Теремок
Машка бежала мимо знакомых и давно уже привычных, почти родных девятиэтажек. Бежала, как всегда в эти вечерние часы, торопясь на автобус, который не станет её дожидаться и водитель, даже не догадываясь о её, Машкином, существовании, спокойно покатит дальше, к станции метро «Царицино». Автобус покатит, а Машке придётся ещё лишних сорок минут топтаться на остановке, прячась от дующего с поля, сырого осеннего ветра. И тогда, пока она доберётся до Царицина, пока, с пересадкой, попадёт к себе на Шоссе Энтузиастов, пока, поругиваясь с соседками по комнате, приготовит себе какой-нибудь нехитрый ужин, пока хоть как-то приведёт себя в порядок… И вообще, если Машка опоздает на автобус, то о горячей ванне придётся забыть ещё на несколько дней, поэтому она бежала каждый вечер, шесть дней в неделю, а иногда и все семь. Бежала, с привычной, ничего не обещающей надеждой, поглядывая на двери подъездов, заклеенные белыми лоскутками рекламок и объявлений – Машка давно уже научилась с любого расстояния отличать объявления о сдаче квартир и комнат.
Впереди, в просветах между домами, показалась широкая улица, незастроенное поле по другую сторону, и мокрый, тёмно-зелёный навес остановки. Машка посмотрела на маленькие часики и пошла быстрым шагом – время ещё оставалось. Она уже прошла, было, мимо последнего подъезда последней серой девятиэтажки, когда на грязно-коричневой стальной двери мелькнуло знакомое объявление с вяло шевелящимися на ветру надрезанными полосками. «Однокомнатная, - быстро прочла Машка. - Санузел раздельный, без ремонта,… возможна регистрация, дёшево». Предложение Машку, действительно, удивило и насторожило, но Машка была уверена, что если жить в Москве и не верить в чудеса, то можно смело собирать вещички и ехать обратно в Ушачи, чтобы выкручиваться там, вместе с младшей сестрой, на мамину пенсию по инвалидности, искать работу по специальности («художник-оформитель» - боже!) и рассказывать знакомым небылицы о том, как работала гувернанткой на Рублёвке, и чуть не сцапала олигарха – ну, не скажешь же, что такие, по ушачским меркам, деньжищи, зарабатываются продажей лотерейных билетов у супермаркета в спальном районе. Задержав дыхание, Машка набрала номер квартиры на домофоне. Никто не отозвался. Постояв немного, она аккуратно отскребла от двери объявление и побежала к уже показавшемуся за поворотом автобусу.
Через несколько дней Машка шла по району уже не торопясь, разглядывая жёлтые листья, плавающие в лужах, и бегущие по небу серые облака. В уголках её губ пряталась улыбка, в кармане позвякивали ключи, а дома ждала облезлая до состояния грубой наждачной бумаги ванна и газовая плита с духовкой, у которой можно было греться, сушить волосы и сонно блаженствовать в позе лотоса, сжимая в ладонях чашку с горячим кофе на молоке.
- Машка! Ты, что ли!?
- Зарема!
- Ты что ж, на автобус опоздала?
- Не-а. Я теперь тут живу, рядышком!
- Да-а? А я теперь тоже тут… работаю. Место хорошее, похоже, только добираться далеко. А ты как с жильём устроилась? Может место есть?
- Ты знаешь… А иди ко мне жить! – Машка даже зажмурилась от своей смелости и значимости. Кругленькую, большеглазую Зарему Машка знала давно, ещё с первых своих поездок «на Россию», и сейчас Машке было легко и приятно от того, что она может поделиться своей горячей ванной и шипящей духовкой.
- Правда?
- Да запросто! Знаешь, как заживем! Только, чур – я с краю!
Вдвоём жить стало веселее. Шумная, громкая Зарема вечерами хозяйничала в кухне, а после устраивала целые концерты – тепло и с душой, хоть и не всегда чисто, пела русские и узбекские песни, и даже пускалась в пляс. Машка смеялась и пыталась подтанцовывать. Теперь она стала часто заглядывать в мебельные и хозяйственные отделы магазинов, делала из цветных ниток и бумаги какие-то панно и картины, вырезала цветы и прикалывала на старенькие шторы бантики. В кухне появилась новая утварь, прозрачные баночки со специями и жестяные банки с крупами и мукой, в прихожей – коврик, а в ванной - прозрачная занавеска на провисшей верёвочке. Старенький, облупленный кафель сверкал, разномастная посуда скрипела чистотой.
А через неделю Машка вернулась домой не одна. За её спиной неловко переминался худенький, подвижный парень.
- Это Лёша, Зарема. Мы в колледже вместе учились…
Лёша выскочил из-за Машкиной спины и торопливо протянул Зареме руку:
– Лёша. Заяц. Это фамилия такая.
- Его все только Зайцем и звали, – рассмеялась Машка. – Ты знаешь, Зарема…
- Знаю, чего уж там. Как делить будем?
Заяц боязливо попятился.
- Да не тебя, родимый! – громыхнула Зарема. – Жилплощадь как поделим, чтобы всем удобно было?
- Ой, да я уже всё придумала! У нас же за ванной закуток есть, прямо готовая комната! Вот, Лёша, смотри, – Машка за руку потащила Зайца вглубь квартирки. – Вот здесь занавеску можно повесить, и готово тебе отдельное помещение. Видишь, здорово как! Ты нам проволоку какую-нибудь натяни или леску, а мы придумаем что-нибудь.
- Лёша – строитель! – Машка гордо посмотрела на Зарему.
- Давай, строитель, руки мой, для начала, – улыбнулась Зарема. – Пельмени стынут.
Заяц уходил на работу чуть свет и возвращался поздно, но теперь в квартире чудесным образом перестали течь водопроводные краны и отваливаться дверцы кухонных шкафов, прогоревшие конфорки газовой плиты сменились новыми, в старенькой люстре появились недостающие лампочки и с выключателя больше не сыпались искры, а в заткнутой тряпицей дырке входной двери устроился новенький, сверкающий глазок. По вечерам Лёша приносил девушкам яблоки и, подперев кулаком щёку, подпевал Зареме.
А потом в квартире появилась красавица Лия.
- Это же, считай, сестричка моя, – виновато скороговорила Зарема, – землячки мы, из одного города…
- Матрац нам надо бы, – улыбнулась Машка. – Или на надувную кровать сбросимся?
Лия-сестричка хоть и держалась в своей восточной красе особняком, была со всеми приветлива и часто хлопотала по дому вместе с Заремой, вспоминая родной Джетысай и перемывая косточки общим знакомым. А пели Зарема с Лией так нежно и стройно, что Лёше Зайцу приходилось то и дело выскакивать из кухни, чтобы спрятать навернувшуюся слезу. Размяк Заяц в женском обществе и чувствовал себя неуютно, но тут ему нежданно повезло встретить своего давнего товарища по московским стройкам, - Серого.
- Это Серёга, барышни! – Заяц залихватски хлопнул ладонью по спине, заглядывающего в двери, Серого. – У него, понимаете, какая ситуация…
Серый поднял руку, призывая Лёшу к молчанию. Вошёл. Поставил на пол ящик с инструментами и, не отводя взгляда от Лии, приложив ладонь к груди, спокойным, мягким басом произнёс: «Очень был бы Вам признателен!»
Машка с Заремой переглянулись, и Зарема поманила Зайца в кухню:
- Ты хоть знаешь, кого привёл? Что за человек? Не нравится он мне. А тебе, Мария?
Машка пожала плечами, испуганно глядя на Зарему.
- Зарема, я его сто лет знаю! – теряя задор, отпирался Заяц. – Во такой мужик! Да он, он вообще… Серый, ты откуда, как твой город зовётся, всё забываю?
- Богодухов, - отозвался Серый.
- Вот! Божий человек вообще!
Зарема выглянула в прихожую: Серый с Лией, молча, стояли друг против друга.
- Как думаешь, Мария?
- Ну что же делать… Потеснимся.
- Вот ты, Заяц, и потеснись, – Зарема грозно посмотрела на Лёшу.
- Да я… Да конечно! Пойдём, Серый, чего стоишь-то!
Серый, с трудом оторвал взгляд от Лии и, оборачиваясь, пошёл вслед за Зайцем. Зарема посмотрела в затуманившиеся Лиины глаза и покачала головой:
– Давай, Машка, ужин собирать.
Стали они впятером жить. Машка всё что-то плела из верёвочек и ленточек, вырезала из бумаги цветы, отыскивала где-то занавески и покрывала, и по совершенно невероятным, бросовым ценам доставала постельное бельё и полотенца. Зарема с Лией все вечера пекли и варили на старенькой плите незнакомые блюда. Заяц следил за исправностью домашнего хозяйства и угощал всех яблоками, а Серый, работая на реконструкции какого-то мясокомбината, что ни вечер баловал всю компанию то телячьей вырезкой, то куском баранины, из которой Зарема, тоскуя по отсутствующему казану, делала совершенно фантастический плов. А ещё, Серый нашёл где-то истрёпанную, дребезжащую гитару и, по вечерам, задумчиво глядя на тусклую городскую луну, заунывно пел шансон, а когда Зайцу приходилось подрабатывать в ночную смену, уводил за занавеску Лию и там они надолго затихали.
Теперь каждый день кто-то из жильцов однокомнатной коммуны оставался «на хозяйстве» - прибирал в квартире, готовил, как умел, ужин; мужчины приводили в порядок инструмент, а девушки стирали, готовили на несколько дней и успевали обежать все магазины в районе. Лёша сделал для Заремы две лёгкие и прочные, дюралевые лопаты: одну поуже, другую пошире – чтобы удобнее было убирать и лёгкий, пушистый снег, и тяжёлый, мокрый. Машка связала всей компании рукавички: девушкам красные и белые, парням – зелёные; а Серый плотно забил маленькую морозильную камеру мясными деликатесами.
Но, однажды, когда «на хозяйстве» оставался Серый, придя вечером домой, жильцы увидели восседающего на табурете посреди кухни, плотного темноволосого мужичка.
- Михай, – просто представился мужичок, беспокойно глядя тёмно-вишнёвыми глазами.
Серый отодвинул рюмки от края стола и развёл руками:
- Жить негде.
- Да ты что ж!... – стала закипать Зарема. Машка устало прислонилась к косяку, Лия задумчиво расстегивалась, чуть заметно улыбаясь.
- Да где ж мы тут все!... Проходной двор!
- Милые! – Михай соскочил с табурета и встал на четвереньки, по-собачьи подняв голову. – Милые, родненькие, не оставьте! Свечку за вас поставлю! Свечку, службу закажу – я на храме работаю, я всё могу! Нельзя мне без регистрации! Нельзя! Трое детей у меня! Ми-илые! – он разом прижал к груди руки и стукнулся головой о пол.
Машка сползла спиной по косяку и присела в углу, неловко вывернув худые коленки.
В дверях появился Лёша.
- Вот тебе ещё один божий человечек! – рыкнула Зайцу Зарема, в сердцах сплюнув на пол.
– Ты где жить-то собираешься, святой отец?!
- А я знаю, я знаю, - засуетился Михай, - я нашёл уже. Всё придумал. Нисколько вас не стесню, мои хорошие! – он, пригнувшись, нырнул за занавеску и выскочил с грязным спальным мешком в руках.
– У меня всё, вот, с собой. Я на антресольках у вас… Разрешите?
Зарема, удивлённо посторонилась. Лия скользнула в кухню, в объятия улыбающегося Серого.
Михай привстал на цыпочки, открыл дверцы антресолей и ловко забросил в пыльную темноту развернувшийся в полёте, спальник.
– А потом я – р-раз – и там. А потом – р-раз – и здесь, – Михай показал, как он будто влезает на антресоли, подтягиваясь на руках, а после, так же спускается.
- Да ты нас раздавишь! – испугался Заяц.
- Нет, не раздавлю. Я не тяжёлый, это кажется только.
- Ну так полезай, чёрт с тобой! – выдохнула Зарема.
- Спасибо, милые вы мои! Спасибо, мои хорошие! Я в долгу не останусь! Да я и не с пустыми руками же! – Михай снова вскочил за занавеску и выволок оттуда испачканный побелкой баул:
– Медок вот, церковный. Винцо. Ай, какое винцо! Наше, молдавское, тираспольское! Серый, что ты стоишь!? Помогай! Накрывай!
Серый с Лией засуетились, расставляя по столу посуду и угощения. Заяц, потоптавшись в дверях, быстро разделся и присоединился к кухонной суматохе. Машка, поднявшись с пола, медленно расстёгивала серенькое пальтишко:
– Зарема, я пойду, прилягу. Нехорошо мне что-то.
- Иди, Машенька, иди. А вы, – Зарема грозно глянула на готовящуюся к застолью компанию, – потише тут! А ну пропусти, Заяц, хорош тут по кастрюлям хозяйничать!
Когда в комнату тихо вошла Зарема, Машка уже спала. Сонный и хмельной Заяц, путаясь в занавеске, пробрался в свой закуток, Лия с Серым плотно прикрыли кухонную дверь и выключили верхний свет, а Михай, пожелав всем спокойной ночи, отправился в туалет – шуршать газетой и тяжко вздыхать. Пошуршав и, с гулом, спустив воду, Михай аккуратно прикрыл дверь, потоптался, хрустнул, сцепив пальцы, суставами и, подтянувшись, забрался на антресоли. Что-то жалобно скрипнуло и затихло. Михай шумно завозился, устраиваясь в спальном мешке, и тут снова что-то скрипнуло, хрустнуло, запищало и, с громким треском, антресоли рухнули на пол, потянув за собой тонкую, гипсовую стену кухни. Стена накренилась, грозя упасть на испуганного Михая, откуда-то выскочил и повис поперёк коридорчика толстый провод вместе с разветвительной коробкой. В кухне, не выдержав, лопнули ржавые муфты на притянутых к стене водопроводных трубах и, распахнув дверцы шкафчика, в сидящих на табурете Серого и Лию ударили две толстые струи воды – горячая и холодная. Серый вскочил и, поскользнувшись, чуть не вылетел в окно. Зазвенели стёкла. Перепуганный Заяц, пища что-то фальцетом, рванулся из закутка, зацепился за провод и упал на обсыпанного гипсовой крошкой Михая, в коробке глухо хлопнуло, сверкнул огонь. Свет погас.
К приезду спасателей все успели, собрав в темноте ценные вещи, выскочить из квартиры и разбежаться, целы и невредимы. Дрожащий от холода и удара током Заяц тащил на себе целый тюк Машкиных и Зареминых пожиток, Серый – завёрнутую в одеяло, мокрую, закатывающую в ужасе глаза, Лию и пакет с замороженным мясом. Михай печально переваливался, обняв длинный, грязный баул.
И сейчас они где-то в столице. Красят, штукатурят, брёвна носят, доски пилят – новые терема по Москве строят. Лучше прежних!
Февраль 2012г.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/