1. Голос далёкой любви

Оказывается, она всё-таки запала на этот  голос. Или, как там? Подсела?..  Кажется, именно так говорят её дочери-погодки, Машка и Дашка, соответственно, шестнадцати и пятнадцати лет…

Самой ей было тридцать пять, господи, уже тридцать пять! Совсем-совсем недавно ей было пятнадцать, как Дашке, которая училась в девятом и ещё не задумывалась о дальнейшей жизни… Как быстро пролетели эти годы, как быстро… Замуж она вышла рано, только исполнилось восемнадцать – ну, и где он это муж? Давным-давно помахал ручкой, почти сразу после рождения Дашки. Машке был только год. Ох, и намучилась она тогда с двумя-то крошечными девчонками… Пришлось писать-кланяться матери, а поначалу-то как гордилась своей самостоятельностью! От матери уехала сразу после школы, махнула, куда глаза глядят – вот как надоела материнская опека. А глаза глядели в Ленинград, так тогда назывался этот город, только  там ни жилья, ни работы…

Поначалу сняла угол у древней бабки, именно угол – топчан за занавеской. Комната была сырой, темной, двор-колодец мрачным и неуютным, но она прожила там почти полгода. Нашла работу в столовой, посуду мыла…  Посуда скоро надоела, и запахи столовой надоели -  прогорклого масла, несвежих халатов.  Как там люди обедали, она не понимала, впрочем, они не видели ни этих халатов, ни грязной, жирной  воды в мойке. Устроилась в соседнюю школу мыть полы. Уборщицей, простой уборщицей с половой тряпкой, ведром и шваброй. Потом поступила в педагогический – а куда ещё было? Она не знала, чего хочет, совсем не знала… Вот тут, в общежитии, она и встретила своего «принца ненаглядного» с факультета физвоспитания.  Парней у неё ещё не было, и что такое любовь она не знала. «Принц» красиво ухаживал, приносил какие-то цветы, водил в кино, рассказывал об известных спортсменах, словно сам был с ними знаком лично. Она и развесила уши, бдительность потеряла… А может, потому и рванула в большой город подальше от матери, потому что хотела потерять эту самую бдительность? 

В общежитии им дали комнатку, метров восемь – стояла только их кровать, да коляска, которую купили вскладчину студенты обоих факультетов. Поначалу ей даже нравилось,  студенты помогали, как могли. Машку  нянчили все, кому не лень, а не лень было почти  всем… Потом Машка заболела, а она, оказалось, ждёт ещё одного ребенка… «Принц ненаглядный» всё чаще уезжал на соревнования, всё охотнее, а после рождения Дашки дома почти перестал появляться. Доходили слухи, что объявилась  у него некая барышня… Она сама предложила ему разойтись, поняла, да поздно, уж дел наделала.
 
Институт она окончила только потому, что мать приехала, девчонок вырастила. Матери тогда было уже пятьдесят пять. Она у матери поздний ребенок и единственный. Отца она никогда не знала, спросила как-то у матери,  но та сказала, что отца нет, просто нет, и спрашивать про него больше никогда не надо. Похоже, что мать родила её для себя, чтобы не остаться одной на старости лет, а не от большой любви. Она и не спрашивала больше – нет, ну и нет, бог  с ним…

Теперь у неё была трехкомнатная «распашонка», получила от школы, в которой преподавала вот уже четырнадцать лет английский язык, но кроме девчонок и матери у неё никого не было, «принцы» больше не появлялись. Не находилось «принцев» на «распашонку» с матерью и двумя   почти взрослыми дочками.  Да и «не принцев» тоже не было. Дикая она стала, как сказала её институтская подруга Светка. Подруга всё пыталась познакомить её с кем-нибудь, но она  не хотела, потому что чувствовала себя скованно, улыбалась натянуто, словно деревянная, и потенциальным женихам не нравилась, и подруга сердилась и говорила, что она никогда не выйдет замуж, если так и будет держать спину прямо, как Буратино. «Матери не будет, девки твои замуж повыходят, что у тебя останется?» -  говорила подруга, и она вяло соглашалась, кивала головой, но сама думала, пусть так и будет, может, когда-то и встретится кто-нибудь, а нет так и нет, значит, не судьба…

Тем осенним утром она проснулась, как всегда, рано. Привычка  осталась ещё с тех пор, когда девчонки были крошечными, и надо было сварить кашу Машке, накормить Дашку  и «принцу» подать яичницу. На кухне было уютно, чисто и  жёлтые занавески в белую клеточку, которые она вчера только повесила делали её радостной, светлой… Это было её время. Человеку нужно иметь кусок своего времени, чтобы никто не лез с вопросами, что надеть и где лежит, и что готовить на обед.  И  слушать,  как Марьванна из второго подъезда вчера рассказывала про дочку тети Шуры из их парадной, которая загуляла с  мужчиной старше самой Шуры…Она пила кофе из любимой большой чашки с рисунком-мышонком,  Дашкиным подарком. В окно уже заглядывало неяркое осеннее солнце и было тихо, так тихо, как бывает только в выходной, когда все ещё спят… Она наслаждалась этим утренним часом, когда она принадлежала себе, только себе. Сейчас она откроет окно и выкурит тайком сигарету, спрятанную за круглой салатницей в кухонном шкафу, потом почистит зубы и прополощет рот – и всё! Ничего не было, поднимайся, народ, новый день пришёл…

В комнате девчонок было тихо,  в выходной они любили поспать. В  комнате у матери тихонько бубнило радио, значит, уже слушает новости, скоро выйдет, и будет долго и со вкусом пересказывать главные из них…  Она задумалась над Светкиными словами, что вот ей уже тридцать пять, так  и правда,  пройдёт жизнь. Скоро девчонки вырастут, родят ей внуков и… Всё? Она-то  думала, что мать уедет обратно в свой город, но та решила, что дочери здесь без неё теперь никогда не справиться, она всегда была не самостоятельной – показала свой норов, и что получилось? И теперь она будет заботиться обо всех троих… Мать жила сначала  в комнате с девчонками, но теперь они выросли, возникли друзья, подружки, и мать перебралась к ней. А она сама -  в большую проходную комнату и, так как она считается общей, тетрадки с переводами и диктантами она проверяет на кухне. Телевизор она не смотрит вовсе, мать выбирает программы, интересные ей и считает, что они должны быть интересны всем… Девчонкам она купила маленький телевизор и поставила в их комнате ( «баловство» – сурово определила мать), а сама… Да бог с ним, с телевизором, что там смотреть? Можно просто почитать – столько книг, за всю жизнь не прочтёшь всего, что интересно и важно…

Она не заметила, как в кухню вошла мать. Всё, сигаретки не будет. Ну, что ж в другой раз, в другой день…  Мать сказала ей «доброе утро», а она поинтересовалась, почему мать ворочалась всю ночь, не здоровилось? На что мать заметила, что со здоровьем всё в порядке, просто бессонница, а вот почему она не спит, в её-то годы спать да спать…  Она опять включила чайник – хороший чайник, электрический, совсем бесшумный и предложила матери кофе, для порядка предложила – мать кофе не пила. Вот и сейчас посмотрела с укоризной, взяла свою чашку и заварочный чайник – начала свой ритуал заварки…

Потом мать ушла в свою комнату – приводить себя в порядок. Она тоже подумала, что надо бы себя привести в порядок. Сначала – мысли и чувства, а потом всё остальное… Она даже не успела додумать свою мысль, в кухне снова появилась мать. Увидев её, она испугалась. Бледная, с серыми губами, мать держалась за сердце.  Она испугалась, испугалась, что матери плохо. « Что, что произошло?» -  встревожено ахнула  она. Мать села на стул и тихо, горько заплакала… Никогда она не видела свою сильную мать в таком состоянии, никогда… Еле добилась – не стало певца материной юности, хорошего певца, известного, но стоит ли так убиваться? Она не понимала, не понимала и потом, когда мать, не отрываясь, смотрела новости и плакала, плакала… Девчонки проснулись и притихли, они тоже не понимали…

Она впервые подумала – а что она знает о матери?  Только то, что замужем не была, а она вот появилась, поздно появилась, матери было как раз тридцать пять, как ей сейчас… Что мать – грамотная, умная, начитанная – а образования так и не получила, только какие-то курсы бухгалтеров, и работала бухгалтером в какой-то занюханной конторе, откуда ушла, не жалея. Что её всю жизнь опекала, боялась за неё, позднюю свою радость… А только радость ли? Была ли матери радость от неё? Разве что в раннем детстве… Она росла строптивой, непокорной, всё норовила по-своему, всё матери перечила. Потом вот пришлось поклониться, но мать и словом ей никогда не напомнила, жалела. У матери судьба не сложилась, вот и у неё тоже… Может, у девчонок всё будет по-другому?

Глядя на тихо плачущую мать, она неожиданно для себя предложила: «Мам, может поедешь… Попрощаться?» Сама себе ужаснулась – что я говорю? Куда она поедет? С её скачущим давлением, с головокружениями?  Да я тут за эти дни себе места не найду!

Но мать вдруг согласилась, даже перестала рыдать,…  С ней решили отправить Машку – у Дашки в этом году экзамены и вообще Машка старше. Дашка даже заревела, но она решительно сказала, что денег на три билета всё равно нет и нечего тут сырость разводить, хватит бабушки. Потом выяснилось, что у Машки контрольная по физике, а четверть скоро заканчивается, а оценки по физике у неё,  мягко скажем… То есть ехать ей никак нельзя. И тогда мать сказала странную фразу  -  мол, без вас ездила и сейчас без вас поеду… Ничего не случалось и не случится, там Валя, и вообще мир не без добрых людей, да будет им известно…

Дома стало даже шумно, несмотря на печальное настроение матери. Сначала ходили за билетами, отстояли длинную очередь – оказывается, многие питерцы именно в этот день собрались в столицу. «Тоже на прощание едут» - сказала мать, а она только хмыкнула – ну, не все же такие поклонники…  Потом искали цветы – мать боялась, что не успеет купить в Москве цветы и, хотя они говорили, что цветов в Москве полно, едва ли не больше,  чем здесь, и купить она успеет по пути, но мать стояла на своём: «По какому пути? Я сразу туда поеду…»  « И в Вале не зайдёшь?» – удивилась она. Валя – бывшая одноклассница матери, поносило её по стране с военным мужем, а теперь вот осели окончательно в Москве у старшей дочери. «Потом…», -  сказала мать,- «потом зайду…»  Купила мать, конечно, свои любимые гвоздики. Долго выбирала, придиралась к каждому цветку. Сама она не любила срезанных цветов, жалела их, умирающих в вазах… Да и гвоздики всегда вызвали у неё странные ассоциации – вспоминались демонстрации седьмого ноября, когда у всех на груди были приколоты искусственные красные гвоздики, а первого мая красные банты, ну, не любила она гвоздик! Она любила нежные мелкие цветы – черёмуху, сирень, ландыши, резеду… Но тоже только там, где они растут – резеду на клумбе, сирень в виде куста… Осенью она любила тяжёлые тёмно-красные георгины. Только георгины всё равно не доедут до Москвы, да и нет уже георгинов, отцвели, а сирень бывает весной…Черёмуха ещё с детства представлялась ей нежной юной девушкой, сирень – тридцатилетней женщиной, вкусившей радости любви, ландыши – неуверенными подростками…  Георгины  в её представлении были  молодыми красавцами из какого-то давнего времени, принцами в плащах и со шпагами.  А гвоздики… Ну, что же, пусть будут гвоздики – революционные цветы без запаха и пола…

Мать собиралась тщательно – долго выбирала одежду, нужно было одеться так, чтобы в дороге было удобно и на прощании выглядеть прилично, хотя кому там будет до её внешнего вида…Наконец, был выбран синий брючный костюм из немнущейся ткани, строгая блузка и удобные туфли.

Мать уехала, они проводили её даже с некоторым облегчением, потому что трудно жить рядом, когда у близкого человека горе, а у тебя его нет, и ты не понимаешь, почему у него горе…

Потом по телевизору она увидела мать в длинной очереди к залу, где проходило прощание и в руках у неё были те самые гвоздики… У многих брали интервью, но у матери никто интервью не брал, она не плакала, но была грустная и задумчивая. Так ей показалось. Потом мать позвонила и сказала, что останется в Москве, побудет некоторое время у Вали с мужем, после девяти  дней приедет, а пока хочет сходить на могилу певца. «Каждый день будет ходить и Валю за собой таскать», – снисходительно  подумала она.

Ночь она спала спокойно, зная, что мать у Вали, а та не даст ей болеть  и рыдать. Валю она видела всего один раз, когда та была у них проездом на курорт. Валя заехала   к ним в их маленький городишко вместе с мужем, где они  тогда жили с матерью.. «Надо же, на курорт», - ахала мать, сама ни разу не бывавшая ни на каких курортах. Валя, большая, шумная, громкоголосая, заполнила собой всю маленькую квартиру, казалось, что она везде и ходить стало негде… Валя  долго тискала её, рассматривала, и говорила матери, хитро улыбаясь: « Похожа, ну, похожа, просто вылитая…» А мать смущалась и отводила глаза. Наверное, Валя уже тогда была посвящена в маленькую материнскую  тайну. Потом они  долго пили чай. Валя всё рассказывала что-то смешное и все смеялись, и было, правда, очень  смешно…А потом они с матерью уединились на кухне и долго шептались, а она с Валиным мужем, Сан Санычем, играла в шахматы  в комнате, и Сан Саныч, высокий седоватый полковник, хотя по случаю отпуска он был конечно  в штатском, проигрывал партию за партией ей, десятилетней девчонке, а она радовалась и прыгала, а он делал вид, что огорчался,  и только потом  она догадалась, что он просто ей поддавался.

Утром она опять подумала про мать, потому что никак не могла найти то ключи, то ежедневник, наорала на копуш-девчонок и те ушли обиженные. Подумала, что мать взвалила на себя весь их быт и как же им будет трудно, если, не дай бог, матери не станет…

После работы она побежала в магазин, вспомнив, что уже пришли голодные девчонки, а обеда у них нет, она забыла вчера. Побросав в корзину пакет пельменей, замороженные овощи и котлеты, она  подумала, что неплохо бы купить мясо и сварить какой-нибудь суп, но сил на мясо уже не оставалось, и она решила, что и так сойдёт.

Пока она жарила эти несчастные котлеты, изголодавшиеся девчонки таскали куски со стола. В школе, конечно же, не обедали, и обеденные деньги истратили, бог знает на что. «Лишь бы не на сигареты»,-  вдруг с беспокойством подумала она и еще подумала, что она совсем мало занимается ими и совсем-совсем их не знает, как не знает и свою мать. Вот про певца этого она конечно слышала, но что мать так отреагирует на его смерть, не думала… Кое-как накормив своё семейство, перемыв посуду, она взялась было за тетради, но тут же бросила, успеется. На антресолях стоял старый дерматиновый чемодан, там мать хранила какие-то старые вещи, которые она всё порывалась выбросить, а мать не давала, говорила, что там у неё всё нужное. Она вспомнила, что там были и какие-то старые грампластинки и, поставив стул, решительно полезла на эти самые антресоли…

Чемодан оказался неожиданно тяжелым, и она чуть не свалилась со стула, когда он вырвался из рук и тяжело шмякнулся на пол. На стук выглянула Дашка  и поинтересовалась, не нужно ли помочь? От помощи она отказалась, хотелось самой, одной посмотреть, что там, но она строгим  голосом спросила, чем они вообще заняты? Ах, смотрят ток-шоу… Этих ток-шоу развелось видимо- невидимо, и что-то их там привлекало…  Она  велела немедленно выключить телевизор и садиться за уроки, но они конечно же и не подумали выключать. «Просто совсем отбились от рук», - вяло подумала она.

Тяжеленный чемодан она принесла в комнату матери, там, в шкатулке лежал ключ,  и с трудом открыла это убогое чудище. Сверху лежали её дневники, ещё школьные, заботливо перевязанные лентой. Дневники она отложила в сторону и даже спрятала их под старую газету, потому что ничего хорошего и поучительного, насколько  она помнила, в них не было, а девчонки могут заглянуть в комнату  в любой момент.

Под дневниками двумя большими стопками лежали старые пластинки. Слева – Хиль, Кобзон, Пьеха, Мондрус, Ведищева, Кристаллинская, был даже Вертинский и Шульженко, а справа пластинки только одного певца, того по которому  так рыдала её мать. Она стала перебирать пластинки и читать названия песен. Многие песни она знала, слышала в детстве, а некоторые не слышала никогда, по крайней мере, их название ни о чём ей не говорило. Захотелось послушать, и она снова полезла на стул. В глубине антресолей стоял старенький проигрыватель. Она извлекла его, стараясь производить как можно меньше шума. Снова вышла Дашка, спросила недовольно, что это она уборку вечером затеяла и нельзя ли им с Машкой погулять полчасика. Она без интереса спросила про уроки, всё равно скажут, что сделали, и разрешила только до девяти, и недалеко, и смотрите мне!

Проигрыватель не работал к её разочарованию. Видимо, потому и был упрятан матерью на антресоли вместе с пластинками - слушать их всё равно не на чем. Под пластинками лежали две толстые общие тетрадки в коричневых переплётах. У неё в школе были точно такие, это сейчас у девчонок все обложки тетрадей  в цветах, модных певцах или всякой ерунде. С ерундой они покупают охотнее, говорят что это «прикольно»…

Она наугад открыла одну из тетрадок и сразу поняла, что это тоже дневник – не школьный с оценками и замечаниями, а личный дневник матери. Только вот личного там ничего не было, в смысле никаких любовных переживаний и размышлений о смысле жизни… Она открыла первую страничку,  она начиналась 1964 годом. На первой страничке была приклеена газетная фотография певца, плохонького качества, но и по  ней было видно, как он молод, силён, успешен, как вдохновенно его лицо… Мать писала о том, как услышала нового певца, молодого и красивого, какой замечательный, изумительный, завораживающий у него голос, как он владеет им такой-то молоденький, даже моложе её! На каждой страничке стояла дата, название города, аккуратно подклеены билеты, программки. Коротко – где, когда. Коротко – где купила цветы, удалось ли подарить их самой, где пришлось ночевать…Коротко – где следующий концерт. И много-много слов любви, восхищения, словно записывая всё это, мать снова и снова переживала волшебные моменты концертов…

Последняя страничка датирована 1974-м  годом – годом её рождения. И запись – «Кажется, мои концерты закончились… Наверное, это важнее, а всё остальное просто глупость  и молодость…»

Она быстро перебрала пластинки - мать продолжала их покупать и после её рождения. Вот почему многое ей знакомо, она же слышала их с самого раннего детства, с ползункового возраста! А потом мать почему-то перестала покупать пластинки и вообще, словно забыла о своём певце.

Она дочитала последнюю страничку и долго сидела, уставившись в одну точку. За окном заметно посинело и девчонкам пора бы уже быть дома, но она словно не замечала ни этой синевы, ни того, что детей до сих пор нет.

«Мама, мамочка… Да ты же была влюблена в него… Не в певца, в человека… Ты была влюблена и поняла это только потом… В этом году он женился, ты сама об этом пишешь, и ты решила поставить точку… Только вот и в отцы ты мне выбрала похожего на него». Она ещё раз посмотрела на портрет певца, потом на своё отражение в зеркале шкафа, стоящего у матери в комнате. Такой же разлёт бровей,  такие же тёмные глаза, высокий лоб, упрямый подбородок, волнистая шапка тёмно-русых волос…

Когда пришли Машка с Дашкой, она не услышала, занятая своими мыслями.
-Ты чего полуночничаешь? -  спросила Машка, заглянув в комнату. Включила свет и сразу приземлила её, приблизила к действительности, где у девчонок наверняка ещё не готовы уроки, а у неё не проверены тетради и на обед завтра опять ничего нет…
- Так. У бабушки убирала, -  соврала она.
- В темноте? -  подивилась Машка.
Она положила на место тетради и взяла одну из пластинок.
- Девчонки! Где вот это можно послушать?
Дашка взяла пластинку, посмотрела на мать и спросила:
- А для чего тебе? Ой, ну прости… Бабушка тоже иногда слушала…
- Бабушка? А когда? …

Она никогда не видела, чтобы мать слушала пластинки, разве что в молодости, когда к ним приходили в гости подруги матери  с мужьями или кавалерами и устраивали танцы. Тогда ёе работой была смена пластинок, и она делала это с удовольствием и ставила, что хотела, что самой нравилось, и никто никогда не просил поставить именно эти пластинки, даже мать. Скрытная…
- Да давно уже, ещё когда проигрыватель работал… А потом он сгорел, оттуда дым такой шёл!

И об этом она ничего не знала, никто не говорил ей ни про пластинки, ни про сгоревший проигрыватель, ни о том, что мать слушала своего певца с девчонками… А почему с ней – никогда? Стеснялась? Боялась, что та догадается о её маленькой слабости, ведь мать для неё всегда была сильной…

Машка разглядывала проигрыватель и сказала:
-  Мам, его нигде не возьмут в ремонт… Таких запчастей уже нет. Сейчас это редкость, раритет… А давай мы тебе накачаем? Плейер мой возьмёшь, если хочешь, -  сказала великодушная Машка.
- Как? -  переспросила она.
- Да просто, с интернета. Мы  тебе всё найдём, хочешь?
- Сначала уроки, -  попыталась проявить она  родительскую твёрдость.
- Да сделаны уже, мам!

Тетради она проверяла до глубокой ночи, а девчонки разыскивали и записывали  на диск песни, которые смогли найти, а нашли они  всё или почти всё.

Утром они проспали все. Постели заправлять было некогда, а в ванную и  туалет всем оказалось нужно одновременно. Машка не могла найти учебник истории и обвиняла  Дашку, что это она куда-то сунула, а у Дашки потерялась вторая кроссовка и она возмущённо бурчала, что они вечно запихивают  её обувь под шкаф. Только под шкафом её тоже не было. Кроссовка нашлась в комнате, а учебник на кухне, завтракать не стали обе -  опаздывали.  Только Дашка откусила кусок от бутерброда, и с набитым ртом натягивала куртку в прихожей. Машка вспомнила, что их класс дежурит по школе, и она уже вообще опоздала, и что может лучше в школу сегодня  не ходить, пусть мама позвонит классной, что она заболела.

 От всего этого у неё  действительно заболела голова, и выпихнув за порог обеих, она ещё посмотрела в окно, как они бегут через двор и только потом сообразила, что любимый голубой свитер надела Машка, а обе блузки в стирке… Надеть пришлось серый и колючий и у неё сразу зачесалась шея, а терпеть придётся весь день. Только втиснувшись  в автобус, она подумала, что очень хорошо, что она работает в другой школе, а  не в той, в которой учатся девчонки, а то бы все сказали, что яблоко от яблони…

Ещё несколько дней в их доме стоял сумбур и беготня, и наспех разогретые полуфабрикаты на обед, а   потом всё каким-то  образом устроилось – она догадалась готовить сразу на неделю и даже порадовалась тому, что Дашка научилась, наконец,  жарить картошку и варить макароны, а у Машки перестала подгорать яичница…И все вещи она заставила девчонок собирать с вечера, несмотря на их вечное «потом», и сама научилась вставать раньше на двадцать минут, и их вполне хватало, чтобы в доме наступил порядок…

А без матери всё равно было пусто и скучно, и девчонки интересовались, не собирается ли  бабушка там жить. Им тоже было непривычно и пусто, хотя она, их  мать была рядом.  Она несколько раз звонила в Москву, спрашивала, как она там  и когда приедет, но у матери были ещё какие-то дела, с кем-то они с Валей познакомились, где-то собирались, куда-то ходили…

Она подумала, что у матери появилась своя жизнь, не смотря на печальное событие, а не только её и девчонок, ну и ладно, ну и хорошо…

Как-то вечером она вдруг вспомнила о записанной девчонками музыке и попросила у них плейер. Положив перед собой стопку тетрадей, она решила совместить приятное с полезным – получается же у девчонок решать задачи и слушать чёрте что одновременно…Сначала она услышала что-то весёлое, ритмичное и вспомнила… Ну конечно, именно эту песню она чаще других ставила материным гостям – им нравилось, ей тоже, под неё так весело было танцевать быстрые танцы…

Потом зазвучала другая,  совсем другая песня и по стилю, и по содержанию. Сильный красивый голос пел  о войне… Она давно забыла про тетради и слушала всё, всё подряд – лирические песни, оперные арии, весёлые итальянские песни, распевные песни о России, песни так называемого «гражданского» содержания… Грустные, весёлые. спокойные, зажигательные… Голос  был необыкновенным, ярким, красивого тембра, мощным и в то же время мягким, глубоким… У таких певцов много поклонников, вернее поклонниц. Красивейший голос, талантливое исполнение, внешность…

Очнулась она, глянув на часы – господи, когда же она тетради-то проверять будет!  У девчонок было тихо – они уже давно спали. Ну да, они же заходили пожелать спокойной ночи – и Машка и Дашка… А она не поняла, просто покивала им, всё равно не слышала, что они говорят.  Сидела с тетрадями опять допоздна, встала с трудом – всё теперь музыка только в выходные!

Но вечером рука опять потянулась к плейеру, надев наушники, она решила – две песни! Не больше! И опять не получилось две, а гораздо, гораздо больше…

Но она уже как-то научилась управлять своим организмом, и организм проснулся вовремя, и никто никуда не опоздал.  И днём у неё было хорошее настроение, и вечером, когда она возвращалась с портфелем в одной руке и сумкой с продуктами в другой, настроение тоже было хорошим, и она подумала, а что же хорошего есть в её жизни, кроме двух русых головок? И, когда она подумала о них, сразу вспомнила Машкин плейер и ах, да! Вот оно что! Вечером она будет слушать певца!

Вот и получилось, что как однажды сказал кто-то из девчонок, она «подсела» на этот голос… Сначала она, конечно, возмутилась и попросила не употреблять жаргонных словечек, но как иначе было определить её нынешнее состояние?

Голос стал родным, домашним, уютным и как она раньше без него жила? Её словно захлестнуло внезапно волной красоты этого голоса, его души…Кажется, она стала понимать мать – ведь кроме голоса был ещё и сам певец, молодой, красивый и такими же были его поклонницы – тоже молодыми и красивыми, а молодое и красивое всегда тянется друг к другу…

Прошло ещё несколько дней, и начались каникулы, и девчонки уехали на турбазу вместе с их школой. Она не хотела пускать, хотелось наконец побыть с девчонками, погулять вместе по городу, посидеть в кафе, сходить в музеи, театр… Но они так просили, так умоляли, что она не выдержала. Они набрали с собой какие-то немыслимые наряды – будут дискотеки!  И так радовались, что ей даже стало грустно…

Сегодня она проснулась поздно, торопиться было некуда, совсем, совсем одна. И можно было выкурить после кофе ту сигаретку, что так и лежала за салатницей, но почему-то совершенно не хотелось. Может быть, потому что в этом сейчас не было никакой тайны? И она решила пройтись по магазинам, посмотреть что-нибудь для себя или для девчонок. Конечно, получится, что для девчонок, так было всегда. Но она всё-таки пошла и долго ходила по магазинам и ничего не купила, потому что без девчонок покупать что-то для них она уже не решилась, а для себя так ничего и не выбрала. По пути купила в кондитерской бисквитный торт, но пить чай с тортом одной не хотелось, и она решила позвонить Свете, у неё тоже начались каникулы. Муж на работе, а дети в садике, у неё ещё маленькие дети, и ей конечно тоже скучно дома одной…

Ещё на лестничной площадке она почувствовала слабый аромат духов матери и заторопилась, и не могла попасть ключом в замочную скважину, и рассердилась на себя и, рассердившись, справилась, наконец, с замком, и сразу в прихожей увидела  аккуратно висящее на плечиках пальтишко. А  из кухни пахло травами, только мать заваривала такой особенный душистый чай с травами… И порадовалась, что так кстати  купила торт  и поспешила, раздевшись, на кухню и обняла мать сзади за плечи, и прижалась так, как делала это в детстве, когда случалось провиниться и нужно было попросить прощения…

 Потом они пили чай, замечательный чай,  с принесённым ею тортом и она рассказывала, как они тут жили без неё, и как справлялись, и как скучали…

- А как ты мама, как ты-то  там?  – спросила она и мать рассказала, что Валины внуки уже совсем взрослые, и она вот-вот станет прабабушкой, а у Сан Саныча давление, а Валя ничего ещё, резвая, как молоденькая…
 
- Я  не об этом,  мама -  сказала она, хотя про Валю ей было тоже интересно, и покосилась на портрет певца, который девчонки  заказали в фотоателье  и поставили на кухне только вчера, а она ещё не успела найти для него в комнате место…

Мать неуверенно посмотрела на неё, словно раздумывая, а надо ли ей об этом? И осторожно, словно нехотя, стала рассказывать, как они ежедневно ходили на кладбище, как познакомилась там с давними его поклонницами…

-  Представляешь, - вдруг оживилась мать, - я с некоторыми даже бывала на одних и тех же концертах в разных городах, а вот теперь только встретились, только теперь…
- Ты очень его любила? -  неожиданно спросила она.
- Кого? -  мать недоумённо посмотрела на неё, потом на портрет, и внезапно грустно улыбнулась.
- Отца твоего я любила.  А его… Его я обожала – это совсем-совсем другое… Это как хрупкую дорогую вещь любить – тронуть лишний раз боишься, сломать боишься, только взглядом и прикасаешься…

Они помолчали, каждая о своём и, отважившись, она произнесла:
- Ты никогда не говорила о моём отце… Я даже не знаю, кто он…
- Просто человек. Инженер. Он был женат… Он не собирался бросать семью, но… всё-таки бросил, – усмехнулась мать.

Она молчала и мать продолжила.
- Он красиво ухаживал… красиво… Как в кино… а потом я узнала, что он женат. Но уже должна была появиться ты… и я ничего ему не сказала.
- А потом? – глупо спросила она.
- Потом?  Не знаю… Он исчез. А я не искала… Потом кто-то сказал, что он бросил семью, женился снова… Ты повторила мою судьбу. Просто удивительно, как ты её повторила…

Они помолчали, и она подумала, что мать всё еще помнит человека, ставшего её отцом и, наверное, никогда не забывала. Ведь и она помнит своего «принца», помнит, что перед собой-то лукавить… Поэтому и не нравится ей никто, как бедная Светка ни старается…
- Он не знает, что есть я? – осторожно спросила она.
- Нет. Зачем ему это было знать? Ему было не нужно…
- Мама, они были похожи? – она посмотрела на портрет певца.
- Немного. Волосы, глаза…
- Я нашла твои тетрадки… Нечаянно… - сказала она, - и пластинки…

Она встала и принесла из комнаты эти  тетрадки в коричневых коленкоровых обложках,  протянула матери.

Мать погладила тетрадку, открыла одну из них, тихонько перелистала и виновато улыбнувшись, закрыла.
- Это была моя жизнь… До тебя. А  потом – только ты…
- Расскажи мне… - тихонько попросила она.
- Потом… Не сейчас. Потом расскажу тебе и девочкам… Если им интересно будет…
- Пойдём в комнату, мам, -  помолчав, сказала она.

Теперь она знала, что делать…

В комнате она включила ноутбук и достала диск, тот который она слушала теперь каждый вечер.
Тихая, грустная мелодия поплыла над комнатой, заполнила её всю нежностью и волшебством…

Она посмотрела в повлажневшие глаза матери и присела рядом, обняв мать и прижавшись к ней. И  это снова напомнило ей детство, когда было страшно и больно, но страх проходил и боль исчезала  в никуда,  стоило только прижаться к маме…

А мелодия плыла и плыла, и голос пел и пел,  и в комнату заползал синий петербургский вечер, ясный  и прозрачный  в это время года…

И этот голос с каждой нотой всё больше сближал её с матерью, и между ними снова возникло то хрупкое, нежное, что всегда было между ними и только временно случайно куда-то исчезло за повседневной суетой и бытом…

И еще она думала, что напрасно она обижается на дочек, когда ей кажется что  они её не понимают, что всё  придет, и понимание тоже придёт…И что  она очень любит свою мать и своих девчонок, и какое это счастье, что они есть в её жизни…

А музыка, эта музыка, этот голос  не просто давали наслаждение, оказалось, что они умеют творить добро и чудо…И она была благодарна певцу, голос  которого творил это чудо и жалела, что так поздно узнала его, ведь чудо могло произойти раньше …

 

2. Осени жёлтой листая страницы

1.
Вот и октябрь почти прошёл… Ещё два-три дня, и ноябрь, а ноябрь  уже почти что зима, хотя и считается осенним месяцем. Как-то быстро пролетел, промелькнул этот гол. Миновала тихая и грустная осень, промелькнула сырая  и хлюпающая зима, которая как раз и была больше похожа на позднюю осень. Все они переболели всякими простудами, особенно тяжело болела Машка. И за всеми этими болезнями, беготнёй по аптекам и врачам, зима незаметно и кончилась… Даже Новый год – её любимый праздник – почему-то не запомнился.

А весна была суматошной. Дашка сдавала экзамены  за девятый класс, и все они за неё волновались. У неё самой в этом году экзаменов не было. Те, кто выбрал её английский, сдавали нововведенный ЕГЭ. И по этому поводу она тоже нервничала, проводила  бесконечные консультации, а в день экзамена вообще уехала к Светке, чтобы напрасно не переживать. Её присутствие на экзамене было не нужно, больше того, это самое присутствие строго запрещалось.

Но все в конце концов сдали успешно: и её ученики, и Дашка, и она наконец-то вздохнула с облегчением. Но тут приехала из своего молодёжного лагеря Машка, и оказалось, что уже июль, а ехать в отпуск им некуда. На дорогие путёвки её отпускных всё равно бы не хватило, а «дикарями», да с девчонками ей было страшновато. В итоге, несмотря на недовольное ворчание девчонок, поехали к Светке на дачу.  Светка, вот кто позаботился о лете заранее - всем семейством поехали сравнительно дёшево в пансионат в Геленджик. Светка  и ей предлагала, но ей как-то было то некогда, то с деньгами туго…

Дача у Светки была почти у Ладожского озера, стояла на отшибе, и до дачного посёлка нужно было идти тропинкой через лес. Сначала было непривычно и даже неуютно, потом привыкли, и даже понравилось – тихо, никого нет… Дачу Светка с мужем купили только в прошлом году и ещё не успели ею заняться. Участок был просторным, но совершенно заросшим и неухоженным. Видно, и предыдущие хозяева не спешили его обиходить. Яблоньки, кусты смородины и малины обитали, где придётся, поросшие какими-то высокими травами, среди которых угадывались полынь и крапива. Травяной газон стал похож на давно не скошенный луг.  И всё-таки, была  во всём этом какая-то необъяснимая прелесть – в запущенности, в оторванности от шумного города, в отсутствии цивилизации…

Правда, свет был, был и колодец с вполне пригодной питьевой водой – за это нужно было благодарить Светкиного мужа, Олега. Он и колодец расчистил, и установил в сарае генератор, а то бы пришлось сидеть вечерами при свечах. Впрочем, свет почти не зажигали – белые ночи ещё не закончились и были они не только светлыми, но  и короткими. За сараем, в котором кроме генератора, лопаты и новенькой тяпки (Светкино хозяйственное приобретение) больше ничего не было, мать обнаружила крохотную теплицу, наскоро поставленную Олегом для Светки,  и с удовольствием возилась там целыми днями, что-то подкармливая, подвязывая и поливая.

В небольшом, слегка покосившемся дачном  домике они вымыли окна, повесили занавески, разобрали весь скопившийся хлам,  и оказалось, что у них тут даже уютно. Обнаружились две небольшие комнатки, подобие кухни и даже небольшая веранда. В магазин они ходили на станцию через лес, и эти нечастые походы тоже были необычны. В городе бегали в магазин наспех, стараясь, чтобы ушло как можно меньше времени. А здесь шли не торопясь (да и некуда было торопиться), стараясь угадать названия деревьев и трав, слушая лесные звуки и шорохи. Однажды увидели зайца и восторгу девчонок не было предела – зайцев они прежде видели только в зоопарке… А белки здесь были непугаными и любопытными, людей совершенно не боялись и спускались по веткам ближе, чтобы рассмотреть своими бусинками-глазками, кто это там идет?

Вставали по утрам поздно, не раньше девяти, отсыпаясь за весь трудовой год. После завтрака мать обычно шла в тепличку,  девчонки убегали в посёлок – там, на краю посёлка, было неглубокое озеро, где купалась и загорала вся дачная молодёжь.  Вскоре у калитки стали появляться новые подружки и даже мальчишки. Чаще других приезжал на велосипеде светловолосый парнишка, кажется, Коля, и Дашка летела к нему через весь участок, не обращая внимания на крапиву.
- В городе все телефоны оборвут, - сказала мать. – Заневестились…
-  Не оборвут, - задумчиво ответила она. – Ты забыла, у всех теперь мобильники.

Но что-то кольнуло в сердце, что-то зашевелилось в душе, какое-то непонятное, противное чувство. Хотелось, чтобы Коля приезжал не так часто. Или, чтобы Дашка не бежала к нему так радостно, бросив всех и даже не оглянувшись. Неожиданно для себя она поняла, что это – ревность, обычная материнская ревность… Такая же, какая была и у её матери. Когда  в далёкой уже её юности звонили ей, мать первая снимала трубку и, подозвав её, старалась крутиться где-нибудь поблизости, чтобы слышать, о чём она говорит с внезапным кавалером.

После обеда мать ложилась отдохнуть, девчонки убегали к новым друзьям, а ей решительно не находилось  никакого занятия. Однажды она, стараясь не потревожить мать, осторожно забралась по старой скрипучей лестнице на чердак. Чердачное окошко было пыльным и грязным, свет почти не проникал. На чердаке валялся всякий хлам – рассохшиеся стулья без ножек, какие-то ящики, старые пыльные учебники… В углу стоял большой фанерный короб и, откинув  его крышку, она обнаружила там старые журналы. Стопками лежали «Огонёк», «Музыкальная жизнь», «Искусство кино», «Крокодил» и даже «Мурзилка». Журналы были все разрозненные, случайные. Она вытащила стопку  пыльных «Огоньков» и несколько номеров «Музыкальной жизни», сдула  с них пыль и так же осторожно по ненадёжной лестничке спустилась вниз.

День стоял тёплый, солнечный и она, вытащив продавленную раскладушку, устроила её  прямо среди травы, соорудив подобие кресла. «Огоньки» были старыми знакомыми, когда-то она покупала в киоске «Союзпечати» точно такие. Она перелистывала пожелтевшие глянцевые странички, с удовольствием находя знакомые имена, фотографии, статьи и с лёгкой грустью вспоминая, что именно было в её жизни в год и месяц выпуска того или иного журнального номера.

«Огоньков» было немного, и она потянулась к «Музыкальной жизни». Эти журналы она никогда не покупала, да и в киосках они были редкостью в то время. Оказалось, что и здесь много знакомых имён и фотографий молодых ещё певцов, музыкантов, ставших известными и имеющих теперь громкую славу.  Перевернув  очередную страничку, она словно вдруг споткнулась.  С фотографии на неё смотрело такое знакомое, ставшее почти родным, молодое лицо. Да это же… Это же мамин Певец!   Его голос звучал теперь в их доме ежедневно. К  Новому году они купили себе  общий подарок – недорогой музыкальный центр. Каждый мог теперь слушать, что хотел. Но часто, очень часто, им почему-то хотелось слушать именно Певца. И ей, и девчонкам, не говоря уже о матери…

Она даже не сразу поверила и ещё раз посмотрела заголовок статьи, номер журнала, год выпуска. Да, это тот самый год, когда мать только-только познакомилась с её будущим отцом, а Певец уже победил на престижном Музыкальном конкурсе, проходившем в Польше. Фотографий было несколько – Певец на сцене, Певец с какими-то молодыми ребятами и девушками, возможно, музыкантами, а может быть, поклонниками, Певец за роялем… Она вскочила со своего импровизированного кресла, смахнув журналы,  и почти бегом кинулась к домику.

Мать уже проснулась и неторопливо  возилась на веранде.
- Мама! – крикнула она с порога, и, наткнувшись на испуганный её вскриком материнский взгляд, тихо  прибавила:
- Посмотри…
Мать,  вытерев руки, взяла журнал:
- Что там такое? Что ты так кричишь? Я думала, уж не случилось ли чего…
Неторопливо достала очки из кармашка фартука, надела их и, взглянув на страницу, охнула:
- Ох, боже ты мой… Где ты взяла? Надо же… Сколько лет… Нет, где ты это взяла?!
- На чердаке. Это  прежних хозяев. Видно, им не нужны эти журналы, раз оставили.

- Не нужны?  Ну, конечно, не нужны… Для них это просто старый хлам.  Ты знаешь, как я искала этот журнал?! Как я его тогда искала! Нигде его не было, этого журнала. Я все киоски обегала, нет, нигде нет. А я знала уже, мне девочки сказали, что есть эта вот заметочка и фотографии. Нашла, наконец, в одной библиотеке. Заметку от руки переписала, потом мне напечатали на машинке.  Она и сейчас дома есть, перепечатанная, там в чемодане… А фотографий не было. Ну, я попросила парня одного знакомого, у него фотоаппарат был, пошли мы в эту библиотеку. А там странички той уже нет! Аккуратно так кто-то бритвой всю страничку вырезал… И фотографии, и заметку… Тоже какая-то «поклонница». Я тогда прямо в библиотеке расплакалась… Библиотекарша, девочка молоденькая, сама чуть не плакала – ей и журнала жалко, и меня жалко. Так и ушли ни с чем. Больше я его и не искала, этот журнал. И вот, надо же… Ведь сорок лет прошло…  Встретились мы с ним… Спасибо тебе.
Мать любовно погладила страничку, спросила виновато:
- Может… Света подарит его мне? Или он ей  нужен?..
- Да, что ты, мама… Конечно, же подарит! И зачем он Светке?

2.
Светка приехала через неделю. «Со всем своим кагалом», по её же выражению. Сразу стало шумно, тесно и весело. Семилетняя Аленка и шестилетний Антон носились по всему участку, играя то в прятки, то в «пятнашки», то в бадминтон, весело вереща и хохоча от того, что лето, солнце и просто от избытка чувств и неуёмной энергии. Машка с Дашкой от них тоже не отставали. В чём-то они уже почти взрослые, её девчонки, а в чём-то дети детьми, думала она, глядя на их весёлую возню.

Олег деловито пытался тяпкой сбить хотя бы крапиву, чтобы детям было свободнее бегать по территории.
- Косы нет, – сетовал он, - вот мне бы косу… Надо будет купить, слышишь, мать? Косить-то я умею.
- Купим, купим, - рассеянно отвечала Светка. – И косу тебе купим, и трактор «Беларусь»…

Они сидели на крыльце, и Светка рассказывала, как отдохнули. Выглядела она хорошо: посвежевшая, загорелая.
- Жили в пансионате, там все готовое – обед, ужин… Номер у нас был семейный, на троих, Тошке раскладушку ставили. Пляж тоже хороший, чистый. А на рынок пошли за фруктами – мама милая, цены-то наши, домашние! Словно и не уезжали.

Она слушала журчащий Светкин голос и думала – как всё-таки ей повезло, что у неё есть Светка, почти сестра. Она всегда хотела, чтобы у неё была сестра. Хорошо, что  есть Олег, и Алёнка с  Антошкой.  Ей было как-то особенно тепло в этой немного безалаберной семье. И мать их любила, и девочки.

Вот такой большой семьёй («В тесноте, да не в обиде», - сказала мать) они и прожили почти до конца августа. И за грибами ходили, и на озеро купаться, пока ещё было тепло, и разбитые коленки лечили, и старый гамак (нашёлся всё на том же чердаке)  вешали…

По вечерам уже было прохладно, а по утрам над озером  и над их домиком висел густой туман, и стало ясно, что лето подошло к концу и пора возвращаться в город.
Уезжать не хотелось, жаль было расставаться с полюбившимся местом и грустно оттого, что в городе они будут реже встречаться со Светкой – работа, семьи, да и расстояния в городе немалые. 

До станции их провожал Коля. Хотя всем было ясно, что провожать он пришёл Дашку, но получилось, что всех. Антошка и Алёнка сразу прилипли к его велосипеду, и Коля поочерёдно вёз их на велосипедной раме до самой станции. И опять было понятно, что везти  ему хотелось, конечно,  Дашку…

В вагоне электрички, когда все расселись и угомонились, Антошка  вдруг ни с того ни с сего сказал:
- А Коля, когда вырастет, будет лечить маленьких детей…
-  Почему только маленьких? – спросила она, покосившись на Дашку. Но та сидела, подчёркнуто безразлично отвернувшись к окну.
- Потому что, маленьких детей лечить очень трудно, большие дети могут сказать, где болит, а маленькие не говорят, они же ещё не умеют, - пояснил Антошка.
- Значит, Коля хочет учиться в медицинском институте, Дашунь?
Дашка повернула голову и кивнула:
- В Педиатрическом. Я… тоже туда пойду.

Ну, конечно, подумала она,  улыбнувшись, а как иначе. Ещё передумает за два года десять раз, глупышка…

Но Дашка, похоже, так не думала. Пока, по крайней мере. Дома она тут же вытащила учебники по химии и биологии, несколько раз сбегала в книжные магазины и библиотеку, узнавала про какие-то подготовительные курсы…

Больше её волновала Машка. Последний год в школе, а всё не может определиться, всё её кидает в то в одну сторону, то в другую.  А время идёт… Не успеешь оглянуться – и вот он, май.
К первому сентября она купила Машке чудесный брючный костюмчик,  Дашке – новые туфли.
- А себе? – укоризненно спросила мать. – О себе  когда думать будешь? Молодая ещё…
- Потом, - отмахнулась она, и, конечно, забыла.

Первого сентября она проснулась  от какого-то шороха, который раздавался совсем рядом. Приоткрыв глаза, она увидела стоящих возле её постели обеих дочерей в пижамах и одетую,  готовую к новому дню мать.
- С днем рождения, мамочка! – ласково сказала Дашка. – Доброе утро!
Она помотала головой, просыпаясь окончательно,  и недоуменно спросила:
- С каким днём рождения? У меня же в мае был… Вы что, с ума посходили все?
- Не с днём твоего рождения, а с рождением нового дня! – пояснила Машка. Она ловко выхватила из-за спины хрустящий прозрачный пакет и протянула ей.
- Вот. Подарок тебе. С первым сентября, мамуль!

Она раскрыла пакет и  ахнула. В пакете была… новая блузка. Из какой-то нежной шёлковой материи, строгая и нарядная одновременно.  Вот именно такую блузку она и видела как-то в Пассаже, но взглянула на цену и только вздохнула – не до этого сейчас, потом как-нибудь…
- Чья инициатива? – хотела спросить строго, а получилось со сна сипло и словно виновато.
- Бабулина, конечно, -  сказала Дашка.
- Ну, не только моя, - внесла ясность мать.- Все вместе придумали, а девочки выбрали.
- Нравится? Тебе нравится? – крутилась на месте Дашка.
- Очень. Спасибо, родные мои…

Она обняла мать, расцеловала девчонок.
- А в ванную, чур, я первая!
- Да иди уж,- засмеялась Машка. - Мы уже умылись давно.

Второй сюрприз произошёл, когда она ещё причёсывалась. Раздался звонок в дверь и из прихожей послышались голоса.
- Кто-то пришёл? – выглянула она из ванной.
В прихожей с огромным букетом цветов стоял Коля, а возле него   мать,  Машка и, конечно же, Дашка.
- Вот, это вам… Всем. С праздником, - смущённо бормотал Коля.
- Коленька, да ты же опоздаешь! – ахнула она.- Спасибо тебе. Тебе же чуть ли на другой конец города до школы добираться!
- Нет, - улыбнулась Коля, - Не опоздаю. Я всё рассчитал, как раз успею.
- Ты хоть чаю с нами попей,- сказала мать, принимая букет.
- Тогда точно опоздаю, - засмеялся Коля.- Да и не могу я, спасибо. Друг внизу ждёт. До свидания. Даш, я тебе позвоню.

Она смотрела из окна комнаты, как по двору к автобусной остановке  бежали два паренька. Вот один остановился на мгновение, посмотрел на окна дома и помахал рукой. Значит, из окна детской, как она до сих пор называла комнату девчонок, вслед им смотрела Дашка…

3.
И потекли сентябрьские будни. С бесконечными уроками, тетрадками, педсоветами, родительскими собраниями, линейками  и дежурством по школе. Ей казалось, что ни лета, ни дачи вовсе не было… А осень она любила. Ей нравилась спокойная, несуетная красота осени,  достоинство, с которой природа расставалась со своей молодостью, готовясь погрузиться в долгий сон. После уроков она возвращалась домой пешком. Шла медленно, вдыхая запах осени, любуясь янтарно-жёлтыми и карминно-красными кронами деревьев, шурша опавшей листвой… Иногда садилась на скамейку в маленьком сквере, где гуляли с колясками молоденькие мамы и сидела подолгу, ни о чём не думая, просто мечтая. Оказывается, она ещё была способна мечтать…

Эта осень подарила ей и ещё один сюрприз. Совершенно неожиданный. В один из дней, когда ни девчонок, ни матери не было дома, она затеяла небольшую  уборку. В своей комнате девчонки обычно убирали сами и на Дашкином столе всё было в идеальном порядке – тетрадки книжки… А у Машки  -   огрызки карандашей, сломанные ручки и учебники -  всё было вперемешку. Она решила сложить всё аккуратной стопкой и нечаянно смахнула на пол какой-то блокнот, больше  похожий на маленький альбомчик. Обычно она никогда не заглядывала в тетрадки девчонок – захотят, сами покажут, а не захотят – значит и не надо, должно же быть у них личное пространство.

Но альбомчик, падая, раскрылся, и, поднимая его, она с изумлением увидела, что из альбомчика на неё смотрит …Дашка! Ну, не сама Дашка, конечно, а  её портрет. Карандашный портрет, нарисованный лёгкими, точными, летящими  движениями, словно художник не отрывал карандаша от листа. Наклон головы, улыбка, прядка волос, которая постоянно лезла ей на глаза – всё было Дашкино. Она перевернула несколько страничек – на одних из них были какие-то черновые записи, просто каракули, словно кто-то в задумчивости водил карандашом, а на других… Вот ещё портрет – девочка с коротким хвостиком на затылке, Наташа, Машкина подруга. Вот какой-то парнишка в очках, вот строгая женщина с короткой стрижкой -  Нина Сергеевна, классная руководительница Машки. А вот носатый, весёлый и взлохмаченный молодой мужчина – это кто? Ах, да, догадалась она – новый физик, Дашка же говорила…

«Чей же это альбом?» - думала она. Девчонки рисовать почти не умеют, в пятом–шестом классах приносили из школы листы с рисунками каких-то унылых скособоченных чашек, бидончиков и парой-тройкой яблок, похожих на что угодно, только не на яблоки. И за  печальные эти рисунки неизменно стояли такие же грустные тройки.

Мать задерживалась, зато Дашка пришла первой.
- Есть хочу, - с порога объявила она. - Мы сегодня кросс бегали… А Машка поздно будет, у них  диспут какой-то. А бабуля где?
- Мой руки, садись. Бабушка к окулисту пошла.
Вот тут, за обедом, она и спросила про альбом, чей он?
- Машкин, - ответила с набитым ртом её дочь.
- Это я поняла. А рисовал кто?
- Мам, я же говорю, Машкин блокнот. Машка и рисовала.
- Она же не умеет… так рисовать! – изумилась она.
- Ну, почему не умеет? Очень даже умеет. Она только не любит природу рисовать, ей больше нравится людей. Знаешь, какую они на восьмое марта стенгазету сделали? Машка всех училок наших нарисовала, а Юра, ну, такой в очках… Да он есть в её альбоме, тоже из их класса, так он та-а-кие стихи всем написал! Вся школа бегала их газету смотреть. Они первое место заняли. Мам, я пойду, погуляю немного?

Она так была ошеломлена этими новостями, что машинально кивнула и даже не обратила внимания на фамильярное «училок».
Машка пришла через четверть часа, после того, как Дашка убежала, предварительно пошептавшись с кем-то по телефону.
Накрывая теперь уже Машке на стол, она поинтересовалась:
- О чём был диспут?
-  Да так… О современном человеке.
-  И какой же он?  Человек современный?

Машка хмыкнула:
- Он разный, оказывается, мам… Знаешь, а я тоже сказала… Про музыку.
- Про музыку?
- Ну, да… Там говорили некоторые, что современному человеку неинтересна классическая музыка, старые певцы. Ну, я и возразила. Сказала, что музыка – она тоже разная. Есть для танцев, есть такая, чтобы за столом и хором петь, есть для души, а есть – чтобы подумать. И что культурный человек, если он и правда культурный, никогда не откажется от культуры прошлого… И что я люблю слушать записи Максима Михайлова, Пирогова, Иванова, их, кстати, два - Андрей и Алексей, и оба замечательные… Что мне нравится Барсова, Шпиллер, Давыдова, Максакова, а ещё Русланова, Зыкина, Магомаев, Отс и многие другие. Но я же и  современные синглы слушаю, молодёжные!

- Ты… правда слушаешь оперных певцов?..
- Ну, да.  Мне нравится… Они и романсы пели, мам, и народное.
- Машунь… Я видела твои рисунки. Случайно. Прости… Я не знала, что ты так рисуешь…

- Мам, - Машка отложила вилку, - мне с тобой поговорить надо… Я не пойду ни в какой политехнический. Я  в Герценовский  хочу, на худграф. Ты как-то раз сказала, что педагог в нашей семье – первый и последний – это ты.  А мне хочется. Мне хочется, чтобы дети не боялись рисовать, как я раньше боялась. Туда нельзя, сюда нельзя, только так, как я показала… Это у нас так было. А я хочу им свободу дать. Знаешь, какие дети есть талантливые! Вот Алёнка тёти Светина очень способная, понимающая. А Антошка, он только смотреть любит… Но это же тоже хорошо, мам!

Машка смотрела на неё с таким отчаянием, что она подошла и обняла острые Машкины плечики.
- Я рада за тебя. Я очень за тебя рада, - тихо проговорила  она.
- Я поступлю, мам… Я уже второй год по субботам в художественную студию хожу, в нашем Дворце Культуры. Дашка прикрывает… Чтобы вы с бабулей не ругали.
- Я очень люблю тебя, Машуня… И Дашку… Я очень люблю вас.

4.
Октябрь начался с дождей. Всё-таки осень решила показать всем, что она осень, а не что попало.  Стало заметно прохладнее, но она по-прежнему ходила домой пешком. Во-первых, привыкла, а во-вторых – это был единственный час, когда можно было остаться наедине с собой.  Молодые мамы уже не гуляли в скверах, не сидели на скамейках и иногда, если не было дождя, в сквере на скамейке сидела только она.  Ветер гнал яркую листву, но трава была ещё зелёной, хотя уже и с серым налётом. Ветви деревьев трепетали, словно жаловались на осень, словно она причиняла им нестерпимую боль.  Вспомнились стихи, чьи, она не помнила:

Осень. Горящий ветер.
В каждом листе пожар.
Днём ли, при солнечном свете,
Ночью ли, в свете фар
Осень горит и тает.
Как это может быть?
Книгу судьбы листает?
Пишет книгу судьбы?
Десять минут  - страница,
Танец горящих фраз…
Мечутся в небе птицы,
Не замечая нас.
Ритм принимая новый,
В поздних лучах зари,
Рыжая босанова
Тише и тише горит…


А мать стала грустной. И не осень была тому причиной, хотя и осень тоже, конечно. Приближалась годовщина ухода её Певца, Певца её молодости, её любимого Певца.   И она понимала мать.

Однажды мать сказала:
- В Москве будет концерт Памяти Певца. В новом Концертном Зале.
- Валя звонила? – спросила она.
- Валя в санатории. А узнала из Интернета, - спокойно ответила мать.
- А, девчонки сказали!
- Нет, - с тайной гордостью сказала мать.- Я сама умею. Мне Машенька только один раз показала, я и научилась… Я теперь и письма пишу, и получаю. И сайт у нас свой есть, хороший сайт. Там такие стихи, фотографии, воспоминания! И страничка есть, где можно пообщаться.
- Форум?
- Ну, вроде того. Можно и форумом назвать… - снисходительно ответила мать.

Она смотрела на мать и думала, что в любом человеке  до конца жизни остаётся ребёнок. Радуется своим маленьким победам, огорчается из-за  неудач и любит  новые игрушки…
- Поедешь? – спросила она.
- Ну, если пустите.  Мне и билет обещали купить на вечер Памяти…
- Хочешь, я с тобой поеду? – неожиданно для себя предложила она.
Мать удивлённо посмотрела на неё:
- А отпустят тебя?
- Ну, на два дня отпустят. Заменят. Я спрошу завтра.
- А девочки?
- А девочки… Они уже взрослые, девочки. Пару дней  сами будут хозяйничать, ничего не случится.


Билеты на поезд мать купила сама.
- Удачно купила, - говорила она. – Очереди почти не было и полки нижние.
- Осень.  Просто осень…
- Да, - сказала мать. – Для многих – просто осень…

Собираться она начала задолго до поездки. Снова придирчиво пересматривала свой гардероб, что-то примеряла и с досадой снова убирала в шкаф:
- Нет, нехорошо…
Она опять пыталась убедить мать, что народу будет много, и никто не будет её рассматривать. Но мать обиделась и строго сказала:
- Да ты что… Я к Нему всегда самое лучшее платьишко надевала. Знала, конечно, что Он не заметит, да и не увидит, нас ведь много было… Цветы и то  не всегда самой удавалось подарить. А всё равно, все самое нарядное надевали. Даже в мороз, холод, старались принарядиться. Платьице тонкое, холодно, но ради Него можно было и потерпеть.  А ты – не заметят…

Она поняла, что для матери эти сборы – ритуал, который соблюдался всю жизнь.  И даже больше.  Она словно в молодость свою возвращалась, где не было ещё ни её, ни девчонок. Зато был Певец… И пусть сейчас всё было гораздо горше, чем тогда, пусть не надолго, совсем не надолго вспомнятся ей те счастливые мгновения, где даже выбор платья имел большое значение… 

Наконец, сумки были собраны и последние инструкции девчонкам выданы. Поезд уходил поздно ночью, и провожать их с матерью на вокзал она запретила.
- Обед на два дня готов, - сказала мать, - только разогреете.
- Бабуль, мы всё знаем. Обед разогреем, посуду вымоем, соседей не зальём, газ выключить не забудем, двери закроем, в школу не опоздаем, - сказала Машка.
- «Двоек» не нахватаем, гулять долго не будем и спать ляжем вовремя. Что ещё? Да, чтоб Машка за компьютером долго не сидела, прослежу лично, - добавила Дашка, а Машка  толкнула её локтем в бок.
Расцеловались наскоро, внизу уже ожидало заказанное такси.

5.
Москва встретила их сумрачным дождливым утром. Было ещё очень рано, только-только открылось метро. Все цветочные киоски на вокзале были ещё закрыты, но мать сказала, что знает, где уже можно купить цветы. Она плохо знала Москву, а мать знала.
- Сколько раз здесь бывала, уж не упомню, - сказала она. - Ну, на всех концертах побывать не удалось, но на многих была…

В вагонах метро в это раннее утро было почти пусто – воскресенье. Они вышли на Тверской, и мать повела её к Малой Дмитровке. Там, у пешеходного перехода, рядом с небольшой церковью стоял цветочный киоск. Он, и вправду, был уже открыт. Продавец, молодой паренёк, явно южанин, с готовностью предложил им свою помощь. Они выбрали самые красивые розы, тёмно-красные, на длинных колючих стеблях. Паренёк наскоро обернул их целлофаном  -  идти было недалеко.

Снова нырнули в подземный переход, а до перехода она всё озиралась – и Тверская, и кинотеатр «Россия» стали какими-то другими, незнакомыми. Только памятник Пушкину был таким, каким она его запомнила в тот давний приезд в Москву, когда не было не только девчонок, но  даже «принц» ещё не маячил на горизонте.

Они вышли из перехода с противоположной стороны, и пошли вдоль Тверского бульвара, мимо каких-то клубов и серьёзных ресторанов, где у входа стояла охрана, тоже серьёзная, в чёрных костюмах, белых рубашках  и галстуках. Миновали знаменитый Театр,  и она всё пыталась разглядеть большие фотографии на афишных тумбах, сезон уже был открыт.
За театром был небольшой тихий переулок, и они пошли вдоль этого переулка, сплошь уставленного машинами, как ей показалось, представительского класса. Они перешли неширокую улицу, и на одном из громадных домов она прочла табличку  – «Посольство …». Это было Посольство другой страны, которая раньше была просто их союзной республикой, а теперь стала ближним зарубежьем. Именно гражданином этой страны и был Певец. Впрочем, он был и гражданином России. А скорее всего,  он был Гражданином Мира, только нет пока ещё на свете такого гражданства…

Она хотела сказать об этом матери, но, взглянув на неё, увидела её напряжённое лицо и побелевшие губы и решила, что скажет об этом потом. Сейчас не время…
- Вот этот сквер, - сказала мать с волнением. - Видишь, калитка? Нам сюда…

…Сквер был не очень большим, но и не маленьким, уютным. Посредине сквера, в центре клумбы стоял памятник знаменитому Поэту, которого Певец, как она уже знала, сыграл в фильме. Поодаль – беседка, которую Певец ежедневно видел из окна своего кабинета.  А за памятником Поэту… За памятником… Она даже задохнулась от подступившего волнения – море цветов и портретов Певца. Она не ожидала, что цветов будет так много. Это был поистине островок народной Любви, почитания, поклонения любимому артисту, ухоженный заботливыми руками.  Цветы стояли в вазах, в корзинах, лежали у портретов, на парапете… И людей, несмотря на ранний час, было уже много.

Они молча постояли у портретов. Мать ставила в вазу принесённые розы,  когда к ним подошли две женщины.
- Елена Павловна! Мы Вас ждали… Здравствуйте!
Они расцеловались с матерью и представились ей. Одна  - яркая, шумная и энергичная, вторая – темноволосая и темноглазая, напротив,  была тихой и застенчивой. И имя её прозвучало как восточная музыка – в нём было что-то от плеска горного ручья, от старых волшебных  сказок, от эха в горах…
- Моя дочь, - представила её, в свою очередь, мать - Любовь…
- Я так и думала почему-то… Разве свою дочь Вы могли назвать иначе… - сказала темноглазая и улыбнулась ей.

И она изумилась – просто никогда, ни разу ещё не задумывалась, а почему мать её назвала так? Что она вкладывала в это имя? Любовь…

Новые подруги матери были такими разными, многие моложе её и скорее годились в подруги ей, чем матери. Но и немолодых было много. А люди всё подходили и подходили,  и уже казалось, что цветы просто некуда поставить и положить, но место находилось, и Уголок Памяти стал похож на цветущий уголок диковинного сада. Люди были все разные: были и мужчины, и женщины, молодые и немолодые, были даже совсем юные – не старше её девчонок. Здесь они были все вместе, их объединяла любовь к Певцу при его жизни, и… теперь тоже.
- Кто это? – спрашивала она у матери, когда к ней, отделившись от всех, подходил кто-то из её новых подруг.

И мать объясняла, что вот эта женщина приехала из Беларуси, а эта из Грозного.  Эта из Украины, девочки из Азербайджана, а  эта местная, москвичка.
- А вон, видишь, женщина пожилая? Это композитор… Она писала Ему песни. Несколько песен. Да ты их знаешь…

Мать назвала песни, даже напела слегка и она вспомнила: да, действительно, одна из них стала её песней, её любимой песней. Она была словно про неё – про одиночество в большом городе.  Всё есть у человека – друзья, работа, родные.  Вот только одного не хватает, вернее, только одной  -  любимой… И он ищет её, ищет в осеннем городе, и -  не находит. Но ведь она где-то есть, любимая…   Где-то в городе…

Она увидела пожилую пару, которая шла по дорожке сквера с цветами и обомлела.
- Мама, но ведь это… - она назвала фамилию известного композитора. Такого известного, что его знали даже её девчонки.
- Да, - ничуть не удивилась, а обрадовалась мать. – Они дружили. Он для Него много песен написал.

Мать заторопилась навстречу композитору, который для неё был легендой, а для матери – просто другом её Певца…
Потом мать  показала ей ещё одного певца, известного в Москве, да и не только в Москве.
- Хороший певец, – сказала мать,- баритон. У девчонок есть его записи. У него сайт очень неплохой.
Она подозрительно посмотрела на мать, и подумала вслух:
- А ты, похоже, не вчера Интернет освоила…
- Не вчера, – усмехнулась мать, - как приехала тогда, так Машеньку и попросила. Она хорошо объясняет. А Дарья нетерпеливая очень.

Они были  в Уголке почти до вечера. Тоненькая фигурка матери мелькала то у портретов, то в группе людей, то замирала в одиночестве… Уходить не хотелось. Негромко  звучала музыка, голос Певца. Люди не спешили расходиться. Стояли небольшими группками, кто-то вспоминал встречи с Певцом, кто-то рассказывал о концертах, кто-то показывал программки, афиши, билеты и неизвестные для многих фотографии.

Пора было на Концерт. Она с сожалением, оглядываясь, пошла по дорожке и вдруг сказала:
- Мам, а давай завтра опять придём?
- Конечно, - мягко ответила мать. – Обязательно придём.  И завтра здесь будут люди. Здесь всегда есть люди…

6.
К новому Концертному залу за городом их привёз автобус. Она  ещё издалека из окна  автобуса увидела его яркую, призывно  светящуюся громаду на фоне тёмного неба и подумала, как же он похож на огромный корабль…

Такие корабли, ну, не морские лайнеры, конечно, а  просто речные теплоходы она видела как-то в юности. Тогда они со Светкой были в небольшом городке на Волге, в Плёсе. Там жила Светкина тетка, и они ездили к ней на недельку летом  отдохнуть. Ночи на Волге тёмные, но разве спится молодым по ночам? Они и домой-то приходили только под утро…  На высоком волжском берегу недалеко от  домика  Левитана стояла белая беседка – любимое место молодёжи. Здесь знакомились, влюблялись, ревновали, пели, играли на гитаре…

- Это знаменитая беседка, знаешь? – сказала тогда Светка. - Здесь сама Лариса Гузеева снималась и Михалков. Ну, этот фильм, по «Бесприданнице», помнишь? А-а, «Жестокий романс», вот как! Паратов здесь ей ещё голову морочил, а она пела, ну, вспомнила? «А на-апосле-едок я ска-а-ажу», - пропела Светка. Конечно, она всё помнила, это был её любимый фильм,  знала, что знаменитая беседка была вовсе не здесь, а в Костроме и просто отмахнулась от Светки. Светка уже весело хохотала с какими-то ребятами, а она всё стояла у ограждения беседки и смотрела на проходящие мимо экскурсионные теплоходы. Они были освещены ярко, празднично и оттуда слышались музыка и смех…


А тем временем к  зданию Концертного Зала  подъезжали дорогие  «иномарки» и  автомобили  попроще, автобусы, из которых выходили и устремлялись к  входу в Зал нарядные дамы со своими  элегантными спутниками, молодые ребята  и девушки, пожилые женщины... Многие были парами, группами, но были и просто поодиночке, и в каждом чувствовалось напряжение, волнение…  У входа в Зал их встречал большой известный портрет Певца. «Так получилось… Простите, что пришлось побеспокоить…» - словно говорил его слегка виноватый  взгляд, устремлённый на них. Словно это он сам пригласил их всех на  свой Концерт, но прийти не смог…


… Когда из глубины сцены в напряжённую тишину притихшего в ожидании  чуда затемненного зала вплыл знаменитый,  долгожданный, чудесный, неповторимый голос и зал тихо ахнул, глядя на огромный экран, на котором возник  такой знакомый, такой родной, такой живой Певец, ей показалось, что  трепещущее её сердце сейчас вырвется наружу. Вырвется и  покатится между рядами заполненных зрителями кресел, взлетит над сценой  и упадёт там, замерев у экрана. И тысячи  сердец  в зале навсегда покорённых Его голосом, Его чарующим обаянием,  готовы были вырваться и упасть там, у ног любимого Певца.  И она  обеими руками  придержала своё сердце, которое билось уже где-то у горла – иначе потом ей нечем было бы любить…

А Концерт… Концерт  был прекрасным. Известные певцы, музыканты, замечательные, глубокие голоса и … ощущение какой-то недосказанности, чего-то ожидаемого, но не сбывающегося.  И хотя иногда под настоящий, живой оркестр, пел с огромных экранов сам Певец, она поймала себя на мысли, что она ждёт… Его выхода. Выхода Певца. Казалось, что сейчас, вот-вот известнейшая ведущая объявит: «Поёт …» И ликующий зал встанет, утонет в овациях. И Он выйдет на сцену, слегка смущённый их бурным приветствием, и оркестр заиграет знакомую мелодию, и зал затихнет, внимая его прекрасному голосу, его мощной энергии, радуясь новой встрече с Ним, с их любимым, неповторимым  Певцом. Она искоса взглянула на мать и поняла, что мать тоже ждёт. Ждёт  Его выхода… Она сидела, сцепив руки,  и напряжённо смотрела на сцену. Когда раздавались аплодисменты, мать не аплодировала, только  грустно и растерянно улыбалась и кивала головой, словно хотела сказать, что всё хорошо, всё прекрасно, великолепно. Но…  Она тихонько коснулась холодных рук матери, погладила их, согревая.   Мать взглянула на неё и благодарно  улыбнулась.
- Ничего… - прошептала она.- Всё нормально…

7.
Ночевали они у новой знакомой, той самой, с волшебным сказочным именем. Ночевали – это только так говорится.  На самом деле, почти полночи они рассматривали фотографии, вспоминали, слушали Певца, писали электронные письма своим Друзьям, живущим так далеко, что приехать на Концерт у них не было никакой возможности.  Спать легли под утро. Утром их новая подруга убежала на работу, велев им спать, сколько захочется. Но спать   вовсе не хотелось. Поблагодарив добрую, милую хозяйку и пригласив её к себе в гости, они вышли на шумную московскую улицу. Проносились машины, спешили по своим делам люди, подходили и уходили автобусы и маршрутки, открывались бесконечные магазины и магазинчики, лотки и палатки и казалось, что только им  с матерью во всём огромном городе совершенно некуда было спешить…
- Пойдём в Уголок? – спросила она.
- Нет. Сначала я покажу тебе мою Москву… Хочешь?

Конечно же, она хотела. Она снова почувствовала себя маленькой, когда по выходным дням они гуляли с матерью  и мать  водила её в кинотеатр, где показывали старые фильмы, и они  смотрели «Золушку» или «Морозко» или шли в зоопарк посмотреть жирафа,  в Планетарий или в Петропавловку.   Потом она выросла, и гулять стала уже с подружками, а потом появилась компания и парень, с которым она дружила.  Она перестала пускать мать в свою жизнь и не очень-то интересовалась её жизнью.  Этот год многое изменил в их отношениях…

Сначала они  ехали в метро, переходя  с одной станции на другую и, наконец, вышли на просторную улицу.
- Это Таганка, - сказала мать.
- Та самая? - глупо переспросила она.
- Да, только… Погоди, я её почти не узнаю…
- Ты что-то ищешь? – спросила она.
- Уже нашла.

Мать остановилась у высокого серого жилого дома в небольшом переулке.
- Вот. Здесь он жил. Раньше. В тот переулок он переехал позднее, я там не бывала… А здесь… Знаешь, сколько времени мы тут простаивали, ожидая его?.. Часами. Девчонки всегда знали, дома он или нет. А ждали-то, чтобы только цветы подарить, да увидеть его лишний раз.  И ведь дожидались…  Вон его окна…

Она повернулась к матери и… не увидела её. Вместо матери рядом с ней стояла, подняв голову к окнам, молодая тоненькая девушка в новом светло-сером  пальтишке с большим, по моде, воротником… Ветер трепал густые каштановые волосы, отбрасывая их ей в лицо, а она терпеливо отводила прядки одной  рукой, второй бережно прижимая к себе несколько гвоздичек…
Она моргнула и видение исчезло…
- Ну, пойдём,  - сказала мать, - А то везде не успеем. Что с тобой?..
Наверное, у неё было странное лицо.
- Нет-нет, ничего…

«И никакой мистики», - думала она, шагая рядом с матерью.  «Просто я видела мамину фотографию, где она совсем молодая.   И серое пальто я помню –  старенькое, вытертое, оно долго висело в шкафу, и иногда, в дождливую погоду, она его надевала – жалела новое …»


Они долго бродили с матерью в этот день по улицам Москвы, лишь изредка спускаясь в метро. Там, где в широкий проспект сбоку, как-то робко вжался маленький переулок, мать остановилась.
- Вот тут киоск газетный стоял. Теперь его нет…

Действительно, киоска не было, а вместо него стояла толстая тётка в пуховике, делавшем её ещё толще, и вязаной шапке. На груди и спине её красовались большие щиты с рекламой то ли сумок, то ли кошельков – рядом был большой супермаркет.
- Я здесь «Музыкальную жизнь» покупала, газеты разные, где хотя бы что-то про Него было. С киоскёршей даже познакомилась, она всегда ахала, когда меня видела: «Опять приехала?»  Этот киоск не очень удобно стоял, с проспекта его почти не видно было. Вот потому тут и оставались газеты, а в других я не успевала.

Потом они долго стояли у Колонного зала.
- Здесь я чаще всего была. Только сидела всегда так, что за колонной ничего не было видно… - вспоминала мать.
- А как же?..
- Вставала. Да почти все стояли у колонн, - пояснила мать. Она помолчала и добавила:

- Знаешь, я здесь однажды свой билет незнакомой женщине отдала.  Я его с таким трудом достала, столько в очереди отстояла… А отдала. Бегу на концерт, не бегу, а лечу!   «Лишний билетик» уже от метро спрашивают.  А она ничего не спрашивала. Молча стояла, вот тут… Средних лет, одета не по моде, видно, что из провинции, издалека приехала. А в глазах уже  и надежда погасла. Ну, я и отдала. Может, она  не увидит Его никогда больше, может, это у неё единственный шанс… Потом сама проревела в Александровском саду на скамейке  почти весь концерт. Нет, я не пожалела билета. Просто от обиды, что не увижу Его сегодня, не услышу. А мне так хотелось… 

- Ты смогла бы её узнать теперь? – спросила она.
- Да что ты… Я и тогда её не разглядывала. Просто отдала билет, сказала, что у меня лишний. Я и деньги не взяла, хотя она хотела отдать. Не могла я на Его концерт  продать билет… Ну, пойдём в Кремль.


Но в Кремль их не пустили. На входных воротах висело объявление, что по понедельникам экскурсии не проводятся и Кремль для посетителей закрыт.
- Жаль, - огорченно сказала мать, - я хотела показать тебе Кремлёвский Дворец… Правда, я там только раз была.  Как-нибудь сама потом посмотришь...


А к знаменитому Концертному залу мать не пошла, только издали показала ей огромное серое здание с  прямоугольными колоннами.
- Мы Его провожали отсюда, - сказала она глухо, - Я теперь сюда зайти не смогу.  Не смогу ничего другого увидеть, кроме… Самый любимый мой зал был, самый памятный. Пойдём, а то поздно уже…

Действительно, осенние  московские сумерки уже окутали огромный город, кое-где зажглись уличные фонари, засверкала огнями разноцветная реклама на огромных щитах и зданиях,  людей и  машин на улицах прибавилось, хотя и так было немало… Просто заканчивался рабочий день и все спешили по домам. А, может, по концертным и театральным залам или другим местам отдыха, мало ли их в такой огромной Москве…


В сквере тоже было пустынно, только редкие прохожие проходили по тропинке, оглядываясь на Уголок.
- Не очень удобно мы пришли, - огорчилась мать, - Кто был днём – те ушли, а кто после работы – только сейчас придут, а нам уже нужно уходить. 

Они молча постояли возле портретов Певца. В неверном свете маленькой свечки, которую зажёг кто-то из дневных посетителей у одного из портретов, лицо Певца казалось таким живым… Он улыбался, и, казалось, взглядом следил за ними…
- Вот и попрощались, - вздохнула мать, - жаль, что мы Его одного оставляем.
- Не одного, - напряжённо вглядываясь в сумрак сквера, сказала она.

По тропинке, громко разговаривая и смеясь, шла компания молодых людей, среди которых были  две девушки.
- Кто это? – громко спросил один из парней, остановившись и глядя на портреты.
Она не успела ответить, ему ответил кто-то из компании:
- Не видишь, Певец… Он жил тут, вон в том доме.
- Это памятник? – негромко спросила одна из девушек.
И этот же голос снова ответил:
- Ну, не то чтобы… Хотя, пожалуй, да, памятник. Только из цветов. Его люди сами сделали. Уже год, а тут всегда живые цветы…

Компания отошла в сторонку, о чём-то негромко посовещалась и парни направились к ближайшей скамейке. А девушки подошли  к ним с матерью.
- Вы не бойтесь, мы ничего плохого не сделаем, - сказала одна из них.
- Мы, наоборот, тут посидим,  постережём … - улыбнулась  вторая.
Она посмотрела на девушек,  и ей показалось, что они чем-то похожи на её девчонок. Нет, не внешне, а… Она сглотнула комок и молча кивнула головой.

8.
К поезду они пришли рано. Мать всё беспокоилась, что опоздают. Вот и мёрзли добрых полчаса на перроне, пока, наконец, проводницы не открыли вагоны и не стали проверять билеты.   Как всегда при посадке, было шумно, тесно в проходах и немного нервно. Наконец, все устроились и даже успокоились -  баулы и чемоданы заняли свои места на багажных полках, постели  застелены, проводницы собрали билеты, очередь к туалетам для переодевания и умывания исчезла и все позвонили своим друзьям или родным: «Уже в поезде… Еду!». Она тоже позвонила девчонкам. Отозвалась Дашка, хотя она набирала Машкин номер.
- Всё в порядке, мам! Ждём. Маша?  Она умывается. Мы уже ложимся. Спокойной ночи, мамуль, бабулю поцелуй. Утром увидимся!
 
Она постелила матери и та сразу легла, даже от чаю, предложенного проводницей, отказалась. «Устала,  – с тревогой и жалостью подумала она, – возраст…»   Самой ей не спалось. Она смотрела на мелькающие за окном огни и вспоминала вчерашний вечер, сегодняшний день, мать, похожую на девочку…

 
В вагоне было жарко и тихо – почти все уже спали, поздно… Она вспомнила, что Машка при прощании потихоньку сунула ей в сумку свой блокнот: « Потом посмотрите, в поезде…». А она забыла.
 
Осторожно, стараясь не потревожить никого, она открыла сумку, достала блокнот, перелистала его странички в приглушённом вагонном свете. В блокноте были новые рисунки. Вот она сама  -  ох, какой красавицей изобразила её  Марья! Она улыбнулась и перевернула страничку.

На новой страничке был портрет… Певца. Певец был изображён вполоборота, словно он  уже уходил, но в последний момент обернулся и посмотрел на всех, кого оставляет. На губах его  блуждала полуулыбка, а глаза были грустными. Этот взгляд проникал в душу и будто говорил: « Я должен уйти. Простите… Я всё равно буду с вами, всегда…»

Она долго смотрела на портрет Певца, потом осторожно положила блокнот на столик, вздохнула и прилегла на  подушку. «Всегда- всегда-всегда…» - выстукивали колёса… И ещё: «будем-помнить… будем-помнить…»

« В следующий раз поедем с девочками…»,  – засыпая,  подумала она. И даже не удивилась мысли, что будет и следующий раз. Обязательно будет.

 

3. Зимний вальс

Снег кружится, летает, летает,
И позёмкою клубя,
Заметает зима, заметает,
Все, что было до тебя…
(Л.Козлова «Снегопад»)

1.
Снежинки уже не напоминали маленькие яркие звёздочки, а были скорее похожи на больших белых махаонов.  Снег падал  хлопьями,  и скоро всё ветровое стекло было в мокрых потёках – он тут же таял. Водитель включил фары,  и в их свете картина стала ещё более фантастической – они словно оказались в центре большого кружевного полотна, которое плёл и плёл кто-то невидимый. Водитель щелкнул кнопкой, и в салоне поплыла тихая незнакомая ей музыка, а хлопья, будто услышав эту музыку, послушно закружились в медленном танце…

Очнувшись от гипнотического наваждения, она спросила:
- Как вы думаете, долго ещё простоим?
- Да, кто его знает, дамочка… Пробка! – невесело ответил водитель.
- Вот что, - решительно сказала она, - я ждать больше не могу. Здесь рядом есть метро?
- Есть-то есть… Только минут двадцать ходу. Да, сидите, дамочка, может, сейчас поедем!
- Нет, - сказала она,-  нет. Вы не волнуйтесь, я заплачу вам за весь маршрут.
- Ну, хозяин-барин, - сказал таксист, помогая открыть  ей дверцу, - я бы на вашем месте не торопился.

Снег сразу залепил глаза,  и  лицо стало мокрым, а, когда она попыталась накинуть капюшон, ветер решительно сбросил его, словно и природа решила добавить свою порцию в корзину её  неприятностей. Этот район она знала плохо и спрашивала о метро почти каждого встречного, а те, отворачиваясь от бьющего в лицо снега, кивали куда-то вперёд. Город был уже украшен к Новогодним праздникам,  и яркие лампочки, ёлки, огромные неоновые снежинки и причудливые фигурки каких-то гномов, эльфов, Снегурочек и Дедов Морозов отражались в  капотах и стёклах автомобилей и весь длинный хвост стоящей неподвижно автомобильной пробки был и на самом деле похож на хвост какого-то диковинного сказочного змея, голова которого находилась где-то далеко-далеко, за городом…Ноги промокли, и она уже почти жалела о теплоте уютного салона такси, когда внезапно совсем рядом увидела вход в метро. И, только вдохнув кондиционированное тепло метрополитена, она поняла, как замёрзла и устала. Лицо горело и пощипывало, ногам было неуютно в промокших сапожках, её внезапно стало знобить. «Самой бы не разболеться, - с тревогой подумала она, - только вот этого мне сейчас и не хватало…»

А как замечательно начиналось  утро! Наконец-то в их городе пошёл долгожданный снег, и зима стала похожа на зиму, а не на слякотную осень. Она с наслаждением вдыхала свежий морозный воздух,  ей  было  весело  шагать по скрипучему снегу и почему-то вспомнилось детство, когда она, капризничая, ещё в конце октября говорила матери: «Хочу, чтобы пахло зимой!» И мать успокаивала её, говоря,  что скоро, совсем скоро полетят белые звёздочки, что это Дед Мороз посылает их для того, чтобы сказать всем:  «Готовьте санки, лыжи, коньки, скоро будет много снега, будет пахнуть елкой, мандаринами, подарками…». Новый год – это и было по её тогда ещё малолетнему разумению -  запах зимы.

Уроков у неё было немного, настроение замечательное, даже девятый «А» - «головная боль» не только всей школы, но и её личная  – пришли на урок подготовленными, и она с наслаждением выслушала маленькие рассказы о культурной жизни их северной столицы, только иногда исправляя лексические ошибки. Она ожидала рассказов о рок-музыкантах, ну, и конечно, без них не обошлось, как без них, зато были рассказы и о Мариинке, и о БДТ, об Ульяне Лопаткиной, об Алисе Фрейндлих, Михаиле Боярском, Эрмитаже, Русском Музее и даже о телепередачах одного из местных каналов.

Она подумала вслух, что здорово было бы провести весной конференцию, пригласить старшеклассников, учителей школы и, может, даже родителей, но как сами ребята, согласны или нет?
- А что, - сказал самый «главный» забияка и двоечник Васька Иголкин, - проведём! Чего там… Только готовиться надо.
- Можно и записи принести, и видео, - сказала тихоня Наташа Мелешко.
- А можно, знаете, что? Можно всё на английский перевести, ну, кроме песен, конечно… Хотя и их можно, можно субтитрами дать. Эй, у кого микрофон есть? – закричал Женька Кириллов.
Зашумели все, загорелись.
- А Вы нам поможете, Любовь Андреевна? А то до весны-то  уже мало осталось, – спросил Васька.
- Конечно же, помогу,- обрадовалась она, – обязательно помогу. Кажется, контакт с девятым «А»  у неё стал потихоньку налаживаться…

Она уже неторопливо собиралась домой, когда позвонила Светка, давняя, ещё институтская,  подруга. Светка сообщила, что у неё сегодня просто  полный «кайф»: во-первых, методический день, во- вторых дети в школе и садике и, наконец, главная новость – Олег улетел в Мюнхен! И надолго, прилетит только после Нового года, зато с подарками, он уже звонил!

Двоюродная  сестра Олега, Юлька, училась с ними вместе, только в немецкой группе. Потом устроилась переводчицей в турфирму, познакомилась с самым настоящим немцем, вышла замуж и уехала вместе с мужем  в Германию. Событие это произошло лет семь назад, у сестры уже были дети – девочка и мальчик, почти ровесники Светкиным детям. Они уже бывали здесь, в России, гостили у Светки с Олегом, но вот к ним Олег полетел впервые – то дети были маленькие, то на работе какие-то проблемы, то просто не было денег.
- А мы на Новый год поедем к матери с детьми, сколько времени уже не была, даже стыдно, - говорила Светка. – А там и Олег прилетит, наше-то Рождество вместе праздновать  будем. А католическое или как там? Лютеранское что ли? Пусть с сестрой празднует и германцами своими… Представь, Юлька  детей русскому почти не учит! Как он там с ними будет, Юльке придется переводить! Он же по-немецки ни «бэ» ни «мэ», – веселилась Светка.
Потом деловито спросила, купила ли она Новогодние подарки для своих, и, узнав, что купила, похвасталась:
- А какой я свитер Олежке отхватила! Прелесть! И главное – не дорого! Ну, детям проще, им пока только игрушки нужны да книжки… А ты своим что купила?

Она с удовольствием рассказала, что для матери заказала в интернет-магазине диски и книгу её любимого Певца и уже получила бандероль, для Дашки приобрела дорогущий анатомический Атлас в Доме книги на Невском. Дашка очень хотела его иметь, но помалкивала, только тайком бегала на этот Атлас  любоваться. Это Машка её выдала, да не выдала даже, просто сказала: «Мам, ну давай ей его купим? Я, на чём хочешь, экономить буду!»

А для Машки она купила в специальном магазине для художников большую папку для эскизов, заполненную пока чистой белой замечательной бумагой и кисточки для акварели, самые разные, ей там, в магазине и посоветовали. Машка уже пробует акварель, и акварельные портреты у неё получаются особенными, нежными и трогательными…
Вот только про самый главный подарок она не сказала Светке.  Это была её тайна, секрет. Она купила билеты для всех в Москву – для себя, матери, и Машки с Дашкой. Уже позвонила тёте Вале и та  радостно заахала, закричала, что ждёт, что  сто лет её не видела, а уж девчонок вообще «всю жизнь» хотела увидеть, и  её дочка с детьми придёт, вот хорошо, вот познакомятся все! 

Даже матери она ничего не сказала – сюрприз! Она уже предвкушала, как двадцать девятого утром (зимние долгожданные каникулы!) она за завтраком сообщит: «Завтра утром уезжаем! Вот билеты!» Как девчонки завизжат от восторга, а мать заахает, как они побегут выбирать подарки для Вали, Сан Саныча, Валиной дочери и её мужа, для Валиных внуков и будут пенять ей, что поздно сказала… Но она уже купила подарки  для всей Валиной семьи, останутся только мелочи! И самое радостное – сборы. Что надеть в дорогу, что взять с собой, куча разных вопросов… Заказ такси  - не в метро же ехать, кутить, так кутить! И вечерняя шумная Москва,  и Валя, встречающая их и тоже волнующаяся… Конечно, и Сан Саныча с собой возьмёт, куда без него…

- А себе что? – спросила Светка требовательно. – Вечно мы про себя, любимых, забываем. А давай прямо сейчас поедем в центр?  Я духи хочу, а какие, даже не знаю. У меня вкус плохой. Любаш, поедем, а?

Она согласилась.  И зачем только она согласилась? Ну, зачем она согласилась? Сидела бы Светка дома без духов, меньше было бы теперь проблем у них у всех…
Они встретились у метро на Невском, и сразу пошли в один из магазинов известной парфюмерно-косметической сети. Она выбрала себе туалетную воду от Живанши, Светка, после долгих размышлений и проб всего подряд, когда от запахов уже кружилась голова, купила точно такую  же.

- Я тебе, Любаш, доверяю, - сказала она, - У тебя вкус хороший. Если ты себе взяла, значит, хорошая эта вода туалетная. Буду благоухать на Новогоднем вечере, - смеялась Светка. -  Да, а можно детей к Елене Павловне на пару часов пристроить? Не откажет?
Мать вряд ли бы отказала Светке,  Алёнку и Антошку она любила. Да и девчонки с удовольствием возились с ними, словно вспоминая своё, недалеко ушедшее ещё дошкольное детство.

Они забрели ещё в несколько магазинчиков, без дела послонялись по Пассажу, посидели в маленьком, уютном кафе на углу Невского и Литейного и, наконец, собрались по домам. Они уже почти подошли к метро, когда Светка вдруг ойкнула, покачнулась на своих высоченных каблуках и упала.  Сначала она ничего не поняла и даже рассмеялась, кинувшись помогать Светке подняться. Но Светка вдруг скривилась и с мучительной гримасой сказала:
- Не могу… Не могу, Любаш… Нога… Больно!
- Светочка, ну,  попытайся… Может, вывихнула? Давай попробуем ещё, может, встанешь?
- Девушки, помочь? – из снующей  и не обращающей никакого внимания на них толпы, подошёл молодой слегка подвыпивший парень.
- Помогите… Мне её где-то посадить надо, она стоять не может.
Они вдвоём кое-как дотащили Светку до крылечка какого-то офиса (скамеек и близко не было) и парень грустно присвистнул:
- Похоже, «Скорую» надо вызывать…
- Не хочу, - заплакала Светка, - не хочу «Скорую»…
- Не хочет она, - осуждающе произнесла суровая тётка с двумя хозяйственными, битком набитыми пакетами, которая издали наблюдала за их действиями,  - а если там перелом? Звони, девушка в «Скорую», время-то не тяни…
- Светка, правда, я позвоню… Ну, укол сделают, может и нет никакого перелома, просто сильный ушиб. Не переживай, я сейчас.
- Нет, нет,  – плакала Светка. – Ну, почему со мной всё плохое случается? И Олега нет… И за Алёнкой пора, и за Тошкой в садик… Господи, какая же я неудачливая…
«Скорую» быстро вызвать не удалось, оказывается, с мобильного телефона у них совсем другой номер. Пока она выясняла, как звонить, пока дозвонилась, пока там выясняли, куда надо подъехать прошло не менее получаса. Светка уже не причитала, только тихо плакала от боли.

Пока ждали «Скорую», она позвонила Дашке и распорядилась, чтобы девчонки быстро  летели в Купчино, забрали Аленку с  продлёнки, а Антона из садика и везли к ним домой.
- Мам, а что случилось? – спросила Дашка.
- Ничего не случилось, - отрезала она. – Быстро делайте, что говорю. Дома всё объясню, Дашут…

«Скорая» приехала совсем не скоро, она уже успела замёрзнуть и волновалась за плачущую Светку – не простудилась бы, сидя на холодных ступеньках.
Молоденький врач, а может, фельдшер, осмотрел Светкину ногу, расстегнув сапог, и велел садиться в машину, потому что не на улице же делать обезболивающий укол. Вместе с такой же молоденькой сестричкой и санитаром они кое-как дотащили Светку до «Скорой» и усадили на жесткую боковую скамейку, ложиться на носилки Светка решительно отказалась. Она помогла Светке расстегнуть короткую меховую курточку, закатать рукав пушистой кофточки…
После двух каких-то уколов Светка заметно успокоилась и засобиралась домой.
- Вы ей кем будете? – негромко спросил врач (а может быть, фельдшер) «Скорой», - Подруга, значит? Придётся в больницу ехать, нужен рентген. Похоже, там всё-таки перелом. Чуть выше лодыжки… Что же вы зимой на таких каблуках ходите?
Услышав про больницу, Светка снова заплакала.
- Только рентген, Светочка! Только рентген. Врач посмотрит и убедится, что никакого перелома нет… И поедем домой, я такси вызову и поедем. А сейчас нужно. Нужно, Светка…

«Скорая» долго петляла по каким-то улицам и переулкам, так, что она стала нервничать и раздражённо спросила у сестры:
- Долго ещё будем ехать?
- Водитель «пробки» объезжает, а доктор больницы по рации запрашивает, где места есть, - равнодушно ответила медсестра.
- Мне не надо в больницу. Мне только рентген нужен, - сквозь зубы сказала Светка.
- Там видно будет, - глядя в сторону, ответила медсестра.
Наконец, они въехали во двор какой-то больницы, и Светка сразу спросила, где они.
-  На Васильевском, вроде,   -  оглядевшись, ответила она. – Да, не всё равно тебе? Рентген сделают, а обратно я такси вызову.

В приёмном покое, куда они с помощью медсестры дотащили Светку, их встретила сестричка в белоснежном халатике и такой же шапочке. Чем-то она была похожа на Белоснежку из сказки – то ли нежным румянцем, то ли хрупкостью, то ли своим халатиком… Пока записывали Светкины данные, сестричка-Белоснежка всё успокаивала её и Светку.
- Вы не волнуйтесь… У нас доктор, знаете какой хороший!  Андрей Иванович. Он как раз дежурит сегодня. Просто чудо, а не доктор. Волшебник… Всё будет замечательно, не волнуйтесь! У нас доктор,- завела она по второму кругу, - знаете какой!
И сразу стало понятно, что и белоснежный халатик, и кокетливая шапочка, и умело подкрашенные глазки – всё было для него, для этого замечательного и прекрасного Андрея Ивановича…

Так долго ожидаемый доктор вошёл как раз таки  неожиданно, как-то бочком вынырнув из незаметных на белой стене таких же белых дверей. И она внезапно успокоилась. Какую-то удивительную уверенность внушала его плотная фигура, внимательные насмешливые глаза, большие и видимо, умелые, руки. И почему-то он показался ей знакомым, словно она его давно и хорошо знала.  Ну, по крайней мере, видела уже. Доктор мельком взглянул на неё и подошёл к Светке. Потом обернулся и ещё раз взглянул, так же просто мельком взглянул, мазнул взглядом и всё.

Пока он осматривал Светкину ногу, она, вытянув шею, пыталась рассмотреть, что он там делает со Светкиной ногой, что Светка  даже не стонет и вполне связно рассказывает, как поскользнулась и упала.
- Сейчас сделаем рентген, всё посмотрим, - мягко сказал Андрей Иванович.  И обернувшись к ней, улыбаясь только уголками губ, произнёс:
- Вы не волнуйтесь так, Любовь Андреевна. Светлана Викторовна – подруга Ваша?
Наверное, у неё был глупый вид, потому что даже Светка улыбнулась.
Она не успела ответить, замечательный и чудесный Андрей Иванович так же быстро и незаметно исчез за дверью, как и вошёл. Светку увезли на рентген, а она сидела в «предбаннике» приёмного покоя и всё пыталась вспомнить, откуда же он знает её имя и почему показался таким знакомым…
«Да, ну его, в самом деле!» - рассердилась она на себя. «Мне надо думать, что дальше делать, как Олега не напугать, чтобы не примчался, а я о докторе… Да мало ли где я его видела! Может, он чей-то отец и был на родительском собрании. Или просто – вместе в очереди стояли…»

И вот тут что-то щёлкнуло, что-то разомкнуло в её голове, и она тихо ахнула. «Да ведь это Колин отец, господи… И видела я его в дачном магазинчике вместе с Колей. Коля тогда поздоровался и он, доктор этот, кивнул мне… Вот оно что! А имя – имя Коля сказал, конечно, ведь мы не знакомились! Правильно – отец у Коли врач! Как же я не догадалась-то, ну, совсем уже… Просто в шапочке докторской и в робе я его не узнала, вот если бы он был в джинсах… Фу, какие глупости в голову лезут…»

Додумать она не успела – вышла сестричка-Белоснежка и, взмахнув накрашенными ресничками, протягивая сложенный листок бумаги, сказала:
- Вот Вам передать велели… Подругу Вашу положили в палату – всё-таки перелом. Чуть повыше лодыжки. И ещё связки она потянула, в общем, дома Вам будет трудно справиться… Принесите завтра ей халат и другие вещи, всё, что понадобится.
Она хотела спросить, а что, собственно ещё надо принести, она уже сто лет (тьфу-тьфу-тьфу!) не лежала в больницах, но не успела. Уличные двери открылись и оттуда, с улицы, мимо неё просто бегом санитары провезли носилки, на которых лежал неподвижный, бледный человек.  Сестричка заторопилась и ушла, а она вышла на заснеженную улицу, так и не узнав, в какой же палате её Светка. У ворот больницы остановилась ещё одна «Скорая», оттуда выскочила женщина, а следом медсестра помогла осторожно выйти немолодому мужчине, как-то странно, неестественно держащему руку на весу.
- Сейчас, сейчас, Витя, сейчас, - хлопотала женщина, и они тоже скрылись за тяжёлыми дверями приёмного покоя.
«Сколько горя, - подумала она, - сколько же горя… Никогда не задумывалась. .. Просто пока всё было хорошо. Как там? Счастье – это отсутствие несчастья, вот как. Кто-то умный сказал…»

Листок она так и сжимала в руке. И только теперь развернула его и прочла. Писала Светка. Номер палаты, что принести… О, господи! Зарядник для мобильного, у неё аккумулятор  сел! Вот уж «вовремя»! Полис… И ещё – «наври что-нибудь Олегу, но не говори!!!». Так и было – три восклицательных знака. И что, интересно, она «наврёт» Олегу? И последнее – «хочу домой!» У неё сжалось сердце, и она прошептала (кому?): «Ну, потерпи, Светочка, потерпи…»
Снег шёл и шёл, казалось, он решил наверстать всё упущенное за годы. Улицы превращались в белую пустыню, по которой, закрывая от снега лицо, брели люди…
Она остановила первое попавшееся такси, думала, быстрее будет. Вот уж правду  говорит мать, «своего ума нет – чужой не вложишь». Ведь знала, что в этот час и без снегопада на дорогах «пробки», а уж в снегопад…  Вот теперь давись в метро, где сейчас тоже народу полно, все с работы. Хорошо, что пересадок только две, зато расстояние… Она только вздохнула, кое-как устояв на ногах – до поручня в вагоне было не дотянуться.
Зато маршрутка пришла быстро, и даже свободное место было, вот только ехать в комфорте было недалеко.

2.

Через их полутёмный двор она бежала бегом, только машинально вскинула глаза на окна квартиры. Все окна светились. «Ах, да! Ведь дети Светкины у нас… Что-то для них придумать надо…»
Но придумывать ей не пришлось.
Едва она открыла двери, в прихожую выскочил донельзя довольный Антошка и, обхватив её колени и заглядывая ей в лицо снизу вверх, закричал:
- Тетя Люба! А наша мама к Деду Морозу уехала! За подарками! Мы теперь у вас жить будем! За нами Даша и Маша приехали и забрали нас, вот!
- Антошка, я холодная, простудишься, - мягко отстранила она малыша.
Из кухни выглянула мать, тревожно и вопросительно глядя на неё, осторожно спросила:
- Есть будешь?
- Потом, мам. Пока только чаю горячего, - ответила она, глазами показывая на Антона.
Тут же в прихожую выскочила раскрасневшаяся Алёнка и закричала:
- Антошка! Ну, ты куда ушёл? Маша же тебя уже рисует! Здрасьте, тёть Люба! А мы письмо Деду Морозу пишем, а то мама уехала, а письмо и не взяла!
«Почему маленькие дети так громко кричат? – подумала она, - Наверное, просто боятся быть неуслышанными…»

Она уже пила обжигающе горячий, ароматный чай, когда в кухню вошла Дашка,  и вопросительно глядя на неё, сказала:
 - Привет, мам… Что случилось?
- Даже мне не говорит, - обиженно заметила мать, - словно мы тут ей все чужие…
- Да ну,  ты что, мам, - устало сказала она, – просто я думаю… Светка в больнице. Ногу сломала. И что делать, я не знаю. Олегу просит не говорить, а он в Мюнхене.  А детей нужно ещё в сад и в школу как-то отвозить…
Мать только ахнула, а Дашка протянула:
- Ну, ничего себе… А как же это она?
Ответить она не успела, в кухню вошли и Алёнка, и Антон, а замыкала всю делегацию Машка.
Дашка что-то тихонько шепнула ей на ухо, и Машка ахнула, прикрыв рот рукой, но малышня, занятая важными для них делами, ничего не заметила.
- Тетя Люба, посмотрите, какое письмо! Его нужно как-то теперь Деду Морозу отправить! – вертясь на месте, проговорила  Алёнка.
На большом листе красивым Дашкиным почерком было целое послание для Деда Мороза, с пожеланием ему здоровья и счастья, и приветами внучке Снегурочке. И конечно, сокровенные желания, просьбы о подарках… Вместо подписей на листе были нарисованы смешные рожицы всей четвёрки – и Дашки, и самой Машки,  Алёнки, и Антошки.
Машка просила кисточки для акварели. «Угадала!» - похвалила она себя.  Дашка – какую-нибудь книгу по медицине.  «Хитрюга! Какую-нибудь, ишь ты…» Остальное просили малыши.  «Сюрприз для Светки» - усмехнулась она.
- Тётя Люба, а Вы отправите письмо? Оно точно к Деду Морозу попадёт? - спросила недоверчивая Алёнка.
- Конечно. Я утром куплю большой и красивый конверт и сразу отправлю, - ответила она.
- Алёна! Там мультики сейчас начнутся! – закричал Антошка, и бегом бросился в комнату. За ним, подпрыгивая, убежала и Алёнка…

Уже поздно вечером, когда малышей уложили наконец спать валетом на её диване, с трудом его раздвинув (сама она никогда диван не раздвигала – что-то там скрипело и заедало, и ей не хотелось возиться), все собрались на кухне, плотно притворив двери в комнаты.
- Не упадут они? – спросила она, глядя на девчонок.
- Не, мам, я кресло ещё придвинула, а то Тошка брыкается во сне, - сказала Дашка.
- А уроки с Алёнкой сделали?
- Ой, мам! Ну, какие там уроки! Малюсенький рассказик, две строчки упражнения и четыре лё-о-гоньких примерчика! – засмеялась Машка.
- Маша… Девочки мои дорогие, - помолчав, устало сказала она, - то, что для вас – ерунда, для Алёнки – серьёзный и нелёгкий труд… Вы с детьми работать собираетесь. Обе. Помните про это, пожалуйста…
Машка опустила голову и кивнула, а Дашка посмотрела на неё широко распахнутыми глазами и вдруг сказала:
- Ой, а я сочинение не дописала… Завтра сдавать!
- Значит, в школу и садик детей повезу я, - решила она, - Иди, пиши своё сочинение… Нам ещё «двоек» не хватало для полноты счастья…
- Может, тогда я, мам? – робко спросила Машка, - Я-то всё сделала…
- Никто никуда не повезёт, - решительно сказала мать. - Детей ни свет, ни заря поднимать… Толкаться в метро, в самый пик… Пусть спят, один день и пропустят, ничего. А часов в десять я их и отвезу. И в сад зайду, и в школу. Объясню всё. Там и поживу пока, у них. Вещи для Светланы соберу. А ты после работы заберёшь и отвезёшь. А вам, дорогие мои, домом самим заниматься придётся. Маме некогда будет… Простой обед приготовить уже умеете.
- А если дядя Олег позвонит? – спросила Машка.
- Врать не будем, - подумав, сказала она. - Но и пугать его не надо… Всё устроится как-нибудь… Да, забыла совсем, - сказала она, слегка покраснев (ничего она не забыла). - Светка ведь лежит в больнице, где Колин отец работает. Он её и принимал…
- Ой, правда? – воскликнула Дашка.- Тогда и беспокоиться нечего, всё будет отлично! У Коли отец, знаешь, какой врач хороший! У Коли отец…

Где-то она уже это слышала сегодня… Ах, да! От Белоснежки. Что они его все так нахваливают? Может, просто, на своём месте человек, вот и всё, подумала она, вспомнив насмешливые его глаза и тот поистине психотерапевтический эффект, который он оказал на скулящую Светку.
И напрасно ей казалось, что сегодня она ни за что не уснёт. Едва только прилегла на старенькую, ещё студенческих времён, раскладушку, сразу провалилась в какой-то странный сон, где смешалось всё – шумные магазины, красочные подарки, снежная пелена, маленькая, хрупкая Белоснежка, доктор, почему-то в костюме Деда Мороза, яркие новогодние огни, таксист, смеющаяся Светка…

3.

Утро выдалось морозным. Таким морозным, что даже девчонки отыскали свои шапки и вместо извечных кроссовок натянули зимние ботинки. И, тем не менее, снег продолжал идти. Казалось, что он уже засыпал весь город, но ему всё было мало.
Она даже неуверенно посмотрела в сторону автобусной остановки, где уже скопилось немало народу, атакующего эти самые автобусы и маршрутки, и решила что добежит, подышит свежим воздухом, поскрипит  снежком, просто полюбуется настоящим зимним утром, ведь так давно не было настоящей зимы, такой, как в её детстве…

У «своего» сквера она замедлила шаги и даже остановилась на несколько секунд. Знакомый скверик стал необычным, волшебным, таинственным… Где-то там, в его глубине горел одинокий фонарь, а сам сквер был тёмным и только серебряные, сплошь покрытые инеем деревья, загадочно поблёскивали в отдалённом свете… Дорожек не было видно, все они были устланы толстым, пушистым снежным ковром, такими же пуховыми подушками были укрыты скамейки. А в другом углу сквера стоял маленький сказочный детский домик, избушка на курьих ножках. Летом там всегда возилась малышня. И, хотя избушку она не видела, но догадывалась, что она тоже занесена искристым снегом по самую крышу…
« Там живёт Зима…», - внезапно догадалась она. «Просто она не была у нас очень уж давно, может, забывала, а может, надеялась на своих помощников – Морозцев, Метелицу… А вот появилась сама и – ахнула! Оказывается, здесь всё время царила Осень… Только на короткое время она уступала место Весне и Лету и снова – Осень, Осень… Мокрая, дождливая, слякотная… Вот Зима и решила навести порядок за всё упущенное время…»

Почему-то Зима казалась ей весёлой краснощёкой толстухой в белой шубе, которая без устали работает – сыплет снег, управляет помощниками: «Деревья побелили? Реки замостили? Морозу добавили? Смотрите мне, бездельники…» Весёлая-весёлая, а и строгой бывает, даже суровой – а как без этого? А живёт она, конечно же, именно  здесь -  место тихое, удобное, сказочное… Сидит в белом снежном кресле, пьёт холодный чай из ледяного самовара, а  вместо леденцов настоящие льдинки посасывает…
« Превращаюсь в ребёнка, - улыбнулась она своим мыслям, - просто в Алёнку Светкину… Хотя… Нам, взрослым, так не хватает Чудес и Сказок…»

Уроки у неё закончились, и она уже собиралась домой, когда раздался Дашкин звонок.
- Мам, прикинь, у нас только три урока было!
- Уже «прикинула», - сухо сказала она.
- Мам, ну, ладно, чего ты к словам цепляешься, - обиженно протянула Дашка.
- Не к словам. К словесному мусору, Даша.
- Ну, и ладно, - вконец обиделась Дашка. - Я только хотела сказать, что у нас физкультура уехала на соревнования с мальчишками, а история заболела. Так я уже в Купчино съездила, там всё нормально, дети дома, играют.  Бабуля их сегодня никуда не повела.  В школу она позвонила, а в садик я сама сбегала, он через дорогу.
Предусмотрительная Светка определила Алёнку в ту же школу, в которой работала сама. «Некогда мне по родительским собраниям бегать, - рассудила она. - А тут сразу всё узнаю и всыплю, если что, не отходя, как говорится, от кассы…»
- Короче, - решительно сказала Дашка.  - Бабуля вещи собрала для тети Светы, я их везу. Так куда их – домой или тебе завезти? Мам, только говори скорей, а то, если тебе, так мне уже выходить, я в метро…
- Давай ко мне, Дашуль, сразу и поеду в больницу, - решила она.

Дашка ждала её на крыльце школы. Снег горкой лежал на Дашкиной шапочке, на плечах и даже на пушистых Дашкиных ресничках. Она чмокнула её в холодный нос, поинтересовалась:
- А в школу-то,  почему не зашла? Мёрзнешь тут…
- Я вашего охранника боюсь. Смотрит так, словно я террористка с бомбой,  - Дашка протянула ей пакет для Светки, - Давай хоть тетрадки твои домой отнесу, а то так и будешь с ними по городу носиться.
- Даш, приготовьте что-нибудь поесть… И уроки не забудьте! Я поздно буду.
- Ладно!
Дашка махнула рукой и побежала через заснеженный школьный двор, высоко поднимая ноги, чем-то напоминая ей голенастого аистёнка, который так же неуверенно перебирал  длинными ногами, пытаясь, если не взлететь, то хотя бы пойти на своих неуверенных ножках.  Этого аистёнка они со Светкой видели на Волге летом, давно, когда отдыхали у Светкиной тётки. Аисты тогда почему-то облюбовали дерево, рядом с тёткиным домиком и тётка говорила, что это к счастью…

- Снегу-то, а,  Любовь Андревна! Валит и валит, ты только подумай! Уж за все годы насыпал, и ещё вперёд сыплет!
Школьный дворник, Матвеич, отставил лопату.
- Убирать не успеваю, - пожаловался он, - Только расчищу, а оно словно и не чищено!
Она только сочувственно покивала Матвеичу, как на крыльцо высыпала шумная ватага второклассников, сопровождаемая воспитательницей Клавдией Сергеевной.
- У нас прогулка, - улыбнулась она, - сейчас все в снегу вываляются… Сережа, да зачем же ты в сугроб лезешь! Наташа, снег есть нельзя, что я вам говорила! Пойдёмте на горку! Ребята, все на горку за школу!
- Клавдия Сергеевна, а можно снежную бабу слепить?
- Клавдия Сергеевна, а что Сашка снегом кидается!
- Клавдия Сергеевна, у меня рукавичка потерялась!
Она рассмеялась, глядя на забавных малышей, надо же, совсем недавно и её девчонки были точно такими…

4.

Больницу она нашла быстро, а вот по коридорам поплутала, с трудом отыскав нужную палату. Светка лежала на высокой кровати с кислым выражением лица, правая нога её была высоко задрана и даже привязана, как ей показалось, к какому-то странному сооружению. Кроме Светкиной, в палате было ещё пять кроватей, но заняты были не все, две оставались свободными.
- Свято место пусто не бывает, - перехватив её взгляд, сообщила Светка, - Привет, Любань. Скользко на улице?
- Привет! Что тебе улица? Или компания мала? – пошутила она.
- Компания у нас весёлая  -  двое лежачих, двое ходячих, да, народ?
«Народ»  в лице весёлой молодой толстушки с загипсованной рукой, поднятой на уровень груди, пожилой печальной женщины, тоже с поднятой как у Светки ногой,  и женщины средних лет с огромной нашлёпкой на носу, так что было закрыто чуть ли не половина лица, осторожно засмеялся, заулыбался, зашевелился  на своих не слишком удобных ложах.
- Ну, как ты? – спросила она. - Болит нога?
- Болит, зараза, - Светка сморщилась и ойкнула.
- Гипс мне ещё не скоро положат, сначала вытянуть ногу надо, а то буду потом  хромая или с кривой ногой, Олежка разлюбит, - пошутила Светка, - Кстати, он не звонил?
- Нет, - ответила она, - нам не звонил.
- Вот, паршивец, - расстроилась Светка, - жена тут хоть пропади, а ему и дела нет!
- Свет, он же не знает. Может, сразу прилетит.
- Вот этого не надо! Путь уж там спокойно отдохнёт…Или позвонить ему, сказать?  А то приедет – а тут сюрприз… А детям-то что сказали? Где они?
- Дети с моей мамой, не волнуйся. Сказали, что ты к Деду Морозу уехала, за подарками…
- Молодцы! Кто придумал? А я им скажу, что там у него с горки неудачно прокатилась, а то они взяли моду – на ногах с горки кататься! Люб, - помолчав, сказала Светка, - ты там уж купи им что-нибудь… Ну, машинку какую, куклу… А то как я без подарков приеду?
- Игровую приставку и мобильник, - сказала она.
- Что? – не поняла Светка.
- Мобильник, говорю,  и приставку. На вот, письмо тебе, Дедушка Мороз…
Она достала тонкую пластиковую папку и протянула её Светке.
- Да-а-а, - жалобно протянула Светка, прочитав дедморозово письмо, - что-то быстро они растут, а Любаш?
- Жизнь такая, Светка. Я вот и не заметила, как мои выросли…
- Люб, у меня там заначка дома спрятана… Купи им. Выберите с девчонками, я всё равно ничего в этом не понимаю…
Она кивнула.
- Я завтра приеду, Что тебе привезти?
- Ой, ничего! И так натащила, - Светка кивнула на коробки с соками, яблоки, мандарины, бананы, - куда столько! Нам всей палатой не съесть. И не приезжай, завтра ко мне из школы приедут, вот мобильник зарядится, я Эрне позвоню. Вы им сказали? Вся моя нагрузка на Эрну ляжет, а ведь конец полугодия, кошмар!
- Да не думай ты про это… Выздоравливай. Кстати, доктор, который тебя принимал – Колин отец.

Ей давно хотелось это сказать, но разговор всё как-то не сворачивал в нужную сторону.
- Да, что ты?- округлила глаза Светка, - То-то он вокруг тебя тю-тю-тю, тю-тю-тю…
- Это вокруг тебя он «тю-тю-тю», а возле меня ему кружиться вовсе ни к чему, - сказала она почему-то с досадой.
- Ну, может, родственник будущий, - протянула Светка, намекая на дружбу Коли с Дашкой.
- Всё. Хватит глупостей… Я пойду, Светик. У меня ещё одно важное дело есть.
Странно. Досада почему-то не проходила, и это было странно, словно она ещё должна была что-то сделать в больнице и не сделала.

На следующий день она к Светке не поехала, но позвонить позвонила.
- Из школы были, - сообщила Светка. – И ребята приходили, ой, так неловко… И Эрна была … А Олегу я сама позвонила! Ой, он и разорался! Что он говорил, я тебе передавать не буду – кошмар! Он раньше первого не прилетит, там проблемы с билетами, все же куда-то летят, господи… Я маме позвонила, она тоже только после Нового года будет, отец болеет.  Расстроилась, понятно.  Нет, свекрови не звонила, не буду. Что ты!
Она знала, что свекровь у Светки суровая и Светка её чуть побаивается.

Вчера она так и не выполнила своё «важное дело». Решила подождать, а вдруг что-то изменится? Не изменилось… Билеты в Москву надо было сдать в кассу, вот это и было самым важным делом. Поездка сорвалась. Не может же она бросить Светку и уехать развлекаться? Это нечестно… «Хорошо, что никому не похвасталась, даже маме… Расстроились бы все. Конечно, виду бы не показали, но расстроились бы точно», - подумала она.
Суета вокзала немного отвлекла её от невесёлых мыслей. Она любила вокзальную толкучку, особый  его запах, «чемоданное» настроение. Билеты удалось сдать быстро. Очередь в кассу была длинной, но её пропустили без очереди и даже с удовольствием – ведь она не брала, а сдавала билеты…

Зачем она пошла на платформы к поездам дальнего следования, она и сама не могла объяснить. Просто ноги сами туда пошли, вот и всё. Поезда то и дело подходили и отправлялись, казалось, что  все города решили поменяться своими жителями накануне праздника… Её толкали, обгоняли и обходили, наступали на ноги,  извинялись, смеялись и торопились, пробегали с озабоченными лицами сотни пассажиров, и она почувствовала себя здесь лишней.  Ведь она никуда не ехала. И никого не встречала…

5.

Неделя пролетела в хлопотах по дому и в школе, звонках Светке и матери. Как-то незаметно она пролетела, неделя. В субботу утром, оставив спящим девчонкам записку под ядовито-жёлтым яблоком – магнитом на холодильнике, она вышла на морозный воздух. На остановке маршрутки люди переминались с ноги на ногу, притопывали, словно исполняли какой-то ритуальный танец. «До метро пойду пешком, - решила она, - маршрутки давно не было». Морозный воздух обжигал щёки, ноги в тонких сапожках быстро замёрзли, а руки она засунула в карманы шубки. «Настоящая зима, - думала она, стараясь идти быстро, почти бегом, - вот она и пришла, с морозами, снегом!»  Пробегая мимо знакомого сквера, она покосилась в его сторону. Дорожки были по-прежнему покрыты толстым слоем пушистого снега, безмолвно стояли тихие замёрзшие деревья,   и не было никаких следов. Тихо, пустынно, таинственно… «Вот ты какая, Зима,  – уважительно подумала  она. – Шутить не любишь…»

 В больницу она попала совсем замерзшей. Пока растирала озябшие руки, Светка  хвастливо вертела  перед ней загипсованной ногой.
- Скоро выпишут, - заявила она. – Ну, может на той неделе… Короче, на Новый год меня тут не оставят, всех нас разгонят!
- Болит? – поинтересовалась она.
- Не очень, - слукавила Светка. – Вот что, Люб, мне костыли нужны, - деловито продолжила она, - ты там спроси в аптеке, вроде бы их даже напрокат дают.
- Спрошу, - кивнула она.
- Ой, слушай, что я тебе скажу… Доктор твой приходил. Он у меня не лечащий, он же заведующий отделением, а у нас Вера Ивановна, молодая такая, но знающая, - с уважением произнесла Светка. - Так вот, твой доктор…
- Свет! Ну, какой он мой, что ты заладила, - с легким раздражением, чувствуя, что краснеет, сказала она. От этого досада только усилилась, и она поспешила увести разговор в другое русло.
- Олег звонил?
- Да, он каждый день звонит… Слушай лучше, - не сдавалась Светка. – Так вот. Доктор твой…
- Светка!
- Ну, ладно, не твой… Короче, пришёл он, ногу смотрел и всё про тебя выспрашивал, вот!
- И что ты ему наболтала? – рассердилась она.
- Ой, да ничего… Вместе ли мы работаем, то да сё… Он больше всё Дашку нахваливал: и умница она, и красавица, и на Колю хорошо влияет… А больше ничего такого, нет, ну, правда! Зато я тут про него всё узнала! Я с одной санитарочкой познакомилась… Ну, что? Что ты смотришь?

Она знала Светкину особенность – куда бы та не попала, сразу заводила дружбу с официантами, горничными, консьержками, швейцарами…
«И что такого? – говорила Светка. – Что они не люди, что ли? Ещё получше нас,  а жизнь по-разному складывается, и неизвестно, что нас ждёт», - глубокомысленно завершала она.
- Ничего, - вздохнула она, - ну, уж рассказывай…
- Ну, вот, – удовлетворённо сказала Светка. – Значит, эта санитарка работает тут уже давно, немолодая она. Так вот она сказала, что Андрей Иванович – вдовец, а Коля у него приёмный! Представляешь? Она когда пришла сюда  на работу, он здесь уже работал, и жена его здесь работала, тоже докторша.  Ну, так вот  она, санитарочка эта, и узнала, что у докторши ещё ребёнок есть, мальчик, а мужа не было… Ну, какая-то студенческая любовь, что ли. Короче, роман у них с Андреем Ивановичем, потом она за него вышла. Родилась девочка, лет пять ей уже, что ли… 
- Семь, - безошибочно сказала она,- ей лет семь, Светка.  И не смотри ты так! Просто я её видела… Тогда, на дачах.
Она вспомнила светленькую худенькую девочку, игравшую еловыми шишками у дачного магазина.
- А потом, - продолжила Светка, - она заболела. Девочке года полтора только было. Ну, и… Не вылечили. Говорит, он чёрный ходил, просто чёрный… Даже не оперировал, не мог. И пил, говорят… Мальчика-то, Колю, он сразу усыновил. И на женщин вообще не смотрит с тех пор. Тут многие докторши молоденькие, сестрички, на него поглядывают, а он ни с кем! Даже не флиртует, говорят. Больница для него всё. Ну, и дети, само собой…

От Светки она вышла со смешанными чувствами. Пациенты с палочками, на костылях, осторожно пробирались в холл, где стоял телевизор и она так же осторожно, стараясь не задеть, обходила их, направляясь по длинному коридору к выходу из отделения. Дверь слева от неё вдруг  распахнулась и оттуда стремительно, договаривая что-то на ходу своей собеседнице, в такой же медицинской форме, как и он сам,  появился кто-то из врачей.
Почти наткнувшись на его спину, она пролепетала:
- Извините, пожалуйста…
- Это Вы меня… Любовь Андреевна?! Здравствуйте! Вы… подругу проведали?
От неожиданности, от того, что она только что, ну, вот сию минуту думала о нём, она ошеломлённо кивнула.
- Скоро выпишем её.  К Новому году будет дома. Есть там кому за ней ухаживать?
- Конечно… - выдохнула она.
- Вот и славно…
Говорить уже было не о чем, и молчание становилось неприличным, но они стояли и молчали.  Сколько? Несколько секунд, наверное, но ей показалось – вечность…
Из дверей операционной выглянула сестричка, не та, что была в приёмном покое, другая, плотненькая и сердитая.
- Андрей Иваныч! – недовольно произнесла она. – Ну, анестезиолог уже пришёл…
- Иду-иду Катюша! До свидания… Любовь Андреевна.
- Всего доброго, - едва сказала она и быстро вышла из дверей отделения.
Щёки пылали, так пылали, что ей  хотелось просто прижать руки к этим горящим щекам и охладить их…
«Да, что это со мной… Что же это со мной? Взрослая женщина, мать двоих детей, как стыдно, господи, как же стыдно…»

6.

Новый год приблизился незаметно. Вот ещё до него была неделя, вот три дня,  и вот, пожалуйста! – уже сегодня нужно накрывать стол, приводить себя в порядок и ждать гостей…
К Светке неожиданно всё-таки приехала свекровь. Она уже вызвала такси ехать за Светкой, как позвонила мать и сказала, что «приехала Клавдия Степановна, что она тоже поедет за Светланочкой и что уж ты, Любаша, пожалуйста, сначала подъезжай в Купчино, а потом вместе и поедете…».

Свекровь, которую Светка видела только на своей свадьбе, оказалась вовсе не суровой, а напротив, заботливой, доброй и…хохотушкой.
- Это ж я на неё на свадьбе так зыркнула, вот она и забоялась, - смеялась она. – А  как же… Сыночка отдаю ей, единственного, неповторимого… Вот где он, паршивец, сейчас?  Позвонил нам, что жена, мол,  ногу сломала, выручай, мамка!  А сам по заграницам!  Ой, Светка, не защищай! Пешком должен был прийти, раз  билетов нету! Погоди, приедет, получит своё… Мамка-то его ещё сильная!
Алёнка и Антошка  так и висли на новой бабушке, она-то их видела крохотными, а они её и вовсе не помнили…

Утром накануне Нового года проснулись поздно. Вернее, она-то проснулась рано, как обычно. Просто лежала и разглядывала в полутьме  ёлочку, которую они вчера долго устанавливали и украшали. Поставили настоящую, пусть несколько дней хотя бы пахнет Новым годом, ёлкой. Искусственная есть, лежит в кладовке, её почему-то не захотелось … В её детстве мать тоже приносила ёлочку к Новому году, но всегда маленькую, они ставили её на тумбочке. Просто в их комнатке было слишком тесно. Игрушек было немного, их жалели и даже разбитые мать вешала на ёлку, стараясь повернуть их целой стороной…

Из соседней комнаты, запахиваясь в халат, вышла мать.
- Не спишь?
- А ты-то, куда в такую рань, мам? – шепотом спросила она.
- Так тесто я поставила на пироги.  Посмотреть, поднялось, нет… А ты спи. Всё сделали, почти готово всё… Девчонки, поди, до обеда проспят…
Она послушно отвернулась к стене и незаметно для себя снова уснула. Разбудил её запах свежих пирогов и какая-то возня  совсем рядом с её диваном.
- Ой, мам! Ну не подсматривай! – жалобно воскликнула Машка, что-то укладывая под ёлочку и одновременно стараясь закрыть это что-то своей тоненькой фигуркой.
- Не вовремя ты проснулась, - засмеялась и Дашка. – Мы подарочки раскладываем… Для гостей.
- Я же не го-ость! – почти пропела она, всё-таки поднимаясь с дивана. – И я не подсматриваю, ну, вот ни капельки…

Настроение было приподнятым,  её совсем  как в детстве охватило предчувствие счастья, новизны…  Словно наступающий год обязательно подарит ей его, это счастье, словно он просто обязан, раз она так на него надеется…
«И так каждый год…», - подумала она, « А потом, проходит неделя – и всё по-прежнему, и куда оно девается, это настроение?!»

После позднего завтрака Машка убежала в свою студию, где тоже стояла ёлочка, и все студийцы собирались отметить окончание старого года и грядущее наступление нового. Дашке же бесконечно кто-то звонил, и она разговаривала то радостно-громко, то понижая голос и иногда даже скрываясь в их с Машкой  комнате.
«Тайны …» - улыбнулась она, тоже набирая Светкин номер.
Светка ответила сразу, словно ждала её звонка.
- А и ждала, конечно!- радостно сообщила она. – Эрна уже звонила, Ольга, ребята мои приходили, поздравили. И Олежка уже позвонил! У него билет на завтра. Скоро дома будет, - сообщила Светка, и она позавидовала её голосу, в котором просто-таки светилось счастье…
Из комнаты вышла Дашка и, задумчиво глядя на неё, осторожно спросила нельзя ли, чтобы к ним ещё пришли гости.

Собственно, гостей ожидали только двоих – Юру и Наташу из Машкиного класса. У Юры родители были в длительной загранкомандировке и должны были приехать только летом. Юра пока жил в семье старшей сестры, которая не так давно вышла замуж, и у молодых были свои планы на новогодний вечер. А Наташиных родителей пригласили в гости, но детей, даже взрослых, там не предполагалось, и Наташе предложили пойти куда-нибудь к друзьям.
«Если бы мне предложили пойти куда-то без девчонок, пошла бы я?» - подумала она. «Хотя они не одни,  мама с ними, но это как-то… нечестно… Нет, я бы отказалась… Хотя… Кто знает, какая там ситуация».
- Что за гости? – поинтересовалась она. – Интересные?
- Да, это Коля, мам… С Лизкой. У них отца вызвали на работу, там какой-то сложный случай… А больше нет никого, ну, из таких врачей, которым доверить можно… Мам, можно они придут?
- Да, конечно, пусть приходят, что ты спрашиваешь!
- Я тогда позвоню ему, ладно? – обрадовано сказала Дашка.
- Звони! – разрешила она, радуясь Дашкиной радости.

К приходу гостей всё было готово: стол накрыт, ёлка светилась мерцающими огоньками, подарки и сюрпризы для игр и шарад ждали своего часа. Девчонки, уже принаряженные, с восторгом рассматривали подарки – она не выдержала и подарила  их раньше наступления Нового года.
- Мамочка, я даже мечтать не могла о таком Атласе! Спасибо, мамуля! – юлой крутилась Дашка.
Машка же подошла и молча поцеловала её.
- Мам…  Ты в меня поверила? – спросила тихонько.
- Конечно, Машунь… Я всегда в вас верю. А в кого же ещё мне верить? – она нежно погладила Машку по темно русым волосам.
- Мам! – отстранилась Машка. - Ну, причёска же!
- Сама-то когда будешь собираться? – спросила мать, уже одетая в праздничное тёмно-синее платье с белым кружевным воротником. Она тоже любовно поглаживала подаренную ей книгу, диски.
- Это уже после праздника… Чтобы не спеша, - пояснила она.
- А вот  тебе… От нас с девочками, – торжественно сказала мать.
- Спасибо, родные…Но что это? – спросила она, принимая пакет.
- Смотри, смотри! – закрутилась снова Дашка. – Тебе понравится!

Она открыла пакет.
- Боже мой! Мобильник! Новый! Зачем, ведь и старый ещё работает…
- Ой, мам, с твоей мобилой уже стыдно в люди выходить… Кентавр какой-то. Давай я «симку» переставлю, - сказала Машка. – А тут, смотри, сколько функций! Даже переводчик есть!
- Ну, не справлюсь, будете моими консультантами! – шутливо пригрозила она.
- Конечно, с удовольствием! – закричала Дашка. – Ой, время-то! Давай переодевайся!
Она выбрала серое серебристое платье, одновременно строгое и нарядное, в котором не стыдно было пойти в гости, в ресторан и даже на работу. Такое вот универсальное. Просто оно необыкновенно шло ей, её серым глазам. Едва успела причесаться, как раздался звонок.
- Ой, это Наташка! – бросилась  к дверям Дарья.

Но оказалось, что это вовсе не Наташка, а Коля, и с ним маленькая, закутанная в комбинезончик, шарфы и шапки девочка.
Коля церемонно протянул матери своеобразный букет из еловых веток, на которых было полно еловых же шишек,  и большую, красивую коробку с конфетами и повернулся к сестрёнке, чтобы помочь её раздеть.
- Сама,  – строго сказала Лиза, путаясь в своих шарфах и замочках «молниях».
Это была та самая девочка, которую она видела тогда…
- Здравствуйте, - избавившись, наконец,  от одежды и оглядевшись, звонко   сказала  Лиза.
Потом подошла  к ней, и, закинув голову, протянула:
- А Вы и правда, краси-и-вая… Как принцесса…
- Кто это сказал? – шутливо ответила она, слегка смутившись.
- А папа всегда говорит, - хмыкнул Коля. - Как только Дашу увидит, так и говорит…
- Ага…- подтвердила  Дашка, - Говорит… Но я тоже ничего,  а?!
Она подбоченилась и повертелась у зеркала. Все  дружно рассмеялись.

Вскоре пришли и Наташа с Юрой. Сразу стала шумно и весело. Обменивались подарками и сувенирами, бурно ими восхищались, шутили и подтрунивали друг над другом, смеялись, нахваливали бабушкины пироги и чуть не пропустили самый торжественный момент – наступление самого Нового года. Она включила телевизор, ненадолго, чтобы только послушать поздравление Президента и услышать часы на Спасской  башне. Последний удар почти заглушили радостные крики «Ура! С Новым годом!»… Она всё-таки рискнула и в фужерах у всех (кроме Лизы, разумеется) было налито шампанское, по чуть-чуть, четверть бокала…

А потом… Всё смешалось: танцы, игры, весёлые шарады, шаржи, нарисованные Машкой, стихи, прочитанные Юрой каждому гостю и хозяевам экспромтом…
Четверостишие, посвящённое ей, она не запомнила. Что-то было там о бесконечной доброте, самоотдаче и способности любить бескорыстно…

«Да… - думала она, - любить бескорыстно… Но сколько страданий, сколько боли приносит такая вот любовь… Бескорыстная… Когда человек считает, что ты ему чем-то обязан, а ты не обязан вовсе. Просто любишь. Просто хочешь, чтобы у него, у этого человека, в жизни была только радость… И о себе тогда не думаешь…А он вовсе не думает о тебе. И нисколько не благодарен, просто принимает, как должное. И тогда приходит боль…»
Веселье было в разгаре, когда она заметила, что маленькая Лиза позёвывает и совсем не веселится.
«Устала, - подумала она, - спать хочет. Совсем ещё малышка…».
Лизу уложили в комнате девчонок на маленьком диванчике. Захватив большую, красочную книгу сказок, с ней отправилась мать.
«Будет читать ей сказки… - почему-то грустно подумала она, - как раньше мне, а потом девочкам…»
Вскоре и Наташа с Юрой собрались уходить.
- Мы проводим, мам? – спросила Дашка.
- Все вместе проводим, - ответила она. – Заодно и прогуляемся перед сном.

На снежной, морозной  улице было шумно и весело. Толпы молодёжи, да и не только молодежи, радостный смех, крики, взрывы петард и хлопушек…
- Как через линию фронта переходим, - пошутил Юра.
- Линию праздничного фронта, - парировала Наташа. – А за ней всё… Будни.
«Будни тоже бывают праздниками…Если окрашены любовью…», - подумалось ей, но развивать дальше свою мысль она не стала. «Потом… Потом будем философствовать…» , - решила она, - «Сейчас не время».
Наташа с Юрой жили недалеко, всего в двух кварталах.
Прощались долго, ещё вспоминали вечер, смеялись и  благодарили её, Машку и Дашку за гостеприимство, передавали приветы бабушке…
А потом они почти бегом побежали обратно – все продрогли, мороз стоял сильный, хотя и шёл слабый снежок…

Пока ребята раздевались в тесной прихожей, она на цыпочках подошла к полуприкрытой двери в комнату девчонок. За дверью раздавался тихий голос матери, читающей сказку.
- А потом? – требовательно сонным голосом  спросила Лиза. – Он её поцеловал и она проснулась?
- Конечно, проснулась… Ведь только его она и ждала  все эти годы… Только его одного.
- И они стали жить дружно и счастливо?
- Конечно дружно… Спи, Лизонька…
Она потихоньку отошла от двери.
Машка с Дашкой убрали всё со стола, и они переместились на кухню, попить чаю. Вскоре туда же пришла и мать.
- Заснула… Сказка ей очень понравилась. Про «Спящую красавицу», - улыбнулась мать.
- Я сказок ей почти не читаю, - смутился Коля. – А отцу некогда… Он приходит, она уже спит…

Коле постелили на её диване, а она, захватив всё ту же многострадальную раскладушку, отправилась в комнату матери.
- Девочка такая… Нежная… - тихо сказала мать. – А вот нежности этой самой ей и не достаёт…
Она вздохнула, ничего не ответив матери. Да и что можно было ответить в этом случае?

7.

Проснулась она от телефонного звонка. Звонил домашний телефон, тот, что стоял в прихожей. Осторожно, босиком она выбралась в прихожую, сняла трубку, машинально взглянула на часы. Боже ты мой… Ещё только начало девятого…
- Да, я слушаю,- произнесла вполголоса.
- Любовь Андреевна? - раздался в трубке знакомый до невозможности голос…
- Да. Да-да…- нетерпеливо-тревожно  ответила она.
- Я разбудил, извините… Мои у Вас? Ещё не встали?
- Мы поздно легли. Все ещё спят…
- Простите… Повесил их на Вас… Дежурство некстати подвернулось. Если Вы разрешите, я заеду за ними. С Новым годом, простите, закрутился…
- Андрей Иванович… С Новым годом! – прошептала она. – Только знаете что? Пусть они ещё поспят. И Вы отдохните. А к обеду приезжайте… Надо же Новый год отметить… Договорились?
- Ну… Спасибо Вам! Спасибо… Я подъеду.  Всего доброго, Любовь Андреевна!
В трубке раздались гудки, а она ещё долго сидела, прижав её к груди… Потом положила осторожно на рычаг, потянулась и почему-то тихонько рассмеялась… Сон ушёл, пропал. Она решительно переоделась, привела себя в порядок, подкрасилась, причесалась, и, накинув сверху материн халат, отправилась в кухню.

Когда на кухне появилась мать, всё было готово – пироги разогреты, салаты приготовлены свежие,  на плите что-то скворчало и подрумянивалось…
- Андрей Иванович звонил… За детьми приедет, - предупреждая вопрос матери, сказала она.
- Тогда надо в комнате стол накрывать, - обеспокоилась мать.
- Пока там спят ещё, - тихо сказала она.
Но уже в кухню, потягиваясь спросонья, вошла Лизонька, прошлёпав босыми ножками по полу.
- Ой, как вкусно пахнет! – сообщила она.
- Сейчас папа приедет, поднимай всех, - весело сказала она.
- Ура!- громко крикнула Лизонька и полетела в комнаты.
- Вставайте! Уже утро! Скоро папа приедет! – тормошила она и Колю, и Дашку с Машкой.

Через полчаса все уже были готовы и спешно наводили порядки в комнатах. Снова зажгли огоньки на ёлочке, дружно таскали тарелки, вилки и ножи в комнату. Ждали.
- Папа! Папа приехал! – радостно сообщила Лизонька, которая так и висела на подоконнике.
Она тоже выглянула в окно и увидела шикарную машину (в них она совсем не разбиралась, но то, что машина очень дорогая, поняла сразу).
- Ого… - только и смогла произнести.
- Да нет, мам, - тихо сказала Дашка, которая тоже стояла у окна. - Машина – это у них самое дорогое, а всё остальное – как у всех. Он не этот, как его, не олигарх, мам… Машина у них с Колей – главная ценность, а на остальном они экономят, ну, так бывает… Просто они её любят, машину эту. Ей почти столько лет, сколько Лизе.  Купили тогда ещё, когда их мама была жива.  Она не новая…

Из автомобиля вышел человек в распахнутой дублёнке, щёлкнул брелком и поднял глаза к окнам. Она мгновенно отпрянула от окна.
- Папа, папа! – Лиза пыталась сама открыть входную дверь, и она помогла ей.
Прошелестел и открылся лифт, и Лизонька кинулась навстречу.
- Па-па! А мы с бабушкой книжку читали, знаешь, какую? Волшебную! Там всё сбывается, всегда!
Он подхватил дочку на руки, поцеловал в щёчку, отпустил.
- С Новым годом! Доброе утро… Или уже день? Всё равно, добрый день! Здравствуйте, Любовь Андреевна…

Она видела, что он суетился, что ему неловко и оттого не совсем уютно…
Улыбнувшись, она приняла из его рук ещё одну коробку дорогущих конфет и какую-то завёрнутую бутылку в длинном пакете, передала её подоспевшей матери, а коробку Коле.
- Ну, - сказала мать, - с Новым годом! Проходите, раздевайтесь… Год только начался, праздновать не грех…
- Здрасьте, Андрей Иванович! – пискнула Дашка.
- Дашуня…  С Новым годом, девочка! А где же Маруся? Или уже меня нарисовала?
- Нарисую, - засмеялась Машка. - Вот присмотрюсь только…

За столом сидели долго. «Самое главное блюдо, - подумала она, -вовсе не телевизор…Самое главное украшение стола – это беседа. И, если она интересна всем, то все эти пирожки и салаты – только дополнение к беседе…»
- А знаете что? – вдруг сказал Андрей Иванович. – Поехали все в Москву, а? Я всех приглашаю, места в моей «ласточке» всем хватит! У меня несколько дней свободных, Пётр Сергеевич вышел, подменит.
- Ой, в Москву! – ахнула она, вспомнив, как недавно сама стремилась туда и как неожиданно все сорвалось…
- Посмотрим столицу, как она там украшена, лучше, чем у нас, или?… - продолжал Андрей Иванович.
Глаза их неожиданно встретились, и ей показалось (ну, может только показалось), что главного ответа он ждёт от неё…
- Я -  пас,  – неожиданно сказала мать. – Поясницу что-то прихватывает, ещё разболеюсь в дороге. А вам всем – счастливого пути!
- Я тоже не хочу… - тихо сказала Лизонька. – А можно, я с бабушкой останусь, папа, можно?
- А что? И останемся, – сказала мать. – А вы поезжайте и не думайте. А мы тут с Лизонькой найдём, чем нам заняться: и порисуем, и почитаем, и погуляем, и с горки прокатимся… А, может, и в театр сходим.
- А когда поедем? – спросила Дашка. – Что, прямо сейчас?
- Ночью поедем, - ответил Коля улыбаясь.-  Ночью дороги свободные, тем более, праздники. Быстро доедем… Пап, дашь немного за рулём посидеть?
- Значит, надо собираться, – подвела она итог. - До ночи уже недолго. Нужно всем отдохнуть и… в путь!
Нечаянно она перехватила его взгляд – была в этом долгом взгляде благодарность и … надежда.
- Тогда мы сейчас с Колей домой, собраться, машину проверить, а  к вечеру подъедем. Лизок, что тебе привезти из дома?
- Ничего… - растерянно пожала плечиками Лиза. - Тут всё есть… Даже санки!

8.

Выехали часов в десять вечера. На улицах было полупустынно – народ праздновал Новый год. Она долго махала рукой выглядывавшим из окна матери и Лизоньке – такими одинокими, маленькими казались ей эти две фигурки…
Коля сел рядом с отцом, а они все поместились на заднем, пахнущем кожей сидении. В салоне было просторно, уютно. Город, не смотря на то, что уже был снова наполнен народом и, конечно, автомобилями, неожиданно проехали быстро – пробок не было. Когда проезжали мимо её сквера, она осторожно скосила глаза – никаких изменений, темно, тихо, просто белое безмолвие… Значит, и в праздники никто не заглядывал сюда, не тревожил покой Старой Зимы…

Почти сразу за городом Коля попросился за руль. Хотя Андрей Иванович и сидел с ним рядом, тем не менее, она напряглась и, вытянув шею, неотрывно смотрела в переднее стекло.
- Вы не волнуйтесь, Любовь Андреевна, - мягко сказал, полуповернувшись  к ней Андрей. – Коля лучше меня водит…  Он уже и автошколу окончил.
- А права только через полгода, - обиженно сказал Коля. – Не положено, восемнадцати ещё нет…

Чрез несколько километров Андрей Иванович  всё-таки сел за руль сам.
- ГАИ не дремлет, - витиевато объяснил он,- не смотря на праздники, а как раз даже вовсе и наоборот…
- Любовь… Андреевна, - почему-то отчество он выговорил с напряжением, - пусть Коля с девочками сядет. Им поболтать хочется, чувствую… А Вы сюда, ко мне.
Девчонки завизжали, размещаясь, вскоре с заднего сиденья послышались разговоры, смех….
- Ну-ну, - усмехнулся Андрей Иванович, теперь до самой Москвы верещать будут… Если не устанут.
Он щёлкнул какой-то кнопкой и в салоне поплыл голос известного и любимого ими Певца…
- «Колыбельная» для детей,  – усмехнулся Андрей. – Сейчас уснут…
- Нет, - возразила она. – Совсем не уснут. Ведь это наш любимый певец. Мои будут слушать… Это всё мама. Мама нас с ним познакомила. И, пожалуй, влюбила…
- Вот как…. – задумчиво сказал Андрей. – А меня никто не знакомил. Сам как-то раз услышал и … пропал. Настоящий Певец. Артист. Голос, манеры. Мужчина. Таких почти нет теперь… Я вообще-то совсем не современный. Вот мне ещё Зыкина нравится. Просто всю душу вынимает…
- Да, я тоже люблю русскую песню, - сказала она.
- Вот как? Тогда послушайте ещё…

Он щёлкнул ещё одной кнопкой,  и в салон ворвался сильный, глубокий, нежный женский голос… Она словно наяву увидела тонкую, трепещущую девушку, которая страдает от одиночества, которой необходима любовь, и любовь эта совсем рядом, но  так недоступна…
- Кто это?.. – помолчав, спросила она.
- Вы не знаете… Её мало кто знает. Пела когда-то в знаменитом ансамбле, потом там что-то случилось. Жаль.
Он назвал имя певицы. Да, она его не слышала…
- Если Вам понравилось, я могу подарить Вам её диск…
- Подарите, пожалуйста, - тихо сказала она. – Хотя, его можно, наверное, купить?
- Нет, они не продаются. Это подарочные диски. Просто она лежала однажды в клинике в Москве, а я …Я там был на семинаре, ну, и выпросил… Целых два! – хвастливо и как-то по-мальчишечьи улыбнулся он.
Она рассматривала диск, на обложке которого была молодая красивая женщина в накинутом кружевном платке и почему-то думала, что у неё, у этой певицы,  тоже всё сложится. Должно сложиться, иначе просто несправедливо… И диски её можно будет купить в любом музыкальном салоне…

- А наши-то… Заснули! – полуобернувшись, сказал Андрей Иванович.
 Она тоже посмотрела на заднее сиденье и увидела, что там, и правда все спали вповалку…
- Ничего, к Москве проснутся, - сказал Андрей Иванович. – Славные у тебя девчонки …
Это «ты» прозвучало так неожиданно и так естественно, что она сразу ответила:
- Твои тоже замечательные… Коля такой кавалер… А Лизонька… Так моих напоминает  в детстве!
- Трудновато мне с ними пришлось… - глухо сказал Андрей.- Времени на них не хватало.
Она промолчала. Помолчал и Андрей.
- А знаешь, тогда, на дачах, ты мне жену мою напомнила… Я даже у Коли спросил – кто это?
- А теперь? Тоже напоминаю? – тихо спросила она.
- Нет… Ты другая. Ты совсем другая… Не хуже, не лучше, ты просто – другая…Знаешь, почему-то черты жены стираются в памяти… Думаю о ней, а вместо неё – твоё лицо…
- Андрей… - не глядя на него, так же тихо сказала она. - Давай пока не будем про это… Пока. Ладно?
Он кивнув и какое-то время они ехали молча.

9.

К Москве подъехали уже под утро. «Надо бы Вале позвонить, - подумала она, - но ещё так рано…». Ребята тоже завозились на своём заднем сидении.
- Доброе утро! – сказала Дашка. – Мам, а мы сейчас куда?
- А сейчас я вас отвезу в одно хо-орошее место! – рассмеялся Андрей. – Только не пугайтесь, там много кошек… Аллергии ни у кого нет?
- Ой, я обожаю кошек! – воскликнула Машка. – А сколько их там?
- Не знаю, - пожал плечами Андрей. – Там по-разному бывает…
Он не закончил мысль и произнёс:
-  Ну, вот почти и приехали!

Машина остановилась в одном из переулков, примыкающих к самому центру Москвы – Тверской.
-Теперь бы вот припарковаться нормально и порядок!
- Твоё место свободно, - заметил Коля.
- Ага… Значит, Алексей, наоборот, уехал в Петербург! – засмеялся Андрей. – У нас с ним одно место для парковки, вот какое дело.
Он махнул охраннику и тот медленно спустил парковочную цепь, улыбаясь и салютуя Андрею.
Они вышли из машины, потоптались рядом, пока Андрей о чём-то говорил с охранником, а потом двинулись к одному из парадных.

В парадном, в особой комнатке, полностью уставленной комнатными  цветами, восседала с вязанием женщина, полностью похожая на придуманную ею Зиму, только вот вместо самовара перед ней стоял электрический чайник…
- Ох, кто же это? Андрюша… Да сколько ж тебя не было? Капа ведь ничего не скажет, гордая… Ну, обрадуется! Да с гостями!
- Здрасьте, теть Зина! - как-то по-мальчишески поздоровался Андрей.
И шёпотом сказал ей:
- Ох, она и гоняла нас тут, мальчишками! Это ведь мой дом, я родился здесь…
- Правда? – удивилась она.

На шестой этаж они поднялись пешком.
- Лифт старый, гремит, перебудим всех… - сказал Андрей. – Да и для сердечек наших полезно… Физкультура!
Он позвонил в одну из боковых дверей, старых, двустворчатых и сразу за дверями раздался старенький же дребезжащий звонок…
-  Алю-у… - Раздался голос из-за дверей, и Андрей приложил палец к губам: «Мол, тихо все!»
- Кто это ко мне в такую рань? – из-за дверей, как ей показалось, раздался нежный девичий голос. Впрочем, дверь тут же распахнулась, и она увидела действительно невысокую хрупкую женщину, почти подростка, зато тщательно причёсанную и с многочисленными бусами поверх просторной блузы.
Андрей широко шагнул в прихожую и, схватив в охапку, высоко приподнял её над полом…
- Ах-ах, какие гости… - иронично, ничуть не удивившись сказала женщина вдруг баском . – Ну-ка, Андрюха, поставь меня… Дай на твоих гостей посмотреть…
И только тут она увидела, что женщине, тщательно ухоженной и увешанной бусами и браслетами, затянутой в узенькие брючки никак не меньше семидесяти лет, а то и больше…
- Колюнька, дай я тебя поцелую, - потянулась она к высокому Коле.- А невест-то привезли, невест… И все как на подбор… Пошли-ка невесты, поможете мне. Я тут борща как раз наварила… Да, а представиться забыла, - вдруг рассмеялась она. – Меня Капитолиной  Сергеевной зовут. А с вами на кухне познакомлюсь. Лизку-то не привёз, племянничек? Ну, и правильно, что девчонку по такому морозу таскать.
В просторной кухне сразу всем нашлось дело – кто резал хлеб, кто чистил селёдку, кто плакал над луком…

Зато за столом сразу стало шумно и весело. Кто нахваливал борщ, кто селедку под шубой, кто пироги с рыбой… Потом вспоминали и смеялись,  как она  вытягивала шею, боясь, что Коля их перевернёт… Вспоминали и бабушку с Лизой, которые , подружившись, не захотели ехать с ними…
- Ой, а Коля говорил, что у Вас есть кошки… А где же они? Ни одной не видно… - спросила Дашка.
- У кошек свои комнаты, – строго сказала Капитолина Сергеевна. – Им тут делать нечего. Вот позавтракаем, покажу тебе их. Или ещё любители есть?
Вызвались и Машка, и Коля, и она сама.
У кошек оказалось целых две просторных чистеньких комнаты. Мебели там никакой не было, зато всюду стояли верёвочные этажерки для лазанья, лежали разного вида домики, корзиночки и кошмы.  Вдоль одной из стен стояли миски с едой и водой, а вдоль другой – кошачьи туалеты с наполнителем.
-  Ой, тут прямо как в больнице, - воскликнула Машка.
- А это и есть больница, - ответила тетя Капа, которую они с лёгкой руки Коли стали звать только так, а не по имени-отчеству.- Тут только больные кошечки, и я их лечу…
Из одной из корзинок лениво вывалился толстый рыжий кот и подошёл – понюхать, потереться, поздороваться…
- Ну, Фёдор уже почти здоров, - рассматривая зашитое ухо, и заглядывая в прищуренный глаз котяры, - сказала Капа. – Принесли разорванного в клочья… А вон, на ноги уже наступает. Ещё подержу его, посмотрю…
Увидев, что ничего страшного не происходит, из всех корзинок и домиков стали выползать самые разные кошки – породистые и дворняжки, молоденькие и совсем старые…
- Ой, сколько их тут! – удивилась Дашка.
- Пока только семь. Бывает больше. Праздники – многие разобрали по домам, соскучились… - любовно сказала Капа.
- А там, в уголке что?  - спросила она, заметив угол блестящего стола.
- Операционная, - строго сказала Капа.- Ну, пойдёмте, не надо их зря тревожить…

- А теперь ложитесь-ка спать!- распорядилась Капа. – Москва от вас не убежит. А вот бессонная ночь скажется…
Она пошла готовить комнаты для гостей, Машка и Дашка решили помочь,  и Коля тоже пошёл за ними.

- Сколько же здесь комнат? – спросила она, разглядывая, высокие чистенькие потолки. Видимо, в квартире не так давно был сделан простенький косметический ремонт.
- Пять, - ответил Андрей. – Здесь когда-то жила большая семья… Мои дед с бабушкой, их дети, а детей было четверо, потом их внуки… Вот и я один из внуков. Никого уже нет. Только Капа и я. Она меня и вырастила. Мне лет двенадцать было, когда родителей не стало…
- Ей не страшно жить здесь… Одной? – спросила она.
- Одной?.. – усмехнулся Андрей. – Это она сейчас одна. Новый год, все разъехались. А так тут… Полна коробочка. Какие-то её друзья, ассистенты, сотрудники…
- А она кто? Ветеринар?
- Она фелинолог. Ну, специалист по кошкам. У неё и клиника своя. А тут так – филиал, можно сказать. Все несут, просто скорая помощь на дому, - хмыкнул он.

- У неё тут история была, - понизив голос, сказал он.-  Взяла она в клинику молодого сотрудника, давно за ним охотилась, всё-таки переманила. Ну, нарадоваться не могла. И ассистировал ей только он, и операции сложные она ему доверяла… А завистники-то ещё не перевелись на свете нашем … Стали нашёптывать ей, что, мол, он говорит, что у неё руки дрожат и глаза уже не те, что потому и ассистировать его зовёт и всё сложное на него навешивает…Что скоро она ему клинику передаст… Я как раз тут был, на семинаре. Ну, пришла она домой…. Я её ещё такой не видел! Рычит, матерится… Сразу за телефон. Ну, пришёл он. Так она его за грудки ещё в прихожей схватила. Потащила на кухню. Ох, и орали они… Я заглянул потихоньку – а они водку пьют… Плачут, обнимаются… Песни потом запели. «Степь да степь кругом», «Вот кто-то с горочки спустился». Когда до Гимна дошли, тут уж я не выдержал, вошёл. Смотрю, а они всю бутылку водки выпили… Мою водку, между прочим, сам покупал. Представляешь, двое совершенно непьющих человека выпили целую бутылку водки? Ну, растащил я их по комнатам, так они ещё брыкались, зачем, мол, вмешался, хорошую компанию нарушил…

А на следующей неделе она ему клинику купила… Отделила, значит. Тетка у меня не бедная. Купила где-то на Северо-западе, вот так…Так они теперь друзья лучшие. Каждый вечер всё консультируются, помогают друг другу, а как же…
Она рассмеялась.
- Смеёшься?- спросил Андрей. – Вот и я смеялся. А только видишь, люди разные бывают. Другой бы поверил всем этим шепоткам и просто уволил его, да? И оставил бы человека с зазнозиной в сердце… А Капа моя… Она любить и верить умеет…

- Так, - сказала, входя в кухню Капитолина, - что это вы тут шепчетесь? Ну-ка, давайте-ка спать! Андрюшка, я тебе с Колей в угловой постелила. А Любаше с девочками в большой, там вам просторно будет… Идите-идите! Ещё наговоритесь…

Проснулись как раз к обеду.
- Ой, я не хочу! – взмолилась Дашка, - Я не могу столько есть!
- Ну, дело твоё, насильно не заставлю. А вот мужчинам надо подкрепиться… Сколько по Москве будете ездить? И какие планы? – спросила Капа.
- Планов-то, собственно, и нет… По обстоятельствам, - ответил Андрей.
- До поздна-то не мотай их там… Знаю я тебя… - проворчала Капитолина.
- Есть, товарищ старший командир! -  смеясь и целуя тетку, ответил Андрей.
- Ну, пусти… Вот ещё нежности… - размягчено сказала Капа и она вдруг поняла, что кроме Андрея  и кошек у Капитолины  совсем никого нет…

9.


- А, правда, куда? - спросил Андрей, включая зажигание.
- А мы в Москве первый раз…- пролепетала Дашка. – Мы тут ещё нечего не видели…
- Ну, тогда, Красная площадь, Кремль?
- И Третьяковка… - робко вставила Машка.

По Москве ездили весь день. Сначала Андрей объехал весь центр, показывая самые достопримечательные места.  Девчонки только и успевали щёлкать фотоаппаратом, узнавая знакомые по кадрам из фильмов и фотографиям места.
Зато Андрей… Вот уж кто знал л Москве, казалось, всё. И каким был первый Мавзолей, и всё о Храме Василия Блаженного, и о Лобном месте, и о памятнике Минину и Пожарскому и, даже, где в Кремле Золотое крыльцо… А уж о Колокольне Ивана Великого прочитал целую лекцию, так, что даже, рядом останавливались не охваченные экскурсиями посетители.

У огромного стеклянного Дворца Съездов они остановилась, но Андрей поторопил:
- Да что тут рассматривать… Памятник советскому времени.
- Нет… Нет, здесь часто выступал Певец… Мамин Певец… Мы с ней тогда не попали , не были в Кремле. Я сделаю снимок… Ей будет приятно.
Вечер спустился как-то незаметно, и Андрей предложил продолжить экскурсию завтра. Перекусили они в каком-то маленьком кафе, где всё показалось невкусным и дорогим и всем уже хотелось знаменитого Капиного борща…
- А Третьяковка? – жалобно спросила Машка.
- А Третьяковка завтра сразу с утра, договорились, Машунь?
Машка печально кивнула…

С утра, и правда, отправились в Третьяковку. И, конечно, потратили на неё весь день…  Ей и самой хотелось посмотреть всё – когда ещё попадёшь в Москву и, тем, более, в Третьяковку. А уж Машка… Та просто не отходила от картин, особенно её интересовали портреты. Она подходила то близко-близко, то уходила на немыслимо далёкое расстояние, то подходила ближе…
- Словно не в училки рисования готовится, а в художницы… - бурчала Дашка, которая с Колей успели уже почти всё облететь и всё посмотреть.
Им же с Андреем нравились одни  и те же художники, одни и те же картины…
Она остановилась у портрета Крамского «Неизвестная» и долго любовалась благородными, необычными  чертами женщины. 
- Она похожа на тебя… - раздался рядом негромкий голос Андрея. – Ты тоже неизвестная и загадочная…
Он осторожно взял её руку чуть выше кисти,  и ей показалось, что вот сейчас, немедленно, она потеряет сознание, так гулко и часто забилось её сердце…
- Не… надо, - осторожно высвободила она руку. – Вон Коля с Дашей идут…
- Ма! Нам же в Уголок ещё надо! – с отчаянием сказала Дашка. – Ну, пусть Машка тут остаётся, если хочет!
- Никто тут не останется. Найдите Машу.  И правда пора идти…
- Где это – Уголок? – помолчав, спросил Андрей, когда Коля с Дашкой отправились на поиски Машки.
Она объяснила.
- Так это рядом. Почти рядом с домом. Успеем, - ответил Андрей. – Вон они, наша троица, идут….

В переулке, где и находился Уголок Памяти Певца, уже было темно, только фонари, да свет из окон Посольства освещали кусочек парапета, где были установлены портреты Певца, ёлочки, свечи и… цветы. Цветы были замёрзшими и казались хрустальными… Казалось, тронь и они зазвенят нежным и печальным звоном… Они долго стояли у портретов, ей хотелось запомнить, запечатлеть каждую деталь дорогого для матери места. Девочки и Коля тоже притихли. Фотографию для матери, конечно, сделали, но разве может передать неживой снимок живую прелесть, нежность Уголка и любовь людей, создавших этот Народный памятник …
- Не знал… - глухо сказал Андрей. – Не знал, что тут до сих пор цветы… Больше года прошло, а… Я ведь был тут тогда. На семинаре…
- Почему же не спасли? - тихо спросила она. – Не сумели?
- Не знаю! – с отчаянием почти выкрикнул  Андрей. – Я ведь не кардиолог, Любаша… Я только  костоправ…
- Мама , мы   похожим и наши цветы… А то они тоже скоро станут стеклянными, - тихо сказала Дашка.

Большой букет белых роз они пристраивали долго и тщательно, чтобы не нарушить уже созданной композиции и чтобы их цветы тоже стали даром ушедшему так рано Певцу…
Уходя, она оглянулась,  и ей на секунду показалось, что в тёмных комнатах Певца в доме напротив блеснул слабый огонёк…

10.

Дома Капа с кем-то громко разговаривала по телефону.
- Вот они, явились! – закричала она в трубку, и многочисленные браслеты переливчато  зазвенели в унисон с её голосом.- Елена Пална, явились, говорю! Будете разговаривать с неблагодарными детьми?
Капитолина  сунула ей трубку, и она услышала тихий голос матери:
- Ну, как вы там? Нагулялись? В Уголке были? Вале позвонила?
Она рассмеялась:
- Мамочка, столько вопросов! Приедем, расскажем… Мы уже завтра выезжаем. Вале звонила, но у неё никто не отвечает, наверное, у дочери… Вы-то там как? Не скучали?
- А вот сейчас Лизонька расскажет – сказала мать.
Капитолина включила громкую связь, и они услышали звонкий голосок Лизы:
- Папа! Папа, ты меня слышишь? Папа, мы с бабушкой ходили на «Спящую красавицу»… Папа, я обязательно буду балериной! Мы сейчас уже нарисовали всех фей, только злую не нарисовали, потому что бабушка сказала, что не надо зло, как это?... Размноживать… Ой, нет,  множить, вот!
- Ты не скучала,  Лизок?- спросил Андрей.
- Нет!- радостно закричала Лиза. – Мы на большую горку ходили, и меня там мальчик прокатил, так страшно было!
Она на секундочку задумалась и сказала:
- Ну, конечно, немножко скучала, да… По тебе и по тёте Любе, а особенно по Даше! И по Маше тоже и по Коле… Мне бабушка подарила альбом и краски, я тоже хочу рисовать, как Маша! Пока, папа, я ещё принца не раскрасила!
- Вот она детская непосредственность, - задумчиво произнесла Капитолина. когда трубка была, наконец, положена на базу.- А вырастают – и куда всё девается?
- Ну, теть, Кап… - недовольно сказал Коля. – Куда, куда… Пошли лучше кошек кормить.
- Кормлены уже. Буду я вас ждать. Я вот вас, бродяг,  сейчас как раз кормить собираюсь…

Выехали рано утром. Тепло распрощались с Капитолиной, которая, несмотря на ранний час уже была в полной боевой готовности – губы подкрашены, причёска тщательно уложена, бусы и браслеты на месте.
- Обязательно приезжайте к нам, - горячо сказала она, прощаясь, - мама будет рада.
- Приеду… Как-нибудь. Если постояльцев моих кому-нибудь доверить смогу. Вот на Колюньку рассчитывала, а он видишь ты… Хочет лечить детишек, а не котов.
- А ты Петра Терлоева пригласи, – пошутил Андрей. – Он присмотрит.
Она догадалась, что Пётр и есть тот самый бывший ассистент, которому тётя Капа подарила клинику.
- Петька-то присмотрит, – строго сказала Капа.- Это ты, племянничек, не сомневайся… Когда приедешь, не спрашиваю, знаю, что бесполезно.  Ну, длинные проводы, лишние слёзы… Поезжайте с Богом.

Выходя из парадного,  она подняла глаза к окнам. В одном из окон маячила  одинокая фигурка…
Андрей махнул фигурке рукой, и она радостно замахала ладошкой, как-то странно, вдоль  стекла…
- Как она живёт вот так, одна? – помолчав,  спросила она.
- Сколько не уговариваю к нам переехать, бесполезно…  - тихо сказал Андрей. – Она мне и мать, и отца заменила. Бываю здесь часто, как только могу. А всё равно – одиночество, оно и есть одиночество…

11.

Странно, но до Петербурга они доехали скорее, чем до Москвы. Так ей показалось. Может, потому, что сидела она с девчонками на заднем сидении и постоянно дремала. Иногда, открывая глаза, она видела поток несущихся машин с одной стороны, а с другой бесконечные российские деревни, с почему-то вечными серыми домами, с пятью окнами во всю переднюю стену, какие-то серые же постройки, неровные заборы…
Почему-то вспомнились аккуратные  прибалтийские домики, чистенькие и ухоженные – это когда они ещё на первом курсе ездили с девчонками в советскую и родную тогда Прибалтику позагорать на Рижском взморье всего-то на пару дней. Она вздохнула, подумав, что много, ох, много времени должно ещё пройти, чтобы что-то сдвинулось, изменилось в нашем сознании…

Дома их встретили мать и Лиза, размахивающая альбомом и одновременно пытающаяся исполнить какие-то па из виденного балета.
- Маша, смотри, Маша, у меня красивый принц получился? А Спящая Красавица? Правда, красивая?  Папа, посмотри, как она танцевала, вот так, ну папа же!
- Вы от неё,  наверное,  устали, Елена Павловна, - спросил Андрей. – Такая она у меня подвижная…

- Вовсе нет, - улыбнулась мать. – Напротив, мы очень подружились! Давайте-ка к столу, мы с Лизонькой ещё и пирожков напекли!
От обеда никто не отказался, проголодались все.  За обедом пытались рассказывать, что видели, где были, Дашка прямо с фотоаппарата показывала бабушке снимки.
- Коль, ты мне со своего фотика прямо сейчас фотки можешь скинуть? А я тебе! – спросила Дашка.
- Нет, ребята… - Андрей встал из-за стола.- Скинете потом через почту. Спасибо Вам, Елена Павловна, преогромнейшее…  И за обед, и за дочку мою. А сейчас нам пора. И людям надо дать отдых, - повернулся он к Коле, - да и мне… работать завтра. Собирайся, Лизок.
Молча, сопя,  Лиза натягивала свой непослушный комбинезон. Оставалось повязать только шарфик.  Вот так, с шарфиком в руках, стоя посредине прихожей, она вдруг громко разрыдалась.
- Я не хочу уезжать… Я не хочу… Я хочу с бабушкой…
- А со мной и Колей, доча?- присел перед ней Андрей. – Не хочешь?
- Хочу… С тобой, с Колей, с бабушкой… И с тётей Любой… И с девочками… - рыдала Лизонька.
- Мы будем встречаться, Лизонька, - растерянно сказала Дашка. – Звонить будем…
- А всем вместе жить нельзя? Нет? – всхлипнула Лиза.
 Она встретилась глазами с Андреем и её охватила жаркая волна. Как он смотрел…
- Устами младенца… - невнятно  пробормотала мать, скрываясь в кухне.

Провожать не пошли, чтобы ещё раз не расстраивать Лизу. Только помахали из окошка. И, хотя дома были все – и девочки, и мать, ей стало пусто, грустно  и неуютно и почему-то захотелось плакать…

12.

В январе они больше так и не встретились. Она ничего не узнавала специально, но краем уха слышала от Коли, что «у папы большая конференция на базе клиники» и что, он, Коля,  уже замотался с Лизкой…  Дашка однажды попросилась прийти позже, потому что « дядя Андрей уехал на три дня куда-то в Тмутаракань, где его просили проконсультировать очень сложный случай, а у Коли поздно факультатив заканчивается, надо за Лизой зайти».

 И в феврале тоже не было ни встреч, ни даже звонков… Хотя она каждое утро, едва вскочив, бросалась к телефону: нет ли пропущенных звонков или СМС?  Нет, ни звонков, ни СМС не было… Просто не было повода ни для звонков, ни для СМС…
Она погасла. Словно горела яркая большая люстра, а потом половину лампочек взяли и выключили… Мать смотрела на неё с тревогой и жалостью, но вопросов не задавала. А девочки… Девочки, занятые своими важными делами просто не замечали, что у их матери болит душа… Просто открытая рана, а не душа…

К началу марта она неожиданно внешне успокоилась. В школе готовились к празднованию восьмого марта, и, хотя она не особенно любила этот праздник, тоже включилась в подготовку. Свою боль  она спрятала глубоко, стараясь даже не вспоминать ни эту поездку, ни тепло его руки, ни насмешливые, невозможные,  погибельные глаза…
Шестое марта выпало на субботу. В  школе восьмое марта отпраздновали ещё накануне, в пятницу, а в субботу школа не работала. С утра мать отправилась на рынок, девчонки, пошептавшись, тоже убежали.  Вероятно, готовили им с матерью какие-то сюрпризы… Она стояла у окна, равнодушно глядя на почти пустой двор, где то подъезжали, то уезжали какие-то машины, передвигались редкие прохожие и прыгали редкие птицы, то ли вороны, то ли галки…
Телефон в её руке неожиданно залился новой мелодией, которую поставила Дашка и она вздрогнула, ещё не успела привыкнуть….
Звонила мать. Сообщила, что в магазинах « ну, просто огромные очереди, все к празднику готовятся» и чтобы обедали без неё, она задержится.
« Я люблю его… Господи, я же люблю его… - думала она, глядя на скачущую во дворе галку. -Принц разбудил Спящую Красавицу… Но как в сказке не получилось.  Принц просто исчез…»

И снова телефон взорвался лихой мелодией.
- Да, Даша, -  не глядя на дисплей, ответила она наугад.  Потому что это либо она,  либо Машка.  Звонят сообщить, что они задерживаются тоже…
- Я не … Здравствуйте, Любовь Андреевна… - услышала она голос, который так давно, так долго хотела услышать.
- Да… Да,  – помертвевшими губами сказала она, чувствуя. как её сердце сначала ухнуло куда-то вниз, а потом забилось у самого горла.
- Я хочу видеть тебя. Я хочу видеть тебя сейчас… Слышишь, Любаша, Люба? Я просто не мог раньше…
- Да. Да, слышу, - ровным голосом ответила она.
- Прямо сейчас…  Но где? - тревожно спросил такой родной, такой любимый, долгожданный голос.
- В сквере… Где живёт Зима, - ответила она.
- Хорошо. Я буду … - в трубке раздались гудки отбоя, и она вдруг ужаснулась.

« Что я сказала? Что я сказала, господи? Куда он придёт? Ведь он не знает этого сквера… Он же не знает этого сквера! »
Она наспех набросила шубку, лихорадочно  натянула сапожки, и внезапно, ей стало просто всё равно…
Он не придёт. Ничего не будет. Он подумал,  что она просто издевается… Уже на улице она открыла «Журнал звонков», собираясь нажать кнопку вызова, но… передумала. 
« Не придёт… Ну, значит так  и быть. Так и должно быть.  Пусть…» - почти равнодушно думала она, не торопясь подходя к скверу.

Дорожка к сказочному домику была не дорожкой, а скорее тропинкой, подтаявшей, узкой и скользкой. Видимо всю зиму сквер не чистили и редко кто заходил сюда, такой вот ничейный был скверик… Толстые сугробы по краям тропинки были уже слегка повядшими, опавшими и  съежившимися, словно сдувшиеся воздушные шарики после праздника, а на скамейках вместо пушистых подушек лежала тонкая, запёкшаяся ледяная корка.
И домик Зимы оказался вблизи вовсе не сказочным… Серебряный иней растаял, и размалёванный грубовато-аляписто, с местами отслоившейся краской, из под которой выгладывала вздувшаяся серая фанера, домик вызвал разочарование…. Она нерешительно заглянула в чёрное окошко, но там, внутри было пусто, валялись какие-то ветки, палки и сломанная детская машинка без колёс. Никакого белого мягкого кресла, никакой Зимы…

- Зима здесь больше не живёт… Улетела на Север…
Она вздрогнула и повернулась на голос.
-  Как вы…   Как ты меня нашёл? – сбиваясь, тихо-изумлённо спросила она.
- Сложил два и два, - ответил он, улыбаясь, - Зима покинула нас.  Скоро Весна…
Она смотрела в его улыбающиеся лицо, насмешливые глаза, понимая, что без них просто совершенно невыносимо, немыслимо жить дальше…
- А где будет жить Весна? – глядя в эти невозможные, эти родные  искрящиеся глаза,  тихо спросила она.
- Где? Не знаю… А надо знать?
Лицо его вдруг стало таким несчастным, а глаза такими растерянными, что она негромко рассмеялась.
- Не надо… Нам совсем не обязательно  это знать…

Она точно знала теперь, что Весна будет, непременно будет -  яркая, солнечная, радостная, счастливая… А где она поселится в их городе  - да какая разница!
Ведь она -  уже здесь…

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/