Криптоохота

 

В Большом давали “Шнягу”. Очень может быть, стоило остаться в Маскве на новогодние распродажи. Кожугет Ивченко в один момент даже подумал так и сделать.

В конце концов, охота не его хобби, да и не спокойно всё это. И недостаточно экстравагантно в то же время.

Криптоохота - это скорее увлечение сотрудников правоохранительных органов, а не начинающего дизайнера интерьеров.

Но друзья…

- Будешь криптодизайнером, - сказали друзья, - Едем.

 

Так Кожугет оказался 27-го декабря на юге, увешанный дизайнерскими сумочками, сумками и баулами. А также оружием в чехлах из настоящей гвинейской кожи.

Нестерпимо банально, но Кожугет не мог иначе, это же очевидно.

 

Охота на снежного человека дело не простое. И очень опасное. Кожугет немало прочитал в интернете по теме.

Видел фотографии убитых снежными людьми представителей креативного класса. Таких же молодых красивых мэнов как и он сам.

Только улыбались они теперь одной и той же застывшей улыбкой и все разом исчезали, стоило только закрыть страницу. Причем исчезали абсолютно, как будто комп выключаешь, завершаешь сеанс - тьма на экране, черный квадрат.

Вернее, прямоугольник.

 

Такой же чёрный, как после того разговора с Ирэн, когда она отключилась, пожелав Кожугету стать настоящим винером. Типа сначала он должен стать винером, а потом пытаться приглашать её на Мальдивы с целью создания семьи.

Да… Конечно, папа у неё серьезный человек, босс в народном контроле. Две области у неё, одна республика, остров в океане. Парфюмер собственный.

 

Тогда,вечером, в ресторане “Мавзолей” Макс Раптор, его старый добрый френд, сказал, что нечего париться, что пусть хороша девка (“я бы дал ёй в голову”), но надо и свои возможности соизмерять, куда со свиным рылом в калашный ряд.

Это Макс ему сказал, Кожугету.

По хорошему, надо было наехать на него, да только Кожугет тогда в глаза друзьям не мог смотреть, не хотел, в ресторане сидел как зомби. Какие тут наезды.

 

Главное, он ведь и Ирэн в глаза не смотрел по-настоящему, когда всё это происходило, разговор, объяснение…

В этом всё дело.

 

***

 

Бить снежного человека надо наверняка. Тюу! Бац так конкретно. Хороший подствольник - самое то. Лучше любого крупного калибра. Кожугет не собирался устраивать дуэль с какими-то дикими гоминидами, рискуя получить смертельный удар камнем из пращи или ещё какую хрень неизвестно откуда.

Они хорошие пращники, писали опытные охотники. Со ста метров могут попасть в голову камнем. И это не фейк, были фото и видео реальных охот, где случалось такое.

 

Кожугет уходил с этих страниц, ему не нравилась кровь и как всё разбрызгано вокруг вместе с этой кровью.

Хорошо, что выбрал себе оптический прицел.

Макс улыбнулся, как всегда, тонко, узнав о приобретении прицела.

- Не тот кайф, - сказал, - Когда валишь через оптику образину. Не тот кайф. Рогатиной надо.

 

На площади у отеля посмотрели памятник Нодарику Екатери, основателю города. Он, конечно, и нахер не нужен был бы, этот памятник, просто надо чем-то вечер занять.

Девушек, которых предложили прямо в лифте отеля, решили взять попозже, а пока пройтись по городу чуть-чуть.

Сфоткались зачем-то у этого Нодарика, отца-основателя бронзового, облепленного такими же бронзовыми подхалимами с шашками и важными бумагами с печатями. Или папирусами с печатями, какая разница. В рулонах, короче.

В смысле дизайна тоже не о чем говорить, дискурс отсутствует. Провинция, это вообще в культурном плане заебок.

Зачем тогда? Ну ни кому же в Маскве не покажешь эти фото. И сам смотреть не станешь…

Может, правда, привезти Ирэн шкуру снежного человека, как говорят кенты? Типа бросить к ногам? Может, подействует? Со свиным рылом в калашный ряд, а? Подниматься-то надо.

Но это, разумеется, только в том случае, если охота удастся.

Причем, его, Кожугета, выстрел должен стать решающим.

 

Макс, конечно, прав со своей рогатиной. Он вообще серьезный, с семи лет был учеником закрытой школы в туристическом кластере на Северном Кавказе. Шилом в глаз кого угодно ткнёт, не только снежного человека.

Кожугет так бы не смог. И Роба, третий их кент, тоже не смог бы. Здесь сомнений не было. Роберт тоже элитарий, только слегка заторможенный. Ну, у папы театр свой, что вы хотите. К тому же родом он из Миттино, а это, хочешь не хочешь, накладывает.

 

***

 

Последним населённым пунктом перед заповедной зоной была станица Шмоленгская. Здесь жили казаки. Так, по крайней мере, было написано в путеводителе.

Друзья попали как раз на казачий круг, где, судя по всему, решался какой-то важный вопрос.

К покосившемуся обшарпанному зданию с вывеской “Шмоленгское Казачье общество” шли, постоянно оглядываясь, мужчины, сверкающие погонами, лампасами и медалями.

Кожугету показалось, что они кого-то побаиваются и не чувствуют себя здесь хозяевами.

Как-то так.

 

Неужели снежные люди могут появиться в самой станице?

Нет, такого не может быть. Казаки не потому так неуверенно себя ведут. Тут что-то другое. Стоило порасспрашивать об этом проводника. Осторожно, разумеется. Они конечно здесь прикормленные, закон опять же, но…

Проводник сейчас находился на круге. Тоже решал вопрос со всеми вместе.

 

- Это решение Государственной Думы - ставить всем чипы, - говорил номенклатурного вида дядя с крыльца халупы, - Нам надо поддержать, а вы, не пойму, выёживаетесь здесь…

- Что ж получается, я теперь и в баню не смогу сам пойти, чтоб за мной не подглядывали? А к куме?

- Вот дед Эдуард даёт! - зашумел круг, - Чип в голову - бес в ребро.

- Вы, дед Эдуард, прекращайте мне казаков баламутить, - прервал общий смех начальник, - Вас к ордену батьки фон Паннвица представили. а вы так несерьёзно подходите. Это ж всеобщая чипизация населения. Для нас же делается.

- Да то и коню понятно…

 

Проводник имел странное имя - Саня. А на ногах что у него было!

- На обувь вашу смотрю, - надо было объяснить этому Сане своё внимание, - Зачем? Снега-то нет.

- Я не из дома, - был ответ, - А к утру может и подморозить. Литературу знаете?

- Что? Литературу? Литературу знаем…

 

Странный, конечно, проводник. Но другого и ожидать не следовало. Лицо у него такое, что может в спину зарядить из карабина в любой момент.

Просто обязан зарядить в спину с таким лицом… Впрочем, что это я? У них хари, не лица. И у проводника и у этого десятника на крыльце. У них у всех хари в этой социальной страте, я просто мало езжу по стране, вот откуда такой московский говорок милый - “лица”.

 

Позже Саня решил рассказать о своих валенках:

- В прошлом году со снежного человечка снял. Крупный такой самец. С казаками загоном взяли. Брыкался, йёти.

- Что же, братишка, они разве валенки носят? - удивился Кожугет.

- Действительно, братишка, валенки - это Масква, стиль, на “Винзаводе” высший шик… - присоединился к разговору Макс.

- На винзаводе, говоришь? Не знаю… У нас тоже шик. И у них шик. Если в засаду пойдем, могут пригодиться.

- Послушай, а какие там у них племена валенки носят, кривичи или , как там… поляне?

- Физики и лирики носят.

- Физики и лирики? - Макс захохотал, - Это вы их так называете?

- Нет. Они сами.

 

Но в засаду они не сели. Оставили машину на опорном пункте охотхозяйства - крошечном форте в верховьях реки Шебш и в первом же выходе наткнулись на снежного человека. В часе пути от форта.

 

Их было даже двое, самец и самка. Макс прошептал - “самочка”. Кожугет почему-то вспомнил Ирэн, когда услышал это слово, но задумываться и обращать внимание на свои впечатления не было возможности - все бросились на землю и стали брать снежных людей на прицел.

Классно, что те не видели охотников. Егеря предупредили, что у тварей появилась особь с арбалетом. Вроде бы даже замочили кого-то из охотников недавно.

 

В прицеле возникло косматое чудовище с гитарой. Оно ещё и пело своей самке! Серенады походу.

Реально ахуеть.

 

На джинсах снежного человека Кожугет прочитал: “Lee”. Взял в перекрестие живот существа, сердце закрывала гитара.

- Физик или лирик? - одними губами спросил Макс у проводника.

Тот сделал знак подождать и стал прислушиваться к звукам, издаваемым снежным человеком.

 

Чебурашка-дружочек,

Ты присядь на пенёчек…

 

Хриплое рокотанье дичи ничего не сказало Кожугету. Но Саня, похоже, знал животный мир.

- Лирик, - сказал.

 

Вообще, Кожугету тоже подумалось, что у них на прицеле был лирик. В звуках разбирался только Саня, а вот окрас платья самки мог сказать о многом. По крайней мере дизайнеру.

То ли перья птичьи, то ли огурцы украшали балахон сучки. Такой дизайн, ясен пень, более всего подходит для лириков. У физиков должны быть формулы.

 

А какая жуткая расцветка!

В какой голове, пусть даже совершенно безмозглой, может родиться идея сочетать зелёный и оранжевый?

Лирик, безусловно.

 

Нет, какая-то разумная деятельность, несомненно, присутствует в головах этих существ. Игра на гитаре - это твёрдое доказательство. Но какая связь, вернее, какое противоречие между наличием разумной деятельности и охотой?

Отстрел подобных мыслителей - первое дело настоящих винеров.

Но стрелять Кожугету не хотелось.

В самца он бы выстрелил, наверно, а вот в самку…

 

- Давайте, вы с Робой цельте в самку, а мы в самца! - Макс, сволочь, читал мысли. И смотрел тяжело.

- Нет, наоборот.

- Что нет!? Хочешь, чтоб он нас завалил, если промажете? Для этих радость есть мочити успешных людей, слышал?

 

Показалось сначала, что выстрелили с той стороны. Кожугет не успел ни вздрогнуть, ни испугаться.

- Ну что ж вы, заметили нас! - крикнул Саня. Его усатая физиономия была похлеще, чем у снежного человека, - Стреляйте!

 

Проводник своим выстрелом завалил самку. Кожугет видел как снежный человек подхватил её на руки и рванулся за деревья.

Спусковой крючок нажал кто-то другой. Или что-то другое. Палец или внутренний мир. Эго. Совершенно точно, Кожугет ещё только целился, а пуля из его карабина уже впивалась в жертву.

Рука гоминида дёрнулась, показалось, что пуля попала ему в локоть.

 

Должно было оторвать руку, решил Кожугет. Но рука у того была цела. То есть осталась на месте.

Пытаясь обхватить тело своей тян, снежный человек вымазывал кровью оранжевые с зелёным огурцы. Или это были таки птичьи перья?

 

Кожугету вдруг всё стало ясно.

Вдруг - это не совсем вдруг, было мгновение перед этим, когда он понял, что рад своему промаху. Рад тому, что пуля не оторвала снежному человеку руку. Так рад, что и не припомнишь, приходилось ли ещё так радоваться в жизни.

Ну а следом за этой радостью и ясность, как и почему он был отвергнут Ирэн.

Нельзя с таким связывать жизнь.

Это же очевидно.

 

Шкуры таки ушли от них. Снежный человек пытался оторваться от погони и унести свою самку. Казалось, у него ничего не выйдет - кровавый след не оставлял ему никакой возможности скрыться.

Но когда охотники и дичь неожиданно оказались у крутого обрыва, всё изменилось.

Снежный человек повернулся к преследователям, посмотрел всем в глаза. Затем, прижимая к себе своё любимое существо, бросился с обрыва.

 

Проводник даже не ругался, он смотрел, как бурлящая река далеко внизу уносит добычу.

 

Кожугет выдержал последний взгляд снежного человека, хоть и был к этому не готов. В самом деле, как к этому подготовиться, это же не фото разглядывать и не чучело в музее естественной истории. И не заглядывать в глаза насаженным на колья головам у ворот форта в охотхозяйстве. Тем более, там и глаз-то нет, птицы выклевали давно.

 

Или, всё таки, не так уж не готов он был?

В любом случае, нечего об этом говорить, домой надо скорее возвращаться, в Маскву.

 

***

 

На правах рекламы

 

“Вино из одуванчиков, говорите?

Конечно, это Чима! Трафейный Чимадос!”

 

Клавдий Русских, зав. афедрой русалковедения НИИ биологии южных хмырей.

 

- Знаешь, как это место называлось раньше?

- Нет. Гора?

- Хм, гора…Пик коммунизма!

 

Сказавший про коммунизм и про пик зло ударил костью по камню. Заурчал.

 

-Хорош, а то ты как Стэнли Кубрик… - стал успокаивать его собеседник, интеллигентный тип в роскошных трико. - Смотри, вон, клюёт!

 

Они бросились к снастям, завертелись, запутались. Рыба, похоже, попалась хорошая. Царь-рыба, как сказал тип-интеллигент.

 

- Царь! - негодовал его напарник. - Сам ты царь!

- Живи.

- Что?

- Живи, говорю. Ты - царь. Живи. Раньше такое выражение было.

- Да ну тебя на хер! Все у тебя - раньше. Тяни лучше!

 

Его звали Петром Ивановичем, того, что в трико. Правда сам себя он называл Меиром почему-то. Ему хотелось есть и выпить. Тем более, что выпить было. Вчера ещё зашел в “Хозтовары”.

 

Пахло водорослями. От этого усиловалось что-то вроде аппетита. Надо было посмотреть на седые космы Энвера-баши чтобы аппетит этот отбило. И послушать его ругань.

Будто вулкан просыпается.

Впрочем, Энвер мужик неплохой, то что троглодит, так кто сейчас не троглодит? Он всю жизнь работал простым нанотехнологом в концерне “Цусима”. Между прочим, прибыл в город не так давно, лет десять-пятнадцать где-то…

 

“А разговаривает со мной так, будто он тутошний, а не я!” - немного печально подумал Петр Иванович.

 

Море тоже, похоже, возмутилось. Сильно ударило в скалах. Боролись они, старики и море. Оба не помнили чтобы снасть так трудно шла.

 

Наконец они увидели плавник царь-рыбы.

 

- Это дельфин! - воскликнул Петр Иванович. Ему вдруг почему-то очень захотелось услышать как Энвер назовет его Меиром.

 

- Что ты там сказал? Дельфин? Впервые слышу. Отнюдь, в натуре. Вкусная?

 

- Не знаю.

 

Что-то нахлынуло на Петра Ивановича. “Надо тормознуться! - думал он. - отпустить эту рыбу.”

Он набрался смелости и сказал об этом напарнику.

Вопреки ожиданиям тот не схватился за свою волшебную биту - она была сделана из какого-то странного материала, не тонула в воде - и не стал ругаться и рычать.

Бита так и осталась лежать. Раньше такими, говорят, били модераторов.

 

- Как, ты говоришь, она называется? - спросил.

 

Его тоже, кажется, зацепило.

 

- Дельфин. Так мне Рапа говорил. Он видел их раньше…

 

- Какой Рапа?

 

- Нуйкин, с тракторной бригады. У него ещё…

 

- Да понял, знаю я этого Рапу. Отпустить говоришь…

 

Седую гриву Энвера на миг словно ветер сорвал, Меир, вернее Петр Иванович увидел как в пустых стеклянных глазах напарника появилось нечто теплое. Ну, как, если взять пузыречек и руки потирать, предвкушая…

 

За околицей ударили там-тамы. В клубе, похоже, начинали готовиться к вечеринке. Рыба тянула лесу все сильней.

 

- Режь! - бросил Энвер.

 

Они решили выпить прямо здесь, не идти в хату. Энвер расстелил газету, стал нарезать сало и луковицу. Петр Иванович успел прочитать пару заголовков из “Комсомольской правды”, пока на буквы не шмякнулись бело-розовые здоровые пласты.

 

Достал флакон, лихо отвинтил пробку.

Одеколон назывался “Рэй”.

То что надо.

 

Когда закурили, море ответило за их непонятный им самим поступок. К берегу прибило небольшой блестящий предмет.

 

Не веря своим глазам , старики в восторге ринулись в волны…

 

Они долго ещё сидели на берегу, рассматривая дивный артефакт.

- Алюминий! Пишевой!

- Кока-кола…

- Скажи, Меир, это сделали боги?

 

В поселок вернулись затемно. Оба довольные до такой степени, что даже выпивки хватило.

 

Наперекор рвушимся из клуба чудовищным звукам, старики окрепшими голосами затянули другие песни, из детства:

 

Новые рабочие места-а-а…

Новые рабочие места-а-а…

Тра-та-та-а-а…

 

***

 

Русский

 

Под тусклым светом электрической лампочки в голову приходят странные мысли. Особенно, если ты арестован ментами и находишься в камере.

Не средневековье – лампочка в камере есть. Свет у нее, действительно, болезненный. Воспаленный. Но читать при таком свете можно. Здесь оказалась даже газета. Мятые и засаленные листы делали ее похожей на толстый литературный журнал. Чтобы экономить сигареты, Коля от начала до конца прочитал большую статью про первого космонавта планеты Земля Юрия Батурина. Потом просмотрел рекламные объявления. Сейчас это занятие почему-то казалось не таким бессмысленным, как на воле. Окно можно было приобрести всего за 3000 рублей…

Светская хроника. Императрица Ксения прибыла в Алькатраз…Иосиф Давыдович кушает рыбу-меч…Витя Куфтик из Ростова, ни с того ни с сего, занялся продвижением национального антицеллюлитного проекта. Участники хроники выглядели милыми, добрыми существами. Вроде древнего причерноморского божества вакхического толка Киркорова Филиппа.

 

Коля знал, что это не так. Пресса есть пресса. Она, пресса, всегда хочет все приукрасить, показать в лучшем свете. А в камере, меж тем, коричневые потеки по углам, грязные стены, как в фильме ужасов и мертвый воздух. Слизняк здесь не станет жить, уползет. Очевидно, что Вселенная несовершенна. Мало того, сейчас Николаю казалось, что Вселенная несовершенна как-то по-новому. И, главное, не понятна. Как понять эту Вселенную, если в ней берут и заключают в камеру такого красавца, как Коля? Что это за Вселенная? Что за чушь?

Красавец, конечно, помнил изречение древнего марсианского мудреца и старого сатира Юрия Гагарина «невозможно объять необъятное», но, тем не менее, пытался понять, почему Вселенная такая, почему не он кушает рыбу-меч, а кто-то другой, а он, Колек, сидит вместо Алькатраза в камере. И что, при таком раскладе, ждет его в ближайшем будущем? Неужели исправительно-трудовая колония? Подводные работы в океане Тетис? Там, где абсолютная темнота, несвежее водолазное белье и охранники-горцы.

 

Коля был схвачен опергруппою в звездном скоплении Плеяд и препровожден на звездолет временного содержания без объяснения причин. Мент сказал: - «Только вякни про конституцию!»

Название у звездолета временного содержания имелось (как-никак, а права у задержанного были; ему, как и положено по закону, сообщили это название ), только его невозможно воспроизвести на компьютере, нет таких клавиш. И произнести нельзя. Лингвисты поймут почему. Кто из них не знает про Плеяды?

 

Хорошо еще, что были сигареты. Если бы не сигареты, Николай точно полез бы на стену. И что, куда бы он вылез? А на стене, между прочим, грязь и надписи.

В голове мутилось от гаданий и предположений. Коля не знал, за что его повязали. Неужели за кражу из местного театра софитного груза? Здесь, в этом проклятом созвездии их делали из золота, стоили они копейки, Коля с товарищами увели металла всего-то рублей на четыреста. Ни проститутку не купишь, ни в кафе не зайдешь отвиснуть после смены. Кто, в конце концов, виноват, что кругом пункты по скупке тяжелых металлов?

Какой еще криминал числился за душой? На исповеди не был лет восемь…ну, в Грушинском фестивале участвовал… потом, знакомство водил с крупными местными ханыгами…Разве за это сажают?

 

Гадай не гадай, а приходилось ждать, когда поведут на допрос. Сокамерники, бандит с Юпитера Герасименко и несчастный кусок тряпья Иосиф, не помнящий родства, утверждали, что все не так уж плохо, просто надо найти хорошего адвоката.

- А деньги? – спросил Коля.

- Ну, а деньги это деньги, – развел руками Иосиф, – Тут тебе никто не поможет.

 

Еще говорили о том, как надо вести себя в тюрьме.

- Запомни, меня твоя делюга не интересует, а тебя – моя, – сказал бандит Герасименко. И добавил: - Давай сигарету!

 

Дважды в день давали еду. Соя с соей. В принципе, как подчеркивал Иосиф не помнящий родства, то же самое едят на воле менеджеры среднего звена.

«На воле», «менеджеры среднего звена»! – каждый раз возмущался Коля, но только про себя. Что толку спорить с человеком, который два этих понятия ставит вместе?

 

Периодически Коля успокаивался и переставал вращать в голове целую Вселенную, где сплошь оперировали менты, а также духи и буквы закона. Камера превращалась в почти что обыкновенную комнату и три уголовника беседовали о чем-нибудь интересном. В такие минуты Коля становился таким, каким был до задержания – разным. И самостоятельным. А сигареты приносили истинное наслаждение. Хоть Коля, как и прежде, не знал про истину ничего.

Человек с Юпитера во время таких разговоров больше молчал. Он не говорил, он слушал и при этом еще рассматривал собеседника, да так, что казалось, он хочет вонзиться в самую глубину глаз. Коля решил, что Герасименко очень опытный бандит. Скорее всего, он вскрывает сейфы и имеет пистолет «ТТ». А Иосиф, тот, наоборот, не просто говорил, а ораторствовал. Залезал в носках на койку и заявлял:

- Нам, товарищи-мазурики, чтоб эти стены так не давили надо признать авторитет высшего существа, да-с…Иного нет у нас пути, поца. Некоторые называют…это…Большим взрывом, а я предпочитаю называть ЭТО Словом, традиционно. Как и положено настоящему благородному жулику…

Видя, что никто не реагирует на его заявления, Иосиф переходил к пророчествам:

- Но, признавай авторитет, не признавай, нам, братья, все равно, хана. Сгноят нас, пацанов, где-нибудь в глухом космосе. Такая у нас, у пацанов, планида. Это, конечно, если нет хорошего адвоката…

 

У самого пророка хорошего адвоката явно не было. Коля в тюрьме оказался впервые, не знал еще, что здесь ничему не надо удивляться. Он удивлялся, что делает здесь этот непонятный Иосиф, человек совершенно безобидный и, наверное, ненормальный. Не мог он грабить и убивать, у него брюки такие, как будто с марсианина сняты. А туфли? На что Коля был невнимателен к одежде, но такое одевать бы не стал. В таких туфлях только у магазина веселящего газа топтаться. И в таких брючках, кстати, тоже. Может, Иосиф попался на преступлении экономическом? Бизнес? Ничего личного? Тогда откуда это комсоставовская гимнастерка? В такой гимнастерке и у магазина появиться не престижно…

Не человек – загадка. Но, странным образом, его бредовые речи уводили на время от действительности, из мира прокуроров, параш, дознавателей и уголовных статей. Дышать легче становилось, стены и, правда, не так давили. К тому же, если говорить об одежке, то Коля прекрасно знал, что сам далеко не франт, носит обычное молекулярное дерьмо с вещевого рынка. И мысль тоже недалеко ушла от соседского бреда…

 

Еще можно было почитать надписи на стенах. Куда интереснее газет. Николай был такой человек, что искренне удивлялся, почему в газетах пишут одно, а на стенах другое.

«Бог не фраер, все простит»! - вывел некто химическим карандашом. И восклицательный знак поставил.

Коле казалось, что он видит руку несчастного, царапающую химическим карандашом штикатурку. Самого несчастного, похоже, бросили по приговору суда в бассейн к муренам.

 

Прочие надписи содержали информацию разную, от вполне ожидаемой «Здесь был Макс» до знаковой «Бей ментов – спасай стихию». Имелись надписи странные. Коля прочел красные буквы: «гламур-чефир-дискурс». Разумеется, ничего не понял. Подумал только, что здешние сидельцы, вообще-то, отличались высоким интеллектуальным уровнем и неплохой генетической структурой, что, собственно, делало их подлинными элитариями современности. Только без денег и хороших адвокатов. Взять хотя бы граффити «Что ты сделал для понта?». За кажущейся глупостью в ней скрывается серьезный вопрос, имеющий довольно-таки важное значение для тюремной жизни. А для жизни на воле, полагал Колек, и, вовсе, этот вопросик – главный.

Нет, нарисованные на тюремной стене слова не обещали спасения. Взгляд скользил по ним без надежды, точно так же, как по страницам литературных журналов или светской хроники. Всюду тюрьма…

 

И вдруг – что это? Ранее не замеченные кривоватые буквы:

 

Сижу за решеткой в темнице сырой

Вскормленный в неволе орел молодой

 

Коля перестал дышать. Слово. Стихотворение знакомо. Николай не помнил, где и когда он слышал его, но смутно помнил, что будет дальше. Узник будет говорить с орлом и тот позовет узника туда, где нет ментов и тюремных стен, где солнце, горы и ветер. Знал Коля и то, что узник никуда не сможет улететь. И, странное дело, Коля, похоже, бывал в этой стране, помнил о ней, хоть и не имел представления, в каком созвездии она находится.

Как получилось, что ВОХРа не стерла надпись? Казалось, она должна, увидев такое выскрести и отштукатурить весь звездолет. Или им все равно, что делается в камере? Пусть здесь Иосиф говорит о Слове, пусть неизвестные на стенах пишут пароли? Да, теперь понятно, что такое Слово. Это «Бог», это «фраер», это «понт». Даже «мент» - это тоже Слово. Оно недостижимо, как сказка, в которую звал узника орел. Почему-то недостижимо…

 

Наконец Коля был вызван на допрос. Рослый вохровец, по виду американец, сказал:

- Руки за спину, лицом к стене!

Бросилась в глаза нашивка с именем на груди вохровца – «Indigo Denim».

«Точно американец», – понял Коля.

Тот громыхнул ключами:

- Пошел по коридору.

 

И Коля пошел. Гравитация в коридоре была неплохая. Откуда-то доносилась приятная музыка. Узнику уже давно приятны были только сигареты, но он прислушался. «Гомер». – узнал композитора.

 

- Присаживайтесь, – сказал следователь, – Меня зовут Арсен Тускубович. Фамилия – Ксеноморфов. Имя-отчество для разговора, фамилия – на случай, если станете жаловаться.

 

Что-то он не похож на обычного мента…

 

-Я пахан юстиции первого ранга. (Ого!) Нам с вами предстоит решить одно важное дело…

- Важное? – Коля присел осторожно на здоровенный табурет. Такими табуретами дерутся в армии. Но этот был привинчен к полу точно посреди отсека.

Интересно, как они допрашивают дельфинов? – подумал Коля, – Бассейн у них есть, что ли?

 

- Ну что, покалякаем о делах наших скорбных? – улыбнулся следователь и Николая охватил космический холод – чекист! На пальцах у Арсена Тускубовича синели буквы «Узник Азкабана».

Такая татуировка могла быть лишь у этих полулюдей-полубогов. Коля, конечно, читал в газете «Сити-меч» как не так давно органы обезвредили крупную антинародную банду, мешавшую водворению стабильности чуть ли не во всех обитаемых мирах. Скопища террористически настроенных граждан скрывались в ущельях на труднодоступных астероидах, они называли себя узниками Азкабана, занимались наркоторговлей и другими темными делами. Воины света, чекисты, смогли обезвредить негодяев не сразу, пришлось внедряться.

 

Неужели следователь тайный агент? Все может быть. В любом случае только очень серьезный человек мог себе позволить подобный пирсинг. Человек реальный, которого не испугает даже старый ассассин Бен-Ладен, главарь этих самых «узников», Бен-Ладен, древний как звезды, ему уже около трехсот лет. Он первый использовал атомное оружие не в гуманитарных целях, давал приказы о клонировании, изжарил на костре овечку Долли и съел ее под звуки зурны и бубнов. Кроме того, о нем было известно, что он замочил в океане станцию «Мир».

 

В некоторой степени Николаю даже польстило то, что им занимаются не последние в Империи люди. Один парфюм свидетельствовал, что мент человек успешный. Они, успешные, вращаются там, на верхних палубах. Среди магараджей, блестящих офицеров Космического Флота, бизнесменов и самых роскошных женщин Галактики. Сюда, в трюм, спускаются по делам.

 

- Имя, фамилия, отчество, – следователь поднес перо к бумаге. Выглядел он внушительно: благородная седина, широченные, как у гангстера в кино, плечи, драгоценные запонки в белоснежных манжетах, гламурный пиджачок…

А взгляд? Это ж чудо, а не взгляд. Только у генетически модифицированных персон может быть такой суровый всепроникающий взгляд. И такой безжалостный. Зачем такому перо и старинная чернильница? Перо настоящее, из тех, что втыкает в волосы разный отстой, которого полно на любой планете. Soul.

 

Неужели этот монстр пишет стихи?

 

- Але, говорить будем? – следователь чуть повысил тон.

Коля сразу вспомнил про слухи о пытках в застенках органов правопорядка.

- Николай Пушкин. Николай Васильевич.

- Пушкин? Что за фамилия такая?

- Фамилия как фамилия. Мама с Земли…

- Это…Алиса… - следователь заглянул в бумаги, - …Львовна?

- Да.

- Ну ладно…джаз играете?

- Играю.

- На контрабасе?

- На контрабасе.

- А что можете пояснить по поводу вашего задержания?

- Я? Пояснить? А джаз причем?

- Так, Николай Васильевич, потише. А то я вам настроение испорчу. Тосковать хотите?

- Нет.

- Ну вот и хорошо. Я спрашиваю, вы отвечаете. Консенсус. Понятно?

- Понятно.

- Итак, где вы, Коля, родились?

- В генетической карте все есть. В космосе я родился. На станции Соляристики.

- Это где?

- В Магеллановом Облаке.

- А это где? Вукраина?

- Нет, Оклахомщина.

- А я местный… - следователь вдруг придал себе задумчивый вид. Могло показаться, что он сейчас, сию минуту решил помечтать о дальних странствиях. Даже на звездную карту посмотрел. Потом, видимо, решив, что достиг некоторой близости с подследственным, спросил:

- Видите, какое у меня перо? И чернильница? Ничего вам не напоминает?

- Нет. – Коля отвечал спокойно, но внутри именно в этот момент что-то рухнуло. Уже разум и душа и кровь были отравлены страхом. Узник никуда не сможет улететь.

- Ага. – Арсен Тускубович принял прежний вид, - А этническое происхождение ваше?

- Этнически я из семьи менеджеров. Там указано.

- Да, указано. А отец ваш, он кто?

- Я своего отца не знаю.

- Ну вот, а говоришь – из семьи менеджеров…

- Там так написано.

- Ну да, да, написано…На каких языках говорите?

- На россиянском. И на бейсике, разумеется.

- И хорошо россиянский знаете?

- Странный какой вопрос…нормально знаю.

- Нормально, говорите…Отец твой кто?

- Я же говорю – отца не знаю!

- Он тоже Пушкин?

- Да. Не знаю.

- Ты, мразь, говори! – следователь вскочил из-за стола. Жуткое зрелище: ростом под потолок, рожа как у акулы-молот, да еще и брюки-галифе!

- Говори! Я щас роботов позову. Они тебе паяльник в жопу вставят. В твою пушкинскую жопу!

 

Тут следователю что-то понравилось. Он захихикал (хи-хи-хи), ударил ладонью Николая по губам.

Удар обескураживал. Коля, оказывается, забыл вкус крови. Успел подумать, что у следователя неблагополучно с хромосомами.

 

Новый удар.

 

- Пушкин или не Пушкин? Твой отец? Отвечай!

- Не знаю я!

- Все ты знаешь…Я таких, как ты, сука, тоже знаю. Год, два и ты убьешь часового. Но ничего, ты у меня все расскажешь, все, сука, генеалогическое древо. Я тебя, Колек, поставлю…

- Да что я сделал? Что я сделал такого, вы хоть расскажите!

- Каких еще Пушкиных знаешь, говори!

- Что?

- Пушкин – знаешь такого?

- Да что вы хотите?! Это я.

- Нет, не ты, Коля, не ты. Паяльник, Коля, паяльник! – следователь тряс несчастного за ворот куртки: - Па-а-яльник!

 

Вот оно что! Все-таки Пушкин. Он. Николай всегда знал, что рано или поздно это случиться. И всегда ему удавалось об этом не думать, убегать. Вот теперь не убежишь.

А ведь он почти забыл слова матери: «ты русский, Николя, русак…»; помнил лишь, что об этом надо всегда и везде молчать.

 

- Зачем прибыл на планету? – орал следователь, - Зачем? Пушкин кто такой?! Кто? Кто? Говори!

- Поэт русский, понял! – не выдержал мерзости Коля. Будь что будет! – Поэт русский Пушкин, понял ты или нет, мент поганый!

- Так… - следователь отступил, выдохнул из себя мертвый воздух, - Так. А Евгений Онегин кто такой?

- Да не орите. Скажу. Знаю я, кто такой Евгений Онегин. – Коля чувствовал, что срывается в бездну, - Закурить можно?

- Кури, Коля, кури, – чекист вроде бы совсем успокоился. Сел, поправил галстук. Поднял трубку старомодного телефона. Коля понял, что после своих признаний уже не вернется в камеру к Иосифу и Герасименко.

 

Вдруг лапа следователя чуть дрогнула, трубка легла обратно на телефон. Арсен Тускубович неожиданно рассеянным взглядом осмотрел кабинет, остановился на бюсте Эйнштейна, стоящем, как положено в правом углу, спросил:

- А сколько глав наизусть знаешь?

- Ничего не знаю, – Коля почему-то не соврал, порадовался этому и почувствовал себя чудовищем. Таким чудовищем, которому не поможет ни одна красавица. Да и не захочет помогать.

- Паяльник, Коля… - напомнил мгновенно уставший следователь и опять потянулся к телефону, - Так ты мне скажи все-таки, кто такой Пушкин?

- Русский.

- А Евгений Онегин?

- Русский.

 

Коля надеялся, что страх исчезнет. Нет, не исчез. И муть на сердце никуда не делась. Впрочем, появилось что-то веселое, отчаянное, будто в душе росли снеговые вершины.

 

Мент нажал на кнопочку, сказал в телефон:

- Все в поряде, мы нашли его…Раскололся, да…Русский.

 

***

 

 

 

В дальнем космосе

 

 

Трудности с лунной пропиской начались сразу. А здесь, на звездах, и вовсе участковый грозился сгноить в кратере. С ним нельзя было ссориться. Поскольку – национальная автономия. Или не автономия, а еще что, Роман в этом не разбирался. Суверенитет, короче.

В два счета могли выслать обратно на Землю, к америкосам. А это – лагерь для мигрантов. Сырой табачок, резиновые дубинки, наручники. Роман-то русский был. Хоть и черкесских кровей. Любил раньше представлять свой профиль на монетах. И на медалях.

В глубоком космосе до медалей и до монет, как оказалось, также далеко, как и дома.

 

Еще одна причина была, чтоб держаться здесь любой ценой. Причину звали Ольга. Ее небесные глаза и огненные волосы сразили Романа не сразу, но зато, что называется, наповал. Проснулся как-то утром и понял, что влюблен. Даже улыбнулся. Не знал, что улыбка снизошла на него еще во сне.

 

Теперь нужда в деньгах становилась смертельно опасной. Только он этого не понимал, поскольку был молод и, в общем-то, весел. И, вдобавок, плевал на карьеру. Он отчего-то чувствовал, что умрет от любви. У ног прекрасной дамы.

Все из-за ее глаз… Они, если в них не побояться заглянуть, обещали вволю напоить ядом. А тот, кто родился под звездами, хочет яду, хочет. Как это другие джентльмены не ныряли в Ольгины глаза? Странно. Может, у них были свои источники яда? Роман много обо всем этом думал. Денег у него не было, так что размышления получались муторными. Но, со счастливым концом.

Думал как – освоится, приобретет маузер, подберет верных ребят и будут они грабить банки и сберкассы. Как в кино: полуторка, пулеметы, хазы, братки. И плащ из шкуры большой белой акулы. А, главное, - никакой политкорректности. Ну и вечера на террасе ресторана. Где ночное море, в котором ныряют аспиды, гирлянды китайских фонариков на берегу и путаны цвета индиго.

 

На самом деле пришлось работать на рыбзаводе им. Ерофеева. А здесь не курортная зона, не Южный Крест. Это в том секторе галактики проводят Олимпиады, пальмы колышутся слоновые, живут люди с необычными фамилиями… А здесь люди работают. Пальмы только пластмассовые. В звездолетах давка, все толкаются в своих теплых скафандрах и хамят. Валенки воруют. Вечно говорят о пенсиях. Ад.

А рожи? Рожи у всех, натурально, сахалинские. Не для медалей. С такими рожами нужно римскими императорами становиться. В эпоху упадка. Причем у каждого или ствол или финка в кармане. И все уехать хотят.

 

Поначалу Роман не понимал – отчего? Природа здесь пышная. И город пышный. И назывался тоже не без пышности – Черномордск. Океан рядом, а моря, правда, не было. Океан, как и во многих других мирах, носил имя Тетис. Зимой это имя согревало.

 

Кругом памятники колониального зодчества. Небоскребы, прокуратуры, величественное здание «Локш-банка». Естественно, памятник Главному Бухгалтеру. У берега виллы местной блататы. Как и повсюду, здесь были в ходу политические убийства, шантаж, изнасилования и терроризм.

Как и повсюду, здесь любили повторять, что уверенно двигаются по единственно верному пути развития человечества. Человечество на этой планете состояло в основном из альдебаранцев, довольно странной-таки формы жизни. Альдебаранцы не жили на одну зарплату, хоть зарплаты здесь были очень даже ничего.

 

Впрочем, с любой зарплатой об Ольге не стоило даже думать. Кажется, Роман родился с таким убеждением. Про любовь он слышал, но слухам не доверял. Это альдебаранцы верили сказкам, а также, как говорили знающие люди, альдебаранцы, кроме того, краснели, когда приходилось лгать. Почему они не вымерли до сих пор – загадка.

Честно сказать, никаких вопросов к ним не было. Гуманоиды как гуманоиды. Многие пьющие. Когда к ним без нагана, то и они с добром. Мало того, некоторые из них читали Ивана Ефремова и даже любили его «Час быка».

Но, наган, правда, от этого не перестал быть нужной вещью. Его, все равно, за поясом надо держать. Если хочешь в дальнем космосе выжить. Кругом ведь не только аборигены, а еще и свои. А, у своих как – если с Земли, то все равно, что москвич. Не любят. Без нагана.

Вообще, здесь лучше, чем на Земле. В школу крепостной молодежи не загоняют, часами у компьютера сидеть прикованным. Не хочешь – не ходи. Иди вон на курсы водителей звездолетов, стипендия шестьсот рублей! Или трудись на буржуев. Самих буржуев здесь, конечно, нет, буржуи на Кассиопее. Так уж повелось, Москва – Кассиопея…

 

А здесь хорошо уже то, что наглядной агитации нет. Плюют здесь на нее. Романа эта наглядная агитация дома достала.

Глава администрации, старый люден ( суждения у него, натурально, времен очаковских и покоренья Крыма) это дело, между прочим, сразу почуял. Сверхчеловеческим своим чутьем. Ну, и вызвал на беседу.

 

Здание администрации Пяти Звезд располагалось прямо на площади Бжезинского, где памятник. В глаза бросались афиши знаменитого цыганского ансамбля «Галактион». А только после них государственная символика. По мнению вечного спорщика Ромы все должно было бы быть наоборот. Остальной пейзаж более-менее соответствовал настроению. Всюду сновали гуманоиды. Секретарши плыли как лебедушки на царском пиру. Чуть-чуть пахло властью и пылью.

 

Роман думал не найти администрацию, хотя бы кабинет не найти, но это оказалось невозможным. Милиционер-инопланетянин, пузатый, больше похожий на бизнесмена, сам завлек посетителя внутрь здания. Кажется, милиционер был предупрежден.

Это очень не понравилось Роману. Он остановился у бюста князя Владимира и занялся изучением повестки. Изорвал ее окончательно. Хотел зачем-то вспомнить, что писала мать в последнем письме.

 

Мать писала, что живет хорошо, торгует ананасами. А яйца стали пятьдесят рублей десяток!.. Странно, Ольга у меня как персик, а мать торгует ананасами… - размышлял Роман.

 

Но времени для извращенных размышлений не было. Пора на беседу. С люденами не шутят.

Лестница, словно в храме, вела к большому портрету Шрека. Все здесь было так, что никто бы не усомнился в верноподданнических чувствах местных обитателей. Одной красной ковровой дорожки хватило бы.

Кабинет, куда ввели Романа, казался знакомым. Видимо, это была генная память. Отец Романа именно так описывал Ленинскую комнату. В ней ему приходилось бывать в далеком прошлом, лет тридцать назад, во время армейской службы. В такой комнате надо всегда и во всем быть «за». Это Роман понял сразу. А вот то, что сам он всегда и во всем «против», не понял.

Разумеется, в кабинете вместо ленинского бюста находилось изваяние князя Басаева-Леви. Кстати, весь сектор галактики здесь был наследственным владением этого славного рода. А многие альдебаранцы и особенно мигранты – крепостными князя.

 

-У нас выборы на носу, молодой человек, – сказал старый люден, посмотрев на Романа через очки, – Вы у нас кто, отказник или нормальный?

 

Очки-то ему, на самом деле, не нужны, Роман знал, не могут очки быть нужны людену; людены видят не только между слов и букв, но видят всю структуру человека насквозь и с первого взгляда. Их не какой-то бог создал, их вырастили ученые в специальных лабораториях. Это каждому известно еще со школы.

Для понта очки люден нацепил. Чтобы свою земную рожу сделать хоть чуть-чуть декадентской, вроде бы он аристократ со звезд. Очки, разумеется, были золотые.

Людена от какого-нибудь обычного венца творения Роман мог отличить с первого взгляда. В свое время даже шутили с товарищами по этому поводу – «рыбак рыбака» и все такое прочее. Взгляд, стать, все другое. Как только некоторые умудряются не различать, где какая ступень эволюции?

Этот был всем люденам люден: большие размеры, благородная седина как у настоящего вашингтонского ястреба или, может быть, у грифа, глаза молодого царя Давида, пиджак с орденом миллионера Ленина на лацкане и табличка на дверях «Г.А. Финикиенко».

 

-В смысле? – спросил Роман главу администрации. Он всегда так реагировал. Когда его о чем-то спрашивали. Не понимал сразу, что от него хотят другие.

-В смысле, на выборы пойдете или будете косить? Я вас, землян, знаю…

-Конечно пойду, – поспешил заверить землянин, – Почему это я должен не пойти?

-Интеллигенты херовы… - рассматривал его люден, - Знаю я вас. И тебя знаю, ты уж мне поверь… Не одного такого закатал на Меркурий. Слышал, про Меркурий-то?

-Слышал. Я на выборы пойду. Я не такой, как вы думаете.

-Что? Ты не такой, как я думаю? – люден напустил на себя суровости, отчего стал похож на очкастого носорога с Центавра, - Да ты у меня десять лет без интернета получишь, не хер делать. За так! За будку свою земную, понял?

 

Роман отпрянул. Не ожидал подобного тона. Все-таки главы администраций от Камчатки до самых дальних созвездий, повсюду чванились своей политкорректностью. Или политкорректность здесь ни при чем, здесь другим пахнет? Но про «другое», отличное от политкорректности Роман ничего не знал.

 

-Что смотришь? Испугался? – этот люден, похоже, чванился своей люденовской косточкой, - Испугался, вижу. Что молчишь? Скажи, ну, испугался…

 

Люден улыбался. Ему было весело. Сразу стали видны его генетические дефекты. Он говорил:

-Ты еще в звездолете летел, а я уже все про тебя знал. Ты зеленый! Ты еще ногу поднимал, чтобы по трапу спуститься, а я уже знал, как с тобой, зелень, поступить. Ты хоть представляешь себе, сколько таких как ты, здесь в лед вморожено?

 

Роман не знал, что говорить. Представить себя вмороженным в лед было тяжко. Люден чуть сбавил тон:

- На рыдбзаводе устроился?

- Так точно.

- Ну, вот, я и это знал. Рыбки покушать захотелось?

- Да нет…Я и так хорошо питаюсь.

- Ну?! Хорошо питаешься? И на выборы пойдешь?

- Да.

- Пойдешь?

- Сказал же, да.

- И слово «***» в бюллетене напишешь?

 

Люден на самом деле был умен. Роман вдруг заметил, что у картины, имевшейся на стене, позади главы, есть надпись: «Андрей Рублев. Демон». Сами полезли в глаза предметы, стоявшие на полках в шкафах. Это были сувениры. Среди матрешек находились: казачья папаха, бутылка соевого альдебаранского коньяка, модель античной триремы, пепсиколор на палочке и книга Н.И. Кондратенко.

 

-Не напишу. Я знаю, что можно писать, а что нельзя.

-Что нельзя… - повторил вслед за Романом глава администрации, - А, ну, произнеси по слогам: «ли»… «мо»…

-Ли…Что вы от меня хотите?

-Произнеси, говорю, по слогам: Ли-мо-нов.

- Не буду. Чего это я должен произносить…я таких слов не знаю.

- А я знаю.

- Так то - вы…

- Правильно. То – я. Правильно рассуждаешь, Роман Романович, есть в тебе что-то…

 

Люден некоторое время рассматривал собственный стол, видимо собирался с мыслями, затем зашипел:

- Хороший ты парень… А «Симпсонов» смотришь, гнида?

 

Роман вскочил:

- Почему вы так разговариваете? Я, в конце концов, гражданин!

- Быдло ты, гражданин. Сядь. «Симпсонов», говорю, смотришь?

- Смотрю.

- В положенное время?

- Да.

- Не смотришь. Нечего мне тут петь. Не смотришь. И лжешь. А это оскорбляет мой разум. А знаешь ты, Рома, куда ты можешь отсюда попасть? Вот прямо сейчас, из этого кабинета? И попасть навсегда, так, что родная мама не найдет, знаешь?

 

Показалось, что при слове «мама» люден побледнел. Стал больше походить на труп:

- Не найдет мама…

 

- Что вы от меня хотите? – Роман чувствовал, что надо спасаться. Люден мог его съесть. Сырым.

Но только как спасаться?

 

- Я хочу видеть перед собой настоящего гражданина, – вдруг сказал люден.

 

Пошутил, что ли?

 

-Я не понимаю…

-А что тут понимать? «Симпсонов» мы не смотрим, рекламу не смотрим, ходим гоголем…

-Каким гоголем?

-Как каким? Гоголем. Вот таким, как ты сидишь тут…

-Закурить можно?

-Что, боишься? Не ссы. Кури. И расскажи мне, как ты, такой пушистый, пропустил концерт группы «Миньет»? Мы, понимаешь, все для молодежи, концерты, спорт, все дела… А некоторые гниды игнорируют! Сидят, курят тут, ходят гоголем, реклама, понимаешь, им эстетическое чувство оскорбляет… Да ты кем себя возомнил, гад?

-Не оскорбляет реклама никакое эстетическое чувство! Нет никакого чувства. Лимонова никакого я не знаю…

-Да к-как же она может не оскорблять? Реклама? Это ты опять мой разум оскорбляешь, это да… - тут лицо людена исказилось так, будто произошел сбой в компьютере, - Ты, щегол, опять лжешь. А надо жить не по лжи, понятно тебе? Ты за кого меня держишь, вообще? За лоха?

 

Роман чувствовал, что очутился в ловушке. Разговаривать с люденом - то же самое, что вести диалог с крысами в каменном мешке. Разница только в том, что в крысах все же виделось что- то человеческое.

 

- Что молчишь? – продолжал пытку люден, - Бери бумагу, ручку и пиши. Я, такой-то, обязуюсь докладывать обо всех случаях терроризма…

- Я не буду писать.

- Не будешь? А как жить собираешься?

- Пока-то живу.

- Хэ… Пиши, пиши. Ты отсюда не выйдешь, пока я тебя, падла, человеком не сделаю. Так что пиши по-хорошему, Рома. Пиши.

- Да чего вы?!

Роман не выдержал, вскочил, его как магнитом потянуло к окну. Там был свет.

 

- А то, Рома, что я знаю куда ты вместе с этим приблатненным Магометом дел осетра. Краденного. Ты под уголовную статью хочешь? Давай я позвоню ментам. Они тебя быстро раскрутят, что ты за Робин Гуд такой…

 

Наконец появилась какая-то ясность. Осетр!

 

- …ты пойми, Рома, ты не на Земле. Ты знаешь, что я могу тебя просто взять, в багажник и выброшу на орбите! А я вожусь зачем-то с таким дерьмом. Зачем, спроси? Зачем сам глава администрации с тобой разговаривает? Раз-го-вар-и-ва-ет! Зачем? А затем, что не хочет сразу взять Рому за жопу и уничтожить, а желает сделать из него человека. Члена общества! А этот Рома сидит тут и мне мозги парит. А не надо мне мозги парить!

 

Роман молчал. Он видел себя не в дорогом кресле, а на привинченном к полу табурете, у следователя. Роман застрелил бы сейчас людена, застрелил бы и следователя. Только как-то все так получилось, что враги были сейчас хозяевами положения.

И всегда так получалось.

 

-Понял, я спрашиваю? – над несчастным навис люден. Точь-в-точь, как рублевский демон.

-Понял.

-Ну, хорошо. Осетр-то как, вкусный?

-Не знаю я ничего ни про какого осетра.

-Ты, что дурак, Рома? Пиши маляву, я тебе сказал!

 

Тут Роман решил – хватит. Смог. Смог решить. Черкесское лицо его окаменело. Интересно, что страх отступил, почти исчез.

Глава администрации, старый люден, сначала не понял, что произошло. Это ничтожество, этот человечишко, без роду без племени, без денег и связей, сидел в его кресле и пел:

 

Заправлены в планшеты космические карты.

И штурман проверяет в последний раз маршрут…

 

Дюжие охранники-марсиане свалили Романа как раз на «пыльных тропинках далеких миров».

 

Это не конец. Передавали, что Рома жив. Он отбывает срок на исправительно-трудовой планете общего режима N1449. Она более известна, как Владимирский централ.

Хоть Роману и досталось прикладом, но все уже зажило, поросло быльем. Роман теперь считает себя фаталистом. Попробовал марихуану. Еще одна приятная новость – от Ольги пришла посылочка. В ней были: расческа, дыхательный аппарат «Украина-3», новые трусы, блок сигарет с фильтром и два килограмма сахара. После посылочки Рома стал много спокойнее повторять фразу «сел, так сиди».

 

Соседи по камере нормально относятся к землянину, их смешит рассказ о том, как Рома пел частушки в кабинете главы администрации.

Они почему-то считают частушками эти слова: «На пыльных тропинках далеких миров останутся наши следы».

 

***