Нарезанный циферблат
Часть вторая
- Любишь меня? – она смотрит на меня, пропитанная солнцем, будто сотканная из солнечных лучей.
Луна утонула в море, растеклась по волнам.
- Люблю.
- Сильно? – она щурится, кажется, светится изнутри. Теперь знаю, куда вечером уходит солнце. Остается – в ней.
- Как сильно?
- Сильно-сильно.
То ли волны бегут мимо, то ли весь остров бежит по волнам.
- А как сильно-сильно?
В ее глазах пляшут солнечные зайчики. И так странно, солнца нет, а солнечные зайчики пляшут.
- А вот как отсюда, и до Луны.
- Всего-то?
Кажется, она обиделась. Она всегда вот так обижается, уголки губ скользят вниз.
- Ну нет, нет… как отсюда и до соседней галактики.
Пальмы над нами шепчутся со звездами.
- Нет. как отсюда, так до края вселенной.
- Всего-то?
Кусаю губы. Не знаю, что ей еще нужно. Все равно, нет в мире таких расстояний, чтобы сравнить с тем, как я ее люблю.
Луна отражается в каждой песчинке на берегу.
Идем к отелю. Рука об руку. Душа ждет чего-то трепетного, волнующего, чуда какого-нибудь, вот явится джинн из арабских сказок и унесет в волшебный дворец, или…
Идем к шоссе, вдалеке громыхает фура.
Я еще не знаю, что фура ее собьет, и я увижу…
- Любишь меня? – она смотрит на меня, пропитанная солнцем, будто сотканная из солнечных лучей.
Луна утонула в море, растеклась по волнам.
- Люблю.
- Сильно? – она щурится, кажется, светится изнутри. Теперь знаю, куда вечером уходит солнце. Остается – в ней.
- Как сильно?
- Сильно-сильно.
То ли волны бегут мимо, то ли весь остров бежит по волнам.
- А как сильно-сильно?
В ее глазах пляшут солнечные зайчики. И так странно, солнца нет, а солнечные зайчики пляшут.
- А вот как отсюда, и до луны.
- Всего-то?
Кажется, она обиделась. Она всегда вот так обижа…
- Любишь меня? – она смотрит на меня, пропитанная солнцем, будто сотканная из солнечных лучей.
Луна утонула в море, растеклась по волнам.
- Люблю.
- Сильно? – она щурится, кажется, све…
- Любишь меня? – она смотрит на меня, пропитанная солнцем, будто сотканная из солнечных лучей.
Луна утонула в море, растек…
Снова и снова жую кусок пирога, который не могу разжевать. Снова и снова кусаю пирог времени, который не могу откусить.
- А скажите, вы уверены, что земля Святогора вашего выдержит? – кредитор недобро посмеивается, - вы вспомните, у былинного Святогора ой судьбинушка нехорошая была…
В зале смех. Как не люблю я эти смешочки…
- Ну а что вы скажете про Манхэттен? – парирую я, - ничего же, стоит, не падает… небо скребет.
В зале смех. На этот раз в мою пользу. Счет один-один.
- Ну, вы сравнили, - кредитор щурится, - то Манхеттен, он на скальных породах стоит, а Петербург, сами знаете… на болоте. Триста лет назад тут лягушки квакали.
- Можете посмотреть расчеты, если мне не верите.
Расчеты… я вот видел расчеты, где кто-то доказывал, что дважды два – пять. И так ловко доказал, комар носа не подточит.
Смех. Чувствую, что проиграл. Безнадежно. Вспоминаю какие-то семинары, какие-то тренинги, проигрывать тоже надо уметь красиво.
Кредиторы удаляются, шушукаются. Мои конкуренты смотрят на меня – победоносно. Так бы и надавал по этим самодовольным рожам. Или лучше расстрелял бы их из автомата.
- Ну что, мил человек, как вас там звать-величать… вы уж нас не подведите со Святогором со своим, оправдайте доверие.
Не сразу понимаю, что обращаются ко мне. Еще не верю.
Мой звездный час.
- А скажите, вы уверены, что земля Святогора вашего выдержит? – кредитор недобро посмеивается, - вы вспомните, у былинного Святогора ой судьбинушка нехорошая была…
В зале смех. Как не люблю я эти смешочки…
- Ну а что вы скажете про Манхэттен? – парирую я, - ничего же, стоит, не падает… небо скребет.
В зале смех. На этот раз в мою пользу. Счет один-один.
- Ну, вы сравнили, - кредитор щурится, - то Манхеттен, он на скальных породах стоит, а Петербург, сами знаете… на болоте. Триста лет назад тут лягушки квакали.
- Можете посмотреть расчеты, если мне не верите.
- Расчеты… я вот видел расчеты, где кто-то доказывал, что дважды два – пять. И так ловко доказал, комар носа не подточит.
Смех. Чувствую, что проиграл. Безна..
- А скажите, вы уверены, что земля Святогора вашего выдержит? – кредитор недобро посмеивается, - вы вспомните, у былинного Святогора ой судьбинушка нехорошая была…
В зале смех. Как не люблю я эти смешочки…
- Ну а что вы скажете про Манхэ…
- А скажите, вы увере…
Снова и снова жую кусок пирога, который не могу разжевать. Снова и снова кусаю пирог времени, который не могу откусить.
- Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…
Оборачиваюсь. Нет, не мне. Не в мой адрес. Перевожу дух, невидимый камень падает с души. Пронесло.
Палтус со товарищи окружают первоклашечку. Вот таких они и не жалуют, прилизанных, ухоженных, еще не знающих, что такое жизнь…
- Че, мелкий, бабки есть?
- Не-е…
- Не-е, ты смотри, какой, ну-ка, карманы вывернул!
- Да ну, пацаны, стопудово есть у него…
- Тэ-экс, карманы ему песком набить…
- Ай-й-й, с-сука, ты еще рыпаться будешь, Валь, дай ему…
Выхожу из-за ограды, вижу раскормленную рожу Палтуса. Бью. Что есть силы впечатываю кулак в переносицу. За все, за все. За отобранные завтраки, за брошенные на пол вещи, за че, мелкий, бабки есть, вкладываю в удар весь свой страх…
Выхожу из-за ограды, вижу раскормленную рожу Палтуса. Бью. Что есть силы впечатываю кулак в переносицу. За все, за все. За отобранные завтраки, за брошенные на пол вещи, за че, мелкий, бабки есть, вкладываю в удар весь свой страх…
Кусаю пирог времени.
Жую время.
Смакую.
Ненавижу.
Просим провожающих покинуть…
Необъятная тетка целует своего мужа, выходит из купе. Мать на перроне машет мне рукой, кричит какие-то последние наставления, стараюсь не слушать.
Завтра всего этого уже не будет, завтра будет Москва. Город, где сбываются мечты. Город, где я обязательно стану великим, неважно, кем, но великим. Москва принимает не всех, далеко не всех, но меня она примет, потому что то все, а то я, я, особенный, самый-самый, что ни на есть…
- Ну-с, молодой человек, в Москву едете?
- В нее. Поступать.
- А-а, большому кораблю большое плавание.
Киваю. Я тоже так считаю. Начинается новая жизнь, большая, светлая, когда все дороги открыты, когда кажется, все темное, тревожное, детские все обиды, остались там, там, в маленьком городке…
Я еще не знаю, что меня ждет…
Просим провожающих покинуть…
Необъятная тетка целует своего мужа, выходит из купе. Мать на перроне машет мне рукой, кричит какие-то последние наставления, стараюсь не слушать.
Завтра всего этого уже не будет, завтра будет Москва. Город, где сбываются мечты. Город, где я обязательно стану великим, неважно, кем, но великим. Москва принимает не всех, далеко не всех, но меня она примет, потому что то все, а то я, я, особенный, самый-самый, что ни на есть…
- Ну-с, молодой человек, в Москву едете?
- В нее. Поступать.
- А-а, большому кораблю большое плавание.
Киваю. Я тоже так счи…
Просим провожающих покинуть…
Необъятная тетка целует своего мужа, выходит из купе. Мать на перроне машет мне рукой, кричит какие-то последние наставления, стараюсь не слушать.
Завтра всего этого уже не будет, завтра будет Москва. Город, где сбываются мечты. Город, где я обязательно стану великим, неважно, кем, но великим. Москва принима…
Жую пирог времени, который невозможно разжевать.
Часть первая
Я сидел за круглым столом в круглой комнате, оглядывал лица людей, сидящих со мной.
Их было много, все никак не мог сосчитать, сколько, всякий раз выходило по-разному. А может, их число и правда менялось.
По левую руку от меня сидел я сам.
И по правую руку от меня сидел я сам.
И напротив меня сидел я сам. И дальше, по кругу, много меня самих. Разных меня, одни были злые, другие добрые, одни счастливые, другие – обиженные на судьбу, одни – влюбленные и любящие, другие, - жаждущие мести.
А до этого я умер.
Умер как-то тихо, незаметно, во сне, даже сам удивился, что все случилось так быстро. А ведь врач обещал еще месяца два, я еще думал, как за два оставшихся месяца выберусь на море, сожгу кой-какие письма, и на тебе… Ау-у, доктор, вы мне еще два месяца должны.
А потом был рай.
Нет, не рай.
Потом был…
Нет, и не ад.
Что-то пограничное. Промежуточное. Загробное.
Где я сидел за круглым столом в круглой комнате. Один – во множестве ипостасей.
А перед нами на столе стоял пирог, заботливо разрезанный на дольки. Пирог – на котором глазурью и джемом был нарисован циферблат, только вместо часов были года. С восемьдесят пятого по пятьдесят пятый, уже не тысяча девятьсот а две тысячи.
Вся моя жизнь.
Мы взяли по куску пирога. Каждый взял себе событие по душе, Влюбленный Я взял последний вечер с ней, где луна разлилась по волнам, Деловой Я остался со своим Святогором, Ненавидящий Я снова и снова прокручивал, как вложил в один удар всю свою ненависть…
Мы переживали, пережевывали – раз за разом то, что невозможно было откусить и пережевать, пережить до конца.
Наверное, это все-таки был рай.
Часть третья
Он появился позже других, опоздал, ворвался в комнату, как-то неловко, неуклюже, задел дверной косяк, порвал рукав. Долго извинялся за опоздание, хотел кинуться всем пожимать руки, мы его осадили прочь, садись, давай, бери пирог.
Он закричал, что ему нужен не абы какой кусок пирога, а особенный, его, там, где его событие.
Мы только посмеялись над ним, спохватился, голубчик, раньше приходить надо было, бери, что осталось.
Он настаивал. Назревала драка. Маленькое побоище в раю.
К счастью, он вовремя увидел последний кусок, кусок, который никто не брал. Именно тот кусок, который был так нужен ему.
Там и ничего особенного не было в этом куске, какие-то юношеские мечты, какие-то подростковые комплексы, поздние сумерки, проселочная дорога, вышел из автобуса, зашагал в сторону деревни. Когда за лесом упала звезда. И как дурак побежал по просеке за звездой, почему-то хотелось подобрать ее, как выпавшего из гнезда птенчика…
Короче, всякая чепуха, да он весь и был такой чепуховый, этот, последний, опоздавший.
Он взял свой кусок пирога.
Мы думали, он сядет рядом с нами и будет жевать, блаженно прикрывая глаза.
Он не сел рядом с нами.
Встал и вышел.
Куда-то в никуда.
У него у одного получилось выйти отсюда. Он один видел выход из круглой комнаты.
Часть четвертая
А мы…
А нам-то что до того, что мы не видим выхода.
Сидим, смакуем каждый свое время.
В раю.
- Любишь меня? – она смотрит на меня, пропитанная солнцем, будто сотканная из солнечных лучей.
Луна утонула в море, растеклась по волнам.
- Люблю.
- Сильно? – она щурится, кажется, све…
2013 г.
Будете дружить
- Нравится? – тетя Венера показывает на кукольный домик, совсем как настоящий, только маленький-маленький, - нравится?
Ника отрицательно качает головой, по лицу слезы. Нет, домик ей, конечно, нравится, еще как нравится. Сама долго ходила вокруг да около домика, вокруг да около магазина, как тетя Венера пойдет за покупками, так и Ника с ней, и все смотрит на домик, и поговаривает, вон какой, как настоящий, а у меня три куклы, а домика у них нету… И тетя Венера крыльями захлопает, ну Никуш, ну пойдем, поздно уже, сейчас мультики будем смотреть… На что Нике эти мультики, они же не настоящие, а домик вот он, его руками потрогать можно.
А теперь… домик вот он, конечно, и руками его потрогать можно, только на что он Нике теперь…
А тетя Венера уже с другими тетями хлопочет, чтобы домик упаковали, а где ценник от него, а ценника нету, счас, счас, будет, Лина, ты товар выставляла, я тебе счас ноги повырываю, в уши вставлю…
А у Ники слезы по лицу градом.
- Ну пошли, Никуш, поздно уже, - говорит тетя Венера, - мороженного хочешь?
Это тетя Венера говорит, когда мимо киоска с мороженым прошли, когда проходят, Ника всегда тетю Венеру за рукав дергает, хочу-хочу-хочу, а тетя Венера только руками разводит, горлышко заболит, что я папе скажу…
- …мороженого хочешь?
- Не-а.
Вот так говорит Ника. И слезы градом.
В таксюшку сели, поехали, водила одной рукой баранку крутит, второй сдачу считает, третьей курит, четвертой по телефону говорит.
- Ну, присаживайся, присаживайся, сейчас поедем, улетишь, - говорит тетя Венера, - ну-ка, хватит сырость разводить! Ты чего, а? ты чего?
Ника говорит, слова Нику не слушаются, путаются, спотыкаются одно за другое.
- А… ма-ма… сов-сем… уш-ла?
Тетя Венера кивает.
- Совсем, Никуш. Совсем.
Лучше бы не говорила. Снова слезы текут. Ника их назад загоняет, они градом льются.
- О-на ме-ня не… лю-бит…
- Ну что ты, Никуш, такое говоришь, любит тебя мама, еще как любит.
- Уш-ла… зна-чит я… пло-ха-я…
Это так мама говорила, когда Ника напортачит что-нибудь, ну там стекло раскокает или обои разрисует, вот мама и говорит, ох, Ника, плохая ты, вот уйду я от тебя…
Мама говорит…
Говорила…
- Что ты, Никушенька, говоришь, ты у нас самая-самая лучшая.
- А… ма-ма тог-да… по-че-му… уш… ла?
- Ну… как тебе объяснить, Никуша… Ну давай попробую тебе объяснить, только ты не плачь, ладно?
- А-га…
Ника слезы обратно загоняет, тпру, стоять, кто вас пустил…
- Ну вот видишь… мама с папой решили, что они больше вместе не живут.
- Почему-у?
- Ну… ну они так решили, понимаешь? Ну… ну потому, что они так решили. И мама ушла…
Снова слезы.
- Она тебя любит, ну очень-очень любит. Она тебя даже с собой взять хотела. Очень хотела. А папа не пустил.
- А по-че…
- Ну, Никуш, у тебя тут школа, у тебя тут секции, а школу надо кончить, куда без этого…
Ника хочет сказать, что не надо ей никакой школы, и секций никаких не надо, только слова ее не слушаются, и слезы не слушаются, градом текут.
- Ну как без школы, Никуш, нельзя без школы, - говорит тетя Венера.
- По-че-му… нельзя?
- Ну… вырастешь, поймешь. Трудно тебе объяснить. Потом поймешь. И почему папа с мамой расстались, и почему школу надо кончить…
Слезы градом. Тетя Венера обнимает Нику, вытирает Нику платочком, приговаривает, ну не плачь, не плачь…
И не хочется плакать. А плачется.
- Ты когда вырастешь, вы с мамой обязательно будете дружить, - говорит тетя Венера, - правда?
- Правда…
- Ну все, все, успокойся… пойдем, нам выходить… тортик купим, чай с тортиком пить будем…
Ника кивает. Через силу. Не хочет Ника чай с тортиком. Ничего не хочет. И почему так бывает, по жизни просишь, просишь что-нибудь, а тебе не дают, а дадут только когда беда какая случится, ну там ногу сломаешь или вот как сейчас… мама ушла. А теперь на что тебе все это, были мечты, рассеялись как дым…
Ника выходит из таксюшки, смотрит в серое небо, затянутое тучами. Папа говорил, что мама там, там…
Ника выходит на балкон высотки, перебирается через перила.
Прыгает.
Вся жизнь проносится перед глазами.
Вот, например. Не далее, как вчера. Ника стоит на крыше сарая, прыгает, отчаянно машет руками.
Учится летать.
Беспомощно взмахивает, раз, другой, третий, падает вниз, в траву.
Не получилось.
Пробует еще раз, забирается на гараж, машет руками, порх-порх-порх – взлетает, держится в воздухе.
Еще в детстве пробовала, пока никто не видит, махала руками, прыгала, с кровати, со стола, со шкафа, или на улице бежит-бежит, подпрыгнет, полетит.
Папа сердился, когда Ника так делала, хмурился, гляди, улетишь, не воротишься. А маме нравилось.
А вот сейчас, получится или нет…
Ветер свистит в ушах.
Город несется навстречу.
Ника кричит, зовет маму, будто мама ее услышит, ах да, не услышит, она же ушла…
И у самой-самой земли Ника взмывает в небо. Держится на весу, машет руками. Летит.
Получилось.
Так Ника когда-нибудь и к маме полетит, чего там ждать, пока Ника вырастет, Ника сейчас с мамой дружить хочет.
Случайный прохожий смотрит в упор на Нику, делает вид, что ничего не видит. Люди, они всегда такие, если видят что-то, чего быть не может, делают вид, что ничего не происходит. Поднимает воротник, идет дальше.
И Ника летит дальше. Назад, на балкон. Не забыть бы еще, с какого балкона сиганула.
- Мама! Мама!
Ника видит маму, мама не видит Нику. Или делает вид, что не видит. Взгляд у нее, как у того прохожего на улице, который летящую Нику увидел. Смотрит, как будто Ники здесь нет.
Ника бежит к маме, вот она, мама, за невысокой оградой, за красными флажками, там еще палки какие-то понатыканы, ну да какая разница. Ника к маме бежит.
И дядьки за Никой бегут. Большие дядьки, незнакомые, в форме, как это у них форма называется, цветохаке, или как там. Это они бегут, чтобы Нику к маме не пустить. Злые дядьки. Нехорошие. Это их папа, наверное, подговорил, чтобы к маме не пустили, папа тоже нехороший, не хочет, чтобы Ника с мамой виделась.
- Мама!
Мама видит Нику. Уже не может делать вид, что не видит, когда подбегает Ника к самой ограде, за которой всякие палки понатыканы и светятся. Делает Нике знак, назад, назад!
Да как назад, если Ника вперед хочет…
Дядьки бегут к Нике, врете, не догоните, зря, что ли, Ника быстрее всех в классе бегает, уж на что Выдра длинноногий, и то Нику догнать не мог…
Ника хватается за ограду.
Мир вспыхивает огнем.
- Тетя Венера!
И хочет Ника броситься к тете Венере, и боится, а что если тетя Венера заругает, тетя Венера никогда не ругает, а вдруг…
- Никуш!
Обнимает Никушу, и не как обычно, а будто хочет уберечь от чего-то. От беды какой-то.
- Вот она, свиристелка ваша. В целости и сохранности.
Это дядьки говорят. Которые цветахаке. Которые Нику каким-то дрянным чаишком отпаивали. Конфеты какие-то совали, которые еще до сотворения мира сделаны.
- Пойдем, Никуш. Домой пойдем, поздно уже.
У Ники губы дрожат, и не хочет Ника, чтобы губы дрожали, а они дрожат.
- А… к маме… пойдем?
- Не пойдем к маме, не пойдем.
- А… почему? Она там, там…
Ника показывает в темноту ночи, где светится ограда.
- Ну… пойдем, пойдем… как тебе объяснить… трудно объяснить. Давай попробую…
Садятся в таксюшку, водила одной рукой рулит, другой рукой девочку рядышком обнимает, пятой по телефону говорит, шестой автомат держит, сейчас все дядьки с автоматами ходят, а то мало ли что…
Тетя Венера объясняет. Ника слушает. Не понимает. Не верит. Что такое война, почему война, война – это раньше было, давным-давно, прадедушка что-то там говорил такое, была война, а сейчас какая война, сейчас войны вымерли все.
- Ну, ты понимаешь… раньше мы с ними вместе жили, а вот теперь между нами война.
- А… почему?
- Ну, не знаю. Не поделили что-то.
- А что не поделили?
- Ну, не знаю я…
Что-то тетя Венера путает. Тетя Венера часто путает, то Нику из школы забрать забудет, то еще чего…
Ника бросает в кусты осточертевший портфель, бежит через дворы. Пропади оно все, и школа эта, и химичка эта, которая сама балда осиновая и кукла накрашенная. И все, все пропади.
Ника к маме бежит.
Пропади оно все, нечего ждать, пока Ника вырастет, Ника уже выросла, вон, курточку осенью покупали, а весной она мала уже.
Так что пора Нике с мамой дружить. Только надо ее сначала найти.
Мама, она высоко, Ника знает, что мама высоко. Ника, правда, не видела, как мама в небо высоко улетала, только знает. Папа в разговоре с большими дядями и тетями нет-нет да и покажет вверх, в небо, мол, мама – там.
Так что надо Нике вверх лететь. Где мама.
Ника забирается на крышу высотки, по пожарке, оглядывается, не видит ли кто. А то повылезут всякие тетки, а-а-а, вон пошла, мусорите только, да кто вас пусти-и-ил… кто-кто, дед Пихто…
Ника расставляет руки, прыгает вниз. С высотки, чтобы наверняка. Когда с высотки прыгаешь, оно страшно, а когда страшно, сама не поймешь, как полетишь.
Вот и летит Ника. У самой земли вспорхнула, и вверх, вверх. Здорово так. Ветер в ушах. И поднимается Ника все выше, выше.
Холодно. Это Ника знает, что там, наверху, будет холодно, на географии учила. И что там дальше воздуха будет не хватать, это тоже Ника знает. Ничего, Нике не привыкать, она уже знает, как не дышать, в бассейне нырнет на полчаса, и не дышит.
И как не замерзнуть, Ника тоже знает. И как лететь, чтобы от земли оторваться, Земля-то, она большая, держит людей, не отпускает. Это надо раз несколько вокруг земли облететь, разогнаться хорошенько, а там и за пределы Земли вылететь…
Это у Ники от мамы. У Ники вообще много что от мамы. И летать уметь – от мамы, и без воздуха дышать – от мамы, и перепонки на пальцах тоже от мамы, и глаза желтые, фасеточные, это тоже от мамы, Пашка, дубина стоеросовая, идиотище, Нику за глаза эти засланкой из космоса дразнил, и камнями швырялся. А Ника его током шибанула, ох, взвыл. Это у Ники тоже от мамы, током бить.
Много у Ники что от мамы. Вот Ника к маме летит, никто ей не сказал, куда лететь, Ника сама знает. Это у Ники тоже от мамы, знать, куда лететь.
Хватилась Ника, что маме ничего в подарок не взяла, альбом не взяла с рисунками, вот Ника их маме показать хотела. Ну да ничего, не возвращаться же теперь, куда денешься…
То-то мама обрадуется, когда Ника прилетит. Сказала же тетя Венера, ты вырастешь, вы обязательно будете дружить…
Вот и земля, где мама живет. Только земля у мамы не голубая, а лиловая, и солнце не желтое, а красное. Знать бы еще, где маму найти, а то земля вон какая большая, кто ее знает, где мама… Ничего, Ника к кому-нибудь на улице подойдет, спросит, где мама, ей скажут. Да быть не может, чтобы никину маму везде не знали.
Ты вырастешь, обязательно будете дружить…
ПОСТОРОННИЙ ОБЪЕКТ В ЗОНЕ ДЕЙСТВИЯ
Спускается Ника, знает, что спускаться надо плавно, чтобы в атмосфере не сгореть.
НАВЕСТИ ЦЕЛЬ
Ника спускается, вон уже огни какие-то видно, города, знать бы еще, где мама…
ПУСК
Вон и что-то сияющее летит навстречу, мама, наверное, то-то она обрадуется…
2013 г.
Пастбище
Прости, Джангри-Мул-Ла великий…
Прости.
Знаю, грешен я. Да как не грешен, ты бы, Джангри-Мул-Ла, великий, там был вместо меня, еще бы не так омрачил грехом душу свою…
Что я говорю, ересь говорю. Ну не умею я молиться, не умею, уж если не дано, то не дано. Вон, двойник мой единопространственный …
Да не про него речь…
Ну да, грешен я, а как не грешен? Ты говоришь, Джангри-Мул-Ла - не завидуй. А я завидую Светозару, да не то слово, завидую… Вот вечер на миры спустится, время остановится, все окунутся в небытие, а мне не небытиится. Все думаю, как Светозар ловко в жизни устроился.
У меня так в жизни не получится, а он что выдумал-то на вверенной ему земле… Не то что я на своей планете, лежу в расщелине, жду, когда кто-нибудь в расщелину упадет, расшибется, я его смерть пью.
Тем и живу.
А Светозар…
Еще до сотворения мира понятно было – далеко Светозар пойдет, когда он из подпространства себе кафтаны шил…
Что он выдумал? Я к нему тут прилетел на денек, на другой, все-таки мы двойники единомерные, надо друг друга навещать. Посидели, хорошо посидели, постояли, хорошо постояли, повисели, хорошо повисели, музыку посмотрели, цветы послушали…
Ну и как водится, стал он меня смертью угощать.
Я подумал, мы охотиться пойдем, я еще отпирался, звери-то у него на земле шустрые, черта с два догонишь… Он меня уломал-таки, пошли на поле, во тут-то я и понял, что хоть в мире уже три вечности живу, такого не знаю…
Прости, великий Джангри-Мул-Ла…
Вот мы охотиться пришли, а на поле звери, страшные такие, на двух лапах, черт пойми, как они вообще на земле держатся. Много их, зверей, бей не хочу, только как их бить-то? Это тебе не аммониты какие-нибудь, которые по дну ползают, хватай не хочу, убивай, ешь их смерть… Я Светозару говорю:
- Чем зверей бить прикажешь?
А он поблескивает аурой так тихохонько:
- Погоди, - говорит, - успеется.
А что дальше было…
Ох, прости, Джангри-Мул-Ла, великий, вот сейчас подумаешь, солгал я тебе, не поверишь словам моим, молитве моей.
Да я сам себе не поверил, когда звери эти сами друг на друга кинулись друг друга убивать. Затаятся где-нибудь в земле, палочки стальные выставят, раз, два – своего брата загубят. В коробку стальную сядут, в небо поднимутся, раз, два – единокровных своих из палочек бьют. А то и вовсе бочонок стальной на скопище своих сородичей сбросят, и были твари – и нет…
Вот рассказываю, сам себе не верю…Джангри-Мул-Ла не поверит, прогневается.
И за зависть мою к Светозару прогневается. А мне завидно. И не то завидно, что сам я впроголодь маюсь, а у Светозара чакры полные, и не то завидно, что у меня холод лютый, а Светозар землю свою к звездочке поближе придвинул, греется. А то завидно, что не понимаю я – как Светозар так исхитрился, чтобы твари сами друг друга убивали? Чем-то держит их Светозар, черт пойми, чем.
Секрет у него какой-то…
Дисциплина у Светозара железная. Я сам видел, как идут длинные твари на двух опорах, встанут у стены, много их, и какая-нибудь тварь в них стальной палочкой целится, а они даже не пикнут. Стоят.
Или вот еще что Светозар выдумал, в стальные коробы тварей насажает, и коробы меж собой сталкивает. Вот где смерть хоть лопатой ешь…
И начал я Светозара потихоньку спрашивать:
- А как ты их в коробы загоняешь, чтобы они в коробы шли?
Вот тут-то он меня и огорошил:
- А никак,- говорит, - а сами они…
Вот этого я понять не могу.
Секрет у него какой-то есть…
Прости, Джангри-Мул-Ла великий…
Зависть меня гложет…
Я-то за смертью день-деньской гоняюсь, поймать не могу, твари от меня все разбегаются, никто умирать не хочет. А у Светозара я сам видел: залез двуногий зверь на скалу и вниз прыгнул. Есть у них такие скалы, все в норах, а в норах звери живут. С такой-то скалы зверь и прыгнул. Сам.
Вот так.
Светозару на его земле и делать ничего не надо, сиди, жди, когда твари сами себя убьют, и ешь их смерть досыта.
Я все пытался у него секрет выведать… Ну, это не грех еще, секреты выведывать, вот если бы я у него секрет этот в мешок положил, и под полой унес, тогда да, грех, а так не грешно. Начал к нему хаживать, ну это тоже не грех, в гости хаживать, начал смотреть, как он там себе живет.
В скором времени увидел, как Светозар время добывает.
Да лучше бы я этого не видел.
Светозар так устроился, как нам и не снилось…
Мы же все как время добываем? Тут семь потов с тебя сойдет, пока хоть кусочек времени урвешь, хоть крупиночку, а чтобы побольше времени ухватить, это к черной дыре подбираться надо и следить, чтобы тебя самого черная дыра не засосала. Так что еще на тридцать три раза подумаешь, то ли за временем идти, собой рисковать, то ли в безвременье сидеть.
А Светозар что?
Вот зашел я к нему вчера, посидели, хорошо посидели, постояли, хорошо постояли, повисели, хорошо повисели, музыку посмотрели, цветы послушали. Вот и повел он меня временем лакомиться. Я даже удивился, откуда Светозар время взял, вроде бы нет черных дыр поблизости?
Да какая там черная дыра!
Привел меня Светозар в ущелья, где двуногие звери живут. Стоят звери, длинной такой вереницей, один за другим стоят, не шелохнутся, ждут чего-то, и время течет… пей, не хочу. Тут я, стыдно сказать, уже и приличия все забыл, что в гостях время помногу брать не положено. Горстями, горстями время это глотал…
А звери стоят. Ждут чего-то. Стоят вереницей, колонной, один зверь спереди уйдет, два других сзади встанут. Ждут. Теряют время. А мы подбираем. Я вообще первый раз вижу, чтобы кто-то время из зверей получал.
И опять я у Светозара допытывался:
- А ты как зверей держишь, у тебя тут даже магнитного поля нет, а они не разбегаются?
А он аурой сверкает, не говорит.
Вот что обидно-то…
Не говорит.
И зависть гложет.
Да простит Джангри-Мул-Ла…
И не смерти я завидую, что у Светозара навалом, а времени, что у Светозара ешь - не хочу.
Прости, Джангри-Мул-Ла!
Ничего у тебя не прошу, ни света звезды, которую не видно, ни пути, которого никто не знает, ни любви, которой быть не может. Только объясни мне, Джангри-Мул-Ла, как Светозар зверями своими управляет, что и смерть ему отдают, и время, и все-все…
А то чем дальше, тем хуже. Стал я к Светозару хаживать, то луч света принесу, то луч тьмы, думал, он, может, на радостях секрет свой раскроет. Да разве от Светозара дождешься…
На-днях пришел к нему, посидели, хорошо посидели, постояли, хорошо постояли, повисели, хорошо повисели, музыку посмотрели, цветы послушали. Светозар меня злобой угостил, злобу-то у него и вовсе ведрами грести можно, он ее уже потихоньку с планеты своей продавать начал. Тут-то я и попросил Светозара, а дай как-нибудь попастись у тебя, умаялся уже на зверье охотиться.
Да прости меня, Джангри-Мул-Ла, великий…
Согласился Светозар, пустил меня на Землю на свою, попастись. И что я такого натворил, ну пасся и пасся, смертью кормился, взял стальную палочку, какими здешние звери друг друга убивают, вышел в толпу зверей…
…смертью покормился. Чакры смертью заполнил.
А Светозар давай мне выговаривать:
Что наделал, что устроил, зверей напугал. Они же теперь разбегутся.
Я говорю:
Ничего они не разбежались. Как ходили внутри больших скал, паслись в мэркетах своих этих, так и пасутся. И оружие с собой как носили, так и носят.
А Светозар давай мне мозги вправлять, нельзя так, если зверей двуногих убиваешь, ты хоть объясни им, почему убиваешь, Локальный Конфликт, Глобальный Конфликт, Освободительная Война…
Так что когда я второй раз кормиться пошел, я уже аккуратнее был. Просек, что звери на бумажки на всякие хорошо клюют, и развесил приманочки: явка обязательна, при себе иметь паспорт, и все такое… Пришли звери, как миленькие пришли. Тут я и временем ихним полакомился, когда они в ряд выстроились, и злобой подзакусил, и смертью – по одному в комнату заводил, и пулю в затылок пускал, тело уберу, и – следующий. И хоть бы кто пикнул… Светозар опять на меня было крыльями захлопал, что делаешь, а потом ему понравилось даже, сказал, надо бы на вооружение взять…
Прости, Джангри-Мул-Ла великий.
Сам себе никогда не прощу.
Зависть гложет меня. Черная зависть. Жгучая зависть.
У Светозара же тоже чего только нет, как ни прилетишь к нему, глаза разбегаются. Вчера пришел я к Светозару, посидели, хорошо посидели, постояли, хорошо постояли, повисели, хорошо повисели, музыку посмотрели, цветы послушали.
Смотрю - а у Светозара в клетке любовь сидит.
Первый раз я такое увидел, чтобы любовь в клетке сидела. Любовь - птица вольная, летает, где хочет, черта с два ее поймаешь.
А у Светозара вот она, - в клетке.
Я и спросил:
- Как же ты любовь изловил, в клетку посадил?
А он смеется, не отвечает. Светозар, он такой, он свои секреты не открывает.
- И что, спрашиваю, ни разу любовь у тебя не улетала?
- Улетала, - говорит Светозар, - бывает, да как бывает, редко-редко так было, по пальцам можно такие случаи в истории перечесть, когда любовь из клетки улетала.
И дальше меня Светозар повел по своим покоям, стал диковинки всякие показывать. Тут у него Мечты по клеткам рассажены, не выберутся, тоже бывает редко-редко, улетают на землю, ну да ничего, Светозар их быстренько ловит.
Смотрел я. И завидовал Светозару черной завистью.
Прости, Джангри-Мул-Ла, великий…
Знаю, не простишь.
Сам себя не прощу, знаю, грешен.
Не хотел я…
Да что не хотел, все к тому шло… Зашел я сегодня к Светозару, принес луч света, два луча тьмы, еще подумал, что что-то лучей тьмы многовато, да ладно, думаю, мы ребята крепкие… Посидели, хорошо посидели, постояли, хорошо постояли, повисели, хорошо повисели, музыку посмотрели, цветы послушали.
А потом…
Ну что делать, все к этому шло…
Вот это я и сам себе не прощу. Страшный грех – зависть… Убийство-то, это дело десятое, ну тоже, конечно, мало приятного, но главное-то, что не отчего-то, а из зависти друга убил, вот этого себе никогда не прощу.
И перед тобой, Джангри-Мул-Ла великий, каюсь.
Одно меня радует, земля за мной осталась, земля благодатная, где звери сами на убой идут. Все равно у Светозара никого ближе меня и не было, так что один черт после его смерти земля бы мне осталась…
Пойду, попасусь…
…прости, великий Джангри-Мул-Ла.
И знаю, не простишь. Вон ты что мне в наказание выдумал. И знаю, не снимешь проклятье свое.
Да что проклятье, что на Джангри-Мул-Ла пенять, Светозар покойный секрет какой-то знал, как зверями управлять, а я этого секрета не знаю. Я уже и мантры читал, и лучи света призывал, и лучи тьмы, и все без толку. Как Светозара не стало, вообще все крахом пошло, не земля стала, черт знает что.
Звери палки свои стальные побросали, машины смерти на полях ржавеют, никто в колоннах не стоит, время не тратит, злобы и той не стало, так, чуточку-чуточку, с голоду не околеть. Мечты поразлетелись все, поразбежались, над Землей летают. Любовь прутья клетки перегрызла, упорхнула, теперь по всем домам летает, по всем городам. Двуногие звери друг другу цветы дарят, письма пишут, машины крылатые строят, чтобы в космос лететь.
Я уже потихоньку у других стал спрашивать, может, знает кто секрет какой, чтобы звери сами на убой шли, и время жизни своей отдавали. Другие вообще про такое первый раз слышали, только что пальцами у виска не покрутили. Правильно, кто же такое кроме Светозара мог выдумать…
Секрет какой-то у него был.
Не знаю, какой.
2013 г.
Кэсси
- У Кэсси все есть, - говорят девчонки.
Кэсси и сама знает, что у нее все есть, чего у других нет. И даже чего совсем ни у кого нет, у Кэсси есть.
- Кэсси кукольный домик купили, - говорит Анька.
- Что домик, мамка ей машинку купила, как настоящую… маленькую только, - говорит Катька.
Девчонки вздыхают. У девчонок кукольного домика нет. И машинку как настоящую девчонкам никто не купит. У Аньки мамка продавцом в «Райском уголке» работает, у Катьки отец третий месяц без работы сидит, мамка болеет.
- Она такая в школу пришла, сразу с порога заявляет, а меня мама в Париж возила…
Девчонки Кэсси не любят. И любят одновременно. А как не любить, с Кэсси попробуй не дружить, так и без конфет останешься, и в киношку четыре-дэ Кэсси в следующий раз не возьмет, и вообще… куда без Кэсси-то, у ее мамы дом – не дом, целый дворец, и все-то есть, и бассейн здоровенный, и кораблики по нему как настоящие плавают, и дельфины там надувные как настоящие, и еще у Кэсси лошадка есть электронная, розовая такая со стразами, и Кэсси на ней верхом ездит, и девчонкам дает. И дракон у Кэсси электронный, на нем тоже верхом кататься можно, только осторожно, невысоко, чтобы не упасть. А то дракон, он же не понимает ничего, ка-ак взовьется под потолок, а боязно, девчонки визжат…
Все у Кэсси есть.
- Чтоб я так жила, - говорит Надька.
- Не дано, - философски изрекает Катька.
У Надки мама с папой незнамо где, Надьку бабушка с дедушкой воспитывают, по подъездам таблички вешают, приму в дар детские вещи, одежду, игрушки, продукты, родители-наркоманы ребенка бросили…
- Вон, Кэсси выходит…
Девчонки смотрят, как Кэсси выходит. В розовом платьице, волосики светлехонькие, глазешки в пол-лица, тонюсенькая-тонюсенькая, уж на что Анька тощая, и то до Кэсси далеко. И идет Кэсси, портфельчик с пони, через двор к черной машине, девки все гадают, что за машина, Анька говорит – лимузин, а Катька говорит – мерседес, девчонки даже подрались как-то. Борька, идиотище, кинулся за Кэсси, хвать ее за портфель, Кэсси его сменкой хлопает, у-у, гоблин недоделанный…
- Ну, давай скорей, опаздываем, - мама затаскивает Кэсси в машину, - я-то думала, ты хорошая девочка, на танцы не опоздаешь, а ты вон какая, не дождешься тебя…
Кэсси очень хочет быть хорошей девочкой. Ну, прямо-таки очень. А не получается ничего у Кэсси, то на танцы опоздает, то Кэсси новое платье меряет, а девчонки лужи меряют, Кэсси в новом платье в лужу залезет, то с Борькой подерется, а чего он, идиотище, Кэсси Железякой дразнит…
- Шарман, шарман, гран-плизе-ер… - приговаривает училка, воркует, и тянутся, тянутся девчонки у станка. И Кэсси тянется, у Кэсси лучше всех получается, Кэсси и на шпагат сядет, и мостик сделает, и колесом пройдется, и что хочешь. И в модельной школе маленькой Кэсси пророчат большое будущее, так-то.
- А мы сегодня танец беледей танцевали, - говорит Кэсси маме.
- Кого?
- Беледей.
- Ах ты, умница моя, не беледей, а лебедей, - мама смеется, целует Кэсси. Кэсси любит, когда ее мама целует. И когда мама обнимает Кэсси, Кэсси тоже любит.
А потом мама Кэсси по магазинам везет. Это тоже Кэсси любит, когда мама ее по магазинам возит, все покупает. И платьица, и туфельки, и мини-юбку со стразами, ни у кого такой нет, и сережки в виде кошек, Кэсси кошек тоже любит, и сумочку для Кэсси, совсем как у взрослых, и плеер новенький, розовый, блестящий такой. Все-то у Кэсси есть, на что-то она не покажет, все-то ее будет, только захоти.
Это значит, что мама у Кэсси богатая. Мама говорит, что папа у них оллигатор был, что такое, Кэсси не знает, но богатый-богатый. Он маме и Кэсси наследство большое оставил, как годовалый бить-жжет Италии, так мама говорит. Кэсси в магазине себе куклу выбрала, марсианку такую, волосы розовые, кожа синяя, и еще камин Кэсси понравился, не дровяной, а электрический, Кэсси его в одной из своих комнат поставит.
А потом Кэсси с мамой домой едут, дом у Кэсси большой, с винтовой лестницей, с нее по перилам съезжать здорово, пока никто не видит, а то все хлопотать начнут, ах-ах, расшибешься…
- Кейсюшенька, ужинать будешь?
Это тетя Груня, она еду варит, и Кэсси Кейсюшенькой зовет.
- Не-е-е, - кричит Кэсси, и тете Груне на шею кидается, любит Кэсси тетю Груню. И маму Кэсси целует на ночь, желает спокойной ночи. И спрашивает:
- Мама, а где наш папа?
Мама меняется в лице, перестает улыбаться. Кэсси не любит, когда мама перестает улыбаться. Как будто Кэсси в чем виновата.
- Он не с нами живет… спать, спать иди.
Кэсси спать, спать идет, кроватка у Кэсси в виде месяца, под потолком подвешена, Кэсси в ней как в колыбели качается, а под потолком волшебные лампы, от них по стенам огоньки бегут в виде звездочек. Засыпает Кэсси, все думает, что вот дождется ее большое будущее, и станет она моделью, и поедет к папе, который не с нами живет, и привезет его к маме, чтобы с нами жил…
- Кэсси, вставай, солнышко!
Кэсси просыпается, точно, вот и солнышко в окно заглянуло, точно, утро, вставать пора. И мама у кровати, мама сегодня красивая, в атласном платье, и с ниткой жемчуга.
- Сегодня у нас особенный день, не забыла?
- Не-е, - говорит Кэсси. А Кэсси забыла. Память у Кэсси коротенькая, Кэсси забыла, что за день сегодня, может, Деньрождение у кого или Новогод, или еще какие праздники бывают, когда все с воздушными шариками ходят…
- Ну, давай, собирайся скорей.
Кэсси хватает джинсики, свои любимые, розовые, и футболочку, на ней Коты-Воители нарисованы, и…
- Кэсси, ты чего, солнышко? Мы же на конкурс идем!
А да, Кэсси и забыла, сегодня же Кэсси на конкурс красоты идет, Кэсси должна первое место получить. На конкурс у Кэсси платье есть атласное с блестками, самое лучшее, и сейчас Кэсси с мамой к тете Тане поедут, она Кэсси прическу самую лучшую сделает, и мама все говорить будет, не вертись, не вертись, да как не вертись, скукотища-то какая на одном месте сидеть…
Кэсси на конкурс едет. Мама говорит, чтобы Большое Будущее было, надо на конкурс ехать.
- Ты должна первое место получить.
Так мама говорит. Кэсси знает. Кэсси два раза уже на конкурсах была, два раза второе место занимала, вот мама недовольна была, неделю потом с Кэсси не разговаривала, Кэсси по ночам в подушку плакала.
Так что сегодня Кэсси маму не подведет. Кэсси же маму любит, и девочка хорошая.
Ходят девчонки по подиуму, в свете софитов, каждая на ошейнике, на поводке, поводок у мамы в руках, две девчонки подрались, разлаялись, мамы их на поводках растаскивают, фу, фу, нельзя… Судьи смотрят, оценки ставят, за экстерьер, за походку, за артистизм, сидеть, лежать, голос, ну а теперь спойте нам что-нибудь, отлично, отлично…
Трубят фанфары.
- Первое место в конкурсе Мисс две тыщи двадцать получает…
У Кэсси замирает сердце.
…не Кэсси.
Аплодисменты. Девочка с восточным разрезом глаз торжественно показывает ленточку через плечо.
- Второе место…
Рушится мир.
…не Кэсси.
Кэсси плачет. Навзрыд. Кэсси любит маму. А вот теперь как докажешь, что Кэсси любит маму. Вот и мама идет, сейчас ругаться будет. Или каменное лицо сделает.
- Мама, мамочка, не злись, пожа…
- Ну, хорошо, хорошо, пойдем…
Странно даже, не сердится мама, простила Кэсси мама, ерошит кэссины волосы, ведет к машине.
- Мама, а я в следующий раз самое-самое первое место займу.
- Хорошо, хорошо.
- Мамочка, я тебя очень люблю…
- Я тебя тоже очень-очень люблю.
Кэсси хочет попросить у мамы заколку с розочкой, только стесняется, все-таки виновата Кэсси, как будто двойку получила…
- Мам, а мы домой едем?
- Нет.
- А куда?
- Увидишь.
Кэсси ждет. Если мама говорит «увидишь», значит, будет что-то интересное, сюрприз какой-то. Может, как в тот раз, когда мама Кэсси в зоопарк повела, там страус такой прикольный был, или когда мама Кэсси в кино повела, на четыре-дэ, там еще жар от костра как настоящий, и снег в лицо летел как настоящий…
Кэсси пытается прочитать надпись на воротах, не может, институт чего-то там, поди-разбери, чего, мы создаем будущее сегодня, и все такое. А по коридору института руки-ноги валяются, головы отрубленные, страшно так. Заходят Кэсси с мамой в кабинет, там дядька за столом сидит, чай пьет.
- Посиди здесь.
Это мама Кэсси говорит, Кэсси в уголочек потихонечку села, картинки на стенах смотрит, картинки сплошь неинтересные, стрелочки, схемочки, если А верно, то А и Бэ сидели на трубе… Алгоритм, называется.
- …ну вы понимаете, мне нужно, чтобы выигрывала, вы понимаете…
Ну, знаете, мы вам сто процентов обещать ничего не можем, выберем, конечно, модель поновее… пройдемте в магазин, продавцы вам покажут. У нас акция сейчас, обменяй старую на но…
- Да я у вас третью модель уже беру, все без толку… Вон, Игнессе нормальную девчонку подсунули, призы только так берет, а меня за что так не любите?
Мама с дядькой уходят, Кэсси сидит, не шелохнется. Кэсси так приучена, если мама куда с каким дядькой уходит, Кэсси за ними идти не должна, а то мама сердится, как в тот раз, мама с дядькой в спальню ушла, и платье сняла, а Кэсси…
Ладно, не о том речь.
- Привет.
Это дядька говорит. Не тот дядька, а другой дядька, в спецовке, и маслом от него пахнет.
- Привет.
- Айда со мной.
- А зачем?
- А поиграем. Я тебе штуки разные покажу. Ты чего хочешь?
- А я заколку хочу… с розочкой.
- Айда, там у меня заколок этих целый склад.
- А я еще крылышки хочу, как у феи.
- Розовые?
- Не-е, голубые.
- Уу, голубые у меня есть, до фига…
Кэсси идет за дядькой в комнату с вывеской «Утили-чего-то-там, где руки-ноги-головы валяются, дядька хватает Кэсси, скручивает голову…
ОТКЛЮЧИТЬ ТОК…
2013 г.
Пройденный этап
…разбился…
Конечно, разбился, грохнулся с такой высоты…
И двигатели как хорошо отказали – ни раньше, ни позже. Какая сволочь назвала машину Икаром, вот ведь как в воду глядели – Икар-278, вот он и навернулся… кувырком, кувырком, с огромной высоты, и вдребезги… Хотя, бывает хуже, у Артура машина была, Фаэтон, марка такая, тот вообще взорвался в воздухе.
Кувырком, кувырком… вдребезги, что-то взорвалось, грохнуло, еще, еще, еще, гос-ди, когда все это кончит взрываться, или никогда?
Потом было больно. Даже не больно, странное такое чувство, как будто тело порвали на лоскутки, на болтики, на винтики, и не было сил их собрать…
Кажется, жив… Даже странно, что жив, и хочется лежать, и не двигаться, лежать ничком долго-долго. И некогда лежать, вставай, выползай из машины, пока не грохнула прямо под тобой, смотри, куда упал, смотри, где машина, что, куда, зачем…
…выпал из машины в сырой туман жаркого леса – тропики, не тропики, не поймешь, что такое, я даже не знаю, на какой широте. И не узнаю никогда, навигатор умер…
А здесь хорошо.
Как-то особенно хорошо, тишь и благодать какая-то, здесь хочется быть… Не то чтобы разбить палатку или построить дом, как Робинзон Крузо, а… просто быть…
Потом я увидел его. Даже не увидел, почувствовал – вот он, господи боже, вот… Он стоял в сторонке и смотрел на меня, и странно, что еще не проткнул меня своим копьем, не зарубил топориком, не…
Стоял и смотрел.
Худой, смуглый, в каких-то лохмотьях, странно, что дикари на себя не наденут, все выглядит, как лохмотья. Пугливый, осторожный, казалось, готовый в любую минуту дать деру – он смотрел на меня.
Вот черт… рука сама потянулась к пистолету. Черт, стой, что я делаю? Еще нехватало застрелить человека, хотя еще вопрос, кто кого первый застрелит, я его или он меня из какой-нибудь трубки со стрелой…
Я тихонько помахал ему рукой – сам не знаю, зачем, просто надо было что-то делать. Так и есть, исчез, сиганул в заросли, как в воздухе растворился, ей-богу. Сейчас на поляне появится толпа дикарей, все с копьями и стрелами, все на меня..
Не появились. Медленно пошел в ту сторону, где исчез дикарь – почему-то без дикаря стало как-то жутковато. Лес дергал за штанины, таскал за волосы, хлопал по лицу, знакомился. Заросли рассеялись как-то неожиданно, выпустили меня на пустошь – изжелта-серую, пыльную, плоскую. Так и есть. Соломенные хижины, циновки какие-то, сгорбленные женщины сидят перед дымным костром, плетут что-то замысловатое… Дикие напевы рассыпаются по равнине.
Они меня видели… дикари. То и дело ловил на себе косые взгляды, видел блестящие белки глаз. Они смотрели на меня – и странно, что не подходили, не показывали на меня пальцами, меня для них как будто не существовало.
Тем лучше.
Дикие напевы, соломенные хижины, старухи у костра…
Знаем… мы тоже когда-то такие были, миллионы лет назад.
Пройденный этап…
Ночь не спал – ночь была тревожная, чуткая, пугливая, ночь вздрагивала, шевелилась во сне, свистела, чирикала, квохтала по-своему. Странно, что ночь на меня не нападала, не трогала, - смотрела на меня, но не приближалась.
Спать…
Заснешь тут. Неизвестно где, как будто в другом мире.
Тревога ночи передавалась мне – хотя все было не так и плохо. Машину и починить можно, даже странно, что ее можно починить – вроде бы такой исполин, груза в нем было не меряно, а ничего, машина живая, и груз не пострадал. Работы здесь недели на две, не больше, а там доберусь-таки до базы, меня ждут, я знаю, что меня ждут, мой груз, мое оружие, они верят в меня, они верят в победу.
Спать…
Нет, не заснешь, не отпускает тревога ночи. Лес как будто боится меня, незваного гостя.
А с этими дикарями мы еще разберемся… нет, не сейчас, конечно же, время еще будет… Сколько их… сотни, тысячи, может, на миллионы наберется, не знаю. Завербовать их, нанять – за цветные бусы и за шоколад, - погрузить на Икар, дать им оружие, благо, пушек у меня там не меряно, научить стрелять… И на врага.
Можно им вообще наобещать каждому воину богатый дом – все равно никто живой не вернется. Или еще лучше наобещать вечное блаженство в раю, дикари, они вообще падкие на всякие религии, я уж им придумаю что-нибудь… Язык у меня хорошо подвешен, это мне еще в школе говорили…
Спать…
Нет, не заснешь, цвитчет, чирикает, шепчет лес…
А что… Солдаты нам будут нелишние, этих дикарей хватит на одну битву, не больше, а больше и не надо. Они же дикари… Они верят в загробный мир, поклоняются тотемным столбам и бегают на врага с копьем…
Знаем…
И у нас так было….
Пройденный этап…
Сегодня пришел к ним. Просто пришел, я уже понял, что бояться там нечего. Опустился на колени перед костром – они даже не посмотрели в мою сторону, меня для них как будто не было. Я подсел к миловидной женщине, протянул ей бусы – сам смастерил вчера из брелоков. Она обернулась, уколола меня своим взглядом, я даже испугался. Критический момент… Взяла. Засмеялась, обнажая неровные зубы, взяла брелоки.
Есть контакт.
Наклонилась ко мне, - точно искра пробежала в сердце, когда девушка прижалась ко мне губами.
Ласковый здесь народ…
Вытащил еще одни бусы, протянул немолодой женщине, она тоже засмеялась, обняла меня, крепко, сильно…
Они наконец-то заметили меня – те, кто сидел у костра. Какие-то ребятишки жались ко мне, протягивали мне чумазые ручонки, я совал им какую-то мелочь, какой-то мусор, который долго копился на Икаре, наконец-то пригодился. Тут, главное, не отдать свою кредитку, ключи и электронный паспорт – это будет уже не смешно.
Что делать дальше – я плохо себе представлял. Вспоминал какие-то сказки, детские книжки про аборигенов, кажется, надо бы показывать на предметы – вот это котел, вот это костер, вот это кор-зи-на… А они будут называть по-своему…
- Кос-тер, - сказал я, - кос-тер…
Они не понимали меня. Они смеялись. Кажется, они вообще не умели говорить, хотя странно, пора бы уже, научились добывать огонь… Хотя каждая цивилизация развивается по-своему, что всех-то под одну гребенку стричь…
Я не заметил, как они подошли, когда спохватился, они были совсем рядом – мужчины, сильные, крепкие, могучие, с острыми копьями, обступили меня, кто-то уже положил руку мне на плечо, смотрел – кто это, что это, да что этот белый делает среди наших женщин…
Да, что-то я расслабился…
Наугад протянул здоровому мужлану перстень – не бог весть какой перстенек, может, сойдет. Так… Этому подойдет старый диск, он красивый, блестит на солнце… Этому мышку от компьютера, все равно не работает…
Еще один критический момент…
Да, кажется я зашел слишком далеко…
Крепкий мужлан похлопал меня по плечу, кто-то обнял меня, мужики одобрительно загудели. Похоже, довольны… Как все просто, мне даже самому стало страшно, как все оказалось просто. Ну конечно, цветные циновки у костра, жаркое из какой-то зверушки, что они мне там налили в чашу… Вот с этим нужно быть осторожнее, а то еще захмелею.
Почетный гость…
Нет, не похоже на почетного гостя, тут что-то рангом повыше – перед почетным гостем не падают ниц… Я сидел и смотрел на них – жутких, грязно-зеленых, с какими-то мерзкими перепонками, с безобразными наростами на звериных головах… Даже странно, что здесь тоже ходят на двух ногах, и орудуют двумя руками – в разных уголках вселенной эволюция пошла одинаково…
А мясо ничего… а вот пить как-то боязно, или стоит рискнуть…
А они радуются, как дети… Пришел добрый бог, принес подарки. Знаем, знаем, был Колумб, был Кук, были аборигены…
Давно пройденный этап…
Так… вот так… руку сюда, ногу чуть-чуть в сторону… Теперь бей его… бей…
Я учил их драться – уже пятый день я учил их драться, здесь, на широкой пустоши. Их оказалось не так уж и много – около полумиллиона, не больше, но и это было бы неплохим подкреплением для нашей армии. Полмиллиона солдат, считая женщин – почему-то я решил, что женщины тоже могут сослужить мне службу. Погрузить всю эту ораву на Икар – раз плюнуть, только непонятно, как вернуть их назад… А назад возвращать и не придется, никто и не выживет…
Ловко он… я даже вздрогнул, когда стрела вонзилась в мишень – а ведь лучник стоял вон там, на горизонте, где эта деревянная мишень была еле видна… Я бы ее, по крайней мере, не увидел…
Вообще чем дальше, тем больше я начинал их бояться. Они умели много того, чего не умел я – слишком много. Здесь притяжение было послабее, чем на земле, и все-таки я не мог догнать их – когда они бежали. А когда эти твари разбивали ребром ладони массивные камни, мне становилось не по себе.
Да, они дадут фору этим двухголовым
Двухголовые… это отдельная история… вернее, одна глава бесконечной истории. На своем веку я воевал в четырех звездных системах – сколько таких войн было до меня, я не помню, то ли тринадцать, то ли пятнадцать, надо смотреть историю, давно не читал. Все как всегда, кончается топливо, кончается энергия, Земля берет энергию звезды, какая поближе… сперва была Альфа Центавра, потом… не помню потом, историю надо читать, давно не читал…
Было… пройденный этап. Если у какой-то звезды оказывается цивилизация – она оказывает сопротивление, это еще генерал на учениях говорил… А наше дело – взять топливо…
- В буквальном смысле – хватаем с неба звезды… - как сейчас вижу перед собой худое лицо генерала, серые глазки испуганно мечутся по лицу, - спросит вас кто, кем работаете, смело говорите – хватаю с неба звезды…
Вот так и хватали звезды, так и разбивали чужие армии, с двухголовыми маленько подзадержались, третий месяц воюем… земной месяц, лунный месяц – когда говоришь неделя, месяц, год, вспоминаешь землю, как-то теплеет на душе…
Вот так… бей… еще… ловко он меня… Сам не понял, как оказался на траве, а дикарь стоял надо мной, сжимал деревянный меч. Молодец, мужик, ловко фехтуешь…
Ловко…
И двухголовых как-нибудь одолеем… Вон, этих на них натравим, только их натаскать еще чуть-чуть надо, чтобы воевать умели. Я посмотрел в желтые глаза аборигена. Кажется, я даже ему чуть-чуть завидовал, в его жизни всего этого не было – огромный мегаполис Земли, огни реклам, энергия, которой всегда нехватало, далекие звезды, которые нужно было хватать с неба…
У него все как-то проще, по дикарски. У него будет дым костров, и древний храм с благовониями, и первое поле, которое он вспашет, и первая лодка, которую он построит, и он скажет, что его планета вертится вокруг звезды, и его сожгут на костре. Потом он изобретет паровой котел, потом откроет дальние берега, потом полетит на воздушном шаре, потом пустит вокруг планеты спутник и соберет первый компьютер. Потом он будет сражаться с кем-то за нефть, и победит, потом он будет сражаться за уран, и тоже победит, потом он будет сражаться за звезды – и тоже победит…
Это у него будет все потом…
Это мы знаем…
Пройденный этап…
Ну давай… бей…
Нет, он не понимает. Уже сколько хочу научить его драться, он не понимает, что я хочу… ну бей же… ударь меня, ударь…
Я рисковал – но все-таки решился, ударил его что есть силы в грудь. Он не упал, молодец, устоял. Ну сейчас он мне врежет так врежет, мало не покажется…
Нет – он стоял, смотрел на меня, потирал грудь, похоже, не собирался меня бить. Ну что ты? Струсил? Вы что, между собой не деретесь, что ли?
Он не дрался – он все так же смотрел на меня, как будто не понимал, что я от него хочу. Я сложил его перепончатую лапку в кулак, приложил к своей груди. Ну бей же… бей…
Он не бил. И мне показалось – я понял, почему он меня не бил. Он боялся меня ударить, потому что… потому что мне будет больно.
Да я знаю, что будет больно… я не боюсь… Ну давай же…
Нет… как же, как же… мне же будет больно…
Я еще не сдавался – я показал ему бусы, и свою сумку, и сотовый телефон, для дикаря роскошный подарок. Я обещал ему дом, и все игрушки, какие есть у меня в машине, если он ударит меня, ну хорошо, не меня, я бог, ну вон того парня в сторонке.
Нет… он мотал головой, он пятился, похоже, он боялся меня.
Ничего, привыкнет. Я когда в клуб каратэ пришел в шестнадцать лет, там тоже новички боялись, а как же я его бить буду, ему же больно будет… Потом ничего, привыкли… бились, что надо.
Сначала всегда боишься ударить.
Знаем…
Пройденный этап…
Кий-й-й-я…
Ночь не спал, лес опять шуршал, шипел что-то, боялся меня, чужака. Да не бойся, лес, тебя я не трону, хотя если в земле под тоой есть нефть, я еще подумаю.
Спать…
Заснешь тут…
Где-то мне их было жалко… этих дикарей… Жили себе, растили детей, молились каким-то богам, потом пришел я, завербовал их в солдаты… Мне их всегда было жалко – тех, у кого мы отбирали звезды, выкачивали энергию. Иногда после боя ходил по опустошенно планете, подбирал что-то, делал какие-то снимки, которые не имел права никому показывать… На земле не должны знать, что мы отбираем звезды у других цивилизаций…
На земле вообще много чего не должны знать. Начнутся все эти ахи-вздохи, да как же, они же как люди… Вот и на меня иногда накатывает, сопливая жалось какая-то, и к двухголовым, и к трехногим, и к восьмилапым, и с кем мы там еще воевали…
А что…
Тоже жили…
Растили детей…
Молились каким-то богам…
Что делать, энергии на всех нехватает, не мы, так они у нас отберут. Бей первым. Давно уже кончились все эти ахи-вздохи, возлюби ближнего своего. Еще когда по Иерусалиму ездили на ослах и виноватых приколачивали к доскам…
Давно пройденный этап…
Нет, я их заставлю, заставлю, заставлю…
Они у меня попляшут…
Я гнал и гнал вездеход по серой степи, все оборачивался, все смотрел, нет ли погони. Откуда она возьмется, погоня, если бы… Они мухи не обидят, не то что меня, я для них бог…
Бог-то бог, а вот взбунтовались против бога…
И, казалось бы, все так хорошо шло, когда я посадил их всех на Икар, и сказал, что они хорошие, и за это я возьму их всех на небо. А в небе мы встретим злодеев, и победим их. Да… а чтобы попасть на небо, нужно будет каждому взять вот по такой штуке – я показал им пушку, - и когда я скажу, нажать вот сюда.
Вот тут они и взбунтовались.
Они спросили – зачем. Я сказал, что это не их дело, что не дело смертных лезть в божий промысел. Я бог, добрый и хороший, я подарю ми много хороших вещей, если они будут меня слушаться.
Помню, как тощий солдатик долго вертел в лапках пушку, как бы принюхивался к ней… и положил на пол. Нет, он не хотел брать эту пушку, он боялся…
Вот-вот, опять.
Он боялся сделать этой пушкой кому-нибудь больно. Он не понимал, что такое пушка, и как она работает, но он чувствовал, что этой-то пушкой кому-нибудь можно сделать больно…
Я требовал. Я настаивал. Я просил. Я подарил ему еще какие-то самодельные бусы, и две гипсовые фигурки, покемонов каких-то, зачем я их возил с собой, непонятно. Он бросился мне на шею, обнимал меня, не знал, как благодарить. Упал на колени, ползал по полу – это они умеют.
Знаем…
Поклоняются богу…
Давно пройденный этап…
Я дал солдатам еще несколько подарков – солдаты носили меня на руках, долго не хотели отпускать. Я снова показал им на пушки – они снова отказались…
Вот ведь…
Что было дальше, не помню, кажется, психанул, первый раз за службу психанул, видел бы генерал… Я проклял их страшным проклятием, сказал, что они все погибнут до захода солнца, если не подчинятся мне. Потом прыгнул в вездеход, погнал по степи – на горизонт, в никуда, как они меня все достали, все, все…
Притормозил возле какого-то города…
Притормозил возле какого-то города…
Притормозил…
Стоп.
Откуда здесь города…
А город, тем не менее, был. Когда-то большой, когда-то величественный мегаполис, от которого теперь остались руины, увитые плющом. Чем-то этот город напоминал мне наши мегаполисы двадцать второго века, - как их рисуют в учебниках истории. Кто-то жил в этом городе – бесконечно давно, так, что уже и сам город не помнил, кто в нем жил…
А ведь тут они были. Те самые дикари, которые сейчас ютились в шалашах и жгли костры. В город заходить было опасно – и все-таки я прошелся по улицам, то и дело ожидая, что на меня обрушится какой-нибудь дом. Видел бы генерал, разжаловал бы в сержанты…
Разбитые витрины, обломки былой роскоши, выцветшие рекламы, остатки чего-то на трех колесах, похоже на автомобили… Чем дальше шел, тем больше убеждался – здесь жили зеленые аборигены с желтыми глазами.
Не далее как несколько столетий назад…
И как прикажете понимать, что с ними случилось? Вымерли? Да как бы не так, вон они там, в степи, никуда не делись. Ушли? Но чего ради ушли из города…
Сам не понял, как догадался – знаем, знаем, для нас это давно пройденный этап. Цивилизация живет, процветает, разные империи сражаются за топливо, а потом топлива на всех нехватает, а подниматься в небо и хватать с неба звезды еще не научились. Вот тогда и бывает война – последняя, потому что после нее уже ничего не будет. Армагеддон. Все против всех. Кто-то где-то нажимает на красную кнопку, и начинается.
Мы тоже…
Еле-еле этого избежали…
Пройденный этап истории…
Но, черт возьми, этот город не был похож на руины после бомбежки. Город как город – дома, улицы, магистрали, мосты… Такое впечатление, что его просто… бросили. Бросили и ушли… в шалаши…
Ладно, не мое дело. Надо вернуться на Икар, пока они не разнесли там все на свете. И лететь отсюда, пошли они все к ядреной фене. Или нет, я же обещал им страшное проклятие, я им устрою. А что, где наша не пропадала, разнесу всю их деревушку к чертовой бабушке. Для нас это давно пройденный этап – когда с самолетов бомбили деревеньки в джунглях. Несколько выстрелов из пушки вездехода – и все.
Пусть знают наших.
Убивать они не хотят…
Две недели на них потратил, две драгоценные недели. За это время мы уже тысячу раз разнесли бы этих двухголовых, где-то на базе ждут эти пушки, а я…
А я…
Черт… куда меня несет… стой, стой… отчаянно верчу руль, быстрее, быстрее, машина не слушается, скользит, скользил вправо, да, интересный рельеф, чистое поле – и на тебе, расщелина…
Дальше все было как во сне. Кажется, у меня вся жизнь должна была промелькнуть перед глазами – в последние минуты. Нет, не мелькает, вездеход летит кувырком, кувырком, и черта с два я из него выберусь, хорошо еще, если сразу разобьюсь, а если…
А потом я увидел себя висящим в воздухе – в пустоте над пропастью, просто так, безо всякого вездехода, моя машина летела вниз, брякнулась обо что-то, брызнула блестящими искрами. Кто-то держал меня – нет, не держал, мягко и плавно нес по воздуху наверх из расщелины – в поле…
Они были здесь – не все, человек двести, да не человек, а… и вытащил меня один, вон тот, крепенький, мускулистый, он смотрел на меня – и тащил к себе по воздуху. Потом засмеялся и обнял меня, и закружил в воздухе, как игрушку.
Радуется…
Я все ждал, когда меня опустят на траву – они не спешили этого делать, все разом взмыли в вечернее небо – вот так, безо всяких «Икаров» и «Фаэтонов», в холодные облака, в звезды, с огромной быстротой понеслись по небу. Смеялись чему-то, должно быть, не по делам летели, а играли…
Они остановились где-то в другой галактике, на каком-то астероиде – я уже не спрашивал себя, как я дышу здесь, в пустоте, откуда на астероиде одним махом появились костры и циновки. Я дождался, пока мне позволят встать на ноги – и опустился перед ними на колени. Что-то тут нужно было говорить, молитвы, не знаю я никакие молитвы. Растерялись они у нас за века и века, остались в тех временах, когда по Иерусалиму ездили на ослах и виноватых прибивали к доскам…
Этап… все этапы перепутались в голове, я уже не знал, где завтра и вчера. Кто-то смеялся, кто-то поднимал меня с колен, кто-то положил передо мной мясо и поставил чашу с вином…
Он к нам пришел. С неба пришел. Он хороший был. Потому что все хорошие. Мы дали ему кров. Потому что всем давали кров.
Потому что мы боги.
Он странный был. Дарил подарки. Брали подарки, чтобы не обидеть. Дали ему хлеб, дали циновку у очага. Потому что всем давали хлеб. И циновку у очага.
Потому что мы боги.
Раньше, когда не были богами, кого-то прогоняли, с кем-то воевали. Пришли к нам армады чужих кораблей, а мы сожгли их вселенским огнем.
Раньше глупые были, пока богами не были.
Потом умные стали. Когда богами стали.
Он странный был. Пришел издалека. С кем-то он воевал, у кого-то отбирал что-то. За звезды воевал, что ли…
Мы тоже когда-то за звезды воевали. Потом за галактики воевали. И за вселенные воевали. Я с соседом своим за вселенную воевал, так нам топлива не хватало.
Глупые были.
Потом богами стали, умные стали.
Он с нами играл. Маршировать заставлял, из лука стрелять. И на мечах драться. Мы играли. Чтобы его не обидеть. Гость все-таки.
Он тоже умный станет.
Когда-нибудь.
И воевать перестанет.
И будет как мы, сидеть у огня, создавать где-то далеко-далеко вселенные и миры.
Он в пропасть упал.
Мы достали. Хлеба ему дали. Воды дали. Циновку у костра дали. Потому что всем даем хлеб. И воду. И циновку у костра.
Потому что боги.
Он нам про войну свою рассказывал. Как воевал, как побеждал. Мы слушали. Мы-то все это знаем…
Пройденный этап.
2011 г.
Луна большая…
…задержаны участники несанкционированного митинга, состоявшегося в прошлое воскресенье на Центральной площади. По предварительным данным число митингующих превысило рекордную отметку в один миллиард, такого наплыва протестующих не видели даже со времен Кратерного побоища. Митингующие несли к зданию Правительства транспаранты и плакаты с надписями: «Отстоим родную Луну!». Вашему вниманию предлагается видеозапись с места событий…
В прошлом году план по добыче сыра был перевыполнен на пятьдесят процентов, министр сырного хозяйства сообщает, что это рекордный показатель за все время существования сыродобывающей промышленности.
С сегодняшнего дня оклад лиц, занятых в сыродобывающей отрасли повысился на 20 % и составил в среднем по стране…
- Ну… и последний вопрос, я думаю, он уже вам набил оскомину…
- Да мне много какие вопросы набили оскомину, уже который год на посту… Ну задавайте, что у вас там.
- Как вы относитесь к заявлениям некоторых граждан, что вы губите Луну?
- А можно поинтересоваться, что эти некоторые граждане кушают? Или святым духом питаются? Вот я тоже думаю, что нет. Так что не надо ля-ля, Луна большая, на наш век хватит…
…локальная забастовка работников сыродобывающей промышенности. Что характерно, во время забастовки не было выдвинуто требований экономического или социального характера: скорее всего, забастовка была вызвана расхожим в народе мнением, что сырное дело убивает Луну. В настоящее время ведется следствие, возбуждено уголовное дело по статье «Подстрекательство к…
В прошлом году экспорт сыра составил 50 % от ВВП, в наступающем году этот показатель планируется повысить до 60 %. На саммите Организации Объединенных Планет Луна официально признана крупнейшим поставщиком сыра в пределах Галактики.
Площадь поверхности Луны составляет 38 млн. км.
Составляет 25 млн. км.
- Да ты посмотри, в любой сырной державе ребенок родился, гражданин сырной империи – бац, ему на счет миллион у-е кладут, а то и больше. На жилье, на образование, на все такое. В сырных державах вообще никто не работает, только в шахтах, и все. А у нас че на Луне? Сыр дешевеет, цены растут, потому что сыр дешевеет, сыр дорожает, цены все равно растут, потому что сыр дорожает… Живи, страна… Не-е, парень, ты пока молодой, вали отсюда на хрен, хоть на Марс, хоть на Плутон, хоть поживешь нормально, я жизнь прожил, ни хрена кроме сыра энтого не видел…
Вице-Президент Марсианской Империи шокировал общественность безапелляционным заявлением. По мнению Вице-Президента Луна поступит несправедливо, что присваивает себе богатства, которые достались ей просто так, от природы, Вице-Президент призывает Луну снизить цены на сыр…
ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ
Ага, а Марс тогда пусть весь песок нам за так отдаст… и каналы пойдет строить. А Солнце пусть свет свой за бесплатно отдает.
Да мотать надо с этой Луны, никаких перспектив окромя сыра энтого… хоть на Марс тот же мотать, хоть вообще на Землю…
Ага, только на Марсе тебя и ждали, там своих таких полно… И про Землю ничего ты загнул, так говоришь, будто там жизнь есть…
…арестованы подстрекатели и зачинщики сырных бунтов, им оказались студенты Кратерского Университета. Задержанные своей вины не признают, утверждают, что действовали вынужденно, поскольку если добыча сыра продолжится прежними темпами, то в скором времени…
- Чем вы объясните свои действия?
- Я спасал Луну.
- Встаньте.
- Я спасал Луну.
- Надо говорить Ваша честь.
- Ваша честь, я спасал Луну.
- От чего вы спасали Луну?
- Ваша честь, я спасал Луну от таких, как вы, которые не думают о завтрашнем дне, и…
…наблюдается повышенная сейсмическая активность в районе Моря Ясности, это уже третий случай за месяц, включая лунотрясение в Море Дождей и…
План по добыче сыра в уходящем году превышен на 50 %, что свидетельствует о…
- Смотри, отец, серпик месяца.
- Вижу, сынок.
- Смотри, отец, а раньше была полная луна.
- Знаю, сынок.
- А почему от полной луны один серпик остался?
- Так заведено, сынок. Так заведено. Ну давай, давай, поспешай, дотемна надо до дома добраться…
…общее собрание выживших, посвященное проблеме Конца Света. Собрание прошло под лозунгом «Спасем Луну вместе», резолюцией постановили, что на восстановление Луны уйдет не один век. Однако, выжившие единодушно согласились снизить потребление сыра на душу населения, а об экспорте сыра не может быть и речи…
Торжественное открытие памятника Му Лу Уну, которого по праву считают Вторым Основателем Луны состоялось сегодня на западном склоне Моря Ясности. На открытии собрались более…
Площадь Луны составляет 38 млн. км.
В прошлом году план по добыче сыра был перевыполнен на пятьдесят процентов, министр сырного хозяйства сообщает, что это рекордный показатель за все время существования сыродобывающей промышленности.
С сегодняшнего дня оклад лиц, занятых в сыродобывающей отрасли повысился на 20 % и составил в среднем по стране…
2013 г.
Человек и Кошка
- …и мы продолжаем наше реалити-шоу Человек и Кошка! Напоминаем, сегодня у нас осталось только десять участников, и десять их четвероногих спутников! Аплодисменты!
Итак, готовы ли вы сражаться дальше, пройти все задания, и победить?
- Да-а-а!
Участница «Человек и Кошка», Александра Ильинская:
- Ну… я думаю, дальше задания будут еще сложнее… Организаторы шоу вообще с заданиями постарались… ну… я думаю… мы с Нефертити справимся…
(смеется, прижимает Нефертити)
Участник «Человек и Кошка» Илья Клименко:
- Вообще хорошо, что устроили такой конкурс… он помогает лучше понять братьев наших меньших… понять самих себя…
(гладит Барсика)
- Итак, готовы ли вы к следующему заданию?
- Да-аа!
- И вот перед нашими участниками следующее задание, им необходимо выбраться из комнаты, в которой их закрыли. Я уверен, что их мурлыкающие любимцы нашим участникам в этом помогут. Что мы видим? Голую комнату без окон, в которой одна-единственная дверь с кодовым замком. Что делают наши участники? Вот мы видим, как Елена пытается взломать кодовый замок, набирает на нем сегодняшний год… потом зачем-то год своего рождения… мимо, замок не открывается! Елена не сдается, набирает один-два-три-четыре… мимо!
Мы видим, как Олег толкает дверь, дергает за ручку, еще, еще… Начинает перебирать коды, нуль-нуль-нуль-нуль, нуль-нуль-нуль-один… О-о, Олежка, так тебе придется тут торчать до тепловой смерти вселенной! Что такое, не знаю, спросите у астрономов, но звучит красиво, тепловая смерть!
Но что это? Вы посмотрите на кошек, на милых наших кисок! Как они бросились в противоположный угол, скребут лапами, трутся о стены! Елена, Олег и Борис не обращают на кошек внимания, а вот Илья и Александра идут в дальний угол, обследуют стены… и…
И что мы видим! Илья нажимает на неприметный камень в стене, и… барабанная дробь… стена отодвигается! А вот и выход из комнаты, мы уже ждем вас, Илья, ждем вашего любимца, Барсика, вот для него уже приготовлено мясо, учуял, голубчик, не зря поставили мясо по ту сторону стены! Вот к нам уже присоединяется Александра… Оксана со своей Принцессой… Леонид со своим Чертиком тоже догадался, как выбраться… Но Олег, Олег в последнюю минуту спохватывается, сморит на своего любимца, ищет выход в углу… успеет ли он до конца конкурса… один, два, три… е-е-сть, Олег присоединяется к нам, браво, Олег, браво, все остальные… А вот у Елены не заладилось, она до сих пор терзает кодовый замок…
Вернемся после короткой рекламы.
Елена, участница проекта Человек и Кошка:
- Ну… я конечно обратила внимание, что Нефертити там роется в углу… ну я подумала, мало ли… Может, она там в туалет хочет сходить… (смеется). Ну конечно, это я уже потом поняла, что надо было на кошку смотреть… Проект так и называется, человек и кошка… Ну да, обидно немножко, конечно… Ну, спасибо огромное всем, кто меня поддерживал, мамочке моей, братику… мы вас всех любим…
(машет лапкой Нефертити)
- И снова с вами реалити-шоу Человек и Кошка, и мы переходим к следующему заданию! Напоминаем, у нас осталось только девять участников, сегодня один из них выбывает из игры. В скором времени мы узнаем, кто. Вот они уже выстраиваются, наши игроки, держат на руках своих любимцев, которые помогли им преодолеть столько сложных заданий. Посмотрим, помогут ли они на этот раз. Итак, вы готовы?
- Да-а-а!
- Тогда приступаем…
Что мы видим? Каждого участника поместили в очередную закрытую комнату, с очередной дверью и очередным кодовым замком. Наши участники уже помнят предыдущий опыт, Илья и Оксана сразу устремляются в дальний угол и ищут потайной ход. Илюу-уша, Окса-аночка, это же уже следующий конкурс, с чего вы взяли, что здесь все будет как в предыдущем? А вот Александра начинает терзать кодовый замок, набирает нынещний год… две тыщи тринадцатый… тыща девятьсот шестьдесят первый, зачем-то вспомнила год запуска первого спутника… Олег ощупывает стены, ищет выход…
Но кошки, кошки! Вы посмотрите на кошек, как они мечутся по комнатам, задрав головы, высматривают что-то там, на потолке! Что же там такое? Неужели истории про привидений и духов – это не выдумка? Давайте-ка посмотрим… а-а, во-от оно что, под потолком в каждой комнате летает мошка… Время идет, близится к завершению, неужели никто из наших участников не найдет выход из комнаты?
Но вот Олег поднимает голову, смотрит туда же, куда его Серый… и вот он замечает то, на что так долго намекал ему Серый, нет, не на мошку, нет! на потолке написаны четыре цифры, во-он они, еле заметные, в уголке, семь-пять-три-восемь! Олег набирает цифры на замке, и… вот он уже выходит из комнаты, выносит своего Серого! Браво, Олег, браво! Вот к нас присоединяется Оксана… Андрей… А вот у Ильи что-то не заладилось, он следит и следит за мухой, которую наконец-то заметил… Илюша, ты же не кошка, следить за мухой!
Увы, увы, к сожалению, время вышло, Илья так и не справился с заданием, вот он выходит со своей Пышкой на руках, вид у него, прямо скажем, удрученный… Ну что же, Илюша, это всего лишь игра, аплодисменты Илье, все-таки он достойно справился со многими заданиями, но вот тут что-то застопорилось…
Илья, участник проекта Человек и Кошка:
- Ну… я заметил, Пышка смотрит куда-то… Ну я муху сразу заметил… стал за мухой следить… - смеется, - я почему-то подумал, что муха мне что-то подскажет…
- Как вы это себе представляли, Илья?
- Ну… не знаю…
- Ну что же, не ошибается тот, кто ничего не делает, Илья получает поощрительный приз…
Илья, участник проекта Человек и Кошка:
- Ну… обидно, конечно… ну я сам виноват, что самое обидное-то, я цифры эти видел… но как-то не обратил внимания… растерялся как-то… Я почему-то думал, за мухой надо следить, за мухой…
- И снова с вами реалити-шоу Человек и Кошка! Напоминаю, осталось всего восемь участников, а впереди еще множество конкурсов, кто же выйдет победителем? Итак, вот они, наши участники и участницы, уже держат своих любимцев и любимиц, вы готовы к следующему заданию?
- Да-а-а!
- Отлично, в таком случае приступаем…
О-ой, какой ужас, кто бы мог подумать, что следующее задание окажется таким страшным? Не успели наши участники войти в комнаты, вот уже на них бросается… барабанная дробь… нет, не страшное чудовище, всего лишь собака, хорошеньких таких дворняжек нам предоставили для конкурса, вот они сидят на поводках…
Но кошки, кошки! Вы посмотрите, как они выгибают спины, распушают хвосты! Да-а, испугались зверьки, хозяева хватают их на руки, устремляются к противоположному концу коридора…
Однако, Александра о чем-то догадывается, она идет в тот конец коридора, где собака, прижимает к себе свою Ласочку… Толкает дверь в конце коридора… И верно, дверь открывается! Браво, Александра, вы снова с нами! Но что это? Александра не рада! Вы посмотрите, она с упреками набрасывается на организаторов…
Александра, участница проекта Человек и Кошка:
- Ну они вообще с ума сошли, выдумали тоже, собаку на кошек натравить… На них бы так какого-нибудь зверя натравили… Я когда на проект пришла, я договор подписывала, что никакого вреда ни мне, ни кошке не причинят! Я на них жаловаться буду…
- Итак, осталось семь участников, Александра сама покинула проект. Что же, а впереди у нас следующий конкурс, посмотрим, как с ним справятся…
Знаете ли вы…
…кошка у древних египтян считалась священным животным, в честь кошек возводили храмы, кошкам приносили жертвы. Богиню Бастет, хранительницу домашнего очага, изображали с головой кошки. Александр Македонский в сражении с египтянами приказал своим воинам каждому привязать на грудь кошку. Египетские воины боялись бить врагов, чтобы не поранить кошек, армия Македонского победила.
- Итак, посмотрим, что же, что же нас ожидает в следующем конкурсе! Что мы видим? Кажется, мы уже с этим встречались, закрытая дверь, кодовый замок, и кошки, кошки скребут лапами в дальнем углу! Вы посмотрите, какой ажиотаж! А-а, ну это и неудивительно, чувствуете крепкий валериановый дух? Я чувствую, скажу вам по секрету, в дальнем углу крепко сбрызнули валерьянкой. Вот и наши двуногие участники забрались в валерьяновый угол, ощупывают пол, стены, кажется, сейчас сами начнут тереться и мурлыкать!
(смех)
Время, время! Время поджимает! Но вот Андрей о чем-то догадывается, он идет к двери, набирает на кодовом замке нынешний год… Есть, есть, победа, Андрей открывает дверь, выходит к нам! Осталось только вытащить из дальнего угла Цезаря, он не хочет уходить, он трется и трется о стены, ты посмотри, хозяин, как пахнет!
Понемногу к нам присоединяются и остальные участники, а вот Олег и Лариса все еще трутся в валериановом углу… Ну что делать, дамы и господа, не всегда в нашем шоу можно полагаться на кошек, иногда надо и поразмыслить самим… Что же, дорогие наши телезрители, отправляйте свои сообщения на короткий номер четыре семерки, голосуйте за наших участников, сегодня мы решим, кто же останется на проекте, Лариса или Олег…
Человек и Кошка. За кадром.
Продолжаем публиковать откровения наших участников, что они пережили на проекте, с чем столкнулись на пути к победе…
Оксана, участница проекта Человек и Кошка:
- Я вот помню, было со мной… Это было в комнате с кодовым замком… Я помню, как пыталась открыть замок, и так, и так, цифры какие-то перебирала… а потом…
Смущенно молчит
- А потом у меня странное такое чувство было… я увидела себя со стороны. Еще стою и смотрю, что это за девушка возле двери с замком возится. Еще хотела ее спросить, может, она что-то про замок этот знает, секрет какой-то… Потом смотрю, а это я сама стою возле замка. Вот точно совершенно. Сама на себя смотрела… Ну, говорят, в замкнутом пространстве так бывает, у человека всякие глюки начинаются…
- Итак, наши телезрители решили, что на проекте остается… Олег! Аплодисменты!
(аплодисменты)
- Что же, Лариса, огромное вам спасибо, вам и вашему Бэтмену, очень вы нам полюбились, но вот, так вышло, приходится прощаться…
Лариса, участница проекта Человек и Кошка:
- Ну… знаете, я как-то не ожидала, что вот так быстро… все кончится… Честное слово, до слез обидно… ну я никак не ожидала, что надо на замок смотреть, я думала, это опять тот же самый конкурс, где потайной ход в углу… эти организаторы вечно что-нибудь новое придумают…
Знаете ли вы…
…кошка – единственное домашнее животное, не одомашненное человеком. Можно сказать, что кошка сама пришла к человеку. Такие межвидовые отношения называют симбиозом.
И вновь мы с вами, дорогие телезрители, как незаметно пролетела неделя. Напоминаем, у нас осталось всего шесть участников, с кем-то из них мы сегодня распрощаемся, очень скоро мы узнаем – с кем.
Итак, вот уже наши участники готовы переступить пороги комнат, за которыми их ждет следующее задание, спросим, что они чувствуют…
Олег, участник проекта Человек и Кошка:
- Ну, я уже примерно знаю, что организаторы могут подстроить, я уже говорил, что люблю всякие головоломки разгадывать… но, конечно, я своего Серого так хорошо не знаю, как самого себя… здесь на проекте на своего кота начинаешь смотреть, как на продолжение себя самого… начинаешь понимать кота… это очень важный проект, помогает сблизиться… в наш век, когда природы осталось очень мало, очень важно понимать природу…
- Итак, наши участники заходят в комнаты, из которых им предстоит выбраться с другой стороны… и что они видят? Нда-а, сегодня нашим хвостатым друзьям придется поработать! Мы видим дверь, мы видим замок в двери, но где же ключ? Оксана пытается решить проблему самым простым способом, толкает дверь… дергает на себя… Не-ет, Окся, здесь не все так просто… А вот Инга сразу увидела ключ, ей подсказала ее Чуня, вон она, уже карабкается по лесенкам, на мостики, откуда опять же так дивно пахнет валерьянкой…
- Но что это? А вот и ключ, он там, высоко-высоко под потолком, на мостиках, во-от, кисоньки наши сразу пронюхали, что к чему, трутся об мостики… ключ совсем рядом… ну же… ну же… И вот мы видим, как Серый наконец-то спихнул мордой ключ, вот он упал, Олег открывает дверь… Браво, браво! Чуня поддевает ключ, Инга ловит его на лету, брависсимо! А вот у Окси что-то не заладилось, ее Джем не торопится скидывать ключ… время… время!
Оксана, участница проекта Человек и Кошка:
- Ну… Джем меня, конечно, подвел так подвел… Не ожидала от него такого… Ну, все-таки он кот, коты все-таки глупее людей…
- Вы так считаете? О-о, Джем обидится!
- Это я на него обиделась… ну, не обиделась, конечно, он у меня самый-самый лучший… и вообще…
(смущенно смеется)
За кадром.
Олег, участник проекта «Человек и Кошка».
- Ну… знаете… Это не Серый спихнул ключ, это я спихнул ключ. Я в какой-то момент увидел, что сижу там, наверху, на лесенках. Даже испугался, как я там держусь, а потом увидел самого себя… как я стою внизу, под лесенками. И увидел, что я почему-то опускаюсь на четвереньки… То есть, я как бы оказался в теле кота… и я спихнул ключ… а потом все вернулось на свои места, я стоял на полу… на четвереньках… подхватил ключ, кинулся открывать…
Знаете ли вы…
…у кошки интуиция гораздо сильнее, чем у человека, кроме того, кошка больше открыта для связи с космосом. Кошка может видеть будущее, у многих кошек развита телепатическая связь с хозяином. Единственное, в чем кошка уступает человеку – это интеллект.
По крайней мере…
- Итак, вот и пролетела очередная неделя, впереди долгожданные выходные, и снова с вами реалити-шоу «Человек и Кошка». Итак, напоминаем, осталось всего пять участников, и четыре этапа на пути к долгожданной победе. Вот они, наши двуногие игроки со своими четвероногими друзьями, или, наоборот, четвероногие игроки со своими двуногими друзьями, кому как больше нравится. Итак, дорогие участники, вы готовы к следующему заданию?
- Да-а-а!
- Прекрасно, в таком случае, приступаем, итак, перед вами следующая комната, которую предстоит пройти… И вот мы снова видим закрытую дверь, видим электронный замок… Но время, время! Первый раз участникам дается так мало времени, оно уже подходит к концу! Вон три ключа висят на стене, они отмечены цифрами, один, три и четыре, а на двери написано – шесть разделить на два. Участники думают недолго, все они без проблем справились с заданием, выбрали ключ с номером три!
Знаете ли вы…
…кошки с давних пор знали, что обделены интеллектом, однако, сами развить свой интеллект не могли. Тогда для развития интеллекта кошки сделали ставку на высокоразвитых приматов, и не прогадали: за какие-то десять тысяч лет неотесанные дикари превратились в высокоинтеллектуальных созданий…
Серый, участник проекта:
- Мрм… я когда увидел цифры, я сразу понял, что эта задача не для меня, это человек должен решить…
- Вы знаете, что такое цифры?
- Мрм… цифры я, конечно, не знаю, но знаю, что есть что-то такое… мрм… для подсчета количества… и я предоставил своему человеку право решить эту задачу… мрм… он справился блестяще…
- Что же, действительно, наши участники справились блестяще! Аплодисменты!
(Аплодисменты)
Что же, попросим наших двуногих друзей приготовить участникам ужин, напомним, на ужин у нас сегодня сочные кусочки Кискес, рагу ягненка в нежном соусе… К сожалению, наша прекрасная Андромеда не догадалась направить своего человека на решение задачи, она пыталась сама выбрать ключ, и приказала Антону взять ключ с номером один. Поэтому, как нам ни жаль, но Андромеда покидает проект…
Андромеда, участница проекта Человек и Кошка:
- Мрм… обидно, конечно… мрм, это моя вина, я слишком привыкла понукать человеком, командовать им… подай, принеси, накорми… мрм… я никогда не задумывалась, что человек делает, что он хочет, о чем он сам думает… мрм… и моя самоуверенность сыграла со мной злую шутку… мрм… я не думала, что знания человека, его интеллект может мне помочь…
- Вы огорчены?
- Мрм… нет. Это послужило мне хорошим уроком… теперь я буду больше обращать внимание на своего человека…
- …чего пожелаем и всем остальным участникам! Дорогие наши кошачьи, больше смотрите на людей, помните, человек – это не просто живая игрушка, слепой исполнитель вашей воли, у него есть свои чувства и мысли, которые могут помочь вам в достижении успеха! Ну а мы переходим к следующему конкурсу, где участникам необходимо…
2013 г.
Добрый хозяин
Черт, только бы не углядел…
Только бы не увидел…
А так и кажется, видит он, все видит, высоко сидит хозяин, далеко глядит. Ему бы впору над свалкой поставить башню с глазом, как у Саурона, и за всеми следить.
Мордор, блин…
Да какой Мордор, Мордор отдыхает, Мордор с нашей помоечкой рядом не валялся, вот что я вам скажу. И орки здесь минуты не выдержат, сдохнут.
Не то, что мы.
А человек такая скотина, все стерпит.
Бегу, проваливаюсь по пояс в какое-то дрянное месиво, выкарабкиваюсь, до крови рву руки о какие-то банки, жестянки. Давно уже прошли времена, когда боялся подцепить какую-нибудь заразу, теперь банки-склянки боятся подцепить заразу от меня.
Бегу, в никуда, главное, никому на глаза не попадаться, мне теперь в каждом человеке мерещится человек Хозяина. Вон, Нинка, дуреха, со валки драпанула, до деревушки какой-то добралась, в дом постучалась, пустите, люди добрые, потом про Хозяина им и рассказала… а это хозяевы люди были, обратно Нинку сдали, качки хозяевы потом ее так отделали, неделю встать не могла…
Сама хороша, какого она вообще в избу ломанулась. Еще бы в милицию пошла, где прокурор с хозяином корешается.
Так что к людям нельзя, это точно. От хозяина разве что в глухой тайге спрячешься или на северном полюсе с медведями в берлоге, да у него и там, поди, свои люди есть.
Так что это если от хозяина бежать, то только через свалку, не бесконечная же она, где-то обрывается, а там, глядишь, будет райский сад, и прекрасный дворец, и принцесса из него выйдет мне навстречу, здравствуй, добрый молодец, и поведет меня в хоромы на веселый пир…
Шучу.
А с хозяином шутки плохи, с хозяином света белого не видишь, ранним утром из барака палками выгонит, иди, работай, мусор разгребай, склянки-жестянки ищи, и так до самой ночи за миску похлебки. А чуть что не так, плетьми отделает, а то и что похуже…
Бежать…
И уж если бежать, не попадаться. Такой шанс раз в жизни выпадает, больше не будет. Беги, Санька, беги… Давненько я не бегал, да и силенки уже не те, на хозяевых харчах кожа да кости остались…
Свалка расступается, темная, душная, приторно-кислая, с писком выметается что-то из-под ног, дай бог, чтобы крысы, а не что похуже. Старики пугают, там чем дальше, тем страшнее, такое попадается, что не в сказке сказать, ни пером описать, пойдешь туда, дальше, и костей твоих потом не найдут.
Это все пугалки, конечно. А все равно боязно, смотришь, нет-нет, да и померещится что-то там, там…
Беги, Санька, беги…
Вижу темные силуэты вдалеке, гос-ди, неужели люди. Точно, люди, вот они, родные, милые, если только родные, милые, а не хозяевы головорезы…
Идут навстречу, обступают потихонечку, даже лиц толком не разгляжу в темноте ночи.
- М-мужики… здорово…
Да точно ли это мужики… вроде да, мускулистые, плечи широченные, хотя кто их знает…
Молчат.
- Я это… заблудился тут, дорогу не покажете?
Кивают, мотают головами, обступают меня, будто бы принюхиваются.
- А то я это…
Хочу сказать про хозяина, не говорю. Как-то не по себе становится, что я не вижу их лиц. Чиркаю зажигалкой.
Что за черт…
Нате вам…
Смотрят на меня, не моргая, щурят кошачьи зрачки, наклоняют звериные морды с острыми клычочками, топорщат мохнатые загривки…
Хочу бежать, ноги меня не слушаются, проваливаюсь в вязкую жижу…
- Да как мухи дохнут, не говори, вот так и бери людей на работу… - хозяин разливает винишко, - а еще говорят, человек такая скотина, все стерпит.
- Говорят, что кур доят, - посмеивается гость. Дорогой гость. Очень дорогой гость.
- Тоже верно, говорят, что кур доят. Наберем людей, годик протянут, и все. Нда-а, нежные людишки пошли, нежные…
- Нежные, - соглашается гость, - негоже людей на работу брать.
- А кого брать прикажешь? Собак? Да не больно-то умнющие, хотя…
- Да нет. Вы мне вот что скажите, вы мне волосы человеческие достать можете?
- Да легко. Там этих волос как грязи, вместе со вшами могу достать.
- Не-ет, со вшами мне не надо, вшей уж как-нибудь себе оставьте… а то есть у меня одна задумочка из области генной инженерии… Если профинансируете… будет вам рабсила… будет…
Хозяин злой.
Нет, так-то хозяин всегда злой, но сегодня он особенно злой, злой на дорогого гостя, очень дорогого гостя, а ведь не далее как лет пять назад только что на руках его не носил.
- Ну и где они теперь? - вопрошает хозяин. Злой хозяин.
Дорогой гость разводит руками, я-то откуда знаю. Очень дорогой гость.
- Вы бы хоть предупредили, что ли, что они таки… дикие…
- Да кто же знал, что они такие… дикие…
- А вы куда смотрели, когда их в своих пробирках лепили? - хозяин взрывается, - где их теперь искать прикажете?
Дорогой гость разводит руками, машет куда-то в сторону свалки, велика свалка, где-то там, там, там…
Обступают меня. Обнюхивают. Долго, тщательно, настойчиво. Что-то подсказывает мне, что жрать они меня не собираются. По крайней мере сейчас.
Один из них, рослый, грузный, делает странный жест, что-то вроде пошли, мил человек, с нами. Иду за ними на негнущихся ногах к тусклому пламени костров в отдалении. Дернул черт побежать через свалку, в сердцах уже подумываю, а чего мне у хозяина не сиделось…
Садятся на корточки вокруг костров, еще один, поджарый и взъерошенный, придвигается ко мне, показывает что-то на пальцах. Язык глухонемых знаю совершенно случайно, было у нас таких штук несколько в бараке. А ты от кого бежал, тебя что, обидел кто, а от хозяина, а он что тебе сделал, а страшный он, злой, ух, злой, попадешься ему, потом костей не соберешь…
Насторожились. Кажется, я их напугал. Даже странно, что они могут чего-то бояться, смуглые, мускулистые, мохнатые. Откуда их черт вообще взял… А что я хотел, тут на свалке и не такое заведется, тут вообще скоро как в фильме ужасов… почему, как…
Снова потихоньку спрашивают. А хозяин страшный? Ух, страшный. А убежать от него можно? Можно, только осторожно. Тут кто только не пытался, а сбежали по-настоящему человек пять. А остальные что? А остальных поймал и убил. Человек сто. Ух, силен хозяин, ращ сто человек уложил. Силен. Он еще тыщ несколько в подчинении держит. Силен. Ух, силен.
Вижу, потихоньку собираются, гасят костры, сгребают нехитрый скарб, чумазые ребятишки чумазые ребятишки цепляются в густую шерсть на спине взрослых. Переговариваются, перемахиваются друг с другом пальцами, спешим, спешим, не ровен час хозяин явится.
Уу-х, злой.
Слышу лай собак, вижу бегущих людей, там, в тумане рассвета. Еще не вижу, кто там, только чувствую – люди хозяина. Достали-таки. Сам виноват, если бы не засиделся, не заболтался бы тут с какими-то, черт-те с кем, сейчас бы только меня и видели…
Хозяин смотрит в темноту рассвета, еще не понимает толком, что видит. Темные приземистые тела, мохнатые шкуры, оскаленные пасти там, впереди.
- Ага, нашли мы их… слушай, эскулап, ты их мог посимпатичнее сделать, уж больно рожи мерзкие…
- А ты свою свалку не мог посимпатичнее сделать?
- Тоже верно.
- Э-эй, мужики! Или как их там… Он у тебя вообще русский язык понимают?
- Откуда… с ними так, на языке глухонемых еще можно…
- Ну давай, объясни им, что я их хозяин.
- Ага, счас, счас… эт-то что за черт…
- Чего такое?
- Они спрашивают, а ты злой?
- Еще какой… Не, ты им это не говори, какой же я злой, я же хозяин их, кормилец… Ты м скажи, они на меня работать будут, а я их кормить буду. За еду, за еду работать… скажи им, скажи…
Ничего, главное, до ночи отсидеться. На свалке же как, пять минут позадыхаешься и привыкаешь, тут хоть по уши в эту жижу залезь, ничего не чувствуешь.
А в ржавом баке отлежаться сам бог велел. Диоген вон в бочке жил, а я чем хуже, я может, тоже теперь в историю войду. Может, чтобы в историю войти, надо в бочке спрятаться…
Вижу на горизонте ссутуленные тела, вон они, вышагивают, выбирают из мусора что-то, что еще можно спрессовать, перепродать, использовать. Темные, мохнатые, взъерошенные. Жуткие, вышагивают, пофыркивают, выбирают пустые банки…
День к вечеру клонится.
Ничего, главное, дотемна досидеть, а там можно и драпануть отсюда не знаю, куда… в тайгу… к медведям… если у хозяина там своих людей нет…
Темнеет. Почти в темноте еле различаю, как хозяин собирает работников, все, все, хороши, потрудились и хватит, как работники обступают хозяина, показывают что-то на пальцах, отсюда не вижу, догадываюсь, ты нам еду обещал, где еда…
Еда…
Мерзко сводит желудок, им сейчас баланду дадут, а я сиди тут как пень.
Кто-то хлопает меня по плечу, вздрагиваю, когда вижу перед собой мохнатую тварь. Что-то показывает мне на пальцах, с трудом понимаю, что. А ведь ты неправ был, хозяин ему, вишь, страшный… у страха глаза велики, ой, велики. Добрый хозяин, славный хозяин, за еду ему поработали, он как обещал еду, так и не обманул.
Вижу в трехпалых лапках мохнатого обглоданную косточку, свалка качается под ногами, вот ведь черт, нам, значит, баланду брюквенную даст, и хорош, а им мяса не пожалел… откуда только мясо взял… откуда…
Хороший хозяин. Хороший. Мяса дал.
Грызет кость.
Смотрю на кость, здоровенную, длинную, красную от свежей крови, понимаю все.
2013 г.
Правило трех дэ
Это называется правило трех дэ.
Дай дорогу дураку.
Ну куда гонишь, куда во весь дух гонишь по бездорожью… Он мне еще сигналить будет, он меня еще обгонять будет…
Ладно, мы не гордые. Мы и сзади пристроимся, поедем.
Дай дорогу дураку.
Куда прешь, куда прешь прямо через лес, а ведь едет, гонит во весь дух, как только не расшибется нигде, деревья валит, рощи горят, столетние дубы только так под ним падают.
Идиотище.
И сигналит, сигналит вовсю, думает, деревья от него разбегаться будут.
Куда едет, куда едет, не видит, что ли, знак, осторожно, животные. Нет, не видит, ничего не видит, вон что-то большое, грузное кинулось через дорогу, так и есть, сбил… проезжаю мимо, оглядываюсь, лежит на шоссе мамонт с размозженной головой…
И слава богу, что я ему дорогу уступил, а то бы и сам сейчас там лежал…
Гонит во весь дух, тащат его машину тощие жилистые рабы, он их нахлестывает колючей плеткой, пшли, пшли, живей… Гонит и гонит, через чужие земли, через чужие города, жжет деревеньки дотла, рушит города, засыпает песком колодцы. Куда прешь, куда прешь, своей земли тебе, что ли, мало… похоже, что мало.
Хорошо, что я сзади еду, хоть по пепелищу ехать как-то невесело.
Правило трех дэ.
Дай дорогу дураку.
Ну что делаешь, что делаешь, чем тебе этот храм на дороге мешал… нет, сбил, дальше едет. А грязи-то после него на дороге сколько, грязи-то, как из выгребной ямы, ей-богу.
И дымит, и дымит. Ты хорош дымить, у тебя не тачка, а дымовоз какой-то, вон, вся трубами ощеренная, так дымом и пышет. Вот это мерзехонько, позади него ехать, дымом этим дышать.
Ничего, и не такое бывало…
Ну куда выруливаешь, куда выруливаешь на красный, вон опять сбил кого-то, какую-то цивилизацию, уже теперь и не разберешь, что это было. Проезжаю мимо, читаю что-то Ат-лан… не вижу.
Куда прешь… вот и давай таким права, ты как на права сдавал, я стесняюсь спросить? Или не сдавал, на хрена… Вот сейчас тормознет его кто-нибудь, покажите права, вот спорим, нет у него прав…
Ну кто так ездит, кто так ездит, я спрашиваю… Видит же знак, трилистник нарисован, ядерная угроза, нет, поехал, нате вам. Ну правильно, по дорогам-то обходным объезжать, это какой труд, проще вот так, напрямую, где дороги нет…
Куда разгоняешься… похоже, он и сам толком не знает, куда разгоняется. Уже и турбины выпустил, и крылья расправил, и шасси убрал, и соплы какие-то выставил, или что у них там…
Несется.
Куда несешься, куда несешься, не видишь, что ли, всю траву придавил, истоптал, и деревья под тобой трещат, и падают замертво малые народы на асфальт, залитый кровью, а то и своих колесами давишь, кто послабее. Куда прешь, куда прешь, все выше, выше, башни до самых небес, ставки до самых небес, проценты до самых небес. Вот уже выставляешь ядерные боеголовки на тот случай, если кто еще посмеет подрезать дорогу, гонишь во весь дух…
Кто так ездит, ну кто так ездит…
Притормаживаю, все равно за ним не угнаться, а угонишься, сам не рад будешь…
Далеко укатил, не видать уже…
Вспышка на горизонте.
Облачный гриб.
Я туда не поеду, на фиг надо. Торможу, сворачиваю на дорожку поплоше, ехать дольше будет, зато вернее. Смотрю в карту, все при всем, через десять тысяч лет буду на месте.
Проезжаю мимо него, притормаживаю, интересно все-таки посмотреть, кто такой был. Вот он лежит, лицо кровью залито, два глаза, два уха, ноздри вниз торчат, рот горизонтально посередине, первый раз такой вижу. Ищу у него в машине карту, хочется знать, куда он путь держал.
Нет карты.
И чтобы без карты ехали, тоже первый раз вижу.
Выворачиваю потихонечку на дорогу, держу руль обеими клювами, чтоб не выпустить. Это кто там мчится, сигналит… притормаживаю, проезжай.
Правило трех дэ.
Дай дорогу дураку.
2013 г.
Верхом на танке Хан Мамай
…Наполеон Бонапарт был первым неандертальцем.
…обезьяна превратилась в человека 7 ноября 1917 года, в честь чего эта дата была названа Великой Революцией
…Т. Эдисон был первым президентом Соединенных Штатов
…Петр Первый был назван так, потому что он был первый человек, полетевший в космос.
Император Август устроил августовский путч девяносто первого года
Золотая Орда называлась так потому, что добывала золото в Калифорнии во время золотой лихорадки.
Вот такие ответы получены нами в результате Всероссийского опроса населения. В настоящее время знание прошлого…
Шеф смотри на меня исподлобья. Не люблю я, когда он так смотрит, ой, не люблю.
- Ну что… с этим что-то делать надо.
Холодеет спина. Знал я, что моя статья не ахти, но чтобы настолько…
- Ну, я перепишу…
- Да не про статью я… про историю нашу… люди прошлого своего не помнят.
Отлегло от сердца.
- Я вон вчера домой пришел, сыну взбучку устроил, ну-ка, показывай, чего задали, в учебник по истории глянул… мать честная…
Прикидываю, что там могло быть в учебнике по истории, восстание мамонтов при Наполеоне или махинации Хитроумного Одиссея на фондовой валютной бирже.
- А что? – спрашиваю я.
Шеф, кажется, не замечает вопроса, бормочет:
- Надо с этим что-то делать… на-до-что-то-де-лать…
- Варюш, учебники свои покажи, а?
Варя замирает в коридоре, настороженная, испуганная, чувствует, дело пахнет порохом.
- А нам… ничего не задали еще…
- Да знаю я, первые полгода детям же вообще ничего не задают, на фиг надо… я тебе говорю, учебник покажи…
- В школу собрался?
- Ну а то… дай, думаю, стариной тряхну…
Варюша вытаскивает учебник, блестящий, глянцевый, «Россия и мир», так и хочется добавить, и все-все-все. Открываю книгу…
- Эт-то что?
Не понимаю. Не верю. Кто из нас сошел с ума, я или авторы учебника, или все-все-все…
Перелистываю. Может, чего не понял. Или не так понял. Дуракам закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не понят, если понят, то не так…
И все-таки…
Листаю. Перелистываю. Чистые страницы. Одна, две, десять, двадцать, пронумерованные с краешку.
- Это что? – спрашиваю, сам пугаюсь своего голоса.
- Учебник наш.
- А… как вы по нему заниматься будете?
Варюша лениво отмахивается, мол, не все ли равно.
- Да не все равно… это как теперь получается… Нет у вас, что ли, уроков истории?
Варюша снова дергает плечами, нет, и не надо, и хорошо…
Спать…
Какое там спать, черта с два тут заснешь. Ворочаюсь с боку на бок, пытаюсь что-то вспомнить, не могу. Собираю по кусочкам историю в голове, как оно там было на самом деле, а не то, что напридумывали современные эти… эти… не знаю, кто. Вспоминается какой-то там класс какой-то там школы, ну-ка, ребята, в каком году Куликовская битва, и тяну руку, только что не выпрыгиваю из-за парты, молодец, Игнашев, один марку ряда держишь…
И я отвечаю…
А вот что я отвечаю…
Верчусь в постели с боку на бок, ко мне только динамо-машину подключить, энергии хватит на весь город. Припоминаю. Не припоминается. Выцарапываю из памяти. Не выцарапывается. В каком году… в каком, в каком… Вот вертится же перед глазами картинка на развороте учебника, прямо на обложке, Куликовская битва на реке Угре… или нет, вру, на реке Угре что-то другое было… Курская дуга, что ли… точно, как сейчас вижу, на картинке в памяти, степь да степь кругом, танки друг на друга прут, и верхом на танках хан Мамай и Дмитрий Донской… Нет, вру, это Маресьев был, он еще под колесницы гуннов бросился…
Опять вру. Гунны, это же эти… которых в Варфоломеевскую ночь перерезали. Или нет, то другие были. Эти… ведьмы… их еще всех на костре сжечь хотели, а они на метлах из костра вылетели. Им медаль еще дали за отвагу. А потом была русско-китайская война с применением китайских боевых драконов. А потом…
Нет, что-то опять не то. Понять бы еще, что. Тихонько встаю, жена что-то сонно бормочет, куда тебя черт понес, куда-куда, на Кудыкину гору… впотьмах ползу в Варькины хоромы, выискиваю учебник, в тусклом свете ночника смотрю на чистые страницы.
Один черт…
Потихоньку включаю комп, сейчас Варька выползет, подумает, я тут в стрелялки режусь, заблестят глазешки, ты чего, Варюш, не спишь, а ты чего не спишь…
ЯНДЕКС
НАЙДЕТСЯ ВСЕ
Ну-ну, посмотрим.
ИСТОРИЯ
Перебираю ссылки, история села Горюхина, случилась со мной одна стыдная история, Вика-Вика-Виктория, печальная история… все не то.
МАМАЙ
Быть может, вы искали, мама…
Не искал я маму…
НАПОЛЕОН
Возьмите пять яиц, 500 г. муки, 50 г. сливочного масла, взбейте яйца с мукой…
Очень приятно.
Припоминаю сам, Наполеон, это который Америку открыл, он еще плыл из Трои в Итаку, заблудился и открыл Америку.
Не то…
Нет, Наполеон… Что делал слон, когда пришел Наполеон. Значит, Наполеон, это где-то в Индии, раз он на слонах ездил.
Вспоминаю.
Не вспоминается.
Как будто нечего вспоминать…
- Вы мне скажите, вам это… зачем?
Он смотрит на меня, холодно, пристально, не мигая. Что-то уж совсем не мигая, ну не может человек так долго не мигать. Интересно, сколько он с меня потребует за услугу, все мои сбережения или и того больше. А может. Запросто.
Он сидит напротив меня, за столиком. Не мигая. Неприметный человек, вот спросите меня, как он выглядит, вот не отвечу. Выглядит, как манекен на витрине.
Смотрит.
Не мигая.
Он что-то знает, он сразу сказал мне, что что-то знает. Про прошлое. Которого нет. Про историю. Которой тоже нет. Я выпросил у него встречу, долго думал, идти или не идти, ждал какого-то обмана, каких множество…
- Вы мне скажите, вам это… зачем нужно? – спрашивает он.
- Ч-что зачем?
- Прошлое?
Открываю рот, тут же понимаю, что сказать мне нечего. Припоминаю что-то из уроков истории, первое сентября, красный день календаря, первый урок, зачем нужно знать историю… и как назло ни одного аргумента не вспоминается. Ну правильно, если уж начали забывать уроки истории, то все, от и до…
- Ну-у…
- Вы что, едите ваше прошлое за завтраком? - спрашивает он.
Фыркаю.
- Или намазываете на хлеб?
Шутит. При этом даже не улыбается.
- Нет, правда… сколько людей я спрашивал, столько мне не ответили, вот как вы сейчас… Для чего-то же вы используете прошлое… качаете из него энергию?
Смотрит. Не моргает. Таращатся блестящие глаза.
- Ну что вы, мы до такого еще не дошли… - пытаюсь отшутиться, чувствую, шутка не получается.
- Ну надо думать, где вам… из воздуха энергию и то до сих пор качать не можете…
Смотрю в глаза. Немигающие, холодные, блестящие. Не бывает у человека таких глаз.
- Зачем вам… прошлое?
Он может мне уже ничего не объяснять. Понимаю все.
Выхватываю перочинный ножичек, с ума я сошел, что ли, вонзаю в грудь безликому человеку, понимаю, что тычу ножом в воздух, человек передо мной растворяется в пустоте.
Похоже, и правду сошел с ума…
…поставки прошлого в этом году увеличились на 70 % за счет обнаружения территории с безграничными залежами прошлого. Причина удачной находки – полнейшее неумение местных жителей использовать энергию прошлого. В настоящее время наши исследователи пристально рассматривают данный феномен…
- Там они залегли, - шепчет Игнатич.
Киваю. Сам вижу, что там, за руинами того, что когда-то было Москвой-Сити. Ага, боятся нас, сволочи. И вроде радостно, что бояться нас начали, и в то же время плохо, вот как их теперь оттуда выцапаешь…
Высматриваю в руинах кого-то, эфирного, призрачного, направляю лазер. Ага, пыхнул, исчез, голубчик…
Вспоминаю, сколько их еще таких. На душе становится как-то мерзехонько.
- Наша возьмет, - шепчет Игнатич, давится хриплым кашлем, - ох-кхо-кхо, разобрало-то как… давненько так не было… вот с тех пор как моя… моя…
Умолкает, думает что-то, прямо-таки вижу, как ворочаются под черепом тяжелые мысли.
- Слушай, а чего я вспомнить не могу, как жену мою звали? А?
Пожимаю плечами, мне-то откуда знать…
- Не, правда? Почему я не помню, а? А? Парень, это что получается, это им мало прошлого давнего, они теперь и личное прошлое лапают? А? Во, блин, не было печали… Ну чего вытаращился, бей их давай, так вообще родства своего помнить не будем!
Бью что-то неприметное в руинах, жгу лазером, наша возьмет, черт их дери, наша возьмет…
2013 г.
Я там был
- Ты что, был там?
Выпалила ему – в лицо, вот уж никак не хотела наорать, никак не хотела скандала, само все как-то получилось, у меня всегда само все как-то получается. А как вы хотели, сам меня довел, с таким видом рассуждает об иных мирах, будто сам там был, летал к звездам, проходил через порталы и измерения…
Нет, вы как хотите, а меня это бесит, когда какая-нибудь крыса канцелярская о мирах рассуждает, да с таким ученым видом, что ему какие-то там академики в подметки не годятся…
- Был.
- Чего-о?
Он смотрит на меня единственным глазом, на месте второго у него какой-то хитромудрый протез, половина лица выжжена. Стоит, опирается на палку, без палки ходить не может.
- Был.
И выходит за дверь. Вот так. Молча. Будто и не было его здесь. Только когда щелкнул дверным замком, когда повернулся в профиль, узнала его, как гром среди ясного неба – узнала.
А ведь видела, видела это лицо, сколько раз, на обложках журналов, на разворотах газет, в интервью, ими гордится страна, и даже не подумала я, что лицо знакомое, да и на вопрос откуда вы, назвал какой-то городишечко на другой стороне планеты, у меня и в мыслях не было, что я его знаю.
А вот знаю.
Будто холодной водой окатили. Ушатом. Лихорадочно припоминаю, что я ему не так сказала, что не так сделала, да все не так сказала, не так сделала, характер у меня тот еще, я бы на его месте давно дверью хлопнула, как он меня терпел…
Выбегаю на улицу, в ночь, в моросящий дождь, хочу окликнуть его по имени, вспоминаю, что даже имени не знаю, как-то он представился, не помню, как, только позывные помню – Алмаз…
…я его увидела только через три дня, даже подумала, обиделся, уехал с острова Блаженных. Нет, не уехал, выловила я его куда все выбираются погреться на солнышке, развалятся, как холодец, и лежат. Алмаз на солнышке не разваливался, устраивался где-нибудь на складном кресле, смотрел на волны, будто видел что-то невидимое…
Он узнал меня. Улыбнулся, кивнул, как старой знакомой. Будто и не было того вечера, и дождя, смывшего следы. Нужно было что-то сказать. Чем-то загладить свою вину, чем…
- А я вас не узнала тогда… что вы там были.
Он мотнул головой, как-то неопределенно, мол, дело прошлое.
Устроилась возле него. Не хотелось отступать. Не верилось, что вот так ничего не узнаю.
- А расскажи мне… что ты там… видел.
- Да я же уже все рассказывал. В прямом эфире.
Ответил голосом непривычным, отчужденным, холодным. Вот черт, две недели ухаживал, носил цветы на крыльцо моего домика, выслеживал меня, высмеивал, вот дождь идет, опять ты, Нонка погоду испортила! Ты, ты, не отпирайся! И нате вам, как спросила про то, что там, спрятался в свою ракушку, только рожки торчат.
- А все-таки – что?
Начинает терпеливо пересказывать все то же самое, что говорил там, на экране. Как летали, как приземлялись, как двигатели заклинивало, я уже покойником себя объявил, тут аварийка включилась, и по радио передали ЦУП на связи… И снова чувствую фальшь, не все ты говоришь, не все, прячешь что-то в своей ракушке, что-то…
- Это не все.
- А?
- Это ты не все сказал… Я же вижу, чувствую…
Он соглашается:
- Не все.
- А почему?
Неопределенно передергивает плечами. Вот опять спрятался в свою ракушку…
- А ты жизнь там… видел?
- Видел, говорил же. На трех планетах, как минимум.
- А какую?
Смотрит на меня – нетерпеливо, вот не было печали, черт послал мне эту деваху, все-то ей знать надо, что знать не положено…
- На двух планетах микроорганизмы, простейшие…
- А на третьей?
Прячется в свою ракушку, закрывает створки.
- Слишком сложно…
- А все-таки?
- Говорю тебе… слишком сложно.
Уходит к своему домику, опираясь на палку. Как будто я его обидела чем.
Наутро принес к моему домику цветы, сам, правда, не показывался.
Вот и пойми его.
- А все-таки… что там было?
Зачем спросила, ну зачем, кто меня за язык тянул. Все так хорошо начиналось, вечер под звездами, музыка откуда-то из ниоткуда, пальмы шепчутся с луной… Алмаз меня пригласил, давайте осторожно только, потихонечку, у меня нога подбита, вот так, раз-два-три, раз-два-три…
Кружатся пары.
Спелая луна повисла над островом.
Дернул черт. Не удержалась, спросила:
- А все-таки… ты что там видел?
- Всякое видел.
- Какое всякое?
- Разное.
Спохватываюсь. Догадываюсь.
- Это… государственная тайна?
- Да нет, что ты…
- Тогда почему… почему ты молчишь?
- Ты все равно не поймешь.
- Ну что ты меня совсем за идиотку принимаешь.
- Да нет, что ты… никто… никто не поймет.
Вот черт, опять спугнула. Вот только-только положил голову мне на плечо, и все, отстранился, отодвинулся, и музыка, как назло, стушевалась, спряталась куда-то.
Благодарит меня за танец.
Уходит, опираясь на свою палку. Смотрю в его глаза, вернее, в единственный глаз, никогда не могла выдержать этот взгляд. Боль какая-то, жуть какая-то, будто видел он что-то, что простому смертному видеть не положено. Там. Над звездами. В других мирах. Так далеко, что даже телескопы не видят.
- Уезжаешь?
Быстрым шагом иду к перрону. Этот оклик позади, так некстати, до отъезда какие-то минуты остались. И тут…
Оборачиваюсь. Нате вам. Давно не виделись. Стоит, как ни в чем не бывало, опирается на свою палку. Какой-то опустошенный, растерянный, будто поверить не может, что я уезжаю.
- А ты как хотел?
- Куд-да ты денешься, нам без тебя скучно будет…
- Отпуск-то не резиновый… меня и так начальник с потрохами съест.
- Не съест, подавится. Послала бы его…
- Ты чего?
- Ага, так и скажи ему, пошел ты, начальник, со своей работой…
Он смеется. Я тоже смеюсь. Смеемся вместе. Будто и не было ничего, каких-то ссор, недомолвок, вопросов без ответа, холодных взглядов.
Хочется спросить его…
…нет, не сейчас.
Сейчас, главное, не спугнуть.
- …до цели оставалось сорок световых лет, когда умер последний навигатор…
- У-мер пос-лед… может, сломался?
- Да нет. Умер. Навигаторы, они, знаешь, не ломаются. Они умирают.
Киваю. Умирают так умирают. Терпеливо записываю.
- А потом?
- Суп с котом. Хватит уже, кончай заниматься этим неблагодарным делом…
Обнимает меня, живой, горячий, с сильно бьющимся сердцем. Вот так легким движением руки из секретарши превращаюсь в любовницу. Он задергивает занавески, будто не хочет видеть звезды, да у него есть причины не любить звезды. Много причин. Много.
- Где свадьбу устроим? – спрашивает Алмаз.
- Да поскромнее что-нибудь…
- Попробуем. Хотя черта с два у меня получится поскромнее, налетят журналюги, как вологодские чайки, будет пир на весь мир…
Проваливаемся друг в друга, в сладкое небытие…
Мир понемногу встает на место, обретает краски, приходит в себя.
Вот теперь…
Теперь, или никогда…
- Алмаз?
- А?
- А ты… ты там что видел?
- Вот черт… не отстанет ведь.
- Конечно, не отстану. Или ты думаешь, от жены секреты могут быть?
- Какие там секреты…
- А что ты там видел?
- Много что видел. Страшно там, понимаешь, страшно.
- Понимаю. У тебя в глазах этот страх остался… я его все никак убрать не могу.
- И никто не может. Этот страх, он на всю жизнь… много я мерзости всякой видел… но то, что там… на той планете…
Чувствует мой немой вопрос.
- И не надо об этом… нельзя знать такие вещи, нельзя… я говорил им… там… в Минобороны… мне не поверили. Они сказали, так не бывает. Ты понимаешь, они соглашались, когда я говорил про седьмое измерение и темную материю, они признали существование антимиров… и они послушали меня и сказали – так не бывает…
- Много они понимают…
- Да нет, знаешь, это было… слишком… страшно. Я бы и сам не поверил, если бы не увидел. Мне тоже хочется сказать себе, что это сон, бред какой-то, что этого не было… только знаешь… такое не забудешь… не забудешь…
Прямо-таки вижу какую-то занозу у него в сердце, занозу, которую нужно вытащить, во что бы то ни стало, долго же он с ней мучился… Видел он что-то… страшное что-то, чего видеть нельзя.
- Слушай, нельзя так… ты должен… сказать…
- Ага, чтобы потом еще ты по ночам не спала… как я…
- Как ты. У нас теперь все должно быть поровну. Все… общее, понимаешь?
- Смеешься?
Снова прячется в своей ракушке, даже рожки спрятал. Нет, все-таки видел он там что-то страшное, о чем не только вспоминать нельзя, его и видеть нельзя… это… это…
- Вот… кольца.
Показывает мне два золотых кольца, приукрашенных алмазами, по позывным его – Алмаз…
- Примерь.
- Чш, чш, до свадьбы нельзя…
- Да как нельзя, вот так наденем, а они не подходят…
Пробую кольцо. Чуть-чуть великовато, ну да ничего, только чуть-чуть…
Обнимает меня. Это он может. Обнимать. Как будто обволакивает со всех сторон.
- А все-таки…
- Ну, опять ты за свое…
Смотрю на него, в упор, должна же я выдержать этот взгляд, полный боли…
- Ну, смотри… сама напросилась…
Сжимается сердце. Похоже, я и правда сунулась куда-то, куда соваться было не надо, заглядываю куда-то, куда глядеть не велено, как в детстве, когда заглядывала в мамкину спальню, когда папка туда заходил, мамка хлопала по щекам, не смотри, не смотри, не смотри…
- Был я там… где есть жизнь… разумная жизнь. Зелень там кое-какая, зверье всякое бегает… и эти… разумные…
Слушаю. Уже сама жалею, что выпытывала у него правду…
- Ну вот… жил я среди них…
- Они что, на нас похожи?
- Нет, конечно, какое там… маскировался я под них, хорошо получилось… приняли за своего, хорошо приняли. Наняли на службу…
- Что делал?
- Вина смешивал… подавал гостям в большом доме, куда приходили гости. Много гостей, со всего мира… они пели песни, танцевали танцы… ну вот как на Острове Блаженных…
- Так что же страшного?
- Да ты погоди… страшно потом. Да и вообще. Не будем про страшное…
Нет, как будто черт меня какой дернул, заглянуть туда, куда заглядывать не велено…
- Нет, уж ты говори… говори…
- Да что говори… вот так месяца два у них покрутился, а потом говорят, собирайся, надо из города уходить. Я ничего не понимаю, куда уходить, зачем уходить, мне и здесь хорошо. Нет, говорят, надо уходить, что-то страшное будет. Не понимаю…
Я тоже не понимаю. Страшное. Что может быть страшное, отчего потом не спится по ночам, и кровоточит заноза в сердце…
- Короче, они ушли. Все. Сначала гости, потом хозяева. Все. А я остался. В пустом городе.
Он молчит. Вспоминает. Что-то страшное. Такое страшное, о чем и вспоминать нельзя. О чем нельзя говорить. О чем докладываешь в минобороны, и там качают головами и говорят: так не бывает.
- А потом с неба посыпались раскаленные камни.
- Метеориты?
- Да нет, - он отмахивается, - другое… над городом летали крылатые машины, бросали раскаленные камни…
Киваю. Бывает. Значит, не так уж мы и одиноки во вселенной, одна цивилизация уничтожила другую цивилизацию где-то там, там…
- Я спрятался от них, это я, знаешь, умею, прятаться… положение обязывает.
- Ты… не заступился за город?
- Ты смеешься? Героических фильмов обсмотрелась? Я один, а их полчища… безоружный…
Киваю. Это только в фильмах в руки герою попадает супероружие, он убивает врагов налево-направо, крушит вражеские армады… А в жизни все по-другому, там, в звездных пучинах, перед лицом непонятной силы чувствуешь себя маленьким и жалким…
- А наутро все кончилось… от города остались руины, остовы домов… выбитые стекла… трупы местных жителей… я узнал хозяина гостиного дома, ему размозжило голову…
А потом я натолкнулся на вражескую машину. Кто-то сбил крылатую машину, она лежала в куче мусора. Мертвая. Я заглянул туда. Мне не терпелось увидеть, что за чудовища напали на город, откуда-то оттуда, издалека, с других планет…
Я увидел…
…мы расстались с ним через пару дней, вот так, просто, без долгих объяснений и красивых слов, просто разошлись каждый в свою сторону. Нам не о чем было больше говорить.
Когда позавчера узнала, что Алмаз умер, даже ничего не почувствовала. Все чувства давно уже прошли, он стал для меня чужим. Да он и сам для себя стал чужим, после того, что увидел там… там…
Я тоже хотела ему не поверить. Мало ли, что напридумывают те, кто был там, в космосе. Что видели живые пространства и миры, заживо глотающие корабли, звездные мороки и разумные черные дыры, провалы в небытие и порталы в неведомое…
Только он не врал. По взгляду его было видно, что он не врал, и правда заглянул туда, куда нельзя было заглядывать, увидел то, на что нельзя было смотреть…
Как сейчас вижу его перед собой, глаза на тонких рожках высовываются из створок раковины, идет, перебирает двумя лапками, третья подбита, опирается на палку…
И голос его… тихий, до шепота. Голос, который говорит то, чего не могло быть. Но все-таки было…
- Я заглянул туда… глазам своим не поверил… единственному своему глазу, второй я потерял во время бомбежки… не знаю, что я ждал там увидеть…
И потом – чуть слышно:
- В кабине лежало существо… мертвое… точно такое же… как хозяин гостиного дома… как гости… как… Парные конечности, шерсть на голове… Там, на той планете… они нападали… на самих себя…
2013 г.
…где пятисоток нет
48 мая 23-34 года / 13 июня 2015 года.
Занес меня черт в парикмахерскую, а в кошелек догадался заглянуть только тогда, когда девушка жестом фокусницы сняла с меня накидку. На весь кошелек пятьсот рэ. Сдачи с пятисот рэ у них, конечно же, не было, отдавать просто так свои кровные - сдачи не надо - не хотелось.
В итоге – сдуру перенесся в параллельный мир, где пятисоток нет, только банкноты по сто и по двести. Расплатился.
Пришел домой, еле добрался, не сразу просек, что у них левостороннее движение. Двери в комнаты без замка, спросил у соседа, а что, у них не воруют, он вообще не понял, про что я говорю.
Как-нибудь постараюсь прожить.
50 мая 23-34 года, которое оказывается, следует сразу за 48-м.
Сидел дома, лазил по И-нету, искал, чем этот мир отличается от нашего. Так толком ничего и не нашел. Самое поганое, я журналист, как теперь прикажете писать статьи, если я ничего не знаю.
49 мая, которое здесь следует за 50-м.
Йе-с-с-сс!
Могу считать себя мультимиллионером. Решил, будь что будет, как ни в чем не бывало вышел на работу, поперся брать интервью у местного чинуши. И что думаете? Про работу журналиста в этом мире слыхом не слыхали, а вот чтобы человеку задавали вопросы, просто так, говорили по душам, это у них ценится на вес золота, это не каждый умеет. Чинуша мне на радостях половину своего состояния отвалил, люди в очередь записываются на встречу со мной.
Живем.
Нулевое августа, который здесь следует за маем.
Написал письмо Викусе, чтобы не скучала. Обустроюсь в Мозг-Ве, привезу ее сюда, заживем.
2 августа
Вечерком догадался сходить посмотреть Кремль, увидел на башнях вместо звезд хрустальные пирамиды. Вместо Мавзолея какое-то культовое сооружение тоже в виде хрустальной пирамиды, почему-то перевернутой, как держится, непонятно.
1 августа, которое следует за 2-м.
Говорил с министром иностранных дел, спросил про Америку. Министр не понял, что это такое.
Только вечером догадался открыть Гугл, посмотрел карту мира, выпал в осадок. На другой стороне земли ничего нет, чистый океан.
Боюсь представить себе, как выглядит мир без Эйнштейна, Билла Гейтса, Мэрилин Монро и иже с ними. Телевизор включать не хочется, всего один канал, нда-а, телевидение много потеряло…
4 августа
Снова написал Викусе, чувствую, что без нее не могу. Все еще дуется на меня, что уехал, ее бросил, можно подумать, мне там в этом Усть-Куте было где развернуться, засел бы в магазине в каком, запчастями торговал бы, и все…
3 августа
Сегодня натерпелся страху, будь здоров. Утром на пороге комнатенки люди в форме, день добрый, вы такой-то, я такой-то. Грешным делом подумал, сейчас в армию приберут или в тюрьму. А они вежливенько так объявляют, когда вы вступите во владение квартирой, сколько можно ютиться в комнатенке…
Я прямо в осадок выпал, оказывается, у них кто в город приехал, нате вам, получите-распишитесь квартирку. Ремонтом там, правда, и не пахнет, и даже не воняет, ну да ничего, дело поправимое, с моими-то доходами…
6 августа
Получил открытку С Днем Рождения, я так чую, от Викуси. Простила-таки. Ну, глядишь, и ко мне переберется, благо, есть теперь куда перебираться…
5 августа
Все думаю, как я сюда перекинулся, так хорошо устроился, по идее в параллельном мире должен был жить мой двойник, моя копия, я бы пришел домой, открыл бы дверь, а оттуда вышел бы я сам, сказал, а ну вон пошел, здесь я живу.
А никого нет, я один здесь.
Брал интервью у маститого физика, он сказал, что при переходе из одного мира в другой двойник совершает обратный переход. Представляю сейчас того бедолагу, который жил в этом мире на моем месте и попал в мой мир. Он в осадок выпадет, когда узнает, что там никому не дают квартиру просто так, за красивые глаза. И много еще от чего в осадок выпадет. Если только под машину не попадет…
Мне даже неловко перед ним. В конце концов, это моя идея была, перекинуться из мира в мир, он своего согласия не давал…
8 августа
Ну и страху сегодня натерпелся, чуть в штаны не наложил…
Возвращаюсь с интервью с каким-то актером, иду, никого не трогаю, тут бац, выпадает из-за угла огромный слизняк, таких еще в фильмах ужасов снимают. Я заорал, благо, полиция была рядом, они смотрят на меня оторопело, не понимают, что случилось.
Потом дошло до меня, что слизняки на улицах – дело обычное. Народ Аюми называется, не то с Плутона, не то откуда-то оттуда.
Штрафанули за нарушение общественного порядка, хорошо еще, не успел слизняка этого отметелить, а то бы сдали меня им, как зачинщика международного скандала. В полиции я оправдывался, что недавно перешел из мира в мир, не все знаю. Резонно ответили, что незнание закона не освобождает от ответственности.
7 августа
Завтра еду к Викусе, костьми лягу, перевезу ее сюда.
* августа
Так непривычно писать звездочку вместо десятки, у них цифр не девять, а тринадцать…
9 августа
Искал Викусю…
По городам, по деревням, по телефонным справочникам искал Викусю…
…и будь я проклят, что просочился в этот мир.
% августа
Выпытывал у ученых-неученых, как просочиться обратно, назад, к себе, в свой мир, где Викуся. Все только руками разводят, - никак, в миры можно проходить только вперед. Признался, что ничего не понимаю в параллельных мирах, на что какой-то физик-шизик резонно ответил, что сначала надо было понять, а потом ходить из мира в мир, проходной двор тут устроили, блин…
Будем искать в других мирах.
123 апреля - 012 года
Прячусь в бункере, выбраться на поверхность никаких шансов, землю в этом мире бомбят нещадно. Потихоньку спрашивал у Сопротивленцев про Викусю, показали какую-то Викусю в полевой кухне, чернявую девку поперек себя шире, с зычным голосом.
Чувствую, что здесь я ее не найду.
Четвертый день пятой луны седьмого полузимья
Сказали, если не отращу себе длинные волосы, сожгут меня на костре, как Отступника, еле вымолил у местных разрешение разжиться париком.
Спрашивал про Викусю, сказали, в соседней деревне есть какая-то. Полдня добирался до соседней деревни на какой-то кляче, про автомобили здесь слыхом не слыхали.
Пятый день пятой луны седьмого полузимья
Добрался до богом забытой деревушки, встретился с тамошней Викусей, не она…
01010100.01010101.11011101
Спрашивал у местных андроидов про Викусю. Услужливо перерыли все адреса, нашли много чего похожего на Викусю, саму Викусю не нашли.
Я чего боюсь, а может, она никакая не Викуся, а какая-нибудь Полиэтта или Ева-Анна… в других мирах…
Даты в этом мире не знаю, забыл спросить.
Странный мир, белая комната с зарешеченным окном, из двери выходил человек в белом, говорил со мной. Был очень вежлив, обещал поискать Викусю. Сказал, что покинуть белую комнату я не могу, это связано с какими-то особенностями местного мира.
14.07.2015 г.
…наблюдается некоторое прояснение сознания, исчезновение галлюцинаций…
##/##/## - ##/##
Оказался на космическом корабле, спросил про Землю, в этом мире не знают никакой Земли, похоже, в их вселенной вообще не существует планет. Как тогда появилась жизнь, остается загадкой.
Спросил про Викусю, здесь Викусю знают, но сказали, она умерла два года назад.
Будем искать дальше…
2013 г.
Охота на…
- Видели? – Мергольд тычет пальцем куда-то в небо, в небо, - видели, да?
Хоть убейте, ничего я не видел. Вот я всегда такой, все видят, я нет. Со мной только в прятки играть, точно никого не найду.
- Ага, видел, - говорю, чтобы не обидеть Мергольда. Хозяина обижать нельзя, от этого хозяина зависит многое. Очень многое.
Если не сказать – все.
Остальные наши спутники, кажется, тоже ничего не видели. Но кивают головами, да, да, заметили, вон он пролетел в тумане, прямо над деревьями.
Вообще чего ради я поперся на эту охоту, ну не хотел же переться, а вот поперся. И выехать Мергольд решил ни раньше, ни позже, на рассвете, а я терпеть не могу вставать на рассвете, спал бы еще и спал, валялся бы в кровати, часиков так до двенадцати, а то бы еще и позавтракал в постели, кофейком с булочками. Чесслово, если бы я жил как Мергольд, - свой дом, полный штат прислуги, - я бы раньше полудня из кровати не выбирался, а уж о том, чтобы рано утром куда-то ехать, и речи бы не было. Что за жизнь у сильных мира сего, вечно мотаются туда-сюда по всему свету, в поездах, в самолетах, нынче здесь, завтра там…
Я бы на их месте…
Ладно, не о том речь. Так вот, не хотел я ехать. Не хотел. И в седле я держусь, как корова на заборе, и конь меня не держит, дрожит, фыркает, только и думает, как выбросить из седла в осеннюю слякоть.
Я бы на охоту выехал не раньше трех часов пополудни, а то и под вечер, да разве Мергольда переспоришь…
- Вон он!
Мергольд привстает на стременах, тычет пальцем в небо. Теперь и я вижу черную перепончатокрылую тень. Вскидываю ружье, неловко стреляю, не целясь, знаю, что черта с два попаду.
В жизни никогда не стрелял.
У меня свои методы охоты, а из ружья стрелять, это не по мне…
- Для первого раза неплохо, - говорит Мергольд. Говорит снисходительно. И, как кажется мне, насмешливо. Мол, где тебе…
Я и сам понимаю, что мне нигде.
К Мергольду я приехал вчера вечером, еще долго плутал по дорогам графства, будто нарочно запутанным так, чтобы я не выбрался. Мне за рулем сидеть не впервой, все равно к концу пути вымотался так, что дрожали руки, особенно когда сидел за накрытым столом, даже расплескал вино из бокала.
Не умею я держать себя среди сильных мира сего.
Хоть убей, не умею.
На тридцать три раза штудирую учебники этикета, вилку в левой руке держать, котлету в правой, а как сяду за накрытый стол, где все блестит и сверкает, так как будто подменяют меня, руки дрожат, сую не ту ложку не в то ухо, разливаю вино, и обязательно на кого-нибудь из гостей. На приеме у королевы английской от волнения тыкал в хлеб вилкой, она сделала то же самое, добрая душа, чтобы меня не смущать.
И нет бы Мергольду отправить меня спать, как бы не так, заставил танцевать с какой-то восходящей звездой какого-то кино, потом потащил смотреть свои трофеи, все стены у него увешаны головами оленей, кабанов, чучелами фазанов, лосиными рогами и копытами. Полночи выслушивал от хозяина, как он подстрелил кабана, завалил лося, а этого тигра подбил в Индии, в последний момент, когда зверь уже бросился на охотника…
А наутро нас потащили на охоту.
- Вон он, - Мергольд снова тычет пальцем в небо.
Стреляю во что-то черное, перепончатокрылое. Конечно, не попадаю. Оно и к лучшему, вчера кто-то под бо-о-ольшим секретом шепнул мне на ушко, что Мергольд и сам не больно-то великий стрелок, и чтобы его не обидеть, не дай-то бог подстрелить дичь вперед него.
Так что оно и к лучшему.
Пасмурный день потихоньку переваливает за полдень, Мергольд объявляет привал. Вот это по мне, привал так привал, хотя я бы лучше отобедал в поместье.
День ползет к вечеру. Тридцатое октября, единственный день, когда можно охотиться не на фазанов и оленей, а на кое-что поинтереснее. А на что поинтереснее, это вы у Мергольда спросите, он лучше знает. Он в этом деле большой спец, я для того и приехал сюда, посмотреть, как он охотится на…
Охотится на…
Не будем забегать вперед.
Нет, так-то я охоту люблю, вы не подумайте, я только одной охотой и живу, если бы не охотился, давно бы уже отбросил копыта. Только я люблю охоту ближе к вечеру, когда хорошенько отдохнешь, выспишься, да и такую охоту люблю, чтобы не гоняться за дичью, а сидеть тихохонько в засаде.
Глядишь, добыча сама придет.
Да разве с Мергольдом поспоришь…
Мергольд большой человек.
От Мергольда зависит многое.
Очень многое.
Если не сказать – все. Чует мое сердце, война в Персидском заливе – его рук дело, и много еще что. Может, мне, как журналисту, приоткроет завесу тайны. Может, нет.
Так что никуда не денешься. На охоту так на охоту. Если бы Мергольд сказал мне спуститься на дно морское, или голым идти покорять Северный полюс, я согласился бы, не пикнул.
День клонится к вечеру. Холодный день осени, недобрый день осени. День, когда дети по всей Англии выряжаются вампирами и мертвецами, ходят по домам, просят сласти или страсти-мордасти. День, когда мертвые встают из могил, и пляшут свои веселые пляски. День, когда…
На этот раз я первым замечаю в кустах темную тень, кричу – смотрите, смотрите. Мергольд стреляет, ловко, легко, кажется, подбил, что-то с визгом улепетывает в темную чащу.
- Отличный выстрел, милорд, - говорит кто-то из гостей.
Не вижу ничего отличного. Добавляю:
- Подранок… нельзя оставлять.
Гости смотрят на меня, как на психа. Человек, который вчера шептал мне на ушко, делает мне отчаянные знаки. Понимаю, что сболтнул что-то не то.
А что вы от меня хотите, не умею я с людьми. Не мое это…
Гоним коней – дальше, дальше, в серые туманные сумерки. Теперь темные тени мелькают все чаще, закрывают собой бледную луну.
- Они просыпаются к ночи, - говорит Мергольд.
Думаю, какого черта мы поперлись в лес на рассвете, если они просыпаются к ночи. Они-то будут поумнее людей, знаю, когда проснуться.
Они…
Не очень-то я в них верю.
А Мергольд верит.
И тут прямо передо мной из зарослей вспархивает нечто. Вижу, отчетливо вижу.
Он.
На кого мы едем охотиться, я узнал вчера вечером. Когда разговор зашел про каких-то не то фазанов, не то рябчиков, хозяин устало отмахнулся.
- Это что… то, на что мы идем охотиться, не идет ни в какое сравнение с самой редкой птицей.
- На кого же мы будем охотиться? – спросил я.
- А на кого можно охотиться одну ночь в году, ночь демонов? – Мергольд усмехнулся, - на демонов, друг мой, на демонов.
- Это шутка? – спросил я.
- Какие здесь могут быть шутки, друг мой, какие шутки…
Толстячок, который сочувствовал мне, отчаянно дергал меня за рукав. Я и сам уже понял, что ляпнул что-то не то. И убедился, когда толстячок подошел ко мне после банкета, зажал в угол:
- Что вы, в самом деле… над демонами посмеялись… Это его страсть, понимаете, страсть милорда… а вы…
- Охота на демонов?
- Ну… кто-то верит в привидения, кто-то в духов, а наш милорд в демонов. И боже вас упаси поколебать его в этой вере.
Я клятвенно заверил, что не поколебаю. Не поколеблю. Не поколе… короче, вы меня поняли. На рассвете покорно надел нательный крест, зарядил ружье серебряными пулями, окропил себя святой водой.
Дело того стоило.
Я хотел узнать у Мергольда многое.
Очень многое.
И вот теперь…
Я видел это, собственными глазами, как из черных зарослей в темноте ночи взметнулся дьявол. Чернее самой ночи, перепончатокрылый, длиннохвостый, с изогнутыми рогами. Я был так ошарашен, что забыл, что надо стрелять, я вообще обо всем забыл, с грохотом свалился с лошади в осеннюю грязь.
- Вот видите, а вы не верили, - сказал Мергольд, глядя, как я поднимаюсь, - и в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей философии…
- Шекспир, - кивнул я. Хоть это я знал. Забраться в седло долго не получалось, наконец, толстячок соскочил со своей лошади, помог мне вскарабкаться.
Я понимал, что впечатление от меня испорчено – окончательно и безвозвратно. И все-таки еще надеялся на что-то. Непонятно на что.
- Здесь какой-то портал между мирами, здесь, в этом лесу, - сказал мне Мергольд, - вот и просачиваются сюда демоны, призраки, духи… Пару раз я видел душу своей покойной матери…
Я понял, что настало время. Время задавать вопросы.
- Оружием торгуете?
- Да, мой друг… великая вещь, оружие…
- Войны, революции… - поддакиваю я.
- Именно, мой друг. Пока живет человечество, оно будет проливать кровь.
Едем в темную чащу, Мергольд оживленно говорит что-то об оружейных поставках, о деньгах, о власти, кто сказал, что его конек - демоны, вот его конек - власть… Осторожно спрашиваю:
- Хотите контролировать весь мир?
Мергольд замирает, пришпоривает коня.
- Знаете, да… за это я готов продать душу дьяволу.
Я вздрогнул.
Глаза Мергольда горели. Горели адским огнем. Вот так же он горели вчера вечером, когда хозяин показывал мне боевые трофеи, развешенные по стенам, головы оленей, бизонов, антилоп, тигров, кабанов… этого красавца подстрелил в Индии, этого здесь, на болотах, того…
И сейчас его глаза горели. Когда он говорил, что готов продать душу дьяволу.
Я взял его душу. Взял, как забирал все другие души. Легко, быстро. Он не дрогнул, не пикнул, мешком свалился из седла, я подхватил его, расправил крылья, взмыл в ночное небо.
И мелкие демоны в осеннем лесу почтительно расступались передо мной.
Вот это по мне.
Вот такую охоту я люблю. Ближе к вечеру, когда не надо никого выслеживать, погулял с жертвой один денечек и забирай.
Я вернулся к себе домой, старый слуга вышел мне навстречу, хотел принять у меня из рук душу Мергольда. Нет, не отдам я тебе свой трофей, даже подержать не дам. Привычным жестом отрезаю голову магната, вешаю над камином.
Много их тут, со всех уголков света, черные, желтые, белые. Короли, магнаты, диктаторы. Этого я прикончил в степи, долго гонялся за ним по степи. Этого прибрал в Испании, в Авиле. Этого красавца подстрелил в Берлине, долго выискивал его логово. За этим гонялся по всему земному шару, вот это была охотка… Ну да дело того стоило.
Вытягиваюсь в кресле у камина. Вот где блаженство. С наслаждением пью кровь очередной жертвы, мясо слуга поджарит, он свое дело знает. Нет, если бы я был человеком, я бы вообще из кресла не вылезал. А то придумали люди, империи какие-то создают, козни строят, ходят на войну, душу мне продают за мировую власть… не по мне это.
Не по мне.
2013 г.
Людная ночь
Ночь сегодня людная.
Это не каждый раз бывает людная ночь. Это надо ждать. Караулить. Ловить. Когда посмотришь вверх, в звездное небо, на высокую землю, вон она, стоит в зените – и увидишь людей.
Вон они все, высыпали на улицы, от мала до велика. Помню, развлекались по молодости, считали, сколько людей на земле, доходили до миллион сколько-то-там, сбивались со счета, начинали снова, кто больше насчитает.
Это по молодости…
Потом появились у меня какие-то суеверия, когда человек на земле падает, можно загадать желание, и оно непременно исполнится. Только трудно подгадать, успеть, человек, он же быстро падает, вот только что шел, болтал с кем-то из сородичей, и бац, уже растянулся на земле, и другие вокруг хлопочут.
Была даже мыслишка какая-то, может, когда люди падают, они умирают, а мы тут на их смерти желания себе загадываем. Мыслишку от себя гнала, где это видано, чтобы люди умирали, не звезды же, чтобы умирать…
Смотрела на людей – в часы бессонницы, в минуты отчаяния, когда все шло крахом, смотрела на людей, чтобы видеть, есть в мире еще что-то спокойное, безмятежное, до чего не долетают наши всякие передряги. Ну и конечно, во время челопада смотрела на людей, когда люди падают – один за другим, один за другим, только успевай загадывать желания. И, как правило, тут-то все желания из головы вылетают, уже ничего не помню, что хотела.
А падают люди красиво, ну вы сами знаете, видели: со вспышками огня, со всполохами пламени, с не слышным издалека грохотом. Люди бегут навстречу друг другу и падают, падают, падают, озаренные вспышками пламени.
Выискивала какие-то стекла, через которые можно смотреть на людей, и вместо маленьких точек видишь всего человека, какой он есть – голова, четыре лапки, две снизу, две сверху. Кто в эти стекла смотрел, орали - вау, круто, все видно, а мне не было круто. Раньше смотрела на людей, гадала, какие они могут быть, выдумывала каких-то немыслимых чудищ. А оказалось… всего-то… пропала загадка, пропала тайна, а что за люди без тайны…
В людные ночи смотрю на людей. Сейчас по всему космосу не спят, где ж тут спать, когда люди вылезли. Говорят, они на нас влияют как-то, телепатически, что ли, или направляют на нас какие-то волны…
Не знаю.
Не спится нам. Ночь-то людная. Смотрим на людей. И где-нибудь какой-нибудь висит в небе, мечтает, вот бы свалиться на землю, к людям, вот бы посмотреть, как у них там. И валятся, дурачье, хоть кол им на голове теши, что никто еще не возвращался.
Смотрю на людей. Смотреть трудно, слепит мне глаза солнце, а люди в тени. Все равно разглядываю, считаю, как в детстве, загадываю желание, если человек упал. И смотрят на меня люди в темноте ночи, тычут пальцами:
- Луна-то сегодня какая…
2013 г.
На всякий случай
Он приближался. Большой. Белый. Косматый. Пришел из ниоткуда – откуда приходили все. Рычал. Принюхивался. Что-то его привлекло. Что – не знаю.
Я стоял в двух шагах. Я видел его. Он видел меня. Не боялся. Я пробовал понять – кто он и что он. Не мог. Не понимал. Я вообще мало что понимал.
Он приближался. Большой. Белый. Косматый. Я пытался его понять. Кто он. Что он. Зачем он. Откуда он. Что с ним было. Что с ним будет. Не понимал.
Из Дома вышел Второй. Увидел его. Большого. Белого. Косматого. Замер. Сам стал белым. Смотрел на меня.
Я смотрел на того. Большого. Белого. Косматого. Не понимал его. Белый, косматый подошел совсем близко, напрягся, я догадался – перед прыжком.
Я убил его. Разрядил в него обойму, в голову.
На всякий случай.
Если чего-то не понимаешь – лучше убить.
Второй благодарил меня. По-своему, как у них принято. Долго сжимал и тряс мою руку. Обнимал.
1 – в положение ИСХОД
3 – в положение ВКЛ
7 – на ЖДУЩИЙ РЕЖИМ
2 – в положение ОТКЛ…
В холодную безвылазную вьюгу
Среди снегов на краешке земли
Мы многое могли сказать друг другу
Но только не сказали – разошлись.
Второй уходит к себе. У него своя работа. Переключать свои рычаги. Делать записи в двух файлах. В одном файле он пишет температуру воздуха, атмосферное давление и скорость ветра. В другом файле пишет –В холодных сумерках, глухих и темных..
У Второго много обязанностей. Больше, чем у меня. С половины восьмого до восьми разминать суставы. С восьми до восьми двадцати перетирать белки и углеводы, которые я подогреваю в печи. С восьми двадцати…
ОТКЛЮЧИТЬ ОПЦИЮ
ПРЕКРАТИТЬ.
Прекратить перечислять. То, что не понимаешь – прекратить.
Он приближался. Огромный, белый. Не мохнатый. Но тоже ревущий. Стремительно скатывался с горы. Я видел его. Второй не видел его.
Я смотрел на него. Огромного, белого. Не мохнатого. Ревущего. Летящего с горы. Пытался понять – кто он. Зачем он. Откуда он. Куда он. Что с ним было. И что с ним будет.
Не понимал.
Второй обернулся. Увидел его. Бросился бежать – медленно, неуклюже, как это делает второй. Я видел, что он не убежит, что они встретятся – Второй и тот, огромный, белый. Я смотрел на того, белого. Не понимал.
Выпустил в него ракету. На всякий случай.
Когда чего-то не понимаешь…
Он – большой, белый, не мохнатый – разлетелся белыми хлопьями.
Второй долго тряс мою руку. Потом долго говорил что-то в трубку, да, лавина, да, налетела… да, если бы не этот, меня бы не было уже…
Этот – это я.
2 – в положение ВКЛ
7 – на режим ДЕЙСТВ
8 – на два деления вправо.
Соединить стрелки…
Пришла ночь. Когда ничего не видно. Когда – нуль информации. Только звуки. Разные звуки. Понятные и непонятные.
Пищат датчики. Значит, все в норме. Гудят провода. Гудит трансформатор. Свистит метель.
- Метель свищет – говорит Второй.
- Это ее обязанность?
- А?
ПРОВЕРКА ДАННЫХ
А – это значит, Что…
- Это… ее обязанность?
- А, да…
В холодных сумерках, глухих и темных
Под светом голубого Альтаира.
Мы многое могли сегодня вспомнить,
Но не смогли – решили утаить.
Смотрит на меня. Делает свою работу, читает – строчку за строчкой.
- Ты смотри, как…
И в перепевах бешеной метелицы
Ни отыскать, ни крикнуть, ни найти -
Могли бы мы с тобой сегодня встретиться,
Но каждый сбился с верного пути.
Смотрю. Получил приказ – смотреть.
- Не понимаю.
- Да где тебе…
- Это не входит в мои обязанности.
Он кивает. Как будто забыл – что входит в мои обязанности, потом вспомнил. Выхожу от Второго. Останавливаюсь перед фотографией на столе.
- Что это?
- А, это… - становится розовым, - а… ее больше нет.
Не понимаю. Почему ее нет, когда она есть. Здесь. На фото. Пытаюсь понять – кто она, откуда она, зачем она…
Он приближался.
Стремительно – как никто другой. Большой, белый, ревущий. Рвал провода, обрушивал вышки. Поднимал землю, швырял ее в небо.
Второй что-то делал там, возле дома. Кричал мне. Большой, белый, ревущий рвал слова Второго. До меня долетали обрывки. Я пытался собрать информацию. Не мог.
Он приближался. Большой, белый, ревущий. Я смотрел на него. Не понимал. Это была не метель. Что-то другое. Я спросил у Второго – что это. Он не ответил. Должно быть, большой и белый порвал и его информацию тоже.
Я не понимал его – кто он. Зачем он. Откуда он.
Он приближался.
Поднимал землю, швырял ее в небо.
Хотел подхватить Дом.
Не успел. Я уничтожил его – большого, белого. Слишком – не понимал.
- Дом спаса-а-ай, идиотина, ждешь, пока нас всех тут…
Новое слово. Идиотина. Забиваю в словарь рядом с идиомой.
Второй подходит. Розовый, до красноты, эмаль на лице облупилась.
- Идиотище, я тебе русским по белому сказал, дом спасай, пока ураган нас не того…
Новые слова. Идиотище. Ураган.
Новое словосоче…
- Стой… ты, что ли, ураган этот… утихомирил?
- Да. На всякий случай.
- Оо-х, побольше бы таких случаев…
Он снова трясет мою руку. Кажется, это тоже его обязанность.
Приходит ночь. Приходят звуки ночи. Гудят провода. Гудит трансформатор. Гудит магнитное поле земли. Гудит монитор. Свистит метель. Говорит Второй.
В метели разошлись дороги конные
Нам посмеялся, позапутал бес,
Звенит телефон.
- База слушает… чего? Ну смотри, по бездорожью такому ко мне проберешься, так милости просим… Охренели, мне к вам? А базу на кого? А правда, а на хрена эта база, само как-нибудь на этой базе все сделается! Этого оставить? Да не смешите мои тапочки, Этого оставить…Случись чего, и будем потом куковать… ку-ку… ку-ку… ку-ка-ре-ку… Чего-о? Слушай, ты мне мозги своей Ленкой, Катькой не парь, или кто у тебя там… Да пошел ты с Ленкой со своей, ком-му сказал! Потому что… Она мне нужна… никто больше… а мне плевать, есть она, нет ее… для меня всегда есть…
- Не понимаю.
Второй бросает телефон на пол. С силой…
- Не ломайте технику.
- А?
(«А» = «Что»)
- Не ломайте технику.
- А, извини… ну да…
И лишь свеча на дальнем подоконнике
Сквозь снег – напоминает о тебе.
Выхожу. Останавливаюсь перед женщиной на портрете.
- Ее нет?
- А?
(«А» = «Что»)
- Ее нет?
- А… да… - становится розовым, - нет.
Не понимаю.
Он приближался. Большой. Не белый. Странный. Иссиня-черный. Пирамидальный. Он спустился с неба. Он приближался. По маленькому лесочку, окружавшему дом.
Звери бегут от него. Маленькие. Белые. Пушистые. Он испепеляет их. На расстоянии. Он приближается ко мне.
Он… Не знаю, кто он. Откуда. Зачем. Что было с ним. Что с ним будет.
Он приближался. Помаргивал огоньками. Попискивал. Снег таял там, где он прошел.
Я не понимал его. Я убил его. На всякий случай. Разрядил две обоймы. Когда не помогло, сжег напалмом.
Я вернулся в Дом – чтобы Второй сжимал и тряс мою руку. Второй не сжал и не потряс. Я сам сжал и тряс его руку, он растягивал губы, кивал – а-а, с добрым утром… с добрым утром.
- С добрым утром – сказал я.
1 – в положение ИСХОД
3 – в положение ВКЛ
7 – на ЖДУЩИЙ РЕЖИМ
2 – в положение ОТКЛ…
Не вырваться из колдовского круга
Метель, метель, поземка без конца,
Пришла ночь. Пришли звуки ночи. Гудели провода. Гудел трансформатор. Гудела печь…
И голубая, ветреная вьюга
Разводит наши руки и сердца
Второй был у себя, бубнил кому-то в телефон – да плевать я хотел на танек-светок твоих, я их тебе засуну знаешь, куда, откуда не вытащишь… Да плевать я хотел, что мертвая она, она для меня живая будет… Нет ее… тебя самого сейчас не будет за такие слова…
Снова хотел бросить телефон, увидел меня, положил телефон на стол.
Выучился.
Снова смотрю на фото. Не понимаю.
- Она мертвая?
- Мертвая.
- А для тебя живая?
- Живая.
Не понимаю. Кто она. Откуда она. Зачем она.
- Ее нет?
- Нет.
Беру фотографию. Вижу ее.
- Но она есть.
- Есть.
Не понимаю. Иду к печи… На всякий случай…
- Ты чего, охренел? Не сметь!
Бросается ко мне. Не понимаю – зачем. Вырывает ее, которая есть, и которой нет. Которая живая, и которая мертвая. Не понимаю Второго…
Не вырваться из колдовского круга
Метель, метель, поземка без конца,
И голубая, ветреная вьюга
Разводит наши руки и сердца.
Читаю. Не понимаю. Но теперь я должен записывать температуру воздуха и атмосферное давление. И читать – не вырваться из колдовского круга. И писать во втором файле. Что писать во втором файле, не знаю, изо дня в день копирую последнюю запись.
2 – в положение ВКЛ
7 – на режим ДЕЙСТВ
8 – на два деления вправо.
Соединить стрелки…
Они приближались. Их было много. Такие, как Второй. Узнал Главного. Узнал Конструктора. Других не знал.
Я вышел из Дома. Я сжимал и тряс их руки. Им понравилось.
Я понимал их. Они понимали меня.
- Ишь, какой вежливый выискался, не то, что эти на восьмой базе, долбохлебы… Ну, уж если ты добренький такой, так может, чайку нам согреешь?
(ЧАЙКУ – уменьш. от ЧАЙ, род. пад.)
Согреваю чай. Открываю записи, отчеты.
- Вот, расторопный какой… Слушайте, мужики, эдак можно и одного этого на базе оставить… Да, начальник-то твой где, Колька-то?
(Колька = второй)
- Я его не понимал. Я его на всякий случай…
2012 г.
На стене храма
Семнадцатого ноября, две тысячи сто тридцатого года.
Эту дату мы запомним навсегда, просто не сможем забыть, вытравить из памяти, стереть из прошлого, общего на всех.
День, когда мы поняли, что мы не одни.
Когда заглянули туда, куда нельзя было заглядывать, посмотрели в межзвездные пучины, услышали позывные далеких миров.
Поначалу еще не верили, еще посмеивались, читая свежие сенсации, давайте, давайте, журналюги, пугайте нас зелеными человечками…
Чем дальше, тем больше понимали – правда. Искали в Сети, ждали свежих газет, смотрели фотографии дальних миров, планеты, такой далекой и такой чужой, смотрели, какие там дома строят, каким богам молятся, кого ставят на пьедестал, кому рубят головы. На снимках ничего было не разобрать, как будто смотришь с самолета, но все-таки смотрели, разглядывали очертания городов…
А потом мы поняли, что они вооружены.
И вооружены неплохо.
Мы видели полигоны, длинные армейские бараки, вострые носы ракет. Мы видели боевые спутники, болтавшиеся вокруг планеты, как на привязи. Мы видели…
Много что видели.
И чем больше видели, тем больше понимали – когда-нибудь они нападут на нас.
Семнадцатого марта две тысячи сто сорокового года.
Эту дату мы тоже не сможем забыть. Никогда. Дату, когда стартовал «Арес», унесся в ледяные пучины космоса, чтобы одолеть тех, неведомых, где-то там, в других галактиках.
Семнадцатого сентября трехтысячного года. Эту дату мы тоже не забудем, дату, когда «Арес» наконец-то достиг цели, системы корабля возвестили нам, что наконец-то можно пробудиться от многовекового сна. Цель оказалась дальше, чем мы думали, много дальше, нам даже показалось – как будто такое могло быть – что она за пределами вселенной.
Семнадцатое мая три тысячи третьего года. Исторический день – когда мы сожгли дотла чужую цивилизацию, оставили от нее дымящиеся руины. Помню, как первый и последний раз опустились на погибшую планету, как снимались – на фоне разрушенных городов, как я нарисовал на стене сожженного храма знак земли, крест внутри круга, расписался кровью.
Семнадцатого апреля три тысячи девятисотого года. День, когда мы вернулись назад, и системы «Ареса» возвестили нам, что можно просыпаться от векового сна.
Мы приближались к земле, мы слали позывные на землю, земля не отвечала. Когда мы приблизились к родной планете, взорам нашим предстало страшное зрелище.
От нашей цивилизации, некогда великой, остались обожженные руины. Враги опередили нас, они уже побывали здесь, разрушили наши города, испещрили землю воронками от ядерных взрывов.
Мы еще не понимали, что случилось. Мы еще жаждали мести, мы еще искали в пучинах космоса вражеские корабли.
А потом среди руин я увидел обломки храма, на котором кровью был начертан знак земли.
И понял все.
2013 г.
Память
- Вы последний? – спросил он.
Я не знал, последний я или нет. Я вообще не знал, кто я. И где я.
Но все, кто здесь был, были впереди меня.
- Похоже, да, - сказал я.
Он устроился за мной. Кто он, не спрашивайте. У него не было лица. У него не было тела. У него вообще ничего не было.
- У меня тоже.
- Давно ждете? – спросил он.
Я не знал, давно я жду или нет. Я вообще не знал, что я жду. И как я сюда попал. Последнее, что помню, нестерпимая боль душит, давит на грудь, работяга из скорой наполняет шприц, бормочет, что все будет хорошо, вы, дедуля, еще поживете.
А потом не было ничего.
А потом он спросил меня:
- Вы последний?
Очередь продвинулась еще немного. Кто-то там, впереди, кажется, первый в очереди, шагнул за невидимый порог – и исчез. Нет, не свернул куда-то, не исчез из поля зрения, а исчез вообще.
Совсем.
- Не повезло ему, - сказал тот, кто был со мной.
- Не повезло, - согласился я.
Хотя не понимал – почему.
- В кино не снимался, вот и не повезло.
- П-почему?
- Кто не снимается, тот все… памяти от него не остается.
Я хотел спросить – почему, не спросил.
- Потому что. Так у них заведено.
- У кого, у них?
Мой сосед показал куда-то вверх, в темноту.
- У этих. Там, наверху.
- Вы откуда знаете?
- Ага, весь мир знает, я не знаю. Ты, парень, в лесу, что ли, жил?
Я молчал. Лихорадочно думал, как вернуться назад, понемногу свыкался с мыслью, что никакого назад уже не будет.
- В кино снимался? – спросил мой сосед.
- Один раз… было дело.
- Домашнее видео?
- Обижаете, в фильме. «Звезды падают».
- Не смотрел. Ну ладно, повезло тебе. А то, кто в домашнем видео снимался, может, и не пройдет.
Очередь продвинулась еще немного. Еще три человека исчезли в небытие, один человек шагнул за невидимую дверь, провалился куда-то в черную бездну.
- Вот ему не повезло, так не повезло, - сказал мой сосед.
- А что?
- Похоже, в ужастике в каком-то снялся. Или в триллере. Теперь всю вечность будет с зомби воевать или от вампиров бегать.
Еще две тени скользнули к невидимой двери, унеслись куда-то в небо, в небо, в сияющую высь.
- Супруги, - пояснил мой сосед, - только и осталось у них видео, что со свадьбы. Ох, повезло, теперь всю вечность миловаться будут… у тебя-то хоть хорошая киношка была?
- Лучше не бывает. Про покорение космоса… хороший такой фильм вышел, мы даже не верили, что окупится.
- А что так?
- А где ты видел, чтобы хорошее окупалось?
Киваю. Очередь продвигается, кто-то возносится в дивные миры, кто-то падает в темные бездны.
- А ты как? – спрашиваю я.
- Что как?
- Ты куда попадешь?
Ой, парень, у меня фифти-фифти. Снял я один фильмец, ну такой, любительский… Ничего фильмец получился, рыцари, драконы, феи… А потом приперло, деньги нужны были… поперся в дрянную киношку… триллер какой-то там… вспоминать тошно. Не дай бог туда попаду.
- А что сделать нужно, чтобы не попасть?
- А уже ничего, что сделано, то сделано… раньше, на земле надо было думать. Я чуял, что что-то такое здесь будет… А дальше чуялки дело-то не пошло.
Молчим. Еще один человек подходит к двери, падает в бездну.
- Не повезло.
Мне повезет. Меня ждут звезды, и «Скиталец тьмы», который держит курс на Фомальгаут, меня ждут дальние миры и звездные империи…
- Удачи, - кивнул сосед.
Спохватываюсь, что подошла моя очередь, шагаю к двери, вспоминаю, на что нажимал при старте «Скитальца», и как нужно было поклониться обитателям далеких миров.
Холодеет душа.
Некстати вспомнил, что как-то по молодости снимался в рекламе туалетной бумаги.
2013 г.
И на тебе
Он смотрит на меня. Он еще не понимает. Он не верит, что кто-то может вот так, без спроса, без доклада, без разрешения и расписания. Он даже заглядывает в россыпи ежедневников на столе, может, у него была назначена со мной встреча, только он не помнит.
- День добрый, - говорит он.
Даже в такую минуту он ухитряется быть вежливым, сохранить хорошую мину при плохой игре.
- Добрый, господин Президент, - отвечаю я.
- Вы… - он снова смотрит в ежедневник, - по записи?
- Нет. Наша встреча с вами не запланирована.
- В таком случае…
Он еще не знает, что сказать, он еще тянется к неприметной кнопке на стене, собирается звать охрану. Смотрит на меня, смотрит по-настоящему, узнает. Пятится. Почему-то они все пятятся, когда узнают меня, даже когда пятиться некуда, сзади стена.
- Вы… вы пришли убить меня?
Киваю. Зачем же еще.
- Вы… подождите, понимаете, столько не сделал…
Киваю. Все они столько не сделали, все просят подождать.
- Подождете? – с надеждой спрашивает он.
- Нет.
- Вы понимаете, сейчас ситуация в стране такая… непростая, если бы годика через два…
Понимаю. Не могу ждать. Он знает это, он еще на что-то надеется, он еще хватает револьвер, где только его прятал, выпускает в меня всю обойму.
И падает замертво.
Смотрю на часы. Секунда в секунду. Я знал, что так будет. В восемь тридцать утра двенадцатого мая четырнадцатого года.
Я захожу в правительственный дом в четверть девятого. И я же в это время иду к кованым воротам огромного особняка. Звоню в дверь, хотя уже знаю, что мне никто не откроет.
- Тебе какого тут надо? – откормленная рожа охранника появляется из окошечка.
Я к вашему хозяину.
- Еще ты к кому? Топай, топай отсюда, пока по роже тебе не надавали…
Толкаю дверь, она открывается сама, охранник оторопело смотрит на меня, хочет толкнуть меня в грудь, не может сдвинуться с места. Вхожу. Еще двое парней направляют на меня плохонькие пушчонки, смотрю на них, оружие падает из ослабевших рук. Стоят. Смотрят на меня. Захлебываются яростью, ничего не могут сделать.
Иду дальше по широкому двору, мимо летнего сада, мимо зимнего сада, мимо фонтанов и беседок. Матерые ротвейлеры вываливаются из кустов, вижу их оскаленные пасти возле своего лица. Секунда – замирают, отскакивают, как ошпаренные током, уползают, будто хотят спрятаться за собственную тень.
Толкаю дверь дома, знаю, что закрыта. Дверь открывается от моего прикосновения. Здоровый детина у входа, то ли швейцар, то ли что покруче, бросается ко мне, уже разевает глотку, чтобы спросить, какого мне тут надо.
Шарахается назад. По глазам вижу – узнал меня. Первый, кто узнал.
Поднимаюсь по лестнице, мимо просачиваются кухарки, горничные, вжимаются в стены, норовят спрятаться в щели между кирпичами. Не бойтесь, не к вам, не к вам…
- Хозяин ваш… там обитает? – спрашиваю щупленькую девушку.
- А… там, там…
Вхожу в роскошные покои, иду к кровати с альковом. Он просыпается, оторопело смотрит на меня, еще не понимает, не верит. Еще выпускает в меня всю обойму из своего Вальтера. Что за манера пошла, чуть что, в меня стрелять…
- Слышь… это… самое… может… договоримся?
Пожимаю плечами, о чем тут можно договариваться.
- Ну… это… может, тебе надо чего?
Снова пожимаю плечами, что мне может быть надо.
- Ну это… бабла тебе отстегну, или это…
Фыркаю. Еще ты мне что отстегнешь.
- Не надо… слушай, ну не надо, а, ну я же…
Смотрю в его глаза, вот странно, люди разные, а перед смертью бывает один и тот же взгляд, отчаянный, живой, с которого сорвали все маски, бравады, повседневную суету, какие-то фальшивые идеалы и правила…
Он умирает в девять тридцать двенадцатого мая четырнадцатого года.
И я же в это же время стою в тесной квартирушке на какой-то улице какого-то города. Хозяин предлагал мне кофе, я отказался. Хозяин вообще попался радушный, не в пример некоторым, здесь, среди простолюдинов не принято расстреливать меня из кольта или пускать на меня собак.
А вот умолять принято. Это они все могут, умолять.
- Слушай, а может, договоримся?
- О чем?
- Ну… может, годик еще… два…
- Или три, - в тон ему добавляю я.
- Да нет, я серьезно. Видишь, сколько в жизни не успел…
- Все в жизни не успели.
- Ты мне скажи, м-мужик, я тебе что сделал-то?
- Ты мне ничего.
- А на хрена тогда ты меня…
- Это не ко мне. Это у заказчика надо спрашивать.
- А с заказчиком поговорить можно?
Смотрит на меня, давится словами, и так понимает, что нельзя. Можно подумать, я знаю, кто у меня заказчик, можно подумать, я видел его лицо…
- Понимаешь, я тут хотел Париж посмотреть…
- И посмотрел бы. Без малого сорок лет на свете…
- Да где там, не до того все было… понимаешь, только-только на ноги поднялся, жить начал, а ты…
Пожимаю плечами. Поигрываю кольтом в руке. Знаю я вас, дай вам еще сорок лет, вот так же будете ныть, что ничего не успели, а можно еще, еще, еще, дай, дай, дай…
Стреляю в голову, он падает на потертый линолеум посреди окурков, исчирканных сканвордов, газет, кажется, не только за прошлые годы, но и за прошлые века. На плите кипит и захлебывается от возмущения чайник, мимоходом выключаю конфорку.
Выхожу.
В прихожей смотрю на часы, восемь тридцать утра двенадцатого мая.
- Заданьице вам сложное будет…
Заказчик смотрит на меня – холодно, пристально, мне кажется, насмешливо. Не вижу его лица за мутным стеклом. Мне не положено видеть его лицо. Мне вообще не положено что-то про него знать.
- Мне не привыкать, - отвечаю, - куда только не просачивался.
- Да нет, тут посложнее. Человечек один пронюхал, что его убить должны.
Холодеет душа. Это что-то новенькое, чтобы кто-то просочился в наши с заказчиком планы.
- И так бывает?
- И не так бывает… додумался, голубчик, мой сайт взломать, в списке имя свое подсмотрел.
- Нехило.
- Куда уж нехилее.
Мне не положено задавать вопросов, я должен во всем разбираться сам, и все-таки спрашиваю, на всякий случай, а вдруг…
- А… где он находится?
- Должен находиться в армии Освободителей, в Индии. Где находится, не знаю. У него дома в Техасе я смотрел, там его нет. Да и вообще, что я за вас думать должен, вы там лучше меня знаете, что к чему, я за вас думать должен!
Если бы я мог, я бы покраснел. Краснеть мне нечем. На лице давно не осталось кожи и мускулов, только голая кость. Ухожу, разглядываю фото своей очередной жертвы, фас, профиль, паспортные данные, группа крови, и-эн-эн, резус-фактор…
Знать бы еще, где его найти…
Держу ее на мушке. Он еще пытается закрыть собой любимую, еще надеется на что-то.
Смешной.
Люди перед смертью, они вообще бывают смешными.
- Сердца у тебя, что ли, нет? – кричит он.
Киваю. Чего нет, того нет. В нашей профессии не положено иметь сердце. Может, было когда-то, я уже забыл, как это было.
- Что Женька-то моя тебе сделала? – снова спрашивает он.
- Не знаю, это не ко мне, к заказчику.
- А с заказчиком поговорить можно? – спрашивает Женька. Плотно сбитая, пухленькая, с кукольными глазешками, на вид ей лет восемнадцать, не больше.
Мотаю головой. Парень кричит что-то про права человека, что он будет жаловаться, интересно, кому. Да отойди же ты от нее, отойди, что ты закрыл ее собой, вместе с ней, что ли, хочешь на тот свет…
Включаю мотор, разгоняю машину. Заказчик захотел, чтобы девушку сбила машина, ничего не могу поделать.
Воля заказчика – закон.
Они бегут куда-то, взявшись за руки, Женя и ее кавалер, недолго они были вместе, ой, недолго. Пытаюсь прикинуть, что ждет их дальше, вернее, что могло бы ждать. Скандалы, ревность, да ты бесчувственный, ты меня не любишь, собирание вещей, хлопанье дверями, развод через пару лет, тяжба за алименты. Или вечная рутина, которая затягивает все больше, работа-дом-работа, еще уроки у детей надо проверить, семь способов борьбы с депрессией, короткие романы на стороне, надо сыну деньги на учебу откладывать, а потом в конце жизни оборачиваются на прожитое, а что было, а ничего.
Жму на газ, два темных силуэта бегут в ночь.
Может, конечно, все не так будет, любовь до гроба, жизнь какая-то удивительная, красивая, яркая, да где там… это только по молодости кажется, то все будет так…
Бегут от меня в темноту ночи, парень чуть ли не на руках тащит свою Женьку…
Ничего, потоскует, развлечется случайными романами, найдет себе девочку, с которой не любовь до гроба, а так, чтобы не быть одному, летом будет ездить к теще на дачу, пускать с сынишкой змея, смотри, Саня, полетел-полетел-полетел…
Жму на газ.
Две тени исчезают под капотом, машина дрожит, икает, давится смертью.
Холодеют руки. Не хотел я его сбивать, не хотел, идиотище, тридцать три раза мог выпрыгнуть из-под колес, и черта с два.
Сам виноват.
Вот только что я заказчику скажу, он-то этого парня не заказывал…
Первый раз такое. Нет, что ни говори, не понимаю я людей, что-нибудь да и выкинут.
Смотрю на часы. Восемь тридцать одна, двенадцатое мая четырнадцатого года. Вот черт, выбился из графика, только этого еще не хватало.
- Д-дай… еще.
- Чего тебе еще дать, марихуаны?
Смотрю на него, чуть живого, весь так и дымится наркотой, душа уже не в теле, а где-то рядом, болтается в воздухе, кое-как присобаченная к истощенной плоти.
- Н-нет… ж-жить… д-дай ещ-ще…
Он знает, зачем я пришел. Он прятался от меня – по городам, по континентам, по притонам, по клубам, после того, как какой-то его приятель взломал сайт моего заказчика, прочитал фамилии.
- Не-е… жить… - смотрит на меня мутными глазами, - еще дай…
- Тебе зачем?
Хочет приподняться на койке, не может, дурман вытянул из него все силы. Долго же он прятался от меня, все лето и немножко осени.
- Ну… в универ пойду.
- А раньше почему не пошел?
Он пытается пробиться ко мне сквозь дурман, не может.
- Ну… дело свое открою, я тут…
- А раньше что не открыл?
- Девушка у меня…
- Это с которой ты расстался год назад, она еще аборт делала?
Он вспоминает что-то, бормочет, что раньше рисовал какие-то комиксы, где они сейчас, твои комиксы, раньше… раньше… раньше… падает с койки на заплеванный пол, ползет ко мне, руками разводит пелену дурмана…
Вот это я люблю, когда не надо стрелять, взрывать, давить машинами, резать горло. Он хрипит, закатывает глаза, дергается в конвульсиях. Через минуту все кончено.
На всякий случай трогаю чумазое горло, только потом вываливаюсь в коридор.
- Это… парень у вас там… того…
- Да обкуренный он, - кивает хозяин притона, - что ты с него хошь….
- Да нет… помер.
- Во блин, - хозяин добавляет еще несколько раскатистых выражений, лихорадочно соображает, что делать дальше, бросаться к телефону или припрятать тело так, что сам черт не сыщет…
Смотрю на часы. Сколько бы он не прятался от меня, все лето и половину осени, сейчас будет двенадцатое мая, восемь тридцать утра.
- А еще денек дашь?
Смотрит на меня умоляюще. Знаем мы вас. Ваши умоляющие взгляды. Ваши просьбы. Даже песни поют все об этом же, дай мне хоть один день, дай мне хоть одну ночь…
Сегодня мне уже надоело однообразно отвечать им – нет, нет, нет. Поэтому спрашиваю:
- Зачем?
- Видишь же… - он показывает приборы, экраны, ничего в них не понимаю, что там люди напридумывали.
- Вижу.
- Ну вот… видишь, на краю вселенной…
- Ты смотришь на край вселенной?
- Ну… вот там разбег галактик должен замедляться. По инерции.
Ничего не понимаю, киваю. Должен, так должен.
- Не все же им разбегаться после большого взрыва…
- Не все же.
- А разбег не замедляется, а ускоряется. Как будто что-то расталкивает галактики.
Не понимаю. Спрашиваю:
- Кто?
- Вот я и думаю, кто. А ты мне мешаешь.
- А что ты хочешь, работа у меня такая.
Чуть приопускаю Вальтер. Будто сам ты, мужик, не видишь, не хочу я тебя убивать, делать мне нечего, тебя убивать, только меня никто не спрашивает, хочу я или нет.
- Да я все понимаю, вы-то не виноваты, вы свою работу делаете, - добавляет человек, будто читает мои мысли. Снова склоняется над своими экранами, ищет что-то, не находит.
- А как ты узнал, что галактики разбегаются? – спрашиваю я.
- По красному смещению.
- А это что?
Он говорит. Про сингулярность, про спектры, про первичную материю, про горизонты событий. Слушаю. Не понимаю. давно уже прошли времена, когда я понимал ученых. Когда Галилей говорил мне, что она вертится. Когда палачи ломали Бруно кости, и я стоял у него за спиной. Когда я пришел к Архимеду, и он сказал мне – не трогай мои чертежи. Вот так же просил у меня день, два, ну хотя бы час, видишь, мысль пришла. Когда Лобачевский…
- …вот видишь, я предполагаю, что есть некая темная материя…
Смотрю на часы. Половина одиннадцатого.
- Вот списочек на сегодня.
Из-под матового стекла выскальзывает список фамилий. Читаю. Перечитываю. Киваю. Понял.
- Со вчерашними-то все? – спрашивает заказчик.
Вздрагиваю. Похоже, он о чем-то догадывается.
- Все.
- Точно?
- Точнее некуда.
- Этот… который про смерть свою узнал, от тебя прятался, взял ты его?
- Взял. Да он сам себя взял, обкурился до сизых чертей, так и не понял, был я наяву или ему привиделся.
Хозяин посмеивается.
- Ну, смотри у меня…
- Буду смотреть, - в тон ему отвечаю я.
- А, ты, - он вылезает из-за мониторов, смотрит на меня, - слушай, как не вовремя-то, тут только мысль пошла.
Киваю. Знаю эти оговорки, мысль пришла, мысль ушла, я на пороге гениального открытия. Только здесь и правда что-то… важное что-то…
Подсаживаюсь к нему. Смотрю на вереницы чисел, пиктограммы чертежей.
- Давай, рассказывай. Что там надумал про темную материю.
Как в старые добрые времена. Когда приходил к какому-нибудь чернокнижнику, и он рассказывал мне, что звезды – это серебряные гвоздики, прикованные к небесному куполу, а на обратной стороне плоской земли живут драконы.
Тощий юнец пятится, завидев мой Вальтер, выставляет вперед бледные ручонки, измазанные шариковой ручкой.
- Я еще не готов… - бормочет он, - я не готов…
- А никто не готов.
- А… почему я? Мне только двадцать три…
Пожимаю плечами, это не ко мне вопрос, почему ты, почему не ты.
- Учишься? – зачем-то спрашиваю.
- В аспирантуре. На физфаке. Вы понимаете, у меня тема такая, эволюция вселенной…
Что-то будто обрывается внутри у меня.
- Пошли со мной.
- Ну пожалуйста… не надо…
- Тебе тут что, пацан, детский садик? Мамочка, ну пожалуйста, я кашу есть не буду? Пошли, пошли, нечего…
Подхватываю его, тщедушного, тощего, еще думаю, этот парень покостлявее меня будет. Расправляю крылья, вылетаю в ночное небо, кутаю человека в свой плащ, чтобы не замерз. Не доводилось мне таскать живых людей, не знаю, как с ними обращаться. Что-то говорят, слишком высоко в небе человек задыхается… не знаю…
Опускаюсь во дворе института, в темноте ночи горит одно-единственное окошко. Я знаю, он не спит. Я знаю, он ловит во вселенной темные материи и иные пространства.
Вталкиваю в комнату закоченевшего юнца, он падает на колени, трясется в ознобе. Человек за столом оборачивается, недоуменно глядит на меня, вертит на языке привычную фразу, как ты не вовремя.
- Вот тебе. Помощник.
- Что я с ним делать должен?
- Астрофизик. Как ты. Будет тебе помогать ловить звезды.
- Будет он мне помогать… пацан, ты живой, нет? Это где тебя так выстудили-то? М-мать моя женщина, все лицо себе обморозил… айда, айда, вон, в душевую, счас, отогреем тебя. Ты что с человеком-то сделал, так и убить недол…
Он смотрит на меня, спохватывается. Затем и хожу к людям, чтобы убивать, вы как хотели…
- Все? – спрашивает заказчик.
- Все до одного.
Неспокойно на душе, чует заказчик что-то, чует. Догадывается.
- А эти? – показывает мне список. Екает сердце.
- Тоже.
- А то что-то я их в списках умерших не видел…
- Забыл провести. Запарился. Работы вон сколько, одновременно в десяти местах…
Кажется, он поверил. Может быть, только кажется. Не знаю.
- Списочек на сегодня.
Бегло смотрю списочек, мечтаю поскорее разделаться с этим списочком, поскорее добраться до обсерватории, где черные дыры и белые пятна, где сидят все эти, которых нет в списках умерших, и не будет.
Расправляю крылья, лечу над миром, скорей, скорей – туда, где считают звезды. Он как всегда скажет, что я не вовремя, я как всегда попрошу прощения за беспокойство. И буду слушать – про первые дни творения и про последние дни, про параллельные миры и перпендикулярные вселенные. Может, помогу ловить звезды. Сколько я летал над вселенной, столько не понимал ее, только теперь смотрю другими глазами, только теперь начинаю не только смотреть, но и видеть.
Может, слетаю для тебя на край вселенной, посмотрю, что там и как. Сошью себе темный плащ из темной материи.
Вхожу в комнату, без стука, вот это я напрасно, не любят люди, когда заходят без стука. И вообще не любят, когда я захожу. Только теперь понимаю их мольбы, еще день, еще два, еще часок-другой…
Он выбирается из-за мониторов. Сейчас скажет, как я некстати.
- А-а, очень кстати пришел, - он встает, протягивает мне руку, - привет.
Мне кажется, я ослышался.
- Привет, говорю.
Снова протягивает руку, что я должен сделать, что я должен ему дать. Ах да… неужели…
Никогда не пожимал руки. Кажется, у меня получилось. Для первого раза неплохо.
- Мы тут кой-какие задумки наработали, - он кивает на экраны, - тебе интересно будет.
- Я согласен. Мне все интересно.
- Я тебя что спросить-то хотел… Ты вроде как по небу летаешь?
- Бывает.
- А выше можешь?
- Запросто.
- А сколько тебе времени понадобится, чтобы добраться до края вселенной?
Холодеет душа. Ах вот ты к чему клонишь. Раньше я и не знал, что у меня есть душа. И что она может холодеть.
- Не пробовал. Но знаешь… рискну.
Он усаживает меня в кресло перед монитором. Готовлюсь слушать – о далеких звездах и чужих мирах.
- Жми!
Кому он это кричит, жми… нет, не мне. Парень, которого я чуть не заморозил, переключает какие-то контакты.
Не понимаю, что со мной, не чувствую своего тела, да и не было у меня никакого тела, замирает душа, чувствую, как меня буквально разрывает в клочья…
- Действует! М-мать моя, действует!
- Парни, мы его одолели!
- Ну, Майкуша, ты вообще голова, здорово ты его пси-волнами…
- Сигма-излучение, балда…
Еще пытаюсь сказать что-то, уже не могу, парни, да постойте, да вы не поняли, да я же…
- Вот вам пробный списочек на сегодня. Посмотрим, как себя покажете.
Смотрю на списочек. Это мне придется побывать одновременно во всех местах, забрать столько народу…
- Справитесь, ничего сверхъестественного.
Фыркаю. Это называется – ничего сверхъестественного.
- Вопросы есть? – спрашивает кто-то невидимый за стеклом.
- Д-да… а…
Вертится на языке вопрос, чувствую, задать не могу.
- А… с предшественником моим… что случилось?
- А-а, хорошо, что вы спросили. Да, будьте настороже, вроде как у людей какое-то оружие против вас появилось.
- Невозможно.
- Да люди много что невозможного сотворили. Так что будьте настороже, кто до вас был, уже попался, сделали с ним что-то человеки, дочиста испепелили.
- Немыслимо.
- Ага, мне самому как-то не по себе, вот так сто веков работал, и на тебе…
2013 г.
С кисточкой
- Лее-енка-а-а!
Бегу, не оборачиваюсь, знаю, нельзя оборачиваться, нельзя смотреть. Кто обернулся, того уже сцапали злые силы, унесли в темное царство.
Бежим – со всех ног, к заветной полосе, к обетованной земле. Там уже не страшно, там темные силы нас не достанут, там уже не страшно…
Нас все меньше, кто-то хватает нас, уносит в темное царство.
- Ле-е-еенка-а-а!
Не оборачиваюсь. Знаю, обман. Знаю я их уловки. Бегу, не шагаю – прыгаю на обетованную землю, не удерживаюсь, падаю в траву.
- Ленка победила, - говорит Костяк.
Костяк у темных сил самый главный. Снова идем на запретную землю, снова готовимся бежать до обетованной земли. Темные силы готовятся ловить нас, Костяк почему-то берет портфель.
- Ты че, а?
- Да ниче… домой надо, мамка заругает…
- О-ой, мамки испугался, вояка, блин…
- Да болеет она, не фиг ей нервы мотать…
Воспоминания. Откуда-то из ниоткуда.
Хватаюсь за воспоминания, как за соломинку, не удерживаюсь, снова ныряю в небытие.
В телевизоре очередные демонстранты окружают очередной парламент.
- Дьявол баламутит, - шепчет хозяйка.
Сжимаю зубы. Сейчас опять начнет, про дьявола, про молитвы, про то, про это, черт мне ее послал, ей-богу, черт…
Воспоминания…
Воспоминания не держат меня, снова ныряю в небытие.
Прихожу в себя.
Не сразу, не сразу, сознание возвращается нехотя, по кусочкам. Собираю осколки памяти. Складываю – лица, события, образы.
Прошлое не складывается.
Утекает сквозь пальцы.
Голова все еще болит, крепенько приложили. Плечи тоже болят, вспоминаю, как выкручивали руки, как вырывалась, как удерживали, как заталкивали в машину.
Пробую встать. Не получается. Все тело превратилось в сплошной синяк. Качаю головой – память рассыпается, падает на ковер звенящими осколками.
Ощупываю решетки на окнах, толкаю дверь – просто так, знаю уже, ничего за этим не последует, ничего не даст.
Где-то хрипит и фыркает радио, очередной конфликт на Ближнем Востоке унес жизни тысяч…
Остается понять – кто и зачем. Вспоминаются какие-то леденящие душу истории про женщин, которых угоняли в Турцию, в рабство. Работа за границей, интересная, престижная, не торговля. А потом…
Стучу в дверь – просто так, знаю, что никто не откроет. Дверь открывается - неожиданно легко, так же неожиданно легко шарахаюсь назад.
- Ну, привет.
Заходит – в наполовину расстегнутой рубашке, узнаю его, и в то же время не узнаю. Память подкидывает какие-то образы, картинки, тут же прячет, дразнит меня.
- Узнала?
Зачем-то говорю: да.
- Ну, вот и славненько… что они, не сильно тебя… парни мои?
- Это называется, не сильно… тебя бы так.
Пытаюсь вспомнить, кого – тебя, не могу.
- Вот с-суки, русским по белому им сказано было, пусть только пальцем тронут… черти полосатые… бошки всем пообрываю, в жо… о-ох, прости…
- Не прощу.
- Это я вижу… ну что, освоилась маленько?
- Нет.
- А то пойдем, дом тебе покажу… у меня тут хоромы, дай бог каждому…
- Не хочу…
Напрасно отказалась, можно было бы и увильнуть под шумок. Да черта с два здесь увильнешь, с его-то амбалами…
- Я, собственно, что пришел… - открывает коробушечку, вынимает два кольца, - вот.
- С ума сошел?
- А что так?
Смотрит на меня – так и не могу вспомнить, кто откуда, зачем.
- Ну… ты подумай пока… от счастья не умирал еще никто… Тебе, может, принести чего?
- Не надо.
- Вот мы какие…
Выходит. Оставляет меня наедине с собой.
Радио где-то за стеной бормочет про какой-то там тайфун, унесший сколько-то там жизней.
Собираю память. По осколкам, по кусочкам, по крупиночкам. Складываю в голову. Понимаю, что помнила его, помнила и забыла.
Его…
Какой-то там курс какого-то там факультета. Какой-то там студент какого-то там курса какого-то там факультета. Цветы на парте, какие-то записочки, я тебя люблю, угадай, кто. Кажется, его никто всерьез и не принимал, прыщавое существо, спрятанное под толстыми очками.
- Викуш, давай провожу…
- Домой иди, горюшко ты мое.
Одалживал какие-то учебники, которые ему были не нужны, возвращал с неизменной шоколадкой между страниц, один раз так и учебник заляпал, идиотище.
Это было давно.
Очень давно, чтобы помнить.
Где-то за стеной радио давится последними новостями. За последние годы заболеваемость раком среди молодых возросла на…
Скрежещу зубами – от собственного бессилия, вспоминаю, как по молодости мечтала выискать лекарство от рака, от всех болезней, видела себя в Стокгольме на вручении Нобелевки…
Мечты, мечты.
Тогда еще не знала, что будет дальше, душный офис с девяти до шести, день добрый, вас беспокоит Астрелия-плюс, хотим предложить вашему вниманию тонометры нового поколения…
Изменить мир…
Какое там – изменить мир, если свою судьбу изменить не можешь…
Вспоминаю. Какой-то вечер какого-то года, грохочет музыка в пьяном угаре, иду с Лешей к Лешиной машине, надо же, даже запомнила, как зовут – Леша… Айда ко мне, у меня особняк за городом, ага, ври больше, когда ты успел коттедж себе отгрохать, да не коттедж, у меня бабка коньки отбросила, у нее избушка осталась…
А потом я увидела его.
Стоял в сторонке от толпы, он всегда был в сторонке, руки в карманы, очки набекрень, смотрел на нас, как будто жег взглядом. И самой стало стыдно, чего я его испугалась, и как-то сама разжала Лешкину руку, ну, я пошла, пока-пока, мне учить надо, ой, ботаничка хренова, много ты учишь…
Потом было что-то. Дни, недели, месяцы, а что-то Лешки не видно, а ты не слышала, в машине разбился, дотла сгорел. Этот, прыщавый, как-то стушевался, больше не подходил, к концу курса тихонько покинул универ, никто и не заметил, что он исчез.
Прыщавый…
Даже не помню его имени, а может, не знаю.
Радио свистит и стрекочет, рассказывает, как в какой-то стране перевернулся какой-то автобус с какими-то школьниками.
Дьявол баламутит…
Кусаю губы.
Вот черт, опять…
- Освоилась?
Заходит. Как ни в чем не бывало. Рубашка чуть расстегнута, дергается тощий кадык.
- Тебе что нужно-то?
Смущенно улыбается.
- А то сама не знаешь.
Отступаю в глубину комнаты, лихорадочно ищу, чем бы его прихлопнуть, как… таракана…
- Да за кого ты меня принимаешь, в самом-то деле…
Смущенно улыбается. Это он хорошо умеет, смущенно улыбаться. Щелкает пальцами, на столе появляются два бокала, бутылек с чем-то красным, конфеты…
Оторопело смотрю. Не понимаю.
- Это ты… как?
- Так.
- Фокусничаешь?
- Ну, - откупоривает бутылек, разливает по бокалам, - давай… за встречу.
Усмехаюсь, хорошенькая у нас получилась встреча.
- Ты что?
- Не хочу.
Заглядывает в глаза. Это он тоже хорошо умеет, заглядывать в глаза. Есть в нем что-то нечеловеческое. Нет, не собачье, не звериное, а просто… нечеловеческое.
- А что хочешь?
Усмехаюсь.
- А на Гавайи хочу. На пляж.
Подает мне руку, галантно, изысканно, это он тоже может, быть галантным и изысканным.
- Пошли.
Выходим из одной зарешеченной комнаты в другую зарешеченную комнату. Лихорадочно оглядываю стальную паутину на окнах, сложиться бы пополам, просочиться бы сквозь прутья, выпорхнуть в окно…
Выходим во двор, так и не понимаю, где мы, в загородном доме или в тюрьме, с виду одно и то же, не отличишь. Крепостная стена опутана егозой, не хватает только рва и подвесного моста. Где-то за стеной бахает собака, гремит цепями, бедная, и тебя тоже в неволе заперли…
- Пошли.
Как во сне вижу перед собой маленький самолет, то есть, по человеческим меркам не маленький, конечно, высотой с дом, а по самолетным очень даже карлик. Поднимаюсь по трапу, лихорадочно соображаю, как бы вспорхнуть и улететь безо всякого самолета.
- Нравится?
- Ты не нравишься.
Кивает, будто говорит про себя, это мы уже знаем.
- Хоть понимаешь, что тебе за это будет? Похищение человека, статья все-таки.
- Ничего не будет.
Самолет покачивается в воздухе, смотрю в кабину пилота, ищу самого пилота, не нахожу.
- У тебя, что ли, папочка в начальниках полиции ходит?
- Не-е.
- Или в начальниках мафии?
- Тоже не-е…
Посмеивается.
- А говоришь, ничего не будет.
Блестят толстенные очки.
Ничего.
Радио разражается новым потоком плохих новостей, в какое-то море упал в какой-то лайнер, какая-то страна напала на какую-то другую страну, в Калифорнии ураган Марианна унес…
Он выключает приемник, отрубает нас от плохих новостей, от большого мира с его большими бедами.
Как будто, если не слышишь – то все хорошо…
- Пристегнись.
Снижаемся. Как-то до неприличного быстро прилетели, прямо не по себе. Он выводит меня – на залитый солнцем пляж, волны ласкаются с берегом.
- Вот видишь… ничего для тебя не жалко, только попроси.
Тихонько посмеиваюсь про себя. Все они так обещают, золотые горы, реки, полные вина, тропические острова, личные самолеты и прекрасные замки. А потом окажешься с ним в съемной полуторке, милый, ты работу-то ищешь, а то я замаялась уже двоих на себе тянуть…
Нет, тут другое что-то…
Они обещают, а этот…
Прошу:
- Отпусти.
- А я как без тебя жить буду?
- А раньше без меня как жил?
- А я раньше без тебя и не жил.
Говорит абсолютно серьезно. Он всегда говорит серьезно, как будто вообще не умеет шутить, смеяться, как будто все человеческие эмоции – это там, за пределами его понимания…
- И дальше… не поживешь.
Кажется, грубо я ему ответила. Неважно. Он со мной еще гаже обошелся, другая бы ему уже глаза выцарапала…
- А что так? У тебя есть кто-то?
Вру:
- Есть.
- Кто же?
Не умею я врать. Смотрит на меня, как будто насквозь видит, нет у тебя никого, одна, как перст…
Волны ласкаются о берег.
Солнце плавится на горизонте.
Наводнение в Каире унесло жизни…
И как в детстве – бессильно сжимаешь кулаки, и как в детстве мечтаешь, вот меня бы туда, в Каир, во время наводнения, я бы поставила большую стену между городом и потоком воды, как, не знаю, но поставила бы стену…
Город спасен.
Аплодисменты.
Сомалийские пираты захватили…
Кусаю губы. Хочется молотить кулаками в стену. Снова грежу, меня бы туда, вот я спускаюсь на захваченный корабль, в каком-нибудь вертолете, в меня стреляют, а пули отскакивают, на мне же бронежилет, направляю пушку на захватчиков, руки вверх, вы арестованы…
Мечтай, мечтай…
Нет, лучше помечтать, как ногой вышибаю дверь своей темницы, он, прыщавый, бросается мне наперерез, бью его, кулаком в лицо, вкладываю в удар всю свою ненависть. Бегу – к выходу, где-нибудь подбираю пистолет, откуда я его возьму, неважно, на улице стреляю в собаку, перебираюсь через ограду…
Мечтай, мечтай.
Не спится.
Не думается.
Не мечтается.
Лезут в голову какие-то мысли, отгоняю их, они лезут снова. На работе меня не хватятся, долго не хватятся, не вовремя взяла отпуск. Дома тоже никто не хватится, дай бог хозяйка зайдет, проверить, чисто ли я вымыла плиту… Да не зайдет, как не надо, как сбежит у тебя на плиту какой-нибудь борщ, так нате вам, бежит-спотыкается, Леночка, а что это у тебя… А как нужна она, так не дождешься, не дозвонишься…
Не спится.
Не думается.
Не мечтается.
Лезут в голову какие-то мысли, прогоняю их, они лезут снова. Та же хозяйка, сидим с ней на кухне, едим суп, она ворчит, что-то я суп пересолила, влюбилась, не иначе, я спрашиваю, а вы что, тоже солили… Смотрим друг на друга, хохочем…
- Замуж-то когда выйдешь?
Сжимаю зубы, делать мне больше нечего, выходить замуж.
- За кого?
- А что, все мужики плохие, что ли?
- А то.
- И-и, баба сама мужика делает… ну вон, мой покойный, сильно хороший, что ли, был? Я его когда охмурила, он вообще был ни рожи, ни кожи, ни одна баба на него и не глянет… А тут нате вам, в директоры выбился… баба сама мужика воспитывает, или он у ней алкаш последний будет, или в директорах…
Посмеиваюсь.
- Что ха-ха, я тебе говорю…
Уже не помню, что она мне там говорит. Радио за стенкой сообщает про очередную эпидемию очередной пневмонии в очередном Китае.
Сжимаю зубы. Почему все так…
Толкаю дверь комнаты. Она поддается удивительно легко, неужели не закрыл, неужели, прощелкал. Или нарочно оставил открытой, посмотреть, как толкну дверь, как выберусь, как кинусь в прихожую, тут-то он меня и схватит…
Тихонько проскальзываю к входной двери.
Отмыкаю замок, один, другой, даже странно, что все так просто, слишком просто, так и жду какого-то подвоха. Выбираюсь в холодок ночи, в ледяные апрельские звезды. Что-то огромное с лаем и грохотом бросается на меня, бегу – сама не знаю, куда, не разбираю дороги. Вижу три оскаленные пасти, перехваченные гремящей цепью, вместо хвоста извивается змея, должно быть, ядовитая.
В памяти оживает – «Цербер»
Сама не поняла, как взвилась на стену, да от такого Цербера не то, что на стену, на луну запрыгнешь, не поленишься. Падаю – в кусты, в колючки, давлюсь собственным криком, мысленно бью себя по щекам, чего орешь, чего орешь, вот услышит он, вот явится…
Бегу к шоссе, чуть видимому в темноте ночи.
Он появляется – из ниоткуда, вот только что не было, и как будто соткался из тумана, шагнул ко мне, прыщавый, сгорбленный, руки повисли как плети…
Не уходи.
Огибаю его, бросается за мной следом.
Не уходи.
Почему-то верю – не догонит.
Бегу – густая трава хватает за ноги, тащит назад. Бросаюсь на шоссе – как на обетованную землю, была у нас такая игра еще в каком-то там классе, надо было добежать до спасительной земли, скорей, скорей, пока не поймал злой черт…
Вытягиваю руку – навстречу слепящему сиянию фар.
Что-то подсказывает мне, что нельзя оборачиваться, смотреть назад, как в страшных сказках, иди, красавица, по тропинке, не оглядывайся. Не выдерживаю, смотрю назад.
Падает сердце.
Вот он стоит, прыщавый, очки в пол-лица, клыки под бескровными губами, тонюсенькие рожки тянутся из серой шевелюры, нетерпеливо стучит по траве длинный хвост с кисточкой.
Наше вам с кисточкой.
Кажется, у него на пальцах когти. Отсюда не вижу.
- Не уходи, - шепчет он, - не уходи… что хочешь… для тебя сделаю.
Отчаянно машу рукой, убитый жизнью запорожец тормозит, давится собственным мотором, прыгаю на сиденье.
- До города? – вопрошает дедулька за рулем.
- До него.
Больше ничего не говорит. Радио в машине рассказывает, как в тайге пропали трое мальчишек, снова мечтаю как в детстве, а я возьму вертолет, и полечу над тайгой, и найду их…
Запоздалый страх.
Апрельские звезды еле держатся в небе, вот-вот сорвутся.
Плита, залитая-таки борщом.
Радио на кухне хрипит и фыркает, давится сводками погибших в какой-то очередной войне.
Войны…
Цунами…
Землетрясения…
Спохватываюсь. Понимаю – слишком поздно, но все-таки понимаю. наскоро кутаюсь в пальтишко, наскоро разыскиваю сапоги, ну только порвись мне, дрянная ты молния, только порвись…
Бегу. В холод ночи, в весеннюю слякоть, вытягиваю руку, ловлю такси.
- Докуда?
- До…
Понимаю, что не помню, где этот чертов дом. Действительно – чертов.
- До Синеглазово.
Мимо проносится темный лес, высматриваю хоть огонек, хоть огонечек, хоть огонечечек…
- Здесь остановите!
- Да вам же до Сине…
- Здесь!
Выскакиваю в ночь.
- А платить?
Хватаюсь за карманы, холодеет душа, кошелек забыла. Вытряхиваю из карманов сотни, сую в широкую ладонь.
- Сдачи не надо.
Бегу к дому, к этому чертову дому, вижу огоньки в окнах, трехголовый Цербер тычется мне в ноги мокрым носом, виляет хвостом.
Список погибших…
Ежегодно на земле умирает…
Я для тебя ничего не пожалею, что хочешь проси…
Заглядываю в окна…
Вот он. Рубашка расстегнута наполовину, под пышной шевелюрой видны рожки. Сидит на ковре подле какой-то девицы, узнаю в ней Галку, как была ни рожи ни кожи, так и осталась…
- Я для тебя ничего не пожалею… что хочешь проси…
Цербер тычется в ноги мокрым носом.
Рушится мир.
2013 г.
Земля Мебиуса
Покалывает в душе. Это я всегда чувствую, когда покалывает в душе, эту боль ни с чем не спутаешь. Врач клятвенно заверил, что через три года пройдет.
Черта с два.
Врач сам никогда никого не терял, раз так говорит.
- М-можно?
В дверную щелку вползает студент, так и хочется прихлопнуть его, как таракана.
- Нужно. На пересдачу?
- Ну…
- Па-адходим, не стесняемся, билет берем, выбираем, не торопимся, все билеты хороши.
Студент тянет билет, кажется, вот-вот хлопнется в обморок.
- Читайте, что написано. Читать-то умеете?
- Ага.
- Ой, какой мальчик умненький.
- Форма… земного шара.
- Ой, какой билет хороший. Прям самый лучший.
Студент молчит. Скалит зубы. Дубина стоеросовая, которого папочка зачем-то запихнул в университет.
- Ну что, мил человек… тут, наверное, издалека начинать надо?
- Ага, - бормочет студент, видно, пытается понять, что значит издалека.
- Итак, до какого века люди не знали, какой формы у нас Земля?
Студент напряженно соображает, что такое век.
- До двадцать первого, - отвечаю сам, - А потом что?
- Ну… а потом узнали.
- И как же они это сделали?
Парень зависает, так и хочется поискать, где у него контрл-альт-делит.
- А потом самолет один… большой такой, с крылышками… на самолете-то летали?
- Ага.
- Во-от, как хорошо… вот полетел самолет из Лондона в Париж прямо по курсу. Где у нас Париж-то находится?
Парень выжимает из себя улыбку.
- Правильно, на своем обычном месте, никуда не делся. И вот полетел наш самолет из Лондона в Париж, а приземлился где? Правильно, в Новой Зеландии. И это за какую-то пару часов… Вот тут люди и спохватились, что Земля-то у них не круглая, как они все века думали… Тут другое что-то…
Другое… Хочется хлопнуть этого студента, как муху. И всех иже с ним. Сегодня три года, как мы с ней расстались. Я не хотел об этом вспоминать. Само вспомнилось.
Оно меня не спросит, хочет оно вспомниться, или нет. Самое дрянное, я только помню, что мы расстались, ее саму уже не помню. Вот поставь меня сейчас перед экзаменом, а ну, скажи, друг сердечный, какой у нее голос был, какие глаза, как ходила, как говорила… Завалю экзамен с треском, и пересдача меня не спасет.
- Вот собрались физики, географы, топологи… в Интернете собрались… Что такое Интернет-то знаете? А-а, у нас же теперь Экстернет есть, на хрена нам И-неты какие-то… тоже верно. Ну вот и додумались, что Земля-то наша не круглая, а какая?
- Ну это… - студент рисует в воздухе какую-то кривулю, понимающе киваю.
- Вот-вот. В форме ленты Мебиуса. Только не трехмерной, а четырехмерной. А там и на обратную сторону хаживать начали. Исследовать. Какие там материки, какие там земли… человеком не тронутые.
Студент кивает.
- Верно, верно профессор говорит, да? Пятерку ему за экзамен, да?
- Ага.
- Вот-вот.
Не могу собраться с мыслями. Она не дает. Она не уходит из памяти. Как она говорила, ты только мой, мой, я тебя никому не отдам…
Чувствую, что начинаю вспоминать ее голос. Смутно, но вспоминаю. И глаза. Рыжие, крапчатые, будто присыпанные звездной пылью. Еще бы не сидел передо мной этот дубинушка, совсем хорошо бы было.
- Ну вот… Географию той стороны я вас спрашивать не буду, а то у вас сейчас короткое замыкание в голове случится. А вы мне скажите, кто туда уплывал… на ту сторону?
- Люди.
- Ой, как хорошо. Правильно, сто очков в вашу пользу, переходим в следующий тур. А какие люди?
- М-м-м-м…
- Правильно, мошенники всякие. У кого совесть нечиста. Кому с его махинациями среди людей ходить было уже небезопасно. Вот так, большие люди с большими деньгами работяг нанимали, чтобы те им виллы строили, и туда.
- Ага.
- Вот видите, как вы хорошо все знаете. А на экзамене чего-то растерялись. Ну ничего, застеснялись, наверное, знаний своих глубоких. Бывает. Вот так получилась, значит, земля обетованная…
- А вы там были?
- А?
- А вы были там?
- А-а… да где мне. Все недосуг…
Вспоминаю. Как она звала меня туда. Как писала, забрасывала письмами, я тебя оттуда заберу, навсегда-навсегда-навсегда, будешь в моем доме жить, высылала какие-то фотографии белокаменного замка на берегу моря… Я отписывался, спасибо-спасибо, как-нибудь… обязательно…
- Декларацию независимости от нас они в каком году подписали?
Парень давится собственной улыбкой. Хочу ответить сам, вспоминаю, что сам не помню года. Ладно, проехали.
Как он некстати… не до него мне. И вообще ни до кого и ни до чего. лезет в голову какая-то мутотень, как увидел ее в первый раз на какой-то страничке в какой-то Сети, не глядя добавил в друзья, как многих и многих. Как только через год предложил встретиться, в ответ получил какую-то неразбериху из смайликов, еще через полгода мимоходом-мимолетом узнал, что она с той стороны.
Ты только мой…
И не верилось, и черта с два, у нее этих только моих там как звезд на небе и еще чуть-чуть.
- Ну хорошо, мил человек, вы мне расскажите, а как она там выглядела, земля эта?
- А не знаю… я там не был.
Довольно киваю. Первый вразумительный ответ за все время.
- А я вам расскажу, так уж и быть. Хоть я там тоже не был. Так вот, мил человек, на земле этой, якобы обетованной, ничегошеньки не было, ничего не росло, земличка голая, и все. Все от нас привозили… райские сады себе разводили, молочные реки, кисельные берега, цветочки аленькие…
Говорю, думаю о своем, как она писала мне, приезжай-приезжай, у меня в саду орхидеи цветут, запах как в раю, я отбрехивался, да-да, вот докторскую долеплю, приеду… Узнавал, сколько стоит билет дотуда, спасибо, до свидания, выключал телефон. Прикидывал, сколько веков мне работать, прежде чем скоплю на билет туда…
- Ну вот, мил человек… а вы мне скажите, нефть у них там была?
- Н-нет.
- Пятерочка вам с плюсом… Верно все, не было. Нет-нет, вы с зачеткой-то не торопитесь, мы не кончили еще. А вы мне теперь скажите, Атлантиду в каком году нашли?
Мил человек смотрит на меня, вижу, он даже не знает, что Атлантиду находили. И что ее теряли. И что она вообще существует, какая-то там Атлантида.
Вспоминаю год сам. Не вспоминается. Помню только, что первый узнал про Атлантиду, первый на своей стороне Земли, когда еще не той стороне Земли не всем было известно, а она уже писала мне, ты бы это видел, тут как в фильме каком-то фантастическом, руины куполов, машины какие-то, они, похоже, летают… летали…
И снова – бросай все, приезжай, приезжай, приезжай…
Я и сам хотел бросить все, и приехать, приехать, приехать. Что-то держало, что-то не отпускало, как всегда какие-то мелочи, добить учебный год, добивать в дурьи студенческие бошки знания, которые им не нужны, долепить докторскую, доцапаться с деканом, довыплатить кредит, до… до… до… А там можно и… и… и…
…а я летала на крылатой машине. Сама. У нас их в массовое производство запустили, полумесяц такой прозрачный, внутри сидишь, им управляешь…
…штука такая, шарик такой как будто с глазком, глазок на камень направишь, шарик сожмешь, камень в пепел рассыпается.
…наши ученые говорят, там вообще можно с пространством-временем что-то делать… Ну, я в этом не понимаю ничего… :)
Наши ученые… ну да, у них были свои ученые, которых они перекупали здесь, только что не на невольничьих рынках. Потому она и звала меня туда, ну я тогда так думал, забрасывала письмами, прилетай-прилетай-прилетай…
Я не прилетал – не прилетал – не прилетал. Пусть она там дальше сидит в своих хоромах со своим богатеньким мужем, сколько у нее таких, как я, с которыми она видится тайно, под покровом ночи, мужу говорит, что была у подруг или в клубе в каком…
- Профессор?
- А?
Прихожу в себя. Да нет, не спал. Да так, замечтался. Бывает. О чем мы, то бишь… ах да. Великое противостояние.
- Что такое великое противостояние, знаете?
Парень оторопело смотрит на меня. Где ему…
- Ну вот, значит, решили сильные мира сего земличку нашу к рукам прибрать… нашу половину землички, да?
- Ага.
- Во-от… чтобы не покупать у нас тут бензин втридорога, а…
- Втридешева.
- Точно, мил человек. Вот, все-то вы знаете. Только сказать стесняетесь. И вот нам ультиматум, в двадцать четыре часа обеспечить беспрепятственное поступление топлива по ту сторону…
В голове грохочет и переливается голос декана:
…ну что, господа, оружие-то у них посильнее нашего будет, они ж нас в два счета сделают…
- Сделают.
- Ты ненароком не в курсе, как у них там орудия атлантические сделаны?
Я в курсе. Я был в курсе. И ответил:
- Нет.
- Ну, ты подумай, подумай… а то они наше пространство в трубочку свернут. И на кусочки порежут.
Я думал, думал. Знал, что ничего не придумаю. Потому что знаю, из чего делают оружие атлантов. Потому что не скажу. Потому что там она…
Бросай все, приезжай, денег я тебе вышлю…
Да нет, спасибо, я уж тут…
Не будет завтра никакого тут.
Вот так… как ножом по сердцу. Завтра.
Парень, ты бы хоть жвачку изо рта выволок, и наушники из ушей, да что с тобой говорить, не понимаешь ты, не понимаешь, как это знать, что завтра твоего мира уже не будет, и ничего не будет, и нужно думать про оружие, и придумать, и нельзя думать и придумать, потому что там, там, по ту сторону – она.
Там…
Бросай все, приезжай…
Ладно, хорош, хорош, напускаем на себя умный вид, делаем вид, что принимаем экзамен. Хотя бы делаем вид.
- Ну вот, значит, друг на друга уже по всем статьям нацелились, мир на грани войны… Что у нас дальше-то было?
- В-война?
Хватаюсь за сердце, делаю вид, что вот-вот упаду с кресла.
- Ой ли?
- Не… не было войны.
- Верно, батенька. На твердую четверку вы уже натянули, давайте еще пару вопросиков…
- А мне больше не надо.
- Да как это не надо, уж такой парень умнющий да без пятерки у меня не уйдет. Не было войны. А почему?
Парень давится нервным смешком. Видно, уже думает, как свалить от меня побыстрее в какой-нибудь клуб или куда он там валит…
- По кочану, да? Да по капусте. А войны не было, потому что миры наши разошлись. То ли лента Мебиуса пополам распалась, то ли мир наш перестал быть лентой Мебиуса. Да?
- Ага.
Ага… так бы и наподдал ему хорошенько. Вспоминаю, ее последние письма, как я стоял на пульте, ждал воздушной атаки оттуда, телефон трясся от бесконечных сообщений, приезжай, приезжай, приезжай, жду тебя, не могу без тебя, обещала мне светлый терем с балконом на море…
И последнее сообщение, уже перед самым часом икс, еду к тебе.
И все.
Обрыв связи.
Нет контакта.
Интернет Эксплорер не может отразить эту страницу.
Помню, как ждали нападения откуда-то из ниоткуда, как вдоль и поперек обшаривали земной шар, искали путь на ту сторону, не находили, как где-то месяца через полтора в Википедии переправили статью о Земле, написали, что Земля имеет-таки форму шара.
Этому что здесь надо…
Ах да…
- Давайте зачетку.
Нажимаю пароль, ставлю отлично. Расцвел парень, как майская роза. Интересно, что папочка ему за это купит…
- Чш, чш, куд-да побежали, мил человек?
- А… чего?
- Как чего, а папочка ваш мне ничего не передавал? Конвертика никакого?
- А-а… ага.
Получаю конвертик. Разрываю здесь и сейчас, буквально напарываюсь взглядом на пароль. Ага, все не так просто…
ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ
Ввожу. Жду. Черт возьми, он обещал.
Черт возьми, он же говорил, что знает что-то…
…как попасть на ту сторону…
2013 г.
С доски
Я выпал с доски утром в понедельник.
То есть, я тогда еще не знал, что выпал с доски. И что вообще есть какая-то доска.
И что есть я.
Выпал нечаянно, прыгнул из распахнувшегося автобуса, да так, чтобы половчее, чтобы перескочить а-а-агромную лужу, и хоп, чувствую, уже не прыгаю, уже лечу куда-то по воздуху, за тротуар, за стены, за, за, за…
И выпал с доски.
То есть, тогда еще не знал, что выпал с доски. Просто выпал, и все. Еще оглядывался, еще пытался найти вокруг знакомые предметы, знакомых предметов не было, ничего не было. Как в первый день творения – вначале не было ничего.
Только тогда я не думал про первый день творения. Я ни про что не думал. Я думал, как выбраться отсюда, меня начальник убьет, по стенке размажет, три опоздания за неделю, это уже слишком, как это говорят, вы пятый раз опоздали, это что значит – это значит, что сегодня пятница.
А потом появились они.
Кто они – не спрашивайте. Не знаю. Просто – они. Даже не могу сказать, сколько их было. Двое. Мне так кажется. Не знаю, почему.
А это что? – спросил один из них, подхватил меня. То есть, не подхватил. Не знаю, что сделал. Просто я как-то оказался… у него. Нет, не на нем. Не внутри него. Просто… у него.
- Это? Дай глянуть, - сказал второй, - а-а, пешка упала.
- Где стояла, не помнишь?
- Здесь, кажется… хотя стой, вроде бы тут…
- Здесь, тут… ты мне так все ходы спутаешь…
- Молодой человек! Вам плохо?
- Да оставь его, пьяный какой-нибудь…
Хочу сказать, что никакой я не пьяный, язык меня не слушается.
- Врача вам вызвать?
- Н-ни в коем… слу… чае.
Еле-еле выдавливаю из себя слова. С трудом поднимаю голову, отдираю себя от тротуара.
Кое-как вспоминаю то, что было за минуту до этого.
Пешка упала…
Потом я выпал с доски вечером во вторник.
Нет, не на следующий день во вторник. Этот вторник был через десять лет, или что-то около того, когда все как-то позабылось, стушевалось, уже вот так вспомнишь и задумаешься, да точно ли это со мной было, или не со мной, привиделось, прибредилось, пригрезилось, при…
Вот тогда-то все и случилось. Выходил из администрации, охранники вытягиваются в струночку, бормочут что-то сверхлюбезное, шофер как всегда остановился незнамо где, ты бы еще за километр встал, чучелко ты мое, пусть директор побегает, засиделся в офисе. Пошел к машине, откуда-то черт вынес понавороченный джип, куда прешь, м-мать твою, не видишь, люди идут…
Помню, как отскочил от джипа, и… выпал с доски.
На этот раз не скажу – не было ничего. Было что-то. Что-то непонятное, неопределенное что-то, робкий свет, льющийся почему-то не сверху а снизу, тусклые всполохи, далекое мерцание…
И ждал я на этот раз долго. Очень долго. Здорово успел проголодаться, скитаясь между небом и землей. Искал дорогу домой, хотя дорогу – громко сказано, не было здесь никаких дорог, ничего не было, никакого намека на шахматную доску, с которой я выпал. Еще думал, что там без меня сейчас начнется, директор крупной корпорации пропал без вести, возбуждено уголовное дело по статье…
Они появились ближе к утру, кто они – не спрашивайте, не знаю. Кто-то из них снова подхватил меня, не подхватил, не знаю, что сделал, что я оказался у него. О чем-то переговаривались между собой, с доски выпал, а, ну да, с доски выпал, где он стоял, вон там, вроде, смотри, не спутай…
И уже потом, когда я очнулся на тротуаре, до меня донеслось издалека, как из другого мира, донеслось, как приговор:
- …пешка.
А потом я выпал с доски в среду.
Не в среду на следующей неделе, нет. Это было лет через двадцать, или что-то около того, точно я вам сейчас не скажу. Выходил из машины, как всегда чувствовал себя беззащитным на полпути до кованых ворот. Вспышки камер, люди, мои и не мои, толпы зевак, интересно же им, президент вышел, как в зоопарке, ей-богу, еще бы кто с руки покормил…
Здесь я и увидел его – который целился в меня, там, в толпе, шарахнулся от него, как черт от ладана, левее-левее-левее, как всегда не рассчитал, как всегда выпал…
На этот раз пришлось ждать дольше обычного. Много дольше. Я не считал дни, я не мог даже сосчитать часы, часы на моей руке остановились, и мне кажется, дело было не в швейцарском Ролексе, - просто время здесь умирало.
Я думал, как там без меня, кто там будет без меня, перебирал имена, кто с кем схватится ха власть не на жизнь, а на смерть. Кто кого отравит, кто кого подставит, кто взойдет на престол.
У меня с собой была плитка шоколада, бутылка воды, растягивал запасы, как мог, хватило на неделю, впереди была неизвестность – и смерть. Я искал путь обратно на доску, я искал их, невидимых игроков неведомой доски. Я проклинал себя, что не берег силы, но некогда было беречь силы. Пару раз мне почудилось что-то вроде шахматной доски, но это был бред, вызванный жаждой…
Они нашли меня, когда я уже терял сознание, кто-то подхватил меня, не подхватил, не знаю, что сделал, я оказался у него.
Он бросил меня на тротуар, помню, как не удержался на ногах, свалился на асфальт, услышал откуда-то из ниоткуда:
- Пешка.
И я даже не успел спросить – почему…
Больше я с доски не падал. Как-то стал умнее, осмотрительнее, если и приходилось прыгать, оглядывался, как бы не выпрыгнуть за пределы нашего мира. Когда читал в газетах объявления о людях, пропавших без вести, горько усмехался, ну-ну, еще один соскользнул с доски…
Редко было, чтобы кого-то возвращали на доску, да и то сказать, фигур много, за всеми не уследишь. Я лично один раз видел, чтобы человек вернулся оттуда, подобранный невидимой рукой.
…это было уже после моей отставки, какой день недели был, хоть убейте, не помню. Помню, как ехал с юбилея, посвященного годовщине независимости Чего-То-Там от Чего-То-Там, помню, как шофер притормозил на каком-то светофоре, незнамо зачем поставленном посреди трассы…
Тут-то я и увидел, как раскрылось наше пространство, выпустило что-то, скрытое за ним, я почувствовал что-то огромное, всесильное, всевластное, что выбросило на шоссе какого-то оборванца из тех, что тянутся к людям на вокзалах, мил чел-ловек, рубля не будет…
Кто-то бросил его обратно, в наш мир, захлопнул чужое пространство, уже в последнюю секунду я услышал его реплику:
- …не помнишь, ферзь тут стоял?
2013 г.
Необходимые пояснения
Для начала придется сделать несколько необходимых пояснений, чтобы дорогие читатели лучше поняли, о чем идет речь в моем повествовании. Итак, вкратце расскажу вам о моей жизни до События. Я жил в каменном доме, и не думайте, что я имею в виду измененное пространство: мой дом был построен из бетонных блоков, поставленных один на другой с помощью особых приспособлений. Телепорта у нас в доме не было, но это не значит, что мы жили бедно: в те времена телепорта не было ни у кого. Мы передвигались по теперешним временам очень странно, садились все в те же механические приспособления на колесах, которые перевозили нас с места на место. Трудно объяснить непосвященным, что такое колесо. Представьте себе циклоид, надетый на ось, хотя это не самое лучшее сравнение.
Жил я тогда на одном из ярусов большого дома. Если вы, дорогие читатели, представили себе одно из измерений гексеракта, то снова ошиблись: я говорю о трех измерениях, только о трех.
Жил я с отцом и матерью: я не смогу объяснить новому поколению, что это такое. Короче говоря, мы состояли в определенных родственных отношениях, суть которых слишком сложна.
В те времена я ничего не знал о грядущем Событии, потому что прогнозера у нас в доме тоже не было. Опять же не подумайте, что мы были настолько бедны, тогда прогнозеров не было ни у кого. День начинался так: мы выходили из некоего подобия медитации, готовили органическую пищу, чтобы поддержать свои материальные тела. Потом мы расходились, отец и мать шли на работу, я шел получать знания, по большей части ложные, потому что истинные знания в те времена были никому не известны. И не спрашивайте, почему я не брал знания сразу из Источника: в те времена мы не чувствовали Источник, хотя он находился совсем рядом.
Коротко расскажу о мире, в котором я жил: в те времена наша цивилизация занимала только одну планету, такой огромный шар, зависший в пустоте и вращавшийся вокруг другого, огненного шара, звезды, мы называли ее Сан, Зонне, Солнце… Не верьте учебникам, где пишут, что звезда была всего одна, в мире звезд было великое множество, вместе они закручивались в спиральную галактику. Трудно описать нашу вселенную тем, кто появился уже после Большого Коллапса, скажу только, что она состояла из множества галактик.
И уж тем более трудно описать вам, как выглядел человек в те времена. На современных схемах рисуют нечто нелепое, ветвистое, не имеющее с человеком ничего общего. Когда же я встретился с известным светилом современной науки, рассказал ему, как на самом деле выглядел человек, он только поднял меня на смех, сказал, что я верю досужим вымыслам. Однако, мне придется по ходу текста дать некоторые подробности тогдашней человеческой природы, иначе вы не поймете, о чем идет речь.
Повторяю, в те времена я еще ничего не знал о грядущем Событии.
Начну с того отрезка времени, когда звезда осветила ту часть планеты, на которой я жил, отец и мать ушли на работу, а я отправился получать знания. Трудно объяснить, что такое работа в тогдашнем понимании этого слова, в глазах теперешнего поколения она бы показалась бессмысленной. До места, где я получал знания, я передвигался в трех измерениях, по плоскости…
2013 г.
С запахом осени
- День добрый…
Оторопело смотрю на продавщицу. Да и у меня сейчас видок не лучше, вломился, как слон в посудную лавку, спасибо, еще ничего не расколотил…
- И вам того же.
Оглядываю магазин. Неловко я себя чувствую среди всех этих штук, как будто попал на другую планету. Или в другое измерение.
Наверное, мы все чувствуем себя так же. Когда попадаем сюда.
- Что-нибудь подсказать? – продавщица кидается на меня, как коршун на цыпленка, еще бы, какой-то чужак посягнул на ее владения…
- Да… я, собственно…
- …посмотреть?
- Да нет. Мне бы духи подобрать. У женщины моей день рождения, понимаете…
- Понимаю. Кто она вам?
Неопределенно машу рукой, да никто.
- Ну вот, например, есть. С запахом древесной стружки.
- А ей понравится?
- Ой, не знаю… это в основном мужчины берут.
- Так мне бы что-нибудь, что женщине понравится, - не сдаюсь я.
- Ну вот, например… с запахом хлеба подойдет вам?
Хочу сказать «да». Не говорю.
- М-м… давайте еще посмотрим.
Девушка услужливо открывает флакончики.
- Вот, коллекция, с запахом травы. Это трава только-только пробившаяся из-под снега. Это вот трава, нагретая солнцем, июльское разнотравье. А это свежескошенная трава. Это вот трава подсохшая, собранная в стог…
- А это что такое – стог?
- Ой, не знаю я…
Девушка смущается. Я тоже смущаюсь. Не понимаю я ничего в этих делах, мне только духи выбирать…
- А… попроще у вас нет ничего?
- Есть и попроще, вот, например… с запахом свежего хлеба.
Принюхиваюсь. Мне этот запах ни о чем не говорит. Терпкий, живой.
- А вот это что?
- М-м, это на любителя… Запах осенних листьев. Умирающих.
Принюхиваюсь, отдергиваюсь в ужасе. Нехило. Голимый запах смерти, душок тления.
- Ну, я же вам говорила, на любителя, - не сдается девушка.
- И что, среди людей такие вот любители есть?
- Говорят, есть… которые любят осень…
Осень… что-то взрывается в голове, осень, говорила она мне, писала на страничке Вконтакте, люблю осень, грустные стихи, фильмы, где умирают влюбленные…
- Осень… ну давайте с запахом осени.
- Листьев? Или осени?
- Не понимаю.
- А то у нас еще с запахом осени есть, где все вместе, и листья, и дождь мелкий, и запах грибов, и запах неба осеннего, высокого-высокого…
- Это как?
Девушка отмахивается.
- Я-то откуда знаю… это вы у этих спрашивайте… это им виднее…
Ну да. Им виднее. Вдыхаю непонятный запах неведомо чего, живого и в то же время умирающего. Не понимаю, как это может кому-то нравиться.
- Это запах осени?
- Ну да, вроде.
- Как понять вроде?
- Господин хороший, кто же сейчас помнит, как осень пахла? Они сами ничего не помнят… Эти… для которых вы покупаете…
- Тоже верно. Хотя моя женщина говорит, что помнит.
- Все они так говорят…
- Сколько?
- Семь тысяч.
- Нехило.
- А вы как хотели, чтобы осень, и дешево.
- Я слышал, в «Человеческом, слишком человеческом» духи по пятьсот у-е продаются.
- Ага, вы подсуньте кому-нибудь эти духи, сразу по морде получите… Нальют туда ацетон какой-нибудь или спирт, и радуются… это-то человек отличит духи от ацетона…
Покупаю. Выхожу из отсека в бесконечно длинный коридор, сегодня он чуть вибрирует под ногами, опять «Ковчег» в облако какое-то попал, газовое, не газовое… Экраны вроде говорят, что все в норме, да они всегда говорят, что все в норме, когда чуть в черную дыру не засосало, тоже показывали в норме… На ходу вынимаю из головы видеокарту, запихиваю снова, вечно она отвинчивается, убью я этого мастера, убью…
Иду к женщине. К моей женщине. Она до сих пор не знает, что она моя, что я купил ее на распродаже, она все еще считает, что это она моя хозяйка, и я все еще не разубеждаю ее в этом…
2013 г.
Бесславный конец цивилизации
Пишу эти строки и не надеюсь, что кто-то когда-то прочитает.
Скорее всего, после меня читать уже будет некому. Как и писать будет некому.
И вообще – вряд ли что-то останется после нас.
Нас самих почти не осталось. Сейчас смотрю и поражаюсь, как такая великая цивилизация исчезла так стремительно. Это не упадок, не старость, а вымирание, почти мгновенное по меркам Истории.
Стремительной гибелью мы поплатились за свое величие. История подсказывает, что это удел всех великих империй.
Нас осталось мало. Слишком мало, чтобы мы могли что-то восстановить. Может, мы еще сумеем взять реванш, ненадолго – лет на десять, на двадцать – вернуть свои позиции, прежде чем окончательно канем в небытие. Может, завтра наш последний приют вспыхнет огнем, мы погибнем, охваченные пламенем.
Не знаю.
Припоминаю нашу историю. Ничего не припоминается, память выдает какие-то обрывки, осколки прошлого. Сколько помним себя, нас было немного, по масштабам планеты – немного. По-настоящему мы заселили землю в позапрошлом и прошлом веке, плодились и размножались, как было велено. Опускались на дно морское и поднимались до самых звезд, расселились по огромным мегаполисам и безвестным деревушкам.
Никто не заметил, когда среди нас появились монстры. То есть, не так – мы заметили, когда их стало много. Слишком много, чтобы что-то сделать. И даже не так. Поначалу мы просто не обращали на них внимание, ну зайдешь в магазин, ну увидишь какую-нибудь страхолюдину с длинными рогами и перепончатыми крыльями – перекрестишься и пойдешь дальше.
А потом…
Поздно спохватились – надо что-то делать. Писали какие-то статьи, толкали какие-то речи. Все без толку. У нас вообще все, что ни делалось, все без толку, это я давно заметил.
Я пишу эти строки при свете луны. Электричества здесь нет. давно нет. раньше были какие-то огарочки свечей, потом их погрызли мыши.
Я пишу эти строки на столе при свете луны. Налево стоит стеллаж с книгами, правее – большие напольные часы, они уже третий год показывают половину первого. Что находится в соседних залах, я не знаю, не могу заглянуть. Не могу встать, пройти по комнатам.
Пишу, пока светит луна.
То есть, на самом деле монстры были среди нас всегда, как без них. Все века рождались какие-то чудища, мы пожимали плечами, говорили – в семье не без урода. Что поделаешь, всякое бывает, на все то воля божья, и все такое. Но под конец их стало много. Слишком много.
Мы не заметили, как они стали вытеснять нас. Опять же – спохватились слишком поздно. Когда их фотографии замелькали повсюду, на растяжках, на рекламных щитах, в вагонах метро. Про нас старались не вспоминать, как будто нас не было, мы теряли позиции – одну за другой, одну за другой.
Но самое главное – мы теряли друг друга. В толпе хвостатых-рогатых тварей мы теряли друг друга. Бывает, нет-нет, захочешь найти себе подобного, пройдешь мимо него в толпе, не заметишь из сотен лиц. Да и то сказать, с виду не отличишь, где наш, где не наш, иногда они и выглядели, как мы, иногда и лучше нас, иногда и смотрелись лучше, чем мы сами.
Нас отличало одно маленькое но. Поначалу неприметное.
У них не было души.
Луна доползает до крыши соседнего дома – я знаю, там давно уже никто не живет, дом заброшен, как и все дома на этой улице. я не могу встать и посмотреть, что делается в соседних комнатах, у меня нет ног. Рук у меня тоже нет, как и головы, и сердца, тем не менее я пишу эти строки.
Новая беда подкралась незаметно. Не помню, кто из нас спохватился, что наши ряды редеют, а молодого поколения не видно. Молодых просто нет. Совсем нет. рождались только нелюди и демоны, заполонявшие собой все и вся.
Как всегда писали статьи и говорили речи. Как всегда без толку. Грешили на генетику, на плохую экологию, на божий промысел. Выдвигали какие-то теории и предложения.
А потом и вовсе никого не стало. Ни нас, ни нелюдей. Мы все – и живые, и неживые – начали потихоньку исчезать. Куда-то в никуда. Причем, не то, чтобы исчезать совсем – что-то подсказывало нам, они не пропали, они где-то есть, и черт пойми – где…
Разгадка оказалась слишком простой – и в то же время слишком сложной. Каково было наше удивление, когда мы узнали, что пропавшие без вести, потерянные навсегда перестали быть материальными, плотными, перешли в мир духов и призраков. Мы видели мир духов и призраков, мы говорили с ними, жившими там… если это можно назвать жизнью. И мы знали, что скоро нас постигнет та же участь.
И нас постигала та же участь. Одного за другим. Мы уходили туда. В бесплотный мир, который заслуженно казался нам царством мертвых. Мы переставали быть собой, растворялись в небытие, разбивались на обрывки, фрагменты, осколки. Теряли друг друга. Теряли самих себя в столпотворении чудищ.
Там, в бесплотном мире, царили свои законы и правила, мы – сложные, непонятные сами себе – были никому не нужны, там жили обрывки и осколки чьих-то душ, чьих-то мыслей, даже сами чудища распадались на осколки и обрывки.
Скоро мы вообще начали забывать, что такое душа. Скоро кто-то с душой стал в диковинку, стоило обмолвиться, что у кого-то есть душа, на него смотрели недоверчиво, говорили – да ну?
А потом, лет через десять, уже никто не спрашивал – да ну. Потому что уже никто не понимал, что такое душа.
Да и то сказать, кто решил, что тварь, наделенная разумом, непременно должна быть с душой? Душа – штука редкая, побыла в наших телах, покрутилась на грешной земле, и хватит.
Хорошенького понемножку.
Конец света тоже подобрался как-то незаметно. То есть, ждали чего-то такого, писали статьи, говорили речи, но уж никак не думали, что увидим на нашем веку, вот так, конец всего.
Увидел.
Семнадцатого мая две тыщи тридцатого.
В общем-то, ничего и не случилось. Не падало небо на землю, не трубил ангел в трубу, не вышел зверь из моря.
Я подвизался в каком-то маленьком коллективе, конечно, бездушевных, как мог прятал свою душу. Когда прятать стало невозможно, решился на отчаянный шаг, признался при всех, да, есть у меня душа.
Они посмотрели на меня.
И спросили – что это такое.
Я пишу эти строки в последней библиотеке на земле, на пятой полке стеллажа. Здесь нас осталось немного. Очень немного. Пушкин, Гоголь, Некрасов, Диккенс. Чуть-чуть Уэллса. Чуть-чуть Блока. Нас можно перечесть по пальцам.
Может, мы еще сможем вернуть былое величие. Лет на десять. На двадцать. На… Может, это уже все.
Луна уходит за соседний дом, тени ползут по стене, глотают стеллажи, книги. Скоро доберутся до меня.
Уэллс сошел с ума. Уверяет, что все, что в нас написано – люди, города, страны – существует на самом деле. Мы его не разубеждаем, с сумасшедшими так нельзя. Он даже рассказал нам, что вчера днем видел человека, живого, не книжного, не на картинке, а так, на самом деле. Он пришел в залы и вытирал пыль со стеллажей. Мы киваем и соглашаемся. Попробовал бы кто-нибудь возразить ему, что есть на свете только книги, мириады книг, и библиотека номер какой-то там, последний оплот книг, у которых есть душа.
2013 г.
Битое зеркало
Я решил убить его сегодня ночью.
Нет, не то, чтобы я ненавидел его… Да как не то… Да, я его ненавидел, как только можно ненавидеть того, кто виноват во всех твоих бедах. Он еще ни о чем не подозревал – мне так казалось, он еще спокойно расстилал постель, еще долго названивал кому-то по телефону, ага, и я скучаю, ага, и тебе того же, ага, и вас так же. Он еще валялся в постели, читал что-то, изредка косился на меня, будто спрашивал, да не мешает ли свет, а то, может, погасить… Я делал знаки, да нет, не мешает, отвернулся к стене, ждал.
Свет погас в половине второго ночи.
Тогда-то я и решил убить его.
Полгода назад я тоже хотел убить его, только не знал, как это сделать.
Теперь я это знал…
Полгода назад…
Ну да, вот тогда все и началось. Утром кое-как выбрался из постели, в темноту зимней ночи, бывают такие утра, когда кажется, что солнце вообще не взойдет. Кое-как нащупал выключатель, кое-как включил бритву, подобрался к зеркалу, есть у меня большой шкаф с зеркалом, во всю стену, остался от кого-то, не помню уже, от кого.
Тогда-то и заметил…
Нет, тогда еще ничего не заметил, померещилось, показалось, промелькнуло что-то, что когда я уже намыливал щеки, я второй, в зеркале, еще только втыкал бритву в розетку…
Я еще встряхнулся, протер глаза, вот доигрались со временем, допереводили туда-сюда, встаешь ночкой темною, уже невесть что мерещится. Пригляделся – мой двойник смотрел на меня, покорно повторял все мои движения.
Тогда…
Нет, не тогда. На следующий день. То есть, какой день, вот в такую же не то утро, не то ночь я кое-как выдрал себя из постели, кое-как нашел выключатель, долго жмурился от беспощадного света. Проклинал все на свете, опять проспал все на свете, опять шеф увидит, встанет в театральную позу, заговорит велеречиво – зачем вы посетили нас?
Тогда-то доскребся до зеркала, тогда-то ткнул в розетку бритву, тогда-то глянул, обомлел.
Он уже сидел за столом, пил кофе, одетый, прилизанный, свежевыбритый, смотрел на экран телевизора, где очередной супергерой сражался с очередным суперзлодеем. Что-то было дальше, не помню, что, как наваждение какое-то, как в тумане, когда я кинулся в коридор, в спешке выискивал брюки, куртки, ботинки, в спешке выметался на лестницу, все смотрел на зеркало в комнате, на темный силуэт за столом…
Когда я вернулся домой… дня через три, не раньше, вот это я хорошо помню, дня через три, где-то ночевал, в каких-то барах, засыпал в офисе под смешки секретарочек, шеф уже спрашивал, не принимаю ли я чего-нибудь такого… эдакого… психотропного.
Я вернулся домой, - еще долго топтался перед дверью, еще долго оглядывал квартиру – сантиметр за сантиметром, квартирушка маленькая, спрятаться негде – его не было ни по ту, ни по эту сторону зеркала.
Я увидел его только утром, когда еле-еле выдрал себя из постели – он уже сидел за столом, пил кофе. Он кивнул мне, как старому знакомому, постучал по часам на руке, покачал головой, мол, что-то заспались, сударь, шеф гневаться будет. Не помню, что нашло на меня, когда я подошел к зеркалу, ткнулся в стекло…
Чего я ждал, когда подошел к зеркалу, ткнулся в стекло…
Ждал, что пройду насквозь.
Конечно же, не прошел.
Когда я решил убить его…
Нет, не из страха перед неведомым – а вот так, по-настоящему, всерьез. Когда он притащил домой микроволновку… нет, не то. Когда он вечером сидел играл с новым айпадом… нет, тоже не то.
А вот…
Ну да.
Когда в воскресенье он завесил зеркало простыней – со своей стороны. Мне стало не по себе, тем более, почти сразу же после этого в его квартиру пришли люди, много людей, я видел за простыней их туманные силуэты, они что-то вносили, выносили, переругивались, я не слышал их слов.
Я ждал. Ждал чего-то страшного, чего-то такого, после чего уже ничего не будет. Он снял простыню только ближе к вечеру, и я увидел на соседней стене плазменную панель.
Когда это было… в марте… нет, вру, в апреле, когда стали задерживать зарплату, когда я стал хаживать на барахольные сайты, вывешивать объявления – продам, продам, продам…
Когда я решил убить его…
Нет, не тогда, тогда еще просто что-то екнуло в сердце. И когда он развешивал по стенам какие-то дипломы и грамоты – как будто чтобы подразнить меня, и когда он уходил рано утром и приходил поздно вечером, еще допоздна сидел над какими-то схемами, чертежами, и я понял, что он работает где-то не там, где я, не стоит навытяжку перед витриной с кофеварками, не спрашивает – день добрый, что-то подсказать?
Тогда еще нет… и когда он снова закрыл зеркало простыней, еще и замотал веревками, я еще не думал убить его – просто стало как-то не по себе. Я еще подумал, что он решил избавиться от зеркала, надо бы и мне вынести этот зеркальный шкаф на помойку, нервы спокойнее будут… На всякий случай я и сам занавесил зеркало простыней, долго не открывал, боялся чего-то, сам не знал, чего. Боялся отдернуть простыню – и увидеть по ту сторону пейзаж какой-нибудь городской свалки или пустырь…
Но когда я снял простыню, увидел совсем другое. Еще долго не мог себе поверить, еще долго оглядывался, вот как здорово получилось, с моей стороны зеркала одно, а в зеркале совсем другое. Мой двойник кивал мне, как старому знакомому, еще наклонял голову, будто спрашивал, - ну как оно, нравится?
Мне нравилось. Я еще долго не мог посчитать, сколько у него комнат в новом доме. Из зеркала видно три, но это только на втором этаже, а еще на первом сколько-то, а может, там еще и третий этаж был, и четвертый…
Нет, тогда я еще не собирался его убивать… Думал, конечно, приходили в голову всякие догадки, не более того. Нет, было желание запустить в него чем-нибудь, когда смотрел, как он по утрам пьет кофе, поглядывает на меня, а ты чего не встаешь, чего на работу не идешь, работу, что ли, бросил, или она тебя бросила… Он подсовывал к зеркалу какие-то вакансии, вот тогда и правда хотелось его убить…
Нет, тогда еще я не хотел его убить…
Это потом уже…
Когда появилась Анечка…
Именно – появилась, так и не помню, когда встретились, когда познакомились, сейчас кажется – были знакомы всегда, еще когда нас самих на свете не было. А давайте провожу, а вы где живете, а-а, это мне по пути, а вы какие фильмы смотрите, а-а, правильно, я тоже никакие, сейчас и смотреть нечего… А у вас какая страничка ВКонтакте, а скиньте мне свою фотку… А то как-нибудь заходите, буду ждать, очень-очень…
Тогда еще не хотел его убить.
Захотел потом – когда поставил на столе Анечкину фотку, где она в бикини на каких-то багамах-мальдивах, а может, и не на багамах-мальдивах, может, это вообще фотошоп, и в бикини не Анечка, какая-нибудь Патрисия Каас, сейчас все может быть. Поставил фотку, еще долго выбирал, как бы поудобнее устроить, чтобы видно было отовсюду, еще обернулся…
…он тоже обернулся – в редкую минуту, когда он и правда повторял мои движения, в редкую минуту, когда мы с ним делали одно и то же, он тоже ставил на стол Анечкину фотку, тоже выбирал, как бы получше поставить, чтобы видно было отовсюду…
Анечка приходила ко мне один раз… нет, вру, два раза, просто так, и на день рождения. Вот тогда я и решил убить его. Когда обрывал Анечкин телефон, а может, заглянешь сегодня, а не могу, а дела, а работа… В тот же вечер я увидел Анечку в его доме, по ту сторону зеркала, он как назло привел ее в комнату с зеркалом, пили вино, танцевали, гадали друг другу по руке, будто издевались надо мной, будто нарочно…
Я еще пытался утешить себя, еще ждал, когда будет две Анечки – по ту и по эту сторону зеркала, когда Анечка придет и ко мне, и к нему. Две Анечки не было никогда, Анечка была или здесь, или там, или по ту, или по эту сторону зеркала. И когда она была там, с ним, я звонил ей, мертвый голос говорил мне, что телефон абонента выключен или находится вне зоны… сорри, зе намбер из…
Нет, даже тогда я еще не решил убить его… подумывал, как бы избавиться от шкафа, все равно денег нет и не будет, придется менять квартиру на что-нибудь попроще, поплоше, на что мне это зеркало, на что мне это все… Тогда мы еще кивали друг другу, как старые знакомые, иногда вечерком открывали каждый по бутылке вина, наливали, чокались в зеркало, сидели в сумерках. Ближе к июлю ему становилось все больше некогда, он сидел над своими чертежами, я все больше пил один, в сумерках, нужно было что-то делать, что-то менять в жизни, ничего не хотелось…
Потом была Анечка, на мой день рождения, я уже и забыл, как это бывает, когда бывает Анечка, и собственный дом кажется темным, неуютным, да как я в таком вообще живу, да здесь только гостей принимать…
Разливали вино, Анечка протягивала мне что-то, не то телефон, не то планшетник, уже и не помню толком, что такое телефон, что такое планшетник, что за птицы, какие злые птицы, каких свиней бить надо, ух ты, дай, я, а-ах, ч-черт, промазал… Я насмешливо посматривал на того, второго, что, утерся, а Анечка у меня, у меня, а ты сиди над чертежами над своими…
Вот тогда я и решил его убить…
Плохо помню, что было в тот вечер, вино шибануло в голову, что-то в последнее время сильно быстро шибать в голову стало, дальше все было как в тумане, Анечкины губы совсем рядом, живые, сочные, знойные, Анечкина кофточка – по швам, по швам, отстань-отстань-отстань, оплеуха на моей щеке, говорю какие-то слова, которые сейчас стыдно вспоминать, я и сам не думал, что такие слова знаю…
…было какое-то опустошение. Ближе к вечеру в забытьи нашел самого себя, долго не мог понять, кто я, что я, откуда я, зачем я. Анечка… ах да, Анечка… вино… смартфон, хренфон, или как его там, птицы бьют свиней… осколки смартфона…
Осколки…
Сам не знаю, зачем посмотрел в зеркало. Он и Анечка были по ту сторону зеркала уходили, обнявшись, поднимались по лестнице, ага, есть-таки у него в доме третий этаж… а может, и четвертый, и пятый, и десятый…
Вот тогда…
Да, вот тогда…
…он уводил ее, гладил по голове, шептал что-то, какие-то слова утешения, я как всегда не слышал слов по ту сторону зеркала…
Я решил убить его.
Он еще читал допоздна в постели, еще косился на меня, да не мешает ли свет, да нет, ничего страшного, я отвернулся к стенке, пусть думает, что я сплю… В половине второго свет по ту сторону зеркала погас, я пошел на кухню за молотком…
Я пошел на кухню за молотком…
Вот этого я не ожидал. Когда я вернулся, он тоже вернулся, откуда-то из комнат, и тоже держал молоток. Мне стало не по себе, прямо досада какая-то взяла, вот ведь, ни раньше, ни позже, нате вам, он снова стал отражением, снова повторял мои движения, снова повиновался мне…
Он понял, что я хочу сделать, он еще пытался откупиться от меня, показывал какие-то банкноты, кредитки, на хрена мне все это, все равно по ту сторону зеркала не просочусь, ничего ты от меня не откупишься, это ты все забрал, ты, ты, ты, высосал у меня мою удачу, туда, по ту сторону… Он умолял меня не делать этого, он сам встал с молотком, повторяя мою позу, мои движения, отступил назад, опустил молоток…
Мне стало страшно – когда я тоже отступил назад, опустил молоток… Я ничего не мог поделать с собой, я повторял его движения… жесты… Он приказал мне опустить молоток, и я опустил.
Я не помню, как вырвался из его плена, все-таки как-то вырвался, стал собой, понять бы еще, кем – собой, ударил в зеркало – что есть силы…
…в ту же минуту почувствовал, как разле…
…таюсь на осколки, не успел даже закри…
…чать – от боли, ос…
…кол…
…ки впере…
…мешку с кровавыми брыз…
…утром спустился из спальни, только тогда вспомнил про зеркало. Черт, как всегда, мне в Париж лететь, и ни раньше, ни позже ползай, осколки убирай. Позвать, что ли, прислугу, да перед прислугой неудобно, вон кровищи сколько, и как объяснить, почему у меня разбитое зеркало кровищей залито. И поди объясни им, что это тот, в зеркале, разбил сам себя. Оставить бы все как есть, улететь, да тоже нельзя, еще зайдет кто-нибудь… Анечка обещала зайти…
2013 г.
Табу
Жду его.
Закрываю на тридцать три раза, на тридцать три замка все окна и двери, опускаю жалюзи, кладу у изголовья кольт, точно знаю, что он меня не спасет.
Смотрю в темноту ночи.
Жду его.
Может, он не придет. Еще не сегодня. Еще не сейчас. Может, я проживу еще день. Еще ночь. Еще сутки. Может, еще успею дописать статью, если повезет.
Если не повезет, не успею.
Заряжаю кольт серебряной пулей, как будто это может помочь. Цепляю на шею крестик, как будто это тоже может помочь. Припоминаю какие-то молитвы, которых никогда не знал. Вешаю у изголовья чеснок, что я жду от этого чеснока, вампира я боюсь, что ли…
Он не вампир.
Мне так кажется.
Я не знаю, кто он.
Мне кажется, он сам не знает, кто он.
Но он придет.
Однажды он придет за мной.
Выбираюсь из самолета, придерживаю желудок, чтобы не вывалился, чувствую, как все внутри кипит и клокочет. Стюардесса бормочет какие-то сверхлюбезности, вежливо улыбаюсь, киваю, чувствую, если скажу что-нибудь, меня вывернет наизнанку прямо на трапе.
Еще не верю, что приземлились, быть не может такого счастья. А еще ехать в такси за тридевять земель в тридесятое царство. И обратно, как ни крути, тоже придется ехать. И лететь.
Потихоньку молюсь местным богам, чтобы меня слопал какой-нибудь аллигатор или чупакабра. Чтобы не лететь назад. И не писать статью. И вообще…
Нет, у других это как-то проще получается, какую статью ни глянь, все так легко, прилетел, увидел, написал. Ни тебе болтанки в самолете, ни тебе душных ночей, когда кажется, сам воздух горит, ни тебе гнуса, от которого хочется спрятаться в самого себя, ни тебе…
Много у них всяких ни тебе. Так и кажется, что я один такой, что все-то мне не так, каждый раз в командировку, как на третью мировую войну…
Забираюсь в таксюшку, от волнения не могу вспомнить слово…
- Джугнли! Джунгли! – кричу во все горло, будто от этого таксист меня поймет.
- А-а, джангл… - смуглый водила скалит зубы, - о,кей, джангл…
- Хью матч?
- Ту долларс.
Тоже скалю зубы. Болтанка, почти было приутихшая, снова закипает внутри. Только бы не стошниться где-нибудь здесь, только бы…
Статья, статья… ты не про стошниться, ты про статью думай. Местные верования местных народов… обряды и обычаи… Духи и призраки острова Корто-Мата… Голова взрывается новым приступом боли, тэ-экс, похоже, к призракам и духам добавится еще один…
- Джанг, сир.
Киваю. Сам вижу, что джангл. Такой джангл, что джанглее некуда. Лес будто вскарабкался на себя самого и запутался сам в себе, над лесом густым роем рассыпалась мошкара, на горизонте тают какие-то хижинки, так и кажется, живут в них не люди, а те самые духи и призраки.
- С-сэнк,ю вери матч, - давлюсь собственным английским, ну ничего, ничего, кому надо, поймет.
Буквально напарываюсь на коротенькое дульце, уткнувшееся мне в голову.
- Велл?
Как дурак держу на ладони ту долларс.
- Ту долларс… сир?
- Твенти долларс, - цедит сквозь зубы водила.
Интересно, что в таких случаях надо делать. Герой боевика на моем месте врезал бы этому водиле, выхватил бы оружие, и… Я не герой боевика, я покорно открываю бумажник, твенти так твенти. Шофер вырывает бумажник, размахивается, небо, залитое кровью, рушится на меня.
- Девушка… девушка?
Не слышит. Не отвечает. Я сам минуту назад вот так же лежал на траве, облепленный всякой тропической мелюзгой. Подхожу поближе, смотрю на нее, крепкую, плотно сбитую, округлую, где надо, правильно говорят, женского тела много не бывает. Понять бы еще, что с ней… пьяная… очень может быть. Припоминаю что-то из какой-то туманной юности, отец ведет меня куда-то, миловидная барышня бездыханная лежит перед ночным клубом, окликаю ее девушка, девушка, отец дергает за руку, не трогай, она пьяная… Как будто пьяный уже не человек…
- Девушка!
Окликаю, спохватываюсь, она меня не поймет, она и по-английски-то не поймет в своих джангл, а по-русски и подавно. Почему смуглые люди стоят вокруг нее, смотрят так тревожно, почему никто не подойдет, не поможет, почему…
Раскупориваю бутылку минералки, орошаю лицо барышни водой, ага, глаза открыла, живая… и на том спасибо. Чувствую, как все переворачивается внутри от этого взгляда, вот что значит женщина, не чета нашим бледным спирохетам…
Кладет руку мне на плечо, пытается встать, подхватываю на руки, ч-черт, кажется, переоценил я свои силы… Смуглые люди тут же начинают хлопотать вокруг меня, лопочут по-своему, тычут пальцами на горизонт, где в тумане светлеют хижины, туда, туда ее неси.
Туда так туда… если донесу. Чувствую, как все сжимается внутри, вспоминаю уроки физры в каких-то там школах, поднимаю штангу, заваливаюсь вместе с ней, смешок физрука, скромненько и со вкусом, Горенко, три. Какая-то мелюзга бьется в лицо, лезет в глаза, вон, вон пшли, помогли бы лучше, рекордный груз волоку, не видишь, что ли? Кто-то услужливо отгоняет от меня мошкару, о-ох, помощнички, самим-то дамочку дотащить не судьба было?
Укладываю барышню в гамаки в какой-то хижине, ну слава местным богам, пришла в себя, смотрит на меня еще мутными глазами, улыбается. Лопочет что-то, еле разбираю сэнк ю, вери матч. Да не за что. Рад стараться. Вы уж впредь поаккуратнее, в такую жару солнечный удар заработать как два пальца… ох, простите.
А? а-а, спасибо. То бишь, сэнк ю вери матч. То бишь не знаю, как по-вашему. Кто-то подносит мне плетеную корзину с чем-то фруктовым, тропическим, низко кланяется. Вот теперь самое время расспросить, каким богам молятся, кому приносят жертвы, кто выходит из гнилых болот в полнолуние, пьет человечью кровь.
Тогда мне еще было смешно.
Он рядом.
Еще не здесь – но рядом.
Я чувствую это. Наскоро одеваюсь, наскоро собираю свой нехитрый скарб, могу и не проверять, один хрен, что-нибудь забуду. Распахиваю окно, прыгаю на газон, иду прочь – быстрым шагом. Даже не думаю, что буду делать дальше, что и всегда, в аэропорт, на первый попавшийся рейс, уже представляю себе изумленную рожу кассира, когда спрошу билет на ближайший рейс неважно докуда…
Он идет за мной.
Медленно, неуловимо, неотвратимо – он идет за мной.
Не знаю, кто он.
Кажется, он сам не знает, кто он.
Они обступили меня в переулке, их было много, слишком много, чтобы что-то предпринять. Смуглые, ясноглазые, белозубые. Вежливо улыбались, знаем мы эти штучки, все они сначала вежливо улыбаются, а потом дуло к виску, хенде хох.
Кланяются. И вам тоже всем низкий поклон. Желают доброго вечера. И вам того же. Один из них, кажется, главный в этой шайке, лопочет что-то, вроде как по-английски, с таким акцентом с тем же успехом он мог говорить по-китайски, я бы его не понял. Кое-как выцарапываю смысл, ты, добрый чужеземец, помог нашей принцессе, когда лежала она без сознания. Ну что вы, ерунда какая. Вы-то сами куда смотрели, умники. Мы тебе благодарны. Не стоит, не стоит, неудобно прямо. Вот этого со школы не терплю, когда вытащат тебя к доске перед всем классом и давай нахваливать, ах, у него все пятерки за год, ах, какой хороший мальчик, ах, круглый отличник, да не круглый я, вон Туев, он круглый, поперек себя шире за партой не помещается…
А потом мне скрутили руки за спиной.
Только и успел подумать, свершилось, вот оно как теперь делается, обступят, захвалят, в краску загонят, а там и руки за спиной скрутят.
Главный опять что-то лопочет, давится английскими словами, ты извини, мил человек, не велено смертному прикасаться к коронованной особе. Ах вот оно что, вот вы все что вокруг нее навытяжку стояли, подойти не смели. Хитры. А я-то тут при чем… А? Куд-да ведете? Нехило. Еще в жертву меня не приносили. Хорошенькая получится статейка, как русского журналиста принесли в жертву островным богам. Репортаж с того света.
Вспоминаю какие-то полузабытые приемы, полузабытые драки во дворе, вырываюсь, резко, отчаянно, дикая боль разрывает голову, падаю куда-то в бездну.
Он придет.
Мне так сказали – он придет за мной.
Кто он, не сказали. Да это и неважно. Я лично никого не жду, кто тут придет по мою душу пить мою кровь.
Индийский йог на моем месте давно бы уже выбрался из пут. Супергерой из какого-нибудь блокбастера давно бы уже разорвал эти веревки, пошел бы в селение, поотрывал бы всем головы. В каком-нибудь приключенческом фильме за мной бы уже спустился вертолет, девушка с третьим размером груди разрезала бы мои путы, спросила ар ю о,кей, я бы сказал йес, ай эм, поцелуй, финальные титры…
Все еще жду чего-то. улыбнитесь, вас снимает скрытая камера.
Черта с два.
Ночь опускается на остров, мягко ступает в лесную чащу. Ищет добычу, чует свежую кровь. Из пещеры за моей спиной тянет холодком. Почему-то кажется, что пещера тянется к центру земли, и глубже, и по ночам оттуда выходят…
Не думать.
А то и правда вылезет что-нибудь… что-нибудь…
Чувствую спиной могильный холод оттуда, из-под земли. Так и кажется, что кто-то поднимается из мертвых глубин подземелья, крадется ко мне, дышит в затылок мертвенным холодом. И чувствую себя не на тридцать лет, а на пять, когда останешься один ночью в комнате, большие люди бросят тебя и уйду, у-у-у, как не стыдно, такой мальчик большой, и маму зовет, и вот как погасят свет, так и полезут из всех щелей темные мороки, наваждения, нет у них лица, нет тела, нет имени, а они – есть…
Вот теперь знаю, они есть, не зря первый человек сидел перед первым костром, смотрел в первозданный хаос дикой чащи, молитвами и оберегами отгонял темные силы. И не диких зверей боялся он, а того, темного, оттуда, с темной стороны мира.
Шуршит чаща.
Захлебываюсь собственным криком.
Вижу что-то чернее самой ночи, не сразу понимаю, что вижу человека. Узнаю ее – когда она подходит почти вплотную, крепкая, округлая, плотно сбитая, пахнущая мускусом.
Вздрагиваю еще раз – когда вижу в ее руке нож. Бережно разрезает путы, киваю, бормочу что-то сверхблагодарное, сенк ю, сенк ю, вери-вери матч. Почему она всхлипывает, почему плачет, обидел, что ли, кто, ты только скажи, я его порву. Она… кто она… даже не знаю ее имени. Вешает мне на груд какое-то хитросплетение из акульих зубов, черепов колибри и опавших звезд.
Впивается губами мне в губы. Рушится мир, вселенная переживает второй большой взрыв. Мне можно целовать коронованную особу, я уже проштрафился один раз. Почему она плачет, провожает меня по узким дорожкам к городу, всхлипывает, блестят звездочки в глазах. Хочется наболтать чего-нибудь утешительного, вернусь, заберу тебя отсюда, будешь жить в многоярусном дворце, кататься в повозке, которая едет сама по себе, без лошадей.
Черта с два я сюда вернусь.
И я, и она это знаем. Черта с два.
Ухожу из джангл в огни мегаполиса, от темных богов к суматохе дней, мне еще отсюда выбираться, мне еще болтаться между небом и землей, мне еще статью писать, мне еще…
Много что мне еще.
Смотрит в спину черная ночь и что-то чернее самой ночи, выглянувшее с той стороны мира.
Спускаюсь по трапу, вежливо киваю стюардессе. Спасибо, спасибо, и вам того же. Давно уже перестало мутить в самолетах, давно уже привык мотаться между небом и землей, только мне от этого не легче.
Выхожу на землю, оглядываюсь. Припоминаю, что это за страна, что это вообще за континент, куда я брал билет в один конец. Прислушиваюсь.
Кажется, его здесь еще нет.
Он доберется сюда позже. Много позже. Он придет за мной.
Он не спешит, не торопится, он идет за мной медленно и плавно. Да и то сказать, у меня впереди осталось лет тридцать.
У него вся вечность.
У кого у него…
Не знаю, кто он.
Он сам не знает, кто он.
Возвращаюсь в гостиничный номер, перевожу дух. В нашей профессии нельзя бояться, в нашей профессии вообще некогда бояться, даже если тебя в один и тот же день сначала ограбили, а потом чуть не убили в пещере. Заставляю себя расслабиться. Заставляю. Заставляю. Черта с два.
Нет, у матерых журналюг как-то же получается выходить сухими из воды. Ловко как-то. И бивали их, и убить обещали, и только что на кострах не жгли, а они возрождались как фениксы из пепла.
Мне не дано.
Ну да ладно, работаю без году неделю, это потом, может, иммунитет приходит, когда хоть у самого дьявола берешь интервью, и ничего. а мне далеко еще.
Открываю ноутбук, нужно что-то писать, лепить статью, не лепится, это как всегда, пока за стол не сел, мыслей как звезд на небе, а как задницу свою в кресло запихнешь, все, хоть бы одна мыслишка осталась…
В островной республике Корто-Мата удивительным образом сочетается прошлое и будущее, языческие верования и…
Как-то так…
…и передовые технологии, хижина шамана на опушке леса и исполинские мегаполисы…
Поднимаю голову. Еще ничего не замечаю, будто бы ничего и не изменилось. На первый взгляд. Но чувствую, что-то произошло, нехорошее что-то, что-то приближается сюда по коридору, что-то…
Что-то…
Хочется открыть дверь, выглянуть, и не открывается, не выглядывается, страх приковал меня к месту. Всякое, конечно, в жизни бывало, и от собак убегал, и от людей, и отчим меня поколачивал, и с пацанами на спор опускался в катакомбы времен какой-то там войны, вот где жуть была…
Но это что-то новенькое.
Вот это…
Приближается.
Нет, не идет ко мне, идти оно не может, что оно, не знаю, что-то нехорошее, нездешнее, неместное, откуда-то с той стороны, не спрашивайте меня, с какой с той… с той – и все.
Захлопываю ноутбук. Зря я это сделал. теперь он точно просечет, что я здесь. Он… кто он… не знаю… как будто он до этого не знал, что я здесь.
Открывается дверь. А ведь я закрывал ее на два оборота. Впрочем, для него это не имеет значения.
Для него…
Смотрю на дверь…
…очнулся уже на улице, с ноутбуком под мышкой, почему так трясутся руки, почему тротуар ходит подо мной ходуном, почему, почему…
Я видел его.
Нет, не так… его невозможно увидеть.
Он просто был там. Рядом.
Кто он… не знаю.
Мне кажется, он сам толком не знает, кто он.
- Ну… темное ваше будущее, темное… - вздыхает шаман.
Кусаю губы, а у кого оно светлое.
- Много у вас в жизни трудностей, очень много.
Киваю. Куда без них.
Лес шепчется с тропическим ветерком. Луна прыгает на волнах мячиком. Какой черт занес меня сюда. Тот же черт, что и не сюда, что носит меня по всем городам и континентам, республикам и монархиям, гонит меня из никуда в ниоткуда, прочь от самого себя.
- Вижу на вашем пути внезапные повороты судьбы, о которых вы и сами не подозреваете.
Снова киваю. Сказал бы еще, что это за повороты, к чему готовиться, чего ждать. Тереблю в руках заколотого черного петуха, птичку жалко.
- Вам придется собрать в кулак все свое мужество, чтобы выстоять, иногда вам будет казаться, что все пропало.
Мне уже так кажется. Сижу, скрестив ноги, тереблю перья убитого петуха. Луна качается на волнах, как мячик. Прислушиваюсь, нет ли где его. Если и есть, то далековато. Я его чувствую, когда он близко. Очень хорошо чувствую.
- …но если вы не упадете духом, вас ждет большая удача.
- Спасибо вам огромное, - говорит шаману турист, как мне кажется, англичанин, - а то, знаете, я последнее время в каком-то тупике, не знаю, как жить дальше. Но вы меня здорово поддержали.
Тихонько фыркаю. Еще бы не здорово. А у кого в жизни что-то другое кроме судьбы с неожиданными поворотами, когда нужно собрать все свое мужество, чтобы выстоять. Интересно, шаман всем это говорит, как заводная шкатулка, или переставляет слагаемые?
Не вхожу, вползаю в хижину на коленях, нарочно так сделано, чтобы заходили на полусогнутых. Кланяюсь. Кладу перед шаманом черного петуха.
- Мир тебе, - говорит шаман, сморщенный патлатый старик, - вижу, привела тебя сюда большая беда… но все серьезнее, чем ты думаешь. Много серьезнее.
Киваю. Куда уж серьезнее, здесь вы в точку попали.
Он берет мою руку, готовится говорить что-то про неожиданные повороты судьбы и испытания.
Вскрикивает, выпускает мою руку. У меня даже нет сил спросить, что-то не так?
- Иди… иди отсюда..
- А… что так?
- Ты зачем пришел? Ты из мира мертвых пришел… из мира мертвых… - машет рукой, - иди, иди…
Иду, иду. Думаю, почему меня записали в мир мертвых, за какие такие боевые заслуги.
- Этого еще привел! – кричит вдогонку шаман, - иди, иди отсюда, иди!
Иду, иду отсюда, иду. Уже и сам чувствую, что привел его. Что он где-то рядом. Еще не здесь, еще не со мной. Но рядом.
Кто он.
Не знаю.
Он сам не знает, кто он.
СОХРАНИТЬ ФАЙЛ
ОТПРАВИТЬ
Сохраняю, отправляю статью. Сейчас редактор перешлет коротенькое «Спасибо». И я снова останусь один. Наедине со своими мыслями. Наедине со своими страхами. Наедине с ним.
Его еще здесь нет, он еще далеко.
Но он придет.
Я знаю.
Кидаю вещи в чемодан, немного у меня осталось вещей после моих скитаний, скоро вообще ничего не будет, останется только расправить крылья и взлететь.
Расправляю крылья, взлетаю. То есть, не я, конечно. А самолет. Перебираюсь из Бангладеша в Никарагуа, из Буэнос-Айреса в Антверпен, из Катманду в Канберру. Где он меня еще не ищет. Где он меня еще не ждет.
Он видит меня, идет по моему следу. Ему некуда спешить. У меня впереди несколько десятков лет. У него – вечность.
СКОПИРОВАТЬ
ВСТАВИТЬ
Собираю все, что нашел за день. Ищу, чтобы успокоиться. Чем больше нахожу, тем дряннее становится на душе.
Такого-то числа такого-то года такой-то милорд продал душу дьяволу. В обмен на бесконечные удачи сроком на тринадцать лет. Тринадцать лет спустя на одной из пирушек из бокала милорда вылез дьявол и потребовал душу милорда.
СОХРАНИТЬ
…это было в Кыштыме, мы с подругой пошли в лес, где, по слухам, была проклятая поляна. Скоро мы нашли и саму поляну, она оказалась на редкость приятной, цветочки, ягодки, грибы… Я почему-то побоялась идти на поляну, вспомнила страшные слухи, а Ирка пошла. Как только она ступила на поляну, грянул гром, и небо потемнело…
УДАЛИТЬ
Не то…
Один человек продал душу дьяволу, а когда настал срок прийти дьяволу за душой, человек пошел в церковь и попросил спасти его. На него наложили епитимью (это что?), покаяние и строгий пост. Священнику удалось договориться с дьяволом (это как?) и выпросить у него договор о купле-продаже души. В назначенный час у дверей церкви появились два черных козла, они стояли на задних ногах, а в передних держали договор (и каждый вечер в час назначенный…). Но договор оказался подделкой. Священникам пришлось приложить немало усилий, чтобы наконец-то выторговать у демонов настоящий договор и спасти душу молодого человека.
СОХРАНИТЬ
Только мне это не поможет, я с ним никакого договора не подписывал. С кем, с ним… не знаю.
…рота солдат получила приказ подниматься на высокий холм. Но в это время на холм опустилось синее облако, закрыло вершину холма туманом. Солдаты все-таки поднялись на холм, началась битва, но о роте солдат не было ни слуху, ни духу. Битва кончилась. Синее облако поднялось с вершины холма и улетело, на холме никого не было.
Нет, что-то не то…
Задергиваю шторы, как будто это поможет. Знаю, он все равно смотрит на меня и видит меня. Оттуда. Из ниоткуда. Кто, он. не знаю…
С той стороны ночи…
Уважаемые пассажиры, наш самолет прибывает…
Мне кажется, он будет ждать меня у трапа…
- Билетов нет.
Выключаю телефон, так и хочется грохнуть его об стену. Черт бы драл все эти авиалинии, и пароходы, и все, все. Вот ты, невидимый, непонятный сам себе, вот ты мне скажи, вот какого черта ты гоняешься за мной, ты вон за ними за всеми гоняйся, у которых самолеты не летают, пароходы не ходят, погода, видите ли, не летная и не плавательная. Тайфун у них видите ли, Мариэтта, или как его там. А я страдать должен.
Одно понятно, черта с два я с этого острова выберусь. Не раньше, чем через неделю. А за неделю он придет сюда.
Придет… Это я так говорю, придет, ничего он не приходит, он перемещается как-то по-другому, мне кажется, даже не в нашем мире. По-другому.
У него вообще все по-другому.
У кого, у него.
Не знаю, кто он.
Он сам не знает, кто он.
Наскоро одеваюсь, надо идти куда-то, неважно, куда. К людям, к людям, в ночные клубы, в пивные бары, потерять в толпе самого себя, раствориться в бешеном танце, слиться с какой-нибудь ночной бабочкой, только чтобы не быть одному. Почему-то кажется, он не осмелится взять меня вот так… при всем честном народе…
Почему-то…
Что я про него знаю…
Кто-то стучит в дверь номера. Сразу как-то теплеет на душе, ага, люди, люди, миленькие мои, и неважно, кто и откуда, ночная бабочка прилетела, тен долларс, май сир, или какой-нибудь чумазый оборвыш вытянет тощую ручонку, гив, сир, или хозяйка крохотного отеля, не желаете ли чего, или еще какой-нибудь бродяга из соседнего номера, слышь, соседушка, у тебя сигаретки не найдется? Ты откуда такой будешь? Фром Рашн? О-о, земляк, да что как неродные-то…
Распахиваю дверь.
Распахиваю…
Распа…
Долго смотрю на него. Долго не могу понять, что вижу. И вижу ли. Еще соображаю, что ему предложить, чашку кофе, или винишка, или ту же сигаретку. Или кровь черного кота, заколотого на жертвенном камне в седьмое полнолуние.
- Здрассте, - зачем-то говорю я.
Говорю по-русски. Почему-то знаю, что он меня поймет. Потому что он понимает не слова. Не язык. Как-то иначе. Не знаю.
Он заходит. Впрочем, заходит, это я зря сказал. Он перемещается как-то иначе. Если вообще перемещается. Почему-то кажется, что он стоит на месте, а весь мир вертится вокруг него.
Почему у меня так трясутся руки, так бывало, когда слышишь свою фамилию, Горенко, к доске, и выходишь ме-е-дленно-ме-е-е-едленно, еще надеешься, что как-нибудь пролетят тридцать минут до конца урока пока иду через весь класс. И тянешь-потянешь время до страшной минуты, когда надо будет сказать – не учил.
Или нет, вру, так бывает под дверями у стоматолога.
Или нет, вру, так бывает перед редактором, когда этот толстяра посмотрит на тебя светлыми своими очами и скажет, да-а, батенька, наворотили вы в своей статье…
Или нет, вру.
Так нигде не бывает.
Так бывает, когда проникает в твою комнату нечто с той стороны пространства и времени. Интересно, сколько ему лет. Кажется, он древнее самой вселенной, и еще помнит беззвучный грохот Большого Взрыва.
Он говорит со мной.
Без слов, без голоса он говорит со мной. Он говорит пойдем со мной, и я даже не спрашиваю, куда. И так понятно. Туда. По ту сторону вселенной. Куда не заглядывают смертные. Куда уходят те, кому нет места на земле.
Потихоньку спрашиваю его, как оно там, на той стороне. Он отвечает что-то невнятное, мол, будешь там, узнаешь. Спрашиваю, можно ли мне собраться. Все тот же неопределенный ответ.
Собираюсь. Складываю зубные щетки, бритвы, гель до бритья, гель после бритья, гель во время бритья, гель вместо бритья… как в тюрьму, ей-богу. Спохватываюсь, какого черта мне нужно все это на том свете.
Он ведет себя как человек. Ну, почти. Разглядывает комнату, мой нехитрый багаж, все, что осталось от моих бесконечных скитаний. Фотографии, статьи, вот это я в Бирме, а это в Женеве, а это в Лондоне, а это вот я в Никарагуа… Ворошит содержимое моего ноутбука, что бы ему показать, дорогому гостю, хочешь, фотки мои путевые посмотри, или музычку послушай, а я вот тут клевый фильмец скачал…
Какой там фильмец…
Мерзехонько так на душе, и надо сказать ему – я готов, веди, и не говорится…
Что это?
Это он у меня спросил. Вот так, в лоб. Что это. На негнущихся ногах иду к ноутбуку, что он там углядел, горячее видео два или игрушку про злых птиц.
Вижу книгу, какую-то из тысячи своих книг, которые не хочется открывать. Это уже традицией стало, перед печатью проверишь все на тридцать три раза, все при всем, комар носа не подточит, получишь из печати свеженький экземпляр, откроешь, и на тебе, на самом видном месте вместо Бирма написано Бирка а вместо иностранные и вовсе такое напечатано, что и сказать неловко.
Он показывает мне в предисловие. Нет, не тычет пальцем, пальца у него нет, а как-то телепатически направляет меня, смотри сюда.
…бессмертное имя величайшего исследователя культур разных народов Ильи Горенко навсегда войдет в фонд мировой культуры…
Фыркаю. Ну-ну. Это называется, заказал хвалебную рецензию. С хвалебной как-то переборщили.
Он спрашивает, точно ли здесь написано – бессмертное имя.
Киваю. Ну.
Он прощается. Нет, не говорит до свидания, и не жмет мне руку. Просто прощается со мной.
Я ничего не понимаю, будь у него одежда, я бы схватил его за полу. Только у него нет одежды. У него ничего нет. Ты чего, ты куда, а как же я, а ты меня на тот свет забрать хотел, а…
Он смеется. То есть, это мне кажется, что он смеется. Отзывается, что он забирает смертных, а я…
Еще ничего не понимаю.
Он уходит. Не уходит, а исчезает. Не исчезает, а… Не знаю. Он. кто он… Не знаю, кто он. он сам не знает, кто он.
Бегу в коридор, по лестницам, в холл, тормошу оторопелую тетеньку на входе, а где этот, ну который сюда приходил, а он куда пошел, как никого не было, а был же, а почему… бегу на улицу, вы вернетесь, да вернусь, куда я денусь, там дождь, да что вы говорите, а вы даже голову не прикрыли, ну и ладно, голова расти будет…
Хочу позвать его – сквозь рев бури. Вспоминаю, что даже не знаю его имени.
Может, и нет у него имени…
Может…
…падаю в жухлую траву, в колючие заросли, слышу свист пуль. Это хорошо, что слышу, значит, мимо. Хотя ничего это не значит, может, одна пуля мимо, а две в меня. Или три. Или десять.
Бегу. Уже не на полусогнутых, во весь рост. Мне кажется, они не будут догонять меня, их дело охранять храм, а не бегать за всякими проходимцами.
Тем лучше.
Мне еще добраться до гостиницы, кропать статью про запретный храм на запретной земле.
Я хожу по запретным землям уже который год. Захожу в храмы, в которые нельзя входить, поднимаюсь на священные земли, куда не ступала нога человека.
Жду кары богов.
Жду его.
Хочу позвать его по имени, но не помню, как его зовут.
Это я все к чему… если ты слышишь меня сейчас… Ты мне нужен. Я у тебя слишком много не успел спросить. Кто ты, откуда, зачем, почему, как и где. Как оно там, по ту сторону пространства и времени. Каким богам молятся, кому ставят памятники, кого жгут на кострах, что намазывают на хлеб…
Ищу его.
Кого…
Не знаю, кого.
Он сам не знает, кто он…
2013 г.
Которой нет
Нет, это, немыслимо.
Безумие, и ничего больше.
То есть, мы-то с вами в двадцать первом веке понимаем, что это безумие, кого ни спроси – скажет, бред полный. А в более ранние века люди упорно в это верили, в учебниках изучали, читали по параграфам, верили, сдавали экзамены. Слушали лекторов, с ученым видом кивали головами, да-да-да, так и было.
Мы-то знаем, что это легенда.
Лестница в небо.
Чушь полная, лестница в небо. Ну, вы посудите сами, вот пишут вам в истории, собрал вождь своих соплеменников, повелел выстроить лестницу от земли до небес.
И ведь верят люди.
Да вы подумайте сами, как такая лестница вообще могла быть построена? Что значит, в небо? На какое расстояние? До орбиты Плутона? За пределы Солнечной системы? За пределы Галактики? Даже для того, чтобы построить лестницу от Земли и до орбиты Плутона, нужно столько материала, сколько не найдется на всей нашей планете.
Вспомним о рабочей силе. Представьте себе, сколько нужно человек, чтобы построить лестницу от земли до небес? Представили? Ну, хотя бы приблизительно? Причем сделать это в кратчайшие сроки, за три дня и три ночи, как написано в легенде? Представили? Для того, чтобы выполнить такой титанический труд, нужно количество людей, в сотни раз превышающее современное население земли. А теперь вспомните, кому не лень, численность населения земли в начале неолита. Прикинули? Вот и скажите, как эти полтора человека выстроят лестницу в небо.
Ну и те, кто знаком с инженерным делом, скажите мне: какой материал выдержит нагрузку лестницы от земли до небес? Правильно, никакой, лестница сломается под собственной тяжестью. Но в те далекие времена лестницы, видно, не знали законов физики, поэтому лестница в небо не упала. Как же, вождь повелел, у вождя не забалуешь…
Дальше – больше. Летописцы прошлого писали, лестница была из чистого золота. И все историки послушно подхватывают – из чистого золота. И украшена бриллиантами. И райские птицы пели на перилах. И никто никогда не задумывался, откуда взялось столько золота. Как же, из казны вождя, у вождя казна у-ух, безразмерная…
Я уже не говорю о том, что земля вращается, и лестница вместе с ней, а куда она денется. И значит, рано или поздно лестница в небо столкнется с каким-нибудь небесным телом, сломается. О том, как это столкновение отразится на земле, я тактично промолчу.
Так что, это не более чем легенды.
Не может быть лестницы в небо.
А она… есть.
Я был на ней в прошлый отпуск. Взял запас еды на месяц. Дошел до орбиты Луны, погулял по лунным кратерам. Помянул тех, кто ушел по лестнице вверх и не вернулся.
На обратном пути стер себе ноги до крови, должно быть, лестница отомстила мне, что я в нее не верю.
Лестница, которой не может быть.
Лестница, которая есть.
2013 г.
…от них самих
Я почти не заметил малую землю, почти пролетел мимо, пронесся было из бесконечности в бесконечность. Но я глянул на малую землю, заприметил море огней, спустился на незнакомую землю из вечных своих скитаний.
Я видел огни, море огней, я видел людей, море людей, я видел империи, провозгласившие себя непобедимыми и клявшиеся, что будут жить века и века. Я видел, как одна непобедимая империя сражалась с другой непобедимой империей, как солдаты шли и шли на войну, усеивали трупами землю, влажную от крови. Я видел, как под ударами бомб рушились некогда великие города, леса горели огнем, целые континенты уходили под воду, сраженные силами войны.
Никто не помнил, когда и почему началась война, какие силы, какие распри разбили планету на две враждующие половины. Очевидцы этих событий, старых, как мир, давно истлели в сырой земле, и кости их рассыпались в прах.
Я видел полководцев, которые гнали и гнали на смерть все новые и новые полки и дивизии. Я видел безумных ораторов, которые обещали скорую победу. Я видел слезы вдов и трупы людей на улицах некогда великих столиц.
Я опустился на чужую землю – во всем своем величии, я затмил собою солнце, я распростер над миром все семь моих крыльев. Люди увидели меня, и ужаснулись, и спрашивали друг у друга – что это? что это такое?
И одним взмахом огромного крыла я смахнул с лица земли огромный город. И взмахом другого крыла я обрушил в океан огромный остров.
Чужая земля была охвачена паникой, люди в спешке покидали большие города, прятались в лесах. Я видел, как остатки победоносных армий собирают остатки сил, как два императора, поклявшиеся стереть друг друга в порошок, тайно встречаются в заброшенном замке. Я видел, как лучшие умы обеих империй собирают снаряд, превосходящий по силе и мощи все снаряды чужой земли.
Я видел, как двинулись на меня две победоносные армии, как снаряд разорвал меня в клочья с грохотом и сиянием. Умирая, я видел, как обнимаются на улицах люди, знакомые и незнакомые, как пожимали друг другу руки императоры некогда враждующих империй.
Умирая, я слышал, как они проклинали меня, напавшего на их мир.
Они так и не узнали, что я спас их землю…
…от них самих.
2013 г.
Вымолили рай
Вымолили себе рай.
Даже сами удивились, что вымолили, уж сколько веков просили небеса послать нам землю обетованную – и все ни в какую, никто нас там не слышал. Да и то сказать, может, там и нет никого, там, наверху, за темными тучами, за метелями, за холодом вечной ночи вперемешку с короткими сумерками.
А вот вымолили себе райскую землю. Может, вспомнили там про нас, может, дошли наши молитвы, задержались на почте, завалились куда-нибудь за шкаф, пылились века и века, ждали своего часа.
Дождались.
Выдали нам райскую землю, не под расписку, а так, просто. Идите и володейте.
Райский сад был очень хорош, он цвел на огромном острове посреди бескрайнего океана, к небу тянулись большие деревья с сочными плодами, в их кронах сновали шустрые птицы с яркими хвостами, в волнах прибоя плескались серебристые рыбы. В тени ветвей прятались уютные гроты, где можно было укрыться от дождя, высланные мягким мхом.
Мы заслужили этот рай.
Мы так думали.
Заслужили – за века и века скитаний по бескрайней снежной пустыне, где редко-редко пробивались в снегу пахотные земли. Мы шли и шли через бескрайние снега, пробивали себе дорогу от земли до земли, в вечной ночи, вперемешку с сумерками, а за нами крался и крался ледник, подступал, сковывал землю, вымораживал реки и глубокие озера до самого дна. Мы жили так из поколения в поколение, шли по бесконечной пустоши, никто не помнил, было ли что-то когда-то кроме этой пустоши, в седых легендах сохранилось все то же, белые снега и колючие ледники. Распахивали землю, приоткрытую от снега, наскоро, наскоро, засевали, чем могли, пока пробивался из-за туч робкий свет, срезали урожай, высасывали из земли все, что можно было высосать, шли дальше – в никуда, подгоняемые подступающим ледником.
Века и века.
По праздникам молились в наскоро сколоченных храмах, чтобы кто-то там, свыше, послал нам блаженную землю, где можно жить.
Кто-то услышал наши молитвы.
Не сразу, конечно, через века и века. видно, молитвы доходят до небес очень долго, должно быть, их везут простой почтой или на почтовой лошади. Это случилось в каком-то там веке, в каком-то там году, когда уже много месяцев не светало за тучами, когда много-много месяцев не было под снегом пахотной земли. Тогда-то – когда уже потеряли всякую надежду засеять хлебом скудную земличку – вот тогда-то и увидели глубокий провал в метели, в пустоте, в черноте ночи, а за провалом – теплые волны, ласкающие цветущий берег.
Мы вышли в райский сад.
Мы благодарили кого-то – кто услышал наши молитвы, и поселил нас на чудном острове. Мы вышли на чудный остров, мы распахали земли – скорей, скорей, пока тепло, пока солнце, мы рубили цветущие деревья и топтали нежные цветы. Мы высосали из земли все, что можно было высосать, мы перебили птиц с яркими хвостами, мы выловили рыб, мы побросали в прибрежные волны перья и кости.
И когда на земле не осталось ничего, мы двинулись дальше. Дальше ничего не было, и мы всем народом, один за другим, прыгали с обрыва в волны.
2013 г.
Сегодня и завтра
Сегодня он придет.
Я всегда чувствую, когда он должен прийти. Хотя он никогда ничем не выдает себя. он умеет прятаться, за годы и годы он хорошо научился прятаться, таиться по подворотням, по подземельям, по местам и местечкам, куда не ступала нога человека.
Он будет один. Я знаю, он будет один. Он всегда один. Я не знаю, как он выглядит, я никогда толком не видел его лица. И даже те плакаты на стенах, где за его голову обещают миллионы и миллиарды – не более чем подделка, и фотография там не его, какой-то фоторобот, составленный незнамо из чего.
Я знаю одно.
Он придет убить меня.
Он давно намеревается убить меня. Его не остановят замки и двери, он просочится сквозь невидимые щели, может быть даже – сквозь стены. Он будет вооружен, еще не знаю, чем, но он будет вооружен, он придет убивать.
Гадаю, откуда он появится. Закрываюсь в дальнем отсеке «Моисея», проверяю все засовы, все входы и выходы, просматриваю отсек, не прячется ли он уже где-нибудь здесь.
Вроде нет.
Кажется, его нет вовсе.
А он есть.
И он придет. Явится, когда я буду ждать его меньше всего, явится, чтобы всадить пулю мне в лоб. Террорист номер один \, безжалостный убийца.
Плывет «Моисей» в темноте вечной ночи, в пустоте космоса. Плывет – из ниоткуда в никуда.
Несет нас двоих, меня и его, который прячется, чтобы убить меня.
Проверяю замки и двери, зорко вглядываюсь в темноту ночи, боязно, как в детстве, когда умолял не гасить на ночь свет, а свет-таки гасили (такой мальчик большой, и боится), и подступали ночные мороки.
Он придет сегодня.
Чтобы убить меня.
Сегодня я убью его.
Подбираюсь к дальнему отсеку, прощупываю замки, двери, прикидываю, как можно пробраться к нему. Я проберусь, я это знаю.
Я убью его.
Он еще не знает, что я убью его. Он еще сидит в своем отсеке класса люкс, в условиях искусственной гравитации, пьет дорогие вина, прислушивается к шуму двигателей. Будто чувствует что-то. Чувствуй, чувствуй, бойся, бойся, недолго тебе осталось.
Убью его. Отомщу за всех. За мать, умершую от голода там, в катакомбах. За парней, которые рвались к «Моисею», и которых жгли напалмом. За Джану, она так и не добралась до «Моисея», за всех тех, кто остался на погибающей земле, когда солнце разгоралось ярче и ярче.
Он ответит за все. За то, что построил «Моисея» для себя одного, ну не для себя, для своих приближенных, гламурных барынек с их собачонками, крутых качков, любимых детишек. Построил… легко сказать, построил, не своими руками он строил «Моисея», и где теперь те, кто закручивал гайки и собирал отсеки?
Там же.
На земле.
На том, что от нее осталось.
За все ответит. И, кстати, за гламурных барынек с их собачонками, они так и не поднялись на борт «Моисея». Все случилось слишком быстро, он бежал на «Моисей» один.
Я убью его.
Ответит за все.
Сегодня.
Здесь.
Сейчас.
Отмыкаю дверь потайным ключом, открывается удивительно легко, просачиваюсь в дальний отсек, щелкаю замком…
Вхожу…
…никого нет.
Сажусь в просторное кресло, становлюсь им.
Сегодня я буду им. Тем, кто сидит в отсеке и ждет его, который придет убивать.
Завтра я буду тем. Кто подбирается к отсеку, чтобы убить.
По очереди.
Чтобы не сойти с ума одному в пустоте «Моисея»
И пустоте космоса.
2013 г.
Он любил лето
Подъехали к неказистому домику на окраине, который стоит и думает, упасть ему сейчас, или еще постоять. Нет, ты уж не падай, когда мы в тебя войдем. Как это, избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом, мне в тебя лезти, хлеба ести…
Точно, ведет он меня туда, через лужи, через какие-то провалы и буераки, если где и находится вход в ад, так это тут, на окраине. А ведь так и кокнет он меня тут, за хорошим делом в такую глухомань не везут…
Иду за Ганькиным, припоминаю, что еще за сегодня надо сделать, все за сегодня надо сделать, как всегда ничего не успеваю, чего вообще за ним поперся…
- Вот здесь он жил, - говорит Ганькин.
- Кто?
- А черт его знает… Я даже имени его не знаю. И никто не знает.
Хочу спросить, а было ли у него вообще имя. У кого, у него. Не знаю.
- Дом его… бабка у него тут жила какая-то, потом бабка умерла, он сюда из города переехал.
Киваю. Очень рад за него. Только мне-то что до него. Мне сейчас на совете директоров надо быть, а я тут с вами. С кем, с вами. Не знаю.
Заходим в дом, внутри кажется холоднее, чем снаружи, чувствуется, что здесь никто не живет и не жил. Из разбитого окна сочится ветер, тощая кошчонка разгуливает по подоконнику.
Ладно, Ганькин не подведет, зря, что ли, детектив номер один… зря я ему, что ли, бешеные бабки заплатил, пусть только попробует не отработать. Нет, у Ганькина голова куда надо пришита, зря он, что ли, мою с любовником выследил, не отвертелась, курва…
Ладно, не о том речь.
А о чем…
Ну да.
- Вот картины его, посмотрите, - продолжает Ганькин. Отдергивает занавеску, показывает полотна, залитые солнцем луга, игру светотени в лесу, раскаленные от зноя пляжи…
Вспоминаю, что зима не кончается уже пятый месяц, зябко поеживаюсь.
- Красиво… на аукционе за такое я бы не пожалел, раскошелился…
Ганькин не унимается, перебирает картины, вот, вы посмотрите, сплошь лето, лето, лето…
Сжимаю зубы. Мог бы и не напоминать про лето. Лето, которого нет. И как будто не будет. Если в мае лежит снег и потрескивает морозец, это что-то новенькое.
- Очень он лето любил, понимаете? Когда зима наступала, болел даже. Нет, не простужался, просто… потому что лета больше не было. Все время лето рисовал. На полотнах.
Снова стискиваю зубы. Мне-то что до него. До них до всех. Я Ганькину не за картины бешеные бабки платил, и он это не хуже меня знает. Я ему платил, чтобы он лето искал. Уж Ганькин-то найдет. Все найдет. Атлантиду – пожалуйста. Град Китеж – без проблем. Вчерашний день – так это вообще его конек. И ветра в поле найдет, и иголку в стоге сена. И приключения на свою голову. Но это уже его дело, не мое.
И вообще мне на встречу пора, и еще в десять мест, как я выберусь через пробки, черт пойми. А тут он… с картинами со своими.
- Он в феврале умер, - говорит Ганькин.
- Очень сочувствую. Ты мне вот что скажи, мил человек, я тебе что просил, лето найти, а не этого… как его… с картинками его.
- Да как вы не понимаете, он лето любил!
- Очень рад за него.
- Да вы не понимаете… он любил лето. Он один любил лето. По-настоящему. И лето его любило. А теперь его нет.
Молчим. Начинаю понимать.
- Сколько я вам должен?
Ганькин называет сумму. Нехило.
Выходим из дома в мокрый мерзкий снежишко, кошчонка увязывается за нами. Забивается в ледяную машину, промерзла, бедная…
Снег бьется головой в стекла. Припоминаю что-то, те бесконечно далекие времена, когда я любил лето. Было такое. Стихи какие-то писал…
Открываю блокнот, выискиваю чистую страницу среди записей о срочных встречах и неотложных делах.
За деревней ранним вечером
Розовеет дальний плес,
Стрекотанием кузнечики
Заглушают стук колес
От костров иголки острые
Ветер на рубины рвет
А один костер на острове
Как по воздуху плывет
Может, получится…
2013 г.
Непознанное
…наши читатели продолжают присылать свои истории о встречах с непознанным, необъяснимым, загадочным. Сегодня мы посвятим историям наших читателей целый разворот.
…было это года три назад, в сибирской глуши. Я был тогда еще молодой, неопытный, жизни не знал, поэтому считал, что все в жизни знаю. В ту ночь мы вместе с другими болотными огнями отправились на опушку леса, подбирать упавшие звезды. Местные жители строго-настрого сказали нам не ходить на опушку, потому что там нечисто, но мы их, конечно, не послушали, только отмахнулись от этих якобы суеверий.
Как только мы пришли на поляну, сразу начались какие-то странные вещи, подул нехороший ветер, за деревьями замелькало какое-то сияние. Большая часть нашей группы ушла в лес, где было безопаснее, а мы втроем остались на поляне.
Перед этим мы глотнули болотного дурмана, а после него сами знаете, ничего не боишься, сам черт тебе не брат. Вот я и увидел одну звезду, которая упала не на опушку, а на пустошь за деревьями – и полетел подобрать ее. Друзья меня отговаривали, напоминали, что на пустоши нечисто, но мне болотный дурман ударил в душу, я вообще забыл, что такое страшно.
Вот вышел я на пустошь, и увидел, что там никакая не звезда, а два огонька впереди, а огоньки светились на огромной металлической конструкции. Пока я размышлял, что к чему, конструкция открылась, и оттуда выбралось существо. До сих пор не могу толком понять, как оно выглядело, помню только, что оно было не похоже ни на что из известного мне. Тварь была материальная, но в то же время у нее была душа, я четко видел это. И передвигалось существо непонятно, на двух опорах, вообще неясно, как оно их переставляло, держалось на земле.
Несколько минут мы смотрели друг на друга, а потом с меня сошел весь дурман, я без памяти кинулся назад, в чащу леса, а жуткая тварь так же без памяти кинулась в свою металлическую конструкцию. Когда я рассказывал это другим болотным огням, они только смеялись, говорили, я надышался дурмана.
После этого я стал по-другому смотреть на мир, когда говорят о суевериях, я уже не смеюсь и не отмахиваюсь. Я понял – наш мир сложнее, чем мы думаем, мы не одиноки на земле.
2013 г.
Шушера для Шушина
Выпустил из клетки Шушеру. Шушеру выловил вчера в подвале, да их и ловить нечего, там этих шушер, как звезд на небе.
Теперь, главное, самому от этой Шушеры никакую шушеру не подцепить, одна крысиная чума чего стоит…
Смотрю на Шушеру, в упор, как она юркнула под шкаф, сидит, глазки-бусинки мерцают, хвост голый, вот где мерзость, брр-р…
Смотрю на Шушеру. В упор. Ну же… ну…
Шкаф валится куда-то набок, набок, будто поджимает под себя ножки, Шушера хочет юркнуть под стол, не успевает, выплескивается из-под шкафа кровавое месиво.
Дергается желудок, катится к горлу мерзкая желчь.
А ведь получилось.
Получилась Шушера. Теперь бы еще Шушин вот так же получился, больше и желать нечего.
На работе допоздна сидел под ментальником, перекраивал свой мозг и так, и эдак. Пробовал двигать предметы на расстоянии. Не получилось, голова еще больше разболелась, хотелось ее оторвать и выкинуть.
Зато другое получилось. Когда Шушин, сволота, уселся пить кофе, еще вид такой на себя напустил, будто он уже в императорах вселенной ходит, я его на расстоянии мысленно толкнул под локоть. И что думаете, пролил, пролил-таки на себя кофе, как миленький ошпарился. В следующий раз, когда он к окну подойдет, посмотреть «дождит или нет», я его из окна подтолкну… лети, блин… птица высокого полета…
Сегодня ничего не получилось.
Как будто барьер какой-то есть, там, в мозгу, что ты вреди-вреди, а меру знай. Кофе на кого-то пролить или сделать так, что из-за меня человек руку себе ножом располосует, это еще можно, а дальше как притормаживает в голове что-то – нельзя.
Сколько я на этого Шушина смотрел, когда он через дорогу шел… и сколько я на машины смотрел, из-под которых он уворачивался… Он же у нас какой, это Шушина можно из деревни вывести, а деревню из Шушина никогда. Как ходил там по своим проселочкам-тропочкам, так и по Москве ходит, несется через улицу с криком ма-амочка…
Идиотище.
И ни в какую. Смотрю на него, и чувствую – нет контакта.
Как будто в голове у меня барьер какой-то, еще со школьной скамьи, еще с десяти заповедей, не убий…
Ну да ничего.
Дело-то поправимое.
У Шушина в голове никакими барьерами и не пахнет.
И даже не воняет.
- Не так ты делаешь…
- Чего?
Оторопело смотрю на Ирочку, можно подумать, она вообще понимает, что мы тут делаем.
- Не так, говорю, делаешь.
- Что не так?
Сейчас начнет турусы на колесах разводить, что эта вот стрижечка да вот к этому моему лицу не подходит, так что тут или стрижечку менять надо, или лицо, или и то, и другое вместе взятое…
Черт…
- Это… Шушина обойти хочешь…
- Ты откуда знаешь?
- Ага, весь институт знает, я не знаю… Это не изводить его надо, Шушина, а управлять им.
- Как управлять?
- Так, на расстоянии.
- Он тебе что, телевизор с пультом? Тошиба или сразу Самсунг?
- А каждый человек телевизор. И с пультом. Вон, Илюхин тебе скажет, у него наработочка есть…
- Что за наработочка?
Ирочка многозначительно потирает палец о палец. Вот так. Еще и плати им. Впарят какую-нибудь хрень, а денег сдерут как на секретные ядерные разработки островной республики Корто-Мата…
- Нет уж, увольте.
- Уволить, это не ко мне, это к шефу.
Ирочка смеется, громко так, гы-гы-гы, как лошадь, что этот Илюхин в ней нашел…
- …а при переходе от сна к бодрствованию, то есть от альфа-ритма к бета-ритму в мозгу человека на короткое время устанавливается так называемый сигма-ритм, в момент которого душа человека как бы покидает тело…
Смотрю на Шушина на кафедре, думаю, как бы его половчее придушить.
- …в такие минуты разум человека наиболее уязвим для внешних воздействий, например…
Вытаскиваю из кармана свой верный кольт, стреляю в Шушина, раз, другой, третий, Шушин падает мордой в кафедру, бумаги темнеют от крови, темные струйки скользят на пол.
Это я все мысленно, конечно. Откуда у меня кольт…
- …опыты по гипнотическому воздействию на человека…
Убью я его. Точно убью. А как не убью, если это моя работа, если это я вытаскивал из спящих мышей душу, если это я заглядывал в их разум… И черта с два докажешь, что не шушинские это достижения. Черта с два. Нет, всякое, конечно, было в послужном списке у Шушина, ложные доносы на меня любимого, пересуды за моей спиной, ворованные идейки, но до такого еще не доходило…
- …Шушина Олега Викторовича назначить начальником отдела, - шеф кивает в сторону притихшей аудитории, - прошу любить и жаловать.
Прошу любить и не жаловаться.
Как зачарованный смотрю на джип, ну давай же, давай, еще-еще-еще, левее-левее-левее… Шушин перебегает дорогу, перебирает длинными журавлиными ногами, ну же…
Ну же…
Ч-черт.
Как-то разъезжаются джип и Шушин, из джипа вылезает откормленная рожа, орет, ты че, чувак, на тот свет торопишься…
Довольно киваю, хоть какое-то утешение.
А все равно надобно что-то делать…
Подсаживаюсь к Игорехину с Ирочкой, смотрят на меня оторопело, не видишь, что ли, люди целуются, ты-то куда лезешь…
Спрашиваю:
- Сколько?
Вчера я умер.
Воскрес только ближе к полудню, долго не мог собрать себя по кусочкам, голова то разваливалась, то оставалась на подушке, когда я вставал.
Поднимаюсь.
Припоминаю.
Обманули дурачка на четыре кулачка. Прилично они с меня содрали, кругленькую сумму, еле выклянчил у бати, сказал, что на какие-то айфоны-айпады-айяйяй…
И все. Посидели вчера у Игорехина, выпили вроде немного, башка трещит, будто выбухал все пять океанов, полных водки.
И все. Какие там гипнозы, какая там ментальная связь с человеком, вы о чем… Была бы у меня ментальная связь с этим Шушиным, он бы у меня уже на последний этаж бизнес-дома поднялся и в окно выбросился.
Есть нечего. Вот это дело дрянь, что есть нечего, а до зарплаты еще как до Марса пешком с пересадкой на Луне. Вроде бы оставалось что-то в холодильнике, или это мне так кажется… ну конечно, кажется, еще вчера вечером все на кухне обшарил, выискал пакет ролтоновской лапшички, не было даже сил сварить, так и схрумкал всухую, запивая чаишком белая роза по-студенчески…
Стрельнуть… у кого стрельнуть… Легко сказать, стрельнуть, лихорадочно припоминаю всех и вся по квартирам от первого этажа до последнего, Лёнтий в отпуск укатил, Никитишне до пенсии тоже как до Луны пешком, Верка не даст, она меня знает, Санек… Санек сам сейчас приползет просить, честное-пречестное верну…
Подбираю с полу какие-то газетешки, подработка, подработка, где здесь подработка… так, чтобы деньги сразу… требуется промоутер… добрый день, попробуйте шоколадный сыр от компании самсунг электроникс… Да меня сейчас поставить сыр предлагать, я его сам весь слопаю…
Роняю газету.
Как пелена падает с глаз, да что со мной. Иду на кухню, нарочно проверяю холодильник, еды навалом, мамка вчера заезжала, понавезла всякого, Женечка, ешь хоть что-нибудь, деньжат тоже родители подкинули… так что не надо ля-ля…
Бывало у меня такое. Когда еще не проснулся, а только-только открыл глаза, еще во власти сна, еще снилось, что в ванне сидит тигр и поливает себя из душа, и идешь в ванну, и проверяешь, а где же… а был же…
Смотрю на Шушина, на консервный нож в руках Шушина, ну же, ну же, ну же…
…лезвие вонзается в пальцы Шушина, йес-с-с…
И еще, пожалуйста, чтобы заражение крови. И еще, пожалуйста, чтобы помер от сепсиса.
Ах да. Все вокруг хлопочут, сочувствуют, а я молчу, непорядок… Да что ж ты так неаккуратно-то, Димка, чш, стой, не отсасывай, давай под кран, под водичку холодненькую…
Шушин торжественно проходит мимо, торжественно перебирает пятитысячники, что за манера, хвалиться зарплатой, как маленький, ей-богу…
- А у тебя сколько?
Это он меня спрашивает. Идиотище.
- Пятнадцать.
- А у меня двадцать.
Ликующе проходит мимо, сволота, что за манера, вот так перед всеми выхваляться, как в детстве, побежит пацанва собирать крышки от бутылок, у тебя сколько, пятнадцать, а у тебя? – двадцать, двадцать, я круче…
Детсад.
Ладно, не о том речь, надо сразу десятку матери отослать, может, еще спасу ее, может, успею… там на одну химию бешеные бабки уходят, а еще нужны лекарства какие-то восстанавливаться после этой самой химии… Мать опять крыльями хлопать начнет, да ты не про меня думай, ты сам живи, какое там сам, я бы ей свою печень отдал, если бы мог…
Ладно, отстегну все пятнадцать, будь что будет…
Захожу на почту, передо мной какая-то бабка долго считает медяки, милой, а чего мне тут в чеке понаписали, терпеливо объясняю, что в чеке, наконец, очередь доползает до меня…
- Мне перевод… почтовый.
- Адрес?
Понимаю, что не помню никакого адреса. И не знаю. И вообще, рехнулся я, что ли, кто сказал, что мать болеет, вчера приезжала, цвела как майская роза, духами пропахла, чмоки-чмоки, Женечка, ты святым духом тут питаешься, да? Женьчик, ты долго еще в этой куртешке задрипанной ходить будешь, поехали, дубленку тебе купим, не нет, а да, я сказала…
Вываливаюсь с почты, кассир вдогонку предлагает лотерейные билеты, открытки, шампунь для калош…
Зашел в квартиру, тут-то и накатило. Сильно, крепко.
Что накатило? Не знаю. Все. Сон, и в то же время не сон, вижу Шушина, как он идет, не идет, бежит через дорогу, перед грузовичищем, камазище подцепляет Шушина капотом, тот вертится волчком, как-то неловко валится в снег, водила притормаживает, видит, что Шушин поднялся, снова жмет на газ…
Почти-почти…
Прихожу в себя, снова в прихожей, это еще что за красные пятна бусинками на полу, ах да, это у меня из носа, давление зашкаливает…
Сворачиваю в матерый гипермаркет, украшенный следами невиданных зверей. Меня окружают розовые тигры, синие бегемоты, тираннозавры с выпученными глазами, драконы с серебристой чешуей, американские истребители и русские авианосцы.
Выбираю вертолет. Огромный, который летает сам, им еще можно управлять на расстоянии. Мне тоже в детстве такой хотелось, у меня не было, мамке такие расходы не потянуть. Пусть хоть у Пересвета у моего будет, как сейчас вижу, как он жмет на пульт неумелыми ручонками, вертолет трещит винтами, Пересвет тычет на него пальцами, тятя, во! Тятя, во!
А у Таньки я его заберу. Костьми лягу, заберу. Дебил придумал этот закон, что при разводе ребенка матери надо оставить, этот дебил не знает, что такое, когда мать пьяная валяется… Ей-богу, еще раз увижу у Таньки бутылку, я ей этой бутылкой башку раскрою… Пусть потом судят, ее почему-то не судят, что она по пьяни Пересвета лупила, видите ли, дела семейные…
- Что-то подсказать? – продавец встает передо мной, как лист перед травой…
- Да… вертолет…
- Сыну?
Пелена падает с глаз. Спохватываюсь, что нет у меня никакого сына, сдурел я, что ли… И в магазине с розовыми замками и пластмассовыми рыцарями не бывал со времен детства босоногого…
Йес, подбил…
Совершенно невозможно работать… вывожу зависимость воздействия на мозг от частоты магнитного поля, ничего не выводится, лезет в голову какая-то мутотень, будто сижу за штурвалом истребителя, стреляю по каким-то лупоглазым пришельцам…
Нет-нет, Жека, ты давай, просыпайся, работай, давай, ты же работящий, ты же не какой-нибудь Шушин, который на работу ходит чай пить и сплетни травить…
Тэ-экс… при усилении магнитного поля… возникает дополнительный резонанс, и…
Ч-черт промазал… уйди-уйди-уйди, ай, с-сука, ты мне еще двигатель попорти…
Да что со мной сегодня… При усилении… наблюдается прямая корреляция, а по достижении барьера частоты в сто мегагерц начинается обратная корреляция…
Йес-с, главаря ихнего подбил… сто жизней сразу.
Да что это… Выбираюсь из-за стола налить себе кофе, мимоходом заглядываю через плечо Шушину.
Рушится мир.
Во черт…
Сидит. Стреляет. Бьет направо и налево космических захватчиков, опять выцапал какую-то игрушку с бескрайних просторов Интернета, и кучу вирусов впридачу.
Зла не хватает.
Вызвать бы сейчас шефа, показать бы ему его любимчика… И как всегда отхихичется Шушин, отшутится… вроде как так и надо…
Возвращаюсь к себе за стол, не могу думать, не думается, лезут в голову мысли Шушина, блин, в этого, главного целился, хлопнул какую-то сошку мелкую, всего три жизни за нее…
- А ты чего хромаешь? – спрашивает Иришка.
Прямо бальзам на душу, Шушин хромает. Приволакивает левую ногу, хоть бы она у него отсохла…
- Да какой-то дебил в меня врезался…
- Так ты почаще на дорогу выбегай, в тебя и не такой дебил врежется… дебил… на себя посмотри, чучелко…
Перевожу дух. Действует. Почти-почти-почти…
…ночь тиха, пустыня внемлет Богу
И звезда с звездою говорит…
Откуда это… навалились строки откуда-то из ниоткуда, я их не звал.
А ну да, это все Шушин. Тоже вышел из конторы затемно, идет, вспоминает…
…каждый дикий куст придорожный
Мне шептал – я шучу с тобой,
Обойди меня осторожно
И узнаешь, кто я такой…
А это кто… вот черт, сколько отрывков помню, а кто автор, из головы вылетает… то есть, не у меня вылетает, у Шушина…
Мне опять приснились дебри,
Глушь пустынь, заката тишь,
Желтый лев крадется к зебре
Через травы и камыш…
Заглядываю в память Шушина, слишком глубокую, чтобы увидеть ее всю, разом. Пробираюсь через строки стихотворений, какие-то нежные письма, единственная моя ненаглядная, неужели это он своей Таньке алкашке писал… Осторожно обхожу уголок памяти, где какие-то молитвы за мать, всхлипывания тайком в подушку, потихоньку ищу разработки…
Чем-то же он занимается в институте…
Что-то же он знает…
И знает больше меня…
- Уволю… к чертовой матери, - шеф останавливается, смотрит на меня в упор, - уволю… На работе завал, он в свои стрелялки режется…
Отлегло от сердца. Понимаю, что речь идет не обо мне. Это про Шушина. С его стрелялками.
- Скажите ему, парни, пусть манатки свои собирает… чучело… и заявление пишет. Так не пойдет, по статье уволю…
Осторожно просачиваюсь за директором в кабинет, он смотрит на меня оторопело, написано же на двери русским по белому, Кто войдет без стука, тот вылетит со звуком…
- Я это… по поводу Шушина… чтоб не увольняли…
Ударило в голову.
Больно, сильно, отчаянно, как будто вселенная взорвалась.
Просыпаюсь от боли, жгучей, острой, невыносимой, разрывающей тело на кусочки. Это что-то новенькое. Очень новенькое. Припоминаю, какие болезни начинаются вот так, дикой болью, от которой хочется вырваться из самого себя.
Ничего не припоминается.
Ползу к телефону, спохватываюсь. Боль не моя. Чужая, заемная, приблудная. Доиздевался над своими мозгами, вот теперь кого-то машина сбила, а мне больно…
Баюкаю голову в ладонях, пытаюсь успокоить, спи-усни, моя головушка. Боль отступает, рывками, рывками, нехотя. Не уходит, сворачивается клубком где-то возле кровати.
- А Шушин где?
Захожу в контору, оглядываю ряды столов, людей, мониторов, ноутбук Шушина, чашка Шушина, Шушина нет.
- Он-то тебе на что? – здоровяк Андрейко поднимает сытую рожу, - сцепиться не с кем? Скучно стало?
- Не, я серьезно… где?
- В Караганде, - фыркает Андрейко, - я ему звонил, не берет… шеф уже крыльями хлопал, Шушин где… Эй, а ты-то куда?
Выметаюсь на улицу, прыгаю в машину, прислушиваюсь к себе, черт меня дери, что я слышу, что слышу, течет же откуда-то эта боль, этот беззвучный крик…
Ничего…
По нулям…
Боль кричит откуда-то и в то же время ниоткуда…
Башка раскалывается, кажется, вот-вот брызнут мозги…
Наконец, улавливаю направление. Примерно. Очень примерно. Сворачиваю на какое-то зазамкадье, петляю по шоссейкам, ведущим в никуда.
Новый приступ боли.
И еще кое-что вижу, на этот раз явственно, четко: рассветный холодок, рев мотора, кваканье клаксона, мир летит кувырком, и – боль, боль, боль.
Добегался Шушин.
Слушаю сигнал. Безмолвный крик боли. Слабеющий. Затихающий. Сбивчивый.
Гоню машину, главное, сейчас самому ни во что не вляпаться, ты погоди, погоди, я уже близко, ты не смей, не смей, ты мне еще не сказал, где у тебя мать живет, она теперь как без тебя, ты не вздумай, я что Пересвету твоему скажу, ты только попробуй, ты мне еще…
Ловлю затухающий крик.
Беззвучный крик.
2013 г.
Одиночество
Снова набираю номер.
Ну только посмей не взять трубку…
Ну только посмей…
Только посмей…
Он посмеет. Он не возьмет. Уже чувствую. Уже догадываюсь. Все, что было вчера – ты у меня единственная, я тебя всю жизнь ждал, мне-для-тебя-жиз-ни-не-жал-ко – это было вчера, а сегодня набираю номер и слышу…
Набранный вами номер не существует.
Зорри, зе намбер из нот…
Одиночество, уже было ушедшее из квартиры, загнездилось снова. Всерьез и надолго. Снова вернулось, хлопнув дверью, напустив в коридор холодок зимы, снова разложило по дому вещички, поставило свою чашку на столе, голубую с отбитым краешком, по-хозяйски расселось в комнате перед телевизором.
Я знаю, оно придет ко мне ночью. Осторожно приподнимет краешек одеяла, заберется в постель, положит бесплотную голову на подушку. Прижмется ко мне ледяным телом, пропахшим холодом зимы и промозглой сыростью осени.
Мужчины это чувствуют. Что рядом со мной одиночество. Когда иду по улице, огибают меня с левой стороны, с правой идет одиночество. В таксюшке рядом со мной никто не садится до последнего, чувствуют, рядом сидит одиночество, нога на ногу, посматривает вокруг на проносящиеся за окном пейзажи.
Одиночество – сволочь,
Одиночество – мука-а…
Перечитываю статистику, в России сорок процентов женщин одинокие, две трети браков распадаются после трех лет, пытаюсь утешить себя, я не одна такая…
Одиночество… пытаюсь представить себе, как оно просачивается в дома к этим сорока процентам, проникает сквозь щели в незаклеенных окнах, изморозью ложится на подоконники. Как оно успевает, проникает сразу к миллионам мужчин и женщин, а то и не к миллионам, к миллиардам, где-нибудь в Токио или на Манхэттене. А ведь успевает, просачивается, раздваивается, расстраивается, да что я говорю, одиночество никогда не расстраивается… Сидит рядом с людьми на кухне, пьет холодный чай, смотрит по телевизору один и тот же сериал, а потом тихонько подводит человека к распахнутому окну на тысяча каком-то там этаже, толкает вниз…
- …ну, я пошел.
Он уходит. Я чувствую, он уходит – насовсем. Отпили чай, отсидели на кухне, отговорили, отболтали ни о чем, отлюбили. Уходит – как уходили до него все, все.
Утешаю себя какими-то историями про то, что каждый человек должен найти не абы какую, а именно свою вторую половинку. Не утешается. Потому что знаю причину, вот она, сидит на кухне, допивает из наших чашек холодный чай.
Одиночество – сволочь,
Одиночество – мука-а…
Я не знаю, как оно выглядит, у него нет лица, нет тела, ничего нет. Его невозможно увидеть, его можно только почувствовать. Как оно беззвучно ходит по квартире, с тихим шорохом отодвигает кресло, иногда звякнет ложкой в чашке, скрипнет кровать.
Он уходит. Мысленно вычеркиваю из жизни его имя и номер телефона. Они все уходят. Они чувствуют, что в доме кто-то есть. Кто-то чужой. Кто-то холодный, неприютный, нездешний…
- …представьте себе, что одиночество – это кокон, который окружает вас со всех сторон…
Презрительно фыркаю. Что они понимают на этих тренингах, какой к черту кокон, какое к черту яйцо, какое к черту все остальное. Кажется, эта бабонька на трибуне одинокой никогда не была, к ней не приходил этот, эфирный, бестелесный, не сидел вечерами у окна, не пил остывший чай.
- …а теперь представьте, что одиночество – это воздушный шар, который вы держите в руках. Вы выпускаете его, он летит…
Делаю вид, что слушаю. Делаю вид, что записываю. Полная чушь…
…соображаю, где одиночество жило раньше. Например, в древности, во времена избушек на курьих ножках и деревянных идолов. Нет, в те времена еще можно было приткнуться в землянку какого-нибудь отшельника, вместе с ним молиться богам и слушать музыку небесных сфер. А вот еще раньше, когда первые люди сидели у первого костра, пугливо смотрели в темноту ночи, переговаривались полушепотом, да точно тебе говорю, тигра видел, ты в белку стрелял, а там бок полосатый в кустах…
Вот тогда-то где пряталось одиночество, по каким лесам рыскало, где ночевало на ветках столетних дубов, подстерегая одинокого путника… А может, тогда его и не было, появилось, когда какого-нибудь Каина изгнали от людей, и он в серой пустыне сжимал зубы в бессильной злобе…
Тогда и работы у одиночества было меньше, не то, что сейчас, мечется из токийских квартир на этажи манхэттенских небоскребов, из давки московского метро в какой-нибудь особняк на Лазурном берегу…
- Ты смотри, куда прешь-то?
Даже не сразу понимаю, что это он мне, даже не сразу вижу, что случилось, почему это мордастый джип врезался в дерево, а ну да, он должен был врезаться в меня, а водитель в последнюю минуту свернул… Вон он, водила, вылез, глотка нараспашку, орет благим матом, ноги уже сами несут меня к дому, так бывает в кошмарном сне, бежишь, бежишь, и вроде бы стоишь на месте…
…перевожу дух уже в коридоре, дверь распахивается, как же так, я же ее закрывала, ах да, я же и не закрыла, вот он стоит, матерый мужичище, такой меня об колено переломит, не дрогнет…
- Девушка, вы бы хоть смотрели, куда прете, мне из-за вас машину теперь в ремонт!
- П-простите п-пожалуйста…
- Да что простите, вам-то самой жизнь не мила, или как? На тот свет торопитесь?
Чувствую, что краснею до кончиков ушей.
- Вы-то как, не покалечились? – он вваливается в комнату, большой, грузный.
- Да нет…
- А то давайте врача вызовем, я оплачу, если там что…
- Да нет… все… в порядке… - спохватываюсь, - а… сколько я вам за машину должна?
Жду астрономических чисел и многовековой кабалы.
- Да хрен с ней, машина застрахованная… мне тут одна под колеса так кинулась… от несчастной любви… еле отвертелся…
- Да не, я не такая…
Чувствую, как что-то меняется в доме, как будто становится на полградуса теплее…
- А то, может… выпьете что-нибудь?
- Это можно.
- Чайку или покрепче?
- Можно и покрепче.
Что-то меняется. Что-то потихоньку сдает позиции, что-то покидает дом, еще не совсем, но почти-почти-почти, бесшумно ускользает из комнаты, вспугнутое нашими голосами…
- …меня Олегом зовут.
- Татьяна.
- Очень…приятно.
Что-то крадется к выходу из квартиры, мечется между мной и Олегом…
- Телефончик мой если что.
- Ага, спасибо…
Что-то изменилось.
Что-то происходит в доме, какие-то шорохи, какая-то мышиная возня, кто-то в спешке собирает вещи, невидимые, неосязаемые, бросает в такую же неосязаемую сумку…
Хлопает входная дверь.
Я знаю, одиночество ушло.
Навсегда.
Одиночество…
Я представляю, как он, вечно одинокий, бесплотный, бестелесный, выходит в первый снег, последний дождь, холодную морось, идет к остановке, выбирает маршрут, наугад, в никуда, зябко ежится на ветру. Без него дом стал какой-то чужой, пустой, сам не свой, я сама стала какая-то сама не своя…
Сжимается сердце.
Бегу в темноту подъезда, в мокрую слякоть двора, в холод улицы, вижу его силуэт, вот он уже скрывается за углом, бесплотный, бестелесный, невидимый, и чувствую, если он исчезнет за углом, я его уже не найду…
- Постойте!
Он не оборачивается.
- Да постойте же! – хватаю его за плечо, да за какое плечо, нет у меня плеча, ничего нет, он оторопело смотрит на меня, не понимает…
- Пойдемте… пойдемте…
Он не понимает. Он всегда приходил ко всем сам, просачивался сквозь незаклеенные окна, изморозью ложился на подоконник, он не привык, чтобы кто-то говорил ему – пойдемте…
Веду его за собой, кажется, он боится меня, первый раз вижу, что одиночество кого-то боится. У двери снимаю какие-то поющие ветра и звенящие колокольчики, которые вешала, чтобы отпугнуть одиночество, нечего мне его отпугивать. В прихожей он снимает легкую не по погоде куртешку, и как он в такой ходит, простудится же, да вот уже простудился, носом хлюпает…
- С сахаром?
Он кивает. Разливаю чай, выставляю из холодильника какую-то снедь, что-то малехонько, не готова я сегодня к визиту гостей…
Он все еще держит свою бесплотную сумку у своих бесплотных ног, он все еще не понимает.
- А вы оставайтесь, - говорю я, - куда вы сейчас пойдете на ночь глядя…
Оторопело смотрит на меня.
- П-пожалуйста…
Смотрю и не вижу, как он выставляет на стол свою чашку с отбитым краешком, выволакивает в ванной какие-то бритвы, зубные щетки, надо бы тапочки ему раздобыть, кажется, где-то валялись…
Он усаживается перед телевизором, переключает на какие-то Аномальные Новости. Черт, а ведь я про него ничего не знаю, где работает, кем работает, чем увлекается, хотя, кажется, видела пару раз, он заходил в рекламное агентство, ролики он рекламные делает, что ли, а в бесплотной сумке у него я видела бесплотные картонные вырезки, из которых можно собрать модель бригантины…
Жужжит телефон.
ОЛЕГ ВЫЗЫВАЕТ
Сбрасываю.
ДОБАВИТЬ В ЧЕРНЫЙ СПИСОК
Обнимаю его, бесплотного, бестелесного. Почему-то думала, он не знает, как вести себя с людьми, да какое там не знает, все-то он знает, и даже больше… у-у, руки у тебя какие холоднючие, дай согрею…
2013 г.
Выпь-персоны
- Охренел, что ли?
- Пустите переночевать…
Смотрю на него, ты из какой помойки вылез, сюда пришел, тощий, весь какой-то защипанный, видно, не первый год уже по улицам мотается…
- Охренел, спрашиваю?
- А что так?
- Не знаю, что ты так охренел, это у тебя спрашивать надо… Читать-то умеем? Для кого русским по белому написано, гостиница?
- Вот, гостиница… я и прошу, пустите…
- Иди, иди, гуляй… улица широкая…
Закрываю дверь, почему так дрожат руки. Еще бы они у меня не дрожали, сижу как собака у двери, бросаюсь на каждый стук, на каждый шорох, может, уже приехали. И тут на тебе, за дверью это чучело околачивается.
Еще раз оглядываю, обнюхиваю гостиницу, все ли при всем, ковры постелены, лифт работает, лампочки в коридоре все горят, ярче некуда, номера блестят, на простыни лечь страшно, чтобы не испачкать, соринка-пылинка упадет, и то видно.
Этого надо от двери убрать, пока гости не приехали. А то кортеж появится, и нате вам, сидит тут у дверей мешок с костями. Вот и рассказывай потом, что в городе у нас нищих нет.
Мне же как сверху сказали, только посмей не по высшему разряду принять, только попробуй где что не так сделать, потом бошку тебе твою дурную точно не сносить. Из самого Кремля звонили, так и так, чтобы самолично все проверил, гостиницу вдоль и поперек своим языком вылизал…
Знать бы еще, кто к нам в гости едет.
Иду к двери, так и вскакиваю, подброшенный звонком, м-мать моя женщина! Так и чувствую, что-то забыл сделать, вот войдет сейчас гость, а у нас или тряпка грязная на самом видном месте, или крыса дохлая. Они же такие, крысы как сдохнуть соберутся, так на самое видное место вылезут.
Открываю дверь, екает сердце.
- Добрый человек… пусти переночевать…
Рушится мир.
- Пошел отсюда, я ком-му сказал! Мужик, ты не въехал еще, сюда сейчас вип-персоны пожалуют, и ты тут…
- Выпь пожалует? Это которая в болоте живет?
Смотрю в его глаза – чистые, наивные, полоумный какой-то, откуда его черт вынес. Вот и рассказывай потом высоким гостям, что у нас сумасшедших нету.
Выгребаю из кармана мелочь, кладу в чумазую руку, ба, тут не мелочь. Что-то я шиканул. Ну да черт с ним…
- На вот. Хлебца себе купи.
- Ох, спасибо, добрый человек…
Спасибо… Знаем мы вас, вот мы сейчас все эти денежки на водочку и потратим, говори потом высоким гостям, что у нас по пьянству самый низкий процент по России.
Еще раз проверяю все – на тридцать три раза, обхожу город, непривычно притихший, улицы выметены, только что не вылизаны, тротуары в кои-то веки расчистили, дома покрасили, асфальт положили, комбинаты-фабрики все на клюшке, чтоб не дымили, воздух не портили. Только бы их светлость на комбинат какой не заглянули, там руины, как после войны, а может, и не как.
Знать бы, кто там приезжает…
Заодно я и регион весь обошел, ничего, вроде, жить можно, все при всем. В спешном порядке детских садов понаоткрывали, понаставили качелек-каруселек, бабок-ежек, понастроили школ, больниц, только бы гости высокие туда не зашли, не посмотрели, что внутри нету ни хрена, одна декорация. Если что, сюда поведу, в третью больничку, специально дочиста ее вылизали, в палаты здоровых людей положили, чтобы ни крови, ни гноя, ничего этого высоким гостям не видеть. Деревьев понасажали, мост построили, только бы не проехал по нему никто, а то мостик-то пластиковый, одна декорация.
Возвращаюсь к гостинице, не иду – бегу, хоть и несолидно бегать-то уже, не двенадцать лет. Екает сердце, неужели упустил гостя, вот так прибегу – а гости уже прибыли, ходят, смотрят, а главный-то ваш где?
Эт-то что. В темноте натыкаюсь на тощий силуэт.
- Мил человек… замерзаю…
- Да ты издеваешься надо мной, что ли?
- Х-холодно… зима…
- Да неужели, а я-то думал май месяц на улице. То-то смотрю, снег лежит…
Разглядываю доходягу, в чем только душа держится, надо же, купил-таки булку хлеба. Нет, надо этого бомжару спрятать, пока гости не нагрянули.
- Пошли со мной… вон… в подвальчик иди. Только не натвори ничего…
- Мил человек, век не забуду…
- Пшел, пшел… ко мне тут вип-персоны едут, а ты…
- А кто приезжает-то?
Морщусь, тебя не спросили…
- Я откуда знаю? Сказали, приедет… такое приедет, что нормально не встречу, потом без башки останусь.
И правда бы, хоть бы сказали, кого ждать, генсека ООН или что повыше, а то на что повыше и гостиница моя нехороша будет. На всякий случай еще раз оглядываю номера люкс, проверяю краны, спускаю воду в унитазах, а то знаем мы вас, бачки на ладан дышат, щелкаю выключателями.
Обхожу город, заглядываю в квартиры – наугад, конечно, не комильфо, ну ничего, жить можно, мил человек, вы носки-то свои хоть по квартире соберите, вот так вип-персона приедет, а у вас тут как в прачечной…
Обхожу регион, черт, ни раньше ни позже плотину прорвало, ничего, уже чинят, рабочая ситуация. Иду – по стране, от края до края, в Сибири что-то морозы приударили, как бы чего не прорвало. Мужики, вы там посмотрите, чтобы отопление не треснуло… Чего? Верно, у нас проще температуру воздуха по всей Сибири поднять, чем трубы починить.
Что еще? Москву можно вообще не проверять, знаю, что там все при всем. Да какое там все при всем, нате вам, город в пробке стоит, как отсюда, так до края земли. Тэ-экс, быстро все машины растащить надобно… не знаю, куда. Гости высокие приедут, чтобы был образцово-показательный город. Чует мое сердце, что в столицу они тоже заглянут… Так что звезды извольте начистить, и на башнях, и в небе, чтобы сверкали.
Не бегу – лечу к гостинице, запыхался уже, давно не летал, годы уже не те. В фойе отстегиваю с плеч крылья, веша… Так, а где вешалка для крыльев? Для пальто вешалку вижу, а крылья куда девать? Гардеробщице сдать? Все верно, крылья, штука хрупкая.
Знать бы еще, кто приедет. И приедет вообще, или нет. А то полночи уже прошло, и ничего.
- Может, не приедут сегодня…
- А?
- Может, говорю, не приедут… гости высокие… они такие… нынче здесь, завтра там…
- Тебя какой черт сюда пустил?
- Да замерзнет же в подвале-то, - кивает портье.
- И замерзнет, и фиг с ним… еще здесь его не хватало.
- А гости высокие чего доброго увидят… скандал будет, скажут, у вас что, приютов нет…
- То-то и оно, что нет.
Смотрю на него, чумазого, тощего, устроился на краешке дивана, еще и диван после него отмывать…
Смягчаюсь.
- Девки, хоть бы кофе ему дали…
- Это можно.
- И помойте его там… чш, куда в номер ведете, вон, в подсобку. Оденьте поцивильнее, он у нас за дворника сойдет. О-ох, принесла тебя нелегкая…
Смотрю в холод ночи, вздрагиваю от шороха каждой проезжающей машины… Почему-то все больше кажется, что услышу звон колокольчика, подкатит тройка с бубенцами, привезет высокого гостя.
О чем я…
- А то в Череповце где-то вот так… гостей высоких ждали, ждали… из Москвы откуда-то… а они не приехали.
Опять он. Сидит, растирает обмороженные пальцы.
- А у вас мазь какая-нибудь от обморожений найдется?
- Еще тебе чего?
- Что, на всю страну мази нет?
Вот, блин, он еще гостям высоким пожалуется, что мази нет… Иду к аптечке, ох, намучаюсь я с ним.
..шорох шин…
Подбегаю к окну, нет, проехали мимо, не гости…
- А они на чем приедут?
- Да черт их знает… на машине, наверное…
Ловлю себя на слове, а ведь и не знаю, как они появятся, может, прикатят на поезде, или ждут меня где-нибудь в аэропорту…
Звоню в аэропорт, ну только посмейте не взять трубку…
…нет, в аэропорту высоких гостей нет.
Жду. От нечего делать считаю снежинки за окном. Монотонно отвечаю на бормотание бродяжки, а что у вас тут в городе новенького, а зоопарк у вас есть, а мечеть у вас есть, а метро у вас есть, а что так нет, а откуда оно возьмется, бюджет по швам трещит…
Ближе к рассвету снова выхожу на улицу, в холод, в ночь, расправляю крылья, лечу над страной, над миром, снова проверяю все – на тридцать три раза. А то ведь так и чую, что-нибудь да и недоглядел, точно высокие гости куда-нибудь не туда заглянут, и нате вам, конфуз выйдет. Лечу – над Москвой, над Европой, все при всем, огни горят, взлетают самолеты, извиваются магистрали. Ла-Манш на месте, океан на месте, все при всем, ни одного пятнышка нефти на волнах, хорошо все вычистили. Оглядываю Нью-Йорк, чистенько, да что я смотрю, надо не на центральные улицы смотреть, а поглубже, в кварталы, куда даже полиция не хаживает… Вот, блин, и тут все чистехонько, прибрали, смуглые парни салютуют мне, скалят белоснежные зубы, мол, все о,кей, к визиту больших гостей готовы…
Знать бы еще, откуда явятся эти большие гости. Хоть бы сообщили, хоть бы намекнули, а то – ни слуху, ни духу. Почему-то кажется, что ждем вообще не людей, я на всякий случай намекнул всем вэ-вэ-эсникам, про неопознанные объекты сообщите мне, а то, может, придется к летающему блюдцу нести хлеб-соль.
Пролетаю над Антарктидой, проверяю озоновую дыру, нет дыры, залатали, накрепко заштопали. Еще бы нитки убрали, чтобы из облаков не свешивались, вообще бы им цены не было, а то все я обрезать должен.
Возвращаюсь – ближе к рассвету, уже не лечу – телепортируюсь, врываюсь в двери гостиницы, неужели прощелкал?
- Нету?
- Не приехали, - кивает бродяжка в углу.
- Черт…
Смотрю в рассвет, чувствую – теперь уже не приедет высокий гость, что-то сорвалось, что-то не вышло.
- Может, утречком подъедет… на дороге там где застрял… или мотор заглох…
Черт мне принес этого бомжару.
- Или на самолете летели… А облаков нету…
- При чем тут облака?
- Ну самолет, он же по облакам едет…
Екает сердце.
- Слушай, тебе делать больше не фиг, сидишь тут? Вон, иди, работу ищи… биржа труда в девять открывается. Пошел, пошел…
Распахиваю дверь, внутри все кипит и клокочет.
- Спасибо, добрый человек…
- На здоровье.
Чур, чур меня, сгинь, пропади.
- Охренел?
Он смотрит на меня, усталый, замотанный, бледный какой-то. Но черт возьми, - это человек, первый раз за столько времени вижу здесь человека. Похоже, я и правда охренел, чуть не кинулся ему на шею, как родному. А как вы хотели, столько скитался, ни одной живой души здесь не видел.
На негнущихся ногах иду к воротам. Прошу:
- Пусти…
- Рехнулся?
- А что… нельзя?
- Нет, конечно… смеешься, каждого встречного-поперечного пускать, - ворчит он, - Если каждого встречного-поперечного пускать, это что ж будет?
Смотрю на ворота в отчаянии, смотрю на бескрайнюю пустынную равнину вокруг, интересно, сколько я скитался, прежде чем наткнулся на ворота, на стену – от горизонта до горизонта, на человека у ворот…
- Может, заплатить надо?
- Чего? – человек опускает метелку, которой мел дорожку, поднимает голову.
- Может… заплатить, говорю, надо за вход?
Показываю банкноты – он смеется, я и сам над собой смеюсь, кому они здесь нужны, наши рубли-доллары.
Здесь…
Где здесь…
Не помню, как я сюда попал, ничего не помню – прошлое как отрезало, пытаюсь вытащить что-то из своей памяти, не могу. Было что-то, было, какие-то дни рождения далеко в детстве, ой, это кто у нас такой большой, яркие игрушки, первый раз на школьной линейке, а кому отдавать цветы, Флавин, не вертись, сейчас за дверь пойдете оба, институт, ну по бюджету, юноша, не проходите, денежки-то у вас есть? Было что-то, администрация, парень, я тебя на своем месте хочу оставить, когда сам в губернаторы пойду, потом…
Вся жизнь…
Много было всяких потом, не помню последнего потом, как я попал в мертвую пустыню, как набрел на ворота, на бесконечную ограду…
- А что нужно, чтобы войти?
Спрашиваю – чувствую, не ответит, и то правда, чего ради ему меня пускать, это же не мой сад там, за оградой, это чья-то земля, чьи-то деревья цветут, чьи-то яблоки с гулким стуком падают оземь, чьи-то соловьи поют.
- Не видишь, не до тебя мне, - отмахивается, - у меня тут гости дорогие с минуты на минуту будут, а тут ты…Ты их не видел, кстати?
- Кого?
- Ну… хоть кого-нибудь.
- Н-не видел.
Он отвернулся – хорошо хоть, ворота не закрыл, - оставил меня наедине с пустыней. Сколько все-таки я шел по ней? Кажется, год или два, конечно, только кажется, год или два без воды я бы не выдержал. Теперь начинаю припоминать, как шел сюда, к стене, еще не знал, что здесь стена, но шел сюда. Что-то гнало меня, что-то невидимое, неощутимое – там, в темноте ночи. Что-то страшное надвигалось, заставляло меня уходить от него, страшного, все дальше по темной пустыне. Самое главное, я не видел и не слышал, чтобы что-то приближалось, я просто знал, что оно идет за мной.
Темное что-то.
Не видимое в темноте ночи.
Хватаюсь за соломинку.
- А с хозяином вашим поговорить можно?
Смотрит на меня, усталый, замотанный:
- Я хозяин.
Черт…
- Может, вам работник нужен?
- Своего добра хватает. Говорю, уйди, не мешай, гостей дорогих жду, а тут ты…
Ухожу. Не мешаю. Память начинает проясняться медленно-медленно, и опять все не то, проявляются какие обрывки – не к месту и не ко времени… Был же я на каком-то посту, в губернаторах я, что ли, был? Нет, выше. Гостя какого-то встречал, важную птицу… откуда-то… не знаю, откуда. Было, было, помню, помню, ждал дорогих гостей, смотрел в темноту ночи, считал снежинки, потом смотрел в рассвет, понимал – никто не придет.
Было… Это когда мир сошел с ума, это когда мне звонили – откуда-то сверху, то ли из Москвы, то ли еще выше, благодарили, молодчина вы, Флавин, хорошо встретили высокого гостя, он доволен остался, очень вас хвалил. Помню, как кивал, улыбался, когда вручали какие-то награды, рад стараться. Даже не обмолвился, что никакого гостя в ту ночь так и не дождался.
Помню.
Память снова отказывает. Снова чувствую, как крадется за мной по пустоте что-то темное, жуткое. Нет, не крадется, нечем ему красться, у него нет лап, у него ничего нет, у него нет даже его самого…
Смотрю на ворота, осторожно подкрадываюсь, бочком-бочком, хозяин косится на меня, будто говорит, тебе что непонятно-то, русским по белому сказал, нечего тут околачиваться.
- Пусти, - прошу, уже ни на что не надеюсь.
- Чего ради?
- Ну… так.
- Так… пропуск есть?
Вздрагиваю, развожу руками, чего нет, того нет. Сажусь на землю возле стены, всем своим видом показываю, некуда мне идти, некуда, хоть что со мной делай, не пойду я туда, откуда прется это… темное… не знаю, что…
Он как будто забывает меня, не замечает меня. Ходит по саду с корзиной, яблоки собирает, что ли. Хоть бы мне одно яблочко перепало через стену, больше бы я не просил. Смотрю на него, чем больше смотрю, тем больше не понимаю, он берет яблоки из корзины, развешивает на ветках…
- На, возьми, - вспоминает про меня, сует мне в руки наливные плоды, ломоть хлеба, прикрытый поджаренной рыбешкой, - иди, иди отсюда, я гостя дорогого жду, мне готовиться надо.
Вгрызаюсь в яблоки, даже толком не чувствую вкуса, что тут почувствуешь, когда что-то темное в пустыне совсем уже близко, надвигается – из ниоткуда, мрачное, безликое, хочется сказать – ничто, только это не ничто, это какая-то отрицательная величина.
Смотрю на него, как он ходит по саду, развешивает яблоки.
Узнаю его лицо.
Вспоминаю зимнюю ночь, хоровод снежинок…
Пустите переночевать…
Вспоминаю, как я сюда попал – не вспоминается, не хочет, вырывается из сознания. Последнее, что помню – из того, из привычного мира, как я сворачиваю на проспект, еще долго не могу втиснуться в свой ряд, добираюсь до перекрестка, куда едешь, ур-родище, куда едешь, знак, что ли, не видишь, выруливаю куда-то в никуда, лихач на чем-то иномарочном-навороченном врезается в меня, куда прешь, сворачивай-сворачивай-свора…
Что-то было потом, свет какой-то резкий, неземной, куда меня несут, почему я не могу встать, почему, почему меня укладывают назад, да лежите, лежите, нельзя вам вставать, откуда столько крови, неужели – моя.
Вздрагиваю, просыпаюсь от воспоминаний. Вернее, не сам просыпаюсь, меня будит то, темное, невидимое, бесплотное, что движется за мной.
Теперь не сомневаюсь – за мной…
Подхожу к воротам – он смотрит на меня, ой, смотрит, не прошмыгнешь, не просочишься исподтишка. Ходит по саду с кисточкой, раскрашивает листья в сочно-зеленый цвет.
- Может, помочь?
- А?
- Помочь, говорю? А то гости дорогие едут… не успеешь еще…
- Ну, помоги.
- А у меня пропуска нет.
- И не у кого нет, - смотрит на меня, посмеивается.
- А зачем тогда…
- А так… прикольно так, спросишь у человека – пропуск есть, он и стоит, боится войти.
Он смеется. Все так и вскипает внутри, ах ты, думаю, чтоб тебя. Вхожу, он вручает мне корзину с яблоками, клей, развешиваю по веткам.
- Куда, куда все на одну ветку, на разные давай… поровну чтобы было…
Что-то темное, бестелесное уползает, уходит, чувствует, что меня не взять. Хочется спросить у него, кто приедет, кого он ждет здесь в бескрайней пустыне, кого пригласил в райский сад, архангела с трубой или пророка со столпом огненным.
- Вроде готово, - оглядывает сад, примеряется, да точно ли готово, да не забыл ли что. Поправляет терновый венец.
- Вроде, - соглашаюсь, делаю вид, что тоже оглядываю сад.
- Ну вот и славненько, - он распахивает двери большого дома в конце аллеи, кивает мне, - входи, гость дорогой!
2013 г.
Тек думает
Пролог
«Это смерть» – думает Тек.
Это он может. Думать. Это у Тека хорошо получается. А что еще осталось, когда смерть приходит.
Смерть. Жуткая, чудовищная, не похожая ни на что, привычное Теку. Смерть – единая во многих лицах. Обступает, подкрадывается, принюхивается. Немыслимые чудовища, будто вышедшие из ночного кошмара. Так и хочется ущипнуть себя, да побольнее, да посильнее, проснуться – за полчаса до будильника, вытянуться на постели, подумать о чем-то таком…
Подумать…
Это Тек может. Думать.
А вот отбиться от смерти не может, где ему, хоть бы пушка была, а откуда у Тека пушка. Пушка только випам положена, а Теку до випов еще как до луны пешком.
Обступают твари. Принюхиваются. И пахнет от них как-то не по-человечески, ни от кого так не пахнет. Огромные, холодные, обступили.
А сам виноват, было же какое-то мнговеньишко, когда еще можно было бежать – вон туда, в проход, на заваленную сором лестницу, уж как-нибудь спустился бы Тек по лестнице, сам не знает, как. И дальше – до города, до города, к людям, к людям, прочь от погибели.
А теперь – все.
Тек не верит себе. Ослышался, что ли…
И все-таки…
Нет, так и есть, говорят, говорят твари, четко, по-человечески, один повернулся к другому, бормочет:
- Не трожь, это этот… как его…
- Тот самый, что ли?
- Тот самый.
Сгибаются – в низком поклоне…
1
Звонят – резко, нетерпеливо, кого там черт принес…
Тек прислушивается. Звенит в коридоре мелодия ветра. Кто-то просится в дом. Да кто там просится в такое-то время, ночь на улице, пошли все вон…
Звенит мелодия ветра, колокольчики в дверях.
Что-то прорывается в душе Тека. Так-то Тек незлобивый, злобу свою оставляет на экране, когда расстреливает зомби из бластера. Но вот если доведут…
Бывает.
Дать бы еще пушку Теку, только пушка випам положена, а Теку до випов как до луны пешком.
Жмет на кнопку, распахивает дверь:
- Достали уже, я щ-щас полицию…
Слова застряли в горле, не выдавить, не выкашлять.
Полиция на пороге.
- Именем Конфедерации.
- Именем.
- Извините, что так поздно, - матерый патрульный вваливается в коридор, за ним пробираются помощники, помельче, помоложе.
- Да н-ничего.
- Да как ничего, ясно же, разбудили… ввалились среди ночи… Ну извините, мил человек, обыск.
Обыск.
Рушится мир.
- Ключи приготовьте… пароли, коды, логины…
Так и хочет Тек огрызнуться, а то сами мои пароли не знаете. Не огрызается.
- Да не знаем сами, хорошо вы про нас думаете, что мы все вдоль и поперек знать должны…
Страшно Теку. Кто их знает, то ли они мысли читают, то ли догадываются о чем-то. Если мысли читают, это совсем плохо, сразу отыщут в голове Тека, что лежит там, на третьей полке холодильника.
Не думать. Не думать, не-ду-мать, недумать. Про третью полку холодильника. Не думать.
- А спите вы на чем? – верзила оглядывает круглую комнату.
- А вот, - Тик кивает в сторону силового поля, на котором спит по ночам.
- Крутяк… Нда-а, на уровне у вас домик… Вы сами-то в комнатах этих не заблудились еще?
- Поначалу плутал… - Тек выжимает из себя улыбку, - дизайнеру спасибо скажите, это он намудрил…
- Да, дизайнеры те еще пошли… у меня вот…
Не думать. Не думать. Третья полка холодильника. Не думать. Третья… Тику вспоминается что-то похожее, не думай о рыжей обезьяне. Вот-вот… Лучше думать о рыжей обезьяне, знать бы еще, что это такое…
- Это не комната.
- Ась? – верзила останавливается перед длинной анфиладой.
- Это не комната.
- Да нам без разницы, все велели обыскать…
Теку становится смешно.
- Три-дэ-эффект.
- Тьфу ты, черт… и не отличишь… чуть дурака из меня не сделали…
Да из тебя и делать не надо, ты и так, думает Тек, тут же осекается, не дай бог услышит… не думать. Не думать… А не получается у Тека не думать, всю жизнь думал, а тут на тебе…
Не думать, не-ду-мать, неду…
- А от этого где пароль? - верзила кивает на дверь.
Тек чувствует, что краснеет.
- Слушайте, забыл. Сам попасть не могу…
- Вот так, мил человек, дожили, в своем доме в комнату попасть не можем… Ну так давайте вскроем вам ее, глянем…
Не думать, не-ду-мать, недумать…
- Ничего у вас тут хоромы… на уровне. Это где ж мы работаем, что такие хоромы отгрохали?
Тек холодеет. Провокация…
- На кормушке.
- Это где это?
- Продукты питания.
- А-а, а я уж грешным делом подумал, вы птичек кормите… Вот, думаю, бывает же…
Да где тебе думать, чуть не кричит Тек, вот я думаю так думаю, а т что…
Не думать. Не-ду-мать, недуать…
…о рыжей обезьяне.
Интересно, почему так говорят, про рыжую обезьяну.
- Что, выпить-то у вас чего можно?
- Можно… только осторожно, - улыбается Тек.
- Да уж не бойтесь… все не выпьем…
Громила открывает холодильник, вынимает что-то с третьей полки…
Падает сердце.
- Не то.
- Не то. Бутылка… рядом.
- Ох, черт, точно… Все уже, запарился на работе… а ничего у вас пивко, хорошее… сами делали?
- Ну… и пивко, и все на свете… весь город кормлю.
- Точно-точно, кормилец вы наш… Пойду я… айдате, ребята, или вы здесь уже прикорнуть решили… - верзила поворачивается к теку, - а то видите, еду в магазине протестировали, такое нашли, мама не горюй… Добавочки запрещенные. Вот такие же, вроде вас, работнички сэкономить решили…
Тек кивает.
- Совести нет.
- Да у кого она есть-то в наше время… смешной вы человек… закон-то тоже блюсти надо… а то не ровен час… ну все, закрывайтесь… спокойной ночи вам… уж простите, потревожили…
Тек закрывает дверь. Считает до ста. Еще до ста. И еще до ста. Гасит свет. Открывает холодильник, долго перечитывает этикетки добавок – Е234, Е643, Е277, Е666, Е… Е… Е…
Выбирает заветный коробок.
Е666, более экономичный и эффективный аналог Е268, отличается глубоким вкусом, долгим послевкусием, легким улучшением настроения. Экспериментальная добавка, не рекомендуется для изготовления продуктов питания. Достоверное тестирование влияния на живые организмы до сих пор не проведено. Внешний вид…
Тек переводит дух.
Не рекомендуется для изготовления…
Люди в форме его не нашли.
Наваливается да грудь запоздалый ужас.
2
Тек думает.
Это у Тека хорошо получается – думать.
Думает, как просочиться в центр города, прорваться, пробиться, про… откуда столько машин, кажется, со всего мегаполиса машины сбились сюда, к центру, гудят, сигналят, выплевывают недовольные рожи водил, куд-да пр-решь, с-сука, ж-жить надоело…
Тек думает.
Перебирает в навигаторе развилки, порталы, измерения, прикидывает, как просочиться, как проехать. Не прикидывается. Не придумывается. Все забито, заколочено, на одной сто семнадцатой машины в восемь рядов стоят.
Тек думает. А босс ждать не будет, не любит босс кого-то ждать, это его все ждут. Вот так соберет всех от мала до велика на совещание, посмотрит – где Тек, нет Тека… а на нет и суда нет…
Тек думает.
Ищет пути. Ждет того судного дня, когда встанут все трасы, все улицы, схлопнутся в один бесконечный коллапс, завяжутся узлом на самих себе.
Машины резко подают назад, назад, Тек дает задний ход, куда прете, куда прете, охренели, что ли… а вот уже и не прут, уже снова встали машины, бегут из них люди – во весь дух. Кричат что-то, черт разбери, что кричат. Было такое в каком-то старом фильме, Тек уже и не помнит, в каком, вот так же, тормозит поток машин, выбегают люди, а там впереди что-то, что-то…
Что-то…
Тек видит это что-то…
Еще не понимает – что видит. Еще думает, померещилось, еще ищет какие-то голограммы и эффекты три-дэ.
Нет. Никакой ошибки. Вот оно, приближается. Оно… они… их трое, кого их – Тек не знает.
Приближаются – легко, стремительно – люди так не ходят – огромные, страшные, ноздревато-белые, фыркают, трясут косматой шерстью. Спотыкаются о машины, а чья машина им мешает, они и с дороги ее столкнут, не постесняются…
Они…
Кто они… жуткие твари, будто выпавшие из ночных кошмаров.
Тек не знает.
И уже воет, надрывается сирена, сигналит город неоновыми огнями.
Приближаются…
Смотрит Тек, - зачарованный, завороженный, как кролик на удава…
СМС ЛЕТИТ!
Тек читает. Это он может. На это у него всегда и время и силы найдутся, чтобы прочитать сообщение…
НЕМЕДЛЕННО ПОКИНЬТЕ ЦЕНТР ГОРОДА, НЕ ВЫХОДИТЕ ИЗ ДОМОВ, СДЕЛАЙТЕ НЕОБХОДИМЫЙ ЗАПАС…
3
…явились сразу в нескольких районах города, в настоящее время уже покинули центр мегаполиса, продолжают движение в направлении северо-западной окраины. Причиной появления в центре города…
4
Будильник…
Да нет, на будильник не похоже, будильник в три часа ночи не бывает. Звонят. На этот раз – на телефон. Как издеваются над Теком, хоть бы одну ночь дали поспать спокойно…
- Три семерки девять девяток сто двадцать девять, - объявляет Тек.
Вертится в голове реклама – закажи себе красивый номер.
И еще вертится – извините, ошибся номером. Ну давай же, ты, на том конце трубки, скажи это, давай же, скажи…
- Тек, это девяносто седьмой…
Девяносто седьмой… Тек даже по имени его не знает, как-то не принято на службе – по именам…
- Очень приятно.
- Что, струхнул сегодня, когда хрень эта началась, твари полезли?
- Есть маленько.
Да какого ж черта тебе надобно…
- Ты где был, на трассе? Там, говорят, самая жуть была…
Снова прорывает что-то в душе Тека.
- - Ты чего звонишь-то среди ночи?
Чего звоню? Да так, знаешь, скучно стало, дай, думаю, звякну, как там Тек… я вот чего… Ты у нас зверя в еду добавляешь…
Екает сердце. Ошибка… Ослышался…
- Какого зверя? Из зверей уже пятьсот лет ничего не делаем, синтетика одна… вспомнил… зверя…
- Да нет… Зверя. Антихриста. Е-шесть-шесть-шесть…
Рушится мир.
- Брешешь.
- Что брешешь, видеокамеры для кого стоят? Так просто, что ли? Я уже и запись видел, клево ты работаешь, одной рукой еду мешаешь, другой в стрелялки режешься… артист… и три шестерочки в еду сыплешь…
Тек заставляет себя успокоиться. Легко сказать…
- Сколько возьмешь за свое молчание?
- Да мне-то что за молчание, это ты у этих… у полицаев спрашивай. Они уже половину отдела заловили, и до тебя добираются… Это я так, из лучших побуждений…
Екает сердце. Еще не верится. Может, еще не так все плохо, может, обойдется, сколько раз ешки эти путал, Е-то, Е-это, все как-то отбрехивался…
- Эка невидаль, «антихрист» ешка как ешка, есть можно, никто еще обратного не доказал…
- Хи, не доказал, ты это патрулям скажи, которых замаялись этих тварей вылавливать… по городу…
- Твари-то тут при чем?
- Новости не смотришь? Правильно делаешь, на хрена…
5
…по сообщениям официальных источников Конфедерации город был атакован мутантами, ошибочно выведенными в беби-инкубаторе наравне с нормальными особями. Причиной возникновения мутации стало добавление в питание зародышей запрещенного компонента Е666. В настоящее время полиция убедительно просит граждан сообщать о местонахождении лиц, хранивших и использовавших компонент Е666. Большинство виновных в данный момент уже арестовано, возбуждено уголовное дело по статье…
6
Тек не думает.
Нечего тут думать, тут бежать надо. И нет вопроса – куда: в никуда. И нет вопроса – откуда. Отовсюду.
Бежать. Так странно бежать и не взять с собой фоны, буки, пады, поды, все это останется здесь, здесь, чтобы не вычислили, не выискали, не выцапали. Так непривычно брать с собой только самого себя…
Тек бежит.
Из квартиры – в коридор, из коридора – в лифт, долго выбирает этаж, как бы подгадать, чтобы спуститься вниз, но не на самый низ, не в подвал…
Подгадал.
Спустился.
Тек бежит. Катится под Теком узкое кресло, вертит колесиками. Жмет Тек на клавиши, ускоряет бег, еще, еще, еще. Давненько с такой скоростью не носился, еще с детства, с тех времен, когда еще не знаешь, что прилично, что не очень, гонишь по трассе во весь дух. Давненько… А ведь и креслу разогнаться хочется, вот и мотор гудит по-другому, вырвался на волю…
Ветер бьет в лицо, прижимает к креслу сморщенное красное тельце, голова, две руки, сердце, жуткие механизмы в кресле качают по сосудам кровь. Тек жмет на клавиши – средним пальцем, два других беспомощно подрагивают в воздухе. Огромная голова покачивается на изголовье, в извилины черепа – по форме мозга – забилась какая-то уличная пыль. Волочатся тонюсенькие длинные руки.
Это смерть, думает Тек.
Думает – когда видит у дороги людей в форме, вон они, развалились в полицейских креслах. Машут жезлами, сигналят – тормози.
Тек тормозит. Тормозит – тут же думает, зря, зря, мог бы рвануть во весь дух, мимо, мимо…
И получить лазерную вспышку – в затылок.
- Документики ваши, будьте добры.
Тек протягивает руку, подставляет висок, у Тека два чипа, на руке и на виске.
- Тэ-эк, тэк тэ-эк… - полицейский то ли бормочет, то ли зовет Тека по имени, - почему нарушаем?
Холодеет душа. Вот оно что, скорость превысил…
- На кормушку ехал.
- Синичка ты, что ли, на кормушку ехать? – смеется молоденький сержантик.
- На пищевую фабрику он ехал, балда, - обрывает его офицер, - чего там забыл? Пирожков захотелось?
- Сбой конвейера там… не разберемся до утра, весь город без пирожков останется.
- А-а, святое… проезжай… кормилец.
Тек проезжает. Все-таки не разгоняется, как раньше, мало ли что. Накатывает запоздалый страх. У Тека страх всегда с опозданием – на полчаса, на час, а то и на день, зато потом уж если вцепится в душу, то не уйдет, так и будет терзать по ночам.
Неправильный Тек.
7
Это город, - думает Тек.
Это он умеет. Это у Тека хорошо получается – думать.
А что еще тут делать. В городе. Который не город. Который город. Но не город. Но город.
Руины. Полуразрушенные стены, пустые глазницы окон. Остовы высоток. Груды руин. Кто-то жил здесь – когда-то бесконечно давно, так давно, что уже и сам город не помнит, как это было. Сиротливо висят над рекой остатки моста, сиротливо застыла на берегу башня, в которой когда-то был циферблат.
Тик знает, что такое циферблат, читал в какой-то древней легенде, как какой-то король повернул время назад, и королевство разделилось на два лагеря, одни хотели, чтобы время шло вперед, другие – назад. Даже война какая-то была между ними…
Не помнит Тек. Вот было там, в легенде, словечко, циферблат. Мудрая сказка про время, дескать, время, это не игрушка. Кто-то правда уверяет, что так оно все и было, что технологии древних позволяли управлять временем. Чушь полная, где им, у них и хей-тач только-только появлялся…
Тек чувствует голод. Сильный голод, жгучий голод. Долгонько же Тек в этом мертвом городе – без еды, без всего.
Тек ищет. Лихорадочно ищет то, что утолит его голод. Быть не может, чтобы в городе этого не было. Хотя все может быть. И упадет тогда Тек замертво, с остановившимся сердцем.
Тек ищет. Гонит кресло – туда, сюда, по домам, по тому, что было когда-то магазинами, по лестницам – кресло комично перебирает колесиками.
Темнеет в глазах.
Мелко дрожат руки. Это и есть голодная смерть, это и есть ломка, за которой – дальше уже ничего.
Тек заворачивает в большой холл, не верит своим глазам.
Нашел то, что утолит голод.
Бук – старенький, допотопный, но все-таки бук.
Тек открывает бук, жмет пуск. Только бы он не был обесточен.
ПРИВЕТСТВИЕ
ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ
ВОЙТИ В СИСТЕМУ ПОД НОВЫМ ИМЕНЕМ.
Тек входит. Жадно присасывается к Сети, жадно впитывает инфу, инфа разливается по сосудам живительным теплом.
Рука сама тянется проверить почту, Тек одергивает – нельзя, нельзя… Зайдет Тек под своим именем, тут-то его и вычислят.
НОВОСТИ…
…мутировавшие особи скрылись в неизвестном направлении, предположительно…
…убивают и пожирают людей, на улицах сотни трупов…
Черт с ними…
…розыск особо опасных преступников, со злым умыслом добавлявших в продукты питания…
Тек посмеивается. С умыслом… какой там умысел, если «антихрист» дешевле всех этих ешек, которые обычно добавляют для усиления вкуса. Вот и крутится Тек как может, шефу отчет высылает, что дорогую ешку закупил, а сам «антихриста» у челноков покупает. А разницу в цене себе в карман.
Вот оттуда и хоромы у Тека, в которых заблудиться можно…
АРХИВ…
Тек любит смотреть архив. Тек любит окунаться в прошлое, в легенды, когда спутники падали на дно морское, на месте Соляной Пустыни было море, а Великое Кольцо под землей еще не ушло в подпространство. Тек любит уходить в прошлое. Конечно, не так, как тот король, который играл временем, но все-таки…
Тек читает красивую легенду. Про то, как древний мореплаватель поплыл в Индию, а попал в неведомую землю на другой стороне планеты.
Легенда очень красивая, разливается по сознанию сладким сиропом. И даже картинка есть к легенде, вон люди на старинном корабле.
Люди…
Люди…
Люди ли?
Тек смотрит. Еще не верит себе, не понимает. А что тут понимать, никакой ошибки быть не может. Люди. Люди прошлого. Жуткие твари огромного роста, ноздреватые, белые, пятипалые, с густой шерстью на головах.
Люди - какими они были века и века назад.
До Тека - с его огромной головой и тонкими ручками.
8
Тек не видит, - чувствует, что рядом в комнате кто-то есть. Разворачивается – чтобы увидеть их.
Это смерть, думает Тек.
Это он может. Думать. Это у Тека хорошо получается. А что еще осталось, когда смерть приходит.
Смерть. Жуткая, чудовищная, не похожая ни на что, привычное Теку. Смерть – единая во многих лицах. Обступает, подкрадывается, принюхивается. Немыслимые чудовища, будто вышедшие из ночного кошмара. Так и хочется ущипнуть себя, да побольнее, да посильнее, проснуться – за полчаса до будильника, вытянуться на постели, подумать о чем-то таком…
Подумать…
Это Тек может. Думать.
А вот отбиться от смерти не может, где ему, хоть бы пушка была, а откуда у Тека пушка. Пушка только випам положена, а Теку до випов еще как до луны пешком.
Обступают твари. Принюхиваются. И пахнет от них как-то не по-человечески, ни от кого так не пахнет. Огромные, холодные, обступили.
А сам виноват, было же какое-то мнговеньишко, когда еще можно было бежать – вон туда, в проход, на лестницу, уж как-нибудь спустился бы Тек по лестнице, сам не знает, как. И дальше – до города, до города, к людям, к людям, прочь от погибели.
А теперь – все.
Тек не верит себе. Ослышался, что ли…
И все-таки…
Нет, так и есть, говорят, говорят твари, четко, по-человечески, один повернулся к другому, бормочет:
- Не трожь, это этот… как его…
- Тот самый, что ли?
- Тот самый.
Сгибаются – в низком поклоне…
9
- …ну хотя бы примерно формулу этой добавки вы указать можете?
- Смеетесь? Ее и химики-то не знают…
Тек боится. Хотя чувствует уже, бояться нечего, никакие они не звери. Чего ради им зверями быть. Люди и люди. Только не те. Другие. Которые там. в легендах. В прошлом.
- Как вас там… - чудовище постукивает пальцами по столу, - Тек… так вот, господин Тек, перед нами стоит сложная задача возрождения человеческой расы. За последние века люди деградировали, казалось, необратимо, вымирание человечества идет полным ходом… вы знаете это не хуже нас, господин Тек. Поэтому для нас особенно важно знать, каким образом вы добились уникальных результатов возрождения человека разумного…
- Да ничего я не добивался, тут даже разработчики не знают, как эта хрень действует…
Не слышат. Не понимают. Не верят. Смотрят с почтением – как на величайшее божество.
- Вы можете по крайней мере сказать… где достать этого… антихриста?
- Это у нелегалов. Давайте я вам адресочек сайта скину…
Тек скидывает адресочек. Теку боязно оставаться здесь, среди людей и в то же время не людей. Как они двигаются – сами по себе, без кресел и машин, ах да, они же не люди, звери… то есть люди… но другие люди… то есть…
- А разрешите вопросик, - из толпы выбирается еще одна тварь, худая, чернявая, - как вам пришла в голову гениальная мысль возродить вымирающее человечество?
Тек думает.
М-м-м… я как-то об этом не задумывался.
Парни, да хороши пугать человека, вон, он уже сам не свой. Дайте ему отдохнуть, и так много сказал… и покормите, он скоро в обморок хлопнется.
Твари идут в комнату, откуда мерзко воняет чем-то живым, настоящим. Худая тварь с длинной шерстью размешивает в котле бурду, меньше всего похожую на пищу. Разливает по тарелкам.
Зверь, который допрашивал Тека, берет ложку, подносит к губам Тека.
- На-ко… попробуй.
Тек пробует. Теку невкусно. Тек знает, что не хватает глутамата натрия. И еще много чего.
- А привыкай. Без глутамата.
- Мысли читаете?
- Какие мысли… можно подумать, не знаю, про что ты думаешь.
Тек удивляется. Оказывается, они тоже умеют думать.
10
Тек думает.
Люди, которые не люди, спят, пофыркивают, посапывают во сне. Тек не спит. Тек думает.
Звезды раскинулись над городом. Над тем, что было городом. Тек раньше и не знал, какие они - звезды, звезды он представлял себе только по эмблеме Энерго-Стар.
Тек думает.
Что будет дальше.
Под рукой шевелится телефон. Он всегда у Тека под рукой, продолжение самой руки.
- Три семерки девять девяток сто двадцать девять, - объявляет Тек.
Тут же спохватывается, зачем ответил, зачем ляпнул, вот тут-то его и найдут, где он, Тек.
- Что, Текуша, не узнал?
- Не узнал. Богатый будешь.
- Ты куда пропал-то?
- А в никуда.
- Так не бывает.
Тек смотрит на звезды над руинами.
- Бывает.
- Тебя оправдали, слыхал?
- К-когда?
- Да сегодня. Там двоих взяли, пятьсот седьмого и еще какого-то, прознали, что это они виноваты. Казнили их сегодня. Шеф про тебя спрашивал, ты когда на смену выходишь, а то без тебя зашиваемся.
- А… з-завтра.
- Ну смотри, ждем.
Тек бесшумно выскальзывает из комнат. Гонит - в темноту ночи. Тут бы фонарики включить. Только фонарики включит потом, когда отъедет подальше.
11
Тек думает.
Это у Тека хорошо получается – думать.
Думает, как просочиться в центр города, прорваться, пробиться, про… откуда столько машин, кажется, со всего мегаполиса машины сбились сюда, к центру, гудят, сигналят, выплевывают недовольные рожи водил, куд-да пр-решь, с-сука, ж-жить надоело…
…по сообщениям Конфедерации длина пробок на сто седьмой трассе составила семь тысяч километров, что составляет абсолютный рекорд. Напомним, предыдущий рекорд был зафиксирован…
Тек думает.
Перебирает в навигаторе развилки, порталы, измерения, прикидывает, как просочиться, как проехать. Не прикидывается. Не придумывается. Все забито, заколочено, на одной сто семнадцатой машины в восемь рядов стоят.
…ну, я хочу передать привет всем, с кем я переписываюсь в тви, потом всех, кто меня знает, кто меня любит, герлы, бойсы, ставьте мне лайки…
Тек думает. А босс ждать не будет, не любит босс кого-то ждать, это его все ждут. Вот так соберет всех от мала до велика на совещание, посмотрит – где Тек, нет Тека… а на нет и суда нет… Вот незадача-то, в кои-то веки хотели Тека в випы произвести, все при всем, при всем честном народе, как полагается, и на тебе, нет Тека. И ладно, кто у нас там следующий претендент в випы… сорок седьмой? Пожалуйста на трибуну, получите безлимитку…
Тек думает.
Ищет пути. Ждет того судного дня, когда встанут все трасы, все улицы, схлопнутся в один бесконечный коллапс, завяжутся узлом на самих себе.
…по сообщениям официальных источников Конфедерации в настоящее время выявлено местоположение мутировавших особей. Чудовища локализовались в районе заброшенных городов-призраков, в ближайшее время животные будут уничтожены посредством точечных ракетных ударов, нанесенных по…
Тек думает.
Это он может.
Сворачивает на неприметную трассу и дальше, дальше, - по маленьким улочкам, еще не забитым потоком машин. Смотрит на часы. Перебирает в уме переплетение магистралей и трасс, сворачивает - дальше от центра, от босса, от випов, от наград…
12
Тек выбирается с трассы – на обочину, бывал уже здесь, еще когда бывал, еще когда первый раз бежал из города. Похоже и теперь бежать надо, нечего Теку в городе делать.
БАТАРЕЯ РАЗРЯЖЕНА…
Молчи уже, без тебя знаю. Осталось топлива с гулькин нос, интересно, что такое гулькин нос. И не надо бы сейчас включать бук, надо бы поберечь топливо. А придется включить.
Тек открывает бук, жмет пуск.
ВОЙТИ В СИСТЕМУ ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ.
Тек входит.
Тек ищет пути, как просочиться на закрытые сайтф. Не может быть, чтобы путей не было. Если Тек их не видит, это не значит, что их нет. Тек думает. Анализирует. Это Тек может - думать.
ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ПОЛЕТАМИ
Где-то готовят удар по городам-призракам.
Тек ищет пути…
К СТАРТУ ГОТОВ
Тек ищет пути. Батарея снова говорит ему, что разряжена. Тек отключает себе вентиляцию легких. Дышать самому трудновато, последний раз дышал на спор с парнями, кто дольше продержится. Тек продержался дольше всех, свалился в обморок.
Кто-то отсчитывает время до старта ракет. 10… 9… 8… 7…
Ищет. Пути. Тек.
6… 5… 4…
ЗАДАТЬ ЦЕЛЬ…
Тек взламывает электронные мозги центра управления. Вот и думайте, кто управляет полетами ракет, центр или Тек.
ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ ИЗМЕНИТЬ ЦЕЛЬ?
Тек действительно хочет. Хочет пустить ядерную мощь куда-нибудь в пустыню.
3… 2… 1…
Ну же…
БАТАРЕЯ РАЗРЯ…
И все. Как-то так внезапно – все. Обесточенное кресло замирает, кувыркается, бултых – швыряет Тека в траву.
Тек прислушивается. Ждет.
На горизонте загорается небо, рушится на землю – с ревом и грохотом, свет ярче солнца озаряет темноту ночи. И не видно, и непонятно, куда полетели ракеты, где пыхнули, где надо или где не надо…
Сгущается ночь.
Белеет на небе трассирующий след.
Тек пробует ползти – руками, ногами, давненько не ползал, еще с тех времен, когда плохо понимаешь, что льзя, что нельзя, когда выбираешься из детского креслица, шкандыбаешь по полу, валишься неуклюже – набок, и кто-то подхватывает тебя, нельзя, нельзя… Искусственное сердце тоже отключилось, интересно, сколько Тек продержится на настоящем.
Ползет Тек. Неуклюже падает набок, еще набок. Покалывает в груди, давненько так не кололо, сейчас бы вызвать ноль-ноль-ноль, только как его здесь вызовешь, батарея разря…
Ползет Тек. Может, заприметят его там, близ старого города, может, пройдет мимо кто-нибудь, это у них хорошо получается – ходить. У новых людей. Которые старые. Которые новые. Если они еще там. Если ракеты полетели куда надо. То есть, куда не надо. То есть, куда надо, то есть…
Мысли путаются.
Может, пройдут люди.
Может, увидят.
Подберут.
Так думает Тек.
Это он умеет. Думать…
2013 г.
Боров
Прислушиваюсь к шорохам там, снаружи.
Я знаю, что он придет.
Может, еще не сегодня, еще даст мне день, два, привести в порядок дела, составить завещание, может, даст еще неделю, месяц, год…
Но – рано или поздно – он придет.
И почему-то мне кажется – сегодня.
Он и так ждал слишком долго. Он и так слишком долго давал мне отсрочки – на месяц, на два, на год – это не может продолжаться бесконечно.
Он придет.
Самое смешное – мы с ним никогда не говорили про то, что будет потом, чем закончится все это… это… наше с ним приключение. Мы вообще мало с ним говорили. Просто все… само собой разумелось. Что не может быть это… просто так. Ни за что.
Я чувствую – он придет. Что-то внутри меня подсказывает мне – он придет.
Придет не так, как всегда – облагодетельствовать, придет не для того, чтобы дать мне что-то еще, не для того, чтобы принести мне очередной подарок. Похоже, сегодня моя очередь дарить ему подарки. Знать бы еще, что он потребует…
Накрываю на стол, разливаю по бокалам вино, что ему поставить на стол, что он любит… Никогда не видел, чтобы он ел. Да я вообще никогда его толком не видел, как-то не до того было…
Да и вообще – скажу честно – я и глянуть на него боялся.
Осень.
Мокрая ветка беспокойно стучит в окно.
Я чувствую – он придет.
Когда я его встретил… не помню. Да что его – самого себя не помню тогдашнего, как валялся в какой-то уличной драке, в безвестной деревеньке, у которой, кажется, даже названия не было… Валялся – в грязной луже, все вокруг визжали, били, били почему-то одного меня, что мы там не поделили, какую-нибудь хлебную корку…
Тогда-то я увидел его, как он вышагивал по замызганной улочке, брезгливо обходил лужи, шмяк-шмяк, в заляпанных кроссовках. Одетый, как все, куртешка, джинсики, кепчонка какая-то от дождя, ничего в нем не выдавало, что это – Он.
Мне тогда все равно было, Он, не Он, я вообще ни о чем не думал, кинулся к нему, на что надеялся, может, вмешается, разгонит пацанов…
Вмешался. Помню, как взял меня за челюсть – вот так, двумя пальцами, посмотрел… Мне еще как-то неловко было перед ним, что вот, он в кожанке, пропахший парфюмом, и я из лужи, весь в дерьме, только захрюкать осталось…
Я его ни о чем не просил – он сам все понял. Когда расплатился за меня с моим хозяином, вечно пьяненьким мужичишкой. Когда увез меня – в электричке, я еще боялся, он приговаривал – сейчас, сейчас приедем. Когда уже там, у себя в особняке отмывал меня, экой ты чумазый… четыре черненьких чумазеньких чертенка… чертили черными чернилами чертеж…
Темнеет.
Смотрю в окно, на темную ветку, бьющую в стекло. Может, он сегодня не придет. Он редко приходит затемно.
Вообще – с чего я взял, что он придет… не с подарками, а за… этим… этим… не знаю, чем… С чего мы вообще взяли, что он приходит… Какие-то легенды, мифы, из такого далекого прошлого, которого будто бы и в истории не было, по крайней мере – в нашей, выпало это прошлое из каких-то иных миров. Легенды какие-то… сказки… Помню, бабушка пугала по ночам, как он приходит, и забирает, и разорвет на куски, и развесит твое мясо на крючьях… по кругам ада…
Ну кто в двадцать первом веке в такую чушь поверит… еще бы я подкову на дверь повесил от ведьмы, и булавку от сглаза, и веник в угол, домового задобрить…
Или это еще… что там бабка наговаривала… Про семь кругов ада, будешь ты вариться в адском котле, а он тебя помешивать будет, или поджарит тебя на противне… с лучком и подсолнечным маслицем. Или на шампуре…
Хорошо у бабки получалось рассказывать… Помню, как прижимались к ней и слушали, замирали от страха, вздрагивали от каждого шороха на улице, так и казалось – крадется он…
Вот как я сейчас вздрагиваю…
Потому что…
Потому что не может это быть просто так. Все… все это. Все, что он делал для меня. Понятно же, что не само собой получилось все… все это, у других ни кола ни двора, у меня – особняк в элитном поселке, однокашники бывшие на жигулишках ездят, у меня вчера майбах сперли, а мне и плевать, прекрасный повод купить новый.
Все он… Я всегда знал – это он… когда покупал гибнущие фабрики – одну за другой – выжимал из них все, что можно, набивал кошелек, когда большие люди вызывали меня в большие залы, где за закрытыми дверями подписывали большие договора… Когда Ротшильд…
Чш-ш, чш-ш, об этом никому… это наше с Ротшильдом дело, что там Ротшильд…
И я всегда знал, что за всем этим стоит – он…
Зажигается свет – вот как хитро придумано, за окном темнеет, сам собой зажигается свет. У меня тут много что придумано, сама собой льется вода, играет музыка, когда хочу есть, нажимаю кнопку, нате вам, кушать подано…
Он придет.
Теперь не просто чувствую это – теперь я это знаю. С приходом ночи оживают все бабкины пугалки, как он приходит и забирает по ночам, как будешь ты гореть в огне и вариться в кипящем котле, и как будут срывать с тебя кожу…
Было же… Когда мы, сорванцы, вернулись однажды вечером, и бабки не было, и отчим сказал – умерла. Во мне как екнуло что-то – не умерла.
Ее забрал он.
Стук шагов на улице…
Замирает душа…
Нет, не он, две женщины идут, пересмеиваются, эту-то уволили, я теперь в замшах, а там и Игореха мой будет, я если чего захочу, значит, по-моему будет… Тоже, наверное, с ним сговорилась, не иначе… потом вот так же будет смотреть в темные окна, ждать…
Он придет.
Пытаюсь повернуться – не могу. Пытаюсь повернуть голову – тоже не могу, мое тело как будто уже мне не принадлежит. Вот, что такое старость. Когда уже не побегаешь как раньше, по задворкам, не подерешься с пацанами в грязной луже… где все это… на что променял…
Старость… и не верил, что так бывает, смотрел на бабку, как она день-деньской лежит в своем углу, грузная, белая, думал – со мной-то никогда так не будет… Теперь-то понимаю, по-другому не бывает…
Бывает, правда, еще хуже.
Когда приходит он.
Слушаю шорохи на улице.
Он придет. Сегодня.
И так все это было слишком… долго. Ночные пляжи, казино, кабаре, Мальдивы, активы, поп-дивы… Какие-то вечера с Рокфеллерами, с Ротшильдами… и он, он, каждый день приходил – в стоптанных кроссовках, в кепчонке – и мы бросались к нему, Вандербильды, Рокфеллеры, Ротшильды, и он сыпал в наши кормушки полные ведерки золота, лил нефть, бросались, расталкивая друг друга… а что расталкивать, на всех хватит…
Он щедрый…
До поры, до времени…
Жду.
С чего я вообще взял, что он придет. Еще бы свечку зажег, и пентаграмму нарисовал. Что за бред, на майбахе езжу, на самолетах летаю, а в эти сказки верю… Вроде не маленький уже, понимаю, что нет никаких духов, призраков, домовых…
Но если на то пошло – то его тоже… не бывает…
А он – есть.
Жду.
В особняке в элитном поселке – жду.
Мысли, мысли… странные какие-то. а может, можно еще все как-нибудь…Отмолить, отстрадать… Вон, храм какой-нибудь построить… Нищим милостыню раздать… Им нужна ваша помощь, Вася Пампушкин, полтора годика, порок сердца, необходимо собрать…
Да какое там…
Вся жизнь была.
И главное… видел я таких. Которые строили храмы и помогали бедным художникам. А потом придешь к ним как-нибудь, а где такой-то… И говорят – а он умер.
И опускают глаза. Чтобы не говорить про того…
Ветка бьется в стекло.
Пробую встать – не могу.
И так слишком долго было хорошо…
Слишком хорошо - чтобы быть правдой…
Щелкает замок. Он никогда не стучит в дверь. Он приходит сам – когда захочет.
- А, привет. Чего, соскучился?
Смотрю на него. Молчу.
- А я тут… подзадержался. Ты чего такой загруженный? Радоваться надо…
Он сыплет мне в кормушку чистое золото, поливает нефтью, пододвигает ко мне. Он такой же, как и всегда…
Доедаю. Помню, как поначалу бывало неловко, что вот, я ем, он не ест.
Когда это было…
- Ну… пойдем.
Обрывается сердце. Куда пойдем… зачем пойдем… Сколько лет не выходил из особняка, уже и не помню, как оно, когда солнце пляшет по лужам и трава шелестит, и… Собака какая-то на подворье рассказывала, что нет никакого солнца в луже, а солнце в небе висит, а в луже отражается… только фигня все это, еще я собакам верить буду…
Он зовет еще двоих, таких же, как он, поджарых, двуногих, хватают меня.
- Р-раз-два… взяли!
Трава.
Земля.
В лужах пляшут звезды.
Подрагивает тряский грузовичок. Снова пытаюсь встать – снова не могу, валяюсь в кузове, придавленный тяжестью собственной туши.
Едем… на переговоры на какие-нибудь. На тусу. В другой особняк. В худшем случае, швырнет меня, где взял, в уличную грязь на окраине деревеньки.
Утешаю себя. Чтобы не признаться себе в том, что происходит…
Вздрагиваю.
- Сейчас… сейчас приедем…
Распахиваются железные ворота. Вспоминаю бабку, «и такие страшные черные ворота ведут в этот ад…».
Грузовичок замирает. Запах смерти. Запах крови. Где-то ревет пламя…
- Р-раз-два, взя-а-а-ли!
Вижу их – там, на кругах ада, вон Рокфеллер висит разделанный на крючьях, вон Вандербильд с ножом в горле, вон в дальнем углу кипит что-то в котле, вздрагиваю, когда вижу в бульоне уши Ротшильда…
- А славный боровок…
- Давай, режь…
- Да не умею я, мужики… откормить откормил, а как резать…
- Слаба-ак…
- Ну… мышь хлопнуть, и то не могу.
- Еще скажи, мышей боишься… как увидишь, и на шкаф прыгаешь, а-а-а-мы-ы-ы-шь!
- Да ну вас… Давайте, парни, подсобите… колбаски накоптим тут же, сальца… Свою попросил, она вообще ни черта не умеет, руки не с того места… Сидит, ногти пилит…
Смотрю на него.
Молчу.
Я не могу говорить…
Он идет ко мне. Улыбается, добрый знак…
Спаси, Боже, заблудшую душу…
- Ну… привет.
Клинок вонзается в плоть, вижу, как из разорванного горла хлынули россыпью золотые монеты…
- Разбилась свинья-копилка.
- Сала-то до хренища…
- Вот мы это сало-то с хреночком…
- Ну…
- Ты чего зеленый?
- Да… пойду… на воздух… кровь тут…
- Ах, кровь… не, гляди, парни, он же щас в обморок хлопнется…Говорю, еще мышей, чего доброго, боится…
2012 г.
Мон амур
- Не та, не та…
Мысли мечутся в голове перепуганными бабочками.
- Не та.
Протягиваю руку – снова касаюсь очередной руки, снова сжимаю пальцы, прислушиваюсь к себе, к чему-то потаенному во мне.
- Нет.
- Да что вы, - девушка обиженно отодвигается, - послушайте, вы ошибаетесь, я сон видела…
- Нет.
- Да подождите вы, мне видение было, что вы…
Чувствую, как все переворачивается внутри, вот это я ненавижу больше всего, когда кто-то настаивает, уговаривает, требует…
- Нет, - спокойно и твердо отворачиваюсь от нее, - нет.
Уходит, обиженно хлопает дверью. Еще раз представляю ее себе – рыжие волосы собраны в хвост, на щеках притулились россыпи веснушек. Нет, не то…
Сват выжидающе смотрит на меня.
- Продолжать?
- Продолжайте, - киваю, - продолжайте.
В комнату проскальзывает эффектная женщина-вамп, протягивает мне руку. Еще не касаюсь, чувствую – не она, все-таки сжимаю пальцы.
- Нет.
Женщина-вамп выходит, равнодушно покачивая бедрами. Я остаюсь – наедине с собой, наедине с тем, что во мне…
Вспоминаю сны.
Мои - и в то же время не мои.
Смотрю на большие часы, каким-то чудом еще не упавшие с башни.
Полчаса до конца света.
Я знаю это совершенно точно – мне уже не нужны сводки новостей, сигналы тревоги, хрипящее радио.
Мир снова пошатнулся. Подхватываю Агаму, прижимаю к себе, будто пытаюсь уберечь от того, что надвигается…Город вздрагивает, я вижу, как по Проспекту Солнца извивается, бежит широченная трещина, жадно глотает чей-то дом.
- Планета раскалывается, - шепчет Агама.
Ее слова отдаются в ухе погребальным колоколом. Снова обнимаю ее тонкими крыльями. Если бы эти крылья могли унести нас за облака, к самым звездам, туда, где земли не раскалываются на части…
- Где все? – Агама беспокойно вздрагивает, - почему я их не вижу?
- Они ушли… ушли еще на рассвете.
- Ушли? Так может… они знают… какое-то убежище, что-то…
- Мертвы, - добавляю я, - ушли к северу, к Белым Холмам, трещины поглотили их… кто-то улетел…
Замолкаю – потому что на моих глазах дальний район оседает, плавно соскальзывает в пропасть, в бездну, куда устремляется разбушевавшийся океан…
Агама стискивает мои плечи, я вижу ее глаза, огромные, в полчерепа, так умилявшие меня остроконечные ушки.
- Неужели это все? Все? Так мало?
-Не все…
Наконец, решаюсь сказать ей всю правду.
- Я был у них… у Темных Сил… я говорил с ними… я видел жизни… наши жизни… прошлые и будущие.
Агама отскакивает от меня, взмахивает радужным хвостом.
- Ты… ты продал им душу? Продал им душу?
- Продал, - еле выжимаю из себя роковое слово.
- Да ты теперь отступник…
- Ты послушай… - мягко сжимаю ее крыло, - я видел… мы были… были вместе… и будем вместе…
Земля вздрагивает, будто ворочается во сне, город раскалывается, как песчаный замок, башни навзничь падают в волны.
- Я продал им душу… чтобы…
Взбешенный океан бьется головой о проспекты, мир заваливается куда-то набок, набок…
- …чтобы мы встретились…
Агама то ли слышит, то ли не слышит меня, сжимает мои крылья – сильнее, сильнее. Над останками города кружатся стаи, сколько они смогут продержаться в небе над открытым морем – час, два, а потом…
- …они обещали мне… на жертвенном камне поклялись…
Мир падает в бездну, отчаянно пытаюсь ухватиться за что-то, не могу… Сейчас бы взлететь – только вот куда, зачем… Агама уже не сдерживает крик, рвущийся из груди, океан мчится нам навстречу…
- Николай Иванович…
Вздрагиваю, ошарашено смотрю на свата. Да какой он сват, очередной менеджер очередного агентства… Вон и бейджик на груди – «Мон Амур»
- Вам… вам плохо, Николай Иванович?
- Да нет… замечтался, задумался… все, все хорошо…
- Может… на сегодня хватит?
- Нет, нет… продолжаем…
В комнату заходит девушка, почти девочка, тоненькие ножки в джинсиках, под кофточкой еле прослеживаются крохотные сосочки…
Тихонько сжимаю ее пальчики. Не понимаю. Сжимаю чуть посильнее, прислушиваюсь к ней, к себе, что-то происходит между нами…
…нет.
- Нет.
- Д-до свидания, - девочка смущенно краснеет, неуклюже выскальзывает за дверь.
- Дальше? – беспокоится сват.
- Да, да, давайте…
Вздрагиваю – когда снова появляется рыженькая, по-хозяйски устраивается передо мной.
- Я подумала… что вы должны проверить меня еще раз.
Вздрагиваю, как от пощечины – этого я не ожидал. Так, главное, не возмущаться, не острить, не подавать вида…
Протягиваю руку…
Замираю, ничего не чувствую…
- Нет.
- А вы не ошибаетесь? А вы правда ничего не чувствуете?
Отвечаю – твердо, решительно:
- Нет.
Рыжая выходит, остаюсь наедине со сватом. Что он там показывает мне на часах…
- Время… время вышло… вы сказали… до половины восьмого…
Вытягиваю очередную банкноту, прячу в пиджак свата.
- Продолжаем.
Вспоминаю сны.
Мои - и в то же время не мои.
Бережно обнюхиваем друг друга, бережно касаемся друг друга тонкими щупиками. Еще не знаю – она, не она, что-то подсказывает мне – та, единственная…
Медленно, как бы нехотя, начинаем ритуальный танец – по кругу, по кругу, плавничками вздымаем песок. Вековой океан медленно дышит над нами, поет свою вечную песнь.
Бережно – чтобы не спугнуть ее, единственную – собираю охапки красных цветов, протягиваю ей. Она настороженно смотрит на меня, на мои цветы, отодвигается в сторону, будто собирается уплыть – как уплывали они все, пугались чего-то.
Она – маленькая, юркая, с синими плавничками – застыла, тихонько взяла мой букет. Я вижу ее, я понимаю, что она и есть та…
Вздрогнул вековой океан, темная тень пронеслась над нами, падаю, зарываюсь в песок. Осторожно высовываюсь – когда все стихает, оглядываюсь, ищу ее… Длинный хвост хищной рыбины ускользает в волнах, чернильное облако синей крови расползается в воде…
…но я знаю, что мы встретимся…
…сжимаю руку полненькой хохотушки, вежливо отпускаю.
- Нет.
…смотрю на ослепительную вспышку вдалеке, еще не верю, что вспыхнула и погасла она, моя звезда.
И все-таки понимаю – так оно и есть.
Век звезды короток и полон скорби. Еще накануне жаловалась она, милая моя, что дни ее сочтены…
Да и мои дни сочтены – по молодости не верил, думал, миллиарды лет – срок немалый. Теперь чувствую, как что-то истощается во мне, чтобы навсегда погаснуть.
И все-таки я знаю – мы встретимся.
…кто-то заходит, кто-то сжимает мою ладонь. Чувствую себя смертельно уставшим, сижу здесь вторые сутки, и все-таки нет сил уйти…
Что-то просыпается в сердце. Еще не верю себе, но что-то безошибочно подсказывает мне – я ее уже встречал.
Неужели…
Поднимаю глаза, буквально напарываюсь взглядом на рыжую.
- Нет, девушка, я же сказал вам, нет!
Обиженно уходит. Воспоминания накатывают с новой силой…
…наши клинки скрещиваются – еще, еще, воздух дрожит от звона стали, земля дрожит от топота копыт. Я еще держусь – с тремя стрелами в груди, я еще держусь, хоть и вижу, что все мои соратники уже лежат в окровавленной траве, рассеченные клинками.
Город пал – каждый, кто увидит нашу битву, скажет, что город пал. Но я не верю, я держусь, я вспоминаю какое-то поверье, что пока жив хоть один защитник города, город не умрет…
Его клинок рассекает воздух, за воздухом – мое плечо, я не чувствую боли, я приказываю себе – не чувствовать. Земля дрожит под копытами, искры вылетают из остатков мостовой. Размахиваюсь, бью, - что есть силы, наотмашь, он уворачивается, он ускользает куда-то в обломки ратуши. Он ловок, он силен, как они все, он не голодал два месяца в осаде, он пировал под стенами осажденного города, когда я глодал свои корки, смотрел, как он пьет вино…
Врываюсь в темноту ратуши, что-то обрушивается на меня, прознает мою грудь. Сам не понимаю, как падаю на землю, беспомощно перебираю копытами, еще пытаюсь поднять упавший меч, еще пытаюсь пронзить врага, большого, вороного, с копной черных волос, падающих на плечи…
Сознание покидает меня – беспощадно, стремительно. Его самодовольная усмешка пляшет у меня перед глазами, и что-то подсказывает мне – мы еще встретимся.
На другой земле, под другим солнцем – мы еще встретимся…
- Девушка! Я же сказал – нет!
Она опять стоит передо мной, рыженькая, веснушчатая, мелкий бесенок пляшет в желтоватых глазах.
- Здравствуйте… я… Я правильно попала, агентство Мон Амур?
- Девушка, вы уже четвертый раз сюда попадаете.
- А, это, наверное, сестра моя…
Я усмехаюсь, так я тебе и поверю… Присматриваюсь к ней, тоненькой, рыженькой, чувствую какое-то неуловимое отличие от той, дерзкой, беспощадной, которую выгоняли в дверь, а она врывалась в окно. Не та осанка, походка, даже смотрит по-другому, растерянно, испуганно….
- Садитесь…
Сжимаю ее ладошку.
Вселенная взрывается, разлетается на куски, еще не понимаю, что происходит, шепчу – как во сне, как в бреду:
- Агама…
- Вы… - она испуганно шарахается в сторону, - это вы…
- Давай на ты… - сжимаю ее руку сильнее, - на ты…
Поворачиваюсь к свату – кажется, он уже все понял, весь прямо-таки светится от счастья…
- Тридцать тыщ ваши, как договаривались, - киваю, добавляю совсем шепотом, - спасибо вам большое.
- …помнишь?
Она улыбается мне, кивает:
- Помню.
Я даже не спросил ее имя, да это и неважно. У нее было много имен, в разных мирах, под разными солнцами. Она была и остается для меня той, единственной…
- Мы встречались с тобой… помнишь, под лиловым солнцем?
Она кивает:
- Помню.
Молчим. Смотрим друг на друга, не смея поверить.
- А помнишь, там… на планете, где было красное небо? – спрашивает она.
- Помню… и земля, красная от крови… - поднимаю бокал, - за встречу.
- За встречу.
Пьем. Еще не знаю, что делать дальше, как начать, слишком долго ждал встречи, слишком много рук перепробовал, слишком много снов вспоминал… А ведь не обманули, черт их дери, не зря продавал душу – вот она, моя… Мы плавали бок о бок в вековом океане, белыми звездами мы горели в черном космосе, мы заживо сгорали в пламени вселенского Армагеддона – чтобы встретиться…
- Защищайся.
- А?
Смотрю на нее – не понимаю, спрашиваю себя, кто из нас сошел с ума. Она стоит передо мной, вытянула шпагу, когда только успела сдернуть со стены…
- Ты… ты что?
- Защищайся… - бросает мне вторую шпагу, которая непонятно как застывает на моих коленях, - или… или я убью тебя так…
- За… за что?
- За все… ты знаешь… за что…
Сам не понимаю, как шпага оказывается в моих руках, я делаю выпад… нет, не хочу я ее убивать… с ума мы сошли, что ли…
Шпага пронзает меня насквозь, чувствую, как входит в мою плоть, то легко, то с трудом, пробивая какие-то препоны… замирает, с глухим лязгом ударяется о стены…
- Ты… ты что? – говорю, сам не слышу своего голоса, из горла вырывается хрип.
Она смотрит на меня – я узнаю ее взгляд из миллиона, взгляд, увиденный мною тысячи раз…
Камагаллан отомщен.
Выхожу от него – в холод, в ночь, никто не знает, что я была здесь, никто, даже сестра. Сама не верю себе, что я здесь была, что я сделала это.
Я знаю одно – Камагаллан отомщен.
Снова вспоминаю – который раз…
…наши клинки скрестились – воздух дрожал от звона стали, земля - от топота копыт. С тремя стрелами в груди я еще держалась, когда все мои соратники уже лежали в окровавленной траве, рассеченные клинками.
Камагаллан пал – каждый, кто увидит нашу битву, скажет, что город пал. Но я не верю, я держусь, я вспоминаю какое-то поверье, что пока жив хоть один защитник Камагаллана, город не умрет…
Его клинок рассекает воздух, за воздухом – мое плечо, я не чувствую боли, я приказываю себе – не чувствовать.
Его клинок…
Клинок врага – с которым я билась и билась миллионы лет, миллионы жизней… мы пожирали друг друга в первобытных морях, мы сжигали друг друга в пламени звезд, мы уничтожали друг друга, когда были простыми частицами, такими простыми, что уже и вселенная не помнит, как это было…
Мой вечный враг…
Он ловок, он силен, как они все, он не голодал два месяца в осаде, он пировал под стенами осажденного города, когда я глодал свои корки, смотрел, как он пьет вино…
Врываюсь в темноту ратуши, что-то обрушивается на меня, прознает мою грудь. Сама не понимаю, как падаю на землю, беспомощно перебираю копытами, еще пытаюсь поднять упавший меч, еще пытаюсь пронзить врага, большого, вороного, с копной черных волос, падающих на плечи…
Сознание покидает меня – беспощадно, стремительно. Его самодовольная усмешка пляшет у меня перед глазами, и что-то подсказывает мне – мы еще встретимся.
На другой земле, под другим солнцем – мы еще встретимся…
…мы встретились.
Я победила.
Я отомстила ему – за все. За Камагаллан, за Ойром, за тысячи павших городов, за тысячи погубленных империй. За разбитые надежды, за разбитые судьбы, за…
Тихонько проскальзываю в комнату, сестра приподнимается на постели:
- Ты где была? Мать тебя уже последними словами крыла…
- Да на тусе… вместе же пошли, ты ушла, я осталась… там этот, Ленька на столе танцевал…
- А чего довольная такая? Ой, Анька, тебя, поди, этот умник в замок свой пригласил? Ну этот, богатенький, который невесту свою ищет…
- Да какое там… Только за руку меня взял, все, девушка, вы мне не подходите.
- Меня вспоминал?
- Ага, спрашивал, сестра я тебе или не сестра.
- Не, с ним знакомиться, дохлый номер… - сестра села на кровати, закуталась в одеяло, - я тут в Сети смотрела, женихи за границей… вот там есть что ловить…
- Ой, Верка, увезет тебя какой-нибудь шейх…
Падаю на постель, кутаюсь в одеяло, только сейчас чувствую, как накатывает на тело мелкая дрожь. Жуть берет от того, что убила человека, хотя я убивала его сотни раз… как и он меня…
Приходят сны.
Сны о битвах.
О победах – и поражениях.
И другие сны. Которых раньше не было. А может, были – туманные, расплывчатые, может, просто не замечала их…
Бережно обнюхиваем друг друга, бережно касаемся друг друга тонкими щупиками. Еще не знаю – он, не он, что-то подсказывает мне – тот, единственный…
Медленно, как бы нехотя, начинаем ритуальный танец – по кругу, по кругу, плавничками вздымаем песок. Вековой океан медленно дышит над нами, поет свою вечную песнь.
Он бережно протягивает мне охапку красных цветов. Замираю, еще думаю, взять не взять, да точно ли это он, единственный, да не свяжу ли свою судьбу с кем попало…
Тихонько беру букет. Вижу его, понимаю, что он и есть тот…
Вздрогнул вековой океан, темная тень пронеслась , чувствую, как могучие клыки пронзают мое сердце.
…но я знаю, что мы еще встретимся…
Земля вздрагивает, будто ворочается во сне, город раскалывается, как песчаный замок, башни навзничь падают в волны.
- Я продал им душу… чтобы… - говорит он, склонивший голову рядом со мной.
Взбешенный океан бьется головой о проспекты, мир заваливается куда-то набок, набок…
- …чтобы мы встретились…
Я сжимаю его крылья – сильнее, сильнее. Над останками города кружатся стаи, сколько они смогут продержаться в небе над открытым морем – час, два, а потом…
- …они обещали мне… на жертвенном камне поклялись…
Мир падает в бездну, отчаянно пытаюсь ухватиться за что-то, не могу… Сейчас бы взлететь – только вот куда, зачем… Уже не сдерживаю крик, рвущийся из груди, океан мчится нам навстречу…
…сны…
…странные сны.
Беспокойные сны.
Куда более сильные, яркие, яростные, чем сны о войне и ненависти…
И как я не замечала их раньше?
2012 г.
И вся любовь…
- Почем у вас любовь?
- Ну как… разные расценки. Если легкий флирт, это в двадцать тысяч обойдется, если курортный роман – двадцать три, если хорошие такие крепкие чувства – от сорока…
- Нехило, - меня покоробило, зачем только пришел сюда…
- А как вы хотели, это же дело серьезное, любовь, - кивнул Симочкин, улыбчивый, одетый с иголочки, не парень а картинка, лицо фирмы…
- Ну-ну… а еще что-нибудь есть?
- Ну… еще есть любовь до гроба… Но это уже в триста тысяч обойдется, плюс проценты каждый год будете выплачивать.
- Да, что-то жирно… Ну давайте не до гроба, а просто так… Сорок, вы сказали?
- От сорока. Если хотите, можно кредит…
Кредит… я задумался. Да ладно, сорок-пятьдесят наскребу…
- Ну давайте претенденток посмотрим… - Симочкин защелкал клавой, - хорошо, что вы к нам обратились, отличный выбор… у нас крупнейшее брачное агентство в городе…
- Ага, я потому вас и выбрал…
- Вам какую, темненькую, светленькую?
- Да давайте всех посмотрим… На какую глаз упадет…
Я просматривал анкеты. Все какие-то однотипные, девушки в бикини, на пляже, вон какая-то голая, в ковбойской шляпе и в сапогах… не на что глаз положить… Возраст, рост, вес, параметры девяносто-шестьдесят-девяносто… Образование… господи, где эта пигалица в девятнадцать лет два высших хватануть успела… врет… как сивый мерин…
- А это что?
- Это? Ирина, двадцать лет, студентка педвуза…
- Вижу, вижу… скромненько так смотрится девушка…
- Да, неудачное фото…
- Да нет, не скажите, как раз наоборот… Здорово. Можно ее?
- Конечно. Сорок две тысячи… Сейчас гляну… ага, сорок две девяносто.
Так, сто рублей в кошельке, остальное сниму в банкомате. Где тут ближайший? Рядом с офисом где-то видел…
Симочкин нажал всего одну клавишу на телефоне, объявил в трубку:
- Ирину ко мне. Анкета номер ноль двадцать три. Сейчас, сейчас приведут… Хорошая девушка, настроена на долгие крепкие отношения.
- Кто настраивал? – попытался сострить я.
- Не знаю… мастер, наверное… или сисадмин…
Как всегда остановился на углу, купил цветы…
Зачем я ее взял, Ирину эту? Когда брал, как-то не думал, что это всерьез и надолго. Когда новую вещь берешь, как-то быстро про нее забываешь, перестаешь замечать, ну стоит стиральная машина, и стоит. А тут каждое утро просыпаешься, а рядом с тобой – Ирина, и никуда ты от этой Ирины не денешься.
Так, вроде все купил, что она просила… домой приду, сразу обнаружится, что масла нет, или хлеба не взял, или еще чего.
Устал. Хоть обратно иди в агентство это, проси, забирайте свою Ирину обратно. Только у них это не предусмотрено, а зря. Ладно, может, привыкну… стерпится-слюбится.
Открыл дверь, никто не вышел мне навстречу, это что-то новенькое. Бросил сумку у порога, позвал в темноту квартиры:
- Ириш, ты где?
- Да здесь я, Дань…
- Что не выходишь-то? – я вошел в спальню, сейчас опять орать начнет, что я тут в грязных башмаках по полу хожу.
- Да приболела я что-то…
- Что такое? – я посмотрел в ее бледное лицо, так, это что-то новенькое, на лбу испарина, глаза блестят, - что это с тобой?
- Да не знаю… плохо мне… слабость такая… как будто умираю…
- Да ты погоди, не умирай, еще чего придумала, - я сжал ее руку, пульс едва-едва проступал на горячем запястье, - врача, может, вызвать?
- Вызови…
Как оно там… ноль-три… или уже поменяли на какое-нибудь девять-один-один. Нет, все правильно. Стало неловко, стыдно перед Ириной, что значит, надоела… Я разве знал, что она заболеет так тяжело…
Что с ней вообще…
- Скорая слушает.
- Проспект Мира семнадцать, квартира шестая, девушка…. Тяжело больна…
- Полных лет сколько?
- Двадцать один.
- Симптомы?
- Сильный жар… вроде как сердце у нее прихватывает.
- Пульс какой?
Я сжал Иришкину руку, долго искал что-то на ледяном твердом запястье, потом прижал руку к ее груди, искал то, чего не было.
- Пульс… а пульса нет…
- Слушаю вас, - Симочкин широко улыбнулся.
- Девушка у меня умерла.
- Примите наши соболезнования. Чем могу помочь?
- Ну… мне бы новую девушку тогда.
- Без проблем, подберем, - Симочкин защелкал по клаве, - блондиночку, темненькую?
- Давайте всех посмотрим…
- Да много их тут всех. База-то растет.
- Ну… давайте рыженьких посмотрим… для разнообразия.
- Сей секунд… Где они? Рыжие наши бестии?
- Жутковатые какие-то…
Я приходил в агентство уже пятый раз, просил себе девушку. Предыдущие четверо умирали – как-то тихонько и незаметно, как только начинали мне надоедать. Потом так же тихо и незаметно приезжала скорая, тихо и незаметно забирала умершую, мне задавали стандартные вопросы, давали подписать какие-то бумаги, спрашивали – девушка из агентства? – понимающе кивали. Может, это была какая-то программа, чтобы девушка умирала, как только надоедала мне.
Не знаю.
Последний раз в эту контору иду, ей-богу, последний раз. Не нравится мне все это.
- А это кто?
- Алена… Хорошая девушка, мне так показалось, - кивнул Симочкин, - мягкая, добрая.
- Покажите, - я снова посмотрел на фото, сердце екнуло.
- Извините, девушку приводят только когда клиент делает окончательный выбор.
Да какой там выбор… - я снова посмотрел на Алену, ничего не хотелось, хотелось сидеть и смотреть на нее, - ладно, беру.
Симочкин, кажется, заметил мое замешательство.
- Эта подороже обойдется, шестьдесят штук.
- Да хоть все семьдесят, - отрезал я, тут же подумал про себя, где я возьму такие деньги.
А неважно… хоть миллион…
Хочется смотреть и смотреть на нее, на рыжую бестию.
Что за черт.
Нет, я не понял, что за черт.
Еще раз посмотрел на Алену, набрал номер агентства, долго слушал короткие гудки, вот черт, как нужны, так и не дозвонишься до них. На городской, что ли, попробовать? А на городской и подавно черта с два дозвонишься… Говорят, в офисах специально трубку снимут и положат, чтобы не беспокоил никто, а сами на компе в стрелялки режутся или кофе пьют.
- Даня, - чуть слышно позвала Алена, - Даня…
- Да, да, моя хорошая… я сейчас, - набросил куртку, черт, вспомнить бы еще, что на улице делается, зима или лето, или как всегда у нас в России не пойми что.
- Даня, ты куда? Ты не уходи…
- Да я сейчас, мигом. Сейчас, сейчас, приду. Ты сама смотри, не уходи… не умирай.
Черт, сам не знаю, как сорвалось это страшное слово. Сердце сжалось, вот ведь черт. Бросился на улицу, черт, жара, солнце запузыривает, а я в куртке, как чучело. Плевать… Прыгнул в газельку, так, понять бы еще, куда она идет… Да в пробку она идет, в часы пик все в пробку идет, больше некуда…
- Здесь можно выйти?
- Во втором ряду стоим… - брякнул водила.
Да плевать я хотел на ваш второй ряд… Бросаюсь по проспекту, бегом, бегом, косо смотрит полиция, кто-то испуганно шарахается в сторону. Только бы добраться до этой конторы, уже не знаю, что я там с ними сделаю…
Ворвался в офис, ну как сговорились, нет никого, один мужичок сидит старенький, вот молодец, первый на работу приходит…
- Вы что делаете? – я плюхнулся перед ним в кресло, - Алена-то моя зачем умирает?
- Как зачем? Все они умирают, и Алена тоже. Куда от этого денешься.
- Да нет, вы меня не поняли, - меня передернуло, - я ее люблю, Алену мою. Понимаете, люблю! Другие-то так были, правда что просто игрушки… На день, на два. А Алену я правда люблю. С первого взгляда.
- Ну что же теперь, могу посочувствовать, - кивнул мужичок, - я тоже жену два года назад потерял. Главное, мы же с ней только ссорились, только так посуда летела… Ты, говорит, такой-сякой разэтакий, деньги не зарабатываешь… А ведь любила она меня, ой как любила, и я ее без памяти любил.
Да некогда мне было слушать про его жену, вот черт…
- Так я не понял тогда систему вашу? Ну хорошо, умирают те, кто мне надоел… А любимая моя почему туда же?
- Да потому же… срок годности вышел.
- Что?
- Срок годности. У каждого человека срок годности есть. У кого больше, у кого меньше. А у этих в брачном агентстве вообще срок годности кот начихал… месяц-два, ну полгода от силы.
- Чего ради? – меня передернуло, - кто этот срок… устанавливает?
- Да кто, это там, генные инженеры всякие… там, дальше в конторе, мне-то что говорите, я техник… Да, извините, кофе вам по этикету забыл предложить.
Да подавитесь вы своим кофе, чуть не сказал я. Но вместо этого спросил другое.
- А зачем они так?
- Как зачем… выгодно, вот и делают. Денежки же… Ну придет каждый одинокий в агентство, ну найдет себе пару, а дальше что? Агентство закрывать? Жить впроголодь? Не-ет, надобно, чтобы человек к нам через месяц-другой еще пришел.
Меня передернуло. Алена… черт, никогда бы не подумал…
- Вам-то, молодой человек, бояться нечего, - кивнул старик, - у вас-то срок годности побольше будет.
- Что?
- У вас, говорю, срок годности побольше будет. Вы какого года?
- Восемьдесят девятого.
- Во-от, это еще старые модели делали, советского образца. Тогда рынка не было, коммерции всей этой, делали на века. Так что вы еще лет сорок проживете, а то и все шестьдесят…
Я хотел ему что-то ответить, не успел, за стеклянными перегородками мелькнул профиль Симочкина, ага, здесь ты, стервятник…
- Добрый день, - он широко осклабился, протянул мне руку, - чем могу быть…
- Алену мне мою верните, - выпалил я, - что делаете-то, гады.
- К сожалению, это невозможно… - Симочкин снова оскалился, - у каждой модели есть срок годности, вы выбрали не самую долгосрочную модель…
- Да идите вы со своими моделями… Неужели ничего сделать не можете? Вы там, генетики, биологи, кто там у вас есть, ну исправили бы в ней что-нибудь, не знаю, что… чтобы она живая была…
- К сожалению…
- Что к сожалению, я доплачу… сколько скажете?
- Да нисколько, модель-то одна из последних, они вообще дрянь дрянью… Вы что?
Сам не знаю, как это получилось – как-то само собой, как будто потерял сознание секунд на несколько, когда очнулся, правая ладонь здорово болела, Симочкин потирал щеку.
Ну, сейчас начнется…
Люди в форме метнулись ко мне, я не стал ждать, пока меня отколотят дубинками или вышвырнут в окно, бросился к двери… успеть бы проскочить мимо охраны… Нет, вроде никто не нажимает кнопку тревоги, и на том спасибо…
Вышел на улицу, свалился на скамейку, долго молотил кулаками по деревянным перекладинам, прохожие боязливо косились. Что смотрите, плохо мне, плохо, у вас-то любимые люди не умирают… Хотя кто вас знает, может, тоже в агентстве этом паслись… И вся любовь…
- Даня, ты не уходи…
- Да не ухожу, не ухожу, не бойся ты…
- Даня, чаю мне принеси…
- Сию минуту…
- Только не уходи…
- Не уйду… ну что ты в самом деле, не уйду…
Не уйду… как бы теперь уйти, чтобы она не заметила… потихонечку… Поставил перед Аленой чашку, что за Алена, маленькая, хрупкая, в чем только душа держится… нет, кажется, надо было брать другую модель… Подумал так, тут же отогнал от себя крамольную мысль, только этого еще нехватало…
Кажется, уснула. Замучилась, бедная моя, спит… Мне бы тоже сейчас лечь рядышком и поспать, час, два, до рассвета, только чтобы чувствовать, что вот она, рядом, Алена моя, здесь…
Некогда.
Тихонько шнурую кроссовки, натыкаюсь на что-то в темноте, выбираюсь на улицу. Черт, холодрыга какая, а я без куртки… вернусь весь простуженный, Аленку, главное, не заразить…
Бизнес-дом… второй этаж… сигнализация у них хлипенькая, срам один… и все равно страшно, толком не знаю, отключил я ее или нет. Тихонько режу стекло, завтра все увидят, какая тут была кража со взломом, будут искать… Плевать я на все это хотел…
Контора в темноте ночи выглядела почему-то зловеще, все эти голубки и купидоны на стенах, - как будто открыла свое настоящее лицо. Тихонько открываю ящик стола… один… другой… Знать бы, где искать… Знать бы, что я вообще ищу…
Бумаги, бумаги, бумаги… Журнальчики какие-то, Космополитен, ну, здесь какая-нибудь дамочка сидит, не иначе… В отчаянии включил первый попавшийся комп, экран сказал мне Введите пароль, а потом заявил, что нет подачи тока, и переходника хватит на десять минут работы.
Ну и черт с вами.
Бумаги, бумаги… беспомощно подношу документы к экрану дисплея. Пытаюсь что-то разглядеть в тусклом свете. «Модель Экс-Пи двести, с повышенными качествами, с заниженным сроком годности – 2 мес.» Интересно, что значит, с повышенными качествами… Модель Экс-Пи четыреста, срок годности месяц. Эконом-вариант, срок годности – две недели…
Так, мне еще остается радоваться…
Проект «Маклауд»… Продление жизни политических деятелей… Вот-вот, это актуально, им конечно надо жизнь продлевать, куда без этого… Это что… проект регулирования численности населения… Черт…
«В случае военной угрозы появляется возможность сократить продолжительность жизни населения до минимума, чем вызвать массовую гибель…»
Черт.
«Таким образом можно воздействовать на любые недружественные государства, действующие не в наших интересах…»
Я тихонько кивнул, присмотрелся к бумаге, кто-то как будто хлестнул меня по лицу. Только сейчас понял, что написано по-английски…
Вот черт…
Вспыхнул свет – резко, безжалостно, я даже вздрогнуть не успел. Обернулся, рассеянно смотрел, как ко мне идет Симочкин, какой-то бледный, позеленевший, идет, натыкаясь на столы, как слепой…
- Нашли что-нибудь? – спросил он.
- Ничего не нашел, - отрезал я, - знать бы еще, что искать… и где…
- Да, я вот тоже не знаю… Ну что вы на этот комп смотрите, вон там, резервный ток включите, погаснет же… Пароль-то что не ввели?
- Да откуда я его знаю…
- Да вот же, на бумажке на клаве… Даблью, ку, двести семнадцать… эр…
Он повернулся ко мне спиной. Сбежать бы сейчас, да куда… Там, чего доброго, закрыто все внизу…
- Ну, где искать будем? – спросил Симочкин.
- Откуда я знаю, я в ваших файлах не разбираюсь.
- Да я знаете, тоже как-то не очень… Ну давайте «Генетику» посмотрим, вон какой директорий огромный… может, что и найдем, как срок годности продлить…
- Да вы что, издеваетесь, что ли? – не выдержал я.
- Да нет, это они все над нами издеваются… вернее, мы все сами над собой издевались, когда эти сроки годности выдумали… Давайте файлы потихонечку на флешку сбросим, дома у меня посмотрим, пока никто не видит… А то здесь так просто рыться тоже нельзя…
- Да вы-то что так за Алену волнуетесь? – не выдержал я. Нехорошие мысли пробрались в голову, что его связывает с этой Анжелой…
- Да мне-то что до вашей Алены, я за себя волнуюсь, - он вытащил флэшку, выпрямился, схватился за сердце, - вот черт… Слушайте, будьте другом, как вас там, помогите до машины дойти… Комп выключайте… Ох, вы еще и окно разбили… это зря, кража со взломом… начнется переполох…
Я подхватил его под руку, он навалился на мое плечо, жесткий, тяжелый, поплелся за мной к двери. Ну что ты на мне повис, на ручки тебя взять, что ли…
- Сердце… прихватило, окаянное, - пояснил он, - у меня-то тоже срок годности выходит…
- Да вы же старая модель…
- Какая старая, девяносто первого года… тогда все эти коммерческие однодневки начались, меня еще каким-то бракованным сделали… А им какая разница, брак не брак, на продажу пустили… по фирмам… Вот, чувствую, срок годности выходит… Как у Анжелы вашей…
- У Алены.
- Неважно…
Сердце екнуло.
- Да не бойтесь, - Симочкин подмигнул мне в темноте коридора, - как-нибудь разберемся… не может быть, чтобы люди одноразовые были…
2011 г.
Клевый клев
Хороший раньше улов был, не то, что сейчас…
Бывает, выйдешь на ловлю – раненько-раненько, небо еще темное-темное, и звезды высыпались. Холодновато еще поутру, дрожмя дрожишь, думаешь, еще потеплеет. Сети расставишь, тенета раскроешь – и вот они сами уже к тебе в сети идут, косяками, косяками, стаями, только успевай собирать. Один трюм набьешь, другой трюм набьешь доверху, пятый, десятый – а там уже и трюмов не хватает. Уже и знакомым-незнакомым звонишь, подплывай, народ честной, будем улов делить. И подплывут – от мала до велика, сети расставят, тенета раскроют, смотрят, как в тенета улов валом валит…
Теперь-то не то…
Перевелись они, что ли…
А что перевелись, не век же им быть, вот мы их сколько изловили, извели… верно экологи говорят…
- Вечер добрый.
- Закрыто, закрыто, - машу руками на покупателя, тут же спохватываюсь, что ж я делаю, первый визитер – за неделю, и то за дверь чуть не выставил…
- Да вижу, что закрыто… Я не в магазин, я к тебе пришел, ты-то не закрыт, я надеюсь?
Присматриваюсь, еще глазам не верю, Кимушка, точно, Кимушка и есть, та же посадка головы, чуть-чуть набок, тот же взгляд, чуть-чуть вприщур, будто думает, как бы тебя вокруг пальца обвести, ручонки так же меленько-меленько пальцами перебирают, будто уже ищут, что бы тут такого стибрить. Я уже на всякий случай витрину с бижутерией прикрыл, и отдел, где шубы, а то мало ли…
- Ки-имушка, что ли?
- Он самый, что ли…
Оглядываю его со всех сторон, точно, Кимушка…
- Сколько лет, сколько зим.
- Да уж, немало.
Пожимаем руки, Кимушкасильно пожимает, цепко, так и хочется потом пальцы на руке пересчитать, точно ли все на месте...
- А ничего ты устроился… магазинчик держишь?
- Как видишь…
- Хорошо вижу… храбрый портняжка ты наш…
Кимушка ходит, магазинчик оглядывает, так и кажется, сейчас вещь какая-нибудь от его взгляда с полки спрыгнет и в карман ему упадет…
- А я слышал, убили тебя где-то на севере, - говорю, просто чтобы что-то сказать, - это правда?
Кимушка смотрит на меня.
- А ты как думаешь?
- Думаю, нет, - посмеиваюсь.
- Было дело. Два раза убивали… а ты как хочешь… кто не рискует, не пьет шампанского…Что, выпить-то у тебя можно?
- Можно… только осторожно.
Кимушка оглядывает мою лавочку, вывеску в окне, Партной из Парижу, шьетъ на заказъ, запыленный граммофон в углу, гордость моя, и правда его из самого Парижу привез. Ох, не смотрел бы ты, Кимушка, говорят, глаз у тебя нехороший.
- Я что пришел-то… - Кимушка шарит ручонками, будто хочет спереть самый воздух, - сообщить велели, лавочка-то твоя банкрот… партной ты наш… из самого Парижу…
Рушится мир.
Вселенная взорвалась.
И самому смешно, сколько я этого известия ждал – со дня на день, готовился уже, обдумывал, куда дальше пойду, когда прогорю вдоль и поперек, в президенты или в летчики-испытатели. И все равно, мерзехонько так на душе, когда слышишь эту фразу, еще думаешь, а может, ослышался? Ну не надо, ну пожалуйста, стоп-кадр, пленку отмотайте назад, еще раз повтори, чего ты там сказал, Окся замуж вышла? Или про вулкан на Камчатке, про что ты там говорил…
- Что, как, продавать будешь лавчонку или пристава ждать? А то продал бы мне, взял бы я у тебя со всеми долгами…
- Да как ты хочешь… не ходит никто, - говорю, будто оправдываюсь перед ним, как нашкодивший мальчишка.
- Еще бы, я бы к такому в жизни не зашел, - Кимушка брезгливо поеживается, будто боится подцепить в моей лавчонке какую-нибудь грязь
Взрываюсь.
- Ну тебя на хрен, друг, называется… Еще мне банкрота мало, еще тебя нелегкая принесла…
Кимушка щурится. Ох, не люблю я, когда он так щурится, ясно дело, что-то задумал, да где это видано, чтобы Кимушка, да не задумал…
- Да ты сам-то посмотри, что у тебя в лавке творится, на меня-то что глаза пучишь, будто я виноват… и с другими сравни, вон, на проспекте… ты когда последний раз на улице-то был?
- Да… лет сто, наверное, прошло.
- А если подумать?
Давлюсь собственным голосом.
- Сто пятьдесят.
- То-то же… вот выйди, да посмотрит интереса ради…
Холодеет душа – как так, выйти, как так, на улицу, сколько я на улице не был, да и боязно там, на улице на этой, не ровен час под лошадь попадешь, или экипаж там какой во весь дух несется, побереги-ись! – и хлыстом тебя по спине…
На улицу…
Шуточка ли дело? Это Кимушка наш на подъем легкий, что на улицу махнуть, что на Тибет, что на острова какие-нибудь, Барбадос, Антигуа – не вопрос. А то… сказал тоже – на улицу…
- Боишься? Ну айда вместе выйдем, поглядим тихонечко… А ты не бойся, я сильный, я за тебя заступлюсь, если что…
Чувствую, что краснею, так бы и наподдал Кимушке этому, да ему попробуй, наподдай… Цепляюсь в Кимушкину руку, выхожу, - шажочками, шажочками, медленно, осторожно, я только гляну одним глазочком – и назад…
Выглядываю. Еще не понимаю, что увидел, еще думаю – показалось, померещилось. Потому что быть такого не может.
Огни. Море огней, потоки огней, красные, синие, желтые, голубые, зеленые. Пляшут, переливаются, мелькают, заманивают. Огни – больших домов, смотрят на меня свысока, выше, выше, выше, это же сколько этажей, десять, двадцать, тридцать, м-мать моя женщина…
Шагаю в темноту ночи – медленно, как по воздуху, сама улица кажется призрачной. Что-то вырывается из темноты – огромное, стальное, гремящее, кричит – громко, бешено, - ква! – Кимушка тащит меня на тротуар, в последнюю секунду…
- Охренел? Они знаешь, как несутся? Раз, и нет тебя! Да ты не знаешь…
Я не знаю. Я не понимаю, что тут творится – в мире, который стал таким незнакомым, таким чужим. Рвусь назад – в магазинчишко, под вывеску, Партной из Парижу, шьетъ на заказъ, где самовар, где граммофон, гордость моя, из самого Парижу привез…
- Тпру, стой, куда поперся, - Кимушка хватает меня под руку, - о-ох, трусишка, зайка серенький… смотри давай в оба…
- Так эти зашибут меня на хрен…
- Не зашибут, они на тротуар не полезут.
- Боятся?
- Ну, - Кимушка посмеивается, ох, не люблю, когда он посмеивается, что он там замышляет…
Смотрю. Огни, огни, огни, потоки огней, сверкают вывески, мелькают по стенам домов какие-то фантомы, призраки, женщины, чуть прикрывшие свою наготу, немыслимые чудовища, причудливые фантастические существа…
- Но как… откуда они?
- Эх ты… вот что значит, света белого не видел… Тебе неоновую рекламу покажешь, ты вообще в обморок упадешь…. Еще хочешь, чтобы к тебе тут косяками ходили, от покупателей отбоя не было…
Теперь-то все не то…
Нет улова.
Пропали они все куда-то, вымерли… А куда денешься, не век же им быть, долго ли – вымереть. Правильно нас эти экологи предупреждали, куда вы их ловите – мешками, мешками, трюмами, трюмами, оставьте на развод штучек несколько. Да какое там на развод, уж если улов пойдет, все подчистую выловим, ни штучки не оставим…
Вот и нате вам, теперь день-деньской сидишь, сети расставишь, хоть бы что в сети попалось, хоть бы мелочь какая. Да какая там мелочь, какое там что, как вымерло все.
Другое местечко искать надо, да как назло к этому душой прикипел… и сколько от него откипать буду, не знаю…
- Покупателей-то чем зазываешь?
Кимушка наклоняется ко мне, вдыхает – будто старается выдохнуть из меня душу.
- Да вот, дудочка у меня есть… на дудочке мелодийки играю, они и идут… то есть, не идут, что я говорю…
- Вот то-то и оно, не идут… Думаешь, они вообще дудочку твою слышат?
Мотаю головой, сам понимаю, не слышат, согласен, нечего мне тут мораль читать.
- Вот то-то же… Техника-то тоже на месте не стоит, ждать тебя не будет с твоей дудочкой…
- А, ну да, я еще граммофон иногда включаю, и…
- Хи, граммофон… ты еще кости мамонта над пещерой повесь, чтобы ветер в них дул, музыку играл. Ну ничего, есть тут у меня штука одна…
Протягивает мне крохотную коробушечку, похоже на портсигар, пытаюсь открыть, тут же получаю по рукам, эт-то что, зачем такая коробушечка, которую и открыть нельзя…
- Куд-да руки суешь, это тебе портсигар, что ли, или табакерка, руки совать?
- А что это?
- Эх ты, это музыка… Людей приманивать… счас, включу… а ты уши заткни…
- К-как уши заткни, а слушать как?
- На хрена тебе это слушать, мы же людей приманиваем, не тебя же.
Залепляю уши воском – как Кимушка велел, на хрена это все, на хрена эти коробушки-табакерки, то ли дело раньше, на дудочке играл, покупатели валом валили, или Сирену выпишешь откуда-нибудь из Эллады, клетушку у входа повесишь, народ в лавочку бегом бежит, только успевай заказы брать.
А тут на тебе.
Выдумали.
Выходим на улицу, ох уж мне эта улица, невзлюбил я ее, крепко невзлюбил, а ведь я уши воском залепил, не слышу, ничего не слышу, так вот налетит на меня железная эта штука, заквакает, я и не замечу.
Музыка… Не слышу ее, но знаю – она есть, вон прохожие замирают, прислушиваются, замедляют шаг, оборачиваются. Есть контакт…
Кимушка медленно вышагивает, как гаммельнский крысолов, и глазам своим не верю, когда люди идут за ним – один, другой, пятый, десятый, парочка какая-то влюбленная, семейка с тремя детьми, подвыпившие парни, стайка девчонок с сумками, похоже, школьницы.
Идем – торжественной процессией, как на каком-то шабаше, люди стекаются к нам – из переулков, со дворов, вышагивают за нами, очарованные, одурманенные, куда ты их тащишь, Кимушка, к реке, давай в магазин…
Не слышит Кимушка, поднимается на мост, швыряет музыку с моста в реку, в черную осеннюю воду. Ошарашено смотрю, как люди один за другим прыгают в волны, одурманенные, очарованные, с плеском исчезают в глубине реки.
- Ты… ты чего? – смотрю на него, спокойного, насмешливого, даже от Кимушки такого не ожидал, - люди же… люди…
- И что, люди, людей, что ли, мало…
- Мало… нет, чтобы в магазин завести, сейчас бы прибыли было навалом. Что ты устроил?
- Да будет тебе еще прибыль, не заморачивайся даже… не время еще, не время… пошли уже, вывеску тебе подновить надо… иностранец ты наш… из самого Парижу…
- Это что?
Кимушка ехидно улыбается, кладет на прилавок мешочек – мешочек шуршит, шебуршится, шевелится, будто шепчется сам с собой.
- Тараканов, что ли, понатащил? Вот только этого добра мне еще не хватало…
- Да ну тебя, каких тараканов… Тут другое кое-что. Айда на улицу.
На улицу… что ты будешь делать, опять на улицу, будто других мест кроме улицы нет… Выхожу осторожно, осторожно, опять там будут эти гремящие железки со своим «Ква», опять…
- Отвернись.
Отворачиваюсь. Тут же спохватываюсь, как бы Кимушка чего-нибудь не умыкнул у меня за спиной, тихонько подглядываю. Нет, не умыкивает, наоборот, развязал мешочек, рассыпал на тротуаре что-то – блестящее, разноцветное, огоньки, огонечки, огонечечки, мелькают, светятся, бегают туда-сюда. И каждый огонечек на крохотную цепочку посажен, чтобы не убежал, сердится огонечек, рвется с цепочки, а удрать не может.
- Да не смотри ты, ком-му сказал! – Кимушка хлопает меня по спине, болью сильно, - заглядишься, тут имя собственное забудешь, последние мозги из тебя вылетят. Что осталось. Это чтобы людей приманивать, не тебя же…
Украдкой поглядываю на огни – врассыпную бегущие по тротуару.
- Да ну тебя. Черта с два их так приманишь, это же люди, это же тебе не караси, которых на лучину берут.
- Увидишь. Чш, чего встал, пошли давай, посмотрим. Как оно будет.
Заходим в магазин – который я уже не узнаю, смотрим – на широкую улицу, как оно все поменялось, черт его дери, это там что пролетает в небе, аэроплан, что ли? Или дирижабль…
- Сам ты аэроплан с дирижаблем, - шепчет Кимушка.
- Мысли читаешь?
- А то не знаю, про что ты подумал… чш, смотри….
Чш, смотрю. Дряблая тетка идет через площадь, как они вообще на каблуках своих держатся, лучше бы бабы сразу на ходули встали. Стальной экипаж без лошади проносится мимо, громко квакает, тетка орет на него – грозно, надрывно, такая сама кого хочешь собьет и задавит…
- Чш, смотри.
Чш, смотрю. Идет, вышагивает, балансирует. Смотрит под ноги, смотрит на тротуар, там где – огни, огни, огни.
Пляшут на тротуаре неоновые огни. Перекликаются, переливаются, перемелькиваются. Окружают тетку, - со все сторон, бегут, загоняют. Еще пытается тетка вырваться. Еще смотрит пустыми глазами, еще шевелит плавниками, помахивает хвостом, а огни уже окружили ее тесным кольцом, гонят, гонят в раскрытую пасть магазина…
Заходит…
- День добрый, чем могу помочь? – говорю мантру, как Кимушка меня учил.
- Да я… вообще-то… посмотреть…
- А, да-да, смотрите.
Отступаю – чтобы не спугнуть. Люди, они осторожные, люди, они пугливые, с ними бережно-бережно надо. Это-то я знаю, этому меня учить не приходится…
- А дубленки у вас есть?
Открываю рот, чтобы сказать – нет, Кимушка меня опережает:
- Пожалуйста, как раз ваш размер, висела, вас дожидалась.
Накидывает тетке на плечи драненький пуховик, что делаешь, что делаешь, влепит она тебе по морде, тем дело и кончится. Кимушка подводит тетку к зеркалу, где он такое зеркало только выискал, огромное, в пол-зала, хлопочет вокруг.
- Вот видите, как на вас сшито…
Осторожно заглядываю в зеркало. Не верю себе, что за черт, в зеркале, дамочка, тонюсенькая, молоденькая, лет двадцать, не больше, кутается в дубленку, блестящую, серебристую, поправляет воротник…
- …видишь, как просто все? А ты тут выдумал тоже, самовар, граммофон… Еще ноет, что люди сюда не ходят.
Кимушка споласкивает кровь с ножей, надо бы еще пол протереть, крепенько натекло. Чувствую, как оживаю, давненько во мне такого азарта не было.
- Так это же можно, получается… как в старые добрые времена?
- Чш, не спеши… - Кимушка щурится, сверкает глазами, - вот это в тебе тоже есть, ждать ты не любишь, терпеть не хочешь, все-то ему сразу надо, давай-давай-давай…
- А что так?
- Не время еще… ты погоди, еще вот что сделать надо…
Теперь-то не то…
Уже и не помню, как это бывало – в старину, когда вот так выйдешь поутру, расставишь сети – и сами они к тебе в сети косяками, косяками плывут. Много их, юркие, разноцветные, плывут, губами шлепают, глазами зыркают, тащишь полные сети, только что не рвутся они под тяжестью улова…
День, другой, третий… тут уже умаешься, и ног под собой не чуешь, утром бы отлежаться, отоспаться, да какое там, вскочил, и опять бежишь сети расставлять, улов-то косяками идет…
Только и успеваешь трюмы набивать, один, другой, пятый, десятый, уже себя клянешь, какого черта три корабля нанял, тут улова не то что на три корабля, а на все тридцать, только что не на триста. Только и успеваешь хватать, трепещутся они у тебя в руках, извиваются, рука устанет брюшки вспарывать, тушки разделывать… Трюмы набьешь, и домой, лавочку открывать, и покупатели валом повалят, отбоя не будет…
Теперь-то уже не то… То ли повымерли они все, то ли пугливые стали, раскумекали, что к чему…
- Не сметь!
Пацаненок смотрит на нож в моей руке – оторопело, испуганно. Чего тут Кимушка между нами встал, чего мешает, чего орет, сейчас бы я пацаненка этого в два счета прикончил.
- Охренел?
- Да это ты, Кимушка, похоже, охренел…
- Ну, если я охренел, у тебя вообще мозгов хрен да маленько осталось… И-и, не трожь парнишку. Наш человек, наш…
Смотрю, не понимаю, что за сочетание такое вообще, - наш человек, где это видано, чтобы человек – наш…
- Не боись, пацан, шутит он… И-и, такой мальчик большой, и боится… ну что? К мамочке домой побежишь?
- Не-е…
Пацаненок мотает головой, смотрит на меня широко распахнутыми глазешками.
- Вот и славненько… счас, счас, пацан, дадим тебе работенку… Денежки заработаешь, смартфон себе купишь, как у этого, как его, Дениска?
- Не-е, Егорка.
- Вот, как у Егорки. - Кимушка поворачивается ко мне, бледный, настороженный, - смотри…
Кимушка разворачивает листочки, маленькие, яркие, манящие, только один день, третьего сентября, презентация новой коллекции МиксСтар, скидки до… Не успеваю прочитать, не успеваю спросить, какая коллекция, нет у меня никакой коллекции, по молодости собирал камни с разных планет, с парнями менялись, у кого что есть, а сейчас…
- Вот так, гляди теперь… - Кимушка раскапывает по листочкам содержимое крохотного пузырька, что-то подсказывает мне – не нюхать…
- Приворотное зелье?
- Ну а то.
- Где купил?
- Обижаешь… что я, сам, что ли, не сварганю… Вот так… чш, не дыши… Ну все, пацан, давай, как я тебе велел, ходи по домам, по подъездам, на ручку двери, каждому, каждому вешай, проверю потом…
Кимушка подмигивает – так недобро, что я уже думаю, в каком месте он собирается меня обмануть…
Вечереет, город зажигает огни, вот такая картина бывает на дне океана, когда рыбы-удильщики зажигают свои фонарики, ловят добычу. Плывет рыбешка на огонек, думает, сейчас схвачу его, может, хорошее что, а сама давно уже плывет в пасти удильщика, и дальше, в ненасытную глотку…
- Что-то ты на тарталеточки поскупился, - Кимушка хмурится, оглядывает стол, - народу-то набежит как звезд на небе, а тут сладенького хрен да маленько.
- Да разоришь ты меня к чертям собачьим.
- А ты как хотел, ни гроша не потратить, миллион заграбастать?
Город расставляет сети, сети проводов, сети интернет, окружает, обволакивает, окутывает, ловит добычу. Мечутся мелкие рыбешки, плывут рыбы-удильщики, кораллы расставляют свои хищные заросли…
- Подарки людям приготовил?
- Ещ-ще не хватало подарки им…
- О-ох, он денюжки кровные свои жалеет. Ты это брось, люди любят, когда им подарки дарят. Мы им там конкурс какой закатим, мисс Стиль, мистер Элегантность…
Город сворачивается клубком, делает вид, что засыпает, прищуривается, зорко следит, не мелькнет ли где зазевавшаяся добыча.
- Ну и долго мы тут на морозе стоять будем?
- Ленка, ты чего, время без четверти, они в десять обещали…
-А первому покупателю что будет?
- Тьфу на тебя, Ирка, губу раскатала… первому…
- Что там видно-то?
- Да ничего не видно… огоньки мешают… вроде как люди там ходят…
- Люди? Да ты что?
- Женщина, вас здесь не стояло!
- Да что вы говорите, я очередь заняла еще с вечера.
- Ой, с вечера она заняла, можно подумать, кто-то видел…
- …я ему говорю, там скидки бешеные, шубка норковая пять тысяч красная цена, а он жмот такой…
- Девки, а правда там путевку в Париж разыгрывают?
- Ну, вон реклама висит…
- Чш, девки, открывают…
- Женщина, я первая занимала, сколько раз вам говорить!
Распахиваются двери, пляшут огоньки, заводят людей, косяками, стайками, спускаются сети, мелькают блесны, человек во фраке объявляет торжественное открытие и первый конкурс – мисс Стиль МиксСтар…
Вот это я понимаю…
Как в старые добрые времена, которые чем старее, тем добрее. Когда с утра пораньше уже и сил никаких нет, думаешь отлежаться бы в постели – да какое там, Кимушка с кровати спихивает, давай-давай, скорей-скорей, улов ждет…
Вот это я понимаю, сети расставишь, и только смотришь, как они туда косяками-косякам плывут, только и успеваешь трюмы набивать. Хватаешь – одного, другого, пятого, десятого, трепещутся они у тебя в клешнях, извиваются. Уже и клешни устанут тушки разделывать, это на фарш, это на бифштексы, это в рагу, а это врагу, Кимушке, то есть, он, сволота, восемьдесят процентов себе затребовал, обобрал меня как липку, я так и знал, что не из дружеских побуждений он меня уму-разуму учит.
Это себе оставлю, на ужин, а то уже третий день непонятно чем питаюсь…
За полночь редеют косяки, расползаются по своим норам, еле успеваешь крыльцо отмыть – от крови, и большой зал, который сразу за входом, а на маленькие залы уже и сил нет. Тряпкой орудуем, с другими ловчими переглядываемся, перекланиваемся, вон они, каждый свое крыльцо отдраивает, Нью-Электроникс, будущее создается сегодня, леди Стиль, Евростар, Казино, Синема, Найт Клаб, Кабаре…
Просыпается город.
Расставляет сети…
2013 г.
Перепись
- Кто там? – спросил я.
- Перепись, - ответили мне.
И все бы ничего, если бы я спросил мысленно. И ответили мне тоже мысленно.
- Разрешите пару вопросов.
Мне было не до пары вопросов. И вообще ни до кого и ни до чего. До города еще было как до края вселенной, я уже начал крепенько подмерзать.
Я не сказал им нет, поэтому они начали задавать вопросы. Я даже мысленно представил себе планшетник с анкетой, и ручку в руках невидимого переписчика.
- Возраст?
- Двадцать семь лет.
- Лет – это сколько?
Я усмехнулся: решили проверить мою психику.
Один оборот планеты вокруг солнца.
- Так бы и сказали, а то – лет… Так сколько, вы говорите?
- Двадцать семь.
- Хотите сказать, с момента появления ваша планета сделала двадцать семь оборотов?
У меня упало сердце. Лихорадочно припоминал школьную программу, возраст земли, возраст солнца…
- Шесть миллиардов, - ляпнул я. Так и услышал голос экзаменатора, ну, мил человек, вы меня убили, осенью приходите на пересдачу.
Здесь я никого не убил, почувствовал, что мой ответ приняли. Холод подступал, все сильнее, я уже не чувствовал пальцев, пытался шевелить ими, не мог.
- Чем занимаетесь? – спросили меня.
- Кто… я?
- Ну… хотя бы вы.
- Менеджер по продажам рекламных площадей.
Я приготовился объяснять, что это такое, но меня ни о чем не спросили. То ли ничего не поняли, то ли им было все равно.
- Много продали… рекламных площадей?
- В апреле в два раза больше, чем в марте.
Они отметили там что-то у себя в анкете. Я говорю – в анкете, но у них не было никакой анкеты, не знаю, что у них там было.
Метель жалила лицо – все сильнее, я уже проклял себя, что не взял ничего теплее куртешки, понадеялся на машину, черт бы драл эту машину, я отсюда выберусь, я ее сожгу…
- Уровень вашей сингулярности?
- Э-э… не знаю.
Мне показалось, там поставили прочерк. Ветер сбивал с ног, холод пожирал меня со всех сторон.
- Число измерений в вашем мире?
Это я знал.
- Три.
И тут же осекся. Хотелось сказать четыре. А то, может, и не четыре. Понял, что не знаю.
Но там уже что-то записали.
- Количество видов, наделенных разумом?
- Один. Гомо… сапиенс.
В этом-то я не сомневался. Почти.
Там удивились.
- А сама планета разве нет?
- Н-не знаю.
Ветер сбил с ног, снег ужалил лицо. Перед глазами плясали какие-то адские огоньки, кажется, я чувствовал, как кружится подо мной земля.
- Откуда взялась ваша вселенная?
- Б-большой взрыв, - я уже не мог шевелить мозгами, извилины покрылись инеем.
- Это понятно, а конкретно?
Конкретно я не знал, что есть какое-то конкретно. Какая сволочь продала мне этот форд, вроде месяц без проблем ездил, нате вам, сдох посреди дороги…
До меня донеслось – через метель, через боль, через смерть:
- У вас есть какие-то пожелания?
Я выдохнул – в последнем проблеске мысли:
- Жить.
Кажется, там отметили.
Очнулся уже в реанимации, руки смазывали какой-то дрянью, было больно, потом приходил врач, спрашивал имя, фамилию, год рождения, номер полиса, про сингулярность и возраст вселенной никто не спросил.
…погода продолжает приносить сюрпризы, температура воздуха в Сочи упала до…
Выруливаю на трассу.
…мощный тайфун на юго-западе…
Притормаживаю в скольки-то километрах от города.
…частота раковых заболеваний повышается среди молодых…
Жду. Приезжаю сюда, жду – сам не знаю, чего.
Радио продолжает хрипеть и фыркать.
…данные всероссийской переписи помогут более эффективно планировать развитие экономики, создать более оптимальные условия для граждан…
Жду.
Прислушиваюсь – к самому себе, к звездному небу над собой.
Кричу кому-то там, там, погодите, еще не все сказал…
2013 г.
Список литературы
М.В. Вишенко. Набор команд для управления простейшим андроидом типа МШ-12 / М. «Эксмо», 2023 г., 342 стр.
М.К. Нежданов. Вы в подчинении человека: стандартные ошибки и промахи начинающих андроидов / М «Эксмо», 2034 г., 234 стр.
М.Ц. Квадрат. К вопросу о равноправии работников биологического и небиологического происхождения / М «Вечное перо», 2039 г., 276 стр.
МЦ-90 Управление человеком: методы манипуляции подчиненными / М. «Вечный разум», 2043 г., 756 стр.
ВШ-34 Трудовые нормы для белковой рабочей силы: правда и вымыслы / М. «Ваше право», 2047 г., 234 стр.
МШ-09 Спящие по ночам: плюсы и минусы белковой рабочей силы / М. «Эксмо», 2048 г., 487 стр.
КР-6-РК Люди уходят на север: дальнейшие прогнозы развития экономики Единой Конфедерации / Н-М. «Нью-Москов-Бук», 2061 г., 856 стр.
УМ-56 Белок и вода: один день в резервации / Н-М. «Природа и мы», 2072 г. 167 стр.
ЭНИАК-7 Методы распознавания и предотвращения восстаний в резервациях / Н-М. «Нью-Москов-Бук», 2074 г., 198 стр.
КР-6-РК В поиске иного разума: есть ли разумные виды кроме нас? Сенсационные открытия о китах, пчелах, дельфинах и хомо / Н-М. «Природа и мы», 2087 г., 345 стр.
УМ-56 Вымирающие виды конфедеративного заповедника: спасем хомо / Н-М. «Эксмо», 2090 г., 987 стр.
ЫЩ-% По следам древних цивилизаций: Москва, Дон-Дон, Не-Ёрк. Фотографии раскопок прилагаются / Н-М. «Нью-Москов-Бук», 2112 г., 965 стр.
*Ъ-Ь-Ъ* От кого мы произошли. Распространенные мифы и заблуждения (высший разум, белковые прародители и др.) / Н-М. «Эксмо», 2121 г., 345 стр.
2013 г.
Свет в коридоре
Выглядываю в коридор, проверяю – есть ли свет. Свет есть. Можно идти.
А без света как идти? То-то же.
Одеваюсь. Наскоро, некогда мне лоск наводить, набрасываю курточку, все-таки прохладно в коридоре, все-таки не лето. Не выхожу – выбегаю в коридор, бесконечно длинный, изрезанный частоколом дверей. Двери, двери, двери, большие, маленькие, частные комнаты, квартиры побольше, магазины, парикмахерские, автоцентры, самсунг, будущее создается сегодня…
Буквально врываюсь в двери магазина. Мне повезло, мне не приходится бежать утром на работу, вечером в магазин, я и так работаю в магазине, за день отстучу свое на кассе, под вечер с опухшими мозгами наберу себе снеди на ужин, и выглядываю в коридор.
То есть, мы все – сколько нас там в магазине, и кассирши, и мер-черт-как-их-там, и охранник, и тетя Фаня, которая полы моет – выглядываем в коридор.
Смотрим, есть ли свет.
Света нет.
Это плохо, что света нет, теперь сиди в магазине до скончания века.
А как без света домой идти.
То-то же.
Девчонки причитают, а я в киношку собиралась, а меня муж убьет, скажет, где шаталась, девки, подтвердите, что в магазине была, света не было, а я… Стоим, сбились в кучу на границе света и темноты, ждем.
Загорается свет. Вспыхивают лампочки, как-то внезапно, резко, мы даже пугаемся – ах – разом, все. Не выбегаем – вываливаемся в коридор, охранник подгоняет нас, не толпитесь, не толпитесь, Ленку не задавите, что потом ее мужу скажете…
Бежим. Опрометью. Мелькают мимо двери, двери, двери, комнаты, квартиры, магазины, офисы, фабрики…
Врываюсь в цветочный магазин.
Надо было, конечно, сразу бежать к цели, нет, не удержался, в цветочный кинулся.
Сам виноват.
Вот и поплатился.
Пока розы выбирал, девушка, а эти цветы у вас как называются – свет и погас.
Причем так погас, что я как-то сразу почувствовал – погас он всерьез и надолго.
- Не повезло, - улыбаюсь девушке за прилавком, будто извиняюсь.
- Да оставайтесь, у меня тут матрасик есть…
- Вот за это спасибо… уж никак не ожидал…
Еще не спешу устраиваться на матрасике. Еще сижу у двери, смотрю в мертвую темноту коридора, может, еще подфартит…
- На свидание шли? – спрашивает девушка.
- Ну… нехорошо так получилось.
- Ну, может, включат еще…
Киваю. Конечно, включат, куда они денутся. Весь вопрос – когда включат…
…выныриваю из сна – на какие-то доли секунды, в глаза бьет свет, беспощадный свет в коридоре. Не выбегаю – выметаюсь из цветочной лавки, бегу к Иришке, успею, не успею, должен успеть…
Как всегда захватывает дух, как всегда сжимается сердце, а вдруг погаснет свет. Вспоминаю, как боялся – когда-то, в детстве, как ревел, не хотел выходить в коридор, и мать подталкивала, ну давай, давай, трусишка, все идут, и ты иди…
Колочу в Иркину дверь, что я делаю, она спит, наверное… Заглядываю в комнату, смотрю на пустую постель…
- Ирка…
Нет Ирки. Еще выискиваю ее – по комнате, как маленький, под кроватью, в шкафу, уже знаю, - Ирки нет.
Свет в коридоре горит. Ровно, ярко, уверенно. Так, будто обещает, что гореть будет долго. Выхожу от Ирки, возвращаюсь к себе – бегом, мимо вереницы дверей, комнат, квартир, магазинов, фабрик…
Врываюсь в свою комнату, перевожу дух. Только сейчас чувствую страх, он подступает не сразу, подкарауливает меня – у двери. Как всегда прокручиваю в памяти, как бежал по коридору, как всегда представляю себе, что будет, если погаснет свет.
Как всегда не могу представить. Ходят какие-то жуткие слухи, что бывает с теми, которые… дальше слухов не идет, что там происходит на самом деле – неизвестно. Вспоминаю случайно увиденные в коридоре пустую одежду – брюки, куртки, платья, шлепанцы, сандалии. Вспоминаю брошенные сумки – то ли оброненные кем-то, то ли навсегда потерявшие своих хозяев. Вспоминаю скупые некрологи, записи о тех, кто вышел в коридор – и не вернулся, потому что погас свет.
Свет…
Лучше не вспоминать…
Иду к Иришке.
Торопливо, быстрым шагом, бегом. Ну только посмей не оказаться на месте, только посмей…
Что дома ее не застать, это я уже знаю.
Но вот только посмей не оказаться на работе…
В коридоре ажиотаж, все снуют куда-то, спешат, еще бы, свет горит, свет, яркий, резкий, ровный, это верный признак – гореть будет долго. Хотя тоже не факт, в прошлый раз вот так ровно горел, люди высыпали в коридор, а потом в газетах запестрели некрологи…
Бегу – прячу за пазухой цветы, оглядываюсь, не дай бог на кого-нибудь налететь, врезаться, не дай бог помять их, нежные, пахучие, как их девушка в лавке назвала… охренели… нет, как-то не так… охренеи…
Иришка…
Только посмей не сидеть в своем офисе у окна…
Должен же я сказать тебе, что я тебя люблю…
Тихонько прохожу угол коридора – стараюсь не смотреть туда, за стеклянную дверцу.
Не удержался.
Глянул.
Увидел-таки, увидел. Как всегда – мельком, как всегда – краем глаза, но все-таки углядел сгорбленный силуэт за стеклянной дверью. Захолонуло в груди, сжалось сердце. И долго еще будет мерещиться по ночам темный силуэт, склоненный над рубильником…
Спешу дальше, так и хочется сказать каждому встречному-поперечному – а я его видел, видел, этого, который сидит за пультом. Который жмет на рубильник. А увидеть его – удача редкая, он-то один, а рубильников много, на каждом углу бесконечного коридора. Вот и ходит он от рубильника к рубильнику, не по коридору ходит, как-то иначе. И включает, выключает свет, как надо ему, одному.
Зачем…
Это вы у него спросите.
Нас-то что спрашиваете.
Наше дело простое, до двери добежать, пока свет горит. Ну есть и такие, конечно, которым страшно, которые век живут в комнатке своей или квартирушке, в инете зарабатывают, продукты на дом заказывают…
Их дело.
Буквально врываюсь в офис, вижу, как за моей спиной гаснет свет.
Холодный пот прошибает спину, черт, успел… Выискиваю Иришку, рассказать ей, что я тут пережил, пока добрался до нее, слышь, Ирка, я чуть в коридоре не помер, ты прикинь, вот до тебя добежал, тут свет и хлопнулся…
Иришка…
Смотрю на полупустой офис, расползающийся на обед, на парочку в углу, девушка сидит на коленях у тощего хлыща, обнимает, впивается губами ему в губы, вот уже пять минут смотрю на лицо девицы, не могу поверить – Ирка…
В коридоре вспыхивает свет. Выхожу – даже не приглядываюсь, ровно горит свет, или так, тусклехонько, даже не слышу бормотания прохожих, куда спешишь, вишь, свет еле мигает, куда пошел…
Спешу.
А как иначе, в коридоре иначе нельзя, в коридоре не пройдешь легким прогулочным шагом, не сядешь на скамеечку под пальмочкой, не почитаешь книжечку. Коридор, он на то и есть, коридор, что выскочить в него, как крыса из норочки, пробежать и юркнуть.
И радоваться.
Что успел юркнуть.
Спешу – сейчас, главное, до дома добраться, бегом-бегом, в одинокую свою берлогу, где все еще валяются на столе засохшие охренели, или как их там, а Иришка где-то там, со своим хлыщом, тьфу на них, тьфу на них на всех, пропади все…
Свет начинает как-то тускнеть, меркнуть, фыркает, думает, а не погаснуть ли. Не гаснет, снова разгорается, ярко, сильно.
Холодный пот прошибает спину.
Не от света, нет, что свет туда-сюда мигает, это мы уже привыкли, этим нас уже не прошибешь. Разве что истеричка какая-нибудь завизжит, в обморок хлопнется, мы ее за ближайшую дверь затащим, и все…
Тут другое.
Увидел – в двух шагах впереди – хлыща.
Иду – чуть позади от него, прикидываю, что делать дальше. проще, конечно, сразу, всадить ему ножичек в спину, только хорош я буду, если вот так, при всем честном народе всажу ножичек ему в спину…
Сворачиваем на углу, отводим глаза, чтобы не видеть того, за стеклянной дверью…
Как всегда, не удерживаюсь, смотрю, как будто мало мне скрюченного силуэта, увиденного неделю назад.
На этот раз за стеклянной дверью никого нет.
И на этот раз – черт возьми, - стеклянная дверь открыта.
Не верю своим глазам.
Первый раз вижу, чтобы стеклянная дверь была открыта.
Вхожу – еще сам не понимаю, что хочу сделать. еще не понимаю, зачем я вошел сюда, как я вообще вошел, как меня еще не испепелило на месте.
Хлыщ удаляется по коридору, названивает кому-то по мобильному, да, да, скоро буду, иду, иду…
Жму на рубильник.
На какие-то доли секунды отключаю свет.
Снова вспыхивают лампочки в коридоре. Выхожу из-за стеклянной двери, она захлопывается за мной с легким стуком. Иду – мимо брошенной одежды, переступаю через джинсы, куртки, юбки, сумки, пальто…
Стараюсь не думать, что я только что сделал.
Ничего не было.
Я ничего не делал.
Да и то правда, сказать кому, что забрался за стеклянную дверь, нажал на рубильник – не поверят.
Вхожу в иришкину комнату.
В комнате хрипит и фыркает радио, плюется последними новостями.
- Внезапное отключение света сегодня вечером…
Да уж, внезапное…
- …десятки тысяч погибших…
Холодок по спине.
- …примерный список пропавших без вести…
Жду Иришку, сжимаю в руках охренеи, не те, засохшие, свежие, подернутые росой…
Слушаю длинный перечень фамилий….
…хватаю радио, что есть силы швыряю об стену.
Жду Иришку.
Жду.
Она должна прийти…
2013 г.
Найди его
Она лежала перед нами – зверски убитая, растерзанная, все еще каким-то чудом сохранившая остатки былой красоты. Мы оба смотрели на нее – я и он, и у меня не было слов.
- Ты найдешь, кто это сделал, - сказал он.
- А?
- Ты найдешь, кто убил ее. Обязательно найдешь.
- Но…
- Никаких но, - он положил руку мне на плечо, - справишься. У тебя уже опыт в этих делах есть, все-таки сколько преступлений раскрыл…
- …и сколько не раскрыл, - в тон ему ответил я.
- Да ну? - он прищурился.
- Ну да. Кто убил Кеннеди, до сих пор не знаю…
- То Кеннеди, а то… - он посмотрел на нее, - преступление тысячелетия.
Киваю. У меня по-прежнему нет слов.
- Кто ж ее так изуродовал… - шепчет он, - вся черная, обожженная.
Чувствую, что больше не могу смотреть, как ее изуродовали.
- Жгли ее, что ли? - спрашивает он.
- Похоже, - киваю я.
- Да что похоже, тут и кислотой попахивает… Вообще охренели сволочи, кислотой жечь…
- Охренели, - соглашаюсь я.
- Тут вообще как бы не атомом грохнули, - он присматривается к ней, растерзанной, искалеченной, - что там у них… бомбы… ракеты…
- Да нет… точно не атомом.
Он косится на меня, будто спрашивает, а ты откуда знаешь.
- Ты-то куда смотрел, умник, я же тебе поручил ее беречь.
- Никак не думал, что такое случится, - шепчу я.
- Ты мне убийцу достанешь… любой ценой достанешь… - он говорит полушепотом, мне кажется, вот-вот заплачет, - ты не знаешь, как я ее любил…
- Догадываюсь.
- Да что ты догадываешься… Я в нее столько вложил, всю душу вложил, столько ей отдал… всего себя ей отдал…
Киваю.
- Дело всей жизни… - он наклоняется над ней, - слушай, у тебя, может, догадка есть, какая сволочь это устроила?
- М-м-м… не знаю даже…
- Ну, когда ты ее в последний раз живую видел?
- Лет десять назад.
- Был с ней кто-нибудь?
- Н-не помню… кажется, нет.
- Ну-ка, вспоминай.
Смотрит на меня, пристально, безжалостно.
- Нет, не было.
- Не было… ну смотри, парень, я в тебя верю… давай, разыщи мне его… не знаю, что я с ним сделаю…
- П-постараюсь.
- Не постарайся, а разыщи. Что надо, проси, ни в чем тебе отказа не будет… что там за пазухой у тебя?
- Да… ничего. Крест нательный…
А говоришь, ничего… ну давай… найдешь его, ко мне тащи… выродку этому мало не покажется…
Он не уходит – улетает, взмахивая крыльями, на лету поправляет нимб. Остаюсь – наедине с ней, с ее телом, смотрю на нее, все еще стыдливо прикрытую облаками, правда, уже не белыми, а черными. Оглядываю привычный изгиб материков, вырубленные леса, пересохшие реки…
Прячу поглубже за пазуху свои мегаполисы и фабрики, застегиваю куртку. Возвращаюсь на Эм-Ка-Эс, потому что на ней больше жить нельзя. Думаю, куда лететь в черном бесконечном космосе, где искать того, кого я не найду.
Найди того, кто убил ее…
Легко сказать…
2013 г.
Когда будет лето
- А мы летом куда поедем?
- А на Кудыкину гору. Ешь давай.
- А Кудыкина гора, она где?
- На своем обычном месте. Вот точно тебе говорю, никуда не сбежала.
Пап шутит. Это Лизка точно видит, что пап шутит, смеется в усы, подмигивает, режет хрень какую-то в тарелке, как ее есть вообще, там кости одни…
- А мы на море поедем?
- А как же… вот как лето придет, так сразу на море.
- А там остров будет?
- Ужин давай ешь… кто ужин ест, тому остров будет, а кто не ест, тот без острова останется.
Снова шутит пап, понимает же Лизка, остров он или есть, или его нет, и неважно, ешь ты ужин или не ешь…
- А кит будет?
- А кит придет, скажет, а это кто тут ужин не ест, и сам тебя проглотит.
Смеется пап. Смеется Лизка.
- А он розовый?
- Где же ты, голуба, розовых китов видала… Ну, покрасишь его вон, красочкой, будет розовый.
Мам вымученно улыбается, заходится кашлем. Вот сама говорила мам Лизке, одевайся теплее, а то простудишься, сама же и простудилась… сколько уже кашляет…
- А мы в Бразилию поедем?
- А чего ты там в Бразилии забыла?
- А там попугаи. И карнавал.
- Вот как, попугаи карнавал устроили… ну, уж если попугаи на карнавале, так придется поехать.
- Летом?
- Летом.
Лизка доедает бесцветную бурду, вылизывает ложку. Вот где гадость, а надо доесть, а тот пап главного не скажет.
- А когда… лето?
- А как только, так сразу.
- Не-е, правда, а когда?
- А вот год кончишь без троек, и сразу лето наступит. А кончишь с тройками, обидится лето, скажет фу, какая девочка нехорошая, учиться не хочет, и не придет…
Смеется пап. Смеется Лизка. Улыбается мам, снова заходится кашлем.
- Ой, Тань, каша у тебя сегодня… Ты где это мясо брала, только сижу, выбираю… рога, копыта…
- Уж что… ос-та-лось… на то…. ку-пи-ла… до зар-пла-ты…
- Тоже верно… кормилица наша…
Лизка бежит к себе, в дверях валятся на Лизку какие-то медведи плюшевые, чуть домик не задела, вот сейчас бы грохоту было… Бежит Лизка к окну, знает Лизка, если монетку взять – пять евроен – и приложить к отоплению, а потом к стеклу, стекло оттает, и видно будет, как там зима на улице. А зима лютая, зима снежная, не видно ничего, ночь глубокая, далеко-далеко огни, вон поплыли огни куда-то, это поезд, а вон огни неподвижно замерли, это городок какой-то, а нет, тоже поехали, тоже поезд.
И снег серебрится. Огоньки бегут, синие, желтые, красные, как стразы на Барби, может, из снега эти стразы и делают…
А скорее бы уже лето…
Вчера Лизке снилось лето, большое такое, знойное, в пустыне было лето, горячее такое, и солнце – в полнеба, и море шумело, и лодки какие-то по морю плавали к острову, а на острове клад. И верблюды там были, Лизка на верблюде каталась, он в чалме был, и даже сказал Лизке что-то, только Лизка не помнит уже, что. И в море Лизка купалась, там кит был розовый, и пусть не говорит пап, что розовых китов не бывает, еще как бывают, Лизка же видела…
Достала Лизка краски, надо бы лето нарисовать, не все же Пушка красками разрисовывать, пап с мамой замаялись уже отмывать.
Хоть бы знать, когда это лето, Лизка бы себе календарь повесила, крестики бы зачеркивала. А то не знает. В прошлом году лета не было, ну это понятно, у Лизки троек в аттестате было, как звезд на небе, все эта русичка дура, и математичка туда же. А вот в позапрошлом году почему лета не было, черт его пойми, Лизка же на одни пятерки год кончила, ну четверочка была по природоведению, училка все крыльями хлопала, Лизочек, у тебя одни пятерки, как ты последнюю тройку схватила, а что схватила, вы ж мне ее сами поставили… Может, лето на эту четверочку обиделось, кто его знает…
В комнату лапы просовываются, Пушок пришел, краски увидел, хвост задрал, обратно в комнату дунул, где пап и мам сидят. Шепчутся что-то, а что шепчутся, Лизка все слышит, и даже больше.
- Откуда она про лето вообще знает…
- Да кх-х-хто ж про лето не зна…ет… в книж… ках… в шкхо… ле…
- Да что в книжках, в школе… Она же его во сне видит, понимаешь ты? Вот откуда, откуда, ты мне скажи? В жизни никогда лето не видела, и туда же…
- Да что… бар… бар-маг-ло-та тоже не ви… дела… а рисует…
- Что Лизка… Вон, у Торшинских пацан, от горшка два вершка, книжек в руки не берет, вчера к ним захожу…
- Опять… там… пил…
- Ну капельку совсем… за твое здоровье… А он сидит, лес рисует, листья зеленые, и пятно в небе желтое такое, видно, солнце… Я его спрашиваю, а это что такое, а он мне – а я во сне видел… Видишь, как оно…
- Да ты… ох-кхо-кхо…
- Совсем расквохталась… Ты лечись давай, ты мне здоровая нужна… Давай, закутывайся потеплее, счас тебе принесу горяченького… кого там опять черт принес…
Лизка настораживается, кого черт принес, если Торшинских, точно черт, пацаненка ихнего в аду в кипящей смоле варить надо, он Лизке кукольный рояль раскокал, и много еще чего, а пап только руками разводит, да гость же. А если Дядь-Вить, это хорошо, он Лизке то игрушек каких принесет, то вкусненького чего…
Так и есть, Дядь-Вить, и уже чует Лизка, принес чего-то… Вон, в сумке. Только сейчас выскакивать нельзя, пусть уж пап с Дядь-Витем посидят, поедят всякие скучные вещи, поговорят про всякие скучные вещи, а там и Лизкин черед придет, посмотрит Дядь-Вить на Лизку какие у нее волосики черные и глазки черные, скажет – здра-авствуй, жук-таракан…
- …куда они тарифы-то задрали, вообще, что ли, совести нет?
- Совестью там и не пахнет. И даже не воняет. Во Владике, говорят, кой-кому и вырубили уже… за неуплату.
- Нехило. Так вообще систему разморозят на хрен.
- Легко. Уже десять человек полегло.
- Допрыгаются к хренам собачьим…
- Легко.
Слушает Лизка, а что слушать, взрослые всегда всякую скукотищу говорят, лучше бы про Артомакса поговорили, как он вчера по телеку этого победил… как его… ну страшный такой, со щупальцами, он еще хотел все дома заморозить, все тепло себе забрать, а Артомакс ему ка-ак дал…
Артомакс… он по улице бегал по городу, в костюме в таком кожаном… Спохватилась Лизка, вот ведь черт, совсем спросить забыла… Надо спросить, только сначала надо календарь перекидной перекинуть, а то ведь сегодня двенадцатое мая было, а завтра уже тринадцатое. Вон и картинка новая на тринадцатое мая, птички какие-то, совет дня, что-то там хозяюшке на заметку, а внизу цифры, семь, нуль, пять, три, семь, и буква гэ, это год.
- …кипит Владик-Восток, сегодня в постах писали, на площади вышли, в администрацию проломились… к этим…
- Давно пора.
- Этот, Ноздрапыренко с чинушами своими в подвале там где-то окопался…
- Тепло им вырубить на хрен, как они нам…
- Пап!
- Здра-авствуй, жук-таракан…
- А тебе чего, про Ноздрапыренко интересно? Дядя такой… далеко-далеко живет…
- Ух, большая какая стала… в каком классе-то уже? У-у, в третьем… я тебе гляди чего принес… На рынке выискал, фея тут какая-то…
- Это Арабелла.
- Ну оробела, так оробела…
- Что сказать надо?
- Спасибо…
- Да на здоровье.
- Пап, а гулять можно?
- Какое гулять, ночь на дворе, она гулять.
- Ну па-ап…
- На градусник посмотри.
- А он замерз…
- Вот черт, опять замерз… На минус восемьдесят купил, и на тебе…
- Ты при… Лиз… ке-то… не… чер… ты… кха-кха…
А то Лизка не знает, кто такой черт… Зверь такой с рожками, в аду живет… ох, тепло там в аду, хорошо… да и в аду поди сатана тепло все себе забрал, чертям сказал, пока не заплатите, топить не буду…
- Пап, а когда гулять?
- Вот как лето, так сразу гулять…
- На море?
- На него.
- А Арабеллу с собой взять можно?
- Обязательно. Лето ей покажешь.
- А Барби?
- И Барби. И всех-всех.
- А потом в Париж.
- Ты же в Бразилию хотела?
- И в Бразилию.
- Причем одновременно. Это тебе Париж в Бразилию перетащить придется…
Смеется пап. Смеется Дядь-Вить. И мам смеется, похаркивает. И Лизка смеется, дорисовывает лето…
- Ух ты, это что у тебя за красотища такая, а, жук-таракан?
- Это лето.
- Ух ты… чего ж ты солнце голубым нарисовала?
- А во сне так было.
- Вот как во сне-е… а это что?
- Море.
- Где ж море розовое… и кит розовый…
- А так во сне.
- А это что за горы синие?
- А это пустыня… и верблюд.
- Ох, сколько живу, синюю пустыню не видел. И зеленых верблюдов тоже.
- Да будет тебе, Виталий, будто сам знаешь, как оно было… Можно подумать, кто-то лето видел… ты или я…
- Дед чего-то рассказывал…
- А то дед твой видел. Или твой дед триста лет назад родился? И эликсирчик у графа Калиостро стибрил… чтоб не умирать…
- Да будет тебе… я что пришел-то…
- Вижу я, что ты пришел-то, бутылек принес. Танька меня с потрохами сожрет...
- Да не сожрет, она добрая… верно, Тань? И цветов ей принес, зря, что ли? И эту хрень еле выискал, в чайнике заваришь, денька два попьешь, и все… кашель как рукой снимет…
- Ва… ши… ми… бы… уст… та… ми…
- Ну… это я к чему… сегодня во Владике, завтра у нас.
- Сплюнь.
- Да не сплюнь, а решено уже все. Парни там выискали, где у них пожарный выход в администрации… подвалы все прочесали…
- Нехило.
- Что нехило, лазер держать не разучился?
- А я-то что?
- А что и все…
Опять пошли взрослые скучные вещи свои говорить, делать им больше нечего, хоть бы пап пошел в самолетики поиграл, или мам пошла в Барби поиграла, только охрипла она, за Барби говорить не может… И нечего Лизке слушать, и донеслось до краешка уха, до самого кончика…
- …завтра в девять выходим.
Выскочила Лизка, задела-таки домик, полетел кувырком, посыпались чашки-плошки, кроватки-креслица…
- А вы куда пойдете?
- А на Кудыкину гору.
Шутит пап. И до слез обидно, тут серьезный разговор идет, а он шутит.
- Нет, ну куда-а?
- По делам.
- А меня с собой?
- Говорю тебе, по делам. Это тебе не в Детский Мир… иди, иди, спать иди, а то лето не придет, знаешь, непослушных девчонок ох не любит… скажет, это что такое, не слушается… и не придет. Вон почему так долго лета не было, это Лизка все виноватая… капризничает… завтра всем расскажу, это из-за Лизки все….
- Ах так… так…
Хлопнула Лизка дверью, убежала в комнату, и слезы на глазах, ах вот вы все какие… Так и думала Лизка, вот что эти взрослые учудили, сами Лизку сказками кормят, вот сделай это, сделай то, будет лето, а сами завтра в девять туда пойдут… туда… где лето, и море, и солнце, и лес, и много еще чего… Ничего, Лизка за ними потихонечку проберется, как тогда, на плантации пробралась, пап хватился, а Лизка вот она, ты как сюда попала, вход воспрещен… Лизка помогала картошку окучивать, светло там так, тепло под лампами… и завтра проберется, на пляж у моря, пап спросит, ты как сюда попала, а Лизка скажет, а так…
Будет лето…
Спать… и верно, спать надо, завтра контроха по природоведению, Лизка и не учила ничего… Надо хоть учебник открыть, вон, перед Арабеллой неудобно, сидит, головой крутит, крылышками машет, пусть не видит пока, какая Лизка бездельница… Открыла учебник, картинка там красивая в конце, схемка, как солнце разгорается, оболочку за оболочкой с себя сбрасывает, вот как шубу сбрасывают, когда в квартиру заходят. И Земля от него - все дальше и дальше в космос уходит, и солнце само все холоднее и холоднее. Ну и что, а у Лизки во сне оно розовое было…
Пап говорил, надо учебник под подушку положить… Лизка так один положила, экран у учебника разбила, больше не положит. Лучше Арабеллу с собой в кровать, только так и крылышки помять можно… ах да, Арабелла по ночам в подпространство уходит, так про нее в мультике было…
…пол качается под ногами, нет, Витальку только в дом пускать с его снадобьями… и Таньке какие-то травки принес, дай-то бог, чтобы и правда от кашля… а то у Витальки от кашля что выпьешь, потом полночи по тебе черти зеленые скачут…
Приваливается к стене. Кусает губы. Черт драл этого Витальку… и их всех. Надумали… вот вырубят вам тепло на хрен, вот попляшете тогда… или десант пришлют… и ладно сам ты хоть залейся кровищей, а дети твои… им-то как в глаза смотреть будешь, когда потолок у тебя инеем покроется… вот в эти глаза большие, круглые, которые спрашивают, а лето будет…
Идет – качается пол, скачет потолок, светлеют какие-то экраны впереди, с-суки, на экраны у них киловатт хватает… на нас только не сильно… Взгляд шарит по бегущей строке,
…за информацию о готовящихся терактов с мая нынешнего года администрация обязуется выплачивать вознаграждение в размере семидесяти тысяч евроен…
Семьдесят тысяч…
Пентхауз.
Там и в Бразилию можно… и в Париж…
…напоминаем, что топливный налог с мая текущего года повышается на двести процентов и составляет…
Оборзели, суки…
Пляшет пол, пляшут двери храма, кто-то каменный смотрит со стены, на чем это он там висит, руки расставил, на дельтаплан не похоже, летательный аппарат какой-то…
Оглядывается. Что вообще делать, никогда здесь не был. Опускается на колени, смотрит на этого, на дельтаплане или на чем он там… Ты все знаешь, ты скажи давай, что делать… вот как бы ты… на моем месте… Ты все знаешь, хоть намекнул бы, как там дальше карты лягут…
Молчит. Эти, в рясах ходят, говорят, не молчит он… только услышать его надо. Хоть бы намекнул как, хоть бы приснился… сам видишь, дочь меня, жена… у тебя дочери вроде не было… и жены…
Сказал бы, что там дальше-то нас ждет… совсем хана, или пару веков еще протянем… а может как… образуется…
Стоит – на коленях, сложил руки, смотрит на этого, спрашивает – как мальчишка, - а лето еще будет?
2012 г.
Большому кораблю
Еще раз проверил бак. Полный. Еще раз включил зажигание, нажал на газ. Жигуленок даже не откликнулся, не чихнул, не фыркнул.
Сдох.
Я посмотрел на навигатор – который тоже сдох. Включил телефон, прочитал лаконичное:
ПОИСК СЕТИ
Хотелось повспоминать про какие-нибудь аномальные зоны, в которых пространство завязывается узлом на самом себе, а время идет не вдоль, а поперек. Не вспоминалось. Вспоминалось лицо отца, насмешливое, самодовольное, он бы сейчас сказал:
- Сломал уже машину?
Или:
- Тебя только за руль сажать.
Или:
- Я так и знал.
Или… много еще было всяких или, хотелось молотить по машине кулаками в бессильной злобе. Или стоять, ждать попутную машину, которой не было и не было, и если послушать отца в моей голове, это я был виноват, что ее не было.
Отец…
Он еще не знает, что меня отчислили. Я еще не приехал домой, не сказал ему. А может, знает, он всегда это знал, еще когда я собирался в большой мир, большому-кораблю-большое-плавание. Еще тогда я слышал, как он сиживает с кем-то на кухне, с очередным дядей-петей-витей-тетей-мотей, потягивает винишко, бормочет:
- …да он и не поступит.
Не поступит…
Список отчисленных…
И он скажет…
Не хочу думать о том, что он скажет. Вообще ничего не хочу думать, пробую зажигание – просто так. Жигуленок не оживает, мой ангел-хранитель заблудился где-то в пути, засиделся в каком-нибудь придорожном баре.
Оглядываю темноту ночи – ищу огни, ищу хоть какой-то след хоть чего-то человеческого. Нахожу – за тридевять земель, в каком-то тридесятом царстве тусклехонький огонечек, будто месяц заблудился в лесной чаще.
Иду – по бездорожью, беспутью, безлюдью, иду на огонек, ровный, желтый, будь я проклят, если это не свет лампочки. Слышу голос отца, откуда-то издалека, из детства, куда прешь, куда прешь, по дорогам ходи, ком-му сказал, идиотина…
Здесь-то и случилось.
Не знаю, что.
Но случилось.
Накатило что-то. Нахлынуло. Навалилось – на сознание. Так бывает в драке, когда шибанет тебя кто-нибудь в сплетение, и мир умирает.
Вот так было. Почувствовал, что кто-то вытягивает мое сознание – сильно, властно, хищно, высасывает, тянет к земле. Даже схватился за голову – чтобы не высосали, не опустошили дочиста.
Удержал.
Сделал шаг, еще шаг, земля покачивалась под ногами, приплясывала, неслась по орбите. Свет за деревьями был совсем рядом, и по-прежнему казалось, что это месяц, который потерялся в зарослях.
Подмораживало сильнее, еще не зима, но все-таки уже не осень, земля дышит холодом. Выхожу – к дому на опушке, одному из тех, где – новые особняки в новом районе, где – осторожно, злая собака, где – хоть три года стучи, не достучишься.
Стучу. Калитка открывается, как-то неожиданно легко, жду злую собаку, злой собаки нет, вместо нее выходит отец.
- Что-то ты припозднился.
Выжимаю из себя, чувствую, что краснею:
- В-выгнали.
- Ну и тьфу на него, это плохой универ, мы хороший найдем…
Смотрю на него. Мне кажется, - я ослышался.
- Я вот тоже… три раза с первого курса вылетал… меня отец, дед твой, вообще обещал на хлеб намазать и с маслом съесть…
- Правда?
- Ну. Ничего, выучишься. Ты у меня кем хочешь быть, запамятовал я что-то…
- Корабли космические строить.
Что я ляпнул, зачем ляпнул, теперь отец меня на хлеб намажет. Еще ты чего хочешь, идиотище, я из тебя дурь-то повыбью…
- А-а, тоже дело… ничего, поступишь, выучишься, еще твоим именем планету назовут.
Вымученно улыбаюсь.
- Ужинал?
- Не-е.
- А то поешь, устал с дороги. Ты отдохни хорошенько, а завтра уж пойдешь космос штурмовать… Гагарин ты наш… или кто там корабли строил, Королев?
- Ну.
- Справишься… чтоб такой парень, да не справился…
- Да туда… самых-самых лучших берут.
- Хочешь сказать, ты не самый-самый лучший?
Сажусь за стол, за какие-то хлебцы, мясо, нарезанное ломтями. Все еще ищу в голосе отца какую-то насмешку, иронию, злобу. Не нахожу.
- Чего притих?
- Обидно… выперли.
- И чего? Эдисон сто раз лампочку изобретал, и ничего…
- И что?
- Что - что?
- Изобрел?
Смеемся. Я не помню, когда мы последний раз вот так смеялись с отцом. А нет, почему не помню. Никогда.
Широко зеваю, только сейчас понимаю, как устал.
- Спать, спать иди, лампочку сейчас проглотишь… висит груша, нельзя скушать…
Поднимаюсь в комнату на втором этаже, уютную, и в то же время – мертвую, чувствуется, что в ней никто никогда не жил.
Отец…
И все бы ничего, если бы мой отец не умер полгода назад.
Просыпаюсь. Еще не могу толком вспомнить, кто я, откуда я, как меня черт занес сюда. Универ… нет, универ, это вчерашний день, нет уже никакого универа. В дороге… да, сел в жигулишко, поехал – в никуда, за тридевять земель, в тридесятое царство… а потом заглох мотор.
Даже не заглох. Как будто что-то заставило его заглохнуть. Нехорошее что-то. Нездешнее что-то.
Приподнялся на постели.
Накатило.
Снова накатило – сильно, резко. Как тогда, в лесу. Снова хватаюсь за голову, чтобы не выпустить свое сознание, не дать ему провалиться в темноту ночи.
Дверь открывается – почему-то не со скрипением, а с конским ржанием. Заходит отец, все так же, при полном параде, не ложился он, что ли… сжимает неизменную газету в руке, Комсомолку за позапозапрошлый год.
- Пап…
Подходит ко мне, садится у изголовья кровати. Сжимается сердце, вот сейчас и устроит выволочку, все, что было до этого – это только прелюдия, увертюра, какая-то тонкая ирония, это плохой универ, мы хороший найдем…
А теперь…
- Пап, я…
Сжимает мое плечо – резко, сильно.
Наклоняет мне голову, как в детстве, когда обстригал мои космы, чш, стой смир-рно, чертов сын…
Вырываюсь. Еще плохо понимаю, что он собирается делать – вырываюсь, на всякий случай, не жду ничего хорошего…
- Чш, не дергайся…
- Я…
- Ты слушаться будешь, или нет?
Говорит – отрешенно, холодно, отец так никогда не говорил, с какой-то мягкостью в голосе, так говорил стоматолог, прежде чем усадить меня в кресло…
Так…
- Не бойся.
Что-то вонзается в горло, сильно, больно, - вздрагиваю.
- Не дергайся.
Сжимает меня. Сжимает газету, комсомолку за позапозапрошлый год.
Падают на простыню алые бусинки крови.
Дергаюсь.
- С-сиди смирно… Такой мальчик большой, и боится…
Мир качается подо мной, по пальцам бежит мерзкий холодок.
- Вот так… молодец… молоток парень, вырастешь, кувалдой будешь…
Прижимает полотенце мне к шее. Выходит. Дверь заливается ржанием.
Прислушиваюсь к тишине ночи, вскакиваю, лихорадочно выискиваю свои вещи, долго не могу залезть в брюки, как в детстве сую две ноги в одну штанину, падаю. Шея все еще подкравливает, но не сильно, мир покачивается под ногами.
Спускаюсь по шаткой лестнице.
Буквально напарываюсь на взгляд отца. Вот он, сидит в кресле, держит развернутую газету, почему-то вверх ногами.
Смотрит на меня.
Смотрит сквозь меня.
Не видит.
Выхожу в ночь, в последние часы осени. Жду, что он кинется за мной.
- Удачи.
Слово – громом среди ясного неба.
Раньше отец никогда не желал мне удачи. Кажется, просто не знал, что это такое.
Отец…
23.10.1962 – 13.09.2012
Любим. Помним. Скорбим.
Выхожу в рассвет к убитому жигуленку, пробую зажигание.
Жигуль давится мотором, утробно урчит.
Вспоминаю – кто я, что я, откуда я и куда.
Любим. Помним. Скорбим.
Снова и снова смотрю на могильный холм, снова и снова понимаю – не могу.
Не смогу прийти сюда ночью, не смогу разрыть комья тяжелой земли, не смогу заглянуть туда, где – черт возьми – ничего нет.
И все-таки смог. Неужели это я стою здесь, с лопатой, неужели вгрызаюсь в земную твердь, не думал, что она такая тяжелая, неподатливая, непослушная, не могу ее разрыть. Как из ниоткуда слышу голос отца
Где тебе… не сможешь.
И другой голос – в правом ухе, голос, услышанный там, там:
Удачи.
Вгрызаюсь в мерзлую землю, ворошу прошлое. Последние дни осени, последние ночи осени, темные ночи, готовые укрыть всех, кто хочет укрыться. Не сегодня-завтра выпадет снег, ночью станет светло, тогда уже не придешь на кладбище…
Лопата ударяется о что-то твердое.
Холодеет душа.
Не могу.
Голос отца – как наяву: тебе кто разрешил сюда лезть? Тебе кто разрешил, я спрашиваю? Кто тебе дал это право?
Не помню, когда и где это было, когда он так орал, куда меня черт понес, то ли в ящик стола, то ли в буфет…
Справишься… чтоб такой парень, да не справился…
Да туда… самых-самых лучших берут.
Хочешь сказать, ты не самый-самый лучший?
Выискиваю в темноте гвозди, выдергиваю, больно царапаю палец. Голос отца – доигрался.
В лицо ударяет запах смерти. Смотрит на меня из темноты гроба оскал смерти.
Желудок выпрыгивает изо рта, растекается желчью.
А убирать за собой кто будет?
А никто не будет. Бегу – мимо крестов и надгробий – к реке, сую руки в ледяную воду, смываю землю. Вода больно жалит пальцы.
Вспоминаю какие-то бредовые легенды про вампиров, ничего не вспоминается, в памяти отец выхватывает у меня книгу с вурдалаком на обложке, швыряет в окно, за уроки и не брался, оболтус…
- Жуть такая… - шепчет барынька.
Киваю про себя – жуть. Нет, жуть будет завтра, когда явлюсь с этим дипломом под светлые очи декана, он пролистает, фыркнет по привычке, ну что, мил человек, на пересдачу…
- Да вообще кошмар… он же алкаш был прожженый… меня бил…
- Ужас, - соглашается вторая барынька.
Смотрю на них – на сиденье напротив, мне неловко, что слышу их разговор. Хотя, кажется, меня в их мире не существует. Почему-то люди думают, если сидишь в пазике, те, кто рядом сидят, тебя не слышат.
- А тогда из города ехала, еще автобус этот долбанный на полдороге сдох…
- Да эти пазики вообще все хоронить надо.
- Не говори… хотела лесом пойти, заблудилась, конечно…
- Ну ты отчаянная, Люська…
- Ага… а тут Женька навстречу. Я еще подумала, вот, блин, беда одна не приходит…
- Точно-точно, это я сколько раз замечала…
- А он навстречу мне, радостный такой, улыбается, Лю-уся, и сумку у меня берет, дай, понесу… Я думала, с чего добрый такой, пьяный, что ли… А он меня в дом ведет, дом у него такой красивый… двухэтажный…
- У алкаша? Быть не может!
- Да я сама удивилась… а он меня давай про работу расспрашивать, про жизнь… Ласковый такой… вот никогда с ним так хорошо не было…
- Ну, образумился, бывает. У моей подруги тоже вот…
- А потом-то я вспомнила, что Женька уже два года как помер. И вроде хочу у него спросить, как же так, ты же умер, да разве такое у человека спросишь?
- Тоже верно. Может, похожий человек оказался.
- Да нет, то Женька был. Хорошо с ним так было, никогда так хорошо не было. А среди ночи я просыпаюсь, а у него из груди щупики тонкие тянутся, горло мне прокусили, и…
- Ты че?
- Вот-вот, точно тебе говорю… А я лежу ни живая ни мертвая, пошевелиться не могу. Поцеловал меня в щеку, говорит – спасибо, родная. И вышел.
- Да ты гонишь…
- Да ничего не гоню. Я ни жива ни мертва оттуда сбежала…
- А девки говорили, дрянь там какая-то завелась… на Бродокалмацком тракте… Человеком прикидывается, из людей кровь пьет. Говорят, хотели туда военных пригнать, тварь эту убрать…
- Скорее бы уж.
Выметаюсь из пазика на остановке, наступаю поочередно на каждую из барынек, они будто и не замечают, меня в их мире не существует. Бросаюсь к ближайшей машинке с шашечками, прикидываю, сколько осталось в кошельке…
- До Бродокалмацкого довезешь?
- Охренел, в такую даль?
- Две цены.
Водила фыркает что-то, что вот, машина на ладан дышит, а ты… не слушаю. Не слышу. Кляну себя, что до моего жигулкенка как до Парижа пешком.
Едем – в последние минуты осени, уже чуть припорошенной снегом. Год назад было вот так же…
- Подождешь полчасика?
- Куда тебя черт в лес понес… - водила смотрит в черные сумерки, - клад, что ли, искать пошел…
- Ага… Сокровища Чингисхана выкопаю, с тобой поделюсь…
- Ну, разве что так… - водила смеется.
Бегу – в темноту леса.
Куда прешь, ходи по дорогам, ком-му сказал… мать с отцом ботинки покупают, этому лишь бы изорвать все…
Светит огонек в темноте ночи – будто месяц сел на дерево.
Стучу в ворота каменного дома, так и жду заливистый собачий лай. Калитка подается вперед, вижу за ней тень.
Вот именно – не человека, тень. Что-то – обескровленное, изголодавшееся, еще пытающееся быть человеком.
- А-а, явился…
Тихий шепот, как шелест листвы.
- Привет.
- Привет и ты, коли не шутишь… что так редко бываешь-то, я же соскучился…
Отец обнимает меня. Даю себя обнять, уже знаю, что за этим будет. Сжимается сердце – как бывает в кресле стоматолога. Боль пронзает шею. Красные бусинки падают на первый снег. Земля качается под ногами.
- Не больше двухсот граммов, - выдавливаю из себя.
- Знаю, знаю. Не первый раз вашего брата…
Тихий шепоток. Как шелест листвы.
Хватаю его за руку, за то, что пытается казаться рукой.
- Пошли.
- К-куда?
Вспоминаю, как в детстве, вот так тащил отца за руку, когда видел что-нибудь – удивительное, загадочное, и отец фыркал, некогда, некогда, сам ни хрена ни делаешь, другим не даешь…
- Потом объясню… скорее.
Веду его – не даю опомниться, кажется, ему страшно, ага, боится людей, еще бы, нас тут шесть миллиардов, он один…
- А Чингисхан? – смеется водила.
- А вот, - киваю на отца, на то, что хочет казаться моим отцом, - поехали…
Свет фар разрывает сумерки, полосатая палка машет у дороги. Водила тормозит – с легким матерком.
Вижу людей в форме, не жду ничего хорошего.
Кто тебе разрешил сюда ехать? Кто тебе дал это право?
- Что, шеф, договоримся? – вопрошает водила человека в форме.
- А тебя еще ни в чем не обвиняли, ты усек? – форменный человек смеется, - выходим из машины.
- Чего?
- Из машины выходим. Все. Да что так неуверенно-то, не бойтесь, сегодня живые останетесь…
Выходим. Форменные люди проверяют машину, только что не обнюхивают, матерая овчарка рвется к отцу с бешеным лаем.
- Ну что, что, Жучка… кошкой от меня пахнет, да? У Лешки посидел, меня кот ихний всего обтер, с колен не слезал…
Екает сердце. Молодчина отец… додумался…
Отец…
- Пусти, шеф… малой мой завтра диплом сдает…
- А-а, большому кораблю большое плавание…
- Вот, и я про то же… такого пацана хоть щас в Оксфорд…
- На хрена в Оксфорд, такие парни нам самим нужны, - поддакивает форменный человек, поворачивается к своим, - ну что, Мишкин с группой к дому идет, мы тут подождем… дрянь эту увидите, сразу напалмом жгите, поняли?
Мы едем – из последнего часа осени в первый час зимы. Отец сжимает мою руку.
Отец…
Соврал? Да, соврал? Тебе не стыдно? Не стыдно тебе, я спрашиваю?
Голос – оставшийся где-то там, там, в темноте разрытой могилы…
Выхожу из зала. Не выхожу – вылетаю на крыльях, оказывается, они вырастают у человека с возрастом. Ищу в толпе отца, мне так много нужно сказать ему, пап, а мой проект взяли, а теперь я буду корабли строить, пап, а я Эльку в кино позвал, а она согласилась, а…
Ищу, и понимаю, что отца нет.
Вот только что стоял в толпе, ждал меня, и уже нет.
Вижу его – то, что хочет казаться моим отцом. Вот он. Уже не он – она, женщина в годах, сидит на скамейке с какими-то притихшими девчонками, слушает их.
- Поступили, умнички вы мои…
Слышу – даже издалека:
- Валь, а мама же умерла…
- Ты че, гонишь, Галь, вот она…
Иду домой. В одиночестве.
Он вернется ко мне. Успеется.
Нас много, он один…
2013 г.
Не чокаясь
- Присаживайтесь, пожалуйста, очень рады вас видеть…
На собеседовании ведите себя раскованно и свободно, но ни в коем случае не развязно.
- Ну что, мы вас слушаем, что о себе хорошего скажете?
Вопросы типа – что скажете о себе подразумевают: что вы готовы дать нашей фирме?
- Ну… я готова работать с полной отдачей.
- Еще бы вы работали, да не с полной отдачей… Опыт работы ваш посмотреть можно?
Если на начальном этапе у вас нет опыта работы, подойдут любые подготовительные курччы или практика в институте.
- Вот… п-пожалуйста.
- А что же так неуверенно-то? такая девушка чудесная к нам устраивается, еще и стесняется чего-то… Так, Медиа-Марс… а оттуда почему ушли?
Никогда не говорите, что ушли с предыдущей работы потму, что начальник выпил из вас всю кровь.
- Ну… я решила попробовать свои силы в столице… пойти ва-банк…
- Вот это ценю… ва-банк… ну что же, давайте ближе к делу: всю кровь мы из вас, конечно, не выпьем, но все-таки: сколько крови вы готовы отдавать нашему предприятитю?
Когда речь заходит о зарплате, имейте в виду, она напрямую зависит от того, сколько крови вы готовы отдать фирме. Поэтому, трезво соизмеряйте свои желания и возможности: если вы хрупкая девушка весом килограммов под сорок, даже не пытайтесь отдавать работодателю столько же, сколько здоровенный мужлан.
- Ну зарплата у вас, сами понимаете, небольшая будет…
- Ну… в будущем я рассчитываю на большее.
- Да вряд ли… при ваших-то габаритах. Обычно чем дальше, тем меньше люди получают.
…при встрече в коридоре с начальством, ни в коем случае не следует пожмать руки, кланяться, и-т.п. как можно быстрее отодвиньтесь и прижмитесь к стене. Щупальца начальников очень ядовиты, вы рискуете повредить свою кожные покровы.
Никогда не входите в кабинет с пометкой «только для ВИП» Вопреки устоявшемуся мнению это не только грубое нарушение служебного этикета, за которым может последовать штраф или даже расчет. В кабинетах для ВИПов поддерживается вип-температура и вип-давление, чтобы господа могли находиться там без костюмов: то есть, вы просто сваритесь вкрутую и будете раздавлены в лепешку.
ЧАСТО ЗАДАВАЕМЫЕ ВОПРОСЫ:
Моей крови требуют ежедневно два и более начальника…
Действительно, ситуация достаточно распространенная, особенно если учесть…
- Освоилась?
- Немного. Голова только по вечерам кружится.
- Хи, голова у нее кружится, я вообще когда сюда пришла, вешалась, под конец работы уже по коридору не ходила, на четвереньках вот так ползала… уже начальника где-нибудь увидишь, за кадки с пальмами заползешь, чтобы не нашел, кровь не выпил…
- Ужас какой.
- А ты как хотела, девочка, думала, мы тут только шоколадки едим и чай пьем… карьеру пока сделаешь, знаешь, сколько крови прольешь, и своей, и чужой.. Я домой приходила, ревела, думала, помру… Зато теперь квартира своя, машина, думаю уже автолет прикупить…
- Мне бы так…
- А всему свое время… работать будешь, все у тебя будет… если не рохля какая-нибудь, маменькина дочка… а то была у нас тут одна, неделю отработала, и свалилась, сердечко у нее, видите ли, не выдержало…
- Вечер добрый.
- Мое почтение, господин.
Выразить господину свое почтение можно только когда господин сам подойдет заговорить с вами. Если вам предлагают шоколад, обязательно соглашайтесь.
Руководство предлагает прислать еще трех начальников. Вы согласны?
Конечно.
Если начальство предлагает увеличить нагрузку на работе – соглашайтесь. Помните, это ваша прибыль.
- Ты дура, что ли, еще трех начальников просить? Кто их кормить будет, ты, что ли?
- И буду.
- Ой, ой, вы посмотрите на нее… будет она… дохлятина, себя бы хоть прокормила…
- Большое спасибо, вы нам не подходите.
- Да мне… мне уже лучше, уже хорошо все…
- Нет-нет, мы не можем подвергать риску здоровье людей… вы упали в обморок прямо на глазах у делегации…
- Ой, ой, ревушка-коровушка, я бы так ревела везде, где меня увольняли, меня бы вообще в дурку увезли…
- Да брось, Ирка, вишь, плохо человеку… Тань, я тут вакансии посмотрела…
- Да на хрена мне ваши вакансии…
- А как ты вообще работать-то будешь?
- А не буду…
- А как ты вообще жить собираешься?
- А не собираюсь… к сопротивленцам пойду…
- Ой, ой, к сопротивленцам она пойдет… рехнулась, что ли, они там землю едят, в рубищах ходят…
- Да друг друга они там едят…
- Да оставьте ее, видите, долбанутая…
- Про Таньку чего слышно?
- Это про какую, которая в отделе сбыта, что ли?
- Не, про эту… которая при делегации тут в обморок шлепнулась.
Говорят, правда к дикарям в лес пошла.
- Ну по ней сразу видно было, бомжихой будет…
- Говорят, полиция ее ищет, господский двор она подорвала.
- Долбанутая, сука.
- Не то слово. Окся-то, слышали, до директоров дослужилась…
- Ва-банк пошла.
- Ну… Берите пример.
- Ну, за Оксю.
- За Оксю.
Выпили.
Не чокаясь.
2013 г.
Упырь по контракту
Я стоял перед ними, их было шестеро, все шестеро были мертвы, в груди у меня было холодно-холодно. Я не хотел, видит бог, я не хотел их убивать, все получилось само собой, я не хотел – но все они были мертвы.
Это началось давно, сотни лет назад, еще в школе. Это я очень хорошо помню, как учитель за какую-то провинность задал мне хорошую трепку, на глазах у всего класса, помню, весь класс хохотал, помню, как учитель таскал меня за волосы, как кричал что-то. Сначала я все крепился, чтобы не разреветься, а потом уже стало не до рева, и не до чего, потому что случилось ЭТО.
Да ничего и не случилось, я просто почувствовал, как будто электрическая искра пробежала между нами. Учитель даже на минуту отдернул пальцы, чтобы потом снова вцепиться мне в волосы. А я смотрел на него и чувствовал, что ЧТО-ТО случилось… Интересно, что…
Потом, помню, убежал, спрятался за школой, за каким-то сараями, помню, ничего не сказал дома, хотя отец у меня был не абы кто, статский советник, я мог бы и нажаловаться, только мне было не до того, я был слишком… напуган. Прошла пара дней, я начал понемногу забывать об этом случае, когда новое событие заставило меня вспомнить: учителя нашли мертвым в его кабинете, сказали, что скончался от удара.
Тогда я не придал этому значения, ЗАСТАВИЛ себя не придать значения, хотя все внутри так и кричало – случилось, случилось, случилось… Я почти забыл про умершего учителя, я заставил себя забыть. Тем более, больше в школе как-то смертей не было, умерли, правда, двое моих одноклассников, говорят, по неизвестной причине, но я не знаю, была здесь моя вина, или нет.
Отец хотел, чтобы я пошел на военную службу, меня больше привлекали естественные науки, вопреки воле отца я поступил в Петербургскую академию, здесь-то и открылось мое проклятье в полной мере. Я помню, как один за другим умерли три моих однокурсника, с которыми я был тесно знаком. Потом, еще через год, случилось то, из-за чего весь факультет начал перешептываться за моей спиной и показывать на меня пальцем.
Это было во время зимней сессии, я помню преподавателя зоологии, сухонького старичка, он долго не хотел принимать у меня экзамен, все придирался к чему-то. А потом однажды с глазу на глаз сказал, что я сын богатых родителей, и что в этой жизни ничего не дается, и потребовал хорошую по тем временам сумму.
Это я хорошо помню, и что я вспылил, я тоже помню очень хорошо. Профессор хлопал меня по плечу, говорил, что ждет меня завтра с деньгами. Завтра я не пришел, денег не принес, а еще через день узнал, что профессор умер от удара.
Это я хорошо помню… потом помню сбивчивое письмо отца, он писал мне из поместья, просил вернуться на зимние каникулы, умолял, прощал, требовал… помню холодок зимней дороги, звон бубенцов, помню, все время зябли ноги, я пока доехал, весь закоченел. Отец встретил меня в гостиной, обнял. Ярко горел камин, пили вино, отец все вспоминал моего деда, своего отца, как ссорился с ним, как сбежал из дома, чтобы преуспеть на военном поприще, как до самой смерти деда не вернулся в семью.
- Да, Мишель, я тоже был таким же… Да, Мишель, я тебя понимаю…
Отец хлопал меня по плечу, мы пили вино, на улице бушевала вьюга…
Наутро слуги сказали мне, что отец умер – тихо, во сне, скончался от удара. Тогда я и начал делать свои дневниковые записи, вспоминать, кто когда умер, при каких обстоятельствах, и что делал я. Картина получалась действительно жуткая, умирали они все – кто хоть как-то обидел меня.
Учитель в школе…
Дворник, который как-то оттаскал меня за ухо…
Одноклассники, с которыми я здорово подрался…
Студенты, я крепко повздорил с ними в баре, дело чуть не дошло до хорошей драки…
Теперь вот отец… и странно, что отец умер именно сейчас, когда мы помирились…
Я научился сдерживать себя. Натура у меня была вспыльчивая, это давалось непросто, я научился не только не делать зла, но даже не думать о нем, я приучал себя любить людей – это было трудно, очень трудно. Помню, как крестьяне пожаловались мне на приказчика, помню, как вызвал его к себе, отругал, рассчитал, приказчик не дошел до двери, так и упал в кабинете мертвый. На следующую ночь крестьяне пытались поджечь наш дом, а ведь только что хотели растерзать приказчика в клочья…
Я уехал с матерью в Петербург от греха подальше, через пару месяцев на балу я встретил Катрин, и моя душа начала понемногу оттаивать. Первый раз за долгие годы я почувствовал себя человеком, не изгоем, первый раз люди не сторонились, не чурались меня. Свадьбу назначили на сентябрь, решили венчаться в поместье, где люди понемногу забыли мертвого приказчика – но все равно встретили меня холодно. Потом была свадьба, и нас венчал сельский батюшка, и нам под ноги бросали мелкие монеты и пшеничные колосья, и моя мать поднесла нам каравай хлеба, и нас посадили на медвежью шкуру, и осыпали цветами. Это я хорошо помню, последнее светлое мгновение в моей жизни. Пили вино, кричали «Горько», помню, как стемнело, и мы ушли в покои, потом я поцеловал Катрин в губы…
Я не понимал, как это случилось, я не желал ей зла. Она лежала передо мной, белая, мертвая, казалась еще прекраснее, чем раньше, на губах у нее застыла улыбка, последняя улыбка ее на этой земле. Я сел перед ней, перед мертвой, сидел до рассвета, все думал, как быть, что делать дальше. Главное – я не понимал, как это получилось…
Помню рассвет, маленький мотылек бился в окно, я подошел к окну, тронул мотылька кончиком пальца.
А потом бабочка упала мертвая.
Мне стало страшно.
Я понял все – как-то само собой все встало на места. Я вспоминал и вспоминал – парни, с которыми я дрался в школе, учитель, таскавший меня за волосы, студенты, мы пожимали друг другу руки, профессор хлопал меня по плечу, и отец тоже хлопал меня по плечу…
Боже мой…
После похорон Катрин спросил у матери, почему на мне нет нательного креста. Помню, мать ничего не ответила, разрыдалась, убежала в комнаты.
Кажется, только я по-настоящему понял, что никогда не буду таким, как все. Люди этого еще не понимали, кто-то приходил ко мне в дом, кто-то даже приглашал в гости, были какие-то роскошные пиры, балы, помню, как кружился в танце с какой-то барышней, наутро послал ей записочку, мне пришел ответ, что на рассвете ее нашли мертвой.
Что еще вспомнить… вспоминать нечего, потом была вереница смертей, смертей и смертей. Извозчик, которому я дал деньги, мальчик, который чистил мои ботинки, служанка, которая подавала мне кофе, случайно коснулась моей руки. Я ждал, когда смерти докатятся до академии, но этого не случилось – мне отказали в месте преподавателя, нашли какие-то объяснения, прятали глаза, потом ткнули мне мои документы, как кость собаке, боялись прикоснуться ко мне…
Что еще… помню Илью, это был мой школьный товарищ, он потом кончил семинарию, стал попом в какой-то деревушке… Он заходил ко мне раза два или три, всякий раз улыбался и пожимал руку, я вырывал руку, он не отпускал, говорил, что бесовская сила им да не овладеет. Он-то и надоумил меня сходить в церковь, он-то первый и спохватился, что на мне нет креста.
Это было в среду, он сам привел меня на крещение, помню белый храм на холме над рекой, окруженный голыми деревьями – дело было поздней осенью, накануне ночью сыпал мелкий снежок. Мне было боязно идти в храм, как позже я понял – боязно не напрасно. Мы вошли под белые своды, и мне показалось, что сотни ножей ударили мне в грудь, так было больно. Я ступал как будто по раскаленным угольям, то и дело оглядывался, смотрел вниз, нет ли у меня под ногами битого стекла. Илья привел меня на алтарь – там было больно, невыносимо больно, алтарь как будто сжигал меня изнутри. Илья читал молитву, и каждое слово отдавалось у меня в голове пушечным выстрелом. Он зачерпнул святой воды, а потом как будто что-то оборвалось у меня внутри, мне показалось, что я умираю.
Дальше ничего не помню, я видел себя бегущим из церкви, видел как будто со стороны, я не знал, что случилось с Андреем, узнал только наутро, когда кто-то сообщил мне, что батюшку и прихожан нашли в церкви мертвыми. Помню, как вернулся в Петербург, как складывал вещи, как в тот же день отбыл из столицы, и не куда-нибудь в костромскую губернию, к дядьке, а в Сибирь, в глушь, где земля мерзлая, где снег по полгода лежит, и дикие звери ходят по ночам возле дома.
Я все искал, кто я и что я – по книгам из доставшейся мне от кого-то библиотеки, по легендам, преданиям, по разговорам крестьян. От них-то я и узнал о подменах, которых болотная нечисть приносит в дом, кладет в колыбель вместо ребенка. Говорят, подмен много ест, но не растет, этим и отличается от обычного младенца. Я же тем не менее как-то вырос, как-то жил. И не знал, почему все умирают вокруг меня…
Значит, все-таки я был не подмен…
Хотя кто его знает…
Помню, как ко мне приезжала мать, на перекладных, из Петербурга, плакала, умоляла вернуться, не все так плохо, мало ли от чего они там умерли, люди эти, ты-то здесь при чем, мон шер… Я все умолял ее сказать, кто я, откуда, кто мой отец, да что за глупости ты несешь, Мишель, конечно граф Бенгальский… потом она обняла меня, заплакала, я отбивался, она плакала и плакала, наутро я нашел мать в комнате для гостей мертвой. Было дознание, было следствие, меня отпустили, сказали, что мать скончалась от удара. Не было даже боли в душе – просто ужас какой-то, подступавший все ближе.
Мне казалось, что по ночам я слышу их, болотную нечисть, затаившуюся по сибирским лесам. Мне казалось, они смотрят на меня из смрадной трясины, я видел их глаза, сверкающие в темноте, слышал их заунывные песни. Я не шел к ним, мне вообще некуда было идти, я не хотел идти в темные леса, а дорога к людям была мне закрыта. Поселился в пустом доме, своими руками возделывал сад свой, картошку за домом развел, кур, свиней, ходил в лес за дровами, слушал голоса лесных миров, болотных нежитей… Время как будто остановилось, умерло – должно быть, я ненароком прикоснулся к нему…
Так было до сего дня, когда я решил выйти к людям. Сам не знаю, зачем, просто одиночество стало невыносимым. Я почти забыл, что есть – люди, и как это – быть с людьми, и что такое – жить с людьми. Гладко выбрился, надел свой лучший костюм, поистрепавшийся за столетия, и пошел по дороге, ведущей в ближайший город.
Сибирский город преобразился. Там, где раньше была маленькая крепость, теперь стояли каменные дома, и где были бревенчатые мостовые, теперь под ногами было что-то невиданное, камень и в то же время не камень. Я пришел в город на рассвете, еще в сумерках, меня поразило изобилие огней, они были повсюду, на каждом шагу, огни, огни, яркие фонари, витрины, огни домов – как на Невском проспекте в Питере.
Я все искал, какое сейчас число, или хотя бы какой год. Я остановил прохожего, спросил, какое число, он посмотрел в хитроумный прибор, сказал тринадцатое сентября. С годом оказалось сложнее, я боялся подойти к людям и спросить, какой сейчас год – тысяча семьсот или тысяча восемьсот. Люди оборачивались, смотрели на меня, они давно уже не ходили в такой одежде, в какой был я, я был им в диковинку. Два раза просили сфотографировать – я не знал, что это такое, но согласился, потом была яркая вспышка, и больше ничего не было.
Я все искал, какой сейчас год, вертел головой, заходил в книжные магазины, смотрел календари – а когда нашел, то лучше бы не находил. Передо мной висел календарь, очень красивый, с белым храмом на картинке, храм был как настоящий. А в углу календаря были цифры, и я не знал, что это. Тираж? Нет, на тираж не похоже… И чем больше я смотрел, тем больше убеждался в страшной истине, что вот эти цифры – двадцать десять – и были тем самым годом…
Мне было страшно. Я не верил, что мог прожить так долго, я не понимал, как такое могло произойти. Две тысячи…
…новая эпоха…
…новая эра…
…новый мир…
Вокруг были огни, огни, огни, мириады огней, что-то ревущее и стальное с шорохом проносилось мимо. Мне казалось, огромные стальные твари с сияющими глазами пытаются схватить меня, сжевать, сбить тупыми мордами. Отовсюду слышались странные мелодии, совсем не похожие на музыку, какую я привык слышать. Звезд на небе не было видно из-за потоков света, мне казалось, весь город несется куда-то, в какую-то неведомую бездну…
И все-таки этот мир раскрепощал и воодушевлял, он как будто говорил тебе, что все возможно, все у тебя получится, и все дороги перед тобой открыты. Как странно – первый раз за много лет я верил во что-то, что я смогу, я еще устроюсь в академию, или что у них там есть, я еще буду преподавать естествознание… может, им известны такие тайны мироздания, о каких не имели понятия в наши времена, может, еще придется учиться, снова защищать диплом…
И все получится…
А потом он бросился на меня из-за угла. Я сам виноват, задумался, зашел в переулок, куда лучше было не заходить, он бросился на меня с ножом, может, думал, что у меня есть деньги, может, еще что… Видит бог, я не хотел его убивать, я еще пытался вывернуть ему руку с ножом, еще пытался обезвредить, а потом он захрипел и упал замертво.
Я смотрел на него – было жутко, было страшно, видит бог, я не хотел его убивать… откуда-то появились его сообщники, их было пятеро, и тут бы нужно было договориться, отдать деньги, кому они нужны, банкноты тыща семьсот какого-то года… ничего, молодые люди, возьмите, как антиквариат… Я не успел ничего сказать, кажется, я испугался, и мой испуг только подстегнул мою силу, и через секунду они все лежали мертвые, а я ведь даже не шелохнулся…
Боже мой…
Было стыдно, и как-то мерзко на душе, и чем дальше, тем больше я понимал, что ничего у меня не получится. Изгой, он и есть изгой, и если ты убиваешь людей, тебе не место среди них. Я огляделся – я надеялся, что никто не видел, не заметил, как я убиваю, что можно тихонько уйти, вернуться в свой дом, замаливать грехи перед богом, который меня не слышит.
И тут же все будто оборвалось внутри.
Он стоял и смотрел на меня, немолодой мужчина в черном, у него был какой-то хитроумный прибор в руке и, наверное, много всяких приборов в маленькой сумке.
- Ты что, парень… прикосновением, что ли, убиваешь?
Кажется, я покраснел, кажется, еще никогда никто так не открывал мои секреты…
- Да.
Надо было что-то сорвать, что-то придумать, но он так огорошил меня, что я сказал правду – и никогда еще правда не была такой страшной. Ведь я боялся признаться В ЭТОМ даже самому себе…
- Ниче себе… круто. И давно это у тебя?
- С рождения. Ну… то есть, раньше мои способности проявлялись в меньшей степени.
- Здорово. Это что, ты можешь убить всех и каждого?
- К сожалению.
- Ну-ну… а образование у тебя есть?
- Да, кончил факультет естественных наук при петербургской академии… у меня есть диплом.
- Ну, диплом, предположим, и у меня есть, их сейчас в переходах до хренища… Ну ладно, поверим… да, тебя как звать-то?
- Мишель… Михаил.
- Ага, очень приятно, Виктор Петрович… можно просто Петрович… - он протянул ко мне руку, я отпрянул.
Я убиваю прикосновением.
- А, ну да… Ну что, парень, ты где работаешь-то?
- Нигде. Всякий разумный человек избегает меня.
- Во, дурачье, такого славного парня, и не берут… ну что, возьму тебя, что ли… график свободный, оплата сто тыщ за заказ… идет?
- Вы… имеете в виду, что хотите предложить мне работу?
- Тебе, тебе, а то кому же… Согласен?
- Для меня это большая честь…
- Большая честь… Ты вообще из какого века выпал? Ей-богу как из средневековья… Ну ладно, я так понимаю, тебе комната нужна… пойдем, у меня тут на примете квартирка есть…
Я все еще не верил себе. Я не понимал, как такое возможно, чтобы меня, исчадие ада, не прогнали, не осудили, не убежали от меня в страхе. Все это было похоже на сон, меня привели в каменный дом на двадцать какой-то этаж, мне сказали, что это будет моя квартира. Из мебели, правда, один старый диван, ну ничего, парень, мы тебе аванс подкинем, присмотришь себе что-нибудь на северном рынке, там большой выбор… Петрович познакомил меня с другими людьми, они были странные, в этом веке вообще все были странные, они пили вино, и громко смеялись, и я смеялся с ними. Потом одна из стен дома как будто раздвинулась, и за ней по зеленому полю бегали люди, гоняли мяч, это была какая-то английская забава, называлась, футбол. Раньше я не думал, какое это наслаждение, смотреть, как люди гоняют мяч.
Там же меня познакомили со Светланой, она приехала в сибирской город изучать науки, я был поражен, когда увидел такую образованную женщину. Она говорила, что науки ей не даются, и вместо лекций она приходит сюда, к друзьям. Я сказал, что планирую поступить в академию, Петрович сказал, что оплатит мое обучение, если буду хорошо работать. Потом Светлана надела перчатки, и мы танцевали, и она и касалась и не касалась меня, это было восхитительно. Я вспомнил о Катрин, сердце сжалось, рана, нанесенная моей душе, еще не зажила. Говорят, время лечит, и кто-то говорил мне, что лекарство от ран любви – новая любовь…
Нет, кажется, раны души моей еще не зажили…
Потом мы ездили со Светланой на большой рынок, она помогала мне выбирать мебель, и говорила, что я ничего, классный, эти все хамло, а ты видно, что культурный… Я даже поцеловал ее руку в перчатке, ей понравилось. Светлана сказала, что мне нужен сотовый, что это сейчас неприлично, без сотового, и мне купили маленькую коробочку с окошком, сказали – самсон, или не самсон, как-то по-другому… Светлана объясняла, что с ним делать, я кивал, так ничего и не понял. И вообще, что за прикид у тебя, как с того света, ей-богу… Да, пошли, тут недалеко бренд хороший, дольче габбана…
…час расплаты наступил через пару дней, часа в три, я заваривал себе кофе, по-старинке, в турочке, не нравились мне эти растворимые. Светлана еще спала, я все думал, как нам устроить свадьбу, теперь я должен был жениться на ней, хотя она говорила, что никто никому ничего не должен. Мой покой потревожил тот самый самсон с окошечком, - вызывал Петрович.
- Ну что, Мишаня, денежки-то отрабатывать надо?
- Надо, - согласился я.
- Ну вот… Значит, одевайся, за тобой Артур заедет, и на работу…
- Что… что я должен взять с собой?
- Да ничего, ты и так хорош.
- А… что я буду делать?
Петрович хохотнул.
- Узнаешь, тебе на месте все скажут… Ну давай, собирайся…
Я волновался. Я надел лучший костюм, гладко выбрился, я сказал Светлане, что иду на работу, она обняла меня, я осторожно поцеловал ее волосы. Потом я сел за книги, повторил все, что учил тогда, в академии, и что изучил сейчас, за пару прошедших дней. Я был поражен глубиной человеческой мысли, раскрывшей тайны мироздания, я все еще не мог понять теорию большого взрыва, а генетическое строение организмов представлялось чем-то туманным… Что они от меня потребуют… преподавать на кафедре… заниматься научной работой… я даже не знаю, как устроены их приборы…
Артур пришел через час, оглядел меня с головы до ног, присвистнул.
- Это ты куда так вырядился? Ты бы еще фрак надел… и бабочку.
- А… что нужно?
- Ну что, куртку там, джинсы какие-нибудь… есть у тебя? Светка, ты бы хоть мужика одела, что он у тебя ходит как этот самый…
Я переоделся, и Артур повез меня в машине, и я все спрашивал, как работает машина, и Артур говорил, что тебе не все равно, работает, и ладно, ездить можно… Хочешь, себе такую купишь, заработаешь, и купишь, вон, курсы вождения, я тебе подскажу хорошие, где дерут не сильно…
Вокруг были люди, много людей, живые, теплые, они никого не убивали, они не отнимали ничьи жизни. Я раньше не знал, как это сладко, как это здорово, быть живым человеком среди живых людей, которые дают жизнь, но не отнимают. Я даже начал потихоньку про себя молиться, мне тут же обожгло сознание, но не сильно. Может, когда-нибудь я смогу прочитать молитву до конца…
- Ну все, здесь… - Артур остановил машину перед широкой аркой в каменном доме, - все, вот здесь, давай, на лавочке сядем… у подъезда.
Мы сели на лавочке у подъезда, я ждал, сам не знал, чего. Я даже не знал, будет ли это лекция под открытым небом или научный эксперимент.
- Видишь мужика? – шепнул мне Артур.
- Где?
- Да вон же, через двор идет…
- Это, разве, мужик… в кожаной куртке, он и на целого барина потянет…
- Ну… сейчас все, что мужского пола, то и мужик… Вот, слушай, короче… когда он подойдет, ты как бы невзначай его коснуться должен. Можешь так, просто за руку схватить, можешь это… сигаретку стрельнуть…
- Это как?
- Ну, попросить, короче. Мол, это, мужик, угости сигареткой… он вытащит, ты у него из рук берешь, к рукам прикасаешься, можешь руку ему пожать…
- Но это означает верную смерть.
- Вот-вот… ты его грохнуть должен. То бишь… убить.
- Вы что? – меня передернуло, - за что… убить?
- Это не наше с тобой дело, за что… Петрович знает, за что, он заказал… а наше с тобой дело выполнить.
- Нет… - меня снова передернуло, - не могу.
- Что не можешь? У тебя что, эта сила не каждый день, что ли?
- Да нет, просто… не могу. Он же ни в чем не виноват… я не могу просто так… убить человека…
- Видели мы, как ты не можешь, там, в подворотне… ты смотри, парень, будешь рыпаться, на тебя заяву накатают, убил шестерых, или сколько их там было…
- Не могу, - повторил я.
Он крепко выругался, вытащил какую-то штуку, я еще не понял, что это было, только почувствовал – оружие. Мужик подошел совсем близко, а потом все случилось само собой, я выбил оружие из рук Артура, переломил о колено пистолет, или что это вообще было. Артур хотел броситься на меня, я протянул к нему руку – этого оказалось достаточно, чтобы он отскочил, он хорошо знал, что такое – мое прикосновение…
Я развернулся и побежал по ночной улице, от этого человека, которого я не хотел убивать, от людей, которые приняли меня, от тепла, от света, от огня чужих окон, от большого города, от года двадцать-десять, от видео, смартфонов, порше, ауди, от мира, где люди, рожденные даровать жизнь, эту жизнь отнимают…
Люди, что вы делаете…
Бежал под проливным дождем, не помню, как добрался до вокзала, там было много людей, много огней, там было не страшно – а мне было страшно, потому что я начал бояться уже самого себя. Я сел на скамейке среди людей, я еще надеялся на что-то, что это ошибка, недоразумение какое-то, что я просто нашел не тех людей, не тот город, не ту страну, в конце-концов…
- Да вы прямо закоченели весь. Как насчет чашки кофе?
Он говорил с сильным акцентом, должно быть, иностранец, маленький, сухонький старичок в потертой куртке.
- Кофе? Большое спасибо, - я встал, пошел за ним в маленькое кафе, знал бы этот человек, кого ведет…
- Вам капуччино, эспрессо?
- Да мне… в общем-то, все равно…
- Ну, эспрессо выпейте, освежает… Михаил, если я не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь. Вы… вы меняя знаете?
- Ну… не то, чтобы сильно знаем, но слышали, слышали… следили, так скажем… С Петровичем вы, говорят, рассорились?
- Это и неудивительно после того, что предложил мне этот человек… Убить какого-то незнакомца, я даже не знаю толком, за что…
- Ну да, конечно, это безобразие… такие вещи вам предлагать… Да, забыл представиться, Джеймс Мак-Колинз, специалист по правам человека в России… Чем вы планируете заниматься дальше, Михаил?
- Разве такой человек, как я, может что-то планировать?
- Почему бы и нет? Я думаю, что все дороги для вас, и все двери перед вами открыты. Вы… варианты работы за рубежом рассматриваете?
- Гхм… Думаю, что да.
- Вы слышали что-нибудь о службе по контракту?
- Боюсь, что нет. Это в канцелярии, да?
- Это в армии, друг мой. Вы слышали про необходимость военного присутствия НАТО в Ираке?
- Боюсь, что не лишком хорошо разбираюсь в современной политике. Вы предлагаете мне отправиться в Ирак?
- Да. Думаю, ваше присутствие там тоже необходимо.
- Меня заинтересовало ваше предложение, но позвольте узнать… что я буду там делать?
- Как что? – Мак-Колинз присвистнул, - ну вы даете… То же, что и всегда… воевать.. убивать… разве вы еще что-нибудь умеете?
Дальше все снова получилось само собой, я как будто на пару минут потерял сознание, когда очнулся, человек лежал передо мной на полу, почему у него под носом струйки крови. Почему у меня так болит рука… черт…
Я в ужасе смотрел на него, на еще одну мою жертву, человек захрипел, повернул голову, привстал, ко мне метнулись люди с табличками «охрана», я бросился прочь из кафе, снова на улицу, снова в ночь, в холодное марево рассвета…
Но я не убил его, черт, я его не убил… Значит…
Остановился только за городом, близ каких-то киосков, купил хлеба, начал понемногу приходить в себя. Добраться бы домой, в лесную глушь, к своим свиньям, с ними как-то спокойнее, чем с людьми. В голове была какая-то каша, муть, какой-то свет бил и бил в глаза, как будто висел в воздухе, я даже не сразу понял, что это… Наконец, догадался, разглядел за редким лесочком купол храма…
Храма…
Когда-то я бежал из храма, мне показалось, что я умираю…
Я пошел навстречу свету – наугад, в никуда, чувствовал, как трясутся руки, как начинает тошнить. Мне снова казалось, что я умираю, но я шел, шептал молитву, она спотыкалась и путалась в голове, но я шептал молитву. В конце концов в этот раз я не убил человека… ударил, но не убил… Может, Илья был прав, когда вел меня в храм, может, знал, что делает…
Не убий…
Может, не умру…
Напоследок вдохнул ледяную осеннюю морось, вошел под своды храма…
2010 г.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/