Марфа.
У каждой истории есть начало и конец.
Жаль, что о её начале мы узнаём слишком поздно,
а о финале можем не узнать никогда…
Водная гладь была необычайно чистой, завораживающей. Огромное, полупрозрачное зеркало, в котором отражалось яркое майское небо, белые клочки застывших в вышине облаков и неспешные виражи парящих между ними птиц. Стайка верховодок, взволновавшая глубину небес, блеснувший золотом бок карася, солнце кувшинки и далёкое, тёмное дно. Всё перемешано, необычно, загадочно. Нереально.
Вёсла легко разрушают эту идиллию, пугают верховодок, шевелят водоросли и отражённые облака. Но это всё происходит немного сзади, за моей спиной. Это не интересно. Интереснее смотреть вперёд на несущуюся навстречу зеркальную гладь, на сминаемые тупым носом деревянной лодки стебли камыша и глянцевые листья кувшинок. Смотреть на густые заросли вдоль берегов и на очередную протоку, неожиданно возникающую посреди нескончаемого буйства зелени.
- Вон там, видишь старую вербу? Вон ту, самую большую, с чёрным дуплом?
- Она обгорела?
- Нет, это такая метка. В той вербе Марфа живет.
- Марфа? А кто она?
- Марфа. Она хозяйка этих плавень, от Конки и аж до самого Днепра.
- Это как Баба Яга? Из сказки?
- Нет, сынок. Марфа не такая. Она как мавка или русалка. Не страшная как Баба Яга, а красивая, молодая. Вот скажи мне, в плавнях, вокруг нас, красота?
- Да. Мне нравится.
- Так вот и Марфа такая же, она не может быть не красивой. Главное не злить её, не мусорить в плавнях, ну и не баловаться.
- Почему?
- Потому, что тогда она може стать пострашнее за Бабу Ягу. Пойдёшь под вербами, а она за штаны тебя цап! И в дупло потянет, да так быстро, что аж искры полетят. Потому то и дупло в её вербе обгоревшее.
- Это она столько народу туда затянула? – забыв об окружающей красоте спрашиваю я. Широкая отцовская спина мелко вздрагивает от смеха.
- Не, сынок. У некоторых зад по размерам не проходит. В таких случаях Марфа насылает туман и приходится блуждать в камышах. А плавни огромные, здесь можна надолго заблудиться.
- Па, а ты Марфу видел?
- Конечно. И в тумане блуждал, и по камышам как лось прыгал.
- Убегал от Марфы?
- От неё не убежишь. Если нашкодишь, проси прощения, может в дупло и не потянет. А по камышам я за комарами гонялся. Украли булку хлеба и удочку, а без удочки и закуски рыба не ловится.
- А Марфа…
- Сынок, мы уже её вербу проехали. Бери удочку – карасиков поганяем. Или ты уже покушать хочешь?
- Да нет…
После таких разговоров аппетит слегка притупляется, да и рыбалка уже идёт с оглядкой. Но верба с почерневшим дуплом где-то там, далековато. А здесь кумканье наглых жаб, подплывающих прямо к поплавку, возня камышанки, тепло поднявшегося над плавнями солнца. И красный поплавочек: прыг, прыг! Кто там у нас, карась, лынок?
Начало истории…
* * * * *
В детстве ему часто снился сон. Короткий и почти как все сны, непонятный и загадочный.
Ранняя весна, снега уже растаяли, обнажив черноту мягкой земли, сделав весь мир однообразным и серым. Широкое, чёрное поле скользит под невесомым взглядом, становится почти бескрайним. Но где-то вдали возникает полоска деревьев – там начинаются плавни. Они тоже серые и неприметные после зимы, ещё спящие. Но внезапно по ним проходит волна весны. Не ветерок, не хаотичное движение, а именно волна. И она мгновенно меняет деревья, одевая вербы в яркий зелёный наряд, так выделяющийся на фоне чёрного поля. Плавни проснулись, ожили. И ещё раз всколыхнувшись волной гулко вздохнули и позвали его, глухим, монотонным эхом:
- САШКОООО…..
- Сашка, вставай! Вставай! Я не собираюсь всё робить сам! Хоть за дровами сгоняй!
- А хай Вовчик сходит, - отмахнулся он, всё ещё находясь под впечатлением не раз виденного сна. Даже глаза открывать не хотелось, не то, что б за дровами топать.
Но Рыжий не отставал.
- Вовка уже полный дубль – его хоть самого в костёр ложи. Так что дрова на твоей совести. А я уже и палатку поставив и мясо понанизывал на шампура.
- Ох и лентяй же ты! – возмутился Сашка. – Дров полные плавни. Сделай два шага в сагу и два обратно и всё!
- А оно мне надо всё за вас робить!
Нехотя Сашка встал. Бросив недобрый взгляд на хитрую морду Рыжего, на косо натянутую палатку и на валяющееся около неё бездыханное тело Вовчика, обнимающее почти полный бутыль чёрного как смола вина, взял топорик, и смело направился в ближайшие заросли камыша. Там, всего в каком-то десятке метров росло несколько старых верб, под которыми обязательно валяется сушняк, самый натуральный продукт для костра.
Начало лета, а уже такая жара. Между кочками сухо, но осока ещё зелёная, да и камыш, затеняющий траву ещё в полном соку. Но что-то мелкий, неудачный в этом году. Может из-за жары, а может потому, что его тут давно не выкашивают – надобности видать нет. Орудуя топориком словно палкой, Сашка раздвинул густую поросль и вышел к небольшой полянке с вербами. До чего же этот Рыжий лентяюка! Не чтоб пройти несколько метров и самому насобирать дров, так он поднимает настоящий крик! Ладно уж Вовчик в отрубоне, но я ж не пьяный и хорошо помню, что палатку ставили вместе и мясо нанизывали тоже вместе, отвлекаясь только на дегустацию. А то, что Вовка первым отъехал, не его вина. Он же у деда вино воровал, вот и напробовался. Главное, что вино принёс и не заснул ещё по дороге. Хотя мог!
Сделав очередной шаг на поляну, Сашка почувствовал, как что-то зацепило его за другую ногу и резко дёрнуло назад. Топорик выскользнул из ладони и упал в траву, а вслед за ним туда же свалился и его хозяин, смачно вмазавшись лбом в толстое, полусгнившее бревно, прикрытое переплетением сухой прошлогодней и зелёной, свежей травы. Не больно, но неприятно! Зато дрова нашлись сами. И не эта трюхлятина, к которой приложился, а то, что за штанину зацепило. А зацепилась длинная вербовая ветка, не гнилая, не свежая, а высушенная жарой до подходящей кондиции. Отцепив её изогнутый конец от старых спортивных штанов, Сашка стал искать упавший топорик, заодно потирая лоб. Но топорик словно испарился. По идее он должен был упасть около бревна, но ни там, ни в радиусе пяти метров его не оказалось. Истоптав всю траву на поляне, словно стадо бизонов, Сашка с досадой выругался. До чего же неудачный поход на природу! Топорик был отцовский, из какой-то особой стали, сделанный по заказу на судостроительном заводе. Батя за его потерю шкуру снимет!
Ещё раз, обшарив уже всю поляну, оглядев даже стволы верб, словно топорик мог невероятным способом воткнуться лезвием в них, Сашка с испорченным настроением собрал охапку сушняка и, не разбирая дороги, поплёлся назад.
Возле перекошенной палатки всё было без изменений. Вовка всё так же дрыг в обнимку с дедовым вином, Рыжий сидел около миски с шампурами и, похоже, жрал сырое мясо.
- Ну, и для чего я за дровами ходил? – хмуро поинтересовался Сашка. Рыжий поморщил веснушчатое лицо:
- Для костра. Для шашлыка.
- Так ты ж его сырым хомячишь!
- Хорошо пропиталось, Сань. Но помидор больше надо было положить.
- А чего ж ты не положил?
- Так мясо ж ты замачивал! – удивился Рыжий.
- Ага. Я и за дровами ходил, и шашлык сейчас готовить буду! А ты, Рыжий, что делал?
- Так я ж, это, робил…, - покраснел Рыжий, превратившись из рыжего в ржавого.
- Интересно, и что же ты тут робил?! Винцо деда Зорьки бухал на нычку? – наседал Сашка. Потеря батиного топорика основательно подпортила его настроение и простой руганью его не улучшить.
- Та не…, ну…, чуть-чуть, - запнулся Рыжий, медленно делая шаг назад, подальше от Сашки.
- Чуть-чуть! – качая головой, передразнил его Сашка. – Сперва губы вытри, а потом уже бреши! И давай сюда бутыль, а то когда Вовчик проснётся, придётся на троих делить.
* * * * *
Когда первая партия шашлыка была готова, приплыли остальные. Коля Пеца, Бабашмал и Гуня. Без палатки, без еды, зато с пластиковой канистрой, в которой бултыхалась жидкость подозрительно тёмного цвета. Все уже навеселе. Вытащили лодку на берег и с ходу к столу, вернее к шашлыку. Очнулся Вовчик и, слегка не врубаясь в происходящее, присоединился к толпе. А минут через пять послышался треск камыша, словно там пробирался кабан. Веселье притихло, а Рыжий вообще незаметно оказался около лодки, сделав вид, что он там что-то забыл.
Но из камыша появился не кабан, а общий знакомый, бомж по кличке Губа.
- Еле нашов вас, - довольно улыбаясь беззубым ртом, жизнерадостно сообщил он.
- Ну и какого ты припёрся? – не очень дружелюбно поинтересовался Сашка, подымаясь навстречу Губе.
- Саня, Саня! Так это мы его подманили сюда, - скаля зубы, сообщил Сенька Бабашмал. – Он всю дорогу по берегу за нами гнался – так выпить хотел! От дурко! Пошёл вон, отсюда!
Губа весь сжался, готовый в любой момент рвануть обратно в камыши. Грязное, морщинистое лицо застыло, словно маска, а маленькие выцветшие глазки быстро заметались из стороны в сторону в поисках какой-либо поддержки или, хотя бы, понимания.
- Пошёл вон, казёл! – шагнул к нему Сенька.
- Да ладно, раз подманили, хай останется, - сказал Сашка. – Или тебе вина жалко? – обратился он к Бабашмалу.
- Та ну! Хоть поприкалываемся, - махнул рукой тот.
- Губа, иди сюда, - позвал его Сашка. Тот настороженно подошёл ближе.
- Сделай губу, - попросил Сашка.
Морщинистое лицо Губы растянулось в улыбке. Потом он поднял к лицу обе ладони, немытые лет сто, взялся за свою нижнюю челюсть короткими пальцами и легко, словно кусок ткани, натянул её на верхнюю губу. Маленькие глазки блеснули детским озорством, Губа театральным жестом развёл руки в стороны, демонстрируя свою изменившуюся физиономию.
- Сделай губу!! – заорали подпившие пацаны. – Губу!!
Бомж склонил голову, словно здоровался со всеми и снова поднёс ладони к лицу. Послышался неприятный хруст, руки снова разведены в стороны, поднята голова. Все восторженно орут и смеются.
Перед ними вместо обычного человека стоит настоящий монстр, у которого лицо состоит из пары глаз и поднятой аж на нос нижней челюсти. Лицо выглядит сплюснутым, почти жабьим, морщин на нём больше нет, загорелая кожа шеи натянута словно барабанная, мочки ушей завернулись к уголкам глаз, а сами глаза восторженно моргают. Урод, да и только, подумал Сашка. Но урод приятный, такого не испугаешься.
- Стакан винца железно заработал! – сказал Пеца. – Садись к нам, Губа. Пей.
Губа картинно поднял стакан с рубиновым наполнителем и, оттянув с носа нижнюю губу, вылил за её край содержимое стакана, словно вместо рта у него была лейка.
- Ну, клоун! – покачал головой Бабашмал. – Я ж говорил, что можно поприкалываться.
- Я ещё могу кулак в рот засунуть! – с готовностью сообщил обрадованный гостеприимством Губа.
- Не, не, - покачал головой Сашка. – Сперва руки вымой, а то у меня шашлык назад вылезет. Закуски и так маловато, так что не охота заниматься переводом продуктов.
- Понял, - кивнул головой Губа и послушно побежал к речке, выполнять поручение. В компанию он был принят со скрипом и, что б кому-то не взбрело его снова выпереть, лучше быть самым послушным, готовым для друзей на всё. Даже на такую банальность, как мытьё рук.
* * * * *
Июньская ночь самая короткая в году. А если её проводить в кругу друзей, за стаканом винца и с интересными историями, тогда она вообще покажется пролетающей молнией. Яркой и… не запоминаемой вспышкой.
Когда самые слабые спят, а самые сильные бодрствуют, но и те и другие не видят красоты ночи, становится обидно. Яркие летние звёзды слегка колышутся, то ли от летней жары, то ли от винных паров в голове, кричат ночные птицы и уже спят комары. Костёр еле краснеет жаром и, если ковырнуть его веточкой, из жаркого нутра вылетает тонкий ручеёк разноцветных искр. Слабое подобие Млечного пути, не долетающее до небес. Но если лечь к самым углям головой, так, чтоб были видны звёзды и затухающий костёр, а потом осторожно подковырнуть угли… Тогда ручеёк искр летит прямо в небо, переплетается с Молочной рекой и становится с ней одним целым. Может так и рождаются звёзды?
- Сашка, я тебе не сказал, из-за чего эту вылазку организовал? – заплетающимся языком спросил Бабашмал.
- Я думал, что это моя идея, - подметил Сашка.
- Ну да, твоя, а лодка моя.
- Угу, - подтвердил Рыжий, то ли проснувшись, то ли ещё не заснув.
- У меня прошлой, нет, позапрошлой ночью такое было, шо до сих пор заснуть не могу! – резко, словно доказывая свою правоту, произнёс Бабашмал.
- И шо, - без всякого интереса поинтересовался Сашка. История Бабашмала его интересовала меньше чем далёкие звёзды.
- Приснилось мне, что я рыбачу на Маркуцыном Берегу. Вода чистющая, как минералка и рыбы в ней полно. А ловиться не хочет. Я удочкой дёргаю: туда, сюда, туда, сюда. А рыба все не клюёт. Я уже и приманки разные цепляю и подкормку кидаю. Ни фига! Тут позади кто-то говорит мне: мол, шо ж ты тут рыбачишь, если рыбы тут нет. Смотрю и вправду – рыбки словно и не было. Вода прозрачная, дно видно, там же мелко, водоросли всякие, кушир, а рыбы ноль! Что за фигня!
Оборачиваюсь, а позади меня такая дама стоит! Вся в белом, как невеста, высокая, стройная, красивая! Только с косой, может камыш косила, или траву кроликам, не знаю. Улыбается мне и говорит: я, мол, знаю места, где рыбы полно и поклёвка там такая, шо пальчики оближешь. Я и говорю, покажи где. А она так улыбается, говорит, шо мол не сейчас. Ты, говорит, пока на Маркуцыном полови рыбку, а я за тобой чуть позже зайду. Потом опять улыбнулась, повернулась и пошла. И вроде бы отходит всё дальше, а сама все выше становится. Я смотрю, а у неё поясок такой беленький, узкий и на нём какие-то беленькие шарики висят. Присмотрелся, а то не шарики, а черепа людские, белые, белые, как мел.
- Ах-хр, ах-хррр, - перебил его рассказ чей-то громкий храп.
- Рыжий, не храпи!
- Я сплю и ничего не чую! – слишком громко, как для спящего сказал Рыжий.
- Весь рассказ испоганил, - возмутился Бабашмал. – Если тебе страшно, то молчи в тряпочку, не мешай других пугать.
- А тебе после такого сна не страшно? – спокойно поинтересовался Сашка. Его самого не сильно волновали чужие сны, к тому же растворившееся в крови некоторое количество винных спиртов делало из него отъявленного пофигиста.
- Страшновато? Та я до сих пор в штаны накладываю, когда догоняю, кто мне приснился.
- И кто?
- Марфа снилась, - вмешался в разговор вроде бы дремавший Губа. – Это она к тебе приходила.
- Марфа? Чего? – вытаращил глаза Сенька. – Разве то была не…
- Да Марфа это была. Я точно знаю, что Марфа.
- Тоже мне, знаток народного эпоса, - недоверчиво хмыкнул Бабашмал.
- Не эпоса, а фольклора, - поправил его Губа. Только приняв порядочную дозу спиртного он мог позволить себе такую вольность – поучать сильных мира сего, людей, считающих его клоуном, бомжом, низшим существом. – Эпос, это твоя рыбалка во сне. А приход Марфы, это уже фольклор.
- Что-то ты слишком грамотным стал, Губа. В морду, не хочешь? – сквозь зубы спросил Бабашмал
- Нет, не хочу, - сразу же сообщил Губа.
- И чего ты считаешь, что это Марфа была, - поинтересовался Сашка.
- Та знаю, - хмыкнул Губа. – Она ко мне часто приходит. Все просит, чтоб я губу не делал. Обижается, говорит, что нельзя становиться посмешищем для других. Позорно это.
- А она не белая и горячая, когда приходит? – громко заржал по лошадиному Бабашмал.
- Уже утро? – подхватился на ноги спящий до этого момента Вовчик.
- До утра ещё как до Москвы, - осадил его энтузиазм Сашка.
- А вино дедовое ещё есть?
- Конечно, дружбан! До утра хватит! – обрадовал его Бабашмал.
- Наливай…
* * * * *
Очнулся он от неприятного покачивания, которое поднимало со дна его души мутные воспоминания о прошедшей ночи, перемешанные с кусочками мяса, тёплым вином и противной, горькой желчью. Всё это желало вырваться на свободу, причём в первую очередь стремились именно продукты, а не воспоминания и поэтому он попытался издать пугающий звук, напоминающий не то бычье мычанье, не то хлопок позднего зажигания. Это слегка притормозило пытающуюся вырваться на свободу бывшую еду, но ускорило процессы вне организма.
- Он сейчас всю лодку заблюёт!
- Перекинь ему голову за борт! Не выкинь его в воду, дурак!
Голоса знакомые, но…. Чего ж так качает?!
- Ээй, я где? – с трудом ворочая языком, спросил Сашка.
- Очнулся, Нерон? – около него появилась физиономия Гуни. – Ну ты крепкий!
- Я не Нерон, - возразил Сашка.
- А когда плавни подпаливал, кричал, что ты Нерон и Рим обязательно спалишь. Вместе с Бабашмалом.
- Рим есть за что, а за что Бабашмала? Шо, я его спалил?
- Ха-ха, конь! Да вон он, на носу дрыхнет, без задних лап, - кивая головой, почему-то слегка размытой в пространстве, засмеялся Гуня.
- А Вовчик…
- Они с Рыжим пешком слиняли. Ещё когда вы плавни только начали поджигать. Сказали, что за вином дедовым, только я думаю, что это просто отмазка была – Рыжий от страху в штаны чуть не наложил и чтоб самому не топать домой, Вовчика с собой потянул, - Гуня снова взмахнул головой и снова размазался в пространстве.
- Не качайся так, - попросил Сашка. – И дай воды.
- Пить?
- Голову смочить…. Ох и припекает….
- Солнце только взошло, а тебя уже припекает, - ухмыльнулся Гуня. Вроде бы и пил всю ночь как конь, а уже, вроде бы, вполне нормальный. – Вода вокруг лодки, мочи голову сколько влезет.
Сашка повернул голову. И вправду, всюду вода. Может скупнуться, мелькнула спасительная мысль. Не, могу утонуть. Эти дураки и не заметят, как я на дне окажусь. А если привязаться к лодке?
- Дай канат, - попросил он. Гуня непонимающе уставился на него.
- Канат? Что это ты ещё задумал? То палатку пытаешься спалить, то Бабашмала на коленях просишь не поджигать плавни. То кричишь, что ты Нерон. Башку вином тебе совершенно снесло. А Бабашмалу вообще.
- Канат дай! Я привяжусь к лодке, чтоб вы меня не утопили, освежусь в Конке.
- Мы по Чайке плывём, - подал голос Пеца. Голос был прилично охрипшим, с задышкой. Видно старался парень вёслами выгнать хмель с головы и в одиночку преодолевал трудности одиночной гребли.
- Да хоть по Днепру, мне по барабану. Канат дай, Гуня!
- Та на, водолаз хренов! – рассердился тот. – Только за шею себя не привязывай.
Раздевшись до трусов, Сашка обвязал один конец каната вокруг лодыжки, а другой на два узла закрепил за дюралюминиевый шпангоут. А потом, как настоящий водолаз спиной назад, упал с кормы лодки в воду.
Вот это благодать! Вода охлаждала разгорячённое тело, расслабляла и в то же время бодрила. Канат натянулся и Сашка почувствовал как его тянет за лодкой. Хитро придумано, подумал он, открыл глаза и увидел нахлынувшую на него зелёную пелену волны. Сквозь неё было видно стоящего на корме Гуню и выглядывающего из-за его плеча Пецыка. Сделав усилие привязанной ногой, Сашка приподнял над набегающей волной голову и довольно хрюкнул:
- Ох и классно!
- Ох и дурень! – покачал головой Гуня. В этот раз она уже была вполне резкой, а это означало, что охлаждение организма себя вполне оправдывало.
- Так что там, кто сагу подпалил? – в перерыве между погружениями поинтересовался Сашка.
- Бабашмал, кто ж ещё, - сказал Гуня. – Всё орал, что спалит плавни вместе с Марфой и что он уже не рыбак. В общем, крыша съехала у него на бок.
- А я?
- Ползал на коленях, что б он не палил ничего, а потом сам взял и поджёг палатку. Мы Пецу оттуда еле успели вытащить. А то был бы у нас и Бабашмал и Дедошмал.
- Я палатку спалил? – слабо ужаснулся Сашка. Палатка бралась напрокат и теперь стоила денег и, похоже, только его денег, потому как от поджога все уже отмазались. Да-а.
- Спалил, - снова подтвердил Гуня. – Пока мы её пытались потушить, Бабашмал сагу подпалил. Ты не поверишь, но всё так высохло. Зелёное, но горит будь здоров.
- Пьянству бой, - сделав вдох, сказал Сашка и снова погрузился в воду. Уж чего-чего, но таких глупых поступков он в жизнь старался не совершать. Тем более плавни поджигать, да ещё в такую сушь.
Вынырнул.
- Потушить пробовали?
- Так ты ж и тушил! Сам кричал, что ты Нерон и Рим спалишь и сам же тушил! Дурдом, в общем.
- А Бабашмал?
- Дурка плачет по вас обеим! – из-за плеча Гуни высунулся Пецык. – Меня чуть не спалили сперва, а потом сами в огонь кидались! Скажи спасибо Гунчику, что повытаскивал вас.
- Что, последняя стадия была? Белка? – совсем уж безнадёжно спросил Сашка.
- У Бабашмала, - взмахнул рукой Гуня. - Когда вербы в саге загорелись, он туда как сайгак ломанулся. Начал орать, что не хочет её палить.
- Вербу?
- Марфу! Кричал, что снять надо её с ветки, а то сгорит. Вот после этого Рыжий с Вовчиком и слиняли. А следом за ними и Губа смылся. Сказал, что подрядился коров сегодня пасти.
Сашка опять нырнул. Ему, почему-то, стало стыдно. И не только перед Гуней и Пецыком, но и перед самим собой.
Вынырнул и попытался оглянуться. Где-то далеко позади всё ещё виднелся расплывчатый столб дыма.
- Уже догорает, - заметив его взгляды назад, сообщил Гуня. – Сам знаешь, плавни горят, горят, а потом сами собой и тухнут. Где-нибудь около ерика огонь заливается и всё.
- Да, дурдом, - согласился Сашка. – Зато теперь камыш там на следующий год такой вырастет, что твой бамбук.
- Сам ты бамбук, - качнул Гуня головой. И что у него за привычка, головой мотать. Мух гоняет, что ли?
* * * * *
Сколько он себя помнил, он всегда был такой. Жил на вокзалах под лестницами, в люках тепломагистралей, в дачных домиках и в заброшенных фермах. Раз пять или семь был на зоне, но только за бродяжничество, потому что ничего тяжкого, кроме как мелкого воровства, не совершал. Да и не попадался на этом. Но в промежутках между отсидками старался жить по нормальному. Если везло, добрые люди давали кров и еду в обмен на работу. Работа не всегда соответствовала плате, была грязной, вонючей и тяжёлой. Но он работы не боялся, привык, наверное. Главное делать всё честно и правильно, думать, что это кому-то необходимо и приносит пользу. Ведь если люди так добры к нему, и позволяют жить в собственных коровниках, а то и в стареньких кухоньках, разве это не стоит нормального отношения к ним?
Правда, иногда попадались люди похуже, били его, закрывали в подвалах, плохо кормили. Но тогда он сбегал. Уходил за много километров от таких мест и от таких людей. Но зла на них не держал, понимая, что больны они. Жадностью и злом, бесчеловечностью. Таких жалеть надо, потому как потеряны они и может навсегда.
А в хорошие места он всегда возвращался. После зоны, естественно. Вот и сейчас он обитал в одном из таких мест, на границе воды и песка. Здесь было хорошо, всегда была работа, а значит и еда. Летом немного жарковато, зато зимой не холодно. Да и на зиму его всегда принимали добрые люди, то дачу охранять, то скот. Зимой он держался одного места, не бродил.
А летом бродил. Нравилось ему здесь: лес и плавни, степь и реки. Такой красоты нигде больше нет, вот и подумывал Губа остаться здесь навсегда. Да и года уже не те, чтоб бездомным быть. Запала ему на сердце одна молодычка, часто звала по хозяйству помогать, за скотом приглядывать. Видать и он ей не безразличен раз зовёт всегда. Не было у Губы семьи никогда, а так хотелось!
Одно смущало – запал и он одной особе. Красивой, молодой, но очень уж непривычной. Не такой как все. Сам Губа тоже не был таким как все. Кроме разных людей и разных мест встречал он ещё и разных существ. Тех, в кого обычные люди и не верят вовсе. А они есть - уж бомжу и бродяге не знать ли об их существовании! Но как-то старался не связываться с ними Губа. Бросал насиженные места, если встречал там кого-нибудь из них. А ещё, по молодости, ему на зоне один добрый человек монету дал заговорённую от нечисти. И она часто ему помогала. Да вот беда, в последней ходке спёр её кто-то и остался Губа без защиты. Думал, маяться будет без неё, ан нет – нормально. Стал, вроде бы, как все. И молодычку нашёл.
Да вот однажды возле водопоя, когда он коров уже гнать на тырло собрался, появилась она. Вся в белом, с веночком на голове и вербовой веточкой в руке. Подошла к нему, улыбнулась.
- Не скучаешь, Губа?
- А шо мне скучать, я занят. Вот, работаю.
- Знаю. Я о другом, о жизни иной спрашиваю. Не скучаешь ты о ней?
- Так не было у меня другой жизни, вся вот такая как есть. Обычная.
- А нормальная она, как у всех? И нравится тебе?
- Чего ж не нравиться? – взглянул Губа искоса на незнакомку. Не иначе как не человек она, люди так о его жизни никогда не спрашивают, им это без надобности. А вот всякая нечисть никогда не против на человеческой глупости подловить.
- Да не переживай ты так, Губа. Не за тобой я пришла. Просто интересно мне, как может человек жить так как ты и чувствовать себя счастливым.
- Нормально мне, летом тепло, зимой не холодно. Много не надо.
- Ты прав, Губа. Люди и не догадываются, что для счастья многого не надо. Живут не так.
А ты другой, не из этой жизни. Можно я буду приходить к тебе, иногда? Поговорить.
- Да кто ж тебе смеет запретить? Приходи, с хорошим человеком никогда не вредно поболтать.
Девушка засмеялась, переливчато, звонко. И сразу же кукушка отозвалась на её смех. Один раз, второй, третий.
- Ой, зозуля, хватит уж тебе. Не смущай его.
Взглянула на Губу и опять улыбнулась:
- Так я приду.
- Ну да, приходи, - кивнул он головой. Девушка прошла мимо него, зашла за вербу и… исчезла. Всё ж не человек, подумал Губа и погнал стадо на тырло.
А кукушка и не закуковала больше.
* * * * *
Говорят, что во время грозы от деревьев подальше держаться надо. От воды подальше. От всяких металлических вещей, особенно в открытом поле. А где ж тогда грозу пережидать? Дома на печке, в тепле и сухости? Да так и к лентяйству привыкнуть можно, превратиться в чахлого лежебоку, а потом и вообще, зачахнуть и умереть. Оно то и не страшно – умирать всё равно придётся, только зачем раньше времени? Особенно когда этого времени ни на что не хватает.
Старый Зорька всегда так думал и поступал только так, пытаясь сделать больше запланированного. Вставал до восхода солнца и ложился далеко после его заката. Успевал и в огороде порядок навести и в доме, сбегать к сыну и в магазин. В течение часа его можно было встретить в столь отдалённых друг от друга местах, что люди только головами качали от удивления: мол, на транспорте не успеешь так мотнуться, как дед Зорька пешком. Его, слегка хромающей, скоростной ходьбе завидовала даже молодёжь, надеясь хотя бы дожить до такого возраста, а не то чтобы вот так бегать. Зимой или летом, в жару или в дождь, без разницы, главное успеть, успеть… в плавни. Вот куда он всегда спешил и вот где проводил большего всего времени и, может, вот ради чего жил столько лет.
Плавни. Низовье Днепра, его притоки, большие и маленькие, ерики и озёра, заливные луга и острова. Какая красота! Уж кто-кто, а старый Зорька в этом не сомневался и ещё смолоду был влюблён в эти места. И не просто влюблён, а жил ими. Насаживал молодые вербы, убирал старые, косил камыш и чистил ерики, ловил рыбу. Не браконьерничал, как считали многие, а честно ловил, ставя хитромудрые камышовые загоны для рыбы и ятеря. Брал столько, сколько надо, не больше. А больше и не попадалось – природа сама знает норму. Главное не нарушать эту норму, а это у старого давно уже было в крови.
В семьдесят пять кровь всё ещё бурлила, заставляя деда бежать в плавни при любой погоде и в любое время года и дня. Уже с палкой в руках, но палка эта скорее для того, чтоб из кочки на кочку перепрыгнуть, да наглым браконьерам пригрозить издали. Потому что на близкие расстояния они его старались не допускать – слишком уж гневался он на этих дармоедов, мог и по спине палкой приложится.
Вот и сейчас, помахав палкой далёкому рыбаку и где-то в глубине души осознавая, что вот он, маразм старческий – может человек и не браконьерничает вовсе, дед Зорька спешил к старому ерику. Там и каючок стоит и ятеря расставлены, а их регулярно проверять надо, чтоб рыба не задохнулась. Начавшийся дождь и гроза не мешали, дед Зорька их и не замечал и не боялся. Молнии, как всегда, в старое тырлыще лупили, ветвясь, словно оленьи рога и бояться их здесь всё равно, что отпрыгивать от спящего ужа – спит себе так пусть и спит, не трогай, а он тебя тем более не тронет.
Ступая еле заметной тропой, от вербы к вербе, через островок с маслиновой рощицей, он вышел к ерику. Порядок, каючок на месте, припрятанная в расколотой вербе правилка тоже на месте. Теперь к ятерям – никто ли не похозяйничал?
Дождь закончился, превратившись в каплепад с вербовых веток, устроенный то ли слабым ветерком, то ли далёкими раскатами грома. Старый Зорька уверенно направлял маленький каючок правилкой по одному ему известному маршруту к расставленным в укромных местах ятерям. Повернув к Сонному озерцу, за высоким кустом лозы увидел её. Не раздумывая, повернул к берегу.
Она стояла у самого края воды, не отражаясь в её зелёном зеркале, с веночком из жёлтой руты на светлых волосах, одетая в длинное белое платье. Льняное полотно, намокшее от дождя и потому полупрозрачное, не скрывало от умудрённого годами взгляда прелестей женской красоты. Но уже и не манило к ней так, как когда-то давно. Или, может, это он только думал так, что не манило, ведь проплыть мимо не смог.
Но на берег он не сошёл.
- Не побоялся промокнуть?
- Надеялся, что промокну, простужусь и умру. Да только чары твои лучше любого плаща укрывают – только кепку намочил.
- Надоело со мной видеться, хочешь уйти?
- Да нет, не надоело и уходить не хочу. Просто тяжко видеться с тобой, такой красивой и манящей. Я-то уж давненько не пацан, чтобы на такие прелести смотреть.
- Я могу и по годам подходящей выглядеть, - улыбнулась она и в мгновенье она превратилась в старуху с ярким платком на голове, в зелёном, байковом халате и стоптанных синих тапочках. – Так я тебе больше нравлюсь, дед?
Зорька поморщился:
- Не, не! Такого добра мне и дома хватает. Ты не обижайся, Марфуша, да только дело не в том, какая ты, а какой я. А я уже давненько старый дед.
Она опять стала прежней, молодой и красивой, только венок из руты исчез, превратившись в плетеное колечко из лозы.
- В молодости не захотел стать моим навсегда, - уже не так ласково сказала она. – Может сейчас передумал?
- Сердце тебе давно отдал, - покачал он седой головой. – Всё остальное нельзя, грех это. Прости, Марфуша, прости, не могу я.
- Я прощаю. Только в тумане, старый, не броди больше – заблукаешь, за реку перейдёшь и не вернёшься уже. Не вернёшься…
Она исчезла, а он ещё долго стоял около берега, уперевшись старой правилкой в илистое дно. Зелёная вода еле-еле покачивала каючок, давно унеся в небытие молодость, мечты и надежды. Давно унеся его время, за которым он всегда так спешил.
* * * * *
Губа не знал, что и делать. В момент, когда ему показалось, что жизнь стала налаживаться, появилась эта плавневая русалка, Марфа. С нехорошей регулярностью она стала приходить к нему каждую неделю, расспрашивать его о жизни, о всяких людских новостях, словно это её так интересовало. У кого кто родился, кто умер, как прошёл отёл у безрогой коровы и кому председатель сельского совета выделил участок у озера. Со стороны могло показаться, что с Губой разговаривает самая обычная сельская баба, да только бабу эту видел только он один, да ещё, может быть, коровы.
В таких случаях, когда им интересовались не люди, Губа бросал насиженные места и уходил свет за очи. Но уж больно хорошим было именно это место, светлым, приятным с перспективой на изменения. Не хотелось бежать. Да и Марфа, кажется, вела себя нормально, не угрожала, не пакостничала и у тех же коров надои увеличились. Хозяева только радостно переговаривались друг с другом каждый вечер, благодарили его за старания по уходу за стадом. Стали лучше кормить, деньги давать, считать нормальным человеком. Так может и ничего, что Марфа к нему зачастила? Может, она просто скучает по хорошим людям, по таким, как он?
Лето, осень… Зима в приличных, людских условиях, ещё лето и ещё зима. Губа уже привык к её визитам и другой раз даже ждал, когда же появится красавица в белых одеждах и с вербовой веточкой в руке. Она казалась даже приятнее приютившей его молодычки, хотя последняя его и кормила и одевала. Но говорить, так как Марфа не могла, да, впрочем, и не так понимала. Попробуй, объясни глупой женщине, что на убывающую луну нельзя бугая к тёлке приводить. Пока поймёт, с ума сойти можно. А вот Марфа ему сама об этом сказала. Губа убедил двух баб сделать по правильному, так те его потом цельный год благодарили, всегда столько еды давали, что даже приблуда Шарик растолстел. А всё потому, что коровы их в два раза больше стали молока давать и таких телят привели, что ого! Другие бабы завидовали, а Марфа только улыбалась:
- Такому человеку как ты, доброе дело сделать только в удовольствие. Главное всегда оставайся таким как ты есть. И не давай обижать себя, а то и я обижусь.
А он разве давал себя обижать? Да и кому? Пьяным, предлагающим выпить за компанию или молодёжи, просящей рожи построить. Губу закатить. Он на зоне ещё и не такое видел и не такому научился и привык принимать окружающий мир с его неординарной простотой.
Но за монеткой заговорённой всё равно жалел. Не из-за Марфы, потому как она не казалась опасной, а так, на всякий случай. Мало ли всякого злого встречается и лишняя защита не помешала бы. Вот видел же он, что когда пьяное дурачьё подпаливало плавни, между ними маленькие злыдни бегали. Со страшными рожами и в рваных кожушках. Пьяных то к костру подталкивали, то к воде. Будь бы у него та самая монета, Губа бы их в один миг прогнал. А так самому пришлось убегать. Не со страху – пожар видеть не мог. Стыдно стало за людей, которыми каждый злыдень управлять может.
А через несколько дней к нему снова пришла Марфа. Расспросила о новостях в селе, посетовала на нерадивых людей, наплевательски относящихся к матушке-природе их взрастившей. Спросила:
- Неужели нет больше людей достойных, думающих не только о себе? Таких как ты.
Уперевшись в подбородок ладонями, держащими палку, Губа неопределённо пожал плечами:
- Так кто его знает, наверное, есть. Не было б хороших людей, то вокруг только зло и творилось. А так глянь, я уже столько годов на одном месте и уходить не собираюсь – значит, люди здесь хорошие. От плохих я б уже давно сбежал.
- Так тебя тут хорошие люди держат? Может, не отпускают?
- Да нет, никто меня силою не держит! Я сам себе хозяин: захочу, останусь, а захочу – уйду.
- И куда же ты можешь уйти? – поинтересовалась Марфа. Свет полуденного солнца просвечивал сквозь её белое платье и даже сквозь неё, делая из её тела видимость неземной красоты и лёгкости. И не оставляя на земле даже еле заметной тени.
- Да куда угодно! – не подумав, сказал Губа. – Я уже в разных местах бывал, мне перемен бояться нечего. Я в любом месте приживусь.
- Ой, в любом ли? А вон там, за зозулиным гнездом смог бы?
- Так я и дальше бывал, - махнул рукой Губа. И беззубой улыбкой одарил русалку: - Подманиваешь ты меня, знаю. Да только я человек свободный – меня никто не подманит.
- А ты присядь под вербу и подумай: я тебя подманиваю или ты сам в другое место хочешь. Зозуля не зря кувала – может и срок уже.
- Не, не, - покачал Губа головой. – Не срок, знаю. А под вербой посижу – скоро стадо на тырлыще гнать, да ещё и по такой жарище. Передохну малость и погоню.
- Передохни, - согласилась она. – Вот возьми вербовую ветку – её коровы получше твоей палки слушаются, - протянула ему зелёную веточку. И как стояла против солнца так и исчезла, словно растворилась в его золотых лучах.
«Вот и нечистью назвать нельзя и не человек», - подумал Губа, уперевшись спиной в прохладную и шершавую вербовую кору.
Так его и нашли через час под вербой, с засохшей веточкой в затвердевших ладонях.
* * * * *
После последнего похода на природу прошло почти две недели. И всё это время Сашке не давала покоя их пьяная выходка, закончившаяся поджиганием плавни. Там уже давным-давно всё потухло, да и ущерб, по его мнению, был не велик, но нехороший осадок от произошедшего всё горчил и горчил ему на зубах. Хотелось, бросив всё, вернуться на место преступления, посмотреть, не тлеет ли какое-нибудь старое бревно (глупость, всё давно потухло!), обойти место пожара, потрогать обгоревшие вербы. Будто такой поступок мог что-то изменить! В душе Сашка каялся от содеянного, при этом здраво рассуждая, что ничего супер тяжкого они тогда не совершили. С кем не бывает!
Но всё же нельзя так делать, думал он и, в конце концов, решил поговорить со всеми, кто тогда был с ним в плавнях. И не просто поговорить, а попытаться втолковать им, что так поступать не по-человечески. Ведь нужно думать и о природе, о будущем!
Впрочем, вполне возможно, начни он так говорить, смотреть на него станут как на идиота. Особенно если напомнят ему, что это именно он был поджигателем. Хоть и не главным, но одним из двоих. И после этого, парниша, ты хочешь сказать нам, что ты теперь умница, хороший и правильный, а все остальные тупые дебилы? Да после таких выводов и до мордобития не далеко. А там уже не до нравоучений будет. Но…, но не бросать же в помойку уже принятое решение, подумал Сашка и начал революционное изменение реальности общепринятого бытия.
Первыми в его намерениях на перевоспитание значились Вовчик и Рыжий. И не потому, что жили они ближе остальных, а потому, что дружили они ещё с детства и влияние на них Сашка имел гораздо большее, нежели на остальных. Впрочем, совершенно менять мировосприятие у своих друзей Сашка не собирался, да и врятли это у него получилось бы. А вот поговорить начистоту, обсудить содеянное надо обязательно.
Но как же удивился Сашка, когда выяснилось, что произошедшее не сильно их и волнует. И не то, что пожар, но даже всё остальное, в частности сгоревшая палатка и без вести пропавший топорик. Слегка задумавшись, Сашка их понял: топорик был его личный и к ним никакого отношения не имел, а палатку подпалил он, а стало быть, виноват сам.
- Да, скинуться надо бы, только у меня сейчас денег нет, - покачал головой Рыжий.
- А разве ты ещё не вернул деньги в прокат за палатку? – поинтересовался Вовчик.
- Вернул, - кивнул Сашка.
- Ну так мы тебе потом скинемся, когда деньги будут, - пообещал Вовчик и Сашка понял, что об этом вопросе можно забыть. Интересно, а что они запоют по поводу пожара в плавнях? И Сашка завёл пространный разговор об окружающей среде, о том, что останется после нас нашим детям. Рыжий не дал даже договорить:
- А что, у вас с Валюхой уже что-то намечается? А я слышал, что она тебя отшила.
- Причём тут это? – удивился Сашка. Рыжий непонимающе вытаращил глаза:
- Так ты ж сам о детях сказал!
- Я в общем говорю, дурень! – пояснил Сашка.
- Тогда я тут не при делах! То, что Валюха тебя отшила, придумал не я! Вовчик может подтвердить, - кивнул он на притихшего товарища.
- А я вообще в первый раз об этом слышу! – развёл тот руками. Сашка непонимающе уставился на него:
- Причём тут Валька? Я ж совсем о другом говорю! О природе! О том, что мы плавню подожгли!
- Так мы ж тут не причём, разве ж это мы сделали? - удивился Рыжий. – Это же Бабашмал сагу подпалил! Он, полный дурак, стал кричать, что спалит и плавни и даже Марфу! От дебил, лучше бы молча подпаливал! Как все люди и делают.
- Мне дед рассказывал, что Марфа есть на самом деле, - со знанием дела сообщил Вовчик.
- Брехня! – энергично дёрнул головой Рыжий, словно произнесённые Вовчиком слова касались именно его. – Никого нет! Я не верю!
- Чего ты дёргаешься как паралитик? – оскалил зубы Вовчик. – Страшно стало?!
- Можно подумать, я стану бояться всякой выдуманной ерунды! – сразу же распушил хвост Рыжий. – Да я по плавнях столько раз ходил и никого там не видел! Дед твой старый брехун!
- Да ладно, - дружелюбно сказал Вовчик и вдруг резко стукнул Рыжего кулаком под дых. – А не называй деда брехуном!
- Дурак! – плаксиво выдавил из себя Рыжий и с видом человека, получившего смертельную травму, отошёл в сторону.
- И что же дед рассказывал? – заинтересованно спросил Сашка, не обращая внимания на потасовку между друзьями.
- Так-то он ничего не рассказывал, а вот когда винца из погреба переберёт, то такие вещи выдавал, что у меня аж мурашки по спине бегать начинали, - переходя на зловещий шепот, сказал Вовчик.
- Мне домой пора, огород поливать, - сообщил Рыжий.
- Вали, вали, - скосив на него глаза, произнёс Вовчик, потом повернулся к Сашке и, подморгнув ему, медленно, но громко сказал: - А ты знаешь, что Рыжий…
- Ладно, я останусь, - вдруг передумал Рыжий. – Что б никто не подумал, что я всякой ерунды боюсь.
- Я сам боюсь! – сказал Вовчик. – После дедовых рассказов даже в туалет страшно сходить!
- Да хватит уже! – не выдержал Сашка. – Можешь нормально сказать, без выпендрежа?!
Вовка обиженно махнул рукой:
- Ладно, скажу. Только дед больше в бессознательном состоянии это говорил. Может просто белочка, а может, и нет.
- Ну!
- В общем, всё с какой-то Марфушой разговаривал. Всё в плавни к ней перебраться обещал. Даже плакал.
- Мало ли у старого Зорьки Марфуш было! – посмелел Рыжий.
- А по трезвой голове он мне раз сказал, что русалка в плавнях есть. Только не утопленница, а та, что в старой вербе живёт. Говорит: ты, Вовка, каючок мой с пацанами не трогай, за ним Марфа присматривает. У меня с ней, говорит, договор: я плавням помогаю, а она мне. И за каючок мигом в дупло затянет.
- Ха, ха, - совсем осмелел Рыжий. – Страшно, аж коленки трясутся! А ещё твой дед, наверное, сказал, что б его ятеря не чистили и вообще в плавнях не шастали. Браконьер старый!
- Может и браконьер, - нехотя согласился Вовчик. – Только все знают, что он и в травах разных разбирается и в заговорах разных и вино у него самое лучшее! А это уже не шуточки! Откуда такое могло взяться?
Сашка неуверенно пожал плечами:
- Мало ли что. Год ему уже вон сколько! Мог и сам всему научиться. А мог и не сам.
- А мне, лично, всё равно! – заявил Рыжий. – Его каючок я не трогаю и рыбу из ятерей не таскаю.
- И вино дедовое не пьёшь? – оскалил зубы Вовчик.
- А вино тут причём?
- Да так, не причём, - невинно сказал он и выразительно взглянул на приоткрытую дверцу кухонного шкафчика.
- Опять в погреб лазил? – спросил Сашка.
- Не поверишь, но дед вчера сам дал. Сказал, что такого вина как это я больше не попробую. Потому что, МАРФУША травку для винца ему больше не даст.
- Ты опять! – возмутился Рыжий.
- Честно, дед так и сказал! – практически правдоподобно заявил Вовчик. – Мне вам мозги пудрить не к чему. И если никто не хочет, то и не надо.
- Прошлый раз, в клубе, такую гадость пробовали, - махнул Рыжий рукой, давая своё согласие на возлияния. – А шо робить…
- А ты? – посмотрел Вовчик на Сашку. Тот неопределённо пожал плечами, отдаваясь на волю случая. Уже и так было ясно, что его затея с перевоспитанием друзей потерпела полное поражение. И уже не так и важно, какое вино вручил дед Зорька внуку. Главное, что б его не было слишком много.
* * * * *
В многочисленных речушках левобережья, издревле называемых Великим Лугом и, в принципе, являющихся всего лишь частью Днепра, всегда водилось множество рыбы. Чего только не попадалось здесь на крючок или в сеть, начиная с неприглядного, но живучего карасика и заканчивая прекрасными осетрами. Окунь, щука, линь, сазан, сом…, всего и не перечислить вот так сразу – такая богатейшая природа, такой огромный спектр видов.
И среди всей этой красоты, небольшой изъян - человек неразумный, существо, самостоятельно поставившее себя на вершину мира и само же этот мир уничтожающее. И при этом человек-древоточец даже не понимает, что трон, на котором он восседает, изъеден им же самим.
Примерно к вот таким же царям природы относился и Сенька Федотов, именуемый в простонародье Бабашмалом. Живя практически на берегу реки Чайки, он с детства привык считать всё прилегающую местность своей собственностью и, соответственно поступать с ней по собственному усмотрению. Сеть, острога, электроудочка для него были привычнее иных инструментов и применяемые с убийственным постоянством приносили Сеньке неплохой доход. На рыбу всегда был спрос у тех, кто по каким либо причинам не мог быть рыбаком, но кушать рыбку хотел. И даже незадачливые рыбаки, цацкающиеся с природой при помощи жалкой удочки, всегда желали видеть на обеденном столе чего-нибудь пожирнее скромного карасика. Как говорится, спрос рождает предложение и поэтому Сенька Бабашмал всегда был на коне, вернее в лодке, в плане предложения покупателям и продавцам свежей рыбы. Добытой любым, удобным для него способом.
Этим вечером он снова собирался на промысел. Договорившись с одним из своих оптовых покупателей, Сенька возвращался домой и чтобы сократить путь, пошёл вдоль реки. Вернее, вышел к её началу, глухому заливу, называемому Маркуциным Берегом. Историю такого названия он не знал, да, в общем, и не пытался узнать, резонно полагая, что знание истории должно ограничиваться её самым кратким периодом, уходящим на глубину вчерашних цен на рынке.
Шесть часов ещё не вечер, солнце ещё высоко в небе и на берегу заливчика, как всегда несколько рыбаков. Чисто из профессионального интереса, чтобы посмотреть и посмеяться над простофилями-рыбаками, Бабашмал задержался на берегу. Было интересно понаблюдать за героическими попытками нескольких мужичков, считающих себя спецами по рыбной ловле и даже ухитряющихся вытащить из воды трепыхающихся карасей. Мелких и до ужаса одиноких.
Снисходительно покачав головой, Сенька решил идти домой. Впереди, у большущего куста тополёвой поросли, показалась неспешная парочка, состоящая из двоих мужчин, старшего и чуть помоложе и инвалидной коляски, в которой неподвижно замер старый дед. Парализованного деда Сенька знал – тот ещё недавно был заядлым рыбаком, правда удочником, предпочитающим настоящему рыбному промыслу нелепое подёргивание поплавка. Бабашмал не раз встречал его в плавневых протоках, торчащего в любую погоду на своей старой лодчонке. Ну вот, доторчался, перегрелся на солнце, получил инсульт и теперь выгуливается в инвалидной коляске. Сказать бы ему:
- Дед! И оно стоило того?
Так нет, не поймёт. А сын и его товарищ могут понять не правильно, поэтому лучше молча кивнуть им головой и пройти мимо. Что Сенька и сделал. Но всего через мгновение кто-то неожиданно тронул его за плечо. Повернулся и замер – это был старый парализованный рыбак, невероятным образом вставший с инвалидной коляски.
- Дед Ваня?! – удивлённо округлил глаза Бабашмал. Тот криво, правым уголком рта улыбнулся:
- А ты, Сенечка, хотел кого-то другого увидеть?
- Так вы ж это самое…, ну…, только что…, - не смог сформулировать собственную мысль Бабашмал.
- Так я же старый рыбак и охотник, меня чёртовым инсультом не остановишь! – подняв правую руку кверху, дед Иван помахал указательным пальцем. – К тому же у меня до тебя дело, сынок.
- Дело? Какое дело? – насторожился Сенька. Он и раньше старался поменьше дел иметь со всякими простаками, типа деда Ивана, а в подобной ситуации это вообще выглядело подозрительно. Старый, парализованный дед, хоть и вставший с коляски, мог начать просить всякую ерунду, какую-то дурноватую услугу, а то и денег взаймы. Может его сынок подослал!
- Ты не бойся, Сенечка, я об рыбке хотел поговорить, - словно угадывая его мысли, сказал дед.
- А шо про неё говорить – её ловить надо! – входя в колею, снисходительно произнёс Бабашмал.
- Да, правильно! Ты вот взгляни в воду – видишь тут рыбу? – спросил старый, подведя Бабашмала к самой воде.
Сенька опустил голову и кроме собственного отражения и прибрежной травы не увидел ничего.
- Не вижу. Да тут и рыбы той с гулькин нос – это ж Маркуцин Берег! Тут только жабы водятся!
- И я ж о том, сынок, - приобняв его за талию, подтвердил дед. – Да только жабы водятся по всех плавнях, а рыбка, настоящая рыбка, обитает в определённых местах. И я знаю такие места. Я же рыбак старый, со стажем.
- А я шо, не знаю! И на Чайке, и на Конке. На Буряковом…. Шо я, не рыбак!
- Ты, Сенечка, браконьер, а не рыбак, - поправил его дед. – Тебе обычных рыбных мест мало будет. Надо знать зимовочные ямы, места выгула, подводные пастбища. Такие ценные вещи не каждый знает!
- А Вы можете мне рассказать о них, - почувствовав запах наживы, перешёл Бабашмал на «вы».
- Я и показать могу, сынок. Ты же сейчас на рыбалочку собрался?
- Работа такая, - кивнул Сенька головой. – Каждый вечер, как за станок.
- Ох и труженик же ты. Наверное, не высыпаешься?
- Тяжело копейка даётся, дед, тяжело, - подтвердил Бабашмал.
- Ну, ничего, Сенечка. Я тебе такие места покажу, где рыбки видимо-невидимо. Ты столько в жизни не видел, - уводя его вдоль берега, сказал дед Иван.
Заядлые рыбаки, смотрящие на свои замершие поплавочки, даже не обратили внимания, что стоявший только что около них молодой парень, разговаривает сам с собой. Мало ли у кого какие причуды. А вот тихую компанию, с коляской, они заметили: эти здесь бывали часто. Да и как не заметить, ведь не каждый сын готов столько времени отдавать парализованному отцу, неподвижно замершему под клетчатым пледом в самый разгар лета.
* * * * *
На сколько он себя помнил, он никогда не боялся плавень. Бывал здесь днём и ночью, в жару и в трескучий мороз. И не боялся не потому, что знал их как свои пять пальцев или потому, что имел в них самого могучего покровителя. Всё намного проще – он просто никогда не задумывался над вопросом: почему их нужно бояться? Да, почему? Из-за торфяных прогноев бездонных? Из-за норовистого течения Чайки или из-за почти морских просторов лиманов? Так этого никто не боится. Разве что незнающие испугаются ночных криков филина или дураки какие нарвутся на кабаниху с полосатым выводком. Это да, это страшно. Но только для чужаков, а местные стараются в такие неприятности не влазить, для них плавни это место жизни. Здесь и харч есть, и дрова для согрева, и материал для постройки дома и корм для живности. Разве нужно их бояться? Нет, только любить.
Вот только то, что все это делают по-разному, то это уже на их совести и поэтому дед Зорька никогда не лез со своими советами к другим, таким же, как он добытчикам. Ну, разве что иногда, давал какие советы или журил самых нерадивых, особенно попадающихся в его руки. То словом, то палкой, за что и сам не раз получал. Всё это нормально, жизнь такая. И вот, когда она почти прошла, он вдруг ощутил страх. Не за себя, а за внука и за его друзей. За их, может и не такой безобидный, но всё же не стоящий серьёзного наказания проступок.
Страх коснулся его разума среди ночи, прогнав начисто старческую полудрёму. Подхватившись с тёплой овчины, на которой он привык спать ещё с малых лет, старый Зорька по скорому оделся, схватил помощницу палку и пригрозив ею гавкнувшему на хозяина Бобику, пошкандыбал в плавни. До зори, в чью честь его и прозвали давным-давно, оставалось ещё часа два. Самый разгар ночи, время нечисти и браконьеров. И тех и других дед Зорька не раз встречал в своей жизни и ещё неизвестно, кого чаще.
Ночь была тёмной, без луны, лишь с россыпью звёзд, до которых ему никогда дела не было. Но и в полной темноте, практически наощупь он знал свой давний маршрут, к ерику, где припрятан старый каючок. Страх гнал его как старого оленя через луг с высохшей травой, через шуршащий камыш и высокую осоку. На островке с маслинами смачно хрюкнул обедающий кабан, но ни ему не было дела до проходящего мимо человека, ни человеку не было дела до дикого зверя. У всех свои дела и лезть в них не всегда стоит.
Каючок был на месте. Вытянув его из камыша, старый Зорька подошёл к вербе, чтобы взять правилку. Но вместо отшлифованного руками древка ладонь коснулась холодной живой плоти. Сердце дрогнуло, но из груди не выскочило и не остановилось – оно было крепким, как и его хозяин.
- Уж не ко мне ли спешить, старик? – мягко спросила хозяйка плавни.
- Твою мать!! – в сердцах заматюкнулся Зорька. – Что ж ты творишь, Марфа?
- Всего лишь живу здесь, и весло ты прячешь в вербе только из моего позволения.
- Да не об этом я! – отойдя от вербы, произнёс он. – Я знаю, что ты в каждой вербе живешь, и будь здорова, живи! Чего ж ты хлопцев губишь?
- А ты уже и узнал? – выходя из узкой древесной трещины, спросила она. Мягкий фосфорный свет озарил её красивое лицо и высокую, голую грудь. – А я думала, ты ко мне пришёл, как когда-то давно. Ведь давно это было, старый? Теперь ты уже меня и не хочешь.
Зорька удручённо вздохнул:
- Такую красоту нельзя не хотеть. Только не сейчас, Марфуша, не сейчас.
- Твоё не сейчас я уже давно слышу, может потому о молодых и думаю. Выбираю, Зоречка моя.
Холодный пот выступил у него на лбу, а может и не пот вовсе, а капли росы – утро то скоро.
- Хотел просить тебя, Марфуша, не трогай детей. Разве ж они думали, что творят.
- Так я их и не трогаю. То злыдни их на злые дела подтолкнули, к ним и обращайся.
- Злыдни? – переспросил он. Как эхо в камышах зашушукалось, зашипело, послышался приглушенный смешок.
- Ан нет, Марфуша, злыдни только подтолкнули, а наказываешь ты.
- А я невинных не наказываю, - сказала русалка. – Ни за баловство, ни за мелкие проступки. А вот зло безнаказанным оставлять не могу. Людское зло, не это, - она взмахнула рукой, и сильный порыв ветра пригнул камыши, послышался визг и звук десятка убегающих ног. – Кыш, мелкота! Не путайтесь здесь!
- Не лукавь, Марфуша. Знаем мы оба, что всякое бывает, - не отступал он.
- Бывает, - согласилась она. – Потому-то я и живу в каждой вербе, в каждой камышинке, в каждой лилии. Все эти плавни это я! И мне больно, когда меня жгут, рубят, ломают! Когда убивают даже мою самую маленькую часть! Но я терплю, если это по нужде. А вот если со зла – пощады не ждите! За каждый свой поступок ответите!
Дед Зорька тяжко вздохнул:
- Так разве ж дети проступок сделали? Сама же сказала, злыдни то.
Марфа звонко рассмеялась:
- Не переживай так, старый! Твоего внука не трону.
- А других?
- Пусть прощения просят. Те, кто виновен в содеянном, остальных не трону. Слово даю. Но только слово моё не железное, оно как сухая ветка – от новых проступков и сломаться может.
Зорька протянул руку, словно хотел коснуться светящейся русалки, но не прикоснулся, на полпути опустив руку вниз.
- Что-то нехорошее разбудило меня. Наверное, ты кого-то всё же забрала.
- Только того, кто виноват, кто зло творит. О нём не думай, Зоречка, думай о моих словах. Пусть просят прощения, я отходчивая. А за добрые дела даже наградить могу, ты знаешь.
- Знаю, - кивнул он головой. Вся его жизнь была награда. Или, может, наказание?
Закрыв глаза старый Зорька всё же протянул вперёд руку. Лучше не видеть, как сухая морщинистая ладонь, даже твоя собственная, гладит чистую, красивую кожу. Как заскорузлые, мозолистые пальцы прикасаются к холодному, но такому прекрасному телу.
«Она всё ещё моя», - думал он. Но, скорее всего, наоборот, только кто это хочет знать. Кто?
* * * * *
О том, что с Бабашмалом произошёл несчастный случай, Сашка узнал на второй день после встречи с Рыжим и Вовчиком. Узнал от того же Вовчика, разбудившего его в половине восьмого утра.
- Сколько раз говорили ему, чтоб бросал браконьерничать электроудочкой, так нет, всё денег ему мало! – сказал Вовчик, даже не поздоровавшись.
- И шо? – не понял Сашка.
Вовка удивлённо задрал едва ли не выше лба свои тонкие, почти девчачьи брови.
- Уже все знают, а ты – нет! Сенька Бабашмал утоп!
- Та ну!
- Ну, может и не утонул, но током уж точно его грохнуло, - мотая головой, уточнил товарищ. – Его сегодня утречком нашли в канаве возле дома с сачком электроудочки в руках. Аккумулятор на берегу полностью посажен, ноль. Наверное, Сенька его проверял и ногой в воду влез. А может и не проверял, а браконьерничал. Споткнулся и упал в воду.
- В канаве? – недоверчиво переспросил Сашка. – Да при виде Бабашмала рыба пешком убегает через лес в Чёрное море! В канаве-то ей, откуда взяться?
- От и дед Петро мне сегодня сказал, что не он рыбачил в канаве, а на него! – с придыхом сообщил Вовчик. У Сашки аж мороз по спине прошёлся от его слов. Сразу подумал об одном, а сказал другое:
- Ты думай, о чём говоришь! Не мог же Сенька кому-то из браконьеров дорогу перейти – наоборот, они друг друга покрывают.
- А я ничего и не говорю, - стал отмазываться Вовчик. – Это дед Петро сказал, а не я.
- Дед Зорька? Ты что, у него ночевал?
- Да нет! Дед утром пришёл и про Бабашмала рассказал.
- А он откуда узнал? – засомневался Сашка. – Может, после собственного винца выдумал?
- Конечно дед почти никогда трезвым не бывает и с утра от него запашок тоже шёл, - согласился Вовчик. Потом поднёс собственную ладонь ко рту, сделал контрольный выдох и принюхался к собственным испарениям. Отрицательно покачал головой: - Нет, Саня. Наверное, запашок от меня исходил, а не от деда. К тому же люди на автобусной остановке только про Бабашмала и говорили, так что дед не мог обдуривать. А откуда он узнал, мне не известно. И даже не интересно знать.
- А мне интересно, - медленно произнёс Сашка. Вовчик утвердительно закивал:
- Конечно тебе будет интересно, потому что это вы с Бабашмалом плавни подпалили тогда. И ещё кое-что обещали.
- Я?! – возмутился Сашка.
- Ну, может, и не ты. А я уж точно ничего такого не делал. Только дед сказал, что нам всем надо бы прощения просить. Особенно тебе, Сань.
- У кого? – тихо спросил Сашка. Вовчик неопределенно пожал плечами:
- Сам знаешь, у кого. Лично мы с Рыжим сегодня в обед до родничка сходим. Люди говорят, что покойный Губа там частенько с Марфой балакал.
- У Губы с мозгами непорядок имелся, - неуверенно покрутил указательным пальцем у виска Сашка. – Переться аж к родничку я не собираюсь, по крайней мере, не сегодня. И так делов хватает.
Вовка ехидно ухмыльнулся:
- Даже Рыжий не боится со мной идти, а ты что-то затормозил.
- Занят я сегодня! – огрызнулся Сашка. – К бате в больничку надо смотаться. Завтра к роднику схожу, ясно?
- Да пожалуйста, - согласился Вовчик. – Только когда будешь идти, фруктов каких-нибудь с собой захвати – дед сказал, что она фрукты любит, - он криво улыбнулся. – Фигня какая-то! Осталось только баранчика соседского там прирезать и полный комплект с жертвоприношением получится. Сдуреть можно!
Он медленно вышел из комнаты, а через мгновение снова заглянул в дверной проём и с нажимом произнёс:
- Только ж ты никому не ляпай об этом! А то дурка нам всем обеспеченна будет.
* * * * *
Ни на следующий день, ни через день, ни позже Сашка к родничку не пошёл. Не то, чтоб он не хотел этого или боялся. Просто ему было стыдно перед самим собой. Он осознавал, что был совершён плохой поступок и что, возможно, за него можно поплатиться. Но убедить самого себя, что со всем этим, в самом деле, связанно что-то сверхъестественное, не мог. Одно дело в глубине души верить и даже бояться каких-то глупых предрассудков и совсем другое, признаться себе, что они ни какие не предрассудки, а самые реальные вещи. Всему и всегда есть какое-то разумное объяснение и до определённого момента это успокаивает, заглушает голос разума, притупляет инстинкт самосохранения.
И Сашка вполне всё это осознавал, но переступить через собственное эго не мог. Прошёл целый месяц, потом ещё один. И всё как-то притупилось, стало нереальным, а потому и не опасным, больше не пугающим его. И давний пожар и Вовчиковы страшилки от его деда и даже нелепая смерть Сеньки. Может между собой всё это и вязалось, но как-то нереально, словно связанное тонкой, осенней паутинкой.
То работа, то какие-то дела и вот уже даже Вовка не напоминает ему о прошедшем. Может, забыл, а может просто стыдится ещё раз вспомнить, как они с Рыжим носили фрукты в плавни, как стояли около родничка и испуганно просили прощения у ничего не подозревающих камышовых зарослей. Даже им не хотелось выглядеть идиотами в собственных глазах, а в глазах чужих, тем более Сашкиных, и подавно. Вот и молчали. И всё стало на свои места.
Только Сашка, втайне от всех и даже не признаваясь самому себе, зачем он это делает, всегда носил в кармане яблоко. Каждый день новое, красивое, натёртое носовым платочком до блеска. Носил с собой и никогда не ел. А так, оставлял где-нибудь, то в парке на лавочке, то где-нибудь под кустом. Словно подкармливал кого-то или просто забывал, поиграв им словно мячиком и аккуратно положив в первом попавшемся подходящем месте. Ничего связного он при этом не думал, задавив в себе любые мысли о необходимости таких необычных действий. Просто брал яблоко и дарил его…, никому. Иногда это было чисто автоматическим действием, а иногда он специально шёл в определённое место, оставлял там яблоко и уходил. Иногда закрадывалась мысль, что это поступки шизофреника, но опять же, признаться самому себе в начинающейся шизофрении невозможно. И не допустимо.
И потому яблочко уходило вслед за яблочком, превращаясь в ритуал, подобный утренней чистке зубов.
Осень была тёплой и сухой. Летнее выгоревшее небо постепенно превращалось в бездонный синий омут, листья тоже приобрели иной оттенок, снова прозрачной становилась вода. День стал короче и, вкусив ночной прохлады, из последних сил припекал солнцем. В один из таких дней к Сашке зашёл Гуня и предложил сгонять на ночную рыбалку.
- Лодка у меня есть, и всё что надо, тоже имеется. Уже щука пошла и на фару можно пару килограммов наколоть. Я, вообще-то не любитель такого, но у мамки скоро день рожденья, надо бы нафаршировать щучек, котлет сделать. Как ты, не против?
Сашка малость замялся, но…, но ничего такого в этом не было. Почему бы и не съездить с Гуней? Главное быть осторожнее, чтоб не попасться инспекции, а там уж как удача повернётся. Можно и без рыбы вернуться.
- Давай сгоняем, - пожал Сашка Гуне руку.
- Тогда вечером я жду тебя. Лады?
- Без проблем, - улыбнулся Сашка и подумал, что пару яблок прихватить не помешает. «Оставлю где-нибудь в плавнях, - подумал он. – Просто так. Оставлю».
* * * * *
Свет мотоциклетной фары, припрятанной в большую жестяную банку для усиления пучка света и ради страховки, чтобы не бить в стороны, пробивал двухметровую толщ воды так же легко, как и длинная острога. Гуня стоял на носу и то и дело лупил куда-то в воду острогой, тихо ругался на неуловимую рыбу и на неумелое Сашкино управление лодкой. У них уже было несколько щучек и один приличных размеров карась, когда вдали еле слышно затарахтел мотор.
- Бегом в камыши греби! – моментально вырубив свет, прошипел Гуня. Сашка лихорадочно заработал правилкой, и уже через минуту их дюралька заскребла бортами об сухие камыши.
- Давай, давай! До самого берега! – подгонял его Гуня. Лодка непереносимо медленно ползла сквозь заросли и наконец, упёрлась в низкий берег.
- Сиди тихо, а я берегом прошвырнусь, гляну, кто там тарахтит, - сказал Гуня и осторожно выбрался из лодки.
«А меня сейчас зацапают вместе с рыбой и со всем барахлом, вот будет весело!», – совсем не жизнерадостно подумал Сашка. Крутя головой во все стороны, он прислушивался к ночи, но уже никакого тарахтенья мотора слышно не было. И Гуня не возвращался. «Может, заблудился?» - решил Сашка и стал осторожно шуметь, чтобы подать Гуне знак, что он здесь. Но время шло, а того всё не было. Зато появился туман. Сперва еле различимый в темноте, подкравшийся незаметно и тихо, а потом постепенно превратившийся в густую белую пелену, в которой исчезли звёзды, заросли камыша и даже нос лодки. Это вообще не влазило ни в какие рамки и грозило перерасти в настоящую проблему. Потому что если Гуня не появится, Сашке придётся или звать его, что чревато последствиями или втихую грести домой. При условии, что в таком тумане он сможет понять, где он и куда нужно плыть.
Спустя ещё какое-то время, он всё же включил фару и попытался светить по сторонам, сигналя пропавшему Гуне, потом стал звать его и уже совсем осмелев, свистеть и даже стучать правилкой по дюралевому борту лодки. Результат был нулевым. В сердцах выругав исчезнувшего без следа товарища, Сашка стал постепенно выгребать из зарослей на чистую воду, надеясь, что Гуня увидит свет фары на открытом пространстве и наконец-то отзовётся. Лодка медленно пробилась кормой сквозь камыш и плавно заскользила на чистой воде, утонув в непробиваемом тумане. И Сашка сразу потерял берег из виду, и даже направление к нему. Светил фарой по сторонам, но видел только туман, бесконечный седой туман, поглотивший весь мир. Уж лучше бы он оставался возле берега, всё-таки земная твердь. А то теперь кроме лодки и тумана была лишь вода. Бесконечная вода и такой же, бесконечный туман.
Свет фары, превращаясь в молочное пятно с радужным гало по краю, увязал в тумане уже в метре от лодки и создавал неприятную иллюзию сплошной стены. Пришлось его выключить. Туман сразу стал не таким настырным, смешавшись с ночной темнотой, но каких-либо видимых просветов в нём не появилось.
Впрочем, нет. Какой-то огонёк забрезжил среди бескрайнего молока и Сашка, не долго думая, направил лодку в его сторону. Гребок за гребком, гребок за гребком, то слева, то справа. Огонёк впереди дрожал и подмигивал и совершенно не приближался. И если бы не журчащая за бортом вода и не взмокревшие от непрерывной работы плечи, можно было бы решить, что лодка ни на миллиметр не сдвинулась с места. Но она же плыла! Сквозь туман и огромное расстояние, иначе и быть не могло!
Через некоторое время Сашка резонно подумал, что он, скорее всего, гребёт вдоль реки. Поэтому, плюнув на манящий огонёк, он развернул лодку и поплыл перпендикулярно недавнему своему маршруту. Теперь далёкий светлячок всё время оставался по правую сторону, но вот только долгожданный берег всё равно не появился.
- Да что за хрень! – возмутился Сашка, и в сердцах бросил весло на деревянный пайол лодки.
В то же самое время туман стал значительно реже и перед Сашкой открылась удивительная картина, представляющая собой огромное водное пространство, освещаемое матовыми клубами самого тумана. Сашке показалось, что он выгреб аж к самому Днепру, что казалось невероятным.
Но пусть даже Днепр, ладно! Но откуда на нём столько пароходов?! Именно пароходов, старинных огромных пароходов с высокими трубами на широких палубах и огромными лопастями-колёсами, медленно и беззвучно загребающими серую воду. А между ними лодки, десятки, нет, сотни лодок с одним или несколькими пассажирами, хаотично двигающиеся в разные стороны. Они тоже в тумане заблудились?! Или во времени?! Или это он, Сашка, заблудился. В тумане! Нет, в собственной голове!
Стоя с открытым ртом в маленькой, едва покачивающейся лодчонке, он не понимал, что же происходит, как и где он оказался. Слишком невероятной была окружающая его картина, не вкладывающаяся ни в какие разумные объяснения. А в собственное сумасшествие Сашка не верил.
Разгребая воду и туман, мимо проплыл один из этих огромных пароходов, пугающе реальный, пустой и безмолвный, словно отгороженный от Сашки невидимой толстой стеклянной стеной, из-за которой не доносилось ни звука. На его низкой, деревянной корме, у самого края, стояла красивая девушка с ажурным зонтом в руках. Барышня, мадмуазель, красивая картинка из далёкого прошлого, но такая реальная в его сегодняшнем настоящем. Длинное белое платье с кружевами, шляпа, перчатки по локоть…. Заинтересованный взгляд красивых зелёных глаз, улыбка, блеснувшее глянцевым боком яблоко в изящной ладони….
Стоп, стоп, Сашка! Яблоко! Точно такое лежит у него в кармане куртки! Оно второе, а первое он опустил в тёплую воду реки в самом начале рыбалки. Отправил его как дар, как просьбу о прощении, не думая о нём, но надеясь. Отправил для неё…
- Я, не хотел, - не понимая зачем, произнёс Сашка, глядя на удаляющуюся девушку. – Прости…, меня….
* * * * *
Он только собирался прилечь. Взялся руками за край овчины, поправляя складку, и услышал далёкий голос:
- Зоречка…
Сердце тихонечко ёкнуло. Не от знакомого зова, а от нехорошего предчувствия. Подхватив стоящую в углу палку, скоро пошёл в плавни.
На лугу и у камышов уже собирался лёгкий осенний туман, предвестник холодов, было тихо и немного зябко. Дойдя до ерика, вытащил каючок, взял правилку и уже неспешно, привычными движениями загребая тёмную воду, направился вдоль увязшего в тумане камыша.
- Зоречка…, - снова позвала она. «Куда же ты зовёшь? - подумал он. – Куда?».
Туман становился всё гуще и гуще, постепенно скрыв верхушки верб с цветущими звёздами над ними, потом спрятал и вербы и камыши, небо и даже воду. На какой-то миг старый Зорька перестал грести, вдруг понимая значение этого тумана. Вспомнилось недавнее предупреждение русалки о тумане и реке. Неужели он смог забыть о нём и так опростоволоситься, в тумане выплыть на реку? В самом деле, постарел, об элементарной осторожности забыл. Или не забыл? Нет, не забыл. Она его звала, и он всегда приходил на зов. И этот туман, и её собственное предупреждение его не остановят. Если его позвали, значит, он нужен и пусть будет, что будет.
Весло, старая деревянная правилка, чисто вошло в серую воду, снова толкнуло лодку вперёд, и дед Зорька вдруг подумал, что назад он уже не вернётся. Она всегда хотела забрать его к себе, хозяйка плавень, Марфуша. Когда-то он её боялся, потом любил, потом привык. Нет, любил всегда, даже когда боялся, когда был молод и глуп. А сейчас он стар и теперь бояться глупо и бесполезно. Особенно ту, с которой хотел быть всегда.
* * * * *
Схватив весло, Сашка стал лихорадочно загребать воду, пытаясь догнать удаляющийся пароход. Но вода превратилась в густую патоку, крепко хватающую весло и не дающую лодке плыть. И уже через несколько мгновений Сашка понял бесполезность своей затеи. Пароход не догнать, но ведь ей, той красавице, стоящей на корме, нужно услышать его просьбу о прощении, отпустить его из этого нереального места.
- Прошу тебя, прости! Прости!! – закричал он вдогонку исчезнувшему пароходу. Собственный голос показался надломленным и глухим, еле дошедшим до собственных ушей.
- Прости!!!
- Яблок и прощений мало, - послышалось у него за спиной.
Сашка повернулся и увидел стоящую в нескольких метрах от него в густом клубе тумана девушку в белом платье. Ни ажурных перчаток, ни зонта у неё уже не было, но это была она. Красивая, с правильными чертами лица и стройной фигурой, зелёные волосы, холодный взгляд.
- Мне мало этого, мало, - тихо, но предельно ясно произнесла она.
- Мало? – растерялся он. Вспомнил о втором яблоке, вытащил его из кармана и, не зная, как быть дальше, нерешительно зажал яблоко в ладони.
- Ещё я люблю цветы, птичьи песни, красивые слова, - немного покачиваясь в облаке тумана, произнесла она. – Но всё это не заменит искренних человеческих чувств: любви, радости, гнева, страха. Что ты можешь предложить мне сейчас? Может страх?
Мгновенно увеличившись в несколько раз, она склонилась над ним и лодкой, но теперь уже не выглядела как невеста. Черты лица вытянулись в сухую, перекошенную маску, покрытую язвами и шрамами, глаза побелели, превратившись в рыбьи, волосы разлетелись зловещим ореолом. В правой руке появилась огромная суковатая палка, а на поясе связка выбеленных человеческих черепов. Левая рука, старческая, морщинистая, протянулась к Сашке, едва не коснувшись его груди длинными изогнутыми ногтями.
- Давай своё яблоко, давай!
Сашка замер, словно ледяная глыба. Он не мог поверить в реальность происходящего. Но знал, что это не сон. Кошмар наяву, проснуться от которого невозможно.
- Я…, яблоко, - медленно произнёс он. Задеревеневшая рука медленно понесла ладонь с яблоком навстречу чудовищу. Вместе с яблоком он отдавал ещё что-то, но понять, что именно, не мог.
- Марфуша! – звонко пронеслось над водной гладью. Женщина – великан вздрогнула и словно огромный пылесос громко потянула в себя ближайшие облака тумана. От неожиданного порыва ветра Сашка едва не выпал из лодки, схватился за борт обеими руками. Глянцевое, румяное яблоко выскользнуло из его руки и беззвучно исчезло в серой воде.
Когда он поднял голову, то увидел перед собой прежнюю зелёноволосую красавицу, уже глядящую не на него.
- Успел таки, старый, - сказала она кому-то. – Пришёл.
- Звала. Вот я и пришёл, не мог не придти, - произнёс чей-то голос. Из тумана появилась старенькая деревянная лодка, а в ней сидел…
- Зоречка! – сказала русалка. – Не испугался тумана и последней реки, пришёл.
- Устал раз за разом спешить к тебе в плавни, видно постарел, - улыбнулся дед Зорька. Повернулся к Сашке и махнул рукой: - Поворачивай лодку, сынок – Марфа тебя отпускает. Пусть плывёт, - сказал ей.
- Пусть плывёт, - улыбнулась Марфа. – Плыви, только о яблоках моих не забывай.
Она приблизилась к деревянной лодке деда и плавно переместилась в неё.
Ветер стал крепчать, он всё быстрее нёс к ним облака тумана, сжимая их в плотные ватные комки и складывая вокруг старика и девушки-русалки. Уже через минуту виднелись только контуры двух человеческих тел и тёмная тень лодки, а ещё через мгновение на их месте остался только огромный ватный сугроб. Последним порывом ветра его сдвинуло с места и словно пушинку унесло прочь, оставив лишь слабую рябь на воде.
Сашка ошалело посмотрел по сторонам. Ни тумана, ни пароходов, ни лодок. Только ночь и тишина. Взяв весло, он развернул лодку и стал грести в укутавшей его ночной мгле.
Внезапно впереди вспыхнул тонкий лучик света и, метнувшись сквозь мглу, наткнулся на него.
- Эй, рыбачок, подгребай сюда! Подгребай! – раздался впереди бодрый мужской голос.
- С радостью! – честно сказал Сашка, безостановочно работая правилкой.
Из темноты появилась большая лодка с двумя моторами, ветровым стеклом, фарами. В ней три человека, двое незнакомых, а третий… Гуня! Уж кого-кого, а его Сашка уже не надеялся встретить.
- Посмотрим, что вы тут нарыбачили, - весело произнёс инспектор. Подтянув лодку багром, лихо перебрался в неё и, светя фонариком, стал осматривать пайол: - Да, не густо, - прокомментировал он.
Сашка сам знал, что не густо: всего лишь несколько щучек, карасей. Но оказалось, что в лодке вместо них лежала охапка цветущей вербы, вместо остроги – сухая палка, вместо мотоциклетной фары и аккумулятора – подозрительно знакомый топорик. Неужто старая потеря? Откуда?!
- Ты что, не рыбак? – разочарованно спросил инспектор.
- Нет.
- А что делаешь здесь среди ночи? Гуляешь?
Сашка неопределённо пожал плечами:
- Не знаю. Может, катаюсь?
- Катается! Тоже мне, умник! А цветущую вербу где надыбал посреди осени?
- Марфа подарила, - не долго думая, сказал Сашка. Инспектор недовольно сплюнул:
- Лучше б она вам пару сомиков подарила, для протокола.
Он перебрался в свою лодку, кивнул Гуне:
- Ты с нами или с ним поплывёшь?
- С ним.
- Ладно, валите отсюда. Но если ещё раз сегодня попадётесь, останетесь без лодки, ясно?
- Произвол, - деланно возмутился Гуня и, склонившись к Сашке, тихо спросил: - Ты, что, сдуру всё утопил? Аккумулятор же дорогущий!
- Он гораздо дешевле того, что я чуть не потерял сегодня, - он потёр лоб дрожащей рукой и уже не Гуне, а себе сказал: - А может и потерял. Об этом только Марфа знает.
Лёгкий ветер коснулся его волос и где-то далеко и так непривычно для осени закуковала кукушка. Долго-долго….
ТОЕ
Ноябрь 2012
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/