Вадим Сыромясский
Отчий дом
Новелла
Наташе и Гале
Так сложилось, что всю свою сознательную жизнь я испытывал тягу к моему родному дому и всегда находил возможность завернуть туда хотя бы на денек, будь это командировка, отпуск или возвращение из дальних странствий. Причиной тому была моя романтически окрашенная юность, неизбывная любовь к родному краю, душевные отношения с моими родителями и близкими, а также пожизненная привязанность к моему школьному братству.
В молодые годы становления и жизнеутверждения неудержимо хотелось поделиться своими достижениями с дорогими мне людьми и не без доли тщеславия доложиться глубоко уважаемому моему учителю и наставнику о том, что его старания не остались втуне. Настоящим праздником души стали встречи с разлетевшими по всей стране друзьями, товарищами и предметами сердечной привязанности.
Родительский дом постоянно гудел как улей и с готовностью принимал каждого, кому нужен был кров и успокоение души. Сначала подрастали и покидали родное гнездо дети. Потом в обратном направлении нестройным клином потянулись журавли, которые несли бабушке и дедушке желанных внуков. На все лето мы забрасывали родителям своих девчонок и таким образом становились здесь частыми гостями. Внуки также незаметно выросли, а родители наши постарели и загрустили в опустевшем и притихшем доме.
Когда мы с женой появлялись на пороге, дом оживал. Извлекалась из хранилища белоснежная подкрахмаленная постель, открывались припасенные на этот случай банки вишневого варенья, только в железнодорожном магазине приобретался необыкновенной белизны и вкусовых качеств вознесенский хлеб. Само собой разумеется, измученные своими заботами и напряженной работой, мы плохо выглядели и поэтому должны были съедать все, что подавалось на стол. Пока женщины суетились на кухне, мы с дедом по старому, сохранившемуся еще со школьных лет обычаю, вели серьезные беседы о событиях внутри страны и за рубежом.
Наступал вечер. Мы возвращались из гостей или прогулки, и нас ожидал вечерний чай, который по традициям этого дома всегда затягивался до глубокой ночи. Родители усаживались поудобней, покуривали свой любимый “Беломор” и извлекали из нас подробную информацию о нашем житье-бытье. Затем подавалась подробная информация о том, кто из моих друзей за время нашего отсутствия посетил наш дом, кто в последнее время брал билеты на московский поезд и кто, возможно, еще сейчас гостит у родителей. Мама особенно интересовалась, как устроились и где живут девочки, с которыми я учился, и которые бывали в нашем доме на молодежных вечеринках. Нужно признаться, что эти девочки на наших юбилейных встречах выглядели уже солидными матронами. Но для наших родителей мы продолжали оставаться мальчиками и девочками. Мать смотрит на мои осеребрившиеся виски и с грустью говорит:
- Боже мой, мой сын уже седой!
Подробно анализируем события, свершившиеся за время нашего отсутствия в жизни переулка. Кстати, в связи с бурным строительством решением городского совета он переименован теперь в улицу Коминтерна, что не оставило равнодушными его старожилов. На фоне сооружаемых помпезных фазенд наш некогда квадратно солидный дом уже не смотрится так солидно и скромно выглядывает из-за высокого штакетника, сооруженного прошлым летом зятем Василием. С пугающей поспешностью уходят в небытие старые, казалось, неистребимые обитатели и приходят новые люди, которые приносят с собой новый колорит жизни. С присущим ей жестким юмором мама сетует:
- Кажется, только начал жить, а уже надо собираться за пути к Рыдванскому (так звали старого управителя городского кладбища). Только и слышишь, то одного потаскали за пути, то другого, хорошо еще, что теперь отказались от этого ужасного духового оркестра.
Поспешно ищем более мажорную тему и тут обнаруживаем, что уже третий час ночи. Старики идут на веранду курнуть по последней, а мы отправляемся на покой.
²
Моя последняя встреча с отчимом состоялась летом семьдесят четвертого года. Я возвращался с международной конференции в Берлине и на день заехал проведать родителей. Еще совсем не старый и, как говорят по-украински, кремезный, он страдал циррозом печени – результат регулярного использования таблеток, с помощью которых медицина боролось с отечностью его ног.
Мы сидели на веранде, где в течение дня он лежал на топчане, и пили чай. Я в подробностях рассказывал о своих зарубежных впечатлениях, и он меня слушал с каким-то напряженным заторможенным взглядом. Временами взгляд становился совершенно безжизненным и как бы направленным в другое измерение, сквозь и мимо меня. Все предвещало непоправимую беду.
На следующий день я уехал к себе домой. А через неделю его не стало.
На поминальном обеде присутствовали родственники, соседи и какие-то незнакомые мне люди, среди которых были женщины с Бугских Хуторов, где когда-то проживали наши дальние родственники по бабушкиной немецкой линии. Когда я в соответствии с отведенной мне ролью произнес поминальный тост, одна из сидящих за столом напротив хуторян с фанатичным, полыхающим взором темных глаз перегнулась ко мне и громко зашептала:
- Это не ваш папа. У вас был другой папа, это он построил этот дом.
Я взял ее за руку и вполголоса сказал:
- Успокойтесь, я знаю, кто мой папа. Этот дом строил мой дед Константин, а деньги ему на это давал мой отец Алексей Степанович. Но завершить он это дело не смог, потому что его арестовали по политическим мотивам.
Женщина отпрянула, и над ней взяли шефство ее спутницы. Но она до конца поглядывала на меня своим обжигающим и угнетающим душу взглядом. Этот взгляд еще долго будет преследовать меня, вызывая недоумение и смутное беспокойство.
Мать тяжело перенесла потерю, часто жаловалась на сердце и тихо говорила:
- Разве можно это понять – потерять человека, с которым ты прожил целую жизнь?
К этому я мог бы добавить: прискорбно навсегда расстаться с человеком, который с малых твоих лет был уважительным и внимательным твоим слушателем и лучшим в мире собеседником.
Со временем мать смирилась со своим одиночеством и всей душой прикипела к тому дому, где без перерывов прошла вся ее долгая нелегкая жизнь. На наши предложения поселиться на выбор у кого-нибудь из ее детей, она с лукавой улыбкой отвечала:
- Я хочу жить там, где я буду хозяйкой.
Пока позволяло здоровье, она приезжала к нам на зимние месяцы. Но как только начинало припекать мартовское солнце, собиралась в обратную дорогу. На наши просьбы хоть раз побыть дольше до лета, она возмущенно восклицала:
- А как же я оставлю без присмотра мой дом?!
Все понимали, что организовать присмотр за домом на какое-то время – не проблема. Все дело было в том, что она тяготилась нашими высокими этажами, тосковала по милому ее сердцу дому на нулевой отметке, возможностью похлопотать по хозяйству и подышать свежим добротным воздухом.
Со временем мы смирились с тем, что наша мать, как говорится, стала не выездной. А меня по-прежнему летом и осенью как магнитом тянуло в родные края. Ну, а если человек очень что-то хочет, то он всегда найдет способ это реализовать.
В этот раз я двигался по научным делам в милую Одессу, и, естественно, сделал остановку у родного гнезда. Попросил остановить автобус у переулка, открыл калитку и бесшумно проник в дом. Мать была чем-то занята у плиты в своей маленькой кухне.
- Ага, явился – не запылился! Нет, чтобы мать заранее предупредить, я бы хоть что-нибудь приготовила.
- Нет проблем. Могу же я матери сделать сюрприз?
- Можешь, можешь. Ты всегда был на выдумки горазд.
Я привожу себя в порядок с дороги, а на плите уже что-то шипит и журчит.
Сидим за столом под висячим абажуром. Мать, не спеша, курит. Я поглощаю жаркое, а она следит, чтобы я “хоть немного поел чего-нибудь жирненького”.
- Ну, как поживают твои девочки? Как там жена твоя ненаглядная, все крутится и на работе, и дома? Ты бы ей хоть больше помогал. – Я пользуюсь моментом и задаю давно созревший вопрос:
- Ма, скажи честно, ты не сразу ее приняла, когда я привел ее в наш дом? Помнишь, они с отчимом сходу подружились, и он, не знавший в жизни сантиментов, приносил ей из поездки полевые цветы? А ты была с виду несколько сурова.
- Сынок, ты должен понимать, что женщина по-особому любит своего сына. Сначала как мать свое дитя. А затем как женщина самого дорогого на свете своего мужчину. И сильно ревнует к другой женщине
- Все понятно, и когда оно все позади, приемлемо. Видно, до конца дней я не разберусь в тонкостях своего гарема!
Мы подробно обсуждаем текущие дела переулка: кого уже отнесли за пути, а кто начинает здесь новую жизнь. У матери два соседа. Верхний, черный грек Вася, которого мать уважительно называет на Вы. И нижний, словоохотливый и добрячий хохол Васька. Так мать называет его за глаза, потому что он грубиян и матерщинник. А вообще вся округа независимо от возраста называет его дядя Вася. Оба они очень сердечные и общительные люди. Грек Вася, недавний таксист, вышел на пенсию и на машине поехал отдохнуть в Крым. Оттуда он привез себе молодую жену, и теперь они со своей законной Аней, женщиной суровой на вид и на десять лет опередившей своего супруга, делят имущество. Но все по благородному: жене и дочке он оставляет огромный дом с любовно выращенным садом, а себе берет автомобиль и какое-то не объявленное имущество. Встречаясь у водоразборной колонки на меже между огородами, мама укоризненно говорит: “Что же это Вы так, Вася?” Он смеется одними своими черными греческими глазами: “Такая судьба, тетя Миля!”
В эту встречу мы почти не говорим о моих приятелях: мать уже почти ничего не помнит. Она огорчается в своей грубоватой манере:
- Склероз замучил, черт его подери! Уже начинаю путать, где ваши дети, а где мои.
Заканчиваем трапезу, и она предлагает:
- Пройдись по саду, как ты это любишь делать.
Брожу по дорожкам и на каждом шагу ощущаю следы запустения и печали. Покосился и переехал на новое место деревянный туалет, который я когда-то соорудил под настроение в далеком десятом классе. С тех пор он уже не раз менял место дислокации. Под домом лежит распиленный на дрова высоченный абрикос дичка, на который мы в детстве лазили через крышу дома за особо крупными плодами. Исчезли три великолепных абрикосовых дерева под сараем. Зато появились и красуются посреди огорода две яблоньки и груша.
- Вот, посадила весной,– комментирует мама,– думаю, может доживу до первых плодов. Да, кстати, вот собираюсь написать вам завещание на дом, чтобы вы потом не перессорились без меня. Да никак дочку не допрошусь.
Как всегда, я пресекаю эти разговоры:
- Мать, мне неприятно это слушать. Разберутся твои дети, когда придет время. А сейчас живи и радуйся.
Чтобы поставить точку, ухожу в малинник поклевать осеннюю ягоду.
С замиранием души жду вечера. А вечер здесь необыкновенный! Чистый прохладный воздух дает возможность ощутить глубину пространства. На совершенно темном своде небесном мерцает неисчислимая масса звезд, как будто стая сверкающих крыльями бабочек улетает в бескрайнее пространство. И вокруг тишина. Всеобъемлющая и всепроницающая. Безмолвен горизонт над далекими Кантакузовскими холмами, не шелохнется листок в саду, темной волной ветвей обхватившем дом. И над всем этим тихо всплывающий огромный диск луны. Эта картина вызывает такое эмоциональное напряжение, что начинаешь слышать звон в ушах и удары собственного сердца. И хочется сказать: какая звонкая тишина!
Густой лунный свет как прозрачный пар окутывает деревья и придает им какие-то причудливые сказочные очертания. Загадочный рисунок на диске заставляет работать фантазию. Я вспоминаю, как в детстве мы собирались в такие лунные вечера на пригорке у соседнего дома, и соседские девушки постарше рассказывали страшные истории. Особенно волновал миф о том, что картина на диске изображает, как вилами брат убивает брата. Когда приходило время расходиться, я с дрожью в коленках бежал к замкнутой двери дома и, пока мне открывали, с опаской поглядывал на небесную картину. Сегодня мы уже достоверно знаем, что встретить на луне с вилами можно разве что американцев. Но следует также признать, что холодный лунный свет и поныне тревожит душу человека и вызывает мистический страх и недобрые ожидания.
Когда уже хорошо темнело, и в воздухе чувствовалась прохлада, на линии горизонта за далекими Кантакузовскими холмами можно было наблюдать атмосферное явление, которое привело бы в состояние возбуждения любого уфолога. От кромки земли отрывалось эфемерное слабо светящееся образование и, непрерывно изменяя свою округлую форму, вибрируя, поднималось к небу. Временами этот неопознанный летающий объект в процессе изменения формы подобно амебе делился на две неравные части. При этом верхняя отделившаяся часть, меньшая по объему, резко ускорялась и исчезала из поля зрения в темноте пространства.
Вся эта впечатляющая картина не вызывала у меня мистических состояний и тревоги, потому что мне была понятна ее природа. Все объяснялось просто. Нагретая за день и покрытая слоем несгоревшего авиационного топлива и масел взлетно-посадочная полоса была источником испарений, облака которых поднимались в океане прохладного окружающего воздуха, окислялись и светились холодным пламенем. В результате изменения своего состава и объема светящееся парогазовое облако творило чудеса в театре природы.
Настроившись на романтический лад, я садился на скамейку и слушал знакомую с ранних лет вечернюю симфонию звуков.
Вот послышался отдаленный быстро нарастающий гул, перестук колес, визг тормозов – это пришел московский поезд. Что-то зашипело, свистнуло и задышало – это поезд отправился по назначению.
Как в кузнице бухающий звук, дрожь в земле, металлический звон – это отправился в сторону Одессы тяжеловесный состав, который тащат два локомотива в голове, и страхует в хвосте третий – толкач. Через некоторое время, трень-трах, трень-трах – это возвращается толкач, который помог тяжеловесу преодолеть людмиловский подъем.
Длительное время со стороны станции слышно свисток-трах-бах, свисток-трах-бах, а затем тук, тук, тук – это маневровый локомотив собирает сборный поезд, а затем обходчик молоточком проверяет целостность вагонных колес.
Глубокая тишина и затем трах-тах, трах-тах, трах-тах – это примчалась вечерняя одесская электричка.
Поздно. Пора спать.
К полудню следующего дня собираюсь продолжить поездку и в полной экипировке с дипломатом в руках выхожу на улицу. Мать, опечаленная, как-то по-старушечьи повязанная платком, стоит в калитке и растерянно произносит:
- Ну, вот! Они всегда так: не успели приехать – и уже собираются уезжать.
Я стараюсь держаться бодрячком и обещаю вскоре еще приехать. К своему забору в футбольных трусах, по-утиному переваливаясь, подплывает могучий дядя Вася и проявляет солидарность.
- Що, тетя Мiля, поразбiгались дiтки? Вадiчок, ти хоть не забувай маму. Бачиш, як ми тут живем – доживаем. Оце, бач, пiшов на пенсiю i тепер торгую на углу сигаретами i всякою, прости господи, дрiбеденью. На жизнь не вистачае.
И вдруг он всхлипнул, и с белесых его ресниц скатились две скупые мужские слезинки и потекли по морщинистым щекам.
- Отаке. Ну, целуй маму и передавай привет твоiм дiвчаткам. Такi були добрi дiвчата. З ними дуже любив гулять на станцii дядя Володя, свiтла йому пам’ять.
Я распрощался со стариками и быстро зашагал прочь, а душа моя была полна смятением и тревожными ожиданиями.
Это была последняя встреча, когда мама была еще здорова. Она умерла в девяносто третьем году в возрасте 84 лет.
Исполнив все необходимые процедуры, мы заперли дом и ворота и поручили уход и наблюдение за усадьбой нашей сестре, пока не настанут определенные законом права на дальнейшие действия. Прошло некоторое время, и бесхозной усадьбой начали интересоваться мародеры. Тогда мы, здравствующие законные наследники, решили, что дом нужно продать.
Через год я приехал, чтобы принять участие в оформлении купли – продажи. Наш покупатель – приятный и интеллигентный педагог, преуспевший в бизнесе, сделал все, чтобы облегчить нам осуществление этого скорбного и неизбежного шага. Оформив все необходимые бумаги и формальности, мы зашли в первое попавшееся кафе, выпили шампанского и расстались довольные друг другом. В один миг оказавшиеся бездомными, опустошенные душой, мы молча отправились на ночлег в квартиру сестры.
Вечером, после коллективного ужина, я долго томился и не находил себе места с таким чувством, как будто совершил какое-то подлое дело. Наконец, незаметно исчез и медленно зашагал в сторону нашего переулка. Уже сгустились серые сумерки, и проданный дом сиротливо стоял за высоким забором, а с наружной стены на улицу смотрели пустые бельма закрытых ставнями окон. Верхним коньком крыши он как бы выглядывал из-за забора и укоризненно смотрел мне в глаза.
Я опустил голову и тихо произнес:
- Прости нас, друг, великодушно. Видишь? Такая жизнь.
**********************************************************
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/