РОССИЯ и ЗАПАД

 

часть 1.

 

В этой подборке собраны статьи, заметки, комментарии так или иначе касающиеся темы "Россия и Запад", - написанные в 2002- 2013 годах.

 

 

Часть первая: 2002 - 2005 годы.

 

 

1.Возле  русской  идеи, 2002

2.И общая  телега   тяжела…, 2003

3. Возвращение, 2004

4. Россия - как "внутренний человек" Запада, 2005

5. Еще  не  Путин   или  уже  не  Путин   …,2005

6. Оливьер, 2005

 

 

         Возле  русской  идеи 

                 (Вариант 2002  года)

Летом   1911 года Василий Васильевич Розанов( в столичных литературных и философских кругах  человек уже очень   известный – уже  20  лет прошло с тех пор,  как он покинул Елец, где с 1887 по 1891 преподавал в гимназии историю и географию)  опубликовал в «Русском слове» довольно-таки   сумбурные    заметки под названием «Возле «Русской идеи»»…  И хотя на эту тему с тех пор   написано   много  разного,  идеи, высказанные тогда  В. Розановым,   и сегодня, кажется,  не утратили  своей актуальности. Его взгляд на проблему    национальной  идеи  оказался настолько своеобразным и одновременно глубоким, что представляется нелишним вернуться к   его мыслям  и  даже прокомментировать их.

                                    1.

Свои рассуждения В.В.Розанов построил на  достаточно известном   высказывании  Бисмарка: «Все русские женственны. И в сочетании с мужественною  тевтонскою расою – они дали бы, или дадут со временем, чудесный человеческий матерьял для истории ».

  В.Розанов  не пытается  опровергать это не очень  лестное, на первый взгляд,  высказывание бывшего германского посла в России – он как бы соглашается с ним. Да,  муж есть глава дома… «Но  хозяйкою  бывает  жена… и, в конце концов,  она «управляет» и самим мужем, как шея движениями своими ставит  так  и этак  голову, заставляет смотреть  туда  или  сюда его глаза и,  в глубине вещей,  нашептывает ему мысли и решения…»  И в подтверждение  того, что со  всеми  воинственными и железными  в России  происходило именно так,  ссылается на  отечественную историю. Призванные «володети и княжети»… «точно сами  отдали кому-то власть» -«переженились, народили детей и стали «Русью» - русскими хлебосолами и православными, без памяти своего языка,  родины, без памяти своих обычаев и законов».  И это, подчеркивает  В.Розанов,  не только в древние времена.  И в 18 - 19  веках, когда вновь началось  интенсивное  общение с «мужским» западным началом,  наблюдалось то же самое.  «Как будто снаружи и сначала – «подчинение русских», но затем  сейчас же происходит    «внутреннее овладение» этими самыми подчинителями, всасывание их, засасывание их».

Одним словом,  « «женственное качество» - налицо: уступчивость,  мягкость. Но оно сказывается как  сила,  обладание, овладение.»

Говоря далее о хорошо известной склонности русских «отдаваться беззаветно чужим влияниям», В. Розанов подчеркивает, что«русские, так страстно отдаваясь чужому, сохраняют в самой  «отдаче» свое «женственное я»: непременно требуют в том, чему отдаются, - кротости, любви, простоты, ясности; безусловно ничему «грубому» как таковому, русские никогда не поклонялись, не  «отдавались»…Напротив, когда европейцы «отдаются русскому», то отдаются самой сердцевине их, вот этому «нежному женственному началу», т.  е.  отрекаются от самой сущности европейского начала,  вот этого начала гордыни, захвата, господства. Эту разницу очень нужно иметь в виду:  русские в отдаче сохраняют свою душу, усваивая лишь тело, формы другого… Русские принимают тело, но духа не принимают. Чужие,  соединяясь с нами, принимают именно дух. Хотя  на словах    мы и увлекаемся будто бы  «идейным миром»  Европы…»

      Заметки эти, повторяю, были     не лучшим образом поданы – Василий Васильевич не потрудился сделать из них статью  и опубликовал их именно как сброшенные по поводу одной публикации  замечания, реплики.  Возможно, поэтому публикация эта не имела резонанса, прошла  и осталась, в общем-то, незамеченной. Хотя, согласитесь, и подход, и выводы  удивительно оригинальны. И более того они   написаны будто специально  для нынешней ситуации. Только поэтому я позволил столь обильное цитирование – очень уж не хотелось потерять что-либо особо важное при пересказе.

                                          2.

 А теперь попытаемся  прокомментировать. Осмотримся – предложил Розанов,  приведя бисмарковы слова. Попытаемся осмотреться  и мы. Но прежде  сделаем еще один экскурс в классику на этот раз обратимся к О. Шпенглеру. В своем  «Закате Европы» он особым вниманием Россию не балует и вспоминает ее лишь в разделе  «Исторические псевдоморфозы».Термин  псевдоморфозы  взят из минералогии. Как известно, каждый кристалл имеет свою специфическую форму(облик, габитус.)Ну, например,  изумруд (берилл )  -это, как правило, шестигранная призма. Но бывают случаи, когда минерал определенного состава встречается в форме теоретически для него невозможной и допустимой лишь для другого минерала, то есть в псевдоформе  -  форме, не соответствующей содержанию,  составу.

 Это явление Шпенглер   и переносит   в область  взаимодействия культур,  рассматривая ситуацию,  когда культура страны  «не в силах  создать чистые и собственные формы выражения»: «…все, вышедшее из глубин изначальной душевности изливается в пустые формы чуждой жизни; юные чувства застывают в старческие произведения. И вместо свободного развертывания собственных творческих сил ненависть к чужому насилию…»  В качестве примера  такой исторической псевдоморфозы  Шпенглер и приводит   петровскую Россию.

« За  …московской эпохой великих боярских родов и патриархов  следует с основанием Петербурга псевдоморфоза, которая принудила примитивную русскую душу выражать себя сначала  в чуждых формах   позднего барокко. Затем в формах Просвещения и позднее в формах 19 века…. Народ, назначением которого было – в течение поколений жить вне истории, был искусственно принужден к неподлинной истории, дух которой для исконной русской сущности был просто-напросто непонятен. В лишенной городов стране с ее старинным крестьянством распространялись, как опухоли, города чужого стиля… Москва   - святая, Петербург – Сатана; Петр Великий предстает в распространенной народной легенде как Антихрист …Нельзя вообразить себе большей противоположности, нежели между русским и западным, иудейско-христианским и позднеантичным  видами нигилизма: между ненавистью к чужому, отравляющей еще не рожденную культуру в материнском лоне ее родины. И отвращением к собственной культуре, вершины которой в конец приелись ».

  Понимать все это следует, видимо,  так:    попытки  сделать Россию Европой бесперспективны  - они создают  лишь «псевдоморфозу  европейской культуры»…

 Нельзя  не отметить,   что используя представление о псевдоморфозе,  Шпенглер  остановился лишь на определенном ее типе – на псевдоморфозе заполнения:  материал выносится, форма кристалла остается и  заполняется другим материалом.  Причем,  откуда  берется  сама форма  в толковании  Шпенглера   совершенно  непонятно  –  похоже,  что  доставляется   извне  и   заполняется местным материалом. 

Но существуют и другой тип псевдоморфозы – псевдоморфоза  химического замещения, когда   под воздействием неких  растворов на месте кристалла без изменения его формы вырастает другой кристалл   -  с частичным, а то и полным использованием  исходного вещества. То есть внешний агент  лишь запускает какую-то реакцию,  частично поддерживая  ее  привнесенным  веществом, а то одной только энергией(  прогрев).

    Можно  сказать, что В.В. Розанов задолго до Шпенглера  в  своих  рассуждениях  о  русской  душе   фактических   и   исходил из представления о псевдоморфозе.  И     с  использованием  этого    понятия  его высказывания   можно  свести  приблизительно  к следующему: русская душа при взаимодействие с духом иным  всегда образует   лишь псевдоморфозы. То есть она может принять чужую форму, но никогда не изменит своей сути.  И напротив душа иная, попадая  в поле русского духа никогда не создаст   псевдоморфозы, то есть не выкристаллизует свою суть в русской форме, а непременно полностью раствориться в русской душе и как часть ее подчиниться той форме, которую выберет русская душа. 

     Нельзя  не  обратить  внимания     на   специфику  русского и германского подхода к одному и тому же термину.   Если  у   Розанова способность  к  псевдоморфозам    является,      несомненно,  положительной  и   перспективной  чертой национального  характера,  то   у  Шпенглера это характеристика неразвитости, отставания.  Это уже не способность, а,  скорей, патологическая склонность или, в лучшем случае, рок судьбы.

  На  первый взгляд обе трактовки  процесса образования псевдоморфозы имеют право на существование, и каждый из авторов  выбирает ту или иную исключительно из чувства патриотизма, чтобы  в более выгодном свете показать свою  нацию. Но это только на первый взгляд. Потому что, если разобраться,  то   именно  розановская трактовка   адекватно отражает процесс взаимодействия культур.  Именно    в ней   оно  есть прежде всего  взаимодействие   содержаний.   Тогда  как  у Шпенглера    это  -  достаточно примитивное  «взаимодействие»  формы и содержания.  Но  взаимодействие   культур   не  свести  к  механическому  разливу  нового содержания по чуждым формам. Шпенглер,  увы,   достаточно  формально перенес чисто  физико-химический   процесс на  социальный    уровень.  Наш Розанов   куда более тонок   и осторожен. Он не опускается до простой аналогии – он использует идею псевдоморфозы, но не формально, а с учетом специфики того уровня,  на который она возносится…

 

                              3.

 

  Познакомившись с розановским  толкованием псевдоморфозы культуры и убедившись в его   качественном    превосходстве  над толкованием  шпенглеровским,  попытаемся кратко охарактеризовать два   культурных взаимодействия, несомненно имеющих место и сегодня:  российско-европейское и российско-азиатское.

Но прежде сделает еще один экскурс в науку о  земле и упомянем  о специфической породе, носящей название  скарн  и образующейся  при внедрении гранитных массивов в известковые  толщи.  Это – уникальные породы. Они  почти всегда  рудоносны,  да и сами,  составлены   из минералов  изумительной красоты: гранаты, пироксены, эпидоты, турмалины  Не так ли и Россия наша сформировалась  когда -то  на сорванном контакте  западной цивилизации, внедрившейся в мощную  нехристианскую толщу, явив    собой уникальнейшее  образование -  Запад Востока, или Восток Запада.  И нет возможности  выделить   и усилить здесь что-либо  сугубо восточное  или  сугубо   западное. Для Запада Россия  западна слишком уж по-восточному.  Для  Востока же она восточна слишком  по-западному.  И потому не смесима, не соединима ни с тем, ни с другим

  Более того все попытки двинуть Россию в ту или другую сторону ( то есть и стенания западников и    тайные надежды ортодоксальных евразийцев ) обречены. Россия  необратимо ушла и от Востока и от Запада,   она  не мыслима без  контакта  мерного  затихшего Востока  и раскаленного Запада, но она почти  полностью  изжила в себе и то    и другое.

Как в скарне,  возникающем за счет известковых пород под воздействием тепла и растворов гранита,  невозможно  ни выделить протопороды,  ни  обратить  сам скарн в них – гранит и известняк навсегда изжиты в скарне. Так и Восток с Западом являются  лишь «протопородами»  России.  Все собственно восточное переработано и существует в каких-то исключительно  специфических формах. Все же собственно западное  просто отсутствует – оно истрачено, израсходовано на это преобразование восточного.  И так будет с каждой очередной порцией западного  - оно будет  бесследно исчезать  — тратиться на преобразования и совершенствование (  в абсолютно своеобразных формах )  того, что было когда-то восточным, но давно уже стало сугубо  российским. Точно также и все, идущее с Востока, будет исчезать бесследно – тратиться на преобразование и совершенствование  того, что могло когда-то и напоминать собой западное, но  давно стало сугубо российским.

 (Добавление 2008  года:

В 2002 году  еще    не  было  очевидным,  что  судьба   чисто  либеральных  идей  в  России    предрешена. Но  сегодня это  является уже  банальной  истиной:  они    сыграли свою  роль  и  в общем-то ушли  в  небытие,  оставив    не  только печальные  лики  Гайдара, Хакамады,  Чубайса  и  Явлинского(  это в  памяти   и на стенах некоторых  зданий) ….,   но  и   наборы  псевдоморфоз.   Почти  всюду -  в  экономике,  государственном  устроении  (  одна  суверенная   демократия  чего  стоит )…  Классической  псевдоморфозой     оказался   и     второй  российский  президент,  что, в  конце  концов,  возможно  и  обеспечило  его   устойчивую    популярность.   Еще остались,  конечно,   сферы,   где  либеральные,  западного  замеса   вихри       активны….  Но  «пройдет    и  это»,  как  говорится  в  одном  гениальном  стихотворении    одной нашей  современницы. Сориентированные  на  национальные   интересы  России    псевдоморфозы   сформируются  со  временем   и  в области собственно  культуры,   и в просвещении  и   даже  при  решении  русского  национального  вопроса.  Здесь  спорить  можно   лишь об  одном:  при  третьем  или  четвертом  президенте  России  это произойдет.)

  С этих позиций совершенно неуместен вопрос — останется ли что-нибудь, если из РОССИИ вычесть Европу, Азию, Евразию. Потому что   с таким же успехом из стола можно было бы вычитать какие-нибудь  стулья …

Вот поэтому  нам  и не нужно  под кого-то « делать себя», не нужно превращать свое бытие в перманентно  «проектное». Достаточно,  действительно, «просто быть».    И  в  этом смысле   чисто почвенническая  идеология  «все русское  «вытекает» из самого себя» могла  быть принята, если   отбросить махровый изоляционизм, если под  русским понимать не данное, а возникшее и продолжающее возникать.

  Причем,   «просто  быть»   - в условиях неопределенности, отказа от любых детерминистских моделей—как  от утопических ( с ориентацией на Запад ), так и от фундаменталистских (с ориентацией на евразийство). То есть принимать все, что способно придти, но оставлять, усваивать лишь то, что несет благо для большинства. И не столько сиюминутное благо.

                                                    4

       Собственно евразийская   модель   в  развиваемом  здесь  подходе   также  находит  свое  место.    Достаточно  только   отказать  от   розановских  псевдоморфоз   и  допустить, что  под воздействием внедрившегося западного массива    протоцивилизации, что располагались на   территории  России, не  подверглись переработке, а  только лишь сплавились  -  запеклись  в нечто единое, но и  разнородное, жестко гетерогенное. Эта специфическая поликристаллическая целостность и есть  Россия  – не изживший себя, не утративший себя в России Восток….    Очевидно,  что  подобные представления   –   такая  же  крайность, как  крайность прозападная   (Россия – неразвившийся  Запад ).

  В принципе,   обсуждаемая    здесь модель ближе к евразийской  и если отличается от нее, то  тем, что признает все  восточное в России лишь в снятом, метаморфизованном, преобразованном западным воздействием  виде. Поэтому —«приоритет духовных и коллективистских начал, отличных от западного идивидуализма и  меркантилизма». Но не примитивный  и плохо дифференцированный коллективизм, а коллектив как структура осуществленных и выразившихся индивидуальностей.

 И так - во всем.

Все это  вполне  можно назвать «модернизированным  евразийством» (С.Бирюков,  его термин ).  Или еще лучше модернизирующимся евразийством,  когда от самой  евразийской идеи берется лишь изначальная гетерогенная составленность.  А далее   - перманентное развитие,  самодостаточная модернизация под воздействием внешнего и внутреннего потенциала. Причем внешний лишь активизирует внутренний …

 То  есть  и  с  этих  позиций  Россию не надо никуда толкать, не надо подгонять, тем более вздыбливать. Это – мощнейшая,  чрезвычайно  устойчивая, далеко не старая и вполне самодостаточная    цивилизация.  Именно поэтому  ее надо перестать дергать.  И прежде всего самим ее обитателям  -  она сама выберет для себя все, что  ей надо,  в спокойном и мирном взаимодействии   и с Востоком  и  с  Западом.  Главное,  и именно на это должна быть направлена государственная  политика    во всех областях ( в экономике,   в социальной  области,  в культуре, в образовании),   дать России  взаимодействовать с Востоком и Западом     естественно, то есть исходя из ее внутренних интересов и потребностей.

 Естественное, спокойное,  с полным учетом национальных интересов  взаимодействие с Востоком и Западом – к этому в общем –то можно и свести национальную идею,  уж ежели столь велика потребность такую идею формулировать.

  Далеко не каждая цивилизация (об отдельных странах и говорить не приходится )  может позволить себе подобную роскошь –свободное, спокойное взаимодействие.  Слишком уж велика,  как правило, вероятность  если не потери собственной идентичности, то уж, по крайней мере, деформация ее. Россия может себе это позволить - она доказала   это всей  своей  историей.  В  том  числе   и  смрадно-смутными  временами   90-х. И Восток, и Запад, приходя  в той или иной форме на эту землю, всегда оставались  на ней лишь постольку поскольку усваивались  Россией и начинали работать на нее.

Да, она может себе позволить, но почти никогда не позволяла себе эту  роскошь. А начинала почему –то суетиться, нервно  что-то примерять, заискивающе улыбаться в ожидании комплемента…  Одним   словом,  начинала терять свое лицо…

  И все потому то ей постоянно не хватало  собственно российского лидера. В 20-м веке  лишь ненадолго и единственный  раз  в лице Столыпина   мелькнула надежда, но лишь поманила,  а не сбылась. Ее лидеры несомненно были личностями неординарными, но собственно российским, то есть сочетающим в себе и Восток и Запад в  их полном взаимном прорастании,  был,  пожалуй, только  Петр Аркадьевич Столыпин.

 Сейчас, когда все границы сорваны  и  активизировались, потребность в таком лидере стала еще более насущной. Ибо  сегодня как никогда важно попытаться реализовать  российскую национальную идеи  - свободное естественное взаимодействие – то есть так  поставить управление страной, чтобы  любая идея, пришедшая с Запада или Востока, не превращалась в объект  копирования, а   лишь  стимулировала…

 Россия  обойдется  и  без   надежд  на   западный прогрессивный разум,   и    без   упований  на  возврат к консервативной мудрости Востока — она   вполне автономный  и самодостаточный  субъект  цивилизационной игры.  И в этой игре она,  сближаясь то с Востоком, то  с Западом,   будет  двигаться при этом  в  своем, особом  направлении, соответствующем ее дальним интересам.

  Сейчас, когда интенсивно подводятся  итоги  ХХ века,  часто указывают на то, что прошедший век наконец-то  доказал:    свобода и равенство вещи несовместимые,   и   связывать эти понятия может лишь  противоположная логическая  операция  - свобода  или  равенство. Потому что выравнивание  - это уничтожение индивидуального, а  оно и есть единственный носитель  свободы. Но этот результат (теоретически это было ясно еще  во времена Французской революции )  требует  и практического толкования – во всяком случае   такие  важнейшие   завоевания западной цивилизации  как права человека  и свобода слова, ставшие  ее символом и провозглашенные безусловным   и всеобщим благом,  прежде чем переноситься на российские земли  в западной  упаковке, должны,  быть оценены с точки зрения этого   или.   А именно:  может ли  абсолютное выравнивание прав и свобод  (прав на все,  свободы во всем ),  если рассматривать  ситуацию в перспективе хотя бы двух поколений,    привести к действительному раскрепощению индивидуальности  - к свободе.  Или же эффект  будет обратным, в лучшем случае   неопределенным.

 Заметим, что нигде, кроме России,   этот вопрос не только не будет  разрешен, но даже не будет  четко поставлен.   На Востоке – потому что там издержки  такого выравнивания еще не проявились с достаточной  остротой. На  Западе они   очевидны, но  он околдован, загипнотизирован своей свободностью, своей политкорректностью и ему понадобиться не одно  11 сентября, чтобы сверзнуться  с небес на землю.

 Нынешние  темпераментные   агитаторы за безусловную ориентацию на Запад с их призывом «проращивать в себе заглушенную веками рабства европейскую ментальность»(  проф. В. Кантор )  так же как их идеологические пращуры из 19 века  по –прежнему в  тех  же  петровских реформах видят лишь «глобальную корректировку  российского пути по европейской модели», а  в ориентации на Запад не больше не меньше, чем  «саморегуляцию  культуры».  И в этих  процессах     видят    лишь  неудовлетворенную  и в принципе не удовлетворяемую   внутреннюю   потребность России, проявление ее  скрытой сущности.

  Однако,  и постоянные  «корректировки»,  и  эффект  «саморегуляции»   куда  проще  и  разумнее   связывать         со    специфическим  положением  России  - на контакте мощной инертной толщи Востока и активного, разогретого массива Запада. Это контакт,   и сформировавшись, не может не срываться,   не активизироваться время от времени, снабжая возникшее на контакте образование  новыми порциями и вещества и энергии…

Что же касается  проращивания,   то  далеко не очевидно, что и где начнет прорастать:  нечто западное в России или что-то вполне российское на Западе. На начало 21-го   века   вопрос этот остается открытым. Так же как вопрос о том,   какое бремя  окажется более тяжким – века  «российского  рабства»   или 20-ый  век  западно-европейской  «свободы".

В  июле  2008 года  в статью  внесены  чисто  стилистические изменения,  исправлены  грамматические  ошибки.

И общая  телега   тяжела….

 

 Опубликованное в «Русском журнале»  «Введение в эпистемологию консерватизма» Михаила Ремизова (http://www.russ.ru/politics/20030117-rem.html ) в явной форме  идею взаимодействия  двух идеологий,казалось бы,     не содержит.Хотя  в статье говорится    и   о    сосуществовании  политических  эписистем,    и  даже  о     перманентности эпистемологической  революции.  С уверенностью сказать можно, пожалуй, одно : М.  Ремизов определенно  не ограничивается оценкой  либерализма и консерватизма  как  завершенных социальных концепций ( состояний).  А  представление о завершенности, особенно в России,    является, похоже, главной опасностью  на сегодняшний  день.  Как   для либерализма, так и для консерватизма. В том, что это действительно  так, убеждают не  только многочисленные январско-февральские публикации, но  и состояние обыденного сознания(если признать,  что интернетовские форумы, например, именно это сознание прежде всего  и характеризуют).

Учитывая, что интерес к проблематике  консерватизма вырос за последнее время  существенно, было бы, как представляется, весьма и весьма  полезно   взглянуть на эту проблематику под углом сосуществования   и взаимодействия   двух противостоящих   идеологий.

 

1.  Два гипотетических состояния.    

          Примем  в качестве   основы понятие « неопределенность», полагая, что   уж его-то нет  нужды  предварительно  определять, что именно через него проще всего  обозначить два   гипотетических  ( крайних, предельных )   интеллектуальных состояния, используя которые удобнее всего, как  кажется, вести речь о     реальных   либерализме и консерватизме.   Собственно, эта попытка   подойти к проблеме  от  вне -политического понятия    хорошо   укладывается в подход  М. Ремизова:

 «В каждый данный момент времени мы ощущаем, как за столкновением разных политических суждений скрыта противоположность разных принципов порождения суждений, несовместимость разных пространств достоверности. В этом смысле политической борьбе мнений логически предшествует  метаполитческая».

       Для одного  из гипотетических   состояний (чисто условно обозначим  его как левое) «неопределенность»    — это   основа  воззрений  на мир. Именно  из нее    следует принципиальный отказ и от  конструирования  реальности, и от попыток      определять  смысл всякого  понятия. Рейтинг этого состояния    всегда   растет  после  крупных  интеллектуальных потрясений. Так, оба  упомянутых отказа однозначно  следуют из крушения парадигмы детерминизма:  раз  конструирование  адекватного образа реальности    невозможно по соображениям принципиального  характера, то откажемся  от  всех наших  неумных претензий на обобщения  и ограничимся  своими частными, ситуативными  моделями.

Такого рода подход   вполне приемлем  и в принципе не опровержим. В его основе лежит постулат  ( а всякий  постулат есть предмет веры,  потому и не опровержим ) о неопределенности  бытия, как его    сущностной     характеристике. Но принявший  данную систему взглядов   должен быть последователен, то есть признать, что это— сугубо индивидуальная, частная  система, что она держится  на  вере  и потому  нет смысла кого-то убеждать в ее правильности  — нужно искать единоверцев.

    Очевидно, что это  состояние   является состоянием   крайнего, ярко выраженного индивидуализма. Но несомненно и то, что   этот(левый) индивидуализм —  крайне капризен, вял, и все потому, что слишком уж   замкнут на себя.  Нет сомнения, что  это  состояние - предельно подвижно и свободно.Всякая упорядоченность, структура мыслятся здесь  исключительно как   совокупность   счастливо совпавших   частных  внутренних     воль, устремлений   —  любое внешнее (коллективно в соответствие с какой-либо моделью  выработанное)  упорядочение  отрицается с порога. Здесь  совершенно естественно без  всякого напряжения приживается и  безграничная  политкорректность и  беспредельный мультикультурализм.

Это состояние, напитанное мироощущениями Гуссерля и  Хайдегера, Левинаса и Делеза, — состояние тотальной гетерогенности (неоднородность — как  форма существования неопределенности), когда ощущение  полной  самодостаточности охватывает значительные массы    частных лиц, когда  каждый —  в значительной степени  сам по себе, когда возможности  личности кажутся ей безграничными, но когда   реальная     сила каждой личности  особенно   ничтожна.

Это, конечно же, состояние  «необусловленного, непредвзятого» сознания — которое «ничем неуполномочено, лишено собственной прописки в социальном пространстве, абсолютно беспочвенно»— состояние «оторванности», «не-у-местности» и «этической неприемлемости»  духовных содержаний. Все   эти используемые М. Ремизовым характеристики здесь вполне уместны.  В том числе и в качестве  своего рода эвфемизмов понятия  «неопределенность».

 И наконец, это состояние вполне    можно  было бы  обозначить ремизовским «шизолиберализм», если бы не  безнадежность, которой переполнен этот хлесткий термин. Поэтому предложим более спокойное: «либеральная  истерия». Здесь все-таки есть надежда на излечение — на  творческое, продуктивное использование  вольницы, свойственной  этому гипотетическому состоянию,  — так милой российскому  сердцу.

Кстати, эту либеральную истерию и именно как гипотетическое состояние, прекрасно и полно описал недавно Д. Быков (http://www.russ.ru/ist_sovr/20030212_b.html), которого, между прочим, совершенно напрасно стегали на форуме ( эмоциональность !субъективизм !) за его эту экстраполяцию  в крайность — образ при таких операциях получается, естественно, искаженным, но зато  хорошо  высвечивается  суть.

  Второе гипотетического  состояния ( правое —опять-таки чисто условно ) можно было бы назвать    « консервативной невменяемостью» (а в жестком варианте — «консервативным кретинизмом»).Это -  царство детерминизма, и в основе здесь    также лежит свой постулат. Здесь понятие «неопределенность» — что-то из нецензурной  лексики..  Здесь единичный закрепощен — опутан крепчайшими  связями с остальными, а общество  представляет  собой плотную, гомогенную — почти    не раскристаллизованную  массу.  Здесь можно и нужно  говорить   о полной « предвзятости, обусловленности»   сознания.  И если М. Ремизов, используя шмиттовский  признак утопии(  несвязанность социальной жизни с пространством), называет непредвзятое сознание утопическим, то   в принципе ничто не мешает назвать   утопическим  и  сознание предвзятое, намертво впечатанное в  пространство — оно также окажется, в конце концов, «беспочвенным, абстрактным, пустотным»  и, следовательно, нежизнеспособным. Советское  сознание  - тому  впечатляющий  пример …

 Несмотря  на  тотальную связанность    единичного с другими, представление  об  индивидуализме нисколько  не противоречит  этому   гипотетическому  состоянию, потому что свойственное последнему  самоограничение  вряд ли можно представить   без крайнего индивидуализма. Единичный мыслит здесь себя настолько самодостаточным, что в ограничении  себя не видит   покушения на свое « я»— для  комплексов  здесь  просто нет оснований. Более того, этот  симпатичный  индивидуализм   и вовсе   не кажется индивидуализмом — он   деятелен, мужественен, ответственен  и, кажется, даже способен признать, что истинной  почвой для  его существования   является  все-таки сообщество  других.

 2. Развитие — как непрерывное  «падение».

 

Дистанция   между    двумя  этими  состояниями огромна и   в то же  время  — исчезающе мала.Ведь оба  состояния следует признать  на редкость нетворческими( в широком смысле  слова ). Со вторым  в этом смысле все вроде бы понятно —    единичный,   жестко повязанный  обязательствами, нормами, правилами, заповедями, традициями,    ничего путного на свет не произведет. Но можно, наверное,   согласиться  и с тем, что    тотально раскрепощенный, освобожденный от всяких обязательств  единичный   далеко  уйти от   повязанного страдальца  все-таки   не сможет. Да,  выработка стереотипов, лежащая в основе  предвзятого  сознания  с его иллюзией  обладания реальностью  на самом деле отделяет от нее. Но и полный отказ от стереотипизации   ( то, что можно назвать стереотипом неопределенности )  не сулит ничего хорошего, поскольку не объединенные в систему  взгляды   лишаются деятельного  начала. И все  творчество  здесь, скорей всего, сведется  к перепевам —  к изобретению колеса. И это  в лучшем  случае.  Потому что значительно вероятнее  какие-нибудь вдохновенные   пляски вокруг маркиза де  Сада  или что-то в этом роде ….

    Опираясь на   характеристику  двух  этих гипотетических  состояний, напомним  теперь об одной простенькой, но чрезвычайно емкой  модели.

   При ходьбе, как известно, человек   находится в состоянии  непрерывного «падения» — то влево, то вправо. Он потому  и движется, что  « падает» —покачивается.   Общественное развитие     тоже  можно представить как непрерывное «падение» —то в сторону  либеральной крайности, то в сторону  консервативной.  Именно    в  сторону, а  не  в саму  крайность. Именно   «падение» —   контролируемое   смещение, наклон, а не   очертенелый, с  выпученными  глазами  улет  в крайность.

       Эти элегантные  покачивания от «непредвзятого состояния»   к «предвзятому»   и могут обеспечить  плавное, всеми желанное и   всех   устраивающее  —      развитие   с  опорой   на  традицию.   То есть  самобытное  совершенствование (страны, региона, личности ) с  опорой   на общие  достижения  цивилизации; но не  на вольные импровизации отдельных субъектов, их групп и объединений.   Это то, что в общем-то   нужно. И цивилизации в целом, и  отдельным странам  и отдельным  их регионам и, наконец,  отдельным единичным ( ведь они  так же  «покачиваются», хотя  кто-то  и успевает иногда в мгновение ока сигануть из оголтелого либерализма  в непроходимый консерватизм и   вернуться обратно).

    Здесь нельзя не отметить, что мангеймовское представление о традиционализме как «чисто психологическом…    стремлении отбросить любые нововведения» (см.http://www.russ.ru/politics/20030128-bir.html)  следует принимать  все-таки как упрощенное. Так как  оно  выталкивает традиционализм на задворки, представляет его как силу совершенно не творческую, злобно-мстительную. В то время как традиционализм—  это прежде всего банк данных национальной духовности, ее геном, если угодно, — то, на чем только и может формироваться  национальная элита.  Если под элитарностью, конечно, понимать  не уровень образованности(хотя предполагается и образованность), не уровень интеллектуальности (хотя предполагается  и она), не уровень материального  благополучия (хотя и оно   отнюдь   не помеха)  …. А   прежде всего  способность   концентрировать  в  сознании  исторический опыт социума (мирового, национального, регионального).   И  владеть  этим опытом.

Эта   способность  и дает    право  оптимизировать  долю неопределенности в обществе.То, что ныне  порой называют  «тягой к феодализму»   вполне  можно понимать  как стремление  к ясности,   к определенности.  Сегодня  равновесие между возможностью   б ы т ь ( консерватизм, полная определенность) и возможностью   б ы т ь   и н ы м   (  либерализм, полная неопределенность )   явно нарушено.  Назначение  элиты  — чувствовать и поддерживать равновесие. Она   терпит поражения всякий раз, когда   забывает об этой    своей обязанности. Она   восстает, когда вдруг  вспоминает об этом своем   назначении.

    Только опирающаяся на традицию  элита   и способна, видимо, установить  с «неопределенностью»      вполне прагматические отношения... Когда  последняя  перестает быть сущностной  характеристикой  бытия и превращается  в некий  пикантный атрибут   реальности, в   ее свойство, с которым  нужно  считаться, которое  нужно учитывать (ну, например, не обольщаться   сконструированными  моделями ), которое  нужно просто признавать— научиться    существовать   в реальности,   что так и останется  до  конца непонятной.  И очевидно, что пред этой  бездной неопределенности устойчивое, без страха существование возможно    т о л ь к о   при опоре на  традицию.Опираться попросту больше  не на что И более того, за всякой попыткой  отказаться от этой опоры  всегда будет стоять страх перед реальность.Стремление прикрыться безграничной свободностью  и необусловленностью, если разобраться,   и есть  одна из самых распространенных (и самых иллюзорных ) форм защиты от этого страха.

 

З. Взаимодействие и сотрудничество

 

      Заявленная  выше модель есть  модель  активного   взаимодействия   консерватизма и либерализма. Противопоставление либерализма и консерватизма   рано или поздно, но, видимо,  придется  признать  совершенно  непродуктивным, неестественным  и, главное, бесперспективным делом. Два эти типа миросозерцания  пора   всеми средствами понуждать к взаимодействию и взаимообогащению. И   говорить при этом  есть смысл вовсе не о синтезе, не о чем-то целостном и качественно своеобразном, а именно о сотрудничестве  двух идеологий, пытающихся совместно, с противоположных,   а то и исключающих друг друга сторон охватить реальность: выработать  пусть    ситуативный, но   адекватный  взгляд на нее.

Те совершенно справедливые  претензии к   господствующей  сегодня  в России форме либерализма, которые собрал, например,   С. Бирюков   (  болезненно- критическое отношение к государству, доведение до абсолюта принципа плюрализма, признание морали сугубо индивидуальным делом, отказ от признания одной из конфессий в качестве государственной и даже традиционной ),   как раз и взывают   к   взаимодействию    — к     консервативной корректировке  всех этих установок.

   С этих позиций  весьма  странными  могут показаться попытки (неважно со ссылкой на  Хантингтона или нет ) превратить понятие «сохранение» в базовое при анализе   консервативной   проблематики. Консерватизм  нельзя  все-таки   сводить  к реакции  на либерализм  — неэффективна и обратная операция. Поскольку  и там и там чисто идеологическое  противопоставление, уничтожающее созидательные возможности  обеих  идеологий и развивающее   только одно —их  непомерные претензии на абсолютное знание.   Реакцией  может быть, по-видимому, лишь опосредование   избыточно либерального      содержания консервативным. Сменяющаяся со временем  новой реакцией — опосредованием  уже избыточного консервативного  содержания  либеральным_ Это —направление развития  и взаимообогащения. И  единственное, скорей всего, направление, ведущее(  в совокупности этих «качаний» ) к социальной истине.

Сегодня, во всяком случае   для России,   такая стратегия может оказаться  главной. Великая  российская  революция, увы, столкнула нашу страну в крайность    совершенно дикого и, казалось, непреодолимого консерватизма ( определенности  —на века, обусловленности —без  границ). Именно потому было в какой-то степени оправдано то резкое, убийственно  жестокое   выгребание   в сторону либерализма, что было осуществлено  в последнее десятилетие  ХХ века. Будь либеральный  крен  90-х   слабее    –     нас всех    непременно снесло бы  обратно.  Сначала в объятия к Зюганову, а затем  далее со всеми остановками. Конечно, если бы  во главе страны стоял тогда человек  более вменяемый и хотя бы немного  склонный  к  рефлексии, жертвы  могли  быть и меньше. Но, где их взять, вменяемых  да еще с рефлексией ?  Для  их появления ведь  тоже нужна  среда  элегантных «покачиваний», спокойной  сильной  конкуренции. 

  Сейчас, когда из  паралича советского консерватизма удалось  (и кажется  необратимо ) выкарабкаться, очень важно выстоять перед угрозой массовой либеральной лихорадки: жизнь и благо частного человека выше интересов государства. И  общество постепенно  осознает, что стравливание   двух этих   совершенно  немыслимых  друг     без  друга   сущностей (частного  человека и государства) по меньшей мере  неумно. Отсюда  и усиление  консервативных тенденций. Грозят ли они возвратом ? Сегодня, кажется, уже нет.  Хотя бы потому, что    центр  тяжести российского общества  сместился все-таки  в середину... 

Конечно, потребуется  несколько  свободных  поколений, чтобы  страна  обучилась бы этой изысканной  (через последовательность  контролируемых отклонений)  манере движения  (если, конечно, она не улетит  опять в одну из  крайностей ).   Но такой  результат   ни консерваторы, ни либералы       отдельно     друг от друга  не получат. Он  возможен, судя по всему,   только   как    совместный. Поэтому  хотя  отпетые консерваторы и стали входить  в моду, либералам  вряд ли  стоит  без сопротивления оставлять  свои позиции.   Серьезные консерваторы это, скорей всего, понимают. Серьезность  их  консервативных намерений  и следует оценивать, наверное, по   степени их  терпимости к либералам.

  Если  либералы  и консерваторы  не расплюются  окончательно и освоят процедуру взаимодействия, то  тогда    реальный  смысл  могут обрести  и такие  сильно поблекшие за последнее время  понятия   как «постижение истории и ее логики» или  «конструирование реальности». А  вера  в планы Творца  не будет  исключать возможность   корректировки этих планов(естественно, тончайшей  и  строго в рамках  парадигмы  деизма ).И тогда  уж, конечно,  революция  на взаимовыгодных основаниях  соединится  с эволюцией.

    Сейчас вряд ли надо   спешить     что-то  консервировать  —постсоветскую  Россию…, Советский Союз...,  Российскую   империю... Но  в  каждом  из этих      состояний  российской государственности, социальности, духовности    можно найти  то, что достойно консервации —   что  нужно выделить, сберечь  и развивать …Тогда, возможно,  и  грань  между консерватизмом и традиционализмом (http://www.russ.ru/politics/20030204-shim.html) покажется не такой уж и фатальной — последний, как опосредованнный  реальностью, утратит свою мифологичность.

  Тот момент, что крайние  формы  либерализма могут мыслиться только как состояния гипотетические, что  они нежизнеспособны, малокровны  и потому бесперспективны, очень хорошо почувствовали наши шестикрылые серафимы, открыто заявив о  «губительной скованности  равнодушием» нашей нынешней «катастрофной элиты».    Суть же  их  меморандума    свелась  по существу к призыву  именно опосредовать  наш либерализм консерватизмом. Хотя  прямо об этом  там не сказано, но  в отдельной статье Александр Привалов (http://www.expert.ru/forums/viewforum.php?forum=646&267) говорит  в общем-то  о взаимодействии(хотя и использует более осторожную терминологию— сопряжение)   – о назревшей необходимости «вменяемым либералам»  и вменяемым  консерваторам»   впрягаться  в   общую российскую  телегу. Впрягаться  несмотря  на все  (и совершенно мотивированные) страхи, связанные с  дурной репутацией собственно  российских форм консерватизма.

  И нельзя  не согласиться с А. Приваловым, что именно последний московский  теракт активизировал    консервативные настроения. Они  зрели подспудно, метастабильно, и нужен был  резкий внешний    импульс, чтобы кристаллизация  началась. Уже в самом конце октября, когда  наша публика, еще сладострастно подхихикивала Парфенову,    нельзя  было   не заметить  совершенно  новой реакции —такой, как  энергичный  призыв Л. Радзиховского  создать   партию Норд Оста. Но потребовались  все-таки недели…И  сейчас процесс кристаллизации    продвинулся  настолько, что  уж стали  возможны сделанные без всякой оглядки на либеральную прорву   заявления, немыслимые еще полгода назад:. «Никаких прав у человека нет; у него есть свобода - и суровейшая обязанность так эту свободу ограничить, чтобы не вредить свободе ближнего» ; «стране, где само слово совесть (со-весть) обозначает совместное, общее знание, нельзя было долго втюхивать, что плюрализм выше различия между добром и злом»; «общедоступные медиа …в России должны быть такими же, как во всем мире, то есть немыслимо по сегодняшним нашим меркам консервативными»…

Идея со-вместного,  со-вестного     освоения  реальности      у  А. Привалова     была  не только сформулирована  —  им   была  названа     конкретная технология, способная  сделать такое освоение действительно  реальным  —   корпоративная   добавка  к парламентским  формам   управления(  как бы вослед  посильным  идеям  А.И. Солженицына, хотя  и с опозданием    почти на  два десятка  лет )….

Взаимодействия и сосуществование…  Сегодня это сугубо практический  вопрос. Без признания  этого, без серьезных размышлений над  этим  никакого консерватизма в России, увы, не будет — будет   примитивный   антилиберализм. Это, как кажется,  основная опасность, которая подстерегает  нынешних активистов из журнала  «Консерватор».  С деконструкции  либерализма, осуществленной  ими, можно, конечно,     начинать. Но на ней не в коем случае нельзя останавливаться …  И им вряд ли удастся поспособствовать формированию ""постстабилизационной" идеологии, идеологии консервативного прорыва в будущее»(Е. Холмогоров), если они ограничатся  лишь разработкой   противоположных либерализму взглядов на современные события и явления — из  грызни, осененной даже самыми чистыми намерениями,   ничего  дельного  не родится.

Но  успех  определенно   будет сопутствовать им, если  они  рискнут  почти полностью обратить  свои взоры    в прошлое -  на  выискивание, очищение и реставрацию  традиционных для  нашего тысячелетнего  государства ценностей( надличностных, естественно).Если им удастся   осуществить « политику мысли, ориентированную на возобновление истоков и констант российского цивилизационного опыта» ( http://www.russ.ru/politics/20030214-rem.html).Такая, последовательно а-политичная   линия  только и принесет успех.

В порядке  заключения.

           Происходящее   ныне   вокруг Ирака  как нельзя лучше характеризуют   особенности взаимодействия либеральных и консервативных тенденций. На этот раз уже в отношении мировой ситуации в целом. Есть  общее ощущение, что  мы являемся свидетелями событий, которые надолго определят судьбу  мира  —что  мы  оказались в точке   бифуркации(раздвоения ).Сейчас  у цивилизации   еще есть возможность  выбрать, куда идти. Через месяц – ее может не оказаться.  И дело не в Хусейне, дело, естественно,   в США.  Если  они  все-таки   начнут сводить счеты с Хусейном  без санкции ООН, то есть рискнут повторить   свои подвиги в Югославии, то   изживать последствия этого мирового  кульбита в либеральную крайность придется очень долго  и ценой громадных  жертв.  А это— именно  либеральный по сути своей выверт, рецидив  либеральной истерии у  отдельно взятой    страны,   возомнившей  себя абсолютно  свободной  от всех остальных, пожелавшей отбросить все свои обязательства  и захотевшей  помнить только о своих  правах и свободах. Ситуация, правда, отличается   от ситуации 1999 года.  В Европе  «ковбои» уже   давно отцарствовали, и   потому она, кажется, сумела  отрефлексировать  косовское безобразие, то есть   трезво оценивает возможные последствия нового  американского  сумасбродства.  А вот  США, которые так  долго демонстрировали  совершенно филигранную технику  движения посредством  «качаний» (в их национальном, республиканско-демократическом    варианте ), похоже,  не сделали главного вывода из своей сентябрьской  трагедии  и никакого интереса к критическому  восприятию  своих действий  так и не обнаружили.  И  хуже  того, судя по всему,   собираются повторить клинтовскую  выходку —  самортизировать свои внутренние  неурядицы    раскачиванием   всего мира.

 

2003 г.

 

   В  О  З  В  Р  А  Щ  Е  Н  И  Е.

 

Процесс самопереопределения   российской   власти, начавшийся   практически сразу же   после отставки г. Ельцина, вступил, кажется, в   активную фазу. Операция «Юкос», которую  вполне можно  было принять  за начало  активных действий, судя по всему, была  лишь разведкой боем,  своего  рода  проверкой ситуации в стране на  стабильность. Она-то  и показала,  что сложившиеся в России  обстоятельства  ( как  внутренние,  так  и    внешние) наконец-то допускают   действия властей, независимые  и подчиненные исключительно долгосрочным национальным интересам.

Энергичные сентябрьские инициативы  президента  Путина можно считать  естественным продолжением  его  прежних и казавшихся не  в меру осторожными действий. Трагические события  на  Северном  Кавказе  не были здесь, скорей  всего,   ни причиной, ни даже  поводом   и повлияли  только на  объем и  интенсивность предложенных  новаций — при  иных обстоятельствах последние были    бы просто  растянуты  во  времени. 

 Эти события  заставили действовать  в  ускоренном  режиме,  что, естественно, повышает  вероятность ошибок. Выбор  оснований    для  анализа   любой ситуации всегда  по  сути  своей является   задачей  вероятностной, поскольку  даже    самый мощный экспертный  аппарат не  способен свести  на нет элемент  угадывания.  Но  если  при   неспешном, осторожном разглядывании проблемы ( как  было, скажем, в первое  четырехлетие )  в  таком  угадывании  возрастает доля  ошибок  первого  рода (истина принимается  за  ложь—  любое решение кажется недостаточно надежным,   недостаточно  адекватным  реальности  и откладывается, а самым  надежным оказывается  бездействие), то  ускоренный режим всегда провоцирует ошибки   второго  рода (ложь  принимается  за истину), увеличивая вероятность  соскальзывания   в  очередной  тупик.

Понятно,   что  нельзя  слишком  уж  расширять  доверительные  интервалы—  семь  раз  отмерить  и  все-таки  не отрезать. Ничем  не  лучше и  другая  крайность: зауженный интервал доверия и, как   следствие — перманентное перекраивание, перешивание  и перепарывание. Понятно,  что  существует  и некий оптимальный уровень надежности, когда грубые просчеты уже  практически исключены,   а  активные действия  еще  возможны...

  Увы, но   действительно  надежной является лишь  оценка с  учетом общей   перспективы   развития, то есть то, что   держится   на самой ненадежной  из основ —на  экстраполяции  в будущее. Но    серьезные ошибки    в   том же реформировании   власти  и в  самом  деле можно  свести  к минимуму,  если  правильно  оценить  направление  развития России. Хорошо  также  известно, что при прогнозах  определенные преимущества  получает  тот, кто  пристальнее вглядывается  в  прошлое—  это  особенность  всякой  экстраполяции...

 

   Из всего  этого следует,  что безусловно верной    оценки сентябрьских  инициатив   президента Путина не  существует  в    принципе, поскольку она    сильнейшим образом зависит от  оценки прошлого России и общей  перспективы ее развития... Нельзя, например,  разрешить проблему   избирания-назначения  губернаторов, не  отвечая на вопрос, что  есть  Россия  сейчас и  какую  роль  ей  предстоит  сыграть  в  ближайшем  будущем. Причем  ответ на  первый  вопрос  будет  всегда и ответом   на  второй, даже если последний  явно  не сформулирован.

                                   Возле русской  идеи

  Россия  сформировалась  на  контакте  западной христианской цивилизации, внедрившейся в мощную нехристианскую толщу. Она стала  Западом Востока,  или Востоком  Запада, и   нет сегодня  возможности выделить   и усилить в ней  что-либо  сугубо восточное  или     сугубо западное.  Россия, конечно же, не мыслима  без их контакта, но она   и  почти  полностью  изжила в себе их  —необратимо ушла и от того и от другого. Все собственно восточное переработано и существует в каких-то исключительно  специфических формах. Все же собственно западное  потрачено, израсходовано на это преобразование.   И так —  с каждой очередной порцией западного:  оно   бесследно исчезает, растрачиваться  на преобразования и совершенствование  того, что было когда-то  восточным, но давно уже стало   российским. Поэтому  у  России нет нужды  под кого-то  «делать себя» —нет нужды превращать свое бытие в перманентно «проектное». Достаточно,  действительно, «просто быть».    И в этом смысле   чисто почвенническую  идеологию( «все русское «вытекает» из самого себя» ) вполне  можно  признать  адекватной. Если, конечно,  отбросить ее примитивный изоляционизм, если под  русским понимать не данное, а возникшее и продолжающее возникать…

 В  рамках евразийской  модели  процесс становления  России выглядит   несколько   по-иному: то, что существовало на пространстве России, под воздействием внедрившегося западного массива,   не подверглось преобразованию, а  только сплавилось… Эта поликристаллическая целостность и есть евразийская Россия – не изживший,  не утративший себя, законсервированный  в России Восток.  Внешне   это   кажется полной противоположностью прозападному  варианту  — Россия  как   не развившийся  эмбрион Запада, как  зерно Запада, упавшее на  почву, слишком  уж  затоптанную татаро-монгольскою конницей.   Но  это только внешне, поскольку оба подхода в определенном смысле очень близки—  и тот  и  другой   категорически отрицают генетическое своеобразие  России и  в  конце концов  обречены  на  безуспешный  поиск специфических «генов», контролирующих   западное ( восточное) развитие.

Можно, например, говорить о  характерном для России и восходящем   к  Востоку «приоритете  духовных и коллективистских начал, отличных от западного индивидуализма и  меркантилизма». Но  можно вести речь   не  только о  тривиальном,  плохо дифференцированном коллективизме, но и  о коллективе  как   структуре осуществленных и выразивших себя индивидуальностей,  то есть  о восточном,   но преобразованном западным воздействием.  

И  так  во  всем...  Поэтому Россию не надо куда-то подталкивать,  подгонять.   Это   устойчивая,  далеко не старая и вполне самодостаточная    цивилизация.  Ее надо перестать дергать   и  дать ей  возможность взаимодействовать с Востоком и Западом       естественно, то есть исходя из  внутренних интересов и потребностей. К  такому взаимодействию  и можно   было  бы свести   нашу национальную идею, коль скоро так велика потребность ее сформулировать.

  Далеко не каждая цивилизация (об отдельных странах и говорить не приходится )  может позволить себе подобную роскошь – свободное, спокойное взаимодействие с иным.  Слишком уж велика  вероятность  если не потери собственной идентичности, то уж,  по крайней мере, деформации ее. Россия может позволить—она доказала это своим историческим опытом. И Восток  и Запад, приходя  в той или иной форме на эту землю, задерживались здесь лишь постольку, поскольку усваивались Россией и начинали работать на нее.

Да, она может себе позволить эту  роскошь.  Но,  увы,  почти всегда начинала почему –то суетиться, нервно что-то  примерять, заискивающе улыбаться в ожидании комплемента…  Одним словом начинала терять свое лицо…

   Возникнув в результате горячего контакта  Востока и Запада, Россия соединила  в себе огромные запасы  энергии, обнаружила   исключительную генетическую мощь и является   потому  вполне автономным и самодостаточным субъектом  цивилизационной игры. В этой игре она сближалась и будет сближаться то с Востоком, то  с Западом, перемигивалась   то с тем,  то с  другим, но   двигалась  и  впредь будет  двигаться на свой  манер— по-своему разрешая  любую из  возникающих проблем.

   Одним  из  итогов ХХ  века, к примеру,  вполне   может быть названо  ощущение,  что    свобода и равенство —сущности мало совместимые, и их   взаимодействие   передается   совсем другой логической операцией  — свобода или равенство.  Если   это ощущение не  только  эмоциональная  реакция на  зверства прошедшего   века,  но и   отражение   скрытой доселе  особенности  реальности, то такие  важнейшие  завоевания западной цивилизации  как права человека  и свобода слова, ставшие  ее символом и провозглашенные безусловным   и   всеобщим благом,  прежде чем переноситься на российские земли  в западной  упаковке, должны быть оценены с точки зрения этого   или.   А именно:  могут ли  абсолютизированные  права и  свободы    привести к действительному— творческому  и  равному— раскрепощению индивидуальности.  Или же эффект  будет обратным, в лучшем случае   неопределенным… В обозримом будущем нигде, кроме  России,  этот вопрос не только не будет  разрешен, но даже не будет  четко поставлен.   На Востоке – потому что там издержки  такой  абсолютизации еще не проявились с достаточной остротой. На Западе  они  уже  очевидны, но Запад, вне  всякого   сомнения,  впал  в  прелесть — он околдован, загипнотизирован своей свободностью и политкорректностью, и ему понадобиться не одно  11 сентября, чтобы опомниться…

 Нынешние  сторонники  ориентации на  Запад призывают «проращивать в себе заглушенную веками рабства европейскую ментальность»( проф. В. Кантор ),   в петровских реформах, например  по –прежнему, видят лишь «глобальную корректировку   российского пути по европейской модели», а  саму  ориентацию на Запад  относят к    явлениям «саморегуляции  культуры»,   в которой находит выражение   неудовлетворенная  внутренняя   потребность России, отражается  ее   скрытая сущность.  Но    далеко не очевидно, что и где начнет прорастать: нечто западное в России или что-то вполне российское на Западе. На начало  ХХI  века  этот вопрос остается открытым. Также как вопрос о том,   какое бремя  окажется более тяжким – века «российского  рабства»   или ХХ век   европейской    «свободы»…

                   Экстраполяции     А.С. Панарина   

В    основе  оценок   Александра Сергеевича   Панарина (заметим, что приведенные выше соображения    легко  подверстываются к ним)  заложены две внешне мало совместимые  позиции: идея  высокого  Просвещения,  давно  уже, по  общему мнению, изжившая  себя  в   собственных издержках, и идея  церковно-государственного сотрудничества,  так же давно превратившаяся, казалось бы,  в  антипод   всякого просвещения.  Но возможно, что именно это вызывающе парадоксальное  сближение  как раз и позволяет А. Панарину   выстроить  для  России экстраполяцию, схватывающую самую  суть ее тысячелетнего существования  в мире...

По  мнению А. Панарина,  в   западной  идеологии  все более популярным  становится  представление, что«юридический и моральный закон, ответственность за содеянное, непреложность нормы», не являются   универсальными  и могут рассматриваться теми, кто оказался  на  социальном  верху, как «нечто, в принципе «обходимое»». Эта  тенденции не только     усиливается, но  и обретает все  большую  агрессивность по отношению   к тем, кто остался по другую  сторону—стесненное, разминувшееся  с успехом  существование, бедность становятся «тягчайшей  уликой», «свидетельством антропологической недоброкачественности», превращаются в  объект «безжалостного рыночного отбора».  Все это   и может, по мысли  А. Панарина, решительно переопределить  основное современное     противоречие: не противостояние цивилизаций ( Запад-Восток, Север—Юг) ожидает нас, а «перманентные гражданские войны новых богатых с новыми и старыми бедными».   США в них предстанет   «глобальной диктатурой богатых», а Россия   не  просто обречена  на роль  ее  соперника —  «сверхдержава бедных», «глобальная диктатура  обездоленных», — но  и  является   единственным   претендентом на эту роль. Понимание этого на  Западе  и есть основная причина современных  атак  на Россию—в ней видят главного «носителя протестной солидаристской этики», нерастраченную    способность   ее  народа  «подняться выше критериев морали успеха» воспринимают как наиболее  опасное  покушение на западные  устои.

 Несомненно, что понятие   бедности А. Панарин  трактует в своих построениях   расширительно —  как  неуспех и,  может быть, даже  как  сознательный  отказ от  чрезмерного  успеха, как  самостеснение  в успехе.   Во  всяком  случае  в той бедности,  о которой  он  ведет  речь, не  чувствуется ущербности.  Она  у него отнюдь не падение,  а  восхождение —  бедные  у него  из той  же  категории, что нищие  духом Нагорной  проповеди.

   Возможность  стабилизации  земного сообщества связывается А. Панариным исключительно  с возрастанием роли  людей « согласных довольствоваться немногим и переставших мерить себя критериями успеха», что,  в  свою очередь, станет возможным  лишь  под влиянием  той  духовной  традиции, которая способна, умеет, научена  разводить  по  полюсам   достоинство   человека  и его успех. То есть  русской духовной  традиции, по-прежнему   остающейся и «единственной светской альтернативой достижительной морали», и, может  быть, последней  средой (европейской по  своей  природе), в которой еще   можно  противостоять «умышленному, намеренно оскверняющему» примитивизму,  избыточной приземленности, воинствующей  неидеальности.

Истинной    опасностью  для мировой цивилизации по А. Панарину   является отнюдь не восточный фундаментализм, а западное позитивное мышление с его предельно индивидуализированным эмпиризмом и сытым самодовольством. Именно  в противовес  этому мышлению, с последовательно   просвещенческих позиций  он и определяет модерн как  «перманентную способность … к критическому самоизменению  на основе беспокойной, обращенной на себя рефлексии», лишая, таким образом  Запад  узурпированного им права оценивать  свой  путь как непогрешимый. Современные  же  «модернизационные» тенденции    Запада  воспринимаются А. Панариным  как фактически контрмодернистские, все  больше   тяготеющие к«свертыванию вложений… в общую инфраструктуру роста». Хотя  всего лишь полвека  тому  назад, по его словам,    проект  Просвещения     еще  доминировал на Западе  и  вел к «модернизации модерна» — «к замене индустриального общества постиндустриальным». Но такой  переход    был не мыслим без   «аскета постиндустриального профессионализма, самоистязающего себя в творческом поиске» и  неминуемо  вел  к тому, что  господствующие позиции  в обществе  перешли бы  в конце концов «к классу интеллектуалов, труд которых решительно выходил за рамки эквивалентного рыночного обмена». Все это   могло иметь  своим следствием изменение самого  статуса  производственного  предприятия  — трансформацию  его   в нечто похожее на «самодеятельный  демократический полис».  А вот  такой демократизации   и  социализации (  уже не под  какую-то  отвлеченную  идею, а   исключительно из  требования повышения   эффективности производства)  ни  власть, ни  бизнес допустить   естественно   не  могли и  ответили  «контрнаступлением рыночной среды», своего  рода «возвращением к модели «чистого капитализма»  XIX», благо  этот антисоциальный  маневр легко можно было  представить  как   социальную программу — как  программу расширенного потребления.  Таким образом, Запад отказался от  возможности  развития  в интересах большинства, от перехода к  более  сложной ступени  демократического существования и  предпочел, зафиксировав     достигнутый уровень демократии, сыграть   на  понижение — вложить все в  потребительский инстинкт.

Этот либеральный  маневр последней   трети  ХХ   века    А. Панарин      и  называет контрмодерном ( консервацией  модерна),   считая, что  именно  на него «обиженная  периферия»  и реагирует   сегодня «стилизованной  архаикой», которую он считает искусственной, паразитарной  и  работающей  в  конце концов на контрмодерн —обслуживающей  его экспансивную  идеологию. Истинно   же модернизационную позицию он  связывает с  сопротивлением   и   силам консервации модерна  и  силам неоархаической реакции на него,  а именно — с  «творческой   реинтерпретацией модерна», которая,  по его  мнению может  быть осуществлена   исключительно  в странах   периферии.   И Россия оказывается   страной, наиболее заинтересованной  в том...

Итак,  не   либеральное завершение  истории, не  консервация достигнутого состояния в интересах избранных, а просвещенческая коррекция—  переопределение  модерна  в  интересах большинства. Такова экстраполяция Александра  Сергеевича Панарина.   Так  им  понимается  перспективная  задача России  в  ХХI   веке  и именно под  эту  задачу  он предлагает  вырабатывать позицию  по отношению  к Европе — «не борьба за новое «жизненное пространство», а совместная борьба за новое жизненное время». А это  значит  — не  плестись за  Европой, не лезть в нее, а сотрудничать   на равных и  даже  оставляя за собой инициативу.

Такие оценки легко свести к сильно выраженной патриотической восторженности, если  бы они не основывались на анализе идентичности  России, которая  —  и это особенно  энергично подчеркивается А. Панариным— «с самого начала носила не натуралистический характер, не довольствовалась наличностями этнического, географического и административно-державного толка, а являлась по преимуществу ценностно-нормативной, духовной», а  в  пятнадцатом  веке окончательно  определилась в  форме «народа — защитника православного идеала, который больше некому охранять».  Привязанность  к  идеальному, защита  идеального от  посягательств, сбережение  идеального  и  соответствие  ему…  Эти особенности действительно  сформировались и укрепились в многовековой  борьбе за  совершенно  конкретное  идеальное — за Православие, за Святую  Русь.  Но   в  конце концов  эти ценности обрели самостоятельное  существование— стали свойствами народного  духа.  Их  и  в самом   деле  очень легко свести    к отсутствию чувства  реальности. Но в них, как  ни  странно,  может  быть  и   шанс человечества,  поскольку постэкономическому человеку, настаивает  А. Панарин, как раз  и нужна   прежде  всего эта  установка русской культуры — дух выше материи.

 В  российском  смиренном и упрямом  предстоянии   пред  идеальным, возможно   и заключено  истинное  чувство реальности, та его   форма, с которой легкомысленно   разошелся  Запад, затравленный  либерализмом и поставивший на   «естественное состояние» человека—  поспешно объявивший все общественное « химерами старого авторитарно-традиционалистского и тоталитарного сознания», соблазнившийся   дурной  простотой интересов, отделенных от ценностей,  и   явно не видящий страшных  последствий начавшегося вытеснения «свободы личности (разума) “свободой инстинкта’’».  

В  стремительном  укреплении на Западе позиций  естественного, асоциального   человека  не последнюю( если  не  решающую) роль   сыграло, по мнению  А. Панарина, то  обстоятельство, что «на основе светского, религиозно-остуженного сознания экономические мотивы в конечном счете неизбежно торжествуют над альтруистическими и гражданско-солидаристским».  Собственно  идея преждевременности разведения государства, гражданского  общества  и церкви  здесь  уже   высказана, хотя пока она  и может    воспринята как    отступление    в  средние века   или, по крайней  мере, к  идеям В. Соловьева (  необходимость  коррекции светского   разума теократией — «влиятельным духовным сообществом, отстаивающим постматериальные приоритеты от имени Божественного авторитета»).  Но панаринская  идея  преждевременности секуляризации   есть  идея просвещенческая  и основана она  на  мужественном  признании, что    надежды    интеллектуалов  на  некую «динамическую творческую общность»,  с ее «высшим духовным  синтезом»  в качестве  замены  церкви  так  и не оправдались. Поскольку    не удалось « вытеснить экономическую мотивацию, ориентированную на голый практический результат, мотивацией самовознаграждаемого творческого духа» — «светская интеллектуальная “церковь”, призванная укротить гедонистический дух эпохи, так и не состоялась".

 Однако  этот   печальный  результат  не означает  для  А. Панарина стратегического   поражения   Просвещения,  а является лишь указанием  на   одно — постиндустриальное общество не состоялось лишь как “церковь верхов», и  идея церкви теперь  должна вернуться в  общество снизу: «страдающая и сочувствующая церковь бедных — вот истинное основание “постэкономического” и “постиндустриаль­ного” общества»…

Итак,   в   своей экстраполяции для России А. Панарин  подтверждает   ее  особую  роль в истории цивилизации,  но возможность  сыграть  эту  роль связывает   с     отказом  от «либеральной дихотомии — “гражданское общество — государство”». И предлагает возвращение   к     триаде: «церковь — государство — гражданское общество.»  И следующим  образом формулирует основное   социальное  противоречие современности   —« столкновение не “демократии и тоталитаризма”, а экономического тоталитаризма и духовно-религиоз­ного фундаментализма».

 Такую позицию  очень   легко представить как анохронизм. Но  ведь    по  существу  А. Панарин утверждает  одно: осуществленная секуляризация   общества  была  не достижением,  а     социологическим просчетом. Цивилизация попыталась освободиться от  власти трансцендентного, но  это  освобождение было преждевременным, чрезмерным —  оно  было  освобождением подростковой  по существу   цивилизации, возомнившей  себя взрослой.

Панаринский  «анахронизм», таким  образом,   превращается в    трезвую  оценку  нашей, запутавшейся в  собственных  соплях цивилизации: время  освобождения  от  начал  мистических, от  власти запредельного для нее еще   не  пришло. И это  не  тактический  ход —  это признание цивилизационной  ошибки. И по существу — единственная  нормальная для  России реакция  на  сегодняшнее состояние цивилизации. Либо вместе  с ней медленно опускаться  на  четыре   лапы, либо… попытаться вернуться назад…

« Чтобы  отвоевать… нетленные ценности у посягнувшей на них и желающей их присвоить … экономической власти, нужна другая, альтернативная власть. Власть, которая объявит эти высокие ценности не ничейными, не выставленными на продажу, а своими, ею защищаемыми и неотчуждае­мыми. В этом и состоит реальное социологическое проявление церкви как духовной власти, стоящей над гражданским обществом, захваченным “властью менял”…»

                    Президентские  инициативы

 

Деятельность президента Путина в первом приближении, казалось бы,   вписывается  в экстраполяции А. Панарина.   Во  всяком   случае,  намерение «отвоевать у “рынка” те ценности, которыми в духовно здоровом обществе не торгуют» в  его шагах  просматривается  и, видимо, именно на это  с особой   остротой реагируют ортодоксальные  либералы,   с вдохновением  бичующие президента за «тоталитарную» сущность и «гэбистские замашки». Но в вопросе  о десекуляризации общества  президент Путин  занимает, судя по всему, все-таки крайне осторожную  позицию и, отвоевывая ценности  у рынка,  ставку делает пока  исключительно на государство. То есть  с  точки  зрения  панаринских  экстраполяций, деятельность  президента  Путина является      подготовительной  деятельностью,  призванной  лишь восстановить   равновесие «государство­—общество», бездарно нарушенное (  тупо смещенное в  сторону  общества)  предыдущим  правлением.  С  этих позиций, видимо, и следует   рассматривать  президентские   инициативы  от 13   сентября.

Совершенно очевидно, что  для выполнения этой подготовительной   работы  необходима, с  одной стороны,   жесткая  властная вертикаль, то есть  максимально  полная ответственность каждого звена  перед вышестоящим.  С другой — система самоуправления. Жесткая  вертикаль,  опирающаяся на что-то весьма  и весьма подвижное, неуправляемое, способное на   максимальное  сопротивление  этой  вертикали, и есть   в идеале  самая эффективная  схема  управления обществом, гарантирующая  как  от расхлябанности, безответственности, так и от   тоталитарных поползновений. И   проблема  здесь  по существу всего  и всегда одна —  где провести  границу  между вертикалью и самоуправлением.

Никаких  общих  рекомендаций на  этот  счет,  конечно же,   не существует,  для  каждой страны  здесь свои  законы,  и   свое оптимальное  положение      границы.    В  России   жесткая  вертикаль  заканчивается сегодня там, куда ее отбросил  развал СССР—на  Старой  площади, в  зданиях   ЦК КПСС, называемого ныне   Администрацией  Президента (АП).  С субъектов же федерации  уже   начинается  самоуправление. Такое экстремистское смещение равновесия, нет  слов, вполне  уместно  в эпохи   революций  и разрушений, но  оно  совершенно неприемлемо во времена созидания.  И это отнюдь не словесная  фигура, а констатация реальной ситуации. Самоуправление,  начинающееся на  уровне губернаторов  способно парализовать государственное  управление, и государство  вынуждено формировать  какие-то дополнительные структуры. Это  признал в своем разъясняющем  интервью президент Путин, но еще  два   месяца  тому  назад об  этом открыто  сказал  губернатор Строев, заявивший, что, несмотря  на свою  выборность,  губернаторы  резко ограничены в принятии и проведении  решений,  поскольку по  всем   основным  направлениям  в области  сидят представители  центра.   Наличие  сети таких  представителей, равно  как  и  исключительность  роли АП  в  государстве ( она как раз  и  обеспечивает параллельное управление)   свидетельствуют об одном: нынешняя система управления в России не просто несовершенна — она  порочна, аномальна. И  вот  что любопытно: скрежет зубовный из  либерального  лагеря  после 13 сентября слышался на полсвета — тоталитаризм, конец демократии  и  прочее. Но  почему никого  и  среди    самых    отпетых либералов, не волнует  то, что не  только глава АП,   но  и  некоторые из его заместителей превратились в   фигуры политические,   оказывающие  сильнейшее  влияние на  принятие государственных   решений, но остающиеся полностью  бесконтрольными —   их  деятельностью не подотчетна  ни закону, ни одному из  выборных органов, а   исключительно Президенту. И произошло это  превращение чисто канцелярской по  своему смыслу  службы   в  департамент  ничем неограниченного политического влияния во  многом  благодаря выборности  глав  субъектов...

Конечно, потребуется  определенное  время,  чтобы   переход к назначению  глав субъектов оптимизировал бы  и  роль  АП.  Но принятие федеральных  законов об Администрации  Президента  и Администрациях  субъектов федерации не должно  откладываться, поскольку через неподконтрольные закону институты власти в  конце концов  и    идет  ее деформация—перевод ее  прекрасных намерений   в  жуткую реальность.   

В соответствии с  внесенным президентом  Путиным законопроектом граница   вертикали  власти  и самоуправления решительно  переносится на  уровень городских  и районных администраций. Президент   не счел  возможным переносить  эту  границу  еще  ниже— скорей всего  потому, что  это    полностью заблокировало бы недавно  принятый,  но еще не  вступивший  в  силу закон  о местном самоуправлении; возможно  потому, что не пожелал прослыть  душителем  и российского  самоуправления. Но в  текущей российской  ситуации оптимальным для  страны  было  бы    полное  исключение  самоуправления  из  исполнительной  власти —даже глав сельских администрации пока все-таки полезней  назначать ( по представлению  губернаторов) президентским  указом.

Жители России —  так уж   сложилась ее  история — не  имеют  ни опыта  ответственного самоуправления, ни, что  самое главное, желания такой  опыт  приобретать, поскольку не  видят  в самоуправлении  смысла — не  верят  в его  возможности. Поэтому выборы глав городских, районных, сельских  администраций будут лишь повторять  (в  миниатюре )  то, что  происходит  сейчас  при  выборах губернаторов, никак  не  способствуя  становлению местного самоуправления.

В небольшом районном  городке, например, важнейшую  роль играют  такие  службы как райгаз, райводоканал, служба электрических сетей,  служба электросвязи (телефон   и пр), служба управления горхозяйством.  Но именно чиновники, возглавляющие эти службы,  сидят в райсовете (так у нас, в  одной  из передовых  российских  областей, но, наверняка, такая же картина  и по   всей России) . Я голосовал на выборах,  положим, за главу водоканала и к нему должен обращаться в  случае претензий,  например, к службе   электросвязи— то есть на одного районного чиновника   должен жаловаться  другому… Естественно, что  при подобном формировании низовой  представительной  власти,  при  полном(и  юридически, и фактически  ) отсутствии у нее возможности  контролировать власть исполнительную, не будет  ни гражданского  общества,  ни самоуправления, а  будет одно лишь самоуправство   чиновника,  и ни  одну проблему по-людски никогда не разрешить. В  районе будет,  например, задействована   цифровая  АТС, все сельские  школы  будут  подключены  к  Интернету,  районная контора  электросвязи будет ремонтировать свое  здание  по  евростандартам. Но   разводные коробки, через  которые  высокомодные услуги  направляются потребителям, останутся   в   том  же  состоянии, в  каком  их  наблюдал, наверное,  отступавший  с Куликова  поля  Мамай —собаки  будут задевать хвостами свисающие из этих коробок  провода с  развешенными  на них  для  просушки  портянками.

Чтобы   становление реального самоуправления действительно   началось, жителям России необходима школа  самоуправления. И такой школой   может стать только представительная  власть. Любого уровня, но   обязательно наделенная мощными контрольными функциями.

Господин Ельцин, неоднократно   битый  и  униженный   представительной  властью, работая над проектом  действующей конституции, предпринял, видимо, титанические  усилия, чтобы  в правах  представительной   власти   полностью вытравить даже малый намек на контроль власти исполнительной. И сегодня    насущной задачей  видится   возвращение  этих прав  в  простой и  ясной форме комиссий по расследованию действий исполнительной  власти. Федеральный  закон, дающий  право представительному органу любого  уровня (от  общероссийского до  районного и  сельского) по  своей инициативе или  по требованию избирателей  создавать такие комиссии и приглашать на  них   любого  чиновника этого уровня, и есть  то простое и в общем-то  мало затратное  средство, которое, если  законом  будет  предусмотрен  высокий статус постановлений  таких комиссий,  будет эффективно способствовать разрешению  большинство  российских проблем. Коррупция, преступность, работа служб жизнеобеспечения и  средств массовой информации, формирование гражданского  общества,  гражданская  экспертиза законопроектов,  обновление управленческих  кадров —практически  любая  злободневная проблема  начнет мало- помалу  разрешаться. И не на  словах  или в заявлениях о намерениях, а  в  совокупной  практической  деятельности таких комиссий. Лишь  только  они  почувствуют, что   у них    есть реальная возможность    держать  исполнительную  власть  за  жабры.

 Такая система организации власти наверняка  окажется   и мощным    средством   воздействия на экономику, поскольку   восстановит  доверие  к власти. Н. Шмелев прав  бесконечно —  «у нас до сегодняшнего дня правительство не может понять, что восстановление доверия населения, чисто психологического - это, может быть, самый большой экономический аргумент и экономический рычаг».

Такая  система организации  власти  безупречно   вписывается в экстраполяции  А. Панарина, поскольку  является сильнейшим стимулятором социальной  активности, поскольку  последовательно   реализует важнейшую в его в построениях  идею самоограничения, поскольку она способна  расконсервировать модерн и обеспечить  его просвещенческую коррекцию —  практически   определить  модерн как  «перманентную способность к переменам, к критическому самоизменению на основе беспокойной, обращенной на себя рефлексии»  и открыть   путь к глубокой, истинной демократизации и социализации.   

 При  представительной власти с сильными  контрольными   возможностями    отпадет в общем-то  и необходимость  в  Общественной палате, поскольку   ожившая  представительная   власть, почувствовавшая, наконец,  возможность   на  что-то влиять, сама по  себе  окажется   целой системой общественных палат… Может быть,  не надо  мудрить, а   лучше усовершенствовать  то, что имеется… Ведь получить что-нибудь толковое  из  Общественной  палаты будет чрезвычайно  сложно.  Усиление  ее статуса, наделение ее чем-то  похожим на законодательную  инициативу превратит  палату во вторую представительную власть. Ограничение же статуса   неизбежно обречет ее  на  скучную роль   клапана, регулирующего   социальное давление.

Нет  слов, при подобной  реорганизации  представительной власти решающим   становится порядок  ее  формирования.  Оптимальной   же для  контролирующей  представительной  власти является, конечно, мажоритарная  система, то есть  выбор персональный,  а не посписочный— чтобы  такой  контроль  работал у  граждан  должна  быть возможность  легко  и быстро извлекать не оправдавшего их надежд депутата  из власти.  Власть  вообще может называться представительной    лишь  тогда, когда воздействие  избирателей на нее  упрощено предельно. Но  при фактической российской беспартийности (у нас, увы,  все  партии, суррогатны ) выборы по персонам неизбежно попадают  под контроль  той партии,  что эффективно  работает без   программ, ЦК, политсоветов, региональных отделений, съездов  и  прочего — партии денежного мешка.

Президентская  инициатива  и  является  совершенно оправданной  попыткой ограничить ее— деньги, господа, извольте  теперь вкладывать в  предвыборные кампании  партий, а не отдельных кандидатов.  Пока, правда, не  ясны до конца те формы. в которых реализуются президентские  предложения.   Если  это будет  замена федеральных партсписков  на окружные, то  денежные  потоки удастся, конечно, перенаправить. Но уровень представительности  резко  упадет, поскольку  отзыв(если он вообще   будет )сведется  к манипуляциям  партверхушек  с  местными   партколодами.  Существует,  правда,  законопроект,  в котором, кажется,  удалось выстроить систему  выборов, сочетающую голосование по  партийным спискам   с персональным голосованием и эффективной процедурой отзыва, то есть высокопредставительную   систему посписочного   голосования. Но законопроект  И. Игошина вряд ли  одолеет  президентский, если  сам президент и его  экспертное   окружение не  вдохновятся несомненно  блестящей  находкой  И. Игошина.

                                Главная      опасность

Итак.

Назначение глав  во  всех  звеньях  властной  вертикали ( при  максимально  активном  участии представительной  власти данного звена ).

Усиление  представительности  представительной  власти через наделение  ее эффективыми контрольными  функциями.

Формирование представительной  власти через  персональный   выбор  по партийным  спискам ( законопроект  И. Игошина). 

Три эти  операции, последовательно осуществленные,  могут решительно  оздоровить внутриполитическую и  социальную ситуацию в России, поскольку создадут  систему  государственной власти, высокоответственную  в  обоих направлениях — как вверх,  так  и вниз.

К  сожалению, в предложениях  президента Путина  есть  крен, который, собственно,  и  вызвал  волну критики со  стороны либерально ориентированной части  общества:  ответственность в них усиливается  лишь в одном направлении   — снизу вверх   (на это  работает и назначение  губернаторов  и  выборы по партспискам).  Что же касается ответственности сверху  вниз,  то  в предложениях  президента  не обнаружилось ничего,  что могло бы  компенсировать  потерю  ответственности  верхов перед низами в связи с  усилением  ответственности противоположной.  Если  не считать, конечно, жеста   в виде  Общественной  палаты —явно  утешительного. 

 Нужно признать, что проблема ответственности перед  низами   в  России  традиционно выпадает из поля  зрения  власти. Президент  Путин  в  этом  отношении не  стал  пока исключением —нет   с его стороны ни принципиальных  деклараций, ни принципиальных  шагов. Хотя  несомненно «народ ждёт, когда ему откровенно скажут правду о ваучеризации, криминализации, об истинных причинах чеченской войны и других потрясениях 90-х годов, без чего не возродится ни новая вера, ни новая большая надежда»( А. Салуцкий).

 Такой  правдой наша власть  как  раз и смогла бы продемонстрировать свою  волю к ответственной власти. Но она, похоже, не  испытывает  даже    малейшего   неудобства  в  связи  с очевидным  отсутствием  ответственности  раз, покушаясь  на  мизерные  привилегии   стариков и инвалидов, оставляет в полной неприкосновенности   натуральные льготы  чиновничества  всех видов  и  мастей ….

«До тех пор, пока российские пенсии носят нищенский, унизительный характер, нельзя было трогать льготы….. Пока власть не в состоянии обеспечить заработки, позволяющие покупать новые квартиры, не надо на пустом месте, в полуголодной России, заниматься реформами ЖКХ… Пока вы не можете отобрать сверхприбыль у олигархов, не трогайте нищих…» (А.Ципко)

 Эти  элементарные соображения, увы,   во властных  верхах, похоже,  даже  не возникли.

  В  стиле управления президента  Путин,  начиная где-то   с  2003  года, все четче проступает особенность, связанная, возможно,  с его  слишком   стремительным     восхождением  на  вершину  власти.   При  таких взлетах отстают  обозы - отстает  близкое, пользующееся   доверием   окружение,   и приходится его подтягивать, перетаскивая через  промежуточные  ступени.  Для  самого  В. Путина  такой  скачок, может быть,  и возможен   без  потери  компетенции— в силу  редкого совпадения личных  качеств, убеждений  и  требований  времени. Но подобное   вряд ли  возможно для  всех,  кого он  понуждает  двигаться за  собой. Отсюда  неизбежное  разрастание   серой   части  спектра -торжество неяркости. Потому  что  в этой ситуации  наблюдается массовое  заселение уровня некомпетенции. И неяркость «колесиков» механизма, увы,  начинает скрадывать оригинальность  самого президента­—  с такой  подсветкой  он  неизбежно тускнеет… Выравнивание,  выстриг,  выщип  всего  самодостаточного, сопротивляющегося  может постепенно  и вправду  стать основной парадигмой  управления,  а интеллектуальное  своеобразие, высокопрофессиональный стиль  с  какого-то момента начнет  восприниматься     как    самая  существенная помеха для управления, основанного на  послушании  и сумеречном единообразии.  

Средство  здесь существует   одно — вести  параллельно и   отбор  среди  чужих, увлекая их   своими  идеями. Если  этого  не  делать,   а   ориентироваться  исключительно на отбор под  себя, то  катастрофа неизбежна,  поскольку некомпетентность  будет  накапливаться и у  самого президенте. Он может  в конце концов и не устоять перед  разрушительным  искушением и действительно начать   « нащупывать  пределы      власти»…   Защита  от такого  падения для едино-правца  также  одна:  едино-мышленники,  то есть те, кто независимо  приходит  к   близким  оценкам.  Окружение подобного рода спокойной  жизни, конечно,  не даст, поскольку единение здесь будет основано на  противостоянии— это будет объединение  с «я», утвердившимся  в   противостоянии,  а не с «я» из   дурного  единства… 

Собственно,  сегодня  это основной  вопрос -  способен  ли президент Путин поставить на едино-мышленников.  Или  его   удел —заединщики.    Всё здесь будет  определять, кажется, лишь   один   момент ­­ – какова   роль собственно  личности  президента Путина  в его  фантастическом прорыве   к  власти.   Если прав все-таки    В. Соловей (круглый  стол в «ЛГ» ),  и роль личности президента невысока ( «он оказался в роли суверена тогда, когда почти любая фигура, действующая в государственнической парадигме…, неизбежно оседлала бы возвратную волну массовых настроений)»,  то  над  уровнем   заединства  ему  не подняться,  и тогда  нас  ожидают  не  самые  лучшие  времена.

 И  успех второго   президентства  В. В. Путина,   и  его  место  в истории  России    во многом  будет определяться   тем   сочтет   ли  он  необходимым  и  сумеет ли в короткие  сроки   выстроить эффективные структуры  сопротивления  самому  себе.

Сейчас у президента Путина  один настоящий  враг – он сам. И, судя  по  всему, он об этом  особенно не задумывается. И как бы «резолюция» о  единстве, принятая страной 7 декабря – 14  марта, не сыграла  бы  ту же роль, которую   в  руках  Сталина    сыграла  в свое  время резолюция  Х  съезда о единстве партии...

Октябрь- ноябрь 2004 г.     г.  Задонск

 

 

 РОССИЯ   КАК   «ВНУТРЕННИЙ ЧЕЛОВЕК» ЗАПАДА

                  ( Господин Амелин и русская мысль)

 

Среди  тем  последних  публикаций   АПН  нельзя  было  не заметить и религиозную  тему—  оценивалось нынешнего  состояния Русской    Церкви,  предлагались    программы  неотложных  мер. Оценкам порой явно мешала  излишняя    эмоциональность  и  агрессивность( совершенно  недопустимая, конечно же, когда  речь идет  о национальных явлениях и сущностях  с тысячелетней историей),  обесценивающая  дельные(В.Милитарев,http://www.apn.ru/?chapter_name=advert&data_id=626&do=view_single) в общем-то предложения и  неизбежно переводящая   дискуссию  в   «обмен  любезностями»( http://www.pravaya.ru/dispute/4444),  а то  и в перебранку. Очевидно, что в дискуссиях на эти   темы вряд ли удастся  достичь каких-либо позитивных результатов  за  счет  одних только  «внешних»  усилий, то есть  стараниями,  пусть даже искренними,  людей  светских, невоцерковленных.  И   в то же  время  понятно, что  мало  кто  из истинно  верующих    серьезных  людей согласится   на   дискуссии   в таком вот   тоне(В. Милитарев,  http://www.apn.ru/?chapter_name=advert&data_id=594&do=view_single). 

  Мне представляется, что  обсуждение  темы может стать  куда более конструктивным, если не  спешить   с оценками и  рекомендациями, а  перевести  его   на несколько  более глубокий,  что ли, уровень  —  определиться, скажем,  в вопросе о  роли Православия в  формировании   России как    специфической  европейской державы. Нескольким   предварительным суждениям по  этому вопросу    и   посвящены настоящие  заметки. Благо обнаружился   подходящий повод   —статья господина Амелина  «Акакий Акакиевич и русская  мысль» (http://www.russ.ru/publish/94596061)

На   вопрос, как русская культура соотносится с христианством, г. Амелин отвечает:  «никакая культура с христианством никак не соотносится… Культура и дух несовместимы не из-за какого-нибудь там диалектического противоречия, а просто потому, что они не мыслимы вместе, в одно и то же время. Необходимо раз и навсегда отделить культуру от духа».  

 К ссылкам на В. Розанова (а здесь именно он и пересказывается), поданным к  тому  же  в качестве   аргументов, нужно  относиться   с известной  долей  осторожности,  поскольку    в его работах,  как правило, всегда  можно  найти  мысль, полностью  противоположную по смыслу. В. В. Розанова, как человека неравновесного        мышления, нельзя понимать буквально. Его мышление, мимолетное, неуловимое, поддерживаемое реактором рефлексии, раскачиваемое сквознячком информации — сплошь черновики.  В.В. недорабатывает их принципиально и настроить свое мышление на розановское  отнюдь  не   простая задача( на ней, как  мне  кажется (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=galkovsk.htm ),  и «промахнулся» в  свое  время  Д. Галковский).

  Русская   мысль  розановских  откровений  не приняла  и отделять  культуру от духа  не возжелала  и  именно  поэтому  всегда   настойчиво  отрицала «западный либерализм во имя внутренней религиозной свободы. Законность и право как "этические минимумы" человеческой жизни третировались как формы внешнего ограничения и принудиловки».Собственно,  это  и есть  основная   посылка г. Амелина,   питающая,  в конце  концов,  весь   его  бранчливый   текст, обслуживающая  весь  его  прокурорский набор: от  несчастной   шинели Акакия   до   понимания  «понимания» у  Мераба.  И   построена  она(посылка)   на совсем  небольшой,   в общем-то, неточности: законность  и право в русской  традиции вовсе  не  третировались,  а  рассматривались в качестве   вспомогательной   формы   ограничения. Ограничения  упрощенного,  тривиального  (поскольку оно внешнее)  по  сравнению  с идеалами подлинной  духовной  свободы, основанной   на  самоограничении — на  идее христианской, евангельской  и  наиболее  последовательно   выраженной  в  Православии. Внешнее  и  внутреннее ограничения   действительно  противопоставлялись, но не  как     чуждые друг  другу, а  как  соподчиненные.  Совестливое личное самоограничение —как основа;  и  право,  закон—  как  возможное  и несомненно необходимое вспомогательное  средство,  как   его заменитель. 

     Определяющую особенность   русского  мышления, равно как  и ущербность  основной  посылки г. Амелина,  можно  передать  еще  точнее, если вести речь не  столько  о соподчинении или  противопоставлении  самостеснения  и  права, сколько об  их соотношении—  о характере   смещения  равновесия    между ними  в  идеологии России  и Запада. В   российской   идеологии  за  самостеснением явный приоритет, тогда  как   западные идеологи     склоняются  к  приоритету   закона(но и их вменяемые  представители  при этом всегда достаточно осторожны  и  не спешат с     утверждениями,  что   закон  и  право «необходимые внешние условия для внутренних актов свободной личности»)… 

 Г.  Амелин  сбивается   в  своих  размышлениях  с ритма  понимания  проблемы  и  начинает ее     обустраивать      под  себя   именно тогда, когда отказывается  строить  основу межчеловеческих отношений    на  логическом  "сложении"      права  и  самостеснения:  И  то,   И  другое. Он  их   разводит, логически  «умножает»: Или  то,   Или   другое.   В связи  с таким  крайним, избыточным     смещением   в  сторону   внешнего ограничения    и   возникают    аберрации, в  результате которых внутренняя  свобода,  христианский принцип самоограничения, ориентирующий  человека на самосовершенствование, вдруг  оказывается   чем-то   исключительно внешне   определенным   - тем, что призвано «мерить и ломать человека идеальной геометрией духа, подверстывать и подгонять его под абсолютную форму».  Внешнее  ограничение у г. Амелина  настолько  приоритетно, что для него  исчезает   сама  идея  взаимодействия внешнего  и внутреннего.  А это   подталкивает его  к  совсем уж    неквалифицированным  атакам на российское историческое  бытие.  Ведь особенности взаимоотношений  светской   и  духовной  власти,  сложившиеся  в истории  России,  есть  следствие  того же смещения, но  уже   в противоположном  направлении — в сторону  внутреннего  ограничения.  

Сами  по  себе различного  рода   отклонения от  равновесия      нормальны  —    они  и определяют, в  конце  концов,   специфику  российской    и  собственно    западной  субцивилизаций.     Опасность  содержат   смещения   избыточные.    В России   такая   избыточность  выразилась в издержках  патернализма, пропитывающего все  стороны ее  жизни,  на  Западе  же      она   обернулась  другой опасной   аномалией  —  абсолютизацией     прав      человека. 

  Рассуждая  о       русской  мысли, г. Амелин не  может, естественно,  не высказаться   и  о  Достоевском.   «Внутренний человек» Достоевского  понимается    им как  нечто  механически  перенесенное из  немецкого мистицизма—   русского,  мол,  в нем не больше, чем в буддизме  Платона  Каратаева. Этот  "внутренний  человек", по Амелину,   «одинаково порождает»   идеологию    и князя Мышкина,   и Великого  Инквизитора. И  Достоевский, считает   Амелин, понимая   «опасности претворения идеала в действительность»,  своим  «подпольным  человеком» ( с  его  абсолютным, непреодолимым   утилитаризмом ­— "Я согласен, что дважды два четыре - превосходная вещь; но если уже все хвалить, то и дважды два пять - премилая иногда вещица") предупредил человечество  о такой  опасности.   Однако, продолжает г. Амелин,   русский   идеолог этого, увы,   не  заметил  и  упорно  продолжал ( и  продолжает) конструировать человека  из  идей, под  идеи,  а   то  и  самой идеей как  серпом  и  молотом…

Но  у  Достоевского  все-таки   несколько  иная логика  в  треугольнике  Мышкин- Великий  инквизитор- подпольный  человек. Попытаемся  в ней   разобраться.

Представление   о "внутреннем  человеке" восходит  к  апостольским посланиям. У  ап. Павла  это понятие появляется  в Послании Римлянам(гл 7) для  характеристики  существенно  идеальных, находящих«удовольствие  в законе  Божием»  устремлений  человека.  В похожем смысле  употребляет  в  своем  Первом Послании понятие  «сокровенный сердца человек»  и ап. Петр. Это представление  предполагает  возможность(крайнюю,   запредельную)   существования   среди  других  исключительно  по  законам  совести—   по  скрытым  в  глубинах  души  законам   коллективной  системы  нравственности,  когда  любые  внешние ограничения  становятся избыточными, лишними.  Князь  Мышкин  —  художественное  воплощение такой  крайности. И его судьба, его  крестный  путь (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=idiot.htm) об опасностях  претворения  идеала  в действительность  говорят  куда   больше,  чем все   реплики подпольного  человека.  Идеологию  Великого Инквизитора можно, конечно,  получить   из мировоззрения  князя  Мышкина, но  только как   экстраполяцию   в   область исчезающе  малого самостеснения   и  тотальной внешней  регуляции.   Сама по  себе идеология Великого  Инквизитора в этой  области не родится,  но  именно  здесь    с особой  быстротой    воспроизводятся люди   с  неразвитым    "внутренним   человеком",   подпольные   утилитаристы,  те, которых    только   внешней  силой   можно заставить  признать  Другого.  То есть    люди  несметного  войска  Великого   Инквизитора.

Что  же касается  Платона Каратаева, то  его мировоззрение можно свести, конечно,  к  попытке  Толстого сконцентрировать в  художественном образе буддистские извивы  русского  сознания.  И - как  бы согласиться с  г. Амелиным.  Но    Каратаев —  все-таки    христианский,  православный   тип.  Он  также, как  и  князь  Мышкин, — человек   предельного самостеснения,  но  только   рефлекторного, бессознательного, до- индивидуалистического. Это христианский тип в  условиях, когда  сведена к минимуму   вторая из двух  основных евангельских   идей—  свобода  выбора,  свобода  уверования  (здесь речь  идет,  естественно,  не об  идеях, составляющих костяк метафизики христианства, а о тех,    что   вырываются  за  пределы  этой метафизики и превращаются  в  опоры   культуры. )  Он  -  искушение для  Пьера, решающего для себя (http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=Tolstoj.htm )проблему  самостеснения — для  князя  Мышкина  такой  проблемы попросту не  существует - она   им уже  решена.

  Отрицание   воздействия  христианства на  культуру неразрывно связано с отказом от возможности   свободного  восприятия   идеи  - от возможности  превращения    ее  во  внутреннюю   идею. Поскольку  истинное, оставляющее  внутренний след  воздействие идеи  -   к  свободному восприятию  как  раз и сводится... Этот отказ    тождественен убеждению, что    любая    идея должна оставаться  внешней,  и быть,  соответственно,   источником совершаемого  над  человеком насилия. Таковой  для   г.  Амелина   и предстает и   христианская   идея.  Нет  слов, это — очень  удобная позиция для атеистических атак.  Именно  последовательное  о-внешнение   христианской  идеи   приводит к  тому, что атеизм г. Амелина   полностью утрачивает  благородство    не-теизма    (воспринимающего    теистическую парадигму  как альтернативную и   столь же  обоснованную) и  превращается в  агрессивный  анти-теизм,   исполненный по лучшим (а ля господин Е. Ярославский)  советским партитурам. 

Когда  г.   Амелин говорит о превращении христианской  истины  из  « глубоко внутреннуго акта  приобщения к истине, могущий состояться или не состояться»,  в «идеологический концепт»,  в « систему знаний и институционализированных навыков»,    он, несомненно,  верно,  точно  и  кратко передает   одну  из  тенденций  исторического   христианства,  которая  сводилась   именно  к  чрезмерному   о- внешнению  христианской  идеи. С  чисто  культурологической  точки  зрения раскол христианской Церкви на   католическую и  православную   произошел именно  по  этой линии—  соотношение внутреннего  и  внешнего,  индивидуального  и  абсолютного(  можно показать, что догматические разночтения     отражают и  это). Причем именно католическая церковь о-внешняла  христианскую идею  с особым  размахом  и  рвением.  Протест  Лютера   был,  по существу, направлен    против  этой  избыточности. Однако  протестантское  снятие абсолютного и безусловного   в христианстве шло в  самых опасных  для   подобной  процедуры    условиях— в  условиях   столь характерного  для  католицизма ущемления "внутреннего  человека" и  дискредитации     идеи   самостеснения.  Право, закон, постепенно вытеснившие  религиозную идею из системы внешнего  ограничении   человека, становились    на   Западе   единственным и  безусловным ограничением,  открывая  таким образом   эпоху  утилитарного  человека—  эпоху его  прав  и  свобод. Так что в своем  «подпольном  человеке»  Достоевский оказался  куда  более прозорливым, чем  в Петруше  Верховенском. За этим, полностью  легализованным,  выведенным из подполья  " дважды  два -пять"   сегодня  уже    трудно не   видеть     все   прелести современного   человека  —    до-освобождающегося  от бремени  внутренних  ограничений.   

Идея  самостеснения    лишь  по  своему  применению  является   внутренней,  частной, индивидуалистической...   По  существу  же она, регулируя существование  единичного среди  других,    концентрирует  в  себе коллективный  опыт этого  сосуществования.  В  самостеснении  Я, одним  словом,  скрытно  присутствует  " Мы".  У господина  же  Амелина    "Мы"   превращено  опять-таки во внешнюю  злонамеренную  силу. Внутреннего "Мы"  для него как  бы  и  не  существует;  и  потому отказ от  себя  у него  не  есть результат  само-рефлексии,  само-оценки,   а   исключительно подчинение   силе.  От  евангельской  идеологи  не  остается  и  следа,  и христианский  Мессия с  его  призывом искать  Бога  в  себе,  с  его   желанием  принять только  свободное   уверование   в Себя  уступает  место освободителю  внешнему,  которому    подчиниться можно  только  рефлекторно и  которого Израиль на самом  деле   и  ждал… Можно  согласиться с  г. Амелиным, что религиозное переживание( впрочем,  как  и нравственное)   «нельзя передать другому человеку как определенное содержание, … а можно только создать, причем глубоко индивидуальным и  понимательным образом…» Это  краткое  высказывание   вполне  можно  принять  в качестве очень удачной попытки передать процедуру   превращения    внешней   идеи  во внутреннюю—   процедуры   становления того  самого   загадочного "внутреннего  человека"…  Странным, правда, кажется     резкое   противопоставление у   г. Амелина    знания (накапливание, передача допустимы ) и  понимания(всегда  индивидуально), особенно  если  учесть  его  ссылки  на Мераба  Мамардашвили. Ведь с позиций    концепции неклассического рационализма, разрабатывавшейся   ММ,    знание  также  предельно  насыщено    индивидуальным пониманием— настолько, что  появляются основания  говорить о "следах",   оставляемых индивидуальным  познанием  на  реальности, и  познание по  своему  воздействию  на свой предмет начинает  напоминать  измерение  в  микромире. В этой  же  концепции, напомним,  М. Мамардашвили  вводит  и представление  о    третьих ( наряду    с идеями  и  собственно   вещами)  сущностях,  — "третьих  вещах".  Представление  достаточно  мудреное и  не  сразу  начинаешь  понимать, что  скрыто за  ним  не что  иное, как  коллективное   знание-понимание,   загадочным  образом  передаваемое, не выразимое   в  понятиях  и  тем  не   менее  интуитивно   всем ясное.

 Приведенные   замечания   позволяют  взять  под  сомнение  и    заключительные  выводы г. Амелина.  Крайне неосмотрительно воспринимать наше критическое  отношение к Западу  исключительно   как"мифологему для России",  как    всего лишь   средство  «идеологического противостояния и самовозвеличивания". Такая   оценка  могла  казаться  очевидной  в  19  веке, когда Запад  был еще на  цивилизационном подъеме. Она  была допустима  и  почти  весь  20  век. Но    после исчезновения Советского Союза( Советской  России, как    иногда   его называли),  когда   Запад,   при всей  своей   " глубине и беспощадности  социальной самокритики и философской рефлексии",   тем не менее утратил ( в  лице России) один  из  сильнейших факторов  внешнего  воздействия, ситуация коренным  образом  изменилась. Это воздействие  только формально    казалось  внешним, но по  существу    оно всегда   было внутренним—    автономная  часть западной  цивилизации,  Россия,  и  была   для  Запада тем  самым   "в н у т р е н н и м    ч е л о в е к о м ". 

Сегодняшняя Россия    еще  очень  слаба  для    полного возвращения  себе    той   роли в судьбе   западной  цивилизации, которую  она  призвана  сыграть. Сегодня она   воспринимается  Западом   утилитарно -  исключительно как  источник  сырья  и дешевой  рабочей силы.  И   этот  утилитаризм  может     оказаться   особо    разрушительным сегодня,   когда   западная цивилизация     в одночасье  стала однополярной  и  получила,  таким  образом,  возможность   самодержавно    вырабатывать  свою  ценностную   шкалу. Сегодня  резко усилилось   ощущение,   что  какой-то  громадный   период   роста  могущества  и  влияния  Запада,  начавшийся  с Нового  времени,   с  первых  буржуазных  революций,  подходит к  концу, что    и   для  Запада  наступает  пора " считать  варианты". А  их немного.  Гибель  в  противостоянии  с целеустремленными и идейными варварами Юга. Тихая капитуляция перед гигантом  с  Востока. И наконец, попытка  выстоять - выдержать  напор  и с Юга,  и с Востока.  Без  своего  "внутреннего  человека"   - "России" -   Западу  последнюю  задачу  не решить, поскольку  он   слишком долго существовал в условиях преимущественно  внешнего    стеснения  и  в значительной  степени    утратил  вкус   к  любым  формам стеснения  индивидуального,  внутреннего.    Он  стал  на  удивление   легким,    инерционность  его резко  упала,     и  любой   ублюдок,  автор  удачного рекламного  ролика,  в  своем   влиянии  на  общество   может составить  сегодня   серьезную  конкуренцию  и  мыслителю,   и  проповеднику,  и   автору  художественного   шедевра.

Да,  " христианство не может и не должно оставаться неизменным".  Да,  оно стоит перед задачей «преобразования своего социального и вероучительного бытия."     Только, конечно же, не коренного,  потому что  в  таких вещах  резкие  движения  еще  более  опасны,   чем  в  политике.  А  г.  Амелин   ссылается  на  примеры  именно   резкого, принципиального  разворота  у  католиков  и протестантов.    Он, кажется,  и  впрямь  уповает  на  деистическую   вариацию христианства — "Бог, играющий  в  кости"...   

Но вовсе   не   " обновление   самых сокровенных основ",  требуется сегодня, а   медленное возвращение  к евангельским  канонам.  Используя   православный  опыт и  непременно опираясь  на  помощь  государства.    Инстинкт самосохранения  может быть  еще и успеет подсказать  христианскому  миру  необходимость   и  неизбежность такого  возвращения).

г.Задонск, сентябрь 2005 г. 

 

 

Еще не  Путин   или уже  не Путин  …

  

Это  - еще  не Пастернак…  А  это  уже  не   Ахматова…Однажды кто-то  высказался так  (или приблизительно так), пытаясь в фотографиях, сделанных   в  разное  время, увидеть  то, что  проявилось  со  временем  лишь  в  творчестве в целом…

  А определилось  ли  место нынешнего президента России  в ее  истории—он, сегодняшний, еще  не  Путин  или, увы, уже  не Путин?…. В массовом  сми-сознании  сегодня  преобладает вторая   точка зрения:  для разделяющих  ее  все  давно разрешилось, партия  Россия – Путин   перешла  в эндшпиль— отсюда заунывно-похоронный  тон   и апокалипсические  видения. Что касается  самого  президента,  то у него   есть  от силы  год,  чтобы  как-то скорректировать свое   место   в  российской истории,  ибо далее начнется  предвыборная  суета,    совсем  уж  не  располагающая к  принятию   каких-то  решений.  Вероятность  того, что    за    оставшийся   год   будут сделаны  какие-то   шаги, которые окончательно (!) переведут Россию на путь развития, уже  всецело   обусловленный ее стратегическими  национальными  интересами и той  ролью, которая предопределена  всей ее   предыдущей  историей, —  вероятность эта(  к  сожалению?… к   счастью ли ?…) не  велика.  Но она и  не является нулевой,  поскольку  нельзя  не  замечать, что последовательность     крайне осторожных,   внешне  неуверенных, робких,  а  порой  просто растерянных шагов  президента Путина складывается все-таки в   политическую линию, которой, быть может,   и в  самом  деле не  хватает двух  трех мазков, чтобы   предстать отменно сыгранной политической    партией.   И возможно,  тот  гвалт,  что  поднят вокруг президента   в  прессе     шайкой политологов во  главе  с  ее  атаманом  С. Белковским отражает не  столько их истинные  взгляды  на  нынешнюю  ситуацию  в России, сколько   предчувствие   таких  шагов, которые исключат  уже любые  двусмысленности.

   Все  это, конечно  же, не  более, чем  рабочая   гипотеза,    и  реальная неопределенность в  сегодняшней  оценке президента  Путина  такова, что  у предчувствия   конструктивных   шагов  ничуть   не больше оснований, чем у ощущения  их невозможности( президент Путин ситуацию пере-томил, пере-сидел  в засаде, пере-осторожничал  и окончательно  утратил возможность   на  что-либо эффективно влиять).

  Но  даже   если это  так, и  российская  ситуация   на  самом  деле  легла   в дрейф  и  будет  пребывать в  таком  качестве  вплоть  до очередных  президентских выборов,  сегодня  интерес  представляют    вовсе не брюзгливые  экстраполяции в стас-белковском  стиле. Они, если  и  имеют  какой-то смысл, то лишь при искренней убежденности, что  все  путинское  президентство   было  движением  в  ложном направлении, что  с  помощью  президента Путина  олигархи  и примкнувшие к ним эффективные менеджеры  завели Россию в тупик,и  теперь   левый  разворот просто  неизбежен. Однако   поддержки   не  лишены  и  иные соображения— за  время президентства Путина Россия  если  не  отошла, то,  во всяком  случае,  отползла   от края той пропасти, к которой ее приволок г. Ельцин и, следовательно, при  любом раскладе, при любом из  возможных сценариев   насущной  задачей  остается   извлечение   уроков   из этого   во  многом  уже состоявшегося события под названием «Президентство Путина».

Господам действующим  политикам, политологам и  в самом деле  пора полностью  подчинить свои  амбиции  не собственному  тщеславию  и  даже не возлюбленной  ими  идеологии,  а   интересам  России.

    Администрацию  Президента —  под  контроль  закона.  

В  каких  же  направлениях  возможна корректировка   президентского курса?…

 На  первый  взгляд, вряд  ли справедливо винить  президента Путина  в том,  что «бюрократия как была, так и остается единственным правящим классом России». Но с другой  стороны, именно действующий президент несет  в  первую  очередь ответственность за  то, что   в России до сих  пор существуют  такие  мощные,  влиятельные и  полностью выведенные  из-под контроля закона управленческие  структуры как  Администрация   президента. Эта  псевдоморфоза,  образовавшаяся  на  месте ЦК КПСС,  а  точнее в  спешке созданная под  президента, который  не собирался править,  а  только  царствовать,  многократно  усиленная  тем, что отдельные   функционеры  этой  структуры держат  под контролем крупнейшие госкомпании,  несомненно является   несущей опорой  всей  российской бюрократии и эффективнейшим  средством   выдавливания из системы  управления страной и правительства, и   федерального   собрания,  и глав  регионов.    Любая административная  реформа  в   России  будет обречена на  неудачу, пока   отсутствует закон об АП, регламентирующий  ее  деятельность и  в деталях прописывающий систему контроля за этой  деятельностью со стороны  представительной  власти. Пока интервью клерка из  администрации, коим по своему положению в нормально выстроенной  системе  управления  является   заместитель   главы АП, становится едва ли  не  самым значительным политическим событием  года,  бюрократическая мафия в  России будет  оставаться бессмертной.

Президент    не  может, конечно  же, не  понимать, что опираться можно   лишь на  то,  что  сопротивляется. Такой  опорой, в принципе,  может  быть адекватно представляющий общество парламент,  в  лице  которого   глава  государства  фактически и  опирается  на  все общество — выражает  его  волю, усредненную  по всему  числу  голосующих.  Нынешняя  Дума в этом  смысле    представительной  не является. При  таком  « флюсе»   как  фракция   «Единая  Россия»  на что-то   еще можно  надеяться  при  сильном   и  самостоятельном председателе парламента, берущем   на  себя    функцию  публичного  сопротивления  президенту.  Но   В. Грызлов     явно    не  из  таких— не  из числа   огрызающихся  вверх. 

    Возможно, что  именно поиски  сопротивляющейся опоры    понуждают  президента демонстративно поддерживать  инакомыслие   на  Старой  площади,  в  своей Администрации.  То есть  этот     институт  начинает в определенном  смысле играть  и   роль  парламента.  Это,  конечно же, —  извращение,  в  конце концов,   и  приводящее  к  тому, что чиновники, не несущие  прямой ответственности  перед  обществом,   консультанты и публицисты, имеющие  «допуск»,  начинают вдруг  играть  роль  и   оказывать влияние. 

  М.  Вебер,  как  нам  недавно  напомнили, (http://www.apn.ru/?chapter_name=advert&data_id=656&do=view_single,http://www.politstudies.ru/universum/dossier/04/mw-02.htm) проводил   достаточно резкую  грань между  иррациональностью политиков, берущих  на  себя ответственность  перед  обществом за   политический  курс, провозглашаемые    цели и    ценности, и   рациональностью   бюрократов(чиновников),  несущих ответственность разве что  за  технику реализации   поставленных  перед   ними  задач.   Практика новейшего  российского парламентаризма —  псевдопарламентаризма, если  угодно,— в  сочетании с   такими управленческим  монстром,  как  нынешняя  АП, создали исключительные  условия для  совершенно невероятной, казалось  бы,  мутации  в среде  рациональных  бюрократов — для  появления их иррациональной, то есть претендующей  на политическую   роль  разновидности. Но  даже звучное  название этой  разновидности —  политтехнолог — не  в  состоянии  скрыть ее  бюрократическую  сущность— принципиальную   безответственность   перед обществом.

  Эта  аномальная мутация  получила, судя  по  всему, столь  же  исключительные условия и для размножения: политтехнологический стиль  отношений власти и суверена  власти (народа) стремительно   вытесняет классический — представительный — стиль.   Проникнув  в  регионы, политтехнологическая  чума,   оказалась едва ли  не самой  большой  угрозой  для  системы  государственного  управления,  и уже  одно   это  обстоятельство  полностью  оправдывает  отказ  от  прямых  выборов   глав регионов, позволивший  хоть    в  какой-то  степени ограничить  роль  самостийных политтехнологий   и приостановить процесс  оттеснения  от  власти   ее  суверена— народа. 

    Но этот процесс  в стране  зашел  все-таки  слишком  далеко, и  все  с большей  четкостью  начинают  проступать два фундаментальных  качества абсолютной бюрократической власти.  С    одной  стороны,  требуются нечеловеческие  усилия, чтобы разрешить любую проблему,  и порой (  как  в недавнем  случае со  ставропольским губернатором ) самым эффективным  средством оказывается  публичный  пинок президента. С  другой же стороны, легким  движением   можно  запустить любой самый рискованный  процесс  —  достаточно  только  надавить в нужный  момент  в   нужном  месте.

Испарина, проступившая   на  лбу   губернатора  из  Ставрополья   и  тот   энтузиазм,   с  которым  он взялся за  прокладку  водопровода,  еще  раз  наглядно показали  силу   той   власти,  которую  имеет над  российским  чиновником  окрик чиновника вышестоящего. И  высветили, возможно,  самую   эффективную( а  по нынешним  времена, может  быть,   и единственную, что  имеет  смысл)  форму  общения  президента  с  народом — регулярно   хотя  бы  полчаса в  день   в  строго определенное  время   лично   заниматься жалобами граждан. Одна жалоба в день, выбранная из зарегистрированных  в  Администрации  с  помощью  (  чтобы исключить всякие   инсценировки   со  стороны  своих  помощников)   генератора  случайных  чисел,   и  отслеженная   в ее  движении  по  административной    (   от губернского  центра до  сельсовета)   и  ведомственной    вертикали….  

Не миллион звонков,  а  всего 250 (за год)  лично  по  телефону   проверенных жалоб... Но  наш  чиновник, который, как и встарь,  кнут по-прежнему ценит  превыше всего,  отмобилизуется  мгновенно. Будет   понимать, что  вероятность   сегодняшнего  звонка президента именно к  нему  крайне  ничтожна.  И   тем не менее   все равно мобилизуется.  И  начнет  заниматься   жалобоми  и  связанными  с ними  проблемами, а  не  сталкивать  их  вниз, как  это  обычно  бывает. Глядишь, через некоторое время и  губернаторы  сядут к  телефону с жалобами  от  граждан.  С  той  же необходимостью,  с какой  они десять   лет     назад  взяли  в  руки теннисную  ракетку, а  шесть  лет  назад  встали  на   горные   лыжи.  Введенная  в систему эта бесхитростная   и малозатратная  проверка    при  всей    своей   внешней непритязательности  может  стать очень  эффектным средством  воспитания чиновника  и  разворота его физиономии  непосредственно  к  делу,   для  которого   он нанят. Очевидно и другое: стиль ручного управления при таком подходе не закрепляется в качестве единственно возможного, а начинает формировать систему управления, выстроенную на чувстве ответственности.

           Поворот,  который почти  уже  состоялся.

  Одно из  самых  веских соображений  в  пользу   корректировки конституции   под третий  срок  В. Путина заключается  в  том,  что подобная  корректировка   должна проводится  не  собственно под  гражданина  Путина В.В., а  под ту  программу, которую он, скажем  так,  не успевает  осуществить. В  таком  варианте  идея третьего  срока  и в  самом  деле обретает  какой-то смысл.  Но,   с другой  стороны, наличие   более ясной и, главное, более  энергично реализуемой  программы, если  разобраться, вообще снимает проблему  «наследника» так же ,   как  и  саму  проблему  корректировки  конституции,  поскольку   при  наличии  подобной  программы  в  2008-м президент  передавал бы   не власть,   а  свое дело…  А  перед таким  козырем,  даже в  условиях  предельно  разнузданной   демократии,  пасуют    самые     изощренные  политтехнологии - как местные,  так  и закаченные  извне.

    У  президента  Путина  для  прояснения  и  интенсификации своей программы еще  вполне достаточно  времени      в пределах  второго срока. И главная  проблема для него,  похоже,  совсем  в другом—определиться  пришло ли  время  полной легализации   этой 

программы, или   для   успешного осуществления   она  должна  по-прежнему оставаться полускрытой, полуопределенной   в  течении времени,   явно выходящего  за  пределы второго  срока, и  в  таком  качестве  должна быть передана «наследнику»... 

    Вот  здесь на первый   план  и выходит    самая    популярная    тема последнего  времени —тема  сдвига   влево. По  сути своей  эта   идея (сдвиг влево )    является, конечно  же, идеей  чисто   правой.   Наши правые  начали, наконец, понимать, что либеральная   идеология   в гайдаро-чубайсовской  упаковке   на  российской   земле  себя практически исчерпала, и   для прорыва   к  власти, следовательно,  нужно   тем  или  иным образом оседлать   левые  настроения. С  рыночными  благами   народ   свыкся,  расставаться  с  ними, несмотря  на  скудное существование,   не  пожелает,  и     вариант чего-то лево–либерального или  право-социал-демократического может оказаться   вполне работоспособным.  На  этот    вариант  работают  сегодня,  судя  по всему,    многие  -  от  лондонского  сидельца   до  недавнего  насельника Матросской Тишины.

  И президент   Путин для  этого  плана  представляет    громадное   неудобство. И прежде  всего  потому,  что  именно он   в  своем политическом   курсе   уже   выразил   скрытый,  самопроизвольный  дрейф  России   к      социал –демократии    в   достаточно левых  формулировках.   Собственно, все, что  делалось  пока В. Путиным  ( выправление регионального  законодательства под  конституцию,  укрепление  властной  вертикали,  вытеснение особо крупных денежных мешков из СМИ и  укрощение их,   усиление   внешнеполитических  позиций страны ),   было   не  чем иным, как    мягкой подготовкой  наиболее благоприятных условий  для  такого дрейфа. Пикантность  же ситуации  заключалась  в  том,  что осуществить   подготовку левого  дрейфа      нужно  было  в условиях   формально правого   курса—  используя все  его преимущества.   Собственно,  такой поворот,    именно  как   поворот, растянутый  во  времени,   осуществленный  не  махом — ать-два, —  а  по  плавной дуге,   и  должен осуществляться  по этой внешне   очень  экзотической     схеме  — «правое  плечо  вперед».

Можно  вполне  допустить,  что президент  Путин пытался  и пытается  переопределить социал-демократическую идею  для  России  с  учетом   ее собственного (советского)   и  европейского опыта, то  есть   делает  то,   на что оказался   не способен  г. Зюганов. С  этим,   возможно,  и связана категорическое неприятие  и  самим  г. Зюгановым,  и  его  единомышленниками   политической линии президента — реализованная  на и  станет концом  коммунистической идеологии  в формулировках  20   века.    Истинную политическую ориентацию  В. Путина  г. Зюганов почувствовал, похоже, одним   из первых. Когда же это понимание стало  более или менее всеобщим   достоянием,   тогда и  началась  эта беспрецедентная   по масштабам и  интенсивности кампания по  дискредитации  В. Путина.  Именно  за социал-демократические наклонности  его и  лупят столь безжалостно.  Левых  он  в  случае удачи  оставит   без  средств  к  существованию,  у либералов   окончательно  отнимет их  высшую  ценность —ощущение собственной  исторической правоты. 

В  этих маневрах, развернувшихся в последнее время,  выразимся   так, под нашим развесистым  политтехнологическим  баобабом,    С. Белковскому   назначена, похоже,   роль   «собачки» из  «храпового  механизма»:   шельмуя президента,     развернуть общественные  настроения   в направлении, противоположном   путинскому —в  сторону более либеральной  социал— демократии. Нельзя  не  признать, что   методика   решения  этой  задачи  выбрана  наивернейшая: свести   все  мотивы поведения    человека  к одному намерению— непременно что-нибудь украсть,  украденное припрятать на Западе, а  за  собой закрепить такую  репутацию,   которая бы исключала   блокирование  украденного.   По нынешним  нравам мотив очень   даже  понятный и  вполне  может  быть  подан как единственный.   Причем бить  надо  именно  по  президенту —тот  никогда  до судебного иска  не опустится,   а  значит,  и его  окружение  не посмеет.   Методика проверенная,  запатентованная — в  свое  время   по очень  похожей схеме   и  по существу  за  то же  изводили(  в  надежде на  В. Путина,)   Е.  Примакова,  действовавшего слишком   уж прямолинейно    для  нашего  хитрого времени.   Но Путин, кажется, неплохо  отрефлексировал  левый опыт Е. Примакова. И судя по всему —опыт горбачевской   перестройки тоже.  Ведь  тогда  именно поспешная,  не вымеренная реальными возможностями общества интенсификация  политического курса  и  спровоцировала  неуправляемые лавинообразные   процессы.

Перед президентом особенно  остро   стоит  сейчас  задача,   для  которой  не существует  вполне  рационального  решения и  в которой  следует  полагаться  исключительно на   интуицию. Его излишняя  осторожность  будет  неизбежно восприниматься как  попытка  притормозить    неудобные для него   лично процессы.    Ведь в  той же  поддержке одиозного калмыцкого  президента, например, можно  увидеть стремление   блокировать зону кавказской  нестабильности на дальних подступах к Поволжью, а  можно не замечать  этого мотива. В поддержке г. Абрамовича  можно  видеть  стремление  сохранить  то хрупкое  равновесие, что установилось между   властью  и  капиталом,  а можно —  безвольную зависимость  высшей  власти  от капитала..

 Но еще большие претензии, и на  это  раз  уже  совершенно   обоснованные,   будут  высказаны президенту,   если  он не  выдержит  нужную  паузу и  излишне резким  движением «подожжет»  теперь уж  и Россию.

                                    Сильное  правительство

  Если неопределенность,  размытость    политического  курса президента     может быть оправдана, то  проблема    сильного правительство,  берущего  на   себя всю полноту  экономического управления  страной,  кажется  не  только  назрела,  но  и перезрела. Идея такого  правительства  жестко  сформулирована совсем   недавно  М. Ремизовым   в числе тех десяти  принципов,  которые   он   предлагает  положить    в  основу   новой    конституции(http://lgz.ru/archives/html_arch/lg392005/Polosy/1_2.htm). Но  эта  идея  может  бытьопробована  и  без изменения  конституции,  уже нынешним   президентом.    Ее    прежде  всего как раз   и  нужно  опробовать —установить  оптимальный   для  нашей  страны  уровень раздвоения исполнительной власти. 

Из  ельцинской  крайности (царствовать, но только  не  править)  нас вынесло в крайность  путинскую ( только  править ),    чему  в  немалой   степени способствовали   индивидуальные     особенности президента  Путина: отличная   память, мгновенная    реакция,  очевидная способность   к  синхронной самооценке(смысл  фразы критически оценивается   одновременно  с  ее произнесением,  оговорки   крайне  редки).  При  таких    данных  и  не  захочешь, а будешь  лезть  в   во  все    детали.    С  М. Ремизовым  вполне  можно согласиться —«президент  должен стоять…, по сути, над разделением властей как таковым. Подобная позиция усиливает президента как общенационального лидера, а отнюдь не ослабляет. Президент становится почти конституционным монархом».   Но  нельзя не  замечать в  этой  максиме призывающего к  осторожности уточнения — «по  сути».  За  ним   и  скрыта   проблема  оптимального   расщепления  высшей  исполнительной власти.

Отмеченная интеллектуальная специфика  президента, увы, провоцирует  его на  определенную  поверхностность —  в  том смысле, что ограничивает   совершенствование   стратегического  мышления.   По положению  своему  он является политиком  с огромнейшими полномочиями.  Политиком  он оказывается и в  веберовском  смысле — то есть  готов нести  ответственность перед обществом    за   провозглашенные   курс, цели  и ценности. Но   по  фактической  своей работе  он  —менеджер,  надсмотрщик над    чиновниками. Это  противоречие носит  фундаментальный   характер  и,  в  конце концов,   является   источником  многих недоработок, провалов,   потерь  эффективности.  Выход, казалось  бы, очевиден —скинуть   часть   чиновничьей  работы  правительству, ответственному перед  парламентом  с  сильными   контрольными   функциями. Но  президент,  похоже, слишком втянулся  в  конкретное  управление   и   с  упоением  продолжает конструировать   новые  сущности (новорожденный  совет по контролю над реализацией приоритетных национальных проектов  —  пример  тому ), хотя  принцип их минимизации ( «бритва Оккама») актуален,   скорей всего,   и  для  сущностей управленческих.

Избыточная( ставшая избыточной) увлеченность  президента  Путина собственно управленческой  работой   лишает к  тому  же высшие управленческие структуры возможности совершенствовать себя.   Конечно,  можно,  как это предлагает  В. Третьяков, попытаться получить  оптимальную программу развития  страны  через госзаказ   на  разработку  альтернативных  программ. Но  в  принципе оптимизация  возможна   и непосредственно  в  процесс  текущего управления, если оно является, конечно,   относительно свободным. Для    его  же освобождения   столкновения мнений  должны  быть    выведены  из  под  ковров  Старой  площади  и перенесены  в  более   легитимные  органы  управления—в  правительство прежде  всего.   Сейчас за  оптимизацию управленческих  решений   отвечает  фактически   президент. Но  это — отнюдь  не  самая  лучшая  гарантия,   поскольку   эффективность  здесь  в значительной  степени  определяется  силой противостояния  президенту…  В.  Путин  же вряд ли  решится   на  премьера,  перманентно  противостоящего   ему. Фронда же  на  уровне помощника по  экономике   эффекта не  даст   —она  сугубо вербальна, за ней  нет  материальной  силы. А  вот если  внести  диссонанс в благостную   тишину     главного экономического   треугольника страны( министр финансов,  председатель  госбанка,  председатель «госплана»(греф-министерства))  и   заменить  один   из  углов   пусть   не  самим  академиком  Д. Львовым, то  хотя  бы его   активным единомышленником….  Пусть на  конкретные  управленческие решения тем   или  иным образом  повлияет   разработанная   академиком система мер. Пусть благодаря  этому скорректируются  установки государства по таким направлениям  нашей  экономической   политики,  как  либерализация,  приватизация  и жесткое планирование   денежной  массы. Пусть  в этом  треугольнике  активно присутствуют  представления  и о  том, что бюджет  — это  прежде всего «инструмент первичного распределения ресурсов в соответствии с целями развития экономики»  и  он  должен в  массе  своей  быть  ориентирован  на  бюджетные приоритеты; и  о  том,  что законодательно  определенную  часть  стабфонда надо использовать  не  как  кубышку,  а  как источник  крупных инвестиций  в  наукоемкие сектора  экономики;  и  о  том,  что фактическая абсолютная  рента в недропользовании (единый  налог) должна  быть вытеснена дифференциальными рентными  платежами.

                           Демократия  и  суверенитет.

   Осуществляемый президентом  Путиным       левый  поворот  вряд ли   сможет   обрести   черты   долгосрочной,  ориентированной      на   национальные  интересы России программы  и  стать    тем   курсом, что   будет     в  длительной перспективе поддерживаться   страной  и  передаваться   следующим ее президентам, если наряду с    четкость  в экономическом и социальном  плане  не  обретет   ее   и   в плане идеологическом. 

   В  этом отношении    существенную  роль  может  сыграть   идея  суверенной  демократии.   Она  чрезвычайно   перспективна   и прежде  всего  потому, что   уже  в   ее  наименовании   заложено  требование ограничения   демократии.  Демократия  лишается   здесь статуса абсолютной  ценности, который   во  многом  благодаря неразумному  усердию  США  интенсивно насаждался последнее  время. Она  вновь  становится  «одной  из»  —   чем-то, по крайней  мере,   равноправным суверенитету.

 Но  с  подобной  концепцией   должен   выступать  не  чиновник  администрации,  а  президент.  И  подавать  ее  не  в  качестве политологического   кунштюка,  а  как национально-государственную   парадигму, полностью  исключающую   всякую расхлябанность  как  в   тоне,  так  и     в   мышлении.

 «Хорошо бы в Европу убежать, но нас туда не возьмут, Россия - это европейская цивилизация. Это плохо освещенная окраина Европы, но еще не Европа. В этом смысле мы неразрывно связаны с Европой и должны с ней дружить. Мы не враги. Мы просто конкуренты.»  В данном   суждении  г.  Суркова,  призванном  усилить идею суверенной  демократии,  путаница  очевидна. России,   чтобы  перестать  быть «плохо освещенной окраиной  Европы», «еще   не   Европой», как  раз и требуется пожертвовать суверенитетом   ради  демократии...И тогда  она  мигом,  к вящей радости наиболее легкомысленной части  политических лидеров Европы, развалится на  полторы тысячи  Латвий  или  на  сотню  Польш.

Идея  суверенной  демократии    обретает  для  России  исключительную  ценность совсем  по  другим причинам  —  в  силу  того, что  Россия —   УЖЕ   не  Европа. Она   от  Европы   отставала   веками.  Но  это  отставание сегодня,  в  самый, казалось бы, безнадежный  момент  ее  истории, может обернуться преимуществом,  суть   которого заключена   в  том,  что  Россия   окажется  единственной из европейских  субцивилизаций, которая  не  успеет достигнуть  того  критического уровня  европизации,  за  которым самопроивольный распад, под взвизгивания о демократии   и    правах  человека, становится неизбежным.

Это  превращение хронического  отставания  в   безусловное преимущество       в 21  веке вполне вероятно  —  идея суверенной демократии   в  серьезных  и ответственных руках на него  и  работает.

                   Олигархи   и  денежные   мешки

      В   идеологическом  ключе   есть  смысл рассматривать   и   проблему олигархов.     Если   Россия  желает   остаться в числе   великих  держав,    она обязана  и впредь предпринимать  самые  энергичные  меры  по нейтрализации   своих олигархов.    В  стране, претендующей  на   сильное,  серьезное  и  конструктивное внешнее влияние,   большие   деньги  в  принципе не   должны   иметь  свободного,   не  подконтрольного  со стороны  общества (  через   парламент  и  законы )  хождения в  политике.   Необходимость   политической  стерилизации   олигархов   следует  из известного  всем  и каждому   влияния    денег  на  ценностные  и  целевые установки.  От  этого,  всегда   понижающего, подталкивающего к  примитиву,   к  физиологии,  влияния  никуда  не деться  на  уровне  индивидуального  выбора, но  оно, конечно же,  должно  быть  предельно  ограниченно при  формировании ценностных  и  целевых установок  общества в  целом. 

  В путинское  президентство сделан существенный   шаг    в  деле  превращения  олигархов  в   денежные мешки.    Эта политика проводится   достаточно жестко,   и одним  из  результатов ее   является своего  рода выборочная   национализация (  как через иски  по  налоговым  долгам,  так и    через  прямую   покупку ).   Сформирована  подконтрольная  государству мощная  компания, призванная, видимо,   сыграть  для  страны приблизительно ту же силовую  роль в  отношениях с  внешним  миром,  какую   прежде  играли   ракеты   и    ядерные   заряды.

 Колоссальные      размеры  капитала, подконтрольного  олигархам, несомненно требуют, чтобы их  обращение в денежные мешки проводилось строго индивидуально и без  излишнейгласности.  Последнее,  естественно,  питает  слухи и вдохновляет   определенную часть политологов на  вольные   фантазии, но издержки от   этой   скрытности,   видимо,   все-таки меньше тех, что создавала бы  на внутреннем  и внешнем  рынке информация о  характере   торга с олигархами. Как  одну из форм политического ограничения  олигархов   в  конкретных    условиях  нынешней России   можно  понимать и контроль со  стороны ближайшего  окружения президента активов  госкомпаний—  это  вполне вписывается   в  концепцию «фазового перехода»  олигарх -денежный  мешок. Административный контроль над компаниями  превращает   их  средства   в  своего  рода   «рэст», который исполнительная  власть и  использует  в  своей «покерной»    игре  с  олигархами — для  давления  на  последних. 

 За  всем  этим,   действительно, стоит понимание  того, какую  силу  представляют  «их деньги, помноженные на технологии «цветных революций» и организационную мощь Запада».За  всем  этим—своеобразие  переходного   периода, плохо  согласующееся  с   привычными нормами.

  Запрос  общества на  государство   президент   Путин, конечно  же, реализовал.   Но такая реализация не  могла  быть  акцией,   она  —есть  сложнейший  курс.  Для   восстановления   госуправления,   для упрочнения    внешнеполитического  положения страны, для   возвращения  контроля  над экономикой было   просто  необходимо сохранять, насколько можно, крайне  либеральное  формы управления  экономикой,   выясняя ту степень либеральности, которая приемлема и   допустима    для   России.  Этот нюанс (акция-курс)  плохо, судя  по  всему, чувствовал Б. Ельцин   и  его  экономические  помощники. Они  осуществили в  свое время  именно   акцию  и     оправдывать  их может лишь одно: социалистическая вымороженность в начале 90-х    была  такова, что любой осторожный курс  был бы   бесследно сжеван.  Тогда,  действительно,  нужны  были   акции.  Но  только,  как стартер. Они  же   растянулись   на   целых  8  лет,   что максимально  усложнило  задачу  второго  президента.   Истоки   избыточной осторожности  и  вкрадчивости  путинского  курса   там  —  в  ельцинской необузданности.  Остатки этой   необузданности  и  составляет  то, что  принято называть сегодня  курсом  Грефа.  И,  скорей  всего, нет   особой  необходимости демонстрировать победу  над   этим  курсом.  Он  в общем-то изживает себя   сам,  и,  кто знает,  может  быть,  уже проталкивание  «Лесного   кодекса»  окажется  его  лебединой  песней.

                                   Как   подвести   черту

Каким  же образом   президент  Путин   может   подвести   черту этому переходу  от  бандитского капитализма  ельцинского разлива   к национально-ориентированной  экономике и одновременно  к своему   политическому   курсу?... И есть ли вообще возможность, не  нарушая  плавности     начатого  поворота,   придать  курсу  если  не завершенность,  то  хотя  бы  ту  определенность, которая  в принципе  делала  бы   возможным  передачу  его  следующему  президенту в качестве   своего  дела ?...     

Есть два   вопроса, которые  оставлены пока президентом практически   без внимания,  но которые   не  только вписываются   в  концепцию левого поворота, но и  являются его    необходимыми  признаками.  И  невнимание   к  ним   может быть объяснено лишь   ихисключительной   деликатностью.

  В  стране, где  доходы   миллионов  людей  находятся    ниже  прожиточного минимума, даже  призывы   к   ограничению потребления (не  говоря  уж  о  каких-то  развернутых  кампаниях  на  этот   счет)  будут  звучать как издевательство. Это, конечно,  так. И  тем  не  менее  первые  шаги   в  этом   направлении нужно   сделать именно   сегодня  и  именно  высшим   лицом  государства.

Уровень жизни  в  странах  европейской    цивилизации  за   время,  прошедшее  после   окончания  второй  мировой   войны,   возрастал так   устойчиво и   такими   темпами, что  собственно потребление   незаметно   потеснило  всё  остальное на европейской    шкале  ценностей. Опасности «ожирения» европейской  цивилизации, связанные  с такого рода смещением, пока, по существу, не осознаются. Ни зациклившимися  на потреблении «массами»,  ни теми,  кто  определяет  реальную политику.  Россия после  десятилетийпринудительного и жесткого, в  условиях советской власти, потребительского  воздержания, скорей  всего,  может  броситься  вдогонку.   И  ошарашить   мир     особо варварскими   формами  отребления. Собственно,  в  определенном  смысле  уже    бросилась  и  в  чем-то   уже ошарашила.   Но может   попытаться извлечь  опыт  из европейской  практики  и начать «управлять»   потреблением. Это  «управление» к  внешним ограничениям  и запретам  свести уже не удастся. Но оно должно всячески поощряться и поддерживаться государством в качестве   индивидуального   самоограничения,  в качестве   индивидуального   самозапрета.  

  Избыточная   роскошь,  избыточное  потребление  хотя  бы  на    уровне главных государственных чиновников, на уровне   крупнейших публичных  политиков  должны стать  неприличными.  А скандалы, типа  того, что  имел  место  в связи  с дачными похождениями бывшего  премьера,    должны  означать   одно:  путь на  какие-либо выборные должности для  оскандалившегося   закрываются   окончательно   и бесповоротно —   «да  Вас, батенька, теперь  ни  одна  избирательная  комиссия  в России  попросту  не  рискнет зарегистрировать…»

  И  у  президента  Путина  есть,    с чего   начать подобную  кампанию —   роскошь   бытового обрамления президента ( резиденции, дворцы  и  пр.)  явно избыточна   на  фоне полунищеты миллионов. Речь здесь  не  идет, естественно,  о переходе  к  стилю,  символом  которого являются   потертые  джинсы  Р. Абрамовича, но  все-таки…

  Второй   вопрос  еще более  деликатен,  поскольку касается свобод, закрепленных    в  конституции. По этой  причине  в России, наверное, и сохранилась до сих пор область, пребывающая   в   безнадежном   похабном- либеральном состоянии.  Да  еще  под названием  «государственное   телевидение»….

Но лед  тронулся, кажется,  и  здесь.  Вот, к примеру,   выдержки   из  недавней реплики  в  « Живом   журнале»  одного из уже  состоявшихся  членов  Общественной палаты:

«Зачем… вообще нужна реклама на госканалах? У бюджета недостаточно денег финансировать телевещание…? Тогда вместо пяти госканалов оставьте один, на который денег хватает, а остальные продайте.. Если государственное телевидение - это public good, то оно и должно строиться по законам бесприбыльной общественной институции, как общедоступное информационное вещание. Если же это бизнес - тогда … почему этот бизнес субсидируется из госбюджета… Собственно государственного телевидения у нас нет: есть некий телебизнес, контрольный пакет которого принадлежит государству.»

  Здесь по  существу   дана  не   только  точная   оценка состояния нашего гостелевидения,    а  сформулирована программная  установка, которой вполне    в рамках  своего   курса  мог   бы   воспользоваться президент, чтобы переопределить ситуацию, причем,  без посягательств   на  конституционные свободы—  дать стране вместо  имеющегося  «гибрида агитпропа …с частным цирком»      «национальный канал и одновременно инструмент глобального влияния»  

От  мира  в  условиях  провозглашенных  конституцией    свобод,  отгородиться   не удастся, и  евро-американский   стиль   ТВ- вещания   будет, увы,   неизбежно воспроизводится нашими   каналами    с интенсивностью пропорциональной их фактической  независимостиот  государства. Но государству ничто не  мешает иметь   свой особый  —  суверенный — канал ТВ  и  радио  вещания.   Полностью и щедро  финансируемый  государством,   с наилучшим    техническим оснащением,  с наивысшими  зарплатами и  ставками  и т.д. Канал, находящийся под жесточайшей  общественной  цензурой -   осуществляемой не  государством,   а каким-нибудь  экспертным   советом   под  патронажем   той  же  Общественной  палаты   ( она  оправдает  свое  существование  уже только этим).     Канал, где  все от,  содержания  передач, кинофильмов, спектаклей    до стиля поведения   дикторов  и рекламы  будет вымерено   по эталонам национальной   и мировой  культуры. 

Этот канал  и станет  активным пропагандистом  этих   эталонов,  а, опираясь  на свою техническую мощь и  привлеченные  к   сотрудничеству   лучшие   творческие силы страны, наверняка в  свободной  конкурентной борьбе сможет оттеснить на второй  план   закрепившееся ныне   в  России    вещание   с  его   безмерным, аномальным —   воистину  скотским—  физиологизмом.

  В принципе  таким каналом — таким  камнем  чистой  воды   в   короне  уходящего  в  отставку   президента  — могла бы  стать «Культура».  После перевода ее на соответствующие частоты, организации там информационной службы и миллиардных вложенийгосударства…. 
 
Октябрь 2005 года, г. Задонск.

   

  Оливьер —            комментарий  к     публицистическому   опусу Д.  Быкова.

 

 Излагая  свою   концепцию, автор, конечно  же, может реализовать свое   право  и умышленно сбить  фокус—  тем  или  иным  способом затемнить  изложение  и  заставить  таким  образом читателя задуматься над некоторыми    особо  важными  из развиваемых им идей.Прием распространенный и эффективный. Увы,  но  в последнем публицистическом опусе  Д. Быкова (как, впрочем, практически во  всей его публицистике начиная  с философических  писем ) мы  имеем дело  с  чем-то  похожим на  такой  прием лишь  формально. Признаки чисто стилистической  активизации   читательского  внимания   здесь вроде  бы  налицо, но обстоятельно продуманной   концепции   явно не  хватает,   и   очень  трудно избавиться  от  ощущения,  что  перед нами всего  лишь   искусно   приготовленный публицистический   салат —  оливьер.  Назовем  его  так, чтобы не отбрасывать слишком  уж зловещую  тень  на  горячо  любимую  всеми праздничную  закуску.

В качестве ведущей идеи опуса можно было бы  признать  мысль  о  сильнейшем интеллектуальном ускорении Америки  при  Буше («могучий интеллектуальный толчок, который дал Америке этот президент», «Америка колоссально поумнела», «с нации действительно слетела шелуха самодовольства. Нация думает и пытается разобраться в себе»). Но такая идея может быть   выводом, ну  скажем, объемистой  коллективной   монографии,  но  никак не результатом трехнедельной турпоездки, даже  если  она  совершена   человеком  с  далеко  неординарными  способностями.   Не  лучше обстоит дело  и  со следующей     идеей.  «Отрицательная  селекция».  Это  Д.Б.   уже о   России—   о ее тайной  и взбалмошной  склонности   к  интеллектуальным и нравственным  инверсиям (  лишь дураки да  стервецы   всплывают  на  этих просторах наверх —выбиваются в  начальники).Здесь  также одни  декларации,  если не  считать полускрытой отсылки  к   философическим   письмам:  « принцип отрицательной селекции …всегда присущ захваченным странам, где власть - и государство - безнадежно отчуждены от населения»— в  них    и  ищите   обоснование.

 Две  названные  идеи   не  оставлены      без   связи   и      по контрасту  сближены: захваченная чужими  Россия  «на такой вызов, как путинское правление, отвечает полуобморочным сном», в то время как Америка на переизбрание Буша отвечает «интеллектуальным   взрывом»—  Буш  для нее   становится  «средством саморегуляции». Сам  же  взрыв  иллюстрируется  опять-таки чисто  формально:   при-бушевские достижения  Америки  в области литературы и  киноискусства  лишь перечислены—  положится следует, видимо,   на безупречный  вкус  и идеальные  пристрастия  самого  автора. Завершена  эта иллюстрация  этаким намеренно рассогласованным аккордом: «Когда нации, прочной, надежной и сознающей себя, нужен интеллектуальный спурт - она выбирает (идиота, зачеркнуто самоцензурой, дурака, зачеркнуто самоцензурой, человека из интеллектуального большинства, вот так нормально)», призванным, судя по всему, через несозвучие,  если  не  сблизить, то  хотя бы сориентировать три  «компонента»  друг на   друга.   И нельзя не  признать, что в   результате первая   часть   статьи преобразуется в  нечто   по-своему изящное: три концепта (свободно  парящих над реальностью  идеи), скоррелированные   диссипативным (рассеивающим)   жестом…  Однако  и признаки  чисто салатной  нарезки, как  кажется, здесь   налицо…

Вторая часть статьи  открывается   сильнейшим     шумовым  эффектом: «грандиозная», «титаническая»,  «величественная»,  «масштабная»  неумность президента Буша   решительно противопоставлена «абсолютной и законченной посредственности», мелкочиновной сути(Акакий Акакиевич, шинелишка )  прези дента Путина.

  Нельзя не  заметить,  что Д. Быков  пытается  найти  применение  энергии, освобождающейся  при  этом  экстравагантном  сталкивании. Он  вроде  бы    точен  предельно в  своей   оценке главной   идеи   пастернаковского  романа  — уход  в  частную  жизнь как одна  из возможностей нравственного существования в  условиях  крупных социальных  катаклизмов (у Д.Б.  это  звучит  так: «человек, заботящийся о сохранении лица, о душе и совести, в самом деле должен из истории устраниться, вариантов у него нет»). Однако,  из  этой   идеи  отнюдь  не  следует необходимость «отказаться от любого этического момента в рассмотрении истории - в частности истории новейшей».   Здесь у Д. Быкова явная потеря  глубины, поскольку как раз  в  таких   сугубо  индивидуальных,   по  этическим  соображениям  совершенных уходах в  частную  жизнь и  реализуются «этические  моменты» в истории. Нравственность    только  по  сути своей  коллективна (  своего  рода  декларация о сосуществовании  единичных),по проявлениям же, по существованию  своему  она  всегда  глубоко индивидуальна, частна  —  всегда   заключена  в  ответственном  частном  поступке.  Именно поэтому  «Доктор Живаго» — это роман  о нравственном  в  истории, именно поэтому   ему  и  жить  долго.

 

  Отказывая  истории  в  нравственном начале, Д. Быков  и пытается зафиксировать  в ней место для президента  Буша:«если в самом деле рассматривать историю вне каких-либо моральных модальностей, безоценочно, с учетом масштаба и ничего более, - приходится признать, что Джордж Буш-младший действительно велик»...  

На   ложной или, по крайней  мере, на весьма  и весьма  поверхностной основе предпринимается, таким  образом, эта попытка. К тому  же, оценивая  последствия чьей-то деятельности  нельзя забывать и о следующем  обстоятельстве:  являются  ли  последствия  результатом именно   этой деятельности, или они идут только  следом, но  не в следствие, и данная личность лишь втянута, безвольно вовлечена в какой-то     процесс, начавшийся   до нее, и совершенно не контролируемый  ею.

 

 

       У  США, как у  великой   державы,  есть сегодня две  возможности  для саморегуляции.   Возможность внешняя, сводимая к регуляции  всего  остального  мира  - к подстраиванию  его  под  себя.  Эта  возможность реализуется  давно   и  упорно -   считай, со  второй  мировой, и  последствия  такой  «саморегуляции» непрерывно накапливаются. Нынешний  президент, естественно,   вносит  свою  лепту.  И она  в принципе может  оказаться  решающей, поскольку в  неустойчивом состоянии разрушительным  может  оказаться и  самое малое  возмущение — самый ничтожный  правитель  может  вызвать  катастрофу, не  отвечая  за  нее  по существу, а  лишь тем, что оказался  в нужный  момент  не на своем  месте(примеров  в истории  больше,   чем  достаточно).

Окажется ли  таковым президент Буш?…Вряд ли. Даже в  том  случае,  если  попытается осуществить   свою  социальную реформу.  Запасы прочности  у США пока  велики, и  нужны   таланты  особого  рода, чтобы  довести  до ручки    страну за   четыре  года...

Вторая  возможность — это  действительная  саморегуляция — через самосдерживание  и  самоограничения.  США подобное   пока, кажется, не  грозит —  сейчас ( и  не   только  в  США)  очень не  просто  найти что –либо  более  непопулярное, чем  самоограничение…  К  тому  же Америка слишком и давно  благополучна. А чтобы   задуматься  о каких-то  ограничен иях,    нужны  страдания, трагические  обстоятельства или, по крайней мере,  лидер — политик со способностью   к  отвлеченному мышлению, а  не движок(пусть  даже  мощный)     без таланта. Здесь нужна не просто ситуативная  адекватность (у  президента Буша  и  с этим  проблемы)) — здесь необходимо соответствовать скрытым особенностям всего    мирового  исторического  процесса...

Попытка   Д. Быкова из  принципиально   аморальной  истории получить   особую историческую  роль  президента Буша  выглядит  крайне не убедительной. Как  исторический  публицист  он оказался  здесь адекватным разве что ситуации, в  которой  приоткрылась  одна из сторон проблемы, но, увы, не самой проблеме. Он намерен  «выдать» концепцию, но  получается механическая  смесь,   и она мгновенно  начинает  расслаиваться...

Вот конкретный   кусок текста. Его непременно нужно заглатывать целиком —  тогда, может  быть,  где-то  в наитемнейшем уголке   подсознания  что-нибудь из  него  и  осядет.  Но любая  даже  самая рассеянная   попытка анализа мгновенно обнаруживает  полную автономию отдельных фраз . Да,  эмоциональная  возбужденность    автора соединяет  все  это в нечто  целое(кто же  будет  отрицать консолидируюшую  роль майонеза   в  оливьере)… Только глотайте все это махом — не разжевывая… 

 

« Буш для Америки благотворен… она его заслужила. Она нуждалась в могучей постклинтоновской интеллектуальной встряске - и получила ее. Ей надо хотя бы для себя (а если получится - то и для человечества) ответить на главные вопросы нового века: до какой степени приемлемо превентивное насилие? Возможно ли избежать столкновения христианской цивилизации с радикальным исламом? Могут ли демократические ценности уцелеть в экстремальные эпохи? И так далее, и на все эти вопросы сейчас даются недвусмысленные ответы, и Буш - прежде всего благодаря действительно титаническому масштабу своей личности, своей решимости, одержимости, тупости - ускоряет развитие страны, а не тормозит его» .

  Я не думаю, что Дмитрий  Львович не замечает этих   особенностей  своих последних публицистических   текстов. Скорей  всего,  он  не только  их    видит, но и  культивирует.   То есть  вся эта   салатная стилистика отнюдь  не  самопроизвольна и не  случайна,  а  имеет вполне определенный источник.    Его   нельзя  было не заметить  в  философических  письмах  Д.Быкова, он  мелькнул  и в  последнем  опусе.

 

2005 г.

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/