Один из опусов на тему
«Игра в бисер»
Нина Николаевна Ухова, жеманная дама преклонных лет, но продолжающая вести активную жизнь, предложила приобрести ненужные ей вещи, и в том числе картину Владлена Гаврильчика.
– Еду в Америку к дочери, – начала наш разговор
она. – Хочу кое-что продать, чтобы иметь свободные деньги. Понимаете, не хочу просить ни у дочери, ни у зятя, – категорически заявила Нина Николаевна и добавила:
– Картину Гаврильчика тоже продам.
Художник был мне незнаком, но необычная фамилия запомнилась.
Когда дней через пять-шесть я посетил ее квартиру на Большой Подьяческой, то среди кучи разнообразного добра, разложенного на полу, сразу же заметил яркий натюрморт в несуразной раме. Акцентировать свое внимание на нем не стал, и мы, поговорив о том о сем, приступили к работе.
Разобрав все вещи, представленные хозяйкой к продаже, добрались до натюрморта.
– Это Гаврильчик! – не без гордости объявила Нина Николаевна.
Натюрморт был выполнен масляными красками на куске картона размером 30х40 см.
– Откуда это видно? – поинтересовался я, рассматривая работу со всех сторон.
– Вот здесь под рамой подпись.
И действительно, в верхнем правом углу под рамой, если чуть надавить, можно было прочитать фамилию Гаврильчик и число – 78. Надпись была сделана красной краской печатными буквами.
– Какими судьбами он у вас появился? – поинтересовался я.
Дело в том, что квартира госпожи Уховой располагалась в старом петербургском доме и имела необычную планировку с альковами, нишами, переходами и была на вид антикварной. Правда, рядом с вещами минувших дней в квартире было много современных предметов, но сделанных под старину. Старые иконы, соседствовали на стенах с копиями Клевера в широченных рамахырокиеевера, удожниками корр. Резные ореховые стулья 19 века стояли рядом с чешским журнальным столиком на коротких ножках. Сюрреалистический натюрморт Гаврильчика с изображением доски для стоклеточных шашек, игральной костью, резиновым детским мячиком с воткнутыми в него шипами и пружинками, выполненный к тому же с обратной перспективой, очень уж контрастировал с общей обстановкой.
– Муж купил. Давно. Так и провалялся. Некуда было повесить. Но это сам Гаврильчик! – с пафосом произнесла Нина Николаевна. – Это дорого.
Вечером, сидя дома у компьютера, я просмотрел в Интернете все представленные там работы Гаврильчика и не нашел ничего общего с тем натюрмортом, что лежал теперь у меня в кабинете на полке. Чтобы избавиться от сомнений, я решил провести собственную экспертизу и какое-то время показывал работу своим постоянным клиентам, интересующимся современной живописью. И каждый раз видел на их лицах недоумение, замечал скептический взгляд, пожимание плечами и легкое покачивание головой: не похоже.
Только Владимир Яшке, к которому я принес картон много времени спустя, поднес работу к свету, пригляделся и уверенно сказал:
– Хорошая работа. Плотная. Без сомнения, это Гаврильчик.
Иван Сотников, посетивший меня неделей позже, авторство Гаврильчика не подтвердил, но предложил выход:
– Любе Гуревич надо позвонить. Она много с ним работала. Пусть скажет. Ее слово верное.
Он тут же достал мобильный телефон и набрал номер.
Результатом разговора Иван Юрьевич остался не доволен. Широкой пятерней он по-крестьянски поскреб свою косматую голову и, конфузясь, проговорил:
– Отказала. Сказала, что атрибутировать труда не составит, – он сделал акцент на последнем слове, – но зачем? Гаврильчик жив. Надо сходить к нему. Сам или подтвердит, или опровергнет. Наверное, это правильно.
Очевидная, но не пришедшая мне прежде идея понравилась, я поблагодарил Ивана Юрьевича и на другой день занялся поисками телефона или адреса Гаврильчика.
Самостоятельные попытки успехом не увенчались. Тогда я вспомнил о Диме Зайцеве, работавшем раньше у меня продавцом. Он обладал пиратской копией абонентов телефонной сети Санкт-Петербурга и мог по фамилии, имени и отчеству найти нужную информацию. Я обратился к нему, и на следующий день Дима принес адрес, телефон и даже паспортные данные Владлена Васильевича Гаврильчика.
О встрече с художником я договорился с его супругой, тоже художником, Тамарой Викторовной Крехиной. Встречу назначили на воскресенье – 20 июля 2008 года.
Был пасмурный питерский день. Моросил дождик. Улица Восстания – непривычно пустынна. Многие жители уехали на дачу, другие отсиживалась за толстыми стенами домов. Припарковав машину напротив нужного мне дома, я, укрывая от дождя пакет с картиной, перебежал улицу и вошел в обшарпанную парадную некогда богатого особняка. По замусоренной лестнице с разрисованными стенами поднялся на второй этаж, где находилась квартира. Дверь была облеплена кнопками звонков с подписанными фамилиями жильцов. Найдя фамилию «Гаврильчик», позвонил. Открыла интересная темноволосая женщина, лет пятидесяти, одетая по-домашнему. Я представился, напомнил о цели визита. Она с легкой иронией посмотрела на меня, на пакет в моей руке и, не задавая вопросов, кивком пригласила войти. Пройдя несколько метров по темному коридору, женщина толкнула какую-то дверь и вошла, я последовал за нею.
В светлой в два окна комнате, оборудованной под мастерскую, за рабочим столом сидел маленький худенький старичок. Держался он прямо и, хотя я стоял, а он сидел, казалось, что смотрит он на меня чуточку свысока. Из-за узких плеч голова старичка, немного вытянутая, выглядела несоразмерно большой для такого щуплого тела. Взгляд серых ясных глаз был насторожен, колюч. Одет старичок был в светлую рубаху. Длинные волосы на голове и бороде были расчесаны. От него веяло чистотой, и я бы даже сказал благолепием.
«Пряничный старик, – мелькнуло в голове. – Таких раньше на лубочных картинках рисовали, на пряниках печатали».
После короткого приветствия я поведал художнику, придуманную заранее историю, что, дескать, приобрел картину в комиссионном магазине, вынув из рамы, которая совершенно к ней не подходила, обнаружил подпись и, не найдя ничего похожего в имеющихся в Интернете репродукциях, решил обратиться к автору, чтобы развеять сомнения в ее подлинности.
Развернув пакет, я протянул натюрморт Гаврильчику.
– Моя! – радостно воскликнул Владлен Васильевич. – Точно моя! Как мог продать такую вещь?
Он посмотрел на меня, затем на Тамару Викторовну.
– В запое был, – не то утвердительно, не то предположительно погасила она его энтузиазм.
– Не иначе, – ничуть не обидевшись, согласился он.
От «пряничного старика» не осталось и следа. Глаза заблестели, морщины разгладились, исчезла строгость.
– Это не в комиссионке надо продавать. А в галереях!
Гаврильчик погасил тлевшую в углу губ сигарету и потянулся за новой.
– В тот момент я увлекался романом Германа Гесса «Игра в бисер», – повел он речь. – Книга мне очень нравилась, я под впечатлением прочитанного создал целый цикл произведений. Четыре или пять, точно не помню. На руках ни одного не осталось. Все разошлись куда-то. Жил тогда на Васильевском… гулял крепко.
– Постановочный? – поинтересовался я.
– Нет, из головы. Посмотри, какая вещь! – повернулся он к жене.
Тамара Викторовна нехотя подошла и встала рядом с мужем. Гаврильчик по-свойски обнял жену за талию и на секунду прижался головой к ее бедру.
– Вот спасительница, – подмигнул он мне. – Шесть лет уже не пью.
– Семь, – поправила она, рассматривая картину.
– Может, и семь, – согласился Гаврильчик. – Пойди, сфотографируй для архива.
Тамара Викторовна взяла картинку и неторопливо вышла.
Чтобы заполнить паузу, я принялся рассказывать о своих мытарствах по атрибуции картины. Гаврильчик заинтересованно слушал, курил, пуская в сторону струйки дыма. Когда я сказал, что один Владимир Яшке уверенно признал его руку, Владлен Васильевич громко воскликнул:
– Вовка молодец! Вовка знает толк в живописи! – И тут же спросил:
– Как он?
– Пьет.
– Пьет? Передай Вовке, что это сейчас не модно. В жизни столько прекрасного и без водки.
Вернулась Тамара Викторовна.
– Давай подпишу, – предложил Гаврильчик. – Подпись, действительно, стоит неудачно.
Он опять закурил и принялся тщательно выбирать фломастер из десятка разложенных перед ним по ранжиру. Определившись, перевернул картину и на тыльной стороне стал писать, приговаривая:
– Это одна из пяти моих… о, черт! – выругался он. – Одна…. Один! Хотел «опус» написать, – пояснил он мне. – Один из пяти моих опусов.
Владлен Васильевич расстроился, отложил фломастер и беспокойно оглядел комнату, будто на стенах надеялся, найти ответ, как исправить ошибку. Через минуту, успокоившись, взял фломастер и продолжил надпись.
Я тем временем осмотрелся.
В мастерской Гаврильчика было светло и чисто. Чувствовалось армейское прошлое художника. Все лежало и стояло на своих местах. На рабочем столе царил порядок. Никаких картин на стенах. И только мольберт с чистым холстом и приколотой сверху фотографией какой-то картины говорили о том, что это мастерская художника.
– Моя работа, – пояснил Владлен Васильевич, проследив мой взгляд. – Картина утеряна, только фотография осталась. Московский коллекционер попросил повторить.
Он протянул мне подписанный натюрморт. На оборотной стороне я прочитал: «Это одна из 5-ти моих работ из цикла «Игра в бисер» (сделана в мастерской на ВО 3 линия) Гаврильчик 20.7.ММ8».
Я поблагодарил, но прежде чем уйти, попытался найти ответ еще на один вопрос, мучивший меня. Изображенные на натюрморте предметы были покрыты лаком избирательно. Например, шашечная доска была вся под лаком, у мяча только обводка. Я заметил это Гаврильчику и спросил, в чем смысл.
– Бог его знает, – рассмеялся Владлен Васильевич. – Сделал, а зачем не помню.
Он встал из-за стола и проводил меня по коридору до выхода. Пожимая его сухенькую руку, я видел, что старик остался доволен встречей со своим прошлым. Доволен был и я.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/