Были и легенды студенческого Алтая

 

Сборник рассказов

 

Барнаул, 2013

ББК 67.99(2)11

В 88

Были и легенды студенческого Алтая: Сборник рассказов/ Под редакцией С.Э. Воронина. – Барнаул: САМИЗДАТ, 2013. 108 с.

На этот раз алтайским издательством «САМИЗДАТ» на суд читателей представлен экспериментальный сборник рассказов «Были и легенды студенческого Алтая», подготовленный авторским коллективом самодеятельных писателей Алтая и посвященный беззаботной счастливой юности студентов прошлого столетия. Сюжеты всех без исключения рассказов основаны на реальных фактах и событиях в жизни главных героев. Фамилии и имена литературных персонажей в некоторых рассказах изменены по морально-этическим соображениям.

 

© С.Э.Воронин, 2013.

 

Странный курсант

Николай Лебедев (г. Барнаул)

 

С самого раннего утра этот день для Антона явно не заладился. В казарме Н-ского юридического института МВД России, куда всего лишь месяц назад поступил 17-ти летний Антон Борисович Федякин, прибыв сюда из захолустного сибирского городка, ночью какая-то позорная, просто гнусная шалава украла у него пилотку, которую юноша, как нарочно, накануне не успел пометить фломастером, легкомысленно положив ее на табуретку рядом со своей двухярусной кроватью. Он попытался было по этому поводу обратиться к командиру взвода капитану Долгову – очень крупному мужчине брутального вида, но тот, как всегда в свойственной ему ернической манере, лишь грубо заметил: «Протрахал пилотку, курсант - это твои проблемы. Но чтобы на разводе ты стоял в пилотке, как все порядочные курсанты!» «А как я это сделаю, товарищ капитан?» - попытался было возразить Антон. «А меня это совершенно не волнует! Знаешь, как в известном армейском анекдоте? «Курсант, возьми лом и подмети плац». «А как я это сделаю?» «А вот это, курсант, как - раз и не важно; главное, чтобы ты затрахался!» - и, оскалив свою желтую от никотина пасть, Долгов громко засмеялся, выдохнув в атмосферу казармы густые пары прошлогодней сивухи. Пришлось отправиться в каптерку и выклянчить у каптерщика – угрюмого и вечно недовольного чем-то сержанта Кузьмина старую, побитую молью пилотку; изрядно помятую, как - будто ее только что извлекли из женского причинного места.

Стоя на осеннем плацу в своей обшарпанной пилотке, вызывающей язвительные насмешки у всего курсантского строя, Антон угрюмо размышлял над превратностями своей совсем еще юной милицейской Судьбы. Он родился и всю свою сознательную жизнь прожил в Рубцовске, что находится на юге Алтайского края, на берегу реки Алей (приток Оби), аккурат на границе со знаменитыми еще со времен Освоения Целины кулундинскими степями. Рубцовск издавна пользуется на Алтае весьма дурной репутацией города, в котором население каким – то неведомым шутником – «доброхотом» аккуратно поделено на 3 части: одна, и это, безусловно, «уважаемая» часть города, – милиционеры, всегда отличавшиеся сверхкрутым нравом на фоне всех остальных алтайских коллег; другая часть – это зеки, компактно разместившиеся в двух так называемых «черных» (то есть находящихся под полным контролем «воров в законе» и «смотрящих») колониях строгого режима УБ-14/5 и УБ – 14/9; и, наконец, третья часть населения, которая еще только готовится сесть в тюрьму, то есть, по сути, в сложившейся ситуации также сделала свой непростой, но такой «правильный» для Рубцовска выбор.

Отца у Антона никогда не было – то есть он был, наверное, не от Святого же Духа, в конце концов, появился Антошка, но мать никогда ничего про него не рассказывала, однажды раз и навсегда изгнав мужской дух, а вместе с ним и «поганую» мужскую плоть из своей семьи. Всю свою жизнь мама проработала нормировщицей на градообразующем Алтайском тракторном заводе, пока тот успешно не «крякнул», накрывшись «медным тазом», в начале нулевых. Здесь то и пришлось семье Федякиных, как, впрочем, и всему городу, жившему за счет АТЗ, потуже затянуть пояса, переключившись на случайные заработки и подсобное хозяйство (благо хорошей земли вокруг навалом!). Именно в этот тяжелый финансовый период у матери и созрел план поступления Антона в престижный милицейский ВУЗ Сибири. Но одно дело план, совсем другое – его реализация. Доведенное до нищеты население Алтайского края, чтобы хоть как-то выжить, изо всех сил пыталось использовать любые возможности для зарабатывания денег. Вот и курсантство с его стабильной стипендией в 5 тысяч рублей уже давно на Алтае превратилось в гарантированный источник дохода для родственников счастливчика, надевшего погоны МВД. Следуя примеру других курсантов, Антон регулярно отправлял половину стипендии матери в Рубцовск. «Кормилец ты мой ненаглядный!» - всегда с нежностью приговаривала мать, получая на почте очередной транш от сына.

Для поступления Антошки были задействованы все финансовые ресурсы, прямо скажем, совсем небогатой семьи Федякиных. Мать даже съездила в Поспелиху к своей старшей сестре и с большим трудом уговорила ее продать корову. Печальной участи не смог избежать и любимый семейный боров Боря, который почему-то категорически отказывался принимать участие в судьбе будущего курсанта МВД, а во время жестокой резни даже изловчился тяпнуть за ляжку зятя Виктора, едва не откусив ему при этом мошонку. Вспоминая сцену забоя кабана, Антон, стоя сейчас на плацу, не смог сдержать улыбку. Боря уже издали почувствовал надвигавшуюся над ним смертельную угрозу и встретил толпу мужиков во всеоружии, предприняв отчаянную атаку, как заправский дикий кабан, на своего кормильца и одновременно подлого предателя Виктора. Но силы людей и животного были все-таки не равны, и вскоре поверженное тело боевого кабана оказалось бездыханным, опрокинутым в луже крови на земле посреди уставших от кровавой возни мужиков.

Вырученные от продажи мяса деньги сразу же пошли в оплату услуг одного очень хорошего (потому что всегда брал на «лапу» по-божески, почти не наглея) коррумпированного преподавателя кафедры физической подготовки института МВД, который щедро приписал на экзамене Антону 5 недостающих для поступления подтягиваний на перекладине. Дело в том, что Антон вырос неимоверно слабым «дрищем», с дефицитом веса в 57 кг при росте 185 см. Данное обстоятельство стало причиной того, что уже с первых дней пребывания в казарме он занял в курсантской иерархической лестнице незавидную позицию вечного «шныря», не вылезая из нарядов за более крепких ребят и превратившись в объект для их постоянных шуток и казарменных издевательств.

Самой веселой казарменной забавой, конечно же, испокон веков считается «балалайка» и «велосипед». Сыграть на «балалайке» - это значит, подложить горящую бумажку между пальцев спящего курсанта; покататься на «велосипеде», соответственно, зажечь бумажку между пальцев его стопы. Произведенный эффект здесь всегда один и тот же и вполне ожидаем: на радость всем веселящимся курсантам, среди ночи, казарма неожиданно оглашается душераздирающими криками «балалаечника» и «велосипедиста», сквозь слезы сыплющих ужасными проклятиями в адрес шутников – пироманов.

Все новички в казарме прошли через это «сакральное» испытание огнем, кроме … Антона. Судьба упорно хранила его от огня и нестерпимой боли, вызванной им. Между тем, такие попытки в отношении юноши предпринималось курсантами неоднократно, но всякий раз зажженные бумажки выпадали из ног и рук Антошки аккурат до того, как огонь только-только подкрадывался к его телу. Однажды все чуть-чуть не закончилось плачевно: зажженная бумажка в очередной раз выпала из пальцев прямо под ноги Антона и подожгла матрац вместе с простыней, на которой он спал. Коля Гусев, руководивший этим фаер - шоу, почувствовав запах горелого матраца, пришел в неописуемый ужас. «Мужики, кто хочет ссать? Надо срочно тушить Федякина!» Сразу же нашлось несколько добровольцев – «огнеборцев», и вскоре коллективными усилиями с огнем было покончено, а атмосфера казармы наполнилась едким запахом испарившейся мочи, как будто обитатели казармы, всем скопом, только что прошли сеанс активной уротерапии. Но самое удивительное состояло в том, что за все время пожаротушения Федякин так и не проснулся, а лишь, как ребенок во сне, трогательно поджал под себя ноги, подальше от полыхающего огня. Это настолько потрясло всех устроителей фаер - шоу, что больше этого странного курсанта никто не трогал и никогда не поджигал.

Иногда буйная фантазия сослуживцев Антона приводила и к другим, менее опасным, но не менее обидным шалостям.

Однажды, после занятий в бассейне, курсанты запихнули Антона в женскую раздевалку, в которой на тот момент находился целый взвод обнаженных нимф с разных курсов. Девочки поначалу завизжали от неожиданности, но потом быстро взяли себя в руки (все-таки учеба в институте МВД дает о себе знать) - наиболее бойкие старшекурсницы отработанным приемом рукопашного боя сбили юношу с ног и оседлали его верхом. Одна деваха спортивного вида довольно сильно зажала шею Антона между своих прелестных ног, да так, что он даже ощутил легкое покалывание от нежной шерстки в ее промежности. Другая чернобровая и очень смуглая девчонка явно южных кровей, по - видимому с 4 курса, демонстративно провела мочалкой по своим ароматным прелестям и с издевательским смехом сунула ее Антону прямо в нос. После этих бесхитростных, почти ритуальных действий четыре амазонки, наконец, подняли бренное тело несчастного (а может быть счастливого?!) курсанта и довольно грубо вышвырнули его из раздевалки под оглушительный хохот довольных такой «удачной» шуткой дебилов, с нетерпением ожидавших развязки инициированной ими женской расправы над Федякиным.

Странно, но Антон после этой шутки не только не озлобился на своих однокурсников, но даже был безмерно благодарен им за столь неожиданный подарок Судьбы – теперь, лежа в своей солдатской кровати, он почти каждую ночь прокручивал в голове это замечательное эротическое происшествие, пытаясь в мельчайших подробностях вспомнить все свои ощущения от волнующих прикосновений юных прелестниц и их возбуждающе - бесстыдного смеха. Женское доминирование юноше явно пришлось по вкусу – это было первое неожиданное открытие Антона в области взаимоотношений полов.

Свой первый сексуальный опыт Федякин получил также в институте. Это произошло однажды ночью, весной, незадолго до начала первой в жизни Антона летней сессии. Как-то после ужина к нему подошел сержант Кирьянов, с которым у Федякина сложились очень даже неплохие отношения, и пригласил на веселый мальчишник в каптерку 3-го взвода. Обычно культурно-развлекательная программа выходного дня включала в себя пьянку и игру в карты на раздевание. Борясь с повседневной скукой, сержанты предложили свое очередное «ноу-хау», значительно усовершенствовав игру, внеся в нее элемент легкого эротизма. Игра, на которую сержанты Н-ского юридического института МВД имели эксклюзивные авторские права, называлась «Депилятор». Нехитрые правила, предложенные креативными сержантами, заключались в следующем: после того, как проигравший игрок раздевался догола, но имел желание продолжить игру, в случае проигрыша он должен был удалить со своего лобка 10 волосинок. Понятно, что в случае многократного проигрыша голый игрок реально рисковал в результате такой жесткой депиляции надолго остаться с абсолютно лысым лобком.

Но в этот раз предлагался несколько иной сценарий досуга. «Пора тебе, наконец – то, стать мужчиной, Антоша!» - сказал Кирьянов, хитро подмигнув своим лукавым зеленым глазом. Все ребята на курсе Федякина знали, что он прибыл с Рубцовска абсолютным девственником. «Да с кем у нас в Рубцовке вообще можно дружить, а? Все девушки повально курят, пьют, а многие с ранних лет уже балуются и наркотой!» - возмущался Антон нравами алтайской провинции. И это было абсолютной правдой. Тяжелая социально-экономическая обстановка в городе плюс вековая селекция потомков каторжан сделали свое гнусное дело – хорошие девушки выродились в Рубцовске подчистую. Недаром знаменитая уроженка Рубцовки Раиса Максимовна Горбачева – жена первого президента СССР – вовремя смекнула это и при первой же возможности «сделала оттуда ноги», успев при этом схватить смертельную дозу радиации от семипалатинского полигона.

Судя по заговорщическому виду двух сержантов отделения, ошибки быть не могло – ожидался восхитительный сеанс солдатского «группен – секса». Антоша был не на шутку взволнован ожиданием этого медико - биологического чуда. Но еще больше он разволновался, когда после отбоя зашел в каптерку и увидел сидящую рядом с сержантами Кирьяновым и Волковым курсантку 3 – го курса Светлану Белоусову.

Во всех юридических институтах МВД России есть такая категория девушек – так называемых «честных давалок», которые грамотно используют сексуально озабоченную массу мужчин, ежесекундно выбрасывающую в эфир облака мужских феромонов, в своих женских, чаще всего мелкокорыстных целях. Как правило, объектами женской охоты в системе милицейских ВУЗов являются начальники курсов и отцы-командиры взводов, которые могут дать девушкам определенные послабления по службе. Но «высшим пилотажем» у таких девушек-охотниц испокон веков является, конечно же, удачная охота на представителей профессорско – преподавательской фауны института. Рейтинг охотничьих трофеев здесь обычно таков: профессор, как правило, приравнивается к сохатому, доцент - к кабану, преподаватель – к большому упитанному зайцу - русаку. Есть еще, на худой «крайняк», и козлы - это сотрудники тыловой службы, но их котировки в институтах всегда были крайне низкими, ведь подобным трофеем - козлом перед подругами определенно не похвастаешь – просто засмеют.

Света Белоусова не принадлежала к категории описанных выше корыстных девочек. Она была безусловной альтруисткой в самом хорошем значении этого слова. Света поступила в юридический институт по льготному списку, являясь кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике. По-видимому, ежедневные спортивные нагрузки чрезмерно повысили ее либидо, фатально превратив Светлану в законченную нимфоманку. Девушка, несомненно, страдала из-за этого, боролась, как могла, со своими похотливыми желаниями, но раз в месяц все же позволяла себе оторваться по полной программе, поучаствовав в очередном сеансе группового секса, как правило, со своими же друзьями - спортсменами.

Сержанты извлекли из тумбочки две бутылки розового портвейна, в который для усиления эффекта предварительно добавили изрядную порцию медицинского спирта. Света выпила с каждым из трех ребят на брудершафт и после третьего фужера заметно «поплыла». Кирьянов нетерпеливым жестом подал знак Волкову и Федякину, и ребята поспешно вышли из каптерки. В нетерпении ожидая своей очереди за таким сейчас доступным, а, чаще всего, к сожалению, совершенно недоступным «волшебством», Антону неожиданно на ум пришли строки из известного стихотворения Сергея Есенина: «Лижут в очередь кобели истекающую суку соком!» «Да это же он прямо про нас написал, елки - палки!» - с восторгом подумал Федякин, удивившись такой гениальной прозорливости великого поэта.

Из-за двери раздался протяжный скрип солдатской панцирной койки под аккомпанемент очень эротичного девичьего стона – это заработал тяжелый «отбойный молоток» Кирьянова. Вскоре он, изрядно взмокший и весьма довольный собой, вышел из каптерки и пригласил на рандеву следующего «клиента». Вторым на «мокрое дело» в порядке старшинства пошел сержант Волков. После «отбойного молотка» Кирьянова звуки, раздававшиеся из-за двери, уже более всего походили на работу обычной двуручной пилы – сексуальный калибр Волкова явно уступал кирьяновскому; к тому же этот очень «нервенный» сержант явно «частил», постоянно сбиваясь с такта сам и сбивая этим свою очаровательную партнершу.

Наконец, пришел черед Антона. На дрожащих ногах он зашел в каптерку и погрузился в мир доселе неизведанных ароматов. В каптерке пахло, как во время морского отлива – сложная гамма запахов запревших водорослей, разлагающихся в морском иле крабов и прочих морских существ, жестоко обманутых коварным отливом и подлой луной. Света лежала голая, как наяда, в капельках росы, на грубой панцирной кровати, в абсолютном «отрубе» - очевидно, сержантский «портвешок» уже подействовал во всю свою мощь! Тело у нее было просто изумительное - спортивное, поджарое, как у абсолютной чемпионки мира по легкой атлетике Елены Исимбаевой, только значительно моложе. Аккуратная девичья грудь, с которой, как два перископа, на вас глядели набухшие розовые соски; плоский как у пловчихи живот, под которым красовался украшенный незатейливой интимной стрижкой аккуратный и очень аппетитный девичий лобок. Стройные спортивные ноги, слегка согнутые в коленях и широко расставленные в стороны, призывали, да нет, просто кричали «во весь голос», требуя от Антона немедленно посетить «пещерку» этой гостеприимной хозяйки, обещая ему просто незабываемое райское наслаждение. И вот тут случился конфуз, который часто бывает с молодыми мужчинами в первый раз: созерцая все это женское великолепие, юноша, в конце концов, не выдержал и излил свое семя прямо на ляжку Светланы. «Шеф, все пропало!» - только и смог прошептать Антоша. В это время в каптерку заглянул Кирьянов, которого стала очень беспокоить установившаяся здесь странная тишина. «Что случилось?» - спросил он. «Да вот, осечка вышла!» - тихо произнес Федякин, показывая на ногу Светланы. «Ничего страшного, Антоха, бывает со всяким, - засмеялся сержант и продекламировал хорошо известную в молодежной среде, весьма скабрезную поговорку: «Ты пожми его немножко, станет твердым как картошка!» Но сколько Антон не жал «его» и не теребил, орудие любви так и не приобрело желаемой и столь необходимой сейчас твердости картофеля. Как говорится, «первый блин комом!» Ну, ничего, жизнь еще даст ему возможность отыграть этот неудачный раунд – теперь, после первого опыта общения с женщиной, Антон в этом практически не сомневался.

Как всегда, незаметно пролетело короткое сибирское лето, а вместе с ним и первая в жизни Федякина летняя сессия. Антон успешно перешел на второй курс юридического института, и его ближайшее будущее на целых 4 года теперь представлялось ему таким светлым и таким понятным, что на душе было невероятно легко и приятно.

Однажды осенью, после очередного институтского Дня знаний, в коридоре учебного корпуса к нему подошел очень тучный и очень серьезный начальник 2 курса подполковник Пидорук. Скверный характер этого более чем странного офицера полностью оправдывал его необычную фамилию. Всем сотрудникам было очень хорошо известно, что до института Пидорук более 10 лет отработал начальником отряда в колонии строгого режима Алтайского края, и остается только удивляться, как смог он продержаться там столь долго с такой, слишком уж экзотической для пенитенциарной системы, фамилией. Ведь изобретательным зекам даже напрягаться не пришлось, чтобы придумать смешное «погоняло» для гражданина - начальника Пидорука. «Федякин, а ты почему мне не доложил, что хорошо играешь на барабанах?» - проревел он густым медвежьим басом прямо в ухо Антону, выдохнув тяжелый кислый запах недельного перегара. – Мы создаем вокально-инструментальный ансамбль на нашем курсе под названием «Территория закона», но теперь все уперлось в отсутствие ударника!» «А я не знал, товарищ подполковник, что здесь это кому – то интересно». «Понимаешь, Федякин, под сидячую жопу чекушка сама не закатится! Не я должен идти к тебе, а ты – ко мне. Хорошо, что я просматривал сегодня личные дела курсантов и увидел, что ты раньше играл на барабанах. Делаю тебе замечание, курсант, это - твой первый серьезный «косяк» на моем, между прочим, самом лучшем курсе института!» Действительно, Антон в свое время довольно неплохо играл на ударных в школьном ансамбле, а один так называемый «мертвый сезон» летом 1996 года даже отработал в составе рок - группы в одном из низкопробных ресторанов города Рубцовска.

Руководителем рок - группы «Территория закона», как и ожидалось, стал бессменный дирижер духового оркестра Н-ского юридического института МВД России капитан Малофеев. Коля Малофеев, из-за своих шикарных усов прозванный сослуживцами «Тараканом», представлял собой весьма харизматичную личность, не лишенную некоего обаяния, даже несмотря на то, что день через день пил, как сапожник, а вернее сказать - как «духовик», потому что можно еще поспорить, кто из них пьет больше и «красивее». Он владел практически всеми духовыми инструментами, но больше всего, конечно, преуспел в игре на саксофоне, который Малофеев любовно называл «сэксофоном» и просто обожал. И действительно, когда Колек начинал выводить на своем «сэксофоне» берущие за души пронзительные, всемирно известные мелодии для «сакса», женщины просто млели, слушая его, и как кобры под звуки флейты факира начинали изо всех сил «раздувать капюшоны», вставая в «боевую стойку» и желая во что бы то ни стало понравиться этому неуемному, вечно пьяному, но такому обаятельному «заклинателю зеленого змея».

Малофеев прослушал Федякина, и в целом остался удовлетворенным его довольно непритязательной техникой игры на ударных инструментах, сделав замечание Антону лишь по синхронизации работы его «бочки» и «хэта». Федякин хорошо знал эту свою ритмическую проблему – а именно то, что в быстром темпе у него «разъезжается» классическая связка «бочка - хэт» - главные инструменты в перкуссионной группе; так сказать, ее «сердце» и метроном. Он клятвенно пообещал капитану поработать над своими ошибками в свободное от учебы время и исправиться.

На «клавиши» взяли курсанта 2 курса Олега Колесниченко – симпатичного лопоухого «ушастика» из алтайской глубинки, которого эта его лопоухость совсем даже не портила, а напротив, придавала некоторое обаяние «вечного ребенка». Олег активно занимался сочинительством и был на «ты» практически со всеми музыкальными компьютерами, что само по себе уже очень ценно в современной рок - группе.

На бас-гитару взяли тоже курсанта со 2 курса Колю Гусева, который, не успев прийти в группу, сразу же предложил свою авторскую песню «Ночь». «Отвечаю, эта песня будет мегахитом группы «Территория закона»!» - восторженно восклицал Гусев и, действительно, эта песня вскоре прочно вошла в репертуар молодой рок - группы, сразу же завоевав сердца благодарных слушателей в погонах.

По рекомендации Коли в группу вскоре пригласили и курсанта 4 курса Дмитрия Назарчука в качестве лидер - гитариста и, пожалуй, это было самое ценное приобретение для коллектива в музыкальном плане. Дима играл на гитаре как Бог, ну или почти как Бог, так как за спиной у него была добротная музыкальная школа в городе Бийске и многолетняя практика игры в самых различных коллективах.

Ну и, наконец, вокалистом на постоянной основе решили взять курсанта 2 курса Дениса Дубынина, который обладал хорошо поставленным бархатным баритоном, особенно удачно раскрывающим свои вокальные возможности в песне «Ночь».

Но, пожалуй, больше всего в довольно увесистом репертуаре «Территории закона» выделялось авторское произведение очень «креативного директора» группы капитана Малофеева «Сафари». Эта музыкальная пьеса, написанная в стиле «фьюжн» (то есть, уникальном музыкальном сплаве джаза и рока), давала прекрасную возможность раскрыться практически каждому музыканту как по отдельности, так и в ансамбле. Кроме того, во время исполнения этого «эпохального» произведения был тщательно продуман и воплощен сценический образ каждого музыканта.

По авторскому замыслу Малофеева вначале на сцену выходил Антон Федякин и начинал на фоне ветра в пустыне, который довольно правдиво изображался Олегом Колесниченко на синтезаторе, очень ритмично работать одной только «бочкой» и «хэтом», украшая этот жесткий «битовый» рисунок своими коронными длинными «брейками» (ритмическими «проходками») на «томах» (кстати, этот прием очень удачно в свое время применила итальянская группа «Чирони» в своем бессмертном хите «Supernature»). Постепенно к Антону присоединялся «клавишник» и бас-гитарист группы.

Но больше всего, конечно, у публики вызывало восторг появление, где-то ближе к середине пьесы, самого «мэтра» – Коли Малофеева, который начинал играть на саксофоне уже в дверях зрительного зала примерно за сто шагов до сцены. Играя на ходу, он торжественно проходил сквозь ряды восторженных зрителей и, как новоявленное Божество, поднимался, наконец, на сцену, как на пьедестал, где начинал отрываться на своем любимом «сэксофоне» уже по полной программе. Почтенная публика в этот момент просто выла от восторга, совершенно сходя с ума и требуя Колю на «бис», особенно после эффектного завершения «Сафари» (в кульминации музыкальной пьесы всегда гремел оглушительный выстрел из шумового пистолета и раздавался душераздирающий крик раненного слона).

Творческая жизнь «Территории закона» в отведенных ей руководством МВД узких рамках развивалась весьма размеренно и неторопливо, как половая жизнь пожилой супружеской пары: в порядке шефской помощи рок-группа «прочесала» с концертами практически все окрестные воинские гарнизоны и подшефные учебные заведения. После каждого концерта, как водится, музыкантов щедро угощали, иногда наливали – в общем, можно с уверенностью сказать, что «жизнь у пацанов удалась» и, казалось бы, ничего не предвещало ребятам каких-либо серьезных катаклизмов. Все изменилось, причем в одночасье, когда в коллектив пришла курсантка 3 курса Кристина Маньковская. Просто - напросто однажды на «Территории закона» со страшным грохотом взорвался исландский вулкан Эйяфьятлайоткудль, накрыв всех участников группы облаком горячего вулканического пепла и в корне изменив привычный распорядок жизни этого внешне спокойного (только внешне?) музыкального коллектива.

Кристина была девушкой очень необычной во всех смыслах. Сексуальная энергия из нее просто била неиссякаемым фонтаном, вовлекая всех окружающих людей, часто помимо их воли, в этот бесконечный хоровод любовных интриг и взаимоотношений – пожалуй, самое интересное и никогда не надоедающее действо на нашей очень «веселой» планете Земля.

Но Кристина пришла в группу отнюдь не с пустыми руками – она принесла еще песню собственного сочинения «По барабану», в которой ей удалось очень талантливо и ярко раскрыть стервозную и довольно противоречивую женскую натуру:

«Ты подарил цветы и пригласил в кино,

Ты раскидал понты, смотри - ка не споткнись:

Мне – все равно!

Мне все – по барабану!

По барабану мне, мне все - по барабану!

 

Ты притащил в музей,

Давал послушать джаз, и долбанных друзей

По телику крутил полсотни раз,

А мне – по барабану!

По барабану мне, мне все – по барабану!

 

Но ты – не мой герой,

Ковбой проснись и пой,

Послушай ты, чувак,

Со мною вечно наперекосяк,

Мне все – по барабану!

По барабану мне, мне все – по барабану!»

Эта замечательная девичья песня - «зажигалка» сразу же понравилась всем ребятам в рок - группе. С большим энтузиазмом и желая побольше угодить Кристине, причем каждый по - своему, музыканты за один присест сделали шикарную аранжировку этой, без сомнения, хитовой песни. Федякин долбил по рабочему барабану с таким необычным для него рвением, что умудрился в двух местах пробить дорогой немецкий пластик. Дима Назарчук между куплетами девушки сыграл такое изумительное соло на электрогитаре - своеобразную «лебединую песню» отвергнутого ковбоя, что Кристина, на зависть всем музыкантам, после наиболее удачного его исполнения, подарила ему горячий поцелуй, да с языком, так что гитарист был на «седьмом небе» от счастья!

Но была у этой экстравагантной девушки одна «заветная» тайна, которую она тщательной скрывала от всех людей по вполне понятным причинам – Кристина иногда баловалась «травкой». Не то, чтобы она была конченой наркоманкой, но раз в месяц с «завидной» регулярностью она отправляла своего «бой-френда» – студента технического университета в «цыганскую яму» за анашой. Так вот откуда возникали эти странные перепады настроения у Кристины во время репетиций, которые так удивляли, а иногда откровенно пугали Антона и всех других участников рок- группы!

Роман Антона и Кристины развивался очень стремительно, практически прямо на глазах у всех курсантов и офицеров института – взаимные чувства в один момент вспыхнули у них нежданно-негаданно, словно по «щелчку» Свыше. А самое интересное и значительное в их фантастическом романе произошло, конечно же, после очередной поездки с концертом рок - группы в поселок Шилово, где на тот момент были дислоцированы кадрированные артиллерийский и ракетный дивизионы.

Хозяева Шиловского гарнизона на этот раз оказались слишком уж гостеприимными – мало того, что все музыканты «накатили» для храбрости еще до концерта, добавили они и во время оного, а также после на организованном в честь «Территории закона» праздничном обеде. В итоге, весь состав группы, пьянющий в абсолютно дровяные «дрова», с большим трудом, кое-как погрузился в военную будку «Урала», любезно предоставленную артиллеристами. А вместе со своими бренными телами алтайские менестрели загрузили еще несколько галлонов отличного, только что сваренного деревенского пива. Пивного эффекта, как водится, пришлось ждать совсем недолго: оказавшись запертыми в военной будке, музыканты заметались было вначале по этой тесной железной коробочке, но потом очень быстро нашли, как всегда, простой и «гениальный» выход из создавшегося положения - стали последовательно наполнять содержимым мочевого пузыря освободившуюся пивную тару; благо, что Кристина ехала на другой машине и не могла видеть всего этого мужского безобразия.

Затем, буквально за несколько километров до города, автомобиль попал в серьезную дорожную «пробку». И вот здесь случилось то самое интересное и зрелищное событие, ради которого рок-группе, собственно, и стоило ехать на гастроли в Шилово: когда офицер - артиллерист, сопровождавший машину, открыл, наконец, будку, наш славный, добрый «сэксофонист» капитан Малофеев неожиданно разулся (по-видимому, для ощущения большей творческой свободы), выскочил в носках и военной форме на проезжую часть и, устраивая «гигантский слалом» между плотно стоящими в «пробке» автомобилями, принялся, что есть мочи, выдувать на саксофоне в ухо каждому понравившемуся ему водителю свою любимую тему из «Сафари». Водители просто остолбенели от такого «шоу не для слабонервных». С большим трудом курсантам, все-таки, удалось поймать своего не на шутку разбушевавшегося «креативного директора» и запихать его обратно в будку к явному разочарованию автомобилистов, которые уже начали получать определенный кайф от этого импровизированного выступления пьяных военных полудурков.

Прибыв в институт, курсанты очень быстро разгрузили музыкальную аппаратуру и повезли сильно «поврежденного» Малофеева домой, чтобы сдать его жене лично в руки. В клубе остались лишь Антон и Кристина, которой Малофеев поручил закрыть и опечатать зал вместе с репетиционной комнатой. Наконец – то, они были вместе, и им никто не мешал. Ребята молча обменялись влюбленными взглядами, и все им стало понятно без слов – они тотчас слились в долгом, сладострастном поцелуе.

Охваченные взаимным влечением, они вышли, возбужденные, прямо на середину сцены институтского клуба. Федякин деловито и со знанием предмета расстелил возле концертного рояля «Красный Октябрь» пыльную и изрядно запачканную кумачевую ткань, которой был покрыт рояль, после чего с большим трудом стал снимать с девушки тугие и очень плотные колготки. Вскоре его окатила волна возбуждающего запаха ароматной женской плоти. Александр Куприн писал как-то в своих знаменитых «Кадетах», что молоденькие девушки всегда пахнут топольком. Великий русский писатель на этот раз явно перепутал ботанику с биологией - пахло, скорее всего, душистыми креветками; правда, несколько подпорченными или, точнее сказать, сильно «утомленными» под этим жарким июльским солнцем. Федякин всегда недоумевал, зачем современные девушки в летнюю жару носят такие прочные, толстенные колготки; это же - просто форменное издевательство над нежным женским телом, остро нуждающимся в постоянной вентиляции и освежающей прохладе. Антоша поставил Кристину на четвереньки, в известную и столь любимую в народе позу еще пока не сваренного «рака», и сзади, очень так вальяжно, вдумчиво и не спеша, вошел в нее.

Примерно через 5 минут монотонных фрикционных движений им вдруг обоим стало скучно и захотелось сексуального разнообразия. «А давай как в фильме «Красотка» Ричард Гир отымел Джулию Робертс на рояле?» - предложил креативный юноша. «Давай!» - с восторгом согласилась девушка. Антоша поднял Кристину на руки и усадил на крышку рояля – этого, как любил говаривать знаменитый поручик Ржевский, «удивительно скользкого инструмента». Здесь у него возникло непреодолимое желание поцеловать ее в дивно пахнущий «цветочек» (Антон свято верил в то, что всякие губы – и большие, и малые – должны быть целованы), но это сегодня вновь стало его очередной фатальной ошибкой: ведь Господь Бог так остроумно и одновременно так смешно организовал интимную жизнь человека, что порой одной, совершенно пустяковой мелочи бывает достаточно, чтобы полностью сломать эротический кайф, окончательно выбив молодого мужчину из проторенной «колеи». И ведь ничего страшного вроде бы сейчас и не произошло: подумаешь, половые губы у Кристины слегка провисали, образуя тонкие, почти прозрачные складочки кожи в виде нежных лепестков розы – любой современный пластический хирург устранил бы этот небольшой природный дефект всего за 5 минут. Но для Антона и этого было достаточно – член его безвольно повис и категорически отказывался подниматься на «рыхлое», с точки зрения члена, влагалище. «Ну что же ты, Федякин, обломил кайф в самом разгаре?!» - разочарованно произнесла Кристина, недовольно натягивая трусики. – Меня вчера Коля Балицкий, здесь же возле рояля, трахал больше двух часов; да так, что у меня аж туфли со сцены улетели, целый час их потом найти не могли, а ты не можешь и 5 минут…!» Упоминание об этом счастливом конкуренте – веселом курсовом офицере Коле Балицком, всеобщем институтском любимце и очень талантливом вокалисте, что называется от Бога, - сейчас, в эту гнуснейшую минуту его жизни, еще больше обескуражило Антона.

Молодые люди расстались после всего произошедшего с ними в клубе практически врагами – женщины никогда и ни при каких обстоятельствах не прощают мужчинам отсутствие к ним полового влечения, очень болезненно воспринимая это на свой счет и, чаще всего, своей неудовлетворительной внешности. За этим, как правило, следует изощренная женская месть, действующая по принципу «бумеранга» - жестоко унижая мужчину, женщина этим самым пытается себя возвысить, прежде всего, в собственных глазах и в глазах окружающих людей. Причем, борьба с мужчиной – обидчиком способна объединять во временные «военные» союзы даже недавних лютых врагов, готовых, подобно диким кошкам, с огромным удовольствием выцарапать глаза сопернице.

Вот и сейчас, благодаря активным боевым действиям Кристины, за Антоном прочно закрепилась в институте «слава» абсолютного импотента. Он, конечно, не мог не чувствовать это по насмешливым взглядам девушек – курсантов, которые даже не пытались скрыть от него своего откровенного женского презрения. Ну что же, жестокая, бессердечная Кристина добилась всего, чего хотела - Антоша в какой-то момент стал панически бояться и всячески избегать женщин, опасаясь повторения столь неприятного для него инцидента. Не известно, чем бы закончилась эта печальная «фаллическая» история, а, скорее всего, в нашем эротическом романе по объективным причинам пришлось бы поставить жирную точку, если бы не Его Величество Случай.

Однажды, будучи уже на третьем курсе обучения, рок-группу «Территория закона» пригласили в находящейся по соседству с юридическим институтом медицинский колледж - дать пафосный концерт, посвященный празднику 23 февраля. Концерт проходил в просторном актовом зале колледжа, в котором у Антона просто голова пошла кругом от такого великолепного природного многообразия женского вида. Это был самый настоящий музейный «вернисаж», представленный женщинами всех возрастов, любой внешности и различных темпераментов. Концертную часовую программу, отточенную частыми выступлениями на публике уже практически до совершенства, ребята и на этот раз отыграли совсем даже не хило под одобрительный женский гул и щедрые аплодисменты будущих медсестер и их очаровательных преподавательниц.

После концерта, почему-то именно к Антону, неожиданно подошла симпатичная молодая женщина лет 30, которая представилась преподавателем кафедры акушерства и гинекологии Валентиной. Оказалось, что Валя в порядке общественной нагрузки отвечала за художественную самодеятельность колледжа. «Большое спасибо за ваше выступление, вы - просто замечательные музыканты, так душевно играете, молодцы! – горячо поблагодарила она Антона, а заодно с ним и всех ребят ансамбля. – А не могли бы вы сыграть у нас еще раз - на 8 марта?» «Да не вопрос, надо только поставить в известность руководство института!» - ответил Федякин, который для себя почему-то сразу определился, что эта женщина должна принадлежать только ему.

8 марта музыканты, как всегда, довольно успешно отработали праздничный концерт в медицинском колледже, а после концерта Валя пригласила Антона к себе домой в «малосемейку». В гостях у Валюши, как и ожидалось с учетом ее медицинского образования, прелюдия любви была совсем не долгой. Раздевшись догола, женщина пригласила Антона в небольшую «сидячую» ванную, которая, видимо, была специально спроектирована здесь, в «малосемейке», по индивидуальному желанию хозяйки. «Ну, иди же ко мне, мой милый мальчик!» - нежно прошептала Валя, и юноша, проворнее жеребца, запрыгнул к ней в ванну. Он первый раз в жизни ощутил прелести и недостатки совокупления в воде. С одной стороны – это полная потеря чувствительности полового члена, вдруг оказавшегося в непривычной для него водной среде, позволяющая бить все мыслимые и немыслимые сексуальные рекорды; с другой стороны – теплая вода внезапно спровоцировала преждевременное семяизвержение Антона - благо, что на этот раз он имел дело уже не с юной и малограмотной Кристиной, а с опытным медицинским работником, которая отнеслась к этому процессу спокойно, с полным пониманием мужской природы и связанных с ней проблем. И с той поры у Федякина началась шикарная сексуальная жизнь, наполненная радостями простого человеческого Бытия.

В их, таких счастливых сексуальных отношениях, пожалуй, был один пунктик, который слегка удручал Антона, омрачая интим. Дело в том, что всю свою жизнь, с самого раннего детства, Валя занималась плаванием, в свое время даже выполнив нормативы кандидата в мастера спорта. Но всем хорошо известно, что плавание может весьма прилично испортить фигуру любой женщины - пловца, чрезмерно развивая ее плечевой пояс и торс. Поэтому однажды, овладев Валей сзади, Антон вдруг поймал себя на крайне неприятной мысли, что сейчас, именно в данный конкретный момент, он трахает вовсе даже не очаровательную женщину Валю, а широкоплечего мужика - брутала по имени Валентин. Пришлось отказать от всех поз, так или иначе вызывающих столь отвратительную ассоциацию - аллюзию однополой любви.

Как-то раз юноша, в очередном порыве интимного откровения, рассказал новой пассии о своем неудачном романе с Кристиной. Возмущения женщины-врача после этого берущего за душу рассказа Антона не было предела. «Да эта тупая свинья могла просто угробить тебя, как мужика! Разве можно говорить такие отвратительные вещи молодому, неопытному мужчине!» - эмоционально восклицала Валюша, и от ее возбуждающих, таких страстных интонаций у Антона вновь и вновь возникало непреодолимое желание обладать этой удивительно прелестной и такой искренней женщиной. Тогда Валя и предложила юноше свой план, по-женски иезуитской, мести этой, с ее точки зрения, крайне непорядочной и бестолковой девушке в милицейских погонах.

А началось все с того, что однажды женщина, обладающая довольно развитой фантазией художника, во время очередной любовной игры вдруг захотела сфотографировать эрегированный член Антона на свой прекрасный профессиональный фотоаппарат «Canon». Тут у нее и возникла идея сделать эротическое фото со своим участием и отправить его этой неблагодарной и глупой Кристинке. «Знаешь, Антон, для молодой женщины нет более тяжкого испытания в жизни, чем наблюдать сексуальное счастье когда-то несправедливо отвергнутого ею мужчины!» - с жаром убеждала Валя, проявляя при этом недюжинные способности профессионального семейного психолога. Именно тогда и было решено изготовить и отправить Кристине две открытки эротического содержания, на которых, несмотря на ретушь и фотошоп, очень хорошо угадывалась фигура Антошки.

Результат от этой сексуальной фотопровокации превзошел все их ожидания – Кристина целую неделю ходила, как тень, по учебному корпусу института в полуобморочном состоянии, ни с кем не разговаривая и никого в упор не замечая.

Прошел почти год безмятежной сексуальной жизни Антона с Валентиной. Подходил к концу уже 4 курс института, а вместе с ним и этот дивный роман с прекрасной женщиной – «секси», наполненный одновременно таким нежным юношеским романтизмом и такой зрелой не по годам эротикой.

Однажды ранним мартовским утром Федякина неожиданно вызвали на КПП. Прибыв на проходную, он увидел Валентину, смотревшего на него грустными, заплаканными глазами – женщина явно от души поплакала накануне. «Я пришла попрощаться, Антоша, - печально произнесла она. – Мой нежный мальчик, завтра я уезжаю в Херсон, где у меня живут престарелые родители, требующие моего ухода и заботы. А сегодня мне пришел вызов и с моей будущей работы - херсонского медицинского колледжа». «Но как же так, почему ты мне ничего не сказала?» - только и смог выдавить из себя Антон. «Не хотела тебя расстраивать раньше времени! Все имеет начало и конец, мой милый мальчик. Главное, что нам было хорошо все это время. И еще скажу тебе напоследок – береги себя, Антоша, и не попадайся больше в хищные лапы нехороших девочек!» Они нежно попрощались, и юноша, абсолютно подавленный и растерянный, как лунатик, побрел в общежитие института. В этот вечер он, к изумлению сослуживцев, впервые за все годы учебы крепко «нажрался» с горя, а потом, после этой сумасшедшей попойки, для «полного счастья» еще во весь рост растянулся в туалете общежития, в кровь разбив себе голову об унитаз.

Наконец, настала горячая пора выпускных экзаменов. В перерыве между «госами» курсанты решили устроить себе небольшой «мальчишник» в сауне, в котором банковал, как обычно, теперь уже младший лейтенант Кирьянов. Ах, если бы только знал Федякин, при каких забавных и каких пикантных обстоятельствах произойдет у него следующая встреча с уже подполковником Кирьяновым ровно 15 лет спустя!

Следуя давно устоявшейся курсантской традиции, ребята вызвали в баню двух проституток. Антон всегда брезговал продажной любовью, считая ее занятием, одинаково унижающим как женщину, так и мужчину. Отдавая дань «старинной» офицерской забаве, он, все-таки, исполнил несколько скучнейших эротических «па» с проституткой под аккомпанемент ее фальшивых стонов, но удовольствие, как и предполагалось, оказалось ниже среднего. А чего ж он, собственно, ждал от этой уставшей, вконец измученной непутевой жизнью «жрицы любви»?

Вскоре эротические забавы с «путанами» всем приелись до «чертиков» - в сауне внезапно, безо всяких видимых причин, установилась гнетущая тишина. Желая разрядить обстановку и внести во всеобщую атмосферу уныния хоть какой-то позитив, Антон предложил эксклюзивную игру в «снайпера»: «Пацаны, скоро многим из нас предстоит поехать служить в Чечню. Родине и правительству нужны хорошие снайперы. Давайте поиграем в «Ворошиловского стрелка!» Обнаженных девиц поставили раком на столе, и веселые «снайперы» с большим энтузиазмом принялись поражать живые «цели» снарядами из хлебного мякиша. «Ура! – во все горло победно завопил Кирьянов. - Антоха попал в самое «очко» и тем самым заработал 1 очко!»

За каждый удачный бросок курсанты поднимали тост, так что этот, как вначале казалось, заранее испорченный вечер пролетел для всех совершенно незаметно и закончился, к всеобщей радости, на достаточно высоком «позитиве». Девчонки тоже остались безмерно довольными этой незатейливой мальчишеской игрой – всего за час, без изрядно надоевшего траха, они заработали денег вдвое больше обычного.

Приближался выпускной вечер в Н-ском юридическом институте МВД России, на котором рок – группа «Территория закона» должна была в последний раз грянуть во всю свою природную мощь прощальным «гало – концертом». К этому последнему выступлению Антон сочинил новое, очень необычное произведение «Разлука», написанное в стиле музыки транса специально для ударных инструментов. Изюминка этого музыкального «шедевра» состояла в том, что он был написан в совершенно фантастическом музыкальном размере – так называемом 5/4 (пять - четвертном) такте. «Разлука», по замыслу Федякина, должна была играться в самом конце «гало-концерта» и драматургически была выстроена по типу «Прощальной симфонии» Гайдна - музыканты рок-группы один за одним печально покидали сцену, задувая свечи. В итоге на сцене оставался только Антон со своей неизменной перкуссией.

Подобно одинокому шаману, затерянному в бескрайнем Океане, он все долбил и долбил, казалось целую вечность, в свой магический бубен, одновременно прощаясь с юностью и пытаясь достучаться до Небес, равнодушно взирающих на все происходящее на этой странной, но такой удивительной голубой планете под названием «Земля»!

Начало пути

Сергей Воронин (г. Красноярск)

 

«На кой ляд тебе сдался этот юридический — ерундический факультет! То ли дело медицинский институт, - с жаром убеждала меня баба Лена — польская бабушка по материнской линии. - Представь, ты - молодой, талантливый терапевт, а к тебе приходит на медосмотр прелестная девушка с красивой грудью! Это же не работа, а песня, вечный праздник души для молодого мужчины!» Баба Лена очень хорошо знала, на каких струнах моей страстной натуры можно сыграть лучше всего. «А может тогда лучше гинекологом?» - продолжал я тему эротики в профессиональной деятельности врача. «Ни в коем случае, потому что это — натуральная «угробиловка» мужчины в половом отношении. Это я тебе по опыту моих коллег - врачей совершенно точно говорю», - категорически возражала мне бабушка. Дело в том, что всю свою сознательную жизнь она проработала хирургом, причем в больнице скорой помощи, а это фактически то же самое, что работа военного хирурга на передовой, только в мирное время. Этот занимательный разговор происходил 2 июля 1981 года в квартире дедушки и бабушки по маминой линии, которая на время превратилась в базу для подготовки будущего студента Алтайского государственного университета.

Прошла ровно неделя, как я покинул Караганду и прилетел в Барнаул - свой родной город, и все это время бабушка изо дня в день настойчиво уговаривала меня поступать в медицинский институт, чтобы продолжить династию врачей. И ведь практически уговорила! Останавливало меня только то, что в медицинский институт надо было сдавать физику и химию, с которыми у меня с детства сложились, прямо скажем, очень непростые отношения. К тому же, было жаль, мучительно жаль титанического труда моих родителей, которые с восьмого класса целенаправленно готовили меня для поступления на юридический факультет - папа, соответственно, занимался со мной по Истории Отечества; мама, сама филолог по образованию, русским языком и литературой. В общем, со всеми этими душеспасительными разговорами весь мой ум пошел «нараскаряку» - я превратился в сплошной комок «терзаний и сомнений». К счастью, в Барнаул приехал отец, подстраховать меня при поступлении, и все встало на свои места - на семейном совете было решено, к большому огорчению бабушки, продолжить династию юристов.

И началась «горячая» пора подготовки к экзаменам. Меня закрыли вместе с учебниками в бабушкиной комнате, из которой я выходил только по нужде и для приема пищи, и я начал, изо дня в день, интенсивно «грызть гранит науки». Вскоре я мог легко «блеснуть» по любому вопросу военной Истории, причем проиллюстрировать свой ответ на листочке картой - схемой боевых действий в битвах мирового значения, а также уверенно процитировать их емкой цитатой из трудов классиков марксизма-ленинизма. Еще лучше обстояли дела по литературе. Я выучил такой объем стихотворений, что когда на экзамене по литературе и русскому языку мне попался вопрос про творчество Федора Тютчева, у экзаменаторши просто «полезли глаза на лоб» от удивления - я не только бодро продекламировал целый каскад стихов этого великого поэта, но и учинил их подробный филологический анализ, которому мог позавидовать господин Белинский, сам Виссарион Григорьевич. «Молодец, Воронин, ставлю вам «отлично»!» - воскликнула экзаменаторша, которой, как выяснилось впоследствии, оказалась член - корреспондент РАН, доктор филологических наук Вера Анатольевна Пищальникова — крупнейший в России и Европе специалист в области психолингвистики. Вот бы мы, наверное, с ней удивились тогда, если бы узнали, что в 2001 году Вера Анатольевна будет работать (правда, штатным совместителем) под моим началом на кафедре уголовного процесса Барнаульского юридического института МВД России.

Определенные трудности у меня возникли на вступительном экзамене по английскому языку. Дело в том, что весь 10 класс учительница по иностранному языку в Караганде проболела, поэтому я основательно подзабыл английский, по которому, кстати, очень неплохо занимался в 8 и 9 классах. Пришлось, в очередной раз, подключить свою «павлинью» стать — я расхвастался на совершенно диком английском языке с никому неизвестным доселе «алтайским» диалектом, так что две очаровательные молодые экзаменаторши ласково заулыбались, слушая мой откровенный бред, и, очевидно, пожалев меня, все - таки, поставили «отлично».

В финалу вступительных экзаменов я подошел с очень неплохим результатом, набрав 22, 5 балла. Однако, уже в процессе экзаменов, «проходной» балл для абитуриентов, не отслуживших армию, поднялся до 23 единиц, и мне катастрофически не хватало для поступления в университет заветных 0, 5 баллов. Для таких «проблемных» ребят декан юридического факультета Валентина Платоновна Колесова устроила личное собеседование с целью поближе познакомится с будущими студентами. Пришлось опять «распушить павлиний хвост», вспомнив незабвенного «Джимми -шизофреника»; немножко, совсем чуть — чуть, для пущего блезира приврав при этом, пообещав совершить настоящий прорыв в художественной самодеятельности факультета в случае моего поступления.

Мое великолепное портфолио, определенно, возымело действие, и вот мы вместе с отцом едва не падаем в обморок от радости, найдя свою фамилию в заветном списке поступивших абитуриентов. В честь такого случая отец повел меня в ресторан «Центральный», что возле главного корпуса университета, и я, впервые в жизни, по - взрослому, выпил водки вместе с отцом, сидя в шикарном ресторане и получая какое-то новое для меня, доселе неиспытанное, «жлобское» наслаждение от лакейской услужливости официанта.

На следующий день бабушка устроила в честь моего поступления в университет праздничный семейный банкет.

Боже, как же я любил эти семейные банкеты! Наш героический дед -фронтовик, полковник КГБ в запасе Василий Федорович Соколов - надевал свои боевые ордена и медали и являлся к праздничному столу прямо как Божество с Олимпа.

Да, мой дедушка Василий Федорович имел выдающееся боевое прошлое, которое, безусловно, могло бы стать темой отдельного повествования военно — патриотического характера: после тяжелого ранения и контузии в боях за Москву в декабре 1941 года он был переведен для дальнейшего прохождения службы в военную контрразведку «СМЕРШа» («Смерть шпионам»), где в период с 1942 по 1945 годы включительно активно боролся со шпионами и диверсантами различных мастей, а также подавлял кровавое восстание «бандеровцев» в Западной Украине.

Дед был всегда очень скуп на подробности той страшной войны. Из детства мне только и запомнился его шокирующий рассказ о том, как «бандеровцы», которые, как известно, никогда добровольно не сдавались в плен «чекистам», перед тем, как пустить себе пулю в висок, из какого-то особого бандитского куража (дескать, чтобы даже после смерти ничего ценного не досталось этим «поганым москалям»!) стреляли себе в левую руку, где почти у каждого находились именные часы — подарок Вермахта «верным сынам и истинным освободителям Украины»).

После короткой «героической» прелюдии деда - орденоносца бабушка с торжественным видом ставила на стол прозрачный, как вода в горном ручье, графин с охлажденной водкой собственного приготовления (она абсолютно не доверяла заводской водке, готовя эксклюзивный домашний напиток из чистейшего, 90-градусного, медицинского спирта); стол ломился от всевозможных явств, от которых у нас с Женькой (Женя – это мой младший кузен, с которым мы росли в семье как родные братья) просто «слюньки текли» в предвкушении грядущей «царской трапезы». Вскоре за столом важно собирается весь семейный «бомонд», и начинается традиционное фамильное «шоу», которое я с почти «садистским» нетерпением ожидаю весь вечер — бурные семейные дебаты по поводу роли личности Сталина в Истории.

Традиция праздничных банкетов в нашей семье берет начало аж с шестидесятых годов прошлого столетия, когда была еще жива родная сестра бабушки тетя Витя — Виктория Викентьевна. Отец бабушки и тети Вити — Викентий Павлович - был польским революционером, сосланным в 1905 году царским режимом в сибирский город Томск, откуда, собственно, и берет начало весь наш род по материнской линии. По-настоящему, бабушку звали Геленой, поэтому вплоть до совершеннолетия она проходила Галиной, и только с получением паспорта в 18 лет стала называться Еленой. К сожалению, у бабы Вити не было своих собственных детей, поэтому всю свою нереализованную материнскую нежность она изливала на нас с Женей. Стоит ли удивляться тому, с каким восторгом мы с братом всегда бежали, со всех ног спешили в гости к тете Вити, где нас ласкали, кормили всякими разными «вкусностями», одаривали щедрыми подарками.

Только тетя Витя и моя бабушка умели готовить такие изумительные польские блюда, как «бегос» (на Алтае его называют «бигусом») – тушеное блюдо из свежей капусты с копченной колбасой и свиными ребрышками; утку в яблоках и салат с рыбными фрикадельками и черносливом! Все настолько вкусно, и всего так много, слишком уж много на столе, что у моего отца, у которого постоянно перед глазами стояло голодное военное детство, после банкета всегда было жуткое несварение желудка.

Первой идеологическую атаку, традиционно, начинает тетя Рита. Она совсем недавно закончила философский факультет Свердловского государственного университета и всеми фибрами души ненавидит «культ личности» Сталина. Дед, напротив, являлся ярым сталинистом; отец же всегда относился к так называемой умеренной оппозиции «колеблющихся», время от времени меняя свои политические взгляды на Историю России, так что «шоу» обещает быть очень ярким и запоминающимся! Тщетно бабушка перед началом банкета со всех его участников берет «подписку» о том, чтобы не «заводить» деда - после первой же рюмки водки все повторяется с завидным постоянством.

«Папа, я тебе говорю — Сталин был настоящей демонической личностью, под стать Гитлеру! Гитлер и Сталин — это «два сапога - пара». Да что там говорить! Даже Гитлер, фашист, не издевался над своим народом так, как это делал Сталин!» «Много ты понимаешь, малявка! - начинал заводиться дед. - А ты знаешь, какая махровая конрреволюция расцвела в конце 30 - х годов? Да если бы Сталин не начал репрессии, «кирдык» бы пришел стране!»

«Да нет, папа, ты не прав, - вступал в спор отец. - Вот дядя Сережа, например, говорит: то, что сделал Сталин в армии — это самая настоящая диверсия. Перебить весь комсостав армии накануне войны — это же полный маразм!» «Многое твой дядя Сережа — штрафбатник — понимает (родной дядя отца, будучи летчиком - истребителем, в самом начале войны попал в немецкий плен, а после побега из лагеря - в советский штрафной батальон, причем в штурмовую его роту, специально скомплектованную из офицеров - штрафников, поэтому патологически ненавидел Сталина и все, что с ним связано)!» «Папа, в том, что он в начале войны попал в плен, не успев даже взлететь с аэродрома — тоже доля вины Сталина. Что, разве Рихард Зорге не предупреждал его о грядущей войне? Ведь даже точную дату начала войны сообщил нашей разведке, и ничего, никакой реакции Сталина», - защищал дядю Сережу отец, начиная при этом сильно заикаться от волнения - последствие сильного испуга в далеком военном детстве. «Эдик, ты не представляешь, что у нас творилось накануне войны, - горячился дед. - «Деза» (авт. - дезинформация) перла со всех сторон — из Германии, Японии, Англии. Поди разберись в этом потоке лжи!» «Поэтому лучше, на всякий случай, расстрелять военного гения Тухачевского, Уборевича, Блюхера!» - настаивал на своем отец. «Да какой он гений, этот проходимец польский! - взорвался, наконец, дед. - А то ты не знаешь, как поляки к нам относятся исторически? Этот подонок готовил реальный военный переворот — об этом сейчас уже открыто говорят все историки. Что оставалось Иоське? Сидеть и ждать, когда придут польские жиды и его повесят?» «Друзья, может хватит, а? - взмолилась бабушка. - Неужели нельзя хоть раз посидеть и попраздновать тихо и без скандала?» «А твой дядя Сережа - самый настоящий предатель Родины, раз попал в плен к немцам. Приказ «живым не сдаваться» все знали тогда очень хорошо!» - никак не мог угомониться дед. Ну, это уж для отца было слишком! «Кто, дядя Сережа — предатель? Да, если хочешь знать, папа, в плену он был в киевском антифашистском подполье у героя Советского Союза Мирончука, - с обидой в голосе, заикаясь сильнее обычного, закричал отец. - А его после этого «упаковали» в фильтрационный лагерь, а затем - в штрафбат! И потом, знаешь, предателя Родины не поставят после войны главным инженером завода «ЛиАЗ»!» «Да «прибор» я хотел положить с яйцами на твоего дядю Сережу и этого - как его? - Мирончука!» - так, в традиционной манере, своей коронной фразой из славного армейского прошлого, дед победно закончил эту шумную политическую дискуссию за столом. А семейный праздник шел своим чередом аж до позднего вечера, но только уже без бабушки, которая в слезах убежала на кухню, в который раз расстроившись из-за своих «доморощенных придурков».

Иногда тактическая ситуация за праздничным столом развивалась совсем по другому сценарию — все молчали, как партизаны, не желая первыми начинать спор. В таком случае дед, которому становилось очень скучно за столом, сам начинал провоцировать спорщиков, заводя свою старую изъезженную «песню»: «Нет, что не говорите, а Иоська (авт. - Иосиф Сталин), все - таки, - супергений планетарного масштаба - какую великую страну «поднял»! Не то, что современные политические «карлики»! Ну скажите мне, пожалуйста, что такое Брежнев? Полное ничтожество и одна жалость!» Такой «политической близорукости и критиканства» философ тетя Рита, конечно, не смогла стерпеть - с жаром и задором настоящего бойца она вновь и вновь, как на амбразуру, бросалась в идеологическую схватку, подняв «брошенную перчатку» деда и доставляя ему тем самым огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Я подозреваю, что у деда, определенно, была зависимость, почти наркотическая зависимость от подобных идеологических споров — и он чувствовал себя «не в своей тарелке», если праздник проходил на «сухую».

Наконец, наступило долгожданное утро 1 сентября 1981 года, а вместе с ним и первый в моей университетской жизни День знаний. Придя в наш юридический корпус на проспекте Социалистическом, несмотря на праздничный антураж этого мероприятия, я совершенно растерялся от такого количества незнакомых, слишком взрослых, как мне тогда показалось, людей. Это усугублялось еще и тем, что субъективно, на фоне этих взрослых «дядь» и «теть», я почувствовал себя абсолютным ребенком. По-видимому, подобным образом, судя по их презрительным взглядам, в реальности меня воспринимали и эти «дяди» с «тетями». В какое - то мгновение мне ужасно захотелось повернуться и бежать из университета, куда глаза глядят — вдруг охватил панический ужас, что придется пять долгих лет провести с этими абсолютно чужими, взрослыми людьми. Причем у меня даже не возникало мысли, что за 5 лет я сам могу повзрослеть - казалось, что я навсегда так и останусь маленьким мальчиком Сережей.

Этими взрослыми людьми, конечно, были рабфаковцы (абитуриенты с рабочего факультета) - ребята, уже отслужившие армию и имеющие приличный стаж работы (от 3 до 5 лет) в правоохранительных органах и народном хозяйстве. И можно представить себе ту степень раздражения, которое испытывали к нам - вчерашним школьникам эти уже «пожившие» люди. Некоторые из них, например, Валя Осипова, по три раза безуспешно поступали в университет, штурмуя неприступные «бастионы» юрфака. Все эти три года, потерянные для университетской учебы, Валя проработала контролером войскового наряда в следственном изоляторе города Барнаула - насмотрелась там такого, что не дай Бог никому!

Среди рабфаковцев сразу выделялись, какой-то своей, особенной, статью и удивительной харизмой, два гиганта — Саша Калиничев по прозвищу «Калина» и Сергей Кандрин с внешностью знаменитого французского актера Жерара Депардье. Вот и сейчас, в вестибюле главного корпуса университета, они на целую голову возвышаются, прямо скажем, над тоже совсем немаленькими армейцами, поступившими на юрфак в этом году.

«Калина» 2 года прослужил «срочную» в секретном подразделении ГРУ, готовившем подводников — диверсантов (так называемых «боевых пловцов»), о которых мы тогда вообще не знали и даже слухом не ведали. Это был отряд суперпрофессиональных киллеров (агент «007» Джеймс Бонд тут просто отдыхает), которых в особом снаряжении для подводного плавания сбрасывали с самолета или вертолета в воду, они уходили на глубину и ставили мины на вражеские корабли. Можно только представить себе уровень подготовки людей, способных осуществить такое! Кроме того, Саша обладал такой громадной физической силой, которая, вкупе с секретными приемами рукопашного боя спецназовцев, превращала его самого в грозное боевое «супероружие».

Однажды наша студенческая группа, как обычно, отправила нас с «Калиной» за пивом в ближайший к университету пивной ларек на улице Песчаной. Когда мы с ним пришли туда, нас, как всегда, встретила огромная «километровая» очередь «страждущих» - картина для того времени типичная в Барнауле — катастрофически не хватало пивных точек для сильно пьющего местного населения. Наш «диверсант», конечно, не собирался скромно стоять в очереди и терпеливо ждать, а невозмутимо подошел к раздаче, легким движением руки сгреб и отодвинул от себя с десяток «синяков», а второй рукой подал продавцу две пустые канистры. Возмущенная толпа, вроде бы дернулась вначале, но тут же горько пожалела об этом — на грязном, залитом пивом полу уже лежали три «бездыханных» тела - это «Калина» молниеносным движением руки «отключил» их.

Эту историю я рассказал деду, и она ему так понравилась, что он еще и еще раз просил меня повторить ее. Я с удовольствием выполнял его просьбу, дополняя историю новыми забавными подробностями, в «лицах» и красках изображая картину этого произошедшего в «пивняке» «сакрального» события. «Короче, заходим в пивную, - вновь рассказывал я эту душещипательную историю, - а там трясущиеся «синяки» (авт. - бывшие «зека» или алкоголики на тюремном жаргоне), такие противные и вонючие - бррр!!! «Калина» сгреб их вот этой рукой, - я показал на деде, как и чем он это сделал, - и легко отодвинул от стойки, а там было человек 30! А потом как дал пятерым, они все тут же и попадали!» Дед смеялся радостным заливистым смехом, представляя себе эту занимательную картинку. Очень уж он, истинно русский человек, любил сильных, отважных людей; их дерзость и молодецкую удаль! «Подходяще, Серега, подходяще! - это было любимое слово у деда. - Ай да «Калина», ай да сукин сын! Силен, бродяга, ничего не скажешь!» Так дед навсегда, заочно, бескорыстной «платонической» любовью полюбил этого русского, почти былинного, богатыря из спецназа.

Второй персонаж, о котором следует рассказать, был Сережа Кандрин («Депардье») - самый взрослый студент на нашем курсе — ему исполнилось уже 26 лет. Он был родом с Мамонтовского района - одного из самых живописных лесных районов Алтайского края, успел 3 года отслужить «срочную» в морфлоте и поработать в сельском хозяйстве. Особое внимание, конечно, заслуживает его служба на Тихоокеанском флоте. Дело в том, что Сережа, благодаря своим незаурядным способностям и познаниям в области радиоэлектроники, служил шифровальщиком на флагманском ракетном крейсере, который, к тому же, не вылезал из боевых походов по дальним морям и океанам. Шифровальщик - это второе лицо на судне после командира корабля, и можно только себе представить, какая служба была у «Депардье». «Не жизнь, а малина!» - как поется в известном шансоне тех лет. Когда Кандрин доставал из-под кровати в студенческом общежитии свой дембельский альбом и начинал с гордостью показывать свои флотские фотографии, у нас, салаг, не служивших в армии, просто дыхание перехватывало от зависти.

Вот Сережа, загоревший до черноты, в шортах и тропическом пробковом шлеме под огромными пальмами стоит в обнимку с очаровательными вьетнамками, которые ему всего по пояс и «дышат в пупок». А на этом снимке он уже позирует перед камерой, сидя на слоне в Шри Ланке. Лаос, Камбоджа, Вьетнам - трудно назвать место, где бы не побывал вездесущий «Депардье». И, заметьте, это в советское то время, в которое, дальше дружеских стран соцлагеря, обычному человеку прорваться за границу было просто невозможно.

Оказавшись в университете, я, хорошо помня свою торжественную клятву, данную декану юрфака на собеседовании, отправился в местный студенческий клуб - предложить свои эксклюзивные услуги музыканта. Но здесь меня ждало жестокое разочарование: на юрфаке, за исключением ансамбля политической песни «Глория», больше ничего такого не было. В этом ансамбле, напрочь заидеологизированном, в то время пели Юра Дранишников (мой однокурсник), Саша Петров, Олег Пронин и Галя Лисицына (студентка последнего, 5 курса), которая, собственно, и была инициатором того, чтобы меня, все-таки, взяли в этот ансамбль — мужская часть группы уперлась «рогом» и была категорически против нового члена коллектива.

В то время декан юрфака Валентина Платоновна Колесова проявила просто недюжинные организаторские способности, сумев где-то раздобыть для факультета великолепный концертный рояль «Эстония», по стоимости равный тогда автомобилю «Волга». Этот рояль был настолько хорош своими звуком и дизайном, что заниматься на нем приходили, испросив заранее «высочайшего» разрешения у декана, преподаватели Барнаульского музыкального училища (например, известный в России органист Сергей Будкеев), расположенного неподалеку от корпуса юридического факультета. Именно этот рояль стал главным Учителем в моей жизни, определив на долгие годы мои музыкальные пристрастия и развив незаурядную технику игры на фортепиано.

Попав в ансамбль политической песни «Глория» я, как всегда, от всей души, влюбился в мою патронессу Галю Лисицыну. Галя это, конечно, чувствовала своим чутьем замужней женщины, но относилась ко мне с подчеркнуто материнской нежностью, как к ребенку, которым я, в сущности, и был в то время. Желая меня, как следует, закрепить в ансамбле, Галя заставила меня даже спеть своим трескучим «сифилитическим» голосом в холодном помещении Алтайского краевого драматического театра имени Василия Макаровича Шукшина, но не с моим голосом и моей «дыхалкой» это следовало бы делать! Наглотавшись во время репетиций и концерта в драмтеатре холодного осеннего воздуха, я на полгода вперед, вплоть до самого лета, заработал такой бронхит, что преподаватели юрфака с сердитыми воплями выгоняли меня из аудитории, когда я своим лающим кашлем мешал им вести занятия. Пришлось отказаться от моих «незаурядных» вокальных данных и использовать меня только в качестве аккомпаниатора. Но и здесь не обошлось без курьеза.

Однажды ансамбль «Глория» пригласили на концерт в честь 23 февраля во Дворец культуры, секретного в то время, предприятия «Ротор» в поселке Южном города Барнаула. С самого утра этот день, накануне концерта, сразу же как - то не заладился. Я проснулся в своей холостяцкой двухкомнатной квартире на Потоке (результат удачно спланированного квартирного обмена с Карагандой, очень грамотно произведенного моей талантливой мамой) и почувствовал, что у меня сильно распухла левая щека. Подойдя к зеркалу, я просто ужаснулся — на щеке, в самом нехорошем месте на стыке с шеей, назрел огромный фурункул. Надо заметить, что в тот период жизни на мой, видимо, чем - то ослабленный организм, без конца нападала всякая «нечисть» - различные инфекции, так что к атакам вредоносных бацилл я уже успел основательно привыкнуть. Но в этот раз мне сразу стало понятно - все было гораздо серьезнее. Почувствовав в душе отвратительный холодок от нависшей смертельной угрозы, я со всех ног побежал во вторую городскую поликлинику, обслуживающую студентов Алтайского государственного университета. Встретившая меня молодая женщина - хирург с практиканткой, не скрывая тревоги, тут же уложила меня на операционный стол и начала аккуратно вскрывать гнойник, удивленно говоря при этом практикантке: «Ты посмотри, какая образовалась глубокая полость, еще бы немного — и все!» Я с радостью понял, что интуиция меня не подвела на этот раз, и я вовремя спохватился. Встав с операционного стола, я, с гордостью раненного в бою солдата, обнаружил у себя на щеке огромную повязку, через которую обильно просачивалась кровь. «Ну что же, концертное шоу обещает быть веселым и запоминающимся!» - с иронией человека, у которого самое страшное осталось позади, подумал я и отправился в университет.

Увидев мою окровавленную повязку, Галя от ужаса всплеснула руками и чуть не упала в обморок. «Как же ты теперь будешь выступать, Сережа?» - воскликнула она. «Ничего, на месте разберемся», - оптимистично заявил я и, действительно, разобрался — приехав на Южный, распорядился поставить рояль таким образом, чтобы моя левая, располосованная хирургом, щека была повернута в противоположную от зала сторону - прямо к хору. Аккомпанируя на рояле в песне «Улицы без конца» с очень трагическим, военным содержанием (как - раз в тему моего «боевого» ранения), я с удовлетворением «павлина» успевал отмечать про себя, как качаются в полуобморочным состоянии хористки с первого ряда, с жалостью и страхом взирающие на мою окровавленную повязку. При этом я был чрезвычайно горд собой и своим «беспрецедентным» мужеством, безусловно, оцененным этими симпатичными девушками из хора.

В «Глории» я еще поработал некоторое время и даже успел сняться в какой - то идиотской программе на краевом телевидении, посвященной политической песне; но, как только из ансамбля по окончанию университета ушел мой бессменный «продюсер и меценат» Галя Лисицына, Петров и Пронин, все - таки, «выдавили» меня из коллектива, сославшись на мою абсолютную «профнепригодность» и слишком шумный инструмент. Дальше они делали свою «музыкально - политическую» карьеру уже без меня, а я подался в студенческий театр юрфака имени комиссара Мэгрэ (так называемый СТЭМ — студенческий театр эстрадных миниатюр).

У театра имени комиссара Мэгрэ на тот период, как это не удивительно, было сразу два художественных руководителя. Это были преподаватели Барнаульского института культуры Женя Синицкий и Саша Витрук, которые последовательно ставили на нас свои режиссерские эксперименты. Один из них (Синицкий) представлял школу так называемого «театрального кубизма», строя из наших, прямо скажем, совсем не «гуттаперчевых» тел, какие-то идиотские фигуры в стиле 30 - хх годов прошлого столетия. Второй (Витрук) был абсолютно помешан на работах итальянского режиссера Федерико Феллини и, в частности, его культовом фильме «Амаркорд». Этот «алтайский модернист» совершенно замучил нас своими велосипедистами, роллерами и самокатами, то и дело, ни с того, ни с сего появляющимися на сцене в самый разгар театрального действия, шокируя почтенную публику, которая, видимо, еще не доросла до гениальных «проходок» этого доморощенного «Феллини». Однако, посреди всей этой режиссерской «шелухи» иногда попадались и самые настоящие «самородки».

Таким «бриллиантом» в «сумасшедшем» репертуаре нашего театра, я считаю, была постановка «Трех мушкетеров», в которой особую роль сыграла наш бессменный театральный хореограф Наташа Деюн (к сожалению, эта настоящая русская красавица с роскошной, до пояса, русой косой, несомненно талантливый хореограф, недавно умерла, окончательно спившись и оказавшись в Барнауле, без поддержки родных и близких, на самом низком социальном «дне» - о, это наше подлое, жестокое, равнодушное время!).

Действия этого замечательного спектакля происходили примерно в той же хронологической последовательности, что и в романе Александра Дюма, только были перенесены уже в наше время и на наш любимый юридический факультет. С этой театральной постановкой в 1985 году мы успешно гастролировали по Хакасии, где в известном после 17 августа 2009 года на всю страну, благодаря страшной аварии на Саяно - Шушенской ГЭС, поселке гидростроителей «Черемушки» по окончании спектакля нам даже устроили самую настоящую овацию!

В спектакле мне досталась, как всегда, самая интересная для меня работа — писать музыкальную партитуру к этой «грандиозной» вокально - хореографической «оратории». Конечно, я не стал утруждать себя непомерным объемом сочинительской работы, а, не долго думая, для некоторых сцен в спектакле взял хорошо известные арии из «Иисуса Христа -суперзвезды»; в финальной сцене - «тутти» использовал «Приглашение к танцу» Карла Вебера, а в немногочисленных вокальных номерах - проверенные временем хиты знаменитой ливерпульской четверки «Битлз».

Роль Д,Артаньяна в спектакле совершенно гениально, на мой взгляд, исполнил Сережа Булыгин - известный на юрфаке «бузотер» с яркой внешностью известного киноактера Игоря Костолевского. Роль Портоса, тоже весьма талантливо, исполнил Олег Казаков — наш «неформальный» лидер в театре, долговязый студент - старшекурсник, который, несмотря на свои довольно внушительные «габариты», совершал в воздухе во время финальной «проходки» такие умопомрачительные «голубцы», что у нас аж дух захватывало!

Но, конечно, самой блестящей актерской работой, признанной даже высокими профессионалами из Алтайского краевого драматического театра, посетившими как-то наш спектакль, была роль Атоса в исполнении Жени Сысоева, которого в 1985 году даже приглашали на работу в качестве профессионального актера одного достаточно престижного в крае театра.

Пришло долгожданное лето 1982 года, а вместе с ним - самая страшная и самая трудная, потому что первая, летняя сессия на юридическом факультете. Однако, эта сессия, которой всех студентов пугали с начала учебного года, ко всеобщему удивлению, прошла без особых потрясений - и даже самый «страшный» преподаватель советского государственного права Александр Павлович Власов, парторг университета (по существу, тот же замполит в армии), несмотря на всю строгость во время семинарских занятий по отношению ко мне и Олегу Коробкову, с которым мы уже хорошо сдружились, поставил нам обоим по «отлично». Не знали мы тогда и, конечно, не могли знать, что Судьба вновь сведет нас с Александром Павловичем, но совершенно в иных обстоятельствах. А дело было так.

С Олегом Коробковым, студентом из Новосибирска, мы сошлись на первом же курсе на почве туризма. Олежа был заядлым туристом, и каждое лето, как заведенный, уезжал на турбазу «Алтай» в Бийск, где работал проводником туристических групп в Горном Алтае в течение почти всего лета. Впоследствии к этому достойному уважения занятию он приобщил и меня, о чем я еще расскажу чуть позже. Но была еще одна вещь, один предмет, который нас объединял: это – «безграничная» любовь к литературе.

Однажды Олег предложил мне на одной из скучнейших лекций доцента Алханова написать роман про трагическую историю старого зоофила Африканыча, полюбившего «неземной» любовью свою козу Зорьку и павшего вместе с ней от рук проклятого злыдня, сексуального маньяка, зоотехника Арнольда. Не знаю, где подсмотрел или подслушал эту поучительную историю Коробков, но только ничего более идиотского и абсурдистского я в жизни не встречал. Писать было решено на самых скучных, с нашей точки зрения, конечно, лекциях: у Алханова — по экологическому праву, у Кима — по гражданскому праву и у Федосова - по гражданскому процессу. И пошла работа, кропотливая литературная работа, про которую Владимир Маяковский так хорошо сказал в свое время: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды!»

Мы работали, как одержимые, охваченные литературной «горячкой»: абзац - Олег, абзац - я. Наконец, это бессмертное произведение было написано, и мы решили на лекции Кима целиком прочитать его, чтобы составить целостное впечатление об этой «классике нового времени».

Да, «Манькина любовь», действительно, впечатляла галереей тщательно прописанных образов и характеров, брала за душу «величественной» панорамой сельской жизни современной советской деревни! Особенно потрясала своим трагизмом сцена, когда несчастный Африканыч, склонившись, рыдая, над бездыханным телом жестоко изнасилованной и убиенной Арнольдом козы Зорьки, с криком бедолаги Карандышева из «Бесприданницы»: «Так не доставайтесь же вы никому!» - ударом серпа, в одно мгновение, оскопляет себя. Дописывая эту жуткую кровожадную сцену, мы чуть оба не заплакали от жалости к несчастному старику, потерявшему свои «драгоценные» яйца во имя Великой Любви к животному; захотелось просто зарыдать во весь голос на этой маразматической, просто «отстойной» лекции Леонида Васильевича Кима, который с невозмутимым видом Далай - ламы рассказывает нам о каких - то никому не нужных поставках. Причем здесь поставки, пени и прочие неустойки, когда здесь кипят такие нешуточные страсти!

Прочитав свой литературный «бестселлер», мы с Олегом пришли в ужас только от одной мысли, что это «криминальное чтиво» может попасть в чужие руки, и поклялись никому и никогда не показывать его. Но, как говорится, «свежо предание»!

Как-то раз Олег, шумно отметив какое - то очередное знаменательное событие в студенческом общежитии, не удержался и устроил там громкую групповую «читку» «Манькиной любви» в одной из девичьих комнат, в которой проживали наши дорогие однокурсницы. Во время чтения этого «эпохального» произведения в девичьей стоял такой жуткий, просто гомерический хохот, что проходящие мимо соседи по «общаге» просто недоумевали: что же так могло развеселить этих легкомысленных девчонок? Они буквально катались по полу от смеха, держась за животы, но …. не долго музыка играла! Как водится, нашлись «доброхоты», которым это мероприятие не совсем понравилось; вернее сказать - совсем даже не понравилось. И вскоре грянула буря: нас вызвал к себе в кабинет парторг университета - наш старый «добрый» знакомый Сан Палыч Власов. Мы даже не сразу смогли догадаться, по какому поводу назначено рандеву.

Как только мы зашли в кабинет парторга, то сразу же увидели сердитого, чем - то крайне раздраженного Сан Палыча, который стоял у окна в напряженной позе доктора Геббельса и уже издали, зачем - то, показывал нам очень некрасивую, просто безобразную «факу» (авт. - крайне неприличный и оскорбительный жест в молодежной субкультуре), из - за которой я тут же мысленно окрестил его «Факером». Только потом мы с Олежей догадались, что в детстве Сан Палыч, очевидно, сломал средний палец на правой руке, он неправильно сросся, и парторг на всю жизнь был обречен всему, столь несовершенному, миру показывать эту свою непроизвольную «факу» - начальству, жене, друзьям, детям; а теперь вот и нам, несчастным студентам, как крысам, загнанным в угол. «Ну что, ребятки, доигрались, достукались, что вами уже КГБ заинтересовалось! - «с места в карьер» пошел в атаку «Факер». - А ну - ка отвечайте, что вы там за дрянь написали?» Мы с Олегом в недоумении переглянулись. Ведь я то, в отличие от Коробкова, еще не знал о «литературных чтениях» в общежитии. Сан Палыч стал возмущенно, взад и вперед, ходить по кабинету. «Ну что же вы молчите, как напакостившие школьники? Вот читайте, какую бумагу на вас из КГБ прислали!» Он бросил нам на стол бумагу с грифом «Управление КГБ СССР по Алтайскому краю», в которой мы прочитали тяжелые, как смертный приговор, строчки: «Студенты юридического факультета Алтайского государственного университета Воронин С.Э. и Коробков О.Л. написали и устроили в студенческом общежитие публичное чтение некоего литературного произведения антисоветского содержания «Манькина любовь», порочащего образ жизни советской деревни». «Ну что, прочитали? - спросил нас «Факер», когда мы, оглушенные, наконец подняли головы от бумаги.- В общем так - садитесь и пишите объяснения!» Он рассадил нас за разные столы и дал по ручке и чистому листу. Когда мы закончили писать, он велел Коробкову выйти, а мне остаться. Оставшись наедине со мной, парторг начал свою вкрадчивую душеспасительную речь: «Сережа, ну как же ты это сделал? Ведь мы же столько лет дружим с твоим отцом (это, действительно, было так). Представляешь, как он расстроится, когда узнает о содеянном? Зачем ты связался с этим евреем (У Олега отец - русский, а мать, Елена Наумовна — еврейка)? Да «сдай» ты этого Коробкова со всеми его «потрохами», и пусть он уходит в армию - от греха подальше!» «Нет, Александр Павлович, я так не могу, если надо, мы уйдем в армию, но только вместе!» «Ну, как знаешь! Ты сам сделал свой выбор, Сергей!» - раздраженно сказал Сан Палыч и позвал Олега обратно в кабинет. «Значит так, ребятки, сегодня же идите в военкомат, падайте в ноги к военкому и уговаривайте, чтобы он вас забрал в этот же весенний призыв! Это - единственный для вас выход в данной ситуации. Но вначале принесите тетрадь!»

Мы со всех ног помчались ко мне домой и стали лихорадочно переписывать роман в специально купленной для этого общей тетради. За 3 часа титанического труда мы сумели превратить «жесткое порно» в «легкую эротику», выбросив все самые откровенные сцены, сохранив при этом главного литературного героя романа - очаровательную козу Зорьку.

Когда мы принесли новую, изрядно «прилизанную» версию романа «Факеру», он почитал ее неохотно, громко крякнул и сказал, как-то без особого энтузиазма: «Да у вас здесь вообще голимая порнография!» Мы не стали вдаваться в набившую всем оскомину дискуссию, чем отличается «порно» от «эротики», а отправились прямиком в военкомат Октябрьского района по месту моей прописки, зашли к военкому и поведали ему свою печальную историю. Он оказался, на редкость, мудрым человеком. «Ребята, вы даже не представляете себе, что значит служить в армии с неоконченным высшим образованием? Вам сразу же дадут «погоняло» «студента», и из нарядов вы не вылезете никогда — ну не любят в армии недоучек. С высшим - то образованием трудно служить, а так вообще - жуть! В общем, не дурите, идите и спокойно заканчивайте свой 5 курс, все само собой рассосется. А потом уже - «милости просим», как говорится!»

Нет, все-таки везет мне, ой как везет на хороших людей, которые изредка, время от времени, благодаря Творцу и Его доблестной команде ангелов, попадаются на моем пути. На том и порешили. Мы продолжали сдавать сессию, как ни в чем не бывало, когда к нам однажды в коридоре юрфака подошла куратор нашей группы доцент Вера Васильевна Тихонина. Я, прямо скажем, не очень любил эту женщину, так как сердцем музыканта всегда чувствовал в ней какую - то тщательно скрываемую фальшь. «Ребята, что у вас произошло с Александром Павловичем Власовым? – с тревожной миной спросила Вера Васильевна.- Я слышала, что вы уходите в армию?» «Никуда мы не уходим, ни в какую армию - только через «труп» Александра Павловича!» - вдруг разозлился я, да так, что у Веры Васильевны поползли вверх очки от удивления и неожиданности. «Ну ладно, тогда я ему так и передам», - тихо и весьма угрожающе сказала она и пошла на кафедру. А вскоре мы узнали от нашей сокурсницы Вали Долженко о том, как Вера Васильевна торжественно объявила в нашей группе, что «мальчики уходят в армию - защищать Родину!»

К счастью, мы тогда успешно сдали сессию и «умотали» на все лето с Олегом в Горный Алтай, который надежно укрыл нас от этих полусумасшедших «пашей, от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей», - как когда-то в сердцах написал Михаил Юрьевич Лермонтов, уезжая служить на Кавказ.

В сентябре 1985 года ко мне домой прибежал насмерть перепуганный сосед, мой университетский приятель Миша Татьянин, который поведал мне «страшную» тайну: оказывается, 1 сентября в крайкоме партии была расширенная коллегия, на которой присутствовал и отец Миши - редактор крупной районной газеты. На коллегии с докладом выступил первый секретарь крайкома КПСС Попов, который рассказал присутствующим о состоянии дел на идеологическом фронте Алтайского края. При этом он зачитал справку, подготовленную КГБ, из которой следовало, что студенты ЮФ Воронин и Коробков отчислены из университета за антисоветское произведение «Манькина любовь» вместе с 30 «панками» из педагогического института. Таким образом, Сан Палыч решил перестраховаться, подав в крайком ложную информацию о нашем отчислении из АГУ.

На этом сей неприятный инцидент с Александром Павловичем Власовым и его могущественной организацией, к нашему огромному счастью, был исчерпан раз и навсегда.

 

 

«Кораблин повесился!»

Сергей Дубовицкий (г. Алма-Аты)

 

Эта удивительная история произошла летом 1982 года, когда я, как всегда, с очень большим «энтузазизмом» отправился в свой первый студенческий строительный отряд «Русичи» юридического факультета АГУ (потом будут еще два). Нас было 30 парней с разных курсов и всего 5 девушек - поварих. Так что, судя по всему, ожидалось большое «гендерное» шоу, особенно когда мы узнали, что место дислокации стройотряда — это огромное алтайское поле в 30 км от деревни Шелаболиха в Павловском районе. Нас «купил» у факультета известный в Алтайском крае директор совхоза «зеркального карпа» Герой социалистического труда Сапунов, которого мы между собой за его чересчур нудный характер сразу же окрестили «председятелом».

Когда мы прибыли на место дислокации стройотряда, я был просто потрясен той величественной панорамой, которой открывалась перед нами такая знакомая и, оказывается, совершенно незнакомая природа Алтая. До чего же красивая, все-таки, эта «малая» моя Родина!

Передо мной раскинулось великолепное изумрудное поле, как в сказке Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города». Солярные пятна от пылающего июльского солнца поднимали с волшебного поля струи горячего, раскаленного до бела воздуха, в мареве которого слабо колебались силуэты дальних околков, в беспорядке разбросанных по полю, и наших двух строительных вагончиков, убого стоящих на краю березовой рощи. Все пространство вокруг вагончиков, даже на тех редких черно - белых фотографиях, что остались от этого стройотряда, залито каким-то фантастически нереальным, ослепительно белым солнцем.

Рядом с нашими вагончиками стоял большой фургон на колесах, в котором жили водители скреперов и грейдеров, приехавшие сюда на «калым» из Тальменки. Мы вместе с ними должны были строить новый пруд для «зеркального карпа».

Первая ночь в строительных вагончиках для всех прошла просто кошмарно. За день раскаленный, обшитый листовым железом вагон превращался в такую сауну, что до 3 часов ночи уснуть было совершенно невозможно. Затем, наконец, кое-как уснув под утро, через час вы уже просыпались от дикого холода — оказывается, эти тонкие, фанерные стены вагончика не могли сохранить тепло и были абсолютно беззащитными перед ледяным алтайским утром.

Утро следующего дня сразу же омрачилось печальным происшествием, в котором мы все усмотрели дурной знак и предзнаменование. Когда я вышел из вагончика, то увидел, что возле фургона рабочих из Тальменки происходит какое-то очень нехорошее движение: рабочие бегали, возбужденно размахивая руками, и что-то кричали, а на земле в это время лежали, абсолютно безучастные к происходящему, два человека, между которыми носилась, как заведенная, наш врач стройотряда Света Самойлова. Света с отличием закончила шестой курс Алтайского мединститута и теперь была интерном. В стройотряд она была направлена институтом для прохождения послевузовской учебно- производственной практики, которая так трагично и, в то же время, так нелепо стартовала сегодня.

Оказывается, двое рабочих, желая опохмелиться после вчерашнего шумного застолья, уже с раннего утра хлебанули тормозной жидкости, от которой один умер мгновенно, а второй, видимо, покрепче, еще долго мучился и мучил нашу Свету, которая рыдала в голос от собственного бессилия и кричала, как полоумная: «Если бы у меня только была сыворотка, противоядие, он бы не умер!» Целый день трупы лежали под палящим солнцем, а работяги теперь нашли «законный» повод еще раз выпить и не пойти на работу - достойно, как полагается, по-русски помянуть «безвременно ушедших».

Света понравилась мне с первого взгляда. Она была некрасива, но с каким-то особым шармом, которым обладают актрисы с похожей внешностью - Энди Макдауэлл и Барбара Стрейзанд. Я полюбил ее чисто платонической любовью, и мы на долгие годы стали настоящими друзьями, что очень редко случается между мужчиной и женщиной.

Уже на второй день нашего пребывания в стройотряде, мы вышли на производственный объект. Суть нашей, совсем несложной, работы состояла в следующем: как я уже говорил, мы строили пруд для элитного «зеркального карпа» — скреперы и грейдеры готовили «чашу» бассейна для него, а мы должны были, соответственно, подготовить и забетонировать пространство вокруг шлюзовых створов и трубы, подающей воду в бассейн пруда. С самого начала капризная алтайская природа стала мстить нам за нашу самонадеянность, безалаберность и легкомыслие.

Руководил всеми работами очень «веселый» гидротехник из Павловска Петр Семенов - мужчина 45 лет, недавно заочно окончивший факультет мелиорации Алтайского аграрного института и поэтому, как все настоящие заочники, чувствующий в себе просто необыкновенные силы и желание «повернуть северные реки вспять». Это был настоящий «гигант» гидротехнической мысли, который не уставал изо - дня в день удивлять нас, убогих и сирых студентов. Каждый раз, когда он придумывал для нас что - нибудь этакое, новаторское, мы вновь и вновь брали в руки увесистые березовые чурки для трамбовки грунта, и, как рабы на галерах, обливаясь потом под безжалостным июльским солнцем, с большой «теплотой» вспоминая всех ближайших родственников гидротехника, начинали исступленно месить какую - то очень странную синюю глину, отвратительной «кашей» проступающую сквозь землю в шлюзовом канале.

На объекте возникла очень непростая гидротехническая ситуация. Дело в том, что на Алтае грунтовые воды залегают очень близко от поверхности земли. Даже фотосъемка с космоса (я лично убедился в этом на научно - практической конференции географического факультета АГУ, которую посетил в 1993 году) показала, что под всей территорией Алтайского края, сравнительно на небольшой глубине, раскинулось огромное артезианское озеро. Это подземное озеро, как - раз, и питают многочисленные водные артерии и «капилляры», которые сейчас безжалостно нарушили скреперы и грейдеры, срезавшие верхний слой земли. Как пораненный зверь, земля сейчас просто истекала «кровью», ежеминутно выделяя обильные грунтовые воды даже под действием простой лопаты.

Каждый раз, приходя утром на объект, мы с огорчением обнаруживали, что вся наша трехдневная работа за ночь смыта водой и смешана со странной синей глиной, которую в таком количестве я встречал только на Алтае и которой местные жители приписывают невероятные целебные свойства. Под действием грунтовых вод в земле образовывались многочисленные «карманы» и «пустоты», в которые легко можно было загнать по самую «шляпку» трехметровую арматуру. И вновь прибегал наш «веселый чертик» - гидротехник, сангвинически размахивая руками и с энтузиазмом умалишенного призывающий нас не «опускать» руки, а «весело и непринужденно» начать все с начала. И снова мы, как оглашенные, начинали трамбовать склоны и дно шлюза, а на следующее утро наблюдалась все та же привычная картина разрушения. Получался какой-то бездарный, совершенно бесполезный «сизифов труд». Первым не выдержал Валера Хмыкин. «Да гребаный этот гидротехник! - гневно воскликнул он однажды. - Доколе же еще этот «долбоюноша» будет испытывать наше терпение?»

Валера Хмыкин — рослый, видный из себя парень 24 лет с внешностью известного в то время актера Евгения Киндинова и бесподобным, просто незаурядным чувством юмора. Он пришел к нам в университет уже «взросленьким» из Советской Армии, где отслужил «срочную» в милицейском батальоне внутренних войск в Иркутске и даже умудрился охранять Московскую Олимпиаду 1980 года. Валера к тому времени был уже женатым человеком, имеющим на иждивении жену и маленького ребенка, поэтому пользовался в стройотряде безусловным авторитетом, являясь нашим «неформальным» лидером. Сложная материальная обстановка в семье вскоре вынудит его перевестись на заочное отделение юрфака и устроиться на работу в милицию.

С водной стихией, безусловно, можно было совладать при условии надлежащей организации производственного процесса, которой как - раз у «героя труда» Сапунова не было и в помине. «И за что только ему дали «героя соцтруда»?» - все время недоумевал Хмыкин. Как только мы подготавливали площадку, тщательно утрамбовав ее тяжелыми березовыми чурками, надо было срочно бетонировать ее, а у Сапунова, как всегда, не был готов цементный раствор. Опять день вынужденного простоя, и на утро приходилось начинать все с самого начала. В конце концов, в результате этой вопиющей безалаберности и бесхозяйственности совхоз «зеркального карпа» остался без пруда, а мы без заработка, съездив в стройотряд вхолостую, в отличие от счастливых коллег по «Ермаку» и «Скифу».

Кстати, дальнейшая Судьба Валеры Хмыкина сложилась очень драматично. Сразу же после стройотряда, он по семейным обстоятельствам перевелся на заочное отделение юрфака и устроился инспектором уголовного розыска в Ленинский РОВД города Барнаула. Вскоре, всего через полгода службы, он был задержан, арестован и осужден, к счастью условно, за неосторожное убийство при задержании преступника. А дело было так.

Как - то раз осенью, на пульт дежурного по Ленинскому РОВД поступило криминальное сообщение, что из местного лесхоза двое неизвестных на «КАМАЗе» похитили прицеп с лесом. Для задержания преступников немедленно послали группу быстрого реагирования (ГБР), в составе которой и был молодой инспектор уголовного розыска Валерий Хмыкин. Машину с похищенным лесом нашли очень быстро. За рулем «КАМАЗа» сидел молодой солдат — срочник первого года службы, а рядом с ним капитан - артиллерист из дивизиона ПВО, дислоцированного в поселке Березовка недалеко от Барнаула. Началась погоня, в процессе которой Хмыкин, как в детективном кино, эффектно прыгнул на подножку военного грузовика и начал бороться с солдатом за руль, принуждая его остановиться. В этот момент и произошел самопроизвольный выстрел (это выстрелил снятый с предохранителя пистолет в правой руке Валеры), пуля попала в сидевшего рядом капитана, убив его наповал.

И начались долгие, мучительные мытарства Валеры. Весь РОВД бросился на защиту Хмыкина (надо признать - любил его, все - таки, народ) — эксперты - криминалисты нарочно подрезали боевую пружину спускового механизма у его «ПМ», доказывая тем самым, что выстрел, все-таки, был самопроизвольным из-за технического дефекта оружия; руководство РОВД выставило на суд целых трех общественных защитников и наняло для защиты Хмыкина самого лучшего адвоката в городе Барнауле - Шпица. Но все эти, поистине титанические, усилия оказались тщетными и судимости, даже условной, все же избежать не удалось. Хмыкина уволили из органов, исключили из университета, и он был вынужден, чтобы содержать семью, длительное время работать токарем на Алтайском моторном заводе (АМЗ), делая дизели для прекрасных отечественных танков «Т-72» и «Т -80».

Как - то, много лет спустя после описанного события, я случайно встретил Валеру на улице Барнаула — передо мной стоял уже зрелый, много переживший в жизни мужчина с совершенно седой головой. «Эка тебя «поколбасило» по жизни, однако!» - подумал я тогда.

Только Валера Хмыкин с его незаурядным комбинаторным мышлением настоящего оперативника мог придумать и провернуть в стройотряде такое экзистенциальное представление, как трагико-комическая постановка под названием «Кораблин повесился». А дело было так.

Однажды в августе 1982 года, Володя Кораблин, невероятно тщедушный и тощий, прямо как Кащей Бессмертный, 25 - летний студент из параллельной группы, получил письмо от любимой девушки, которая извещала его, что уходит к другому мужчине. Хмыкин и еще пара старшекурсников, задумавших всю эту «оперативно - тактическую комбинацию», постарались сделать так, чтобы накануне столь волнующего события все ребята в стройотряде узнали об этом шокирующем письме. Володя, совершенно «раздавленный горем», целый день, голодный, ничком лежал на своей панцирной кровати в нашем душном вагончике и хватался за сердце, всем своим видом показывая, что «ему жизнь не мила». Я, реально испугавшись попытки суицида, вызвал к Кораблину Свету Самойлову, которая тут же дала ему успокоительного. Так продолжалось до самого вечера.

Ночью мы все проснулись от ужасного истерического вопля - почти что Ян Гиллан в роли распятого Христа в знаменитой рок - опере «Иисус Христос-суперзвезда»: «Висит!» Это истошно кричала наша повариха Ольга Маршина. По цепочке побежала жуткая новость: «Кораблин повесился!» Тут со мной случилась самая настоящая истерика. «Ведь я знал, знал ведь и ничего не сделал, чтобы он остался живым! Я, только я виноват в его смерти!» - кричал я на весь вагон и громко рыдал. «Ну, повесился и повесился, хрен с ним!» - философски изрек Миша Татьянин и повернулся на другой бок - спать дальше.

Всей толпой мы побежали к опушке леса, где в свете полной луны зловеще раскачивалось на ветру тело несчастного висельника. Прибежав на место, мы все в ужасе оцепенели, не решаясь подойти к «покойнику»: жалкое тощее тело Кораблина в его неизменном, очень трогательном голубеньком капюшоне на голове (петлю он накинул поверх головы) качалось из стороны в сторону под отвратительный скрип старой березы. «Ребята, он еще может быть жив!» - закричал Саша Каширский и схватил Кораблина за ноги, пытаясь вытащить из петли. Однако, в руках его остались только кроссовки, а из-под старых рваных штанин торчали две корявые березовые палки. «Что это за херня?» - удивленно произнес Каширский и сорвал бутафорское «тело» с березы. Оно упало на землю, а из капюшона выкатился наш любимый футбольный мячик. «Я этого Кораблина сейчас действительно повешу!» - крикнул Саша, и шумной, очень возбужденной толпой мы принялись искать Кораблина по всему лагерю. Однако в ту ночь мы его так и не нашли, так как предусмотрительный Хмыкин, ожидая подобной реакции народных масс, загодя спрятал Вову в своем вагончике.

Только через два дня Володя Кораблин рискнул появиться на людях, подошел ко мне и сказал с большим чувством благодарности: «Спасибо, Сережа, за твое сочувствие и человечность — только ты по - настоящему пожалел меня в той непростой ситуации!» Вот так наши старшие товарищи по стройотряду смогли весьма остроумно «развести» нас, как последних «лохов», от души повеселившись и став авторами незабываемой легенды Алтая под названием «Кораблин повесился!»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Испытание водой

Олег Коробков (г. Назарет)

 

Я хочу поведать миру занимательную историю о нашем совместном с Серегой Ворониным походе по алтайской реке Песчаной. Этот экстремальный сплав состоялся в июне 1986 года всего за пять дней до вручения нам дипломов об окончании Алтайского государственного университета. Реку Песчаная третьей категории сложности для сплава мы с Сергеем тогда выбрали, конечно же, не случайно. Дело в том, что на этой реке есть все, что составляет «голубую» мечту настоящего водника: в верховьях Песчаной можно вполне расслабиться в отсутствии порогов любой категории сложности и получить удовольствие «матрасного» туриста, с огромной скоростью несясь себе и закладывая виражи, как заправский гонщик, по извилистой, устремляющейся вниз трассе реки.

Но есть и особое место, которое так привлекает даже настоящих «водных барсов» (так принято называть в туристическом мире опытных сплавщиков), алчущих очередной порции адреналина. Это — 23 - км ущелье - каньон недалеко от села Солоновка, в самом низу Песчаной, берега которого усеяны многочисленными печальными крестами, установленными здесь в память о водниках, отдавших Богу душу в этом живописном месте.

Прибыв со своими огромными «баулами» - станковыми рюкзаками (авт. - только в станковые рюкзаки на алюминиевой раме может уместиться большое снаряжение водного туриста) в Бийск, нас встретил там бессменный директор турбазы «Алтай» Виктор Петрович Васильев — сам водник с большим стажем: «Ой, ребята, не вовремя вы затеяли свое мероприятие! «Большая вода» еще не пришла, будете сидеть на камнях до полного посинения. И потом, видите, что у нас творится!?» - и он показал рукой на большой сверток в целлофане, лежащий в военном грузовичке под палящим июньским солнцем. «А что это такое?» - поинтересовался я. «Военный летчик, только что закончил барнаульское военное училище и решил отметить это событие одиночным походом на байдарке. Затянуло в «мясорубку» в Аккемской «трубе»!»

«Аккемский прорыв» или как его еще называют - «Аккемская труба» - на реке Катунь, названный так в честь горноалтайского поселка Аккем, рядом с которым она и находится — сакральное место, хорошо знакомое любому туристу водного маршрута (см. фото 14). Это очень узкий каньон, со всех сторон зажатый неприступными скалами, длиной около 5 км и очень большим углом падения — временами перепады уровней воды доходят до 10 метров, фактически образуя водопады в миниатюре. Я хорошо знаю это место — однажды мы с Сергеем сплавлялись от села Усть - Кокса и проходили его. Особую опасность в этой «трубе» представляют так называемые «мясорубки» - скалы, стоящие прямо посреди Катуни, в которых мощный поток этой сумасшедшей реки образует глубокие подводные промоины — так называемые «карманы». Мы бросали, как очумелые, в эти промоины бревно и с ужасом наблюдали, как оно, вдребезги разбитое, совершенно изуродованное выплывало с другой стороны скалы. Именно в такую «мясорубку» и попал этот летчик, рискнувший в одиночку, без страховки пройти это гиблое место.

Я подошел к целлофановому свертку и слегка развернул его в области головы. Передо мной лежал молодой красивый парень в прекрасном гидрокостюме иностранного производства (мечта любого водника), на окаменевшем, скульптурном лице которого не было уже никаких переживаний и эмоций — душа - «скрипка» его была уже очень далеко отсюда, а здесь остался всего лишь безжизненный, никому не нужный «футляр». Судьба этого несчастного летчика накануне нашего «эпохального» похода, который пройдет, по сути, также без всякой страховки, показалась мне весьма дурным предзнаменованием.

Зарегистрировавшись в КСС (оставив спасателям «контрольную точку» для нашего возвращения), мы в тот же день отправились в немецкий поселок Ильинка, что в верховье Песчаной, откуда и запланировали начало нашего сплава.

В Ильинку мы приехали уже поздно вечером, зашли в ближайший двор и спросили у миловидной пожилой женщины, где здесь находится выход к Песчаной, с которого, обычно, водники начинают сплав. «Завтра мой сын, - она показала на угрюмого белокурого немца лет 30 («Истинный ариец», - подумал я про него тогда), - поедет туда на своей «молоковозке» и вас отвезет. А сейчас пока располагайтесь на ночлег в нашем дворе, только не замерзнете - ночью у нас бывает холодно».

В этот наш «эксклюзивный» во всех отношениях поход мы решили отступить от обычного правила и не брать с собой палатку, а только спальники и целлофановый мешок от дождя. Уютно расположившись на поляне возле дома немцев и укрывшись теплым верблюжьим одеялом, предусмотрительно взятым Сергеем из дома, мы тут же заснули крепким сном праведников.

Утром, чуть забрезжил рассвет, женщина разбудила нас и щедро угостила парным молоком. Наш «веселый молочник» с угрюмым видом «карателя СС» загрузил на «молоковозку» увесистые рюкзаки, тщательно привязав их к борту машины, и за всю дорогу не вымолвил ни слова. Так же, ни слова не говоря, он довольно грубо сбросил наши рюкзаки на землю и уехал, даже не попрощавшись. «Однако, на редкость «ласковый немец» попался!» - подумал я, несколько удивившись суровым нравам местного нордического населения.

Как только наша небольшая, прямо скажем, команда спустилась к реке, мы тут же, не теряя времени, принялись заготавливать ивняк для будущей рамы катамарана. Это было делать очень непросто в тех условиях — ивняк рос на левом берегу, и, чтобы до него добраться, надо было по пояс в воде преодолеть 15 метров в бурлящем потоке Песчаной. Течение было настолько сильное, что уже по колено в воде река совершенно сбивала с ног и не давала подняться. Мимо нас проплыла раздувшаяся зловонная туша коровы, которая, видимо, попала в аналогичную ситуацию и, переходя реку вброд, была сбита и унесена стремительным водным потоком. Пришлось мне обвязаться альпинистской веревкой и уже со страховкой Сергея перебраться на тот берег. Аналогичным способом я вернулся назад, загруженный по самый подбородок ивовыми ветками для будущей рамы.

Наконец, рама для катамарана была почти готова, когда вдруг из соседнего ивняка послышались громкие человеческие голоса - мы даже замерли от неожиданности. Мы пошли на эти голоса, и вскоре перед нами предстала очень странная картина: большая перкалевая палатка на 8 человек (очень дорогая и дефицитная по тому времени), два плота на колесах от «КАМАЗа», на которых лежали, привязанные веревками, две расколотые пополам байдарки. Рядом со всем этим «хозяйством», в изрядном подпитии, стояли 3 парня и одна девушка. Мы разговорились. Оказалось, что это были москвичи, которые легкомысленно, без предварительной разведки, решили преодолеть Песчаную (в это то время года!) на байдарках. Поход закончился очень плачевно, не успев начаться - байдарки сразу же разбились о камни на быстром мелководье. Тогда ребята сошлись с местным населением, которое за деньги и спиртное москвичей соорудило им два плота, но, не желая отпускать «богатых спонсоров», решило вытянуть из них все деньги до конца. В итоге, вся четверка уже просто «почернела» от пьянства, вынужденная с утра до вечера «злоупотреблять» с «гостеприимными» хозяевами. Мы только посочувствовали ребятам, выпили на дорожку по рюмке водки и отправились на своем «чудо» - катамаране в «большой» путь. Больше нам о судьбе москвичей ничего неизвестно, но только однажды, уже подплывая к Солоновке, мы вдруг увидели проплывающие мимо нас останки их разрушенного плота и одной из байдарок. Живы ли сами владельцы этой байдарки - я и теперь не знаю.

Река Песчаная на всех существующих лоциях четко делится на участки, весьма отличающиеся друг от друга по своему характеру и степени сложности. Ниже Ильинки, около поселка Барагаш, у водников, как правило, возникают самые неприятные проблемы, которые только можно себе представить — это так называемые «расчески» (низко свисающие над самой водой поваленные деревья), которые, всегда неожиданно, «выплывают» из-за крутого поворота реки, преграждая путь катамарану в узких протоках Песчаной. В одну из таких «расчесок» однажды угодили и мы с Серегой. Произошло это так.

Песчаная, в очередной раз, грациозно сделала изгиб, развернувшись почти на 90 градусов вправо, и вдруг, вырулив из-за поворота, в темном тоннеле из скрученных между собой деревьев, мы увидели лежащую поперек реки громадную «расческу». «Олежа, держись!» - только успел крикнуть мне Сергей, как его уже подняла вверх какая -то неведомая сила, грубо сорвала с катамарана и сбросила в бурлящую вокруг «расчески» воду. Теперь настал мой черед падать. Под действием всех существующих законов физики, неожиданно оставшийся один на неустойчивом «судне», я делаю эффектный «оверкиль» (авт. - опрокидывание катамарана) и оказываюсь под водой, потеряв при этом весло. Тут меня стало «колбасить» и швырять рекой из стороны в сторону, и только спасательный жилет не дал мне захлебнуться и утонуть в этой ситуации. Помня о том, что сопротивляться горной реке совершенно бесполезно, я полностью отдался во власть бурлящего потока, который, к счастью, вскоре вынес меня мокрого, как водяную крысу, на песчаный пустынный берег.

Немного погодя, на горизонте появился насквозь промокший Сергей, который с сердитым видом буксировал опрокинутый катамаран к моему же берегу. «Ведь я же тебе кричал - держись! А ты зачем спрыгнул с катамарана?» - со злостью сказал он мне какую - то очередную глупость, чтобы хоть как - то сбросить свое раздражение, накопившееся за время холодного купания в горной речке. «Кто, я спрыгнул? - удивленно воскликнул я.- Сергей, о чем ты? Тебя же самого «расческа» первым сбила с катамарана, а потом уже и меня опрокинуло!» «А ты зачем весло потерял?» - уже немного успокоившись, больше для проформы, спросил Сережа, которому, все-таки хотелось, хоть в чем-то меня «уесть». «Не удержал в руке, ну что тут поделаешь!» И, действительно, ничего страшного не произошло. Благо, что запасливый Воронин, загодя, сорвал со стульев в университетской аудитории с добрый десяток спинок для будущих деревянных весел.

На этом песчаном берегу и было решено сделать стоянку на ночь, чтобы хорошенько просушиться и привести себя в порядок после неудачного «оверкиля». Я, как всегда, «кашеварил», готовя на костре лапшу с мясной тушенкой (типа «макароны по-флотски»). С собой у нас была полная фляжка чистого медицинского спирта и бутылка полусухого красного вина, к которым, что самое удивительное, мы даже не притронулись за время всего похода — и без того хватало «гормонов радости», вызванных величественной, просто неописуемой природой Горного Алтая (швейцарские Альпы просто «отдыхают»). Расположившись возле костра, мы предались воспоминаниям и мечтам - заветным мечтам настоящих «водных барсов», которыми мы себя ощущали в тот момент. А мечта у нас была одна на двоих— пройти реку Чулышман 6 - й (самой опасной) категории сложности, не случайно выбранную для международных соревнований водников «Сплав-Рафт», ежегодно проходящих в Горном Алтае.

Порожистая и красивейшая в Сибири река Чулышман, являющаяся главной питающей артерией Телецкого озера — этой подлинной «жемчужины Алтая» - протекает в высокогорной зоне восточной части Республики Алтай, расположенной на территории очень живописного природного заповедника Улаганского района. Красота Чулышмана, его просто неописуемая красотища уже давно по достоинству оценена многочисленными туристами, в том числе и из-за «бугра»: не случайно, что Чулышманский каньон, поражающий воображение, в 2008 году был успешно номинирован на конкурс «7 чудес России». Глубокие узкие каньоны Чулышмана сравнимы разве что со знаменитым Гранд — Каньоном в Америке, при этом, по-моему, нисколько не уступая ему. Долина Чулышмана удивительно живописна, изобилует красивейшими водопадами и мощнейшими порогами, местами совершенно не проходимыми для катамаранов. Кстати, самый грандиозный в Горном Алтае каскадный водопад Учар (Чульчинский) тоже находится в долине Чулышмана — только не на самой реке, а на ее правом притоке Чульче (а левым притоком Чулышмана, к сведению читателя, является легендарный Башкаус — тоже «совсем не хилая горная речушка» 6 - й категории сложности), что в 12 км от места впадения этой сравнительно небольшой реки в Чулышман.

Сергей рассказал мне, что директор турбазы «Алтая» Виктор Петрович Васильев в мае 1986 года тоже принял участие в «Сплав — Рафте» на Чулышмане в составе сборной СССР по водному слалому. Американцы - каякеры (каяк — это тип гребной лодки, наподобие одноместной байдарки, предназначенной для гребного слалома), пройдя далеко не самые сложные сливы Туданского каскада заявили, что «только сумасшедшие русские могут сплавляться по этой безумной сибирской реке» и отказались от дальнейшего сплава по Чулышману, позорно снявшись с международных соревнований. Команда Петровича, которая, как известно, «не лыком шита» и «не пальцем делана», мужественно прошла всю реку до конца, чем заслужила огромный «решпект и уважуху» во всем «водном мире».

После разговоров о водном спорте, как водится, завели речь о женщинах — об этих милых природных созданиях, приносящих нам, мужчинам, столько же радости, сколько и несчастья. Вскоре мы разложились по своим спальным мешкам и тихо уснули возле гаснущего костра, слабо мерцающего в летней ночи своими красноватыми искрящимися углями.

На следующее утро я проснулся, весь в поту, когда, судя по солнцу, стоящему в самом зените, было уже около 12 часов дня. Рядом еще спал, сладко посапывая в своем спальном мешке, Сережа Воронин. Передо мной же предстало совершенно фантастическое зрелище альпийских лугов Горного Алтая. До сих пор этот незабываемый горный пейзаж стоит у меня перед глазами.

Мы лежали (казалось, вдвоем во всей Вселенной) на этой огромной изумрудной поляне, залитой ослепительным горно - алтайским солнцем. Все вокруг благоухало запахами мяты, душистых незабудок и ярко - желтых купальниц (недаром, алтайский мед из разнотравья альпийских лугов является одним из самых вкусных и полезных в мире). Вокруг кипела жизнь — волшебная гамма запахов и звуков. Весело жужжали пчелы, стрекотали кузнечики, на все голоса пели птицы. Я заметил, что цветовые тона окружающей нас природы в полуденном красноватом солнце все же оставались какими-то приглушенными, не яркими, как на знаменитых картинах фламандских художников.

Примерно в 800 метрах от нас гордо возвышалась неприступная скала, в свете солнца какого — то особенного, золотистого цвета, которая своей заснеженной вершиной, как острой пикой, безжалостно пронзала ультрамариновые небеса. «Картину маслом» дополняла уютно шумящая возле нас горная речка, которая как - раз в этом месте делала свой очаровательный, весьма эротический изгиб.

Следующую остановку на ночлег мы сделали в стойбище у алтайских пастухов, перегонявших скот из Монголии. Пастухи любезно предоставили нам два спальных места с краю на огромных деревянных нарах, рассчитанных, по-видимому, человек на десять - двенадцать, застеленных вконец засаленными матрацами, уже давно потерявших форму и цвет, источавших отвратительный запах затхлости и плесени. За это мы, «от щедрот своих», подарили пастухам две банки кильки в томате, на которые они тут же накинулись жадно, как туземцы, никогда не видевшие консервов. Благодарные мужики за это навалили нам здоровенную тарелку только что выловленного и хорошо прожаренного хариуса, которого мы с Сережей, основательно проголодавшиеся, моментально смолотили за «обе щеки», попросив еще добавки. Вкуснейшего серебристого хариуса на стоянку принес высокий молодой ковбой, загорелый на солнце до жуткой черноты, который ловил рыбу на блесну, прямо не сходя со своей низкорослой коренастой «монголки», стоя по самое лошадиное колено в ледяной воде на перекате горной реки.

После ужина сытые и довольные пастухи, как водится, захотели зрелища. Под громкое улюлюканье варваров, которое, видимо, символизировало простое «мужицкое» счастье, ковбои устроили, прямо здесь же, в загоне для скота, самые настоящие собачьи бои, стравливая между собой огромных мохнатых волкодавов. Глядя на костюмы, природный грим всех этих необыкновенных, просто удивительных актеров, а также окружающий нас горный ландшафт как декорацию столь волнующего зрелища собачьего боя, на ум невольно приходили давно позабытые образы из любимых с детства рассказов Джека Лондона про Белого Клыка и мужественных старателей из Клондайка, живших на Аляске во времена «золотой лихорадки». Сдается мне, что с тех пор мало что изменилось в образе жизни этих так удивительно похожих друг на друга людей, проживающих на таких разных континентах и разговаривающих на таких разных языках.

Через два дня мы, наконец, достигли того сакрального места, из-за которого и затевался, собственно, весь этот «сыр - бор» - большого каньона реки Песчаной. О его приближении мы узнали уже за 2 часа до вхождения в ущелье — ужасающий грохот от падающей сверху воды стоял на всю округу в радиусе 5 км.

Мы начинаем на катамаране медленно и плавно, прямо как в женщину, входить в каньон, еще даже не подозревая, что нас ждет впереди. Оказавшись в верхней точке падающей вниз реки, зажатой со всех сторон черными гранитными скалами, я просто ужаснулся, увидев, как куда — то, очень глубоко вниз, стремительно уходит Песчаная. С этой точки обзора возникало полное ощущение того, что выхода из каньона просто не существует (видимо, из - за этого визуального эффекта ущелье на Песчаной и назвали «большим каньонам» в пику американскому «Grand Canуon»). Потом мне удается с большим трудом разглядеть узкую щель между скал справа, в которую стремительно «ныряла» капризная река, и куда, в конце концов, затягивает и нас, безумцев.

И вот мы уже оказываемся подхваченными мощным водяным потоком реки, с ревом уносящим наш катамаран навстречу четырехчасовой кошмарной «мясорубке» «большого», только совсем не американского, а алтайского каньона. Впереди нас ждало незабываемое зрелище - испытание - непрерывный каскад порогов, которые ни на минуту не давали возможности не только расслабиться, а хотя бы просто отдышаться.

Веслом приходилось работать непрерывно, да так, что руки окончательно онемели от усталости. Несмотря на наши «титанические» усилия, река делала с нами все, что хотела, обнажая наше абсолютное, полное ничтожество. Сейчас, спустя два десятилетия, я понимаю, что только Богу, который, собственно, и устроил для нас это трансцендентальное испытание водой, мы обязаны жизнью. Были моменты, когда мы просто обреченно бросали весла, полностью отдаваясь на волю безумного потока, а нас, после мощного броска в очередную «бочку» (авт. - миниводопад на горной реке), когда мы с головой до самого дна вновь и вновь погружались в кипящую пену, катамаран вдруг легко выбрасывал из-под воды на поверхность, чудесным образом избегая, казалось бы, такого неизбежного, страшного удара о скалу, грозящего неминуемой гибелью. От нас здесь ровным счетом ничего не зависело. Создатель, очевидно, полностью отдал нас со всеми нашими потрохами на откуп реке.

Однако, Серега уже сильно устал и все чаще бросает весло, опасно подставляя левый бок катамарана под удар ревущего потока, стремящегося опрокинуть нас в кипящую пену. Я в исступлении кричу на него, потому что начинается второе ущелье каньона с самой мощной водой.

Внезапно путь нам преграждает огромная скала розоватого цвета — это «Розовый Бом», который выступает справа от нас почти в половину реки и знаменит так называемой «имитацией прижима» (то есть прижим водой к скале по всем законам физики, как — бы, должен быть, а его, почему - то, нет). Здесь река вновь делает большую петлю вокруг скалы, поворачивая на 180 градусов, и вот он, самый страшный, особенно в «большую» воду, порог - «Челюсти», он же «Абрамыч». Для нормальных, не «психобольных» водников перед прохождением «Челюстей» всегда обязательна тщательная предварительная разведка - так то для нормальных людей, а для нас, «чайников», это - всего лишь очередное приключение. К счастью, «Абрамыча», вопреки ожиданиям («чайникам» всегда везет в первый раз), мы проходим без особого труда.

И вот, наконец, долгожданный выход из каньона. В последний раз река разогнала наш катамаран до «сверхзвуковой» скорости и со всей дури ударила о гранитную скалу; да так, что пополам треснула и переломилась, как спичка, толстенная передняя перекладина рамы. И все - здесь Песчаную как - будто «выключили» - из бурной горной реки она вдруг превратилась в спокойную равнинную речку. Дальше сплавляться не было абсолютно никакого смысла. Мы вытащили катамаран на берег и стали собирать вещи.

В это самое время к нам подъехал на коне пастух неопределенного возраста с черным от вечного загара лицом. Он прямо на своей коренастой, играющей мощными грудными мышцами «монголке» наехал на Сережу со словами, полными угрозы: «Э, малый, а ну - ка отдавай свой гидрокостюм!» Гидрокостюмы, которые мы с большим трудом, под честное слово одолжили у Лены Ядрышниковой — тоже водника, причем с весьма приличным стажем — отдавать, конечно, никто не собирался. Я невозмутимо поднял свой ледоруб с земли и вальяжной походкой подошел к всаднику, имея искреннее желание и весьма серьезное намерение отрубить ему ногу. По-видимому, в моем взгляде было нечто, что заставило его повернуться и быстренько ретироваться.

Только приехав в Новосибирск, я понял, что именно испугало этого несчастного пастуха. Когда дверь моей квартиры открыла мама, она в ужасе отшатнулась от меня со словами: «Боже мой, Олежка, это - ты?» «А в чем, собственно, дело?» - удивился я столь неожиданной маминой реакции. «Да ты посмотри только, на кого ты стал похож!» - и я стремительно ринулся к зеркалу. Оттуда на меня глядела просто ужасная, покрытая струпьями от беспощадного горноалтайского солнца, отвратительная рожа совершенно непонятного возраста и пола. В результате постоянного действия «линзы» воды и солнца вся кожа на лице и руках превратилась в абсолютно не эластичный пергамент, а руки — так вообще опухли до неимоверности и под действием мацерации кожи очень напоминали знаменитую «перчатку смерти» у утопленника.

Вот так я «весело и непринужденно» сходил в последний перед армией поход своей счастливой юности!

 

 

 

 

 

 

«Спасибо» значит «Спаси Бог»

Евгения Иконникова (г.Торонто, Канада)

 

Он любил меня как в последний раз. Неистово, со всей страстью, на которую только способна была его меланхоличная персона. Можно было подумать, что это был не он, всегда нежный и осторожный. Казалось, что в каждое движение он выкладывал всю накопившуюся ярость, боль и обиду! Запомни, запомни, запомни.... Вторил ему этот видавший виды старенький супружеский диван.

Да это и был последний раз. Мы оба это знали. Поэтому ощущения от этого последнего раза я помню всю жизнь. Это некий эталон ощущения отчаяния, потери и упрямства. Отчаяния, потому что так глупо все случилось, потери - ну все равно жалко было расставаться. Мы и не налюбились друг другом досыта, не говоря уже о том, что и претензий друг к другу, как у разводящихся супругов, вовсе не было. Ну не было! Просто я ушла к другому. Как выстрел в голову. И это было абсурдно во всех отношениях. Но судьбу не перепрыгнешь. Так надо. Тебе предложен другой путь. И ступив на него одной ногой, ты понимаешь, что выбора уже нет. Все двери закрылись. А если повернёшь назад, то получишь от Судьбы по шее в стократном размере.

Ночь проходила страстно, но молча. Только его обжигающие глаза и плотно сжатые губы. Как будто он боялся тех слов, которые могли сорваться с языка в ту ночь. Он не ругал меня, не просил ни о чем, даже не уговаривал. Зачем? В тот момент я не смогла бы уже вернуться к нему. Наверно он это чувствовал. Он никогда не пытался меня вернуть. Ни одним словом. Почему?

Мы прожили вместе очень мало времени. Всего пару лет. Студенческая любовь - это ведь и вправду самое светлое и нежное чувство. Его могучее сильное плечо было надежной опорой на все случаи жизни. И в этом смысле я была счастлива безумно, потому что мне и в голову не могло прийти, что мое любимое "чучело" может быть не со мной, а еще с кем-то.

Он был всегда рядом. Огромный, c громким и очень фактурным басом, всегда попадавший в какие-то нелепые истории, среди своих более расторопных и остроумных друзей, которые всегда оттеняли собою его неуклюжесть, демонстрируя на его фоне свои неуемные таланты. Он не обижался. Никогда. Только глупо улыбался и басил чего-то, вроде: «Ну, чего вы все привязались то ко мне?» И только.

Это был 1985 год. Безусловно, секс до свадьбы существовал во все времена. Но тогда это еще по - возможности скрывалось от окружающих. Мы тоже прятались. Да и особо негде было любить-то друг друга. Счастье наступало, когда в пятницу вечером летом родители уезжали на ненавистную мною дачу. Когда мне удавалось отбиться от прополки и поливки сада - огорода, вечером можно было, возвращаясь с последнего сеанса, «зарулить» ко мне. Все происходило в жанре конфетно - буфетного периода. Но самое интересное было к утру. Когда уставшие и безмерно влюбленные счастливо засыпали в объятиях друг друга, приходило вдруг осознание - а вдруг кто-нибудь из соседей засечет выходящего из моей квартиры любимого и потом родителям заложит? И этот животный страх был настолько силен, что неведомая сила поднимала с постели, и он шел домой на другой край города, да практически за город, за двадцать километров, пешком, потому что автобусы туда шли только по расписанию и в такую рань или еще не ходили или уже все ушли. Он шел в ночи, не обращая внимания на бездомных собак и погоду. Шел часа два или больше. Когда я уже совсем крепко спала под утро, у меня под ухом неизменно раздавался телефонный звонок. "Алло, - басил он в трубку, - я дошел, милая, целую!" Представляю, что думала обо мне тогда его мама!

Однажды в университете был какой-то очередной то ли митинг, то ли субботник, то ли первое мая или еще чего. Но все бы шло по сценарию с оптимистическими речами и лозунгами, призывающими комсомольцев к доблестным совершениям, если бы не знаменитая наша факультетская вокальная группа "Глория", а вернее - ее отсутствие. Ребята тогда были на пике своей популярности, и во времена расцвета жанра патриотической песни бы ли на вершине волны. В тот день у них была съемка на телевидении. А тут митинг. Конечно, все было решено в пользу телевидения! Иначе и быть не могло. Но на митинге тоже надо было песни петь по сценарию. Какой митинг без гитары? И вот тогдашний декан юрфака Валентина Платоновна, на самом деле горячо любившая Игоря за его безотказность, нашла его среди толпы студентов.

"Игорь, споешь? Ну, просто совсем некому!" - обезоружила она его своей просьбой, и он решительно пробасил: "Ну, ладно! Надо так надо!" Игорь взял гитару и медвежьей походкой потопал сквозь толпу на сцену к комсомольским лидерам петь песню. Все бы ничего, но в самые ответственные моменты от волнения слух ему отказывал напрочь! А еще допотопный микрофон с совершенно не отстроенным звуком; эхо, возвращающееся к тебе в самый не подходящий момент.

Рядом с ним стояла комсорг курса Стелла Ивановна. Петь она очень любила, но, к всеобщему несчастью, слух у нее при этом отсутствовал напрочь – что называется, «медведь на ухо наступил»; причем, обеими лапами. В тот момент она очень хотела помочь Игорю, и старательно выводила, как она думала, «чарующую» мелодию. Звонко и громко. "И вновь продолжается бой!" - звучало на площади фальшивым басом местами переходящим в гундосый фальцет. «И сердцу тревожно в груди!" - старательно подвывала Стелла Ивановна, с весьма серьезным, почти корчагинским, сверхупертым выражением лица, что еще больше превращало все это комсомольское действо в самый настоящий театр абсурда. "И Ленин - такой молодой!" - пищали теперь уже они оба, совершенно не попадая ни только в высокие, но даже в низкие ноты. "И юный октябрь впереди!"- басил Кузьмин и жизнеутверждающе лупил по струнам последнюю коду. Что-что, а лупить по струнам у Игоря всегда получалось бесподобно! Народ просто лежал в лежку от хохота. А мне было так стыдно, что не передать словами! И ужасно обидно за него. Ну, на фига, спрашивается, поперся? Зато митинг спас! Декану не отказал! Стеллу выручил! А то, что опозорился прилюдно? Да и ладно! Забудется!

До сих пор все помнят тот кошачий концерт. Правда, по-доброму. Как хороший студенческий анекдот.

Он ушел очень рано. Еще не рассвело. Ничего не взял из дома. А, по большому счету, и нечего было брать. Набор мельхиоровых ложек, подаренных на свадьбу студентами моей группы да шикарное верблюжье одеяло, с огромными малиновыми розами, от его родни. Вот и все нехитрое общее имущество. Двадцать пять лет эти вещи напоминают мне нашу короткую совместную жизнь. Ведь не потерялись же во времени и пространстве. Правда пользоваться ими не получалось никогда. Ложки были всегда слишком тяжелыми, а одеяло слишком скользким, и поэтому неудобным.

Больше мы не встречались. Нет, встречались, конечно, но только либо мельком "привет - пока", либо в компании общих друзей, что было все реже и реже. Он все меньше и меньше общался с ними, наверное, уже создавал вокруг себя тот "свой мир", куда постепенно погружался, как отчаянный дайвер, на запредельную для него глубину. Этот "свой мир" и станет, видимо, причиной такого нелепого финала - нелепого, безвременного и страшного. Но это будет потом, еще не скоро, через много-много лет. А пока, вроде бы, еще ничего не предвещало подобной трагедии. Он просто ушел от бросившей его жены.

В двадцать три года жизнь кажется бесконечной. Дни, события, люди, всего так много и одновременно все стремительно. Человек, повинуясь неведомым силам, а попросту законам природы, торопится устроить свою жизнь, спешит любить, общаться, занять свое место в социуме, желательно такое, где было бы комфортно уютно и не голодно. По доходившим до меня слухам то же самое делал и он. Быстро или нет, понятие это - уж очень относительное, он обзавелся девушкой, которая очень скоро родила ему сына, и занялся со своим лучшим другом пасекой.

Пасека, что это было за чудо! Это было именно то дело, где он был органичен, как никогда! Все соответствовало его темпераменту и широкой душе. Он любил это дело, как ребенок игрушку. Ароматы трав пьянили каждого, кто приезжал к ребятам в гости, когда они с важным видом бывалых знатоков качали мед, одевшись, как космонавты, в "пчелонепроницаемые" костюмы. С женой его лучшего друга я приехала к ним в гости через месяца три после того, как мы расстались.

Летний зной заполнял пространство и жужжал, звенел, пищал пчелиный хор. Нехитрая избушка с холостяцким бытом, деревянными топчанами, вместо кроватей, походными цветастыми ватными одеялами и подушками в деревенских наволочках, у стены большой дощатый стол с лавками и железными кружками. В углу печка. И тепло и еда в любое время года. Все это холостяцкое хозяйство охраняла огромная кавказская овчарка, которая быстро познакомилась с нами и, весело виляя хвостом, бодала нас своей лобастой башкой в надежде выпросить чего-то вкусненького или чуточку ласки.

В тот день как мы приехали, хозяева затопили баню, опять же просторную и жаркую по-деревенски. Напарившись в удовольствие, мы с девчонками занялись приготовлением ужина, стараясь скрасить чем то холостяцкий быт, а мужская половина отправилась в баню и долго резвилась там, соревнуясь по-мальчишески друг с другом в выносливости и остроумии. Тот вечер удался. Напарившись, наевшись, разомлев от свежего воздуха, наконец, разместившись по топчанам, кто по парам, а кто вроде меня и в одиночку, мы долго пели песни - пели красиво, раскладывая партии на несколько голосов, не повторяясь при этом ни разу. Пели про любовь, которой было в нас тогда в двадцатичетырехлетних ребятишках в избытке. Мы готовы были своей Любовью обнять весь мир, поделиться с любым, кто в ней нуждался. И не знали мы тогда, что это состояние наполненности любовью и нежностью ко всему вокруг вдруг пройдет. И мы не убережем то единение друг с другом и растеряем это ощущение счастья в последующей жизни.

Уснули все мы под утро. А утро было очень интересным. Проснулись мы с девчонками поздно. Был уже во всю знойный полдень. Ребят давно не было. Они рано утром уши на качку меда. Нежиться в деревянных постелях дольше не хотелось, и мы с Верой, поболтав немного, лежа под одеялами в разных углах избушки, решили пойти умыться. Вера первая села на своем топчане и спустила ноги на пол. И тут раздался тихий, но очень убедительный рык. Мы замерли. Посреди избы на равном от нас расстоянии сидела хозяйская кавказская овчарка, а в простонародье - волкодав, та самая, которая вчера была просто плюшевой игрушкой, просто ...

Я тоже попробовала сесть. Ноги спустить на пол я уже не решалась. Тихий, но очень убедительный рык остановил меня. Черная оскаленная пасть и маленькие, налитые кровью глазки волкодава давали понять, что любое движение может стать последним. Мы замерли. Надо было оценить положение и предпринять что-нибудь, в конце концов! Ну, очень нам хотелось наружу из этой проклятой избушки! Ну, очень и очень! Ну, вы понимаете.....

Как уж мы не пытались по - человечески уговорить эту вчера еще такую ласковую собачку, ничего не получалось. Любое движение пресекалось звериным рыком. Максимум того, что нам было позволено, это петь песни. Так и сидели мы, ерзая на своих топчанах по разным углам, голосили во все горло, а овчарка посередине, не спуская с нас глаз, слушала, шевелила ушами, готовая в любую минуту уничтожить нарушителя «государственной границы».

Ребята пришли часа через два. Нам уже было не до песен. Разобравшись в ситуации, вволю посмеявшись над нами, они наконец-то объяснили собачке, что мы - "свои". А то они это забыли сделать утром! Так мы и поверили!

Что за прелесть эта пасека! И что может быть приятней после знойного трудового дня попить чайку. Золотые соты истекали медом в столовских жестяных тарелках, крупные ломти деревенского хлеба ждали, когда их окунут в тягучую сладость. Дело было за чаем. Я пошла за травами. Но Игорь видимо не очень доверял моим ботаническим способностям, а может, по какой другой причине, он пошел вместе со мной. Мяту и тысячелистник я еще отличу от других растений, но вот чабрец и Иван-чай я так и не научилась узнавать. А это, как оказалось, самые важные травы для чая. Ну и зверобой еще. Тогда в двадцать четыре года я думала, что это и не трава вовсе, а тот, кто зверей бьет. Это я была такая темная в этом возрасте, но только не Кузьмин. Мы вошли травяное поле, он шел впереди, как могучий ледокол, раздвигая грудью высокие стебли. Я старалась держаться за ним, чтобы не прокладывать самой в густой траве дорогу. Вот уж был урок ботаники на славу! Он опять был в своей стихии. Он знал каждую травинку, каждый цветочек. Терпеливо и увлеченно объяснял мне, чего надо собирать и чего можно в чай складывать. Откуда он все это знал? Мальчишка! Как будто он всю жизнь провел среди этого поля, а не был обычным городским жителем!

Мы брели сквозь траву, все дальше удаляясь от пасеки, болтали " ни о чем", вернее про чай с травами, трещали кузнечики, и еще что-то звенело в траве, и нам просто было хорошо. Хорошо друг с другом. Он на минуту остановился и повернулся ко мне. В голове у меня мелькнуло - "Поцелуй!" Он услышал. Но медлил. Издалека послышался чей - то крик: «Эй, вы! Где там потерялись? Чайник уже кипит!" Чайник! «Ну вот, чайник какой-то!» - недовольно пробормотал он и нехотя развернулся в сторону пасеки. На обратной дороге мы молчали. Брели сквозь траву по своим же следам и каждый думал про себя, что ничего исправить уже нельзя.

Прошло года три. В молодости это огромный промежуток времени. У меня уже родился сын, у него уже была семья, мы случайно встретились. На центральной аллее. Это было вечером, после работы. Тот период моей жизни, мягко говоря, был сильно хреновым. Семья моя фатально рушилась, работы толком еще не было, и мне реально маячила перспектива молодой матери - одиночки с годовалым ребенком. Я все время мучилась вопросами о смысле жизни и о причинах своих несчастий. Чувство вины не давало покоя. А тут он. Идет навстречу и улыбается! Как здорово, что можно поболтать! Накатило на меня тогда, сижу на лавочке, носом хлюпаю! Все плохо! "Прости меня - говорю я ему,- прости, пожалуйста, сильно я перед тобой виновата!" Сначала он молчал. Как в замедленном кино. Потом спокойно так, в своей обычной меланхолической манере, говорит: "Да не переживай ты так, Женя, я давно уже тебя простил". И достал из кармана листок бумаги, сложенный вчетверо. "На, прочитай!" Это было письмо. Письмо о его Любви. Невероятно - он что, знал, что мы сегодня случайно встретимся? Или он постоянно носил его с собой?

Это были просто волшебные слова, в этом удивительном письме Игоря. Когда-нибудь я обязательно покажу это письмо своим внукам. Эти слова буквально подарили мне тогда новую жизнь. Спасибо!

Скупая на эмоции, щедрая душа его! В этом он весь, наш Игорь Кузьмин! И это все. Мы больше никогда не встречались и не встретимся. И ничего не исправим. Не бывает бывших мужей и жен. Это все - части твоей жизни, счастливые и не очень, но это - просто твоя жизнь, которую не вернешь, не изменишь и не исправишь. Как хорошо, что мы друг у друга были!  Ни один человек не приходит в твою жизнь случайно. И спасибо за это! Как говорится - одним за сказку, другим за встряску!

 

 

 

Госпожа

Виталий Берус (г. Барнаул)

Честное слово, она была удивительно хороша! Я тогда впервые увидел, насколько обворожительны алтайские девушки. А эта, ну, прямо-таки, особый случай!

Мы познакомились в общаге Алтайского госуниверситета, на улице Красногвардейской. Я тогда приехал восстанавливаться в универ после службы в армии, весь такой гордый собой, старший сержант, командир среднего танка Т-64 Б, участвовавший в знаменитых военных учениях Щит-88, и выигравший учебный бой с чешским танком на глазах у всего Варшавского договора. По дембельски, сдвинув фуражку на затылок, посверкивая лакированными лычками, не имея в голове ничего путного, я приближался к родному универовскому общежитию. Остановился перед входом, по армейской привычке одернул форму и, вдруг, услышал сверху наглое и беспардонное «Карр»! В следующее мгновение на мой сверкающий дембельским лоском погон капнуло воронье дерьмо. Так я и вошел в свою общагу, с обосранным погоном.

«Ой! Что это у вас на плече?», - услышал я звонкий девичий голосок. Я глянул на обладательницу голоса и обомлел. Передо мной стояла стройная девушка в домашнем халатике, на свежих щечках поигрывал легкий здоровый румянец, а на меня смотрели насмешливые и чуть раскосые карие алтайские глазки. Я скосил глаз на плечо, и, все поняв, покраснел. «Не расстраивайтесь, сейчас мы вас быстро отчистим!» - уверенно произнесла девушка и, совершенно естественно взяв меня за руку, повела в свою комнату.

Мы сидели в уютной девичьей комнате студенческой общаги и пили чай с малиновым вареньем. В начале августа в общаге было пусто, поэтому моя неожиданная знакомая жила временно в комнате одна. Она рассказывала о себе просто, и эта простота кружила мою дурную «дембельскую» голову. «Папа у меня русский, мама – алтайка. Звать меня – Аня, а вас как зовут?». Как завороженный, я отвечал: «Меня – Виталик». Вот, ей-богу, так накатило, так хороша она была, что я не удержался (да и не удерживался), что положил ей руку на коленку. Она даже не дернулась, спокойно и ласково погладила меня по руке и сказала: «Не надо, Виталя, мы ведь еще не знаем друг друга». И мне стало стыдно, я убрал руку и сказал: «Извини!» Она мягко улыбнулась, и ободряюще кивнула, мол, правильно поступаешь! «А хочешь, я почитаю тебе стихи?», - это ее предложение совершенно меня обезоружило, я лишь кивнул и она грудным, очень приятным женским голосом начала читать:

Горные вершины спят во тьме ночной,

Тихие долины полны свежей мглой,

Не пылит дорога, не дрожат листы,

Подожди немного, отдохнешь и ты!

«Это – Гете, перевод Лермонтова», - на автомате отреагировал я. Она кивнула, уважительно. «Ну, что же, стихи за стихи, - ответил я, - будешь слушать?» - Она изящно прикрыла глазки ресницами.

В купе, забитом до отказа

Играть пристроюсь в «дурака»,

Где чья-то глупенькая фраза

Вдруг выбьет смех из игрока

Ко мне, склонившись доверительно,

Шепнет невнятное сосед,

Добавит срочно: «между нами!», -

А ничего меж нами нет!

Через час я вышел из ее комнаты, ни во снах, не в фантазиях не представляя, какой будет следующая наша встреча.

Археологический лагерь университета располагался на берегу Катуни, недалеко от деревни Еланда. В палатках жила веселая, звонкая студенческая молодежь. С утра выходили на раскоп с острыми, как бритва лопатами, к обеду начинала доставать жара, студентки, ни на кого не глядя, небрежно раздевались, оставаясь в купальниках. На скоро перекусив, все собирались на берегу небольшого заливчика Катуни.

Температура воды плюс 10 никого не пугала, молодые, красивые тела так грели друг друга, что постоянный шум с реки являлся лишь фоном к звукам красоты и молодости, периодически раздававшихся из палаток.

«Анька, привет!»,- сказал я, выпрыгивая из привезшего нас грузовика, расстегивая армейский камуфляж. «Ой, Виталечка, здравствуй!», – я просто физически почувствовал, как эта девушка в шортиках рада меня видеть.

Вечером мы сидели на берегу уютного заливчика Катуни и болтали ни о чем. Я видел, я ощущал, как ее приоткрывающиеся губки, демонстрируют жажду любви, в конце концов, мы поцеловались. Мы целовались неистово, жадно и река снисходительно наблюдала за нами.

- Виталечка, не трогай меня сейчас, - шептала она, - через 2-3 дня я осознаю, и все будет!

- Как скажешь, Анечка, я буду ждать!

- Ты мой ненаглядный!

Аня облизнула губки после поцелуя и, вдруг, спросила:

- А ты знаешь, как переводится слово «Катунь»? - помолчав, она продолжила, - это – «госпожа», она не прощает безответственного к себе отношения, но и уважает смелость. Вот ты, хорошо плаваешь?

- У меня первый разряд.

- Переплыви этот залив!

Ледяная вода обожгла тело, я максимально вытянулся на воде, прошел эти 40 метров кролем. Я чувствовал совсем рядом мощное течение реки, но залив оберегал, надо было лишь знать меру.

- Здорово! – прошептала она, и. вдруг, добавила, - а я не боюсь Катуни, она мне родная, и ничего мне не сделает!

Следующий день выдался жарким, в буквальном смысле, зашкаливало под 40. На раскопе поработали лишь до 11.00, потом, побросав лопаты, потащились на залив. Окунувшись в ледяную Катунь, мы сидели на берегу. Мой сокурсник Костя, толкнув меня в бок, спросил:

- Виталь, вот ты мне скажи, чего она вытворяет?

Я лениво приоткрыл глаза и увидел плывущую через залив Аню. Она плыла отчаянно, совсем рядом с течением. Я, приподняв голову, пронаблюдал, как она доплыла до замыкающего залив камня, и ловко на него вскарабкалась.

Стройная девичья фигурка картинно замерла на камне, словно волшебная статуэтка.

- По-моему, эта нимфа в твою сторону очами посверкивает, - констатировал мой сокурсник.

- Да, ладно, - отнекивался я.

- Ой, Виталя, смотри, осторожней, оглянуться не успеешь!

В это время Аня изящно подняла ручки и, глянув на меня, нырнула с камня в пенящуюся воду залива.

Мое сердце сжал ледяной холод. Я видел, что она прыгнула не туда, и течение «госпожи» Катуни начало затягивать ее в свою смертельную пляску. Аня изо всех сил гребла, ее взгляд недоуменно молил о пощаде кажущийся таким близким берег. Я подскочил и, ничего не соображая, понесся к берегу, нырнуть, догнать, обнять ее, спасти от острых камней, ждущих ее впереди по течению. Меня не пустили, поставили подножку, и я зарылся мордой в песок. А когда поднял голову, Аню уже вовсю кружило течение.

Мы бежали за ней по берегу, спотыкаясь, падая и разбивая колени, о прибрежные камни.

«Госпожа» выкинула ее на излучине, девичье тело было беспощадно поломано и неестественно вывернуто. Глазки Ани были открыты и удивленно смотрели мимо нас.

 

 

 

 

 

Мой друг Кузьмин

Сергей Воронин (г. Красноярск)

 

Вороне Бог сегодня не послал не только сыра, но даже черствой осьмушки хлеба. Да что там хлеба – даже жалкие, замороженные в лед ранетки, которые, нет – нет да и встречались еще иногда в этом безжизненном февральском лесу – и то не смогли почему-то в данный момент порадовать желудок этой несчастной, вконец изголодавшейся птицы. Ситуация для пожилой, многое повидавшей на своем долгом веку черной вороны усугублялась еще и этой неожиданно налетевшей пронизывающей метелью, с самого утра развязавшей в алтайской лесостепи какую-то совершенно немыслимую, даже для февраля, снежную вакханалию. Наконец, совершенно отчаявшаяся, обиженная на весь мир ворона взгромоздилась на старую кряжистую березу и во все свое воронье горло выразила свое громкое недовольство таким несправедливым устройством этого огромного и столь несовершенного мира.

Внезапно ворона встрепенулась и замолчала – совсем недалеко, на опушке близлежащего березового колка, появились две миниатюрные черные фигурки людей на охотничьих лыжах, не предвещающие ей сейчас абсолютно ничего хорошего - с эдакими увесистыми рюкзаками и угрожающими ружьями за спиной. «Интересно, что это там за мудаки на лыжах, которые в такую мерзотную погоду рискнули вдвоем отправиться в лес?» - с весьма уничижительным для людей сарказмом подумала эта мудрая ископаемая птица, интеллект которой, по признанию орнитологов, равен, а иногда даже превышает интеллект шимпанзе. Неожиданно одна из подозрительных фигурок остановилась, как вкопанная, как - будто услышав эти крамольные птичьи мысли и очень даже обидевшись на них; человек этот резко вскинул ружье и произвел в ворону выстрел, почти не целясь – как говорится, «в белый свет, как в копеечку». Ворона только сердито и очень возмущенно каркнула в ответ на все это безобразие и оглушительную бестактность, тяжело вспорхнув с ветки березы и засыпав незадачливого стрелка увесистой шапкой пушистого белого снега.

«Ну и к чему ты это сделал, а, Серьга, к чему шумим?» - с легким укором сказал Игорь, брезгливо отбросив от себя лыжной палкой оранжевую нарядную гильзу 16-го калибра. У него была тяжелая «тозовка» - «вертикалка» 12 калибра, почти вдвое тяжелее по весу моего немецкого «Зимсона», изготовленного из легкой крупповской стали - уникального в своем роде охотничьего ружья, сделанного на германском военном заводе аж в 1947 года специально для СССР в порядке контрибуции. «Да просто захотелось хоть куда-нибудь пальнуть из дедовского трофейного ружья - я ведь уже с самой армии не держал в руках оружия!» - сказал я, как бы извиняясь за свое дурачество и одновременно радуясь, как ребенок, произведенным мной оглушительным шумом и ружейным треском в простирающейся насколько хватает глаз алтайской лесостепи.

Мы идем по заснеженным алтайским полям уже более двух часов. Вначале, казалось, не было абсолютно ничего, что предвещало бы какие-либо трудности и опасности на нашем «героическом» пути. Мы привычно «махнули» «на посошок» у давних знакомых Игоря в Топчихе по 100 граммов душистой деревенской самогонки, плотно позавтракали вкусным украинским борщом и с легким сердцем отправились в путь, доверху груженные провиантом, до принадлежащей Игорю, а также его топчихинскому компаньону пасеки.

Провиант, как мне было сразу же объявлено в Топчихе, предназначался одному местному, весьма колоритному бомжу Виктору, который уже более 5 месяцев проживал в гордом одиночестве на хуторе, охраняя пасеку Кузьмина от волков, а также случайных вороватых прохожих. До пасеки было всего около 4 часов пути на лыжах. Игорь шел впереди, что называется, с хорошей «крейсерской» скоростью, уверенно прокладывая лыжню; я поспешал следом за ним, трусливо прячась за его широкой спиной от внезапно поднявшейся, пронизывающей до самых костей февральской метели.

По-хорошему, конечно, надо было срочно возвращаться назад; в такую погоду заблудиться в снежной степи - смертельно опасное занятие. Но этот путь для слабых мужчин, но только не для смуглой мордовской рожи Кузьмина, который, как известно, никогда не выбирал обходных, а, тем более, легоньких путей в жизни. Глядя на богатырскую спину Игоря, мне вдруг показалось на мгновение, что впереди меня вразвалочку сейчас идет вовсе не мой любимый однокурсник Кузьмин, а огромный Минотавр (мифический человекобык), который ради прикола, а, может быть, какого-то особого бычачьего куража неожиданно для всех и даже, наверное, для самого себя встал на эти широченные охотничьи лыжи. И попер бычара – только держи его, этого необычного алтайского быка - «скорохода»!

Мы шли молча – с каждой минутой усиливающиеся порывы ветра все больше затрудняли дыхание. Вокруг нас, повсюду, куда только падал взгляд, в изобилии мельтешили следы зайцев и лисиц, но инстинкт охотников куда – то напрочь исчез, безропотно уступив место Вечному, как сама Жизнь, инстинкту самосохранения. Где-то глубоко в мозгу засела назойливая, пугающая своей откровенностью мысль, что из этого похода живыми мы с Игорем уже не вернемся. Стремясь хоть как-то отвлечь себя от этой жуткой и, надо заметить, во все времена совершенно не конструктивной мысли, я предался обычному для себя и для подобных случаев занятию – своим бесконечным, как Космос, воспоминаниям о жизни, всецело отдавшись теплым волнам моей удивительно цепкой на образы и события памяти.

С Игорем Кузьминым мы познакомились во время поступления на юридический факультет Алтайского государственного университета в июле 1981 года. Он шел вместе с Юрой Дранишниковым (Драней) вне конкурса, по особому списку отличников, сдававших всего один экзамен. Кстати, именно это обстоятельство, на мой взгляд, и предопределило их крепкую мужскую дружбу, которую они пронесли сквозь долгие годы.

Игорь закончил с красным дипломом техникум машинистов тепловозов и слесарей локомотивного депо, так что являл собой лучшего представителя передового отряда высококвалифицированного рабочего класса. Этот почти двухметровый гигант был абсолютной флегмой, совершеннейшим интровертом, иногда почти граничащим с аутизмом. Напротив, в противовес ему, Драня был классическим экстравертом холерического склада, так что вместе они, в веселой студенческой компании, довольно гармонично дополняли друг друга. Уже позже, во время учебы в университете Игорь в одно мгновение вдруг ясно осознал, что при таком наборе психологических свойств личности, как у него, профессия юриста, требующая от человека весьма подвижной психики и гибкого изворотливого ума, увы, для него фатально закрыта.

Как только вся наша честная компания поступила на юридический факультет, Драня развернул активную общественную работу, создав ансамбль политической песни «Глория». Был объявлен кастинг вокалистов, и, конечно же, Юра не мог не предложить своему закадычному другу Кузьмину также поучаствовать в этом кастинге. А вот здесь как - раз и возникла проблема!

Дело в том, что у Игоря был от природы очень густой, насыщенный тембральными красками бас (как говорят вокалисты, «сочный» голос, «мясо»), кстати, очень похожий на голос Федора Шаляпина. И все бы ничего, но как только Игорь начинал «добавлять слезу», чувство или эмоцию при исполнении той или иной лирической песни, он неожиданно начинал гундосить, при этом очень сильно напоминая дворовую манеру исполнения жалостливых, так называемых сиротских песен. И как не старался Драня, после занятий регулярно уводя Игоря в спортивный зал и пытаясь хоть как -то «поставить ему голос», все было тщетно – сиротская манера исполнения Кузьмина неизбежно брала верх над рассудочной манерой исполнения Дранишникова. Наконец, Драня не выдержал.

«Слушай, Игорь, может, хватит гнусить, наконец, как кастрированный африканский слон! – однажды завопил он, в отчаянии размахивая руками на Игоря в спортивном зале АГУ. – Ты что, Кузя, совсем не можешь петь полностью своим открытым ротовым отверстием, что ли?» На этом кастинг Игоря Кузьмина был завершен раз и навсегда - он, к моему большому сожалению, так и не смог сделать «головокружительную» карьеру вокалиста ансамбля «Глория» при своих несомненных вокальных данных. Я, как мог, успокаивал тогда Игоря, который, конечно, расстроился от этой своей первой, можно сказать, творческой неудачи, но вскоре и меня, эдакого Утешителя, постигла та же самая участь - меня успешно «катапультировали» из «Глории» за, якобы, очень шумный инструмент - «рояль». «Понимаешь, Серж, твой рояль, ну просто никак, не укладывается в концепцию камерного звучания нашей «Глории»!» - с жаром убеждал меня Олег Пронин, который в этом напрочь заидеологизированном творческом коллективе ВЛКСМ Алтайского края выполнял роль главного идеолога - почти что доктор Геббельс в пресловутом Третьем Рейхе. Я, как истинный и убежденный фаталист, совсем даже не обиделся на этих креативных комсомольских ребяток, которые очень вежливо так указали мне на дверь; ушел, что называется, по-английски, совершенно без скандала, а с Игорем Кузьминым мы уже встретились ровно через год в студенческом театре миниатюр (СТЭМ) имени комиссара Мигрэ.

«Серега, нам надо пройти сейчас вдоль кромки вон того леса и повернуть резко влево. А там до пасеки будет уже совсем «рукой подать»!» - пробасил мне Игорь, что есть силы, пытаясь перекричать завывания ветра. Я вновь вернулся, благодаря ему, сердечному, из мира воспоминаний в нашу суровую топчихинскую реальность и с любопытством огляделся по сторонам. Окружающая нас снежная обстановка сейчас была уже полностью готовой и логически завершенной декорацией для великолепного цикла северных рассказов Джека Лондона «Белое безмолвие». Бескрайние поля с разбросанными кое-где в беспорядке березовыми колками погрузились в абсолютный снежный хаос. То тут, то там над полями поднимались небольшие снежные смерчи, сквозь которые иногда бледным желто-оранжевым пятном проступало тухлое зимнее солнце. Что называется, ни света, ни тепла, да вообще никакого «понта» от такого Солнца - тоже мне Светило нашлось, прости Господи! И вновь заскрипели полозья лыж, вновь заколыхалась впереди спина моего неизменного «проводника в Мир Теней», а я вновь погрузился в свои сакральные воспоминания.

В июле 1984 года после третьего курса нас с Игорем определили на ознакомительную практику в Октябрьскую прокуратуру города Барнаула. Удивительно, но эта прокуратура, каким - то непостижимым мистическим образом, свяжет всю нашу дальнейшую жизнь с Игорем Кузьминым. После армии мы попадем с ним на работу опять же в эту прокуратуру, там я встречу свою будущую супругу Наташу; ну а свидетелем на нашей свадьбе будет все тот же неизменный Игорь Кузьмин. Но это будет еще не скоро, только через много-много лет, а сейчас, этим холодным летом 1984 года, мы попали в хищные и практически всегда нетрезвые лапы «великого» наставника (Устаза или Сен-Сея, это кому как больше нравится); к замечательной и очень харизматичной личности – к следователю Октябрьской прокуратуры Сергею Павловичу Тополькову.

Старший следователь прокуратуры Октябрьского района города Барнаула Сергей Топольков запомнился мне, прежде всего, двумя «ярчайшими» событийными моментами в жизни.

Во-первых, это был блестящий рассказчик, чьи рассказы о любовных похождениях доводили нас, еще неискушенных женщинами салаг, до приступов оглушительного истерического смеха.

Особенно врезался в память душещипательный рассказ Сергея Павловича о том, как он однажды посетил потерпевшую по своему уголовному делу, возбужденному по факту группового изнасилования. Эта многострадальная дама 30 с лишним лет проживала недалеко от нашей прокуратуры в районе ВРЗ (вагоноремонтного завода). Уже сам по себе факт интимной связи следователя с потерпевшей, безусловно, во все времена являлся противоправным и общественно порицаемым проступком, но Топольков смог придать этому почти криминальному эпизоду своей жизни столько романтического флера, что ни у кого из слушателей в Октябрьской прокуратуре даже язык не повернулся осуждать этого старого и столь «заслуженного» товарища. Новоявленный Казанова рассказал нам, что в самый разгар эротических пассов он неожиданно для себя обнаружил на попе очаровательной женщины прилипший кусочек газеты – очевидно, дама очень торопилась куда-то после туалета. Опытный сыщик смог тогда не только с точностью определить, что это была газета «Алтайская правда» за 8 июля 1984 года, но и даже прочитать фрагмент газетной статьи, из которого следовало, что дождливая погода этим летом 1984 года очень сильно подвела алтайских хлеборобов и фатально сказалась на качестве будущего урожая. Таким образом, Сергею Павловичу Тополькову удалось тогда практически невозможное - совместить приятное с полезным, узнав во время банального, ничем не примечательного советского секса много нового и полезного для себя, а это, как говорится, дорогого стоит!

Второй эпизод из ознакомительной практики в прокуратуре, врезавшийся мне в память – это моя эксклюзивная производственная характеристика, составленная и подписанная Топольковым, о которой в университетской среде до сих пор ходят легенды.

Однажды, в конце рабочего дня, Сергей Павлович, как всегда, отправил меня в магазин за водкой, дав 5 рублей, а также подробные инструкции насчет закуски. Однако, в магазине водки, как назло, не оказалось, и я решил тогда побаловать своего наставника хорошим вином (с моей юношеской точки зрения, конечно). На 4 рубля я взял две бутылки сухого вина «Рислинг» и два плавленых сырка «Советский». Невероятно довольный собой, а также этой своей редчайшей находчивостью я пришел со всем этим скарбом в прокуратуру и вдруг с огорчением заметил, как на лице Тополькова появилась гримаса отвращения - губа его надулась, как у дегенерата, и придала всему этому «измученному нарзаном» лицу очень потешный вид крайне обиженного ребенка. Игорь Кузьмин, очевидец происходящего, в конце концов, просто не выдержал всей этой душераздирающей сцены и заржал, как конь. Результат сего инцидента не заставил себя долго ждать – на следующее утро на рабочем столе следователя я обнаружил производственную характеристику на меня, подписанную следователем Топольковым и заверенную гербовой печатью Октябрьской прокуратуры. В ней было сказано, что «стажер Воронин, к сожалению, оказался законченным мудаком - вместо водки купил нам какую-то дрянь. Отсюда вывод: совершенно профнепригоден для работы в Октябрьской прокуратуре». И только после того, как я все-таки купил ему настоящей водки «Экстра», мне удалось реабилитироваться в глазах Сергея Павловича, который подписал, наконец, положительную производственную характеристику, и которую, на этот раз, на всякий случай, я составил на себя сам.

В конце концов, Сергей Павлович Топольков, надо признать, следователь от Бога, допился до рака горла. В 1989 году его прооперировали в онкологической больнице города Барнаула, вставив вместо трахеи пластмассовую трубочку. Он еще проходил с этой трубочкой что-то около года, пугая окружающих и издавая горлом совершенно непотребные шипяще-свистящие звуки, а в январе 1990 года, наконец-то, к всеобщему облегчению, успешно отдал Богу душу.

«Кажись, капитально заплутали!» - вновь вернул меня из моих «веселых» студенческих воспоминаний в эту холодную снежную реальность Игорь. Я мрачно огляделся по сторонам. Да, не мудрено было сбиться с пути в такой ситуации: уже на расстоянии всего пяти метров ничего абсолютно не было видно – теперь завьюжило аж до самых вершин берез. Мы как - будто оказались под совершенно непроницаемым снежным колпаком, выхода из которого, казалось, просто в принципе не существовало. «Ну и хрен с ним!» - со злостью подумал я, неожиданно вспомнив свою армию и зимний марш - бросок в ишимской учебке.

Меня угораздило служить срочную в тяжелой гаубичной артиллерии в родной Западной Сибири. В день того злополучного полевого выхода выдалась добротная сибирская зима, термометр фатально показывал 35 градусов ниже ноля, а на город опустился густой, промозглый туман, многократно усиливающий и без того пронизывающий до костей лютый холод. Но доброхотов и филантропов в армии, как известно, нет — ведь не для того командир нашего учебного дивизиона Шутов дослужился до полковника, чтобы из-за какой-то презренной погоды отменять свое «царское» решение о предстоящем марш — броске. И вот мы уже стоим на лыжах в русле замерзшей реки Ишим - притока великого Иртыша — и ждем команды: «Начать движение». С высоты птичьего полета колонна нашего дивизиона очень похожа на гигантское реликтовое пресмыкающееся, которое опрометчиво выползло из своего теплого гнезда и теперь очумело ползло по льду навстречу неминуемой гибели.

Как и следовало ожидать (из-за нарядов я не успел подготовиться к походу надлежащим образом), очень скоро мое лыжное крепление слетело с бесформенного армейского валенка, и я был вынужден остановиться. Сзади напирала колонна, грубо и очень нецензурно требуя освободить лыжню, и, пропуская лыжников вперед, я сделал неловкий шаг влево, внезапно по колено провалившись в речную проталину; мокрые лыжи, валенки и ватные штаны на морозе моментально схватились твердым ледяным панцирем, и вот я, для всех потерянный бедолага, как в известном хулиганском стихотворении, уже «стою на асфальте в лыжи обутый; то ли лыжи не едут, то ли я шизанутый». Ситуация «ни туда, ни сюда» - хуже не придумаешь. Дивизионная колонна уже исчезла вдали, а я не продвинулся ни на метр на своих ледяных лыжах. Вскоре подъехал наш сержант с учебки Мезенцев, с которым у меня были, мягко говоря, неприязненные отношения: «Что случилось, Воронин?» Я объяснил, осторожно заметив при этом, что, наверное, мне лучше вернуться в полк. На бледном лице Мезенцева вспыхнула злорадная улыбка, он произнес с фальшивым пафосом: «Обратной дороги нет, Воронин. Умри, но догони колонну!» - и помчался на своих добротных лыжах догонять дивизион. Делать нечего, надо ехать - «сиди не сиди, а пьяным не будешь». Я снял лыжи, достал штык - нож и начал остервенело соскабливать лед со своих бедовых деревяшек. Ехать стало заметно легче; и все равно, при каждом спуске с горки я растягивался во весь рост, автомат и набитый хламом вещмешок каждый раз при падении больно бил меня по затылку, да так, что в глазах темнело.

Примерно через час беспрерывных кульбитов на снегу я вдруг отчетливо увидел свой нос, не сразу поняв, что случилось нечто неординарное. Занятый лыжами, я совершенно забыл про мороз, и он не преминул о себе напомнить — от души обморозил мой нос, да так, что он стал похож на сливу, висящую перед глазами и закрывающую обзор местности. Я выехал из оврага и увидел стоящий на пригорке «УАЗ - 469» командира дивизиона Шутова. Шутов, как две капли воды похожий на артиста Георгия Жженова, выскочил из машины и сердито закричал на меня: «Воронин, ну что же вы так плохо подготовились к службе в армии? Ничего не можете!» «Виноват, товарищ полковник, я учился, дневал и ночевал в библиотеках и как-то об армии не думал!» «Очень плохо, что не думал. А кто Родину будет защищать? Все, ты убит, капитально нос обморозил, теперь отвалится, как у сифилитика!» Тут же вызвали находящуюся на полигоне полковую машину «Скорой помощи» и мне оказали первую помощь. Сержант — фельдшер, с тревогой осмотревший мой обмороженный нос, с дури протер его спиртовым тампоном, да так, что я чуть не выпрыгнул из автомобиля в форточку от боли. Было полное ощущение, что к лицу поднесли горящий факел. Вскоре мы подъехали к ВАПу, где я увидел нашего комбата капитана Адамова. «Дерьмовый из меня солдат получился», - грустно сказал ему я, на что он улыбнулся и сказал с сангвиническим задором: «Ничего, Сережа, всякое бывает, главное ты свои руки не обморозил. Они у тебя — настоящее сокровище!» Комбат, большой любитель музыки, относился ко мне, музыканту - самоучке, с очень большим пиететом.

У Игоря армейская Судьба сложилась несколько иначе, чем у меня. Он попал служить на Камчатку в секретную часть ГРУ Генерального штаба Вооруженных Сил, которая в те времена занималась сбором разведданных о нашем вероятном противнике – США. После армии, в июле 1988 года, Кузьмин устроился следователем все в той же пресловутой Октябрьской прокуратуре. Я же, законченный авантюрист по натуре, после армии с негодованием бросил диплом об окончании юрфака в «дальний, пыльный угол» и устроился музыкантом, причем, абсолютно не знающим нотной грамоты, в Алтайскую краевую филармонию.

Однажды, в сентябре 1988 года, я неожиданно соскучился по своему другу Кузьмину и решил побаловать его женским обществом, которого в филармонии было тогда, как, впрочем, и сейчас, хоть отбавляй. Мой выбор пал тогда на администратора филармонии, женщину бальзаковского возраста Анжелику. Внешность у Анжелики была, конечно, не ахти, но зато фигура … Дай Бог каждому, такую фигуру, господа! Анжелика, как оказалось, тесно «дружила» с Михаилом Муромовым, который в тот момент был трудоустроен в нашей краевой филармонии и с которым я играл в одной рок - группе. Я с восторгом рассказал женщине о своем друге Игоре; она явно очень заинтересовалась им, особенно его прокурорским статусом, и, не мешкая, пригласила нас к себе домой на рюмочку чая, недвусмысленно намекнув, что совсем даже не прочь «пообщаться» с нами двумя одновременно.

Анжелика проживала одна в Ленинском районе города Барнаула в двухкомнатной квартире обычного панельного дома на улице Попова. Мы взяли с Игорем две бутылки молдавского коньяка «Аист» (на всякий случай, а вдруг не хватит!) и много-много фруктов. Гостеприимная хозяйка встретила нас прямо на входе в роскошном турецком халате, сквозь который иногда то и дело проглядывали весьма соблазнительные формы ее очаровательной владелицы. Как оказалось, Анжелика совсем не пила, поэтому мы с Игорем, без ложной скромности и с очень большим энтузиазмом, как положено бывшим солдатам, навалились на коньячок. Вскоре с обеими бутылками было покончено раз и навсегда. «Ну что же, ребятки, а теперь пора ложиться спать! – наконец сказала Анжелика. – Я вам, на всякий случай (тут она подмигнула мне и очень так кокетливо улыбнулась), постелю здесь в зале, на этом диване, а сама лягу в спальне». Мы все улеглись по разным комнатам и сделали вид, что заснули.

Примерно через час я толкнул локтем Кузьмина, вальяжно развалившегося на диване: «Кузя, имей совесть! Дама ждет, дуй к ней в комнату!» «Не, не пойду! Дуй сам, если хочешь!» В том то и дело, что и я, на удивление, тоже ничего не хотел. То ли коньячок молдавский подействовал, то ли в даме не хватало какой - то харизмы?! Не знаю, но ведь надо было что-то делать! Сама эта ситуация вся была на редкость абсурдной: два самца после долгого армейского воздержания и истекающая соком перезрелая самка разлеглись по разным углам, и никто упорно не хочет соития. Какой-то отчаянный вызов Господу Богу и Всем существующим законам Природы, иначе и не скажешь!

Я встал тихонько и сделал вид, что направился в туалет. Мой путь пролегал через комнату Анжелики. Она лежала абсолютно голая, слегка прикрытая простыней, и упорно делала вид, что спала. Я три раза продефилировал мимо нее, но так и не решился «потревожить ее сон». «Ну че, трахнул ее, наконец?» - спросил меня Игорь, когда я вернулся к нему на диван. «Нет! Ты знаешь, Игорек, я тут подумал давеча – мы с тобой хорошо знаем, что она спит с Муромовым, а в Москве сейчас свирепствует СПИД. Как говорится, береженого Бог бережет!» - сказал я, один в один повторив при этом классический сюжет басни «Лисица и виноград», неожиданно успокоился от такого простого и логичного объяснения своей мужской несостоятельности и сразу же заснул.

Что было на утро – совсем не трудно догадаться! Анжелика шипела и брызгала ядом на кухне, разливая нам кофе и недвусмысленно намекая на наши с Игорем гомосексуальные пристрастия. В общем, теперь я окончательно понял, что значит обидеть Женщину, так глупо и так бездарно отказавшись от нее! У обиженной Анжелики сложилось полное впечатление, что у нас с Кузьминым просто не было места в Барнауле, где можно было спокойно выпить коньяка и потрахаться друг с другом. А это, безусловно, выглядит со стороны очень и очень обидно, особенно для женщины бальзаковского возраста!

Мои воспоминания снова неожиданно прервались - на этот раз резкой болью в щеках. Я совершенно явственно почувствовал, что в этом жутком мерзопакостном походе капитально обморозил себе нос и щеки. Мороз и ветер сделали свое коварное дело. Я остановился ненадолго, с тоскою глядя на удаляющегося Кузьмина, и начал с яростью растирать себе лицо. Через некоторое время кровь вновь начала пульсировать в щеках и обмороженном носу; наконец-то, по лицу пошло долгожданное тепло, и я поспешил дальше по уже проложенной Кузьминым трассе – догонять своего проводника и Спасителя.

Как сейчас помню, в январе 1989 года я устроился на работу помощником Барнаульского прокурора по надзору за соблюдением законов в ИТК. Эта спецпрокуратура традиционно размещалась в здании Октябрьской прокуратуры. Надо сказать, что с обитателями «курятника» (так называли тогда Октябрьскую прокуратуру в городе) у меня сложились достаточно ровные товарищеские отношения, за исключением Вити Щукина – старшего помощника прокурора Октябрьского района по надзору за МВД. Витек, кстати, лучший друг и собутыльник Сергея Тополькова, невзлюбил меня буквально с первого взгляда. Точно так же, как Игоря в свое время невзлюбил старейший следователь Октябрьской прокуратуры Валерий Дмитриевич Иванов, которого Кузьмин очень сильно раздражал и доставал всегда до самых печенок своей флегматичностью и необычайной медлительностью. Каждый день после работы Витя Щукин активно любезничал с Бахусом, выпивал со своими ментами – «поднадзорниками» традиционную поллитровку и по дороге в туалет неизменно заходил ко мне в кабинет. «Можно я у тебя поссу в кабинете?» - очень вежливо спрашивал Витя, на что я всегда начинал отчаянно махать на него руками и голосить, как сварливая базарная баба. После этого он, дождавшись моей столь активной реакции и глубоко удовлетворенный собой, наконец, покидал мой кабинет. Это происходило с таким завидным постоянством, что у меня со временем стало возникать ощущение «дежавю».

Однажды я был слишком сильно занят работой с документами и не сразу ответил Щукину на его актуальный «запрос». Тогда Витек обстоятельно разместился между шкафом и картотекой специальной литературы и в одно мгновение сделал огромную лужу – так сказать, капитально пометил свою территорию – территорию «альфа-самца». Ну, а в остальном... в остальном, господа, в Октябрьской прокуратуре города Барнаула все было просто замечательно! Офигенно - обалденно, это уже как вам больше нравится!

Однажды ко мне в кабинет зашел Игорь. «Серьга, как говорится, долг платежом красен! Хочу предложить тебе компанию двух очаровательных дам – врачей из городской больницы БСМП! Приглашают нас с тобой в свою хату на эротическое рандеву!» Я был бы не я, совершенно, если бы по какому-то странному капризу (своему или чужому – неважно!) вдруг отказался от столь заманчивого предложения! И вот мы уже вчетвером сидим в очень интимной обстановке, в уютной двухкомнатной квартире в городе Новоалтайске – это небольшой пригород Барнаула в получасе езды на электричке. Хозяйку квартиры звали Марина, и эта маленькая сероглазая шатенка, сразу же, почему-то, выбрала меня. Игоря же выбрала яркая высокая брюнетка Галя. Вообще, надо сказать мы, мужчины, в своем глупом шовинизме всегда заблуждались и заблуждаемся насчет свободы мужского выбора – нас выбирают практически всегда, как породистых баранов или псов, и это – аксиома. Это - непреложный Закон природы!

Как здорово, что у Марины оказалось в доме пианино, причем, в довольно приличном состоянии. И я смог, наконец-то, в полный рост развернуть всю свою павлинью стать! Уже через полчаса моих фортепианных экзерсисов у Марины вдруг тревожно и алчно заблестели глаза, и она, разгоряченная музыкой и спиртным, неожиданно предложила всем нам лечь в одну большую двуспальную кровать. «А давайте займемся групповым сексом?» - очень так непосредственно предложил я, при этом само воплощенное целомудрие, и девчонки радостно завизжали от восторга. Однако неуклюжие попытки превратиться в реальных шведских свингеров ни к чему хорошему нас тогда не привели – сказывалось, однако, мощное, базовое воспитание «хомо советикус». В конце концов, мы покорно разбрелись по комнатам и вкушали от Бога Эроса уже по отдельности.

Проснувшись на следующее утро рядом с Мариной, первым делом я победно протрубил Кузьмину в соседнюю комнату, точь-в-точь как олень во время гона: «Игорек, сколько?» «Два раза!» - пробасил Кузьмин в ответ. «Слабак, а я – четыре!» И я нисколько не лгал при этом – Марина, действительно, «завела» меня сегодня; причем «завела», можно сказать, не по-детски!

«Сережа, когда же мы с тобой еще встретимся?» - почему – то очень грустно спросила девушка, когда мы остались с ней вдвоем на кухне. «Никогда, Мариночка, у меня есть невеста – молодая девушка, вопрос о свадьбе уже решенный!» «Ну, ты и кобелина, Сережа! Значит, поматросил и бросил?» - не на шутку рассердилась на меня Марина, не желая так просто сдаваться в этой достаточно банальной житейской ситуации. «Ну, зачем же ты так? В конце концов, я тебя первый раз в жизни вижу, Мариночка! Какие могут быть претензии ко мне в этом случае?» «Ну, видимо, в первый и уже в последний! - несколько успокоившись мрачно резюмировала Марина. – Галя, у Щукина сегодня выросли огромные ветвистые рога!» Это она обратилась к Галине, которая вместе с Кузьминым зашла к нам на кухню после душа. «Минуточку, у какого - такого Щукина?» - не на шутку встревожился я («Мало мне проблем, горемычному!»). «У Вити Щукина, вашего помощника прокурора, у кого же еще!» - уже изрядно повеселев, сказала Марина. «Вот это - Санта-Барбара! Оказывается, они с Мариной - любовники! Так вот почему этот педрила - гамадрила пометил свою территорию в моем кабинете! Ай да Щукин, ай да сукин сын!» - подумал я и поспешно засобирался домой в Барнаул, переваривать все услышанное сегодня.

«Ура, Серега! Мы пришли. Радуйся – вон она, наконец, наша пасека, всего километр пути остался!» - радостный крик Игоря вновь вернул меня, теперь уже окончательно, в нашу суровую, но такую родную и такую всегда понятную нам сибирскую реальность.

Пасека Кузьмина удобно и очень уютно расположилась на окраине старой березовой рощи и занимала всего около 5 соток тщательно огороженной территории, в центре которой стоял небольшой бревенчатый домик, очень похожий, особенно издалека, на дачный флигелек из-за того, что снаружи был обшит тонкой и, судя по всему, весьма дешевой фанерой. Возле ограды нас радостно встретил худощавый мужчина лет 40-45 (возраст этого «видавшего виды» джентльмена очень трудно было определить «на глаз»), тот самый «легендарный» бомж Виктор, который, судя по специфическим наколкам на руках, большую и возможно лучшую часть своей жизни провел в местах не столь отдаленных.

«Ну, вы что, совсем охренели, мужики? Почему же так долго не приезжали? Я ведь вас еще неделю назад ждал!» - сразу же наехал на нас не на шутку рассерженный мужичок, в глазах которого, однако, светилась неподдельная радость от присутствия рядом живых людей. «Да мы собирались, Витя, но ты же видел, что творилось в прошлое воскресение?! Метель просто жуткая была – вот и пришлось отменить поход. Сегодня то с Сергеем чуть концы не отдали, почти заблудились, прости Господи!» - пробасил в ответ Игорь. Мы зашли в домик, сбросили тяжелую поклажу и блаженно протянули над печкой свои озябшие руки. «Пойдем, Сережа, я покажу тебе свой омшаник!» - сказал Игорь, и чувствовалось, что ему просто не терпится похвастаться передо мной этим своим детищем с таким чудным именем.

Омшаник представлял собой полуподземный зимник для пчел, углубленный в землю примерно на один метр. Сверху омшаник был обильно присыпан пушистым снежком таким образом, чтобы лютый сибирский холод не проникал внутрь спящих ульев. «Вот они мои, пчелки - кормилицы! Как вы там, в теплых уликах – соскучились, наверное, по мне, родимые?»» - любовно приговаривал Игорь, тщательно утрамбовывая широкой фанерной лопатой снег на крыше омшаника. Да, совсем забыл сказать, что после того «легендарного» эротического шоу с девушками - врачами Кузьмин почти сразу же уволился из прокуратуры и вместе с Дранишниковым организовал свое первое пасечное дело недалеко от поселка Голубцово, что находится в Заринском районе. Оглядываясь на прошедшие годы, должен с уверенностью сказать, что, пожалуй, это было единственно точным попаданием Игоря в профессию, полностью отвечающую психологическим свойствам его личности.

«Да, хреново дело! – озабоченно сказал мне Кузьмин, когда вернулся из уборной, расположенной на улице почти рядом с домиком. – Кажись, у Витька то нашего – рачок! Весь пол в сортире залит кровью». «Да почему ты так решил? Может, это - заурядный геморрой?» - предположил я, всегда отличавшийся от своих однокурсников незаурядным и практически неиссякаемым оптимизмом. «Да нет, для геморроя – слишком уж обильное кровопускание!» - продолжал гнуть свою мрачную линию Игорь. Да и действительно: вид у нашего Виктора был крайне изможденный – чувствовалось, что изнутри его точит какая - то опасная, а может даже и смертельная болезнь.

«Мужики, а флакон – то вы не забыли привезти, часом?» - в нетерпении спросил не на шутку встревоженный Витя, когда мы с Игорем, наконец, вернулись в домик. «Да привезли, Витек, успокойся уже», - сказал Кузьмин, извлекая из рюкзака поллитровку самогонки. Виктор трясущимися руками, с алчным блеском в глазах, разлил самогонку по трем грязным, давно уже не мытым граненым стаканам. «Ну, за встречу!» - сказал Игорь, очень напомнив, при этом, одного замечательного генерала - персонажа известного, кстати, нашего же алтайского земляка, актера Булдакова, и мы разом опрокинули содержимое стаканов внутрь. Посидели – помолчали, погрузившись каждый в свои сугубо личные воспоминания.

Я с любопытством рассматривал синие всполохи угарного газа, то и дело возникающие в самопальной чугунной печке, довольно неряшливо выложенной кирпичом каким – то, по-видимому, очень незадачливым печником. Когда-то эти довольно симпатичные синенькие огонечки чуть не стоили мне жизни, если бы ... не Игорь Кузьмин! А дело было так.

Как сейчас помню, в июле 1982 года мы вместе с Кузьминым с подлинным энтузиазмом советских строителей БАМа отправились в свой первый студенческий строительный отряд (ССО) «Русичи» юридического факультета АГУ. Нас было 30 парней с разных курсов и всего 5 девушек - поварих.

Первая ночь в строительных вагончиках для всех прошла просто кошмарно. За день раскаленный, обшитый листовым железом вагон превращался в такую сауну, что до 3 часов ночи уснуть было совершенно невозможно. Затем, наконец, кое – как уснув под утро, через час вы уже просыпались от дикого холода — оказывается, эти тонкие, фанерные стены вагончика не могли сохранить тепло и были абсолютно беззащитными перед ледяным алтайским утром. Все это, безусловно, было чревато простудными заболеваниями всей стройотрядовской команды. Поэтому старейшинами нашего «племени» – студентами старших курсов – уже на следующее утро пребывания в стройотряде было принято «сакральное» решение построить баню для «ритуального» омовения, а также «для сугреву» наших бренных тощих тел в этом суровом, даже летом, сибирском климате.

 

Самое активное участие в строительстве бани тогда приняли Олег Кочубин, Эдик Маркосян и Игорь Кузьмин. Баня, надо признаться, удалась на славу! Одно было плохо только в ее конструкции – баня представляла собой вырытую на глубине двух метров землянку и топилась по-черному. Как - раз это обстоятельство, а именно - «топка по-черному», на мой взгляд, тогда чуть и не сыграла со мной ту роковую и очень злую шутку.

В тот памятный злополучный день выдалась просто восхитительная солнечная погода. Воздух был наполнен ароматом разогретой солнцем листвы и алтайского разнотравья и просто-напросто пьянил. Мы пошли в баню впятером – Игорь Кузьмин, Юра Дранишников, Володя Барсуков, Володя Кораблин и я. Драня с Игорем очень быстро попарились и вскоре покинули баню, а мы продолжали париться с веничком и кваском на каменку – все, как и положено, впрочем, настоящим русским людям.

Наконец и Володя Барсуков не выдержал и «сошел с дистанции», и мы остались в парной с Кораблиным уже вдвоем. «Что-то не нравятся мне эти синие «языки» в печке,- неожиданно произнес Кораблин, задумчиво глядя на огонь в печи. – Не прогорают дрова до конца почему-то, и все тут. Ты как знаешь, Сережа, а я ухожу и тебе тоже советую». Он быстро завернулся в простыню и вышел из парной. Я еще некоторое время с любопытством смотрел на это завораживающее синее пламя, а потом вдруг почувствовал, что начал слепнуть и глохнуть одновременно. Чувствуя, что мне приходит вполне осязаемый конец, я попытался, было, встать с полка и дойти до двери, однако мои ноги в тот момент уже фатально не слушались головы. Ощущение, между прочим, очень похожее на то, что бывает иногда в кошмарном сне – когда тебе надо бежать от какой-то страшной, нестерпимо жуткой опасности, а ноги не слушаются при этом совершенно. Я грохнулся во весь рост с полка на землю и, как змея, извиваясь всем телом, пополз на брюхе к спасительной двери, однако доползти до нее уже не успел – неожиданно потерял сознание.

Очнулся я уже на воздухе, лежа на траве возле бани в абсолютном неглиже – Игорь Кузьмин делал мне искусственное дыхание. «Ну, Сержик, ты точно в рубашке родился! Хорошо, что я решил вернуться в баню за своей мочалкой, а то бы все – схоронили тебя, бедолагу!» Так обычная, с виду ничем не примечательная капроновая советская мочалка спасла мне тогда жизнь!

Витя, ни на миг не забывая о своих прямых обязанностей «бармена» на этой хозяйской пасеке, разлил нам душистой самогонки уже по второму кругу. «Вы как хотите, господа, а я больше не буду сегодня пить – башка жутко разболелась от этого «гребаного» похода!» - сказал Игорь, уже безо всякого тоста, вместо лекарства, опрокинув стакан в свою утомленную жизнью утробу. «Да, когда - то и я не мог пить совершенно!» – неожиданно с грустью подумал я – ведь с ранней юности у меня было абсолютное неприятие алкоголя. А все началось со снежного десанта в феврале 1982 года, когда я впервые попробовал водку и чуть не отдал Богу душу.

Тогда, в те ярко - «кумачевые», «по – ленински» оранжевые и звонкие 80-е годы прошлого столетия были очень и очень модны подобные военно-патриотические акции: так называемые снежные десанты агитбригад по алтайским деревням и селам, проводимые под эгидой краевого комитета ВЛКСМ. На этот раз важные комсомольские боссы решили «этапировать» в честь 23 февраля десятку самых «отважных» студентов, набранных с разных курсов юридического факультета, в замечательный (я говорю это совершенно безо всякой иронии) Алейский район нашего Алтайского края.

Не буду утомлять читателя душещипательными подробностями того «смертельного» похода – одно то обстоятельство, что я фактически впервые после долгой жизни в степном Казахстане встал на лыжи, уже о многом говорит. И если бы не находчивость, а также «великий гуманизм» командира нашей агитбригады Сергея Гребенщикова, который уже через два дня пути на лыжах принял непростое для него, сверхчестного человека и настоящего патриота, решение останавливать дальнобойщиков и доезжать до близлежащих сел на попутках, все могло закончиться куда плачевнее.

 

Сережа Гребенщиков был на тот момент студентом уже 5 курса, а мы с Кузьминым и Дранишниковым – только первого. И это, безусловно, заставляло нас, салаг, смотреть на Гребенщикова, почти как на Бога. В «лихие» 90-е он, безусловно, талантливый человек во многих сферах, сделает головокружительную карьеру, став после долгой и успешной работы в знаменитой бригаде следователей Гдляна и Иванова старшим следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР и дослужившись до генеральского звания.

23 февраля 1982 года застал нас в славном алейском селе Кашино, основанном аж в 1726 году, то есть на 4 года раньше нашего города Барнаула. Мы успешно отыграли наш дежурный, изрядно набивший всем оскомину концерт для тружеников сельского хозяйства, представляющий собой поистине жуткую и, на мой взгляд, очень неаппетитную «солянку» из совершенно разношерстных, логически не связанных друг с другом номеров (это называется у нас - кто во что горазд!), напоминающую незатейливое домашнее представление для детей дошкольного возраста.

 

После концерта секретарь кашинского комитета комсомола не нашел ничего лучшего, как разместить нас на ночлег прямо на сцене клуба, в котором только что происходило «сакральное» действо служителей алтайской Мельпомены. Гостеприимные кашинцы принесли нам всяческой снеди – соленье, варенье, буженину, сало. Мы разложили все это сокровище прямо на спальных мешках, которыми предварительно застелили сцену. В центре этого импровизированного стола водрузили несколько бутылок водки, только что купленной в сельском магазине. И началось настоящее студенческое «веселье» во имя Бахуса и первого, во всяком случае, по солнечному календарю, гендерного праздника, посвященному 23 февраля.

Я, впервые в жизни, как самый настоящий дегенерат, напился до одури и начал громко петь пьяным дурным голосом, неуклюже аккомпанируя себе на гитаре и подражая манере известного чилийского певца-коммуниста Виктора Хары - его пронзительную песню «Плуг», переложенную на хулиганские четверостишия неизвестными русскими «мастерами-затейниками»:

«Больно прорабу, с крыши сорвался,

Стынет раствор на его голове!

С крыши сорвался и прогремел он

Тазовой костью по мерзлой земле.

 

Вместе с прорабом раствор загубили

Друг, над пропавшим раствором не плачь!

Новый раствор выпишет СМУ-4,

А над упавшим прорабом не плачь!»

Этим просто немыслимым с любой точки зрения кощунством (между прочим, по-арабски, астагафирулла звучит очень красиво и, на мой взгляд, куда более значительно, чем на русском) – столь жутким извращением этой прекрасной, как оказалось, пророческой песни Виктора Хары «Плуг» о судьбе трагически погибшего поэта - я определенно навлек тогда на себя беду – ведь всем же давно и хорошо известно, что нельзя так жестоко стебаться над святыми вещами!

Однако, в тот момент, как говорится, «пипл с удовольствием схавал» мое незатейливое искусство «стеба»! Толпа «десантников» пришла в неописуемый восторг и требовала меня исполнить «Плуг» еще раз на «бис». Воодушевленный столь «грандиозным» успехом, я отошел к краю сцены и решил, как положено настоящей звезде, картинно поломаться перед публикой, грациозно (так мне тогда казалось) опершись локтем, да и всей спиной впрочем, на бордовую стену, за которую, по пьяни, принял сценический занавес. Тут, в соответствии со всеми законами гравитации, я стал медленно, но верно падать, как в замедленном кадре, с полутораметровой высоты сцены. Я приземлился на пол плашмя (совершенно не понятно, каким образом меня так развернуло в полете, ведь я должен был, в соответствии со всеми законами физики, пролететь по параболической траектории и упасть со сцены именно головой вниз), ударившись затылком, спиной и известной пятой точкой, но, что удивительно, боли совершенно при этом не почувствовал. Да что там боли – я вообще в этот момент не чувствовал своего тела, что, впрочем, можно списать на сильное опьянение. Мои часы «Зенит» на левой руке - подарок отца на день рождения – разлетелись на мелкие запчасти.

Все это произошло настолько быстро и неожиданно, что все ребята, наблюдавшие эту занимательную картинку, непроизвольно заржали, как кони, в полном соответствии с Законом падения в комедийном синематографе, открытым великим Чарли Чаплиным. Особенно усердствовала тогда (до сих пор в ушах звенит ее радостный, звонкий голосок) Стелла Киселева, которая в изнеможении опустилась на корточки и даже едва не описалась от безудержного, почти истерического смеха.

Первым в этой ситуации опомнился Кузя. «Да что же вы ржете, придурки? Он же, наверное, себе спину сломал! С такой высоты грохнулся!» Меня тут же подняли, очистили от пыли, тщательно осмотрели и, убедившись в абсолютной целостности, очень удивились, прочитав при этом весьма строгую мораль: дескать, так жить, Сережа, нельзя! После этого праздничный банкет продолжился своим чередом, но меня, мытаря, на всякий случай и подальше от греха, Гребенщиков отправил спать.

Понятно, что Господь Бог во все времена очень не любил, да и не любит, наверняка, пьяниц любого калибра и розлива, но трудно отрицать и тот очевидный факт, что Он относится к ним с очень большим чувством юмора, иногда спасая от неизбежной гибели, и, видимо, давая этим еще один Космический шанс начать новую, трезвую Жизнь!

Наконец-то, с бутылкой топчихинской самогонки на нашей пасеке было покончено раз и навсегда. Мы стали деловито располагаться на ночлег. Я, по старой армейской привычке, выбрал спальное место на втором ярусе деревянных нар - Игорь лег снизу прямо подо мной. Наш домик обладал слишком большой парусностью (совершенно неуместное качество в условиях лесостепи) и ходил, буквально, ходуном при каждом более - менее сильном порыве ветра.

«Да, Игорь, пока не забыл, - неожиданно оживился в своем углу Виктор. – Завтра поднимись на чердак и забери зайчика, которого вы подстрелили три недели назад. Я все равно не буду его разделывать – че зря добру пропадать!» «Хорошо!» - буркнул в ответ Кузя и тут же по-богатырски захрапел, всецело предавшись объятиям Морфея. Я еще долго не мог уснуть, прислушиваясь к странным и очень тревожным звукам «за бортом» нашего «утлого суденышка» - сквозь завывания ветра до меня отчетливо доносился протяжный, тоскливый вой голодных волков.

В сентябре 1994 года Игорь попал в страшную автодорожную аварию – его автофургон, на котором он перевозил мед, а также его компоненты, буквально протаранил со всей своей дури огромный КАМАЗ. Каким-то чудом Кузьмину удалось тогда остаться в живых, только в нескольких местах очень серьезно была повреждена его нога. Но самое главное даже не это – в результате аварии Игорь побывал в состоянии клинической смерти. Оказавшись на границе двух Миров, Игорь не только со свойственным ему любопытством заглянул в Бездну, но даже легкомысленно свесился почти по пояс над Пропастью, успев пройтись (это с его слов) по очень длинному темному коридору и подойдя практически к самым Воротам. Надо сказать, что Бездна, которая таких вещей никогда не забывает, на этот раз тоже не осталась у него в долгу, впервые очень так серьезно и даже несколько сердито взглянув на Кузьмина, как на своего потенциального клиента.

Это – просто Чудо, что Игорьку тогда удалось выкарабкаться, но с тех пор с ним стали происходить более чем странные вещи, которые, безусловно, нельзя отнести только за счет вконец расшатавшейся психики неуравновешенного человека. В одно мгновение он стал слышать голоса и видеть вещи, совершенно недоступные обычному человеческому глазу.

Однажды в октябре 1995 году Игорь пригласил меня на свою съемную квартиру, расположенную на проспекте Ленина прямо напротив остановки «Новый рынок». Как обычно, мы взяли с ним пузырь коньяка и в самый разгар возлияний на стене нашей квартиры неожиданно появилась красная точка, какая, обычно, бывает от лазерной указки. «Серега, ложись! – вдруг закричал, как полоумный, Кузя. – Это моя бывшая жена наняла киллера!» Игорь в тот момент находился в очередном разводе и вкушал все «прелести» этого уже привычного для него состояния. Как я не старался его убедить, что это – всего лишь, обычная детская игрушка, а вовсе не лазерный коллиматор снайперской винтовки, все было бесполезно – Кузя стоял на своем; и стоял, надо сказать, железобетонно!

Затем Игорь пропал на некоторое время из виду и появился у меня на Потоке только в январе 1997 года. Он пришел откуда – то жутко грязный, сплошь перепачканный угольной сажей. С его слов выходило, что Кузя хотел покончить жизнь самоубийством, сбросившись с моста через Обь, однако Голос Свыше его тогда остановил. Два дня после этого Игорь бродил по заснеженным железнодорожным путям, ночуя в будках стрелочников. В конце концов, ноги сами привели его ко мне.

Он прожил у меня в квартире что-то около двух недель; каждый день, как заведенный, ходил со мной на занятия в институт МВД, где я представил Игоря всем сотрудникам своей кафедры, а также курсантам как «заслуженного работника прокуратуры». Он активно и очень охотно вступал в жаркую полемику с курсантами по всем вопросам уголовного процесса и было отчетливо видно, что к нему, наконец-то, опять возвращается вкус Жизни! Однако вскоре Игорь, так же неожиданно, как и появился у меня в доме, попрощался со мной и всеми моими домочадцами, вновь тихо удалившись от всех и вся в эту свою, придуманную им Реальность.

День за днем, год за годом Игорь все чаще и чаще стал задерживаться в Ней – в этой очень странной, только ему понятной кузьминовской Реальности. Однажды он и вовсе решил оттуда не возвращаться.

Как-то одним холодным зимним вечером Кузя зашел в свой гараж в Научном городке, плотно закрыл изнутри массивные стальные двери и решительно повернул ключ зажигания. Он так и сидел, совершенно умиротворенный, когда его, наконец, обнаружили в гараже случайные прохожие - словно задремав ненадолго на переднем сиденье своего работающего автомобиля, а на его смуглом лице застыла блаженная и такая загадочная улыбка Вечно Спящего, Вечно улыбающегося чему-то или кому-то, Вечно Юного Будды. Да, этому удивительному хитрецу, удалось, наконец, обмануть всех нас, нищих Духом - бесплотных призраков, всю Жизнь окружавших Кузьмина и намертво погрязших в грубой житейской суете; и всю эту жалкую никчемную реальность, оставшись там, где он уже давно создал свой, Идеальный Мир, откуда еще никто и никогда не возвращался! Аминь!

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/