Виктор Райзман

 

HА CTAPTE BEKA

 

 

стихи

 

 

 

 

 

 

САНТА МОНИКА

КАЛИФОРНИЯ

США

2014

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Viktor Rayzman

 

 

 

 

At The Start Of The Century

 

 

 

 

poems

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Santa Monica

California

USA

2014

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Райзман Виктор Лазаревич

 

Фото Аркадия Финка

 

 

 

 

Родился в Одессе в 1934-м году. С 1944-го по 1991-й г.г. жил в Ленинграде (Санкт Петербурге). Инженер-металлург, кандидат (1978) и доктор (1990) технических наук. В 1991-м году эмигрировал в США. Стихи публиковались в альманахах: «Альманах поэзии» (Сан Хосе, Калифорния), «Из Калифорнии с любовью» (ОГИ, Москва, Россия, 2008), "Эмигрантская лира" (Брюссель, 2010), "Связь времён" (Сан Хосе, 2010), авторских сборниках «Полоса памяти» (Лос Анджелес, Калифорния, 2005), «Смена широт» (Санта Моника, Калифорния, 2007), "Место во Вселенной" (Санта Моника, 2009), в различных периодических изданиях. Финалист конкурсов поэтов Русского Зарубежья "Пушкин в Британии-2009" (Лондон) и "Эмигрантская лира-2010" (Брюссель).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ИЗДАНИЕ КНИГИ ПРИУРОЧЕНО К 80-летию АВТОРА

 

 

В сборнике представлены стихотворения автора, написанные им в 2007-2014 г.г., а также юношеская поэма «Гордость». В разделе «Райзминка» помещены короткие иронические стихи и афоризмы. Глава «Тридцать третья параллель» связана с воспоминаниями и размышлениями автора о России. В главе «Свидание с Венерой» автор рассуждает об искусстве, духовных аспектах жизни и о космосе. Глава «Королева» посвящена лучшей половине человечества – женщинам. В главе «На этом берегу» собраны впечатления о жизни автора в Америке. Книга предназначена для широкого круга любителей русской поэзии. Печатные экземпляры книги можно приобрести онлайн на вебсайте amazon.com. В разделе «All» кликните строчку

«Books», затем впечатайте имя и фамилию автора: Viktor Rayzman и в открывшемся списке найдите название книги “HA CTAPTE BEKA”. Там же можете выбрать и заказать другие книги автора. Тексты всех поэтических книг автора – на русском языке.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РАЙЗМИНКА

 

 

 

АФОРАЙЗМЫ

☻ АВТОГРАФ

Вам книга может пригодиться,

Не чтоб читать, а чтоб гордиться.

 

☻Суть басни дедушки Крылова

Стара, как мир:

Ты, обретя свободу слова,

Теряешь сыр.

 

☻ Мы все учились без восторга,

Из школьных выбираясь пут;

И в наших дневниках пятёрка

Обозначала пятый пункт.

 

☻Тех, кто цвета не различает,

Дальтониками величают.

А кто их различает быстро,

Те называются – расисты.

 

☻ Оптимистическое

Кто бы там о чём ни каркал,

Жизнь проста и весела, -

Утром встал, позавтракакал,

И – скорее за дела!

 

☻Я милую узнАю по по попке

 

☻ Реклама женских часиков

Женские часики, женские часики,

Сколько угодно у нас их!

Очень они безотказны и ласковы...

Семьдесят долларов часик.

 

☻ Ответ оппоненту

Ценю я критику полезную.

Благодарю.

И соболезную.

 

☻ ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОРРИДЫ

Евреев толпа убивала

В безумии средних веков.Когда же евреев не стало,

Испанцы взялись за быков.

 

☻ Есть такое место в доме, -

Там блаженство и уют,

Там не жаждешь лучшей доли,

Мысли умные грядут.

 

Там неведомо унынье

И любой не страшен чёрт.

Раньше там курил, а ныне

Там решаю я кроссворд.

 

☻ Мы выросли в разрухе и пожаре

И не забыли похоронок жуть.

Мы в те года отцов напрасно

ждали...

Мы старимся. Теперь они нас

ждут.

 

☻Август 2012

При шмоне оппозиционных сил,

Разгневанных Хамовническим иском,

Омоновца Каспаров укусил...

Наутро тот проснулся шахматистом!

 

☻Крестики-нолики

Мы играли в это в школе

И сдавали важный тест:

Если кто-то в жизни нолик,

То на нём поставят крест.

 

☻Нет юности без битвы

волейбольной

И зрелости без женской ласки нет.

Но самый верный способ жизни

долгой –

Стареть, стареть как можно

больше лет.

 

☻Нам свыше полов разделенье дано,

Незримой, но прочной стеною:

Мужчине от женщины нужно одно,

А ей от него – остальное.

 

☻Вы парадокс хотели слышать?

Вот он,

Не знаю – это радость иль беда:

О женской логике навалом анекдотов,

А о мужской – ни слова, никогда!

 

☻ Мелькают годы, люди, города...

И мой совет зелёной молодёжи:

Раскаяться не поздно никогда,

А согрешить – чем раньше, тем надёжней.

 

☻ Со мной всё ясно...

Со мной всё ясно, я не пью по бедности,-

Едва хватает на еду и кров.

А кто в наследстве преуспел и в бизнесе,

Тому с чего не пить, в конце концов?

С утра рассол, пивко, «Столичной» рюмочка,

Потом здоровый сон до часу дня.

Проснулся, к ланчу – ром. Ямайский? Умничка.

За ним текила с джином, пей до дна!

Слегка вздремнув, коньяк прими с кагорчиком

И в гости собирайся иль зови.

И чокайся с друзьями алкогольчиком,

Клянись им в дружбе, женщинам – в любви.

Нет, я богатым вовсе не завидую.

Всё кончится, конца печальных два.

Один: пропьёшься и с большой обидою

Начнёшь, как я, концы сводить едва.

Второй: недолго пиршество протянется.

Помрёшь. Оплачут в гробик уложив.

Зачем тебе твоё богатство, пьяница?

Дай мне его. Я буду пьян, ты – жив!

 

 

 

 

ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ПАРАЛЛЕЛЬ

 

 

☻ ☻ ☻

 

С набережной в сити Санта

Моника

Вниз на Тихий океан гляжу.

Он похож на ветреного модника:

Синий смокинг, кружева ажур.

 

Слева пирса колесо цветистое,

Справа Малибу – как торт безе.

Катер, воду режущий неистово,

Искры солнца в пенной борозде..

 

За спиной спешат к отелям

«Бьюики»,

Мне не по карману номера,

Облака, похожие на бублики,

Пышно восседают на горах.

 

Вдохновлённый древними

искусствами,

Вспомнив географию земель,

Я аккорд струны незримой

чувствую,

Зов твой, тридцать третья

параллель.

 

Может быть, глотнув плотнее

воздуху

 

И моля о милости судьбу,

Я по океану, аки посуху,

В те леса карельские сбегу?

 

Пусть они не яркие, не броские,

Но такой там призрачный

рассвет!..

Только врежусь в острова

японские, -

Просто океана дальше нет.

 

 

 

 

 

Засуха в Калифорнии

 

Выгорают поля в Калифорнии,

Без кормов пропадают стада.

Тучи с севера влажные, чёрные

Третий год не приходят сюда.

 

Берега вспоминаются невские,

Тротуары в мерцании луж.

За год солнечных дней только

несколько,

Бабьим летом, в преддверии стуж.

 

В дождь и слякоть любили,

дружили мы.

Очень хочется спoсоб найти,

Чтобы Питера дали дождливые

В Калифорнию перенести.

 

Ранним утром, хот-догом

позавтракав

И впитав человека права,

Я бы шёл через Вествуд к

Казанскому

Вдоль по Вилширу, справа – Нева.

 

Я идеей своей неожиданной

Поделился с друзьями. -Постой,-

Мне сказали. –А будет не жирно ли –

Век серебряный в штат золотой?

 

Никогда, хорошенько запомни-ка

И фантазиям детским не верь,

Не загнать Петербург к Санта

Монике,

А права человека – к Неве.

 

 

 

Зоотечественник

 

В Союзе он служил в торговле

И жил, признаться, от души...

Из ОбэХаэСэСа говны

Статью облыжно стали шить.

 

Отбрыкался не за копейку,

Ни дня по делу не «канал»

И, спешно в жёны взяв еврейку,

Улепетнул за океан.

 

Теперь он беженец не гордый,

Забыты «левые» дела.

Ему пособия и льготы

Сполна Америка дала.

 

Но тлеет на душе обида:

Был он в Тамбове на виду,

Сидел, как человек (не быдло),

В партере, во втором ряду.

 

Икоркой баловался чёрной,

Летал на отдых в Дагомыс.

И с высоты такой почётной

В американский съехал низ.

 

Он брызжет старческой слюною:

Мол, пропадаю ни за грош.

А кто же этому виною?

Америка, едрёна вошь!

 

Мне Штаты – клетка золотая,

С удобствами, а всё ж – тюрьма.

О чём они вокруг болтают?

От инглиша сойду с ума!..

 

Квартира – в треть цены, с балконом,

В лекарствах перебоев нет.

Но ропщет пятая колонна.

Ей вновь не светит Новый Свет.

 

 

Соотечественники

 

В кабинете у врача глазного

Медсестра по имени Жаннет

Вглядывалась мне в зрачки

толково,

На вопросы находя ответ.

 

Речь вела, конечно, по-

английски,

За окном Лос Анджелес гремел.

Спрашивала: -Кто-нибудь из

близких

Трудности со зрением имел?»

 

-Мама, - говорю, И папа даже,

Хоть погиб на фронте в тридцать

пять.

В Сталинграде под снарядом

вражьим

Жизнь пришлось ему за нас

отдать.»

 

А Жаннет, вздохнув при этой

фразе,

Грустно покачала головой:

-Дело в том, что мой родной

grandfather

Был убит на той же мировой.»

 

-Где-нибудь в районе океана?»

Но она мне отвечает: -Нет.

Под Смоленском. Мы из Еревана,

Был простым красноармейцем

дед,

 

Призван в сорок первом по

повестке...»

За окном Лос Анджелес умолк.

Двадцать лет как не был я советским,

Здесь на миг я снова стать им смог.

 

 

 

 

Наш ответ Минздраву

 

От Малышевой слышу, от Малахова:

Опасны сахар, колбаса и сыр.

Послушаю, скажу: -Да бросьте ахать вы,

Мне главное, что я одет и сыт!

 

Царь македонский Диогену сонному

Сказал: -Проси, что хочешь, награжу.

Мудрец из бочки крикнул: -Брысь-ка в сторону,

Я солнца за тобой не разгляжу!

 

Замучили полезными советами

Про грипп, чуму, понос и диабет.

Я тёмный человек, я верю в светлое,

Не заслоняйте, умоляю, свет!

 

Когда, куда болезнь какая выстрелит –

Врачи предугадать не в силах все.

Диета не заменит веру в истину,

А истина бывает в колбасе.

 

P.S. И в пользу колбасы есть довод веский:

Ведь это бывший дефицит советский.

А не диете ихней, в самом деле,

Десятки лет уже мы отсидели.

 

 

Зависть

 

Завидует бобыль счастливому супругу,

И ревность на душе проклятием висит.

Завидует зима весне, а север – югу,

Завидует лентяй трудяге, что есть сил.

 

Завидуют бомжи зажиточному дому,

Туда нет входа, как ни суетись...

Когда ж один народ завидует другому,

То этa зависть – антисемитизм.

 

 

 

 

Старик

 

На площади средь молодёжи

Заметен жилистый старик.

Он и к веселью расположен,

Но и к трагедиям привык.

Хоть не красноречив, не лектор,

Но мудрый даст совет юнцам,

Не брезгует нежирной лептой,

А нищему поможет сам.

На площади огромной, людной

Людей полезней не найдёшь.

Но почему недружелюбна

К такому старцу молодёжь?

Их возраст – броское отличье:

Не так мудры, зато свежи.

Зажился старикан, он лишний.

Ату его, в штыки, в ножи!

Но деда трудно изничтожить, -

Стоит на смерть, не на живот.

И чувствуют юнцы всей кожей,

Что старец их переживёт.

Исчезнут грады их и веси,

Как будто не было и нет...

А тот старик – народ еврейский,

Ему три тыщи с лишним лет.

 

 

 

 

Версия

«Кадры решают всё».

И.Сталин

Шла война, страна в огне, в разрухе,

Надо побеждать, чтоб дальше жить.

И тогда-то Сталин сухорукий

Вспомнил о евреях, о чужих.

 

В Штатах, ни о чём не беспокоясь,

Знай себе сидят, как в масле сыр.

Пусть летит в Америку Михоэлс,

Их народа знаменитый сын.

 

Всюду всё всегда решают кадры.

- Соломон, ищи подходы к ним.

А чтоб отвалили миллиарды,

Обещай евреям мира Крым.

 

Только всё не сразу и не даром.

Крым сперва очистим от врага,

А потом предателям-татарам

Скажем прямо, что их дом – тайга.

 

И в теплушках увезут с конвоем

Абдуллу, Саида, Гюльчатай.

В Судаке аэропорт построим,

Там своих сородичей встречай.

 

Мы не пустим доллары на ветер,

Боевая техника нужна.

А с тобрю послан будет Фефер,

А не секретарь или жена.

 

(Фефер был осведомитель

старый,

Пишущий на идише поэт)...

Враг разбит, и высланы татары.

В новых танках смысла больше нет.

И пропал к еврейской дружбе стимул.

Что они хотят, в конце концов?

Надо предложить им Палестину,

Как-никак, она – земля отцов.

 

Потихоньку всё переиграем,

Никуда не деться США.

Пусть теперь живёт страна Израиль,

Слёзы вдов хамсинами суша.

 

Кто отдать евреям Крым помыслил?

Что набормотал Михоэлс мне?

Вскоре труп его нашли под Минском,

Дальше – Фефер и ЕАК в тюрьме.

 

А затем врачи, космополиты,

Памятный лефортовский расстрел.**

Большего Иосиф знаменитый

Сделать до кончины не успел.

 

Что б случилось, будь он жив, не знаем.

Нынче Б-га все благодарим,

Что живёт десятки лет Израиль,

Что татар в родной вернули Крым.

 

 

Пища богов

 

Мой ум разгадку мира ищет,

И мысль мелькает иногда,

Что наши души – чья-то пища,

Для Б-га иль богов еда.

Ведь Б-жья фауна и флора

Питают щедро род людской,

А от пера до телефона

Мир разума мы строим свой.

Познанья жизненные соки

Питают душу – не живот,

И Потребитель наш высокий,

Ладони потирая, ждёт.

Душа британца ближе к мясу,

Китайскую – как рис, вари,

Совсем неплох коньяк армянский

Или картофель польский «фри».

Душа России водкой греет,

Японская – клешни красой...

Вдруг вспомнив о душе еврея,

Мы понимаем: это – соль!

Она годна к любому блюду

(За исключением халвы),

И на евреев спрос повсюду,

Но в дозах крошечных, увы.

А станет где-то много соли,

Тогда под юдофобский пост

Затеят в этом месте вскоре

Погром, Исход иль Холокост.

 

В ожидании

 

Минуту, час, неделю, год

Проводим в ожиданьях

Триумфа, весточки благой,

Счастливых карт гадальных,

 

Погоды, выигрыша, любви,

Подарка и просвета.

Не выйдет, скажем: се-ля-ви,

И нас утешит это.

 

Так год за годом ждать, мечтать,

Надеяться на чудо

И неудачника печать

Носить с собою всюду?

 

Хлебать надежд пустые щи –

Удел фантазий скудных.

Всегда занятие ищи,

Без дела – ни секунды!

 

Клади заплатки на штаны

Иль формулы исследуй,

Коснись преданий старины

Пытливою беседой.

 

Не забывай друзей, подруг,

Будь в разговоре краток...

Глядишь и обнаружат вдруг,

Что ты – король заплаток.

 

Ты вычитал, что ближный холм –

Курган князей известных.

Вмиг – на фортуну сел верхом,

От папарацци тесно.

 

Пусть не засасывает быт

И просьбы: - Б-же, дай мне.

Ведь худшее, что может быть –

Безделье ожиданий.

 

 

 

 

Наполеон

 

Ушёл Кутузов, Бонапарт вошёл,

Бой Бородинский вспоминая с жутью.

Леса оделись в разноцветный шёлк,

И небо наливалось тусклой ртутью.

 

Была Москва привалом на пути

К правленью, где законы служат осью.

Из жаждущих порядок навести,
Не первый он и не последний вовсе.

 

Уже занесена рука судьбы

Над чёрной треуголкой бесплюмажной

В стране, где господа или рабы,

И не бывало сроду вольных граждан.

 

«Не надо нам французского ума,

Катитесь, шер-ами, в свои парижи!»

И россияне жечь пошли дома,

И с горя больше жгли дворцов, чем хижин...

 

Минуло с той поры два года лишь,

Вот русские во Франции, и что же?

Никто не думал поджигать Париж,

Любых пришельцев родина дороже!

 

 

 

 

 

Бессонница

 

Бывают ночи: только лягу,

В Россию поплывёт кровать...

Владимир Набоков, «Расстрел»

 

Моя кровать в Россию не плывёт,

Она стоит в американской спальне.

Мигнёт огнями с неба самолёт,

Зашепчет океан волной недальней.

 

Здесь, на калифорнийском берегу,

Мне жить ночами стало тяжелее.

Ворочаюсь, забыться не могу,

Вздыхаю и себя до слёз жалею.

 

Судьба на разъяснения скупа,

Я суточным вконец запутан циклом.

В России потому недосыпал,

Что в очередь спешил за дефицитом.

 

Здесь дефицита нет, но нет и сна.

Завистливо припомню как мне спалось.

Хотя, конечно, молод был весьма,

Но спят же янки даже и под старость.

 

Коль водку пить иль нюхать коноплю,

Чтобы заснуть, - здоровье вдрызг испортим.

И снова я ложусь, и вновь не сплю.

Какой же сон, когда в России полдень!

 

 

 

Оттепель

 

Оттепель в стране. Мне двадцать с гаком,

Я брожу-гуляю не в строю,

И Андрей Платонов с Пастернаком

Освежают молодость мою.

 

Мы с Хэмингуэем, не колеблясь,

Старый покорим и Новый свет,

Соскочу с трамвая на троллейбус,

На полночный, Окуджаве вслед.

 

И помчит безрельсовый, как будто

Выбрал сам – откуда и куда.

Только ведь троллейбуса маршруты

Сверху направляют провода.

 

Оттепель. Сиди на кухне, грейся, -

Физиков и лириков приют...

В оттепель поискривили рельсы,

В перестройку провода порвут.

 

 

 

 

Мы и советская власть

 

В науке достичь я пытался вершин,

Душе помогая и телу.

А вечером в кухне за стопкой крушил

Советскую нашу систему:

 

Начальник, известно, партийный дурак,

Пашу за него, как скотина...

Зарплату прибавили. Вроде пустяк,

А надо для кооператива.

 

Кругом воровство, беспорядок в стране,

Глядеть, не зажмурившись, тошно...

К участку три сотки прирезали мне,

Весною посадим картошку.

 

Ну, кто козырную не выбрал бы масть,

И выйти не грезил из тени?

Ах, как мы ругали советскую власть,

Ах, как мы при ней жить хотели!

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

«Мы преодолеем отсталость и

коррупцию, потому что мы

сильный и свободный народ»

/президент России Д.А. Медведев, 2010 г./

 

Людей в России стоящих немало:

Красавицы, умельцы, знатоки.

Десятки лет судьба страну карала,

Не вынимая плети из руки.

 

Дворян, крестьян, учёных и военных

Расстреливали, гнали в лагеря.

Мы вырождались медленно и

верно,

Числом, а не умением беря.

 

И всё-таки в стране остались те, кто

Не обделён талантом и умом,

Рождают мир потрясшие проекты

Блистают на экране, за столом.

 

Пусть соберут они в кулак усилья,

Дабы свершить великий поворот!

Ещё остались рыцари в России.

Ещё остались... Только где ж народ?

 

 

Наша Россия

 

На свет явились и любили,

Учились и трудились там –

И в Ленинграде, и в Сибири,

И в городе Алма-Ата.

В газетах между строк читали

И, даже голосуя за,

Мы были против – не чета им,

С трибун взирающим на зал.

Мы, отгороженные в зале,

России дали путь в века!

Другой такой страны не знали

Ни на Лубянке, ни в ЦК.

России ум и дух ковался

На тесных кухнях и в КБ...

Но вот явились самозванцы

Прибрав российское себе.

Мы увезли с собой Россию,

Её в России больше нет!

Там кухни с залами – пустые

И кульманов растаял след.

Взлетели мы, покрыла темень

Леса, поля и города.

Увы, остановилось время

Для нас в России навсегда.

Отчизны нашей лёд и пламень,

Сирень в цвету и листопад

В сырую землю лягут с нами

И в небо с душами взлетят.

 

Наша книга

 

Мы до конца восьмидесятых,

Слывя читающей страной,

Ныряли в книжек мир иной

И книгам доверяли свято.

 

Корчагин, молодогвардейцы -

Пришельцы из печатных сфер

Под именем «эСэСэСэР».

Их в жизни встретить не надейся.

 

Был, разумеется, пришельцем

И Бендер с именем Остап,

Кривляясь с книжного листа

Хозяйственно-партийным шельмам.

 

Мы в книгах выбирались всё же

За занавес железный наш,-

С восторгом плыли за Ламанш

На грешное миледи ложе.

 

А нынче торжествует правда,

Пришли лихие времена.

Уже нам книга не важна,-

В Карнеги-холл идём и в Прадо.

 

Не глушат «вражеские» вести,

Мир многоцветен, а не сер.

Ушёл во тьму эСэСэСэР

С ненадобною книгой вместе.

 

Прошлое

 

Я вспоминаю прошлое с трудом,

Кусками, будто странный фильм цветной.

Дни детские, война, работа, дом,-

Быть может, это было не со мной?

 

Порой пытаюсь, память теребя,

Вернуться лет на сорок пять назад,

Но там всё время вижу не себя,

А только тех, кого вобрал мой взгляд.

 

Я нахожу свой жизненный маршрут

В анкете или в книжке трудовой.

Вот город, адрес, - видно жил я тут.

А здесь? Наверно, кто-нибудь другой.

 

Себе шепчу: -Осколки не лови,

Их в целое не склеить, не тужись...

Без прошлого оставшись, се ля ви,

Полней ценю сегодняшнюю жизнь.

 

 

Картина

 

Позади грибная осень,

Красный флаг и пятый пункт.

Что носили – то не носят,

Что мы пили – то не пьют.

 

Снег не белый, - розоватый,

Пни торчат подобьем плах,

И Малевича квадраты –

На тургеневских лугах.

 

 

Раздвоение личности

 

Мы со сверстником моим кричим невежливо

О политике. И щёки наши в пятнах.

А вокруг американцы зарубежные

Меж собою тараторят непонятно.

 

Мы себе позволить можем сыр не пахнущий,

Колбасу, штаны, ботинки или блузки.

Только мучит дефицит души распахнутой,

И порядки материм вовсю по-русски.

 

Рождены в Союзе мы согласно метрике,

Но хотим, поскольку мир исколесили,

Ртом, руками и глазами жить в Америке,

Языками и ушами жить в России.

 

 

 

 

 

 

 

 

Сравнение

 

Был белый террор и красный,

Двух этих цветов война.

Был Сталин, и гибли классы.

А нынче гибнет страна.

 

Людей убивает выстрел,.

И скаредность неумеренная.

Человек умирает быстро,

Народ умирает медленно.

 

 

 

 

Так сказал Мартин Ниемёллер

Martin Niemöller (1892-1984)-пастор

немецкой протестантской

церкви в период правления Гитлера

Они пришли за коммунистами,

Но коммунизма миф мне чужд.

И я молчал, руками чистыми

Прикрыв нечистоплотность чувств.

Потом явились за евреями.

А мне-то что – я не еврей.

Хотя их Торе мы и верили,

Но промолчать – оно верней.

Потом пришли за профсоюзами.

Неугомонность работяг

Для Гитлера была обузою...

Но я молчал, слова – пустяк.

Затем настал черёд католиков,

Моих партнёров во Христе.

Сажали в клетки их, как кроликов,

А я дремал, нырнув в постель.

Но вот настало утро серое.

-Мы за тобою, протестант.

В закрытую машину сели мы

И на концлагерь взяли старт.

Никто ни мольбами, ни мессами

Не прекословил палачам...

Так мстили земляки немецкие

Тому, кто, их предав, смолчал.

 

 

Приём в комсомол

 

Меня в комсомол принимали давно,

Тому много больше полвека.

Второй секретарь, за спиною окно,

В нём дерево, с почками ветка.

 

Чего так невесел?- спросила она,

За тридцать, с седеющей прядкой.

Ответил ей, взгляд оторвав от окна:

-Не всё у нас, вроде, в порядке.

 

Год сорок девятый, до смерти вождя

Четыре неведомых года.

Она ободрила: -Хандра от дождя,

Влияет на нервы погода.

 

Вручила билет.

-Поздравляю. Держись!

-Спасибо. Я буду держаться.

Спустился по лестнице мраморной вниз,

Себя критикуя ужасно...

 

Давно комсомола советского нет,

Ушли эмигрантские волны.

Никак не припомню:

в четырнадцать лет,

Чем был я такой недовольный?

 

 

Двадцать девятое сентября

 

День сентября двадцать девятый,

Год сорок первый, Бабий Яр.

Там пулемётные раскаты,

Там гибнут все, - и млад, и стар.

 

А мы в зелёном Армавире, -

Сестрёнка, мама, тёти, брат

Нас часто «Юнкерсы» бомбили,

Мы в «щель» бежали через сад.

 

Мы не слыхали про евреев

Убитых в киевском плену.

Хотели дети, чтоб скорее

Кончали взрослые войну.

 

-Отцы придут, - мечтали шкеты.

Но папы сгинули в боях.

Сестру и тётю мы в Ташкенте

Похоронили. Там их прах.

 

Мы с мамой в Ленинград вернулись...

На протяженье долгих лет

На кухнях диспуты тянулись

О Бабьем Яре – был иль нет?

 

И вот Евгений Евтушенко

В дни оттепели нас «прозрил».

Потом на кладбище Ташкента

Сестру искал я средь могил.

 

И в Киеве стоял над рвами,

Незримых наглотавшись слёз,

Вернувшись, подтвердил я маме,

Что Бабий Яр – вполне всерьёз.

 

Потом к концу восьмидесятых,

Партийную умерив спесь,

Нам разъяснили воровато:

Евреи в Бабьем Яре есть.

 

Так от негласного погоста

Могил народа моего

Зажжён был факел Холокоста

Как символ скорби мировой.

 

И в ту же памятную дату

(Шёл восемьдесят пятый год),

В день сентября двадцать

девятый

Сказала мама: - Мой черёд.

 

Ушла из собственной постели,

Прервав не старые года,

К тому народу, что расстрелян,

К родным и близким. Навсегда.

 

 

 

Пахать или не пахать?

(Письмо в Россию)

 

Вот я представил: после долгих

странствий

Вернусь в Россию, ощущая грусть.

И за созданье партии крестьянской

С приятелями сельскими возьмусь.

Даст деньги спонсор с нескольких

попыток,

«Добро» мне спустят из кремлёвских сфер.

Останется крестьян составить список

И в Думе заменить ЛДПР.

Пожалуйте, товарищи крестьяне, -

Пастух, доярка, пахарь, пчеловод!

Учтём в законных актах ваши чаянья,

Дадим кредиты, семена на год.

Страна получит хлеб и мясоптицу,

Картошку, помидоры, огурцы.

Осталось взять косу и помолиться.

Вас ждут поля, их много на Руси.

Пустуют чернозёмные наделы,

Построить нужно ферму, птичник, хлев...

Ау, друзья мои, крестьяне, где вы?

Уснули, видно, на ночь захмелев.

Пройдусь по градам и по весям сирым,

Вблизи пошарю взглядом и вдали.

И сам себе признаюсь, что в России

Нет мужиков охочих до земли.

Гражданская прошлась и мировая,

И злобная с кулачеством война,

Народонаселенье убавляя,

Как вырезанных инков племена.

Нет пахотного крепкого народа.

Но не пустуют кресла министерств.

И пропадает без толку природа,

И нет житья от стервецов и стерв.

- Ты сам паши, дурак, - сказали люди.

- Тошнит от ваших эмигрантских харь!»

Но мне ведь скоро восемьдесят будет,

И я не пахарь, хоть всю жизнь пахал.

- Советами не вздумай увлекаться! –

Шумят и крутят пальцем у виска. –

Вы в Штаты напустили мексиканцев,

А мы китайцев не хотим впускать!»

За мой “прожект” хотел бы извиниться,

Живите, как хотите, без химер.

Зерно вам обеспечит заграница,

А в Думе пашет пусть ЛДПР.

 

 

Гордость

(юношеская поэма)

 

1.

-Ты меня не вздумай провожать,

Я с тобою рядом не поеду! –

Щеки заливает алый жар, -

Слышишь? Не ходи за мною следом!»

 

-Не волнуйся, нам не по пути,

Разве ты забыла адрес, Лена?

Девушку к трамваю подвести –

Просто долг, нагрузка джентльмена.»

 

Задыхаясь, ловит воздух ртом,

Щурит глаз, - ужасная манера:

-Уходи отсюда, а не то

Позову я милиционера!»

 

-Я уйду, а ты его зови,

Великана с жезлом чёрно-белым.

С усиками. Чтобы муравьи

От восторга бегали по телу.»

 

2.

Так я свободен? Неужели?

Все нервы к чёрту измотал.

Страшней побед и поражений

Ночей бессонных немота.

 

Она вернётся, я уверен.

Её претензии смешны...

Был вечер ясным, а теперь он

Задумал поиграть в снежки.

 

Снежинки зябкие колючи,

Мигают злобно фонари.

А ветер злее, ветер круче,

И на ветру не прикурить.

Во мгле промозглой пальцы

стынут,

Не греет лёгкое пальто.

Но если будет горд мужчина,

То он вернётся со щитом!

 

3.

Не хочется на автобусе,

Проехал людьми наполненный.

Уж лучше пешком, а то бы все

Усталые лица пОдняли.

 

Шептались бы за глаза ещё

По поводу и без повода.

Автобус, любви не знающий,

КухОнной грызнёй подкованный.

 

Бывало, конечно, ссорились,

Но сладко мирились в панике.

У нашей любви особенность –

Её не стереть из памяти.

 

4.

Проходит месяц. Месяц без звонка.

Упрямая девчонка. И кокетка.

А прошлое царапает слегка

Там, где-то слева, под грудною клеткой.

 

Подсказывает жарким шепотком –

Кто в этом мире лучшая из женщин,

И рушатся, как вымокший картон,

Гнилые стены, склеенные желчью.

 

Врывалось пламя в сумерки души,

Мы были к тайнам космоса

причастны.

Хотелось тут же что-то совершить

Нелепое, огромное, как счастье!

 

Хотелось окунуться а керосин,

Поджечь себя и факелом весёлым

Ликующее пламя проносить

По серым городам и пыльным сёлам.

 

Пусть загудят пожары по земле,

Пусть небеса окутаются дымом,

Пусть ляжет мир обугленный, в золе,

Чудовищным ковром у ног любимой!

 

Любимая, упрямая, как чёрт,

Ты всё равно не выдержишь разлуки!

А я спокоен, я в решенье твёрд.

Я подожду, сложа упорно руки.

 

5.

А воздух весенний гулок,

В окно фонари смеются,

На город луна взглянула

И смотрит – не отвернуться.

 

Летят «Москвичи» и «Волги»,

Сверкая прозрачным глянцем.

И вылезешь ненадолго

По улице прогуляться,

 

Где дом её двухэтажный.

А если случайно встретит, -

Холодный пройдёт и важный,

И вежливо не заметит.

 

6.

Вдруг – у её ворот

Тощий сутулый тип,

С Леной стоит, урод,

И не даёт уйти.

 

Вмиг созревает план,

Чёткий наверняка.

-Ну-ка, оставь карман,

Ну-ка, в кулак, рука!

 

-Руки подальше, друг, -

Девушку ты не трожь.»

Матерной речи звук,

Грубый вполне. Ну, что ж!

 

Хочешь войну? Изволь.

Ну, гражданин, держись!

Долгой разлуки боль

В этот удар вложить!

 

Чтоб отлетел к стене,

Свой раскровянив лоб,

Чтобы хрипел, синел.

Тощий, сутулый чтоб!

 

7.

Вот уж месяц май проходит.

Телефон молчит, как прежде.

Знать, не вечно всё в природе,

Надоело жить в надежде.

 

Гордость, где ты, ну-ка, спросим –

Правда ли отрезан ломоть?

9-40-28:

-Тётя Ира, Лена дома?»

8.

Он сидит с незакрытым ртом,

С тёплой трубкой в сырой ладони.

В папиросном дыму седом,

Задыхаясь, мембрана стонет.

 

То ли взвизгнули, то ли залп,

То ль разбили окно со звоном.

-Лена замужем, - ты не знал?» –

Вторит эхо из телефона.

 

И вдогонку, спастись нельзя.

С крыши броситься не пора ли?

-Вот уж месяц в больнице зять.

Изувечили... Не поймали.»

 

 

Земляк

 

Был в Союзе я евреем по отцу,

Для Израиля по маме я еврей.

В Штатах мне американцем стать к лицу,

Раз не вписан ни в какую из церквей.

 

Коль еврей, - гори на ауто-да-фе,

В Бухенвальде в яму общую ложись.

Эта запись в пятой сталинской графе

Переводится на польский словом «жид».

 

Турок в Турции на коврике сидит,

Русский водит хороводы на Руси.

Я с конца сороковых – космополит,

Мой удел всегда без родины грустить.

 

Заурядный санта-моникский старик.

Please believe me*, я, ребята, в доску свой!

Откликаюсь и на шопот, и на крик,

Даже “No” скажу, кивая головой.

 

Ни на выигрыш не надеюсь, ни на клад,

Но услышать всё ж мечтаю иногда:

-Помоги, земляк, нам без тебя –никак».

И тогда смогу, кивнув, ответить «Да!».

_____________________________

*- плииз белив ми (англ.)-поверьте мне, пожалуйста

 

 

Тётя Лиза

 

Тугие были времена

На берегах реки Кубани.

На Армавир ползла война,

С рассвета «Юнкерсы» пугали.

Детей упрятывали в «щель» -

Канаву с крышкою фанерной.

Таинственней иных пещер

Она казалась нам, наверно.

Хотелось хлебца, сухаря,

Но норму спозаранку съели...

А тётушка моя не зря

Под бомбами не лезла в щели.

В смертельный глядя небосвод,

Работал рынок в Армавире.

Арбуз от времени гниёт,-

Ничто не вечно в нашем мире.

И тётя шла на тот базар,

От страха подгибались ноги,

Но дешевел любой товар

Под леденящий вой тревоги.

Ждала голодная семья.

И, «Юнкерсам» бросая вызов,

Меж груд и кучек семеня,

Брала картошку тётя Лиза.

Немало славных тёток Лиз

Записано в страданий повесть!

Кто скажет: -Это героизм,

А кто: -Любовь, нужда и совесть.

 

Путь к процветанию

 

Что б История там ни жужжала

Про законы судьбы и борьбы,

Только та процветает держава,

Где живут господа и рабы.

 

Древний Рим возвели не фантасты,

Был испанской короны триумф,

Трон французский, великобританский

Наш пытливый напичкали ум.

 

Даже Американские Штаты,

Ни король им, ни цезарь не брат,

Путь наверх начинали когда-то,

Как Египет, при чёрных рабах.

 

Но Россия рванула за счастьем,

Всех рабов распустив на века.

Пролетарскую эру начать ей

Было сказано с броневика.

 

Всюду реяли красные флаги,

Морем крови достигнут успех:

Новый раб поселился в ГУЛАГе,

Царь в Кремле принял кличку «генсек».

 

В Штатах рабство сменили на вэлфер

И, краснея в смущенье чуток,

Запустили по фермам и верфям

Подневольных латинос поток.

 

Обещая согражданам счастье,

Запретив диктатуры режим,

Рухнул эСэСэСэР в одночасье, -

Демократам без зэков не жить.

 

За спасение взялись чекисты,

Отряхнулись, поднявшись с колен,

И верстают в раздумьях, не быстро,

Новый список дворянства в Кремле.

 

А когда этот клан состоится,

Трон они восстановят в момент,

На востоке откроют границу

И раскосый введут контингент.

 

Жёлтый раб в дело кинется с жаром,

Даст и хлеб, и желанный приплод...

Так воспрянет Россия-Держава,

Край наследных рабов и господ.

 

 

 

 

 

Пришелец

 

Я в прошлое бросаю взгляд,

Я слышу струн гитарных шелест.

Поэт по имени Булат

Не просто был, он был Пришелец.

 

Когда народ вёл Моисей,

Они брели в пустыне молча.

А Окуджаву пели все:

Те, кто умел, и кто не очень.

 

Над нами красный флаг висел,

Он грел нам кровь и кровь нам портил.

Но Окуджаву пели все:

И те, кто «за», и те, кто «против».

 

И хоть немолод я и сед,

Храню любви и дружбы корни.

Мы Окуджаву пели все:

Кто был солдат и кто был школьник.

 

Меня нездешний ждёт приют.

Но если ввысь ведут ступени,

То Окуджаву Там поют,

Как на Земле мы в прошлом пели.

 

 

 

 

Издалека

 

Кто б страну ни пятнал и ни чистил,

Погружал её в тьму или свет,

Я любого ревную к отчизне,

Потому что он там, а я – нет.

 

Я трудился упорно и цепко,

Свой в науке прокладывал путь,

Подгоняя его под генсека,

Орденами покрывшего грудь.

 

Но генсек и преемников пара

В грунт легли у кремлёвской стены,

И страна одряхлевшая пала.

Ей такие, как я, не нужны.

 

Нас пригрели иные народы,

Нынче кажется издалека,

Что пустеют поля и заводы

И чертёжная сохнет доска.

 

Хоть понурившись, хоть подбоченясь,

Не найти к возвращенью ступень.

Бывших знаний и званий никчемность

Обнажается ясно теперь.

 

Испаряется прошлое наше,

Тают в памяти вехи судьбы.

Так над пеплом манхэттенских башен

Только синего света столбы...

 

 

Ливийцам

 

Нельзя диктатора свергать,

Даруя волю людям сирым.

Диктатор, он – отец и мать,

Он благодетель и мессия.

Наступит вольности пора,

Объявят: -К выходу с вещами!

Пойдёт народ, как детвора,

Играть во всё, что запрещали.

Огонь, топор, вино и секс, -

Теперь и мы имеем право.

Не хочешь сеять хлеб, не сей,

Свобода, стало быть, халява!

Какое там «не укради»

И «не убий», раз хлеба мало?

Младенец тянется к груди,

Должна питаться вдосталь мама.

На рэкетира отложи,

Ещё – чиновнику на взятки.

Эх, кабы был диктатор жив,

Страну бы содержал в порядке...

Завален трупами ландшафт,

По мусору собаки бродят.

Нельзя диктатора лишать

Тех, кто издревле несвободен.

Пусть светит всем, в конце концов,

Звезда диктатора во мраке.

Ни хижин, но и ни дворцов,-

Заборы, вышки и бараки.

 

Начать сначала

 

Жила-была бескрайняя Россия

Из века в век под Б-гом и царём.

Там реже обрезали, чем крестили,

И над страной двуглавый плыл орёл.

 

На Библии, Талмуде и Коране

Держались власть и вера в идеал.

Там знали, что такое покаянье:

Всевышний строго грешников карал..

 

Там пахарь был, и был купец – не скряга,

И отпускался им беззлобно грех:

В престольный праздник водку или брагу

Хлебнуть с весельем на глазах у всех.

 

Но пьянство запретили, следом – веру.

Вновь разрешили пить, молиться –нет.

И коммунизма алая химера

Затмила адский жар и райский свет.

 

Большой народ голодный и раздетый,

Ведомый «верным ленинцем» - вождём,

Готовили к захвату всей планеты:

-Сперва захватим, а потом пожрём.

 

Кричали мы «ура» и пили много,

Шушукаясь по кухням о вождях,

Но не бросали Ильича дорогу:

Мол добредём, ненастья переждав.

 

Ненастий этих набежало столько,

Что и в «верхах» свой высказали стыд:

-Заменим покаянье перестройкой

И Веру разрешим. И Б-г простит.

 

Но поздно: Вера утеряла чары,

И к покаянью нам не приступить.

Державу надо начинать сначала

И Рюрика на княжество просить.

 

 

 

 

 

Пушкинские тайны

 

Воспитывались с детства мы на Пушкине,

Для нас был самый первый враг Дантес.

К «Гаврилиаде» не были допущены,

Но Пушкин – это юности ликбез!

 

Я им обучен к рифмам первым навыкам

И с ним переходил из класса в класс...

 

Был Врангель Ганнибала прапраправнуком.

Скрыт, как «Гаврилиада», он от нас.

 

 

 

 

Берлинская стена

 

Тебя, холодная война,

Мы помним и поныне.

Была высокая стена

Возведена в Берлине.

Чтобы на Запад не утёк

Поклонник ярый Бонна,

Взошла свободы поперёк

Преграда из бетона.

Сто километров – не пустяк

По улицам и речкам,

И пули гибельно свистят

Вслед беглым человечкам.

Через асфальт, через леса,

Пруды, погосты, скверы

Шла отчужденья полоса

Как символ разной веры.

Не мог ни человек, ни зверь

Прокрасться незаметно...

Всё это в прошлом – ведь теперь

В музее стенка эта.

Не надо санкцию просить,

Чтоб долг отдать сыновий:

Свободно едет к маме сын

Из Дрездена в Ганновер.

Столбы, заборы снесены,

Смешалось населенье.

Но соблюдают кабаны

Границу. И олени.

Дойдёт кабанчик, например,

К зарытому оврагу

И вспомнит: он из ГэДээР,

Он в эФэРГэ – ни шагу!

Ни через низ, ни через верх,

Лишь до черты предельной.

Нет, всё же зверь – не человек,

Он до конца идейный.

 

 

Наши миллионы

 

И Витте, и Столыпина правление,

Когда входил в права двадцатый век,

Дало России прибыль населения

На сорок миллионов человек.

Недавно иго крепостное сгинуло

И до земли дорвались мужики.

Теперь им есть над чем сгибаться спинами,

Нужны в подмогу дочки и сынки.

И деток нарожали бабы крепкие,

Мужицкий пот нутром своим вкусив.

Завещано издревле было предками

Народ плодить для прочности Руси.

Но мировая первая нагрянула,

Остановился добрый тот прирост.

Два миллиона в твердь земную кануло

Без труб оркестров и надгробных роз.

И сразу следом вспыхнула гражданская,

Страну окрасив в красно-белый цвет.

Сошлись в сраженьи минины с пожарскими,

Двух миллионов снова нет-как-нет.

Потом, чтобы страна отмылась начисто

От тех, кто назван был "народа враг",

В глухую тундру вывезли кулачество,

Интеллигентов бросили в ГУЛАГ.

Столыпинскими длинными вагонами

Забит коммунистический Турксиб.

Мы с десятью простились миллионами,

Досель себе их гибель не простив.

Потом войной Отечественной грозною

Прошёлся враг по нашей стороне.

Спасли нас зимы русские морозные

И миллионы павших на войне.

Их двадцать шесть с шестью нулями

ровными...

И вот неутешительный итог:

Те сорок миллионов все угроблены

За тридцать с чем-то лет, - в короткий срок.

Нет ни крестьян, ни работяг с учёными,

Им было суждено безвинно пасть.

Остались только "граждане почётные"*

Шпана и торгаши, попса и власть.

Их дети ходят в гарварды и хьюстоны,

А жёны в Штатах "вражеских" сидят...

Вот для кого рожали бабы русские

Совсем недавно, век тому назад.

 

 

 

 

 

 

 

 

Истцы

 

Когда взорвала ост* и вест**

Вторая мировая,

Взмолился слёзно Красный Крест,

На милость уповая.

 

Воззвал к участникам войны

О том, что непременно

Они заботиться должны

О беззащитных пленных.

 

«Уи»*** - сказали страны.- «Йес»,****

«Яволь»***** - и Гитлер вставил,

Но отказался наотрез

Быть милосердным Сталин:

 

Мол, не испачкают колен

Страны советской люди.

Погибнем, но сдаваться в плен

Никто из нас не будет.

 

Да, Гитлер душегуб, дебил,

Антисемит паршивый,

Но он солдат своих любил,

Не то что Джугашвили.

 

Адольф – австрийской мамы сын,

Иосиф – сын Востока,

Топорща пышные усы,

Своих карал жестоко.

 

-Для всех изменников ответ

Суров и одинаков:

Тот, кто поднимет руки вверх,

Умрёт, как сын мой Яков.”

 

Красивых, сильных, молодых

В плену лишили жизней.

Два миллиона с лишним их,

Отвергнутых отчизной.

 

Бесследно сгинули отцы,

Растоптаны их судьбы.

«Товарищ» Сталин, мы истцы,

И День всё ближе Судный!

*- Ost(нем.)-восток

**-West(англ.)-запад

***- Oui(франц.)- да

****-Yes(англ.)- да

*****-Jawohl(нем) – согласен

 

 

 

 

Россиянин

 

Никита Михалков однажды

Сказал, общаясь со страной:

-Кто ты по паспорту, неважно,

А важен твой язык родной.

 

И, помахав дворянской ручкой,

Нас мэтр заверил дорогой:

-Тот, кто владеет речью русской,

Он русский, и никто другой.

 

Я глянул в зеркало, в анкету,

Прошёлся по родне своей.

Сомнений ни малейших нету:

Лицом и генами – еврей.

 

Но русский мой язык родимый,

Я в остальных – ни бе, ни ме,

И вкус отеческого дыма

И сладок, и приятен мне

 

Одолевая расстоянья,

Напомню михалковым я:

Не русский я, но россиянин,

Россия – родина моя!

 

 

 

 

Почему?

 

Вот пришёл я в этот мир удивительный,

Рос, как все, - и щебеча, и скуля.

Встал на ножки и спросил у родителей:

-Почему вы не такие, как я?

 

Кое-как тогда со мной они сладили,

Схему жизни от младенца тая...

Пальцем в девочку я ткнул в детском садике:

-Почему ты не такая, как я?

 

Впрочем всё это уже дело давнее,

В разных бухтах я бросал якоря,

Прочитал в Завете Ветхом и в Дарвине –

Почему не все такие, как я.

 

Сотоварищи, соратники, где же вы?

Сколько рядом и ворья, и хамья!

Так и хочется спросить у них вежливо:

-Почему вы не такие, как я?

 

Но порою на экране, на сцене ли

Видишь: кто-то чист, умён и силён.

И, сощурившись, молчишь в изумлении:

Почему я не такой же, как он?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СВИДАНИЕ

С ВЕНЕРОЙ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

☻☻☻

 

Чуть вечер - над Санта Моникой
На западном склоне неба
Нарядной красоткой модненькой
Является мне Венера.
Висит голубой лампадкою,
Брильянтом воды чистейшей,
Подмигивает украдкою
И душу мужскую тешит.
Вот мы, наконец-то, свиделись
С владычицей древнеримской,
И ни эФэСБэ, ни Викиликс
При этом вокруг не рыскал.
Ходил по музею с группою,
И нам объяснили зримо:
Венера, вон та, безрукая -
Богиней была для Рима.
Но школьная астрономия
На миф наложила вето:
Мол, истина установлена,
Венера не бог, - планета.
Лет пять миллиардов в космосе
Скользила ты мне навстречу,
А я по наземной плоскости
Приплёлся под жизни вечер.
Отметило око лунное,
Пронзив эвкалипта ветки,
Что ты, как и прежде, юная,
А я - старикашка ветхий.
Но ты мне неслышным возгласом
Пророчила тучек между,
Что жизнь не имеет возраста,
Не надо терять надежду:
"Пока ты младенец, ясно мне,
Взрослеть ещё долго должен.
Свидание наши страстные,
Когда подрастёшь, - продолжим!"

 

 

 

Такая вот информация

 

Никакое событие в мире не может

произойти до того, как о нём появится

информация. /Закон Сохранения Информации/

 

Все виды фауны и флоры

За свой земной конечный срок

Потомков наплодят, которым

Судьбы преподадут урок.

Ещё произведут отходы,

Те, что удобрят огород.

Такой у матери-природы

Разумный кругооборот.

Но вот подумал я внезапно

О том, что особи творят

И звук, и цвет, и вкус, и запах,

Картин, молитв и формул ряд.

След их творений не потерян.

Был потрясён, признаться, я,

Узнав про очень ёмкий термин

С названьем «Информация».

Она, покуда тело живо,

Втекает струйкой, не спеша,

За слоем слой, неудержимо,

В объём, известный как «Душа».

Но жизнь окончена. Разъяты

Душа и тело. В путь пора.

Уходят души, как солдаты,

К объекту «Чёрная дыра».

Подъём в космических просторах

По неземным дорогам крут.

Но души гениев – моторы –

Состав духовный волокут.

Нет чёткой у меня идеи:

Душ непрерывный эшелон

Ведут герои иль злодеи

(Царь Пётр, к примеру, - кто же он?).

Заметьте, - прежде, чем в Пространство

Уйти, мы, отгоняя грусть,

Готовим топливо и транспорт

Под информационный груз.

И, в дыры чёрные нацелясь,

Чтоб гениям в пути помочь,

Свою наращиваем ценность

И личных движителей мощь.

Итак, за Цезарем и Кантом

Информативный душ поток,

Измеренный дотошным квантом,

Течёт на чёрных дыр порог.

Там каждый квант на два фотона

Разломан будет в аккурат.

Все отрицательные – тонут

В дыре, им нет пути назад.

А перед плюсовыми грозно

Экран сверкает с титром: «Прочь!».

Они вернутся к нашим звёздам,

В космическую нашу ночь.

Они отныне – гравитоны,

Что притяженьем держат мир.

Лишь им за фунты и за тонны

Признательны должны быть мы.

И дополнением фантомным

Всем гениям в их ДНК

Приходят гены с гравитоном

(Что не доказано пока):

А тот фотон со знаком «минус»,

Ушедший в чёрную дыру, -

Он душу уволок навынос,

К Творцу миров на рандеву.

Там информации запасы,

Продукт эмоций и умов,

Перерабатывают в массы,

Энергии иных миров.

И там рванут Большие Взрывы

И скажет Б-же: -Аз создам!

А души вечно будут живы,

Как вечны Ева и Адам.

Так мы с тобой в земной юдоли

Моим стараньем и твоим,

Жизнь положив за хлеб и волю,

Свою Вселенную творим!

 

 

 

 

 

 

Аура

 

Информация – это знание,

Приходящее в мир извне.

И задуманное заранее,

И рассчитанное вполне.

И Вселенского Смысла признаки

Опровергнуть уже нельзя –

Так сегодня нас учат физики,

Вере формулами грозя. *’ **’

Превращается информация

В кванты, атомы и лучи,

В андромеды, галлеи с марсами,

В сполох, вспыхивающий в ночи.

И свершает былинка каждая

Гигабайтами данный путь...

А сейчас разберёмся, граждане,

В чём она – нашей жизни суть.

Полагаю - живут все нации,

Чтобы (логика говорит)

Нарабатывать информацию,

Ту, которая мир творит.

В нас бурлит непрерывно игра

ума,

Мозг работает и душа,

Наполняется наша аура,

Как незримый воздушный шар.

Если не постреляют в ярости,

Эпидемия не убьёт,

Доживём до законной старости,

Станет аура – зрелый плод.

Больше честности, меньше подлости,

И люби, и с душой твори, -

Будет аура пользой полниться,

Будет нимб над тобой парить.

Наше тело откажет с возрастом,

Похоронят его в земле.

Взмоет аура в струях воздуха

И исчезнет в межзвёздной мгле.

К входу ауры приближаются,

Им прораб выдаёт наряд:

-Подключитесь вот здесь, пожалуйста,

Нужен космосу ваш заряд.

Подключаются наши ауры,

Отдаём их заряды мы.

Озаряется спектром радуги

Благодарный и вечный мир.

Станет аура разрядившаяся

Точке крохотной вновь равна,

И с младенчиком народившимся

На планету возвращена.

Будет разумом наполняться и,

Зарядившись, отчалит ввысь...

Вот такая, брат, информация,

Вот такой он – Вселенский Смысл!

например:

*- Г.И. Шилов, «Теория физического вакуума»,

**- С.Я. Яновский, «Концепция общей теории информации», www.inftech.webservis.ru/it/information/ar2.html

 

 

 

 

Сальери и Моцарт

(не по версии А.С. Пушкина)

 

Нет, Моцарта Сальери не травил,

Он занят был иным трудом посильным, -

И ночь, и день скрипя пером гусиным,

Творил и жизни бег не торопил.

 

Сальери долго жил, вкушал успех,

Учил азам Бетховена и Листа...

Но оперы его забыли быстро,

Он – лишь злодей на памяти у всех.

 

Труды его пред Вечностью –пустяк,

К другому приспособиться сумейте:.

 

Жить надо ДО и надо ПОСЛЕ смерти!

По крайней мере, Моцарт сделал

так.

 

 

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

Завязать хочу с поэзией,

Может, повесть напишу.

Для души стихи полезнее,

В прозе – разума маршрут.

 

Навалились будни душные,

Грусть-тоска сердечко жмёт.

Я в стихах искал грядущее,

Проза - прошлое моё.

 

Впору вспомнить детство с юностью,

Бурной зрелости азарт.

Вы ложитесь, строчки-умницы,

Не строфою, а в абзац.

 

Расфасую вас на полочки,

Даты жизни повторив.

Ну, куда ж вы прёте, сволочи,

Снова частокол из рифм!

 

Скомкал черновик в кармане я, -

Пропади, испепелись!..

Это, видно, рифмомания,

Старческий стихоголизм.

 

 

 

 

”Гамлет” в “Metropolitan Opera”

 

Папаша Гамлета – директор

Яд выпил и отдал концы.

Его сменивший Клавдий некто

Просился Гамлету в отцы.

 

Но Гамлет упирался гордо:

Мол, папу ты в могилу свёл,

Нахальная такая морда,

И маму трахаешь, козёл!

 

С тобой, Офелии папаша,

Стукач Полоний заодно.

Не состоится свадьба наша,

Пускай идёт она на дно.

 

Душа, наверное, бессмертна,

Но мнений быть не может двух, -

Зарежу Клавдия, Лаэрта,

Сам испущу за ними дух...»

 

Придворными я рад назвать

бы

Толпу, что к рампе подошла.

Но кто ж в пальто играет свадьбы

И пьёт портвейны «из горла»?!

 

Нет, зал не сменит гнев на милость,

Не роскошь видя, а хламьё.

Нужна, конечно, справедливость,

Но Гамлет в джинсах – вне её!

 

☻ ☻ ☻

 

И в преферанс играл, и водку пил,

Плотину строил. Думаю, не рухнет.

Картошку чистым потом окропил,

Когда, служа, ходил в наряд по кухне.

 

Остепенился и завёл семью

И кооперативную квартиру.

И докторскую защитил свою,

А вот ума на бизнес не хватило.

 

И, плюнув, эмигрировал с женой,

Хирурги в Штатах жизнь спасли мне трижды.

Хожу-дышу, хоть старый, но живой,

Не жажду дармовщинки – «хапнуть лишь бы».

 

Немало видел за немалый срок,

Гляжу на небо, как на купол в храме...

Всё это для того я сделать смог,

Чтобы потом рассказывать стихами.

 

Глагол

 

«Глаголом жги сердца людей»

/А.С. Пушкин «Пророк»/

 

Времени на стих уходит много.

Слово изречённое должно,

В рамки строчек вписываясь строго,

Широтой быть музыке равно.

 

В молодости, нетерпенья полон,

Я хватал случайные слова,

А не те, что, проступая потом,

На бумагу падают со лба.

 

Но с годами будто сталагмиты

С дна души достигли вышины.

И сказал себе я: не спеши ты,

Стать стихи кристаллами должны.

 

Чтобы мир, как в линзе, преломился,

Чтобы слились волею творца

Собранные в фокус искры мыслей

В тот Глагол, что жжёт людей сердца.

 

 

 

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

Говоришь - наука выше веры,

Вера – тёмных неучей удел?

Не кричи, на шее вздулись вены,

От переживаний похудел.

 

Ангелов никто не видел, дескать,

Не слыхал архангелов никто?

А наука – в ней и ум, и дерзость,

Эталон могущества крутой!

 

Мол, за тьму эпох, не в одночасье,

Создан мир Вселенной и Земли...

 

Сделай человека без зачатья,

А тогда и веру отмени!

 

 

 

 

 

Тень

 

Тень от берёз или домов двухмерна

И формами не привлекает взгляд.

Огонь, вода и труб округлость медных,

Всё для неё –кружок или квадрат.

 

Теням трёхмерный мир-гигант неведом,

Судьба их незавидна и скромна.

Ты сделал шаг, и тень шагнула следом,

А думает, что в путь пошла сама.

 

Мы смотрим снисходительно на тени,

Их плоский мир – под нашим сапогом.

Легко взбегаем к небу по ступеням,

Ныряем, и – подводный рай кругом.

 

Открыли электрон, квазар не мы ли?

К познанию стремимся ночь и день.

Мы – мудрые в своём трёхмерном мире!..

Но он – миров четырёхмерных тень.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вселенная и Время

 

Куда бы нас судьба ни заносила,

На запад, север, юг или восток,

Одно лишь Время – дел и дней мерило,

Земная жизнь, увы, имеет срок.

 

Во тьме вселенской угольно-графитной,

Где только искры звёзд или планет,

Миры мелькают, как немые фильмы.

Но Времени в безмолвье этом нет.

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

Встретишь ангела едва ли,

Не раскусишь подлеца.

Тот, кого святым назвали

Светел только лишь с лица.

 

Он деяниями славен

И зовёт на правый бой,

Но за плотной створкой ставен

Он не белый – он рябой.

 

Смех и плач, и гнев, и милость

В наших мыслях и сердцах,

Как в приборе плюс и минус –

Два зачищенных конца.

 

Лишь на сцене в чистой выси

Мирно лебеди скользят.

А вернутся в закулисье, -

Вновь крысиная грызня.

 

К равновесью ценит навык

Человечество давно:

Чтобы мир не падал набок,

Зло добру всегда равно.

 

Эффект сотой обезьяны

 

Эффектом сотой обезьяны

Умы учёных смущены.

Не стали с грязью есть бананы

Макаки острова Кус-Ни.

Сперва одна банан помыла

И съела чистый, без песка.

Вторая, вылитая мымра,

Скопировала едока.

За нею третья... Так до сотни

Банан помытый клали в рот.

Подумаешь, инстинкт животный, -

Плечами слушатель пожмёт.

Но не один Кус-Ни на карте.

Число чистюль дошло до ста,

И тут в других краях макаки

Бананы стали полоскать!

Не видясь, не общаясь, знали, -

Наверняка, не на авось,

Как будто бы с призывом знамя

В Руках Неведомых взнеслось!..

Вот так же Там же ждут, покуда

Число святых дойдёт до ста,

И у всего земного люда

Наступит в душах чистота.

Тогда, мечты и явь сближая,

Исполнятся как перст судьбы

Две заповеди со скрижалей:

«Не укради» и «Не убий».

 

В аду и в раю

 

Я в открытый космос вышел

И сквозь метеорный град

Вопросил: -Ответь, Вс-вышний, -

Что такое рай и ад?

 

Тьма кромешная исчезла,

Стало ясно, словно днём,

И сказал Г-сподь из бездны:

-Покажу тебе. Пойдём.

 

Я спешил за ним, не веря,

Что столкнуться с чудом смог.

Очутился перед дверью.

-Это ад, - промолвил Б-г.

 

Вижу стол, котёл со щами,

Очень вкусная еда.

Но народец отощалый,

С голодухи жив едва.

 

Есть у каждого по ложке,

Ручка метра два длиной,

Прикреплённая к ладошке

Арматурою стальной.

 

Щи ты черпаешь напрасно,

Положить их в рот нельзя,

Ложка плавает в пространстве,

Вечным голодом грозя.

 

-Ну, а эта дверь от рая,

Всё тут скромно, не взыщи.

На такой же стол взираю,

На котёл, в котором щи.

 

Но народ довольный, сытый.

В чём же разницы секрет?

-Да на руки их взгляни ты, -

Говорит Г-сподь в ответ.

 

Ложкой длинною толково,

Без сомнений и тревог

Каждый кормит здесь другого,

Кто в двух метрах от него.

 

Так, внимая мысли Б-жьей,

Жадность обуздав свою,

О другом заботься больше

И – окажешься в раю.

 

 

 

Тайна откровения

 

Ты выпил и в нетрезвом забытьи

Вдруг произнёс неведомые рифмы,

Которых прежде не умел найти,

Бессильны были крики и молитвы.

 

Какое-то незримое табу

Витало над самодовольным бытом...

Что ж, надо с треском вылететь в трубу

Иль стать закон нарушившим бандитом,

 

Или влюбиться всем смертям назло,

Дотла сгорая в огненной геене,

 

Чтоб свыше откровенье снизошло

Строкой:

«Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ

МГНОВЕНЬЕ»!

 

 

 

 

 

 

 

 

Проекции

 

Ночами сам с собой беседую,

Всё тру ладонями чело.

Один вопрос меня преследует:

Вот мы живём, а для чего?

 

Из плоти мы, не гуттаперчевые,

Нам ведомы и ложь, и честь.

Но наши судьбы суть вычерчивание

Проекций для иных существ.

 

Из высших измерений космоса

Нам плоский выписан маршрут.

Свершив его, туда возносимся,

Где все проекции сомкнут.

 

Аксонометрией неведомой

Фигуры изображены,

И жизни с бедами-победами

Фигурам этим суждены.

 

А стало быть, и мы не лишние,-

Для дела, не для миража

Мы им готовили обличия

Проекциями чертежа.

 

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

Земля – пылинка в мире неохватном,

Двадцатимерном (или тридцати?).

Едины в нём пространство, время, кванты,

Поля и волны, граней не найти.

 

В нём прошлое и будущее сразу

Сосуществуют как один клубок,

А то, что мы зовём «Всемирный Разум» -

Первичной информации поток.

 

Материя – проекция потока

На наши оси: игрек, икс и зет,

Где время жизни – это вектор только,

Разбитый на десятки зим и лет,

 

Тех, что зовутся в просторечье веком.

Мир за пределом их – как ад и рай...

 

Ты хочешь быть не Б-гом –

человеком?

Тогда родись, люби и умирай.

 

 

Только, если...

 

Мы в четырёх осях зажаты:

Икс, игрек, зет и время «тэ».

Создатель наш за осью пятой

Укрылся где-то в Высоте.

Ту ось достичь мы неспособны,

Да и с неё не видно нас.

Мир Б-жий, так сказать, загробный:

Эдем, Чистилище, Парнас –

Вне наших измерений скудных,

Непостижим, необъясним.

Мы только в день особый –Судный

Предстанем, говорят, пред Ним

Все как один. Но кто-то лично

ТУДА способен ход пробить,

И должен способ необычный

Творением искусства быть.

ТАМ ждут упорно и бессонно

Искусства лучшего плоды

Так, как строитель ждёт бетона,

А сталевар – своей руды.

ТАМ, как руда, и Звук, и Слово,

И Акварель, и в розах Сад...

Чайковский стал звездой сверхновой,

Планетой новой – Мопассан.

Вручит герою щит Вс-вышний,

Расплющит подлеца о щит.

Но только, если нас услышит,

Вдохнёт, увидит, ощутит.

 

 

Замысел

 

Мои нечастые читатели

И слушатели (иногда),

Не пожалели, что потратили

Впустую время, господа?

 

Стихи прочитанные пробуя

На вкус, на цвет или на звук,

Вы битый час со мною пробыли,

Выискивая новизну.

 

Раскрыть пытались тайный замысел,

Добраться до его основ.

Что прячет за собою занавес

Из строк рифмованных и строф?

 

На радость или на беду мою

Прозрачен замысел, увы:

Ведь я пишу не то, что думаю,

А то, что думаете вы!

 

 

 

 

 

Рояль

 

Ранчо Санта Фе. Там горы

Справа, океан – левей.

А хозяйку звали Лорой,

Было восемьдесят ей.

Дом – дворец, пятнадцать комнат,

Два высоких этажа,

Парк, что нелегалов кормит,

Витражей спектральный жар.

Две подделки Ренуара,

Подлинник Делакруа,

Купленная чуть не даром

Галерея из Орла.

Лора, тараторя бойко,

Открывала двери нам.

Мы ей делали уборку

Раз в неделю, по средам.

Семенил по коридору

Наш строптивый пылесос,

Хрусталю, стеклу, фарфору

Придавался нежный лоск.

Хорошо намявши спины,

Но не умеряя пыл,

На рояле мы в гостиной

Тряпкой истребляли пыль.

Чёрный лак до блеска вытрем,

Бронзу – чтоб горела вся,

Даже ноты на пюпитре,

Обмахнём пером гуся.

Чудо-инструмент, без спора,

“Стейнвей” – высокий класс!

Кто на нём играет, Лора? –

Мы спросили как-то раз.

Нам, проверив – нет ли пыли,

Лора говорит: -Никто.

С домом мы его купили,

Ну, и стул к нему, с винтом...

Выходили за ворота,

Лунный шар, как персик, спел,

Дом – как будто никого там –

Окон чернотой блестел.

Есть же люди, шуток кроме, -

Целой жизни им не жаль,

Чтобы дом купить, а в доме –

Не играющий рояль.

 

 

 

 

 

 

 

 

Своё время

 

«Зима. Крестьянин, торжествуя,

На дровнях обновляет путь.»

А.С. Пушкин

 

То в двух словах, а то подробней

Детишкам вдалбливали мы,

Что означает слово «дровни»

И в чём их польза средь зимы.

 

Поняв, что дровни – это сани,

И деток собственных создав,

Им разъясняют, что крестьяне –

Все жившие не в городах.

 

А внуки правнукам как небыль

Расскажут путанно весьма,

Что снег был белым, падал с неба

И что тогда была зима...

 

Всему своё, заметим, время.

Ну, кто что скажет супротив?

Вот мой прапредок жил в гареме,

А мне дороже коллектив!

 

 

 

 

 

 

Баллада о Добре

 

Больных в палате было двое:

Один Ходячий, у окна,

Другой со сломанной спиною

Лежал подобием бревна

Он жил того лишь мига ради,

Когда, смахнув с лица слезу,

Ходячий, сквозь окошко глядя,

Поведает про жизнь внизу.

Про снег, весну, цветы, влюблённых,

Про конный, с шашками, парад,

Про матч горячий волейбольный.

Короче, обо всём подряд.

Шептал Лежачий: -Говорите!

Скучал по белым парусам,

Глаза зажмурив, ясно видел

Всё, что Ходячий описал...

Но час пробил, рассказчик старый

Во сне покинул этот Свет.

Пришли за телом санитары,

Лежачий им заплакал вслед.

Натужно просипел: -Сестрица,

Меня к окну придвиньте чуть.

Хочу за Вас я уцепиться,

Чтоб хоть разок на мир взглянуть.

К стеклу приник, справляясь с болью,

Глядит, не отводя очей,

И ясно видит пред собою

Стену из красных кирпичей,

Без окон, гладкую, до неба.

-Сестра, брехал мне старый хрыч,

Зачем выдумывал он небыль,

А видел лишь сплошной кирпич?

-Не будьте на него в обиде,

И грех покойного корить.

Он был слепой, стены не видел,

А так хотел Добро творить.

И понял тут Лежачий сразу,

Была догадка, как искра,

Что стать Ходячим он обязан

Для продолжения Добра!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Стул

 

У человека жизнь, подобна стулу,

Она на четырёх ногах крепка.

Одна нога – любовь к Земле прильнула

Опорой для юнца и старика.

 

Нога вторая для людей –работа

Даёт и пропитание, и кров.

Ты хоть рождён, как птица, для полёта,

Но спать и есть в полёте не готов.

 

Наш мир духовный – жизни третья ножка,

Подспорье для умов и для сердец.

В ней формула Эйнштейна и гармошка,

Стихи, Шагал, Сократ и Ривердэнс.

 

И наконец, в ноге четвёртой –игры –

Лото, рулетка, шашки, преферанс,

Наркотик риска, предвкушенья миг, и –

Вот он, один из миллиона шанс!

 

Но не забудем истину простую,

Нам без неё не обойтись никак, -

Для жизни важно не сидеть на стуле,

А с ним шагать на четырёх ногах!

 

 

 

 

-

Мера жизни

 

В больнице женщину лечили,

Но сил её иссяк запас.

Она готовилась к кончине,

С родными мысленно простясь.

 

Уже сознанья искры гасли,

Почти не слушался язык...

Как вдруг великий и прекрасный

Архангел перед ней возник.

 

Она шепнула: -Аллилуйя!

Меня возьмёшь ты в райский сад?

-Нет,- Он сказал. –Тебе велю я

Прожить ещё лет пятьдесят.

 

Живи и радуйся спокойно.

И – чудо, ожила она!

Больничная забыта койка,

Жить можно долго и сполна!

 

Вот в челюсь вставлены импланты,

С лица морщин согнали сеть,

Размер груди отныне пятый,

И волос выкрашен под медь.

 

Юна, красива, грациозна,

На рандеву она спешит...

Но грузовик четырёхосный

Её на перекрёстке сшиб.

 

И вмиг не стало человека.

Душа архангела зовёт:

-Ты обещал ещё полвека

Мне жизни, а прошёл лишь год.

 

За что?! Плетётся мать-старуха

За гробом, плача и скорбя...

-Прости,- сказал архангел глухо.-

Я просто не узнал тебя.

 

 

 

Ведро

 

Крестьянка старая не быстро

На речку тащится с утра,

Взвалив на плечи коромысло,

На коромысле – два ведра.

 

И дырочка в ведре, что справа,

Едва заметная, но всё ж...

Сосед, старик крутого нрава,

Прикрикнул: -Что ж ты воду льёшь?

 

Давай прореху запаяю,

Ведь полведра считай, что нет!

Старуха, спину распрямляя,

Прошамкала: -Ты глянь, сосед,

 

Водой речною не напрасно

На травку брызгаю вот так:

Вся бровка справа в синих, красных,

Лиловых, жёлтеньких цветках.

 

А слева – голая землица,

Запёкшаяся от жары...

 

Бывает, что и пригодится

Ведро с наличием дыры.

 

 

 

 

 

Сознание и материя

 

Наш мир – комедия и драма,

Неведомых фантазий плод.

Видать, запущена программа,

Которой не разгадан код.

 

Но верю я – в межзвёздной выси

Таится чёрная дыра,

В неё влетают наши мысли

И превращаются в дела.

 

И если эти мысли плоски,

Не сетуйте на гнев судьбы, -

Она вернёт вам только доски,

Из коих делают гробы.

 

Когда ж в космические щели

Прорвутся мысли высших сфер,

На Землю явятся Эйнштейн,

Тереза-мать или Гомер.

 

А если полон чёрной злобы

Ты мысль свою направишь вверх,

Жди Хиросиму и Чернобыль,

Двух башен дымный фейерверк.

 

Всё от тебя зависит лично,

От сердца и от головы.

Сознание – оно первично,

А не материя, увы.

 

 

 

 

 

Памяти Джона Уилера

(1911-2008)

 

Великий физик Джон Уилер

Открыл нам «чёрную дыру».

Летим, отсчитывая мили,

Мы к той дыре на рандеву.

 

Летим всего лишь в миллиарде

Годков от финиша пути.

Неужто, словно в биллиарде,

В дыру, как в лузу, залетим

 

- Уилер, кто туда нас тащит:

Кварк, электрон иль гравитон?

Юдоли без вести пропащих

Не жаждет на Земле никто!»

 

-Ах, - объяснял учёный грустно.-

Я верил, что в частицах суть

И в термоядерных искусствах

Должна нам истина блеснуть.

 

А получилось, что над миром

Повис угрозы дымный гриб.

Потом решил я: к чёрным дырам

Поля быть ключиком смогли б.

 

Увы, провал с полями полный.

-Кошмар! - подумал, братцы, я.

Но осенило: чудом понял:

Всем правит Информация!..»

 

Сие открытие не ново.

Ведь сказано, не знаю кем:

«В начале мира было Слово»,

Но на каком же языке?

 

Как этого софтвера знаки

Прочесть, услышать, разобрать,

Пока летим в межзвёздном мраке?

Что в них совет, намёки, брань?

 

Вникаем. Вновь за парты сели,

Листают формулы умы...

Тот первозданный файл спасенья,

Как хакеры, ломаем мы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Доноры и вампиры

 

Вокруг о равенстве вопили,

Но верю я в закон простой:

Есть доноры и есть вампиры,

Из них составлен род людской.

 

К примеру, я – вампир типичный,

Всё жду, когда к моим ногам

Положат и тепло, и пищу,

И ласки женской килограмм.

 

В утробе размещу бездонной

Стола изыски и души.

И выйду к рампе. Здесь я – донор,

Я призван музыку вершить.

 

И вот мелодии поплыли

По залу, где погашен свет.

А в нём – притихшие вампиры,

И каждый мною обогрет...

 

На солнце вспышки есть и пятна.

Должны мы, надо полагать,

Со сцены в зал, потом обратно

Всю жизнь свою перебегать.

 

 

 

 

 

Символы

 

Наш серп и молот – герб советский,

Взметённый над ВэДээНХа,

Предъявлен был планете, дескать,

Мы – новый мир, мы – на века!

 

И я, душой и телом молод,

Очков не знавший и пижам,

Задрав штаны, за комсомолом

Под гербом и звездой бежал.

 

Десятилетья пролетели,

Уже совсем старик почти,

Пижама тёплая на теле,

На переносице – очки.

 

Их протирая, вздрогнул весь я

И соскочил с нагретых мест:

Ведь серп – исламский полумесяц,

А молот – без верхушки крест!

 

Звезды пятиконечной доля

Печальной вышла оттого,

Что, искалечив могендовид,

Вонзили башни шпиль в него.

 

 

 

Диалог с усталым господином

 

-Не кончайте жизнь самоубийством, -

Прошептал усталый господин.-

Счёты с миром ни легко, ни быстро

Нам не полагается сводить.

Каждому вручит бухгалтер дальний

Наш баланс ошибок и грехов.

Срок и груз отмеренных страданий –

Это плата за души уход.

Если ж пулю в лоб себе направить

Или яд цианистый хлебнуть,

Стало быть, душа не будет вправе

Зайцем безбилетным упорхнуть.

Стало быть, её удел – ночами

По земле бродить из века в век,

Только потому, что раз, отчаясь,

Сам себя прикончил человек».

-Сэр,- спросил его я. –Что Вы пьёте?»

-Бренди,»- мне ответил господин.

-Так ведь бренди – точно жизни против,

Яд такой, - Г-сподь не приведи!»

-Что на завтрак съели?» -Тост с

беконом.»

-Сэр, свинина, как известно, - яд.

Миллиарды, а не миллионы

Жизни так угробить норовят.

Потому что вкусно бесподобно,

Потому что – и сейчас, и здесь!..

Кто-то яд смакует долго-долго,

Кто-то залпом выпивает весь.

Все там будем, души ввысь помчатся,

Тёмную материю верша.

Там и станет самоочищаться

Ядами вспоённая душа.

Длинным будет этот путь иль куцым,

Но грехи придётся искупить.

Чтоб на Землю чистыми вернуться

И к самоубийству приступить.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Отражение в зеркале

 

Кто там в зеркале, - неужели я?

Различимость морщин отменная.

Называется: отражение.

Не пространственное, -

двухмерное.

 

Всё там есть, что напротив в комнате,

Различаю предметы запросто.

Но оно неживое, полноте, -

Звука нет, осязанья, запаха.

 

Повторяет поклоны с жестами,

Смотрит, хмурится с мордой постною.

Кто ж его породил и пестует,

Это изображенье плоское?

 

Всё мне ясно, долой сомнения,

Представленья имею чёткие:

Там иная совсем Вселенная,

Для которой мы - дыры чёрные!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Закон термодинамики

 

G = H – S,

где: G-энергия, H-теплота образования,

S-энтропия

(«Неорганическая химия»,

FrictionBook.Lib).

Отсюда: Энергия плюс Энтропия = Теплота образования

 

Энергия – одна из мер Пространства,

В её основе – поле, пустота.

Учёные считают беспристрастно:

Она не производит вещества.

 

Но ежели в Пространство впрыснуть искры,

Зовутся энтропией искры те,

То Взрыв Большой рванёт легко и быстро,

И кое-что возникнет в пустоте.

 

Тепло от взрыва вакуум расплавит,

Закружит сфер ярчайший хоровод.

Остыв, они созвездия составят

С планетами. А там и наш черёд.

 

Мы станем разводить зерно, скотину,

Начнём искусство, знания плодить.

Чтоб завершить вселенскую картину,

Одну идею стоит обсудить.

 

Когда в науке опыт накопили,

Учёные подали миру весть

О том, что чудо-искры Энтропии,

Они-то информация и есть!

 

Всё, что творим от песен и до формул,

Уходит в космос, в цель, не на авось.

Там сила информации упорно

Толкает к чёрным дырам гроздья звёзд.

 

Чтоб нам за ними не метнуться тенью,

Чтобы планеты не сошли с орбит,

Таинственная сила тяготенья

Такое разбеганье тормозит.

 

Но мы уходим постепенно в небыль,

В провальные ловушки чёрных дыр.

А энтропия полнит-полнит небо

Предвестницей космической беды.

 

Момент наступит. Сумма наших знаний,

С Энергией себя соединив,

Достигнет Теплоты образованья

Материи. И новый грянет Взрыв...

 

Пока мы существуем, помнить будем

И с гордостью друг другу говорить:

Лишь для того живут на свете люди,

Чтоб заново Вселенную творить!

Бозон Хиггса

 

С помощью Большого Адронного

Коллайдера обнаружены признаки

существования так называемого

бозона Хиггса, наличие которого –

ключ к разгадке создания материи во

Вселенной /из газет/

 

Коллайдер обнаружил, мы узнали,

Тот Хиггса умозрительный бозон,

Который был материи в начале,

Существовал к началу всех времён.

 

За доли триллионные секунды

Бозон возник, сработал и исчез.

Но атомы родились и не скудный

Набор молекул, связей и веществ.

 

Бозон открыли, - ну, и что ж такого,

Какой-то малый в физике рывок?

Но вспомните: В Начале было Слово,

И Слово это называлось: Б-г!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Пятая ось

 

На четырёх измерениях,

Верных Эйнштейну осях,

Тысячи долгих миллениумов

Своды законов висят.

Формулы их разномастные

Плоской планете милы...

Пятая ось информации –

Штольня в иные миры.

То, что обыденно, исстари,

Выверено на Земле,

Может быть переосмыслено,

В цифрах по новой шкале.

Цифры по штольне направятся

Во внеземные слои.

Там, если что не понравится,

Вносят поправки свои.

И возвратят их сигналами

В виде прозрений, идей,

Так, чтоб Земля не страдала и

Только для блага людей.

Правда, одно уточнение:

Будет отправлен сигнал

Лишь при наличии гения,

Чтобы его понимал.

А через гения олухам

Станут открытья ясны.

Гения нет – только сполохи

Видим, да странные сны.

Мчатся потоками встречными

Строго по пятой оси

Разума ценности вечные,

Чтоб упредить и спасти.

Прорвана магмою мантия

И от чумы падежи...

Пятая ось – информация

Гибели не подлежит.

 

 

 

Дар отражения

 

Пойди к древнейшим росписям наскальным

И, вдоволь наглядевшись, убедись,

Что купол неба прежде был зеркальным,

Земля – она собой являла диск.

 

А в центре неба – солнышко, конечно,

В сиянье незакатных ясных дней.

Подонков нераскаявшихся грешных

Высвечивало прямо, без теней.

 

Маньяк, бандит коварный и ужасный,

В укромный угнездившись уголок,

В зеркальном небе мигом отражался

И избежать возмездия не мог.

 

Вдруг – то ли астероид к ним примчался

Иль вспыхнула сверхновая звезда,

Но рухнул купол неба в одночасье,

И зеркало разбилось навсегда.

 

Неслись осколки острые, резные,

По древним людям нанося удар.

Вселялся в тех, кого они пронзили,

Немеркнущего отраженья дар.

 

Земля уже не диском стала, - сферой,

Теснится ночью день, а злом –добро.

Во тьме кишат и стервецы, и стервы:

И честь долой, и финка под ребро.

 

Но посылают отраженья солнца

Осколками зеркал, пронзивших их,

Художники, певцы и стихотворцы,

Чтоб высветить злодейство хоть на миг.

 

Чтоб люд незрячим даже ночью не был,

Чтобы, внимая краскам и стихам,

Он знал, что всё, как прежде, видит небо,

Как прежде нет прощения грехам!

 

 

 

 

Вкус к торговле

 

Мы силу продаём, талант.

Вон та, к примеру, - тело.

Торгует слухом музыкант

И верхней нотой – тенор.

 

Красой торгуем и умом,

И пирогом, и танцем.

Шпионам тайны продаём,

Ну, а тайгу – китайцам.

 

Когда ж исчерпан весь ресурс, -

И мозг, и тело сдали,

К торговле мы теряем вкус

И душу просто дарим.

 

 

Гравитация

 

Мне физик объяснил учёный:

-Квант информации земной

Летит к дыре вселенской чёрной,

К Вратам в незримый мир иной.

Летит он криво или прямо,-

Сие нам видеть не дано,

Поскольку мир есть голограмма,

А мы в ней – стенка или дно.

Врата, зовут их горизонтом,

На два фотона делят квант.

Один исчезнет в тьме бездонной,

Другой вернётся, люди, к вам.

Теперь он – гравитон, ведущий

Созвездья в Млечном их строю...

Мы тратим век, что нам отпущен,

На информацию свою:

На натюрморты и поэмы,

Сюиты и рецепты блюд,

На танцы с песнями и схемы

Машин, и водку «Абсолют».

Всё расфасовано на кванты,

Что в небыль чёрную летят.

А им навстречу адекватный

Струится гравитонов ряд...

Любуясь на Луну и звёзды,

Не оборвём же квантов нить!

Ведь Homo sapiens был создан,

Чтоб гравитацию творить.

 

 

 

 

 

Чтобы уговорить

 

С трибуны вождь рукою машет

И кулаком стучит о грудь,

И пальцем отбивает марши,

И нам указывает путь.

 

Нести он может ахинею,

Но голос нам диктует ритм.

И мы как будто все пьянеем

И синим пламенем горим.

 

И вот, когорта за когортой,

Уходим в бой...

Нет, я не вождь.

А чтоб уговорить кого-то,

Стихи пишу, едрёна вошь!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Демон

 

Неважно какое, но важное дело

Задумал. И шея от мыслей вспотела.

И начал прикидывать нощно и денно, -

Так путь над Кавказом вычерчивал Демон.

 

Пункт первый, второй... Где ж ты, молодость

наша?

В мозгу головном непролазная каша.

Что будет в конце и что было вначале?

В пространство гляжу, цепенея в отчаянье.

 

Исчезла сознания ясность былая,

Бумажки бессмыленно перебираю.

 

На помощь, друзья! Только каждый не вечен, -

Иного уж нет, а другие далече.

 

На ум свой надеялся зря, безусловно,

Мне дела не сделать, - и долго, и сложно,

И пальцами шарю зачем бестолково?...

 

Но вдруг обнаружил, что дело готово!

Уложено, собрано всё аккуратно,

Пока формулировал планы невнятно.

 

Тот Демон, что скрыт в нас, как в жерле

вулканьем,

Мой труд в подсознанье моём «устаканил»...

 

За месяцем месяц, верста за верстою

Всю жизнь в себе Демона следует строить.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вне игры

 

Не признаю игры азартной:

Рулетку, покер, домино.

Признанье, как и наказанье,

Не любопытны мне равно.

 

Конец шестёрочный заветный,

Четыре с джокером туза,

Везенья сказочного ветры,

Провала круглые глаза

 

Меня не вдохновляют больше.

Стал я безвольней и мудрей.

Мне без холестерина борщик

Или без соли сельдерей

 

Куда приятней и полезней

(Возможно, с каплей коньяка!).

Вчера ко мне с колодой лезли,

Сказал: -Ищите дурака!»

 

На их призывы, вопли, вздохи

Прикидываю так и сяк:

Вдруг обыграю всех. И лохи

Решат, что я – их первый враг...

 

Трибуны то ревут победно,

То мечут файер прямиком.

Удобно жить на свете белом

Болельщиком,- не игроком.

 

 

Биополе

 

У каждого тела своё биополе.

Ты чувствуешь локоть, плечо,

Когда твой товарищ шагает с тобою,

Не соприкасаясь ещё.

 

Моё биополе чувствительно слишком,

И тесно на улице мне

От редких прохожих – и тощих, и пышных,

И злобных, и мирных вполне.

 

Я жить не хочу коллективно и слитно,

Всеобщей прошит бечевой.

Сближаться готов для любви и для битвы.

И более ни для чего.

 

 

 

 

 

В бою

 

Полк «бежевых» идёт в атаку,

Полк «синих» отражает натиск.

Снаряд летит навстречу танку,

Здесь «наших» бьют, а там – «не наших».

 

Я – «бежевый», бегу со всеми,

Вокруг полно огня и чада,

Орудья «синих» гибель сеют,

Сметая первых без пощады.

 

Урон пока не очень крупный,

Держусь в рядах почти что прямо.

Но, лишь бегущий рядом рухнет,

И я залечь имею право.

 

Я – «синий» на краю окопа,

Натянуты, как струны, нервы.

Двоих, по-моему, ухлопал,

Хотя и начинал не первый.

 

Стреляю часто и усердно,

Но не прошу о вечной славе:

Лишь только упадёт сосед мой,

Смогу позицию оставить.

 

Гремят команды и разрывы,

Пальба, мольба, судьба, смятенье...

Мы все хотим остаться живы,

А первым быть всегда смертельно.

 

 

Английский бульдог

 

Бульдог английский. Чудо-челюсть.

И редок он, и дорог он.

Ступают лорды, подбоченясь,

С уродом этим на газон.

 

Сравним со средними веками

Столетья нашего дела:

Тогда собак на бой с быками

Знать альбионская гнала.

 

«Буль» значит бык, а «дог» - собака.

А чтобы был от битвы прок,

Отважный выведен вояка –

Английский сукин сын, бульдог.

 

Вот он быку вцепился в морду,

Ничто разжать не в силах пасть.

Погибнет бык на радость лорду,

Пожрёт мясца собачка всласть...

 

Конец потехе той кровавой

Положен века два назад.

Настали новые забавы –

Футбола сладостный азарт.

 

Бульдоги эти - англичане

Остались вроде не у дел.

Миледи буклями качали:

Не оставляйте псов в беде!

 

Собака стала экспонатом,

Зубастей – только крокодил.

С такой башкой огромной надо,

Чтоб весь Шекспир в неё входил.

 

Бульдог – усадеб украшенье,

Парадов, конкурсов призёр.

В медалях золотых ошейник,

Свирепость поражает взор.

 

Но факты сообщают сухо

(Над черепом не пошалишь):

Щенков рожает англо-сука

С сеченьем кесаревым лишь...

 

Пусть будет в памяти народа

Сия история свежа,

Чтоб не рожал никто урода.

Урода – с помощью ножа!

 

 

 

 

 

 

”Мастер и Маргарита”

(впечатление)

 

Человек рождается из гена,

Лона материнского, из тьмы.

А явившись, должен непременно

Долг вернуть за жизнь, что взял взаймы.

Трудится над рукописью Мастер,

Точку ставит вескую в конце.

О Пилате, о Христе, о пастве,

О терновом рассказал венце.

Труд его добавит в мире света

И продлит биение сердец.

Сам Создатель Мастеру об этом

Скажет: -Ты теперь, как Я, - творец!

Выйдет книга, станет знаменитой,,,

Но мечты достичь не удалось:

Взвыли прокураторы Главлита,

Где служил покойный Берлиоз.

-Ты не наш! – рычали псы цепные.

-Наш – Иван Бездомный, например...

Там, где Мастера – невыпускные,

Выручает только Люцифер.

В силах он творца к Творцу доставить

В мир Его бездонно голубой.

А ключом к заветной дверце станет

Мастера последняя любовь.

Мастер, в путь! С тобою Маргарита.

Азазелло подогнал коней...

 

Каждому творцу дана орбита,

Чтоб взойти в бессмертие по ней.

 

 

 

 

 

 

Человек согрешил

 

Русско-английский словарь: совесть (рус.) – conscience

(англ.),

Англо-русский словарь: conscience (англ.) – сознание

(русск.)

 

Человек согрешил. Как такого простить,

Чтобы душу очистил слезами?

На Руси это совесть, в Японии стыд,

А в Британии это сознанье.

 

И за тем, чтобы в грех человеку не впасть,

Чтоб он трезво судил, а не бредил,

На Руси смотрят церковь и высшая власть,

А в Японии смотрят соседи.

 

А в Британии, чтоб не случился разбой,

Чтоб друг другу не гадили, ссорясь,

Каждый смотрит внимательно сам за собой,

Там сознанье – оно же и совесть.

 

 

 

 

 

 

 

Перечитывая Марка Твена

(по рассказу «Путешествие капитана Стормфилда в рай»)

 

Марк Твен Стормфилда сотворил.

Был в рай отправлен капитан им.

Рай тех времён среди светил

Витал незрим, но обитаем.

 

Там строго друг за другом в ряд

(Вы Марку Твену уж поверьте)

Так обитатели стоЯт,

Как им предписывает рейтинг.

 

Пророк, правитель, патриарх,

Что славы мировой добились.

Но в первых шествует рядах

Неведомый какой-то Биллингс.

 

Портной из штата Теннесси

Придурком полным слыл у местных.

Любому, кто бы ни просил,

Он сочинял стихи и песни.

 

Его рядили в колпаки

И разноцветное отрепье.

Шут – он дурак, куда ни кинь,

И чушь свою с рожденья лепит.

 

Но в райских кущах, как набат,

Поэзия его гремела.

Он был поставлен в первый ряд,

Талантом обойдя Гомера.

 

Там Биллингс – факел или флаг

Достойный всех благословений.

Тот, кто при жизни был дурак,

На небе оказался – гений.

 

Напрасно корчите, друзья,

Над виршами моими рожи.

Не верить в Биллингса нельзя!..

И кой в кого, надеюсь, тоже.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Цари природы

 

Гордимся тем, что мы цари природы,

Любых зверей и птиц, и рыб сильнее.

Они потребны для стола и моды,

Мы губим их, лишь изредка жалея.

 

А вот стихия людям не подвластна,

Она роднее птице, зверю, рыбе...

Моряк прогнозу вверился напрасно,

Тайфун примчался на его погибель.

 

Как ни рулил штурвальным колесом он,

Увы не смог добраться до причала...

А у змеи есть орган Якобсона,*

Он видит шторм за сутки до начала.

_______________________________

*-орган Якосона- расположенный на языке тонкий химический

анализатор окружающей среды

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Победитель

По мотивам сафари в Национальном парке Крюгера в ЮАР

 

А на том берегу африканской реки

Разглядели туристы сквозь окна кроссовера

Львов, нацеливших пасти свои и клыки

На саванновых буйволов, сочных особенно.

То ли был их рогатый вожак близорук,

То ль мешали с травою прибрежною хлопоты,

Но от львов, налетевших неслышно и вдруг,

Не успел ускакать буйволёнок неопытный.

Был он с берега сброшен, прикончен в

воде,

Надо споро вытаскивать жертву невинную.

Крокодилы, а там они в реках везде,

Только ногу отгрызли одну буйволиную.

Львы швырнули добычу, траву окропив,

И голодные пасти победно ощерили.

Вдруг послышался топот двух сотен копыт, -

Возвращаются буйволы с жаждой отмщения.

Был рогами отброшен оскаленный лев,

Убегают в кусты самодержцы гривастые.

Стадо труп окружает, сопит, присмирев,

И макаки печаль выражают гримасами.

Кто сражение выиграл – царь иль толпа,

Кто с лихвой насладится кровавым событием?..

 

У гиены присмотрена к речке тропа,

Поздним вечером станет она победителем.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Скульптуры

 

Г-сподь велел кумиров не лепить

Внимавшему с почтеньем Моисею:

-Молитесь и свою умерьте прыть,

Плоть неживую создавать не смея.

Живите и творите без скульптур.

Картины ваши, музыка и моды,

Творенья всех наук и всех культур,

Они хранят и радуют народы.

Но каждый, хоть песочный монумент

Или из глины слепленная рожа,-

Ведь это идол, Б-гу конкурент,

А ваша вера суть Единобожье.

Хотите вы и с греков брать пример,

И быть моею паствою? Не выйдет!

Вот римляне наставили химер,

Скрижалей за которыми не видят.

От оргий древнеримских я устал,

Там предпочтенье блуду, а не Б-гу.

Пошлю им провозвестником Христа,

Чтоб указал язычникам дорогу.

Исчезнут пусть и Аполлон, и Зевс,

Гефест с клещами или молотками.

Я вижу всё и мир творю с небес

Своею мощью, а не их руками...»

В Европе христианство взяло верх,

Залив поля и эшафоты кровью.

Костров доминиканских фейерверк

Зловеще расцветил средневековье.

В кошмаре инквизиторских веков

Скульптуры были под запретом смертным.

Вс-вышний, Он, конечно, далеко,

Но грешников любых заметит сверху.

Однако можно так в безумство впасть,

Страшась мучений в огненной геене.

Надёжней всё же укрепляет власть

Любовь людей и их благоговенье.

-Народ у нас безграмотен и сер,

Сложны ему библейские анналы.

Склоните Б-га на скульптуры, сэр,-

Подначивали Папу кардиналы.

-Ваяние как веры атрибут

На всех материках иметь неплохо.

Пускай Он снимет со скульптур табу,

Чтоб Возрожденья началась эпоха.»

Взмолился папа Римский, и Г-сподь,

Подумав, согласился, с долей риска:

-Авторитет мой только не испорть

Фигурами страшилищ греко-римских.

Такие уваженье и почёт

Я окажу одним лишь христианам.

У иудеев, как всегда, Исход,

А мусульманам первобытным – рано.

И выслушай внимательно меня,-

Творец продолжил, очи грозно щуря.-

Лишь кто-то возомнит, что мне ровня,

То в дьявола такого превращу я.»

И вот пришёл в Европу Ренессанс.

Буонарроти вместе с Донателло

Не упустили свой священный шанс,

Вернув искусству каменное тело.

А дальше – больше: рыцари, цари

И датская «Русалочка» вдобавок,

Над Рио-де-Жанейро воспарил

Христос-Хранитель, выше всех по праву.

Героев книг любимых длинный ряд

И Нельсона колонна, и «Мыслитель»,

И Неизвестный каменный Солдат –

Во все века и жертва, и спаситель.

Мир изваяний верой подкреплён.

А там где нет религии свободы,

В кроваво-алом зареве знамён

Вождям возводят статуи народы.

-Наш вождь – ведь он и бог наш,- говорят,

Считая, что умом светлы и здравы.

Не замечают, что страна их – ад,

А вождь страны и в самом деле – дьявол.

Но рушится берлинская стена.

Предсказанное нынче явью стало:

Гееной пожирается страна

И статуи сметают с пьедестала.

............ ....................................................

Читатели, старался я для вас.

Не возразит никто наверняка мне:

Не Б-га нужно людям создавать,

А лишь самих себя – живых и в камне.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мы каемся

 

Мы каемся в одних грехах,

Творя другие впопыпах,

Себе во глубине души

Шепча: -Покайся и греши.»

 

Одно заботит, правда, нас:

Покаяться в последний час.

Покаялся и к Б-гу мчись,

Скорее в рай, покуда чист!

 

 

 

 

 

 

 

 

Однако же...

 

Пока не клюнул жареный петух,

С собою нас в небытие влекущий,

Претит нам званье старцев и старух

И райские к себе не манят кущи.

 

Хотя не гнётся правая нога

И тяжесть непонятная в затылке,

Ещё грядущих планов до фига

В бездонной нашей жизненной копилке.

 

В Лас Вегасе сорвать в рулетке банк,

Нырнуть в бассейн с водою минеральной,

В Нью Орлеане выслушать джаз-банд

И погулять на праздник в Монреале.

 

Пока задор и ясность в голове,

Жена, на вечеринке флирт прости мне.

Я вечен, весел, вечен, весел, ве...

Какой петух, однако же, настырный.

Вселенная – явление искусства

 

Вселенная – явление искусства,

Из голограммы высвеченный срез.

Времён, пространств, энергий чёрных сгусток

Распластан Взрывом в полотно небес.

Мир неподвижен, тёмен и невзрачен.

И Некто, глядя в Вечность, заскучал.

Разнообразья жаждой озадачен,

Он тумблеры и кнопки повключал.

Искра явилась и взорвала бездну,

Родив галактик пышные хвосты.

А чтоб картина эта не исчезла,

Задуманы предметно я и ты.

Растенья, воздух, звери нас питают,

Мы мыслим, информацию творя.

Она же к чёрным дырам улетает,

Как мотылёк на пламя фонаря.

Сгорает, образуя притяженье,

Которое Вселенную хранит.

И Некто восклицает: -Неужели

Я сотворил шикарный этот вид?!

Покуда Он любуется красою,

Изысканный подпитывая вкус,

Мы живы нашей жизнью непростою,

Как все произведения искусств.

 

 

 

 

Моя голограмма

 

Я птица – альбатрос или фрегат,

Я – музыкант, творящий на органе.

Имею тело, чудо-агрегат,

Несущий по земле моё сознанье.

Сознание, душа, когда б я мог

Взглянуть в твои зашторенные окна!

Но тайну прячет непрозрачный мозг,

Сплетённые нейронные волокна.

Мир – голограмма, и сознанья блик

Теряется в бездонности простора.

Я человек, но быть хочу велик

В блистании вселенского престола.

Как вдруг нашли учёные в мозгу

Невзрачную, но всё же голограмму.

Теперь-то я уверен, что смогу

Добыть себе желанную награду!

Уже не нужно гнать ракеты ввысь

Или бурить кору земную грозно.

Простая, только собственная, мысль

Откроет двери в голограмму мозга.

Вселенную свою построю там

И в звёздную её оправлю раму.

И сам Творец библейский, аз воздам,

Мою почтит визитом голограмму.

 

 

 

 

Чёрный квадрат

 

Художник рисовал натурщиц в бане,

Их плечи, груди, руки и зады,

Их лица с чуть припухшими губами,

На белой коже бусинки воды.

Закончив труд, принёс домой картину,

Приставил к стенке, на тахту прилёг.

И тут же крепкий сон сморил мужчину...

А вот жены вошедшей монолог:

-Ты снова бегал к девкам, прощелыга,

Нет ни стыда, ни жалости к жене,

Сейчас ты должен выбрать: либо-либо

И на коленях приползти ко мне!

А впрочем, я решу проблему лично,-

Вот банка с чёрной краской, вот и кисть.

Замажу к чёрту девок неприличных,

До них не доскребёшься ты ни в жисть!”

Истории, случившейся когда-то,

Немало удивляться мы должны:

Дала рожденье «Чёрному квадрату»

Истерика Малевича жены.

Секрет картины той не в чёрной краске,

А в том, что бесполезен зоркий глаз.

Там бёдер блеск и дев раздетых пляски

Невидимы, и в этом их соблазн.

Поэт, художник, фокусник, учёный,-

Их слава, несомненно, лишь свежей,

Когда, ревнуя, собственные жёны,

Окрашивают творчество мужей.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

КОРОЛЕВА

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

Дамы носят юбки мини,

Ходят вызывающе.

Мы не поддадимся, мы не

Бабники, товарищи!

 

Чуть прикрытые полоской,

Тощие и ловкие,

Краснобелая причёска,

Пара ножек с попкою.

 

Не хочу такой убогой,

В макияжной слякоти.

Женщины должно быть много,

Более, чем мякоти.

 

Платье длинное, как знамя,

С песней речь, не с криками,

Лобик чистый над глазами,

Ваксой не покрытыми.

 

Чтобы шла, как королева,

В теле, но не толстая.

Чтобы я казался слева

Королём потомственным.

 

 

 

 

 

Рок-н-ролл

 

И рок-н-ролл, и буги-вуги,

И даже африканский рэп

В студенческом советском круге

Плясали, «Плиской» кровь согрев.

 

А чтобы, хлопнув ихней «Плиски»,

Своим казаться как-никак,

Выкрикивали по-английски,

Ругательное слово «фак!»

 

Но ругань тут слышна едва ли:

На вузовскую сев скамью,

Свой факультет мы называли

«Хим-Фак» с любовью, как семью.

 

К тому же бледным этим словом

Эмоции не передашь.

Язык родной – души основа,

А мат раскатистее – наш.

 

И с интересом интуристы

Просили им перевести:

-Ну, как, к примеру, по-английски

Тирада «вашу-мат-ети»?

 

Тогда с улыбкой виноватой –

Английским всё не описать –

Пускались русские ребята

Без текста рок-н-ролл плясать.

 

 

☻ ☻ ☻

 

Ой, у нас такое было, -

Хоронили мужика.

Море слёз родня пролила!

Накупили коньяка.

 

Поп с крестом, под стать погода, -

Без пальто стоять нельзя..

Вдруг покойник сел и гордо

Объявил: -Я жив, друзья!

 

Сон ли, обморок какой-то,

Сам не помню – что и как».

Все кричат «ура». Попойка,

И течёт рекой коньяк.

 

Смех безудержный супруги,

Солнце вышло в небеса.

Гоп со смыком, буги-вуги,

Все четыре колеса!

 

Пляшут дети, девки, парни,

От молитв охрипший поп...

В общем, еле закопали

С мужиком ожившим гроб.

 

 

 

 

 

Комиссарское тело

 

-Ну, кто ещё хочет попробовать комиссарского тела?»

Вс. Вишневский, «Оптимистическая трагедия»

 

Стал мудрее и старше,

Но всё ж вспоминаю порой

Ясный взор комиссарши –

Актрисы, исполнившей роль.

Та «Трагедия Опти-

Мистическая», вроде сна:

Комиссарша. Напротив

Расхристанная матросня.

-Кто ещё там надумал

Комиссарского тела вкусить?»

И горячее дуло,

И лик её строгий красив...

Мы с годами умнели,

Вполне испытав на себе

То, что Сталин и Ленин

Сотворили, взывая к борьбе.

Сколько крови и трупов,

Какая всемирная ложь!

Было веровать глупо.

И всё же, и всё же, и всё ж...

Помним «слово и дело»,

Нам жертвы забыть не дано.

Комиссарское тело, -

У женщин бывает оно!

 

 

Чин по чину

 

Мысленно я парень – хоть куда.

Всё соображаю, чин по чину.

И как полноценного мужчину

Чту себя, не глядя на года.

 

С пацанами хочется в футбол

Погонять на этом ровном пляже.

Шевелю ногою правой даже,

Медленно, - колено режет боль.

 

С конниками рядом в бой скачу,

Свищут пули из телеэкрана!

На покой меня списали рано...

Что? Да это я вздремнул чуть-чуть.

 

Мимо в мини девушка скользит.

Ходунки приставив по соседству,

Мысленно я с нею занят сексом...

Стало быть, Альцхеймер не грозит.

 

 

 

 

 

 

Моногамия

 

Царь Соломон, Давид и иже с ними.

Своим гаремом каждый был силён.

И в Африке, и в Азии во имя

Продленья рода брали много жён.

 

Рожали жёны там детей довольно,

А чтобы пищу дать семье и кров,

Мужья всё время затевали войны

И гибли иль вели в полон рабов.

 

А Чингисхан какой обед замыслил,

Живыми пленных жаря на огне?

И нынче видят в странах исламистских

Источник пропитания в резне.

 

Мы ж, накопивши жён с детьми немало,

Подумали: какого же рожна?

Ведь многожёнство нам не по карману,

Раз Б-г один, то и одна жена!

 

Коль ты к смычку приучен или к плугу,

Тебе по силам сделать сказкой быль:

Единственную прокормить супругу –

И заповедь исполнить «не убий».

 

 

 

 

Насилие и любовь

 

Насилие. Грабитель ловит жертву,

Маньяк – девицу, поп – еретика.

Чем защититься – орудийным жерлом,

Замужеством, раскаяньем в грехах?

 

А может быть, залить чужою кровью

Аул, деревню, город иль страну?

Но лучше зло преодолеть любовью,

Хоть полюбить придётся сатану!

 

Увы, любовь конечна, как ни бейся,-

Она на землю рушится с небес:

Каренина бросается на рельсы,

Идёт на казнь с Аидой Радамес.

 

И всё же отвергать любовь не смейте.

Мы веруем, дыханье затая,

В то, что она всегда – отсрочка смерти,

А стало быть, - продленье бытия.

Жили-были дед да баба...

(Притча)

Жили-были дед да баба,

Сын с женою, внучка, внук.

На краю села хибара,

Окна – в лес, крыльцо – на луг.

 

Сеяли сельхозкультуры,

Жали, пряли и пекли.

Из простой аппаратуры

Ночью градусы текли.

 

Стали бабка с дедом стары,

Оставлять нельзя одних.

Говорит невестка: -Даром

Понадеялись на них.

 

Доктора не по карману

И в больницу не возьмут.

Хоть едят, конечно, мало

Для семьи они – хомут.

 

Отвезём их на болото

И – в трясину с головой.

Ночью нету никого там,

А с утра поднимем вой.

 

Дескать, за лечебной травкой

Старички ушли чуть свет.

А потом медведь зарявкал,

Мы весь лес прошли, их нет.

Ну-ка, муж, давай, не мешкай,

Надоели мне они!..

Внук отцу сказал: -Тележку

Ты из леса в дом верни.

-Да, зачем? Пусть развалюха

С ихними гниёт костьми.

-А чтоб вас с твоей старухой

Было в чём потом везти.

 

 

. ☻ ☻ ☻

 

Хоть со мною супруга и носится

И заданья по дому даёт,

Чаще чувствуется одиночество, -

Исчезает мне близкий народ.

 

Возраст восемь десятков - не шуточки,

Телефон всё слышнее молчит.

О троллейбусной утренней сутолоке

Временами мечтаю в ночи.

 

Рюмку? Только не больше, чем парочку,

Капли едкие не веселят.

По утрам опираюсь на палочку,

На спортивных взирая стиляг.

 

Жизни будто бы прожиты разные,

В разных странах и с разной судьбой.

Юбилеев боюсь, хоть и праздную,

А жена отвергает любой.

 

Обзывая себя оскобительно,

Я спрошу у неё всё равно:

-Не подскажешь, - вот это событие

Было с нами? А может, в кино?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

НА ЭТОМ

БЕРЕГУ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«ТАК КТО ЖЕ МЫ?»

 

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ

газеты «Новое Русское Слово»

/опубликовано 13 октября 1995 г., с.29/

 

Этот вопрос занимает меня все четыре года проживания в Соединённых Штатах Америки. Правда, поначалу он не казался мне актуальным. Новизна ощущений, первые контакты с ортодоксальными, косервативными и реформаторскими синагогами (ни с одной из них в Ленинграде я прежде не сталкивался), встречи с американскими евреями, - всё это давало надежду найти утраченные корни, выйти на «тропу праотцов», определить своё место в новом мире. Но вот на двенадцатом месяце американской жизни мне предложили заполнить анкету для получения гринкарты.

В обширном помещении кливлендской «Джуиш Фэмили Сервис Ассосиэйшн» толпились у стола «годовалые» беженцы, справедливо считающие себя евреями. Однако в графе “Nationality” (национальность) мы, в соответствие с объяснениями консультировавших нас сотрудников «Джуйки», вынуждены были записать “Russian” (русский).

В этот момент вопрос о моей национальной принадлежности приобрёл для меня ту остроту, которая не смягчается до сих пор. Решения я не нахожу, поэтому предпочитал «мучиться» молча.

Однако статья Александра Бураковского «Немного об этике, «молчании Б-га» и других нравственных проблемах, за которые денег не платят» («НРСлово» от 22 сентября 1995 года) меня «достала». Неудержимо потянулось высказаться.

В статье г-на Бураковского затронуто много аспектов жизни евреев в бывшем СССР и за рубежом. Я не журналист, поэтому не стану оценивать или критиковать вышеупомянутую статью. Но, как мне кажется, красной нитью через неё проходит тезис о Павлике Морозове, предавшем своих близких. К таким павликам приравниваются те евреи, которые «предали» своё еврейство, сменили национальность и/или религию. Словами писателя Р. Коробичевского русское еврейство определено как «народ, к которому я имею честь принадлежать – это кровная неотторжимая часть русской жизни и русской культуры». Итак, русское еврейство – народ.

«Народ, - читаем в “Webster’s New Collegiate Dictionary”, изданном “G&C Merriam Company” в США (1979) – это общность индивидуальностей, объединённых одной культурой, традициями или чувством родства, имеющим общие язык, учреждения (включая учебные заведения) и веру, часто объединяющихся в политически организованные группы».

Я принял это определение, чтобы показать, что с точки зрения народа США мы, русские (читай, бывшие советские) евреи, не принадлежим к еврейскому народу.

Все вышеперечисленные признаки позволяют считать нас русскими.

Рассмотрим эти признаки. Итак, культура. И русский, и еврей, «и друг степей калмык», все мы буквально с молоком матери восприняли имена Пушкина, Чайковского, Репина, Льва Толстого...

Традиции. Начиная с периода молодости моих отца (1907 года рождения) и матери (1912), то есть с конца 20-х – начала 30-х годов, все традиции, по крайней мере, в РСФСР были общими, советскими. Театр, кино, праздничные дни, моды, мораль – всё, что было установлено и одобрено «родной коммунистической партией», моё и моих родителей поколения приняли и ревностно исполняли. Да и «добрая русская пьянка» неизменно находила отклик в сердцах советских мужиков любой национальности.

Язык. Конечно, русский! Мои бабушка (1879 года рождения) и дедушка (1875) говорили между собой на идише. Моя мама понимала этот язык, но уже не говорила на нём. А я и мои сверстники уже его и не знали. Мы общались и общаемся между собой только на своём родном русском языке.

Учреждения. Само собой разумеется, мы учились и работали только в русскоязычных учреждениях.

Вера. Уже люди поколения моих родителей в крупных городах практически сплошь были безбожниками. А мы и наши дети, и внуки – тем более. Причём классики марксизма-ленинизма и созданные ими структуры не без успеха внедряли в наше сознание новую «безбожную» веру. И до сих

пор приверженцы этой дискредитировавшей себя «религии» толпами фланируют по российским улицам и площадям. Во всяком случае, ни с иудаизмом, ни с православием ни евреи, ни русские в СССР практически не имели ничего общего.

«Так был ли мальчик?» Имеется в виду еврейский мальчик (он же – девочка) в русскоязычном СССР? Да, там он был (она была). Мы были мечены пятым пунктом анкеты и отношением властей и народных низов. к этой нашей мете. Благодаря ей мы имели один единственный признак народа, отличного от русского, - чувство родства (похожести). «Разделяй и властвуй» - этот принцип как нельзя более подходил к принятой в СССР национальной политике. Вот когда властвовать прежними методами перестали, тогда и пошли разделяться полным ходом. Мы – советские евреи – были презираемы как каста. Нас терпели, нам дозволяли «расти» в тех направлениях, где не пахло ни государственными тайнами, ни контактами с заграницей. И мы старались, «росли», пользуясь предоставляемыми щелями и дефектами структуры советской власти. Давление, оказываемое на нас, сжимавшее нас

подобно пружине, обусловило большой жизненный и творческий потенциал

нашей искусственно меченой прослойки общества. Нам было тесно, душно, страшно.

Не погрешу против истины, если скажу, что масса советских евреев использовала малейшую возможность для ассимиляции, для

растворения в русской среде. Особенно это относится к детям от смешанных браков. Они, как правило, принимали по достижении 16-летнего возраста национальность, а зачастую и фамилию родителя-нееврея. Таким образом, число евреев, порвавших сначала с религией, а потом и с национальностью отцов, стремительно росло... Можно ли упрекать в таком отступничестве людей, национальная принадлежность которых держалась на отметке в паспорте?

Нас приняли в Америке как евреев, поскольку мы были ущемляемы и преследуемы на родине именно по этому признаку. Но здесь, в новом Свете, оказалось, что еврей не национальность, а вероисповедание. Иными словами, люди, не владеющие еврейским языком и не обращённые в иудаизм, в США евреями не считаются. Да и сами себя мы называем евреями «по старой памяти». Кто же мы такие?..

Я уже заканчивал свои заметки, когда мне в руки попал номер «НРСлова» от 23-24 сентября с.г. На 17-й странице под заголовком

«Я страдаю, значит существую в эмиграции» я обнаружил созвучные моим размышлениям выводы профессора Бостонского колледжа, психолога Карен Ароян. Госпожа Ароян проводит исследование «Источники стресса и процесс адаптации иммигрантов». На вопрос корреспондента «НРСлова» Олега Сулькина: «Были ли какие-нибудь штрихи, удивившие Вас в этих людях?» - последовал ответ: «Перебравшись сюда, лишь очень немногие

люди продолжают причислять вопросы религии и национального еврейского самосознания к приоритетным для себя... Как хорошо сформулировал один мой знакомый: в России мы были евреи, украинцы, русские, здесь же мы все – русские»...

В заключение процитирую самого себя:

 

Не дай Б-г дождаться российского бунта,

Где трупы в крови и руины в золе.

Уходим по небу от пятого пункта,

Чтоб русскими стать на нерусской земле.

 

С уважением,

 

ВИКТОР РАЙЗМАН

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Наше выступление в Российском Центре

21 августа 2011

Аркадию Финку и Николаю Обухову

 

Выступили мы в Российском Центре, -

В City Hollywood основан клуб,

Где устои православья ценят

И язык могучий русский люб.

Что ж, иконы там висят недаром,

Нет святей в Лос Анджелесе мест,

Western с Santa Monica бульваром

Создают, пересекаясь, крест.

Островок великорусских вольниц,

Двухэтажный деревянный дом.

За концерт участнику червонец

Полагался. И обед с вином.

Зал со сценой небольшой, штук восемь

В зале том обеденных столов.

Всю еду из кухоньки приносят.

Ешь и пей, будь весел и здоров!

Вскоре первый голод погасили,

Председатель Центра объявил:

-Тихо! Все мы с вами из России,

Каждому язык родной наш мил.

Нам споют, прочтут стихи и виды

В телевизоре изобразят.

Вот сейчас на сцену люди выйдут,

Им поаплодируйте, друзья!»

Николай поёт, я стих читаю,

А Аркадий шлёт видеоряд.

Мы с тобою вместе, Русь святая,

Там, где ты – по-русски говорят!

Чувствую себя, как страж на вахте,

В небесах парю почти орлом...

Вдруг в углу молодка с криком:

-Хватит!»

Поднялась, качаясь, над столом.

-Слушать, что ль, нам лекции до дури?

Танцевать пора, мужчина ждёт!»

Председатель: -Помни о культуре!»

А девица на свободу жмёт.

Пристыдили молодуху, было,

Вновь звучат в динамике стихи.

Только вижу – публика поплыла,

Явно налицо разгул стихий.

Мужики: кавказцы помоложе,

Русским, в среднем, семь десятков лет.

Но до возраста и цвета кожи

Бормотухе крепкой дела нет.

Дамы тоже, в общем, не отстали,

То хохочут, то заголосят

(Председатель, звать его Виталий,

Мне сказал, что Центру –

шестьдесят).

Дама в красном, полная, постарше,

Зашептала: -Дайте поплясать!»

Дама оказалась секретаршей,

Тошно протоколы ей писать.

В основном, народ нам в зале хлопал,

А Раиса добавляла: -Бис!»

Но пришлось заканчивать галопом,

Коля пел, а пары в пляс неслись.

Глянул на зачинщицу я строже

(Как смогла толстуха в джинсы влезть?):

-Ты откуда?»

-Да из Запорожья.

Извините, не сидеть же здесь!»

Ни они, ни мы не виноваты.

Долго шла холодная война,

Принесла нас из Союза в Штаты

С номерами разными волна.

В общем, мы сложились и свернулись

И, объяты поздней тишиной,

Покатили вдоль уснувших улиц

К русским людям на волне иной.

 

P.S. Нам встретились те boys and girls

В разгар премьеры “Russian Dolls”.

 

 

Сад роз Аркадии Бандини де Бейкер

 

Век назад в прибрежной полосе

Госпожой де Бейкер, мне сказали,

Был любовно высажен розарий

В городке Пасифик Палисейдс**.

 

Красотой манящий пятачок

В белых, жёлтых, красных розах ярких.

Бродят здесь и пришлые, и янки,

Юноша и ветхий старичок.

 

Плещут гребни пенные вдали,

Веет с океана воздух дивный.

Умница, Аркадия Бандини,

Место Вы волшебное нашли!

 

И, подобны бабочкам цветным,

Девушки слетаются на розы,

К лепесткам склоняясь грациозно,

Трепетно вдыхают пряный дым.

 

Как они невинны и нежны!

Юноши влюбляются навеки...

Знала толк Аркадия де Бейкер

В тайнах этой древней ворожбы.

 

 

 

 

Хоть розовый

 

На Запад уезжали многие

С остатками идеологии,

Которая твердила истово:

Опасно жить с капиталистами!

 

Они грозят вам верной гибелью

В погоне за безмерной прибылью,

Им наплевать на ваши немощи,

У них кумир – Рокфеллер денежный,

 

И лишь держава пролетарская

Вам старость может сделать сказкою...

 

Вот оказались мы на Западе,

Нам непривычны звуки, запахи
И танцы чужды вместе с песнями.

 

Но старики – с жильём и пенсией,

Они накормлены, напоены,

Не как в Союзе.

И, по-моему,

 

Так с Западом Советы спорили,

Такими сыпали угрозами,

Что тут не красный, но хоть розовый,

Со страху socialism построили.

 

 

Туалеты на набережной

 

Туалеты на набережной в Санта Монике

Попадаются часто в прогулках моих.

На аллеях прохожие дарят «гут монинги»

Иль бормочут в мобильник подобье молитв.

А кругом океан и бульвары с фазендами,

Горы синие глушат пустынь перегар.

Шелестят на скамейках столбцами газетными

Питер, Киев, Одесса, Баку, Краснодар.

Вот ещё туалет. Сколько двери ни

дёргаю,

Видно, на ночь их позакрывали, а жаль.

Вдруг открылась одна, и с ухмылкой недоброю

Вышел некто, картон пред собою держа.

Щёк не видно под сизой щетиной

скрипучею.

Вот каков он, комфортный ночлег у бомжей, -

Унитаз под рукой и бумага ползучая,

И картон, что пуховой перины нежней.

Кем он числился в жизни, отставленной

в сторону,

С кем дружил, с кем он жил и кому послужил,

Что за знаки отличия с плеч его сорваны

И чего он искал, «нарушая режим»?

Я, смущаясь, гляжу себе под ноги

пристально,

Может взгляда открытого бомж не снесёт...

Он уходит, картон прижимая описанный,

Мимо неописуемых здешних красот.

 

 

 

Путь наверх

 

Я жил да был почти у кромки океана,

За несколько минут к прибою добегал.

Солёный ветерок, озон, песок, нирвана!

Какие же ещё мне требовать блага?

 

Я жил на берегу, где холод и артриты,

Терзают океан цунами и шторма,

И в этом уголке, властями позабытом,

Автобус отменён, а по утрам туман...

 

Но подошла пора, и стал я верхним в списке,

И въехал в дом другой на берегу крутом.

Теперь гляжу с высот я на прибой не близкий,

Без палочки хожу – вот радостный симптом.

 

Платаны и трава, и клумб нарядный ребус.

Живи, как гиацинт, - и пахни, и цвети.

Но главное, друзья, - здесь просто ближе к

небу,

А это значит – я на правильном пути!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Запах кризиса

 

Куда, политики лукавые,

Свою вы обратили месть?

Кругом – легалы с нелегалами

Без спальных и слесарных мест.

 

В углах укромных, где влюблённые

Шептали, задыхаясь, «да!»,

Лежат недвижимыми брёвнами

Бомжи – помоек господа.

 

Щетина – серыми иголками,

Штанин изодранных мешки,

Слезинки на белках прогорклые,

Зубов прогнивших корешки...

 

Когда брожу по Санта Монике,

Могу и в полдень, и в ночи

О состояньи экономики

Судить по запаху мочи.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Черта

 

Прямоугольного бассейна

Искусная голубизна,

Коттедж для жизни не оседлой,

На рент сезонная цена.

 

Простор песчаный волейбольный,

Прыжкам и крикам нет числа.

А дальше – океана волны

И мира зримого черта,

 

Зовущаяся горизонтом.

Что там, за ней, вещают мне

В окошке телевизионном

И на бумажной простыне.

 

Вот банк, вот автомат газетный,

Кафе для завтрака с чайком,

Вот Променад нарядный, здесь мы

С женой гуляем вечерком.

 

Я стар, мне вреден мир излишний.

Черта, - ни шагу за неё.

Я верю в то, что вижу лично,

А всё незримое – враньё!

 

 

 

 

 

Загадка океана

 

У нас в Калифорнии с линией длинной

Песчаной и галечной – береговой

Находят сардин и китов, и дельфинов,

На сушу заброшенных пенной водой.

Их тащат назад, навалившись всем

миром,

Лебёдками дарят спасительный шанс.

Но вновь, Посейдоном жестоким гонимы,

На берег несчастные твари спешат.

Я вспомнил урок биологии давний.

«Бацилла», так в классе училка звалась,

Твердила, что выяснил некогда Дарвин:

От рыб вся наземная жизнь повелась.

Они выползали на сушу и как-то

Вдруг делались лапками их плавники.

Вот были де-юре бычки, а де-факто

Бежали наверх по обрывам сурки.

Конечно, мелькали эпохи и эры

Пока протекал превращенья процесс.

Так Дарвин дал нам в эволюцию веру

И, в целом, к науке привил интерес.

Так что же вы, люди, науку забыли?

Ведь рыбы, которых пригнал океан,

Надеются вырастить лапы и крылья

И стать потихоньку подобными нам!

Иначе не могут найти объяснений

Тем самоубийствам китов и плотвы

На отмелях калифорнийских весенних...

А мы в посейдонов не верим, увы.

 

 

Гадание по пятнам

 

Равнина океанская – неровная,

В одних местах ряба, в других

гладка,

Как будто знаки некие условные.

Нет, это тень бросают облака.

Я тихо намечаю планы дальние:

Толпе вялотекущей отпускной

Небескорыстно предложу гадание

По пятнам на поверхности морской.

Вот эта полоса рябая длинная

Предсказывает встречу с женихом.

Вас на Аляске ждёт погода дивная,

Круиз удачный (пополам с грехом).

А с этими тремя сверяясь пятнами,

Обязан строго я предупредить:

Вам с октября второго и по пятое

На улицу не стоит выходить.

Участок океана гладкий выделишь,

Пообещаешь поворот в судьбе:

Вас в лотерею ждёт огромный выигрыш,

Купите на углу билет себе.

Немалые скоплю я сбережения,

И старость будет сытою вполне...

Менять придётся только, к сожалению,

Материки и океаны мне.

 

 

 

 

Санта Моника. Пирс

 

За перилами спиннинг сверкает блесной,

Ресторанчик – подобье горбушки.

Надо мной отмеряет круги колесо,

Подо мною – прибой загребущий.

 

Он с шипеньем поведать пытается мне

И другим отдалённым потомкам,

Что качал на своей белопенной спине

Боевые судёнышки Тонгва.*

 

Но умчались века, словно детские сны,

Драма жизни не терпит повтора,

И на берег сбежал с океанской волны

Каталонец Гаспар де Портола... **

 

По фривею десятому поторопись,

Путешественник, строго на запад.

Как награда на финише, ждёт тебя пирс.

И прибоя солёного запах.

 

Очарованным взором окрестность вобрав,

Ты запомнишь на десятилетья

Над обрывами вечное празднество трав,

На уступах – фазенд разноцветье.

 

Но напрасно ты, пирс, примирился давно

Со своею судьбой подневольной!

Я пристроил бы порт и открыл казино,

И закрыл бы Лас Вегас безводный.

 

Вознеслись бы отели на месте фазенд,

Мюзик-холлы, причалы и парки,

И сюда бы на будни и на уик энд

Плыл народ на сенсации падкий.

 

О грядущем давай помечтаем с тобой,

Старикам жить надеждою надо.

Ты поверь – мы увидим в дали голубой

Кораблей белоснежных громады!

*-племя индейцев-аборигенов,

**-первый губернатор Калифорнии,

 

 

 

Santa Monica Pier

(Translated by the author)

 

A spoon-bait of spinning sparkles behind

railings,

Restaurant looks from afar like a crust,

The giant wheel above me makes its rounds,

A hissing surf splashes under me.

It tries to tell me

And other remote descendants

How it rolled on white foaming waves

The war boats of Tongva tribe.

But centuries have been passed as if children

dreams,

Drama of life does not tolerate repetition,

And Catalan Gaspar de Portola

Ran on the shore from the ocean wave.

Traveler, you should to hurry

Along the freeway number 10 due west.

The pier waits for you at the finish as a reward,

As well as salty aroma of the surf.

You’ll absorb the neighbourhood by the

fascinated gaze

And remember for decades

The eternal celebration of herbs above the cliffs

And many-colored haciendas on the ledges.

But you, my dear pier

Reconcile without reason

With your cheerless fate.

I would like to hear that both

Seaport and casino

Will be erected nearby the pier,

In order to close the arid Las Vegas.

A lot of new hotels would be grow in place of

haciendas,

As well as music halls, wharfes and parks.

And people will sail for acute sensation

On weekdays and weekends from another seas and

coasts.

Let’s dream my dear pier a little together with

you!

Old people need to live in hope.

Believe me – we will see nevertheless in the blue

distance

The huge snow-white beautiful ships.

 

Published in “Santa Monica Daily Press”, vol.12 Issue 282, October 5-6, 2013, pag 4

 

 

Оглянуться?

 

Постарел до морщин и до сизых седин,

Много дней перенёс окаянных.

Всё хочу позабыть и один на один

Постоять с синевой океана.

 

Осязаю спиной уходящий свой век,-

Бомбы «Юнкерсов», трупы в теплушках,

«Бей жидов!» на Литейном и поздний побег, -

Ослабевшей отчизной отпущен.

 

Я в Европе, Америке, Азии жил,

Там родимых и близких могилы.

Осязаю, какая поклажа лежит

За спиной неподъёмною гирей.

 

Впереди – океана приветная синь,

Позади – пустота и безлюдство.

Только призраки азий, европ и россий...

Оглянуться? Иль не оглянуться?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

☻ ☻ ☻

 

От Сан Диего и до Сан Фернандо*

Вели мы арендованный фургон

Сквозь городков курортных анфиладу

Светилу заходящему вдогон.

 

И в каждом наступающем моменте

Нам чудился судьбы счастливой знак.

Карлсбад**, Оушенсайд** и Сан Клементе**,

Уже почти Лос Анджелес никак?

 

Загруженную мебель не жалея,

Мы гнали миль под восемьдесят в час

В Лос Анджелес, к бульварам и аллеям,

Где говорят по-русски. И молчат.

 

Где режет слух чужое слово «сервис»

И ценники прочтёшь без словаря,

Родные «Мясо», «Рыба» и «Консервы»

На магазинных вывесках горят.

 

Там дружеских застолий откровенность,

Рябина наша в ихнем коньяке...

И мы читали «Веня» в слове «Венис»*

И «Сам ты Монька» - в «Санта Монике».

*- San Fernando, Venice, Santa Monica города в графстве Лос Анджелес,

**- Carlsbad, Oceanside, San Clemente – города в графстве Сан Диего

 

☻ ☻ ☻

 

Угодили два тюленя

Под разлившуюся нефть.

Все в зелёно-чёрной пене,

На спасенье шансов нет.

Рыбаки вскочили в лодки,

Взяли тросы и шесты

И тюленей бедных ловко

Вырвали из черноты.

Их в бассейне отмывали

И лечили от зараз,

Укрепляли дух моральный

Свежим палтусом не раз

В общем, мучились недаром:

Сообщили доктора,

Что тюленей данных пара

И здорова, и бодра.

Провожали всем селеньем,

Опустили на волну...

Вдруг акулы тех тюленей

Потащили в глубину.

Наши мольбы и угрозы

Им услышать не дано.

Только всплыли кровь и слёзы –

Грязно-бурое пятно.

-Виноваты люди сами,-

Пожилой рыбак вздохнул.-

Не тюленей мы спасали,

А от голода акул.

 

 

 

 

 

 

 

 

Возвращение к океану

 

Мир тебе, простор мой синий,

Вновь твою я вижу зыбь!

Обо мне, о блудном сыне,

Верю, ты не мог забыть.

 

Родина моя – Одесса,

Море песни пело мне.

Никуда от них не делся,

Жил с тоскою по волне.

 

Долгой жизни передряги,

Смех друзей да вой врагов.

Шёл мой путь из грек в варяги

До балтийских берегов.

 

И в Одессе, и в России,

У калифорнийских скал

Из твоей солёной сини

Соки жизни я черпал.

 

По материкам и странам

До живой добрёл воды...

Не расстанусь с океаном,

Буду вечно молодым!

 

 

 

 

 

Восход солнца в Санта Монике

«В небесах торжественно и чудно»

/М.Ю. Лермонтов/

 

Одно и то же наблюдаю диво:

Лишь ночь к концу, светлеть с востока стало,

Вдоль контура хребта Сан- Бернардино

Включают провод красного накала.

 

Как будто некий генератор тайный

Запущен под высоким напряженьем,

И с юга окна на холмах Ирвайна

Блеснут восхода первым отраженьем.

 

На севере, не освещённом солнцем,

Всё в небесах торжественно и строго,

Луна старинным золотым червонцем

Зависла в сантамоникских отрогах.

 

Что ж, океан пора будить, наверно,

Он пропустить весь день грядущий может.

Лучами не задетая поверхность

На мраморный немытый пол похожа.

 

Сия картина миг продлится краткий,

Взрывается светило первозданно,

И сочные оранжевые краски

Наносятся на мрамор океана.

 

 

 

Sunrise in Santa Monica
(Translated by the author)

 

When the night is coming up to its end,

I watch one and the same wonderful landscape:

The sky becomes less dark eastward

And the red-hote wire is included along the hill of San

Bernardino.

 

It’s like a hidden generator is set up

Under high voltage

And windows of the south Irvine’s buildings are flashing

By the first sunrise reflection.

 

In the north, is not yet sunlight

The heaven is solemn and strict.

Moon like old gold guinea

Hangs above the Santa Monican mountains.

 

Perhaps, it’s time to wake up the ocean.

He could miss the entire approaching day.

Untouched salt water surface

Looks like the unwashed marble floor.

 

This image will last a brief moment.

The heavenly body is exploded instantly,

And rich orange colour

Is applied to the gray oceanic plain.

 

Published in “Santa Monica Daily Press”, Volume 12 Issue 297, October 23, 2013, page 4

 

 

 

 

 

Выход

 

Я гуляю, мне заняться нечем.

Днём здесь жарко, зелено, красиво.

А сейчас, поскольку поздний вечер,

Различаю лишь огни с обрыва.

 

Россыпи одних желтеют слева,

Россыпи других краснеют справа.

Двух цветов сверкающая лента –

«Понтиаков» и «Тойот» орава.

 

И не значит, что в автомобиле

Мчится только в жизни преуспевший.

Просто на колёса посадили

Люд, когда-то конный или пеший.

 

Счастлив иль страдает он помногу,

Но баранку крутит, жмёт педали,

Выбирает верную дорогу,

Раз машину и хайвеи дали.

 

Светофоры, стрелки с краской

свежей.

Вот и «Экзит»*, это значит – “Bыход”.

Всё в порядке. Ночь. Огни всё реже.

Всё в порядке. Выдох. Вдох. И выдох...

*- Exit (англ.)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Туман

 

В тумане берег и вода,

Поля, деревья, горы,

Материки и города,

Дни, месяцы и годы.

 

Всё жду, когда раздвинет бриз

Клубящиеся шторы,

И даль откроется, и высь,

Поля, деревья, горы.

 

Вернутся пляжи, города,

Материки и воды.

И, как надеюсь иногда,-

Дни, месяцы и годы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Города моей жизни

 

Поселился поближе к субтропику,

Океан, пальмы, горы, песок.

Прошлых жизней хоть малую толику

Захватить в Санта Монику смог.

 

Никогда возле Тихого не был я,

По нему не терзался тоской.

Но родился в Одессе на Бебеля,

В доме двадцать. Там воздух морской.

 

Вот скрываюсь от солнышка тщетно я,

Нет под пальмами тени, хоть плачь.

Так жара тыловая ташкентская

Жгла на улочке той – Бешагач.

 

Вдруг туман, как и в Питере, надолго

Прячет солнца живительный свет.

Помню – полз он с Невы или Ладоги

На Литейный и Невский проспект.

 

Я бандуру, зурну и гармонику

Различу под ритмичный прибой.

Так сплетают судьбу, Санта Моника,

Города моей жизни с тобой!

 

 

 

 

 

Дорога на Лас Вегас

 

Травы здесь лишь до мая хорошие,

К декабрю зеленеть перестали.

Только редкое деревце Джошуа

В небо куцыми тычет перстами.

 

Каменистыми мчались просторами

И, с дорожными картами сверясь,

Закусили хот-догом в Барстоу* мы,

Перед тем как рвануть на Лас Вегас.

 

Он,конечно, нас встретит сюрпризами,

«Зубья капитализма» оскалит:

Ошарашит на Стрипе** стриптизами

И отелей красой обласкает.

 

В казино попытаем везения

Да бюджету Невады поможем.

И – назад по пустыне без зелени...

На хот-доги нет «зелени»*** тоже.

_____________________________

*- Barstow, городок на фривее номер 15,

**-Strip, центральная улица Лас Вегаса,

***- одно из обиходных названий доллара

 

 

 

 

 

 

Лас Вегас

 

Этот город пестрит муляжами и фишками:

Лже-Париж, лже-Монако и якобы Рим.

Если что-то недодано нам от Вс-вышнего,

Это «что-то» в Лас Вегасе мы сотворим.

 

Коль уж не довелось вам поймать Птицу

Синюю,

Коли дед не оставил наследства, увы,

«Чёрный Джек» или покер ущерб

компенсируют,-

Так себя обнадёжить стараетесь вы.

 

Всё вторично в Лас Вегасе, хоть и с фантазией,

Всё изъято на родинах наших отцов.

Разве только поющие храмы фонтанные

Возвели, не копируя, без образцов.

 

В здешнем сервисе вечно открыты вакансии,

Вызывая народов и рас интерес.

Так что местные граждане американские

Глаз имеют не американский разрез.

 

Человеку не так уж и мало ниспослано.

Правда, хочется большего нам всё равно.

Каждый житель Земли просит счастья у

Г-спода,

Но Г-сподь не выходит на связь в казино.

 

Хмурое утро в Санта Монике

 

Наклеен пластырь облаков на небо,

Да так, что – ни малейшего просвета.

Как будто климат солнечным и не был

Нигде – от Тихуаны* до Сиэтла.**

 

Неужто в Малибу,*** на Коронадо****

Порою мы не ездили купаться

И наша Калифорния - бедняга

Зовётся штатом Золотым напрасно?

 

Темнеет мыс Ирвайна,***** как папаха,

Над проседью залива перед нами,

И танкер с грузом нефти от аллаха

Нацелен в берег жёлтыми огнями.

________________________________

*- город в Мексике на границе с США,

**- порт в штате Вашингтон,

***- курорт в округе Лос Анджелес,

****- курортный район города Сан-Диего,

*****- район округа Orange County (Калифорния)

 

 

 

 

 

 

 

 

Дождь в Лос Анджелесе

(25 марта 2012)

 

В автобусе четвёртого маршрута

Катил я в дождь, ловя просвета миг.

Подобьем запасного парашюта

Приткнулся зонтик у колен моих.

На остановке девушка впорхнула,

Стянув с волос намокший капюшон.

Водитель ждал зелёный свет понуро,

Но двери от дождя захлопнул он.

Она монетки затолкала в кассу

И стала звучно в сумочке шуршать,

Перебирая безделушек массу.

А с неба за ушатом лил ушат.

Порой помада падала из сумки,

Она её ловила в тот же миг.

А красный свет горел, и шли секунды.

-Откройте дверь!» - снаружи женский крик.

Вбежала молодая, но не слишком,

С мобильником в протянутой руке.

-Ты потеряла телефон, малышка!»,

А это на английском языке:

«Ю драп юр фон»*. И, к девушке

приблизясь,

Находку отдала. И снова - в дождь...

Лос Анджелес, пусть ливень, пекло, кризис, -

Ты верною дорогою идёшь!

*- you drop your phone

 

Манекены

 

В витринах манекены безголовые

Стоят надменно вдоль Родео Драйв.*

Такими кутюрье их изготовили,

Одели не в какую-нибудь дрянь.

 

Продвинутые девушки и юноши,

Не отрывая взора от витрин,

Заказывают платья и костюмы шить,

Надеясь ДНК перехитрить.

 

И, манекены тщательно копируя,

Спешат на бал, на шоу. Но, увы, -

Их торжество сродни победе пирровой:

Наряд к лицу, когда - без головы.

_____________________________

*- Rodeo Drive – улица в Лос Анджелесе, где расположены дорогие магазины модной одежды

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Домосед

 

Я, по натуре, - домосед;

Уют домашний – кайф мой высший:

В халат забраться насовсем,

Ликёр смакуя с красной вишней.

 

Притом небрежный кинуть взгляд

В компьютер и на телевизор,

Своим бездельем Нину зля, -

Уютней от её «капризов».

 

Но Провиденье или Рок

Капризом донимали чаще:

Обосноваться я не мог

В жилье каком-то подходящем.

 

Одесса, Армавир, Ташкент.

И Ленинград. Там сорок с лишним

Годков мужал я налегке,

Скитаясь трудно по жилищам.

 

Вгрызался в глубину наук.

Но правда победила кривду,

ЭСЭСЭСЭР распался вдруг,

Мы с Ниной улетели в Кливленд,

 

Надеясь обрести уют

В глубинке той заокеанской.

Однако выпал нам маршрут

С уклоном к западным пространствам.

 

За Кливлендом – Оушенсайд,

Ла Коста, Инсинитас синий,

Под солнцем плавился асфальт

В Канога Парке, там, в Долине.

 

 

Мы в Санта Монике ужe

Сменили не одно жилище.

Теперь на верхнем этаже

Живём без нервотрёпки лишней.

 

Все восемьдесят долгих лет

Покой мне только обещали.

Три года, в среднем, - домосед,

И снова: к выходу с вещами!..

 

Мотаю срок, амнистий нет.

 

 

 

 

 

Глядя в окно

 

Окно выходит на одесский двор

У нас, в калифорнийской Санта Монике.

Строенья двухэтажные, забор,

Висит пиджак в дверном прямоугольнике.

 

Судачат молодухи в уголке,

Мужик поодаль курит, шляпа летняя.

Есть, впрочем, небоскрёб невдалеке,

Но он в туманах частых незаметнее.

 

И море близко (в смысле, океан),

Акации цветут (совсем, как там, они).

Взглянуть хотите на Большой Фонтан?

Он возле Першинг Сквера в даунтауне.

 

Ну, и сродни плиты кухонной чад.

В Одессе мы бычков хрустящих кушали,

А здесь из крыши раструбы торчат,

Быков они на грилях жарят тушами.

 

Скукоживаюсь телом и душой,

Мне кажется – я вновь ребёнок пухленький,

И снова мир вмещается большой

В пространство малоарнаутской кухоньки.

 

 

 

 

Баллада о глине

 

Стране был нужен алюминий,

А стало быть, нужна руда.

Есть алюминий даже в глине,

Но маловато, вот беда.

Руда богатая – бокситы

В не наших тропиках, увы.

Но пред буржуазией сытой

Мы не склонили головы!

Готовы сжечь мазута реки,

Залить отходами поля,

Но чтобы в новогодней речи

Промолвил Вождь, блага суля:

-Советским ихнего не надо,

И нам природа не указ.

От яда и до рафинада

Всё сами сделаем, у нас!»

Так моногорода возникли,

Чтобы из глин и из камней

Железо, алюминий, никель

Отчизне выдавать полней.

Я металлургом стал и пылко

Из глины извлекал металл.

Как превратить отходы в плитку

Бетонную изобретал.

 

В учёные неспешно вышел,

По глине издавал труды.

Политика была превыше

Чужой тропической руды...

Но кончилась эСэСэС-эРа,

Берлин расстался со стеной.

Земная крутанулась сфера,-

Америка передо мной.

Я протянул американцам

Статьи, патенты, стопку книг.

Они сказали: -В глине кварца

Процентов шестьдесят, старик.

А нам-то нужен алюминий,

И в тропиках у нас руда.

Пусть флаг не красный, пусть хоть синий,

Но доллар зелен ведь всегда!

Давай тебя подлечим, кстати,

А глину выбрось из башки».

И я, чтоб старость зря не тратить,

Стал нацарапывать стишки.

Порою взгляд в компьютер кину

И с грустью вижу, господа:

В России так же плавят глину,

Спасая моногорода.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Храм пяти религий на бульваре Сансет

(Shrine Temple, Pacific Palisades, California)

 

В лимузине, пешком и на «велике»

Прибывая с утра на Сансет,

Эти в Б-га Единого верили,

Те искали Того, Кого нет.

 

И пыталась толпа многоликая,

Накатив за волною волна,

Испытать что такое – Религия,

Чем от Веры отлична она.

 

Жить с Чернобылем и Хиросимою

Иль по доброму судьбы вершить, -

Кто подскажет: иконы и символы

Или чистая бездна души?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Оккупанты

 

Поколение возраста до тридцати –

“Оккупанты” дворцов Уолл-стрита,

Пепел взорванных башен на вашем пути

И Багдада трофейные плиты.

Не хотите расстаться с америкен дрим*,

Тщетно рвётесь в алмазные недра?

Но заманчиво двери открыл молодым

Виртуальный простор интернета.

Там друзья и любовь, откровения шквал,

Там не пачкаешь губы слюною!

Папа с мамой и дедушка с бабушкой, вам

В эту сеть не прорваться со мною.

Ну, а мне всякий раз в опостылевший

быт

Возвращаться смешно и неловко.

Привыкаю порхающим Бэтменом быть,

Чуть подкуренным чёрной соломкой...

Нам балансы статистиков трудно

понять

О таком не слыхали размахе:

Застрелившихся дембелей раз в двадцать пять

Больше тех, что убиты в Ираке!**

*-american dream (англ.) – американская

мечта,

**-см. Владимир Тихомиров, «Поколение Э»,

еженедельник «Панорама» (Лос

Анджелес), # 33 (1636), 15-21 августа 2012

г., стр. А12

 

 

 

 

 

 

 

У нас в Лос Анджелесе

 

Всё чаще вижу ненормальных

В автобусе или метро.

Нет, не боюсь, ведь я не мальчик,

Не трону, лишь меня не тронь.

Но окружают, корчат рожи,

Клокочут грязною слюной,

Из белой, жёлтой, чёрной кожи

В щетине лица предо мной.

Где те, что раньше в креслах плыли,

Отглаженные господа?

Уносят их автомобили

И «эмбулансы» иногда.

Пожаловался я соседу,

Спросил полезные ЦэУ :

- Куда по городу ни еду,

Боюсь поймать инфек-

цию!»

- Встречаться с этаким народом

Весьма чревато, милый друг.

Слывёте Вы у них уродом,

Раз не такой, как все вокруг».

В глазах надежды гаснут искры,

Грядёт вселенская зима...

Что ж, анти-

колониалисты,

Знать, ваша всё-таки взяла!

 

 

 

 

 

 

 

 

Кливлендский дебют

 

Под прохладным октябрьским ливнем

На волне девяностых годин

Прилетели в загадочный Кливленд

Трое беженцев, сеттер один.

Ленинградцу, пускай он хоть сеттер,

Панорама дождя не нова.

День прошёл и «индейское лето»,

То-есть «бабье», вступило в права.

Разноцветной листвой засветились

Берега Каяхоги-реки*,

К ним был нашей судьбы «Наутилус»

Пришвартован, как руль ни крути.

Демократия, равенство, воля

И притом с колбасой благодать!

Лишь не мог разобрать одного я:

Где с собаками можно гулять?

Вижу сказочный луг изумрудный,

И забора практически нет.

Сеттер замер в раздумье минутном

И помчался за птичкой вослед.

В травке – шариков белая россыпь.

Это, - думаю, – для красоты.

Вдруг подходит мужчина и просит

Уходить поскорей за кусты.

Я его отстраняю легонько;

Дескать, сэр, ты на нас не кричи!

Он в ответ: -Это поле для гольфа,

Здесь летают шары, не мячи.

Шар – он каменный, темя проломит,

Не успеет помочь «эмбуланс».**

Ох, бежали мы, как при погроме,

Получив на спасение шанс!

В мире нынче и душно, и тесно.

Чтоб никто никому не мешал,

Занимай отведённое место,

Будь ты пёс, человек или шар.

*- Cuyahoga - река в Кливленде, штат Огайо

**-Ambulance (англ.)-карета скорой помощи

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Овладение языком

 

Я в Америку прибыл с надеждой

большой,

Тунеядцем не быть полагая.

Стал вгрызаться в английский умом и душой

В добром Кливленде, в штате Огайо.

За плечами – багаж моих книг и статей

Про металлы из глины и сланцев.

Так хочу приспособить патенты скорей

Для хозяйственных американцев!

Я английские тексты учил по слогам,

От безмерной страдая нагрузки.

В миг досуга тот город, где жил, постигал

И описывал в рифмах по-русски.

И глаголы зубрил, и наречьям внимал,

Идиомами память напичкал...

Наконец, наступил славный день для меня:

Щебечу по-английски, как птичка!

Я такого уменья достиг в языках, -

И в английском, и русском, при этом,

Что теперь не могу уже вспомнить никак

Своего основного предмета.

Собеседник – в английском, а в русском

– поэт,

Я другой, я не тот, что вначале!

И надежды теперь окончательно нет,

Что признают меня англичане.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Взгляд на искусство

 

Я на танцорок в юбочках коротких

Поглядывал брезгливо сверху вниз:

Колготки там у них иль не колготки,-

Всё это называется «стриптиз»!

 

Но вот однажды в первый ряд уселся,

Их ноги поднимались надо мной.

Присходило что-то вроде секса,

Накрывшего весь ряд сплошной волной.

 

И понял я, войдя внезапно в ступор,

Уже довольно старый человек,

Что неискусство станет экстра-супер,

Когда ему внимаешь снизу вверх.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Наша Ницца

Нине

Расслабленно, неторопливо

Сквозь листьев и цветов ажур

С Аделаиды Драйв*, с обрыва,

На Ченнел Роад** вниз гляжу.

По нашей улице Четвёртой

Под вечер, днём или с утра

Прогуливались мы бессчётно,

Но до конца дошли вчера.

Дошли и, повернув налево,

Там, где Аделаида Драйв,*

Сообразили ошалело,

Что прибыли до срока в рай.

На склонах меж зелёных кущей

Белеют виллы и шале,

И Тихий океан не скучный,

Даёт последний бой жаре.

А дальше, вдоль Аделаиды,

Дворцы эпох и стран встают.

В испанском стиле – для корриды,

В британском – рыцарей приют.

По горным лестничкам атлеты

Бегут, потея: спуск, подъём.

Монако, Ницца, Канны – где-то,

А мы с тобою здесь живём.

На набережной сплошь отели,

За пляжем яхты на волне...

-Да что нам Ницца, в самом деле! –

Счастливая ты шепчешь мне.

*- Adelaide Drive

**- Channel Road

 

Сервис

 

Звоню в Лос Анджелесе в офис.

Мне отвечает автомат:

-Хэлло, тебя мы ждали год весь,

Ты нам почти что друг и брат!

Забудь болезни, беды, нервы.

Визит желаешь заказать?

Тогда нажми на номер первый,

А отменить – на кнопку пять.

Перенести – дави «девятку.»

Жму на «девятку». Голос мил:

-Двадцатым будешь по порядку.

Благодарим, что позвонил.»

Да, сервис – марки наивысшей!

Хоть я в английском крайне слаб,

Но номера все эти слышу

И знаю что нажать хотя б.

Прошёл лишь час и стал я третьим,

Но бросил трубку, ждать не мог.

А через день соседа встретил,

Он русский, но в английском – бог.

-Что мне болтали там, Серёга?-

Спросил я, завершив рассказ.

И он мне с простотою Б-га

Ответил, чуть прищурив глаз:

-Ты старичок неглупый вроде.

Здесь ситуация ясна.

Нам этот сервис в переводе

Знаком:

-Вас много, я – одна."

 

 

Баул

 

Баул укладывая с болью,

Я брал свою страну с собою:

Чайковского и Окуджаву,

Рецепт шанежек с пылу, с жару,

Ещё альбом, где близких фото,

Вложил во чрево самолёта

 

И оставлял с лицом опухшим

Грибные тайные опушки,

Но утешался, полагая:

Другие сыщутся в Огайо.

 

И сбрасывал, как птица перья,

Трёх революций песнопенья...

 

Причалил, иммигрант законный,

К странe с баулом незнакомой,

Где магазины полны снеди

И каждый на «Тойоте» едет,

И нет еврейского вопроса,

А значит, в жизнь вписаться –просто.

 

Но Окуджава местным скучен,

В Чайковском ценится «Щелкунчик»,

Не слышно песен, кроме рэпа,

Здесь даже буги-вуги – ретро.

 

А снимки близких, пуще тайны,

И в диски спрятаны, и в файлы.

К грибной опушке не пробиться, -

Ей частные владеют лица.

 

Шанежкой соблазнил немногих, -

Кругом бигмаки и хот-доги...

 

Несутся годы незаметно,

Не нахожу такого места,

Чтоб музыку, стихи и фото

В пространстве разместить комфортно.

 

Ищу, в удачу веря реже,

В чужой стране, меня пригревшей,

Где, стать своим и не пытаясь,

Я ночью сплю, а днём питаюсь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Дело было в Кливленде

 

Попросил меня менеджер-американец

В доме многоквартирном для бедных людей

Объяснить квартирантке с фамилией Кравец,

Что супруг её Лев оказался в беде.

-Из больницы звонили: гангрена у мужа.

Миссис Кравец английский язык незнаком.

Помоги, переводчик немедленно нужен,”-

Говорил мне, волнуясь, наш менеджер Том,

Я привёл ему Кравец Евгению в офис,

Перевёл ей дословно печальную весть.

Предложили ей выпить воды или кофе,

Отказалась: -Ни пить не могу я, ни есть.

Я без Лёвочки будущей жизни не мыслю,

Одинокой оставить меня как он мог!

Кто же мне прочитает английские письма

И ответит на их телефонный звонок?

Кто мне в банке возьмёт перевод

пенсионный

И заплатит за воду, за свет и за газ,

Ну, и кто же оформит обряд похоронный?

Я такою беспомощной стала сейчас!”

Провожал до квартиры её ошалело

И выслушивал все причитанья подряд...

Так себя оскорблённая дама жалела.

Что ей мужа жалеть – он во всём виноват.

 

 

 

Любимые позы

 

Любимые позы меняются с возрастом.

Во чреве даруется жизнь.

Дозреешь, родишься, надышишься воздухом,

Попьёшь молочка и – лежишь.

 

Попозже садишься, встаёшь потихонечку

И делаешь первый шажок.

И вот, отпихнув колыбельную коечку,

Ты стал пешеходом, дружок!

 

Идёшь и бежишь за девчонкой, за поездом,

За призом, карьерой, судьбой.

Охвачен азартом и страстью, и поиском

Неясной мечты голубой.

 

С годами одышка растёт. И давление.

Ты вновь переходишь на шаг.

-Вот только избавлюсь от боли в колене я,

И ветер засвищет в ушах.

 

Добрёл до угла, отдохнуть не мешало бы,

Привалишься к стенке любой.

И к доктору с новой являешься жалобой:

В спине непонятная боль.

 

Уже в ходунке или в кресле с колёсами

Сидишь с ревматизмом своим.

Вот он – результат баловства с папиросами,

Пивком и огузком свиным.

 

Лекарства глотаешь взамен этой нечисти

И лёжа скучаешь теперь.

Сужается мир, и опять, как в младенчестве,

Закрыта наружная дверь.

 

Сыграли прощание трубами медными,

Приходит нездешняя тишь...

Теперь твой маршрут - за пределы трёхмерные

И новая поза – летишь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Я демократ,- мне друг сказал...

 

-Я демократ, - мне друг сказал,

Потом спросил: -И ты, надеюсь?

Мои пытливые глаза

Нашли в вебсайте слово «демос».

 

Добавил мне вебсайт забот,

Толково объяснив и честно,

Что «демос» - это не народ,

Народ у греков звался «этнос».

 

В нём раб и вольный свинопас,

И воин – спец кровавых действий.

А «демос» означает класс,

Свободный класс рабовладельцев.

 

От древних Рима и Афин

До штатов всех американских

Был демократом господин,

Был раб в рядах республиканских.

 

Но появился Маркс на свет

На капитал направил натиск,

Дав пролетариям совет:

Мол, господа, соединяйтесь!

 

За ним социалистов хвост,

Там Энгельс, Бебель, Ленин, Гитлер.

«Вся власть Советам!», Холокост,

Лихие классовые битвы.

 

Так этнос поднялся из тьмы,

«Вставай проклятьем заклеймённый!»,

«Мы не рабы, рабы не мы!»,

Всё гуще хмурые колонны.

 

Немало в мире тёплых мест,

В дерьме теплее жизнь, чем в злате.

Кто не работает, но ест –

Сегодня главный избиратель.

 

Разлёгся он, как сибарит,

И жаждет хлеба, а не славы...

 

Но вымирают род и вид,

В которых побеждает слабый.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Клетка для Дайны

 

Год был девяносто первый,

Твёрдо собрались уже

Из эСэСэСэР мы

Улетать на ПээМЖе.

Жить собрались в Новом Свете

Трое взрослых, не шутя,

И четырёхлетний сеттер

Дайна, рыжее дитя.

Обрели в «Аэрофлоте»

Мы билеты, чтоб лететь,

Но сказали строго тёти,

Что нужна собаке клеть.

А иначе в зарубежье

Вывозить зверей нельзя.

Подскажите, тёти, где же

Клетку нам в Союзе взять?

Нет изделий этой марки

В прейскурантах никаких...

Нам шепнули: -В зоопарке

Иногда клепают их.

Некий спец по дефицитам

Отозвался на пароль

И сказал, что лев из цирка

Должен ехать «на гастроль».

Клетка для него готова,

Сеттер ваш не царь зверей,

Но за пару сот целковых

В клетке будет льва скорей....

Рано утром у забора

Петроградской стороны

Клетку нам с женою споро

Скинули на две спины.

Пискнули, конечно, аж мы,

Но тащили без обид.

У такси закрыть багажник

Не позволил габарит.

Клеть была с собакой вместе

Поднимаема едва,

Изнутри обита жестью,

Исходя из мощи льва.

С ней над «Пулково» взлетели

Мы с родной своей земли,

Навсегда простившись с теми,

С кем учились и росли.

В Кеннеди аэропорте

Удивились: -Что за дом?

Не собачий он, не спорьте,

Знать, слона возили в нём.

Покупайте клетку нашу

Долларов за шестьдесят,

А иначе псу из «раши»*

Рейс на Кливленд запретят."

Мы, раскрыв загашник тайный,

Согласились с их ценой.

Так что лишь в Нью Йорке Дайна

Дом покинула родной.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОКА МЫ СНОВА НЕ ВСТРЕТИМСЯ

 

Мемориал “Rainbow Bridge” (Радужный Мост) в г. Калабасас (Калифорния) на кладбище для домашних животных “Pet Memorial Park”

 

За перемычкой Радужного Моста

Я вновь бегу, я снова молода!

И встать на лапы так легко и просто,

Как будто не хромала никогда!

А сердце, остановленное Роком,

Земных страданий прежних лишено.

Но всё ж оно тоскует ненароком,

С сердцами близких мне разлучено.

Любимые, родные Нина с Витей,

Живите и творите на Земле!

Лишь изредка дела свои прервите

И улыбнитесь, вспомнив обо мне.

Не вечны все, живём и умираем.

Когда ж и ваши истекут года,

Я на Мосту вас встречу прежним лаем,

И мы пойдём бок о бок. Навсегда!

 

Ваша Дайна, 20 февраля 2001 года

 

 

Содержание

 

РАЙЗМИНКА

5

Афорайзмы

7

 

ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ПАРАЛЛЕЛЬ

11

Засуха в Калифорнии

14

Зоотечественник

16

Соотечественники

18

Наш ответ Минздраву

20

Зависть

21

Старик

22

Версия

23

Пища богов

25

В ожидании

26

Наполеон

28

Бессонница

29

Оттепель

30

Мы и советская власть

31

Людей в России стоящих немало

32

Наша Россия

33

Наша книга

34

Прошлое

35

Картина

36

Раздвоение личности

37

Сравнение

38

Так сказал Мартин Ниемёлер

39

Приём в комсомол

40

Двадцать девятое сентября

41

Пахать или не пахать?

43

Гордость (юношеская поэма)

45

Земляк

51

Тётя Лиза

52

Путь к процветанию

53

Пришелец

55

Издалека

56

Ливийцам

57

Начать сначала

58

Пушкинские тайны

60

Берлинская стена

61

Наши миллионы

63

Истцы

65

Россиянин

67

Почему?

68

 

СВИДАНИЕ С ВЕНЕРОЙ

69

Такая вот информация

73

Аура

76

Сальери и Моцарт

78

Завязать хочу с поэзией

79

«Гамлет» в “Metropolitan Opera”

80

И в преферанс играл, и водку пил

81

Глагол

82

Говоришь, наука выше веры

83

Тень

84

Вселенная и Время

85

Встретишь ангела едва ли

86

Эффект сотой обезьяны

87

В аду и в раю

88

Тайна откровения

90

Проекции

91

Земля – пылинка в мире...

92

Только, если...

93

Замысел

94

Рояль

95

Своё время

97

Баллада о Добре

98

Стул

100

Мера жизни

101

Ведро 103

Сознание и материя 104

Памяти Джона Уилера

105

Доноры и вампиры

107

Символы

108

Диалог с усталым господином

109

Отражение в зеркале

111

Закон термодинамики

112

Бозон Хиггса

114

Пятая ось

115

Дар отражения

117

Вкус к торговле

118

Гравитация

119

Чтобы уговорить

120

Демон

121

 

Вне игры

122

Биополе

123

В бою

124

Английский бульдог

125

“Мастер и Маргарита”

127

Человек согрешил

128

Перечитывая Марка Твена

129

Цари природы

131

Победитель

132

Скульптуры

133

Мы каемся

136

Однако же...

137

Вселенная – явление искусства

138

Моя голограмма

139

Чёрный квадрат

140

 

КОРОЛЕВА

141

Рок-н-ролл

144

Ой, у нас такое было...

145

Комиссарское тело

146

Чин по чину

147

Моногамия

148

Насилие и любовь

149

Жили-были дед да баба

150

Хоть со мною супруга и носится

152

 

 

НА ЭТОМ БЕРЕГУ

153

«Так кто же мы?»

155

Наше выступление в Российском Центре

161

Сад роз Аркадии Бандини де Бейкер

164

Хоть розовый

165

Туалеты на набережной

166

Путь наверх

167

Запах кризиса

168

Черта

169

Загадка океана

170

Гадание по пятнам

169

Санта Моника. Пирс

170

Santa Monica Pier

173

Оглянуться?

175

От Сан Диего и до Сан Фернандо

176

Угодили два тюленя

177

Возвращение к океану

178

Восход солнца в Санта Монике

179

Sunrise in Santa Monica

180

Выход

181

Туман

182

Города моей жизни

183

Дорога на Лас Вегас

184

Лас Вегас

185

Хмурое утро в Санта Монике

186

 

Дождь в Лос Анджелесе

187

Манекены

188

Домосед

189

Глядя в окно

191

Баллада о глине

192

Храм пяти религий на бульваре Сансет

194

Оккупанты

195

У нас в Лос Анджелесе

196

Кливлендский дебют

197

Овладение языком

199

Взгляд на искусство

200

Наша Ницца

201

Сервис

202

Баул

203

Дело было в Кливленде

205

Любимые позы

206

-Я демократ,-мне друг сказал

208

Клетка для Дайны

210

Пока мы снова не встретимся

212

 

Содержание

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/