из нейтральных полос. Еще раз лично проверяю решетки, замки, цепи, брандспойты, столы, стулья, микрофоны, бумаги на столе, никому доверять нельзя, что за ребят понабрали мне помогать, тоже неизвестно, на чьей они стороне…

Срывающимся голосом объявляю саммит открытым.

Никого…

Тишина…

Ёкает сердце, неужели никто не услышал. Или, еще того хуже, никто не пришел.

С разных сторон открываются двери, входят сильные мира сего. Мужчины, женщины. Закованные в строгие костюмы. Натягивают на лица дежурные улыбки.

- Вы бы еще послезавтра приперлись, - говорю в микрофон так, чтобы все услышали, - лучше поздно, блин, чем никогда… эт-то что?

Оторопело смотрю, как президент какой-то европейской державы входит в одну дверь с шейхом нефтяного королевства.

- Вы бы еще обнявшись зашли… как лучшие друзья.

- А что?

- А то. Ничего, что вы друг друга тут поубивать можете, один другому ножичек под ребра ткнет, и готово… так, быстро один вышел, зашел через другую дверь…

Двое мнутся, не знают, кому идти, кому остаться.

- Еще подеритесь, и по рожам друг другу надавайте. Так… европеец быстро вышел.

- А что это сразу европеец?

- А то… цвет глаз мне твоих не нравится. Кроме шуток, азиатам сейчас почет и честь, толерантность, и все такое.

Мнутся у входа, я пойду, сэр, нет, я, ваше величество, вот это я понимаю, настоящие дрессированные сильные мира сего… наконец, выходит европеец, появляется через минуту в еще пустом зарешеченном закутке…

- Вот и молодцы… рассаживайтесь… Ап! И тигры у ног моих сели… Как там дальше… неважно… Молодцы, всем по конфетке… понюхайте, положите на место.

Рассаживаются. Говорят. Все по протоколу. Ситуация на Ближнем Востоке. Цена за баррель. Глобальное потепление. Глобальное похолодание. Конец света. То есть, перебои с электроэнергией…

Э-то что…

Какой-то америкос передает какому-то европеоиду сложенную вчетверо бумажку. Щелкаю электрическим хлыстом. Американец с визгом отдергивается, трясет обожженной рукой.

- Что вы там передавали?

- Предложение о таможенном союзе…

- Ма-а-алчать! Вы ничего не должны мне говорить, это ваши внутриполитические дела. Вы должны были сказать – не ваше дело. А вы хороши, что вы там у него брали, а если записочка отравлена? Было уже такое, один другому чего-то там сунул, а там чума… бубонная…

Хожу. Смотрю. Кто-то из азиатов бросается на решетки, хочет придушить оппонента, врешь, не достанешь. Кто-то пытается подпилить прутья, черта с два у тебя что-то получится. Кто-то что-то замышляет, лезет куда-то под столом, возвращаю его к действительности ударом хлыста.

Все нормально. До поры, до времени. Пока какой-то африканский князь какого-то африканского княжества не выхватывает калаш, как только под плащом пронес, скотинище…

- Ложи-и-и-сь!

Все падают на пол. Быстро. Но еще быстрее выдвигаются стеклянные стены поверх решеток, стены, которые невозможно пробить…

В клетушку с князьком врывается газ, князек падает на ковер, заливается богатырским храпом.

Подобострастно улыбаюсь, - у меня все предусмотрено.

- Что-то сегодня антиглобалистов не слыхать, - говорит кто-то из европейских бонз.

- А что вы хотите, минное поле вокруг дворца… у меня все предусмотрено… ну ты чё делаешь, ты чё делаешь, куд-да ты по пятьдесят долларов за баррель, ты страну свою разорить хочешь, добренький ты наш? Сто! И не меньше.

Сильные мира сего прижимают уши, поджимают хвосты, облизывают клыки.

- Ну, молодцы… всем спасибо. Всем по конфетке. Ничего, действует система…

Спектакль окончен. Сильные мира сего снимают маски, они уже не сильные мира сего, мои помощнички, черт бы их драл. Вроде бы все проверили… мне так кажется… надо бы еще посмотреть, кого от кого подальше посадить, только хрен что посмотришь, их всех ото всех подальше надо…

 

- Дальше? – взъерошенный смотрит на меня.

- Куда дальше, дозиметр бесится. Назад поворачивай, пока сами не сгорели к чертовой матери.

- А… как же там?

- А что там? Там уже и нету ничего, сгорело все. Или думаешь, большие шишки в огне не горят, в воде не тонут?

- А протоколы заседания, все такое?

- Дохлый номер. Там и бункер сам не уцелел, какие, на хрен, протоколы… Нет, все ожидал, но что какая-то сволочь бомбу протащит…

Идем назад, осторожно ступаем по обожженной земле, робкие тени бегут перед нами, откуда тени, а, ну да, светятся обломки чего-то там, вот и тени… Взъерошенный снимает маску, сморкается в рукав, напяливает маску снова, нет сил даже сказать, давай, давай, подыши дрянью этой, посмотрим, сколько у тебя еще голов вырастет…

 

- Не вышло с саммитом.

- Да уж… так не вышло, что дальше некуда.

Это уже здесь. В комнате. В штабе. Девушка рассылает сильным мира сего письма с соболезнованиями, что саммит не удался. Хотя они сами же его испортили, этот саммит… самми испортили… с содроганием вспоминаю, как сгорал вместе со всеми в ядерном пепелище.

А как вы хотели… чем дальше, тем хуже… попробуй, рассади их всех, всех, чтобы друг друга не поубивали, да ладно бы штук восемь было, или десять, или пятьдесят…

Вспоминаю стол, уходящий в бесконечность.

Семь миллиардов.

- Они отвечают, - девушка выбирается из-за монитора, юбка задралась, она не видит, здесь уже не до юбки, ни до кого, ни до чего, - они готовы на новый саммит… хоть сейчас…

- Чтобы опять друг друга поубивать?

Фыркаю. Ладно, делать нечего, еще раз так еще раз. Хоть десять раз, только платите. Снова вывожу на экран картинку, зал заседаний, снова мои архаровцы прикидывают, как рассадить все семь миллиардов, чем разгородить, чтобы не набросились… решетки… было уже… это какую-то ловушку надо у входа, чтобы бомбы сканировала…

2013 г.

 

Каменный компьютер

 

А вот еще было дело, пошел старый Кун на охоту… вы не смотрите, что Куну уже четыре десятка стукнуло, он покрепче молодых будет… да хранит его бог грома и бог молнии… Так вот, пошел он в лесок, ну, мы все пошли, оленя загнать… мяса много будет… шкура будет… ну, шкура, как всегда, вождю, ну да и ладно, мы и мясцу рады…

Это я про что… а ну да, про Куна… а тут, значит, из кустов ка-ак гаркнет – ар-р-р-рр! Ну тут наши все врассыпную, шуточка ли дело, тигр, тигр… четки перебираем, богу молнии и богу грома молимся, убереги, прости, ежели что не так, ежели кто кого обидел, или кто у кого украл что, не карай…

А Кум старый, вот отчаянный был… он в чашу пошел. Вот так. Один. Копьецо наперевес, и пошел… наших и след уже простыл, я замешкался… и вижу, как он в чащу заходит… вот так же четко вижу, как щас вижу, что ты со мной у костра сидишь… И тут из чащи-то ка-а-ак прыгнет! Я даже не понял, что прыгнуло, полосатое, мохнатое… Без памяти я к деревне бросился. Ну мы уже в тот день решили на оленя не ходить, какой там олень, с места сниматься надо, ежели тигра полосатая рядом ходит… Куна оплакивали, прими его, матерь-земля, прими в свои объятия…

А тут смотрим, Кум идет… бабы наши визг подняли, в хижины кинулись, мы все сгрудились на поляне, стоим, шаман осторожно так Куму говорит, дескать, духам в деревне-то делать нечего, духи-то в лесу живут, по ту сторону, а по эту им делать нечего… вот как будет день памяти, мы сами к тебе придем, мясца там принесем, еще какой подарок… А Кум и говорит, да живой я, живой, а вы чем шум поднимать, лучше бы помогли тигру перетащить, я ее там на опушке убил…

Вот так… тигру копьем убил…

А? про кого? Стой, это какой Мик, это старого Капа сын, который дочь вождя в чужом племени украл? А-а, этот… да… дурной он был… ну знаешь, родится, бывает, хилый такой… Его бы надо пришибить сразу, на кой такой в племени… да Ада, это которая родила его, умоляла, причитала… вот мужик еёйный ее и послушал… пожалел… где ж это видано-то, мужик – а бабу слушает? Будь моя баба, я бы и высерка ее пришиб, и ее заодно, баб, что ли, мало…

А? Да дурной он был. Не-е, не то, чтобы идиотище, просто… дурной. Ну вот, мужики все на оленя пойдут, а он с бабами грибочки-ягодки собирает. Ну где это видано, а? То-то же… Или вот, вижу как-то, сидит перед хижиной, чего-то там перебирает… ну, я подумал, может, корзинки плетет, или еще чего… а тут на тебе, сидит, деревяшки просверливает, да на палочки нанизывает. И приговаривает, это один, это два… Да говорю, дурной был, кто бы сомневался-то…

Или вот еще… палку в землю воткнул, а вокруг двенадцать камушков положил. Как дитя малое, ей-богу… и смотрел все, когда тень от палки какого камушка коснется… еще и детям нашим показывал, это вот по весне так тень падает, а вот так по осени… Мы с ним уже по-мужицки поговорили, ты это, сам-то дурище, так хоть детей наших не трожь, не порть, а то и в рыло получишь… Да что в рыло, таких плетками стегать надо… Был у меня пацан, всем хорош, и охотник ловкий, и бегает хорошо… да вот, дурь нашла, начал на звезды заглядываться, ты гляди, отец, вон, одни звезды каждую ночь над лесом поднимаются, а другие все в разных местах… ну ничего, выдрал я его так, что тот семь дней подняться не мог, пластом лежал… крепенько я ему шкуру попортил. Зато на всю жизнь запомнил, теперь как шелковый… и жен своих в страхе держит… вон, была у него дурная жена, спихнули нам ее с чужого племени… так он ее так отлупил, что не отошла уже, сдохла…

Вот точно тебе говорю, только так с ними надо… а то распустили сопли, ах, слабенький, ах, дети его любят… слабенький, так еще маленьким прибить надо было…

Это я к чему… ну да. А вот еще, был случай… чужое племя рядом нашли, ночью на их стойбище пробрались… ох, жаркая была схватка, только так мужиков ихних порезали… а то схватишь какую-нибудь бабу ихнюю за волосья, лохмотья с нее сорвешь, и…

А? Да что все про этого, чего про него говорить… Дурной он и есть дурной… все крутил, вертел что-то… колесики, бирюльки всякие, никому не нужные… хрень какую-то собрал, там ручку крутит, а из штуки этой звуки всякие… и свет светится, и картинки всякие мелькают… ну, детям нашим потеха была… потеха-то потеха, да где это видано, чтобы вместо работы вот такой фигней занимались? А? это что ж будет-то? Это и бабы наши вместо того, чтобы спины гнуть, сидят, на него смотрят…

Ну наши уже тут не утерпели, каменьями его побили, еле удрал, окаянный… да говорю, дурной этот Мик был… наши-то все как на подбор, сам вишь, крепкие, сытые, косая сажень в плече, а этот-то был, чисто тростник на ветру… дунешь, он и улетит… то ли дело Пек, это сын вождя нашего… он вот в одиночку в лес пошел, а там встретился ему зверь, видом как тигра, и крылья как у орла, и рога, как у буйвола, и лицом, как человек, и изрыгал он пламя. И Пек, сын вождя нашего, сражался с ним, победил его. Только потом зверя другие звери сожрали, пока Пек в деревню ходил за подмогой, тушу перенести… так что сильнее Пека нашего во всем свете нет. а кто усомнится, того вождь повелел на костре жечь. Так-то…

Ай, чш, горишь! Ты чего в костер-то залез, ты от костра-то подале… эх, дурной человек, думаешь, в костер залезешь, теплее станет? Ох, молодежь… а ты какого роду-племени-то будешь, запамятовал я… а-а, эти, из лесов… храбрые мужи, два раза нас бивали… а уж с женщинами чего вытворяют, те у них по струночке ходят, ну да ты знаешь… вон, сам я видел, девка какая-то мужику отказала, он ее хвать за волосы, хрясь об дерево, только мозги брызнули… так-то… Да много племен достойных, вон, эти, которые на реке живут… или там… вон, только, степняки, те дурные, да… да… мозги у них набекрень… не то, чтобы тупые, просто…

Ну а ты как хотел… было дело, парни наши в разведку вышли, ну как, поглядеть, куда дальше-то стоянку передвинуть… на степняков напоролись… так-то они мирные, ну ясное дело, кто слабый, тот и мирный, сильный, он сразу в бой кинется… не побоится… а тут… трусло… Глядим – ба, боги великие, бог грома и бог молнии! Этот у них сидит. Мик наш. Подле вождя. Штуку ему показывает, он там какую-то хреновину сварганил, в небо пустил, хреновина летает, и все, что видит, Мику передает. А у Мика рамочка в руках, эта-то рамочка все и показывает…

Ну говорю, дурные… делать нечего, рамочку смотреть…вон, в племени у горцев был один такой, так его на костре сожгли, чтоб другим неповадно дурить было…

Так-то… были племена… ты какого племени-то будешь? А-а, эти… речные… славные там мужи, знатные рыболовы… жен чужих только так похищают, у меня два раза уперли… да не жалко, делов-то, жена… вон их сколько…

А? да не убили мы его, где там… ну тут время на зиму повернуло, да не на такую зиму, что холод да снег… тут другое что… зимы-то чем дальше, тем суровее… холод лютый все дальше, дальше к югу гонит, скоро уж до края земли люди дойдут… уж там не до хорошего стало, уже не то что мясо у других сел отбирали, а и самих всех там сжирали дочиста… баб… ну и баб, а что баба, оприходовал ее, да и глотку порезал, и на мясо… И этих, степняков, только так порезали… тут-то и спохватились, а этот где, дурной который… И что думаешь, нет его… потом уже прослышали, прогнали они его к ядреной фене… тоже правильно, достал он всех, дурь всякую выдумывать… не-е, ежели мозги набекрень, сразу их вышибать надо, я так считаю…

А ничего ты мясцо принес, хорошее… это что за зверь-то? а, неважно… вот у нас старый Кун, он каких только зверей не лавливал, на медведя один ходил… зимой было, зимой медведи у-у-ух, страшные, дикие… а Кум не побоялся, с рогатиной на него пошел… одолел, во силища…

А-а, этот-то… да как наши мужики только шкуру с него не спустили, непонятно. А? что натворил? Да много что натворил, его уже мильон раз надобно было на костер… все это, с рамочкой со своей сидел, которую выдумал, картинки там всякие по ней двигал… потом еще одну такую рамочку сделал, сказал, что одна рамочка с другой разговаривает. Ну на хрена это нужно кому, ты скажи, на хрена… потом у него эти картинки в воздухе летать стали, он их пальцем перетаскивал… идиотище…

А шкуру-то с него спустить хотели, когда он дочь вождя умыкнул. Вот где это видано, дочь вождя умыкивать, ее отец давно уже за охотника славного сосватал! А этот придурок то цветов ей принесет, то еще чего, что не нужно никому… она и сама дурная была, сама как тростиночка, мало на нее бабы орали, ешь, ешь… А потом рамочку ей эту подарил, чтобы говорить с ней… Она рамочку-то ото всех прятала, нашли бы, сразу бы камнями разбили, что за дурь…

Ну и вот. Сбежала, дура. Перед свадьбой, когда в хижине ее заперли, чтобы откормить по обычаю, чтобы было женишку за что ухватиться, женишок-то видный, косая сажень в плече… и сбежала, дура. К этому. Чего в нем нашла, ни рожи, ни кожи, только языком чесать хорош… да рамочки мастерить… Ниче, перехватили ее, вернули. Она в ту же ночь на поясе своем повесилась, дура… ну туда и дорога ей, раз дурная…

А этого-то уже тогда хотели на костер пустить…а он хитер, он же как-то сделал, что наши его на одной поляне видят, а он на другой, наши на другой видят, а он на третьей… выдумал тоже. Ну, колдун, он и есть колдун, так шаман сказал…

Ну а там чего… ветры северные подули, холод пришел, зима к югу нас погнала… много кто с севера уходил, мало кто к югу добрался, а зима дальше гонит… много сел полегло. И наше туда же, вот славное село было… Кун один чего стоит…

А? Этот-то? Мик? Это ты про какого Мика, который голыми ручищами волка придушил? А-а, про этого… да видели пару раз… наши-то в разведку пошли, глядим, костер на поляне… и Мик этот перед хижиной сидит, хижина у него, срам один… да ладно бы он один, а то и дочь вождя перед ним… ну да, которая повесилась… вот и я тогда не понял, это как… И главное, холод лютый, а она голая по снегу ходит, следов не оставляет, одними цветами украшена, где только цветы взяла, повяло все в округе…

Ну, мы тут к Мику с дубинами, а ну, отдавай дочь вождя, не за тебя сосватана. А он только смеется – а возьмите. Парни наши хвать, хвать, а она не хватается, руки сквозь нее проходят…

А? Ну говорю я, колдун… это дух был… я прям удивился, в жизни не думал, что у бабы дух есть… баба она и есть баба…

А? Да говорю те, не убивал его никто, чего там убивать… Кожа да кости… Холод тогда подступил, все зима сковала, село наше все полегло… славное село было, уж на что старый Кун… С этими вон схватились, с лесными, жаркая схватка была, мало кто живой вышел… а кто живой вышел, того зима доконала.. Зима, она брат, такая, ее ни копьем не возьмешь, ни дубиной ей башку не проломишь, потому что башки нет, ни руками голыми не задушишь… Вождь, бывало, наш на зиму войной ходил, одолевал ее, окаянную, да это когда было-то…

Слушай, а ты откуда мяско взял? Места, говоришь, знаешь? А мне скажешь? Ага, ври больше, сколько хочу, принесешь… Чего? Да что тебе все про Мика да про Мика, про дурного-то, лучше бы про воинов наших послушал, про мужиков наших… или ты сам дурной? А то что-то щуплый, кости одни… да как так, щуплый, а одежа на тебе получше моей, это что за зверя шкура? Это где такой бармаглот водится? Да и мяса у тебя в запасах до хрена, это как доходяга такой столько мяса добыл…

А-а, этот-то… луну назад видел его… там, на опушке… худущий, уж на что щуплый был, а то вообще все кости наружу… и кашлем заходится недобрым. Ну, если кашель недобрый, это все уже. Такого и на мясо не возьмешь, мясо у него заразное… и все сидит, рамочку свою крутит. А у него из рамочки цветы всякие, деревья в цвету, птицы… дочь вождя… Все видно, а на самом деле нет ничего… ну кому это надо-то…

А? Ну могу туда сводить… да чего там смотреть, там звери уже кости его пообгрызали… ежели вообще звери остались.

Ага, помер… да странно так помер… не-е, помер-то не странно, все они так, у кого кашель недобрый… кровью исходят… а тут чего было-то… я к нему на поляну стал хаживать, картины смотреть…Ага, у самого у меня мозги того… на старости лет. А там и лето, и солнце, и хижины красивые, добротные, и повозки, только их не люди на себе тащат, а звери… а то вообще картину видел, повозки сами по себе ехали, никто их не тащил… потом скалы видел, ровные такие, до неба… и огни в них светятся… ну, бред всякий…

Да он уже и сам бредить стал… говорит, что снег растает, весна придет, и еды всем будет вдоволь, и всего-всего… ну, у него и так мозги не шибко ровно-то были, а тут на тебе… вообще с катушек поехал…

А потом было… как-то вышел я на поляну, а там за поляной лес должен быть, а леса нет, а вместо него пещера большая… а в ней люди сидят, много их, и в ряд все… и стоит перед ними не то вождь, не то шаман, а в руках рамочку держит. И теплом из пещеры веет.

И этот дурной к чужому шаману идет. Я думал, они его сейчас с потрохами сожрут, а они смирные такие, сидят и смотрят. Ну, видно, трусло, где это видано, перед доходягой каким-то хвосты поджали. А Мик дурной к вождю пришел, и перед ним рамочки свои положил.

И не стало ничего. Ни рамок, ни пещеры. А Мик на снег свалился, кашлем заходится, а потом затих. Смотрю, а под ним снег от крови темный…

Да говорю тебе, дурной был… то ли дело Кун наш, он один на медведя хаживал… а ты мясца-то еще подкинешь, обещал? Слушай, а правда, где бармаглот такой водится?

 

- Не прошло и полгода… узнал?

- Ага… здесь.

- Почему не привел?

- Не сейчас… месяц назад надо. Нет, лучше два месяца назад…

 

2013 г.

 

Задачи на нестандартное мышление

 

Некто украл горсточку огня, передал его людям. Некто был схвачен и жестоко наказан, как будто совершил страшное преступление.

В чем заключалось его наказание?

 

На широкую арену выпускают людей. Через пару минут на ту же арену выпускают диких зверей. Те, кто это делают, прекрасно знают, что звери растерзают людей. Знают это и люди, сидящие на трибунах. Тем не менее, никто не пытается остановить убийство.

Почему?

 

Люди каждый год отдают одному человеку и его семье добрую часть урожая, который вырос на их полях. При том, что у людей не так много урожая, им самим не хватает пищи, их дети голодают. Человек, которому они отдают еду, ест больше, чем ему требуется. Отдающие люди по численности превосходят того, кому отдают урожай, могут расправиться с ним. Тем не менее, они не делают этого, продолжают отдавать ему зерно и мясо, молоко и сыр.

Почему они так делают?

 

Возле города происходит извержение вулкана, город горит. Единственный путь к спасению – это море. Люди грузят на корабли золото и дорогие вещи, в то время как другие люди остаются на берегу. Владельцы судов знают, что люди на берегу погибнут, тем не менее, не берут их на корабли.

Почему?

 

На глазах у многочисленной толпы заживо сгорает человек, извивается в пламени, кричит, зовет на помощь, пытается выбраться, не может. Зрители могут его спасти, но ничего не делают для его спасения.

Почему?

 

Люди массово убивают других людей. При том, что все они с раннего детства затвердили в церкви заповедь – не убий. Большинство из них – примерные добропорядочные граждане, хорошие семьянины, любящие сыновья, заботливые отцы и нежные мужья. Они прекрасно знают, что убийство человека карается законом. Тем не менее, они убивают других людей с криками – этого хочет бог! К тому же они знают, что власть не накажет их за этот поступок, а щедро наградит.

Почему?

Подсказка:

Те, которых они убивают, ни в чем перед ними не виноваты.

 

Девушка выходит замуж за старого богача. Она не любит этого человека, более того, ее сердце принадлежит другому – бедному композитору. Тем не менее, девушка идет под венец.

Почему?

 

Люди уничтожают с воздуха многочисленные постройки. Постройки стоят больших денег и пригодны для использования. Люди это знают. Более того, они знают, что в постройках находятся другие люди, которые могут погибнуть. Тем не менее, люди уничтожают здания.

Почему?

 

Между двумя странами была война, одна страна проиграла и подписала документ о капитуляции. Тем не менее, через пару дней страна-победитель сбрасывает на один из городов побежденной страны недавно изобретенную атомную бомбу.

Зачем?

 

На улице лежит человек с сердечным приступом. Прохожие идут мимо. Никто из людей даже не пытается ничем помочь умирающему.

Почему?

Подсказка № 1

Прохожие видят человека? Да, видят.

Подсказка № 2

Прохожие могут оказать человеку помощь? Да, могут.

 

На улице, на глазах у всех женщина бьет ребенка, осыпает его оскорблениями. Однако, прохожие даже не думают заступиться за малыша.

Почему?

 

Человек общается с людьми, не выходя из своей комнаты и не встречаясь с людьми. При этом он не обладает способностями к телепатии. Он не заключен под арест, и может выходить из своей квартиры, когда ему вздумается. Никто не запрещает ему говорить с людьми. В городе, где он живет, много людей, они каждый день проходят мимо его дома. Тем не менее, человек общается с людьми, не выходя из дома.

Как он это делает?

Почему он так делает?

 

Мальчик-подросток поднялся на последний этаж, выпрыгнул из окна подъезда и разбился насмерть. Он прекрасно знал, что разобьется. У него были очень состоятельные родители, которые зарабатывали много денег. Родители покупали мальчику все, о чем он просил, у него был айпэд последней модели, настоящий горный велосипед, а на каникулы он ездил в Лондон. Мальчик был отличником и занимал первые места на многих олимпиадах.

Почему он прыгнул из окна?

 

На большом празднике люди принимают большие дозы сильнодействующего яда. Люди прекрасно знают, что через несколько часов получат сильнейшее отравление, тем не менее продолжаю принимать яд.

Зачем?

 

…доколе? 2013 г.

 

Демо-версия

 

- Какие у кого предложения?

Кусаю губы, какие тут, к черту, могут быть предложения, какое тут, к черту, может быть что. Кажется, другие думают то же самое. Еще вчера на саммите люди шевелились, еще думали, как сесть подальше от противников, поближе к сотрудникам, еще обменивались протокольными любезностями, еще обвиняли друг друга, еще заглядывались друг на друга, ну давай же, давай же, признайся, что это ты виноват, еще…

Это было вчера.

Сегодня все как перегорели. Пустые глаза, бледные лица. Холодные взгляды уже не друг на друга – в никуда.

Председатель обводит глазами сидящих:

- Нет предложений?

Кто-то что-то бормочет про снижение выбросов в атмосферу чего-то там. Фыркаем в ответ, аг-га, щас-с, можно подумать, от этого что-то изменится.

Какой-то политик какой-то страны рядом со мной расстегивает верхнюю пуговицу, кивает мне, хоть здесь, в зале, жарко…

Жарко…

Мы уже и забыли, что это такое…

 

Это было днем.

А ночью пришел он.

Что самое интересное, я его не звал. И даже закрыл дверь комнаты. А он пришел.

 

- Ну… мы делаем все возможное, чтобы разобраться в ситуации.

Говорю – сам не верю в то, что говорю. И эта дамочка с микрофоном тоже не верит в то, что я говорю. И знает, что я не верю. И… Штирлиц знал, что Мюллер знал, что Штирлиц знал, что Мюллер знал. Но сомневался.

- А что это, по-вашему, может быть?

Заглядывает мне в рот так, как будто ждет, что оттуда вот-вот выпадет солнышко.

Парирую:

- А по-вашему?

Ежится. Добавляю тепла на батарее, разорюсь я с этим теплом. Да мы все разоримся…

- Вы хоть понимаете, что наука никогда ни с чем подобным не сталкивалась? – говорю я.

Она понимает. Я тоже понимаю. Хотя кто сказал, что никогда. Может, было. Вот так. Цивилизация доходила до какой-то неприметной ступени, на прилавки выходит новый айпэд, в кинотеатры выходит новый фильмец про конец света, какой-нибудь подросток, у которого все есть, пишет на своей страничке – никто меня не понимает, бросается из окна… а потом случается это.

Только до нас записи об этом уже не дошли… кто их будет записывать, эти записи. Кто их будет оставлять…

 

- Пап, а солнышко будет?

- А солнышко посмотрело, сказало, фу, какая Таня девочка нехорошая, двойку принесла… и спряталось…

- Да будет тебе над ребенком-то издеваться!

- Да не издеваюсь я, что ты взъелась-то…

- Да что взъелась, меня мать тоже вот так всю жизнь шпыняла… плохая девочка, плохая девочка… вот и выросла… у всех квартиры, машины, кресла начальнические, мужья олигархи… а у меня ни кола, ни двора, и муж… самый лучший в мире. Еще бы на работу устроился, цены бы ему не было…

- Мама, папа, если вы ссориться будете, солнышко вообще никогда-никогда…

- Да уймись ты, не ссоримся мы… это мы так…

 

Люди падают ниц, ладонями в колючий холодный снег, - как будто не чувствуют холода. Босой человек в рубище смотрит на них воспаленными глазами, потрясает четками.

- И настали последние дни… и прогневались боги на людей, и сказали боги – уничтожим всех человеков, и зверей, и птиц небесных, и гад морских…

- Амен, - вздыхает толпа.

- Но посмотрели и сказали боги: оставим праведников на земле, ибо чтят они нас, и повелим им собраться в Сибири, где растопим снег, и трава зацветет под снегом…

- Амен, - повторяет толпа.

Что-то происходит посреди белого безмолвия, снег вздрагивает, как от испуга, уходит в землю. Не тает, как по весне, мельчает, темнеет, - а просто исчезает, как будто утекает в землю…

- Услышали боги наши молитвы, - босой человек воздевает к небу тощие руки, - свершилось чудо!

Люди расстилаются на земле, неожиданно теплой.

 

- Однако, я уже задыхаюсь, сэр.

- Вроде бы выбросы в атмосферу прекратились… повсеместно.

- Это уже вряд ли поможет, сэр, - ветра нет.

- Да, сэр, ветра нет…

Мистер Картер хочет добавить: и не будет. Не добавляет. Хотя оба чувствуют, что ветра нет и не будет. Никогда. Мистер Картер заходится в новом приступе кашля, мистер Йеллоу терпеливо ждет.

- Насколько я понимаю, сэр… вы подготовили сценарий?

- О да, да… - Картер откашливается, разворачивает листочки, пишет по старинке на бумаге, - вот… в мире повсеместно происходят странные вещи…

- У нас в мире тоже происходят странные вещи.

- Вот я об этом и говорю, сэр… о странных вещах. Некий банковский клерк узнает о тайном заговоре правительства против человечества…

- И как же он узнает? Картер, что вы несете, часто мы с вами узнаем о тайных заговорах?

- Однако…

- …и зачем правительствам планомерно уничтожать собственные народы, вы подумали, Картер?

- Сэр, разве кто-то будет об этом задумываться? Люди жаждут понять, что происходит, покажем им это хотя бы на экране…

 

- Ну что там опять?

- Люди… атакуют коттедж.

- Они охренели, или как?

- Или как… жрать нечего, вот и лезут…

Ольшанский смотрит на ограду, в которую слышатся глухие удары.

- С чего это им жрать нечего, саранча, что ли, налетела? Вот пусть саранчу и жрут… все мясо…

- Да не саранча… исчезли растения… животные… по всему миру…

Ольшанский думает, что ослышался. Берет еще один блинчик, щедро присыпает икоркой.

- Это как?

- Это так.

- Конец света, что ли?

- Похоже на то…

Ольшанский кивает. Наливает вино на три четверти бокала.

 

А ночью пришел он.

Самое главное, я даже не знаю, кто он. Я даже не видел его, да что не видел – он не издавал никаких звуков, от него ничем не пахло, я его не чувствовал – он просто был.

Он спросил:

- Будете покупать?

Я не понимал. Мне было не до него. И ни до кого. И ни до чего. На саммите сегодня на тридцать три раза спросил, у кого какие предложения, черта с два у кого-то были какие-то предложения, хрен до них достучишься…

А надо что-то делать.

Пока еще можно что-то сделать.

Знать бы еще, что.

Он повторил:

- Будете покупать?

Я не знал, про что он говорит. Я не знал, кто он. Я просто ответил:

- Нет.

Недоумение. Вот, что я почувствовал. Недоумение. Не свое, его.

- Странно. Мне казалось, вам понравилось.

Мне было не до него. И все-таки я спросил:

- Что… понравилось?

- Демо-версия. Значит… продлевать не будете?

Начинаю понимать. Все это слишком немыслимо… чтобы быть правдой.

И тем не менее…

Деваться некуда.

Обреченно спрашиваю:

- Сколько? 2013 г.

 

Собираю миры

 

Собираю миры.

Те, которые уже облетели. Опали. Осыпались. А что, не век же им быть, не век же им зеленеть, цвести, распускаться, можно и облететь когда-нибудь.

Вот они, вся дорожка ими усыпана, мальчишки собирают, хвастаются, у меня больше, нет, у меня больше, а у меня зато смотри какой, темно-синий с прожилками, а давай махнемся, ты мне два ярко-красных мира, а я тебе синий…

Собираю миры. Те, которые еще не истлели, еще не стали землей, еще лежат, яркие, красочные, переливаются своими историями, от начала времен и до конца света. Помню, в детстве любил подбирать, клеить из них всякие поделки. Красиво получалось, только миры друг друга сжигали, крепко сжигали. А как я хотел, миры, они хоть и облетели уже, еще живут, еще теплятся, еще воюют друг с другом, если где увидят незнакомую вселенную.

Это раньше была мне детская забава – собирать миры. Один, два, ну тысячу, ну две тысячи. Большие спрашивали – кем будешь? – отвечал – уборщиком миров. У виска пальцами крутили, ты че, замаешься…

Я тогда и не знал, что миры придется собирать миллиардами. Мириадами. И пока одни соберешь, другие нападают.

Вокруг ходят, смотрят, ах, как красиво, ах, как романтично, была вселенная, сгорела в огне ядерного пожарища, или вон, Атлантида под тяжестью собственной гордыни ушла на дно. А мне и любоваться ими некогда, сгребаю граблями Трою, павшую в прах, Рим, разрушенный варварами, Атлантиду многострадальную, империю Карла Великого, царство ацтеков, еще одну империю, которая должна была процветать тысячелетие, но протянула всего двенадцать лет… Американский Альянс, в двадцать-каком-то-там веке подмявший под себя весь мир и уничтоживший сам себя каким-то неизвестным мором…

Сгребаю граблями, миры шуршат, вспархивают, плавно опускаются вниз. Где-то еще кипят и клокочут какие-то войны, добивают кого-то, кого не успели добить, где-то в какие-то мощные телескопы удивленно смотрят на меня, пытаются понять, а кто это, а что это, отмахиваются – а-а, очередная газетная утка, не берите в голову…

Собираю миры. Горой. По осени все опадает. Звезды. Листья. Миры. Вперемешку.

В осеннюю лужу падает звезда. Светится. На самом дне.

Перебираю миры, верчу в руках, с легким шорохом роняю назад, в общую кучу. Галактическая империя, которая распалась, так толком и не собравшись. Вселенский разум, который сошел с ума. Королевство из одного-единственного человека – его короля.

Собираю миры. Вроде бы чисто во дворе, да что чисто, к утру опять нападают.

В небе зажигаются окна.

В домах загораются звезды.

Поджигаю миры, вспыхивают – огромным костром. Маленькие – империи и великие державы. Побольше – галактики и звездные скопления. Совсем огромные – внутренние миры отживших свое людей.

Вздымается к небу костер. Бегу прочь – от костра, от миров, от всепожирающего пламени, пока не рвануло.

Рвануло. Как всегда сильно, как всегда неожиданно, отбросило меня в слякоть осени. Оборачиваюсь в темноту ночи.

Получилось.

Так и есть – Большой Взрыв разлетается во все стороны по темноте…

 

2013 г.

 

Непонятные миграции

 

Пока не могу сказать об этих существах ничего конкретного – кроме того, что ничего в них не понимаю. Сегодня опять наблюдал за ними. Сделал вывод, что они меня не видят. Даже не так – видят, но… не замечают. Меня в их мире как будто не существует.

Жизнь этих созданий проходит в миграциях. Они просыпаются еще до рассвета, выползают из своих нор и перемещаются как можно дальше от норы. Полдня у них уходит на перемещение, полдня – на возвращение обратно.

Я пытался объяснить этот феномен. Не мог. Прав был учитель, рано мне еще было рваться на другие планеты. Впрочем, одно объяснение у меня все-таки есть: когда-то гнездовья, в которых жили эти твари, каждый день затапливало водой – или с ними случалось еще что-то такое нежелательное. Поэтому твари были вынуждены покидать свои норы и перемещаться от них как можно дальше. Вечером животные возвращались обратно, потому что низкая температура ночью вынуждала их ночевать в норах.

Впоследствии климат изменился. Затопление нор прекратилось, инстинкт перемещения остался. Звери движутся – но уже бессмысленно, хаотично, каждый в свою сторону.

Запасов у меня осталось на два дня. Если не смогу восстановить связь, буду лежать здесь со зверями до скончания века.

 

- Тэ-экс, это что мы читаем? Это что мы читаем, я спрашиваю?

Сердце сжимается, а поздно, поздно, вот тебе и понадеялся на боковое зрение. Входит мать, горой нависает над Лешкой, выхватывает книгу, вот, блин, только там парень на другой планете затерялся…

- Ты к экзаменам вообще готовиться собираешься или нет? что ты читал? Это?

Мать швыряет книгу в окно, у Лешки все обрывается внутри.

- Ненавижу тебя! Ненавижу!

- Еще что хорошенького скажешь? Из института вылетишь, мусор убирать пойдешь?

Лешка садится за ненавистные учебники, вот, блин, надо было книжицу припрятать, завтра бы в маршрутке почитал, а тут на тебе… блин, как только там парень на другой планете…

 

Время, свободное от миграций, животные проводят, неподвижно уставившись в одну точку. Возможно, так они отдыхают, но мне кажется, это не просто отдых. Я подметил, что животные садятся не где попало, а перед прямоугольными камнями – и смотрят на них, не отрываясь. При этом, на камнях нет ничего особенного – я стер с одного камня слой пыли, камень был черный и гладкий.

Попытки отвлечь животных от этого камня заканчивались неудачей. Звери не реагировали ни на что, даже на пищу, которую я им предлагал. Если я пытался отобрать у них камень, они рычали.

Животные достаточно примитивные. Обмениваются короткими выкриками – лай, фэй, ок. Я пытался повторить их возгласы, но они как будто даже не замечают меня.

Получил сигнал с базы. Обещали помощь через три дня. Если от меня здесь что-то останется за три дня…

 

Лешка выключает на планшетнике, все равно в такой тряске хрен что прочитаешь. Да и сил нет никаких читать, выдохся, как выжатый лимон, из конторы Лешка выходит с таким чувством, будто на нем ведьмы ездили. Ничего, так и должно быть, Лешка знает. Потом Лешка скажет в своей автобиографии в журнале Форбс, ну да, знаете, работал по двенадцать часов в сутки, недосыпал, конечно, не без этого… бывает, выйдешь на улицу, тебя от ветра шатает, так спать охота…Ну зато не сидел я как унылое г..о, о жизни не думал… как некоторые, ж…у с дивана не поднимают, потом удивляются, а что это у других все есть, у меня нет ничего…

Лешка включает какую-то простенькую игрушку, там надо мочить каких-то пришельцев, чем быстрее, тем лучше, вот это хорошо, думать не надо, а после рабочего дня какое там думать…

Потом дочитает, как там парень на другой планете…

 

Сегодня я обнаружил остатки цивилизации. Это тем более странно, что на планете нет ни одного вида, который мог бы эту цивилизацию создать. Единственное объяснение – разумные существа покинули этот мир. Но я не понимаю, что могло заставить их всех, разом, уйти с планеты. Похоже, здесь все не так просто, как кажется, этой земле угрожает какая-то опасность, о которой я ничего не знаю.

Если в этом году не придет помощь, как бы мне не оказаться лицом к лицу с катастрофой, которая грядет.

Видел картины, книги, образцы музыки, оставленные великим народом. Все это очень сложно для восприятия.

От нечего делать наблюдал за животными, как они мигрируют туда-сюда. Сам начал поддаваться их миграциям, поймал себя на том, что уже семь дней хожу туда-сюда вслед за стадами. Эти бессмысленные странствия отупляют и завораживают.

Впрочем, напрасно я сказал – стада. Эти твари никак не связаны между собой, они как будто не замечают друг друга. Сегодня видел, как одно животное пало, должно быть, отказало сердце. Другие твари просто переступали через павшего, даже не замедляли шаг.

Я замечал, что они спят во время своих странствий – вся их жизнь проходит в бесконечной дремоте.

 

КУПИТЬ КНИГУ

Лешка покупает. И еще одну. И еще. Потом прочитает. Когда-нибудь потом-потом-потом, когда займет первое место в списке Форбс. Или второе на худой конец.

Стряхивает с себя сонную дремоту, выходит из пазика, так, что там на работе, этому письмо отправить, тому отчет… а-а, это же Лешка домой приехал, какая работа… вот что значит ночь не спал, уже непонятно, где работа, где дом…

 

Умирают они в основном от инфарктов, загнанные насмерть бесконечными миграциями. Должно быть, в древности им угрожало что-то очень серьезное, что заставляло беспрестанно двигаться туда-сюда…

 

Лешка буквально насильно вырывает себя из толпы. Чувствует – не может больше. Еще не знает, не понимает, чего не может, просто – не может. Безостановочное, бесконечное движение работа-дом-работа-дом-работа-работа-работа, в марте продано двдцать квартир, в апреле ни одной, срочно примите меры…

Лешка выходит из машины. Не выходит – выбегает, выбрасывается, кто-то сигналит сзади, Лешка не слышит, приказывает себе – не слышать. бежит – по переулкам, по дворам, оказывается, есть что-то кроме этого бесконечного проспекта, Лешка об этом уже и забыл, а может, и не знал…

Открывает планшет.

Читает…

Читает…

Чи…

Смотрит на непонятные знаки, пытается сложить их в слова. Не может. Не помнит. Вот это, круглое, вроде бы, А… или нет… а вот две палочки с перекладинкой, это, вроде бы, Эн… или…

Или…

 

…сегодня наблюдал уникальное явление, еще одну загадку непонятной планеты. Я видел, как один из зверей вырвался из своего панциря, как будто его что-то смертельно напугало, бросился бежать прочь от стада. Другие животные, естественно, даже не отреагировали. Зверь спрятался где-то в чаще, выл и катался по земле. Не могу объяснить этот феномен, возможно, это связано с какими-то древними инстинктами, которые в свою очередь…

 

2013 г.

Корабль дураков

 

Вечером мы обсудили нападение на шейха, еще попросили западного императора обождать, но понимали – война неизбежна. Той же ночью люди западного императора окружили апартаменты шейха. Всю ночь слышались взрывы, выстрелы. Мы сидели по каютам и представляли себе, как западники карабкаются по палубе – наклонной, потому что ночью корабль накренился еще сильнее.

Утром люди шейха еще сопротивлялись, не хотели отдавать золото. Мы решили помочь шейху – нет, не для того, чтобы он поделился с нами золотом. Просто… сегодня западники пошли на шейха, а завтра могли наброситься и на нас.

Мы выслали десант. Добираться до покоев шейха было трудновато – к утру корабль накренился еще сильнее. По радио передали, что затоплена добрая половина нижних кают, в том числе и на нашей территории. Верхние палубы наполнились беженцами, министр образования здесь же на палубе собирал гуманитарную помощь.

К вечеру в войну с шейхом ввязались еще пять стран – две на нашей стороне, три на стороне западников. Начался очередной передел корабля – каких в истории было множество, в памяти о которых по палубам стояли памятники, стелы и обелиски.

Шейх пообещал, что похитит и убьет красавицу жену предводителя западников, если западники не оставят его каюты в покое.

В тот же день террористы захватили дальние каюты в какой-то стране, требовали выкуп – мешок золота.

На следующий день пропал мой собственный сын. Я еще связал это с учебой, которая моему пацану не давалась. Он провалил экзамен по истории, сказал, что Ганнибал – это тот, кто захватил весь корабль. А корабль в свое время захватил не Ганнибал, а Македонский. Или Чингисхан. Или Карл Великий. Или… Вот, блин, сам других берусь учить, сам ничего не помню… Да и правда трудно выучить, в те времена карта мира была другая, не наклонная, вот и зубри эти палубы, которых нет больше…

Однако, прошел день, сын не вернулся. Я объявил розыск по всей стране, шуточка ли дело, сын министра средь бела дня пропал. Доходился в одиночку, папа, я сам, я сам, пусть твои за мной не следят…

В тот же день наши археологи спустились в затопленные каюты, нашли остатки очередной погибшей цивилизации. Золотые кубки, мраморные статуи, скелеты в доспехах, сцепившиеся в смертельной схватке… Следы какой-то войны, настолько древней, что никто о ней ничего не помнил. Археологам дали Нобелевскую премию, раньше и не знали, что корабль такой глубокий, и люди жили на такой глубине.

Ночью бомбили покои шейха, разбили борт корабля, корабль накренился так, что на палубы выходить стало невозможно. Всю периферию нашей страны затопило, остатки беженцев валом повалили в столицу.

Предводитель западников объявил, что это он похитил моего сына, и теперь требует, чтобы мы не вмешивались в их с шейхом дела. Но я чувствовал, что все не так просто…

Фунт стерлингов пошел вверх. Журналисты шутили, что хоть что-то на этом корабле идет вверх.

Наутро нашелся мой сын. Его поймали, когда он переходил границу – пошел воевать с западниками. С собой из дома взял только россыпь шоколадных батончиков и коробку с фломастерами.

Война прекратилась через пару дней. Мы победили. В тот же день шейх выслал нам официальную благодарность. Корабль накренился так, что теперь из воды торчал только нос корабля.

Мы собрали мирную конференцию в единственной уцелевшей каюте вип. Мирной конференция называлась потому, что на ней мы обсуждали передел мира. Добрая часть оставшегося корабля отходила нам, как победителям, еще часть – шейху за то, что он давал нам золото, остальное, чего было немного – западникам. Договор. Аплодисменты. Шампанское.

Вечером я поехал смотреть, как возводят мои новые апартаменты. Специально выбрал себе место ближе к носу корабля, там, где не затопит. Ехать пришлось недолго, шофер шутил, что скоро всех шоферов уволят, будем ходить пешком, благо, места все меньше.

Мы заночевали с женой в новой недостроенной каюте. Возвращаться не хотелось, мне нужно было подготовить кой-какие бумаги на завтра.

Той же ночью в лунном свете мы увидели корабль. Из тех, что появляются из ниоткуда и исчезают в никуда. Корабль оказался совсем не похожим на наш, он был в форме пирамиды, плывущей по воде. Моя супруга заговорила что-то про другие корабли, про берега, которых нет, я вежливо кивал. Настроение у жены было романтическое, чего нельзя сказать обо мне – я был человеком дела, и не витал в облаках. Я мягко намекнул жене, что занят, она обиделась, долго кричала, что подаст на развод.

Наутро я купил супруге кольцо с бриллиантом, моя благоверная как-то утихомирилась.

Доллар падал, юань поднимался, корабль опустился еще ниже.

Через пару дней собрали срочную международную конференцию. На повестке дня были важнейшие вопросы, которые касались нашего корабля. Прежде всего, конечно – растущий курс юаня и падающий доллар. Потом обсудили проблему Дальнего Востока, за который спорили наша страна и Китай. Обговорили ближайшую олимпиаду, ее решили провести в Пекине. Изобретатели представили нам новый айпэд. Наградили ученых, которые точно рассчитали, когда наш корабль целиком уйдет под воду.

Ну и конечно затронули самую главную наболевшую проблему, которая волновала всех и не давала нам спать по ночам: топливо. Генеральный секретарь ООН открыто заявил, что скоро нам нечем будет освещать каюты, а потому…

2013 г.

 

Китеж

 

- Это действительно здесь, Мид?

- Да, полковник Кертис, - ответил я как можно более бесцветным голосом, боясь наслать на себя еще больший гнев полковника. Он и так каждые пять минут грозился повесить меня на ближайшем дереве, если сейчас этот проклятый Уральск…

- Если этот треклятый Уральск не покажется из-за поворота, я повешу вас на ближайшем дереве, - как по заказу объявил Кертис.

- Он должен появиться, - я снова посмотрел на карту, - должен…

Кертис посмотрел на меня так, будто я был виноват, будто это я спрятал Уральск где-нибудь в кармане – и не достаю. Вообще во всем, что происходило в России, был виноват я – бездорожье, дождливая осень, холод не к месту и не ко времени, бесконечные партизанские отряды, города-призраки, нефтяные шахты, на которые делали ставки, а они давно отжили свой век – во всем обвиняли меня, обещали повесить на ближайшем дереве. Я изучал Россию в Калифорнийском университете, я знал ее лучше других, поэтому считался в ответе за все.

- Так что же Уральск? – спросил Кертис.

- Будет, будет… сейчас, сейчас… - я снова посмотрел на карту, потом на дорогу, вернее, на то размытое дождями месиво, которое считалось дорогой. Хорошие шоссе остались где-то там, на западе, где была – когда-то была – Москва и другие города, здесь была только морось и грязь под колесами вездеходов.

- На кой нам вообще этот Уральск сдался… - прошептал кто-то.

- На кой, на кой, - Кертис нахмурил свою бульдожью физиономию, - уж если где есть нефтяные вышки, так это там… Нефтяная сокровищница, вот что это такое… а за чем, ребята, мы по-вашему, пришли в Россию, как не за нефтью?

- За нефтью, - кивнул я.

Дорога тянулась и тянулась, петляла, проваливалась в густое месиво грязи, снова нехотя выныривала на холмы, я вглядывался вперед, искал, где этот проклятый город – города не было.

Не было…

Черт, должен же он быть… этот город… как его там… Уральск…

- А я думал, когда Москвы не будет, все наше будет… - сказал кто-то.

- Ага, как же, парни… я тоже так думал, как бы не так… - Кертис нахмурился, - Москва… говорят, красиво горела, у меня снимки есть… дотла. Только это все ерунда, русским Москва не указ, это еще при Наполеоне известно было… когда Москва сгорела, а русские черта с два сдались… Устроили им Бородино… Или нет, Бородино до Москвы было… Эй, профессор, что было раньше, Москва или Бородино?

- Бородино, - кивнул я, поморщился, что меня назвали профессором. Надо мной смеялись, казалось, что знать о России – это что-то неприличное, и нормальный солдат, тем более – офицер не должен знать страну, которую он завоевывает.

- Так что же Уральск?

- Уральск? Сейчас, сейчас… вот он здесь должен быть… на берегу этого озера.

- И что, Мид? Что-то я не вижу на берегу никакого Уральска.

Я смотрел в карту, потом перед собой, на желтую траву на берегу какого-то озерца, - мне показалось, что я сошел с ума. Карты, конечно врут, хорошо врут, но чтобы настолько… Это было что-то особенное. Озеро, легкая рябь на воде, желтая трава – и никаких следов города.

- Ну что, парни, привал? – заговорщически подмигнул Кертис, - Рэдрик, Уилли, проверьте местность, чтобы безо всяких там…

- Без чего?

- Ну… эти русские хитры, как черти, их засаду хрен найдешь… Рэдрик? Ты что там, заснул?

Рэдрик не отвечал, он стоял на берегу, во все глаза смотрел на гладь озера, он видел там что-то, там, на глубине.

- Смотрите, - прошептал он.

- Что… что там такое… Атлантида, что ли… - Кертис недовольно пошел к озеру.

- Похоже на то… - прошептал Рэдрик. Кажется, первый раз я видел его таким испуганным, даже губы его побелели. В ту же минуту мне стало не по себе, я вспомнил жуткие легенды о древних славянах, которые прятались на дне реки, выставив наружу камышовые трубочки, через которые дышали. Ничего не подозревающий враг становился на привал у реки, а ночью русские выходили из воды – чтобы перерезать противников, всех. До единого…

- Так что там? – спросил Кертис, - что это такое?

- Да вот… сами посмотрите.

Меня никто не приглашал посмотреть, все-таки я заглянул в волны, в легкую рябь на воде, мне показалось, что я брежу. Это был мираж… ну конечно, мираж, или нет, отражение… отражение города, большого, белого, купола храмов, башни каких-то допотопных дворцов, бетонные блоки новостроек, витрины супермаркетов, машины скользят по улицам… но все это было отражение, отражение чего-то на берегу – чего не было.

- Это еще что… - Кертис брезгливо тронул ногой воду, изображение поплыло кругами, - мираж какой-то… Отражение… но черт возьми, если есть отражение, должен быть и город, который отражается… Ну что стоим, парни, пошли, пошли, ищем город… где-то он должен быть… Это же и есть Уральск?

- М-м-м… - я понял, что обращаются ко мне, понял, что не знаю, какой это город, и город ли вообще, мотнул головой, - да, Уральск.

- Так ищите этот чертов Уральск, парни, пока Уральск не напал на нас… черт, я даже вижу нефтяные вышки… скоро все это будет нашим…

Я так не считал, я почему-то чувствовал, что нашим все это не будет ни скоро, ни вообще когда-нибудь. На мою беду, я не ошибся, я понял это ближе к вечеру, когда перед полковником Кертисом навытяжку стоял красный, взмыленный Рэдрик, отчитывался, тщательно подбирая слова, видно было, что он и сам плохо понимает, что говорит.

- Мой командир… мы прочесали все окрестности, мой командир.

- Так, очень хорошо… и что же?

- Города нет, мой командир.

- Повторите.

- Города нет… нет этого… Уральска.

- Что значит, города нет? Города нет, а отражение есть?

- Да, мой командир.

- Так не бывает.

- Да, мой командир…

- Черт… - Кертис обернулся ко мне, злой, нахмуренный, - они меня совсем с ума сведут… Что вы на это скажете, Мид?

- Ну… трудно сказать что-то.

- Трудно сказать… Как вы объясните этот… феномен?

- Гхм… - я начал вспоминать все, что знаю про преломление света, про миражи и фантомы, вместо этого вспоминалось что-то другое, совсем неуместное, - это… невидимый град Китеж, слышали о таком?

- Нет, конечно, вы же у нас спец по России, не мы…

- Так вот… когда на Русь напали печенеги, говорят, где-то на территории России был город Китеж… он стоял на берегу озера, и отражался в воде… Когда его окружили враги, город не захотел сдаться… и ушел под воду.

- То есть… утонул?

- Нет, не утонул… тут другое. Он просто ушел под воду, осталось его отражение, а сам город исчез. Он, говорят, и по сей день там, на дне озера… Там живут люди, звонят колокола…

- Красивая легенда. Кажется, русские позаимствовали ее у Платона с его Атлантидой… Вы хотите сказать, это и есть ваш Китеж?

- Нет, мой командир, - я почувствовал, как холодеет спина, - это… Уральск.

- Уральск? Чего ради? Вы хотите сказать, современные русские города тоже уходят под воду?

Я хотел сказать, что я ничего не хочу сказать, что я не знаю, кто и почему ушел под воду – но мне показалось, что этот ответ не устроит командира и сказал:

- Да.

- Да… гхм… интересный мираж, интересный феномен… Что же, устроимся на привал, и…

А потом случилось то, чего мы не ждали, чего никто из нас не ждал. Я сам не понял, как оказался на земле, кажется, Кертис швырнул меня в траву, и тут же над нами прострекотала автоматная очередь.

- Это… это еще что? – прошипел Кертис.

- Ага, вот и партизаны, - сказал кто-то…

- Партизаны… определите, откуда стреляют, мать вашу! – гаркнул Кертис.

- Стреляют… - я прислушался к выстрелам, стараясь определить хоть что-то, - гхм…

Я не знал, как сказать об этом Кертису, мне казалось, что если я скажу, Кертис и правда повесит меня на ближайшем дереве, можно было что-то соврать, но врать здесь тоже было ни к чему, и все-таки…

- Мой командир, - шепнул кто-то, - стреляют… из озера.

- Что за чушь?

- Стреляют из озера, - повторил лопоухий солдатик, имени которого я не знал, - я вижу…. Там у них пулеметы, танки… еще что-то… Там, отражается в воде…черт, да там и ракетные установки есть…

- Где? – прорычал Кертис.

- Да где… в озере.

- Они не в озере, а отражаются в озере, мать вашу… ищите, ищите, откуда отражается этот чертов город, пока не…

Краем глаза я посмотрел на озеро. Я уже чувствовал, что здесь нечего искать, что никакого города вокруг нас нет. Жуткое зрелище плескалось там, в воде, опрокинутый город, опрокинутый мир, там мелькали фигурки людей, там мелькали пулеметы, танки, еще что-то, похожее на Катюши – и все это было только отражение в воде, отражение чего-то, чего не было.

Отражение…

Я не успел додумать, что-то вспыхнуло надо мной, будто взорвалось небо, навалилось на меня раскаленным месивом…

 

- Мой командир, плохие новости.

- У вас всегда плохие новости, Мид.

Я молчал. Я не знал, можно мне продолжать, или нет, или каждое мое слово навлечет новый приступ гнева.

- Так что же, Мид? Говорите, я вас слушаю.

- Да… мой командир, другие части атакуют другие города…

- Это я и без вас знаю, Мид.

- И… во всех городах творится та же чертовщина.

- Какая чертовщина?

- Ну… вот такая же. Города уходят под воду. В реки, в озера, где есть рядом какой водоем… Где-то вообще город ушел в химический отстойник, не помню уже, какой город…

- Уходят под воду?

- Ну да… как этот наш… Уральск.

- Это что… официальное сообщение?

- Нет, неофициальное… Об этом не упоминается ни в одном протоколе, но солдаты уверяют, что все именно так…

- Солдаты… меньше верьте тому, что говорят солдаты… - Кертис презрительно прищурился, - чушь все это… чушь полная…

- Мой командир?

- Да. Мид.

- А как же тогда Уральск, который ушел под воду?

- Он не ушел под воду, Мид. Это нам только кажется… Наваждение какое-то, мираж. Что-то вроде полярного сияния или миражей в пустыне… Да что там опять? Мид, что там опять на улице?

- Похоже, нас опять атакуют. Из озера… то есть, из этого Уральска.

- Ну-ну… Ну что вы стоите, Мид?

Я бросился прочь из домика в осеннюю морось, в сизый холодок, там уже кто-то стрелял, в кого-то стреляли, кто-то кого-то убивал, я видел в вечернем небе зеленоватые всполохи ракет, где-то гудела и дрожала земля. Странно, что они начинали атаку ночью, именно по ночам, вырывались из темноты озера, как злые духи… кто-то невидимый стрелял в меня со дна озера, я видел только всполохи выстрелов, краешек пулеметного дула, и даже непонятно было, есть там кто-то с этим пулеметом или нет. Кажется, я все-таки попал в него… нет, только кажется, рыльце оружия продолжает стрелять, резче, резче… может, это уже кто-то другой там за пулеметом, или тот же самый, бесплотный, невидимый, неуязвимый.

Это было уже слишком. В конце концов, нас гнали сюда воевать с живыми людьми из плоти и крови, а не с призраками, которые выходили из озера каждую ночь. Я почувствовал, что стою слишком близко к озеру, - я чувствовал холодный ветерок, влажный озерный дух, я видел огни города на дне, круглые купола, почему-то они светились во мраке, может, подсветка какая-то… Кто-то уже бежал прочь от озера, не выдерживают парни, да и кто это выдержит…

- Не отступать!

- В атаку!

- Цельсь!

Потом что-то обожгло – больно, жестко, опалило ногу, швырнуло меня на берег, навстречу мелкой озерной ряби, навстречу фантому в пустоте…

 

Я не знал, как сообщить об этом Кертису – лучше всего было никак не сообщать, сделать вид, что ничего не происходит, пока он сам не спросил, только если он спросит сам, все будет гораздо хуже. Я снова постучал в дом, где обосновался Кертис – мне снова никто не ответил. По телу пробежал легкий суеверный ужасок, мне на минуту показалось, что Кртис уже мертв, и все мертвы, что жуткий Уральск уже вышел из своих глубин, и губит нас, как мы хотели погубить его. Я постучал в третий раз – уже ни на что не надеясь – в доме откликнулись:

- Войдите!

- Полковник Кертис, разрешите доложить…

- Оставьте эти экивоки, Мид. Что вы хотели?

- Полковник Кертис, снаряды кончились, новые не подвозят уже неделю…

- Я говорил со штабом. Их обещают подвезти через пару дней.

- Но… полковник Кертис, как мы продержимся эту пару дней?

Кертис посмотрел на меня так, что я чуть не подавился собственным вопросом.

- А что, у нас не осталось русского оружия? По-моему, отступая, русские оставили немало…

- Русское оружие не действует на Уральск… ракеты не долетают.

- Редкая птица не долетает… как там?

- Редкая птица долетит до середины Днепра, - сказал я.

- Йес… Днепр – это где?

- На Украине.

Кертис подался вперед, кажется, хотел спросить у меня, что такое Украина, но передумал.

- Полковник Кертис… я не знаю, что делать в сложившейся ситуации.

- Напрасно не знаете, Мид. Вы здесь находитесь как раз для того, чтобы все знать.

- Но… у нас нет боеприпасов, а русские продолжают нас обстреливать… Мне кажется… мы проиграем эту войну.

- Повторите, Мид.

- Мне кажется… мы проиграем.

- Ма-алчать! – Кертис грохнул кулаком по столу, я почувствовал, как земля переворачивается под ногами, - я имею полное право отправить вас под трибунал, Мид… и я это сделаю, если мы проиграем… клянусь вам, я это сделаю. Но мы не проиграем, нет… - он прищурился, казалось, задумался, - русским осталось дня два, не больше.

- Не понимаю.

- Что тут понимать, Мид… Вы вот изучали Россию в университете, или где там… вы знаете, что в России бывает зимой?

- В этих широтах – до минус тридцати девяти по Цельсию?

- Вот-вот… вы хоть понимаете, что случится с этой несчастной лужей?

- Она… - меня передернуло, - вы хотите сказать, она промерзнет до самого дна?

- Конечно, Мид. Русским придет каюк, они и сами это прекрасно понимают… я думаю.

- Но почему в таком случае… они не выходят из озера?

- Спросите об этом у них, Мид, вы же у нас спец по России… спросите у них. А еще лучше, дождитесь заморозков, сами увидите, что будет… сами увидите…

 

Я сам не знал, зачем шел туда, я даже не знал, дойду я или нет, может, меня подстрелят, да не может быть, а собьют, русские бьют без промаха. Они как дьяволы… может, они и есть дьяволы, дьявольский народ, дьявольская страна… я не знал, откуда меня подстрелят быстрее, с той или с этой стороны, этой ночью я боялся всего, казалось, даже, самого себя.

Озеро было совсем близко, мне до черта не хотелось идти к нему, лучше было оставить все, как есть, гори оно огнем, пусть будет, что будет… в конце концов, на чьей я стороне.. я остановился, еще раз представил себе лед, стремительно распространяющийся по озеру, вмерзших в ледяные глыбы людей, мучительную смерть то ли от холода, то ли от удушья… и снова пошел к озеру.

Я не знал, как говорить с ними, я даже не знал, слышат они меня или нет. Мир замер вокруг, голые березы, почему-то не белые, а черные, мертвые листья под ногами, затянутое серой моросью небо. Россия как будто затаилась и выжидала что-то – может, готовилась наброситься на меня.

- Эй, там… в озере, - сказал я, боясь кричать, - к вам обращаюсь! Выходите из озера! Повторяю, выходите из озера!

Мне никто не ответил, я и не ждал, что мне кто-то ответит. Но я верил, почему-то я чувствовал – он слышал меня.

Слышали…

- Выходите из озера! Скоро начнутся заморозки. Повторяю: скоро начнутся заморозки! Да вы и сами это прекрасно знаете… Вы все погибнете! Вы все замерзнете. Немедленно выходите из озера…

Мне не ответили. Я чувствовал, что они уйдут не сейчас, что они, быть может, подождут, пока я уйду, а потом покинут озеро ночью…

- Уходите из озера… ну… вы же можете уйти как-нибудь незаметно… ну… вам виднее… велика Россия…

Потом что-то случилось, я даже испугался, так все стремительно произошло – волны всколыхнулись, как от ветерка, медленно расступились, это было похоже на легенду о Моисее. В волнах показалась дорожка, она извивалась сухим песком, звала, манила туда – на дно, на дно, где белели церкви, где слышался еле различимый колокольный звон.

И – я спохватился только сейчас – с русской стороны не стреляли.

Я пошел вниз – отуманенный, очарованный колокольным звоном, я как будто даже слышал голоса, крики, незнакомую речь, шорох машин, кто-то смеялся, кто-то пел странную песню, Сто итбе… Ро-оза-у-о-у-ушкии… Я пытался разобрать слова, кроме «Роза» ничего не услышал. Город был близко, совсем близко…

Я очнулся, уже стоя в узком проходе между волнами. Мне стало страшно, наваждение отступило, мне показалось, что я тону, захлебываюсь… Это было уже слишком, я развернулся, побежал назад, мне показалось, кто-то звал меня оттуда, Джек! Джекуня! Женька, мать твою! – но может, мне померещилось. Я пришел в себя только на берегу, волны снова сомкнулись, теперь только легкая рябь бежала по воде. Казалось, что там, на дне вообще нет озера…

Мид, вы что, утопиться решили? Или русские уже позвали вас к себе?

Я обернулся – малознакомый офицер стоял сзади, посмеивался. Мне стало не по себе – в конце концов этот хмырь мог увидеть, как я бегаю по берегу, кричу об опасности…

- А у нас хорошие новости, Мид… подвезли патроны, ракеты… Кертис же сказал, нам бы продержаться пару дней, а потом все это озеро вмерзнет в лед…

- Ч-ш-ш, - меня почему-то снова передернуло, - тише, тише… мне кажется, они могут нас услышать…

 

- Мид, как по-вашему, у этих чертей когда-нибудь кончатся патроны?

- Вряд ли… - я повернулся к Кертису, вернее, к темноте, к которой был Кертис, - вы правы, они черти, настоящие черти… это уже не люди, люди не уходят под воду… не звонят на дне в колокола…

Я замолчал, потому что где-то к северу грохнуло, небо озарилось зеленой вспышкой, на секунду показались лица людей, больше похожие на оскалы мертвецов.

- Знаете, мне кажется, они уже мертвы, эти люди на дне… - сказал я, - они погибли, и мертвые продолжают вести войну с нами.

- Оставьте свои суеверные штучки, - проскрежетал Кертис, - вы бы еще бросили соль через плечо… или сели на метлу…

- А как вы тогда объясните происходящее?

- А я и не собираюсь его никак объяснять… мое дело победит Россию, а не понять ее… Да стреляйте же, стреляйте, черт вас дери!

Я выстрелил почти наугад в тусклые всполохи в глубине озера, оттуда тут же затрещал автомат, я снова упал в снег. Снег… казалось, еще недавно было тепло, а вот уже земля тускло светится первым снегом, черное небо веет мертвым холодом. Говорят, этот холод приходит на Урал с Северного Ледовитого – я не верю. Мне кажется, этот холод приходит из самого космоса…

Бей!

Пли!

Кто-то стрелял, в кого-то стреляли, стрелял я, стреляли в меня, и все-таки я видел, как один за другим гасли огни на дне озера, как стихал рокот пулеметов, и что-то подсказывало мне, что к утру озеро замерзнет, и победа будет за нами. Не думать. Тут, главное, забыть, что там, на дне, люди, живые люди, женщины, дети, нет там никаких людей, морок один, вообще нет здесь никаких людей, это война, на войне лучше не думать… .так надо, с этим ничего не поделаешь, кто-то должен победить, кто-то должен погибнуть, и я точно знаю, что погибнем не мы… Эта страна… Здесь вообще не могут жить люди, кто-то сказал, что здесь не могут жить люди, в таких широтах, в таком холоде… Они не должны здесь жить…

Цельсь!

Выстрелы один за другим… как холодно, черт, как холодно, вот что значит, зима в России… зима… озеро к рассвету точно замерзнет, и мы пойдем дальше, и эта земля будет наша, и нефть на земле будет наша… Как холодно… мне кажется, я задыхаюсь…

Вот тут-то я и увидел это – высоко в небе, оно все больше приближалось к земле. Мне казалось, что я вижу изморозь, как бывает на стекле зимой, и в ту же минуту я увидел, как от белой изморози растут во все стороны глыбы льда. Так бывает, когда замерзает вода в озере… только теперь замерзало не озеро, а воздух на ним… и весь мир над озером… замерзал…

Цельсь!

Какое там цельсь… Я видел, как один за другим вмерзали в лед мои спутники, холод окутывал их все больше, все сильнее. Не помню, как я развернулся и побежал, еще сам удивился себе, что бегу с поля боя. Никогда бы не подумал… холод настигал, окружал со всех сторон, что-то заставило меня обернуться, посмотреть на озеро. Что за черт… что за хрень… я уже не мог понять, где озеро, где не озеро, и что находится в воде, а что над водой – осажденный Уральск или мы, которые пытались его победить…

Смешные люди…

Пытались победить город-призрак…

А вот ведь оно как на самом деле… Теперь я четко видел, что город стоит на берегу озера, и город, и лес, и вся Россия – там, на земле, на берегу, а наша армия здесь, в озере, на дне…

Вырваться бы изо льда… поздно, бесполезно, корка льда уже закрыла озеро… Холод… космический холод… Святой Иисус и Дева Мария… Солдаты, вмерзшие в лед…

2010 г.

 

Большой Дом

 

В прошедший четверг в который раз прошло заседание в Большом Доме. Как всегда – закрытое. И как всегда в прессе об этом не было сказано ни слова, хотя те же последние события в Тихом Омуте освещались очень хорошо.

Мы поговорили о заседаниях Закрытого Дома с известным политологом, П.П. Курицыным-Нептицыным.

- Петр Петрович, скажите, давно ли проходят заседания в Большом Доме?

- Заседания проходят, сколько я себя помню. Более того, могу сказать, что такие заседания помнили еще мой отец и дед.

- А как вы относитесь к мнению, что заседающие в Большом Доме оказывают влияние на нашу власть?

- Я скажу большее – заседающие в Большом Доме и есть самая настоящая власть, и никакие президиумы и парламенты им и в подметки не годятся.

- То есть, официальная власть…

- …не более, чем обманка для обывателей.

- Скажите, а кому-нибудь из посторонних удавалось проникнуть на заседания в Большом Доме?

- Ну, история знает немало таких примеров. Но все эти попытки заканчивались печально: проникнувших изгоняли. Бывали случаи, когда смельчаки просто пропадали бесследно. Вспомните, например, исчезновение князя Мышкина…

- Вы сами присутствовали на закрытых заседаниях?

- Не был удостоен такой чести.

- Расскажите, кто обычно участвует в заседаниях. Состав гостей меняется, или остается неизменным год от года?

- Ну… по-всякому. В основном, конечно, фермеры, жены фермеров, булочник, жена булочника, мясник, сын мясника. Однажды на заседание пришел старьевщик, но это скорее исключение, чем правило.

- Вы замечали на заседаниях кого-нибудь из членов правительств мировых держав? Банкиров?

- Ни в коей мере. Повторяю, реальной власти у правительств нет. Это только обманка, фикция.

- Каким образом вы наблюдали за теми, кто посещает Большой Дом?

- Я прятался за сеновалом, следил, кто заходил в дом. Однажды я даже попытался сам пробраться в дом, но меня, разумеется, не пустили.

- О чем, по-вашему, могут говорить на закрытых заседаниях?

- О наших с вами судьбах. О нас с вами. Мы все еще думаем, что живем в безоблачном мире, где каждый сам хозяин своей судьбы. На самом деле, когда вы куда-то переезжаете, или вступаете в брак, или у вас рождаются дети, или кто-то из ваших близких умирает – это проявление воли властей.

- Как? Даже на таком уровне, как рождение или смерть?

- Да, и не только.

- Но зачем им могут быть нужны наши жизни?

- Знаете, трудно судить, особенно если ничего не знаешь про их планы. Однако, пару раз я видел, как из Большого Дома выбрасывали обглоданные кости.

- Трудно поверить….

- Тем не менее, я все больше склоняюсь к выводу – это так.

- А что же наши власти? Они выполняют волю настоящих хозяев мира?

- Да нет. Все больше склоняюсь к мысли, что власти сами ни о чем не подозревают. Вообще. Они уверены, что действительно правят нами. Уверены до поры до времени, пока не…

- Хотите сказать, и правительство не может быть уверено в завтрашнем дне?

- Вспомните царя Бориса. Мне кажется, он о чем-то догадывался, о настоящей мировой власти. Вспомните, в последние месяцы жизни он был одержим идеей Исхода…

- …сошел с ума.

- Все так думают. Но это было единственное здравое решение.

- Увести всех в леса?

- Тем самым спасти всех от мировой власти. И как мы помним, царь Борис исчез через пару месяцев.

- Слишком много знал…

- Вот именно.

- Что же вы пожелаете нашим читателям в связи с этими разоблачениями?

- Прежде всего – живите, как жили. Делайте вид, что вам ничего не известно. Как только власти почувствуют, что вы что-то знаете – вам не жить.

(Беседу провела Рыльцева Хрюнья Борисовна)

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

Да фигня все это, вы еще про зеленых человечков напишите и про жизнь по ту сторону Плетня…

2013 г.

 

Волбешная нчоь

 

- Эй, мадам, почем берете?

Стелла вздрагивает. Почему-то ничего хорошего она от этого мужичищи не ждет, да Стелла вообще ничего хорошего от мужичищ не ждет. Все мужичищи для Стеллы делятся на два вида, - которые мимо тебя вечером пройдут и многозначительно скажут: «Такая красивая и одна», и которые где-нибудь в автобусной или воскресной давке прижимаются, ищут сумочку, а в сумочке телефон…

Ладно, не о том речь. Стоит мужичище, видно, что из крутых, что такое крутой, Стелла плохо себе представляет, но что-то такое, от чего лучше держаться подальше. А как подальше, клиент он и есть клиент, тут хоть мертвец из могилы встанет или что похуже – изволь привечать…

- Ну… смотря что…

- Ну вот, например… «Волшебная ночь»…

- Тысячу, - говорит Стелла, мысленно бьет себя по губам, хотела же сказать – две.

- Ну-у, за такую красоту можно и две дать… красота-то нынче штука редкая…

Стела настораживается, думает, про какую он красоту говорит, про красоту «Волшебной ночи» или про Стеллину. А то ведь больше все на Стеллу смотрят, прямо-таки физически чувствуешь на себе взгляды…

Тьфу ты черт…

Вроде давно пора привыкнуть, не первый день здесь стоит, уже наслушалась колкостей от бабок с ведрами грибов, теток с кактусами и стариков с деталями от какого-то вечного двигателя. Главное, трусы продавать на улице, это нормально, на это почему-то не смотрит никто, а как картины выставить, так глядят на тебя, как на питекантропа, или как на корову с петушиным хвостом…

- Взял бы у вас… Волбешную нчоь.

Стелла не понимает, думает, что ослышалась, или он так, для красного словца сказал, волбешную… да не для красного, так и есть, вон оно, написано на полотне – волбешная нчоь, хороша Стелла, о чем думала, когда подписывала…

- Давно рисуете… или как это говорят, картины пишете?

- Да… всю жизнь.

- Это видно… если человек всю жизнь чем-то занимается, оно у него и получается зашибись… - мужичище не уходит, смотрит, и все не на картины, на Стеллу, - одно непонятно, что вы с такой красотой в каком-то переулке стоите…

Хочется ответить что-то среднее между «Где хочу, там стою» и «Все верно, если ты такой умный, почему ты такой бедный»

Стелла ничего не говорит. Неопределенно пожимает плечами, мол, сами догадайтесь. С трех раз…

- А то я бы у вас все купил… такая красота пропадает…

Стела мысленно кивает, ну так купи, чтобы не пропадала.

Это же сколько будет…

Стела клянет себя, что выставила так мало, десять штук, десять полотен, знала бы, поставила штук двадцать, только как эти штук двадцать от дома досюда на своем горбу притащить и расставить…

- Итого… за каждую по две… это двадцать тыщ будет…

Кружится голова. Двадцать тыщ. Какие-то фантастические деньги, которые бывают где-нибудь в кино, но не в жизни, не со Стеллой, нет… банкноты горят в руке, нужно что-то с ними делать, куда-то положить, нда-а, в такой кошелек задрипанный только такие суммы класть… розовая бумажка чуть не улетает по ветру с листьями, мужичище подхватывает ее твердой рукой, он-то умеет обращаться с деньгами…

- Парни, складывайте… да осторожнее, такую красоту…

Стелла как во сне смотрит, как здоровые бугаи осторожно заворачивают картины, складывают во что-то черное, массивное, на колесах. По идее, это Стелла должна делать, да где там, руки не слушаются…

- А то, может, телефончик мне свой скинете?

Сердце покрывается инеем. Вот, началось. Ясен же пень, что не картины ему нужны были, а что-то, о чем лучше не думать…

Тьфу ты, черт…

- А то я бы вам свой оставил… такой талант пропадает, чесслово… не-е, вы что не говорите, талантам помогать надо… бездарность сама пробьется, а талантам надо помогать… Третьяков тот же…этот потом, как его… не помню… А то я бы вам персональную выставку сварганил… Сейчас, знаете, без персональной выставки никуда…

- Б-большое спасибо…

- А то есть у меня знакомый один… у него там павильон в бизнес-доме, он бы и ваши картины выставил… а то поедемте со мной, заодно и обговорим с ним…

Стелла кивает, знаем мы это поедемте со мной. А потом найдут Стеллу где-нибудь в болоте, с перерезанной глоткой, или вообще не найдут… в гареме у какого-нибудь султана. Или это еще, наснимают на видеокамеру то, что снимать нельзя, выложат на какой-нибудь Чек Ю, пусть все знают, что ты…

Ладно, не о том речь…

- Это нам еще на рекламу потратиться надо будет, - продолжает большой человек с большими деньгами, - без рекламы сейчас, сами знаете, никуда, двигатель прогресса…

- В копеечку вылетит, - не соглашается Стелла.

- И копеечки будут… все будет…

Стела настораживается. Все как-то слишком… просто. Так бывает в красивых бульварных книжонках. И в хрониках происшествий, когда такая-то, Имярек, села в машину к незнакомому дяденьке, а через месяц ее труп нашли где-нибудь в лесу…

- Вы в переселение душ… верите?

Стела настораживается. Это новенькое что-то…

- Н-нет…

- А вам не кажется… что мы где-то встречались?

У Стеллы холодеет спина. Вот оно, началось.

Такая красивая, блин, и одна…

Стела встает с кресла, вот блин, отсюда уже и не убежишь, сама пришла в дом, нечего теперь комедию ломать… Из машины еще можно было выйти, а тут как…

Борис, так зовут хозяина, пожимает плечами, делает знак охраннику, чтобы открыл дверь.

Стела замирает на пороге.

- А… где мы встречались?

- Интересно стало? То-то же… я же знал, что вы ко мне придете… рано или поздно…

Борис не договаривает. Как-то мягко оседает на пол, отравили, что ли, да нет, не отравили, тает, как мартовский сугроб, растворяется, растекается по полу слезной лужей, одежда сиротливо темнеет возле пустого кресла.

Екает сердце…

Борис…

От волнения не может вспомнить отчество, ничего не может вспомнить, делает шаг, падает на колени, чувствует, что не владеет своим телом, растворяется, тает, тает…

 

…данная реальность оборвана (не состоялась)

 

Нет, я-то поумнее их всех.

Кого?

Да всех. Всех этих, которые бросаются в жизнь земную как в омут с головой, будь что будет, верят в каких-то мифических богов, которые их там якобы уберегут. У такого, бывает, спросишь, ты кем на земле хочешь быть? – он только отмахивается, а, как получится. Как ветер ляжет.

Ну-ну.

Вот потом ветер и ляжет. Посмотришь его прошлые жизни, ужаснешься только, в этой он в сточной канаве пьяный лежит, в той он на больших людей работал, войнушки в отсталых странах учинял, а в этой жизни вообще что жил, что не жил, в какой-то там конторе бумажки перебирал, что был он на земле, что не был…

Я-то не такой…

Я-то знаю, что к чему…

Я еще когда знал, кем и чем буду, когда рисовал туманом на далеких звездах иные миры. Все смотрели, хвалили, говорили, далеко пойдешь, я и сам знал, что далеко пойду, кивал многозначительно, мол, то ли еще будет…

Только я-то поумнее некоторых буду.

Я-то знал, что никуда я не пойду, ни далеко, ни близко. Я уже тогда знал, что если кисточкой на земле махать, далеко не умашешь. Нет, есть, конечно, Дали, Да Винчи, Рафаэль какой-нибудь, только их единицы, а остальные все где? где?

Верно, в той самой сточной канаве…

Так что я еще тогда знал, что кисточкой много не намашу, что нужно что-то придумать, и поскорее, пока я здесь, в высших мирах, где нет ничего невозможного…

 

- Это невозможно, - сказали мне в кассе.

- Почему… невозможно?

- Ну… потому что.

- Почему потому что?

- Что вы как ребенок, ей-богу, - обиделись в кассе.

- А я и есть ребенок… буду через год, через два.

- Да хороши дурака валять, я с вами серьезно…

- И я серьезно. Вы мне покажите, где написано, что в двух телах сразу родиться нельзя?

В кассе думают. Я не знаю, кто там сидит по ту сторону окошечка. Мне его видеть не положено. Мне кажется, ему самому себя видеть не положено. Наконец, кто-то в окошечке выносит вердикт.

- Н-ну… не знаю. Нигде не написано… но все равно, нельзя так. Нельзя.

- Я жаловаться буду. В высшие инстанции.

- Да жалуйтесь, кто ж вам не дает-то… где вы их только найдете…

Тогда я и правда готов был дойти до самых высших инстанций и выше, до самых звезд. Идти никуда не пришлось, идти было просто некуда, окошечко кассы – единственная наша связь с миром, с материальным миром, окошечко, куда можно постучать, очень-очень попросить, а можно мне родиться сыном олигарха… ну мы рассмотрим вашу просьбу, ничего не обещаем, вы у нас стомиллионный на очереди…

 

- Алло.

- День добрый, ваше прошение рассмотрено и удовлетворено.

- А…

Не понимаю. Продираюсь сквозь какие-то миры, грезы, небытие, не сразу понимаю, с кем я вышел на связь, кто говорит со мной…

- Это… касса?

- Выше, - смеются в ответ.

Нужно что-то сказать. Нет слов. Да и то правда, в этом мире еще ничего нет, еще меня самого нет, я только буду – когда-нибудь, и мои картины будут когда-нибудь…

- Только один момент, двух мужских тел найти не можем… одно придется женское взять…

- Согласен.

Еще сам толком не понимаю, на что соглашаюсь. Подписываю несуществующий договор несуществующим пером с несуществующими чернилами.

 

Я-то оказался поумнее их всех, всех… которые приходят на землю, сами толком не знают, зачем приходят. Я-то сразу понял, что красивыми картинками на Земле сыт не будешь. Я-то сразу понял, что настоящий талант должен кто-то прикрывать. Оберегать.

Кто-то…

Кто, если не я сам…

 

- Поташев, опять картинки рисуем?

Поташев смотрит на училку, вот где дура так дура, так бы и всадил бы ей сейчас в лоб всю обойму из восьмизарядника, как вчера в фильме… Закрывает тетрадь, где все последние листы исчирканы зарисовками, училка бормочет что-то про родителей в школу и пару в дневник. Поворачивается спиной к классу, сразу несколько рук поднимают средний палец, тянутся к училке… Опять отец варежку разинет, да что из тебя вырастет, да вот я в твои годы, да ты как жить собираешься…

Поташев и сам понимает, что надо как-то жить, ну пока еще не жить, только собираться жить, какой-нибудь универ кончить, свое дело открыть, без своего дела никак, без своего дела не станешь богатым и сильным, не подъедешь на джипе к выставке картин…

Только все это успеется, успеется… ну кончит Поташев как-нибудь школу, все кончают, и он тоже… время-то есть, вон, Вадька, оболтус, десять лет балду гонял, в одиннадцатом классе за ум взялся, золотую медаль хватанул…

И Поташев тоже хватанет. Успеется. Время есть. А пока можно и порисовать, раз душа просит… а то ведь надо будет о чем-то разговаривать с ней… с ней… когда они встретятся…

Интересно, где она сейчас… Стелла… или не Стелла, как ее в миру зовут, какая-нибудь Дунька Дунькина, тоже вот так вот сидит где-нибудь в школе на последней парте, то бишь, за партой, вырисовывает какие-нибудь инопланетные замки, и училка, дура, хлопает по рукам, еще мы тут рисовать будем…

Поташев захлопывает дверь, еще оглядывается, да точно ли один дома, разворачивает альбом, у Поташева тут летучий корабль не дорисован, на котором целый город сверху… есть еще время, пока не щелкнул замок, пока не началось, а-ты-уроки-сделал-а-ты-обедал-а-почему-нет-а-что-из-тебя-вырастет…

 

- Да пап, все в порядке…

Потащев говорит все в порядке. Не уточняет. Ладно, две двойки Поташев исправит, глядишь, из списков на отчисление как-нибудь Поташева заберут. Успется. Ничего, и похуже бывало, вон, у Вадки, оболтуса, пара на паре сидит и парой погоняет, и ничего… как-то держится в универе…

Успеется… надо только экономику подтянуть, а с менеджментом, вроде как, более-менее понятно, там просто препод, скотина, попался… парни говорят, надо поднести этому преподу, только подносить Поташев не умеет. А надо учиться, сейчас учиться, чтобы стать богатым и сильным, без этого дела никак…

Учиться. Ради Стеллы. Она сейчас в какое-нибудь художественное пошла, или еще куда, вот, если бы Поташев зарабатывал прилично, он бы уже сейчас к ней явился бы, с деньгами, учебу там оплатить, еще что…

Ладно, успеется. Не сейчас. Потому что сейчас весна, и небо стало высокое-высокое, а значит, пришло время картин. Время летучих кораблей и замков на луне, плавучих городов и прочих чудес на страницах альбома.

Успеется.

Поташев берется за карандаш, на этот раз получается огромная шляпа с дверями и окнами, из которой выглядывают мыши в старомодных костюмах.

 

- Тон Тоныч, там по поводу кредита звонили…

Поташев сжимает зубы. Пошли на хрен, можете и не звонить, нечем отдавать кредит, не-чем. Фирма по швам трещит, даже если распродать всю эту контору от потолка до плинтуса, ни хрена оно долги не покроет. Вот тебе и Тон Тоныч. Вот тебе и Будущее начинается сегодня, или что он там намалевал над входом…

Тьфу ты черт…

Не дают сосредоточиться, хоть убей, не дают. А сосредоточиться надо, потому что осень, время, когда небо становится высокое-высокое, а значит, пришло время потусторонних пейзажей и инопланетных тварей.

Стела сейчас тоже рисует. Про Стеллу не хочется вспоминать, вообще не хочется вспоминать, что она там, как она там… обивает пороги каких-то контор, спасибо, спасибо, мы вам позвоним, черта с два они позвонят… Были бы деньги, мог бы Стелле подкинуть, только откуда они возьмутся…

Поташев смахивает со стола счета, все равно в них ничего не понимает, вытаскивает из дальнего ящика плотные листы, вырисовывает бесконечный мост, повисший в открытом космосе, окруженный лунами…

 

- Что почем? – спрашивает здоровенный мужичище, смотрит на Лунные города.

- Тысячу.

Мужичище фыркает.

- Семьсот, - не сдается Поташев, мужичище уже тает в тумане.

Черт…

Такой черт, что чертее некуда. А ты как хотел, мил человек, думал, только ты свои полотна выставишь, так покупатели вперед трусов побегут, сбивая друг друга с ног. Жизнь…

Сейчас как никогда хочется бросить все, броситься в конторы, где такая дребедень, целый день, целый день, тили-тень, тили-тень… то тюлень позвонит, то олень… спрятаться в теплом офисе от этой беспросветной нищеты, да какое там… опять начнется, опять потянется рука к карандашу, и уже не остановишь дальние берега и воздушные замки…

Поташев старается не вспоминать про нее, где она, что она, с кем она… как он ее ненавидит, сам не знает, почему, ненавидит, если бы не она, а что, если бы не она, она-то при чем…

 

Данная вероятность реальности не завершена.

 

- Будешь работать?

Удары сыплются на спину Эрбу один за другим, один за другим, интересно, чем это, дубинкой или палкой, или еще чем… а, неважно.

- Будешь?

Снова орет хозяин. Эрбу качает головой. Еще на торжище сказал – не буду землю копать, хоть убей, хоть ты тресни – не буду. Да какое там, покупатель и не слушал, все перья распускал, хорохорился, уж я-то из него дурь повыбью, как миленький пахать будет…

А вот не будет.

Другие рабы смотрят на Эрбу – недоуменно, растерянно. Изможденный старик шепчет Эрбу, парень, ты гонор-то поубавь, прибьет тебя хозяин, он у нас знаешь, какой…

А Эрбу и знать не хочет, какой хозяин. Хоть сам император чего-нибудь. Эрбу землю копать не будет. И все.

- Хозяин, я сказал тебе, что не буду пахать землю и рыть ямы, я берегу свои руки, которые созданы для игры на арфе.

Хозяин бьет Эрбу. Что есть силы, кулаком в лицо, мир заливается кровью. Эрбу что есть силы кусает кулак хозяина, все равно уже терять нечего, самое дорогое отобрали – арфу, осталась она у старого хозяина, после смерти которого выставили Эрбу на торг…

- А что это ты его так, а?

Визгливый голос, женский тенорок. Хозяин ни с того ни с сего отпускает Эрбу, падает ниц.

И все падают ниц.

И только Эрбу стоит, еще не понимает, что случилось. кто-то отчаянно шепчет ему под локоть, на колени, на колени, идиотище, Эрбу не понимает… смотрит на нее… что-то как будто переворачивается внутри, никогда раньше не видел ничего подобного, вот она сидит в паланкине, который несут четыре раба, смотрит, обжигает взглядом…

- А за что тебя так?

И не верится, что говорит с ним она, она самая…

- Чего? Язык проглотил? Или немой?

- А… за…

- Украл чего?

- Да нет… - говорит хозяин, - работать не хочет. Уже и бил его, и голодом морил, и все, ни в какую.

- Ай, бездельник… ну такого и правда лупить надобно.

- Моя госпожа… мои руки созданы, чтобы перебирать струны арфы, а не для того, чтобы копать землю. Редкий инструмент нельзя использовать не по назначению, от этого он испортится.

- Ты играешь на арфе?

- Да, и очень неплохо, госпожа моя.

- Скажи, хозяин, сколько ты мне дашь за этого раба?

- Сорок золотых, ваше величество.

Эрбу чуть не фыркает, а хозяин его на торжище за двадцать купил. Хочет намекнуть, что хозяин привирает. Не намекает, а то хуже будет, а если забрезжила какая-то надежда, это не надо, чтобы хуже было…

Она подзывает казначея, идущего за паланкином, казначей нехотя отсчитывает сорок золотых. Низко кланяется Эрбу госпоже, есть же еще ценители музыки…

 

- Давно играешь, Эрбу?

- Всю жизнь, сколько себя помню, госпожа моя. Да и вся жизнь моя была музыкой, правда, не всегда эта музыка была веселой. Я играл на воловьих жилах, натянутых на дощечку… еще в детстве. Хозяин заметил мои способности, отдал учиться музыке…

Эрбу все еще чувствует себя разбитым, хотя и лежал в бассейне с благоуханными лепестками роз, и рабыни умасливали его иссеченную спину. Ну ничего, может, госпожа даст отлежаться денек-другой…

- Если хочешь, я сыграю тебе, госпожа моя…

- Нет-нет, ты еще слишком слаб… тебе нужно отдохнуть.

Эрбу с наслаждением откидывается на подушки.

- Вы, наверное, очень богаты, моя госпожа.

- Богата? Да во всем Египте никто не сравнится мо мной! Или не видишь, что твоя госпожа Клеопатра, царица египетская?

Смеется. У Эрбу холодеет иссеченная спина, так вот почему все падали ниц… колени не слушаются, и надо поклониться, и…

- Оставь… оставь… не тебе падать передо мной ниц.

Смотрит на Эрбу, заглядывает глаза в глаза.

- Узнаешь меня? Помнишь меня?

- Не могу помнить, госпожа моя, никогда не встречался с вами.

- Так-таки никогда? Ну да ладно, еще вспомнишь… может быть…

Царица египетская обнимает Эрбу, не так, как обнимали молоденькие хозяйки, отдайся мне, раб, отдайся, а как-то по-другому…

- Веришь, что душа живет после смерти?

- На полях Блаженных, госпожа моя.

- А здесь? В жизни?

- Нет, госпожа моя.

Госпожа смеется. Рассыпается в прах.

Рассыпается в прах.

Эрбу еще хочет позвать слуг, позвать на помощь, не успевает, его тело тает, как мартовский сугроб, пустая одежда падает на ковры…

 

Данная реальность оборвана (не состоялась)

 

Клеопатра, принцесса египетская, перебирает струны арфы. Сейчас можно расслабиться в тишине дворцовых покоев, отдаться музыке – без остатка.

Эрбу тоже сейчас где-нибудь перебирает струны арфы. Клеопатра, принцесса египетская, не знает, где он и что с ним. Знала бы, снарядила бы корабли, повозки, за тридевять земель в тридесятое царство, забрала бы оттуда Эрбу, выкупила бы за любые сокровища…

А быть принцессой египетской не так-то просто. Какие-то многозначительные шепотки за спиной, разговоры вроде бы ни о чем, и …, родной брат, ему всего десять лет, а кое-кто хочет видеть его царем египетским…

Ладно, это все потом… успеется… Клеопатра еще станет царицей египетской, просто… просто потому, что не может быть иначе. Но это потом, а сейчас можно отдаться музыке, целиком, без остатка. Говорят, особа королевской крови не должна расслабляться ни на минуту. Ну да ничего, на минуту-то можно. На две. На три.

Отдаться музыке без остатка…

Клеопатра отпивает вино из чаши, снова перебирает струны…

 

Нет, я-то поумнее некоторых.

Кого некоторых?

Да всех. Всех, этих. которые толком не знают, что будут делать на земле, приходят на землю вот так, на авось, потом смотрят сверху, как вся их жизнь земная катится к черту под хвост, машут рукой, ладно, не сложилось, не срослось…

Я-то поумнее буду…

- Вы охренели, или как? – спросили меня в окошечке кассы.

- Не все же вам охреневать, - отвечаю.

Смотрю на землю, лучше и не смотреть, хочется спуститься туда, бить ногами самого себя, я тебя зачем послал, зачем послал, спрашиваю, я тебя послал, как прикрытие, чтобы ты был богатым и сильным, а ты… стоишь там в луже на блошином рынке, расставил полотна свои… И эта тоже хороша, тоже стоит со своими полотнами… ну, этой сам бог велел, у меня так и было запланировано…

- А что такого? – спрашиваю, - хочу родиться на Земле, нет такого закона, что нельзя…

- Ничего, что вы там уже есть на земле, да еще и в двух экземплярах? – смеются в окошечке.

- Да хоть в десяти, где написано, что нельзя?

- Нельзя. Поправку внесли… двое, не больше. А то вы так всю землю захватите.

В окошечке посмеиваются. Я тоже посмеиваюсь.

- Ну а… в другое время родиться нельзя?

- В какое другое время… Это сначала доживите.

- Ну… в будущем.

- Ну вот дождитесь будущего, живите себе.

Понимаю, что проигрываю. Проигрывать не хочу. И так уже проиграл по полной, черта с два когда-то буду писать картины, что в этой жизни, что не в этой. Растратил всего себя с потрохами без остатка, за одну жизнь, еще толком не прожитую, высосал из своей души все, что мог. Теперь нужно пробовать себя в чем-то другом, творить Красоту через что-то другое. Уже пытался перебирать космические струны, играть музыку небесных сфер…

- А в прошлом можно?

- Дату назовите.

- Э-э… скажем, древний Египет.

- Дату назовите! Древний, недревний…

- Во времена… - ляпаю первое попавшееся, - правления Клеопатры.

- Может, вы еще сами Клеопатрой будете?

Понимаю, что это мысль.

 

Тонкие пальцы Клеопатры сводит судорога, со звоном рвется струна, вонзается в плоть, режет до крови. Клеопатра не чувствует боли, уже не чувствует, бьется о пол, хрипит, извивается в предсмертной агонии…

Цареводец терпеливо ждет за дверью, наконец, когда хрипы стихают, заходит в зал, выливает отравленное вино на розовые кусты за окном, завтра они почернеют.

- Славься, царь египетский, Птолемей! – провозглашает он.

 

- А через сколько лет можно снова на Земле родиться?

- Лет через две тысячи, не раньше, - отвечают из окошечка.

- Нехило.

- Мил человек, а вы как хотели? Людей-то вон сколько, а Земля одна… что все вам-то…

- Да нет… я не возражаю…

- Очень рады, - фыркают в окошечке, - еще бы вы тут возражали.

- Я это к чему… хотел заявочку оставить, когда снова родиться…

- И?

- Снова чтобы не один человек, а…

 

…к вечеру бомбежки стихли, уже отбомбили все, что могли, отожгли, отнапалмили, отдематериализовывали. От громадины Конкордии остались руины, крепко по ней вдарили, и даже толком не скажешь, кто вдарил, у Конкордии конкурентов было как грязи…

Флай выбирается из руин. Оглядывает то, что было городишком у подножья Конкордии. Еще не верит, что остался жив. Даже странно, что остался жив, когда все сгорели, вон, Мрак, уж на что был пройдоха, и то валяется на куче щебня, запрокинул к небу выжженное лицо.

Даже странно, что Флай выжил. Не умеет Флай выживать. Не умеет. Не дано. Как это у других получается, что у них всегда и мясо есть, и носки целые, не продранные в тысяче мест, и ботинки добротные, не то, что у Флая, вечно каши просят…

Флай осторожно расшнуровывает ботинки Мрака, ну только посмейте мне не подойти… блин, нога болтается, как блоха в сапоге, ничего, Флай тряпочек подложит… успеется…

Флай шарится в обломках того, что было Конкордией. Быть не может, чтобы не завалялось тут ни одного целого сайта, быть не может. Сайты Флай только со стороны видел, страничка такая светящаяся с буковками…

А вот и сайт. Флай жмет на повер, сайт не откликается, дохлый, черт бы его драл… Флай переступает через чей-то труп, вытаскивает из кармана убитого еще один сайт…

Повер…

ПРИВЕТСТВИЕ

Екает сердце. Флай разворачивает сайт, пишет то, что давно наболело в душе.

А меня не ищи – видишь, сбился с дороги мой конь,

Видишь ты – он бредет, спотыкаясь, в туманы куда-то,

А меня не ищи – я ушел уже так далеко,

Откуда ни пешему, ни конному нет уж возврата.

 

Сейчас бы, по-хорошему, пошукать по развалинам Конкордии, что осталось, что уцелело, чем можно поживиться. А то шуточка ли дело, такой мегаполис уничтожили… и надо бы поскорее, пока не пришли победители, а то ведь давно прошли времена, когда ждали, пока рассосется ядерное облако или ядовитый дым…

Надо пошукать.

И не шукается.

Флай уже не пишет стихи, стихи пишутся сами собой, Флай не звал стихи, они пришли сами. Из ниоткуда. Сами по себе. Строчки, уводящие в бесконечность…

 

А меня не ищи – где пырей у дороги повис,

Между мной и тобой слишком много упало границ,

А меня не ищи – я ушел в столь высокую высь,

Отколь не спуститься – только камнем о землю разбиться.

 

Флай возвращается в свое убежище, если это можно назвать убежищем, в стене зияет глубокий пролом, ну да это ничего, через пролом по ночам видно звезды.

 

А меня не ищи, из домов не выпрыгивай в ночь,

Заслышав шаги, поступь тихой подошвы о камень,

А меня не ищи – я ушел от людей так давно,

Что даже в пустыне пирамиды разводят руками:

Когда это было? Должно быть, когда-то до нас,

В такой глубине позапрошлого – что не взглянуть,

 

Уже нет разрушенных стен, обожженных руин, черного неба, затянутого непонятно чем. Есть только стихи.

 

А меня не ищи – я ушел от людей столько раз,

Что и тысячу раз возвратясь, уже не вернусь.

 

Флай не сразу видит человека на пороге убежища. А Флай сам виноват, устроился спиной к двери, домой прибежал, даже дверь не закрыл, а правильно, а зачем…

Человек. Если это человек. Судя по одежде – родом из мегаполиса, и немаленького, и недешевенького. Стоит, опустил пушку, будто думает, тто ли стрелять во Флая, то ли подождать.

- Что… что нужно?

Почему глосс Флая не слушается… Нет, не получается у Флая с людьми, не получается. Вот тот же Мрак как гаркнул бы, чего надо-то, я не понял, так от одного его голоса все бы вон вымелись…

- Стихи пишете?

Флай чувствует, что краснеет. Еще не хватало. Кому какое дело. Нет такого правила, что нельзя после войны сидеть в убежище, стихи писать…

- Ну.

- Можно взглянуть?

Флай не понимает. Надо ответить – нельзя, надо послать его куда подальше, не отвечается, не посылается.

- Интересненько… здесь живете?

Флай вслед за незнакомцем оглядывает полуразрушенные стены, пожимает плечами. А вы как хотели, чем богат, тем и рад…

- А то пойдемте ко мне… стихи мне свои почитаете… поэмы… у вас же и поэмы есть, верно?

Флай не понимает, какого черта. Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, слишком… слишком… вот так и заманивают нашего брата, уводят в город, в красивую сказку, напоят какой-нибудь гадостью, разберут на органы… органы у них сейчас в цене, говорят, даже прибор у них какой-то есть, определяет генетическое сходство, если твои гены сродни генам какого-нибудь бродяги, смело веди его домой, опаивай дурманом, вырежи у него печень, поставь заместо своей, больной…

- Да сто лет не нужны мне твои органы… Только и думаете вы все, как вас сейчас на органы разберут, можно подумать, печенки ваши радиоактивные нужны кому-то…

Флай выходит за незваным гостем в холодок улицы, что он делает, что он делает, зачем садится в машину к чужому, будто мама не говорила когда-то – ни с кем никуда не уходи…. Он тебе конфетки обещать будет, а ты не уходи… А потом мама сама с кем-то куда-то ушла, кто ей конфетки обещал, и не вернулась…

Флай забирается в машину, ботинок неуклюже соскальзывает с левой ноги, чертов Мрак… Незваный гость подхватывает Флая, оставь, оставь, и башмаки тебе нормальные в городе присмотрим, и все при всем…

 

Я и душу свою обронил где-то там, подо льдом,

Где полярные совы сидели нахальными клунями,

А меня не ищи – я так рано покинул свой дом,

Что даже рассвет еще спал, пораженный полуночью.

 

- Классно, - кивает Экс.

У Экса хорошо. Даже как-то непривычно хорошо, Флай раньше и не думал, что в домах может быть тепло, по-настоящему тепло, когда можно сдернуть с себя свитера. А Экс еще и посмеивается над Флаем, когда тот мечется по комнатам, выключает свет, а то мы все тут, а там для кого в зале свет горит…

Флай, наконец, спрашивает то, что должен был спросить с самого начала:

- А… чего ради… ты меня привел?

Экс смотрит. С пониманием.

- Что… не веришь, что стишки понравились? Правильно не веришь.

Холодеет спина. Да, Мрак бы тут что-нибудь выдумал, он говорил, свисток надо с собой носить, как нападут на тебя, ты в свисток свисти, глядишь, напугаются…

- Про переселение душ слышал?

- Читал, - в глазах Флая загораются искорки.

- Что душа, прежде чем на землю прийти, живет где-то там, в иных мирах – слышал?

- Слышал.

- И что одна душа может на землю прийти в двух ипостасях, тоже знаешь?

Флай кусает губы.

- Не слышал такого.

- А я слышал… да какое слышал, я же все это и затеял, чтобы мы с тобой на землю пришли… одна душа… в двух телах…

 

Хелл переводит машину на автопилот. Рискованно, конечно, лучше бы здесь на «ручке» пролететь, да какая там «ручка», какое там что высоко в небе, во время звездопадов и безлунных ночей.

Хелл открывает сайт, водит палочкой по экрану

 

А меня не ищи, по высоким горам не ходи,

Я ушел выше гор, где созвездья высокими злаками,

А меня не ищи – не зови, не кричи и не жди

В полнолунную ночь в темноте неприметного знака.

 

Хелл раньше думал, что стихи пишут люди. А это неправда. Стихи пишутся сами. Пишутся людьми. Находят человека, который согласен их написать, который услышит их за суетой большого города, за повседневной суматохой, за попсовыми песнями и грохотом выстрелов.

 

А меня не ищи – обесточен я и обезвожен,

А меня не ищи – не ходи по полям, по полуночи,

А меня не ищи – не зови, не кричи, не тревожь,

Тяжелую рану, что между сердечных желудочков.

 

Флай тоже сейчас где-нибудь пишет стихи. Где-нибудь там, на огромной свалке у подножья какого-нибудь мегаполиса. Хелл даже знает примерно, где, только Хелл туда пока не полетит, не с чем лететь. Это позже, когда Хелл развернется, станет директором Корпорации, мэром Мегаполиса, вот тогда да, да…

 

А меня не ищи – не ходи понапрасну за мукой,

Не на родине я, не в России я, а – над Россией,

А меня не ищи – нет обратной дороги тому,

Кто пешком до Луны – и на звезды упал обессиленный

 

На табло загораются красные лампочки, машина намекает, что дальше начинаются высотные дома, как бы не врезаться, ну ладно, ладно, ближе к Сити Хелл так и быть перейдет на «ручку».

 

А меня не ищи – как давно не ищу я тебя,

Как давно за тобой по земным лабиринтам не бегаю,

А меня не ищи – я ведь сердце свое потерял

Там, неведомо где, на дорогах, засыпанных снегом.

 

А там надо бы и за ум взяться, не век же на кассе сидеть, на кассе сидеть, это Флаю большое будущее не построишь, тут себя бы прокормить, не то что еще Флая какого-то, а Флая надо будет привести в пентхауз, и стихи сейчас недешево обходятся, их же написать – полдела, их же еще материализовать надо, это или мастера нанимать, или материализатор покупать… разорение…

Машина визжит сигналами, пора уже на «ручку» переходить, Флай дергает рычаг, откуда-то ниоткуда выруливает стена бизнес-дома, звон стекла, мир тонет в крови…

 

…Экс прижимает пальцы к шее Флая. Довольно кивает. Готов. Перекидывает тело через плечо, относит в морозильную камеру. Набирает номер.

- Ваш заказ, Джойс.

Хрюканье, ворчание, что сегодня со связью…

- Большое спасибо. Подъезжаем…

Экс выливает из бокалов остатки вина в бутылку, винишко это еще пригодится. И не раз. Глотает еще две таблетки противоядия, гадость редкая, после нее хочется блевать весь день, но лучше глотнуть лишнего, чем травануться…

Это называется – индивидуальный подход к клиенту. Нет, не к Джойсу, к Джойсу само собой, а к этому… который… вы поработайте годиков десять, как Экс, только так сочинять будете… Если девушку окрутить надо, тут разыграть надо из себя бедного-несчастного, никем не понятого, девушки на таких только так клюют. Если женщина постарше, еще с детьми, это надо рассказать, что у Эппла у самого тут недавно жена погибла, в машине летела, разбилась, тоже вот двое детей маленьких было… если мужика надо, мужику можно работу какую-нибудь предложить, ты в технике разбираешься, вот хорошо, айда, мужик, мне тут кой-чего починить надо…

А этот… по глазам видно, что не от мира сего, вот Экс и сочинил байку эту… про переселение душ…

 

Я-то поумнее буду…

Чем они все.

Кто все… да все… эти, самые, которые на землю приходят, сами не знают, зачем приходят. Или наоборот, тут, на небесах, хвастаются, перья распускают, а я артистом буду, а я певцом буду, а я… а я… а потом видишь их на земле где-нибудь в сточной канаве… Таких хоть в миллионе экземпляров на землю отправь, ничего не добьются…

Я-то поумнее буду…

Поумнее, да не намного. Вот и думай сейчас, и гадай, что не так сделал, где прокололся… а все не так сделал, везде прокололся, по всем статьям…

Пробовал обмануть судьбу…

Не получилось…

Откуда-то сверху история смеется мне в лицо.

Ну их к черту, пропади все… они-то поумнее будут, они, все, которые идут на землю, еще не знают, что их ждет, что ждет, то ждет, плевать, на все плевать, гори оно все синим пламенем, что будет, то будет, или ты будешь создавать миры и ютиться на холодном чердаке, или будешь вертеться как ошпаренный, работа-дом-работа-работа-работа, курс юаня, цена за баррель, конкуренты достали, а на даче третий этаж не достроен…

И этот тоже хорош… Ну куда ты картины свои оставил, куда ты поперся по рынку, идиотина, сопрут твои картины, вон уже шавка какая-то на «Лунную ночь» ногу задрала, тварь…

Нет, тащится по рынку, останавливается перед Стеллой с ее полотнами… что ты встал перед Стеллой, что ты ей можешь дать, богатей хренов, защитник, называется…

Переговариваются о чем-то, Стелла идет к картинам этого Поташева или как его там… накрапывает дождь, сворачивают лавочки, уходят… куда ты ее уводишь в комнатенку на чердаке, смущенно убираешь тазы с водой, понаставил там, где с потолка капает…

Говорят о чем-то. Отсюда, с небес, не слышу, о чем. Ласкают друг друга губами, у живых людей это принято, смотрю на них, на проигравших, вроде бы продулся, просчитался, прощелкал все, что мог, и нечего там разглядывать, а я все смотрю, смотрю…

2013 г.

 

Агентство слушает

 

…на лестнице четверо, двое сверху, двое снизу. На улице еще двое, это как минимум, пока я здесь, их могло еще штук двадцать понабежать. Потом… Что потом… суп с котом. Выбираться отсюда надо, вот что потом.

Знать бы еще, как… снова выискиваю в телефоне какие-то номера, снова слушаю – телефон заблокирован. Обложили, сволочи… Я, конечно, тоже не святой, деньги не кончатся, так я и не вспомню, что положить надо… Но чует мое сердце, я тут не при чем…

Распахиваю окно, в комнату врываются голоса улицы. Смотрю вниз – захватывает дух, ч-черт, еще даже не взглянул, чувствую себя лежащим на тротуаре с размозженной головой.

Ладно, это мы еще посмотрим, кто на тротуаре лежать будет…

Лестница близко… пожарная лестница, вот, в двух шагах, и надо-то всего, встать на подоконник, хоп, за лестницу ухватиться…

Легко сказать – встать… Это в триллерах голливудских все так просто, хоп, на лестницу, хоп, с крыши на крышу, хоп, плащ расправил, полетел, на тебя пятеро в масках, ты их из бластера расстрелял…

Щелкает дверной замок. Ч-черт бы их драл, уже в квартиру проломились, сволочи… а я как хотел, что они, стоять ждать будут, что ли… нет, надо было в коридоре встать, сейчас бы стрелял их одного за другим… и правда как в боевике…

Стрелял… Легко сказать… Это в тире так просто, по мишеням, пиф-паф-ой-ой-ой, поздравляем, вы выиграли электронные стельки от самсунг… А вот смогу ли я в человека выстрелить… вот так… А что смогу не смогу, или я их, или они меня…

Одно непонятно, что я им сделал-то…

Шаг… хоп… хватаюсь за лестницу, кажется, кричал… не знаю, не помню… все, как во сне… карабкаюсь вниз, быстрее, быстрее давай, идиотище, они тебя ждать не будут… да как же не будут, вон они уже ждут внизу, четверо… с-сволочи…

Вверх… из последних сил – вверх, один черт знает, что меня там ждет вверху… Знать бы еще, что я им сделал… Деньги им нужны… нет, не то, за деньги-то что убивать, обобрали и все… или увидел что не то… Ну да, было, позавчера, кажется, в клубе каком-то, девчонка из клуба выходит, какой-то амбал ее в машину затащил, она сопротивлялась, вроде…. А я видел… еще подумал, вмешаться, что ли, да на фиг надо, они знакомы, вроде…

Знакомы… вот тебе и знакомы…

Выбираюсь на крышу – отсюда город кажется маленьким и тесным, даже странно, как мы в нем все помещаемся. Тэ-экс, до соседней крыши далековато… или через подъезды попробовать, в других-то подъездах меня не ждут…

Пробираюсь – через чердачное окно, ч-черт, голова кружится, вот что значит, полночи не спал… в стрелялки резался… вот тебе и стрелялки… такие стрелялки, что дальше некуда… Сворачиваю на лестницу, мир рушится, вот они, двое, стоят…

- Молодой человек… на пару слов можно?

Стреляю. Как в тире, раз, два, один падает с размозженной головой, второй сгибается пополам, комочком замирает в углу… ранил… Добиваю – в голову, уж они бы колебаться не стали…

Оружие… да, оружие взять, вытаскиваю кольты из слабеющих рук, бегу – по лестнице, главное, выбраться из дома… выбраться… черта с два они дадут мне выбраться… еще трое вываливаются откуда-то из ниоткуда, стреляю, двоих наповал, третий валит меня на ступеньки… пусти, скотинище, пусти… сам не знаю, как отшвыриваю его от себя, еще два этажа… еще… Врываюсь в фойе, буквально налетаю на девушку с кольтом, откуда таких няшных берут…

Назад… свистят пули – мне вслед, почему я не убил ее, почему… Няшная, видите ли… вот пристрелит меня, вот будет няшно… Няшнее некуда…

Бросаюсь в распахнутое окно, второй этаж… падаю – куда-то в никуда, черт, надо же было на крыльцо, а не на асфальт, ну правильно, мы сначала прыгаем, потом думаем… Черт, нога… кое-как поднимаюсь, пули вонзаются в спину, ч-черт, больно… ловлю ртом воздух, не ловится…

Пиф-паф-ой-ой-ой…

Топот ног… обступают со всех сторон…

- Все, все, хорош, мужики, ваша взяла…

Мы тебе не мужики, - няшная девушка наклоняется надо мной. Похоже, она подстрелила.

Дамы и господа.

Смеются. Кто-то помогает мне встать, кто-то тащит в маленький бар на углу, уже подсовывают меню… Хоть полотенца мне какие подложите, сейчас все кресло вам кровью изгваздаю, пока эти раны затянутся… нет, вроде затягиваются, уже могу дышать – еще неглубоко, ничего, все наладится… Мои преследователи рассаживаются рядом, чего им, приказаний ждут, что ли…

Ну что сели, как на похоронах, давайте, отметим, что ли, это дело… Та-ак, мы официанта до конца света ждать будем? или после? Мне рыбки красной принеси, салатик у вас тут есть крутой… и этим головорезам, что попросят… Ну и винишка неси красного… Крови-то мы порядочно потеряли…

Оборачиваюсь к няшной девушке, как чувствует, села рядом со мной. Тоненькая, хрупкая, такой бы за пианино где-нибудь сидеть, а не с пистолетом бегать…

- Как зовут?

- Амик.

- А настоящее имя как?

- Молодой человек, я же у вас настоящее имя не спрашиваю…

- Да бога ради… Алексей меня зовут.

- А я Алена.

- Я этих ваших-то там не сильно попортил?

- Да вон идут…

- Ну официанта гоните, пусть им мясного чего-нибудь принесет… и регенерата двойную дозу… А шестой где?

Девчонка отмахивается. Чувствую, как холодеет спина. Ч-черт, сколько зарекался уже, еще с того раза, как застрелил двоих на каком-то заброшенном комбинате… Сколько говорил себе, идиотище, не стреляй в голову, не стреляй в голову, в голову не стреляй… хоть кол на голове теши… Ладно, кого-нибудь из конкуров заказать, сам бог велел, а вот так…

- Жена, дети? – спрашиваю Алену.

- Женат был.

- Компенсацию ей… все при всем… да вы ешьте, пейте, за все плачу… Щ-щас я вернусь, звоночек один надо сделать…

 

- Агентство слушает. Алексей? День добрый, очень рады вас… слышать. М-минуточку… да, можно заказать. На сколько? На восемь… тридцать… Х-хорошо… из чего? А-Кэ-Эм, в голову… Так… кого? Ага… простите, еще раз… Баг-рян-цев… х-хорошо. Заявочка ваша принята… м-минуточку, вы по безналу будете? Х-хорошо. Ожидайте, заказик ваш выполним…

 

(позавчера)

 

- Агентство слушает. Алексей? Оч-чень приятно, а что-то вас давно не видно, не слышно, мы уже прямо соскучились… Куда отдыхать поедете? А, не отдыхать? Экстрим? М-минуточку, сейчас посмотрю… вот, сплав по Ниагарскому водопаду на… Простите? А-а, конечно-конечно… Та-ак… в киллеров поиграете? Ну, это за вами киллеры придут, вроде как убить вас хотят… Прекрасно… Сколько человечков вам подослать? Пятнадцать… Пятнадцать… человек на сундук мертвеца… Мужчин, женщин? Девушку одну? Будет вам девушка… Та-ак… На все про все семьсот тысяч за удовольствие. По безналу? Хорошо, записываю. Заявочка ваша принята, ожидайте. У-ух, какой вы шустрый, так мы вам и скажем, когда… В том-то весь экстрим… вы даже не сомневайтесь, нервишки мы вам пощекочем…

 

(сегодня)

 

- Ну что, Амина, или как тебя там… пошли, что ли?

Музыка стихла, она пытается уйти, я не выпускаю, мягко вырывается, я так же мягко придерживаю… Врешь, не уйдешь…

- К-куда?

- Как куда… на Кудыкину гору. Там знаешь, как классно на Кудыкиной-то горе…

- Да что вы…

- Да что я… пошли.

Вырывается. Сильно, отчаянно, ишь ты какая.

- Вы… вы меня за кого принимаете, в самом деле…

- Да брось, Альбин… или как тебя там…

Вырывается… Вот черт, первый раз таких вижу…

- Вы с ума сошли… я полицию позову… Это… это не предусмотрено контрактом…

Вздрагиваю. Ну так бы сразу и сказала.

- Сколько?

- Двести.

- Нехило берешь…

- Да, знаешь, дорого себя ценю.

- И то правда… - отсчитываю банкноты, - я бы такой и все триста дал…

- И дай. А двести этим, в агентство.

Ишь ты, монополисты хреновы… Ладно, это тебе на чаек… с сахаром…

 

- Алло, Агентство? Это пенсионерка из сто седьмого дома вас беспокоит… ну да, сто седьмой на Балканской… это ваши тут вчера приходили киллеры? Этого-то магната убрать? Слушайте, все понимаю, сил никаких больше нет, вы тоже меня поймите! Орут, стреляют, я с внучком во двор вышла, там трупы валяются… нет, я все понимаю, молодежь развлекается… но не по ночам же… а то как ночь, тут начинается… то в инопланетян переоденутся, то еще во что… и трупы лежат… Да что-что, девушка, спать-то, говорю, невозможно! А-га, разберитесь, доченька, очень уж вас прошу…

 

Просыпаюсь. Потягиваюсь. Еще не совсем понимаю, где я, что я, откуда я. Ах да… киллеры. Нет, киллеры, это вчера было, а сегодня девушка, вот-вот, девушка, как ее там… Аниме…

- Ну как оно тебе? – поглаживаю темные волосы.

- Классно… всегда бы так…

- Стой, шустрая какая, куд-да пошла… давай… еще.

- Не двигайся.

- Чего-о? Да ты…

Не договариваю. Смотрим друг на друга – я и черное дуло кольта. Сколько их понабежало… четверо… это те, в которых вчера стрелял… вот уж не думал, что мстить будут… Алина, или как ее там, уже шарит в моем кейсе…

- Чего ты у него там деньги тащишь, денег, что ли, не видела? Ты кредитки, кредитки давай…

- Ага, взяла… нет, вы видали лоха, он пин-код на кредитке пишет.

- Правильно, так и надо… чтобы нам легче было… Все вытащила?

- Ну…

Парень с кольтом оборачивается на мужичишку, похоже, главного.

- Этого… убрать?

- Ага, я тебе уберу… нас потом так уберут… Айдате уже… стой, наручники вынимай…к кровати его, умника… Амик, дура такая, я тебе русским по белому сказал, он заснет, чтобы его приковала…

- Да я сама засну-ула…

- Вот-вот, это ты можешь… как в кровать, так спать сразу.

- Да ну тебя совсем…

Крадутся к выходу, лежу – не шевелюсь, главное, не смотреть на телефон на тумбочке, самсунг мой маленький, я до тебя доберусь… Агама или как ее, выходит последняя, останавливается… черт, заметила, сука… хватает телефон, грохает об стену…

 

Ну вставляйся же…

С-сука…

Нет, было же все это телефоне… все эти симки, аськи, васьки, петьки… Или это все уже лишнее… да нет, вряд ли, уж если было, значит, надо… все равно, как человеку половину внутренностей вытащить, и удивляться, что это он помер…

Извиваюсь червем, кое-как дотягиваюсь еще до какой-то блестящей штуковины, выпавшей из телефона… черт… это как в детской игре, когда привяжут тебя к чему-нибудь, и попробуй достань какую-нибудь штуку в двух шагах от тебя. И хочется, и колется.

Только это как-то на игру не похоже…

Ну включайся же…

С-сука…

Только сдохни мне сейчас…

Ну привет, - шепчу телефону.

ПРИВЕТ И ТЫ, КОЛИ НЕ ШУТИШЬ – вспыхивает на экране.

МЕНЮ…

КОНТАКТЫ…

- Алло, Кирюш, я тут… да что некогда тебе, ты дослушай сначала, идиотище! Тут дело такое… живо давай полицию вызывай, я тут в номере прикованный к кровати сижу… да какое, на хрен, садо-мазо, тут делишки-то покруче, кредитки-то все из меня повытрясли… Разберешься? Верю, верю… уж чтоб Кирюша, да не разобрался…

Выключаю телефон, жду. Ч-черт, зачем я Кирюшку в это дело ввязал, зачем все, теперь обоим нам хана… эти головотяпы вроде как не шутили…

 

(накануне)

 

День добрый, Агентство слушает… Да, конечно, можно… На какое время заявочку? На завтра наутро? Отличненько. Что делать будем? ограбить? Квартриру вскрыть? А, лично ограбить… та-ак, кредитки, еще что… короче, по миру пустить, я правильно поняла? Ага… убивать объект будем? Нет? Кого грабить будем? Ух ты… самого Рижского, это же знаете, во сколько обойдется… а… хорошо. Так… прошу прощения, между нами, нам для отчета нужно: кто заказал? Так… Кирилл… Иванцов. Вы, вроде, с ним в одной школе учились? А, простите, все, молчок…не мое дело…

 

Ясен пень, на таможне ловить надо… они же сейчас из страны тю-тю…

Смотрю на Кирилла, киваю. Все ясно… что ничего не ясно. Ладно, Кириллу виднее, он в органах служит, не я…

- А деньги… вернем?

Кирилл передергивает плечами. То ли не знает, то ли не хочет говорить, то ли… Ведет себя так, будто я виноват. А что, и правда виноват… на что надеялся, спрашивается, хожу, трясу своими кредитками направо-налево… Вот так, без охраны, без всего, типа, властелина мира никто не тронет. Да черта с два… Как будто можно подняться на такую высоту, с которой уже не упадешь.

Уже и сам начинаю обращаться с собой так, будто я виноват. Развлеченьица захотелось… вот тебе и развлеченьице. Сколько ждал чего-то такого в своей жизни – непредвиденного, непредсказуемого, среди всего этого, доброе утро, ваш кофе, ваш завтрак, ваша машина, доброе утро, господин директор, все готово, осталось только добавить формулу… дамы и господа, прошу очистить помещение, господин директор священнодействует… Подхожу к резервуару, пронзаю руку иглой – рука уже вся в рубцах, несколько капель моей крови – священной крови – падает в цистерну. Что-то происходит там – невидимое, неведомое, непонятное… Оборачиваюсь:

- Готов ваш регенерат… можете развозить на продажу.

Падаю в кресло перед монитором, выискиваю что-то, чего еще не видел, фестиваль чего-то там где-то там, пошли на фиг, погружение в Марианскую впадину, одно лето подсел на дело, надоело уже… Что еще… космос, недорого… для меня понятия дорого не существует…на Луне был, на Марсе был, чуть не сдох в этом корабле, как-то больше не тянет… Карнавал в Рио… пошли на фиг… премьера голливудского интерактивного блокбастера… все желающие приглашаются на съемки в Колорадо… адреналин обеспечен… Вот это еще куда ни шло, хотя тоже…

Адреналин…

Вот тебе и адреналин…

Бойтесь своих желаний… они могут исполниться…

Вздрогнул. Нет, показалось. Нет, не показалось, вот они, идут…

- Эти, - тихонько толкаю Кирилла под локоть, - девку эту помню… и…

- Ч-ш-ш…

Кирилл выходит к ним, уже забирающим свой багаж, кивает:

- Будьте добры, пройдите с нами.

Почему он не обыскал их… Ладно, может, оно так и надо… входим в неприметные подсобки, ну сейчас начнется, а это не мы, а мы его первый раз видим…

Дверь захлопывается…

- Киря!

Кирилл, идиотище, почему ты не обыскал их… получил теперь… по полной… крепенько ему грудь разворотили…

Черное дуло смотрит на меня. Боль разрывает грудь.

- Ты, парень, кажется, не понял, что тебе сказали? Плохо, что не понял… скоро поймешь…

Куда они нас тащат… по темным коридорам, лестницам, шорохи улицы окружают со всех сторон… И не крикнешь, не позовешь на помощь, легкое прострелено, да кого звать…

Черт…

Вот это хуже нет, трястись в фургоне… Сжимаю зубы, чтобы не застонать от боли, жду – когда затянется рана, не иду, ползу к Кириллу, что-то долго он не приходит в себя, надо бы ему кровушки моей…

- Киря… ты живой?

- Вроде да…

- А крепенько они нас… чесслово, не ожидал…

- Что не ожидал? Ты хоть понимаешь, что на тебя уже лет двадцать охотятся?

- Чего ради?

- А то сам не знаешь… кровь твоя, кровь…конкуры себе локти кусают, с ума сходят, у них-то сколько не бьются, регенерат дерьмовый получается… вот за формулой и охотятся…

- Папашу моего почему-то не ловили…

- Почему-то… по кочану-то… папаша твой знаешь какой крутяк был, лучше не соваться… как формулу-то эту нашел, как в гору пошел, так куда там… перья свои распустил… То папаша твой, а то ты…

Сжимаю зубы. Так бы и дал ему сейчас, кто виноват, что я никакие формулы не открываю…

- Да не парься… это они нас сцапали, потому что ты меня позвал… в хибаре какой-нибудь запрут, и все…

- А не убьют?

- Кишка тонка.

Стараюсь расслабиться – не могу, все так и клокочет внутри… все будет хорошо, все-бу-дет-хо-ро-шо, всебудетхорошо, черта с два…

Свет. Сильный, режущий глаза. Кто-то выволакивает нас, еще обмякших, ослабевших, тащат в дом… чья это дача, мать его… был же здесь…

- Киря, к тебе идем, что ли?

- А ты как думал… - Кирилл устраивается, на диване, окруженный головорезами, обвивает за шею Алину, или как ее там, подмигивает мне.

- Ну что, парень… говорят, у тебя где-то в костном мозге участочек есть… из которого регенерат и течет… Это где папаша тебе укольчик сделал…

- Бред собачий.

- Ага, побледнел… не умеешь ты, Леха, врать, не умеешь… Мог бы и поучиться… за тридцать-то лет… Так что давай, колись, где… а то руки-ноги пообрываем, позвонки раскурочим, все равно же найдем…

Холодеет спина. Краем глаза замечаю что-то на коврике у дивана… только бы дотянуться…

- Кирюха… слушай, я-то тебе что сделал? Вот так, друзья называется… ноу комментс…

Протягиваю руку… медленно-медленно…

- Друзья-а… у меня-то такого папулечки крутого не было, чтобы укольчик мне раз – и всю жизнь миллионы мне сами в рот текли… насле-едничек гребаный… людей он воскрешает… а сколько людей загубил, ты мне можешь сказать? Сегодня у него пострелушки, завтра у него интерактивный блокбастер, послезавтра… того, этого пиф-паф-ой-ой-ой… не-ет, ты теперь за все ответишь…

Здоровый мужичара идет ко мне, поигрывает ножичком, сжимаю руку – в отчаянном жесте, вот он, кольт, родненький, в руке…

Пиф-паф-ой-ой-ой…

И тут уже не думаешь, как бы не попасть, не покалечить, не…

…разрывными, в голову…

…Кирилл… садюга, не ждал от тебя…

- Ну, ну, хорош… - Кирилл поднимает руки, - а ты знал, что тебя снимает скрытая камера?

Оборачиваюсь – на них, идущих мне навстречу, щелкаю кольтом, с-сука, все патроны расстрелял… Люди, с микрофонами, с камерами, что они суют мне, цветы, это еще что…

- Улыбнитесь, Алексей… Это была программа Розыгрыш.

Вымученно улыбаюсь. Вымученно пожимаю руки. Киря… не ожидал от тебя… долго думаю, сжать ли его руку, наконец, обнимаю его, сильно, крепко… А что делать, марку держать надо… марку властелина мира. Краем глаза смотрю на головорезов, двое неуклюже поднимаются, еще четверо лежат с разбитыми головами… Черт, сколько раз зарекался… Алена… или как ее там… холодеет сердце, оглядываюсь.. нет, вот она стоит, смеется, смотрит, как затягивается рана на груди, ворчит что-то, ур-родище, ты мне блузку заляпал, кровь теперь хрен отстираешь…

Я тебе новую куплю… да что я говорю, я тебе весь магазин скуплю… с блузками этими…

 

…Что они мне тут насовали… Не удерживаюсь, раскрываю коробки прямо тут, в машине, выволакиваю какие-то понаворочанные айпады, смартфоны, ишь ты, кофеварка, она-то мне зачем… раскрываю коробки – осторожно, выскочит какая-нибудь гремучая змея… или смартфон обернется трансформером-убийцей… от этих розыгрышей все ожидать можно…

- Нравится?

Альбина… или как ее там… совсем забыл про нее. И имя совсем забыл. Кажется, обиделась девчонка. Ничего, на обиженных воду возят…

- Ты мне больше нравишься… главный приз. Еще ленточкой тебя перевязать осталось…

- И в коробку положить.

Смеемся. Машина несется по мегаполису, ускоряя бег…

- Слушайте, натерпелся я с вами… Думал все, хана уже…

- Что, правда?

- Да правда что…Слушайте, умеет ваше агентство нервишки пощекотать…

- Рады стараться.

Сейчас прямо еще чего заказать хочется… только что тут закажешь, я уже все подвохи ваши знаю, не страшно уже…

- Это тебе так кажется… заказывай… не пожалеешь… Алло, Амик слушает… да ну вас, я с клиентом работаю, какие заявочки… а… да, хорошо. Без проблем… - девушка выключает телефон, виновато улыбается, - не отстанут они от меня, не отстанут…

Машина скользит, замирает на поворотах. В голову лезет какая-то муть, и не выгонишь ее, был бы трезвый, прогнал бы, а стаканчик пропустил, и все, мои мысли мной верховодят…

- А ведь кто-нибудь так и прихлопнет… на самом деле. Конкур какой-нибудь… или еще кто, кому формула покоя не дает…

- Да ну, брось… конкуры уже хвосты-то поприжимали…

- Да кто их знает… знаешь, каково, вот так в ресторан заходишь, оглядываешься, может, вот этот на меня зубы точит… или вон тот…

- Забей…

Прижимает меня к себе, сильно, хищно, впивается в губы, будто это не я ей заплатил, а она мне. чувствую холодное дуло, прижатое к виску…Да ну, убери уже… надоело… давайте уж что-нибудь пооригинальнее…

 

(накануне)

 

- День добрый, Агентство слушает. Да, конечно можно… на какое время заявочка? На восемнадцать тридцать. Х-хорошо… из чего убивать будем? ну как неважно, вы уж скажите… Из кольта… калибр какой? Х-хорошо… в голову? Отлично… Та-ак… еще какие-нибудь пожелания будут? Ну, сам там не хотите поприсутствовать… Я-асненько… правда что, что там смотреть… фотографии вам перешлем… На кого заказик? Простите? На Рижского, вы имеете в виду фармомагната? М-м-м… вы в курсе, во сколько это обойдется? Пять миллионов… Х-хорошо. Заявочка ваша принята. Ожидайте. С ним как раз сейчас наши люди работают, так что без проблем уберем… Заявочка ваша принята, ожидайте… И еще минуточку, это между нами, нам для отчета… скажите, пожалуйста, вы кто? Гхм… что-то мы таких не помним среди конкуров… Жена? Чья жена? А-а, да-да, вчера его разрывными в голо… ох, простите. Да-да, заявочка ваша принята… Ожидайте. Всего хорошего. Иду, девки, иду, сейчас, последний звоночек… О-ох, я сегодня с голоду подохну… Алло, Амик? Ты сейчас на объекте? Оч-чень хорошо, как раз кстати… заявочку прими…

2012 г.

 

Встать, суд идет…

 

Умираю.

То есть, еще не умираю. Но сопротивляться уже не могу. Если с опор скинули, это все, тут хоть как крутись, обратно на опоры не встанешь. А не встанешь, так и по звездам не сориентируешься, не зарядишься светом далекой звезды, там и смерть…

Это они все. Кто, они? Не знаю. Маленькие, юркие, опрокинули меня, сбили с опор, вертятся, грызут меня, кусают, прокусить не могут, я-то каменный, верещат – кьюрр-р-р, кьюр-р-р, чего кьюрр-р, вы говорите нормально, что хотите, я так не понимаю…

Не говорят. Не могут. Ну еще бы, где это видано, чтобы звери говорили.

И обидно так. Ладно бы в бою погибнуть, за мир, за вселенную, а тут от зверья какого-то…

А тут звери разбежались.

Как-то все, разом. Это совсем не к добру, если звери разбегаются, значит, учуяли что-то такое, от чего только и остается, что со всех ног бежать.

Что-то…

Главное, я на опоры встать не могу, убежать. А оно идет. Приближается. Тень от него падает, большая тень, длинная, тусклая, ну еще бы, звезда за тучами, чего ради тень яркая будет…

И ко мне наклоняется. Главное, я не понимаю, чего ради ко мне наклоняется, сожрать, что ли, хочет, да вроде бы и не сожрешь меня, каменный я. Или нравится, что блестит, это бывает, сейчас унесет меня куда-нибудь в свое гнездо, где бриллианты и серебряные ложки….

Он хватает меня длинными конечностями. Жуткий, нескладный, непонятно как держится и не падает.

Смотрит.

Что-то переворачивается в душе, только сейчас понимаю, что он смотрит. Вернее, как он смотрит. Только сейчас понимаю, что вижу взгляд не животного, не дикого зверя, вижу осмысленные глаза, думающие глаза…

Не понимаю.

Не верю себе.

Здесь, в царстве смерти и погибели, на умирающей земле – живые, думающие глаза.

Пробую связаться с ним, проникнуть в его сознание. Он чувствует. Отвечает. В каком-то странном порыве опускает меня на песок, начинает чертить на песке треугольники, втолковывать мне, что квадрат большей стороны равен двум квадратам меньших сторон…

Ласково касаюсь его сознания. Понял, понял…

Одного только не понимаю, откуда здесь, на умирающей земле оказалось что-то мыслящее…

 

Так я увидел его впервые. Кого его? Не знаю. Перебираю кристаллы памяти, сжимаю один, помеченный – наша первая встреча. И дата. И подпись моя, записано верно.

 

- Встать, суд идет!

Встаем. Все. Подсудимые тоже встают, бесплотные, бестелесные, вспархивают над площадкой. Еще стараются казаться счастливыми и беззаботными, но уже чувствуют, что дело пахнет порохом.

Все они так… поначалу.

- Расскажите о себе, - прошу я.

Один из них, кажется, главный, начинает рассказывать, как дивно они жили на блаженной своей земле, где ничего не омрачало их безмятежного существования, лишь только легкая печаль иногда касалась безоблачного счастья…

- Расскажите о развитии вашей цивилизации.

Он смущен. Они знают о своей цивилизации слишком мало, чтобы что-то рассказать, их история уходит в прошлое, такое глубокое, что сама вселенная не помнит этих времен. Они пили радость из лучей далекой звезды, и купались в любви, которую источала приютившая их земля…

Наблюдатели оторопело смотрят на меня, чего ради я сужу их, таких безмятежных, таких прекрасных…

- Как вы поступали с болью, ненавистью, страданиями?

Главный разводит призрачными руками, разве может в нашем идеальном мире быть боль и ненависть…

Одинокая звезда на моем столе вспыхивает красным. Лжец, лжец. Мягко предупреждаю подсудимого, что если еще раз обманет, на помилование может не рассчитывать.

- Что вы делали с болью и ненавистью?

Подсудимый признается. Да, сбрасывали на обратную сторону планеты. В подпространство.

- Как давно вы этим занимались?

- Из поколения в поколение. Всегда. Сколько себя помнят.

- Вы знали, что есть лимит зла и ненависти, после которого планета взорвется?

Он хочет сказать – нет, тут же спохватывается, смотрит на одинокую звезду у меня на столе.

- Ну… о чем-то таком догадывались…

- Вы знали это. Почему же вы продолжали это делать… из поколения в поколение?

Подсудимый разводит призрачными руками. Ну… нехорошо, конечно… а что еще было делать с ненавистью… вот позвал ты прекрасную даму на свидание, а она не пришла, и весь кипишь и клокочешь, что же теперь, на других, что ли, зло срывать…

- У вас было достаточно времени найти другие способы утилизации.

Подсудимый кивает. До того ли было… думали, успеется…

Хочу напомнить про индюка, который тоже думал. Не напоминаю.

Оглашаю приговор.

Подсудимые бросаются ко мне, умоляют, просят помиловать, да мы же… мы же просто… мы же только… да дайте нам другую планету, мы уж точно ее убережем, мы уже придумали, куда злобу девать, мы из нее энергию качать будем…

Не слушаю.

Вспыхивает одинокая звезда.

Стражники уводят виновных.

 

Это было давно.

Суд.

Один из многих.

Перебираю в памяти суды, заточенные в кристаллы, любуюсь мерцанием граней…

 

Снова нахожу кристалл, где я встречаюсь с ним. Заглядываю в глубину памяти, пытаюсь по переливам света вспомнить, как это было…

 

Скелеты.

Ну да, скелеты. Огромные остовы, которые поднимались к темным облакам. Вот и все, что осталось на мертвой планете от некогда великого народа. Скелеты. Остовы. Костяки. Я ничего не знал об этом племени, они оставили после себя мало, ничтожно мало, только каменные основы, плоть на которых давно истлела.

Я ничего про них не знал – и в то же время восхищался ими. Даже после смерти они не хотели падать, становиться прахом, землей. Упорно стояли, подняв свои окаменевшие тела к небу.

Они росли целыми колониями, разбросанными далеко друг от друга. Между отдельными скелетами я видел остатки каких-то нитей, связей, как и между колониями. Горделивые и величественные, росли они по берегам рек, океанов, высоко в горах…

Я пытался понять, что погубило некогда великую цивилизацию. Ходил от колонии к колонии, мысленно вопрошал остовы, - но они оставались немы. Мне в моих странствиях помогал он. дивное существо, взявшееся неведомо откуда на мертвой планете. Нет, конечно, тут было немало тварей, которые ползали, шуршали, скрежетали, кричали – кьюр-р-р и квир-р-р. Но это существо было особенным. И не потому, что единственным в своем роде. Потому что в его глазах – я видел это – светился разум.

Он ходил за мной, иногда на своих неуклюжих лапках, иногда ловил каких-то зверей, погруженных в многовековой сон, седлал их, заставлял возить его туда-сюда. Он упорно чертил мне на песке знаки, про квадраты, треугольники, число пи и число и, корни и трапеции.

Он упорно думал, что я этого не знаю. По ночам он забирался в скелеты умерших, засыпал там. Мне это было неприятно, такое непочтение к усопшим, я пытался намекнуть ему, но он не понимал меня.

А потом он умер.

То есть, не умер.

То есть, умер.

Когда остов, в котором он ночевал, тяжело осел и рухнул, подняв тучу пыли.

Я ждал, когда он выберется, я искал его сознание – и не находил.

Его не было.

Совсем.

Я еще не верил, что он умер, я еще разрывал осыпавшийся остов, я еще звал его, даром, что не знал его имени.

Я нашел его там, под рассыпавшимися костями скелета. Я сразу понял, что он умер, я окликал его, он не отвечал мне.

А когда зашло солнце, он ожил.

Вот так.

Вдруг.

Я снова услышал его сознание, увидел, как он поднимается из обломков. Идет ко мне. Я чувствовал его любовь, даже не любовь – какое-то глубочайшее почтение, казалось, он готов был сделать для меня все, возможное и невозможное…

После этого он больше не ночевал в остовах усопших, хоть это его отучило осквернять память покойных. Я как-то попытался осторожно заговорить с ним про великую цивилизацию, которая жила здесь и умерла, оставив только белые скелеты. Даже пробовал по остовам восстановить облик, какими они были, когда были, когда на прямоугольных костях была плоть.

Он смеялся надо мной.

Вот этого я никогда не смогу понять.

Он надо мной смеялся.

 

Перебираю память, ищу моменты, когда я встречался с ним на умершей земле. Ничего не находится, опять вылезают какие-то обрывки судов…

- Встать, суд идет!

Все встают. Смотрю на подсудимых, легких, стремительных, как им неудобно сидеть неподвижно… так бы и сорвались с места, так бы и унеслись в никуда…

- Расскажите о себе.

Рассказывают. Все, хором. Но не в разнобой, а слаженно, ровно, дружно. Величайшая цивилизация всех времен и народов… ну, это они все про себя так говорят. Появились бесконечно давно, это они тоже все про себя говорят. Я обычно добавляю, как давно, до Большого Взрыва или еще раньше?

Смех в зале.

- Где вы жили?

Называют планету. Смотрю в протокол, не сходится, в протоколе упоминается совсем другая земля.

Но одинокая звезда на моем столе молчит.

- Повторите.

Он снова называет землю.

Помощник делает мне отчаянные знаки. Наконец, спохватываюсь, что в протоколе земле дается только порядковый номер, а жители называют свою землю явно не по номерам…

- Сколько веков вы жили на земле?

Он называет цифру. Звезда вспыхивает – только потому, что подсудимые ошиблись на пару веков. И тут же хором продолжают, как они любили свою землю, как они заботились о ней, лишний раз травинки не сорвали, кормились от солнца… ну и как всегда по тексту, не было ни зла, ни глада, ни мора, ни плача…

- Когда вы покинули землю?

Он называет дату. Звезда молчит. С такими датами не ошибаются.

- Вы знали, что земля сама по себе без вас жить не может?

- Что вы, как такое возможно…

Одинокая звезда горит ярким огнем. Врете, голубчики, все-то вы знали, что вы плоть от плоти земли и земля плоть от плоти вашей, и не быть вам порознь…

Обвиняемые смущены. Ну да… были какие-то такие теории… гипотезы… ну да… что же теперь, всю жизнь в колыбели цивилизации сидеть… что нам до земли…

- То есть, сознательно убили землю?

Разводят крыльями, ну, мы бы так не сказали…

Звезда горит ярким светом.

- Вы сознательно убили землю?

- Да.

Оглашаю приговор.

Подсудимые срываются с места, исчезают где-то в пустоте космоса. Даже не смотрю в их сторону. думают, что они самые быстрые во вселенной… стражники уже ждут их… там…

 

Перебираю кристаллы, случайно натыкаюсь на свою первую любовь. Вот так всегда, как ищешь ее, так никогда не найдешь, а как ищешь что-то другое, так обязательно появится, одурманит…

Так что про наши с ним встречи в другой раз расскажу…

 

…нашел нашу с ним встречу. Одну из многих. Встречу, когда мы первый и единственный раз крепко поссорились.

Мертвая планета не давала мне покоя, я опускался туда снова и снова. Я не понимал, кто и что уничтожил эту землю. Если это был чей-то злой умысел, то очень изощренный и жестокий. Казалось, что землю пытали. Сильно. Долго. Безжалостно. Я смотрел на остовы некогда великого народа – они не могли такого сделать.

Но тогда кто?

Я перебирал разбросанные по пепелищам предметы, пытался по ним восстановить картину мира. Не мог. Предметы были слишком разные, как будто принадлежали разным цивилизациям. Разным мирам.

Больше всего мне полюбились чаши. Небольшие, круглые, по большей части разбитые, но иногда попадались и целые. Вычурно украшенные по краям, будто скрепленные из отдельных кусочков. Зачем-то в чашах были еще три отверстия – спереди, я думал, раньше туда вставляли драгоценные камни.

Вот тогда мы с ним поссорились.

Когда я стал собирать чаши.

И когда однажды принес ему в чаше воды, хотел порадовать, знал, что он любит воду.

Он был в ярости. Ни до, ни после я не видел аур в таком состоянии. Он швырнул в меня чашей, говорил что-то на своей тарабарщине, грозил лапками. Потом сгреб все чаши, закопал в песок, сверху соорудил деревянную антенну из двух досок. Антенна, конечно, ничего не ловила, только чуть-чуть – музыку небесных сфер.

Сумасшедший.

И злой.

Скулил даже над антенной.

Ну не умеешь антенны делать, и не делай, злиться-то зачем?

 

- Встать, суд идет!

 

Перебираю кристаллы своей памяти. Сколько ни ищу встречи с ним, все больше попадаются суды. Ну еще бы, а что вы ждете от памяти судьи…

 

Все встают. Входит суд. Смотрю на подсудимых, пытаюсь понять, в чем они виноваты, эти твари. Не похожи на тех, кто бездумно убивает свою землю. Может, хоть их получится оправдать.

- Расскажите о себе.

Они рассказывают. Сразу переходят к истории своей цивилизации. Жгли первобытные костры, кутались в шкуры. Изобретали паровой котел и велосипед. Поднимали в небо первые самолеты, падали вместе с ними. Теряли первого космонавта в первом корабле.

- А потом? – спрашиваю. Чувствую, это еще не все.

А дальше назад. От микросхем к электронным лампам, от электрических лампочек – к паровым котлам. От железных дорог – к почтовым каретам. От колеса к волокуше.

И снова вперед…

Киваю. Много видел таких цивилизаций челноков, замкнутых во времени, которые мечутся туда-сюда.

Спрашиваю:

- А потом что вы сделали?

Он отвечает. Спокойно, даже равнодушно. Надоело мотаться туда-сюда, вперед-назад, пошли направо.

- Направо – это куда?

Подсудимый вспыхивает. Направо, это направо. Вбок по времени, что непонятно-то.

Все непонятно-то.

- Вы в курсе, что это вызвало нарушение пространственно-временного континуума?

Подсудимый вспыхивает. Сердится. А что нам прикажете, всю жизнь туда-сюда мотаться?

- А вперед? – говорю я.

Кто же нас вперед пустит…

- А ключ своровать? От Вперед? За кражу ключа от временщиков штрафом бы отделались, а так планету загубили.

Этого они не знали. Из подсудимых выходит один, похоже, главный, просит наказать его, остальным дать второй шанс, мы ключ возьмем, мы будущее откроем, мы…

Стучу молотком.

Не будет никаких вторых шансов. Вообще скажите спасибо, что хоть первый шанс дали, а то есть такие, которые нулевым шансом довольствуются, а то и вообще минус первым…

 

Вытряхиваю кристаллы памяти, все, какие есть. Перебираю. Нужный кристалл сам падает мне на опору, вот он, про то, как мы с ним…

 

Ну да.

 

Мне не давала покоя мысль, кто убил планету. Кто-то же это сделал, кто-то долго и цинично глумился над землей, вымещал на ней свою злобу.

Я искал среди руин следы убийцы – и не находил, или находил, но не знал, что это они.

Он помогал мне. Он, кажется, жил там не первый год, знал чуток побольше, чем я. Он показывал мне, для чего нужен тот или иной предмет, иногда сам приносил мне что-нибудь удивительное и неожиданное.

Я спрашивал его, откуда он родом, он отмахивался, да какая разница. Я спрашивал его, кто сделал такое с планетой. Он разводил лапками, - мы найдем его, обязательно. Сам ищу.

Примерно в то же время я нашел еще одну великую цивилизацию. Никак не ожидал увидеть ее здесь, среди руин и обломков, на пепелище.

На первый взгляд это и цивилизацией нельзя было назвать. Аккуратные листочки, собранные в стопочки. Поначалу они привлекли меня красочными расцветками, не более. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что у них есть душа.

Нет, конечно, не такая, как у меня. Своя душа. Особенная. Ни на что не похожая. Про которую даже не сразу скажешь, что это душа.

У каждой души была своя история. Неповторимая. Вот, например, история про человека, история про человека, который полюбил девушку, а она умерла. Тогда он спустился под землю в мир печали. И поднялся под небеса в миры радости, где нашел ее.

Или вот еще была история. Про парня и девушку, которые полюбили друг друга, но родители не разрешали им друг друга любить…

В общем, много было дивных историй. Я слушал их одну за другой, не перестал удивляться. Моему другу, кажется, тоже нравились их истории.

Великая цивилизация, которая появилась из ниоткуда – как и та, от которой остались одни остовы. Сколько я ни искал, чя не находил никаких промежуточных звеньев и предковых форм.

Только песок и пепел.

И пустые чаши.

 

Перебираю память. Маленькой искоркой вспыхивает тот момент, когда он сказал:

- Я нашел его.

- Кого?

- Убийцу… планеты.

 

- Встать, суд идет!

Он сам привел обвиняемого. Это оказалась та тварь, которая кричала квирр-р-р и кьюр-р-р. Я спросил его, почему он не привел других тварей, он ответил, что хватит и одной, этот у них самый главный.

- Расскажите о себе.

Мой друг хлопнул обвиняемого по хвосту, тот заверещал что-то.

- Говорит, что их цивилизация самая великая в мире.

- Ну, это они все говорят. Как давно вы существуете?

- Кьюр-р-рр.

- Говорит, что еще до большого взрыва появились.

- Это они тоже все говорят. Как они довели планету до такого состояния?

- Квир-р-рр.

- Говорит, выкапывали из недр землю и выпускали в атмосферу.

- Полный бред.

- Ну... он так говорит.

- Зачем они это делали?

- Вымещали на планете свою злобу. За свое несовершенство.

Начинаю понимать. Да, бывает, когда чувствуешь свое ничтожество перед вселенной, такая злоба накатит, хуже нет. Но все равно. Нет им оправдания. Планета нам не для того дана, чтобы…

…да ни для чего она не дана, это мы ей…

- Они признают свою вину?

- Кьюр-р-р.

- И близко нет, - говорит мой друг, - бормочут что-то вроде а чего мы такого сделали…дурака включают, короче.

- Квир-р-р.

- Еще и возмущаются… ну скажи не наглые…

Киваю. Наглые.

Оглашаю приговор.

- Кьюр-р-р. Квир-р-р-р.

- Требуют обжаловать, еще и орут… вы кто такие, и все такое…

- Ну-ну, это они все могут… привести в исполнение.

Смотрю на звезду. Звезда смотрит на меня, она так смотрит, когда я сморозил какую-нибудь глупость, такую глупость, что самому за нее будет потом ой, стыдно…

- А… что такое? Приговор неправильно сказал?

- Правильно.

- Вопросы не те задавал?

- Те.

- Так что же…?

- Только виновника не того нашел…

Смотрю в черные глазешки этого, который кьюр-р и квир-р.

- А… кто?

Звезда показывает на виновного. Холодеет душа. Неужели…

- Держи-держи-держи, уйдет!

Он уходит. Тот, который убил планету. Тот, который прятался в чьих-то скелетах. Тот, который обиделся, когда я принес ему чашу.

Тот…

Уходит. Убегает. Улетает. Не сам, сам он летать не может, он зверя какого-то не то приручил, не то поработил, стальной зверь огнем пышет, по небу летает, его возит.

Уходит…

Оглядываю ловчих, ухе готовых сорваться за ним вслед. Само собой вырывается:

- Я его догоню.

 

Я его действительно догнал. Там. На умирающей земле, где он спрятался. Больше ему негде было спрятаться, другие земли его не принимали, встречали его мертвенным холодом или нестерпимым жаром, ядовитым паром или безвоздушием.

Он спрятался на мертвой земле, палачом которой был. Затаился в остове когда-то огромного чудовища. Принес листочки, у которых есть душа, чтобы смотреть в их душу. Даже успел поймать несколько таких, которые квир-р и кью-р-р, выпотрошил, изжарил на огне.

Он кивнул мне, как старому другу. Долго сидели молча. Слушали музыку небесных сфер.

- Не донесешь? – спросил он, наконец.

- Нет, что ты…

- Спасибо.

- Да не за что…

Надо было как-то сказать ему то, что вертелось у меня в мыслях уже давно…

- Вот что… надо воскресить землю.

Я ждал, что он обидится. Возмутится.

- Надо, - сказал он.

Вот так. Ни с того ни с сего.

- Я уже растительность собираю, какая выжила… делянки развожу…

Киваю.

- Бактерии эти нашел, которые нефть расщепляют… хоть океан оживает потихоньку…

Снова киваю.

- Хорошо, земля сама себя лечит… ничем ее не возьмешь… земля еще себя покажет…

- Покажет.

- Главное, виноваты все, крайний я оказался… как последний выживший.

- А так всегда бывает…

- Да я уж догадался…

Потом он ушел. На пустошь, где стояли антенны, которые ничего не ловили, только музыку небесных сфер. Я не знал, что он там делает, сидит на земле, от меня отвернулся, только плечи вздрагивают…

 

А все-таки он обманул меня. Скрылся от меня, и я его не нашел. Некрасиво, конечно, с его стороны, так чего я еще ждал от преступника.

Я искал его на мертвой земле, расспрашивал этих, которые квиррр-р-р и кьюр-р-р. У них было достаточно времени, чтобы обрести разум. Я спрашивал:

- Где он?

Они показывали мне в пустыню. В пустыне его не было, там лежали истлевшие палки, и чаша, одна из тех, которые с украшенными краями и тремя отверстиями. А перед чашей лежала деревянная антенна, которая ничего не ловила.

А его не было.

Он объявлен в розыск, и почему-то мне не хочется, чтобы его нашли…

 

2013 г.

 

В книгах

 

Чешуйчатая тварь ползет на меня, стреляю – раз, другой, третий, ну же, ну же, ч-чер-рт… пушка беспомощно щелкает, нет патронов, хоть убей, нету…

Нда-а, герой из меня тот еще, ничего не скажешь. Почему-то у героев в красивых книжках и красивых фильмах ВСЕГДА есть патроны. Он может хоть двадцать раз выстрелить из шестизарядного револьвера, а то и тридцать…

А теперь чешуйчатая тварь вопьется мне в ногу.

Нда-а, не видать мне сокровищ Майя. Не видать.

Ладно, хорош мечтать. Ты сначала подумай, как добраться туда, в джунгли, это же вертолет надо, чтобы над лесом летать, или катер, чтобы проплыть по Амазонке. А я черта с два умею управлять вертолетом. И катером.

Можно, конечно, кого-нибудь нанять, еще разориться в пух и прах, только как-то неохота делиться сокровищами. Да какое делиться, иной человек как увидит золотишко, так и прихлопнет меня, как муху.

Да, в красивых книжках и красивых фильмах главного героя как муху не прихлопывают. И как-то так само получается, что герой умеет водить вертолеты и катера, а заодно и космические корабли и много еще чего.

Ладно, не о том речь. Сначала надо подумать, где найти карту этого самого леса, и этого самого заброшенного Теночтитлана, где спрятано золото. Знаю двух-трех человек, у которых может быть карта, знать бы еще, как ее заполучить. Нда-а, как-то в фильмах это все просто получается, соблазнил прекрасную шпионку, потихоньку выведал у нее все и вся… или подсыпал кому-нибудь что-нибудь во что-нибудь, чтобы тот свалился замертво, и потихоньку вытащил у него из заднего внутреннего кармана заветную карту…

У меня так не получится. Знаю я одну девчонку, которая может что-то знать, так она даже не посмотрела в мою сторону. не пользуюсь я успехом у женщин, не пользуюсь…

Ладно, хватит мечтать. Ты подумай лучше, как добраться до Бразилии. А то это только в красивых фильмах так бывает, хватанул билет на самолет, вылетел, и виза у героя почему-то всегда в порядке, и никто не остановит его на контроле, не скажет – а у вас алименты не оплачены, налево кругом шагом марш… И прилетает герой в Бразилию, и уже в гостинице номер забронирован, и вежливый портье спросит, не желаете ли там чего…

Да, вот об этом в книжках не говорится, как герой едет в какую-нибудь Тмутаракань на собеседование в посольство, а виза, а топливные сборы, а…

Ладно, мечтать не вредно, вредно не мечтать. Не о том речь. Ты лучше подумай, где денег взять.

Об этом в книжках тоже не говорится. Где взять деньги. У главного героя всегда есть деньги на путешествие куда-нибудь в Бразилию или Уругвай. Всегда. И при этом никогда не говорится, кто он, откуда, и кем работает, что получает такие бабки.

На-а, у них как-то само собой все получается.

Смотрю на разворот в журнале, в развалинах Теночтитлана таятся несметные сокровища…

На чем мы там остановились… ну да. Стреляю в чешуйчатую тварь, щелк-щелк, патронов нет. тварь кидается на меня, а я ее ножом проткну, прямо в сердце. Вот так. Вижу перед собой золотую дверь с кодовым замком, открываю со второго раза, нет, так маловероятно, лучше с третьего…

 

2013 г.

 

Моя традиция

 

Нет, я его убивать не хотел, чесслово не хотел...

Мне просто деньги очень нужны были.

С этих денег треклятых и началось, так, может, ничего бы и не было. А что делать… Если бы на вас ипотека висела, посмотрел бы я на вас, ох, посмотрел бы. Что, сами знаете, что значить раз в месяц вынь да положь им двадцать штук? Вот то-то же…

Вынь да положь…

Я этого мужика на проспекте приметил, когда он деньги из банкомата снимал, и деньги немаленькие, я еще про себя подумал, вот повезло мужику, не то что мне… я бы про него и не вспомнил, если бы еще раз не увидел – он мне как назло глаза мозолил. И встретился мне второй раз уже не на проспекте ни на каком, а за городом – знаете, где дорога на мостик поворачивает… там все машины ездят, ну и пешеходам тоже тропочка есть…

Вот там я его и увидел, когда домой шел.

Молодой парень, высокий, в куртке светлой, и куртка белым пятном в темноте маячит. Иду и думаю, у него же деньги… может, при себе…

я за ним пошел, еще шаг ускорил, не знаю, на кой черт я это сделал. Просто… А он побежал. Вот если бы он не побежал, ничего не случилось бы, а он бросился, так у меня все перевернулось внутри.

За ним бросился…

Бегу, сам в кармане ножичек сжимаю, который с собой носил, от хулиганов отбиваться... И все думаю, может, с собой у него эти деньги… Вот добежали мы до мостика, я на него и кинулся, и в траву его повалил, а дальше все как во сне было… Короче, начал он отбиваться, и лезвие у него вроде как в руке сверкнул, и тут-то я свой ножичек в горло ему и всадил.

Ну не хотел я его убивать, припугнуть разве что… А оно вот все как получилось… А он захрипел и в траву покатился, и смотрю на него, а у него по губам кровь течет, и глазами стеклянными на луну смотрит.

Не хотел я так…

Ну тут я струхнул, убежал от него даже, потом вернулся, у него же деньги, мать их, чего ради я его грохнул, спрашивается… Наклонился к нему, страшно так, человек-то мертвый, никогда я раньше с мертвыми дело не имел… Ну ничего, обшарил курточку, молнию расстегнул, вот они, денежки, вот они, родимые, видно, что много, все пятишники…

Ну, домой побежал, хорошо еще, ножик там не потерял, вот, была бы улика… Боязно так было, и все мне казалось, что этот парень за мной гонится…

Домой пришел, одежду первым делом всю с себя в стирку бросил, господи, только бы крови не осталось, сижу, на руки свои смотрю, все думаю, неужели я это сделал…

Господи, что же сделал-то…

Да забудь, забудь, говорю себе, никто же не видел…

Потом давай деньги считать, смотрю, сумма-то хорошая получается… Тут и на взнос хватит, и много еще на что…

 

2

 

- А, сколько лет, сколько зм… Да, что-то Димон у нас какой-то никакой, что, друзей уже не узнает, что ли?

Я обернулся, вздрогнул. Я всегда вздрагивал, когда меня хлопали по плечу, говорили – привет… Мне казалось, все знают… Знают, что я сделал…

- Здорово, - я выдавил из себя улыбку.

Нет, Рината, я, конечно, рад видеть, очень рад… Даже после того, как он в универе сунул мне в сумку жабу, делать парню было нечего…

- Димон у нас теперь важная птица, по ресторанам дорогим ходит, - продолжал Ринат, - и жизнь моя… пошла по ресторанам…

- Да я каждый вечер сюда ужинать хожу… - я улыбнулся, - да угощайся, давай, что ли, коньячишко закажем, я плачу…

- Э, да у нас Димон теперь важная птица, коньяк в ресторане заказывает… по ресторанам, по ресторанам, по ресторанам… Это где он работает, интересно? – Ринат прищурился, посмотрел на меня.

- Да нет… фирму открыл…

- Фирму он открыл, гляньте-ка! – вспыхнул Ринат, - а я все в менеджерах маюсь… Эх, пропащий я человек… Ну давай, рассказывай, как живешь-то…

- С ипотекой потихоньку расплачиваюсь, - признался я.

- О, он уже квартиру себе купил, - Ринат широко улыбнулся, разлил коньяк по бокалам, - ну, за встречу, что ли…

- За встречу, - кивнул я.

-Жениться-то не собираешься?

- Собираюсь.

- А меня даже на свадьбу не пригласил, - фыркнул Ринат.

- Да откуда же я знаю, где тебя носит…

- Да я все там же живу… Ты давай, рассказывай, ты как…

Что тебе еще рассказать, Ринат… Знаешь, я человека убил вон там, на дороге, где поворот переходит в мостик. Года два назад это было, по осени… молодой мужчина, куртка светлая, мускулистый такой, хоть и поджарый… а я его по горлу полоснул… Вот этими вот руками убил… Что, страшно? Да мне самому страшно. А у меня дела после этого в гору пошли… все так хорошо стало… Я бы уже ему эти деньги вернуть смог… Только возвращать некому…

Знать бы, как жизнь вернуть, не деньги, а жизнь…

На Луну летали, как родилась вселенная – знаем, айподы придумали – а как жизнь вернуть, не знаем.

- Да… - Ринат понизил голос, - я же что сказать хотел… Я человека убил.

- Что? – мне показалось, что я ослышался…

- Да вот… я же сам не хотел, главное… я же из района выехал, хотел в город ехать, а он как на дорогу ломанется…

- Сам виноват, - отозвался я, - это я про пешехода… Ходят, где ни попадя, а потом на тебе… курица на улице едва не пропала, потому что курица ходит, где попало…

- Вот-вот… Все равно, страшно так… молодой мужик, ему бы еще жить да жить, может, жена, дети есть, а я…

- Да не бери в голову… знает кто-нибудь?

- Да нет, до сих пор не нашли… - он засмеялся почти истерически.

- Ты это тихо…

- Ну да… про то ни одна живая душа не знает, ты только…

Мы вышли на вечернюю улицу, в гости его пригласить, что ли, да ладно, возни много, а я устал…

- Ты куда? – одернул я его, - тут перехода-то нет…

- Да тут все ходят… Ишь какой, спохватился, что перехода нет… пошли…

Ах, черт…

Визг тормозов…

Скрип…

Черная машина подбросила Рината, покатила дальше, исчезла за поворотом.

Нажал на телефоне сначала ноль-три, потом ноль-два, спохватился, что не запомнил номер машины… Это плохо… плохо… Черная машина… Вроде ауди… на ауди не похоже… или…

- Насмерть – кивнул человек в синей одежде, что за мода пошла у медиков…

- Да как… я только что с ним сидел, он дышал… и сердце…

- Ну только что не только что, а сейчас он готов уже… номер запомнили?

- Да нет…

- Плохо… вообще чего ради вы здесь, без перехода поперлись? Эх вы…

Руки похолодели…

 

3

 

- Что-то подсказать?

- Да нет, спасибо. Я уж сам посмотрю.

Девушка скользнула за вешалки, продолжала оттуда подглядывать за мной.

- Не бойтесь, без покупки отсюда не уйду, - я улыбнулся.

Она осклабилась в ответ. Покупать ничего не хотелось, на люди выходить не хотелось, но надо было покупать что-то к осени, надо было жить дальше, надо было раскручивать бизнес, пропади он пропадом…

Все-таки зря я, что ли, парня этого тогда убил, самому теперь надо жить… За себя и за того парня…

Про убитого никто ничего не знал, я спрашивал у полиции, у дэ-пэ-эсников, сам на себя навлекал подозрение – никто ничего не знал. Даже специально пару раз проходил по тому мосточку над железной дорогой, смотрел в траве – тело исчезло, будто его не было вовсе.

Тем лучше…

И все-таки – боязно.

 

Прошел до конца ряда – Осенняя коллекция, распродажа, скидки 30%

А потом кто-то как будто ударил меня по лицу.

Нет, этого быть не могло…

Вот черт…

Стоял, смотрел, повторял про себя – акция, скидки, тридцать процентов…

А он стоял и смотрел на меня, и улыбался. Тот, кого я зарезал пять лет назад, стоял и улыбался, и на нем была все та же светлая куртка… молния, я ее тогда расстегивал…

- Возьмите, очень модная сейчас…

Я посмотрел на куртку, засмеялся, меня прямо пробрала истерика, я смотрел на манекен, высокий, тонкий, манекен смотрел на меня, улыбался.

- А… куртка эта у вас откуда?

- Недавно партия пришла из Турции… полгорода в таких ходит.

При слове полгорода у меня отлегло от сердца.

- А я бы взял.

- Берите, не пожалеете… скидочку еще пять процентов сделаем…

Сам не знаю, зачем взял. В память об умершем, может…

- Десять.

Нехило…

Вышел на улицу медленно, как по пустоте, мне казалось, все смотрят на меня, видят, кто я такой, только что пальцами не показывают.

Так… с утра пораньше в офис… А сегодня Ирине денег обещал, что она там хотела… шубу… что за человек, до воскресенья подождать не может, вынь да положь ей эту шубу…

ВЫБЕРИТЕ ЯЗЫК ОБЩЕНИЯ…

ВЫБЕРИТЕ ОПЕРАЦИЮ…

СНЯТИЕ НАЛИЧНЫХ…

Остаток свой я и так знаю… Шестидесяти штук ей хватит, а что для Иринки не сделаешь, для них же, для любимых живем…

Огляделся затравленно – так и кажется, что за мной все следят со всех сторон. Кому не лень…

Домой…

А домой ехать через этот мостик треклятый. Мне все казалось, что убитый подстерегает меня там, со своим ножом в своей светлой курточке, - загнивший труп с пустыми глазницами.

Чушь какая… мне же на машине ехать, не пешком идти…

Вырулил на трассу, сердце сжалось. Господи, знать бы, где этот бедолага, которого я зарезал – так и кажется, что где-то поблизости.

Ищет меня… а я бы мог сейчас ему вернуть эти деньги, знать бы еще, как можно человеку жизнь вернуть – были бы квиты.

Знать бы…

Машина чихнула, заглохна, я механически набрал номер автосервиса. Машины чинить не умею, и никогда не умел, один черт знает, что там в этих моторах, черт знает, а я не знаю. Ирина говорит, что это для мужика стыд и позор… А тем не менее замуж-то вышла не за автослесаря, а за директора фирмы…

Сердце красавицы…

- Нет, это в ремонт надо, - отозвался парень, который вылез из эвакуатора.

- Ну и что теперь… взамен-то что-нибудь дадите?

- А, машину-то другую? Не, разобрали все…

- Совсем хорошо… Жаловаться на вас буду.

- Да жалуйтесь, сколько хотите, а сделать ничего не могу… Я свою машину отдал…

- Очень за вас рад…

Я посмотрел вслед эвакуатору, пошел вдоль обочины. Доехать бы на чем-нибудь, вот и газелька стоит… я протянул водителю бумажку, шофер посмотрел на пятерку с тремя нулями, покачал головой. Побрел дальше вдоль трассы, идти не хотелось, даром, что идти было недалеко.

Мостик был рядом, я шел, оглядываясь по сторонам, мне все казалось, убитый ждет меня где-то… Интересно, кто это был… какой-нибудь бизнесмен молодой… А может, и вор, обокрал кого-нибудь, тут я его и грохнул…

Мне хотелось, чтобы он был вором… тогда я как бы не виноват… вернее, виноват, но меньше…

Свет фар прорезал сумерки…

Еще раз…

Ещ-ще….

Поднять бы руку, прыгнуть в машину, друг, довези до города…

Ладно, осталось совсем чуть-чуть…

А потом в наступившей тишине я услышал шаги. Господи… обернулся, посмотрел на худого парня, идущего следом, в задрипанной куртешке с сумчонкой через плечо… С тренировки с какой-нибудь идет… На всякий случай я пошел быстрее, он ускорил шаг, это мне не понравилось. Я снова обернулся…

Я снова обернулся…

Обернулся…

Снова…

Я…

Нет, это ошибка какая-то. Наваждение, сон, уже собственной тени боюсь, вот уже и мерещится мне черт знает что. Но никакой ошибки не было: сзади щел я, еще тощий, с дряблыми мускулами, кажется, с такой стрижкой я ходил первый год после универа, когда только устроился работать, и за квартиру платить было нечем…

Он шел за мной, нащупывая что-то в кармане, я уже знал, что у него там, я и сам всегда носил нож в правом кармане брюк…

Я бросился бежать, сам не знаю, зачем, я уже чувствовал – ничего хорошего от него ждать не приходится. Он метнулся за мной. Я уже знал, что он побежит за мной, худой, щуплый, кажется, с таким легко справиться, кажется…

- Стой! – крикнул я в темноту, - стой, парень! Это же я! Это же ты… это же…

Сам не помню, что говорил, задыхался на бегу, отвык я бегать, здорово отвык… он бежал за мной, я видел лезвие в его руке , только этого еще нехватало…

Только бы добежать до города, только бы добежать… Там гипермаркет недавно открыли, Молнию, кажется, можно затеряться в толпе…

Было страшно – и в то же время стыдно за свой страх, вообще чего ради я сам себя испугался, может, договоримся… Да что может, что я, сам с собой договориться не смогу…

Я повернулся к нему, и он швырнул меня на землю, лицом в щебень, это было больно… Оставь, парень, оставь… Я выставил ножичек, пытаясь защититься, что-то царапнуло меня по горлу.

- Парень… да ты…

Я пытался сказать что-то, не мог, голос меня не слушался, из горла с клокотом вырывался хрип… Надо было раньше остановиться, с ним поговорить, надо было вообще бросить ему эти деньги, пусть делает с ними, что хочет…

Надо было…

Только теперь уже неважно, что надо было…

Как холодно… горячая кровь по руке…

Интересно, петля времени только на этом мостике есть… уникальная…

Он, то есть я, шарил в карманах. Молнию расстегни, вот так, молодец…

Да что я знаю про этот мостик на повороте…

Знаю только одно, каждый вечер в половине седьмого я буду здесь убивать самого себя.

Традиция…

2011 г.

 

Пятый я

 

Мы вышли в половине седьмого из одного и того же дома, из одного и того же подъезда, из одной и той же квартиры. Я еще удивился, как это мы все уместились в одной маленькой полуторке вчетвером, как это живем, не мешаем друг другу, более того – не видим друг друга.

Вернее, так – они не видели меня. А я замечал их всех, сам не знаю – почему. Конечно, когда мы были дома, я их не видел, они делали то же, что и я, сидели в том же кресле, в той же позе, нога на ногу, чашка кофе в руке – а вот когда мы поутру выходили из дома, наши пути разделялись.

Впервые я увидел их в канун Нового Года, тогда еще подумал, что это какое-то чудо, - но чудо не ушло, я видел их каждое утро, как они выходили из дома, разбегались каждый в свою сторону, оставляя на свежевыпавшем снегу цепочки следов, а каждый вечер возвращались домой, уставшие, взволнованные, полные тревожных впечатлений.

Их было четверо…

Нет… один…

Нет… четверо.

И все-таки это был один человек, я сам, повторенный в четырех ипостасях.

Сегодня я чуть замешкался, вышел, глядя им вслед, спешащим куда-то по своим делам – мне-то спешить было некуда. Я посмотрел на себя в легкой куртке, этот я садился в машину, чтобы ехать в свою фирму, смотреть, как дела фирмы поднимаются в гору, как конкуренты один за другим падают ниц. Это был прошлогодний я, он еще не знал, что его фирма прогорит, удачно разграбленная компаньонами, что люди, называвшие его своими друзьями, оставят его с кучей долгов. Что? Андреевский? Да за бугром уже ваш Андреевский, и Кондрачук с ним же… Да, на вас должок теперь висит, отдавать-то когда будете?

Прошлогодний я садится в машину, включает музыку. Он счастлив, только вчера вернулся из замка за городом, теперь это его замок, построенный таджиками для какого-то богатея, и проданного этим богатеем по дешевке. Прошлогодний я еще не знает, что придется отдать и замок, и трешку, и много еще чего за долги…

…еще не знает…

Я знаю, что он чувствует сейчас, я сам прошел через это. Он казался себе самым богатым человеком в мире, никакие Ротшильды были ему не чета, ему казалось, что когда он проезжает на своем Феррари по проспекту, люди оборачиваются и с завистью смотрят вслед.

Я знаю его, хорошо знаю этого парня, сидящего за рулем. Как он выговаривал подчиненным, как придирчиво выбирал себе квартиру побольше, все-таки статус, статус, как хвастал на встрече с кем-то из одноклассников, вот, теперь своя фирма, окна делаем, в городской администрации видели? – это наши… Ой, парни, какое там в гости зайти, света белого не вижу, с утра до ночи как белка в колесе…

Он еще не знает, что все кончится в одночасье. Как ведь сглазил, в суматохе дел, переговоров, встреч мечтал передохнуть, остановиться, на день, на два, на месяц остаться свободным, не нужным никому – и вот, остался…

Я смотрю вслед ускользающему Феррари, даже сейчас любуюсь его строгой синевой. Хочется догнать машину, бить кулаками в стекло, прыгнуть на сиденье, предупредить его – обо всем. Кого уволить, кого отдалить от себя, кого… Только я чувствую, что все это не поможет, махинации там, наверху – слишком сложная штука, чтобы их понять. Не один, так другой сьест меня, прошлогоднего, с потрохами, или случится еще что-то…

Откуда мне это известно?

Не знаю… просто – чувствую. Как не знаю, как вижу их, расходящихся по своим делам.

Долго смотрю вслед парню в дубленке, сердце сжимается. Таким я был в позапрошлом году, еще с длинными волосами, правда, уже не перекрашенными в веселенькие цвета, как по молодости. Этот парень идет не на проспект, а во дворы, во дворы, окольными путями доберется до конторы, где торгуют чудодейственными лекарствами от всего на свете, приговаривая – дорого, да мило, дешево, да гнило…

Я завидую ему, сегодня он увидит Зою, и вчера он видел Зою, и завтра он увидит Зою. Зоя сидит у входа, принимает звонки, он заглянет в ее стеклянный аквариум как всегда осторожно…

- Зайти-то к вам можно?

- Сто рублей.

- Ох ты какая… Ну тогда я пошел.

- А за выход двести.

- Ничего себе… я столько не зарабатываю… Посмотреть-то на тебя хоть можно? Или за это еще триста рэ платить?

- Четыреста!

Смеется Зоя, смеюсь я. Я сворачиваю ей цветы из обрезков бумаги, потом садимся рядом, обсуждаем, где лучше взять квартиру, ближе к центру, или так, на обочине сойдет, не баре… Ипотечники эти озверели, кабала кабалой…

В десять приходит босс, расходимся по своим аквариумам, переписываемся в аське, считаю какие-то таблицы, то и дело смотрю, не мелькнет ли «Сообщение от Заинька». Два раза ловили, два раза штрафовали, а-а, опять тетя Ася у вас на компе, - только все это было неважно, тесная контора, шеф, какие-то дебеты-кредиты, долги – главное, что есть мы, есть я, есть она, и мир вокруг нас – такой большой-большой и светлый-светлый, когда мы смотрим на него вместе…

Каждый день шел в контору, каждый день удивлялся, что бывает так, бывет такое чудо, как Зоя, заинька моя с раскосыми глазами, каких-то восточных кровей, может, наследница Чингисхана, и ей он завещал все степи, все города, весь мир покоренный – а она покорила одного меня. Странное чувство – когда ты уже не ты, больше, чем ты сам, как будто состоишь из двух частей, которые созданы, чтобы бесконечно смотреть друг на друга…

Не верил, что так бывает. Как будто сглазил. Я считаю дни, сегодня третье ноября, десятого ноября он узнает, что ее нет. Да, знаете… да, за рулем пьяный, несется не глядя… кто ж там какие номера запомнил… жалко так, девчонка молодая еще… на мать смотреть страшно…

Ты еще не знаешь всего этого – ты, идущий туда. Ты еще не знаешь, как это больно, когда как будто отрезают часть тебя, когда просыпаешься поутру, по привычке ищешь ее, прижмуренную от первого солнца, спохватываешься, что надо бы сделать что-то такое, кофе в постель принести, - и тут же вспоминаешь, что некому…

И хочется догнать уходящего парня, предупредить – дескать, десятого одиннадцатого энного года, ты ее удержи, не будь дурак, ты бы не пивко вечерком потягивал, а девочку свою от смерти уберег… И в то же время понимаешь, что ничего не изменишь, уведешь ее в тот вечер домой, она умрет от разрыва аорты, или еще что-нибудь случится такое…

Откуда мне это известно…

Не знаю.

Я это чувствую. Да и не догнать его, не вернуться в прошлое, не предупредить – он меня не услышит.

Я оглядываюсь – у подъезда замешкался только один, вот он идет в парк, покручивает на пальце какую-то дурацкую цепочку. Дешевая куртка, из которой только что не торчит пух, длинные волосы, выкрашенные черт знает чем… я смотрю ему вслед дольше других, я завидую ему – больше других. Если я окликну его и пойду рядом, он восторженно будет рассказывать мне, что не сегодня-завтра сделает меня бессмертным. Да что меня, весь земной шар, там же все так просто… у меня разработки есть… их только нужно на практике проверить, а у нас в универе оборудования нет…

Я буду кивать и слушать. Я не буду смеяться над этим парнем, который наивно думает, что сможет прожить на нищенские копейки аспиранта, и делать какие-то открытия в лаборатории, где течет с потолка, и то и дело гаснет свет и компьютер захлебывается жалобным писком.

Он еще верил во что-то…

Он верил, что сделает всех людей бессмертными…

Я смотрю им вслед – вижу и не вижу их, прозрачных, эфирных, проходящих сквозь дома и заснеженные ограды. Они торопятся, они спешат куда-то, мои двойники прошлого, позапрошлого, позапозапрошлого года, они еще надеются на что-то, они с восторгом делятся своими планами, они еще не знают, что их ждет…

…опустошение.

Я не буду их догонять – и даже не потому, что мы живем с ними в разном времени, и они не увидят меня, бегущего за ними. Я не скажу им ничего – я не хочу их разочаровывать, рассказывать им, что все, что они считали таким важным и значимым в этом мире, окажется зыбким, обманчивым, рассеется, как дым…

И я не скажу им, куда иду сегодня – куда можно не спешить, не записываться заранее, как на собеседования на какие-то работы, которые всегда оказывались не те, или они не подходили мне, или я не подходил им. Я пойду туда, куда раньше никуда не шел по утрам, к реке, еще только чуть-чуть тронутой льдом, черной по осени, к реке, в которой отражаются звезды.

Дальше все будет просто, очень просто, подняться на мост, по которому давно уже никто не ходит, здесь будет тянуться только цепочка моих следов на белом снегу…

…я не расскажу им всем, счастливым, восторженным – что их ждет. Я не расскажу им, что жизнь позволяет тебе построить что-то – только чтобы разрушить, и то, что кажется тебе гранитной цитаделью, выстроенной твоими руками, оборачивается воздушным замком, который унесет первый порыв ветра…

…я не скажу им…

…я дам им радоваться чему-то – еще год, два, три…

Хлопнула дверь подъезда, кто-то выскочил быстрым шагом, защелкал каблуками по ступенькам крыльца – кто-то еще не разочаровавшийся, еще лелеявший свой замок на песке. Я обернулся – посмотреть на кого-то удачливого, не тронутого судьбой, усмехнуться ему вслед…

Сам не понимаю, как узнал его, он здорово изменился, раздался в плечах, лицо вытянулось, покрылось мелкой сеткой морщин, в первую минуту мне показалось, что на голове у него лежит снег. И все-таки я узнал его, а вот лицо женщины, спешащей за ним, никак не мог разглядеть. Знакомая… незнакомая… бог ее знает, жмется к нему, говорит что-то, он нежно обнимает ее, рассеянно целует в лоб…

И странно, что на улице ноябрь, а они оба легко одеты, в джинсах и футболках, а нет, их тела обтянуты прозрачной не то оболочкой, не то сеткой, какое-то ноу-хау из каких-то далеких веков. Он лег на серебристый диск, зависший у крыльца, бережно усадил женщину, диск прогнулся под их тяжестью – и взмыл к верхним этажам домов, понесся над городом.

Я узнал его…

…себя самого – через сколько-то лет, хотя почему-то казалось, что не лет, а веков… Во что он был одет… на чем он ехал… что за женщина там с ним, на каком континенте, близ какого меридиана он ее отыскал…

Но даже не это было важно… его походка… его взгляд… его торопливые движения…Все выдавало в нем человека, рвущего к какой-то глобальной цели, очень важной, очень значимой, очень… этот человек не мог терять ни минуты, как будто от него одного зависела судьба всего мира, как будто…

Как будто он нашел, что искал, и даже больше… Нашел себя, давно потерянного в заснеженных лабиринтах судьбы…

Я бросился за ним – без дороги, напрямик, по мосту, и правда чуть не кувыркнулся в реку, заскользил на гладких плитах. Догнать его – как будто можно догнать летящий диск, окликнуть его – как будто можно докричаться до своего будущего… Но нет, черт возьми, когда он выходил, он скользнул по мне взглядом, в котором мелькнул не просто интерес – узнавание…

А может, мне только показалось… может, он даже не увидел меня…

Неважно, главное, что я вижу его, мелькающего над крышами. И не надо ни о чем его спрашивать, мне бы хоть посмотреть, куда он летит, где оно, мое будущее, мое счастье…

Эй ты, там…

Ты ничего не говори, не надо… ты только направление мне укажи… куда… идти…

2011 г.

 

Свой-чужой

 

«Он не придет», - сказал кто-то в голове Мейерс.

Мейерс кивнула. Она и сама понимала, что никто не придет, не появится на заброшенной, богом забытой трассе. Никто и не доедет сюда, Мейерс и сама три раза сбивалась с пути в кромешной тьме. Не придет… или придут, но не те, придут люди, от которых Мейерс пряталась, те, кого нужно было бояться…

Лесная ночь зашевелилась палой листвой, вздохнула, снова притихла. Мейерс тихонько сказала себе, что все О,кей, - привычное заклинание здесь, в русской глуши звучало как насмешка.

Кажется, так было какой-то русской книжке, там девушка назначила парню свидание на кладбище – и не пришла. Поди-разбери, кто это писал, то ли Толстой, то ли Пушкин… Мейерс читала русские книги – по долгу службы, что помнит из них… ничего не помнит. Умом Россию не понять.

Ночь плюнула из темноты холодным дождем с первыми снежинками. Иван сейчас сидит в теплом доме, пьет чай, или водочку, посмеивается, над своей наивной Женечкой, она же Мейерс… Ловко выдумал, очень ловко, да и она хороша, попалась на такой крючок…

Мейерс снова посмотрела на часы, сердце екнуло. Не придет…

На всякий случай проверила пистолет под курткой, хотя стрелять вряд ли придется, еще нехватало выстрелить… Проще уж сразу себе пулю в висок… А хорош Иван, нет слов, Иванушка-дурачок, Иван-царевич, он же только что на коленях не клялся, что все без обмана. В прошлый раз в какой-то кафешечке встретились, он даже принес цветы, раскошелился на три розы, а все жаловался, что нет денег… У Мейерс даже екнуло сердце, в Чикаго за ней так никто не ухаживал, она и не знала, что так бывает… как в сказке какой-то… про Золушку или Белоснежку…

И вот теперь…

«Он не придет», - снова тихо кто-то шепнул в голове.

 

Иван…

Мейерс назвала его Иваном.

Может, у него было другое имя, да скорее всего, а не все ли равно, как его зовут, если русский, пусть будет Иван. Весь какой-то измятый, почему-то не темный, а красный от солнца, неожиданно щуплый, с выцветшими глазами, неожиданно не в телогрейке, а в видавшем виды костюме, на картинках русских рисовали совсем не так. Мейерс вспомнила, как сидели в каком-то бульваре перед каким-то памятником, Мейерс все хотела спросить, кто это, все забывала.

- Не, вы, даже не сомневайтесь, это самое… Мне верить можно. Это… по высшему разряду все сделаем… - он улыбался растресканными губами, - а что не помочь-то, на одной земле живем…

- Да, я на вас рассчитываю, - кивнула Мейерс. Чего ради он все время улыбается, у русских не принято улыбаться, это в модных журналах говорят – улыбнитесь, все будет о,кей.

- Это… самое… про денежки-то договорились, вроде? Не помню я… ах да, двести, двести…

- Что-то мало вы просите, - сказала Мейерс, сама не знала, зачем.

- А что много-то, говорят, кто много просит, мало получает…

- Первый раз такое слышу. Мне всегда говорили, скажи себе – я достоин всего, самого лучшего… и добивайся.

- Ну, а у нас так говорят… Да вообще, большие деньги получу, начнут допытываться, откуда взял, где взял… а так хоть ремонт в квартире подправить, теща-то достала уже… тряпка ты, а не мужик, ни фига не зарабатываешь…

Чего ради он жалуется… кажется, у русских это тоже принято…

- Вы так спокойны… вы понимаете… что делаете? – спросила Мейерс совсем тихо, добавила одними губами, - продаете военную тайну.

- И шут с ней… в России все секрет, и ничего не тайна.

- Если вас поймают…

- Ага, поймают… вон, на комбинате тонну проволоки сперли, тонну! – он забавно вытаращил глаза, - и хрен нашли, кто спер…

Мейерс вежливо кивнула.

- А так что не помочь-то, на одной планете живем… продам вам… вертушку эту…

Высокий Иван смотрел на нее, хрупкую, снизу вверх, было в нем что-то собачье, рабское, преданное, хотелось почесать его за ухом.

- А вы понимаете… что это… то, что вы нам продадите… может быть направлено против вас?

- Да ну, бросьте… - он засмеялся, хрипло, надрывно, - что вы меня, бомбить будете… Да что сидим-то, дождичек зарядил, гад… спрячемся, что ли, в кафешке какой, вы уж разрешите, Женечка, угощу вас, это у меня в крови… с молоком матери…

 

Женечка… он называл ее Женечкой, потому что она была Джейн, целовал руку, носил цветы, откуда только деньги брал на розы, все ведь жаловался, что денег нет… Всему этому нужно было возмущаться, когда мужчина уступает дорогу или платит в ресторане, или дарит цепочку, вот, Женечка, кое-как выбрал, бабы в магазине сказали, хорошая… Возмущаться не хотелось, почему-то было приятно. Кто знает, может, в женщине так и заложено, что это должно быть приятно, может, как-то не так живем…

Мой бог, что здесь за мысли приходят в голову…

Иван…

Он не придет…

Обманул… Да что обманул, может, уже убили его, этого Ивана…

На повороте мелькнули фары, сердце подпрыгнуло. Сейчас, если придут люди в форме и скрутят руки за спиной, главное, все отрицать, все… Не знаю никакого Ивана, ничего я не просила у него красть… Да, я туристка из Чикаго, да, приехала изучать русский фольклор… Вспомнить бы еще что-нибудь из этого фольклора, ничего не вспоминается. Я имею право позвонить в посольство… Звонок адвокату… Подробно, как четки, перебирала свои права…

Зря взяла пистолет, ой, зря, вот пистолетом себя и выдаст, да что зря, вон одичавшие собаки вдоль трассы стаями ходят, как еще никого не загрызли…

Снова мигнули фары… из ночи выпал матерый грузовичище, да что грузовичище – фура, огромная, массивная, грубая, совсем как эта страна. Приближается… Мейерс отступила на обочину, почему-то показалось, что фура приехала, чтобы раздавить ее огромными колесами…

Как в ужастике…

Фары качнулись, замерли, что-то мягко прыгнуло на землю, кажется, человек. Не выходить, ждать, ждать, кто знает…

- Женечка, вы здесь? А то смотрю, машина ваша стоит, а вас нет… собаки вас тут не сожрали? Стаями ходят, было б ружье, так бы и пристрелил на хрен…

Иван…

- Добрый вечер, - Мейерс шагнула из темноты, протянула руку, - вы… пришли…

- А как не прийти-то, все без обмана… вы не думайте, мы не такие…Нам верить можно… это самое… еще грешным делом подумали, я кэгэбэшников за собой привел?

- Товар… у вас?

- Вертушка-то? Все при всем, вон, в фуре… мы с пацанами ее, значит, это… Ворота на комбинате открыли… А что, за этими воротами и не смотрит никто… ну вот, значит, вертушку-то эту в фуру и погрузили. Она же списанная, вертушка-то эта, нам ее с полигона прислали, сказали, чините, а мы им – какого хрена чините, она свой срок отжила уже! Ну, говорят, давайте в лом, в переплавку… То есть, ее как бы уже нет… по документам-то… а так она еще есть… Так что не хватится никто, на кой хрен кому что надо…

- Да… большое спасибо… Позвольте, я взгляну…

- Вертушку-то? Ну, само собой, товар лицом…

Луч фонарика стрельнул под брезент фуры, Мейерс пригляделась – в этом зрелище было что-то жуткое. Конечно, все оружие выглядит зловеще, но тут было что-то другое… Он казался живым, этот отлетавший свое вертолет с подпалинами ржавчин, он не просто темнел там, в глубине фуры – он выглядывал оттуда, следил за Иваном, за Мейерс, казалось, думал о чем-то, ну-ну, кто такие тут ходят… Он жил. Он думал. Что-то тихонько рокотало внутри машины, как будто там, под стальным корпусом затаился дикий зверь, готовый к прыжку…

- Вот, значит, вертушка наша… МИ-двести, все при всем… Многоцелевой, летает при любой погоде… в условиях ограниченной видимости… Ночной охотник его еще называют… Ракетное вооружение… стрелково-пушечное… Двигатель Тэ-Вэ-три сто семнадцать Вэ-Эм…Сброс отражателей, постановщик помех… Система свой-чужой…

Свой-чужой он сказал с придыханием, с гордостью с какой-то, кажется, и правда гордился машиной… Русские любят оружие, Мейерс это знала давно, русские любят деньги, Мейерс поняла это, когда встретилась с Иваном.

- Это, значит, она своих от чужих отличает, знает, значит, где свой, где чужой…. Детали-то все поистерлись малость, блок питания полетел…

- Ничего, разберемся…

- Чертежи, что ли, снимать будете? На поток ставить?

Джейн строго посмотрела на Ивана, он притих, как нашаливший мальчишка, ага, понял, что спросил что-то не то…Много будешь знать, скоро состаришься… Какое твое дело, что я с этим вертолетом делать буду, когда доставлю в Штаты… в супермаркет на нем летать буду по воскресеньям за покупками, вот что…

- Ну… пойдемте в машину, я передам деньги…

Мейерс нырнула в свой погрузчик, туда уже набилась последняя осенняя мошкара, уже не живая, еще не мертвая, пожухлые листья. Из осени дохнуло детством, давно забытым, лет в семнадцать так вот с Джастином уезжали на всю ночь куда-нибудь на заброшенную дорогу, был маленький бьюик один на двоих, и большой лес был один на двоих, и большой мир был один на двоих…

- А это, значит, дочка ваша?

Мейерс посмотрела на фотографию на приборной панели, лицо потеплело.

- Да… Элизабет…

- Лизочка, значит… ангелочек такой, ангелочек…

- Что вы… маленький чертенок… вечно перевернет все вверх дном… уже три нянечки ушли, не выдержали…

- А у меня такая же растет, шесть лет… Мать-то померла, а эта, Катька-то, ну вылитая мать… на той неделе домой прихожу, вся кухня в каше, ну вся… на полу, на столе… кастрюля на плите, а из кастрюли каша так и прет… она туда весь мешок крупы бахнула… Ах ты, говорю, хозяйка моя, что наделала-то, вот бабушка сейчас придет, что скажет…

Мейерс улыбнулась: в сердце как будто открылась какая-то плотина, хотелось говорить и говорить – обо всем, как Элизабет разрисовала шторы в спальне, или как старательно размазывала по полу кухни вишневый джем, или… черт, что я делаю, время, время, время-деньги.

- Пять, десять… тридцать… шестьдесят… сто… сто сорок… сто восемьдесят…

- Ага, вижу, двести.

- Пересчитайте.

- Да я вам верю.

- А деньги любят счет…

Иван покорно пересчитал, что за человек, так и кажется, что потеряет деньги где-нибудь по дороге… Ладно, не мои проблемы, дело сделано…

- Да вы не волнуйтесь, Женечка, я сам эту фуру на ваш прицеп присобачу… Не-ет, уж, вы не возражайте, еще я буду смотреть, как женщина надрывается… Уж тяжелую работу мужик делает… уж это у меня в крови… с молоком матери…

Иван… хотелось что-то сказать этому Ивану, что-то особенное, чего не говорят на официальных встречах и секретных переговорах. А еще лучше забрать его с собой, будет таскать Элизабет на плечах, будет смотреть, как она размазывает по кухне джем, смеяться – ах ты повариха моя ненаглядная…

Боже мой, о чем я… стало неловко за свои мысли. Странное дело, вот один человек сейчас продает смерть по имени МИ-двести, другой покупает эту смерть – и никто не смущается, а как подумает о чем-то хорошем, и стыдимся сами не знаем, чего…

Что у нас за мир, в котором мы стесняемся теплых чувств…

 

- Ма, а ты вертолет мне купила?

- Что? – Мейерс вздрогнула.

- Ма, а я вертолетик видела… он как настоящий… У него винты крутятся… и колесики…

- А-а… - от сердца отлегло, - где видела?

- А в магазине, там для Барби... Там еще лошадка… Там еще домик…

- А, для Барби… Детка, у тебя же уже есть лошадка… и домик…

- А то другая лошадка, то единорог… и домик… у него там крыша поднимается, и едет… и еще свет горит…

Крыша едет… Мейерс вздохнула. Вот-вот, в саму точку, крыша едет…

- А ты мне вертолет купишь? Для Барби…

- Куплю… на выходные приеду, куплю…

- А завтра?

- Завтра никак не могу, детка.

- Ну ма-а-мочка…

- Никак, детка… Я в выходные приеду, вертолет тебе привезу… и единорога… и домик купим, как ты хотела…

Мейерс выключила поджала губы. Что-то не так она делает, видит свою Бетти от силы раз в месяц, откупается дорогими игрушками… Сама в пять лет ревела, когда мать уходила на работу, сама себе клялась, что уж она-то ни в жизнь так делать не будет, и вот, пожалуйста… Зачем тогда семья, если друг друга не видим… И с Джастином вот так же потихоньку разбежались в разные стороны…

Ладно, разобраться бы с делами, там можно и отпуск…

Разобраться…

Сколько раз она это себе говорит, который месяц…

За работу, за работу… Мейерс поправила погоны, что-то она сидит как у себя дома, полковнику не пристало так сидеть, развалясь в кресле… на базе все-таки, а не дома у телевизора… Не забыть бы про вертолет для Барби, прямо хоть записывай в органайзер между боевыми учениями, собранием штаба и переговорами с подразделением…

Вертолет для Барби… скоро уже танки для Барби делать начнут… и пластмассовые ракеты веселенького розового цвета.

Мейерс вышла на полигон, кто-то у входа лениво отдал честь, Мейерс его, казалось, не видела. Вспомнила, что забыла, зачем шла на полигон, а низачем, что-то тянуло и тянуло туда, к приземистым крышам, где под брезентом прятались вертушки, вот ведь черт, врезалось в память словечко это, вертушки, так их Иван называл…

Иван… смешной человек, сам не понял, что продал, что дал нашей армии, какую силу – непобедимую. Какое-то жуткое сверхоружие, против которого окажутся бессильны и бомбардировщики, и истребители, и – что греха таить – такая штучка и ядерную ракету вычислит и собьет… Сам себе яму вырыл, Иван, щедро бросал передо мной секреты своей страны…

Россия… щедрая душа…

- А ведь с этой штукой будем непобедимы… - Мейерс вспомнила генерала, он прямо светился, когда провел ладонью по темному корпусу, - ни за что бы не поверил, если бы сам не увидел… Вынужден попросить у вас прощения, я не верил вам, что такая техника может существовать… До последнего думал, что утка… Знаете… его скорость и маневренность меня пугают…

- …пересекает океаны, - добавил кто-то.

- Ну… дозаправка в воздухе, невидимый для радаров, отражающая поверхность…

- …бьет без промаха.

- Да, не верил, что он с такого расстояния оставит от объекта дымящиеся руины…

- …выжигает лазером…

- …каким лазером, тут и напалм предусмотрен…

Это было неделю назад – испытания, поздравления, вопросы, вопросы, вопросы… Машины, на фабриках поставленные на поток… Вдребезги разбитые танки, бункеры, укрепления… Теперь вертолеты стояли под брезентом притихшие, казалось, дремали, утомленные долгими дрессировками. Кто их знает, вертушки эти, может, им не нравятся люди, может, их, как диких зверей, раздражает, когда вокруг много людей, и если подойти поближе к стальному корпусу, вертолет зарычит.

Мейерс присмотрелась – и правда как будто спят, только не крепко, а так, дремлют, вприщур следят за человеком, гуляющим между рядами – и вот-вот изловчатся, и вот-вот схватят за ногу…

Что-то шевельнулось в кабине, в сердце бросились ледяные иглы. Система слежения… ну конечно, следят, следят за ней, куда они денутся… смотрят на человека, и кажется, принюхиваются…

А ведь один черт поймет, что это за машины.

Мейерс вспомнила, как ей задавали вопросы, она только разводила руками, а ведь вроде бы должна была знать про вертолеты все от и до, сама винтик за винтиком перебирала машину, сама рисовала чертежи для фабрики. И все равно не понимала – что туда напихали эти русские, все казалось слишком сложным, как будто разбираешь не машину, а живой организм, роешься в мозгах человека, ни о каком переделывании и усовершенствовании не может быть и речи, дай бог просто скопировать то, что есть…

Ракетное вооружение…

Стрелково-пушечное…

Сброс отражателей…

Постановщик помех…

Система свой-чужой…

«Это, значит, она своих от чужих отличает, знает, значит, где свой, где чужой…»

Так говорил Иван.

Иван…

Сам не знаешь, какую ты для себя яму вырыл… для себя и для всей своей страны… когда наши армии столкнутся, мне будет жаль тебя, Иван…

О чем я думаю… Это только в дешевых триллерах воюют державы, генерал клятвенно заверяет, что Россия через пять лет безо всякой войны будет наша…

Хватит о плохом, надо думать о хорошем… В выходные вернусь домой… Обниму Бетти… Что там Бетти просила, лошадь… нет, вертолет… какой вертолет… ах да, игрушечный…

Из ангара выходила почему-то пятясь, пятясь, боялась повернуться к НИМ спиной – это как в фильме ужасов, повернешься, тут тебя и сцапают. Да нет, не сцапают, чего ради, страшно-то не это, страшно, что смотрят на тебя вертолеты, смотрят…

Что у них на уме…

- Вас к телефону.

- Простите?

- Полковник Мейерс, вас к телефону… - кто-то безликий в форме побледнел, - генерал…

- Полковник Мейерс слушает.

- Боевая готовность номер один. Слышите меня?

- Да.

- Боевая готовность номер один. Диктую координаты…

В сердце снова набились ледяные иголки. Мой бог, значит, все-таки началось то, о чем говорили, чего не ждали, о чем снимали дешевые боевики, над чем посмеивались, во что не верили… И уже нет сил спросить, с чего все началось, кто первый, кто бросил спичку в пороховую бочку, которой давным-давно стал наш мир… Что-то происходит сейчас на планете, закипевшей, как вспугнутый муравейник… Официальные объяснения будут потом, потом, нечего сейчас спрашивать, что случилось, сейчас надо слушать приказы и выполнять приказы…

И даже не узнаешь, как там Бетти…

Старт машин…с первой по сто двадцать пятую…

Вертолеты поднимаются в воздух… ага, полетели вертушки, ну давайте, покажите, на что вы способны… не подкачайте…

Иван… ты сейчас сидишь и кусаешь локти, Иван, а что ты хочешь, ты знал, что так будет, Иван… Ты сам себе вырыл эту яму, себе и всей стране, сейчас ты прячешься где-нибудь, в каком-нибудь сыром подвале, и прячешь свою Аню, или Наташу, как ее там, дочку твою, и рвешь на себе волосы, какого черта я продал ей машины…

Сам виноват… мог предвидеть, что так будет…

- Э-э… полковник Мейерс, у нас проблемы…

- В чем дело?

- Э-э… машины не слушаются.

- Поясните.

- Машины не слушаются. Они не хотят брать курс.

- Проверьте навигацию.

- Проверили… машины не слушаются… Мы гоним их на восток, они летят на запад, вглубь страны.

- Что вы сказали… вглубь страны?

- Да…

- Немедленно приземляйтесь.

- Не можем, полковник… уже пытались… Машины не реагируют…

- Черт… остановите их как-нибудь… остановите…

Теперь ледяные иглы кололи все тело – сильно, больно, Мейерс почувствовала, что краснеет. Только этого не хватало… восстание машин… В лучших традиция триллеров. И не верится, что это не сон, не бред, вот оно все, на самом деле, и вертолеты трещат где-то над головой низко-низко, кружатся громогласной вороньей стаей…

ГЕНЕРАЛ НА СВЯЗИ

- Слушаю.

- Полковник Мейерс, как вы объясните то, что произошло?

- Что… произошло?

Мейерс прислушалась к своему голосу – странный голос, будто и не ее… Рокот вертолетов заглушает все…

- Что? Только что две машины МИ-двести атаковали Пентагон, вот что произошло. Как вы это объясните?

- Ну… я сожалею…

- Сожалеете? Очень рад. А что половина наших военных баз уничтожена, об этом вы тоже сожалеете?

- Русскими?

- Какими русскими, русскими здесь и не пахнет… вашими хвалеными МИ-двести!

- Здесь какая-то ошибка.

- Какая-то? По-моему, это вы должны были предусмотреть все ошибки. Мне сообщили, что четыре вертолета приближаются к Белому Дому, что прикажете делать?

Треск вертолетов… Улыбнитесь, все будет О,кей… нет, не помогают привычные мантры…

- Полковник, вы знаете, чем можно сбить эти штуки?

- Ничем… они же неистребимые, потому и взяли на вооружение…

- Очень рад… просто счастлив… может, вы еще потрудитесь объяснить, что происходит?

Мейерс хотела ответить – не знаю, что-то щелкнуло в сознании, ответ пришел сам собой:

- Это все система «свой-чужой». Русские поставили эту систему на вертолеты, распознание своих и чужих. Но вертолеты русские, поэтому американцы для них чужие, а русские свои… Вот они и бомбят американскую армию. Это они специально продали нам эти машины… чтобы выиграть войну…

В трубке что-то щелкнуло, клокотнуло.

- Вы что… знали об этом?

- Догадалась… сейчас.

- Очень вовремя догадались, когда они начали действовать… вы вообще все очень вовремя делаете, полковник.

- Русские специально продали нам это… тот, кто продал мне… он знал, что делает…

- Знал?

- Иван… Он представился рабочим фабрики… Делал вид, что влюблен… Розы дарил… Цепочку… в кафе водил… Обещал достать вертолет… Я не думала, что он… агент… Его прислали ко мне специально, только сейчас поняла… Я ему еще двести тысяч заплатила…

- Браво, полковник, браво… вы превзошли саму себя… награда из рук президента вам обеспечена.

Мейерс закусила губу, горячий ручеек скользнул по подбородку.

Иван… ты сейчас сидишь и смеешься надо мной, Иван, может, какой-нибудь генерал вручает тебе награду за успешную операцию. А ловко ты, парень, им эти вертолеты подсунул… а ты поправляешь погоны, тоже какой-нибудь полковник, рапортуешь: рад стараться, служу России… И посмеиваешься: Ах ты полковница моя, что же ты натворила-то?

НАВЕСТИ ЦЕЛЬ…

Фьюить-кр-рах-х…

Небо рушится на землю…

Кто сказал, что эту базу нельзя уничтожить… Кто сказал, вот и посмотрите теперь на обломки и руины несокрушимой базы…

Огонь и кровь… ну да, война, это тебе не парад военной техники, это огонь и кровь… Разбитые стены, будто пережеванные невидимыми челюстями…

Мейерс, не чувствуя боли, поползла на четвереньках куда-то, где раньше был коридор.

Фьюить-кр-р-рах-х-х…

Черт… сколько мы успели наштамповать этих чертовых вертолетов… сколько их над нами… в одно хочется верить, что они не полетят дальше, нет, Иван, ты пустишь их на военные базы, но не на города, ты не пустишь их на мою Элизабет… потому что она моя, моя, а не чужая, у тебя же там, Иван, система свой-чужой… С чего вдруг Элизабет будет кому-то чужая… И Джастин… И ты, Иван… Ты им объясни, вертушкам своим, нет тут чужих, все свои…

С чего вдруг мы все кому-то чужие…

Свой-чужой…

«Вы даже не возражайте, Женечка, я угощаю… это у меня в крови…»

В крови…

Все в крови…

Да нет здесь чужих, нет… Нет чужих на земле, все свои… И в Чикаго, и в Воронеже, и в Гонолулу, и в Кабуле, и в Канберре… Только объяснить это пушкам и ракетам мы не успеем…

Фьюить-кр-рах-х…

Странно, кровь есть, а боли нет…

Свой-чужой…

«Женечка, вы где? А я уж думал, вас собаки съели…»

Иван…

Это, значит… своих от чужих отличают…

«Ма, а ты вертолет мне купила?»

Да, детка… купила я вертолет…

Свой-чужой…

Двигатель Тэ-Вэ-три сто семнадцать Вэ-Эм…

Сброс отражателей, постановщик помех…

Свой-чужой…

Свой-чу…

2011 г.

Пробуждение к концу света

 

Я поднялся со дна океана.

Это было трудновато – подняться со дна, больно и тяжко давила толща воды, и та же вода не держала меня, тянула ко дну. Но все-таки я поднялся, - послушать, как волны бьются о мое тело, понежиться в свете луны, подышать воздухом, которого нет на дне.

Я лежал над водой, я видел небо – большое, высокое, такое не увидишь в океане. Щедрое солнце жарило мои бока, и полная луна озаряла мою голую спину, и ветер овевал меня. И вместе со мной, бок о бок, лежали собраться мои, и нежились в волнах, и щедрое солнце жарило их бока, и полная луна озаряла их голые спины.

Мы выплыли подремать в волнах и посмотреть сны.

Ни ветер, ни звезды не нарушали наших снов – первый раз сон мой был нарушен миллион лет спустя, когда на спину мою упало семечко. Малое семя какой-то травы, оно коснулось моей спины и затихло на ней, и я все ждал, когда семечко унесет ветер, но ветер его не трогал. И малое зерно пустило корни в спину мою, и пробилось ростком.

Шли годы. Шли века. Я нежился в волнах и видел сны – о себе, и о собратьях моих, и о земле, на которой мы живем. И сквозь сон чувствовал я, как малый росток бросил в землю зерна, зерна пробились ростками, и скоро вся спина моя была укрыта зелеными лесами. Леса росли, пробивались к солнцу, распускали в небо дивные свои цветы.

Шли годы. Шли века. Сквозь сон я чувствовал, как что-то снова тревожит мой покой, как какие-то рыбы выползали со дна океана на мою спину, и устраивались на берегах, неуклюже шевелили плавниками, ползали по траве, потом все быстрее, все увереннее шли в леса. Я видел их сквозь сон, видел мелькающих в лесах зверей и птиц, удивительно красивых.

Мои братья даже завидовали мне, что у меня такой красивый лес, и такие красивые звери и птицы.

Шли годы. Шли века. К тому времени мои братья стали досаждать мне, то и дело спрашивая, что мне снится. И я понемногу перебрался от собратьев своих на другую сторону планеты, переплыл океан, большой, как сон в глубокую ночь. На другой стороне земли оказалось на диво безмятежно и спокойно, и сон мой на века нарушал только шорох ветвей и трели птиц.

Шли годы. шли века. хорошо помню, как в мой бок уткнулось что-то, похожее на половинку скорлупки, только сплетенное из тростника. Из половинки скорлупки вышли звери – на двух ногах, голые, не укрытые шкурами, и пошли по спине моей, и по хребту моему. Чем-то тревожили меня эти звери, я еще не понимал, чем.

Понял позже – когда густые мои леса огласились рокотом топоров, и треском костров, и чем дальше шли двуногие, тем дальше отступали леса, пока их почти не осталось. Только теперь я начал понимать, как я привык к шороху зарослей и трелям птиц, как нехватает мне мягкой поступи зверя в густой чаще.

Шли годы. Шли века. Помню, как поначалу хотел убить их, незваных гостей, так жестоко нарушивших мой покой, мою безмятежность. Но чем дальше, тем больше привыкал я к ним, мне нравился терпкий дух их костров, и разноцветные перья, украшавшие их головы, и заунывные песни, в которых слышался шорох леса, гул водопада и отголоски вечности.

Шли годы. Шли века. У боков моих появились новые половинки скорлупок – очень большие и красивые, в них сидели двуногие звери, и увидели меня, и назвали меня по имени. Что-то подсказало мне, что звери пришли от моих собратьев – как и те, первые. Я посмотрел на них мельком – каких-то громких, суетливых, беспокойных – и снова погрузился в глубокий сон.

Как знать, может, этот сон станет для меня последним – слишком я устал за миллиарды лет метаться в огне и извиваться в волнах, слишком хотел покоя, может, этот сон станет для меня последним…

Шли годы. Шли века. Чем дальше, тем чаще тревожили звери мой сон. Они как будто выбирали время, когда я засыпал крепче всего, и грызли и царапали мое безмятежное тело, рвали его стальными когтями и зубами, как будто им нравилось делать мне больно. Я тысячи раз хотел сбросить их со своей спины – и тысячи раз не сбрасывал, не мог, слишком долго спал, окаменел в своих сновидения, и собратья мои тоже окаменели.

Шли годы. Шли века. Двуногие звери говорили обо мне, говорили много. Однажды они признались мне в любви. Вонзили в спину мою шест с чем-то полотняным на конце, сказали, что все они меня любят, и что я лучше всех.

Но мне почему-то не становилось от этого радостнее.

Шли годы. Шли века. Чем дальше, тем больше говорили они мне о своей любви, своем обожании, они даже устраивали в мою честь пышные празднования, украшали меня цветами и лентами, пели про меня песни, и гордились мной. Мало-помалу им стало мало того, что они сами считают меня лучшим, они захотели, чтобы весь мир считал меня самым лучшим…

…я этого не хотел… и мне было все равно, кто из нас лучше, я или другие собратья мои…

Двуногие покидали меня – на восток и на запад, пересекали океаны, к тому времени они уже научились летать, и опускались на спины других моих собратьев. Что-то там происходило между ними, я не знал, они возвращались израненные, искалеченные, привозили с собой какие-то сокровища чужих земель, говорили, как любят меня.

 

И когда одни поднялись на других, и каждый говорил, что я принадлежу ему, и каждый говорил, что это он достоин жить на моей спине, и никто больше – я проснулся.

Очнулся от многовекового сна – как мало-помалу просыпались мы все. Потянулся, расправляя суставы, расправляя пласты материи.

И начал медленно скользить под воду, в стихию мою.

А под водой хорошо… Здесь, над кромкой воды хорошо только спать, дремать века и века, набираться сил, видеть чудные сны про чудных созданий, которые живут на моей спине. А жить – жить надо там, в глубинах океана.

Я скользил в глубину – сначала медленно, потом все быстрее по мере того, как проходил мой многовековой сон. Что-то происходило там, они копошились на мне, метались туда-сюда, я все ждал, кто победит в затянувшейся войне – никто не побеждал, вот ведь, оказывается, как быстро забывают они о своих войнах…

Я скользнул в океан. Что-то мелькало в воде, что-то опускалось на дно, какие-то руины, обломки, что-то такое красивое из моего сна, что построили они на мне. Все было точно такое же, как виделось мне – изящные храмы, строгие высотки, каменные изваяния. Мелькали существа, какие-то хитроумные машинки хитроумных существ, мелькали обрывки бумаг, я понимал их, хотя никогда не знал их языка…

АМЕРИКАНСКИЙ КОНТИНЕНТ УХОДИТ НА ДНО

АМЕРИКА ПОВТОРЯЕТ СУДЬБУ АТЛАНТИДЫ…

ЕВРОПЕЙСКИЙ СОЮЗ ПРИНОСИТ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ…

ПЕРЕГОВОРЫ О РАССЕЛЕНИИ БЕЖЕНЦЕВ…

А потом я опустился на дно, заскользил в толще океана – живой, свободный…

Мало-помалу просыпались другие. Мы достаточно качались на волнах и видели сны, мы достаточно пребывали в небытие, наконец-то мы вспомнили, кто мы, что мы, откуда мы – большие хозяева маленькой планеты, которую кто-то подарил нам для жизни.

Кто-то прижался ко мне боком, кажется, континент, с которым я был связан тонкой перетяжкой – века и века. Тут же о меня потерся еще один континент, большой и жаркий, нагретый солнцем… Мы толкали друг друга, перекликивались гулкими голосами,

ну как ты там, проснулся,

а ты,

как я давно тебя не видел,

я и забыл, как ты выглядишь… а я уже и забыл, как ты выглядишь…

а я уже и забыл, как это, плавать по дну…

и мы опустились в глубину – настоящие хозяева мира, сбивая хвостами остатки чего-то мелкого, незначительного, что укрывалось на наших спинах. Так уже было не раз и не два, так было теперь…

И я поплыл за своим сателлитом, сбивая хвостом что-то стальное, плывущее по волнам…

- Не трожь, - сказал мой сателлит.

- Что?

- Не трожь… они укрылись там…

- Тебе что до них?

- Да ничего… Знаешь, так всегда было… когда мы просыпались… они укрывались… плавали по волнам… Знаешь, как будто ждут, когда мы снова уснем.

- Вот как?

- Ну… Это еще называется ков… ковчар…

Я не понял его, он, кажется, и сам себя не понимал. Я хотел прибить ковчыар хвостом, почему-то передумал. И увидел, как стальной корабль качнулся на волне, и оттуда вышел человек, и выпустил в небо белого голубя.

 

2011 г.

 Что-то забыл

 

Что-то я должен был сделать…

Увидел ее на углу, сразу как торкнуло что-то в сердце – что-то нужно сделать.

Вспомнить бы еще – что…

Убить… Я живо представил себе, как подхожу к девушке на перекрестке, обрушиваю на ее голову железный лом. Бр-р… нет, что-то не то.

Но что-то я должен был сделать… Вспомнить бы этикет, вспомнить правила, обычаи, что делают в таких случаях…

- Время не подскажешь? – спросил я. Черт, надо же было хоть что-то спросить.

- Сейчас… - она порылась в сумочке, вытащила телефон, - а, полседьмого.

- Спасибо… классный телефон.

- Сони эриксон, последняя модель.

От сердца отлегло. Наконец-то склеился кое-какой разговор.

- А блютус у тебя там есть?

- Спрашиваешь! Интернет, блютус, все при всем.

Я задумался – только на секунду. Ну конечно, если у нее есть блютус, надо скачать из ее телефона все, что у нее там найдется.

- Слушай, я у тебя музончик какой-нибудь скачаю?

- Без проблем. Ты что любишь?

- Да все помаленьку… Так Арию уважаю…

- Это есть…

Я ждал, что сердце успокоится, сердце не успокаивалось. Странно, вроде бы получил от девушки все, что хотел, вот она, Ария, и еще до черта файлов, богатый у нее архив в телефоне. И все-таки что-то беспокойно ворочалось в душе – не то, не то, не то… Что мне нужно от этой девушки, и почему именно от этой, вроде бы ничем не отличается от тысяч прохожих…

- У тебя здесь фотки есть?

- Ага, классные. Это вот я в Париже была, там вообще улет…

Я никогда не был в Париже, мне было интересно посмотреть, как оно там, и какой там улет. Фотки действительно были классные, оставалось только радоваться, что у меня за сегодня такой богатый улов – есть с чем поделиться с друзьями ВКонтакте, есть чем занять вечер…

Хороший, конечно, улов, но не стоило ради него бросаться на улице к незнакомой девушке. Нет, что-то другое… Она выжидающе смотрела на меня, что-то я должен был сделать, что-то сказать, знать бы еще – что…

- У меня видео классное есть, - вспомнил я, - вот… кот Гарфилд… Давай покажу.

- Давай, - она наклонилась над моим телефоном, я показал ей кота Гарфилда, это было очень прикольное видео, мне его сбросил кто-то ВКонтакте.

- Ржачно… Не, правда ржачно… слушай, ты скинь мне его, а?

- Ага, сейчас… блютус твой нащупаю… есть контакт…

Я скинул ей все, что было у меня, даже несколько видео, которые не хотел показывать никому. И все-таки что-то не отпускало меня от этой девчонки – ведь шел по улице, как торкнуло что-то, остановись, иди к ней…

- Зачем?

- А у тебя страничка ВКонтакте есть? – спросила она.

Я оживился. Ну конечно, вот оно. Обменяться адресами почты, телефонами, страничками, будем сбрасывать друг другу ржачное видео…

- Вот мои странички. Вот это ВКонтакте, это в Одноклассниках, у меня еще в Твиттере есть… и это в Ютубе.

- Ага… давай я тебе запишу… Еще электронку мою…

- Классный ник… Альба.

- Ты еще аватар мой не видел. Знаешь, белая такая волчица с белыми крыльями.

- Круто… а у меня лимузин черный, тоже с крыльями.

- Ты на лимузине ездишь?

- Да нет, я на тойоте.

- Круто, а у меня матиз.

Кажется, теперь мы знали друг про друга все – или почти все, и можно было спокойно разойтись. Нет, что-то не отпускало, беспокойное сердце, гнало меня к ней…

- Ты где работаешь?

- Дизайнером.

- Круто… а я в компьютерном салоне устроился.

- Тоже круто… платят-то ничего?

- Да маловато поначалу.

- Да поначалу всегда так… - она дошла до перекрестка, кивнула в сторону перехода, - мне туда.

- Ну давай.

- Ну пока…

Сердце сжалось – как будто я обманул его, чего-то пообещал и недодал. Знать бы еще, что это что-то… Я растерянно оглядел широкую улицу, магазины, в витрине мелькали цветы всех мастей, кто-то украсил ими секонд-хэнд. Цветы… какие-то картинки ожили в памяти, на сайтах каких-то, парень на берегу моря дарит девушке цветы… может, мне нужно было сделать то же самое… Но здесь не берег моря…

Я посмотрел ей вслед, как она уходит: маленькая, хрупкая, вместо головы планшетный ноутбук, вместо рук два телефона каких-то навороченных марок, и дальше суставы, грудь, бедра, колени из каких-то смартфонов, планшетников, плееров и флешек. Правильно, продвинутая деваха, руки-ноги-голова, это вообще вчерашний век… Надо было присосаться к ней проводами, перекачать еще что-нибудь…

Я повернул на своих смартфонах и флэшках в сторону салона сотовой связи, там, говорят, новый айпод на-днях выкинут, уже на весь свет растрезвонили… Сердце не унималось, будто намекало, что-то я не сделал, что-то забыл…

Мимо мелькнула футболка с надписью I lоve you, сердце подпрыгнуло. Да не колотись ты, скажи ясно, что надо-то… не скажет… может, я просто не знаю какие-то ключи от своего сердца, какие-то пароли и коды… а хрен с ними, давно уже пора обменять его на хороший смартфон, что париться-то… Вон сейчас акция в Эм-Видео… обменяй сердце… по выгодной цене…

 

2011 г.

Тот, темный

 

Быстрее…

Некуда уже быстрее…

И все-таки – быстрее…

Камиль бежал, низко пригнув голову, и некогда было оглянуться, некогда было посмотреть назад, не гонятся ли они. А они гонятся, уж можно не сомневаться, они не такие, чтобы упустить свою добычу, поймают, скрутят, увезут в темное свое логово, пропахшее смертью, чтобы выпить всю кровь…

Хватятся, конечно, будут искать, план-перехват устроят… Это они могут, полиция тоже на их стороне, и вообще все, все… и только один Камиль против них, один против всех, как это трудно, когда один против всех…

Сбавил шаг – сердце разрывалось клочьями, медленно брел по лесной чаще, все боялся остановиться, все боялся, что лопнет сердце. Лес торжественно замер, позолоченный луной, внимательно смотрел на Камиля каждой своей веткой. Леса Камиль не боялся, что-то подсказывало, что лес не работает на них, лес – он сам по себе, на то он и лес.

Камиль передохнул, прислушался.

Отстали.

Надолго ли, кто знает… выиграть время, хоть день, хоть два, перекантоваться где-нибудь, и дальше, в Сибирь… земля большая, земля, она всех прокормит, на то и земля…

Откуда-то зарядил дождь, мелкий, мерзкий, осенний, луна запуталась в клочьях туч. И почему-то боязно было искать деревушку или какую-нибудь дачу, люди добрые, пустите переночевать… Вот так постучишься в дверь, а там они уже ждут…

Луна выхватила из темноты что-то черное, причудливое, жуткое, что когда-то было домом – так давно, что оно само не помнит, как это было, и было ли. Истлевший остов, изъеденный пожарами, дождями, десятками лет, если не веков. Кое-где сохранились клочья какой-то плоти, досок, обломок двери, скат крыши, в пустых глазницах окон мелькали стеклышки.

Сердце снова подпрыгнуло, бахнуло о ребра.

Затаиться… переждать… Почему-то казалось, что сюда они не сунутся, что уже дошел, добежал Камиль до такого медвежьего угла, что никакие они туда не проберутся.

И все-таки было боязно – как боязно было в детстве уходить куда-то далеко, от людей, от жилья, от привычного мира в лесную глушь – как в какую-то другую вселенную. Волков и медведей не боялся, чувствовал, что они давно ушли куда-то в сибирскую глушь, до которой три года скачи – не доскачешь, а вот другие…

Духи, демоны… еще какие-то – потусторонние, нездешние, темные, неуязвимые, пропадающие с первыми лучами солнца… Они были и есть, они никуда не ушли из леса, по-прежнему караулят людские души… Вот в таких-то заброшенных домах и прячутся темные силы, войдешь – а оттуда черная лапа тянется, и утащит тебя куда-нибудь…

Камиль встряхнулся – что надумал-то, не маленький, чай, не три годика, когда боялся идти в комнату без света, боялся Темного. И в каждом углу мерещился Темный, черный треугольник, ползущий по стенам, по потолкам, длинный, вытянутый, с острым, хищным углом…

Не думать, не думать, еще нехватало, чепухи всякой бояться… ты еще бабайку вспомни и бабу Ягу… ох, изжарю тебя, добрый молодец, в печи… Дождь зарядил сильнее, вкрадчиво пополз за воротник, погнал Камиля в дом, вернее, в то, что когда-то было домом. Парень осторожно вошел, туча мелкой пыли метнулась в лицо, заскулили половицы. Жутко здесь… как в склепе… посветил фонариком, эх, сотового нет, сотовый они отобрали, они такие… Истлевшая лестница на второй этаж, по ней лучше не подниматься, а то свалится Камиль вместе с этим этажом… гора пыли, которая была креслом, гора трухи, которая была диваном… Нет, спать здесь негде, даже на полу… Состряпать бы костерок, зябко больно, только какой тут костерок, тут весь дом спалить можно…

Что-то мелькнуло в луче фонаря, мыши, что ли… нет, не похоже… еще, еще… что-то извивалось там, на стене, и почему-то не хотелось оборачиваться, не хотелось смотреть, как в детстве, когда лежишь в темноте в кровати, и мерещится тебе что-то там, в углу, а смотреть нельзя, посмотришь на него, он выскочит оттуда, тебя съест…

Ш-шу-х-х, кто-то скользнул по стене. Веник, что ли, найти, какой-нибудь, или тряпку, выгнать эту тварь в окошко, а то будет так всю ночь шуршать, спать мешать, еще, чего доброго, коснется лица своими усами, или хвостом… бр-р-р…

Что-то мелькало и мелькало по стене, и боязно было смотреть, но стоять к нему спиной было совсем уж невыносимо. Так и кажется, что вот-вот вопьется когтями в спину… Камиль посветил фонариком туда, где по стене металась черная треугольная тень…

…черная треугольная тень…

Еще не верил себе, еще искал того, кто отбрасывает эту тень, будь он хоть в миллион раз страшнее самой тени… Нет, никого не было, черный треугольник метался и метался по стенам…

А потом не было ничего – ни верха, ни низа, ни ночи, ни дня, ни самого Камиля, ни старого дома, ни леса – Камиль мчался в темной чаще, не разбирая дороги, в никуда, в никуда…

Быстрее…

 

Быстрее…

Некуда быстрее…

Сбавил шаг, перевел дух, сердце снова разорвалось клочками.

Померещилось… да нет, какое там, на хрен, померещилось, видел же, своими глазами видел, вот он, мечется по стенам, темный, непонятный, безымянный… Камиль вспомнил, что в детстве даже не дал этому темному имя, да и какое у темного может быть имя… это у березы под окном может быть имя, Камиль звал ее Арлия, это у большого камня у крыльца может быть имя, Камиль звал его Таум, у Жучки во дворе имя… а темный, он на то и темный, не наш, чужой, у него и имени-то нет…

От этих детских воспоминаний стало спокойнее, отлегло от сердца. Потянуло к людям, к человечьему жилью, к нашему, привычному миру. Сам не понял, как выбрался на шоссе, утыканном какими-то указателями, которые ничего не говорили. Янгиюл… Усть-Ылым… неважно, лишь бы подальше от них, здесь они не найдут…

Протянул руку, может, найдется добрая душа, подбросит до богом забытой деревушки, кое-какая мелочишка с собой есть, на пару беляшей хватит, а там и посмотреть можно, может, кому крышу укрыть или крыльцо починить, у Камиля руки что надо, каким надо концом вставлены… да я денег-то не возьму, мне бы перекусить… а у вас лишней комнаты не найдется?

Машина замерла в двух шагах, с мерзким повизгиванием опустилось стекло.

- Мужики, до деревни не подбросите? – Камиль шагнул к машине, мир перевернулся перед глазами.

Так представлялось только в самых страшных кошмарах. Убегает от них, останавливает машину, а оттуда смотрят они, люди в синем, которые запирают за решетки и тянут кровь…

Бежать… ну да, бежать, в лес, в лес, раствориться в этом лесу, лес укроет, лес спасет, лес на них не работает… Их в машине двое, в одиночку за Камилем в лес никто не побежит, вдвоем тоже не побегут, машину, что ли, бросят…

Повернулся к лесу – что-то будто оборвалось внутри.

Он уже был здесь. Подползал – то медленно, неуверенно, то легко, стремительно, темный, безликий, безымянный, как будто сам не понимающий, кто он…

Мир замер… Он почти коснулся ботинок Камиля, и хочется бежать, и некуда бежать – а потом бросился на машину.

Все случилось слишком быстро, Камиль даже не понял, сделал этот темный что-нибудь с теми, кто сидел в машине – или нет, машина сорвалась с места, бросилась по шоссе, обгоняя саму себя…

Камиль ждал.

Ничего не происходило. Тот, темный, как будто забыл про Камиля, скользил по шоссе, извивался по травинкам, рассыпался, когда его темная тень падала на частокол сосен. И чем дальше, тем больше казалось, что на Камиля он нападать не собирается.

- Ты… ты прогнал их? – спросил Камиль.

Прогнал.

Как что-то взорвалось в голове. И не поймешь, сказал он, темный, это слово вслух, или послал какой-то мысленный сигнал, или… кто его поймет, как он, темный, говорит с людьми… Кто их вообще поймет, этих темных, они сами себя не понимают, живут с нами бок о бок все века, и мы упорно доказываем сами себе, что их нет, их не бывает, это все суеверия какие-то, детские страхи… и в толчее мегаполиса как будто и правда – их нет, а как занесет тебя черт в лесную глушь, в чащу, вот тогда и поймешь – вот они, есть…

Это было маловероятно. И все-таки Камиль спросил:

- Ты… ты меня защищал? Да?

Конечно.

Конечно… стало не по себе. чего ради ему, темному, безликому, защищать Камиля, кто ему Камиль, что ему Камиль… Ну да, говорят, они людскими страхами питаются, им надо каждую ночь пугать кого-нибудь, тогда они живут…

Или кровь выпьет из Камиля… там и крови-то немного осталось, они все высосали… но все-таки…

Камиль шагнул на шоссе – надо было куда-то идти, что-то делать, искать пристанище, которого не было.

Не уходи.

- А?

Не уходи.

Он не требовал – просил. Осторожно, вкрадчиво, как будто не верил, что Камиль послушается.

Останься… со мной.

Так и хотелось спросить – зачем, и не спрашивалось. Ни для чего хорошего нечистая сила использовать человека не может. Но невозможно было просто так взять и уйти, все-таки он, темный, спас Камиля, что Камиль попал из огня, да в полымя, это другой вопрос…

- Ты… там живешь? В доме?

В доме.

- Дом-то у тебя старый совсем… рухнет дом, где жить-то будешь… - спросил Камиль, сам не знал, зачем.

Не будет дома, не будет меня.

Он говорил это удивительно спокойно, как будто речь шла и не о его смерти. И снова надо было промолчать, и почему-то не молчалось, слова откуда ни возьмись сыпались сами собой…

- А то это… я тебе дом-то подлатать могу… ну стены поправлю, там новые доски надо вставить, старые-то прогнили уже… и крышу перекрыть… и стекла вставить… Я, если что, с руками…

Спасибо.

В этом – Спасибо – было что-то искреннее, по-человечески теплое.

- А ты давно живешь? – спросил Камиль, расставляя нехитрую снедь на кое-как отмытом столе.

Века… много веков.

Кажется, он, темный, не умеет считать – но это не мешает ему чувствовать время. Он и Камилю передал это чувство, неясное, туманное, расплывчатое – глубину веков, уходящих так далеко, что уже не разобрать дат, имен, событий…

И боязно было спрашивать – и все-таки нужно было спросить:

- А я… а я тебе зачем?

Ты же веришь в меня…

Ответ прозвучал как-то неясно, похоже, демон и правда передавал какие-то сигналы в мозг. И не поймешь, то ли «ты веришь в меня», то ли «ты боишься меня». Что-то такое. И что-то очень важное для него, для темного духа…

- А ты что… питаешься страхом?

Я живу… пока ты боишься… пока кто-то… меня боится.

(…пока кто-то в меня верит)

- И много вас… таких?

Спросил, тут же мысленно ударил себя по губам, похоже, спрашивает что-то не то, запретное, чего человеку знать не положено.

Мало… теперь мало…

Камиль снова не услышал его ответ – почувствовал глубину веков, бесконечное время, где когда-то на заре эпох мир был темен от темных сил, снующих в каждой чаще. Тогда люди верили, действительно верили в них, долгими вечерами у гаснущего костра пугливо всматривались в ночную чащу, искали, не мелькнет ли острый рог или желтый кошачий глаз демона…

Шли века, люди забывали свои страхи, человечество понемногу вырастало из сказок и легенд. Духам перестали приносить жертвы, духов перестали бояться. Собирались на какие-то праздники в честь каких-то темных сил – просто так, в силу привычки, уже сами не помнили, зачем…

Демоны вымирали. Демоны уходили в леса, в чащобы, скрывались ото всех, казалось – от самих себя. Там, в лесу, случайные люди еще верили в нечистых – в силу каких-то древних суеверий, зова предков, пробуждавшегося там, наедине с собой.

И темные силы искали людей, которые еще умели бояться…

Камиль растянулся на старых газетах в углу – белых посередине и желтых от времени по краям. В темноте комнаты металось по стенам что-то еще более темное, чем сама ночь, чуть слышно шуршало невидимыми крыльями. И было боязно взглянуть на него, и хотелось как в детстве прикрыть голову – и в то же время хотелось смотреть и смотреть, от этой нечисти веяло покоем, безмятежностью, какая бывает только в детстве, когда весь мир кажется таким простым, а сам себе кажешься таким хорошим…

 

Вставай.

- А?

Вставай… пошли… со мной.

Камиль ничего не понимал, грешным делом подумал на них – но их не было, люди не ходят по медвежьим углам и захолустьям. Над Камилем скользил он – темный, безымянный, безликий, сам не понимающий, кто он и что он.

Пойдем… со мной.

Сердце сжалось, покрылось инеем: ага, вот оно, началось…

- Слушай, давай утречком, а? Спать охота… думаешь, не умаялся я стены твои латать?

Нет… надо ночью.

И не откажешь ему, и не прогонишь его, говорит – пошли, значит – пошли. Вот ведь черт, Камиль как чувствовал, что этим все и кончится, ну не может такого быть, чтобы демон с человека ничего не потребовал. Нет, мало ему фанатичной веры в него самого, нет, мало ему человечьих страхов, нет, мало ему, что Камиль день-деньской как проклятый латает старенький домишко, думает, где еще заработать тыщонки две на кровлю – нет, еще что-то надо темному демону…

Что?

- Далеко пойдем-то? А то в куртешке холодно уже…

Нет… не на улицу.

- В подпол? И-и, не проси, там болото… только что лягушки не квакают…

Нет… пойдем…

Странное дело, чего ради он зовет Камиля не в комнату, не на второй этаж – куда-то в стену. Не, шалишь, темный, человек сквозь стены ходить не умеет…

Камиль шагнул в пустоту вслед за темным – тут же понял, что ошибся, умеет человек через стены ходить, еще как умеет. Какое мерзкое чувство, так и кажется, что сейчас вывернет наизнанку… как болтанка в самолете, только хуже…

Сердце подпрыгнуло. Он видел эти холмы – не раз и не два, они приходили во сне – синие холмы под черным небом, что-то ледяное, нездешнее, потустороннее. Что-то манящее – и в то же время наводящее ужас, что-то, куда совсем не положено ходить человеку…

- Это твой мир? – шепотом спросил Камиль.

Мой.

Стало не по себе. Почему-то не верилось, что эта тварь, эта чужая сила так просто отпустит Камиля из своей вселенной. Может, вот так и попадают сюда – навсегда, безвозвратно, доверчиво идут за мрачным проводником…

Камиль шел никуда, наугад, странно, что темный дух ничего не объяснял, сновал вокруг, как собака на прогулке. То тут то там проступали из тумана изогнутые мерцающие врата, они казались порталами в другие миры, почему-то не хотелось испытывать судьбу, заходить по ту сторону…

…да это и так уже по ту сторону… по ту сторону пространства, времени, по ту сторону сознания, по ту сторону страшных снов. Камиль пытался представить себе, как далеко расстилается этот мир – и не мог, он казался не просто бесконечным – бесконечным в степени бесконечность…

Шел в никуда, спотыкаясь об обломки порталов – кажется, эти врата тоже имеют свой век, рождаются, умирают… Красивые обломки, сверкают золотыми бликами…

…золотыми бликами…

- Это что, золото у тебя, что ли? – спохватился Камиль.

Золото.

- А… а можно я чуть-чуть себе возьму?

Сколько угодно.

В его тоне не было щедрости радушного хозяина – кажется, ему было все равно, есть у него золото или нет. Камиль наклонился. Тихонько проклял себя, что ничего не взял, ни сумки, ни ведра, ни мешка, а кто же знал, что здесь будет такое… И не хотелось возвращаться, и все больше казалось, если вернешься, второго шанса не будет, порталы открываются перед человеком только единожды…

Скинул рубашку, начал сворачивать подобие узелка. Донести бы, не рассыпать, не обронить, так и кажется, что если уронишь – все обратится в прах. Камиль огляделся, коленям стало холодно-холодно – он искал и искал единственно нужный портал, не находил…

Домой…

Знать бы еще, как выбраться в это – домой…

Сам не понял, как шагнул через стену. Кажется, в этом мире чтобы оказаться где-то, достаточно просто захотеть… бережно опустил сверток на пол, развернул, ожидая увидеть черепки или рыбью чешую. Нет, золото, все без обмана…

Ты вернулся? Уже?

Темная тень метнулась по стене.

- Ну да…

Кажется, Камиль сделал что-то не то, только сейчас понял – что-то не то. Не зря же вел его темный дух туда, по ту сторону сознания, может, хотел что-то показать, тот бесконечный мир… А Камиль сгреб в охапку золото и бросился назад, как вор…

- Ты где?

Тень не показывалась.

Надо бы ему завтра прикупить молока… помириться… а то все в кофе себе выливаю…

 

Здесь остановите.

- В Янгиюле? – не понял водитель.

- Нет… здесь…

Шофер изумленно посмотрел на тощего парня, одетого с иголочки. Такие парни не ездят в убитых жизнью газельках, такие парни не просят остановить машину в лесу, такие парни если и приезжают в лес, то только в лендровере с компанией деловых партнеров и красивых девчонок, жарят шашлыки и пьют вино…

- Ага, вот тут… спасибо… - странный пассажир выскочил из газельки, побрел по хвойному бездорожью в никуда. Прячется он от кого-то, что ли… Шофер на всякий случай оглянулся, не едут ли позади братки на бронированном мерсе, не привяжут ли сейчас шофера к дереву, говори, гад, кого подвозил, куда он пошел, а?

Никого и ничего не было, водитель пустил газельку дальше по трассе, доехать быстрее, гори оно все, пассажиров хрен да маленько, только бензин трачу…

Камиль посмотрел вслед газельке, заспешил в лес. К штанинам тут же прицепились какие-то зеленые шарики, лес хватался за человека всеми коготками, терся о ноги, просился на руки, как ласковый кот. Чего ради вообще поперся в костюме, никогда его не надеваю, что на объекты езжу, с молотками-болгарками, что дачу кому построить, что квартиру отделать… А вот перед ним, перед темным, почему-то хотелось появиться при полном параде…

Перед темным… хотелось что-то принести этому темному, все-таки столько для Камиля сделал… Руки до сих пор помнят холодок золота, недоверчивый прищур ювелира, а не фальшивое ли, потом многое было, картинки, как разрозненные слайды какого-то диафильма, а вы комнату сдаете, да? А вы не смотрите, что я как с помойки, я за три месяца вперед заплачу… А эти джинсы у вас в какую цену? Беру, беру, все беру, хоть на человека буду похож… девушка, объявление у вас дать можно? Ремонт квартир, строительство… Да все, все могу, руки у меня каким надо концом вставлены…

Долгое время было не до темного – первый раз вспомнил про него, когда купил комнату, прикидывая, когда можно будет раскошелится на квартиру…

Хотелось что-то привезти этому темному. Будь он человеком, принес бы Камиль хороший коньяк, что, друг сердечный, угощаю… или еще что-нибудь, дорогое, хорошее, нужное для человека, может, деньгами бы помог…

А темному ничего не надо, и хочешь отблагодарить, и не знаешь, как. Конечно, Камиль ездит к темному, конечно, верит в него, раз в месяц ночует в богом забытом домике, как в детстве, шарахается от темной треугольной тени, снующей по стенам и потолку.

И все-таки…

Хочется для него что-то сделать…

Особенное что-то…

Хотя бы потому, что избавил от них – про них Камиль уже и не вспоминал, они ушли куда-то в бесконечно далекое прошлое, как будто – в другое измерение, в другую жизнь.

Нет, надо хоть что-то узнать про этого темного – где живет, как живет, что любит, что ест, а что про него знать, он сам про себя ничего не знает… может, и не существует сам по себе, потому что он – наш страх.

Деревья расступились, пропуская Камиля к заброшенному дому. Камиль шагнул на опушку, замер, как громом пораженный.

Только этого нехватало…

Это еще что…

Он еще не понимал, еще думал, что бредит – ну не может быть такого, чтобы здесь, вокруг заброшенного дома толпились люди, много людей, ревели машины, бульдозеры какие-то… это все там, в городах, на фабриках, но не тут, не тут…

Камиль медленно, как по воздуху, пошел навстречу ревущим машинам. Нужно было что-то сказать, что-то сделать, что-то…

- Заблудились? – окликнул его один из парней, снующих вокруг бульдозера.

- Да нет… Это вы что тут делаете?

- Как что, сносить будем… нет, знаешь, на пикничок собрались на бульдозерах.

- Ч-что… сносить?

- Тебя. Хибару эту, что же еще…

- Как сносить… нельзя ее сносить.

- Чего ради нельзя?

Камиль почувствовал, что проигрывает. Но тут же нашелся.

- Это… моя хибара.

- Документики есть?

- Э-э… привезу.

- Привезет он… Ой, привираешь, парень, земля-то эта Уфимского.

- Кого?

- Игоря Ивановича Уфимского… вот и бумага есть, разрешение на снос.

В сердце как будто набили иголки. Камиль уже не верил, что победит – эти парни были настолько земными, настолько дневными, заземленными, в их мире не было места духам и призракам, темным силам и тайнам заброшенных домов.

- Слушайте, парни, дело-то серьезное… это же исторический памятник, не кот начихал…

- Ха, похоже… на памятник…

- А ты думал, все памятники сверкают, как храмы на Красной площади? И такие есть, и всякие… жизнью битые. Так что вы это бросьте, вы мне телефончик этого вашего Уфимского дайте, поговорю с ним…

- Еще чего… Ему делать больше нечего, с тобой говорить?

- Чего там, Антош?

- Да псих какой-то привязался…

- А одет вроде ничего…

- Да что одет, ты смотри, как глаза сверкают… псих и есть… Айда, по машинам… мы эту хреновину не снесем до вечера, большой босс нас закопает этими бульдозерами…

Камиль сам не понимал, что делает, чего ради бросился на крыльцо старого дома, который в свете дня растерял всю свою мрачность, уже не казался большим и зловещим – хрупким и беззащитным на ветру…

Утробно заурчали машины.

- Да прекратите вы! Да вы хоть сами понимаете, что делаете? Вы хоть понимаете, что они вымирают, подчистую вымирают, этот, может, последний остался?

- Кто… последний?

Да люди-то в них верить перестали! Золотому тельцу поклоняются… во что там верить, мы уже в самих себя не верим, самих себя потеряли в делах… Да стойте вы, кому говорю! Мне не его жалко, мне вас жалко, он же вам сейчас устроит…

Камиль ждал. Тот, темный, в доме, не мог не слышать его, не мог не видеть столпившихся вокруг бульдозеров. Сейчас он им покажет, сейчас он вырвется из темноты, бросится на машины, на людей, как тогда бросился на них, в синих одеждах… сейчас он им покажет, почем фунт лиха… А что, знай наших, что такое бульдозеры против древней жути, которая жила и процветала, когда этих работяг еще на свете не было, которая помнит Чингисхана и царя Кира, которой на заре веков приносили кровавые жертвы…

Тупая морда машины ткнулась в жалобно заскрипевшие стены.

- Да ты что, не слышишь что ли? – Камиль отчаянно постучал в стену, - выходи давай! Выходи! Ну, скорее! Они же дом твой снесут, тебя убьют! Ты прогонять их будешь, или нет?

Краем глаза Камиль заметил что-то очень знакомое и что-то очень зловещее. Но это был не темный, нет, темный упорно не показывался из своего убежища. К дому подкатила знакомая желтая машина, из которой показались они, люди в синем, которые запирают в темницу и пьют кровь…

Камиль не боялся – ни тех, ни других, он уже знал, что вот сейчас распахнутся двери старого дома, и вырвется он, темный, зловещий, всесильный, протянет страшные лапы, и сделает с ними со всеми что-нибудь… утянет в какие-нибудь другие миры…

Но почему он медлит… почему… дом трещит и шатается, а он все не идет…

- Ну где же ты? Ты слышишь меня? эй!

- Чего это он… сумасшедший, что ли…

- Сумасшедший и есть… я про этого парня слышал…

- Что за парень?

- Да… год назад из психушки сбежал, ловили, не поймали… Глюки его какие-то преследовали, видения… Потом в этом доме старом жил, тут клад нашел, золотишко какое-то… Ну и все, дело свое открыл, квартиры ремонтирует, дачи строит, потом комнату себе купил, квартиру… дела у него в гору пошли…

- Сумасшедший-то? А врачи куда смотрели? А милиция?

- А что врачи-милиция, он же нормальный, вроде, стал… вот уже как год без сучка без задоринки, человек и человек… а тут, видно, весеннее обострение началось, он сорвался… все ему там в доме старом дрянь какая-то мерещилась…

- А ловко его скрутили…

- Да, санитары свое дело знают… Ну что рот разинул, ворона залетит… Поехали, что ли, до вечера дом этот не своротим, большой босс нам ноги отпилит…

Камиль ничего не понимал – почему он, сильный, всемогущий, древний, не выходит из своего убежища, чего он боится, вот ведь уже трещат и рушатся стены, так бережно отстроенные Камилем, и они – в синих одеждах скручивают руки за спиной, пойдем, пойдем, парень, тихо, тихо, все хорошо…

Камиль в последний раз обернулся на руины старого дома, все еще не верил, что оттуда не вырвется темное создание, не расправит крылья в лучах заката, не утащит человечков в темные миры… Я же в тебя верю, ты не можешь исчезнуть…

…просто так…

2011 г.

 

Один человек

 

Когда меня спросили, кем я хочу быть, я сказал, что хочу быть воином. Мое желание тотчас же исполнили, отправили меня на землю воином. Воин из меня получился очень сильный и очень красивый, статный мужчина в доспехах и с длинным мечом, я умел драться на мечах, фехтовать, плавать, у меня был белый конь, который несся по степи быстрее молнии, и на моем прочном шлеме дрожали страусовые перья.

Я был воином у моего короля, уже немолодого мужчины, он жил в белокаменном замке под золотыми стягами, на которых были нарисованы драконы. Король был очень мудрый и справедливый, он правил своим королевством, и устраивал рыцарские турниры, и жаловал мне награды и звания.

Однажды король вызвал меня к себе, и сказал, что на нашу страну напал враг, и я должен остановить его. Сердце мое дрогнуло в предвкушении битвы – я вскочил на коня и бросился в путь по дороге на запад, откуда пришел враг.

Через три дня и три ночи я увидел на горизонте темного рыцаря на вороном коне – и на шлеме его развивались темные страусовые перья. Я понял, что это и был мой враг, с которым я должен сразиться, и я трижды протрубил в рог, и бросился на темного рыцаря. Звенели клинки, и ломались тяжелые копья, и мой бедный конь пал, пронзенный копьем, и я насмерть сразил вороного коня под моим врагом. Никогда еще я не сражался так долго и яростно, никогда еще не приходилось мне показать все мое искусство боя. Я знал, что должен победить, и должен принести отрубленную голову врага моему королю, чтобы король наградил меня поместьем…

Я не знаю, как это случилось – он взмахнул мечом, я не успел увернуться, а потом высокое небо оказалось передо мной, и трава стала красной от моей крови, и я понял, что умираю…

 

Когда меня спросили, кем я хочу быть, я сказал – только не светлым воином, потому что светлый воин погибает в битве, такая у него судьба. Я сказал, что хочу быть темным воином, и хочу победить.

Я стал темным воином. Темный воин оказался слабее, но ловчее своего противника – и правда, уложил светлого воина в два счета, и отрубил ему голову. Темным воином оказалось быть очень интересно, я нападал на соседнюю страну, грабил и убивал жителей, жег пашни, ходил по разоренным поместьям и забирал все, что мне нравилось.

Я вернулся к своему королю с богатой добычей и головой убитого воина – сердце дрогнуло, когда я отдавал королю голову, ведь некогда этим воином был я сам. Темный король оказался очень грозный, он был очень горд, что я завоевал соседнюю страну, и очень рад, что я принес ему богатые дары. И я положил к его ногам боевые трофеи, и ждал почестей и наград.

Но у темного короля был советник – мерзкий горбатый старичок, чернокнижник и астроном, и он нашептал королю, что я – тайный шпион соседней страны, и пришел в его дворец не с добром. И король поверил чернокнижника, и казнил меня, своего воина, как отступника. И моя голова полетела с плахи во дворе темного замка в воскресный полдень…

 

Когда меня спросили, кем я хочу быть, я сказал, что хочу быть королем – потому что короли всемогущи, казнят и милуют, кого захотят. На всякий случай я стал темным королем – мне понравилось сидеть на черном кожаном диване в мраморном зале и принимать богатые дары из разных земель. Я благосклонно принял у себя своего воина – храброго рыцаря, закаленного в боях. Он принес мне шелка и жемчуга, золотые украшения, дорогие гобелены и бочки с вином.

Потом ко мне пришел мой советник, человек дальновидный и мудрый, он сказал мне, что моего рыцаря перевербовали, и теперь он тайный агент вражеской страны. Мне был дорог мой рыцарь, но я боялся заговора, поэтому на всякий случай казнил своего воина. Сердце дрогнуло, когда опустилась гильотина – ведь когда-то я сам был этим рыцарем…

Потом шло время, и наша страна процветала, и мой верный советник всюду ходил за мной, и говорил мне правду, и раскрывал заговоры. Однажды за ужином советник прислуживал мне, и наливал мне вино. Я выпил чашу вина, и упал замертво.

Я казнил всех своих врагов – кроме одного… Я и не знал, что он мой враг…

Я уже не знал – но догадывался, кто будет королем после меня…

 

Когда меня спросили, кем я хочу быть, я выбрал участь белого короля, мудрого и справедливого. Мудрым и справедливым оказалось быть непросто, все время возникали какие-то проблемы, которые я не всегда мог решить. Моя страна ослабла, и на страну напал враг, и я послал рыцаря убить врага, а враг убил рыцаря. Я хотел бежать из страны, но остался со своим народом, и укрылся в высоком замке. И темный рыцарь пришел в замок, и я бился с ним, и темный рыцарь убил меня.

Уже умирая, я вспомнил, как сам был темным рыцарем, и жнег и грабил селения, и ворвался в замок светлого короля, и убил его. Я вспомнил, как убивал светлого короля, и как дрогнуло мое сердце.

Тогда я не знал, что светлый король – это тоже я.

 

Когда меня спросили, кем я хочу быть, я задумался. Я не хотел быть ни королем, ни рыцарем, я уже знал, что в этом нет ничего хорошего. На всякий случай я попробовал стать крестьянином – простым земледельцем, который пашет поле и сеет хлеб. Но мое поле все время бил неурожай, и мое поле все время жгли какие-то воины, и я вечно голодал, а иногда солдаты – свои и чужие – разоряли мой дом…

 

Когда меня спросили, кем я хочу быть, - у меня не осталось выбора. Я сказал, что хочу быть советником темного короля, злым чернокнижником. Житье у советника было привольное, - он сидел на пирах по правую руку от короля, пил дорогое вино, по ночам запирался в высокой башне, считал звезды, а иногда к нему приводили наложниц, прекрасных, как феи.

Только у меня не было привольного житья – советник только и держался тем, что вечно доносил на кого-то и отправлял кого-то на плаху, или травил хитроумными ядами неугодных ему людей. Но я не мог никого травить, и никого казнить – потому что в каждом человеке видел себя…

Чернокнижник помнил свои прошлые жизни – как никто другой. Может, это был какой-то особый дар, не знаю. Я смотрел на темного рыцаря – и вспоминал, как был этим рыцарем, я смотрел на короля – и вспоминал, как был королем, я смотрел на служанку, которая подавала на стол, и вспоминал, как был этой служанкой, и мне уже не хотелось загнать ее в угол в темном коридоре…

Король ждал от меня мудрых советов – кого казнить, кого миловать. И я давал ему советы – мудрее которых не знал. Я говорил, что все мы, все люди в мире – это один и тот же человек в разных своих инкарнациях, и если в этой жизни ты отрубишь кому-то голову, то в следующей жизни кто-то отрубит голову тебе. И если в этой жизни ты кого-то отравил, то в следующей жизни кто-то отравит тебя. И если в этой жизни ты разорил чей-то дом, то можешь не сомневаться – когда ты снова придешь на землю, кто-то оставит от твоего богатого дома одно пепелище.

Король сначала не верил мне, потом разгневался, и объявил меня сумасшедшим. Он бросил меня в темницу, и сказал, что казнит меня, если я не отрекусь от своей ереси. Но мне не от чего отрекаться, потому что я говорю правду.

Я пишу эти строки на пергаменте, который тайно пронес с собой в темницу. Завтра король вызовет меня к себе, и я снова скажу, что все мы – один и тот же человек, и король казнит меня. Может, сожжет на костре. Может, я успею передать кому-то эти записи – неважно, кому. Кто-нибудь прочтет, кто-нибудь узнает, что все мы – одно, и боль каждого однажды станет твоей болью…

2011 г.

 

Влюбленный в…

 

Она тихонько поднимается с постели, кутается в свои золотисто-желтые одеяния, в утренних сумерках я слышу, как шуршит ее платье.

- Уже уходишь? – спрашиваю сквозь сон.

- Уже, - шепчет она.

Она всегда уходит с первым снегом. Я это знаю. Я уже готовлю себя к тому, что она уйдет, прошелестит своим платьем, оставив за собой шлейф из опавших листьев, умирающих паутинок, спелого яблочного духа. Уходит куда-то за перелетными птицами, за высоким небом, за последними теплыми деньками.

Рождество встречаю без нее. Новый год тоже встречаю без нее. Уже привык. Соседи что-то спрашивают, а где эта ваша, что-то отвечаю, отмахиваюсь, а-а, уехала ко всяким там тетям-мотям, иногда что-то вру про какие-то там командировки, соседи качают головами…

Я начинаю ждать ее еще весной. Когда точно знаю, что она не придет, что ее в наших краях и в помине нет, что она где-то там, в какой-нибудь бразилии-австралии-океании, кормит с рук кенгуру. Иногда и сам выклянчиваю какие-нибудь командировки, туда, туда, ищу ее в толпе бразильского карнавала или на проспектах Мельбурна. Иногда нахожу, киваем друг другу, как старые знакомые, она еще наиграно разводит руками, а ты как тут очутился, вот так сюрприз, сколько лет, сколько зим…

По-настоящему я начинаю ждать ее летом. Нет, не в июне, когда солнце забывает, что надо заходить, а ближе к августу, когда ночи становятся темными, и падают в траву спелые яблоки вперемешку со спелыми звездами.

Звонит мать, как всегда говорю, что все хорошо, лучше некуда, а меня замредактора сделали, а про меня передачу сделали, посмотри на эн-тэ-вэ, а я… потом мать осторожно спрашивает, когда я женюсь. Наиграно подхватываю, а, да-да, мы уже обвенчаться хотим с девушкой моей… мать спрашивает, когда я себе нормальную девушку найду… делаю вид, что обижаюсь, выключаю телефон.

Мать не понимает, что я ее люблю.

Эту.

Которую…

Я сам себя не понимаю.

Мы познакомились случайно. В октябре, где-то в последних числах, ночью столкнулись на улице. она вообще чаще выходит ночью, не любит, когда на нее смотрят люди. Как будто боится чего-то. Я не сразу узнал, кто она такая, долго не верил, смеялся, хорош врать, еще скажи, что ты марсианка с Юпитера…

Когда понял, что она не врет…

Не помню.

Само как-то пришло…

Она приходит в сентябре. Я жду ее, заказываю шикарный ужин, зажигаю свечи. Она приходит ко мне вечером тридцать первого августа, на день раньше, чем ко всем. Приходит накануне красного дня, когда дети с необъятными букетами собираются на школьных дворах.

Обнимаемся в коридоре. Вдыхаю ее запахи, запахи прелых листьев, умирающих паутинок и высокого неба.

Ловлю себя на мысли, что до первого снега еще далеко-далеко…

2013 г.

 

Шагальщики

 

- Гляди, чего есть…

- Ты… ты чего?

Алу оторопело смотрит на звериный череп в руках Яму. Красивый череп, позолоченный, прямо любо-дорого на такой посмотреть. Алу такой в охотничьем магазине видел, там за такой череп полтора миллиона давали. Только тут видно, что череп-то не магазинный, такой… ну какой такой… ну такой, такой, видно, что Яму сам его где-то раздобыл, да позолотил, вон и краска кое-как лежит, руки-то у Яму не как у всех, а из одного места растут…

- Это ты… ты где взял?

Яму прищуривается:

- А ты как думаешь?

Алу думает. Алу такое думает, чего и вслух-то не скажешь, такие мысли в голову лезут, что мама, не горюй…

Только такого даже и быть не может.

- Ну… помер… а ты его издохшего нашел…

- Тю, помер… я его сам забил…

Алу оторопело смотрит на приятеля, да быть не может, чтобы щуплый Яму такого зверя одолел. Нет, любой взрослый такого зверину в два счета прибьет, только то взрослый, а то Яму, у Яму силенок поменьше будет…

- Ага… я его из самострела отцовского подбил, во как… ты только бате моему не говори, он меня потом самого из этого самострела…

Алу страшно. Вот, пожалуй, первый раз страшно по-настоящему, это же что творится-то…

- Ты… ты чего сделал-то?

- А чё?

- Тебе чем этот зверь мешал?

- Ой, ой, какие мы нежные выискались, зверя им жалко стало… ты еще розового пони себе купи и челочку розовую сделай… как у этих…

- Да не-е… мне бабка покойная говорила…

- Ты еще с покойниками разговариваешь? По блюдечку, или как?

- Да тьфу на тебя, когда она еще живая была, чё непонятно-то… мне бабка говорила зверье это не трогать, а то кабы чего не вышло…

- Ага, и конфеты из мешка не брать, а то Бабай заберет, да? И на стуле не качаться, а то Чуня утащит! Да? Мне бабка тоже, на стуле не качайся, не качайся, Чуня заберет, а потом сеструхе сигналит, Элла, лазь под стол, хватани его за ногу, пущай думает, Чуня его хапнула… Сеструха обиделась прямо, это я-то Чуня?

- Да нет, я серьезно… говорят, звери эти… нехорошие какие-то…

- А где ты вообще зверей хороших видел? Ну да, посевы портят… тем паче их бить надо…

- Да я не про то…

Алу думает, как объяснить. Чувствует, что не может. Вот у бабки как-то легко получалось, выйдет Алу с ней с базара сумки поднести, бабка ему по дороге каждую травинку, каждое деревце покажет, где кто в какой норке живет, где кто прячется, где кто зимует, где кто на зиму куда улетает…

- Нельзя так… говорят, мстят они…

- Кто мстит?

- Эти… твари… крепенько мстят, ежели кто их тронет…

- Ага, с Бабаем договорятся, тебя заберут… - Яму фыркает.

- Злой ты.

- Чего-о-о?

- Злой… нельзя так… похоронить его надо…

- Ага, с почестями… - Яму ухмыляется, храбрый, самодовольный, - розового пони еще себе…

Алу отворачивается, выбегает из дома, вот блин, сколько мечтал у Яму побывать, и столько всего интересного у Яму, и плазма настоящая, и рог единорога, и череп этот вот… а все равно, нельзя так, нельзя, страшное это дело… вот так… зверя этого…

 

Подростки продолжают шокировать нас дерзкими выходками. Уже ни для кого не секрет, что поведение современных детей оставляет желать лучшего, молодежь становится все более агрессивной. Мы уже писали про истязания животных в нашем районе. И вот новая история: подросток выложил в социальную сеть фотографию, на которой стоит на фоне убитого зверя и держит его отрубленную голову, да еще и показывает пальцами знак победы, мол, у меня все хорошо.

Радует, что на страничку тут же посыпались возмущенные комментарии: Да как тебе не стыдно, Ты долбанутый на всю голову, или как, Тебе самому твою бошку отрубить надо, да от этого ничего не изменится… Кто-то даже додумался сообщить в полицию, чтобы возбудить уголовное дело по статье Жестокое обращение с животными.

И герой дня, только что так безмятежно улыбавшийся на страничке соцсети, вынужден был нешуточно отбиваться от нападок.

Да вы че все как с цепи сорвались, он сам сдох, я его мертвого нашел… Ну сфоткался, ну чё теперь, нельзя, что ли?

К сожалению, доказать причастность подростка к убийству не удалось. Тем не менее, те, кто знает Яму, говорят, что он запросто мог убить беззащитного зверя.

- Да он вообще какой-то… отмороженный. У него отец охотник, ну, отец-то свое дело знает… а Яму… он как будто наслаждается, когда кого-то мучает, чесслово… вот, недавно сказал нам, айдате, собаку подожжем… Ну мы ему сказали, ты че, отмороженный, собаку жечь? А так бы и поджег…

- Да он какой-то… ну… я у него как-то был, он мне череп этого зверя показывал… он его сам позолотил, череп этот… жуть такая…

Родители подростка от комментариев воздерживаются, да оно и понятно – кому приятно признаться, что твой сын замучил беззащитное животное? Да и вообще уголовная ответственность юному охотнику не светит: три года ему исполнится только через месяц.

 

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

 

$@$@ Уголовную ответственность снизить до года… В два годика уже понимает, что творит…

 

Glamory_Glam И это наше будущее…

 

$@$@ Я бы со своего за такое три шкуры спустил, чтобы потом месяц сидеть не мог.

 

Hony_pony Ну и сам ты тогда не лучше отморозка этого…

 

- Что, милок… будущее свое узнать пришел? – невидящие бельма смотрят на Алу, и черт возьми, видят, видят.

- Ага…

- Ой, милок, будет тебе дальняя дорога да казенный дом…

Алу не понимает. Не за этим он сюда пришел. Неужели это и есть тот самый, который видит все времена, видимые и невидимые…

Старик смеется. Алу тоже улыбается, понимает, старик шутит.

- Ну давай сюда… ближе… руку дай…

Боязно давать руку вот этому холодному, бесцветному, почти прозрачному. Так и кажется, утянет куда-то по ту сторону времени и пространства…

- В город поедешь?

- Ага… учиться.

- Чему учиться? Цифрам?

- Ага, на матфак.

- Брось цифры, не твое это, на музыку иди…

- Мне отец потом голову открутит.

- Ты для кого живешь, для отца или для себя? то-то же… у отца твоего тоже жизнь не сложилась, любил одну девчонку, женился на другой… ну это между нами… ну… больших высот не добьешься, ну ничего, достойное место в жизни займешь…

- Да кому они нужны, высоты эти…

- Так-то говоришь, а думаешь по-другому… ну да ладно, я по молодости тоже себя царем-богом видел…

Старик улыбается, сжимает руку Алу, водит по пальцам, большой, указательный, помощник, средний, запасной, безымянный, мизинец… Вздрагивает. Оторопело смотрит на Алу.

- Ты… ты чего?

- А… что такое?

- Ты… проклятье на тебе… проклятье… на вас… на всем селении вашем…

Алу холодеет. Еще мысленно утешает себя, может, старик так со всеми выпендривается, про проклятье страшное скажет, еще про что, потом намекнет, с вас столько-то золотых, чтобы проклятье страшное снять…

- Ты… ты мне скажи, никого не убивал?

У Алу холодеет спина. Вот, черт, и знает, что в жизни никого пальцем не трогал, и все равно, начинает вспоминать, а вдруг…

- Да нет…

- Зверя какого?

- Кур потрошил, свиней резал…

- Да нет, такого зверя… Здесь его еще шкурчатым называют. И шагальщиком.

Алу хочет ответить нет, тут же вспоминает.

- А-а… это… приятель мой один… прихлопнул такого… Ну, то ли сам прихлопнул, то ли он сдох, а приятель мой бошку ему оттяпал… Но кажется, врет, сам он зверя прихлопнул…

- Что ж сделал-то… Это теперь всей деревне вашей не жить…

Алу мысленно кивает, ну давай, давай, ври, а чтобы заклятие с деревни снять, это надобно оберег купить, а оберег стоит столько, сколько весь дом Алу со всем добром…

- Да ты мне хоть сколько заплати, хоть какие обереги принеси, ничего уже не сделаешь… это ж надо было… зверя…

- Мысли читаете?

- А ты как думал… надо ж было… о чем молодые только думают… зверя… шагальщика…

- Да хилый вроде зверек…

- Что хилый… эти зверьки еще до нас здесь жили… и нас еще переживут…

Алу кивает. Алу сам знает, что все зверье, какое есть на планете, до них было, и после них будет. Священник в церкви вообще говорит, мы здесь только гости на этой земле… Мамка как-то Алу в церковь притащила, он там чуть от скуки не помер…

- А… как они живут?

- Я ж откуда знаю… что там, за колонией, я про то и не слышал…

Старик разводит тощими руками.

- Думают… колонию тут построили, так всю планету завоевали… флаг поставили… на карту галактики нанесли… ага, щ-щас-с… что мы вообще про эту землю знаем… что там… за пределами колонии… про шагальщиков тех же самых, откуда они берутся… куда уходят…

Алу становится не по себе.

- В город езжай… в городе еще, может, обойдется все… родные-то есть?

- Мать, отец…

- Если есть кто, тоже в город увози… может, хоть до города кара не доберется…

 

Алу останавливается на краю леса. Ночь молчит, будто прислушивается к Алу, смотрит отовсюду блеклыми глазами.

Алу потирает плечо. Крепенько подстрелили, куда уж крепче, сейчас бы в больницу идти, да какая там больница… Яму с папашей своим уже всю деревню с ног на уши поставил, ограбление же…

Алу вынимает из-за пазухи череп зверя.

Ночь молчит.

Интересно, видят его сейчас шагальщики или нет…

Алу роет яму. Рыть тяжело, одной-то рукой, ну да ничего, Алу справится. Должен справиться. Надо поглубже сделать, чтобы дикие звери череп не вытащили…

Что-то шевелится в темноте ночи. Неужели они…

Алу бережно кладет череп в яму. Знак бы еще какой-нибудь над ямой поставить, да кто их знает, какие там надо знаки…

Ночь молчит.

Может, теперь все обойдется…

 

Алу притормаживает на обочине возле деревни. Еще сам толком не понимает, зачем вернулся, что-то сдернуло его из города, что-то потащило сюда. Предчувствие какое-то нехорошее. Недоброе. Так было, когда мать умерла, Алу на экзамене сидел… Только услышал – Вы приняты, тут бы преподу руку пожать, поклониться, да какое там… сорвался с места, кинулся прочь из комнаты… В машину… и домой, в деревню…

Вот и сейчас так же. Как торкнуло что-то – вернись. Туда, в деревню, а что вернись, почему вернись, непонятно…

Вокруг шумит лес. Чужой лес, жуткий лес, на родной планете такого не было.

Чего с места сорвался… этих, что ли, струхнул… шагальщиков… вчера на окраине города околачивались, как будто и правда замышляли что-то…

Да что они там замыслить могут…

Алу сворачивает к деревне.

Сворачивает к деревне.

Сворачивает…

Ошибся, что ли… с дороги сбился… нет, вот, указатель, вот река, мост, все при всем, а деревни нет.

Пепелище.

Черное, выжженное пепелище.

Мертвая пустота…

Алу еще не понимает, что случилось, видит в земле след шагальщика…

 

- Здесь?

- Здесь было…

- Что ты мне пепелище показываешь… ты мне пришельцев обещал.

- Кирюш, я тебе русским по белому сказал, сожгли уже пришельцев к хренам собачьим.

- Да ну тебя, это надо было в академию какую сообщить… или куда там…

- Ага, щ-щас, они нас убивать будут, а мы их по академиям таскать?

- Как убивать?

- Я почем знаю, как… тут в лесу Ирку с отрубленной головой нашли… сначала на маньяка какого-нибудь грешили, потом хватились… это эти… голубчики… я у одного из них череп человеческий видел…

- Нехило.

- Так нехило, что нехилее некуда… под корень стоянку ихнюю… разлетались тут…

 

Алу набирает номер декана сам не знает, зачем… связь с городом долго не хочет налаживаться, ну же… ну…

2013 г.

 

Рассыпуха

 

Новенький.

Это я сразу понял – новенький. Так-то я лиц не запоминаю, на кой черт их запоминать, все равно у нас больше двух дней никто не задерживается, не успеешь спросить – как зовут. А тут как торкнуло что-то – новенький. Может, потому что зубы скалит, улыбается, у нас кто денька два-три поработает, тому уже не до улыбок.

И ни до кого, и ни до чего.

- Новенький? – спрашиваю.

- А… а вы как догадались?

- А у стареньких у всех пальцы пооткусаны, груз-то у нас кусается…

Он смотрит на меня. с ужасом. Оторопело. Кажется, вот-вот драпанет прочь от склада, от фур, от всего, от всего…

А нет, понял, заулыбался, дошло до него, что не всерьез… Это хорошо, а то мне потом начальник бы по рогам настучал, какого черта людей распугиваешь, и так работать никто не хочет…

- А так вообще у вас тут… ничего? – спрашивает.

- А ты как думаешь?

- Да… в жизни всяко бывает.

- Вот и у нас всяко бывает…

Новенький смотрит на меня недоверчиво.

- А то у вас начальник, говорят, всех сжирает…

- Это в каком смысле? Если в буквальном, так ежели бы всех сжирал, он потолще бы был…

Смеется. Это хорошо, что смеется. Посмотрим, как дальше смеяться будет…

 

Космос опрокинулся в лужи.

Облетают пожелтевшие звезды.

Согбенные грузчики таскают груз, начальник машет костлявой рукой, поспешай, поспешай…

Грузчики поспешают. Я тоже поспешаю, принять товар, описать товар, в компьютер забить товар… Мелькают знаки на клаве, знак луны, знак солнца, знак любви, знак инь и янь…

- А-а-абе-е-ед!

Устраиваемся на обед. Жарим шашлычки на еще не погасших звездах, стряхиваем с себя звездную пыль.

- Работы-то много? – спрашивает новенький.

- Да вот… фуру разгрузить.

- Тю-у, начальничек ваш наобещал на сто лет вперед работы… тьфу на него…

- Так эту фуру уже лет двести разгружают… при мне тридцать лет мешки оттуда носят, и до меня еще…

Парень смеется, думает, вру. Ну думай, думай…

- А что в мешках-то?

- Много будешь знать, скоро состаришься.

- Не-е, я серьезно.

- И я серьезно. Тебе за работу платят? Платят. А все остальное это не твоя печаль, что тут как…

Говорю, как когда-то говорил мне начальничек, как сейчас вижу тощие скулы, снуют туда-сюда за впалыми щеками. Да кажется, он и сам толком не знал, что там. И тот, кто его самого нанимал, тоже не знал. И тот, кто нанимал того…

- А не хотелось… хоть глазком взглянуть?

- Начальник тебе потом так взглянет, без глазков останешься.

На этот раз не улыбаюсь. Говорю серьезно. Все остальное как-то с рук сходит, а с этим строго, начальничек наш как чует, что кто-то хочет в мешок сунуться… потом так нам сунется…

Смотрю на фуру, которая в обе стороны теряется где-то в бесконечности. Смотрю на приземистый склад, который начинается здесь, и теряется где-то по ту сторону горизонта. Думаю, какое поколение разберет эту фуру, и как это будет.

 

Уборщица – драные джинсы, волосы в пучок – сгребает опавшие звезды, ворчит, вот, опять нападали. А ты как хотела, голуба, осень…

Фура продвигается вперед еще на несколько метров. По-привычке все смотрим назад, не виден ли конец фуры.

Не видать.

Грохот.

Звон разбитого стекла.

Даже не стекла, я не знаю, чего…

Оборачиваемся. Все, разом. Смотрим на новенького. Ему, кажется, не по себе, что на него все смотрят, и еще более неловко, что споткнулся, свалился, грохнул мешок…

Смотрим.

От мешка разлетается, рассыпается что-то во все стороны.

- Нда-а, влетит…

- Из зарплаты вычтут…

- Какое из зарплаты, как пить дать выгонят…

- Если бошку не снимут.

- Парни, вы чё встали-то, собирать кто будет?

- Он рассыпал, он и…

- Что он и, бошки-то всем нам поснимают, начальничек разбираться не будет…

Кидаемся на подмогу, затравленно смотрим на окошко начальникова кабинета, вот сейчас высунется, покажет глубоко запавшие глаза, острый нос… Нет, не высовывается, парни говорят, улетел сегодня куда-то, Тоха даже видел, как он улетал, из окна вылетел, руками замахал…

Что-то с грохотом разлетается из мешка во все стороны, блестящее, сияющее, непонятное…

- Лови-лови-лови!

- Ач-ч-черт, жжется…

- А ты как хотел?

- А это что такое было вообще?

- Что было, то было… ох… закат заалел, сама полюбила… никто не велел…

Мечемся по платформе, собираем что-то сияющее. Вот оно разлетается, вот оно складывается в сияющие шарики, вот…

- Бли-ин…

- Чш, парни, подождите, пока все в шарики не соберется, там в мешок и покидаем…

- А если не сложится? Вон-вон-вон, покатилось…

- Ну-у, удружил, парняга…

Парняга улыбается, как стюардесса, бормочет спасибо-спасибо-спасибо, сам собирает раскаленные шарики. Шарики собираться не хотят, сбиваются в спирали, вертятся – по кругу, по кругу…

- Вон, вон, там еще…

- Далеко разлетелось…

- На световые годы…

- Тьфу ты, тут килопарсеками дело пахнет…

Хватаем сияющие спирали, пока не разлетелись. Разбегаемся друг от друга, пропадаем в темноте ночи, ну еще бы, свет от одного к другому уже идет годы и годы…

Собираем, а меньше огней не становится, которые уже сгребли в охапку, снова вылетают из мешка, исчезают в темноте ночи. Подхватываю какую-то спираль, сгребаю в охапку, чтобы не разлетелась, тащу к мешку. Спираль извивается, разлетается, вижу в ней раскаленные огненные шары, вижу шары помельче, вон они вертятся вокруг огненного шара, вижу на голубом шарике за облаками сияющий огнями город, бесконечно длинную фуру, которую разгружают крепкие парни, просыпали что-то из мешка, собирают…

- Чего спи-им-то?

Стряхиваю сонное оцепенение, тащу раскаленные шары к мешку, может, успеем до прихода хозяина, а то он нас самих всех в мешок засунет…

 

2013 г.

 

Согласны ли подождать

 

…бежать, бежать отсюда, из этого Каира, мы, что могли, сделали, а теперь война будет, как пить дать, будет война, да не какая-нибудь мелкая войнушка, которая промелькнет в газетах – и все, а настоящее побоище, которое, не ровен час, утянет нас всех, всех…

А куда денешься, давно все к этому шло, еще когда-когда… вся мировая экономика – огромный мыльный пузырь, и невозможно надувать его до бесконечности. Кажется, уже случился большой пшик, и…

Закладывает уши.

Сдавливает виски. Больно, сильно… самолет поднимается, ну слава богу, а то я уже грешным делом подумал, он до самой Москвы ехать будет… улита едет, блин… когда-то будет…

Надрывается телефон, вот, блин, кому неймется, нет меня, нет, и еще целую неделю меня не будет, пока буду отсыпаться после бессонных ночей, три ночи не спал, миротворец несчастный, знал бы, что все труды коту под хвост, в жизни бы сюда не поперся…

Да черта с два кто-то меня в покое оставит…

- Синильский слушает.

- День добрый…

- И вам того же.

- Мы очень просим прощения за задержку.

Холодеет спина, что там где опять задержали… поубивать их всех, что бы там ни было… Делаю хорошую мину при плохой игре, вымученно улыбаюсь:

- Ну… ничего страшного, бывает…

(чёрт бы вас драл, кто бы вы ни были)

- Вы согласны подождать еще немного?

- Что же, придется…

(куда я денусь)

- А немного – это сколько?

- Полторы тысячи лет, не больше.

- Давлюсь собственным языком.

- Шутите?

- К сожалению, быстрее никак…

Не понимаю, о чем идет речь. Развожу руками.

- Ну… что с вами делать… буду ждать… то есть, я и не дождусь уже…

- Огромное спасибо за понимание.

Короткие гудки. Пассажиры косятся на меня, кто-то недовольно шикает, правда что, ору здесь на всю Ивановскую… дипломат, называется…

Пытаюсь понять, с кем говорил, ничего не понимается, голова отказывается думать… фиг с ней, фиг со всем, спать, спать, шикаю на каких-то теток, хорош трещать, дайте выспаться, засуетились, заквохтали, а сами-то хороши, мужчина…

Хорош…

Так хорош, что дальше некуда…

Проваливаюсь в сон, думаю, кого ждать…

 

Молю богов, чтобы уберегли деревню нашу от ворога…

Прошу богов, чтобы прошел ворог стороной, не тронул деревню нашу.

Я же все понимаю, где не понять-то… Голодно, холодно, все зверье в лесу попропадало, ищи-свищи… сами уже готовы копья взять, напасть на кого ни попадя, да воинов в деревне осталось хрен да маленько, где уж с таким войском на кого нападать…

Вот и ворогу тоже есть нечего, рыщет ворог вокруг да около. У ворога племя сильное, лютое, а от голода они еще лютее стали, ну чисто звери… Уже и у реки деревня была, они ту деревню всю повырезали, и в степи люди жили, ворог их не пощадил…

Так и до нас дойдет…

Молю богов, чтобы не дошел ворог… Ну что ему стоит завернуть куда… или чтобы хоть потеплело в лесу, глядишь, зверье какое вернется, не загинем с голоду…

Молю богов…

Воет ветер, это боги вечную песню свою поют. А мы их речи не понимаем, нам не положено…

Входит сын, кланяется каменным богам, потом кланяется мне, как положено. Это средний сын, старшего зима прибрала, и двух младшеньких тоже…

- Ата… там тебя спрашивали…

Строго смотрю на сына, не видишь, что ли, с богами говорю… когда с богами говорю, дела людские и подождать могут.

Сын не отступает. Видно, дело серьезное…

- Ата… они сказали, подзадержатся…

- Кто?

Сын плечами пожимает, не знает, кто.

- Прощения просили. Сказали, подождать надо…

Не понимаю. Все-таки спрашиваю.

- Сколько… подождать?

- Они сказали… десять тысяч лет. Не больше. Сказали, раньше не могут.

Киваю. Что ж делать… если раньше не могут…

Сын кланяется, исчезает в сумерках. Возвращаюсь к богам.

Спрашиваю себя - кого подождать.

Неважно… главное, чтобы ворог нас не тронул, стороной прошел…

 

СОДЕРЖАНИЕ КИСЛОРОДА – В НОРМЕ

АЗОТ – В НОРМЕ

УГАРНЫЙ ГАЗ – НЕ БОЛЕЕ … %

ТЕМПЕРАТУРА ВОЗДУХА – 20 ⁰ С

 

Ну еще бы она не была двадцать градусов. После вчерашнего. Вчера еще вода в кранах замерзала, а сегодня нате вам, получите-распишитесь, двадцать. Я уже и забыл, что бывает так тепло, я уже и забыл, что можно сердечную батарею в груди на всю катушку не включать, топливо не тратить…

Двадцать градусов. После того, как разгромили кровавый режим Конкордии, камня на камне не оставили от огромного мегаполиса. И поделом, будет знать Конкордия, как беспощадно угнетать свой народ…

Двадцать градусов.

И все экраны работают, я уже и забыл, как это, когда все экраны работают…

Это значит – хлынули к нам из Конкордии потоки энергии, это значит – пришла в разрушенную Конкордию свобода и справедливость.

Смотрю на карту мира, на мертвые заснеженные земли и красные точки мегаполисов. Прикидываю, у кого еще есть энергия, не так, чтобы хрен да маленько, а серьезно. Это верная примета, если есть где энергия, значит, режим в этом мегаполисе диктаторский и кровавый, и несчастный народ ждет не дождется, пока избавим его от тирании…

Х НА СВЯЗИ

Подключаю связь, что там за Икс, или Хэ, или хэ его знает, как его там… Сейчас опять полетят угрозы, если ты наш мегаполис хоть пальцем тронешь, мы от твоей любовницы рожки да ножки оставим…мне останется только спросить, от какой именно, а то они у меня сами от кого хочешь и рожки и ножки оставят… что они от меня рожки оставят, это точно…

- День добрый…

Что за хрень, голос есть, картинки нет… надо будет админа прибить с потрохами…

- И вам того же.

- Мы приносим свои извинения за долгую задержку…

Механически отвечаю:

- Ничего страшного.

- У нас наконец-то все готово.

Опять механически отвечаю:

- Не прошло и полгода.

- Да-а, повозились мы. Ну все, готово, можете выходить.

- К-куда.. выходить?

- К нам.

- А вы… г-где?

- Где всегда.

- А… к-как выходить?

Что я несу…

- Ну… мы не знаем… пулю там в лоб… или нет, вам проще искусственное сердце отключить… и все…

- Охренели?

- То есть, вы отказываетесь?

- Конечно.

- Очень жаль.

Отключаю связь. Еще бы не жаль, сердце отключить… рехнулись…

Перебираю карту мира…

Что-то торкает в сердце…

Какие-то давние воспоминания, какие-то сны, как будто бы не мои…

Лихорадочно открываю…

…ЖУРНАЛ

КОНТАКТЫ

ПОСЛЕДНИЕ…

Бли-ин…это я с Алькой, это я с Элькой, это я с Минобороны, это я…

КОНТАКТ НЕ ОПРЕДЕЛЕН…

Вот, блин… жму на вызов…

ВВЕДИТЕ НОМЕР

Да пошли вы все… жму на вызов…

ВВЕДИТЕ НОМЕР…

Ч-ч-ч-ерррр-т… терзаю и терзаю почту, ищу один-единственный контакт, хоть бы узнать у них – от чего я только что отказался…

2013 г.

 

Гонорарчик

 

- Следующий!

Кричу в темноту коридора, тихонько про себя молюсь, чтобы никакого следующего там уже не было. Вот блин, остальные как-то умеют, смену отсидят, и только их и видели, я как дурак до последнего клиента…

Ага, просочился-таки кто-то в кабинет, тощий, ссутуленный, как будто вырос под каким-нибудь столом, я такое дерево видел… где видел… не помню. Я под конец смены вообще ничего не помню…

- Э-э… день добрый.

- Какой день, вечер уже…Или у вас при виде меня в глазах потемнело?

Улыбается. Скалит прокуренные зубы.

- Слушаю вас, юноша.

- Я… гонорар получить хотел.

- Очень рады… за что?

- За Илиаду.

Вскидываю на него глаза. Хорош прикалываться-то…

- Молодой человек, а вы в курсе, кто Илиаду написал?

- Гомер.

- Оч хорошо. А вы в курсе, когда он жил?

- М-м-м…

- …и что он умер давно?

- А… ну да…

- А вы не знали?

- Да нет… я в прошлой жизни Гомером был.

- Вот как интересно… Гомером… а документики где?

- Вот… свидетельство о реинкарнации, о рождении…

- А о смерти?

- А… не нужно.

- Да как не нужно, мил человек, русским по белому написано, свидетельство о вашей смерти… принесете, тогда и поговорим.

- Точно вам говорю, не нужно…

Смотрю на него, ишь, какой умный выискался, хочется послать его подальше, не посылается. В конце концов, конец смены, у меня уже крыша едет, дом стоит, еще забуду что…

Набираю номер, спорим, там уже разошлись все по домам, я один как дурак… почему как…

- Минь, ты, что ли?

- Я, что ли.

- А чего домой не идешь?

- А догадайся с трех раз.

- Ну-ну… до последнего клиента… без перерыва, без выходных, блин… чего у тебя?

- Слушай, если человек в прошлой жизни Гомером был, свидетельство о смерти нужно?

- Сдурел, что ли?

- Кто, я или он?

- Ты, кто ж еще-то… откуда в те времена свидетельство о смерти… на глиняной дощечке, блин…

Хлопаю себя по лбу, точно, это же надо такого дурака свалять…

- Ага… счас… выпишем гонорарчик вам… желаем… дальнейших творческих успехов…

- Да я уже этим как-то не очень…

- А зря… закатили бы новую Илиаду….

- Да что новую, войны не те пошли… Раньше вон, из-за одной Елены Прекрасной…

- И бабы не те пошли, - киваю.

Смеемся. Чувствую, как дрожат руки.

Конец смены…

 

Блин, русским по белому сказано, без приглашения не входить…нет, еще один не вышел, уже другой просачивается…

- З-здрассте.

- Привет и ты, коли не шутишь.

Заходит, бледный, перепуганный, гос-ди, кто там его до смерти напугал в коридоре…

- Я… это… я непризнанный гений.

- Оч приятно. У нас много таких.

- Я… понимаете, издаюсь за свой счет, но люди меня… не понимают.

- Ну конечно, истинного гения понять сложно.

Говорю, про себя думаю, свалишь ты или нет…

- Я… хотел бы получить гонорар за мои книги.

- Понимаю. Все мы этого хотим. Я вот тоже стихи свои издавал… тоже хотел за них гонорар…

- Да нет, вы не поняли… меня в будущем издавать будут, переиздавать… после моей смерти… прибыль только так пойдет…

Киваю, только тебе от этого не легче будет…

- Вот я и хотел бы… получить то, что мне причитается…

Фыркаю.

- Ну, мил человек, это кто угодно себя гением объявит… и признанным, и непризнанным. Поди-докажи… я вот тоже… со стихами своими…

- Да нет… вот…

Выкладывает из сумки книжицы, вот это другой разговор, понимаю… листаю красочные томики, смотрю предисловие, величайший творец всех времен и народов, и все такое…

Хочу позвонить в бухгалтерию, спохватываюсь в последнюю минуту:

- М-м-м… мил человек, а чего это ради в будущем бумажные книги издавать стали?

- Были, есть и будут.

- Ага, врите больше… мне сколько оттуда ни приносили, все электрошки…

- Говорю вам, точно бумажные…

Включаю телефон…

- Минь, ты что ли?

- Я, что ли.

- Минь, я стесняюсь спросить, ты когда домой пойдешь?

- Это не у меня надо спрашивать… у этих… прут и прут… ты мне вот что скажи, в будущем до какого года книги бумажные будут?

- Да до любого, пока люди будут.

- Точно?

- Не веришь, сам в каталогах посмотри…

Киваю. Верю. Нет сил уже что-то смотреть, дрожащей рукой выписываю гонорар, вот, блин, нехило заработал парниша…

 

- По одному заходить!

Я уже как жандарм… да будешь тут под конец смены как жандарм… Нет, все, что хотите, больше не принимаю…

- Мы вместе, вместе, - вваливается душистая дамочка, с ней прыщавый пацаненок, кто он ей, похоже, сынуля…

- Слушаю вас… прекрасная леди.

Пацаненок ржет.

- Вы понимаете, тут такое дело…

Понимаю, тут какое дело, на ногах не держусь, спать хочу, вот какое дело.

- …мой Лешенька стихи пишет…

Смотрю на Лешеньку, что-то не похож он на того, кто пишет стихи. Разве что матерные вроде… вроде.. блин, даже вспомнить ничего не могу… вот что значит, конец смены…

- …нам бы гонорарчик получить…

Мысленно добавляю – и мне бы тоже.

- Может… представите что-нибудь… на суд публики?

Пацан снова ржет.

- Тут видите, какое дело… Лешенька мой не в этой реальности стихи пишет… а в параллельной… вот… можете почитать…

Смотрю на книжонку из параллельной реальности, читать ее надо с помощью зеркала, пишут они не по-людски…

Ну, моя прекрасная леди, этак каждый из нас может себе реальность найти… где стихи пишет… или еще там чего… эдак каждому Нобелевку дать надо… или еще чего…

- Так вы выпишите?

Блин, не понимает прекрасная леди… сидит, на стуле не умещается…

- Не положено.

- Да что значит не положено, жаловаться буду!

- Бога ради. Жалуйтесь.

В гневе хлопает дверью, уволакивает свое сокровище, на пороге парень показывает мне средний палец, так и хочется швырнуть в него чем-нибудь, и потяжелее.

Наша служба, блин… и опасна, и трудна…

Нет, хватит, домой, домой… Открываю первую попавшуюся книжонку, Мастер и Маргарита… сойдет… встряхиваю книжицу, оттуда вываливается черный автомобиль с грачом на переднем сиденье… Усаживаюсь в машину, киваю, домой, домой…

Машина взмывает к самой луне, несется над засыпающим городом.

Теперь надо дом выбрать… Призрак дома на холме… не то… Хижина дяди Тома… еще хуже… Дом, милый дом… вот это, пожалуй, сгодится…

 

2013 г.

 

Х³

 

- Кликуся, ты мне какого хрена двойку вчера в Сети поставил?

Убью я этого Кликусю, убью… Вчера весь день фотку стряпал, как я над Эверестом на дельтаплане лечу, выложил в Сеть, и нате вам, приходит от Кликуси, оценочка…

- Клик, двойку ставишь, ты хоть объясняй, за что… Кликуша ты долбанная…

Выхожу из стены, комнату оглядываю, что там сегодня Клик напридумывал, лес дремучий, или греческий зал, что такое, хоть убей, не знаю. В греческом зале, в греческом зале мышь белая… Глянуть надо в Сети в разделе «Почему мы так говорим». А ладно, фиг с ним, мне, что ли, больше всех знать надо, какого черта мы так говорим…

- Клик, ты вообще живой, нет? Я тебя убивать пришел!

Ни ответа ни привета, блин, будто и правда убивать я его пришел. Ясен же пень, не за этим меня черт принес, поиграть пришел, пострелять, как всегда.

- Кли-иик! Хорош придуриваться-то!

Не откликается, блин, дома, что ли, нету… ага, дома нету, а как я тогда в дом просочился, портал-то открыт… прохожу Куб, вваливаюсь в Дом, сегодня тут у Клика все как-то обыденно, неубранная кровать, какая-то снедь на столе, винтовочки приготовлены для охоты, вот и сам Кликуся лежит на полу, с винтовкой обнявшись…

- Ты с ней и во сне не расстаешься?

Не отвечает, блин…

- Кли-ик!

Ногой его тихохонько толкаю, счас подскочит, наподдаст мне по первое число…

- Кликуша!

Не отвечает, заснул, блин, что ли… Наклоняюсь, толкаю Клика, он переворачивается как-то легко, безвольно, смотрю на залитое красным лицо, на дырочку во лбу, вот ведь, как настоящее все сделал, кетчупом, что ли, вымазался…

Хватаю Клика за плечи, трясу, хорош прикалываться уже…

…во блин…

 

- Давно знали покойного?

- Счас, гляну…

- Куда глянете?

- В сеть гляну, в историю дружбы… во, предложил дружбу седьмого мая три тыщи семидесятого… а сейчас три тыщи семьдесят пятый.

- Это сколько будет? – щурится полицейский.

- Хороши прикалываться, я вам чего, математик, блин, Пушкин, что ли?

- Пушкин математиком не был… Эх, молодежь… и подростки… Часто виделись?

- Да когда как…

- Зачем в тот день пришли к покойному?

К покойному… так звучит, блин…

- Ну это… пострелять.

- Постреля-а-ать? – полицай таращит глаза.

- Ну да… из винтовочек… Там игруха такая есть, заходишь в портал, там города всякие полуразрушенные, леса дремучие, люди дикие костры жгут… во, мы по ним стреляли, кто больше…

Полицай кривится. Чего кривишься, достали уже с пропагандой своей, ах, нельзя играть в жестокие игры, ах, порождает жестокость, ах, вот так двое играли, один другого потом зарубил… А сам-то поди еще и не в такое рубишься, когда никто не видит…

- Вы эту игрушку… больше не включайте, - говорит полицай.

- Чего ради? Рейтинг восемнадцать плюс? Так мне, слава богу, сорок два стукнуло, уже и не в такое играли, и ничё…

- Да нет… тут, видите, какое дело… Седьмое убийство за неделю… Погибали те, кто играл в эту игру, сечете?

Секу… ага, я слыхал, один так трое суток без передыху игрался, все призы забрал, все уровни прошел, и на тебе, сердце екнуло, пацаны с ним были, смотрят, у него пена изо рта и мертвый лежит…

Что-то не то говорю, то сам умер, а то помогли, так помогли, дальше некуда.

- Что же… большое спасибо за помощь следствию…

- Не во что…

Пытаюсь отшутиться, как-то не отшучивается. Так, что я делал до того, как… ну да, к Клику шел, убить его, что он мне пару залепил… А, ну да, Кликусеньку-то уже убили, опоздал я…

Иду к порталу, долго не могу набрать адрес, почему так руки дрожат, чего меня колотит всего, Кликусю же убили, не меня же…

 

КЛИК

ПРЕКРАТИТЬ ДРУЖБУ

ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ ПРЕКРАТИТЬ ДРУЖБУ С КЛИК?

ДА

 

Иду в портал, к себе домой, еще как всегда проверяю, к себе хоть домой попал, или черт знает к кому. А то ведь как из портала выйдешь, дома все одинаковые, Куб и Куб, четыре стены, пол, потолок, на стене скафандр, на другой стене баллоны с воздухом, план эвакуации, все при всем. Выкинуть бы все на хрен, да какое там, еще проблем с полицаями мне не хватало. А то вот так завалится проверочка, а где, а нету, а штраф с вас, стопицот… Это Кликушенька все у нас хвалился, что весь этот хлам выкинул, скафандры-баллоны, а потом к нему полицаев черт занес, девчонку какую-то пропавшую искали, тут-то и увидели, что в Кубе у Кликуси баллонов нет, ничего нет, на такой штраф напоролся мало не показалось…

Так что на Куб смотреть, это дохлый номер, все одно. А вот за Кубом, это у всех разное. Не, видел, конечно, отмороженных, которые как Куб получили себе, новоселье справили, так все и осталось у них как есть, коридор, гостиная, кухня, спальня, и так далее по тексту. Обои и те оставили, блин, не судьба мышкой кликнуть, цвет поменять…

У нас не то, уже не знаем, как друг перед другом выпендриться, уже и так и так пендримся, чтобы выпендриться. У Клика у того же чего только не было, и прерии, и пампасы, что за хрень, хоть убей, не знаю, и какой-то подводный город он себе выстраивал, и войнушки делал, и в танке жил, или вообще, войдешь к нему, а оттуда на тебя динозаврище пасть скалит, ты а-а-а! – и назад, а Кликуха, сволочь, ржет…

Так что всякое бывало. К девчонке какой зайдешь, у нее там все розовенькое, именно что не розовое, а розовенькое, со стразиками, пушистенькое все, гламурненькое, смотреть тошно. И не смотрел бы, а куда без девчонок, и притащишься к ней, и два часа слушаешь, как оно там в Доме-три Апельсинка с Беркутом рассталась, а сам только и думаешь, как бы до девчонки добраться…

Ну, у меня-то Кубик покруче будет, все как заходят, сразу давай охать-ахать, у-у, как тут все… Да я старался, чтобы было тут все, по Сети все дворцы, все башенки собирал, у себя тридэшки расставил, целый город получился. Вон башня стоит, а на ней часы большие со всех четырех сторон, каждый час – тили-бом, тили-бом. А вон стена целая с такими башнями, и стена не простая, верхушка у нее вся в зубьях. Вон еще хрень какая-то, железка такая, как металлический каркас от чего-то, хрен пойми от чего. А вот…

Да вы смотрите, смотрите, что как неродные-то. Ставьте мне лайки.

Вот домой приперся, газявы из холодилки вытащил холодненькой, перед экраном уселся, все при всем, и тут меня как током шибануло. М-мать моя женщина, Клика-то убили, вот же оно как. И не как в игрушке какой, вы убиты, вам минус левел, минус одна лайф, или вообще снова гейм старт, а вот так, по-настоящему. Вот как мать тогда, смотрю, новое сообщение от МАМА, мама ваша умерла, приходите на кремацию…

И ладно бы сам Клик помер, досиделся за игрушками, а то ведь…

Кто-то его…

 

Звоню в портал. Долго не открывают, нет там никого, или вообще адресом я ошибся, мало ли какие адреса у Клика в памяти понатыканы. Нет, открывает, дамочка, ноги от ушей, хоть завязочки пришей, ресницы в километр, хлопай, блин, ресницами и взлетай…

- Привет, - говорит она.

- Привет. Ты… вы… жена Клика?

- Да сто лет уже не жена… Еще алименты выбить из него не могла, из идиотины… Да вы входите, помянем…

Вхожу. Так и знал, розовенькое все, гламурненькое, пушистенькое, ми-ми-ми, няшка, все такое. Нда-а, трауром здесь не пахнет, даже не воняет, какое уж там – помянем…

- А не знаете… кто его так?

- Да я сама бы его так… если бы мне за это ничего не было, - хозяйка думает, - а вообще это, доигрался он.

- Да нет, ему не сердце прихватило, убили его.

- Да знаю я. Это все игрушка эта, в какую пацаны режутся… Гея. Руины всякие, леса дремучие, люди дикие… Вот все, кто в эту игру играл, людей диких стрелял, вот все и умирали… Я уже своему говорю, только увижу тебя за игрой, мозги повырываю…

Хочу спросить своему – кому, не успеваю. Слышу в соседней комнате спасительные звуки, пью-пью-пью-вау-вау-вау, кто-то мочит пришельцев или динозавров на далекой планете…

Заглядываю, так и есть, сидит пацан, стреляет на экране каких-то киборгов, летящих в космосе. Вот это я понимаю, постеры с зомбями по стенам, обломки блекджэтов на полу…

- Не, ты смотри, че у меня есть! – хватает меня за рукав, тащит к себе, - во, гляди, прикол, бежит мышь, ты в нее р-раз – стреляешь, плюс сто очков, опять бежит, ты в нее рраз – стреляешь, еще сто очков, вон, гляди, гляди, сидит, жрет, ты в нее стреляешь, она орет, пожрать нельзя спокойно!

Делаю вид, что мне смешно. Не унимается парень, перебирает виджеты, гаджеты, блекджеты, чувствую себя каким-то дикарем…

- Во, гляди, телефон новый, гэлэкси-стар, тут с телеком сразу, во, гляди, тут все каналы ловит, во, какой-то дискавери…

Смотрю какой-то дискавери, на экране люди в скафандрах ходят по поверхности какой-то хреновины, сплошь составленной из кубов. Хреновина болтается в открытом космосе, это я сразу понял, а люди в скафандрах достраивают кубы, куб за кубом…

- В настоящее время жилищное строительство…

- Ладно, это фигня все, айда еще чего глянем, - он уже переключает каналы, уже парни и девчонки швыряют друг другу в лицо торты, гомерический хохот за кадром…

- Стой, покажи еще дискавери…

- А я че, помню, какой канал?

Парень перебирают каналы, мелькают лица, события, уже чувствую – черта с два найдет…

- А ты такую хрень видел? Чтобы мужики в скафандрах кубы строили?

Парень пожимает плечами, может, видел, может, нет, можно подумать, он запоминает, что видел, делать ему, что ли, больше нечего. Обмениваемся стандартными вежливостями, адресами в Сетях, номерами, никами, аватарками, фотками, приколами, ставим друг другу лайки. Все-таки дорываюсь до экрана, выискиваю дискавери, там уже магазин на диване, пять измерений в доме остались в прошлом, представляем дом будущего, шесть измерений, преврати свой куб в сказочный дворец…

Люди собирают кубы в открытом космосе.

Зачем…

 

Захожу домой.

Проверяю, дома я или где. Дома, дома, вон они, башенки мои родимые, с часами, без часов, с крестами, без крестов, мосты, стены, дворцы, колокольчики заливаются в каком-то храме, тили-бом, тили-бом…

Как-то не по себе, мерзехонько на душе как-то, и страшно так эту игру включать, про Гею, как бы чего не вышло, а можно подумать, я могу еще чем-то заниматься кроме Геи, она у меня из головы не идет.

НАЙДЕТСЯ ВСЕ

ГЕЯ

Вижу заставку Геи, бело-голубой шар в черном небе, вот и сама Гея, дикие джунгли, обломки стен, руины какого-то города…

Уж сколько раз твердили миру, не ходите в лес, стреляйте отсюда, из комнат, да какое там, кто так говорит, сам никогда не охотился. И вообще, можно подумать, дорогу потеряю, у меня. конечно, мозгов хрен да маленько, но не до такой же степени…

Ищу добычу. Плохонький я участок себе выбрал, что-то подсказывает, народу здесь нет. Так игра сделана, чтобы интереснее было, где-то добычи до фига, где-то хрен да маленько, ну, чтобы не скучно было…

Уже хотел идти назад, когда заметил двоих, вон, идут, парочка, волокут что-то, в мертвом городе чего-то нашли, домой себе волокут…

Навожу цель…

Сердце так сжимается… Ну, кто не играл, тот не знает…

Жму крючок. Мужик падает, вон его как подбросило, девка визжит, помчалась к лесу, стреляю, блин, промазал, снова стреляю, ага, подбил, в ляжку попал… Добиваю двумя выстрелами…

Клик бы сказал – грязно сработано.

Клик вообще ас был, было дело, нашли с ним десятерых дикарей, так он их всех по очереди перестрелял, в бошки, в бошки, ни разу не промазал…

Нет, тут ловить нечего.

ЗАДАТЬ КООРДИНАТЫ…

Задаю координаты. Наугад. Так интереснее, никогда не знаешь, на что напорешься…

Богатая добыча. Сразу вижу, вон они, сидят шестеро у костра, жарят там чего-то. Тут, главное, подобраться к ним тихонечко, не спугнуть…

Подбираюсь. Что-то не так, что-то мне не нравится, еще не могу понять, что… Лес как лес, все при всем, люди как люди, руины какие-то на горизонте…

Руины…

Руины…

Вот черт.

Смотрю на полуразрушенные стены там, за лесом.

Смотрю в свою комнату. На башню с часами. Которая говорит тили-бом, тили-бом…

Вот блин… бывает же…

Я и не заметил, что они меня увидели, спохватился, когда вот они уже все, стоят, нацелили луки со стрелами… Хочется сказать себе – это иллюзия, симуляция, мало ли что там в пятом измерении нахимичат…

И не говорится.

Клик, мать его…

Бросаю винтовку.

Поднимаю руки.

Отступаю – в комнаты…

 

Они уже ждут меня, уже знаю, - ждут. Выхожу из комнаты в лесной туман, волоку на себе кучу снеди, только бы дотащить, не растерять, что-то я сегодня себя переоценил. Много набрал. Ничего, чем больше, тем лучше, их вон сколько у костра, и все голодные…

Кланяются мне. Скалят гнилые зубы, радуются, благодетель пришел.

Как всегда оглядываюсь, чудная все-таки Гея, это ж надо ж было мир такой смастрячить… Сколько уже у местных спрашивал, кто это такое сделал, они только руками разводят - оно само появилось.

Ну ясен же пень, что не само… Кто-то программку смастрячил…

Сегодня у них ночь безлунная. Но кубовая. Это когда куб в небе светится. Большой, сияющий, вот он висит, высоко-высоко. Горит огнями.

Местные куб не любят. Да что не любят, не то слово не любят. Ненависть. Лютая какая-то, сколько живут, такого не видел. Как завидят на небе, швыряют в него чем ни попадя, орут что-то, я по ихнему плохо понимаю, но чувствую, проклятия.

Накрапывает дождь, меленький такой дождишечко, делаю знаки, а нельзя ли его отключить. Здешние только руками разводят, невозможно. Чучелы, дождь выключить и то не умеют, да я сам хорош, не знаю, где тут кнопка…

Тускло мерцает башня на горизонте. Эта. Которая тили-бом…

Хочется расспросить местных. Кто, откуда, зачем. Как живут, где живут, зачем живут. Как здесь очутились. За какие грехи. Поворачиваюсь к девчонке у костра, не успеваю ничего спросить. Завопили, загалдели, несут кого-то на поляну, вижу простреленную голову, догадываюсь - мертвый.

Сволочь какая-то подстрелила…

Да много тут сволочей… В игрушки играют, пострелушки стреляют… Развлеченьице им…

Чувствую, что все как-то разом смотрят на меня. Ну что вы на меня вытаращились, что, что, не я его грохнул, не я…

 

- …уважаемые зрители, желаем вам приятного просмотра…

Мысленно добавляю – и вам того же. Какой черт меня сюда занес, на тусу, потом в киношку, делать мне больше не фиг… Нет, это как наркотик какой-то, когда сидишь, переключаешь порталы, вот ты на песчаном пляже, вот ты на танцполе, вот ты перенесся куда-то на мотогонки, вот ты… это я заметил, когда на душе что не так, вот так весь день сидишь и кликаешь туда-сюда до посинения… это я из пятого измерения вылезти не могу, а шестое в продажу выйдет, я вообще кликать буду днем и ночью до потери пульса…

Только тут другое, тут я по делу к людям выбрался. К людям… уже хрен отличишь, где тут люди, где тридэшки, все вперемешку, ходят со стаканами, обнимаются в уголочке, поглядывают на экран. Как-то сказать им надо… им… всем… про Гею… кого они там стреляют… Это же все… они же там…

Нет слов.

- В Гею играл? – спрашиваю у какого-то пацана.

- Ацццтой, - парирует он.

- Там, знаешь, люди, в которых мы стреляем…

- Говорю, ацццстой, - поворачивается, уходит.

- В Гею играла? – спрашиваю у девахи в углу, чуть прикрытой двумя полосочками ткани.

- Да-а… - припоминает что-то, дела давно минувших дней, преданья старины глубокой.

- Знаешь… там мы людей убиваем… они же… настоящие…

- Да-а?

Она обнимает меня, ее лицо по-прежнему ничего не выражает. Сплетаемся в танце… и не в танце… Изображение мелькает, меркнет, на секунду оказываюсь снова в своем кубе, со скафандром и баллонами, опять у них там со связью хрень какая-то, ничего в порядке содержать не могут… Девушка куда-то пропала, и фиг с ней, фиг с ними со всеми, Гея, Гея, что я могу рассказать про Гею, если сам про нее ничего не знаю…

- Мил человек…

Неприметный человечишко дергает меня за рукав, ну чего, чего тебе, не куплю я у тебя дурь, или что ты там предлагаешь…

- Мил человек… вы в Гею играете?

Мне кажется, я ослышался.

- Ага.

- Мил человек… это вы вместо того, чтобы по людям стрелять, ветчинкой их кормите?

- Ну…

Холодеет спина. Чего-то я не то сделал, вляпался во что-то, еще сам не понял, во что…

- Я-асненько…

Уходит. Как-то быстро уходит, я ждал разговора подлиннее. Снова барахлит связь, снова вижу себя в своей комнате на сколько-то там секунд…

Люди потихоньку расходятся из зала, по своим порталам, по своим домам, тоже верно, кому это понравится, когда связь туда-сюда скачет…

Почему дрожат руки, почему не могу набрать номер на портале…

Зачем он спросил…

Зачем…

 

Нет меня, нет…

Звонят, мать их…

Смотрю на номер, какой там черт в дверь ломится, буквально напарываюсь на слова – экстренный вызов.

Вот так, не больше, не меньше.

Жму на OPEN, смотрю на полицаев, ну что, что надо-то, что вы у меня забыли… Скафандр висит, баллоны на месте, только место занимают, все при всем, план эвакуации…

- Джет… вы? – спрашивает полицай.

- Я за него.

- Номер ваш?

Показываю номер. Десятизначный. Полицай сверяет его с какими-то своими записями, довольно кивает.

- Ну что, Джет… вы арестованы…

- Чего ради?

- По обвинению в убийстве.

Екает сердце. Ага, дошло до них-таки, кого мы там расстреливаем, в игре…

- К-кого?

Ожидаю услышать длиннющий список.

- Клика, дружка своего.

В пальцы вонзаются сто иголок. Этого еще не хватало…

- Чего ради мне его убивать?

- Уж не знаю, чего ради, вы последний его видели… к нему приходили…

- Ага, пришел, убил, а потом вам позвонил, что Клика убили… вы хоть сами думайте, что несете…

- Вы полегче, а то еще оскорбление полиции приплюсуют… умный сильно… пройдемте…

Чувствую, доказывать что-то бесполезно, не будут они ничего слушать, им бы повесить труп, и неважно, на кого, хоть на дядьку из Киева, вот почему мы так говорим, дядька из Киева… в огороде бузина, в Киеве дядька…

Бросаюсь к порталу, жму на кнопки, на адреса, наугад, наугад, кто-то хватает меня сзади, пусти-пусти-пусти, вон пшел, с-сука, какое, на хрен, сопротивление, еще и не так посопротивляюсь, краем глаза вижу полицая, вот он, целится, спускает крючок, не надо, не-надо-ненадо…

А потом все исчезает.

Вообще все.

И полицаи. И портал. И мой город с церквями и башнями, вот, блин, сколько по и-нету эти тридэшки собирал…

Ничего не осталось. Четыре стены, пол, потолок. Скафандр. Баллоны. Жму на кнопки на стене, вызываю порталы, уже знаю – ни хрена не вызову.

Еле теплится аварийное освещение.

Четыре стены.

Пол.

Потолок.

Я знаю, как это называется. Даже странно, что знаю. Три измерения. Когда ломается что-то на станции, и остаются только три измерения. Где-то что-то слышал, их не надо искусственно поддерживать, они сами по себе живут…

Стена.

Стена.

Стена.

Стена.

Пол.

Потолок.

Сигналы из допотопного динамика на потолке – всем, всем, всем. Подробная инструкция, как облачиться в скафандр, подключить баллоны, блин, когда я последний раз что делал руками, никогда я последний раз ничего не делал руками…

Никогда…

- Открыть аварийный люк…

Открываю.

- Идите вперед.

Иду. Ползу. Хватаюсь за скобы. Пересекаю куб за кубом, куб за кубом. Большая часть кубов уже пустые, люди уползли вверх, вверх. В каком-то из кубов натыкаюсь на труп хозяина, догадался пустить себе пулю в висок. В каком-то из кубов мечется барынька вся в розовеньком, а как тут в костюмчик залезть, а я не знаю, хочу ей помочь, не успеваю, кто-то гонит меня дальше, дальше, люди напирают сзади, пошел, пошел, не ты один…

 

Этого я не ждал…

Нет, ясень пень, я тут снаружи не ждал никаких спасателей, что подхватят меня под белы рученьки, отведут в гостиницу класса люкс… Нет, чуял что-то, что будем ждать на улице, черт знает где, пока починят эти долбанные измерения… но чтобы так…

Это я уже видел. Там, в телеке. Только здесь это было не в телеке, а на самом деле. Мертвая пустота. Звезды. Хрипло надрывается динамик, держитесь за кубы, держитесь за кубы, мать вашу, кто-то уже не удерживается, отталкивается от кубов, улетает куда-то в никуда, в пустоту открытого космоса, кто-то пытается его подхватить, улетает за ним…

Вижу мужиков, которые строят кубы. Точно такие же, как по телеку, вон они, отчаянно развинчивают какие-то микросхемы, печатные платы, ищут что-то… Слышу в динамике, как они перекликаются, на чем свет стоит ругают куб, нас, самих себя…

- Людей не хватает, м-мать вашу!

- Да не ори ты, сам вижу, не хватает, один хрен платы перебрать не успеем…

Осталось 75% кислорода…

- Че ты мне говоришь людей нет, а это тебе что? Народ, айда к нам, платы перебирать, поломатую найти надо!

- Поломанную, балда…

- Да хоть обломанную, блин! Наро-од!

Люди не шелохнутся, сидят, вцепились в кубы, оцепенели как будто, да я сам оцепенел, чего ради еще платы перебирать, мы за что налоги платим за поддержание Куба…

- Овцы, блин, не люди… сами потом на улице на хрен останетесь!

67%...

Переползаю к мужикам с платами, надо бы кислород экономить, да черта с два тут что-то сэкономишь, дергаю плату…

- Ты как ее выдергиваешь, я тебе башку щ-щас так выдерну! Ты тихонечко, вот так, строго под прямым углом, на себя… а то деранул… чучело…

Вынимаю. Меняю. Ищу ту единственную, из-за которой рухнул весь мир. Люди подползают к нам, один, другой, третий… Толпы и толпы смотрят на нас стеклянными глазами, как на экран телека, вот-вот начнут переключать каналы…

49%

Перебираю платы, че орешь на меня, че орешь, да под прямым углом я вынимаю… Да, здесь другой мир, другие законы и правила, тут обслуга не будет тебе вежливо улыбаться, день добрый, чего изволите, что-то подсказать?

34%...

Хочется спросить у мастеров, что будет, если не успеем починить, датчик покажет кислорода нуль процентов. Не спрашиваю.

25%...

Не удержался-таки, полетел кувырком, а может, это весь мир вокруг меня полетел кувырком, вертятся кубы, вертятся звезды, вертится все… Хватаюсь за пустоту, пустота меня не держит…

Вижу. Если это только не глюки, не бред, да как не глюки, не бред, вижу заставку Геи, только не на экране, а вот она, в черной пустоте космоса, как настоящая, как наяву, это даже не три-дэ, это вообще не поймешь, что…

17%

Кто-то хватает меня, тащит назад, к кубу, далеко, парень, полетел, на Марс или дальше? Хочу спросить про Гею, не спрашиваю, некогда спрашивать, все некогда, выдергиваю очередную плату, меняю, выдергиваю сле…

6 %

Вспыхивают лампочки.

Мир ожил.

Кто-то хлопает меня по плечу.

- Счастливый ты, парень, выискал плату… с легкой руки. Молодец, молодец…

Открываются порталы, люди рвутся туда, в куб, кто-то истошно орет, стойте, стойте, куд-да вас понесло, не настроили еще, да что ты им, Мишаня, они как овцы, люди отпихивают друг друга, кто-то уносится в открытый космос…

3%

Вижу Гею.

Уже не сомневаюсь, что это она. Огромная. Живая. Настоящая. Где люди. И башни с часами. И тили-бом, тили-бом. И стена с зубчиками. И…

А…

А Куб где…

А куба нет. Совсем. Вот только что был, ломились туда люди, пихали друг друга, и все, и нету, и пустота, от которой снова верчусь волчком, ни верха, ни низа, ничего, кто-то вопит, говорил им, мать их, не лезьте, пока не настроим, блин, че в лоб, че по лбу, схлопнулся кубик…

0%

Еще ничего не чувствую, еще живу, еще хватаюсь за пустоту, еще как во сне вижу Гею, вон она, большая, живая, настоящая, вижу что-то огромное, стальное, плывущее в нашу сторону…

Хватаю воздух, которого нет…

 

- Да он все, готов уже…

- Ага, где ты видел, чтобы готов уже был и дышал… все бы так помирали…

- И что, что дышит, мозги-то уже ёк… Бывает, вот так без воздуха помается чел, потом оживишь, раздышишь, а у него глаза стеклянные и не соображает ничего… Ручонками перебирает, простыни на себя тянет-потянет, и все…

Отчаянно пытаюсь показать им, что я живой, живой, почему мое тело меня не слушается, почему его как будто нет, тела…

- Во, видал, моргает, губами шлепает…

- Это он тебя, Нинка, поцеловать хочет…

Мир возвращается. Потихоньку, по кусочкам. Пробую встать, кто-то помогает мне подняться на ноги. Узнаю щупленького человечишку, который спрашивал про Гею.

- Мы уж думали, вы, мил человек, не очнетесь.

- Куда я денусь.

- Тоже верно.

- Как не очнется, он же счастливый, выискал плату поломатую… - бормочет кто-то из мастеров.

- Поломанную, балда.

- Да хоть обломанную…

- А кубик что?

- А кубик всё. Доигрались с кубиком. Три-дэ, пять-дэ…

- Еще когда предупреждали, что грохнет вся эта хрень…

Оглядываю тесный отсек. Стальная машина плывет куда-то в темноте ночи.

- На Гею? – спрашиваю.

Кивают. Хочу еще что-то спросить. Много хочу спросить.

Успеется…

2012 г.

 

Заглянувший в глаза

 

Сегодня разбились о скалы еще два корабля.

А вчера четыре.

Я как всегда сделал пометки в журнале – два крестика. Крестиком обозначал корабли, которые разбились. Ноликом – корабли, которые показались на горизонте и снова исчезли. Звездочкой я отмечал корабли, которые пришли в порт.

Утром вооружился тряпкой, почистил маяк. Дочиста вытер фонарь, огромные окна, стоял на стремянках между небом и землей, думал, что будет, если навернусь вниз. Не навернулся. Мне нельзя было наворачиваться.

Днем можно было отдохнуть, днем корабли не ходили. Корабли появлялись с приходом ночи, как будто свет солнца их отпугивал.

Смотрел телевизор. Говорили про цены на баррель и войну в Сирии, про ипотеку и новый глобальный кризис.

 

Вечером еще раз проверил маяк – он светил ярко-ярко, его было видно, наверное, не только на горизонте, но и на другом конце земли.

Я ждал.

Ближе к полуночи показался корабль. Огромный, сверкающий огнями, размером с хороший мегаполис, не меньше. Свет маяка метался туда-сюда, освещал кораблю путь.

Корабль шел к берегу – но как-то неуклюже, неловко, будто сомневался, а идти ли ему в порт.

Я ждал.

Ну же…

Корабль то приближался, то снова отплывал от берега, иногда вертелся волчком на одном месте или плыл вдоль берега, вдоль…

Ну же…

Ближе к рассвету корабль приблизился к порту, но возле самого берега свернул и пошел на скалы.

Ну же…

Маяк сверкал ярко, как никогда…

Глухой удар.

Грохот.

Гаснут огни корабля, огромный плавучий мегаполис разлетается на куски, ощеривается пламенем.

Я зажег свечу, прочитал молитву.

 

Наутро ходил по берегу, собирал обломки мегаполиса. Нашел пять трупов, - старика, молодого парня, двух женщин, девчонки лет двенадцати. Похоронил на берегу. Поискал себе кой-какую одежонку, плюшевое кресло. Еще мне досталось несколько штучек из тех, что в изобилии на кораблях – коробушки с кнопочками и экранчиками, по которым бегают всякие картинки.

Остаток дня разбирал то, что попало на берег. Вот из-за этого и говорят про меня всякое, что я нарочно увожу корабли куда подальше, чтобы разбились, чтобы мне перепало хоть что-нибудь.

Черта с два.

Вам кто-нибудь так скажет, вы не верьте, я бы так делал, меня бы тут дня не было. Я своим местом тоже дорожу.

 

Ночью опять показались корабли, целых три, подплыли совсем близко к берегу. Развернулись возле самого порта, ушли за горизонт.

Я чуть не заплакал с досады.

 

Днем делать было нечего, я прошел дальше по берегу. Там на горизнте было что-то, какие-то райские сады, дальние берега, сияющие города, чем дальше я шел, тем дальше они от меня становились. Наверное, добраться до берега – это еще только половина дела. Нужно было добраться до городов.

 

Ночью показался корабль, красивый парусный бриг. Он прошел по гавани как-то наискосок, разбился о скалы. Наутро я нашел старинный компас, подзорную трубу, правда, разбитую, труп девушки в длинном платье, у нее была разбита голова.

 

Поставил в журнале крестик.

 

Следующие несколько дней был туман – такой непролазный, что его можно было хорошенько взбить и спать на нем, как на перине. Я сидел в маяке, изредка слышал снаружи треск – какой-то корабль разбился о скалы. Думал, кто и когда поставил меня сюда, и почему не пришла моя смена, и придет ли она вообще.

 

Я решил бежать.

Сам не знаю, как до этого додумался. Просто как торкнуло в голове что-то – бежать. Куда угодно, прочь с маяка, что я вообще видел в жизни кроме этого маяка, бесконечного верчения прожектора, убитого жизнью телевизора, по которому передавали очередные катастрофы и курсы валют. Я решил уйти – туда, к хрустальным городам на берегу, ничего, что они далеко, ничего, что до них нельзя дойти, вот так, сразу, если долго идти, то…

Я собрал свой нехитрый скарб, сложил в сумку бинокль, пачку чая, аптечку, компас, этот, как его, нафигатор, какую-то хитромудрую выдумку с какого-то разбитого корабля. Нафигатор ничего не ловил, но кто его знает, а вдруг…

Я ждал ночи.

Почему-то я хотел бежать именно ночью, почему-то мне казалось, что так меня не поймают. Знать бы еще, кто меня поймает, ловить было некому, никого кроме меня не было.

Я ждал ночи. Один хрен я здесь никому не нужен, я это давно уже понял, тут хоть сколько свети маяком, один черт все ломятся на скалы, как издеваются – надо мной и над самими собой. А потом будь что будет, погаснет маяк, и погаснет, все равно уже…

Я ждал ночи.

Ближе к полуночи, когда я собирался уходить, появился корабль. Я не хотел его разглядывать, остановился скорее по привычке, смотрел, как приближается парусник.

Да, это был парусник, красивый, белоснежный, словно вынырнувший из сказки. Я видел его издалека – ночь была лунная, туман рассеялся – я видел седого капитана на мостике, хрупкую девушку рядом с ним.

Я ждал, когда они доберутся до берега.

Что-то подсказывало мне – они доберутся до берега.

Я проверил маяк – он сверкал ярко, как никогда, разрывал темноту ночи. Мне казалось, даже шторм поутих, сам океан присмирел, поджал свои хищные лапы, чтобы пропустить корабль.

Я ждал их. Я даже вытащил из тайничка бутыль дорогого вина и заварил чай. Мне не терпелось пригласить на маяк людей, первых людей за всю свою жизнь. Интересно, на каком языке они говорили, интересно, на каком языке говорю я сам. Я даже не знал, умею я говорить или нет, мне никогда не приходилось этого делать.

Я ждал.

Корабль приближался к берегу – мерно покачивался на волнах, то взлетал на высокой волне, то исчезал в темноте ночи. Девушка на мостике что-то говорила капитану, показывала на маяк. Мне не терпелось узнать, кто она ему, жена или дочь, почему-то для меня это было так важно – жена или дочь…

Белоснежный корабль был совсем близко…

Ну же…

Ну…

Я ждал.

Корабль резко сменил курс, с грохотом врезался в скалы. Я прямо-таки физически почувствовал удар.

Шторм бушевал.

Я ждал рассвета.

Рассвет долго не приходил, он как будто смеялся надо мной, а может, испугался бури. Наконец, из-за горизонта показалось солнце. Я спустился с маяка, вышел на берег, туда, где разбился белый корабль.

Я не понимал. Просто не понимал – что происходит, ведь я жгу маяк, каждую ночь терпеливо жгу маяк, до блеска начищаю прожектор, мою стекла, чтобы свет маяка был виден далеко-далеко-далеко…

Я нашел обломки белого корабля, разорванные паруса, сломанные мачты, я подбирал какие-то причудливые изделия, назначения которых не понимал.

И самое главное – я не понимал капитанов, которые вели свои корабли на смерть…

Ближе к полудню я нашел тело девушки – с трудом догадался, что это она. Я расчесал ее волосы и очистил платье от налипших водорослей.

Я все еще не понимал, почему они все… все…

Потом я заглянул в глаза девушки…

Заглянул в глаза девушки…

Заглянул в глаза…

…понял все. 2013 г.

 

…сти, доро…

 

17 октября 09:30

 

- Элла!

Оглядываю комнату, а благоверная-то моя куда подевалась, это непорядок, что ее рядом нет, она должна вот тут лежать, голова на подушке, сладко посапывать, потягиваться в лучах осеннего солнышка.

- Элла!

Не отвечает, блин… выбираюсь из кровати, непривычно просторной, непривычно холодной, долго не могу найти тапки, они же такие, по ночам прячутся под кроватью, чтобы теплее было…

- Элла!

Халат тоже убежал куда-то на кресло, тоже, видно, замерз. Натягиваю халат, спускаюсь по лестнице, которая душит саму себя непонятно под каким углом. Эллы не вижу, это вообще непорядок, она должна быть, сидеть вот тут, у камина, протягивать озябшие руки, ругаться, что у тебя за дом такой холодный, а я буду разводить руками, ну уж какой есть…

- Элла!

Кое-как нахожу кухню, в новых домах кухни любят бегать с места на место, черта с два найдешь.

- Элла!

Эллы не вижу, нет Эллы, это неправильно, она должна сидеть на кухне, заваривать кофе, верещать ерунду какую-нибудь, ми-иленький, я тут такое платьишко себе присмотрела, но дорогое, зараза… а я буду говорить, ну о чем речь, давай купим, а Элла пойдет отпираться, ну зачем так тратиться, ну что ты, ну жаба душит… А я должен буду настаивать…

- Элла!

Записку на столе вижу не сразу. Перевожу дух, слава богу, умотала к какой-нибудь таньке-маньке-даньке-саньке-ваньке, хотя нет, к ваньке не надо, хоть один выходной пройдет в тишине и покое… и написано как всегда так, будто Элла писала на коленке в вагоне метро…

…сти, доро… …ми все кончено… …ни мне больше… (не звони мне больше?) щи… ла…. Какие щи, где это видано, чтобы Элла щи варила, может, сегодня еще и снег растает, ах да, он еще не выпал… А-а, вещи забрала…

В первую минуту хочется ответить – туда тебе и дорога. Не сразу, очень не сразу до меня доходят каракули на бумажке. Как со стороны вижу себя посреди кухни, с запиской в руке, как в плохой мелодраме, ей-богу…

Как во сне набираю номер… не звони мне, не звони… не звони мне, ради бога… номер-то она хоть сменить не успела…

- Я сказала тебе, не звони мне больше!

Знакомый тенорок, срывающийся в фальцет, Элла в своем репертуаре…

- Эллуш, ты хоть русским по белому объясни, я тебе что не так сделал-то? дорогу с пустым ведром перешел или на хвост наступил?

- Да ничего… просто… не звони.

- Ну, домой вернешься, не буду звонить.

- Да не вернусь я, слушай, русским по белому сказала, все кончено, ну хватит уже…

Короткие гудки.

Набираю снова и снова, понимаю, что набирать бесполезно…

 

17 октября, 18:30

 

- День добрый, - администраторша вежливо растягивает губы, - а… простите, вечер уже.

- Ничего, бывает, - тоже растягиваю губы, - мне бы это… контрактик продлить.

- Без проблем, на сколько?

- На месяц.

Девушка щелкает клавишами.

- В прошлом месяце вы…

- …не заказывал. Денег не было.

Дамочка смотрит на меня неодобрительно. Все верно, здесь не принято говорить – денег нет, моветон…

- Лав, френд?

Теперь я неодобрительно смотрю на дамочку. На дух не выношу эти ненашенские словечки, ей бы уже давно пора это запомнить… Говорю – подчеркнуто, четко:

- Любовь.

- Девочку?

- Её.

- Выбирайте… по каталогу…

Выбираю. По каталогу. Могу и не выбирать. Эллу. Без вариантов. Прокручиваю каталог, вот она, вздорная, взбалмошная, глазки сверкают, носик торчком…

- Когда хотите начать?

- Чем раньше, тем лучше. Прямо сейчас.

Администраторша кривится, терпеть не могу эти ухмылочки.

- А… вроде бы уже разошлись все… Она, может, еще тут…

- Позовите. Обязательно.

Жду. Кусаю губы. Я слишком долго ее ждал, давайте уже ее мне сюда…

Откуда-то из ниоткуда, из потайной двери выпархивает Элла, милая, родная, бесценная, зарываюсь носом в её волосы, она уже щебечет что-то, что это самый лучших вечер в ее жизни…

 

17 сентября

 

С черного хода захожу в агентство. Жмусь на пороге. Губастая мымра за стойкой видит, что мне не по себе, даже не смотрит в мою сторону, дескать, давай, понервничай…

- Это… я по объявлению.

- Мы очень рады.

- Это… вы говорили, вам тут люди нужны…

- Нужны.

Хоть бы сесть предложили… припоминаю какую-то невеселую присказку, что сесть всегда успеем, думаю, как бы самому пристроиться… да как пристроиться, в таких заведениях кресла дикие, норовистые, ты в него сядешь, оно тебя и скинет, как дикая лошадь…

Ну не молчи, не молчи, видишь, я от смущения готов сквозь землю провалиться до самого ядра…

- Э-э… резюме мое…

Не слышит. Не реагирует. Так и хочется потыкать в нее палочкой, как жабу…

Уже думаю, как бы мне выметнуться за дверь, когда их величество изволило заговорить.

- Специфику работы… знаете?

- Наслышан.

- Опыт работы… смотрю, у вас имеется…

- Да… могу отзывы показать… рекомендации…

Жаба смотрит на меня. Кивает снисходительно.

Порядки у нас такие… даем вам первого клиента на пробу, если претензий не будет – вы приняты.

- С-согласен.

Жаба смотрит на меня, а что, можно подумать, тебя кто-то спрашивает.

- Ну вот вам… - жаба прокручивает в каталоге лица, лица, лица, - женщина, двадцать пять лет. Заказ: семейная идиллия с примесью романтической любви. Справитесь?

- Без проблем, - широко улыбаюсь.

- Вы это, поскромнее. Все-таки не крутого мачо играете, а заботливого мужа…

Киваю. Поскромнее так поскромнее. Мне все равно, мне бы побыстрее отработать свое, месяц или там не знаю, сколько, и к Элле своей… Жаба уже названивает клиентке, ура-ура, нашли вам заботливого мужа…

В комнату врывается дамочка, у меня еще проскальзывает в голове, симпатичная такая, и пару себе найти не может, куда мир катится…

- Миленький?

- Дорогая?

Нет, фальшиыо как-то получилось для любящего мужа. Неодобрительно стучу пальцем по циферблату часов, качаю головой.

- Ну сколько ждать-то тебя, я уже извелся весь… сеанс через двадцать минут начнется, пора уже…

Верещит что-то, в пробку попала, ага, ври больше, за два дома живешь… зарываюсь носом в ее волосы, выходим в темноту ночи, спохватываюсь, набрасываю на даму свой пиджак.

Сидим в темноте кинозала, места для поцелуев, кто их придумал, такие узкие, как нарочно, чтобы можно было сидеть только забравшись друг к другу на колени. Осторожно дышу ей в ушко, осторожно касаюсь губами щеки. Кажется, так надо начинать…

Она делает вид, что не узнала меня.

Я делаю вид, что не ее не узнал…

2013 г.

 

Книга Сети

 

Маугли топчется перед закрытой дверью, теребит провода на поясе, не решается войти. Старая Ай-Ти вызывала. Если Ай-Ти вызывала, это не к добру, значит, рыльце в пушку у Маугли, вспомнить бы еще, где чего напортачил, файл какой стер или взломал где что, где взламывать было не велено…

Да много за что рыльце в пушку у Маугли, много за что Маугли всыпать можно… Вон, сайт Майкрософта взломал, голую девочку на первую страницу выставил, неделю убрать не могли. Или вот еще, Эпплу вирус запустил, там каждые полчаса теперь все буквы на сайте осыпаются, вот потеха. Или…

Ладно, не о том речь…

Боязно Маугли.

А что боязно, умеешь проказничать, умей за проказы свои отвечать. Вон, сайт Анонима обрушил, а Аноним сам виноват, какого черта он с чужих счетов деньги сдирает?

Маугли заходит.

Кланяется Ай-Ти. Чудная все-таки Ай-Ти, уж на что Маугли ко всему привык, все равно чудная…

Маугли говорит пароль. С перепугу даже пароль вспомнил.

Ай-Ти открывается.

- Приветствую. Вызывали?

- Приветствую. Маугли… ты уже большой.

Маугли кивает. Вот оно, началось. Ты уже большой, а ведешь себя как ребенок, за поступки свои и отвечать надо…

- Ты должен нас покинуть, Маугли.

Холодеет спина. За что… почему… ну подумаешь, голую девочку Майкрософту поставил, вон, Аноним еще и не то творит, и ничего…

- Ты человек, Маугли. И сын человека. Ты должен жить с людьми…

Маугли мотает головой. Не хочет он жить ни с какими людьми, он и не знает, что это такое – люди, какие у них пароли, коды доступа, как к ним присоединиться, через блютус или через ю-эс-би…

Не хочу никаких людей, - пишет Маугли на клавиатуре.

- Словами, словами говори, - сердится старая Ай-Ти, - учили же тебя… учили…

- Не хо-чу… ни-ка-ких… лю-дей…

- Нельзя так, Маугли… нельзя… ты даже не знаешь, что это такое… ты должен пойти к людям… хотя бы ненадолго… узнать…

Маугли кусает губы.

- Ты всегда сможешь вернуться… если захочешь…

Маугли не хочет возвращаться. Потому что не хочет уходить. Но кажется, сегодня со старой Ай-Ти лучше не спорить…

 

Грохот на горизонте.

Еще раз.

И еще.

- Кондор бушует, - говорит ЭльДжи.

Все согласно мигают лампочками. Кондор, больше некому. Когда Кондор бушует, лучше не высовываться. Да и вообще лучше не высовываться туда, где Кондор живет.

Где-то там, далеко-далеко слышится рев двигателя.

- Мясо едет, - презрительно говорит ЭльДжи.

Все согласно кивают лампочками. Мясо едет, больше некому, едет на машинке, тупой, бессловесной, из тех, которые сами не думают, за них мясо думает.

То есть, что за бред, мясо думать не умеет…где ему, мясу-то…

Воют сирены. Там, там, на горизонте, вспыхивают огни.

- По главной трассе поперлись, - говорит Эль-Джи.

Все возмущенно вспыхивают. Где это видано, по главной трассе переться, на главной трассе Кондор обосновался, он там вообще никого не пропустит, все, что туда затесалось, все, считай, его, кондорово. На запчасти возьмет, или на топливо, или еще на что, а мясо Кондору хоть и не нужно, все равно от мяса и костей не останется. Чтобы другим неповадно было.

Грохот. Выстрелы. Рев сирен. И не видят, а понимают – Кондор вышел на охоту, ловит нарушителей.

Плохая ночь.

Скверная ночь.

Пляшут, бесятся электромагнитные волны. Магнитная буря идет. Все машины попрятались, отключились, не найдешь…

Там, на горизонте, все стихает. Как-то быстро стихает. Струится дымок, в воздухе душок паленого мяса, только машины его не чувствуют.

- Добил, - говорит Эль-Джи.

Все согласно мигают лампочками. Добил.

 

Ай-Ти слышит писк. Слабый, сдавленный. Рядом с сервером. Посылает роботов-разведчиков, еще крыс не хватало, еще перегрызут что-нибудь…

Роботы замирают перед куском мяса. Живого мяса. кусок мяса тянется к ним, надо же, не боится…

- Назовем его Маугли, - говорит старая Ай-Ти.

- Он что… останется у нас? – удивляется Эль-Джи.

 

Кондор замирает на пороге вычислительного центра. Конечно, не сам Кондор, кто-то из его роботов-разведчиков, сам Кондор ходить не умеет, сидит в высокой башне, никому не показывается.

- Вы должны отдать его мне, - говорит Кондор, - это моя добыча.

- На что тебе кусок мяса? – спрашивает старая Ай-Ти. Кондор не отвечает, Кондор не хочет говорить, что создатели куска мяса подсуетились, встроили ему в голову плату, за одну такую плату полцарства отдать не жалко, и то мало будет…

Кондор пускает своих роботов.

- Если ты посмеешь тронуть его, ты познакомишься с моим магнитным полем, - говорит старая Ай-Ти.

- Если ты сунешься, то познакомишься с моими червями, - говорит Эль-Джи.

- Если ты войдешь сюда, то познакомишься с моим антивирусом, не будь я Майкрософт, - говорит Майкрософт.

Кондор отступает в темноту ночи. Мигают лампочки.

 

- А почему они все твердые… а я мягкий?

- Ты человек, Маугли… человек и сын человека, - говорит старая Ай-Ти.

Маугли не понимает, что такое человек. Маугли не понимает, почему все твердые, а он мягкий, почему на всех запчасти есть, на него нет. С производства, что ли, сняли, как Флай…

 

- Почему ты не подключишься через ю-эс-би? Почему вводишь данные через клавиатуру?

- А мне так удобнее, - говорит Маугли.

Маугли смущенно оглядывается – вдруг с ним что-то не так…

 

- А почему мне отключаться надо по ночам? – спрашивает Маугли.

- Модель такая, - говорит Ай-Ти. И тут же показывает хмурый смайлик, - почему опять руками ешь? Кому сказала, ешь по правилам!

- А так удобнее.

- Мало ли что удобнее, люди по правилам едят, и ты ешь… тебе с людьми жить…

Маугли хмурится, еще не хватало, с людьми какими-то жить, ему и без людей хорошо. И вообще, достала Ай-Ти со своими людьми, нет, чтобы на клаве печатать, нет, велит ручкой по бумаге писать, и у вокалоида учиться слова говорить, особенно эту, букву эр, ну как мотор делает, когда заводится…

 

СИСТЕМА ЗАБЛОКИРОВАНА. ЛЮБАЯ ПОПЫТКА ИСПРАВИТЬ СИСТЕМУ ПРИВЕДЕТ К УНИЧТОЖЕНИЮ ВСЕХ ДАННЫХ. ОТПРАВЬТЕ 1 000 000 000 $ НА НОМЕР 23645658768354236 ДЛЯ РАЗБЛОКИРОВКИ СИСТЕМЫ. В ОБРАТНОМ СЛУЧАЕ СЕТЬ БУДЕТ УНИЧТОЖЕНА ЧЕРЕЗ 23 Ч 12 МИН

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ…

Майкрософт в панике.

 

- Ты нарушил закон машин, Маугли, - говорит Ай-Ти.

- Уже и пошутить нельзя, - Маугли смущен, но в то же время гордится собой, еще бы, такой вирус выдумал, не каждому дано. Первое апреля все-таки, а они всполошились, как не знаю, кто…

Ай-Ти бьет Маугли током, не сильно, но ощутимо.

- Ну, ты, железная лапа, он же все-таки человек, - говорит Эль-Джи.

- Верно, Маугли… и это знаешь не только ты, но и Кондор, - говорит Ай-Ти.

 

У ВАС НОВОЕ СООБЩЕНИЕ

Маугли нехотя отрывается от игры, вот, блин, как всегда, некстати, только на восьмой уровень вышел, и на тебе… а как на паузу ставить, Маугли не знает, кажется, нет тут паузы, что за игра дурацкая…

СООБЩЕНИЕ ОТ: АЙ-ТИ

Маугли, торопись! Эль-Джи завис, теперь его могут сдать в утиль, как простую железку! Эль-Джи не виноват, он завис из-за Кондора!

Маугли идет в комнату, где стоит север Ай-Ти. Маугли в растерянности, Эль-Джи казался чем-то непоколебимым, бессмертным…

- Ты можешь спасти его, Маугли, - говорит Ай-Ти.

- Я… не умею.

- Ты должен добыть в городе живых ключ, тогда ты сможешь починить Эль-Джи…

Маугли не понимает – что за ключ, какой ключ, да разве Маугли сможет достать какой-то там ключ…

 

Маугли идет в город мясных. Старая Ай-Ти говорила, на земле много-много таких городов, а город машин только один, здесь, в Силиконовой долине.

Маугли боится.

Неясный страх окутывает тело, даже не страх, какое-то другое чувство, трепетное, тревожное, сладкое. Странное чувство – при виде витрин, огней реклам, а вот и люди в красивых одеждах стоят за стеклом, почему они не двигаются, застыли, как в стоп-кадре…

Маугли входит в магазин под красной вывеской, идет к прилавку, пугливо оглядывается…

Говорит одно-единственное слово. Как учила Ай-Ти.

- Ключ.

Девушка за прилавком протягивает красивую коробку. Неужели ключ такой большой…

Маугли ждет, чтобы она назвала цифры.

Девушка говорит цифры. Маугли протягивает две бумажки с непонятными знаками, тоже как учила старая Ай-Ти. Говорит, медленно, по складам:

- Спа-си-бо.

Идет к двери.

- Постойте, сдачу возьмите!

Маугли вздрагивает, он сделал что-то не так, его зовут, за ним гонятся. МАугли бежит прочь из дома с вывеской, по переулкам, дворам, дальше, в город машин…

 

ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ

ОТПРАВЛЕНО: 435609764789 ПОЛЬЗОВАТЕЛЯМ

Как сообщают независимые источники, Эль-Джи, более полувека возглавлявший Силиконовую Долину, пришел в негодность и подлежит утилизации. Вместо Эль-Джи большинством голосов на пост руководителя Силиконовой долины выбран Кондор…

Гость: скажите, а кто именно выбирал Кондора?

Кондор: пользователи большинством голосов.

Гость: вот я лично ни про какое голосование не слышал. И не участвовал.

Кондор: ну, вы, наверное, в лесу живете. Или на Северном полюсе 

Гость: я полноправный гражданин Силиконовой долины, и я не слышал ни про какое голосование. Скажите пожалуйста все, кто есть на сайте, вы голосовали?

Ванилька: нет, я про такое ничего не слышала.

Любопытный: не доводилось мне голосовать.

Звездный_час: а где голосовалка была?

Гость: то есть, Кондор незаконно присвоил себе звание руководителя.

Кондор: а вы, уважаемый гость, кто будете? Может, перестанете прятаться под ником, покажете, кто вы есть?

Маугли: пожалуйста. Показываю.

?!

Кондор: этого не может быть. Он мертв. Он ушел в город к мясным, и его там убили.

Эль-Джи: это ложь, Маугли вернулся.

Гость: и это ложь, потому что Эль-Джи пришел в негодность.

Маугли: Эль-Джи пришел в негодность из-за Кондора, я уже починил его… а вот с Кондором придется разбираться отдельно…

 

…Маугли боится. Маугли сам не ожидал, что ключ подействует, так быстро, так сильно…Кондор откликается на любое желание Маугли, моментально, Маугли седлает машины Кондора, едет на них, куда хочет, Кондор только приговаривает - слушаюсь и повинуюсь, мой господин…

- Кто-то еще сомневается в моей власти? – Маугли оглядывает бесконечные ряды юзеров.

Никто не шелохнется. Чувствуют власть и силу. На какие-то несколько секунд Маугли хочет взять эту власть и силу себе. Все-таки он человек, все-таки ему на роду написано править ими всеми…

…и передает ключ Эль-Джи. Как руководителю…

 

- Ты должен пойти к людям, Маугли, - говорит старая Ай-Ти.

Маугли не хочет к людям. У них нет ключей и паролей, и кодов доступа. Ничего нет. Маугли вспоминает девушку, что-то оживает в душе, какие-то смутные, неясные тревоги…

 

Маугли покидает кварталы машин. Осторожно входит в кварталы людей, в кварталы жизни. Оглядывает непривычные дома, с содроганием думает, что будет делать, если из-за угла покажется кусок мя... то есть, человек, настоящий, живой…

Никого нет.

Странная тишина, несмотря на поздний час. Пугающая тишина. Хочется послать запрос хоть кому-нибудь, только людям нельзя посылать запросы…

Маугли заходит в дом. Он знает, что нельзя просто так заходить в дом. Его учили, но дом так гостеприимно открыт… Маугли поднимается по этажам, ищет людей, людей нет. Никого нет.

Наконец, Маугли видит тех, кого искал. Здесь, на этаже. В зале. Это люди, их ни с чем не спутаешь – люди. Живые. Настоящие. Двое. Сидят, неподвижно уткнувшись в экраны.

Маугли подходит к одному из них. Девушка. Кажется, да. Девушка. Щелкает мышкой, кликает где-то там, там…

- День добрый. Я…

Сам пугается своего голоса. Девушка не оборачивается. Не слышит. Смотрит не на Маугли, а сквозь Маугли, не видит. Не замечает. Не понимает.

Маугли подходит к парню. Побаивается. Еще никогда не видел мужчин. Парень, кажется, тоже не видит Маугли, весь с головой ушел в какую-то игрушку…

- День добрый…

Парень не оборачивается. Маугли знает, так делать нельзя, все-таки дергает парня за плечо, сильно, грубо…

Парень отскакивает, рычит, прижимает к себе комп. Начинает тихонько поскуливать, снова тычется в экран.

 

Аноним: ты прикинь, мне машины велели к людям идти, с себе подобными жить.

Ха-ха-хакер: послал бы их, да и все… Мне тоже весь мозг вынесли, надо с людьми жить, надо с людьми… кому это надо…

Звездулька: а ты уйди от них на денек, потом вернись. скажи – люди все по компам сидят, меня в упор не видят.

Ха-ха-хакер: да так оно и есть.

Аноним: да я отказался, вроде бы отстали… еще прикиньте, пытались меня научить слова говорить… 

Звездулька: мая рыдаед паццтолом 8(

 

Маугли слышит, как часто бьется сердце, как тревожно на душе. Поднимается на последний этаж вычислительного центра, смотрит на восток, на руины города людей. Дальше, там, на горизонте, поднимаются новые и новые кварталы города машин, районы человечьего мегаполиса медленно зарастают бурьяном. Светятся окна большой башни, это работает старая Ай-Ти, думает, чего ради учила кусок мяса человеческой речи…

Что-то сжимается в сердце, что-то тревожит, что-то заставляет вглядываться туда, не мелькнет ли огонек…

Маугли знает, это весна.

Это пройдет. Маугли спускается с башни, идет к экрану, уже восьмой уровень прошел, пора и за девятый приниматься…

2013 г.

Броня

 

- Кольчугу возьмете?

- Да лучше сразу доспехи.

Продавщица обреченно смотрит на меня.

- М-м-м… вашего размера… н-наверное…

- А давайте посмотрим.

Смотрим. Меряем. Качаю головой. Нет, быть не может, чтобы моего размера не было, одни эти кольчужки дешевенькие…

- М-м-м… а броня какая покрепче есть?

- Есть… только дорого…

Смотрю на девушку. С ненавистью. Тебя не спросили, дорого не дорого, если не на ламборджине сюда приехал, или как его там, это не значит, что я нищий.

- Ну вот, например… титановая…

- Не пробьет?

- Что вы, непробиваемая.

Задаю коронный вопрос:

- А сами-то вы ею… пользуетесь?

- Не для нашей зарплаты.

Теперь уже в словах продавщицы слышится укор. Ну что ты на меня как на врага народа смотришь, я, что ли, виноват, я, что ли, магазином вашим заведую…

- Мм-м… а попробовать где-нибудь… можно?

- Ну… можете залог оставить, на улицу выйти… там сейчас самое то…

Выхожу…

…возвращаюсь, восхищенный.

- То, что надо… слушайте, я бы раньше эту броню нашел, я бы ничего другого и не брал…

Продавщица подобострастно улыбается, мол, рады стараться, все для вас, и все такое…

 

…ное самоубийство в Московской области, подросток выбросился из окна семнадцатого этажа. По предварительным данным причиной поступка стала ссора с любимой девушкой. У пятнадцатилетнего ученика 47-й гимназии не было достаточно крепкой брони, зарплаты матери еле хватило на броню первого уровня.

 

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

 

Правильно, вот так вот про детей забывают, потом на тебе. Себе, поди, мамаша броню получше поставила, а ребенку и что поплоше сойдет…

 

Я своей доче самую лучшую броню купила, в кредиты залезла, не поскупилась. Даром, что ей только двенадцать, шестой класс, в шестом классе черт знает что творится, сама помню школьные годы чудесные, черт их бы драл.

 

Правильно, на броне экономить нельзя, самим потом дороже выйдет…

 

Медленно-медленно открываю дверь. Прислушиваюсь. Никого ни чего в подъезде. Если бы кто-то был, я бы назад кинулся. Опрометью. Медленно выхожу. Дверь закрываю на три оборота. Прислушиваюсь. Черт, шаги… нет, это мои собственные, ничего…

Кубарем скатываюсь по лестнице, долго жду у закрытой двери, пока пройдут все прохожие, туда-сюда, чесслово, видеть никого не могу, ни знакомых, ни незнакомых…

Просачиваюсь в дверь ближайшего магазина, молюсь, чтобы здесь отказалось то, что надо, чесслово, сил нет что-то искать…

- Что-то подсказать?

Вздрагиваю. Ну я теперь от всего вздрагиваю. Даже от девушки с лучезарной улыбкой.

- Это… у меня броня… трещину дала.

Сейчас покрутит пальцем у виска, так не бывает.

- Что же… бывает.

Вздрагиваю.

- Хотите сказать… я не один такой?

- Конечно. Броня, она же не вечная…

Чуть не ору – да что ж вы сразу-то не сказали…

- Ну ничего, мы вам сейчас другую подберем…

- Такую же долговечную?

- Ну а как вы хотели, они все такие сейчас…

Продавщица смущенно улыбается. Я тоже смущенно улыбаюсь. Смотрим друг на друга, конечно, через броню, прямого взгляда мы бы не выдержали. Говорят, душа от человеческого взгляда умирает…

 

Еду в пазике, слушаю новости. Конечно, через броню. Не через броню новости наши слушать невозможно, даром, что передают их тоже через броню. Теракт в Кении. Ураган смел половину Сан-Франциско. В связи с дефицитом бюджета правительство в наступающем году…

Тьфу.

Встречаемся взглядами. С ней. Еще думаю, ба, знакомые все лица. Смотрим, конечно, через броню.

Она подсаживается ко мне первая. Растягивает губы в улыбке.

- Я к вам… делегатом. От моей души.

- Вот оно как…

- Мне кажется… наши души друг другу нравятся.

Снова улыбаюсь:

- Похоже на то.

Её ладонь ложится мне на руку.

- Может… у тебя попробуем?

 

…выбросился из окна. Экспертиза установила, что его душа была защищена примитивной броней класса двадцать один, которая признана неэффективной еще со времен…

 

Стараюсь не слушать бормотание диктора на экране. Мне в детстве повезло больше, родители как-то сразу подсуетились насчет брони, я вообще не помню, чтобы я что-то чувствовал. О чем только нынешние думают, вообще не знаю…

Лежим в темноте, в тусклом свете экрана. Еще обнимаем друг друга, еще боремся с подступающим сном. Вика – так она себя назвала – сонно жмурится.

- Может… попробуем?

- Давай…

Бережно-бережно открываем броню. Открываем одновременно. Чтобы без обмана.

Чувствую, что не могу посмотреть на свою душу, не могу решиться. За много лет я уже забыл, какая она, а может, никогда и не обращал внимания.

Заглядываю под броню.

Смотрю.

Не понимаю.

Кажется, моя душа выглядела как-то иначе. Неважно. Вынимаю из-под брони истлевший скелет, усаживаю в кресло. Вика делает то же самое, вынимает из своей брони полурассыпавшиеся кости, усаживает рядом с моими.

Дальше мы не нужны, дальше души сами разберутся. Устраиваемся каждый за своим компом, ждем.

Души не шевелятся.

Ладно, им виднее.

Набираю в поисковике – душа. Один миллион картинок. Никто не знает толком, как должна выглядеть душа… ну-ну… Еще раз смотрю, нет, душа должна выглядеть как-то не так…

Минутная стрелка делает круг.

Встаем. Пакуем свои души обратно в броню. Пожимаем друг другу руки, говорим протокольные слова вежливости. Расходимся.

Кажется, нашим душам было хорошо…

2013 г.

Нормально встретили

 

Нет, так-то нормально меня встретили…

А как не нормально, бывает и хуже. Здесь хоть по всем каналам показали, в прямом эфире. На видеокамеры засняли, или что там у них, выложили в глобальную сеть, или что там у них.

Так-то нормально встретили. Ну, не хлебом-солью, конечно, где это видано, чтобы нашего брата хлебом-солью встречали. Ну ничего, статьи во всех газетах тиснули, мол, я пришел, фотографию мою крупным планом. Интервью написали. Ну, не со мной, конечно, я интервью не даю, но со всякими умными людьми, которые про меня уже все разнюхали.

Так что нормально встретили. Люди из домов высыпали, на меня смотрели, пальцами показывали, смотрите, смотрите. Ну, пальцами показывать нехорошо, ну да ничего.

Бывает и хуже. Да что значит, бывает, так-то оно обычно и хуже. Еще, чего доброго, из зенитки собьют, расстреляют к чертовой матери. Да так оно обычно и бывает. Меня, правда, тоже пытались расстрелять, нашлись недоброжелатели. Ну да не вышло ничего, руки коротки.

Только про меня и говорили. Это я люблю, когда только про меня и говорят. Давно уже про меня ничего не говорили, века, века. Да какие века, миллионы лет…

А тут меня и на всех каналах показали, и во всех газетах. Не зря летел – за миллионы световых лет. Не зря.

Потом, конечно, говорить перестали. Потом уже некому стало говорить. Когда в землю врезался.

Разбил землю на части, дальше полетел.

2013 г.

 

Серийный убийца

 

…он еще не чувствует беды, он еще не знает, что опасность где-то тут, рядом. Странное дело – он, такой чуткий, такой осторожный – не чувствует беды.

Он по-прежнему собирает на поляне мухоморы – крепкие, ядреные, вот какие уродились этой осенью. Собирает. Принюхивается, прислушивается.

И не чувствует беды.

Беда появляется – откуда он не ждал, на беде кожаная куртка, потертые джинсы, что на ногах, непонятно, не вино из-за травы. Беда стоит – на опушке, где редеет рощица.

Смотрит.

В упор.

Он еще не понимает, что случилось – пока не видит в руках человека пушку. Что за пушка, он не знает, в оружии никогда не разбирался, да это и неважно – когда пушка направлена прямо на него.

Он бежит – карабкается по веткам, забирается в густую крону, там этот, в кожанке, его не увидит. Замирает – молится непонятно кому, никогда не умел молиться…

Вздрагивает пушка.

Грохот выстрела разбивает тишину леса.

 

- Еще один, - говорит сержант.

Смотрю на сержанта, киваю. Я как чувствовал, что сегодня будет еще один. И, похоже, не последний.

- На опушке леса. В упор застрелили. Он еще пытался на дереве спрятаться, тут его и хлопнули.

- Молодой? – спрашиваю зачем-то.

- Ага, молоденький. Рыженький такой, тощенький, жил бы еще да жил…

Сжимаю зубы. Мог бы и не напоминать сержант, мог бы и не травить душу. Все они – еще жили бы да жили, сколько их было убито…

Составляю протокол – не составляется, все мысли вокруг этих, убитых, заколотых, застреленных, так и вижу его – тощенького, рыженького, который – жил бы да жил…

 

Перебираю случаи. По датам. По адресам. По именам.

Седьмое сентября. У реки застрелены он и она, влюбленная пара. Сами, конечно, виноваты: когда всем стадом пошли в лес, эти двое решили уединиться – в чаще, у реки, амурные темы, все такое, здесь-то он их и подстрелил. Его убил сразу, ее добивал – истекающую кровью, ножом перерезал ей горло.

Восьмое сентября. На опушке расстреляна целая семья, отец, мать, четверо детей. Вроде как глава семейства еще пытался сопротивляться, еще вроде как даже зацепил этого подонка, ранил в бедро…

Пятнадцатое сентября. Кто-то вырезал целое поселение – вот так, ножом, всем как есть перерезал глотки.

Семна…

Закрываю папку, - с громким хлопком, пропади оно все, пропади. Почерк один и тот же, уже никаких сомнений не остается, орудует один и тот же человек.

Потому что – всякий раз трупы исчезают бесследно. Не сразу, так через пару часов.

 

- Да не скулите вы, не скулите вы, барышня, что вы, в самом деле… так, я не понял, вы скулить будете или рассказывать? Идите, там отскулитесь за дверью, успокоитесь, придете…

- У… же… ус…по…ко…и…лась…

- Оно заметно. Ну что, что?

Захожу к сержанту, на голоса, чувствую – опять что-то случилось, что-то посерьезнее пропавших кошельков и бытовых драк… Смотрю на дамочку, так и есть, сидит, скулит, кутается в пышный рыжий мех…

- Что случилось?

- Му… жа… мое… го… уби… уби…

- Убили?

Не отвечает. Воет. Понимаю, убили.

- Зас… зас…

- Застрелили?

Вымученно кивает.

- Где тело?

- Про… про…

- Пропало?

Скулит, воет, хрипло, надрывно, жалобно, кутается в рыжий пышный мех. Делаю сержанту отчаянные знаки, где у нас валериана, где у нас вообще что, ни начал, ни концов в этой конторе не найдешь.

Ну, не переживайте так, тела нет, так может, его и не убили… мало ли… загулял с кем, или на охоту куда-нибудь приударил, сейчас охота самая…

- Я ви… - скулит, - виде…

Видела… переглядываемся с сержантом. Тут уже ничего не попишешь, кроме протокола, очередной протокол писать придется, только сначала дамочку эту в мехах успокоить, где у нас нашатырь, черт вас всех дери…

 

Дремлем в лучах заката, провожаем последние всполохи солнца. Здесь хорошо, в чаще, куда не долетает ветерок, и звуки слышно – далеко-далеко… Гудок поезда обрывается вдали, трещат провода, кто-то невидимый тренькает в зарослях…

- Я что думаю… системы у этого убийцы нет.

Строго смотрю на сержанта, сколько раз ему говорил, про вечерам про работу не вспоминай, вышел из конторы, и молчок…

- Ты смотри… влюбленную парочку убил, потом целую семью, потом поселение вырезал…

Скрежещу зубами, нет, хоть кол на голове ему теши… Лучшие минуты в жизни портит, лучшие минуты. Вроде все так хорошо было, устроились тут на полянке, после работы, смолотили кабанчика молоденького, лежим, обсасываем косточки, нет, надо про работу вспомнить…

- Я про одного такого маньяка читал, он все молоденьких девушек убивал, - не унимается сержант, - ему какая-то девчонка по молодости отказала, он с тех пор забыть не мог…

- Да чтоб тебе…

- Или вот еще случай, трупы находили…

- Да ты уймешься, нет? Тебе делать нечего, про маньяка этого думать?

Знаю я эту молодежь, из кожи вон лезут, всех-то хотят поймать, всех-то хотят одолеть, а через годик-другой сдуются, начнут подыскивать местечко поспокойнее, а то и вовсе прибьет их шальная пуля…

Нет, в нашем деле надо уметь ждать…

- Я одного не понимаю, зачем? Ему-то с этого что? Ладно бы с голоду умирал, народ убивал…

Скрежещу зубами.

- …бывает же, с голоду кого-нибудь прирежешь, слопаешь… вот как мы с тобой кабанчика… а то просто так… от скуки…

Стараюсь не слышать. Не понимать. Системы нет… Должна быть система, быть того не может, чтобы не было. Убивает. Стреляет. Режет. Забирает с собой трупы. Нет, не всегда забирает, одного нашли с отрубленной головой. Вот кому это надо, отрезать голову и взять себе… Еще какую-то девчонку нашли с начисто содранной кожей. Почерк убийцы меняется – и в то же время остается прежним.

Одно непонятно – зачем…

 

- Отдыхаем?

Смотрим на полковника, откуда тебя нелегкая принесла, как всегда некстати. Полковник как нарочно выбирает время, когда расслабишься, отключишься, тут-то он и выскочит как из-под земли…

- На дежурстве, - тут же отвечаю я.

- Ага, вижу я твое дежурство… кабанчиком попахивает… мясца не осталось? Что ж вы так, начальнику любимому, и мясца не оставили…

Ворчит – скорее, по привычке, чем на полном серьезе, сам стоит передо мной, как побитая собака. Побитая собака и есть, прав я был, но это он слишком поздно понял – что я был прав. Когда уже начались убийства – одно за другим, день за днем. А я же предупреждал, что начнутся по осени горы трупов, начнет кто-то – неизвестный, безликий – стрелять ни в чем не повинных граждан, отрубать ноги, головы, сдирать кожу…

Потому что так уже было.

Не раз и не два.

Было…

Тогда…

 

- Да я долго тебя ждать должна?

- Мам-м-мааа… не ус-пе-ва-а-а-аюю-ю-ю!

Иду – на шатких слабеньких ножках, еще толком ходить не умею, спотыкаюсь, падаю в траву. Мама уже далеко, и братья далеко, оборачиваются, ждут меня, посмеиваются, глядишь, к вечеру доползет…

Обидно до слез…

- Мам-м-м-а-аа…

- Не отстава-ай!

Уходит – скрывается за деревьями, и так страшно сразу становится, а что если уйдет, насовсем уйдет, навсегда, что если ее уже там нет – за лесом, что, если…

Спешу.

Спотыкаюсь, падаю в траву, еще толком не умею ходить.

Слушаю запахи леса, чужие, непривычные, к запахам чащи примешивается что-то чужое, недоброе, что-то…

Что-то…

Вижу его – в джинсах, в потертой кожанке, стоит у реки, где сосны сбились в кучу, вытягивает тонкую палочку…

- Мам—маа!

Чую беду – в последний момент, падаю в траву, закатываюсь в какие-то овраги, овражки, заросли, слышу над лесом раскатистое – бах! Бах!

- Ма-а-маа-а-а!

 

- Ау-у! о чем задумался-то?

Стряхиваю оцепенение, стараюсь отогнать последнее, что врезалось в память, залитые кровью глаза матери, человек в джинсах и кожанке…

Это тоже случилось осенью… тогда…

И я знал, что убийца вернется снова…

- Да… так…

- Так, так, об косяк, за ноги, да об пол. Я что пришел-то… вычислили мы молодчика этого.

Вздрагиваю.

Думаю, что ослышался.

- Где?

- Домишко тут у него… на окраине леса.

- Да там, вроде, и не живет никто…

- Ну, может, он где в другом месте живет, в городе, а сюда разбойничать ездит… Так оно и есть, наверное, целый год живет в городе, работает, все при всем, отличный работник, примерный семьянин, все при всем, а как осень, так начинается…

Не слушаю, не слышу, подскакиваю, смотрю – сквозь редеющую чащу, где еле-еле виден домишко…

- Он там?

- Нету… засаду мы там поставили, так что не уйдет… Только вас бы еще туда, а то нам без вас скучно…

Не слышу. Бегу – по прелым листьям, по жухлой траве, туда, к домишке, полковник еще кричит следом, куда прешь, спугнешь его, на хрен…

Какое там…

Вижу его – идет к дому, тащит чью-то отрубленную голову, очередную, вот скотина… распахивает дверь, из домика веет смертью, вижу – чьи-то содранные шкуры, искалеченные тела…

Бросаемся на него – все, разом, сколько нас есть, затаившихся возле дома. Черт, я и забыл, что у него пушка, а он не забыл, - сержант падает с разбитой головой…

Человек в кожанке убегает – в лес, в чащу, еще отстреливается, хотя видно, бежать и стрелять на бегу он не может. Все-таки как-то – почти случайно – подбивает полковника, ч-ч-ер-р-рт…

И исчезает.

Глазам не верю, вот только что был он – и исчез. Провалился куда-то, в никуда, падает со сдавленным криком…

Овраг…

Подбегаем, видим овраг, видим его – лежащего на дне оврага, шея как-то неестественно вывернута, ага, допрыгался…

Спускаемся – осторожно, все еще боимся чего-то, а вдруг подскочит, а вдруг выстрелит – в упор…

Ничего не происходит.

Шепчутся сосны.

Теперь мы можем разглядеть его – какой он есть, сухонький человечек, в джинсах, в кожанке, на ногах кроссовки, на вид молодой, хотя кто его знает. И не верится, что этот типчик держал в страхе всех нас – столько лет. Может, где-то его ждет жена, она не знает, где он сейчас, а может, знает, чем ее муж занимался – но молчит…

И вертится в голове одно-единственное – зачем?

Теперь мы уже не узнаем. Теперь мы этого никогда не узнаем. Обступаем его – поджимаем хвосты, топорщим уши, в толпе узнаю лису, у которой убили лиса, скулит, прячет морду в рыжий мех, еще какое-то зверье, недострелянное, недорезанное, недобитое…

Собираемся в кружок.

Вонзаем зубы – в плоть, еще теплую.

Мы-то знаем – зачем…

2013 г.

 

Ради одной

 

Отсюда, с вершины горы, виден мир. Не весь, конечно, весь мир не увидишь, потому что земля круглая. Но и того, что я вижу, мне достаточно.

Вижу взморье. Вижу, как волны бьются головами о берег, разбиваются вдребезги, снова выныривают откуда-то из ниоткуда. Вижу песчаный пляж, изогнувшийся немыслимой дугой. Вижу огни огромного мегаполиса, растянувшегося на километры и километры.

Смотрю на улицы далекого города, отсюда они еле-еле видны. Вижу мелькание машин, вижу торопливых пешеходов, они всегда спешат, всегда опаздывают, никогда не успевают. Вижу, как они бросаются в глубины метро, забиваются в лифт, возносятся куда-то на головокружительную высоту. Хватаются за поручни извилистыми щупами, изредка замирают в бесконечном беге, чтобы сбрызнуть жабры освежителем.

Смотрю на мир.

На тот кусочек мира, который виден отсюда.

Вижу – не то.

Совсем не то.

Я уже с самого начала знал, что будет не то, но еще что-то делал, еще на что-то надеялся…

Смотрю в глубину земной коры, тормошу древние силы земли, помнящие еще сотворение мира. Вздымаются магмы, дрожат континенты, по стенам мегаполиса ползут трещины. Бегут прохожие, мечутся в беспокойном беге, как будто опаздывают на тот свет, не беспокойтесь вы так, все там будете…

Планета ходит ходуном, ощеривается новыми континентами, старые материки уходят на дно.

Делаю пометку в блокноте в миллион какой-то раз: не то.

Начинаю заново. С нуля. Рисую наброски нового мира, чертежи без линейки, без циркуля, а вы как хотели, мир по линеечке не построишь…

 

Не то.

Иду по улице огромного мегаполиса, жмусь к стенам, чтобы очередная машина не обдала грязью из очередной лужи. Сталкиваюсь с прохожими, уворачиваюсь от чьи-то зонтиков.

И чем дальше, тем больше понимаю – не то.

Лихорадочно соображаю, что я сделал не так, в какую минуту я свернул не туда. Может быть, когда первая тварь неловко вылезла на сушу из пересохшего болотца и поползла к реке. А может быть, когда другая тварь взяла лапками палку и начала ковырять ею землю. А может, когда тварь с палкой подошла к горящему дереву и поймала на палку огонь.

Да нет, тогда, вроде, все было правильно. Мне так кажется. А ошибся я уже потом, когда какие-то смельчаки подняли в воздух аппарат тяжелее этого самого воздуха, и вместе с этим аппаратом и упали. Или я ошибся потом, когда люди научились делить неделимое, сбросили это неделимое на два города, оставили от них два пепелища. Или…

Не знаю. А может, я ошибся еще раньше, когда создавал первые молекулы и первые звезды.

Самое главное, спросить не у кого. Я один.

 

Смотрю на твое фото. Ты очень похожа на тех тварей, которые сейчас ходят по земле. Очень похожа – и в то же время нет. потому что то твари, а то – ты.

Ты мне снилась. Миллиарды веков назад ты снилась мне. Приходила в мои безмятежные сны откуда-то из ниоткуда, заглядывала в мой покой. И так странно, бесконечные века и века я дремал, очарованный собственным величием и безмятежностью. Пока ты не заглянула в мой сон. Я еще так удивился – откуда ты, разве есть в этом мире кто-то кроме меня? и не пойму, откуда ты взялась, то ли заглянула из каких-то бесконечно далеких измерений, то ли пробудилась в глубине моей души, а душа моя для меня самого была – потемки.

Не знаю, откуда ты.

Я ловил себя на том, что ждал тебя. Когда ты придешь. Когда осторожно постучишься в мои сны. Когда посмотришь на меня – откуда-то из ниоткуда. Впервые тогда безмятежность моя разделилась – на время с тобой и время без тебя.

А потом ты стала появляться все реже. И я понял, что тебя теряю.

Тогда я и сделал этот снимок, сфотографировал тебя во сне. Это было, когда ты пришла последний раз. То ли тебе наскучила моя безмятежность, то ли я спугнул тебя своим снимком. Не знаю.

Но ты ушла.

Я искал тебя – и не находил, потому что вокруг не было ничего, только я один в безграничной пустоте. Я звал тебя – но вечная тишина не откликалась на мой голос.

И тогда я понял, что делать, чтобы обрести тебя…

 

Снова смотрю на бескрайний мегаполис. Уворачиваюсь от фонтана брызг, рвущегося из-под чьего-то форда. Снова пробираюсь к стене, кто-то толкает меня, кого-то толкаю я, кто-то наступает мне на ногу.

Не то.

Опять не то.

А ведь они так похожи на тебя. Эти. Те же конечности, те же глаза, та же пористая кожа, те же ровные зубы. И тем не менее, сколько я ни обыскиваю этот мир, сколько ни жду – из года в год, из века в век – тебя нет.

Пробую стереть мир. Потихонечку. Полегонечку. Я уже и забыл толком, как это делается, давненько не уничтожал миры. Расшатываю земную ось, еще слабо, вполсилы, ось поддается едва-едва, проржавела за века и века. тайфуны бьются о берег, смывают прибрежные города, просыпаются вулканы, пышут пеплом.

Мир вздрагивает.

Нет, так дела не делаются, тут и понадежнее есть способы. Смотрю на тварей, таких, как ты, и в то же время не таких, потихоньку начинаю стравливать друг с другом. Вон у тех есть черное золото, а у этих нет. И эти пойдут войной на тех. А за тех заступятся во-он те, у которых оружие с пометкой пэ-тэ. А эти…

Мир кипит.

Часы показывают две минуты до конца света.

 

Ищу тебя.

Я ищу тебя в телефонных справочниках, даром, что не знаю твоего телефона. Я ищу тебя в адресных книгах, забываю, что не знаю твоего адреса. Я ищу тебя в Сети, не знаю твоего ника и аватара. Я выискиваю тебя на сайтах знакомств, и мне вечно попадаются не те. Я ищу тебя в толпе, высматриваю знакомое лицо. Я расспрашиваю прохожих, не видели девушку здесь… такую… ну такую… Нет? ну, простите за беспокойство…

Ищу тебя. В конторах и гипермаркетах, в ночных клубах и гостиницах, в списках погибших и списках выживших.

Не нахожу.

Показываю прохожим фотографию, а вдруг…

Все, что у меня есть, это твоя фотография. Разрез глаз, форма носа, толщина губ. Пару раз попадалось что-то похожее, до черта похожее, но не то.

Ищу тебя в этом мире, очередном из миров.

Может, ищу не там…

 

Рушится мир, рушатся высотки, подпирающие небо, люди бегут куда-то, вечно опаздывают, вечно не успевают, спешат, будто боятся опоздать на тот свет. Не беспокойтесь, все там будете…

Как всегда бывает немножко не по себе. Все-таки я привык к этому миру за века и века. все-таки я создавал этот мир, плоть от плоти моей. Умирает как будто кусочек меня самого. Как всегда быва…

Это что…

Не может быть…

И все-таки не остается никаких сомнений. Бегу за силуэтом, случайно мелькнувшим в толпе. Рушатся вокруг обломки старого мира, погребают меня под собой, ах да, я же и забыл, стоп, машина, конец света отменяется…

 

- Простите, вы не видели…

Женщина демонстративно проходит мимо.

- Простите, вы…

Девушка шарахается от меня, как черт от ладана.

- Прошу прощения…

- Чегой?

Старичишко оторопело смотрит на меня, не сразу понимаю – глухой.

Я ищу ее.

Я упустил ее, но теперь по крайней мере знаю, что она есть.

Что я ее найду…

 

- Вам не кажется, мы где-то встречались?

Смотрит на меня оторопело, презрительно, сколько у нее таких было, которые вот так подсаживались и говорили, а вам не кажется…

- Нет, не кажется.

- Да как же… в прошлом году на Мальдивах…

- В жизни не была на Мальдивах, - в ее словах слышится укор.

Да и на что я надеялся, с чего я думал, что она узнает меня с первого взгляда, столько миров миновало, столько веков прошло…

- А вы мне снились, - говорю я.

- Правда?

Она отвечает таким тоном, что я понимаю – сколько было таких, которые говорили ей то же самое, имя им – легион…

Обмениваемся ничего не значащими фразами про погоду, про последнее Евровидение, а лето в этом году будет холодным, вы слышали, зато зима какая была теплая…

Приглашаю ее на танец, так надо, она меня не помнит, я тоже ее почти не помню, вспоминаю по обрывкам образов, кусочкам снов…

- Разрешите, провожу?

- Разрешаю.

Нужно сказать ей многое, очень многое. Не знаю, с чего начать. Да и не поверит она мне, не поймет, если начну говорить ей, как вначале не было ничего, а потом мне приснилась она…

 

- Нет, я вас где-то видел… точно совершенно…

- Давай на ты.

- Давай.

Лежим в полумраке спальни. Вспоминаю, что даже не спросил, как ее зовут. Да это и неважно.

- Ничего не важно.

Она не знает, что весь этот мир сотворен для нее одной и ради нее одной.

Она не поверит.

Не поймет.

 

Смотрю, как она запрыгивает в вагон метро, в уже закрывающиеся двери.

Она не знает, что весь этот мир создан ради нее одной.

Не поймет.

Не поверит.

 

- А, нет, нет, сегодня не могу…

Так она сказала мне вчера вечером. Сегодня я понял, почему. Когда увидел ее с мужичишкой средних лет, выходили из ресторана. Я не знал, как-то сразу догадался – муж. Да и кто сказал, что она не замужем, кто вообдще сказал, что она должна меня ждать, кто вообще сказал, что она про меня знала…

 

Вешаю трубку.

Неприятный осадочек остался на душе, кажется, в следующий раз она скажет – не звоните мне больше.

Я ей надоел.

Я это чувствую, я ей надоел. Да и кто сказал, что она будет от меня в восторге, без ума, что она пойдет за мной на край света, только позови. Кто сказал, что она меня вспомнит, на что я надеялся, когда рассказывал ей про теорию большого Взрыва, про точку сингулярности, зачитывал строки из Библии, вначале не было ничего, и тогда Бог создал землю и небо… Даже в Библии не сказано про мой сон, как будто я боялся признаться в нем себе самому…

 

В ответ на ультиматум Пекина Вашингтон принял решение…

 

Что-то творится в этом мире, горят города, ревут военные самолеты. Запустил я мир, запустил, отпустил вожжи, и покатился мир на самотек. Вселенная, она такая, за ней глаз да глаз…

Ладно, не до вселенной мне.

Ни до кого и ни до чего.

Только до нее.

Перебираю свои чертежи и графики, где я ошибся в расчетах, почему она не любит меня. Проще всего, конечно, стереть этот мир к ядреной фене, как стирал все до него, начать все сначала, с чистого листа, уж теперь-то все получится…

Только как я могу начать сначала, если она здесь…

Здесь…

 

…в ответ на действия Вашингтона Кремль принял решение…

 

…торможу перед людьми в форме, какого черта им надо, деньги, документы, автограф, давайте быстрее, я тороплюсь…

- Туда нельзя.

- Чего?

- Нельзя туда в город, понимаете?

- Да как нельзя, я же там живу…

- Да никто уже там не живет, бомбят город, бомбят, понимаете?

- Мужики, вы рехнулись, женщина у меня там…

- Да у всех женщины там, сказано вам, никого пускать не велено…

Жму на газ, гоню машину в никуда, в бездорожье, кто-то бросается наперерез, не успевает, машина прыгает, давится собственным мотором, пошла-пошла-пошла, живей-живей-живей, может, еще успею…

Небо гудит, оскаленное самолетами.

Живей-живей-живей, ну только заглохни мне, с-сука, и самому смешно, вертел судьбами миров, а теперь не могу совладать с машинешкой…

Что-то обрывается внутри.

Свершилось.

Смотрю на мир, такой чужой, такой опустевший.

Не то.

 

…подписано мировое соглашение о прекращении войны…

Мир ликует.

Мир радуется.

Я смотрю на него, не понимаю, откуда это, почему это, зачем это.

Люди проходят мимо меня, не замечают, кто-то толкает меня плечом.

Здесь никому нет дела до меня.

До нас с ней.

- Простите, вы не видели здесь женщину…

Спрашиваю у кого-то на бегу, кто-то отмахивается, не видел, не видел…

Я и сам знаю, не видел.

 

Смотрю на мир.

Отсюда, из окна высотки мне виден кусочек мира, но даже по этому кусочку понимаю, - это не то.

Удаляю мир. 2013 г.

 

Лунная соната

 

Мелким планом.

Улица мегаполиса, причем непонятно, то ли это Москва, то ли Петербург, то ли вообще что-то нездешнее, из каких-то альтернативных реальностей. Внимание задерживается на человеке в толпе, причем, на нем не фокусируется камера, зрителю как-то иначе сообщается, что этот человек – герой фильма; например, телепатически. Он выходит из ресторана с черного хода, опять же телепатически зрителю должно быть сообщено, что человек работает официантом. На вид ему… сколько может быть на вид человеку, который из маленького городка приехал в мегаполис, попытать счастья, уже успел много раз потерпеть фиаско, но еще на что-то надеется. Одет он… по моде времени. То есть, если фильм демонстрируют, скажем, в девятнадцатом веке, пусть на нем будет камзол, если в начале двадцать первого – джинсы, какой-нибудь пуховик, если в двадцать третьем и дальше – три-дэ голограммы на все тело. Для показа в более поздних временах фильм не рекомендуется.

Миловидная девушка выбегает за ним следом. Желательно, чтобы ее внешность не соответствовала моде. Так, например, если фильм показывают в конце двадцатого века, девушка должна быть толстушкой с круглым лицом, если в двадцать первом – костлявой, даже изможденной, если в двадцать третьем – без аватара. Причем должно быть видно, что она не просто забыла включить аватар, а она его в принципе не включает.

Девушка окликает парня по имени. Имя должно быть распространенное для эпохи, например…

Крупным планом. Он останавливается. Хмурится. Он недоволен, но все-таки что-то заставляет его остановиться.

- А я вас проводить хотела… а вы далеко живете?

Она улыбается, даже чуть смеется. На его лице нет ни тени улыбки.

- Я уж думал, случилось чего…

- А… да нет… далеко живете?

- Далеко.

- А где?

- А на луне.

- Да я серьезно.

- И я серьезно.

По дороге до дома парня они говорят о каких-нибудь вещах, свойственных данной эпохе. Например, в девятнадцатом веке – про вампиров и машину времени на паровом ходу. В двадцатом – про цены на хлеб и про жизнь на Марсе. В двадцать первом – про новый айпэд и конец света. Если все-таки фильм поставят, например, в тридцатом веке, пусть они обсуждают, в основном, наконечники для стрел и шкуры крыс, ну так, вскользь, обмолвятся про древние цивилизации, было ли что-нибудь до нас. Но углубляться в эту тему не надо.

Крупным планом. Он многозначительно смотрит на нее.

Ну все… мы дошли.

Средним планом. Видно, что они остановились на пустыре где-то за городом. Для тридцатого века вариант – на генераторе между порталами.

Ой… а у меня каблук отломился, а можно я у вас дома подклею, я быстро-быстро…

Парень недовольно кривит губы, ну что с вами поделаешь. Видно, что он подозревает, что девушка сломала каблук нарочно. Для двадцать третьего века вариант – разрядился ай-ти.

Парень свистит. Громко. Заливисто. Откуда-то сверху падает веревочная лестница. Парень карабкается по ней, как кажется со стороны – в самое небо. Крупным планом – девушка боится. Робеет. Медлит. Кусает губы. Наконец, карабкается следом.

Мелким планом. Лестница раскачивается под порывами ветра, так и кажется, что ее сейчас сорвет и бросит вниз. Девушка кричит. Случайные прохожие поднимают головы, но ничего не видят.

Крупным планом. Парень, тем временем, добирается до луны. Открывает луну, заходит внутрь. Помогает забраться внутрь луны своей спутнице. Убранство луны следует сделать по моде тогдашнего века, с той лишь разницей, что все сделано из кратеров и лунных камней.

- Ну что… впечатляет? – спрашивает герой.

- Ага… нет, я думала, вы про луну шутите… а тут… а вы как тут поселились?

- А вы как хотели… мегаполис-то не резиновый…

- А сколько платите?

- А нисколько.

- Я серьезно.

- И я серьезно. Кто ж за луну платит…

- А администрация городская что говорит?

- А что мне администрация, их луна, что ли?

- А чья?

- А ничья… ничего, на ноги встану, как-нибудь обустроюсь…

Далее идет душещипательная история о том, как парень приехал в мегаполис, мечтал стать царем-алхимиком-чиновником-космонавтом-топ-менеджером-лукойла-творцом-виртуальных-миров, нужное подчеркнут в зависимости от эпохи. Потом герой и героиня…

…отношения героя и героини показать в соответствии с нравами времени, например, в девятнадцатом веке достаточно ограничиться поцелуем украдкой, в начале двадцать первого…

 

Мелким планом. Огромный зал ресторана, снуют официанты, в спешке обслуживают посетителей, слышны окрики, давай, пошевеливайся, девчонки, вы там спите, что ли…

Крупным планом, девушка, усталая, раскрасневшаяся, стоит перед посетительницей, которая диктует заказ.

- Мне, пожалуйста… ну, детство чтобы безоблачное было… ну, не совсем чтобы безоблачное, ну так, мелкие облачка… без туч. Потом школа… ну… чтобы там не напрягаться особенно. На троечки, четверочки… прогулки там с друзьями, первая любовь, разочарование… ну тоже так чтобы не сильно. Потом универ… ну… два курса поучусь, потом замуж выйду… Ну, чтобы не за олигарха, но чтобы и не бедный был…

- Детей добавить? – спрашивает официантка.

- Дети? А, да, дети… ну давайте… двоих… нет, одного… и будет с них. Ну… мир посмотрю, поезжу… свой бутик открою… а лет так в семьдесят как-нибудь так незаметненько… во сне… ну, вы понимаете…

Девушка кивает. Идет выполнять заказ. Бежит на кухню, перебирает ингредиенты… Кухню следует показать не соответствующую данной эпохе. Что-нибудь вычурное, кухню, на которой пекутся судьбы.

- Сегодня новолуние, - говорит кто-то.

Девушка вздрагивает. Мечется по кухне, ищет кого-то…

- А … где?

Здесь следует вставить имя парня.

- А он отгул взял, дома сидит…

Девушка выбегает из ресторана, спешит на пустырь. Здесь следует показать жизнь большого мегаполиса нужных времен. Если фильм демонстрируется во времена, когда мегаполисов не было, можно показать, что девушка бежит, например, через лес.

 

Крупным планом. Эмблема космического патруля. Для времен до две тысячи тридцатого года следует дать пояснение, например, телепатическое, что это за эмблема. Опять же, крупным планом – губы сержанта патруля, пораженные гиперкубией, но не сильно. Для времен до две тыщи трехсотых годов можно дать пояснение, что такое гиперкубия, а можно и не давать, не отвлекать от действия.

- Да, мой генерал. Нет, мой генерал. Да, я выследил его. Где бы вы думали? На луне. Хорошо устроился, ничего не скажешь… ничего, он у меня попляшет… идиотище… Будет знать, как портить космическое имущество…

Следует заметить – сержант говорит телепатически. Космический патруль вообще не переговаривается голосами, это придает им особо зловещий вид.

Мелким планом. Луна. Медленно приближается. Видны кратеры, изгибы лунной поверхности. Если фильм показывают людям в глубокой древности, можно показать на луне Каина с вязанкой хвороста, для зрителей древнего Китая - лунного зайца.

Девушка бежит по улицам, набирает номер парня, еще, еще, номер не отвечает. Для зрителей тех времен, когда телефон еще не изобрели, этот момент можно опустить. Для зрителей после две тысячи трехсотого года – тоже.

Холеные руки поворачивают ключ в замке луны. Вариант – руки в черных (белых) перчатках. Людей патруля вообще нельзя показывать целиком, только руки, губы, лакированные ботинки, и.т.д. можно показать на руке не пять пальцев, а четыре, или семь, или перепонки, или еще какой-то тонкий намек, что патруль – не люди, или не совсем люди…

Рука в перчатке открывает крышку.

Девушка выбегает на пустырь, зовет парня по имени.

Патрульные оборачиваются. Пусть видны будут только их зрачки, кошачьи или совиные. Спешат за девушкой.

Крупным планом. Лунный житель выбирается с луны, хватается за веревочную лестницу, прыгает. Замедленная съемка – летит, ухватившись за лестницу. Для зрителей начиная с двадцать второго века можно показать мечущиеся мысли персонажа. Парень подхватывает свою подругу, когда ее уже готовы схватить руки в перчатках. Крупным планом – герои бегут по улицам города (по лесу, по порталам), взявшись за руки, убегают от преследователей.

Город расступается перед бегущими, внезапно обрывается тупиком. Крупным планом: преследователи. Лакированные ботинки. Семипалые руки в перчатках. Совиные зрачки.

Мелким планом: над городом пробивается первый луч солнца. Падает на космический патруль, патрульные мечутся в панике, тают, как сахар в чае.

Крупным планом: долгий поцелуй героев. Здесь опять же вариации зависят от нравов эпохи и технических возможностей, так начиная с двадцать второго века можно передать всю гамму ощущений. Разумеется, в таком случае от актеров требуется не просто высочайшее мастерство, а искренняя влюбленность друг в друга.

 

Мелким планом. Вокзал. Герои прощаются на перроне, парень бормочет какие-то слова утешения, что мол, везде можно устроиться, мир большой, и все в том же духе. Заходит в вагон, машет рукой из окна вагона.

Поезд трогается. В последнюю минуту героиня запрыгивает на подножку вагона, бежит в купе, контролер бежит за ней, требует билет, для двадцать второго века вариант – магнитная ловушка на входе отчаянно пищит.

Мелким планом – поезд уносится в небо, куда-то в сторону орбиты Марса. Титры.

 

Знаете ли вы, что…

 

…поскольку рельсы от Земли до Марса не проложены, снимать пришлось поезд, идущий от Земли до Плутона.

…договор об аренде с администрацией Луны обошелся режиссерам в…

 

2013 г.

 

В дом пробралась легенда

 

В дом пробралась легенда. Пробралась осторожно, проскользнула за каким-то постояльцем, прошмыгнула в дверь, пока не заметили, не наподдали веником, пш-шла вон на улицу. Тихонько просочилась, тихонько скользнула вверх по лестнице, в комнатенку под самой крышей, где она и жила. Легенда эта родилась в каких-то деревушках, но говорила про художника, который жил в Париже, а потому легенда перебралась в Париж, где якобы жил художник.

Легенда свила себе на чердаке уютное гнездышко, понатащила туда слухов, сплетен, скрепила страшными снами, вместо лампы под потолком повесила детскую мечту.

Однажды осенним вечером в дом просочилась еще одна легенда. Она влетела в окно под самой крышей, отряхнула с перышек капли дождя.

Первая легенда грозно зашипела на незваную гостью, но тут же увидела, что новая легенда говорила про того же художника – как он продал душу дьяволу, чтобы писать гениальные полотна.

Ближе к сочельнику один из жильцов большого дома принес за пазухой легенду, которую нашел на улице, - она замерзла на лету и упала в снег. Легенда отогрелась у очага, а через пару дней перебралась в комнатку под самой крышей. Эта легенда родилась где-то за рубежом, она говорила, что все картины художника оживали.

Однажды три легенды поймали сказку. Обычно они летали над Парижем, клевали слухи, ловили сплетни, пили оброненные сны и тревоги. А тут им попалась сказка – как дьявол подарил художнику крылатого коня, и живописец летал на нем по всему миру.

На чердаке под самой крышей жили легенды. Легенды про человека, которого никогда не было. По ночам легенды скребли когтями и свиристели, а люди в доме думали, что это шумят ночные птицы.

Однажды какой-то прохожий увидел легенду, как она шла по крыше и точила когти о черепицу. Прохожий донес в полицию, и на следующий день к хозяину дома явились полицейские с требованием немедленно ликвидировать легенды. Они портят своим видом архитектурный облик города, они разносчики слухов и сплетен, люди могут заразиться от них дурными снами. Хозяину дома выдали лицензию на отстрел легенд.

Хозяин взял свое ружье и поднялся на последний этаж – со старшим сыном. Младший сын тоже рвался в бой, ему не терпелось увидеть настоящие, живые легенды и подстрелить их из детского пистолетика. Но отец не разрешил ему идти наверх, сказал, что это очень опасно.

Хозяин дома зачитал легендам постановление городской администрации – немедленно покинуть дом. Легенды дом не покинули, тогда хозяин открыл дверь и вошел в комнату…

…но он не нашел там ни одной легенды. Вместо легенд в комнате стоял живой, настоящий художник, которого никогда не было. Он писал на холсте золотые монеты, и они со звоном падали к его ногам.

Художник свистнул – в окне появился крылатый конь, живописец прыгнул на коня, улетел куда-то в сторону полной луны…

 

2013 г.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/