Дива дивные да чуда чудные 2.
У поля широкого да раздольного, на окраине Левска почивает под изгородью молодец загулявший. Не усталь его сломила, а хмель веселый. Кручинится молодец – не подняться ему самому. Близится светило небесное к закату, а постелью ему служит сыра земля, да где ни где подпорченная следами гульбища молодецкого.
А имя ему – Шагизмунд Сварожский. Воин бывалый: не одну таверну да кабак посетивший.
И шла мимо компания веселая, взяли молодца под руки белые и кинули его с пути прочь, дабы на дороге не мешался да видом своим люд честной не смущал.
А жона его горемычная, Алена Маерна, места себе не находила, мужа гулящего попрекала. Собрала она свои пожитки и подалась в стольный град, лихом всех поминая. Не выдержала судьбы тягостной такой.
А Шагизмунд еще хлеще загулял – ни одну барышню, ни одну голь кабацкую не пропуская, с ними чарки опрокидывая. Хорошо жилось молодцу, покуда злато не закончилось. И лежит он теперь во поле в кустах, словами непотребными бранится, на голову болезненную жалуясь.
Не виделись мы со свадьбы его – много времени с той поры минуло, половина из памяти стерлась, в лету кануло.
В ту пору случилось нам с Гаргулем тою дорогою идти. Глядим, а в кустах наш товарищ боевой почивает, бранится, на чем свет стоит, а на самом осталась-то шкурка общипанная, срам еле прикрывая.
Подались мы в расспросы, да слова его заморские с бранью нашенской вперемешку слух наш не усладили. Смекнули мы, что без чарочки сладкой не поймем мы богатыря. Взвалил его на плечо Гаргуль и проводил в «Средневековский». Пока Шагизмунд себя в порядок приводил, глотку смачивая, мы известиями последними делиться стали.
- А знаешь ли ты, Виля, что в землях наших северных вот тут как недалече соревнования проводиться музыкальные будут? – пробасил зычным голосом Гаргуль.
- Да неужто? – хмыкнула я, с опаской на Сварожского поглядывая. А тот знай себе за наш счет угощается да потешается, пока лезет.
- Не угодно ли нашему братству музыкальному съездить сразиться да поддержку в лице Ивана взять?
- Домой хочу! – крикнул богатырским голосом Сварожский и захрапел на столе, опять вусмерть упившись.
- Говорят, победителю рог златой вручат, - хитро заметил тролль, зная мое пристрастие к злату блестящему.
- Отчего же нет? Можно, конечно! – а глаза загорелись мои, в уме деньгу уже пересчитываю. – Ну тогда вызывай по камню волшебному братьев наших, и путь держать будем.
- Не выйдет, - фыркнул Гаргуль. – Доколь эта пьянь от хмеля не отойдет. Да приодеть его надобно.
Долго ли, коротко, собрали мы всех своих, снарядились в путь-дорогу дальнюю и отправились искать судно, чтоб нас в северные земли свезло, по дороге не потопив.
- Граф Крякский, видно, тоже прознал. Небось, захочет приз получить. А умения у него ого! – сникла я, вспоминая дивную лютню.
- Ты, Виля, за него не переживай, - хитро молвил Мутный. – Я тут недавно к Нетопырихе наведывался. Нетути ее – на море отдыхать поехала. Поведал мне ее карлик, что есть в северных землях колдун ихний – Денитрий Худосочный. Он нашу проблему и решит. Говорят, зело хорош он в волшбе, однако с феями якшается.
- Коли феи девки непорченые, то и Сварожский с ними якшаться будет, - хихикнул Марьян, по пути свою лютню настраивая.
- Я вам истину глаголю! – подбоченившись, подал голос северянин, от хмеля во веки веков отошедший.
- Не серчайте, братцы, токмо дела у меня незавершенные есть, - покосился Мутный. - Решить надобно.
- Ты, Иван, нам зубы не заговаривай! – гаркнул Гаргуль. – Скажи по чести – ты едешь с нами, аль нет?
- Вы только обождите меня, возьмите с собой. Мы с Темным быстро управимся.
- Обожди, какой такой Темный? – насторожились мы.
- Да друг мой закадычный, - отмахнулся Иван, в сторону уходя. – Коли что, вас на состязании поддержит.
Оставили мы его в покое, сами стали на ночлег устраиваться. Костер веселый в лесу под сенью дерев развели да байками стали друг друга потешать. Более всего Сварожский восхвалялся, как он на великанов ходил и с богами мед пил.
Бассиловский нас игрой на лютне развеселил, опосля и я сподобилась за лютню взяться, слух усладить.
А Мутный ушел в лес по хворост и не вернулся. Испужались мы, забегали, да утешил нас Сварожский, что тут недалече монастырь женский имеется. Знаток все же! И ринулся было следом, припомнив, что пояс свой там запамятовал казенный, да усадили мы молодца. К дереву привязать грозились. Угомонился Шагизмунд, ворча под нос слова витиеватые, заковыристые. Гаргуль, язык заморский знающий, враз багрянцем залился, хоть на теле синем тролличьем не сильно заметно было.
Проснулись мы с утречка, глядь, ан-нет Сварожского. След давно простыл. Поняли мы, где песнопевца нашего искать да Ивана подбирать.
Подошли мы к монастырю и узрели следы разгульбищ ночных, а духа товарищей наших нет. Зато личность темная ошивается, исподнее за кустом натягивает да монашек взглядом ласкает.
-Ты чьих будешь? – сурово вопросил Гаргуль, дубинкой на плече поигрывая.
- Нашинских, - буркнул молодец, скрипку из кустов доставая.
- Аль не видел ли ты длинноволосых богатырей? – поинтересовалась я, мягко рукой тролля отодвигая.
- Мутного что ль? Видал, конечно! – усмехнулся молодец. – Его вчерась взашей веником прогнали. Начудил тут делов.
- А второй?
- А северянина всем монастырем провожали, - засмеялся мужик. – Захаживать поощряли. Мне чуть досталось.
- А ты кто будешь? – спросил Бассиловский, лютню поглаживая.
- Я Колай Темный. Зело мастак на все руки, - восхвалил себя витязь.
- Эх, опоздаем мы на состязания из-за этих двух, до ласк женских охочих, - посетовала я, злобно зубами скрежеща.
- Ничего, утрясется, - утешил меня Гаргуль, рукой могучей по голове поглаживая. – Идем, Вильгельмина, Мутного со Сварожским искать. Нам без Шагизмунда никак не отплыть. Кто ж за него глотку запойную драть будет?
- Надо по пути к Валду Лютневых Дел Мастеру заскочить, - подал голос Марьян. – Моя-то лютня уже малость подустала.
- Как раз по пути еще пару монастырей попадется, - хитро прищурился Темный. – Я вас провожу.
- Еще один охочий сыскался, - вздохнул Гаргуль, уже сетуя, что с троллихой себя обязательствами связал.
И пошли мы по дороге, все монастыри опрашивая. То были тут, то «вот тут как недалече удалились». Мочи никакой нет!
Набрели мы наконец в лес дремучий. Стоит там келья, всеми покинутая. Мутный, по пояс оголенный, все в окна посматривает, и Сварожский сызнова в кустах в хмеле опочивает.
- Ну Иван! Ну Мутный! – пригрозила пальцем я. – Так мы и за седмицу не доберемся, коли вы будете каждый монастырь со Сварожским охаживать.
Подобрали мы пропажу и двинулись дальше.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Дошли мы до избушки, что в лесу дремучем. А избушка та дивная – на колах стоит, никак до верху не добраться. Гомон и шум из нее доносятся, аки богатыри меж собой сечь устроили.
Гаркнул Шагизмунд молодецким голосом. Поскрипела изба да и рухнула к нашим ногам, тучу пыли вековой поднимая. Выпал из дверей мужичок роста небольшого, в лаптях и со всклоченной шевелюрой. А в руках у него молоток и гриф от лютни. Расчихался, разбранился, на нас уставился.
- Пошто, люди добрые, работе мешаете? Пока дело спорится – отвлекать ненадобно!
- Мы, мужик, к тебе с делом пришли. На состязания заморские едем, - обвился плющом вокруг него Марьян. – Нам бы такие лютни, чтоб пели славно и победу в бою нелегком принесли.
- Что ж, молодцы, будут вам лютни, коли усладите мой слух балладами варварскими. Зело я на них охочий.
А сам на Сварожского поглядывает. Намекает, мол, ему и петь. Делать нечего, усладил (коли можно так сказать) слух Шагизмунд мужику своим песнопением дивным, нотками высокими. Чуть голос себе не сорвал.
Сделал Валд нам в кратчайшие сроки лютни резные, расписные. Любо-дорого глядеть. Потешились мы, челом били и в путь удалиться хотели.
Да не пустил нас Валд, с нами пошел. Мол, коли лютни в дороге сломаются – починить сумеет. Токмо абы варварские гимны пели.
Дошли мы наконец до порта. И тут же к нам подходит обездоленный и требует пятьдесят серебра. К каждому заходит, в глаза жалобно заглядывает. Рассказал, что зовут его Анитон, и он полцарства объездил, у всех пятьдесят серебра в долг взял. Поскупились тогда мы, пошли дальше, пытаясь нищего от себя отцепить. Да не тут-то было, увязался за нами, аки банный лист к седалищу прилип. Дали мы ему кличку «Пятьдесят Серебра».
И набралось уйма народу – на корабль никто брать не желает. Пригорюнились мы, пошли куда глаза глядят. Как оказалось, глаза глядели у Сварожского, и вскоре мы набрели на кабак местный. Глядим, а за столом старый наш знакомый – орк Хлак сидит, потчуется, на нас недобрым глазом косит. Как заприметил Шагизмунда, так в лице переменился, подобрел весьма. За стол привечал, чарку подносил. Зауважал, видать, после спора тогдашнего воина северного. Всплеснули мы руками – опять Шагизмунд за свою стезю любимую взялся.
Поведал нам Велпа, что плывет он в земли северные на состязания, потому и в порту ошивается. Хотел было Бассиловский сказать, что нам по дороге, но ойкнул, мною за ногу ущипнутый.
- Ты, батенька, нас с собой возьми! Мы к друзьям на родину ихнюю плывем, - сказала я, эль потягивая. – Аль сызнова с нашим воином на спор поравняться желаешь? Коли проиграешь – повезешь нас за море. Видали мы твое богатство – весь порт выкупить сумеешь.
- Ты мне, Вильгельмина, лестью подкупить не пытайся, - опрокинул чарку орк, головой Гаргуля занюхивая. – Видали молодцев! Лютни понабирали да сказки мне тут вещают! С ума я что ли сошел, соперников везти?
- Эк нехорошо вышло, - закручинился Бассиловский, на Валда поглядывая. – Может, коли смастерить тебе гусли дивные, так свезешь нас за море?
- Гусли? – задумался Хлак. – Я и играть-то не умею. Мне б такие сгодились, которые сами звуки издают, сами струны перебирают и слух услаждают. Коли достанете мне такие, так еще подумаю. Сроку вам до утра даю.
- Сказал, как отрезал, окаянный, - потупилась я на мостовую, когда мы изволили выйти из таверны. – Что теперь делать будем?
- Мастерить, - воспылал Валд жаждой работы. – Только дерево мне нужно особое. Вон те доски с корабля подойдут.
Указал Валд Лютневых Дел Мастер на прохудившееся судно, на волнах покачивающееся.
- Не хорошо воровать, - сдвинула брови я. – Не дело это!
- Это мне наемник вещает? – расхохотался Анитон, к нашей компании плотно прибившись и уже зная, кто из чего сделан. – Ну, с меня спрос невелик. Скоро вам добуду.
Занекали мы, удержать пытались, да все пусто. Пятьдесят Серебра уже след простыл. Токмо успел по пути кинуть, где встречаться будем.
Стали мы дожидаться нищего в месте указанном, да наскучило нам сидеть без дела. Решили посмотреть, как вор наш справляется.
Уже на небе засветилась луна полная, ликом своим белесым глаз радуя. Стоит корабль, на волнах покачивается, и видно тень худощавую, что на борту крадется, досками скрипит. Стали мы наблюдать за Анитоном. И токмо порт засыпать начал, раздался скрежет зубов и ногтей о доски корабельные. Вдруг глядь, а в небе силуэт приближается, аки стрела татем лесным пущенная, и вопль стоит неистовый. Присмотрелись мы с братией, а то Анитон не по своей воле птицей заделался, до земли долетел, зубами по мостовой скрипит да к воде катится. А из места срамного лохмотьями прикрытого костыль деревянный торчит. Плюхнулся он в воду, да потонуть не может – дерево мешает.
Кинулись мы его вытаскивать, а вслед с корабля брань пиратская летит заковыристая. Видимо перебудил всех на судне Пятьдесят Серебра. Уже и сам капитан по трапу спешит, на одной ноге прыгает. Попугай на его голове волнуется, взъерошился, слова капитановы повторяет. Взглянула я на Сварожского и Гаргуля – заслушались богатыри, лексикон свой пополняют.
Стоит капитан, бранится на чем свет стоит, в вора нашего перстом тычет, пытается свой костыль из седалища Анитона достать. Да противится седалище – испужался, видимо, Пятьдесят Серебра. Сплюнул капитан на костыль свой, по-видимому, безвозвратно утерянный, и к нам повернулся. Каялись мы, рассказали пирату, в чем проблема наша состоит. Долго выслушивали слова непотребные в свой адрес.
- Могли бы и прямо ко мне подойти, - сетовал капитан, глядя как Анитон корячится, пытаясь костыль извлечь. – Я б вам пару досок дал, тем паче, что музыкантов я люблю, сам иногда застольным песнопением балуюсь. И свезти вас могу за море, не забесплатно конечно. Частушками меня похабными тешить будете да злата накинете.
- А звать-то тебя как? – поинтересовался Гаргуль, Анитону подсобляя.
- Жаборез Лягушский я! Гроза всех северных морей!
На том и порешили. Слово свое Хлаку мы сдержали. Всю ночь Валд горбатился, гусли мастерил дивные. Как я предполагала, везти нас он отказался, ссылаясь на соперничество. С самого утра отдали гусли и отплыли, опасливо поглядывая на отсутствие досок под ногами. Подозрения зародились, что не доплывем мы. Бассиловский всю дорогу перегнувшись через борт простоял, от цвета зеленого не отходя. Мутный с Темным, а потом и я, ему компанию составили. А Гаргуль, Сварожский, Пятьдесят серебра с Лягушским весь путь в каюте гуляли, северных богов восхваляя.
Долго ли коротко, приплыли мы на родину к братьям нашим северным. Глядим, а на пристани уйма народу с лютнями, гуслями, бубнами и прочими музыкальными инструментами разгуливает. Много охочих на златой рог сыскалось, да видать не все умельцы.
Не успела я глазом окинуть снежные просторы бескрайние, как сзади меня раздался громогласный рык Шагизмунда во хмеле. Разбежался он и нырнул ласточкой за борт с улыбкой пьяной. Глянули мы в воду, а оттуда только коленки дрожащие торчат.
Передернул Лягушский плечами виновато:
- Видать на мель сели. Не учел маленько!
А Сварожский кряхтит да охает, подняться пытается. Видать, сломал себе молодец что-то.
Вздохнул Гаргуль обреченно и пошел товарища нашего боевого вытаскивать, да проявил сноровку невиданную в деле этом нелегком, мною неблагодарным нарекаемым. Коли б отучился Сварожский во хмеле непотребщину при люде честном исполнять да товарищей волновать почем зря, так легче б было.
- Отделался ушибами легкими да намеком на слабоумие, нырком богатырским приобретенное, - с видом знатока изрек Гаргуль.
- Слабоумие он еще в колыбели получил, видать, - проворчал Темный. Остальные молча согласились.
- Пущай Денитрий Худосочный его от слабоумия и излечит, коли лечению сие поддается, - изрекла я.
Поблагодарили мы Лягушского. Обещался он зайти на состязание – нас поддержать.
И пошли мы в путь дорогу к великому северному колдуну – Денитрию Худосочному. А набралась нас компания веселая: я, Сварожский, Гаргуль, Бассиловский, Темный, Мутный, Пятьдесят Серебра и Валд Лютневых Дел Мастер. Благо, недолго пришлось нам идти.
Меж хребтов горных, снегом укрытых, да рек, льдами вековыми закованных, нашли мы небольшую землянку зеленого цвета. Такой же ручеек рядом бежит, а над ним дивные создания небольших размеров вьются.
- Пришли, кажись, - издал Гаргуль, с могучего плеча фею стряхивая.
Вдруг собрались все феи воедино, и предстал перед нами колдун. Темная мантия по снегу стелется, капюшон на глаза надвинут, а из-под него дивные смольные кудри пробиваются, да по пояс каскадом спадают. Глаза зеленым светом горят, да сам он побледневший весьма и худой, аки осинушка. Видимо нечего им кушать в земле северной.
Обратился к нам колдун на языке неведомом, даже Гаргуль с Шагизмундом насторожились. Видать сами не понимают бубнеж чародейский.
- Нам бы помощь магичную, - неуверенно вышла вперед я. – Это тебя Денитрием Худосочным величают?
- Я буду! А почто мой покой тревожите? – гортанным голосом вопросил колдун, всю компанию подозрительным взглядом окидывая.
- Коли по проблемам женитьбы-развода, то не ко мне. Сколько раз повторять?
- Ты, Денитрий, не серчай! Не за тем мы сюда явились, - осмелился выступить вперед Гаргуль. – На соревнования мы сюда приехали, силушкой музыкальной померяться.
- Ну так бы и сразу, - хмыкнул Худосочный, жестом нас в землянку приглашая. – Что покупать изволите?
- Нам бы зельице, - подошел к нему Мутный. – Чтобы выиграть мы смогли.
- Тю, - засмеялся колдун, капюшон откидывая, и локоны раскинулись по плечам черным водопадом. Я тут же залюбовалась на красавца писанного. – Знаете сколько народу ко мне с такой просьбой стучалось? С чего мне вас одаривать как особенных?
А сам на Сварожского глазом косит, подмигивать пытается. А мне нервный тик мерещится. Я смекать начала помаленьку, к чему Худосочный клонит. Локтем Шагизмунда подпихиваю, мол, тебе расплачиваться за всех. А Сварожский тоже смекнул, налитым кровью глазом косит. Подперли мы северянина всей компанией, к Денитрию подвигаем, а тот и рад.
- Сколько злата хочешь? – выкрикнул Шагизмунд, за тролличью спину хоронясь. – Сколько хочешь отдам, только меня не трожь!
Худосочный только плечами пожал, а мне завидно стало. Выпроводила я всех из избы – пущай мозги проветрят, остудятся, а сама с колдуном наедине осталась.
- А что, Денитрий, ты только на молодцев падкий? Аль красна девица подойдет? – хитро похлопала глазками я. – Коли что, меня Вильгельминой Модестовной величать.
- Да и ты сгодишься, - оглядел меня с ног до головы колдун, виду не подав. – Дай-ка свой волос! Сейчас я мигом зелье сварю, а ты подсоблять будешь. Не могу понять, почему воин ваш взъелся-то?
А я про то и не подумала, все на срам ссылаясь. Покраснела я, пожалела, что на доброго молодца лихом подумала. Расплела я косу и выдернула волос, ему подала, а самой обидно – понравился мне колдун. А тот знай себе в котелок глядит, зловония на всю избу от зелья распускает. А я сижу, за ним наблюдаю, как жабьи лапки и чьи-то глаза в котел сыпятся. Вряд ли мне захочется это пойло хлебать.
Наконец сварил Худосочный, в два пузырька разлил и мне подал. Мол, одна для песнопевца, а другая для стукача, а на лютнях мы и так неплохо справляемся. Отвесила я ему злата, чмокнула в серую щеку и выбежала на улицу. И только вдогонку мне донеслось «Кажись я что-то напутал». Обернулась я, а землянка как сквозь землю провалилась. Нет ни ручья, ни фей. Одни холмы снегом запорошенные стоят, как и не было колдуна вовсе.
Пожали мы плечами и двинулись к «Древнюшке» - залу, где соревнования проводиться будут.
Не выдержали по дороге Сварожский и Гаргуль, испили зелья, дабы проверить. И тут случилось невероятное!
То не звери дикие завыли в краю северном, а Шагизмунд с Гаргулем истошно вопят, друг на друга глядя. Сварожский посинел телом и превратился в тролля, клыки повырастали, токмо рост его небольшой остался. Гаргуль наоборот: очеловечился, волосья русые мягкие по ветру вьются, да так махиной вдоль ручья прогуливается, на отражение свое надивиться не может.
Сварожский в плач подался, мол, не пустят его больше в монастыри, да девки глядеть перестанут. А Гаргуль только про троллиху думает, признает, аль нет.
Посмеялись мы вдоволь, да делать нечего: сгинула землянка колдуна, а до состязания всего ничего осталось. Пришлось нам идти к родичам братьев наших северных и выпрашивать одежку да оружие стоящее.
Зашли мы к родичам Гаргулиным, а там сестра его – Икка. Руками всплеснула, на нас уставилась. Братец родной с синевой телесной расстался и глазами безумными зыркает, а подле него молодец синего цвета стоит, переливается. Самому, видать, худо. Выдали им одежку впору да проводили нас в путь ни с пухом, ни с пером.
Дошли мы до «Древнюшки», а народу под ней темным темно, хоть глаз выколи от черноты народной. Пока проталкивались мы ко входу, я в толпе Хлака заметила, как он на гусли Валдом сделанные, аки впервые глядит.
Зашли мы внутрь, ан-глядь, и там народу не продыхнуть. Устроил нам Сварожский проход среди люда темного, секирой размахивая и слова непотребные капитана Лягушского повторяя. Лукавщиной от Бассиловского сразу заразило. А Сварожский знай себе толкается, на телеса женские белесые неприкрытые посматривает да ехидную улыбочку давит.
- Эх, окаянный! – возвела я глаза к потолку, который был всякими финтифлюшками к празднику украшен. – Не угомонишься никак!
Проводили нас господа руководители в подсобочку тесную, где все музыки собрались. Зашли мы и узрели картину чудную: наш старый побратим – лорд Секирский с графом Крякским лютни настраивают, а сзади них нечто непонятное, мохнатое с куцей бородкою гоблина на лице корчит и два пальца всем проходящим людям тычет. Поглядели мы на все это добро, да расселись, местного винца потягивая.
Фонари ясные, аки с неба светящиеся, весь зал заполонили. Светло, как днем. А мы диву даемся – у нас такого не видать. А Бассиловский к делу привычный (не только с нами в ансамбле играет) на все это одним глазом смотрит, а другим на хмель за стойкой барной примеряется. Много турниров музыкальных посетил, много раз толпу до хороводов доводил, ему ничто не впервой, а нам все в новинку.
Значится, отыграли мы первый тур, приступили уже к «надцатому», а конца краю не видать желающим златой рог получить.
Смутно, конечно, народ воспринял тролля-нетролля и детину великую – Гаргуля, ссылаясь на то, что это сам великан снежный с гор спустился.
Отхлопал народ некоторым ансамблям, иных порченными продуктами закидали. К нашему счастью великому, ни один задумчивый овощ в нашу сторону не полетел. К несчастию, в братию лорда Секирского тоже. Все выступление держались молодцом ребята.
В нашем составе – Гаргуль, Сварожский (слегка подпорченный хмелем), Бассиловский и я; а с ихней – Секирский, Крякский, Хлак и Рудольф Харес (то самое исчадие, которое два пальца тыкало люду честному в лицо).
И ближе к концу состязания приспичило Шагизмунда сходить в места не столь отдаленные, куда царь пешком ходит. Сидит витязь коршуном в раздумье, бороду поглаживает, на дверь смотрит.
Помотал головой – нет, не привиделось ему: светляки сквозь щели лезут, воедино складываются. Присмотрелся, а то не светляки, то Худосочный из фей собирается. Сложился и носом кривит от духа богатырского.
- Да, гляжу, я действительно с зельем напутал!
Оглядел колдун Шагизмунда, да мерзко хихикает, рукавом нос прикрывает. А Сварожский и слова молвить не может, опешил вконец, что и в нужном чулане покою нет.
- Ты, - говорит Денитрий. – Коли хочешь обратно облик свой вернуть – надобно, чтоб Вильгельмина тебя по своей воле поцеловала. С ее волоса я зелье варил, ты ж не захотел свой давать. А времени у тебя два дня осталось. Коли не успеешь до полуночи второго дня – останетесь с троллем такие навеки.
И сгинул, аки не было его.
А мы в ту пору в подсобке сидели, отдыхали, очередного тура дожидаясь. Уж день почти без перерыва стараемся.
Тут двери загудели да чуть с петель не сошли. Сварожский вломился, на ходу шкуру с кольчугой набедренные поправляя. Глаза безумные по потолку мечутся, а у самого чуть пена со рта не выступает.
- Ну чаротворец порченный! Ну колдун не в себе! Да чтоб ему пусто было! В нужник ко мне вломился!
- Почто горланишь? – покривилась я от зычного голоса. – Ты лучше объясни толком что по чем?
- Да колдунишка ваш хваленный – Худосочный!
- И чего хотел? – почесал за ухом Гаргуль.
- А кто его знает, - уже потише сказал северянин, а сам на меня косит, взглядом ласкает. – Эй, Гаргуль Батькович, выскочи со мною на пару слов! Музыку обговорить надобно.
И вышли.
- Это чего они обсуждать собрались? Как вокал под бубны подстроить? – возмутился Бассиловский , нетерпеливый к уходу перед выходом на сцену.
А тем временем поведал Шагизмунд Гаргулю всю правду горькую, что Денитрий ему в нужник принес негаданно. Просил совета да помощи. Подивился тролль и пообещал всячески способствовать в сиим деле нелегком.
Долго ли, коротко, пришла снова наша очередь людской слух услаждать. Вышли мы на сцену, грымнули знатно, ажно народ по кругу в пляс пустился – любо-дорого глядеть!
Опосля нас ансамбль Крякского вышел. Решили мы посмотреть, почему так люд их любит. Стоим под сценой, глядим, а рыжеволосый так на лютне наигрывает – у всех слезы горючие катятся от восторга. Секирский сзади старается, Харес два пальца вниз опущенные народу кажет, в кристалл песнопения нарывается, а Хлак сидит в углу и отдыхает: гусли Валдовы за него стараются.
Озлилась я, забранилась, мои аж глаза на меня вытаращили. Гаргуль в поясе склонился, мне зычным басом на ухо шепчет:
- Ты почто, - говорит. – Гвалт учинить решила? Люд пужаешь, да и нас тоже.
- А то, - отвечаю. – Что несправедливо сие есть! Нам зелье порченое продали, а гусли Валд на славу смастерил. Ишь как играют, Велпа не напрягается!
- Сей же час исправим! – донесся голос сзади. Повернулись мы, а то Худосочный стоит-шатается, глаза к переносице сошлись, друг на друга глядят. Видно откушал зелий своих зеленых. – Сравняем ваш счет!
Щелкнул пальцами, ножкой топнул, чуть в мантии не запутался. Глядь, а у Хлака в руках гусли треснули, струны рвутся да звук мерзкий издают. А колдуна опять след простыл.
- Ну кудесник проклятущий! – поцыкал зубом Мутный. – Токмо на пакости способный.
- А ты, Виля, оказывается злобная весьма, - скривился темный, аки кизяка откушал. – И так бы вы смогли выиграть – ишь как хорошо играете.
Устыдилась я, потупилась, но делать нечего. Не я же все-таки пальцами щелкала, гусли ломая. А Хлак сидит над ними да починить лапищами оркскими пытается, слезу скупую пускает. А около меня Валд горючими слезами умывается, на лучшую работу свою уже поломанную глядит.
Совсем мне худо стало. Решила я идти к Денитрию – дело исправлять. А тут Сварожский приклеился, мол «провожу, я тут все места знаю! Я тебе серьезно говорю-отвечаю!». Хотела я без него идти, да тут Гаргуль взялся меня уговаривать рьяно. Делать нечего, стали мы держать путь с северянином, покуда перерыв у нас музыкальный был. Даже ведать не ведали, найдем ли мы снова землянку, но попытка – не пытка.
Идем мы по снегам белым, по льду толстому, а Сварожский вокруг меня вьюнком вьется, все охмурить пытается. Да не падкая я на его чары молодецкие, все снегом накормить стараюсь и подальше отойти, чтоб не зашиб ненароком. А он дальше ко мне, как медом намазано, льнет.
Еле до землянки колудновской дошли – на месте оказалась к счастью нашему великому. Стучали, стучали в дверь – ответа и нетути. Решили мы зайти и погреться.
«Уютно» у Денитрия: котлы висят, в них муть лиловая да зеленая булькает, смрад стоит, ажно тошно. Хвосты, крылья, лапы да глаза развешены и по полочкам стоят, на нас смотрят. И паутина с пылью везде в три слоя. Обзавидовалась бы Нетопыриха жутко!
Не успели мы все рассмотреть, как перед нами феи закружились, Худосочного творя.
- На кой ляд опять приперлись? – негодует колдун. Капюшон откинул, в руки гребень костяной взял да локоны свои холит нервно.
- Начудил ты, Денитрий, делов! Исправлять пришли, - сказала я, колдуном любуясь. Зело хорош, хоть и бледен, да сам – кожа и кости.
- Как зелья моего эффект исправить я уже этому витязю втолковал, - кивнул Худосочный на Сварожского, на меня лукаво поглядывая. – Чего еще от меня надобно?
- Гусли Хлаку сломал, - напомнила я.
- Так ты ж сама серчала, мол несправедливо! Вот я и подсобил, - удивился колдун, гребнем по волосам гуляя.
- Неправа была,- носочком сапога по полу водя. – Исправлять надобно.
- Исправлять? – усмехнулся Денитрий. – Хорошо, исправлю. Токмо золота я не возьму, а ты, Вильгельмина, останешься здесь. Подсоблять мне с варевом будешь – заказов много. Одному долго справляться придется.
А я и рада с Худосочным остаться. Только Сварожский занервничал, занегодовал, мол «Времени нет! Бассиловский вообще из нас кашу сварит!» и все в этом роде. Не стал его Денитрий слушать. Пригрозил, что еще хуже сделать может. Мы сразу и поверили.
И пришлось мне с колдуном зелья различные варить, постоянно смрады различные вкушать. А Шагизмунд уже какие-то баночки с полки свистнул, да смакует словно медовуху на воздухе свежем, все поторапливает нас.
Как оповестил Сварожский, что на столе черти в обнимку пляшут, и захрапел сном богатырским, я к Денитрию подскочила. И так и эдак охаживаю, а толку ноль, будто окромя зелий его не интересует ничего. Зря пару часов билась, уже и приворотное зелье искать пыталась, пока отвернулся, да все без толку. Ничего не берет колдуна проклятого!
Работа наконец к концу подошла, а тут и северянин проснулся, крик поднял, рыло свиное у себя вместо носа нащупав.
- А неча зелья неведомые брать! – пожурила я Сварожского, со смеху покатываясь.
- Да оно само в меня залилось! – нервничает Шагизмунд, последнюю надежду на женские ласки теряя, да в новоприобретенном пятаке ковыряя. – Я тебе истину глаголю!
Посмеялась я от души, даже Денитрий подобие улыбки изобразил.
- Ну, колдун, выполнила я твое задание, теперь выполни ты мою просьбу, - погрустнела я. Жуть как неохота с ним расставаться.
Щелкнул Денитрий пальцами первый раз – исчезло у Сварожского рыло; щелкнул во второй – починились гусли у Хлака; в третий раз щелкнул – и оказались мы… на сеновале.
- Это что такое? – изумилась я, сено из головы вытряхивая. – Почему мы здесь?
А Сварожский радуется, аки дите малое, на меня подобострастно смотрит. Будто колдун ему услугу неописуемую сделал.
- Виля, а ты красавица! – мурлыкает северянин, пытаясь меня со стога сена достать. Да брыкаюсь я ножками ретивыми по лапищам синим. Не охота мне с Шагизмундом любезничать, охота с Худосочным сахару откушать.
- Окстись, юродивый, да глаза протри! Совсем ополоумел?! Я тебе не монашка и уж подавно не барышня распутная. Аль на безрыбье и рак рыба?
- Ну Виля! – стоит и голосит внизу Шагизмунд, достать меня не может. – Слазь, поговорим!
- Знаю я твои разговоры, Сварожский! Век от стыда потом не отмоюсь!
- Да никто ж не узнает, - умасливает, аки кота сметаной. – Слазь!
- Не слезу! – а сама повыше забираюсь, чтоб ручонки его загребущие до меня не дотянулись. – И с чего это ты вдруг, друг дражайший, ко мне страстью неистовой воспылал? Аль у Худосочного еще какое зелье заглотнул, представляя брагой?!
Конечно, Сварожский весьма недурен собой! Но в комплекте с синевой телесной, аршинными клыками и лезущий на рожон, отнюдь не вызывал во мне благие чувства.
После долгих уговоров и препираний с обеих сторон, Шагизмунд все же сдался и рассказал мне причину своего поведения. Хохотала я долго, изрядно извалявшись в сене. Потом наотрез отказалась целовать невесть что синее. Сварожский сник окончательно.
Выбравшись с сеновала, мы обрадовались, что от него рукой подать до «Древнюшки» и помчались туда, предвкушая раздачу по шеям от Бассиловского.
Только зашли, а нас уже на сцену волокут. Говорят, что предпоследний тур. Кто сейчас победит – тот завтра вечерком за златой рог будет музицировать в финале.
Отыграли мы со всех сил: Гаргуль мозоли понаставил, Бассиловский гриф сломал, я струны изорвала, а Сварожский и вовсе чуть голос не посадил. Но прорвались мы, стали победителями. И остались один на один с ансамблем графа Крякского. Завтрашним вечером сражаться будем за приз главный.
Целую ночь Валд Лютневых Дел Мастер нам новые лютни мастерил, а Пятьдесят Серебра ему доски приносил, с местных кораблей оторванные. Наутро половина порта дырявых суден стояло, да брань над ними громогласная висела, ажно на нашей родине слышно было.
Всю ночь от меня Шагизмунд не отставал, слезно упрашивая целовать в уста сахарные, спать всем не давал, пока не получил лаптем Валдовым по голове от Бассиловского.
Встали мы с утра, потянулись сладко и стали готовиться к состязанию ответственному. А Сварожский все ходит за мной по пятам да слезами поливается, меня упрашивает сжалиться. Изгаляется северянин – тошно ему в шкуре синей тролличьей ходить.
- Почто, Виля, ты меня губишь? Аль я тебе слово поперек молвил? Аль обидел чем? Не губи, Вилюшка, смилуйся!
А Гаргуль помалкивает, только поддакивает иногда. Видать понравилось ему человеком быть (барышни заглядываться стали), вот и не хочет он обратно с земляком меняться, да и обидеть не желает.
- Коли до полуночи не поцелуешь – сгубишь меня навечно. Останусь я троллем горемычным – ни одна красавица не посмотрит, да и засмеют меня с ростом моим небольшим, - плачется Сварожский.
А я виду не кажу, все лютню новую настраиваю, да на Гаргуля хитро поглядываю.
- Виля! – горланит северянин, откровенно в игнор посланный.
- А что я? – удивляюсь. – Пусть тебя Худосочный целует! А как по мне, так синь тебе к лицу – вполне отображает твое пристрастие к кабакам.
- Я ему поцелую меж глаз секирой! – взъелся Сварожский и ушел наконец, злобно под нос слова непечатные ворча.
Посмеялись мы с Гаргулем, да враз он серьезным стал.
- Ты, Виля, не шути так! Мне к своей троллихе нельзя в таком виде появляться никак. Да и Шагизмунду жизнь попортишь знатно. Лучше поцелуй!
- Коли не забуду, - хихикнула я да в двери стрелой вылетела, чтоб не выслушивать еще и тролля.
Давно созрел у меня план один, и не хотела я раньше времени ни с кем делиться.
Вскоре собрал нас всех Бассиловский и говорит:
- Ну что, друзья-товарищи! Вот и дошли мы до конца. Нониче будем мы силами меряться с самим Крякским! Самое сложно еще впереди осталось. Уж не подведите, дружки! А коли выиграем – так всех за свой счет угощаю!
Гляжу на Сварожского, а тот уже маслом исходит от слов таких, на сцену рвется, побеждать желает. Даже забыл, что троллем может на всю жизнь остаться.
Солнце уже давно зенит прошло, к закату клонится. А я все средь толпы прохаживаюсь, ищу кое-кого.
Смотрю, стоит красавец, кому-то уже зелья порченные спихивает.
- Денитрий! – гаркнула я. Колдун чуть с потолком не сроднился, еще больше посерел, попытался со стенкой слиться. – Разговор есть!
Видит Худосочный – бежать ему некуда, вздохнул и пошел за мной на улицу. А там солнце к закату спускается, рыжим светом снежинки серебрит, ажно глаз радуется. Встали мы рядом, красотой любуемся, даже забыли, зачем вышли.
- Ты, - говорю. – Денитрий, по душе мне пришелся. В мужья тебя хочу.
- Эх, Виля, да и ты мне по нраву, - погрустнел колдун. – Да не отпустят меня феи. Навеки я с ними связан. Потому и один всегда.
Потупилась я, слезу глотая, да делать нечего.
- Сними, - говорю. – Заклятье с друзей моих верных!
- Не могу, - колдун плечами пожимает. – Только ты можешь их обратно вернуть. Но по концу состязания могу вас домой доставить.
- Не на сеновал? – поинтересовалась я, хитро на Денитрия посматривая.
Худосочный лишь хмыкнул и к локонам своим потянулся. Резко рукой махнул и срезал свою прядь волос.
- На-кась, вот тебе нормальный локон, а не та волосина, которой пугать меня вздумала, втихаря с гребня стянув.
Удивилась я крайне. Действительно, все время в кармане на пальце волос колдунов намотан был. На случай, коли не устроит меня отказ его.
- У меня прабабка ведьмой была, - выдала я. – Ты гляди, Денитрий, наколдую!
Засмеялся Худосочный и в воздухе растворился, оставив мне свой локон на ладони. Вздохнула я тяжело и пошла готовиться к битве нелегкой.
Не успела я в подсобку зайти, а в голову мне бубен летит, токмо пригнуться успела – чуть не зашибли. Смотрю, а Бассиловский с Секирским сцепились, на лютнях бьются, Хлак Гаргуля кулаками потчует, а Сварожский с топором за Рудольфом Харесом гоняется. Один Крякский в стороне лежит и охает, на хворь жалуется, чихает постоянно.
Встала я как вкопанная, на этот гвалт смотрю – понять ничего не могу. Я к Крякскому еле протиснулась.
- Из-за чего сыр-бор? – ору, от лютни уклоняясь, которую Бассиловский с замахом Секирскому в голову запустил.
- А пес его знает, - шмыгает носом граф, батистовым платочком обмахиваясь. – Не поделили что-то.
- Так нам с вами сейчас соревноваться в умении музыкальном! – схватилась я за голову.
- Ну как видишь, им недосуг, - чихнул на дерущихся Крякский. – А я вообще захворал внезапно.
Полезла я было разнимать братию музыкальную, да чуть меня не зашибли, пуще прежнего в азарт входя. Вышла я из подсобки, а ко мне Иван, Колай, Валд и Анитон бегут, вопрошают, почему до сих пор не на сцене. Я руками развожу, объясняю, двери открываю в подсобку, показываю. Хотели было разнять ребята дерущихся, да их самих в свару затянуло. Плюнула я на это дело и пошла на свежий воздух. Гляжу, а на дворе уже темень беспросветная, скоро и полночь случится. Может и помогла бы Сварожскому и Гаргулю, коли б злата посулили, да не подступиться к ним.
- Чего, красна девица, кручинишься?
Смотрю, а то Жаборез Лягушский меня вопрошает. Попугай его повторяет:
- Кра, чего-чего, кра, кручинишься, крысная девица?
- Как же мне не кручиниться? Дерутся все друзья мои – разнять не могу, - пожаловалась я.
- Не беда! Сейчас я их мигом утихомирю!
И захромал пират за мной, я дорогу указываю. Как зайдет, да как гаркнет руганью морской – у всех уши позакладывало. Мигом драться перестали, зубы собирают, волосья выдранные друг другу возвращают. Пока чинились, Лягушский на сцену умудрился вылезти, песни неслыханные спеть. Вышли мы из комнатушки и ахнули: пирату рог златой несут, победителем объявляют.
- Коли не явились ансамбли вовремя, - говорят руководители. – Так и выбыли вовсе!
Разбранились мы, разругались, да делать нечего. Так несолоно хлебавши на мороз вылезли.
А над нами месяц половинкой отсвечивает, да вокруг него россыпью звезды горят, млечный путь через весь небосклон льется.
А я самая злая стою, на всех глазами яростными сверкаю. Все виновато глаза отводят, друг на друга свару спихивают.
И тут Сварожский вспомнил, что времени и не осталось вовсе. Еще часок, и никогда больше по монастырям не походит. Разве что в качестве наглядного примера исчадия преисподней, дабы не достаточно верующих пугать.
Поднял вой Шагизмунд, а ему Гаргуль басом вторит. Так и воют на луну, на меня жалобно глядят. А я все в уме считаю, во сколько им обойдется снятие заклятия. А тут еще и Жаборез довольный с рогом золоченным под мышкой мимо прошел. Бассиловский заругался страшно, аж Шагизмунд с Гаргулем замолчали удивленно.
- Эх, выпить с горя охота, - вздохнул Иван, присаживаясь на пенек рядом с «Древнюшкой». – Печаль взяла.
Тут откуда ни возьмись Худосочный объявился. Сварожского аж подкинуло, за Гаргулем схоронился, рожи корчит. А Денитрий пальцами щелкнул – стол появился, второй раз – на столе яства да питье выросли, третий раз щелкнул – феи наливают-накладывают, всех угощают.
- Жаль, конечно, - говорит колдун. – Я за вас болел, думал выиграете. Ан вот как получилось.
Пока мы угощались, Денитрий всех починил-подправил: Крякского от хвори излечил, Хареса от нервного тика, Гаргулю мозоли снял, да вот только Сварожского от слабоумия излечить не смог.
- Ну ты, типа спасибо, суть в том что! – поблагодарил Рудольф и из-за стола поднялся. – Пора нам, суть в том что.
- На каком языке он бает? – спросил меня Колай.
- А пес его разберет, - я пожала плечами.
- Чтоб вы не печалились, открою я вам одну тайну, - заговорил Худосочный, как только удалился второй ансамбль. – Чтоб не с пустыми руками обратно к себе ворочались. Недалече как в прошлом месяце нашли мои феи клад. Мне-то он не нужен, у меня волшба имеется, а вот вам может пригодиться.
Заслушались мы, и только тут я заметила, что Сварожского нет, и уже почти полночь. Пошла я его искать и нашла на сеновале. Лежит на крыше, в небо смотрит, руки под голову подложил. Еле к нему забралась.
- Решил последним мгновением насладиться, - отвечает Шагизмунд, а сам мрачнее тучи.
Сжалилась я, зажмурилась и поцеловала северянина, меж клыков протиснувшись. И тут же недалеко истошно завопили – видать уже отвыкли от истинного вида Гаргуля.
Открываю глаза, а Сварожский в себя вернулся, прежним стал. Да так и не шелохнулся, в дали небесные смотрит, и волосья вороным крылом в свете месяца отливают, волнами раскинулись. Залюбовалась я им и уже по-настоящему к губам сахарным прильнула.
А под «Древнюшкой» наши гудят, возвращение тролля в тролля празднуют, клад еще не добытый делят. Долго гуляли, пока не окоченели от холода, а тогда и спать пошли.
Проснулись мы с утра и за кладом отправились. Где Денитрий указал, там он и оказался. Достали сундук кованый, а в нем вещи дивные. Пока я тарелку красивую терла, Сварожский уже яблоко схрупал, к ней прилагаемое.
- Ты что, ирод окаянный, волшебное яблоко слопал? – накинулась я на северянина, тарелкой потрясая.
- Оно само съелось, - оправдывается тот и огрызок за спиной прячет. – Истину тебе глаголю!
- Гляди, сварка семейная! – тешится Пятьдесят серебра, на нас глядя. – Сейчас тарелку бить будет.
Покраснели мы и замолчали. А тарелка та с яблоком дивные страны и людей показывали, а теперь без яблока годится только как посуда.
Бассиловский камень дивный нашел, оказалось, что с него музыку слушать можно.
Иван с Колаем книгу достали да с ней убежали, мерзко хихикая. А книга та на любые вопросы ответить может, все знает. Видать, богатырей местонахождение монастырей интересовало.
Валд Лютневых Дел Мастер нашел в сундуке инструменты дивные, с которыми любую лютню в кратчайшие сроки сделать можно.
А Анитону Пятьдесят Серебра мы отдали сундук – авось пригодится.
Пришло время нам отправляться домой. Вспомнила я про колдуна, а он тут как тут.
- Отправляй нас, Денитрий, домой, - вздохнула я, сетуя, что больше может и не увижу колдуна. – И спасибо за клад!
- Зелий на дорожку не хотите? – отогнул вбок мантию Худосочный. А там склянок разных до земли навешано. – Со скидкой отдам.
- Нет, спасибо! – хором сказали Шагизмунд с Гаргулем.
- Ну как хотите, - запахнулся колдун, а сам ко мне подошел, на ухо шепчет. – Запомни, Виля, волосья мои с собой носи всегда. Коли худо станет – только мое имя вымолви и тут же я буду. Только никому не показывай и не отдавай!
Обнялись мы на прощание и по щелчку пальцев колдуна очутились в Левске. Народ с криками в разные стороны разбежался, нас завидев, из ниоткуда появившихся.
Не долго думая, отправились мы в «Средневековский», дабы прибытие и приобретенный скарб отметить. Закатили пир горой, веселья полный. На том пиру и я была, мед, вино пила, по губам текло, в рот не попало, а на душе пьяно и сытно стало.
П. С. – А со Сварожским мы вместе жить стали. Скалок да сковородок об его голову буйную сломанных не меряно. Не напасусь никак.
Но нет худа без добра,
И добра без худа.
Коль постигнете сей факт –
Будет вам жизнь – чудо!
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/