Годы молодые

Избранные стихи, рассказы, сентенции

 

Не забываются нечаянные встречи

 

Познавши очарование любви, человек начинает понимать, что все красоты и блага земли он готов принести ей в дар. В нем также растет ощущение, что никакие преграды не могут помешать ему исполнить этот порыв и желание.              

                Антоше

 

Вечерним поездом в плацкартном вагоне возвращался с последней производственной практики без пяти минут инженер, а пока еще студент-политехник. Все складывалось пока без проблем, и ним овладело беспечно-лирическое настроение, какое могут позволить себе только учащиеся дневной формы обучения.

Его единственная спутница, пожилая женщина, забившись в угол, торопливо поужинала и напряженно ожидала возможности отправиться на покой. Он погулял, пока она улеглась, и теперь сидел на нижней полке, беззаботно покачивал ногой и прокручивал в памяти подробности своего близкого знакомства с огненным металлургическим производством. Его привлекала огненная стихия, внутренняя напряженность, масштабность и постоянно витающая опасность этого рода человеческой деятельности. И не смущали неблагоприятная экология, запыленность, загазованность и даже смерть на рабочем месте, свидетелем которой он оказался в прокатном цехе. Он чувствовал властное веление судьбы и готов был отказаться от лестного предложения на общественную работу в столице. Будущее ему виделось в какой-то мере уже предопределенным. Его тягу к стихиям, очевидно, можно было объяснить тем, что по рождению он был Овен. Но в его время люди больше полагались на свои внутренние побуждения и интуицию, и относились с большим предубеждением к изысканиям астрологов. Как многие люди его поколения он слушал свое сердце и подчинялся его велениям.

Его вольные мысли прервал скрежет тормозов и приглушенная возня в тамбуре. Вскоре в проходе с сумкой на плече появилась обладательница сверкающих обаянием серо-голубых глаз и непринужденно спросила:

-  Здесь свободно?

Он перестал качать ногой и, придав своему голосу значительность, ответил:

- Да, если у Вас имеются соответствующие проездные документы.

- Имеются.

- Тогда садитесь напротив. Я держу Вам место от самого Запорожья.

- Я даже не знаю, как Вас благодарить!

- Если позволите, я заброшу ваш багаж наверх. Благодарить не надо, это входит в мои обязанности.

- Если можно, поставьте мою сумку так, чтобы я ее видела.

- Ага, оскорбление недоверием. Этим страдают многие женщины.

- Прошу прощения, но я хотела бы быть уверенной в своем ближайшем будущем.

- Я готов стоять до утра на страже вашего будущего, если Вы ответите мне взаимностью.

- Слушай, тебя, видно, не переговорить!

- Факт нелицеприятный и на столько же очевидный.

Они дружно посмеялись, и дальнейшее путешествие продолжали как два близких, давно знакомых товарища. Их роднила молодость, общность интересов и могучий магнетизм природы.

Он сбегал к проводнице, растормошил ее и уговорил нагреть чаю в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Затем торжественно появился с двумя стаканами в блестящих подстаканниках, пачкой печения “Привет” и двойным сахаром в фирменной обертке.

- Наш ресторан приносит извинения, но после полуночи он может предложить только чай в прикуску.

Они с удовольствием пьют чай, хрустят печеньем и через кромки стаканов ловят веселые взгляды друг друга.

- Да, я хочу задать тебе вопрос. Как говорят в Одессе, зачем ты едешь? За знаниями или за счастьем?

- За каким там счастьем? – печально говорит она. – Еду сдавать сессию в педагогический. Я учусь заочно на филологическом факультете.

- Ага, а в Одессе ты когда-нибудь бывала? Нет. Ну, тогда считай, что ты еще нигде не бывала и ничего путного не слышала. Приезжай в Одессу, и я тебя сразу поведу на Привоз. Там ты пройдешь такой курс филологии, что твои преподаватели попадают прямо на экзаменах от колик в животе.

- Да, я хотела бы побывать в Одессе, – тихо говорит она. – Но у меня очень болеет мама, и я не могу ее надолго оставить. Кстати, папа у меня был инженером, как и ты.

Они замолкают, какое-то время каждый думает о чем-то своем. Затем они возобновляют диалог, и говорят, говорят, как бы торопясь напиться из чистого источника в преддверии скорого расставания.

- Ты, наверное, постоянно ходишь в Оперный театр?

- Бываю, но предпочитаю оперетту.

- Ой, я тоже очень люблю оперетту! Небось, часто видишь Водяного?

- Да, каждую субботу. На базаре.

- Вот, видишь, как тебе везет! А на нашей периферии главное увлечение – это кино. Вспомни, как еще недавно люди душою жили на героических фильмах и поэмах любви. А теперь повалили на зарубежную мелодраму. Тебе понравились картины с участием Лолиты Торрес?

- А, эта “сердцу больно”. Ребрам моим было больно в очереди за билетами. Сюжеты конечно простенькие. Но сама Лоллита, ее грудной голос и задор – это конечно класс! Должен тебе сказать, что мы живем в век кино. Заметила, в заголовках американских фильмов – студия “XX век – Фокс”? Но ничто не вечно. Похоже, что кинематограф уже обречен – его слопает телевидение. Вот когда восторжествует обыватель с газетой на диване! Напрягаться ему придется только для того, чтобы хлопать ресницами

- Я представляю, как плохо будет студентам. Вы ведь сейчас только то и знаете, что убегать с лекций, чтобы посидеть в кино.

- Почему же? Можно погулять с интересной девушкой по Приморскому бульвару. Это как-то даже  более романтично выглядит. И одновременно мозги проветриваются. Но хочу тебе сообщить, что самое веселое время у студента – это уборка урожая и военная подготовка.

- Уборка урожая – это мне понятно, но что может быть смешного на военных занятиях?

- Сейчас я тебе изложу небольшой и не секретный эпизод. В начале лета мы проходили офицерскую стажировку в действующих в Молдавии частях. Скажем так: в N-ском мотомеханизированном полку на окраине Кишинева. Обстановка была очень напряженная. С одной стороны баловался наш друг Чаушеску, с другой разгоралась большая война на Среднем Востоке. Наша страна демонстрировала свою мощь и проводила полномасштабные учения своих войск. В этой обстановке руководители нашей стажировки и командиры подразделений, к которым мы попали на выучку, решили продемонстрировать за короткое время  практики все тяготы воинской службы.

Одели нас в бывшую в употреблении солдатскую форму. Кому что досталось: кому длинная, кому короткая шинель, а кому гимнастерка ниже колен.

Теперь представь себе такую картину. Отрабатываем мы ночную операцию по разведке и захвату населенного пункта взводом средних танков. Утюжим целую ночь степные дороги, ямы и овраги, и в качестве командиров по рации координируем действия смежных подразделений. На рассвете выстраиваем свои три грозные машины вдоль проселочной дороги, наш бравый майор выводит подразделение на построение и с пристрастием начинает разбор выполнения боевого задания. В низину, где мы расположились, опускается предрассветный туман, тянет прохладой, а вся наша компания в разнокалиберных шинелях и нахлобученных на уши пилотках напоминает стадо приведений, пританцовывающих на дороге. Через полчаса разбора мы начинаем терять способность что-нибудь понимать в саркастически окрашенном докладе майора. И в это самое время из-за бугра появляется пароконная телега, на которой пожилой молдаванин с женой везет, с утра пораньше, на базар продавать помидоры. Сохранивший в памяти картины прошлой войны, он с тревогой и изумлением на лице останавливает лошадей и о чем-то переговаривается с женщиной. По всему видно, что картина с грозной современной бронетехникой и толпой обшарпанных приведений никак не укладывается в его сознании. Немую сцену разрешает своим комментарием наш майор, который знал наизусть абсолютно все русские матерные выражения. Лицо молдаванина озарил свет постижения истины, он облегченно вздохнул и тронул своих лошадей.

За все время рассказа девушка не сводила своих лучистых смеющихся глаз с лица студента и в конце, звонко рассмеявшись, заметила:

- Я поняла, что защита у нас надежная. С юмором.

Польщенный студент собирался поведать еще более смешную историю, как он сдавал зачет по поражению цели из танковой пушки, но в это время по вагону раздался клич:

- Прибываем на станцию Луганск, приготовьтесь к выходу!

- Ой, мне надо торопиться, чтобы успеть на последний автобус в город.

Как пораженный громом и молнией он в смятении достает ее сумку и тихо говорит:

- А я собирался рассказать тебе еще много смешных историй.

- А я собиралась еще долго тебя слушать.

Они торопливо протискиваются по вагонному проходу, и он с болью сердечной смотрит на веселые кудряшки на ее затылке. Она молча берет свою сумку, подает ему руку и с сожалением в голосе произносит:

- Прощай, веселый спутник! Кстати, как тебя зовут?

- Мама называет меня Вадик.

- А меня все называют Мариной.

- Будь счастлива, Марина, пусть бог даст тебе глубокие знания!

Она бежит вдоль поезда и скрывается в ближайшем переходе.

-Что парень загрустил? – спрашивает пожилая проводница.

- Вам хорошо говорить, а я, может быть, потерял кошелек, полный бриллиантов.

- Ладно, ладно. Становись ближе. Видишь? Вон шагает по перрону твой кошелек с брильянтами.

Поезд отправляется, и он с грустью провожает глазами эту станцию Луганск и удаляющуюся одинокую фигурку на перроне.

- Постой тут и охладись немного, – говорит проводница и захлопывает дверь.

Он прислоняется лбом к холодному стеклу и сокрушенно думает: и почему я такой не удачливый? Погодя он заходит в вагон и, разминаясь в узком проходе с проводницей, спрашивает:

- Тетя, вы мне не посоветуете, как красиво броситься под поезд, в котором ты уже едешь?

- Проходи, курский соловей, всю ночь прощебетал. Ложись, немного поспи. Дорога дальняя.

Он проходит к своей полке, берет спальные принадлежности и, расстилая, со злостью в голосе напевает:

 

Сердцу больно!

Уходи – довольно.

Мы чужие,

Обо мне забудь.

  Испытание верности

 

Судьба не терпит промедления и не афиширует своих намерений.

Она неистощима в своей изобретательности, непредсказуема,

изощрена и, как правило, лишена сострадания.

 

В старом одесском дворе на втором этаже скрипучей деревянной веранды поселились две приезжие студентки медицинского института. Занимали они маленькую комнатушку справа, хозяева жили в большой комнате слева, и объединял их небольшой тесный общий коридор. Хозяйка была приветливой женщиной, типичной представительницей среднего класса трудовой Одессы. Она была уже не молодой, но еще не старой женщиной с проседью в темных волосах и карими внимательными глазами. Можно предположить, что доставившие девчонок на поселение родители доверили ей присматривать за ними в процессе овладения медицинскими знаниями.

Вскоре к девушкам стал приходить двоюродный брат одной из студенток, тоже студент, политехник. Сначала редко, а потом все чаще и чаще. Он всегда находил повод для своих визитов, забрать там чего-нибудь или передать своим родителям, был любезен и приветлив с хозяйкой, быстро овладел симпатией второй сожительницы, и вскоре они все стали его воспринимать как общего родственника.

Приходил он всегда ближе к вечеру и уходил, не очень задерживаясь, потому что девчатам нужно было рано вставать. За тонкой дверью их комнаты слышался смех и щебетание девчонок. Гость был неистощим на всякие смешные истории из своей колхозно-студенческой практики или недавней школьной жизни. В связи с полярностью их профессиональной ориентации они не вели подобно своим согражданам нудных разговоров о производственных проблемах, не мыли белых косточек своих вождей и руководителей. Темы их разговоров носили легкий гуманитарный характер, крутились вокруг бесконечного числа милых мелочей жизни, проблем и потрясений, из которых в результате и складывается наша жизнь. Это сближало, давало выход их молодой энергии и рождало симпатии.

Чернявая подвижная Тома лукаво поглядывала на гостя и смеялась своим коротким заразительным детским смехом. Студент ловил взгляд ее карих лучистых глаз, и они оба почти физически ощущали, как их сердца заряжаются энергией высокого потенциала. Хитрая сестрица не претендовала на особое к себе внимание и исподволь подкладывала хворост в разгорающийся костер.

В конце марта сестра пригласила брата и его друга  сокурсника на день рождения. Ребята сбегали с утра в баню, отсидели усиленный послеколхозный режим лекций и вечером без обеда натощак явились в гости. Пир уже был в разгаре, за столом витийствовал отец именинницы, старый руководящий волк. Наливались штрафные славянские стаканы. Мать робко заметила:

-Ребята наверное голодные. Надо бы им немного поесть сначала.

- Знаем мы этих голодных студентов,– заявил папаша и подал налитые стаканы.

 Приятель, крепкий организмом и уже поднаторевший в питейном деле, принял игру. Они шумели со стариком, пили за всех грешных и праведных. И к концу вечеринки были хороши.

А братца бес попутал. После стакана натощак у него судорога свела челюсти, и началось сильное головокружение. Он изо всех сил старался что-нибудь проглотить из того, что ему подвигали сочувствовавшие, но попытки раздвинуть челюсти вызывали приступы тошноты и головокружения.  Он понял, что до свадьбы ему не дожить, но больше всего его страшила перспектива опозориться перед предметом своего преклонения. Она озабоченно заглядывала ему в глаза и пододвинула бутерброд с маслом и икрой. Героическим усилием он откусил кусок и пытался его проглотить. Наконец она произнесла спасительное “можно, мы выйдем на воздух?” Они вышли на веранду. Он прислонился к деревянной колоне и пытался вдохнуть поглубже. Она склонилась к нему и прошептала:

- Тебе, наверное, очень плохо?

- Не то слово!

- Бедненький мальчик, – выдохнула она, прижалась к нему всем телом и склонила головку ему на грудь.

У бедного студента сердце готово было выскочить из своего штатного места, а головокружение достигло критической отметки. Природа несколько обделила нашего героя физически, но подарила ему сильную волю. Он этим воспользовался в свой час испытаний. Еще крепче прижал к себе свое сокровище и прошептал:

- Сейчас мне лучше уйти к себе. Не волнуйся, я дойду. Передай извинения гостям. Жди –  я приду!

Впервые в жизни, испытывая такую алкогольную контузию и такое смятение чувств, он с трудом добрался до своей койки в общежитии и переносил муки, не поддающиеся описанию. Когда он ложился на спину, кровать и все окружающие предметы кружились и валились в бездну как в терпящем бедствие самолете.  Когда же ему удавалось повернуться на бок, наступало секундное облегчение, после которого кровать становилась вертикально, приступала тошнота, и все горело внутри. Всю эту беду усилием воли и некоторыми профилактическими мерами ему удалось преодолеть только к середине следующей недели.

Когда он снова появился на заветной веранде, его сопровождали сочувственные взгляды, и никто не вспоминал о случившемся. Пламя возникших чувств горело ровно и сильно. Чтобы не мешать девушкам учиться “на стипендию”, он прибегал из общежития поздно вечером и желал им доброй ночи. Потом они выходили на веранду, становились у резной деревянной колоны и долго и жадно целовались. Она слегка пружинисто сопротивлялась и отвечала на ласки всем жаром своих упругих губ. Временами она задыхалась в поцелуе и тогда колотила его кулачками в грудь. Они беззаботно смеялись, выравнивали дыхание и снова устремлялись друг к другу. Наконец ему напоминали о времени, он поспешно говорил “пока”, отбегал до лестницы, потом возвращался назад и исполнял свой самый затяжной поцелуй. Это стало их ритуалом.

Естественно, такое положительно стрессовое состояние не могло продолжаться бесконечно, и требовало своего разрешения. Жизнь – это не одни поцелуи. Можно сказать также, что одни поцелуи – это тоже не жизнь. Их жизнь, как у всех, сопровождали трудности, проблемы, потери и приобретения, но все это проходило как-то стороной, параллельно их беззаботному общению. На ее лице временами можно было заметить тень озабоченности, сомнения и даже некоторого охлаждения. Наш герой, как человек не по годам ответственный, тоже временами спрашивал себя, его ли это вариант, и готов ли он к решительным шагам, если дело к тому повернется? И не находил ответа, потому что не ощущал в себе того категоричного состояния, которое он испытывал перед прыжком  с опоры парома в реку Южный Буг.

Как-то он обратил внимание, что на лестнице веранды ему встречается один и тот же чернявый парень с недобрым каким-то волчьим взглядом. При случае он спросил ее:

- Что это за босяк встречается мне на вашей лестнице?

- Да так, один знакомый,– безучастно ответила она.

Она серьезно занималась спортивной гимнастикой и работала уже по программе мастера спорта. Иногда она приглашала на соревнования со своим участием. Он гордился ее достижениями. Но никак не мог свыкнуться с тем, как она, исполняя свои фляки и соскоки, небрежно бросает на маты и перекладины свое такое дорогое ему тело. Находясь в кругу ее партнеров – профессионалов, он испытывал их, в принципе естественное, отчуждение.

Подошла к концу летняя сессия, и они готовились разъехаться каждый на свою узловую станцию к родителям. В последнее воскресенье, когда сестра уже уехала к себе домой, они встретились и поехали на пляж в Аркадию. Стоял жаркий безоблачный июль. Солнце палило нещадно. Блики солнечных лучей отражались от слегка волнующейся поверхности моря, больно   резали глаз и создавали картину необъятной водной феерии. На пляже уже с утра не было живого места, и они устроились на коврике у самой воды. Спасаясь от спеки, подолгу сидели в воде. Он поддерживал ее на плаву, а она делала вид, что не умеет плавать. Затем они садились на коврик, и он снимал капельки морской воды с ее ресниц. Ему хотелось расцеловать ее в соленые губы, но в их пуританскую эпоху общество относилось к таким вольностям в общественном месте крайне негативно. Плюс к тому, рядом с ними в шезлонге сидела средних лет полная дама и, зажав спичку в зубах, быстрым движением глаз фиксировала каждое их движение. Очевидно, на нее нахлынули воспоминания о ее нереализованной молодости.

После полудня, когда жара стала окончательно нестерпимой, они надели свои одежды на влажные еще купальники, поднялись в гору на остановку трамвая и своим номером 5 покатили в обитель на скрипучей веранде. В вагоне они сели друг против друга и разомлевшие от жары и обессиленные морским купанием всю дорогу разговаривали глазами.

Когда они поднимались к себе, хозяйка проводила их долгим внимательным взглядом. Тома сказала: “Я пожалуй разденусь и немного подсохну. Ты тоже можешь это сделать, у тебя мокрое пятно на брюках.” Они сняли верхнюю одежду и повесили на стульях. Хозяйка в это время демонстративно чем-то гремела в коридоре. Его подруга легла навзничь на свою железную кровать и закрыла глаза. Он присел на край кровати и как зачарованный не мог оторвать глаз от ее красивой фигурки, обтянутой влажным купальником, обворожительных девичьих грудей, вздымающихся в такт с ее дыханием. Все его существо охватывала волна желания, противостоять которой уже не было никаких сил. И вдруг он почувствовал внутри себя острую кинжальную боль, перед глазами стояло лицо его девушки с застывшим взглядом, а вдаль в бесконечность уходил светящийся луч, на который было нанизано бесконечное число сковородок с ручкой, доверху заполненных жареной картошкой. Какой-то шуршащий голос произнес: “Это твоя жизнь!” Из оцепенения его вывел стук хозяйки в коридоре.

Придя в себя, он резко встал и чужим раздраженным голосом сказал: “Тома, я лучше пойду к себе. Эта жара. И хозяйка твоя сегодня меня окончательно забодала. Встретимся вечером.”

Быстро спустился вниз, завернул в ближайшую бодэгу, выпил стакан холодного и приторного вишневого крюшона и по раскаленному асфальту направился к себе в общежитие. По дороге он прокручивал в памяти впервые в жизни посетившее его видение и мучительно искал ему объяснения. Он никогда не видел сны в цвете и был слабоват по части объемного воображения. А здесь все так выпукло, ярко и все в желто – оранжевой палитре. Милый его сердцу образ был несколько искажен, в глазах проскальзывало что-то недоброе. И эта ерунда с жареной картошкой!

И тут в его памяти всплыл эпизод, который как-то вязался с последним предметом. Недели две назад она спешила на лекции,  быстро поджарила картошку и предложила вместе пообедать. Картошка оказалась в высшей степени не вкусной и, плюс ко всему, частично не прожаренной. Он старательно ее поглощал и при этом, шутя, подумал: “Если мы поженимся, неужели она будет меня кормить такой картошкой?” Ему даже хотелось озвучить эту шутку, но он вовремя остановил себя, подумав, что это может ее обидеть.

Таким образом, какая-то нить прослеживалась, но все оставалось непонятным и загадочным.

Она сдала сессию первой, и он провожал ее на вокзале перед отъездом домой на каникулы.

- Ты представляешь, мы целый месяц, то есть, целую вечность не будем видеться! Будешь писать мне письма?

Она лукаво улыбается:

- Не буду. Я буду о тебе думать.

Закончив свои дела, он приехал домой и вскоре написал ей письмо. Не находил себе места, мучался, не находя себе применения и отбиваясь от доброжелательных шуток близких, которые, конечно  же, были информированы о его увлечении. Пытался на листках из школьных тетрадей писать стихи. Но получалось по-детски наивно и возвышенно. Рвал их на мелкие части и выбрасывал в мусор. Наконец пришло письмо. Она писала, что жизнь ее протекает однообразно и скучно, вся в домашних заботах. Дома она вяжет и поливает цветы. Папа работает, мама по-прежнему болеет. А на станции никаких особых событий не происходит. Письмо было написано в неискушенно детском стиле и никаких любовных излияний не содержало. Он был рад письму, но что-то не давало его душе покоя.

Еще через неделю он пошел на вокзал, посмотрел расписание московских поездов туда и обратно и уяснил, что на станции Шевченко в его распоряжении будет четыре часа. Купил билет и через три часа был на месте назначения. По интуиции нашел интересующий его двухэтажный дом, зашел во двор, и в это же время из подъезда вышла она и начала двигаться в его направлении.

- О, ты откуда?

- Я из оттуда, - попытался пошутить он и осекся.

Она была чем-то подавлена и не рада его появлению. Лицо ее было печально, а вся фигура как бы скомкана. Безучастным голосом она сказала:

- Пойдем в дом. Ты, наверное, устал?

Они поднялись на второй этаж и вошли в квартиру. Тем же безучастным голосом  она объявила:

- Мама, познакомьтесь, это Эдик.

Ее мама, интеллигентная и вся какая-то домашняя женщина, посмотрела на него долгим и печальным взглядом, каким обычно смотрят долго болеющие женщины, и ничего не сказала. В доме на какое-то время повисла гнетущая тишина, как будто только что вынесли покойника. Наконец она сказала: “Давай пройдемся.”, набросила на плечи кофту, и они вышли на улицу. Долго, до самого поворота на центральный проспект, шли молча. Потом она подняла голову и с деланным вызовом произнесла:

- Ты знаешь, я выхожу замуж.

- Допустим, не знаю. Так кто же он?

- Понимаешь, были именины. Было поздно. И вообще, о чем мы говорим?

Сердце его рвалось на части, и мысли смешались в голове. Он смотрел на ее жалкий вид, на ее опущенную голову и готов был простить все, что угодно, и принести любые жертвы, только бы она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он сделал неловкую попытку стать у нее на пути и встретиться с ней взглядом. Она плотнее запахнула кофту спрятанными под ней руками и тихим, каким-то чужим, не допускающим возражений голосом, произнесла:

- Я уже все решила Ничего уже не изменить. Давай я проведу тебя до вокзала.

Все бы было бы еще ничего, но его убило это “проведу тебя до вокзала’’ в повелительной форме, и он начал осознавать, что с его стороны тоже будет трудно что-то изменить в этой ситуации. Обида и злость уже сковали его сердце. Молча, они дошли до вокзала, порывисто и не вкусно расцеловались и расстались навсегда. Ему не хотелось никого видеть и никого слышать. Было одно желание, ударить кого – ни будь по физиономии. Он зашел в купе, положил на столик билет и приготовился нагрубить проводнику. Но тот не пришел до конца путешествия.

Судьбе было угодно устроить им еще одно свидание.

Через два года после окончания института наш герой шел с женой по центральной улице Симферополя, куда они приехали на отдых. Впереди по другую сторону улицы он заметил пару молодых людей, шедших им навстречу. Девушка шла чуть впереди, склонив голову набок, как будто она что-то искала на асфальте. За ней чуть поодаль шагал высокий светловолосый парень. Когда они сблизились, наш бывший политехник крепче прижал локоть своей жены и сказал:

- Посмотри, по той стороне идет девушка, с которой я встречался до тебя.

- Вижу. По той стороне идет девушка, с которой ты больше не встречаешься.

 

²

Прошло еще много, много лет. Наш бывший студент стал примерным семьянином и уважаемым человеком. И иногда, под настроение, вспоминал эту скрипучую веранду в старом одесском дворе, и это ослепительное море в Аркадии, и эту обворожительную девичью грудь под влажным купальником как не состоявшийся праздник жизни.

 

Зигзаги судьбы

 

Судьба – слово, не имеющее смысла, от того оно так и утешительно.

Наполеон

 

 

В средней школе заканчивались выпускные экзамены. В 10А классе сдавали последний экзамен по химии. Двери периодически отворялись, и в коридор выскакивал воодушевленный и радостный очередной претендент на долгожданный аттестат зрелости. Его шумно приветствовали собравшиеся болельщики, а он демонстрировал жест, который в экспрессии делает футболист, забивший последний решающий гол в матче за выход в Высшую лигу.

Ольга Пивоварова, лучшая ученица класса и любимица школы, вышла такая же счастливая и сияющая. Но в ее лучистых серо голубых глазах и сдержанных движениях можно было одновременно заметить легкую грусть по тому, что так счастливо завершается и что предвещает печальные разлуки и расставания. И что несет такую будоражащую молодое воображение неизвестность. У двери ее с нетерпением ожидал юноша приятной наружности и спортивного телосложения. Он учился в параллельном классе и свою экзаменационную сессию закончил днем раньше. Она весело показала ему свои растопыренные пять пальцев, и они, беззаботно о чем-то болтая, двинулись к выходу во двор, где уже шумело и волновалось море выпускников.

- Ну вот, Саша, мы свободны как птицы, – сказала она ему и мило прислонилась головкой к его плечу. В ответ он признательно сверкнул своими карими украинскими очами и быстрым движением послал ей воздушный поцелуй.

Они красиво дружили уже второй год и были предметом внимания сверстников, а также некоторых взрослых, которых судьба обделила радостями любви. В преддверие скорой разлуки их скрытые до поры чувства разгорались ярким доступным постороннему глазу пламенем. Наверное, это уже была та неповторимая, безоглядная и всепожирающая юношеская любовь, которой посвящены бесчисленные романы и поэтические восторги. Они достойно несли эстафету своих опоэтизированных  предков. Но они уже не были теми наивно восторженными простаками, которые были не в состоянии осмыслить могучий зов природы и которые были готовы в порыве чувств пойти на суицид. Дети эпохи они к своим восемнадцати годам успели пройти школу воспитания чувств и развенчания заблуждений  в отпущенном в свободное плавание телевидении и массовой литературе. И сохранить себя в океане сексуальной революции.

Закончив свои дела в школе, наши герои попытались навести ясность в своих ближайших планах. Саша сообщил, что военкомат дает ему направление в Военную академию связи. Если он получит обещанную медаль, то с поступлением не будет проблем.

- Я буду тебе часто писать, – заверил он.

- А я уже твердо решила – остаюсь дома. Мама часто болеет, и вообще ей скоро на пенсию. Папу  мучает радикулит. Было бы не честно с моей стороны оставить их одних. Они всю жизнь носились со мной и баловали меня. Иногда мне кажется, что они пронесли меня по жизни как сосуд на  протянутых руках, из которого боятся пролить хотя бы каплю. Ты же знаешь – мои родители простые люди. Но меня никогда не покидало ощущение, что в нашем доме живет какая-то тайна, как в каком-то фамильном замке. Иногда родители обмениваются многозначительными взглядами, которые не ускользают от моего внимания. Такая вот мистика! Я думаю, что это может быть связано с тем, что я единственный в семье ребенок. Как я знаю, людей в этом случае преследует тревога от одной мысли, что его можно потерять. Вот и сейчас мама потеряла покой, в чем я буду на выпускном вечере? А дядя Паша, мой крестный, привез из Киева для меня модерновые итальянские туфли с золотыми вензелями. Тебе, наверное, понравятся. А папа уже давно болеет идеей купить мне пианино, когда поступлю. Но это будет позже, после того, как он получит свою долю от продажи бабушкиного дома. Видишь, какие они одержимые добротой люди?

- Да, ты права. А мои предки тоже ничего.

            Смутившись, он неловко приблизился к ней и достал из кармана маленькую изящную коробочку.

            - Это тебе подарок от нашей семьи. Я думал вручить тебе в день рождения. Но мама считает, что это лучше сделать перед выпускным вечером: как подарок и как награду за  твои большие успехи в учебе. И, кстати, будет что надеть на вечер. Это наша фамильная вещь, в наследство от бабушки. Она, как и ты,  родилась в июне под знаком Близнецов.

Они открыли коробочку и извлекли из нее золотую цепочку тонкой работы, к которой было прикреплено миниатюрное сердечко с номограммой знака Зодиака. Как во сне она примерила подарок и потрясенная до глубины души смогла только выдохнуть: “Спасибо тебе.”  ……………………

.

На выпускном вечере они были неотразимы. Миловидная Оля в немыслимо красивом изящном платье, в туфлях на высоком каблуке с золотыми застежками светилась каким-то негасимым внутренним светом. За ней неотступно шагал возмужавший и повзрослевший в своем темном костюме при галстуке темноволосый Саша. Объединившаяся команда их родителей со слезами умиления провожала своих так быстро выросших детей. Другие, дети которых еще не имели достойной пары, со скрытой завистью поглядывали в их сторону. Дети двух объединившихся выпускных классов чувствовали себя расковано, остроумно шутили и резвились как в добрые детсадовские времена. И не обращали внимания на заторможенные лица некоторых умудренных жизнью присутствующих.

А учителя, видно было по всему, вспомнили свою студенческую молодость.

Верный паж нашей юной девы Саша тактично давал ей свободу, удалялся в гущу своих одноклассников, танцевал с девочками  и даже отважился пригласить на танец молодую и романтичную учительницу языка и литературы. Потом он как сказочный эльф перелетал на другую половину зала и кружился в вальсе со своей возлюбленной. Она великолепно чувствовала музыку танца и казалась невесомой в сильных руках ее спортивного партнера. В общей сутолоке танцующих их иногда подталкивали. Тогда он крепче прижимал ее тело к себе, а она на мгновение замирала от счастья. Затем они как бы извинительно заглядывали в глаза друг друга: мол, ничего не поделаешь – толкают.

В перерыве между танцами Оля вдохновенно играла на школьном рояле полонез Огиньского. Саша стоял сбоку, неотрывно смотрел на порхающие руки исполнительницы и таял как свечка. Зал затих и затем взорвался аплодисментами.

После окончания школьного вечера родители, уставшие от избытка впечатлений,  потянулись по домам. А шумная орава выпускников прошла по городу и спустилась на берег Днепра встречать рассвет. Здесь они рассредоточились на группки и пары и позволяли себе все, что приходило в хмельную от свободы голову.

Оля и Саша уединились в беседке и до изнеможения долго и горячо целовались. Ее озябшие от утренней прохлады руки он согревал своим дыханием. Когда заалел восток, и показалась красная горбушка солнца, она дернула его за рукав и сказала:

- Мой мальчик, нам пора уже идти домой. Представляешь, я никогда не пробовала приходить домой после трех часов ночи!  ………………………..

 

 

 

На следующий день они, не выспавшиеся и усталые, группами бродили по городу, ребята изощрялись в сатире и юморе, и, в общем, веселились, как могли. Ольгу долгое время сопровождала ее одноклассница Любаша, с которой они были в отношениях, близких к дружеским. Наконец, та вполголоса, но так, чтобы было слышно другим, сказала:

- Олька, отошли ты на время куда-нибудь своего охранника души, на прощание поговорить хочу с тобой.

 Оля повернулась к “охраннику”, он сказал “понял” и перешел в другую группу гуляющих.

- Зайдем в кафе, заедим по мороженному.

По сосредоточенному и напряженному ее лицу, явно было видно, что разговор будет серьезный. Оля ожидала, что это будет обычный разговор о том, что кто-то обделенный судьбой, угрожает прыгнуть в воду с арочного моста. Но тема оказалась на редкость неординарной.

- Дело в том, Оля, что моего отца переводят на работу в область, и наша семья туда переезжает. Я, как ты знаешь, еду в Одессу в политехнический. Так что, может случиться, скоро не увидимся. Уже почти год я мучаюсь в сомнениях. И вот сегодня окончательно решила рассказать тебе все, как есть. Пусть лучше сделаю это я, чем по чьей-то злой воле это известие неожиданно свалится на твою голову. Где-то зимой прошлого года мои предки пришли поздно с какого-то гуляния хорошо согретые. Они, как им казалось, бесшумно разделись и улеглись в постель, громким шепотом продолжая начатый разговор. Мать спрашивала отца: “Ты обратил внимание на того стареющего красавца, который так замечательно играл на аккордеоне довоенные вещи?”  Очевидно, уязвленный тем, что существует еще один стареющий красавец, кроме него, отец помолчал и затем сказал: “Этот стареющий красавец – отставной капитан Зеленин Павел Васильевич. Как его в шутку называют в редакции, ЖОРА – жертва одностороннего разоружения армии. Этот капитан был в центре удивительных событий, происшедших восемнадцать лет тому назад в нашем городе. Помнишь, я вел это нашумевшее дело и знакомился со всеми его участниками? Этот бравый капитан извлек из дерьма в нужнике брошенного туда новорожденного младенца. Младенец выжил. И пока наши выдающиеся правозащитники искали автора преступления и  рожали юридические обоснования, младенец окреп, подрос и был взят добрыми людьми на воспитание. А преступная мать, которую мы разыскали, слегла в районную больницу и умерла от заражения крови. На том дело было закрыто. А девочка с такой необычной судьбой стала сегодня впечатляющей красавицей, которая учится сейчас в одном классе с нашей Любашей”.

 Потрясенная рассказом, с расширенными от ужаса прекрасными своими глазами, Ольга слушала рассказ подруги, не смея вставить слово или вопрос. А та, уже пробовавшая себя в прозе, живописала подробности события.

Мы не станем излагать эти, угнетающие рассудок, подробности, а лишь проследим за ходом развития событий.

 ……………………………………..

 

 

Отставной капитан Зеленин бодро шагал  по дороге, ведущей в город от пригородного дачного садоводства “Ветеран”. Перед тем, как повернуть направо, он заметил впереди группу женщин с сапками в руках, которые жестами призывали быстро двигаться к ним. Они суетились у дачного деревянного туалета и своими сапками пытались что-то извлечь из ямы с нечистотами. Высокая видная молодица бросилась ему навстречу и сбивчиво начала объяснять:

- Оце Насте заприспичило, она зашла в уборную, а там, в яме, барахтается малое дитя!

Он решительно отстранил женщин, зашел в туалет и в яме с нечистотами увидел крохотного ребенка, который, удерживаясь на подсохшей поверхности, сучил ручонками и беззвучно плакал.

- Ну-ка, бабоньки, три шага назад и не поворачиваться, пока не будет команды!

Руками вырвал деревянный настил и выбросил наружу. Затем быстро по-солдатски разделся догола, опустился в зловонную яму, подхватил ребенка под попку двумя руками и призвал на помощь перепуганных женщин.

- Быстро работайте, – заорал он неистово и зло! – Вызывайте скорую!

Но они уже сориентировались сами, и длинноногая Настя, которой так своевременно заприспичило, во весь опор, по-женски выбрасывая ноги в стороны, мчалась в сторожку, где был телефон. Пока ребенка вытирали и укутывали в женские платки, примчалась скорая помощь. Прибывшая сестра без лишних расспросов приняла малютку, села в машину и сказала шоферу:

- Вася, жми в объезд, как только можешь быстро.

Вася умел ездить быстро, и через считанные минуты над малюткой уже колдовали в реанимации. Казалось, сам Бог взял под опеку эту блестящую операцию!

Тем временем наш не брезгливый герой выбрался из ямы и предстал перед дамами во всем своем первозданном виде. Запыхавшаяся от быстрой пробежки Настя с религиозным экстазом и восхищением смотрела в глаза представшему перед ней архангелу Михаилу и речитативом молилась:

- Спасибо Вам, мужчина! Вы не беспокойтесь, мы вас обмоем, как следует.

- Да я и сам отмоюсь, – сказал он, повеселев. – Если вода будет. А вот запах, видать, будет меня сопровождать до гробовой доски.

Он закрыл свою наготу, удерживая перед собой брюки, как тореадор держит свою бандельеру. Женщины выстроились впереди со своими сапками. И в таком порядке эта живописная группа двинулась по полю в направлении крайнего дома, в котором предположительно была горячая вода.

А в отделении роддома, потрясенного случившимся, разворачивалась настоящая битва за жизнь малютки. Каждый приходящий на смену первым делом спрашивал: “Как там наша Света?” Когда же миновала угроза жизни, с легкой руки шофера скорой шутили: “Как там наша Света с того света?” В период реанимации дежурили возле малютки, потом добывали молоко у рожениц, спорили о преимуществах импортных питательных смесей. Девочка окрепла, хорошо набирала вес, улыбалась и, наконец, к всеобщему восторгу начала узнавать своих спасителей.

Пришло время думать, как быть дальше? О своем желании взять себе девочку заявили три сотрудницы. Их пригласила заведующая отделением и сказала следующее:

- Девочки, я восхищена вашим решением. Но будет справедливо отдать предпочтение нашей старшей сестре Вере Николаевне, которая впереди нас всех бросилась спасать ребенка, и привязалась к нему всей душой.

Сотрудницы кроме всего прочего знали о том, что в далекой молодости их Вера потеряла ребенка вскоре после рождения. Поэтому они глубоко вздохнули и приняли предложение.

Так наша маленькая Света стала Ольгой Борисовной Пивоваровой. В заботах прошел год, и теплым  ясным июньским днем девочку крестили в церкви. Крестными отцом и матерью стали Павел Васильевич и его жена. В общих заботах две семьи очень сдружились или, точнее, породнились. И всеми силами стремились сохранить тайну истинного происхождения ребенка. Девочка хорошо росла, радовала своей любовью к приемным родителям, острым умом, рано проснувшейся тягой к музыке. Хорошо училась в школе и пользовалась авторитетом в коллективе.

  И вот грянул гром. Раскрылась тайна. Судьба, так долго благосклонная к своей любимице, взяла антракт.

Покинув кафе и простившись со своей подругой, Оля сообщила, что ей нездоровится, и отправилась домой. Весь следующий день она не выходила из спальни и делала вид, что занята чтением.

Ее мысли постоянно возвращались к событиям прошлого, наворачивались слезы, и она лихорадочно молилась:

- Боже, сделай так, чтобы об этом больше никто не узнал!

Она с ужасом думала о том, что они когда-нибудь поженятся, и она должна будет рассказать ему всю эту жуткую историю. И все ее существо протестовало:

Нет! Никогда и ни за что!

 

 

История первой любви

Первые огорчения

 

Историю необычайных событий моей ранней юности дополняет приключение на реке Мертвовод. Эта река берет начало где-то в Карпатах, протекает через мой родной город Вознесенск и впадает в большую реку Южный Буг. Летом она обычно усыхает и заболачивается, а в половодье и дождливую пору широко разливается в плавнях и в своих бурных потоках  смытого в верховьях чернозема несет все, что она успела захватить: камыш, траву, бахчу вместе с остатками смытых сторожевых куреней и всякое другое добро. Все это оседает в просторных плавнях междуречья и частично сбрасывается в материнскую реку, обеспечивая плодородие прибрежных земель. В заводях и глубоких протоках этой неказистой речки водилась рыба, и мы часто отдавали ей предпочтение перед широким Бугом.         

Как правило, я ходил рыбачить со своим старшим напарником – большим знатоком этого дела и влюбленным в окружающую природу поэтом. Но в эту светлую осень я переживал муки романтического возмужания и предстоящего расставания со своей первой любовью. И поэтому искал уединения и общения с природой.

Звали ее Аня. Она была старше меня на два года, но внешне это скрывала ее стройная фигурка и тонкие черты лица. В младших классах она была у нас пионервожатой. Отдавалась этому делу всей душой, возилась с нами как наседка, даже в свои школьные перемены прибегала к нам пообщаться. Чуткие к добру дети привязались к ней всей душой и всегда с нетерпением ждали ее появления. И уже в комсомольском возрасте продолжали бегать на переменах пообщаться с любимицей Аней, которая в ту пору уже заканчивала школу.

Мы с ней подружились особенно тепло, очевидно, внутренне ощущая какое-то родство душ. В те годы я много читал, и это давало нам поле для общения. Мы много говорили о проблемах, которые волновали тогда молодежь, и все больше и больше обнаруживали общность подходов и пристрастий. Чудо было в том, что мы никогда не спорили, хотя каждый мог оставаться при своем мнении. Иногда я бывал у нее дома, где была хорошая библиотека, брал что-то почитать. Выбор был большой от Фенимора Купера и Виктора Гюго до Алексея Толстого и восторженной лирики когорты послевоенных поэтов. Особенно востребованным был певец любовной верности Константин Симонов. 

Мы непроизвольно маскировали наши встречи от себя и от других деловой необходимостью и не назначали каких-либо свиданий. Я еще не созрел для каких-то осознанных действий, но всем своим существом чувствовал, как судьба неумолимо подвигает меня на испытания состоятельности. Все заслонило непреодолимое желание быть с ней вместе, слушать ее тихий голос, видеть эту грустную слегка виноватую улыбку и озорные лучики света ее красивых карих глаз. Ради этого хотелось жить. Но судьбе было угодно поставить точку в этой истории.

            Она закончила десять классов, и вся их семья переезжала теперь в Николаев, где она должна была учиться в педагогическом институте. На прощание она подарила мне из своей библиотеки книгу стихов Леси Украинки. Это было символично. Грустные мотивы и печальные образы этих стихов великой поэтессы как нельзя лучше окрашивали ауру нашего расставания. А выбор подарка звучал как запоздалое признание в том, на что мы не решились.

В тот печальный день разлуки, обуреваемый страстями, которые терзали мою душу и которые были недоступны никому другому, я поднялся до рассвета, собрал свою нехитрую амуницию, взял свое самое длинное бамбуковое удилище и отправился на рыбалку. К восходу солнца я уже был далеко за городом и вышагивал по знакомой дороге между насыпью железной дороги и огородами в плавнях. Вскоре слева показалась арка высокого моста через реку, справа вдали устье реки Мертвовод, впадающей в Южный Буг. Достигнув берега, я повернул направо и пошел в направлении устья по знакомым до боли не раз насиженным местам. Вокруг царила картина запустения, заброшенности и какой-то убогой гнетущей нищеты. Вся прибрежная зона была покрыта грязью и мусором от недавно сошедшей высокой воды. Мостики и кладки, когда-то любовно охраняемые своими хозяевами, были порушены и покрыты грязью. Наша любимая заводь, где мы когда-то лихо таскали золотых линей и коропчуков, была запружена полегшим сухим камышом, на который намыло гниющие остатки какой-то растительности. Пахло застоявшейся водой, гнилью, а от чистой воды ветер доносил ароматы болотной растительности и свежезаломанной зеленой куги. К моему удивлению на всем побережье не было ни одной живой души.  А весь развернувшийся пейзаж не принес мне ожидаемой радости от свидания с природой и милыми  моему сердцу местами.

Я прошел к самому устью и выбрал место на самом высоком берегу, где внизу у самой кромки воды лепились кусты ивняка, ветки которых склонялись к поверхности воды там, где уже была глубина. Берег здесь был чистый, и сквозь подсвеченные утренним солнцем кусты, в прозрачной глубине видны были стайки мелкой рыбешки, на фоне которых появлялись контуры крупных особей, не спеша следующих куда-то по своим делам. А на середине по фарватеру шел карнавал. Из глубины выпрыгивали серебристые тушки верховой рыбы, а временами над водой поднимался целый фонтан мелочи, которая, возвращаясь в воду, энергично разбегалась в разные стороны. Это баловалась щука. Описанная картина не может не тронуть сердце рыбака и не увести его мысли от любых жизненных невзгод.

Подчиняясь просыпающемуся азарту, я развернул свою снасть и с помощью своего легкого и длинного удилища забросил поплавок и наживку через кусты в самый центр рыбьего представления. Время утреннего жора видно еще не подошло, и мою нетронутую снасть течение прибивало к берегу, что вызывало необходимость повторных закидок. Одно из движений этого рыболовного спортивного упражнения я выполнил недостаточно ловко, и мой крючок, естественно, крепко зацепился за склоненные к воде ветки. После нескольких безуспешных попыток отцепиться я применил преподанный мне когда-то отцом прием: резко выбросил руку с зажатым в ней удилищем вперед, как при забросе. При этом оступился, потерял равновесие, отбросил в сторону удилище и, собравшись всем телом, сокрушая кусты на высоком берегу, упал на чистую воду. Находясь уже в воде, я открыл глаза и почувствовал, что тело мое вращается, а где-то вверху светится пятно от осеннего солнца, и в его лучах сверкают поднимающиеся кверху пузыри. Почему-то я совершено не потерял самообладания и мысленно даже улыбался нелепости своего положения. Дождавшись, когда мои ноги займут вертикальное положение, я начал энергично подгребать к берегу. Но сколько я не старался, ноги мои не чувствовали дна, а намокшая одежда и обувь все сильнее стягивали мое тело, сковывали движения и тянули меня на дно. Непроизвольно я оглянулся вокруг, увидел бесконечную гладь двух соединившихся рек, почти отвесный берег и абсолютное безлюдье. Надежд на помощь со стороны не было. В какое-то мгновение я сознал всю безнадежность своего положения, и мною овладел бесконечный панический ужас. Мобилизовав всю свою волю и энергию, я подгребал к берегу, лихорадочно хватался за нависающие надо мной ветки, но они каждый раз обламывались у корневища, а я влекомый силой земного притяжения возвращался на исходную позицию. Наконец, когда моя борьба перешла в стадию агонии, мне, к счастью, попался крепкий куст, я подтянулся к кромке берега и, уняв волнение, хватаясь свободной рукой за каждую последующую опору и не отпуская первую, вытащил свое тело на сушу. Затем бочком, чтобы больше не искушать злодейку – судьбу, перебрался на отлогую часть берега.

Вырвавшись из цепких объятий смерти, я стоял неподвижно на берегу, пока стекала вода с одежды и постепенно возвращалась способность что-то соображать. Первая мысль была жесткой и нелицеприятной: неужели кому-то была угодна в этот солнечный день моя глупая, нелепая и бесславная смерть? О благополучном исходе думать как-то не хотелось.

Подсушив кое-как одежду и обувь и натянув ее мокрую на себя, я вышел на асфальт и бодрым шагом направился в сторону города. Била дрожь по всему телу, от спазма сосудов в голове отсутствовал даже намек на  какие-то мысли. Все мое существо требовало тепла и забвения всего этого кошмара.

 

Настя

Новелла

Оскорбленное чувство не знает забвенья.

       

Стояло жаркое лето. Южное солнце нещадно палило с высоты небес и, отражаясь от водной поверхности реки и окон домов на пригорке, слепило глаза и вызывало игру света и тени на всем пространстве, которое мог охватить взор.

            На склоне холма, сколько хватал глаз, тянулись ряды аккуратных беленых крытых камышом и черепицей домов. От них вниз к реке спускались к реке зеленые ковры садов и огородов. От самой реки на этих огородах можно было различить огромные сверкающие как солнце тыквы, которые здесь называют кабаками. Опоясывающая подножие холма болотистая речка уходит влево в плавни с бесконечными зарослями камыша и осоки и вправо, коснувшись городской черты, широким разливом течет по равнине в реку Южный Буг.

            В камышовых зарослях буйствовала жизнь. Плескалась рыба. С шумом выясняли отношения пернатые. Потрясающие слух концерты по вечерам давали лягушки. Пробравшийся через заросли камыша к водному зеркалу рыбак мог увидеть на склонившихся к воде лозах свернувшуюся в калач и греющуюся на солнце огромную змею. И получить при этом свою порцию адреналина. В горячем и влажном воздухе носились проворные кулики и вальдшнепы, а небольшие стайки диких уток неторопливо искали удобное место приземления. С этой дикой природой хорошо уживались отряды домашних гусей, уток, а также кабанчики и другая цивилизованная живность.

            А наверху протекала жизнь людей с ее проблемами, радостями и огорчениями. Описанный жилой район был предместьем большого районного центра и назывался Болгаркой, очевидно, по имени людей, первыми облюбовавшими это место для жизни. Со временем здесь заселились украинцы, русские и в большом количестве молдаване. Объединенные трудом и общими заботами люди образовали дружную и миролюбивую общину. Они стали основными поставщиками на городской рынок добротных даров природы. На столько качественных и дешевых, что на местном рынке стали отовариваться даже состоятельные люди из далекой Одессы.

            В одном из опрятных и ухоженных белых домиков предместья жила со своей мамой статная чернобровая красивая и богатая душой девушка Настя. Одним словом, украинская красуня. Отец ее не вернулся с фронта, и мать посвятила ей всю свою жизнь, заботы и радости. Работала она в городе на плодоовощном комбинате технологом по засолке овощей. И вместе с дочерью вела домашнее подсобное хозяйство.

            Дочь радовала мать своим добрым характером, острым умом, трудолюбием в доме и в школе. С умилением наблюдая, как все спорится в ее руках, или, слушая, как она поет своим грудным контр альтом задушевные песни, мать все больше находила в ней черты ее любимого мужа. Девушка успешно окончила школу и, не желая оставлять мать, поступила в местный техникум садоводства и виноградарства, в народе – виноградный техникум. В старших классах и во время учебы в техникуме на нее обращали внимание многие молодые люди, но, очевидно, чувствуя ее независимый характер и смелость в суждениях, не решались на серьезные отношения. В свою очередь, ее душа ожидала своего часа.

            Занимаясь на последнем курсе техникума, она с особой близостью подружилась с сокурсницей Наташей, которая жила с родителями поблизости с техникумом. Они часто забегали домой перекусить, вместе готовили задания, а иногда прогуливали занятия, которые не считали нужным посещать.

            Так постепенно Настя стала своим человеком в семье подруги. К ней с особой симпатией относился достаточно пожилой, но молодой сердцем отец. Он постоянно подшучивал над ней или, лукаво улыбаясь, предлагал ей спеть дуэтом под гитару. Хозяйка дома всячески опекала девушек и изощрялась в искусстве кулинарии. Настя все больше проникалась любовью и уважением к этим добрым людям.

            Поначалу девчонок подчеркнуто игнорировал старший брат Натальи Валерий. Ему было уже двадцать лет. Окончив восемь классов, он бросил учебу, и пошел на завод работать токарем. Это был крепко сложенный светловолосый парень, весьма уверенный в себе и унаследовавший от своих польских предков налет спеси и высокомерия на фоне неотразимого обаяния. Ему хорошо удавалась роль скептика и нигилиста. У него уже был большой опыт общения с женщинами. К моменту появления в их доме новой привлекательной особы он был увлечен сложной игрой сразу с двумя девушками, которым он назначал встречи поочередно. Вступив во взрослую пору жизни, он не замечал, как взрослеет и хорошеет его сестра, и по привычке относился к ней и ее подружкам со снисходительным превосходством.

            Но однажды вдруг обнаружил, что в своем доме он ходит мимо необыкновенно привлекательного сокровища. Он стал поглядывать в сторону  Насти, провоцировать общение, задирать ее легкими шутливыми перепалками. Игриво он называл ее Стасей. Потом понижал голос и ворковал: очнись, Ана-стасия! Она, в свою очередь, почувствовала мужское внимание к себе и, глядя в его голубовато серые бездонные и обманные очи, испытывала волнение и замирание сердца. Очень скоро это волнение будет сотрясать все ее еще не тронутое страстями невинное существо. И Валера прочувствует эту ответную реакцию. Он даст отставку своим прежним пассиям, будет рано возвращаться с работы и симулировать занятость какими то своими важными делами. Когда она будет собираться уходить, он как бы невзначай будет предлагать:

- Настя, нам по пути. Подожди, я доведу тебя до стадиона.

Пройдет немного времени, и они уже станут договариваться о встречах на нейтральной территории.

Они бродили по городу, сидели у фонтана в парке железнодорожников, иногда забредали в летний кинотеатр. Быстро пришли к консенсусу: он не любит танцевать, ее раздражает сутолока городской танцплощадки и громкая металлическая музыка. Если быть откровенным до конца, ее страшила людская молва. Но об этом вслух не говорилось. Он был не расположен также к прогулкам под руку. Поэтому они чаще всего двигались свободно, иногда она живописно придерживалась за край рукава его куртки.

Их прибежищем стали темные аллеи.

Она со дня на день откладывала серьезный разговор с матерью, опасаясь за ее больное сердце. Хотя за многие годы взаимного доверия они обходились без лишних слов. Все было ясно и так. Материнское сердце чуяло перемены в жизни дочери. И она терпеливо ожидала, когда настанет час откровения.

Поздними вечерами влюбленные расставались у моста через речку. Настя была категорична:

- Пока, до завтра. Тут я добегу уже сама. У меня тут все знакомые собаки. А все болгарские бандиты – мои друзья.

За время долгих прогулок общие темы разговоров быстро исчерпались. Но как все влюбленные они вели разговор глазами. Часто он допускал вольные шутки и скабрезности. Тогда она брала его за локоток и укоризненно смотрела в его смешливые бездонные глаза.

Стремительно летели дни за днями. Судьба готовила первые в жизни решительные перемены. Близилась защита диплома. Распределение на работу и, возможно, новое место жительства. Терзала душу предстоящая разлука. Ей хотелось без конца говорить на эту тему. Душа жаждала участия и сопереживания.

-Ты знаешь, Валера, говорят, что в канцелярии уже есть план распределения. И даже известно, что десять специалистов запросила Грузия.

Он беззаботно смеялся.

- Не переживай, Стася! Дальше виноградника не пошлют. А Грузия – это тоже классно, ребята там боевые, своего не упустят, особенно, если девчата с Украины.

- Вам, мужикам, хорошо говорить. А тут не знаешь, где тебя беда подстерегает? Ты же знаешь теперь, что у меня самая большая проблема с мамой. Ни при каких обстоятельствах я не могу ее оставить на произвол судьбы. Вся надежда теперь на то, что я получу красный диплом и смогу выбрать себе направление.

- Так что, ты теперь всю жизнь будешь держаться за мамину ручку?

 

              

Город радостно и воодушевлено праздновал День железнодорожника. Так как в этом городе работа каждого третьего была связана с железной дорогой, то праздник был действительно всенародным,  и мог соперничать с майскими торжествами.  В привокзальном парке играл духовой оркестр, в клубе железнодорожников целый день шли бесплатные представления и концерты, улицы заполонили веселые и хмельные люди в форме, дети хрустели вафельными стаканчиками отменного местного мороженного.

            Наши молодые друзья встретились рано утром и включились в праздничную сутолоку. До обеда они успели обежать все очаги праздничного веселья, побывать на концерте и даже понаблюдать водную феерию на пляже. Утомленные они разбежались по домам, условившись снова встретиться вечером у заветного фонаря перед мостом.

            Перед вечером Валерий чистил перышки. Они выпили с отцом по стопке за успехи всех “железных дорожников”. Затем он отправился на свидание, и по дороге  принял еще дозу хмельного в кафе клуба железнодорожников.

            Она уже ждала его у моста, сверкая, как новая копейка. В своем новом под шотландку платье, легкой шерстяной кофточке и югославских туфельках на каблуках она была  женственна и потрясающе красива.

            Они направились на центральную улицу, местную Дерибассовскую, где под сенью старых каштанов по вечерам прогуливались стайки учащихся, влюбленные парочки и просто отдыхающие люди. По традиции ближе к ночи первыми исчезали с поля зрения отдыхающие, потом шумно разбегались учащиеся, и надолго задерживались силуэты влюбленных.

- Настя, давай зайдем в парк и немного отдохнем от этого непрерывного хождения, – предложил Валерий.

В местном парке господствовал криминал. И люди опасались туда заходить не только вечером, но и днем. Она это хорошо знала, но сегодня все было так прекрасно, и она не стала возражать. Они прошли по пустынной центральной аллее к мемориалу жертвам революции и заняли скамейку с тыльной стороны памятника.

Вокруг ни души. Ни шороха, ни звука. Темнота безлунной ночи заполонила все пространство и, казалось, заползала в душу. В бездонной черноте неба загадочно мерцали мириады звезд. И только временами этот застывший мир оживляли сполохи летнего звездопада. Метеорные частицы ярко вспыхивали  в атмосфере и гасли, как неожиданно вспыхивают и гаснут наши надежды.

Он обнял ее за плечи и поцеловал в шейку. Она склонила голову ему на плечо и ответила отчаянным коротким поцелуем. Далее он действовал решительно и профессионально.

Когда наступила кульминация, он встал и излил свое семя на землю. Настя поднялась со скамейки, поправила одежду, приблизилась к нему вплотную и ударила его по лицу. Затем решительно повернулась и устремилась в темную аллею, которая вела на безлюдную улицу с тыльной стороны парка. Он постоял в нерешительности, потрогал щеку, криво усмехнулся и направился через центральный вход домой. Спать.

²

 

Школа нравственности

Воспоминания

  Уходя утром на службу и заканчивая завтрак у окна, я постоянно наблюдал одну и ту же картину. На мусорной площадке высилась гора отходов и картонных ящиков из-под масла, которые с вечера сбрасывали от соседнего гастронома.

            В одно и то же время к этому мусорному террикону подходил мальчишка лет десяти, такой серый и взъерошенный как воробей. Он как бы прицеливался, а потом с остервенением начинал пинать и крушить ногами эти ящики. Когда все ящики теряли свою объемную форму, он дико озирался, и после этого старался втоптать их в асфальт. Разрядив свою черную энергию, он как-то сникал и с отрешенным видом уходил вглубь двора.

            Наблюдая эту безрадостную картину, я с горечью думал о том, что ждет впереди такого молодого начинающего вандала? Чьи-то слезы и небо в клеточку. И еще я думал о том, что все эти нынешние великовозрастные рецидивисты, бандиты и насильники в своем юном возрасте проходили школу и сдавали зачеты на свою мерзопакостность, вешая кошек в подъезде, срывая телефонные трубки, вспарывая сиденья в троллейбусах  и поджигая кнопки в лифтах. Юные стервецы и злоумышленники к зрелости становятся мерзавцами и предателями. Как показывает многовековый опыт человечества, внушить им добрые чувства ни молитвой, ни воспитанием не удается. Есть только один путь противостоять злу: не дать ему подняться, остановить преступную руку, упредить коварный замысел.

            В памяти всплывают эпизоды далекого детства. С высоты пережитого они смотрятся более рельефно и не так безобидно, как это казалось раньше.

            Еще совсем малым я кручусь возле компании приятелей моего старшего брата – моего  кумира. Я хочу, чтобы они приняли меня в свою игру и угостили меня семечками подсолнуха. Они мне говорят: закрой глаза и открой рот. Я доверчиво это исполняю. Они забивают мне рот шелухой и врассыпную разбегаются. Я горько плачу, потому что меня предали те, кого я сильно люблю.

В период оккупации малые сорванцы, завидев марширующую роту солдат, выстраиваются вдоль дороги и срывающимися голосами громко декламируют продукт местного фольклора:

Раз, два, три –

Мы большевики.

Мы фашистов не боимся,

Пойдем на штыки!

            Затем они как стая воробьев срываются  и бегут прятаться в переулок.

            Их великовозрастные напарники действуют более изощренно. Они собираются утром у выставленных вдоль дороги и ожидающих отправки по железной дороге подбитых и горелых немецких танков и самоходок. Выставляют дозор и с огромным риском для жизни лезут в эту бронетехнику, чтобы там нагадить ненавистному врагу.

            Здесь мы видим извечную двойственность суждений. Со стороны одних – это, безусловно, подлость. Но с другой стороны – это, можно сказать, гражданская позиция.

 

            В День победы, в обстановке всеобщей радости и ликования, группа сорванцов нашего переулка, пролезла во двор к тетке Флоре и всыпала в ее еще не остывшую печь пригоршню винтовочных патронов. Патроны очень эффектно хлопали, из дымохода при этом как из вулкана вылетали облака дыма и пыли. Умудренная опытом тетка спокойно сказала своему деду Луке:

- Не выходи во двор. Эти стервецы снова насыпали в печь патроны. Будет теперь тебе работа.

 

            Однажды старшие мои товарищи привлекли меня к участию в одном подлом деле. В полдень на станцию прибывал московский поезд. Толпа сошедших с него пассажиров со своими чемоданами и узлами устремлялась в узкий проход станционного парка и вытекала оттуда непрерывной живой рекой. Люди торопились в город, чтобы успеть на уходящие в это время  в соседние районы автобусы.

            Перед приходом поезда мои жестокие приятели протянули вдоль узкой калитки парка телефонный провод и замаскировали его. Отойдя на безопасное расстояние, дождались, когда появилась голова потока пассажиров, натянули и закрепили провод. Из-за высокого забора мне было видно, как, оторвавшись от основного потока, энергично двигался здоровый высокий мужчина с огромным деревянным чемоданом на плече. На всем ходу он зацепился ногой за провод и следом за своим чемоданом всем телом грохнулся на землю. Мне видно было его крупное лицо. Каким-то обреченным взглядом он смотрел то на раскрывшийся чемодан, то на дорогу в город, и по всему его виду можно было определить, что он потерял надежду успеть туда, куда он так торопился. Потрясенный случившимся он еще не осознал, что ему сделали подлость, и, судя по всему, проклинал себя за нерасторопность.

            И вдруг я, наблюдавший эту картину и принимавший участие в этом недобром деле, проникся глубоким сочувствием к этому несчастному человеку, осознал всю низость нами содеянного. Вся моя душа горела от стыда и раскаяния, и в эту минуту я понял, что никогда в жизни не позволю себе повторить что-либо подобное.

 

            Как известно, особой изобретательностью и безжалостностью отличаются проделки учащихся, начиная со школы и кончая университетами и курсами повышения квалификации.

            В каком-то классе у нас появилась приехавшая из Одессы старенькая и очень интеллигентная учительница. Она приходила на уроки в каком-то необычном для того времени шерстяном костюме крупной вязки. Бросала печальный взгляд на не вытертую доску, брала сухую тряпку, постепенно сверху вытирала доску и на чистых участках красивым почерком писала задание по математике на сегодня. К концу этой операции от осыпавшегося на костюм мела и белого под пенсне носа, она становилась похожей на состарившуюся снегурочку. В этот момент кто-то из негодяев восклицал: “Зинаида Николаевна, можно я пойду намочу тряпку?”

“Да, пойдите”, – потерянно говорила она, и оба сидящих за партой срывались и бежали в туалет. Мокрой тряпкой она вытирала руки и приводила в порядок свое пенсне. Затем, по отработанной своей методике, она останавливалась на определенном расстоянии от доски, снимала свое пенсне и, заложив руки назад, начинала разбор написанного на доске. Успевающим ученикам этот метод нравился, и они втягивались в игру. Те же, кому это было не интересно, свинчивали с авторучки колпачок и с помощью пипетки капали чернила в оба стекла зажатого в руках пенсне. Закончив разбор, она двигалась к учительскому столу и в это время обнаруживала совершенную пакость. С моей второй парты было видно, как она вздрагивала, бочком прислонялась к столу и старалась привести в порядок пенсне, не привлекая внимания класса. Эта интеллигентная корректность пробуждала уважение и сочувствие к старому и беззащитному человеку!

 

            На углу улицы Ленинской стоял старый  полоумный еврей и торговал семечками. Он расстелил на земле какую-то затрапезную подстилку и высыпал на нее весь свой товар. Хриплым и картавым голосом он непрерывно каркал:

- Жагенные семачки! Бегите жагенные семачки! – тем самым отпугивая последних, кто мог купить у него эти “семачки”.

В час дня на улицу устремлялся поток учащихся соседней школы. К продавцу подходило несколько ребят и, ставши в каре, они по команде бросались к куче семечек, хватали, кто, сколько смог, и разбегались в разные стороны.

-        Что ви делаете? Что ви делаете? – возмущался продавец. Но его грабители уже были далеко.

На следующий день картина повторилась, но продавец решил предпринять упреждающие меры. В руках он держал блокнот и карандаш. Когда они начинали грабеж, он потрясал блокнотом и угрожающе восклицал:

- Хорошо, хватайте, но ми вас запишем!

Характерно, что никто из взрослых, не остановил мародеров и не надрал уши этим будущим приватизаторам. А бедный еврей, говорят, вскоре умер.

Мне же на всю жизнь запало в память это “запишем”. Когда в своих делах я попадал в безвыходную ситуацию, то, шутя, говорил “запишем”, и те, кто не знал, о чем речь, не понимали юмора.

 

А теперь, дорогой читатель, пройдемся по аллеям нашей памяти и посмотрим, чем заканчиваются наши невинные детские грехопадения.

Мой отец имел неосторожность выразить неудовольствие тем, что его молодую жену выперли из очереди за хлебом. По доносу соседа железнодорожника в тридцать седьмом году ему пришили антисоветскую пропаганду и дали десять лет поражения в правах и столько же на поселение в Сибири.

 

Участник нашей уличной команды Колька Кравчук пошел в полицаи и с карабином наперевес вел убивать в карьере толпу местных знакомых ему евреев.

 

Когда я был на втором курсе института, в дирекцию пришло письмо с рекомендацией исключить меня как сына врага народа. Но наступила хрущевская оттепель, и пронесло. А горечь осталась, потому что сделали это не очень дальние родственники.

 

Наш сосед Никитин пошел на повышение и поехал в Одессу директором засолочной базы, которая поставляла квашеную капусту для нужд армии. Его недовольные одесские коллеги нагадили в бочки с капустой и отправили в какое-то элитное подразделение на Дальний Восток. После расследования директора сняли и дали ему десять лет строгого режима.

 

Когда меня назначили руководителем довольно крупной лаборатории, один из моих молодых оппонентов попал в вытрезвитель и назвался там моей фамилией. Документы пришли в партком, и пошло – поехало.

 

В период разгула горбачевской гласности большой лентяй и свободный художник Петро Забава написал в обком партии на меня донос о распитии с сотрудниками его лаборатории алкоголя и подаче завышенных отчетных показателей. Работала комиссия, которую возглавляла очень суровая дама. Ничего не подтвердилось. Но вместо извинений потребовали писать унизительные объяснительные записки. Система жаждала жертвоприношений. И она их получила.

Руководитель опальной лаборатории, красавец и благороднейший человек, вскоре скоропостижно умер. Его унесла как раз та болезнь, по причине которой он никогда не принимал алкоголя. Автор этих строк, который всю жизнь посвятил сплочению руководимого им коллектива, был стерт перестройкой. А Петро Забава, не в силах выдержать глухого отчуждения коллектива, уволился и подался в свободные предприниматели.

Приведенный сюжет в какой-то мере отражал складывающуюся в стране расстановку сил. Призванная из партийного запаса суровая дама воспрянула духом и готова была ломать человеческие судьбы, вышибать людей из седла, невзирая на их достоинства, заслуги и положение в обществе. Призванные для работы в ее комиссии представители технической интеллигенции и среднего руководящего звена были либерально настроенные люди, которые жаждали перемен и в глубине души надеялись потеснить господствующего чиновника. Они были польщены тем, что впервые в жизни были замечены такой высокой инстанцией и были привлечены к такому ответственному делу. В своих действиях они были не уверенны и постоянно колебались, как маятник Фуко, от опасения сделать подлость до не способности на гражданский поступок. Именно эти недавние средние ученики и беспринципные наблюдатели вскоре своей растерянностью поставят целую страну на грань катастрофы. Безответственные классики кино, когда оно еще оставалось важнейшим из искусств, объявят провокационный по своей сути лозунг: “Так дальше жить нельзя!” И не скажут людям, как же можно. Пройдет не так много времени, и они на практике увидят, как можно жить на шестьдесят гривень в месяц, что по тогдашнему курсу составляло около пятнадцати американских долларов. 

 

Я был назначен на должность в отсутствие директора комбината. Возвратившись с лечения, какое-то время он относился ко мне нарочито строго и считал необходимым при каждом случае подчеркивать, что я еще слишком молод, чтобы иметь свое собственное мнение. Мои старшие товарищи тоже переживали некий синдром зависти и  соперничества. Однажды я докладывал в кабинете директора по поводу работы, которая выдвигалась на соискание Ленинской премии. Рядом со мной за столом расположился начальник производства со своими бумагами и попросил у меня ручку, чтобы что-то там исправить. Я протянул ему свою красивую  импортную ручку, и тут мне было предложено начать доклад. В обстановке приподнятой благожелательности со стороны присутствовавших коллег я доложил текстовую часть и перешел к чертежам. Предполагая использовать свою ручку в качестве указки, я скосил взгляд в сторону взявшего мою ручку и шепотом сказал: Иван Васильевич, дайте мою ручку. И тут директор с неожиданной злостью вдруг громко произнес:

- Какую ручку?! Не давать ему ручку! Пусть знает, что к директору нужно ходить со своей ручкой!

Я в смятении пытаюсь пояснить, что моя ручка находится у моего соседа, но директор не хочет  слышать, и сверлит меня злым острым взглядом. Коллеги несмело пытаются меня поддержать, но их тоже не слушают. И тут мой взгляд падает на руку начальника производства, которой тот старается прикрыть лежащую на столе ручку. С отчаянием рядового Матросова я хватаю его за руку и гневным взглядом призываю в свидетели директора со словами “это моя ручка”. Директор меняет тон и миролюбиво говорит: “Продолжайте”. Я заканчиваю доклад без прежнего вдохновения. Мой мозг болезненно сверлит один вопрос: почему директор ничего не сказал этому предателю Ивану Васильевичу?

 

После окончания института мы с моей юной супругой были на свадьбе у моего хорошего школьного товарища. Там же присутствовал неотразимый лейтенант от авиации –  самый лучший друг моей романтической юности. Он пригласил мою жену на танец и, прижимая ее к своему любвеобильному сердцу, предложил: “Брось ты к чертовой матери этого своего Володьку и поехали со мной в Уссурийский край. Там все очень красиво, и ты такая красивая!” Так как по гороскопу моей жене было предписано мучиться все предстоящие полсотни лет со мной, то это лестное предложение не было принято. Но это дало ей основания всю жизнь попрекать меня, какие мои друзья предатели.

 

Завершим наш экскурс по волнам памяти эпизодом из школьной жизни, который имел свое развитие в течение долгих сорока пяти лет. В восьмом классе пришел к нам преподаватель немецкого языка, ставший до окончания школы нашим классным руководителем. Легендарная личность и педагог высокой пробы. Для создания необходимой рабочей атмосферы в классе он начал изучать индивидуальные особенности наших сложных характеров, и для этого ему понадобилось всех пересадить по-новому. Моим соседом по парте оказался чернявый еврейский мальчик. Он старательно учился, претендовал на звание отличника и очень обижался, если что-то делалось не так, как он планировал.  Материал он заучивал путем многократного повторения и относился ревниво к тому, что мне многое удавалось схватывать на лету.

Шел урок немецкого языка. Преподаватель увлеченно рассказывал о существующих диалектах немецкого, подкрепляя рассказ своими личными впечатлениями из жизни в Берлине перед войной. Он задавал нам по ходу урока элементарные вопросы и давал возможность ответить тому, кто первый поднимет руку. Мне нравилась эта игра, и я азартно тянул руку, каждый раз опережая своего соседа. Ответив, я довольный с размаху садился за парту. Во время очередного “wie heist du?” я вскочил, быстро ответил и собрался совершить свою быструю посадку. В это мгновение мой озлобленный сосед подставил мне под заднее место свою ручку с пером типа “рондо”. Раздался треск и вопль. Последовала медицинская помощь. Класс неодобрительно гудел. Преподаватель взмахивал руками и неоднократно сокрушенно вопрошал:

-        Доля, как ты смог, как ты смог?!

Обидчик мой замкнуто молчал, и на лице его не видно было каких-либо признаков раскаяния. В последующем нас рассадили. Я скоро забыл обиду и зла не держал. Он же до конца школы держался особняком, как по отношению ко мне, так и по отношению ко всему нашему дружному коллективу. Он был единственным, кто не принимал в последующем участия в юбилейных встречах выпускников.

И вот, сорок пять лет спустя, я сижу в московской квартире одной из моих соучениц, и мы обзваниваем своих соратников, окопавшихся в столице и пригородах. Она мне говорит: “Хочешь, я вызову сейчас Фишмана, у него наконец пошли дела в гору в его академии?”

Я беру трубку и с радостью в голосе кричу:

-        Данил, это ты?

-  Да это я, Доля Фишман, который в школе всадил тебе перо в задницу! – произнес он каким-то не совсем добрым голосом и захихикал. Потом он мне поведал, что воюет со своими женами, которые настраивают против него дочерей, что старшая дочь живет в Германии и учит его жить, и что вообще ему очень не хватает времени. На этом он остановился, очевидно, полагая, что эта подноготная больше всего меня интересует.

- Ну ладно, пока, – сказал я и положил трубку. – Доля в своем амплуа, торжественные встречи отменяются.

Мы посмеялись, и моя подруга с высоты своей женской мудрости заключила:

- Шутки шутками, но обрати внимание на то, как однажды содеянное не доброе дело может взять нас за горло и не отпускать до гробовой доски!

 

 

 

 

Ася

Лирический портрет

Мы учились с ней в одной школе. Она была на два года старше и ходила в  класс, где доучивались переростки войны. Это были уже серьезные молодые люди, которые старались прилежно учиться, учителя относились к ним, как к коллегам и помощникам в воспитании молодой поросли военных лет. Они исполняли обязанности пионервожатых  в младших классах и занимали все руководящие посты в комсомольской иерархии. Подрастающее поколение относилось к ним с любовью и благоговением.

            В длинном и узком коридоре бывшего госбанка, где временно располагалась наша школа, по субботам организовывались вечера самодеятельности и танцы. На этих вечерах выступали и танцевали как ученики, так и истосковавшиеся по человеческому общению преподаватели. А молодая поросль, разинув рты, наблюдала красоту и романтику отношений.

            Когда она выходила на сцену, зал замолкал и замирал в томительном ожидании. Стройная и романтически красивая в своем простеньком английского покроя костюме она поднималась на возвышение и, чуть наклонив голову с копной коротко стриженых светлых волос, начинала читать стихи Константина Симонова о женской верности, воинской доблести и глубоких чувствах разделенных войной людей. Говорила она проникновенно, но без излишней театральности и надрыва, что создавало эффект сопричастности и сопереживания с участниками событий. И зал сопереживал, плакал и торжествовал, и награждал аплодисментами свою любимицу. Потом она выходила и грудным проникновенным голосом пела свою любимую песню. Эта песня так глубоко проникла в мое сознание, что и теперь, уже много лет спустя, она часто звучит где-то внутри моего существа, или вполголоса я  пою ее в часы тоски и одиночества.

 

Устали руки, устали плечи,

Но близок, близок пути конец,

Как бьется сердце, как сердце бьется,

Бежит навстречу родной отец.

           

            Когда я был в старших классах, мы подружились, а впоследствии я принял у нее пост комсомольского лидера. Она жила с матерью в более чем скромных условиях, отец погиб на фронте. Несмотря на свои незаурядные внешние данные, она до конца учебы не отдавала предпочтения ни одному рыцарю, и поддерживала со всеми близкими ей людьми ровные дружеские отношения. Ей были абсолютно чужды такие женские штучки, как зависть, ревность, сплетни и тому подобное. Это был тот редкий случай, когда с женщиной можно было дружить, не опасаясь всяких там позывов природы. С ней было свободно, весело и интересно.

            Безотцовщина, общность взглядов на проблемы бытия, взаимная симпатия способствовали нашему сближению. Мы с ней подружились, часто общались по работе и в свободное время, обменивались книгами, доверяли друг другу свои личные записи.

            Потом было трогательное прощание. Она с подружкой Галкой уезжала в Одессу в строительный институт. Поезд приходил в два часа ночи. Я пришел провожать с моим лучшим другом, который тоже был неравнодушен к этим веселым девчонкам. Мы бродили в привокзальном парке, шуршали осенней листвой, считали звезды на небосклоне и сильно дурачились, чтобы не замерзнуть.

            Через год судьба подарила нам еще одну, последнюю встречу. Я сдавал документы в институт, задержался, опоздал на поезд и остался без ночлега. Они уговорили меня пойти ночевать к ним в общежитие института, где  находились в связи с практикой. Я сильно смущался, но пошел. Вечером мы побеседовали, попили чайку и улеглись спать, я на одной кровати, они вдвоем с Галкой на другой. После неспокойной ночи я проснулся с восходом солнца, неслышно собрался и на прощание несмело глянул на моих благодетельниц. В лучах восходящего солнца они лежали как ангелочки во всей своей уже оформившейся женской красоте. Впервые я увидел свою подругу в совершенно новом неожиданно волнующем свете. Копна ее великолепных светлых волос разметалась по подушке, горел румянец на щеках, на  припухлых пунцовых губах бродила чуть заметная счастливая улыбка. Она дышала ровно, и в такт дыханию поднимались округлые девичьи груди, скрытые за краем ночной рубашки. Я замер от этих новых  впервые таких откровенных и волнующих, впечатлений и понял, что природа открывает мне дверь в свой очередной неведомый мне зал чудес. На мою попытку бесшумно открыть дверь, девушки открыли глаза и одновременно сказали: “Ты куда?” Я что-то сочинил на счет отходящего автобуса и быстро сбежал по лестнице.

            Потом жизнь развела нас по разным дорогам, и, несмотря на то, что в Одессе мы учились и жили где-то поблизости, пути не пересекались. Только сестра, работавшая в билетных кассах нашей станции, считала необходимым каждый раз мне сообщать: “Была Ася, брала билеты, велела передать тебе привет”. А однажды, курсе где-то на третьем, общежитейские девчата не без подтекста мне сообщили: “А ты знаешь, твоя Ася вышла замуж за нашего доцента кафедры строительных материалов. Такой солидный мужик!”

            Прошло еще достаточно много лет. У меня уже была семья, подрастали дети, складывалась карьера. Мы с женой уже переболели мечтой вернуться в Одессу, но всегда с теплотой вспоминали город нашей молодости. По служебным делам я каждые два года ездил в родной город на научную конференцию .

            В этот раз я должен был выступать с докладом об имеющихся у нас научных достижениях. Стоял теплый и солнечный октябрь. Настроение было лирическое и слегка меланхолическое. В связи с этим я решил отказаться от визитов к родственникам и знакомым и полностью посвятить все свободное время свиданию с городом моих наилучших воспоминаний. Жил я в гостинице “Пассаж”, в непосредственной близости от всех тех мест, где в молодости приходилось учиться, кормиться и веселиться. Окунулся в толпу и прошелся по Дерибассовской. Она сильно изменилась и напоминала красивую женщину, которая выздоравливает после тифа. Движение транспорта на ней закрыли, на перекрестке с Преображенской теперь висит новый знак. У памятника Воронцову почему-то нет толпы возбужденных болельщиков. Львы у фонтана еще больше позеленели, но сидят на старом месте, бродяги, а около них не играет больше духовой оркестр. В общественных туалетах идет какая-то непонятная реконструкция. Оперный выглядит каким-то угрюмым и недовольным – его ремонтируют и неудачно драпируют. Зашел на площадь Мартыновского. Там также оживленно и неиссякаемая очередь на троллейбус. Но потухли огни на застекленном переговорном пункте, где я попусту растрачивал свои молодые годы, часами ожидая доступа в переговорную кабину, и, находясь за стеклом, пополнял свои знания о том, что в Доманевке похолодало, в Щербанях идет дождь, у Наташи деньги еще есть, а Марина передаст стирку завтра с проходящим автобусом.

            На Приморском бульваре неспешно текла река гуляющих, шумел и грохотал порт, на склоне все также была ухожена аллея, где я заполучил вожделенное “да”. Благодарный гражданам Одессы высился Александр Сергеевич.

            Вечером я возвращался в гостиницу приятно усталый и переполненный впечатлениями. Заказывал традиционный ужин трехзвездочного отеля и, попивая чай, вслушивался в знакомый говор гостей и обслуживающего персонала.

            Назавтра с утра перед отъездом я, не спеша, прогулялся до Пушкинской и на обратном пути заглянул в популярную когда-то у нас пельменную. Отведав вареников с капустой и традиционных пельменей, направился собрать свои вещи в “Пассаж”. Но по пути решил еще заглянуть в магазин промтоваров, просто так, посмотреть, чем еще торгуют в этом городе.

            Открыл тяжелую деревянную дверь. В магазине была одна покупательница. Она стояла ко мне спиной и у стеклянной витрины задумчиво перебирала какую-то бижутерию. Ее фигура напоминала мне что-то очень знакомое. Я непроизвольно приостановился, ожидая, когда она повернется ко мне. Почувствовав присутствие постороннего, она медленно повернулась в мою сторону и посмотрела на меня каким-то рассеянным отсутствующим взглядом. Это была Ася. Одета она была изысканно, строго и дорого. Чувствовались годы. На лице – печать интеллигентной обеспеченной женщины с положением. Потрясенный неожиданностью я, не сходя с места, подался вперед и сказал:

- Здравствуй!

-Здравствуй, -  ровным безразличным голосом ответила она и продолжала смотреть рассеянно куда-то в сторону окна, не выпуская из рук своих побрякушек.

            Мгновенно я понял, что не интересен даме, и погасил готовую вырваться секунду назад радость встречи. Окинув взглядом витрину, я сделал вид, что данный товар меня не интересует, повернулся и быстро вышел из магазина.

            Ошеломленный и оскорбленный, я быстро забрал свои вещи, поторопился к автобусу и уехал в аэропорт. Внутри клокотал вулкан. Поудобнее устроившись в кресле, я пытался вернуть себя в состояние романтической созерцательности. Но меня не умиляли мелькающие за окном достопримечательности южного города. В голову лезла всякая чепуха. По приезду надо будет вырвать зуб. Вспомнилось, что в гостинице забыл свои любимые немецкие комнатные туфли. Немного успокоившись и наблюдая бесконечные глиняные и каменные заборы предместья, беленые хатки и капитальные поместья, вспомнил спор о самобытности одесского еврейского юмора. Мне казалось несправедливым то, как предприимчивые еврейские писатели и исполнители приватизировали в свою пользу все созданное умом русских, украинцев, молдаван, греков, евреев и других турков, собравшихся в одно большое общежитие у побережья Черного моря.

            И уже сидя в кресле ЯК-40 и наблюдая, как он отрывается от земли, я понял, что сегодня потерял в этом городе что-то дорогое, важное и невосполнимое.

***

 

Весенние откровения

Впечатления и ассоциации

 

Любовь – это чувство, которое возвращает нас к нашим природным обязанностям.

 

Дайте свободу чувству и не позволяйте дремать разуму.

 

Любить и быть любимым – значит жить в мире возвышенных чувств и ощущений, презирая невзгоды и лишения.

 

Стоит женщине один раз нам позвонить, как нам уже кажется, что это знак судьбы.

 

Слезы радости и счастья облагораживают душу. Слёзы отчаяния ожесточают душу и сердце.

 

Счастье подобно ощущению полёта на воздушном шаре.

 

Нельзя быть одновремённо женатым и свободным как сокол.

 

О любви не стоит тратить слов – о ней всё скажет заворожённый взгляд влюблённого.

 

Женщин нужно любить. В противном случае они становятся сварливыми и неприступными.

 

Не надо заблуждаться. Мы любим не достоинства друг друга, а силу притяжения, которую нам дарует провидение.

 

Женщина подобна дорогому подарку в день рождения. Его приятно и интересно открывать.

 

Мужская философия: можно прожить без женщин. Но какой смысл?!

 

Подарив женщине свою любовь, мужчина приносит ей одновременно боль, заботы и мучения, без которых жизнь для неё не мила.

 

Взгляд любви, ненависти и презрения говорит красноречивее тысячи изощренных словоизлияний.

 

 

 

 

 

 

Беседы и суждения

 

“Видеть и чувствовать – это быть, размышлять, жить”.   Вильям Шекспир.

 

Познавательные упражнения

Слова авторитетного человека воспринимаются как априори истинное суждение.

Истина – яркий проблеск в полумраке предположений.

Время перетекает из прошлого в будущее.

Мысль как подстреленный воробей падает в корзину знания.

Всё происходящее в мире немедленно становится в строй известного, рутинного и само собой разумеющегося.

Волевой эмоциональный порыв опережает наш разум, осмысленные и взвешенные решения, а также стратегию последующих действий.

Человеку свойственно стремление к превосходству. И в зависимости от его статуса в иерархии эта неумолимая страсть становится всё сильнее и сильнее.

Для мысли всегда есть древо, по которому можно было бы растекаться.

Чтобы развивать в себе желание и умение мыслить, надо больше читать, писать и принимать участие в форумах социальных сетей интернета.

Мыслить – значит программировать собственные действия и намерения.

Думать и импровизировать – привилегия свободного от предубеждений ума.

Человек, профессионально владеющий каким-либо делом, заслуживает признания  и поддержки общества независимо от званий и родословной.

Религия оживляется и занимает место, которое ей освобождает знание.

Человек-энциклопедия жадно впитывает знания и полезные сведения, чтобы потом расходовать их подобно рачительному хозяину природного богатства.

Мир поступательно движется вперед. И каждому новому молодому поколению приходится брать на себя достижения и роковые промахи предшественников.

Афоризм есть содержательное умозаключение, извлеченное из непрерывного потока мыслей, обуревающих наше сознание.

Чудеса есть приобретение людей, которые легко возбуждаются и беззаветно верят в любую околесицу.

Если бы постоянно круглая луна висела в одной точке неба, мы бы перестали обращать на неё внимание.

Когда уже нет ничего более интересного, нам предлагают реинкарнацию, Бин Ладена и не реализованные фантастические замыслы одержимого Гитлера. Свобода слова поощряет свободу домыслов.

Когда природа энергично перетряхивает свои владения, то она это совершает с целью снятия стресса в теле и атмосфере, а также очищения от накопившихся своих вторичных ресурсов.

 

О нашем сокровенном

Дай руку, товарищ – и злая воля умрет от зависти и недобрых намерений.

Ты уйдешь – и мир бесстрастно заполнит твое место другим. Отсюда следует, что быть – это главная забота каждого отдельно взятого.

Смерть придет непременно и в назначенный час. Поэтому нужно абстрагироваться от её приближения.

Судьба неукоснительно исполняет свои планы и намерения и не терпит компромиссов.

Искушать судьбу бесполезно. Она заранее знает, где и когда поставить точку.

Нет больше печали, чем потеря того, кому был бесконечно предан душою и всеми своими помыслами.

Простить предательство нельзя. Так же, как нельзя простить выстрел в спину.

Забывая о своём высоком предназначении в этом мире, мы опрометчиво стремимся к отпущению грехов и освобождению от долга, ответственности, сострадания к ближнему и готовности принять участие в его проблемах.

День Победы – наша радость и наше достояние. Благодарность потомков и вечная слава тем, кто сложил голову за наше мирное процветание. Таков наш долг и обязанность на все времена.

Осознать страшный лик войны может только тот, кто её пережил. Для остальных это только история и наука в назидание.

Внутри нас работает судья, которого называют совестью. Пойти на сделку с этим персонажем – дело не простое.

Не отнимайте детства у ребенка: в этот период формируется характер и основные качества личности.

Воспитание детей должно быть подчиненно насущным потребностям настоящего. И тогда все наши успехи в этом деле станут весомым вкладом в светлое будущее приходящего поколения.

Когда, появившись на свет, человечек кричит на всю ивановскую, то это он делает,  чтобы проветрить свои легкие и заявить о своих законных правах.

Приметы времени

Мир трещит по швам. И виною тому глубокий кризис нравственности и интеллекта.

Общество стало богатым на излишества. И это побуждает людей без стыда и совести брать, хватать, присваивать от общего достояния всё, что плохо лежит. При этом в ход идет коррупция и приёмы прямого насилия.

От назойливой рекламы бизнеса очень болят зубы.

Зловещая тень всеобщего кризиса сопровождает совремённое так называемое цивилизованное общество и его якобы демократическое мироустройство.

Господствует американская модель наступательной инициативы – противнику надо стрелять в лицо.

На протяжении жизни одного поколения мы наблюдаем любопытный политический спектакль. Одни американские президенты, победив на выборах, вводят свои войска на чужие территории. Другие, напротив, выводят. И, таким образом, каждый получает свои политические дивиденды.

Созерцание президентом Америки с группой соратников телевизионного репортажа с ужасными подробностями убийства отклонившегося от генеральной линии бывшего агента ЦРУ, вызывает протест и глубокое омерзение. “Величайшее недоразумение – это вдаваться в мораль, когда дело касается исторических фактов”.   Дени Дидро.

Обама убил Усаму. Буш повесил Хусейна. На очереди лидер Джамахирии полковник Кадаффи. Интрига состоит в том, каким способом угробят последнего.

Молодой президент Обама явно пытается обыграть молодого президента Медведева. Стоит призадуматься, куда заведет мир эта молодежь?

Полыхают революции мусульманского Востока. Со времени революционной ситуации в России ничего не меняется. Одни провоцируют и финансируют. Другие с остервенением убивают друг друга.

Национализм в своем худшем проявлении порождает дефицит самодостаточности нации и чувство обделенности благами и привилегиями в рамках сообщества.

Мировая революционная кровавая лихорадка будоражит воображение украинских националистов. Они тоже горят желанием кого-нибудь удушить на майдане.

Май 2011. Сентенции, максимы, миниатюры

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/