ТАТЬЯНА ОСОКИНА

ОТЕЦ ФАРАОНУ

РОМАН

 

Если судьба бьет нещадно и нет просвета от страданий,
то, возможно, это означает, что тебя ожидает
большое будущее

 

 

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

 

 

 

Роман «Отец фараону» представляет собой расширенную версию одной из самых захватывающих историй Ветхого Завета: истории Иосифа, сына патриарха Иакова, проданного своими ревнивыми братьями в рабство Египта, однако, пройдя множество испытаний, сумевшего достичь высот правителя этой языческой страны, привнеся в нее познание об истинном и живом Боге Небесном. В самый разгар жестокого правления гиксосов, полагаясь во всем на руку Божью, Иосиф спас от голодной смерти весь тогдашний мир, и в том числе свою собственную семью, оставив неизгладимый пример праведности и прощения на все последующие века.

Повествование, полное динамики, изобилует яркими персонажами, удивительными ситуациями, неожиданными поворотами, а также глубокими размышлениями над вечными духовными и жизненными ценностями.

Этот роман – своеобразный виртуальный мир, вклинившийся из той далекой эпохи в нашу и сразу же заразившийся от нас чем-то очень родным и близким.

Это современный взгляд, устремленный на тысячу семьсот лет до нашей эры к землям Египта и Палестины, к истокам нашей цивилизации и нашей веры.

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

 

 

 

Моим любимым библейским героем всегда был Иосиф, сын патриарха Иакова. Иосиф, которого его завистливые братья продали в рабство в Египет... Я много раз перечитывала его историю в книге Бытие, написанную кратким и лаконичным языком, попутно размышляя о его удивительной и невероятной судьбе, похожей на сюжет увлекательного романа.

Так у меня возникла мысль написать свой собственный роман, основанный на этой необыкновенной истории.

Хотя на первый взгляд в это трудно поверить, но эти события произошли на самом деле. Как и все то, что записано в Библии. Что же касается истории Иосифа... Археологи раскопали древние верфи на берегах Нила, где обнаружили надписи, повествующие о том, как Иосиф спас землю от голода.

Также усилиями археологии на территории Египта были найдены деревянные шкатулки примерно 18 века до Р.Х., на которых в поперечном разрезе ясно можно было разглядеть кольца дерева, которые образуются при его росте. Семь колец были очень широкими, что свидетельствовало о чрезвычайно благодатных семи годах, а следовавшие за ними семь колец, скорее похожие на нити, повествовали о семилетнем голоде, когда на земле практически не выпадало дождей.

Естественно, человеку, доверяющему Священному Писанию, эти археологические свидетельства не открывают ничего нового. Он верит и без них. Тем не менее, приятно сознавать, что библейские события подтверждаются правдивой наукой и археологией.

Итак, эти события действительно произошли...

Когда говорят об Иосифе, то почти всегда добавляют эпитеты «прекрасный» и «праведный». Каким же он был, праведный Иосиф, живший на нашей земле около 3 тысяч 700 лет назад? Как умел переносить трудности, выпадавшие на его долю? Как чувствовал себя в «шкуре» раба, навеки оторванный от отеческого дома? Испытывал ли когда-либо беспокойство, страх, сомнение, ностальгию? Совершал ли ошибки? Терял ли голову из-за любви? Откуда брал мудрость для спасения от голодной смерти огромного количества людей? И, наконец, как ему удалось продержаться на должности первого министра Египта в течение 80-ти лет, воплотив при этом в своей жизни вечные идеи христианства?

В своем романе, представляющем из себя расширенную версию вечного сюжета, я постаралась передать образ Иосифа максимально живо и ярко. Так, как если бы была знакома с ним лично. Шаг за шагом, я как будто шла с ним по жизни, открывая для себя то, о чем раньше не подозревала.

Описывая художественным языком эту древнюю историю, я тщательно размышляла над каждым ее персонажем, и также создала несколько оригинальных новых героев и целый ряд событий с неожиданными поворотами для того, чтобы придать повествованию наибольшую свежесть, выразительнсть, увлекательность и поучительнсть.

Моя книга не претендует на полную историческую достоверность, однако в ней я использовала термины и факты, необходимые для понимания и развития знаменитого библейского сюжета. Например, такие, как загадочное проникновение гиксосов на территорию Египта и учреждение ими 15-ой династии фараонов.

Полагаю, что цель этой книги – открыть, каким образом человек (а лучше сказать – христианин), попавший даже в самые ужасные условия, может не только не сломиться и выжить, но и развить в себе способности для совершения чего-то важного, чтобы, когда наступит подходящий момент, быть полностью готовым для лучшей жизненной роли.

Также эта история особым образом показывает великую силу прощения в преобразовании личности. Прощение несет благословение тому, кто прощает, как и тому, кого прощают. Раскаяние исцеляет. Оно способно восстановить человека из черного пепла порока.

За время создания романа я так привязалась к его героям, и в первую очередь к Иосифу, что когда была поставлена последняя точка, ощутила пустоту, какая бывает от разлуки с близкими друзьями или родственниками.

Дорогой читатель, очень надеюсь, что чтение этого романа доставит Вам много приятных и полезных минут, как мне доставило множество счастливых часов его написание.

 

 

Примечание. Библейская история, положенная в основу романа,

записана в книге Бытие, главы 21 - 50.

 

Также использованы следующие тексты Библии:

Иисус Навин 24:32 и Исаиа 41:13.

 

Все библейские тексты выделены курсивом.

 

 

 

 

ГЛАВА 1. РЕДКИЙ САМОРОДОК

 

 

 

Рыжеволоcая богиня плавно двигалась в своем

чувственном танце, позвякивая многочисленным убранством, бросающим дрожащие блики на ее смуглое тело, полуприкрытое зеленым одеянием.

Среди всех присутствующих на этом празднестве братья Рувим и Иссахар казались особенно околдованными ее чарами. Они не сводили с нее своих жадных взоров.

– У меня уже слюнки текут, Иссахар, – вожделенно бормотал себе под нос Рувим. – Нет, да ты только посмотри на нее!

Иссахар ничего не отвечал, а лишь облизывался.

Горели костры, на которых жарились сочные ароматные туши только что заколотых телят и овнов. Искрящиеся вино и сикера лились рекой и выходили из берегов. Играли гусли, весело звучали тимпаны в руках танцовщиц, пляшущих вокруг искусно выточенной из дерева фигуры Ваала, в остроконечной шапке, которая как будто намеревалась пронзить небо. Шумные возгласы перемешивались с легкой перебранкой. Несмотря на поздний час всякий сон бежал прочь, и помутненное сознание каждого жаждало упоительного наслаждения.

А неподалеку, в ночном полумраке, притаился спящий городок. Или, вернее, тщетно пытающийся заснуть... Невысокие домики-муравейники со слепыми окошками созерцали это празднество с молчаливым укором.

Ну, вот и промелькнула эта безумная ночь... И, хотя веселящиеся еще не угомонились, Рувим и Иссахар должны были возвращаться домой. Он был недалеко, однако путь показался неблизким. Заплетающимся шагом они медленно тащились вдоль темных, низких строений. От их недавней удали не осталось и следа.

– А ты тоже хорош! – распалялся Рувим. – Кого ты мне подсунул? Костлявую и старую притом... Ты еще не забыл, что я первородный сын у отца? Хитрец ты эдакий...

Тут он споткнулся о камень и чуть не упал. Его длинные, красивые локоны были растрепаны и спутаны. А величественный стан, казалось, уменьшился в размерах.

– Да ладно тебе, угомонись! – отвечал Иссахар слегка раздраженным тоном. – Никто не думал забывать о твоем первородстве. Забудешь о нем, когда ты постоянно о нем напоминаешь. А эта рыжая в следующий раз тебе достанется. Так что нечего суетиться. Лучше подумай, как незаметно домой вернуться. Ведь скоро уже начнет светать, и кто-нибудь может выйти к скоту.

– А, и правда... Вот это нас сегодня захватило... – Рувим потер затылок. – Слушай, давай пройдем в обход, за холмом. Меньше всего я сейчас желаю кого-нибудь разбудить. О, только не это!

– Хватит тебе верещать! Умолкни, наконец, если хочешь, чтобы твое желание исполнилось.

В стане, расположенном за городом, тихо. Спят хозяева, спят также их слуги и рабы, одинаково изнуренные повседневными заботами. Ни одно движение не нарушает

полнейшего покоя. Шатры стоят недалеко друг от друга, их приоткрытые пологи слегка развеваются... Но все очертания призрачны и нечетки, так как безлунные ночи в землях Ханаана очень темны.

– Кажется, все в порядке, – прошептал Рувим, стараясь двигаться как можно неслышнее, и в этот же самый момент задел глиняный кувшин, висящий на палке вверх дном. Внезапный звон, раздавшийся в темноте, испугал его самого, и оба брата замерли в ожидании.

В ближайшем из шатров послышался шорох, и на пороге появился их младший брат со светильником в руке.

– Рувим, Иссахар... Что вы здесь делаете в такое время?

Полусонный, он в недоумении таращил на них глаза.

Иссахар, более смекалистый, решил во что бы то ни стало спасти положение. Приблизившись к мальчику, он провел перед его лицом ладонями...

– Иосиф!... – произнес он нараспев. – Ты спишь и в одном из сновидений видишь братьев твоих. Мы тебе снимся...

Ответа не последовало... Лишь внимательный, проникновенный взгляд продолжал приковывать их.

Выждав, с сознанием, что цель достигнута, Иссахар отступил на шаг, на два... После этого оба брата скрылись в темноте. Добравшись до своих постелей и не разбудив больше никого, они облегченно вздохнули.

– Будем надеяться, что он поверил... Эх... – Рувим тряхнул головой. – И надо же было ему проснуться! Слушай, а я что-то не помню, чтобы его шатер стоял с краю...

Иссахар недоверчиво покосился на него.

– Даже если он и поверил, – неохотно ответил он, – что это сон, то все равно расскажет об этом отцу. Этот любимчик все ему доносит. И тогда отец может нас заподозрить... Эх, не везет, значит, не везет.

– Ладно, может еще все и обойдется.

– Если б не «твой» кувшин! Молчал бы лучше...

 

 

 

Тем временем Иосиф не мог больше спать. Внезапное появление братьев действительно напоминало дурное сновидение, однако же сном не являлось.

Юноша погасил свой светильник и сел у входа в шатер в полной темноте, подняв голову вверх. Слабый ветерок овевал его нежное лицо и руки, а бледные крупные звезды на черном низком небосводе мерцали, будто затаив какую-то таинственную печаль.

Почему братья питают к нему такую неприязнь? Так язвительно насмехаются? Ведь все его слова и поступки продиктованы неизменным желанием быть им хорошим братом. В чем причина их отчужденности? С некоторых пор эти мысли не давали ему покоя... И отец... Как он переживает! Но что можно поделать, если все его наставления истолковываются в обратную сторону? И можно ли еще что-то исправить?

Внезапно Иосиф сильно затосковал по матери. Она всегда была такой нежной и понимающей... И как именно сейчас ему не хватает этого понимания!

«Мама! Моя милая, добрая, любимая! Почему ты оставила меня так рано? Я был еще совсем ребенком и так нуждался в тебе... Я помню, как ты играла со мной, пела мне песни и учила меня. Я помню твои глаза... такие ласковые и внимательные. Твой голос, зовущий меня по имени... И сейчас, по прошествии нескольких лет, ты мне нужна не меньше. Вениамин, милый малыш, которого ты так и не подержала на руках. Он, твой сын, всеми любимый в семье, не знает тебя, а ты не узнала его. Почему тебя досталась такая тяжелая участь? Почему Лия живет и здравствует, родив моему отцу шестерых сыновей и дочь, хотя никогда не была любима им так, как ты, его Рахиль...»

Мягкий жемчужно-розовый свет, засиявший над восточными холмами, прервал ход мыслей Иосифа, напомнив ему о приближающемся рассвете и о его повседневных обязанностях.

 

 

 

– Господин мой, изволите взять с собой что-нибудь еще, кроме того, что обычно берете? Тут несколько свежих хлебов, первых из нового урожая, финики, ломтики вяленой дыни, миндальные орехи, мехи с водой...

– Нет, больше ничего. Этого вполне достаточно. Благодарю тебя, Гафиш. Ты чересчур заботлив.

Иосиф, наконец, закончил умываться. Колодезная вода, принесенная мальчиком-слугой, была такой восхитительно-освежающей, что он не захотел вытираться. Искрящиеся ручейки бежали по темным кудрявым волосам и, казалось, превращались в мелкие бриллианты на его коже. Иосиф захлопал мокрыми ресницами и звонко рассмеялся:

- Хочу высохнуть на воздухе... Может, так удастся хоть немного сохранить эту свежесть.

Несмотря на раннее утро уже начинала чувствоваться духота предстоящего дня. Ночная прохлада быстро отступала. Бледное небо как будто вбирало в себя это огнедышащее солнце, растворяя его в себе и становясь единым, мощным и необъятным источником жара.

- Ну, а теперь в путь. Думаю, что ты позаботился также, чтоб разбудить моего осла.

- Он уже оседлан, господин.

- Конечно, конечно, я это знал. Значит, до встречи, Гафиш.

- До встречи, господин.

 

 

 

Вокруг уже вовсю царило оживление. Женские голоса переплетались с детским лепетом и со степенным мужским говором. Начинался обычный день в стане патриарха Иакова в долине Кириаф-Арбы* в Ханаане. Он переселился сюда несколько лет назад... Это была земля странствований его деда Авраама, также и Исаак, сын Авраама и отец Иакова, провел здесь большую часть жизни. Благословенные места... Потому и Иаков, будучи уже в преклонных летах, переселился сюда вместе со своей большой семьей.

Здесь, в этой обетованной земле он наконец чувствовал себя дома. Как сладко было это ощущение после стольких мучительных лет, проведенных у его дяди Лавана в Месопотамии. Там, в изнурительном и неблагодарном труде прошли его золотые годы... Воспоминания об этом терзали его душу, однако он никого не винил. Теперь Иаков имел свое собственное большое хозяйство. У него было много богатства и всякого имущества, слуг, рабов, а также скота, разведение которого на протяжении всей жизни было его основным занятием. Однако сил становилось все меньше. Теперь вся надежда была на сыновей.

Они были привыкшими к жизни в полях, где с юношества проводили большую часть времени. Неделями, а иногда и месяцами пропадали они вдали от дома. Стада насчитывали тысячи голов овец, коз, коров, а также верблюдов. Сотни рук трудились над тем, чтобы поддержать все в исправности. Сотни рук рабов и рабынь, отданных в распоряжение сыновей Иакова. В конце недели они обычно возвращались в стан. За исключением тех случаев, когда из-за большого расстояния возвращение было невозможным. Со стадами всегда оставались преданные слуги, а иногда кто-нибудь из сыновей.

Когда Иосиф подошел к загонам для коров, расположенным вблизи стана, где также были привязаны ослы, четверо из его братьев уже находились там. Это были Дан, Неффалим, Гад и Асир, сыновья двух наложниц его отца, Валлы и Зелфы. Валла, в прошлом служанка матери Иосифа, Рахили, была отдана своей госпожой в наложницы к Иакову, когда Рахиль еще была бездетной. Так родились Дан и Неффалим. Лия, первая, но нелюбимая жена Иакова, родная сестра Рахили и ее постоянная соперница, сделала то же самое и со своей служанкой. И на свет появились Гад и Асир.

Братья чувствовали отношение к ним остальных сыновей Иакова и поэтому всегда старались держаться вместе. Даже просили разрешить им объединить свои стада, чтобы выезжать вчетвером, а не по двое, как было принято. В просьбе им было отказано. Однако они восприняли этот отказ как чисто формальный и продолжали делать по-своему. В это утро по обыкновению эти четверо пришли раньше остальных и, сев на своих ослов, уже собирались отправляться, когда запыхавшийся Иосиф крикнул им, чтобы они задержались.

– Как хорошо, что я вас застал! Возьмете меня сегодня с собой?

– Ты же был с нами на прошлой неделе, – ответил Дан, сдерживая своего осла, который упрямо стремился двигаться вперед.

– И на позапрошлой тоже, – добавил Асир. – Потому что нас четверо. Но сегодня уже очередь других. Поучись теперь с ними!

– Но мне с вами так понравилось.! И с овцами тоже!

Впрочем, Иосиф мог бы этого и не произносить. Его красноречивый, умоляющий взгляд и поднятые брови говорили сами за себя.

– Ты знаешь, что такова воля отца, потому что ты у нас одиннадцатый брат в семье, – ответил Дан. – И поскольку мы уже давно разделились на пять пар, то тебе остается присоединяться то к одним, то к другим. Во всяком случае, пока отец не отменит своего распоряжения...

– Или пока не подрастет твой братишка Вениамин, – грубо съязвил Асир. И добавил, обращаясь к Дану: – И как только у тебя терпения с ним хватает?

Ответа не последовало. Дан многозначительно посмотрел на Асира. Затем оба дернули поводья и повернули за Гадом и Неффалимом, уже уехавшими далеко вперед. И вскоре Иосиф остался один.

Через некоторое время подошли еще четверо братьев. Симеон и Левий, неразлучные друзья с детства, похожие друг на друга своей своенравностью и надменностью. Чуть заметный кивок головы в ответ на теплое приветствие. Ни к чему большему они в этот день не были расположены (впрочем, как и в другие дни). За ними подошли Иуда и Завулон, которые вместе с Симеоном, Левием, Рувимом и Иссахаром были сыновьями Лии.

– Э-э-э... Что опять этот сосунок делает среди нас? –протянул Иуда, небрежно бросив свой острый взгляд на Иосифа. – Не хочет ли он сказать, что эта неделя досталась нам в наказание? Нет, нет, не может этого быть... Сейчас черед Рувима с Иссахаром. Где они, кстати?

Никто этого не знал. Однако, похоже, никого это и не волновало.

Внезапно жалобный вопль огласил загоны. Неосторожный раб допустил, чтоб хвостик одного из телят оказался защемленным в воротах загона. И тут же тяжелый хлыст Симеона опустился на согнутую спину бедняги, пытающегося успокоить маленькое животное. Раб упал, инстинктивно ожидая нового удара... Закрыл лицо руками. Никто из остальных рабов не решался даже пошевелиться, в то время как скот был предоставлен сам себе.

– На ноги! Кому сказано?.. Не собираешься ли ты пролежать так весь день? – раздраженно процедил Симеон.

Левий одобрительно кивнул. Иуда и Завулон с интересом наблюдали за этой сценой. Иосиф хотел было сделать шаг по направлению к... И тут же почувствовал на себе холодный взгляд Симеона. Произошел короткий, немой разговор... Сойдясь взглядами, за несколько молчаливых мгновений они высказали друг другу больше, чем за все предыдущие годы.

Когда раб поднялся, уже больше никто не возвращался к этому происшествию. Как только братья, в сопровождении нескольких молодых слуг, отъехали, Иосифу предоставилась, наконец, возможность проявить сочувствие к несчастному. Он был уже в летах и не так прыток, как остальные.

– Сильно он тебя ударил? Не ушибся, когда упал?

– О чем это Вы, господин? Кто кого здесь ударил?

Раб поднял глаза. Его взгляд был таким искренне-кротким, что ему можно было почти поверить...

В конце-концов Иосиф уехал в поля с Рувимом и Иссахаром. Они, конечно, проспали. Однако промотивировали свое опоздание наисерьезнейшими причинами: у Рувима разболелся глаз. Еще бы!...

Они вели себя намеренно важно и деловито, и украдкой косились на Иосифа, как бы пытаясь отгадать его мысли. Он же наблюдал это с тяжелым сердцем. Нет откровенности, нет открытости между братьями! Чувство одиночества поглощало. «Скорей бы снова в стан, к отцу! Он единственный, кто понимает... Вот Иссахар снова наблюдает исподтишка. Сделаю вид, что я не замечаю или что мне все равно... Да это же одно и то же!»

 

 

 

Неделя показалась месяцем. Усталым и изможденным вернулся Иосиф в стан. Томился его дух, однако он ослабел также и телом. Душевные переживания постепенно истощали его. А ведь совсем недавно все казалось таким чудесным! С чего же все это началось? Выросший на коленях матери и отца, обласканный ими так, как если бы он был единственным сыном в семье, Иосиф, по сути, никогда не испытывал нужды в своих братьях. Они были намного старше его, имели другие интересы, и тесных отношений не сложилось. Хотя и сами они часто не ладили между собой. Сыновья нескольких матерей не прекращали выяснять отношения по поводу своего громадного наследства. В общем то, все их разговоры сводились именно к этому. Отсюда происходили бессмысленные споры, порождающие самое страшное из всех существующих зол – зависть. Она съедала этих молодых людей изнутри, превращая в рабов, исполнителей своей воли. Зависть была их властительницей и, подчиненные ей, они раздували костер неминуемой вражды.

Иосиф был еще совсем ребенком. Ему только что исполнилось семнадцать. Очень домашний, он лишь недавно, по настоянию Иакова, начал выезжать с братьями в поля... Там он узнал, что Рувима, оказывается, больше, чем кого-либо из братьев, занимала тема наследства. Конечно! Ведь он же был первородным сыном, первенцем! Ему досталась большая доля отцовской любви. Он мог бы быть спокойным и счастливым, сознавая, что в один прекрасный день все, накопленное Иаковом за долгие годы, достанется ему. Но не тут-то было! Одна-единственная слабость однажды сильно подвела его. Этой слабостью были... женщины. Он любил их всех, не делая большого различия. И они также любили его. Наверное поэтому Рувим, несмотря на свое старшинство, до сих пор не был женат. Но вот однажды, несколько лет назад, его увлечения привели к неожиданной беде. Это было в окрестностях башни Гадер, где Иаков, находясь на пути из Месопотамии, остановился станом.

В одну из ночей кто-то случайно проходил мимо шатра Валлы, наложницы Иакова, когда вдруг услышал непонятные движения внутри шатра. Там шла какая-то возня, то и дело сопровождаемая стонами и вздохами. Иаков в это время находился в своем шатре (что случайному свидетелю было точно известно), и поэтому было очень странно, как это одна женщина могла производить столько разных звуков. Но, спустя некоторое время полог шатра приподнялся, и появился Рувим, с видом человека, только что спустившегося с вершины блаженства.

На следующее утро все стало известно Иакову, и разразился страшный скандал. Бедный, неосмотрительный, безрассудный Рувим!!! Если бы он мог реально предположить, что за этот поступок ему придется расплачиваться всю свою долгую жизнь... Что беззаботность и покой, так часто сопровождавшие его раньше, в тот роковой день оставят его навсегда... Что отец, при всей своей любви и привязанности к первенцу, уже никогда не возложит на него своих рук и не произнесет столь желанного благословения первородства.

 

 

 

Иосиф медленно подошел к шатру своего отца, Иакова. Слуга, стоявший у входа, тепло поприветствовал его и тут же побежал в шатер, одновременно знаками приглашая его войти. Уже начинало темнеть, однако внутри горела всего одна лампада. Иаков отдыхал после недавней трапезы. Он полулежал на своем излюбленном ложе, и золотой кубок стоял перед ним. При виде Иосифа его взгляд вспыхнул каким-то странным, загадочным светом, и тотчас эта вспышка импульсом передалась на все его лицо и величественное тело. Он мгновенно сел и, протянув вперед руки, произнес:

– Сын мой! Вот он, мой любимый сын!!!... Ну, подойди, расскажи... Все ли в порядке у тебя? Доволен ли? Сядь тут, со мной рядом. Я уже успел соскучиться по тебе. Эшбан, лучшего вина моему Иосифу! Скажи, сынок, не голоден ли ты?

При этих словах он попытался всмотреться в лицо сына, однако разглядеть его отчетливо мешал полумрак.

– Зажгите свет!

Были зажжены лампады с ароматными маслами, и принесено вино.

– Отец... – наконец еле слышно промолвил Иосиф. И звук его голоса тут же потонул в мягких драпировках шатра, растворяясь в их затейливых узорах...

Только тут Иаков смог заметить, что какая-то глубокая печаль овладела его сыном.

– Все эти дни я только о том и помышлял, как сяду вновь рядом с тобой, отец... Увижу твое понимающее лицо, обращенное ко мне с вниманием. Почувствую твою чуткую заботу и уют твоего шатра. Обниму тебя!

Голос Иосифа прервался, слезы душили его. Он порывисто прижался к отцу.

– Я не могу так больше... Я старался внушить себе, что все в порядке, что с прошествием времени все станет на свои места. Но нет! Не становится. Наоборот, с каждым разом все хуже, все сложнее. Отец, я очень стараюсь быть добросовестным и исполнительным... Но не в этом дело! – Юноша на мгновение замолчал, как бы желая высказать что-то важное и размышляя, нужно ли это делать. Он знал, что среди братьев слыл доносчиком. И что с того? Невозможно было не поделиться с отцом тем, что камнем лежало на душе. – Они меня ни во что не ставят! Не принимают всерьез! Просто не терпят! Однако не в этом проблема. Если бы я имел побольше желания войти в их круг, думаю, я бы смог это сделать... Но они такие... Мне неинтересно слушать их разговоры, а иногда даже просто неприятно. При всей любви к моим братьям мне не нравится находиться в их обществе!

– Значит, они опять взялись за старое, – сокрушенно произнес Иаков. – Нет мне опоры в детях!

– На прошлой неделе ночью я снова увидел Рувима и Иссахара, возвращающихся с этой оргии в роще... Они попытались заставить меня поверить, что я видел их во сне. Представляешь?

Возбужденный, Иосиф пересказал Иакову все то, чему он был свидетелем за последние дни. Когда он закончил изливать душу тому единственному, который, по его мнению, способен был понять, уже наступила глубокая ночь. Тем не менее он уже не ощущал прежней усталости. Его дух, воодушевленный беседой с отцом, снова желал бодрствовать. Вся его фигура, еще совсем недавно обмякшая и поникшая, вновь напоминала зеленеющую ветвь.

Иаков, хотя и не разделял всех чувств Иосифа, был счастлив, по крайней мере, снова видеть своего любимого сына активным и жизнерадостным.

– Я рад, что ты не такой, как они, – вздохнул Иаков. – Но в кого пошли остальные??! Мой Рувим, Иуда, Симеон... Он снова вздохнул, но на этот раз так глубоко и тяжко, будто этот вздох был последним в его жизни. – Ну, да ладно. Я должен это уладить. Иначе я не отец! Снова поговорю с ними, буду увещевать и назидать, как в недалекие времена их детства. Буду умолять... А что делать? Да, да, я надеюсь, что они одумаются... – Он помолчал. Один лишь ты, мой Иосиф, как самоцвет в дорогой оправе среди грубых, неотесанных камней, которые, возможно, и имеют большую цену, однако, чтобы обнаружить это, их необходимо долго обрабатывать и отшлифовывать. Да и тогда еще неизвестно, что выйдет. Ты же сверкаешь сам по себе, как редкий самородок. – Вдруг он замолчал, будто вспомнив что-то. – Подожди... Смотри, что у меня есть для тебя... – Иаков встал и подошел к месту, где хранилась его одежда. Затем он загадочно взглянул на Иосифа. Его красивые, крупные черты лица преобразились. – А сейчас ты будешь удивлен. Правда, я хотел подарить это тебе немного попозже. Но сделаю это сейчас, раз уж все так вышло.

С этими словами он развернул перед изумленным Иосифом великолепную тунику, сплетенную причудливым орнаментом из разноцветных нитей.

– Снимай свои безликие одежды и надевай это... Хочу, чтобы ты выделялся, чтобы все знали, что ты приобрел благоволение в моих очах.

Иосиф с радостью повиновался. Как красив он был в этом новом одеянии! Какую удивительную изящность приобрела его осанка!

– Ни одному из моих братьев ты никогда не дарил ничего подобного! Не знаю, как благодарить тебя.

– Твоя благодарность заключена в тебе, сын мой. Будь таким, какой ты есть. Ничего больше мне от тебя не нужно.

Иосиф улыбнулся отцу той открытой и искренней улыбкой, что присуща людям лишь в юности, когда еще не давят ни груз лет, ни тяжесть вины.

– Только как же я в этом буду пасти?

Туника была длинной, достигая самых щиколоток, а ее рукава прикрывали локти. Эта одежда не могла служить для работы.

Отец и сын посмотрели друг на друга. Немного погодя Иаков промолвил:

 

– А зачем тебе пасти? Ты уже научился. И хватит на этом. С завтрашнего дня я беру тебя в свои личные помощники. Будешь при мне, перенимая мой опыт в ведении хозяйства. И туника тебе для этого в самый раз!

 

 

 

Выходя из шатра Иакова, Иосиф заметил метнувшуюся в сторону тень. Он на мгновение задержался, прислушиваясь... Ни шороха, ни движения. «Должно быть, птица какая-то. Или просто показалось. Я чересчур возбужден...»

Этой же ночью Симеон проводил время в уединении. Это было против его обыкновения, но иногда ему этого хотелось. Из всех братьев он был больше всего похож на отца внешне. У него был такой же породистый нос и глаза, также посаженные немного ближе, чем у остальных, и массивный подбородок. Однако его жестокость и хладнокровие с одной стороны, а также вспыльчивость и развязность с другой (те качества, которые никогда не были присущи Иакову), славились между всеми. Лишь в такие тихие минуты, когда Симеон направлял свой немигающий взгляд прямо перед собой, размеренно потягивая вино... некая добродетель, запрятанная так глубоко, что сам он вряд ли подозревал о ее существовании, поднимала голову и взывала в надежде быть услышанной.

Внезапно его молчаливое самосозерцание было прервано.

– И ты еще можешь так спокойно сидеть, когда наследство уплывает у тебя из-под носа??!

Вечная подруга Симеона, его родная сестра Дина, стоя перед ним, метала в него молнии своими горящими глазами. Одна из молний, похоже, достигла цели, и Симеон, сильно вздрогнув, произнес:

– Что ты имеешь в виду?

– То, что твой братец скоро завладеет всем!

– Кто??? – рявкнул, наконец разбуженный, Симеон.

– Ха! Догадаться нетрудно, кто обласкан отцом больше всех.

– Ах, это ты про Иосифа... – облегченно вздохнул Симеон. – Этот сосунок мешает только, путаясь под ногами. Что в нем есть? Неужели ты воспринимаешь его серьезно?

– Он путается не только под твоими ногами, но постоянно крутится вокруг отца. Первенец его любимой женушки! Ты уже забыл, как и за что ругал тебя отец в прошлом году? Откуда, думаешь, он узнал?

– Нет, я не забыл. Мне тогда здорово досталось. И все же не думаю, что Иосиф настолько опасен.

– Не думаешь?...

Дина змеей соскользнула к ногам Симеона, зашептав:

– Только что я была свидетельницей того, о чем ты даже не догадываешься. Иосиф не так прост, как ты думаешь. Только что он вышел от отца в новой, разноцветной тунике и, кроме того, с повышением... С завтрашнего дня он – правая рука отца, чтобы управлять нами! Теперь ты понимаешь, чем тут пахнет?

– Пожалуй, скоро запахнет жареным.

– Смотри же, дорогой мой брат, не упусти свой шанс. Я помогаю тебе, чем могу, но я всего лишь женщина. У меня – мудрость, у тебя сила. Я не забыла, что ты был первым, кто вызвался защитить мою честь, поруганную этим гордецом Сихемом, сыном Еммора Евеянина, князя земли Сихемской. Хотя тогда я была еще слишком молода и глупа, чтобы оценить ту великую услугу, что ты оказал мне... Ведь ты и Левий, благодаря своей виртуозной изобретальности, уничтожили весь Сихем ради меня! А выживших мы до сих пор имеем рабами. Ты с головы до ног осыпал меня золотом моего насильника. Я же тебе отплатила, устранив с твоего пути незадачливого Рувима. Он, глупец, все еще лелеет мысль о своем первородстве. Как он бывает смешон, не правда ли? Ты, Симеон, второй сын, должен быть наследником всего. Только нужно немного потрудиться для этого.

– Что же нам делать?

Вместо ответа Дина впилась в брата своими змеиными глазами, как бы гипнотизируя его. Глаза у нее были черные, но белки казались зеленоватыми из-за особого, сероватого цвета ее кожи.

– Ты меня понял. Думай.

 

 

 

А человек, представляющий из себя такую опасность, ни о чем не подозревая, наслаждался своим маленьким счастьем. В уединении своего шатра, на краю стана, Иосиф мечтал о тихой и счастливой жизни под отеческим крылом, о вразумившихся братьях, о тех больших возможностях, которые будет иметь их семья в будущем: об умножении скота и расширении торговых связей с окрестными народами по продаже кож, мяса и молока, о покупке новых земель и их засеве под пшеницу, ячмень, о посадке плодовых деревьев...

И сейчас, уносясь мысленно в это недалекое будущее, он как будто видел все наяву, радуясь их скорому процветанию.

Да, конечно, он чуть не забыл о выделке шерсти и льна, и производстве предметов домашнего обихода: подушек, покрывал, ковров, а также красивой одежды... «Тогда уже не будет необходимости покупать эту чудную одежду у чужестранных купцов. Мы могли бы делать ее сами!» Он посмотрел на тунику, которая была на нем. «Вот бы увидеть сейчас свое отражение в полный рост...» Перед ним лежало тусклое бронзовое зеркальце, величиной с половину ладони. «Говорят, что большие зеркала делают в Египте...»

Внезапно ему стало холодно, и он встал, чтобы укрыться пледом из овечьей шерсти. Ночная прохлада спустилась уже давно, но он, разгоряченный своими мыслями, почувствовал ее только теперь.

Если бы Иосиф имел в тот момент столь желанное им большое зеркало, он смог бы увидеть себя таким, каким видели его окружающие. Он был похож на свою мать, красавицу Рахиль, умершую при родах Вениамина несколько лет назад. Своему старшему сыну она передала благородную внешность и чуткую, нежную душу. Стан Иосифа был высоким и стройным, а кожа более светлой, чем у остальных членов семьи. Каштановые волнистые волосы спадали ниже плеч. Тонкий нос с легкой горбинкой и деликатные губы над небольшим подбородком говорили о его мягкосердечности. Но главным были его глаза. Их цвет было трудно определить, так как оттенок менялся в зависимости от эмоций и освещения. Большие и лучистые, глаза Иосифа в своей неподдельной откровенности не умели лицемерить и лгать. Когда он был чем-то удивлен или опечален, его брови поднимались «домиком» и это придавало его лицу наивное выражение. Таким он и был, наивным и непосредственным, как только что родившееся дитя. И хотя отец, в своей безмерной любви непрестанно баловал сына, Иосиф не вырос испорченным. Однако и нельзя было сказать, что чрезмерное внимание и потакание любому его желанию шло ему на пользу. Он был еще слишком молод, чтобы проявить себя, чтобы выявить все свои наклонности.

 

 

 

На следующий день Иаков (он же Израиль*) возжелал принести жертву Господу, Которому поклонялся его род. Вся его семья была в сборе и это, по его мнению, было хорошим знаком. Поклонение Богу было для патриарха основой всего его бытия, делом первостепенной важности. Авраам, его дед, был назван «другом Божиим» и передал огонь живой веры своему сыну Исааку. От него то и узнал Иаков об истинном и любящем Боге Небесном.

К сожалению, окружающие народы: хеттеяне, хананеи и ферезеи, в своем большинстве не проявляли ни малейшего интереса к религии патриарха. Они были вполне счастливы в обнимку со своими идолами, оказывая несомненное влияние на его сыновей, несмотря на то, что Иаков изо всех сил старался препятствовать этому.

С особым чувством он готовился к принесению этой жертвы. Вместе с агнцем для всесожжения он собирался возложить на жертвенник все свои горести и чаяния. Ночь прошла без сна. Его сыновья, один за другим, представали в его воображении, и Иаков не мог найти себе места.

Наступил следующий день. Для участия в жертвоприношении был собран весь стан вплоть до последнего человека. Вся работа временно была прекращена, и вокруг царило всеобщее молчание.

Когда Иаков занес нож над маленьким и тихим агнцем , специально выбранным для этого случая, как будто тысячи игл пронзили все его существо. Когда же острие вонзилось в слабое тельце, боль достигла сердца, и Иаков с трудом сдержался, чтобы не застонать. Сотни глаз следили за его движениями. Нельзя было выдать себя. Никому не должны быть известны его слабости...

В то время как жертва возлагалась на сооруженный из камней жертвенник, и зажигались поленья, каждый имел возможность мысленно признаться перед Богом в своих ошибках и промахах, в своей неполноценности и греховности, и переложить свою вину на этого закланного и непорочного агнца. И если это делалось в смирении, от всего сердца, Бог принимал жертву его покаяния.

Этот скромный обряд коренным образом отличался от жертвоприношений язычников, которые приносили жертвы для умилостивления своих многочисленных идолов. Грязные и развратные оргии, сопровождающие жертвенные обряды, служили вполне подходящим критерием «святости» их богов.

Иаков окинул взглядом сыновей, стоявших перед ним. Сильные, здоровые мужи. Их лица были возбуждены всем происходящим, и он подумал, что возможно, положение не является настолько безнадежным.

После окончания служения всем слугам и рабам было разрешено не возвращаться к выполнению своих обязанностей до завтрашнего дня (если только в этом не было особой необходимости). По сложившейся традиции весь народ остался вместе с хозяевами, чтобы принять участие в совместной трапезе.

Обед был обильным. Только что испеченные душистые хлеба плоской формы, поднесенные вместе с пахучими приправами из горьких трав, внушали мысль о том, что не попробовав их, не было смысла продолжать жить на этом свете. Чистый, неброженый виноградный сок был украшением трапезы. А что касалось добрых кусков барашков и телят... Их аппетитность и привлекательность мгновенно сводили с ума. Поэтому фисташки и миндальные орехи, а также финики, инжир, дыни и гранаты казались не совсем обязательным дополнением ко всем вышеперечисленным яствам.

Невозможно в двух словах описать ту благоприятнейшую атмосферу, которая царила в тот день между членами семьи Иакова. Взаимная любовь достигла своего апогея. Ласковые взгляды и услужливые манеры, сопровождаемые мягкими репликами, вскоре переросли в доверительную и откровенную беседу.

События этого дня и благотворное отцовское влияние смягчили непокорные сердца детей, и они горько раскаивались в своем поведении.

– Ты, как всегда прав, отец, – говорил Иуда, полулежавший слева от Иакова. – Нам необходимо одуматься. Ведь ты хочешь видеть в нас твоих последователей. В конце концов мы уже вышли из отрочества, чтобы продолжать вести себя так несознательно. Надо остепениться.

Иуда с самого детства был неформальным лидером среди своих братьев, хотя и четвертым из них по старшинству. Яркие и резкие черты его лица, которые редко смягчались, и худощавая фигура удивительным образом соседствовали с величавостью и степенностью. Особая дипломатия, присущая его характеру, способствовала тому, чтобы последнее слово почти всегда оставалось за ним.

Так произошло и на этот раз. В единодушном порыве братья сожалели, что доставили отцу столько горьких минут. Они перебивали друг друга, желая высказаться. Они пересаживались поближе к отцу, чтобы услышать личное для каждого из них наставление...

Тут Иосиф, сидящий справа от Иакова и чувствующий себя стесненным своими взволнованными братьями, встал и незаметно пересел на другое место. В своей тихой радости от всего происходящего он, сев поодаль, хотел запечатлеть в памяти эту дорогую для него сцену...

Но по прошествии нескольких мгновений он вдруг услышал голос отца, обращенный к нему:

– Иосиф! Сын мой! Почему ты отдалился от нас?

Реплика Иакова, оборвавшая жаркий разговор, повисла в воздухе. Братья, разом замолчав, повернули головы в сторону Иосифа.

Не совсем готовый к немедленному ответу, юноша слегка вздрогнул. И сразу же внезапная и резкая волна холода будто обдала его с головы до ног. Лишенный дара речи этим неожиданным ощущением, он растерянно улыбнулся. Пауза затянулась. Наконец, ее прервал Рувим.

– Эй, братишка, все в порядке? – проговорил он, тоже улыбнувшись.

Его поддержал Симеон:

– Смотрите, какой он сегодня нарядный. Наверное, поэтому чувствует себя неловко.

Только сейчас братья по-настоящему обратили внимание на изменившийся облик Иосифа. Но в чем была причина этой перемены? – Дорогие мои сыновья! – торжественно произнес Иаков. – Я счастлив, что сегодняшний день облегчил наши души, сняв груз постоянной недоговоренности между нами.

Он остановился и вздохнул. Эта фраза далась ему отнюдь не легко. Огромное значение, которое было вложено в нее... Было ли оно понято, оценено, принято? Отцовское сердце было переполнено сомнениями. Невидимые боль и тревога не хотели уступать место успокоению и безмятежности. Смешанные и разрозненные чувства мешали четко мыслить.

– В этот знаменательный день я хочу поделиться с вами еще одной радостью, – продолжил Иаков. – Перед вами ваш младший брат Иосиф... Он, всегда прилежный, исполнительный и кроткий, приобрел благоволение в моих очах. Поэтому недавно я пришел к выводу, что именно Иосиф обладает всеми необходимыми способностями, чтобы помогать мне в управлении хозяйством. Не лукавя, говорю, что я люблю вас всех! Однако же одни из вас более пригодны для определенной работы, нежели другие. Итак, не будьте ревнивы. Поздравьте своего брата.

Еще не договорив этих слов, Иаков уже понял, что сказал что-то лишнее. Но сказанного уже невозможно было вернуть.

Иосиф, смутно сознавая, что стал невольной причиной еще одного конфликта, кинулся прочь.

 

 

 

Прошло несколько месяцев. Тот инцидент за обедом был замят, и жизнь продолжала течь своим обычным руслом. Но все же в сыновьях Иакова произошли значительные перемены. Чаще, чем когда-либо они пропадали со стадами в полях, осваивая новые пастбища. Будто одержимые, все дальше и дальше отдалялись они от дома.

А те редкие дни, когда братья пребывали в стане, в противоположность прежним временам, были отмечены особой положительной атмосферой, которую распространяли теперь вокруг себя эти молодые наследники.

Но чем было продиктовано подобное поведение? Изменились ли они внутренне так же, как и внешне? Что обитало в недрах их сердец?

 

 

 

Затишье, что наступает незадолго перед приходом бури, когда уже мрачные, серые тучи плотно застилают небосвод, а на горизонте появляются вспышки далеких молний... Чем объяснить это ощущение некого блаженного покоя и умиротворения как в природе, так и в душе? Это совершенное безветрие и особая тишина... И этот жемчужный отсвет на всем, что видишь. Еще миг, другой... И все изменится. И сколько бы их ни было, этих мгновений, - буря придет.

 

 

 

* Город Кираф-Арба, в котором жил Иаков со своей семьей, впоследствии был переименован в Хеврон.

 

* Израиль означает Победитель.

 

 

 

ГЛАВА 2. СНОВИДЕНИЯ

 

 

 

Однажды утром Иосиф проснулся в смятении. Странные, новые чувства одолевали его. Вдруг перед его внутренним взором предстало видение, и он понял, что видел его во сне. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Это было таинственное путешествие к далеким и неизведанным землям, где все живет и движется по другим законам и подвластно какой-то другой Силе.

Иосиф помнил сновидение так ярко и отчетливо, будто видел все наяву: золотистое поле пшеницы, напоенное лучами полдневного солнца, причудливых птиц в ярком оперении, огромных бабочек неземной красоты, порхающих над этим живым золотом... И вот, невидимая рука уже косит пшеницу, а сыновья Иакова вяжут снопы. У каждого выходит по одному. Вдруг сноп Иосифа выпрямляется и становится прямо, как живой. А оставшиеся одиннадцать объединяются в круг и кланяются ему до земли. Вспышка яркого света – и все исчезает.

Старший сын Иакова и Рахили сидел неподвижно, очарованный сновидением. Что бы все это могло означать? Одно было ясно: его братья поклонятся ему. И хотя реально Иосиф не мог этого представить, все же его наполнило чувство гордости за свой сноп. Как хотелось, чтобы поскорее все узнали об этом! От этой мысли он очнулся... Первым должен быть отец!

Мгновенно соскочив с постели, юноша выбежал из шатра. Пробежав немного, он увидел своего младшего брата, сидящего на земле.

– Вениамин, что это ты здесь делаешь так рано? – удивленно спросил Иосиф, садясь рядом.

Малыш поднял на него свои круглые глазенки.

– Я строю дом, - деловито ответил он. – Из камней и песка. И буду в нем жить.

– Да, я уже вижу. У тебя тут настоящая стройка. Откуда ты натаскал столько камней?

Иосиф перебирал пальцами камешки, стараясь казаться серьезным.

– Отовсюду. И мне было нелегко. Зато когда построю, буду жить в доме из камня. Смотри!

Вениамин начал класть камешки друг на друга.

– Тебе не нравится жить в шатре?

– Нравится, но я хочу жить в доме.

– Хорошо, значит строй, – сказал Иосиф, слегка прикоснувшись рукой к едва начатой постройке.

– Ах, да ты все испортил! – чуть было не заплакал Вениамин, собирая развалившиеся камешки.

– Прости, это не было моим намерением. Давай я помогу тебе строить. А потом... А потом ты пригласишь меня жить в свой дом!

– Конечно! Он будет для нас двоих! – обрадованно вскрикнул Вениамин и протянул свои ручонки к старшему брату. – Вдвоем нам там не будет скучно.

Братья обнялись. Затем Иосиф многозначительно произнес:

– А теперь я должен выполнить особое задание, а ты продолжай тут... Потом я к тебе вернусь.

– Ага, – увлеченный своей игрой, отозвался Вениамин.

 

 

 

Когда Иосиф вошел к отцу, тот уже был занят, что-то обсуждая со своим помощником. Не желая быть помехой, Иосиф тихо сел в стороне. Он смотрел на Иакова и отмечал его благородные манеры, выдержанность и ровный тон его голоса. «Это мой отец, который любит меня больше всех! – невольно пронеслось в голове Иосифа. – И я – его правая рука!» О, каким же сладким было это ощущение полнейшего довольства и счастья! Так что даже перехватило дыхание...

– Иосиф, сын мой! Почему ты пришел так рано сегодня? И где твоя туника?

Блаженный мечтатель встрепенулся:

– Я залюбовался тобою, отец... И поэтому отвлекся. А пришел так рано, знаешь, почему? Ты не представляешь, что я видел этой ночью, когда спал!

И он восторженно поведал отцу о своем сне. Иаков какое-то время сидел неподвижно, осмысливая только что услышанное. Потом медленно произнес:

– Не знаю, что и сказать тебе на это. Ты уверен, что все было именно так? Да, да, конечно, ты уверен. О чем разговор! В таком случае твое видение претендует на многое... Тебе не кажется? Да, я выделяю тебя из своих сыновей, так как вижу в тебе особые задатки, а также благочестие. Но это не означает, что остальные братья должны поклониться тебе. Что за вздор! Этого никогда не будет! Никогда! А тебе, сынок, я посоветую никому больше об этом не рассказывать. Да и самому поскорее все это забыть. Давай лучше займемся делом. Скоро жатва. Осталось всего каких-то три-четыре недели. Нужно позаботиться о том, чтобы всего было в достатке: и работников, и орудий. В прошлый раз не хватило серпов, да и людей было маловато. Также полагаю, что нужно позаботиться о дополнительных хранилищах для зерна. На крайний случай нанять людей из города. Займись всем этим немедленно, так как времени осталось немного.

– Отец, ты хочешь, чтобы а занялся всем этим один??!

– А почему бы и нет? К тому же я всегда здесь, чтобы помочь. Хотя знаю, что ты справишься и без меня. Ступай. Время коротко. Но сперва оденься, как следует!

 

 

Удрученный, ни на кого не глядя, Иосиф покинул шатер. Внутри него шла какая-то борьба. Он не мог ясно определить, была ли это простая обида или что-то более глубокое. Ни на что не было желания. В голове стучала одна-единственная фраза, сказанная отцом: «Этого никогда не будет!» Значит, все увиденное во сне было самообманом? Получается, что он думал об этом, желал этого и, наконец, увидел в ночном видении. Вполне логично. Кроме одного. Иосиф готов был поклясться, что никогда не желал этого!!! Хотя отец, вероятнее всего, уверен в обратном. И как теперь разубедить его в том, что среди мечтаний его любимого сына о мире и благополучии в семье не было места мыслям о превосходстве!

Мыслям о превосходстве? Не было места? Мыслям...? Юноша замедлил шаг... Что такое вообще мысль? Загадка... А коварная мысль? Она приходит как бы невзначай, затем вкрадчиво начинает нашептывать что-то. Но откуда она приходит? Где ее начало? Возникает ли она сама по себе без видимой причины или...? Или гнездится где-то в тайном уголке сердца, спрятав свой жало в ожидании удобного момента, так что можно очень долго ничего не знать о ее существовании? Возможно, даже всю жизнь...

Тут все перемешалось в голове Иосифа и он, остановившись, осмотрелся. Где это он? Оглянувшись, обнаружил, что стан остался позади него, а сам он идет неизвестно куда. Иосиф тряхнул головой и повернул назад.

 

 

 

Через две недели все было готово к сбору урожая пшеницы. Осталось лишь немного подождать, пока колосья наберут полную зрелость. И молодой наследник,

проявивший редкое рвение и настойчивость в устроении всего необходимого, теперь мог остановиться и созерцать это благословение Божье, этот будущий хлеб.

Неожиданно Иосифу снова вспомнился его сон, ведь этот пейзаж, простирающийся далеко вперед, так напоминал тот, из видения... Юноша вздохнул.

 

 

 

Этой же ночью Иосифу приснился еще один сон. На этот раз необъятное звездное небо распахнуло свои сказочные врата, приглашая принять участие в волшебном спектакле. Вот сверкающий небосвод опускается к земле, в ослепительном блеске вечно юных гигантских созвездий. Под звуки неземной музыки огромные светила плавно совершают свой таинственный путь. Среди этого великолепия всходит яркое солнце, от прикосновения лучей которого все вокруг покрывается позолотой. За ним выходит луна, мерцая серебристым светом сквозь легкую дымку. Затем появляются одиннадцать новых звезд, одинаковых по величине и яркости. Они будто ожерельем окружают солнце и луну, медленно двигаясь вокруг них. Внезапно все небо приходит в быстрое движение... Стремительно вращаясь, небесные воинства грандиозны в своем величии. Но вот в центре возникает еще одна звезда. В ее особом, нежном сиянии, как в зеркале, отражается все небо. Она переливается золотом солнечных лучей и серебром лунного света и тысячами других удивительных оттенков. Небо замирает. Солнце, луна и одиннадцать звезд склоняются перед этой дивной звездой.

«Эта звезда – моя!» - вскрикнул Иосиф и тотчас проснулся. Этот сот был еще прекраснее прежнего. От него веяло чудесной, но еще не разгаданной, тайной... Он приоткрывал далекое и туманное будущее... «Да, но что делать сейчас? Отец снова не поверит... Братья? О, нет, ни в коем случае... Они разозлятся. Ничего не остается, как только ждать удобного момента. А пока...»

 

 

 

– Иосиф, сынок, я знал, что ты справишься. Знал, что не ошибся в тебе, – торопливо говорил Иаков, с нежностью глядя на сына. – Вот какой ты у меня! Взрослый и самостоятельный уже! Я рад, я рад... Теперь продолжай в том же духе, вникай во все! Кстати... Вчера воздно вечером вернулись Симеон с Левием, Иуда и Завулон. Дела у них идут хорошо. Так что сегодня утроим небольшой обед по такому случаю.

Иосиф не любил праздничные обеды. Впрочем, как и вскую шумиху и веселье, где было мало искренности и простодушия. Ему нравились тихие беседы, несущие

умиротворение и развивающие ум. Беседы, в откровенности

которых он находил отраду.

Тем не менее на обед нельзя было не пойти. Однако никто не мог даже предполагать в тот момент, какие последствия будет иметь этот обед!

Когда солнце начало клониться к горизонту, предвещая скорую прохладу, уже были слышны оживленные голоса собравшихся.

«Эти четверо... Ох, уж эти четверо! Сейчас они, конечно, довольны (лучше сказать, самодовольны). Наперебой рассказывают о своих успехах. Слушайте все!!! Вот мы какие! Симеон. Левий. Иуда. Завулон. Четверо зачинщиков. Четверо диктаторов. Четверо лицемеров. К сожалению, это так. Как ни старайся поверить в обратное...» Неуправляемые мысли Иосифа метались взад и вперед.

Незаметно за разговорами горячее ханаанское солнце опустилось в свою ночную колыбель, блюда и чаши были опустошены и, казалось, что уже больше не о чем было говорить... Но что-то еще ожидало своего часа...

Несмотря на отчаянную борьбу с самим собой, с боязнью быть осмеянным и в очередной раз непонятым, Иосиф не мог больше сдерживаться. Его прямо таки подмывало рассказать о своих снах. Он уже не думал об этих четверых. О последствиях он не думал.

– А я видел сны! Два сна. Об одном из которых уже знает отец. А о другом я еще никому не рассказывал, потому что он мне приснился этой ночью, - залпом выпалил Иосиф, желая во что бы то ни стало удержать аудиторию.

Он сделал вдох для новой фразы и...

– А я тоже вижу сны, – тут же вставил Иуда, моментально перехватив инициативу для новой темы разговора. – Вот недавно мне приснилось, что я... женился. Я видел свое собственное свадебное торжество, и даже молодую красавицу-жену. Но когда я ввел ее в шатер для первой брачной ночи, оказалось, что она...

– Но мои сны совсем другого рода! – почти обиженно возвысил голос Иосиф, тоже перебив брата на полуслове. – В них нет вульгарности. Наоборот... Они чисты и прекрасны. Только послушайте! И он начал рассказывать свой первый сон.

Отец и братья молча слушали Иосифа. Они чувствовали себя прикованными не столько необычным повествованием, сколько внезапно изменившимся обликом повествующего. Казалось, что от лица юноши исходил свет. Оно все преобразилось. Его прекрасные черты приняли новое выражение.

Закончив пересказ первого сна, Иосиф тотчас перешел ко второму, опасаясь, что его могут остановить. Когда он закончил, никто из присутствующих даже не пошевелился. Они были настолько очарованы услышанным, что потеряли ощущение места и времени. Первым, вышедшим из оцепенения, был Иуда.

– Хорошие тебе снятся сны, братец, – медленно произнес он, – красивые...

– Постойте, постойте. Я что-то не совсем понял... – очнулся Симеон. – Что это он имел ввиду?

– А действительно, что?? – почти в один голос промолвили братья.

Все. Дело сделано. И теперь пришел черед расплачиваться за последствия. На этот счет Иосиф плана не имел. Может, поможет отец? Молчит. Наверное, рассержен.

– Я знаю, что он имел ввиду, – разорвал тишину Иуда. – Он хочет царствовать над нами. Наш младший братец мечтает об этом днем и ночью. Вот именно, ночью. Сновидец! Он уже видит нас, поклоняющихся ему. Нас, его старших братьев. Да что он вообще воображает!!

– Но если бы он видел только нас, - загадочным тоном признес Левий.

– Да, в этом-то все и дело, – вторил ему Симеон. – Кто такие солнце и луна? Солнце – не ты ли, отец? И луна – не мать ли?

Тут, наконец, Иаков протянул руку, призывая всех к молчанию.

– Иосиф, я недоволен тобой. Узнав от тебя о первом сне, я запретил тебе рассказывать о нем кому бы то ни было. Несмотря на это, ты нарушил мой запрет, рассказав всем присутствующим не только о первом сне, но еще и о втором, о котором я до сего момента не имел понятия. Очень плохо, что в твоей голове поселились подобные мысли. Сколько времени уже ты их вынашиваешь? Я возмущен твоим поведением до глубины души. Как ты мог только вообразить, что я, твоя мать и твои братья придем и поклонимся тебе? Как это может быть, безумец??!

Иаков начал задыхаться от гнева. Было похоже, что он, впервые за многие годы вот-вот потеряет самообладание. Его лицо и шея побагровели, и на лбу выступили капли пота. Совладав, наконец, с собой, он продолжал:

– Итак, за твою вопиющую амбициозность и упрямое непослушание ты будешь наказан. Ты сейчас же покинешь это места и отправишься в свой шатер, где пробудешь три дня, никуда не выходя и ни с кем ни общаясь. Может быть, это послужит тебе уроком. Эшбан, проводи Иосифа до его

шатра и останься там при входе, пока я не пришлю тебе кого-нибудь на смену.

 

 

 

Неожиданный и драматичный разлад между Иаковом и его любимым сыном никого не оставил в стороне, в который раз вовлекая эту внешне благополучную семью в бездну конфликтов и раздоров.

Тщательно маскируемая трещина, долгие годы грозившая расколоть семейный мир, внезапно резко обозначилась с противоположного края.

 

 

 

Этой ночью никто не мог заснуть. Хотя и по разным причинам.

– Нет, нет, он действительно был сильно рассержен. Уже давно я не видел отца таким. Ты должна верить мне, Дина, – громким шепотом говорил Симеон.

Он и Левий находились в шатре сестры, не присутствовавшей на обеде.

– Теперь уже больше нет необходисти устранять... Ты понимаешь, кого. Он устранил себя сам, – продолжал Симеон. – Глупый Иосиф!

– Тише! – зашикала на него Дина, задернув поплотнее полог. – Не произноси его имени! Не знаю, но мне что-то не очень верится, что отец на самом деле на него прогневался. Это необходимо разузнать. Как бы он не был возвышен после этого еще больше.

– Да о чем ты говоришь? Это невозможно.

– Никогда не забывай, Симеон, что пока наш меньший жив, он был, есть и будет любимцем отца.

– На что это ты намекаешь?

– Ни на что.

– Ты давай говори, да не заговаривайся, коварная женщина. Крови его на нас не будет.

Когда братья вышли из шатра в темноту, всегда очень немногословный Левий сказал:

– А знаешь, Симеон, ведь Дина права.

– Что? И ты туда же? В чем, в чем же она права?

– Во всем.

– Мой родной брат, мое второе «я»... Нет, в таком случае ты уже мне не... А почему ты все-таки так думаешь?

– Потому что Дина дальновидная, а ты мыслишь примитивно.

– Так ты считаешь меня глупцом?

– Я этого не говорил. Но ты вскоре сам увидишь, как все, сказанное ею, сбудется. Поэтому нам нельзя терять бдительности.

– Ты что, брат, тоже видишь в этом единственный выход? Как же это?...

Вместо ответа Левий ускорил шаг, оставив Симеона одного.

 

 

 

Иаков почти сожалел о случившемся. Он уже думал, что возможно, ему не стоило быть таким строгим и даже был удивлен, что его гнев прошел так быстро.

Этой ночью он вспоминал былое... Начав с совсем недавнего прошлого, патриарх мысленно относился все дальше, дальше... Многое вспоминалось с болью, с сожалением. В памяти всплыла его молодость. Время выбора и принятия решений. Та исключительная пора, когда он, Иаков, стоял на пороге благословений Божьих. Он знал, где допустил ошибку. Не сделай он одного-единственного неправильного действия, не пойди на роковую уступку, - вся его жизнь повернулась бы по-другому. Если бы он с верой терпеливо ожидал исполнения обетования Божьего, данного его матери, Ревекке, еще до его рождения: «Больший будет служить меньшему»... Если бы он не пошел на этот обман, желая любой ценой отнять первородство у своего старшего брата Исава... Если бы он не поддался уговорам своей матери и не пришел бы под видом Исава к своему слепому отцу Исааку за благословением... Ах, если бы можно было вернуть прошлое и заново прожить свою жизнь... Скольких оплошностей можно было бы избежать и сколько препятствий обойти! Не пришлось бы тайком сбегать из родного дома в поисках рабского приюта у дяди Лавана в Месопотамии... Страдать от постоянной ревности своих двух жен, Рахили и Лии, дочерей Лавана, старшую из которых, Лию, ее хитрый отец выдал замуж обманным путем. Воистину обман порождает обман! Ему не пришлось бы всю жизнь терзаться непреодолимыми муками совести. В страхе ожидать встречи с Исавом...

Первородство... Оно досталось ему, Иакову, но какой ужасной ценой! А ведь можно было просто ждать. Бог, произнесший обетование, несомненно намеревался выполнить его в свой срок.

Тут Иакова осенило. А что, если в его собственной семье происходит нечто подобное? Что, если по Божьему провидению старшие будут служить младшему? Но каким образом? Возможно ли? Вот и тогда, в юности, Иаков задавал те же самые вопросы. Он верил Богу, но не доверял Ему.

Проведя таким образом ночь, Иаков заснул лишь под утро и, обессиленный переживаниями, проспал весь день. Когда он проснулся, было уже снова темно и он решил, что проспал совсем немного. «Я еще успею к нему до рассвета. Хочу поскорее снять с плеч груз этой ссоры», - подумал он. Сделав усилие, он поднялся. Да, силы уже не те, что раньше... Как ни старайся не думать, но ведь ему уже больше ста лет.

Иосиф не спал, не ел и не пил всю ночь и весь день. Он провел все это время, неподвижно сидя на своей постели, глядя прямо перед собой, без единой мысли в голове. Опустошенный, он был похож на свою собственную поблекшую оболочку. Уже остывшая, но тем не менее не тронутая, любимая чечевичная похлебка стояла в стороне.

При появлении Иакова юноша медленно повернул голову, но выражение его лица осталось прежним. Полнейшая отрешенность.

Иаков присел перед сыном, взял обе его руки в свои и, ощутив в ладонях родное тепло, просто сказал:

– Сынок, ты прав, а я нет. Прости меня.

И тут же он почувствовал, как руки Иосифа вздрогнули и сжали его пальцы. Иаков понял, что прощен.

 

 

 

ГЛАВА 3. ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ!

 

 

 

В тот памятный день на рассвете какая-то птица жалобно пела свою странную песню. Звуки были то резкие и пронзительные, то тихие и заунывные. Как будто это неведомое существо горько оплакивало свое дитя. Но с появлением первых солнечных лучей пение смолкло. И никто никогда больше его не слышал.

 

 

Отец и сын стояли друг против друга. Старец с белыми, спадающими ниже плеч волосами и юноша, чистый и лучезарный облик которого мог сравниться разве что с непревзойденной гармонией небес, одинаково прекрасных во всякое время суток и в любую погоду. То были старость и молодость, печальный опыт и очаровательная неопытность.

Они должны были ненадолго расстаться, так как Иаков, немало встревоженный отсутствием каких-либо известий от остальных десяти сыновей, отправившихся пять с половиной месяцев назад пасти стада в район Сихема, решил послать Иосифа навестить их. А если с детьми случилось что-то неладное? Приключилась беда? Уцелевшие жители Сихема хранили неистощимую ненависть к семье патриарха, некогда жившего среди них и даже купившего там участок земли. Да и разве можно такое забыть?

Всепоглощающая кровожадность, граничащая с безрассудством, красными реками однажды затопила весь город, и среди воплей отчаяния и молений о пощаде ни единая капля милосердия не упала на обагренную местью землю. Таковы были страницы прошлого. Его черные страницы. Черные от запекшейся на них невинной крови, которую уже ничем нельзя было смыть.

Возмущенный до глубины души невиданным поведением Симеона и Левия, а за ними и всех остальных сыновей, но вынужденный смириться со страшным фактом, патриарх не переставал переживать за этих своевольных созданий, данных ему Богом, все еще утешаясь наивными мыслями о юношеской несмышлености и, вероятно, не давая себе полного отчета в происшедшем.

Иаков продолжал бережно лелеять трепетную надежду о мире и покое. Но того он не знал, что еще очень-очень долго ему не дано будет познать эту блаженную сладость. Лишь временами возникающая иллюзия близкого семейного счастья все еще напевала ему на ухо свои колыбельные песни.

Именно этот Сихемский участок земли и привлекал братьев-кочевников. Поэтому они все вместе отправились в такую даль, ни на что не взирая и никого не слушая...

Иосифу предстояло отправиться вслед за ними.

– Я буду с нетерпением ждать твоего возвращения, сынок.

– До скорой встречи, отец.

Они обнялись. Это не было крепкое объятие перед долгой разлукой. К чему все эти прощальные церемонии, если отец и сын скоро вновь встретятся!

 

 

 

И, сев на своего осла, Иосиф отправился в путь. Стояла свежая, пестрая и ясноликая, напоенная сотнями ароматов, ханаанская весна. Ему было приятно совершать это путешествие на север. Оно меняло обыденный ритм и позволяло почувствовать себя самостоятельным. Он не переживал за братьев, будучи вполне уверенным, что у них все в порядке. Главной целью было успокоить встревоженного отца.

Когда день начал клониться к вечеру, Иосиф подъехал к Ефрафе,* но не стал заезжать в нее. Объехав город, он двинулся дальше. Юноша торопился, надеясь успеть, пока еще не окончательно стемнело. Наконец, что-то показалось вдалеке. С замирающим сердцем он спрыгнул с осла и побежал вперед.

У одинокого серого камня он остановился и, припав к нему всем телом, отчаянно зарыдал. Это был надгробный камень его матери Рахили, которая умерла на этом самом месте шесть лет назад, когда их семья находилась на пути из Месопотамии в Ханаан. Умерла, родив Вениамина, и Иаков, оплакивая свою любимую жену, поставил на ее могиле этот памятник. Иосиф помнил все, как если бы это произошло вчера. Воспоминания были нелегкими. Обхватив холодный камень обеими руками, он прижался к нему так крепко и с такой любовью, будто бы это была его воскресшая, нежная мать.

Когда совсем стемнело, он поднялся, привязал осла, пришедшего вслед за ним, к одному из кустарников и, отошедши на несколько шагов от печального камня, лег на землю. Этой ночью юноша долго не спал, лежа на спине, закинув руки за голову и глядя широко открытыми глазами вверх, на мерцающие дали.

Поутру Иосиф вновь пустился в дорогу. Жалея осла, везущего к тому же небольшую провизию, путешественник шел рядом с ним, глядя по сторонам и временами даже делясь впечатлениями со своим четвероногим спутником. Это была живописная и густонаселенная местность, во многом напоминающая долину Кириаф-Арбы, с тянущимися по склонам холмов виноградниками и фруктовыми садами.

Иосиф вошел в землю Мориа. У потока Кедрон он сделал небольшую остановку, чтобы освежиться и напоить своего друга. На одной из ближайших гор располагался небольшой город-крепость, носивший название Салим*. Но Иосиф не обратил на него большого внимания. Переводя взгляд с одной горы на другую, он сосредоточенно искал ту, которую когда-то показал ему отец. Наконец юноша отыскал ее.

– А знаешь, – сказал он вслед за этим ослу, как если бы тот был человеком, – что много лет назад произошло на той горе? Да, конечно, откуда тебе знать, если никто тебе этого не рассказывал. Да я и сам знаю об этом по рассказам отца, а тот – дедушки. И вот этот самый дедушка (его звали Исаак, и я видел его уже совсем стареньким), когда был примерно в таком же возрасте, как я, стал свидетелем, а вернее, участником того, что произошло на той горе, имени которой я, к сожалению, не помню*... Да ты меня совсем не слушаешь?! Как видно, тебе это не интересно... – обидчивым тоном проворчал Иосиф. – Тогда как хочешь.

Тут осел пошевелил ушами, поднял голову и сделал несколько шагов по направлению к горе. Потом важно принялся щипать траву.

– Ах, все же тебе это не безразлично! – обрадовался Иосиф. – Тогда слушай дальше. Однажды, в ночном видении, Бог повелел отцу Исаака, Аврааму (моему прадедушке), принести своего сына в жертву всесожжения! Представляешь? На этой самой горе! Авраам жил тогда в Вирсавии и должен был проделать трехдневный путь вместе с Исааком до этого места. Да... Не могу представить его состояния... Должно быть, не было периода более ужасного в его жизни, чем эти три дня. Он, наверное, испытывал неимоверные муки... И все же шел. Так он верил Богу. А ведь моему прадедушке было тогда уже сто двадцать лет. Не шутка. И как он только выдержал, не умерев от горя... – Иосиф смотрел на вершину горы. – Исаак, конечно, ни о чем не подозревал, пока не достиг вершины. Лишь один раз он спросил Авраама, где они возьмут агнца для всесожжения, когда рядом нет ни одного стада. И Авраам ответил Исааку: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой.» Чего должно было стоить ему спокойствие этих торжественных слов! Но, представь, когда Исаак узнал!!! Я помню, как отец мне пересказывал его слова:

«Когда я услышал о том, что по повелению Божьему, на жертвенник, который мы вместе соорудили, должен быть возложен я, то состояние мое было, будто пораженного молнией. Внезапное, резкое дыхание близкой смерти обдало меня с головы до ног. До сего момента моя жизнь была сплошным счастьем, и я никогда не предполагал для себя такой страшной участи. Мне стало не по себе. Я видел, что отец, говоря мне все это, горько рыдал и весь содрогался от дрожи, и только теперь понял его молчаливое, странное поведение в течение всех этих прошедших трех дней. Мне было жаль его и себя. И очень не хотелось умирать. Я бы мог, конечно, с легкостью убежать, оставив моего отца одного возле пустого жертвенника, разрешив ситуацию по-своему. Я прекрасно понимал, что изможденный страданиями отец сам не знает, как занесет надо мною свой острый нож... Но я привык слушаться его во всем. И я лег. Отец путался, привязывая меня к жертвеннику и проливал надо мною потоки старческих слез. Так что на моем лице мои собственные слезы смешивались с его, и я был весь мокрый. Я старался успокоить его... Не правда ли, странное побуждение в подобной ситуации? Что я мог сказать? Он тоже стремился ободрить меня. Не менее странно. Не могу вспомнить наших прощальных слов, как ни стараюсь... В этот миг, мне кажется, я уже был готов отдать свою жизнь в жертву Богу. Блеснул нож... Я закрыл глаза и лишился чувств.

Очнулся я от того, что отец целовал мое лицо и руки. Оказывается, ангел Божий остановил его руку с занесенным ножом, оповестив о том, что испытание окончено. Испытание!!! Это было всего лишь испытание! Пожертвует ли Авраам для Господа всем, даже самым любимым? То есть, мной? Мы пожертвовали. Я чувствовал себя воскресшим из мертвых. Наша вера была испытана. Вера, выражающаяся в полной отдаче себя Богу.

Затем мы, вновь ожившие из небытия, все еще продолжая плакать, но на этот раз уже от счастья, заметили неподалеку от нас овна, запутавшегося в чаще своими рогами. И принесли его в жертву Господу. Мой отец назвал это место: Иегова-ире (Господь усмотрит).» Как чрезвычайно трогательно, правда? Ты меня внимательно слушал? – Иосиф погладил своего помощника по спине. – Наверное, пережив такое, оба стали совершенно новыми людьми. Ты как думаешь?

 

 

 

К концу второго дня пути Иосиф добрался до Вефиля*. Здесь он решил, наконец, переночевать по-человечески, что означало остановиться в гостинице.

Это было низкое каменное строение с плоской крышей. Малюсенькие окошки, скорее напоминающие дыры в стене, почти не пропускали свет. Хотя это было типичное ханаанское жилище, юноше, привыкшему к привольности шатров, все же было странно войти внутрь.

Хозяин гостиницы приветливо встретил Иосифа, опытным глазом сразу же отметив его разноцветную одежду. Несмотря на то, что все небольшие помещения были переполнены, все же для богатого путешественника «случайно» отыскалось местечко.

Таким образом, поужинав и переночевав «как полагается», с рассветом любимый сын Иакова продолжил свой путь.

На четвертый день Иосиф, наконец, достиг цели своего путешествия. Не въезжая в Сихем, он свернул с дороги к тому месту, где когда-то жила их семья. Но к его величайшему удивлению там никого не было. На части поля, купленной Иаковом у Сихемского правителя, не наблюдалось никаких признаков жизни. Иосиф стоял, ошеломленный, не зная, что предпринять. Заметив неподалеку колодец, выкопанный когда-то Иаковом*, юноша пересек границу участка. Было видно, что колодцем, вопреки всему, продолжали активно пользоваться. Об этом говорила вытоптанная и влажная земля вокруг него. Приблизившись, Иосиф оперся руками о каменный край и заглянул внутрь. Но почему-то ничего, кроме воды далеко внизу, он там не увидел. Вспомнив о жажде, он огляделся. Не идет ли кто-нибудь с кувшином? И вдруг... Вдруг в глаза ему бросилось что-то, лежащее на земле за колодцем. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не наблюдает, он осторожно приблизился к оставленному предмету... Это был кожаный пояс Симеона. Рядом с ним находился колчан с тремя поломанными стрелами. Вещи были настолько примяты и втоптаны в землю, что их с трудом можно было различить. Что бы все это могло означать? Иосиф нагнулся, чтобы поднять потерянное... и тут его озарила страшная догадка... Схватив пояс и колчан, он быстро выпрямился и побежал обратно. Когда все было спрятано в мешке, привязанном к ослу, юноша облегченно вздохнул.

Внезапно ему показалось, что кто-то смотрит ему в спину. Он резко обернулся. Сзади никого не было. На испуганном лице мальчика, с бровями «домиком» на наморщенном лбе была запечатлена одна-единственная фраза: «Пожалуйста, не надо!!!» Дрожащей рукой он дернул осла за поводья и, больше не оглядываясь, постарался как можно скорее покинуть это место.

Теперь все вокруг ему казалось подозрительным. Цепким взглядом он фиксировал окружающую обстановку, признаваясь себе в том, что для местных жителей он, наверное, был не менее подозрительным.

Впереди виднелся Сихем. Этот город, некогда опустевший и разоренный, обрел вторую жизнь благодаря народностям и племенам Сихемской долины. Они не позволили, чтобы Сихем был предан забвению. И теперь, обновленный, он стан лучше прежнего.

«Зачем мне идти в этот город? Чем это может помочь, если я все равно не могу открыто сказать, кто я и кого ищу? Тем не менее нужно попытаться хотя бы что-нибудь разузнать... Я должен найти их!»

Город жил своей обычной, будничной жизнью. Ближе к центру становилось оживленнее, и Иосиф постарался смешаться с толпой, чтобы привлекать меньше внимания. Но даже на рыночной площади, среди криков торговцев, блеяния овец и мычания коров, его не покидало ощущение, что за ним кто-то неотступно наблюдает.

«Чепуха! Там, на поле, никого не было. Да и сейчас... Кому я тут нужен?» – успокаивал он себя.

К сожалению, поиски были безуспешны. К тому же Иосиф боялся спросить про братьев, не желая навредить себе и им.

«Это заговор, – размышлял он. – Они только их и ждали. Уже все имели наготове. И все ж таки отомстили, отомстили!!!»

Теперь каждый житель Сихема для Иосифа был противником.

«Сейчас уже не важно, – продолжал он разговор сам с собой, - кто был виноват в прошлом. На этот раз, я знаю точно, братья пришли к ним с миром, а не с мечом... И к тому же, пришли на свою землю! И что же с ними сделали?»

– Господин, не желаете ли отведать нашего меда?

Иосиф вздрогнул от обращенных к нему слов и повернул голову в сторону раздавшегося голоса. Девочка-подросток, ласково улыбаясь, смотрела на него.

– Сладкого меда, - повторила она.

– Не желаю я вашего меда! – грозно ответил ей Иосиф и сам удивился своему тону.

Да, он был не на шутку раздосадован создавшейся обстановкой. Вдруг ему стало так тошно среди всеобщей шумихи, что он почувствовал дикую усталость, граничащую с обморком. Нетвердым шагом он выбрался из города.

Вечерело. Иосиф отдалялся от Сихема. Хруст ветки позади него в который раз за сегодняшний день заставил его вздрогнуть. Но не успел он и сообразить, что происходит, как сильная рука обхватила и сжала его горло. «Вот она, западня!» - пронеслось в воспаленном мозгу.

Воздух в легких иссякал. Жизнь отсчитывала свои неумолимые мгновения. Иосиф отчаянно затрепыхался и внезапно замер, руководствуясь чисто природным инстинктом самосохранения. Тут он ощутил глухой удар и почувствовал, что падает. Рука, душившая его, ослабла. Развернувшись, юноша увидел своего верного друга, топчущего передними копытами лежащего на животе незнакомца.

– Ладно, хватит. Так ты можешь его убить, – проговорил Иосиф, ощупывая себе шею и глубоко дыша. – Нужно же узнать, кто это и чего он от меня хотел. Хотя последнее я уже понял.

Иосиф быстро связал человеку руки за спиной, лишив таким образом свой мешок единственной веревки. Затем, перевернув на спину, всмотрелся в его лицо. Это был смуглый мужчина лет семидесяти, ничем не примечательный. Юноша стал трясти его.

– Очнись же ты, наконец! За что ты хотел меня убить, негодяй? А? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Человек с трудом открыл глаза и посмотрел на Иосифа тяжелым, неприветливым взглядом.

– Ты что, немой? – продолжал Иосиф. – Если ты сейчас же не начнешь говорить, то мой осел затопчет тебя до смерти!

Эти слова хотя и были высказаны не совсем убедительно, все же заставили незнакомца открыть рот.

– Всю мою семью убили, растерзали... – замогильным голосом проговорил он.– Отца и братьев, и сыновей, и даже внуков... А женщин всех похитили, увели в плен вместе с самыми меньшими. Я один спасся, потому что не было меня в городе. И куда же я теперь денусь один? Мерзавцы!!!

Старик злобно рванулся к склоненному над ним Иосифу, будто намереваясь укусить его. Тот живо отпрянул.

Откровенное повествование этого человека, несмотря на его ненависть, неожиданно тронуло Иосифа до глубины души. Часто дыша, он сказал:

– Сожалею о случившемся. Однако я тут ни причем, ведь мне тогда было всего одиннадцаь лет.

– Ненавижу! – проскрежетал зубами старик. – Всех!!!

– Что произошло там, на поле? – уже менее чувствительно спросил Иосиф. – Отвечай, если знаешь!

– Они приехали, а мы на них напали, чтоб отомстить. Но эти твари... Сила в них, наверное, от злости. Не смогли мы их одолеть. А некоторых из наших они убили.

Из глаз старика потекли слезы. Он размяк.

– А ты? – продолжал он скорбно. – Зачем ты их ищешь, если не такой, как они? Чего ты ищешь?

– Я ищу братьев моих. Какими бы они ни были, это мои родные братья. Знаешь, куда они ушли? Знаешь или нет?

– Они ушли отсюда... Думаю, что навсегда. А куда? Я слышал, как они говорили: «пойдем в Дофан».

Иосиф тут же вскочил на ноги и молнией ринулся в путь, оставив старого одинокого человека связанным, при дороге.

 

 

 

Всем своим могучим телом Симеон плашмя упал на землю. Над ним продолжалась ожесточенная борьба. Прежде, чем он успел опомниться, на него кто-то свалился, и Симеон оказался вдавленным в сырую почву. Взбешенный, он постарался вырвать лицо и руки из липкой грязи. Потом одним движением скинул с себя неприятеля. Тот был мертв. Почему-то смерть одного из противников придала Симеону еще большую ярость, и грязный, избитый сын Иакова будто лев, вновь кинулся в драку.

Этот эпизод прочно врезался ему в память. Несмотря на то, что воспоминания были до болезненности противными.

Глубокую рану на левом плече Симеона обжигало огнем всякий раз, когда он мысленно возвращался к тому дню. Остальные разделяли его состояние.

Сейчас, по прошествии пяти месяцев, все как будто пришло в норму. На зеленых лугах Дофана, приобретенных в собственность богатыми пастухами, паслись и размножались многочисленные стада. Сыновья Иакова ловко приобретали влияние в округе. Можно было бы уже и навестить отца... Но это желание отсутствовало. Никто не хотел ворошить недавнее прошлое, объясняя, как они оказались в Дофане. Конечно, братья не могли навсегда остаться в этих местах. Но время еще терпело. А их оскорбленные чувства хотя и притупились, но не умерли.

 

 

 

* Позднее город Ефрафа был переименован в Вифлеем, в котором через восемнадцать столетий родился Иисус Христос.

 

* Город Салим впоследствии был переименован в Иерусалим и стал столицей Израиля.

 

* Согласно бытующему мнению, гора, на которой Авраам принес в жертву Исаака, называлась Мориа, и именно на ней Соломон через одиннадцать веков построил храм Господень. Однако исторические свидетельства никак не подтверждают эту версию. Единственное, о чем можно с уверенностью сказать, это то, что местность, в которой происходили эти события, носила название «земля Мориа».

 

* Название «Вефиль» дал этому месту Иаков, а до этого оно называлось Луз.

 

* Через восемнадцать столетий все еще действующий колодец Иакова посетил Иисус Христос (Ев. от Иоанна 4:5,6).

 

 

 

 

ГЛАВА 4. ЧЕРНАЯ ТОЧКА

 

 

 

Черная точка, появившаяся на горизонте, заставила Симеона прищуриться. Что бы это могло быть? Незатейливый и однообразный пейзаж был уже настолько привычен, что даже малейшее отклонение от обыденного сразу же привлекало внимание.

– Эй, Левий! Что это там такое?

Пришедший на зов брат тоже вгляделся вдаль. Затем оба многозначительно переглянулись.

На фоне оранжевых предзакатных всполохов черная точка приближалась, становясь все больше.

– Надо позвать остальных. По счастью, все здесь... – неуверенно произнес Симеон. – Рувим, Иссахар! Эй, быстро зовите всех! – вдруг истошно закричал он.

– Завулон, Иуда! – подхватил Левий. – Остальные! Где же вы?

Через несколько мгновений десять пар глаз, не моргая, впились в одну-единственную точку. Обладатель каждой из них не осмеливался признаться даже самому себе в том, что он видел. Тем не менее десять сердец единодушно начали стучать с повышенной частотой. Дыхание учащалось. Внутренность была готова закипеть. Десять пар глаз, налившихся кровью, уже не сомневались.

– Сновидец, – тихо сказал Иуда.

– Убьем его, – неожиданно заключил Левий.

Все неслышно, но облегченно, вздохнули. Запретный барьер был преодолен. Никому не хотелось первым высказывать эти страшные слова, беря на себя таким образом ужасную ответственность за последствия. Даже Левию. Но почему он это сказал, он и сам не знал.

– Да, да, убьем его и бросим его в какой-нибудь ров, и скажем, что хищный зверь съел его; и увидим, что будет из его снов, – выдохнул Симеон.

Братья оживились. Они принялись суетливо предлагать способы убийства.

– Прежде, чем он приблизится настолько, чтобы поприветствовать нас, мы должны пустить в него несколько лучших стрел, – нетерпеливо говорил Иссахар.

– Нет, пусть он приблизится и увидит наше истинное отношение к нему. Пусть умрет, сознавая ненависть, которую возбудил в нас, – Иуда плюнул на землю.

– Перережем ему горло, – сказал Асир с таким чувством, будто говорил о ягненке.

– Нет! – прогремел Рувим. – Не убьем его!

Все враждебно посмотрели на старшего брата. Он величественно стоял среди них, как воплощение первенства и превосходства. Все же он был старшим.

– Не убьем его, – властно повторил он. И, прежде чем расторопные братья смогли что-нибудь возразить, добавил более мягко: – Не проливайте крови; бросьте его в ров, который в пустыне, а руки не налагайте на него. Конец-то нашему меньшему будет все равно один – смерть.

С этим нельзя было не согласиться. Довод казался убедительным. К чему напрасно проливать кровь Иосифа? Зачем обрекать себя на неприятные воспоминания о его предсмертной агонии? И решение было принято.

 

 

 

Иосиф приближался к своим братьям. Изможденный дорогой и переживаниями, он сидел на своем осле, который, несмотря на то, что сам еле перебирал ногами, все же был покрепче юноши. Оба хотели есть и пить, так как весь этот день с самого рассвета они нигде не останавливались. Иосиф различил вдалеке знакомые силуэты и приветливо замахал рукой. Он не увидел ответного приветствия и подумал, что просто-напросто братья еще не заметили его. «Им будет сюрприз», – по-детски подумал он. Богатое воображение Иосифа уже рисовало радостную сцену встречи, сытный ужин и долгожданный отдых. Но надолго задерживаться он здесь все же не собирался. День-другой, – и назад, к отцу.

Внезапно дивные образы начали рассыпаться под неумолимым натиском беспощадной действительности.

Выражение лиц братьев было незнакомо Иосифу. Он предполагал все, что угодно: насмешки, едкие колкости и даже открытые нападки. Все это, по его мнению, вполне могло составлять большую часть «радушного приема». Но за этим должна была неотъемлемо следовать теплота домашнего очага. И как раз в этом он уже начал сомневаться.

 

 

 

Ах, если бы можно было повернуть назад это чудное золотое солнце, которое вот-вот коснется горизонта... Если бы можно было вновь оказаться при рождении этого беспокойного, утомительного и... упоительного дня! В таком случае Иосиф бежал бы прочь без оглядки от этого места!!!

 

 

 

Глубочайшее презрение и лютая ненависть дохнули на него своей смертельной обреченностью.

Иосиф остановился и, часто моргая, в растерянности смотрел на приближающихся братьев.

Братья не медлили. Как стая диких хищников, выскочивших из засады, они набросились на того, кто был их плотью и кровью. Одним рывком его стащили с осла, который в этом случае уже ничем не мог ему помочь. Первым делом сорвана узорчатая туника, разорвана на клочья и грубо кинута на землю. После чего наступила очередь ее трепещущего обладателя.

Безжалостные и хладнокровные удары, сопровождаемые самыми жестокими и обидными выражениями, на которые только способен человек, шквалом обрушились на тщетно пытающегося защищаться Иосифа. От одного из них, по голове, перед его глазами засверкали звезды. Но на этот раз они были безумными, мелькающими, беспорядочными и звенящими.

«Не может быть, что все это происходит со мной наяву... Наверное, я схожу с ума...» Эти мысли были последними перед тем, как Иосиф потерял сознание. Он бессильно упал, и вид его полуобнаженного тела, с беспомощно раскинутыми руками, был настолько жалок, что у любого человеческого существа должен был бы вызвать естественное чувство сострадания.

– Хватайте его за ноги и тащите ко рву, – скомандовал Иуда.

Вперед ногами, как если бы он уже был мертв, братья быстро потащили Иосифа к одному из ближайших рвов, в котором не было воды. Пучки колючей травы и мелкие камни оставляли на голой спине длинные ссадины, а руки, как плети, покорно волочились по земле. Прибыв ко рву, который находился за станом, они пинками скинули Иосифа вниз.

Теперь они были удовлетворены. Отряхнув ладони, как после прикосновения к какой-нибудь мерзости, сообщники торопливо зашагали обратно, к своим палаткам.

 

 

 

Иосиф остался лежать на дне рва, который не был настолько глубок, чтобы упав, разбиться насмерть. Однако мелким его тоже нельзя было назвать. Поэтому Иосиф только чудом не переломал себе кости. От удара о землю он очнулся и медленно открыл глаза. Ныло все тело, особенно голова и левая нога. Он попробовал привстать на локтях и оглядеться. Сквозь узкое отверстие рва не было видно абсолютно ничего. На кожу налипли влажные, холодные комья грязи, которые, смешиваясь с кровью от многочисленных ранок, вызывали болезненное жжение. Пахло сырой землей. Запах был противным до тошноты. Это был запах свежевыкопанной могилы. И тут душераздирающий вопль, вырвавшийся из самых недр этого юного существа, в своем всепоглощающем отчаянии вознесся к самому Небу, оставляя позади себя пустоту полнейшей безысходности.

Потом он успокоился. Безнадежность, с нежностью мачехи, убаюкала его в своих холодных объятиях. Он умрет молодым. Значит, так ему суждено. Смерть приближается широкой хозяйской поступью. Он спокойно смотрит в ее темное лицо, отчетливо сознавая, что уже ничего нельзя исправить. И все же... И все же, если бы до того, как иссякнут последние силы, сверху, с края этой могилы, протянулась бы рука...

 

 

Тем временем сообщники возвратились в стан. Они были сильно возбуждены, однако хранили торжественное молчание. Свершилось!!! Все оказалось так поразительно просто! И вот его уже нет... И никто никогда не узнает, что произошло. «Главная помеха устранена», – Симеон с удовольствием потянул носом. Он учуял любимый им аромат жаркого. Тут и там сновали рабы. Скот, приведенный с полей, уже был возвращен в свои загоны. Вот оно – наследство в атмосфере прочно налаженного быта, умножающееся день ото дня. Охваченный легкой эйфорией, Симеон слегка зевнул и окинул взглядом своих братьев, рассаживающихся вокруг костра для ужина. «Бравые ребята. Не подвели. Вот Левий, мое второе «я», почти неразлучные Иуда и Завулон, Иссахар, четверо от наложниц... Иссахар... Постойте, а где же Рувим??»

Как будто почувствовав обращенное на него внимание и не в силах больше сдерживаться, Иссахар тяжело охнул, всплеснул руками и метнулся в сторону, в надвигающуюся темноту. Там, в оглушительной истерике, он кинулся на землю.

– Нет, нет! Я так не могу!!! – неистово закричал он. – Я так больше не могу! О, горе нам! Проклятье!!!

– Поздно ты спохватился, – каменным голосом сказал Симеон. – Обратной дороги уже нет. И где же Рувим?

– Он будет счастливее нас, – захлебываясь слезами, простонал Иссахар. – Потому что он спасет его, спасет! А мы? Что будет с нами, несчастными? – В его глазах вспыхнул безумный огонь. – Пойдемте же, сейчас, вытащим его, пока еще не слишком поздно!!

И он тут же вскочил на ноги и дернулся по направлению ко рву, в котором лежал Иосиф, однако был удержан своими непреклонными братьями.

– Ты что, рехнулся? – гневно сказал ему Иуда. – Совсем ничего не соображаешь?

Иссахар медленно сел на землю, поджав под себя ноги и низко опустив голову.

– Я видел, как Рувим уходил, – подавленным голосом продолжал он. – И как же я сейчас завидую ему, как я хотел бы быть на его месте... Клянусь, что мы будем мучаться и жалеть об этом всю жизнь, если сейчас ничего не сделаем!

– Если ты не одумаешься, то пожалеешь уже сейчас, – спокойно, будто говоря о чем-то обыденном, пригрозил Левий.

– Иссахар, послушай... – продолжал Симеон. – Ты думаешь о каких-то душевных муках, а не беспокоишься о том, что если мы сейчас его вытащим и вернем отцу, то он обязательно выдаст нас. Даже если мы возьмем с него клятву молчать, все равно выдаст. И тогда нам конец, – он сделал особый акцент на последнем слове.

Иссахар, сжав кулаки, бессильно повалился на землю. Братья украдкой переглянулись между собой. Каждый из них, включая даже самых решительно настроенных, жаждал увидеть в другом укрепившую бы его поддержку. Но к своему великому удивлению ни один, столкнувшийся с горящим взглядом другого, ожидаемой поддержки не получил. Смутившись от этого ужасного открытия, они потупились и замолчали. Наступил кризис положения. Мысль, что уже ничего нельзя исправить, неожиданно испугала их. Кажется, они зашли слишком далеко... Что же теперь делать? Они уже наигрались в месть и хотят поскорее закончить эту опасную игру. Разве это невозможно?

Тут один из них пришел в себя. Это был Левий, всегда выделявшийся хладнокровием и самообладанием.

– Итак, посмотрим в лицо реальности. Что мы имеем? Иосифа, лежащего во рву и Рувима, готового прийти ему на помощь. И разве вытащить Иосифа изо рва не то же самое, что оставить его во рву? Рувим планирует вновь снискать благоволение отца, вызволив его любимца, и нам необходимо помешать ему, чего бы это ни стоило, иначе эти двое завладеют всем, а нас сделают своими рабами.

Немногословный Левий на этот раз сказал слишком много.

– Каков же выход? – он сделал паузу.

Симеон понял, к чему клонил Левий, и тут же произнес:

– Необходимо вернуться к первоначальному варианту. А именно – убить Иосифа. Кто не согласен, тот должен высказать свои обоснованные возражения. Итак...

Ух... Сейчас осуществить это будет гораздо труднее. Недавний пыл уже успел угаснуть. Настрой не тот. Однако же возражения, которые так хотелось высказать, застряли в горле. И, перехватив инициативу в свои руки, Симеон распорядился:

– Итак, нечего медлить! Иуда! Завулон! Иссахар! Гад! Неффалим! Асир! Дан! (Левия не было нужды упоминать). За мной!!!

Никогда еще собственное имя не звучало для них столь трагически. Будто бы над ними самими вскоре должен был свершиться этот страшный приговор.

Они все еще пребывали в нерешительности. Как съежившиеся птенцы, эти взрослые мужчины жались друг к другу, цепенея от страха надвигающегося возмездия и обуреваемые сомнениями, одновременно наблюдая за Симеоном и Левием, размашисто шагающими вперед. Что происходит? Им уже казалось, что Небо вот-вот разверзнется у них над головами...

– О, Боже!!! Если бы можно было избавиться от Иосифа, оставив его в живых! – наконец возопил Иуда.

Это просто удивительно, как быстро некоторые получают ответы на свои молитвы. От чего это зависит? От особо близких отношений с Всевышним?... От острой нужды?... Или?... Или от чего-то еще, неведомого и недоступного пониманию простого смертного существа?...

Как бы то ни было, сразу же вслед за этим, вдалеке, в зеленовато-фосфорической пыли, появился караван. Он был едва заметен и на расстоянии казался скорее одиноким, бесплотным призраком. «Призрак» приближался. Важно и деловито мимо проплывала вереница верблюдов.

Тот, кто только что молился, среагировал мгновенно.

– Есть идея! В этом наш выход! Спасение!!! – победно и облегченно вскричал Иуда и, как безумный, ринулся в сторону каравана. – Срочно остановите Симеона с Левием! – бросил он на ходу, обернувшись.

Мадиамские купцы, хозяева верблюдов, были несколько обескуражены поведением человека, догнавшего их. Он что-то путано говорил о неком молодом рабе, которого он мог бы им продать, но что сперва ему нужно посоветоваться с остальными. Поодаль виднелась группа мужчин, что-то наперебой обсуждающая.

Почтенные измаильтяне торопились, чтобы до наступления полной темноты добраться до Дофана, но они приостановились, так как несмотря ни на что предложение странного незнакомца заинтересовало их. Торжествующий Иуда пообещал тотчас же привести им обещанного раба. Уверенно подойдя к братьям, он разгоряченно изложил им свою идею:

- Что пользы, если мы убьем брата нашего и скроем кровь его? Пойдем, продадим его измаильтянам, а руки наши да не будут на нем; ибо он брат наш, плоть наша. Измаильтяне отведут его в Египет, и так мы навсегда избавимся от него.

 

 

Когда Иосиф заметил руку, спускающую вниз веревку, слабая надежда вновь ожила в его сердце. Не веря до конца в избавление, он вскарабкался наверх. Там, наверху, еле держась на ногах и нерешительно озираясь, юноша застыл на месте. То, что он увидел, убило в нем последнюю надежду. Его обреченный взор простерся дальше обезображенных страхом и ненавистью лиц братьев и остановился... на торговом караване. В миг Иосиф осознал весь ужас своего положения. Он содрогнулся настолько, что чуть не упал. Нет, лучше смерть, чем рабство! В тысячу раз лучше смерть!!! И, недолго думая, он кинулся в ноги к своим братьям, горячо умоляя их делать с ним, что угодно, только не продавать в постыдное рабство. Он стал перед ними на колени, сложив перед собой руки, и зашептал дрожащими губами: «Только не это... Пожалуйста, только не это... Лучше убейте меня... Лучше убейте!» Нужно быть дьяволом во плоти, чтобы не дрогнуть от такого излияния!

 

 

О, мера унижения... и отчаяния человеческого! Как глубока бывает она, а порой и бездонна... Тот, кто когда-либо испытывал отказ в своих насущных просьбах, сможет понять ее лишь отчасти. Но многим ли довелось прочувствовать до конца всю горечь отвергнутой мольбы о пощаде?

 

 

Нет, они не были дьяволами. Их сердца сжались при виде этого уничиженного и трепещущего создания. Но изменить решение в подобной ситуации означало поставить крест на собственном будущем.

Отсчитаны монеты. Двадцать сребренников. Иосиф отдан во власть купцов-измаильтян. Его руки сразу же туго связаны по запястьям прочной бечевой, конец которой крепко прикреплен к седлу одного из верблюдов.

Иосиф перестает что-либо соображать. Сознание помутняется, и все плывет перед его глазами.

Караван трогается в путь. И уже вскоре едва можно разглядеть трогательную, полуобнаженную фигурку, которая, прихрамывая, бредет вслед верблюдам.

Девять человек, как вкопаные, застывают на месте. Они следят за караваном, пока он, постепенно превращаясь в маленькую черную точку, не скрывается из вида.

 

 

 

ГЛАВА 5. РАБ

 

«Не плачьте об умершем и не
жалейте о нем; но горько
плачьте об отходящем в плен,
ибо он уже не возвратится и
не увидит родной страны
своей.»

Иеремия 22:10

 

 

Одногорбые мадиамские верблюды, что-то деловито пережевывая и не обращая никакого внимания на подгонявших их хозяев, медленно подходили к Дофану. Неторопливый размеренный ритм был очень кстати: несчастный пленник с трудом передвигал ноги, с каждым шагом рискуя потерять равновесие. Опустив голову и тупо глядя на собственные связанные руки, он находился в сильнейшем замешательстве, все еще не отдавая себе полного отчета в происшедшем. Он ощущал сильнейшую боль во всем теле, но не обращал на нее внимания.

Единственным жизненным импульсом, оглушительно стучавшим в его воспаленных висках, был все тот же природный инстинкт самосохранения.

Эта ночь была непохожа ни на одну другую в жизни Иосифа. После того, как он механически проглотил сомнительного вида и вкуса баланду, принесенную одним из слуг (который на протяжении всего «ужина» не сводил с пленника глаз, перебирая в руках веревки, снятые на время еды), вновь связанный Иосиф был оставлен в одиночестве. Хотя полным одиночеством это нельзя было назвать: рядом дремали верблюды, весьма утомленные дальней дорогой. Бедный Иосиф! Это было место, которое вполне соответствовало его теперешнему рангу. Тут он постепенно начал приходить в себя. Возвращались чувства, ощущения, эмоции… Он приходил в сознание реальности. Ощутив леденящий кожу ветер и чтобы хоть как-то согреться, Иосиф подполз к ближайшему верблюду и, уткнувшись лицом в его пахучую шерсть, залился горькими слезами.

Он оплакивал свое короткое прошлое, тот мирный и обеспеченный быт, который, как он думал, будет вечно составлять его счастливую жизнь, престарелого отца, младшего брата, а также… самого себя. Да, Иосиф оплакивал себя, свои наивные мечты и обманчивые надежды со всей скорбью уже ничем невосполнимой утраты.

Скорчившись у горячего верблюжьего бока, он уже не чувствовал в себе присутствия необходимой ему жизненной

силы и, перед тем, как багровые от слез веки закрылись сами собой, все еще судорожно всхлипывающий и тяжело вздыхающий Иосиф выразил страстное желание больше никогда не просыпаться.

Его бессознательных стонов во сне не слышал никто в целом мире, кроме все того же холодного ветра, который безмолвно уносил с собой печальную историю еще одной жизни. Сколько таких историй знает этот неугомонный, вездесущий и молчаливый странник… Чем удивишь его? Чем растрогаешь?

Между тем, совсем недалеко от одинокого спящего комочка, у пустого рва сидел тот, кто единственный попытался помешать свершению неправосудия. Он был немало озадачен таким поворотом событий и, обхватив голову руками, старался сообразить, что же ему теперь делать, когда внезапный порыв ветра дерзко бросил ему в лицо горсть пыли.

Рувим, наделенный могучим телом и добрым сердцем, к сожалению, иногда был не очень сообразителен. Еще недавно он, стоя среди братьев, смог несколькими словами изменить ход их мыслей, а сейчас, когда его чистосердечный план спасения не удался, был близок к отчаянию. До крови кусая пыльные губы, он лихорадочно размышлял о том, что братья могли сделать с Иосифом. Осмелились убить его или нет? А может, они сами все осознали и сейчас все вместе сидят у весело потрескивающего костра? Такой вариант тоже был возможен, хотя верилось в него с трудом. Нужно пойти скорее в стан и все узнать… Но какова там сейчас ситуация? Возможно, самая неожиданная…

Если бы у Рувима было немного побольше дальновидности, он не ушел бы так далеко от стана и не бродил бы бесцельно полночи в полях, а напротив, неотступно следил бы за всем происходящим из какого-либо тайного укрытия. В таком случае он знал бы сейчас, где находится Иосиф и, конечно, нашел бы способ помочь ему. Но увы! Вместо этого неблагоразумный первенец продолжал сидеть у пустого рва, не имея ни малейшего представления о местонахождении брата.

Ко всему прочему Рувим обладал удивительной способностью становиться неповоротливым именно в тот момент, когда ему необходимо было принять какое-то решение. Он, наверное, предпочел бы сидеть так целую вечность, надеясь на лучшее…

В конце концов, когда уже совсем рассвело, и не было больше возможности продолжать пребывать в бездействии, незадачливый увалень тяжело поднялся и нерешительно направил свои нетвердые стопы к братскому стану…

 

 

 

Удар, сопровождаемый грубым окриком, положил конец тревожному полузабытью Иосифа. Несмотря на страстную мольбу, высказанную неизвестно кому, он все-таки проснулся. Его веки настолько опухли за ночь, что он смог приоткрыть их лишь чуть-чуть. Сквозь густые ресницы были едва заметны две человеческие фигуры. Они вели разговор на другом диалекте, однако, благодаря некоторым знакомым словам, Иосиф понял их речь.

– Эй, поднимайся, лентяй! Пора в путь! – говорил глухой, низкий голос, похоже, нисколько не заботясь о том, понимает ли его новый раб.

– Мне кажется, что он болен, – продолжал другой, более мягкий и звонкий.

– Да, как же! Болен! С чего бы это ему заболеть? Притворяется он! – отвечал первый.

– Подожди, отец, подожди... Не бей его больше. Интересно, как его имя?

Одна из фигур наклонилась. На плечо Иосифа легла рука.

– Как тебя зовут? – на местном наречии, хотя и с явным акцентом, промолвил мягкий голос.

От этих слов Иосиф открыл глаза, но при виде незнакомца в ужасе отшатнулся. На него смотрело лицо, сильно обезображенное косым шрамом, проходившим через весь лоб, нос и правую щеку. Цвет левого глаза был неестественно белым, а лица – почти черным, земляным. Единственным его достоинством была молодость. Ни единая морщинка еще не обозначилась на этом многострадальном облике. Голову покрывала черная ткань.

– Как тебя зовут? – более членораздельно повторило лицо.

– А ты кто такой? – вопросом на вопрос неожиданно ответил Иосиф.

Лицо удивленно подняло брови.

– Раб не имеет права задавать подобные вопросы! – все же несколько обескураженно возразило оно.

– Эй, Таппуах, что ты с ним церемонишься? – гаркнула фигура, продолжающая стоять поодаль.

Тут Иосиф вспомнил о своем теперешнем положении. Сопротивление было бесполезным. Дерзкий ответ, вертевшийся на языке: «Мои слуги и рабы звали меня господином Иосифом», только усугубил бы ситуацию, унизив его еще больше.

Поэтому он подавленно произнес:

– Меня зовут Иосиф.

Минимальный интерес, проявленный хозяевами к своему новому рабу, на этом закончился. У измаильтян не было ни желания, ни времени для дальнейших расспросов. Ведь раб был приобретен для перепродажи в Египте, и он интересовал их всего лишь как выгодный товар.

Иосиф видел, что с ним обращаются, как с вещью, и это, как ничто другое, больно задевало его за живое. Хмуро наблюдая за высоко и важно сидящими на своих верблюдах измаильтянами, он, вопреки всем нравственным принципам, заложенным в него с детства, питал к ним полнейшее отвращение. Да и не только к ним. Все вокруг выглядело для него отвратительным. А что касалось братьев, то одно воспоминание о них вызывало омерзительную тошноту. Когда к вечеру караван приблизился к Сихему, в памяти всплыли волнения, связанные с этим местом. О, какими мелкими показались ему его недавние проблемы в сравнении с тем, что он испытывал сейчас!

 

 

 

Глубокой ночью, когда возможность остаться наедине с самим собой принесла некоторое облегчение, и Иосиф смог немного успокоиться, он расслышал звук приближающихся шагов и насторожился. Вскоре перед ним появился уже знакомый ему юноша-инвалид, держащий под мышкой какой-то сверток.

– Меня зовут Таппуах, – просто сказал он.

Иосиф окинул его недружелюбным взглядом.

– Я уже это понял, – неохотно отозвался он.

– Я... тут принес тебе плед на ночь, – продолжил Таппуах, присев на корточки и протянув сверток Иосифу. Но, вспомнив о его связанных руках, сконфуженно сел рядом с ним на землю. По его виду было заметно, что он хотел продолжить начатый разговор, но не мог найти нужных слов. Наконец он спросил:

– Откуда ты?

– Ниоткуда, – был ответ.

– Ты не очень-то вежлив.

Иосиф хмыкнул.

– Ты не хочешь укрыться?

Иосиф даже не пошевелился. Тогда Таппуах развернул плед и, привстав, укрыл им пленника.

Иосиф почти возмущенно посмотрел на своего нового знакомого, передернул плечами, но ничего не ответил.

– Ты не хочешь раговаривать?

– ... Спасибо.

– Нет, нет, это не стоит благодарности. Это всего лишь... К сожалению, я здесь не распоряжаюсь, – Таппуах вздохнул.

– И кто же здесь распоряжается в таком случае? – с некоторым ехидством вдруг спросил Иосиф.

– Отец.

– А-а-а... Так разве ты не наследник?

Иосиф сам не заметил, как ввязался в разговор.

– Наследник, – Таппуах снова вздохнул. – Но нас в семье семеро сыновей и я – самый младший... Да к тому же еще и...

Он запнулся и смущенно опустил глаза, вероятно, не решаясь произнести следующую фразу. Иосиф внимательно посмотрел на него. При мягком лунном свете его лицо уже не выглядело таким безобразным, как днем. Его облик вызывал симпатию.

– А где твои остальные шестеро братьев? – неожиданно для самого себя поинтересовался Иосиф.

– Они уже все самостоятельные, ведут обширную торговлю с Сирией, Месопотамией... – охотно откликнулся Таппуах. – А я вот все с отцом... Не очень-то сладко.

– Он у тебя что, тиран?

– Да нет... Просто не терпит возражений.

– Большинство отцов такие.

– Ну, значит, мой среди них первый.

– Не повезло тебе, – мягко посочувствовал Иосиф, невольно вспоминая свои собственные доверительные отношения с отцом. Воспоминания об этом почему-то не принесли ему особой радости, и он попытался переменить тему беседы, деликатно спросив:

– А что с тобой произошло?

Таппуах вновь смутился, но на этот раз не промолчал:

– Три года назад, в Месопотамии, мы подверглись нападению грабителей. Отец со слугами спрятались. А я... Я решил защищаться. Уж очень ценный товар мы везли: золотые и серебряные украшения, ткани тончайшей работы... Грабители про это прознали... Ну, моя отвага все равно не помогла, а я на всю жизнь остался уродом... – дрожащим голосом, делая частые остановки, проговорил он.

Наступило молчание. Иосиф не знал, что ответить. Ему как будто бы даже стало стыдно за свою внешность перед этим увечным юношей. При упоминании о Месопотамии что-то встрепенулось в его сердце, и он с трепетом вспомнил Харран, дом, где родился и провел свое счастливое детство... Но тут вновь заговорил Таппуах:

– Ты очень красив.

И хотя в его голосе чувствовалось восхищение, а отнюдь не зависть, Иосиф почувствовал себя неловко. Меньше всего ему хотелось сейчас касаться своей внешности. Но тут он понял, что сам спровоцировал это, проявив ненужное любопытство в отношении Таппуаха. Теперь настал черед Иосифа.

– Как видишь, мне это не помогло, – возразил он.

– Что ты имеешь в виду? Где ты жил, и что это были за люди? Те, что тебя нам продали? – забросал его вопросами Таппуах.

Иосиф ощутил, как к горлу подступил ком. Ему представлялось совершенно невозможным рассказать кому-либо о том, что с ним произошло.

– Мне нечего рассказывать, – с трудом выдавил он.

– Как это – нечего? У каждого есть своя история, – не унимался Таппуах.

«Вот привязался, – подумал Иосиф, хотя ему очень хотелось произнести это вслух. – Его, что, специально сюда подослали?»

Но тут его добросердечная натура вновь взяла верх, и он лишь посмеялся в душе над своей суровостью. Тем не менее присущая ему жизнерадостность, похоже, находилась при смерти. Чем больше Иосиф предавался размышлениям над ситуацией, в которую он попал, тем более безнадежной она ему казалась. Он покосился на Таппуаха: «Горит любопытством узнать что-то новое, чтобы скрасить свою однообразную жизнь. И почему я должен ему в этом потакать? Какая мне будет польза от того, если я ему все расскажу? Он же здесь не распоряжается.» Иосиф отвернулся.

– Мне кажется, – робко начал Таппуах, - что у тебя есть какая-то печальная тайна. Поделись ею со мной, и тебе станет легче. Хотя скорее всего я ничем не смогу тебе помочь. Но...

– Вот именно – ничем, – перебил его Иосиф, продолжая смотреть в сторону.

– Хорошо, тогда я пойду, – вдруг кротко, но твердо, заявил Таппуах, решительно поднимаясь.

– Ну, куда же ты?!! – в сердцах воскликнул Иосиф, проглотив ком. Он смутно сознавал, что нуждается в сочувствии, хотя бы в самом малом, но гордость мешала ему открыто признаться в этом.

Таппуах пристально посмотрел на него.

– Разве ты не хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, не хочу. Останься... Мне очень тяжело. И одиночество начало пугать меня. И прости мне мою невежливость.

Таппуах снова сел, но не проронил больше ни слова. И Иосиф, собравшись с духом, заговорил:

– В Кириаф-Арбе живет один очень богатый, добрый и справедливый человек. Имя его Иаков. У него двенадцать сыновей. Восемь из них – сыновья его двух жен, а четверо – двух его наложниц. Двое самых младших, – дети его второй, любимой жены Рахили. Она долгое время была бездетной. Так что уже была потеряна всякая надежда. Потом она вдруг зачала и родила своего первого сына, который для Иакова стал утешением его старости. Но шесть лет назад Рахиль умерла в родах второго...

– А ты, Иосиф, что же, был слугой или рабом у этого господина или у одного из его сыновей? – прервал его Таппуах, не выдержав.

Иосиф вздохнул и закрыл глаза. Затем он поднял лицо к небу, будто увидев что-то сквозь сомкнутые веки.

– Я – первенец Рахили, одиннадцатый сын Иакова, а также его любимец, – заключил Иосиф.

– Что-о-о? Мне кажется, что я ослышался, - растерянно пробормотал Таппуах.

Глаза его расширились, и он в изумлении смотрел на Иосифа. Теперь под взглядом Таппуаха смутился Иосиф, зная, что он него ожидают дальнейших объяснений. Ему стало стыдно, что он дошел до такой жизни. Конечно, он не был в этом виноват, но как объяснить все это его трогательному собеседнику? Иосиф медленно поднял глаза и встретился со взглядом Таппуаха. В нем, наряду с крайним изумлением, отражались кротость и сочувствие. Губы Иосифа шевельнулись, и он поведал ему все. Все. Так, как он это помнил и понимал.

– Знаешь, что? – сказал ему расчувствовавшийся Таппуах, когда Иосиф закончил. – Сегодня ночью, вернее, ее остаток, я не смогу спать, потому что буду думать, как помочь тебе.

Иосиф был так истерзан воспоминаниями о предыдущем дне, что ничего не ответил. Таппуах быстро поднялся и, ласково дотронувшись до плеча Иосифа, исчез во мраке.

Первенец Рахили не знал, что и думать. Надежда вновь затеплилась в его сердце, и все его юное существо затрепетало при мысли об освобождении. Но надежда была очень слабой. И все же она была. По мере того, как он все больше сосредотачивался на ней, она казалась ему все более реальной. Пока в конец концов она не заставила поверить ее обладателя в то, что последняя песня еще не спета.

 

 

 

– Рувим! Ну, кончай ты хныкать, как малолетнее дитя! Сказано тебе – нет Иосифа. Да, да, да! Мы его убили! Прикончили, как паршивого ягненка. И что теперь ты с нами сделаешь, а? Выдашь нас отцу? Ну, отвечай! Что?! Смотри, если так, то несдобровать тебе, так и знай! Тебя постигнет та же участь, та же участь!!! Всякий, кто встанет на моем пути, поплатится головой. Первородный сын! Как же... Не видать тебе первородства, как своих ушей! Понял? Понял, скотина? Только посмей...

– Хватит!!! – пророкотал Рувим и поднялся. Обеими ладонями он порывисто вытер мокрые щеки и уставился на сизого от ярости Симеона.

– Я ничего не скажу, – продолжал Рувим. – Только знайте, что грех за убийство брата будет тяготеть над вами всю вашу поганую жизнь!

– Ах, да ты еще и святоша? – прорычал Симеон сквозь зубы. – Ну, берегись!

И тут же тяжелый удар в челюсть заставил Рувима со стоном схватиться за ушибленное место.

– Ах так, значит?

Ответный бросок Рувима был еще более яростным, после чего Симеон мешком плюхнулся за землю. Пока он корчился внизу, делая попытки встать на ноги, Рувим разминал свои могучие кулаки, готовясь к борьбе не на жизнь, а на смерть.

Никогда раньше не дрались так между собой два старших сына Иакова. Не щадились ни зубы, ни глаза. Носы обоих были в крови. Обоюдные проклятия сыпались без остановки, всякий раз становясь все более изощренными.

Крепко спящие остальные братья не сразу смогли расслышать, что происходило снаружи. Но когда они повскакивали со своих постелей для того, чтобы разнять обезумевших от ненависти мужчин, те уже еле держались на ногах.

– Добейте его! Добейте! Чего вы еще ждете? Что, разве вам мало того, что он со мною сделал? Что вы, ослепли??! – кричал из последних сил Симеон, когда его оттаскивали несколько сильных рук.

– Нет уж. Даже с меня этого достаточно, – возразил Левий. – Уймись же ты, наконец, Симеон. Уймись! Если мы убили Иосифа, то неужели станем из-за этого убивать друг друга? Поразмысли своей бестолковой башкой.

Израненных и уже не сопротивлявшихся братьев разнесли по своим шатрам. Вновь воцарилась тишина.

Иссахар сидел у постели Рувима с опущенной головой. Его вздернутый нос повис сам собой, а поднятые плечи и ссутулившаяся спина то и дело вздрагивали.

Красивое лицо Рувима представляло из себя сплошную багровую опухоль. Его карие глаза заплыли воспаленными веками и почти не открывались, миловидный нос сильно увеличился в размерах, так как был перебит, полные губы, за которыми теперь не хватало нескольких зубов, выглядели, как кровавый кусок мяса. Но страшнее всего были муки совести. Они были ужаснее любых других страданий. И это было только начало.

Рувиму не сказали правду, чтобы он не наделал ненужных глупостей, и Иссахар был вдвойне отягощен этой мерзкой ложью, потому что любил Рувима больше остальных. Но раскрыть рот сейчас означало умереть. И поэтому он будет молчать. До тех пор, пока выдержит или пока ему не станет безразлична его жизнь.

Рувим сделал слабое движение рукой и, насколько смог, приоткрыл веки.

– Иссахар... – просипел он. – Ну... как?... Ну... как ты мог??...

И лишился чувств.

 

 

 

Прошел еще один бесплодный день. На ночь путники остановились в Вефиле. С ужасом и трепетом Иосиф заметил, что мадиамский караван идет тем же самым маршрутом, каким шел он сам, лишь в обратном направлении. Он приближается к дому! Неужели они не зайдут в Кириаф-Арбу? А если зайдут? Что ему делать? Что же ему делать?!! Иосифа охватила паника, вызванная ужасом собственной беспомощности. Может, Таппуах сможет чем-то помочь? Как странно, что Иосиф так быстро привязался к этому увечному юноше. Но ведь он был единственным, кто за последние дни проявил сочувствие к отверженному!

Таппуах не пришел, и от этого паническое состояние Иосифа еще больше усилилось. Всю ночь он не сомкнул глаз, в тщетной надежде найти какой-нибудь выход. Он уже не плакал – просто не было слез. Каждый мускул его тела был максимально напряжен. Его мозг пылал. Он думал, думал, думал... Что, если поговорить с измаильтянами по поводу перепродажи его Иакову? Ради сына отец не пожалеет никаких денег. А если они не согласятся? Глядя на жесткие веревки, обмотанные вокруг его запястий и вьющиеся узловатыми буграми в сторону ночлега измаильтян, Иосиф понимал, как трудно будет освободиться от них.

Иосиф превратился в ночного жителя. Только по ночам он ощущал себя тем самым, прежним Иосифом. Днем же он как будто не принадлежал самому себе – роль раба давалась ему с трудом.

Ночь в Ефрафе была последней перед Кириаф-Арбой. Иосиф все еще не спал, когда перед ним, словно из-под земли, вырос Таппуах. Пленник сделал вид, что ничуть не удивлен.

– Привет, – промолвил Таппуах.

– Ты даже ни разу не посмотрел на меня за все эти два дня, – проворчал Иосиф.

– А ты с характером, – совершенно не обидевшись, продолжил Таппуах. – Хотя, в подобных обстоятельствах я, наверное, вел бы себя так же, а может быть и хуже. А сейчас послушай, Иосиф. – Таппуах сделал многозначительную паузу, чобы привлечь внимание своего собеседника. – Я говорил со своим отцом по поводу тебя.

Иосиф мгновенно вспыхнул и подался в сторону Таппуаха, часто дыша.

– Ты рано радуешься, Иосиф. К сожалению, он не согласился, чтобы я встретился с твоим отцом, Иаковом, и предложил ему выкупить тебя. Проблема в том, что мой отец хотя и верит в то, что сказанное тобою – правда, однако сомневается в положительной реакции твоего отца. В каком смысле? Он утверждает, что если Иаков – самый богатый и влиятельный человек в округе, то, купив тебя, безусловно, не оставит в покое и нас, потребовав ответа. К тому же, судя по твоим словам, тебя продали собственные братья и ясно, что они отрекутся от этого. Ну, а ты? Ты сам? Где гарантия, что ты расскажешь отцу все, как было? Что не станешь выгораживать и покрывать своих братьев? Мы можем оказаться в большой беде из-за этой сделки. Таково мнение моего отца.

– И твое тоже, – заключил Иосиф.

– Нет, мое мнение – несколько другое. Иначе я не стал бы разговаривать с моим отцом, – твердым голосом ответил Таппуах. – Я верю тебе. Верю в твою честность и порядочность. Несмотря на то, что мне не нравится твоя строптивость, – и, не дав Иосифу вставить ни слова, продолжил: – В Кириаф-Арбу мы заходить не будем. Из-за тебя. Отец боится, как бы чего не вышло. Так что от Ефрафы мы сразу поворачиваем на Египет.

Иосиф в отчаянии схватился связанными руками за голову:

– На Египет? Почему я ни разу не подумал об этом?... Несчастный я человек! Я этого не переживу! Не переживу! – застонал он.

– Остался единственный выход, – произнес Таппуах.

– Какой??...

– Побег. И немедленно. Боюсь, что отец может что-то заподозрить. Весь день сегодня за мной наблюдал. Опасаюсь, он сейчас может обнаружить мое отсутствие.

Иосиф не верил своим ушам. Свобода! Она была так близко, что можно было до нее дотронуться. Всю свою короткую жизнь он имел ее и поэтому не научился ценить. Но, оказывается, она необходима человеку больше, чем все остальное.

– Таппуах, почему ты хочешь мне помочь?

– Потому что... Потому что я всегда чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Но проведя лишь немного времени с тобой, я... Ну, да что там... Нужно торопиться, знаешь... Отец может нагрянуть в любой момент.

С этими словами Таппуах извлек большой каменный нож. Упали веревки.

Поверив, наконец, в освобождение, Иосиф молниеносно вскочил и кинулся прочь. Но внезапно вспыхнувший впереди него свет заставил его свернуть в сторону. Совершенно неожиданно там тоже зажегся яркий свет. В его враждебных лучах Иосиф заметался во все стороны, как зверек, окруженный ловцами.

Наивный план Таппуаха провалился. Сына и раба не били: Таппуах был увечным, а Иосиф только-только начал оправляться после ран, нанесенных ему братьями, и новые побои могли испортить его товарный вид. Зато изобретательный отец-купец придумал другое наказание – не кормить провинившихся в течение трех долгих дней. Пить разрешено было только воду. Ко всему прочему Иосифа теперь на ночь связывали не только по рукам, заложенным за спину, но и по ногам, что было очень неудобно для сна. И один из слуг должен был всю ночь стеречь его.

Таппуах был прав в том, что караван не зайдет в Кириаф-Арбу. И все же, хотя измаильтяне держали свой путь на значительном расстоянии от города, можно было прищурившись, разглядеть вдалеке знакомые домишки, притаившиеся между холмами.

Иосиф вытянул шею, надеясь увидеть стан отца. Вот он, его дом. Совсем близко. Шатры Иакова хорошо выделялись на фоне окружающего ландшафта.

«Там мой дом! Мой отец! Пустите меня к нему! Пустите же! Ах, если бы он сейчас знал, что я здесь, если бы только знал!!! Ах, зачем я рассказал о себе правду этому Таппуаху, зачем открылся ему, поддавшись его настойчивости! Вот где была совершена роковая и непоправимая ошибка! Если бы измаильтяне ничего не знали обо мне, то непременно зашли бы в Кириаф-Арбу, где меня знает почти каждый!» Немой крик души... Кому он здесь был важен? Таппуах, сидя на верблюде, тоже смотрел в сторону города, но потом отвернулся.

Иосиф шел за караваном с повернутой влево головой, неотрывно глядя на родные палатки. Словно зачарованный, он даже перестал моргать. Постепенно шатры становились все меньше, меньше... А вскоре и совсем исчезли. Последняя нить с домом была прервана. Крупные слезы покатились из глаз Иосифа сами собой, без всхлипывания, без надрыва. Их было так много, что они залили ему все щеки и попали на пересохшие губы. Их горько-соленый вкус был отвратительным. Впрочем, как и его теперешняя жизнь.

 

 

 

ГЛАВА 6. ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД

 

 

 

Пустыня... Только пустыня впереди. Справа. Слева. Сзади. Бескрайняя и безнадежная. Жара. Удушающая и валящая с ног. Серо-желтый песок до того накален, что обжигает ноги. Сандалии не спасают, так как при каждом шаге ступня наполовину погружается в зыбкую поверхность, и тысячи огнедышащих песчинок как будто вонзаются в ее и без того разгоряченную кожу. Тропа среди песчаного моря... Она не утаптывается даже от множества прошедших по ней усталых ног, оставаясь все такой же зыбучей, хрустящей и засасывающей.

Страдания не красят. Всего несколько дней нечеловеческих условий – и миловидный юноша превращается в сухощавое, темнокожее существо с потухшим взглядом. Жизнь теряет всякий смысл. Теперь единственный выход – покончить с ней. В таком случае мир не потеряет ничего. А впрочем... потеряет. Одинокого и жалкого раба, не пригодного ни для какой тяжелой работы. Кого это расстроит? Ах, да! Кто-то лишится своих двадцати сребренников. Какая жалость!...

Караван остановился на привал. Иосиф сел на песок и наклонился, что-то сосредоточенно изучая. Это был низкорослый, обуглившийся от жары кустик, ершистый и колючий. «Как мы с ним похожи! – невольно подумал Иосиф. – Он уже еле теплится, еще немного – и окончательно засохнет. Хотя... Хотя, возможно, что он протянет довольно долго. Но разве это – жизнь? Разве можно сравнить жалкое существование этого так называемого куста с зеленеющими круглый год кустарниками в долинах Ханаана?»

Тут «куст» зашевелил своими колючками и затрепетал, будто протестуя против незаслуженного обвинения, выражая тем самым свое право на место под солнцем. Своими длинными корнями он проникал глубоко в почву и старательно сосал необходимую ему влагу, которая тотчас же испарялась с ветвей. И что же? Это был его скромный удел, постоянная борьба за выживание. Конечно, если бы ему был предоставлен выбор, он избрал бы упомянутые выше ханаанские долины или плодородные земли в устье Нила... Однако его доля была заключена здесь, среди бескрайних песков. Он был доволен и этим.

– Нет, – произнес вслух Иосиф, обращаясь к кусту. – Этого не будет. Я не собираюсь быть похожим на тебя, влача жалкое существование. Мне известно, что такое настоящая жизнь, и я не приму никакой подмены.

И он пнул куст ногой. Тот даже не накренился, стойко выдержав удар. Зато жалобный визг разнесся по пустыне. Измаильтяне лениво повернули головы в сторону пострадавшего и снова отвернулись. Под самый ноготь большого пальца правой ноги вонзился огромный шип. Ах, будь он неладен!

После того, как палец был освобожден от шипа, он все еще продолжал ныть, а на следующий день даже опух. «Ну, это уже слишком, – рассуждал Иосиф, вновь хромая. – Пришел край моего терпения. Больше я так не могу!!! Самоубийство – вот тот скорбный, но единственный выход, которым я располагаю. Уйти из жизни – и разом закончатся все страдания... Отец уже никогда не узнает о моих последних днях... Да и никто, никто не узнает!... Но как это сделать? Отказаться от еды? О, нет! У меня не хватит силы воли. Я уже знаю, что означает – не есть три дня. Это долгая и мучительная смерть. Мне нужно что-нибудь быстрое и легкое... Какая глупость! Разве смерть может быть легкой? Все ее боятся, стремясь оттянуть ее приближение. И я боялся. Старался не думать о ней. Но теперь моя собственная жизнь – сущий ад. Так лучше уж покончить с ней. И сделать это так, чтобы уже не было возможности возврата. Например – зарезаться.»

Иосиф решил дождаться темноты и, как только заснут измаильтяне, стащить у одного из них нож. Благо, здесь, в пустыне они не отделены толстыми стенами, уже не стерегут его так тщательно (куда в пустыне убежишь?), и осуществить это будет нетрудно.

Он стащит нож у Таппуаха, зажав его в зубах (тот самый нож, которым однажды были разрезаны его веревки), перережет их на заложенных назад руках, а потом... навсегда освободится от опостылевшей ему рабской жизни. Вперед.

Перед тем, как отойти ко сну, измаильтяне долго о чем-то разговаривали, даже смеялись. Иосиф наблюдал за ними издали. Но когда они, утомленные, дружно захрапели... Где же Иосиф? Его не видно. Догорает костер. Тишина. Так где же все-таки Иосиф? Ах, вот же он... Спит, уткнувшись носом в песок. Он дышит ровно, почти беззвучно. Выражение его лица можно было бы назвать безмятежным, если бы не тревожно поднятые вверх брови.

Полная луна освещает все вокруг. Она светит так ярко, что кажется, что это не ночь, а день. Потом склоняет свой печальный лик над Иосифом и пристально вглядываетя ему в лицо...

Как по команде, он поднимается. Это человек, готовый на все, так как ему нечего терять. Он уверенно приближается к ничего не подозревающим измаильтянам. Проворно и бесшумно вытаскивает у Таппуаха нож и незаметно отдаляется. Это удивительный нож, он действует как бы сам по себе, ловко освобождая от веревок затекшие руки и ноги. А сейчас – самое главное... Нет, на этот раз нож не осмеливается действовать самостоятельно, он непременно хочет иметь соучастника. Его сжимает дрожащая и влажная ладонь. Раз, два, три... Снова. Раз, два, три!!! Острейшая боль пронзает насквозь. Юноша падает. Потоки почти черной при свете луны крови заливают все тело и начинают растекаться по песку, унося с собой юную жизнь.

Уже ничего нельзя изменить. Уже ничего нельзя исправить. Ничего. Ничего. Ничего.

Иосиф закричал и... проснулся. Весь еще в холодном поту, он первым делом попытался ощупать себе живот. Руки были связаны за спиной. Так, я что же, не умираю? Я жив? Какое счастье!!! Какое-то время он еще беспокойно ерзал по песку, не в силах побороть возбуждение. Потом, постепенно придя в себя, улегся поудобнее и принялся рассматривать звездное небо. Какая красота! Глядя в небосвод, забываешь обо всем на свете. В этом есть что-то божественное. Ему вспомнились его наивные сны о звездах и пшенице. А он то думал, что сновидения были посланы ему свыше. Вдруг он задумался... Только что еще один сон спас его от смерти, вернее, от самоубийства. Как это понимать?

Дело в том, что Иосифу очень редко снились сны. Если быть точнее, этот сон был всего лишь третьим в его жизни. Была ли между ними какая-нибудь связь? Была или нет? Если те два сна были посланы с Неба, то, должно быть, и этот тоже...

Выходит, Бог спас его. Но для чего Ему было его спасать? Не Он ли Сам допустил всю эту несправедливость? А ведь мог бы и вмешаться... Отец всегда твердил своим сыновьям, чтобы они никогда не забывали о том, что Господь благ и всемогущ, но ожидает послушания. Иосиф был послушным, старался, как мог... И вот теперь всемогущий и всеблагой Бог допустил, чтобы из него сделали раба, да еще и помешал освободиться от такой жизни... Нет, нет, все же умирать он уже не хочет. Будучи спящим, он настолько соприкоснулся со смертью, что одна мысль о ней приводит его в ужас. Но жить... Как жить??... Как же во всем этом разобраться?

Всю ночь Иосиф провел, прилежно напрягаясь, пытаясь докопаться до истины. Никогда раньше он так долго и упорно не размышлял над подобными вещами. Сейчас же он был приперт к краю нуждой, и мучительно искал ответ.

Теперь он уже не просто сетовал и горевал, но старался осмыслить происшедшее. Однако это мало помогало... Его вопросы: «Почему же все так случилось?», «Где все это время был Бог?», «Зачем Он спас мне жизнь?» и «Как жить дальше?» оставались без ответа.

Иосиф устал, выбился из сил и окончательно запутался. Как легко было верить в благость и всемогущество Божье тогда, рядом с отцом, как радостно было повиноваться!

До сознания Иосифа донесся родной отцовский голос: «Сын мой! Бог благ и всемогущ, долготерпелив и многомилостив. Верь мне. Я знаю это по своему собственному опыту. И если ты учтешь мои ошибки и всегда будешь послушен Ему, то сможешь смело рассчитывать на его поддержку. Только люби Его и верь Ему несмотря ни на что. Господь не оставит тебя.»

Иосиф не раз слышал от Иакова эти слова, но никогда не понимал до конца их значения. Отец говорил именно так?... Или несколько по-другому? В любом случае эти фразы были удивительно знакомы, но звучали как-то по-новому... с особым, индивидуальным ударением на каждом слове.

«А ведь это – мой единственный выход, – вдруг осенило Иосифа. – Единственный. Внять наставлению отца. Что еще остается послушному сыну? Хотя, скорее всего, отец никогда не узнает о моем послушании, похоронив меня еще при жизни. Какая странная участь!»

Иосиф сел, поджав под себя связанные ноги. Он поднял на мгновение голову, но потом опустил. Так сидел он какое-то время. От неудобной позы ноги онемели. Тогда юноша вытянул их вперед, по-прежнему держа голову опущенной. Закрыл глаза.

«Господь!... Бог моего отца Иакова, деда Исаака и прадеда Авраама!»

Иосиф остановился. Он не знал, что следовало говорить дальше. Как он обращался к Богу до этого? Во время впечатляющих жертвоприношений, устраиваемых Иаковом, Иосиф любил вместе со всеми мысленно обращаться к Всевышнему с покаянием и благодарением и делал это от чистого сердца. Также иногда, будучи чем-то очень довольным, он радостно благодарил Бога, глядя при этом на небо... А в трудностях... В трудностях он скорее бежал к отцу. И на его груди, в его наставлениях находил утешение.

Иосиф действительно не знал, что сказать. Выяснилось, что Бог был для него совершенно чужим Существом, и поведать Ему что-либо представлялось так же трудно, как рассказать первому встречному о чем-то сокровенном.

«Но ведь у меня нет больше никого, к кому я мог бы обратиться за помощью! – решительно подумал Иосиф. – Господи!!! – прошептал он еле слышно и заплакал. – Господи! Сделай милость, приклонись ко мне и услышь меня! Отец мой Иаков, названный Тобою Израилем, много раз беседовал со мною о Тебе... О том, что Ты – единственный истинный и живой Бог. Но я, как видно, плохо усвоил его уроки. Прости меня. Я старался быть послушным. Видно, мало старался, раз все так вышло. Прости... Сейчас я нуждаюсь... Очень нуждаюсь... в Твоей помощи. Помоги мне, Господи! И научи меня любить Тебя и доверять Тебе. Так как я не умею... И не оставь меня одного. Будь со мной рядом, прошу Тебя! Вот... я вручаю Тебе свою жизнь, – все, что у меня осталось. – Голос Иосифа задрожал. – И больше ничего не знаю и ничего не могу.»

 

 

 

 

ГЛАВА 7. ЕГИПЕТ

 

 

 

О, земля, щедро орошаемая могучими водами Нила, неутомимо текущими к воспетому преданиями Средиземному морю!

Земля обилия и плодородия, цветущих равнин и изумрудных холмов, величественных дворцов и роскошных храмов, пирамид-усыпальниц «бессмертных» фараонов и гордых сфинксов – символов их божества Атона.

Земля древнейшей культуры, высочайшей цивилизации, изощреннейшего разврата и бесчеловечной жестокости!

Ослепительный Египет!

 

 

Но что приключилось с тобой? Твоя слава как будто померкла... В чем причина? В последние годы ты сильно ослабел и, к сожалению, твоей глубочайшей мудрости не хватило, чтобы вовремя защититься от вероломства соседей. С северо-востока пришло неожиданное бедствие. И сейчас уже слишком поздно, чтобы противостоять ему.

Около семидесяти лет назад на твою территорию началось постепенное проникновение так называемых гиксосов*, выходцев из северной части Аравии. Их племенной состав пестрел вавилонянами, хананеями, халдеями, ассирийцами, арабами и многими другими народностями.

Они переселялись, возглавляемые племенными вождями, со всем своим имуществом, скотом, вплоть до последнего слуги. Число переселенцев было огромным, однако они вели себя достаточно мирно. Поэтому ты, Египет, не видел в них большой опасности. Таким образом, гиксосы постепенно занимали положение в стране.

Пока, наконец, в один далеко не прекрасный день... Все слои общества были потрясены неожиданным известием. Фараон оказался свергнутым, и власть полностью перешла к коварному племени. Каким образом это могло произойти, остается тайной.

К сожалению, сражение, в котором ты попытался отстоять свою честь, закончилось для тебя полнейшим провалом. У гиксосов было то, чего ты не знал: боевые двухколесные колесницы, запряженные первоклассными арабскими скакунами. В течение многих лет до этого на привольных лугах в дельте Нила неспешно, без маскировки, развивалось диковинное для тебя коневодство и сооружался невиданный колесный транспорт. Но разве ты мог предположить такой исход?

Вот уже больше двадцати лет, как был нанесен этот смертельный удар. Но ничто не забыто.

В то время как самозванные правители наслаждаются своей неограниченной властью, изображая из себя египтян, ты, Египет, ожидаешь подходящего момента для отмщения...

Наберись терпения. Пройдут многие десятилетия, прежде чем ты сможешь воскреснуть, вновь вкусив однажды потерянную свободу*.

 

 

 

Тронный зал высшего правителя страны был почти пуст. В нем находился только он сам. Величавое убранство этого огромного помещения сохраняло отпечаток своих лучших времен. Высокие стены и потолок, подпираемый стройными колоннами, изобиловали искусными росписями, позолоченные скамеечки и низкие столики выглядели так, будто были сделаны вчера.

Ранее этот шикарный зал, как и дом, в котором он находился, принадлежал управляющему городом, ныне возведенным в столицу, именуемую Аварисом*. Город примостился в восточной части дельты Нила, на ее сочных и плодородных равнинах, и раньше из открытого окна зала можно было созерцать вдали чудесный речной пейзаж. Сейчас Аварис был обнесен высокой стеной, вокруг которой не смыкая глаз несло свою гвардию многотысячное войско. Да и само окно было наглухо замуровано, и на его месте красовалась выполненная на скорую руку фреска. Человеку, отдавшему на это приказ, незачем было смотреть по окнам. К тому же он очень дорожил собственной безопасностью.

Фараон Салитис, учредивший пятнадцатую династию и перенесший столицу в Аварис, не только не принадлежал к роду «сынов солнца», но даже не был египтянином по происхождению, хотя и родился в Египте. Зато теперь он восседал на троне, специально привезенном для него из бывшей столицы, города Ноф*. Трон был венцом царского убранства: из позолоченного дерева, со спинкой, инкрустированной лазуревым камнем и бирюзой, с подлокотниками, которые завершались свирепыми львиными мордами, с ножками, представляющими из себя львиные лапы, – он впечатлял любого.

Да... Тут и сам фараон чувствовал себя львом! Золотым львом. Когда он сидел на троне, то блеск последнего, соединяясь со сверкающими одеяниями монарха, создавали некий ореол особого, неповторимого сияния... и внушали страх.

Вероятно, чужеземному фараону было чрезвычайно приятно ощущать себя не только властелином, но и причастником славы захваченной страны. А в окружении атрибутов царской власти он чувствовал себя на вершине блаженства. Об этом он мечтал всю свою жизнь. И... свершилось.

Фараон сидел на троне с холодным величием, полуприкрыв глаза. Он был высокого роста, и в его взгляде просвечивала мудрость. Салитис часто с успехом использовал этот многозначительный взгляд в решении сложных государственных вопросов. Особенно тогда, когда ему не хватало мудрости.

 

 

 

Раздалось «дзинь-дзинь», и в царские двери просунулась сначала голова, а потом и все тело одного из ближайших телохранителей фараона, несущего свою стражу снаружи.

– Ваше величество! Прибыл. Велите впускать?

– Впускай, Пифон. Только ты и Бинея тоже войдите.

– Слушаюсь, повелитель!

Двери на мгновение прикрылись и тут же распахнулись вновь, пропуская вперед стройного молодого человека лет тридцати семи приятной внешности и с услужливыми манерами, который тотчас же легкой, пружинящей походкой «подлетел» к царскому трону, где, опустившись на колени, смиренно склонился перед восседавшим на нем.

Фараон сделал ему знак подняться.

– О, светлейший царь! Величайший из величайших! О, несравненный фараон! – жарко начал свое приветствие молодой человек, поднявшись.

Фараон снова сделал знак рукой, призывая его к молчанию.

– Потифар, мне стало известно, что после смерти твоего отца, которого я хорошо помню... Кажется, он был родом из Ефрафы? Так вот, после смерти твоего отца ты добился больших успехов на месте управляющего городом Он*. Поэтому без лишних фраз я предлагаю тебе должность главного царедворца здесь, в столице. Что скажешь?

– Повелитель, я польщен... Ваше доверие, право... Я считаю себя не слишком достойным, – с трудом сдерживая нахлынувшие чувства и начиная снова раскланиваться, отвечал Потифар.

– Так да или нет? Жалованье царедворца не идет в сравнение с оплатой управляющего в провинции. К тому же царедворцу по должности полагается отдельный дом рядом с царским дворцом. Прежний царедворец там уже не живет... Необходимый ремонт и отделка по твоему вкусу будут оплачены из царской казны.

– Согласен, – сдавленным голосом промолвил Потифар, побледнев.

Сделав вид, что не обратил внимание на реакцию нового царедворца, фараон облегченно вздохнув и слегка потерев ладони, произнес:

– Дело сделано. Ну, а теперь о том, что я ожидаю от тебя. Отныне ты – начальник над царскими телохранителями, всей царской охраной, над евнухами в гареме и над всем остальным дворцовым персоналом. Даю необходимый тебе срок для переезда и обустройства, но тем не менее желаю, чтобы ты как можно скорее приступил к выполнению своих обязанностей.

– Великий царь! Не знаю, как благодарить Вас за все это... И да не прогневается на меня Ваш светлейший лик, если я спрошу о местонахождении прежнего царедворца...

Фараон внезапно помрачнел, и Потифар тут же захотел взять свои слова обратно.

– Любознательность – очень ценное качество, Потифар, – очень медленно, отделяя слова друг от друга, отвечал Салитис. – Но в данном случае оно может повредить тебе. Довольно тебе знать то, что я уже сказал: его больше здесь нет.

Многозначительный взгляд фараона, вероятно, был чересчур выразительным, и Потифар сразу же понял свою оплошность. Он уже приготовился для красноречивого извинения, но фараон успел опередить его.

– Потифар, – сказал он великодушным тоном, словно обращаясь к сыну. – Я прощаю тебя. А сейчас ступай. И помни, что мой дворец не может долго находиться без царедворца.

 

 

 

По одной из узеньких улочек Авариса, в сопровождении нескольких слуг, важно двигалась особа неопределенного возраста. К сожалению, резкие черты ее смуглого лица, тяжелая, скорее мужская поступь и безвкусная, непонятного цвета одежда свидетельствовали не в пользу ее женственности. Но ее это нисколько не смущало. Она была богата.

На окраине города два раза в неделю устраивали рынок, куда и торопилась эта женщина. Для чего ей нужен был рынок? Что за вопрос! Чтобы сделать покупки. Она собиралась приобрести людей.

«Двух-трех штук будет вполне достаточно, – размышляла она, приближаясь к небольшой площади. – Максимум – четырех».

Все здесь смешалось в одну кучу: зерно, фрукты, ткани, животные... Стоял невообразимый шум, так как дело шло к закрытию, и народ заметно нервничал: продавцы «уговаривали» покупателей, а те в свою очередь – продавцов.

Неопределенную особу все это мало интересовало, ведь в ее доме мелочами всегда занимался управляющий, но покупку рабов тем не менее она возлагала на себя.

Слуги «расчищали» ей дорогу, и она преспокойно продвигалась вперед. Три низкорослых, но очень выносливых (по словам их хозяина) египтянина предлагались с хорошей скидкой (сто сребренников за троих), и дело было быстро улажено.

Неподалеку чужеземные купцы сворачивали свои товары. В руках сверкали тонкие вышитые платки, пестрые туники, поблескивали массивные ожерелья и вычурные браслеты.

– Я знал, что мы с ним прогорим. Я это знал! – сердито говорил глухой, низкий голос. – Купил его на свою голову! Очень подозрительными мне показались те люди... Ох, то ли еще будет! И куда его теперь девать?!

– Отец, раз уж ты сам пришел к такому выводу... – отвечал высокий и звонкий. – Давай отпустим его, а? Разумеется, не сейчас. На обратном пути.

Женщина невольно повернула голову в сторону говорящих. Потом, как будто между прочим принялась рассматривать еще не уложенный товар. Разговор продолжался.

– Ты что, рехнулся? Верно, что ты недоделанный. Только я тут ни при чем. С чего это я должен делать ему благодеяние? Пропали мои двадцать сребренников. Теперь ничего не остается, как только сплавить его по дешевке.

– Что это ты собрался сплавлять? – внезапно вклинилась в разговор заинтересовавшаяся особа. Товары со скидкой были ей по душе.

– Не что, а кого, любезная госпожа, извините за поправку. Тут у нас мальчуган один, раб... Приобрели мы его в краях дальних, больших хлопот стоило нам его сюда привезти... Знаете ли... Он здоровый, красивый. Да сами можете убедиться, – затараторил старый купец, показывая рукой в сторону.

– Ну, а как же со скидкой? – не глядя туда, куда показывал купец, настаивала женщина.

– Скидкой? Какой скидкой?

– Ты кого пытаешься обмануть, несчастный? Знаешь ли хоть, с кем дело имеешь? А ну, выкладывай: раб у тебя порченый, что ты его по дешевке сплавлять собрался?

– Нет, госпожа моя! Клянусь, что нет! А вот только покупать его почему-то никто не хочет...

Женщина лениво посмотрела в сторону все еще протянутой руки. Ее встретил смелый взгляд больших серых глаз. Очевидно, людские очи не были главным предметом ее страсти. Ухмыляясь, она разглядывала молодое, упругое тело, каждую часть в отдельности, то вытягивая губы, словно для смачного поцелуя, то поджимая их. Темные зрачки перемещались вверх-вниз, вправо-влево...

– Я знаю, почему никто не хочет покупать его, – в конце концов заключила особа. – Он слишком изнежен и не пригоден ни для какой работы, пожалуй, кроме... Но я, так и быть, его куплю. И, принимая в учет твою скидку, дам за него двадцать сребренников.

– Вернулись к тебе твои деньги, – раздался звонкий шепот.

Старик с досадой топнул ногой.

 

 

 

– Как дела, Рахна? Удачен ли был твой поход?

– Весьма, весьма. Мне удалось купить троих за сотню.

– Куда нам их столько?

– Я знаю, что делаю. К тому же они будут работать вне дома: в мастерской, в конюшне. Так что ты их и не увидишь. А на прокорм зерна хватит.

– Ладно, тебе видней. Кстати, а рабыню ты себе не купила?

– У меня уже есть две.

– Была бы еще одна. Тебе же нравится, когда их много.

Рахна крепко сжала зубы и сделала глубокий, медленный вдох, отчего ноздри ее расширились.

– Ты прав, дорогой, – сказала она как можно ласковее, когда вспыхнувшая искра погасла. – Я приобрела еще кое-что. Мелочь... За двадцать сребренников.

– Что же это?

Рахна жестом позвала мужа за собой. Выйдя из дома, они прошли через аккуратный каменный дворик с высаженными по краям веерными пальмами и перешли в другой, более просторный, в центре которого располагался колодец. Вернее, сам колодец находился на дне вымощенного рва цилиндрической формы, а спуститься к драгоценному источнику можно было по крутой лестнице, примыкающей к его стене. Там всегда было сыро и прохладно. Тут же рядом со рвом возвышались золотистые кучи зерна, прикрытые соломой. Дальше тянулся задний двор с влажной прачечной, ароматной кухней, мастерской по починке необходимого инвентаря, помещениями с ткацкими и гончарными станками, топающей и ржащей конюшней и прочим... В глубине двора приютился низкий барак без окон с неровным проемом вместо двери. В это время в нем никого не было: не полагалось, чтобы кто-нибудь из рабов пребывал там в течение дня. Каждый должен был заниматься порученным ему делом, но если кто-либо вздумывал отлынить (отлынивание являлось единственным употребляемым определением недомогания или простого переутомления), как тут же большинство подобных проблем решалось с помощью тугого хлыста, проводимого по больным местам. Он обладал удивительным свойством вылечивать почти любую хворь. Ну, а если вышеуказанный метод не действовал... Наверное, лучше вернуться к настоящим событиям.

– Талмон, – окликнула Рахна главного надсмотрщика. – Послушай, я уже не помню, что конкретно купила сегодня.

– Конечно, конечно, госпожа Рахна. Все ваши покупки здесь.

Вслед за этим из полумрака мастерской показались четыре человеческих силуэта.

 

 

Рабы и рабовладельцы. Слуги и господа. Вечный контраст. Взаимная неприязнь. Смертельная война.

 

 

– Ваш новый хозяин – господин Потифар. Его во всем слушаться и повиноваться, – отбарабанил Талмон.

Потифар приблизился. С чуть приподнятой головой и слегка отведенными назад плечами (прекрасная осанка) он тем не менее не выглядел надменным. Его невероятные, темнорыжие локоны отливали медью, отбрасывая медный оттенок на его карие глаза, которые смотрели прямо, не увиливая.

– Как твое имя? – обратился Потифар к стоящему ближе всех рабу.

– Шемирам, – угрюмо ответил тот.

– Ну, а твое? – был задан вопрос второму.

– Хафесет.

– Твое?

Третий не произнес ни слова.

– Я спрашиваю твое имя.

В этом рабе уже проклевывалась непокорность. Потифар сделал еще один шаг вперед, оказавшись лицом к лицу с предполагаемым бунтовщиком.

 

 

Золотые лучи упорно пробивались сквозь густые облака, которые во что бы то ни стало решили подавить в себе последний всплеск уходящего дня. Густая, сизая пелена угрожающе застилала небосвод, а чудный свет все не исчезал, узкими полосами, похожими на ряды полупрозрачных занавесей проливаясь на землю и все на ней происходящее.

 

 

– Итак, я спрашиваю тебя еще раз, – молвил рабовладелец.

– Зачем тебе мое имя, если я для тебя ничто? – прозвучало очень тихо.

Удивительный свет, поглощенный зловещими тучами, угас.

– Этот раб нуждается в воспитании, – несколько раздраженно заметил Потифар и оглянулся на Рахну.

Та как будто окаменела.

Обстановка накалялась.

Последним, по всей видимости, стоял товар со скидкой.

– И этот?? – уже не скрывая возмущения, вновь обернулся к жене Потифар.

Рахна молчала, продолжая оставаться неподвижной, лишь ноздри ее вздрагивали. Не сказав больше ни слова, рыжеволосый хозяин грациозно развернулся и быстро удалился.

«Товар со скидкой» не понимал почти ни слова из того, что говорили вокруг. Язык был ему практически незнаком. Но он догадывался о сути происходящего по отдельным знакомым словам, а также по жестам и выражениям лиц. Интуиция подсказывала ему, что он попал в нехорошие руки. Особенно обидным было то, что у него даже не удосужились спросить имя! А ведь он готов был дать ответ со всей полагаемой кротостью. Конечно! Для этого не было неоходимости знать чужой язык.

Однако все вышло намного хуже, чем он предполагал. Им оказались недовольны еще до того, как он успел проявить себя.

 

 

 

С той памятной ночи в пустыне Иосиф старался не думать много, а лишь постоянно помнил о том, что теперь он был не одинок. С ним Бог. Все будет хорошо. Жизнь проплывала мимо него, как караван верблюдов. Иосиф почти не замечал ее. Даже там, на рынке, обливаясь потом под палящими лучами солнца, он сохранял удивительное внутреннее спокойствие и тихую радость от того, что смог найти единственный правильный путь. Его оценивали придирчивые покупатели, разевали рты случайные прохожие и некоторые даже щупали, а он... он даже наслаждался всем этим. И тот факт, что никто не хотел его покупать, расценивал как положительный знак, начав уже втайне лелеять надежду, что Бог, который был с ним, собирался таким образом совершить великое чудо, а именно, вернуть его домой.

В течение месяца Иосиф все более укреплялся в этой идее, так что все ему уже было нипочем. Страдания души и плоти он переносил с улыбкой. Как чудесно, что он обратился к Богу! Остается только ждать проявления Его всемогущества!

Когда Иосиф все же был куплен, то всепоглощающая вера в благополучный исход не оставила его. Все еще связанный, он бодро шел навстречу своей участи. «Это временно, – убежденно размышлял он. – Иначе и быть не может.»

И вот сейчас он думал совсем по-другому. Сердце его упало. Долгожданное освобождение отдалялось.

 

 

 

На улицах и за высокими стенами во дворах зажглись красные, темпераментные факелы, в домах – желтоватые, трепещущие светильники. Новеньких, вместе со всеми остальными, накормили пышной пшеничной похлебкой, приправленной луком и чесноком, и отдельно дали каждому по огурцу. Вдобавок они вдоволь напились холодной воды, имеющей сладковатый вкус. Потом только для четверых устроили баню, что для Иосифа было сплошным блаженством (на некоторое время он даже позабыл о своих несчастьях). В клубах пара, он резвился как ребенок, опрокидывая на себя ковши горячей воды. Он представлял себя дома. Но у этого события была еще и другая, более прозаическая сторона: за полтора месяца его странствования он мылся в первый раз.

Ночью грянул страшный ливень. В черноте вспыхивали дикие молнии, тяжеловесно громыхал гром, неуправляемые порывы ветра подхватывали леденящие струи и грубо расталкивали их в разные стороны. Буря бесновалась.

Все прекратилось так же резко, как и началось. Когда были заменены и вновь зажжены факелы, обнаружилось, что дождь похозяйничал повсюду. Двор вполне мог сойти за небольшое озерцо, и в помещениях также хватало воды. Правда, было бы наивно полагать, что господский дом пострадал вместе со всем остальным. Господа продолжали почивать в своих теплых постелях, ибо к ним мокрый противник не проник. Равно, как и в домик для ближайшей прислуги.

А ветхому глинобитному бараку досталось сполна. Во время бури ветер угрожал снести его с лица земли, а водяные потоки так и лились в открытый проем. Соломенные постели вместе с теми, кто на них лежал, промокли насквозь. Продолжать оставаться внутри было практически невозможно, но без специального приказа нельзя было выйти.

Послышался звук шагов, направляющихся к бараку. Вода хлюпала у кого-то под ногами. Это шагал Талмон, как цапля, высоко поднимая длинные голени.

– А ну-ка, человек без имени!

Талмон просунулся во влажный барак, на вытянутой руке держа тусклый светильник. Какое счастье, что Иосиф ничего не сумел понять, не то он бы непременно применил этот призыв к себе, тут же послушно подавшись вперед. И тогда... впотьмах еще и не то можно перепутать!

– Что, разве здесь у всех есть имена? Может, это и так, только нам они неизвестны.

Талмон пристально вглядывался в лица стоявших перед ним, поднося светильник к каждому так близко, что принуждал людей отворачиваться.

– Вот он! – ткнув в грудь одного из рабов, выкрикнул Талмон. – Что же ты, негодяй, молчишь?

Он схватил раба за локоть и резко дернул к выходу. Снаружи его ожидали еще трое надзирателей. Обитатели барака, тесня друг друга, припали к дверному проему, не смея выйти за его пределы. Они видели, как взбунтовавшегося накануне новичка сбили с ног тяжеленным ударом дубинки, потом поволокли, держа его за кисти рук, к центру двора. Вода все еще не сошла, и от влекомого тела в обе стороны расходились мутные волны.

Там его начали бить. Хлыстами, сдирающими кожу, дубинками, заставляющими трещать кости. Он лежал, полупогруженный в воду, не сопротивляясь неожиданному натиску жестокости. Предполагал ли он такую расправу? Был ли к ней готов? Темнобагровая кровь, стекающая из рваных ран по спине, окрашивала все вокруг в бурый цвет. Беднягу прекратили истязать незадолго до того, когда тот уже готов был испустить дух. После чего его подтащили ко входу в барак со словами: «А теперь, друзья, позаботьтесь о нем!»

Иосиф был поражен тем, что остальные рабы достаточно спокойно восприняли случившееся. Он еще не знал, что они были привыкшими к подобным происшествиям. Товарищу помогли, чем могли. Лоскутками одежды перевязали раны, уложили на менее всего промокшую постель, дали напиться дождевой воды... «Будет жить», – сказал один пожилой, жилистый раб. Удивительно, но в этот момент до Иосифа дошел смысл совершенно незнакомых ему слов. «Будет жить...» Ему вспомнилась его перебранка с маленьким кустиком в пустыне... Тот тоже жил... Иосифу стало жутко. Мороз пробежал по коже. Отчаяние вновь подступило к горлу, и он заплакал. И рыдая, чувствовал, как чья-то жесткая, но очень чуткая ладонь поглаживала его по голове, сиплым голосом приговаривая нараспев дивную мелодию незнакомой речи.

 

 

Работа, работа... Пот, кровь и слезы. Труд без отдыха, без просвета. Дни бегут, оставляя за собой следы унижений и оскорблений, увечий и болезней, окропленных соленой горечью тоски, припорошенных пеплом адских мук и покрытых черной пеленой абсолютной безнадежности.

 

 

Рахна, главная жена новоиспеченного царедворца, была женщиной хитрой, властной, завистливой и злопамятной. Из ее добродетелей можно было бы упомянуть ее любовь к сладкому, набожность и шутливый нрав. В отношении последнего необходимо сделать небольшую поправку: почти все ее шутки были черного цвета. Пристрастие к сладкому также нуждается в пояснении. Сладости любого рода манили ее, начиная с конфет и кончая... В общем, это была довольно сластолюбивая женщина.

С задней стороны дома, где меньше всего можно было услышать перебранку слуг, надзирателей и господ, приютилось небольшое капище, внутри которого на почетном возвышении находилась стела, изображающая в красных тонах бога Сета. Об этом, кстати, нужно упомянуть особо.

Согласно верованию египтян Сет был вероломным братом Осириса, который приравнивался к величайшему из величайших, ослепительному Амун-Ра, пребывая с ним на небе, пока ревнивый Сет не убил его. После чего, расчленив тело на части, он заключил их в гроб и выбросил в море. Красавец Осирис воскрес и сделался властелином загробного мира. Ему были открыты секреты бальзамирования для перехода в иную жизнь, и зеленый цвет его кожи, символизирующий весеннюю зелень, как нельзя лучше свидетельствовал о его победе над смертью.

Ну, а Сет превратился в бога теней и зла, бога бурь, молний и громов, всякого рода насилия, а также войн. Его излюбленным цветом стал красный. Цвет, ненавидимый египтянами, как символ зла. Примечательно, что именно бог Сет оказался избранным не только Рахной, но и всеми гиксосами, как их главное божество. Почему? Сет, кроме всего прочего, был богом чужеземных стран и покровителем чужеземцев. Гиксосы были достаточно умны! Впервые культ бога Сета был введен в Нижнем Египте фараоном Нехси, и очень быстро распространился на весь Египет. Еще одна любопытнейшая деталь: из всех египетских богов Сет, с мордой загадочного животного с прямоугольными торчащими ушами и человеческим телом, больше всего напоминал Ваала, которому поклонялись почти все жители восточного Средиземноморья и Аравийского полуострова. По сути, Сет для гиксосов был ничем иным, как родным перекрашенным идолом.

Но в настоящий момент Рахна не кушала конфеты, не шутила и даже не молилась. Она лежала в круглом мраморном бассейне, по краям которого были разложены белые и розовые лотосы, удивительно сочетающиеся с серыми и розоватыми прожилками камня. Прозрачная, колодезная, слегка подогретая вода, по поверхности которой тоже плавали лепестки лотоса, обволакивала смуглое тело, расслабляя и вызывая сонливость. Юная служанка и две рабыни развлекали госпожу песнями. Госпожа лежала, словно черная коряга в низкой цветочной вазе.

Вошел Потифар.

– Я не хотел мешать тебе, дорогая, но думаю, что тебе интересно будет узнать об этом пораньше. Фараон изъявил желание познакомиться с тобой, – произнес он, вздохнув.

Водяная гладь взволновалась.

– Что?! Как?? Все посторонние вон!!

Девушки быстро покинули террасу, оставив господ одних. Опершись на край бассейна, Рахна томно закатила глаза.

– Сбываются мои самые смелые мечты, – наигранно произнесла она. – Ну, подойди же сюда, мой милый! – ласково позвала Рахна все еще стоящего у дверей мужа. – Раздели со мной мою радость!

– Можешь купить себе все, что захочешь из одежды и украшений, – рассеянно проговорил Потифар, подходя к бассейну.

– Присядь здесь, около меня, чудный вестник... Еще ближе... Еще...

Последовал сильный рывок, – и во все стороны полетели тяжелые брызги. На этот раз в ловушку попался собственный муж.

 

 

Если где-то идут проливные дожди, обязательно в другом месте произойдет засуха. Если одно дерево высокое, то другое будет низкорослым. Если один человек слишком худ, то это потому, что другой – чересчур толст. Если существует тот, кто наслаждается чрезмерно, всегда есть тот, кто страдает безмерно. Это закон природного равновесия, и он так же стар, как и сама земля.

 

 

Уже бегут не дни, а месяцы... Им никого не жаль.

Иосифа определили чистить конюшню, так как эта работа не требовала ни знаний, ни навыков, да и тяжелой она тоже не считалась. Там он и возился от зари до зари, подбирая навоз и вынося его за задний двор в перегнойную яму. Кроме того, он мыл полы и стены, разобрал также несколько «черных углов» – скоплений сена, нечистот и какого-то хлама. Так, трудясь в поте лица дни напролет, Иосиф забывался, но когда вечерело, и он должен был оставаться спать в конюшне... Ночи казались нескончаемыми от грузно лежащей на них беспросветной печали.

В первые дни неволи, еще там, в родных местах, его облегчала возможность остаться наедине с самим собой, поразмыслить и поплакать. Тогда он никого не хотел видеть. А сейчас Иосиф изводился от одиночества, его тянуло к людям. Вновь появилось желание с кем-то поделиться, кому-то посочувствовать или просто пообщаться. На этой вражеской территории Иосиф незаметно для себя привыкал и осваивался.

Вот только чужой язык давался ему с большим трудом, хотя он и содержал в себе слова и выражения, имеющие общий корень с ханаанским диалектом. За несколько месяцев им было выучено всего три десятка слов, которых явно не хватало для развития фраз, отчего Иосиф чувствовал себя неполноценным во всех отношениях.

Единственными его «собеседниками» являлись четвероногие обитатели конюшни. Эти редкостные по красоте и интеллекту животные, конечно, не шли в сравнение с ослами или верблюдами. В них присутствовала особая сила и почти сверхъестественная гармония стройных форм, интенсивных тонов и грациозных, упругих движений. Когда Иосиф гладил их лоснящиеся, мускулистые бока, трепал густые гривы, встречаясь при этом с глубоким взглядом больших карих глаз, то знал, что окружен верными друзьями и говорил, говорил без умолку. Они отвечали на его ласки встряхиванием голов, помахиванием хвостов, цоканьем копыт и тихим ржанием. Они по-своему понимали его! Как жаждал Иосиф прокатиться с ветром на одной из колесниц Потифара, запряженной парой таких красавцев! Они непременно умчали бы его прочь отсюда... Туда, где его помнят и любят...

 

 

Однажды, наряду с обычной усталостью Иосиф ощутил такую смертельную тоску и вместе с ней тревогу, что даже его хвостатые друзья не смогли ее развеять. Это произошло от того, что впервые с тех пор, как он покинул дом, Иосиф столкнулся с собственным отражением.

Дело было так. Рахна заказала большое бронзовое зеркало для своей спальни. Ведь она должна была быть представлена фараону! А поскольку путь Иосифа к перегнойной яме пролегал мимо ворот ( кстати, день и ночь тщательно охраняемых), то он, проходя, заметил в прямоугольном, полированном щите, прислоненном к стене, молодого человека. Иосиф не сразу сообразил... А ведь он просто не узнал самого себя! Нет, к сожалению, это не был возмужавший облик недавнего юноши. Отнюдь... С большого зеркала, о котором когда-то мечтал Иосиф, на него глядел знакомый ему подросток. Но что за осанка, что за взор!? О, Боже! Сгорбленная спина, напряженные руки, вцепившиеся в ведерко с навозом, и затравленный, испуганный взгляд при плотно поджатых губах. Это был облик раба.

Отпечаток, подобный клейму. Всего одно мгновение смотрел Иосиф на свое отражение, но оно сказало ему слишком много.

Вернувшись обратно почти бегом, он забился в самый дальний и темный угол (благо, в это время в конюшне никого не было) и... представил свое будущее: состариться, всю жизнь убирая навоз. От страха он содрогнулся. Вера Иосифа и без того слабела день ото дня, и он не знал, чем подкрепить ее. А тут еще такой удар... И тут он вспомнил, что имеет право обратиться к Богу.

«О, Господи! Я снова чувствую себя совершенно одиноким, – недолго думая зашептал он. – Дай мне ощутить близость с Тобою! Почувствовать Твое присутствие! Благодарю Тебя за то, что Ты соглашаешься по крайней мере выслушать меня! Ведь у меня нет больше никого, к кому я мог бы обратиться! Только Ты... У меня нет больше никого, кому я мог бы открыть свои горести. Впрочем, даже если бы такой человек и находился рядом со мной... Это всего лишь человек. А Ты – Бог! К сожалению, я пока не вижу реально Твоей помощи... Ну, что ж... Я ничего не смею требовать у Тебя. Значит, так... Значит, это для чего-то нужно... Не так ли? Может, для моего исправления? Тогда укажи мне, в чем же я плох?? – Иосиф жадно глотнул воздух. – Надо мужаться, мужаться... Не раскисать, крепиться. Знаю, что надо. Прошу, Господи, дай мне силы для этого! И, как прежде, я вверяю Тебе свою жизнь, единственное, чем располагаю. И верю в Твое милосердие...»

Две последних фразы Иосиф произнес почти механически, не думая, заботясь лишь о том, как побыстрее закончить молитву. Облегчения не наступило. Он раздраженно поднялся, схватил совок и, как по инерции, зашагал вдоль лошадей и жеребцов, нагибаясь у каждого стойла. И вдруг он ощутил нечто. Тоска отступила, и все вокруг показалось ему иным. Тогда Иосиф вспомнил то, о чем просил. На него нахлынула беспричинная радость, и он заулыбался. Такого сладостного и блаженного покоя он не ощущал никогда. Внутри мрачной, вонючей конюшни как будто стало светлее. Выпрямившись, юноша продолжал неподвижно стоять, словно боясь спугнуть дивное видение. Улыбка постепенно сходила с лица Иосифа, вновь делая его серьезным. Однако продолжало улыбаться его сердце, ведь Иосиф получил личное доказательство божественного присутствия.

Он как никогда понял, что Бог есть, существует и принимает живое участие во всех делах человеческих. Теперь Иосиф узнал это на своем собственном опыте.

 

 

 

* Гиксосы – египетское обозначение сначала чужеземных царей («правителей пастухов» или «азиатов»), затем всей этой группы племен.

 

* Летопись того времени оставила весьма скудные сведения о происшедшем. Историки расходятся во мнениях относительно лет, имен и основных фактов. Без сомнения, эпоха правления гиксосов была самой мрачной в истории Египта. Наиболее приемлемой датой для актуальных событий можно считать 1700 год до Р.Х.

 

* Аварис – город, который гиксосы провозгласили столицей Египта, позднее носил имена Пи-Рамзес и Телль-эль-Даба (актуальное название).

 

* Город Ноф впоследствии был переименован в Мемфис.

 

* Город Он позднее был назван Илиополь.

 

 

 

ГЛАВА 8. НЕЗАЖИВАЮЩАЯ РАНА

 

 

 

Иаков болел уже несколько месяцев. Он был не в силах примириться с утратой. Со дня получения им ужаснейшего известия старческие ноги отказались слушаться, тело сводили нервные судороги и глухие приступы рыданий постоянно сжимали слабую грудь. Образ безвременно ушедшего сына стоял, как наяву, перед заплаканными глазами несчастного отца, повергая его в бездну невыносимого горя. Иаков без конца воображал его смерть, тиская в морщинистых руках окровавленную тунику и коря себя за то, что отпустил Иосифа так далеко от себя. Он не знал, какой именно хищный зверь растерзал его любимца, но незаживающая рана, нанесенная его сердцу, призывала к отмщению. С каким наслаждением он бы сразился с этим убийцей, будь то леопард или даже лев, обеспечив ему долгую и мучительную кончину... Ну, а если бы хищник одолел и его, тогда он смог бы по крайней мере утешиться, став причастником страданий любимого сына. Таким образом, облаченный во вретище и с пеплом на седой голове, обезумевший от мук совести патриарх отстранился от всех дел, ожидая прихода смерти. «С печалию сойду к сыну моему в преисподнюю», – бормотал он, всхлипывая. Время шло, а его скорбь нисколько не уменьшалась.

Остальные сыновья Иакова не знали, что и думать. Они предполагали подобную реакцию отца, но не в такой степени!

Заранее подготовленная и тщательно отрепетированная сцена встречи с отцом, в которой один из братьев изображал Иакова, а другой с плачем протягивал ему одежду, испачканную кровью козленка, при столкновении с реальностью провалилась. Истерика, в которую мгновенно впал Иаков, разодрав на себе одежду, совершенно сбила их с толку. Такие ценные детали спектакля, как притворные причитания и ложный пафос, куда-то запропастились, и потупившиеся братья стояли, как вкопаные столбы. Они не осмеливались даже мельком взглянуть на отца, боясь, что он сможет прочитать их мысли. Их план был почти сорван. В какой-то момент Иаков действительно обратил внимание на странное, неестественное поведение сыновей и уже был на волосок от истины, когда душераздирающие чувства нахлынули на него с еще большей силой, и он, издав дикий вопль, упал, как подкошенный, на землю.

С тех пор он уже не поднимался. Ни в чем не заподозренные братья облегченно вздохнули. Но этому вздоху суждено было продлиться лишь до заката. Стоны и вопли Иакова, раздающиеся на весь притихший стан, не смолкали даже ночью, бередя всячески заглушаемую совесть, перепачканную кровью невинного козленка.

Симеон, понурившись, сидел в своем шатре. Он всеми силами стремился забыться, и потому был изрядно пьян. Но ни вино, ни женщины, которых ему поставляли, ничуть не помогали. Услыхав снаружи какие-то голоса, он вяло поднялся.

– Что здесь происходит? – грозно спросил Симеон, отдергивая полог.

Тут он увидел свою сестру и мать, препиравшихся со слугой.

– Мой хозяин не велел никого впускать. Ни-ко-го! – визгливо повторял тот.

– К нам это не относится! – не сдавалась Дина.

– Зачем пришли? – вмешался Симеон. – Кто вас сюда приглашал?

– Ах, вот он и сам, голубчик... – невозмутимо произнесла сестра. – Посторонись, пропусти мать свою.

Симеон невольно сделал шаг назад, но, когда незваные гостьи проникли в его шатер, снова перешел в наступление.

– Зачем вы явились? И ты, мать, зачем пришла? Дина, для чего ты привела мать??

– Смотрите на него, какой вояка! И что же ты в подполье забрался, а не воюешь? Взгляни, на кого ты стал похож! А еще мужчина!

– Попрошу без обвинений, Дина! Ты забываешь, с кем ты разговариваешь!

– Ах, да, я забыла, ты же – второй сын Иакова... Такой же слабохарактерный, как и первый! – беспощадно выпалила Дина.

– Ну, это уже переходит всякие границы... Мама, а ты что молчишь, когда незаслуженно обвиняют твоего сына? – в голосе Симеона послышались жалобные нотки.

Лия, скромно остановившаяся у входа, была несколько растеряна из-за перебранки своих детей.

– Матерью спекулируешь, негодная! – снова набросился Симеон на Дину, замахнувшись при этом на нее кулаком.

К счастью, Лия подоспела вовремя, чтобы защитить свою дочь, которая, спасшись от ярости брата, кинулась в ее объятия. Тут Лия не выдержала:

– Дина права. Ты, сын мой, сильно изменился с тех пор, как вернулся оттуда... Что происходит? Отец при смерти, и твой священный долг – взять управление хозяйством в свои руки, раз бедняга Рувим отстранен. Вместо этого я нахожу тебя в полном бездействии, да еще и пьяным. Нехорошо, сынок...

– Мама, что это там такое? – прервала ее Дина, указывая пальцем вглубь шатра, на постель.

Там что-то шевелилось. Женщины подбежали поближе, после чего выудили одну из собственных рабынь, укрытую несколькими толстыми пледами так, что ее не сразу можно было обнаружить. Прежде чем они, онемевшие от изумления, смогли что-нибудь сказать, Симеон стащил любовницу со своего ложа И, завернув ее в покрывало, выставил вон.

– Да, сынок, – обретя дар речи, промолвила Лия. – До чего же ты докатился...

Симеон обескураженно опустил голову.

– Ну, а остальные мои дорогие братья? По углам, да по щелям прячутся? – бодро продолжала Дина, смекнув, что Симеон готов сдаться.

– Прячутся... – ответил Симеон, продолжая смотреть вниз.

– Хорошие же вы помощники-бездельники! Нечего сказать! Ах, ну почему я родилась женщиной, когда у меня мужской характер?! А от вас ни толку, ни проку! Одни нюни! Смотрите! Вот развалите хозяйство, разбегутся слуги и рабы, тогда все мы пойдем по миру! Хоть это-то вас беспокоит??!

Красноречие Дины иссякло. Она обняла мать, которая хотела еще что-то сказать, и вместе с ней гордо покинула убежище Симеона.

 

 

 

– Рувим!!

– Что, Иссахар?

– Сядь, чтобы не упасть.

– Что стряслось?

– Я собираюсь сообщить тебе кое-что...

– Я уже сажусь. Говори.

– Ты готов?

– Кто-то умер? – Рувим, едва успев сесть, вновь поднялся.

– Наоборот – кто-то ожил. Для тебя.

– Что за ерунду ты несешь? Говори яснее! – лицо Рувима приняло суровое выражение.

Иссахар почувствовал себя плохо. Та новость, которую он собирался сообщить брату, сохранялась втайне в течение нескольких месяцев. Теперь решено было посвятить в нее и Рувима. Иссахар не был в восторге от порученной ему миссии.

– Я пришел по поручению братьев.

– Что они еще задумали?

– Они еще не знают. Вернее, они как раз собираются это обсудить, – путано проговорил Иссахар.

– Выражайся яснее.

Иссахар сел напротив Рувима и посмотрел ему прямо в глаза:

– Рувим, сегодня ночью все братья соберутся на совет.

– Зачем? – Рувим затаил дыхание. В его сознании мгновенно промелькнуло его жгучее желание вступить в права первородства. Но это могло произойти только по решению Иакова или в связи с его смертью. Поэтому-то он вначале и спросил, не умер ли кто.

– Все мы находимся в кризисе.

– Это точно, – произнес Рувим, продолжая думать о своем.

– Мы знаем, какое событие породило этот кризис. Теперь необходимо понять, как нам выйти из него. Ни у кого пока нет никакого определенного решения.

– Это, конечно, вопрос важный. Требует серьезного обсуждения, - стараясь скрыть обнадеживающие его чувства, ответил Рувим.

– Но самое главное – это то, что я тебе сейчас скажу, Рувим. Дело в том, что ты не все знаешь. Вернее, ты почти ничего не знаешь...

– Ты за кого меня принимаешь?? – Рувим снова хотел подняться, но Иссахар остановил его.

– Погоди возмущаться. Братья долгое время запрещали мне говорить тебе... Иосиф жив!!! Понимаешь ли ты, что я тебе говорю? Жив! Они не убили его, но, после того, как кинули в ров, заметили твое отсутствие и сразу все поняли. Я им рассказал о твоих намерениях спасти его и привести к отцу, и у них возник новый план: убийство. Но потом... неожиданно возник торговый караван... Иосиф был продан в рабство в Египет.

– Проклятье!!! – прогремел Рувим и в ярости вскочил с места.

– Рувим, успокойся, умоляю!

– И ты молчал!

– Мне запретили под страхом смерти.

– Трус!

– Не называй меня так!

– Тогда его дорога еще не затерялась, еще можно было его отыскать. Караван верблюдов движется медленно. А теперь... Эх!... Время упущено! И все ты!

– Не упрекай меня! Не обвиняй! Я его не продавал.

– Но и не помешал.

– Нет, я протестовал. И еще как!! Но Симеон и Левий всех подчинили себе. И еще Иуда. Это он был инициатором продажи в рабство.

– Так, так. Времени прошло не так много. Иосиф действительно еще может быть живым и здоровым...

– Наверняка...

– Совет сегодня ночью?

– Да.

– Там и поговорим.

 

 

 

Под покровом следующей ночи, в строжайшем секрете, братья собрались на совет. Исходя из особой предосторожности, с четырех сторон вокруг шатра поставили сыновей наложниц: Дана, Неффалима, Гада и Асира. Для наблюдения. Оставшимся шестерым предстояло принять решение.

– Нужно выходить из этого состояния, ребята. Так мы долго не протянем, – осторожно начал Иуда и, покосившись на Рувима, добавил: – Теперь, когда Рувим посвящен в нашу тайну, мы можем говорить открыто.

– Кто же думал, что оно все так выйдет! – загорелся Симеон.

– А-а-а... Значит, ты не думал? – тут же съязвил Иуда.

– Прекратите ссориться! – пресек их трезвомыслящий Левий. – Мы сюда не для этого собрались. Что делать-то будем? Вот в чем вопрос...

– Ох, тяжко мне... – промолвил Симеон, вздохнув. – Так он и стоит перед глазами...

– Кто? Отец? – поинтересовался Иуда.

– Нет, Иосиф. Так все время и вижу его, ковыляющего за теми верблюдами, – голос Симеона потеплел. – Не выходит у меня из головы эта картина! Не выходит!!!

– И у меня, – ответил Иуда.

– И у меня, – повторил за ним Завулон.

– У меня тоже, – заключил Левий. – Только... Может, подождать еще, заняться делами, и все само пройдет...

– Что пройдет?? – возмутился Симеон. – Я уже с ума схожу. Надо срочно что-то делать!

– Например? – спросил Левий.

– Например, назначить временную замену отцу.

– Уж не тебя ли? – скривился Иуда.

– А ты предлагаешь покаяться перед ним, что ли? –съехидничал Симеон, поняв, что дал промах и «заехал» туда, куда не следовало.

Иуда многозначительно промолчал.

Симеон с ужасом посмотрел на него и атаковал Рувима и Иссахара:

– А вы что молчите, будто вас это не касается? Мне помнится, что вас Иосиф больше всех волновал. А теперь что? Что вы там обмозговываете про себя? Выкрутиться хотите из этой истории? Не выйдет. Все мы повязаны...

Рувим продолжал молчать. Иссахар следовал его примеру.

– Уж не выдать ли он нас собрался? – кивнул Симеон на Рувима. – Да, да! Так оно и есть. Предательством он рассчитывает заслужить милость отца. Как только тот поднимется и будет в состоянии рассуждать здраво, наш старший брат на нас донесет! Одного доносчика устранили, так нет, выискался другой. Не зря он всегда Иосифа защищал. Они же родственные души! Только почему-то никогда не дружили.

– Что ты городишь? – прикрикнул на него Иуда. – Может, нам и Рувима в рабы продать? Безумец! Ты же только что переживал за Иосифа!

От этих слов Симеон как-то сразу обмяк, в который раз за последние полгода дав себе отчет в том, что разучился владеть собой.

– Надо вернуть Иосифа назад, – без предварительного вступления сказал Рувим.

Тишина и безмолвие, наступившие вслед за этим, раздались так громко, что сыновьям Иакова захотелось, чтобы кто-нибудь заткнул им уши. Оторопевшие, замершие в неестественных позах, так как каждый из них в предыдущий момент собирался что-то сказать или сделать, они были похожи на жертвы внезапного оледенения. Симеона оцепенение настигло почесывающим затылок, Левия – протягивающим к нему руку, Иуду – возмущенно открывшим рот, Завулона – прижавшимся к своему напарнику, ловкого Иссахара – спрятавшегося за спину Рувима, а самого Рувима – крайне изумленным от того, какую реакцию произвела эта фраза на остальных.

Сколько напрасных забот и тревог, бессонных ночей, переживаний и мучений, навечно начертавших на этих юных лицах свои мрачные символы! Ради чего и во имя чего это было затеяно? Ради скота, пасущегося на полях? Золота, лежащего в сундуках? Рабов, выполняющих любую прихоть? Нет. Но во имя гордости и тщеславия, правящих миром.

 

 

 

Раннее весеннее утро забрезжило во всей своей красе, раскрывая хрупкие объятия навстречу непокорным детям земли, когда Рувим и Иссахар, сев на своих верблюдов, тронулись в путь.

Братья, сгрудившись в кучу, провожали их с невыразимой тоской и неуверенностью. Что принесет им их возвращение? Вернутся ли они... втроем? И если да, то не ознаменуется ли это концом всех надежд? Сомнения терзали их.

Рувиму и Иссахару эти вопросы тоже не давали покоя... Но, скрепившись, они упрямо и неумолимо двигались в выбранном направлении.

На следующий день братья пристали к одному из караванов, направляющихся в Египет. Ведь в пустыне без проводника легко можно было заблудиться, особенно, если дорога известна чисто теоретически, да и путешествовать в компании всегда приятнее. И не только это. Рувим и Иссахар, удрученные бременем лежащей на них вины и предстоящими поисками, были рады забыться в незатейливых беседах с купцами. Но чаще всего им этого не удавалось.

Одинокая песчаная тропа, убегающая вдаль, была немым свидетелем их несправедливости и жестокости к невинному, и с высоты верблюдов они рассеянно смотрели вниз, как будто пытаясь разглядеть еще не притоптанный сотнями других ног след Иосифа.

Наконец, после многих дней, проведенных в огнедышащей пустыне, перед утомленными путниками возникли изумрудные равнины чужеземной страны. Братья подъехали к дельте Нила и пленились ее красотами. Особенно их поразили одновесельные военные, прогулочные и рыбачьи ладьи, мирно проплывающие мимо.

– Может, Иосиф сейчас там, на одном из этих судов? – печально заметил Рувим, наблюдая за рекой.

– Сомневаюсь, – ответил Иссахар.

– Ну, значит, и нам нечего глядеть.

– Слушай, а где мы будем его искать? – спросил Иссахар.

– Понятия не имею! – пожал плечами Рувим.

Купеческий караван двигался вдоль реки.

– А вот сейчас я у них спрошу, – оживился Иссахар.

– Как же ты спросишь? Неужели... расскажешь про Иосифа? – понизив голос до громкого шепота, встревожился Рувим.

– Эх, ты, простофиля!

Иссахар дернул своего верблюда за поводья и нагнал купцов. Рувим наблюдал, как все они что-то говорили, кивая головами и даже улыбались. Вернулся Иссахар довольным.

– Все улажено, – сказал он.

– Что – все?

– Я знаю, где искать Иосифа.

– Да что ты говоришь?! Правда? – глаза Рувима затуманились слезами. – И что ты им сказал? Вернее, что они тебе ответили?

– Они сказали, что центральный рынок Авариса – это место, куда съезжаются все чужеземные купцы. А также, что столице нужно много рабочих рук.

– И все?

– Все.

– Понятно. А что же ты им все-таки сказал?

– Сказал, что какие-то негодяи украли нашего любимого раба.

– Ну, ты и шустер! И они поверили, что мы приехали сюда ради него?

– Так это же наш любимый раб!

 

 

 

Столица гиксосов производила впечатление грандиозности и великолепия по сравнению с почти сельской Кириаф-Арбой. Аварис был окружен многотысячной, хорошо вооруженной армией, охраняющей каждый клочок земли на подступах к нему. Поэтому, чтобы въехать в него, путникам понадобилось выдержать долгий допрос караульных, дежуривших у массивных ворот. Купцы были там своими людьми, и это помогло братьям беспрепятственно проникнуть в столь укрепленный город. Высокие вычурные строения, многолюдие, разнообразие в одежде: все говорило о совершенно ином укладе жизни. Везде звучала чужая речь.

– Ну, и задача у нас, – невольно вырвалось у Рувима, чувствующего себя неуютно.

Иссахар дал одному из купцов несколько сребренников, чтобы тот послужил им переводчиком, и отыскав начальника рынка, обратился прямо к нему. К сожалению, этот пожилой человек не утруждал себя запоминанием рабов. Да и вообще посторонних. Все они были для него на одно лицо. Зато его внук, шустрый малый, слыл полной противоположностью дедушке. Парнишке до всего было дело. Короче говоря, в этом случае его любопытство могло по-правде назваться достоинством.

– Я его помню, – сказал он. – Мне ровесник, с длинными темными кудрями. Месяцев пять-шесть назад... Его еще никто покупать не хотел. Может, потому что хилым казался. Нет, скорее не хилым, а изнеженным. Было видно, что он не привык к тяжелому труду. Я еще тогда подумал: «Откуда он такой здесь взялся?»

– Так его что же, никто не купил? – в надежде спросил Рувим.

– Купила потом одна госпожа.

– Какая госпожа?? – в один голос воскликнули братья.

Мальчик замялся. Иссахар, смекнув, чего он хочет, дал ему пять сребренников, добавив при этом, что словоохотливость – это большая добродетель.

– Госпожа эта, – важно продолжил мальчуган, – особа очень богатая, из высших слоев. Она приходится женой главному царедворцу фараона. Они приехали в Аварис в прошлом году и накупили очень много рабов. Хотя самого царедворца я еще ни разу не видел. Всегда приходит его жена. Их дом здесь недалеко. Если желаете, могу вас туда проводить.

Братья молча кивнули. Но, по мере того, как они приближались к заветному дому, их сердца стали биться все чаще, распространяя нервные пульсации по всему телу, и стуча все громче: бум, бум, бум... Биение все учащалось, сила нарастала. Страх овладевал каждым мускулом, каждой клеткой, сковывал по рукам и ногам, затруднял дыхание, разжигал огонь в груди. Они страшились оказаться лицом к лицу с тем, кого обрекли на муки, кого отвергли, ввергнув в пучину унижений.

Но, как часто случается в жизни, когда в узком окошечке двери возникли глаза одного из охранников дома, выглянувшим на стук, страх отступил перед важностью момента.

– Добрый день! Эти почтенные господа прибыли из земель ханаанских и желали бы видеть госпожу вашу, жену главного царедворца фараона, – высокопарно начал купец-переводчик.

Окошко без предупреждения закрылось, но вскоре отворилось вновь. За ним появились другие глаза с холодным, как бы сверлящим взглядом.

– Для чего вам госпожа? – отчеканил голос из-за двери.

Иссахар взялся отвечать со всем должным почтением:

– Прибыли мы из краев дальних, ханаанских, с особой миссией: любимый раб престарелого отца нашего был похищен и уведен в плен какими-то негодяями. Отец наш привык к нему и не хочет другого. Тогда и рассудилось нам отправиться на поиски мальчика. Не скоро напали мы на след его, однако сейчас смеем полагать, что милостивая госпожа ваша приобрела его для своих нужд, а также, что она согласится перепродать его нам, естественно, по более высокой цене.

Едва купец закончил перевод, окошко снова закрылось. На сей раз ждать пришлось довольно долго. Но, когда ожидание истомило настолько, что Рувим и Иссахар готовы были забарабанить в дверь ногами, а купец и мальчуган намеревались просто-напросто уйти, оставив их одних, дверь внезапно распахнулась, и на пороге, в сопровождении двух стражников, появилась женщина неопределенного возраста.

– Талмон, это те самые люди, что хотели видеть меня?

– Да, госпожа, именно так.

– Тогда пусть перескажут мне снова свою просьбу.

Пока Иссахар, запинаясь, повторял сказанное им ранее, Рахна изучала стоящих перед ней. Как и большинство представителей человеческого рода, в особенности женского пола, она считала, что обладает способностью оценивать людей с первого взгляда. Но, как и многие, она заблуждалась. Рахна видела в этих рослых мужчинах, представившихся братьями, злейших обманщиков, грабителей, даже убийц, каковыми они, конечно, не являлись.

Она сразу же вспомнила юношу, купленного ею за двадцать сребренников. Но не подала ни малейшего вида.

– В моем доме, а также в полях множество рабов, и я не помню всех, однако сомневаюсь, что когда-либо покупала что-нибудь подобное. Подростки меня не интересуют. Они немощны и являются никудышными работниками, – холодно заявила она. – Тем не менее, если вы изволите подождать, то я, так и быть, велю на всякий случай поискать его... Приходите завтра.

Несмотря на резкий ответ, Рахна не была уверена, что откажет. В глубине души, где-то очень глубоко, она поверила в незамысловатую историю про любимого раба... Но если уж она и согласится на сделку, то запросит хорошую цену! А в общем, она еще ничего не решила. Скорее всего завтра она прогонит прочь наглецов, осмелившихся нарушить ее покой! А может быть и нет.

Оба брата заподозрили неладное. В словах незнакомки чувствовалась некая натянутость и недосказанность. Смекалистый Иссахар ничем не выдал себя. Слегка улыбнувшись, он приложил ладонь правой руки к груди и еле заметно кивнул в знак согласия. Он собирался, оставшись наедине с братом, тщательно обдумать ситуацию... Но Рувим! Простодушный Рувим!

– Постойте, госпожа! Подождите немного, прошу Вас! – вскричал он. – Вы даже не представляете, насколько это важно для нас! Мы не пожалеем никаких денег, чтобы выкупить его!

Рахна в недоумении посмотрела на того, кто до сего момента не проронил ни слова.

– Этот юноша, – продолжал Рувим, чувствуя, как капли холодного пота проступают у него на лбу, – вовсе не раб нашего отца.

– Кто же он тогда? – не выдержала Рахна, начиная раздражаться.

– Он – брат наш и любимый сын отца нашего!

Эта фраза была более, чем опрометчивой. Она была безрассудной. Но именно с помощью ее Рувим рассчитывал привлечь ускользающее внимание госпожи и возвысить шатающуюся братскую репутацию. Но не тут-то было.

В черных глазах Рахны мелькнул дьявольский огонь.

– Вот как? – сквозь зубы процедила она. – В таком случае я ничем не смогу вам помочь. У меня в доме служат только слуги и рабы, а не братья, и не сыновья почтенных господ!

И, прежде чем Рувим и Иссахар успели что-нибудь сообразить, дверь с треском захлопнулась. Оглянувшись, они увидели, что остались на улице совершенно одни. Купец и мальчишка успели заблаговременно скрыться.

Наступило странное, неестественное безмолвие, и братьями вновь овладел страх, перешедший в ужас. На них надвигалось нечто необъяснимое, неумолимо грядущее и неотвратимое, заставляющее леденеть кровь и меркнуть рассудок. Они не могли уразуметь происходищего, парализованные органы чувств не воспринимали абсолютно ничего, но, повинуясь какому-то высшему приказу, Рувим и Иссахар, пятясь, начали медленно отступать. Вдруг земля у них под ногами задрожала, заходила ходуном, и, стремясь удержать равновесие, братья нелепо зашатались, размахивая во все стороны руками, но все же упали, сраженные неизвестно откуда взявшимся мощным порывом ветра.

Моментально все стихло. Почва снова обрела твердость, но пугающее Присутствие не только не исчезло, но приблизилось вплотную, обволакивая тела, застилая пеленой очи и вызывая болезненную вибрацию в ушах. Казалось, что Кто-то Неведомый прогонял их прочь. Братья из последних сил поднялись и затрусили без оглядки в неизвестном направлени, спотыкаясь на каждом шагу и натыкаясь на стены домов. По мере того, как силы вновь возвращались к ним, они бежали все быстрее, по-прежнему не разбирая дороги.

 

 

 

Когда эти два человека окажутся за пределами Авариса и придут в себя, то чрезвычайно изумятся своему местонахождению.

С их памяти таинственным образом будет начисто стерто все происшедшее с ними за минувший год. Последним их воспоминанием предстанет отъезд со стадами из Кириаф-Арбы в Сихем. В величайшем недоумении братья возвратятся домой и столкнутся с беспощадной реальностью навеки изменившего свой лик домашнего очага. Остальные братья, пораженные таким поворотом дела, совершенно примолкнут, неся каждый сам в себе всю тяжесть вины, которая с каждым годом будет казаться им все более и более невыносимой.

Иаков, несмотря ни на какие прогнозы, поднимется со смертного одра и вновь возьмет руководство хозяйством в свои руки, но это будет уже другой Иаков, сраженный и надломленный, с незатухающей скорбью в сердце.

Что же касается Рувима и Иссахара, то провал в их памяти в конце-концов все же восстановится, но лишь много лет спустя, когда густая тьма прошлого рассеется при свете настоящего.

 

 

 

 

ГЛАВА 9. ГОСПОЖА

 

 

 

С ядовитой усмешкой на тощих губах Рахна двигалась прямиком к конюшне. Талмон, как верный пес, шел следом за ней. Прибыв к месту назначения, Рахна обратилась к Талмону:

– Как зовут раба, что чистит конюшню?

– За глаза – какашник, а вообще-то его имя – Иосиф.

– Позови мне его.

– И-о-сиф! – крикнул Талмон.

– Иду! – звонко раздалось изнутри.

– Разве он уже научился говорить?

– Да... Совсем немного.

«Любимчик», – саркастически ухмыльнулась Рахна при виде худенького, изможденного, но приветливо улыбающегося Иосифа. Она смотрела на него, размышляя о том, что несколько мгновений назад он был так близок к спасению, и как печально все для него обернулось. Этот факт несколько позабавил ее. Затем она повернулась к Талмону и сказала:

– Этот раб больше не будет работать в конюшне. Он пойдет в дом. Поэтому пусть вымоется, переменит одежду и придет ко мне.

Раб от радости не мог поверить собственным ушам.

 

 

Итак, Иосиф волею судьбы перешел в господский дом, и это ознаменовалось для него началом новой жизни:

 

– Иосиф! Где ты пропадаешь? Смотри, ты оставил здесь грязь!

 

– Иосиф! Почему ты вчера закончил работу, не оповестив об этом меня?

 

– Лентяй! Ты сидишь весь день, ничего не делая! Вот твоя благодарность за то, что я вытащила тебя из конюшни в нормальные условия. И какой же от тебя прок? Ты даже не учишься говорить!

 

– Иосиф! Принеси мне чашку холодной воды!

 

– Унеси ее. Мне уже расхотелось пить.

 

– Ах, разве можно быть таким неосторожным! Ты поцарапал столик из мозаики, испачкал новый ковер, и, протирая зеркало, оставил на нем отпечатки пальцев!!!

 

 

Замечания, упреки, обвинения... Они посыпались на Иосифа, как град. Бедный, он выбивался из сил, чтобы удовлетворить капризную госпожу, но тщетно. Все, что он ни делал, ей не нравилось. Иосиф уже почти перестал улыбаться, особенно в присутствии Рахны. Завидев ее издали, он продолжал что-то чистить или мыть с еще большим усердием, низко опустив голову. Почти единственными словами, которые он произносил, были: «Да» и «Слушаюсь».

Постоянный надзор витал в воздухе, отчего остальные слуги тоже притихли, боясь попасть под горячую руку. Все говорило о том, что госпожа выбрала нового раба своей очередной мишенью.

 

 

 

Однажды вечером Иосиф, сидя на корточках, оттирал пятна на полу в гостиной, когда почувствовал, что в комнату кто-то вошел. Это не была прислуга, – он знал это точно. А Рахна всегда врывалась с криком. Вошедший остановился в двух шагах от Иосифа, очевидно, глядя ему в затылок. Иосиф развернулся и нерешительно поднял глаза. Перед ним стоял Потифар, его хозяин, о котором он уже почти забыл! Потифар слегка улыбнулся, приподняв вверх брови, отчего его лоб чуть наморщился, но лицо приобрело удивительно приветливое выражение.

– Ах, это ты, дружище... – глуховато, но в тоже время мелодично произнес он. – Конечно, конечно... Теперь я вспомнил... А то Рахна тебя хвалит, а я так занят, что дома почти не бываю. Иногда даже ночую во дворце. Служба такая.

Потифар прошелся по комнате и удобно уселся в кресле, закинув ногу на ногу.

– Да ты поднимись, дружище... Видать, наработался за день.

Иосиф встал, машинально оправив примявшуюся одежду.

– Так, так, так... – Потифар забарабанил пальцами по подлокотникам. – Если не ошибаюсь, тебя зовут Иосифом?

Иосиф кивнул.

– Так вот, Иосиф. Я доволен тобой. На сегодня можешь закончить работу и идти отдыхать. Не знаю, понимаешь ли ты все, что я говорю?

– Понимаю, – ответил Иосиф.

– А, да ты уже говоришь? А ну-ка, скажи еще что-нибудь.

Этот человек явно располагал к себе Иосифа. Его дружелюбие и непринужденность были налицо.

«Что произойдет, если я пожалуюсь ему на его жену? – подумал Иосиф. – Нет, лучше не надо!»

– Так ты еще не говоришь... Ну, тогда ты свободен, дружище.

– Говорю! – с неожиданной смелостью произнес Иосиф.

Потифар пристально посмотрел на него. Юноша был очень миловидным, но чересчур осунувшимся. На Потифара нахлынула меланхолия.

– Сядь, – по-отечески сказал он Иосифу, указав на низенькую скамеечку, стоявшую рядом.

Тот повиновался. Наступило молчание.

«Или сейчас или никогда!» – подумал Иосиф и тихо промолвил:

– Господин... Я хочу попросить у Вас защиты.

Потифар откинул назад голову и затеребил конец покрывающей ее белой накидки. Затем со словами: «Долой глупое покрывало!» он элегантным жестом скинул ее прочь. В медных кудрях, обрамивших нежное лицо, заиграли предзакатные лучи. Облик Потифара показался Иосифу еще более домашним. Видимо, в этот день господин был в хорошем расположении духа.

– Господин Потифар! Ваша жена, госпожа Рахна, никогда не хвалит меня, а только ругает.

Иосифу не хватило запаса слов, чтобы должным образом развить фразу, и она вышла достаточно куцей. Сконфузившись, он принялся сосредоточенно рассматривать еще не оттертые им пятна. В глазах Потифара мелькнула искра сочувствия.

– Не волнуйся, Иосиф, – серьезно сказал он. – Я обещаю поговорить с ней по этому поводу. Кстати, вот и она сама...

Иосиф почувствовал, что внутри него будто что-то оборвалось. Он поглядел туда, куда смотрел Потифар. В дверях стояла Рахна. Иосиф неуклюже вскочил со скамейки, опрокинув ее при этом на пол. Госпожа улыбнулась как можно более приветливо, отчего ее глаза превратились в маленькие черные щелки и, как ни в чем не бывало подойдя сзади к креслу, на котором сидел ее муж, положила руки ему на плечи.

– Как твои дела, дорогой?

– Рахна, не будь так строга к мальчику, – не обратив внимания на ее приветствие, ответил Потифар. – Он вполне прилежный.

– Конечно, конечно. Разве не я сама поведала тебе о его достоинствах? – ласково взглянув на Иосифа, пропела Рахна. – Но пожурить его иногда все же не вредно. Верно, дорогой?

– Согласен, – ответил Потифар и встал с кресла. – Итак, Иосиф, ты слышал? Все в порядке.

– Да, господин. И я стараюсь, как могу, – робко добавил Иосиф.

– Я знаю об этом. Ступай. На сегодня ты свободен.

Иосиф вышел из господского дома, облегченно вздохнув. Буря прошла мимо. Вопрос был разрешен. Но как жаль, что господин Потифар так редко бывает дома!

 

 

 

Но на следующее утро...

Солнце, плотно закутанное в сизые покрывала, долго не хотело всходить. Луна же, напротив, отыскав небольшую дырочку, продолжала сиять, как ни в чем не бывало. Народ начал поговаривать о том, что кто-то, вероятно, разгневал бога Сета и теперь всем несдобровать. Иосиф, слушая болтовню слуг перед выходом из домика, в глубине души посмеивался над их суеверием. Выйдя последним, он, как ребенок, задрал голову вверх, восхищаясь серебряной луной на черном, беззвездном небе, а также пытаясь отыскать спрятавшееся солнце, как вдруг кто-то схватил его сзади за волосы и что было силы дернул. Боль пронзила все тело с макушки до пяток. Иосиф не видел насильника, но догадывался, кто это мог быть. Верный пес Талмон, примчавшийся по приказанию госпожи, собирался перегрызть глотку посмевшему очернить ее. Такого здесь еще не происходило! Никто никогда не осмеливался доносить на «богиню» Рахну господину Потифару!!!

– Наконец-то я до тебя добрался, негодяй! – прорычал Талмон над ухом Иосифа, продолжая держать его за волосы. – Как ты только посмел обмануть священное доверие, оказанное тебе? Да если бы не госпожа, прозябать тебе весь век в вонючей конюшне! Она вытащила тебя оттуда, и вот твоя «благодарность»! Тихоня! Теперь-то уже нам известно, какой ты на самом деле. Ты – гнусный доносчик! Вот кто ты! И достоин сурового наказания. Я выбью у тебя желание впредь открывать свой мерзкий рот! Ты запомнишь это на всю жизнь!!!

Иосиф оторопел. Не говоря больше ни слова, Талмон потащил свою жертву на задний двор. Туда были собраны все без исключения, начиная от поварят и кончая управляющим. Такое происходило впервые. Раньше, когда кого-то наказывали, то не оповещали всех. Свидетелями обычно становились те, которые находились рядом, чтобы затем передать новость остальным. Но в этот раз все было иначе.

Иосифа раздели почти догола и поставили в центре. Испуганно вглядываясь в лица окружавших его, он пытался увидеть в них отражение происходящего, но его неподдельная наивность мешала ему понять, что происходит. Что плохого он сделал? В чем провинился?

И тут появилась госпожа. В тунике алого цвета, сочетающимся с изображением ее бога, увешанная золотом и драгоценными камнями, с накрашенными глазами и хмурым лицом она производила ошеломляющий эффект. Как будто сама смерть, облачившись в пурпур и злато, пришла полюбоваться на дело своих рук.

Иосиф подумал, что, вероятно, присутствует на собственной казни. Трагизм ситуации дошел до него внезапно, оглушив, как гром среди ясного неба. Какой позор! Какой конец!...

Ему связали руки и подвели к деревянному столбу. Свободный конец веревки, которой были связаны запястья, перекинули через перекладину, прикрепленную наверху и так дернули, что затрещали кости в суставах. С поднятыми вверх руками, повернутый лицом к столбу, Иосиф стоял на виду у всех. Вот она, суровая доля раба! Его готовились истязать, и возможно, даже до смерти. Еще никто никогда не бил Иосифа по-настоящему (то есть, чтобы убить), и надо сказать, что он боялся этой боли. От страха он зажмурился, сжал зубы и так напряг все тело, что ноги и руки свело судорогами.

Первый удар раздался неожиданно, придавив Иосифа к столбу. Обнаженную спину сильно зажгло. Но не успел он опомниться, как последовал второй, еще более тяжелый, и запахло кровью. Вскоре удары уже нельзя было сосчитать. Жестокий хлыст в беспощадной руке поднимался и хлестал, поднимался и хлестал... Боль, пронзающая насквозь, сводила с ума. Силы быстро покидали Иосифа, и он уже еле стоял. Его худощавое тельце сотрясалось от каждого удара, грудная клетка, и без того сдавленная, отказывалась повиноваться. В конце-концов ноги у него подкосились и, потеряв сознание, он повис на привязанных руках. Экзекуция тут же прекратилась, так как продолжать дальше означало убить его, а такого намерения у истязателей все же не было.

Бесчувственного Иосифа отвязали. Народ стал расходиться. Почти всем было не по себе, но никто не решался открыто выражать свои чувства. Блистающая госпожа встала с кресла, на котором сидела и подошла к месту недавнего происшествия. Она была вполне удовлетворена. Талмон что-то шепнул ей на ухо, и оба приглушенно засмеялись. Слуги потушили факелы, потому что показалось солнце. Наступал новый день. Полумертвого Иосифа унесли прочь.

 

 

 

Когда Иосиф пришел в себя, то первое, что он увидел, были темно-зеленые девичьи глаза.

– Слава богу, что ты очнулся! – прозвучал мягкий голос. – Слава богу Сету. Он не отдал тебя Осирису, ведь ты еще слишком молод, чтобы умирать. Хотя... Хотя, возможно, смерть лучше такой жизни... Но все равно лучше живи!

Иосиф шевельнулся, чтобы повернуться на бок, так как лежать на животе было нелегко.

– Я тебе помогу! – сказала девушка. – Бедный... Я весь день сижу около тебя, смазывая тебе раны... Мне это приказала госпожа Рахна.

Иосиф судорожно передернулся.

– В таком случае уходи отсюда, – пробормотал он. – Такие милости мне не нужны.

И он резко повернулся на постели, отчего недавние раны тут же дали о себе знать. Иосиф приглушенно застонал, от боли прикусив губу.

– Вот видишь... Ты не справишься один. Лучше веди себя смирно, и все будет хорошо.

На дальнейшие возражения у пострадавшего не было сил.

– Я не помню тебя. Кто ты? – еле слышно спросил он.

– Мое имя – Иеруша. Я – личная служанка госпожи Рахны.

– Ах, вот оно что! Наверное, мне лучше было бы умереть...

– А ты с характером.

– То же самое мне говорили до тебя. Ты живешь здесь?

– Дом моих родителей находится за пределами Авариса. Иногда госпожа Рахна меня отпускает...

– Не произноси ты каждый раз ее имя! У меня от этого боли усиливаются!

– Хорошо, не буду. Только ты не думай, что я ее люблю. Личная служанка знает о своей госпоже то, о чем не догадываются остальные. И у меня есть не меньше причин ненавидеть ее, чем у тебя.

– Ты считаешь, что я это заслужил?

– Я была бы счастлива увидеть ее на твоем месте.

– Ты рассуждаешь, как взрослая. Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– На два года старше меня! А выглядешь девчонкой, – в голосе Иосифа послышалась ирония.

– Тебе уже восемнадцать? А я думала, что ты младше, – с не меньшей иронией отозвалась Иеруша и улыбнулась.

– Это из-за худобы. Мне у вас тут питания не хватает.

– А раньше ты питался лучше?

– Я?... Э-э... Да. Мои прежние хозяева меня кормили хорошо. И никогда не били.

– Значит, ты жил в раю, в далекой, чудесной стране, – мечтательно произнесла Иеруша.

– Да, Иеруша, ты права. Это был рай, которого я лишился.

– Почему же это произошло, если не секрет?

– Когда-нибудь я расскажу тебе... Когда-нибудь... – ответил Иосиф, слабо улыбнувшись.

Потом он закрыл глаза и снова погрузился в забытье. А девушка продолжала сидеть около него, внимательно глядя ему в лицо.

– Спи, Иосиф, спи. Пусть страдания послужат тебе отдыхом.

 

 

 

Прошло три года. Иосиф не только выжил и повзрослел, но и, несмотря ни на что, превратился в прекрасного молодого человека. Он слыл всеобщим любимцем, и каждый стремился завязать с ним дружбу. И был Господь с Иосифом: он был успешен в делах. Однако ему приходилось быть постоянно начеку. Суровые условия научили его многому. Иосиф стал выдержанным и осторожным в словах и поступках, ежедневно лавируя между десятками хитро расставленных ловушек в виде льстивых похвал и намеренных упреков, лицемерных признаний и открытых притязаний, а также трудновыполнимых заданий. На каждом шагу он втречал подножку. Но Иосиф оставался неуязвим, всякий раз умудряясь обезоружить своего врага. Рахна негодовала. Ведь именно от нее и от ее сподручных исходил неисчерпаемый поток всевозможных изобретений, направленных против своего любимого раба. Любимого? Да, да! Она была к нему явно неравнодушна, но любовь свою выражала различными проявлениями ненависти.

В доме Рахне принадлежало все, включая рабов, которым она уделяла внимания не больше, чем любым другим вещам. Но на Иосифа она смотрела не как на вещь. Он сильно отличался от остальных, и причина этого заключалась не только в его богатом происхождении. У Рахны служили некоторые рабы, чьи предки происходили из высших слоев Египта, и которых она уже давно смешала с грязью, уничтожив в них человеческое достоинство. Но с Иосифом то же самое сделать не удавалось. Он обладал некой неведомой ей силой, и это сильно раздражало ее. Что это была за сила? Она слышала, что он поклоняется какому-то другому Богу. Неужели поэтому? Что за вздор! Этот поединок становился для нее вопросом чести.

На досуге Рахна любила проводить эксперименты над своими рабами, посредством заклинаний наводя на них несчастные случаи, различные хвори и порчи, а также сумасшествие любой степени и формы, чтобы потом насладиться расправой над ними. Она, кроме всего прочего, была изрядной колдуньей. Неоднократно проводила она подобные опыты и над Иосифом, включая чары особого рода... Но его ничто не брало. Каждый раз он вновь являлся перед ней целый, невредимый и неподдающийся. Она, конечно,могла бы убить его, стереть с лица земли, но в таком случае игра оказалась бы проигранной. Ведь Рахна желала растоптать его личность, уничтожить Иосифа вместе с его Богом!

Потифар по-прежнему пропадал во дворце фараона, но в дни, когда ему выдавалось насладиться домашним уютом, много времени проводил в компании Иосифа, за что потом любимому рабу неизменно доставалось.

Вот и сейчас, в один из таких вечеров Потифар вновь пригласил Иосифа для задушевной беседы.

– И все-таки, Иосиф, ты так и не рассказал мне о своем прошлом, – потрепав его по плечу и усаживаясь в кресло, промолвил Потифар.

– Господин, поверьте, что мое прошлое не имеет никакого отношения к моему настоящему, – сдержанно ответил Иосиф, садясь напротив него.

– Тебе нравятся секреты? А? – с ласковой угрозой Потифар тряхнул указательным пальцем перед носом Иосифа. – Ну, будь по твоему! Тогда расскажи-ка мне снова о своем Боге. Меня это умиротворяет.

– Я могу поведать Вам лишь то, что Вы, господин, уже знаете, – разведя руками, мягко возразил Иосиф.

–Ничего, ничего, – прикрыв глаза, отозвался Потифар. – Я люблю слушать одно и тоже.

– Мой Бог, – начал молодой человек, и взгляд его вспыхнул, – это Бог всех существ на земле, и больших, и малых. Это – Господин всей земли, а также ее Создатель. Это – Единый, Вечный, Живой и Любящий Бог. Когда призываешь Его, Он слышит и отвечает. Он помогает в нуждах и спасает... Ему не нужны храмы, ведь Он – вездесущ, хотя и живет на небе. Иногда бывают моменты...

– Знаешь, что я вспомнил! – вдруг встрепенулся Потифар. – Да, да, это все удивительно, то, что ты говоришь, но я это уже слышал, и в другой раз мы продолжим, а сейчас... Я должен сообщить тебе нечто. Полагаю, что тебе это понравится.

Иосиф насторожился.

– Так вот, – продолжал Потифар. – На днях я отстранил помощника главного евнуха и ищу ему замену. Я, как царедворец, конечно, могу поставить вместо него любого из евнухов, но... Я подумал о тебе, Иосиф. Это место как раз для тебя. Ты красив и умен. А так как главный евнух уже в летах, то у тебя есть все шансы в будущем стать главным евнухом в гареме фараона! Представляешь такую перспективу? Ну, что скажешь?

Иосиф лишился дара речи. Но не от радости. Он не разделял чувств Потифара, напротив, размышляя о том, кто стоял за всем этим.

– Господин, – сказал Иосиф, когда вновь обрел способность говорить. – Эта идея пришла Вам в голову самому или кто-нибудь ее подсказал?

– Тебя не проведешь! Так и есть, – весело ответил Потифар и подмигнул. – Это Рахна. Она обо всех печется. Ну, а о тебе больше всех.

«Слепец, – с горечью подумал Иосиф. – Неужели он ничего не видит? Бедняга. Эта колдунья зажала его мертвой хваткой. А мне что теперь делать? Как быть? Похоже, старуха под конец приготовила мне отменный сюрприз... Меня кастрируют и упекут на всю жизнь в евнухи. Прекрасная перспектива! Ничего не скажешь! Но переубедить Потифара нечего даже и пытаться. Несмотря на покладистый характер, он очень амбициозен.»

– Что ты так надолго задумался, Иосиф? Или может быть тебе не нравится мое предложение?

– Да как Вам сказать...

– Я знаю, о чем ты думаешь. О том, что ты уже никогда не сможешь жениться, иметь детей... – как бы читая мысли Иосифа, продолжал Потифар. – Но ведь это не самое главное в жизни! Послушай! Это все обман! Вот я женат. И что? Разве я счастлив? Знаешь, что я тебе скажу? – оглянувшись по сторонам, Потифар склонился к Иосифу и перешел на шепот. – Рахна отравила мне всю жизнь! Да! Ты думаешь, я ничего не замечаю? Она меня поймала, как птицу в силки. Только... Ты видел когда-нибудь, как она относится к животным? К тем же птицам, например? Ты видел хоть раз, как она залечивает крылышко какой-нибудь искалеченной пташке? А я видел. Можно заплакать от умиления. Она их обожает. Ну. А я у нее, значит, птица особого рода. Так называемая подопытная птица. А про остальных уже и говорить не приходится. И ты от нее настрадался, знаю. Может, конечно, не все знаю. Но тебе доверяю почти как себе, Иосиф. Знаю о твоей честности, преданности твоей. В общем, ты – Божий человек. Именно поэтому предложение Рахны мне показалось вполне приемлемым. Она, сама того не подозревая, оказала тебе хорошую услугу, намекнув об этом мне. Посуди сам. Будешь только под моим началом, а работа там не пыльная. Ты еще никогда не влюблялся? Да и к чему тебе знать, что такое любовь? Лучше я тебе скажу: это сплошное расстройство. Итак, я считаю вопрос практически решенным. Да ты не бойся! Все выйдет отлично!

«Все выйдет отлично!» – вспоминал Иосиф последнюю фразу Потифара, а также свою глупую улыбку в ответ, когда лежал ночью без сна на своей постели. Его не переспоришь! А про любовь к животным у Рахны он ничего не знал. Какая любопытнейшая деталь. Любить животных и презирать людей! Желчная Рахна. В ней нашлась одна светлая сторона. Да... Ситуация... Сейчас только лишь Один Всемогущий Бог, столько раз спасавший его, может ему помочь. Только пусть Господь не замедлит, не замедлит! Да, он еще никогда не влюблялся. Еще ни одна женщина не целовала его. Он не знает, что это такое. Но тем не менее чувствует, что для роли евнуха не создан. И неужели он должен быть послушным этим извергам во всем только ради того, чтобы они его не убили??

«Мой Господь, Ты поможешь мне как и раньше, верно? – залепетал Иосиф, сев на кровать и сложив руки на груди. – Не могу скрыть от Тебя, что я очень волнуюсь. Решается моя жизнь. Все мое будущее. Может, Ты хочешь, чтобы все было именно так, как сказал Потифар? Нет, я не могу в это поверить... Впрочем, безусловно, Тебе видней. Но я верю, что буду избавлен от участи, которой противится все мое естество!»

 

 

 

Внезапно через оконное отверстие послышался тихий голос:

– Иосиф! Ты спишь?

– Иеруша! Я сейчас!

Иосиф бесшумно спрыгнул с кровати и, стараясь никого не разбудить, побежал к выходу. Девушка стояла у порога. Ее осанка выражала беспокойство.

– Иосиф! Я уже все знаю. Старая ведьма! Какой ужас!

Она сделала шаг по направлению к слегка растерявшемуся Иосифу и взяла его за руку.

– Бедный ты мой!

– Откуда ты знаешь? – ответил Иосиф в замешательстве. Он никак не думал, что ей уже все известно. Чувство стыда охватило его.

– Мне да не знать!

Иосиф осторожно высвободил ладонь, прислонился спиной к стене и опустил голову, чтобы скрыть нахлынувшую на лицо краску. Густая прядь волнистых волос упала ему на лоб, отгородив от чудовищного мира. Волосы Иосифа уже не были такими длинными, как раньше. Теперь он носил прическу на египетский манер: карэ, едва достигающее плеч. Но непослушные кудри не желали подчиняться строгому регламенту и неизменно выбивались из установленных рамок, придавая его облику еще большую привлекательность. Наконец, почувствовав, что жар отхлынул, Иосиф поднял голову. При свете луны его лицо казалось выточенным из мрамора, – в нем уже не было ни кровинки.

– Какой ты бледный! – не смогла удержаться от восклицания Иеруша.

Иосиф посмотрел на нее. Вот она, его верная подруга, почти сестра, все эти годы разделявшая с ним и радость, и горе. Но теперь... Ее сочувствие казалось ему совершенно неуместным.

– Не надо, Иеруша. Я уже не маленький.

– Причем тут это? Ты – мой лучший друг.

– Все равно не надо. Мне неловко, понимаешь?

– Ты для меня, Иосиф, важнее всех остальных. И всех на свете...

При этих словах глаза Иеруши заблестели каким-то странным огнем, ресницы задрожали, и лицо приняло иное выражение. Мягкие черты в дивной неге казались божественными, полураскрытые губы вздрагивали, будто что-то шептали.

Иосиф снова покраснел. Его чувства к Иеруше давно были более, чем дружескими, но до любви чего-то недоставало. Теперь же, когда его положение было настолько щекотливым, ему в особенности не хотелось касаться этой деликатной темы. Кастрированный, он навсегда лишится возможности полюбить женщину. Он никогда не узнает, что это такое. А ведь, наверное, это удивительно прекрасно. Но почему кто-то полагает, что имеет право вершить чужие судьбы? Почему все так несправедливо в этом мире? Смешанные чувства любви, стыда и негодования нахлынули на Иосифа с невиданной силой и, чтобы не выдать себя, он отвернулся.

– Иосиф, я люблю тебя, – прозвучало еле слышно и отдалось эхом в ночной тишине, в затаивших дыхание цветах, в участливом лике луны и в сердце Иосифа.

– Я люблю тебя, люблю! – продолжали шептать лепестки раскрытых губ.

«Нет, только не сейчас! О, Боже! Боже! Что происходит? Что со мной? Я теряю рассудок...»

Прикосновение горячих губ, заставляющее трепетать все тело, предвестие чего-то столь же прекрасного, сколь и неизведанного... Первое прикосновение... Первый поцелуй...

Иосиф в смятении отшатнулся, еще крепче прижавшись к холодной стене.

– Нет, нет. Сейчас не время для этого... – сказал он, переводя дыхание.

– А когда будет время, Иосиф? Я все поняла. Ты не любишь меня. Я для тебя не больше, чем просто подруга.

– Это не так... Поверь мне, что это не так...

Не обратив внимания на последние слова Иосифа, девушка отошла на несколько шагов и, обернувшись вполоборота, произнесла:

– Я постараюсь помочь тебе, Иосиф. Однажды служанка перестает быть бессловесной тварью. И пусть все боги поднебесные встанут на мою сторону в этом мире зла и несправедливости! А также твой Бог! Ведь все же ты – мой лучший друг. Прощай.

Иосиф даже не пошевельнулся, чтобы удержать ее. В этот момент сказать ему было нечего. Но когда она уже скрылась из вида, его губы тихо прошептали: «Да будет мой Господь тебе в помощь, дорогая!»

 

 

 

 

ГЛАВА 10. УДИВИТЕЛЬНАЯ НОВОСТЬ

 

 

 

– Иосиф! Иосиф, вставай!

У Иосифа, не сомкнувшего глаз всю ночь, тревожно екнуло в груди. Куда его вызывают на рассвете? От волнения он не смог разобрать, чей это был голос, ясно было лишь то, что принадлежал он мужчине. Юноша покорно поднялся, чувствуя, как с каждым движением нарастает тревога. «Да будет на все Твоя воля, мой Боже!» – по привычке прошептал он.

Это был Фарух, помощник управляющего , человек лет семидесяти, довольно нервный и суетливый. Он как-то странно и вместе с тем недоуменно посмотрел на Иосифа и потом сказал:

– У меня есть для тебя удивительная новость.

Затем помощник сделал небольшую паузу, в продолжение которой хмыкнул, смерил взглядом стоящего перед ним (не обращая внимания на его нетерпение) и в заключение зевнул. После чего он заговорил снова:

– Иосиф, в имении произошли некоторые перемены, в результате которых... Да, я чуть не забыл. С сегодняшнего дня госпожи Рахны, господина управляющего, а также Талмона здесь больше нет, а хозяин наш, господин Потифар, недавно отбыл...

– Куда отбыл? – Иосиф ничего не понимал.

– Этого он не сказал. Молвил только, чтобы скоро его не ждали. А перед отбытием велел передать тебе, что оставляет тебя вместо управляющего.

– Что?? Разве можно так шутить?

– Я вовсе не шучу.

– Я всегда считал Вас, Фарух, серьезным человеком, к тому же в Вашем возрасте... – Иосиф намеренно понизил голос.

– Вот, вот. В моем возрасте! В моем возрасте мне уже давно пора быть в должности управляющего. Но я, наверное, так и умру в помощниках.

– Снова Вы об этом.

– Не пришел бы я сейчас сюда, если б господин не повелел, говоря: «Как только рассветет, разбуди Иосифа и передай, чтоб взял управление моим хозяйством в свои руки».

– Вы все-таки соображаете, что говорите? Если я сейчас выйду и скажу всем, что меня назначили управляющим, то меня наверняка побьют. Будут бить и приговаривать: «Чтоб самозванцу впредь было неповадно!»

– Так он же документ оставил, своей рукой написанный.

– Документ?

– Тут вот все написано, – деловито подтвердил помощник, протягивая Иосифу небольшую глиняную табличку. Ты читать-то умеешь?

– Хозяин научил, – ответил Иосиф, беря ее в руки.

– Ну, тогда читай.

По мере того, как Иосиф читал, линии все больше расплывались перед его глазами, которые застилали горячие слезы. Бог вмешался! Велика верность Его!

– Теперь я вижу, что все это правда, – заключил он, однако, совершенно ровным голосом. – А Вам, Фарух, первое задание: обнародовать этот документ без отлагательства.

– Разумеется. Когда тебе будет удобно?

– Мне? А при чем тут я? – голос Иосифа приобрел внезапную твердость. – Кажется, меня все здесь знают. А красоваться я не привык. Кстати... Так, между прочим, что случилось с госпожой Рахной, господином управляющим и Талмоном?

– Этого я не знаю. Честное слово. И лучше об этом не упоминать, я думаю.

– Понятно. Ты свободен, Фарух.

– Иосиф, откуда у тебя это?

– Что – «это»?

– Это: «Ты свободен».

– А... Из прошлой жизни... Ты свободен.

 

 

 

Едва помощник удалился, Иосиф поспешил на свое новое место. Войдя в кабинет управляющего, он не ощутил ни радости, ни простого удовлетворения. «Жизнь продолжается», – было единственным, что звучало в его сознании даже тогда, когда он удобно уселся в кресле и неспеша принялся рассматривать атрибуты помещения. Большое количество всевозможных и не очень аккуратно расставленных предметов несомненно помогало управляющему создавать необходимую видимость работы для поддержания своей высокой репутации. Глиняные таблички, дощечки разных размеров, шкатулся, ящички, клочки кож, непонятные амулеты, выглядывающие из отверствий в стенах...

«Еще один идолопоклонник», – заметил Иосиф, все больше осваиваясь в непривычной обстановке.

Появился Фарух.

– Иосиф, не знаю, как тебя теперь называть... – несмело начал он.

– Так и называй – Иосиф. Какие между нами могут быть церемонии?

– Хорошо, Иосиф, – обрадованно ответил он. – Значит, так. Народ оповещен, немало удивлен и... очень обрадован, так сказать, твоему назначению.

– Я вижу это по твоему довольному лицу, – заметил Иосиф, улыбнувшись. – А теперь слушай. Необходимо кое-что сделать. И сделать безотлагательно. Садись.

– Я сажусь, сажусь... – засуетился помощник. – Знаешь, Иосиф, что я тебе скажу? Это даже хорошо, что назначили тебя, а не меня, хотя я стоял ближе всего к этому назначению, а ты к этой должности – никаким боком... Но я все равно рад, и знаешь, почему? Ты – добрый малый, ум свежий. А у меня уже прыть не та, что раньше. А с тобой вместе мы тут все чудесно устроим, верно?

– Верно, верно. Только давай все же ближе к делу. Итак, первое. Глинобитный барак в конце двора необходимо отремонтировать. И немедленно. Можешь пометить себе где-нибудь, если хочешь.

– Что?!

– Ты не расслышал?

– Расслышать-то расслышал... Но... Как же это? Нужно бы у господина спросить...

– Ну, так пойди и спроси.

– Так нет его...

– В том-то и дело. А барак в таком состоянии не может оставаться. Я сам в нем жил когда-то. Ты не обращал внимания, что он построен из необожженных глиняных кирпичей, смешанных с соломой, и не обновлялся много лет? Он совершенно непригоден. Его нужно полностью отремонтировать. Возможно, даже снести до основания и построить новый. Ну, об этом нужно посоветоваться с теми, кто этим занимается. Я – не строитель. Хотя на мой вкус я бы вам предложил соорудить шатер, в котором было бы не холодно и не жарко, да и дождь бы в него не проник, но здесь, в Египте, свои обычаи, так что будем их уважать. Второе. Питательный рацион у слуг и рабов на заднем дворе безобразный. Они же сидят на голой пшенице! Это надо исправить. Я не имею ввиду ближайшую прислугу и охранников. У этих всего вдоволь. Об одежде тоже...

– Очень много всего, – нерешительно вставил Фарух. – Может, на сегодня хватит?

– А на полях работникам и вовсе не сладко, – как бы не обращая внимания на слабую реплику помощника, продолжал Иосиф. – Я, правда, там еще ни разу не был. Но, думаю, что ситуация там похожая. Если не хуже. Ты что приуныл? Все это только наметки, то, что видно со стороны. А если копнуть поглубже...

– Так мы далеко не уйдем... Скрутит нам головы господин Потифар, когда вернется.

– Ну, значит, скрутит. Зато что-то уже будет сделано. Тот же барак, например.

– Барак...

– Эх, Фарух, не жил ты в нужде, в лишениях. Не жил. В этом твоя проблема и твоя беда, – Иосиф вздохнул. – Ладно, хватит разглагольствовать. Ступай теперь по первому вопросу. Разузнай, что и как.

– Это насчет барака? – переспросил Фарух.

– Да. И знаешь, что еще... – Иосиф встал и приблизился к уже собирающемуся выходить помощнику. – Сделай одолжение, позови ко мне Иерушу, служанку госпожи Рахны. Бывшую служанку.

– Иосиф, ее с утра все ищут. Исчезла она.

– Как исчезла?

– А вот так. Нет ее, нет нигде. Пропала. Это наверняка связано с этим делом... Господин Потифар не упомянул о ней перед отбытием, как о трех других. Конечно, она же служанка... Поэтому и принялись ее искать. Но, видать, напрасно. Теперь нужно поскорее обо всем этом забыть, а то и нам не поздоровится.

– Ты что-то знаешь?

– Ничего, кроме моего предположения, что все эти люди чем-то провинились перед господином Потифаром. Но об этом тоже нельзя упоминать. Мы – люди подневольные. Нам положено молчать. Поэтому умоляю тебя: ничего не пытайся выяснять!

– Иеруша... Как же так?... Я же сегодня намеревался сказать тебе, что... Я думал, что у меня еще будет время... А теперь мне остается лишь благодарить тебя за то, о чем я никогда не узнаю... – голос Иосифа задрожал, взгляд остановился, а ладони непроизвольно сжались в кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу.

Помощник, тщетно поискавши слова для утешения нового управляющего и не найдя их, предпочел потихоньку удалиться, оставив Иосифа одного.

 

 

Иосиф! Коварные перипетии судьбы не дают тебе даже перевести дух. Так думаешь ты... Воспрянь! Уныние не пристало тебе. Смирись и утешься тем, что всемогущее Провидение руководит всеми обстоятельствами. Твоя жизнь – не пустая игра с переменным успехом. Нет. Успех всегда на твоей стороне, даже если твои глаза ничего не могут различить в окружающем тебя мраке. Разве ты не видишь? Разве ты еще не убедился в этом?

 

 

 

Фараон Салитис только что отобедал. Это была одна из тех впечатляющих трапез, которые он иногда устраивал в свою честь, и на которой должны были присутствовать все придворные.

Во рту сына солнца еще не растворился вкус вина, в желудке ощущалась приятная тяжесть, а сонливый взгляд неспеша обводил придворную свиту, занятую поглощением царских яств. Отсутствовал царедворец.

– Где? – молвил фараон, и слуги, естественно, должны были безошибочно угадать, о ком или о чем шла речь. Так они и поступили.

– В своей комнате, – ответили они.

– Почему?

Ответ на этот вопрос находился вне компетенции придворных. Во-всяком случае так считали они.

Фараон недовольно вскинул голову, пояснив им таким образом их прямые обязанности. Немедленно послали за Потифаром. Вести оказались не очень ободрительными. Царедворец пребывал в глубокой депрессии, в почти невменяемом состоянии. Но, узнав о недовольстве фараона, согласился придти, прося, однако, аудиенции.

– Какая ему еще аудиенция? Разве сегодня он ее заслужил? – фараон топнул ногой. – Приведите его! И пусть объяснит всем свое вызывающее поведение! Ведите!

Потифар, услышав о реакции фараона и дав себе отчет в том, к каким последствиям может привести даже такое мелкое неповиновение, «взял себя в руки» и, стараясь выглядеть как можно более непринужденно, «влетел» в обеденный зал. Присутствие множества придворных смутило его (обстоятельство, имеющее место впервые), и он растерянно остановился на полпути.

– Подойди сюда, Потифар, – строго произнес Салитис.

Царедворец сделал несколько шагов вперед и взмолился:

– Светлейший фараон! Во имя всех богов прошу Вашей аудиенции.

– Поздно, – ответил Салитис голосом, не терпящим возражений. – Теперь ты должен поведать перед всеми о том, что с тобой произошло. А затем мы решим, может ли твое поведение быть оправдано.

Потифар был прекрасно осведомлен о хитрости и жестокости фараона, но никогда не думал, что это может коснуться его самого.

– И не вздумай лгать, ведь обманывать фараона, все равно, что обманывать самого бога!

Потифар оторопел. Он никак не собирался докладывать всем подробности своей личной жизни. Но делать было нечего.

– Я поссорился с женой и поэтому очень удручен... – нерешительно проговорил он.

– Лжешь!!! Говори правду, не то – не сносить тебе головы! – прикрикнул Салитис на непослушного царедворца.

Потифара бросило в жар, потом – в холод.

– Мое необычное поведение обусловлено некоторыми сугубо личными причинами, – скрепившись, наконец начал он.

Вся придворная знать превратилась в слух. Было слышно, как мимо них, жужжа, проносились мелкие насекомые.

– Супруга моя, Рахна, которую я имел честь однажды представить Вам, светлейший повелитель, была обнаружена мною вчера ночью с... – Потифар запнулся. – С... управляющим моим имением и с главным надсмотрщиком.

– О-о-о...– волной пронеслось по залу.

– И чем же они были заняты? – невозмутимо «помог» Салитис Потифару.

– Уж во всяком случае не обсуждением вопросов ведения хозяйства, – попытался уклониться от ответа Потифар.

– А все же?

– Сразу с двумя... Какая мерзость! – с негодованием выплеснул царедворец.

– Сын мой, это и послужило причиной твоей депрессии? – удовлетворенно смягчился Салитис. – Насколько я знаю, ты никогда не любил свою жену и не доверял ей.

– Когда-то очень давно и любил, и доверял. Но не в этом дело. Такая оплеуха! В моем доме! Да еще сразу с двумя!!!

– Оскорбленное самолюбие... – задумчиво произнес фараон, а затем, внезапно возвысив голос, приказал:

– Довольно! Оставьте нас наедине!

После небольшой толчеи в зале снова стало тихо.

– Я жду подробностей, сын мой, – вожделенно заявил Салитис и прищурился, отчего глаза его так сузились, что превратились в маленькие черные щелки.

«Отчего он так напоминает мне сейчас мою жену? – подумал Потифар. – Наверное, от этих потрясений я схожу с ума.»

– Ну, не стесняйся, расскажи мне, – настаивал фараон.

– Я застал их в конюшне, обнаженными, в позах, описать которые не поворачивается язык.

– Это круто, – усмехнулся Салитис. – А впрочем, это Египет, если ты не забыл. Здесь происходят вещи и похуже... Египет! Отец и мать наслаждения и развращения, запретных удовольствий и всякого рода греха! – Салитис блаженно закатил глаза. – Только ты, Потифар, живешь в отрыве от всех этих прелестей.

– Как же, светлейший, это не совсем так. У меня есть гарем.

– Это ничего не значит. Ты завел его по всеобщему обычаю. Но сладкий голос порока не манит тебя, запретный плод для тебя не так уж и сладок...

– Прошу прощения, светлейший...

– Что поделаешь, такие, как ты, к сожалению, иногда рождаются. Ничем их не проймешь. Мне кажется, что я уже не сержусь на тебя больше. Но... Нехорошо оставлять рассказ на половине. Ты еще не рассказал, как тебе стало известно об измене и, самое интересное, какое наказание понесли виновные.

– Об измене моей жены мне донесла ее личная служанка. А что с ними со всеми стало... Троих бесстыжих развратников я распорядился отправить туда, откуда никто никогда не возвращается. Туда, где властительница – смерть, и только смерть, – лицо Потифара исказилось негодованием.

– Ты хочешь, чтобы их набальзамировали еще при жизни? – едко захихикал Салитис. – Забавно, забавно. Да, скажу тебе по правде, эти казематы не имеют выхода, а только лишь вход. И как тебе пришло в голову такое? Попавший туда уже никогда не увидит солнечного света... Долго там не живут... Яд смерти чересчур силен. Ну, а пока эти трое послужат утехой работающим над бальзамированием.

– Я отправил их туда, потому что хотел все сохранить в тайне...

– Перед божественным ликом фараона не может быть никаких тайн, если ты еще не понял этого, сын мой.

– Уже понял, мой повелитель.

– Смотри же, впредь поступай благоразумно. И скажи мне, что ты собираешься предпринять дальше?

– Я покинул имение и не хочу возвращаться туда как можно дольше. Слишком много воспоминаний!

– А на кого же ты оставил свое имущество? Ведь управляющего и главного надсмотрщика больше нет!

– На одного раба.

– Раба? Это что-то новенькое. Ты не подумал о том, что он может отпустить своих собратьев на свободу и, обокрав тебя, сбежать сам? – фараон скривил губы в усмешке.

– Нет. Я доверяю ему. Он – сама честность.

– Честных рабов не бывает. Понимаешь? Их не существует в природе.

– Он – особенный. Он верит в Единого Небесного Бога. И его Бог отражается в нем самом. Это еще более удивительно, чем его рассказы. Поэтому я так доверяю ему.

– Богов у нас хватает и без этого. А доверять нельзя никому, Потифар. Никому. Даже самому себе. Ладно. Под конец мне стало с тобой скучно. Единый Небесный Бог! Один-единственный? Нет, дорогой, богов должно быть много. Для каждого случая – свой бог. Одни боги живут на небе, другие – на земле, третьи – в воде, четвертые... Ладно. А над всеми ними Ваа... то есть Сет. Бог тьмы и зла. В его руках заключены богатство и слава, власть и почести, а также упоительная месть врагам. Все, наиболее желаемое людьми! Слава богу Сету! А что дал Единый Небесный Бог твоему рабу? Может быть, избавил его от рабства? Да этот старик просто глупец!

– Какой старик, светлейший?

– Твой раб.

– О, нет, он вовсе не старик. Он – юноша.

– Вот как? И ты оставил все на мальчишку? Оригинально. Ты определенно начинаешь впадать в детство. А ведь тебе еще нет и сорока. Ступай, сын мой, отдохни, На этот раз я тебя прощаю. Ступай. И смотри... Если ты не узнаешь своего имения, когда вернешься, то потом не говори, что я тебя не предупреждал.

Фараон прикрыл глаза, оставляя таким образом последнее слово за собой, и Потифар на цыпочках, пятясь и кланяясь, покинул зал.

 

 

 

Потифар действительно не узнал своего имения, когда вернулся. Но только в несколько другом смысле. За время его отсутствия (а отсутствовал он примерно около месяца), внутренняя обстановка переменилась полностью. Ему были несказанно рады и говорили, как все соскучились без него. Впрочем, такое наблюдалось и раньше, но прислуга никогда не осмеливалась настолько открыто выражать свои чувства. Начиная от охранников и кончая кузнецами и пекарями, все, улыбаясь, приветствовали возвратившегося хозяина. Внутри дома как будто стало уютнее и просторнее, хотя все вещи стояли на своих прежних местах. Вокруг царила особая, чарующая атмосфера, происхождение которой, вероятно, не принадлежало этому миру. Войдя в спальню, Потифар блаженно растянулся на кровати. «Эх, съесть бы чего-нибудь сладкого», – подумал он. В этот момент это, похоже, было единственным, чего ему не хватало для полного счастья. Он мечтательно причмокнул губами и глотнул слюну. В дверь постучали.

– Господин, к Вам управляющий, – раздалось снаружи.

Потифар не успел не только ответить, но даже встать, как дверь распахнулась, и сияющий управляющий с теплым приветствием на устах очутился в комнате. На нем был новый плотный хитон лазурного цвета, отчего его лучистые глаза приобрели голубоватый оттенок, щеки розовели от возбуждения, непослушные волосы были слегка растрепаны.

Потифар быстро поднялся из лежачего положения и сел на кровати. Войти к господину вот так, без разрешения, на первый взгляд выглядело довольно дерзко и бесцеремонно. Потифар пристально созерцал своего нового управляющего, как будто никогда его раньше не видел (хотя в роли управляющего действительно не видел). Ни одна, даже самая малейшая деталь, не ускользала от его испытующего взгляда. Он наслаждался властью. Да, ведь в этом доме, в отличие от дворца фараона, пока еще распоряжался он! А здесь всякое могло произойти за время его отсутствия... Был ли прав Салитис, предупреждая о том, что никому нельзя доверять, что честных рабов не существует? Слишком довольный вид Иосифа казался Потифару очень подозрительным...

Внезапно в его сознании вспыхнула спасительная искра пробуждения, осветившая ему реальное положение вещей и, спохватившись, он растроганно протянул вперед руки и произнес:

– Иди сюда, сын мой!

Иосиф, уже начавший было беспокоиться по поводу продолжительного молчания господина, растрогался не меньше Потифара. Эта сцена удивительным образом напомнила ему другую, происшедшую несколько лет назад. Тогда седовласый старец, с любовью протягивая к нему свои морщинистые руки, говорил почти те же самые слова (хотя и на другом языке) и почти с той же интонацией! Сердце Иосифа сжалось от умиления и одновременно от тоски. Потифар был молод и хорош собой, и как будто не годился в отцы взрослому юноше, но что-то по-настоящему отеческое прослеживалось в его облике и манерах. Иосиф, истосковавшийся по отцовской ласке, поддался слабости и кинулся в его объятия.

– Мой Иосиф, ты не подвел меня, не подкачал! – приговаривал Потифар, гладя волосы Иосифа. – Я не ошибся в тебе, сын мой.

Иосиф ничего не отвечал. Несомненно он понимал, что такое горячее приветствие со стороны Потифара было продиктовано всего лишь временным порывом, и что судьба исчезнувших обитателей имения, в том числе и Иеруши, была окутана мрачной тайной, но тем не менее не смел оспаривать действия Бога и поэтому, покорившись обстоятельствам, стремился лишь оправдать оказанное ему доверие.

Позже, выйдя из дома, они отправились осматривать хозяйство, вверенное в руки Иосифа. Потифар обнимал Иосифа за плечо. Для заднего двора эпитет «задний» уже не очень подходил, потому что там пребывали безукоризненный порядок и чистота. Прилично одетые, с добродушными, сытыми лицами, слуги и рабы махали руками господину и управляющему. Некоторые из них что-то напевали себе под нос.

– Барак! – воскликнул Потифар и остановился.

На месте прежнего барака красовалось солидное каменное здание.

– Во дворе стало от него немного теснее, зато внутри намного просторнее и теплее, – непринужденно пояснил Иосиф. – Крыша у него не промокает, в окна и двери не задувает. Так что ночующим там предоставляется прекрасная возможность не только для сна, но и для просмотра сновидений. А работают они после такого отдыха втрое лучше. Верно, Фарсис? – обратился он к одному из проходивших мимо рабов.

– Верно, господин, – с готовностью ответил тот Иосифу. – И спасибо Вам за все.

К счастью, Потифар по натуре не был ревнив. От этого дьявольского качества он был избавлен волею судьбы. Конечно, до определенных пределов. Но пустая, сумасшедшая ревность была ему неизвестна. То, что раб назвал Иосифа господином, нисколько не задело его самолюбие. В атмосфере, созданной Иосифом всего за каких-то четыре недели, дышалось легко и свободно. Его таланту нельзя было не отдать должное. Справедливости ради необходимо было похвалить его усердие и... смелую инициативность.

– Я тоже благодарю тебя, Иосиф. Я поражен твоей старательностью, добротой и самостоятельностью.

– Меня благодарить не за что. Это все Он, – ответил юноша.

– Кто?

– Тот, господин, о Ком Вы уже знаете. Он даровал Вам с Небес Свою милость и благословение.

Несмотря на кроткий тон, Иосиф произнес эти слова, как власть имеющий.

Потифара объял трепет. На очень краткий миг он смог ощутить себя в присутствии Высшей Силы, намного более высшей, чем бог Сет и прочие живущие везде.

– Тебя, Иосиф, сюда ко мне послал Господь, – зачарованно ответил он. – Не покидай меня.

– Я – Ваш раб, мой господин, – сказал ему на это Иосиф, горько улыбнувшись.

– Больше, чем раб, Иосиф. Ты – друг и сын, – с изрядным пафосом заключил Потифар.

 

 

 

Проходили дни, месяцы... Как с некоторых пор все изменилось в этом, некогда похожем на мрачное убежище ведьм, доме! И что еще можно сказать про том, что хорошо? Хорошо, да и только!

Иосиф в роли управляющего имением царедворца не изобрел ничего нового сверх того, что уже существовало под солнцем.

Перед ним всегда стоял непревзойденный пример его отца, Иакова. Иаков был намного богаче Потифара, несмотря на то, что жил в шатрах, и если бы захотел, смог бы построить себе несколько дворцов. Если слуг и рабов у царедворца насчитывались сотни, то у патриарха – тысячи, а по влиянию в обществе южной части Ханаана Иаков не только не уступал, но превосходил Потифара при дворе фараона.

Иосиф, любимец и наследник, выросший, как прекрасный цветок, в окружении любви и заботы, непрестанно созерцал доброту, уважение и справедливость отца по отношению ко всем вокруг.

В стане Иакова не было нуждающихся. Каждый имел все необходимое и мог придти к хозяину в случае неожиданно возникшей проблемы. Отказа в помощи не было. Но мягкосердечность и терпимость Иакова не позволили ему правильно воспитать своих сыновей. Не проявляя строгости к ним, он, по сути, поощрял все их дурные поступки, пока «дети» не превратились в самодовольных и жестоких людей.

Только теперь, повзрослев, Иосиф начал разбираться во всех этих непростых и тонких вопросах и, беря пример со своего отца, решил (если Господь позволит ему) исправить в своей жизни его ошибки. Он находился далеко от дома, в чужой, враждебной обстановке, где каждый камень скрывал опасность. Иосиф не знал, удастся ли ему воплотить задуманное, ведь положение, в котором он находился, было чрезвычайно шатким. Малейшее неправильное действие, слово или даже взгляд, – и все могло пойти насмарку.

Когда он вспоминал о том, что прошло уже более трех лет с тех пор, как его, деликатного и избалованного подростка, вырвали из родной среды, ввергнув в кошмарнейшие условия, то с трудом верил, что смог выжить и не сломиться.

«С трудом верил...» Может ли так рассуждать тот, кто целиком полагается на Всевышнего? По всей видимости, может. Ведь в человеческом понятии это было невероятно сложно, почти недостижимо, что оказывается по силу лишь самым стойким и мужественным. Иосиф по своей природе не был ни тем, ни другим. Его упование было на Бога, Единственного, на Кого он имел возможность уповать. Его надежда на Всемогущего часто слабела и угасала и, теряя духовное равновесие, он нередко впадал в отчаяние. Но когда затруднение проходило, и проблема разрешалась иногда самым неожиданным образом, Иосиф получал чудные уроки о нетленной любви и заботе Божьей. Таким образом, шло формирование его характера, так закалялась его натура, так он продвигался вперед, не оглядываясь назад. Иосиф рос и созревал, как прекрасное молоденькое деревце у потока прозрачных вод, принося свои достойные плоды.

 

 

 

 

ГЛАВА 11. СВЕТ И ТЬМА

 

 

 

В тот день, когда царедворец Потифар избавился от своей супруги, он, несмотря на некоторый стресс, ощутил себя новым человеком.

Стремительно бежали годы (недавно пробежал четвертый), а Потифар чувствовал себя по-прежнему прекрасно без жены. В его гареме насчитывалось около пятнадцати прекрасных созданий, которые доставляли ему наслаждение и позволяли забывать обо всех неприятностях.

Дела в имении шли как никогда лучше: управляющий проявлял редкие успехи во всем, за что ни брался. Он сэкономил немалое количество денег благодаря разумному ведению хозяйства и на эти средства развивал ткацкое, гончарное и кузнечное производство на территории «заднего двора» и дополнительно приобретенных помещений, что приносило устойчивые прибыли, позволяющие приобретать новые земли под пахоту и пастбища и, как следствие этого, привлекать новые рабочие руки и улучшать условия жизни для всех обитателей имения и окрестных земель, принадлежащих царедворцу.

Потифар был вне себя от радости, Иосифа ценил безмерно, дорожил им, как наибольшим своим сокровищем, но одна деталь все же его не устраивала: Иосиф наотрез отказывался заниматься покупкой рабов. Он от души был согласен нанимать работников для развивающегося хозяйства, но Потифару это не подходило, так как означало сокращение доходов. После неоднократных попыток переубедить Иосифа, он махнул на него рукой и, всякий раз, когда управляющий докладывал ему о необходимости в новых работниках, лично отправлялся на рынок. И всякий раз, когда Иосиф должен был встречать вновь прибывших, сердце его сжималось от горечи и отчаяния. Намеренно твердым голосом он объяснял им их обязанности, а сам боялся лишний раз посмотреть им в глаза. Среди них было немало подобных ему, родившихся свободными, но обращенных в рабы, которые и не подозревали, что он сам находился в таком же положении. Он же считал их своими братьями по несчастью, тайными друзьями. Да! Иосиф, при его должности и всех его заслугах до сих пор оставался рабом! Заведуя и распоряжаясь всем во владениях Потифара, он хотя и жил в апартаментах управляющего, но не получал ни одной монеты за свой труд и даже не мог самостоятельно отлучиться из имения. Иосиф продолжал оставаться рабом в полном смысле этого слова.

 

 

Однажды ночью Потифару не спалось. Его терзали воспоминания. Несмотря ни на что, счастливым человеком он себя не чувствовал.

Покрутившись на постели изрядное количество времени, он решил выйти на свежий воздух. Было не холодно и не жарко. Легкий ветерок, как невидимый чародей, кружась, исполнял свой волшебный танец. Потифар, весь в белом, прошел по каменному дворику и вышел к колодцу. Там все тот же ветерок, совсем как живое существо, напевал какую-то прелестную песенку. Потифар, как одинокое привидение, замер посреди двора. А может быть... Он прислушался. Может быть здесь, в этих ночных тенях, действительно скрывалось живое существо? Отчего это ощущение присутствия кого-то было столь реальным? Сердце в груди Потифара заколотилось сильнее.

– Эй, – робко позвал он. – Есть здесь кто-нибудь?

Ответа не последовало.

«Ерунда какая-то. Мой дом хорошо охраняется», – подумал царедворец. Вдруг ему показалось, что какое-то движение произошло там, около колодца.

– Кто здесь? Отвечай! – все больше нервничая, снова позвал Потифар.

– Это я, – раздался голос.

Потифар несмело сделал несколько шагов по направлению к колодцу и только тут заметил фигуру управляющего, сидящего на краю.

– Иосиф!? – воскликнул Потифар. – Что ты здесь делаешь?

– Захотел побыть один, на воздухе, в тишине... – ответил управляющий.

– Но здесь ведь сыро.

– Правда? Я никогда этого не замечал.

– Значит, ты приходил сюда и раньше?

– Это мое любимое место... – задумчиво отозвался Иосиф. – Господин, а Вы почему сегодня не спите? – участливо поинтересовался он, вставая.

За годы, проведенные в имении Потифара, Иосиф научился сдерживать чувства. Порывистый и сентиментальный юноша все больше проявлял сдержанность и вдумчивость.

– Так почему Вы не спите, господин? – мягко повторил Иосиф свой вопрос.

– Я? Не знаю... – рассеянно ответил Потифар.

Потом он очнулся и торопливо, как будто боясь раскаяться в своих еще не произнесенных словах, проговорил:

– Иосиф, мне кажется, что я влюбился и хочу жениться...

Надо сказать, что к этому выводу Потифар пришел только что, и к тому же совершенно неожиданно для себя, и наверное поэтому реакция управляющего показалась ему не совсем такой, какую он ожидал. Вернее, прямо противоположной.

– Правда? – только и сказал Иосиф, вместо ожидаемого Потифаром теплого поздравления, но за прозрачностью и невинностью этого наивного вопроса ясно прозвучало: «Жить надоело?»

У Потифара что-то болезненно сжалось в груди, но он тут же сделал вид, что не понял подлинного значения этого вопроса. Раз он сам затеял этот разговор, теперь волей-неволей приходилось подыгрывать Иосифу.

– Да, Иосиф, это правда, – со вздохом, хотя уже без прежнего энтузиазма, подтвердил Потифар.

– В самом деле? – переспросил Иосиф, а Потифару послышалось: «Ты потерял рассудок?»

Он подозрительно посмотрел на Иосифа. Как раз в этот момент над ними рассеялись тучи, и показалась луна. Все стало видно, почти как днем. Взгляд Иосифа был ясен и кроток. До Потифара вдруг дошло, что юноша и не думал вкладывать двойного смысла в свои слова. Это он, Потифар, все воспринял превратно.

«Какой же я болван! – подумал царедворец. – Вечно со мной происходят подобные вещи! Ведь он бесхитростен, словно новорожденное дитя! Разве я неоднократно не убеждался в этом? Но значит, эти выводы родились в моей голове, в моем сознании? И я всего-навсего побоялся признаться себе в них? В конце-концов разве мне плохо живется сейчас? Так, так, так...»

– Чем она Вас пленила? – прервал его беспорядочные мысли Иосиф.

– Чем?... – Потифар пытался придти в себя и вести диалог одновременно. – Но ты даже не спросил, кто она?

– Действительно, не спросил. В таком случае, кто же она?

– Дочь придворного лекаря, и она... – Потифар поднял руки к небу. – Она прекрасна, как ангел.

– Только внешне?

– Нет, не только. У нее чудный характер.

– И в чем это выражается?

– Она покладистая, уступчивая, нежная, стройная, светловолосая, светлоглазая...

– О, господин... Похоже, что лекарь – выходец из далеких северных земель, не так ли? – Иосиф улыбнулся. – Да, красота – это страшная сила. И Вы действительно выглядите влюбленным.

– Ты еще не видел ее, Иосиф, – зачарованно промолвил Потифар. – Но когда ты ее увидишь, тогда все поймешь. Чаровница! – Потифар наконец пришел в себя, почти утвердившись в своем решении.

– Вижу, что у Вас это серьезно.

– Абсолютно. Но постой, может быть ты не хочешь, чтобы я снова женился? Не только на ней, а вообще ни на ком?

– Кто я, господин, чтобы чего-нибудь хотеть или не хотеть? – Иосиф стал серьезным. – А по поводу Вашего вопроса... Позвольте мне поделиться с Вами... Я размышлял об этом в последние дни... Думаю, что Вас это не сильно утомит.

Мне видится, что каждый человек на земле несет свет. Люди, словно звезды, светят во мраке. Одни ярче, другие – слабее. Но если присмотреться повнимательнее, можно заметить, что свет одних – это заурядный, примитивный свет. А зачастую просто глупый. С такими людьми скучно и грустно. Свет других кажется намного ярче и привлекательнее, но если приблизиться к нему, то он может спалить. Нужно иметь это ввиду! Но есть свет, который, горя, освещает и согревает всех вокруг, при этом не ослепляя и не обжигая, который привлекает не столько своей красотой и яркостью, сколько мягким теплом и добрым сиянием. К такому огоньку тянет неумолимо и, зажегши от него крохотную искорку в своем собственном, хочется идти и распространять его чудное милосердие по миру!

Пока Иосиф говорил, Потифар безотрывно созерцал его лицо. Он видел, как по мере продвижения повествования оно все больше преображалось, излучая тот самый дивный свет. Юноша уже кончил говорить, а Потифар все еще восхищенно рассматривал его милые, вдохновенные черты.

– Господин, неужели Вы подумали, что, рассказывая Вам это, я имел ввиду самого себя? – разочарованно спросил Иосиф. – Да будет известно моему господину, что его раб не причисляет себя к числу таковых.

– Не скромничай, Иосиф. Ты – мое благословение. И я обещаю поразмыслить над твоими словами... Хотя мне кажется, что она тоже излучает такой свет!

 

 

 

Иосиф не присутствовал на свадебном торжестве. У него были дела за пределами имения, на недавно приобретенных земельных участках. Строительство жилья и подсобных помещений, приобретение инвентаря и сотни других мелких и крупных деталей нуждались в личном контроле со стороны управляющего, который в данном случае не мог поручить эту работу ни одному из своих десятерых помощников.

Но, честно говоря, Иосиф был рад своему отсутствию. Если находясь у себя дома, в Ханаане, среди своих, он не любил праздники, то тем более здесь, в чужой земле, стремился уклониться от них.

Когда он вернулся, свадебная шумиха уже успела улечься.

Все выглядело почти, как раньше. Совершались последние штрихи, чтобы привести дом в прежнее состояние. На ходу ответив на приветствия слуг, Иосиф подошел к двери своего домика. Но не успел он открыть ее, как его окликнули. Фарух, продолжающий числиться главным помощником в основном по причине возраста и стажа, собирался, очевидно, прокомментировать нечто своему начальнику.

– Иосиф, – вкрадчиво начал он. – Новая госпожа желает познакомиться с тобой. Тебя единственного не было, когда господин Потифар нам ее представлял. Сейчас его нет, – он уже во дворце. А госпожа изъявила желание, как только прибудет управляющий, чтобы шел к ней.

– Ну, что ж, потом я к ней зайду, – кратко ответил Иосиф. – Все в порядке, друг мой? Тогда распорядись, пожалуйста, чтобы мне подготовили ванну и принесли что-нибудь поесть.

– Ванна уже готова, Иосиф, так как твою повозку заметили еще издали, а еда вот-вот будет здесь.

– Право, вы чересчур обо мне заботитесь... – покачал головой Иосиф. – Думаешь, я это заслужил?

– Ах, дорогой ты наш! То, что ты заслужил, знает твой Бог, а мы... лишь стараемся делать, что можем... Но от всей души!

Иосиф, всегда испытывающий неловкость, когда его хвалили, только улыбнулся и вошел в дом. Первым делом он скинул с себя запыленную одежду и погрузился в теплую ванну. Вода приятно обволакивала и расслабляла его утомленное тело, грудь дышала свободно, без напряжения, вдыхая ароматы и благовония добавленных в воду масел и солей, веки закрывались сами собой. Он ни чем не думал, находясь в невидимом присутствии Всевышнего. Обновив таким образом свой дух и тело, Иосиф надел чистую одежду и поглядел в зеркало. На него смотрел двадцатипятилетний юноша. Он был воистину красив, но его красота не была кричащей, она не била в глаза, не шокировала. В его благородстве и изысканном обаянии присутствовало нечто такое, что отличало его ото всех остальных. Он сиял особым внутренним светом, от чего его и без того прекрасный облик был сроден ангельскому.

Иосиф вздохнул и отвернулся. Потом, вспомнив о голоде, прошел в столовую. На столе стояла тарелка его любимой чечевичной похлебки, а рядом с ней лежал кусок ароматной дыни. Иосиф с любопытством потрогал тарелку снизу. Она была горячей. «Удивительно, как им это удается, – подумал он, – ведь я столько времени пробыл в ванной!» Съев все с большим аппетитом и запив колодезной водой, запас которой он всегда имел в кувшине, управляющий вспомнил о своих обязанностях. Нужно было отправляться на встречу с молодой госпожой. Затягивать не стоило. Иосиф без особой охоты поднялся и вышел.

Привычным движением он отворил дверь господского дома, с порога почувствовав, что внутренняя атмосфера уже заметно изменилась.

– Добрый день, Енак. Как твои дела? – поприветствовал Иосиф слугу.

– Хорошо, господин, – ответил тот.

– Доложи, пожалуйста, госпоже, что я прибыл, и ожидаю ее в гостиной.

– Иосиф, она сама уже ждет там, так как я увидел Вас через окно приближающимся к дому и доложил ей об этом, – с нескрываемым удовольствием ответил слуга.

– Вот как? Она очень проворна. Спасибо тебе за беспокойство.

 

 

 

Войдя в гостиную, Иосиф увидел действительно необычайно прекрасное создание. За один только миг он уловил идеальные пропорции фигуры и черт лица, гладкую кожу, длинные светлые волосы, удивительно сочетающиеся с лимонным цветом воздушного полуприлегающего платья, с глубоким декольте, украшенным элегантным золотым ожерельем с лазоревым камнем, который, в свою очередь, прекрасно сочетался с цветом глаз, браслеты на тонких запястьях в том же стиле, а в довершение всего – ажурная диадема, украшенная по моде (и по обычаю) золотой мордочкой антилопы.

При виде всех этих прелестей, Иосиф невольно вспомнил слова Потифара об «ангеле света». В следующий миг он услышал мелодичный голос, обращенный к нему:

– Кто ты такой? Почему ты посмел войти без предупреждения и даже без стука?

«Вероятно, красавица приняла меня за кого-то другого», – подумал Иосиф, и ему почему-то стало весело. Глядя ей прямо в глаза, он невозмутимо ответил:

– А я почти всегда и везде вхожу без предупреждения и без стука. Терпеть не могу церемоний. Все уже привыкли... Но Вы тут новенькая, поэтому прошу извинить за внезапное вторжение... Кстати, Вы, кажется, изъявили желание видеть меня, госпожа?

– Так ты, что, управляющий?!

– Именно так, управляющий.

Красавица попыталась изобразить улыбку.

– Извините меня, пожалуйста, – слегка запинаясь, проговорила она. – Я Вас не узнала... Вернее, я Вас представляла по-другому...

– Старше?

– Пожалуй... И к тому же... – молодая женщина замялась, не зная что еще сказать.

Иосиф не стал больше извиняться, он лишь пожал плечами и сделал несколько шагов по направлению к креслу.

– Может, присядем? – просто предложил он, указывая ей на другое, стоящее напротив.

– Вы ведете себя достаточно свободно.

– Привычка. Я здесь человек старый, а Вы – новый. В этом все дело. Садитесь, пожалуйста.

Она подошла к креслу и, подобрав полуприлегающее желтое платье, грациозно села. Иосиф пришел к выводу, что сев, она сделалась похожей на очаровательного желтого цыпленка. Он сел напротив нее.

– Как Ваше имя? – спросила прелестная женщина.

– Иосиф. А Ваше, госпожа?

– Фирца.

– Редкое имя.

– Да, это имя дал мне мой отец. Он у меня – придворный лекарь.

– Вот как? Стало быть, Вы переняли от него секреты врачевания?

– В общем, да. Но больше меня интересует целебный массаж.

«Теперь все совершенно ясно! – подумал Иосиф. – подумал Иосиф. – Такая красавица, да еще владеет секретами массажа!»

– Иосиф, если Вам не трудно, я хотела бы попросить Вас об одном одолжении, – продолжила Фирца.

– Каком?

– Я здесь никого не знаю и чувствую себя очень неловко. Особенно в отсутствие мужа. Если бы Вы смогли стать моим доверенным лицом, я была бы Вам очень признательна.

– В каком смысле?

– Я хотела бы... – Фирца всем телом подалась вперед. – Чтобы Вы приобщили меня к делам имения... Я не хочу быть оторвана от того, что здесь происходит.

Иосиф затаил дыхание, пытаясь отгадать ее мысли. Короткой паузы оказалось вполне достаточно.

– Надо Вам сказать, госпожа Фирца, что как раз здесь ничего особенного и не происходит. Здесь только работа, работа и еще раз работа.

– Тогда я хочу помогать! Я не привыкла бездельничать.

– Извините, но неужели Вы собираетесь делать массаж рабам своего мужа?

Фирца откинулась на спинку кресла.

– Конечно, нет. Это было бы совершенно унизительно. Впрочем, если кто-нибудь из них заболеет... Хотя я не уверена... Но зато я могла бы делать что-нибудь другое... Например, давать советы.

«Только ее мне не хватало для полного счастья! Такой вот советчицы! – промелькнуло в голове Иосифа. – Нужно как-то осадить эту красотку.»

– Я Вам премного благодарен, моя госпожа, но к сожалению, должность советчицы у нас не предусмотрена. Но если Вы желаете, то можете попросить об этом у своего мужа, господина Потифара. Думаю, что ради Вас он пойдет на все.

Попадание оказалось метким.

– О, нет, нет, спасибо, – сконфуженно пробормотала Фирца. – Он не захочет, чтобы я вмешивалась настолько... Ну, хорошо, тогда Вы все же сможете брать меня с собой просто так?

– Просто так? Я что-то Вас не совсем понимаю...

– У Потифара много земель, и мне будет интересно увидеть...

– Разумеется, но я должен буду предупредить об этом моего господина, то есть Вашего мужа, – холодно заявил Иосиф.

Миловидное личико Фирцы залилось краской, так что ее голубые глаза стали фиолетовыми.

– Это обязательно? Разве нельзя без этого?

– Господин все доверил мне, а я все доверяю господину, – подтвердил управляющий.

– В таком случае пока ограничимся пределами имения. Хорошо? Вы покажете мне что-нибудь? – с игривым кокетством госпожа надула губки.

– Непременно. С разрешения господина, – с намеренной иронией ответил Иосиф.

В один миг лицо Фирцы приобрело выражение каменного изваяния. Она ничего не отвечала, немигающим взглядом приковывая к себе Иосифа, который, в свою очередь, прищурившись, смотрел ей прямо в глаза. Первой не выдержала Фирца.

– Ладно, будь по-Вашему, – со вздохом согласилась она, но тут же добавила: – Кстати, я могла бы Вам сделать расслабляющий массаж, когда Вы очень устанете...

«Говорит такое и не краснеет, а когда я напомнил ей о существовании ее мужа, покраснела, как... как...» – Иосиф не смог найти подходящего сравнения.

– Премного благодарен Вам, госпожа, но об этом я тоже должен буду оповестить Вашего мужа! – Иосиф не выдержал и, дав себе разрядку, рассмеялся.

– Вы настолько легальны? – Фирца тоже засмеялась, но в ее смехе не было той наивности, которая всегда отличала смех Иосифа.

– Абсолютно, – кивнул Иосиф, продолжая слегка улыбаться. – Кстати... – ему пришла в голову одна идея. – Вы же не согласны делать массаж рабам?

– Рабам. Но не управляющему... – со значением ответила Фирца.

Прежде, чем продолжить, Иосиф внимательно посмотрел на молодую госпожу.

– А если две вещи соединены воедино? Если управляющий – раб? – улыбка сошла с лица Иосифа.

– Я ослышалась?... Или Вы меня разыгрываете? – недоуменно спросила Фирца. – Или... Или... Это правда? Вы действительно раб моего мужа???

– Действительно. Он купил меня семь лет назад.

Фирца широко раскрыла глаза, часто хлопая длинными ресницами. Потом она коротко вздохнула и опустила взгляд. Иосиф в полном спокойствии духа наблюдал за ней. Внутри у него ничего не дрожало и не трепетало от того, что он только что признался этой прелестной женщине в том, что принадлежит к самому нижайшему из всех земных сословий: сословию раба.

Выдержав паузу, Фирца вновь посмотрела на Иосифа и нарисовала улыбку. Края губ юноши дрогнули, но он сделал над собой усилие и не улыбнулся в ответ, подозревая о том, что она сейчас скажет. Он не ошибся.

– Знаете, я только что вспомнила, – проговорила госпожа, – что у меня остались незаконченными некоторые дела, связанные с переездом. Пожалуйста, извините меня. Когда представится возможность, мы побеседуем снова. Хорошо?

– Всегда к Вашим услугам, госпожа, – ответил Иосиф, быстро встав.

Фирца снова заулыбалась, поднялась с кресла и оправила примявшееся платье, прогладив бедра ладонями. Потом она задумчиво поглядела в окно.

Иосиф поклонился продолжающей смотреть в окно госпоже и вышел вон.

 

 

 

Но как только он оказался снаружи, присущая ему бодрость покинула его, сменившись неизвестно откуда взявшимся смущением. Встряхнув головой и плечами, как бы пытаясь скинуть с себя мешающее ему ощущение, он нетвердым шагом пошел вперед, все более обуреваемый непонятными, стихийными чувствами, многие из которых, в отличие от смущения, испытывал впервые. Они терзали его и, казалось, рвали на части. Постепенно из всего этого разрозненного нагромождения возникло острое и неизменно возрастающее чувство волнения, смешанного с тревогой. Оно увеличивалось до тех пор, пока не заслонило собой все остальное.

Добравшись до своей комнаты, Иосиф, не раздеваясь, в изнеможении бросился на кровать. Прошло несколько мгновений, и его одолела жгучая жажда. Дрожащей рукой юноша дотянулся до столика рядом с кроватью, на котором стоял керамический бокал с водой. Приподняв голову, он выпил почти всю воду залпом, рискуя при этом захлебнуться. Поставить бокал на прежнее место ему не удалось, и он с грохотом разбился об пол, разлив остатки воды. Отбросив голову на низкую подушку, он полежал еще немного, не шевелясь. Затем положил правую ладонь на пылающий лоб, а левую – на грудь. Подступала тошнота. Не меняя положения рук, Иосиф начал часто и глубоко дышать. Облегчения не наступало.

Сраженный непонятным недугом, он лежал совершенно беспомощный, словно малое дитя, брошенное своими неверными родителями, не имея возможности позвать на помощь. Но, несмотря на исключительную слабость, его продолжало переполнять непонятное волнение. Находясь не во состоянии не только молиться, но даже думать, Иосиф наконец попытался представить свое любимое звездное небо, жилище его Божественного Друга. Тут же, как от легкого, дивного дуновения, на него нашло сладкое забвение, и истомленный юноша мирно заснул.

Проснулся он от того, что Фарух тряс его за плечи.

– Иосиф!!! Ты проснулся? Какое счастье! Мы с доктором весь день стараемся тебя разбудить. Оба извелись... Но теперь с тобой все в порядке. Слава богу Сету!

– Сейчас вечер или утро? – рассеянно поинтересовался Иосиф, все еще находясь в плену сна.

– Вечер, дорогой... Скажи, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь?

– Все тот же вечер? Выходит, я проспал совсем чуть-чуть?

– Нет, ты проспал целые сутки!

 

 

 

Через несколько дней Иосифу пришлось улаживать неприятный инцидент, происшедший в имении.

Была жестоко избита и изнасилована одна из лучших ткачих. Поскольку она находилась без сознания, а ее подруги ничего «не видели и не слышали», имя виновного оставалось неизвестным. Когда Иосиф прибыл на место происшествия, то с ужасом заметил, что от хорошенькой Аликам осталось меньше половины. Некогда красивое и упругое тело, теперь опухшее от синяков и ссадин, приобрело иную форму, личико было перекошено от тяжелых ударов. Иосиф присел на край кровати и погладил ее по руке. Девушка пребывала в глубоком обмороке и от прикосновения не очнулась. Иосиф повернулся к Фаруху, стоящему за ним.

– Врач уже ушел?

– Врач?...

– Разве не был вызван врач? – управляющий поднялся с кровати.

– Мы... не успели... – промямлил Фарух.

– Безобразие, – тихо, как будто только для себя самого, произнес Иосиф. – Срочно вызовите врача!

Помощник колебался.

– Фарух, не может быть, чтобы ты забыл, где он живет, ведь на днях его вызывали ко мне.

– Не в этом дело... Я боюсь огласки. Врач обязательно расскажет господину Потифару... и всем остальным.

– И что с того?

– Дело закрутится...

– Значит, если я правильно понял, ты предлагаешь все скрыть и к тому же оставить ее без помощи? – от взгляда и голоса Иосифа повеяло холодком.

– Я предлагаю нанять личного врача для имения, – нашелся помощник.

– Ты предлагаешь купить личного врача, – поправил его Иосиф, похлопав по плечу. – И только для того, чтобы за хорошее жалованье он держал язык за зубами. А как же быть сейчас?

– Об этом я еще не думал... Но, послушай, не только чтобы держал язык... Ведь бывает необходимость. Вот ты, например...

– Случаи болезней у нас не так часты. А я... я, наверное, просто переутомился, – Иосиф задумался. – Но даже если мы и найдем собственного врача для имения, то не для того, чтобы таким образом покрывать преступления. А сейчас Аликам нуждается в незамедлительной помощи. Ступай же, Фарух, скорее пошли за врачом.

– Он никуда не пойдет! – неожиданно раздался звонкий голосок.

Иосиф хорошо помнил этот голос, – он продолжал дерзко преследовать его и наяву, и во сне, не давая покоя. Но, узнав его, он даже не пошевелился.

– Фарух прав, – продолжал голос. – Для такого случая нам ни к чему посторонние. Я сама окажу бедняжке помощь. Я кое-чему научилась от отца.

Тут Иосиф повернул голову и бросил взгляд на обладательницу голоса.

– Пожалуйста, – сказал он как можно более вежливо. – Сделайте, что сумеете, пока не придет врач.

– Он не придет, – был ответ. – Эта девушка – не какая-то рабыня и даже не служанка, она – лучшая ткачиха, владеющая многими секретами...

– Какая поразительная осведомленность за столь короткий срок! – Иосиф, подбоченясь, наклонился в сторону госпожи и посмотрел на нее исподлобья. – И какой странный ход мыслей! Значит, если бы она была рабыней... риск был бы меньше?

– Именно так. Минимальный, – улыбнулась Фирца. – И, возможно, даже вызвали бы врача.

От подобного ответа в душе Иосифа произошел настоящий переворот. Он сделал несколько шагов вперед и подошел к Фирце почти вплотную Ответ родился спонтанно:

– Разрешите задать Вам один вопрос, моя госпожа. Что нам необходимо было бы сделать, если бы подобное происшествие произошло лично с Вами? Не утруждайте себя ответом, – я отвечу за Вас. Исходя из того, что Ваше положение намного выше, чем у талантливой ткачихи, во избежание риска и порчи репутации господина и его имения нам пришлось бы бросить Вас совершенно одну на самостоятельное выживание, то есть на произвол судьбы.

Фирца отступила на шаг, и лицо ее при этом приобрело настолько искусственное выражение, что напомнило маску.

– И еще, – продолжал Иосиф. – Руководствуясь Вашей логикой, я предпочитаю быть рабом, кем я, собственно, и являюсь. Фарух, чего ты ждешь? За это время врач уже мог бы быть здесь. Ступай же скорее! Всю ответственность я беру на себя.

– За подобные рассуждения ты заплатишь, несчастный раб! – обретя дар речи, кинула на ходу Фирца.

– А как же Ваша забота о больной? – нисколько не удивившись такой реакции, крикнул ей вслед Иосиф.

Вне себя от ярости, она уже не услышала его.

– Да, сложная у нас с тобой задача, моя малышка, – снова присаживаясь на краешек кровати, проговорил Иосиф. – Идрис, – обратился он к слуге, свидетелю жаркого разговора, – принеси мне, пожалуйста, пару мисок с холодной водой и несколько чистых полотенец.

 

 

 

Через несколько недель Аликам полностью поправилась и вернулась к работе. Врач оказался мудрым, и никто ничего не узнал. Имя насильника пострадавшая назвать отказалась, да и вообще не хотела ворошить происшедшее и умоляла все оставить, как есть. Иосиф был почти уверен, что тут не обошлось без Фирцы, но переубедить Аликам оказалось делом сложным, и управляющему пришлось уступить.

Так и продолжалось. Фирца во всем стремилась подчеркнуть свое превосходство, давая понять Иосифу, чем он, по существу, является. Иосиф, в свою очередь, старался обращать на нее как можно меньше внимания, но это ему удавалось с большим трудом. А иногда вообще не удавалось. Молодая госпожа была очень навязчивой и везде и всюду совала свой нос, так что управляющему поневоле приходилось вступать с ней в контакт. А это всегда приводило к выяснению отношений. Потифар, естественно, и не подозревал об этом поединке, так как обе стороны хранили молчание.

Иосиф сознавал, что его спокойная и размеренная жизнь в имении, протекавшая последние четыре года, с появлением Фирцы закончилась раз и навсегда. Он испытывал ностальгию по этим нескольким мирным годам, потому что привык к доверию и уважению со стороны Потифара, а также работников имения, которым платил тем же. Даже мелкие дрязги, невольные завистливые взгляды и переходившие из уст в уста неправдоподобные сплетни, которые он не в силах был предотвратить, вспоминались ему теперь с удовольствием и с нежной грустью.

А родимый дом вспоминался все реже... Такова уж природа человеческая! Годы отдаляют и делают неясным и призрачным все то, что когда-то для человека составляло его бытие.

Перспектива, лежащая перед Иосифом сейчас, мягко говоря, не придавала ему особого оптимизма. Молодая госпожа прибирала к рукам власть, быстро превращаясь в сильного противника. Но не то, что ее гонор мешал ему нормально работать, беспокоило его больше всего. Дело состояло в другом. Незваная хозяйка постоянно смущала его внутренний покой, его хрупкую девственность и юношескую незапятнанность. При каждом удобном случае она делала ему ехидные намеки, от которых он вынужден был краснеть, комментировала, как бы между прочим, разные сальные эпизоды, свидетельницей которых была либо она сама, либо кто-нибудь из ее подруг, и от которых, едва начав слушать, Иосиф вынужден был или поспешно сбегать или затыкать себе уши, что вызывало у молодой госпожи приступы едкого смеха.

День и ночь посылая ему свои соблазнительные флюиды, она пыталась сломить его волю и подчинить его разум, бесцеремонно вторгаясь в его самые сокровенные помышления, из которых ее было очень трудно изгнать. Его сознание, а за ним и бренная человеческая плоть бунтовали сами в себе и вместе с тем изнемогали от грубого натиска. Безответным на все самые изощренные искушения оставалось только сердце, удерживающее, хотя и не без усилия, шатающийся перед бурным потоком плотских страстей барьер. Сердцем невозможно овладеть насильно, оно не подчиняется приказам повелителей, ни даже колдовству. Чистое, как детская слеза, сердце Иосифа, соединенное через его веру с божественной силой, было его защитой и преградой перед чарами греха. И там, где разум мерк перед искушением, а слабая плоть готова была пасть, ответив ему взаимностью, сердце, источник жизни, громко воспевало свою победоносную песнь.

 

 

 

 

ГЛАВА 12. В СЕТЯХ

 

 

 

Женщина в светло-розовом платье, напоминающая диковинную бабочку, выпархивает из колесницы и, едва касаясь ногами земли, бежит навстречу стоящему вдали молодому человеку. Она прекрасна. Она вся – нега, очарование и сладость. Как хочется задержать этот миг, запечатлеть ее упругие, сильные и одновременно бесконечно легкие движения, чтобы через года и даже через века она продолжала вот так же бежать-лететь, неподвластная ни времени, ни старости... хотя бы просто в чьем-то воображении!

Молодой человек наблюдает ее приближение с некоторой долей любопытства. Она останавливается в одном шаге от него, почти не запыхавшись. Ветерок ласково колышет пряди ее светлых волос и края платья. Она начинает говорить, зная, что первым он все равно ничего не скажет. На его лице нескрываемое удивление. Такой он ее еще ни разу не видел, ее как будто подменили. Она говорит тихо, но не настолько, чтобы ее нельзя было расслышать, смотрит хотя и прямо, но мягко и кротко, трепетно улыбаясь. Молодой человек настолько поражен такой неожиданной переменой, что не слушает, о чем ему говорит женщина. Наконец его слух открывается... и вероятно, на самом важном месте. Она просит простить ее, так как была неправа и предлагает все начать сначала. Она от всего сердца предлагает ему свою дружбу...

– Разве это возможно, моя госпожа?

– А разве нет, мой дорогой управляющий?

– Больше всего прочего я желаю мира и справедливости.

– Поверьте, что и я от души желаю того же. Так значит, мир?

– Мир...

Вокруг колышутся сочные травы, орошаемые протекающим вблизи полноводным Нилом. Небо опускается так низко к земле, как будто хочет поцеловаться с ней и подарить ей на память несколько белоснежных облаков... Задержись, и этот миг! Запомнись, вестник мира, что бы ни случилось дальше!

 

 

 

Иосиф решил, что сон, который он видел, был на редкость прекрасен. Как было бы чудесно, если бы это могло стать реальностью, если бы госпожа Фирца искренне осознала пагубность своего поведения и перестала бы домогаться с такой настойчивостью его, Иосифа! Ведь он не имеет права ее полюбить! Как тогда было бы чудесно! «Как чудесно!» – повторил вслух Иосиф.

Ладно, по крайней мере сейчас он может «отдохнуть» от нее, ведь до этого, самого дальнего участка владений Потифара, Фирце не добраться. Она же такая неженка!

Работы предстояло по горло, и Иосифу некогда было предаваться глубоким размышлениям по поводу сна. Помолившись, он торопливо вышел из маленького, на скорую руку сооруженного домика. Здесь, на этих землях, он задумал выращивать лошадей. Ах, эти красавцы, его первые друзья в Египте! Подобной красоты в животном мире не сыщешь! Конечно, конкуренция в этом деле предстоит немалая... Сейчас многие занимаются коневодством. Но он верит в успех своего предприятия!

Какая-то блондинка трепала одну из лошадок за гриву, при этом что-то ласково приговаривая. Иосиф приостановился и всмотрелся повнимательнее. Облик со спины казался очень знакомым. «Не может быть! – ответил он странной догадке, озарившей его. – Это невозможно!» Тут женщина обернулась, и управляющий застыл от изумления. Рядом с лошадью стояла Фирца. Завидев Иосифа, он замахала рукой и приветливо заулыбалась, однако управляющий продолжал напоминать статую.

Итак, видение не было сном. Все произошло на самом деле! «Летящая» женщина, обворожительные улыбки, нежные слова, необыкновенное сияние вокруг... Но в таком случае на него нашло настоящее наваждение, со всеми вытекающими отсюда последствиями! Иосиф схватился за голову. В то время как у самого его уха ласково прозвучало:

– Здравствуй, Иосиф!

– Госпожа, когда Вы приехали?

– Вчера... Разве ты не помнишь?

– Да, конечно. Но разве Вам так нравятся лошади?

– Это моя давняя страсть...

Слово «страсть» Фирца произнесла слишком членораздельно, отчего у Иосифа в который раз «екнуло» в груди.

– Вы уже всех успели посмотреть? – захваченный в плен нового смущения, он постарался сконцентрировать разговор на лошадях.

От внимания Фирцы не ускользнул его дрогнувший голос. Перемененная ею тактика не замедлила дать свой первый сбой, но она тут же спохватилась.

– Нет, еще не всех, – ответила она очень мягко, но в то же время просто, по-домашнему.

Иосиф немного успокоился. Этот ловкий прием, этот резкий поворот и перемена в госпоже уже было выбили его из колеи. Он не знал, чего ожидать. Но простой, ровный, некокетливый тон Фирцы вернул ему спокойствие. Он подумал, что, возможно, она действительно раскаялась в своем поведении и теперь хочет вести себя по-другому, что, вероятно, это никакая не тактика, и не маневр, а просто изменения в душе. Такое случается... В таком случае, нужно ей помочь.

Он показал ей новые, чистые и светлые конюшни вместе с их прекрасными обитателями, и она пришла в восторг, обошел с ней все подсобные помещения и представил ее всему персоналу, который в свою очередь пришел в восторг от нее.

После чего Иосиф вывел Фирцу на обширное пастбище. Там она открыла ему, что ее страсть к лошадям всего за один день увеличилась в несколько раз, потому что она еще никогда не видела подобной красоты, и тут же предложила ему запрячь пару вороных и прокатиться по вечерней прохладе. Закат намечался вполне романтический. Пожалела ли Фирца сразу или потом о своем столь поспешном предложении? Какая разница! Она заметила, как бдительность юноши, усыпленная мудрой нежностью и лаской, тут же пробудилась. Он чуть отступил назад, резко вскинул голову и заложил руки за спину, приняв довольно торжественный вид, а потом вежливо произнес:

– Дорогая госпожа, я буду счастлив сопроводить Вас и сейчас же велю запрячь лошадей, а также приглашу к нам двух сопровождающих.

Вечер выдался на славу. Фирцу до самых сумерек катали в повозке, в которой, кроме Иосифа, находился один из рабов-стариков со своей женой. Правил лошадьми сам Иосиф. Он гнал их во весь опор, так что в ушах пронзительно свистел ветер, в глаза, нос и рот набивались горсти пыли, а повозка грозила развалиться на части.

Когда управляющий совершенно выбился из сил, старый раб осторожно взял вожжи из его вспотевших ладоней и возвратил всю примолкшую компанию назад. На обратном пути Иосиф сидел, не шелохнувшись, рядом с также оцепеневшей Фирцей, и едва лошади остановились, спрыгнул на землю и, даже не попрощавшись, оставил своих спутников одних.

Чуть позже он молился: «Господи! Что со мной происходит? Я сам не свой... Мне уже с трудом удается совладать с собой... Помоги мне! Она – жена моего господина... Когда она была дерзкой и властной, я чувствовал себя в большей безопасности. Ее строптивость была моей защитой. Но сейчас, когда она стала такой нежной и ласковой, я, даже будучи уверен, что это не что иное, как ловкая игра, теряю рассудок в этом противостоянии. Почему она выбрала меня? Я не давал ей повода. Господи, я в опасности... Когда-то Ты избавил меня от Рахны... Так избавь же теперь от Фирцы! Но так, как Ты захочешь, не как я... Ты знаешь, что сейчас мне во много раз тяжелее, чем было при Рахне, так как моя молодая госпожа прекрасна. А я – мужчина. У меня есть глаза, чтобы созерцать ее красоту, уши, чтобы наслаждаться ее голосом, обоняние, чтобы различать нежный запах ее кожи... О, помоги, Всесильный! Удали от меня эту напасть, это искушение! Помоги противостоять! Вмешайся! Умоляю! Умоляю... Я не имею права влюбиться в нее, ведь она – жена моего господина. Молю Тебя о помощи! Это очень тяжкое испытание. Моя плоть слаба... Очень слаба... Но дух силен, силен в Тебе, мой Бог! И да будет так.»

Иосиф, как в детстве, уткнулся лицом в подушку и наконец дал волю душащим его горячим слезам.

Иосиф не подозревал о том, какое испытание приготовил ему его Бог. Он также не знал, что произойдет после того, как он выдержит испытание до конца, выпьет всю боль до последней капельки... Пока он этого не знал... Как мудро придумано, что человек не может заглянуть в свое будущее, ни в хорошее, ни в плохое. Если бы это было не так, то мир бы наполнился сумасшедшими. Правда, есть такие, которым очень любопытно узнать, что скрывается там, за жизненным горизонтом. Не будем отвлекаться на них. Лучше посмотрим на Иосифа.

И вот женщина, прекрасная видом, вновь приближается к нему. Она будто сотворена из влаги и воздуха, вся в золотисто-серебристой, зыбкой росе. Нескошеный луг с пряным запахом трав похож на жидкий изумруд. Иосиф, лежа на густой траве, видит, как женщина приближается... Вот она уже совсем близко... Она опускается рядом с ним на колени... Вместо одежды у нее полупрозрачная пелена, через которую просвечивает все тело. Женщина наклоняется низко-низко, так, что Иосиф чувствует ее дыхание, и прикасается к нему обжигающим поцелуем.

Иосиф мгновенно вскакивает на ноги и осматривается: в комнате никого нет, но тишина кажется очень подозрительной, слишком тихой... Вот! Так оно и есть! Кто-то дотрагивается до его ноги... и тут же сжимает щиколотку. Ах! Иосиф замирает от неожиданности. А цепкие пальцы тем временем по-змеиному уже обвивают другую ногу. Иосиф ощущает себя птицей, попавшей в западню, с переломанными крыльями и с изломанной судьбой. Его хрупкая жизнь крепко зажата в чьих-то тисках. Он чувствует это настолько остро, что щиколотку внезапно пронзает сильная и резкая боль, доводящая до сознания меру угрожающей ему опасности. Итак, времени на размышление нет. Превозмогая плоть и кровь, юноша изо всей силы срывается с места и распахивает дверь:

– Вот, господин мой не знает при мне ничего в доме, и все, что имеет, отдал в мои руки; нет больше меня в доме сем; и он не запретил мне ничего, кроме тебя, потому что ты жена ему; как же сделаю я сие великое зло и согрешу пред Богом? – от волнения ему кажется, что он наговорил слишком много и, к тому же, в довольно фамильярной форме. – Уходите, госпожа, уходите, умоляю Вас, – тихо, но твердо, произносит он в заключение.

В полнейшем безмолвии, в серебряных лучах лунного света, возникнув как бы из ничего, она плавно поднимается, величаво «выплывает» наружу и сражу же «испаряетя» во мраке. Иосиф переводит дух и захлопывает дверь.

В эту ночь он больше не смыкает глаз – сон предательски бежит от него, оставляя наедине с самим собой, в печали и тоске. Широким шагом, заложив руки за спину, юноша в тревоге ходит по полутемной комнате взад и вперед. С его губ не срываются слова молитвы, – молиться нет ни желания, ни сил. Страшная тошнота вновь разливается по всему телу и оседает в животе...

Что будет, если он поддастся искушению? Если уступит? Что будет с ним? Ясно, что как только Потифару станет обо всем известно, то его тут же отправят на позорную казнь. Но ведь он может ничего и не узнать... Тогда Иосифу придется обманывать его и, естественно, жить в постоянном страхе. Итак, либо смерть, либо мерзкая жизнь в ожидании обличения. Но это еще не самое худшее. Есть кое-что еще. В первом случае жизни лишается его тело... Но в обоих случаях погибает душа! Его грехом будет поругано священное имя Господа, Его любовь, Его верность, Его милость и сострадание. Все, все самое святое и светлое окажется в поругании, в осквернении! Все то, что питало его душу на протяжении всех прошедших лет, что давало ей облегчение и радость в самые мрачные дни!

В момент искушения размышлять опасно, – плоть слишком податлива, слишком безвольна. Одно-единственное и бесповоротное решение, которого ожидает Бог, должно быть принято сейчас и, чтобы ни произошло, не может быть изменено. В момент испытания трудно молиться и почти невозможно размышлять.

Решение, принятое в трезвости ума и сердца и благословленное Богом... Оно поможет ему устоять. «Как же сделаю я сие великое зло и согрешу пред Богом?» – снова срывается с пересохших губ Иосифа. В этот заключен ответ на все его терзания, смысл и основа его маленькой жизни.

Продолжение этих событий следовало своим курсом, и действие вновь переместилось в имение Потифара. Фирца не давала Иосифу прохода, рассчитывая заманить его в свои сети. Для чего ей, по сути, это было нужно? Даже сама Фирца вряд ли смогла бы однозначно ответить на этот вопрос. Но, вероятнее всего, это была всего-навсего прихоть. Опасное развлечение бесполезных людей.

Но ни ласковые слова, ни уговоры, ни открытые соблазны на Иосифа не действовали. Долго так продолжаться не могло. Дело шло к развязке. Но к какой?

 

 

 

– Иосиф, тебя вызывает госпожа!

– Иду.

Эти вызовы к госпоже за последнее время чрезвычайно участились. По несколько раз в день управляющему приходилось срываться с места и спешить на прием по самым пустяковым, но тем не менее не терпящим отлагательства, вопросам. Начальную приветственную фразу: «Вызывали, госпожа?» он никогда не менял и, что бы там ни было, стремился уйти сразу же после того, как сущность очередной «проблемы» была разрешена. Фирца появлялась перед ним каждый раз в новом платье, всякий раз ее телодвижения становились все более плавными и манящими, но Иосиф как будто не замечал этого, так же, как и не придавал значения постоянно меняющимся драгоценностям, украшающим все обнаженные части ее тела, не реагировал на сводящие с ума ароматы и благовония, без сомнения насыщенные всевозможными знахарскими рецептами приворота, и не обращал никакого внимания на сотни других ее ухищрений.

Но «не обращать внимания» и «не придавать значения» ему стоило немалого самопожертвования. Не смотреть, не слушать, не отвечать и почти не дышать... Иосиф с горечью представлял самого себя эквилибрирующим на острие ножа среди искусно расставленных сетей, где на расстоянии вытянутой руки был подвешен запретный плод. Он был приятен и весьма аппетитен, но если Иосиф протянет руку, чтобы сорвать его, как тут же неминуемо потеряет равновение и, упав, запутается в сетях.

– Иду, иду... – устало повторил управляющий, и из его груди вырвался тяжелый вздох. За сегодняшний день Фирца вызывала его к себе в шестой раз.

 

 

 

На первом этаже никого не было. Прихожая, гостиная и остальные комнаты были пусты.

– Госпожа! – позвал Иосиф. – Госпожа, Вы здесь?

Никто не откликнулся. Тишина пугала, отталкивала и одновременно манила. «Странно, что даже Енака у входа нет, – подумал Иосиф и неожиданно вздрогнул. – Что случилось?»

Вдруг ему как будто послышался слабый стон. Он доносился со второго этажа, куда Иосиф, с тех пор, как Потифар снова женился, ни разу не поднимался. Стон раздался снова и на этот раз сильнее и протяжнее. «Нужно бежать за помощью, – мелькнуло в голове управляющего. – Один я не имею права.» Он рванулся к выходу. В этот момент стон превратился в истошный визг, такой долгий и такой оглушительный, что Иосиф в нерешительности остановился. «Подняться или не подняться? – заколебался он. – Нет, необходимо поспешить за помощью!»

– Я сейчас вернусь! – крикнул управляющий в надежде быть услышанным наверху и вновь обратился к выходу.

Но тут сверху разразился настолько невыразимый вопль, что Иосиф замер. «А вдруг, пока подоспеет помощь, будет уже поздно? Что, если ее укусила змея? Может ей нужно дать воды, сделать перевязку? Она истекает кровью!!!» Образно выражаясь, одной ногой Иосиф уже бежал за помощью, другой – поднимался в спальню госпожи. Ладонь его правой руки судорожно хватала ручку двери, а левая, распростертая, простиралась вверх. Этот миг тянулся целую вечность. Он был накален до предела, но обжигал страшным холодом, как ледник на вершине горы. Если бы Иосиф был властен над собой, то, наверное, не долго думая, разодрал бы себя напополам, чтобы каждая половина его естества пришла к исполнению своего назначения.

Юноша заметался по прихожей, как безобидный зверек, брошенный бессердечными людьми в клетку. Холодный пот градом катился по его лицу, застилая глаза и превращая все вокруг в сизый туман и мглу. Наконец, не чувствуя под собой ног, Иосиф кинулся к лестнице. Он взлетел по ней, как молния и вновь остановился.

На втором этаже было темно и душно по причине наглухо закрытых окон и тускло горящих пахучих лампад. В этой удушающей атмосфере не раздавалось ни шороха, и даже простое колыхание воздуха представлялось трудноосуществимым. Дверь в спальню была приоткрыта.

Иосиф стоял и смотрел в темный проем. Ему казалось, что оттуда вот-вот вынырнет что-то ужасное, возможно залитое кровью или изуродованное до неузнаваемости, но не Фирца, а что-то бестелесное, нематериальное, что нельзя будет понять, чем это являлось раньше, то, что неким образом обозначит его дальнейшую судьбу. Но ничего не появилось.

Помедлив, с камнем на сердце, Иосиф перешагнул порог спальни. Увиденное им привело его в замешательство и еще большее смятение. На полу, в неясных очертаниях, распростершись, как медуза на песке (Иосиф никогда не видел медуз, но по рассказам купцов, доходивших до морских пределов, имел о них именно такое представление), лежала женщина. Она была прикрыта белой полупрозрачной тканью и казалась мертвой. Иосиф постарался всмотреться в нее повнимательнее, хотя при плотно закрытых ставнях и тускло горящих светильниках сделать это было нелегко.

«Скорее всего я никогда не женюсь, ведь Потифар, похоже, этого не хочет, и значит, никогда, никогда не испытаю сладостной близости ни с одной женщиной... Какая участь!» Эта мысль оглушительным вихрем промчалась в голове Иосифа, как результат его исследования, но он не задержал, не окликнул ее, не начал ни смаковать, ни развивать. Он сразу же отверг ее, как непригодную и недостойную, и поэтому не имеющую права обитать среди остальных его мыслей.

Иосиф подошел к Фирце, сел рядом с ней на корточки и тихонько позвал:

– Госпожа...

Дальше все произошло в мгновение ока. Фирца открыла глаза, вскинула руки и обвила шею Иосифа, после чего последовал сильный рывок на себя, и юноша, потеряв равновесие, упал на молодую госпожу, которая не замедлила покрыть его лицо и шею поцелуями. Но Иосифу удалось не размякнуть под женскими чарами. Он был начеку. Одним движением он разнял ее руки, сцепленные у него на шее и оттолкнув их с омерзением, как после прикосновения к какой-нибудь жабе, поднялся. Такая агрессивность и вместе с тем изобретательность поразила его и теперь он смотрел на Фирцу с отвращением.

Она пожирала его взглядом, полным страсти, гнева и презрения, вместе взятыми. В общем, содержательный был взгляд...

– Помоги мне подняться! – прозвучал приказ.

– Нет.

– Ты осмелился войти в мою спальню, не так ли? Хороший мальчик... Очень хороший... Ты прогрессируешь... Не бойся, я не укушу тебя... – ее голос понизился до вкрадчивых басовых интонаций. – Не переживай, я поднимусь сама, только ты будь поласковее со своей госпожой, мой мальчик...

Иосиф уже раньше слышал эти слова и всегда настораживался, когда Фирца называла его мальчиком (она была совсем ненамного старше его). Но раньше он не придавал этому очень большого значения. А сейчас... Все, абсолютно все было настроено против него. Он призвал на помощь все мужество, дарованное ему Богом и вспомнил свои собственные, однажды произнесенные слова: «Как я могу совершить сие великое зло и согрешить пред Господом?»

Фирца встала, и легкое покрывало соскользнуло к ее ногам, а под ним у нее ничего не оказалось. Краем глаза Иосиф уловил ее наготу и понял, где совершил ошибку. Сам того не ведая, по своей наивности и неискушенности он вступил на запретную территорию и очутился в лапах врага. Не раздумывая, он бросился к двери, до которой было всего четыре-пять шагов но... Как тигрица, Фирца прыгнула на него сзади, плотно обхватив руками и ногами, вибрируя всем телом и передавая ему свой звериный экстаз. Ощутив невыразимые вибрации горячего обнаженного женского тела, всей тяжестью тянущего вниз, животные лизания, покусывания и глухие стоны, Иосиф испустил отчаянный, неистовый вопль и одним махом разодрал тунику. Одежда, привыкшая к его гладкой коже, заскользила по ней, и юноша без особого труда скинул ее вместе с прилипшей к ней госпожой.

 

 

 

 

ГЛАВА 13. ТЕ, ЧТО ДЕЛЯТ ЛЮДЕЙ НА СОРТА

 

 

 

Те, что делят людей на сорта... По каким признакам причисляют они тех или других к тому или иному сорту? По внешности? По талантам? По уму? Увы! Для них все это не имеет ни малейшего значения. Но лишь деньги и власть. Только золото, серебро и положение в обществе. Оттуда выходят первосортные негодяи, которым нет дела ни до кого, кроме их самих. Которые делят людей на сорта... Которые вполне уверены в том, что «второсортным» полагается это и это, и не более того, и к которым они относятся порой жестоко, а порой снисходительно или даже заботливо, не меняя однако своего отношения к ним.

Вы, делящие людей на сорта! Задумайтесь однажды, что ни один из называемых вами «второсортными», как бы низко не опустился, не считает себя таковым, часто с грустью или с негодованием сравнивая вас с какой-нибудь сельской скотиной.

 

 

 

– Он меня обесчестил! Изнасиловал! Унизил! Бегите все скорее сюда!

Эти крики Иосиф услышал, еще сбегая по лестнице. В ужасе он вспомнил, что оставил свою одежду наверху, и остался почти голым. Но делать было нечего. Вихрем сбежав вниз, он выбежал во двор, где через широко открытые ставни во всю мощь разносилось:

– Обесчещена, опозорена! Все сюда!!!

Эти возгласы, как и полуобнаженный вид управляющего не остались незамеченными.

Уже находясь в своей комнате, Иосиф продолжал слышать шум и суматоху снаружи, и ему казалось, что небо вот-вот обрушится на его бренное существо.

«О, Господи, что же теперь будет? Неужели уже ничего, ничего нельзя изменить? Я только совершил ошибку или... согрешил? Согрешил, что общался с ней, что пытался дружить, старался помочь, и в конце-концов клюнул на ее ловкую приманку? Моя неискушенность меня погубила, погубила!!! Что же теперь будет? Наверное, и Ты, Господи, уже больше не захочешь меня слушать, раз я так низко пал! Пал!!! Я допустил, что она прикоснулась ко мне, поцеловала меня! Я должен был держаться от нее подальше, но я не разгадал ее змеиной хитрости, вернее, ее гнилое нутро было налицо с самого начала, но я никак не мог предположить, что она дойдет до такого... до такого безрассудства! И вот я пропал... я оклеветан... по ее прихоти и по своей собственной беспечности! Теперь получай по заслугам!»

Иосиф сидел, опершись локтями на колени, со сцепленными и крепко сжатыми пальцами рук, низко опустив голову. Громкий, разноголосый шум, продолжавший доноситься снаружи, рассказывал ему трагическую историю этого дня. Он запомнит его на всю оставшуюся жизнь... Иосиф живо представлял сцену, разворачивающуюся сейчас в господском доме:

– Посмотрите, Потифар привел к нам еврея* ругаться над нами! – истошные визги сопровождались потрясыванием разорванных шмоток, одной из которых была туника Иосифа, а остальные – женские тряпки, разорванные на скорую руку. – Вот, полюбуйтесь на это! Он пришел ко мне, чтобы лечь со мною, но я закричала громким голосом; и он, услышав, что я подняла вопль и закричала, оставил у меня одежду свою и побежал и выбежал вон.

Скоро за ним придут. Не сейчас. Сначала пошлют за Потифаром. Тот прилетит на крыльях ветра. И тогда... Тогда раздастся стук в дверь. Он прозвучит, как приговор.

Опозорен, оклеветан, оплеван! Худшее – впереди. «Удивительно, что мои испытания с каждым разом все возрастают: сначала я лишился свободы и должен был приспосабливаться к жалкой участи раба; потом меня чуть не искалечили, а теперь мне угрожает смерть – позорная казнь.»

Иосиф уже настолько сгустил краски в своих переживаниях, что даже утомился. Похоже, что продолжать «сгущать» уже не было смысла. Он уже насквозь пропитался стыдом, позором и обреченностью. Хуже этого уже нет ничего. Тем не менее пока он жив... Тут мысли Иосифа приняли иное направление. Он расслабился и вспомнил, сколько раз в его еще такой короткой жизни его судьба висела на волоске, и всегда происходило нечто, что круто меняло ход событий. Правда, иногда помощи приходилось ждать довольно долго, но, пусть даже в самый последний момент, она все-таки приходила!

«Велика верность Твоя, мой Господь! Прости меня, если я невольно согрешил и спровоцировал эту величайшую для меня проблему. Только Ты один знаешь, как вывести меня из этой ситуации. Предаю себя в Твои святые руки.»

Страх, душивший Иосифа, отступил. Его сменил мир и покой. Он объял трепещущего юношу, окутал мягким облаком и проник вовнутрь, вызвав ощущение блаженной сладости. Иосиф прислушался. Количество голосов снаружи увеличилось. Был слышен плач. «Буду делать то, что скажет Господь, пусть мне осталось жить сто лет или всего один день!»

Очень близко раздались голоса, и в дверь постучали. Уже было успокоившийся Иосиф вскочил на ноги и испуганно прижался к стене. Он не смог преодолеть барьер внезапности, и чисто человеческие страхи вновь взяли над ним верх. «Спасенья нет! Идут, зовут!» – был его немой крик.

Постучали вторично.

«Я, Господь, держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: не бойся, Я помогаю тебе.» Откуда, из каких далей и с каких высот пришли эти вечные слова? Иосиф протянул вперед правую руку и почувствовал в ней мягкое тепло.

 

 

 

– Открывайте, господин! Дело неотложное!

– Сейчас, сейчас...

– Скорее, господин!

– Ну, что там у вас стряслось?

Царедворец Потифар совсем недавно удалился в свои апартаменты. У него болела голова от царских забот и тревог, и он нуждался в передышке. Но покой ему только снился. Быстрым и нервным шагом он подошел к двери.

– Ваша нерадивость переходит всякие границы! Какой от вас прок? Вы знаете только есть, спать и беспокоить меня понапрасну! Какой от вас прок, – бормотал он себе под нос, – если вы без меня ничего не можете?

Однако же всего через несколько мгновений царедворец уже мчался по дворцовым коридорам со свистящим в ушах ветром.

 

 

 

Когда Иосиф, преодолев свои страхи, приоткрыл дверь, то мертвенная бледность Фаруха пояснила ему все лучше всяких слов. Из-за спины помощника выглядывали несколько верных слуг.

– Иосиф, – пролепетал Фарух дребезжащим голосом. – Иосиф, ты находишься в... – он оглянулся по сторонам. – Тебе лучше попытаться, ты понимаешь? Здесь многие на твоей стороне... Верят тебе, а не ей... Понимаешь?... – с этими словами старик бросился на шею юноше и разразился рыданиями. – Торопись, – уже послали за Потифаром. Беги же, не медли! – забыв про осторожность, воскликнул Фарух и тут же испуганно прикрыл себе рот ладонью.

Иосиф молча кивнул, чтобы не вступать в ненужный спор и, закрыв за собой дверь, предпочел остаться ожидать своей участи.

 

 

 

– Как ты могла! Как ты посмела! Фирца! Я верил в тебя, хотя всегда подозревал, что под личиной прекрасной бабочки скрывается гнилое нутро таракана! Вот оно и вылезло наружу, на всеобщее обозрение! Полюбуйтесь! Я многое считал предрассудками, на слишком многое закрывал глаза! Слепец! Нет, ты не таракан, ты – змея! Самая опасная на свете, самая вредная... К сожалению, я не очень разбираюсь в змеях... В их породах... И поэтому так горько ошибся...

Потифар «разряжался» долго. Он не кричал, зато бурно и непрерывно жестикулировал, взмахивал руками, вычерчивая в воздухе фигуры самого фантастического содержания, дергал плечами, рискуя получить вывих, а лицо... Ни одна его черточка не находилась на своем привычном месте, перемещаясь вольно и независимо, искажая тем самым приятный облик Потифара. Распаляясь все сильнее, царедворец уверенно поднимался к вершине скандала. Фирца, обильно поливаемая щедрой бранью мужа, стояла, молча глядя в пол.

– Решиться оклеветать Иосифа! Что задумала! Оболгать, запятнать, очернить... Невообразимо! Возмутительно! – уже весь багровый, все больше «расходился» Потифар.

Потом он вдруг одним прыжком подскочил к жене и затряс ее так, словно она была плодовым деревом, после чего в исступлении кинул ее со всего размаху на диван. Не удовлетворившись, однако, этим насильственным актом, царедворец метнул в жену снятой с ноги сандалией, от которой она ловко уклонилась. Тут он начал бить самого себя в грудь и, чуть не плача, обессиленный, бросился в кресло.

– Если бы ты сказала, что виновата, если бы ты признала свою вину... – после небольшой передышки, неожиданно жалобно заговорил Потифар.

– Да, я виновата, – спокойно, почти кротко, ответила Фирца. – Я виновата, что вышла за тебя замуж и стала косвенной причиной того, что твой любимец свалился со своего пьедестала, – она вздохнула. – Я сожалею, что красива... Если бы я могла выбрать для себя внешность, то выбрала бы что-нибудь попроще, позауряднее... Но что поделаешь теперь? Я стала для него невольным соблазном. Прости меня, дорогой, прости.

Потифар слегка опешил, а Фирца подошла ближе и стала перед мужем на колени, глядя ему в глаза.

– В твоей внешности ты не виновата, – все еще сурово, но уже несколько рассеянно, промолвил он. – И нечего просить у меня за это прощения.

– Ну, как же... Ведь именно это стало причиной...

– Молчи... Молчи, несчастная, – уже намного мягче добавил он. – Но... как же теперь мне поступить с Иосифом?...

Было не совсем понятно, спросил ли он об этом самого себя или жену, только Фирца, спустя мгновение, с грустью произнесла:

– Прими от меня мои соболезнования, дорогой.

– Что? – Потифар подскочил в кресле. – Ты хочешь, чтобы его казнили??! Но ведь он же еще совсем малыш! И к тому же не забывай, что ты тоже виновата!

– Моя красота... За что мне такое наказание? За что мне нет покоя в жизни? – продолжая стоять на коленях, Фирца положила свои ладони на колени мужу.

Потифар заметно смягчился.

– Ладно, не убивайся так. Не твоя вина, что ты родилась красивой. А Иосифа, как это ни горько, придется изолировать.

– В каком смысле?

– В прямом. Я отправлю его в дворцовую тюрьму.

– Ему там, под твоим присмотром, житься будет довольно сладко, – слегка обиженным тоном, поглаживая колени Потифара, заявила Фирца. – Так он никогда не исправится, не отучится от дурного.

– Не отучится, говоришь? Ну, что ж... Я позабочусь, чтобы ему там было совсем не сладко.

– Спасибо, дорогой.

– Ну, ты, давай, не очень... С тебя вину никто не снимал.

– Согласна. И какое же я понесу наказание?

Фирца произнесла это ласково-преласково, по-кошачьи прильнув к коленям мужа.

– Наказание твое... – начал Потифар как можно более строго. – Наказание твое... – Тут он встретился взглядом с женой, такой обворожительной и манящей, и одновременно такой кроткой и податливой, что голова царедворца пошла кругом.

– Твое наказание – это я, – на одном выдохе прошипел Потифар и съехал на пол, увлекая жену в оглушительную пропасть животной страсти.

 

 

 

Иосиф был еще больше обескуражен и сбит с толку, когда, грубо сломав запор, к нему ворвались четыре человека и набросились на него так, как если бы намеревались обезвредить одного из самых опаснейших преступников. После нескольких увесистых ударов, уложивших беднягу на пол, «четверка» связала ему за спиной руки, натянула темную повязку на глаза, повязав при этом другую между рядами зубов так, чтобы бывший управляющий не смог и пикнуть, и потащила его в неизвестном направлении. В своих самых смелых ожиданиях Иосиф не предполагал такого обращения. Потифар даже не удосужился вызвать его, расспросить, как было дело... Может, нужно было бежать?

Жалкая участь раба. Жалкая участь всех оболганных и униженных, придавленных нуждой и несправедливостью. Иосиф ясно слышал в себе придушенные крики обреченных, являющихся, как и он сам, игрушками в чужих руках.

 

 

 

– Значит, так. Мне стало известно, что узник из самой последней камеры сильно болен. Полагаю, что ему в этом кое-кто «помог», так как я нашел на нем следы телесных повреждений. Итак, будем признаваться или нет?

Дюжина тюремных охранников стояла в ряд перед начальником тюрьмы.

– Упорствовать нет смысла, – он нахмурился. – В этом случае вся ситуация будет во всех подробностях доложена главному царедворцу, а вам нет нужды напоминать, какой у него тяжелый характер... Кстати, вот и он сам...

Послышались громкие возгласы: «Дорогу царедворцу фараонову!», и в комнату быстро вошел Потифар.

– Я желаю поговорить с начальником тюрьмы наедине, – с порога заявил он, грозно взглянув на охранников.

Те постарались поскорее удалиться. Как только дверь за ними захлопнулась, лицо Потифара приобрело совершенно иное выражение.

– Послушай, – по-озорному начал он, усаживаясь на длинную лавку. – Послушай, дорогой, что я с ней сделал и как наказал. Будем говорить закодированно, так как тут и у стен имеются уши.

– Как Вам будет угодно, – просто ответил начальник. – И что?

– Я... – царедворец на всякий случай обернулся, а потом захихикал. – Ты даже себе представить этого не можешь... Что я придумал! Это безусловно для нее самое строгое наказание... А ну, попробуй, отгадай!

– Не хочу я в Ваши игрушки играть. Говорите прямо.

– Ладно, – тут же согласился царедворец. – Помнишь, что я говорил тебе, как она меня провела, разглагольствуя о своей красоте, сожалея, понимаешь ли, что красивой родилась, дескать, если бы могла внешность выбирать, то избрала бы себе что-нибудь попримитивнее... Припоминаешь? А?

– В общих чертах.

– Так вот. Дал я ей наказание. Волосы ей обрезали, одежду всю ее изъяли, надели на нее холстину. Украшения тоже поснимали, краску смыли... Слушай, не такая уж она и красавица оказалась после всего...

– А жить она с Вами в одном доме останется? – поинтересовался начальник.

–Ну, что ты! Зачем мне такая мымра? В гарем я ее отправил. В свой, конечно. Зачем фараона оскорблять? И там ее на последнее место, в услужение, и чтобы в робе этой ходила пожизненно, и волосы, когда отрастут, всегда заплетала и не красилась никогда... Меня она, естественно, больше никогда не увидит, да и вообще ни одного мужчину, кроме евнухов. Да и сама память о ней скоро умрет.

– Оригинальное наказание, господин, – молвил начальник, с горечью припоминая, как его самого однажды чуть не отправили в евнухи.

– Прости меня, Иосиф! – внезапно воскликнул Потифар. – Но теперь уже я все постарался исправить. Тебе здесь хорошо, правда? Между прочим, а где начальник?

– Его уже давненько никто не видал, – горько ухмыльнулся Иосиф. – Меня теперь здесь все начальником величают, а я ведь всего-навсего...

– Значит, будешь начальником по праву! – воодушевился Потифар. – А того... Да, ну его...

– Уволите?

– Ну, зачем... Пусть остается, как резерв.

– Как я понимаю, официально начальником будет продолжать числиться он?

– Ну, какая тебе разница? Начальник тюрьмы теперь – ты. – Потифар широко улыбнулся.

– По сути, действительно, какая мне разница... Вот Вы теперь улыбаетесь, радостно Вам... Конечно, я Вас прощаю, господин, с кем не случается. Только... забыть не могу.

Потифар перестал улыбаться и опустил голову. Было заметно, что новый виток разговора представлялся ему малоприятным.

– Я не могу и не хочу забыть, – продолжал Иосиф. – Посмотрите! Посмотрите же, не бойтесь! – присев на лавку близ Потифара, он вытянул вперед руки и ноги.

Сизобагровые вмятины от оков были еще слишком хорошо видны. Потифар, едва повернув голову в сторону Иосифа, тотчас отвернулся.

– Многие месяцы без света, без воздуха, на одном зерне и воде, и вот в этом!!! Не раз меня жестоко избивали. Я заболел... В этом подземелье слишком влажно. Целыми днями я смотрел на маленькое окошечко в потолке, надеясь хоть однажды увидеть там краешек солнца! Меня унижали, обзывая насильником. Впрочем, охранники и по сей день продолжают считать меня таковым, но открыто уже ничего не говорят. За все это время Вы, безусловно, не соизволили посетить меня. И вот, когда я уже был почти при смерти, Вы неожиданно появились. Вы вспомнили о моем существовании и, наконец, захотели узнать правду. Задыхаясь и делая передышку после каждых двух-трех слов, я рассказал Вам все, что помнил. Но почему Вы пришли так поздно? – Иосиф сильно закашлялся, поднялся и отошел в дальний угол.

Потифар мешкал с ответом.

– Простите мне мою боль и горечь, – продолжал Иосиф, откашлявшись. – И благодарю Вас, что в последний момент Вы все-таки пришли.

– Ты все еще не выздоровел, сын мой? – растрогался Потифар. – Я пришлю к тебе другого лекаря.

– Солнечный свет и свежий воздух послужили бы мне лучше любого лекаря.

– К сожалению... – Потифар нервно заерзал на лавке. – Нет, нет, не проси меня об этом. Мой престиж не позволяет. Правду знаем только ты и я, и больше ни одна душа. А иначе как быть? Ведь иначе все узнают, что моя «покойная» жена (ведь я ее представил сначала заболевшей, а затем – умершей) была шлюхой! Понимаешь? Мой престиж... «Повторного позора я не перенесу!» – мелькнуло в голове царедворца. – Хотя, может быть сейчас и настало, наконец, время подумать о твоей реабилитации, мой мальчик. Я поразмыслю об этом.

Иосиф очень внимательно посмотрел на Потифара. Их связывал уже не первый год по-прежнему непростых отношений. Почувствовав пристальный взгляд своего самого честного и верного раба, царедворец смутился и понурился, как если бы сам был рабом. Он ощутил странный озноб во всем теле, во всех внутренностях и снова поднял глаза. Иосиф продолжал пристально смотреть на него, стоя у стены. Потифару вдруг померещилось, что это уже не Иосиф, а кто-то высший, обладающий непонятной властью над ним, потому что имеет доступ к тайнику его секретов.

 

 

 

* Еврей – пришелец, чужеземец.

 

 

 

 

ГЛАВА 14. ФАРАОНУ СНИЛОСЬ...

 

 

 

Гиксосы не чувствовали себя достаточно надежно в захваченной стране. Тут и там вспыхивали всякого рода конфликты и мятежи, которые, хотя и немедленно подавлялись, все же вызывали значительное беспокойство. Особенно южная часть Египта (в частности, город Но*), которая была подчинена гиксосскому правительству лишь формально, так как там вовсю продолжали распоряжаться хотя и захудалые, но местные князья, и единственное, что свидетельствовало об их признании новой власти, была сдача налогов*.

По настоящей причине эта смесь племен, вооруженная до зубов (вспомним, что Аварис был обнесен высокой стеной и окружен двухсотсорокатысячным войском, на прокорм которого едва хватало зерна), продолжала наращивать свою военную мощь. Но даже при всем этом ни один гиксос не ощущал себя в безопасности. Даже фараон.

Бедный Салитис! Он не обладал крепким здоровьем и, после тринадцати лет правления от пищевого отравления «приказал долго жить». Обвинение по поводу смерти монарха пало на двух его придворных: главного хлебодара и главного виночерпия. Новый фараон, племянник прежнего, обладал многими ценными качествами, среди которых выделялся живой энергичный ум, позволяющий ему смотреть на вещи с объективной точки зрения. Тщательно рассмотрев дела обоих подозреваемых, в то время как они пребывали в заключении в царской тюрьме, он смог доказать виновность одного и невиновность другого, не углубляясь чересчур сильно в суть имевшего место заговора.

После того, как главный виночерпий был восстановлен в своей должности (в его обязанности входило не только следить за изготовлением вина, но и контролировать диету фараона и пробовать все его блюда), он заметно притих и в присутствии фараона даже боялся поднять глаза, не желая так или иначе привлечь к себе его чрезмерное внимание. Виночерпий, имя которого было Тарик, не обладал высоким ростом, но отличался природным изяществом и изысканностью манер. Черты его лица можно было назвать вполне заурядными, но в них присутствовало что-то неуловимо-притягательное. Тарик приходился сыном одному из военноначальников, и вырос резвым, смышленым, достаточно амбициозным и склонным к одиночеству, юношей. Но, пройдя через темницу, где почувствовал дыхание смерти, и вернувшись во дворец, он изменился настолько, что стал почти незаметным, боясь навлечь на себя новую беду.

Но однажды фараон сам заговорил с ним.

 

 

 

– Послушай, Тарик, – вкрадчиво начал он, как будто что-то вспомнив (а так оно и было). – Ночью мне снились весьма странные сны...

И он тут же принялся рассказывать обескураженному виночерпию (первому попавшемуся ему слушателю), о своих ночных видениях, но больше для того, чтобы закрепить их в своей памяти, нежели чтобы поделиться ими с одним из своих слуг. Так или иначе, виночерпий был первым лицом, оказавшимся в этот момент поблизости. Он слушал что-то про тощих и тучных коров, и как потом одни пожрали других; то же самое и про колосья: тощие пожрали тучных, и хотя совершенно ничего не понимал, изо всех сил старался показать фараону свое повышенное внимание, склоняясь рядом с ним все ниже и ниже в одной из своих самых смиренных поз и заглядывая в его большие, черные, чуть навыкате, глаза.

Фараон Беон был молодым, достаточно заносчивым индивидуумом, привыкшим к почитанию и поклонению со стороны всех окружающих, но и не лишенный обычной человеческой простоты. Кроме необыкновенных глаз, в нем выделялась редкая, вкрадчивая интонация голоса и, как подобает фараону, важная осанка. Поэтому худенькая, хотя и изящно сложенная, фигурка виночерпия вступала в резкий контраст с раздобревшим обликом фараона.

– И что ты думаешь по этому поводу? – спросил Беон.

Что думал виночерпий?! Он живо вспомнил бедного юношу, который, разгадав однажды его сновидение, облегчил ему тяжесть свалившихся на него бед, а также и хлебодару, заговорщику, дал хороший урок на всю оставшуюся ему короткую жизнь. Он вспомнил также его последнюю просьбу: «Вспомни же меня, когда хорошо тебе будет; и сделай мне благодеяние, и упомяни обо мне фараону, и выведи меня из этого дома. Ибо я украден из земли евреев; а также и здесь ничего не сделал, за что бы бросить меня в темницу.»

И отвечал виночерпий так фараону:

– Мне известно, повелитель, что в нашем государстве есть немало волхвов, и мудрецов, и тому подобного... Почему бы повелителю не вопросить их о значении своих снов?

– Как раз это я и собирался сделать, дорогой, но надеялся услышать от тебя предложение более оригинальное. Ты свободен. Все свободны!

«Не угодил. Не угодил!» – многократно прокручивая в памяти заметное раздражение фараона, впоследствии размышлял Тарик. Что бы он ни делал, распоряжался ли своими подручными, сервировал ли обеденный стол для фараона, пробовал ли его яства или же лазил по винному погребу, он непрерывно думал об одном и том же: «Не угодил! Пропал! Снова тюрьма! Вот уж никогда не знаешь, как себя с ним вести и чего от него ждать! Наверное, надо было сказать ему про того юношу, но... ведь у него же, мягко говоря, подмоченная репутация... Конечно, Потифар всем «заткнул» рты, но из темницы его, тем не менее, не освободил. Значит, есть вина? Есть. И, значит, правильно я все сделал. Нет, неправильно. Юноша этот там начальник, а это неспроста. Значит, чист он и нет на нем ничего. Ой, не пойму...» Нервы виночерпия все больше расшатывались, и он сильно рисковал получить психическое расстройство, что называется, в расцвете сил.

 

 

 

В течение последних пяти лет Иосифа медленно и верно убивали. В течение пяти лет он не вдыхал свежего воздуха с его ароматами, не чувствовал ласкового прикосновения ветра, так любившего раньше шевелить его тугие, блестящие кудри и гладить его нежную кожу. Солнышко уже давно не улыбалось ему и не играло с ним, но не потому, что ему вдруг надоело это делать, а потому, что от Иосифа его отделяла толстая крыша тюремного каземата. Лишь изредка небесному светилу удавалось увидеть своего друга сквозь маленькое решетчатое окошко где-то в глубине, в темноте и почти всегда в одиночестве... Тогда, обрадовавшись неожиданной встрече и, заранее предвкушая реакцию узника, солнце легонько дотрагивалось до плеча Иосифа своим узким лучиком. Юноша мгновенно поднимал голову и слегка прищуривался, чуть прикрыв глаза ладонью, потом, блаженно зажмурившись, подставлял лицо живительному лучу. Одарив его на прощанье небесным поцелуем, солнце с грустью уходило. А Иосиф оставался.

Его не содержали в камере, как остальных заключенных, – у него была отдельная спальня, а также кабинет и столовая. Он вел все дела дворцовой тюрьмы, как если бы был начальником, тогда как о настоящем начальнике никто уже и не вспоминал (хотя свое жалованье, наверное, он продолжал получать регулярно).

Иосиф изо всех сил стремился использовать свое положение во благо таким же несчастным, как и он сам. Дворцовая тюрьма не содержала обычных воров и убийц. Это было место для политических заключенных. Каждый из них когда-то чем-то провинился или перед самим фараоном или перед одним из его приближенных. На свободу выходили единицы. Еще реже кто-либо возвращался к своим прежним обязанностям. Большинство либо продолжало сидеть, либо отправлялось по противоположному направлению.

Иосиф старательно пытался сотворить драгоценную жемчужину из подлости, равнодушия и черной неблагодарности, направленных против него, а также из печали, отчаяния и чувства одиночества, зародившихся в нем самом. Из всей этой грязи, из всего этого сора, он творил свою жемчужину, лепил ее, как мог, как умел, по типу, как это делают раковины в морской глубине. Когда-то очень давно ему рассказали об удивительном секрете происхождения жемчуга. Мудрецы знают все обо всем... Но ведь кто-то должен же был отыскать раковину, запрятанную на дне дворцовой темницы и обнаружить доселе невиданную жемчужину!!!

 

 

Фараон Беон испробовал на практике совет, данный ему виночерпием, и пришел к простому и логическому выводу: казнить всех волхвов-неудачников. «Они только даром едят мой хлеб!» Беон был непреклонен. У Тарика от этого известия сердце сжалось настолько, что он уже не ощущал его биения. Как сильно изменился его характер за последние дни, – теперь он боялся даже собственной тени.

«Открыть рот еще раз или не открыть? Открою – отправлюсь вслед за волхвами. Не открою – вполне возможно, отправлюсь туда же!»

– Светлейший фараон, не прогневайтесь на раба Вашего, но велите слово молвить… – нерешительно обратился виночерпий к фараону на следующее утро.

Неторопливо, со вкусом прожевав кусок жареного барашка под чесночным соусом, фараон поднял на виночерпия внимательный взгляд.

– Говори.

– Грехи мои я вспоминаю ныне, о, светлейший!

– Какие грехи? – спросил Беон и улыбнулся. Он не привык к тому, чтобы придворные рассказывали ему о своих проделках.

– Величайший из величайших! – ободрившись, продолжал виночерпий, склонившись перед фараоном как можно изящнее. – В казематах дворцовой тюрьмы находится человек, имеющий дар истолкования снов.

– Откуда тебе это известно? – во взгляде фараона вспыхнуло любопытство.

– Два года назад, во время моего пребывания в том месте... – Тарик запнулся под пристальным взглядом фараона, чувствуя, как его снова начинает пробирать нервный озноб. И пока он пытался подобрать нужные слова...

– Я уже вспомнил, – сказал фараон. – Продолжай. И что он там, этот человек? Он узник?

– И да, и нет.

– Как это?

– А вот так, – воодушевился Тарик. – Он узник, но служит начальником.

– Куда же смотрит Потифар??! – внезапно гневно воскликнул фараон.

Виночерпий понял, что оплошал.

– Он... прекрасный начальник и большой души человек, а насчет узника... Я, вероятно, ошибся... Возможно, что из-за огромной прилежности в работе он изволит и жить там же...

– Ну, это другое дело. А то я уже думал посылать за Потифаром. Впрочем, все это надо будет потом проверить. А как же ты узнал о его способностях?

– Он истолковал мне мой сон. А также сон хлебодара.

– Я ничего об этом не слышал, – отставляя в сторону тарелку, – сказал Беон. – А фараон обязан быть в курсе всех дел. Расскажи мне. Только побыстрей и покомпактней.

Приложив все свое красноречие, Тарик начал свой рассказ:

– Когда мы, волею высшего суда, оказались в заточении, то обоим нам в одну и ту же ночь приснились сны особого значения. Мой сон был следующим: мне снилось, вот виноградная лоза предо мною; на лозе три ветви. Она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды. И чаша фараонова в руке у меня. Я взял ягод, выжал их в чашу фараонову, и подал чашу в руку фараону.

А вот сон хлебодара: ему снилось, что на голове у него три корзины решетчатых; в верхней корзине всякая пища фараонова, изделие пекаря; и птицы клевали ее из корзины на голове его.

Поутру мы оба были настолько встревожены, что наши опечаленные лица привлекли внимание начальника, о котором идет речь. Он так прямо и спросил нас: «Отчего у вас сегодня печальные лица?» И тогда мы рассказали ему свои сны. Каково же было наше изумление, когда он тут же, на месте, разъяснил нам их значение!

Вот дословное истолкование моего: три ветви – это три дня. Через три дня фараон вознесет главу твою, и возвратит тебя на место твое, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием.

А вот истолкование сна хлебодара: три корзины – это три дня; через три дня фараон снимет с тебя голову твою, и повесит тебя на дереве; и птицы будут клевать плоть твою с тебя, – голос виночерпия задрожал и прервался, когда он вспомнил свое состояние тогда. – И все сбылось!!! На третий день, день рождения Вашего, о, фараон, сделали Вы пир для всех слуг своих, и вспомнили о главном виночерпии и главном хлебодаре... И возвратили меня на прежнее место, и я подал чашу в руку Вашу. А главного хлебодара повесили.

– Занятно, – сказал фараон и зевнул. – Весьма занятно. Я буду иметь ввиду этого... Он молод? Стар? – фараон еще раз зевнул.

– Молод, повелитель, молод, только очень худ и бледен.

– Любой в подобных условиях станет таким. Жить на рабочем месте! Тогда как его рабочее место – тюрьма! Экий чудак!

 

 

 

В этот же день молодой фараон специально послал за Потифаром.

Высокий, считающийся божественным, сан обязывал ко многим скучным церемониям, которые, однако, фараон выполнял с удовольствием, но в глубине души Беон, наряду с его редким спокойствием и невозмутимостью, обладал довольно озорным и непринужденным нравом, который, к сожалению, ему удавалось проявлять не столь часто. Разве что в кругу семьи, без свидетелей, да наедине с некоторыми приближенными он мог дать себе волю немного порезвиться. С царедворцем фараон сразу же нашел общий язык, и немного погодя они сделались друзьями.

– Послушай, Поти, – обратился Беон к едва появившемуся на пороге Потифару.

– Что стряслось, Беон? – по-приятельски спросил царедворец, входя.

– Мне донесли, что ты в темнице начальника сменил. Теперь он у тебя молодой, разудалый. Но мне ты его почему-то не представил.

– Я не успел, Беон, столько забот... – ответил Потифар не совсем утвердительно.

– Ладно... А то, что сны толкует, это правда?

– Кто это тебе сказал?

– Это не секрет, – Беон встал и приблизился к Потифару. Они удивительно дополняли друг друга: высокий, с «летящей» походкой, царедворец и пухленький, важный фараон. – Мне об этом поведал виночерпий, только ты смотри, его не трогай, – он мне услугу оказал. Ты уже знаешь, мне тут кое-что приснилось вчера. Может – пустяк, а может – нет. Чародеев всех казнить надо – толку от них никакого. А разгадать хочется. А ты разве о способностях твоего начальника ничего не слыхал?

– Он не начальник, а его помощник, – сориентировался Потифар. – Но мне он ничего не разгадал, друг мой.

– Ах, помощник... Из тех, которые на побегушках? Тогда все ясно. А ничего он тебе не разгадал, потому что тебе ничего не снится. Да и мне, знаешь, не часто снятся сны. А такие странные – и вовсе впервые. Может, в них смысл какой тайный заключен... Так значит, ты все же знал про таланты твоего подчиненного? И мне ничего не сказал?

– Я не придал этому значения.

– Ну, стало быть, так. А вот слухи до меня дошли, что, дескать, он одновременно у тебя и узник... Разъясни, откуда такая болтовня идет.

– А ты все же здорово похож на своего покойного дядю! – жеманно подбоченившись, парировал царедворец. – Салитис тоже всегда скрывал подвох.

– А ты, Поти, не увиливай, не увиливай... И не забывай, что ты – рыжий. А с рыжими знаешь, что в Египте делали? Знаешь? Приносили их в жертву, вот что. Ну, а что у нас теперь красный цвет в почете, оттого, что он приятен богу Сету, так ты уже и возгордился? Смотри у меня...

– У меня и в мыслях не было. Что это тебе взбрело в голову? Просто чепуха какая-то.

– А откуда этот человек к тебе попал? – неожиданно спросил Беон.

– Э-э... Он... из рабов моих. Да. Смышленым мне показался, и я его поставил. Вот и все.

Фараон Беон сел в кресло и задумался. Он сидел неподвижно и даже не моргая. Затем, потерев лоб, заключил:

– Ладно, Поти, так и быть, отпускаю тебя с миром. Живи. А «узника» твоего я хочу увидеть. Пусть завтра он придет ко мне.

 

 

 

– Зачем я понадобился фараону? Для чего я ему нужен? – спрашивал Иосиф у Потифара, когда тот принес ему необычное приглашение.

– Разве ты не рад? Зачем тебе подробности? – недовольно отвечал Потифар. – Фараон заинтересовался тобою, и все. Узнал, что есть человек, который хорошо ведет дела тюрьмы.

– Не знаю... Я настолько привык к тюремной обстановке, к этим сырым и холодным стенам, скудному рациону и отталкивающей тишине, лишь изредко прерываемой стонами заключенных и окриками охранников, что, наверное, буду чувствовать себя неловко даже в обычном обществе, не говоря уже о дворце.

– Так мы тебя заранее приведем в порядок, ванну тебе хорошую устроим, волосы красиво подстрижем, одежду переменим, если тебя это беспокоит.

– Я не имею ввиду только внешность. После пяти лет, проведенных в этом подземелье, я отвык от людей. Единственное мое общение – это тюремщики и заключенные, и мне уже кажется, что я и не нуждаюсь ни в ком другом.

– А я? Разве я не навещаю тебя так часто, как только могу? – Потифар скривил губы. – Иосиф, мне кажется, что ты несправедлив.

– Вы!... – Иосиф печально улыбнулся. – Вы... – он глубоко вздохнул и через силу добавил: – Так каковыми будут Ваши распоряжения насчет меня, господин?

– Ну, вот и умница! К завтрашнему утру тебя подготовят для встречи с фараоном.

– Как Вы любите покорность! Покорность и беспрекословное подчинение! Скажите хотя бы, для чего он хочет меня видеть?

– Ну... так и быть. Только обещай, что не будешь упрямиться и спорить... Я ведь знаю, какой у тебя своевольный характер.

– Знаете?...

– Не обижайся. Тебе нужно разгадать парочку снов, которые приснились вчера фараону. Про колоски, про коровок... Ерунда, но фараону это почему-то важно.

– Я не считаю себя большим специалистом в разгадывании снов, вернее, не все мои толкования сбываются... – Иосиф забрал руками назад длинные пряди волос, которые вдруг начали его раздражать.

– Виночерпий остался очень доволен твоим толкованием его сна... – многозначительно произнес Потифар.

– Виночерпий? Так, значит, он все же не забыл про меня! – лицо Иосифа осветилось слабой надеждой.

– Да, он поведал фараону о тебе после того, как фараон отдал приказ казнить всех халдеев и ворожеев, которые оказались бессильными дать хоть какое-нибудь мало-мальское разъяснение его сновидений.

– И... их уже успели казнить? – спросил Иосиф, поежившись.

– Еще нет, но они ожидают своей участи. Видишь ли, их так много, что фараон решил не переполнять ими свою тюрьму. Все равно они никуда не денутся.

– А что будет со мной в случае, если я тоже не смогу разгадать снов фараона? – неуверенно спросил Иосиф.

– Трудно сказать. Право, Иосиф, я не знаю... Слишком много вопросов! Впрочем, почему такой мрачный настрой?

Иосиф не дал ответа. Колоски, коровки. Ему показалось это по-детски смешным и забавным. Таким же забавным, как его собственные сны о пшенице и звездах.

– Иосиф! – прервал его раздумья Потифар. – До встречи с фараоном мы с тобой уже больше не увидимся, поэтому я хочу предупредить тебя, что фараон не знает, что ты попал в темницу в качестве узника. Понимаешь? Он ничего не знает. Для него ты – помощник начальника тюрьмы и мой раб, ранее служивший в моем доме. Смотри, по неосторожности не проговорись. Дело твое до того запутано, что лучше ему не выплывать на свет.

– И кто же его так запутал, господин? – скрестив руки на груди, Иосиф очень пристально взглянул на царедворца, сидящего на скамье нога на ногу.

– Дорогой мой, вернуть все на свои прежние места нам все равно не удастся! – возвысил голос царедворец, уразумев, к чему клонит его подопечный. – Так что лучше уж и не ворошить прежнего и не спорить с судьбой... Теперь прости, мне необходимо удалиться! – Он вскочил и метнулся к двери. – Государственные дела! А к тебе пришлют специальный персонал... Увидимся завтра! Удачи тебе! Уда-а-чи!

 

 

 

* Город Но впоследствии был переименован в Фивы.

 

* Именно там, в городе Но (он же Фивы), в начале ХVI века до Р.Х. вспыхнуло освободительное движение египтян против гиксосов, которое было возглавлено правителем Фив – Секененрой, а затем Камосом. Борьбу завершил фараон Яхмос I (его правление было 1584 – 59 гг до Р.Х.), который захватил Аварис (на исходе гиксосского владычества в Фивах существовали цари, которых принято было считать ХVII династией). Остатки гиксосов отступили в Палестину, и о дальнейшей их судьбе никаких сведений не сохранилось.

 

 

 

 

ГЛАВА 15. НАВЕРХ!!!

 

 

 

Пышное окружение царского двора собралось в ожидании заключительного акта спектакля под названием «Толкование снов». Фараон питал слабость к ярким эффектам и превратил разгадку своих снов в очередной фарс. В то время как несколько десятков придворных чародеев, после того, как они развлекли фараона, ожидали своей трагической участи, еще один, и вероятно, последний участник, находился при дверях. По вполне понятным причинам ни сам фараон, ни его свита не предполагали ничего нового. Вплоть до того, что фараон, пробудившись поутру, начисто забыл о скором визите молодого толкователя, а когда ему напомнили о нем, впал в скуку. Беон уже почти смирился с тем, что сны его останутся загадкой, и важность их истолкования притупилась. Однако, он не отменил приглашения. В его характере заметную роль играла дисциплина и, зевнув пару раз, он отдал распоряжение на созыв придворных.

 

 

 

Иосиф не замечал великолепия царского дворца, когда, в сопровождении четырех слуг шел по его огромным залам и коридорам. Он не замечал искусно выполненных фресок, самой изящной мебели, всякой драгоценной мишуры, – он был спокоен и хладнокровен. Этот бледный и худощавый молодой человек, одетый в белую тунику, смотрел на все через особую призму, преломляясь в которой, происходящее приобретало иные формы. Он понимал, что его не пригласили сюда только за тем, чтобы взглянуть на его лицо. О, нет! От него ожидали нечто. Сможет ли он дать то, что от него потребуют? Это было ему неизвестно. Однако его это нисколько не пугало, ведь он не принадлежал самому себе. Перед лицом самого большого испытания в своей жизни он был совершенно спокоен.

Переступив порог тронного зала, Иосиф, тем не менее, испытал некоторое смущение, обусловленное присутствием большого количества народа. Все глаза были устремлены на него. Чтобы как-то подбодриться, он постарался отыскать среди пестрой толпы придворных хотя бы одно знакомое лицо и, увидев Потифара, тайком машущего ему рукой, кивнул ему в ответ. Пройдя несколько шагов вперед, Иосиф заметил, как один из придворных многозначительно и одновременно дружелюбно подмигнул ему. Это был Тарик, маленький виночерпий. Иосиф улыбнулся ему в ответ, и на душе его полегчало.

Тут Иосифу шепнули, чтобы он стал перед фараоном на колени, но он сделал вид, будто не расслышал этих слов, невозмутимо остановившись в центре зала. После некоторого замешательства в рядах придворных, сопровождающегося шушуканьем и переглядыванием, что-то шепнули на ухо фараону, на что тот кивнул, а затем жестом пригласил Иосифа подойти ближе, туда, где на возвышении, в сиянии славы золотых убранств восседал он, сын солнца. Молодой человек успел сделать всего два шага вперед, как его остановили, дернув за локоть, потому что сын солнца уже начал говорить.

– Итак, не будем отвлекаться на излишние церемонии. Я хочу только знать, как тебя зовут.

– Меня зовут Иосифом.

– Иосиф? Какое некрасивое имя. Оно тебе не идет, – фараон Беон окинул юношу внимательным взглядом. – Впрочем, это не имеет отношения к делу. Мне донесли, что ты можешь разгадывать сны. Так ли это?

– Фараон, я не смею говорить сам за себя. Тот, кто рассказал Вам об этом, знает это лучше меня, – просто ответил Иосиф, слегка разведя в сторону руками.

– Мудрый ответ. Сколько тебе лет?

– Тридцать.

Фараон подался вперед, как бы желая рассмотреть поближе понравившуюся ему вещицу.

– Выглядишь моложе... А теперь, Иосиф, приготовься выслушать меня внимательно, а затем дать ответ. И помни, что от этого может зависеть твоя жизнь.

– Я к Вашим услугам , повелитель, – гулко прозвучало под сводами зала. – Осмелюсь лишь только смиренно напомнить моему повелителю, что это не мое: Бог даст ответ во благо фараону.

Иосиф, облаченный в белую, тончайшего льна, тунику, стоял в центре огромного тронного зала, до краев наполненного высшей военной аристократией, и если бы, хотя бы на мгновение реально представил себе, сколько пар глаз в этот момент было устремлено на него и сколько всякого рода мыслей сопровождало это немое созерцание, то при условии, что ко всему прочему ему нужно было держать ответ перед фараоном, ответ, от которого, к тому же, зависела его судьба, он тут же упал бы в обморок, так как был бы не в силах вынести один этот груз. Но он продолжал спокойно стоять. Он держался за крепкую, хотя и невидимую руку Того, о Котором даже не подозревали находящиеся вокруг него.

Итак, фараон начал рассказывать свои сновидения, и Иосиф превратился в слух, жадно ловя каждое его слово.

– Вот, стою я на берегу реки, – говорил Беон. – Красив Нил, сверкает на солнце... И вот, вышли из реки семь коров, тучных плотию и хороших видом; и паслись в тростнике. Но вот, после них вышли семь коров других, худых, очень дурных видом и тощих плотию; я не видывал во всей земле Египетской таких худых, как они. Прямо скелеты, обтянутые кожей... И съели тощие и худые коровы прежних семь коров тучных. И вошли тучные в утробу их, но не приметно было, что они вошли в утробу их. Они были также худы видом, как и сначала. И я проснулся.

Потом снилось мне: вот, на одном стебле поднялись семь колосьев полных и хороших. Золотистые были красавцы! Но вот, после них выросло семь колосьев тонких, тощих и иссушенных восточным ветром. И пожрали тощие колосья семь колосьев хороших Я рассказал это волхвам, но никто не изъяснил мне, – сказав это, фараон вопросительно посмотрел на Иосифа.

В то время, как фараон говорил, Иосиф живо представлял его сновидения, жирными штрихами дорисовывая в воображении яркие картины повествования. Но к наивным на первый взгляд рассказам о коровах и колосьях примешивались и другие, неизвестно откуда взявшиеся, образы. Иосиф видел будущие годы изобилия и процветания, радости и беспечности, до его ушей доносились веселые, разноголосые звуки песен. Но вот как будто серая пелена затянула счастливые образы... Смолкли всяческие звуки, кроме стона, плача и рыдания. Земля закрыла свое чрево, чтобы не рождать. Земля обесплодела. Голод, голод, лютый голод на земле. Горе и уныние среди народов.

Фараон еще не закончил говорить, а Иосиф уже знал, что отвечать. Его только что посетило озарение, и он с нетерпением ожидал своей очереди.

– А теперь говори! – молвил фараон. – Мне не терпится поскорей узнать твое толкование!

И сказал Иосиф фараону:

– Сон фараонов один: что Бог сделает, то Он возвестил фараону.

–Постой, постой... Как это, «что Бог сделает, то Он возвестил?» К чему это, не понимаю...

– Это сны предостережения от Бога, повелитель. Потому что Бог любит фараона, – просто пояснил Иосиф.

– Продолжай, – удовлетворенно произнес Беон.

– Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один, – воодушевленно начал молодой толкователь. – И семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев тощих и иссушенных восточных ветром , это семь лет голода. Вот почему сказал я фараону: что Бог сделает, то Он показал фараону. Вот, наступает семь лет великого изобилия во всей земле Египетской. После них настанут семь лет голода; и забудется все то изобилие в земле Египетской, и истощит голод землю, и неприметно будет прежнее изобилие на земле, по причине голода, который последует, ибо он будет очень тяжел. А что сон повторился фараону дважды, это значит, что сие истинно слово Божие, и что вскоре Бог исполнит сие, – торжественно заключил Иосиф.

Воцарилась мертвая тишина. Все в недоумении переглядывались между собой.

– И что же нам теперь делать? – развел руками фараон. – Изволь пояснить, раз уж ты нам представил такое грозное предсказание! И помни, что каждое твое слово несет за собой огромные последствия... Итак, что же?

Иосиф не был готов к столь неожиданному повороту. Он никак не мог предположить, что вслед за разъяснением пророческих снов от него потребуют инструкцию по предотвращению бедствия. Тем не менее необходимо было что-то отвечать. И тут ему пришла на ум блестящая идея.

Но разве он мог предугадать, какое коренное изменение не только в его личной судьбе, но и в судьбах бесчисленного множества людей произведут его следующие незатейливые и бесхитростные слова:

– И ныне да усмотрит фараон мужа разумного и мудрого, и да поставит его над землею Египетскою. Да повелит фараон поставить над землею надзирателей и собирать в семь лет изобилия пятую часть с земли Египетской. Пусть они берут всякий хлеб этих наступающих хороших годов, и соберут в городах хлеб под ведение фараона в пищу, и пусть берегут. Берегут, как зеницу ока! И будет сия пища в запас для земли на семь лет голода, которые будут в земле Египетской, дабы земля не погибла от голода.

Вновь тишина... Фараон Беон, с весьма озадаченным видом подозвал своего первого советника и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул в ответ. Затем советник громко провозгласил:

– Фараон велит всем покинуть зал.

 

 

 

На совете по поводу принятия решения относительно предложения молодого толкователя шла оживленная борьба. Был необходим «муж разумный и мудрый», и каждый из особо приближенных к фараону считал себя таковым. Но Беон сомневался. Что-то беспокоило его. Он тщетно пытался понять, что? Вдруг его осенило. Каждого из своих придворных он знал слишком хорошо. В этом была вся проблема.

– Потифар, – прервав на полуслове речь одного из советников, обратился к своему верному царедворцу фараон. – Скажи... а этот Иосиф, он что, ответственный? Хозяйственный?

– Не понимаю, какое это имеет отношение к делу... – засуетился царедворец.

– Прямое. Расскажи-ка мне о нем поподробнее.

– Если мы будем постоянно отвлекаться, то никогда не выберем подходящую кандидатуру... – запротестовал Потифар, но вдруг осекся.

Беон, ничего не ответив, измерил его таким взглядом, для которого пока еще человечество не придумало названия.

– Ну, он... Трудолюбивый... – нехотя продолжил царедворец. – Да. Толковый, сообразительный. Да...

– И честный?

– Честный? Да...

– Как вы считаете, если нам рассмотреть его кандидатуру? – обратился фараон ко всем.

– Чью? Это невозможно! Мы его в первый раз видим! – лица фараонова окружения болезненно позеленели.

– Значит, увидим и во второй раз, – отрезал Беон. – К тому же, найдем ли мы такого, как он, человека, в котором был бы Дух Божий?

 

 

 

Иосиф занимался отчетами, когда его известили о желании фараона встретиться с ним снова.

«Интуиция подсказывает мне, что больше я сюда не вернусь... – размышлял он, с печалью обводя взглядом примитивное тюремное помещение. – Нужно быть готовым к самому худшему.»

На этот раз все было неформально. Его провели прямо в покои фараона: большую, но уютную комнату. Войдя, Иосиф не увидел никого, а только услышал:

– Проходи, проходи, не стесняйся. Я хочу поговорить с тобой по душам.

Иосиф огляделся. Голос происходил из одного из углов комнаты. Он присмотрелся. В глубоком кресле в углу «утопал» пухленький молодой человек. Цвет кресла был кроваво-красным, и одежда молодого человека тоже, отчего он почти сливался с креслом. Только бритая голова выделялась на общем фоне.

– Что, Иосиф? Не узнал меня? – приглушенно засмеялся сидящий. – Выходит, без парика и царских атрибутов и величия нет во мне?

– Ваше... величество... – запнувшись, промолвил Иосиф.

– Ничего, ничего. Все в порядке. Присаживайся. Ты, стало быть, раб моего царедворца?

– Так точно.

– Давно?

– Двенадцать лет.

– Это большой срок... Ну, расскажи мне...

– Что Вас интересует, повелитель?

– Все. Поведай мне о своей жизни.

Большие темные глаза взглянули на Иосифа в упор. В душе юноши зажглась маленькая искорка. «Чем я рискую? – подумал он. – Что, если рассказать фараону о своей жизни с самого начала? Будет ли мне от этого хуже? Хуже, чем сейчас – вряд ли. А если фараон решил меня казнить, то он все равно это сделает. Но кто знает, не тронет ли мой рассказ верховного владыку? В нем просвечивает искренняя заинтересованность во мне, то, чего я никогда не замечал в самовлюбленном Потифаре...»

Начал Иосиф прямо со своего рождения.

– Отец мой тоже из Харрана! – засиял Беон.

– Мой отец Иаков служил там много лет пастухом у своего дяди, «отрабатывая» двух его дочерей, которых тот дал ему в жены, – продолжал Иосиф. – В общем, мой отец хотел жениться только на одной, на младшей, Рахили, которая впоследствии стала моей матерью, но дядя ловко сумел дать ему впридачу еще и старшую, за дополнительную отработку, разумеется. Когда истек срок, отец, наконец, начал работать на себя и благодаря трудолюбию и смекалке приобрел значительное состояние. Но дядя захотел поживиться нажитым им имуществом, и тогда моему отцу ничего не оставалось, как только бежать. К тому времени у него было уже одиннадцать сыновей (от Рахили только один я, самый младший), дочери, много слуг и скота. Он двинулся на юг, и на пути в Ефрафу в родах умерла моя мать, родив моего младшего брата Вениамина. После этого мы обосновались в Кириаф-Арбе. Мой отец превратился в самого богатого и могущественного жителя тех мест. Он любил меня больше всех, так как я был первенцем его любимой жены, и хотел, чтобы после него именно я взял управление хозяйством в свои руки. Но, к сожалению, мои старшие братья не разделяли его точки зрения, и из зависти, улучив момент, когда мы находились далеко от дома, продали меня в рабство проезжим купцам-измаильтянам. А те отвели меня в Египет.

Беон высоко поднял брови и изумленно воскликнул:

– Какая трагедия!

Иосиф намеренно постарался придать своему рассказу наибольшую краткость и лаконичность, опуская подробности, которые он предпочел бы забыть навсегда.

– И дальше? Что ты делал у Потифара? – еще не оправившись от удивления, спросил Беон.

– Сперва чистил конюшни, потом меня перевели в дом, а потом... господин назначил меня управляющим.

– Я слышал, что несколько лет назад дела у него в имении и в полях шли превосходно. Он получал много прибыли. А вот в последние четыре-пять лет у него начались всяческие проблемы. Я догадываюсь, почему. Сколько лет назад он назначил тебя в тюрьму?

– Пять.

– Теперь все понятно. Только не пойму, с чем была связана такая перемена...

– Рабовладельцы делают со своими рабами все, что хотят, мой повелитель.

– И оттого теряют! А теперь, Иосиф, мне нужно подумать, – фараон потер затылок.

– Вы велите мне уйти?

– Нет, ни в коем случае. В тебе – Дух Божий, и поэтому твое присутствие повлияет на правильность моего решения.

Беон углубился в красное кресло и замолчал. Иосиф остался сидеть напротив него, стараясь смотреть в сторону. Но он все же не мог удержаться, чтобы изредка не бросить любопытный взгляд на фараона, который казался настроенным к нему очень доброжелательно. Почему бы не насладиться вниманием верховного владыки? Почему бы чуть-чуть не расслабиться и не прочувствовать всю притягательность этого момента? Ведь это всего лишь момент! Он уйдет и, кто знает, что последует за ним! Иосиф удобно откинулся на спинку кресла и поддался сладостной полудреме.

– Все, юноша! Готово!

Иосиф очнулся. Беон чинно поднялся с кресла. Иосиф быстро встал и выпрямился.

– «Так как Бог открыл тебе все сие, то нет столь разумного и мудрого, как ты; ты будешь над домом моим, и твоего слова держаться будет весь народ мой; только престолом я буду больше тебя,» – фараон царственно поднял вверх руки.

– Простите, Ваше величество?

– Поясняю... Своей верховной властью назначаю тебя, Иосиф, с сегодняшнего дня министром по агрокультуре в штате моих придворных. Имя тебе надо сменить... Цафнаф-пенеах*! Это то, что нужно!

Иосиф пребывал в крайнем замешательстве. Смысл сказанного фараоном доходил до него с трудом. Беон широко улыбнулся и похлопал Иосифа по плечу.

– Ты теперь первая величина в Египте, не считая меня, конечно. Знаешь, почему первая? Потому что нет ничего на свете страшнее голода.

Иосиф пошатнулся.

– Тебе плохо? Присядь же, присядь... Я принесу тебе воды...

Отпив немного из чаши, принесенной фараоном, Иосиф как будто пришел в себя.

– Значит, я больше не раб? – по-детски наивно спросил он.

– Ты был рожден свободным, не правда ли? – фараон улыбнулся. – Меня очень тронул твой рассказ... Но, к сожалению, я пока не могу отпустить тебя повидаться с твоей семьей... Не потому, что боюсь, что ты не вернешься, а потому что ты мне сейчас совершенно необходим здесь.

– Я Вас об этом не просил, повелитель, – ответил Иосиф, неуверенно поднимаясь.

– Знаю, но это было бы желанием любого человека на твоем месте.

– Я скучаю только по отцу и младшему брату. Но неизвестно, жив ли еще отец, а Вениамин... Ему уже исполнилось восемнадцать. Вряд ли я узнал бы его, если бы увидел...

– Понимаю твою печаль, Иосиф. Но знаешь, мы потом обязательно что-нибудь придумаем. Обещаю. А пока...

Беон позвонил в изящный колокольчик.

– Пригласи к нам Потифара, – приказал он появившемуся слуге. – И передай, чтоб пришел не мешкая.

– Запомни, Иосиф, что твой господин отныне тебе больше не господин, а равный тебе, – сделал небольшое напутствие своему новому министру Беон. – Как с равным с ним и обращайся. Не забудь.

– Хорошо, я постараюсь, – дрогнувшим голосом ответил Иосиф.

– Я к твоим услугам, мудрейший из мудрейших, мой светлейший повелитель и несравненный фараон! – намеренно высокопарно провозгласил Потифар, войдя, тем самым как бы стараясь дать понять Иосифу, что если он, царедворец, так почитает фараона, то каким ничтожным пред сыном солнца должно быть положение всех тех, кто находится на несколько ступеней ниже, даже если их и пригласили на аудиенцию.

Продекламировав приветствие, Потифар победно взглянул на стоящего рядом с фараоном Иосифа.

– Потифар, я хочу, чтобы ты лично занялся приготовлением рабочего кабинета, а также личных апартаментов для моего нового министра по агрокультуре, – сказал Беон, указывая на Иосифа.

У Потифара слегка отвисла нижняя челюсть.

– Если ты проглотил язык, то так и скажи, а не молчи, когда фараон ожидает от тебя утвердительного ответа, – продолжал Беон более суровым тоном.

– Да, Ваше величество, – опомнился царедворец. – Я все сделаю, и в кратчайший срок.

– Да, и еще... Я хочу, чтобы Цафнаф-пенеах, мой новый министр, занял тот дом, что недавно построили для гостей. У нас для них уже есть один, и этого пока вполне достаточно. А сейчас этот дом больше нужен моему министру.

– Слушаюсь... Слушаюсь и повинуюсь.

Иосиф никак не ощущал себя главным действующим лицом этих волнующих событий. Даже когда фараон, в присутствии всего пышного двора, торжественно надел ему на шею массивную золотую цепь и перстень, снятый с царской руки, Иосиф не чувствовал, что «вознесся».

Новую высокую должность он не рассматривал, как наивысший приоритет, зато был несказанно рад свободе.

 

 

* Цафнаф-пенеах означает «Бог живет, Бог говорит».

 

 

 

 

 

ГЛАВА 16. ИЗОБИЛИЕ

 

 

 

Золотистые моря пшеницы переливались на солнце. Золотые рассыпчатые реки текли в хранилища. Это было невиданно и неслыханно! Мать-земля, оплодотворяемая щедрым отцом-Нилом, приносила из зерна по горсти. Большие каменные хранилища возводились непрестанно, но их едва хватало.

И это был только первый изобильный год!

И только второй урожай!

Плодовые деревья, у которых от обилия плодов не было видно ни ветвей, ни даже стволов, гнулись до самого низа и были похожи на огромные разноцветные шары, так что едва удавалось своевременно подоспеть и избавить их от ценного груза. Скот развивался и рос прямо на глазах и размножался с невероятнейшей, доселе невиданной, быстротой. Жизнь, работа и веселье дружно и уверенно шагали в ногу.

Иосиф работал, не жалея сил. Он побывал во всех уголках Египта, где трудились назначенные им надзиратели, и лично знал ситуацию в каждой местности. Дела под руководством нового министра по агрокультуре шли более, чем превосходно. Слаженно и ритмично Египет усиливал свою экономическую, а вместе с тем и политическую мощь.

 

 

 

На обратном пути из города Ноф, последнем пункте объезда, Иосиф, желая побыть один, заглянул в Гизу.

Голос пустыни... Голос древности...

Он был наслышан об этом месте, полном немого очарования и уединения, так резко граничащим с теми оживленными и бойкими местами, откуда он возвращался. Это было жилище почивших фараонов, умерших, но все же почитающихся египтянами бессмертными. Пирамиды, такие же гордые, как и покоящиеся в них, стройно возвышались над тяжелыми серо-желтыми песками. Казалось, что жизнь протекала здесь в особом, замедленном ритме, отсчитывая свои вехи в другом измерении. Века... Грозные и молчаливые века прошлого Египта лежали перед Иосифом.

Пирамида Хеопса, фараона IV династии, привлекла его внимание идеальностью пропорций и внушительностью размеров. Иосиф остановился около нее, внимательно глядя на вершину. Некогда могущественнейший Хеопс. Правитель с безраздельной властью! Где он теперь? Египтяне, да и гиксосы верят, что он перешел в другой мир. Что ж... Может, это и так... Только... скорее всего он продолжает все также лежать внутри этого грандиозного склепа, даже не подозревая о том, что происходит вокруг него. Иосиф продолжал рассматривать пирамиду. «Там, вот там, лежат его высохшие за шесть столетий кости... Вот оно, земное величие!»

Молодой человек оглянулся на ожидающих его несколько запряженных колесниц. «Между прочим, было бы интересно узнать, соорудят ли кому-нибудь из гиксосских фараонов пирамиду после смерти? Они из кожи лезут, чтобы быть похожими на египтян... Да что там они... Я сам крашу глаза и одеваюсь на египетский манер. Странно все это...»

С этими, весьма философскими и отнюдь, не агрокультурными, рассуждениями, Иосиф предпринял возвращение в столицу, к своему постоянно расширяющемуся кругу всевозможных обязанностей.

 

 

 

После обжигающего зноя пустыни было чрезвычайно приятно ощутить свежий ветерок с Нила. Когда великолепная ладья доставила Иосифа вниз по реке к окрестностям Авариса, то на берегу уже можно было заметить с десяток вооруженных царских колесниц, ожидающих, чтобы препроводить любимого министра домой. Кто их оповестил?

В городе из-за множества народа трудно было проехать. Улицы были буквально запружены приветствующими толпами. Но, заслышав грозный возглас с ведущей колесницы: «Преклоняйтесь!» они падали ниц, не смея поднять глаз, хотя жаждали узреть лик народного спасителя. Некоторые даже были близки к тому, чтобы обожествить нового министра. Иосиф чувствовал это и поэтому старался не смотреть по сторонам, полагая, что преклонение перед ним было, «мягко говоря», излишним. Он не привык и не собирался привыкать к подобным церемониям. Но что поделаешь? Такова была воля фараона.

Вдруг у него возникло непреодолимое желание взглянуть направо. Он бросил рассеянный взгляд в правую сторону и заметил, что там метнулась знакомая фигура...

– Остановитесь! – крикнул Иосиф. – Приказываю остановиться!!!

Прошло некоторое время, прежде чем шикарная вереница, громогласно оповещенная с первой колесницы, затормозила ход. Не дожидаясь полной остановки, Иосиф спрыгнул на землю и побежал назад. Люди продолжали лежать ниц. Созерцая одни лишь спины и затылки, он был несколько обескуражен.

– Приказываю всем подняться! – как можно громче прокричал министр. – Всем, всем, всем!

– Все – на ноги! – вторил министру громогласный.

Все неуверенно поднялись. Иосиф зашагал взад и вперед, вглядываясь в каждое лицо. Все не то, не то... Неужели померещилось? О-о-о!!! Не может быть!!! Возможно ли?

– Таппуах!!! – вскричал Иосиф и кинулся вперед. – Таппуах, ты узнаешь меня? Узнаешь?

Измаильтянин-инвалид, весь в черном, оцепенев от страха и смущения, смотрел вниз.

– Что это Цафнаф-пенеаху взбрело в голову? – пронесся шепот по колесницам.

– Таппуах... Ну, посмотри же на меня, не бойся... Это же я, Иосиф... Неужели ты не помнишь меня?

Измаильтянин упорно продолжал смотреть вниз.

– Неужели ты забыл... Это произошло близ Дофана. Я – Иосиф. Я скучал по тебе... – голос Иосифа задрожал.

Измаильтянин робко поднял голову и взглянул в лицо министру. Он увидел прекрасные, вдохновенные, как будто знакомые, черты, отражающие, как в зеркале, безупречную душу. Но взгляд... Взгляд был другим, полным достоинства, уверенности и спокойствия. Белые одежды с золотыми убранствами и белая головная накидка, схваченная золотым обручем, придавали облику министра ореол славы. Нет, это был не Иосиф. Не тот Иосиф, которого его отец купил в Дофане.

– И тем не менее это я. Как поживает твой отец и шестеро братьев?

– Ты??!!...

 

 

 

– Фараон души в нем не чает. Уже прошел почти целый год, а он на него еще ни разу не прогневался. Чует сердце, что этот приспособленец метит на мое место... Выживает меня... И притом самым наглым образом! – дрожащей рукой первый министр стер пот со лба. Было очень жарко. – Разъезжает по всем городам, селениям, до самых крайних пределов – зерно собирает, следит за всем. Да если б только собирал... Ведь он и тут везде свой нос сует. И по какому праву? Он же – агрокультура! И все, смотрите, бегут к нему за советом!

– Я тоже к нему зорко присматриваюсь все это время и вижу, что из него быстро вырастает сильный соперник, – ответил собеседник первого министра. – Ну, ничего... Найдется на него управа...

В этот момент дверь приоткрылась, и просунувшаяся голова одного из придворных произнесла:

– Главного не видали?

– А кто здесь, собственно, главный? – возмущенно вскричал первый министр.

– Значит, не видали... – прозвучало в ответ, и дверь затворилась.

– Найдется на него управа... – медленно повторил собеседник первого министра. – Я в Илиополе не таких обламывал. За это меня и повысили, переведя в столицу. Полагаю, есть способ, чтобы и этого приструнить. Возможно, удастся ограничить его полномочия, а может... даже сместить его вовсе...

– Это было бы идеальным вариантом! – зачарованно глядя в глаза своему деловитому собеседнику, ответил первый министр. – Мы уже увидели его систему в сборе зерна, теперь справимся и без него. А в остальном он нам не нужен.

– Так вот. Он верит в своего Бога. Бог Сет для него – пустое место. Он не посещает храм. Беон же потакает ему во всем. Ну, ничего... Осталось совсем немного до освящения нового храма. Идут заключительные работы. Я собираюсь выдвинуть фараону ультиматум: чтобы Цафнаф-пенеах обязательно присутствовал на церемонии освящения храма богу Сету, особенно той ее части, где будет приноситься жертва. В противном случае я предреку проклятие на весь дом фараонов!

– Ловко придумано! Если он откажется – впадет в немилость, а если согласится...

– При его принципиальности это маловероятно. Но если это и произойдет... На него найдется другая управа. Или я не Потифер, жрец бога Сета!

Мужская фигура поднялась во весь свой могучий рост. Бритый череп сиял над священническими одеяниями, оттеняя, как выточенные из мрамора, черты лица. Потифер взмахнул руками, отчего широкие рукава развились в разные стороны, и сделался похожим на диковинную птицу, которая своими огромными крыльями способна заслонить целый мир. Так он стоял, в своей величественной позе, внушая страх и трепет, будучи каналом, через который бог Сет, олицетворение тьмы и зла, диктовал свою волю.

 

 

 

В доме Иосифа было светло и просторно. Всюду, по возможности, преобладал белый цвет: в расцветке ковров на полу, в росписи стен и мебели, в воздушных занавесках, в изящной посуде... Еще от самого входа дом начинался белой мраморной, будто взлетающей, лестницей. Большие окна были постоянно открыты настежь, и ласковый ветерок смело гулял по всем комнатам.

К сожалению, молодой измаильтянин казался единственным темным и уродливым пятном в безупречном убранстве жилища Иосифа, но, по весьма понятным причинам именно он притягивал его больше всего и представлялся ему самым дорогим и милым.

– Это не дом, а настоящий дворец! – восхищенно заметил Таппуах. – Но, несмотря на это, от него веет чем-то очень родным и даже домашним. Ты не знаешь, почему?

– Нет, не знаю... А вот это ты еще не пробовал! – меняя тему разговора, перегнулся к столику Таппуаха Иосиф.

– Спасибо, но я уже сыт!

– Обманывать нехорошо... – последовал мягкий упрек.

– Ладно. Я просто объедать тебя не хочу, – смущенно ответил Таппуах.

– Смотри, как ты меня объел! Одни кости торчат, – игриво засмеялся Иосиф, ощупывая себе руки, плечи и лицо.

Смущение Таппуаха несколько отступило от такой формы обращения.

– Ладно, скажу. Я привыкать к этому не хочу. Это для меня – роскошь, – доверительно сказал он.

– Отец продолжает держать тебя в черном теле?

Таппуах понурился.

– Знаешь... Я тоже эти яства каждый день не ем. – Иосиф махнул на них рукой. – Мне не нравится, когда я не знаю, что именно ем. Простая пища мне кажется намного вкуснее.

– Ты выглядишь, как царь, да и живешь по-царски! – восхищенно, но в то же время застенчиво прмолвил Таппуах.

– Все это – шелуха. Поверь мне, мой дорогой Таппуах, – серьезно ответил Иосиф. – Ни богатство, ни положение в обществе не делает человека счастливее. Свобода – другое дело. Ею я дорожу безмерно. Но самое главное для меня – мой Бог. С Ним мне было хорошо в рабстве, хорошо и на свободе. Но последнее несравненно лучше.

– Ты – необыкновенный. И судьба у тебя особая, непохожая на остальные, – продолжал восхищаться Таппуах.

– Да? Я никогда об этом не думал, – рассеянно ответил Иосиф. – Кстати, кто тебя так льстить научил? А? Уж во всяком случае, не я!

Слова Таппуаха задели его за живое, разбередили уже зажившую рану, и он постарался замаскировать свое состояние с помощью шутки, одновременно желая расшевелить своего друга. Иосиф не имел привычки размышлять о своей, столь особой, судьбе ни тогда, когда находился в тяжелейших обстоятельствах, ни тем более сейчас, когда все обернулось для него так непредсказуемо. Он не выбирал свою судьбу. Но если бы ему было дано право выбора, то он, наверное, выбрал бы обычную, заурядную сельскую жизнь среди родных холмов.

Таппуах совсем раскрепостился.

– Иосиф – правитель Египта! – провозгласил он и, наконец, напустился на еду, уписывая царские деликатесы за обе щеки. Было прямо-таки приятно на него смотреть. Иосиф, облокотившись на стол и подперев лицо руками, с умилением наблюдал за ним.

– А это что? – спросил Таппуах с удивлением.

– Конфеты.

– Что это такое?

– Сладости.

– Я знаю только сушеные фрукты.

– Это немного другое, из разряда того, когда не знаешь, из чего сделано, – пояснил Иосиф. – Но тебе, я думаю, это понравится.

Таппуах осторожно положил себе в рот одну конфету.

– Вкусно... – проговорил он, пережевывая. – Я, пожалуй, возьму еще одну.

Иосиф кивнул.

– Таппуах... – еле слышно произнес он. – Ты знаешь, что я лишился семьи...

Тут Иосиф надолго замолчал, поддавшись внезапной ностальгии, и Таппуах, перестав жевать, тоже примолк. Так они сидели, не глядя друг на друга, совершенно неподвижно, пока Иосиф не нарушил их безмолвие:

– Ты будешь мне братом, Таппуах? Ты останешься здесь, со мной?

Таппуах замялся, не зная, что отвечать, и в это время в комнату вошел Тарик. На правах друга он входил к Иосифу, когда хотел и оставался, насколько хотел. Уже вечерело и, закончив основную работу, маленький виночерпий заглянул в белый дом. Ко всему прочему, у него к министру было поручение.

– Иосиф, – мягко сказал он. – Завтра поутру фараон желает видеть тебя.

– По какому вопросу, он тебе не сообщил?

– Нет, мне это неизвестно... – ответил виночерпий, покосившись на измаильтянина.

– Хорошо, я приду. Тарик, что же ты не присаживаешься?

– Ты занят, и я, наверное, пойду, – нерешительно проговорил виночерпий, вновь покосившись на гостя.

– Постой, – Иосиф встал из-за стола. – Иди сюда, не стесняйся, я хочу познакомить вас... Таппуах, это Тарик, главный виночерпий и мой друг, – тепло молвил Иосиф. – А это... – он очень внимательно посмотрел на Таппуаха. На его, всегда кажущемся скорбном по причине увечья лице, он прочитал молчаливое согласие. – Это – мой старший брат, – с гордостью произнес министр, приближаясь к измаильтянину и кладя ему руку на плечо, – с которым мы не виделись тринадцать лет.

 

 

 

В глубине дворцовых коридоров с Иосифом, направляющимся на встречу с фараном, как бы невзначай столкнулся Потифар.

– Иосиф! Будь осторожен... умоляю... – взволнованно прошептал он.

– Я осторожен. А в чем дело?

– Они хотят заманить тебя в западню! Берегись! Будь гибок в даче ответов и, прежде чем давать их, подумай десять раз! – прошуршал царедворец в самое ухо министра.

– Благодарю за совет, Потифар. Я его учту, – ответил Иосиф, собираясь идти дальше по коридору.

Он сделал несколько энергичных шагов и остановился. Потом оглянулся. Потифар стоял на том же месте, не сводя горящих глаз с Иосифа. Его лицо выражало подлинное беспокойство.

«А ведь мой бывший господин нисколько не преувеличивает», – подумал Иосиф.

– Действительно, – сказал он, возвращаясь к царедворцу. – Должен признать, что в твоей темнице, Потифар, мне жилось намного спокойнее.

 

 

 

Фараон с нетерпением ожидал своего министра. Завидев стройную фигуру, он радостно воскликнул:

– Цафнаф-пенеах! Золото мое! Садись и будь, как дома.

– Премного благодарен Вам, светлейший фараон, – ответил Иосиф, облокачиваясь в кресле. – Позвольте узнать, с чем связан Ваш вызов?

– Сколько официальности! Разве фараон не может вызвать своего министра просто так? Расслабься. Я просто поболтать с тобой хочу.

– Не может быть!

– Может, – Беон пристально взглянул на Иосифа. – Вот смотрю я на тебя... Такой обаятельный юноша... И до сих пор не женат...

– Пожалуйста, только не это! – недолго думая, перебил фараона Иосиф.

Беон опешил.

– Простите мою дерзость, повелитель, – спохватившись, смягчился министр. – Но, помилуйте, я не нуждаюсь ни в какой жене!

– Но почему?

Иосиф не располагал четкими аргументами, которых, по всей видимости, ждал Беон. С точки зрения фараона, протест его министра ничем не был оправдан. И тем не менее Иосиф не был готов уступать.

– Цафнаф-пенеах, – вкрадчивым тоном Беон попробовал придать разговору другую окраску. – Скажи мне, как мужчина мужчине: может, у тебя нет потребности или еще что...

– Есть, – угрюмо ответил Иосиф. – Но, все равно никакой жены мне не надо.

– А если она будет красивая очень... – заискивающе промолвил фараон. – У меня кое-что на примете есть...

– Меньше всего на свете я хотел бы иметь красивую жену!

– Значит, ты все же допускаешь возможность твоей женитьбы?

– Нет. Не сейчас, – отрезал Иосиф.

– Ну, и ладно, – сразу согласился Беон. – Действительно, пустяки все это. Женщины какие-то... Ерунда. В общем, я тебя не для этого позвал. Просто, не знал, как начать... И сейчас не знаю, – Беон занервничал, что было заметно по его дрожащим пальцам. – Довольно сложная ситуация сложилась...

– Для фараона, сына солнца, сложных ситуаций не существует, – как можно увереннее сказал Иосиф, но внутри у него что-то екнуло.

– А когда мне проклятия предрекают, а не от меня вовсе зависит положение? Тогда как быть? Ты – мудрый. Подскажи.

– А от кого оно зависит?

– От тебя.

– Я всегда рад служить фараону. Только, пожалуйста, поясните, в чем дело.

Фараон с печалью посмотрел на своего министра.

– Единственный твой недостаток – это твой Бог. Вернее, твое служение Ему. Слишком уж ты Ему послушен.

Иосиф отодвинулся от спинки кресла и выпрямился.

– Если бы не мой Бог, то весь Египет вскоре был бы ввергнут в страшное бедствие, – отчеканил он.

– Я понимаю, – с прежней печалью произнес Беон, – что это также твое самое большое достоинство. Не сомневайся в этом.

– Одно и то же не может быть одновременно недостатком и достоинством, – по-прежнему сурово ответил Иосиф.

– Значит, я неправильно выразился... – вздохнул фараон. – Но, поверь, что я сейчас в большом затруднении.

– Поведайте мне о своей проблеме, повелитель, – потеплевшим голосом проговорил Иосиф, вновь откинувшись на спинку кресла. – А потом мы вместе попробуем принять единственное правильное решение.

 

 

 

 

ГЛАВА 17. КТО ТЫ?

 

 

 

Иосиф сомневался, было ли принятое им совместно с фараоном решение единственно верным. Оно касалось его веры, его Бога. Но фараон плохо разбирался во всем этом. Он находился в плену суеверий и предрассудков. И к тому же, нуждался в конкретной и незамедлительной помощи. Правильно ли поступил он, Иосиф, пойдя на уступку? Что руководило им в первую очередь? Желание помочь монарху или страх навлечь на себя его гнев, отказавшись выполнить просьбу?

Наблюдая, с приличной долей неприязни, за сменяющими друг друга религиозными ритуалами, сопровождаемыми чувствительными, полными смака, танцами в исполнении обворожительных, полуобнаженных жриц (что составляло большую часть каждого ритуала), он невольно вспоминал оргии на окраинах Кириаф-Арбы, случайным свидетелем которых ему приходилось быть несколько раз. Эти назойливые мысли не давали ему покоя. А когда Иосиф смотрел на грандиозного истукана с мордой загадочного животного, не принадлежащего этому миру, и человеческим телом, ему становилось все более противно. Истукан сидел на особом постаменте в передней части храма, и на его руки, лежащих на коленях, была поставлена чаша, в которой горел огонь, а его ноги спускались в обширное прямоугольное углубление в полу. Это углубление, вымощенное, как и весь остальной пол, массивными плитами, занимало почти две трети помещения храма. В центре его располагался обелиск, со скульптурами львов по обеим сторонам, с противоположной от истукана стороны – место для принесения даров, а у его ног – алтарь для жертвоприношений. Жрецы и жрицы, находящиеся внизу, сливки общества, стоящие наверху, массивные колонны по краям, подпирающие высокий свод, дрожащие факелы, фрески, изображающие того же самого истукана то в царственном величии на троне, то с луком и стрелами в темных, часто в красно-коричневых тонах, – все многоликое действие вращалось вокруг мрачного, равнодушного изваяния.

«Неужели здесь нет никого, кому были бы по-настоящему важны справедливость, благочестие и праведность? Неужели только вероломство, непристойнсть и разврат правят миром?» Сытые, довольные лица вокруг приводили Иосифа во все возрастающее негодование. Его разум как будто начал проясняться, и он ужаснулся своего состояния. Что делал он, Иосиф, среди всей этой мерзости? Он был почти уверен, что своим присутствием в этом капище бесчестил Бога. Министр по агрокультуре посмотрел по сторонам, – выйти было практически невозможно из-за множества скопившегося народа. Но ему было уже все равно. Компромисс тяжелым бременем лежал у него на сердце и ему во что бы то ни стало необходимо было освободиться от него. Поэтому он предпринял попытку продраться сквозь толпу. Непредвиденные действия министра не остались незамеченными: со всех сторон до Иосифа доносились приглушенные возгласы, но он не обращал на них внимания. Тут кто-то схватил его за локоть. Иосиф еще не успел выдернуть его, как услышал голос Таппуаха: «Иосиф, не надо, умоляю...» Он на мгновение замешкался, так как сомнения вновь завладели им, и в этот момент услышал звуки поистине душераздирающей, адской музыки, от которой стыла кровь. Иосиф вздрогнул и взглянул туда, куда смотрели все.

Внизу все задвигалось и завращалось в ином ритме, действующие лица поменяли свои места в ожидании чего-то важного. Вслед чего появилась весьма странная процессия. Несколько жрецов несли на вытянутых вверх руках черный блестящий щит, на котором лежало что-то белое. Они двигались очень медленно и осторожно, особенно по ступеням вниз, делая остановку после каждого шага.

Вот они приближаются к истукану и аккуратно кладут между его стоп свою необычную ношу. Движения жрецов слаженны и размеренны, но достаточно всего лишь небольшого толчка, и белый предмет начинает шевелиться. Иосиф широко раскрывает глаза, пытаясь всмотреться в намотанные пелены... Это – человек! Живой человек!!! Белые пелены туго обматывают его туловище: ноги вместе, руки – плотно к бокам, лицо также замотано. В действительности, эта немощная, вздрагивающая фигура похожа скорее на кокон бабочки, чем на человека.

«Боже, что здесь происходит? Это неслыханно и невиданно! Это просто безумие! Уж не собираются ли это существо принести в жертву этому монстру?»

Иосиф, весь в холодном поту, начал протискиваться назад, чтобы как есть прокомментировать свои соображения фараону, который, как никак, считался высшей религиозной властью. Но тут в центр «выплыл» верховный жрец Потифер и направился к белому существу. Это привлекло внимание Иосифа, и он приостановился. Потифер важно приблизился к несчастному созданию, которое, вероятно, почувствовав его приближение, отчаянно затрепыхалось. Вслед за этим ему подали огромный нож на золотом подносе. Потифер взял нож обеими руками и, прикрыв глаза, принялся что-что невнятно бормотать.

«О, Боже, – Иосиф поднял взгляд к воображаемому небу. – Неужели сейчас, здесь, на моих глазах, произойдет убийство? И я ничем не могу помешать? Что мне делать? Кричать? Протестовать? Поговорить с фараоном? Вон он стоит, тоже прикрыв глаза... Боже, ну неужели Ты не вмешаешься?» – Иосиф говорил это на своем родном языке, и некоторые из придворных, стоящих рядом, с удовлетворением подумали, что он читает заклинание вместе с верховным жрецом.

Время тянулось очень долго...

«Нет, это просто абсурдно! Этот «бог» так же грешен, как и его бренная жертва! Бессмыслица! Боже святый, неужели Ты не вмешаешься в эту несправедливость?!» Придворные вновь с довольством поглядели на Иосифа. И тут... случилось неожиданное.

Нож выпал из рук Потифера, он схватился за голову и, корчась, рухнул на каменный пол. В мгновение ока его окружили преданные люди. Весь храм, потрясенный непредвиденным поворотом, пришел в движение: народ бежал, кто куда, но большинство, тем не менее, стремилось выбраться из толчеи наружу, полагая, что случившееся было карой.

Иосиф, недолго думая, кинулся к ведущим вниз ступенькам, преодолевая на своем пути беспорядочный людской поток. Он подбежал к оставленному всеми белому существу, безвольно лежавшему на черном, блестящем щите, схватил какую-то накидку, валявшуюся рядом и, завернув в нее несчастного, подхватил его на руки и бросился обратно. Вокруг царил хаос. Ноша была нелегка, и Иосиф запыхался. Он тяжело дышал, а его руки буквально немели от напряжения. Добежав, в конце концов, до своей колесницы, он в изнеможении плюхнулся на сиденье и перевел дух. Существо, лежавшее у него на коленях, слабо шевельнулось.

– Гони домой! – прозвучал приказ, и лошади тронулись.

К счастью, до дома было близко. Иосиф не успел опомниться, как уже очутился перед своим белым жилищем.

– Ты ничего не видел, – сказал он кучеру, спускаясь со своей ношей с колесницы.

Затем он поднялся по мраморной лестнице и на последней ступеньке подумал, что предпочел бы войти никем незамеченным. Но, как нарочно, его управляющий и слуга находились в гостиной. Этот факт несколько озадачил Иосифа: по их вопросительным взглядам он догадался о степени их удивления при виде своего хозяина со странным «свертком» в руках. Ну, что ж... В капище он действовал спонтанно... Дома придется поступать также.

– Иоханан! Мишманна! Скорей, помогите мне! – попросил Иосиф, и тут же крепкие, преданные руки взяли у него его ношу. – Пойдемте, отнесем его наверх! – торопливо продолжал он, переводя дыхание и пропуская вперед слугу, несущего несчастного, который уже перестал шевелиться. – Нужно поскорей размотать его, не то он задохнется! Иоханан, в доме больше никого нет, кроме вас двоих?

– Нет, господин, – отвечал управляющий, следуя за Иосифом по лестнице. – Только мы. А повар отлучился за какими-то особыми приправами, которые может выбрать только он. Он так желает Вам угодить, господин.

– Спасибо, я это ценю, – механически ответил Иосиф. – Ну, вот, наконец... Сюда, сюда. Мишманна, клади его на постель. Где же конец, чтобы размотать?

Принялись искать конец. Но пелены были намотаны настолько туго, что все усилия оказались напрасными. Вдруг человек судорожно дернулся.

– Может, это уже предсмертная агония? – нервно вскричал Иосиф. – Дайте что-нибудь острое, ради Бога!

Мишманна помчался вниз, на кухню, и принес большой нож. Он был почти такой же величины, как тот, что был в руках у Потифера в капище.

– Чего-нибудь «побольше» ты не мог принести? – сострил Иосиф, всеми силами пытаясь взять под контроль выходящую из-под контроля ситуацию. – Хорошо, дай его сюда.

Иосиф схватил нож и почувствовал нервную дрожь во всем теле, особенно в руках. Он приноровился, как мог, и принялся разрезать тугую ткань, обматывающую голову, чтобы поскорее освободить лицо, стараясь при этом быть как можно осторожнее... Как вдруг раздался писк.

– Прости за причиненную боль, но это единственная форма освободить тебя, – промолвил Иосиф, потянув за отрезанный кончик.

Ткань поддалась. Показались темные, волнистые волосы, чистый лоб, изогнутые брови, закрытые глаза с маленькими ресничками, прямой нос, маленькие губы... Иосиф в изумлении отпрянул. Это была девушка. Без сознания и без чувств.

– Размотаем ее всю, так ей будет легче дышать, – предложил Иоханан, заметив реакцию хозяина, и продолжил разматывать: шея, плечи, грудь...

На ней была короткая белая туника, едва прикрывающая бедра и, сняв последние узы, управляющий тут же прикрыл ее покрывалом. Затем приложил ухо к груди.

– Дышит, – улыбнувшись, произнес он. – Все в порядке. Она скоро очнется.

Иосиф продолжал молча смотреть.

– Что с Вами, господин? – спросил Иоханан.

– Я никак не мог предположить, что этим белым существом окажется... – рассеянно ответил Иосиф. – Только прошу Вас ни о чем меня не спрашивать, – добавил он, спохватившись. – И никому ничего не комментируйте, хорошо?

– Будь спокойны, господин. Никто не узнает.

– Благодарю Вас. А сейчас оставьте меня с... – в замешательстве он запнулся, не зная, как назвать ее. – В общем, оставьте нас одних. Ладно?

– Хорошо, господин. Мы будем внизу.

– Спасибо.

 

 

Иосиф остался наедине со спящей. Она продолжала лежать совершенно мирно, ровно дыша. Сначала он тихонько подошел к ней и наклонился к ее лицу близко-близко, чтобы получше рассмотреть. Он нашел ее достаточно приятной, но не красавицей. «Любопытно, какого цвета у нее глаза?» – подумал он. Иосиф осторожно опустился на корточки сбоку от постели, положив руки на ее край и глядя на профиль девушки. Его поза напоминала позу маленького ребенка, с трудом сдерживающего любопытство в ожидании обещанного подарка. Хотя «белое существо», обернувшееся девушкой, вряд ли можно было рассматривать, как подарок...

«Во что это все для меня выльется?» – подумал Иосиф и стянул с головы белую накидку, начавшую его раздражать. Пальцами обеих рук он «расчесал» густую шевелюру и забрал все волосы назад. Подкрадывалось беспокойство. Он низко опустил голову, и волнистые пряди вновь заняли свое место. Ситуация выглядела настолько щекотливой... Настолько компрометирующей... Неужели он с этим попал впросак? И кто эта девушка? Иосиф удрученно поднялся, отошел в глубину комнаты и сел в кресло. «Мне кажется, что я начинаю на самом деле бояться ее пробуждения», – было его последней мыслью перед тем, как он забылся.

Его разбудило то, что кто-то сказал: «Ох!» Иосиф подскочил в кресле и прислушался. «Ох» повторилось. Иосиф посмотрел на постель и увидел, что оттуда на него тоже кто-то смотрит.

– Где я? Кто Вы? Что все это значит? – раздался голос.

Иосиф встал и подошел к кровати. Взгляд черных жгучих глаз выглядел достаточно суровым. Иосиф был застигнут врасплох и не знал, что отвечать. Он сконфуженно молчал. Девушка села на постели.

– Объясните же мне наконец, не молчите! Я не понимаю... Я что же, все еще жива? Вы умеете говорить или нет?

Тут Иосиф собрался с духом и сказал:

– Не надо так волноваться, прошу Вас. Хотите воды?

– Хочу, как ни странно.

– Вот, пейте. Только не волнуйтесь.

– Странно... Все же я ничего не понимаю... – отдавая назад бокал, продолжала девушка. – Вы – кто?

– Я – Иосиф. Вернее, это мое настоящее имя. Но многие меня зовут Цафнаф-пенеах. Это имя дал мне фараон.

– Что-то Вы темните... – черные глаза подозрительно посмотрели на Иосифа, – насчет настоящего имени... Вы – что, скрываетесь, да?

– Надо сказать, что я Вас тоже не вполне понимаю, – сказав это, Иосиф сел на кровать. – Вы добровольно согласились принести себя в жертву или Вас заставили?

– В жертву! – девушка зарделась румянцем. – Как я могла забыть! Да! И если бы Вы (или кто там еще, не знаю) не вмешались, то сейчас через меня на Египет излились бы величайшие благословения! Что же Вы наделали! Это была моя миссия, мое предназначение! А Вы! Вы лишили меня всего этого! И лишили благословений весь наш народ! – она перешла на крик. – Да как Вы только посмели?! Я согласилась отдать свою жизнь богу Сету во благо общества, а Вы... Вы самовольно...

– Ну, хватит!!! – Иосиф хлопнул рукой по кровати. – Хватит безумствовать! Я спас Вам жизнь! А Вы ничего, совершенно ничего не собираетесь понимать! Что Вы там болтаете про Ваше предназначение и про «величайшие благословения»? Чушь!! Все это сплошная чушь, скажу я Вам!! – Иосиф вскочил с постели и принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Девушка наблюдала за ним с некоторым испугом. – Да! Это так! Кому вы все молитесь? Вы только посмотрите! Ведь это же просто смешно! Кто он, этот ваш Сет? Истукан с песьей мордой! Это ваш бог, от которого вы ожидаете «величайших благословений» через принесение в жертву таких юных и невинных созданий, как Вы? Это же жестоко! Но даже если это так, даже если этот истукан или тот, кого он представляет, действительно способен посылать благословения, то скажите мне, какого рода??! Да, он пошлет вам... узурпацию, насилие, бесчестие, ложь, коварство, зависть... И множество других, подобных этим. Получайте! Сет не скупится! То, чем обладает он сам, охотно дает просящим! Вот какой у вас бог! Полюбуйтесь! И неужели Вы... Вы хотите быть на него похожей??

– Какой оригинальный способ мышления... – недоуменно проговорила девушка. – Нестандартный... Но, в общем, я в чем-то с Вами согласна, хотя и не во всем. Сет также творит много добра, особенно если его очень попросить...

– А из чего он его творит? Из тьмы и зла, которые представляет? Что же это за добро такое?

– Вы очень радикальны... Есть еще и другие боги... У каждого – свое назначение. Амун-Ра, например, бог солнца, Осирис – бог загробного мира...

– Которого из зависти убил его вероломный брат Сет! Война на небе! Главный бог – убийца! Превосходно! Потрясающе!

– Вы загоняете меня в тупик и сбиваете с толку своими высказываниями, – дрожащим голосом ответила девушка.

– Прекрасно! А Вы полагали, что находитесь на правильном пути? Вот оно, тлетворное влияние! Посмотрите, Вы же запутались в своих многочисленных богах! Я достаточно хорошо ознакомился с вашей религией. И могу Вам сказать, что кроме проклятия она не несет ничего!

Девушка съежилась и закрыла лицо руками.

– Я боюсь, боюсь... Не говорите мне этого... К чему такая суровость? Ведь я ни в чем не виновата, клянусь Вам...

– Простите, я, кажется, погорячился, – ответил Иосиф, остановившись у окна и глядя наружу. – Я сам от себя такого не ожидал... Дело в том, что я еще никогда ни с кем не говорил подобным тоном об этих вещах. Не в моих правилах оскорблять религиозные чувства других. Но сегодня утром я возненавидел все общество ради того несчастного белого создания, которым впоследствии оказались Вы...

– Наряду с Вашей суровостью в Вас чересчур много милосердия.

– Милосердия не может быть чересчур много. Наоборот, его всегда не хватает.

– Ваши речи столь странны и необычны. И, как я поняла, Вы поклоняетесь какому-то другому, чуждому Богу. И каков же Он, Ваш Бог?

Иосиф еще несколько мгновений продолжал смотреть в окно, за которым открывался аккуратный внутренний дворик. Потом нехотя повернулся к девушке.

– Мне нет нужды разъяснять Вам, кем является мой Бог, так как, судя по Вашему мировоззрению вряд ли Вы сможете уразуметь... Скажу только, что мой Бог – эт Бог святости, справедливости и милосердия.

– Ну, зачем же быть таким строгим? – более миролюбиво сказала девушка. – Я же только спросила. Большого значения для меня это все равно не имеет. Так что не сердитесь, пожалуйста. Лучше посоветуйте, что мне теперь делать, раз уж Вы меня спасли.

– Ступайте домой, к родителям, – все еще сурово проговорил Иосиф.

– К родителям? Вы, мой спаситель, посылаете меня на смерть?

– Странно мне Вас слушать, – Иосиф покачал головой. – Родители – это самое лучшее, что может быть в жизни.

– А что Вы скажете на то, что именно отец принудил меня принести себя в жертву?

– Для чего?? Что Вы такое говорите?

– Уж во всяком случае не для благословения Египта! Я не дурочка, чтобы верить этому.

– Совсем недавно Вы очень яростно защищали свою позицию.

– Я боялась. И поэтому из предосторожности перешла в наступление.

– Тактика? У Вас это забавно получилось. Ну, а теперь Вы уже освоились и совершенно не боитесь?

– Не знаю... Мне страшно подумать, что я могу вернуться назад.

– Тяжелый случай. Так для чего же он, Ваш отец, по Вашему мнению, совершил такую гнусность – толкнул Вас, свою родную дочь, на принесение себя в жертву? Вы были ему послушны?

– Как хорошо, что Вы пытаетесь поднять мне настроение... Надо сказать, у Вас это неплохо получается.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста. Мне это важно.

– Я стала жертвой задолго до сегодняшнего дня... Он держал меня взаперти. Убеждал всеми правдами и неправдами. Тайно привез в Аварис. Сегодняшний день должен был стать последним актом всего ритуала.

– Но какова была причина?

– Мною он собирался загладить перед Сетом свои собственные грехи. А так как я, по его мнению, тоже плод греха... Идеальный вариант.

– Грех в жертву за грех... Гнилая философия!

– Гнилее не бывает. Но все это – величайшая тайна. Ведь для всех остальных эта жертва должна была послужить во благо Египту. Вы понимаете?

– Понимаю, – Иосиф присел на краешек кровати, пристально глядя в лицо девушки, внутреннее сознавая, что это было совершенно необычное знакомство. – Вы описали своего отца, как порочного, лживого диктатора... Это действительно так или Вы вложили сюда долю преувеличения? Все это время он был в своем уме? Вы можете со мной поделиться и сказать, кто он?

– Могу, – промолвила девушка после небольшого замешательства. – Отчего же нет? С Вами могу. А потом судите сами... Он – верховный жрец в Аварисе. Его имя – Потифер.

– Как??! Как Вы ска...за...ли? Э...то он? – Иосиф от удивления начал заикаться. – Он самый? Невероятно. Немыслимо! Смотрите, какой лицемер в священническом облачении! Я, конечно, подозревал, что служители Сета – первые негодяи, но не до такой степени, – Иосиф не скупился в выражениях. – Это же он сам намеревался Вас убить! И убил бы, если бы...

– На его языке это – «принести в жертву».

– Не вижу никакой разницы, – в негодовании парировал Иосиф. – Кстати, Вы еще не знаете, что если бы он не почувствовал себя плохо, когда с занесенным над Вами ножом, бормотал заклинания, и не рухнул бы, как подкошенный, на пол, я сильно сомневаюсь, что Вы сейчас сидели бы на этой постели...

– Я как будто пробуждаюсь после тяжелого сна... – девушка на мгновение закрыла глаза. – А Вы? Ну, а Вы? Разве я не Вам обязана спасением? – она вновь посмотрела на Иосифа. – Неужели снова отец? Он всегда считал себя хозяином моей жизни. Неужели опять?

– Косвенно – да. Если бы с ним не случилось этого приступа, то вряд ли мне удалось бы Вас спасти. Я был один против всех. Все, буквально все были за то, чтобы Вас убить.

Глаза девушки заблестели от прилива каких-то смешанных, разнородных чувств, теснящих одно другое и, вполне возможно, также от выступивших слез.

– Он умер? – последовал четкий вопрос, на который, предположительно, ожидался столь же однозначный ответ.

– Я не знаю, – простодушно ответил Иосиф. – Но если бы это было так, Вы бы очень опечалились?

Она помрачнела, уйдя в своих размышлениях куда-то очень далеко. Потом сказала, как бы невзначай:

– Мне все равно.

– Тогда и мне все равно, – как можно непринужденнее сказал Иосиф. – Кстати, я еще не знаю, как Вас зовут.

– Пирра.

– А на самом деле?

– Откуда Вы знаете?

– Создалось впечатление, что «Пирра» Вам не подходит.

– Это имя дал мне отец, когда мы переехали из города Он в Аварис. Это тоже было связано с жертвоприношением.

– А настоящее?

– Асенефа.

– Вот видите! А Вы подозревали меня из-за того, что у меня два имени! – сказав это, Иосиф засмеялся легким, почти беззаботным смехом, и Асенефа тоже заулыбалась.

– Знаете, Иосиф, – сказала она. – Я Вам про себя многое рассказала, но про Вас я практически ничего не знаю. Вы служите фараону?

– Знаете, Асенефа, – ответил Иосиф, вставая. – Это очень долгий рассказ. И не все его части одинаково интересны. Простите, но думаю, что у нас еще будет время. Поэтому сейчас предлагаю подкрепиться. Повар обещал приготовить что-то вкусное, – изображая наслаждение, Иосиф даже причмокнул. – Я Вам дам что-нибудь из своей одежды, чтобы переодеться. Вы согласны?

– Да.

– Вот и отлично.

 

 

 

Иосиф спустился вниз, не чувствуя ступенек под ногами. Он пел. Впервые в жизни. В гостиной на диване сидела знакомая фигура.

– Я не знал, что ты поешь, – сказала она.

– Таппуах! Ты возвратился... оттуда? – Иосиф понизил голос.

– Давно. Хотел сперва поговорить с тобой, а потом поеду к себе.

– И... что?

– Что? Сначала о том, что я заметил, как ты уходил с... – Таппуах перешел на шепот. – Где он? Ты его спрятал?

– Скажи мне лучше, чем там все дело закончилось? – ответил вопросом на вопрос Иосиф.

– А ты меня лучше спроси, что произошло сразу же после того, как ты ушел!

Иосиф схватил Таппуаха за руку.

– Что??!

– А то, что несколько жрецов надумали все же принести жертву, надеясь благодаря этому поставить все на свои места, проклятие отвести. Потифер, понимаешь, катается по полу, схватившись за голову и кричит, что есть мочи, а они ищут пропажу... Ну, и ... раздосадованные, спрашивали между собой, куда она могла подеваться, – Таппуах развел руками, как бы изображая их недоумение.

– И что же Потифер? – нетерпеливо спросил Иосиф.

– Потифер? Он сильно вопил, валяясь на полу, выкрикивал всевозможные непонятные слова, имена разные, рычал...

– Имена? Какие? – перебил Таппуаха Иосиф.

– Что-то похожее на Парра, Асенафа и какие-то еще...

– А потом что?

– Потом? – Таппуах задумался. – Потом... он умер. Да, да, умер.

– Ты уверен?

– Да. Или я не твой секретарь!

– И медик ничего не смог сделать?

– Медик! Он дышал на него, делал массаж, целовал и даже лег сверху. Но, во-первых, вызвали его не сразу, а во-вторых, пока ему принесли необходимые медикаменты, уже все было кончено. Хотя вряд ли и они помогли бы. Быстро все произошло.

– Значит, Потифер умер, – медленно произнес Иосиф.

– Да, и его тут же накрыли плотной тканью и унесли.

– Таппуах, ты считаешь, что это большая потеря? – с приличной долей сомнения спросил Иосиф.

– Нет, конечно! – беззаботно ответил Таппуах. – И ты это должен знать лучше меня. Ну, а теперь Иосиф, твоя очередь рассказывать...

 

 

Любовь – это интересная вещь. Когда ее ищешь, сбиваясь с ног, зовешь до хрипоты, – она не появляется и не отзывается.

Когда ее не ищешь, не окликаешь и даже не вспоминаешь о ее существовании, то она тут, как тут.

Когда всячески стараешься приблизить свою любовь, вызвать у нее ответное чувство – она прячется, а однажды просто исчезает во мраке и больше не появляется.

Но когда отгораживаешься от нее, отмахиваешься, прибегая ко всевозможным уловкам, то почти невозможно ее избежать...

Странная это вещь – любовь.

Чаще всего она не поддается никакой человеческой логике. Ни меркам, ни стандартам. Потому стараться понять ее – напрасный труд.

 

 

 

Иосиф углубился в работу. В течение целого месяца он пропадал во дворце до поздней ночи или ездил на ближайшие участки и оставался ночевать там. Асенефа все еще находилась в его доме, и он совершенно не знал, что с ней делать. Все возможные варианты казались ему неприемлемыми, и он попросту тянул время. За пределами его дома никто, кроме близких друзей, Таппуаха и Тарика, не знал о ее существовании. Она жила только для него, в ограниченных пределах его домашнего мира. Когда он возвращался, она всегда ждала его и с радостной улыбкой спешила ему настречу. Он стал центром ее жизни, ее бытия, перечеркнув все то, что было до этого.

Однажды Иосиф, вернувшись, по обыкновению, почти на рассвете, был удивлен встретившим его мраком гостиной. Нигде не раздавалось ни шороха. Он на ощупь поднялся по темной лестнице и вошел в спальню. Зажегши маленький светильник, со вздохом сел на кровать. День выдался не из легких, и Иосиф чувствовал себя смертельно уставшим. Единственным его желанием было поскорее заснуть.

Кто-то робко постучал в дверь. Иосиф медленно встал и нехотя приоткрыл ее. Это была Асенефа. Поскольку она еще ни разу не переступала порог его спальни, большого намерения впускать ее именно сейчас у него не было.

– А, это ты... – сказал Иосиф.

– Здравствуй, – произнесла Асенефа, приветливо улыбаясь. – Ты меня не искал?

– Да... Нет... Дело в том, что от усталости я уже ничего не соображаю и просто не обратил внимания, что тебя, как обычно, не было в гостиной. Прости. Все в порядке?

– Да. Я хотела всего-навсего внести какую-нибудь перемену в обыденный ритм, – ответила девушка, все еще стоя снаружи.

– Перемену? – рассеянно произнес Иосиф. – Знаешь, может быть, поговорим завтра? Я очень...

– Завтра? – пролепетала она и сразу понурилась.

И, непонятно каким образом, на ее склоненном лице, в полумраке коридора, Иосиф, как никогда раньше заметил ясные следы печали и изможденности.

– Хорошо, войди ненадолго... – сказал он, отступая. – Садись, где хочешь.

Асенефа прошла в комнату, и Иосиф отметил про себя, как к лицу была ей его желтая туника.

– Иосиф, – произнесла она просительным тоном, садясь на маленькую табуретку. – Что же будет со мной дальше?

Иосиф, все еще стоя, недоуменно посмотрел на нее сверху вниз.

– Давай не будем сейчас поднимать эти сложные темы, – ответил он. – Это нужно делать на свежую голову.

– Мне кажется, что ты меня избегаешь, Иосиф.

– Вовсе нет. Напротив, я привязался к тебе. Просто я очень занят сейчас, – он сел на кровать напротив Асенефы.

– Я понимаю. Государственные дела – не шутка, – серьезно ответила Асенефа. – Но, видишь ли, я тоже очень привязалась к тебе. Ты значишь для меня так много! Поэтому мысль о том, что мы можем расстаться, пугает меня...

– Во-первых, не государственные, а сельскохозяйственные, а во-вторых... Почему мы должны полностью расстаться? Когда ты покинешь мой дом, мы будем продолжать встречаться. Несомненно. О тебе в Аварисе никто не знает. Ты объявишься здесь новым человеком... Конечно, я помогу тебе устроиться: жилье, работа... К сожалению, из-за большой занятости у меня не было времени подумать об этом конкретно. Но я скоро этим займусь, – Иосиф зевнул, несмотря на все усилия сдержаться.

– Но мне так хорошо жить здесь, с тобой! – взмолилась Асенефа. – Можно подумать, что ты гонишь меня!

– Что ты! – воскликнул Иосиф, начиная просыпаться. – Как ты могла такое подумать! Просто... тебе необходима своя собственная жизнь.

– Но я не приспособлена к самостоятельной жизни. Я никогда не жила одна, – чуть не плача, промолвила Асенефа.

– Я тебе помогу! А впрочем... – Иосиф загадочно посмотрел на Асенефу. – Есть одна идея! Тебя нужно выдать замуж!

–Как – замуж?! За кого???

– Пока я этого не знаю. Это вопрос не одного дня. Я не собираюсь отдавать тебя в плохие руки.

– Как же так? Иосиф!! – слезы сами собой заструились из черных глаз девушки.

– Асенефа, что с тобой? – Иосиф встал с кровати, подошел к ней и сел рядом на корточки, взяв ее ладони в свои. – Почему ты плачешь? Я же не желаю тебе ничего плохого!

– Но и хорошего – тоже!

– Не понимаю...

– Почему ты хочешь искать для меня мужа, тогда как ты сам...

– Что – я сам?

Асенефа посмотрела на Иосифа очень красноречиво, но потом смутилась и низко-низко опустила голову.

Иосиф сел на ковер рядом с табуреткой, на которой сидела Асенефа. Воцарилось молчание, в течение которого Иосиф сосредоточенно рассматривал узоры на ковре, пытаясь выяснить, достаточно ли они симметричны. Затем сдавленно произнес:

– Я тебе не подхожу, – он сделал паузу и глотнул воздух. – Я намного старше тебя... Но это не главное. Главное – это то, что я решил остаться один.

– У тебя была несчастная любовь? – сочувственно произнесла Асенефа, вытирая слезы.

– Нет, – возразил Иосиф. – У меня... У меня вообще не было никакой любви. Но зато было много всего остального: предательства, злобы, издевательств, непосильного труда, наказаний, обольщений и, наконец, одиночества... К которому я, к сожалению, привык.

– Любовь ты поставил в один ряд со всеми этими бременами, что перенес. Но ведь любовь – это не бремя.

– А ты откуда знаешь?

– Ниоткуда. Мне так кажется. Потому что, когда человек влюблен, все представляется в совершенно ином свете! И ощущение счастья так глубоко... Так сладко... Хочется вспорхнуть и лететь. Ты никогда этого не испытывал?

– Не помню... Ну, какое это имеет значение?

– Ты – черствый, как кусок старой, засохшей лепешки! – неожиданно воскликнула Асенефа и, решительно встав, подошла к двери.

Бывает, что всего лишь один-единственный момент может заставить вспыхнуть тайники души... Бывает... Один критический момент...

– Асенефа! – Иосиф окончательно проснулся и вскочил с ковра. – Асенефа, но... Но кто же нас поженит? – внезапно воскликнул он. – В храм я не пойду!

Его лицо и все тело загорелись от нахлынувших чувств, и он уже едва мог совладать с собой.

– Я тоже не пойду, – ответила девушка.

– Ты совсем не удивилась, что я... – Иосиф застенчиво улыбнулся.

– Ты запрятал свои чувства очень глубоко, но не настолько, чтобы я не смогла их заметить.

– Вероятно, любовь очень трудно скрыть...

– Особенно, когда сильно стараешься.

– Но кто же нас все-таки... Как ты думаешь?

– Твой Бог, Иосиф. Конечно же, твой Бог! Он благословит нас. Не так ли?

– Иначе и быть не может!

 

 

Едва забрезжил рассвет, Иосиф и Асенефа, взявшись за руки, выбежали из дома, который начал казаться им тесным. Их манил простор. Они не помнили, как оказались за городом. Вот она – позолоченная первыми лучами восходящего солнца, река! Вот они – изумрудные равнины! Это мы, любящие друг друга!!! Порадуйтесь за нас!

Все бытие их первого утра рукоплескало им ответной любовью. Солнце перемигивалось с блестящей речкой, отражая свои разноцветные блики на лицах и одежде влюбленных. Бабочки подхватывали струи нежного ветерка и овевали их разгоряченные лица. Пряные травы увлажняли их тела свежестью утренней росы.

Все больше овладевающее молодыми людьми блаженство разливалось кругом дивной музыкой юности. Иосиф взял Асенефу за руки и притянул к себе. Во всей необъятной вселенной существовали только они одни. Все мироздание теперь заключалось в них, только в них, трепещущих от любви, созданиях, передающих друг другу пульсирующую энергию своего естества.

 

 

 

ГЛАВА 18. КАРАВАН В ПРОШЛОЕ

 

 

 

– Я, фараон Беон, несравненный сын солнца, даю тебе, Цафнаф-пенеах, в жены Асенефу, дочь Потифера, жреца города Он. Что еще сказать? – Беон вопросительно посмотрел на Иосифа.

Иосиф переглянулся с Асенефой.

– Все. Этого, мы думаем, достаточно, – ответил он.

– И почему «жреца города Он»? Потифер в Аварисе целый год почти прослужил... А впрочем, какая разница? – фараон махнул рукой. – Ну почему ты меня все-таки заранее не предупредил, Цафнаф-пенеах? Мы бы свадьбу сыграли...

– Все получилось неожиданно, фараон, – терпеливо ответил Иосиф.

– Да, конечно, – фараон подмигнул. – У молодых всегда так бывает. Впрочем, еще не поздно отпраздновать, если хотите.

– Благодарим Вас, но мы уже это сделали. Вдвоем. А потом к нам присоединились Таппуах и Тарик.

– И тебе этого достаточно?

Иосиф кивнул.

– Ну, раз ты такой упрямый... Хорошо, что ты вообще женился!

– Чему быть – тому не миновать! – улыбнулся Иосиф.

– Неплохо сказано. Так вот, секрет я твой, Асенефа, сохраню. При дворе и без того слишком много сплетен. А я хочу, чтобы мой любимый министр, а следовательно, и его жена, были, по возможности, ограждены от подобных разговоров, – фараон сделал паузу. – Эх... Смелый все же ты юноша, Цафнаф-пенеах! Смелый, рискованный и непокорный!

– Непокорный?

– Да, да, именно так. Ты же слушаешься одного своего Бога. А больше никого. Мне бы все же хотелось видеть в тебе чуть побольше гибкости и лояльности.

– Я это учту, повелитель, и в чем смогу, исправлюсь.

– Да? – фараон ухмыльнулся. – Впрочем, это лишь пожелание, а не требование. Ну, а теперь... Как это всегда говорится... Будьте счастливы!

– Благодарю за Ваше пожелание. И не смею больше Вас задерживать, – сказал Иосиф, собираясь подняться с кресла.

– Благодарю Вас, фараон, – добавила Асенефа.

– Постойте, – Беон сделал им знак рукой, чтобы они задержались. – Вам не хотелось бы... свадебное путешествие... – он мечтательно закатил глаза.

– Да! – в один голос воскликнули молодожены.

– Чудесно, – фараон потер ладони. – А что ты скажешь, Цафнаф-пенеах, если я вам предложу поехать в твой город, в Кириаф-Арбу, навестить твоих родных?

– Что Вы сказали?

– А почему бы и нет? Дам тебе царскую свиту, верблюдов, много подарков... Поезжай. И Асенефе будет интересно познакомиться с твоими местами, развеяться...

– Я премного благодарен Вам, фараон, только не надо никакой свиты, и верблюдов не надо, – ответил Иосиф, запинаясь от нахлынувших чувств.

– А на чем же мы поедем, Иосиф? – не выдержала Асенефа.

– На верблюдах, конечно. За исключением того, что двух сопровождающих нам будет вполне достаточно, – мягко возразил жене Иосиф. – К тому же, мы поедем инкогнито. К примеру, можем представиться купцами.

– Хорошая идея. Что скажешь, Асенефа? По-моему, твой муж неплохой стратег! – фараон наклонился к немного понурившейся Асенефе и погладил ее по плечу. – Тебе хочется, чтобы весь мир узнал, какой он, твой Цафнаф-пенеах? Ограничимся пока пределами Египта. И как мне самому эта мысль в голову не пришла?... Ну, а чтобы ты, дочь моя, не сильно огорчалась, что женой купца тебе придется представиться, то сделаю я вам свадебный подарок. Намеренно к тебе обращаюсь, Асенефа, – Беон поднял руку, – так как Цафнаф-пенеаху все едино. Хоть ты, что ли на него повлияй... Короче. Цафнаф-пенеаха, моего бесценного министра по агрокультуре, с сегодняшнего дня я назначаю первым министром, то есть моей правой рукой и главной величиной в Египте после меня.

Лицо Асенефы выразило невыразимый восторг:

– Несравненный фараон, светлейший... Благодарю Вас безмерно. Мой муж прекрасно справится...

Выражение лица Иосифа почти не изменилось.

– Благодарю Вас, повелитель, за оказанное мне доверие, – просто ответил он.

– Вот видишь, – обращаясь к Асенефе, воскликнул Беон. – Он неисправим, – фараон всплеснул руками. – Наверное, именно за это я его так люблю, – Беон ласково посмотрел на Иосифа. – Объявим о твоем назначении после вашего возвращения. Тогда, со свежими силами, и примешься за работу.

– Согласен, – ответил Иосиф.

– Больше ничего? – спросил Беон.

Иосиф закивал головой и улыбнулся.

– Конечно, конечно... Простите, Ваше величество. Это, несомненно, прекрасный подарок, большая радость и, одновременно, огромная ответственность!

– С которой ты, безусловно, справишься. Ну, а теперь – отпуск, родные края... И да поможет тебе твой Бог!

 

 

Городок Кириаф-Арба продолжал жить своей обыденной, размеренной, патриархальной жизнью. Резкие ветры перемен почти не коснулись его. Он выглядел так, будто пятнадцать минувших лет никогда не проплывали над ним...

Суета и заботы серой повседневности, украшавшие его мирный быт в землях Ханаана, услаждали сердце утомленного жизненными баталиями странника. Несмотря на это, городок слыл равнодушным и черствым. Впрочем, таким он был всегда.

Правитель Египта, проведший здесь свое отрочество, мог подтвердить это. Сидя на верблюде в одежде купца, он неподвижным, немигающим взглядом смотрел на город.

– Вот они, палатки! – раздалось восклицание. – На том же месте! Куда же ты смотришь, Иосиф?

Таппуах поравнял своего верблюда с верблюдом друга и заглянул ему в лицо.

– Посмотри... Вот же они, слева! Такие же, как тогда... Помнишь? – он слегка дернул его за рукав.

Иосиф медленно перевел взгляд.

«Они стоят на том же месте... Ничего не изменилось... Как будто не проходило всех этих долгих лет... Дух прощения... Куда же он запропастился?» Иосиф закрыл глаза.

– Дорогой мой, у тебя закружилась голова? – заботливо спросила Асенефа.

Иосиф продолжал пребывать в том же состоянии.

– Работа – лучшее занятие! – деловито сказал Тарик, обгоняя своих друзей. – Мы же – купцы. Тогда за дело! Нас ждут покупатели! – и он подмигнул удивленно открывшему глаза Иосифу. – И не будем забывать, – добавил он, – что сегодняшний день прекрасен, потому что он – сегодняшний!

Размеренный шаг верблюдов... Палатки плавно приближаются, становясь все больше, все заметнее. Уже можно разглядеть снующих между ними людей... Сердце Иосифа колотится все сильнее, готовое выпрыгнуть из груди.

Он сосредоточенно смотрит вперед, и ему чудится, что он никогда не покидал этот стан, что всего-навсего вчера он ненадолго отдалился от него, а сегодня уже вернулся снова. «Это так... Это действительно так, – повторяет он в замешательстве. – Египет был сном... Тогда сколько же мне сейчас лет?»

Он понимает, что обманывает самого себя, но ему приятна эта ложь, ее сладкое убаюкивание, успокаивающее сердце и усмиряющее разум. Он хочет верить в нее как можно дольше. Настолько, насколько это возможно. Иосиф непроизвольно замедляет ход своего верблюда. Начинает отставать. Но, несмотря на это, знакомые палатки неумолимо продолжают приближаться.

Конечно, многое изменилось. Очень многое... Этого нельзя не заметить. Пятнадцать лет все-таки прошли. И без него. Вспоминают ли еще здесь о нем? Хоть изредка? Братья, лица которых всплывают, как в тумане... Мучает ли их совесть? А отец? Жив ли? И что они ему тогда сказали?...

Как все призрачно, как нереально то, что впереди... Как будто мираж в пустыне, который появляется из ничего, а уходит в никуда.

Иосифу стало не по себе. Он ощутил себя вне пространства и времени. И вне жизни. Необъятная волна вечности и небытия захлестнула его и он, оглушенный и ослепленный ею, испугался своего собственного исчезновения.

– Асенефа! Задержись, – в тревоге позвал он. – Тарик! Таппуах! Подождите меня!!! Я немного замешкался.

Иосиф догнал приостановившихся друзей.

– Мы специально тебя не беспокоили, – сказал Таппуах.

– Ведь тебе сейчас нелегко, – добавила Асенефа.

– Уже все прошло. Я снова с вами! – стараясь казаться бодрым, ответил Иосиф.

– Неужели? – спросил Тарик.

Он произнес это так задорно, что все четверо не выдержали и рассмеялись.

Стан приближался.

 

 

 

Первыми встретили купцов дети. Они дружным кольцом окружили их, не давая прохода. Следовательно, решено было здесь же, на краю стана и остановиться. Когда начал раскладываться пестрый египетский товар, подошли женщины. Проворно двигая руками, Иосиф украдкой вглядывался в каждого вновь подошедшего но, к его разочарованию, все лица были ему незнакомы.

– Ну, что? – шепнул ему Таппуах. – Узнал кого-нибудь?

– Нет пока...

Один маленький мальчик подошел к Иосифу и затеребил подол его туники, застенчиво улыбаясь. Иосиф умилился, сел рядом с ним на корточки и погладил его по голове.

– Как тебя зовут, малыш?

– Иосиф.

Рука Иосифа, гладившая волосы ребенка, дрогнула.

– Что ты хочешь, Иосиф? Выбирай! И я тебе это подарю!

– Позвольте, – вмешалась мать мальчика, – но если Вы будете раздаривать то, что привезли для продажи...

– Я не всем, а только ему, – ответил Иосиф, как зачарованный, глядя на мальчика. – Иди сюда, Иосиф.

Ребенок, с присущей только детям, наивной непосредственностью, которая открывает многие сердца, начал говорить:

– Это ожерелье я хочу для мамы, а этот пояс – для папы, эту тунику – для дедушки, вазочку – для бабушки...

– Довольно, довольно, сынок! Поигрался, – и хватит, – беря сына за руку, мягко упрекнула его мать. – Ты так весь товар бесплатно заберешь. Извините его, пожалуйста! – обратилась она к Иосифу. – Я у Вас это куплю. Не все, может быть...

– Но ты еще ничего не попросил для себя, – сказал Иосиф, улыбаясь и не обращая внимания на реплику матери.

Его развеселило поведение мальчика.

– Если бы мама разрешила, чтобы ты мне все это подарил, то все равно я бы потом с этим игрался! – гордо ответил малыш.

– А я тебе и дарю.

– Правда? – глазенки ребенка загорелись.

– Конечно. Только ожерелье пусть твоя мама сначала поносит, – сказал Иосиф, надевая на шею молодой женщины золотое украшение с вкрапленными в него аметистами. – А отец твой где?

– В поле.

– Что он там делает?

– Пасет овец.

– Далеко?

– В сторону Вифлеема, – ответила мать за сына.

–А как его имя?

Мальчик на мгновение замялся, потом два раза что-то прошептал себе под нос, вероятно тренируясь в произнесении имени отца.

– Рувим, – четко произнес он. – Он самый сильный и красивый среди всех!

– Вот оно что... – протяжно вымолвил Иосиф и оглянулся на своих друзей.

Асенефа, смеясь и шутя, показывала девушкам разноцветные ткани и побрякушки. Тарик давал нюхать ароматные масла одной пожилой женщине. Таппуах, забыв обо всем на свете, оживленно переводил их разговоры, кокетничая при этом с одной из девушек.

«Предатель», – подумал Иосиф.

– А как зовут твоего дедушку? – чувствуя, как сердце начинает стучать все сильнее и отрывистее, вновь обратился к маленькому Иосифу большой Иосиф.

Мальчик растерянно посмотрел на мать, ища у нее помощи.

– Иосиф еще не знает всех по именам, – охотно вновь вступила в разговор женщина. – Дедушку он называет просто деда. Его имя – Иаков.

Иосиф ощутил, что в груди у него вспыхнул пожар.

– Он – хозяин всего здесь, – продолжала довольная мать. Но, поскольку он уже в преклонных летах, то мы стараемся его беречь, не беспокоить понапрасну.

– Как жаль, – сказал Иосиф, с трудом сдерживая чувства. – Как жаль... Мне бы очень хотелось увидеть, какое впечатление произведет на него мой подарок...

– Я сейчас сбегаю за ним! Его шатер здесь, недалеко! Хорошо, мама? – радостно крикнул мальчуган и, подпрыгнув, побежал вглубь стана.

– Какой шалун! – всплеснула руками женщина. – Кстати, а как Вас зовут, молодой человек?

– Фимни.

– И Вы свободно говорите на нашем диалекте, хотя и с небольшим акцентом. С чего бы это?

– В Египте можно многому научиться... – прозвучал уклончивый ответ.

– Иосиф, немедленно покрой лицо! – прошептал Таппуах за спиной Иосифа.

Вот это – настоящий друг. Можно было подумать, что он смотрит не в два, а в четыре глаза! Все то замечает!

Неподалеку показался мальчик, держащий за руку рослого, седовласого старца. Мальчик шел чуть впереди, от нетерпения подпрыгивая на ходу, и тянул старца за руку, а тот едва поспевал за ним, будучи уже не столь прыток.

Иосиф лихорадочно выхватил специальный платок, запрятанный в его одежде, и нацепил его себе на лицо, прикрепив за маленькие ушки на головной накидке. Неприкрытыми остались только глаза.

– Что случилось? – заволновалась женщина.

– Здесь очень пыльный воздух, – сконфуженно буркнул Иосиф из-под повязки.

Вот они уже совсем близко. Иосиф старается вести себя, как ни в чем ни бывало, но его выдают трясущиеся пальцы и подбородок, которого, к счастью, не видно.

– Деда, посмотри! Тут есть подарок для тебя! Ты ведь рад? Скажи, скажи!

Мальчик приплясывал от радости и гордости, что ему удалось заполучить подарок для деда, который, несомненно, что-нибудь подарит и ему. Он подвел дедушку к выбранной тунике.

– Тебе нравится, деда?

– А от кого этот подарок? – спросил Иаков, величественно подняв голову и встретившись глазами с человеком в повязке.

Он не знал, не знал, кто стоял перед ним!!!

Иосиф почувствовал, что не может вымолвить ни слова. Голос не повиновался ему, а губы его дрожали так сильно, что если бы не повязка, он выдал бы себя с головой.

– Это Вы хотите подарить мне тунику? – спросил Иаков, обращаясь к Иосифу. – Кто Вы? Разве мы знакомы?

Он задал сразу слишком много вопросов, не на все из которых можно было ответить. Это был миг, которого Иосиф ждал пятнадцать лет... Он верил, что когда-нибудь обязательно встретится с отцом, если только тот еще жив. И вот... Иаков стоял перед ним, бодро подняв голову, и отнюдь не производил впечатление убитого горем отца. Его облик был полон жизни и энергии, взор проницателен и пытлив, как в прежние годы. Он почти не изменился, за исключением того, что похудел.

Иосиф заговорил очень тихо, и тон его колеблющегося голоса, приглушенного повязкой, показался ему чужим и далеким:

– Мое имя Фимни, господин мой. Вместе с моими друзьями мы привезли товар из Египта. На продажу. Но мне полюбился Ваш внук, Иосиф, – имя невольно прозвучало с ударением, – и я решил подарить ему то, что он захочет. Но как раз для себя он так ничего и не выбрал...

– Хорошо, щедрый купец. Я принимаю Ваш подарок, – Иаков улыбнулся, и его лицо осветилось тем внутренним светом, которого его сын никогда не забывал.

– Позвольте мне подарить Вам еще кое-что. Вернее, это будет еще одна туника, но необычная, – сказал Иосиф уже более твердым голосом.

С этими словами он развернул перед изумленным Иаковом великолепную тунику, сплетенную причудливым орнаментом из разноцветных нитей.

Он знал, что идет на риск. Реакцию Иакова трудно было предугадать. Тем не менее Иосифу смертельно хотелось увидеть на родном челе, в уголках глаз и губ морщинки, отображающие боль утраты, которую ничем нельзя восполнить.

Иаков был шокирован. Туника выглядела точь в точь так же, как та, которую он сам когда-то купил для своего любимца и остатки которой, перепачканные, как он верил, его засохшей кровью, он продолжал бережно хранить.

– Нет, нет... – ответил, пошатнувшись, Иаков. – Одной мне вполне хватит. А эту... Эту Вы можете дорого продать... Хотите, я у Вас ее куплю?

– Я не могу, господин, продать Вам то, что собирался подарить.

Иаков очень пристально посмотрел в глаза Иосифа. Как будто искра вспыхнула и тотчас погасла в его старческих глазах и он, не произнеся больше ни слова, взял обе туники и пошел прочь.

Иосиф провожал его глазами, полными слез. Очень скоро слезы уже не могли больше удерживаться и хлынули горячим потоком на щеки, замочив платок, покрывающий лицо.

Иаков уходил, сгорбившись и хромая, держа подмышкой подарки.

Иосиф сорвал полумокрую повязку и, утираясь ею, сел на землю.

На следующее утро маленький караван двинулся в обратном направлении.

К Египту. К дому.

Как все может измениться и поменяться местами за каких-то пятнадцать лет!

Иосиф, сидя на верблюде, клевал носом, так как всю предыдущую ночь не сомкнул глаз. В ее продолжение он занимался тем, что смотрел на звезды под родным небом и вдыхал аромат близкого отцовского присутствия.

Он, намеренно неузнанный, ворошил свое прошлое. В ночном полумраке все чудилось ему до боли родным и знакомым. В памяти воскресало то, что казалось уже давно забытым. Он снова был маленьким мальчиком, счастливым и беззаботным, застенчивым и легко откликающимся на ласку. Он снова был наивным и непосредственным подростком. Но только на одну-единственную ночь.

 

 

 

ГЛАВА 19. ЗАСУХА

 

 

 

– Имя правителя, так мудро управляющего страной, должно быть увековечено! Я настаиваю на этом. И, пожалуйста, не спорьте со мной... Вы этого заслуживаете!

Спорить с начальником главной корабельной верфи действительно было бесполезно.

Иосиф покачал головой.

– Сдаюсь, сдаюсь. Что с Вами поделаешь...

– Значит, увековечим?

– Увековечим, увековечим.

– Красиво вырежем что-нибудь вроде этого: «Я ,Цафнаф-пенеах, спас землю Египетскую от голода.» Каково?

– А где Вы собираетесь это вырезать? – говоря это, Иосиф проходил мимо трудящихся в поте лица плотников, готовящих к завершению очередное судно.

– Везде, где это покажется уместным. Что-нибудь да сохранится для потомков.

– Давайте! Только текст немного измените: «Иосиф собрал много зерна в изобильные годы для прокорма во время засухи». Что-нибудь в этом роде.

– Кто такой Иосиф?

– Я. Это мое имя.

– Да?... Хорошо, как Вам будет угодно.

Иосиф вел себя серьезно и деловито. Управление такой страной, как Египет, требовало немалой энергии, выносливости и самопожертвования. Не было времени, чтобы отвлекаться по пустякам. Особенно сейчас. Подходил к концу седьмой год изобилия. Однако везде и всюду было необходимо проявлять снисходительность к слабостям других. Но не к своим собственным.

 

 

 

Вот он уже дома. Сидит на низеньком белом диванчике в глубине гостиной, низко опустив голову. Со стороны может показаться, что он погружен в свои думы. Но это не так. Иосиф ни о чем не думает. Усталость... Изнеможение... Истощение всех физических, умственных и духовных сил одолевает его.

Вернувшись с осмотра корабельных верфей, он сразу же

встретился с министрами по внешней и военной политике, рассмотрел ряд документов и побывал на аудиенции у фараона.

То одно, то другое. И так каждый день. Его рабочий ритм насыщен до предела, и он мало отдыхает. Его отрада, семья, тоже не дает ему необходимого расслабления. Он хотел бы уединиться для общения с Богом, как это всегда делал раньше... Но, возвращаясь домой ежедневно далеко за полночь, он валится с ног от усталости. А раннее утро неизменно встречает его новыми срочными делами. Лишь урывками, между всем и всеми, он возносит краткие молитвы к Всевышнему, поднимая глаза к небу... Ко всему прочему, что-то гнетет его. И с каждым днем все сильнее... Кончается последний год изобилия.

Неслышно подходит Асенефа. Она садится рядом с мужем и кладет подбородок ему на плечо. Он продолжает отрешенно смотреть в одну точку.

– Манассия и Ефрем очень соскучились по тебе и хотят тебя видеть, – тихо произносит она.

– Да, конечно... – отвечает он, потупившись.

– Ты выглядишь очень усталым последнее время. Тебя гложет какая-то серьезная проблема?

– Ты сама только что дала ей название: усталость. Обычное переутомление.

– Иосиф, ты не умеешь лгать, – говорит Асенефа, гладя мужа по руке.

– Неужели до сих пор не научился? – спрашивает он. Но непонятно, задает ли он вопрос жене или самому себе. – Среди лицемерия, фиглярства, порочности и коррупции, с которыми мне приходится сталкиваться каждодневно, начиная от фараона и кончая самым последним конюхом, неужели я до сих пор не научился хоть немного приспосабливаться? Это трагично.

– Ты сам не веришь в то, что говоришь. И ты знаешь, что твоя несгибаемость и неподкупность дороже золота.

– Я боюсь, Асенефа. Наверное, то, что так утомляет меня, это страх и неуверенность.

– Но чего ты боишься?

Иосиф какое-то время молчит, теребя в руках платок, но потом начинает говорить, и речь его льется почти неиссякаемым потоком:

– Ты забыла, что идет седьмой год изобилия? А сколько всего лет? Правильно, семь. Все мы так увлечены несметными щедротами, падающими дождем на наши головы, что начали сбиваться со счета. Иногда намеренно, иногда – нет. Мы забыли, что это – временно. Нам кажется, что семь лет будут тянуться намного дольше своего срока. Люди обезумели от жажды наживы. Скоплено множество зерна. Как песку морского. Ему уже нет счета. Это и опасно. Теперь зерно растранжиривается направо и налево... И этим занимаются не только несознательные земледельцы, подкупающие сребролюбивых надзирателей, но даже сами надзиратели. Или просто воруют! В некоторых хранилищах обнаружены подкопы. Пришлось выставить военную охрану. А недавно один человек стал спорить со мной и доказывать мне, что сейчас идет только пятый год. И кто, ты думаешь, это был? Министр внешней торговли! Он тешит себя иллюзией, а сам тем временем... Короче говоря, это первый коррупционер, и многое совершается с его ведома... Люди не готовы встретить засуху. Возможно, безумия станет намного больше, когда она придет. Я сам спрашиваю себя: готов ли я? Знаешь, на фоне всего этого меня стали посещать всякого рода сомнения. Прямо голова идет кругом. Мне стало казаться, что годы засухи никогда не наступят. Но это вовсе не следствие привычки ко всяким благам. Хотя, сказать по правде, я тоже успел привыкнуть. Но это и не слепой страх перед грядущим испытанием. Дело намного серьезнее. Мне кажется, что я ошибся.

– В чем, Иосиф?

– В предсказании... годов изобилия и засухи. А вдруг восьмой год будет таким же продуктивным, как семь предыдущих? И Нил будет обильно разливаться, и колоски зеленеть? Что тогда?

– Это невозможно.

– Ты настолько в этом уверена?

– Я верю, что через тебя говорил Бог, чтобы спасти нас. И ты верь. По другому нельзя, Иосиф.

– Какая у тебя вера! А ведь ты даже не присутствовала тогда, когда все это было сказано! Хорошо. А если восьмой год будет, как обычный рядовой год, каких было много до годов изобилия? Как тогда? – Иосиф поднимает взгляд и смотрит на жену в упор. Она замечает на его лице болезненную бледность, а также четко обозначившиеся морщинки на лбу и между вздернутыми бровями.

– Вот то, что по-настоящему мучает тебя, – терпеливо отвечает она. – Подожди, любимый. Осталось ждать совсем немного. Скоро ты сам увидишь, как все, сказанное через тебя, исполнится в точности. Иначе быть не может. Потерпи. Ты увидишь.

– Хорошо. Я постараюсь...

– А также постарайся в ближайшее время поговорить с твоим Богом и спросить у Него обо всем, что тебя так мучает.

– Да, да... Постараюсь. Сегодня же. Несмотря ни на что. Спасибо, дорогая моя.

 

 

 

Дом Иосифа оглашался радостными детскими криками. По внутреннему дворику метались два маленьких пухлых комочка.

– Папа, папа! Мы здесь!

– Манассия! Ефрем! Как вы так смогли спрятаться, что я вас не нашел? – якобы запыхавшись, воскликнул Иосиф.

– Вот какие мы!

– Молодцы!

Иосиф поднял на руки своего младшего сына, Ефрема.

– Как ты вырос, мой малыш! Прямо гигант какой-то! Чем тебя мама кормит?

Вместо ответа Ефрем обхватил ручонками отцовскую шею и спрятал лицо у него на груди.

– Папа, и меня! И меня на руки!

– Манассия, сынок, ты же уже совсем взрослый! Тебе уже скоро пять лет!

Манассия захныкал.

– Ладно, ладно, не канючь! – продолжал Иосиф. – Иди сюда.

Он подошел к аккуратной лавочке и сел на нее. Потом посадил на одно колено Ефрема, а на другое залез Манассия. Иосиф обхватил сыновей обеими руками и прижал к себе.

– Родные мои...

Внутренний дворик был недавно вымыт, и источал смешанный дурманящий запах влажных листьев и политой земли в кадках. Иосифу было приятно видеть его свежий и опрятный вид, сознавать, что у него есть собственная семья, уютный очаг, служащий ему убежищем от жизненных бурь. Неважно, что этот очаг находится на чужбине. Она уже давно стала его вторым домом. Он плотнее прижал сыновей к груди.

Вошел слуга.

– Господин, Вас срочно вызывает фараон.

Иосиф недовольно посмотрел на него поверх двух курчавых головок.

– Имею я право хотя бы раз в месяц побыть со своими сыновьями?

Слуга молчал, не зная, что отвечать.

– Прости меня, Мишманна. Я не должен был этого произносить. Ты, конечно, ни в чем не виноват, – сказал Иосиф удрученно. Затем хлопнул ладонями по маленьким спинкам: – А ну-ка, детки! Бегите, узнайте, приготовил ли для вас повар какое-нибудь лакомство.

 

 

 

– Цафнаф-пенеах! Началось! – стоя в проеме двери, крикнул фараон идущему к нему по коридору Иосифу.

– Что Вы говорите, повелитель? Неужели? –встрепенулся Иосиф, подходя.

– Входи, драгоценный... Да!!! Только... Народ какой-то несознательный пошел. Прислали тут уполномоченных с жалобой... – фараон, садясь, промокнул платком вспотевший лоб.

– На что?

– На то, что вода в Ниле не поднимается, хотя уже сезон, начало лета... Поля засеяны... Не понимаю! Им же ясно было сказано: семь лет. Зерно запасено. Чего еще надо?

– Я это предполагал, – заметил Иосиф, неосознанно начав потирать виски. – Они привыкли к изобилию. Теперь же они должны будут привыкнуть к тому, что Нил с каждым годом будет все более оскудевать. За обильным изобилием идет «обильная» скудость. И только через семь лет все нормализуется. Была пора собирать и радоваться, а теперь – употреблять и размышлять.

– О чем, Цафнаф-пенеах?

– Обо всем.

– Эх... Прощай, дворцовые увеселения! Танцы и песнопения... Мои очаровательные малышки-проказницы... Другие времена начинаются... Так ведь?

Иосиф с безразличным видом пожал плечами.

– Это как Вам будет угодно.

– Знаю, что ты всегда был равнодушен к празднествам такого рода. Но скажи честно: разве плохо у нас тут все это организовано? По-моему – высший сорт!

– Вне всякого сомнения. Из каких областей пришли эти уполномоченные?

– С побережья Нила, выше города Ноф.

– Конечно! Там, где было больше всего краж и подкупов. Ненасытные! Кстати, они наверное, пришли с каким-то конкретным предложением? – усмехнулся Иосиф.

– Да. Они предлагают воздать активные молитвы Сету, а также особо богу Гапи, покровителю Нила, Исис, сестре и жене Осириса, покровительнице агрокультуры и, на всякий случай, всем остальным богам.

– Хорошо, если им больше делать нечего, то пусть идут и молятся. А нам необходимо проявить предельную бдительность, мой фараон, – говоря это, Иосиф подошел сбоку вплотную к сидящему фараону и, опершись одной рукой о спинку кресла, склонился над ним. – Этот, как Вы сказали, несознательный народ, – продолжал Иосиф приглушенным голосом в самое ухо фараона, – вскоре захочет самовольно завладеть собранным зерном, мой фараон. Мы должны быть к этому готовы. Бдительность должна стать нашим девизом. Нужно принять для этого все меры. Неожиданности необходимо полностью исключить.

– Что же делать, отец мой? – с очевидной долей боязни и неуверенности промолвил Беон.

– Во-первых, увеличить охрану. Пока вдвое. Во-вторых, предусмотреть все меры на случай возможных пожаров. Необходимо распределить между охранниками большие полотняные холсты, чтобы они тушили ими огонь до того, как он успеет разгореться во всю мощь. Этого будет вполне достаточно при наличии должной сознательности. Холсты уже запасены в огромном количестве. Все эти годы под моим руководством их производили несколько специально созданных ткацких цехов. Так что холстов хватит и на местное население. И еще... – Иосиф сделал паузу. – Надеюсь, фараон согласится со мной. Дело касается... воды. Нил уже перестал разливаться. Дальше он совсем обмелеет. Многие родники тоже пересохнут. Будет необходима жесткая экономия.

– Ну, как же можно ее сэкономить , драгоценный мой? – Беон удивленно поднял брови. – Вот я, к примеру. Моюсь. Как же без мытья? Это же насущно! Что ж, теперь прикажешь грязными нам всем ходить?

– А бассейны?

– Бассейны?... Я об этом не подумал. Действительно... – Беон потупился.

– Вот именно, – неумолимо произнес Иосиф. – Нужен указ, строго запрещающий использование бассейнов с сегодняшнего дня и до окончания засухи. То есть на семь лет. Богачам придется отложить водные развлечения до лучших

времен. А бедные тогда хоть напиться смогут. Указ должен быть подписан лично Вами, фараон. Для большего влияния.

– Уж и не знаю, кто в Египте более влиятелен... Но я к тебе нисколько не ревную, золото мое. Все сделаю, как скажешь. Возражений нет. Что ж поделаешь? Надо, значит, надо... – скорбно заключил Беон. – Ну, а дальше что? – немного оживленнее спросил он. – Что потом делать будем?

Иосиф слегка улыбнулся:

– Господь пошлет нам мудрость на дальнейшие действия, мой фараон. Беспокойство излишне.

 

 

 

 

Со времени всемирного потопа прошло много веков, и за весь этот долгий период землетрясения и наводнения уносили жизни людей. Разделение земли и ледниковый период навсегда изменили лицо земли, принеся с собой множество страданий. И вот, когда уже начало казаться, что катаклизмы прекратились, еще одно бедствие стояло на пороге. То была семилетняя засуха. С трудом верилось, что все это происходило наяву.

Нил-кормилец равнодушно нес свои изумрудно-синие воды мимо жаждущих, замерших в немом ожидани, полей. На этот раз у него даже в мыслях не было напоить их. Единственным, чем он теперь интересовался, был он сам. Он гордо тек к великому морю, красуясь по пути сам собой. До обмеления ему было еще очень далеко... И почему бы тогда не воспользоваться случаем и не передохнуть от житейских забот? Так щедрый Нил, недолго думая, превратился в закоренелого эгоиста.

Таким образом все, что носило зеленый цвет, постепенно желтело, потом бурело, а затем засыхало. Тут и там вспыхивали пожары. Граница между плодородными землями и пустыней, четкость которой поражала воображение, медленно, но верно отодвигалась, оставляя позади себя лишь растрескавшиеся почвы, заносимые песком, и сухие, умирающие кустарники. Из деревьев выживали только самые сильные, те, что своими мощными корнями тянули влагу глубоко из-под земли. Но даже и на них вскоре не осталось ни одного листа.

Человечество стояло перед огромной проблемой, уже однажды потрясшей мир: проблемой выживания.

Хотя источники, текущие из-под земли, продолжали дарить свой живительный нектар, запасы пищи уменьшались день ото дня. Но, к счастью, это не относилось к Египту. Прекрасный, воспетый веками, благословенный Египет мог сильно не волноваться. Он имел одного из самых мудрейших и благочестивейших правителей, когда-либо правящих государством.

Однако другим землям, где уже давно не выпадало ни капли дождя и, которые, по незнанию, не скопили себе зерна, приходилось довольно туго. На них надвигался ужас неминуемого голода.

 

 

 

 

ГЛАВА 20. ВСТРЕЧА

 

 

 

Иуда, более двадцати лет назад отделившийся от своей семьи и поселившийся близ одного Одолламитянина, однажды получил извещение о том, что Иаков срочно просит его приехать в Кириаф-Арбу. За все эти долгие годы Иуда всего пару раз побывал там. Братья не посетили его ни разу. Они считали, что он, по малодушию, просто сбежал, не желая разделить с ними горькую чашу их совместной вины, испить ее по глоточку до дна вместе с остальными, в их молчаливом, гнетущем душевном недуге, в их неизлечимом, немом смятении. Что он попросту струсил. Возможно, это было действительно так... Возможно. Только Иуда не имел слишком большой охоты навещать своих родных. Многое притупилось и для него, и для них с того дня, который навеки произвел разделение в их существовании: до и после.

С течением времени грань становилась все менее четкой. Воскрешать прошлое, казалось, не было смысла. Каждый давно жил своей жизнью, внутренними повседневными заботами. Если бы не одно обстоятельство: почти год не выпадало дождей. Один урожай засох на корню, и при таком положении засевать повторно означало напрасно переводить зерно. Запасы пропитания быстро истощались. Угроза голода нарастала. Иуду особенно беспокоили его очаровательные маленькие близнецы: Фарес и Зара. И кто же знал, не по этому ли поводу его вызывал отец? Не нашел ли мудрый Иаков какой-нибудь выход? Иуда наконец позволил своему сердцу переполниться теплыми чувствами к отцовскому крову и, взяв с собой подарки для всех, отправился в путь.

Он нашел Иакова заметно постаревшим и одряхлевшим. Но, может быть, ему это просто показалось.

– Иуда, я решил, что только ты сможешь исполнить мое поручение, – без предисловий начал Иаков. – Оно заключается в том, чтобы возглавить путешествие в Египет. Твоя кандидатура самая подходящая. Молчи, не перебивай меня, – Иаков строго посмотрел на уже было открывшего рот сына. – Я долго думал над этим. Одному Богу известно, сколько еще продлится засуха. Но я разузнал, что в Египте есть зерно. А также то, что оно свободно продается, так как его там запасено великое множество. По правде говоря, не знаю, чем объяснить такую дальновидность Египта. Безусловно, всем известно, что эта страна выделяется своим высочайшим развитием, но предусмотреть такое!!... Я просто теряюсь в догадках... Ну, хватит об этом. Когда-нибудь, вероятно, это и выяснится. Суть дела такова. Я хочу, чтобы все мои сыновья поехали в Египет. Так можно будет привезти больше зерна, а заодно вы сможете пообщаться без помех и, возможно, немного сплотиться. Ты ведь очень давно не виделся с твоими братьями. Но не думай, что они, если живут и работают вместе, то очень дружны. Нет нужды объяснять тебе. А теперь, Иуда, о твоей миссии. Я избрал тебя потому, что считаю тебя самым способным и надежным из всех. Темная история Рувима тебе известна. А также Симеона и Левия. Кто остается? Остальным я не сильно доверяю. Они всегда были непутевыми. А Вениамин еще слишком молод и неопытен. Хотя ему уже двадцать восемь лет! Но разве его можно сравнить с Иосифом в его семнадцать! – сказав это, Иаков вздрогнул и плачущим голосом произнес: – Ах, если бы жив был мой Иосиф!

Сердце Иуды сжалось. «Отец все никак не может забыть... – подумал этот рослый, уже начинающий седеть, мужчина. – Да и никто из нас не может. Ах, если бы можно было возвратить прошлое. Начать жизнь сначала... – резкие черты Иуды исказились от душевной боли. Он на мгновение зажмурился и как будто увидел уходящий вдаль роковой караван. – Где сейчас Иосиф? Жив ли? И если да, то что с ним сделала злосчастная судьба под руководством самых близких ему людей?»

 

 

 

– Ваше величество!

– Тысячу раз я просил Вас не называть меня так!

– Извините, Ваше величество, но у меня это выходит непроизвольно!

– Хорошо, будь по Вашему. Что у Вас?

– Ваше величество, не прогневайтесь, но сейчас у складов необходимо Ваше личное присутствие!

– Что там произошло?

– И произошло, и происходит. Завышают цены! И как завышают... Вдвое, втрое, вчетверо! Вы бы посмотрели, разобрались... Распорядители и надзиратели совсем совесть потеряли. Распоясались, и нет на них управы!

– Так значит, они продолжают делать все по-своему, – Иосиф нахмурился. – Ну, а Вы сами постарались принять меры? Ведь Вы же все-таки министр по агрокультуре!

– Да. Увеличил охрану по Вашему приказу, и в других городах дела пока обстоят довольно спокойно. А здесь, возле столицы...

– А сами? Сами Вы что-нибудь предприняли?

– Попытался выяснить, припугнуть. Не помогает! Прямо взбесились!

– Хорошо. Благодарю Вас. Я этим займусь лично, раз нет другого выхода. Вы свободны.

Оставшись один, Иосиф посмотрел вокруг себя. Это было изысканное помещение, по всем параметрам подходящее, чтобы служить кабинетом для руководителя страны. В нем он принимал посетителей, созывал советы или составлял очередной проект. Однако руководителю не столь часто приходилось наслаждаться его прелестями. «Несознательность одних и на их фоне несамостоятельность других превосходят все самые смелые ожидания», – подумал Иосиф, вставая со своего удобного кресла, к которому никогда не успевал привыкнуть.

 

 

 

– Что это за люди, и куда их ведут? – спрашивала группа растерянных мужчин, указывая на людей, заключенных в оковы, которых вели мимо.

Один из охранников производил впечатление человека, более разговорчивого, чем остальные.

– Они провинились перед фараоном, и их ведут отбывать наказание, – прозвучал суровый ответ.

Переводчик, нанятый незадолго до этого для облегчения коммуникации с местным населением, с жаром принялся за работу.

– Что же они сделали? – спросили мужчины.

– Какое странное любопытство, – охранник подозрительно посмотрел на них. – Откуда вы такие явились?

– Мы все из Ханаана, из Кириаф-Арбы. Нас десять братьев. И слуги наши, и рабы, и верблюды – все здесь. Мы пришли, чтобы купить зерна.

– Ну, тогда ступайте и покупайте! А потом отправляйтесь назад, а не околачивайтесь здесь понапрасну!

– Вот это прием. «Теплый», ничего не скажешь! – прокомментировал поведение охранника Рувим, из-за своего старшинства и могучего телосложения продолжающий считать себя главным.

– Ты что, не видишь, что он изувер! Какая жестокость! Вы видели? – воинственно крикнул Симеон. – Это не страна, а тюрьма какая-то! Посмотрите, кругом одни военные! И лица у всех бритые! Голые лица!

– Молчите, безумцы! Тише! Мало вам? – оборвал их жаркие реплики Левий.

Иуда вышел вперед и поднял руку, призывая к вниманию. Вокруг суетился народ и было очень шумно.

– Прекратите вашу нелепую перебранку! Почему вы не можете рассуждать мирно? Нам согласны продать зерно. Чего нам еще надо? Пойдем, купим и уйдем отсюда поскорее.

Путники продолжили путь.

– Там, где скопилось очень много народу, вероятно, и расположены хранилища... – продолжал Иуда. – Скажите, любезнейший, зерно можно приобрести вон там? – спросил он у проходящего мимо человека, ведущего навьюченного осла.

– Да. Идите туда и займите очередь.

– Благодарность.

Впереди шли Иуда, Рувим и Иссахар. Рувим на ходу вращал головой, соразмеряясь с обстановкой.

– Мне кажется, Иссахар, что когда-то мы здесь уже были, – рассеянно произнес первенец-гигант. – Эти холмы, речка, город, окруженный крепостной стеной...

– Мне тоже так кажется, Рувим. Только не помню, зачем нам понадобился Египет... – ответил Иссахар, тоже недоуменно глядя по сторонам. – Вроде бы в Ханаане до этого года всего было в достатке. Удивительная вещь...

– Да, брат... – вторил ему Рувим.

Иуда слышал их, но молчал.

Немного поодаль шествовали Симеон и Левий.

– Где-то здесь жил Иосиф... – печально пробасил Симеон.

Всегда склонный к полноте, теперь он явно погрузнел, что можно было заметить по его отяжелевшей походке.

– То есть как «жил»? – возмутился Левий. – Ты что его хоронишь? Совсем рехнулся!

– А что ты хочешь? Что, разве не на смерть мы его сюда отправили? – вспыхнул Симеон и схватил Левия за плечо.

– Кто отправил?

– Ты! Ты сказал: «Убьем его!»

– Кто??

– Тише вы! – зашикали на них остальные. – Рувим и Иссахар услышат! Начнутся расспросы... Нам это надо?

Прибыв на место, сыновья Иакова заняли очередь в длинном хвосте покупателей. Здесь тоже было полно охранников.

– Не нужно обращать на них внимания, – заметил Иуда. – Если мы будем вести себя смирно, то нам ничего не будет.

– А если не будем? – возразил Симеон. Затем он обратился к стоящему ближе всех охраннику: – Скажите, сколько на каждого отпускают зерна? Есть какие-то ограничения?

Охранник самодовольно посмотрел на Симеона, потом на переводчика, пока тот не закончил, и ответил:

– Все вопросы вы будете задавать господину, – и отвернулся.

– Господину? Вы имеете в виду главного распорядителя?

– Да, – не поворачивая головы, ответил охранник. – Только он одновременно является и правителем Египта. Он прибыл на склады вчера, чтобы лично разобраться с некоторыми возникшими затруднениями.

– Вы имеете ввиду тех людей в оковах? – не унимался Симеон.

– Да.

– А за что их?... Если это не секрет.

Охранник повернул голову и бросил презрительный взгляд на Симеона.

– Не секрет. За превышение своих служебных полномочий. Чтоб другим было не повадно, – и вновь отвернулся.

Симеон отступил на шаг.

– Господин – это сам фараон? Верно? – со страхом произнес он.

– Да, почти, – гордо ответил охранник.

Симеон рысью возвратился к своим братьям.

– Я выяснил... Тут сам фараон лично распоряжается. И похоже, что он – настоящий тиран. И к тому же сегодня не в духе. Это он тех заковал. За мелочь!

– Вот и молчи! – ответил ему Левий. – Вечно везде лезешь! Что ты все суетишься? Верно, что ты всегда был несносным... Но сейчас! Ты просто невыносим!!

– Да, да, необходимо быть предельно осторожными и благоразумными, – добавил Дан.

– А тебя никто не спрашивал! – выпалил Симеон, начиная разжигаться.

Слова Левия больно укололи его. В особенности тем, что содержали в себе правду.

– Хватит! – прервал их ругань Иуда. – Приказываю всем замолчать. Говорить буду один я.

 

 

 

– На этом я заканчиваю, – сказал Иосиф, собираясь подняться со своего сиденья. Он сидел в окружении слуг и охранников под белым, тканевым пологом, временно сооруженным, чтобы спастись от жары, и вот уже второй день лично занимался продажей зерна населению. – Вы все поняли? Смотрите у меня! – добавил он, строго взглянув на подчиненных.

– Ваше величество, разрешите сказать... – промолвил распорядитель, здоровенный детина, стоящий по правую руку от Иосифа.

– Говори.

– Обратите Ваше внимание на группу вон тех подозрительных типов. Они кажутся очень возбужденными, и как будто что-то высматривают...

Иосиф встал и вгляделся. В конце длинной, пестрой очереди действительно выделялась довольно странная группа. Ее члены переглядывались между собой, смотрели по сторонам и отчаянно спорили.

Он узнал их. Вот они, все десять налицо: постаревшие, подурневшие от кочевой жизни и, вероятно, нелегких дум, но по- прежнему гордые. Вениамина среди них не было.

«Дух прощения... Куда же он запропастился?» Иосиф опустился на сиденье.

– Да, ты прав, – сказал он. – Это действительно очень подозрительные люди. Я подожду. Необходимо их подробно допросить.

 

 

 

– Как он выглядит? Как он выглядит? Молодой? Старый? – спрашивал Симеон, вытягивая шею. – Я не вижу.

– Молодой, – ответил Иуда, повернувшись к нему. – Молодой и красивый.

– Значит – опасный. Будь с ним очень осторожен, Иуда!

– Знаю.

Приблизившись к властелину на дозволенное расстояние, братья низко поклонились ему. Иосиф взглянул на них, униженно склоненных перед ним, и тотчас ему вспомнились его юношеские сны. Он столько раз мучился из-за них, будучи не в силах уразуметь их значение и в конце-концов решил, что это были лишь наивные видения амбициозного подростка. Но через двадцать один год они все-таки исполнились!

Братья наблюдали за правителем со страхом, смешанным с любопытством.

– Откуда вы пришли и чего вы хотите? – спросил Иосиф как можно более сурово и сам не узнал своего голоса, который прозвучал для него как будто со стороны.

– Мы, милостивый господин, пришли купить у Вас зерна для прокорма семей наших, чтобы не умереть, – кротко начал Иуда.

– Да? А больше вы ничего не хотите? – голос Иосифа зазвучал, как металл.

Он всем корпусом подался вперед, опершись согнутыми в локтях руками на колени. Поза получилась довольно внушительная.

– Ну, что я говорил? – зашептал Симеон на ухо Левию.

– Молчи, если жить не надоело! – сквозь зубы ответил тот.

– Вы – соглядатаи; вы пришли высмотреть наготу земли сей, разведать неукрепленные места, чтобы донести своему правителю, – продолжил Иосиф тем же тоном, а потом удовлетворенно откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди. Ему удалось сразу же вернуть им скверный эпитет, которым они когда-то незаслуженно наградили его: доносчик. Затем он продолжал: – За это вы заслуживаете быть подвергнутыми суровому допросу и, в случае, если будет найдена вина, быть заключенными в темницу.

– Мама! Это конец! – прошептал Симеон и слегка присел, чтобы казаться меньше ростом.

Иосиф заметил это.

Иуда сделал над собой усилие и постарался не подать вида, что испугался:

– Рабы Ваши, господин, прибыли из Ханаана, из Кириаф-Арбы. Нас десять братьев, все дети одного человека. Мы – пастухи, люди честные, ведем жизнь мирную и никому не причиняем зла.

Эти, кажущиеся такими наивными, слова больно резанули Иосифа по сердцу.

– Да что вы говорите! Смиренные овечки! – язвительно воскликнул он. – Я вам не верю. Слышите? Не верю ни единому слову!

Тут в груди у него что-то сжалось, и он поспешно встал и отошел в сторону, сделав знак слугам, чтобы они не беспокоились. Встреча оказалась труднее, чем можно было предположить.

Вернувшись на свое место, Иосиф бесстрастно спросил:

– Кто ваш отец?

Иуда, обрадовавшись, что им все-таки дают возможность реабилитироваться, вместо того, чтобы без суда и следствия бросить за решетку, ответил:

– Наш отец, имя которого Иаков, – самый богатый и влиятельный человек во всей округе Кириаф-Арбы.

– Говорите: богатый и влиятельный? – сомнительным тоном произнес Иосиф, намеренно опустив эпитет «самый», чтобы не подогревать их гордыню, и прищурился. – Это ничего не доказывает, а поэтому не снимает с вас подозрения, – он сделал паузу, во время которой попытался повнимательнее всмотреться в их лица и уловить ход их мыслей.

Смятение обуревало ими, и они были сконфужены из-за провалившейся попытки прикрыться заслугами своего отца.

– Неизвестно, существует ли вообще человек по имени Иаков, живущий в Кириаф-Арбе, – как бы ни в чем ни бывало заявил Иосиф. – Хотя... Это можно легко проверить. Итак, допустим, что вы говорите правду. Повторяю: допустим... Что вы можете сказать о характере вашего отца? Честный ли он? Порядочный ли? Или, может быть, его можно назвать праведным?

– Да, да, конечно! – наперебой заговорили братья.

– Так что же вы молчали? Возможно, это смягчит вашу вину и повлияет на исход моего решения.

Братья явно оживились и ободрились. Тогда Иосиф добавил:

– Хотя все это еще необходимо проверить.

Братья вновь помрачнели.

Тут Иосифу удалось рассмотреть их получше. Они имели вид людей, проделавших долгий путь по пустыне, измученных физически и морально. И в настоящий момент Иосиф практически добивал их. Но, несмотря на все это, ни жалости, ни тем более сострадания они у него пока не вызывали. «Для них до сих пор важны больше богатство и влияние отца, чем его праведность! – подумал он. – Алчные, ничтожные людишки! Они ничуть не изменились с того рокового дня! Не изменились и не раскаялись!»

– Хорошо, с вашим отцом мне ясно. В общих чертах, разумеется. К тому же, мне еще потребуются доказательства. А теперь я задам вам другой, более сложный вопрос. Вы говорите, что вас всего десять братьев, и все сыны этого почтенного человека. Я вижу, что передо мной вас десять. Но не имеется ли у вас еще братьев, о которых вы намеренно умалчиваете? Отвечайте только правду, если вам дорога жизнь.

Здесь Иосиф услышал мелодию знакомой ханаанской речи в свободной интерпретации своих кровных братьев, которые, совершенно позабыв о том, где они находятся, принялись недоуменно выяснять между собой причину «ясновидения» египетского правителя. Дело в том, что в разговоре им помогал личный переводчик Иосифа, который выполнял свою работу настолько хорошо, что был способен передать не только точный смысл сказанного, но даже интонацию, отчего беседа носила натуральный характер.

– Пример полнейшего отсутствия каких-либо признаков воспитания: переговариваться в присутствии правителя, – прокомментировал их поведение распорядитель – здоровенный детина.

«Что, если заговорить с ними сейчас по-ханаански? – подумал Иосиф. – Нет, еще не время».

Несколько угомонившись от перенесенного шока, сыновья Иакова примолкли, и Иуда заговорил:

– Нам неизвестно, как правитель угадал, но у нас действительно есть еще братья. Вернее, их было двое, но остался всего один, меньший. Он сейчас с отцом нашим...

– Что-то вы мудрите, – перебил их Иосиф. – Как это, остался один? Говорите прямо: что вы сделали с другим братом?

От такого выпада со стороны правителя Иуда опешил и растерялся, а остальные были совершенно сбиты с толку.

– Я повторяю свой вопрос, – более громко сказал Иосиф. – Что вы сделали с другим братом?

– Он... умер, – заикаясь, проговорил Иуда. – Пал жертвой дикого зверя.

– Когда? Где?

Иуда покрылся холодным потом, уже с трудом соображая, что происходит.

– Это произошло больше двадцати лет назад. А место... Я не помню... Мы не помним... – в замешательстве пробормотал он, отирая пот со лба.

– А не произошло ли это близ Дофана?

«Ясновидение» сурового египетского властелина было очевидно, и Иуда лишился дара речи.

– Откуда, откуда он узнал? Невероятно! – зашептали братья.

– Вот что я вам скажу, – Иосиф поднялся. – А не убили ли вы сами своего брата?

Вопрос прозвучал, словно гром среди ясного неба. Он увидел, чо их лица вытянулись и потемнели еще больше. Все они молчали, потому что слова уже иссякли. Самого Иосифа этот вопрос тоже заставил содрогнуться. Зачем, зачем он все это говорил? Зачем заставлял снова ныть уже было зажившую рану? Не легче ли было бы просто продать им зерно и отпустить восвояси?

– Я с самого начала понял, что вы – соглядатаи и теперь еще больше убедился в этом, – тем не менее сказал Иосиф. – Но, если вы чистосердечно раскаетесь в том, что совершили злое дело со своим братом, а также найдете способ привести ко мне второго, то может быть, я и отпущу вас... Но, клянусь жизнью фараона, вы не выйдете отсюда, если не выполните моих условий! Итак, кто из вас пойдет за вашим братом?

– Мы не совсем понимаем Ваших речей, господин, – промямлил Иуда. – Как это, кто пойдет? А остальные? Где в это время будут остальные?

– Они будут задержаны и помещены во дворцовую тюрьму, – непреклонным тоном заявил Иосиф. – А один из вас пойдет и приведет сюда недостающего брата. Видите: я дал вам подсказку, чтобы вам было легче выполнить заданную задачу.

– Но мы не можем согласиться с Вашим предложением! – развел руками Иуда.

– Мне нет до этого никакого дела, – парировал Иосиф. – К тому же, это вовсе не предложение, а приказ! Сейчас же решайте, кого вы отправите. И немного погодя откроется, правда ли у вас; и если нет, то клянусь жизнью фараона, что вы соглядатаи.

– Конец, конец! Это конец! – заголосил Симеон.

– Тише ты! – зашикал на него Левий. – В кого ты превратился? Не мужик, а баба!

– Надо попробовать его переубедить, все объяснить, – высказался после продолжительного молчания Рувим. – Он же человек, должен понять, что наши семьи в большой нужде, а пока один из нас сходит туда и обратно, пройдет немало времени. Должен же он понять...

– Если ты считаешь его человеком, то возьми и сам с ним поговори. Только я тебе этого делать не советую, – ответил ему Иссахар. – Лично я думаю, что нужно держаться всем вместе, не отступать, но и не сильно стараться что-то объяснять, – это только усугубит дело. В общем, необходимо оттянуть время.

– А мне кажется, что переговоры бесполезны, – нерешительно вставил Завулон. – Нужно согласиться на его условия.

– Вы уже подумали? – прервал их разговор Иосиф.

– Да, повелитель, – как всегда, за всех ответил Иуда. – Никто из нас не сможет оставить своих братьев в беде.

– Вот как? Это правда?

– Да.

– И вы хорошо подумали?

– Да, хорошо.

– Тогда пеняйте на себя! – Иосиф направил на них указательный палец. – Стража! Немедленно заключить этих несносных чужаков в темницу! И следите там за ними строго, чтобы они не выкинули что-нибудь.

– Повелитель! Господин! Властелин! – наперебой запротестовали братья, в то время как возглас Завулона: «Я согласен на все!» потонул в мощном словесном потоке: – За что?! Чем мы провинились? И как же наши верблюды, и ослы и слуги? А наши семьи?

– Ваши слуги, и верблюды и ослы прекрасно проживут и без вас. А ваши семьи... смогут позаботиться о себе сами. Стража! – правитель был непреклонен. – Взять их!

– Господин! Мы взываем о милосердии!

– О милосердии? Да как вы посмели?... – Иосиф хотел сказать что-то еще, но внезапно у него перехватило дыхание, и он лишь махнул рукой и отвернулся.

Неверно будет полагать, что, после встречи со своими братьями, Иосиф посвятился думам о них. Как раз наоборот. Он приложил все усилия к тому, чтобы даже не вспоминать об их существовании. Его настрой был более, чем категоричным, и он не собирался размякать. Тем не менее их появление, вызвавшее в нем только отрицательные эмоции, вновь и вновь всплывало в его сознании и отравляло ему жизнь. Выдержав всего три дня такого состояния, Иосиф решил изменить свои условия.

Когда на третий день, уже во дворце, они, измученные переживаниями, снова предстали перед ним, он выдвинул им свой новый ультиматум.

– Вот что сделайте, и останетесь живы; ибо я боюсь Бога, – сказал Иосиф. – Я задержу только одного из вас. На свой выбор. Он останется у меня заложником до тех пор, пока остальные не приведут сюда меньшего брата.

Среди братьев начался переполох.

– Как же так? Как же так? Это несправедливо! Мы ничего не сделали!

– Если будете продолжать препираться, то вам всем не поздоровится! – предупредил их Иосиф.

Братья поникли. И вдруг до Иосифа донесся громкий шепот:

– Это нам за грехи наши!

– Да, да, мы наказаны за содеянное с Иосифом! – ответил ему другой голос, тоже шепотом.

– Он умолял нас о пощаде, но мы не вняли его мольбам.

– И теперь получаем по заслугам. Боже праведный!

Иосиф подался вперед и напряг зрение, но не мог понять, кто конкретно говорил.

Тут заговорил Рувим, стоящий впереди:

– Не говорил ли я вам: «не грешите против отрока»?, но вы не послушались; вот, кровь его взяскивается.

Иосиф чуть заметно улыбнулся. Рувим всегда был к нему добрее остальных, но теперь Иосиф наконец узнал, что он был тем, кто попытался спасти его. И напускная суровость правителя отступила на второй план.

– Рувим! Он все вспомнил! Какой ужас! Что происходит? – раздался прежний шепот.

– Должно быть, что-то сверхъестественное... – послышался другой.

– Да, сверхъестественное, – подтвердил Иссахар. – За все когда-то нужно платить.

Все братья разом замолчали.

«Вот это да! – подумал Иосиф. – Ничего себе разговорчик! Это похоже на раскаяние... И они уверены, что я ничего не понимаю! Интересно получается!... Хотя я действительно не все понимаю... О чем таком сверхъестественном они упомянули?»

Спохватившись, Иосиф снова принял строгий вид, поднялся с трона и приблизился к своим братьям. Они в молчании ожидали, на кого упадет выбор правителя.

Он нарочно пригласил их в тронный зал фараона, чтобы укрепить их идею в том, что он и есть фараон. Беон отдал ему все бразды правления в государстве и, кроме того, разрешил пользоваться всеми атрибутами своей верховной власти, но Иосиф никогда не злоупотреблял этим. Однако в этот день ему очень захотелось заставить своих братьев трепетать, лишить их дара речи и самого дыхания. Ему захотелось потешить себя видом их страданий. Страдать всем вместе всегда легче, и даже иногда это вызывает чувство геройства. А вот когда каждый остается сам по себе и сам за себя...

Иосиф обходил братьев одного за другим, подолгу останавливаясь возле каждого и внимательно его разглядывая. Они были сильно подавлены, удручены и разочарованы, но не сломлены. Их прежний бунтарский дух все еще обитал в них. Хотя, возможно, уже не с прежней силой. Впереди стоял добряк и простофиля Рувим, уставившись глазами в пол. Рядом с ним пристроился ловкий Иссахар, а по другую сторону – величавый Иуда. Остальные образовали собой неровный полукруг сзади.

А вот и долгожданная парочка... Вот они, самые злостные зачинщики: Симеон и Левий. Стоят с таким видом, будто то, что происходит, к ним совершенно не относится. На вид они немного измельчали. Симеон, прежде такой вальяжный, теперь производит впечатление побитого жизнью дворового пса.

«Вот его я себе и возьму», – подумал Иосиф.

И тут чувства взяли над ним верх, и он вынужден был поспешно отойти в сторону. Там, отвернувшись, он промокнул глаза платком и быстро возвратился назад.

Подойдя к Симеону почти вплотную, Иосиф ткнул в него указательным пальцем:

– Ты будешь моим заложником, пока не возвратятся твои братья и не приведут с собой Вени... меньшего брата.

Имя Вениамина чуть было не сорвалось с губ Иосифа, но он вовремя опомнился. Иосиф предполагал, что Симеон начнет буянить и всячески протестовать, но ошибся. Второй сын Иакова был настолько ошеломлен выбором египетского правителя, что не проронил ни слова.

– Взять его! – приказал Иосиф страже. – А вы, – обратился он к братьям, – убирайтесь отсюда поскорее! – и, когда они были уже в дверях, крикнул им вдогонку: – Да не забудьте купить зерна, не то ваши семьи действительно умрут с голоду.

Когда пустыня скрыла последние неприветливые холмы Египта и обозначила на своем серо-желтом полотне узкий путь, убегающий к горизонту, сыновья Иакова, нагруженные зерном и измученные переживаниями, понуро побрели назад, в Ханаан.

 

 

 

 

ГЛАВА 21. ВРЕМЕНА ЖИЗНИ

 

 

 

– Дорогу правителю Египта! Дорогу прибывшему во имя бога Сета, несравненному Цафнаф-пенеаху!

Иосиф, сопровождаемый хвалебными возгласами, проходил тесными тюремными коридорами, пока не вошел в уже знакомое ему обширное помещение. Мало что изменилось тут с тех пор, как он покинул это место. Безликие, обшарпанные стены и вышербленный пол как нельзя лучше свидетельствовали о его убогости и безжалостности. Здесь проводились допросы, часто заканчивающиеся пытками. И здесь же тюремщики от нечего делать просто «развлекались» с заключенными.

Иосиф хорошо это запомнил. Но не только это. Все до единого годы его вынужденного изгнания были чрезвычайно свежи в его памяти. Ясность и четкость воспоминаний была поразительной, острота ощущений – необыкновенной. Иосиф помнил почти все, как если бы это произошло накануне.

Лица... Образы прошлого... Они возникали, как из туманного небытия, вначале такие зыбкие и эфемерные... Но, приближаясь, приобретали индивидуальные формы, оттенки и звучание, безошибочно воссоздавая свои, давно перешедшие в другую эпоху, оригиналы.

Вот Потифар, в прошлом году покинувший Аварис в поисках более спокойной жизни.

... Его невероятные, темно-рыжие локоны отливали медью, отбрасывая медный оттенок на его карие глаза, которые смотрели прямо, не увиливая.

... – Ах, это ты, дружище... – глуховато, но в то же время мелодично, произнес он. – Конечно, конечно... Теперь я вспомнил... – Потифар прошелся по комнате и удобно уселся в кресло, закинув ногу на ногу. – Да ты поднимись, дружище... Видать, наработался за день... Так, так, так... – Потифар забарабанил пальцами по подлокотникам. – Если не ошибаюсь, тебя зовут Иосифом?

Образ Потифара меркнет и растворяется во мраке. Ему на смену приходит другой, женский. Рахна, как единое кроваво-красное пятно, предстает перед помутившимся взором Иосифа. Она склоняется над ним, лежащим на животе на нищенской лежанке. Он видит ее краем глаза, но не может пошевелиться: слишком сильны боли от перенесенных побоев.

– Запах крови я предпочитаю всем другим, – раздается ее зловещий шепот. – Он так возбуждает... Конечно, кровь животных никогда не сравнится с человеческой...

Рахна наклоняется над ним еще ниже, еще...

Внезапно ее, непонятного возраста, лицо претерпевает изменения. Резкие черты, обрамляемые золотыми подвесками, сперва искажаются, затем меняются до неузнаваемости. Кто это? Кто эта прекрасная женщина, что пришла на смену ядовитой колдунье?

... Женщина в светло-розовом платье, напоминающем диковинную бабочку, выпархивает из колесницы и, словно легкий весенний ветерок, врывается в душную тюремную комнату. Она прекрасна. Она вся – нега, очарование и сладость. Как хочется задержать этот миг, запечатлеть ее упругие, сильные и одновременно бесконечно легкие движения, чтобы через года и даже через века она продолжала вот так же бежать-лететь, неподвластная ни времени, ни старости... хотя бы просто в чьем-то воображении!

– За подобные рассуждения ты заплатишь, несчастный раб! – прорезает блаженную тишину ее дикий вопль, и все изображение быстро сворачивается. А за ним...

За ним открывается гнилой подвал и в его глубине – человеческое существо. В нем едва трепещет жизнь, и медленное угасание его естества наводит на мысль о безмерной испорченности и беспощадности людского рода. Иосиф никогда не был свидетелем этой сцены в реальной жизни. Он узнал об этом из рассказов других. Тюремные охранники проговорились ему о бедной девушке, доставленной однажды ночью в подземный каземат. О девушке, судьба которой осталась тайной. Ее велено было держать совершенно изолированно, скудно кормить и не слушать того, что она говорит. Надо полагать, что тюремщики, строго выполняя предписания, прибавили к ним еще и свои. Девушка быстро ослабла и вскоре умерла.

Иосиф видел все, как будто наяву. Он был там, с ней, разделяя ее боль, ее беспомощность и ее одиночество. Он так хотел быть с ней.

Иосифа передернуло судорогой.

– Потифар, – сказал он вслух, как будто снова увидев перед собой царедворца, – тебе не хватило не только широты душевной, но даже обыкновенной человеческой порядочности. Иерушу уже не вернуть, а ты будешь спокойно и безбедно доживать свой век среди однообразных сельских равнин. И тебя... и тебя я тоже должен простить! Простить молча, не произнеся ни единого слова упрека!

Иосиф зажмурился.

Сейчас эти сцены, равно как их персонажи, отошли в прошлое, и при всем желании в них уже ничего нельзя было изменить. Сам Иосиф запечатлелся в них и остался навеки таким, каким был когда-то: юным, неопытным, доверчивым и наивным.

Но прошлое и настоящее часто так переплетены между собой, что уже невозможно разобрать, что есть что. Они сплетаются крепко-накрепко, чтобы идти по жизни рядом, как закадычные друзья. Причем настоящее любит гостить у прошлого, и наоборот. И прошлое, по праву старшинства, часто научает и предостерегает настоящее от возможных ошибок. Ну, а если прошлое находится в плохом состоянии из-за мук совести, то настоящему никогда не будет покоя от его преследований.

Тогда даже будущее легким всплеском своих полупрозрачных крыльев не сможет развеять его смертельную тоску. Тем более, что воздушные крылья будущего – это всего лишь сказочный мираж, а затененная мантия прошлого – надоедливый, хотя и мудрый, призрак.

Настоящее, как ни тяжело это признать ему самому (и зачастую оно в этом не желает признаваться), всегда одиноко в своих странствованиях, а прошлое и будушее, именующие себя его спутниками, это ни что иное, как всего лишь заочные знакомые, на которых нельзя положиться.

А к какому времени принадлежит Симеон, томящийся сейчас за решеткой в этой темнице? Какие воспоминания о нем превалируют? Жестокая беспринципность его юных лет или закоснелость его зрелости?

Сейчас его приведут... Уже слышны шаги стражников по коридору, и Иосиф встретится один на один с тем, кто возглавил преступление против него.

Иосиф усиленно пытался сообразить, что явилось бы самым подходящим для начала разговора, как дверь открылась, и вошел Симеон в сопровождении двух надзирателей и переводчика. На первый взгляд он выглядел довольно скверно: крупный нос и увесистый подбородок заострились, тонкие губы были судорожно поджаты.

– Оставьте нас одних, – приказал Иосиф надзирателям. – Садись, Симеон.

Симеон вскинул на Иосифа безумный взгляд:

– Что? Что Вы сказали? Откуда Вам известно мое имя?

Иосиф умело замаскировал оплошность:

– Ты полагаешь, что правитель Египта – это рядовой человек? Разве ты еще не убедился в обратном? – властно ответил он. – Садись. Но не будь, как дома. Потому что ты не дома, – Иосиф, сев напротив, пристально наблюдал за реакцией Симеона. – Твои братья – другое дело. Они, без всякого сомнения, уже благополучно добрались до Кириаф-Арбы. А ты прозябаешь в этой затхлой яме, – он намеренно выбирал самые «сочные» выражения.

– Помилуйте... – прошевелил губами Симеон, так низко опустив голову, что Иосифу открылся его редеющий затылок. – Помилуйте меня, все Силы Небесные...

– Хорошо ли с тобой здесь обращаются? – вдруг спросил Иосиф.

– Издеваетесь, господин? – угрюмо пробурчал Симеон.

– И не думал, – ответил Иосиф, подавив усмешку. – Мне всегда важно, в каких условиях содержатся заключенные. А это можно узнать только от самих заключенных, и только тогда, когда они не врут.

– Если бы Вы не распорядились бросить меня за решетку, мне было бы лучше, – ответил Симеон, уставившись на Иосифа в упор.

«А если бы ты не бросил меня когда-то на произвол судьбы, мне тоже было бы лучше! – с досадой подумал Иосиф. – Долгие годы по твоей вине со мной обращались не как с человеком, а как с вещью. Да, теперь я на высоте! Да, теперь я намного превосхожу тебя! Но кто вернет мне загубленные годы моей юности?»

И тут Иосиф стал противен сам себе. Омерзителен до предела, до крайности. Зачем он так разошелся? Зачем он издевается над братом? Нет, этим низким инстинктам не должно быть места. Нельзя давать волю чувству мести. Он обязан простить Симеона. А также всех остальных. Простить так, как прощает Бог, не поминая содеянного ими никогда больше. Даже если они не исправились? Даже. И прощение принесет мир, восстановит, как целебный бальзам, соединит осколки их разбитых жизней.

Иосиф жалостливо и в то же время печально посмотрел на Симеона. Затем он тяжело вздохнул.

«Прощение излечивает душу не только того, кто прощает, но и того, кого прощают, – подумал он. – Еще не все потеряно».

 

 

 

Иаков был вне себя от возмущения и досады, выслушав повествование своих сыновей об их путешествии в Египет.

– Вы уже не дети! Как же вы смогли так оплошать? Беда мне с вами! Беда!! – причитал он.

– Если бы ты видел своими собственными глазами правителя Египта, отец, то не говорил бы так! – обиженно воскликнул, в ответ на упрек отца, Рувим.

– Ну, а ты что скажешь, сын мой? – не поворачивая головы к Рувиму, спросил Иаков Иуду.

– Вынужден признать, что из-за нашей наивности и откровенности мы оказались в большой проблеме, – ответил Иуда.

– Ах, дети мои! Бедные мои дети! Кто вас тянул за язык, что вы все рассказали этому правителю? Неужели нельзя было хоть немного схитрить? Я вам просто удивляюсь!

– Отец, начальник земли той, по имени Цафнаф-пенеах, вида холеного и неприступного, говорил с нами сурово и задавал нам вопросы таким образом, как будто бы имел над нами какую-то власть. Мы не посмели сказать ему неправду.

– И вот результат! – развел руками Иаков. – Вы открылись ему, а он тем временем заманил вас в ловушку!

– Возможно, он просто очень суров и придирчив по своему характеру, – попытался оправдаться Иуда.

– Да? А серебро, честно заплаченное вами, он тайком подбросил в ваши мешки с зерном. Что вы на это скажете?

– Вероятно, произошла ошибка, – продолжал неуверенно отвечать Иуда.

– Откройте глаза, дети мои, откройте! Путь в Египет для нас отныне закрыт! Ах, что вы со мной сделали! Иосифа нет, и Симеона нет, и Вениамина взять хотите! Но его я вам не отдам! И не просите! Лучше, дети, умерим свой аппетит и в смирении будем ожидать избавления от Господа.

– Отец, но ведь это же абсурд! – раздраженно проговорил Левий. – Засуха может продлиться еще года два, а то и три! Кто знает!

– Не думаю, не думаю, – закачал головой Иаков. – Зерна вы привезли много. На год растянем.

– А дальше?

Иаков медлил. В его позе и выражении лица уже отчетливо прослеживалась суетливая нервозность старости. Он чувствовал себя крайне уставшим от этой, как ему казалось, бесполезной борьбы и нелепых переживаний, но он по-прежнему не мог положиться на сыновей. Это часто приводило его в отчаяние. Он был уверен, что после его смерти все нажитое им хозяйство пойдет прахом. Единственный сын, который, по его мнению, мог возглавить управление, был Иуда, но он жил далеко и не был намерен менять своих планов. А Вениамин, утешение поздней старости патриарха, круглолицый юноша с очаровательными ямочками на пухлых щеках, был целиком и полностью погружен в свою счастливую семейную жизнь. Все остальное его мало интересовало. Женившись очень рано, сейчас, в двадцать восемь лет он уже был отцом десятерых сыновей, служивших ему предлогом ( хотя, по мнению Иакова и неосновательным) для самоустранения от забот в хозяйстве.

Он стоял в стороне, внимая жаркой беседе и, конечно, согласен был идти с братьями в Египет, но проявление инициативы было не в его характере.

– Отец, послушай, – сказал Рувим. – Вот двух моих сыновей я оставляю в залог тебе. Только отпусти с нами Вениамина! Смотри, вот и сам он давно уже здесь, согласный пойти с нами на выручку Симеона. А если что случится с ним, то убей обоих моих сыновей немедля!

– Рувим! Горе ты мое! – застонал Иаков. – Неужели ты так глуп, чтобы думать, что убийством своих внуков я смогу восполнить потерю сына!

– Ты так говоришь, – обиженно ответил Рувим, – будто Вениамин – твой единственный сын. А как же Симеон?

– Симеон? – промолвил, как будто что-то вспомнив, Иаков. – Действительно, как же Симеон? Сыночек мой... Вот незадача...

– Значит, отпускаешь Вениамина? – с воодушевленным облегчением произнес Рувим.

– Что? – встрепенулся Иаков. – Что ты сказал? Никогда! Вы слышали? Его брат, мой бесценный Иосиф, умер, и он один у меня остался... – слезы потекли из его старческих глаз. – Думайте, что хотите, а только никуда он с вами не пойдет! Пойдем, Вениамин, сын мой... Пойдем, утешение мое, отсюда... – обратился Иаков к своему любимцу, подходя к нему и кладя руку ему на плечо. – Уведи меня...

Вениамин, не смея возразить отцу, со значением посмотрел на своих братьев и постарался поскорее увести отца в свой шатер. В пылу расстройства Иаков забыл, что находился в своем собственном шатре.

 

 

 

– Мы прибыли к правителю по личному делу! Мы говорим правду! Доложите о нас! Скажите: пришли братья из Кириаф-Арбы и привели с собой Вениамина.

– Всю вашу ораву впустить к Цафнаф-пенеаху? Чтобы я потом лишился из-за вас места?

– Почему?

– Потому что у вас вид проходимцев.

– Вы не очень-то вежливы.

– А почему я должен быть с вами вежливым? Таких, как вы, у нас навалом! Так и прут отовсюду! И всем чего-то надо!

– Этот жаргон просим к нам не применять! Вы же еще не знаете, кто мы такие!

– И кто же?

– Сначала пропустите нас к правителю, а потом мы вам скажем!

Стражник, видя, что перебранка с решительно настроенными чужеземцами принимает постоянный характер, плюнул на землю и нехотя пошел с докладом во дворец.

Сыновья Иакова остались стоять перед входом, привлекая нездоровое внимание своей напористостью и шумливостью. Но очень долго ждать им не пришлось. С противоположной стороны дворцовой площади появилось несколько человек, среди которых нетрудно было разглядеть внушительную фигуру Симеона.

– Вот вам, забирайте! – презрительно кинул один охранник, толкнув Симеона в спину.

Иосиф, затаив дыхание, наблюдал за ними из небольшого окошка в верхнем этаже дворца. Если бы они подняли головы, то увидели бы его, припавшего к оконной раме и жадно ловящего каждое их движение, каждый возглас...

– Симеон! Голубчик! Братец! – заголосили сыновья Иакова, плотно окружив потерянного брата. – Слава Господу! Мы уже не надеялись увидеться с тобой! Нам так тебя не хватало!

– Так где же вы тогда пропадали, несносные вы мои? – ответил Симеон, поочередно рыдая у каждого на груди.

– Нужно было дойти до крайнего голода, чтобы победить упрямство отца. С каждым годом он становится все более невыносимым, – пояснил Рувим, ласково гладя Симеона по плечу.

– К сожалению, это так, – подтвердил Иуда.

– Целый год! Подумать только! Вот она, отцовская любовь! – Симеон вытер слезы широкими ладонями.

– Ты же знаешь, что отцу всегда были важны только два его сына, – ответил Иуда и посмотрел на Вениамина. – Ты, конечно, не виноват в этом, мой мальчик. Да и Иосиф не был виноват...

Иосиф, слушая их, беззвучно плакал.

Рувим попытался сгладить неловкий момент.

– Но что же нам теперь делать? – спросил он.

– Бежать нужно отсюда, пока не поздно! – ответил ему Иссахар, как всегда, желая словчить.

Никто не пошелохнулся, находясь в плену сомнения. Немногословный Левий был матер на жесткие выводы:

– Значит, дадим деру? Нет возражений?

В пылу всеобщего замешательства Симеон принял позу мученика, скрестив на груди руки, сжатые в кулаки и задрав вверх голову.

– Пойдемте же! Заберите меня из этого карцера!

Все ринулись прочь от дворца.

Внезапно раздался крик Завулона:

– А как же зерно?

Все разом остановились и переглянулись.

– Тебе легко рассуждать, Симеон, – почесывая затылок, сказал Иуда. – Ты весь этот год сидел на казенных харчах, нужды не зная. Пополнел вон... А у нас там семена были на счет, понимаешь? Изголодались мы...

– А неволя? – возразил Симеон. – Это вам просто так, что ли? Ведь поймите же вы, что нет гарантии, что нас всех не бросят в тюрьму, не сделают рабами! Или хотя бы одного из нас! Вениамина, к примеру! Зачем тогда этот правитель его так добивался? Молодого раба захотел!

– Не паникуй! А что, если он только того и ждет, чтобы схватить нас при попытке побега?

– Какого побега? Мы – свободные люди! – Симеон подбоченился.

– Давно тебя из тюрьмы выпустили? – прозвучало ехидно.

– В этом-то все и дело! Я знаю, что это такое! Прозрейте же вы, несчастные! Семена купим в другом месте! Не проблема!

– В каком это другом? – попытался отрезвить его Иуда. – А ну-ка, подскажи, раз ты такой умный!

Назревала драка. На стороне Симеона были: Левий, Иссахар и Рувим. Остальные занимали позицию Иуды. Еще одно невпопад брошенное слово, еще одна непотушенная искра... и сыновья Иакова в который раз возьмутся пересчитывать друг другу зубы. А заодно считать количество заслуг каждого из них перед отцом...

– Довольно, – сказал Иосиф слугам. – Так они могут натворить немало бед. Идите и оповестите их о моем приглашении и препроводите их в мой дом.

 

 

 

После короткого, бойкого и безалаберного препирания сыновья Иакова последовали за своими провожатыми в дом Иосифа. Комментарии были излишни. Подозрения – слишком очевидны. И если бы слуги правителя были помалочисленнее... Кто знает, какие опрометчивые действия могли бы совершить эти, зачастую абсолютно неуправляемые люди.

К полудню Иосиф подъехал к своему белому дому. Сердце трепетало у него в груди. Чтобы остаться до поры незамеченным, он вошел через задний ход и, поднимаясь по черной лестнице, услышал в гостиной знакомые голоса и приостановился. Его «дорогие» братья находились так близко и одновременно так далеко от него...

В его кабинете на полу сидела Асенефа и с крайним вниманием глядела в маленькое отверстие в стене.

– Ну, что? Как тебе они?

– На вид – нормальные люди, только чересчур возбужденные.

– Дай-ка я посмотрю...

Иосиф прильнул к отверстию.

– Да, вот они, мои одиннадцать братьев. Все в сборе, – Иосиф отодвинулся от стены. – Асенефа, умоляю, подскажи, как мне им открыться? – он озабоченно обхватил руками плечи и опустил подбородок на грудь.

– Ты уверен, что обязательно должен это сделать? Может быть, ограничишься только этим приемом? Я не хочу, чтобы ты так переживал, – Асенефа смахнула слезу со щеки. – А за последний год... сам знаешь... ты стал... излишне замкнут. И, самое главное... Ты действительно хочешь это сделать?

Иосиф растерянно посмотрел на жену.

– Не знаю...

Послышались негромкие шаги за дверью.

– Таппуах! Тарик! – облегченно воскликнул Иосиф. – Вот молодцы, что пришли! А почему вы оба такие возбужденные?

Таппуах застенчиво улыбнулся.

– Что касается меня, то я пришел посмотреть на твоих настоящих братьев.

По лицу Иосифа пробежала тень.

– На настоящих, говоришь? Ну, посмотри, – сказал он, приглашая своего секретаря к отверстию.

– Да, ничего, – сказал Таппуах с детским изумлением, глядя в маленькую дырочку. – Красивые и бравые. Только очень злые, как я знаю. Я их не люблю.

– Ну, а ты, Тарик, что скажешь? – спросил Иосиф, как всегда ожидая от виночерпия какого-нибудь меткого словечка.

– Любовь все переносит. Нет, я не горю желанием поскорей увидеть твоих братьев, потому что знаю, что какими бы они ни были, ты все равно их простишь, – кротко ответил тот.

 

 

 

Встреча прошла чинно и без больших эмоциональных излишеств. Такой ее наметил Иосиф и в этом стиле он постарался выдержать ее до конца. Очень постарался.

– Все вы знаете мой нелицеприятный характер. Сегодня к себе на обед я пригласил наших друзей-пастухов из Ханаана, – оповестил Иосиф собравшихся.

Братья выглядели испуганно-смиренными и слишком пассивными, что, по всей вероятности, было результатом их прежних опытов.

Они принесли ему в дом дары: несколько бальзама и несколько меду, стираксы и ладану, фисташков и миндальных орехов, и поклонились ему до земли. Белизна гостиной отражалась чистотой и свежестью на их лицах, проникая в каждую черточку и разглаживая глубоко залегшие морщинки. Наверное, поэтому, а может, и почему-то другому, у Иосифа возникла искренняя, неподдельная симпатия к ним. Он спросил их о здоровье, и сказал:

– Здоров ли отец ваш старец, о котором вы говорили? Жив ли еще он?

Они сказали:

– Здоров раб твой, отец наш; еще жив.

И преклонились они и поклонились.

И поднял глаза свои, и увидел Вениамина, брата своего, сына матери своей. Иосиф узнал его лишь потому, что он был одиннадцатым и самым молодым среди них. Сходства с воспоминаниями о шестилетнем сыне Рахили не было никакого.

И сказал:

– Это брат ваш меньший, о котором вы сказывали мне?

Они кивнули.

И, помедлив немного, он воодушевленно произнес:

– Да будет милость Божья с тобою, сын мой!

Эти благословенные слова вырвались из самых глубин его израненного сердца и отозвались в каждом из сердец его несведущих братьев.

Но после этих слов Иосиф почувствовал, что вот-вот упадет. Внезапное головокружение заставило все заплясать перед ним в бешеной, дикой пляске, а звуки сделало глухими и отдаленными. Он покачнулся и, сделав нетвердый шаг в сторону, обхватил обеими руками витиеватую колонну. Потом, почти наощупь, держась за стену, вышел из гостиной. Присутствующие замерли в ожидании.

Иосиф вошел во внутреннюю комнату и упал на диван. Слезы фонтаном брызнули из его глаз и он, низко нагнувшись, заплакал навзрыд. Но это уже не были слезы обиженного, оставленного подростка. Плакал человек, осознающий всю трагедию своей разрушенной, растоптанной, раздавленной семьи.

В дверь осторожно просунулся Таппуах.

– Тебе нужна помощь?

Иосиф поднял залитое слезами лицо.

– Нет, спасибо... А впрочем, принеси мне кувшин с водой, таз и полотенце, чтобы умыться. Я должен возвратиться к ним.

– Да, но скажи мне: ты в порядке?

– Я потерял силы, Таппуах. Надеюсь, – ненадолго.

И, умыв лицо свое, вышел, и скрепился и сказал:

– Подавайте кушанье.

Тяжелый камень лежал у него на сердце и он, больше ничего не произнося, обводил присутствующих бесстрастным взглядом.

Были принесены массивные столы и пододвинуты добротные скамьи.

Друзьям-пастухам из Ханаана, как почетным гостям, был накрыт стол в центре зала. Они робко и неуклюже приблизились к нему и постарались усесться за него как можно скорее, чтобы не привлекать лишнего внимания. Они сели друг напротив друга по пятеро с каждой стороны, тогда как Вениамин оказался в торце, и когда он посмотрел вдоль стола, то увидел правителя, восседающего, согласно своему высокому положению, на особом возвышении впереди и пристально его рассматривающего.

– Что он на меня так уставился? – тихонько спросил Вениамин у Симеона, сидящего рядом.

– Не смотри на него! Лучше опусти голову, – жарко прошептал Симеон и тайком огляделся. – Какая нервозная обстановка...

Несколько приглашенных придворных тоже сидели отдельно, на приличном расстоянии. У египтян бытовал высокомерный обычай: не есть вместе с евреями. Среди придворных не было ни одного египтянина. Однако они строили из себя таковых.

Тарик и Таппуах вполголоса переговаривались между собой:

– Видал? Сколько в этих, так называемых братьях, еще осталось заносчивости! Если ее черпать, то и за сто лет, наверное, не вычерпаешь! – возмущался Таппуах. – Ишь ты... Расселись тут...

– Остынь немного. Не ты их сюда пригласил, – терпеливо отвечал Тарик. – И разве ты не заметил, как они оробели?

– Как же! Волки в овечьих шкурах! Я некоторых из них запомнил еще с того дня, когда они его продавали... Вон того, величавого и вон того, суетливого, что сидит рядом с молоденьким...

– Да ты просто ревнуешь, Таппуах! Признайся!

– Вовсе нет, Тарик, вовсе нет!

Когда начали преподносить кушанья, сыновья Иакова вновь были страшно удивлены: еда им поставлялась строго по старшинству, причем доля Вениамина была в пять раз больше, чем у остальных.

– Что за наваждение... – пробормотал Иуда.

– Мы стали его беспомощными жертвами, – ответил Симеон. – Он все про нас знает.

– Это какая-то мистика... – задумчиво сказал Рувим. – Я ничего не понимаю.

– А по-моему, все мы голодны и надо подкрепиться, – сказал Иссахар.

– Везде ты ищешь выгоду, – одернул его Левий. – А если пища отравлена?

– Смотрите! – воскликнул Завулон довольно громко. – Вениамин...

Драгоценный сын Иакова преспокойно уписывал царские яства за обе щеки, даже не прислушиваясь к тому, о чем говорили его братья.

Таким образом, дело разрешилось само собой.

Когда день склонился к вечеру и все были достаточно навеселе от обилия всего и вся, братьев, по приказу Иосифа, препроводили в самую лучшую, заранее оплаченную гостиницу, предварительно нагрузив их зерном и другими припасами до отвала.

Однако же, они не забыли сунуть управляющему положенную плату и в веселии отправились на покой.

 

 

 

 

Иоханан, управляющий Иосифа, с облегчением хлопнул в ладоши и сказал сам себе: «Ну, все. Дело сделано. Пусть теперь эти родственнички убираются обратно в свой Ханаан».

Человек уже немолодой и изрядно утомленный, он как можно неслышнее вошел в дом, но тут же услышал голос своего господина:

– Иоханан, поднимись ко мне в кабинет.

«Только этого мне не хватало в такой поздний час, – подумал управляющий. – Непременно сейчас ему нужно что-то решать... Совсем меня хочет доканать».

Увесистой поступью он поднялся по высокой лестнице.

Иосиф сидел за квадратным столом, инкрустированным гранатом и сердоликом, и задумчиво вертел в руках большую серебряную чашу.

– Все выполнено, господин мой, как повелели, – осторожно произнес управляющий.

– Хорошо, хорошо, Иоханан, – отозвался Иосиф, продолжая внимательно рассматривать чашу. – Только боюсь, что тебе сегодня придется сделать кое-что еще.

– Что-то не так, господин?

– Все так, все так... Да ты сядь, пожалуйста, – Иосиф поднял голову и сделал неопределенный жест рукой.

– Что же все-таки случилось?
– Ничего. Просто я понял, что не могу их вот так отпустить.

– Ладно... Значит я сейчас возвращусь к ним и скажу, что завтра Вы снова хотите их видеть.

– Ни в коем случае! – вспыхнул Иосиф и со стуком поставил чащу на стол. – Так – нет!

– Тогда как?

– Я думал... Я не знаю... Я... сомневаюсь.

– Да, Вы порядком извелись, господин. И на что они Вам только сдались? Мне помнится, что они когда-то очень плохо с Вами обошлись, судя по некоторым Вашим словам. Хотя конкретно я не в курсе. Но вижу, что Вам это определенно не на пользу.

– Да, ему это совсем не на пользу! – послышался женский голос. – Это вредит ему! Иоханан, повлияйте на него, пожалуйста!

Иосиф вскинул недовольный взгляд туда, откуда донеслись эти слова. Асенефа, в розовом балахоне для сна и с крайне озабоченным видом, появилась из противоположной, тайной двери кабинета с намерением войти внутрь и принять участие в волнующем ее разговоре.

– Асенефа, иди назад. Я тебя не приглашал, – строго сказал ей Иосиф.

В подобном тоне он обращался к ней впервые. Она сдавленно глотнула и молча вышла.

Иоханан тоже почувствовал себя неловко и нетерпеливо заерзал на диване.

– Вот что, Иоханан, – произнес Иосиф после затяжной паузы. – Сейчас ты возьмешь монеты, которые тебе заплатили мои братья... Они ведь тебе заплатили? Так вот. Возьмешь их и, как в прошлый раз, положишь каждому из них в мешок с зерном. Да так, чтобы тебя никто не заметил. Это будет нетрудно сделать, ведь их верблюды и ослы вместе с мешками стоят во дворе. А если кто что спросит, скажи, что я приказал. Подожди, это не все. Главное. Вот эту мою серебряную чашу, которая считается чудодейственной, что вроде бы с ее помощью можно определить, отравлено ли вино, ее ты положишь в мешок Вениамина, моего младшего брата. Наверное, ты успел заметить, что его одежда и все атрибуты не такие, как у прочих братьев. Даже его мешок выделяется своим особым качеством, потому что Вениамин – любимец отца. На этом мы и сыграем. И это еще не все. Завтра на рассвете они отправятся в обратный путь, и твоя задача будет заключаться в том, чтобы догнать их, обвинить их в краже и вернуть сюда. Безусловно, ты поедешь не один.

Иоханан был поражен.

– Но как можно, господин... Ведь это же ложь. Как можете Вы совершать такое? И для чего? Чтобы теперь засадить в тюрьму Вашего младшего брата? Но ведь он же невиновен! Знает бог Сет, что я служу Вам верой и правдой уже десять лет и глубоко Вас уважаю, но такое... Может быть, Вы нездоровы?

Иосиф странно усмехнулся.

– Я здоров, Иоханан. Телом. Но душа моя изранена и истомлена. Какое-то время назад мне удалось забыться в государственных делах и в семейных заботах. Но последний год измотал меня. Я чувствую, что больше так не могу. Я обязан им открыться.

– Прекрасно. Но зачем же таким жестоким способом?

– Потому что другого они не заслуживают! – Иосиф ударил кулаками по столу. – И потому что я до сих пор не знаю, как себя с ними вести. Я измучился... Неужели ты не видишь? – лицо Иосифа приняло до того жалобное выражениек, что старый управляющий растрогался.

– Да, господин. Сложная у Вас задача. Но Бог, которому Вы поклоняетесь, обязательно поможет Вам.

– Он всегда помогает мне. Без Него я не смог бы жить. Но осуществить Его замысел придется мне! Я обязан не только открыться им, но и помочь. Это мой долг. Бог послал их мне, а меня – им. Когда-то я считал, что наши пути навеки разошлись, но ошибся. Господь снова соединил их! И если я ничего не сделаю, то постепенно сойду с ума, так как Бог останется недоволен мной. Но нужно сделать только то, чего хочет Бог. Никакой самодеятельности! Потому что лично я предпочел бы ничего этого не предпринимать. Моя жизнь давно налажена. Я достиг всего, о чем только может мечтать человек!

– Что правда, то правда, – вздохнул управляющий.

– Впрочем, достиг не я, но Бог поставил меня. Поэтому я в долгу перед своей семьей. Сейчас в Ханаане голод. А там мой отец. Тот, кого я люблю больше всех на свете. Теперь ты понимаешь? Но, чтобы открыться моим братьям, я должен переступить через самого себя. В этом вся проблема. Я не знаю, как это сделать. И потому ищу вспомогательные средства. Это большое испытание в моей жизни. Вероятно, даже самое большое. Не знаю. Сегодня за обедом мне было очень трудно совладать с собой и казаться невозмутимым. Я чуть не потерял сознание. Я намеревался открыться им сегодня. Пригласить их на интимную беседу. Но не смог. Возможно, в гневе мой язык развяжется и я, наконец, скажу им, кто я есть.

 

 

 

Лунный свет серебрит неясные очертания внутреннего дворика и кладет свои замысловатые узоры на пол и гладкие стены, а также на Иосифа, неподвижно сидящего в углу на низкой скамье. Он нарочно спрятался сюда, чтобы побыть одному и набраться сид для предстоящего дня. Нет никакого смысла возвращаться к прошлому, к событиям давно минувших дней. Все уже давно передумано и выстрадано. Вот они, эти причудливые тени деревьев, что каждый раз заново рисуют свои черно-белые картины на стене! Не надо придавать им значения и поддаваться на их уловки. Пусть они остаются одиноки в своем сиротливом призвании.

Прощение очищает и облагораживает душу, но как невероятно трудно иногда сказать: «Я прощаю тебя». И еще труднее, чтобы простило сердце.

 

 

 

Великолепные скакуны мчались во весь опор, вздымая на бегу бешеные клубы земли и песка. Горячее дыхание вырывалось из их ноздрей и учащалось с каждым мигом. Топот упругих копыт был слышен до самых пределов Великого моря.

Отчаянные всадники сидели в седлах длинногих красавцев, черной тучей надвигающихся на ничего не подозревающую мирную процессию. Кто-то повернул голову назад, услышав непривычный шум, и онемел от ужаса.

– Это за нами... – раздалось невнятное бормотание.

Лошади резко затормозили, и вперед выехал пожилой, седовласый всадник.

– Вас приказано задержать, – произнес управляющий не вполне уверенно, что дало членам процессии повод к протесту.

– В чем дело? – спросил Иуда.

– Это неслыханно! Невиданно! Просто вопиюще! – поддакнул Симеон.

– Вы не имеете права! – возмутился Рувим.

– В чем Вы нас теперь обвиняете? – задал новый вопрос Иуда.

Выждав, пока все угомонились, Иоханан четко произнес:

– В краже.

– Что??? – шквал бурных возражений и упреков обрушился на белую голову управляющего: – Да как Вы смеете? Как Вы можете? Кто Вам позволил? Это же подло: накормить, напоить, одарить, отпустить... а после обвинить! Какого класса этот Ваш правитель? – среди всеобщих возгласов больше всего слышался бас Симеона.

Оценив ситуацию, Иоханан перешел на решительный тон:

– Советую поостеречься с выражениями. Цафнаф-пенеах, правитель Египта, подозревает, что один из вас украл у него его излюбленную серебряную чашу. Он велел передать вам его слова: «Для чего вы заплатили злом за добро?» Итак, будем признаваться или нет?

Иуда, уже давно придавленный тяжелым бременем ответственности, вышел вперед. Хотя он не чувствовал под собой ног от страха и сомнения, но все же старался изо всех сил прикрыть вверенных ему братьев.

– Мы – люди честные. Чужого нам не надо. Полагаю, что правитель уже успел в этом убедиться. Вот, серебро, найденное нам в отверствии мешков наших, мы обратно принесли тебе из земли Ханаанской: как же нам украсть из дома господина твоего серебро или золото? У нас в Ханаане воровство карается смертью. Мы не приучены к дурному. Вероятнее всего, произошла ошибка. Неужели Вы подвергнете нас позору?

– Вам уже было сказано, что Бог ваш и Бог отца вашего дал вам клад в мешках ваших; серебро ваше дошло до меня. Но теперь другое дело... Если вы не желаете признаваться, то я, по приказу Цафнаф-пенеаха, вынужден буду вас обыскать, – ответил Иоханан непреклонным тоном, чтобы не выдать себя.

Лошади заржали, и неумолимые всадники, как по команде, перешли в наступление.

– Хорошо, делать нечего, – сдался Иуда, предчувствуя нутром, что настал день расплаты. – Обыскивайте, – прибавил он скорбно. – Но предупреждаю Вас и Вашего правителя, что вора среди нас нет.

Как раз в этом он совсем не был уверен. Однако из всех подозреваемых больше всего Иуда подозревал самого правителя.

Начался обыск с различных поклаж. Иоханан знал точно, где именно находилась чаша, ведь он сам положил ее туда накануне, но старательно создавал видимость тщательного осмотра. Ему было неимоверно тяжело, но он старался сосредоточиться на том, что выполнял приказ своего господина.

– Неужели Вы собираетесь высыпать все мое зерно на землю, чтобы убедиться, что Вашей злополучной чаши здесь нет? – вскипел Рувим, когда управляющий приблизился к его мешку.

– Прекрати, – шепнул ему Иуда. – Справедливости нам не добиться. Мы обречены.

Иоханан ничего не ответил Рувиму и развязал его мешок. Высыпать зерно было бесполезной тратой времени, сил и продукта. Он не стал этого делать, завязал мешок и приступил к мешку Симеона. Так он переходил от одного к другому, и каждый раз братья издавали единодушный вздох.

Между тем Иуда вдруг догадался, что чаша обнаружится именно в мешке Вениамина. Если правитель положил на него глаз, то ничего другого ожидать не приходилось.

В отверствии мешка Вениамина что-то блеснуло. Блеск был слабым, но он мгновенно ослепил бедных, растерянных и обездоленных сыновей Иакова.

– Вот, получайте! – победоносно прорекламировал Иоханан, и Иуда закрыл глаза.

Сперва, как принято, наступила немая сцена. Первым нарушил молчание Симеон:

– Ворюга! На погибель нашу мы тебя взяли! Змееныш! Смотрите, кого пригрели!

Никто еще толком ничего не успел сообразить, как Симеон уже набросился на обескураженного Вениамина с кулаками. К счастью, Рувим успел вовремя вступиться.

– Ты что это самоуправством занимаешься? – прокричал он в ухо Симеона, заломив ему руки за спину. – Надо же выяснить, разобраться...

Приближалась очередная потасовка.

Но Иуда приступил к ним, как власть имеющий и положил ладони им на плечи.

– Прекратите, друзья мои. Вы сами видите, что все это бесполезно.

Тайный смысл его слов тотчас дошел до всех без исключения братьев, и они тоже поняли обреченность своего положения.

Никогда еще они не попадали в столь скверную ситуацию. Впервые в жизни над ними нависла реальная угроза рабства, а возможно, и смерти.

Они возвращались той же дорогой. Но... Боже праведный! Как все изменилось! Яркий, солнечный свет, еще недавно так весело расточавший свои широкие лучи и приятно припекавший их истомленные переживаниями головы, превратился в тусклое, неприветливое сияние.

Тропа, по которой их мозолистые ноги в стертых сандалиях только что бодро топали прочь от враждебного царства, на обратном пути стала твердой и бугристой, и чинила препятствия на каждом шагу.

Аварис, неприступный город-крепость, серыми стенами возвышался впереди, как символ их мрачной судьбы.

В бессильной покорности никто из сыновей Иакова не произносил ни слова, но думали все об одном и том же.

Жестокая изобретательность египетского правителя стала для них заслуженным наказанием и высшей карой.

 

 

 

Когда Иосиф вновь встретился со своими братьями, то не заметил в них прежнего гонора. Они стояли, взирая на него, как на справедливого судью. Огонь гордыни погас в их глазах, его сменили смирение и раскаяние, вызванные усталостью сопротивляться внезапно обрушившимся на них ударам судьбы, а также признанием совершенных в прошлом преступлений.

Иосиф был рад создавшейся ситуации и с огромным трудом сдерживал чувства. Ему было сложно это объяснить, но он вдруг понял, что любит своих братьев. Его высокое положение не оказывало на него в этом смысле никакого влияния, ведь он достиг его, прожив будто нескоько жизней, каждая из которых была во много раз тяжелее, чем у любого из них. Нет, он любил их не с высоты царского трона, с элегантной небрежностью снисходя к их нуждам, но как равный им и меньший среди них. Ведь он действительно был меньшим. И на все то, на что оказались способными они... Кто знает? Быть может и он оказался бы способен... будь он на их месте.

Он просто любил их, как брат и друг, без всяких условий. Просто любил.

– Как вы осмелились? Разве вы не знали, что такой человек, как я, конечно угадает, кто из его многочисленных гостей украл его излюбленную серебряную чашу? – гневно произнес Иосиф, хотя на самом деле ему хотелось сказать им что-нибудь ласковое.

Иуда сказал:

– Что нам сказать господину нашему? Что говорить? Чем оправдываться? Бог нашел неправду рабов твоих; вот, мы рабы господину нашему, и мы, и тот, в чьих руках нашлась чаша.

Иосифу понравилось их смелое предложение. Они добровольно отдавали себя ему в рабы, прекрасно зная, что обвинения против них были ложными. Это означало, что другой, более тяжелый грех не давал им покоя, бередил их души днем и ночью в течение многих лет, и теперь все происходящее с ними они воспринимали, как должное возмездие.

– Нет, я этого не сделаю, – сказал Иосиф, желая проверить, какое действие окажет на них неожиданный поворот. – Тот, в чьих руках нашлась чаша, будет мне рабом, а вы пойдете с миром к отцу вашему.

Их реакция была в точности такой, какую он ожидал. От услышанных слов они всполошились, и на их лицах изобразилось еще большее отчаяние. Им было легче всем стать рабами, чем предать такой участи младшего брата. Но ведь раньше они тоже сопротивлялись, не желая оставлять одного из них? Что переменилось? Ранее это была просто братская сплоченность, а теперь сознание того, что только один из них, самый сладший и к тому же, невиновный, должен будет понести их наказание.

Иуда нерешительно поднял руку.

– Что тебе угодно? – спросил Иосиф, предугадывая его просьбу.

– Господин мой, позволь рабу твоему сказать слово в уши господина моего, и не прогневайся на раба твоего; ибо ты то же, что фараон, – робко ответил Иуда.

– Подойди.

Иуда почтительно приблизился к Иосифу, все естество которого всколыхнулось и затрепетало. Он с трудом сохранял спокойствие. Когда Иуда пересказывал ему трогательную историю их возвращения в Ханаан без Симеона, оставшегося в заложниках до прихода Вениамина, их беседы с отцом, его скорбь по пропавшим сыновьям, Иосифу и Симеону, его протест против ухода Вениамина, сердце Иосифа разрывалось на части. Он как будто переживал все наяву. Но когда Иуда мужественно заявил, что предлагает в рабы себя...

– Притом я, раб твой, взялся отвечать за отрока отцу моему, сказав: «если я не приведу его к тебе, то останусь я виновным пред отцом моим во все дни жизни». Итак пусть я, раб твой, вместо отрока останусь рабом у господина моего; а отрок пусть идет с братьями своими.

С этими словами упала последняя капля выдержки Иосифа. Он почувствовал, что если сейчас не откроется своим братьям, то умрет, сгорит, как щепка в костре. Каждая клеточка его организма была крайне напряжена. Он тихо, со вздохами, застонал. Потом метнул пламенный взгляд на слуг, стоявших вокруг.

– Удалитесь все немедленно!!! – закричал он что было силы.

Слуги, зная только его кроткий нрав и вежливое обращение, с перепугу юркнули кто куда.

Братьями тоже овладел сильный испуг, невзирая на то, что они были готовы к самому худшему. Поведение правителя было до того непредсказуемым, странным и подозрительным, что, при его известной жестокости, можно было распрощаться с жизнью.

– Может быть, Вы нам тоже велите уйти? – боязливо отступая, пролепетал Иуда.

– Нет, все вы останетесь!!! – крикнул Иосиф так громко, что содрогнулись стены.

В доме фараона тоже услышали его крик. Беон, уже введенный в курс дела, отставил в сторону золотой кубок, из которого пил, и сосредоточенно сказал: «Да поможет тебе твой Бог, мой любимый министр». И продолжил трапезу.

Асенефа прилипла к дырочке, проделанной в стене кабинета мужа, и не собиралась отходить от нее до самого конца.

Иосиф тяжело зарыдал и, сорвав с головы белую накидку вместе с золотым обручем, неистово швырнул ее на мраморный пол. Потом, скинув с шеи золотые цепи и кулоны, бросил их туда же. Упав, они издали болезненный звон.

Сыновья Иакова пребывали в полном непонимании происходящего, начиная однако подумывать, что вероятно, правитель был не в себе или что его одолел редкий недуг.

Вот так, без изысканных убранств и отличий своего высокого положения, Иосиф подошел к своим братьям, и они увидели на его лице печать глубокого страдания. От этого они обескуражились еще больше и уже не знали, что и думать. Для них он был могущественным чужеземным властелином, и даже на близком расстоянии они не замечали в нем никакого родственного сходства. Да разве и можно было помыслить такое?!!

– Я Иосиф, жив ли еще отец мой? – прозвучало под сводами гостиной.

Услышав из уст правителя имя, которое стало для них символом их отравленной жизни, они переглянулись. Иосиф произнес эту фразу очень медленно, на ханаанском диалекте, а они даже не дали себе в этом отчета. У них отпечаталось только одно слово: «Иосиф».

Тем не менее после этого Иосиф почувствовал, что вновь обретает силы, уверенность и спокойствие. Вторая фраза ему далась намного легче:

– Я Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет.

Братья, не мигая, уставились ему в лицо, силясь сопоставить египетского правителя, стоящего перед ними, с их несчастным братом. Сопоставление выходило не вполне удачным.

– По возрасту подходит... Мама родная... – шепнул Симеон Левию.

– Да что ты, с ума сошел? – откликнулся тот. – Ведь если только допустить, что это он, тогда всем нам – конец.

– Этот факт проливает свет на его странное поведение с нами... – прошевелил губами Рувим, но его никто не услышал.

– Если это правда, то представляю, что он собирается с нами сделать, – больше подумал, чем сказал Иссахар. – И уже ничего нельзя ни изменить, ни вернуть...

– Что все это означает? – тихо произнес Вениамин.

– Это он. Это Иосиф, – заключил Иуда. – Но... как??? Каким образом???

– Это долго рассказывать, – ответил Иосиф. – А сейчас... Не бойтесь, подойдите ко мне!

Он протянул вперед руки, как бы собираясь обнять их. Но они были до того смущены и напуганы, что даже не пошелохнулись. Тогда Иосиф опустил руки и сказал:

– Я Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет. Но теперь не печальтесь, и не жалейте о том, что вы продали меня сюда; потому что Бог послал меня перед вами для сохранения вашей жизни. Ибо теперь два года голода на земле: еще пять лет, в которые ни орать, ни жать не будут. Бог послал меня перед вами, чтобы оставить вас на земле и сохранить вашу жизнь великим избавлением. Итак, не вы послали меня сюда, но Бог, который и поставил меня отцом фараону и господином во всем доме его, и владыкою во всей земле Египетской. Идите скорее к отцу моему и скажите ему: так говорит сын твой Иосиф: «Бог поставил меня господином над всем Египтом; прийди ко мне, не медли. Ты будешь жить в земле Гесем; и будешь близ меня, ты, и сыны твои, и сыны сынов твоих, и мелкий и крупный скот твой, и все твое. И прокормлю тебя там, ибо голод будет еще пять лет; чтобы не обнищал ты, и дом твой, и все твое». И вот, очи ваши и очи брата моего Вениамина видят, что это мои уста говорят с вами. Скажите же отцу моему о всей славе моей в Египте и о всем, что вы видели; и приведите скорее отца моего сюда. А сейчас... Не бойтесь, подойдите ко мне, и обнимем друг друга!

Иосиф сделал шаг им навстречу и снова протянул руки. Тогда и его братья, еще слабо соображая, окружили его в едином порыве. Он обнимал их каждого в отдельности, не сдерживая слез. Сперва Рувима, потом Симеона, Левия, Иуду... Громкий плач глушил слова. Когда дошла очередь до Вениамина, то Иосиф долго не хотел выпускать его из объятий и рыдал у него на шее.

В этот день в одном и том же зале одновременно плакали двенадцать мужчин. И одна женщина, неотступно наблюдавшая за ними через маленькое отверстие в стене.

 

ГЛАВА 22. ОТЕЦ И СЫН

 

 

 

Сыновья Иакова, взбудораженные от пережитых эмоций, возвращались домой. Бурно обсуждая по дороге все события вчерашнего утра, они пытались проникнуть в тайну головокружительного успеха жизненного пути Иосифа.

Тот, кого они считали давно сгинувшим в пыли и поту Египта, с величием фараона встретил их у стен его столицы. Он разговаривал с ними во дворце, сидя на троне в окружении многочисленных слуг, в то время как они неуклюже толпились перед ним, отвлекая его от государственных дел. Несмотря ни на что, его великодушие не оборвало непрочную нить родства, и он принял и простил их.

Теперь они спешили домой с радостной вестью, потому что Иосиф желал как можно скорее увидеть отца. Они еще не думали о трудностях предстоящего разговора с Иаковом...

Дорога пролегала вдоль моря, иначе продвижение колесниц, на которых с большим удобством ехали теперь сыновья Иакова, было бы невозможно. Впервые в жизни созерцали они Великое море. Широкой сине-зеленой полосой оно заманчво сверкало до самого горизонта, предвещая что-то хорошее, уютное, добротное. Мир и покой.

– Послушай, – сказал Симеон Левию, – а как же мы все это отцу преподадим?

Левий оторвал взгляд от морского пейзажа.

– Ведь ему же надо будет сказать правду, понимаешь? – продолжал Симеон. – Правду.

Левий задумчиво наклонил седеющую голову.

Временная эйфория заканчивалась.

 

 

 

Торжественный приезд сыновей Иакова в Кириаф-Арбу произвел в городе и его окрестностях настоящий фурор. Давненько там не случалось ничего подобного. А может быть, и вообще никогда. Множество шикарных царских колесниц, запряженных длинноногими скакунами, уверенно двигалось прямо к стану Иакова. Народ, высыпавший из своих домов, дивился происходящему. Колесницы не были похожи на военные, поэтому страха ни у кого не возникало. Но любопытство... Всем, от мала до велика, было интересно узнать причину появления в их скромных местах столь пышной процессии. По мере ее приближения, совершенно неожиданно для всех, были замечены некоторые знакомые лица, удобно сидящие в колесницах. На заложников они не были похожи.

– Это же сыновья Иакова, возвращающиеся из Египта! – пронеслось в толпе. – Вот это да! Как это объяснить?

Ничего не подозревающий патриарх почивал в своем шатре. Слугам пришлось срочно его разбудить, и он, от сна ничего толком не понявший, торопливой старческой походкой, все больше хромая и с трудом сохраняя равновесие, засеменил к краю стана. С каждым годом ему становилось все тяжелее ходить. Но от помощи слуг он всегда определенно отказывался.

Колесницы изящно развернулись перед станом и искусно затормозили, выстроившись в стройный ряд. Израиль был поражен. Его сыновья с почетом спустились с колесниц и тепло приветствовали его. Он увидел также десять ослов, навьюченных лучшими произведениями Египетскими, и десять ослиц, навьюченных зерном, хлебом, и припасами, и незнакомых ему людей, спускающих эту ценную поклажу и преподносящих ему. И не знал, что сказать. Он чувствовал неловкость из-за непонимания происходящего.

– Это все для тебя, отец, – сказал Иуда.

Израиль молчал, обходя подарки, разложенные перед ним, то и дело поглядывая на сыновей и на остальной народ, собравшийся вокруг. Потом в недоумении всплеснул руками и произнес одну-единственную фразу:

– Не понимаю!

Иуда подошел к Иакову очень близко и тихо произнес:

– Будет лучше, отец, если мы тебе все объясним наедине.

Иаков интуитивно заподозрил что-то неладное. Его чуткое израненное сердце сжалось от тоски и боли, предвещаемых таинственными словами. Сколько он уже пережил, перенес на своем веку! И каждый раз нужно снова быть готовым идти, как в бой, навстречу изогнутым перипетиям судьбы! Неужели нельзя по-другому? Он уже успел утомиться... Его дни близятся к закату. Так бы хотелось напоследок успокоиться от постоянных тревог и разочарований... От борьбы. Его дух тверд и мужественен, его разум ясен, но истомленное тело одряхлело и жаждет покоя. Вот опять перед ним новые переживания и хлопоты. Кто знает, что натворили на сей раз его непутевые дети в Египте? За все надо платить. А чем расплатились они?

– Дорогой наш отец! – начал Иуда, изо всех сил стараясь казаться спокойным, когда сыновья остались наедине с отцом. – Эти дары прислал тебе правитель Египта.

– Здесь какой-то подвох... – неуверенно ответил Иаков. – Зачем он это сделал?

Всем показалось, что в шатре патриарха вдруг стало тесно. Ситуация становилась все более неловкой, все более шаткой. Недоумение Иакова росло, и никто из сыновей не мог даже предполагать, как отреагирует отец на то, что они собирались ему сказать. Скорее всего их постигнет шквал негодования и обвинений в предательстве. Благоденствие любимца отца в настоящем не перечеркивает того, что, конечно, он перенес в прошлом: позора, унижений, истязаний... Кто знает, что он пережил, поднимаясь из раба в правители... И виной тому они, его кровные братья.

Ах, если бы можно было устроить так, чтобы Иаков никогда больше не увиделся с Иосифом! Тогда они ни за что не сказали бы ему правду. Хищный зверь, вероятно, не растерзал его, а только ранил, и кто-то спас его и увел в Египет. Неплохая сказка! Но Иосиф, как неумолимый страж правосудия, не даст им солгать. Если они не вернутся к нему, он придет за ними. И тогда, спасайся, кто может!

Страх за свое будущее сдавил их, этих уже немолодых людей, как никогда. Среди беспорядочного нагромождения их добрых и злых дел, совершенных ими в жизни, с величайшим трудом держалось их недавнее раскаяние. Да... Сейчас, на трезвую голову, цену ему они могли определить сами.

– Правитель Египта уважает и ценит тебя, отец, – промолвил Иуда, в надежде оттянуть время.

– Но он же меня не знает! – недоумевал Иаков.

– Знает по нашим рассказам, – нашелся Иуда.

– Мне все это кажется весьма странным, – задумчиво ответил Иаков. – Вы как будто что-то недоговариваете...

– Он не просто ценит... Он любит тебя, отец! – неожиданно воскликнул чувствительный Рувим.

Иаков посмотрел на своего первенца, как на больного ребенка:

– Не нужно лицемерных слов, сын мой! Поосторожнее с ними... Лучше скажите прямо, что с вами произошло в Египте?

Рувим сконфузился. А за ним и все остальные. Видя создавшееся положение, Иаков принял мудрое решение помочь разговориться своим, уже слишком большим детям.

– Ладно, ладно... – сказал он по-домашнему. – Что у вас там? Что за секрет?

Это был самый подходящий момент. Настрой Иакова сменился, он готов был выслушать, понять... Может быть, даже простить. И все равно роковые слова никак не шли наружу. Израиль чуял сердцем, что что-то стряслось. Он собрал всю свою силу воли и произнес:

– Детки мои, детки... Славные вы мои! Ну что же вы пригорюнились теперь? Смотрите, и зерно привезли, и припасы, и разные изделия... Что же вы так опечалились вдруг? Или какой страшный залог взяли с вас в Египте? Этот правитель мне совсем непонятный... Скажите, детки, не мучайте вы отца своего... Я ли да не пойму вас, родные вы мои!

Иуда наконец поддался:

– Даже не знаю, с чего начать, отец... – слабо проговорил он.

– Не тяни. Начни, сынок, с самого главного, – уверенно ответил Иаков, хотя ему самому было очень нелегко.

– С главного? – переспросил Иуда испуганно. – Как же начать-то... с главного... – он замялся. – Ну, так значит... Так вот... Таким образом... Повелитель этот, о котором ты уже слышал...

Иуда глянул по сторонам, ища хотя бы мнимой поддержки у братьев. Но они сидели так неподвижно, что едва можно было догадаться об их присутствии, не посмотрев вокруг, и даже присмотревшись, некоторых, грубо говоря, можно было спутать с пестрыми драпировками шатра. Иуда отвернулся от них и встретился взглядом с отцом, томящимся в ожидании.

– Начну с главного. Имя правителя Египта, а лучше сказать, премьер-министра, как тебе уже известно, отец, – Цафнаф-пенеах. Имя двойное, для нас нетипичное... Что обозначает, конкретно я не знаю. Что-то связанное с благословениями, наверное. Да он и стал для Египта благословением: благодаря ему были распознаны годы изобилия и предугадана надвигающаяся засуха. Она продлится еще пять лет. У него были на этот счет видения. Так в народе говорят. Его там все очень любят. И неспроста! Сам фараон души в нем не чает. Все бразды правления в его руки отдал. И бережет его очень.

– Странно, – задумчиво сказал Иаков. – Какому-то гордому язычнику были даны видения относительно лет изобилия и засухи? В то время как мы здесь чуть ноги не протянули от голода. Мы, поклоняющиеся единому живому Богу! А он – всего лишь заурядный идолопоклонник. Не могу уразуметь действий Всевышнего! Не полагалось ли Ему открыть это нам? – он обхватил руками голову, чувствуя, что начинает нервничать. – Да и вы теперь им очарованы, когда получше его узнали. Вероятно, что и среди язычников есть люди, знающие Господа. Иначе как объяснить?

– Вот, вот, именно так! – обрадовался ходу мыслей отца Иуда. – Теперь ему оставалось лишь осмелиться произнести заветное имя. – Но дело в том, что Цафнаф-пенеах – это его ненастоящее имя. Это имя дал ему фараон.

– И что же? – нетерпеливо произнес Иаков. – Какая нам разница? У этих египтян совсем другие обычаи. Они не только имена, а все, что угодно, могут поменять: жен, детей, род занятий... Даже стать бесполыми могут. До меня слухи доходили. Не в пустыне живем. Развратнейший народ!

– Но он не египтянин, отец!

– Знаю, знаю. Сейчас в Египте правят эти самозванные гиксосы. Бывшие пастухи. Но рядятся под египтян. Во всем хотят быть на них похожими. Особенно в надменности. Лицемеры! – Иаков поморщился. – Но и страха им не занимать. Боятся, что подлинные египтяне скоро их скинут. Вот и установили военный режим. И как среди этой фальши, жестокости и разврата мог восстать человек, которого знает Бог? Не понимаю... Не понимаю!!!

– Его настоящее имя – Иосиф, – ответил Иуда.

– И имя у него такое же... – мечтательно произнес Иаков.

– И это имя принадлежит тому же самому человеку!

– О ком ты?

– О том же, о ком и ты. Об Иосифе.

– Что ты! Что ты! Не береди память о нем! Умоляю, пощади... – замахал руками Иаков.

– Но это же Иосиф! Тот, кого ты любил больше всех!

– Иосифов на белом свете много, а я любил одного.

– Ну, вот...

– Что??

– Это он и есть.

Иаков побледнел. На его массивном лбу выступили крупные капли пота. Надежда вспыхнула в его потухшем сердце так ярко, что чуть было не лишила его чувств. Он чудом не потерял сознание. Сухими, трясущимися губами патриарх еле слышно прошептал:

– Значит, жив???

– Да, жив, здоров и правит Египтом.

– Не может быть... Мальчик мой! Драгоценный мой! Счастье мое... – запричитал Иаков. – Жив! Жив! Жив!!! Ох, не могу поверить... – потом, как будто что-то вспомнив, спросил: – Но... как? Каким образом?

Иуде уже начало казаться, что самая трудная часть осталась позади, но он ошибся.

Иаков поднялся и достал из укромного уголка деревянную резную шкатулку. Он сел вместе с ней на прежнее место и долго глядел на нее блестящими от слез глазами, часто судорожно сжимая веки, и ласково поглаживал ее, как если бы она была живым существом. Несколько раз он порывался открыть шкатулку, но, немного приподняв крышку, тут же резко захлопывал. Иаков колебался. Медлил. Он боялся спугнуть тот хрупкий призрак надежды, что вдруг, после стольких лет, так неожиданно предстал перед ним. Его мысли двоились. Путались...

Его сыновья подозревали, что лежало в шкатулке. Они не раз видели ее в руках у отца, всегда закрытой. По всей видимости, открывал он ее не часто. Ему достаточно было просто подержать ее в руках, прижать к себе и всплакнуть. Поэтому сейчас, видя отца таким и зная, какой им предстоит разговор, некоторые из них предпочли бы никогда не родиться на свет.

И все же, совладав с собой, Иаков открыл шкатулку. Вслед за этим, как и следовало ожидать, он извлек оттуда рваную и окровавленную тунику своего любимца.

– Ведь... умер Иосиф, – прохрипел он. – Разве не так?

Он держал это истерзанное тряпье на вытянутых руках, как беспрекословное свидетельство его смерти.

Сыновья Иакова заежились от холода.

– Что же вы молчите, сыночки??... Разве не умер Иосиф? Ведь вы же принесли мне его тунику! Так ведь? Посмотрите же на нее! Посмотрите: она вся изорвана в клочья и испачкана в крови так, что невозможно поверить в обратное. Что же вы молчите? Вы же мне ее принесли!

Иаков сжал тунику костлявыми пальцами, прижал ее к груди и в изнеможении разрыдался.

– Отец! Нет других виновных в этом, кроме нас, – проговорил Иуда металлическим голосом.

Иаков, все еще всхлипывая, внимательно посмотрел на него.

– Как это понимать? – спросил он недоуменно. – Ах, да... Ну, конечно... Ты хочешь сказать, что вы его не уберегли. От зверя лютого, мне неизвестного, не спасли.

– Отец, он жив.

– Это невозможно!! – с неизвестно откуда взявшейся силой возмутился Иаков. – Иначе туника была бы целой... А так... Вы видите? – он снова затряс темно-коричневыми клочками. – Я вам свидетельство даю, что он не мог выжить! Не мог! Оставьте уже это теперь, после стольких лет, пощадите мои седины!

– Отец, Иосиф жив. И мы во всем виноваты.

Иаков с горечью хмыкнул.

– Виноваты в том, что он жив? Да вы не в своем уме!!

– Виноваты во всем остальном.

Иаков замер. Его осенило, что он находится на пороге открытия какой-то страшной семейной тайны, что, как он замечал уже давно, мучала его сыновей. Но его предельная возбужденность мешала ему сосредоточиться.

Иуда поднял голову высоко вверх и возгласил:

– Пусть осудит нас Бог на вечную погибель, но правды больше мы скрывать не станем. Там кровь козла.

– Где? – наивно спросил Иаков.

– На тунике.

– На... какой?

– Эти пятна – не кровь Иосифа. И никогда ею не были.

Лицо патриарха исказилось отвращением. Перед ним, во всей своей отталкивающей безобразности, предстало еще одно преступление его драгоценных сыночков, в подробности которого ему предстояло вникнуть. О, Боже, дай силы не умереть!!!

Иуде вдруг вспомнилось его детство, безоблачные и безвозвратно ушедшие дни, когда ему ничего не стоило признаться в своих безобидных проделках и попросить прощение. Совесть его была чистой, а жизнь – счастливой.

– Тунику Иосифа мы выпачкали в крови козленка, – сказал он, глядя в сторону. – А до этого... Мы избили Иосифа и бросили полумертвого и полураздетого в ров.

Иуда прервался, с трудом сохраняя присутствие духа. Образ его детства, легкокрылой разноцветной бабочкой неслышно порхал вокруг него, делая его страдания еще более невыносимыми. Это с его уст срываются страшные слова свидетельства! Это его отец возненавидит больше остальных! Он растоптал его святое доверие!

Лицо Израиля словно окаменело. Да и сам он весь затвердел, закостенел. Только одинокое трепещущее сердце продолжало беспокойно стучать в его слабой груди.

Иуда продолжал:

– Но потом мы передумали и, вместо того, чтобы оставить Иосифа погибать во рву, вытащили его и продали в рабы измаильтянам, направляющимся в Египет. И не видели его в течение всех этих лет.

– И я тоже, – ответил Израиль каменным голосом. – Месть... Как должно быть, вы его ненавидели, чтобы совершить подобное...

«И как ты теперь возненавидишь всех нас!» – пронеслось в голове Иуды.

– А я не замечал. Ничего не замечал, – начиная мерно раскачиваться, продолжал Иаков. – Ни ревности вашей к нему, ни зависти. Горе мне. Горе! Ошибся, недосмотрел. Каких сыновей воспитал! Убийц! Горе мне.

«Ну, вот и до нас очередь дошла, – вновь подумал Иуда. – Одному Богу известно, как вся эта трагедия закончится! Раскачивается из стороны в сторону... Может, он сейчас с ума сойдет? Нам этого Иосиф не простит. Нужно срочно привести его в чувство. А как?»

Спасительная идея озарила раскаленный мозг Иуды как раз в тот самый момент, когда Иаков, затянув протяжное: «А-а-а...», начал валиться на постель.

– Отец, прости нас!!!

Услыхав это, Иаков не очень удачно оперся на локоть и потихоньку снова сел почти прямо.

– Отец, прости нас, твоих злых и жестоких детей! Мы уже многое искупили, неся бремя своего преступления: состарились раньше времен, разъединились между собой и превратились в полнейших неудачников. Прости нас теперь ты, как Иосиф простил нас!

– Иосиф! – все могучее тело патриарха всколыхнулось. – Сын мой жив! И он простил вас... Невероятно. Да, сейчас я понимаю, почему египетскому правителю Бог дал видения относительно лет изобилия и засухи. Мальчик мой! – он блаженно улыбнулся. – Но каково ему пришлось вначале?... Когда его немилосердные братья обрекли его на жалкую участь раба! Извергли его из родной среды! Отняли у отца! О!! Он все мне расскажет! Все!!! Скорее! Везите меня к нему!!

– Отец, а как же мы?? Ведь Иосиф и нас всех пригласил жить в Египет! Навсегда. И простил... – неуверенно промолвил Иуда. Слезы текли по его щекам.

Иаков снова погас. Потемнел. Долго сидел молча, пережевывая, переваривая услышанное. Только его одинокое любящее сердце все также беспокойно стучало в его слабой груди.

– Если мой сын, с его небесной душой, простил вас, то прощаю и я...

 

 

 

На сборы ушло больше трех недель. Патриарху было нелегко тронуться с насиженного места и, чтобы хоть как-то компенсировать разлуку с Ханааном, он хотел взять с собой весь свой многочисленный скарб: громоздкие палатки, широкие ковры, постели, нескончаемую утварь... Никакие колесницы не могли вместить всего! Каждый раз, после очередного провала в сборах, приходилось все заново пересматривать и откладывать вещи наименьшей ценности. Руководил процессом, как всегда, он сам. Иакову было больно. Очень больно. Он знал по собственному опыту, что значит не иметь ничего и жить на чьем-то иждивении. Он нажил это имущество тяжелым, почти рабским трудом, и теперь?

Его воскресший Иосиф звал его к себе, призывая оставить все без сожаления, обещая дать лучшее из всей египетской земли и заботиться о нем до конца дней. Иаков и верил, и не верил. Если бы Иосиф сам приехал за ним, то насколько ему было бы легче!

Прошло более двадцати лет... Далекий Египет. Повзрослевший и, конечно, сильно изменившийся Иосиф, окруженный чужими ему, Иакову, людьми, вовлеченный в чуждые ему дела. Сыновья любовь не умерла, но все же... Он уже не первый год в правителях, но ни разу не захотел приехать... Привык. Сыновья любовь не умерла, но все же... Пощупать бы это уже сейчас, дотянуться через пустыню, разделяющую их, увидеть хоть одним глазком! Насколько ему тогда было бы легче!

В Египте, по словам Иосифа, пересказанным ему остальными сыновьями, он проживет, вернее доживет свою жизнь безбедно. Египет полон хлеба, и всего, чего пожелает душа. И все же... что же так мучает и гнетет его? Почему он упорно хочет увезти с собой каждую тряпку, каждую плошку, не желая расставаться с ними, как если бы они были живыми существами? Ведь он должен быть переполнен одной только радостью и лететь, словно птица, навстречу любимому сыну! Может, содеянное его подлыми сыновьями тревожит его так сильно? Да, конечно. С этим, еще одним кроваво-черным пятном в его семье, ему предстоит примириться в будущем... Но что-то еще... Что-то еще.

Да! Вот оно! Кажется, это оно. Он боится встречи с Иосифом. Вероятно, это так. В этом уже нет никаких сомнений. Не изменился ли его любимец настолько, что он не узнает его? Не произойдет ли так, что он должен будет обнять и прижать к своему сердцу чужого ему человека? Иосиф провел там больше половины жизни. А Египет, как известно, рассадник всякого порока и бесчестия. В юности его сын был так хрупок, так несмышлен, и порой так нетверд. Его характер и привычки сформировались там, в той среде, среди того общества! Иаков помнил его семнадцатилетним, а сейчас ему уже сорок. Подумать только! А его видения? Как тут быть? Египтяне – мастера на всевозможные чародейства. Какие только штуки они не вытворяют! Страна переполнена колдунами, ворожеями, гадателями! А в их богах, то есть идолах, легко запутаться! И через них они тоже чудеса творят. Может, наслали проклятье на всю землю, и все! А вдруг и он в этом замешан?

И как же среди всех этих мерзостей можно устоять, уцелеть и не совратиться?

 

 

 

Несколько дней назад Иаков пытался выведать у Вениамина его самые личные и глубокие впечатления от встречи с Иосифом. Вначале он намеревался по привычке обратиться к Иуде, но образовавшаяся между ними пропасть мешала ему это сделать. Его прощение пока было только на словах. Душа противилась примирению. И, кроме Вениамина, никого из сыновей он не мог видеть.

– Скажи, Вениамин, сыночек мой, каким тебе показался Иосиф? Расскажи мне о твоих самых глубоких впечатлениях от встречи с ним.

Розовощекий юноша полубезразлично пожал плечами и принял серьезный вид.

– Даже не придумаю, как сказать...

– А ты не придумывай. Ты скажи, как есть.

– Мне сложно... Ведь, как брата я его совсем не помню. Мне едва исполнилось шесть лет, когда он... его... Мои впечатления о нем остались очень смутными.

– Я прошу тебя поведать мне о твоих теперешних впечатлениях. Например, когда ты увидел его в первый раз, каким было твое самое сильное чувство? – Иаков взял Вениамина за руку.

– Страх.

– Не может быть! – Иаков отпрянул.

– А ты как думал! – в голосе Вениамина зазвучала обида, вызванная недоверием отца. – Симеона в тюрьму засадил на год. Меня потребовал. Да и братья нарассказывали про его жестокость и коварство. Я отнесся к нему с большим предубеждением.

– Помню, помню их рассказы.

– А ты как думал! Он для нас обед устроил, потчевал нас всякой всячиной, а потом кубок свой серебряный в мой мешок подсунул, и когда догнали нас на обратной дороге его лихии слуги, то обвинили меня в воровстве! Это тебе как?

– Я этого не знал! Зачем же Иосиф так поступил?

– Откуда я знаю! Мы уже подумали – смерть нам всем. Или рабство. Братья меня одного не бросили и такими покорными выглядели.

– А ты?

– А я – нет.

– Ну, а после всего он говорил с вами, Вениамин? Иуда пересказал мне его чудесные слова.

– Да, да, говорил. Я сначала ничего не понимал про продажу. Только потом до меня дошло. Очень искренним казался.

– Только казался?

– Ох, не пытай меня. Не знаю. Он, как никак, правитель Египта! То же, что фараон! А этот класс людей наверняка не так прост, как мы. Они как будто всегда чего-то недоговаривают.

– Твои братья на протяжении двадцати лет «чего-то недоговаривали». И какого же они класса?

– Ты их не простил, отец?

– Вроде простил.

– Прости их. Чего уж там...

– Ты думаешь, это так просто после того, что они совершили?

– ...

– Ты так мне ничего существенного про Иосифа и не рассказал.

– А нечего больше рассказывать. Он нас тут же отправил назад, за тобой. Братья его хоть помнят, а я... Ну, обнял он меня, поцеловал. Правитель! Долго плакал, можно сказать, рыдал. Мы все, кстати, тоже.

– Это я уже слышал.

– Тогда я не знаю, что еще сказать. А в чем дело? Переедем. Он поможет нам обжиться. Надо же, такая удача в такое время! Правитель Египта! Будем жить, забот не зная.

– Я только хотел узнать, остался ли он прежним...

– Вряд ли. Хотя я не помню, каким он был.

– Самым лучшим. А ты ни разу не назвал его Иосифом.

– Нет, что ты! Он – Цафнаф-пенеах, правитель Египта!

– Может, и я должен буду так его называть?

– Не думаю. Ты – его отец.

– А он – твой единственный брат, – Иаков посмотрел на Вениамина с сожалением. – Сын твоей матери. Понимаешь ли ты, что это значит, мой мальчик? Я помню, как Иосиф любил тебя, с какой нежностью относился. Не будь к нему равнодушным. Не будь черствым. На его долю выпало много испытаний... Не будь корыстным.

– Знаешь, отец, почему бы тебе все-таки не поговорить с Иудой, да и с остальными? Я – что?

– Да... Сейчас я вижу, какие вы с Иосифом разные. Во всяком случае, каким я его помню...

 

 

 

Когда все было готово к отъезду: сняты и уложены шатры, погружена остальная поклажа и все женщины и дети сидели в колесницах, Иаков до сих пор пребывал в плену нерешительности. Принадлежащие ему участки земли он не продал, а оставил на попечение верным людям, искренне надеясь когда-нибудь снова увидеть Ханаан. И уже сейчас эта непроданная земля тянула его назад. Он стоял посреди почти пустого поля, где в течение многих лет протекала его жизнь, и не сводил с него глаз.

– Обетованная земля... – прошептал он. – Обетованная земля! – повторил он более внятно. – Ведь это она была обещана Аврааму, а вовсе не Египет! Что же я делаю? – он, кряхтя, нагнулся, отковырнул кусок земли и, поднеся его к губам, поцеловал. – Нет, неправильно я поступаю, – произнес он, перетирая пальцами темные комочки. – Бог наверняка и здесь нам поможет, прокормит... Надо на Него уповать!

– А эти два года что же? – спрыгивая с колесницы, крикнул Иуда, теряя терпение. В первую очередь Израиль игнорировал именно его, хотя его вина была ничуть не больше, чем у остальных. Его неформальное, а затем формальное лидерство стало причиной такого отношения. – Мне помнится, что именно ты отправил нас в Египет. И в первый, и во второй раз.

Иаков заохал:

– Да что же это творится такое! Ох, действительно! И все же это – обетованная земля!

– А Иосиф? Ты про него забыл? Он ждет тебя в Египте!

– Разве он не сможет навещать меня здесь? Разве для правителя это так сложно? Разве он не сможет помогать нам тут?

– Он велел нам привезти тебя к нему немедленно. Это его слово. А ты, отец, все рассуждаешь!

Израиль ничего не ответил. «Господи, наставь меня на путь, как в молодые годы», – было его немой молитвой.

Пока он так стоял, Иуда и Вениамин, подошедши к нему с двух сторон, подхватили его под руки и отвели к колеснице. Иаков, выбившийся из сил, кротко повиновался. Сев на сиденье, он устало закрыл глаза и впал в забытье.

 

 

 

Через два дня они достигли Вирсавии. Вдохновленный этим местом, связанным с прошлым его предков, Израиль с помощью сыновей, вдруг отчего-то сделавшихся послушными, соорудил там жертвенник Господу и принес на нем жертву всесожжения. Долго и неподвижно стоя перед наскоро воздвигнутым алтарем, он пламенно благодарил Бога и одновременно вопрошал Его о том, что так мучало его.

Быстро надвигались неприветливые сумерки. Устройство на ночлег было крайне простым: все по-походному, под открытым небом. Для патриарха специально развернули его мягкую постель. Он привычно улегся на нее, а заботливая рука плотно укрыла его пледом. Но ему не спалось. Допоздна Израиль прислушивался к близким и дальним голосам, раздающимся в темноте, слушал тихие звуки гуслей. Когда последний отголосок смолк и ни одно движение больше не нарушало покой путешественников, он поднялся со своего ложа и принялся бродить между мирно спящими людьми. Вон они, его сыновья, их жены и дети, также слуги и рабы... Спят бок о бок беззаботным сном. Всех их вверил ему Господь. Каждого из них. Поэтому они так беззаботны. Им чудится, что они весь свой век будут пребывать под неусыпной охраной патриарха. А ведь он уже отходит. Ему уже сто тридцать. Сколько еще он протянет?

Размышляя так, Иаков ходил между спящими, заглядывая им в лица, поправляя их сползшие одеяла. Он подолгу останавливался возле каждого сына, смотрел на него и шептал молитвы, а потом целовал его в лоб.

Затем он тоже лег и уснул. И снилось ему как бы межзвездное пространство, и он парит в нем, как птица. Ему легко и свободно, и нет груза лет, ни бремени забот. Он почти не чувствует своего тела. И настолько реально все: ощущение простора, свободы... Вдруг появляется свет, который светит мягко, будто сквозь тонкий занавес. И звучит голос: «Иаков! Иаков! Он сказал: вот я. Бог сказал: Я Бог, Бог отца твоего; не бойся итти в Египет; ибо там произведу от тебя народ великий. Я пойду с тобою в Египет; Я и выведу тебя обратно. Иосиф своею рукою закроет глаза твои».

После этого ему было показано видение, воскресившее событие, которое произошло с ним несколько лет назад: молодой купец в повязке под глаза, разворачивающий перед ним разноцветную тунику. Патриарх не в силах был оторваться от этих глаз... Как же он мог их тогда не узнать?

Всю ночь Израиль спал мирно и спокойно, а когда наутро проснулся, то первым делом достал свой драгоценный подарок и облачился в него.

 

 

 

Переход через пустыню подходил к концу. Иуду послали вперед гонцом. Для входа в Аварис у каждого приезжего должны были быть веские причины.

– Я родной брат Цафнаф-пенеаха, правителя Египта. Пропустите!

– А чем ты докажешь свое с ним родство? – последовал вопрос охранника.

– Ничем... Отец его и остальные братья находятся на пути к Египту. Он нас всех сюда пригласил.

– Еще родственники?

– А в чем, собственно, дело? – начал выходить из себя Иуда. – Месяц назад нас в столицу пропустили беспрепятственно.

– То было месяц назад. А сейчас фараон велел усилить охрану у стен Авариса.

– Фараон или Цафнаф-пенеах?

– Это не имеет значения.

– И как же мне войти?

– Ладно. Раз Вы назвались его братом, приставим к Вам личного надзирателя. Он Вас проводит во дворец. Но смотрите: Вам не сдобровать, если солгали!

– Что??

У дворца на Иуду посмотрели критически.

– Еще один брат Цафнаф-пенеаха?

– Что значит: «еще один»? – недоумевал Иуда. – Нас у него одиннадцать. – Опять проблемы, – прошептал он себе под нос. – Иосиф, что, их не предупредил, что ли? Шутку решил с нами сыграть? Или... отомстить?

– Я знаю только одного, – ответил неумолимый страж, – его личного секретаря.

«Белиберда какая-то...» – подумал Иуда.

– Ему-то я обо всем и доложу, – добавил страж. – Эй, Кеназ, замени-ка меня тут. Я пойду с докладом к Таппуаху.

– Причем тут какой-то Таппуах? – возмутился Иуда, метнув горящий взгляд на стражника.

– Не «какой-то», потому что, если Вы не врете, это Ваш родственник.

– А напрямую к Цафнаф-пенеаху нельзя, что ли?

– Он сейчас занят. У него важное совещание. И вообще... Вы задаете слишком много вопросов!

Очень скоро стражник вернулся.

– Пройдемте.

Иуду провели в небольшую уютную комнату, изящно обставленную, но чересчур тусклую. Спиной к нему стоял человек в светло-серой одежде. Голова его была покрыта ослепительно белой накидкой, мягкими складками спадающей по спине и невольно выделяющейся на неброском фоне. Человек обернулся вполоборота, и Иуда в ужасе отшатнулся. Контраст белого и черного был слишком велик. Черно-земляным было его лицо, вдобавок изувеченное косым шрамом, проходившим через весь лоб, нос и правую щеку. Белизна левого глаза поражала.

– И это – еще один брат Иосифа? – спросил Иуда сам себя, горделиво приподняв голову, когда шок отступил.

Но, поскольку он произнес это вслух, ответ не замедлил:

– Да, я его брат, – черный человек развернулся к Иуде полностью. – И, к тому же, его секретарь. А Вы кто такой?

Таппуах прекрасно узнал «самого главного брата» обожаемого им Иосифа и не мог совладать со вскипевшим в нем чувством ревности. Иуду тоже посетило это неприятное чувство. Поэтому и настроены они были друг к другу несколько враждебно.

– Я – его родной брат, сын его отца. А Вы чей сын? – сверкнул глазами Иуда.

– Я? – намеренно переспросил Таппуах, чтобы его заявление произвело больший эффект. – Я – сын того, кому вы продали Иосифа, вашего дорогого брата.

Иуда опешил и сконфузился. Это был новый удар, которого он не ожидал. «Тут, должно быть, уже всем все известно», – подумал он. Изо всех сил стараясь не подавать вида своего состояния, Иуда спросил:

– И что... тут все об этом знают?

Воспользовавшись замешательством «главного брата», Таппуах не замедлил взять верх:

– Не все, но некоторые очень важные особы, приближенные фараона, – произнес он деловито. – Так что мой Вам совет: сильно не выступать, а довольствоваться той великой милостью, что Иосиф... то есть Цафнаф-пенеах оказал всем вам. И побольше кротости и смирения. При дворе это ценится.

– В самом деле? Кротость и смирение ценятся при египетском дворе? – переспросил Иуда.

– Во всяком случае, их ценит Цафнаф-пенеах. И еще кое-кто. Так что не очень заноситесь.

Иуде вдруг показалось, что ему недостает качеств, необходимых при египетском дворе. И, к тому же, что ему здесь совсем не рады. В таком пессимистическом и полудепрессивном состоянии его застал Иосиф, который неслышно вошел в комнату.

Таппуах, стоявший лицом к двери, заметил его и неловко заулыбался, сознавая, что, в некотором смысле взял на себя чужую роль. Иуда еще не успел опомниться, как Иосиф радостно воскликнул:

– Иуда! Брат мой! А я уже начал беспокоиться! – и порывисто обнял его.

Таппуах, увидев это, пришел в неописуемое отчаяние. Иуда, напротив, почувствовав на себе крепкие, уверенные руки Иосифа, позабыв обо всем, тут же воспрянул.

– Наш отец, должно быть, уже подъезжает к границе Египта, – ответил он.

– Прекрасно, Иуда! – Иосиф как можно непринужденнее похлопал его по плечу. – Значит, надо немедленно вызжать. Пойдем! Его, как уговорено, проводят в Гесем, а туда – день пути. Не хочу, чтобы он прибыл туда раньше меня.

– Да, да... А знаешь, – воспользовавшись расположением Иосифа, вставил Иуда, так как сомнения не давали ему покоя, – меня не хотели сюда пропускать.

– У нас с этим строго, – подтвердил Иосиф. – Особенно правила ужесточились в последнее время. Фараон опасается неприятелей с южной части Египта. Но насчет моего отца и братьев я всю охрану предупредил. Иначе тебя бы ни за что не пропустили. Ясно? Ну, а потешить свою гордыню им не запретишь. Неотесанный они народ, к сожалению... Понимаешь? А теперь идем.

Иосиф вместе с Иудой направился к выходу.

– Да... – вспомнил Иосиф и приостановился. – Ты уже успел познакомиться с Таппуахом, моим секретарем и... моим братом?

Иуда молча кивнул. Натянутость между ними огорчила Иосифа, однако он просто и безыскусно произнес:

– Всем братьям полагается жить в мире между собой. Таппуах, ты едешь с нами? Хорошо бы взять и Асенефу. И Тарика, если он свободен.

– Да, да... – ответил секретарь не очень внятно.

– Иуда, подожди меня снаружи, – сказал Иосиф, отпуская его локоть и открывая перед ним дверь.

– Таппуах, ты не должен меня ревновать, – ласково проговорил он, когда они остались одни. Затем подошел к измаильтянину и погладил его по голове.

– Теперь для меня все изменилось. И навсегда! – ответил Таппуах, чуть не плача.

– Что изменилось? Ах, да! Мои братья! Моя семья!

– Вот, вот! Теперь ты будешь с ними! Они будут здесь везде. На всех государственных постах. Наверное, мне и должность мою придется освободить. Но главное – не это. А то, что ты будешь с ними.

Иосиф посмотрел на Таппуаха с некоторой долей озорства. Маневр, чтобы растормошить его.

– В целом ты, конечно, прав. Но не во всем. При дворе их не будет. Нет. Они по-прежнему будут вести свою мирную пастушескую жизнь. Я решил, что так для всех будет лучше. Я буду их видеть... иногда. Безусловно, я не имею ввиду отца. С ним я надеюсь общаться намного чаще. Но, в целом, как тебе это? Скажи, что неплохо придумано!

– Гениально! – не верил своим ушам Таппуах. – Так можно будет жить. Они – там, мы – здесь.

– Вот именно, – подтвердил Иосиф и устало вздохнул.

– Что с тобой?

– А ты ничего не видишь?

– Что я должен видеть? Я вижу, что ты рад приходу братьев и... отца. Что ты рад примирению.

– Да, я рад, Таппуах. Без всякого сомнения. Я смогу им помочь. Наша семья восстановится. Но груз, который я несу, очень тяжел. Груз памяти. Бог помогает мне нести его, иначе я бы давно сломился. Бог дает мне способность прощать и любить, дает твердость, которая почти отсутствует в моем характере. Дает смирение, мало мне присущее. Питает мою веру и надежду. Часто, преодолевая все земное, мне хочется петь Ему новую песнь освобождения, и на душе бывает так легко и радостно! А бывает, как сейчас.

– Прости, я думал, что тебе сейчас хорошо.

– Мне очень хорошо и тяжело одновременно!

 

 

 

Иосиф, сидящий в колеснице вместе с женой, смотрел вдаль. Рядом находились двое его верных друзей, Тарик и Таппуах, а также Иуда.

– Они вот-вот должны появиться... Они вот-вот должны появиться... – повторял он обеспокоенно. – Мои люди прекрасно знают дорогу. Ошибка исключена. Сейчас они должны появиться... Асенефа!

– Что, мой дорогой?

– Почему их так долго нет, как ты думаешь?

– Тебе так кажется, потому что ты переживаешь.

– В данном случае я не могу не переживать! Этого момента я ждал всю жизнь!

– Постарайся успокоиться. Скоро ты его увидишь.

– Иосиф, Иосиф! Я чувствую важность этого момента! – воскликнул Таппуах. – И счастлив, что могу его с тобой разделить.

– Я тоже чувствую. И сознаю все... – добавил Иуда, переводя взгляд с одного на другого.

Тарик вытянул шею и закричал:

– Один, два, три! Появляется, смотри!! – и, вскочив, замахал обеими руками.

Иосифа как будто обожгло. Он глянул туда, куда смотрел Тарик.

– Я ничего не вижу!!

– Сейчас, сейчас... Немного терпения. Умей ждать! – продолжал размахивать руками виночерпий. – Вот же! Смотри!!!

Перед взорами царской свиты, прибывшей сопровождать Цафнаф-пенеаха, из-за горизонта постепенно всплывала внушительная процессия. Колесницы и повозки заслонялись бесчисленным скотом и массами идущих людей.

– Что это?... – в замешательстве проговорил Иосиф.

– О, это отец... – ответил Иуда. – Он взял с собой все, что только смог увезти. Колесницы весьма перегружены. Все ослы и верблюды навьючены. К тому же он привел за собой всех вплоть до последнего раба.

– Невероятно... Зачем?

– Он не хотел обременять тебя, поэтому взял с собой все свое. Однако за последние двадцать лет прибавление произошло не только в семьях его сыновей. Но ведь каждый раб или слуга для него все равно, что сын. Он не мог оставить их.

– Отец... – прошептал Иосиф, разглядев седовласого старца на первой колеснице, и тут же горячие слезы застлали ему глаза, а сердце учащенно забилось, претендуя на то, чтобы все самые сильные и дорогие чувства, обитающие в нем, взяли верх над всем остальным.

Иосиф спрыгнул с колесницы и стремительно кинулся вперед. Ветер развевал полы его одежды, тяжелые цепи и кулоны громыхали от быстрого движения. Иосиф бежал и бежал...

– Кто это там бежит? – Иаков всмотрелся. – Я вижу много людей на колесницах. Но кто этот бегущий человек? Гонец? – он приложил ладонь ко лбу, защищаясь от слепящего солнца. – Ах!!... – Иаков схватился за грудь. – Неужели это... Иосиф??! Остановите! Остановите! Я слезу...

– Лучше мы подъедем к нему поближе, – ответил проводник, правящий лошадьми.

– Остановите!!! – приказал патриарх. – Я слезу!

Лошади затормозили. Отвергнув помощь, Израиль спустился на землю. Местность была ему совершенно незнакома. Но тот, кто бежал ему навстречу... Его облик в египетском одеянии был ему тоже чужд, однако его внутренний голос уверенно говорил, что это его дитя.

Иосиф заметил на старце, торопливо ковыляющем настречу ему, тунику ярких, причудливых тонов. Ноги его подкосились, и он чуть не упал, затем снова побежал, но уже медленнее.

Расстояние между ними неумолимо сокращалось. Отец и сын уже могли разглядеть лица друг друга. Их разделяло всего несколько шагов...

Уже только три шага. Два шага. Один шаг.

Теперь их уже не разделяло ничего.

 

 

 

ЭПИЛОГ

 

 

 

Заканчивая это волнующее повествование, кратко упомянем, что произошло с его героями после сего.

 

 

В течение долгих семнадцати лет после столь долгожданной встречи патриарх и его любимый сын смогли наслаждаться общением друг с другом. Видя процветание Иосифа, Иаков постепенно обрел долгожданный и столь необходимый ему мир и покой. Он жил в земле Гесем, плодородие которой славилось во всем Египте, был окружен своими раскаявшимися детьми и заботой того, кто значил для него больше всех остальных.

Фараон Беон почитал его, как старейшего представителя великого рода поклонников Иеговы, в знак чего принял от патриарха Божье благословение.

Перед смертью Иаков завещал похоронить его в земле Ханаанской близ Кириаф-арбы, в пещере, которую купил Авраам с полем Махпела у Ефрона Хеттеянина в собственность для погребения. Там были похоронены Авраам и жена его Сарра, Исаак и Ревекка, а также Лия.

Иосиф в точности исполнил завещание отца. В день погребения Израиля он произнес такие слова:

«В этом дне его уже нет. Он лежит в этой сырой пещере... Он ничего не видит, не слышит и не ощущает. Для него путь закончен. А мы... пока еще на земле, среди живых. Мы можем впитывать в себя все ее прелести и горечи. Одним словом, ее бесценное бытие. Наше время еще здесь, на ней. Когда же мы умрем, то пусть дух наш, как и дух Иакова, вознесется к Богу, чтобы вечно пребывать с Ним. Я от всего сердца желаю этого всем здесь присутствующим, всем, кого искреннее люблю. И себе тоже.»

 

 

Двенадцать сыновей Иакова стали родоначальниками двенадцати колен израилевых. После четырехсотлетнего пребывания в Египте, очень быстро забывшем Иосифа, так как и он сам, и его семья были отождествляемы с гиксосами, их потомки, пройдя сквозь скорбь, унижения и рабский труд, пришедшими на смену первоначальному благоденствию, были выведены Богом через Моисея в обетованную землю, образовав таким образом государство Израиль.

 

 

Симеон и Левий, неразлучные братья, непревзойденная жестокость которых, проявленная сперва с жителями Сихема, а после с Иосифом, определила их участь. Только в глубокой старости принесли они достойные плоды покаяния. Их потомки на протяжении веков вынуждены были расплачиваться за грехи своих праотцов, взращивая в себе их бунтарский дух. Это оказало влияние на их судьбу. При разделе земельных уделов Ханаана между двенадцатью коленами, Симеону достался самый маленький, потому что его колено было самым малочисленным. Левий совсем не получил земельного участка, а только города, однако его верность Господу, проявленная во время сорокалетнего странствования по пустыне, когда все остальные колена отступили от Него, послужила его назначению на священническое служение, и таким образом проклятие обратилось в благословение.

 

 

Рувим прожил долгую и насыщенную жизнь. Его маленький сын Иосиф, напротив, умер незадолго до их переселения в Египет. Первенец Иакова, начаток его силы и крепости, вследствие одного-единственного греха не только навсегда потерял дорогую ему привилегию, но и лишил первенства в Израиле всех своих потомков.

Поступок Рувима был настолько мерзок в глазах Иакова, что никакие его добрые дела впоследствии не смогли загладить перед ним его вину. Патриарху казалось, что даже совершенное его сыновьями с Иосифом не было настолько ужасным, как прелюбодеяние с его наложницей. Несмотря на прощение, Иаков никогда больше не возвратил первородство своему старшему сыну.

 

 

Оно, с обильными благословениями, перешло к Иуде, его четвертому сыну. К тому времени Израиль (это было перед самой его смертью) уже полностью осознал, что Иосиф оказался в Египте по воле Божьей, что Всемогущий обратил великое зло, содеянное его завистливыми братьями в великое добро и благодеяние для многих. Это помогло патриарху суметь простить своих неразумных, своевольных и амбициозных детей.

Именно ему, Иуде, адресованы следующие великолепные слова:

«Иуда! Тебя восхвалят братья твои. Рука твоя на хребте врагов твоих; поклонятся тебе сыны отца твоего. Молодой лев Иуда, с добычи, сын мой, поднимается. Преклонился он, лег, как лев и как львица: кто поднимет его? Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов.»

В родословной Иисуса Христа, записанной в Евангелии от Матфея, первой главе, мы находим имя Иуды, как Его далекого предка, а также Фареса, одного из родившихся у Иуды близнецов.

Колено Иуды было самым сильным в Израиле, и на его территории была расположена его столица – Иерусалим.

 

 

Вениамин хищный волк, утром будет есть ловитву и вечером будет делить добычу. Эти пророческие слова, которыми охарактеризовал своего младшего сына Иаков, относились к будущему колена Вениаминова. Это колено на протяжении всех веков выделялось своей воинственностью и мужественностью. Примечательно, что уже при исходе израильтян из Египта на знаменах колена Вениаминова был изображен скалящий зубы серый волк. Из этого колена вышел первый царь Израиля Саул, царица Есфирь, а также один из авторов Нового Завета, апостол Павел.

 

 

Фараон Беон процарствовал сорок четыре года и умер, когда Иосифу было семьдесят два. На смену ему пришел другой фараон-гиксос, по имени Хиан, который не меньше ценил своего мудрого премьер-министра. Хиан скончался за два года до смерти Иосифа, через тридцать шесть лет своего правления.

 

 

Потифар закончил свои дни в сельской местности, и уже к приходу семьи Иосифа в Египет о нем ничего не было известно.

 

 

Асенефа, верная жена Иосифа, родила ему сыновей и дочерей и умерла незадолго до смерти мужа.

 

 

Таппуах, после того, как не стало его лучшего друга, удалился в пустыню, и след его затерялся. Поговаривали, что несколько раз кочевники встречали одинокого старика, черного с головы до ног, с обезображенным лицом и иссохшего, как древнее дерево в засуху, который то внезапно появлялся, то исчезал. Но очень скоро все толки об этом прекратились.

 

 

Тарик, остроумный одиночка, к пятидесяти годам женился, что обнаружило в нем сокрытую до того момента склонность к семейной жизни. После этого он стал намного реже появляться в доме Иосифа. Умер он в возрасте шестидесяти семи лет от отравления вином, предназначенным фараону.

 

 

Ефрем и Манассия официально вошли в число сыновей Иакова, обеспечив Иосифу двойной удел в Израиле.

 

 

Жизнь Иосифа была полна благословений и добрых плодов праведности.

Иосиф – отрасль плодоносного дерева, отрасль плодоносного дерева над источником; ветви его простираются над стеною. Огорчали его, и стреляли и враждовали на него стрельцы; но тверд остался лук его, и крепки мышцы рук его, от рук мощного Бога Иаковлева. Оттуда Пастырь и твердыня Израилева, от Бога отца твоего, Который и да поможет тебе, и от Всемогущего, Который и да благословит тебя благословениями небесными свыше, благословениями бездны, лежащей долу, благословениями сосцев и утробы, благословениями отца твоего, которые превышают благословения гор древних и приятности холмов вечных.

Да будут они на голове Иосифа и на темени избранного между братьями своими.

На протяжении всех лет засухи каждый, кто обращался к Египту за помощью, получал ее. Благодаря своей мудрой политике премьер-министр этой страны стал отцом не только фараону, но и всему народу.

Однако за долгие семь лет голода ему пришлось преодолеть большие сложности в отношениях с фараоном Беоном, которому было безразлично, каким образом его подданные будут расплачиваться за зерно. По завершении четвертого года у большинства из них закончилась плата, и в ход пошел скот, а когда наступил пятый год, у многих не осталось ничего, кроме их самих и их высохших земель. Впереди оставалось еще три голодных года.

Фараон Беон в целом предоставил Цафнаф-пенеаху полную свободу действий, но все-таки в особых случаях он вспоминал о своем превосходящем положении. Поскольку у людей оставались только они сами, фараон задумал купить их в обмен на зерно. Это означало обращение их в пожизненное рабство. Он предполагал встретить сопротивление премьер-министра, который как раз работал над тем, на каких условиях продолжать выдавать зерно, но надеялся переубедить его. Иосиф согласился только для того, чтобы усыпить бдительность фараона и помешать осуществлению его дерзких замыслов.

Вместо того, чтобы лишить людей всего, как того хотел Беон, он разрешил им остаться на земле и арендовать ее с ежегодной уплатой фараону пятой части со своих будущих доходов. На таких условиях Иосиф снабжал народ зерном до окончания засухи, а когда она закончилась, алчность фараона снизилась, и он одобрил гуманный проект своего министра.

Однажды, в беседе с Иаковом, Иосиф поведал: «Школа страданий закалила меня и привела к вратам большого будущего. Я не имею ввиду мой титул при дворе фараона. Это ничего не значит, отец. Большое будущее, которое одновременно есть и настоящее – это то, что внутри меня. Моя вера, моя надежда, мое упование. Когда-нибудь мои завистники могут столкнуть меня с пьедестала, – не беда. Я не боюсь вновь упасть в нищету, в унижения... если на то будет воля Божья. Мое нерушимое будущее всегда и везде со мной.»

Иосиф не изменил своему слову. Его праведность до конца жизни сопутствовала его доброму имени, как некая неотъемлемая часть, пока постепенно не превратилась в легенду.

После смерти Иакова братья Иосифа испугались, что теперь Иосиф захочет отомстить им за все то зло, которое они ему причинили. И послали слуг сказать ему: отец твой перед смертию своею завещал, говоря: так скажите Иосифу: «прости братьям твоим вину и грех их; так как они сделали тебе зло». И ныне прости вины рабов Бога отца твоего. Иосиф плакал, когда ему говорили это.

Пришли и сами братья его, и пали пред лицем его, и сказали: вот, мы рабы тебе.

И сказал Иосиф: не бойтесь; ибо я боюсь Бога. Вот, вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей. Итак не бойтесь. Я буду питать вас и детей ваших. И успокоил их, и говорил по сердцу их.

И жил Иосиф в Египте сам и дом отца его; жил же Иосиф всего сто десять лет, восемьдесят из которых он провел на посту премьер-министра.

И видел Иосиф детей у Ефрема до третьего рода, также и сыновья Махира, сына Манассиина, родились на колена Иосифа.

Как-то раз один из его внучат спросил его:

– Дедушка, когда ты был молодым, все также хотели получить твой совет? Также ценили тебя?

Выцветшие глаза Иосифа заблестели. Дрожащей рукой он утер внезапную слезу. Наивный вопрос ребенка пробудил в нем ушедшую юность, разжег увядшие силы. Он будто увидел кого-то вдалеке... Худенького полураздетого мальчика, идущего вслед верблюдам, а потом сидящего на песке, скрестив ноги и подняв взор к небесам...

– Люди не всегда ценили меня, мой дорогой, – ответил Иосиф, вздохнув. – Но всегда благоговели перед Тем, Кто со мной.

И сказал Иосиф братьям своим: я умираю. Я младше большинства из вас, но мне суждено уйти первым. А вы следуйте путем веры и надежды, взращивая в себе кротость и терпение. Не прилепляйтесь душой к здешнм местам и помните, что в благополучии таится опасность. Бог посетит вас, и выведет вас из земли сей в землю, о которой клялся Аврааму, Исааку и Иакову. И заклял Иосиф сынов Израилевых, говоря: Бог посетит вас, и вынесите кости мои отсюда.

И умер Иосиф ста десяти лет. И набальзамировали его, и положили в ковчег в Египте.

Через четыреста лет кости Иосифа, которые вынесли сыны Израилевы из Египта во время исхода под предводительством Моисея, схоронили в Сихеме, в участке поля, которое купил Иаков у сынов Еммора, отца Сихемова, за сто монет, и которое досталось в удел сынам Иосифовым.

 

 

 

Прошло больше трех тысяч лет с тех пор, как Иосиф обрел покой в земле Ханаанской. И, как пески смертоносных пустынь тотчас заметают одинокий след путника, так и его могила занесена прахом многих веков, проплывших над ней. Место ее давно забыто у людей.

Но в памяти Всемогущего Бога надежно сохранена история благословенной жизни... А также на страницах Священного Писания.

 

 

 

Татьяна Осокина

 

16 мая 2003 – 29 сентября 2007.

 

Буэнос-Айрес, Аргентина

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/