Время не ждёт

 (роман Алекса Вайта)

 

Приступы эпилепсии, эпатаж юродивых,
 откровения пророков… Что это - знамения
или предупреждения богов?

 

   Дача была для меня сущим наказанием. Дед летом заставлял там косить траву, которая с угрожающей быстротой захватывала обширные участки между старыми яблонями. Зимой мне нужно было убирать снег с дорожек, выложенных тротуарной плиткой.

   - К деревьям нельзя подойти. Бери-ка ты, милый, косу, да поработай до полудня, - ворчал старик.

   Или:

   - Вот тебе, сынок, лопатка. Потрудись, заради Христа.

   Дед не признавал грядок. Весной, особенно по вечерам, ему нравилось сидеть под цветущими деревьями и смотреть на заходящее солнце. Зато днями всё свободное время он тратил на чтение старой рукописной книги в жутко потрёпанном толстом кожаном переплёте. Вернее, перед ним лежали две книги. Первая - это та, о которой я только что упомянул, вторая - греко-русский словарь, куда он время от времени заглядывал.

   "Зачем ему словарь, когда он довольно прилично знает греческий язык?" - недоумевал я.

   Но дед с упорством архивариуса листал ветхую рукопись, а потом заполнял чистые страницы бумаги своим корявым мелким почерком.

   - Дед, что ты там переводишь? - иногда спрашивал я.

   - Не твоё дело. Придёт время, узнаешь.

   Его вечная занятость была мне на руку. Я бросал косу или лопату и отправлялся либо на реку, либо в лес, в зависимости от времени года.

   Однажды в конце лета, когда я в очередной раз приехал к нему, он позвал меня к себе в комнату.

   - Видишь эту книгу? - его сухая костистая ладонь легла на ветхий кожаный переплёт.

   - Вижу. Дал бы почитать.

   - Скоро прочтёшь. Книга древняя. Писали её давным-давно на старо-греческом языке. Вот здесь, - ладонь переместилась на толстую стопку рукописи, - мой перевод.

   - Господи, дед! Откуда у тебя книга-то?

   - Из рода в род, - туманно ответил дед. - Ты не перебивай. Я помру скоро. Книга перейдёт к тебе. Береги её. Многие хотели бы заглянуть в неё, да не по Сенькам шапка. Запру её в сундук, - он показал на старый массивный ящик с металлическими накладками, укрепляющими дубовые, изъеденные жучком, хорошо подогнанные доски. - Ключ снимешь вот отсюда, - старик показал ладонью себе на грудь.

   Хитрый, чуть изогнутый, блестящий стальной ключ висел у деда на довольно массивной серебряной цепочке. Я часто видел, как он чистил и то, и другое содой. А совсем недавно мне довелось узнать, каким образом меняются доски на антикварном ящике. Я ещё с грустью отметил про себя, что дед, ремонтируя сундук, приводит в порядок свои незавершённые дела.

   - Ты хоть намекни, что там, в книге.

   - Потерпи и дай клятву, что будешь беречь её, как зеницу ока, а потом отдашь своим внукам.

   «Если обзаведусь ими», - подумал я, но вслух сказал. - Клянусь!

   - То-то. А сейчас - ступай. Устал я чего-то.

   Дед откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

   Я тенью выскользнул за дверь и пошёл в сарай искать удочки.

   Мне повезло вернуться к вечеру, но не поздно. Клёв оказался хорошим. Поставив на место вёсла и вывалив пойманную рыбу в раковину, я крикнул:

   - Деда!

   Ответом мне было молчание.

   "Спит, наверное. Что-то рано сегодня", - подумал я и сунул нос в кабинет деда.

   В комнате царили полумрак и тишина. Настольная лампа не горела, но полная Луна бесстыдно смотрела в окно, очерчивая резкими тенями глубокие впадины на щеках старика. Обычного тонкого храпа я не расслышал. Под столом тихо гудел включённый старенький компьютер, которым дед почти никогда не пользовался. Грудь спящего выглядела неподвижным холмом, украшенным белыми ромашками. Мой старик любил пижамы в цветочек.

   - Эй, ты спишь? - с тревогой спросил я и включил верхний свет.

   Глаза деда казались неподвижными блестящими медными пятаками. Он не дышал. Моё сердце сжалось, ноги отказывались подчиняться разуму. Спустя какое-то время я заставил себя подойти к старику и пощупать пульс. Его тело уже успело остыть.

   Несколько дней пролетели, как одна минута. Скорая помощь, которая добиралась до дачного участка три часа, объяснение с врачами, с милицией, соболезнования соседей, похороны, поминки, умные речи таких же, как сам дед, интеллигентных стариков. Родителей я потерял давно, лет пятнадцать назад. Автомобильная катастрофа сделала меня почти сиротой, но дед не дал мне пасть духом. Он заменил мне мать и отца. Я всегда думал, что мой старик бессмертный - настолько крепок разумом и телом он был. И, что самое главное - он не изводил меня душе спасительными разговорами, когда я по глупости и молодости хулиганил или попадал в неприятные истории. Он просто делал всё возможное, чтобы выручить меня из беды. И только потом его глаза с суровым укором смотрели в мои зрачки, словно спрашивая: “Когда ты уже повзрослеешь?”

   На четвёртый день, загнав свою тоску глубоко внутрь, я дедовым ключом открыл сундук и вытащил оттуда книгу вместе с рукописным переводом. Внутри сундука под ворохом каких-то старинных, из толстой жёлтой бумаги, свитков, лежала целая гора холщовых мешочков. Они были туго набиты и завязаны ветхими полуистлевшими кожаными ремешками. Пришлось развязать один из них. В ладонь с тихим мелодичным звоном высыпалось несколько монет.

   Я не нумизмат и не специалист по драгметаллам, но, судя по блеску и весу, в руке моей лежало золото.

   - Господи, откуда оно у деда? - прошептал я.

   "Или он нашёл в своё время клад, или ограбил коллекцию античных монет Эрмитажа, -  вторая мысль рассмешила меня, первая показалась мне более приятной. - Похоже, мне больше не нужно думать о хлебе насущном".

   Я пересчитал мешочки и взвесил на ладони каждый. Их было ровно двадцать штук. Сколько там монет - не имело значения. В том, который я открыл, находилось ровно тридцать маленьких довольно толстых дисков с выбитым на золоте профилем какого-то кудрявого мужика с прямым мясистым носом. По кругу шла надпись на латыни "NERO CEASAR AVGVSTVS".

   Даже мне, несведущему человеку, было ясно, что каждая монета стоила больших денег и таила определённую опасность. В наше время за редкую монету, да ещё эпохи Нерона, могли и убить.

   Я ссыпал золото обратно в мешочек, завязал его, спрятал в сундук и отнёс ящик на чердак. Самый тёмный и грязный угол показался мне подходящим местом для тайника.

   Спустившись вниз, я осторожно открыл фолиант и уставился на вязь греческих букв и слов.

   "Жаль, что дед не привил мне любви к этому языку", - подумал я. С латынью, итальянским и французским было несколько проще. Всё-таки за плечами остались: Ин Яз, четыре семестра в медицинском институте и два года работы в больнице. А вот с греческим я имел определённые трудности.

   Пришлось отложить книгу в сторону и взять в руки дедову рукопись. Она не имела названия и предисловия и начиналась просто с даты. После двух минут чтения рукопись заставила меня забыть обо всём. Я начал перебирать листы бумаги, ещё не зная, что корявый почерк деда, который я с трудом разбирал, и содержимое внушительной кипы страниц вырвет меня из реальности и перенесёт в другое пространство и время.

 

                           50 - е годы от р. И. Х.

 

   Шауль из Тарса, или Саул - так называли его крещёные греки во время совместных скитаний по Ахейе - ласково смотрел в глаза Луке, завершившему, наконец, свои писательские труды.

   - Благая весть - это хорошо. Твоё Евангелие - самое полное и подробное описание жизни Учителя нашего и, самое главное, предназначено для иноязычников. Иудеи обойдутся Благой вестью от Иоанна, Матвея и Марка. А твой труд в самом начале был задуман мной, в первую очередь, для греков и варваров. Все народы Рима подражают ахейцам, поэтому нам выгодно, чтобы Благую весть в другие провинции империи несли посланцы-греки.

   Лука покраснел от похвалы и потупил глаза.

   - Мне понятны твои скромность и смущение, - продолжал Саул, - знаю, знаю, в твоей Вести есть много такого, чего нет в остальных папирусах. Мы добавили в Евангелие множество притч, которых никогда и никто не слышал от Иешуа, и сделали это сознательно. Лет через тридцать христиане не упрекнут тебя в излишнем усердии и приукрашивании событий. Те, кто сами слышали Учителя, отправятся к праотцам и не спросят с нас, а вновь крещённые будут удивляться и благоговеть от речей и описания чудес, которые творил Иешуа. Но... - Саул, чтобы придать вес своим словам, положил сухую ладонь на плечо Луки. - Довольно о Евангелиях. Пусть теперь другие постараются и приумножат списки. Для тебя есть новая работа. Ты должен подарить верующим рассказ о моих скитаниях и трудах во славу Учителя. Тебе под силу затмить слогом Платона и Софокла. Нам нужно, чтобы люди читали не эллинских философов и сочинителей драм, не про древних героев - а восторгались подвигами послов иудейских.

   - И как назвать этот труд? - спросил Лука.

   - Очень просто. Деяния апостола Павла.

   - Павла?

   - Ну, да. Будешь писать моё имя на римский манер.

   - Когда начинать?

   - А вот прямо сейчас и приступай. Вот тебе папирус, вот краска, стилосы. Вот записка к одной римлянке-христианке. Она приютит тебя в своём доме и будет заботиться для тебя о хлебе насущном. Память твоя будет слугой тебе. Ты знаешь, как меня гнали и как я наставлял варваров на путь истинный. Если забудешь что-то - приходи. Будем вспоминать вместе. А теперь ступай себе с благословением моим и пиши.

   Саул выпроводил Луку, сел за стол, налил себе вина, разбавил водой и задумался.

   "Так, с этим делом покончено. Лука упорен в своём трудолюбии. Пусть постарается к вящей славе Господа нашего. Но сейчас главное - не Деяния. Римская империя огромна, как никогда. Она простирается от Британии до Парфии и от пустынь Египта до Северного моря. Если охватить Благой вестью все народы Рима - царство Иисуса будет самым могущественным из существующих империй на Земле. Мне нужны верующие во Христа в армии. Сейчас такое время, что легионеры сами решают, кому быть императором, а это значит - чем больше христиан в легионах, тем больше вероятность, что лет через сто цезарем будет христианин, - Саул достал из-под матраса кусок пергамента и стал внимательно изучать какой-то список. - В Тридцатом Ульпиевом легионе сто солдат - вновь обращённые. Во вспомогательном легионе на Дунае двести легионеров - христиане. Шестнадцатый Флавиев легион на Евфрате - пятьдесят человек. Этого мало, - огорчился апостол, - солдаты захотят слушать учение Иисуса только из уст легионера. Вот о чём мне надо подумать на досуге".

   Саул машинально взял в руки предмет, который в качестве пожертвования ему преподнёс один из богатых вольноотпущенников. Это была серебряная палочка. Один конец её, плоский, слегка изогнутый и острый, служил зубочисткой, второй имел вид маленькой лопатки. Апостол залез ею в заросшее волосами ухо и стал с удовольствием чесать ушную раковину. Его мысли вертелись вокруг идеи провозглашения императором крещёного римлянина. Задумчивый взгляд Саула обратился к окну, из которого была видна часть Палатинского холма.

   "Вот они, дворцы императора. Словно горы, возвышается они над Римом".

   Апостол всего раз, и то издали, видел фасады жилищ цезаря. Воображение нарисовало иудею в подробностях фронтоны комплекса зданий с садами, внутренними двориками, многоуровневыми колоннадами, длинными портиками, коридорами, наполненными тишиной и прохладой. Он представил себе стены и полы, выложенные драгоценными плитами великолепного белого и розового мрамора, привезённого из лучших каменоломен империи, великолепные статуи, которые ему никогда не доведётся увидеть вблизи.

 «Хотя бы одним глазком посмотреть на эту красоту», - подумал он, мысленно сравнивая фронтоны и портики Палатинского Холма с тем, что осталось от Иерусалимского храма. – «Ничего, когда-нибудь в центре Рима, на одном из холмов будет стоять не менее красивая, чем императорские дворцы, моя Церковь. Дайте срок, гордые и кичливые римляне»

   Взгляд Саула переместился правее. Ему удалось разглядеть силуэт обелиска, привезённого когда-то в Рим из Гелиополиса. Высоченная стела напоминала гигантское копьё, установленное в центре огромного овального поля, выложенного плитами из белоснежного травертина. Обелиск отбрасывал длинную тень на бронзовые пластины, врезанные в мрамор, и обозначающие время суток и день года.

   "Солнечные часы Августа", - невольно восхитился Саул.

   Иудей вспомнил, какие водяные часы он видел в домусе одного богатого всадника, сочувствовавшего христианам. Два резервуара из толстого стекла соединялись между собой бронзовой трубкой. На нижнем сосуде красной краской были нанесены метки. Когда вода, перетекая из верхнего сосуда в нижний, показывала нужный час, хитрое устройство, соединённое с поплавком, заставляло маленький колокол отбивать время.

   "Но в храме Иисуса будет чудо не хуже этого. Я закажу сосуд для измерения шагов языческого бога Хроноса лучшим мастерам Греции, и он будет указывать время от рождества Христова".

   Резкий запах, принесённый порывом ветра, заставил Саула поморщиться. Он высунулся из окна и увидел, как низенький коренастый раб тащит на спине тяжёлый мешок.

   "Ах, да. Фуллоника", - апостол вспомнил о прачечной в конце улицы.

   Он с неудовольствием стал наблюдать за двумя чернокожими нубийцами. А те, подняв пузатую большую амфору с отверстием на боку, куда справляли малую нужду прохожие, принялись сливать мочу в глубокий имплювий, в котором две рабыни стирали и отбеливали бельё. Две другие женщины натягивали чистые простыни и тоги на купол из деревянных арок, под которым тлели угли жаровен. Туда же из корзины они сыпали кусочки серы, чтобы, обкуривая ткани, придать им ослепительно белый цвет.

   "Нужно найти для жилья более спокойное место", - решил Саул.

   Ему давно не нравился этот район, где странным образом соседствовали таберны зубодёров, лавки тонсоров - цирюльников - и многочисленные прачечные, вонь от которых перебивала все остальные запахи улицы. Вот и в этот утренний час из двух tonstrinae*, расположенных через улицу, доносились смех, громкая болтовня, шутки и грубые голоса. Клиенты цирюлен делились друг с другом анекдотами о Нероне, последними новостями, слухами и сплетнями. Новый взрыв смеха заставил Саула близоруко прищурить глаза. Цирюльник, порезав острым ножом подбородок очередного клиента, прикладывал к ране паутину, смешанную с оливковым маслом и уксусом. Приятели пострадавшего отпускали шутки в адрес жертвы брадобрея:

   - Эй, Серторий! С такой прыщавой кожей и шрамами тебе лучше носить бороду, как у непромытых и жадных иудеев.

   - Если я когда-нибудь отпущу на лице хвост сатира, боюсь, что моему примеру последует Сенат, а за старыми козлами-сенаторами эту моду возьмёт на заметку весь Рим. Тогда ты, несчастный, - ветеран-легионер ткнул пальцем в грудь цирюльника, - останешься без работы.

   "Придётся покинуть этот дом и снять комнату в одной из инсул рядом с Большим Цирком. Там и район спокойнее - благо, место на холме, и ветер хорошо продувает узкие переулки, унося за пределы города дурные запахи", - решил для себя Саул и закрыл окно деревянными решётками.

 

* Тonstrinae (лат.) – парикмахерская.

  

   Шестиэтажная деревянная инсула*, к которой подвёл Симона и Саула доверенный раб хозяина постройки, была выкрашена поверх штукатурки бело-кремовой краской, отбрасывающей на близлежащие лавки отражённый солнечный свет. От этого узкая улица казалось светлее и наряднее. Вдоль каменного основания инсулы шла широкая полоса густого красного оттенка, скрадывающая следы грязи и жирных пятен от потных спин праздношатающихся зевак. Узкий длинный, ограждённый перилами выступ, идущий вдоль всего второго этажа, соединял просторные ценакулы** состоятельных жильцов. На балконе чернокожая служанка поливала цветы. Множество глиняных горшков с вьющимися виноградными лозами были расставлены в определённом порядке и закрывали окна от посторонних взглядов с улицы.

   - Какой суммой располагают господа? С какого этажа начнём? - скороговорку раба заглушал голос торговца овощами.

   - Давайте поднимемся наверх, - заторопился управляющий и толкнул входную дверь.

   Он пропустил своих клиентов вперёд и кивнул привратнику, который подозрительно оглядел иудеев. Дубинка в руках бывшего центуриона произвела впечатление на Петра.

   "Охрана - это хорошо, - решил Павел. - Будет, кому разнимать ссорящихся соседей".

   Неспешный путь по узкой лестнице на второй этаж занял две минуты. Они вышли к длинному коридору с множеством дверей. Раб толкнул одну из них.

   - Вот эта ценакула сейчас свободна. На какой срок вам нужно жильё?

   - Не знаю - может, на год, может, больше. Смотря, насколько успешно пойдут дела в Риме.

   - Тогда смотри, господин. Лучше во всём городе не найдёшь.

   Павел и Пётр медленно обошли просторную прихожую, заглянули в триклиний, потом в кладовые. Потоптались на полу, выложенном чёрно-белой мозаикой. Раб, не теряя времени, распахнул перед ними двери двух спален, окна которых выходили на тот самый балкон, где рабыня поливала цветы.

   - Живут же люди, - шепнул Пётр на ухо Павлу, но тот повернулся к управляющему:

   - Может, у тебя есть что-нибудь поменьше и поскромнее?

   Раб смерил иудеев полным презрения взглядом и кивком головы показал на дверь. Они снова оказались на лестнице, где возилась девочка лет двенадцати, выливая содержимое двух терракотовых горшков в большой долиум***. До управляющего долетел запах мочи.

 

*     Инсула – многоквартирный дом в Древнем Риме.

**   Ценакула (cenacula – лат.) – квартира.

*** Долиум (dolium – лат.) – ёмкость, бочка.

 

   "Похоже, весь Рим пропитался этой вонью", - подумал Павел.

   - Крышку закрывай быстрее, - прикрикнул на девочку раб и повёл гостей выше.

   На четвёртом этаже их встретили тишина и полумрак, но на светлой штукатурке коридора Павлу удалось рассмотреть несколько рисунков и надписей: Два гладиатора: секутор в шлеме с поднятым над головой мечом, и ретиарий, вооружённый сетью и трезубцем, сражались друг с другом. Ниже детским почерком было написано: "Седул и Фелоник". Видимо, на какого-то мальчишку схватка этих бойцов произвела неизгладимое впечатление. Справа огромными литерами кто-то вывел: "Юлий любит Домицию", а чуть ниже красовалось объявление: "Евлохия - гречанка, весёлый нрав, хорошие манеры. Даёт за два асса".

   Пётр попытался ладонью затереть надпись, но из этого ничего не вышло. Управляющий покосился на иудея и усмехнулся.

   Вся троица вновь миновала целый ряд дверей и остановилась перед проёмом, заложенным свежей кирпичной кладкой.

   - Здесь свободно. Прошлый жилец задолжал моему хозяину за полгода - пришлось закрыть ему доступ в жилище, а то, представляете, этот сын осла постоянно ломал мои замки, - пояснил раб.

   - А как же посмотреть?

   - Да вот сюда заходите, - управляющий без стука отворил соседнюю дверь.

   Но проход в ценакулу незваным гостям преградила высокая плотная женщина в мятой заштопанной сто’ле*. Её чёрные кудрявые волосы ниспадали на мощные округлые, возмущённо поднятые плечи. Карие глаза сверкали гневом. Одной рукой она прижимала к себе грудного ребёнка, а в другой держала большую деревянную ложку, с которой на пол капало какое-то варево.

   - Чего надо? - грубым низким голосом спросила она, подступая к управляющему. - Мы вчера заплатили за два месяца вперёд.

   Огромные груди женщины колыхались в такт каждому её движению.

   - Не беспокойся, Фестилия. Это всего лишь новые жильцы, - раб махнул рукой в сторону замурованной двери, - им бы посмотреть твоё жильё. Ведь твоя квартира точно такая же, как напротив.

   - Пусть проходят, - остыла римлянка и отступила в сторону.

   Иудеям открылось пространство крошечного помещения. Повсюду было развешано бельё, на деревянных досках пола валялись детские игрушки, грязные тряпки, осколки разбитого кувшина, засохшая кожура апельсинов.

   - Ты бы прибралась, что ли, - попытался урезонить женщину раб.

   - А кто детьми заниматься будет? - вновь рассердилась матрона. - Муж целый день где-то шляется, от этих голодных волчат покоя нет. И что мне с ними прикажете делать?

   Только сейчас иудеи заметили ещё троих ребятишек, выглядывающих из-за кучи тряпья в углу, где лежал толстый дырявый матрас.

   Павел обвёл взглядом комнату. Стены здесь оказались выкрашены в оранжевый цвет. Посередине стоял стол и несколько табуретов. Два сундука, на которых покоились перевёрнутые кверху дном глиняные горшки, подвинуты к единственному окну. Слева от него на нескольких вбитых в штукатурку гвоздях висели полотенца, пара туник и соломенная шляпа. На покривившейся, со сломанными колёсами, жаровне, испуская вкусный запах жареного мяса, стояла сковорода. Высоко под потолком белела некрашеным деревом полка с тарелками и светильниками. Помещение было разделено на две неравные части с помощью плотной занавески. Бросалась в глаза узкая кровать с несвежими простынями.

 

* Сто’ла - в Древнем Риме - женская одежда вроде греческого хитона, широкая и длинная. Не имела рукавов.

 

   - Ну, что? Ваша комната, конечно, почище будет, а так всё то же самое, - сказал управляющий, потирая руки.

   Пётр болезненно поморщился, услышав из-за стены мужские и женские стоны, наводящие на греховные мысли.

   - Уж больно перегородки тонкие, - сказал он.

   - Зато район хороший, - парировал управляющий, - ни тебе грабителей, ни воров, ни скандалов. Тихо, спокойно.

   - Берём, - решил Павел, доставая из недр плащаницы мешочек с сестерциями.

 

                              +++

 

   - Зачем ты заставляешь моё сердце страдать? Почему мой собственный сын Луций не может жить вместе с нами в Риме? Почему этого Британника, сына распутной сучки Мессалины, которая изменяла тебе не только с преторианцами, а с половиной Рима, включая гладиаторов и рабов, ты признал своим наследником, а нашего Луция нет?

   Юлия Агриппина, четвёртая по счёту жена императора Клавдия, гладила впалые щёки мужа. Тот, вытерев с нахмуренного лба единственную слезу, которая крупной горошиной скатилась ему на лицо из правого глаза Юлии, тяжело вздохнул.

  - Британник такой же мой сын, как теперь Луций. А потом - он старший. Клянусь всеми богами империи: моим сыновьям суждено после моей кончины править Римом вместе!

  - Тогда усынови Луция официально. Пусть к славному имени Луций Домиций Агенобарб он добавит одно из твоих. Ну, например - Нерон. И тогда у твоих врагов в Сенате не будет больше повода усомниться в праве твоих наследников зваться Цезарями и Принцепсами.

   - Нобилитет* всегда найдёт, за какое место укусить память обо мне.

   - Тем более, мой божественный Клавдий. Тем более. Зачем давать пищу злым языкам империи и врагам Рима? Никто не должен сомневаться в величии цезарей!

 

*Нобилитет (от лат. nobilitas - знать) - в Древнем Риме - правящее сословие рабовладельческого класса из патрициев и богатых плебеев.

 

   Центурион преторианской гвардии Секст Афраний Бурр, стоящий за приоткрытой дверью и подслушивающий разговор императора с Агриппиной, усмехнулся.

   Весь Рим потешался над личной жизнью "дядюшки" Клавдия. Ещё не утихли пересуды о беспримерном даже для Рима распутстве третьей жены императора - Мессалины, казнённой недавно в результате интриг могущественного вольноотпущенника Нарцисса - а коварство и хитрость Юлии Агриппины уже дали повод к новым сплетням и насмешкам.

   Сам Афраний, служивший ещё при безумце Калигуле, знал многие тайны придворной жизни. Но Юлия казалась ему почти целомудренной по сравнению с Валерией Мессалиной. Клавдий - считал Афраний - сам распустил эту шлюху Валерию, которая за ночь успевала переспать с тремя преторианцами, да ещё под утро переодетой бродила по тавернам Рима и ложилась под каждого встреченного ею гладиатора. Половина вечного города обсуждала подробности спора Мессалины и знаменитой римской проститутки Сциллы: кто за ночь обслужит больше клиентов. Начав вечером, Сцилла прекратила утром, потешив за ночь плоть двадцати пяти человек. Мессалина продолжала дальше, пока не довела до исступления и усталости пятьдесят клиентов, не считая десятка здоровенных гладиаторов. Говорят, что, покончив с последним, она ушла из принадлежавшего ей же публичного дома неудовлетворённой и злой. Так что большой вопрос - Чей всё-таки сын Британник? Слишком велико сходство не с Клавдием, а с красавчиком-комедиантом Мнестером.

   "И ведь как Мессалина всё хитро обставила!" - центурион покрутил головой.

   Когда актёришка попытался увильнуть от чести быть подстилкой для всемогущей Валерии - та пожаловалась на него Клавдию. Мол, какой-то щенок позволяет себе не подчиняться её воле, а Клавдий, не зная подоплёки, призвал к себе Мнестера и приказал тому исполнять любые желания своей жёнушки.

    «Любые желания», - плотоядно усмехнулся Афраний и покрутил головой. Он вызвал в памяти красивое лицо Британника.

   "А ведь как две капли воды похож на Мнестера. Почему этого не видит Клавдий - не пойму", - подумал центурион и снова приложил ухо к двери. Но в покоях императора воцарилась тишина.

   "Обхаживает мужа, - решил Афраний. - Она умеет. Правда, ей далеко до Мессалины и даже до собственной сестры Юлии Друзиллы - но опыт, приобретённый тремя сёстрами в постели своего братца Калигулы*, даром не пропал".

   Преторианец хищно улыбнулся, почувствовав, как в паху тяжелеет его крайняя плоть. Крохи внимания Юлии Агриппины, пусть редко, но перепадали и ему.

 

* По сведениям Тацита, Плиния и Светония - император Калигула спал со своими сёстрами Юлией Друзиллой, Юлией Агриппиной и Юлией Ливиллой.

 

   "Да и Клавдию она досталась далеко не девственной после Гнея Домиция Агенобарба, её первого мужа - а тот закрывал глаза на её порочную связь с Калигулой и другими мужчинами. Так что с сыном Агриппины Луцием тоже не всё так просто. Мало того, что он из знатного, но плебейского рода - так ещё похож на..." - центурион задумался. Бронзовое зеркало справа от дверей, начищенное до блеска, отразило его собственное лицо.

   "Да, тот же нос, те же глаза".

   - О, боги! - воскликнул Афраний Бурр и тут же закрыл себе рот тяжёлой ладонью.

   "Нет, прочь эти мысли, а то они не доведут до добра. Я тут ни при чём, - подумал он. - Но, если сам Клавдий или его советники заметят сходство парня со мной - кто-то из моих товарищей-преторианцев воткнёт мне меч в спину, а бездыханное тело сбросят в Тибр. То-то я гадал, зачем Агриппине понадобилось, чтобы я был наставником мальчишки в искусстве владения гладием? Она ничего не делает просто так. Судя по всему - ей нужны верные люди. Что ж, мне надоело быть простым центурионом и нести караулы во дворце. Быть может, Юпитер приготовил мне иную судьбу?”

   Дуновение ветра принесло прохладу с Тибра и заглушило скрип дверей, мягко открывшихся на хорошо смазанных петлях. Афраний, подставивший лицо ладоням ночной свежести, обернулся на звук. Из кубикулума императора в перистиль* выскользнула Агриппина. Центурион подобрался, вытянулся и, следя глазами за женщиной, замер на месте.

   - Подслушивал?

   - Клянусь Венерой - покровительницей всех женщин! Даже в мыслях не было.

   - Знаю я вас, преторианцев!

   Агриппина подошла ближе, приподнялась на носках и шепнула центуриону на ухо:

   - Твоя смена кончается с последней вигилией?

   - Да, госпожа. Топот калиг сменных преторианцев я услышу сразу за шорохом шагов ночных пожарных.

   - Это слишком рано, - зевнула матрона и отстранилась, оставив ноздрям Афрания Бурра шлейф пьянящего мускусного аромата своей кожи.

   - Тогда сделаем так... - женщина на мгновение задумалась, а потом быстро прошептала, - жди меня после полудня в таверне Пальмия Финикийца. Знаешь, где это?

   - Знаю, госпожа. У Карментских ворот.

   - Правильно, но не пытайся воспользоваться проходом Скелерата. Это приносит несчастье.

   - Обижаете, госпожа. Только варвары, которые без году неделя в Риме, не знают, что этот проход служил Фабиям** для нападения на этрусков, и что нужно держаться подальше от ворот, где до сих пор обитают духи умерших - ларвы.

 

* Перистиль - в древнегреческой и древнеримской архитектуре - открытое пространство, окружённое со всех сторон колоннами.

** Фабии (лат. Fabii) - знаменитый римский патрицианский род, родоначальником которого предание называло Геракла. Во время войны римлян с племенами вольсков, эквов и этрусков они устроили укреплённое убежище в том самом месте, где стояли ворота Карменты, откуда Фабии беспокоили этрусков. Наконец, последние завлекли их в засаду, и Фабии все до последнего, в числе трёхсот шести, были истреблены (477 г. до н. э.). Продолжателем рода явился, по преданию, единственный, оставленный дома, мальчик.

 

   Галл осмелел, оглянулся по сторонам и попытался прижать к себе Агриппину.

   - Не сейчас и не здесь, - женщина отстранилась от преторианца. - Не забудь прийти в таверну, - негромко сказала она, легко выскользнула из рук центуриона и скрылась с кубикулуме.

   Афраний, как пёс, почуявший свиную косточку, втянул носом запах, оставленный женой императора и, предвкушая свидание, попытался представить своим внутренним взором ослепительную наготу Агриппины.

   Тем временем первый луч восходящего солнца проник через полоски плотной ткани, свисающей между колоннами перистиля, и сделал во внутреннем дворике императорской половины дворца чуть светлее. Светильники уже не отбрасывали зловещие тени на многочисленные двери, инкрустированные бронзой и вставками из слоновой кости. Вскоре несколько больших зеркал, стоящих на треногах, начали испускать маленькие радуги. Солнечные зайчики разбежались по мозаичному полу, где у искусно выложенных мелкими цветными камешками фавнов, кентавров и прочих мифических животных засверкали глаза, сделанные из кусочков вулканической лавы. Далеко у ограды дворца, пробуя голоса, несмело и тихо пытались распеваться птицы.

   Шаги преторианцев вывели центуриона из состояния лёгкой дрёмы. Он поднял голову со скрещенных рук, которыми опирался на копьё-пилум, и поправил шлем. Его дежурство во дворце закончилось. Сейчас он соберёт свою центурию, и они отправятся в казармы. До следующего утра он свободен.

 

   Таверну Пальмия Финикийца Афраний нашёл в одном из переулков, выходящих к городским воротам стены Сервия. Переулок оказался узким и довольно грязным. Четырёхэтажные деревянные дома с инсулами для плебса стояли тесно, не позволяя солнцу должным образом прогреть базальтовые плиты фундаментов, на которых давно вырос мох. Центуриону бросилась в глаза маленькая вывеска с еле заметной надписью «Лупанарий».

   "Неужели из таверны Агриппина поведёт меня сюда? - подумал Афраний. - Ну и ну! Разве она не могла найти лучшего прибежища для нас? Хотя, если публичный дом принадлежит какому-нибудь патрицию - там должно быть чисто и уютно. Кто бы ни был владельцем заведения - место выбрано удачно. Рядом ворота, поля, захоронения. Для проституток, зарывающих своих новорожденных младенцев живыми - то, что надо".

   Чтобы навлечь на себя покровительство Фортуны, он дотронулся рукой до связки деревянных фаллосов, отполированных многочисленными прикосновениями прохожих, толкнул полуоткрытую дверь таверны, чуть не задел головой деревянный карниз, к которому крепились полоски ткани, предохраняющие помещение от мух, и вошёл внутрь.

   Глаза не сразу привыкли к полумраку. Первый этаж дома, в котором разместилась таверна, как и все римские постройки, не имел окон. В довольно большой комнате заведения было сухо и прохладно. В нишах стен стояли керамические плошки с животным жиром. В них, давая тусклый свет и нещадно чадя, плавали горящие фитили. Центурион, переодетый по случаю в чистую тунику с замысловатой галльской вышивкой по вороту, огляделся. Прямо у дверей за одним из столов расположились два человека - явно не римляне. Они о чём-то увлечённо спорили, почти соприкасаясь головами. Возле очага суетился хозяин таверны. Он оглянулся на нового посетителя и продолжал возиться с огнём, пытаясь сбить пламя и разворошить угли, чтобы жар равномерно распределялся по солидному куску баранины, надетой на вертел. Афраний прошёл в дальний угол зала и сел. Он хлопнул в ладоши. Трактирщик тут же подскочил к нему.

   - Что угодно благородному гражданину Рима?

   - Кувшин вина и ковш холодной воды, - приказал центурион. Через минуту вино и вода стояли на столе. Афраний налил себе в глиняный кубок на треть "Сицилийского", потом разбавил вино водой. Утоляя жажду и остывая от зноя, царящего снаружи, он вдруг увидел, как из-за тяжёлой соломенной перегородки в комнату ввалились варвары - нубийцы из вспомогательных войск. Они на ходу завязывали тесёмки на своих широких штанах. Центурион успел заметить за ширмой лестницу, ведущую наверх, и абсолютно голую женщину, занятую омовением внутренней части своих бёдер.

   "Ага, наш хозяин держит подпольный лупанарий", - заключил преторианец, с неудовольствием заметив, что под туниками у варваров угадывались короткие мечи, какими привыкли орудовать гладиаторы. Разговаривая на своём родном языке и громко смеясь, нубийцы покинули таверну.

   "О, боги! - мысленно воскликнул Афраний. - Где благословенные времена Республики, когда никому не дозволялось входить в город с оружием? Даже триумфаторов во время процессий вынуждали оставлять оружие за городскими стенами под присмотром магистратов. Что случилось с Римом? Сейчас город просто кишит бандитами и нищими! И каждый вооружён до зубов".

   Юлии Агриппины всё не было, и Афраний стал прислушиваться к разговору двух спорщиков. Они общались друг с другом на знакомом наречии. Преторианец за время долгой службы во дворце научился понимать язык Гомера. Время от времени прикладываясь к своему кубку, центурион от скуки старался вникнуть в смысл чужого разговора.

   - Шауль! Ты же знаешь, что число наших последователей растёт - и это хорошо. Но мне надоело проповедовать в катакомбах по ночам. Я забыл, когда высыпался. К слову сказать, в подземельях так сыро, что у меня начался кашель, мешающий мне нести слово Спасителя нашего людям. Да ещё эти рабы и нищие, плохо понимающие ахейское наречие. Собрания порой затягиваются до утра. Слишком много у иноязычников идиотских вопросов.

   - Что делать, Симон? И учитель наш проповедовал среди черни. Но, пойми, плебеи никак не влияют на общественную жизнь империи. Нам нужны последователи среди сословия всадников, а ещё лучше - среди патрициев. Только тогда учение Равви даст возможность получить ту власть над людьми, к которой мы стремимся и которой достойны.

   - Я слишком косноязычен, чтобы проповедовать среди знатных людей Рима. А потом - они одержимы страстью к богатству. Их больше интересуют разные знамения, положения звёзд, которые по-разному толкуют жрецы каждого храма, объясняя римлянам волю многочисленных богов. Но, в конечном итоге, все их устремления направлены на достижение власти, занятие должностей, дающих право возвыситься над остальными.

   Афраний продолжал слушать, подавляя в себе растущее раздражение.

   "Похожи на иудеев, проповедников нового учения - этого поветрия, идущего с Востока, - думал центурион. - И когда же старцы в Сенате и понтифики храмов поймут, наконец, простую вещь? Рим за последние сто лет превратился для различных божеств завоёванных нами провинций в тесную инсулу*, где все эти боги вскоре передерутся. Вот и иудеи уже тут как тут!"

   А спорщики за соседним столом, не обращая внимания ни на хозяина таверны, ни на Афрания, продолжали свою беседу и, горячась, невольно повышали голоса.

   - Симон, предоставь это мне! Моё образование и ясность разума позволяют на равных говорить со знатью Рима. Тебе – малообразованному простому рыбаку с берегов Галилейского моря - со мной не тягаться! А потом - мы же договорились о разделе паствы. Тебе – рабы и разорившиеся крестьяне, мне - люди с положением. Нужно только найти способ войти в близкое к патрицианским родам окружение. Лучшее место для приватных бесед - это частные термы. Но для их посещений нужны связи и деньги.

   - А разве первосвященники Иерусалима не присылают тебе золото? По-моему, ты ведаешь нашей казной, а мне остаются только пожертвования бедноты, жалкие медные лепты.

   - Не завидуй, говорю я. Именно в зависти - если иудеи, бежавшие из Иерусалима, не врут - тебя укорял наш учитель.

   - Кто бы говорил?! Это ты можешь позволить себе хорошую, большую ценакулу в инсуле лучшего района города, а я вынужден жить среди бедноты, ходить по ночным улицам, где, того гляди, какой-нибудь бандит пырнёт меня ножом! Ради чего я кормлю клопов на матрасах, набитых речным тростником? Да и проповедовать стало опасно. Всё чаще замечаю в катакомбах среди толпы подозрительных людей с недоверчивыми и опасными взглядами. Сколько мне терпеть всё это?

   - Так ведь и я хожу по тем же самым улицам и делю с тобой кров, - Павел бросил на собеседника взгляд, полный насмешки и презрения. - Но ты всегда пытался добиться от верующих поклонения, равного тому, которое люди оказывали Учителю. Ты хотел возвыситься над ними и достичь влияния, которые имеют среди иудеев первосвященники Иерусалима. Твоё честолюбие, Симон, не доведёт до добра. Нельзя чуть ли не каждый день творить чудеса. Мне всё трудней подбирать тебе актёров на роли прокажённых и увечных, да ещё покупать у мясников печень животных и прочую требуху для имитации язв. Снадобья Локусты тоже не дёшевы. Кроме того, я плачу большие деньги разным проходимцам, соглашающимся пить отраву этой колдуньи. Хорошо, что яд отправляет их в сон, подобный смерти, а не в выгребные ямы города. Ты забыл, скольких ты воскресил за два последних месяца? А насчёт шпионов Рима - я вот что скажу. Тебе нужно на время покинуть город. Я поговорю кое с кем из торговцев, отправляющихся через Галлию в Британию. Пусть в Риме улягутся страсти - тогда и вернёшься. А в провинциях, думаю, довольно рабов и нищих, кому надоели языческие боги, и кто ищет утешения.

   - И сколько времени мне там быть?

   - Потерпи. Скоро Иудея подчинит себе Рим, а Иерусалим возвысится. Римляне толпами начнут посещать наши храмы, а сокровищницы церквей будут ломиться от пожертвований.

   Человек, которого называли Шаулем, оглянулся и заметил, что посетитель, неспешно потягивающий вино за соседним столом, присушивается к беседе. Понизив голос, иудей перешёл на арамейский язык.

   - Довольно упражнений в греческом. Нас подслушивают. Пора покидать заведение. Я выйду первым, ты, чуть погодя, следом. Детали твоего путешествия в Британию обговорим позже, - Павел быстро встал и вышел из таверны.

   Пока центурион переваривал услышанное и раздумывал - не схватить ли оставшегося иудея, чтобы передать его в руки городской стражи за крамольные речи, дверь широко распахнулась, и на пороге показались три высоких и сильных раба в коротких туниках. На сгибах рук они держали внушительного размера дубинки. Рабы шагнули внутрь и расступились. Из-за широких спин в проёме двери показалась женская фигура, закутанная в тонкую хламиду. Низко надвинутый на голову капюшон скрывал лицо. Женщина дождалась, пока глаза привыкли к сумраку таверны, и шагнула внутрь. Центурион вскочил. Агриппина - а это была она - увидела Афрания Бурра и, подойдя к его столу, села на свободный табурет. Внезапно сверху, прямо над головами, послышался топот ног, и по лестнице скатились ещё двое варваров, посетителей лупанария. Один из них, с шальным пьяным взглядом, увидел Агриппину и, видимо, неудовлетворённый услугами проститутки, заплетающимся языком произнёс:

   - А вот эта красотка - по мне. Хозяин, сколько стоит эта сучка? Я хочу возлечь с ней там, наверху, и сунуть твёрдую бронзу своего меч в её горячие глубокие ножны.

   Афраний вскочил на ноги, нащупывая под туникой нож. Агриппина медленно повернулась, смерила варвара взглядом и щёлкнула пальцами. Раб, находящийся ближе к скандалисту, огрел его дубинкой по голове и, подхватив обмякшее тело под руки, потащил к выходу. Остальные рабы схватили второго варвара и выбросили его на улицу вслед за бесчувственным телом первого. После этого, не суетясь, подталкивая хозяина таверны в спину, слуги Юлии отвели и заперли его в дальней кладовой вместе с женой и рабом, прислуживающим на кухне.

   Центурион, любуясь силой и сноровкой рабов, не заметил, когда и как исчез второй иудей.

   Преторианец повернулся к Агриппине:

   - Прости, госпожа. Следовало всадить нож в горло тому наглецу.

   - Пустое. Мне нет дела до пьяниц. Поговорим лучше о более приятных вещах.

   - Да, госпожа. Рассчитывай на меня, - преторианец понизил голос до шёпота. - Ночи, проведённые с тобой, божественны.

   Агриппина хрипло рассмеялась:

   - Остынь, а не то прикажу рабам схватить и тебя, а легату преторианцев - отрезать твой длинный язык.

   - Прости, госпожа, мою дерзость. Просто я не пойму, чего же ты хочешь? - почтительно опустил глаза Афраний.

   - Слушай меня внимательно и прими решение сейчас. Я ничего не предлагаю дважды, - в голосе Агриппины слышался звон стали.  - Я ненавидела Мессалину и ненавижу её ублюдка Британника. Я ненавидела своего брата Калигулу, который вверг Рим в бездну хаоса, разврата и череду дворцовых переворотов, но я уважаю желания мужественных преторианцев, которые не хотят видеть правителями империи никчёмных и слабых цезарей, вроде Тиберия или моего мужа Клавдия.

   После этих слов женщины дрожь пробежала по спине Афрания.

   "Похоже, что Юлия готовит новый переворот. Какая роль в нём отводится простому центуриону? Будет ли заговор для меня началом пути наверх - или дорогой в подземелье, как преступнику и врагу Рима? Хорошо, если убьют сразу, а не подвергнут пыткам", - подумал Афраний.

   - Ты меня не слушаешь, - Агриппина положила мягкую ладонь на сжатый кулак центуриона.

   - Нет-нет, госпожа. Я весь внимание.

   - Итак, мне нужны надёжные люди среди преторианцев. Не Британник, объявленный наследником, а мой сын Луций должен править империей, чтобы защитить Сенат и народ Рима от мятежей, от своеволия варваров и угроз командующих легионами. Ты сам знаешь, что Иудея на грани восстания, что на северных границах неспокойно, что расточительные оргии и сумасбродства Калигулы истощили казну, и нет денег, чтобы заплатить легионерам, размещённым в Галлии и Сирии. Только глухие и слепые не знают, что недобитая Парфия до сих пор угрожает нам с Востока. Риму нужны твёрдая рука и трезвый ум достойного правителя, который вернёт былую славу империи и уважение народа к Сенату. Что скажешь? Ты ведь достаточно умён, насколько я сумела тебя изучить. Поддержишь ли ты меня, поддержат ли преторианцы моего Луция? Я отдаю свою судьбу и судьбу сына в твои руки, - заканчивая фразу, Юлия взглянула на рабов, застывших с каменными лицами у двери.

   Афраний понял, что он в ловушке. Если отказаться от сомнительной чести поддержать Агриппину - его ждёт удар дубинкой по голове. Любой раб Юлии с удовольствием проломит ему череп. Отсюда в мешке тело вынесут через Карментские ворота и бросят в ближайшую готовую могилу для неопознанных жертв ночных грабежей. Если он согласится, Юлия наверняка заставит его подписать клятву верности, чтобы иметь гарантию. Если центурион побежит к Клавдию или в Сенат и предаст её - пергамент будет для преторианца смертным приговором. Но, если примкнуть к заговору - то у него появится шанс покончить с опасной жизнью солдата и войти в ближайшее окружение нового императора. А это сулит огромную власть и богатство.

   - Позволь, госпожа, задать вопрос.

   Агриппина молча кивнула и провела над столом открытой ладонью, приглашая преторианца высказаться.

   - Кто ещё из Сената или влиятельных людей поддерживает тебя?

   - Сенат сейчас - пустое место. Мельница, где старцы, убелённые сединами и униженные собственной глупостью, чешут свои никчёмные языки о мрамор колонн. Если ты подпишешь вот эти обязательства, - Юлия вытащила из недр хламиды свиток папируса и протянула его центуриону, - я открою тебе некоторые имена, чтобы ты знал, кто ещё на моей стороне.

   "Вот это женщина! Волчица! Какая хватка! Всё предусмотрела", - подумал Афраний и решился. Не читая, он взял стилос из рук Агриппины, окунул его в медную плошку с краской, поданную рабом, и поставил свою подпись. Тут же второй раб нагрел палочку воска на пламени светильника. Крупные жёлтые горошины упали на папирус, образуя быстро застывающую лужицу. Афраний, больше не думая, приложил свой перстень к воску.

   Документ тут же исчез под туникой раба. Центурион нервно переломил стилос пополам.

   - Хорошо, - улыбнулась Агриппина, снова положив ладонь на огромный кулачище преторианца. - Итак, как ты сам мог бы догадаться, на Нарцисса, который не прочь управлять Римом вместо моего слабовольного мужа, рассчитывать нельзя. Если ты не знаешь - то открою тебе кое-какие секреты. После казни Мессалины на место рядом с Клавдием прочили Лоллию Паулину, дочь консула Марка Лоллия. Её подталкивали к ложу императора Нарцисс и Каллист - эти гиены, бывшие рабы, возомнившие о себе слишком много. Но моя красота и обходительность не остались незамеченными. Совет преданного мне Палланта сыграл решающую роль - и дядюшка Клавдий выбрал меня.

   "Ага! - мысленно воскликнул Афраний. -  Это уже кое-что".

   Кто в Риме не знал Марка Антония Палланта - вольноотпущенника матери императора Клавдия, потомка Аркадских царей, пожалуй, самого умного и хитрого из всех советников империи? Марк Антоний нажил огромное богатство, поскольку долгое время был управляющим личной казной императора. Ещё вопрос, кто имел большее влияние на Палатинском холме: Тиберий Клавдий Нарцисс, секретарь и вольноотпущенник самого Клавдия, или Паллант, которого считали богаче самого Красса, благосостояние которого стало в Риме легендой во времена Юлия Цезаря. Ходили слухи, что именно золото Палланта помогло Сенату сделать исключение для Агриппины и плюнуть на закон, запрещающий брак между дядей и племянницей.

   - Значит, Паллант, - медленно, как бы раздумывая, проговорил Афраний. - Что ж, этого имени довольно, чтобы принять решение и встать на твою сторону. Если тебе не хватит союзников среди знатных граждан Рима, сенаторов или легионеров - Марк Антоний просто купит их поддержку.

   - Ты не пожалеешь. Я сделаю тебя префектом Преторианской гвардии. Значит, решено? - Агриппина улыбнулась обольстительной улыбкой, которая сводила с ума не только императора, но и половину мужчин Рима.

   Она согнула руку в локте и положила её на стол, расставив пальцы. Центурион догадался о её желании. Он вложил свою ладонь в ладонь Агриппины, и мужским рукопожатием они скрепили только что достигнутое соглашение.

 

                         На ухо...

 

   Жаркий день подходил к концу, но до сумерек ещё было далеко. Сенека, воспользовавшись свободным вечером, в сопровождении раба спешил в одну из частных бань, которая отличалась от заведений богатых патрициев и общественных терм своей простотой и непритязательностью. Сенека любил эти храмы - как он их порой называл - в которых можно было не просто смыть пот и грязь римских улиц, но также насладиться тишиной и впитать в себя суровую спартанскую обстановку, укрепляющую дух. Он любил выстроенные из дерева термы за освящённую древними традициями чистоту, тонкие запахи, мягкое тепло аподитерия* и нежные тона простого белого мрамора самих мылен. Он ненавидел роскошные императорские бани и дворцы для омовений дряблых тел богатых патрициев. Он считал лишними огромные помещения, отделанные цветным камнем, колоннами, которые ровным счётом ничего не поддерживали, кроме самолюбия и спеси толстосумов, где они мылись в скучном одиночестве. Он не любил помпезные безвкусные статуи и бронзовые бюсты, фигуры фавнов и наяд, которые писали в бассейны холодной чистой водой, специально подведённой к виллам богатых патрициев. Его ненависть к показной чрезмерной расточительности распространялась на позолоченных птиц, подвешенных под сводами терм, на огромные окна в куполах, из-за которых терялось чувство защищённости и сакрального таинства и думалось, что ты моешься под открытым небом, а кто-то из-за кустов может подглядывать и обсуждать твои физические достоинства и недостатки. Сегодня Сенека предвкушал спокойный вечер в тиши маленьких бань у Невиевых ворот, где у него была назначена встреча со Стецием Аннеем, старым другом и хорошим врачом. Предстояло долгое и приятное времяпрепровождение со спокойными разговорами.

    Врач уже лежал на тёплой мраморной лавке и постанывал под сильными руками глухонемого раба-массажиста. Сенека устроился рядом на тёплой каменной скамье и стал ждать своей очереди. Туман лёгкой дремоты и сладость истомы охватили его. Он очнулся в тёплом бассейне, куда его на руках отнёс раб.

   - Вот и ты, мой друг, - приветствовал его Стеций. - Что привело тебя сегодня в термы? Ведь мы только вчера - правда, в другом месте - распарили и размяли все наши косточки и мышцы.

   - Ах, добрый Стеций! Лучше бы я не возвращался из ссылки. Дворцы и чрезмерная роскошь меня угнетают. А ещё больше беспокоят дела, творящиеся на Палатинском холме.

   - О, Боги! Я думал, что ты уже привык вкушать пищу из серебряных блюд и не обращать внимания на грязные стороны жизни при дворе Клавдия. Или тебя огорчает твой ученик?

   - Нет, нет. С Луцием всё в порядке. Правда, юноша склонен к чрезмерной театральности в своём поведении - но, думаю, с возрастом это пройдёт. Другие вещи приводят меня в отчаянье.

 

* Аподитерий (лат.) - раздевальня.

 

   - Говори, не стесняйся. Что может быть лучше разговора по душам? Это верное средство от всех печалей.

   - Вот именно, друг мой. Но тогда скажи мне, где это видано, чтобы жена императора вмешивалась в управление государством? Куда подевалась женщина, исполненная не только природной красоты и обаяния, но и величия своих предков Цезарей? Неужели близость к неограниченной власти так портит людей?

   - Ничего не понимаю, Сенека. Давай, выкладывай всё по порядку.

   - В Риме теперь всем заправляет фурия, отнюдь не побуждаемая к вызывающему поведению беспримерным разгулом и своеволием, какими совсем недавно отличалась Мессалина. Новая жена императора постепенно прибирает к рукам вожжи управления государством. Она стала суровой и высокомерной. Непомерную жажду к золоту она оправдывает и даже называет это умножением казны для нужд Рима. В нарушение многовековых традиций она появляется перед войсками, открыто бросая вызов Сенату и советникам Клавдия. Мол, все смотрите: не вы в советниках у императора, а я! Нарцисс тайно опасается её необузданного нрава. Сейчас она вступила в схватку за влияние на собственного сына. Юлия ревнует его к тётке. Домиция Лепида - родная сестра первого мужа Агриппины - не уступает ей в хитрости и ярости, осыпая ласками и подарками Луция, а Агриппину оскорблениями. Бедный юноша! Он уже прячется и от тётушки, и от собственной матери.

   - Да-да, я слышал, - тихо сказал врач. - Сенат обвинил Домицию в колдовстве. Ей грозит суровое наказание.

   - Ну, если смерть можно так назвать… - заёрзал в воде Сенека.

   - Думаю, жалость и милосердие - не в числе добродетелей Агриппины, - глубокомысленно изрёк Стеций.

   - Римлянки, как и римляне, не знают милосердия и не понимают, что прощать своих врагов иногда полезно. Это почти ничего не стоит, но зато приобретаешь друзей и преданных союзников, - ответил Сенека.

   - Рим предпочитает платить золотом и за дружбу, и за преданность.

   - Да, ты прав, Стеций. Хотя недавно я присутствовал на одном из тайных сборищ адептов новой секты, которые себя называют рыбаками…

   - А, тоже слышал? – перебил его врач. - Среди рабов и плебса ходит много слухов о так называемых послах распятого в Иудее безумного нищего проповедника, который объявил себя Царём мира. Хотел бы я исследовать симптомы этого сумасшествия.

   - Ничего нет проще. Если у тебя хватит смелости - оденься, как раб, и иди в самый грязный притон, где собираются гладиаторы и попрошайки. Увидишь группу людей, перешёптывающихся и переглядывающихся между собой - подходи и кланяйся, потом рисуй на столе рыбу. Считай - полдела сделано. Они отведут тебя в старые катакомбы за Марсовым полем, где ты и услышишь проповедь какого-нибудь бродячего безумца.

   - Прости, Сенека. У меня, просто, нет мужества - бродить по улицам ночного Рима. Не хочу оказаться зарезанным в тёмном переулке. Но ты рискнул, и я преклоняюсь перед тобой, - Стеций внимательно посмотрел на друга. - Итак, что ты услышал там?

   - Скажи мне своё мнение вот об этих фразах: "А если ударят тебя по правой щеке, подставь левую... Возлюби ближнего твоего, как самого себя... Не судите, да не судимы будете".

   - Чушь, неприемлемая для римлян.

   - Согласен. Но нищие, калеки, крестьяне, фермеры, разорённые крупными землевладельцами и дешёвым рабским трудом, слушают такие слова с открытыми ртами и слезами на глазах.

   - Ну, что же. Рим в своей ненасытной утробе переварил уже много учений, принесённых варварами. Если кто-то верит в эту чушь - пусть верит. Но, я думаю, что эти догмы станут откровением только для нищих и рабов.

   - Может быть, мой добрый Стеций, может быть...

 

   Уже в глубоких сумерках Сенека возвращался на Палатинский холм. Римляне, подчинённые издавна заведённому порядку - ложиться с закатом и вставать с первыми лучами Солнца - и имея слабые представления о том, что такое время, запирали ворота, двери своих домов, зажигали светильники, чтобы ночью, встав по нужде, не наткнуться на спящих у порога рабов. На улицах и форумах становилось всё темнее и неуютнее. Подозрительные люди поодиночке стягивались с окраин к центру Рима. Их тени сливались со сгущающимися сумерками и заполняли собой глухие углы в переулках. Сенека торопил раба, держащего в руках факел и шагающего впереди него.

   В императорском дворце философа ждал раб Палланта с устной просьбой всемогущего вольноотпущенника как можно быстрее явиться к нему.

   Сенека переоделся в чистую тунику, завернулся в тогу тонкой шерсти и покинул свою спальню.

   - А, Луций Анней Сенека! - приветствовал его Паллант.

   - Ты звал меня? К чему эта спешка, и почему нельзя подождать до утра?

   - Я хотел, чтобы ты разделил со мной ужин, - радушно улыбаясь, ответил казначей императора.

   "Он слишком добр сегодня. Или что-то случилось", - подумал Сенека.

   Темнокожая рабыня взяла за руку философа и подвела его к мягкому ложу у низкого трёхногого стола с мраморной столешницей. Тщательно вымыв ноги философу, женщина вытерла их насухо и вышла, унося таз с грязной водой. Быстро и ловко слуги уставили стол вазами с цветами, блюдами с фруктами и мясом, серебряными кубками и кувшинами, наполненными вином.

   Паллант сам разлил италийское вино и поднял свой кубок.

   - Пей, друг мой. Этот напиток богов - с горных террас Везувия. Вино немного горчит, но хорошо утоляет жажду, - советник Клавдия поднёс к губам чашу и, не делая глотка, посмотрел поверх серебра на Сенеку.

   Тот ответил внимательным, настороженным взглядом и поднёс свой кубок к кубку Палланта. Серебряные края чаш соприкоснулись, смешивая вино.

    Паллант рассмеялся.

   - Ты осторожен, Сенека. Но не бойся. Вино не отравлено. Да и зачем мне убивать тебя таким варварским способом? Настоящий римлянин должен умирать только от меча.

   - Ты прав, Марк Антоний. Но осторожность ещё никому не мешала. Итак, зачем ты пригласил меня? Неужели для того, чтобы оценить достоинство этого напитка и сравнить его со вкусом сицилийского вина? Не думаю.

   - Терять драгоценное время в пустых разговорах - не в моих привычках. Сегодня вечером кое-что произошло.

   - И что же? Уж не Этна ли вновь выбросила облако пепла?

   - Шутки в сторону. Я думал, ты уже знаешь.

   - О, Юпитер! Да что стряслось? Довольно говорить загадками!

   - Тиберий Клавдий Нерон, наш благословенный богами император, усыновил сына Юлии Агриппины. Теперь юноша носит имя Нерон Клавдий Цезарь и так далее.

   Сенека сделал вид, что не удивлён этой новостью.

   - Ну, что же - этого следовало ожидать. Юлия умеет добиваться своего. На месте императора я бы усилил охрану его второго сына Британника.

   - Нам всем сейчас нужно быть настороже и держаться друг за друга, - тихо сказал Паллант, отрывая от кисти винограда маленькую гроздь и кладя в рот крупную ягоду.

   - Я догадался, - задумчиво произнёс Сенека, - ты ищешь союзников. Но союзники нужны против кого-то. Поэтому, уважаемый Марк Антоний, я хочу ясности. Что тебе нужно от скромного учителя риторики и логики?

   - Ну, во-первых, ты не простой учитель - а воспитатель теперь уже наследника императора. А, во-вторых, я сторонник философии стоиков, к школе которых ты принадлежишь. Я хочу научиться у тебя с достоинством принимать удары судьбы и как можно быстрее привыкнуть к мысли о возможной нищете в будущем.

   - Судя по роскоши, окружающей тебя, я бы не сказал, что ты сторонник старых, понятных и простых римских обычаев, - перебил вольноотпущенника Сенека.

   - Всё преходяще, - воздев руки, усеянные перстнями, к потолку, произнёс Паллант. - Сегодня я богат, а завтра... - он пригубил вино и поставил чашу на стол. - Все мы помним времена Суллы, и сколько пострадало достойных граждан Рима, попавших в проскрипционные списки и потерявших не только своё имущество, но и жизнь. Свежи в памяти проделки безумца Калигулы, получавшего удовольствие от агоний умирающих на его пиршествах патрициев, которым он сам преподносил отравленные сладости.

   - Проделки? - рассмеялся Сенека.

   - Ну да, - тонко улыбнулся Паллант. - То, что даже для членов Сената являлось бы преступлением - для императора было всего лишь злой шуткой. Поэтому, кто знает, что нам принесёт будущее? Не откроешь ли мне, недостойному приверженцу стоицизма, некоторые черты характера твоего воспитанника? Какие подводные камни могут вынести наверх потоки его сумасбродств?

   - Что ж, изволь, - Сенека приподнялся на локте и, проклиная в душе своего собеседника, помешавшего ему провести остаток вечера за чтением сочинений Софокла, начал говорить, взвешивая каждое слово:

   - Характер юноши - сложный и противоречивый. В меру жесток, как и полагается настоящему римлянину. Тираническая любовь к нему матери не способствует улучшению горячего нрава. Юлия пестует в Луцие жажду власти и всячески внушает ему мысль, что его отец не Гней Агенобарб, а кое-кто из рода Юлия Цезаря. Имя настоящего отца она, якобы, открыть не может, иначе враги Рима, потомки Цицерона и Брута, найдут способ убить знатного отпрыска славной семьи. Сама Агриппина не раз мне говорила, что её покойный первый муж был человеком гнуснейшим во всякую пору его никчёмной жизни. Поэтому, Паллант, ты можешь себе представить, что о родном отце она говорит его отпрыску. Если не знаешь - я приведу тебе её слова, которые она произнесла в ответ на прорицание некоторых авгуров о судьбе сына. Те ей сказали, что Луций будет царствовать, но для этого ему придётся убить свою мать. Как ты думаешь, что она ответила?

   Паллант развёл руками, давая понять, что он в неведенье.

   - Она сказала  следующее: "Пусть убьёт, лишь бы царствовал".

   "Это в её характере", - подумал казначей императора.

   Тем временем Сенека продолжал:

   - Скажу тебе больше, но это должно остаться между нами, - философ понизил голос, встал  и пересел ближе к Палланту. Его губы едва не касались уха вольноотпущенника. - Юноша часто прячется в кубикулуме Клавдия. Благо, спальня велика и увешана тяжёлыми шёлковыми тканями, защищающими императора от сквозняков. Он прекрасно осведомлён о способах, которыми пользуется мать, чтобы внушить престарелому, потерявшему мужскую силу мужу ту или иную идею.

   - И что же это за способы? - глаза Палланта блестели, отражая свет масляных светильников. Казначей не сомневался, что Сенека знает о том, что он сам, всемогущий советник Клавдия, давно уже является любовником Юлии Агриппины.

   - Полно, Паллант, - Сенека заговорил ещё тише, - император больше интересуется молодыми рабами с гибкими нежными телами и тугими задницами, чем смазливыми женщинами. Но Юлия Агриппина не зря брала уроки обольщения у лучших дорогих проституток Рима. Она умеет возбудить плоть Клавдия способами, которые являются секретами и табу для всех патрицианок. И пока император получает удовольствие, нашёптывает ему на ухо решения, которые наутро приобретают силу законов.

   - То, что не удавалось Мессалине, удаётся ей?

   - Вот именно. И не делай глупым лицо. Я могу подумать, что ты не осведомлён о делах, творящихся в спальне Клавдия.

   Паллант счёл за благо сменить скользкую тему разговора:

   - Пока я нужен Агриппине, она нуждается во мне. Но вот поведение Луция меня тревожит. Не имеет ли на него влияние Нарцисс?

   - Луций стараниями матери возненавидит любого, кто встанет на его пути к власти, и не потерпит, чтобы кто-то вместо него являлся фактическим правителем империи. Парня обуял гнев, когда он узнал, что Нарцисса в народе называют господином своего господина. Я целиком на стороне своего воспитанника, когда услышал от него про Клавдия… - Сенека почти навис над Паллантом. Его шёпот был так тих, что советник с трудом понимал, о чём говорит ему философ.

   - Повтори.

   - Он сказал: "Надо быть полным дураком, чтобы дать права римского гражданства иноплеменникам - грекам и варварам". Так что - не переживай, мой дорогой Паллант. Нарцисса – этого эллина до мозга костей я не могу себе представить рядом или за спиной будущего императора Рима, если, конечно, Нерон станет им по воле Богов.

   Сенека отстранился от собеседника и, намотав тогу на руку, пошёл к выходу, даже не попрощавшись. Краем глаза он заметил, что казначей императора принял как должное новое имя Луция Домиция Агенобарба - Нерон.

 

                                     ***

 

   Что-то беспокоило меня, не давая глубже вникнуть в смысл содержимого рукописи. Что-то, сидящее в глубинах памяти. Через минуту я понял, что всё дело в именах. Я вскочил и стал лихорадочно рыться на книжных полках. Вот они. Я часто видел эти книги в руках деда. Евангелие от Иоанна, евангелия от Луки и Матвея, словарь греческого языка. Лихорадочно перелистывая замусоленные страницы, я искал непонятные мне слова, имена, и сопоставлял отдельные строки с теми, которые только что прочитал в рукописи.

   Ну, конечно. Посол - на старогреческом языке означает апостол. Симон - бар Иона - это апостол Пётр, любимый ученик Иисуса; Шауль - очевидно, сподвижник Петра. Значит, эта история - о временах Нерона и первых христианах. Странно, но в повествовании неизвестного писателя они выглядели не очень привлекательно.

   Где-то пробили часы. Сознание, полностью погружённое в события двухтысячелетней давности, не успело отреагировать. Я оторвал глаза от рукописи. В комнате было совсем светло. Сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивался солнечный свет. Часы на запястье показывали шесть утра.

   "Господи! Пять часов чтения - это не шутка. Ну и почерк у деда! Да мне памятник нужно поставить! Никто бы, кроме меня, не разобрал, что здесь написано", - я хлопнул ладонью по бумаге, проследил за столбиками пыли, подсвеченными лучами солнца, и тут же ощутил сильный голод.

   Голова, словно налитая свинцом, плохо соображала, поэтому я решил, что пора выпить чего-нибудь горячего, съесть пару бутербродов, расслабиться и попытаться переварить прочитанное.

   Дожидаясь, пока закипит электрический чайник, я тупо смотрел в окно, мысленно находясь ещё в Римской империи. Заварив кофе, я вернулся в комнату деда, отодвинул в сторону рукопись, уселся в кресло и открыл тяжёлый фолиант. Делая глоток за глотком, я осторожно перелистывал жёлтые страницы.

   "Как же всё-таки эта книга попала к деду?" - думал я.

   По ветхому кожаному переплёту и состоянию толстой, с масляным блеском бумаги было видно, что этот толстый том очень древний. А если древний - значит, имеет определённую, и немалую, ценность. Я аккуратно потрогал пальцами одну из страниц.

   "Это даже не бумага", - решил я.

   - Век воли не видать, если это не пергамент! - мой возглас спугнул синицу, сидевшую на подоконнике и с любопытством наблюдавшую за мной.

   Но я лишь проводил её взглядом. Меня уже разбирало любопытство и желание докопаться в этом деле до сути. Откуда взялась книга, откуда столько золота? Кем был неизвестный истории автор книги и когда он написал то, что с таким усердием переводил дед последние пять лет своей жизни?

   И тут меня осенила блестящая мысль:

   "Отнесу-ка я кусочек пергамента своему другу-судмедэксперту", - подумал я и аккуратно оторвал уголок одной из страниц. - "Если буду знать примерную дату изготовления пергамента – значит, велика вероятность, что автор книги - из того же времени".

   Я завернул кусок пергамента в носовой платок, сунул свёрток в карман, собрал в стопку рукопись, положил сверху фолиант и спрятал моё сокровище в ящик стола. То, что у меня в руках было сокровище - я не сомневался. Любая библиотека мира отдала бы большие деньги за эту книгу, если только она - не подделка.

   Мне понадобилось три часа, чтобы доехать до Москвы и добраться до лаборатории судебно-медицинской экспертизы.

   - А, привет, Влад! - поздоровался со мной мой приятель. - Чего зашёл-то? Вроде, денег мне не задолжал. В больнице давно не работаешь. Слушай, может, вечером сходим куда-нибудь и попьём пивка?

   - Дим! Сходим, сходим. Ты лучше сейчас сделай одолжение, посмотри вот на это, - я достал из кармана платок и развернул его.

   Очки Дмитрия хищно блеснули. Он схватил пинцет и осторожно взялся им за край пергамента.

   - Что ты хочешь знать? - спросил он.

   - Сколько ему времени, где мог быть изготовлен и в каком он состоянии. Короче - всё, что можно из него выжать.

   - Отпечатки пальцев?

   - Если есть.

   - Будешь ждать?

   - Посижу здесь, у вас, если не очень долго.

   - Старик, обижаешь. Для дружка - серёжку из ушка. Час-другой у тебя есть?

   - Есть.

   Мой приятель положил кусок пергамента на квадратик стекла и исчез за белой дверью. 

   «За что я люблю этого педанта? Он никогда не задаёт лишних вопросов», - подумал я и расслабился.

   Тишина, мерный ход допотопных ходиков на стене, проведённая без сна ночь скоро дали о себе знать. Мои глаза непроизвольно закрылись и я, соприкоснувшись затылком с кафельной стеной, задремал.

   Сколько прошло времени - я не знал. Лёгкий толчок в плечо вернул меня в реальность.

   - Ну, старик, ты даёшь! - жизнерадостный голос Дмитрия окончательно привёл меня в чувство.

   - Что?

   - Ты знаешь, сколько лет этому говённому куску пергамента?

   - Надеюсь, служебная тайна не помешает тебе просветить друга?

   - Пришлось попотеть - но держись, пожалуйста, за стул, - сказал мой приятель и таинственным голосом торжественно произнёс:

   - Лист, от которого ты варварски оторвал кусок, изготовлен в шестидесятых годах первого века от рождества Христова, - торжествующее лицо Дмитрия наклонилось ниже. - Признавайся, где ты его взял?

   - Хороший вопрос. Только он не ко мне, а к моему покойному деду.

   - Что-что? Повтори!

   - Книга, где все листы из такого же пергамента, принадлежала моему умершему три дня назад деду.

   - О, чёрт! - воскликнул Дмитрий. - Прости, я не знал.

   - Всё нормально, - сказал я.

   - Он, случайно, умер не из-за той книги? - иногда подозрительность брала верх над беспечностью и нигилизмом моего приятеля.

   - Нет. Просто возраст. А что, мог?

   - И за меньшие редкости сейчас убивают.

   - Ладно. Спасибо за помощь. Я пойду.

   - А насчёт отпечатков тебе не интересно?

   - Там, наверное, мои или деда, - равнодушно сказал я.

   - Не совсем. Есть сальные отложения и следы эпителия между волокон пергамента. Одним столько же лет, сколько листу, другие можно датировать четвёртым веком, третьи оставлены кем-то в пятнадцатом столетии.

   - Ну и что?

   - Да так, ничего. Просто информация. Так пиво идём пить вечером?

   - Я позвоню. Моя благодарность тебе - безгранична, но в разумных пределах.

   - Хорошо. Значит, через год увидимся, - обиженно подвёл итог встрече мой приятель.

   Но я уже открывал дверь, выскальзывая на улицу.

   "Итак, книга - не подделка. Значит, стоит сумасшедших денег. Если жизнь обернётся ко мне задом - продам фолиант и загашусь где-нибудь в Таиланде. Люблю ананасы. Ах, да - ещё ведь есть золото", - вспомнил я.

   Эта мысль заставила меня остановиться и поискать взглядом какое-нибудь кафе.

   Я толкнул стеклянную дверь и расположился за столиком небольшой пиццерии.

   "La Roma". Название заведения на тонкой обложке меню бросалось в глаза красным с зелёными вставками логотипом.

   "Господи! Видно, сегодня от Рима мне никуда не деться», - подумал я.

   - Половину пиццы "Четыре сыра" и большую чашку чёрного кофе.

   Официант, забрав меню, исчез за стойкой бара.

   От событий последнего времени и от недосыпа у меня разболелась голова.

  "Похоже, беззаботное безделье кончилось, - размышлял я. - Первое, что нужно сделать - усилить меры предосторожности и купить сейф. Золота слишком много, да и книга недешёвая".

   Я начинал понимать нуворишей, на которых сваливались большие деньги. Значит, не зря они просыпаются по ночам от кошмаров и посторонних звуков.

   "Вот уж не было печали, - сказал я самому себе. – Может, сдать все монеты и книгу куда надо, как найденный клад, получить свою долю от государства и найти, наконец, нормальную непыльную работу?"

   - А как же клятва, данная старику? - прошептал я.

   "Ведь столько лет он хранил рукопись, а кто-то - скорей всего, его дед - дрожал над ней, берёг, лелеял, холил. Сколько раз передавали её из поколения в поколение?" - все эти доводы заставили меня быстрее покончить с пиццей. А потом, я чувствовал, что меня уже разбирало любопытство. Мне хотелось знать, что ещё интересного есть в этой книге.

   "Нет", - решил я, - "Может, я и легкомысленный прожигатель жизни, но не пустозвон и не клятвопреступник. Нужно читать рукопись дальше. Ведь что-то там есть, ради чего дед хранил её, как зеницу ока. Может, там спрятаны подсказки и зашифрованы метки на пути к тому самому кладу, из которого взялось золото, хранящееся в сундуке? Чем чёрт не шутит. Глядишь, стану богаче самого Билла Гейтса"

   Часы показывали шесть вечера. Я рассчитался за пиццу и поехал на вокзал. Электричка на Малоярославец отправлялась через час. От платформы до дачи ноги сами несли меня мелкой рысью. Открыв дверь, я первым делом взлетел на чердак и проверил содержимое сундука. Все мешки с монетами оказались на месте. С облегчением вздохнув, я спустился вниз и достал рукопись.

   Через минуту, словно, кто-то повернул тумблер машины времени - и я снова оказался в пределах Римской империи.

 

 

                                     Британия

 

   Следовать за легионом, пересекающим Галлию, оказалось делом непростым и хлопотным. Симона свели с маркитантом, который поставлял легионерам рабынь-проституток, и теперь апостол терпел все тяготы походной жизни. Оборванного и тощего иудея с большим трудом и за взятку пристроили в обоз, но лошади и мулы, тащившие тяжелогружёные телеги, быстро уставали, и тогда возничие без жалости высаживали лишних седоков на дорогу.

   Опираясь на посох, Симон, несмотря на прохладную погоду, обливался потом под своей плотной, толстого полотна, плащаницей. Он не мог снять её и остаться в римской тунике. За пазухой в складках одежды хранился мешочек с сестерциями, выделенными ему Шаулем. Там же лежал короткий, с широким лезвием нож. А ещё - он подражал давно распятому равви. Плащаница - считал Симон - неизменный атрибут одежды послов Бога, как и толстый деревянный посох, внутри которого иудей хранил часть серебряных монет на случай, если его ограбят лихие люди или разъярённые проповедями легионеры.

   "Ох, уж эти римляне! " - мысленно восклицал он. - "Твердолобые в своих заблуждениях жалкие люди!"

   Симон часто подсаживался к кострам солдат и заводил беседы, надеясь обратить в истинную веру язычников, но натыкался на стену недоумения и насмешек. Легионеры не понимали многого из того, о чём рассказывал им иудей.

   "Как это “не убий”? Да если мы будем щадить наших врагов - они воткнут ножи нам в спины или коварно перережут ночью глотки. Самый лучший друг римлян - это мёртвый враг", - смеялись солдаты, полируя мелкозернистой пемзой лезвия своих мечей.

   "Как это “не прелюбодействуй”? Наши жёны сами времени не теряют, пока мы набиваем в походах на телах мозоли и проливаем свою кровь. Мужчина не может быть хорошим воином, если долго не возляжет при удобном случае с женщиной. Зачем тогда твой бог создал проституток?"

   Охотнее всего проповеди слушали варвары из вспомогательных войск, набранных в Нубии, Египте и Фракии. Речи Симона падали на подготовленную слухами о деяниях Иисуса почву. Правда, находились люди, которые слышали проповеди самого равви. Они часто ловили Симона на лжи.

   "Зачем ты говоришь нам о семидесяти послах веры? У Иисуса было всего двенадцать учеников, а после смерти Иуды их осталось одиннадцать. Откуда взялся среди апостолов какой-то Шауль?"

   Симон не мог им открыть некоторых тайн и своих замыслов о создании церкви Христовой. Он хорошо помнил тот день, когда его схватила стража Синедриона в Иерусалиме. Глаза первосвященников, отдававших приказы палачам, готовившим жаровню и клещи для допроса, горели недобрым огнём. Симон проклинал себя за трусость, но желание жить и жажда власти над толпой - этим быдлом, идущим за любым, кто мог красиво и витиевато проповедовать сомнительные истины -  заставили его согласиться на все сделанные ему предложения.

   - Сколько вас осталось? - вопрошали его мучители. - Одиннадцать? Это плохое число. Вот вам вместо Иуды двенадцатый. Его зовут Шауль из Тарса. Он будет вместо Равви твоим наставником. Вы вместе должны подчинить себе всех остальных, кто видел и слышал Иисуса из Назарета. К тем, кто в других пределах уже принял слово Назаретянина, мы отправим своих послов. Вам, двенадцати, не справиться. Время не терпит - земли обширны и густо заселены. Пусть апостолов будет семьдесят", - внушал Симону Каиафа*.

   Влиятельного зятя перебил Ханаан.

   - А что? Это мысль. Пусть их будет столько, сколько членов Синедриона. Привлеките владеющих грамотой и хорошим слогом для написания похождений Иисуса. Если мы не можем искоренить эту новую ересь - нужно держать её под контролем.

   Апостол никому не мог признаться, что он дико завидовал Иисусу, его славе и способностям исцелять тела и души. Он помнил, как Иисус, говоря, что богатому трудно войти в Царство Небесное, странно на него посмотрел, когда он, Симон, спросил Равви: "А воздастся ли идущим вслед за учителем?" Симон тайно надеялся стать состоятельным человеком и затаил зло на учителя, прочитавшего его мысли и прогнавшего его прочь: "Отойди от Меня, сатана! Ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое". **

 

*   Каиафа - первосвященник Иудеи с 18 по 37 год н. э.

** Евангелие от Матфея. 16.23.

 

Много ещё тайн хранила душа Симона, и в самом дальнем её уголке он скрывал правду о том, что  Иуда не один предавал своего учителя, а вместе с ним - Симоном. Не один, а два ученика Иисуса стояли перед первосвященниками и говорили, где и каким образом взять Равви. Ведь по законам Иудеи, которые неукоснительно соблюдались: "Недостаточно одного свидетеля против кого-либо в какой-нибудь вине и в каком-нибудь преступлении и в каком-нибудь грехе, которым он согрешит: при словах двух свидетелей, или при словах трех свидетелей состоится (всякое) дело".*

   Он прятал на донышке памяти и свои собственные слова, которые, будь кое-кто из окружения учителя более внимательным, указали бы на причастность Симона к предательству равви: "Мужи, братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек Дух Святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса; он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю неправедною мздою, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его". **

   Никто не спросил Симона: "Если Иуда повесился, почему выпали все внутренности его? Может,  его убили мечом? С чего ты взял, что наш Иуда был вождём стражи Синедриона? И почему тогда ему дали так поспешно расстаться с жизнью? Может, потому, что он слишком много знал о тебе, Симон? Может, ты так подробно говоришь о смерти предателя потому, что присутствовал на его казни?"

   Пусть Шауль занимается этой нудной и неблагодарной работой, выскабливая из Марковых и Матвеевых писаний то, что по неосторожности сказал когда-то он, Симон. Пусть Шауль, которого греки сейчас называют Саулом, а римляне Павлом, убирает упрямых и свидетельствующих против него, Симона, людей, ходивших за Иисусом и помнивших слишком хорошо слова Назаретянина.

   «Пусть Павел указывает на этих овец для заклания властям Рима или наёмным убийцам", - думал Симон бар Иона. - "А я приму имя - да вот, например, Пётр - и стану потихоньку обращать в свою веру язычников из вспомогательных войск и прочих недовольных римской властью. Мне плевать, что храмы иудейские опустели, и первосвященники Иерусалима теряют своё влияние в землях Палестины. Придёт время - и эта власть перейдёт ко мне. Моя церковь будет править миром"

   Его размышления прервал грубый окрик возничего.

   - Эй, Симон! Пока дорога идёт с горы, садись на телегу. Чего ноги зря бить?

   Симон-Пётр кинул свой посох в арбу и, опираясь руками на огромное, медленно вращающееся колесо, залез наверх и устроился на грубой мешковине, закрывающей солдатские палатки. Усевшись поудобнее, он продолжал копаться в памяти.

   Иудейские первосвященники хитры, но и римляне не белыми нитками шиты. Понтий Пилат умнее Каиафы. Не зря он хотел отпустить Иисуса на пасху из-под стражи. А народ, подстрекаемый саддукеями, воспротивился. Но наместник Иудеи - не дурак. Прокуратор сразу смекнул, что Иисус призывал служить Богу, а не воевать против римлян вместе с зелотами. Но Каиафа заставил Пилата отпустить вожака бандитов Варраву, резавшего и римлян, и своих соплеменников, слишком усердно служивших римским магистратам. Зачем первосвященникам живой Иисус, когда вот-вот должен вспыхнуть мятеж против тирании Рима? Зачем Каиафе выпускать на свободу проповедника, выбившего у блюстителей законов Моисеевых почву из-под ног? Для наместника Иисус являлся щитом, отводящим нацеленный в спину римлян меч восстания. Иудея в целом больше искала свободы, чем Бога, и Варрава  в тот момент оказался Синедриону нужнее.

   Пётр забыл, что всё это поведал ему его новый наставник Павел, приведя в конце их спора слова Иисуса из книги писаний Иоанна: "Зачем вы подталкиваете меня к престолу? Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда". ***

   Воспоминание об этом споре до сих пор лежит на душе Петра осадком ненависти к Шаулю. Они ругались до хрипоты из-за того, что Пётр преподносит, вновь обращённым в истинную веру, учение Иисуса в виде рекомендаций и советов для повседневной жизни в этом беспощадном и страшном мире.

   - Пойми, - наседал на него хитроумный Саул, - Иисус учил вас, ленивых и тёмных, как, изменяя себя духовно, изменить окружающий мир. А ты, с одной стороны проповедуя овечьи нормы поведения, насаждаешь неправильно истолкованную тобой мораль. А ведь нам, чтобы диктовать свою волю цезарям, предстоит выстроить жёсткую иерархию церковной власти. Так что пока выбрось из головы фарисейские замашки. В тебе за римскую стадию виден иудейский проповедник. И ещё: то ты ратуешь за обрезание крайней плоти - то отвергаешь этот древний обычай. Видно, ты совсем спятил, говоря: "Кто не обрезан, тот не христианин".

   Пётр сплюнул через край телеги в дорожную пыль.

   "Римский прихвостень! " - мысленно обозвал он Павла. – "Но, пока он полезен, делая всю чёрную работу, распиная руками римских наместников нищих христиан, делая из них мучеников Иисусовых -  пусть куражится надо мной. Придёт время - и его повесят собственные ученики, если узнают, какие богатства находятся в руках человека из Тарса. А уж я открою им глаза на то, каким образом он манипулирует членами общины"

   Пётр, словно наяву, видел в руках своего приятеля пригоршни сестерциев, когда тот набивал ими мешочек, который сейчас лежал в недрах Симоновой плащаницы.

   "А как всё было бы хорошо, отпусти Пилат Иисуса. Я бы уж постарался прибрать к рукам всю сокровищницу Иуды и пролез бы в казначеи нашей общины. Какие были тогда пожертвования! " - причмокнул губами Пётр. - "Учитель сделался бы царём иудейским, а я при нём - правой рукой и хранителем казны"

   Пётр улыбнулся. Он вспомнил о тридцати сребрениках, которые были абсолютно не нужны Иуде, буквально спавшему на сундуке с деньгами и распределявшему монеты по указанию Равви среди нуждающихся последователей Иешуа.

   "Уж я бы не упустил своей выгоды! Давал бы деньжата в рост. Не тратил, а приумножал", - думал Пётр, проверяя, на месте ли мешочек с деньгами. - "Кстати", - вспомнил он, - "надо будет сказать Шаулю, чтобы тот проследил за текстами писаний. В них всё, что касается меня, должно быть туманно и загадочно, а не то кто-нибудь более внимательный и дотошный догадается о моей роли в предательстве Равви"

 

*      - Второзаконие: 19-15

**    - Деяния 1:15-18

***  - Иоанн 18:36.

 

   К концу лета, в один из ветреных дней, легион, предназначенный для пополнения войск Остория Скапулы, наместника Британии, достиг берега моря, за которым в туманах скрывалась мятежная земля бриттов. Легионерам дали два дня отдыха для приведения в порядок оружия, износившейся обуви и одежды. К вечеру, несмотря на усталость от перехода и согласно заведённому порядку, был обустроен лагерь. Сотни вырубленных в округе деревьев образовали высокую оборонительную ограду поверх быстро выросшего под мотыгами солдат вала. Центурионы, подгоняя нерадивых легионеров палками, торопили их. За час до заката последняя телега обоза скрылась за воротами стоянки, и на сторожевых вышках лагеря разместились дозорные. Все, кто состоял при обозе: торговцы, менялы, проститутки, рабы, погонщики скота, прочий люд, непонятно зачем следующий за войском, остались снаружи. Они собирались небольшими кучками у стены, разводили огонь, готовили пищу и натягивали дырявые шатры для ночлега. Из-за ограды доносились шум и голоса легионеров, которые, закончив ставить палатки, готовили ужин, чистили оружие, сколачивали деревянные настилы для сна. Через час ворота выпустили наружу нескольких центурионов. Те, переговорив с проститутками и отобрав самых молодых, успевших вымыться в соседнем ручье, повели их в лагерь. Постепенно гул голосов множества солдат стихал, и, наконец, только шум недалёкого моря да перекличка караула на лагерных башнях нарушали тишину.

   Пётр слонялся от костра к костру, заглядывая в пустеющие чугунки с нехитрой едой. Он шумно втягивал в себя воздух и жалобно смотрел в глаза жующих людей. Одна из проституток, помятая жизнью и грубыми руками легионеров, сжалилась над ним и сунула в руки Петру деревянную ложку.

   - Садись сюда, поешь, - она подвинулась, освобождая немного места на куске спиленного дерева.

   - Спаси тебя Бог, добрая женщина, - поблагодарил её Пётр.

   - Это, о котором боге ты говоришь? О Юпитере или Амуре? - улыбнулась шлюха. – А, может - о Бахусе или Фавне?

   - Не знаю таких, - с набитым ртом ответил Пётр.

   - А ты, из которых земель будешь? - оглядела его с ног до головы жрица любви. - Лицом будто на перса похож, а если на одежду поглядеть – ну, чистый варвар или сицилийский ахеец.

   - Посол я, - напустил тумана Пётр.

   - А это, на каком языке? Я и слова такого не знаю.

   - На греческом, а означает сие слово – посланник или несущий весть.

   - Рекламатор, что ли? - не поняла женщина. - О чём весть? О ценах на хлеб для Британии?

   Пётр сердито посмотрел на неё и хотел отругать, но потом вспомнил о смирении и своём деле. Он терпеливо стал объяснять ей общие положения учения Иисуса, с трудом подбирая слова на латыни. Через какой-то промежуток времени проститутка перебила его вопросом:

   - И чем же поможет мне твой Бог, если я за день ложусь под десяток солдат, желающих усмирить свою восставшую плоть? Разве он вернёт мне моих пятерых новорожденных детей, которых я задушила собственными руками и зарыла в землю? Или вернутся ко мне две дочери, которых я отдала в приют, где из них сделали таких же, как я, шлюх? Кто приютит меня в старости, если я не умру раньше от болезни, которой награждает нас богиня Венера? - в голосе женщины звучали слёзы.

   - Каждому воздастся по вере и делам его, - поднял руки к небу Пётр.

   - Да пошёл ты к Вейовису,* мерзкий старик, пускающий слюни от вида моей вывалившейся из туники груди! - рассердилась женщина, переходя на крик. - Я лучше буду молиться Бахусу, чтобы виноградные лозы поднимались выше крон деревьев и давали винные ягоды, из которых получается дешёвое вино. Или богу Ватикану, открывающему рот ребёнка для первого крика и вдоха. Пусть оставляет в живых больше мальчиков. Из них вырастают солдаты, не скупящиеся дать лишнюю монету за любовные утехи таким, как я. Или Весте - богине семейного очага. Пусть пошлёт мне какого-нибудь одноногого ветерана парфянских войн, который бы согласился взять меня в жёны. Зачем мне твоё непонятное царствие небесное, если я хочу быть свободной сегодня, а не принадлежать мерзкому своднику - моему хозяину, поставляющему для армии шлюх? На небе и так яблоку негде упасть. Там полно богов и богинь, прибравших к рукам все свободные места. Вон, видишь их глаза? - женщина показала на множество звёзд, усеявших чёрное ночное небо.

   Пётр, испугавшись громкого крика вздорной проститутки и злых взглядов рабов, подходящих ближе, счёл за благо встать и уйти.

   "Что я делаю не так? Почему мои слова отскакивают от них, как камни от стены? Почему от одного только слова Иисусова люди замолкали и слушали его притчи с открытыми ртами? " - думал Симон. - "Пусть я косноязычен и плохо знаю греческий и латынь, но я подражаю голосу и интонациям Учителя. Сладкий мёд его речей растекался в многотысячной толпе и достигал самых последних слушателей, стоявших смирно, словно суслики под взглядом змеи. Люди становились кроткими, как овцы. Разве они не слышат в моих проповедях ноток участия и любви? " - всё больше раздражался Пётр. - "Хорошо этому Шаулю. Он умён и образован. Знает и ахейский, и латынь, как родной иудейский"

   "Работай над собой, говори от сердца", - шёпотом передразнил Симон своего товарища.

   "Несущий весть" сел у деревянной стены лагеря, прислонился спиной к толстым, источающим смолистый запах, брёвнам, надвинул капюшон плащаницы на голову, закутался в ткань плотнее и, сломленный усталостью, заснул.

   Его разбудили дикие крики и звук боевого рожка римлян. Пётр поднял голову и открыл глаза. Горячая капля смолы, упав сверху на капюшон, обожгла кожу. В нескольких локтях над головой в бревне дрожало оперение горящей стрелы.

   Пётр отпрянул в сторону и откатился к ближайшим кустам. Из леса взвилась туча стрел, описав яркую светящуюся плотную дугу над поляной. В Римском лагере раздавались громкие команды и надрывались трубы. В предрассветных сумерках на фоне близкого леса метались чёрные тени, и раздавалось лязганье мечей, покидающих ножны. Пётр, пригнувшись, бросился к недалёкому ручью, заключённому в довольно высокие обрывистые берега. Он еле успел забиться в какую-то нору, как в тот же миг мимо по склону холма к лагерю побежали воины в островерхих шлемах. Звон секир, вонзающихся в деревянную ограду, перекрыл боевой клич нападающих. Ему ответил воинственный рёв легионеров со стен.

   Если бы Пётр, овладев собой, высунулся из укрытия, он увидел бы, как загорелись две из четырёх угловых башни, как по древкам секир на стены полезли чёрные фигуры, как из ворот, образовав высоко поднятыми щитами панцирь черепахи, ощетинившись пилумами, вышло несколько центурий римлян. Он не видел быстрых ударов мечей, слаженных действий легионеров, очистивших мост через ров от варваров и отбросивших в едином порыве плотную шеренгу своих неизвестных врагов обратно к лесу. Он только слышал стоны раненых, вопли добиваемых, чавкающий звук входящей в плоть острой стали и, наконец, через долгий промежуток времени - топот копыт римской кавалерии. Крики преследуемых варваров затихли вдали.

   Пётр, двигаясь задом, выбрался из норы и наткнулся на чьи-то ноги. Грубая рука схватила его за воротник плащаницы и развернула вокруг своей оси. Зажмуренные от страха глаза апостола открылись, и он увидел бешеный взгляд человека. Это был молодой легионер, разгорячённый битвой и обезумевший от вида пролитой крови.

   - А-а-а! - дико закричал солдат, занося над головой Петра окровавленный меч.

   - Я - свой, я - свой, - тонко пискнул Симон, заикаясь и тяжело дыша. - Я - римский гражданин. Не убивай меня. Во имя Иисуса, не убивай...

   - Иисуса? - повторил солдат, медленно опуская меч. Он разжал свой кулак, и Пётр сполз к его грязным калигам**.

   - Молись своему Иисусу. Считай, что он спас тебя, - легионер поднял с земли щит. Огонь в его расширенных зрачках погас. - Заодно замолви словечко перед твоим Иисусом за жену мою. Она недавно приняла вашу веру. Теперь в нашем доме рядом с ларами***стоит деревянное распятие.

  

*     Вейовис - у древних римлян - бог смерти, имя которого означало отрицание благотворной силы Юпитера (Йовиса).

**     Калиги - сапоги легионеров.

***   Лары - духи в ранге божеств, опекающих поле и дом крестьянина.

 

                                Плевела и зёрна

 

   Императорский дворец на Палатинском холме засыпал. Стихали голоса рабов, прибирающихся в триклинии и ссорящихся из-за остатков еды, разбросанной на полу после вакханалии, устроенной женой императора для своего мужа. Недовольные окрики управляющих звучали всё дальше. Они уводили от спальни императора шумных и наглых танцовщиц, усталых комедиантов, которым причитались три сотни сестерциев и которые не хотели делить их поровну между собой. Вскоре тишина в атриумах нарушалась только глухими шагами преторианской стражи по мраморным полам.

   Юлия Агриппина, закончив трудиться вместе с рабыней-египтянкой над вялой плотью Клавдия и дождавшись тихих стонов императора, с чувством хорошо выполненной работы встала с ложа, накинула на голое, слегка вспотевшее тело тонкую сто’лу и прополоскала рот холодной водой из чаши, стоявшей возле широкой постели.

   - Пошла прочь, - шепнула она рабыне и слегка шлёпнула её по лоснящейся тёмной ягодице.

   Юлия проводила девушку глазами, пока та не скрылась в глубине кубикулума за массивной дверью, и легла рядом с Клавдием.

   - Тебе понравилось?

   - М-м-м, - промычал император, закатив блестящие в свете двух жаровен глаза к потолку. Морщины на его лице разгладились, на губах играла довольная расслабленная улыбка.

   - Со мной тебе лучше, чем с твоими рабами, мальчишками-сирийцами?

   - Это просто разные вещи, - тихо сказал Клавдий, переворачиваясь на бок и натягивая на дряблое тело покрывало из тонкой мягкой шерсти.

   - Подожди засыпать.

   - Ну, что ещё? - в тихом голосе императора звучала истома.

   - Возлюбленный муж мой, - жарко зашептала в ухо Клавдию Агриппина, - наглость Нарцисса переходит всякие границы. Мало того, что народ Рима называет его господином своего господина - так ещё, судя по сплетням, в его извращённом уме зреет заговор против тебя.

   - С чего ты взяла? Это ещё надо доказать, - насторожился Клавдий, поворачиваясь лицом к жене.

   - Рабы сказали мне, что к нему зачастили преторианцы. Только за последние дни префект Претория был у него трижды, и они о чём-то долго шептались при закрытых дверях. Когда рабов запирают в кладовых - это что-нибудь, да значит.

   - Кто ещё бывает у Нарцисса? - Клавдий привстал на локте.

   - Несколько раз видели, как стража приводила к нему людей, больше похожих на наёмных убийц. Твой второй сын почти ночует у него. Раб, пополняющий маслом светильники в кабинете советника, слышал, как твой наследник раздражённо говорил потерявшему всякий стыд Нарциссу, что ему - Британнику - надоело ждать, и что нужно поторопить события.

   - Неблагодарные скоты, - прошептал Клавдий, без сил опускаясь на постель. - И что, по-твоему, я должен сделать?

   - Самое главное - это сменить префекта Преторианской гвардии. Ты же понимаешь, что твоя безопасность в его руках. Тебе нужен преданный и честный человек.

   - Где его взять? Все они, словно волки в лесу, ждут момента, чтобы перегрызть мне горло.

   - Думаю, центурион Афраний Бурр достоин продвижения по службе. Самое главное - он начисто лишён честолюбия и жажды власти. У твоих ног он будет верным псом, защищающим тебя и твою семью от врагов.

   - Ты права. Его лицо внушает доверие, - голос Клавдия окреп.

   - К тому же, - продолжала Агриппина, - центурион беден. Он землю будет рыть за те деньги, которые ты платишь префекту. Но это ещё не всё, - женщина медленно и осторожно засунула руку под покрывало, её нежная мягкая, пахнущая розовым маслом ладонь скользнула по животу императора и опустилась дальше.

   - Британника и Нарцисса нужно взять под стражу и допросить с пристрастием. Мы не знаем, кто ещё из преторианцев и сенаторов участвует в заговоре. Но этих двух нельзя оставлять в живых, если хочешь жить спокойно и встретить старость в собственной постели.

   - Нет-нет, Агриппина. Лишать их жизни - это уже чересчур. Что скажет народ Рима? Слишком хорошо все помнят тиранию и зверства Калигулы. Может, выслать их из города?

   - Только отправь их подальше, в глухую провинцию под присмотр преданного тебе наместника.

   - Да, ты, как всегда, даёшь мне дельные советы. О, Боги! Ну, чего всем этим жалким людям не живётся спокойно? Рим устал от бесконечной череды переворотов.

   - Я согласна с тобой, мой цезарь. Но хвала Юпитеру - покровителю Рима! Пока мы вместе - нам ничто не грозит, а я буду держать глаза и уши открытыми.

   - Лучше, если будут настороже мои шпионы.

   - Ничего, кашу маслом не испортишь. Давай-ка я принесу жертву твоему Гению*, дающему моему императору жизненную силу и мудрость мужчины. Твоё правление войдёт в историю, как славное, спокойное, исполненное твёрдости, справедливости и процветания.

   Юлия встала и подошла к жертвеннику, искусно сделанному из дерева и мрамора в виде храма с миниатюрными колоннами и треугольным фронтоном. В домашнем святилище императора блестели отполированным травертином статуэтки Меркурия, Юпитера и Венеры. Между ними стояли две фигурки, изображающие воинов в нагрудниках и с мечами в руках. Это были лары** и гении рода Юлиев Клавдиев.

  

*   Гений - в близком родстве с духами предков древние римляне считали гениев, представляющих жизненную силу мужчин, и юнон - что-то вроде ангелов-хранителей женщин.

** Лары – в древнеримской мифологии божества – хранители домашнего очага.

 

   Взяв с блюда, стоявшего рядом с постелью, несколько виноградин, персик и пару фиников, Агриппина положила фрукты рядом с фигурками.

   - Пусть твоя жизнь, Клавдий, не знает горечи предательств. Пусть твои предки вкусят сладость винных ягод, а персик и финики отнесут Минерве - богине мудрости, которая подарила тебе трезвый ум, осторожность и терпение. С моей помощью и под покровительством богов ты сможешь противостоять всем твоим врагам.

   - О, Юлия, ты нарушаешь древнюю традицию, - сонным голосом проговорил Клавдий, - дары ларам преподносит хозяин дома. И потом - это надо делать утром.

   - Спи, мой цезарь. Уже утро. Вон и первый луч Солнца, словно сверкающий меч Марса, пробивает дорогу новому дню между холмов Рима. Спи. Все твои заботы я возьму на себя.

   Но Клавдий уже не слышал последних слов Агриппины. Он крепко спал.

 

                                       +++

 

   Белоснежное лицо её обращено к Востоку, и только Луна в этот час ещё пользовалась своим правом прикоснуться длинными пальцами к прекрасным щекам, тонким линиям обнажённых рук, к красивым складкам одеяния и к роскошным волосам, перевязанным лентой.

   Внезапный порыв ветра поднял облачко пыли, закрутил его в спираль, потом в колесо и, словно проказник-мальчишка, покатил призрачный обруч на вершину холма. Но она даже не улыбнулась, потому что была высечена из самого лучшего в мире мрамора. Матер Матута - богиня плодородия, "Начала" и утренней зари - не умела улыбаться, зато могла немигающим взглядом встретить первый луч Солнца.

   А вот и он! Словно молния Юпитера, яркий свет прорезал предрассветный сумрак, в который ещё погружён Рим, и высветил прекрасные черты лица богини, потом её высокую грудь, затем упругий живот и пышные бёдра. Низкие тени деревьев, росших на склонах Тарпейской скалы и горной гряды Яникул, начали покидать лестницы храмов и крыши домов, первые этажи которых в этот час ещё закрыты тяжёлыми деревянными створками, утопленными в камни мостовых и закреплёнными изнутри прочными железными засовами. Это - лавки торговцев. Купцы, просыпаясь, ворочались на своих матрасах, набитых, у кого победнее, листьями, у кого побогаче - овечьей шерстью. Но тишина ещё царила в ущельях улиц и на каменных плитах форумов. Лишь журчанье воды, текущей из многочисленных фонтанов, да далёкий скрип повозок крестьян, везущих в Рим свежие мясо, овощи и фрукты, говорили о том, что город вот-вот проснётся. Его огромное пространство скоро наполнится криками погонщиков овечьих стад, ржаньем лошадей, лаем собак, воплями ослов, пронзительной скороговоркой лавочников, расхваливающих свой товар, стонами и руганью многочисленных рабов, укладывающих камни в основания новых домов и храмов, перепалками домоправителей с торговцами о ценах.

   - Вставай, юноша, - Сенека тронул за плечо своего воспитанника, - вставай.

   Сын Юлии на мгновение поднял лицо от подушки, набитой птичьим пухом, и снова уронил курчавую голову на мягкое ложе.

   - Зачем ты бросил в раба, которому положено будить тебя, ночной горшок? - Сенека сморщил нос. - В твоей спальне воняет, как в нужнике простых легионеров.

   - Пусть не прикасается ко мне грязными руками, - голос Луция, обычно высокий, сейчас звучал сонно и хрипло.

   - Давай-давай, поднимайся, не то твоя достопочтимая матушка застанет тебя неодетым.

   - Разве она увидит что-то новое для себя? - рассмеялся наследник императора.

   - А вдруг? - поддержал шутку Сенека.

   Юноша нехотя встал с постели, позволяя осмелевшим рабам умыть себя и одеть.

   - Какими науками ты сегодня намерен забивать мою бедную голову? - спросил он Сенеку, уплетая за обе щеки принесённое рабыней холодное мясо и запивая его разбавленным вином.

   - У нас остались неизученными диалоги Платона, а также не мешало бы освежить в памяти его учение о душе.

   - Кстати, о душе! - воскликнул Луций. - Рабы тут сплетничали о беглых иудеях из провинции Сирия, проповедующих в Риме, о каком-то Иисусе, о бессмертии души. Может, ты объяснишь мне, почему, когда вчера по моему приказу выпороли раба, разбившего мою любимую этрусскую вазу, он, сжимая в руках вырезанную из дерева рыбу, ни разу не заорал, а только повторял, стеная и плача:  "Прости их, Господи. Не ведают, что творят"?

   Пасынок Клавдия пытливо посмотрел в глаза Сенеке.

   Тот, делая вид, что не слышит, отвернулся к окну.

   - Не я ли просил достать мне хотя бы копии тех папирусов с писаниями об этом Иисусе, которые передаются иудеями из рук в руки? - Луций, допив вино, вытряхнул оставшиеся капли на жертвенник, стоящий в углу спальни.

   Сенека тяжело вздохнул. Он до сих пор никак не мог привыкнуть к капризам и странным просьбам своего ученика

   "Зачем ему это? - подумал философ. - Очередная блажь. Когда он только повзрослеет?"

   - Хорошо. Думаю, мне удастся достать списки с изречениями Иисуса.

   - На худой конец - передай мою просьбу Афранию Бурру. Пусть кто-нибудь из его шпионов постарается проникнуть на сборище этих, как они сами себя называют, рабов божьих. Они особенно и не скрываются, если верить словам наказанного палачом  виночерпия.

   - Сделаю всё, что смогу. А теперь прошу тебя, Луций, внимательно выслушать то, что написал когда-то Платон о душе - иначе твоя матушка рассердится на твою нерадивость в науках.

   - Послушай, несносный Сенека! Вот возьму и пожалуюсь божественной Юлии на твоё занудство! Помни о судьбе Сосебия, учителя моего сводного брата - ублюдка Британника.

   - А что с этим Сосебием? - внезапная дрожь пробежала по спине философа.

   - Меч одного из преторианцев вчера отправил его к праотцам.

   Сенека, почувствовав слабость в ногах, присел на стул, подвернувшийся к случаю.

   "О, Боги, - подумал он, бледнея, - что же, всё к этому шло. Бедный Сосебий! Не надо было публично возмущаться тиранией Агриппины, усыновлением Нерона и ссылкой Британника".

   - Если это все новости, которые ты припас для меня, - вставая, с твёрдостью в голосе произнёс Сенека, - тогда перейдём к делу. Изволь, Луций, слушать и запоминать.

   Юноша шутовски закатил глаза к сводам кубикулума и развернул руки ладонями вверх, как бы подчиняясь настойчивости учителя.

    Сенека откашлялся и, расхаживая перед воспитанником, приступил к изложению учения Платона:

   - Душа по Платону - это уникальная, не ведающая тления и смерти субстанция, вечно живущая в разных временах, средах и пространствах. Душа есть бессмертная основа и суть человека, никогда не покидающая живую плоть, частица вечности. Таким образом, тело человека - разложимо и смертно, а душа - вечна. Послушай, Луций, что дальше пишет грек о душе – может, эти откровения будут тебе ближе, - повысил голос философ, увидев, что его ученик зевнул. - Уподобим душу соединённой силе крылатой конной парной упряжки и возничего. У богов и кони, и возничие благородны и происходят от благородных, а у остальных - даже у цезарей - они смешанного происхождения. Если повелитель - разум - правит упряжкой, и кони у него - один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, а второй конь – полная противоположность первому, и предки его - иные. Неизбежно, что править душой - дело тяжкое и докучное.

   - И что это значит?

   - Это означает, что добрый конь - волевая разумная часть души, а дурной конь - страстная или эмоциональная часть души. В твоём случае дурной конь часто берёт над тобой верх и несёт тебя, куда ему хочется, а чаще - в болота и топи неприятностей.

   - У тебя, я надеюсь, всё? Меня ждут дела, - Нерон перебил речь учителя, отвернулся и снова зевнул.

   - Нет, не всё. Ты хотел услышать о бессмертии души, если я правильно тебя понял?

   - Так поторопись, Сенека! - Луция начал раздражать нравоучительный тон философа.

   - Платон соглашался с Сократом, когда тот говорил: «Если бы всё, причастное жизни, умирало, а умерев, оставалось бы мёртвым и вновь не оживало, - разве не совершенно ясно, что, в конце концов, все стало бы мертво, и жизнь бы исчезла?» 

   - Раз живое происходит из мёртвого, а умереть может только живое - то этот факт не может служить аргументом в пользу бессмертия моей души! – оживился воспитанник.

   - Но если верить грекам - это далеко не так.

   - Продолжай, - уже с интересом сказал Луций.

   - Платон и Сократ были едины во мнении, что если душа и тело соединены - природа велит телу подчиняться, а душе - властвовать над ним и быть госпожою, - Сенека поднял указательный палец. - А это значит, что душа ближе божественному началу, и божественное создано для власти и руководительства, а смертное - для подчинения и рабства.

   - Платон и Сократ тысячу раз правы, - юноша не дал Сенеке закончить мысль. - Мы - правители Рима, божественные цезари - созданы для власти, а плебс и варвары, завоёванные нами - для подчинения. На то они и рабы, - воскликнул Нерон.

   Сенека поморщился. Ему претила прямолинейность мышления ученика.

   - Ах, Луций! Здесь всё несколько сложнее.

   - Нет, ты скажи! Что, Платон был против рабства? Кто же тогда облачал его в тогу, готовил ему пищу, трудился на его виноградниках, прибирал в его жилище, пока он занимался своей философией?

   Сенека вновь тяжело вздохнул.

   - Если хочешь, я тебе приведу слова его современников о том, каким он был.

   - Сделай одолжение!

   - Вот что писали о нём Сократ, Аристотель и многие другие, - Сенека закатил глаза, мысленно взывая к своей памяти:  "...Подручный жрецов и философ тирании, защитник рабства и утопической демократии, учитель жрецов и богословов, гонитель искусств и наук, заклятый враг семьи и брака, душитель любви и женоненавистник, актёр и блестящий художник, проповедник казарменного спартанства, абортов, детоубийства, музыкального воспитания души, любитель мальчиков, моралист и аскет..."

   - А он начинает мне нравиться, этот ахеец. Значит, он говорил, что душа есть в каждом человеке, и что она бессмертна?

   - Примерно так.

   - И всё же - достань мне писания, которые читают нашим рабам иудеи-христиане.

   - Твоё желание будет исполнено, - склонил голову Сенека.

   Его всё больше беспокоил своевольный ученик. Трезвый взгляд на мир и терпимость, которую пытался привить пасынку сам император и он, Сенека, не падали на благодатную почву. Луций всё больше становился похожим на своего родного отца Агенобарба, о котором кто-то сказал: «Нечего удивляться его медной бороде, если язык у него из железа, а сердце из свинца».

   Философ внимательно посмотрел на юношу. На щеках и упрямом подбородке молодого человека пробивался рыжий пушок.

   Единственное, чем Нерон походил на своего отчима Клавдия - это дружбой с молодыми вольноотпущенниками-варварами. Он, следуя примеру императора, уже сейчас не доверял выходцам из патрицианских семей Рима.

 

                          +++

 

   Первые календы квинтилия* в Риме ознаменовались казнями и подозрительными  самоубийствами: бывшей жены Калигулы Лоллии Паулины, воспитателя Британника Сосебия, братьев Луция Торквата и Марка Торквата - дальних родственников Юлии Агриппины, претендовавших на руку Октавии - дочери императора Клавдия. Сам Британник был отправлен в ссылку. Народ на форумах открыто обвинял жену Клавдия в узурпации власти, а по утрам городская стража стала находить в глухих переулках трупы ораторов, срывавших днём свои глотки в обличениях жены императора.

   В один из жарких дней, внезапно сменившихся сильной короткой грозой, по улице, прилегающей к Капенским воротам, кутаясь в плащ с низко надвинутым на высокий лоб капюшоном, старательно обходя лужи, шла женщина. Её окружали трое высоких сильных мужчин, похожих на гладиаторов, тоги которых чуть не трескались по швам от выпирающих мышц на массивных торсах. Ещё два здоровяка держались чуть поодаль, но не выпускали женщину из виду. На мужчинах были тоги, которые обычно носили люди из сословия всадников. Опытный глаз заметил бы характерную вышивку-орнамент и спрятанные в складках одежды короткие мечи. Но суровые выражения лиц этих воинов и выправка выдавали опытных солдат. Тем временем патрицианка, выдающая себя за простолюдинку, нашла нужный ей дом, сделала знак своим провожатым оставаться на улице и в сопровождении одного из переодетых легионеров поднялась по лестнице на четвёртый этаж здания. Лестница закончилась массивной дубовой дверью, в которую и постучала странная гостья.

   - Кто там? - тонкий девичий голос едва был слышен.

   - Меня ждут.

   Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы блестящий карий глаз смог рассмотреть в узкую щель посетителей. Но сопровождавший патрицианку мужчина вставил носок калиги в щель и мощным ударом плеча распахнул массивное дверное полотно. Девчонка-рабыня отлетела в сторону, а гости вошли внутрь.

   На шум из глубин коридора выскочил высокий молодой раб, но, когда ему показали рукоятку меча, он отступил и громко крикнул:

   - Госпожа!

   Из сумрака небольшого таблинума вышла невысокая, широкая в кости римлянка лет пятидесяти, одетая в длинную, лимонного цвета, столу. С сильным галльским акцентом, близоруко щуря голубые глаза, она спросила:

   - Ну, что за шум, в чём дело?

   - Локуста? Это так ты встречаешь клиентов?

   - О, Веста - богиня жертвенного огня! Какая гостья! Это ты, божественная Юлия?..

   - Никаких имён. Ты, видно, совсем лишилась остатков разума. Ещё одно слово - и я прикажу своим людям убить твоих слуг. Моё дело не терпит лишних ушей.

   - Пошли прочь! - засуетилась хозяйка дома. - Терпение, уважаемая матрона. Я сама запру рабов в дальней комнате.

   Через минуту в помещении осталось трое. Преторианец отошёл в сторону. Женщины уселись друг против друга.

   - Ты неплохо устроилась в Риме. Неужели весь этаж инсулы твой?

   - Мои труды последнее время в цене, поэтому могу себе позволить жить так, чтобы соседи не совали нос в мои дела, - ответила Локуста.

   - Видно, правду говорят, что ты свой человек в семьях многий многодетных патрициев, где сыновьям не терпится унаследовать состояния отцов.

   - Моей вины в том нет. Люди сами решают свои проблемы. Я всего лишь помогаю им найти средство для выхода из тупика.

   - Твоей логике позавидовал бы сам Сенека. Но я пришла не за тем, чтобы вести с тобой философские разговоры. Кое-кто, кого ты хорошо знаешь, посоветовал мне обратиться к твоим услугам. Ведь, если мне не изменяет память, это твой сундук нашли в кубикулуме умерщвлённого Калигулы и выбросили ящик в море, а потом в сотне стадий от этого места всплыла вся рыба.

   - Что ж, туда сундуку и дорога. Мои средства слишком чувствительны к солёной воде. Я сожалею только о свитках императора, где он описывал последствия применения моих снадобий. Мне бы они пригодились, хотя я и так знаю о свойствах многих своих настоек.

   - Оставим в стороне намёки и иносказания, - тихо, но внушительно произнесла гостья и, покосившись на своего охранника, безучастно стоявшего далеко в стороне и глазевшего в открытое окно на улицу, наклонилась к уху Локусты.

   - Мне нужен яд, точно такой же, какой ты давала мне, чтобы решить проблемы с Пассиеном Криспом**.

 

*     - Первые дни июля.

**   Гай Соллюстий Пассиен Криспа - консул Римской империи 44 года, второй - после смерти Гнея Домиция Агенобарба - муж Юлии Агриппины.

 

   Локуста жестом руки пригласила гостью во внутренние помещения, на ходу поправляя складки её плаща.

   - Есть кое-что новенькое. Вот, например, настой волчьего корня или вытяжка из стеблей цикуты*. Волчий корень хорош своим медленным, но верным действием. Человек сначала теряет память, потом его начинает рвать желчью, а потом он тихо отправляется к своим предкам, - шептала хозяйка дома.

   - Нет, это уже давно известное средство. Дорогая моя, ты отстала от жизни. В Риме уже сто лет волчьим корнем травят приговорённых к смерти врагов империи.

   - Тогда возьми сок цикуты. Тошнота, рвота, головокружение. Скажут: съел что-нибудь.

   - Тоже не годится. Тебе ли не знать, что цикуту принял Сократ, когда решил свести счёты с жизнью. Слишком известны симптомы, и врачи знают, как поступать в таком случае. Промывание внутренностей исцелит больного.

   - Может, вот это, - Локуста держала на ладони маленький мешочек, перевязанный шёлковой лентой. - Я называю снадобье - наследственный порошок. Редко кто в Галлии знает о нём, а уж в Риме - тем более. Подсыплешь в пищу – и, считай, дело сделано. Не пройдёт и трёх дней - а твой враг будет мёртв, словно крыса в руках Вейовиса.

   Ни слова не говоря, гостья сунула в руку Локусты кошель с сестерциями, получила взамен мешочек с отравой и, кивнув своему сопровождающему, пошла к выходу. Тот, окинув Локусту недобрым взглядом, последовал за своей хозяйкой.

   - Вот так. Ни «приветствую тебя», ни «до свидания», - ворчала хозяйка дома, пересчитывая деньги. - Пятьдесят сестерциев. Я думала, будет больше. Но не торговаться же с женой императора!

    Дверь в глубине коридора вновь скрипнула, выпуская гостей, и тут же закрылась, став препятствием между полумраком огромной квартиры и внешним миром. Толстый брус засова вошёл в гнездо.

   Задержавшись на площадке между двумя этажами, Юлия Агриппина спрятала в складках плащаницы мешочек, полученный от Локусты, и обернулась к своему спутнику.

   - Поспешим, Кассий.

   Не успела она поставить ногу на ступеньку лестницы, чтобы продолжить спуск, как сильная горячая рука легла ей на плечо.

   - Постой, - хриплый голос мужчины заставил Юлию обернуться. Мгновение - и она оказалась прижатой к стене, почувствовав своей упругой грудью толчки чужого сильного сердцебиения, а внутренней частью бёдер - прикосновение чего-то твёрдого.

   - В чём дело, Кассий? - губы женщины раздвинулись в плотоядной улыбке. - Не можешь потерпеть до ночи?

   - Не знаю, что со мной творится. Но в домусе этой ведьмы что-то такое витает в воздухе.

   - Это запах порока, мой милый центурион. Ну, чего же ты ждёшь? Давай, возьми меня, - глаза Юлии зажглись огнём, правая нога согнулась в колене и медленно стала подниматься вдоль бедра мужчины. Руки легли на массивные литые плечи.

   Легионер, тихо зарычав, подхватил обе ноги женщины и закинул себе за спину. Тем временем Юлия просунула руку между телами и, нащупав под тогой Кассия набедренную повязку, сорвала её. Толстый, длинный цилиндр восставшей плоти мужчины оказался у Юлии в ладони. Недолго думая, она направила прямую, чуть изогнутую кверху, ветвь в своё лоно. Шум улицы заглушил тихие вскрики женщины и тяжёлое дыхание мужчины.

   Где-то наверху скрипнула дверь, раздались шаги, затем послышался осторожный шёпот, но свирепый окрик Кассия загнал любопытных обратно в норы.

   Через пятнадцать минут Агриппина, вспотевшая, но с довольной улыбкой на лице, сбежала вниз по лестнице и оказалась в узком переулке, где её ожидали рабы.

   - Поспешим! - звонкий голос жены императора оторвал от стен телохранителей, и они последовали за ней. Мгновение - и кортеж женщины растворился в толпе граждан Рима, занятых своими делами.

 

                                          

   - Госпожа! - тихий голос рабыни нарушил чуткий сон Юлии. События дня и заботы, связанные с укреплением пошатнувшегося положения её сына Луция при дворе, утомили её. Она не заметила, как под вечер объятия Морфея - бога сна - заставили её уронить голову на руки. Женщина задремала, сидя за столом, среди папирусов и глиняных табличек.

   "Ах, да, – пришла в себя Юлия, поднимая глаза на рабыню, - сегодня - пир у Клавдия в честь побед Рима над мятежной Британией".

   Жена императора позволила рабыне отвести себя в бассейн, где её омыли тёплой водой, настоянной на лепестках роз, а тело натёрли благовониями. Затем женщину облачили в голубую с пурпурной вышивкой сто'лу.

   Последнее время Юлию приводила в бешенство мысль, что несдержанный и вспыльчивый характер Нерона заставил Клавдия потерять терпение в надежде исправить приёмного сына. Всё чаще императору приходила в голову идея - лишить пасынка своего покровительства. По словам Палланта, Клавдий всё больше склонялся к мысли вернуть из ссылки Британника и привлечь его к управлению империей. Ей также донесли, что Клавдий изменил завещание в пользу своего родного сына Британника, сказав при этом: "Римскому народу нужен настоящий цезарь".

   "Этому не бывать!" - сказала себе неделю назад Юлия.

   Пиршество только началось, когда Агриппина в сопровождении Нерона появилась в триклинии. В зале с парфянскими коврами, на ложах, выложенных мягкими, золотого шитья подушками, лежали: несколько сенаторов, зависимых от милостей и покровительства Клавдия, десяток послов царств, союзных Риму, два проконсула, которые вскоре должны отправиться на смену командирам легионов, размещённых в Британии, и несколько знатных патрицианок. Гости приветствовали появление жены императора сдержанными негромкими криками и поднятием чаш.

   - Приветствуем божественную Юлию!

   - Пусть Боги покровительствуют тебе, Августа!

   Агриппина подарила пирующим холодную улыбку и прошла к своему ложу. Недавний указ сената о празднествах в честь подавления мятежа племён бриттов и новых привилегиях легатам войск касался и жены императора. Но Юлию не обмануло провозглашение её Августой. Со времён Калигулы и Суллы было известно, что за щедростью цезарей скрывается близкая опала.

   Мужу она подарила совсем другую улыбку – ослепительно-порочную и обольстительную. Она ласково коснулась морщинистой щеки Клавдия своей прохладной ладонью и устроилась на подушках, услужливо взбитых для неё рабами. Тем временем виночерпии, не скупясь, подливали вино всем желающим. Нерон, не садясь, почтительно встал за спиной матери, презрительно поглядывая на уже захмелевших гостей. Те, не забывая опустошать чаши, возобновили общий разговор. Вечер обещал быть весёлым и приятным. Кое-кому рабы уже подносили терракотовые горшки и приподнимали тоги, давая возможность опустошить переполненные мочевые пузыри. Тем временем распорядители пира подводили всё новых приглашённых. Им омывали ноги и укладывали на ложа, обкладывая подушками. Вновь прибывшие, принимая из рук рабов блюда с яствами, прислушивались, пытаясь понять, о чём идёт речь.

   - Асторий Скапула оказался неплохим командиром. Его настойчивости и хитрости мог бы позавидовать сам Юлий Цезарь, - громко вещал один из подвыпивших сенаторов.

   - Ты прав, Луций Сервиллий Вар, - согласился с ним Клавдий.

   Императору было весело. Хорошее настроение в этот вечер не покидало его.

   - Намекните Сенату, что хорошо бы наградить Астория серебряным венком и подумать о продлении ему, как наместнику Британии, проконсульских полномочий ещё на полгода.

   - Но не больше, - перебил отчима Нерон. - Нельзя допустить усиления авторитета Скапулы в войсках. Хорошо бы задержать отправку денег в Британию. Пусть легионеры поворчат, обвиняя во всём Астория.

   Клавдий поморщился и хотел возразить, но Агриппина сделала это за него.

   - Где твоя почтительность и скромность, сын наш? Твой отец не нуждается в советах. Он достаточно мудр и осторожен. К тому же у него есть Клавдий Нарцисс и Гай Полибий. Магистраты и префекты канцелярии императора разберутся во всех этих мелочах. Или я не права, мой божественный супруг?

   Произнося эти слова, она пересела на ложе императора, взмахом ладони остановила раба, готового положить на стол перед Клавдием его любимое блюдо - белые грибы, запечённые с орехами в сметане. Агриппина взяла тарелку, полила пищу соусом из красного вина, потом запустила руку в волосы мужа, массируя ему затылок, а второй рукой поставила перед ним грибы. Пока Клавдий отворачивался к виночерпию, подставляя чашу, Юлия незаметно для всех достала из-за пояса столы крошечный белый мешочек и высыпала его содержимое в блюдо.

   - Слава Клавдию, расширяющему границы Рима! - воскликнула она, поднимая свой кубок.

   - Слава и честь! - гости сдвинули свои чаши. Вино щедро лилось на пол, с которого рабы не успевали подбирать кости, объеденные виноградные грозди, косточки персиков, слив и вишен.

   Клавдий пододвинул к себе блюдо и начал с аппетитом поглощать грибы. Агриппина не сводила с него глаз. Нерон, мягко ступая по цветному мрамору пола, спрятался в складках портьеры. Спустя три четверти часа император почувствовал резь в желудке и рвоту. Он подставил лоб рабу, который чистой белой тканью вытер обильный пот, выступивший на старческих висках.

   - И всё же, грибы - слишком тяжёлая пища для моего возраста, - тихо сказал он в пространство и стал медленно подниматься. Гости вскочили со своих лож.

   - Нет-нет. Продолжайте пировать. А мне пора освободить желудок.

   Агриппина вскочила и, оттолкнув рабов, подставила Клавдию своё плечо.

   - Пойдём, мой Клавдий, я провожу тебя.

   Всколыхнулся ковёр, закрывающий широкую лестницу, ведущую на половину императора, и вся семья стала медленно подниматься между колонн.

   В спальне Юлия усадила мужа в кресло и поставила ему между ног бронзовый таз. У Клавдия началась сильная рвота. Его тело содрогалось от судорог, пот обильно скатывался со лба, смешиваясь в уголках рта с пеной. Агриппина заботливо подкладывала под бока мужу мягкие валики.

   - Воды, - прохрипел Клавдий. - Воды!

   Но Юлия, опасаясь, что яд вместе с водой выйдет при рвоте, неподвижно стояла рядом, наблюдая агонию.

   - Ты, ты, - глаза императора расширились от ужаса, - сука! - простонал он.

   - Может, тебе вызвать врача? – будто не понимая, о чём идёт речь, спросила она Клавдия.

   Император с трудом кивнул и откинулся на подушки. Дыхание у него постепенно стало выравниваться, на щеках появился румянец.

   Агриппина дёрнула шёлковый шнур в изголовье постели Клавдия. Спустя минуту вместо раба вошёл Нерон.

   - Ксенофонта сюда! - коротко приказала ему мать.

   Через пять минут вернулся Нерон. Следом за ним шёл вольноотпущенник-грек, личный лекарь Юлии.

   Она показала ему глазами на Клавдия, лежавшего без сил с закрытыми глазами на измятой постели.

   - Агония тянется слишком долго и налицо все признаки улучшения, - тихо сказала Юлия на ухо врачу.

   - Рвоты много?

   - Целый таз, - она брезгливо ткнула пальцем вниз.

   - Может, ещё и выживет, - виновато пробормотал Ксенофонт.

   - Сделай что-нибудь.

   Лекарь побледнел, но, не смея ослушаться, достал из складок тоги небольшой пенал. Вынув пробку, он аккуратно взял в руки очищенное от пуха гусиное перо. На остром кончике стилоса блестели капли жидкости янтарного цвета.

   Ксенофонт подошёл и встал рядом с императором.

   - Держите его.

   Нерон и Агриппина подошли к несчастному и прижали руки и голову своей жертвы к подушке. Клавдий поднял веки и взглянул прямо в глаза Юлии.

   - Закрой ему лицо, - прикрикнула она на Нерона и отвернулась.

   Ксенофонт нашупал нужное место на горле Клавдия и, проткнув плоть, ввёл туда отравленное перо. Сильные конвульсии сотрясли тело императора. Изо рта снова пошла пена, с губ сорвался хрип, прерываемый судорожным кашлем. Через минуту он затих.

   - Всё, - тихо сказал Ксенофонт. - Что дальше?

   - Нерон! Вызывай преторианцев! И пускай пошлют за другом Сенеки Стецием Аннеем. Вы вместе с ним, - повернулась Юлия к бледному лекарю, - засвидетельствуете смерть Клавдия. А потом уже - всё остальное, согласно древним традициям. Эдил Рима, посланцы от Сената, императорские почести моему усопшему мужу.

   Агриппина взяла за плечи сына и с неожиданной силой встряхнула его.

   - Теперь, ты - император. Нерон Клавдий Цезарь! Не забудь, что это твоя мать сделала тебя властелином Рима.

 

   В тот же день ближе к ночи конная центурия преторианцев, меняя лошадей, заранее приготовленных на дороге в Лациум, добралась до Синуэссы и подъехала к ограде виллы Нарцисса, отправленного незадолго до этого в почётную ссылку. Солдаты спешились у ворот, обнажили мечи и ворвались во двор, загоняя рабов в кладовые. Ещё недавно могущественный и влиятельный советник императора, поднятый с постели криками и лязгом оружия, спрятался в своём кубикулуме за плотной портьерой у окна. Один из преторианцев, обыскивающих спальню, заметил край белой ночной туники и вытащил вольноотпущенника из укрытия. Афраний Бурр, командовавший солдатами, поднёс к лицу Нарцисса горящий факел.

   - Это он, - тихо сказал галл и вытащил меч.

   - Пощады, прошу пощады! Вспомни, Афраний, кто подсказал Агриппине мысль сделать тебя префектом! Дай мне бежать. Меня ждёт в Остии галера...

   - Где твой архив, дружище? - перебил его преторианец.

   - Я отдам тебе все свои деньги. Понадобятся волы? Дам две повозки, чтобы увезти всё золото.

   - Я сказал - архив! - Афраний вплотную подошёл к Нарциссу.

   - Командир! Здесь под кроватью - ларь. Может, это то, что мы ищем?

   - Вытаскивай!

   Тяжёлый сундук в мгновение ока оказался на спальном ложе. Бурр рукояткой меча сбил массивный замок и откинул крышку. Один за другим он перебирал свитки и бросал их на постель. Наконец, развернув очередной и пробежав его глазами, префект прекратил поиски. Это было завещание Клавдия, в котором он объявлял своим наследником своего сына Британника. Небрежно сложив хрупкий папирус вчетверо, Бурр засунул его за свой кожаный нагрудник. Потом, не глядя в полные ужаса глаза Нарцисса, погрузил свой меч по самую рукоять в живот несчастного. Два солдата за спиной вольноотпущенника несколько раз вонзили свои клинки в спину приговорённого к смерти.

   - Центурион, - обратился Афраний к одному из легионеров, - у солдат есть пятнадцать минут, чтобы набить седельные сумки золотом, а потом - уходим, - он бросил свой факел в груду свитков, валявшихся беспорядочной грудой на простынях.

   По дороге в Рим отсветы пламени разгорающегося пожара ещё долго сопровождали отряд преторианцев, на галопе уходящего на север, в сторону города.

 

   - Не лезь в мои дела! По какому праву ты приказываешь Сенату? Зачем вызван в Рим Осторий Скапула с его Вторым Августовым легионом? - Нерон навис над своей матерью, которая с показной покорностью сидела перед ним. Глаза императора горели мрачным огнём. - Не ты, а я теперь правлю Римом! - Нерон с силой припечатал ладонью свитки, разложенные на столе.

   - Конечно, сын мой. Но ты ещё молод и полон жажды развлечений. Зачем тебе тратить свою юность на скучные государственные дела? Живи в своё удовольствие. К твоим услугам самые красивые женщины Рима.

   - Повторяю: я тебе - не Клавдий, и не дам женщине за моей спиной управлять империей. Узнаю, что ты плетёшь какие-либо интриги с очередным своим любовником - пеняй на себя!

   Нерон дёрнул шёлковый шнур, висящий справа от стола, и повернулся к дверям. Глаза Юлии Агриппины с ненавистью упёрлись в спину сына.  

   Дверь тихо открылась ровно настолько, чтобы пропустить Палланта.

   - Срочно отправить гонца в Британию к Осторию Скапуле. Пусть его легионы стоят там, где стоят. И вот ещё что, - Нерон подошёл к Палланту и стал шептать ему что-то на ухо. Тот, не глядя на Юлию, кивал головой.

 

                                       ***

 

   Я проснулся от странного звука. На что он был похож? Трудно сказать. Скорее всего, это звякнуло стекло.

   "Наверно, кошка залезла в окно, - подумал я. - Поймаю эту соседскую тварь - хвост отрежу".

   Я опустил голову на подушку, отложив все кровожадные дела до утра, и тут же снова насторожился. Отчётливо скрипнула половица.

   "Чёрт!" - внутри меня прозвенел сигнал тревоги.

   Я опустил ноги на пол. В кабинете деда снова что-то скрипнуло, потом послышался звук выдвигаемого ящика.

   "Воры!"

   Стараясь не шуметь, я быстро натянул джинсы, сунул ноги в тяжёлые армейские башмаки и осторожно распахнул дверь в коридор. В кабинете мерцал свет ручного фонарика. Кто-то шуршал бумагами. Чёрная тень над столом была так увлечена этим занятием, что не слышала, как я подошёл к ней вплотную. Я занёс бейсбольную биту над головой незваного гостя и приготовился нанести ему сильный удар по спине. Неизвестный, почувствовав неладное, быстро обернулся и направил луч света мне в лицо. Я непроизвольно поднял локти к глазам, и это спасло меня от быстрого и резкого тычка пальцами в горло. В панике я стал размахивать битой, круша всё на своём пути. Фонарь погас.

   В абсолютной темноте мои беспорядочные удары попадали во что-то мягкое. Летели на пол какие-то предметы, книги, вазы. Но вскоре громкий вскрик дал понять, что один раз я всё-таки угодил куда надо. Раздался хруст ломающейся кости, проклятье в мой адрес, потом чёрная тень рванулась к двери, бегом промчалась по коридору. Хлопнуло окно - и всё стихло.

   Я включил верхний свет и уставился на хаос, царящий в комнате. На ковре валялись остатки стакана, осколки настольной лампы, связка отмычек, одна чёрная перчатка тонкой шерсти и кипа мятых бумаг.

   "С какой стати вор залез именно в мой дом? - подумал я. - Как будто других дач в округе мало".

   - Вот чёрт! - я заметил свою разорванную штанину и кровь, окрасившую джинсы.

   Только сейчас боль в левой ноге дала мне понять, что я тоже пострадал в недавней схватке.

   "У него был нож", - от этой мысли у меня похолодело внутри. Я стянул штаны и увидел глубокий порез.

   "Такого здесь ещё не было", - думал я, заклеивал рану медицинским клеем. Никогда раньше от деда я не слышал, чтобы кто-нибудь из соседей жаловался на грабителей. Небольшой дачный посёлок хорошо охранялся. У сторожей даже были две собаки, которых на ночь отпускали с привязи. А сейчас ни одна из них даже не тявкнула.

   Меня начало знобить. Скорее всего, это была реакция на выброс адреналина во время ночной битвы. Я нащупал за книжным шкафом бутылку, открыл её и сделал большой глоток. Водка обожгла горло и через пять минут позволила мне размышлять более-менее логично.

   “Чего этой суке здесь было надо?” - размышлял я.

   И тут меня осенило.

   "Золото партии, ауреусы Нерона!"

   То, что деньги в мешках именно ауреусы - золотые монеты первого века, я узнал из Интернета и одну уже продал через Сеть забавному старикану, который торговался со мной до умопомрачения на одной из станций метро. Я отдал ему ауреус за двадцать тысяч деревянных и только потом, увидев торжество в глазах нумизмата, понял, что продешевил.

   "Стоп, стоп, - мне пришлось сделать ещё один глоток из бутылки. – это что же получается? За мной следили? Да, похоже. После очередной поездки в Москву они вели меня до самой дачи, а я даже не заметил. Нет, погоди. Зачем вору искать золото в ящике письменного стола? Или у меня вид лоха педального?"

  Остатки спиртного окончательно сняли пережитый стресс.

  "А что, если этой сволочи была нужна книга деда?" - эта догадка испортила мне весь кайф от выпитой водки.

  Включив повсюду свет, я проверил, закрыты ли окна, и задёрнул их шторами. Потом вернулся в кабинет и постелил себе на диване. Перед тем, как лечь, я поднялся на чердак и проверил сундук. Он был на месте, ключ висел у меня на шее, и относительное спокойствие вновь вернулось ко мне. Но заснуть в эту ночь я уже не смог.

   Едва дождавшись утра, я схватил сотовую трубу и набрал номер Дмитрия.

   - Ты, хренов эксперт! Спишь ещё?

   - А который час?

   - Восемь. Пора делать зарядку.

   - Ты что, офонарел?! Сегодня же суббота. Дай поваляться в постели!

   - Знаю твою постель. Собачье логово. Хочешь скажу тебе, где крепко спят?

   - Где? - сонный голос Димы наливался злостью.

   - В вытрезвителе и морге.

   - Ну и шутки у тебя. За каким чёртом ты звонишь в такую рань?

   - А за таким, - отрезал я. - Ну-ка подумай хорошенько, не говорил ли ты кому о моём пергаменте?

   - Я что, должен помнить все свои разговоры?

   - Да у тебя, наверное, вода в жопе не держится, - заорал я. - треплешь языком, где и с кем ни попадя!

   Видно, с моим голосом что-то было не так, потому что Дмитрий не обиделся.

   - Что случилось?

   - Случилось, мать твою! Давай, вспоминай, кому говорил о рукописи. Может, ляпнул где по пьяни?

   - Сейчас, сейчас. Не торопи меня, дай подумать.

   В трубке раздались шорохи. Видимо, Дима скрёб щетину на подбородке.

   - Вспомнил. Неделю назад в пивном баре на Калининском рассказывал про пергамент троим мужикам из наших.

   - Из каких наших?

   - Со мной были майор один из ФСБ, два эксперта МУРа и ещё какой-то мужик, по виду - священник.

   - Он, что в рясе пиво пил?

   - Почему в рясе? В гражданке. Но борода, усы, животик, длинные волосы… а потом, он говорил этак нараспев.

   - Слушай, Дим. Если ещё где-либо заикнёшься обо мне - пеняй на себя.

   - Да что стряслось-то?! - спросил мой приятель, но я уже бросил выключенную трубу на диван.

   - Паразит на теле общества, - ворчал я. - Не хватает мне для полного счастья только парней из ФСБ и ментов!

   Минут двадцать я провёл в размышлениях, потом включил ноутбук и вышел в сеть.

   Через десять минут я воскликнул:

   - Господи! Монеты стоят под сто тысяч каждая. Где только была моя голова?

   Подумав немного, я быстро нашёл сайт объявлений о сдаче жилья и выписал несколько телефонов в блокнот.

   Ещё час у меня ушёл на сборы. Большой рюкзак поместил в себя мешочки с золотом и ещё непрочитанные мной свитки. Кожаный портфель на ремне принял в свои недра фолиант и рукопись деда. Я посидел у окна, дождался, пока сосед справа выгонит из сарая свой старенький "Ауди" и, взвалив рюкзак на плечи, перекинув ремень портфеля через голову, вышел из дома.

   "Ничего себе!" - мысленно приговаривал я, сгибаясь всё ниже под огромным весом при каждом шаге.

   - Эй, сосед! - натужно позвал я. - Подбрось до Москвы!

   - Залезай, - сказал этот добрый самаритянин. - Чего у тебя там в рюкзаке? Гляди, не помри от натуги.

   - Не писай в компот! - хрипло рассмеялся я. - Своя ноша не тянет.

   - Клад, что ли, нашёл?

   Этот парень был недалёк от истины.

   - Бельишко накопилось. Ничего, если я сзади расположусь? Поеду в прачечную самообслуживания. Не спать же и не ходить в грязи.

   - И то правда. Кстати, воняет от тебя, как от козла.

   Я поверил ему, потому что пот горячими струйками стекал у меня по спине, да ещё ночная схватка с неизвестным вором заставила мой организм выплеснуть наружу месячный запас адреналина.

   - Люблю ездить в воскресные дни. Дороги - почти пустые, - болтал сосед, крутя рулём и обгоняя редкие грузовики.

   - Останови здесь, - попросил я его. - Спасибо.

   - Обращайся, - обернулся парень, и с лихим визгом шин его машина сорвалась с места.

   Девушка в Сбербанке с удивлением уставилась на мой заплечный мешок, когда я попросил оформить на меня аренду банковского сейфа.

   - Вы это собираетесь здесь оставить?

   - Это, это. А что, нельзя? - зло спросил я.

   - Нет, почему же, - девица поджала губы и сунула мне бланк.

   Я расписался, где положено, заплатил деньги и пошёл за ней в хранилище, где стояли железные шкафы. Девушка вручила мне ключ, вставила в замочную скважину свой и, выходя, сказала:

   - Когда будете готовы, позовёте меня. Звонок у двери.

   - Хорошо. А у вас большего размера сейфов нет?

   - Этот - самый большой.

   Дверь за девицей закрылась, и я остался один.

   Мои попытки засунуть в железный шкаф рюкзак целиком закончились неудачей. Я потратил двадцать минут на то, чтобы уложить ровными рядами свои мешочки. Себе я оставил три монеты.

   Оказавшись на свежем воздухе, я с облегчением вздохнул. Телефон-автомат рядом с банком оказался кстати. Мне пришлось позвонить по четырём адресам, и уже через три часа я оказался в однокомнатной квартире в одном из спальных районов Москвы. Жильё было – то, что надо, с крепкой железной дверью и тремя сложными замками. Внеся задаток и выпроводив хозяина, я поспешил в душ. Сильная струя тёплой воды смыли пот, тревогу и настороженность. Мне самому понравилась быстрота моих действий. Ни разу я не почувствовал за собой слежки. Видимо, вору потребовалось время, чтобы доехать до врача и загипсовать запястье. Короче, пока суть, да дело, мне удалось замести следы. Вновь натянув одежду, я вытащил дедову рукопись, улёгся на диван и стал перелистывать уже прочитанные страницы. Мне хотелось узнать, кто из тех, кто слышал о пергаменте, заинтересовался фолиантом, и почему это произошло.

   "То, что Нерон вместе с матушкой замочил Клавдия - это общеизвестный факт", - размышлял я. - "Но вот то, что он довольно лояльно относился к христианам – для меня открытие. Ведь почти все историки в один голос трубят, что Нерон – злодей и садист, и что именно при нём апостолы, приходящие в границы империи, начали преследоваться самым жестоким образом. Да к тому же его воспитатель Сенека считал, что в учении Иисуса Христа много общих моментов с философией Платона и Аристотеля", - я положил рукопись на живот. - "А может, сам император оказался, в конце концов, обращённым в христианство? " - эта мысль заставила меня вернуться к чтению.

 

 

 

                                             +++

 

   До рассвета ещё было далеко, но Осторий Скапула не спал. Он прислушивался к шуму ночного дождя за окном своего поместья, к завыванию ветра в трубе странного устройства, придуманного рабом-фракийцем для обогрева спальни. Холодный и сырой климат Британии, унылые пустынные болота и лесные территории, населённые племенами варваров, живущих преимущественно в деревянных лачугах и земляных норах, наводили на него тоску. Он скучал по солнечным долинам Лация, густым тенистым лесам Этрурии, тёплому побережью Кампании с морской водой изумрудного цвета, по винограду и оливкам, по вину и маслинам и даже по вкусному белому хлебу. Он представлял себе, как идёт по улицам Рима, обходит по очереди все его двенадцать форумов, сорок триумфальных арок, возведённых в честь победителей над галлами, карфагенянами, персами, нумидийцами, фракийцами. Скапула помнил каждое из трёх с половиной тысяч бронзовых изваяний великих людей Рима - "Спасителей Отечества" - знал, где стоит каждая из полутора сотен статуй различных богов и богинь, в каких местах бьют красивые мраморные фонтаны. И, конечно, он хотел бы вновь оказаться на трибунах Circus Maximus, вмещавшего четыреста тысяч римлян в благословенное время схваток гладиаторов и гонок квадриг. Хотя он привык к суровой жизни солдата, но, если бы ему предложили вернуться в Рим, чтобы ещё раз увидеть с холмов его красные черепичные крыши - он, не задумываясь,  в тот же день оставил бы за спиной белые скалистые берега Альбиона.*

   Здесь, в Британии, он даже своё поместье устроил так же, как домус знатного римлянина. Его жилище напоминало ракушку или маленькую крепость. В стенах не было окон, только наверху, под самой кровлей дома, имелось несколько бойниц. Высокая ограда с массивной аркой прохода опоясывала двор, где рабы не давали зарастать десятку яблонь зелёной, быстро расползающейся во все стороны травой. Кузнец его легиона отлил для каждой створки ворот по бронзовой кабаньей голове с кольцами между клыков. Вот только стучать ими некому. К Осторию праздные гости не ходят. Легионеры на сторожевых башнях знают в лицо всех командиров его армии и пускают их в любое время дня и ночи без лишних церемоний.

   Скапула, устав лежать без сна, встал с кровати. Полоски кожи, образующие сетку под жёстким матрасом, тихо скрипнули. Наместник, как был, в ночной тунике выскользнул из кубикулума. Он едва не наткнулся в коридоре на раба, спящего у стены. Стараясь не шуметь, Осторий пошёл дальше и оказался в атриуме - прямоугольном зале, уже освещённом робкими первыми лучами Солнца. Скапула поднял голову. Большое квадратное отверстие в крыше над неглубоким бассейном радовало глаз видом тёмно-голубого, с гаснущими звёздами, неба.

   "Сегодня будет хороший день. Совсем, как дома, - подумал Осторий. - Впервые за две недели дождей вижу ясное небо. В полдень в зеркале воды имплювия** будут отражаться Солнце и облака".

 

* Альбион (Albion, слово кельтского происхождения) — древнейшее название Британских островов, известное ещё древним грекам и римлянам. Лат. albus — белый.

** Имплювий - небольшой, часто мраморный бассейн в центре атриума для сбора дождевой воды.

 

   Огибая бассейн, Скапула двинулся дальше, пока не достиг деревянной раздвижной перегородки, отделяющий атриум от таблинума. Заглянув в кабинет и проверив, тлеют ли угли в жаровне для обогрева помещения, Осторий откинул плотную парусину и очутился в перистиле. За неимением мрамора ему привезли из прибрежных каменоломен гранит, и сейчас розовые с чёрными прожилками колонны выстроились по периметру его просторного внутреннего сада. Лёгкий аромат декоративных и лекарственных растений заставил ноздри Скапулы раздуться. Он доверял врачевание своих ран только домашнему лекарю. Внезапный тихий всплеск заставил его обернуться. Из клювов двух бронзовых цапель вырвались серебристые струи. Вода падала в круглые чаши, скрытые в коротко остриженной траве. Потом послышался скрип заворачиваемого деревянного крана. Наместник разглядел в полумраке раба-садовника, который пробовал - хорошо ли работает водопровод.

   - Прости, господин. Это я тебя разбудил?

   - Пустое. Я всё равно не спал, - ответил ему Скапула. - Но раз ты здесь - пришли мне Оливию. Я хочу одеться. И пусть кто-нибудь приготовит мне завтрак.

   В большом доме постепенно всё оживало. На кухне загремела посуда, послышался звук метлы, шаги и кашель сонных рабов, покидающих укромные углы дома.

   Наместник вернулся в кабинет и, дожидаясь рабыню-критянку, бегло просмотрел вощёные таблички, лежавшие на столе. Там были донесения лазутчиков из северной Британии, списки необходимого вооружения и амуниции взамен утраченного или пришедшего в негодность, доносы и жалобы местных вождей.

   "Как мне всё это надоело”, - поморщился Осторий.

   Нехорошее предчувствие ещё с вечера свило гнездо в его груди.

   Вошла Оливия с ворохом одежды. Скапула встал и позволил стащить с себя ночную тунику. Не стесняясь наготы, он повернулся к рабыне лицом. Девушка сменила на его мускулистых бёдрах набедренную повязку, потом надела через голову свежую тунику и занялась тогой. От тела Остория исходил слабый запах чёрного хлеба, которым его с вечера мыли в термах. Рабыня положила ему на плечи широкую полосу ослепительно-белой ткани, оставляя один конец значительно более длинным, затем подобрала его, продела под предплечье и обернула два раза на груди хозяина, оставляя шею открытой. Третий оборот тоги получился красивым и не стесняющим движений. Бронзовая булавка, скрепляющая ткань, оказалась там, где нужно - на высоте ключицы.

   Скапула взглянул на себя в зеркало, поданное Оливией. Он выглядел сегодня элегантным и непривычным для самого себя. Складки тоги струились вниз, придавая ему благородный облик довольного жизнью человека.

   "О, Юпитер! - вздохнул наместник. - Если кто-либо из простых легионеров увидит меня сегодня в этой тоге - разговоров будет на месяц".

   Хорошо, что солдат береговой стражи, загнавший коня и опередивший посланника Сената, предупредил его вовремя о визите нежданных гостей. Ещё третьего дня они сошли с галеры в римской гавани по эту сторону пролива. Осторий не хотел давать повода к сплетням на Палатинском холме. Его старый кожаный доспех стал ему велик. Острые плечи, похудевшая шея, жилистые ноги и натруженные мечом руки смотрелись бы смешно и в Lorica segmentata*. Не надевать же штаны и блузы, как варвары. Скажут - обнищал Скапула. Да и бронзовые накладки железного доспеха давно не чищены. Рабы обленились, и дали бы повод посланникам Нерона застать наместника в неряшливом виде.

   Рабыня, словно читая его мысли, сказала вдруг тихо:

   - Господин зря смотрится в зеркало. Он всё так же силён, а его телесная и мужская мощь никуда не делись.

   Осторий усмехнулся, вспомнив ночи, проведённые вместе с Оливией.

   - Ладно, ладно. Ты - льстивая хитрая лиса, - ласковым голосом произнёс он и прислушался.

   Со стороны внутреннего двора послышались звуки. Ясно прозвучали несколько приветственных криков, скрип ворот, удары копыт.

   В атриуме, а потом в коридоре послышался глухой топот калиг, подкованных железными шипами. Дверь кабинета распахнулась, и внутрь вошли с десяток преторианцев в чёрных плащах и незнакомый Скапуле человек в сенаторской тоге, надетой под плотный шерстяной плащ. В руках он держал папирусный свиток.

   - Выйди, - бросил наместник рабыне.

   - Публий Осторий Скапула, прокуратор Британии, сын наместника Египта Квинта Скапулы? - спросил незваный гость.

   - Стою перед тобой.

   Человек в плаще поднял к глазам папирус и стал читать:

   "Решением Сената и народа Рима, ты - Публий Осторий Скапула, обвиняешься в заговоре против императора и государства. Сенат лишает тебя всех знаков отличия, гражданского венка за подавление мятежа кельтских племён, а также права командовать войсками Рима..."

   Бросив на стол свиток, гонец добавил:

   - Ты - больше не наместник Британии. Отныне ты - частное лицо, и должен быть в цепях  доставлен в пределы империи для суда.

   Осторий растерянно оглядел преторианцев и впервые пожалел, что он без оружия.

   - И что, суд будет справедливым и беспристрастным?

   - Как всегда и везде для граждан Рима, - подал голос центурион преторианцев, выступая вперёд. - Но у тебя, Осторий, есть выбор.

 

* Lorica segmentata – доспех легионера, использовавшийся в ранней Римской республике и империи.

 

   - Какой?

   - Избежать позора и умереть, как подобает воину.

   Ноги отказывались служить Скапуле. Подобрав левой рукой тогу, он сел.

   Затянувшееся молчание, прерываемое хриплым дыханием бывшего наместника Британии, прервал шум и крики в коридоре. Там разоружали легионеров, преданных Скапуле. Он поднял голову.

   - Как видите, я сегодня не на службе и на мне нет панциря. К тому же, я теперь гражданское лицо, поэтому умереть от собственного меча не могу. Думаю, вы мне его и не дадите.

   - Ты прав, Осторий, - подтвердил центурион, протягивая Скапуле пугио - короткий нож, которым обычно добивают поверженных врагов на поле боя.

    - Выйдите все, - тихо сказал Осторий.

    - Останусь я и два моих преторианца, - неуступчиво возразил центурион. - Не стесняйся, римлянин. Время не ждёт.

    - Позволь принести жертву богам?

    - Поторопись. Через две недели мы должны доставить твою голову в Рим.

    Скапула медленно встал, надрезал ножом вены на руках и, оставляя на полу красную дорожку, подошёл к жертвеннику. Уронив несколько капель крови на статуэтки домашних ларов и фигурки Юпитера и Марса, он вернулся обратно в кресло.

   Время шло. Кровь медленно вытекала из запястий Остория, образуя на деревянном полу лужу.

   Центурион обнажил меч и шагнул к креслу, но приговорённый к смерти поднял руку.

   - Нет, не ты. Солдату незачем пачкать оружие кровью гражданского. Позовите раба.

   Преторианец кивнул своим солдатам. Один из них вышел и вскоре вернулся с садовником. Дрожащего от страха старика подвели к хозяину.

   - Держи крепче, - приказал ему Скапула, обхватывая руку раба и подводя её вместе с зажатым в ней ножом к своему горлу.

   - О, боги, - выдохнул Осторий и, подавшись всем телом вперёд, навалился на нож.

   - Кончено, - тихо сказал центурион и одним ударом меча отсёк Скапуле голову. Отрезав кусок тоги, он завернул свой трофей в ткань.

 

   - Эй! Бездельники! – усталый преторианец остановил коня возле группы легионеров, сидевших на обочине строящейся дороги. Один из солдат, опираясь на своё копьё, нехотя встал.

   - Ну, чего тебе?

   - Мне сказали, что где-то здесь я могу найти иудея по имени Пётр.

   - Вон, видишь толпу оборванцев, ворочающих камни? Езжай туда. Заметишь лысого старикашку в рваной хламиде, прохлаждающегося в сторонке - это Пётр и есть.

   - Он что, раб?

   - Да нет. Прибился к нашему легиону ещё в Галлии. На каждой стоянке нёс какую-то чушь про царя Иудейского. Кое-кто из возничих обоза его подкармливал. Вот так и добрался с нами в Британию. Но лентяй он редкостный. Палец о палец не ударит. Ни воды не принесёт, ни костра разжечь не желает, особенно в шестой день календ. "Шабат", говорит. Нельзя.

   - А на стройке чего он делает?

   - По приказу префекта легиона согнали всех возничих и разных лодырей тесать камни и укладывать дорогу на север к какому-то вшивому местному городку. Вот иудея этого и вытащили из тёплой палатки.

   - Так чего же он не работает?

   Легионер безнадёжно махнул рукой.

   - И пороли по заднице, и по морде били. Бесполезно. Не хочет - и всё. А потом - за него горой стоят шлюхи из нашего лагеря. Тронете, говорят - не раздвинем больше ноги, - солдат громко засмеялся. Было видно, что ему наскучила Британия, и он был не прочь поговорить с новым человеком. - Чудной он, этот иудей. Месяц назад кое-кто из наших солдат понаблюдал за ним. Оказывается, у него в посохе хранилась горсть сестерциев. И вроде не бедный оказался, а всё нищим прикидывался да побирался между обозниками.

   - Они, иудеи, такие, - верховой похлопал коня по лоснящейся шее. - Ну, и что вы сделали c хитрецом?

   - Известно что. Отобрали у него деньжата и накостыляли по шее.

   - А он?

   - Вопил да плакал. Мол, как он теперь без денег вернётся в Рим? Хотел идти с доносом к командиру. Ну, мы ему ещё для верности добавили лезвиями мечей плашмя по голому месту ниже спины. В нашем легионе не любят жалобщиков.

   Преторианец засмеялся и протянул солдату вощёную табличку.

   - Вот приказ наместника Северной Галлии Юлия Виндекса. Мне велено забрать у вас иудея.

   Легионер взмахом руки подозвал своего центуриона. Тот нехотя подошёл и прочитал то, что было написано на воске.

   - Вообще-то, наш командир - Осторий Скапула. Что мне за дело до твоего Виндекса, будь он хоть трижды наместник?

   Преторианец поднял коня на дыбы.

   - Твой Скапула сегодня утром лишён всех полномочий здесь, в Британии. Если не хочешь иметь неприятности - лучше отдай мне иудея.

   Центурион нахмурился, сдвинул шлем на лоб и почесал затылок.

   - Ладно, забирай. Не будем ссориться из-за какого-то оборванца, к тому же ни на что не годного. - Эй! Пётр, - крикнул он в сторону кучки людей, укладывающих камни на расчищенную среди леса площадку.

   На зов из-за дерева вышел человек и через минуту предстал перед преторианцем.

   - Ступай за мной! - коротко приказал всадник Петру и поехал прочь. Проповедник поплёлся следом.

   - Бездельники, - передразнил римлянина центурион и сплюнул. - Они там, в Риме, как сыр в масле катаются, а мы здесь лямку солдатскую тянем. То нас ставят под стрелы варваров, то горбатимся на этой сраной дороге, - легионер недобро посмотрел на удаляющийся чёрный плащ и, бросив в пыль табличку, разбил её ударом калиги.

    Скрывшись за поворотом дороги, преторианец придержал коня и обернулся к своему спутнику:

   - Тебе велено ехать обратно в Рим.

   - Кем велено? - оживился Пётр.

   - Это не моё дело. Только придётся попотеть среди рабов на триреме. Весло держал когда-нибудь в руках?

   - Бывало. Давно, правда. Я ведь рыбаком был.

   - Где?

   - На Генисаретском озере.

   - О, Посейдон! В этой луже? Ты что, сюда по воздуху перелетел?

   - Нет, на галере.

   - Значит, видел настоящие вёсла?

   - Видел, - помрачнел Пётр. Он хорошо помнил потные, в рубцах от кнута, спины гребцов и жилы у них на руках и шеях.

   - Не выдержу я, - тихо сказал он.

   - Выдержишь. Может, тебе даже повезёт, и на проливе будет попутный ветер. Тогда пойдём под парусом.

   - Я помолюсь Господу своему.

   - Вот-вот. Помолись. Быстрее достигнем Галлии. А там я тебя отпущу. Вот тебе записка. В ней сказано, что делать дальше.

   Пётр схватил грязный кусочек пергамента. Письмо было от Павла и написано на арамейском языке.

   На следующее утро, едва забрезжил рассвет, трирема, воспользовавшись сильным попутным ветром и высоким приливом, отошла от берегов Альбиона и взяла курс на Восток. На одной из узких лавок в трюме, прикованный за ногу цепью к кольцу, дремал, положив голову на втянутое внутрь весло, неизвестный остальным гребцам пожилой человек в грязной дырявой хламиде.

 

                                       +++        

   - И что ты узнал о новой секте, мой храбрый Афраний? - спросил Сенека, кутаясь в шерстяную тогу и отворачиваясь от сквозняка, гуляющего в домусе префекта преторианцев.

   - Вопреки слухам, что на их собрания трудно попасть, скажу тебе - ничего подобного. Моим шпионам удалось войти в доверие к Наркиссу...

   - Кому, кому? - удивлённо переспросил Сенека.

   - Да-да, не удивляйся, к вольноотпущеннику самого Нерона.

   - Ушам своим не верю. Бывший раб, владеющий рабами, пользующийся привязанностью и покровительством самого императора - адепт иудейской секты?

   - Не только последователь. Кое-кто называет его апостолом из семидесяти.

   - Поясни.

   - О, Юпитер! Направь одну из своих озаряющих мрак молний на этого любопытного стоика и зануду! - префект покровительственно улыбнулся Сенеке и достал из-под нагрудника пергаментный свиток. - Запомнишь или дать тебе список этого доноса?

   - Все доносы о секте, по распоряжению Нерона, будешь передавать мне. А сейчас - читай.

   Афраний уселся в одно из кресел и развернул пергамент.

   - Итак. Как проповедует некий Павел, одержимый идеей создания храма новому богу в Риме, у иудейского самозванца по имени то ли Иисус, то ли Иешуа было двенадцать учеников. Но, - Афраний Бурр оторвался от свитка и взглянул на Сенеку, - как хвастался Наркисс, после распятия Иисуса учеников чудесным и непонятным образом стало семьдесят.

   - И что дальше?

   - Все они объявились в Антиохии*, где образовали общину. Главным у них стали некий Симон - иудей из Галилеи - и Павел из Тарса (говорят, римский гражданин), бывший ранее "кулаком" Иерусалимского Синедриона - Совета высших жрецов храма Ирода.

   - Опять эта Антиохия – рассадник иудейского патриотизма, - проворчал Сенека. - Впрочем, постой. Что значит кулак?

   - Это что-то вроде тайного палача, следящего за праведностью иудеев и, если они отступают от своих варварских обычаев и правил, он имеет право наказывать их, вплоть до предания смерти.

   - И всё это тебе рассказал Наркисс?

   - Не мне, а моим людям, которые подсыпали ему в питьё порошок, купленный мной у Локусты. Снадобье развязывает языки.

   Сенека рассмеялся.

   - Хорошо бы дать его тебе. Твоё немногословие скоро войдёт в анналы истории.

   - Послушай, может, оставить этот свиток тебе, чтобы ты сам разбирал каракули, которые почему-то называются литерами? - рассердился префект.

   - Ладно, ладно. Не злись и продолжай.

   - Хотел бы я посмотреть, как ты вникнешь во всю эту чушь, - продолжал сердиться Афраний, потрясая длинной полосой пергамента.

   - Прости, прости. Что там дальше?

   - А дальше в Передней Азии появился некий Андрей, ученик из двенадцати, и в общине произошёл раскол. Симон и Павел после ожесточённых споров между собой и с последователями проповедника Андрея были вынуждены со своими сторонниками покинуть Антиохию. И вот теперь мы с тобой копаемся в том, что они успели сделать в Риме.

   - И что успели?

   - Ну, если верить болтовне Наркисса, Павел нанял некого Марка, который записывает похождения Иисуса со слов Симона. А ещё, - Афраний заглянул в свиток, - Павел содержит за свой счёт грамотного иудея Левия Матфея, который служил когда-то сборщиком пошлин в Иерусалиме, и грека Луку, уроженца Антиохии, бывшего судового врача торгового флота.

   - Зачем они ему, и откуда у какого-то нищего римлянина с сомнительным прошлым деньги?

   - Нищий? Не скажи. Насчёт денег - тут всё не так просто. Он прибрал к рукам казну общины. Там пожертвований – наши храмы позавидуют. А помощники переводят на греческий и латынь всё те же истории о проповедях и чудесах, приписываемых Иисусу.

   - Когда ты, наконец, принесёшь мне эти труды, достойные более внимательного изучения?

   - Да зачем тебе бред умалишённых, мечтающих в Риме построить свой храм?

   Сенека задумчиво посмотрел на префекта.

   - Если они богаты, как ты говоришь, они бы давно выстроили святилище. Рим переварил многих богов. Принял бы и этого. Храмом больше, храмом меньше. Тут что-то другое. Дай посмотрю, где у тебя записано про храм?

   Афраний протянул ему свиток.

   - На ахейском языке это слово означает "дом", - Сенека потряс пергаментом. - Оставь мне свиток и достань писания Марка и как их там ещё...

   - Матфея и Луки. Тогда с тебя, дружище - амфора критского вина.

   - Хорошо, хорошо. Получишь. Что у тебя ещё?

   Префект оглянулся по сторонам, как будто опасался посторонних ушей, и понизил голос.

   - Честно говоря, мне плевать на секту. Сейчас есть дела важнее. Агриппина, мягко говоря, недовольна своим сыном. А сам Нерон начинает её ненавидеть. Слишком часто она вмешивается в государственные дела, и этим унижает императора. Где это видано, чтобы сенаторы, минуя цезаря, шли к его матери, тем самым подчёркивая, что Римом правит на самом деле Юлия?

   - Согласен с тобой, - нахмурился Сенека, - между ними давно пробежала чёрная кошка. Вчера мне пришлось пристыдить Агриппину, пожелавшую сидеть рядом с Нероном на приёме послов Армении. Боюсь, в её лице я нажил себе врага, а, зная её характер, мне придётся быть осторожным на улицах Рима.

   Афраний Бурр встал и, быстро подойдя к двери, открыл её и выглянул в коридор.

   - Не удивлюсь, если и в моём доме есть соглядатаи Юлии, - сказал он. - Нам, чтобы сохранить своё положение во дворце, следует решить, чью сторону принять.

   - Неужели всё так серьёзно?

   Префект кивнул.

   - Мне донесли, что Агриппина ездила в поместье Британника и вела с ним переговоры.

   - Вот как? И о чём? - Сенека сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев.

   - Судя по обрывкам подслушанной беседы, она обещала Британнику, что сделает его императором, и что у неё есть договорённость с командирами легионов в Сирии и Галлии, которые поддержат заговор. Кроме того, она распускает в Риме слухи, что Нерон изменяет своей жене Октавии с умной и богатой патрицианкой Поппеей Сабиной и - что ещё хуже - с бывшей рабыней Клавдией Акте. Если в первой Юлия видит опасную соперницу в борьбе за власть - то вторая, по мнению многих, порочит Нерона в глазах народа и Сената Рима.

   - Что ты предлагаешь, Афраний Бурр? - Сенека задумчиво потирал виски, на которых внезапно выступил пот.

   - Если мы допустим, чтобы императором провозгласили Британника - это значит, что нас в лучшем случае отправят в ссылку, в худшем - прикажут вскрыть вены. За спиной Британника фактическими правителями Рима станут Агриппина и Паллант.

   - Значит, - подвёл итог разговору Сенека, - мы должны открыто поддержать Нерона и сделать всё, чтобы довести конфликт до прямой вражды между сыном и матерью.

   - И что это нам даст?

   - Посмотрим. Нерон вспыльчив и самолюбив. Если у него не остыло желание стать настоящим правителем Рима и избавиться от опеки Юлии - он должен принять решение: или он станет настоящим императором с практически неограниченной властью, или его сумасбродная мать вопреки древним традициям сама станет императрицей. Я внушу ему мысль, что Агриппина стала для него опасна, и что не мешало бы ему вспомнить странную смерть императора Клавдия.

 

                                   Сенека

 

   Несмотря на позднюю ночь, в маленькой ценакуле одного из домов в густонаселённом районе у подножия Авентинского холма горел светильник. За большим столом сидели двое. Один из них в длинной тунике, больше похожей на женскую сто’лу, был Павел, лицо второго, исхудавшего, с тонкой шеей, заросшей седыми волосами, оставалось в тени.

   - Говорю тебе, Шауль, в Британии проповедовать не так просто. Если ты хочешь обратить в нашу веру местных варваров - туда нужно послать кого-нибудь помоложе. Ты даже не представляешь себе их жалких посёлков и деревень. Везде грязь, сырость, постоянные дожди. К тому же язык их труден, а на греческом они не говорят. Свиньи лежат прямо в лужах на узких улочках, где не разъедутся две повозки. Кельты и бритты не моются месяцами и не знают, что такое термы. Видит Бог, римляне несут им благо, когда строят там дороги, бани, акведуки. Я скучал по Риму, по Антиохии, по Иудее.

   - Тебе нужно было на время уехать из Рима, но твои труды в Британии не пропали всуе. Вспомни, кто тебя вызволил оттуда и помог перебраться через пролив?

   - Что, тот преторианец - вновь обращённый?

   Павел оторвался от пергаментов, которые он просматривал, и с досадой взглянул на Петра.

   - Брат мой во Христе, ты многого хочешь от меня. Гвардия императора ещё не готова к обращению. Всё решила не столько вера, сколько деньги.

   - А-а, - разочаровано протянул Пётр, потом почесал грудь под плащаницей. - Завтра нужно сходить в термы.

   - Да уж, от тебя пахнет потом, пылью и лошадиным навозом.

   Пётр понюхал свою одежду и зевнул.

   - Лучше скажи, как дела в Риме.

   - Пока всё хорошо. С каждой новой проповедью среди рабов и плебса становится всё больше наших сторонников. Кое-кого из богатых римлян удалось уговорить послушать мои речи. Тебе бы тоже не мешало вернуться к своей пастве.

   - Не к спеху. А это что? - Пётр кивнул на свитки.

   - Это, брат - писание от Луки. Три месяца назад он закончил своё благословенное служение, - рука Павла переместилась влево и коснулась другого пергамента. - Этот, - он взял в руки новый свиток, - не законченная работа Марка. Писано с твоих слов. Не хватает подробностей о жизни Иисуса до его явления народу. Но я радуюсь: ты - снова в Риме. Я думаю, что, в скором времени этот ваш, совместный с Марком, труд можно будет легко перевести с иудейского на греческий и латынь.

   - О, папирус! – восхищённо воскликнул Пётр, касаясь пальцами мягкого на ощупь свитка белой толстой ткани. - Он же дорогой! Где ты его взял и сколько платил?

   - Неважно. Теперь это не папирус, а Евангелие. Левий Матфей постарался.

   - Осанна Иисусу. Теперь его жития стали нетленными. Можно готовить новых послов. Пусть проповедуют в провинциях Рима. Слава Господу, наши послы не станут путаться и лукавить от себя.

   - Истину говоришь. Вот только... - Павел испытующе посмотрел в глаза Петру, - опять ты путаешь Божий дар с яишницей. Мне непонятно, зачем ты надиктовал Марку и особо подчёркивал в своих проповедях, что идущие к новой вере своей все должны быть обрезанными?

   - Ну, а как же? Иисус сам был обрезанным и чтил законы Моисеевы.

   - Тогда почему мне говорят иудеи, живущие в Риме, что ты отступаешь от закона и велишь им не поступать по обычаям и не обрезывать своих детей?*

   - Ну и что? Бывают временами и у меня помутнения в разуме.

   - Как это что? - разозлился Павел. - У тебя – каша чечевичная в голове, а не мозги!

   Но Пётр не дал ему договорить:

   - Мы, иудеи - народ избранный. Учитель пришёл к нам - овцам дома Израилева, гибнущим во грехах - чтобы направить на путь истинный, который мы, отвергнув, забыли, следуя за фарисеями и книжниками. Не чтящий наших законов, не обрезанный язычник не может быть крещён.

   - Да почему? – Павел в досаде чесал затылок.

   - Потому что, если бы Иисус хотел, он проповедовал и крестил бы всех иноверцев, не соблюдающих законы. Но он учил только иудеев. До инородцев ему и дела не было. Только потомки двенадцати колен израилевых и соблюдающие закон обрезания могут быть нашей паствой.

   - Если мы в своей гордыне принуждаем язычников к обрезанию, дабы похвалиться своей избранностью, а иудеям говорим «не обрезывайтесь, иначе гонители ваши узнают в вас христиан» - это неправильно. И вообще, закон должен заключаться в одном слове: "Возлюби ближнего своего, как самого себя".**

   - Вечно ты умствуешь, выпячиваешь свою учёность ахейскую. Знаю, знаю, читаешь потихоньку Сократа, Плутона, этих греков-язычников.

   - Не Плутона, а Платона, - поправил его Павел.

   - Какая разница? Где ты был, когда Учитель проповедовал нам: Андрею и мне, Иакову и Фоме, Иоанну и Левию Матфею? Ты слушал приказы первосвященников иудейских и гнал нас, аки собак бешеных? - Пётр стукнул кулаком по столую - Но Иисус говорил нам: "Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу". Тогда за какую вину нашего Равви распяли фарисеи и слуги цезаря?

   - Ах, Симон! Правильно Иисус укорял тебя: “Изыди от меня, сатана..." и "Ты трижды отречёшься от меня..." Вот же, вот у Матфея написано, и у Луки тоже. Твои твердолобость и упрямство вводят твою душу в соблазн гордыни. Ты спрашиваешь, за что распяли Иисуса? Так ведь это вы, сопровождая его, кричали на всех углах: "Ты - Мессия, ты - Царь Иудейский!" Разве могли потерпеть римляне, ежечасно сокрушающие и унижающие Иудею, что простой плотник объявлен правителем народа, мечтающего о свободе? - Павел вскочил с табурета и в волнении зашагал из угла в угол. - Разве мог Каиафа не преследовать Учителя, совращающего умы сынов израилевых к протесту против тирании Ирода? Все события сошлись в одной точке и грозили восстанием. Зачем первосвященникам оккупация Иудеи римлянами и лишение привилегий взимать с народа налоги, большая часть которых оставалась в казне храма Соломонова? И чем ты лучше римлян, если принуждаешь инородцев к противоестественным для них законам? Если ты, будучи иудеем, живёшь среди язычников по-язычески, то для чего язычников подбиваешь жить по-иудейски?

   Пётр не выдержал и набросился на Павла:

 - А разве не сам Учитель говорил фарисеям, которые просили его запретить нам называть Иешуа Царём Израиля: «…сказываю вам, если они умолкнут, камни возопиют». Разве не он при входе в Иерусалим говорил толпе: «…Не бойся, дщерь Сионова, се Царь твой грядёт, сидя на молодом осле»? Я велю писать истину. Пусть все знают, что ты, Шауль, заблуждаешься, проповедуя «не обрезывайтесь, ибо Иешуа не обрезывался». А наш учитель сам возвестил мне: «Я не преступил Закона Моисеева ни на йоту, но исполнял каждое его слово». А это значит - он был обрезанным. И позор тебе, Саул, за то, что ты сказал, будто Иисус был не обрезан. А я буду говорить всем:  «Обрезывайтесь, ибо и Иешуа был обрезан».

   Павел удивлённо всплеснул руками и хотел возразить, но Пётр не дал ему этого сделать:

   - Не я, а ты, Шауль, еретик, нарушающий наш закон иудейский!

 

* - «А о тебе наслышались они, что ты всех Иудеев, живущих между язычниками, учишь отступлению от Моисея, говоря, чтобы они не обрезывали своих детей и не поступали по обычаям…» (Деяния.21)

** - Здесь и далее курсивом цитаты из христианских первоисточников (Евангелия от Луки, Иоанна).

 

   - Если ты такой правоверный - почему же ты не идёшь в Иудею и не проповедуешь среди твердолобых соплеменников, а сбежал в Антиохию и потом пришёл за мной в Рим?

   - И Иисус поступал так же, избегая участи своей, уходя в страны Сидонские и Тирские, и говорил иноязычникам: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева, и нехорошо взять хлеб у детей моих и бросить псам".* Чем иудеи, живущие в Риме, хуже иерусалимских?

   - Если ты уж вспомнил о псах и женщине-хананеянке, просившей благословения Иисуса - не она ли ответила ему: "Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их".** И тут сам учитель наш устыдился, ответив, что, мол, велика вера твоя, да будет тебе по желанию твоему - и исцелил дочь её.

   - Но не крестил же и говорил нам, двенадцати: "...на путь к язычникам не ходите..."***, - упрямо твердил Саулу Пётр.

   - Тьфу! Опять ты за своё! - в сердцах воскликнул Павел. – Видно, мало тебе раскола между двенадцатью, между Андреем - братом твоим и восточными общинами христианскими! Напомню тебе, что и Учитель наш ошибался, а потом примирился с мыслью проповедовать инородцам. Вот слова его: "Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась - то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудшую? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся. Так - нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих... Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе, также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них".****

   - Ладно, - потерял интерес к спору совсем запутавшийся Пётр. - Не морочь мне голову и поступай, как знаешь, только не согласный я крестить необрезанных язычников. Они грубы, жестокосердны и наглы. Вот пусть и остаются со своими богами.

   - А вот это зря, - тонко улыбнулся Павел. - Не исполнится тогда задуманное нами - построить церковь Иисуса здесь, на Западе. На Восток нам теперь путь заказан. Там всем руководят общины Андреевы. Никто из надзирающих за паствой не захочет делиться богатыми пожертвованиями, идущими в казну от новообращённых.

   - Да, здесь ты прав, - тихо сказал Пётр. - Нельзя выбросить на обочину дороги все эти годы, лишения и труды.

   - Вот именно. Не хватало нам только прилюдно спорить и поносить друг друга. Давай лучше подумаем о том, как противостоять лжеапостолам, наводняющим Рим и совращающим своими лжесвидетельскими речами о своей сопричастности к Иисусу, нашу паству.

   Две головы склонились над столом, и беседа перешла в более мирное русло.

  

   *        Евангелие от Матвея - 15-24.

   **      там же - 15-27.

   ***    там же - 10-5

   ****  там же - 18-12,13,14.

 

                               ***

 

   После этой главы я долго не брал в руки дедову рукопись. Она была спрятана в тайник на антресолях моей съёмной квартиры. Мне пришлось перечитать все канонические Евангелия, перелопатить горы литературы об истории христианства, всевозможные «Деяния» и «Послания» апостолов - и везде я находил строки, подтверждающие мой вывод, что слова Иисуса понимались слишком буквально, и что даже в то время между учениками существовали огромные разногласия. Все апостолы из двенадцати были иудеями. А это значило, что они, считая себя богоизбранным народом, противились распространению новой веры среди язычников других национальностей. Да и сам Иисус запрещал ходить и учить иноязычных. Пётр, мало того, что жаждал славы и власти - он претендовал на первенство среди своих товарищей и придавал огромное значение внешней стороне учения – обрядам и слепому повиновению вновь обращённых своим пастырям. И только Павел оказался достаточно умён или умело направляем кем-то, кто стоял за его спиной. Он понял, что если новая, крепнущая в своей избранности община хочет выжить среди язычников – значит, нужно крестить необрезанных, то есть всех, кто населял тогда огромные территории римской империи. В конце концов, преемники апостолов добились поставленных задач. Обретя власть над умами, они довольно продолжительное время контролировали сильных мира сего и подчиняли их своей воле. Они создали своё царство внутри других царств.

   «Что ж, интересы двигают интересами, - подумал я, вспомнив фразу, прочитанную когда-то в одной книге по экономике, - но ведь Иисус говорил совершенно о другом царстве».

   У меня возникло желание встать и вытащить хотя бы один из свитков, которые дед прятал в своём сундуке. Они так и пылились в моём тайном хранилище, связанные вместе. Возможно, там спрятаны ответы на терзающие меня вопросы. Но тут же передумал. Ну, что там может быть? Черновики рукописи, завещание, старые счета или облигации советского периода? У меня уже родилась мысль о поездке в Рим и о библиотеке Ватикана. Все давно знают, что католическая церковь тщательно хранит свои секреты, но часто бывает так, что служители архивов по недосмотру оставляют в открытом доступе кое-какие документы. К тому же я стал богат, и мне хотелось посмотреть мир.

   Продумав все детали путешествия, я забронировал себе по интернету билет до Рима и вышел из дома, держа путь в посольство Италии. Заполнив анкету, я подал её в окошко симпатичной девушке.

   Она улыбнулась и на хорошем русском языке проворковала:

   - Через неделю вам позвонят.

   - О’кей, - ответил я.

   Выйдя из посольства и постояв немного в раздумьях, я решил прокатиться до дачи. Соседи, наверное, переполошились, да и дом – почти месяц без присмотра.

   Через полтора часа я подходил к своему участку.

   Одно из окон в задней части дома оказалось разбито.

   «А чего ты ожидал? - злясь на себя, подумал я. - Видимо, рука у вора зажила. Можно было предвидеть это и поставить решётки».

   - Идиот! – последнее слово в свой адрес я произнёс вслух.

   Дверь оказалась незапертой. Неизвестный покинул дом через дверь, не захотев лишний раз зацепить каким-нибудь боком разбитое стекло. Все запоры на даче открывались изнутри.

   Я вошёл в дом и застыл в изумлении.

   «Это же сколько времени нужно, чтобы устроить такой бардак?» - размышлял я, ступая по разбитым стеклянным банкам, просыпанным крупам, ворохам бумаг, перьям от подушек, доскам от разбитых ящиков. Чердак оказался в таком же состоянии.

   «Спасибо, дачу не сожгли, сволочи».

   Мысль о том, чтобы вызвать милицию, я отбросил. Слишком много пришлось бы объяснять.

   Я заглянул в сарай, где царил ещё больший беспорядок, с трудом нашёл молоток, гвозди, фанеру, забил наглухо разбитое окно, махнул рукой соседу, что всё в порядке, запер дверь и уехал в Москву.

  

 

                                      +++

 

   Луций Анней Сенека тоже не спал. Его стилос время от времени нырял в краску, сделанную из смеси сажи и оливкового масла, и оставлял на длинной полосе пергамента след, состоящий из цепочки литер. Его беспокоили последние события в Риме, его собственное положение при императоре, сам Нерон, бросившийся с головой в удовольствия, которые мог дать только Рим. Его волновали некоторые поступки воспитанника, всё чаще переходящие границы необходимой жестокости, как её понимал он - Сенека.

   Собственная жизнь его и раньше была полна взлётов и падений, но он всегда оставался истинным римлянином, пытавшимся всеми силами служить государству, с таким трудом и с такими жертвами созданному славными предками. Он никогда не обращал внимания на обвинения в корыстолюбии и желании прославиться. Он лишь пытался помочь Риму противостоять угрозам суровой действительности. Именно поэтому, когда Клавдий вернул его из ссылки и сделал воспитателем Нерона, Сенека постарался стать для последнего не только наставником, но и незаменимым советником.

   "Что послужило причиной упадка республиканской формы правления? - думал философ, торопясь привести в порядок и изложить на пергаменте собственные мысли. - Распущенность нравов? Несомненно. Отступление от суровых обычаев предков? И это тоже. Забвение необходимых запретов и традиционных ценностей римлян? Тысячу раз да. Заложенные в седую старину нравственные нормы постепенно размывались новыми соблазнами, которые бурным потоком наводняли Рим. Завоёванные автократии Востока принесли нам не только новых рабов, но и привычку к роскоши. Чем богаче становилась республика - тем больше трещин давала наша добродетель и идеальный порядок вещей".

   Сенека отложил стилос и передвинул полосу пергамента выше, чтобы было удобнее писать.

   "И Цицерон, и Брут заблуждались в своих подозрениях против Цезаря. Тот хотел, прежде всего, восстановить жёсткий порядок, отстаивая свои притязания на единоличную власть. Убийство Гая Юлия не послужило началу восстановления республики, а ввергло Рим в череду гражданских войн и привело к новому принципату в лице ещё более жёстокого и властного, чем Юлий, Октавиана Августа. Утратив республиканские права и свободы, старую мораль и нравы, Рим, чтобы сохранить былое могущество, просто обязан был обратиться к тирании, чтобы укрепиться, как государство".

   Сенека, в очередной раз окунув стилос в плошку, с раздражением заметил, что краска кончается.

   "И кто после этого упрекнёт меня в том, что я наказываю рабов? - подумал философ. - Скорее я приму обвинения в преданности Нерону. Но в этой преданности нет раболепия, присущего многим в окружении императора - а только забота о благе Рима, о его мощи, о восстановлении старых традиций и понятий нормы".

   Постепенно мысли Сенеки приняли иное направление:

   "Если я подтолкнул императора к разрыву с матерью - это не значит, что я жесток и боюсь за свою шкуру. Сила Рима сегодня - не в мудрости Сената, где протирают мраморные скамьи толстыми задницами сытые и ленивые в разуме своём, развратные демагоги, а в твёрдой руке Первого среди равных. Я предвидел участь Британника, умерщвлённого по приказу Нерона, но я не помешал императору, ибо и сейчас уверен, что интриги и заговоры ведут к ослаблению Рима".

   В памяти философа всплыли полные муки глаза Британника, когда яд, приготовленный всё той же Локустой, оказался слишком слабым, и какое лицо было в тот момент у Нерона, наблюдавшего за мучениями несчастного сына Клавдия. Тень жалости смешивалась с маской жестокости, порыв помочь своей жертве – со злой гримасой необходимости, проблески милосердия - с холодом зрачков уверенного в себе человека. Император считал, что решение избавиться от соперника – единственно правильное. Сенека помнил свирепые нотки в голосе Нерона, приказавшего Локусте дать Британнику более сильную порцию отравы. Философ был уверен, что только долг перед государством, перед спокойствием и благополучием народа Рима руководили его собственным разумом, когда он подталкивал Нерона на те, или иные жестокие действия.

   "Чего же мы всё-таки добились за это время с Афранием Бурром? - эта мысль заставила Сенеку глубоко задуматься. Он откинулся на спинку кресла. - Ну, во-первых, Рим довольно быстро забыл о жестоком поступке Нерона. Во-вторых, как ни странно - но выросли власть и влияние сената, о чем так мечтала республиканская оппозиция. Удалось провести финансовую реформу, отделившую государственную казну от личного имущества императора. Вошли в систему судебные процессы по делам наместников, виновных в корыстных злоупотреблениях, а это значит - провинции скоро превратятся из бесправных, ограбленных, завоёванных территорий в составные зажиточные части империи".

   Довольная улыбка тронула губы Сенеки.

   "Кто знает, возможно, Римское государство, выстроенное по образу и подобию восточных тираний, при справедливом правителе может стать основой благополучия граждан, - думал философ. - Мудрец у власти - что может быть лучше? Весьма вероятно - это тот идеал государства, к которому стремился эллин Платон. Воспитанник должен оправдать мои надежды. Разумное милосердие правителя, отличающееся от неразумного сострадания, должная мера между мягкостью и строгостью. Всё это необходимо для обуздания порочных, многоязычных, склонных к насилию толп, и послужит основной цели - исправлению нравов. А благодаря этому в империи воцарятся мир, спокойствие и любовь к принцепсу".

   Внезапно ему в голову пришла идея. А что, если основы нового учения христиан помогут исправить недостатки характера Нерона, его склонность к легковесности и актёрству?

   - Афраний Бурр, - прошептал Сенека, - ну, где твои шпионы и где свитки христианской секты, которые ты мне обещал?

 

                                      +++

 

   - Зачем мне Рим, когда в каждом патрицианском домусе плетут сети интриг против собственного императора и распускают слухи о моих любовных похождениях? Мне наскучили мистерии, разыгрываемые бездарными комедиантами в театре Помпея Великого. Меня уже не волнуют смерти каких-нибудь несчастных, приговорённых по сюжету представления к казни в третьем акте одной из трагедий Софокла. Взять, к примеру, его злополучную «Электру». У Софокла в этой трагедии бог Аполлон коварнее и хитрее любого из наёмных убийц Рима. Он - сообщник Гектора, Париса и Ореста. Последний, кстати, зарезал собственную мать. Он мне нравится, этот бог! А потом, что это за мода менять актёра в самом финале драмы на настоящего преступника и тыкать его мечом, пачкая кровью подмостки? Разве удивишь этим римлян, привыкших лицезреть, как на гладиаторских аренах свирепые бойцы в страшных конвульсиях, с отсечёнными руками или ногами гибнут десятками? - говорил Нерон, расхаживая в центре атриума и поглядывая на Сенеку, свою жену Оливию и Афрания Бурра, скромно стоявшего у колонны. - Римские мистерии - признак дурного вкуса. Настоящего театрального искусства нет в Риме. Мы ничему не научились от греков, разве что копировать мраморные статуи, подражая лучшим образцам, вывезенным из Афин. Или возводить огромные храмы, не уступающие афинским. Но где лёгкость конструкций, воздушность и ощущение прозрачности стен? Склепы! Да-да, гробницы. Так я их буду называть. Гробница Юпитера, склеп Весты.

   - Ну, что ты, Нерон, - укоризненно сказала Агриппина, неожиданно появившаяся в атриуме. - Ты клевещешь на римских архитекторов.

   - Отнюдь. Слепые подражатели грекам - вот кто они, - возразил Нерон, оборачиваясь к матери. - И, кстати, - кривая улыбка исказили черты его красивого лица, - кто тебе позволил покинуть Лаций?

   - Разве матери императора нужно чьё-то позволение? - гордо вскинула голову Юлия.

   - А как ты думаешь, зачем я удалил тебя из Рима? - в голосе Нерона послышались нотки раздражения и злости.

   - Благодарю тебя, сын мой, за заботу. Если ты о здоровье, то оно - в совершенном порядке, - Юлия сделала вид, что ей безразличен гнев Нерона.

   - Я тебя не за здоровьем туда отослал.

   - А зачем? - в упрямстве и актёрском лицемерии Юлия не уступала своему отпрыску.

   - Чтобы ты не путалась у меня под ногами и не лезла в дела государства.

   - Что могут посоветовать они? - голос Агриппины сорвался на крик. Она указывала пальцем на Афрания Бурра и Сенеку.

   Префект преторианцев оторвал спину от колонны.

   - Прости, император, меня ждёт служба.

   Не дожидаясь разрешения Нерона, Афраний пошёл к выходу. Сенека попытался последовать за ним.

   - Куда вы? Разве я приказал вам покинуть меня?

   - Думаю, в семейных делах посторонние - лишняя помеха для откровенного разговора, - обернулся префект. Его плащ взмыл чёрной птицей и пропал в глубине атриума.

   - Хоть ты, Сенека, останься, - от только что нанесённого префектом оскорбления на глазах у Нерона выступили слёзы ярости.

   "Скоро преторианцы лишатся своего командира, а я - союзника", - подумал философ.

   - Хотя нет, позови рабов: виночерпия, уборщиков, кого-нибудь из стражи, - зло приказал  император.

   В атриуме воцарилось тяжёлое молчание, прерываемое далёким гулом с улиц Рима.

   - И что ты мне сделаешь? - прервала паузу Агриппина. - Прикажешь наказать палками?

   Нерон не отвечал, пока в атриуме не появились трое дюжих нубийцев и два преторианца. Тем временем император взял себя в руки. На его лице появилась заботливая и нежная улыбка. Голос приобрёл ласковые нотки.

   - Матушка! Прошу тебя сменить свой гнев на милость. Ты права в одном: ну, кто может дать правильный совет сыну, если не собственная мать? Вот только осень в этом году в Риме слишком жаркая, а тебе уже, хвала Венере - твоей покровительнице - сорок четыре года. Сухой климат может плохо сказаться на твоей прекрасной, персикового цвета коже, - император взмахнул рукой, отпуская преторианцев.

   Лёд в глазах Агриппины стал таять. Нерон знал, что лесть и кротость в отношениях с матерью - лучшее оружие, и поэтому продолжал:

   - Верь мне, я люблю тебя сильнее, чем даже в детстве, но позволь мне побыть императором. Для меня это просто игра. Она начинает уже приедаться. Честное слово, театр прельщает меня больше. В скором времени я отойду от власти, и ты будешь от моего имени править Римом.

   - Льстивый ублюдок, - улыбнулась Юлия. - Знаю, что тебе нельзя доверять. Ведь ты же мой сын. Но, зная твою тягу к ораторскому и актёрскому искусству, говорю тебе - займись делом, которое тебе по сердцу.

   - Ну, вот видишь - мы понимаем друг друга. Поэтому, прошу тебя, не раздражай Сенат своим присутствием в городе. У меня с нобилитетом и так достаточно хлопот. Предстоит убрать со сцены нескольких наших врагов, подстрекающих легионы в провинциях к мятежу - поэтому будь благоразумна, поезжай в Байи на мою виллу. Побудь там какое-то время, а я буду постоянно навещать тебя там. Потерпи.

   Агриппина понимала, что спорить сейчас с сыном неразумно, поэтому, смирив гордыню, подошла к Нерону и обняла его.

   - Хорошо. Но помни, власть для меня - всё. Мне нравится манипулировать людьми и командовать мужиками. Я подожду год. Но ты должен выполнить своё обещание и поделиться властью.

   Даже не взглянув на Сенеку, она гордо подняла голову и покинула атриум.

   - Сука! - сквозь зубы прошептал Нерон и добавил жалобным голосом:  - Два года назад она меня пьяного затащила в свою постель, где перебывали сластолюбцы всего Рима. Что скажешь? - повернулся он к философу, сделавшему вид, что не расслышал последних слов императора.

   - Юлия - Дамоклов меч над твоей головой. Она - закваска для заговоров и мятежей. А с этим надо что-то делать.

   - Яд? - безмятежно спросил император.

   Сенека, опустив голову, подошёл вплотную к своему воспитаннику. Они посмотрели в глаза друг другу. Во взгляде Нерона философ разглядел ненависть и решимость. В свою очередь император заметил смятение и неуверенность на лице Сенеки.

   - Неужели ты оставишь меня в трудную минуту, как Афраний? - тихо и печально произнёс Нерон.

   Сенека вместо ответа наклонился к уху воспитанника.

   - Оставь мысль о яде. Слишком опасно и ненадёжно. Агриппина пышет здоровьем, и внезапную смерть нельзя будет списать на незамеченную врачами болезнь. К тому же она искушена в злодеяниях и очень осторожна. Ты же знаешь: твоя мать постоянно принимает противоядия. Нужно действовать хитрее. Что-нибудь вроде несчастного случая – скажем, на море. Она, кажется, любит кататься на лодке при Луне? - спросил он.

   - Это общеизвестно.

   - Поговори с Аникетом. Он - префект твоего флота в Мизенах, и ненавидит Юлию. Он лучше других знает, что море непредсказуемо и полно неожиданностей.

   - Хорошо, - сказал Нерон с облегчением. - Я подумаю над твоими словами. А сейчас, - к императору вернулось хорошее настроение, - пойдём к тебе. Ты говорил, что шпионы Афрания достали кое-какие пергаменты иудейских проповедников...

   Вместе они пересекли атриум и вереницей внутренних анфилад дворца прошли в кабинет Сенеки.

   - Садись вот здесь, - воспитатель пододвинул воспитаннику кресло. - Итак, смотри, - Сенека вытащил из ларя, стоящего у стола, связку пергаментов, - вот свиток, который Афраний, взяв за горло твоего любимца-вольноотпущенника Наркисса, просто реквизировал у него.

   - Наркисс - иудейский прихвостень? - воскликнул Нерон. - Не может быть!

   - Ещё как может. Скажу тебе больше. Он сам проповедует среди рабов, подаренных тобой его семье.

   - Вот и верь человеку, - задумчиво сказал император. - Но - каков! Чуть что, клянётся всеми богами Пантеона!

   - Этот свиток, - продолжал Сенека, - есть житие Иисуса, написанное неким Марком со слов апостола Симона, которого в Риме знают под именем Пётр.

   - Так, и что в нём?

   - Я прочёл всё от начала и до конца. Ничего особенного. Просто описание неких магических чудес, якобы сотворённых Иисусом, и некоторые правила, которым должны следовать верующие в воскрешение учителя из мёртвых после распятия. О правилах мы поговорим позже. Гораздо интереснее вот эти пергаменты, - Сенека подбросил на руке связку свитков. - Здесь описание всё тех же событий, где упоминаются Пилат - прокуратор Иудеи тех времён. Здесь также говорится об Иуде, предавшем Иисуса в руки первосвященников Иудеи. Свиток написан Матфеем - одним из двенадцати учеников бродячего пророка. Добыто по приказу Бурра в Иерусалиме. Люди из тайной канцелярии Синедриона выкрали пергаменты из секретного хранилища главного середи христиан епископа (надзирающего) местной общины. Надо отдать должное иудейским первосвященникам: они контролируют этих отверженных, и сумели склонить чашу весов веры в сторону традиционных законов Моисеевых. Число последователей Иисуса в Иудее постоянно падает, а наиболее упорные последователи Иисуса-Назаретятина разбредаются по другим провинциям Рима.

   - Пусть поразит их Юпитер своими молниями, и пусть разбирается с ними Синедрион. Мне не интересны религиозные споры. Но, скажи, что такого в этом свитке?

   Сенека развернул пергамент.

   - Оказывается, Иисусу тоже не было дела до мира вне границ Иудеи. Он проповедовал только для своих соплеменников и обещал спасение от тягот и бремени тяжкой беспросветной жизни в своём новом царстве только тем, кто признавал законы Моисея. Мало того, он запрещал своим ученикам учить уму-разуму любого, кто не принадлежал к двенадцати родам… - Сенека взял со стола и, заглянув в свои записи, прочитал: «…овец домуса Израилева».

   - Он не был бы иудеем, - иронично заметил Нерон. - Тогда за какой надобностью его ученики пришли в Рим?

   - По двум причинам. Первая - это та, о которой я тебе уже говорил. Число последователей Иисуса в Иудее неуклонно сокращается. Ну, а вторая: между самими учениками произошёл раскол. На Востоке набирает силу тайная христианская община, основанная неким Андреем. Он и Пётр чуть ли не переругались, по-разному истолковывая слова и проповеди Иисуса. Я подозреваю, что нашим римским толкователям учения Иисуса просто некуда было податься. Если судить даже вот по этим писаниям, Пётр - местный надзирающий за христианскими общинами - корыстен, честолюбив и завидовал своему учителю. Он жаждет собственной паствы и, как можно предполагать, с помощью своего сообщника Павла преуспел в этом.

   - Так, с этим всё ясно. Ты не сказал мне, что же всё-таки интересного в рукописном труде Матфея, - Нерон явно скучал.

   - В принципе – ничего выдающегося, но вот здесь, - Сенека, опасаясь, что император потеряет интерес к рассказу, достал третий пергамент, - есть кое-что любопытное. Надо поблагодарить Афрания, - философ пытался мимолётной похвалой своему союзнику спасти его от немилости императора. Сенека слишком хорошо знал мстительный характер своего воспитанника. - Один из откупщиков при наместнике Египта оказал префекту услугу. Он купил эту копию у одного из местных вождей христиан за два ауреуса.

   - Оказывается, публиканы* в провинциях богаче меня! Это же большие деньги, - оживился Нерон.

   - Да, большие, но свиток стоит того, - согласился Сенека.

   - Хватит предисловий, переходи к сути, - нетерпеливо буркнул император.

   - В этом писании, автор которого какой-то Фома, содержится многое из того, о чём говорили когда-то Сократ и Платон. Он совершенно по-другому истолковывает слова Иисуса. Я даже подозреваю, что искажают учение именно Марк и Матфей, а Фома приводит подлинные притчи иудейского пророка.

   Сенека развернул свиток.

   - Вот послушай, что здесь написано: "Это тайные слова, которые сказал Иисус живой и которые записал Дидим Иуда Фома. Учитель сказал: Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти".  Далее - ещё интереснее: "Иисус возвестил мне: Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем**", - Сенека поднял глаза на Нерона.

 

*    Публиканы - в древнеримской финансовой системе лица, бравшие на откуп у государства его имущество - publicum (земли, пастбища, рудники, соляные варницы), а также государственные доходы (налоги, пошлины) и общественные подряды (на постройки) и поставки (например, хлеба).

**  Здесь и далее в кавычках - выдержки из Евангелия от Фомы (Второй кодекс Наг-Хаммади стр. 32.10 - 51.26). Библиотека из Наг-Хаммади - собрание рукописных книг-кодексов. Обнаружена в конце 1945 года в районе селения Наг-Хаммади (Египет). Тексты в этих книгах написаны на коптском наречии, разговорном языке Эллинистического Египта, и являются переводами с греческого. Кодексы были изготовлены в начале IV в. н. э., но сами тексты датируются гораздо более ранним сроком: I-III вв. н. э.

 

   - Все изречения Иисуса, приведённые Фомой, напоминают мне сократовские диалоги, где главная мысль такова: не бывает догм и простых решений. Любая истина - это поиск и работа разума, - философ вновь взялся за пергамент. - "...Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны, и вы узнаете, что вы - дети Отца живого. Если же вы не познаете себя, тогда вы в бедности и вы - бедность".

   - А кого они называют отцом живым? - спросил Нерон.

   - Если у нас римлян, богов - целый Пантеон, то иудеи имеют одного бога на все случаи жизни. Вероятно, они и называют его Отцом. Ну что, читать дальше?

   Император кивнул.

   Сенека занялся свитком:

   - "...Иисус сказал ученикам своим: Уподобьте меня, скажите мне, на кого я похож. Симон Петр сказал ему: Ты похож на ангела справедливого. Матфей сказал ему:  Ты похож на философа мудрого. Фома сказал ему:  Господи, мои уста никак не примут сказать, на кого ты похож. Иисус сказал: Я не твой господин, ибо ты выпил, ты напился из источника кипящего, который я измерил. И он взял его, отвел его и сказал ему три слова. Когда же Фома пришел к своим товарищам, они спросили его: Что сказал тебе Иисус? Фома сказал им: Если я скажу вам одно из слов, которые он сказал мне, вы возьмете камни, бросите их в меня, огонь выйдет из камней и сожжет вас", - философ перевёл дух.

   - Здесь упомянут Симон-Пётр. Если ты помнишь, речь идёт о человеке, проповедующем христианство у нас, в Риме, среди иудеев. Но забавнее другое. Уже тогда между учениками было разделение и разногласия в понимании учения пророка. Как поведал Наркисс, Пётр отстаивает своё толкование притч Иисуса, и его сегодня ничуть не смущает, что учитель отвергал некоторые законы Моисеевы, такие, как воздержание от еды в определённые дни, запрет вкушать мясо нечистых животных, обрезание крайней плоти. Вот что пишет Фома по этому поводу: "Иисус сказал: Если вы поститесь, вы зародите в себе грех, и, если вы молитесь, вы будете осуждены, и, если вы подаете милостыню, вы причините зло вашему духу. И если вы приходите в какую-то землю и идете в селения, если вас примут, ешьте то, что вам выставят. Тех, которые среди них больны, лечите. Ибо то, что войдет в ваши уста, не осквернит вас, но то, что выходит из ваших уст, это вас осквернит".

   - И ещё – Ученики спросили Иисуса: «Обрезание полезно или нет?» А он сказал им:  «Если бы оно было полезно, их отец зачал бы их в матерях обрезанными. Но истинное обрезание в духе обнаружило бы полную пользу.

   - Постой, Сенека, я не совсем понял последнюю фразу.

   - Что здесь не ясно? Ведь это почти слова Платона, который говорил, что воздержание в разуме от гнева и ненависти, от зависти и зла возвышает человека над миром.

   - Угу, - хмыкнул Нерон. - Дальше.

   Сенека внимательно посмотрел на императора и продолжал чтение.

   - Вот ещё интересный момент: "Иисус сказал: Тот, кто не возненавидел своего отца и свою мать, не сможет быть моим учеником, и тот, кто не возненавидел своих братьев и своих сестер и не понес свой крест, как я, не станет достойным меня".

   - Стоп, стоп! Это, что же получается - у него тоже были проблемы со своими родственниками, как у меня? - вскочил со своего места Нерон.

   - Не совсем так, - ответил философ. - Это ведь притча, а понимать её нужно так. Все старые законы иудеев мешают духовному росту и процессу познания нового. Если не возненавидеть старые нормы, тормозящие развитие человека и государства - то это путь в тупик и к слабости системы власти. Так и случилось с Иудеей. В результате она стала одной из римских провинций, подчинившись отваге наших легионов.

   - А он умён, этот Иисус!

   - Согласен с тобой. Но слушай дальше. Если ты не знаешь - ученики Иисуса ревновали своего учителя к некой Марии из Мигдаль-эля, блуднице, которая ходила за Иисусом, и вот что об этом сказано: "Симон Петр сказал им (ученикам): Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины недостойны жизни. Иисус сказал: Смотрите, я направлю ее, дабы сделать ее мужчиной, чтобы она также стала духом живым, подобным вам, мужчинам. Ибо всякая женщина, которая станет мужчиной, войдет в царствие небесное".  А сегодня, говорят, этот Пётр в своей непогрешимости и старческом слабоумии ненавидит всех женщин и требует от своих последователей чуть ли не обета безбрачия.

   Сенека отложил свиток в сторону и сел рядом с императором.

   - Как видишь, в среде христиан достаточно разногласий, и многие неверно толкуют учение Иисуса. Некоторые его ученики из тех двенадцати сознательно вводят свою паству в заблуждение, одержимые жаждой власти над толпой и собственной корыстью.

   - Какая корысть, о чём ты?

   - Правителю до’лжно знать положение дел в своём государстве. Речь идёт о пожертвованиях! Они огромны. К тому же иудеи-христиане в Риме и провинциях занимаются ростовщичеством. Не удивлюсь, если среди откупщиков мы также найдём многих иудеев - последователей Петра. Но, если вернуться к писанию Фомы, мы увидим там краеугольный камень, на котором держится всё повествование. Иисус обрисован иначе, чем у Марка, Луки и Матфея. Нет подробностей, касающихся его жизни и смерти на кресте, совсем не чувствуется, что он идол, которому следует слепо поклоняться. Вместо этого образно переданы основы его учения. Путь спасения души и разума для вечной жизни мыслится здесь как путь поисков, путь познания особого рода, ориентированного на высшую степень воодушевления, что отличает пророков, поэтов, выдающихся философов, мучеников за идею от простых граждан. Настроить человека на поиск истины - одна из целей этого Евангелия. Царство Иисуса - высшая ступень развития государства сверхлюдей, бессмертных обитателей высшего мира, который этот иудей назвал своим царством или царством божиим.

   - Я тоже хочу быть бессмертным, - тихим голосом произнёс Нерон.

   Сенека вздохнул, подумал немного и ответил:

   - Нужно стать не от мира сего, как Иисус.

   - Так научи меня!

   Философ покачал головой.

   - Подставишь ли ты левую щёку, если тебя ударят в правую? Полюбишь ли ближнего своего - скажем, какого-нибудь наместника, планирующего мятеж, или грязного, поражённого проказой раба, который случайно в цирке обдаст тебя своим зловонным дыханием? Смиришься ли перед жестокостью и властолюбием своей матери?

   - Нет, - твёрдо ответил Нерон.

   - Ты - настоящий римлянин. Плоть от плоти Ромула и Рема, Марка Красса и Гая Юлия Цезаря. Мы вместе будем искать иной путь, который обессмертит твоё имя, император.

   Сенека достал из ларя папирус.

   - Это - мой трактат "О милосердии". В нём руководство к действию тебе, император. Мы создадим новый Принципат, где все ключевые магистратуры* будут сосредоточены в одних руках. Но власть твоя не станет властью тирана - а будет выстроена на основе права в интересах всего Рима и в соответствии с нравственными законами Вселенной.

   - Правильно! - воскликнул Нерон. - Хлеба и зрелищ! Мой народ будет носить меня на руках. Денежные раздачи, еженедельные схватки гладиаторов, театральные мистерии, где я сам буду исполнять главные роли, феерические шествия ряженых, скачки колесниц, выступления магов и фокусников. Я войду в историю.

   Философ с сожалением посмотрел на Нерона.

   - Луций! Ты лучше работай над собой и слушай твоего старого учителя Сенеку.

 

* Магистраты в древнем Риме - высшие должностные лица в эпоху Республики.

 

                                    ***

 

   - Вставай, госпожа. Солнце давно взошло, - шептала рабыня на ухо сорокалетней женщине, лежащей, совершенно обнажённой, на высокой широкой кровати. Красивые руки спящей прикрывали высокую грудь. Виски лоснились от пота, ноги были широко раскинуты, открывая между бёдер золотистый треугольник волос, разделённый пополам трещиной влагалища.

   - Госпожа, госпожа!

   - Пошла прочь, - застонала Юлия Агриппина, дохнув на девушку-фракийку перегаром.

   - Ну же, - рабыня тронула свою хозяйку за плечо, - сегодня ведь праздник.

   - Какой? - глаза Юлии, опушённые густыми ресницами, лениво приоткрылись.

   - Ну, как же? Квинквиналия Нерона.*

   - Ах, да, - мать императора медленно перевернулась на бок и снова смежила веки. В глаза попал луч солнца, проникший сквозь деревянные жалюзи узкого окна.

   - Сколько можно повторять, чтобы окно задёргивали плотной тканью? - проворчала Юлия, приподнимаясь на локтях.

   Она села на высокой кровати и съехала по шёлковым простыням вниз, опуская маленькие ступни на персидский ковёр.

   - Воды и одеваться! - приказала она рабыне.

   Фракийка хлопнула в ладоши, и в просторном кубикулуме появились ещё три девушки с одеждой, водой в медных кувшинах и широкими кусками белой ткани.

   - Дуры! Ведите меня в имплювий. Надеюсь, воду там подогреть не забыли?

   Одна из девушек ахнула и выскочила за дверь.

   - И лепестков роз, как можно больше! - крикнула ей вслед Агриппина.

   Пока рабыни натирали Юлию розовым маслом после купания, фракийка взахлёб рассказывала хозяйке последние новости:

   - Твой сын, госпожа, приехал ночью. С ним преторианцы на вороных лошадях в чёрных плащах, высокие, как на подбор. Нерон спрашивал о тебе, но будить не велел, сразу пошёл посмотреть на галеру, перестроенную специально для тебя, божественная Юлия.

   Агриппина, обретя после терм хорошее настроение, довольно улыбнулась.

   - Знает, льстец, мои слабости. Вину свою заглаживает. А то в привычку взял перечить мне! Ну, и как тебе галера? - Юлия, скинув с себя белые льняные простыни, уселась на табурет, готовясь к макияжу.

   - Большая, госпожа! Локтей сорок в длину, по десять вёсел с каждой стороны. Огромный навес на золотых столбах, на подиуме кресло для тебя. Говорят, к вечеру будет готова - и можно будет покататься по заливу.

   - К вечеру? Почему не днём? Зачем вы, паршивки, подняли меня в такую рань? - Агриппина оттолкнула руку девушки. Черепаховый гребень, которым та приводила в порядок белокурый парик на голове госпожи, упал на пол. - Ведь я с ума сойду до вечера!

   - Не сойдёшь, госпожа. В полдень состоятся скачки колесниц на римской дороге. Сам Нерон будет править одной из квадриг. Уже и дистанцию отмерили. От Байи на север - четыре тысячи стадий. Потом будет вакханалия на берегу моря. Твой сын будет читать там свою мистерию... Забыла, как называется. Да вон, слышите, глашатаи кричат? Вот горло дерут! Из гавани аж сюда долетает.

   - Хватит трещать, как сорока. Смотри, куда кистью ведёшь! - прикрикнула она на рабыню, удлинявшую сажей линию ресниц Юлии.

   Девушка ахнула, смыла краску и принялась заново накладывать белила с розовым оттенком для придания румянца лицу госпожи.

   День прошёл незаметно и весело. Обед, плавно перешедший в ужин, закончился в сумерках. Агриппина сидела рядом с сыном на подиуме, возвышающимся над остальными гостями. Её кресло было даже на полголовы выше, чем у императора. Неподалёку расположились Сенека, Аникет, префект преторианцев Афраний Бурр. Подавали критские, греческие и сицилийские вина в честь победы Нерона на скачках и первенства среди поэтов, читавших свои произведения на площади Байи. Ближе к ночи высокие крепкие юноши - августаны императора** - восхваляя таланты Нерона, понесли увешанного венками своего кумира на руках к морю на виллу Бавлы. Следом рабы несли на носилках Юлию, умиротворённую ласковостью и вниманием сына.

   - Ах, матушка! Сегодня - самый лучший день в моей жизни, - прошептал Агриппине на ухо Нерон, когда они уселись на мраморную скамью с видом на залив.

   - Да, сын мой. Ты умеешь быть нежным, когда захочешь.

   - Значит, мир? Никаких больше ссор и разногласий?

   - Я же обещала тебе, что потерплю три месяца, пока ты не разберёшься с Рубелием Плавтом, Силаном Торкватом и Луцием Кальпурнием Пизоном. Говорю тебе, они и ещё десяток патрициев в Сенате готовят заговор против нас.

 

*    Квинквиналии - празднества в честь побед Нерона на разных состязаниях.

** Августаны - корпус августанов был создан из сыновей сословия всадников, специально воспитанных в духе восторженного поклонения Нерону.

 

   - Не беспокойся. Выкинь все заботы из головы. Я уже отдал приказ Домицию Корбулону покончить счёты с жизнью. Теперь его галисийские и сирийские легионы не будут угрожать Риму с Востока. Армию Домиция возглавил верный нам Веспасиан.

   - С ним тоже нужно держаться настороже. Помни: каждый, у кого под началом хотя бы два легиона - твой потенциальный враг. Лиши их возможности застать нас врасплох.

   - Что бы я делал без твоих мудрых советов, матушка? - широко зевнув, сказал Нерон. - Однако уже поздно, а я всё ещё держу тебя здесь, в Бавлах.

   - Ты обещал мне катанье на галере, но, видно, придётся подождать до завтра, - ответила Агриппина, вставая. - Эй, кто там! Велите подавать носилки.

   - Кстати, зачем тебе, на ночь глядя, тащиться через все Байи к себе? Галера здесь. Погода спокойная. Доставь себе удовольствие. Прокатись по ночному заливу.

   - Ты - сама любезность. Пожалуй, так и сделаю.

   - Позволь проститься с тобой, - Нерон порывисто поднялся и, ласково заглядывая в глаза матери, прижал Юлию к себе.

   - Ну, хватит нежностей. Ты стал мягок, сын мой. Брось эти эллинские привычки, недостойные римлянина! Прощай.

   По мраморной лестнице, освещённой факелами, в сопровождении августанов и своей рабыни Юлия спустилась к морю. Креперий Галл, вольноотпущенник, поднял женщину на руки и перенёс на галеру. Рабыня Аццерония едва успела перешагнуть через борт, как вёсла ударили по воде, оставив на причале Афрания Бурра и Аникета.

   - Я - снова на колеснице Фортуны, я опять на пути к власти, - радостно шептала Юлия на ухо своей рабыни. - Мне бы позавидовал сейчас сам Сервий Тулий - любимец счастья*. Не знаю, что случилось с моим сыном, но ясно одно: я не утратила своего влияния на этого дурачка, мнящего себя великим актёром.

   Она откинула голову на спинку кресла и устало смежила глаза. Мерные удары вёсел о воду навевали дремоту. Галера плавно переваливалась с волны на волну и всё дальше удалялась от берега.

   Внезапный громкий треск заставил Юлию вздрогнуть и поднять веки. Огромный навес, под которым она сидела, заскрипел, покосился и с пугающей скоростью обрушился вниз. Она увидела, как огромные пластины свинца, спрятанные между стропил кровли, падали на палубу, пробивая доски, круша столы и кресла. Во все стороны полетели куски глиняных чаш, терракотовых амфор, брызги красного вина. Один из свинцовых брусков расплющил голову Креперия Галла, другой припечатал его тело к переборке.

   Юлии повезло. Тонкие столбы, на которые опирался навес, оказались неожиданно крепкими. Они остановили дальнейшее разрушение крыши. Агриппину вывел из оцепенения чей-то громкий стон. Взгляд Юлии стал искать источник звука. Аццерония, держась за вздыбленные доски подиума, пыталась подняться. Из-под волос девушки по вискам и лбу сочилась кровь. Кто-то закричал. Юлия прислушалась.

   - Ничего не вышло. Они живы.

   Грубый голос перебил этот вопль:

   - Олухи! Нужно было подпилить столбы!

   "Подпилить столбы? - повторила Юлия. - Зачем, как...? Значит, всё подстроено? Кем?" - думала Агриппина, постепенно обретая присутствие духа.

   - Ах, ублюдок! - догадалась она. - Сын бывшего раба, жалкий ничтожный потомок галлов, возомнивший себя Эсхилом и Анакреонтом**! Лучше бы Юпитер поразил моё чрево молниями. Знала - не рожала бы тебя, Луций!

 

*   Сервий Тулий - 5-ый царь Древнего Рима (578-535 г. до н. э.), бывший раб, ставший царём, получил прозвища - Гордый и Любимец счастья. Ввёл культ Фортуны - богини случайности, непредвиденного стечения обстоятельств.

** Эсхил - древнегреческий драматург - отец европейской драматургии. Анакреонт - древнегреческий поэт.

 

   Юлия поднялась с колен, но тут же упала снова. Галера раскачивалась, словно на море поднялась буря.

   Тот же голос отдавал команды: 

   - Эй, гребцы, сукины дети! С борта на борт живей. Вместе, дружно!

   - Они хотят нас утопить, - цепляясь за обломки дерева, к Юлии подползла Аццерония.

   - Держись ближе ко мне, - тихо сказала ей Агриппина. - Если галера перевернётся - хватайся за обломки палубы.

   Но в трюме судна, видимо, было достаточно балласта. Палуба ходила ходуном, но галера держалась на воде.

   - Рубите днище! - услышали женщины чей-то приказ.

   Послышались удары топора, треск дерева. Вверх взмыл сноп искр. Это перевернулась тренога с масляным светильником. На корме вспыхнул пожар.

   "Кто он, этот человек?" - Юлия пыталась узнать голос.

   - Госпожа! - воскликнула Аццерония.

   Рабыня  что было сил  вцепилась в накренившийся борт галеры.

   - Прыгай! - тихо приказала ей Юлия, скользя по настилу палубы. - До берега недалеко, доплывём.

   - Нет, я боюсь!

   - Прыгай! Если не хочешь сгореть здесь заживо!

   Пользуясь суматохой, обе женщины тихо соскользнули в воду. Но кто-то из гребцов заметил белые тоги на чёрной воде.

   - Вон они!

   От борта галеры отделилась лодка и быстро пошла за беглянками. На носу стоял высокий человек с багром наперевес.

   Юлия оглянулась.

   - Плыви в сторону берега, - крикнула она рабыне и, нырнув, поплыла под водой подальше от Аццеронии. Намокшая тога тянула ко дну, не хватало воздуха, но Юлия, преодолевая страх перед чёрными глубинами моря, закрыла глаза и продолжала двигать руками и ногами, напрягая все силы. Всплыв, задыхаясь и выплёвывая солёную воду, Юлия огляделась. В двухстах локтях от неё при свете факелов в воде барахталась Аццерония. Двое гребцов с лодки били её по голове баграми. До Юлии долетели слабеющие крики рабыни, полные ужаса и тоски, шлепки багров, ругательства мужчин. Юлия, держась на плаву за чертой света, с трудом стащила с себя белую тогу и снова нырнула.

   Через какое-то время она коленями ударилась о подводные камни. Агриппина подняла голову и увидела близкий берег. У кромки прибоя собралась толпа, привлечённая зрелищем пожара на галере.

   - О, Посейдон! Кто это? - услышала она удивлённые возгласы. Все смотрели на неё, выходящую из воды.

   - Афродита! - детский голос заставил Юлию вспомнить, что она обнажена.

   - Какая здесь вам Афродита? - старуха в лохмотьях подошла ближе. - Эта какая-то потаскуха с той горящей галеры. - Нищая обернулась к толпе.

   - Вы что, голых шлюх не видели?

   - Помогите, - прохрипела Агриппина, опускаясь на песок. - Я - мать императора Нерона.

   - О, боги, - запричитали женщины в толпе. – Скорее! Дайте ей, чем прикрыться! Она дрожит от холода.

   Грубые ладони стали растирать тело Юлии, потом накрыли её куском материи.

   - Мужчины! Подойдите ко мне, - голос Юлии окреп. К ней вернулось самообладание. - Отнесите меня на виллу. Вон - белые мраморные стены в полумиле влево по берегу.

   Вся толпа обернулась в указанном направлении.

   - Скорее! Я вам хорошо заплачу.

   Обнимая за плечи двух здоровых рыбаков, Юлия раздумывала, как ей теперь поступить. Кричать на всех углах о коварстве Нерона, объявить сына «Врагом Отечества» на центральной площади Байи?

   Жаловаться магистрату города - всё равно, что плевать против ветра. Преторианцы быстро заткнут всем рот, а её тихо зарежут в глухом переулке. Если отправить гонца в Сенат - есть надежда, что верные Юлии люди объявят Нерона умалишённым и отстранят от власти на время следствия. Тогда она въедет в город на колеснице, запряжённой белыми лошадьми. Раздачи хлеба, мяса, вина привлекут на её сторону плебс города. Преторианцы не посмеют арестовать её в Риме, когда у стен дворца толпа будет праздновать избавление Агриппины от смерти.

   "Да, решено. Я сделаю вид, что кораблекрушение - всего лишь несчастный случай, и выиграю время. Ещё не всё потеряно. Посмотрим, кто из нас лучший актёр!" - решила Юлия, когда её поставили перед открытыми воротами собственной виллы. Наружу выскочили рабы с факелами и повели хозяйку внутрь. Она даже не вспомнила о награде своим носильщикам.

   Через полчаса во дворце Нерона появился вольноотпущенник Юлии. В кубикулуме императора, которому только что доложили о неудавшемся покушении, уже находились Афраний Бурр, Сенека и Аникет. Император выглядел бледным, испуганным и подавленным.

   - Где посланец Юлии?

   - Во внутреннем дворе виллы под присмотром моих людей.

   - Что он говорит?

   - Сказал, что Юлия жива, здорова и, чтобы ты, император, не наказывал виновных.

   - Значит, она не думает, что это сделано по моему приказу?

   Афраний покачал головой.

   - Ты же знаешь свою мать. Для неё власть - это самая сладкая цель. Боюсь, что подстроенная нами ловушка даст ей повод обвинить тебя в попытке убийства. Если об этом узнают в Риме - на сторону Юлии встанут Сенат и толпы плебеев.

   - И что мне теперь делать?

   Афраний Бурр пожал плечами и повернулся к Сенеке. Взгляды всех обратились к наставнику Нерона.

   - Император, - тихо произнёс философ, - Рубикон перейдён, назад дороги нет. С этим делом нужно покончить сегодня, не дав Агриппине выиграть время. Если бы Юлий Цезарь повернул назад в виду стен Рима - он не стал бы Великим Цезарем. Поэтому ты должен принять решение. Или идти до конца - и тогда ты потеряешь империю; или ступай, падай в ноги матери и моли о прощении. Только помни: однажды какой-нибудь раб, незаметный, не оставляющий даже тени, человек, мимо которого проходят, как мимо пустого места, опустит в твою чашу с вином щепотку яда. Но, скорее всего, однажды ночью тебе просто перережут горло.

   - Нет-нет, решено: Юлия должна умереть. Афраний! Пошли преторианцев! Пусть кто-нибудь из них решит это дело. Золота не пожалею.

   - Боюсь, император, таковых не найдётся. Все они связаны клятвой верности всему дому Цезарей, и никто не поднимет руку на твою мать. Ведь она - прямой потомок рода Клавдиев по отцовской линии.

   - Что же делать тогда?

   Бурр повернулся к Аникету.

   - Твои люди готовили галеру?

   - Мои, но...

   - Вот и бери центурию морской пехоты и решай дело мечами.

   Префект флота взглянул на Нерона. Тот, опустив голову, слабо взмахнул рукой:

   - Поторопись.

   - Да, и вот ещё что, - остановил его Бурр, - зови сюда гонца от Юлии и подбрось ему меч. Вроде как выпал из-под плаща. Мы все будем свидетелями.

   - Зачем?

   - Подумай головой, - мрачно усмехнулся Афраний, - пустим слух, что сама Агриппина покушалась на жизнь императора.

   - Поверят ли в Риме?

   - Поверят, зная о её жажде власти. А мои шпионы вынесут на форумы для любителей сплетен вино и красочные рассказы о коварстве Юлии.

   Аникет кивнул, выбросил руку в традиционном приветствии легионеров и вышел.

 

   Центурия быстрым шагом, звеня оружием, двигалась по ночной дороге на свет факелов. Возле виллы Юлии собралась внушительная толпа зевак. Кто-то слушал рассказы очевидцев гибели галеры, другие окружили рыбаков, которые доставили домой мать Нерона. А те всё ещё ждали обещанной награды.

   - Прочь! Дорогу! - громкие голоса легионеров, вид лонхе и обнажённых пилумов заставил толпу расступиться.

   - Кому сказано? Пошли прочь! - заорал рослый центурион. - Солдаты! В боевой порядок, уступом, стройся! - Шеренга легионеров ощетинилась копьями, и шаг за шагом стала теснить людей к обрыву над морем. Женщины истошно закричали, толпа бросилась бежать. Вторая группа солдат взломала запоры ворот, ворвалась во двор усадьбы и разогнала рабов, выскочивших навстречу. Несколько человек во главе с Аникетом, пинками подгоняя окровавленного управителя дома, заставили его показать дорогу к кубикулуму Агриппины.

    - Что там за крики? - мать Нерона, привстав с ложа, прислушалась.

   Служанка испуганно обернулась к дверям.

   - Я пойду, узнаю, госпожа.

   - Нет, не уходи, побудь со мной.

   - Не бойся, госпожа, я сейчас вернусь, - не слушая и не смотря больше на Юлию, рабыня, подхватив шкатулку, где хозяйка хранила драгоценности, торопливо выскочила из спальни.

   "И ты тоже", - с тоской подумала Агриппина, не пытаясь остановить девушку.

   Далёкие возгласы толпы, стоящей у ворот, давно стихли, вольноотпущенник Агерин не возвращался. Тишина за порогом спальни пугала её. Всего полчаса назад там слышались голоса слуг, снующих по дому, а теперь всё стихло. Не было слышно даже шарканья подошв старого галла, надзирающего за огнём светильников.

   "Если бы Нерон поверил Агерину - то мой сын давно бы пришёл сам, и не было бы у меня на сердце вот этой тревоги и дурного предчувствия", - Юлия хотела встать с постели, чтобы самой посмотреть, где рабы и почему тишина сменилась вдруг далёкими непонятными шумами, но ноги отказывались служить ей.

   Скрипнула дверь, и в кубикулум проскользнули три тени. Юлия, близоруко щуря глаза, отрешённо смотрела на окровавленные мечи и бледные лица.

   - Это ты, Аникет? Тебя послал Нерон проведать меня? Иди, передай ему, что со мной всё хорошо. Я жива, здорова и надеюсь вскоре увидеть своего сына со словами заботы и участия.

   Никто в ответ не проронил ни звука.

   - А, и ты здесь, Геркулей, триарх флота цезаря? А у тебя, Обарит, зачем в руках меч?

   - Прости, госпожа, но...- нерешительно пытался объясниться Аникет, подступая ближе.

   - Понимаю, - тихо ответила Юлия, - но Сенат не простит вам...

   - Довольно разговоров, кончай её, - хрипло сказал Геркулей и ударил женщину древком копья по голове.

   Агриппину отбросило на подушки. Обарит, поднимая свой меч, склонился над ней.

   - Бей! Вот сюда, - крикнула Юлия и, подняв столу, оголила живот. - Бей во чрево, породившее мерзкого шута, и пусть свершится предсказание авгуров о сыне-материубийце.

   Мечи с тяжёлым чавкающим звуком входили в обнажённую, ещё прекрасную плоть, разрывая мышцы, сосуды, вены.

   Когда всё закончилось, трое мужчин, тяжело дыша, тупо и зло смотрели на нечто бесформенное, плавающее в луже крови.

 

   Сенека и Афраний Бурр отыскали Нерона в термах Байи. Тот лежал в тёплом имплювии. Его взгляд блуждал по сводам помещения, время от времени с подозрением задерживаясь на нескольких преторианцах, стоявших по периметру бассейна. Руки, закинутые за голову, мелко дрожали, на губах блуждала улыбка неуверенности и страха.

   - Что, что? - вскочил он, увидев своих советников.

   - Всё позади, - ответил Сенека.

   - Она мертва?

   - Да, император - префект преторианской стражи с презрением смотрел на трясущиеся губы Нерона, на солидный животик с жировыми складками возле паха.

   - О, боги! Что я наделал?

   - Но ты ведь сам этого хотел, - тихо вымолвил Сенека, подвигая к себе трёхногий стул. Для него это был трудный день.

   - Что говорил Иисус в том Евангелии от Фомы? - "Тот, кто не возненавидел своего отца и свою мать, не сможет быть моим учеником, и тот, кто не возненавидел своих братьев и своих сестер и не понес свой крест, как я, не станет достойным меня?"

   - Да, что-то вроде этого. У тебя хорошая память, император.

   - Да, да. Это профессиональная черта всех великих актёров, - почти прошептал Нерон.

   - Вот только ты неверно толкуешь те слова, - Сенека встретил недоумевающий взгляд преторианца.

   - Ах, оставь меня, мой добрый Сенека. Мне сейчас не до философии. Это предсказано - и это случилось.

   - Ты прав. Время не повернуть назад. Поэтому вставай и одевайся. Государство не может ждать, империи нет дела до твоих переживаний. Сейчас нужно подумать о том, как сбить накал страстей в Риме, когда туда дойдут вести о смерти твоей матери.

   - Вот ты и напиши Сенату что-нибудь этакое. Мол, любящий сын скорбит о самоубийстве Юлии...

   - И что она под действием неопровержимых улик, свидетельствующих о попытке захвата власти и покушении на жизнь императора, нашла в себе мужество лишить себя жизни во благо народа Рима, - добавил Афраний Бурр.

   - Да-да. Вот так и напиши, - воодушевился Нерон.

   Сенека тяжело вздохнул, встал и молча вышел из терм.

 

                               ***

 

   Рим, как ни странно, встретил меня дождём, мокрыми мостовыми, скользкой брусчаткой площади перед Собором Святого Петра и - почему-то - запахом дыма.

   На мой вопрос полицейскому, нет ли пожара поблизости, не горит ли что, он снисходительно улыбнулся:

   - Si, signore. La città ancora stufe e caminetti.*

   "Камины, значит", - понимающе улыбнулся я в ответ и показал ему только что купленный проспект с фотографиями собора.

   - Come trovare quila Biblioteca Vaticana**?

 

*    - (итал.) Да, сеньор. В городе ещё много печей и каминов.

**  - (итал.) Как здесь найти библиотеку Ватикана?

 

   Улыбка жандарма стала ещё шире, и он обрушил на меня лавину информации. В течение десяти минут он просветил меня, что фонды библиотеки насчитывают: свыше полутора миллиона книг, сто пятьдесят тысяч манускриптов, более ста тысяч гравюр и географических карт, больше восьми тысяч инкунабул. Что такое инкунабулы - я не знал, но с интересом слушал о том, что начало собранию было положено в четвёртом веке, что множество кодексов привезли в Рим крестоносцы, что библиотеку четырежды грабили. Сначала архивы опустошил Филипп Красивый - палач тамплиеров, потом гибеллины*, затем шайки императора Карла Пятого**, а потом Наполеон. В результате беспримерных грабежей и конфискаций значительная часть папской коллекции была утеряна.

   Последние его слова мне не понравились. Мало того, что часть манускриптов наверняка засекречена - так ещё кто-то когда-то прикарманил множество свитков.

   Увидев моё растерянное и разочарованное лицо, полицейский поспешил меня обрадовать:

   - Но впоследствии посланники пап искали книги по всей Европе, и многое удалось вернуть.

   - Это хорошо, - сказал я и поблагодарил жандарма, напомнив ему, что он обещал объяснить мне дорогу в библиотеку.

   - О, простите, сеньор! - воскликнул тот. - Вам нужно обойти комплекс зданий справа, там увидите ворота и швейцарского гвардейца. Рядом с ним есть дверь. Массивная такая. Заходите внутрь, заполняете анкету, указываете цель посещения библиотеки, прилагаете рекомендательные письма, если есть. Вам назначат день и к тому времени выпишут пропуск.

   Я поблагодарил жандарма и позавидовал полицейскому управлению Рима. Нашим ментам было далеко до этого парня.

   Всё оказалось так, как рассказал мне полицейский. Оригиналы и нотариально заверенные переводы рекомендательных писем от Московского университета, которыми я запасся, заплатив за них… Впрочем, не буду называть сумму. Все документы приняли без возражений. Работник секретариата библиотеки даже бровью не повёл на "серьёзного и подающего надежды молодого учёного из Москвы". Единственное, что меня разочаровало – так это день, когда мне назначили первое посещение архивов. Я попытался возмутиться, но меня вежливо поставили на место одним словом "Girare" - очередь.

   Мне ничего не оставалось, кроме ожидания. Нужно было привыкать к неспешному ходу событий, текущих под сводами Собора. К тому же я отдавал себе отчёт, что разных учёных-теологов и студентов духовных заведений, желающих приобщиться к святым источникам, должно быть много. Я забрал свой рюкзак из камеры хранения библиотеки и отправился искать гостиницу.

   К вечеру следующего дня мои ноги просто отваливались. Я излазил все развалины Рима,  пристраиваясь к туристическим группам, попирающим древние плиты старого города. У меня плавились мозги от скороговорок итальянских, французских и русскоязычных гидов. Я жалел, что не захватил фотоаппарат, но зато накупил множество открыток с видами Рима. Мне пришлось продать один из ауреусов Нерона выпучившему глаза от удивления, но не задавшему ни одного лишнего вопроса антиквару. Только сейчас я узнал настоящую цену монетам. Круглая сумма в евро грела мне душу.

 

* Гибеллины - политическая группировка в Италии 12-16 веков, сторонники германских императоров из династии Штауфенов.

*  Карл Пятый - Германский император и последний император Священной Римской империи с 1520 года. Его войска во время итальянских войн разграбили Рим.

 

   Ещё через три дня я поехал на электричке в Помпеи и остался близ развалин на ночь в одном из мотелей. Возможно - это была ошибка, а, может быть - это путешествие уберегло меня от неприятностей. Вернувшись в Рим, я обнаружил, что номер тщательно обыскан. Не настолько хорошо убиралась горничная, чтобы порвать тонкие волоски, приклеенные мной на ящики тумбочек и дверцы шкафов. Пух из подушек, которым я переложил немногочисленные свои вещи, оказался не на своих местах, носки сложены не так, как складывал их я. Встав на унитаз, я поднял одну из плит подвесного потолка и сунул в узкую щель руку. Два моих ауреуса оказались на месте. Вылетая из Москвы, я рисковал, засунув их в маленькое отделение рюкзака с простой пластмассовой молнией. Но новый порядок регистрации авиарейсов в Шереметьево избавил меня от общения с таможней.

   Мой облегчённый выдох потревожил тяжёлое полотенце, висящее на крючке. За книгу и свитки я не волновался. Во-первых, рукопись деда я отсканировал и перенёс на флэшку, во-вторых, хранилища Сбербанка ещё никто не грабил, а в-третьих, все древние свитки на всякий случай я тоже скопировал.  Единственное, чего я не сделал - не прочитал их по причине ветхости.

   Утром того дня, который мне назначили в библиотеке, я тщательно побрился, смазал бриолином свои отросшие волосы, причесал их, почистил обувь, выгладил джинсы, засунул в папку, купленную накануне, шариковую ручку, блокнот и отправился в Ватикан. Я не знал, какие манускрипты мне нужны, и обратился к служителю.

   - Пожалуйста, дайте мне всё, что написано первыми апостолами, - небрежно сказал я.

   Служитель посмотрел на меня, как на душевнобольного.

   - Евангелия вы можете найти в любом книжном магазине.

   - Нет-нет, вы меня неправильно поняли, - спохватился я. - Мне нужны оригинальные свитки, написанные Иоанном, Лукой, Марком и Матфеем. Если кто-то ещё из близких к Иисусу учеников оставил после себя какие-либо труды - то и эти документы тоже.

   - Пройдите вон к тому компьютеру. Здесь - пароль доступа, - молодой человек в сутане протянул мне лист бумаги. - Сервер Ватикана выдаст вам снимки манускриптов постранично.

   - Но, говорят, что есть ещё какие-то свидетельства слов Иисуса, неизвестные широкому кругу учёных.

   - Эти документы - в Секретном фонде.

   - Тогда, пожалуйста, добавьте к моему заказу пергаменты Сенеки, где он рассуждает о первых христианских общинах и учении Иисуса.

   Служитель холодно, но с удивлением посмотрел на меня:

   - Questi documenti sono in un fondo segreto*.

   Я разочаровано поплёлся к указанному компьютеру.

   Девушка с руками в белых перчатках, листавшая потрёпанный фолиант, которая с интересом прислушивалась к моему разговору со служителем, дёрнула меня за рукав.

   - Спросите у него папирус Бодмера.

   Я круто развернулся и бросился к столу клерка.

   - Папирус Бодмера, пожалуйста!

   - В секретном фонде, - смиренно, но с оттенком досады и злости повторил ватиканский клерк. Он вынул мою регистрационную карточку из стопки других и зачем-то сунул в отдельную папку.

   Я не знал, что такое этот чёртов папирус Бодмера, но когда проходил мимо стола девицы, увидел, как она уткнулась носом в книгу и беззвучно хохотала.

   - Non è divertente!** - осуждающе буркнул я и уселся перед экраном.

 

*    - (итал.) Эти документы - в секретном фонде.

**  - (итал.) Не смешно.

 

   Мне пришлось потратить полдня, внимательно изучая поздние списки Евангелий и Послания апостолов на латыни. Там не оказалось ничего такого, чего бы я уже не знал из рукописи деда. Я даже нашёл в Евангелии от Матфея строки, подтверждающие, что учение Иисуса было предназначено исключительно для народа Израиля, а в «Деяниях» - споры и разногласия по поводу обрезания и целесообразности соблюдения некоторых иудейских обрядов. Больше ничего. Если и существовали в архивах более ранние арамейские или греческие списки - то получить к ним доступ оказалось практически невозможно. Чтобы получить их, пришлось бы тёмной, дождливой ночью взломать стальные двери и запоры секретного фонда.

   Пришлось в четвёртом часу вечера, захлопнув свой блокнот, покинуть библиотеку.

   "Итак, что мы имеем? - подвёл я итог. -  Найти в Ватикане новую информацию о жизни и учении Иисуса - пустой номер. Мне дадут те документы, которые подверглись «санобработке», цензуре и более поздней редакции во времена первых римских епископов. Более ранние тексты - под семью замками и, чтобы открыть их, нужно быть самим Папой Римским или, на худой конец - влиятельным кардиналом. Будь я даже Крёзом или графом Монте-Кристо - слишком много пружин пришлось бы смазывать, да ещё знать, какие именно".

   Размышляя таким образом, я вышел на соборную площадь. Вечернее солнце подчёркивало величественность папского дворца, теплоту мраморных колонн и статуй, красивые линии портиков, фронтонов и фризов. Прижав папку к груди, я медленно двигался вниз по улице мимо групп туристов и верующих, зачарованно рассматривавших Ватикан.

   - Hey, il ragazzo!* - голос за спиной заставил меня обернуться.

   - Ciao! - растерянно поприветствовал я девушку, которая недавно смеялась надо мной в библиотеке.

   - Привет! - широко улыбнулась она.

   Её зубы оказались ослепительно белыми и могли соперничать с белизной кокосовой стружки из рекламы "Баунти".

   - Нашёл, что искал?

   - Нет, - честно признался я. - Завтра приду пораньше

   - Зря потратишь время, - снова улыбнулась она.

   - Кстати, - вспомнил я, - а что такое папирус Бодмера?

   - Папирус Бодмера содержит самые древние тексты Евангелий от Луки и Иоанна. Ведь именно их ты ищешь?

   - Ну, не только их. Меня интересует всё, что касается эпохи первых христиан.

   - Зачем тебе это?

   - Так, любопытно, - туманно ответил я.

   - Не хочешь пригласить меня на чашку кофе?

   - А что, пора? - смутился я.

   - Вижу по глазам и читаю в твоей душе, - таинственным голосом произнесла незнакомка и положила ладонь на мою грудь.

   - Как тебя зовут?

   - Алекс.

   - Меня - Роберта. Пойдём. Тут недалеко есть одно место. Там такой кофе! Богам подавали хуже, - она восторженно подняла ярко-голубые глаза к небу.

   В лучах предзакатного солнца такие глаза на смуглом лице производили ошеломляющее впечатление. Девушка мне нравилась.

   "Хорошо, что у итальянцев не принято говорить «Вы», - подумал я, - слово "Ты" мгновенно снимает все барьеры".

   После кофе мы сидели у одного из фонтанов Рима и болтали о всяких пустяках. Мне удалось выяснить, что она - студентка филологического факультета Римского университета, снимает квартиру на окраине города, что родители её живут в Милане, что она любит кататься на сёрфе и без ума от Стинга. Когда я выдал ей инфу, что я из Москвы, она сначала не поверила.

   - Не интригуй. У тебя - сицилийский выговор.

   - Ладно, так и быть. Признаюсь тебе, как на исповеди. Моё настоящее имя - Майкл Корлеоне.

   - Святая дева Мария! Сейчас умру от смеха, - звонкий смех Роберты вспугнул стайку голубей. Они взмыли в ночное небо, но через пять минут снова опустились у наших ног.

   - Ты в самом деле из Москвы?

   - Вот тебе крест, - пылко сказал я по-русски и перекрестился.

   - Боже, какой ты забавный и немного странный. Пойдём, проводишь меня домой. Уже поздно.

 

* - (итал.) - Эй, парень!

 

    Уже у дверей квартиры я попытался поцеловать Роберту, но она гибким движением отстранилась и провела прохладной ладонью по моей щеке.

   - Ты торопишься, как американец. А ещё говоришь, что ты русский!

   - Но ведь это по-дружески, - смутился я.

   - Здесь, в Италии, сексуальная революция ещё в самом начале. Я знаю тебя всего один день.

   Она прижалась ко мне всем телом и приложила палец к моим горячим губам. Я развёл её руки в стороны и поцеловал по очереди подушечки ладоней.

   - Давай, увидимся завтра.

   - Завтра не могу. Лекции, - увидев моё разочарованное лицо, Роберта добавила, - если только ближе к вечеру.

   - Хорошо, - воспрял я духом и отстранился от девушки. - И всё же - где достать копии этих самых папирусов?

   Роберта внимательно посмотрела мне в глаза, улыбнулась и вздохнула.

   - Уже поздно.

   - Ну, пожалуйста, Роберта, - сказал я, молитвенно сложив руки.

   - Ладно. Чтобы не испортить завтрашний вечер, слушай, - она села на ступеньку лестницы. Я пристроился рядом.

   - Количество дошедших до наших дней рукописей Нового Завета довольно велико. Их где-то чуть больше четырёх тысяч. Среди них есть хорошо сохранившиеся книги, но больше всего - отдельных фрагментов. Для сравнения: во всём мире существуют две рукописи Анналов Тацита, одиннадцать - от Платона, пятьдесят – Эсхила, и около ста - Вергилия и Софокла. По сравнению с этими авторами новозаветные книги не так уж редки. Но основная масса Евангелий - более поздние списки с утраченных оригиналов. Исключение составляют: рукопись Райленда с текстами Нового Завета, относящаяся примерно к 125 году от рождества  Христова, и папирус швейцарского собирателя древностей Бодмера. Рукопись относится, по мнению экспертов, к первой половине второго века.

   Я сидел, открыв рот, и внимательно впитывал слова Роберты.

   - В рукописях Райленда содержится частично утраченный текст Евангелия, приписываемого Иоанну. Текст почти полностью идентичен современной копии, и папирус отделяет от предположительного времени написания оригинала всего-то лет тридцать. Папирус Бодмера является доказательством того, что четвертое Евангелие хорошо было известно в первой половине второго столетия в провинциальном египетском городке на берегу Нила, где он и был найден. Правда, этот городок удален от места жизни самого автора в Малоазийском Эфесе на многие сотни километров. - Девушка перевела дыхание. - О, Иисус! Зачем это русскому парню - не понимаю.

   - Когда-нибудь я всё объясню, - сказал я.

   - Самое смешное - факсимильные оттиски этой рукописи были опубликованы Ватиканом, но не радуйся, - предупредила меня Роберта, - издание вышло очень ограниченным тиражом для узкого круга библиотек. Не знаю только одного - в полном объёме или нет, - добавила девушка.

   Мой отрешённый взгляд заставил её грустно улыбнуться.

   - Ты всё-таки странный…

   Поцелуй обжёг мне щёку, а в моих объятиях оказалась пустота.

   - Спасибо! - крикнул я вслед ветру и разжал ладонь. В ней лежал клочок бумаги с телефоном Роберты.

   В ту ночь мне долго не удавалось заснуть. Привыкнув к запаху Роберты, исходящему от моей одежды и волос, я стал размышлять о папирусах Райленда и Бодмера. В результате сон пропал окончательно. Попытки привести в порядок свои мысли и как-то систематизировать информацию, полученную в библиотеке Ватикана, оказались тщетными. Не было ни одной зацепки, которая позволила бы подтвердить или опровергнуть то, что я прочитал о Марии Магдалине и Фоме на страницах рукописи деда. Кроме того, я вспомнил, что, возвращаясь в гостиницу на автобусе, я постоянно ловил на себе колючий и настороженный взгляд какого-то итальянца, сидящего рядом с кабиной водителя. Он сошёл на моей остановке вслед за мной и отправился в противоположную сторону, но вскоре я услышал чьи-то шаги за спиной. Несколько раз я останавливался, оглядываясь, но эхо шагов затихало. В свете фонарей несколько раз возникала чья-то тень, но рассмотреть что-либо в деталях мне не удалось. Я облегчённо вздохнул, когда добрался до отеля. И вот теперь не мог заснуть.

                               

                               Акте

 

   Тяжёлое железное кольцо в носу бронзового быка глухо звякнуло о давно не чищенную медную пластину, нарушив тишину спящего дома. За дверью послышались шаги, потом открылась узкая смотровая щель, и одна из дубовых створок приоткрылась. Раб узнал человека, стоящего за порогом в окружении десятка закутанных в чёрные плащи вооружённых людей.

   - Акте весь вечер ждала тебя, император, - тихо сказал привратник.

    Нерон оглянулся на своих преторианцев.

   - Твоё дело открывать ворота, а не упрекать меня в опоздании, - проворчал он, жестом руки давая знать центуриону, что легионеры свободны. - Утром, но не рано - что-нибудь ближе к полудню - будьте у дверей.

   - Хорошо император, - отсалютовал преторианец, и центурия, освещая дорогу факелами, пропала в темноте ночного Рима.

   - Веди, - приказал рабу Нерон, и они пошли через маленький атриум вглубь дома.

   У ковровой портьеры, закрывающей пространство кубикулума, белым пятном на чёрном фоне маячила тень. В сумраке перистиля стройная женская фигура в светло-голубой столе казалась ещё одной мраморной статуей, украшающей стену.

   - Луций! – воскликнула женщина и бросилась навстречу Нерону. - Я уже не ждала тебя, думала, что не придёшь.

   - Как я могу забыть о несравненной Акте? - в голосе императора слышалась несвойственная ему забота и нежность.

   - Так уж и несравненная? Скольким патрицианкам за последние несколько дней ты говорил эти слова? Впрочем, пойдём скорее в сад! - воскликнула женщина. - Сегодня жарко. Я велю рабам принести на лужайку ложе для тебя, вино и фрукты.

   - Пусть спят. Не хочу никого видеть, кроме тебя, - Нерон огляделся по сторонам, нашёл взглядом два кресла и указал на них рабу. - Отнеси под пальмы, найди какой-нибудь стол и, наверное, я всё же выпью вина.

   - Ты слышал, Серторий? – Акте взмахнула рукой. - Поторопись.

   Раб, едва не зацепив сослепу краем туники этрусскую вазу, стоящую в одной из ниш, исчез в глубине дома.

   - О, боги! Как я устал! - вздохнул император, устраиваясь рядом со своей любовницей. - Устал от заговоров и интриг Сената, от жадности легионов и лести магистратов, от жалоб и прошений наместников провинций. Только с тобой я отдыхаю душой. - Нерон поднял глаза к небу и тяжело вздохнул.  - Посмотри на эти звёзды. Их так много и, если верить ахейским астрологам, каждая из них – это целый мир.

   - У меня на родине волхвы говорят, что это глаза богов.

   - Может, и так, но авгуры утверждают, будто по звёздам можно предсказать будущее.

   - Только не царей, - рассмеялась Акте. - Каждый из них - любимец богов и сам божественен. Будь выше нелепых пророчеств и гони прочь от себя астрологов.

   - Но есть ещё плебс, есть враги, которые распускают обо мне нелепые слухи и сплетни, основанные на моих мифических похождениях. Не удивлюсь, если завтра по Риму будут гулять пересуды о моём визите к тебе.

   - Не обращай внимания, - Акте ласково коснулась руки Нерона и положила голову ему на плечо.

   - Не обращаю - актёрствую и смеюсь, делая вид, что мне всё равно. Но порой злые языки страшнее стрел парфянской конницы. Знаю, что впустую трачу время своего грамотного слуги, но велел ему записывать все сплетни обо мне. Иногда, читая, улыбаюсь, но чаще всего злюсь. Надо будет сделать списки, и пусть этими россказнями наслаждаются многочисленные бездельники, их клиенты и глупые матроны в каждом городе империи, - с горечью сказал Нерон.

   - Да что такого страшного в этих сплетнях? - Акте вскочила с кресла и села Нерону на колени. - Расскажи. А то сижу здесь взаперти и скучаю, не ведая, что творится за этими стенами.

   - Я тоже скучаю, и порой от скуки, забавляя Рим, Неаполь, Капую или Афины, сам еле удерживаюсь от хохота, наблюдая угодливость льстецов. Как же высоко может поднимать в поклонах свои толстые зады патрицианская знать! От вида жадного до низкопробных зрелищ простонародья меня просто тошнит, - император, обретя в лице Акте благодарного слушателя, торопился излить на неё всё наболевшее.  - Ты думаешь, я высокого мнения о своём таланте актёра или кифариста? Или не понимаю, что я никчёмный возничий? Ха-ха! Знаю, знаю о своём высоком и писклявом голосе, о слабых руках, часто теряющих контроль над поводьями. Я не питаю насчёт себя иллюзий, но, устраивая многочисленные состязания певцов, скачки колесниц и разыгрывая драмы Софокла, я забавляюсь зрелищем низости и часто спрашиваю себя: «Как далеко могут зайти в восхвалении моих достоинств римляне и ахейцы, галлы и египтяне?» Перед публикой я просто валяю дурака. Слухи о моих пьяных похождениях в тавернах Рима не стоят и сестерция. Чаще всего я сам плачу своим преторианцам, чтобы они разбили в какой-нибудь забегаловке пару амфор с вином, расколотили в куски столы и стулья или надавали тумаков содержателю притона. Мне интересно на следующий день выслушивать целый ворох небылиц про свои загулы. Рим должен быть мне благодарен. О чём бы ещё он говорил в эпоху затишья на границах империи, наслаждаясь сытой, спокойной жизнью?

   - Не сердись, Луций, но не бывает дыма без огня, - лукаво улыбаясь, Акте заглянула в глаза императору. - А женщины? Говорят, ты не пропускаешь ни одной короткой столы, открывающей стройные ножки.

   - Ну, вот, и ты туда же, - криво улыбнулся Нерон, защищаясь от проворных пальцев любовницы, пробравшихся ему под одежду. - Сдаюсь, сдаюсь. Неравнодушен к красивым рабыням и распутным патрицианкам, но ты – лучшая из всех. Что смешнее всего… - император встал на колени и обнял Акте за талию, - найдётся какой-нибудь доморощенный любитель копаться в моих грязных тогах и напишет обо мне историю. Вот мол, каким развратником, бездарным трагиком, любителем бурных длительных оваций, жестоким садистом и кутилой был этот ужасный Нерон.

   - А ведь и правда, напишут! - воскликнула Акте.

   - Ну и пусть, - упрямо выпятил подбородок император. - Я даже облегчу им жизнь списком своих прегрешений. После моей смерти найдут где-нибудь в анналах частного свиткохранилища эти папирусы - и будет, о чём посудачить римлянам. Кстати, хорошая мысль – подбросить парочку таких свитков Сенеке.

   Нерон замолчал, обдумывая идею. Его руки медленно скользили по бёдрам и животу Акте.

   - Ты располнела, - вдруг сказал он, отодвинув от себя женщину и поворачивая её из стороны в сторону. - Невоздержанность в пище портит твою фигуру.

   - Глупый, глупый Луций. Это не тучность.

   - А что же тогда?

   - О, Венера! Ну почему мужчины такие слепые? В моём чреве – плод.

   - Ребёнок? Мой?

   - Ну, а чей же ещё? – Акте грустно улыбнулась.

   - Так ведь это… прекрасно. Иметь от такой красивой женщины сына.… Просто замечательно…

   - Только прошу тебя – никому ни слова, - женщина закрыла рот Нерону своей ладошкой.

   - Почему? Завтра же весь Рим узнает, что у меня есть наследник.

   - Подожди, Нерон, - вскрикнула Акте, вырываясь из объятий императора, - ты задушишь меня. И потом - разве ты забыл, в какое страшное время мы живём? Разве у тебя мало врагов? Разве легионы в Испании и Галлии верны тебе? Ещё жива Локуста. Случись с тобой несчастье - алчущие императорской власти не пощадят ни меня, ни нашего ребёнка.

   - Да-да, ты права… Я не подумал об этом, - растерянно сказал Нерон, отпуская Акте. - Но твой Луций Клавдий Агенобарб Нерон придумает что-нибудь. Я позабочусь о нашем сыне.

   Акте снова рассмеялась.

   - С чего ты взял, что у нас родится сын? А если дочь?

   - Пусть боги пошлют нам сына. Пусть моё семя не пропадёт зря в этой клоаке, которая зовётся Римом, - он погрозил кулаком в сторону далёкой, скрытой деревьями и кустами стены, верх которой озарило только что взошедшее Солнце.

 

                                    ***

 

   Уже неделю я и Роберта жили вместе. Она сама предложила мне это, когда узнала про гостиницу.

   - Ты с ума сошёл! Рим - один из самых дорогих городов мира.

   - Я буду помехой.

   - Брось. О чём ты? Ведь мы любим друг друга, - тихо сказала Роберта.

   На следующий день она заставила меня перевезти вещи. По утрам девушка уходила на лекции, вечером мы проводили время, гуляя по городу, общаясь с её друзьями, а ночью… Нет, об этом ни слова.

   Однажды она прошептала мне на ухо:

   - Не понимаю, чем ты покорил моё бедное сердце?

   - От дона Корлеоне ещё никто не уходил. У нас - длинные руки, - ответил я, зарываясь лицом в её густые чёрные, душистые волосы.

   - В тебе есть что-то сицилийское, - ответила она, смеясь и вырываясь из моих объятий. - Наверное, упорство.

   - Может быть.

   - Ладно, спи давай, а то разгулял меня - а завтра рано вставать. Это ты - вольная птица.

   Она прижалась ко мне всем телом, и вскоре её ровное дыхание подействовало на меня, как снотворное.

   На следующее утро Роберта ушла в университет, оставив мне записку о месте и времени встречи. Рядом с постелью на тумбочке стоял свежеприготовленный горячий кофе.

   Я уже забыл о библиотеке Ватикана, уразумев, наконец, бесплодность попыток узнать что-то новое, касающееся времён Нерона.

   Достав из потайного кармана джинсов флэшку, я включил ноутбук Роберты. На экране появилась рукопись деда.

 

                                   +++

 

   "Брат мой Симон! Оставим в стороне и простим друг другу разногласия и споры о вере в грядущее Царствие Учителя нашего. Не к лицу послам Иисуса в народы иноязыкие делить Сына Господня и тащить слово его в разные стороны..."

   Павел поднял голову от куска грязного пергамента, видимо, не раз переходившего из рук в руки на пути от Антиохии до Рима.

   - Ты уверен, что это писал брат твой Андрей? - спросил он Петра, сидящего напротив.

   - Если только кто-нибудь удосужился обучить его грамоте, - ответил Пётр, по обычаю варваров отпустивший бороду. Он с умиротворённым видом поглаживал редкую растительность сухой ладонью. - Читай дальше. Какая разница, писал ли он сам или кто-то из молодых язычников-греков царапал папирус под его диктовку?

   - Истину говоришь. Давай посмотрим, что он от нас хочет.

   Павел опустил глаза на порядком затёртую греческую вязь письма.

   "...Сердце моё радуется, когда я узнаю, что и ты, брат мой Симон, превозмог своё упорство и стал учить не только иудеев, но и варваров. Дело наше - нести дальше слово Иисусово, Это служение должно не отталкивать, а суть объединять нас, ибо доходят до меня известия, что есть и такие, которые слишком хорошо помнят проповеди Учителя нашего и придают словам его иное значение. Не должны допустить мы, двенадцать избранных свидетелей, среди которых и я, и ты, что Мария из Мигдаль-эля восстала против намерений наших..." - Павел оторвался от письма. - Что он имеет в виду? Я говорю и всегда говорить буду, что истина - понятие абсолютное и непоколебимое. Она - раствор для скрепления камней фундамента Храма. Намерение наше - создать церковь Христову - должно быть исполнено. Любые противоречия в словах Иисуса - а таких несоответствий было много - должны вычёркиваться из Писаний.

   - О каких противоречиях ты говоришь? Нас было двенадцать, и даже мы порой не понимали, что хотел сказать Учитель в некоторых своих притчах. На то и сидим мы здесь и караулим переписчиков – Марка да Иоанна. В Антиохии Андрей не спускает глаз с молодого Фомы, чтобы в тексты не пролезали несоответствия, ввергающие верующих во грех сомнения и толкающие на путь поиска правды. Читай дальше. К чему он клонит, не пойму.

   Павел снова взялся за пергамент.

   - А вот и суть, - пробормотал он. - "...Из Эфеса в Рим ушла та, из которой Иисус изгонял бесов, да видно – изгнал не до конца. Смущала в Эфесе язычников, теперь будет смущать умы развращённых до предела римлян. Остерегитесь её, и по возможности изгнать - изгоняйте прочь. Пусть идёт в пески и говорит там с гадами ползучими, яд коих отравляет, как и она, сердца доверчивые, слабые, мягкие, словно воск. Пусть пустыня впитывает всякую ересь. Думайте не над тем, как поделить или присвоить казну христианскую восточную, а о том, как объединить две наши бейт-сефер* в один Храм".

   - Всё, - сказал Павел. - Дальше вместо подписи - крест.

   - Я так и знал, что Мария когда-нибудь, да объявится, - Пётр потёр ладонью виски. - И добром просили её не проповедовать, и отказывали ей в своём покровительстве - но всё впустую.

   - Хватит причитать! Нужно выяснить, где она прячется в Риме и кому проповедует, хотя я не понимаю, чем она так опасна и почему вы ненавидите её.

   - И ты бы невзлюбил эту бабу.

   - Да за что?

   - А за то, что слишком привлекательная на лицо, соблазнительная телом  и женственная в повадках. За то, что сам Иисус не устоял перед её чарами. За то, что когда я спросил Учителя: " За что ты любишь её больше нас?" - Иисус ответил:  "...Спроси - почему я не люблю вас, как ее". За то, что первая среди нас стала омывать ему ноги, да ещё собственными слезами, и ступни его осушала длинными кудрями. За то, что, не отрекаясь, не скрываясь и не боясь, стояла у креста, целуя грязные окровавленные ноги Иисуса, - Пётр в негодовании брызгал слюной.

   - А вы все, где были? - язвительно спросил его Павел.

   - Где, где... Неважно. Нужно было спасать слово Иисусово.

   - Ладно, - Павел уже серьёзно посмотрел на Петра, - предадим забвению прошлое. Нам необходимо завтра же узнать, где она проповедует, да сходить, да послушать. Если что - запугать и выслать Марию из Рима не составит труда.

 

   Вечер следующего дня выдался дождливым и мрачным. Сильный ветер с северо-востока задувал пламя светильников у храмов и заставлял стражу снова и снова выходить под дождь с факелами и разжигать жаровни. Двое прохожих в плотных шерстяных плащаницах, прикрывающих плечи и головы, быстрым шагом двигались по узкой пустынной улице от холма Ив** к Тарпейской скале. Их сопровождало четверо сильных рабов с короткими дубинками и факелами в мускулистых руках.

 

*    - (иврит) – школа.

**  - Капитолийский или Ивовый холм в Риме.

 

   - Ты уверен, что это - то самое место? - спросил один из путников.

   - Да. Мне передали, что в катакомбах Тарпейской скалы сегодня собирается паства Марии.

   - Ох, и жуткое местечко, - проворчал один из рабов, оглядывая высокие кусты и отвесную стену холма, к которому они приближались. - Говорят, что с этой вершины сбрасывали осуждённых на смерть ещё при Клавдии. Верно, Аяксий? - повернулся раб к темнокожему африканцу, который прикрывал широкой ладонью свой факел от ветра.

   - О прочих не знаю, а вот рабов, сбежавших от хозяина, если ловили, подводили к краю обрыва - да копьями в спину.

   - Хватит вести речи о дурном. Вон, смотрите: впереди - полоска света. Должно быть, там вход в подземелье, - Павел решительно двинулся вперёд.

   Не успели путники сделать и десяти шагов, как были остановлены концами рогатин, направленными апостолам в лица.

   - Кто такие, и чего вам здесь надо? - грубый голос заставил Петра отступить.

   Но Павел, ничуть не смущаясь, тихо сказал:

   - Во имя Иисуса, брат мой. Подойди ближе, - он отвёл в сторону рогатину и начертил на руке, державшей древко, знак рыбы.

   - Свои, - отступил в сторону страж. - Идите на свет. Там вас проводят.

  Пётр и Павел пролезли через колючие кусты и оказались у хорошо замаскированного входа в пещеру. Их встретил ещё один человек и, приказав погасить факелы, сделал жест рукой, приглашая идти за собой.

   - Держитесь за верёвку справа, - тихо сказал им проводник, и вся группа двинулась на слабый свет, мерцавший где-то в подземелье.

   Как ни странно, земля под ногами оказалась расчищенной от камней, и довольно быстро они оказались в просторном подземном зале, освещённом масляными плошками, укреплёнными на стенах. Плотная масса людей отбрасывала на своды пещеры стоглавые тени.

   - Сколько их здесь? - шёпотом спросил Пётр у своего спутника.

   - Сотни четыре. На глаз трудно определить, - ответил ему на ухо Павел.

   - Тише! - кто-то со стороны дёрнул Петра за плащаницу. - Дайте послушать.

   Пётр и Павел подняли глаза к выступу скалы. На небольшой площадке, освещённая сзади огнём факелов, чётким силуэтом выделялась высокая женская фигура, завёрнутая в чёрную столу. В руках у женщины Павел заметил посох, навершие которого показалось ему небольшой короной, испускающей нефритовое свечение. Звуки тихого мелодичного голоса, отражаясь от стен, растекались среди людей:

   - Плоть наша смертна и подвержена болезням. Она - оболочка для души нашей, у которой - три хозяйки. Первая - Жадность, приготовившая себе ложе в вашем сердце. Среди волос её - булавки, которые она постоянно вонзает вам в стенки сосуда, наполненного желчью. Желчь разливается внутри оболочки, заставляя вас испытывать голод по вещам, совершенно не нужным вам. Иисус говорил: "Не заботьтесь о пище или питье вашем, как птицы не заботятся о том, что пить и что есть". А я говорю вам - довольствуйтесь малым, ибо не возьмёте вы с собой в царствие небесное ни золота, ни серебра, ни сосудов драгоценных, - женщина перевела дух и продолжала:

   - Вторая власть и хозяйка души вашей - Вожделение. Оно вводит душу в грех зависти и суетных желаний, толкая на путь прелюбодеяний, мгновенных наслаждений и нежелания раскаяний. Не давайте этой власти судить вашу душу и схватывать вашу плоть, ибо плоть ляжет в землю, а душа... Вы подумали, что с ней будет? А если нет, я скажу вам: избежав второй власти, душа попадёт в руки третьей, имя которой Незнание. Она скрывает от вас, что всё подлежит высвобождению, и что душа ваша должна подняться над плотью, чтобы слиться с душой сына человеческого.

   - Что это она мелет такое? - тихо шепнул на ухо Павлу Пётр. - Я не слышал такого от Иисуса.

   Павел приложил палец к своим губам:

   - Тише. Может, наедине с ней Иисус учил её совсем другим вещам?

   А Мария тем временем продолжала:

   - Но есть и хозяин у вашей души. Это Гнев, заставляющий убивать и поглощать внутренности убиенного. Зачем вам мир жертв ваших? А я скажу вам: То, что хватало меня, убито, что опутывало меня, уничтожено... Вожделение моё пришло к концу, и незнание умерло.* И узрела я Иисуса в воскресении, и вам покажу Царствие его. Пусть душа ваша бежит от трёх хозяек и хозяина, и обретёт знание, покой и вечность. Смерть - всего лишь рубеж, переступив который просветлёнными, вы обретёте мир Учителя.

   - И как нам поступать, что делать? - послышалось из толпы.

   - Словами Иисуса повествую вам: "Мой мир, приобретёте его себе! Берегитесь, как бы кто-нибудь не ввел вас в заблуждение, говоря: "Вот, здесь!" или "Вот, там!" Ибо Сын человека внутри вас. Следуйте за ним!"

   - И что это значит? - не выдержал Пётр. В его громком выкрике слышался едва сдерживаемый гнев.

   - Тот, кто имеет уши слышать - да слышит. Только лжеапостолы, выдающие себя за познавших слово Иисуса, не постигают того, что д'олжно постичь.

   Если бы Павел мог хорошо видеть в полумраке, он бы заметил на щеках Петра румянец стыда и злости.

   - Сейчас я проверю, та ли она, за кого себя выдаёт, - шепнул Пётр своему спутнику и выкрикнул:

   - Коли ты видела Учителя и была близка с ним, скажи нам, что есть грех мира?

   - "Нет греха, но вы те, кто делает грех, когда вы делаете вещи, подобные природе разврата, которую называют "грех"**. Вот почему вы болеете и умираете, не изгнав из души ни вожделения, ни гнева, ни невежества, ни жадности.

   Внезапно Мария повернулась в ту сторону, где стояли Пётр и Павел. Её глаза как будто искали кого-то в толпе.

   - Брат мой Петр, что же ты прячешься среди алчущих правды? Ты думаешь, что я сама это выдумала в моем уме, или я лгу о Спасителе? Не он ли говорил двенадцати: "Не ставьте предела, кроме того, что я утвердил вам, и не давайте закона как законодатели, дабы вы не были схвачены им".***

 

*      - Евангелие Марии Магдалины из списка Наг-Хаммади (Изречения 15, 17-19)

**    - Там же (Изречение 7)

***  - Там же (Изречения 18,9)

 

   - А чудо? Сможешь ты явить нам чудо, как Иисус? - спутник Павла, прикрывая одной рукой лицо, второй нащупывал какой-то предмет за пазухой.

   Под низкими сводами пещеры наступило молчание, прерываемое кашлем и тихими возгласами детей.

   - Ага - не можешь! Скорее вот это яйцо станет красного цвета, - Пётр достал из недр плащаницы варёное куриное яйцо, взятое им из дома на случай голода, и торжествующе засмеялся. И в тот же самый миг все взгляды толпы скрестились на белой скорлупе, которая сначала порозовела, а потом приобрела оттенок густой крови.

   Своды подземного зала потрясли изумлённые крики. Павел, воспользовавшись суматохой, дёрнул Петра за полу хламиды и поволок к выходу.

 

                                 +++

 

   Сенека снова не спал. Он ворочался на своём узком жёстком ложе. Устроить такое ему посоветовал лекарь...

   "Ещё бы гвоздей в матрас насыпали или щетины слоновьей", - думал старик. Болела спина, и ныли суставы. Несколько жаровен, расставленных в кубикулуме, не могли одолеть зимней сырости, которой был пронизан весь Рим. Мрачные мысли переполняли голову философа. Он не питал иллюзий относительно того, как Сенат примет послание о смерти Агриппины, но у него не нашлось причин и мужества отказать Нерону. Конечно, никто из сенаторов не поверил, что Юлия рассталась с жизнью добровольно, и что растерянной и испуганной женщиной, только что пережившей кораблекрушение, зачем-то был послан к Нерону убийца-одиночка.

   "Да и кто, если он в ладу с собственным разумом, поверит, что найдётся человек с силой Геркулеса, способный пробиться с мечом через центурии преторианцев? Я представляю, сколько стрел в адрес моего литературного стиля выпущено в Сенате", - Сенека перевернулся на правый бок и поморщился от боли. Изношенное сердце напоминало о возрасте. - Теперь любой поступок Нерона будет обрастать грязью сплетен и выдумками. Юноша и так крайне неуравновешен, ожесточён и подвержен вспышкам беспричинной любви к своим советникам, быстро переходящей в ненависть. А во всём виноваты его воспитатели-греки, которых Агриппина подсовывала ему в детстве. В нём больше эллина, чем римлянина. Эта склонность к поэзии и театру, к состязаниям и игре на публику… Можно подумать, что Луций страдает от недостатка слепого поклонения толпы перед его сомнительными талантами. Зачем ему актёрствовать и преклоняться перед Еврипидом, когда весь мир - большой театр? Император может разыграть в нём достойную Рима героическую драму служения отечеству. А он ставит нам в пример Спарту и Афины. Самое ужасное, что найдутся впоследствии доморощенные историки, которые не соврут - так придумают то, чего Нерон никогда не делал. Опишут его жизнь, не жалея чёрной краски, в угоду писательскому самолюбию и ради сомнительной славы правдолюбцев. Ну, как тут не преклоняться перед Гомером? Думаю, что и его герои были полны недостатков, но все помнят только их подвиги и не догадываются о тёмных пятнах на белых плащах. Никто не осудил Агамемнона, воспользовавшегося пустячным предлогом, чтобы завоевать и разрушить Трою. Никто не кинул камень в Ахилла, жаждавшего воинской славы".

   Лежать в постели стало нестерпимо. Сенека сполз с высокого ложа, нащупал сандалии и встал. В полумраке спальни, освещённой жаровнями, он нашёл домашнюю шерстяную тогу и завернулся в неё.

   "Я ещё могу объяснить свой интерес к этому новому богу иудеев. Так называемые истины Иисуса близки философии Аристотеля и Платона. Но зачем Нерону все эти притчи о царствии небесном? А вчера он поразил меня ещё одним необъяснимым поступком. Подумать только - он тайно ходил на проповедь какой-то Марии из Мигдаля, которая едва не закончилась потасовкой между её сторонниками и противниками. Афраний едва успел вывести его из подземелья на свежий воздух. Вопросы Нерона о бессмертии души, о власти страстей над бренной плотью поставили меня в тупик".

   В двери спальни тихо постучали.

   - Я не сплю, - громко сказал Сенека.

   - Господин! Там у ворот стоят преторианцы, - со страхом прошептал вошедший раб. - Пускать ли?

   - А разве у нас есть выбор? - желудок Сенеки сжался от нехороших предчувствий.

   - Не мне судить, господин.

   - Так пойди, открой дверь, не то они сломают засовы, - желчно проворчал Сенека. – Кстати, ты не осмелился спросить, кто у них за старшего?

   - Осмелился.

   - Ну и…?

   - Афраний Бурр.

   - О, боги! Ты ещё здесь, несчастный?!

   - Здесь, если позволишь, - раб вернулся от порога.

   - Беги, открывай, глупый старый сатир, и проводи гостя в таблинум.

   Через несколько минут в кабинет вошёл префект претория. Ему навстречу поднялся Сенека.

   - Тебе не спится, старый друг? Зачем ты пугаешь моих рабов и меня заодно? Я уж думал - меня пришли взять по приказу императора.

   - Он ещё нуждается в тебе, - ответил Афраний, снимая плащ и бросая его на кресло.

   - И что Нерону нужно от меня в такую пору?

   - Не ему.

   - Значит, что-то случилось, - сделал вывод Сенека. - Рассказывай.

   - Третьего дня жену императора Октавию видели в городе на форуме Клавдия в компании одного молодого повесы - племянника Гельвидия Приска...

   - Его же выслали вместе с дядей в одну из провинций?!

   - Тем не менее, он объявился в Риме.

   - Ну и что? Это не преступление.

   - Конечно, если бы этой ночью мой центурион, любимец Нерона Софоний Тигеллин, не ворвался бы в доходный дом Присков и не застал там Октавию с этим парнем.

   - Не может быть! Октавия, как мы знаем, целомудрием не выделяется среди знатных матрон Рима - но чтобы ночью и в доходном доме... Кто-нибудь, кроме Тигеллина, видел их?

   - Ещё два преторианца клянутся, что были вместе с Софонием и застали птичек в непристойных позах.

   - Вот это да-а, - растянул слова Сенека. - И что дальше?

   - А дальше пришлось обо всём доложить Нерону. Тот взбесился и вот, - префект протянул Сенеке кусок папируса.

   - Что это?

   - Приказ о высылке Октавии на Сицилию.

   - Это многое меняет, - задумчиво произнёс философ. - Я не хотел тебе говорить, но Рим последнее время полнится слухами, что император всё чаще проводит время в обществе Поппеи Сабины.

   - Значит, не врут весталки, что мужчины часто находят себе женщин, похожих на собственных матерей, - заметил Афраний и добавил: - Эта сука больше похожа на алчную волчицу. Все мои попытки отговорить императора не разводиться с Октавией потерпели неудачу. Он, видишь ли, без ума от Поппеи.

   - Да, в этой женщине есть что-то от Юлии. Такая же красивая, жестокая и лицемерная. Но угадай, кто их познакомил.

   - Догадываюсь. Софоний Тигеллин.

   - А это значит, - Сенека многозначительно посмотрел на своего друга.

   - Это значит, что скоро префектом преторианцев станет мой центурион, Тигеллин, - мрачно закончил за философа Афраний.

   - Вот именно. Попользовавшись Поппеей, он передал её в надёжные руки, а взамен получит твой преторий.

   Афраний Бурр взял в руки край своего плаща и стал мять его, словно раздумывая, уходить ему или нет.

   - Пока меня не отправили в изгнание, и я ещё у власти - пойдём со мной. Я тебя кое с кем познакомлю.

   - Так ведь ночь на дворе.

   - С этим человеком я и встречаюсь только ночью. Пойдём-пойдём, не пожалеешь.

   Сенека подумал немного, потом махнул рукой и позвал раба. Тот быстро, на скорую руку завернул тощую фигуру хозяина в шерстяную тогу и надел на голову такого же цвета шерстяной вязаный колпак варваров.

   В сопровождении преторианцев при свете факелов они быстро пошли по направлению к храму Юпитера. Завидев огонь и заслышав звон оружия, в темноту переулков отступали неясные тени.

   Поднявшись по главной лестнице к портику храма, Афраний остановил преторианцев и приказал им ждать снаружи. Стукнув тяжёлым бронзовым кольцом в виде лаврового венка о железную пластину на воротах, он дождался появления храмового раба, кивнул ему, и они с Сенекой вошли внутрь. Под сводами храма царила темнота, и только длинный высокий притвор, подпираемый колоннадой, был освещён редкими светильниками. Раб закрыл ворота и остался у входа. Сенека и Афраний, пройдя ещё два десятка локтей, спустились по крутой лестнице в подземелье. Префект толкнул низкую тяжёлую дверь, и они очутились в небольшой комнате, где горел единственный факел, закреплённый на стене. Три стула дополняли интерьер. На одном из них сидел человек в серой хламиде и диктовал второму, который медленно и аккуратно что-то записывал в длинный свиток дешёвого толстого пергамента.

   Заметив гостей, люди вскочили.

   - Если я не ошибаюсь, здесь когда-то была сокровищница храма, - сказал Сенека, оглядевшись.

   - Да, когда-то так и было, - подтвердил Афраний и подошёл к столу.

   - Позволь познакомить тебя с Павлом - послом иудеев, римским гражданином и клиентом* иерусалимского Синедриона.

   - Не может быть, - от удивления Сенека открыл рот. - Ты всё это время знал его?

   - Префект преторианской гвардии императора обязан знать всё, что творится в Риме, и обо всех, кто так или иначе представляет угрозу для империи. К тому же почтенный Павел оказывает и мне кое-какие услуги.

   - Например?

   - Например, ставит меня в известность обо всех подозрительных лжеучениках некого Иисуса из Назарета. Каждый первый день календ он тайно приходит сюда с доносами на своих соплеменников, - в голосе Афрания слышалось лёгкое презрение.

   Наклонившись к уху Сенеки, он шепнул ему:

   - Эта певчая птица очень полезна, да и тебе не мешает с ним поговорить. А потом ты скажешь мне, стоит ли платить иудею за информацию.

 

* Клиент - зависимый, покровительствуемый, опекаемый, послушный. Так в Древнем Риме называли людей, находящихся под покровительством могущественного лица. Взамен клиент поддерживал тайно или публично своего покровителя. Афраний Бурр имеет в виду, что Павел - доверенное лицо первосвященников Иерусалима.

 

   Сенека подошёл к Павлу и с интересом оглядел его с ног до головы. Небольшого роста апостол был и не худ, и не полон, но довольно широкоплеч. Большая голова с глубокими залысинами сидела на мощной мускулистой шее. Лицо выделялось умными глазами, длинным носом с горбинкой и выступающим волевым подбородком, покрытым короткой бородой по обычаю варваров.

   Философ сделал Афранию жест рукой, приглашая его приступить к Павлу с вопросами, а сам встал в сторонке, продолжая изучать лицо посла.

   - Что ты успел рассказать моему писцу? - спросил иудея Бурр, усаживаясь на стул.

   - О некой Марии, ученице Иисуса, проповедующей не то, что нужно.

   - И что с ней не так?

   - Она очень опасная женщина, и плохо влияет на римлян и варваров, готовых принять нашу новую иудейскую веру. Надеюсь, Рим пока ещё терпимо относится к богам покорённых народов?

   - Риму наплевать на богов варваров, если они не несут угрозы императору и государству.

   - Вот эта самая Мария как раз и несёт.

   - Говори ясней! Что в её словах такого, что, как я вижу, отбивает у тебя хлеб? - перебил Павла Сенека.

   - Никто из женщин не может проповедовать учение Иисусово. Никто, кроме двенадцати мужей иерусалимских и семидесяти избранных Синедрионом.

   - Твоя речь - пустые звуки. Мне нужны факты. В чём отличие её проповедей от твоих?

   - Она отвергает старые законы иудейские, ссылаясь на неизвестные мне слова Иисуса: "Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока он не запылает. Я разрушу дом, и нет никого, кто сможет построить его ещё раз".* Как прикажете мне понимать эти речи? - несмотря на некоторую скованность перед римлянами, Павел постепенно загорался полемическим задором. - Значит ли это, что всему живому грозит смерть и весь мир, включая Рим и Иудею, канет в небытие?

   - Вам, христианам, виднее. Быть может, под пламенем Иисус понимал своё учение, и вам после него надлежит хранить этот огонь? - ответил Сенека.

   - Допустим. А что тогда значит притча Иисуса, озвученная Марией? - "Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны, и вы узнаете, что вы - дети Отца живого. Если же вы не познаете себя, тогда вы - в бедности, и вы - бедность"**, - проповедник победно улыбнулся и спросил:

   - Зачем знать больше, когда достаточно веры и истин, принесённых от Иисуса нами - его последователями?

   Сенека спокойно возразил:

   - Нет абсолютных истин, и всё познаётся в сравнении. А чтобы сравнивать - нужно изучать другие точки зрения, поскольку каждый человек, пропуская истину через свой разум, воспринимает её по-своему. А потом, я не уверен, что по дороге в Рим на пути трудов ваших вы что-то не упустили, не забыли или, чего доброго, не исказили в силу природы человеческой - оставлять в забвении то, что по разным причинам не нравится или недопонято.

   - У нас всё записано, - с жаром возразил философу Павел.

   Сенека пожал плечами.

   - Пусть это останется на ваших плечах - только до меня дошли слухи, что, хотя Иисус достаточно вольно трактовал закон Моисеев, где, если мне верно передали, говорится: "...не делайте себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину..."***  Или я что-то перепутал?

   - Нет, всё верно. Это цитата из Второзакония - пятой книги Моисеевой, - смутился Павел.

   - А не говорил ли сам Иисус: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел я, но исполнить"****.

   - Всё верно.

   - Тогда почему на стенах пещер, где проводятся ваши собрания, появились фрески с изображением вашего учителя?

   Павел опустил глаза и промолчал.

   - Вот видишь, как просто в любой закон внести изменения.

   - Это всего лишь дань уважения, - тихо произнёс Павел, начиная раздражаться. Он не мог  представить себе, что какой-то римлянин настолько сведущ в учении Иисуса.

   - Объяснишь про уважение своей пастве, - продолжал наседать на него Сенека. - Ты лучше скажи мне, почему женщина не может нести свет истины?

   - Она не чиста четыре дня каждого месяца. Она сосуд соблазна и источник похоти. Она не может в устах, которые часто оскверняет крайняя плоть мужчины, нести слово Иисуса.

   - А вот Иисус говорил про Марию: "Смотрите, я направлю ее, дабы сделать ее мужчиной, чтобы она также стала духом живым, подобным вам, мужчинам. Ибо всякая женщина, которая станет мужчиной, войдет в царствие небесное"*****.

   Павел, пока Сенека говорил, побагровел, стал задыхаться от гнева и, наконец, взорвался:

   - Да пусть хоть сам ангел с неба будет проповедовать христианам не то, что проповедуем мы, избранные - он будет проклят нами и изгнан обратно на небо!

   Сенека с интересом посмотрел на Павла.

   - Ах, вот как? Интересно получается. Значит, всё, чему учите вы - есть непреложная истина, не подлежащая критике, и сам Бог ваш не смеет через своих посланников ничего отменить или добавить?

   Философ повернулся к Афранию Бурру.

   - Пойдём отсюда. Этот человек мне не интересен.

   Не говоря больше ни слова, он открыл дверь и стал подниматься по лестнице. Уже в притворе его догнал префект и придержал за плечо. Сенека обернулся.

   - Не Мария опасна, а вот этот Павел. Если таким, как он, удастся овладеть умами варваров - то горе Риму. Убей его, пока не поздно.

 

*          - Евангелие от Фомы (Изреч.10, 76)

**        - Там же (3)

***      - Второзаконие (4:16)

****    - Евангелие от Матвея (5:17)

*****  - Евангелие от Фомы (Изреч.118) 

 

   - Пока он мне полезен и помогает быть в курсе тайной жизни города. Что будет дальше - посмотрим.

   - Пусть кто-нибудь из твоих преторианцев проводит меня. Не хочу злоупотреблять твоим временем. Да и устал я, - Сенека сморщился от боли в спине.

   - Как хочешь, - ответил Афраний. - Прощай.

   Они вышли из храма. По приказу Бурра отряд Претория разделился на две части. Одна во главе с префектом направилась к Виминальскому холму, вторая, окружив философа, стала спускаться по узкой извилистой улице к дому Сенеки.

   Ветер стих, предвещая погожий день. На востоке первые лучи солнца окрасили розовым цветом край облачного фронта, но на форумах Рима было ещё темно.

   У дверей дома Сенеки стояли носилки. Какие-то люди в плотных туниках, под которыми угадывались мечи, гасили факелы, опуская их в лужи.

   - Кого там ещё принесло в такую пору? - подумал философ, отыскивая взглядом своего привратника.

   Но тот уже спешил навстречу и, склонившись к уху хозяина, что-то прошептал.

   - Нерон? – переспросил Сенека. - Странная ночь сегодня. Ты не находишь?

   - Странная, странная. Сначала вы где-то бродите непонятно зачем, а теперь ещё вот это, - раб вёл хозяина внутрь дома, на ходу подавая ему сухие сандалии.

   В кабинете Сенеки в одиночестве сидел император, держа в руках чашу с вином.

   - А вот и ты, мой наставник, мой старый друг, - оживился Нерон. - Наконец-то. Я уже подумал - не принимаешь ли ты участие в каком-нибудь заговоре. Люди с чистыми помыслами в такую пору обычно спят.

   - Но не в моём возрасте, - проворчал Сенека, усаживаясь напротив императора и вытягивая уставшие ноги. - Ты вот тоже не спишь.

   - Мне скучно, Сенека. Лучше быть в Неаполе среди милых моему сердцу ахейских поэтов и актёров, чем выслушивать бесконечные жалобы выживших из ума сенаторов.

   - Они озабочены делами государства.

   - Но ведь и я не только трагедии пишу. Кстати, ты читал моих "Аттиса" и "Вакханок"?

   - Нет, император. Ты знаешь, я не любитель поэзии.

   - Жаль, а вот я твой трактат "О милосердии" не выпускаю из рук.

   - Сейчас я вижу в твоих ладонях только чашу с вином, - улыбаясь, пошутил Сенека.

   - А что ещё делать бедному императору? Вино помогает мне забыть о людской неблагодарности.

   - Память народа - субстанция по определению неблагодарная и изменчивая.

   - Ты прав, мудрый старик. Лет через тридцать никто и не вспомнит, что именно я давал народу зрелища, которым бы позавидовал сам Юлий Цезарь. Что это я приказал убрать из цирков воинскую стражу. Пусть плебс развлекается, как хочет, не боясь, что кого-нибудь арестуют за буйство.

   - Твоё решение не безупречно, - Сенека сделал знак виночерпию, и тот подлил вина в чашу Нерона.

   - Может быть, но никто не отнимет у меня других заслуг. При мне Армения стала не данником Парфии, а провинцией Рима. Это я приказал взимать налоги в Иудее не с нищих потомков царя Давида, а из сокровищницы Иерусалимского храма, в которой столько золота - сколько рыб в море. Это я повелел оплачивать судебные расходы римлян из императорской казны и отбирать имущество магистратов, уличённых в воровстве и произволе. На деньги, вырученные от продажи этой собственности, я устраиваю для народа Рима шикарные зрелища и раздаю хлеб. В глазах римлян я - Бог, спустившийся с Олимпа на землю. Чем чаще они видят меня среди участников всевозможных ристалищ - тем больше они меня любят.

   - Да, это так, - согласился Сенека. - Но всё это хорошо для провинций, а по мнению патрициев и прочих родовитых семей империи - ты выглядишь, по меньшей мере, разрушителем старых обычаев и традиций Рима.

   - И пусть. Что ты знаешь о римлянах и Риме? Посмотри на город. Сойди с Капитолийского холма, оставь за спиной триумфальные арки и мраморные статуи героев прошлого. Эти старые форумы и обветшавшие храмы, узкие улочки с ветхими деревянными и тесными инсулами, где давно уже боятся оставлять жертвенный огонь у семейных капищ. Достаточно искры - и люди останутся без крыши над головами. Не хватит воды в городских подземных цистернах и акведуках, чтобы погасить пожар при сильном ветре. Рим пора перестраивать и делать просторнее. И, клянусь всеми богами Пантеона, я это сделаю. Пусть превзойдёт красотой Афины и Александрию!

   - Сделаешь, сделаешь, - Сенека предостерегающе поднял руку. - Только прекрати свои пьяные оргии с друзьями и не давай повода твоим врагам в Сенате сплетничать и вставлять палки в колёса нашим реформам. Твоя связь с Поппеей Сабиной у всех на устах. Преследования сенаторов, ссылки и конфискации имущества древних патрицианских родов тоже не приносят тебе популярности в Риме. Довольно террора.

   - Что ты понимаешь в женщинах? В конце концов, я женюсь на ней и положу конец слухам. А ты перестань защищать богатых бездельников! Ты же сам говорил, что истинный римлянин должен трудиться на благо государства. Вот и пусть послужат своим богатством к вечной славе - моей и Рима. - Нерон бросил пустую чашу в ладони виночерпия. - Зачем ты укоряешь меня в излишнем женолюбии? Кроме Акте, я никого не люблю. А здесь мне всё надоело. Уеду от вас в Грецию. Там истинная родина всех искусств. Эллины, подарившие миру Гомера и Аристотеля, Платона и Сократа, Фидия и Лисиппа, оценят мои таланты по достоинству.

   - Не забудь, что Герострат тоже был греком.

   - Зато сжёг храм Артемиды и обрёл бессмертие в своей славе, - задумчиво произнёс Нерон.

   - Сомнительной славе. О, Юпитер! Ты, император, неисправим, - тихо сказал Сенека и тут же пожалел об этом.

   - Не забывай старик, что ты всего лишь бывший мой наставник. Не твою ли идею об абсолютной власти принцепса я воплощаю в жизнь?

   - Да-да, конечно, - пробормотал Сенека, опуская взгляд на свои домашние сандалии.

   - Так чего ты хочешь от меня?

   - Не превращайся в тирана, будь милосердным и справедливым - и тогда ты обретёшь уважение и любовь всего Рима.

   - Опять речь о Риме! Ты стареешь, Сенека, и заметно глупеешь. Это как раз тот случай, когда ученик превзошёл своего учителя в мудрости и дальновидности. Я ближе к народу, чем кто-либо из прошлых вождей и отцов-основателей города. Оставим в покое Рим. Поговорим лучше о нищих проповедниках-христианах. Скажи мне, почему их становится всё больше, и почему они так упорны в своих заблуждениях, добродетельны и кротки, как овцы? 

   "Это пока..." - подумал Сенека, но вслух сказал:

   - Богатство и бедность указывают человеку разные пути к добродетели.

   - Объясни подробнее, - потребовал Нерон.

   Философ тяжело вздохнул.

   - Мир переменчив, и постичь его изменения можно только в постоянном поиске истины. Вся жизнь человека - есть путь к просветлению и знанию. У кого-то он короче, у других длиннее. Но всем, кроме глупцов, он даётся огромным трудом. И только люди, волею Фортуны поставленные над другими, могут себе позволить быть выше добродетели. Вспомни слова Калигулы: "Пусть ненавидят, лишь бы боялись".

   - Золотые слова, - перебил философа Нерон. Сенека предостерегающе выставил перед собой ладонь.

   - Но террор - хотя это очень эффективная форма власти - иногда приводит к плачевным результатам.

   - Калигула был слишком неосторожен.

   - Да, конечно. Но что это за мир, где казни и пытки - дело самое обыденное, где Ведий Поллион - об этом говорил весь Рим - за разбитую чашку бросает раба в имплювий на съедение хищным рыбам, а самое большое удовольствие для черни - не бой равных по силе гладиаторов, а жестокое и массовое человекоубийство в амфитеатре?

   - Но это возбуждает!

   - В этом всё дело, - ответил Сенека. - Земля - это арена борьбы между безумием и нормой, страстью и воздержанием, мятежными порывами души и разумом, между добродетелью и пороками. А христиане, по примеру своего Учителя, благочестивы и кротки, поскольку отвергают мир страстей, а с ним и мир жестокости, гнева, роскоши, алчности, похоти. Они - дети единого божества, и в каждом из них есть его частица - тот самый святой дух, заключённый во плоть, которая создана не только затем, чтобы поглощать пищу. Иисус был прав, когда обещал своим последователям царствие не от мира сего и бессмертие. Дух, или душа, или память о человеке - назови это как хочешь - всегда переживает тело. Почему, ты думаешь, первосвященники Иудеи преследовали Иисуса?

   - Почему? – Нерон устало прикрыл глаза ладонью.

   - Потому, что он, хорошо зная законы Моисеевы, поставил себя выше закона и дал людям веру в новый идеальный в своей простоте и справедливости порядок. Потому христиане так благочестивы, терпеливы и смиренны. Они уже живут в другом мире и не боятся смерти.

   - Знаешь, Сенека… Что-то есть рациональное в учение Иисуса, - задумчиво произнёс Нерон. - Оно делает людей послушными, бессловесными баранами.

   - Там есть не только призыв к смирению и кротости, там - знание и мудрость, которых, к сожалению, не постигли многие из его учеников, возведя не до конца понятые истины в догму, - ответил Сенека.

   - Ладно. Это их проблемы, а я вынужден покинуть тебя, - сказал Нерон, поднимаясь. Он пошёл к дверям и уже стоя на пороге, обернулся.

   - Забыл тебя спросить. Этой ночью ты разве не был у Луция Кальпурния Пизона?

   - Нет, не был. Он ведь твой приятель и партнёр. А в чём дело?

   - Ничего особенного. Просто твой друг Секст Афраний Бурр зачастил в дом Пизона. Вот я и подумал: может быть, вы вместе проводите там время. Но если нет - тогда прощай.

   - Прощай, император.

   Проводив взглядом коротко стриженый затылок Нерона, Сенека снова опустился в кресло.

   "Почему он спросил о Пизоне? Причём здесь Афраний? Нерон ничего не спрашивает просто так. Что кроется за его вопросом?" - Сенека задумался и откинулся на спинку кресла.

   Последней его мыслью, перед тем как он заснул, и его голова опустилась на скрещенные руки, была: "Завтра же нужно вновь встретиться с Бурром и расспросить его о Пизоне".

 

 

                                  ***

 

   Хлопнула входная дверь. Я вздрогнул и оцепенел, как начинающий квартирный воришка.

   - Алекс! Ты дома? – судя по лицу Роберты, она сердилась.

   Я опомнился и взглянул на часы. Стрелки показывали восемь вечера, а за окном сгущались сумерки.

   - Прости меня, пожалуйста. Совсем из головы вылетело, - нотки раскаяния в моём голосе не погасили пламени гнева в глазах девушки.

   Я ругал себя самыми последними словами. Забыть о вечернем свидании с Робертой, просидев полдня у компьютера?!

   Включённый экран ноутбука привлёк внимание Роберты. Она подошла ближе, пытаясь разобрать текст. О том, что флэшка до сих пор торчала в гнезде, я забыл.

   - Что это? На каком языке? – девушка лёгким движением бедра согнала меня со стула. - Ведь это русский, да?

   - Русский, русский, - я попытался выключить ноутбук.

   - Подожди, - Роберта ответа в сторону мою руку. - Ага, здесь что-то про Нерона, Сенеку, Магдалину, - бормотала она, водя тонкими длинными пальцами по тачскрину, прокручивая страницы.

   - Ты что, понимаешь русский язык? – совсем растерялся я.

   - Немного читаю - не больше.

   Судя по движению её зрачков, это «немного» не заставило девушку прекратить чтение.

   - Какие в тебе ещё есть скрытые таланты? – с нотками обиды в голосе спросил я и уселся на не заправленную с утра кушетку.

   Роберта повернулась ко мне лицом.

   - Это я должна обижаться. Назначить девушке свидание и не прийти! Да за такое во времена Ромео тебя бы вызвали на дуэль.

   - Прости, - я попытался перевести стрелы негодования в обратную сторону. - Но ведь и ты хороша. Скрыла от меня, что знаешь мой родной язык.

   - Во-первых, знаю неважно, а вот читать нетрудные тексты – это без проблем. В школе вторым иностранным у меня был русский. Но вот это, - девушка ткнула пальцем в экран, - слишком сложно для меня, да ещё почерк рукописи ужасный. Кто это писал?

   - Мой дед.

   - А о чём там речь?

   - Сам ещё не прочёл до конца.

   - А много ли успел?

   - Да почти половину.

   - Интересно?

   Врать ей было бесполезно. Роберта очень тонко чувствовала, когда люди лгут. И я, мало-помалу, направляемый вопросами девушки, стал пересказывать ей то, что сам успел прочесть.

   Четыре часа пролетели незаметно. Мы несколько раз пили кофе, и я снова принимался за пересказ, стараясь выделять только самое главное. В глубине души я даже был рад, что Роберта застала меня врасплох. Мне просто был необходим дельный совет. Ведь обратиться к неподготовленному человеку грозило недопониманием и недоумением. Я и так ей казался странным в своих попытках выудить из хранилищ Ватикана неизвестные остальному миру тайны.

   После полуночи Роберта поставила меня в тупик вопросом:

   - Твой дед что, писатель?

   - Нет, - ответил я, застигнутый врасплох, - он преподавал в Московском университете философию и специализировался на Античном периоде.

   - Тогда наверняка он имел доступ к закрытым архивам.

   - С чего ты взяла? - под внимательным взглядом Роберты я опустил глаза.

   - Или у него в коллекции был какой-то первоисточник. Книга или папирусы, пергаменты. Но что-то ведь было!

   - Книга, - признался я, ругая себя за мягкотелость и быструю сдачу позиций.

   - Где она? - быстро спросила девушка. Её решительный вид и горящие любопытством зрачки заставили меня с трудом разжать губы.

   - В Москве, конечно.

   - И ты приехал сюда, чтобы подтвердить или опровергнуть то, что написано в этой книге?

   - Но я ещё не дочитал рукопись до конца, - мой вскрик был задушен мягкой ладонью.

   - Тише, соседей разбудишь.

   - Вместо того, чтобы помочь - ты терзаешь меня расспросами и затыкаешь рот, - обиделся я.

   - А что ты хочешь узнать?

   - Кем были на самом деле Пётр и Павел? Агентами Синедриона или праведниками? Какое влияние на ранних христиан оказала Мария Магдалина? Существуют ли на самом деле какие-то неизвестные учёным Евангелия, кроме канонических? Кто на самом деле поджёг Рим? Кем был Нерон: сумасшедшим, сластолюбцем, жалким комедиантом, христианином - или человеком, опередившим своё время? Почему Сенека знакомил Нерона с учением Иисуса, сравнивая последнего с Платоном и другими великими греками? Да у меня вопросов – сотня, и на все мне необходимы ответы!

   - Постой, остынь. Давай по порядку. Оставим на время в покое Петра и Павла. Здесь, в Риме, вслух сомневаться в их святости, по меньшей мере, глупо, и грозит немалыми неприятностями...

   - Уважая твои религиозные убеждения... - прервал я Роберту.

   - О, Святая Дева Мария! Ты можешь выслушать, не перебивая?! Мои убеждения здесь ни при чём. Двадцать первый век на дворе! Просто я призываю тебя к осторожности. В Италии полно религиозных фанатиков, куча солдат мафии, истово верующих в Иисуса и прочих святых, есть твердолобые священники, есть, в конце концов, цензоры Ватикана и, может быть - тайная полиция папы...

   - Ты знаешь это наверняка?

   - О чём?

   - О полиции.

   - Господи! Конечно же, нет. Просто ходят слухи. Я сейчас рассержусь. Ты можешь дослушать?

   - Прости.

   - Если тебе нужно найти какую-либо информацию о Марии, или неизвестные документы - ты зря тратишь время в Риме. Я бы поискала во Франции, в Париже или Германии. Четырежды папскую библиотеку грабили. Два раза - солдаты германских императоров, два раза - французы. Кроме того, вспомни, что основная масса крестоносцев была франками. Во времена крестовых походов они вывезли из Палестины и Иерусалима большое количество папирусов и старых книг. Но ищи не в библиотеках, а в частных собраниях, у коллекционеров древностей.

   - Значит, мне нужно уехать из Рима? - разочаровано пробормотал я. - А как же ты?

   - Что - я? - пряча глаза, спросила Роберта.

   - Я хотел сказать - как же мы, как же наши отношения? Ведь я люблю тебя.

   - Так уж и любишь? - в голосе девушки я услышал печаль. - Любишь до такой степени, что забыл о свидании. Ты – раб своей рукописи.

   - Ну, прости меня, пожалуйста, - покаянно произнёс я. - Не книга, а ты – моё сокровище. Я ведь влюбился в тебя с первого взгляда.

   - Это я с первого, а ты - со второго, - Роберта нашла в себе силы рассмеяться.

   - Не в этом дело. Я просто не представляю, как можно прожить всего день без тебя. Я не хочу уезжать.

   - Глупый! Зачем же покидать Рим? Есть интернет, есть поисковые системы по интересам. Дадим объявления, что некто хочет приобрести то-то и то-то. А съездить из Рима в Париж или в любой город Европы - не проблема.

   Я бросился в Роберте, поднял девушку на руки и закружил по комнате.

   - Ты - чудо!

   - Поставь меня на пол. Стол опрокинешь, - закричала Роберта и крепко обняла меня за шею, не собираясь спускаться на грешную землю.

   - Кстати, как у тебя с визой? Когда кончается? - поправляя блузку, спросила она, когда я усадил её обратно на стул.

   - Завтра посмотрю.

   - Сходи в жандармерию, заплати - они тебе продлят. Не хватало ещё, чтобы тебя задержали в Италии или по ту сторону Альп!

   - Схожу обязательно. А прямо сейчас давай напишем объявление и разместим в Сети.

   - Ты всё-таки одержимый и странный. Ночь уже. Я устала.

   - Ладно, - сдался я, - но завтра, с самого утра...

   - Иди ко мне, - тихо сказала девушка, сбрасывая на пол кроссовки, джинсы, потом блузку и садясь на кушетку.

   Мне пришлось погасить свет и предоставить Луне, бесстыдно глядящей в окно, осветить раскрытую постель, крутой изгиб бёдер и нежную линию обнажённой груди Роберты. Быстро сбросив с себя одежду, я лёг рядом с девушкой и стал целовать её горячие губы.

   Следующее утро оказалось воскресным. Я отложил посещение жандармерии на понедельник, но зато с помощью Роберты разместил нужные мне объявления на специальных порталах антиквариата Франции, Германии, Австрии, Испании. А потом Роберта уговорила меня продолжить чтение рукописи.

   Пришлось включить ноутбук. Мне не составляло особого труда переводить текст на итальянский. Там, где в тексте были сноски или непонятные слова, я останавливался и подробно объяснял девушке, что именно имел дед в виду.

 

 

                                      +++

 

   "Ночь - самое лучшее время подумать о том, что ты сделал сегодня не так", - размышлял Павел, записывая на купленный днём чистый длинный лист папируса, вопросы, которые задавали его последователи на последней проповеди.

   "Тревожит появление в Риме Марии и этого проклятого оборванца, нагло называющего себя мессией и Симоном-волхвом. Из грязных уст его течёт ложь, что он и есть Бог, и что именно он проповедует истину о Христе распятом", - Павел уронил с кончика стилоса каплю краски на папирус и с досадой вытер её пальцем.

   "Это же надо! Он заставляет своих сторонников молиться распятию - орудию позорной казни. Нет, врёшь!" - вытерев обильный пот со лба (летняя жара давала о себе знать), он снова макнул стилос в краску и записал новую мысль:

   "Нужно проповедовать о том, что только Иисус избран Богом и, пусть он ушёл от нас, но однажды снова вернётся, как Царь света. Немыслимо называть Мессию распятым, ибо "…проклят всяк, висящий на древе"*.

  

   * Здесь Павел цитирует Второзаконие 21:23.

 

   - Хорошо, что Марию уже выгнали из Рима, а уж с Симоном справимся сами, - ворчал апостол, с досадой замечая, что глаза стали хуже видеть. - Сам Господь внушил Симону мысль сменить имя. Теперь хотя бы в разуме верующих не будет путаницы, и они станут приносить пожертвования не волхву, а Петру и мне.

   Павел поднялся со стула, потянулся за ножом, а заодно снял с полки ещё один светильник, зажёг его от другого, почти погасшего, и поставил так, чтобы свет лучше освещал стол.

   Комната в густонаселённой деревянной шестиэтажной инсуле рядом с Большим Цирком, в которой Павел жил вместе с Петром, была так узка, что, вставая, он задел хламидой спящего товарища.

   Пётр проснулся и сел на жёстком ложе.

   - И чего тебе не спится? - проворчал он, шаря рукой под своей кроватью. Найдя терракотовый горшок, он справил малую нужду и снова засунул посудину под кровать. Потом встал, прошёл в угол и нашёл там кувшин с водой.

   Сделав несколько глотков, Пётр прислушался.

   - Ветер дует с Юга, и довольно сильный, - сделал он заключение и снова припал к кувшину. Напившись, он высунулся из окна и тут же втянул голову обратно. С залысин и седеющих висков на пол стекали остатки содержимого ночного горшка, выплеснутого кем-то с верхних этажей.

   - Будьте вы прокляты, варвары, понаехавшие в этот вонючий город! - завопил Пётр. - Для кого поставили в подвале цистерну?!

   - Эй, сын осла там, внизу, заткнись! Тебя не спросили! Сам носи свой горшок по этим проклятым лестницам, - дурашливо закричал кто-то, явно изменив голос.

   - Тише, Пётр. Всю инсулу разбудишь, - Павел с улыбкой смотрел, как его соратник вытирается подолом своей хламиды.

   - Ты ещё тут со своими улыбочками! - прикрикнул на него Пётр. - Туши светильники. Покоя от тебя нет.

   В раздражении он шагнул к столу и хотел задуть светильник. Но Павел выставил вперёд локоть. Фитиль затрепетал, плошка сдвинулась на край стола и опрокинулась. Горящее масло побежало по полу, проникая в щели и быстро охватывая огнём сухое дерево.

   Несколько мгновений апостолы зачарованно смотрели на растекающееся под стенами пламя. Первым опомнился Павел.

   - Воды! - крикнул он и бросился к кувшину. Но тот оказался пустым.

   - Давай сюда мою плащаницу, - резко повернулся Павел к остолбеневшему Петру. Тот бросился к ложу и сорвал с него кусок плотной ткани. Ухватив её за концы, они пытались накрыть огонь, но только мешали друг другу. Ветхая плащаница, пропитанная потом, быстро почернела, и пламя, проделав в ней сразу три большие дыры, заставило ткань сморщиться и развалиться на две половины. Большая часть осталась в руках Петра, и он принялся беспорядочно сбивать ею огонь. Но получалось только хуже. Кусочки тлеющей ткани, роняя веер искр, разлетались по комнате, создавая всё новые очаги огня.

   - Караул! - не выдержал Пётр и, прикрывая остатком плащаницы лицо, бросился вон из комнаты. Павел на мгновение задержался, охватил взглядом уже горящие соломенные перегородки жилища, схватил со стола папирус и бросился вслед за Петром. Лестница наполнилась криками и топотом ног. Кто-то, бегущий наверх, столкнулся с Петром, и они оба покатились вниз, под ноги выскакивающих из поперечных коридоров соседей.

   - Воды, воды! - заверещал женский голос.

   Но было поздно. Сухая солома, тростник перегородок и тонкие оконные рамы в комнате апостолов обрушились. Ветер подхватил горящую солому, остатки пылающих матрасов, набитых сеном, и понёс всё это через узкий переулок в открытые окна близлежащих домов. Там вскоре начался такой же переполох и суета. Люди пытались накрывать горящую солому туниками и хламидами, заливать водой, но не успевали. Пылающие куски тряпок, пучки тлеющего сена и листьев из подушек уносились ветром и создавали новые очаги пожара. Детский плач заглушали женские вопли и грубые голоса мужчин. Вскоре пламя охватило ещё две соседние инсулы, и пожар через полчаса охватил всю улицу. Те, кому удалось вырваться из огня, спасаясь от жара, бросились к форумам, призывая на помощь. Но ветер, набрав мощь в узких улицах от перепада температур, усилился до ураганного - и через час горел уже целый квартал. Запылали лавки торговцев тканями, маслом, кожевенные ряды, таверны, расположенные у Большого цирка. Когорты ночной стражи и центурии вигилитов метались между горящими домами и пытались баграми растаскивать тлеющие деревянные конструкции, создавая просветы между тесно стоящими домами. Но людям уже не под силу было справиться с огнём, охватывающим всё большее количество инсул. К утру значительная часть города была охвачена пожаром, и стена пламени, раздуваемая ураганным ветром, всё ближе и ближе подступала к каменным храмам, Пантеону и форумам императоров.

 

   Нерон стоял на одной из террас своего дворца в Анциуме и смотрел на север. Широкая полоса густого дыма поднималась в той стороне, где за холмами находился Рим.

   - Что это? Может, это бог огня Вулкан проснулся с утра пораньше? Что-то я не помню, чтобы в окрестностях Рима была его кузница, - император обернулся к Софонию Тигеллину, стоящему рядом.  - Что скажешь, Софоний?

   - Сейчас всё узнаем. Вон кто-то скачет по дороге. Верно, курьер, - префект перегнулся через балюстраду и крикнул:

   - Эй, стража, откройте ворота. Император спускается вниз.

   - Пусть курьера приведут сюда!

   - От него, думаю, конским потом воняет за милю. Лучше выслушать его на свежем воздухе, - возразил Тигеллин.

   - Что же, пошли, - согласился Нерон и поспешил вслед за префектом вниз по лестнице.

   Во дворе уже стоял усталый преторианец в прожжённом чёрном плаще и со следами копоти на потном лице.

   - Весть от Сената, император, - легионер, ещё задыхаясь от быстрой скачки, достал из-под кожаного панциря пергаментный свиток и протянул его перед собой.

   - Ну и вид у тебя, - Нерон торопливо развернул послание и пробежал глазами его содержимое.

   - Пожар в Риме, - обернулся он к Тигеллину. - И, судя по донесению этих трусов-сенаторов, там дело серьёзное. Описание беспорядков и хаоса, творящихся в городе, говорит о панике и растерянности, - он обернулся к посланнику Сената.  - Говори.

   - Рим горит, император! Силами жителей и стражи вигилитов поставить заслон огню не удаётся. Ветер разносит пламя с быстротой боевых колесниц.

   - Есть жертвы?

   - Да, император. Я видел обугленные мёртвые тела среди руин. Много раненых и обожжённых из числа тех, кто пытается тушить пожар.

   - Софоний! Прикажи седлать лошадей и пошли гонца к своим преторианцам. Знаю, без приказа они не выступят из своих казарм - а Сенат просит о немедленной помощи. Пошли также верховых в Мизены и Равенну. Пусть префекты флота пришлют в Рим по десять центурий морской пехоты - они обучены тушению пожаров на кораблях. Ближе легионеров не найдёшь, если только в Галлии. А мы выступаем немедля. Я хочу посмотреть на это зрелище.

    К вечеру, уже в сумерках, две конные когорты преторианцев, во главе которых ехали Нерон и Тигеллин, огибая Рим с юго-запада, взобрались на горную гряду Яникул. Отсюда в хорошую погоду удалось бы рассмотреть весь город, но сейчас его скрывали клубы дыма и высокие языки пламени.

   - О, боги! - воскликнул потрясённый открывшийся картиной Нерон.

   Две трети Рима были охвачены огнём. Даже сюда, на правый берег реки, доносились рёв пожара и громкие вопли охваченных ужасом людей. Кровавое зарево отражалось в чёрных водах Тибра. Едва просматривались колоннады и портики Римского форума. Форум Цезаря казался бесформенным розовым пятном. Это мрамор отражал пламя горящих вокруг инсул. Вигилиты и добровольные когорты пожарных ещё пытались бороться с огнём возле Сената и Капитолия, но в остальных частях города давно бросили это занятие. Нерон из-за густого дыма не мог рассмотреть ни куполов храмов, ни огромных статуй императоров и богов, ни овальных сводов терм, ни дворцов знати. По улицам, пригибаясь и уворачиваясь от падающих горящих обломков дерева, метались фигуры людей, с головой накрытых тогами. Лощина между Палатинским и Авентинским холмами создавала дополнительную тягу огню. От стены пламени вверх и в стороны расходились тысячи искр. На Марсовом поле угадывались густые толпы народа, сидящие рядом с повозками, сундуками и горами домашней утвари, которую самым удачливым удалось вынести из пожара.

   Нерон обернулся к Тигеллину:

   - Пошли кого-нибудь навстречу морской пехоте. Пусть поспешат.

   - Легионеры уже ничего не смогут сделать. Город обречён, - префект показал рукой на изогнутые столбы пламени, раздуваемые сильным ветром. - Огонь пожирает всё новые и новые постройки.

   - Пусть хотя бы уводят людей из горящих кварталов. Если мои дворцы уцелели - прикажи размещать несчастных там. Можно ещё укрыться в каменоломнях и под сводами Клоаки. Открывай кладовые преторианской гвардии. Раздайте беднякам вино, хлеб, палатки и плащи.

   Тигеллин подозвал к себе нескольких преторианцев и отдал короткие распоряжения. Всадники стали спускаться к уцелевшему мосту через Тибр.

   - Что там, на том холме? - Нерон показал рукой на белое пятно среди высоких деревьев.

   - Эсквилинский холм, - узнал место Софоний. - Должно быть, это дворец Мецената. Там полно фонтанов и искусственных озёр. Похоже, огонь обошёл виллу стороной.

   - Поехали туда, - принял решение император и тронул пятками запылённых калиг бога лошади.

   Ближайший мост на Тибре, через который предстояло перебраться свите императора, уже горел, и Нерон, следуя примеру гонцов Тигеллина, пустил коня вплавь. Выбравшись на берег и прикрывая лица плащами, всадники старались держаться ближе к садам, опоясывающим Эсквилинский холм. Достигнув ограды дворца Мецената, префект преторианцев указал рукой на запертые ворота, перед которыми стояла группа вооружённых короткими мечами рабов.

   - Туда, - он дёрнул за повод коня Нерона и крикнул:

   - Дорогу императору!

   Но стража, узнав Нерона и опасаясь попасть под удары копий преторианцев, отступила в сторону. Тяжёлые, обитые бронзой створки ворот распахнулись.

   В обширном парке по аллеям бегали люди с кожаными вёдрами и поливали водой деревья, окружающие дворец с востока. Именно с той стороны дул сильный ветер, принося с собой целые снопы искр.

   Навстречу свите императора уже спешил смотритель дворца в сопровождении каких-то людей.

   - Хвала щедрости Гая Цильния Мецената, - тихо шепнул Нерон на ухо Тигеллину. - Если бы он не завещал всё своё имущество Октавиану Августу - эта вилла досталась бы наследникам рода Цильниев, и я бы не владел сейчас этой жемчужиной Рима.

   В толпе, окружающей управляющего, он узнал нескольких сенаторов и Сенеку. Тога философа была прожжена в нескольких местах.

   - А, и ты здесь! - воскликнул Нерон. - Я вижу – досталось тебе от огня.

   - Я был здесь неподалёку, когда начался весь этот ужас. Если бы не доброта и великодушие твоего смотрителя, впустившего нас за стены - мы бы сейчас сгорели заживо, как многие несчастные римляне, - Сенека оглянулся на сенаторов.

   - Кто это рядом с тобой? - спросил Нерон, указывая на измазанного сажей худого восьмилетнего мальчика.

   - Публий Корнелий Тацит приветствует тебя, - сказал паренёк, выступая вперёд и поправляя на себе грязную рваную тунику.

   - Что, я должен знать это имя? - Нерон с насмешкой смотрел на мальчика. - Кроме длинного носа, да ещё перепачканного сажей, в тебе нет ничего примечательного.

   - Подожди, император. Этот молодой человек подаёт большие надежды. Его красноречию и логике позавидовал бы сам юный Цицерон, - вступился за Тацита Сенека. - Когда-нибудь его слава будет ничуть не меньше, чем у Демосфена или Ливия*.

   - Так это твой протеже? Сейчас он похож на ощипанного цыплёнка, - сказал Нерон и с презрением отвернулся от мальчика. Он не видел, как вспыхнули огнём обиды глаза Тацита.

   - Пойдём, полюбуемся пожаром, - Нерон обнял Сенеку за плечи и повёл его к лестнице, ведущую на одну из башен дворца.

   - Полюбуемся? - с ужасом спросил старик.

   - А что нам остаётся? Если мы не можем спасти Рим - так насладимся этой трагедией, поставленной богами. Пусть сам Гомер завидует нам. Думаю, вид подожжённой ахейцами Трои - ничто по сравнению с этим зрелищем, - Нерон в окружении свиты стоял у балюстрады башни, чуть подавшись вперёд, и пожирал глазами пылающий город.

 

*  Демосфен (384-322 г. до н. э.) - один из знаменитейших ораторов древнего мира.

    Ливий - (59 г. до н. э. - 17 г. н. э.) - один из самых известных историков Рима.

 

   Сверху хорошо было видно, как с холмов пламя устремлялось, подобно морской волне, в долины, тесно застроенные пяти- и шестиэтажными домами. Огонь быстро пожирал лавки, деревянные передвижные амфитеатры. Пожар уже подобрался к складам оливкового масла, хлеба, орехов, которыми питался бедный люд, к императорским кладовым, где хранилась одежда, которую Нерон жертвовал оборванцам, заселявшим самые бедные закоулки города. Огненный шквал, набирая силу между тесно застроенными улицами, двигался к форумам, базиликам и портикам Карина и Велабра. В чёрную пустыню уже превратилась Священная улица. Храм Весты, стоявший поблизости, выглядел грудой обугленных развалин. На глазах Нерона рухнул купол храма Геркулеса возле бычьего рынка, потом дворец Нумы Помпилия*. Вдали плавилась и оседала ограда святилища Юпитера Статора.**

   Преторианцы за спиной Нерона отгадывали по цвету пламени, что и где горит. Время от времени всё новые ураганные порывы ветра поднимали из огненной лавы миллионы раскаленных скорлупок от орехов и миндаля, которые устремлялись кверху, подобно стае сверкающих бабочек, и с треском рассыпались в воздухе или, опускаясь на землю, засыпали собой новые части Рима и окружающие город поля, сады и виллы. Всякая попытка к спасению была обречена на неудачу, смятение народа возрастало с каждой минутой. Жители бежали через многочисленные ворота за стены города, спасаясь от пожара, но тот же пожар привлекал тысячи любопытных окрестных жителей, бродяг и диких пастухов Кампаньи, которых толкала в город надежда на удачную добычу при грабеже.

  Нерон неожиданно воздел руки к ночному небу и с пафосом выкрикнул: "О, родина отцов моих, о, дорогая колыбель! О, как прекрасен и густ наверх восходящий дым городского пожара, зажженного божеским гневом; Всем он приносит труды и многим печали приносит..."***

 

*      Нума Помпилий - один из семи древних царей Рима.

**    Храм Юпитера Статора - храм на Римском форуме, основанный по легенде Ромулом.

***  - Строки из Илиады Гомера.

 

    От неожиданности свита императора, до той поры тихо ведущая свои разговоры за его спиной, замолчала, и в наступившей тишине стали слышны крики и вопли тех, кто погибал под обломками падающих зданий. Из общего гула хаоса выделялись тонкие высокие голоса. Это женщины, обливаясь слезами, бегали по улицам, по которым еще можно было пройти, и разыскивали своих потерявшихся в огне и дыму детей. Некоторые из решительных или обезумивших римлян пытались еще бороться с пламенем, чтобы спасти хоть малую часть своего имущества, но среди них всё меньше становилось таких, кто боялся бедности, а не смерти. Рим был обречён.

 

                                   +++

 

   На шестой день огонь, не находя себе пищи, остановился у границ Эсквилинского холма. Центурии морской пехоты и преторианцы разрушили почти двести инсул, чтобы остановить пламя, и создали зону, препятствующую дальнейшему распространению пожара. Но все здания и храмы на склонах Палатинского, Авентинского и Целийского холмов лежали в дымящихся руинах. Не стало Большого цирка, Храма Весты, форума Регия. Треснули и разрушились от жара многочисленные мраморные греческие статуи, триумфальные арки и колонны. Выгорели сады и виллы аристократов, не говоря уже о многочисленных городских трущобах, где жил плебс.

   Утром седьмого дня Нерон, с опухшими от бессонницы глазами, слушал доклады центурионов флота. Рядом с ним сидело несколько сенаторов, оставшихся в Риме. У стены стояли Софоний Тигеллин и осунувшийся удручённый Сенека.

   - Из четырнадцати районов города полностью сожжены четыре, а шесть серьёзно пострадали. Двери уцелевших дворцов, в том числе твоих, император, открыты для народа - но не хватает хлеба, не подвозится мясо и прочее продовольствие.

   - У несчастных есть хотя бы крыша над головой, - перебил центуриона Сенека. - А что случилось с торговцами и поставщиками припасов?

   - Большая часть уцелевших купцов бежала из Рима. Остальные бессовестно вздули цены. Особенно на хлеб, сыр и вино, - открыл рот Тигеллин.

   - Всем, кто ещё нуждается в крове, поставить палатки вокруг храма на Марсовом поле и в императорских садах. Ты, - Нерон ткнул пальцем в одного из центурионов, - отвечаешь за подвоз зерна из Остии и Брундизия. Опустошить все склады в этих гаванях! Ты, Софоний, проследи, чтобы лавочники снизили цены на хлеб до трёх сестерциев за меру. Тех, кто ослушается - хватай и отправляй на галеры!

   Нерон устало откинулся на спинку кресла.

   - Ты, Сенека... Только тебе, зная твою честность и верность долгу перед отечеством, могу доверить раздачу из моей казны денег. Собери писцов Сената. Пусть составят список семей, пострадавших от пожара. На каждого, включая стариков, выдавать по шесть сестерциев в неделю.

   - Возьми, император, и мои деньги. Дом мой уцелел, сокровищница тоже. Мне, старику, много не надо, - на глазах Сенеки выступили слёзы.

   - Не раскисай. Мы с тобой отстроим Рим заново, - Нерон нервно потёр руки. - Тигеллин! Кто у тебя ведёт расследование о причинах пожара?

   - Центурион Луций Марсий.

   - Есть результаты?

   - Его люди расспрашивают плебс, укрывшийся в кампусе на Марсовом поле. Но пока все разговоры вертятся вокруг сплетен и слухов.

   - Каких?

   Префект замялся, нервно трогая вспотевшей ладонью рукоять гладия.

   - Ну, чего замолчал? Говори! - приказал ему Нерон.

   - У всех ворот города идут кривотолки по поводу пожара. Нищие вопят, что это Вулкан вместе с Юпитером истребляют Рим за жадность и падение нравов, поражая город огнем. Жрецы храма Юноны шепчутся, что сама Веста - богиня целомудрия - мстит тебе, император, за весталку Кубрию.

   - Какую ещё весталку? При чём здесь я?

   - Так говорят, - Софоний смущённо опустил взгляд. - Кто-то обесчестил её месяц назад. Молва приписывает это дело тебе.

   - Клевета! Меня в Риме не было с начала лета. Пожар - просто повод для досужих вымыслов. Что ещё?  

   - Гладиаторы и варвары с Востока шепчутся между собой, что это по твоему приказу был подожжён город.

   - Чушь! - воскликнул император, - Хотя… этот «Вавилон» с его лачугами времён Нумы Помпиллия давно бы следовало сжечь.

   - Вот я и говорю. Кто-то слышал, как ты декламировал со стен виллы Мецената строки о пожаре Трои.

   - Ну и что? - Нерон с досадой хлопнул ладонью по собственному колену. - Дурачьё! Знаю, чьих языков это дело! Мародёры, беглые рабы, должники ростовщиков подстрекают народ. Вспомните Спартака. Начнутся беспорядки - им же лучше. Грабить легче, - Нерон вскочил и заходил по атриуму. - Софоний! Пусть твои преторианцы патрулируют улицы. Ночью дозоры усилить. Пойманных мародёров казнить на месте. Распускающих слухи бездельников топить в Тибре! Я не потерплю мятежа!

   Немного успокоившись, он остановился перед префектом.

   - Пусть вигилиты примкнут к твоим легионерам и приступят к расспросам. Всё равно им уже тушить нечего. Мне нужны виновные в халатности или поджоге, а также свидетели их вины. К утру завтрашнего дня расскажешь мне о ходе расследования. Пусть кто-нибудь из твоих людей займётся гладиаторами и рабами. Сгоняйте этих бездельников в кампусы за городом. Пусть формируют когорты для разбора завалов и погребения погибших. Займи злоязыких делом, чтобы не слонялись и не выдумывали небылиц. А сейчас - ступайте все прочь. Мне нужно обсудить с Севером и Целером* планы новой застройки города. Время не терпит.

 

*  Север и Целер - древнеримские архитекторы эпохи Нерона.

 

                                    ***

   Ночь подкралась к Риму незамеченной волчицей. Люди, уставшие от огня и хаоса, держались вместе, оплакивая погибших. Одни бродили среди руин и собирали пепел в траурные урны, чтобы захоронить хоть что-нибудь, принимаемое помутившимся рассудком за останки родственников, другие просто сидели возле уцелевших фонтанов и по берегам Тибра, боясь отойти от спасительной воды. Многие, избежавшие гибели, расстелили одеяла и плащаницы под акведуками и лежали в полной прострации, не зажигая костров и жуя куски свежего хлеба, только что выпеченного в лагере преторианцев.

   Пётр и Павел переходили от одной группы людей к другой, отыскивая христиан и утешая их короткими проповедями.

   - Молитесь, братья, ибо на всё воля божья. Иисус не оставит вас в беде. Не плачьте по утраченному, по серебру и золоту, по достатку и сытости. Воздаётся тем, кто крепок в вере и твёрд в испытаниях. Будет новый день - будет и пища вам.

   - О чём он говорит? - поднял голову человек с многочисленными ожогами на теле, лежащий поодаль. - О каком серебре и золоте ведёт он речь? Я с роду не держал в руках и тридцати медных сестерциев сразу. Постой, постой! - человек встал и присмотрелся к лицу Петра, освещённому Луной. - Да ведь ты - тот самый старик, который обругал меня, когда я выплёскивал свой ночной горшок, - немолодой галл из бывших легионеров подошёл ближе и схватил апостола за плечо. - Народ Рима! – заорал легионер. - Это они опрокинули жаровню или светильник с маслом у нас в инсуле! Я слышал, как они кричали друг на друга и ссорились, пытаясь потушить огонь.

   Павел обернулся на крик и узнал в человеке соседа по инсуле с верхнего этажа. Пётр вырвал край хламиды из кулака галла и толкнул его в грудь.

   - Поди прочь!

   Но руки бывшего легионера ещё не утратили силу. Он схватил Петра поперёк туловища и повалил его на землю.

   - Бей его! Он - иудейский проповедник. Я знаю его! Это он, иерусалимский пёс, поджёг Рим!

   Павел попытался помочь своему товарищу, но было поздно. Со всех сторон к месту ссоры уже сбегались люди, подбирая по дороге камни. Замелькали багры вигилитской стражи. Вдалеке сверкнули шлемы преторианцев.

   Павел, прикрыв полой плащаницы голову, отпрянул в сторону и растворился в темноте.

   Ночная стража едва успела вырвать Петра из рук обезумевшей толпы и повела его в казармы претория. Солдат сопровождала взбешённая толпа, крича:

   - Бей его! Это он сжёг Рим! Прочь иудеев из города! Христиан - в клетки со львами!

   Побитого камнями апостола и десяток растерзанных христиан, среди которых он проповедовал этой ночью, привели в преторианские казармы и заперли до утра.

   Нерона, впервые за несколько ночей забывшегося глубоким сном, разбудил Тигеллин.

   - Вставай, император.

   - Ну, что там ещё? - поднял голову Нерон. - Надеюсь – это не новый пожар где-нибудь в Помпеях или Неаполе?

   - Нет. Там всё спокойно.

   - Так чего тебе нужно? Не дадите выспаться Отцу нации!

   - В Риме беспорядки.

   - А! - император вскочил с постели, рукой попал в чашу с остатками вина, стоявшую рядом на столике и, посылая проклятия Бахусу, босиком подбежал к окну. - Какие, где?

   - Возле всех ворот, ведущих в город, на уцелевших форумах и у развалин храмов, - докладывал Софоний, набрасывая на плечи голого Нерона свой плащ.

   - По какому поводу, хотя… - Нерон обернулся к своему префекту. - Горечи утрат после вчерашнего пожара достаточно. Рассказывай!

   - Ночью стража поймала иудейского проповедника. Его узнал один бывший легионер. Он говорит, что иудей - один из главарей христианской секты, и в ночь перед пожаром именно он опрокинул горящий светильник на пол и поджёг инсулу возле Большого Цирка. С этой улицы всё и началось.

   - Дай мне план Рима, - потребовал Нерон.

   Софоний порылся среди свитков на столе и вытащил карту, на которую архитекторы уже нанесли линии новых улиц и планы жилых кварталов.

   - Здесь Большой Цирк, тут улица, а вот инсула, в которой жили галл и этот иудей, - палец Тигеллина упёрся в одну точку.

   - Ветер в ту ночь дул откуда?

   - С юго-востока.

   - Всё сходится, - Нерон оторвал взгляд от карты. - Доставь мне этого иудея немедля и пошли за Сенекой.

   К полудню Пётр стоял перед Нероном. Апостол выглядел испуганным, растерянным и больным. Несколько кровоточащих ссадин на лице придавали ему вид разбойника. Концы длинных волос свалялись. С одной стороны они были опалены огнём.

   - Как твоё имя? - спросил Нерон, не вставая с кресла.

   - Пётр, - губы проповедника сжались в узкую полоску. Похоже, он набирался мужества, пытаясь отогнать овладевшую им тревогу.

   - Мне говорили, будто ты - посланный к нам из Иерусалима неким Иисусом, которого сам же и помогал первосвященникам Синедриона распинать на кресте?

   - Видит Бог, тебя обманули, цезарь. Распинали его солдаты Пилата.

   - Значит, ты тут ни при чём?

   - Я защищал Иешуа мечом, когда к нему подступила стража в Гефсиманском саду. Я даже отсёк ухо одному из солдат.

   - Мечом, говоришь… И после этого ты ещё жив? Хороши солдаты у иудеев! Я всегда говорил, - Нерон обернулся к Сенеке, - что армия Ирода никуда не годится. Какой-то нищий носит при себе оружие, да ещё нападает на ночную стражу.

   - Позволь мне, - выступил из-за спин преторианцев Сенека.

   Нерон сделал приглашающий жест рукой.

   - Спрашивай.

   - Ты - ученик Иисуса? - философ подошёл к Петру ближе.

   - Я - недостойный его святой мудрости простой рыбак.

   - Не прибедняйся и не лукавствуй. Здесь не театр, - Сенека покосился на Нерона.

   - Отвечай моему советнику, - скучным голосом приказал помрачневший Нерон.

   - Он приблизил меня к себе и указал цели и путь к истине.

   - Какие цели, к какой истине?

   - Цель - это вера в единого Бога, имени которого я не смею произнести вслух, а истина - закон, который дал нам Иешуа. Только он мог разговаривать с Господом, отцом своим.

   - Постой! - заинтересовался Нерон. - А разве все иудеи до Иисуса не следовали законам своего бога? Не много ли брал на себя твой учитель?

   - Иудея изменилась, забыв суть законов Моисеевых. Учитель был послан Отцом, чтобы направить нас на путь истинный.

   - Опять ты о пути! Да и слово «истина» не сходит у тебя с языка, - с досадой воскликнул Сенека. - Если ваш патриарх Моисей разговаривал с твоим богом и дал вам его законы - чего проще следовать им?

   - Да, - согласился Пётр. - Только первосвященники толковали законы по-другому.

   Он уже овладел собой и обрёл уверенность, перебирая в памяти слова Иисуса.

   "Жаль, Павла нет со мной. Он бы поставил на место этого старика, мнящего, что он умнее нашего учителя", - подумал апостол, недовольно поджимая губы.

   - И как это «по-другому»? Закон должен быть прост и ясен, краток и строг, а, самое главное - понятен и выгоден людям. Только тогда его будут исполнять, - Сенека начал горячиться. Ему хотелось добиться от иудея логики и ясности формулировок.

   - Слишком много в законах Моисеевых запретов, - тихо проворчал Пётр.

   - Я понял! - воскликнул вдруг Нерон. - Вам, нищему пришлому сброду, больше по душе анархия и слабость власти. Вот тогда можно бездельничать, призывать к мятежу, скрываться от общественных работ, не платить налоги и смущать умы таких же лентяев легендами об империи всеобщей справедливости.

   - Подожди, император. Давай послушаем иудея. Я хочу знать, что же такого говорил Иисус, почему его речей так испугался Синедрион? Почему первосвященники настолько воспылали гневом, что распяли проповедника, словно он уголовный преступник? - Сенека повернулся к Петру. - Давай, просвети нас, невежественных. Почему и как простые споры на религиозной почве сделали твоего учителя кумиром нищих?

   "Неужели Иешуа сподобил меня обратить в истинную веру самого римского императора?” - подумал Пётр.

   С благоприобретённым за последнее время смирением он поднял взгляд к потолку и принялся проповедовать, как будто перед ним сидел не повелитель Рима, а пастух-самаритянин.

   - Равви научил нас любить ближних своих, он подарил нам души из мягкой глины и железную твёрдость духа. Закон Моисеев учил нас - зуб за зуб. А я говорю вам - кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую. Равви преподал нам уроки смирения, милосердия и благочестия, которых никогда не знали римляне, погрязшие в пороках, - апостол всё более и более повышал голос:

   - Иешуа возопил на улицах Иерусалима: "Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну"*.

   Пётр перевёл дух и, заметив холодное равнодушие на лице Нерона, продолжал свою проповедь, торопясь и захлёбываясь словами:

   - Сказано также, что если кто не может больше жить с женою своею, пусть даст ей разводную. Вот слова Иисуса: «А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует».

   - Довольно! - крикнул Нерон. Его глаза налились яростью. - Да кто ты такой, чтобы учить римлян морали?

   - Не я учу, это слова Равви. А тебе, император, не пристало грешить с блудницами и менять жён, словно это сандалии, которые поносил - да выбросил! - пылал праведным гневом Пётр.

 

*  - Здесь и далее - Евангелие от Матфея.

 

   Нерон потерял дар речи. Он выхватил у ближайшего преторианца гладий и, бросившись вперёд, направил меч в грудь Петру.

   Но Софоний преградил императору дорогу. К нему присоединился Сенека, схватив императора за локоть.

   - Пусти! – вырывался Нерон. - Я убью этого грязного иудея.

   - Вспомни Иисуса, император. Зачем нам в Риме ещё один мученик? Тебе что - мало пожара, хочется ещё и мятежа?

   Нерон, бросив меч под ноги и остывая от бешенства, медленно развернулся к Сенеке.

   - А тебе мало словесного поноса и клеветы, который изливает на меня этот сукин сын?

   - Пойми: мы должны развенчать его в глазах народа, а не делать из него жертву. Я напишу трактат в диалогах между мной и иудеем. Пусть ликторы прочтут его на всех форумах Рима. Люди должны знать, кто этот новый враг, пытающийся низвергнуть древних богов с пьедесталов наших храмов.

   - Сенека! Ты забываешься в своих попытках постичь сомнительные истины нищего проповедника и проявляешь неуважение ко мне, - с угрозой в голосе сказал Нерон. - Этот старик должен быть распят, как и его учитель - Иисус, а всех христиан и иудеев я прикажу бросить на растерзание львам - чтобы другим неповадно было подрывать моральные устои и древние традиции, заповеданные нам предками!

   Но философа, который долгое время мирился с непростым характером своего воспитанника, будто подменили. В него вселился дух противоречия и желание поступить наперекор императору.

   Лицо Сенеки говорило о решимости, во что бы то ни стало, пристыдить Петра.

   - Позволь, император, довести наш диалог с иудеем до логического завершения. Уважь старика, Луций.

   Нерон с удивлением посмотрел на своего советника. Уже давно никто не называл его, как мальчишку, Луцием.

   - Я умываю руки. Можешь хоть всю ночь допрашивать иудея, но его участь решена. Он умрёт на кресте.

   При этих словах Пётр побледнел и едва удержался на ногах. Озноб от ужаса неминуемой смерти пробежал у него по спине. Он отступил назад и попытался упасть на колени, но два рослых преторианца подхватили его под руки.

   - Не нужно торопиться, император, - Сенека поправил конец тоги, сползающей с его худых плеч. - Рим всегда умел делать из своих врагов верных союзников. Тебе хорошо бы это помнить

   Он подошёл вплотную к Нерону и шепнул ему на ухо:

   - Секта христиан многочисленна и, по сути, пока безобидна. Всех не выловишь. Последователи Петра забьются по щелям, переждут твою немилость и будут дальше тайно совращать римский плебс обещаниями справедливого небесного царства и вечной жизни. Если мы заставим иудеев проповедовать идею подчинения христиан императорской власти и признаем их право считать Иисуса богоизбранным - Рим простоит ещё тысячу лет. Помнишь, я тебе цитировал из христианского евангелия: Богу - богово, цезарю – цезарево?..

   - Даю тебе два часа. А я пока подумаю над твоими словами.

   Нерон, злясь на себя за то, что уступил философу, покинул атриум.

   А Сенека уселся на мраморную скамью возле стены и с интересом уставился на Петра.

   - Ты утверждаешь, что путь к обретению царствия небесного - это слепая вера в истины, открытые вам учителем?

   - Да, римлянин. Если жить согласно заповедям Иешуа - то будут открыты тебе врата небесные.

   - Оставим в покое высокопарную риторику. Лучше скажи мне, не богами - или пусть одним твоим богом, имя которого ты не можешь произнести - заведено от сотворения мира, что были, есть и будут ленивые в душе, глупые и недалёкие в разумах своих? Ты ведь не станешь отрицать, что у каждого народа над общей массой плебеев всегда возвышались вожди - сильные, смелые, умные и предприимчивые - суть фундамент любого государства? Разве они по трудам своим не должны быть вознаграждены и стоять во главе народов?

   - Иешуа говорил: "Блаженны нищие...".

   - Постой! - с отчаянием воскликнул Сенека. - Что ты заладил одно и то же? Ты или глуп, или слеп, или - что ещё хуже - не в состоянии признавать прописные истины, заложенные в основу современной философии. Сотни мудрецов до нас задавались вопросом о смысле жизни. Они написали сотни трактатов о божественном происхождении человека, о его месте в системе мироздания, о зарождении государств, о лучших формах власти. Они изобрели тысячи полезных предметов, начиная от приспособлений для добывания огня и заканчивая устройствами, помогающими противостоять силам природы, использовать ветер, переносить воду на большие расстояния, молоть зерно и выплавлять железо. А ты предлагаешь забыть все эти достижения, не заботиться о пище телесной и тихо ждать чуда второго пришествия твоего Иисуса. Тогда зачем нужны свитки, написанные Сократом и Аристотелем, Пифагором и Архимедом, Аристархом Самосским и Анаксагором* - если ты уверен, что истина содержится только в написанных со слов Иисуса Евангелиях? Зачем тогда Птолемеи в Египте создавали Александрийское хранилище древних книг, зачем соперничает с ней библиотека Пергама?**

 

*    Аристарх Самосский (ок. 310 до н. э., Самос - ок. 230 до н. э.) - древнегреческий астроном, математик и философ III века до н. э., впервые предложивший гелиоцентрическую систему мира.

      Анаксагор из Клазомен (ок. 500 до н. э. - 428 до н. э.) - древнегреческий философ, математик и астроном, основоположник афинской философской школы.

** - Знаменитая библиотека античного города Пергам в Малой Азии (столица Пергамского царства). Основана  между 175 и 160 г. до н. э. царём Эвменом Вторым. При нём библиотека Пергама стала соперничать с Александрийской. Это вынудило Птолемеев запретить экспорт папируса из Египта. В ответ на эту меру пергамцы изобрели новый материал, который по имени их города стал называться пергаментом. Сам город Пергам, согласно древнегреческой мифологии, был основан сыном Андромахи и Гелена (братом Гектора, первого мужа Андромахи). Новорожденный был наречен Пергамом в память о Троянской цитадели, которая называлась Пергам. После смерти Гелена Пергам с Андромахой переселились в Малую Азию, где Пергам основал новый город, получивший название по имени своего основателя.

 

   Пётр, подумав несколько мгновений, ответил:

   - Если во всех этих книгах написано то, что можно прочитать в Евангелиях, значит - они лишние, и бесполезны. Если там написано что-то другое - тогда они вредны и суть есть источники ереси, смущающие умы. Когда огонь, - апостол указал рукой в открытое окно, где ещё были видны руины сгоревших зданий, - доберётся до не нужных миру свитков, я жалеть не стану.

  - А разве Иисус не призывал учеников к поискам знания от простого к сложному, со ступеньки на ступеньку, пока вы не встанете над миром? Не его ли это слова: "…и, когда он найдет, он будет потрясен,  и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем"?

   - Я смотрю - ты знаком с учением Иешуа? – Пётр удивлённо уставился на Сенеку.

   - Отвечу тебе словами Иисуса, - ответил старый философ, - «…нет ничего тайного, что не будет явным…». Когда человек в своей жажде знания откроет тайну сотворения атомов, о которых писал Демокрит и из которых состоит всё, что есть на земле - слепая вера христиан, заключённая в оболочку придуманных тобой и Павлом внешних предписаний и торжественных обрядов, будет восприниматься мудрецами, как миф или плохая пьеса, сыгранная бездарными актёрами. Дух человеческий не может быть заключён в клетку догм. Иисус дал вам всего лишь ключ к поиску откровений, а не само откровение. Он пытался сделать так, чтобы вы стали свободны от привычки накопления ценностей материального мира, вышли из узилищ телесных, из пут несовершенного разума, чтобы обрести единство с высшим божеством, имя которому Космос*.

 

* Космос – у древних греков – порядок, гармония, красота, Вселенная.

 

   - Не знаю никакого Демокрита и Космоса, - Пётр смахнул рукой капли пота, заливавшие глаза. – Мы, иудеи, чтим только Бога наших предков и сына его Иисуса.

   - Бесполезно, - прошептал Сенека. - Центурион! – позвал он. - Уведи этого упрямца.

 

                                                            +++

 

   "Это - пощёчина! Никому, даже императору, не позволено так обходиться со мной! Послать префекта проследить за установкой цистерн на крышах инсул, уцелевших после пожара - что может быть унизительней для чести и гордости солдата?! Будто у магистратов не хватает своих людей!" -  думал Афраний Бурр, наблюдая за построением своих преторианцев во дворе казарм.

   "Что означает такое поручение? Оскорбление? Да, и это тоже. Но - не только. Нерон даёт мне понять, что я стал для него обузой, и что в моих услугах советника он больше не нуждается. Значит, я – всего в шаге от обвинения в организации какого-нибудь из пальца высосанного мятежа. Это значит, что близок день, когда меня  либо отправят в ссылку, либо прикажут покончить с собой".

   Афраний ощутил слабость в коленях и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, накричал на солдата, у которого ремешки шлема оказались не застёгнуты  на подбородке.

   - Всем понятно, что надо делать? - командир преторианцев прошёлся перед строем легионеров. - Каждая центурия обходит определённую улицу и поднимается на крыши инсул. Там, где ещё нет резервуаров с водой, разыскиваете хозяина дома или управляющего и доставляете сюда, в казармы. Здесь таким вправит мозги палач легиона. Император поклялся перед Сенатом, что не допустит нового пожара.

   Афраний развернулся к воротам и приказал:

   - Первая шеренга - за мной. Остальные за своими центурионами - марш!

   Тяжёлый топот подкованных калиг дал ему понять, что преторианцы перестроились в походный порядок и пошли за своим префектом.

   Солдаты миновали открытые ворота и оставили позади гимнастическую площадку, где собралась небольшая группа римлян, наблюдающих за тренировочной схваткой борцов. Афраний покосился на мускулистые потные, смазанные оливковым маслом тела молодых парней, которым помогали советами два пожилых гимнасиарха, и мысленно сделал ставку на темнокожего карфагенянина.

   Центурия, повинуясь повороту узкой улицы, оставила позади термы на Оппиевом холме,  мастерские переписчиков и таберны торговцев папирусом, пергаментом, вощёными дощечками, прошла мимо ряда огромных амфор возле винных лавок и, наконец, оказалась за стеной, отделяющей район Субура от форума Августа. Стук гвоздей преторианских калиг о мраморные плиты площади заставлял расступаться в стороны толпы разношёрстного народа. Люди с опаской смотрели на копья, чёрные плащи солдат, на блестящие шлемы, украшенные чёрными перьями, и замолкали, прекращая споры, весёлые шутки и громкий смех.

   Афраний, несмотря на мрачное настроение, залюбовался огромным, идеально спланированным пространством императорских форумов, сверкающих мрамором и бесконечным рядом колонн. В другое время он бы не прошёл мимо портика Октавии и храмов Юпитера и Юноны. Только там можно было увидеть мир совершенной наготы, сотворённый руками Поликлета, Дионисия и Лисиппа. Префект с удовольствием постоял бы возле тёплого мрамора многочисленных статуй богов и холодной бронзы тридцати конных гетайров во главе с Великим Александром и, возможно, пожалел бы о других многочисленных и прекрасных статуях, потерянных вместе с разбитыми бурями галерами.

   "Хотя - пусть себе покоятся на дне морском по пути из Афин в Рим, - подумал Афраний и стал массировать под нагрудником место, где, по его мнению, под каркасом рёбер должно находиться сердце. - Что-то ноет сегодня", - префект внутренне подобрался, мысленно укоряя себя за минутную слабость.

   Тем временем центурия достигла вновь построенных инсул, которые необходимо было проверить.

   Префект хорошо помнил этот район до пожара. Когда-то тут находилась запутанная сеть кривых узких переулков, ныряющих с холма на холм, застроенных шести- и семиэтажными, тесно стоявшими домами. Раньше все первые этажи инсул представляли собой торговые ряды, где продавали фрукты, ткани, цветы, погребальные венки, масла и сыры. Здесь же находились кузницы медников, зеркальных дел мастеров и сапожников. Частенько в тёмных тупиках находили трупы ограбленных пьяниц и мёртвые тела неосторожных прожигателей жизни.

   "Ничего не изменилось, - подумал Афраний, - всё те же лавки, только улицы стали шире и первые два этажа теперь строят из камня".

   Префект отметил про себя, что в помещениях торговых рядов, поделённых на маленькие секции, торговцев стало больше. Почти все такие лавчонки и мастерские использовались также в качестве жилья. Преторианцев из-за железных решёток провожали любопытные взгляды женщин и детей.

   Афраний пинком открыл дверь одного из домов. Кирпичная лестница заканчивалась на уровне третьего этажа. Дальше шла ещё более узкая, деревянная, с шаткими перилами. Миновав несколько пролётов, префект осмотрел коридор.

   "Всё те же вонь и грязь, - подумал Бурр и сморщил нос, - похоже, полы здесь не мыли месяца три”.

   Повсюду валялся мусор, куриные кости, остатки фруктов, куски чёрствого хлеба. Вдоль стены деловито пробежала крыса. Воздух в коридоре отдавал гарью, прокисшим вином и острым запахом пота.

   Внезапно дверь одной из цинакул открылась, и в темноте, не обращая внимания на солдат, неуверенной поступью пьяного человека вдоль стены проскользнул мужчина. Перед собой он осторожно нёс два ночных горшка. Человек открыл соседнюю цинакулу, воровато оглядел её, убедился, что она пуста - и вылил содержимое горшков в распахнутое окно.

   - Взять его! - приказал префект одному из своих солдат и заткнул уши от громкого вопля арестованного. - Двадцать ударов палками и сто сестерциев штрафа за нарушение закона!

   Бурр поманил рукой двух легионеров, и они все вместе стали подниматься дальше. Выше вся лестница оказалась увешанной сохнущим бельём и заставлена разбитыми кувшинами, завалена тряпьём и сломанной мебелью. Афраний увидел чумазого голого ребёнка, играющего грубо раскрашенным деревянным солдатом. В глазах малыша застыли безразличие и сонная апатия. Со всех сторон слышались людские голоса, споры, брань на повышенных тонах, смех и крики младенцев.

   - О, Боги! Что за скоты здесь живут? - удивился префект, оборачиваясь к своим солдатам.

   - Мускулы Рима, - ответил один из них.

   - Кто? - не сразу понял Афраний.

   - Скопарии*, слуги, каменщики, носильщики, разорившиеся лавочники.

   - Ладно, пошли дальше.

   Бурр стал преодолевать последний пролёт лестницы, но сзади послышался топот босых ног и тяжёлое дыхание людей.

   Префект оглянулся. Четыре раба тащили на перекладинах две огромные и, очевидно, тяжёлые амфоры.

   - Куда вас несёт? - остановил носильщиков преторианец.

   - Управляющий велел наполнить водой терракотовые сосуды под крышей.

   - Сколько их? - спросил Афраний.

   - Чего?

   - Сосудов.

   - Восемь штук.

   - Пошли, посмотрим.

   Префект пропустил вперёд носильщиков и, наклонив голову, чтобы не задеть дверную притолоку, шагнул в душное низкое пыльное помещение. Через дыры в черепице пробивались косые лучи солнца, и Афранию удалось рассмотреть поперечные балки, поддерживающие кровлю, восемь огромных терракотовых цистерн, два разбитых глиняных светильника, какие-то лохмотья и человека, лежащего на куче тряпья.

   - А это кто?

   - Такой же, как мы, акуарий, - ответил один из водоносов. - Живём мы здесь.

   "Алчности домовладельца нет предела", - сделал вывод префект и, верный служебному долгу, заглянул в цистерны.

   Только две из них были наполнены водой, да и то на треть.

   "Случись новый пожар - эта инсула запылает, словно факел, - решил Афраний. - Да пусть хоть под землю провалится!" - в сердцах подумал Бурр, круто развернулся и, сплюнув в пыль, стал спускаться по грязной, в сусоре и объедках лестнице на улицу.

 

*  Скопарии (scoparii - лат.) - дворники.

 

 

   - Что мне делать с иудеями, император? – Гай Софоний Тигеллин, выпроводив из таблинума десяток подрядчиков со строительными чертежами, линейками, циркулями, плотно закрыл за ними двери.

   - Ах, да, иудеи, - поморщился Нерон. - Так что там с ними?

   - Подземелье Туллия* переполнено, а римляне вылавливают в городе всё новых пришельцев с Востока, обвиняя их в недавнем пожаре.

   - Все они приверженцы христианской секты?

   - Кто их сейчас разберёт? Допрашивать нет времени, но на некоторых под туниками и сто’лами видны деревянные кресты.

   - Может, передать иудеев преторам? Пусть суды решают, что с ними делать.

   - Тогда в Риме вспыхнет мятеж. В городе и так неспокойно. Мародёры, бандиты, дезертиры из восточных легионов подстрекают народ и проклинают иудеев.

   - Что ты предлагаешь?

   - Народ хочет зрелищ - так дайте ему зрелищ. Я бы построил на скорую руку небольшой цирк - и пусть львы испытают, защитят ли христиан их боги.

   - У них один бог, - Нерон задумался.

   - Какая разница?

   - В сущности - никакой. А где этот апостол Пётр, который посмел так нагло разговаривать со мной?

   - В новых казармах преторианцев под замком.

   - Вот его - распять на кресте! И не так, как Пилат распял мятежного пророка в Иудее - а вниз головой! Пусть повисит, а римляне, предающие веру предков и сочувствующие христианам, пусть посмотрят. В другой раз неповадно будет ходить на тайные проповеди безумцев!

  

*  Подземелье Туллия – тюрьма в Риме. Подземелье предназначалось для казни. Там в разное время казнили Югурту, катилинариев, Верцингеторикса.

    Югурта (160-104 г. до н. э.) - царь Нумидии с 117 г. до н. э., который вёл с римлянами войну. По наущению молодого Луция Суллы, нумидийского царя пленил мавританский правитель Бокх I, выдавший его в 105 г. до н. э. римлянам. После триумфальной процессии поверженный царь был предан казни в подземной Мамертинской тюрьме.

   Катилинарии – сторонники Луция Сергия Катилины, который организовал заговор против Сената и республиканской формы правления в 66 г. до н. э.

  Верцингеторикс – вождь кельтского племени арвернов в Галлии. Во время Галльской войны возглавил восстание объединённых галльских племён против Цезаря в 52 г. до н. э. После подавления восстания Верцингеторикс среди прочих трофеев был доставлен в Рим, где провёл пять лет в заключении, а после участия в триумфальной процессии в 46 г. до н. э. задушен.

 

  - Как скажешь, император, твоя божественная воля – закон для меня, - Софоний нагнулся к уху Нерона.  - Есть ещё кое-что, о чём ты должен знать.

   - Что-то срочное?

   - Как сказать. Хотя в такое время все дела срочные.

   - Говори.

   - Сенека всё чаще встречается с друзьями Гая Кальпурния Пизона.

   - С кем именно?

   - С Юлием Авгурином, Мунацием Гратом, Аннеем Луканом, Гаем Петронием*…

   - Лукан? Это тот, который написал поэму “Ферсалии”? – заинтересовался Нерон.

   - Не знаю, что он там написал, но он мне не нравится, - сказал Тигеллин.

   - Мне тоже. Он посмел соперничать со мной на состязаниях чтецов в Помпеях. К кому ещё ходит Сенека?

   - Скорее - кто ходит к нему? - усмехнулся префект. - Думаю, некоторые центурионы преторианцев считают, что Сенека достоин императорских регалий.

   - Что? – вскочил Нерон. - Кто посмел?

   - С ним вместе видели Стация Проксума, Максима Скавра и Фения Руфа…

   - Второй префект Претория? Я так и знал, так и знал! Все, все завидуют мне! - Нерон театральным жестом заломил руки, словно чувство отчаянья и тревоги переполнило его чашу терпения.

   На самом деле он почти был уверен, что Софоний сгущал краски. Он слишком хорошо знал своего префекта, его вечную подозрительность и желание избавиться от соперников, претендующих на место советников при императоре.

   «Жизнь – это театр, где каждый считает, что именно он играет главную роль, - думал Нерон. - И такой поворот сюжета очень даже интересен. Вот только - кто автор этой пьесы? Пизон – слишком глуп. Сенека? Он слишком стар и равнодушен к власти. Преторианцы? Те - могут. Они ещё не простили мне убийства Агриппины. Уж слишком моя матушка была любвеобильна, и каждый из этих жеребцов считает, что он был у неё единственным. Мне, по большому счёту, плевать на заговоры. Я устал от власти, от этого стада льстецов, толпящихся вокруг меня, от их жадности и скудоумия. Кифара и подмостки - вот моё призвание. Моя слава слишком велика для римлян. Только греки могут оценить мои таланты. Ахейя! Как я скучаю по тебе. Ну, почему не Афины - столица империи?»

   Император ходил, заложив руки за спину, мимо стоящего в позе преданного слуги Тигеллина.

   «Посмотрим, как этот справится со своей ролью», - решил Нерон и воскликнул:

   - Те, кто совсем недавно клялись мне в верности - сегодня готовы убить меня. Даже Сенека – этот моралист и защитник старых нравов Рима! Мне надоело видеть рядом с собой его хитрую, лицемерную рожу с глазами крота. Его бесконечные упрёки, его сарказм. Видишь ли, он не любит деспотию и восточные формы правления! Ему претит моя популярность у варваров и слава среди плебса, - Нерон схватил со стола какой-то папирус и разорвал его в клочья.

   Тигеллин торопливо налил в чашу вина из небольшой керамической амфоры и с поклоном подал императору.

   - Выпей, - он почти силой усадил Нерона в кресло. - Если ты позволишь, император, я тайно возьму всех заговорщиков. Только мне нужно знать, как поступить с ними.

   - Да, да! Схватить всех офицеров претория, замешанных в заговоре! Солдат центурий и когорт, которыми они командовали, запереть в казармах.

   - Хорошо бы усилить караулы на Капитолийском холме.

   - Непременно. И ещё: закрыть все ворота. Пустить слух: «Государство в опасности!»

   Нерону начинала нравиться собственная игра.

   - Что делать с мятежниками? – настаивал Тигеллин.

   - Делай с ними, что хочешь.

   - А Сенека, а Лукан?

   Нерон задумался.

   - Лукан и кое-кто из окружения Сенеки, тот же Афраний Бур, все они – защитники старых традиций Рима. Живи они в эпоху Юлия Цезаря - они примкнули бы к Бруту и Цицерону. Для них самый просвещённый, незаурядный в своих талантах принцепс – тиран и деспот. Они самому Периклу воткнули бы нож в спину. Республику им подавай, - император говорил медленно, смакуя слова, стараясь придать им суровый и язвительный сарказм. - А этот Сенека – моралист, стоик, для которого долг и честь превыше всего. Надеюсь, он верит в то, что говорит. Старик считает себя настоящим римлянином. Посмотрим, умеют ли они умирать, как римляне! - воскликнул Нерон и тут же сам испугался своей тирады.

   - Может, схватить их и убить на месте? – предложил Тигеллин.

   - Тебе бы только мечом орудовать, - криво усмехнулся император. - Испытаем их. Передай от меня Бурру и Сенеке – они должны умереть. Выбор способа покинуть мир живых – за ними. Пошлёшь к Сенеке Грания Сильвана. Но в отношении философа пусть выполнит мой приказ – в самый последний момент всё отменить. Пусть старик останется жив. Ему и так немного осталось. Его прошлые заслуги перед империей заслуживают спокойной старости вдали от Рима. А то, что Сенека участвовал в заговоре - не верю. Афраний Бурр - тот ещё мог бы, а старик – вряд ли.

 

*  Петроний – автор «Сатирикона».

 

                                                               +++

 

   Весь день Сенека провёл, не вставая с ложа. Его мучили головные боли. Так всегда бывало, когда дожди сменялись хорошей солнечной погодой. Только после обеда, пока ещё сумерки не накрыли смуглой ладонью город, он в сопровождении раба вышел из дома. Не торопясь, медленным шагом Сенека двигался вдоль торговых лавок и любовался медными вазами, греческими амфорами, разноцветными шёлковыми тканями, только что доставленными из Парфии. Спрашивая о ценах, он осуждающе качал головой. Философ не понимал, как богатые римляне могли тратить целые состояния на какие-то куски цветного шёлка. Сенека пошёл дальше и поднялся на самый высокий из семи холмов Рима -  Квириналий. Опираясь на плечо раба, он смотрел вниз и любовался видом вечернего города. Лёгкая дымка тумана, поднимаясь от русла Тибра, спрятала целые кварталы Рима. И только красные черепичные крыши новых инсул, вновь отстроенный гигантский купол Пантеона и колоссальный обелиск фараона Псамметиха, служивший стрелкой для гигантских солнечных часов императора Августа, ещё освещались косыми лучами заходящего Солнца. В разрывах тумана ему удалось разглядеть колоннаду Капитолия и уцелевший портик храма Юноны Монеты, но дальше всё заслонила горбатая спина Эсквилинского холма с его садами и уже не различимыми с такой высоты виллами знати.

   - Господин! Время идти назад. Скоро будет темно, нужно успеть добраться до дома, - голос раба вывел Сенеку из прострации.

   - Пойдём, пойдём, - ответил тот, и они стали спускаться по извилистой улочке обратно.

   Чем ближе к сумеркам скатывался день, тем больше людей становилось на улицах. Римляне торопились вернуться домой до темноты. Все они, покинувшие инсулы с раннего утра ради бесплатных зрелищ или в поисках хлеба насущного, считали город своим собственным большим дворцом. Одни возвращались из терм, другие покидали термополии-таверны, где им удалось набить животы за счёт своих богатых покровителей. Третьи, устав набивать мозоли на языках и наслушавшись записных ораторов и сплетников, торопились освободить от себя форумы. Четвёртые, прижимая к груди дары (хлеб, монеты), которые удалось поймать на лету у трибун какой-нибудь арены, настороженно оглядывались по сторонам, опасаясь воришек-карманников.

   - Дорогу, дорогу! - громкий крик заставил людей прижаться к стенам инсул. По узкой извилистой улице от невольничьего рынка по направлению к Палатинскому холму двигались шеренги рабов, скованных попарно. Римляне равнодушно смотрели на военнопленных, отобранных для императорской школы гладиаторов. Ланиста и десяток ветеранов-вольноотпущенников, которым удалось остаться в живых после сотен выступлений на аренах Лация, Рима и Капуи, сопровождали будущих актёров кровавых спектаклей.

   Сенека со знанием дела поглядывал на мощные торсы рабов, узлы вен, натруженные мечами руки, шрамы на предплечьях и наросты на переносицах от долгого ношения шлемов. Это были британцы из племён, поднявших мятеж и недавно усмирённых Светонием Паулином. В человеке, идущем справа от ланисты, философ узнал Ма'ксима, гладиатора, которому удалось благополучно завершить карьеру бойца после сорока триумфов. На поясе у него болтался деревянный меч, символизирующий подаренную ветерану свободу.

   Рабы прошли мимо, оставив за собой запах пота и опасности. Сенека вслед за ними миновал термы, которые покидали те, кому они бесплатно полагались ближе к вечеру. Легионеры и дети, смешавшись с толпой, растекались по узким переулкам. Ровно на середине пути до своего домуса Сенеке пришлось зажать нос.

   - За какой надобностью мы возвращаемся этой дорогой? - прикрикнул он на своего раба.

   - Так короче, - не оглядываясь, буркнул тот.

   Быстрым шагом они миновали толчею возле общественных латрин*. Полтора десятка больших сосудов с ручками стояли вдоль улицы у портика Помпея. На них восседали четыре преторианца, опиравшихся на свои копья. Чёрные плащи прикрывали колени и русло искусственного ручейка, куда какой-то богатый торговец, покончив с отправлением нужды, опускал кусочек губки, надетый на палочку. Он просунул её между ног, покрутил из стороны в сторону и, удовлетворённый, выбросил использованную губку в отверстие канализации.

   Сенека чуть не споткнулся о приоткрытый рот речного бога, вырезанного из камня и глотающего сточные воды, идущие под землю и дальше в Большую клоаку**.

 

*     Латрины - общественные туалеты в Древнем Риме.

**  Большая Клоака (Cloaca Maxima) - главный канализационный коллектор Древнего Рима - канал, отведённый в эпоху республики под землю.

 

   - Я устал от этого города, - бормотал Сенека, пробираясь через скопище людей.

   - Почему? - обернулся к нему раб.

   - Посмотри внимательно. Рим похож на муравейник. Боги! Кто-нибудь считал, сколько в нём людей? Они собрались здесь со всех концов света. Одних привело в Рим честолюбие, других – дела. Некоторых - собственное богатство и роскошь, которые толкают человека на поиск удобного места, изобилующего пороками. Четвёртые охвачены страстью к зрелищам или наукам. Пятые ищут покровителей и мечтают стать клиентами какого-нибудь богача. Остальных пригнал сюда голод. Одни принесли в Рим продажную красоту, другие - продажное красноречие…

   Старик не замечал, что разговаривает сам с собой. Люди в толпе удивлённо оглядывались на него и шарахались в стороны.

   - Проходимцы со всех сторон стекаются в этот город, где хорошо оплачиваются и добродетели, и пороки*, - философ облегчённо вздохнул, когда увидел, наконец, двери своего дома.

   "Вечерний Рим невыносим", - думал он, пока слуга снимал с него тогу и переодевал в домашнюю тунику.

   - Господин выпьет тёплого молока? - спросила служанка, заглядывая в спальню.

   - Нет. Глоток вина - и спать.

   Впервые с начала мартовских календ, уставший до изнеможения, но напитавшийся внутренней энергией Рима, Сенека заснул, как ребёнок, и проспал двое суток.

   - Хвала Орфею, - ворчал старый раб, складывая в ларь вычищенную тогу хозяина. - Рассказать кому - не поверят. Это же надо - спать по три часа в день, а остальное время бродить, где ни попадя, да читать эти проклятые александрийские папирусы. С самой осени, если посчитать, не знает покоя, - он неодобрительно посмотрел на спящего старика. - К чему бы это?

 

*  - Сенека. Утешительное письмо к Гельвии. 6, 2.

 

                                 

    Три дня философ не вспоминал о своём друге Афрании. Чувствуя прилив сил, он торопился закончить свои трактаты "О гневе" и "О душевном покое". Утро четвёртого дня началось с громкого стука в дверь.

   - Тебе письмо, господин, - привратник, стоя на пороге кабинета, держал в руках свёрнутый в рулон пергамент, перевязанный бечёвкой.

   - Дай сюда, - протянул ладонь Сенека.

   Он повертел перед глазами свиток, очевидно, бывший когда-то неким документом. На жёлтой поверхности его виднелись полустёртые литеры. Сенека смог разобрать несколько слов и цифр.

   "Какой-то список вооружений, пилумы, скутумы, лонхе. При чём здесь мечи, щиты и копья?" - подумал он и, близоруко щуря глаза, стал рассматривать восковую печать на бечёвке. Это был оттиск перстня Афрания Бурра.

   - Вот досада! Совсем забыл о моём приятеле, - сказал Сенека, торопливо разрезая остро заточенным ножом шнурок и разворачивая свиток.

   На обратной стороне документа крупным корявым почерком было написано следующее:

   "Мой старый друг! Если ты получил это известие - значит, меня больше нет в живых. Нерон обвинил меня в заговоре Луция Пизона и, лишив звания префекта, выслал из Рима. Всё случилось слишком быстро, хотя я давно ждал от нашего воспитанника чего-то подобного. Он нетерпим к старой дружбе, проверенной общими преступлениями. Боги мстят мне за всё сразу. И за помощь Нерону в устранении Клавдия, и за участие в расправе с Британником, и за жестокое убийство Агриппины. Вчера Нерон прислал мне вино, якобы настоянное на лечебных травах, чтобы избавить меня от болей в желудке. Но я-то знаю, что в кувшине – яд. Мой раб, снявший пробу с напитка, уже мёртв. Я желал бы отправиться к праотцам, как воин, но у меня нет мужества и решимости обратиться за помощью к мечу. Придётся воспользоваться советом императора и принять лекарство от жизни, вступив на путь небытия и абсолютной свободы. Я хорошо помню, как ты говорил мне: "Сократ научит тебя умереть, когда это будет необходимо". Я плохо знал учение Сократа, но хорошо знаю тебя. Наше время кончилось, и пора уйти. Прощай и берегись Софония Тигеллина. Сегодня он правит Римом, пока Нерон развлекается на гладиаторских аренах и театральных подмостках. Идущий на смерть приветствует тебя. Твой Секст Афраний Бурр”.

   Сенека отложил пергамент в сторону.

   "Значит, вот как… Я остался наедине с Римом. Старый друг покинул меня. Ну что же, жизнь при таких императорах, как Сулла, Калигула или Нерон, где льстецы и стяжатели входят в близкое окружение принцепсов, становится похожей на обрыв Тарпейской скалы. Один неверный шаг - и ты срываешься вниз. Или принимаешь правила игры - или теряешь личную свободу, будь то свобода философа или аристократа. И что мне теперь делать? - старик сокрушённо покачал головой. - Выходит, что я неисправимый оптимист, и предъявлял к Нерону повышенные требования. Я призывал его исполнить то, что под силу только мудрецу - и, похоже, ошибся. Что мне остаётся? Может, пойти по пути Афрания к состоянию покоя и абсолютной свободы? В каких случаях философ обязан оставить идею служения государству? – Сенека в задумчивости стал ходить по кабинету. - Эти случаи просты. Либо когда обстоятельства мешают ему жить согласно совести и представлениям о справедливости - либо когда продолжение жизни требует нарушения собственных моральных законов, - размышлял он вслух, подходя к зеркалу и внимательно рассматривая своё морщинистое лицо. - Мне открыто множество ворот, ведущих на свободу. Вон, в полумиле - Тибр. Там на дне обитает свобода. Вот моя глотка, шея, вены, - Сенека потрогал пальцами тунику с левой стороны груди, где тихо билось сердце. - Всё это - дороги, по которым можно убежать из рабства... Зачем спрашивать, какой еще путь ведет к свободе? Да любая жила в моём теле!"*

 

 *   - Сенека. О гневе, 3.15

 

   - А, может быть - не всё потеряно для Нерона, и ему ещё не поздно стать просвещённым и справедливым императором, похожим на наших древних римских царей? Может, он сумеет победить в себе страсти? - тихо спросил философ у зеркала. - И чего мне опасаться в Риме? Смерти? Если бояться всего, что может случиться - то незачем и жить. Хотя лучше покинуть город. Вилла – самое подходящее место, чтобы предаться лени и размышлениям.

 

                                  +++

  

    Для Грания Сильвана – одного из трибунов преторианской гвардии - четыре мили до виллы Сенеки показались слишком короткими для того, чтобы обдумать своё положение.

   Судя по арестам среди центурионов претория - плохо подготовленный заговор Пизона раскрыт. Нашёлся предатель и донёс.

   «Вот только на кого? Есть ли моё имя в списке? Если судить по поручению, данному Тигеллином, я - вне подозрений. Но это - пока. Софоний умеет развязывать языки. Надо вспомнить, с кем я разговаривал о покушении на Нерона, кому предлагал примкнуть к мятежу, - размышлял Граний. - Максим Скавр – центурион второй когорты, ещё Фений Руф. Стоп. Руфа уже взяли. Тут ничего не поделаешь. Хвала богам, что немногие видели меня вместе с Пизоном и Руфом. Остальных можно под шумок убрать. В Риме сейчас полно дезертиров-галлов и грабителей, готовых за десять сестерциев перерезать глотку любому, - Сильван снял шлем и вытер испарину со лба краем чёрного плаща. - Другое дело - философ. С ним я разговаривал совсем недавно. Этот хитрый лис не сказал ни да, ни нет. Вроде бы и ему наш драматург-император надоел своими бесконечными выходками, но старик ловко увёл разговор в сторону. Я так и не понял, согласен ли он занять место Нерона. Однако Сенека - слишком опасный свидетель. Никому неизвестно, насколько сильно его влияние на Нерона. Или охлаждение между ними – всего лишь ширма? Но в любом случае - он опасен. Решайся, Граний… - подстёгивал сам себя центурион. - Пусть лучше меня обвинят в нерасторопности и плохом понимании приказа, чем в мятеже. Сенека должен умереть».

   Трибун приехал на виллу Сенеки к вечеру. Солнце низко висело над холмами, и длинные тени от высоких тополей уже накрыли сад, где всё ещё копались в земле несколько рабов. Два сторожа стояли в проёме ворот и прилаживали к стене приготовленные к зажжению факелы. В травах и кустах надрывались цикады, предвкушая скорое наступление ночи. Окрестные поля дышали спокойствием и умиротворённостью.

   - Спешиться! - приказал Сильван легионерам. - Занять ворота и окружить дом!

   Он, не торопясь, слез с лошади и в сопровождении двух солдат направился к дверям виллы. Навстречу – видимо, предупреждённый рабами о появлении преторианцев - в сопровождении немногочисленных друзей уже шёл Сенека.

   - Граний Сильван? Что тебя привело ко мне в столь неурочный час? Или ты проездом? Может, ты поужинаешь с нами? Мы как раз собирались.

   - Я не голоден, а вот вино будет кстати, - проворчал Граний. - В глотке пересохло, - трибун оглядывался вокруг, избегая встречаться взглядом с глазами Сенеки.

   - Вина нежданному гостю и воды солдатам, - крикнул философ слуге, спешащему мимо.

   - Пойдём в домус. Там прохладнее, - старик коснулся ладонью плеча преторианца.

   Атриум встретил их полумраком и тишиной. Все расселись вдоль невысоких мраморных колонн, поддерживавших полусферу свода.

   «У него – богатое поместье, - подумал трибун. - Дружба с Нероном выгоднее ростовщичества. Надо было мне донести на Сенеку - тогда эта вилла досталась бы мне. А теперь всё его имущество отойдёт в казну императора. Жаль».

   - Итак, что тебя привело к старому философу? – спросил Сенека, усаживаясь в кресло и предлагая Сильвану занять другое. - И не повторяй сплетен, привезённых мне друзьями. Ничего интересного в них нет.

   Трибун наклонился к старику.

   - Мне нужно поговорить с тобой наедине.

   - Говори здесь. У меня нет ни от кого секретов.

   - Ну, что же, - с показным сожалением вздохнул Граний. - Нерон велел передать тебе это, - он достал из-под панциря и вложил в ладонь Сенеки веточку розмарина. - Император сказал – ты поймёшь.

   - Голубые цветы смерти*, - тихо произнёс старик и покачал головой. - Мои рассказы о традициях Ахейи и мужестве мудрецов Афин не прошли для Нерона даром.

 

*  - Ветка розмарина символизировала в Древней Греции и Египте смерть.

 

   - Ну, что же. Всему когда-нибудь приходит конец, - Сенека повысил голос, обращаясь к жене и поднимая над головой ветвь розмарина. - Вот только не думал, что время ухода я выберу не сам, а мне его назначат.

   Жена Сенеки побледнела так, как будто мрамор колонн одарил её своей белизной. Она медленно поднялась со своего места и сделала шаг по направлению к мужу, но тот остановил её жестом руки.

   - Ни слова сочувствия! И вы, друзья мои – ни тени сожаления, ни гримасы отчаянья. Зачем? Или я не учил вас с лёгкостью переносить превратности судьбы? И что такое смерть? Всего лишь короткий путь к свободе. Жаль, что я не успел должным образом приготовиться. Впрочем, полагаю, ещё не поздно составить завещание и отблагодарить вас за дружбу. Подайте стилос, папирус, краску или вощёные таблички, наконец!

   - Поторопись, - с угрозой в голосе сказал Сильван, толкая в спину раба, подающего хозяину чистый лист пергамента. - Мне некогда ждать.

   - Понимаю, - Сенека встал и шагнул к жене. Он обнял её за плечи, вытирая краем тоги слёзы, беззвучно катящиеся у неё по щекам. - Тебе, видно, выпал жребий встретить старость в нищете.

   - Я последую за тобой.

   - Ну что ты? Хотя, - старик на мгновение задумался, - впрочем, как хочешь. По крайней мере, смерть – это лучше, чем подвергнуться оскорблениям и насмешкам клиентов Нерона.

   Все, кто находился рядом с Сенекой, отвели глаза в сторону, когда философ и его жена почти одновременно вскрыли себе ножами вены на руках. Один Граний Сильван не отрывал взгляда от глубоких порезов и чёрной крови, тонкой густой струёй вытекающей из рук Сенеки. У жены философа кровь была более светлая и не такая густая. Красно-бордовая лужа выглядела неуместным грязным пятном на белом мраморе пола под креслом Паулины. Трибун кивком головы подозвал одного из своих преторианцев и показал на жену Сенеки.

   - Унести и перевязать раны, - шепнул он на ухо легионеру.

   - Куда вы её…? – философ попытался приподняться на локтях, но тут же сморщился от невыносимой боли и вновь откинулся на спинку кресла.

   - Ты ещё жив? – Граний нагнулся над Сенекой. - Твоя кровь давно прокисла и не хочет покидать твоё старое тело. - Губы трибуна почти касались уха старика. - Ты успел кому-нибудь рассказать о заговоре и обо мне?

   - Я слышу в твоём голосе страх, - пробормотал Сенека. - Ты боишься Нерона? И правильно. Когда-нибудь он убьёт и тебя… О, Юпитер! Как больно! - с мукой в голосе воскликнул он. - Помоги мне.

   Руки философа вцепились в рукоять гладия преторианца.

   - Помочь? – Граний выпрямился. - Вскройте ему жилы под коленями и на ногах!

   Ещё несколько тонких ручейков крови окрасили мозаичные плиты пола.

   - Мор! Мор! – вдруг вскрикнул Сенека. - Бог загробного мира! Избавь меня от мучений. Харон! Подавай свою лодку и вези меня на другой берег Стикса! Жжёт, жжёт…

   - Граний! – не выдержал один из друзей Сенеки. - Позволь отнести старика в горячую ванну. Вода облегчит его страдания. Неужели в тебе нет ничего человеческого?

   - Я сам, - трибун остановил рабов и легко поднял старика на руки. - Показывайте дорогу.

   - Где ты, смерть? Покажи мне своё лицо! – Сенека, лёжа в горячей воде, пытался разглядеть стоящих рядом людей. - Ах, вот оно какое, - его окровавленная рука указывала на Грания Сильвана. - А ведь ты похож на Нерона, - глаза философа блестели от слёз. - Стаций! Ты здесь?

   - Я рядом, Сенека, - Стаций Анней – врач и друг Сенеки - склонился над ванной.

   - Дай мне яду. Мы ведь предвидели это, правда?

   - Да, друг мой.

   - Так давай, не тяни. У тебя ведь есть снадобье на такой случай, я знаю.

   Стаций посмотрел на трибуна преторианцев. Тот отвернулся, делая вид, что его не касаются пустые разговоры.

   Выхватив из рук подбежавшего раба чашу, врач достал из складок тоги маленькую амфору мутного толстого стекла и вылил часть бесцветной жидкости в вино. Он приподнял голову Сенеки и влил напиток смерти ему в рот. Через минуту старик стал задыхаться, потом слабо кашлять, глаза его, сначала закатились, а потом остекленели…

   На следующее утро Грания Сильвана по приказу Софония Тигеллина казнили в подземелье Туллия. Но ещё долго по Риму гуляли слухи, что сам Тигеллин был причастен к заговору Пизона, но вышел сухим из воды, опередив в доносах своих бывших товарищей-преторианцев. Уж слишком быстро префект расправился с участниками мятежа.

 

 

                                  Ауреусы

 

   - Только с тобой мне хорошо. Только с тобой я чувствую себя настоящим и хоть кому-то нужным, - Нерон обнял смуглое бархатное тело женщины, спрятал голову у неё на груди и вдохнул хорошо знакомый ему запах благовоний.

   - Ты – самый добрый, самый нежный и нужный мне человек. Ты - император, давший мне свободу и радость материнства, - прошептала женщина в ответ.

   - Ах, Акте! - Нерон откинулся на подушки и тяжело вздохнул. - Власть - это бремя и жестокая вещь. Не я перебираю дощечки, на воске которых написаны судьбы любого из моего окружения. Свита играет своим цезарем. Всем от меня что-нибудь нужно. Одни выпрашивают назначения и магистратуры. Другие спят и видят стать откупщиками, третьи жаждут богатства и доносят на любого, чьё имущество хотят заполучить. Четвёртым нужна власть, и они хотят подняться как можно выше, чтобы стоять у меня за спиной и давать советы, направленные к собственной выгоде. Пятые, подстёгиваемые пороками, толкают меня на жестокости и безрассудства. Порой мне кажется, что это не я владею Римом - а он правит мной.

   - Луций, - пыталась остановить его Акте...

   - Не перебивай. Только тебе могу рассказать, что тревожит меня. После смерти Сенеки какая-то ось сломалась вот здесь, - Нерон показал на собственную грудь.

   - Но ведь ты не виноват в гибели старика.

   - В своём высокомерии я всего лишь хотел испытать его. Он учил меня стойкости перед ударами судьбы и презрению к смерти. Смерть, по его мнению - переход из одного состояния материи в другое. Он говорил мне: "Не стоит принимать бога Мора всерьёз". Но я приказал Гранию Сильвану не позволять Сенеке довести дело до конца и в самый последний момент спасти старика. Но эти преторианцы... Вот кого мне следует по-настоящему бояться. Не знаешь, кто из них воткнёт гладий в спину.

   - Но, раз ты не виноват в смерти своего наставника - зачем сожалеть о том, чего уже нельзя изменить?

   - Да, ты права. И всё же, мне кажется - злой рок преследует меня. Всё, что дорого моему сердцу, так или иначе гибнет. Мои привычки тайком высмеивают. И первый, кто это делает - потерявший моё уважение Сенат. Патрицианская верхушка Рима распускает обо мне чудовищные слухи, - Нерон приподнялся на локте и заглянул Акте в глаза.  - Последнее время мне снится один и тот же сон.

   - Сны – это всего лишь иллюзии, - тихо сказала женщина. - Для меня, например, они ничего не значат.

   - Ты не понимаешь. Мне слишком часто снится сова*. Она с криком кружится над головой и накрывает меня широкими чёрными крыльями. Глаза её, размером с ахейский орех, постепенно наполняются огнём, и вдруг зрачки, величиной с чаши для вина, в одно мгновение становятся огромными пылающими погребальными факелами.

 

   *  - Сова, по представлению древних римлян, считалась предвестником несчастья и гибели.

 

   - Забудь о снах. Вот, выпей, - Акте взяла  стоявшую у изголовья чашу с вином и подала Нерону. - Вино поможет тебе забыться.

   Женщина нежно гладила руки Нерона, разгибая ему пальцы, крепко сжатые в кулаки.

   - Утром ты проснёшься свежим, полным сил. Мы вместе поиграем с нашим малышом.

   - Сын… - морщины на лбу Нерона разгладились. Он улыбнулся. - Мальчик здоров?

   - Он уже большой, и похож на тебя. У него сильные руки, крепкие ноги, и вот-вот прорежутся зубки. Он будет утешением для тебя в старости.

   Нерон вновь помрачнел.

   - Утешение. В старости, - повторил он в раздумье. - За что я недолюбливал старика Сенеку - так это за верность и бескомпромиссное служение государству. Он подбирал мне слишком талантливых людей на ключевые посты в империи. Во главе легионов и наместниками в провинциях назначены: Сервий Гальба, Гай Юлий Виндекс, Луций Руф, Марк Сальвий Отон, Тит Флавий Веспасиан*.

   - И что с того?

   - Ты не понимаешь. Все они - прокураторы самых важных для Рима территорий. Под их началом - боеспособные легионы, имеющие огромный опыт жестоких сражений. Эти командиры не боятся крови, они честолюбивы и пользуются любовью легионеров. Самое главное то, что они, подстрекаемые Сенатом, ненавидят меня, своего императора. Не удивлюсь, если они в скором времени поднимут мятеж.

   - Возьми в заложники их родственников здесь, в Риме.

   - Ты думаешь, их остановит угроза расправы над кем-нибудь из близких? Ты плохо знаешь римлян.

   Нерон задумался.

   "Пока Веспасиан занят восставшей Иудеей, Гальба с головой утонул в делах Испании. Отон сделан наместником и сослан в далёкую Лузитанию***. Боги влаговолят ко мне. Я успею закончить перестройку Рима. Широкие улицы уже прокладываются на месте старых кварталов. Высокие каменные инсулы скоро полностью заменят сгоревшие деревянные постройки. Новые храмы строит целая армия рабов. Каменотёсы день и ночь трудятся в каменоломнях. Пусть колонны делают выше прежних. Своей красотой святилища будут поражать взоры плебса. И, самое главное: я непременно закончу свой золотой дом. Таких дворцов до меня никто ещё не строил и не построит после. Моё имя будет выбито на фронтоне. Я прикажу возвести внутри собственную статую из чистого золота таких размеров, каких ещё не знал никто из восточный царей. Что слава актёра или кифариста? Когда-нибудь появятся новые трагики и музыканты, превосходящие меня в мастерстве. А дворец с огромным сводом, состоящий из нескольких зданий с озёрами и водопадами, с термами и садами - прославит моё имя  в веках».

   - Слава тебе, Нерон! - забыв о своей любовнице, император не заметил, что размышляет вслух.- Строительство уже не остановить. Мне сейчас нечего делать в Риме. Тигеллин присмотрит за всем... Ахейя! Вот куда меня тянет больше всего. Олимпийские игры, где я управлял колесницей, запряжённой десятком лошадей, греки запомнят надолго. Только там я чувствую себя мифическим героем, Гераклом, способным свернуть горы. Я дам грекам свободу и стану для Афин новым Периклом**.

 

*      - В будущем все они, кроме Виндекса и Руфа, станут императорами Рима.

**  Перикл - афинский государственный деятель, один из «отцов-основателей» афинской демократии, знаменитый оратор и полководец.

***  Лузитания (лат. Lusitania) - древнеримская провинция, располагалась на большей части территории сегодняшней Португалии и юго-западной Испании.

 

   - А как же я? Что будет с нашим сыном? - в тревоге села на постели Акте.

   - Да, да. Сын! - опомнился Нерон. Он помолчал, обдумывая слова женщины. - Было бы хорошо, если бы о нём никто не знал в целой империи. Если только в Риме пойдут слухи - я прикажу казнить всех твоих болтливых рабов. Но ты права - мне следует подумать о вашем будущем.

   Глаза императора забегали из стороны в сторону. Он лихорадочно перебирал возможные последствия военного мятежа и грядущие опасности, грозящие Акте.

   - Вам нужно уехать из Рима, - решил он. - Куда-нибудь подальше, где вас никто не знает. Постой, постой. А что, если... - император вскочил с ложа и стал ходить из угла в угол. - В подземелье Туллия сидит некий Павел - христианский проповедник, схваченный по доносу одного из своих учеников. Я заставлю его написать письмо в Антиохию. Это третий по величине город после Рима и Александрии. Там у христианских иудеев - большая община. Мне доносят, что им сочувствуют наместник Сирии, многие центурионы и некоторые влиятельные люди из местной знати. Тебя с письмом от Павла и греки, и иудеи охотно примут вместе с сыном, тем более, если ты приедешь не с пустыми руками. Я продам твои дома и виллы здесь. У тебя будет золото, из которого ты выделишь часть общине. Остального хватит, чтобы купить дом и жить, ни в чём не нуждаясь.

   - А как же ты? - всплеснула руками Акте.

   - Обо мне не беспокойся. Если мои страхи станут реальностью, я исчезну из Рима. Ты же знаешь, я неплохой актёр. Ремесло прокормит. Я найду тебя в Антиохии.

 

   Через две недели конный отряд переодетых в одинаковые шерстяные туники легионеров выезжал на рассвете из Рима через преторианские ворота. Всадники окружали огромную, с белым полотняным навесом повозку. Часовым, наставившим пилумы в грудь командиру отряда, бывший центурион, ветеран, преданный Нерону, показал глиняную табличку - пропуск с печатью императора.

   - Что в повозке? - по привычке спросил вигилит.

   - Не твоё собачье дело. Прочь с дороги! - центурион откинул плащ, выставляя напоказ рукоять гладия.

   - Квинт, оставь его в покое, - вмешался второй стражник. - Похоже, этот парень - из головорезов самого Тигеллина, - шепнул он товарищу на ухо. - С таким связываться - себе дороже.

   Вигилиты развели в стороны пилумы, освобождая узкий проезд. Лошади тронулись с места неторопливой рысью. В щели между каркасом повозки и полотнищем мелькнуло лицо женщины, закрытое куском тонкой ткани на манер жительниц пустынных равнин Египта.

 

                                  +++

 

   - За что ненавижу Сирию - так это за плохие дороги, - ворчал центурион, прикрывая краем плаща лицо от сильного ветра, поднимающего клубы пыли, перемешанные с частицами песка, мелкими камушками и мусором.

   - Сколько времени прошло, как мы сошли с галеры? - обернулся он к одному из своих солдат.

   - Десять дней, - лаконично ответил тот.

   - Ха, десять дней, а мы всё ещё где-то на полпути к Антиохии.

   - Не всё так плохо. Легионеры и здесь постарались на славу, - возразил его товарищ. - Дорога не так плоха. Правда, плиты уложены не совсем ровно, а в остальном - почти как на италийских равнинах и в Греции. Даже таверны есть в больших селениях.

   - Таверны, - продолжал ворчать центурион, - в них и вина хорошего не найдёшь. Один уксус. Чтобы пересечь Италию и Ахейю, нам понадобилось полтора месяца, путь по воде занял больше трёх недель, а тут - триста миль от гавани Селевка, пять дней пути - а города всё не видно.

   - Да вот же столб с указателем. Ещё каких-то десять миль - и будет тебе город.

   - Хватит брюзжать, Реммий Авл, - остановила центуриона женщина, сидящая в повозке и обмахивающая веером спящего ребёнка. - Всё позади, и вскоре мы увидим Антиохию.

   - Так ведь солнце почти зашло. Оставаться на дороге опасно.

   - Так найди укромное место, там и заночуем.

   - Где оно, такое место? Ни деревца, ни кустика. Одни камни да песок!

   - Когда-то здесь были дубовые рощи, - влез в разговор возничий повозки.

   - А ты откуда знаешь?

   - Я ведь из этих мест.

   - И куда же делись деревья?

   - А ты думаешь, из чего сделан римский флот? - солдат, правящий лошадьми, натянул вожжи. - Вон там справа, похоже, пещера, - он указал рукой на углубление в скалах.

   - Поворачивай! - крикнул центурион и направил своего коня в сторону от дороги.

   Легионеры, не торопясь, завели лошадей в пещеру, распрягли повозку и разбили лагерь. Вскоре костёр в глубине пещеры весело запылал, отдавая свой жар кипящей воде и кускам мяса, надетым на толстый железный штырь. Женщина, вымыв лицо и руки, кормила ребёнка приготовленной на скорую руку манной кашей. Тем временем солнце скрылось за краем земли, и ночь своим чёрным клеем не без успеха пыталась смежить веки усталых путников.

   - Всем спать, - приказал Реммий Авл. - Я караулю первым.

   - Чего здесь бояться? - зевнул один из легионеров.

   - Давай-давай, ложись. Завтра на рассвете тронемся в путь.

   Долго просить солдат не пришлось. Все улеглись там, где сидели. Акте, расстелив шерстяной плащ на охапке сена, уложила сына и сама прилегла рядом. Через несколько минут тишину лагеря нарушал только храп легионеров.

   Женщина проснулась внезапно, как будто кто-то тронул её за плечо. Она открыла глаза и тут же услышала звук. Это был тихий короткий стон, а затем хрип. Она подняла голову, пытаясь рассмотреть при свете затухающего костра хоть что-то. Совсем рядом с ней над одним из солдат склонилась огромная фигура. Тень выпрямилась и вытерла сверкнувший тяжёлым мутным блеском меч об охапку сена.

   - Кто здесь? - испуганно вскрикнула Акте.

   - Тише! Это я - Реммий.

   - Что ты сделал с солдатом?

   - Не с ним одним. Они все мертвы.

   "Зачем?" - едва не спросила женщина, но тут же вспомнила свой последний разговор с Нероном.

   - Никто в городе не должен узнать, чья ты женщина, - тихо сказал центурион, присаживаясь на камень. - Таков приказ императора. А эти, - он показал кончиком гладия на трупы, - могли спьяну сболтнуть где-нибудь в Антиохии, кто ты.

   - Хорошо, - прошептала Акте. Ей стало не по себе рядом с этим безжалостным человеком.

   - Скоро рассвет. Надо уходить, пока какой-нибудь крестьянин не увидел нас здесь. Если такое случится, любопытного придётся прикончить.

   Он торопливо впряг лошадей в повозку, собрал всё необходимое, отвязал коней убитых легионеров и подождал, пока Акте одевала сонного ребёнка. Потом подсадил женщину в повозку и оглядел место ночёвки. Постояв немного и подумав, центурион, кряхтя от натуги, подтащил трупы к костру, сунул туда же плащи, калиги, оставшиеся вещи, набросал сверху соломы с частью горящих веток и, не оглядываясь, взял в руки вожжи. Рассвет застал повозку уже на дороге. А сзади под сводами пещеры разгорался погребальный огонь.

 

                                    +++

 

   - Вот она, Антиохия!

   Реммий Авл повернулся на скамье и отдёрнул в сторону полог.

   - Смотри!

   Акте, закрепив кусок чёрной ткани на лице, с любопытством рассматривала город.   

   Мощная стена, словно огромная змея, извивалась между скалистыми холмами, закрывая собой постройки разной высоты, выложенные из ракушечника. За воротами можно было рассмотреть купола храмов, колоннады дворцов и множество многоэтажных инсул. Повозку никто не обыскивал. Стража, взяв горсть медных монет в качестве въездной пошлины, пропустила телегу в ряду многих крестьянских повозок, везущих в город свежее молоко, мясо, зелень и фрукты.

   - Эй! Что продаёшь? Беру оптом. Покупаю всё, - рядом, обгоняя телегу и заглядывая центуриону в глаза, бежали перекупщики, толкаясь и переругиваясь на ходу.

   Наконец, миновав деревянный мост через реку, путники въехали в квартал торговых лавок.

   - Чем торгуешь, римлянин? – рядом с широко открытой дверью стоял сириец с окладистой, завитой и напомаженной бородой.

   - С чего ты взял, что я римлянин? - удивился Реммий.

   - По глазам вижу, - ответил бородач. - Они полны льда и стали. Каким ветром тебя занесло в такую даль?

   - Дела, - неопределённо ответил центурион, презрительно оглядывая купца.

   - Значит, что-то продаёшь, - уверенно сказал сириец.

   - Я покупаю, - хмуря брови, ответил Реммий.

   Купец оживился:

   - Это очень хорошо. Что тебе нужно, господин? Окажи мне честь, зайди в лавку. Ткани, ковры, медная посуда, амфоры для вина.

   - Мне нужен небольшой дом.

   - О-о, - с уважением протянул купец. - Дом - это серьёзная сделка. Ни к кому больше не обращайся. Я решу все твои проблемы, - заторопился сириец. - И какой дом тебе нужен?

   - Не большой, с оградой, крепкими воротами, маленьким садом.

   - Тебе неслыханно повезло. Мой тесть - иудей. Он знает всех продающих и покупающих. Пойдём сейчас к нему. В этом вертепе, - сириец описал круг открытой ладонью, - приличные дома для человека, ищущего покой, есть только ближе к иудейскому кварталу. Тебе ведь не нужна большая вилла или дворец? Пускай там живут ахейцы, привыкшие к роскоши Афин или Дельф. Постой, - вдруг опомнился купец, - а деньги у тебя есть?

   - Не сомневайся. Веди, давай, - Реммий слез с повозки, взял лошадь под уздцы и подтолкнул сирийца в спину.

   Тот, крикнув несколько слов в глубину лавки, пошёл впереди, указывая дорогу. По боковым улицам они миновали район храмов, больших вилл, домов местной знати и дворец римского наместника. Сзади остались казармы, рынок, инсулы, храмы. Потом они снова переехали реку, но уже по другому, ветхому, но широкому мосту.

   Акте, тихо разговаривая с сыном, время от времени поглядывала через щель полога на город. Привыкшая к суете римских форумов и узких улиц, она не удивлялась многолюдию. Её поразили пёстрые краски одежд у женщин, смуглые лица мужчин с крепкими белыми зубами, курчавые головы чернокожих носильщиков, светлые волосы греков, крючковатые мясистые носы сирийцев, их длинные, густые с проседью или редкие сальные бороды. Люди тараторили на множестве языков. Слышалась твёрдая латынь римлян, мягкая речь ахейцев, гортанный выговор иудеев.

   Реммия Авла, много повидавшего в Риме, удивляли чересчур короткие сто’лы молодых девиц, их вульгарный, как ему казалось, призывный смех, непринуждённые позы, когда они присаживались у фонтанов, норовя залезть в них голыми ногами, их откровенное заигрывание с мужчинами. Проезжая мимо акведука, он заметил, как несколько женщин, совершенно обнажившись, подставляли свои смуглые тела под струи воды, льющиеся через щели в каменной кладке. Они бесстыдно выпячивали животы и поднимали ноги, открывая взорам чёрные треугольники курчавых волос.

   - Как ты сказал про город? Вавилон? - обратился он к провожатому.

   - Вертеп, Содом и Гоморра, - смеясь, отвечал купец. Похоже, его ничуть не смущала "простота" нравов жителей Антиохии.

   - Куда смотрит римский наместник? - ворчал центурион.

   - По сторонам, мой господин, по сторонам. Ему здесь нравится, - купец обнажил в широкой улыбке гнилые зубы.

   Наконец, миновав ряд гончарных мастерских, они оказались в районе победнее. Сириец, подойдя к одной из лавок, над узкими окнами которой красовалась вывеска на непонятном для Реммия языке, постучал в запертую дверь. Её почти мгновенно открыл смуглый мальчишка в одной набедренной повязке.

   - Иаков дома? - спросил купец и, бесцеремонно отстранив привратника в сторону, шагнул внутрь дома.

   - Зови своего тестя сюда, - остановил его центурион, задержавшись на пороге и не спуская глаз с повозки.

   - Правильно, правильно, - похвалил его сириец, - своё добро беречь нужно. Хотя на этой улице не воруют.

   - Поторопись, - рыкнул на него Реммий, и сириец скрылся в глубине лавки.

   Через минуту он вернулся с маленьким щуплым лысым стариком. Тот натянуто улыбался и вежливо кланялся гостю.

   - Что за дом тебе нужен, господин?

   - Не очень большой, с садом, и чтобы вода была рядом.

   - Какой суммой ты располагаешь?

   - Давай о деньгах поговорим позже. Если ты знаешь такой дом - не теряй времени, и пошли.

   - Время - деньги, - тихо засмеялся иудей. - Знаю я тут одного ахейца. Уехал в Коринф, а мне поручил продать его имущество.

   - Веди, - развернул иудея лицом к дороге Реммий.

   Через час ожесточённого торга на пороге понравившегося ему дома центурион уже вводил лошадей во двор.

   - Так по рукам? - суетился вокруг него сириец, поглядывая на своего тестя, сидящего в тени смоковницы.

   - По рукам, по рукам, - басил Реммий, закрывая ворота.

   - Может, теперь рассчитаемся? - оживился иудей.

   - Вот тебе задаток, - римлянин достал мешочек из плотного полотна, спрятанный до этого под тогой. - Здесь - пятьдесят денариев*. Придёшь завтра утром и получишь остальные триста пятьдесят.

   - Мы же договорились на пятьсот, - с тревогой в голосе воскликнул иудей.

   - Пятьсот денариев? - грозно переспросил Реммий. - Антиохия - это тебе не Рим. Откуда такие цены? Столько стоит небольшое имение на италийских равнинах. Но раз не хочешь - не надо, - центурион развернул лошадей головами к воротам.

   - Хорошо, хорошо, - купцы остановили римлянина, - накинешь ещё двадцать денариев - и дом твой.

   - Ладно, - согласился Реммий, обнял за плечи антиохийцев и выпроводил их со двора. - Придёте завтра, принесёте купчую - получите остальные деньги.

   Остаток дня он провёл в доме, приводя в порядок жильё и присматривая за ребёнком. Акте тем временем выскользнула на улицу и обошла квартал, заходя в лавки и редкие здесь таверны. Она рисовала нищим на ладонях рыбу, и люди отправляли её от одного дома к другому, пока расспросы не привели её на окраину города. Она толкнула дверь небольшой лачуги и оказалась внутри маленькой тёмной комнаты. У стены за колченогим столом сидел человек и что-то записывал в длинный лист папируса, макая стилус в плошку с чёрной краской. Он испуганно поднял голову на скрип двери и стукнулся головой о свежеоструганную полку. С неё упало несколько свитков, и человек торопливо прикрыл их ладонями.

   - Чего тебе, женщина? - спросил он, торопливо засовывая свитки обратно.

   - Если ты Игнасий, муж апостольский, тогда людская молва верно указала мне дорогу.

   - На тебе сто'ла из хорошей ткани с римской вышивкой. Что нужно римлянке в Антиохии?

   - У меня есть послание к тебе.

   - От кого? - Игнасий встал и поднял повыше светильник, пытаясь рассмотреть лицо Акте.

   - Если ты знаешь брата своего во Христе Павла - послание от него.

   Игнасий в удивлении сел на место, едва не уронив светильник на пол.

   - О, господин наш Иисус! Вот уж не ждал, что принесут мне весть от сподвижника нашего в вероучении! Но почему мне, а не Еводию?

   - Павел сказал, что Еводий присматривает за иудеями, а ты проповедуешь иноязычникам.

   - Да-да, конечно. Так где же письмо? До нас уже и слухи дошли страшные. Будто казнят иудеев-христиан в Риме и преследуют апостолов наших. Будто самого Петра - основателя церкви Иисусовой в нашей Антиохии  распяли в Риме два месяца назад.

   - Прочти вот это, - Акте подала сирийцу маленький свиток пергамента.

   Игнасий взял дрожащими  руками послание и наклонился к светильнику.

   "Павел, волей Божьей посол Иисуса - пребывающим в мире верным братьям своим в Антиохии и прямо в руки возлюбленному Игнасию, ученику Иоанна Богослова…»

   Глава Антиохийской общины вытер вспотевший лоб ладонью и прищурил близорукие глаза.

   «Благодать и покровительство вам от Бога Отца нашего и господина Иисуса по вере вашей и любви к обращаемым и уже обращённым. Не перестаю и в узах молить за вас Отца и Сына его, дабы укрепил вас в мужестве пережить это смутное время и послужить примером мученичества для колеблющихся и сомневающихся..." - Игнасий прервал чтение.

   - Вроде пока в Сирии всё спокойно. Никто нас не трогает. Бывает, правда, недопонимание целей наших иноязычниками и купцами с Востока, но всё это пустяки и суета. Мы – осторожны, и обряды крещения совершаем в таинстве...

   - Прошу тебя, Игнасий, читай дальше, - не утерпела Акте.

   - Прости, прости, - заторопился сириец. Его губы снова зашевелились.

   "...Не перестаю надеяться, что вы не устали в познании воли Его, премудрости и разумении духовном, укрепляясь всякою силой по могуществу славы Его для искупления кровию Иисусовой, прощения грехов и чтения законов с терпением и радостью. Пусть направляет вас Бог невидимый, рождённый прежде всякой твари. Ибо им создано всё, что на небесах и что на земле: престолы ли, господства ли, власти ли. Всё им и для него создано. Он и есть глава Храма нашего, дабы иметь Ему во всём первенство и примирить с собою всё. И знаю, что служите Ему, как я, и не отпадаете от надежды благовествования, и принимаете, с заповеданной вам любовью, убогих и сирых, гонимых и побиваемых своими мучителями. А ныне не печалуйтесь о нас, посланных Иисусом к иноязычникам и распинаемых здесь, словно убийц, ибо скорбь по наследующим слово Его - ничто по сравнению со скорбью по телу Его. Желаю, чтобы вы знали, какой подвиг имел брат ваш Пётр, распятый вниз головой по наветам гонителей его. Он совокрестится рядом с Иисусом из мёртвых и восстанет за вас пред лицом Его. За всех, кто был мёртвым во грехах и необрезанным во плоти, за тех, кто жил по иноязычному канону, попросит у Него. Он не осудит вас ни за пищу или питие, ни за безрассудство ума в соблазнах плотских, потому, что наставляет вас слово Его на путь истинный в смирении и любвеобилии к ближнему..."

   Акте теряла терпение, но не подавала вида, дожидаясь, пока сириец распутает хитросплетение письма.

   "...А к тебе, Игнасий, отсылаю рабу, униженную и оскорблённую. Прими её вместе с сыном под покровительство братии с подобающей любовью. Пусть имя её останется в тайне, ибо преследователи её могущественны и упорны. Дай ей защиту и кров, слово Божие и смиренномудрие, и пусть чадо её вырастет ради служения Церкви нашей и к славе Иисусовой. Не выдавай её ни под пыткой, ни под хитростью коварных дознавателей и любопытствующих. Подписываю сие послание собственной рукой. Помните мои узы и мучения мои, и молитесь за меня Отцу нашему и Господину Иисусу. Благодать со всеми вами остаётся. Аллилуйя. Павел".

   Акте облегчённо вздохнула, когда Игнасий свернул, наконец, свиток и спрятал его среди других на полке.

   - Лишние рты, лишние рты, - подумав, тихо проворчал сириец и посмотрел на женщину. – Нет-нет, ты не подумай плохого. Но жизнь наша проста, а пища скудна и однообразна. Дух наш питается словом Божьим, а тело довольствуется сухарями и водой. Но голодной не останешься. Вот только убежище где взять? Может, кто из паствы приютит тебя?

   - Не беспокойся, Игнасий, - Акте вынула из широкого пояса столы мешочек с серебряными денариями. Монеты посыпались в ладонь сирийцу. - Пусть эти деньги помогут бедным, а мне будет довольно твоего покровительства и защиты нескольких сильных мужчин. Пока мой сын не вырастет и не сможет заботиться о себе сам, я буду платить тебе, Игнасий, каждые полгода по двести сестерциев.

   - Благодарю тебя, женщина, - сириец спрятал мешочек в складках плащаницы. - Господь вознаградит тебя за щедрость к общине нашей. Сегодня я дам тебе в помощь и для защиты  двоих из моей паствы. Можешь говорить всем, что они твои рабы. Девушка будет тебе служанкой, а мужчина - нумидиец, он силён и бесстрашен. Из него выйдет хороший страж.

   После полудня Акте вернулась домой с рабыней-египтянкой и рабом-нумидийцем, якобы купленными на невольничьем рынке. Нумидиец нёс на голове огромную корзину, наполненную хлебом, кувшинами с вином, овощами, фруктами и вяленым мясом. Реммий Авл осмотрел сначала рабыню, потом раба и, ничего не говоря, одобрительно кивнул головой.

   Ближе к вечеру центурион и Акте сидели за столом, уставленным снедью и чашами.

   - Ну, что же, Реммий, давай выпьем за исход из Рима. Пусть боги Антиохии хранят нас теперь. Наливай.

   Реммий наполнил чаши, и они, плеснув вино на пол духам дома, выпили. Нарезая солёное мясо узкими пластами, центурион ел прямо с ножа. Акте была бледна и почти ничего не ела. Она прислушивалась к звукам колыбельной песни, доносившейся из задней комнаты, где служанка укладывала спать малыша.

   - Ты ничего не ешь, - тихо сказал Реммий. - Что с тобой, госпожа?

   - Голова разболелась. В Антиохии днём слишком душно. Пойдём, Реммий, прогуляемся к реке.

   - Сейчас, госпожа, - ответил центурион, заталкивая в рот только что отрезанный кусок хлеба. - Гладий свой возьму на всякий случай, - он вышел в соседнюю комнату и стал рыться в своих вещах.

   Акте достала из-под сто’лы тонкий кожаный шнурок, на котором висела медная капсула, закрытая маленькой дубовой пробкой. Белый порошок тонкой струёй скользнул в чашу Реммия. Капсулу Акте выбросила в корзину для мусора.

   - Я готов, - в дверях появился центурион, поправляя под плащом гладий.

   - Допей вино, а не то прокиснет в такую жару.

   - А ведь и правда.

   Реммий опрокинул содержимое чаши в рот и вытер губы тыльной стороной ладони.

   - Пошли.

   Раб-нумидиец выпустил их за ворота. Они медленно двинулись в сторону реки по пустынной в сумерках улице. Центуриону было жарко, и он постоянно вытирал пот со лба.

   - Постой, госпожа. Что-то ноги не держат.

   - Почти два месяца верхом. Чего ты от них хочешь? - повернулась к нему женщина. - Пошли, пошли. Вот она, река. Там посидишь, подышишь свежим воздухом.

   Реммий с трудом поднялся. Ему стало совсем плохо. С трудом добравшись до обрыва над водой, он снова опустился на землю.

   - Вот здесь жжёт, - римлянин приложил огромную ладонь к мускулистому животу.

   - Лавочники в мясо добавляют слишком много перца, - ответила Акте, пряча взгляд.

   - О, боги! - вдруг вскрикнул центурион, хватаясь за грудь. Потемневшие от боли глаза полезли из орбит. Он задыхался. - Я умираю, госпожа, - еле выговорил Реммий. В уголках его рта показалась пена. Через мгновение центуриона вырвало прямо на тунику.

   - Проклятое мясо, - выдохнул он. Мощное сильное тело ветерана выгнулось дугой и забилось в конвульсиях.

   Акте еле успела отскочить в сторону, избегая захвата слабеющих мужских рук.

   Ещё через минуту всё было кончено. Реммий лежал на спине, уставившись неподвижным взглядом на близкие мерцающие звёзды. Нижнюю часть его лица и шею покрывала рвота. Акте потрогала ногой остывающий труп и затем, нагнувшись, стала перекатывать тело центуриона к воде. Несколько движений - и сброшенное с обрыва тело Реммия Авла скрылось под водой.

   Раб-привратник, открывая госпоже проход в воротах и подсвечивая факелом тропу к дому, спросил:

   - А где хозяин?

   - Уехал в Рим, - коротко ответила Акте.

   На следующее утро, порывшись в вещах сына, она нашла ключ, открыла им тяжёлый сундук, внесённый накануне в её спальню центурионом, вытащила из него несколько тряпок, прикрывающих второе дно, и взяла из тайника мешочек. Ещё не меньше сотни таких же кожаных пеналов заполняло всё пространство ящика.

   Иудею, пришедшему утром за деньгами, она вынесла десять полновесных золотых ауреусов** с изображением Нерона.

   - А где же твой муж? - спросил купец.

   - Уехал. Срочные дела.

 

*     Денарий - древнеримская серебряная монета времён Республики и первых двух веков Империи

**  Ауреус (лат. aureus) — древнеримская золотая монета. Название происходит от лат. aurum — золото.

Ауреус Нерона - 45 часть либры (древнеримская мера веса, равная 327,45 грамма). Ауреус весил 7,28 г  и был эквивалентен 25 серебряных денариев, или тысяча сестерциев.

 

                                        ***

   Роберта дотронулась до моего локтя.

   - Постой. Мне нужен перерыв, чтобы осмыслить всё это, - она захлопнула крышку ноутбука и стала рассуждать вслух. - То, что здесь написано о Марии, Павле и Петре – просто бомба. Не знаю, откуда твой дед черпал информацию, но, если всё это правда, и апостолы были не такими кристально чистыми и бескорыстными праведниками - многие верующие испытают шок.

   - Они были прежде всего людьми со сложными характерами, со своими слабостями, достоинствами и недостатками, - ответил я. - Если внимательно читать канонические Евангелия и Деяния апостолов - то можно сделать вывод, что в Рим того времени стекались иудеи, вынужденные бежать от преследований иерусалимских первосвященников. Там было полно лжепророков и разных авантюристов. Всем им нужно было выживать и, узнав о новой, быстрорастущей общине христиан, каждый проходимец пытался объявить себя учеником Иисуса и присосаться к потоку пожертвований. Пётр и Павел не могли себе позволить безучастно смотреть сквозь пальцы на то, как проходимцы пытались оспорить их первенство и власть. Ведь они или кто-то, стоявший за их спинами, поставили себе цель – возглавить новое религиозное течение, попытаться приобрести влияние на толпу, разочаровавшуюся в многочисленных богах, не способных помочь сделать жизнь смертных лучше. Языческие боги не обещали людям светлого будущего. Я не удивляюсь тому, что Павел сотрудничал с полицией Древнего Рима, что Пётр ревновал свою только что приобретённую славу к влиянию Марии Магдалины на часть христианской общины. Это всё политика. Ничто не ново под Луной. Посмотри на нашу действительность. Всё то же самое. Интриги, подсиживания, клевета, популизм и прочее.

   - Но ведь Мария была не такая, - попыталась возразить мне Роберта.

   - Она была женщиной и любимой ученицей Иисуса. И потом - я думаю, между ней и Иисусом существовала не просто привязанность, не просто дружба, а нечто большее.

   - Например, любовь, - тихо закончила мою мысль Роберта.

   - Вот именно. Вспомни Дэна Брауна и его «Код да Винчи».

   - Да, да. Ты прав.

   - Поэтому Мария не могла предать память о своём возлюбленном, отступить от истинных слов своего Учителя и проповедовала так, как проповедовал бы сам Иисус, - сказал я, целуя девушку в ухо.

   - Но почему тогда она покинула Рим и перестала нести истину людям?

   - Думаю, для этого было много причин. Не забывай, что на её глазах распинали Иисуса, она омывала его тело, снятое с креста. Обрати внимание: не к Петру и Андрею, а именно к ней первой явился Иисус после воскрешения. Любой на её месте давно бы сломался морально и физически. Во-вторых, Марию могли схватить люди Тигеллина и выгнать из Рима, пригрозив, что если она не прекратит свои проповеди - её просто убьют. А теперь представь, что если Дэн Браун оказался прав и у неё был ребёнок от Иисуса. Тогда становится понятным, почему она ушла из Рима и скрывалась до своей кончины на окраине Эфеса в Передней Азии.

   Роберта несколько минут молчала, раздумывая, а потом вдруг сказала:

   - Хорошо, с этим хоть какая-то ясность, но вот Нерон…

   - А что - Нерон?

   - Ведь принято считать, что этот император – кровавый деспот, самодур, посредственный актёр, жестокий и своенравный человек, гонитель христиан, поджигатель Рима, а в рукописи он изображён довольно сложным человеком, с мятущейся душой, покровителем искусств, не чуждым греческий философии, воспринимающим вполне нормально христианские истины.

   - Принято считать? Да мало ли, что принято, - проворчал я. - Хочу тебе заметить – мы все пленники устоявшихся догм и чужих мнений. От кого мы знаем о Нероне?

   - Ну, как же? Тацит, Светоний.

   - Ха, - криво улыбнулся я, - Тациту было лет шесть, когда горел Рим, Гай Светоний Транквилл родился спустя семь или восемь лет после смерти Нерона. Откуда они черпали информацию об императоре?

   - Откуда? – спросила Роберта, с удивлением наблюдая за мной.

   - Из сплетен, из рассказов обозлённых людей, у которых сгорели дома или было конфисковано имущество за участие в многочисленных мятежах. Эти античные историки по-своему интерпретировали клевету патрициев, домыслы знатных всадников, которые при жизни императора лизали Нерону задницу, а потом мстили за своё унижение, придумывая небылицы. Такова  природа людей. Помни! Слухи рождаются от зависти и ненависти. Нерон - человек своего времени. А время было жестокое. Или ты возьмёшь верх над своими врагами, стоящими на страже старых традиций Рима - или враги уничтожат тебя. У Нерона, судя по тому, что о нём писал Сенека - а уж он-то хорошо знал своего воспитанника - была своя, непонятная для Сената и патрицианской верхушки, цель. По-моему, он хотел создать просвещённое государство по образу и подобию древних царств Эллады. Для многих императоров Рима Александр Великий был образцом для подражания. Поэтому здесь во многом виноваты Платон, Сократ, Аристотель и прочие философы, внушившие Нерону с подачи Сенеки несбыточные надежды и мечты.

   - Я горжусь тобой, - сказала вдруг Роберта.

   - Что? – не понял я.

   - Ты просто классный. Я представляю, сколько ты перелопатил литературы и сколько передумал, ища истину между строк Светония и Тацита.

   - Это всё дедова рукопись. Благодаря  ей  я  взглянул на историю другими глазами.

   - Но ты ведь не будешь отрицать, что именно по приказу Нерона казнили Петра?

   - Нет, не буду. Но повторяю ещё раз: Нерон – человек своего времени. Как, например, тот же Сталин…

   - Ого, ты меня удивляешь, мы уже и до вашего русского тирана добрались! - воскликнула девушка.

   - А что такого? Я хочу тебе объяснить на сравнениях. Вот, говорят: Сталин – кровавый диктатор и всё такое прочее. Массовые репрессии, лагеря. Но у него просто не было выбора. Или страну, пребывавшую после революции и гражданской войны в хаосе и разрухе, с населением, привыкшим к обладанию оружием и не желающим работать - это слабое государство через несколько лет уничтожат окрепшие после Первой мировой войны хищники: Англия, Япония, Америка. Или послать к чертям собачьим гуманизм - и ускоренными темпами восстанавливать промышленность, включая военную. А как сделать из армии демобилизованных солдат, из крестьянской вольницы - почувствовавших свою силу - армию рабочих? Ему пришлось, по совету Троцкого, согнать половину России в лагеря. Вот так и были построены на руинах новые заводы, электростанции, железные дороги.

   - Но ведь Солженицын писал…

   - Знаю, - перебил я девушку. - Пойми, моя цель - не оправдывать Сталина, а понять его действия и поступки. То, что многие невинные люди оказались расстреляны – результат усердия на местах. Кто пришёл тогда к власти на просторах России? Люмпен-пролетарии, у которых все руки были в крови, и которые привыкли любые проблемы решать с помощью оружия. Они боялись за свои тёплые места у кормушек - поэтому и усердствовали, доказывая свою преданность делу революции.

   - Давай вернёмся к Нерону, - перебила меня Роберта.

   - Здесь та же история. Нерон в то время был ещё молод и подвержен чужому влиянию. Мать всё время внушала ему мысль – не доверять Сенату и древним патрицианским родам. Поэтому он подбирал себе советников на стороне. Предположим, ты – вольноотпущенник императора, которого он приблизил к себе. Вот тут и начинаются интриги. Вот же рядом с тобой по Риму разгуливают богатые потомки Сципиона, а твоё сердце разъедает зависть. Значит, нужно шепнуть императору. Мол, заговор готовят все эти Юлии, Октавианы, Флавии. Думаю, что и Нарцисс, и Паллант приложили руки к репрессиям и конфискациям. Лиха беда начало. То же самое и с христианами. Если под влиянием Сенеки император благосклонно воспринимал их истины, то пожар Рима заставил Нерона изменить свою точку зрения. Да если бы Пётр со мной так разговаривал, укоряя в распутстве - я бы вызвал его на дуэль. А тут ещё куча соседей-погорельцев указывают на Петра, что именно в его комнате начался пожар. Уязвлённое самолюбие и оскорбления в твой адрес – страшная вещь, толкающая людей на месть и скорую расправу. А здесь Нерон, воспитанный гордой, своевольной и коварной Агриппиной, узнаёт, что римляне обвиняют апостола в неосторожном обращении с огнём и гибели почти всего города. Да любой из правителей Рима, чтобы избежать бунта недовольных и обозлённых, жаждущих мести подданных, обвинил бы христиан! Лучше отдать на растерзание чуждую духу римлян общину, чем вызвать своим бездействием гнев плебса и новый хаос.

   - Ладно, - вскочила с кресла Роберта. - С тобой можно и нужно спорить, но я хотела бы всю эту информацию разложить по полочкам. Пойдём лучше спустимся в кафе и выпьем по бокалу вина.

 

                        Переворот

 

   - Говори! - командир германских легионов Вергиний Руф слез с лошади и несколько раз присел, разминая ноги. Долгая скачка по плохим дорогам отзывалась болью в икрах, ягодицах и спине.

   Центурион куриози* в сером плаще, перепачканном грязью и зеленью травы, вскинул в приветствии руку.

   - Виндекс ведёт свои войска на Рим. Колонна в двадцати милях от нашего лагеря.

 

*  Куриози - Любопытствующий. Так называли разведчиков в древнеримской армии.

 

   - Расскажи мне о настроениях его солдат.

   - Они провозгласили императором Виндекса, но тот отказался от этой чести, ссылаясь на то, что галла из древнего аквитанского царского рода не примет народ Рима.

   - Это я знаю. Виндекс предложил императорские регалии Сервию Гальбе, но эта старая хитрая лиса медлит, соглашаясь послужить отечеству, если его поддержу я.

   Руф повернулся к своим легатам.

   - Ваше мнение?

   Офицеры переглянулись. Один из них, старше остальных, вышел вперёд.

   - Нерон и нам давно поперёк горла стоит. Где это видано, чтобы солдатам не платили больше года? Легионеры оборвались, калиги изношены, оружие постепенно приходит в негодность, а взять его негде. Гладии сточены почти до нитки, лезвия пилумов коротки, частью сломаны. Кузнецы делают что могут, но постоянные стычки с мятежными племенами приводят к неизбежным потерям. В некоторых центуриях один меч на двоих легионеров. А этот сраный любимец ахейцев красуется на ристалищах в Спарте и Афинах, блистая золотыми украшениями. Ему плевать на свои легионы здесь, в Галлии. Гальба - так Гальба. Мне лично всё равно, кто будет императором, лишь бы заботился о солдатах. Иначе мятежа не избежать - и кто знает, чем закончится бунт.

   - Ты прав, Деций, - заговорили остальные. - Но к свиньям Гальбу! Чем наш Вергиний Руф хуже?

   - Эй, эй, молчать! - вскинул руку Вергиний. - Я не приму императорской власти и не позволю этого никому без воли народа и Сената Рима. Оголите свои плечи. Что вы там видите?

   - SPOR*, - проворчал Деций.

   - Вот именно, SPOR. «Сенат и народ Рима». Только они решают, кто достоин императорских почестей. Поэтому, если наши солдаты сегодня сыты и в настроении - не допустим мятежа и остановим Виндекса. Слава и честь!

   - Слава и честь! - подхватили легаты.

   Через полтора часа два германских легиона заняли позицию в миле от лагеря на отлогом склоне холма, нависающего над дорогой. Впереди когорт, выстроенных в боевые порядки, стоял Вергиний Руф в окружении нескольких центурионов. 

 

   *  - Аббревиатура на значках римских легионов. Часто легионеры эти буквы переносили себе на тело в качестве татуировки.

 

   Весеннее мартовское солнце, перейдя линию полудня, ощутимо пригревало землю, превращая твёрдое, схваченное ночным заморозком, грунтовое покрытие колеи в  жидкое месиво.

   Долгое молчаливое ожидание было прервано близким топотом тысяч калиг. Из-за поворота дороги, окружённой справа густым лесом, а слева - болотистой низиной, показались красные плащи и сверкающие шлемы. Легионы Виндекса двигались в походном порядке, не заботясь об осторожности в местности, подконтрольной Вергинию Руфу, и не выслав передовых дозоров. Заметив шеренги армии, стоявшей на пути, солдаты Виндекса замедлили шаг и стали останавливаться, натыкаясь друг на друга и смешивая ряды. Спустя несколько минут от колонны отделились два всадника.

   - Эй! Римляне! - верховой со знаками претора на сверкающей кирасе остановился в двадцати шагах от линии пращников. - Вы что, пьяны, или белены объелись за неимением хлеба? - Виндекс, горяча коня поводьями, поехал вдоль шеренг. - Кто вами командует?

   Ряды солдат расступились, пропуская Руфа.

   - А, Вергиний Руф, - узнал его Виндекс. - Приветствую тебя! Ты решил со своими легионами присоединиться к нам? Это правильный выбор. Отечество и император Гальба не забудут твоей преданности.

   - У нас пока императором Нерон, - громко, чтобы слышали солдаты, выкрикнул Вергиний. - А ты со своими галлами возвращайся назад!

   - Это невозможно, - подбочинился Виндекс. - Мои солдаты никогда не видели Рима. Пусть посмотрят на новые широкие улицы и золотой дворец Нерона. Это их ауреусы замурованы в стенах жилища этого жалкого актёра!

   Легионеры Виндекса засмеялись.

   - Если не повернёшь назад - твои легионы останутся лежать на этой дороге, - Вергиний Руф, давая знать, что разговор окончен, развернулся и неторопливым шагом скрылся за шеренгой пращников.

   Виндекс, роняя с губ проклятия, пустил коня рысью к своим солдатам.

   - Они не посмеют, - тихо сказал он своим центурионам, собравшимся в голове колонны. - Расчехлить скутумы. Пусть солдаты Руфа видят, что мы их не боимся. Вперёд!

   Галльские легионы, разобрав щиты и вновь построившись в походный порядок, двинулись вверх по дороге.

   - Ядра! - донеслась со склона холма команда.

   Пращники передовой линии Вергиния Руфа, достав свинцовые шары из холщовых сумок и вложив эти пули в кожу пращ, принялись раскручивать их над головами. Через мгновение густое облако из свинца и железа обрушилось на головы галлов. Те, оскальзываясь и увязая в грязи, пытались прикрываться щитами - но новый град свинца, а затем туча стрел расстроили ряды. Легионеры растерянно оглядывались на командиров, не зная, что делать.

   - Вперёд, вперёд! - подгоняли их центурионы, но самые опытные из командиров уже перестраивали свои центурии в боевые порядки.

   Но сверху, ускоряя шаг, уже двинулись на них солдаты Вергиния Руфа.

   - Эх, эх, - выкрикивали они, оттесняя щитами растерянных легионеров Виндекса в сторону леса и болот.

   - За императора Гальбу, вперёд! - опомнился Виндекс, вынимая гладий и посылая вперёд своего коня.

   Зазвенело оружие, взлетели в воздух пилумы, опрокидывая на землю солдат и выбивая из рук щиты. Засверкали на солнце мечи. Началась рубка. Множились яростные крики сражающихся и вопли убиваемых. Сталь с чавканьем входила в плоть, разрывая мышцы, связки, дробя кости. Передовые шеренги Виндекса стали медленно пятиться назад, увязая на топком лугу. Первыми, бросая оружие, побежали солдаты вспомогательных войск. Из леса, скрытая до поры густыми кустами, повинуясь сигнальной трубе, выскочила конница Руфа и врубилась в тылы легионов Виндекса. Запылали телеги обоза. Оттуда послышались крики маркитантов и вопли женщин. Через два часа сражения двадцать тысяч солдат Виндекса усеяли своими мёртвыми и искалеченными телами болотистую низину. Сам претор Галлии с остатками личной охраны, составив в круг уцелевшие повозки, отбивался от наседающего со всех сторон врага.

   - Лучники! - голос Вергиния Руфа заставил Виндекса поднять голову. Он вытер лоб от чужой крови и обернулся на свист близких стрел. Наконечники с глухим стуком впивались в щиты и пробивали нагрудники солдат, защищающих своего командира со спины. Виндекс затравленно огляделся.

   Всё было кончено через десять минут. Оставшиеся в живых легионеры галльских легионов опустили гладии и бросили на землю скутумы.

   - Эй, Вергиний Руф! Где ты? - Виндекс взялся обеими руками за рукоять меча и направил остриё себе в живот. - Смотри, как умирают римляне, преданные своими же товарищами!

   Гладий с лёгким хрустом вошёл под нагрудник, отделанный серебряными пластинами, на которых красовались испачканные кровью римские орлы.

 

   - Они не понимают. Я - любимец Аполлона. Моя власть абсолютна. Состязания и скачки колесниц с моим участием необходимы. Это - забава царей и великих людей древности. Игры воспевали Гомер и Пиндар, Калимах и Солон. Я устраиваю зрелища не для себя, а для плебса и во славу богов, - Нерон ходил из угла в угол атриума, размахивая руками и, в раздражении, пинал на ходу кресла.

   - Ты говоришь мне - нет денег? Гелий! Не смеши меня, - император остановился перед своим вольноотпущенником, управляющим делами в Риме. - Вздор, чепуха! Арестуй десяток сенаторов, отбери у них имения и отдай имущество ростовщикам в залог. Мне плевать на Виндекса и Гальбу! Подумаешь, ещё один мятеж! Объяви среди ветеранов набор во вспомогательный легион. Мои солдаты и преторианцы покажут этим ублюдкам, как надо сражаться!

   - Софоний Тигеллин исчез из Рима. С ним ушли семь преторианских когорт из десяти. В городе тревожно. Не хватает хлеба. Плебеи привыкли к твоей щедрости. Они в унынии слоняются по Риму и распускают слухи о мятеже, - Гелий не смотрел в глаза Нерону. Он сам в это неспокойное время охотно сбежал бы в провинцию.

   "Слишком много ценных вещей и золота. Большой обоз не уйдёт из города незамеченным. По дороге разграбят", - думал советник Нерона.

   - Преторианцы!.. Предатели, готовые лизать подошвы тем, кто больше заплатит, - Нерон обессиленно рухнул в кресло. - Уеду от вас куда подальше. В Переднюю Азию или в Египет. Ахейцы Александрии ещё помнят мудрого Птолемея - гетайра самого Александра и ценителя искусств. Они знают, что такое настоящая игра актёра. Я удивлю их своим мастерством.

   - Прости меня, император. Позволь сказать тебе правду. Ведь, похоже, открыть тебе глаза больше некому.

   - Остерегись, Гелий, - поднял голову Нерон. – Хотя - почему бы и нет? - он обречённо махнул рукой. - Говори!

   - Ещё раз прости, но в твоём сердце поселилась Химера*. Посмотри на свой Рим. Не спорю, после пожара он стал жемчужиной империи. Его прямые широкие улицы, новые храмы и высокие каменные инсулы, без всяких уродующих дома пристроек - украшение города. Но смешение карфагенских, этрусских и эллинских стилей нравится далеко не всем.

 

   *   Химера – в  греческой мифологии - чудовище с головой и шеей льва, туловищем козы и хвостом в виде змеи. В переносном смысле - несбыточная необоснованная идея.

 

   - Да-да. Как тут не вспомнить слова распятого Пилатом иудейского пророка? Ты, случайно, имени его не помнишь? - Нерон подозрительно посмотрел на Гелия. - Впрочем, это неважно. Он учил: «Не мечите бисер перед свиньями».

   - Если позволишь, я продолжу, - вольноотпущенник и бровью не повёл при упоминании Иисуса, но тайком поправил под туникой деревянный крестик.

   - Жду с нетерпением, - разрешил Нерон.

   - Так вот. Унижая и преследуя сенаторов - ты рубишь сук, на котором держится твоя власть.

   - Поясни.

   - Изволь. Кто в итоге становится легатами и трибунами, префектами и преторами, наместниками провинций и командирами легионов?

   - У меня полно вольноотпущенников, на которых я могу положиться. Вот ты, например.

   - Э, нет. Ошибаешься. Только римляне, представители патрицианских родов или всаднического сословия могут со свойственной им твёрдостью, жестокостью и силой держать варваров в узде, защищая Рим в его границах. А что сделал ты?

   - Что же я сделал такого ужасного? Они там богатеют, обкладывая дополнительными налогами провинции. Могу я здесь отщипнуть по куску от каждого пирога, присылаемого магистратами своим и без того не бедным родственникам?

   - Можешь, но знай меру. Террор против Сената лишил тебя поддержки военных. Ты опустошил казну и утратил контроль над легионами. Тебя ненавидят, считая разрушителем древних римских традиций и нравов. Они не понимают твоих реформ и идей переустройства империи, как не понимали вызывающей роскоши и деспотической власти восточных царей Македонии, Персии и Парфии.

   - Я сам божественен, и мне плевать на традиции. Долой узость мышления и убогость в разумах римлян! Я заставлю их смотреть на мир не из-за щитов легионов, а с высоты птичьего полёта!

   "Он безумен", - подумал Гелий, но Нерон, не замечая осуждающего взгляда вольноотпущенника, продолжал:

   - Я подарил дворцам Рима красоту ахейских фресок, нарисованных прямо на стенах и придающих комнатам вид садов или морского побережья. Я подарил их воображению ощущение пространства в тесных спальнях вилл и инсул. Я дал им возможность приобщиться к высоким образцам словесности Еврипида, Софокла, Эсхила, Менандра. Я подарил им себя, посвятив жизнь поиску совершенства в драматургии и укреплению просвещённой власти первого среди равных. Чего им ещё?

   - Нельзя ломать через колено устоявшийся уклад жизни римлян, - тихо сказал Гелий. - Ты не заставишь их жить по-другому, ни жестокостью, ни насилием.

   - Тогда пусть отправляются в Аид за реку Океан*! - в сердцах воскликнул Нерон.

   По мраморному полу гулко раздались шаги. Спорящие замолчали, прислушиваясь.

 

*  Аид - в древнегреческой мифологии - бог подземного царства мёртвых, вход в который, согласно Гомеру, находится где-то "на крайнем Западе за рекой Океан, омывающей Землю". У римлян - Плутон.

 

   Между колонн появился легионер без плаща в изорванном кожаном нагруднике. У него был такой вид, будто он заблудился в этом огромном дворце.

   - Что тебе здесь нужно? - Гелий встал так, чтобы заслонить собой Нерона. - Кто тебя пропустил?

   - Так ведь у дверей нет никого. А мне нужен император.

   - Как - никого? А где стража, где преторианцы?

   - А мне откуда знать? Я - всего лишь гонец из Египта, и должен доставить послание от магистрата Александрии Нерону лично в руки. Но час назад меня задержали в воротах, и второй префект претория отнял пергамент.

   - Да как они посмели! - Нерон выступил из-за спины вольноотпущенника. - Что было потом?

   - Потом надавали мне тумаков и приказали самому искать Нерона.

   - Я - Нерон. Что было в письме?

   - Прости, император, - вытянулся в струну солдат. - Я могу лишь предположить, что там было известие о мятеже египетских легионов.

   - О, боги! - воскликнул Нерон. - Предатели, вокруг одни предатели! Это всё интриги Сената! Сначала они подтолкнули к бунту войска в Испании и Галлии, теперь вот Египет, - голос императора сорвался на крик. - Локуста! Вот кто мне нужен! Прикажу отравить всех изменников в Сенате, всех наместников в провинциях Рима. Отдам Галлию на растерзание моим легионам. Александрию - сжечь!

   Нерон забегал по атриуму, опрокидывая столы и сметая с них чаши, кубки и терракотовые вазы.

   - Успокойся, прошу тебя, - Гелий обхватил императора сзади за плечи и усадил на скамью. Он налил вина в уцелевший кубок и подал Нерону. Тот схватил чашу и стал пить большими медленными глотками. Зубы его выбивали мелкую дробь о край кубка.

   - Прочь, прочь! В Ахейю. Гелий, пошли этого солдата обойти покои дворца. Пусть найдут преданных мне рабов, гладиаторов, которые вчера пьянствовали здесь. Псы преторианцы. Сбежали. Поймать и казнить! - он без сил запрокинул голову и упёрся затылком в мраморную колонну.

   Гелий кивнул легионеру, и тот, пожав плечами, пошёл внутрь дворца.

   - Почему так тихо? Где мои вольноотпущенники? Почему нет рабов? Вон и светильник погас. Некому добавить масла…

   - Тише, тише, император. Вон легионер возвращается, - Гелий обернулся к солдату. - Ну, что?

   - Все двери закрыты. На стук никто не отозвался. Похоже - или затаились, или сбежали.

   - Твоё донесение из Египта сделало своё дело. Трусы! И ты уходи. Оставьте меня, - Нерон устало закрыл глаза.

   Солдат покачал головой, с сожалением и долей презрения взглянул на Нерона и поспешил к выходу.

   "Пусть разбираются тут без меня, а мне бы сейчас – домой или, на худой конец, смыть дорожную грязь в термах и найти шлюху", - думал он, проходя через пустые анфилады дворца.

   - Я думаю, тебе надо ехать в Остию, - тихо и неожиданно предложил Гелий.

   - Зачем?

   - Флот ещё ничего не знает. Я прикажу готовить галеры. Отплывём в Иудею. Оттуда пока нет дурных вестей. Кроме того, в Сирии и Палестине стоят три легиона Веспасиана. А он верен тебе.

   - Да-да, в Иудею! Поезжай, пусть готовят корабли, - воспрял духом Нерон, но тут же схватил своего советника за локоть. - Но сначала отведи меня в спальню. Там должен быть Фаон. Он найдёт моих собутыльников-гладиаторов. Наверное, спят где-нибудь под лестницами. Пусть займут все выходы из дворца.

   Фаон - вольноотпущенник Нерона сидел на полу в просторном императорском кубикулуме и прикладывал бронзовую чашу к синяку под глазом. В комнате царил полный разгром. Пропали многие ценные вещи: золотые кубки, этрусские вазы, бронзовые и серебряные статуэтки. Слуги унесли даже простыни из постели императора.

   - Где моя шкатулка? - Нерон подбежал к кровати и заглянул под неё.

   - Какая шкатулка?

   - Красного дерева с ядами Локусты.

   Фаон безнадёжно махнул рукой.

   - Ты же видишь, - он обвёл взглядом беспорядок, придающий комнате вид ограбленной лавки.

   - О, Юпитер-громовержец! Пусть твои молнии поразят неблагодарных! - Нерон сел на край кровати и спрятал лицо в ладонях. - Всё кончено, - глухо сказал он. - Ни друзей, ни недругов. Некому помочь мне уйти из жизни. Пировать со мной - так первые, а укрепить мой дух, чтобы я смог пронзить себя мечом… Эх! – с горечью вздохнул Нерон.

   Через минуту пафосное грустное настроение прошло и, вскочив на ноги, император бросился к Фаону.

   - Что нам делать теперь?

   - Нужно выбираться из Рима. Если плебеи узнают о бегстве преторианцев - они ворвутся во дворец, и некому будет остановить грабёж. Под горячую руку и прирезать могут.

   - Куда бежать? Где найдётся место для преданного народом императора?

   - Если позволишь, могу предложить тебе мою виллу на четвёртой миле от Рима между Номентанской и Соляной дорогами. Решайся, император, - потянул Нерона за руку Фаон. - Доберёмся до конюшни, возьмём лошадей - и прочь отсюда. Надень вот это.

   Вольноотпущенник вытащил из ларя тёмный плащ и закутал в него императора.

   Нерон стоял перед ним босой, с бледным лицом и горящими безумными глазами.

   - Пошли, - подтолкнул его к выходу Фаон.

   В темноте, оглядываясь на каждый шорох, они миновали несколько залов, пересекли пространство портика и выскользнули во внутренний двор. Ветер с Тибра донёс до них запах сена и лошадиного навоза. Конюшни оказались незапертыми и брошенными на произвол судьбы. Фаон подвёл коня и подставил под стопу императора две ладони. Нерон с трудом влез на лошадь и разобрал поводья. Кони рванули с места и вынесли всадников за пределы дворца.

   - Куда? А ну, держи их! - от лагеря преторианцев наперерез бросились чёрные тени. Вспышка молнии высветила пилумы, брошенные в спины верховым. Удар грома заглушил чей-то крик: "Это - Нерон!"

   Ворота виллы Фаона оказались запертыми. На звук дверного молотка никто не отозвался.

   - Обойдём поместье сзади. Там в стене есть недавно заделанный пролом. Кладка сырая. Толкни посильнее - рассыплется, - советник подал руку императору и повёл его по тропинке, раскисшей от дождя.

   Нерона после скачки и пережитых страхов мучила жажда. Он наклонился и горстью зачерпнул воды из лужи.

   - Вот напиток, достойный Нерона, - тихо прошептал император.

   Фаон, наконец, нашёл нужное место в ограде, и через минуту они оказались в саду поместья. Несколько рабов с факелами уже спешили навстречу.

   - Господин! Прости!

   Фаон отмахнулся.

   - Ведите нас в кубикулум.

   Нестройной группой под усиливающимся ливнем все поспешили в дом.

   Нерона переодели в сухую тунику и усадили в кресло. Вскоре принесли горячее вино и наполнили чаши. Император согрелся и задремал.

   - Приехали Спор и Эпафродит*, - разбудил его Фаон.

   - Новости от Гелия?

   - Остия не близко. Ещё рано.

   - Пусть войдут, - вяло повёл ладонью Нерон.

   Два его советника вошли в кубикулум и встали у стены, пряча глаза. В руках у Эпафродита желтела вощёная табличка. Он не знал, куда её девать, и ковырял ногтями воск.

   - Что? - спросил император, заметив нерешительность вольноотпущенника. - Эпафродит, что там у тебя? - сердце Нерона сжалось от нехорошего предчувствия. - Давай же, читай, что бы ни было там!

   - Сенат объявил тебя Врагом отечества.

   - Что ещё?

   - Преторианцы присягнули на верность Гальбе. Они выставили дозоры на форумах и охрану у дверей Сената. Монетный двор тоже в их руках. Конные разъезды рыщут по предместьям и обыскивают виллы. Им нужен ты.

   В комнате повисла тишина, прерываемая потрескиванием фитиля в масляном светильнике. На бледном лице императора выступил холодный пот.

   - Ну, вот и всё, - тихо сказал он.

   В эту минуту ему почему-то лезли в голову строки из трагедий, в которых он совсем недавно играл главные роли.

   - Мужайся, Нерон, - сказал он самому себе и обвёл советников взглядом. - Кто?

   Спор, Фаон и Эпафродит, не понимая, переглянулись.

   - Сейчас я узнаю, кто предан мне всем сердцем! - воскликнул император. - Меч! Дайте мне гладий! - голос Нерона окреп. В нём звучал металл.

   Кто-то, кого он не видел, подал из темноты меч.

   - Кто поможет мне? - спросил Нерон, хватая клинок за рукоять и направляя острие лезвия в собственное горло.

   Эпафродит, подталкиваемый в спину Спором, вышел вперёд.

   - Какой великий актёр погибает! - театрально воскликнул Нерон и кивнул своему советнику.

   Эпафродит, положив свои ладони на рукоять меча поверх рук императора, посмотрел в глаза Нерону.

   - Давай, - выдохнул тот.

   Гладий с хрустом вошёл в горло, разрезая гортань и артерии. Кровь тугими толчками пошла вверх и в сторону, заливая стены и ковёр под ногами императора.

   - Вот она, верность, - прохрипел он и последним усилием слабеющих рук повёл лезвие меча вправо, распарывая жилы. 

 

                               ***

 

    Прошло три недели. За это время я успел продлить шенгенскую визу ещё на три месяца, написать для какой-то студентки - подруги Роберты - статью о русской современной литературе и перевести для моего чуда ненаглядного две главы дедовой рукописи, потому что читать, а потом переводить, тщательно подбирая слова и синонимы - всё это отнимало слишком много времени. Мы решили сделать проще. Роберта уходила с утра в университет, а к вечеру я успевал набрать для неё на ноутбуке от пяти до шести страниц перевода. Ещё я ходил по магазинам и пытался готовить для нас разные вкусности, выискивая в Сети рецепты русской кухни и неукоснительно им следуя. Ближе к ночи мы садились рядышком, и девушка читала вслух то, что я успел напечатать. Кроме всего прочего, бывая с ней в разных местах, я познакомился с десятком хороших ребят-студентов. Парни, подтрунивая над моим сицилийским выговором, отпускали в мой адрес разные итальянские шуточки в стиле Витторио де Сика*, дразня меня русским Марчелло Мастроянни. А в остальном они были неплохими пацанами, и мы подружились. Именно они помогли мне с визой, добыв ходатайство какого-то археологического профессора, которому именно учёный из Москвы оказался крайне необходим на раскопках в древнем Брундизии. Я понял, что в Италии приятельские отношения помогают решать почти все вопросы без всяких взяток.

   Каждый день я просматривал электронную почту, но на мои объявления не торопились отвечать. И только в конце третьей недели пришло письмо из Марселя. Неизвестный предлагал мне старый папирус на арамейском языке, якобы датированный вторым веком от рождества Христова. Я тут же отстучал ему ответ, запрашивая копию свидетельства экспертов, которого так и не получил. Коллекционер пропал в глубинах Интернета бесследно. После этого предложения посыпались, как перезревшие апельсины с дерева. Но всё, что мне предлагалось, не выдерживало критики Роберты, считавшей, что нечего тратить время и деньги на поездки за ненужными нам документами. Или случалась иная вещь: на предлагавшиеся папирусы и пергаменты не было заключения специалистов. То есть, грубо говоря - мне предлагали подделки. Если честно признаться, я уже не надеялся на успех, но в один из дней пришло целых два письма с отсканированными маленькими кусочками текстов и внушающими доверие атрибуциями. Вечером на семейном совете было принято решение ехать в Париж и Ларнаку. Роберта отослала ответы, через полчаса получила указания для встреч, телефоны тех, с кем нужно встретиться, и позвонила на вокзал. Скоростной поезд на Париж отходил в час ночи, поэтому она, вздыхая и посылая проклятья министру транспорта Италии, собрала мой рюкзак, проверила, не забыл ли я паспорт, деньги, кредитную карту, и подвезла меня к вокзалу на своём скутере. В час ноль пять вагон скрипнул отпускаемыми тормозами и, постепенно набирая скорость, оставил позади огни Вечного города.

   Через пятнадцать часов я оказался на перроне парижского Gare de Lyon,**

 

*  Витторио де Сика - знаменитый итальянский реждиссёр, снявший фильм "Брак по-итальянски" с Софи Лорен и Марчелло Мастроянни в главных ролях.

** - В Париже нет центрального вокзала, а есть шесть железнодорожных станций, куда прибывают поезда из Европы. Gare de Lyon - Лионский вокзал. Туда прибывают скоростные поезда из Южной и Восточной Франции, Французских Альп и Италии.

 

а ещё спустя час - у Собора Нотр-Дам де Пари. В одной руке мне пришлось держать бутоном вниз красную розу, перевязанную жёлтой ленточкой. Было смешно и несколько не по себе от всех этих киношных приёмов конспирации. Озноб нетерпения выбивал мелкую барабанную дробь на моих зубах. Прошло двадцать минут после назначенного времени, но никто ко мне не подходил. Я начал вышагивать вдоль фасада собора, разглядывая редкие в этот вечерний час толпы туристов. Все чувства были обострены, нервы натянуты, как гитарные струны. Я кожей чувствовал, что кто-то со стороны наблюдает за мной. Когда я достал свой сотовый телефон и стал набирать присланный мне по электронной почте номер, мелодичный звон раздался буквально за спиной. Стоило мне обернуться, как чья-то ладонь легла на плечо. Маленький седой старичок в шарфе, повязанном вокруг шеи прямо поверх пиджака, с театральным биноклем на узкой груди, спросил:

   - Месье Алекс?

   - Да, это я.

   - Идите за мной.

   Я повиновался и поплёлся за стариком. Перейдя мост через Сену возле дворца Ришелье, он свернул направо и, пройдя сотню метров, толкнул стеклянную дверь маленького кафе.

   - Закажите мне чай, - потребовал он.

   Нам принесли фарфоровый чайник, две чашки, вазу с сахаром и два аппетитно пахнущих свежеиспечённых рогалика.

   - Итак, молодой человек, вас интересуют папирусы первого, второго века на арамейском или на греческом языках, содержащих фрагменты Евангелий или посланий апостолов, - не то спрашивая, не то утверждая, медленно выговорил старикашка.

   - Можно и третьего века, - как можно безразличнее сказал я, набрасываясь на выпечку.

   Пешая прогулка привела меня в относительный порядок, помогла успокоиться, но обострила чувство голода. Со вчерашнего дня я ничего не ел.

   - У меня есть то, что вас интересует, - сказал француз, с некоторым изумлением наблюдая, как исчезают с тарелки рогалики.

   - Неужели? Покажите!

   Он снисходительно усмехнулся и отхлебнул глоток чая.

   - Позвольте один вопрос. Кого вы представляете?

   - В смысле? - не понял я.

   - Ну, музей какой-нибудь или частного коллекционера? Вы не похожи на Билла Гейтса, разгуливающего по Парижу в поисках книжного антиквариата.

   - А что, в вашей практике было и такое?

   - Месье! На моём веку я видел всякое. И наглых молодых мошенников, планировавших завладеть ценностями, припрятанными на чёрный день стариками, и начинающих собирателей всякого хлама, отыскивающих дураков, которые не знают цену старым рукописям. На кого вы работаете? Вы не похожи на криминальный элемент – а, скорее, на искателя кладов.

   Словечко "элемент" меня насмешило, и я от души расхохотался, вспомнив фильм "Пятый элемент" Люка Бессона.

   - Зря смеётесь. Вы хоть знаете, сколько стоит тот или иной папирус?

   - Догадываюсь, - ответил я. - Может, перейдём к делу? Покажите, что там у вас есть.

   Старик вздохнул, как будто жалея о напрасно потраченном времени, и полез во внутренний карман. На стол легла внушительная пачка фотографий и лупа.

   - Смотрите. Вы кажетесь мне порядочным человеком, - бросил он, наблюдая за моей реакцией.

   Я не спеша взял в руки снимки. Десять из них меня заинтересовали. На фотобумаге хорошего качества кто-то запечатлел папирус с утраченными краями и арамейской вязью, идущей ровными, почти выцветшими строчками по поверхности листов. На одном из них я рассмотрел схематическое изображение рыбы. Ничего подобного в библиотеке Ватикана я не видел. То, что это был древний манускрипт - я не сомневался.

   - Где заключение экспертов? - моя деловитость произвела на старика впечатление.

   - Вот, - он выбрал из пачки фотографий ещё два снимка.

   Гербовая печать Сорбонны украшала лист бумаги с мелким шрифтом текста на французском языке. Я бегло прочитал содержание первого листа, а затем и второго до целого ряда разноцветных печатей и штампов. Нервный озноб снова показал, что он может делать с моими зубами.

   - Беру вот это, - едва выговорил я, откладывая дрожащими руками двенадцать фотографий.

   - Озвучить цену?

   - Если вас не затруднит, - я цедил слова сквозь стиснутые зубы, пытаясь унять барабанную зубную дробь.

   - Пергамент обойдётся вам или вашему нанимателю в пятьсот тысяч евро. И это ещё дёшево, - добавил старик, увидев недовольную гримасу на моём лице.

   - Ну да, если учесть, что вам не нужно будет заполнять налоговую декларацию.

   Старик развёл руками.

   - Дешевле не могу. Это, - он постучал ногтем по снимкам, - дело всей моей жизни и мой хлеб.

   - Понимаю, - кивнул я. - Постоянный поиск среди всякого мусора в поте лица. А не сделать ли нам так, - я положил свой кулак на пачку интересующих меня фотографий, - я беру не пергаменты, а вот эти снимки, и плачу вам за каждый по двести евро. Две тысячи четыреста евро за всё - не так уж плохо.

   От изумления и моей наглости старик потерял дар речи. Он попытался забрать фотографии, но я не дал ему этого сделать.

   - Есть и второй вариант. Я встаю и уношу с собой мою добычу, не заплатив вам ни цента. Думаю, вы даже не пикнете, иначе вам придётся объяснять полиции - откуда у вас такие реликвии, а заодно признаться в ваших преступных намерениях - заключить незаконную сделку. Уверен также, что налоговый департамент заинтересуется вашими махинациями с антиквариатом. В том, что я молчать не буду, можете не сомневаться.

   - Давайте деньги, - помедлив, выдавил из себя старик.

   Я сунул фотографии в карман и отсчитал ему двадцать четыре новеньких хрустящих зелёных купюры.

   Мне стало жалко француза, который возлагал на меня определённые надежды, но мне не нужны были сами пергаменты.

   - Синица в руке лучше, чем журавль в небе, - сказал я и, хлопнув старика по плечу, встал и быстро вышел из кафе.

   - А счёт за чай? - прозвучал мне вслед его дребезжащий голос, но я уже открывал дверцу такси.

   - Gare de Lyon - сказал я шофёру и через час оказался на вокзале.

   Вечером следующего дня я уже был в Риме и, не теряя времени (скорее это походило на заметание следов), сел на электричку до аэропорта Фьюмичино.

   Мне удалось купить два авиабилета до Ларнаки на воскресенье. А пока ещё была пятница. Снова поймав такси, в двенадцать ночи я уже звонил в дверь Роберты.

   Увидев меня, она взвизгнула и бросилась мне на шею.

   - Подожди, подожди, - бормотал я в перерывах между поцелуями.

   - Чего ждать? Немедленно в койку, - девушка уже стаскивала с меня рубашку.

   - Постой, - не сдаваясь на милость победительницы, я силой усадил её в кресло.

   - Ты нашёл в Париже женщину? - улыбаясь во весь рот, спросила она.

   - Я нашёл пергаменты, - ответил я, поддаваясь её очарованию.

   - Ура! Иди ко мне, - приказала она.

   - Постой. У меня к тебе есть вопросы.

   - Какие могут быть вопросы, когда я хочу тебя?

   Я зажал ей рот ладонью и сказал.

   - Побудь серьёзной хотя бы минуту.

   - Хорошо, - не переставая улыбаться, она сложила ладони ковшиком и засунула их между колен. - Уже.

   - Ты можешь бросить университет дня на три?

   - Хоть на неделю, при условии, что мы проведём это время в кровати.

   - Я предлагаю вариант лучше.

   - Извращенец! Уйди с глаз моих!

   Я рассмеялся и выпалил:

   - Послезавтра мы с тобой улетаем на Кипр.

   Налетевший вихрь опрокинул меня на кровать.

   Следующий день мы с Робертой потратили на поиски специалиста по древним языкам. К обеду, обзвонив всех друзей, мы получили адрес лингвиста, позвонили и отправили ему через Сеть десять отсканированных фотографий манускрипта.

   - Сейчас занят, но дня через четыре освобожусь и переведу вам весь текст, - был его ответ.

   - Не горит, - медовым голосом ответила ему Роберта. - Но, если в указанный срок не будет готово, я тебя убью.

   - Тут есть утраченные места, - вяло пролепетал парень.

   - Ничего, - вмешался я. - Что переведёшь, то переведёшь.

   Облегчённо вздохнув, мы отправились к Колизею и прошатались по развалинам часа два, пока не проголодались. Пообедав в пиццерии, мы вернулись домой.

   Уже смеркалось, и пришлось зажечь настольную лампу.

   - Ты заглядывала в мою рукопись? - спросил я девушку.

   - Не было возможности. Я словно чувствовала, что мне понадобится свободное время - поэтому грызла гранит науки.

   - Давай почитаем, - предложил я, чувствуя знакомый прилив любопытства.

   - Знаю, тебе не терпится, ты же - одержимый. Святая Дева Мария! За что я только тебя люблю?!

   - За красивые глаза, - ответил я, включая ноутбук.

   - Только, пожалуйста, читай вслух и с выражением, - потребовала Роберта.

   Я открыл нужный файл и нашёл главу, на которой остановился в прошлый раз:

 

                               ***

   Сердце Акте ныло ещё с вечера. Всю ночь ей было не до сна. Женщину терзало необъяснимое беспокойство и дурные предчувствия. Утро застало её сидящей в саду на деревянной скамье. Акте не замечала росы, намочившей подол сто’лы.

   Привратник, вышедший подмести двор, с беспокойством взглянул на неё, осуждающе покачал головой и вернулся в дом за шерстяным одеялом. Он осторожно подошёл к хозяйке и бережно опустил накидку на плечи женщине.

   - А, это ты, - пришла в себя Акте. - Благодарю тебя. Посиди со мной.

   Нумидиец осторожно присел на край скамьи. Акте покосилась на непроницаемое, почти чёрное от загара лицо и спросила:

   - Как тебя зовут?

   - В детстве? Или тебе нужно имя, которое дали мне римляне?

   - Скажи любое. Мне как-то нужно называть тебя.

   Привратник грустно улыбнулся.

   - Зови меня Лукий. Это имя дали мне братья во Христе.

   - Как давно ты в общине?

   - Скоро три года будет.

   - Расскажи мне о своей вере и почему ты отрёкся от старых богов?

   - Почти все боги пришли в Нумидию с египятнами, греками, карфагенянами или римлянами. Баал-Хамону, Мелькарту*, Зевсу или Юпитеру нет дела до рабов, гнущих спины в каменоломнях или разрывающих жилы на галерах. Боги остались равнодушными к воплям изнасилованных женщин и стонам убиваемых мужчин нашей деревни, когда через неё проходили римские когорты, отнимая зерно и забирая коз, - вены на руках Лукия набухли. Пальцы сжались в кулаки.

 

*  Баал-Хамон - Бог солнца и плодородия Карфагена. Мелькарт - верховный бог Тира, почитался во всей древней Финикии.

  

   - Юпитер и Мелькарт хотели только одного: жертвенной крови животных и белого мрамора для своих капищ. Они друзья между собой, и покрывают один другого. Вот пусть теперь сильные мира сего и приносят им жертвы - а с меня довольно.

   - Без богов нельзя, - Акте изумлённо уставилась на нумидийца. - Кто будет защищать тебя от злых духов, кто, принимая жертвы, прольёт дожди на сухие пашни или отведёт молнию от крыши твоего дома, или направит взгляд врага в сторону от твоей родной деревни?

   - Ни один из богов не защитил меня и мою семью от ужасов войны.

   - Но ведь без веры нельзя и, если не приносить жертвы богам, они покинут города и храмы и не услышат наших просьб.

   - А кто сказал, что я не верю? Мой храм - вот здесь, - Лукий ударил себя кулаком в грудь. - В моём сердце теперь есть место только для одного господина. Имя ему Иисус.

   - Слышала о таком. Но ведь это был живой человек. Как простой смертный может быть богом? Говорят, он странствовал по Иудее, подбивал людей к мятежу, за что и был распят, как преступник.

   Лукий посмотрел на женщину с сожалением.

   - Он был сыном бога иудеев, а тот - бог всех богов и когда-то в одиночку сотворил весь наш мир. Иисус не подбивал никого к бунту, а учил не завидовать и не убивать, делиться последним куском хлеба и обуздывать свои дурные наклонности. Его распяли первосвященники Иудеи из зависти к истинам, которые он проповедовал, из чувства мести, что всё больше людей слушали не их, а Иисуса. Видела ли ты раньше Бога, спустившегося на землю в облике простого человека, который не принимал жертвы, а раздавал свои любовь, слова, пищу и вино беднякам? Слышала ли ты кого-нибудь ещё, кто с любовью говорил бы людям: «Счастливы нищие, ибо я подарил их несовершенной, изнурённой голодом и лишениями плоти дух святого знания и устроил для них над облаками, где цезари не достанут никого больше, Царствие небесное?»

   - А ты видел его?

   - Нет, не видел, но его лицезрели ученики, ходившие за ним повсюду. Они и сейчас несут слова его истин убогим и униженным бедностью. Хочешь, я отведу тебя в одну из пещер на окраине Антиохии, где нам проповедует посвящённый в мудрость Его? - спросил нумидиец.

   - Я боюсь.

   - Чего? - тихо засмеялся Лукий.

   - В Риме многих христиан схватили. Одних побили камнями, других отдали львам и свирепым гладиаторам, третьих распяли.

   - Слышал, - кивнул головой нумидиец. - Несущие истину говорят, что Христовы мученики уже узрели лик Господина нашего, воскресшего из мёртвых в Царствии его. Потому и мы здесь ничего не боимся. Иисус защитит нас от мести цезарей. Плотью своей пострадал он за наши грехи и заблуждения, за нас заплатил он своей жизнью - мы же готовы пострадать за него.

   - И ничего не сделаете, чтобы защититься и не умереть?

   - Если не скажут иного наши пастыри - ничего. Иисус ведь учил: "А если ударят тебя по левой щеке, подставь правую..." и "...не убий".

   - Так странно всё это, - задумчиво сказала Акте. Её глаза встретились с карими глазами Лукия.

   - Но ведь Игнасий приказал тебе защищать моего сына. Как же ты это сделаешь, если вера христианская запрещает насилие?

   - Не думай об этом, - твёрдо ответил нумидиец. - Моя жертва Иисусу - служение тебе. Если придёт время, Господь, - Лукий похлопал себя по могучей груди, где висел крестик, - подскажет, что делать, и не оставит нас без покровительства своего. Будет Господину нашему  угодно, чтобы я пролил кровь злоумышляющих?  Не сомневайся, я пролью её.

   Тем временем солнечный диск показался над горным хребтом, защищающим город с севера. Пение птиц, скрип открывающихся калиток в соседних домах, шаги людей, торопящихся на рынок, далёкие крики торговцев в центре Антиохии дали понять, что начался новый день.

   Акте вздохнула и поднялась.

   - Пойду к сыну. Он, наверное, уже проснулся.

   - Тебе не о чем волноваться. Сара не отходит от него. Но ты подумай о другом. Ребёнка надо бы крестить по обычаю нашей общины.

   - Ты имеешь в виду заговор от дурного глаза или предсказание судьбы?

   - Нет, тут совсем другое. Зачем ему предсказания шарлатанов или колдовство какой-нибудь старухи? Ведь, насколько я знаю, у твоего сына нет ещё имени. Игнасий прочитает над ним молитву, осенит его распятием во славу сына божьего Иисуса и наречёт его после крещения достойным звучным именем. Ангелы небесные возьмут твоего сына под своё покровительство и станут защищать его от превратностей судьбы. Я знаю, снизойдёт на него благодать, и будет храним он верою в Учителя нашего Иисуса.

   Женщина задумалась.

   "Может, и правда, бог иудеев отведёт от моего ребёнка ненависть врагов Нерона? Если случится что-то недоброе - вместе с общиной выжить будет проще. Ох, не зря меня мучили сегодня дурные сны".

   - Хорошо. Пусть будет по-твоему, - согласилась Акте. - Но я хочу, чтобы ребёнка назвали Александром. Пусть он вырастет победителем.

   - Я поговорю с Игнасием, - ответил Лукий и ободряюще улыбнулся женщине.

 

                                   Бремя памяти

 

   - Мама, мама! - черноволосый мальчик лет девяти бросился к женщине, на ходу сбрасывая на пол холщовую сумку.

   О каменный пол глухо звякнули восковые таблички, в угол комнаты покатился короткий стилос.

   - Осторожно, дурачок. Ты ведь уже большой и сильный. Задушишь меня своими объятиями. Что случилось?

   - Учитель сказал сегодня, что я пишу уже, как взрослый.

   - Вот видишь. Скажи спасибо Лукию. Это он не давал тебе отлынивать от занятий и заставлял выписывать букву за буквой по сто раз.

   - Знаю, знаю. Я подарю ему свой деревянный меч.

   - Так ведь он тебе и сделал его.

   - Ну и что? Ведь он мой.

   - Александр! Нельзя дарить кому-то плоды его собственного труда. Ты сделай что-нибудь сам - вот тогда и подаришь.

   - Я знаю, что ему подарить, - мальчик жарко задышал в ухо матери. - Я напишу книгу.

   - Какую книгу? - Акте с недоумением взглянула на сына.

   - Книгу о моём отце, - ещё тише прошептал Александр.

   - Что ты, что ты! Господь с тобой, - женщина испуганно отодвинулась вместе со стулом, на котором сидела.

   - Тогда зачем ты столько рассказывала мне о Нероне?

   - Тише, сынок, - Акте порывисто обхватила сына руками и прижала его лицо к своей груди. - Никогда не упоминай этого имени. Ещё услышит кто-нибудь!

   - Так ведь мы одни.

   - Неважно. Сделай так, как я прошу тебя. У твоего отца было слишком много врагов.

   - Да, я знаю, ты рассказывала, - прошептал Александр, высвободив голову из рук матери, - но я всё равно напишу эту книгу. И не волнуйся напрасно. Я буду писать её тайно. Почему я не могу гордиться своим отцом? Если ты его любила - значит, он был замечательным и добрым. Не его вина, что мы никогда больше не увидим его. Но пусть хоть кто-нибудь когда-нибудь прочтёт о моём отце правду. Пусть эти варвары, живущие в Риме и возомнившие себя повелителями мира, не думают, что род Нерона угас, и что некому отомстить за него.

   - Да разве тебе больше нечего делать? - рассердилась Акте. - А ещё писания читаешь вместе с Лукием! Гордыня твоя - грех. Помни, ты - христианин. И не подобает тебе думать о мести.

   - Да? Значит, римлянам можно гнать несчастных иудеев из Антиохии? Им можно отнимать у них имущество и заставлять признаваться в том, чего они не делали?

   - Замолчи сейчас же! - Акте зажала мальчику рот, но тот вырвался и упрямо продолжал:

   - Лукий вчера сказал, что Игнасия нашего казнили в Риме.

   - Когда, как? Не верю!

   - Зря. Все иудеи и христиане-греки давно знают это, - Александр с грустью посмотрел в окно.

   - Поклянись именем нашего Учителя, что будешь вести себя тихо и бросишь идею написать эту проклятую книгу.

   - Не могу.

   - Но почему? - Акте начинала терять терпение.

   - Потому, что Иисус говорил: "Не клянитесь вовсе: ни небом, потому что оно - престол Божий, ни землёю, потому что она - подножие ног Его. Не клянитесь именем моим во лжи и не бесчестите имени Бога вашего..."*

 

*  - Мф. 5;33-37, Лев.19;13

 

   Александр, гордый тем, что вспомнил слова из проповеди старшего христианской общины, подобрал с пола свою сумку и обезоруживающе улыбнулся матери:

   - Не сердись, мама. Всё будет хорошо.

   С треском распахнув дверь, он выскочил во двор и вприпрыжку отправился искать Лукия.

   - Лукий, Лукий! - звонкий голос мальчика распугал птиц, сидевших на смоковнице.

   Акте проводила тонкую фигурку сына взглядом и тяжело вздохнула. Она сама уже была не рада, что вместо греческих сказок о древних героях рассказывала Александру о жизни в Риме, о Нероне, об интригах и опасностях, подстерегавших простую наложницу императора.

   Мальчик нашёл Лукия возле небольшого птичника. Огромным ножом нумидиец нарезал из полена лучину для растопки очага.

   - А, ты уже дома! - встретил мальчика улыбкой Лукий. - Ну, расскажи, что тебе сегодня нового открыл учитель?

   - Он читал мальчикам Послание Павла коринфянам.

   - Вот как? И что в нём?

   - Ты меня проверяешь, да? - нахмурился Александр. - Как будто я не знаю, что тебе и другим уже читали это письмо. Лучше скажи, ты мне друг?

   - Я твой раб, Александр. И вижу, тебе что-то нужно от меня.

   - Мне нужны папирус или пергамент, - выпалил мальчик. - И ещё краска для письма и гусиное перо.

   - Ого! И много пергамента?

   - Не знаю. Но чтобы хватило на... - Александр запнулся на полуслове, - ну, хотя бы десять локтей.

   - Так, - почесал кудрявую седеющую голову Лукий, - с пером проще. Соседи вчера зарезали гуся. Попрошу у них целое крыло. Думаю, не откажут. Тем более, что к осени я им крышу починил. А вот с пергаментом... Он ведь дорогой и стоит денег.

   - Тогда я украду в лавке Афанасия.

   - Ох, Александр! А как же заповеди Иисуса?

   - Да-да, прости, - мальчик с сокрушённым видом сел на землю. - Ты пойми, мне очень надо.

   - А мне кажется, что это у тебя блажь.

   - Ты ничего не понимаешь. Может быть, я стану новым Гомером или таким, как наши евангелисты. Поговори с моей мамой. Вы ведь на прошлой неделе двух овец продали в римские казармы.

   - Так ведь нам этих денег месяца на три хватит, - назидательно поднял указательный палец нумидиец.

   - Ну, пожалуйста, Лукий. Мама тебе не откажет. Она уважает тебя… Ну, пожалуйста...

   Нумидиец вновь почесал затылок. Он очень хорошо изучил характер Александра.

   "Если парень что-то вбил себе в голову - от своего не отступится, - размышлял Лукий. – Ещё, чего доброго, пойдёт к работорговцам-персам и продаст себя в рабство. А те, иноязычники некрещённые, пообещают ему денег - да и увезут тайно в караванной поклаже на край земли".

   - Ладно. Вечером поговорю с Акте. Может, ты согласишься на пару локтей пергамента?

   - Хорошо, - вздохнул мальчик, - согласен. Только ты дай мне знать к вечеру, а то до утра не усну.

   - Ладно, ладно, иди с Богом.

   Уже стемнело, когда в каморке Александра скрипнула дверь, и к узкой кровати подошёл нумидиец.

   - Ну, что? - приподнялся на локтях мальчик. Его глаза искали взгляд Лукия.

   - Будет тебе пергамент, - проворчал тот. - Только храни его в тайнике. Это условие твоей матери.

   Через три дня в сарае, где Лукий держал сено для единственной коровы, Александр острым ножом бережно и аккуратно разрезал пергаментный свиток на небольшие квадраты. Ему казалось, что так легче прятать будущую рукопись в тайнике под полом.

 

                                                  +++

 

    Едва закатное Солнце скрылось на западе за холмами, вся жизнь в Антиохии стала замирать. Торговцы закрывали крепкие дубовые двери лавок и навешивали огромные железные замки. Рабы, потные и грязные после целого дня тяжёлой работы, спешили к фонтанам и ручьям, чтобы смыть с себя усталость, горожане, завершив дела и помолившись богам в храмах, расходились по домам. Солдаты римского гарнизона из молодых чистили оружие, ветераны играл в кости, и только две центурии, которым дали отдохнуть днём от тягот службы, готовились сменить своих товарищей у ворот и на стенах цитадели.

   Но Акте, Александр и Лукий, несмотря на поднявшийся к ночи ветер, закутавшись в плащаницы, вышли из дома и стали подниматься по узкой улице к окраине города, где ютились лачуги бедноты. Дойдя до скалы, к которой прилепилось несколько хижин, нумидиец уверенно свернул вправо и по едва заметной тропинке довёл своих спутников до широкой расщелины в каменной стене. Отведя в сторону густые ветки дикой вишни, Лукий оказался перед лазом в пещеру. Из полумрака ему навстречу шагнул человек, но, узнав нумидийца, снова прислонился к стене. Лукий пропустил вперёд Акте, Александра и сам последовал за ними на свет, мерцающий в глубине пещеры. Через несколько шагов узкий проход закончился небольшим по размеру залом, где уже собралось полсотни людей. Старец в чёрных одеждах поднялся, как будто ждал именно этого мгновения, повернулся к небольшой выемке в скале, заменявшей алтарь, перекрестился на распятие, нацарапанное чем-то острым на камне, и стал ясным и громким голосом читать молитву:

   - Отче наш, Господь наш небесный. Да святится имя твоё, да наступит Царствие твоё, да будет воля твоя и на земле, и на небе. Прости грехи нам наши, как мы прощаем должникам своим...

   Все, кто был в пещере, при первых словах молитвы опустились на колени и стали шёпотом вторить старцу.

   Через несколько минут в зале наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием факелов и шуршанием одежд встающих с колен людей. Старик подобрал с земли посох и, опираясь на него, снова повернулся лицом к прихожанам.

   - Братья мои возлюбленные! У меня для вас есть известие. Большая беда может принести лишения не только нашей общине, но и всем жителям Антиохии. Давайте подумаем вместе, что делать со злом, идущим на нас с запада.

   Все, затаив дыхание, приготовились выслушать подробности того, о чём уже давно ходили слухи по городу.

   - Если кто ещё не знает, - приступил к рассказу старик, - в Риме после продолжительных смут, грабежей, насилия, междоусобиц и мятежей легионов солдатами провозглашён новый император. Зовут его - Веспасиан. То, что пишут мне о нём наши братья из других городов империи, не внушает надежд на лучшее. Этот император покровительствует Испании и Галлии и не любит нас, живущих на Востоке. В то же время он благоволит новой знати в провинциях, ибо старые патрицианские роды почти изведены под корень во времена императоров Нерона, Гальбы, Оттона и Виттелия.

   При упоминании имени Нерона Александр закусил губу, но продолжал внимательно слушать.

   - Чем грозит нам его правление? Не утаю от вас, что император наводит порядок в армии, строит много новых зданий в самом Риме, он повелел сделать из камня амфитеатр огромных размеров для сражений гладиаторов и убийства наших единоверцев. Кроме того, Веспасиан возводит новые цитадели на границах империи. А на это нужны деньги. Мне сказали, что все провинции на Востоке, включая Сирию и Переднюю Азию, будут обложены дополнительными непомерными налогами. Ходят слухи: в Греции подати увеличены вдвое.

   Люди, стоящие вокруг зашептались.

   - Но это ещё полбеды. Восставшая Иудея усмирена, но Иерусалим, город, в котором был распят Господь наш Иисус, закрылся перед солдатами Рима. Вот уже два года жители, среди которых есть наши единоверцы, терпят лишения от недостатка воды и пищи. Цезарь Веспасиан намерен взять город силой в самоё ближайшее время - а это значит, что через Антиохию пройдут римские легионы. Здесь будут размещены вспомогательные войска варваров, маркитанты, мастерские, склады, магистратуры армии – а, значит, начнутся грабежи и насилие.

   - И что нам теперь делать? - раздался чей-то голос.

   - Кто может уйти, и есть куда - уходите. Кто не может - оставайтесь и молитесь Господу нашему Иисусу. Он не оставит нас. А если не будет выхода, начнутся преследования и придётся принять смерть мучеников – ну, что же, предстанем перед ликом Иисусовым чистыми в помыслах, миротворцами и просветлёнными верою нашей.

   Ближе к ночи, когда Александр уже спал, Лукий и Акте сидели у очага и смотрели на огонь.

   - Не знаю, что и делать. Я уже привыкла к этому городу, - задумчиво произнесла женщина. - Оставаться или уходить?

   Лукий внимательно посмотрел ей в глаза.

   - Я знаю, что такое война. Говорят, что Веспасиан бережлив и скуп. Он не балует своих солдат. Поэтому они склонны к разбою и грабежам. Его сын Тит - такой же. Он будет командовать штурмом Иерусалима. Но вот только города ему не взять. Иудеи за время римской смуты возвели новые стены, укрепили башни. Иерусалим выстроен на неприступных скалах. Там - почти миллион населения, и все готовы сражаться. Уверен: Веспасиана ждёт неудача. Придётся ему вести переговоры с вождями восстания и признать Иерусалим свободным городом.

   - Но ведь пастырь наш говорил, что жители терпят лишения. Нет воды и пищи.

   - Это заблуждение. Хотя Иудея в целом покорена - полной блокады города никогда не было. В Иерусалиме много колодцев и подземных хранилищ воды. Думаю, не дураки возглавляют мятеж, и по приказу вождей восстания давно уже созданы запасы зерна, злаков, солёного вяленого мяса.

   - Но ведь оно гниёт.

   - Под городом множество глубоких пещер с грунтовыми водами. Там достаточно холодно. А потом - Веспасиан и Тит не смогут долго держать легионы у стен Иерусалима. На западе империи неспокойно. Галльские и германские племена спят и видят, как избавиться от власти Рима. Непокорённая Парфия тоже не даёт цезарю расслабиться. Нет, Иерусалима им не взять. Слишком крепкий орех. Да и Рим давно не тот. А вот здесь оставаться опасно.

   - И что нам делать? - с беспокойством спросила Акте. Она никогда не забывала о ненависти римлян к Нерону и боялась за судьбу сына.

   - Я бы ушёл в Иерусалим. На это есть две причины.

   - Какие?

   - Представь себе, какое счастье пройти по улицам, по которым ходил Иисус, припасть грудью к камням Голгофы, прикоснуться к стенам домов, где жил Господь наш. Там многие ещё помнят его. На нас снизойдёт благодать, а на сына твоего - частица милости Господа нашего.

   - Да, да, - в глазах Акте загорелся огонь. - А вторая причина?

   - Не видать римлянам Иерусалима, как своих ушей. Вот посмотришь, Иудея вскоре будет свободна, а Рим захлебнётся в нечистотах своих злодеяний, и мы увидим это собственными глазами со стен города.

   - Тогда - решено. Продавай дом, имущество, покупай повозку. Едем.

 

                                      ***

 

    Море до этого я видел только на картинках и по телевизору. Так уж сложилось. Сначала учёба, потом низкооплачиваемая работа, не позволявшая отложить деньги на поездку хотя бы в Сочи. А затем я сам уже не мог оставить деда больше, чем на три дня. Он так был погружён в свои рукописные труды, что совершенно забывал, есть ли в доме хлеб и молоко. Он мог оставить на горящей плите кашу или кипящий чайник. Больше десятка прогоревших кастрюль и сковородок мне пришлось выбросить на свалку и, когда я не мог быть на даче, я звонил деду и напоминал ему - проверить, выключена ли плита на кухне и не задул ли ветер огонь в газовом котле отопления.

   Поэтому запах и вид Средиземного моря ударил по всем моим и без того обострённым чувствам. Три дня мы с Робертой почти не вылезали из воды, покидая пляж к вечеру, когда Солнце зависало на западе над линией горизонта огромной жёлто-красной вишней. По утрам мы выпивали по чашке кофе, брали с собой на пляж фрукты и забывали про обед. И только в сумерках мы отправлялись в какое-нибудь кафе на набережной и сидели там до закрытия, пробуя кипрские красные вина и набивая желудки вкусными рыбными блюдами. Ночью мы любили друг друга до изнеможения, а потом, распахнув настежь окна, мгновенно засыпали под мягкий шум волн, набегающих на мелкую гальку.

   На четвёртый день утром Роберта проводила меня до такси.

   - Деньги взял?

   - Да.

   - Кредитная карта с собой?

   - Вот здесь в кошельке под рубашкой.

   - Паспорт твой где?

   - Не волнуйся ты так. Всё будет нормально.

   - Главное, будь осторожен.

   - Да что может случиться?

   - Мало ли. Прошу тебя, в машину к нему не садись. Разговаривайте где-нибудь в людном месте.

   - Хорошо, хорошо.

   - Давай, поторопись. Вон свободное такси. Я люблю тебя.

   Я поцеловал девушку в загоревшую щёку и плюхнулся на заднее сиденье серого "Пежо-307".

   Путь от Лимассола до Ларнаки занял чуть больше часа. Водитель не гнал, опасаясь полицейских радаров, и мне удалось рассмотреть из окна машины: солёное озеро, древний акведук Камарес и несколько монастырей. Все это с гордостью показал мне таксист. Я вылез из "Пежо" возле церкви Святого Лазаря и стал не спеша прогуливаться перед входом в храм, напялив на голову нелепую шапку-зонтик. Этот заранее обговорённый знак был непременным условием встречи. До назначенного времени оставалось минут десять, и я, чтобы прогнать беспокойство и немного расслабиться, стал прислушиваться к голосу гида-итальянца.

   - ...после того, как Иисус Христос воскресил его из мертвых, Лазарь перебрался на Кипр и стал первым епископом Китиона - нынешней Ларнаки. Храм был построен в 9 веке, когда византийский император Лев Мудрый обнаружил останки Святого Лазаря и на его могиле повелел возвести церковь. Пожар тысяча девятьсот семидесятого года почти полностью уничтожил внутреннее убранство церкви. Сейчас оно очень скромное. Но храм славится изящным иконостасом эпохи барокко. Он представляет собой один из самых изящных шедевров искусства резьбы по дереву на всём Кипре. Иконостас покрыт позолотой и украшен ста двадцатью мастерски выполненными иконами. Давайте войдём в храм и осмотрим его изнутри. Не отставайте, пожалуйста.

   "Интересно, - подумал я, - как это Лев Мудрый определил по скелету, что найдены именно останки Лазаря?"

   Мои крамольные мысли прервал чей-то многозначительный кашель за спиной. Я повернулся и увидел худощавую высокую старуху в чёрных очках и ажурной соломенной широкополой шляпке.

   - Вы - Алекс? - спросила бабушка по-английски.

   Я взял под козырёк своей нелепой шапки и в свою очередь спросил:

   - А вы - тот самый Аристотель Кесарийский?

   Именно этим именем подписывался некто, посылая мне на электронную почту инструкции для встречи.

   Старушка взглянула на меня поверх очков внимательным оценивающим взглядом и протянула мне локоть.

   - Возьмите меня под руку. Здесь недалеко.

   Мы, не торопясь, пошли от храмовой площади вниз по одной из улиц.

   - Вы не представляете, как трудно стало жить на Кипре нам, англичанам. Денежная реформа, эти евро, цены, туристы. Где былое спокойствие и уверенность в завтрашнем дне? Слава Богу, Британия помнит о своих пенсионерах и переводит сюда всё до пенса. Были, правда, задержки во время военного конфликта с турками - но ведь не зря мы держим здесь, на острове, нашу военно-морскую базу, - болтала старушка, семеня рядом.

   - Да-да, конечно, - пытался я поддерживать разговор, но бабушка не нуждалась в собеседнике. Она продолжала обсуждать сама с собой тарифы на электроэнергию и воду.

   - Нам сюда, - старуха неожиданно остановилась у неприметного четырёхэтажного дома и нажала кнопку видеодомофона.

   Дверь почти сразу же открылась, и мы, миновав небольшой вестибюль, оказались возле лестницы. Навстречу нам спускался человек, лицо которого оставалось в тени из-за ярких лучей солнца, бивших через стеклянный витраж ему в спину. Наверху маячила ещё одна фигура.

   Во мне шевельнулось беспокойство. Я вспомнил предостережение Роберты и, сделав два шага назад, резко развернулся, нащупывая запор входной двери.

   Но старуха вцепилась мне в локоть и повисла на нём.

   - Постойте, - сказал человек на лестнице, - куда вы?

   Я попытался стряхнуть со своей руки старуху, но двое мужчин были уже рядом.

   - Да погодите вы! Вам ничто не угрожает, - сказал первый, в руках которого мне удалось рассмотреть какой-то футляр, который я ранее принял за дубинку. Мужчина оказался довольно крепким высоким стариком. Я взглянул на его спутника. Ему было далеко за шестьдесят. 

   - Дорогая! Ты не пострадала?

   - Нет, дорогой. От меня не так легко избавиться, - ответила бабушка, отпуская мой локоть.

   - Как тебе показался наш гость?

   - Мне кажется, он довольно безобиден и на девяносто пять процентов джентльмен.

   - Я всегда полагался на твоё чутьё. Возьми ключ, ступай домой. Теперь мы справимся сами, - сказал высокий дед и протянул старухе связку ключей. Бабуся, сняв чёрные очки, прошла куда-то влево. Почти сразу же загудел двигатель лифта.

   Старик открыл входную дверь и, пропуская меня на улицу, сказал:

   - Идите за мной.

   Через десять минут пешей прогулки мы оказались единственными посетителями в маленьком ресторанчике.

   - Анастас - хозяин заведения, - познакомил меня со своим спутником британский пенсионер. - Здесь нас никто не побеспокоит.

   - Хорошо, - сказал я. Моё волнение и тревога прошли, и я с интересом рассматривал своих новых знакомых. Везло мне на стариканов.

   Владелец футляра, лет семидесяти, худощавый и высокий, обладал загорелым волевым лицом и резкими морщинами на лбу, в уголках рта и впадинах щёк. Голубые глаза твёрдо смотрели на меня, давая понять, что он вполне может за себя постоять. Второй, довольно полный, как все владельцы общепита, заметно нервничал и расхаживал из угла в угол, потирая ладони.

   - Анастас, сделай нам кофе, - попросил его англичанин. - И сядь, пожалуйста, а то маячишь, как неприкаянный. Это меня нервирует.

   - Значит, вы из Рима? - повернулся он ко мне.

   - Откуда вы знаете? - удивился я. При переписке я не указывал никаких подробностей своего местопребывания.

   - Вас легко было пробить по IP-адресу.

   - Понятно, - нахмурился я. Старик-пенсионер оказался довольно продвинутым в сфере компьютерных технологий, и мне это не понравилось.

   - Что, не ожидали такой прыти?

   - Нет, - честно признался я.

   - Хочу сразу предупредить вас. У меня в Британии осталось много друзей, имеющих доступ к некоторым базам данных. Они просто оказали мне услугу и имеют возможность прикрыть меня в случае опасности.

   - Вы, случайно, не отец Джеймса Бонда, или вы сами - бывший сотрудник МИ-6?

   Англичанин искренне рассмеялся.

   - Ни то и ни другое. Но не буду раскрывать своих карт. Просто собирание древностей - довольно хлопотное и рискованное дело. Без мер предосторожности не обойтись.

   - Ладно, если с предосторожностями покончено, давайте перейдём к рукописям, - мой взгляд уже не отрывался от кожаного футляра.

   Англичанин без лишних слов достал из тубы несколько больших фотографий, свёрнутых в трубочку, и, отодвинув чашки с кофе, развернул снимки на столе.

   "Опять фотографии", - подумал я, в принципе ничего не имея против.

   - Это - список Евангелия от Иоанна конца первого-начала второго века на старо-греческом языке. Внизу каждого листа есть факсимильный знак неизвестного переписчика. Я купил его здесь, на Кипре, у одного монаха, отлучённого от церкви. А он, в свою очередь, потратил остаток жизни на раскопках античных келий в заброшенных пещерах горного массива рядом с монастырями Киккос и Святого Иоанна в Калопанайотисе.

   Эти названия мне ничего не говорили, но я схватил фотографии и уставился на жёлтые, затёртые на углах и потрёпанные временем страницы.

   - Папирус или пергамент?

   - Папирус, - ответил старик, внимательно наблюдая за моей реакцией.

   - Есть заключение экспертов?

   - Нет, но не сомневайтесь. Я много повидал разных рукописей и манускриптов. Обращаться к специалистам нет смысла. Список очень древний и в плохом состоянии. Все листы помещены мной в специально изготовленные по моему заказу стеклянные папки. И потом, обращаться к экспертам - значило бы рисковать. Чем больше людей знают о списке - тем больше вероятность, что либо власти Кипра отберут папирус, либо его похитят воры, специализирующиеся на антиквариате.

   - Сколько вы хотите за эти снимки?

   - Значит, вам нужен не сам папирус?

   - Нет.

   - Жаль. Нам с Бетти не помешала бы крупная сумма. Инвестиции в недвижимость на Кипре приносят большие прибыли.

   - Мне тоже жаль, но я хотел бы получить только снимки.

   - Это слишком неожиданно. Дайте подумать.

   - Валяйте, - согласился я, не показывая вида, что меня беспокоит вариант отмены сделки.

   Англичанин встал и пошёл в угол зала, доставая сотовый телефон.

   - Бетти, - донеслось до моих ушей.

   "Понятно, - подумал я, - так вот кто у них контролирует семейный бюджет".

   Через пару минут англичанин вернулся.

   - Давайте так. Тысяча евро для вас не дорого?

   Я сделал круглые глаза.

   - Но это ещё не всё, - неожиданно сказал старик, заставив меня пожалеть о недовольной гримасе.

   - Даю сверху двести, - торопливо выпалил я.

   - Нет, - отрезал англичанин. - У меня есть встречное предложение. Я отдам вам снимки за тысячу, но хочу кое-что получить в придачу.

   - У меня нет ничего такого, что вам было бы интересным.

   - Неужели? Не лукавь со мной, сынок. Я одержимых чудаков-коллекционеров слишком хорошо знаю. А ты – один из них. Повидал я тебе подобных на своём веку. Что-то ведь у тебя должно быть. Если не дашь мне в придачу несколько фотографий твоих манускриптов - не получишь этих.

   Я посмотрел на дверь. Ветеран спецслужб улыбнулся.

   - Даже не думайте. Незаметно улизнуть с острова вам не удастся. У меня хорошие связи в полиции.

   - Я и не собирался, - с лёгкой улыбкой на лице пробормотал я и добавил. - Зачем вам ещё какие-то старые ветхие бумажки? Вам что, своих не достаточно?

   - Не обижайтесь, молодой человек. Я просто излишне любознателен и интересуюсь античным периодом, включая эпоху зарождения христианства.

   "Родственные души", - подумал я и опустил взгляд на снимки, обдумывая ситуацию.

   Этот англичанин, если захочет, может доставить мне на Кипре кучу неприятностей. Все британцы снобы и немного сумасшедшие.

   - Ладно, - нехотя согласился я. - У меня есть фрагменты одной рукописи времён Нерона. Я могу прислать вам десяток фотографий с текстом, где приведены подробности о пожаре в Риме. Это единственные пергаменты, которые волею случая попали ко мне в руки, и которые удалось сохранить. Остальное просто рассыпалось от неосторожного обращения, - соврал я.

   - Бог мой! - воскликнул старик с досадой. - Ну почему ты отдаёшь такие сокровища в руки дилетантов? Вы хоть знаете, как обращаться с такими документами?

   - Теперь знаю, - со смиренным видом ответил я.

   - Хорошо, - после короткого раздумья согласился англичанин. - Давайте тысячу евро. А эти снимки получите, когда привезёте мне свои, - он начал сворачивать фотографии в трубочку.

   - Не считайте меня идиотом, - зло сказал я. - Вот вам деньги, - я достал из нагрудного портмоне стопку банкнот и положил их на стол.  - Или снимки сейчас - или сделки не будет.

   Англичанин нагнулся и заглянул мне в глаза.

   - Судя по вашему виду, вы - порядочный человек и, самое главное, внушаете доверие моей Бетти. А она ещё ни разу не ошиблась в людях. Поэтому, чёрт вас возьми, забирайте. Это всего лишь снимки, - он протянул мне фотографии и сгрёб со стола деньги.

   - Вам придётся дать слово, что вы пришлёте мне фотографии по электронной почте не позже завтрашнего дня. Иначе...

   - Завтра не получится. Даю слово, что через три дня снимки будут в вашем почтовом ящике.

   Старик задумчиво теребил в руках банкноты.

   - Хорошо. Я вам верю, - проворчал он. - Вы свободны.

   "От британца за версту пахнет дешёвым армейским одеколоном", - зло подумал я, покидая ресторан и отыскивая взглядом стоянку такси.

 

   - Роберта, Роберта! - мой радостный крик, казалось, всколыхнул занавески на окнах, но знакомый голос не прозвучал ответным приветствием.

   Девушка не бросилась мне навстречу и не подставила губы для поцелуя. Её просто не было дома. Номер отеля оказался пуст. Вещи Роберты лежали на месте. Я не увидел пляжной сумки, солнечных очков, расчёски и купальника.

   Часы показывали семь вечера.

   "Наверное, она ещё на пляже", - подумал я и стал выгружать из пластиковых пакетов продукты.

   Мысль пойти и окунуться в море я отбросил. Мне хотелось приготовить праздничный ужин и устроить романтический вечер при свечах. После душа, переодевшись в новую, купленную в Ларнаке футболку и напялив на голую задницу белые джинсы, я занялся столом. Не торопясь, открыл бутылку дорогого вина, распаковал сэндвичи, разрезал торт и помыл фрукты. За бокалами пришлось сходить в ресторан отеля.

   В восемь часов девушки ещё не было.

   "Должно быть, болтает с кем-то", - подумал я и включил телевизор. По спортивному каналу показывали футбол. Я тупо смотрел на экран, краем уха вылавливая звуки голосов за окном и шаги в коридоре. Через полчаса ожидания где-то глубоко внутри за грудиной стали нарастать раздражение и обида.

   "Она ведь знает, что я должен вернуться после шести", - думал я.

   Ещё через двадцать минут обида сменилась ревностью.

   "С каким-нибудь местным или приезжим Ромео сидит, наверное, на пляже и любуется закатом, - накручивал я себя. - Впрочем, какой закат? Солнце садится около девяти, а сейчас..." - часы на запястье показывали девять пятнадцать.

   Я спустился на первый этаж и обошёл все уголки обширного холла, потом выскочил через боковую дверь к морю. Четверо чудаков, составив пластиковые лежаки квадратом, играли в карты, не обращая внимания на сгустившиеся сумерки и вечернюю прохладу.

   "В чём дело, что случилось? Если бы утонула - тут сейчас была бы полиция, и меня огорошили бы новостью при входе, когда я забирал ключ от номера".

   Я бросился к портье.

   - Сеньора из триста десятого, где она?

   - Триста десятый? Простите, сеньор, я сменился в семь вечера. Ключ от комнаты лежал в вашей ячейке. Должно быть, сеньора уехала с друзьями на дискотеку. Здесь недалеко есть клуб "Афродита".

   - Какой клуб? Сеньора должна меня ждать в номере.

   Портье многозначительно улыбнулся.

   - Может быть, у сеньоры изменились планы?

   Я в бешенстве хлопнул ладонью по стойке и заорал:

   - Все планы сеньоры - это я!

   Люди в холле стали оборачиваться на шум, но мне было наплевать.

   - Кто ещё мог видеть мою девушку сегодня днём?

   Портье сделал обиженное лицо, но махнул рукой мужику в гостиничном пиджаке, чей пост номер один был у дверей.

   - Сеньора с голубыми глазами? Чёрные пышные волосы ниже плеч? Нет, на улицу не выходила.

   - Может, она заплыла далеко в море, и у неё не хватило сил выбраться на берег? - спросил я у портье, избегая слова "утонула".

   - Сейчас позову бармена, который работает на пляже, - засуетился киприот.

   Через пять минут к стойке подошёл парень в белой рубашке и галстуке бабочкой.

   - Сеньора? Я помню её, видел. Хорошая фигура. От такой женщины трудно оторвать глаза. Да, купалась часа в четыре вечером недалеко от берега, но её взяла на борт большая лодка.

   - Какая лодка? - я схватил парня за рукав.

   - Ну, такая, знаете, типа моторной яхты с высоким кокпитом.

   - Она, что, села в неё сама?

   - Вот этого не видел. Отвлёкся. Вроде купалась, плавала, а потом я заметил её уже на борту. Там было ещё трое мужчин. Да не волнуйтесь вы так. Может, ей предложили покататься по заливу, показать огни Лимассола с моря. Вернётся.

   Бармен хотел уйти, но передумал.

   - Да, кстати. Уборщики принесли мне с пляжа женскую пляжную сумку. Не хотите взглянуть? Может, это – вещи сеньоры?

   Я пошёл за барменом и тут же с сумкой в руках вернулся обратно.

   - Вызовите полицию! - потребовал я у портье.

   Он с тревогой взглянул на меня и медленно потянулся к трубке телефона.

  

   Весь следующий день полицейские кормили меня штампованными дежурными фразами: "не волнуйтесь", "дело молодое", "нагуляется - вернётся", но к вечеру их голоса в телефонной трубке уже звучали с небольшой долей сочувствия и непоколебимой твёрдой уверенностью в собственном профессионализме. "Ищем", "Делаем всё возможное", "Сохраняйте спокойствие".

   Я не находил себе места, меряя шагами то гостиничный номер, то холл отеля, то полосу песка у моря. Меня начали терзать угрызения совести. Я вспомнил вора, которому сломал руку, вспомнил разгромленную дачу, подозрительного итальянца, следившего за мной в Риме. В памяти всплывали лица, слишком часто мозолившие мне глаза в музее Ватикана, возле Колизея, терм Диоклетиана, храма Весты, на Римском и Императорском форумах, где мы бродили с Робертой.

   На третий день, когда я хотел поехать в аэропорт и сдать билеты, портье остановил меня.

   - Вам письмо, сеньор.

   Я схватил конверт, едва не оторвав парню руку, и достал листок бумаги.

   "Если вы хотите увидеть свою девушку живой и невредимой, заберите из полиции своё заявление, улетайте спокойно в Италию и ждите дальнейших указаний. Не будем пугать вас последствиями в случае невыполнения наших условий. Пусть воображение подскажет вам, как будут выглядеть отрезанные кусочки тела Роберты, если вы не окажитесь послезавтра рядом с её телефоном в Риме”.

   - Когда и кто это принёс? - спросил я портье.

   - Час назад какой-то мальчишка.

   - Что он сказал?

   - Ничего особенного. Просто положил письмо на стойку.

   Я перевернул конверт. На белой плотной бумаге чёрным фломастером было написано "Для номера 310".

   Утром следующего дня я уже выходил из самолета, приземлившегося в Риме.

   Теперь мне только оставалось ждать и молить Бога, чтобы не позвонили родители Роберты. Сказать им мне было нечего. Приехав домой, я бросил свои кости на диван и, чтобы убить время, открыл ноутбук.

 

                                +++

 

   Повозки тех, кто решил уйти из Антиохии, растянулись по дороге, словно горошины бус разорванной нити. Но, в отличие от многих, Акте, Лукий и Александр покинули город прежде, чем началась паника. Они ехали день и ночь, давая лошадям передохнуть, только когда Солнце стояло в зените. Именно в эти часы, найдя тень от скал или деревьев, нумидиец кормил и поил лошадей, опустошая бурдюки с водой, отказывая самому себе в драгоценном питье. Зная, как армия римлян быстра на марше, он заставлял изнурённых животных делать большие переходы, сохраняя между легионами Тита и повозкой безопасное расстояние. Три недели пути до Иерусалима показались Александру вечностью. Он похудел и осунулся. Скулы его заострились, кожа на лице обветрилась и потемнела от жгучих лучей солнца. Акте выглядела не лучше, и только нумидиец все трудности пути, казалось, переносил легко. Лукий был рад, что колодцы ещё не опустошены беженцами и солдатами, что лошади, хотя и устали, но бодро тащили повозку, что удалось взять с собой всё необходимое. Лишь время от времени он с неодобрением поглядывал на ларь римлянки.  

   "Женщины, - снисходительно думал нумидиец, - разве они расстанутся со своими нарядами, благовониями, притираниями и прочей чепухой?"

    Он также качал головой, когда Александр доставал свои пергаменты и на ходу пытался что-то писать, время от времени заново оттачивая перо. Лукий пробовал заглядывать парню через плечо, но глаза утратили былую зоркость, и он видел только мелкую вязь греческих букв и линии строк, теснящих друг друга  в попытке уместиться на чистых квадратах пергамента.

   Иерусалим вырос перед ними в один из безветренных, ясных и тихих дней. Город стоял на высоких крутых скалах с отвесными склонами и глубокими обрывами, окружённый мощными тройными укреплениями. Повозка медленно двигалась вдоль древнейшей из стен, сооружённой ещё царём Давидом. Над оградой высотой в двадцать локтей нависали квадратные массивные четырёхугольные башни. И стена, и башни были сложены из огромных тяжёлых цельнорубленных плит. Проводя повозку под аркой массивных дубовых ворот, укреплённых бронзовыми пластинами, нумидиец с изумлением заметил, что толщина стен равнялась их высоте. Миновав первую стену, Лукий взял лошадей за повод и повёл их мимо многочисленных мастерских, кузниц, каменных домов, сложенных из жёлтого туфа. Вторая стена города была ещё выше. Лукий насчитал шестьдесят восьмиугольных башен. Они показались ему такими массивными и огромными, что приходилось задирать голову, чтобы увидеть далёкие бойницы.

   "Пожалуй, эти камни не пробьют никакие тараны, а скалу в основании не подкопать", - подумал он.

   Александр во все глаза уже разглядывал третью стену и девяносто башен, ещё более массивных, облицованных толстыми белыми мраморными плитами, не уступающими по красоте тем, которыми были отделаны храмовые сооружения, видневшиеся на вершине самого огромного холма города.

   Пройдя чуть дальше по улице, путники увидели постоялый двор, прилепившийся к крепостной стене. Лукий завёл лошадей во двор. Навстречу им вышел старый иудей в дырявой замасленной хламиде.

   - Издалека? - спросил он, с любопытством разглядывая повозку.

   - С востока, - неопределённо махнул рукой нумидиец. - У тебя есть свободные комнаты?

   - Есть. Распрягайте лошадей. Рабы помогут перенести вещи, - старик стоял, печально глядя на измученных животных и усталых людей. - И чего вас в такую пору принесло в город? - поинтересовался он.

   - Уходим от легионов римлян.

   - Тоже мне, нашли безопасное место! - фыркнул иудей.

   - Что так неласково встречаешь? - Лукий в упор взглянул на старика.

   - Все думают, что здесь мёдом намазано. А ты прислушайся!

  Нумидиец повернул голову в сторону верхнего города и приставил ладонь к уху.

   Издалека доносились крики и звон оружия.

   - Что это? - с беспокойством спросила Акте.

   - Ох-хо-хо, - сказал старик с горькими нотами в голосе. - Вожди зелотов власть делят. В городе смута.

   - Да что они, с ума сошли? – Лукий тревожно смотрел на стены, окружавшие Иерусалимский храм. - Легионы Тита в двух, а может, уже и в одном дне пути отсюда.

   - Да лучше уж римляне, чем наши тираны.

   - Какие тираны? О чём ты? - в груди Лукия будто лопнула какая-то струна.

   - Вот и видно, что ты издалека, - ответил иудей. - Уже год зелоты, поднявшие мятеж против Рима, бесчинствуют в городе. Каждый из вождей мечтает стать царём Иудеи. Люди не могут спокойно жить, есть, спать и молиться в Храме. У нас тут три шайки бандитов. Одна заняла само Святилище, вторая - Храмовую площадь и прилегающие улицы. Третья по ночам грабит и убивает первых и вторых, а также всех, кто попадается под горячую руку. Наши патриархи говорят: "Междоусобица уничтожает Иерусалим - так пусть римляне уничтожат междоусобицу".

   - Вот тебе раз, - Лукий почувствовал в сердце боль и острое разочарование. Он поискал глазами, куда сесть, и тяжело опустился на каменную облицовку колодца.

   - И что нам теперь делать, Лукий? - с печалью и безысходностью в голосе спросила Акте.

   - Подожди, дай подумать.

   Александр не выдержал и соскочил с повозки на землю.

   - А они знают, что римляне близко? Ведь если они возьмут город - никому не поздоровится.

   - Один Бог ведает, о чём думают эти зелоты, - покачал головой старик.

   - Ты можешь отвести нас на Храмовую площадь? - решительно поднялся Лукий.

   - Я - нет, но дам мальчишку-раба. Он отведёт.

   - Так чего ты ждёшь? - нумидиец в гневе сжал кулаки.

   - Эй, Зенон! - засуетился старик.

   - Я с тобой, - Александр подбежал к Лукию.

   - Останься, Александр! - воскликнула Акте.

   - Нет, мама, я с ним.

   - Господь наш! Да что же это делается? - запричитала женщина, но её сын уже спешил вслед за нумидийцем, а того, в свою очередь, тянул за руку маленький раб.

    Святилище представляло собой огромный четырехугольник, обнесенный белокаменной стеной. Последняя, хотя и достигала сорока локтей, но её высоту частично скрадывали широкие, пологие ступени. Лестница заканчивалась большой площадкой с розовыми колоннами. Храмовый двор венчала ещё одна массивная мраморная лестница, ведущая к воротам. С южной стороны их оказалось восемь. Столько же Александр насчитал с северной стороны. Все ворота оказались сверху донизу покрыты слоновой костью, золотом, серебром и состояли из двух половин, имевших по тридцать локтей высоты и пятнадцать ширины. Так же вычурно были украшены косяки и фризы. Над ними нависали золотые виноградные лозы, от которых шли кисти ягод в человеческий рост.

   - Вот это храм! - дёрнул Лукия за полу туники восхищённый Александр. - Я представляю, что там внутри.

   - Пошли, пошли, - поторопил его нумидиец, равнодушно оглядывая огромное здание Святилища.

   Они стали подниматься по широкой улице, идущей вдоль стены Храма. Внезапно Лукий словно споткнулся. Он схватил Александра за плечо и показал ему на табличку, прикреплённую к одной из колонн. На белом мраморе была высечена надпись на двух языках. Сверху шла арамейская вязь, а под ней - греческие буквы. Губы Александра зашевелились, и он прочёл вслух то, что уже успел разобрать нумидиец: "Решением Римского Сената и народа Рима пророк Иисус Назорей, сын Марии и Иосифа, распят на холме Голгофа за ложное и самозванное присвоение себе титула Царя Иудейского. Sextilis. DCCXC".

   - Лукий! Значит, этот форум и есть Голгофа? - воскликнул Александр.

   Нумидиец потянул своего воспитанника за тунику.

   - Вряд ли. Пошли, пошли.

   - Мы должны обязательно попасть на Голгофу. Я хочу увидеть место страстей Иисусовых, - взволнованно, заикаясь, едва выговорил Александр.

   - Мы обязательно найдём это место, но чуть позже.

   - Кто здесь спрашивает о Иешуа? – тонкий длинный указательный палец с обкусанными ногтями упёрся в грудь нумидийцу.

   Дорогу Лукию загородил тощий измождённый иудей в грязной дырявой хламиде.

   - Я отведу вас туда за шекель.

   - Четыре драхмы? - нумидиец отвёл руку оборванца в сторону.

   - Дешевле не найдёте, - человек воровато оглянулся. - Это место проклято нашими первосвященниками, да и в городе неспокойно, а я знаю путь. Вы ведь из секты, не признающей законов Моисеевых?

   - Тихо, тихо, уважаемый, - Лукий обвёл подозрительным взглядом людей, спешащих на  площадь. Но горожанам до иноязычников не было никакого дела.

   - Лукий! Соглашайся. Ты же видишь, что тут делается. Может, сам Господь послал нам этого человека и привёл в Иерусалим, чтобы мы успели поклониться месту пролития крови Спасителя нашего.

   - Ладно. Только сначала послушаем, что говорят люди о войне против римлян. А ты, - нумидиец повернулся к нищему, - если хочешь, пойдём с нами на форум, а потом уже отведёшь нас на Голгофу.

   Оборванец обрадованно улыбнулся и поспешил за своими новыми знакомыми.

   Тем временем на площади перед храмом собралась огромная толпа людей, желающих пролить кровь жертвенных животных у капищ святилища. Все они уговаривали стражу зелотов пропустить молящихся внутрь. Но вооружённые люди отнимали дары, уводили овец, уносили птиц и складывали еду и глиняные кувшины с вином в отдельные кучи. В воздухе стоял гвалт, и слышалось недалёкое пение стрел, посылаемых солдатами зелотов со стен куда-то вниз. Внезапно все эти звуки перекрыл мощный голос человека, взобравшегося на верхнюю ступень лестницы перед главными воротами Храма.

   - Довольно бесчинствовать! Армия Рима близка. Кто вы, закрывшие ворота города перед цезарем? Вы хотите помериться силами со всей Римской империей? Афиняне, которые однажды ради свободы на глазах персов сами предали свой город огню, которые смеялись над высокомерием Ксеркса, ехавшего по суше в кораблях и пешком перешагивавшего моря, потому что море не могло обнять его флота, а вся Европа была слишком тесна для его войска… Этого Ксеркса ахейцы преследовали, как беглеца, и в конце концов завоевали его великую азиатскую державу. Греки теперь - подданные римлян, а город, некогда стоявший во главе Эллады, сегодня управляется приказаниями, исходящими из Рима.

   - Кто это? - Лукий нагнулся к уху одного из иудеев.

   - Тише, не мешай, - отмахнулся тот.

   А неизвестный продолжал:

   - Лакедемоняне, имевшие свои Фермопилы*, Платеи** и царя Агесилая***, открывшего ахейцам недра Азии, должны были подчиниться тому же господству. Македоняне, которые все еще бредят воспоминаниями о царе Филиппе и видят его рядом с Александром, сеющим семена всемирного македонского царства, мирятся с превратностями судьбы и почитают тех же самых римлян, которым богиня Фортуна теперь улыбается во весь рот. Одни только вы считаете стыдом быть подвластными тому, у ног которого лежит весь мир. Какое войско, какое оружие вселяет в вас такую уверенность? Где ваш флот, который должен занять римские моря? Где те сокровища, которыми вы должны поддержать ваши оружие и храбрость? Не думаете ли вы, что поднимаете мечи против каких-нибудь египтян или жителей песчаных южных пустынь? Но разве вы не бывали уже часто побеждаемы вашими соседями - ассирийцами? Кто вы такие? - оратор, лица которого нельзя было рассмотреть из-за бьющего в глаза солнца, вытер пену в уголках рта и заговорил ещё громче.

 

*   Фермопилы (греч. Θερμοπύλαι или Θερμοπύλες, букв. «тёплые ворота») - узкий проход в Этейской возвышенности между Фессалией и Локридой. Во времена античности там проходила единственная дорога из Фессалии в Спарту. В истории Греции Фермопильский проход был ареной важных военных событий. При нашествии персов на Элладу в 480 г. до н. э. здесь пал Леонид со своими 300 спартанцами.

** Битва при Платеях - одно из крупнейших сухопутных сражений греко-персидских войн, состоявшееся в 479 году до н. э. на склонах горы Китерон рядом с небольшим городком Платеи в Беотии. В битве при Платеях персидская армия потерпела сокрушительное поражение.

*** Агесилай II (около 442 - около 358 до н. э.) - царь Спарты с 401 года до н. э., полководец и дипломат. В 396-394 годы до н. э. одержал ряд побед в войне с Персией в Малой Азии.

 

   - Разве вы богаче галлов, храбрее германцев, умнее эллинов и многочисленнее всех народов на земле? Что в вас внушает такую самоуверенность и желание восстать против римлян? Вы говорите, что римское иго слишком тяжело? Насколько же ужаснее оно должно быть для эллинов, слывущих за самый благородный народ под этим небом и населяющих такую великую в прошлом страну! Однако же они сгибаются перед шестью фасциями* римлян. Точно так же смирились и македоняне, которые имеют больше прав, чем вы, на свободу. Сколь много могли сделать для достижения своей цели Вифиния, Каппадокия, Памфилия, Ликия и Киликия? Но все они платят дань, не будучи даже принуждены к этому оружием. Взгляните на фракийцев! Их страна имеет пять дней езды в ширину и семь – в длину, она гораздо более сурова и защищена, чем ваша земля. Их жестокие холода наводят ужас на неприятеля. Не повинуются ли они гарнизону из двух тысяч римлян? А их соседи - иллирийцы, владения которых простираются до Далмации и Дуная? Разве не покоряются они всего двум легионам? Если есть народ, который в действительности имел бы возможности и права к восстанию, так это именно галлы, земля которых так прекрасно защищена самой природой: на востоке Альпами, на севере Рейном, на юге - Пиренейскими горами и океаном на западе. Но, несмотря на то, что галлы владеют такими крепостями, насчитывают в своей среде триста пять народностей, питаются внутри своей страны всеми источниками благосостояния и своими продуктами наводняют почти весь мир - тем не менее, они мирятся с положением данников города Рима, которому они предоставляют право распоряжаться богатствами своей собственной страны. И это они терпят не из трусости или по врожденному им рабскому чувству - ведь они восемьдесят лет вели войну за свою свободу от Рима. Их страшит не могущество римлян, а их счастье. Галлов пугают Боги, которым Рим обязан больше, чем своему оружию. Галлов держат в повиновении тысяча двести солдат в то время, когда у них больше городов, чем эта горсть людей. Кто из вас не слышал о многочисленной нации германцев? Их телесную силу и гигантский рост вы уже часто имели случай наблюдать, так как римляне повсюду имеют рабов из этого народа. Германцы обитают на огромных территориях. Выше роста этих людей их гордость. Они обладают презрением к смерти и мужеством, а нравом своим они свирепее самых диких зверей. И ныне, однако, река Рейн далеко на севере составляет предел их храбрости. Покоренные восемью легионами римлян, эти прирождённые воины были обращены в рабство, а вожди племён ищут спасения в бегстве. Взгляните на крепости британцев, вы, возлагающие надежды на стены Иерусалима! Бритты защищены океаном и населяют остров, не меньший, чем Италия. Римляне приплыли к ним и покорили их. Четыре легиона охраняют всю эту огромную землю за морем. Нужно ли еще больше примеров, когда даже парфяне - это сильнейшее воинственное племя, покорители столь многих народов, обладающие такими огромными армиями - но и они посылают римлянам заложников. В то время, когда почти все народы под Солнцем преклоняются перед оружием римлян, вы одни хотите вести с ними войну, не подумав об участи карфагенян, которые могли бы хвалиться своим великим Ганнибалом и благородным своим происхождением от финикиян - и которые всё же пали под ударами Сципиона.

   Лукий, до той поры слушавший неизвестного человека с огромным вниманием, не выдержал. Он легко преодолел крутые ступени лестницы и столкнул оратора под ноги толпы.

   - Народ Иерусалима! Вы уже трепещете от страха? Я вижу, у вас дрожат колени от слов этого прихвостня Рима, этого лазутчика из армии Тита, легионы которого стоят в двух днях пути от города. Тогда прав этот римлянин, только что смущавший вас грозными речами. Давайте, подставляйте, словно волы, ваши шеи под ярмо Рима! Вашим предкам, построившим эти неприступные стены, Соломону, царю Давиду, там, в садах Эдема, сейчас стыдно за вас! Пот ваших отцов и дедов вместе с илом и известью укрепляет стены этого храма, - нумидиец обернулся и показал рукой на распахнутые створки ворот, где собралась большая группа зелотов с луками и дротиками наготове.

   - В каждой крупице золота, украшающего Святилище - медь ваших лепт, принесённых к этим воротам. Легко ли вы зарабатывали их?

   - Нет! - заревела толпа.

   - Ссыпая в казну храма свои деньги, вы отказывали в лишнем куске хлеба и в чашке молока своим детям?

   - Да!

   - Тогда скажите мне, может, напрасны были жертвы поколений, живших на этой земле до вас?

   - У-у, - грозно загудела толпа.

   - Не слышу. Если напрасны - склонитесь перед силой Рима. Подставьте свои шеи под ременные петли. Вашими руками распашут ваши же поля и увезут выращенную вами пшеницу в Рим. Руками ваших сыновей уберут урожай винограда со склонов этих холмов, и ваше вино будут наливать в свои золотые чаши праздные бездельники Рима. Быть может, вас помилует Тит и пощадит Веспасиан - но лишь затем, чтобы ваши женщины нарожали Риму новую армию рабов или наёмников, которые будут держать в страхе и вас, и галлов, и греков, и германцев.

   - Долой римлян! Пусть отправляются в Геенну Огненную! - от шквала воплей и свиста стая голубей сорвалась с крыши Храма и, распластав крылья, пошла на заход солнца.

   Лукий, переждав взрыв негодования, уже тише добавил:

   - Если вы хотите, чтобы вас уважали ваши дети - закрывайте ворота, формируйте отряды для защиты стен. Хватит кровавой междоусобицы. К оружию!

   - К оружию! - подхватила толпа, а вместе с нею и солдаты зелотов.

 

                                   ***

 

  Оторвав взгляд от экрана ноутбука, я взглянул на часы. Стрелки показывали шестой час после полудня. Мой разум отказывался усваивать прочитанное. Мысли всё время возвращались к похищению Роберты. Перед моим внутренним взором вставали картины одна ужаснее другой. Я представлял девушку лежащей на полу то в сыром и мрачном подвале, то в тёмной убогой комнате без окон, со связанными руками и кляпом во рту. Она наверняка страдает от жажды. И кто знает (по моей спине пробежал озноб), не избита ли она. Зная независимый и гордый характер Роберты, я допускал, что её сарказм и язвительные замечания могли послужить причиной агрессии похитителей.

   «Господи!», – обращался я к Богу, - «Сделай так, чтобы время пролетело быстро и наступило завтра! Я не вынесу бездействия и ожидания. Нужно было сказать этим гадам, что вылетаю немедленно и жду звонка уже сегодня. Тупой урод!» - ругал я себя.

   Мне просто необходимо было взять себя в руки. Хождение по комнате принесло облегчение. Я попытался выстроить всю цепочку событий последних двух месяцев. Где-то во времени должна сохраниться зацепка, по которой можно найти причины всех недавних неприятностей.

   «Думай!» - приказал я себе, и тут же меня словно током ударило.

   Всё началось с золота… Но я сам готов отдать всё до последней монеты - только бы похитители отпустили Роберту.

   «Стоп! Зачем им ждать так долго? Если меня взяли на крючок в Москве - то могли бы и там вытрясти из меня ауреусы Нерона. Горячий утюг на живот, ствол к голове - и, пожалуйста, лапки кверху. Нет, дело не в золоте», - мозг наконец-то заработал, отбрасывая вариант за вариантом. – «Древняя книга, которую переводил дед? Может быть, причина в ней? Хотя это всего лишь древний манускрипт. Забрать, выкупить или украсть его в Москве было бы легче и менее хлопотно. Если о нём знал кто-то из коллекционеров - пришли бы, как люди, и вели бы переговоры. Отказался бы - тогда другой вопрос. Давили бы на меня, угрожали, избили бы, на худой конец. Нет, тут что-то другое».

   В этот момент я вспомнил о парижском папирусе, который мы с Робертой отдали переводить. Парень должен позвонить сегодня. Я снова взглянул на часы. Время тянулось медленно. Всего половина седьмого.

   - Папирусы, папирусы!

   Мой вскрик спугнул голубя, примостившегося на поручне балкона.

   - Свитки, которые я оставил в сейфе Сбербанка. Может, всё дело в них? – мой вопрос повис в воздухе.

   Я никак не мог связать обрывки логических построений в стройную цепочку. Никто не знал о пергаментах, которые спокойно лежали в железном ящике за семью замками. Мысленно, по памяти, я стал пересчитывать количество дверей и запоров в банке.

   - Чёрт!

   Где-то за стенкой пробили часы. Я снова взглянул на свой ручной хронометр. Без пятнадцати семь.

   Мне казалось, что я вижу время в виде тугой бесконечной резины или серой змеи, медленно ползущей куда-то за окно. Словно в трансе я пытался схватить серую ленту руками и свить из неё пружину. Вроде бы мне удалось сделать из змеи несколько стальных витков, и получилась тугая спираль. Но в какой-то момент она вырвалась из рук и лопнула с тихим звоном.

   Наверное, я задремал. Звонок телефона поднял меня с дивана.

   - Алло! – крикнул я в трубку, боясь, как бы на другом конце провода её не повесили преждевременно.

   - Алекс, ты?

   - Кто это? – мужской голос в трубке был мне не знаком.

   - Это – Руджеро. Позови Роберту.

   - Какой Руджеро? Роберты нет дома. Ты кто?

   - Не узнаёшь. Вы давали мне снимки с арамейским текстом.

   - Ах, да! - спохватился я. - И что с ним?

   - Так ведь перевёл я его. Пришлось попотеть.

   - Молодец! Родина тебя не забудет. Слушай, не мог бы ты привезти снимки с переводом сейчас же?

   - Вообще-то у меня…

   - Бери такси. Я оплачу машину в оба конца.

   - Да, ладно, чего уж там, - неуверенно протянул парень, - но за тобой – должок.

   - Хорошо! - отрезал я. - Поторопись.

   Через двадцать минут я открывал Руджеро дверь.

   - Что здесь у нас? – не обращая внимания на протянутый конверт со снимками папирусов, я вырвал два листа бумаги из второй руки итальянца.

   - Ну и почерк! - моя гримаса не произвела на Руджеро никакого впечатления.

   Он забрал себе бумаги, плюхнулся в кресло и стал читать вслух.

 

   «…Крест Мой будет идти пред лицем Моим, и так приду Я во славе Моей.

   В семь раз ярче солнца буду сиять Я, и так приду Я во славе Моей с Моими святыми, с Моими ангелами, когда возложит Отец Мой венец на главу Мою, дабы судил Я живых и мертвых, и воздам каждому по делам его.

   Насколько же больше воскресит Бог из тех, кто верит в Него и кто избраны Им, ради которых создал Он землю в день суда, и все вернет земля в день суда, ибо она будет также судима в тот день, и небо с нею.

   И будет в день суда тем, кто отпали от веры в Бога и сотворили грех: огненные водопады польются, тьма и мрак наступят, и оденет, и окутает темнота собою весь мир, а потом воды снова обратятся в пылающие угли, и всё на земле будет гореть, и море станет жидким пламенем, и под небом будут ады жестокие. Огонь не погаснет, но хлынет к суду гнева.

   И звезды расточатся от пламени огненного, словно бы и не были они сотворены, и тверди небесные прейдут от недостатка воды и станут как несотворенные.

   И будут молнии на небе, и колдовство их испугает мир. И дух трупный будет им подобен и станет по велению Бога пламенем.

   И когда все творение уничтожится, побегут люди, что на востоке, на запад, а те, что на западе, – на восток; а те, кто на юге, побегут на север, те же, кто на севере, – на юг, и повсюду встретит их гнев ужасного огня.

   И погонит их пламя неугасимое, и принесет их к суду гнева ручьем неугасимого пламени, что течет и одновременно огонь в том ручье пылает; и оттого, что разойдутся в кипении волны его, великий скрежет зубов будет у сынов человеческих».

   Руджеро оторвался от бумаг и взглянул на меня, как бы проверяя, всё ли понятно.

   - Давай дальше, - поторопил я парня.

 

   «…И когда узрят это народы, восплачут они, каждый народ в отдельности.

   …И было там большое озеро, наполненное горящим илом, в котором стояли некоторые люди, отвернувшиеся от праведности, и ангелы мучили их.

   Но были там и иные: женщины, повешенные за волосы над этим кипящим илом. Это были те, которые наряжались для прелюбодеяния. А те мужи, которые сошлись с ними и запятнали себя прелюбодеянием, были подвешены за ноги, и головы их были в иле, и громким голосом кричали они: "Не думали мы, что попадем в это место".

   …И видел я убийц и их сообщников, брошенных в ущелье, полное ядовитых червей, и мучимые ими, извивались они сами в муках. Черви же обрушивались на них словно темные тучи. А души убитых стояли рядом, взирали на казнь тех убийц и говорили: "О Боже, праведен суд Твой!"

   Вблизи этого места увидел я другое ущелье, в который сбегали гной и нечистоты мучимых, и становились они там озером. И сидели там женщины, которым гной доходил до шеи, и сидело напротив них множество детей, родившихся до срока, и плакали они. И исходило от них пламя огненное и поражало женщин в глаза. Это были те, которые зачали детей вне брака и изгнали их из чрева.

   А напротив этих были снова иные мужи и женщины, которые откусывали языки свои и имели пламень огненный в устах своих. Это были ложные свидетели.

   А в другом месте были пылающие кремни, острее мечей и всяких копий; и мужи и женщины, одетые в грязные лохмотья, катались по ним в муках. Это были те, кто были богаты и полагались на богатство свое и не жалели сирот и вдов, но презирали заповедь Божию.

   В ином великом озере, полном гноя и крови и вскипающего ила, стояли мужи и женщины до колен. Это были те, кто давали деньги в рост и требовали проценты за проценты.

   Другие мужи и женщины, которых сбрасывали с высокого обрыва, падали вниз, после чего мучители их вновь заставляли их подниматься наверх, а затем вновь сбрасывали их вниз, и не было им отдохновения от этой муки. Это были те, которые осквернили тела свои, отдаваясь как женщины. А женщины среди них были те, которые вступали друг с другом в связь как мужи с женщинами…

…И все говорят: "Праведен суд Божий, ибо мы слышали и познали, что благ Его суд, ибо карают нас по делам нашим"…

…Тогда дам Я избранным и праведным Моим крещение и спасение, о котором молили они Меня, в полях Ахеронтских, которые называют Элизий…

…Украшают они цветами удел праведных, и Я пойду и возрадуюсь с ними…

…Введу Я народы в вечное Царствие Мое и дам им Вечное, к коему устремил Я надежду их, Я и небесный Отец Мой.

   Я сказал тебе это, Петр, и возвестил тебе…

…Многие из них будут лжепророками и станут учить путям и различным уставам погибели.

   Но то будут сыны погибели.

   И тогда Бог придет к моим верным, алчущим, жаждущим и притесняемым, и в этой жизни испытает души их, сынов же беззакония будет судить Он»*.

 

   * - Отрывки из довольно известного апокрифического текста, приписываемого апостолу Петру.

 

   - Всё?

   - Всё, что удалось разобрать. Там ведь.., - Руджеро кивнул на конверт со снимками, - много утраченных мест.

   - И что это всё значит? – спросил я, когда парень положил прочитанные листы на стол.

   - Не вникал. Тебе виднее. Ведь это ты у нас интересуешься древними папирусами.

   - Прямо описание апокалипсиса какое-то. И вроде, как апостол Пётр к нему руку приложил. Ладно. Потом разберусь. Спасибо тебе. Роберта вернётся, разопьём вместе пару бутылок хорошего вина. А сейчас - извини. Вот тебе сто евро. Хватит?

   - Хватит, - поднялся на ноги Руджеро и поплёлся к двери.

   Я вышел на балкон и несколько мгновений смотрел, как парень седлал свой мопед и скрывался за углом.

   Скользнув взглядом по улице, я увидел человека в чёрных брюках и чёрной рубашке, разглядывающего номера домов. В пяти метрах за ним шли ещё двое в тёмно-серых лёгких плащах.

   «Как им не жарко? – подумал я, возвращаясь в квартиру.

   Руки машинально взяли со стола рукописный труд Руджеро.

   - Чёрт! А сколько времени? - мои глаза нашли циферблат на запястье.

   Но время будто сжалилось надо мной. В дверь снова позвонили.

   На пороге стоял человек в чёрном одеянии.

   - В жизни вы симпатичнее, чем на фотографиях, - сказал он мне, переступая порог.

   - На каких фотографиях? – удивлённо спросил я, поздно заметив спутников незнакомца, перекрывших своими внушительными фигурами в серых плащах лестничную площадку. - Кто вы?

   Прежде, чем закрыть дверь, незваный гость взмахом ладони остановил сопровождающих его людей.

   - Погуляйте пока, - сказал он и, достав из кармана брюк несколько небольших снимков, повернулся ко мне. - Вот на этих.

   Я схватил фотографии. Неизвестный фотограф запечатлел меня и Роберту на улицах Рима.

   - Что вам нужно?

   Мои руки непроизвольно сжались в кулаки.

   - Не буду мучить вас предисловиями. Мы – те, кто стоит на страже истины. Мы – избранные, в числе которых был и ваш дед. Мы…

   - Постойте, - почти прошептал я, - мне нужно сесть.

   - Вам плохо?

   - Нет, мне хорошо. Два месяца назад умер мой старик, которому я дал слово сохранить некую книгу, потом мой дом хотели ограбить, несколько дней назад похитили мою девушку, теперь вот явились вы, заявляя, что ваша персона для чего-то избрана, а мой дед был с вами заодно.

   Мой сарказм не произвёл на гостя никакого впечатления. Он как ни в чём не бывало продолжал:

   - К сожалению, ваш покойный дед так и не сумел приобщить вас к нашим тайнам. Мы слишком поздно узнали, что он одержим некой идеей и тратит время не на воспитание своего преемника, а на перевод неизвестной нам книги.

   - Какого преемника? – совсем потерялся я.

   - Вы должны были стать хранителем кода доступа к бронированному сейфу, спрятанному в одном из шотландских замков. Не перебивайте, иначе мы потратим несколько суток на бесполезные препирательства и вопросы. Вы лучше слушайте и постарайтесь осмыслить то, что я вам говорю.

   Я обречённо кивнул головой. Мне пришло в голову, что этот человек и есть главарь банды, похитившей Роберту.

   - Кто мы, хотели вы спросить? Всему своё время. Чуть позже узнаете. Итак, продолжаю, - незнакомец достал белоснежный платок и вытер со лба пот.  - Кроме всего прочего, ваш дед занимался поиском утраченных человечеством первоисточников, записанных со слов Иисуса Христа. В своё время их было сравнительно много, потому что каждый из двенадцати учеников Иисуса старался ничего не упустить из сказанного Учителем. Они записывали слова и проповеди Иисуса почти каждый день на отдельных листах пергамента или папируса и прятали в разные места, чтобы потом соединить в нечто целое. Но, как сейчас говорят, тайные агенты Синедриона начали охоту за подлинными Евангелиями, и почти все папирусы довольно быстро оказались в руках первосвященников Иерусалимских. Но, благодаря таким людям, как ваш дед и прочие избранные, в наших руках оказалось то немногое, что действительно когда-то было написано Марией Магдалиной, Андреем Первозванным, Филиппом из Вифсаиды, Иаковом Алфеевым. Потом уже последователи этих учеников Иисуса перевели папирусы, которые удалось спрятать, на греческий язык, но Пётр и Павел, создававшие в то время свою версию учения Иисуса, а впоследствии патриархи христианской церкви - всячески преследовали других переписчиков и уничтожали или объявляли подложными эти списки.

   Расхаживая по комнате, мой гость взял со стола перевод Руджеро и пробежал текст глазами.

   - Ага, - удовлетворённо кивнул головой он, - вы клюнули на эту приманку.

   - Что, что?

   - Вот это, - незнакомец потряс в воздухе листами бумаги, – известное многим специалистам апокрифическое, не признаваемое официальной церковью, произведение, приписываемое Апостолу Петру. Так называемый Апокалипсис Петра. У меня лично большие сомнения в его подлинности. Единственное, чем он ценен - это арамейским текстом, из чего можно сделать вывод, что написан сей труд кем-то из близкого окружения апостола. Но Иисус никогда не говорил о конце света.

   Гость бросил бумаги на стол.

   - Мы, потеряв вас в Москве, решили, что, читая рукопись вашего деда, вы неизменно заинтересуетесь подлинными документами описываемой эпохи и свяжетесь с коллекционерами древних рукописей. После Парижа мы уже не выпускали вас из вида.

   - Понятно, - протянул я.

   - Сомневаюсь, что вы поняли всё до конца. Но скажу вам одну вещь: мы не ошиблись в оценке ваших способностей. Вы – любознательны, упорны, методичны и кропотливы в своих поисках. Это всё можно отнести к вашим достоинствам. Я надеюсь, что в память о ваших предках, которые были преданы нашему делу, вы позволите сделать вас избранным. Нам нужны такие люди, как вы.

   - Для чего? – мои глаза чуть не вылезли из орбит. - У меня своих дел по горло.

   - Я знаю о ваших проблемах и помогу вам. Поговорим позже, «для чего». Вы слишком молоды. Это единственный недостаток людской, который быстро проходит. Вы совершили большую ошибку, появившись в библиотеке Ватикана. С минуты, когда вы потребовали некоторые документы из закрытого фонда, вас взяли под колпак.

   - Кто?

   - Люди из секретной службы папской канцелярии.

   - Господи! – вздохнул я, вспомнив о своей регистрационной карточке, которую клерк библиотеки положил в отдельную папку.

   - Они отслеживают такие вещи, полагая, что люди, подобные вам, имеют неизвестные Церкви списки подлинных папирусов с откровениями Иисуса. Или - что, по их мнению, ещё хуже - вы замышляете публично опровергнуть некоторые догмы, укоренившиеся в христианстве. Раньше, особенно во времена инквизиции, это называлось ересью со всеми вытекающими последствиями.

   Перед моими глазами встали позорные столбы, обложенные хворостом.

   - Если подлинные списки ранних Евангелий так редки – тогда что за папирус пытался продать мне на Кипре старик-англичанин? – огорошил я гостя неожиданным вопросом.

   - Мне самому не терпится взглянуть на фотографии, купленные вами в Ларнаке, - ничуть не удивился гость. - И давайте, наконец, познакомимся. Как вас зовут - я знаю, а вот вы называйте меня отцом Бенедиктом.

   - Вы – монах? – удивлённо воскликнул я.

   - Не совсем. Если такое время придёт и возникнет необходимость, я познакомлю вас с иерархией нашей организации. А сейчас давайте посмотрим на фотографии британца.

   Моя настороженность в отношении сеньора Бенедикта почему-то прошла, и я, недолго думая, достал из рюкзака снимки папирусов. Гость осторожно взял их в руки, достал из кармана пиджака очки, надел их на нос и стал беззвучно шевелить губами, вчитываясь в текст.

   - Интересно, очень интересно, - бормотал он.

   Ему понадобилось минут двадцать, чтобы дочитать всё до конца.

   - Ко всем вашим достоинствам можно добавить вашу везучесть, - вдруг выдал он фразу. - Думаю, что это редкий список Евангелия от Фомы. У нас оно есть на коптском наречии*, но, очевидно, наше более позднее, чем это, - отец Бенедикт протянул мне снимки. - Взгляните. Оно написано на старо-греческом языке и, что самое поразительное, на нём стоит монограмма человека, из-под руки которого этот папирус вышел.

   Я потянул к себе фотоснимки, и мой гость кончиком пальца показал мне на одном из них нужное место. В самом конце текста я увидел не замеченные мной раньше две греческие буквы, переплетённые в ясно читаемый знак. Только сейчас я рассмотрел в нём две буквы: ”a” и ”y”.

   - Альфа и Ню – пояснил отец Бенедикт. - Видимо, финансовый кризис в еврозоне заставляет держателей древних манускриптов распродавать кое-что из редких документов эпохи. Повторяю, вы – очень везучи. Мы благодарны вам за поиски. Придётся связаться с этим британцем и заставить его провести экспертизу. И потом - я почти уверен в этом - мы купим у него документ за любую цену.

 

   * Язык коптов – является последней ступенью развития древнеегипетского языка, охватывающего временной период примерно в две тысячи лет. Использует собственный алфавит на основе греческой системы письма.

 

   - У меня есть веские основания полагать, - продолжал мой гость, - что ваш дед также недавно приобрёл некоторые пергаменты, имеющие огромную ценность для нас.

   Я уже почти полностью владел собой и позволил себе язвительную ремарку:

   - Как это вы позволили ему утаить от вас ценную реликвию?

   - Прежде, чем передавать нашему Ордену тот или иной документ, избранный должен оценить его подлинность и представить все доказательства с результатами лингвистических и прочих экспертиз. Ваш дед просто не успел довести свою работу до конца. Кроме того, мы просим вас найти в бумагах, завещанных дедом, код доступа к электронному замку сейфа, о котором я упоминал ранее.

   Только сейчас я мысленно сделал зарубку в памяти на словах «Орден» и «код».

   «Что за Орден? Надо будет поискать информацию о тайных обществах и правильно расставить акценты».

   Мой гость замолчал. Мне тоже понадобилось некоторое время на размышления.

   - Откуда мне знать, где мой старик хранил этот код? Может, он помнил его наизусть? А потом: почему, например, нельзя взломать сейф?

   Отец Бенедикт посмотрел на меня, как на недоумка.

   - Ну, во-первых, владелец замка в Шотландии – известный банкир, хотя и является членом нашего Ордена. Он совершенно не подозревает о тайной комнате в своём подземелье. Хранилище устроено глубоко под фундаментом. Вход в него, если не знать тайный рычаг, поворачивающий стену, невозможно обнаружить. Взлом сейфа – дело хлопотное и непростое. Требуются специалисты, громоздкая аппаратура. Проще найти код. Запомнить комбинацию слов и цифр, конечно, возможно, но такие вещи обязательно где-то дублируются. Память – штука ненадёжная. Вы хорошо знали своего деда, его привычки, любимые выражения, поговорки. Покопайтесь в документах, которые он вам оставил. Подумайте, и я уверен - вы найдёте шифр.

   - Опрометчиво доверять код одному человеку. У деда должны быть дублёры.

   - Здравая мысль. Браво! – похвалил меня отец Бенедикт. - Мы сделали лучше. В нашем распоряжении было, считая вашего деда, трое посвящённых в тайну кода. Одним из них является Великий Магистр Ордена, вторым - командор, тихо и мирно проживавший до недавнего времени в Англии. Но Магистр стар и страдает частичной потерей памяти. А командор недавно погиб в автокатастрофе.

   - У Магистра потеря памяти? – спросил я и снова позволил себе небольшую дерзость. Уж очень мне хотелось поставить на место этого монаха. - В вашем Ордене плохо налажена ротация кадров.

   Но отца Бенедикта моё замечание даже не смутило. Он тут же парировал:

   - Поэтому мы возлагаем большие надежды на вас.

   - В смысле?

   - Если вы любили своего деда и дали ему некую клятву, если хотите узнать истину о жизни и смерти Иисуса, о тайной силе Копья судьбы, о том, что такое Святой Грааль и Ковчег Завета; если хотите, чтобы люди, когда они будут подготовлены нашим Орденом к обретению тайн мироздания, обрели бессмертие - тогда соглашайтесь на наше предложение и станьте Избранным.

   «Отец Бенедикт знал, как задеть меня за живое. Кто хотя бы раз не слышал о Копье Лонгина, о Граале, о Скрижалях и Ковчеге Завета? И неправ монах, считая, что мой дед не уделял должного внимания моему воспитанию и подготовке к определённой миссии. Только теперь я осознал, что наши вечерние беседы об истории христианства, посвящение меня в тайну старой книги, намёки и иносказания о некоем пути, уготованном мне судьбой, не были напрасны. Дед рассуждал здраво и просто – всему своё время».

   Эта мысль сменилась другой: «Если тайное общество так всемогуще, как пытается представить мне этот товарищ - пусть они помогут мне освободить Роберту».

   - Я читаю в вашем разуме. Вы думаете о своей подруге, - вдруг сказал монах.

   - Пока вы не поможете мне вернуть девушку, свитки деда останутся лежать там, где хранятся сейчас.

   - Знаю. Поэтому давайте рассуждать здраво и больше не терять времени. Как мне уже рассказали наши друзья из полицейского управления Ларнаки, вы неожиданно для всех покинули остров. А это значит - похитители передали вам своё требование. Так?

   - Не совсем. Мне передали письмо, в котором говорится, что я должен быть в Риме к определённому времени и ждать телефонного звонка.

   - Когда?

   - Завтра.

   - Хорошо. Письмо при вас?

   Из рюкзака я достал злополучный конверт и отдал его гостю.

   Мой собеседник открыл входную дверь и подал конверт человеку в плаще.

   - В лабораторию. Заключение должно быть готово к полуночи.

   - Теперь слушайте меня внимательно, - снова повернулся он ко мне. - Завтра у вас здесь состоится вечеринка. Она должна продлиться целый день, а если нужно - то и часть ночи.

   - О чём вы? – возмутился я.

   Отец Бенедикт пододвинул к себе стул, сел рядом со мной и наклонился к моему уху.

  

   После ухода гостя я долго не мог прийти в себя, обдумывая ситуацию. Мне она показалась не такой безнадёжной. Настроение улучшилось, и я немного успокоился. Ровно в ноль часов за окном раздался шум мотора. Я осторожно выглянул в окно. У дома стояло такси, из которого вылезли две симпатичные загорелые девицы в коротких юбках и бородатый парень с двумя чемоданами. Можно было подумать, что компания только что вернулась из отпуска. Весело переговариваясь и смеясь, они вошли в мой подъезд. Через пару минут я открыл им дверь и попытался взять у парня один из чемоданов. Тяжеленный кофр едва не оторвал мне руку. Бородач с усмешкой посмотрел на меня и коленом втолкнул свой багаж в комнату. Молодые люди проскользнули внутрь квартиры и занялись делом. Спустя полчаса в углу стояли: какая-то аппаратура с телефонными трубками, солидный толстый ноутбук, портативный осциллограф и ещё ряд небольших приборов. Всё это было соединено проводами с моим телефоном. В час ночи мои гости развернули спальные мешки и, не обращая на меня внимания, устроились на полу. Через минуту парень и девицы тихо сопели в шесть дырок.

   Я тоже лёг на диван и попытался заснуть. Но услышанное от монаха и мысли о коде доступа не давали мне покоя. Всё крутилось вокруг рукописи. Мне просто необходимо было посмотреть, нет ли чего интересного в свитках, оставленных мной в Москве. Правда, я ещё не дочитал книгу деда до конца. Может, на последних страницах я натолкнусь на подсказки, как и где искать этот код? Я вскочил, зажёг настольную лампу, включил ноутбук и углубился в чтение.

 

                                 +++

 

   Люди подхватили на руки Лукия и понесли его внутрь храма. Водоворот потных тел закружил Александра и отбросил назад к лестнице. Он рванулся за нумидийцем, но в тунику вцепился оборванец, обещавший показать место распятия Иисуса.

   Потеряв из вида Лукия и растерянно озираясь, Александр опустился на корточки и прислонился спиной к стене.

   - Так ты идёшь? - склонился над ним нищий.

   - Куда?

   - Ты что, забыл?

   - Ах, да - Голгофа…

   Александр поднялся на ноги, постоял немного, подумал и, наконец, решился:

   - Веди!

   Его провожатый странно засмеялся и поманил мальчика за собой. Они спустились по лестнице, покинули площадь и свернули вправо на узкую улочку, огибающую стену Святилища. Пройдя несколько кварталов добротных домов, нищий свернул в грязный переулок, который заканчивался еле заметной тропой, заросшей кустарником. Миновав кучи мусора, какие-то норы, вырубленные в скалах, завалы из камней, провожатый указал рукой на небольшой холм с плоской вершиной.

   - Вон там.

   Александр медленно стал подниматься по узкой дорожке, пока не достиг ровной площадки. Он опустился на колени и внимательно осмотрел мелкие куски ракушечника, пыль, сухой колючий невысокий кустарник. Недалеко от себя мальчик заметил плоскую плиту с небольшим углублением, занесённым песком. Рядом виднелось ещё несколько таких же отверстий. Камни вокруг имели ржаво-розовый оттенок.

   - Это и есть то самое место? - спросил он, оборачиваясь.

   - Не сомневайся. То самое. Вон и следы от крестов, - нищий присел на камень и поднял глаза к небу. По его щекам потекли слёзы.

   Александр поцеловал землю, поднялся и сел рядом с иудеем.

   - Как тебя зовут?

   - Иуда.

   - Как?

   - Ты слышал.

   - Уж не тот ли ты... - Александр отпрянул в сторону.

   Оборванец даже не повернул головы. Помедлив немного, он тихо сказал:

   - Это был мой отец.

   - Не может быть.

   - Мир тесен, дружок, и ты в Иерусалиме. Чего же, по-твоему, не может быть?

   - Ну, - замялся Александр. - Это место и ты, наша встреча там, у Храма.

   - Пути Господни неисповедимы. Ведь так? - Иуда подошёл вплотную к юноше. - А шекель у тебя есть?

   - Вот, возьми, - Александр достал из мешочка, привязанного под туникой, монету.

   - Ты считаешь, что Иуда из Кариофа не мог иметь сына? - нищий горько засмеялся. - Или, думаешь - я вру?

   - Нет, почему же? - под яростным взглядом оборванца Александр отвёл глаза в сторону. - Я верю тебе.

   - Дашь ещё два шекеля - расскажу тебе истину о моём отце.

   - Вот, - Александр достал монету. - У меня больше нет.

   Иуда ловко выбил из ладони юноши монету и поймал её на лету.

   - Ладно, пошли отсюда. Здесь опасно. Не приведи Господь, увидит кто-нибудь, донесёт страже Синедриона.

   Иуда взял Александра за руку и повёл вниз тем же путём. Миновав несколько лачуг и глинобитных домов, нищий и Александр оказались в узком овраге со скальными стенками.

   - Не бойся, ступай за мной, - потянул юношу за тунику Иуда, заметив на лице своего нового знакомого нерешительность.

   Они друг за другом пролезли в узкую щель и оказались в небольшой пещере. Посередине на полу из камней был сложен очаг, под которым теплился огонь. Над ним, поджав под себя ноги, хлопотала морщинистая седая старуха, помешивая прутиком жидкий суп из овощей. Она равнодушно, мимолётно взглянула на вошедших и принялась напевать грустную протяжную песню.

   - Не обращай внимания. Это моя мать. Она потеряла разум, когда отца казнили.

   - Почему - казнили? Он же повесился, - изумился Александр.

   - Сказки, придуманные первосвященниками. Ты ведь хотел узнать истину? Так садись и слушай. Будешь первым, кто узнает настоящую правду об Учителе. А то все шарахаются от меня, как от прокажённого, когда я рассказываю историю про Иешуа и моего отца.

   Иуда опустился на колени и как уж полез в узкий, еле заметный проход, которым заканчивалась пещера.

   - Вот! - руки иудея держали свёрток грязного тряпья, из которого он уже вынимал пергаментный свиток, перевязанный бечёвкой.

   - Что это?

   - Писание моей матери, которое она успела закончить до того, как обезумела.

   Иуда сдул пыль со свитка и развязал бечёвку.

   Александр с любопытством взглянул на длинную узкую ленту пергамента и разочарованно отпрянул.

   - На арамейском, - вздохнул он.

   - Я перескажу тебе своими словами, что там писано, - Иуда свернул свиток и спрятал его обратно в тряпки. - Вы, неофиты, необрезанные, многого не знаете. Вам нагло лгут ваши пастыри, но истина вот здесь, - иудей потряс свёртком. - Моему отцу не нужны были деньги. Он распоряжался всей казной общины. Пожертвований порой оказывалось так много, что хватало раздавать по тетрадрахме всем нищим, толпившимся у Иерусалимского храма. А их там по субботам собиралось больше тысячи. Отца никто не контролировал и не требовал отчёта. Про тридцать серебряников выдумал Симон-Пётр, в то время завидовавший всем, от Иешуа до Марии из Мигдаля. Кто сказал, что Иуда из Кариофа предал Учителя, кто сказал, что он повесился? Всё это придумано Симоном. Отец мой выполнял волю Иешуа, который по воле Господа хотел пролить свою кровь во искупление грехов иудеев. И не Иешуа распяли на дереве...

   - А кого? - изумлённо выдохнул Александр.

   - Моего отца, принявшего его облик.

   - Как, почему? О, Господи!

   - Как? Очень просто. Отец любил Иешуа больше жизни. А Учитель проповедовал истинное учение некоторым римским центурионам и жене Понтия Пилата. Думаю, они уговорили прокуратора отпустить Иешуа, а вместо него казнить моего отца.

   - И никто не удивился облику его?

   Иуда горько рассмеялся.

   - Облику? Так ведь легионеры так обработали моему отцу лицо и тело, что живого места не осталось. Моя мать - и то бы не признала его.

   Александр от изумления не мог закрыть рот.

   - А кто ещё посвящён в тайну?

   - Думаю, что Мария из Мигдаля знала, мать Иисуса тоже. Остальные - вряд ли.

   - А куда делся Иисус? Ведь ученики видели его воскресшим.

   - Эх ты, простота! Разве может Бог-отец отдать на растерзание собственного сына? Разве мог бы Господь равнодушно смотреть на пытки и мучения Иешуа? И что это был бы за отец? - Иуда торжествующе посмотрел на Александра. - Бог вознёс его живым и невредимым на небо в Царствие своё. Оттуда он спускался и являлся многим, чтобы укрепить их в вере. А, заменить Иешуа при распятии было предназначено Иуде из Кариофа

   - Но ведь цена! Пролитая кровь Иисуса - это цена за искупление наших грехов, - воскликнул Александр.

   - Цена? - Иуда хлопнул себя ладонью по голой коленке. - О цене пусть говорят жрецы Иерусалимского храма. Там нашли себе кров истинные ростовщики и торговцы благодатью божьей. Это они придумали миф о цене и распространили его через своих шпионов среди общин христовых. Слово Иисусово, полученное от отца своего небесного и принесённое нам - вот истинная ценность. Не зря Учитель говорил: "Я - истина, я - путь, я знание и жизнь..."

   - Бог мой! Голова пухнет от твоего рассказа, - тихо сказал Александр.

   - Это не рассказ, это истина, - Иуда ткнул пальцем в лоб собеседнику.

   - Мальчишеские фантазии, - вдруг тихо сказала старуха.

   Она давно прекратила помешивать своё варево. Прут с налипшими на него распаренными зёрнами чечевицы лежал между ног женщины. Глаза её приобрели осмысленное выражение. Туман безумия в зрачках рассеялся.

   - Не смущай нашего гостя выдуманными тобой небылицами, в которые ты сам же и уверовал, - сурово сказала она сыну. – Смотри, схватит тебя стража Синедриона и прибьёт к кресту! Не слушай его, - повернулась она к Александру. - На крест взошёл сам Иешуа, и смертный пот его оросил землю вокруг и древо распятия. Дождь искупления смывал грехи наши, ливень разбавлял кровь Равви, омыл грязные тела наши и дерево распятия. И было тело Учителя снято с креста, и крест вынули, и вырезали из него двенадцать посохов, но только один зацвёл.

   Старуха снова схватила в руки свой прут и стала внимательно рассматривать его, как будто видела в первый раз.

   Александр ждал от неё продолжения странной речи, но мать Иуды молчала, склонившись над огнём. По её щекам текли слёзы.

   - Не обращай внимания, - сказал Иуда, - она давно не в своём уме.

   Подумав немного, Александр вскочил на ноги. Лицо его пылало.

   - Кто ещё знает об этом писании?

   - Да, пожалуй, никто, кроме меня и матери. Но, боюсь, она уже многого не помнит, тем более такую кучу слов здесь, на этом пергаменте, - Иуда покосился на безмолвно плачущую женщину.

   Александру стало жалко старуху.

   - Слушай! Давай я попрошу своего Лукия! Он знает арамейский и будет переводить рукопись на греческий, а я всё запишу. Представляешь, что будет, если все узнают истину?

   - Какую истину?

   - Ну, как же? Что твой отец не предавал, что Понтий Пилат принимал в своём дворце Иисуса и слушал его проповеди! Я оправдаю твоего отца перед людьми.

   Иуда с сомнением посмотрел не парня.

   - Было бы здорово. Вот только - кто поверит?

   - Христиане должны знать правду, - горячо воскликнул Александр. Он уже уловил в глазах оборванца тень колебания. - Ну, решайся!

   - Ладно, - после долгого колебания сдался иудей. - Бери. Всё равно свиток никому не нужен. Да, слушай! Ты ведь даже не назвал своего имени.

   - Александр - сын императора Нерона.

   - Час от часу не легче, - вскрикнул Иуда, роняя из-за щеки на землю два медных шекеля.

 

                                           ***

   «Вот это номер! - чуть не вскрикнул я, отрываясь от текста. - Старая рукопись деда - точно бомба, которая, если не поколеблет официальную позицию Церкви - то заставит многих поставить под сомнения достоверность канонических Евангелий».

   Я покосился на лежащих в своих мешках итальянцев. Они крепко спали.

 

                                           +++

  

   Почти до осенних дождей Акте, Александр и Лукий виделись урывками. Иерусалим, где до подхода римлян царили анархия и хаос, будто излечился от безумия. Стычки банд зелотов за власть прекратились. Улицы патрулировали отряды горожан. На постоялом дворе поселилась группа вооружённых греков, которые охраняли старого иудея и Акте. Где их нашёл нумидиец - осталось загадкой, но у всех под кожаными нагрудниками болтались деревянные кресты, а под плащаницами виднелись рукояти мечей.

   Легионы Тита с переменным успехом штурмовали город, пытаясь из катапульт и баллист обстреливать стены. Иногда римлянам удавалось под градом стрел подвести к башням тараны, но скальная порода оснований стен и огромные монолитные плиты с честью выдерживали удары гигантских брёвен с железными наконечниками.

   По вечерам Александр изводил иудея - хозяина постоялого двора – вопросами, и тщательно запоминал арамейские слова, которым обучал его старик. Потом парень подсаживался к Акте.

   - Мама, представляешь: горожанам вчера удалось поджечь стрелами самый главный таран римлян. Зелоты дали хитрому устройству имя Никон.

   - А ты не сочиняешь? Тараны наверняка защищены железными листами, - грустно улыбалась женщина. Она иногда ходила на Храмовую гору, чтобы посмотреть на римский лагерь, и видела оттуда огромные осадные машины.

   - Ну, мама! - сердился Александр. - Стрелы попали в колёса, на которых железо оторвалось. Дерево сухое, римляне не успели справиться с огнём. Ох, и полыхало! Солдаты, словно тараканы, бросились врассыпную.

   - Ты там осторожнее на стенах, - беспокоилась о сыне Акте.

   - Пустяки, - усмехался Александр.

   Как ни пытались римляне наладить полную блокаду Иерусалима, но им это сделать не удавалось. Огромная площадь города, общая длина стен, пересечённая местность на подступах к башням, лощины с глубокими оврагами, тайными подземными ходами и многочисленными источниками воды  позволяли городу держать осаду.

   Однажды, ближе к ночи, когда сильный ливень обрушился на улицы Иерусалима, на постоялый двор пришёл Лукий. Его лицо было почти чёрным от копоти, усталым и мрачным.

   - Где Александр? - спросил он у Акте, штопавшую тунику сына.

   - Пришёл недавно, поел и лёг.

   - Разбуди!

   Акте молча отдёрнула плотную ткань, разделяющую комнату на две части, и тронула сына за плечо. Тот сел и уставился на нумидийца.

   - Что случилось?

   - Судя по всему, в город проникли шпионы Тита. Думаю, вожди зелотов подкуплены римлянами. В Верхнем городе опять началась резня. Солдаты покидают стены. Кто-то бежит к Храму, крича, что сокровищницу делят между защитниками города, другие грабят дома, третьи пытаются защищать родственников и близких. Будто злые духи вселились в иудеев. Без римского золота здесь не обошлось. Я только что с Аравийской башни.

    Лукий тяжело вздохнул и безнадёжно махнул рукой.

   - Трудно сосчитать, сколько убитых сегодня осталось лежать под стенами. Резня уже идёт на Храмовой площади. Римляне пробили проёмы в воротах, наделали брешей, подвезли тараны и баллисты вплотную к святилищу. Сейчас они закидывают Храм горшками с горящим маслом. Свод Святилища в огне. Люди мечутся между Храмовой площадью и последней стеной. Паника сделала своё дело. Трусы разбежались по домам.

   - И что теперь будет? - даже при свете маленького светильника было видно, как побледнел Александр.

   - Иерусалим обречён. Собирайтесь.

   Акте зажала себе рот собственной ладонью, чтобы заглушить вскрик.

   - Скорее, - поторопил её Лукий. - Пойду будить греков и готовить повозку. Берите только самое необходимое.

   Через час повозка в окружении греков выехала со двора и в темноте боковыми улицами стала спускаться к глубокому оврагу, пересекающему город с запада на восток. Не доезжая двухсот локтей до стены, где метались огни факелов и раздавались истошные крики, Лукий направил лошадей к чернеющему провалу в скалах. По его команде греки ухватили повозку за края и, упираясь подошвами сандалий в осыпающуюся землю, помогли лошадям спуститься в узкий тоннель.

   - Подземелье выведет нас далеко за город, - тихо сказал Лукий и пошёл рядом с лошадьми, держась за уздечку. - Факелов не зажигать. Хватайтесь за повозку, - обернувшись, нумидиец убедился, что его приказ выполнен. - Кони сами найдут дорогу, - добавил он, не понукая животных и стараясь держаться поближе к лошадям.

   Лукий не знал, сколько прошло времени, и какой путь они преодолели. Ноги путников постоянно натыкались на камни, слышались проклятья, иногда раздавался звон мечей, задевающих за стены прохода. Постепенно глаза привыкли к темноте, и далеко впереди нумидиец увидел неясный свет.

   - Там выход, - тихо сказал он, берясь покрепче за узду ближайшей лошади.

   Внезапно Лукий остановил животных и приказал всем оставаться на месте.

   - Пойду, посмотрю, что впереди, - шепнул он одному из греков.

   Внимательно глядя себе под ноги, Лукий двинулся вперёд. Спустя какое-то время его фигура вновь возникла в проходе, заслонив выход из подземелья.

   - Всё спокойно, - тихо сказал он. - Мы где-то далеко за городом. Уже рассвет. Поблизости, в миле или чуть больше - римский лагерь, но тропа, ведущая в обход, пуста. Если нам повезёт - проскользнём незамеченными. Пошли.

   Люди, держась за повозку, пригнулись. Лукий старался, чтобы его голову не было видно поверх грив лошадей. Им нужно было преодолеть триста локтей до поворота тропы, когда именно оттуда показался конный разъезд римлян.

   - Стой! - центурион, ехавший впереди, поднял руку. - Откуда и куда в такое время?

   - Да это же - беглые иудеи из города, - вплотную к центуриону, перегораживая дорогу, подъехал ещё один всадник. - Что в повозке?

   - Беженцы мы. С собой у нас только старые вещи. Всё, что смогли вытащить из горящего дома, - ответил нумидиец, стараясь повернуться к римлянам боком.

   - Э, да у них мечи под хламидами! - воскликнул центурион. - Взять их!

   Легионеры, тесня греков крупами лошадей, окружили повозку.

   - Бей! - выкрикнул Лукий, выхватывая гладий.

   Греки, подчиняясь команде, бросились на римлян. Засверкало оружие. Громкий лязг стали о деревянные щиты и дикие крики заставили Акте прижать сына к себе и накрыться с головой плащаницей. Когда вокруг всё стихло, женщина сбросила с себя покрывало, готовясь к самому худшему.

   На земле лежали убитые и раненые римляне, рядом в разных позах застыли мёртвые греки. Нумидиец тоже был ранен. По его лицу текла кровь, на плечах виднелись порезы и следы ударов копий. Он ходил среди поверженных легионеров и добивал их, погружая в тела свой меч по самую рукоять.

   - Лукий! - остановила его Акте.

   Александр, выскользнув из объятий матери, с ужасом смотрел на нумидийца.

   - Перестань!

   Но Лукий как будто не слышал. Он обернулся в то самое мгновение, когда вытащил свой гладий из груди последнего римлянина, умолявшего о пощаде.

   Глаза нумидийца горели.

   - Зачем? - Александр соскочил с повозки и подбежал к нему.

   - А ты как думал? Или они - или мы. Полагаешь, солдаты оставили бы нас в живых?

   - Может, среди них были христиане?

   - Вряд ли, - Лукий уже обыскивал легионеров. - Ни на ком нет креста. Ты ещё юн, Александр, и не знаешь людей. Что римляне? Придёт время - и христиане будут убивать друг друга. Они забудут о заповедях Иисуса, возжелав крови ближних по причине зависти к достатку, ради земель, золота и мести.

   - Но...

   - Не перечь мне. У нас нет времени. Привяжи двух лошадей римлян к повозке. И не забудь снять с них сёдла. Остальных огрей кнутом. Пусть идут себе.

   Спустя несколько минут повозка скрылась за поворотом тропы. Нумидиец молча шагал вперёд, не оглядываясь на горящий вдалеке город, который так и не смог послужить им защитой. Путники не знали, что в это самое время римляне по приказу Тита уже вплотную подтащили к стенам Иерусалимского Храма баллисты и тараны. Солдаты принялись методично, как умели всегда это делать, разрушать мощные стены, распиливать на части колонны, отрывать драгоценный мрамор, снимать золотые пластины с ворот и фронтонов, убивать засевших в подземелье защитников Святилища и выносить из кладовых лари с золотом, драгоценные сосуды, шелка, парчу, серебряные светильники и красное дерево внутренней облицовки. Через месяц от огромного и богато украшенного Иерусалимского Храма остался только фундамент.

 

                                         +++

 

   «Кипр - не самоё лучшее место на земле, но и не самое худшее. Здесь почти нет солдат Рима, но зато есть христианская община. Ещё здесь живёт много философов, с которыми можно поговорить о мироустройстве, о тайнах Космоса, о прошлом и будущем.

   Как мы добрались до острова - это не важно. Путь был долог и тернист. Описывать его – значит, отнимать у себя время. Да и незачем. Скажу только, что Лукий так и не сумел оправиться от ран. Его изнурил трудный морской путь на торговой галере. Левая рука, поражённая дротиками римлян, отказывается ему служить. Она усохла. Видимо, перебиты какие-то жилы. Но он не сдаётся и помогает, как может, маме, ухаживая за виноградником, который мы взяли в аренду у богатого грека - торговца вином из Саламина*.

   Выпавшие на нашу долю тяготы закалили мой характер. Мама говорит, что я возмужал, но я не смотрю ни в воду, ни в отполированный медный лист, чтобы не видеть свой облик, и не заглядываюсь на девушек. Я знаю, что время, отпущенное человеку - это песок, который течёт и течёт сквозь пальцы, и мне жаль растрачивать такое сокровище попусту. Я не обращаю внимания на Лукия, когда он ворчит, что я одержим, что я зря пристаю к людям с расспросами, что надоел благочестивым христианам Саламина, распрашивая о Варнаве, Симоне-Петре и о достопочтенном Павле. Кое-кто из местных иудеев и ахейцев видели и слышали их в Риме, но после Великого пожара многие потому и уцелели, что бежали в провинцию. Днём я хожу и записываю их рассказы на глиняные таблички, а по ночам переношу все тексты в свою книгу.

   Евангелие Иуды я с Божьей помощью перевёл на греческий язык и теперь прячу в тайнике в одной из пещер на склонах гор Троодос вместе со своей рукописью, боясь, что истины, изложенные там, не понравятся свидетелю Тела Христова**. Неприязнь к любому инакомыслию с его стороны мне кажется странной. И то, что некоторые ученики Иисуса видели Учителя совсем иным, чем описывают Евангелия, и старались постичь его иносказания - всё это меня только радует, потому что всякое знание об Учителе нашем, о делах, помыслах и целях его заслуживает внимания и благочестивого почитания. Матушку свою я не устаю допрашивать об отце моём и переписываю целые листы, стараясь ничего не упустить из того, что она вспоминает. К слову сказать, добавляю кое-что и от себя - но только то, что сохранила моя детская память и то, что рассказывают мне беженцы из Рима. Постепенно моя книга приобретает законченный вид, и я надеюсь, что мои труды не пропадут даром, а мои внуки и правнуки когда-нибудь прочтут о времени потрясений и бед, о времени величайших истин и глубоких заблуждений.

   Не знаю, что я буду делать, когда закончу писание. Наверное, пойду вместе с избранными проповедовать Слово Господа нашего и нести Свет Знания другим людям. Выберу земли галлов или германцев. Возможно, буду гоним и побиваем - но на всё воля Бога.

   На том и стою».

  

 

*   Саламин - самый большой и укреплённый полис Эллинистического Кипра. Этот город стал центром Кипрской церкви, основанной Варнавой - апостолом от семидесяти - соучеником Павла в Иерусалиме у знаменитого иудейского книжника Гамалиила.

** - Имеется в виду епископ христианской общины. Телом Христовым ранние христиане называли своё собрание или, как сейчас говорят, церковь.

 

                                ***

 

   Далее в тексте я увидел что-то вроде подписи – A.Y.

  «Боже мой, - я уставился на две греческие буквы в самом конце страницы, - Альфа и Ню. Та же монограмма, что и в списке Евангелия от Фомы. А это значит, автор древней книги и переписчик Евангелия – один и тот же человек по имени Нерон, сын императора Александр. Сын человека, по чьему приказу казнили апостола Петра - проповедник слова Иисусова и античный писатель?»

   В эту ночь я так и не заснул. Из центра Рима с его семи холмов в открытое окно доносился неясный шум. Как и много веков назад, в узких улочках к многочисленным лавкам, магазинчикам, тавернам и ресторанам подъезжали машины с продуктами, и грузчики, сопя и переругиваясь между собой, ворочали ящики с вином, овощами, колбасами, сырами и фруктами. Вдалеке шуршали шинами тележки тех, чьи грузовики не могли разъехаться из-за припаркованных малолитражек. Журчали многочисленные фонтаны на площадях города, и подметали тротуары уборщики улиц. Проститутки, возвращаясь домой, стучали высокими каблуками по ступенькам мраморных лестниц церквей, куда они забегали на минуту помолиться Деве Марии, чтобы та замолвила за них словечко перед сыном своим Иисусом.

   В семь прозвенел будильник. Две девицы тут же вскочили и вместе отправились в ванну. После них, вежливо извинившись передо мной, оккупировал помещение бородач.

   На правах хозяина я, зевая от недосыпа, стал варить кофе на всех. Мои новые друзья забрали свои чашки в комнату и начали налаживать аппаратуру. В восемь часов парень надел на голову наушники, девицы подтащили стол к открытому балкону, расставили на нём бутылки, тарелки, стаканы и включили проигрыватель Роберты. Забойная, но пока тихая музыка полилась из динамиков. Мы расселись, кто где, и стали ждать развития событий, вяло переговариваясь.

   В десять бородач сделал музыку громче и пересел так, чтобы его нельзя было заметить с улицы. В одиннадцать проигрыватель гремел на полную катушку. В двенадцать и двенадцать тридцать – дважды - приезжала полиция, вызванная соседями и, потолкавшись в дверях с моими девицами, убиралась восвояси.

   В час дня раздался телефонный звонок. Парень нажал несколько тумблеров, пару кнопок на своём ноутбуке и протянул трубку одной из девиц.

   - Pronto, слушаю, - весёлым, пьяным голосом, прокричала она и повернулась к нам. - Эй, кто-нибудь, сделайте эту чёртову музыку тише!

   Но никто из нас не двинулся с места.

   - Алло, алло, - прокричала девушка и, послушав немного, повесила трубку.

   - Помолчали и дали отбой, - сказала она.

   - Может, стоило мне подойти? - неуверенно спросил я у парня.

   - Спокойно, - поднял он руку. - Они растеряны и сбиты с толку. Переварят этот облом и перезвонят.

   Через пять минут раздался новый звонок.

   Девица, выдержав паузу, взяла трубку на шестом звонке.

   - Алло! Слушаю! – её голос едва перекрывал забойную дробь ударных установок и звук электрогитар. - Если будете молчать - найду вас и подвешу за яйца, - бесшабашно прокричала девица в трубку.

   По лицу девушки не было видно, что ей говорили в ответ. Она подняла указательный палец и повернулась к бородачу. Тот плотнее вдавил наушники себе в голову и уставился на экран ноутбука.

   - Кого? Алекса? Зачем он тебе? Что значит – «нужно»? Он валяется, скотина пьяная, в ванной. Думаю, что блюёт. Эй, кто-нибудь - сделайте музыку тише!

   Но мы и не думали разбираться с музыкой. В эту самую минуту заскулил Стинг.

   - Как я его обожаю! - крикнула девушка в трубку. - Стинг – классный мужик, - она взмахнула ладонью, и хор наших пьяных голосов подтвердил это субъективное мнение.

   Между тем диалог продолжался.

   - Что празднуем? Какая, на хрен, разница? Познакомились в аэропорту, вот и празднуем. Алекс – тоже клёвый мужик. Затащил нас к себе и сразу - в постель. Представляешь?.. Слушай, приезжай к нам, а то нам мужиков не хватает. Твой Алекс не умеет пить, всё никак не проблюётся. Полночи проплакал у меня на плече. Весь лифчик намочил. Почему? Да потому, что у меня большая грудь, и потом - я порядочная девушка, и стразу всё с себя не снимаю. Что? Откуда я знаю! Говорил о какой-то личной трагедии, как будто мне интересны его проблемы. Я думала, потрахаюсь с ним от души - а тут… - девица подмигнула мне и продолжала нести ахинею:

   - Все парни пережрали текилы, а я тут с тобой бодаюсь, - кричала она в трубку. - Мне становится ску-учна-а.

   Мы со второй девушкой старались поддерживать шумовой фон.

   Бородач поднял руку и щёлкнул пальцами.

   - Есть! – беззвучно шевельнул он губами и побежал в ванную, доставая на ходу свой сотовый телефон. Краем уха я уловил, как он стал давать кому-то короткие и чёткие указания.

   - Слушай! А ты хоть трезвый? Хорошо. А симпатичный? Ой! Как классно! Приедешь? Нет? Почему-у? – разочарованию девицы, казалось, не было предела. Но она продолжала свою игру. - Опять ты о своём Алексе! Да пошёл он к чёрту! Нормально удовлетворить девушку не может. Что? Позже перезвонишь? Ну, ладно. Жаль. Чао!

   - Теперь - ждём, - прокричал бородач, появляясь в комнате.

   Я пошёл было к проигрывателю, но парень остановил меня.

   - Музыку не выключай. А вы, - он посмотрел на девиц, - живо на балкон. Смейтесь и болтайте о чём угодно. Банкет продолжается.

   Мне он пояснил:

   - Не исключено, что квартира под наблюдением. Пусть поломают теперь головы, как им связаться с тобой.

   - Слушай! А если они установили здесь скрытые видеокамеры и микрофоны?

   - Чудак-человек! – парень налил мне немного вина. - Выпей и не маячь у окна. Перед тем, как отец Бенедикт пришёл сюда, мы всё в этой берлоге проверили.

   Я отполз в угол и сел, обхватив колени руками. Моё беспокойство переросло в тревогу и смятение. Насколько хорошо девушка разыграла эту короткую пьесу?

   - Нужно было настоять, чтобы меня взяли в группу захвата, - пробормотал я.

   Бородач, видя моё волнение, подошёл и похлопал меня по плечу.

   - Не сомневайся. Наши люди дело своё знают. Через час, максимум через два, увидишь свою Роберту.

   - А если этот гад звонил из одного места, а её держат в другом?

   - Доведут, куда нужно, и возьмут всех тёплыми. Поверь мне, специалисту по заложникам: всё будет хорошо.

   Я уткнулся подбородком в колени и застыл в ожидании, стараясь не смотреть на часы.

  Время шло, а в квартире ещё гремела музыка. Два раза звонил телефон, и тут же на том конце провода вешали трубку.

   Когда в третий раз приехала полиция, солнце клонилось к Западу, а стрелки моего хронометра показывали шесть часов вечера.

   Я вскочил и выдернул шнур проигрывателя из розетки.

   Довольно!

   И в это момент в кармане бородача зазвонил сотовый телефон. Он предостерегающе поднял руку и стал слушать. Потом довольно улыбнулся и подошёл ко мне.

   - Finita la comedia, - сказал он, продолжая слушать и прикрывать ладонью трубу.

   - Si, Si, - время от времени повторял он, поглядывая в мою сторону.

   - Значит, так, - бородач сунул телефон обратно в карман. - Собирай вещи. Роберта ждёт тебя в аэропорту Фумичино. Билеты и новенький паспорт у неё на руках. Не забудь свой. Вы вылетаете в Москву через четыре часа.

   - Как в Москву? – опешил я.

   - Таков приказ отца Бенедикта. Он сказал, что ты должен привезти нам кое-какие документы.

   - Ах, да! - вспомнил я и, подскочив к бородачу, стал тискать его руку в знак благодарности. - Слушай, старик… С меня – бутылка русской водки!

   Забрасывая вещи в рюкзак и пакуя туда же фотографии, ноутбук, зубную щётку и прочую мелочь, я начал приходить в себя от стресса.

   «А ведь Бенедикт мог оставить у себя Роберту, пока я не привёз бы свитки, - подумал я. - Ну что же - это делает честь Ордену».

   Через полтора часа, потолкавшись на своей машине в дорожных пробках, одна из девиц - подруга бородача - высадила меня возле международного терминала воздушных ворот Рима.

   Я отыскал стойку авиакомпании «Алиталия» и тут же увидел свою девушку. Она стояла в окружении трёх высоких, мускулистых парней. У одного из них я заметил витой белый провод и маленькую таблетку в ухе. В эту минуту глаза Роберты отыскали меня в общей массе людей, и она бросилась мне навстречу. Её руки обняли мою шею, а я прижал худенькое стройное тело к себе. Сердце девушки колотилось так, что я чувствовал его своим, тающим, словно воск, от нежности. Она целовала меня и пыталась что-то рассказывать, но я словно оглох. Беспредельная любовь изливалась на неё моими беспорядочными поцелуями и словами оправдания.

   Несмотря на то, что Роберта провела в плену почти неделю, от неё пахло свежестью и жасмином.

   - Постой, постой, - наконец опомнился я. - У нас мало времени. Где билеты, паспорт и твои вещи?

   - Вот здесь, - Роберта коснулась ладонью заднего кармана джинсов. - А вещей у меня нет.

   - Не беда. В Москве купим.

   Билеты оказались первого класса и оплачены в оба конца. Датой обратного вылета значилось десятое сентября. Я развернул паспорт девушки и просмотрел все листы. Паспорт будто только что отпечатали. На одной из страниц стояла свежая, ещё пахнущая краской российская виза.

   - Какое сегодня число? – спросил я у парня постарше.

   - Седьмое, - безучастно ответил он и стал торопить нас. - Простите, но уже объявлена регистрация на ваш рейс. Мы вас проводим до таможенного барьера.

   - А как быть с моей обратной визой? Каким образом в Москве я за два дня успею оформить её?

   Охранник достал из внутреннего кармана пиджака конверт и вручил мне его.

   - Здесь все остальные инструкции.

   Я открыл конверт и вынул оттуда рекомендательное письмо итальянскому послу в Москве, в котором заместитель министра иностранных дел Италии настоятельно рекомендовал Консульскому отделу не тянуть с оформлением визы ввиду особых моих заслуг перед Евросоюзом. Записку отца Бенедикта я сунул в карман, не читая.

   «Успею», - подумал я, и мы стали пробираться в густой толпе к стойке, где регистрировали первый класс.

                                   

                                  ***

 

   Площадь перед аэровокзалом Домодедово оглушила нас суетой, шумом и бестолковой толчеёй автомобилей, хотя мои часы, переведённые на московское время ещё в самолёте, показывали семь утра. В салоне первого класса были удобные мягкие кресла, но выспаться как следует нам не удалось. Роберта расспрашивала меня о событиях последних дней, я тоже не скупился на слова, и только где-то в середине полёта, выпив по паре бокалов сухого «Мартини», мы смогли заснуть.

   Как всегда, ожидание багажа отняло слишком много времени, и в такси мы сели уже около половины восьмого.

   - Сегодня не воскресенье, случайно? – спросил я таксиста, бойкого молодого парня в красной рубашке с логотипом «Феррари».

   - Нет, рабочий день. Придётся потолкаться в пробках. А куда ехать-то?

   Я назвал ему адрес и положил голову Роберты себе на плечо.

   - Поспи немного.

   - Не хочу. Ещё успеем, - ответила она мне на итальянском языке.

   - Итальянка, жена? – глаза парня в зеркале заднего вида увлажнились.

   - Нет, - ответил я. - А что?

   - Да ничего. Повезло тебе, парень, классная тёлка.

   - Держи язык за зубами и смотри на дорогу! - сказал я, раздражаясь.

   - Ладно, ладно. Понял, - примирительно сказал парень, но время от времени он продолжал коситься на Роберту.

   Девушка, не обращая внимания на таксиста, разглядывала Москву. Пробки на дорогах удивили её.

   - Куда смотрит ваша полиция? – спросила она, когда мы минут десять пытались проехать забитый машинами перекрёсток, где водители, не обращая внимания на светофоры, поджимая друг друга, в итоге встали плотно, словно сельди в бочке.

   - У полиции – свои дела, - ответил я, показывая девушке на кортеж из «Мерседесов» и «Ауди» с синими проблесковыми фонарями. Лимузины в сопровождении машин ГИБДД, выехав на полосу встречного движения, пронеслись мимо.

   - Что это? – оглянулась им вслед девушка.

   - I servitoridelpopolo di*, - ответил я.

   - Funzionari?

   - Угу, - подтвердил я. - Чиновники.

 

*  - (итал.) – слуги народа.

 

   - Это странно, - задумчиво сказала девушка.

   - Привыкай!

   К Сбербанку мы подъехали в начале десятого. Оставив Роберту в машине, я забрал из сейфа свитки, оставив под замком фолиант и дедову рукопись. Потом позвонил хозяину съёмной квартиры и договорился о свидании. Он был готов встретиться со мной немедленно. Отдав деньги за два месяца вперёд и извинившись за просрочку платежа, я повёз Роберту домой.

   - Проходи, - сказал я, открывая стальную дверь.

   Девушка с изумлением осмотрела стальную коробку и три сейфовых замка.

   - Твой дом – твоя крепость?

   - Что-то вроде этого, - ответил я и добавил: - Ступай в душ, я следом за тобой.

   Через минуту послышался шум льющейся воды и тихий голос Роберты, напевающей какую-то мелодию. Я толкнул дверь ванной. Она оказалась не заперта.

   - Можно?

   - Ты ещё спрашиваешь?

   Голые руки обняли меня за шею, обнажённое гибкое тело придвинулось к моему. Я чуть не задохнулся от долгого поцелуя и нахлынувшей нежности. Одежда непостижимым образом оказалась на полу, и я ощутил своей грудью твёрдые соски Роберты…

   Через час мы крепко спали на диване, прижавшись друг к другу.

  

   Что-то горячее обожгло мне щёку. Я открыл глаза и сразу же зажмурился. Полуденное солнце, найдя щель в шторе, ослепило меня. Я отвернулся и поднял руку. Стрелки часов показывали час дня. Моя ладонь ласково и легко коснулась тугих, обнажённых ягодиц Роберты. Она потянулась, как кошка, и взглянула на меня сквозь ресницы.

   - Что, пора?

   - Пора, моё сокровище. Одевайся. Я думаю - надо где-нибудь перекусить и ехать в посольство.

   Мы быстро собрались, я засунул свитки в свой рюкзак. Такси, как назло, куда-то пропали, поэтому нам пришлось спуститься в метро и доехать до Тверской. Просидев в Макдональдсе полчаса, мы остановили частника и через двадцать минут оказались возле визового центра Италии в Малом Толмачёвском переулке.

   Потрясая в воздухе конвертом с гербом и флагом Италии, я обошёл очередь и, не обращая внимания на полицейского у калитки, болтая с Робертой по-итальянски, через минуту уже стоял у заветного окошка. Отдав молодому человеку с блестящими чёрными, гладко зачёсанными назад волосами рекомендательное письмо, мы сели у стены в кресла и стали ждать. Клерк опустил штору на стеклянной перегородке. Через пятнадцать минут парень вернулся и подозвал меня к себе.

   - Паспорт, - коротко попросил он.

   Я протянул ему документы, он забрал их и снова исчез. На улицу мы вышли ровно через час. В моём паспорте красовалась новенькая шенгенская виза.

   - Так, все дела сделаны. Вот это связи у отца Бенедикта… Не ожидал, - рассмеялся я, обнял девушку за плечи и мы, пройдя переулками на Большую Полянку, вышли к небольшому ресторану.

   - Давай отметим твоё освобождение, - сказал я. - Всё хорошо, что хорошо кончается.

   - А свитки? Может, не стоит рисковать, таская их с собой?

   - Да, ты права. Что-то я расслабился. Это плохо.

   - У меня предложение. Сейчас мы вернёмся домой, купим по дороге две пиццы, бутылку вина и посмотрим, что в свитках.

   «Чёрт! - спохватился я. - Роберта действует на меня, словно вино. Даже голова кружится. Глупею и забываю обо всём. Свитки! Я ещё не видел, что в них».

   - Поехали, - я благодарно поцеловал девушку в мочку уха, и мы двинулись к метро.

   Вечером, уже при свете настольной лампы, мы аккуратно развернули несколько листов печатного текста, затем ветхие свитки, запаянные тонкой прозрачной виниловой плёнкой, и стали внимательно их рассматривать.

   Первый - пергамент - сразу привлёк моё внимание. Я узнал греческие буквы. К древнему тексту прилагался перевод на латыни. Второй свиток представлял собой ветхий лист бумаги, на котором кто-то разноцветными красками нарисовал генеалогическое древо. Все надписи там оказались тоже на латыни. Третий выглядел значительно лучше. Тонкий картон был исчерчен продолжением родословных линий. Ветви с именами идеально совпадали и продолжали дерево, которое красовалось на более старом, грубой выделки, листе.

   Я отложил в сторону древо и взял в руки перевод греческого пергамента.

 

   «Последняя ночь - глоток воздуха перед погружением в глубины небытия, но прежде, чем долина чёрной тени примет моё бренное тело и обратит его во прах, хочу спросить тебя, Равви, примет ли Господь мою душу в своё царство Небесное?

   Всему есть цена. Вот видишь светильник под потолком? Кто-то купил тефах меди, разрезал его на четыре куска, разогрел один из них, раскатал в тонкий лист, потом согнул, спаял - и получился сосуд. Хозяин, пустивший нас этой ночью под свой кров, заплатил за сосуд половину сикля - и вот маленький язык пламени отнимает время у ночи.

   Истину говорю тебе: светильник - всего лишь сосуд, в который не нальёшь масла, если там нет фитиля. Ты, Иуда - пустой светильник, я - масло, льющееся в тебя, и фитиль разуму твоему. Слово моё - искра между кресалом старозакония и кремнем веры для рождения огня истины…

   …Тогда зачем ты говоришь о цене, Равви?

   Всему есть цена. Есть она и грехам иудеев, забывших о справедливом и милосердном Боге нашем. Но Господь не отвратил от сынов Израиля лика своего. Он призвал меня приобщить детей Единого Бога к слову истины и выкупить грехи ваши моей смертной мукой.

   Истину говорю тебе: Это и есть цена, которую Он требует от Сына своего.

   …Открой мне, Равви, чего ты хочешь от Иуды - брата твоего и раба, недостойного любви твоей? Зачем заставляешь идти к первосвященникам иерусалимским, указать на тебя, предавая в руки их?

   Неужели, брат мой, ты думаешь, нет во мне мужества отдаться в железа и предстать перед судилищем? Но нет вины на мне, и нет свидетельства её. Не тайно, а явно ходил я по земле Иудейской, проповедуя вам, и все знают меня в лицо и все почитают Мессиах. Но не имеющего вины не возьмут под стражу, а, не взяв - не осудят. Не обвиняющие меня - да не судимы будут, и не исполню я волю Отца моего небесного.

   Истину говорю тебе: Цена твоя уже назначена. Ты возьмёшь себе бремя свидетельства против меня в числе двух, и твой поцелуй приму, как прощальный.

   …Оставь мне судьбу иную, оставь меня у ног твоих, Учитель. Избавь меня от тягости такой. Назначь другому бремя и цену.

   Не от себя назначаю, а Отцом нашим предопределено. Не я выбираю агнцев, а Господь наш указывает на избранных для жертвы.

   Истину говорю тебе: Богу - богово, кесарю - кесарево, а мне отдай моё. Счастлив ты, знающий о славе твоей. Благословен ты, ибо тебе - прямая дорога к Господу нашему. Пусть погаснет светильник твой, и никто не увидит его. Бог один заметит и затеплит огонь твой в Царствии своём. Тот, кто убивает себя во имя истины - на том нет вины. Горе тем, кто оклевещет тебя, ибо не знают, что венчаю тебя лавром. Пойдёшь от меня туда, где счастье искать, но не находить, где познание истин - бесконечный путь и бессмертие, где посажу тебя рядом с собой, и будем пить из одного источника. Ибо ты - из редких, кто может обойтись без любви.

   …Прости мне, Иешуа. Отдаю себя воле Господа и твоей. Исполню предназначенное и прошу Отца нашего небесного только об одном - чтобы слёзы к утру не выели глаза мои, и чтобы жена и сын мой не проклинали память мою, и чтобы хотя бы из-под земли или из-под небес увидел я ступени Храма твоего.

   …Никто из моих учеников - не есть соль земли, ибо всякий будет заблуждаться в кажущемся величии своём по привычкам и наклонностям своим к насилию над свободой ближнего. Нет власти над душами, кроме власти Бога, и ничто не строится на скале, ибо и она со временем обращается в песок. Ничего нет лучше глины, принимающей разные формы, если знаешь, как приложить ладони к её простоте. Не надзирающих за овцами я готовил из вас, а гончаров. Не поедающих винные ягоды, а виноградарей. И лучшей из вас была Мария из Мигдаль-эля. Её посылаю с сосудами живой воды впереди всех остальных на поиск тропы приобщения к знанию, когда сам закончу свой земной путь.

   …И тогда спросил я Учителя, - Что будет, если подвергнут тебя казни лютой, позорной, какой казнят преступников?

   Истину говорю тебе: Что есть крест? Это всего лишь дерево, в котором спрятана частица Солнца, огня очищающего. Он - сердце жертвоприношения, искра божественная. Крест - знак поиска пламени, когда предки наши добывали огонь из деревянных брусков, положенных крест-накрест. А теперь он согревает наши жилища, и мы вкушаем горячую пищу, и можем согреть вино в зимние холода. Крест - самый почитаемый символ древности, который можно увидеть во всех землях и храмах иноязычников. Это - центр мироздания, священная ось, символ древа жизни, соединяющего обитель единого Бога - крону, место пребывания человека – ствол, и подземный мир - корни - грехи наши. Я - дерево жизни, и древо жизни во мне, я - плодоносящее начало. Я - есть посох, исцеляющий из мёртвых. Древо креста - и стержень мой, и посох мой, и ложе мне для переноса пустой оболочки телесной пред глаза Отца моего. Я - давно с ним, а он во мне.

   …И тогда встал я, препоясал свои чресла для того, чтобы не дать осквернить по’том и нечистотами остальную чистую и белую одежду мою, и простился с Учителем».

 

   Переведя Роберте весь текст с латыни на итальянский, я перевёл дух.

   - Иуда? – тут же спросила она. - Тот самый?

   - Да, тот самый.

   - Уму непостижимо. Значит, он…

   - Не предавал Иисуса, - закончил я за неё.

   - А может, это подделка? – Роберта взяла в руки пергамент.

   - Вряд ли, - пожал я плечами и пересказал девушке последнюю часть рукописи деда, где сын Нерона встретился в Иерусалиме с сыном Иуды.

   - Если верить пергаменту, всё, что в нём написано – сенсация, - Роберта откинула за спину длинные волосы и стала внимательно рассматривать древний документ, поворачивая его к свету.

   - Особой сенсации не вижу, поскольку в среде учёных, изучающих период зарождения христианства, давно в ходу версия о непричастности Иуды к предательству Иисуса.     

   - Эта рукопись, - я забрал пергамент из рук Роберты, - принадлежавшая, если верить старинному дедову фолианту, руке жены Иуды, лишь является доказательством истины, но не заставит церковь пересмотреть свои взгляды на предательство. И ещё, - добавил я, стуча пальцем по переводу, - здесь косвенно говорится о том, что и апостол Пётр участвовал в этом деле. В книге о Нероне есть ссылки на эту тему.

   - Помню. Это там, где говорится о рассечённом чреве Иуды, и что о последних минутах предателя мог знать только сам Пётр, как второй свидетель против Иисуса.

   - Да, - я кивнул головой.

   - Но тогда, если верить рассказу сына Иуды, Иисус не был распят, а вознесён на небо живым и невредимым. Кого же тогда казнили, если Иуду всё-таки повесили чуть раньше и добили ударом меча в живот?

   - Не имею понятия, - тихо сказал я. - И, возможно, до правды уже не докопаться. Хотя, - во мне разгорался огонь любопытства, - думаю, что отец Бенедикт знает ответы на некоторые, неудобные для официальной церкви, вопросы. Кстати, в разговоре со мной он обмолвился, что принадлежит к некому Ордену. Что это за Орден, хотел бы я знать?  

   - Ты знаешь хоть что-нибудь о тайных обществах? – спросила вдруг Роберта.

   - Читал где-то о масонах, о мировом теневом правительстве.

   - Приорат Сиона! – воскликнула девушка. - Мы с тобой забыли о Дэне Брауне и его книге. Не бывает дыма без огня.

   - Ты права, - я схватил Роберту за плечи и повернул к себе. - Кто ещё, кроме рыцарей этого самого древнего монашеского Ордена, может хранить в тайне подлинные реликвии первых христиан, включая найденные ими и не подвергнутые церковной цензуре писания любимых учеников Иисуса? Отец Бенедикт сам мне говорил о подлинном копье, пронзившем бок Учителя, о Святом Граале.

   - Стой! – прервала меня Роберта. - Ведь мы только что приняли за истину версию, по которой Иисус был вознесён в Царствие небесное живым.

   - Ах, да, - моё разочарование было столь явным, что девушка нежно провела ладонью по моим волосам.

   - Скоро мои мозговые извилины будут похожи на искусно заплетённую косичку, - сказал я, откидываясь на спинку стула.

   «Исследовательский зуд и любопытство не доведут меня до добра», - эта мысль не придала мне бодрости, но желание снова увидеть отца Бенедикта всё больше крепло во мне.

   - Подожди, - Роберта взяла со стола бумаги с картинками генеалогического древа, - давай посмотрим, что здесь.

   Мы развернули свитки и составили из них единое целое. Наши пальцы, мешая друг другу, забегали по нарисованным веткам и именам.

   - Вот, - я показал девушке на толстую ветвь, отходящую от корня, где значились имена  Агенобарб, Марк Антоний и Октавиан Август. В основании ветви мой палец наткнулся на имя Нерон и заскользил дальше.

   - Смотри, читай, - моё волнение передалось Роберте.

   Мы, перебивая друг друга, начали вчитываться в имена: Нерон Клавдий Цезарь Август Германик. Сын - Александр Нерон из Саламина, внук - Лукий Акт Нерон…

   Линии древа уходили вверх, пестря датами рождений и смертей: Эрнгард де Неро – рыцарь Тироля, дата смерти – 1110 год от Р. Х.. Гюи де Меро – барон Эрля, тамплиер, 1129 год. Жильбер Мерон, 1775 год. Александр Мерон, 1812. Андре Мерон 1860.

   Я вытер мгновенно вспотевший лоб. Последним именем на самом верху дерева значилось имя моего деда – Юлий Мерон без даты смерти.

   - Святая дева Мария! – воскликнула Роберта, поворачиваясь ко мне. - Ты – праправнук императора Нерона?

   - Подожди. Дай приду в себя, - пробормотал я. - Боже мой, а я ещё думал - откуда у меня такая фамилия? Вроде еврейской. В школе меня дразнили «Еврей Мерой – штаны с дырой».

   Роберта прислонилась грудью к моей спине.

   - Я всегда чувствовала, что ты – уроженец Рима, - сказала она и, перегнувшись через моё плечо, заглянула мне в глаза.

                             

                                            ***

 

   Аэробус А-330, резко набрав высоту, взял курс на Рим. Роберта, взглянув на моё сосредоточенное, задумчивое лицо, вздохнула, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза густыми ресницами. Я был благодарен ей. Она не старалась отвлечь меня от мыслей, переполнявших мою бедную голову.

   Я думал об упорном в трудолюбии и поисках своём старике, о его отце, о многих, многих моих предках, сохранивших древний фолиант с историей жизни целого рода. Я думал о не найденных пока настоящих Евангелиях от Марии Магдалины, Андрея Первозванного, Филиппа из Вифсаиды, Иакова Алфеева. Во мне крепла уверенность, что эти рукописи рано или поздно будут обнаружены, как нашли папирусы Бодмера или рукописи Наг-Хаммади…

   Я уже знал, что приму предложение отца Бенедикта и постараюсь научиться всему, о чём должен знать избранный. Во мне крепло убеждение, что истина о последних часах жизни Иисуса будет открыта ищущим её, и что патриархи церкви не окажутся в будущем  настолько глупыми, чтобы отвергнуть правду, и признают, что Учение Христа – это вечный голод по истине, скрытой в его откровениях, которые так до конца никем и не поняты.

   Я был уверен, что разум и жажда знаний даны человеку нашим Создателем не зря. Что слепое поклонение догмам – тупиковый путь духовного развития человечества. Что бессмертие и состоит в том, чтобы стать частицей огромного потока информации и бесконечного знания, заполняющего определённые участки пространства, называемого Космосом или Царствием небесным.

   О чём я ещё не догадывался - так это о том, что Евангелие от Иуды – очень древнее, и будет датировано серединой Первого века. Я ещё не знал, что мне не придётся приносить клятвы неофита у настоящей, тщательно оберегаемой от посторонних глаз, плащаницы, которой было накрыто тело мёртвого Иисуса, потому что льняная ткань в Турине – это гениальная мистификация Леонардо да Винчи, который сам был Великим Магистром Приората Сиона. Я не знал, что мне никогда не удастся прикоснуться к подлинному Евангелию от Магдалины, и меня не посвятят в тайное братство, к которому принадлежал отец Бенедикт.

   В одном я был твёрдо уверен: что бы ни случилось со мной в новой жизни - моей спутницей всегда останется Роберта.

   Уже поздно ночью те же самые парни, которые провожали нас три дня назад, пожимали мне руку. Старший из них, подхватив мой рюкзак, повёл всех на автомобильную стоянку, где стоял с заведённым двигателем белый микроавтобус.

   - Братство сняло для вас небольшой дом в районе Ольджиато, - пояснил нам водитель.

   - Ого! Один из престижных районов Рима. А зачем? - не поняла Роберта. - Нам и в нашей квартире было неплохо.

   - Туда возвращаться всё ещё опасно, а на вилле вы будете под нашей охраной. Все соседние дома заняты нашими людьми.

   «Похоже, мы – под плотным колпаком, - подумал я. - Интересно, сколь долго это будет продолжаться?»

   - А как же мои вещи? – спросила вдруг Роберта.

   - Всё постельное бельё новое, посуда тоже. Всякую там одежду, обувь купите заново.

   - Прощайте, мои любимые старые тапочки, - прошептала мне на ухо девушка.

   Но я молчал, погружённый в собственные мысли, и только когда микроавтобус съехал с автострады Римского кольца, моя голова невольно повернулась к открытому окну автомобиля. Мы миновали какой-то парк, мелькнули шлагбаум, павильон охраны, затем подсвеченная прожекторами вывеска с надписью «L'Olgiata Golf Club», и машина въехала на неширокую улицу, утопающую в зелени.

   Наш новый дом оказался небольшой виллой в окружении кустов лавра и высоких каштанов. На лужайке перед входом я заметил несколько клумб с цветами, справа отсвечивал прозрачной бирюзой небольшой бассейн. Огромный стеклянный витраж во всю стену и такая же стеклянная дверь скрывали просторную гостиную, небольшую кухню с барной стойкой, обеденный стол, широкую лестницу, ведущую на второй этаж. В гостиной горел свет, и, когда нас завели внутрь, я увидел в одном из кресел отца Бенедикта.

   «Неужели он будет жить с нами?» – со страхом подумал я.

   - Вот и вы. Слава Господу! – произнёс монах, поднимаясь и двигаясь нам навстречу с усталой улыбкой на лице. - Простите меня, но не мог удержаться и не подождать вас здесь.

   «Ещё бы, - подумал я, - видно, не терпится получить мои свитки».

   - Ещё раз прошу прощения у Роберты. Понимаю, перелёт и всё такое - но мне нужно переговорить с Александром немедленно. Завтра я улетаю в Шотландию.

   - Да ладно, чего уж там, - проворчал я и повернулся к девушке. - Солнце моё, если хочешь, осмотри здесь всё - а мы пока поговорим.

   Роберта понимающе кивнула и поднялась по лестнице на второй этаж. Наши провожатые вышли. Я хорошо видел через стеклянные витражи, как они располагались в креслах у бассейна.

   - Ну, давайте же, - воскликнул Бенедикт, протягивая ко мне руки.

   Я достал из рюкзака свитки, кроме тех, где красовалось моё генеалогическое древо, и протянул их монаху. Тот, осторожно и бережно разворачивая каждый, просмотрел пергаменты и старые бумаги.

   - Нашли код? – Бенедикт в упор посмотрел на меня.

   - Нет пока. Не хватило времени.

   - Время – тонкая и непостоянная субстанция, которой всегда не хватает многим, - глубокомысленно изрёк монах. - Может, что-то вспомнили странное из того, что прочитали в рукописи деда?

   Я хотел было отрицательно покачать головой, но моя память - этот странный инструмент - сыграла со мной очередную шутку. Я внезапно вспомнил два места в рукописи, где говорилось о посохах. В руках у Марии Магдалины Павел видел странный посох. Жена Иуды также упоминала о двенадцати жезлах, вырезанных из креста, на котором распяли Иисуса.

   Всю эту информацию я выдал отцу Бенедикту. Он изумлённо уставился на меня.

   - Вы должны дать мне вашу рукопись на время.

   На мой отказ он отреагировал немедленно.

   - Вы не понимаете, какую ценность пытаетесь скрыть от нас. Я вас умоляю именем Господа нашего: дайте мне, хотя бы на неделю, вашу книгу!

   - Книга – в Москве, - тихо ответил я, но, сам не зная почему, достал из рюкзака свой нетбук, запасную флэшку и скопировал на неё рукопись деда для Бенедикта.

   - Вот, - протянул я монаху маленький гаджет. - Надеюсь, кто-нибудь из ваших сотрудников знает русский язык?

   В глазах монаха вспыхнул огонь благодарности. Он схватил флэшку и сунул в один из потайных карманов своего чёрного одеяния.

   - Через неделю верну.

   - Чего уж там. Не трудитесь. Она теперь ваша, - сказал я и осмотрел гостиную. - Вижу, вы не стеснены в средствах.

   - Не обольщайтесь, этот кров для вас временный. Мы уже присматриваем небольшой уединённый дом на Сицилии.

   Я вспомнил время, проведённое с Робертой на Кипре, и не стал возражать.

   - Что дальше? – мой вопрос, казалось, застал монаха врасплох.

   - Пока отдыхайте. Я должен прочитать вашу рукопись - и тогда мы решим, чем вас занять, - сказал отец Бенедикт и стал прощаться.

   Я проводил его до дверей, повернул ключ в замке и поднялся наверх. Роберта, утомлённая перелётом, сладко спала на широкой кровати, благоухая шампунем. Её свежевымытые длинные волосы разметались по подушке. Я разыскал ванную, принял душ и устроился рядом со своей девушкой.

   Весь следующий день мы с ней шатались по магазинам, чувствуя затылками взгляды наших охранников. Обновив гардероб, пообедав в маленькой пиццерии рядом с развалинами Колизея, к вечеру мы вернулись домой и уединились в спальне. После ужина, состоявшего из крупных абрикос и пары бокалов белого вина, я, усадив девушку рядом, открыл крышку нетбука и вышел в интернет. Мне хотелось собрать все данные о Приорате Сиона. Через два часа путешествия по Сети мы с Робертой делились своими соображениями.

   - Не знаю. Слишком мало информации. И ещё неизвестно, существовал ли он, действует орден до сих пор или это – плод воображения любителей мистики и эзотерики… Что-то здесь не так.

   - Слушай! – девушка повернулась ко мне. – Вспомнила: как-то раз в одной старой книге я нашла упоминание о Братстве Животворящего креста. Тайное общество организовали монахи, отлучённые за ересь во времена преследований катаров. Потом к ним присоединились тамплиеры, бежавшие от преследований короля Филиппа.

   - Катары?

   - Ты не знаешь, кто такие катары или альбигойцы?

   - Нет.

   - Хотя бы покраснел, устыдившись своего невежества, - улыбнулась Роберта и взъерошила мне волосы на затылке. - Сейчас всё тебе расскажу.

   Она поджала под себя ноги и откинулась на спинку кресла.

   - На юге Франции, в Лангедоке и Арагоне, а также на севере Италии в одиннадцатом веке возникло религиозное движение, названное папой Иннокентием Третьим «Опасной ересью». Вообще -  слово «катары» - греческого происхождения, и означает «чистые, не осквернившиеся».

   Эти люди ещё называли себя «добрыми, истинными христианами» и не признавали над собой духовной власти римских пап, критикуя католических епископов за стремление к богатству, за чрезмерное поклонение многочисленным святым, за отступление от евангельских идеалов апостольской бедности. Проповедники катаров считали себя прямыми потомками первых учеников Иисуса. Предписания Нагорной проповеди были для них законом, которому они неукоснительно следовали. Между собой катары называли католические храмы «синагогами сатаны» и призывали своих сторонников вернуться к чистоте церкви первых апостолов. В одна тысяча двести девятом году Святой престол призвал к крестовому походу против добрых христиан, получившему название альбигойского. Откликнувшись на этот призыв, бароны Франции и рыцари Европы атаковали провинцию Лангедок и королевство Арагон. В Наварре, Лаворе, в Безье и Манмарде запылали костры. Еретиков сжигали сотнями…

   - Христиане убивали христиан сотнями? – удивился я.

   - Если не тысячами, - ответила Роберта. - Но ты слушай дальше, - продолжала она. - Крестовые походы против катаров продолжались двадцать лет, пока, наконец, французский король окончательно не выиграл войну, объявленную папой, а последний не воспользовался победой крестоносцев. Католическая Церковь получила полную свободу действий против еретиков. Именно тогда была создана инквизиция. Графы и бароны – сторонники добрых христиан - согласно постановлениям Латеранского и Тулузского Соборов лишились земель, имущества, а многие - собственной жизни. Общины катаров укрылись в подполье. Однако они оставались ещё очень многочисленными. Для защиты от репрессий они организовали тайную сеть сопротивления наподобие монашеского ордена тамплиеров. Это – исторический факт, описанный достойными уважения учёными.

   Роберта сделала свои выразительные глаза огромными и круглыми.

   - Мне кажется, наш отец Бенедикт и есть потомок катаров и один из высокопоставленных членов Братства Животворящего креста.

   - Весьма вероятно, - задумчиво сказал я, переваривая услышанное. - Но если они проповедуют идеалы апостольской бедности и, значит, по сути, нищие - почему нас держат в таком шикарном доме?

   - Из соображений безопасности, наверное. А потом, многие учёные считают, что в подземелье крепости Монсегюр – последнем оплоте катаров - тамплиеры держали свои сокровища, так до сих пор и не найденные. По всей видимости, этот Орден не так уж и беден.

   - А если я спрошу у монаха о золоте рыцарей Тампля?

   - Как-то неловко в такое время, - ответила девушка.

   - Ладно. Подожду удобного случая, - улыбнулся я.

 

                             ***

 

   Отец Бенедикт вернулся на день раньше, чем обещал. Он появился в нашем доме рано утром, даже не потрудившись позвонить в дверь. Охранники открыли замки своими ключами и впустили его. Когда я сошёл вниз, он скромно сидел в кресле и держал в руках стакан молока.

   - Что-то случилось? – спросил я, не подавая вида, что зол на бесцеремонное вторжение.

   Но монах, казалось, был полностью погружён в свои мысли. Он смотрел отсутствующим взглядом на противоположную стену, его губы шевелились. Я сумел разобрать несколько слов:

   - Значит, оно существует?

   - Что существует? – переспросил я.

   Монах очнулся, и его взгляд сфокусировался на мне.

   - А, вы уже встали? Присаживайтесь, Алекс. Нам нужно поговорить.

   Я залил воду в кофеварку, насыпал туда кофе, включил аппарат и уселся в кресло рядом с монахом.

   - Слушаю.

   - Давайте по порядку, - проведя руками по усталому лицу, начал отец Бенедикт. - Шифр нашли?

   Вместо ответа я взял с журнального столика ручку, забытую Робертой, и написал на клочке бумаги длинную цепочку букв и цифр.

   - Как вы узнали?

   Монах не удивился. Похоже, его вера в меня не имела границ.

   - Очень просто. Это – персональный код доступа к файлам деда на его старом компьютере. В своё время он заставил меня выучить его наизусть.

   Отец Бенедикт укоризненно взглянул на меня. Он понял, что всё это время я водил его за нос.

   - Хорошо. Тогда у меня к вам - ещё одно дело, - монах покосился на кофеварку. От неё исходил вкусный запах свежезаваренного кофе.

   - Ваш покойный дед был удивительным человеком, - начал Бенедикт. - Столько лет скрывать от нас, что он был потомком Нерона, что у него имелся старинный фолиант, скрывающий сведения о некоторых тайнах, имеющих огромное значение для человечества…

   - А что, он должен был кричать об этом на всех углах? Вы же сами совсем недавно спасли мою девушку, похищенную неизвестными, чтобы выудить у меня кое-какую информацию, ценности которой я не представляю до сих пор. Быть может, мой старик опасался того же? Или считал, что среди вашей братии затесался предатель?

   - Похитителей девушки мы знаем, впрочем, как и заказчиков этого дела, - отец Бенедикт наблюдал, как я разливаю кофе по чашкам. Одну из них я поставил на столик и движением руки подтолкнул к монаху.

   - Благодарю, - сказал он. - Насчёт предателя я не подумал. И вопрос сейчас не в этом.

   Я молчал, предоставляя инициативу разговора ему.

   - В вашей рукописи есть место, где упоминается некий посох, принадлежавший Марии Магдалине.

   Я наморщил лоб, вспоминая.

   - По-моему, там написано о двенадцати жезлах, вырезанных из дерева, на котором был распят Иисус.

   - Правильно. Но нам нужен лишь один, который побывал в руках Марии.

   - А при чём здесь я? – в моей груди шевельнулось предчувствие, что наслаждаться комфортом шикарного дома мне и Роберте осталось недолго.

   - Объясню, - ответил монах, делая глоток из своей чашки. - Сотни лет мы лишь догадывались, что этот посох существует на самом деле. О нём почти нет упоминаний ни в одном из принадлежащих нам древних папирусах. Тем более, что почти во всех крупных христианских храмах есть частицы креста, якобы найденного во времена Константина Великого на Голгофе. Дерева хватит на десяток распятий. Но в вашей рукописи говорится, что двенадцать жезлов были вырезаны неизвестным плотником из похищенного с места казни креста. Нас интересует только один.

   - Почему?

   - Дерево, омытое кровью Иисусовой, обрело чудодейственные свойства и обладает магической силой.

   Увидев мои глаза, полные недоверия, отец Бенедикт предостерегающе поднял руку.

   - Вспомните о копье Лонгина, за которым охотились многие сильные мира сего, о Туринской плащанице.

   После этих слов я потерял охоту возражать, но спросил:

   - И всё-таки - почему именно посох Марии?

   - Она была самой чистой из всех учеников Иисуса, и я думаю, что именно в её руках простой кусок дерева превратился в Древо истины, Древо знания, Древо вечной жизни. Вы уже забыли, что апостол Павел видел нефритовое свечение в навершие посоха?

   - Да-да, - пробормотал я и тут же спросил:

   - И чего же хочет ваше Братство от моей скромной особы?

   - Вы… так считает кое-кто из нас – очень везучий человек. А скептикам я говорю, что вам покровительствует сам Господь. Он ведёт вас к свету истины, и вы просто обязаны найти этот посох.

   - Да где же искать его? - я несколько растерялся от такого предложения.

   - В Малой Азии. Мария последние годы жизни провела в пустыне. Есть основания предполагать, что она жила в одной из горных пещер близ Эфеса и приглядывала за матерью Иисуса. Там же и похоронена. Посох – не подвержен тлению. Значит, он где-то спрятан.

   Дальше отец Бенедикт мог не продолжать. Во мне уже проснулось любопытство, но я - скорее всего, больше из упрямства - продолжал сопротивляться.

   - Я абсолютно не знаю Турции, не знаю турецкого языка, не представляю, с чего начать и где вести поиски. Тут нужна целая экспедиция.

   - Ни в коем случае. Для экспедиции необходимо получить разрешение у официальных и духовных властей. А это не так просто в мусульманской стране. И потом: чем больше людей узнает о наших исследованиях - тем хуже. Нет-нет - только вы. Мы уже договорились с одним турком-христианином, что он будет вашим проводником и переводчиком.

   - Я никуда не поеду без Роберты.

   - Конечно, конечно. Я это знал, поэтому вам взяты авиабилеты до Стамбула на двоих.

   «Похоже, отец Бенедикт предусмотрел всё», - подумал я и, допив свой кофе, спросил:

   - Когда ехать?

   - Сегодня ночью.

   Передо мной на стол легли сине-зелёные купоны билетов «Алиталии».

 

                                    ***

 

   Ободранный старенький «Пежо» довольно резво катил по неплохой автостраде, связывающей Стамбул с юго-западом Турции. Слева от дороги в лёгкой дымке облаков угадывался горный хребет, рядом тянулись ряды теплиц с закрашенными белой краской стёклами. Мелькнул дорожный указатель «Эфес 20 км».

   Я погладил Роберту по румяной щеке, и она тут же открыла глаза.

   - Что?

   - Подъезжаем. Проснись.

   - Я – в порядке. Так, дремала.

   - Хорошо. Успеем освежить в памяти то, что нам удалось узнать о последних годах жизни Магдалины.

   Девушка вынула из кармана рюкзака несколько листов бумаги и стала читать:

   - Католическая церковь считает Магдалину блудницей и грешницей, которой позволили омыть ноги Христа в доме Симона-фарисея*. Согласно общепринятой традиции признаётся достоверным, что до встречи с Иисусом Магдалина зарабатывала проституцией, но, увидев Христа, оставила ремесло и стала следовать за ним.

   - Дальше. Что известно о месте захоронения?

   - Здесь – полная неясность. Считается, что её мощи хранятся в следующих афонских монастырях: Дохиар, Симонапетра, Эсфигмен. Её останки также показывают в одной из церквей Прованса на юго-востоке Франции. Но есть упоминание о гробнице Магдалины в Константинопольском монастыре Святого Лазаря, куда останки Марии перенесли из Эфеса при императоре Льве VI.

  

*  - (Лук. 7:37-38)

 

   - Чудненько, - сказал я и повернулся к нашему водителю. - Мустафа! Есть ли в Эфесе остатки ранних христианских монастырей или древних храмов?

  Турок - наш проводник - пожал плечами.

   - В окрестностях много раскопанных развалин. Руины храма Артемиды, библиотека Цельсия, древнеримский театр, Одеон, базилика Святого Иоанна.

   - Вот что нам нужно! Базилика. Знаешь, где это?

   - Найдём, - уверенно сказал Мустафа и, не въезжая в город, свернул на второстепенную дорогу.

   На протяжении трёх километров до нужного нам места то справа, то слева наши взгляды натыкались на живописные развалины. Уж на что Роберта привыкла в Риме к разным древним колоннам и портикам - но и она не отрывала взгляда от окна машины.

   Небольшая площадка перед остатками храма оказалась занята большими туристическими автобусами. Три группы туристов толпились перед ними, собираясь уезжать.

   Подъехало ещё два автобуса, и девушка-экскурсовод, едва ступив на землю, подняла над собой зонтик от солнца и прокричала по-русски:

   - Не отставать! У нас здесь – двадцать минут. Фотографировать можно.

   Мы оставили наш «Пежо» на обочине дороги и пошли к базилике за беспорядочной толпой туристов. Миновав остатки лестницы и поперечного нефа, мы оказались в тени огромного высокого купола, состоящего из шести маленьких сводов. Тем временем гид скороговоркой просвещала необразованных российских граждан:

   - После смерти Иисуса Христа апостол Иоанн вместе с Девой Марией пришли в Эфес, чтобы продолжить дело апостола Павла, успевшего посеять здесь семена Христианства. В древние времена на могиле Иоанна стоял памятник, который в четвёртом веке был окружен церковью скромных пропорций. Во время правления императора Юстиниана на этом месте была сооружена величественная куполообразная базилика. Могила Святого Иоанна, расположенная под главным центральным куполом, сделала это место центром поклонения, который в Средние века стал самым священным и посещаемым в округе…

   Вся наша группа, оглядывая стены, попятилась, образовав круг. Слушая гида в полуха, я бросил взгляд на перегородку из железных прутьев, закрывающих проход в глубину базилики.

   - А что там, за оградой? - задал я вопрос, прячась за какой-то толстой дамой в соломенной шляпе.

   - Точно не знаю, - недовольно ответила девушка-гид. - По-моему, там ещё ведутся раскопки.

   Она продолжала тараторить, обходя базилику и ведя за собой толпу. Но я уже потянул Роберту за рукав блузки, и мы спрятались в глубине храма между колоннами. Мустафа, не заметив нас и растерянно оглядываясь, последовал за туристами. Мне пришлось взять Роберту под локоть, когда мы начали спускаться по выщербленным древним мраморным ступенькам.

   Протиснувшись в узкий проём стены, мы оказались в помещении, заставленном строительными лесами и освещённом несколькими тусклыми лампочками.

   - Похоже, это и есть та самая первая церковь, над которой позднее выстроили базилику, - шепнул я Роберте.

   Когда глаза привыкли к полумраку, мне удалось рассмотреть на стенах прекрасно сохранившиеся фрески. Там были изображены люди в тёмных плащаницах, кресты, какие-то развёрнутые свитки с плохо читаемыми текстами. Я подошёл к потрескавшейся каменной плите, прислонённой к одной из колонн. На камне в некоторых местах виднелись почти стёртые временем греческие буквы. Пришлось вытащить из кармана маленький фонарик и посветить.

   Разобрать удалось всего пару строк. «Εδ.. ανήκε..» и «Σεν. ..ζον…». Чуть ниже на плите виднелись узкие перекрещивающиеся короткие каналы. Этот знак можно было принять за распятие.

   - Даю голову на отсечение, что этот камень – могильная плита, закрывавшая гробницу Иоанна, - сказал я, поворачивая фонарь так, чтобы Роберта рассмотрела надпись. - Первая строка не читаема, но на второй ясно видны буквы с, в, и, о и н. Это значит…

   - Святой Иоанн, - прошептала Роберта.

   - Да, - согласился я и перевёл свет фонаря на своды храма. И тут же Роберта показала мне пальцем на одну из фресок. Две женщины в белых одеяниях склонились над лежащим измождённым Иисусом. Рана на боку Учителя ещё кровоточила, глазницы ввалились, одна рука свесилась с каменного ложа.

   Мой чуткий слух уловил чьи-то приближающиеся шаги. Я схватил Роберту за руку, и мы отступили в одну из ниш. Мимо нас прошли три человека в серых комбинезонах. В руках у них были корзины, археологические мягкие щётки, узкие лопаточки и пластиковые бутылки с водой. Они устроились в двадцати метрах от нас на низких, грубо сколоченных табуретах и начали рассматривать какой-то план.

   Я приложил палец к губам, призывая девушку к осторожности, и мы, ступая на цыпочках, проскользнули к лестнице.

   - Давай порассуждаем, - сказал я, устраиваясь в ногах у Роберты на широкой кровати маленькой гостиницы, куда нас привёз верный Мустафа. - Во времена падения Византии и завоевания её османами могли турки осквернить храмы и могилы христианских святых?

   - Как правило, они превращали церкви в мечети, но могилы не вскрывали и мощи не трогали. Османы, да и в целом мусульмане, так же ревностно, как и своего пророка Магомеда, почитают библейские тексты и христианских святых. Иисуса они называют пророком, а деву Марию – Мириам, и относятся к ним с уважением.

   - Тогда непонятно, куда делись всевозможные реликвии, списки Евангелий, сосуды и прочие предметы для отправления служб. Вон в Трое Шлиман нашёл кучу золота, но никто не упомнал о том, что при раскопках Эфеса, Антиохии, других малоазийских городов, где находились крупные христианские общины, обнаружили хоть что-то ценное.

   - Ты забываешь о том, что здесь долгое время хозяйничали крестоносцы, а… - Роберта на мгновение замолчала и вдруг выпалила:

   - Вспомнила. Жизнь христиан в ранней Византии отнюдь не была безмятежной и сладкой. После того, как Константин Великий сделал христианство государственной религией Восточной Римской империи, период относительного благополучия у последователей Иисуса сменился эпохой раздора в среде епископов. Церковь стала крупнейшим землевладельцем за счет конфискации владений языческих и иудейских храмов, синагог, собирания пожертвований и даров императоров. Епископам не возбранялось быть коммерсантами, чем, собственно, они и занимались через посредников. Высшее духовенство погрязло в ростовщичестве и не могло удержаться от хищений церковной казны. В их руках оказались огромные богатства. Без благословения византийских епископов ни один император не мог взойти на константинопольский трон. Ты можешь прочесть об этом у Аммиана Марцеллина, последнего из великих историков античного мира. Ты следишь за моим рассказом? – спросила вдруг Роберта.

   - Слежу, слежу, - промурлыкал я, прижимаясь щекой к тёплому бедру девушки.

   - А я думала - ты спишь, как уставший котёнок.

   - Нет-нет. Продолжай.

   - Так вот: во второй половине четвёртого века византийским императором стал Юлиан, которого прозвали Отступником. Он приказал восстановить многие языческие храмы и отдал негласный приказ преследовать христианских патриархов, подозреваемых в разжигании религиозных распрей. Юлиан считал, что Церковь со временем может стать соперником императорской власти. Поэтому многие христиане, разочарованные в своих проповедниках и гонимые властями, ушли из Константинополя и других крупных городов в Каппадокию.

   - Куда, куда? – поднял я голову.

   - В Каппадокию, на северо-восток Малой Азии, в пустынную область, окружённую горными массивами.

   - Что, скалы там были мёдом намазаны?

   - Нет. Но это место оказалось идеальным, чтобы прятаться от преследований. Моя подруга объездила там почти все интересные места. Она визжала от восторга, увидев множество подземных монастырей, пещеры, целые города, выстроенные внутри горных плато в незапамятные времена.

   - Ты чудо! – с воодушевлением перебил я Роберту. - Значит, если христиане бежали в горы - то не с пустыми руками. Бьюсь об заклад, что там, под землёй, полно реликвий и древних артефактов.

   - Проиграешь. Пещеры достаточно исследованы. А, впрочем, - девушка вырвалась из моих объятий, - ты везучий. Да и пещер там – тысячи. Даже в наше время там ещё живут люди.

   - Вот видишь! Что им там делать? Наверняка среди местных есть тайные подвижники-христиане и хранители реликвий.

   - Остынь! У тебя разыгралось воображение.

   - Завтра же едем туда! Вот увидишь - мы найдём то, что ищем.

   Я вскочил и закружил девушку на руках.

 

                             ***

   Вид крепости, выдолбленной в скале, нависающей над долиной, потряс меня. С вершины этой горы всё плато должно быть, как на ладони. Ни один враг не подберётся. Роберта, высунувшись из окна машины, не сводила глаз с множества огромных каменных сооружений, похожих на гигантские грибы. Серо-сиреневые шляпы, высокие белые цилиндрические основания, чёткие горизонтальные линии, разделяющие границы базальтовых наверший от туфовых конусообразных столбов - всё это придавало окружающей местности фантастический инопланетный вид.

   - Ну, что, едем в Гёреме? - спросила меня Роберта.

   - Почему туда?

   - В Гёреме – самый глубокий подземный город. Называется Каймаклы, - подал голос Мустафа.

   - Так чего мы до сих пор стоим?! Вперёд!

   После часа езды по узкой извилистой дороге мы припарковали наш маленький автомобиль среди разноцветных туристических автобусов перед входом в подземелье.

   Я проверил небольшие, но мощные фонари, положил их в рюкзак, туда же отправил четыре литровые пластиковые бутылки воды, компас, складной нож с довольно широким крепким лезвием, несколько пачек сдобного печенья, спички и, на всякий случай, несколько свечей.

   - Наденьте бейсболки, - сказал Мустафа и ушёл за входными билетами.

   Я помог Роберте убрать волосы под чёрную кепочку, над длинным козырьком которой красовалась надпись «Jeep», а на себя натянул белую «капитанку» без всяких опознавательных знаков.

   - Ну что, ты готова?

   Роберта молча кивнула. Я поцеловал её в губы, и мы вышли из машины.

   Мустафа уже стоял в конце небольшой очереди туристов и махал нам издали входными билетами.

   Мы миновали турникет и вслед за группой немецких стариков и старушек, пройдя через довольно узкий лаз в скале, оказались в небольшой пещере, откуда в разные стороны и вниз уходили ступеньки. Горящие лампы через каждые три-четыре метра позволяли видеть стены подземных туннелей, всевозможные ниши и низкие своды проходов. Немцы потянулись за своим гидом и стали спускаться почти в затылок один другому, слушая объяснения и беспрерывно фотографируя стены, закопчённые потолки и разные предметы, расставленные на скальных полках для антуража: старые потрескавшиеся кувшины, миски, светильники.

   Чем глубже мы спускались с одного уровня на другой, переходя из зала в зал - тем уже становились проходы и ниже каменные потолки. Вскоре пришлось нагибаться, чтобы не задевать головами своды. Я заглядывал в вентиляционные колодцы, уходящие глубоко под землю, и удивлялся упорству неизвестных строителей города.

   - Как они работали в такой тесноте и куда девали землю? - спросила Роберта, внезапно останавливаясь и тяжело дыша.

   - Кто их знает. Таскали, наверное, в мешках наверх.

   - Ты представляешь, какой это труд, и сколько усилий и времени пришлось потратить?

   - А куда им было торопиться? Жизнь текла медленно. Но работа стоила того. Здесь можно укрыть небольшую армию и держать оборону до бесконечности. В узких проходах не развернёшься, и опытные воины могли бы в одиночку противостоять десятерым.

   Всё указывало на то, что мы уже спустились на тот уровень подземелья, где когда-то были жилые помещения. Гид показывал нам маленькие двухкомнатные пещерки, крошечные кладовые, кухни с чёрными следами костров на каменных возвышениях, залы с низкими потолками и вырубленными в скале ваннами. Несколько раз я услышал слово «вино» и понял, что в этих ёмкостях давили виноград.

   Мустафа, шедший позади, вдруг тронул меня за плечо. Я оглянулся, и он показал на огромный круглый правильной формы каменный диск с отверстием посередине. Жернов перегораживал боковое ответвление прохода, ведущего под углом вниз. Я взглянул на туристов. Они собрались тесной кучкой в небольшом зале, фотографируя начертанные на стенах распятия, знаки рыб, каменный стол, служивший, вероятно, аналоем древней подземной церкви.

   Мне пришлось взять Роберту за пояс джинсов и потянуть на себя, чтобы привлечь внимание. Я показал ей глазами на боковой притвор древнего храма, где не было ламп. Мы втроём медленно отступили в темноту.

   Через пятнадцать минут голос гида и топот ног туристов стихли. Мустафа попытался откатить в сторону каменный диск. У него ничего не получилось. Я подошёл и, помогая ему, упёрся плечом в жернов. Камень заскрежетал и стал медленно катиться по проходу, пока не натолкнулся на угол наклонной стены. Луч зажжённого фонаря высветил ступени, уходящие в неизвестность.

   - Пошли, - тихо сказал я и пролез в дыру первым.

   Мы ступали очень медленно и осторожно. Своды прохода оказались такими низкими, что приходилось сгибаться вдвое, а в некоторых местах пролезать боком. Свет наших фонарей упирался в истёртые ступени, какие-то знаки на стенах, небольшие ниши, в которых, как я понял, когда-то стояли светильники. Внезапно моя правая нога не нашла опоры и я, споткнувшись, упал плашмя, ободрав колено. Фонарь вырвался из рук и покатился вперёд. Роберта светила мне прямо в лицо, пытаясь понять, что случилось.

   - Здесь высокая ступенька. Осторожно! Свет убери, пожалуйста.

   - Ты не ушибся?

   - Так, немного, пустяки.

   Я нашёл свою «капитанку», отряхнул её от пыли и снова натянул на голову. Потом подобрал фонарь и посветил вокруг. Мы находились в довольно большом зале, из которого снова под наклоном вниз уходило четыре лаза.

   - Стойте! Нужно решить, каким проходом идти.

   Достав из рюкзака компас, я сориентировался по частям света.

   - Чёрт! Четыре тропы, и каждая словно выверена по компасу: север, юг, восток, запад, - я щёлкнул по стеклу прибора.

   Роберта и Мустафа, тяжело дыша, молчали.

   - Ну, что - на север?

   - Тебе видней, - откликнулся турок, отрывая спину от стены.

   Мы в том же порядке стали продвигаться на север. Осторожно ступая, я про себя отметил, что древние рудокопы знали своё дело. Воздух, как и на поверхности земли, был сух и достаточно свеж. Нигде не пахло плесенью. Влага, в некоторых местах сочившаяся со стен, уходила в маленькие отверстия, просверленные в полу. Мы не ощущали особой жары, хотя потели. Но это, скорее, от напряжённой ходьбы по наклонным гладким ступеням.

   Очередной зал появился перед нами внезапно, как будто кто-то поднял серый пыльный занавес. Высокие своды пещеры заканчивались на высоте десяти–двенадцати метров. Под ногами оказался широкий карниз, обрывающийся в воду. Это было глубокое, тёмно-изумрудного цвета и, судя по следам кирки на каменных стенах, искусственное озеро. Я положил фонарь на пол, встал на колени и зачерпнул в ладонь воду. Она ничем не пахла, и я попробовал её на вкус.

   - Можно пить, - крикнул я. Мы напились, умылись, наполнили две наши уже опустевшие бутылки. И только тут я заметил, что Мустафы с нами нет.

   - Он всё время шёл за мной, - испуганно произнесла Роберта, оглядываясь и подсвечивая фонарём оставленный позади проход.

   Я уселся на один из камней и достал пачку печенья.

   - Подумай хорошенько, когда ты впервые не услышала звука его шагов?

   - Не помню, - с отчаяньем в голосе сказала девушка. - Я боялась оступиться и выпустить из вида тебя. Что же нам делать?

   - Давай-ка перекусим и подождём. Может, он захотел сменить воду в аквариуме или ещё что.

   - В каком аквариуме? – недоумённо спросила Роберта, садясь рядом и беря квадратик печенья.

   - Турок слишком много жидкости выпил накануне, а вода дырку найдёт.

   Девушка тихо засмеялась и прижалась ко мне плечом.

   Мы сидели, отдыхая, и пытались классифицировать звуки. Где-то в темноте журчал невидимый ручей и тихо гудел сквозняк в ближайшем вертикальном канале вентиляции. Но ни шагов Мустафы, ни его криков не было в помине.

   - Не нравится мне его исчезновение, - сказал я, пряча остатки печенья в рюкзак.

   - Может, отстав, он заблудился и повернул назад? – Роберта  взяла у меня из рук бутылку воды.

   - Может, - мрачно ответил я, поднимаясь на ноги.

   Часы на руке показывали шесть вечера.

   - Мне кажется, мы ищем иголку в стоге сена, - сказала вдруг Роберта. - Представляешь, сколько здесь ходов, пещер, залов? Это же – гигантский муравейник.

   - Христиане, бежавшие из Эфеса, наверняка забрали с собой мощи матери Иисуса и Марии Магдалины, а также прочие реликвии, имевшие для них огромную ценность. Всё это наверняка здесь. Если ты устала - давай вернёмся, а завтра продолжим.

   - Нет, - покачала головой девушка. - Такой усталости, чтобы упасть и не встать, пока нет. Давай исследуем ещё один уровень, а потом уже повернём обратно.

   - Если бы у нас была карта, - с сожалением проворчал я, заталкивая в рюкзак бутылки с водой. - Я тут подумал: если мы натолкнёмся на погребальные камеры - вот там и нужно поискать. Ладно, пошли.

   Мы обогнули озеро и стали спускаться по достаточно широкому проходу, уходящему спиралью куда-то вправо. Через час фонарик Роберты заморгал и погас. Я достал запасную батарейку и вставил её в фонарь. Потом погасил свой.

   - Обойдёмся одним, - сказал я.

   Мы стояли в полумраке какого-то зала, прижимаясь к стене. Низкие своды давили на психику, заставляя оглядываться. Мне казалось, что кто-то невидимый наблюдает за нами. Обострившийся в темноте слух ловил любые звуки и шорохи. Я направил луч фонаря к дыре прохода, черневшей на другой стороне пещеры.

   - Нам - вон туда.

   Свет выхватил из темноты под ногами какие-то черепки, наполовину уничтоженный ржавчиной кусок железа, похожий на наконечник стрелы, остатки гнилой доски.

   В этот момент над головой раздался сначала громкий шорох, а потом треск. Свет фонаря высветил куски породы и крупные глыбы туфа, обрушившиеся в дальнем конце зала. Мы пригнулись и отскочили в сторону. Через минуту гул обвала долетел от противоположного прохода. Лёгкие заполнила густая пыль. Я закрыл рот кепкой и прижал Роберту к себе. Прокашлявшись и отдышавшись, я осветил пещеру. Оба выхода из неё оказались завалены. Мы оказались в каменном мешке.

   - Приехали, - прошептал я и направил свет в лицо девушке. В её глазах не было испуга. На правой щеке кровоточил небольшой порез. На щеках сквозь грим грязи и пыли пробивался румянец. Она поморщилась и заслонилась грязной ладошкой от луча фонаря.

   - Подожди, - сказал я и вытащил из её пореза каменную щепку.

   - И что теперь? Куда идти? - спросила она, когда я носовым платком, смоченным чистой водой, промокнул ранку.

   - Из каждого безвыходного положения есть, по крайней мере, два выхода, - мой ответ не придал нам обоим бодрости. - Давай посидим и подумаем.

   - Ноги устали, - сказала вдруг Роберта, опускаясь на пол.

   - Хорошо. Отдохни, - я присел рядом и силой заставил девушку лечь, подложив ей под голову рюкзак.

   - А ты? – Роберта не сводила с меня глаз.

   - Ни о чём не думай, - сказал я. - Мне нужно полазить здесь, посмотреть, что к чему. Ты постарайся заснуть. Уже десять вечера.

   - Разве? Не уходи далеко.

   - А куда здесь уйдёшь? Пока некуда.

   - Ты отыщешь выход, я знаю.

   «Мне бы частицу её уверенности, - думал я, обходя по периметру подземелье и подсвечивая себе фонариком. - Зачем я только взял её с собой?»

   Время от времени оглядываясь на Роберту, я методично обследовал камни у одного и второго завалов.

   - Найти лом - можно было бы пробить лаз и вылезти. Но где ж его взять? – шептал я, срывая ногти о куски туфа.

   Бросив эту безнадёжную работу, я вернулся к девушке. Только сейчас стало видно, как она устала. Глаза её были закрыты, на щеках капельки пота проложили по пыли грязные дорожки. Ресницы трепетали. Она спала.

   Я сел рядом.

   «Так, что мы имеем? - спросил я сам себя. - Одного болвана, который притащил в подземелье доверчивую девушку, каменный мешок, два фонаря, один из которых дышит на ладан, пропавшего Мустафу, две бутылки воды и пачку печенья».

   - Стоп, - прошептал я, - Мустафа?

   «Так ли случайно его внезапное исчезновение и обрушение сводов, перегородившее вход и выход? Хорошо ли был знаком с этим парнем отец Бенедикт? Может, турок что-то знал о реликвиях, или ему предложили бо’льшую сумму, чтобы он похоронил нас здесь? Ну, не может его величество случай почти одновременно завалить оба выхода. Почти тыщу лет своды стояли - а тут, в одну секунду, и рухнули!»

   Я вспомнил, как на лице Мустафы появилось недовольное выражение, когда Роберта предложила ехать именно в этот подземный город. Сейчас мне казалось, что парень с большим удовольствием отвёз бы нас в другое место. Похоже, интуиция или провидение указали нам правильный путь.

   «Здесь, в этих пещерах, должен быть тайник, - решил я. - Вот только как выбраться из этой ловушки?»

   Я достал свечу, зажёг её и погасил фонарь. В колеблющемся свете пламени на стенах пещеры стали передвигаться какие-то тени, иногда что-то вспыхивало и тут же гасло. Наверное, это были вкрапления сланца или графита. Только сейчас я почувствовал усталость, веки помимо моей воли начали смыкаться, и я провалился в сон.

   Меня разбудило чьё-то прикосновение к небритой щеке.

   «Роберта», - подумал я и открыл глаза.

   Девушка стояла на коленях и, держа надо мной свечу, пыталась платком смахнуть с моего лба каменную пыль.

   Я улыбнулся.

   - Не трудись. Грязь въелась в кожу.

   - Нам бы вернуться сейчас к озеру, - тихо сказала Роберта.

   - Да, хорошо бы, - откликнулся я и покосился на свечу.

   Ей оставалось гореть от силы минут десять. Стрелки хронометра показывали девять тридцать.

   «Снаружи, наверное, утро следующего дня», - это открытие заставило меня вскочить на ноги.

   - Подай мне фонарик, - попросил я девушку.

   Роберта подала мне фонарь. Я зажёг его, погасил свечу и принялся медленно обходить пещеру, внимательно осматривая и ощупывая стены. Девушка шла за мной. Ведя фонарём сверху вниз, я почти замкнул круг. С каждым пройденным метром во мне оставалось всё меньше надежды на освобождение. Предстояло или ковырять туф руками, ломая пальцы - или ждать помощи. Вот только кто и когда начнёт нас искать - большой вопрос. Непонятно, насколько массивными были оба завала. Если судить по продолжительному грохоту и величине камней, обрушилось порядка десяти тонн породы.

   Свет фонаря становился всё слабее. Я достал последнюю батарею, и узкий луч с новой силой взметнулся под потолок. И тут моё зрение, обострившееся в полумраке, заметило наверху, чуть выше человеческого роста, несколько плит правильной формы другого цвета, чем своды и стены пещеры.

   - Помоги, - сказал я девушке и отдал ей фонарь, - свети туда, - я показал Роберте, куда направить луч, подтащил несколько больших камней, сделал из них подиум и взобрался на него.

   Теперь на уровне глаз можно было различить древнюю кладку, сделанную руками человека. Достав нож, я принялся ковырять едва заметные швы. После часа тяжёлой работы мне удалось расшатать две массивных плиты. Я спрятал нож и обернулся к девушке.

   - Отойди подальше.

   Роберта, продолжая светить, отошла в сторону. Я взялся за одну из плит и, раскачивая её из стороны в сторону, вырвал из кладки. Вторая полетела на пол вслед за первой.

   - Дай мне второй фонарь! – я, не глядя, протянул руку назад.

   Щель в стене показалась мне достаточной, чтобы пролезть в неё. Я посветил в темноту. Узкий лаз, расширяясь, вёл куда-то вниз. В лицо ощутимо дохнуло свежим воздухом.

   - Не знаю, куда ведёт эта мышиная нора, но попробовать стоит. Как ты думаешь?

   Роберта вместо ответа уже подавала мне рюкзак.

   - Подожди!

   Упираясь носками кроссовок в стену и помогая себе локтями, я втиснул тело в щель. Словно змея, обдирая до крови колени и плечи, я дополз по узкому каналу до места, где стоило попробовать развернуться. У меня получилось. Оставив сзади зажжённый фонарь, я отправился обратно. Вскоре моя голова свесилась вниз, а глаза отыскали Роберту. Она сидела под щелью и тихо напевала какую-то мелодию. Услышав шорох, девушка вскочила и подняла на меня глаза.

   - Ну, что?

   - Пролезть можно. Куда ведёт проход - один Господь ведает, но не сидеть же здесь до скончания света! Давай рюкзак!

   Я оттащил рюкзак к фонарю и снова вернулся.

   - Руку!

   Роберта протянула мне обе. Я подтянул её лёгкое тело к краю щели.

   - Держись, - сказал я, подхватывая девушку под плечи.

   Роберта уцепилась руками за край камней, и мне с неимоверным трудом удалось втащить её в туннель. Вот так, лицом к лицу: я, пятясь и извиваясь, а она следом за мной - мы доползли до места, где лежали фонарь с рюкзаком.

   - Постой. Отдохнём немного, - сказала девушка.

   Я не возражал, и мы перевернулись на спины. Всё тело болело, саднили колени, ладони, плечи. Огнём горела какая-то ссадина на лбу. Вероятно, не замеченный мной каменный край лаза пропорол кожу. Я глубоко и часто дышал, но был горд собой и удивлён стойкостью Роберты. Ни разу она не упрекнула меня в легкомыслии и не устроила истерику. Её силе духа позавидовал бы здоровый мужик.

   - Отдохнула?

   - Да.

   - Тогда вперёд!

   Мы поползли по узкому проходу, ведущему вниз. Вскоре нам удалось встать на четвереньки, а ещё через какое-то время туннель закончился ещё одним, но уже горизонтальным проходом, где можно было встать почти в полный рост.

   Внезапно луч моего фонаря наткнулся на груду камней и чьи-то подошвы. Сверкнули шляпки гвоздей на каблуках. Я подошёл ближе и увидел синюю ткань джинсов. Под завалом находился человек.

   - Держи фонарь и оставайся на месте, - мой шёпот заставил Роберту испуганно попятиться.

   После нескольких минут работы мне удалось откатить несколько валунов, где, по моим расчётам, находилась голова человека. Вспышка спички высветило мёртвое лицо нашего недавнего спутника, залитое кровью. Из дыры на виске виднелись серые кости черепа. Обвал в этом месте застал его врасплох.

   - Это Мустафа.

   Мой голос был глух. Каменная пыль забила горло. Стало трудно дышать.

   - Ну вот. Выходит, ты напрасно думал, что он устроил нам ловушку.

   - Его смерть ничего не доказывает. Может, он, а может - нет. У русских есть хорошая поговорка: «Не рой другому яму, сам в неё попадёшь». Так что теперь на турка надеяться нечего. Самим нужно выбираться.

   - Направо или налево? - спросил я сам себя, водя фонарём по сторонам.

   - Вроде бы слева тянет сквозняком, - Роберта подставила лицо слабому воздушному потоку, к которому моя грязная кожа осталась равнодушной.

   - Значит, идём туда, - решил я, выключая один из фонарей.

   Мы двинулись в выбранном направлении, то поднимаясь по ступенькам, то соскальзывая вниз. Приблизительно через полчаса утомительной ходьбы тоннель стал расширяться и внезапно закончился внушительных размеров пещерой с высокими сводами.

   Луч фонаря скользнул по стенам и высветил вырубленные в скале полки, на которых чернели полуистлевшие лохмотья, кости и черепа.

   - Ой! Сколько их! – вскрикнула Роберта и прижалась ко мне.

   - Вот она – погребальная пещера, - сказал я и обнял девушку за плечи. - Тут некого бояться. Пойдём. Вон там видны какие-то плиты.

   Держа Роберту за руку, я двинулся в дальний тёмный угол пещеры, где заметил что-то вроде пьедесталов. Экономя энергию батарей, я вытащил две свечи, закрепил их в настенных нишах и зажёг, истратив несколько спичек. Возле стены стояли три гробницы, образуя полукруг. Между ними размещалось что-то вроде колодца, закрытого каменной крышкой с отверстием посередине. Я снова включил фонарь и опустился на корточки, пытаясь рассмотреть знаки, вырезанные на стенках гробниц. Мне удалось рассмотреть череду греческих букв, вязь узоров, состоящих из эллинистических орнаментов и крестов. Слой пыли покрывал пол пещеры, но я заметил, кроме наших, еле заметные старые следы чужих подошв.

   - Лет двести назад сюда ещё приходили люди, - сказал я, поднимаясь с колен.

   Вдруг Роберта схватила меня за руку и показала на незамеченную мной раньше каменную поверхность стены за гробницами. Фонарь высветил хорошо сохранившиеся примитивные фрески, изображавшие мужчин в синих плащаницах с нимбами над головами. Святые держали в руках серые полуразвёрнутые свитки и посохи. Центр композиции занимала женщина в белой тоге с короной на голове. Она протягивала зрителю ладони, в которых лежала тонкая длинная трость. На верхнем конце этой трости мне удалось рассмотреть внушительных размеров зелёный шар.

   Я подошёл ближе и едва не опрокинул старый медный кувшин. Пришлось наклониться и поднять его. Внутри раздался тяжёлый всплеск. Нож легко преодолел сопротивление окаменевшей восковой пробки. Запах, исходящий из кувшина, заставил меня поморщиться.

   - Здесь что-то вроде мазута или нефти.

   - Может, елей? - предположила Роберта.

   Я наклонил сосуд и капнул себе на ладонь немного тягучей чёрной жидкости.

   - На ощупь – масло. Похоже на нефть или мазут. Пригодится, - сказал я и, отставив кувшин в сторону, подошёл к крышке одного из саркофагов.

   - Смотри! – воскликнул я, рукавом очищая поверхность камня от пыли.

   Крест, составленный из схематического переплетения рыб, красовался по центру плиты. Ниже легко читалась надпись: «Εδώ ανήκει στον κόσμο Ιβάάν Τον άγιο μάρτυρα και ο μαθητευόμενος…»* Далее разобрать не удалось из-за широкой трещины, расколовшей плиту.

   Я подбежал к следующей гробнице и осветил строки: «Διάρκεια Μητέρας Μαρίας»**

   Мне даже не нужно было подходить к третьей плите, потому что я уже знал, чьи мощи находятся внутри.

   «Μαρίας Εξοικονόμηση χρόνου λυχνίας Ακρογωνιαίο λίθο της»***

   Чётко вырезанное имя Марии на двух гробницах заставило меня найти в рюкзаке обрывок бумаги и шариковую ручку. Я скопировал все три надписи и повернулся к Роберте.

   - Как ты думаешь, что это? – показал я на фреску и трость.

   - Древо жизни, - девушка подошла ближе к стене и легко провела рукой по сети мелких трещин на цветной штукатурке.

   - Точно! – воскликнул я и засмеялся. - Мы нашли его.

   - Ты собираешься забрать с собой всю фреску?

   - Нет, - ответил я, подходя к колодцу и осматривая его со всех сторон.

   - Я собираюсь вскрыть этот сейф. Помоги мне.

   Мы вместе навалились на каменный диск, закрывающий отверстие колодца, но тяжёлая крышка не двинулась с места.

   - Подожди.

   Я вынул нож и вставил его в щель между плитами. Окаменевшая вековая пыль поддавалась с трудом. Крошки сыпались вниз, нож застревал и гнулся, но я продолжал выскабливать из расширяющегося зазора грязь, мусор и мелкие камни.

   - Разом! – скомандовал я, упираясь ногами в пол, и плита, поддавшись совместным усилиям, со скрежетом сдвинулась сначала на дюйм, потом пошла легче и, наконец, съехала вниз. Я едва успел отскочить в сторону. Луч фонаря высветил дно колодца и два неясных предмета, завёрнутых в полуистлевшие тряпки. Глубина не позволяла мне достать до них.

   «Пояс, лямки рюкзака, тряпьё на костях» - почти мгновенно придумал я и взялся за работу.

   Через час довольно крепкая верёвка метра в четыре, составленная из двух наших ремней, лямок рюкзака, моей рубашки и полосок ветхой ткани, заплетённых в косички, была готова.

  

*     - (греч.) Здесь покоится с миром Иоанн, святой мученик и ученик…

**   - (греч.) Богородица непорочная дева Мария.

*** - (греч.) – Мария, сберегающая свет. Краеугольный камень.

 

   Я обвязал самодельный трос вокруг крышки колодца, а второй конец сбросил вниз. Мне не хватило полуметра, чтобы достать ногами до дна. Недолго думая, я выпустил конец верёвки и приземлился рядом со свёртками. И только взяв их в руки и подняв голову к неблизкому фонарю, светившему в руках Роберты, словно маленькая луна, я понял, как трудно будет выбраться обратно.

   - Найди что-нибудь, к чему можно привязать эти свёртки, - крикнул я девушке.

   - Здесь больше ничего нет. Тряпки слишком короткие и ветхие. Мне понадобится целый час, чтобы сплести из них хотя бы бечёвку. Хотя, подожди.

   Через минуту мне на голову опустилась большая бабочка. Я поднял руки и ощутил мягкую ткань, от которой исходил запах Роберты. Это была её блузка.

   - Ты – молодец, - похвалил я девушку.

   - Она мне всё равно не нужна. Здесь слишком жарко.

   - Ладно. Свёртки уже на мне. Я начинаю подниматься.

   Упираясь спиной и подошвами в стенки колодца, я, срывая ногти на руках, добрался до конца верёвки и привязал к ней оба свёртка.

   - Тяни, - крикнул я девушке, спрыгивая вниз.

   Моя посылка медленно, натыкаясь на выступающие камни, пошла вверх. Потом настал мой черёд. Я снова поднялся насколько смог, дрожащими от напряжения руками пропустил верёвку под мышками и, нащупывая упоры для ног и трещины в туфе для пальцев, принялся помогать девушке тащить меня. Время перестало для меня существовать. Боль выворачивала  суставы и сводила судорогой мышцы спины. Но если бы не изматывающие усилия, которые я прилагал, отыскивая выступы в кладке колодца, верёвка бы не выдержала.

   Наконец моё измученное тело перевалилось через край колодца и упало в пыль. Вытерев грязь и пот со лба, я взглянул на девушку. Она выглядела, словно трубочист в конце рабочего дня. На её плечах и полуобнажённой груди чернели царапины и грязь. Мы смотрели друг на друга и нервно смеялись.

   Едва дрожь во всех мышцах немного утихла, я взялся за маленький свёрток.

   - Ну что, открываем?

   - Сейчас фонари погаснут, - остановила меня Роберта. - Да вот, один уже умер.

   - Да, - опомнился я. Сначала нужно выбраться отсюда. - Посиди пока здесь, возле свечей.

   Я взял второй ещё горящий фонарь и пошёл к скальным полкам, где лежали скелеты. Выбрав четыре самые длинные кости, я обмотал их тряпьём, вернулся к гробницам, обильно полил их чёрной жидкостью из медного кувшина и поднёс к одному из моих самодельных факелов спичку. Промасленное тряпьё вспыхнуло, давая достаточно света, чтобы видеть пол под ногами.

   - Уходим, - сказал я, подбирая с камней фонари, рюкзак и свёртки.

   Оглянувшись в последний раз на фрески и надгробные плиты, мы покинули пещеру и стали медленно продвигаться наверх по пологим выщербленным ступеням.

   Только потом нам довелось узнать, что за шестнадцать часов блуждания по узким проходам мы вышли к девятикилометровому туннелю, соединявшему два подземных города Каппадокии - Деринкую и Каймаклы. Последние два километра мы двигались на автомате в абсолютной темноте, держась друг за друга и за стены.

 

                                ***

   Неясный, призрачный свет заметила Роберта.

   - Постой, - прохрипела она. - Вон там справа – светлое пятно.

   - Где? – я оторвал спину от пола и с трудом встал на ноги.

   - Да вот же - отблеск на сводах.

   - Ты видишь потолок?

   - Мне кажется, вижу. Вот и плечо твоё.

   - Неужели выход? Пошли, - теперь и я различал в темноте руку Роберты. Мне пришлось взять девушку под локти, помогая ей подняться.

   Солнечный свет ударил по глазам, словно вспыхнувшее пламя напалма. Мы стояли в проёме довольно широкой норы на вершине пологого холма и заслоняли крепко зажмуренные веки локтями. Зрачкам понадобилось минут десять-пятнадцать, чтобы привыкнуть к солнечным лучам. Нам пришлось сесть и опустить головы в ладони. Постепенно я стал различать окружающие скалы кусты, гигантские фаллосы из туфа и редкие, с пожелтевшими сухими листьями, деревья. В километре от места, где мы сидели, по краю неширокой долины проходила дорога. По ней время от времени проносились машины. Я взглянул сначала на свои разбитые часы, потом на Роберту. Совсем ещё недавно пышные роскошные волосы девушки свисали спутанными косичками на грязные, в синяках и ссадинах, плечи. Кожа выглядела серой от пыли и каменной крошки. Усталое похудевшее лицо в пятнах сажи, бороздки от пота на щеках, полуобнажённая грязная грудь заставили меня снять с себя остатки рубашки и накинуть её на спину Роберте.

   - Ну и вид у тебя, - сказала она, разглядывая моё лицо и руки.

   - Жаль, зеркала нет, - улыбаясь, ответил я. - Если найдём лужу - посмотришь на себя.

   - Не вспоминай о воде. Я просто умираю от жажды.

   Я внимательно оглядел долину.

   - Вон там, по-моему, жильё, - мой палец показал направление. - Видишь?

   - Да. Лачуга, овцы и какой-то шарабан. Пошли?

   - Пошли.

   Мы подобрали свёртки и, спустившись по склону холма, заметили тропу, которая вела к маленькому загону для овец и ветхому крошечному дому.

   Залаяла собака, и навстречу нам из лачуги вышел турок в сером рваном жилете и линялой красной феске на голове. Он удивлённо уставился на девушку.

   - Вы говорите по-английски? – спросил я.

   - Немного.

   - Пожалуйста, воды. Мы умираем от жажды.

   Турок хлопнул себя по лбу, развернулся и, шаркая по земле подошвами мягких низких сапог, повёл нас за угол дома. Он показал на кран, торчащий из стены, а сам убежал в свой сарай. Через минуту, когда мы уже напились, он вернулся, протягивая кусок мыла, алюминиевую кружку и не первой свежести полотенце.

   Первым делом я намылил девушке волосы, а потом, не обращая внимания на протестующие писки, закрыв тонкую фигурку своим телом, смыл с неё грязь. Вытерев посвежевшую кожу Роберты тряпкой турка, я залез под кран и вымылся сам.

   - До города далеко?

   Крестьянин почесал лысину под феской.

   - Километров тридцать. А вы откуда?

   - Туристы. Заблудились под землёй.

   - Вам повезло. Три года назад здесь пропали два голландца.

   - Судьба, - глубокомысленно изрёк я и посмотрел в сторону колымаги. Это был старый маленький «Ситроен» неизвестного года выпуска.

   - Сколько хочешь за свою развалюху?

   - Чего? – не понял турок.

   - Продай машину.

   Турок снова почесал голову.

   - Сколько дашь?

   - Пятьсот долларов.

   - Обижаешь, - глаза турка загорелись от предвкушения выгодной сделки.

   - Да этой развалине место на свалке, - пренебрежительно сказал я. - На ней и километра не проедешь.

   - Обижаешь!

   Похоже, турку нравилось это слово.

   - Ладно, даю шестьсот.

   - Тысяча!

   - Шестьсот пятьдесят, - быстро сказал я.

   - Восемьсот!

   - Семьсот, - вдруг выпалила Роберта.

   Турок с изумлением посмотрел на женщину, посмевшую влезть в разговор двух мужчин.

   - Семьсот пятьдесят, - неуверенно сказал он.

   - Семьсот, семьсот, - сказал я, доставая из заднего кармана джинсов мятую пачку банкнот.

   Турок, колеблясь, сделал задумчивое лицо, но всё же протянул руку. Вид денег повлиял на его решение.

   Я отсчитал ему семь сотенных купюр, остальные спрятал.

   Через десять минут мы уже катили по дороге навстречу большому указательному щиту, где было написано «Каймаклы 28 Стамбул 790».

   - Как думаешь, дотянет эта телега до Стамбула?

   - Риск – благородное дело, - сонно ответила Роберта, откидываясь на спинку сиденья и поджимая под себя колени. Через минуту она уже крепко спала.

   Я слушал неуверенный гул двигателя и размышлял: а выдержу ли сам почти восемьсот километров, и не придётся ли бросить «Ситроен», если что-то сломается, не предстоит ли добираться на перекладных? Но чем дальше мы ехали - тем увереннее вела себя машина на хорошей дороге.

   «Будь что будет! На авто, если повезёт и ничего нигде не отвалится, доберёмся быстрее. Вот только найти бы кофейню по дороге».

   Километров через пятьдесят я увидел автозаправочную станцию и маленький «Макдональдс». У меня засосало под ложечкой. Я взглянул на приборную доску и свернул на заправку. К машине подошёл мальчик в фирменном комбинезоне и заглянул в открытое окно.

   Увидев спящую Роберту, да ещё в мужской грязной рубашке, он заулыбался. Мой голый торс и дырявые в пятнах джинсы не произвели на заправщика никакого впечатления. Можно было подумать, что он видит полуголых европейцев каждый день.

   Протянув ему стодолларовую бумажку, я попросил:

   - Тридцать литров бензина, три «Бигмака» и два кофе. Сдачу оставь себе.

   Парень подхватил деньги и исчез.

   Через пять минут я отогнал заправленную машину в сторону и, не глуша двигатель, разбудил Роберту.

   - На, поешь.

   Девушка изумлённо уставилась на сэндвич.

   - Боже! Где ты его взял? Я голодна, как волк!

   - Волк твой покорный слуга, а ты - волчица, - сказал я, запихивая в рот половину «Бигмака» и отхлёбывая из пластикового стакана вкусно пахнущий кофе.

   Поздно ночью мы остановились на окраине Стамбула в мотеле с броской неоновой вывеской «HOLLYWOOD».

 

                  ***

   Я проспал почти двенадцать часов, и только после полудня, оставив Роберту принимать душ, вышел на улицу, зашёл в магазин, купил новую одежду для себя и девушки, немного еды, сотовый телефон и сим-карту.

   Память ещё ни разу меня не подводила, поэтому номер телефона, который дал мне отец Бенедикт, я легко воспроизвёл на клавиатуре трубы. После третьего гудка на другом конце провода мужской баритон откликнулся на итальянском языке словом  «Pronto*».

   Немного нервничая, я буркнул в трубку:

   - Алекс хотел бы передать посылку для отца Бенедикта.

   - Найдёте в городе христианскую церковь Влахернской Богородицы. Там вас будет ждать человек. Посылку передадите ему.

   - Я не знаю Стамбула. Как найти этот храм?

   - Купите карту города. Там крестами отмечены христианские церкви. Покажите таксисту. И помните, в четыре часа. Ничего не перепутайте.

   - Как я узнаю этого человека?

   - Он сам вас узнает.

   Я нажал кнопку отбоя, пошёл обратно в магазин, перебрал несколько путеводителей на английском языке и нашёл один, где отметил красным фломастером местонахождение церкви.

   Теперь предстояло вернуться в мотель, поторопить Роберту, выпить чашку кофе и закончить дело. Открывая дверь своим ключом, я громко позвал:

   - Роберта! Одевайся, моё солнце! Я принёс свежий хлеб и сыр.

   Но в комнате было тихо. Страх сжал моё сердце. Я рванулся в ванную, потом открыл шкаф, даже заглянул за шторы. Девушки не было. Ноги подкосились, и мне пришлось сесть на кровать. Растерянным взглядом я обвёл нашу маленькую комнату. В углу, где часом ранее лежали свёртки, найденные в подземном городе, одиноко стоял мой грязный рюкзак. Я вскочил и бросился в контору мотеля.

   - Девушка? Час назад звонила от нас по телефону. А спустя двадцать минут за ней заехала машина.

   - Какая?

   - Чёрная «Ауди».

   - Она села в неё добровольно? Её никто не принуждал?

   - Нет. Водитель даже не удосужился выйти из авто.

   «Чёрт, чёрт! - я бросился назад в номер. - Что это значит? Куда она дела свёртки?»

   Пространство под кроватью оказалось пустым и пыльным. Я поднял матрас, откинул подушки, проверил в ванной все полки, вытащил из шкафа запасное тёплое одеяло и, только когда в растерянности вновь сел на постель, увидел на столе под пепельницей квадратик бумаги.

   «Алекс, прости. Я вынуждена забрать у тебя реликвии. Они слишком дорого стоят и нужны очень влиятельным людям. С тобой мне было хорошо. Прощай!»

   Минут десять моё сознание пребывало в абсолютной прострации. Я тупо пялился на клочок бумаги, бесполезно пытаясь связать события в единую логическую цепочку.

   Постепенно мне удалось привести в порядок свои мысли.

   «Тяжело признаваться в полном идиотизме. Меня развели по полной программе. Вот только интересно: когда, с какой целью и кто поставил на моём пути Роберту? Впрочем, «когда» - я знаю. Да и «кто» - тоже догадываюсь. А вот цель…» - я лёг на спину и стал вспоминать всё, что случилось за последние несколько месяцев.

   «Отправной точкой всех моих неприятностей стала заявка на получение доступа к закрытым фондам библиотеки Ватикана. Роберта оказалась там не случайно. Она ждала именно меня и знала, что я клюну на её сногсшибательную внешность и обаяние. Похищение девушки на Кипре тоже было хорошо продуманной акцией. Её покровителей интересовала одна вещь: на что я пойду ради Роберты. Но каков спектакль! Стоп! А если им нужен отец Бенедикт и его тайное братство? Или старый фолиант, переведённый правнуком Нерона?»

   Вскоре от нагромождения различных версий у меня голова пошла кругом.

   «Фолиант – не так важен для них. Если бы я даже опубликовал рукопись деда - в официальной позиции католической церкви по всем спорным вопросам веры ничего бы не изменилось. Найдут критиков, которые с лёгкостью опровергнут все неблаговидные факты из жизни Петра и Павла. Нерон в глазах христиан остался бы таким же монстром, каким изображён в исторических хрониках Тацита и Светония. И, наверняка, Ватикан знает, что большинство реликвий, которыми он владеет - это всего лишь древние артефакты, не имеющие отношения к Иисусу. Другое дело - Древо Жизни. Или они давно знали о его существовании - или прослушивали все переговоры, которые я вёл с отцом Бенедиктом».

   Эта мысль заставила меня подняться, но боль в сердце, вызванная предательством Роберты, опрокинула меня на пол. Лёжа, я пытался массировать грудь, пытаясь погасить огонь, горящий внутри. Минут через пятнадцать жжение постепенно стало проходить.

   «Все неприятности и беды – от женщин, - от этой мысли мне, как ни странно, стало чуть легче. - В любом случае, я должен встретиться с посланцем монаха и всё ему рассказать».

 

   Остановленный мной таксист провёл пальцем по карте Стамбула и согласно кивнул. Ровно без пятнадцати четыре он остановил машину в сотне метров от Влахернского храма. Я надвинул свою грязную «капитанку» на глаза и походкой любопытного бездельника медленно пошёл к ограде церкви. Возле самых ворот стоял не первой свежести «Мерседес» с дипломатическими номерами. Окна машины оказались тонированы, но благодаря Солнцу я смог рассмотреть водителя. Очевидно, он наблюдал за улицей в зеркало заднего вида. Голова его повернулась назад. Губы зашевелились. Не успел я подойти вплотную, как задняя дверка открылась. Из машины вышел человек в чёрном плаще и низко опущенной на лоб шляпе. Он шагнул мне навстречу и жестом руки пригласил меня внутрь авто. Я сел и подвинулся, уступая ему место.

   - Где реликвии? – сухо спросил он.

   - Похищены.

   - Кем?

   - Моей девушкой.

   - Это плохо.

   - Чего уж хорошего?

   - Как давно это произошло?

   - Полтора часа назад.

   - Есть какие-то следы?

   Я протянул ему записку Роберты.

   Человек снял шляпу и вытер вспотевшие виски.

   - Давайте рассуждать. Думаю, реликвии будут вывезены из Турции. Как вы думаете, каким образом?

   - Самолётом проще.

   - Не факт, - он достал из кармана телефон, набрал номер и протянул трубу мне.

   - Опишите вашу подругу. Имя, цвет глаз и волос, рост, одежду.

   - Роберта Боска. Волосы чёрные, длинные… - я мысленно держал девушку в объятиях.

   - Итак, аэропорт – под наблюдением, - сказал посланец Бенедикта, - но не думаю, чтобы наши друзья вывезли реликвии и вашу подругу по воздуху. Таможенный контроль, сканеры и всё такое. Скорее всего – это будет поезд. Там и таможня проще, да и наплевать туркам на багаж. Если мне не изменяет память, на пограничных станциях ещё никого не заставляли тащить свои вещи к рентгеновским установкам, - человек снова надел шляпу на голову.

   В этот момент краем глаза я заметил чёрный «Ауди» с затемнёнными стёклами. Автомобиль на малом ходу, словно подкрадывался ко мне со спины. Почти поравнявшись с «Мерседесом», странная машина остановилась, дверцы распахнулись, и на дорогу выскочили два парня в кожаных куртках. В руках у них были короткие автоматы. Первые пули разнесли стёкла нашего автомобиля. Я пригнулся, дёрнул ручку, толкнул плечом дверь и вывалился наружу. Следующая очередь прошла у меня над головой. Я успел заметить, как дёрнулось тело моего нового знакомого, как уронил голову на руль водитель. Ноги сами оттолкнули моё невесомое тело от земли. Я перепрыгнул через ограду церкви и бросился бежать, петляя из стороны в сторону. На пути попались какая-то каменная постройка, потом мраморный фонтан, потом деревянная лестница. Мне удалось быстро приставить её к кирпичной стене и залезть на крышу соседнего здания. Через мгновение я спрыгнул на чей-то балкон, потом вниз на асфальт и нырнул в проходной двор. Ярко освещённая улица позволила мне затеряться в толпе прохожих.

   - Railway Sirkedgi, - крикнул я в открытое окно водителю такси.

   - Сиркеджи, Сиркеджи, - повторил он, открывая мне дверцу.

   Восточный вокзал показался мне уютным и безопасным. Люди мелкими группами сидели в зале ожидания и сновали у лотков, торгующих сладостями. Расписание, висящее на стене, дало мне понять, что единственный поезд в Европу сегодня - это экспресс Стамбул-Салоники. Я взглянул на часы.

   «Время есть. Отправление в девятнадцать сорок восемь. Мне бы шапку-невидимку», - подумал я и выбрал пунктом наблюдения лавочку за колонной. Отсюда хорошо просматривались двери.

   Этот угол зала был плохо освещён, зато мне удавалось тайком рассматривать всех, кто входил и выходил.

   Через полчаса глаза мои болели от напряжения, и я чуть не пропустил знакомого мне по Кипру англичанина. В руках он держал чехол. В таких мягких пеналах рыбаки обычно носят спининги. Сзади метрах в двадцати от него в элегантном костюме, туфлях на высоких каблуках, глядя поверх толпы, грациозно двигалась Роберта. Я, привыкший к её джинсам и блузкам, едва узнал девушку. С двух сторон её окружали два здоровенных лба в одинаковых серых костюмах.

   Сказать, что меня пригвоздил к скамье столбняк? Нет. День выдался таким, что я уже ничему не удивлялся.

   «Или это её друзья, или стража, - подумал я. - Ещё не факт, что она исчезла из моей жизни по своей воле».

   Роберта прошла на перрон, а старикашка, не торопясь, направился в ресторан вокзала. Пришлось встать и пойти за ним. Через витринное стекло хорошо было видно, как он подозвал официанта и сделал заказ. Свой чехол он поставил между ног.

   Я отошёл в сторону к газетному лотку и со скучающим видом стал рассматривать обложки журналов. Мне нужен был удобный случай и отсутствие свидетелей.

   «Но где его взять, это отсутствие?» - думал я, исподволь наблюдая за англичанином.

   А тот преспокойно пил кофе и зевал в сухой кулак.

   Я взглянул на часы. До отхода поезда оставалось двадцать минут. Меня охватили беспокойство и отчаянье. И в этот самый момент старик расплатился с официантом и вышел из ресторана. Неуверенно потоптавшись в дверях, он огляделся и прямиком отправился в противоположную от перронов сторону.

   «Куда это он?» - подумал я и пошёл за англичанином.

   «Ему нужен туалет», - догадка вселила в меня надежду.

   Он стоял возле писсуара, держа одной рукой свой шланг, а второй - чехол со «спинингом».

   Губы «антиквара» с облегчением выдували воздух, производя тихий свист.

   В помещении больше никого не было. Я быстро подскочил к англичанину со спины и ударил его головой о стенку. Старик сполз к моим ногам, по ходу приложившись о фаянс краем подбородка. Я подхватил чехол и, не оглядываясь, выскочил в зал, потом через вращающиеся двери на перрон. Вагоны экспресса уже тронулись и постепенно набирали скорость. Последнее, что я успел заметить - это огромные удивлённые глаза Роберты, проплывающие мимо меня. Девушка вскочила с места и с отчаяньем смотрела на меня.

   Через сорок минут портье мотеля взглядом ленивого кота провожал мою спину, рюкзак и чехол из защитной ткани. Я решил покинуть Стамбул на одном из многочисленных автобусов, связывающих столицу Турции с курортными городами на побережье. Уже утром Мармарис встретил меня ярким Солнцем, спокойным морем и гудком парома, отправляющегося на греческий Родос. Я знал, что в порту острова можно пересесть на один из итальянских судов, курсирующих по Средиземному морю. Ближе к вечеру мне удалось купить билет третьего класса на такой корабль. Едва добравшись до своей каюты, я, воспользовавшись тем, что мой сосед-пассажир отсутствовал, очевидно, любуясь закатом, сунул под матрас чехол с посохом, рухнул на койку и заснул.

 

                              ***

   Ровно через неделю в девять часов утра я покинул борт круизного теплохода, бросившего якорь на рейде Венеции. Довольно вместительный катер, пройдя Большим каналом, высадил меня в числе прочих туристов-греков возле площади Святого Марка. Мне было не внове отставать от групп благословенного племени путешествующих пенсионеров, и я смешался с разношёрстной толпой, щёлкающей затворами фотоаппаратов и кормящей с рук голубей.

   Прежде чем встретиться с отцом Бенедиктом, мне предстояло покончить с некоторыми личными делами, поэтому я не стал терять времени и, затерявшись среди зевак, разглядывающих Герцогский дворец, арки “Procuratie”, театр Феникс, Ca’ d’Oro* и собор Святого Марка, вышел к каналу и нанял гондолу возле моста Вздохов.

   Железнодорожный вокзал Венеции «Санта Лючия» снаружи не представлял собой ничего особенного.

   «Сарай», - подумал я, сходя на землю.

   Стоянка лодок перед зданием была пустынна. Внутри несколько человек слонялись по залу, не зная, где присесть. Очевидно, железнодорожники не особенно заботились об удобствах пассажиров. На вокзале даже негде было выпить чашку кофе. В этот район не привозили туристов, и я, без очередей купив билет в кассовом автомате и взглянув на свой хронометр, снова вышел к каналу. До отхода поезда оставалось три часа. Снова запрыгнув в лодку, я попросил гондольера отвезти меня в какое-нибудь кафе. Пока я глазел на здание Арсенала и разглядывал церкви Сан-Джорджо Маджоре и Санта-Мария делла Салюте, лодочник высадил меня возле Часовой башни и показал рукояткой весла на вывеску кафе “Quadri”. Возвращаться на площадь Святого Марка не входило в мои планы, но делать было нечего, и я покорно поплёлся к столикам, расставленным на площади. После всего, что случилось в Стамбуле, даже высокие цены этой исторической забегаловки не смогли поразить меня, лишь вкус кофе напомнил о времени, которое я провёл с Робертой.

   Время, вообще, удивительная вещь. Когда вспоминаешь что-то хорошее - оно летит незаметно, и вскоре, вернувшись на вокзал и сев в поезд, я уже провожал глазами пригороды Венеции. Экспресс домчал меня до Вечного города за каких-то неполных семь часов. Когда в темноте замелькали огни предместий, я, не забыв захватить с собой чехол для удочек, зашёл в туалет. Зеркало на стене отразило мою физиономию, довольно густую бороду, изменившую внешность, чёрную бейсболку с огромным козырьком, отросшие длинные волосы, которых уже давно не касались ножницы. Я стал похож на нищего студента или на какого-нибудь бомжующего диссидента из разгромленных Красных бригад. Но цель оправдывает средства. Никто из знакомых сейчас не узнал бы меня на улице.

   Ночь я провёл на окраине Рима в одной из самых дешёвых гостиниц. Мне предстоял трудный период в городе. Сколько он продлится - я не знал и не хотел об этом думать. Поэтому, заперев дверь и подтащив к ней тяжёлое кресло, я упал на кровать и заснул чутким сном, краем сознания фиксируя каждый подозрительный звук. Следующие четыре дня показались мне сущим кошмаром. Я потратил их на слежку за друзьями и подругами Роберты, поскольку квартира, в которой мы когда-то жили с девушкой, оказалась пуста. На пятый день мне пришла в голову идея отправиться в Милан на розыски родителей девушки и, ей-Богу, когда-нибудь я поставлю памятник доблестным итальянским полицейским. На одной из площадей Милана, отчаявшись разыскать нужных мне людей по имени, я просто подошёл к патрульной машине и жалобным голосом со слезами на глазах изложил бравым жандармом свою проблему.

  - Поймите, парни. Я без неё жить не могу. Ну, что вам стоит сделать запрос через ваше управление?

   Полицейские понимающе кивали головами.

  - Не положено. Такая информация закрыта и защищается законом о неприкосновенности личных данных.

 

*  - Дворец - один из самых красивых архитектурных памятников Венеции, Золотой дворец. Он украшен декором из мрамора и золота.

 

  - Да-да, знаю. Но если вы любили когда-нибудь - вы поймёте. Аппетит потерял. Спать не могу, есть перестал.

   Последний довод решил дело в мою пользу. Жандармы сочувственно вздохнули, переглянулись, и один из них набрал на бортовом компьютере полицейской машины имя отца моей девушки. Через минуту я сжимал в кулаке клочок бумаги с адресом. Мне понадобилось полчаса, чтобы доехать на такси на окраину Милана. Нужный дом стоял напротив сквера, где все лавочки оказались свежеокрашены чёрной краской. Я огляделся вокруг и заметил небольшую пиццерию, где можно было устроить наблюдательный пункт. Из окон хорошо просматривалась улица и автобусная остановка. К вечеру, когда я съел уже три огромных пиццы, выпил пять чашек кофе, когда хозяин заведения начал подозрительно посматривать в мою сторону, а потом подошёл и потребовал рассчитаться, я, наконец, понял, что нахожусь на правильном пути. Прямо напротив пиццерии остановился серый «Фиат-Браво». Задняя дверца машины открылась, и на асфальт выбрался сначала высокий парень в кожаной куртке, в чёрных очках на носу, за ним показалась Роберта. Они пошли вдоль улицы по направлению к дому. Девушка выглядела ещё больше похудевшей и подавленной. Мужчина держался уверенно и шёл чуть сзади, внимательно посматривая по сторонам. Мой внимательный взгляд заметил под курткой утолщение с левой стороны. Руке парня при каждом шаге что-то мешало.

   «Пистолет, - за этой мыслью последовало множество других. - На брата мужик не похож – значит, это охрана. Вот только от кого?» - я, не торопясь, с ленцой рассчитался за пиццу и кофе, сунул в руку официанта щедрые чаевые и попросил принести свежие газеты. Мне нужно было спокойно обдумать ситуацию.

   «То, что девушку держали на коротком поводке - не оставляло сомнений. А это значит, что неизвестные просчитали все мои действия. По их мнению, я должен был вернуться».

   - Чёрт! – шёпотом выругался я.

   «Значит, наблюдатели, которые водили нас по улицам Рима несколько месяцев, сделали правильный вывод. Хотя, наверное, влюблённость ясно читалась на моём лице. Любой дурак догадался бы о моих чувствах к девушке. А теперь, не получив найденные мной реликвии, эти люди устроили засаду. Сколько их в доме?».

   Я отложил в сторону газеты и оглядел заведение. Было довольно поздно, и в зале, кроме меня, сидела какая-то парочка. Заметив мою поднятую руку, к столу вновь подошёл официант. Сто евро и фотография в моей руке заставили парня наклониться ниже.

   - Знаешь её?

   - А я сначала подумал, что вы из полиции, - официант взглянул на снимок.

   - И что заставило тебя изменить своё мнение?

   - Жандармы не бросают на ветер деньги, - ответил парень, переводя взгляд с фотографии на банкноту.

   - Может, и так, но смотри, не ошибись, - сказал я, пододвигая к официанту деньги. - Так что ты можешь мне рассказать о ней? – мой палец постучал по снимку.

   - Это Роберта. Выросла здесь. Учится в Риме, но недавно зачем-то приехала к родителям.

   - Одна?

   - С ней были два каких-то парня. Неприятные типы. Один, постарше, два дня назад уехал, а второй ходит за Робертой, как привязанный.

   - Что, и ночью в доме?

   Официант кивнул.

   - Они десять минут назад прошли мимо пиццерии. Ты не мог их не заметить.

   - О времена, о нравы! – с наигранным пафосом воскликнул я. - Куда только родители девушки смотрят?

   - А их нет. Уехали две недели назад на побережье.

   - Вот как?

   Чувство ревности вспыхнуло во мне.

   - Хорошо! – я двинул банкноту по столу к официанту, и она мгновенно исчезла в кармане бордового фартука. - Но прошу, для твоей же пользы - держи язык за зубами.

   - Понимаю. Ты, я вижу по выговору, сицилиец, - не то спрашивая, не то утверждая, с некоторым уважением произнёс парень.

   - Вот именно, - с угрозой в голосе ответил я, - и принеси ещё кофе, да покрепче.

   Через две минуты хозяин заведения сам поставил чашку на мой стол. Его глаза вильнули в сторону, избегая моего взгляда.

   - За счёт заведения, - тихо сказал он и исчез.

   Я, не спеша, стал прихлёбывать кофе, обдумывая дальнейшие планы.

   Через двадцать минут, уже в темноте, я покинул заведение, влез в подошедший автобус и, проехав две остановки, сошёл возле супермаркета. Тот, к моей радости, ещё работал. Купив всё необходимое, я вернулся к дому Роберты и уселся на успевшую просохнуть лавочку в сквере. Густой кустарник скрывал меня от посторонних взглядов, и мне удалось дождаться полуночи, не привлекая внимания.

   Часы на невидимой далёкой колокольне пробили один раз. Я поднялся, закинул новенький рюкзак за спину и обошёл дом Роберты. Задняя дверь выходила, как и следовало ожидать, на маленький газон за невысоким забором. Я аккуратно и бесшумно перелез через ограду и затаился возле двух широких тёмных окон. Судя по занавескам - это была кухня.

   «Мне бы ещё план дома», - подумал я, вспоминая рассказы Роберты о расположении комнат.

   Изнутри не доносилось ни звука, поэтому, достав стеклорез, я быстро и аккуратно сделал круговой надрез на одном из окон и вантузом вынул кусок стекла. Просунув руку в отверстие, я медленно и осторожно сдвинул оконный затвор в сторону. Мне удалось бесшумно открыть створку рамы и, подтянувшись на руках, проникнуть внутрь дома. Успокоив дыхание, я огляделся и прислушался. Широкая раздвижная дверь открывала чёрное пространство небольшого холла. В правом углу хорошо была видна лестница, выкрашенная белой краской и ведущая на второй этаж. Внизу я не услышал ни одного звука.

   "Похоже, что Роберта и её сторож - наверху", - подумал я, начиная движение вперёд.

   При каждом шаге половицы тихо поскрипывали, заставляя меня мысленно чертыхаться. Возле лестницы я чуть не налетел на вазу с цветами, задев полой куртки пышный бутон искусственной розы.

   Нужно было рисковать, и, чтобы не наделать большего шума, я включил фонарик. Идти стало легче. Узкий луч выхватил из темноты ступеньки, потом площадку второго этажа и маленький вестибюль, в который выходили четыре двери. Через щель под одной из них наружу просачивалась узкая полоса света. Я встал на колени и заглянул в замочную скважину. В постели, опираясь спиной о подушки, сидела Роберта. На груди у неё лежала открытая книга. Девушка смотрела прямо перед собой и, похоже, прислушивалась.

   Подчиняясь движению моей руки, дверь медленно приоткрылась. Мои глаза встретились с глазами Роберты. Она тихо ойкнула, выпустила своё чтиво и вскочила. Шум от падения книги показался мне громовым раскатом. Я приложил указательный палец к губам, а другой рукой попытался остановить девушку, которая бросилась ко мне.

   - Я знала, что ты придёшь за мной. Я знала это, - торопливый шёпот Роберты, горячие руки, обнимающе мою шею, наполнили моё сердце нежностью.

   - Я не виновата. Они заставили меня это сделать. Говорили, что убьют тебя. Я подумала, что посох не дороже твоей жизни

   - Потом, потом. Тише. Одевайся.

   Мне пришлось, применив силу, развернуть Роберту к постели. Она, оглядываясь, как будто боялась выпустить меня из вида, стала торопливо натягивать на худенькое тело джинсы и блузку.

   - Где твой охранник? - шепнул я ей на ухо.

   - В комнате рядом. Первую ночь они дежурили по очереди. Теперь он остался один.

   - Хорошо. Ты готова?

   Девушка кивнула. Внезапно глаза её стали большими и тёмными. В них мелькнул испуг. Я резко отпрянул в сторону, разворачиваясь к двери. Это движение спасло мою голову от страшного удара рукояткой пистолета. Кулак с зажатым в нём стволом пролетел в сантиметре от моего уха и угодил в плечо. Я перехватил чужую руку выше локтя и, приседая, используя инерцию удара, рванул тело охранника на себя, подставляя ему бедро. Оружие полетело в угол, но парень оказался ловким и быстрым. Он вскочил на ноги и бросился вперёд. Отступая к двери, я еле успевал подставлять руки и локти, защищаясь от лоу-киков и выпадов тугих кулаков. Мне удалось, схватив его за толстые рукава свитера, рвануть и прижать к себе, не давая наносить удары. Беспорядочно толкаясь и пиная друг друга, мы оказались в вестибюле на краю лестницы. Я шагнул назад и, падая, перекинул парня через голову. Грохот, казалось, разбудил весь квартал. Боль в спине на мгновение выключила сознание, но через секунду я перевернулся на живот и встал. Внезапно включенный свет озарил лестницу, позволяя рассмотреть, что делалось внизу.

   Парень лежал на полу, запрокинув голову в неестественой позе. Я оглянулся. Роберта стояла в холле второго этажа, держа одну руку на выключателе. Во второй руке воронёной сталью отсвечивал пистолет.

   - Не двигайся. Оставайся на месте, - сказал я и стал осторожно спускаться к охраннику. - У него сломана шея. Подбери, пожалуйста, мой рюкзак и иди ко мне.

   Через минуту Роберта встала рядом со мной и склонилась над парнем. Пистолет с глухим звуком ударился о ковёр.

   - Пульса нет. Он мёртв.

   - Ещё бы, - откликнулся я, - тут метра четыре будет, - мои глаза измерили высоту лестницы.

   - Гад, сволочь! - Девушка несколько раз ударила мёртвое тело ногой. Глаза её горели ненавистью.

   - Он приставал к тебе?

   Не отвечая, Роберта опустилась на колени и заплакала.

   - Ладно, ладно. Всё позади, уходим, - я обнял девушку за плечи, наклонился и поцеловал в мокрые глаза.

   - Подожди. Возьму свои документы, - не глядя на меня, Роберта встала и снова поднялась в спальню.

   Я тем временем подобрал с пола пистолет, свитером парня вытер железо и положил оружие рядом с телом.

   - Родители знают о твоих злоключениях? - спросил я девушку, когда мы ловили такси в двух кварталах от дома.

   Она покачала головой.

   - Они на море у родственников в Неаполе. Я им не успела рассказать.

   - Вот и не говори. Пусть остаются в неведенье.

   - А как же тот парень в доме?

   - Ничего. Из аэропорта позвоним в полицию. Скажем, что мы соседи и видели, что кто-то лез в дом. Жандармы обо всём позаботятся.

   - А куда мы летим?

   - Летишь ты, а мне ещё с отцом Бенедиктом встретиться надо.

   - Что мне делать там без тебя? - Роберта, как только она умела, положила голову мне на плечо.

   - Ждать.

   - Долго?

   - К концу недели мы будем вместе.

   - Так долго?

   Я поцеловал девушку в губы, погладил, как маленькую, по голове и отвёз её в аэропорт.

   Прощаясь, я сунул Роберте в руки конверт.

   - Здесь деньги, инструкции и маленький подарок.

   Она тут же вскрыла конверт и достала из него маленькую красную коробочку. На красном бархате блестело отполированным золотом обручальное кольцо с небольшим бриллиантом.

   - Это шутка? - огромные глаза Роберты смотрели на меня удивлённо и немного испуганно.

   - Спрячь. Позже обсудим все наши шутки, - сказал я, подталкивая девушку к стойке пограничного контроля.

 

                                        ***

  

   Отец Бенедикт рассматривал мои чёрные синяки, покрытые подсохшими корками ссадины, и качал головой.

   - У вас несколько ранок гноятся. Вот здесь, возле уха, на запястье и шее, - он не решился протянуть руку, а указал одними глазами на больные места.

   - Ничего. Заживёт, - сказал я, поднимая повыше ворот рубашки.

   - Может, наконец, вы покажите мне ваши трофеи?

   Я надел заранее припасённые тонкие белые перчатки, сунул руки в чехол и вытащил для начала старый папирус.

   - Он довольно хорошо сохранился, - взгляд Бенедикта горел странным огнём. Руки мелко дрожали.

   - В подземелье очень сухо и стабильная температура воздуха.

   - Сколько?

   - Чего сколько? – не понимая и не глядя на монаха, я осторожно разворачивал свиток на журнальном столике.

   - Градусов?

   - Откуда мне знать? Я не мерил. По ощущениям – двадцать три, двадцать четыре по Цельсию.

   - Для папирусов – вполне комфортно, - голос монаха звучал напряжённо и хрипло.

   - Видимо, - ответил я, чуть отодвинувшись в сторону от стола.

   Мы вместе впились глазами в греческий текст, который вслух стал переводить на итальянский отец Бенедикт.

 

   “…не плачьте и не печальтесь. То же самое говорил мне Иешуа, зная о грядущем полудне своём. А ещё сказал он мне: Раз в три тысячелетия посылает Отец наш небесный на землю созданных Духом святым сыновей своих. Одних иудеи почитали, как пророков, других не узнавали и гнали от стен жилищ своих. Третьих, как и меня, отдавали, и будут предавать в руки жрецов, присвоивших себе законы Господа. Не к ним я послан, а к униженным властью, к введённым в заблуждение, к погрязшим во грехах, к не просветляемым своими пастырями. Не ради собственной славы проповедовал среди волков, а ради спасения душ их, тонущих во мраке. Я пришёл к овцам сделать их человеками, ибо, где истина - там разум, а где разум - там сокровище...

...помечу избранных печатью десницы Господней и направлю по своим стопам. Познаете меня в себе, тогда и вас узнают... Если отвергнете бедность, то и вам не подадут в ладонь вашу...

…Не делайте насилие над духом и разумом ближнего своего. На угнетателей падёт гнев Господень...

...Встаньте перед совестью своей, как пред гладью воды, и посмотрите на себя. Двое вас живут в одном, и один противоречит другому. Тот, кто найдёт в двух одно - мир недостоин его. Тот, кто напьётся из моих уст - станет, как я. И тогда обретёте веру, и тогда останетесь живы, ибо узы забвения временны, и только истина и поиск её вечны...

…И сказал мне Равви: Омоете с Девой Непорочной раны мои, и не нужно вам оплакивать меня. Слёзы Отца моего прольются на распятие, и напитается древо началом животворящим, и возьмёте то древо и разделите между двенадцатью. Ибо путь ваш не к миру, а от мира, ибо, если сольётесь с ним - станете трупами, а воспарите над ним - увидите следы мои, ведущие в Царствие Небесное, где я успокою всех...

...Те, кто жаждут власти над смертными, уже мертвы. Те, кто сожалеет о злате, не найдут врат. Те, кто отдают последнее, того есть Царствие небесное...

…Царствие внутри и вне вас. И когда найдёте его, будете царствовать над всем…

…И ещё сказал мне Равви: Горе тем, кто истины мои подчинил не накоплению знаний, а нанизанию бисера драгоценного на нить алчности. Судьба их незавидная и тропа недолгая, и похожи они на собак, спящих в кормушке для овец... Ибо сами не едят и другим не дают. Сосуда, в котором есть вода источника моего, не донести им до страдающих от жажды… Неведомо несущим, что в стенках кувшина шилом гордыни уже сделана дыра, и что пред храмом, где ждут воду, сосуд окажется пустым.

…И спросил Симон Учителя: Чей посох превзойдёт остальные высотой? Посмотрел на него Иешуа, но отвернулся от лика алчности и наклонился к уху моему:

   "Блаженно чрево твоё, ибо если зачала, вы'носишь не пророка, а избранного искать, но не находить. Каждое древо по рукам двенадцати и по чистоте их. Твоё - будет выше всех, потому что ты магдала*, которую возвеличиваю над всеми…

…И ещё скажу тебе. Древо вышло из меня и вернётся ко мне. Разрежешь его - я там, поднесёшь жаждущим истин - им будет свет. Кто со злом отнимет его - будет богат и всевластен, но конец его жалок. Он низринется в небытие, и следы его скроет время. Горе тому, кто похитит посох мой, ибо участь его - невежество. Древо моё - не для одного, Оно не для ленивых духом, а для чистых прохожих путями моими. В песок пустыни опустишь его, забьёт источник, из сухостоя появится крона, и даст она благодатную тень... Ибо то,  в чём кровь и пот мои - есть древо жизни…"

 

   - Вот оно – настоящее Евангелие от Магдалины, - тихо и торжественно произнёс отец Бенедикт, водя руками над папирусом.

   Он долго молчал, словно осмысливая прочитанное.

   - Жаль, утрачены некоторые места, - после продолжительной паузы подал голос монах.

   - Что есть, - я развёл руками.

   - Но и это, это… - отец Бенедикт замялся, подыскивая слово, - переворот в теологии. Иисус словно говорит Марии: «Долой догмы, ненужные обряды и слепое поклонение создаваемому вами образу. Я дал вам путь. Идите по нему, не останавливайтесь. Только прохожим по бесконечным спиралям знания откроются врата в Царствие Вечного Разума».

Не апостол Пётр – краеугольный камень основания Церкви, а Магдалина – башня, вокруг образа которой должны были возвести прекрасное в своей простоте и аскезе здание храма с алтарём вечного поиска.

   - Боже мой! - всплеснул руками монах. - Здесь в каждой строке звучит мысль, что, овладев тайнами знания, которое пытался донести до нас Иисус, мы могли бы переходить из одного состояния бытия и духа в другое, в конечном итоге обретя бессмертие. Эх, да где люди были раньше, что не понимали этого? Жаль, что многое из того, чему учил своих учеников Иисус, не понято, забыто, неправильно истолковано. Досадно, что записано малое, да и то искажено в силу узости мышления евангелистов. Хотя, - монах поднял глаза к потолку, - всё сделано с определённым умыслом, или апостолы не готовы были…

   - Ладно, - опомнился он. - Что ещё вам удалось найти? – его блуждающий взгляд остановился на чехле.

   Я, не торопясь, бережно и аккуратно, свернул папирус, который тут же принял форму толстой свирели, и не менее благоговейно достал предмет, завёрнутый в ветхое тряпьё.

   Несколько движений - и взору Бенедикта предстала довольно толстая и длинная, отполированная временем, трость с небольшим шаром тёмно-зелёного цвета в самой толстой его части. От навершия исходило мягкое, почти неуловимое свечение.

 

*  - Магдала (арам.), Мигдаль (ивр.) -  дословно – башня.

 

   Монах ахнул, не решаясь взять со стола трость.

   - Неужели?

   - Точно такой же посох изображён на фреске в подземном городе Каппадокии в заброшенной гробнице на руках у женщины, одетой в белую длинную тогу.

   - Вы уверены?

   Я победно улыбнулся.

   - Вы думаете, из-за простой деревяшки расстреляли бы вашего посланца у Влахернского храма?

   Отец Бенедикт помолчал немного, видно, вспоминая слова каких-то молитв, а потом поднял взгляд на меня.

   - Среди оставшихся после многочисленных преследований и резни христиан Каппадокии живёт легенда, что этим посохом Мария Магдалина исцеляла больных и увечных. Вы представляете, какие власть и силу даст мне этот посох?

   - Сейчас проверим, исцеляет он или нет! - легкомысленно воскликнул я.

   Монах протестующе поднял руки, но я уже схватил трость и прикоснулся зелёным шаром по очереди к своим гноящимся ранам.

   Вначале я ничего не почувствовал, но хорошо видел расширяющиеся зрачки отца Бенедикта. Потом по моему телу пробежала дрожь. Лёгкий удар тока отбросил меня на спинку кресла. Время сначала замедлило свой ход, а затем всё вокруг закружилось. Стрелки часов на стене рванулись в обратную сторону. Солнце, убыстряя свой ход, пошло с запада на восток.

   Словно в тумане я видел, как монах начал вставать. Он открыл рот, судорожно заглатывая воздух, и рухнул на пол. Я медленно приходил в себя и, ещё не понимая, что произошло, склонился над Бенедиктом. Судя по всему, у него случился сердечный приступ. Дыхания не было. Пульса тоже. Я растерянно встал и зачем-то подошёл к зеркалу. Все мои раны, ссадины и синяки исчезли. Минут пять я в полной растерянности рассматривал своё лицо, потом опомнился и склонился над монахом. Посох снова оказался в моих руках. Я прикоснулся шаром к центру груди Бенедикта. Его тело дёрнулось, словно от разряда реанимационной установки. Через пару секунд он вздохнул, но глаз не открыл. Я пощупал его запястье, нашёл пульс и улыбнулся.

   Решение пришло мгновенно. Я вспомнил слова Иисуса из Евангелия Посоха: «…Каждое древо - по чистоте владеющих им…» и «...Те, кто жаждут власти над смертными, уже мертвы…». Мои руки сами, помимо моей воли, спрятали трость в чехол. Туда же нырнул свиток. Не замеченный охраной Бенедикта, я вылез через окно в задней стене дома и растворился на улицах Рима.

   Сейчас я живу…  нет, пусть место моего пребывания останется в тайне. Прав был монах, говоря: «Не готовы ещё люди ко многим откровениям». Назовём моё укрытие раем. Моя земля обетованная – небольшой дом на маленьком острове, но вам его не найти. Слишком много островов на морях и озёрах. Время от времени Роберта уговаривает меня полечить то одного, то другого соседа нашего небольшого селения. Тогда мы с ней приглашаем таких людей в гости и оставляем ночевать. А ночью, когда все спят, мы позволяем себе сотворить маленькое чудо, чтобы утром выслушать комплименты в свой адрес, мол, какая у вас в доме приятная аура, здоровая атмосфера и, надо же - все болезни отступили. Я переглядываюсь с моей женой и лукаво улыбаюсь.

   Ведь я – рыбак. Моя сеть раскинута широко. Вот кто-то бьётся в ячейки моего портала. Может, это отец Бенедикт или англичанин? Я включаю компьютер и начинаю задавать уйму вопросов, чтобы понять, кто стучится в двери. Вот и сегодня пытались разговаривать со мной праздношатающиеся. Но я ищу других. Тех, кто владеет старинными папирусами, кто сам ищет тайны, наподобие тех, которые сумели сохранить такие люди, как мой прадед – Александр Нерон, как потомки христиан, прятавшие Древо Жизни в подземелье Каппадокии. Время не ждёт – плохой слоган. Может, нам удастся повернуть его вспять и найти то тайное знание, которое пытался подарить людям Иисус. 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/