Вечная боль

В заброшенном школьном саду, на самом краю оврага у мелкого ручья, поджав колени к самому подбородку и плотно натянув на них подол платья, сидит девочка. Вернее, молоденькая девушка. Это Линда. Я её знаю. Но никогда не хожу с ней в заброшенный сад. Это её место. Её уединение. Она сидит там долго, думает… Потом уходит.
Мы учимся в одном классе и даже сидим рядом за последней партой в ряду у окна. Правда, на уроки литературы я перебираюсь ближе, к первым партам – Линда никогда. Она появилась у нас только в прошлом учебном году и сразу всем не понравилась. «О! Жирафа! Спирохета бледная! Глиста в корсете!» - самые безобидные эпитеты, которыми её сразу наградили мальчишки. Линда безразлично посмотрела на них, вернее не на них, а просто мимо и прошла к последней парте, чтобы никто её не трогал и как можно реже видел. Я привыкла сидеть одна  за своей последней партой, но мест всё равно больше не было, и я уступила ей половину…

Мы познакомились. Не сразу, конечно. Мне тоже не понравилась Линда – длинная, худая, сутулая, с длинными руками и ногами, маленькой головкой на тонкой шейке, с неправильными и некрасивыми чертами лица, слишком большим и тонким ртом, невыразительными глазами, тонкими растрёпанными волосами… И молчунья, бука.
После уроков она сразу уходила домой,  не принимая участия ни в каких наших делах. Училась Линда хорошо. Ей легко давались алгебра, физика, геометрия и я иногда пользовалась её подсказками. Сделав свой вариант, Линда делала вид, что занимается проверкой, и  в это время легко набрасывала мне мой… Не думаю, что она так пыталась завоевать моё расположение, просто ей нечем было заняться, а выделяться она не хотела…

Жила она с бабушкой и старшей сестрой. Однажды я попала в их дом. Мне нужен был один из томов Большой детской энциклопедии, а у Линды были все тома. Она сама предложила. Предложила безразлично, мол, нужно, приходи, а нет, так нет. Я пришла, так как в библиотеке их на руки не давали.
Встретила меня сама Линда.
- Кто там Линдуша? – раздался откуда-то старческий голос.
- Это ко мне, бабушка.
Голос Линды прозвучал тепло и с небывалой нежностью, которой я у неё что-то раньше не наблюдала…
Мы прошли в комнату, где целая стена была заставлена стеллажами с книгами.
- Это дедушкины, - предупреждая мой вопрос, - сказала Линда.- Я их не читаю. Тут всё философия, политика… Дед работал в горкоме. Умер год назад. Бабушка слегла. Ей тоже немного осталось, - голос Линды дрогнул.
- А сестра? – робко спросила я.
- Вот она… - Линда повернулась и взяла с одной из полок портрет девушки. Девушка была красива и совсем не похожа на Линду.
- Мы от разных отцов, – пояснила Линда. – Вернее, она-то от отца, дедушкиного сына, а я… неизвестно от кого. Скоро выходит замуж. Уедет то ли в Норильск, то ли в Магадан…
- Вы не дружите? – удивилась я.
- Дружим? Нет. Она меня не замечает. Дед меня тоже не любил. Когда я родилась, его сына уже не было, погиб. А мать… Она уехала с каким-то… Бросила меня тут и уехала. Я её никогда не видела. Да и не хочу, признаться… Меня только бабушка любит. Она говорит – что рождено, рождено для любви и счастья… Только вряд ли, - горько усмехнулась Линда.  - Никому я не буду нужна… Я очень некрасивая.
- Глупости, - сказала я, - ты читала сказку о гадком утёнке?
- Да, брось ты. Сказку… Сказки и есть сказки. Ну, берёшь свою книгу?
Я взяла энциклопедию и ушла в смятении…

Скоро учебный год закончился, наступило лето. Иногда я встречала Линду в городе, но мы только здоровались.
Книгу я вернула, правда, пришла не вовремя, Линды не было. Её сестра, действительно, красивая девушка с каким-то злым лицом выхватила у меня энциклопедию, сказав, что, конечно же, передаст её Линде.
За летними событиями, поездками к родственникам, в молодёжный лагерь, я как-то забыла о Линде.

А первого сентября Линда в школу не пришла. Никому не было интересно, почему нет Линды,  и никто не согласился пойти со мной проведать её.
Я пошла одна. Долго звонила в дребезжащий звонок, но двери мне так и не открыли. Я уже собралась уходить, когда из соседней двери вышла соседка и, внимательно оглядев меня, лениво произнесла:
- А у них нет никого…
- Нет? - растерянно спросила я.
- А кому быть? Бабка померла летом,  Машка ещё раньше замуж вышла, уехала с мужем… А Линда… Ей досталось, конечно… Побегала. Плакала сильно. А потом тоже уехала с родственницей какой-то, куда не знаю, не скажу…

Прошли годы, и я забыла о Линде. Конечно, иногда в памяти возникали школьные дни, и Линда там присутствовала. Но не более, чем другие одноклассники, учителя…

…Так бывает только в кино. Или в каких-нибудь романах… Но, чтобы в жизни?
Однажды по делам мне пришлось быть в чужом городе в командировке. Двухместный номер в дешёвой гостинице, не слишком чистый, на одной постели, небрежно заправленной,  явно недавно спали. Вторую предложили мне. Дел было много, и я кое-как поместив вещи, и побросав мелочи в тумбочку, умчалась по своим делам. Вернулась я поздно, уставшая и полуголодная. В номере за столом сидела моя соседка, пила чай из гостиничного стакана.
Поздоровавшись, я спросила, есть ли здесь какой-нибудь буфет?
Соседка обернулась.
-Буфет есть… До восьми работает.
Она медленно и внимательно смотрела на меня, и что-то смутно мелькнуло в моей голове, но я подавила это «что-то», старясь успеть в буфет до закрытия.

Когда я вернулась, наскоро проглотив холодные сосиски с прокисшей капустой и чуть тёплым  чаем, моя соседка за тем же столом не спеша перелистывала какой-то журнал. Она обернулась, и снова что-то промелькнуло в моей памяти, что-то… Школа, овраг, Линда…
- Линда?..
Она едва улыбнулась уголками губ.
- Узнала? А я тебя сразу узнала… Ты не изменилась, почти не изменилась… Только чуточку…повзрослела.
- Линда! Как ты здесь? Откуда? Я тебя потеряла сразу после школы…
- А я не оканчивала вашу школу. Я уехала после девятого…. Я в другом городе жила, у тётки, в вечерней училась.
Она говорила, а я разглядывала полную высокую женщину с помягчевшими чертами лица, с аккуратной причёской, очень мало напоминавшую прежнюю колючую Линду.
- Как ты? – спросила Линда. – По делам тут? А семья, дети?
Я наскоро рассказала про мужа, зятя, дочку и особенно про маленькую внучку, которая уже ого-го, как показывает характер…
- А у тебя как? Ты стала просто красавицей (я немного покривила душой, совсем немного)! Помнишь про «Гадкого утёнка»?
- Помню, как не помнить… Ты же мне про неё и напомнила. Тогда, почти тридцать лет назад… Или больше? Только я думала, что так всё и останется, навсегда. Не верила я в сказки. Не для меня они были…

Летом   того года  сестра вышла замуж, уехала с мужем… Мы с ней долго не переписывались, не общались. Недавно только вот стали поздравлять друг друга с Новым годом, с рождением…Мать так и не нашли, да и не хочу я… Что ей сказать? Нечего… Бабушка умерла месяц спустя. У неё тяжёлая болезнь была. Я её и хоронила. Правда,  приехала её племянница, тётка моя двоюродная, помогла. 

А я… Не знаю, как рассказывать тебе про такое… Я ведь в положении была.  В том овраге, куда я тебе ходить запретила, всё и произошло. Однажды пришёл туда парень. Парень как парень, обычный. Просто посидел со мной, травинку всё покусывал. Мало мы разговаривали. Вот там  всё и свершилось. Всё равно мне было. Знала, что никому не нужна, кроме бабули, а её скоро не станет…
А не стало бабушки, когда тётка-то приехала, тут всё и открылось. Я-то что понимала?.. А тётка сразу сообразила, что я тяжёлая. Повела меня к врачу, ну и … Правда всё. Помогла она мне. Документы мои из школы забрала, вроде как сирота я и она меня к себе забирает.
Уехали. Там, в городке, где она жила, в вечернюю школу меня определила. Сразу настраивала – ребёнок тебе ни к чему! Оставишь…Так и получилось. Родила, а тяжело рожала, трудно,  даже не посмотрела на него. На мальчика своего…. Отказ сразу написала…  Соседкам тётка сказала – мёртвого родила, молодая ещё… Отправила меня в соседний город, чтобы никто ничего…

После родов я расцвела словно. Похорошела. Куда и худоба моя делась. На меня парни заглядываться стали. Да только мне уже ничего не надо было.  Вернулась было, в больнице сказали – поздно, ребёночек здоровый, хороший, уже есть родители у него и имя. Ведь я так и не дала имени… А вы, мол, дорогу сюда забудьте…
- Ты замужем, Линда? – негромко спросила я, увидев блеснувшее колечко на её правой руке.
- Замужем… Человек хороший, любит меня. Только и ему я ничего не говорю. Две дочки у меня, внучок маленький… Только это моя боль, личная, понимаешь? Это ведь тот городок, где я рожала… Всё езжу сюда, вру своим, что к подругам, тётку старую проведать… А на самом деле… С утра хожу по городу, думаю, вдруг, встречу, узнаю. Хотя как я узнаю… Думала, сердце подскажет. Сначала всё на малышей смотрела. Потом на подростков. Теперь уже на молодых людей, тех, что с детьми гуляют… Кто его вырастил? Какой он, мой Ванечка? Я его Ванечкой зову… Вот как я свою жизнь испоганила… Нет мне прощения, нет… Мать меня предала, осуждала я её, а сама? – почти прошептала  Линда.
Мы долго, тяжело молчали.

- Зря я сюда езжу… - помолчав, сказала Линда. – Нет его тут давно. Сам ли уехал, родители ли приёмные  увезли. .. А только чувствую, что нет его в этом городе. А где искать? Страна большая….
- Будешь искать? – робко спросила я.
- Буду. Годы прошли, он уж взрослый. Узнаю, в архивах спрошу, заплачу, где надо. Найду. В ноги упаду, прощения просить стану. Родителям его приёмным благодарность свою материнскую передам… Только бы знать, что он жив, здоров, не в тюрьме, не наркоман, не алкоголик… А если и такой... и такой он мне нужен. И такому помогать буду. Как смогу…
Линда замолчала и отвернулась.

А я подумала -   как жаль, что я не знаю молитв… Но завтра... Завтра  я непременно пойду в церковь и поставлю свечку всем грешным матерям, ищущим своих детей. Через всю жизнь пронесших свою безутешную боль... Как Линда...

 

 

Двойник

1.

Жека  даже  оторопел, увидев Петьку, нового своего друга, сидящего на шумном городском пляже  и в  одиночестве.
- О! А что это ты тут… загораешь? А твоя где? Вы же только что  в Севастополь  отправились…  Рассорились, что ли? – понизил голос Жека.
Петька молча посмотрел на него и отвернулся.
- Да ладно…  Не расстраивайся,-утешил Жека.- Бабы, они и есть бабы…  Моя кобра вон, плавает…  А я вещи сторожу.

Петька вдруг вытянул шею, но посмотрел не на него, Жеку, а куда-то в сторону залива, где купались, плавали, ныряли, визжали и смеялись полчища народу… Взяв пёстренькое полотенце («Своё привезли… В пансионате таких нету», - подумал Жека) он замахал им как флагом и закричал:
- Лариса! Лара! Вылезайте уже!
Странно, но его услышали. Через минуту к ним подошла, пробираясь на цыпочках по горячему песку между загорающими людскими телами, молодая женщина с девочкой лет десяти.
- Папа, вода такая тёплая! – закричала девчонка. - Давай ещё разок искупнёмся!
- Хватит на сегодня, - сказала женщина, вытирая дочку  полотенцем, взятым у мужа.
- Нет, Светик, солнце уже печёт… Мы вечером придём, когда не так жарко будет, - ответил Петька.
Или… не Петька? Потому что у Петьки жена совсем другая, Варвара, и не девчонка у него, а парень, вроде, говорил, постарше этой будет…
- Слышь… Ты не Петька, что ли? – остолбенело спросил Жека.

Этот, который вроде бы Петька, повернулся к нему.
- Боюсь, ты обознался, друг. Скорее, Федька. Фёдор. Будем знакомы, если хочешь.
- Фёдор?..  А я  Жека, Евгений, то есть … Вы из пансионата «Ясный луч»?
- Нет, - ответила женщина, Лариса эта самая, - мы в частном секторе. – Всего доброго.
И она, и девчонка уже натянули одинаковые сарафанчики и Петька, или как его там, тоже уже оделся в белые полотняные брюки и футболку.
- В-всего… - слегка заикаясь ответил Жека, - надо же…  Похож-то…
Просто одно лицо. Хотя и стрижка у этого молодого мужика немного покороче, да и более загорелым он кажется, вроде как давно тут обретается…
- Зина! – заорал Жека во всю силу своих легких, повернувшись к муравейнику купающихся, плавающих, визжащих и смеющихся людей. - Зинка, вылезай…


К ужину Жека ждал Федюниных с нетерпением. Зинаида уже к стакану с компотом потянулась, а он ещё в салате вилкой копался и всё на дверь столовскую поглядывал. Все уже ужинали, за всеми столиками… Только у них два места были свободными.
- Да, ешь ты! – прикрикнула Зинка. – В кино опоздаем…. Дался тебе этот двойник! Подумаешь!

Дверь в столовую открылась,  и оттуда быстрыми шагами к их столику подошли Пётр и Варя, одетые точно так же, как и утром, когда ещё в Севастополь на экскурсию собирались.
- Добрый вечер! – улыбаясь,  сказал Пётр, усаживаясь на своё место.
- Приятного аппетита! – кивнула Варя. – Представляете, думали, к ужину опоздаем. Морячки там какие-то учения устроили и нас почти два часа не выпускали! Зато и Графскую пристань видели и в дельфинарии были! Красивый город! О, мой любимый салатик!

Пётр же салат проигнорировал, подвинув к себе тарелку с куриной ножкой и гарниром.
Зато Жека, отодвинув салат, залпом выпил компот и, поразмыслив секунду, произнёс:
- Слышь, Петь… Я тут сегодня на пляже обознался немного… Сидит мужик, ну, вылитый ты, а это не ты…  Я к нему было, а он говорит, что его Фёдором зовут. А похож, ну просто, ужас, как похож! У тебя братьев нету?
- О, Господи… - вздохнула Зина. – Ну, мало ли людей похожих!
- Нет, - доедая курицу, ответил Пётр. - У меня только сёстры. Две. Одна старше, другая немного младше. Конечно, интересно было бы посмотреть…
- Если только он случайно тебе встретится, - без тени любопытства  сказала Варя, - а так вряд ли… Здесь людей… Сезон.
- В кино не пойдёте? – поинтересовалась Зинаида. – Индийское…
- Нет. Устали, да ещё индийское… - покосившись на жену, хмыкнул Пётр.
- Тогда, до завтра, всего вам. А мы побежали, - встала из-за стола Зина, подталкивая мужа. - Поел?.. Пошли!

Кино Жека толком не смотрел. Да, ну… Занудство. Поют что-то тонкими голосами, пляшут… А Зинка вон от экрана не отрывается, даже слёзы вытирает…  Еле дождался конца сеанса. Они уже пробирались к выходу в неспешной толпе зрителей, когда Жека, вдруг, схватил Зинаиду за руку.
- С-смотри! Вон он! Этот, двойник! Вон впереди нас!
Расталкивая всех локтями, бесконечно извиняясь и не слыша, что ему говорят вслед, Жека устремился к «двойнику». Поймал уже у выхода. Потянул за рукав футболки.
-П-привет… Вот он ты!
-Ну, привет…  Случилось что? – отводя Жекину руку, спросил «двойник». Жена его, Лариса эта, тоже смотрела на Жеку как-то странно. Пробралась, наконец, и Зинаида.
- Здравствуйте!
- Добрый вечер… - ответили разом Фёдор и его Лариса.
- Ой… А Вы и правда, похожи на одного человека…  Муж всё уши прожужжал, что встретил  двойника нашего отдыхающего, ну, мы просто из одного пансионата…
- Любопытно… - без интереса ответил Фёдор, взглянув на часы.
- А хотите… Хотите , сами увидите! У нас ещё посторонних пускают, рано ещё! И Петька не спит, конечно, он так рано не ложится. Может, на волейбольной площадке… - суетливо-обрадованно сказал Жека.
- Нет, простите, сегодня не получится. Дочка с хозяйкой оставлена, вот ей-то уже как раз спать надо. Да и хозяйке… - ответил Фёдор.
- Ну… Ну, давайте завтра! Только вот где?
- Да на нашем месте, Федь, - тихо сказала жена Фёдора.- Там же, где и сегодня встретились.
- Хорошо. Только мы рано приходим и уходим до двенадцати, - кивнул на прощание Фёдор.
- Ага… Понял! Приведу! Спокойной ночи! – уже вслед им крикнул Жека.

Как  Жека это место отыскал среди толпы загорающих, одному ему ведомо. Привёл всех. И Петра с Варей, и Зинаиду свою. На расстеленном покрывальце сидела Лариса с дочкой, а самого Фёдора-то и не было.
- Сейчас подойдёт…- ответив на приветствия, сказала Лариса. – Да вон он, идёт уже…
Пробираясь между загорающими, к ним приближался… Пётр?
Варя даже ахнула.
- Ой, а ведь и правда…
- Доброе утро всем! – поздоровался подошедший. – Будем знакомиться, что ли?
Мужчины пожали друг другу руки. Светловолосая Лариса, темноглазая Варвара и рыжеватая, кудрявая Зина, уже успевшие исподтишка разглядеть друг друга, уставились на мужчин.
- Ну!.. Что я говорил?.. – ликовал Жека.
- Правда… - потрясённо сказала Варя. – Ну, я все равно своего узнаю! – добавила поспешно.
Пётр и Фёдор разглядывали друг друга с любопытством.
- Да-а.. – протянул Фёдор. – Ларка, смотри, Мишка и то на меня меньше похож, а? Мишка – это мой брат, мы погодки, в Ленинграде живёт, - пояснил он окружающим.
- Ладно, вон уже косятся на вас, приглядываются, - сказала Лариса. – Давайте лучше пойдём куда-нибудь, ну… хотя бы в кафе-мороженое, что ли…
- Там народу сейчас… - засомневался было Жека, но дочка Петра вмешалась.
- А вот и нет! Сейчас все тут. Это вечером никуда не попасть. Пойдёмте в кафе, ну, папа, а?

В кафе народу было много, но неутомимый Жека что-то наплёл администратору про братьев, встретившихся после долгой разлуки, и два столика им соединили, правда, в самом углу, зато любопытных меньше.
За ореховым мороженым и молочным коктейлем разговорились.
- Ты сам-то откуда? – поинтересовался Пётр.
- Москвич. Электроинженер.
- Жека у нас тоже москвич... А я из Саратова.  Машиностроитель. Родители живы-здоровы?
- Работают ещё, - усмехнулся Фёдор. – А твои?
- Мать нет, на пенсии уже. Внуков воспитывает. А батя, тот да… Ещё работает. Тоже на нашем, машиностроительном.
- Пап, а можно ещё мороженое? – поинтересовалась Светланка.
- Нет. Мы  сейчас пойдём уже. Мы же сегодня последний день, вечером уезжаем, - пояснил он всем.
- Жаль… - протянул Жека. – Познакомились бы как следует, подружились. Интересно же…
- Ничего. Мы телефонами и адресами обменяемся,  может, в гости друг к другу станем ездить, - усмехнулся Фёдор.
- Пап, а вы сфотографируйтесь на память, - опять встряла Федина дочка.- Там фотограф работает, возле кафе…
Предложение было встречено дружно и с восторгом. Решено было, что назавтра фотографии заберёт Петр, и он же вышлет их Фёдору в Москву.

2.

В Москве было ещё тепло и солнечно, но, конечно, не так как на юге. Вскоре пришли и фотографии от Петра. Фотографии Фёдор поначалу показывал всем – и родственникам, и на работе. Ахали, удивлялись. В шутку даже спросил у матери – не близнецов ли она родила в своё время?  Мать рассмеялась:
- Тебя-то еле выносила… Четыре кило! А уж горластый родился, весь роддом знал – Федька Саврасов кричит, есть хочет…

Вскоре фотографии были забыты – ну, мало ли чего не бывает в жизни… В сентябре Фёдор получил от семейства Петра поздравление с днём рождения, в ноябре Петру отправил такое же… К Новому году обменялись поздравлениями уже взаимно.
А в феврале раздался телефонный  звонок.
- Фёдор? Ну, привет, брат… Пётр это. А я в Москве! Квалификацию повышаю… Уже два дня! Нет, ещё с неделю пробуду. Да, конечно, приеду, обязательно. Поговорить надо… - сказал серьёзно и как-то загадочно…

В прихожую, Петра встречать все высыпали. Даже родители Фёдора, даже Светланка. Охали-ахали, руки жали…
- Похож, похож на нашего, да, мать? – удивлённо говорил Иван Силантьич, отец.
- Похож, чего уж там…  Только в плечах пошире, да волосы чуток светлее…
Пётр только смущённо улыбался.
- Ладно, - остановил всеобщий восторг удивления Фёдор. – Соловья баснями не кормят… Давайте-ка за стол.
За столом говорили много, но всё больше о родителях, детях, о работе, погоде, житье-бытье…
Настоящий разговор начался, когда уже перешли в гостиную. В соседней комнате давно и мирно спала Светланка.
- Я хочу вам историю одну рассказать… - начал Пётр. – Только длинная она. Но… нас всех касается. Фотографий, правда, почти нет. Не было тогда ещё моды такой -  фотографироваться. История давняя…

…Жил в девятнадцатом веке в Саратове один купец. Торговал зерном поначалу, потом мельницу свою выстроил, стал мукой торговать. Богат ли был, не знаю, видимо, так, средней руки… Было у него два сына и дочь. Дочь, говорят, красавицей была. Средний сын больным родился, до двадцати лет не дожил. Дочь замуж готовили, приданое справили… А наследство всё старшему сыну переходило. Только… Появился у нашего купца конкурент. Ну, конкурентов-то много было, в Саратове тогда многие мукой торговали. А только у этого конкурента дела что-то не заладились. Зато у него своя дочь была и тоже красавица…  И влюбился сын нашего купца в эту красавицу по самые уши. Конкурент вскоре дело свернул, продал кому-то, что ли, да и уехал вместе с дочкой, куда – неизвестно… А только спустя некоторое время исчез и сын купца. Искали его, как не искать… Да не нашли.

Ну, годы прошли, сам старик заболел. Заболел и умер. А мельницу свою зятю хотел передать, да только… Революция, гражданская… Мельницу, само собой, отобрали. В гражданской-то зять старика не участвовал, хром был на ногу. А ребятишек у них уже трое было – сын и две девочки. Как все стали жить. Зять продолжал на мельнице работать, только теперь простым рабочим-мукомолом. Да и не был он хозяином ни дня…

А году в двадцать пятом, что ли, вдруг пропавший старший сын старика объявился. Приехал, да не один, а с сыном-подростком, как раз ровесником сына своей сестрицы… Решил могилам родительским поклониться, сестру проведать, да сыну места показать, где сам вырос, Волгу… Рассказал, что поехал тайно за любимой своей, да что-то не сложилось там. Поскитался по свету, пока не женился. Жену себе нашёл  в Подмосковье, в селе каком-то… Сын-то его с сыном сестры быстро сдружились, да и похожи были, говорят.  Вот только вновь встретиться им пришлось  не скоро…

В военном госпитале они встретились. Оба на фронте были, обоих ранило. Вот по характеру ранений их сестрички и отличали, потому как они с возрастом ещё больше похожи стали. Оба уже женаты были, по сыну маленькому у каждого… Сфотографировал их кто-то почти перед выпиской, у госпиталя. Пошлём говорят, домой, пусть жёнки гадают, кто где… Эта фотография сохранилась. Дед прислал с фронта… Вот она.

Пётр бережно достал из папки завёрнутую в целлофан пожелтевшую фотографию, на которой улыбались, обнявшись, два, действительно очень похожих, молодых солдата…
- Слева – мой дед, - тихо сказал Пётр.
- А мой с фронта так и не вернулся, - взглянув на отца, произнёс Фёдор.
- Мой-то вернулся… Только рано умер. У него и потом ещё ранения были… Серьёзные…
- Дай-ка… Дай-ка я посмотрю, - вдруг, севшим  голосом сказал Иван Силантьич. Он долго рассматривал  фотографию, потом посмотрел на сына и потрясённо произнёс:
- А справа… Справа – мой отец. Твой дед, Федька… Я его таким и запомнил. Мне ж уже почти пять лет было... Только фотография  такая к нам не дошла... Но у меня есть одна фотография… Там я с родителями, год мне там… Маша, принеси! – обратился он к жене.
- Я специально имён не называл, - посмотрел на них Пётр. – Не хотел, чтобы сразу догадались…

На фотографии, что принесла Мария Антоновна, маленький пухлый мальчик сидел на коленях матери, отец стоял рядом. И был он чуть моложе того, которого запечатлел фронтовой фотограф…
- Я когда фотографию нашу с юга показал, ну, поахали все… - сказал Пётр.- И только тётка моя, младшая сестра отца,  послевоенная она, про эту фотографию вспомнила. Она её и сохранила. И рассказ деда вспомнила о встрече этой необычной… А уж когда я сказал, что ты Иванович, да фамилию Саврасов назвал… Тут она много поведала. Точно помнила, что брата дедова  двоюродного Силантием Саврасовым звали, а  сынишку его Иваном. Любил её дед мой, любимая дочка… Они часто беседовали, он ей много рассказывал… Так что, братья мы с тобой, Федь, выходит. Только какие-то четвеюродные, что ли…
- Вот потому и похожи… - задумчиво сказала Лариса. - Гены, куда их спрячешь…

Пётр глянул на часы.
- О! Да мне пора уже! Да и вам на работу… Ещё увидимся, брат!
- Куда это, на ночь глядя? – строго спросила Мария Антоновна. – У нас что, нехорошо тебе? Сейчас постелю. Не дело по ночам по улицам болтаться…
- Да и вообще, какая гостиница? – удивился Иван Силантьич.- Родня у тебя тут. Живи, сколько хочешь. Да и поговорить есть о чём… Родни-то оказывается у нас на Волге! Про всех узнать надобно, а приедешь, о нас расскажешь…
Пётр растерянно посмотрел на Фёдора, а тот, вдруг, рассмеялся и, выскочив в прихожую, стал набирать чей-то номер телефона.
- Федя, ты кому? Поздно уже для звонков… - тревожно сказала Лариса.
- Кому-кому! Женьке! Ведь если бы не он, мы, скорее всего,  никогда бы и не встретились!

 

Дед Мороз Костя

Кешка сидел на широком подоконнике и считал снежинки. Считать он умел только до десяти, поэтому приходилось всякий раз начинать сначала. Тогда он решил считать только те снежинки, которые подлетали к самому окну и словно заглядывали в комнату. Вот одна любопытная прилипла к стеклу, будто пыталась рассмотреть – что там в тёмной комнате делает один шестилетний мальчик? « Не подглядывай…» - прошептал ей Кешка и отпрянул от оконного стекла. Снежинка подумала-подумала и растаяла, скатилась мокрой каплей по стеклу куда-то вниз… На подоконнике было тепло даже  в тонкой пижамке с разными зверюшками, потому что под ним находилась батарея центрального отопления. А щели мама все заклеила толстой бумагой. Пижама была новая, только сегодня подаренная мамой, и пахла новым.

Утром  они с мамой ходили на ёлку в садик. Кешка был одет зайчиком - белые шаровары, белая рубашка, маска с ушками… Таких зайчиков в группе было несколько, потому что костюм продавался недорого в местном универсаме. Кешка прочёл стишок Деду Морозу, в котором сразу узнал тётю Клаву-кладовщицу. Только у неё был такой голос – густой бас. Ну и пусть. И тётя Клава-Дед Мороз вытащила из мешка и подарила ему розового зайца, небольшого и мягкого. А Снегурочкой была молоденькая воспитательница из малышовой группы, её он тоже узнал. Ещё ему дали сладкий подарок, и дома он немедленно вывалил всё на стол из яркого пакета -  рассмотреть… Но мама быстро всё собрала и положила в вазочку, чтобы было красиво.

А потом мама подарила Кешке красивую книгу Братьев Гримм и... тоже розового зайца. Такого же. « Я не знала, что в садике такого подарят, - оправдывалась она, - пусть будет два, им вместе не будет скучно…»
А вечером они с мамой зажгли огни на ёлке, попили чаю с тортом – встретили Новый год.

Потом мама надела на Кешку новую пижамку, поцеловала его и стала собираться в гости. «Я совсем недолго, - говорила мама, - я только встречу Новый год  у тёти Тани и сразу вернусь… А ты меня не жди. Почитай немного, и спать. Ладно, малыш?»
Он кивнул головой. Что он маленький какой, плакать будет? Вот  в прошлом году он  плакал, и мама нервничала. А теперь не будет. Мама погасила огни на ёлке, поцеловала Кешку ещё раз и ушла. Кешка немного почитал книжку. Читал он ещё неважно, поэтому прочёл только первую страницу. А спать не хотелось.

За стенкой у соседей играла музыка и слышался смех, наверное, встречали Новый год.
Кешка вылез из-под одеяла и влез на подоконник – посмотреть, что делается на улице. Но на улице ничего пока не происходило: торопились опаздывающие прохожие, бегом пробежали две  девчонки постарше Кешки, уже, наверное, школьницы и больше ничего.
Вот тогда Кешка и стал считать снежинки.

В дверь позвонили. Кешка обернулся на дверь, но с подоконника не слез – мама не велела никому открывать. В дверь настойчиво звонили и звонили, и кто-то сказал там, за дверью:
- Да тут нет никого…
Как нет? А Кешка? Он сполз с подоконника, подошёл к двери и спросил:
- Кто там?
- Ой, да там ребёнок… - разочарованно протянул женский голос.
- А мы к кому ходим? – возразил мужской.
Кешка подставил детский стульчик и открыл дверь.
В прихожую сразу ввалились Дед Мороз, Снегурочка, Заяц и Белочка с точащими над головкой ушками.
- Здравствуй, мальчик, - сказал Дед Мороз. – Как же тебя зовут?
- Ой, да пойдём ты, - потянула Деда Мороза за рукав Белочка. - Видишь, он уже спать лёг.
- Я не лёг, - возразил Кешка. – Я только собирался.
- Ну, тогда может, ты нам стишок расскажешь?
Кешка вытянулся в струнку и прочитал то, что читал в садике - «Мороз-Воевода дозором…»
- Молодец! – Восхитился дед Мороз. – Ну что там у нас осталось?
И он полез в свой уже почти пустой мешок.
- А! Вот! – Он протянул Кешке… розового зайца и, поискав ещё, нашёл завалявшийся чупа-чупс.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил его Кешка.
- Ну, пошли уже, - заторопил Заяц.
- Вы идите, я догоню, - сказал Дед Мороз.
Когда за шумной компанией закрылась дверь, Дед Мороз спросил:
- А почему ты дома один, Кеша?
- Кешка лучше, - поправил Кешка, - я так привык.
- А мама где?
- Мама ушла встречать Новый год. А хочешь чаю? – предложил вежливый Кешка. - Только тебе можно? Ты не растаешь?
- Я и так уж растаял… -  пробормотал Дед Мороз, - можно я шубу сниму?
- Снимай, - великодушно разрешил Кешка. – А в шапке и валенках так и будешь?
Дед Мороз снял валенки и шапку, вместе с которой снялись и усы, и борода.
- Ой, да ты молодой совсем! – воскликнул Кешка, оглядывая серый свитер и джинсы бывшего Деда Мороза.
- Я просто каждый год превращаюсь в нового и молодого, а потом старее-ею…- сказал бывший дед Мороз.
- Тебя так и звать – Дед Мороз? – недоверчиво спросил Кешка, доставая чашки и сахар.
- Ну…  можешь звать дядей Костей.
- А пойдем играть в лошадки? Ты умеешь?
- В лошадки? В лошадки умею…
Пока Дед Мороз Костя ползал по ковру в джинсах, Кешка сидел на нём верхом. Пришпоривал, тогда лошадка бежала быстрее, а иногда взбрыкивала, словно стараясь сбросить седока, тогда Кешка цепко хватался за «гриву» лошадки и та ржала, а Кешка весело, заливисто смеялся.
Потом  Кешка спросил: - А ты умеешь включать DVD? А то мне самому мама не разрешает. Знаешь, сколько у меня мультиков? Давай выберем, что смотреть…
Они выбрали самые зимние, новогодние мультики и уселись перед телевизором…

…Когда рано утром тихо-тихо вошла мама, она растерялась… Свет в прихожей горел, на месте её шубки располагалась красная, бархатная шуба Деда Мороза, небрежно валялась шапка с усами и бородой… На цыпочках она прошла в кухню, где на столе стояли две невымытые чашки, валялись крошки от торта и фантики от конфет. В спальне Кешки была разобрана и смята постель, на ней лежала раскрытая книжка  Братьев Гримм на первой странице... Кешки не было. Зато в комнате, которую она считала гостиной, сияла всеми огнями ёлка, а на диване перед включённым телевизором, где Снежная Королева уже рассыпалась и исчезала навсегда, спали в обнимку её сын с каким-то неизвестным, причём  у каждого в руках было по розовому зайцу, а ещё один такой же заяц  валялся рядом с диваном…

- Эй, - тихо сказала мама, - вы кто?
Парень в джинсах и сером свитере поднялся, потёр лицо и сказал шёпотом:
- Дед Мороз я…
Он встал, заботливо прикрыв пледом Кешку,  и вышел вслед за мамой.
- Мы волонтёры, понимаете…  Из соцзашиты… Сами списки составили, где ребёнок один с мамой или бабушкой, костюмы сшили, подарки, мелочевку всякую купили… Распределились по домам. Ваш адрес у нас тоже был. Дом большой, получилось, что к вам последними попали.
- Кешка... не спал?
- Нет. Он снежинки считал, но он только до десяти умеет…
Она опустила голову.
- Маленький был, я его укладывала и уходила… Он крепко спит. Правда, я несколько раз проверяла, приходила… А сегодня … cегодня мы далеко Новый год встречали. Я знаю, что он ничего без разрешения не сделает, - горячо сказала она.
- Он… просто скучал.
- Послушайте, как вас зовут?
- Константин.
- Ну, завтра, то есть сегодня вам выспаться надо. Если можете… если получится у вас, приходите ещё… Он очень привязчив, будет скучать… Впрочем, как хотите. Пойдёмте пить чай… Если там ещё осталось, с чем, - улыбнулась она.

Несколько дней Кешка рассказывал маме, как они играли с Дедом Морозом Костей, какой он классный, и как отремонтировал его машинку, которую "ты, мама, сказала, только выбросить".
- Он ещё придёт. Только нужно долго ждать, целый год, - грустно говорил Кешка.

Однажды, в один из дней длинных новогодних каникул, в дверь раздался звонок. Кешка тоже выглянул из любопытства - кто к ним пришёл?
- Костя! Дед Мороз Костя! - радостно закричал Кешка, выбежав в прихожую и закинув голову, рассматривал его. – Ты сегодня без бороды, и в куртке… Просто, как человек… А это что у тебя?
- Это…  - Дед Мороз Костя чуть смутился. -  Маме это... Цветы,- протянул он букет зардевшейся женщине.
- А мне?
- Тебе вот, шоколадка.
- А играть будем?
- Обязательно будем! Только сначала… попьем чаю, - протянул он матери ещё и торт. - А то тогда-то… мы с тобой, Кешка, весь его съели…

 

Дядина квартира

      Ох, не и любила Люба эту квартиру… Дядину. Тёмная она какая-то, мрачная. И дом этот не любила – старый, с облупленной побелкой, где сквозь розовую краску проглядывала и желтая, и бледно-зелёная… И стоял дом  вдалеке от дороги. Идти к нему приходилось полутёмной аллеей, где почти никогда и фонарей-то не было в тёмное время суток. А днём – темно от почти залезших на дорожку высоких кустов.
      
      Квартира досталась Любе от дяди, которого не стало три года назад. Она поговорила с родителями и сразу пустила туда жильцов - немолодую пару, которым как раз всё нравилось . И что дом вдалеке от дороги, и что этаж первый… И даже то, что соседей немного. В самой квартире их тоже всё устраивало – тёмная старая мебель, огромные книжные шкафы, зато на кухне и в ванной была вся необходимая бытовая техника.
     - Сын квартиру нам строит, - виновато объясняла Анна Павловна, жиличка. – Ну, а нам пока с ними тесно, там внучок ещё родился… Пусть живут. Мы подождём. А про оплату вы не беспокойтесь, сын поможет, да мы и сами ещё потихоньку работаем…
      Квартплату они пересылали Любе почтой, а разговаривали только по телефону, так что теперь она впервые за три года шла туда, когда жильцы, наконец, съехали.

       В квартире было пусто и чисто. И ничего, ничего не изменилось… Видимо, жильцы были уж очень аккуратными. Она заметила кое-где аккуратно подклеенные обои, на кухне был поставлен новый кран.
      «И ничего не сказали… Другие бы непременно вычли из квартплаты. Хорошие люди, порядочные…»
       Нет, всё равно, чтобы сдавать снова, нужно делать ремонт. Вряд ли она опять найдёт таких сговорчивых…
      
      В кабинете вообще ничего не тронуто, похоже, как закрыли двери три года назад, так и не открывали. Пахло пылью и чем-то нежилым.
     Люба раздёрнула плотные шторы, впустив в комнату скудный свет.
Вот они, книги. Так и стоят в огромном дубовом шкафу. Книги, ради которых она иногда прибегала к дяде Косте. Почему-то из всех троих – Женьки, Саньки и её, Любаши, он выделял именно Любу.  Может, потому, что младшая была, самая маленькая?
    
     Раньше они все жили в этой  квартире – бабушка, дед, дядя Костя и отец. Потом дядя Костя женился, но как-то ненадолго – через год развелись. А потом отец женился на маме, и родилась Женька, старшая сестра. Она ещё застала и деда, и бабушку.  Санька уже только деда застал. А она – никого. Уже не было их, ни бабушки, ни деда. А отец получил квартиру от завода. Это были последние квартиры, которые «получали». Потом за них нужно было уже платить. Дядя Костя остался в квартире родителей один.

     Любе казалось, что не только мама, но и отец не очень-то любят дядю. Когда он приходил, его встречали вежливо, но и только. И облегчённо вздыхали, когда он уходил.
     Люба и жалела дядю – ведь один живёт, совсем один, и немного побаивалась его, неулыбчивого, хмурого. Обычно он приносил им, детям, конфеты и шоколадки. Ей, Любаше, всегда доставалась самая вкусная конфета и самая большая шоколадка. И ещё дядя иногда гладил её по голове. А остальных детей  – нет.
       К дяде они ходили редко, чаще с отцом, мама почти никогда не ходила туда. Только, если дядя приглашал на день рождения, а приглашал он редко. Не любил он дней рождения.
     - Он просто патологически жаден, - неприязненно говорила мама отцу. – Ведь он немало зарабатывает.  Его книги издаются не только у нас, но и за рубежом. А посмотри, что он принёс ко  дню рождения Саньки… Мальчишка мечтает о настоящёй хоккейной клюшке, а он ему принёс какие-то книжки, которые тот  даже не открыл. А Жене? Коробку конфет и цветы… Любашке каких-то дешёвых кукол носит, она в них и не играет, только пылятся…
      
       Всё, что говорила мама, было правдой.  Дядя действительно писал книги, но какие-то непонятные, философские. Дядя был философом, учёным. Он даже летал куда-то за границу, читал лекции в университетах. Ни Женя, ни Санька  самостоятельно к  дяде не ходили. А ей нравилось копаться в его книгах, он позволял брать всё, что она хочет. Конечно, ей нужны были только энциклопедии. Там было много неизвестного ей, да и в школе задавали дополнительно. Любаша  тоже хотела быть историком или философом, просто ей нравились эти слова…
Никаким философом она, конечно, не стала. Окончила экономический колледж и  заочно училась в институте,  работая в одной из многочисленных строительных фирм.
      
       Как-то раз дядя принёс и отдал отцу завещание, где было сказано, что квартира со всем её имуществом завещана ей, Любаше. Люба  была ещё не очень взрослой, чтобы понять, зачем она ей, эта его квартира. И что дядя, умирать что ли собрался?
      Отец объяснил, ну, что так положено, так делают, чтобы не было ссоры между родственниками.
      - Да кому нужна его квартира, господи…- сказала мама.- Было бы там, о чём говорить. Мебель, хотя и старая, но не антиквариат. Хомут на шею Любке эта квартира, вот что я вам скажу…
     Женя уже была замужем и вполне счастлива. Квартиры у неё, конечно, не было, зато был любимый муж, и даже жизнь в дальних гарнизонах была для неё счастьем – ведь ни с кем-нибудь, а с Юриком!
        И Санька женился. Поехал в командировку от завода, где работал вместе с отцом, и… пропал. Нет, он вернулся, конечно, но потом были долгие и частые звонки в чужой город, частые поездки туда, почти   каждый праздник, чуть ли не  каждые выходные…  А потом они все вместе ездили на свадьбу к нему в тот город. Тоненькая, рыженькая, улыбчивая невеста Оленька всем понравилась. Только мать была недовольна, что сын будет жить «в приймаках». Где и слова-то такие нашла…
        А квартира дядина Любаше, ох,  как пригодилась. Учиться пришлось на платном отделении, и, если бы не сдача квартиры, где бы она нашла столько денег. Её зарплата была не так уж и велика, а на родителей рассчитывать уже было стыдно.

       …Дядя заболел неожиданно. Она давно у него не бывала и его звонок с просьбой придти восприняла с лёгкой досадой. Выглядел дядя плохо – как-то разом постарел, похудел и постоянно держался за сердце. В квартире было чисто. Она знала, что дядя нанял какую-то женщину для уборки, она приходила два раза в неделю. Пахло лекарствами, чем-то необъяснимо тревожным…
       - Завтра в больницу ложусь, деточка, в первую городскую.
      «Деточка», «дочка» - так он её называл всегда, а брата и сестру только по именам.
      - Операция мне предстоит небольшая. Ты уж навещай меня, когда сможешь… А не сможешь, ну, что ж…
      - Я смогу, - сказала она. – Конечно, дядя Костя, ты о чём… Я обязательно буду приходить.
      «Какой же он… одинокий…» - подумала она тогда впервые, и у неё защемило сердце…
       Но ходить никуда ей не пришлось. Дядя Костя операцию не перенёс.
       - Вроде никогда не жаловался на сердце, - недоумевала мать, - а поди ж ты…
       - Кому не жаловался? Тебе что ли, Маша? – грубовато спросил отец. – Да у него с детства сердце нездоровое было. Только разве тебе это было интересно…
      
        Люба  долго не могла переступить порог квартиры, где дяди не было…  Первый раз они пошли с матерью. Мать, морщась, разглядывала потёртые старые коврики, немудрёную посуду… Собирала в мешки одежду дяди – отнести к ближайшей церкви.
     - За все годы только компьютер и купил… Разорился, - скептически заметила она, разглядывая  телевизор далеко не последнего поколения.
     - Ну что, найдутся жильцы, сдавай… Ничего тут менять не надо, где же это денег набраться… А не найдутся – тогда будем о продаже думать.
      Жильцы нашлись. Та самая пожилая пара. Да и нашла-то их Нина Ивановна, что убирать приходила.
      
      Теперь Люба была в квартире одна.
      Она провела палацем по пыльной поверхности монитора компьютера, рукой смахнула пыль. Вилка была вынута из розетки, видимо, жильцы не умели пользоваться компьютером, да он им был и не нужен… Да работает ли он? Включила и услышала ровное гудение аппарата, «приветствие», «рабочий стол»… Открыла «Мои документы» - пусто… Никаких документов дядя не оставил. А, может, и не работал на компьютере, может, надеялся, что она, Люба, будет приходить и работать, и ему будет не так уж одиноко и грустно…
       Люба машинально открыла «корзину», не надеясь ничего найти. Но один документ там всё-таки оказался. На нём было обозначено - «Любаве». Так иногда только дядя называл её – Любава… Люба восстановила документ и открыла.

        «Дорогая доченька!
       Позволь мне называть тебя так. Я всегда считал тебя своей дочкой, и ты поймешь, почему… Ты и могла бы быть моей, именно моей дочкой, но…
      Однажды, это было осенью, моросил нудный дождь, твои родители поссорились. Из-за чего – я не знаю… В дверь позвонили. На пороге стояла она, твоя мама… Ты не знаешь, теперь я тебе скажу. Я всегда любил её, только её, твою маму. Когда Володя впервые привёл её в наш дом, я понял, что это раз и навсегда… С моей женой мы уже развелись к тому времени. Наверное, она это понимала, твоя мама. Женщины всегда понимают, когда их любят. Но я никак, слышишь, никак не выдавал своих чувств! Я очень старался быть равнодушным. Что-то, видимо, понимал и Володька. Уж очень суетливо-радостно он собирал свои вещи, когда получил жильё, чтобы оставить меня здесь одного….
       …Когда я увидел её… Когда я увидел её, дрожащую от холода или от сознания своего шага, я понял… Понял, что пришла она не ко мне. Пришла только для того, чтобы отмстить. Отомстить мужу за обиду… Всё могло бы произойти тогда… Но… Она была женой моего брата. Я принёс ей полотенце, укутал тёплым пледом и отвёл в кабинет. Я ничего не спрашивал. Принёс ей горячего чаю и успокоительное. Она так и заснула там, в кабинете, на маленьком диванчике, сжавшись в трогательный комочек….
       Я ушёл в другую комнату и сидел перед телевизором с выключенным звуком. Сварил себе горячий крепкий кофе, который мне было нельзя, и курил сигарету, которую, увы, тоже было нельзя…
        Звонок в дверь был резким и требовательным. Твой отец, отодвинув меня, небрежно спросил, не глядя:  «Где?»
        Я кивнул на дверь кабинета. Он вошёл.
        А я вернулся к своему остывшему кофе и дотлевающей сигарете. Включил звук телевизора, чтобы не слышать, что происходит за стенкой…
       Спустя час, я обнаружил, что в квартире я один. У дивана остались мои разношенные тапочки, валялся смятый плед… Твои родители ушли.
А спустя девять месяцев появилась ты… Это я назвал тебя Любой, Любовью, Любавой. И они не спорили, почему-то…
       А теперь, моя доченька, будь внимательна.
       Здесь, ниже,  номера счетов в разных банках. Здесь банки российские, есть и те, что за границей, швейцарские, немецкие…
       Здесь адреса и номера счетов. Все счета на твоё имя, ты можешь получить эти деньги и распорядиться ими так, как ты хочешь.
       И ещё. Помнишь, как ты смеялась над дедом Щукарём? Загляни к деду… Там тебе на первое время.
       Будь счастлива, моя дорогая, родная моя девочка…»
       В конце письма и, правда, шли названия каких-то банков, номера, цифры…
      
       Люба ошарашено смотрела на экран монитора. Потом, словно в лихорадке, кинулась к книжному шкафу. Она хорошо помнила, где стояла «Поднятая целина». Расшвыривая книжки, добралась до Шолохова. Книга открылась сразу в нужном месте, потому что в ней лежал конверт… Торопясь,  Люба вскрыла этот конверт, и оттуда посыпались бумажки.  Доллары, евро…
       «Дядя, дядя Костя… Ведь ты мог лечиться на эти деньги в лучших клиниках… Ты мог бы жить не в этой квартирке, а ты… любил единственную женщину, которая не замечала тебя. Ты любил её дочь так, как свою собственную…»
      
       Она дрожащими пальцами взяла  листок с письмом, который с тихим шорохом, выполз из принтера.
«Ведь это… Это квартира для Женьки, скоро у неё будет ребёнок…. Это квартира для Саньки, не вечно же ему жить в «приймаках». Это моё обучение, новая машина для отца, санаторий для мамы…Да ещё десятки возможностей…»
Она ещё раз обошла квартиру дяди, так и не расставаясь ни с листком, ни с конвертом…

        «Завтра я схожу к тебе, дядя Костя. Сегодня уже поздно… Прости меня, пожалуйста, прости… Прости за невнимание, за твоё одиночество… Я сама буду жить в этой квартире. И ничего менять я не буду. Вот только обои найду похожие, эти совсем выцвели… А мебель будет та же… Что стояла при бабушке с дедом и  при тебе, дядя…»

       …На улице было темно, но она не замечала, ни темноты, ни тяжёлых капель дождя...

 

Если бы не метель

- Всё! Приехали, - стараясь перекричать вой ветра,  прокричал водитель Сашка, открывая дверь в салон. - Прочно завязли! Валите в общагу, вызывайте подмогу! Сам не выберусь!
- Ну, даёт! Валите…  Метёт, общаги не найти! – прокричал Антон.
- Да тут уже недалеко, парни, вон огни  видно!..

…Увязая в снегу и отворачиваясь от пронзительного ветра, бросающего снег пригоршнями прямо в лицо, бригада Антона, пробиралась к посёлку.
Наконец, вышли к магазину, тут до общаги рукой подать.  Мимо магазина (всё равно уже закрыт), мимо остановки автобусной, мимо… Стоп! Что это там, на остановке, чернеется? Или кто?
Антоха ход замедлил, приотстал.
- Эй! Бригадир! Ты куда это? – прокричал Лёха.
- Щас, гляну, - пробормотал Антон. – Сейчас, я догоню! – это уже Лёхе, заботливому…

На скамейке остановки автобуса, защищённой с трёх сторон кирпичными стенками и металлической крышей, и, правда, сжавшись в комок, сидел какой-то парнишка в тёмной куртке  и натянутой по самые глаза вязаной шапочке.
- Эй, ты! Ты что, самоубийца? Заморозиться хочешь? – прокричал Антоха.
Парнишка поднял голову, посмотрел на Антона и отвернулся.
- Эй, я тебе говорю!  Рейсового автобуса уже не будет! Давай домой, к мамке! Или поругался с мамкой-то?
Парень сидел, так и глядя в сторону и полностью игнорируя Антона.
- Да, что же это такое!
Антон подошёл ближе и дёрнул парня за воротник лёгкой куртки.
- Пошли, давай!
- Да, отвали ты, чего пристал! – стуча зубами, просипел парнишка, стараясь вырваться из рук Антохи.
Ну, от Антохи-то не  вырвешься. Стащил со скамейки и потащил с собой.
- Отвали! – вырывался парень. - Некуда мне идти!
- Не местный что ли? – изумился Антон.
- Ну! – дёрнулся парнишка.
- Тогда… пока к нам… - порасмыслил Антон. – Пошли, давай! Утром разберёмся…
- Тоха! Ты долго ещё? С кем ты там возишься? – подошёл Жорка, нетерпеливый. – Пошли уже!  Ждать замёрзли…
- Так и шли бы! Вот, с путешественником… Собрался ехать, прикинь! Зовут-то как, путешественник?
Парнишка шмыгнул носом и потянулся к видавшему виды рюкзачку:
- Ксения…
- Так ты… девчонка, что ли? Ну, даёт! Я думал, парень! – расхохотался Антон.
- Пошли, давай… Ксения… - хмыкнул Жорка. – А то из-за тебя бригадира поморозим…

В общежитии Антоха сдал трясущуюся от холода девчонку вахтерше, тётке Шуре.
- Пристрой куда-нибудь, на ночь, а? Замёрзла бы на остановке, дурёха… Да трубку дай, я позвоню, там Сашка застрял…


К утру метель унялась, дорогу расчистили только к обеду,  и первая смена, тихо матерясь, собиралась к микроавтобусу. Подсчитывали убытки и сколько они успеют сделать до второй смены, если ещё, не дай  бог, и сырьё не подвезли…
Бригаде Антона сегодня опять было во вторую, с четырёх. Весело гогоча, они спускались в холл, предвкушая, как будут подшучивать над Сашкой, помощь которому пришла только через два часа.  Гришка, перепрыгивая через ступени, догнал бригаду и протянул в окошечко вахтёрше ключ от их комнаты. Из окошечка выглянула бледная большеглазая мордочка с пушистой чёлкой на лбу и негромко спросила:
- Какая комната?
- Ба…- удивился Гришка. – Ребят, глянь, я думал, она уехала давно! Автобус-то рейсовый ходит! А теть Шура где?
- Где-где… - передразнила девчонка. – Может человек выйти? Хотя бы в туалет?
- Так ты у неё ночевала, что ли? – спросил тоже удивлённый Антоха. – А домой чего не едешь?
- Да какое вам всем дело! – почти закричала эта, спасённая ими, пигалица. – Не лезьте вы мне… в душу!
- Да, ну её…  Пошли, - сказал Лёха. – Истеричка какая-то… И зачем ты, Антон, её только увидел? Пусть бы и замерзала там.
- Пошли, правда,- Жорка потянул его за рукав. – А то там Сашка пылить начнёт…
Демонстративно отвернувшись от  девчонки, они развернулись, и пошли к дверям.


В этот раз обратно доехали без приключений. Забирая ключ от комнаты, Антон спросил:
- Теть, Шур, пигалица эта, Ксюха, уехала что ли? Не видно…
- Домой я её отправила, к себе. Чего тут весь день-то торчать. Пусть хоть телевизор посмотрит… Ты вот что, Антош… - подумав, продолжила тётка Шура. – Вы помогите ей… Сирота она, детдомовская. Брата ищет. Брат-то от другого отца, она даже имени толком не знает. То ли Санька, то ли Серёга… Фамилию говорит – Сидоров, а у нас таких и нету…
- А кто ей сказал, что он тут? Может и не тут вовсе, - вмешался Лёха.
- Бабка вроде сказала… Да она сама расскажет, я её завтра пришлю. У вас выходной будет? Помогите, может, кто что слышал… Жалко девку, вроде неплохая она…


Выходной, он и есть выходной. У каждого своё дело. Вон Лёха с утра уже ушёл, прихватив лыжи. Спортсмен, блин, даже зарядку делает… Гришка пошёл, конечно, в библиотеку, ну, не может он без библиотеки по выходным!  Прессу полистать, новости узнать, книжечку выбрать…Это ему бы в библиотеку надо, Антону. Бригадиру, студенту-заочнику. Вон, ещё две контрольные не отправлены… А Жорка тоже куда-то намылился. Причесался, костюмчик надел… Смотри, даже одеколоном побрызгался! Не иначе, в медпункт, к Зинуле-медсестричке, которую он уже года два обхаживает, да без толку. Ну, точно! Вон руки рассматривает, царапину ищет… У него если прыщик какой или царапина, он тут же  к Зинуле – чем не повод.
Антон потянулся. Ладно, пора и ему вставать. Да, и в самом деле, что ли, за контрольные приняться?

Едва учебники разложил, в дверь тихонько постучали. Странно. Обычно здесь стучать на принято, сразу двери открывают и все дела… Во! Опять стучат, словно царапают…
- Да, заходи уже! Кто там, заходи, - крикнул он. Вставать из-за стола  было неохота.
Дверь немного приоткрылась, ровно настолько, чтобы в неё заглянула девичья головка с хвостиком и чёлкой.
- Можно?
- Да, входи, входи…
- Я вам не помешаю?
Ишь ты, усмехнулся он про себя, вежливая…
- Тёть Шура сказала, вы, может быть, поможете… Я брата ищу.
- Ну… Как его зовут-то, хотя бы? Да ты садись, - он почти силком усадил девчонку на стул.
Села на краешек робко, словно пичуга, готовая тут же вспорхнуть и  улететь…
- Я не знаю… Бабка забыла. Сидоров его фамилия. Не слышали? Он к бабке приезжал лет пять назад, сказал, что поедет деньги зарабатывать… Я детдомовская. Мать родительских прав лишили, когда мне только два года было, я не помню ничего, никакого брата…
- Сколько же тебе лет, Ксюх? – спросил он, глядя в её тонкое, почти прозрачное личико с огромными глазищами.
- Семнадцать… Я уже не в детдоме, я в ПТУ учусь. На штукатура-маляра. У нас каникулы сейчас. Живу в общаге, как и вы… Все на каникулы разъехались, ну, кому есть, куда ехать….
А я к бабке поехала. В детдоме адрес спросила, сказали мне – есть мать и бабушка. Про брата я не знала. Я поехала… В деревню. В деревне они живут… Жили, то есть... Там  теперь бабка только. Это рядом с нашим городком.  Приехала. Дом мне показали, все знают. Только матери уже нет. Умерла. От пьянки сгорела. Лет семь уж прошло…
В доме,  как… В сарае и то  лучше. Всё грязное, всё запущенное. Ну, я что смогла, отмыла, там месяц мыть-то надо… На могилу к матери сходили с бабкой. Говорит, приезжала она ко мне в детдом, а её не пустили… Видно, пьяная приезжала. Я не помню. Никто ко мне не приезжал, никогда. Может, и соврала она, что была, не знаю… Там, на кладбище, бабка бутылку достала. «Давай, помянем Галю, дочь мою», - говорит. И прямо из бутылки пить стала, потом мне протягивает. Я не стала, противно… Плеснула на могилу капельку и всё. Только мы в хату вернулись, тётка какая-то пришла, по роже видно, тоже сильно пьющая… Потом мужики, два каких-то. Самогонки принесли. И пое-ехало… Сначала просто пили, потом пели… Блатное что-то с матерщиной. Потом тётка эта, Веркой зовут, стала про брата говорить… Что это, мол, братец-то приезжал, а ко мне в детдом не зашёл? А я и не знала. Стали они говорить, что его забрали у матери ещё до того, как я родилась, где мне знать… Он на восемь лет старше. Он в другом детдоме был, не в том, в котором я… Мы от разных отцов, только мать замуж не выходила. Сидоровы мы все, по деду.  Бабка говорит, что его Сергеем зовут, а Верка эта – нет, Сашкой, я сама крёстной у него была… Потом бабка сказала, что письмо от него было, вот от вас, из вашего посёлка. Письмо-то не сохранилось, конверт только… Вот.

Она протянула ему бумажку, которую до сих пор вертела в руках. Бумажка оказалась старым, засаленным конвертом, на котором значился их адрес: поселок, улица, номер общежития… Их общежития, между прочим. Сидоров, а имя то ли С, то ли А, затёрто.
- Я уж была тут… Тогда вахтёром не тёть Шура была, а какой-то дядька…
«Егорыч, - догадался он, - они в смену работают».
- Наорал на меня, сказал, что тут одни парни, а я шлюха…
Она хлюпнула носом.

Антон старался не шевелиться, пока она рассказывала, перебить боялся. Замкнётся – всё. Вон она, какой ёжик колючий, Ксюха эта.
- Я и в другом общежитии была, тоже сказали, что не знают…
- Вот ты обратно в самую метель ехать и собралась…
- А куда мне было? Всё равно некуда… Если бы вы не заметили, я бы там замёрзла, наверное… Всё равно… Кому я нужна? Бабка как самогон увидела, про меня сразу забыла…
- Такая дурочка,  и, правда, никому не нужна, - строго сказал он.- Парня встретишь, полюбишь, детишки будут… Профессия у тебя вон какая… денежная. Да и брата постараемся найти. Поспрашиваю у старожилов, может, помнят, его. Если и уехал, найдём куда.
- Ну, ладно, заболтала я вас…- на её лице появилась слабая улыбка. – Я пока у тёть Шуры побуду. А вы что, уроки учите?
- Учу... – вздохнул он. – Вот, видишь, инженером хочу стать…
- Ну, ладно, до свидания… Я пока конверт у вас оставлю, хорошо?

К вечеру все собрались. Последним пришёл  Жорка.
- Жрать охота, есть у нас что-нибудь? – бодро осведомился он.
- А Зинуля что? Не накормила? – нарочито наивно спросил Гришка.
- А дежурный… Дежурный – кто? - строго спросил Антон.
- А вот мы сейчас график посмотрим… А-а-а! Дежурный – Георгий Жёлобов! – радостно провозгласил Лёха. – Ну, и что ты нам приготовил? Жёлобов Георгий?
- Значит так, - сурово сказал Антон. – Бригаду из-за тебя голодной не оставлю. Картошки нажарил и сосиски отварил. Ещё есть кисель из концентрата. Но если ты, Жорка, ещё раз себе позволишь… Пеняй на себя. А пока – за меня два раза отдежуришь.
- Понял, бригадир… - кисло сказал Жорка.- Не повторится…

После ужина потянулись было в холл, к телевизору.
- Погодите, ребята… Девчонке этой, Ксюхе, помочь надо. Не помните, жил тут когда-нибудь какой-то Сидоров, Серёга или Сашка? А может, как и по-иному…
- Сидоров, Сидоров, Сидоров… - задумчиво сказал Гришка. – А ведь был тут Сидоров! Точно был! Серёгой вроде бы и звали… Кличка у него была – Суслон. Только его давно нет…
- Уехал? Куда, не знаешь?
- Чего ж не знать, знаю… Я ж на его место тогда в первую бригаду перешёл… Куда… На местное кладбище, вот  куда… Пил он по-чёрному. Изо всех бригад его погнали. Ну, он с кем-то из местных и квасил… На что только? Денег-то не было.
- На самогон, видно, находились… -  протянул Лёха.
- И что? – спросил Антон. – Что произошло-то?
- Что-что… Замёрз он. А никто не хватился – нету и ладно… Да и кому было спохватываться, собутыльникам его? Кому он был нужен-то? А весной он из под сугроба и вытаял… Аккурат возле остановки, где девчонку нашли. Там за остановкой, такие сугробища были! С дороги всё туда сваливали, когда чистили, вроде там не мешает…
- Ладно, – прервал его Антон. – Хватит, всё понятно…
«Мы от разных отцов…» - почему-то всплыли Ксюхины слова.
- Что девчонке скажем? – осторожно спросил Лёшка.
- Ничего. Возможно, и был, поработал недельку, но куда уехал, никто не знает и никто, слышите! Никто его не помнит. Всё. Отбой. Завтра в первую.


Он и на смене о ней думал. О девчонке этой. Он ведь тоже один, никого - ни братьев, ни сестёр. Отца не помнил, он рано умер. Мама… Она ему была и матерью, и отцом. Когда он стал потихоньку курить, классе в восьмом, она как-то узнала, почувствовала.  Принесла домой целый блок сигарет. Он  с улицы пришёл  вечером, мать дома была, а на кухне лежит этот блок, на самом видном месте.
«Кому это, мам?» - спросил тогда.
«Тебе, - ответила, - ты ведь куришь? Кури. И я с тобой начну…»
Она вытащила одну и закурила, неумело, неловко, кашляя… Из глаз текли слёзы, но она продолжала затягиваться дымом…
«Мам! – закричал он, - не надо, не надо, мам! Я тоже не буду, я никогда не буду курить, мам, правда!»
С тех пор и не курил никогда. И бригаде запретил. Хочешь быть в бригаде – бросай. Или иди в другую. И с выпивкой у них было строго. Ну, в праздники там, в день рождения, или на Новый год – это конечно. Но не до поросячьего визга. Знай свою норму. Может, потому и бригада  у них была лучшей, в других вон и перекуры по полчаса и с похмелья, бывало, выходили. 
Мама… Мамы давно уже нет. А девчонка эта чем-то ему мать напоминала, то ли хрупкостью своей, то ли твёрдостью характера…
Он даже не заметил, как стих визг электропил – смена закончилась.  Обмахнул метёлкой станок, протёр ветошью… Возле штабеля новеньких, пахучих досок о чём-то разговаривал Лёха с мастером смены. На ходу снимая защитные очки, разгребая сугробы опилок, которые уже с разных концов цеха сметали и грузили на носилки уборщики, подошёл к ним.
- Что? Не так что-то?
- Бригадир, мы сегодня полторы нормы дали! – радостно проорал Лёха.
- Полторы – не две… Было и по две давали, - охладил его пыл Антон. – Пошли, что ли…

И в автобусе он молчал, думал.
- Тоха, смотри, пигалица наша, Ксюха! Да, вон, на остановке! – толкнул его Гришка.
- Стой! Останови здесь, - скомандовал он водителю. – И не ждите, поезжайте…

На остановке рейсового автобуса стояла  Ксюха. Одна. Больше, видимо, никому не надо было в город.
- Ксюх, - подошёл он, - ты что, уезжаешь?
- У меня каникулы закончились, - ответила негромко. – Я и так уже опоздала…
- А… брата твоего мы не нашли. Пока.
- Не надо, - глядя в сторону, сказала она, - я всё знаю… Егорыч сказал, он вспомнил.
«Вот этого я не учёл… - подумал Антон, - Егорыча-то… Он же здесь с самого начала, ещё посёлок строил… Да-а…»
- Ксюх, - помолчав, неожиданно для себя предложил он, - ну, нет брата, давай я буду твоим братом, а?
Она недоверчиво посмотрела на него и отвернулась.
- У меня тоже никого нет… Будешь моей сестрёнкой… Давай адрес. У меня скоро сессия, я приеду.  И в ваш городок приеду, он же рядом. Посмотрю, где  живёшь, как учишься…  А летом на море поедем. В отпуск…
Она подняла глаза. Большие, так похожие на мамины…
- Правда? Правда, приедешь?
- Приеду, - твёрдо сказал он, - обязательно. Вот… - он достал из кармана деньги, все, какие были. - Вот тебе… Купи себе куртку тёплую, ботинки, голодной не сиди…
- Не надо, - отвела она его руку, - нас кормят… И стипендия у меня…
- Сколько там та стипендия? Бери, говорю,- прикрикнул он, - раз брат помогает!
- Ладно, - слабо улыбнулась она, - спасибо… Вон, автобус уже… А ты правда приедешь, Антон?
- Сказал же.
Автобус с несколькими пассажирами уже подкатывал к остановке. Он дождался, пока она зайдёт в салон, и вспомнил:
- А адрес-то? Адрес?
- Я напишу! – крикнула она. – Я твой адрес знаю. А фамилия?
- Смирнов! Совсем просто!
Двери закрылись, и автобус покатил по гладкой наезженной дороге…
Антон  вздохнул, повернулся и пошёл по тропинке к общежитию, улыбаясь и негромко насвистывая.

 «Надо обязательно съездить к ней, посмотреть, не обижают ли… А моря она никогда не видела…». Он представил, как она будет визжать и смеяться, когда накатит волна, как будет рада теплому песку и фруктам, как будут блестеть её глаза, похожие на мамины… А через год, когда она окончит учёбу, он заберёт её сюда, в посёлок. Чтобы на глазах была. Чтобы, не дай бог, ничего с ней не случилось плохого. Работать устроит, штукатуры-маляры, ой, как нужны… И учиться будет, если захочет.

- Привет, теть Шур! – весело поздоровался он с вахтёршей.
- Здоров будешь… Чего это ты светишься? Никак сто рублей нашёл?
- Я сестру нашёл. Сестрёнка у меня есть. Ксюха.
- Ох, ты ж… А говорила – Сидоров…
- Ошиблась она, теть Шур… Ведь мы с ней от разных отцов.
Он побежал по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, а вахтёрша смотрела ему вслед...  "Вот и хорошо, вот и ладно… -думала она. - Парень-то надёжный… Помоги им, Господи…"

 

Квартирная хозяйка

Зря он всё-таки выпил этот квас. Как чувствовал...Да ещё залпом. Квас Вовка принёс из ближайшего магазина, холоднющий. Алексей  одним махом опорожнил бутылку, сняв, наконец, ненавистную робу,  не пропускающую воздух, и каску, под которой голова была просто как после душа. Наконец-то, благодать... Жарища стоит африканская.   Но… техника безопасности! И, никто иной, как именно он, за неё и отвечает  в бригаде.

Вообще, они тут временно. Здесь, в совсем небольшом городишке, завод, видишь, решили строить. Ну-ну…  А специалистов почти со всей страны пригласили.  Вот и их бригаду монтажников тоже… Попросили. А попробуй, откажись! Хорошо, хоть Людка с ребятами к матери в деревню уехала. Там-то  привольно – лес, речка. Мелковата,  конечно, но для ребятишек как раз. Он и сам с ними собирался, да вот, поди ж ты!
Работы недели на две ещё, там другие приедут. И вот уж тогда!
- Ладно, всё! Кончай курить, одеваемся!
- Лёх, может, хотя бы расстегнуться можно? – жалобно спросил Вовка. – Роба-то, хоть выжимай!
- Я тебе расстегнусь! Просохнет до завтра. Всё, за работу.

После ужина в местной столовке разошлись по домам. Ребята в общагу, а он – домой. Комнатёнку снял тут у старушки одной, недорого. В общаге никакого отдыха, молодёжи что – им хи-хи, ха-ха, да девчонки… До полуночи могут бродить. А Сергеич – тот сначала газеткой пошуршит, к телевизору спустится, новости узнать, а потом сразу спасть заваливается. И «хи-хи» ему не мешают. Знай себе,  храпит. А у него, бригадира, сон чуткий. И храп мешает, и Вовкины с Андрюхой хождения взад-вперёд.

Комнатку ему местные и присоветовали. Сказали, что недалеко, да и старушка чистенькая, аккуратная.  Хотя… Старушка-то старушка, да язык не поворачивается её назвать так. Лет-то конечно, уж к семидесяти, поди. Но одета в платье строгое, домашнее, волосы седые аккуратно пострижены, уложены. Юлией Васильевной зовут. В квартирке чисто, аккуратно, это правда, но уж как-то аскетично, что ли. Только самое необходимое.  В его комнатушке крошечной только тахта, пледом покрытая, шкаф, да стол небольшой со стулом. Ах, да. Телевизор маленький ещё в углу притулился. А в хозяйкиной  комнате он и не бывал.

На заводе им талоны на завтрак, обед и ужин выдали, так что проблем не было. А вот чайку… Любил Лёха вечерком чайку попить. Людка приучила. Заваривала как-то по-особенному, с листом смородиновым, мятой, мелиссой… Ну, пришлось с хозяйкой поговорить,  можно ли вечером чайку? А та вроде и обрадовалась. Говорит, мол, сама чаёвница. Ещё  и вас научу, говорит, как  другие травы и специи использовать, жене передадите.

Так что, после работы Лёха в магазин заходил – купить там чего к чаю. Конфет каких, пастилу, тортик ореховый… Видел, скудно живёт хозяйка, экономит. Хотя и отнекивается, мол, да зачем вы, ни к чему это…

Сегодня в магазин не пошёл. Что-то морозило его, лихорадило. Ещё заболеть не хватало. Зашёл в аптеку, купил упаковку аспирина. От чая отказался, сразу к себе пошёл, лёг. Жарища, а ему холодно. Таблетку аспирина принял, в плед по самое горло закутался. Голова горела так, словно её в русскую печь в доме у Людкиной матери засунули. Заснул или забылся, сам не понял…

Ночью жарко стало. Так жарко, что он и руками и ногами плед этот сбрасывал, запутался в нём… Лбом к прохладной стенке прижался. Полегчало, вроде. Только ненадолго. Холодно стало, так холодно… Плед искать сил уж не было. Сжался в комочек, застонал…

…Кто-то в комнате ходил осторожно.  А, может, казалось ему, может , бредил…  Руку вот, то ли щипнул, то ли кольнул кто. Голове почему-то прохладно стало, хорошо. И тепло, уютно. Уснул Лёха. Сном тяжёлым, вязким… Снилось, что Андрюха ему горло чистит рашпилем, тем самым, что он же, Лёха, ему и подарил. Хороший рашпиль был, но уж больно Андрюхе понравился. Оттолкнул было руку Андрюхину, но легче не стало. Глаза открыл мутные. В комнате полутемно, кто-то рядом стоит в светлом. «Смерть моя», - подумал равнодушно…

- Который час? - хрипло спросил у «смерти». Тряпка ещё какая-то на голове, влажная, сбросил её. -  Мне на работу нужно…
- На работу? На работу, боюсь, вам ещё не скоро… Ночью хотела «скорую» вызвать, но… сама справилась, - негромко ответила «смерть», в которой, приглядевшись, он узнал Юлию Васильевну. Просто никогда не видел её в простом домашнем халате, вот и всё.
- У вас, Алексей,  температура  под сорок была, еле сбила немного. Сейчас участковому врачу звонить буду, есть у вас страховка?
- Есть, - ответил он. Говорить было больно, так больно, словно ножами там, в горле резали.
- Вот и хорошо… Выпейте вот это. Ничего, ничего, по глоточку. Это морс клюквенный. Его сейчас вам много нужно пить. А это полоскание. Я эвкалипт заварила, шалфей, ромашку… Но сначала горячую соду с солью. Вот тазик. Полоскать нужно каждые полчаса! И… не нужно меня стесняться, я… В общем, стесняться не нужно. И давайте телефон, я на работу позвоню.

Врача пришлось ждать долго. Лёха уже почти три литра морса выпил, горло полоскал, как велено, а слабость такая была, что до туалета полз по стеночке. Обратно приполз весь в испарине…

Врач пришёл молодой, не старше Лёхи, лет тридцати-тридцати двух. Что положено, сделал – в горло заглянул, холодным стетоскопом послушал, рецепты выписал. Через три дня в поликлинику велел прийти, больничный лист получить. Рецепты хозяйка быстро просмотрела, на стол положила молча, только плечиком дёрнула.

Пока она  в аптеку ходила, лекарства для Лёхи покупала, Вовка позвонил, ситуацию прояснил. Сказал, что работа-то идёт, конечно, он за него теперь, за бригадира, но лучше бы Лёха быстрее поправлялся.
- У тебя  хозяйка – цербер какой-то… Спросил, можно ли навестить, сказала только через три дня, а  раньше даже не думайте.

Уколы, инъекции то есть, Юлия эта сама ему делала. Внутривенные, а так ловко. Ну и эти… Внутримышечные. Прикрикнула на него, пришлось повернуться… тылом. Пульс проверила быстро, профессионально. В горло заглянула, головой покачала…
Догадался он.
- Юлия Васильевна, Вы, наверное, раньше  медсестрой работали, да?
- Медсестрой… да,  тоже… Вы не волнуйтесь, всё будет в порядке.
А он и не волновался. Лежи себя, да спи. Вот только горло просто жить не давало. Пока молчишь, ещё ничего, как только проглотишь что, или заговоришь – всё, каюк. Огнём пылает.

Ухаживала за ним хозяйка, просто как за сыном родным. И бульончик, и яичко сырое…
Осмелился Лёха, спросил:
- У вас, верно, нет никого? Из близких?
Удивилась, даже улыбнулась слегка:
- Два сына у меня… Взрослые уже. Разлетелись… Старший за границей живёт, в Канаде. А младший на Дальнем Востоке. У меня уже и внуки институты оканчивают.
- Бывают у вас?
- Бывают. И  я … Только мне сложнее.
Ну, да,  подумал Лёха, старая же уже путешествовать-то в такую даль…

Через три дня пошёл в поликлинику. Думал, вот тут  и выпишут его на работу. Ан, нет. Ещё на три дня больничный лист продлили. По пути купил зефир в шоколаде, она его очень любила, хозяйка.
Чаёвничать сели на кухне. Кухонька маленькая, но чистенькая, просто сверкает вся.
Посетовал, что вот уж здоров как бык, а сиди ещё три дня.
- Вам не сидеть, а лежать надо… Не бережёте вы себя, мужчины. Вот и уходите рано. Мой муж… тоже недолго прожил. На износ работал. У вас есть семья?
- Жена, Людмила. Учительница в младших классах. Ребята тоже есть  – парню уже семь будет, в школу пойдёт, девчонке, Алёнушке моей, четыре.
- Вот и берегите себя ради них. Ради них берегите…

Лёха повертел в руках чашечку фарфоровую, тонкую, так не подходившую к этой скромной кухоньке, осторожно поставил…
- Этот сервиз – всё, что у меня осталось от прошлой жизни… - негромко сказала хозяйка. – Не смогла расстаться. Муж подарил на пятилетие нашей свадьбы. ..
- А… Простите, что спрашиваю… Он кем был-то?
- Врачом. Он был очень известным врачом, хирургом… Мы… раньше не здесь жили. Я ведь… тоже врач. Только терапевт. Говорили, была неплохим терапевтом…
- А…
- Знаете, говорят у каждого врача есть своё… Ну, вы поняли…
«Кладбище», - додумал он.
- У нас не было. Не было ошибок ни у мужа, ни у меня. Такое редко бывает, но… бывает. Я была неплохим диагностом. Сейчас полно аппаратуры, а врачи делают ошибки. Тогда почти ничего не было, мы жили в большом городе, в огромной, ещё его родителей квартире. Потом я осталась в ней одна. Наверное, я была слишком амбициозна… Наверное. Я была заведующей отделением, когда к нам привезли эту женщину. Молодую. Двое маленьких ребятишек, мужа нет. Может и не было, не знаю… Я поставила диагноз. Неправильный диагноз… Первый раз в жизни. Мне верили, понимаете?.. Кто-то из молодых усомнился, но ему тут же указали  его  место… Когда я сама поняла свою ошибку, было поздно. Мы не спасли её. Я не спасла! Я!..

 Она замолчала надолго, видимо, вспоминая или переживая всё заново.

- Мать её подала в суд. Меня оправдали. Знаете, корпоративная этика… Сказали, что диагноз был неясным. Только… Я не смогла больше работать. Я продала квартиру, дорого продала. С  согласия детей, конечно… Уехала сюда. Купила вот эту квартирку. Одну комнату сдаю. Вот так. Это было уже …немало лет назад.

Она вновь замолчала и он, кажется, догадался.
- Вы… отдали её детям все деньги…
Она подняла глаза.
- Им нужно было на что-то жить. Учиться… Я положила деньги на счёт, с которого сначала их бабушка, а потом и они сами могли каждый месяц снимать определённую сумму. Теперь… Девочка её ещё учится…
- И вы сдаёте комнату, чтобы высылать ей деньги…
- Не знаю, зачем я вам это рассказала. Я ещё никому не рассказывала. Мои дети знают, конечно. Они меня понимают… Простите.
 Она легко поднялась и стала убирать со стола.

Через три дня он вышел на работу, а ещё через неделю их вахта закончилась.
Перед отъездом, он, неловко переминаясь, сказал:
- Юлия Васильевна… Спасибо вам. Завтра приезжает новая смена, там дружок мой, Вениамин. Он с женой приедет, с дочкой маленькой. Если бы вы могли… Сдать им всю квартиру, обе комнаты.   Я с ним говорил. А вас я приглашаю к себе. Ну, к тёще, вернее. Там лес, речка. Ну, хорошо там. Я им звонил уже, они рады, ждут вас… Это недалеко, недолго ехать.  Приедете?

Она растерянно посмотрела на него:
- Лес, речка… Как давно я не бывала ни в лесу, ни на речке… Некогда и не с кем… Это правда, возможно?
- Конечно! – горячо сказал Лёха. - Завтра приедет Венька, адрес я ему дал, вы уж простите… Возьмёт вам билет до нашего Солнечного, а там сорок минут на автобусе! Я вас сам встречу, вместе и поедем ! А о квартире не беспокойтесь – у Веньки жена в аптеке работает, уж такая аккуратистка, поискать! Я вас ждать буду!

Лёха  выскочил из дома  и отмахал уже почти половину асфальтовой дорожки, ведущей от подъезда, когда что-то заставило его остановиться и обернуться… Из распахнутого настежь окна кухни на первом этаже на него смотрела,и, кажется, улыбалась, его квартирная хозяйка… 
Он поднял руку и улыбнулся в ответ. Всё будет хорошо... Обязательно будет!

 

Котёнок по имени

Лида как раз возвращалась из музыкальной школы, когда дождь разыгрался не на шутку. Левой рукой она прижимала к себе папку с нотами, в правой  с трудом удерживала  зонт,  который ветер норовил вырвать из рук или ещё того хуже – вывернуть наизнанку.  Она с тревогой поглядывала на папку: папка была картонной и уже покрылась подозрительными мокрыми пятнами. «Расклеится обязательно, - подумала Лидочка, -  а новую мама ни за что не купит, скажет – не бережёшь вещи, вот и ходи с полиэтиленовым пакетом…» Но ведь с папкой ходить было гораздо солиднее – сразу все видели, куда или откуда идёт человек. А с пакетом  - может, просто в магазин бегала… Неинтересно.

Ноги промокли в лёгких туфельках и замёрзли,  и она подумала, что ещё вот простудиться не хватало, тогда мама совсем рассердится. В туфельках ходить ещё было рановато, многие ходили в ботинках, но ей так хотелось быть нарядной. Лидочка была кокеткой. Маленькой, десятилетней кокеткой…

Она уже почти подошла к парадному, когда за воем ветра и нудным шумом дождя ей послышался какой-то иной звук, совсем не свойственный погоде. У Лидочки был абсолютный слух, и этот звук её раздражал и заставил нахмуриться. Писк не писк, что-то непонятное, какой-то лишний звук, не вписывающийся в мелодию дождя и ветра.. Он шел откуда-то из-под мокрого куста, куда Лидочке совсем не хотелось лезть. Не любопытство, а скорее даже раздражение на этот непонятный звук заставило её забыть о дожде и грязи. Куст сразу обдал её целым ушатом воды а  на папку можно было даже не смотреть – она была вся мокрой… По кустом сидело что-то или кто-то, Лида сначала не поняла. Это что-то издавало жалобный писк, не похожий ни на какие писки, которые Лидочка слышала в своей небольшой жизни. «Крысёнок, что ли?» - брезгливо подумала Лидочка. Крыс она не любила и боялась, даже декоративных. Подойти пришлось ближе, совсем близко, вступив в жидкую и липкую грязь размякшего газона.

«Ой, это же… Это же котёнок!» - воскликнула про себя Лидочка. Жалкий, весь  вымокший, он раскрывал маленький ротик и издавал этот звук, не гармонирующий со звуком дождя.
- Почему ты не уходишь? – спросила Лидочка. - Тебе некуда? Тебя мама потеряла?
Она подошла ещё ближе и похватала котёнка под мягкое грязное брюшко. Зонт всё-таки вывернуло ветром и теперь дождём их заливало обоих – и её, и котёнка.
Котёнка нужно было спасать, и она засунула его к себе под курточку, уже не думая о том, что и куртка теперь станет грязной и попадёт ей за всё сразу…
Своим ключом двери было не открыть – в одной руке у неё была мокрая папка с нотами и зонт,  а другой она придерживала котёнка, который всё пищал и норовил вылезти из-под куртки. Пришлось позвонить.

Двери открыла бабушка и сразу ахнула:
- Это где же ты так изгваздалась-то?
Лидочка молча  прислонила мокрую папку к пуфику, стоящему у зеркала, сбросила мокрые, грязные туфли и распахнула курточку:
- Вот…
- А это ещё что? Господи, откуда ты его взяла? Отнеси обратно немедленно! – воскликнула бабушка и Лидочка разрыдалась.
- Ку-уда-а я е-его о-отнесу? – прорыдала она. - Он замёрз, мокрый весь! Бабушка, ну, бабулечка, пусть он немножко обсохнет и отогреется, ну, пожалуйста!
- Это тебя надо сушить и отогревать, а не котёнка твоего! Он, небось, ещё больной или блохастый! – не унималась бабушка.
Котёнок пищал, Лидочка рыдала и бабушка сказала:
- О, господи! Да замолчите вы оба!

Она решительно стянула с Лидочки мокрую, грязную куртку и шерстяную кофточку, надетую на тоненький свитерок, налила в таз горячую воду…
- Ну-ка снимай колготки! Ноги в воду, быстро!
Куртку и кофточку она засунула в бак стиральной машины, туда же отправились и колготки…
Котёнка бабушка завернула в старенькое махровое полотенце, но он всё не унимался и пищал.
- Болит у него что-то что ли? – задумчиво спросила бабушка сама себя. И тут же догадалась:
- А! Да ты, наверное, есть хочешь!
- Бабушка, я сама его покормлю, - закричала Лидочка.
- Сиди в горячей воде, пока не остынет, простуд ещё не хватало, - сурово сказала бабушка. – А я ему вот сейчас молочка согрею…
Лидочка с трудом дождалась, пока вода немного остыла, наскоро вытерла ноги полотенцем  и выскочила из ванной, ей было любопытно, что там делает с её котёнком бабушка.
Котёнок  в кухне пил, вернее лакал молоко, налитое ему в маленькое даже не блюдце, а в розетку для варенья.
- Я ему водичкой развела, - сообщила бабушка. – А то коровье жирное для него… А ты туфли вымой, да высуши! – прикрикнула она. – А то обеим попадёт за туфли… Я-то, дура старая,  позволила…
Бабушка была совсем ещё не старая, но Лидочка не стала спорить и покорно отправилась набирать в таз воду…

К приходу родителей с работы туфли были чистыми и почти сухими, зонт высох окончательно, куртка выстирана. И музыкальная папка тоже высохла, только чуть покоробилась. Котёнок накормлен и мирно спал в вывернутой мехом внутрь старой папиной цигейковой шапке. Шапку для тепла бабушка пристроила у батареи.
Родители пришли не одни, а с дядей Серёжей, папиным другом. И как же хорошо, что пришёл дядя Серёжа!
- Привет, Лидуха! Как дела? – спросил дядя Серёжа.
- Хорошо! – улыбнулась Лидочка.
- Вот и славно, - улыбнулся в ответ и дядя Серёжа.

Они сразу прошли с отцом в комнату и, достав из своих кожаных папок какие-то бумаги, зашуршали ими и заспорили, водимо, продолжая ещё начатый разговор на работе. Они работали вместе.
Котёнок, между тем, проснулся и, зевнув сладко, во весь крохотный ротик, попытался вылезти из шапки.
- Ой, Володька, кто это у вас? Зверя завели, что ли? – удивился дядя Серёжа.
- Какого зверя? – удивился в свою очередь отец.
- Да вот же… Смотри, к нам идёт!
Лидочка затаила дыхание.

Котёнок на своих маленьких неверных лапках подошёл к мужчинам и по очереди обнюхал их брюки…
- Лидка! Мама!  Это кто? – закричал отец, подхватывая котёнка на руки.
 Вытирая мокрые руки, в комнату зашла мама, а следом за ней и бабушка.
- Вов, ты чего кричишь на весь дом? Кто это у тебя, господи! – ахнула мама.
- Не знаю…. Лидка, ну-ка колитесь с бабушкой!
- Это котёнок, - робко сказала Лидочка. – Он замёрз и плакал, я его из-под дождя взяла, он был весь мокрый… Папа, пусть он поживёт у нас, а?
- Ни за что! – сказала мама. – Вот завтра же и отнеси, где взяла! Он, наверное, весь блохастый, и у него глисты.  Потом  он исцарапает всю мебель. Потом начнёт метить во всех углах.  Нет и нет!
Лидочка заплакала.
- Да блошек-то нет, чистенький, я проверила, - неуверенно сказала бабушка. – А  к ветеринару всё равно отнести бы надо, проверить всё…
Котёнок между тем как-то странно завертелся на одном месте и жалобно мяукнул…
- Ну, вот, - сказала мама, - я же говорю, больной.
- Дайте старую газету, - сказал дядя Серёжа. – Лидка, ну, быстро!
Лидочка протянула ему какую-то газету, наспех вытащив её из пачки прочитанных.
Дядя Серёжа, подхватив котёнка и газету, резво кинулся к туалету, положил там газету на пол и посадил на неё котёнка.
Котёнок понюхал газету, поцарапал её для верности, потом присел и сделал маленькую лужицу…
- Умница, - похвалил дядя Серёжа.
Котёнок ещё раз поцарапал газету, понюхал и стал рвать её с таким энтузиазмом, что от газеты полетели клочки.
- Ну, друг, довольно, - дядя Серёжа забрал газету, скомкал её и выбросил в мешок, велев Лиде вынести мешок в мусоропровод.
- Всего и делов-то! – весело заключил он.
- Надо завтра лоток купить, - задумчиво сказала мама. – И наполнитель… И игрушки какие-нибудь… Серёжка, какие игрушки покупают котам?
- У моей  мышки всякие, шарики…  Да сами увидите, магазин-то у вас рядом. А чтобы мебель не царапал, слышь, Володь, прибей возле дверей когтеточку, их тоже продают.
Лидочка тихо ликовала – судьба котёнка была решена.
- Ну, а звать зверя как? – спросил дядя Серёжа.
- Ещё не придумала, - пролепетала Лидочка. – Наверное, Рыжик. Или Пушок.
- Ну, рыжеватости в нём, прямо скажем, не так уж и много, а пушистости с избытком,- засмеялся отец.
Котёнок, обсохнув, и правда,  стал пушистым, даже лапки, а уж хвостик!
- Нет, такому зверю нужно серьёзное имя, - сказал дядя Серёжа. – Что это – Пушок… Вот Пуш – это да! Смотри, какие у него мощные лапы… А лоб!
- Пуш, это для тигра скорее, - вмешалась бабушка, - вот Барсик или Мурзик – самые кошачьи имена…
- Или Кот Матроскин,- хмыкнула мама, - придумаете тоже…  Он… Да он просто Кузя!
- Ну, ладно, пойдёмте ужинать, - сказала бабушка, - потом с именем разберётесь. Я уж накрыла.
 
Котёнку опять налили молока, и он ужинал вместе со всеми. Лидочка всё выглядывала из-за бабушки, ест он, нет?
- Да не суетись ты, - сказала бабушка, - ест он, ест…Видать оголодал, скоро только молока будет мало…
- Где же ты его нашла, Лидусь? – спросила мама.
- Рядом с домом, под кустом, - ответила Лидочка.
- Видно, выбросили… Или сам убежал, - сказал дядя Серёжа.
- Да куда он ещё убежать-то может? – возразила мама. – Он маленький ещё…
Лидочка действительно вспомнила, что когда она шла в музыкальную школу, никакого писка не было. Да она бы и увидела, ведь она в школу не торопилась, вышла с запасом… Прошёл всего час,  он и появился, котёнок… Значит, выгнали в самый дождь…
Глаза у Лидочки наполнились слезами.
- Ну, будет сырость-то разводить, - сказала бабушка.- Вот теперь воспитывай, ухаживай… Забота тебе будет…

Котёнок прижился. Он пока  откликался на все имена, что ему придумали, а больше всего ему нравилось, когда бабушка звала его  незамысловато Котей. Он и хозяйкой-то признал именно бабушку, а вовсе не Лиду… С Лидочкой он с удовольствием играл, кидался на бумажку, привязанную к веревочке, гонял разнообразных игрушечных мышек и мягкие маленькие мячики, но стоило бабушке встать с дивана и отправиться, например, в кухню, как Котя тут же срывался с места и, подняв хвостик бежал за ней. Спал он рядом с бабушкой. Сначала бабушка возражала, а потом ничего, привыкла. Он запрыгивал на постель бабушки и блаженно растягивался в ногах, словно говоря  -  вот оно моё место и больше нигде я спать не собираюсь!

Котик оказался понятливым и воспитанным – когти царапал только там, где Лидин отец прибил ему специальную полоску из толстой ковровой ткани, и ходил только в свой лоток в туалете. Углы не метил. Может быть, был ещё слишком мал…
Лидочка обижалась на котенка: всё-таки, это она его нашла, а он выбрал себе другую хозяйку.
- Да что ты, Лидуша, - говорила бабушка. – Вы же весь день кто на работе, кто в школе. А мы с ним и обед сготовим, и телевизор посмотрим, и в окошко…. Ты пойди лучше, погуляй с ним на травке-то!

Но котёнок на улице пугался, царапался и пытался убежать куда-нибудь, а лучше всего в парадное, к бабушке…. Его пугали звуки автомобилей, голоса людей, шум улицы. Лидочка стала носить котёнка, плотно прижав его к себе, в соседний палисадник. Там не было собак и детей, машины стояли далеко, и росла только трава. Конечно, за ним пришлось следить, а то однажды он так спрятался в высокой траве, что Лидочка испугалась и даже чуть не заплакала – котёнок пропал! Но потом увидела знакомый хвостик, торчащий из травы,  и обрадовалась, что никуда он не пропал, просто так играет.

Дачи у них ещё не было, но родители уже поговаривали, что надо бы покупать участок, ведь надо же где-то отдыхать ребёнку, бабушке, коту, да и им самим….
Машины тоже не было, в смысле, не было хорошей, новой. А старенькая была, ещё дедушкина,  но отец стеснялся ездить на такой, как он говорил, развалюхе.
- Ей уже сто лет, - говорил он. – Лучше уж электричкой…
- Не сто, -  возражала бабушка, - а только лет тридцать… Она хорошо бегала, пока дед был…
В конце концов, отец с дядей Сережёй и ещё каким-то незнакомым дядькой стали по выходным возиться в гараже, перебирать и смазывать старенький «Москвич» и возвращались весёлые.
- Пока новую купим, эта ещё побегает, - смеялся отец.
- Раритет, - уважительно говорил дядька, - будете продавать, я у вас её куплю.
Только когда она ещё будет эта дача и машина эта, и Лидочка исправно бегала с котенком в садик, пока весна и тепло.

Однажды вечером бабушка сказала, что звонила Ольга, что ей, Ольге предложили хорошую командировку, а Костя с Санькой и Сенькой один не справится. И что она, бабушка, вынуждена  будет уехать на недельку-другую помочь Косте справляться с непокорными близнецами.
Ольга  была младшей папиной сестрой и бабушкиной дочкой, и жили они в соседнем городке, всего-то пару часов езды на электричке.
- Что с ними справляться, - недовольно сказал отец, - мужикам уже по пять лет, не грудные…
«Зато вредные,  - подумала Лидочка, - всё ломают и дерутся…»
- Конечно, бабушка, поезжай, - сказала она, - мы справимся.
- Особенно ты, - вздохнула мама. Ведь теперь ей самой надо было заботиться об обеде, ужине и чистоте в квартире. А ещё ведь кот!
- За котом сама будешь ухаживать, - сказала мама. – А то свалила всё на бабушку…
- Я буду, - проговорила Лидочка.
Бабушка раздала все инструкции: и маме, и отцу,  а с ней, Лидочкой, вообще составила отдельный разговор. Чем кормить, когда и как, как мыть лоток и коту лапы и так далее…
- Играть с ним не забывай. На травку не ленись носить, кошки там себе сами витамины находят…

Бабушка уехала. Сначала казалось, что ничего и не изменилось, только стало в доме пусто и немного грустно.
Вечером Лидочка играла с котёнком, хотя он уже изрядно подрос и был похож на взрослого кота. Только кот играл как-то неохотно, всё больше лежал или бродил неприкаянно по квартире, кого-то или что-то искал. Есть он тоже стал плохо, еда оставалась в его новенькой плошке, которую совсем недавно купила Лидочка. Спал он возле бабушкиной кровати, ложился головой на её брошенные у кровати тапочки, так и дремал всю ночь, изредка поднимая с надеждой голову, когда кто-нибудь вставал посреди ночи в туалет или на кухню попить воды…
- Пушок заболел! – с тревогой объявила Лидочка родителям.
- Да ничего он не заболел, - потрогал нос кота отец. – Вон, нос влажный… Лидок, а ты всё же отнеси его завтра к ветеринару. А то бабушка приедет, а не дай бог…

После школы Лидочка с котом отправилась в ветеринарную поликлинику. Переноску они уже давно купили, такую большую корзинку с сетчатой стенкой. Кот сначала никак не хотел залезать в переноску, но потом Лидочка его уговорила. Не уговорила даже, обманула. Засунула поглубже его любимую мышку, ну, он и полез за ней…. Лидочка даже погордилась своей хитростью.
Переноска была ужасно тяжёлая, хорошо ещё, что ветполиклиника была недалеко. Очередь была небольшой. Сидел мужчина с большим догом, девушка с кошкой и всё. Последней была Лидочка.
- Так, кто у нас? – строго спросил ветеринар в белом халате.
- Кот… Пушок, ой, то есть Котя.
 Лидочка выпустила кота из переноски.
- Так как запишем?- спросил доктор. – Пушок? Или Котя?
- Напишите – Пуш, - вспомнила Лидочка солидное имя, предложенное дядей Серёжей.
- Пуш, гмм, - усмехнулся доктор. – Ну, иди сюда… Пуш!
Осмотрев кота, он сказал:
- Котик ваш совершенно здоров. Сколько ему? Месяца три?
- Че..тыре, - пролепетала Лидочка. – Кажется, четыре. Понимаете, я его нашла на улице. Его выбросили… Ему уже был месяц, наверное….
- Люди… - пробормотал врач, - только называемся людьми, да…. Котик твой  здоровый, чистенький. Хороший котик, а что ест плохо… Дома-то все?
- Бабушка уехала, – созналась Лидочка.
- Ну, вот! – улыбнулся доктор. - Он просто скучает. Гуляй с ним больше, играй… Скоро опять повеселеет.

Вечером Лидочка сообщила родителям, что Пушок скучает. По бабушке.
- Пуш! - воскликнул отец. – Да ты мужик или кто?
- Кузенька, бедненький, ты скучаешь, да? – подхватила мама  кота на руки и целуя его в мокрый нос. – Не скучай, скоро бабушка приедет!
Но кот всё равно безучастно сидел на подоконнике, словно высматривая там, вдалеке, бабушку… Или лежал в кресле, там, где обычно сидела бабушка.

Бабушка вернулась неожиданно.
- Катя приехала, - объявила она, - что там вдвоём-то толочься…
Катя была матерью дяди Кости, Ольгиного мужа. Обрадовались все. Отец потому что просто любил бабушку. Мама – потому что часть хлопот по дому опять будет выполнять бабушка. Лидочка… Лидочка и бабушку любила и была рада за кота, он теперь не будет скучать и шёрстка его снова станет блестящей и пушистой и кушать он будет, и играть!
- А где Котя? - спросила бабушка, расцеловавшись со всеми. – Котенька, ты где?
Кота не было видно. Только из кухни раздалось жалобное мяуканье.
- А, ты на кухне! – воскликнула бабушка, направляясь туда.
Но на кухне кота вроде не было…
- Котя, Котенька, - ещё раз позвала бабушка.
- Мяу, - жалобно раздалось из-за холодильника.
- Ах, вот ты где! – воскликнула бабушка. – Ну-ка иди сюда!

Но кот только высунул нос, посмотрел на бабушку и, вдруг, стрелой пронесся мимо неё с каким-то утробным мявом.  Он носился по квартире, сбивая дорожки и елозя когтями по паркету, резко разворачивался и бежал обратно странными скачками, боком, не прекращая своего победного мява. Казалось, он кричал: « Ура!!! Приехала!! Наконец-то приехала!!! Ура-а!!!»
Потом он внезапно успокоился, и бабушка сумела подхватить его на руки.
- Смотрите, глаза-то… - сказала бабушка.
Глаза у кота были большие-большие, просто одни зрачки, а не глаза.
- Ишь, обрадовался, - усмехнулся отец.
- Знаешь, как он скучал! – воскликнула Лидочка.

Потом они все сидели в комнате, бабушка в своём любимом кресле, конечно, с котом на руках, рассказывала, как она съездила, что нового у Оли с Костей, какими большими стали Санька и Сенька и какими ещё более проказливыми.
Кот сидел на коленях бабушки тихо-тихо, только иногда поворачивал к ней голову и что-то негромко говорил, обиженным тоном.
- Мрм-мяв-мряв-мя…..
Бабушка гладила его и отвечала:
- Да знаю, знаю, маленький ты мой… Знаю, что скучал, что плохо тебе без меня было… Прости, Котенька….
- Мда, - сказал отец, -  вон оно как… Животное, а понимает…

Они ещё немного посидели и подумали каждый о своём.
Бабушка думала, что всё-таки хороших детей она воспитала, и семьи у них хорошие, и внуки… Лидочка вон экзамен в музыкальной школе сдала на пятёрку, говорят, она талантливая девочка и у неё большое будущее, если не заленится. А Санька с Сенькой замечательные парни, добрые, а что на проказы шустры, так это пройдёт.
Отец думал о том, что мама постарела.  Немного, но постарела…. Вон уже морщинки новые и прядка седая.  Конечно, она ещё молодая и крепкая, но надо её поберечь, ведь он её очень любит…
Лидочкина мама думала, как ей повезло со свекровью. У других вон, и правда свекрови, а у неё – вторая мать. Она и зовёт её мамой.
А Лидочка радовалась, что бабушка приехала, радовалась и всё.
А  кот, у которого было много имён, ни о чём не думал. Он просто задремал на бабушкиных коленях. И ему было уютно на этих коленях, и он потихоньку мурлыкал, когда его гладили эти руки. Ему было хорошо и спокойно...

 

Мамин дневник

Женька сидела, сгорбившись, за своим небольшим письменным столиком  и учила проклятый английский. Сегодня она получила «двойку». Новые слова, видите ли, не выучила. А зачем они ей? В Англию она не собирается и в Америку тоже. Ей и здесь неплохо. Просто забыла она вчера про эти самые слова, заигрались с ребятами в волейбол до самого вечера. Играли в «картошку», когда один в центре, а остальные стараются попасть по нему мячом. Попробуй, отбейся, когда сидишь скрючившись… У Женьки до сих пор спина болит. Почти ей одной и доставалось.

А сегодня вторым уроком  был как раз английский. Ну, и…  Ирина Романовна спросила её первой.  А у мамы просто нюх на её «двойки». То просишь, просишь дневник подписать, а ей всё некогда. Ручку взять, видите ли, некогда. А классная – где подпись родителей, где подпись родителей…  Как будто от этой подписи что-то изменится. А как только «двойка» или «тройка», мама тут как тут.  И просить не надо. «Что-то доченька, я твой дневник давно не видела...»  Давно, ага. Всё время на столе лежит. Даже открытым, если там только «пятёрки» и «четвёрки».

Бабушке она уже нагрубила.
- Что-то ты сегодня не в духе, – сказала та, видя как Женька молча съела суп, отодвинула второе – любимую жареную картошку с котлетой и  залпом выпила компот.-  «Двойку», что ли получила?
- Ничего я не получала, отстань! – буркнула Женька и бабушка, обидевшись, молча собрала грязную посуду и отвернулась от Женьки.

Вот с бабушкой непростительно. Бабушку Женька очень любила. И рассказы её о той ещё жизни любила слушать, и как мама маленькой была…
Женька встала из-за стола и отправилась на кухню.
- Ба, в магазин не надо?
- Не надо. Я ходила уже,- сухо сказала бабушка.
- Ба…- виновато сказала Женька.- Я «пару» по инглишу получила….
- Да, как же так! – ахнула бабушка. – Сидишь за уроками, сидишь… Чем ты там только занимаешься!
- Я слова забыла выучить… От мамы влетит.
Бабушка кивнула головой, мол, это-то  конечно, этого уж не миновать…
- А знаешь что? – предложила она, хитро улыбаясь. – Ты слова-то эти выучи.  Да в комнате порядок наведи, вон на полке что творится… Мать придёт, проверит, а у тебя уж всё в порядке!
- Проверит она… - задумчиво сказала Женька.- В школе немецкий учила, английский в институте.  В голове полная каша.
- Так тем более, - улыбнулась бабушка.
 
К полке Женька приступила поначалу неохотно. Полка – это только так называется. На самом деле – стеллаж из шести полок. И на каждой чёрте что творится…
Взяв тряпку, чтобы заодно протереть пыль, начала с нижней полки. Тут её старые учебники, пусть ещё лежат. А вот эти для младших классов, уже никому не нужны – выбросить! На второй -  книжки. … Самые любимые. Есть и детские совеем, но Женька с ними ни за что не расстанется. Любовно обтерев каждую, снова поставила их на полочку.
Так. А тут мамины записные книжки, чертежи какие-то… Это трогать нельзя. Могут понадобиться, а она уж выбросила, распорядилась. Нет, пусть лежат.

А тут что? Её старые тетрадки! Ой, даже за пятый класс! С ума сойти! Открыла наугад одну из тетрадок – сочинение. Конечно, «Как я провела лето»… Ну, и как?  Господи, как же она так врать-то в пятом классе умела… Ездили с мамой и папой на море… Загорали и купались, нашли раковину…
Никуда они не ездили, некуда им ездить. Да и папы у неё нет. Давно уже. На море дорого, у мамы денег столько нет. Женька почти всё лето в пионерских лагерях проводила, а про них писать надоело. Одно и то же. Открытие-закрытие. Костёр-поход. Нет, Женька в лагере не скучала, конечно, но писать только про это… Вот и выдумывала.
Нет, это всё выбросить. Не нужно уже.

На следующей полке, покрытые пылью, лежали какие-то толстые тетрадки.
Ну-ка, что там? Мамины конспекты лекций, ещё институтские. Это тоже трогать не стоит. Женька протирала каждую обложку тетрадки  слегка влажной тряпкой, пока не наткнулась на одну, потоньше и в картонной обложке. Махнула и по ней  было тряпкой, открыла с конца. И тут какие-то записи…. Но… Это же не вовсе не тетрадь! Это … дневник! Вот и на обложке написано «Дневник». А дальше – ученицы 7а класса  Сидориной Татьяны.

«Как это Танькин дневник ко мне попал? Да ещё так запылился? Спрятала у меня что ли?» - подумала Женька о своей самой близкой подруге, которой сегодня повезло, не спросили на английском, а ведь играли в «картошку» вчера вместе.  Стоп-стоп-стоп… Какого учебного года? Женька ошарашено смотрела на годы, указанные на обложке. Да её ещё тогда в помине не было,  Таньки-то! Впрочем, и её, Женьки, тоже ещё не было… Это же… Это же мамин дневник! Ну, да! Её девичья фамилия Сидорина, как она забыла! Бабушка замуж выходила, фамилию не меняла, так и осталась на своей девичьей, уж очень она у неё красивая, вроде польская – Олтаржевская…
А дедушка был Сидорин, вот и мама была Сидорина!

Женька открыла первую страничку и с любопытством стала перелистывать дневник. Учебные предметы почти как у них. И почерк мамин так похож на её собственный. Только вот тут какая-то «тригонометрия», у них такого нет… Черчение – почти все «пятёрки» по черчению были у мамы! По алгебре и геометрии – тоже… Вот по русскому хуже – «троечки». «Она и сейчас  с ошибками пишет», – усмехнулась Женька. И замечаний в дневнике нет. Ну, почти нет. Ага, вот и есть! Что?? «Не выучила новые слова»,  было записано в графе «немецкий». И «двойка»! Да огромная какая! Чтобы дедушка с бабушкой сразу увидели, что ли… У неё самой  «двоечка» аккуратная, красивенькая, глаза бы на неё не смотрели… Но вот такие Ирина Романовна, ставит, невидные… Жалеет их, дураков. Зато «пятёрки» у неё крупные, да ещё «Well done!» припишет, что означает «Молодец!». Что-то давно Женька такую запись у себя не видела…

Идея пришла неожиданно…
Когда мама после работы заглянула в её комнату, Женька сидела и бубнила английские слова. Дневник лежал на столе открытым.
- Привет, Женюра, как дела?
- Нормально…  - буркнула Женька.- Слова вот учу…
Мама тут же вошла в комнату. «Ну, что я говорила… За версту «двойки» чует…» - подумала Женька.
- Ну-ка, ну-ка… Что-то я дневник давно не видела, - сказала мама.
«И, правда, давно… -  подумала Женька, - больше двадцати лет ты его не видела…»
- «Двойка»! - ахнула мама. - Слова не выучила!  А я билеты в кино взяла! Вот теперь сиди и учи, а в кино мы с бабушкой пойдём! А на твой билет найдём кого-нибудь! Это надо, целый день за уроками сидит, а слова по немецкому языку не выучила!
- Мам, - невинно сказала Женька, - у нас в школе вообще-то английский…
- А что тогда здесь… - начала было мама, и вдруг,  закрыв дневник, посмотрела на его обложку…
- Ма-а-ма! - как-то жалобно, по-детски,  позвала она бабушку.  -  Ну, я же просила тебя весь хлам выбросить!
- Так я же и выбросила, Таня, - бабушка вошла и недоуменно взяла из рук матери дневник. - Sur! Je demande pardon, la madame!

Женька рассмеялась. Бабушкин французский она не понимала, как не понимала его и мама.
- Прошу прощения, мадам! – перевела бабушка, возвращая маме её дневник.
Мама укоризненно посмотрела на бабушку и, вдруг, тоже рассмеялась.
- Женька! Ну, ты и хитрюга! Надо же, как разыграла!
- Мам… Я не разыграла. Я, правда,  по английскому  «пару» получила. Но я же всё уже выучила! Завтра отвечу. Вот он, мой дневник, - раскаянно сказала Женька. – Завтра вот точно «пятёрку» получу!
Она взяла мамин дневник из её рук  и перелистнула страничку.
- Вот такую!
В графе «немецкий язык» стояла жирная «пятёрка» и было написано «Der Prachtkerl!», что видимо, означало «Молодец!»

 

Медный пятачок

Не выходя из машины, Юрий  тоскливо разглядывал свой дачный участок, поросший унылым бурьяном  и кое-как обнесённый сеткой-рабицей. Калитка проржавела и провисла, наводя ещё большую тоску.  Посередине участка стоял уже слегка почерневший от дождей и ветров сруб без крыши. Окна, вернее отверстия для них, были прорублены, но ни рам, ни стёкол. Крыши не было. Дом был похож на грибок-теремок из Настиной книжки,  с которого сбили шляпку…

Он всё-таки вышел из машины и толкнул калитку. Та жалобно проскрипела, открывшись лишь наполовину. Впрочем, какая разница. Проходить он не собирался. Всё и так видно. Не было ничего: ни аккуратного домика с небольшой верандой, ни ухоженных грядок, ни цветника… Ничего не было.

- Юрий Сергеич, здравствуйте, - раздался за спиной женский голос.
Соседка, Мария Петровна. Соседка по даче. Хотя, по какой даче?..
- Здрасте, - не глядя на неё, бросил он.
- Дачу-то… достраивать будете? Или всё-таки продать участок решили? Если продавать, то уж про меня не забудьте… Какую цену скажете, ту и дам….
- Марь Петровна… Вы жену мою тут не видели? Вчера…
- Жену? – вскинула брови  соседка.  -  Так Вы женились! А я же и не знала… Нет, никого не было… Давно уже. И Вы-то не заглядываете.
- Понятно, - сказал он, хотя, что уж тут понятного.

Слегка отодвинув соседку, он сел за руль. Ну, и куда теперь? Куда?..
Сигарету… Где -то были вот только что…   В кармане куртки вдруг тренькнул и замолк телефон.
Телефон! Ну, конечно, как же он забыл! Ведь есть телефон, Господи, как же он мог забыть! Вот сейчас всё выяснится, всё станет понятным…
Полученную СМС он открыл машинально. «Подключайтесь к …». Да идите вы все!

Дрожащими руками он открыл список контактов. «Мама». Он нажал зелёную клавишу и долго ждал, слушая какую-то бравурную музыку… 
- Да, - наконец, ответила мать. – Юра? Что-то случилось? Мы же договорились…
- Мама, мама ты где?- почти закричал он, услышав родной голос.
- Что  значит, где? Юра, ты не заболел? Юра! Ты меня слышишь?  Я в Анталии, здесь роуминг, дорого, Юрочка! Мы же договорились, приеду – всё расскажу, в крайнем случае – СМС…
- Мама, - негромко спросил он, - Лиза с тобой?
- Какая Лиза? Юра! Я с Натальей Сергеевной, ты же нас сам в аэропорт отвозил!  Юра, сынок, что случилось?
- Ничего… Ничего не случилось, мам, Я здоров. Отдыхай. Я после дежурства, устал… Всё, мам, пока…

Он нажал кнопку отбоя и ещё долго бездумно разглядывал дисплей. Потом нерешительно выбрал контакт «Лиза».
Ответили сразу, густым басом.
-Да, алё, кто это?
- А… Можно мне Лизу, - робко спросил он.
- Лизу? Какую Лизу? Нет у нас Лиз никаких. Ты номером ошибся, мужик…
- А, давно у Вас этот номер? - спросил он, торопясь, вдруг дядька нажмёт отбой.
- Давно… Года три уже. А что?
- Нет-нет, ничего, - отключаясь, ответил он.
Так, ещё. Ищем Никиту. Никитоса, сына.
На этот раз телефон бодрым тоном сообщил ему, что «Набранный Вами номер не существует!»

Он отбросил телефон на соседнее сидение. Всё. У Настюшки телефона ещё нет, мала…
Соседка давно ушла, недовольно поджав губы. Ведь он так и не ответил на её вопрос.

Та-ак… Теперь закурим и подумаем… 
Школа! Конечно, школа! Там сейчас каникулы, лето, но кто-то же есть в школе….
Он  отбросил непогашенную сигарету в окно и тронулся с места. Хорошо, что дача недалеко от города, а то пришлось бы нестись, как сумасшедшему. Впрочем, он и так выжимал из своей «Нивы» всё, что мог…


Затормозив  почти у самого крыльца, бегом поднялся по лестнице на второй этаж. Пахло краской, ходили какие-то рабочие, но двери канцелярии были открыты.
За компьютером, склонив голову,  сидела молодая женщина, возможно, секретарь.
- Здравствуйте, - начал он с порога, - могу я видеть директора?
- Добрый день… Директор в отпуске, я пока за неё. А что Вы хотели? – она, наконец, оторвалась от монитора и посмотрела на него.

- Валька! – воскликнул он. – Валька Сидорова, ну, узнай же меня!
- Господи, Крылов! Юрка! Сколько зим, сколько лет! После школы ни на одном вечере встречи не был, что так?
- Наверное, работал… - мучительно вспоминал он, почему так ни разу и не побывал в школе. Хотя нет, на собрание ходил в Никитке, как-то раз, хотя надобности особой не было - и мать, и жена работали в этой самой школе.
- А сейчас зачем? Как живёшь-то? Антонина Андреевна говорила, весь в работе и не женится никак… Я завучем теперь здесь, муж хороший, две  дочки, правда, ещё дошкольницы. Но уже скоро…
- Мать… так говорила? – растерянно перебил он её.
- Ну, да! Говорила, хотя бы медсестричка какая нашлась. А то всё в холостяках…
- А где она?
- Кто?
- Антонина Андреевна, - сказал он с досадой.
- В отпуске… Я же говорю, я пока за неё.  А что она тебе не сказала что ли, куда поедет?  Они с Натальей Сергеевной, биологичкой, в Турцию собирались…
Так. Здесь сошлось.

- Валь, а у вас работает Елизавета  Васильевна? Английский язык …
Валентина посмотрела на него с недоумением.
- Юр… Я помню, вы дружили в старших классах…. Но…. Лизка  же не поступила в инъяз. Я поступила, а она нет. Баллов не хватило. Ты не знал?  Она уехала тогда  куда-то… С родителями. От неё вообще никаких известий, никто не знает, где она…
- А… Можно я посмотрю журнал  пятого «Б» ?
- Зачем тебе? – недоуменно спросила Валентина. – Ну, смотри…

Она кивнула на стопку журналов, видимо уже приготовленных для архива.
Ни в пятом «Б», ни в пятом «А» фамилии Крылов не было… Да, он уже и не ждал ничего.  Так, для проформы…
- Ладно, - спокойно сказал он. – Пока, Валентина… Может, зайду ещё.

В машине он снова достал сигарету. В пустую квартиру возвращаться не хотелось.
А как хорошо начиналось утро! Дежурство было лёгким, ни одного пациента по «Скорой», ни одного тяжёлого больного! Девчонки-медсестрички даже вздремнули…
Доехал быстро, как-то удачно миновал «пробки». И любимое место для парковки было свободно. В душ, потом горячего чаю и… спать! Часа четыре, не меньше! Дома пусто, все на даче. Красота! Вот только за сигаретами пришлось зайти в магазинчик, расположенный в их же доме. Перед ним стояла старушка, что-то покупала – сахар, батон… Он не прислушивался. Только бабка всё роняла – то платок, то очки, а под конец и кошелёк. Он послушно поднимал всё по очереди, а бабулька всякий раз повторяла: «Спасибо, сынок, ой, спасибо… Совсем слабая стала…».

Кошелёк её раскрылся, и оттуда посыпались на пол монеты. Он собирал их по всему магазину, чертыхаясь про себя. И что бы ни придти бабке позже, ведь на пенсии!
- Спасибо, сыночек, – прошамкала бабка. – Холостой? Хорошей невесты тебе…
«А, хорошо бы побыть холостым-то», - хмыкнул он про себя. «Хотя бы на денёк…»
- А это не моя, сынок,  - бабка протянула ему обратно монету. – Не моя это…
Он рассмотрел монету, протянутую бабкой. Это был старый советский ещё пятак.  И, надо же, год выпуска монеты совпадал с годом его рождения. «Оставлю на память», - решил он. «Ну, раз бабка говорит, что не её…» В магазинчике больше никого не было.
Он купил сигареты и направился к своему парадному, поигрывая пятачком. «Ишь ты, холостяк… Придумает же…» Он подбросил монетку и снова поймал её. «Орёл» или «решка»? Выпала «решка», как он и загадывал…

Сбросив лёгкую ветровку в прихожей, Юрий поспешил в душ. Настроение было хорошим, он даже мурлыкал что-то себе под нос, несмотря на полное отсутствие слуха.  Но что-то было не так… Что-то не так показалось ему в ванной… Не было весёлых детских мочалок, разноцветного детского мыла, на полочке стояли только его принадлежности и мамин крем. Не было детских ярких полотенец. Да и вообще их было только два - его и матери.
«Что они, всё на дачу взяли что ли?» - недоуменно подумал он. «Там и так всего полно…»

Кое-как отеревшись полотенцем, он нацепил на влажное ещё тело махровый халат (в ванной их тоже было только два!) и босиком ринулся в их с Лизой спальню. Всё было так же и одновременно не так… На подзеркальнике большого зеркала не было привычного беспорядка из баночек с разными кремами, лосьонами, духами… Стоял только его дорогущий одеколон, подаренный сослуживцами пару лет назад на его тридцатипятилетие.
Он рывком распахнул шкаф – так и есть! Только его рубашки, его пиджаки… Ничего Лизиного.
«Она бросила меня?.. Бросила? Не оставив даже записки?»

Он открыл двери в комнату, где обитали его мать и дети. Мамин диван так и стоял в глубокой нише, только красивый полог, придуманный ею самой, был отдёрнут.
А детской двухэтажной кровати не было… Вместо неё стоял стол с кипой бумаг и папок, открытый ноутбук.
Ноутбук он включил, может быть там какое-то письмо, объясняющее всё?  Нет, ничего нет… Только документы матери. Даже фотографии он открыл – не было фотографий.  Ни свадебных, ни потом, когда уже рождались дети и он фиксировал каждый их шаг. Ничего не было.  Ни детских книг, ни игрушек, ни любимого огромного мягкого Настиного тигрёнка.

Вот тогда он и рванулся на дачу…  И вот результат.

...Стоп-стоп-стоп! Что там бабка говорила? Про холостяка? А он, дурак, и загадал! Денёк побыть холостяком! И «решка» ведь выпала!
Где же он, пятак этот дурацкий? Пятак нашёлся в кармане джинсов.
Он подкинул пятак, поймал, зажмурился, потом медленно открыл глаза и приоткрыл кулак.
У-уф! «Орёл», как и загадывал!
Теперь домой! Проверить!..

Входную дверь открывал с опаской. А, вдруг, ничего не изменилось?
В прихожей аккуратно стояли мамины тапочки, и… Лизины с помпончиками. Детские валялись вразнобой, как попало.
«Когда уже приучатся, паршивцы!» - радостно подумал он, открывая все двери подряд. В ванной всё на месте – и мочалки, и полотенца, и халаты… В их спальне – небрежно брошенный Лизин халатик, в шкафу какие-то её блузки , юбки… Так. Теперь, что  у матери! В комнате, которую они, шутя, называли «комнатой матери и ребёнков»  всё было, как и должно было быть. И диван с пологом, и двухэтажная кровать, и наваленные в углу наколенники, шлем, роликовые коньки… На нижней кровати – куклы, в центре которых восседал плюшевый тигр.

«Всё! Срочно нужно брать ипотеку! Давно говорим, а живём как…», - радостно думал он.
Телефонный звонок заставил его вздрогнуть.
- Юршик, ты уже проснулся? Я не разбудила? – виновато спросила жена. – Нет? Тогда приезжай … уже все соскучились! Купи Антонине Андреевне «Бородинского» по дороге, здесь в магазине нет. И Настя ждёт, когда ты ей качели повесишь.
- Еду, Лизок, уже выхожу! – радостно проорал он.

Но, прежде, чем сесть в машину, он зашёл в магазинчик. Тот самый, где утром покупал сигареты. Во-первых, за «Бородинским», а во-вторых…
- Передайте, пожалуйста, бабуле монету. Это всё-таки её. Она ведь часто здесь бывает?
- Бывает… И все время рассыпает деньги, мелочь… И от этого пятачка отказывается. Кто его берёт, всегда потом возвращают. А что в нём такого? – с любопытством спросила молоденькая продавщица.
- Вы отдайте и всё, девушка. И скажите – пусть прекратит эти свои…эксперименты. А. впрочем, ничего не говорите. Просто отдайте, скажите – вот вернули вашу вещь.
- Хорошо, передам, - улыбнулась продавщица, откладывая пятачок в сторону.- Она обычно утром приходит…

К своему участку он подъезжал осторожно. Вдруг, опять?..
У-уф, всё на месте. И обихоженный домик (ведь сам неделю назад красил рамы!), и грядки, и цветник…. Навстречу ему уже бежала Настя.
- Папа, папа, прокатиться!
- Потом покатаемся, ты же хотела качели, - поцеловал он дочку.
- Ура, папа приехал! - услышал он громкий крик своего старшего отпрыска, Никитки.
Из их домика выплыла соседка, Мария Петровна,
- Ну, хозяин в дом, гости из дому! Здравствуйте, Юрий Сергеевич!  Мы вот тут с Вашей мамой журнальчиками обменялись…
В руках она держала несколько номеров «Садовода-любителя».
- Добрый день, Мария Петровна! – ответил он. – Что так скоро убегаете?
- Да, я ещё не раз зайду, -  рассмеялась соседка. – Что ж Вам мешать-то сейчас…

Он переоделся, с удовольствием съел всё, что подали ему мать с женой,  укрепил качели для Настюхи и, извинившись, пошел, наконец, спать.

Спал Юрий почти до ужина, спал крепко и без сновидений.

 

Метро

Васильев не любил метро.
Его раздражала толчея в вагонах, незнакомые, порой неприятные запахи, да, и вообще…  Но сегодня пришлось всё-таки спуститься в подземку. Старенькая «Тойота», купленная почти за бесценок по случаю, заводиться отказалась. «Надо завтра Василь Петровича попросить оттащить на станцию техобслуживания», - с досадой думал он, спускаясь по эскалатору. «Головная боль, не машина…» Но другой всё равно не предвиделось, не по карману…

В вагоне неожиданно оказалось полупустынно, Васильев даже позволил себе сесть. Свободных мест было много. «А, сегодня же суббота!», - дошло до него, наконец.  "Все спят ещё…" Самому, хотя ночное дежурство выдалось трудным, таким трудным, что редко бывало, спать почему-то не хотелось. Он лениво оглядел пассажиров.

Молодая парочка, плотно прижалась друг к другу … «Или только встретились, или ещё не расставались», - усмехнулся про себя Васильев.
Какой-то парень, перекатывая жвачку во рту и, вставив наушники в уши, сидел с закрытыми глазами… «Пребывает в нирване», - хмыкнул Васильев.
Пожилая пара с множеством сумок и авосек… «Эти к внукам едут,- определил он, - пирожки везут…»
Бомжеватого вида мужичок с рюкзаком… «Этот не знаю, куда…» - расслаблено подумал Васильев.
«А! Вот объект поинтереснее…» На противоположном сидении, чуть левее от него сидела молодая женщина с книгой. «Ишь, головы от книжки не поднимает… Грамотная», - опять хмыкнул он. «А ничего выдающегося… Совершенно неинтересная особа… Бесцветная какая-то. Волосы вроде ничего, а она их в дурацкий хвост завязала…»

Женщина, словно почувствовав его пристальный взгляд, на секунду подняла голову от книги и опять опустила глаза. «А румянец-то появился… Не привыкла к мужскому вниманию», - подумал он, теперь уже специально бесцеремонно разглядывая её.

На очередной остановке парень в наушниках быстро вскочил и выбежал, чуть не сбив с ног входившего в вагон сутулого, худого мужчину средних лет с сумкой через плечо.
«Очнулся…», - подумал Васильев. «Такими меломанами все стали, дальше некуда…»

Следующая остановка была его.

- Ой, ой, помогите! Тут мужчине плохо! – раздался сдавленный женский крик.
Васильев повернул голову и увидел, что только что вошедший сутулый мужчина, заваливается на бок, а суетится возле него та самая пара с авоськами.
- Ой, божечки, помрёт ведь, помогите!

Васильев резко поднялся, но мимо него, на ходу запихивая книжку в сумку, молнией пронеслась та самая, бесцветная.
В два быстрых шага он подошёл к ним.  Куртка на мужчине уже была расстёгнута, как и воротник рубашки. Профессиональным движением «бесцветная» дотронулась до сонной артерии.
- Дайте сумку, - требовательно сказала она.
Васильеву показалось, что она обращается к нему. Она приподняла голову мужчины, а Васильев ловко подсунул под его  голову его же сумку.
- Освободите места, - скомандовала она, - его положить нужно.
- Вы меня слышите? – спросила она, наклонившись к больному.- Ноги согните в коленях. Кофеин… Есть у кого-нибудь кофеин? – требовательно спросила она. – Ну, или цитрамон хотя бы…
- У меня, - вдруг отозвался испуганно бомжеватый мужичок. – Цитрамон, вот…
- Запить, - скомандовала она.- Нужен чай…
- Вот, есть «Липтон», - робко сказала девушка, оторвавшись от своего парня. – Только холодный, в бутылке…
- Давайте! Разжуйте таблетку, - обратилась она к пострадавшему, - запейте… Ещё, ещё, не бойтесь. Ничего страшного…
- Давление упало, гипогликемия, - слегка повернув голову, сказа она явно Васильеву.
- «Скорую» бы надо… - неуверенно сказала женщина, поднявшая тревогу. – Может, сказать машинисту-то?
- Не надо «скорую»,- тихо произнёс больной.- У меня так бывает иногда…
- Ну, вот, уже вены появились… - произнесла «бесцветная». – Вы завтракали?
- Не успел, торопился, - ответил мужчина.
- Сейчас будет станция, нужно будет выйти. Мы вас проводим. Здесь есть больница.
- Я… Я не хочу в больницу… Меня дочка встречать будет на конечной…
- Хорошо, - сказала она, - едем до конечной.

Кому сказала? Васильеву, что ли? Видимо, ему…

Редкие пассажиры, входившие на остановках, с любопытством и испугом смотрели на лежавшего мужчину и суетившихся рядом людей.

«Добролюбова. Конечная. Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны. Уважаемые пассажиры, при выходе не забывайте свои вещи», - жизнерадостно объявило вагонное радио.

- Осторожно поднимайтесь… осторожно! – снова скомандовала она. – Не торопитесь…

До эскалатора на выход было несколько шагов, они ехали во втором вагоне.
Васильев и «бесцветная» с двух сторон придерживали мужчину под локти, хотя тот и заявлял, что уже совершенно здоров и вполне может идти сам.

- Вон, дочка-то моя… - сказал мужчина, едва они сошли с эскалатора.
- Что-то случилось, папуль? – встревожено спросила худощавая девушка, похожая на отца, оглядывая их всех.
- Вашему папе нужно полежать. Накормите его, дайте чаю горячего, сладкого,- сказала эта… «Бесцветной» Васильеву уже не хотелось её называть, даже мысленно.
- Спасибо вам. У него перепады давления, я знаю… Потому и встречала, - сказала девушка. – Пойдём, папуль, я такси поймаю…

- Вам теперь куда? – спросила «бесцветная», едва они вышли с Васильевым из метро.
Он махнул рукой куда-то в сторону.
- Тогда…пойдёмте пешком?..
Они молча прошли полквартала.
- Вы врач? – спросил он.
- Как и вы, – улыбнулась она, не глядя на него.
- А… Откуда вы… Как врач я себя в этой ситуации никак не проявил…
- Вы просто не успели. Вы же травматолог, хирург. А я реаниматолог. У меня реакция выработалась.  Не удивляйтесь…  Я ваш доклад на конференции в марте слышала. А в метро первый раз увидела.
- Я почти не езжу в метро… Простите, я не представился – Андрей. Андрей Васильев.
- Я знаю, - снова улыбнулась она. – А я Татьяна Шубина.

Он взглянул на неё. 
- Шубина? Это вас наш главврач хочет переманить к себе?..  Он только и говорит о вас!
Она рассмеялась.
- Да он уже почти переманил. И к дому мне ваша больница ближе… Вот, подготовлю себе замену… Собственно, уже подготовила. Ну, вот, я и  пришла. Спасибо, что проводили.  Вам ведь совсем в другую сторону? - лукаво спросила она.

Он неопределённо мотнул головой, что могло означать и «да» и «нет» одновременно.
«Какая же она «бесцветная»? Дурак я, дурак… У неё дежурство было, и, конечно, не менее трудное. Она просто устала… Какие у неё глаза… Лучистые …»
- Таня… Извините, можно так? Переходите к нам… поскорее!
Она снова улыбнулась.
- Уже скоро. Совсем скоро…
- Я… буду вас ждать. И ездить в метро! – улыбнулся и он.
- До свидания, – мягко сказала она. – Я рада, что… мы, наконец, познакомились.

Васильев шагал по проспекту и улыбался. Возможно, это и есть то настоящее, что может быть счастьем?..  Может быть, кто знает…

 

Минька и Гринька

1.
Мишку, или по-домашнему Миньку,  родители отправили в пионерский лагерь. Потому что бабушка не приехала. Обещала приехать летом, а сама… Что-то у неё там важное случилось – то ли подруга юности гостит, то ли и вовсе друг. Короче говоря, бабушка написала письмо, что этим летом у неё нет никакой возможности «пасти» Миньку, потому что он уже парень большой и вполне может поехать в пионерский лагерь.

А мама сказала, что бабушка просто устала каждое лето возиться с Минькой,  и пусть, в самом деле, едет в лагерь, может его там к дисциплине приучат.
- Хм, - сказал папа, – пора бы!

Так Минька на двенадцатом году жизни впервые попал в пионерский лагерь. Лагерь принадлежал заводу, на котором родители его работали. Поэтому и ребят знакомых в лагере было полно.
Поначалу Минька робел, а потом понравилось. И то, что вскакивали все по горну и бежали в одних трусиках на зарядку, и линейки нравились, и даже уборка территории. Все вместе, здорово! Дома-то он был один. Ни брата, ни сестры... И еда в столовой казалась замечательно  вкусной, не то, что дома. И вожатый понравился, Костя. Он с ними в поход ходил с ночёвкой, и костёр они жгли там, в походе, и не спали почти всю ночь. А воспитательница была как раз похожа на  его бабушку, всё хлопотала, все заботилась. Чтобы долго не купались, чтобы спали в «тихий час»,  чтобы  в столовой всё ели, а не капризничали.

А ещё Костя учил их играть в футбол. Ну, не девчонок, конечно, те больше что-то там с воспитательницей Марией Кирилловной из бисера плели.
Костя Миньку в нападающие поставил. А дружка его (новый друг у него там появился, в лагере) Гриньку, на ворота, голкипером, значит. Минька тоже хотел быть голкипером, но Костя сказал, что у Гриньки реакция отменная, а у Миньки – скорость. Костя был студентом, учился в Институте физкультуры. Значит, понимал, что к чему.

В их лагере палаток не было, а  были такие маленькие домики, на двенадцать человек. Вот их отряд и занимал два домика. В одном девчонки с Марией Кирилловной, а в другом – пацаны с Костей.
Гринькина кровать рядом с Минькиной стояла и тумбочка у них была одна на двоих. Вот так и подружились по началу.

А потом оказалось, что Гринька в лагере этом уже не первый год и всё знает. Где лаз в изгороди,значит, можно за орехами сбегать (мало ли, что ещё неспелые) и принести целую пазуху… Можно и искупаться, но речка далековато, хватятся, та-акой шум поднимут!
 
Минька не обращал внимания на то, что у Гриньки футболки все старенькие, вытянутые. «Треники» выцветшие и короткие (всё равно их подворачивали) и рукава у пионерской рубашки давно коротки. Может быть потому, что для пацана главное не это.

Официального родительского дня в лагере не было. Родители приезжали, когда хотели.
И к Миньке мать с отцом часто приезжали на своей «восьмёрке». Ну, что привозили – ириски всякие, печенье, ягоды,  Минька всем раздавал. Прежде всего, Гриньке. Во-первых, друг, и кровати рядом, а во-вторых,  что-то к Гриньке никто и не ездил.
Минька как-то спросил:
- Гринь, а у тебя кто есть? Ну, дома?
- Мамка… Только она… работает. Ей некогда, - отвернувшись, сказал Гринька.
Ну, работает и работает, если отца нет почему-то (может, развелись, а Минька уже про разводы слышал), какая ему разница. Гостинцев-то на всех хватает.

А вот в воскресенье родители прямо с утра понаехали.  Дежурные от ворот только и успевали по отрядам бегать и сообщать, к кому приехали. И директорша, Татьяна Дмитриевна, прямо с ног сбилась. Все родители отпрашивали своих «чад» до вечера.
Минька с родителями тоже на речку поехали. Хоть покупаться всласть, а то только по колено в речку войдёшь: «Четвёртый отряд, на берег!» Не успеешь и до буйков доплыть в купальне.
Он и Гриньку с собой звал, да тот отказался.
- Не… Мамка приедет…

Только  к ужину, вечером, Минька явился.
За столом спросил:
- Мамка-то твоя приезжала?
- Не… - склонился над тарелкой Гринька. - Она работает… Некогда. Может, на неделе приедет…

Ночью Минька проснулся от непонятных звуков. Кто-то рядом то ли потихоньку скулил, то ли всхлипывал… Прислушался. Тихо в палате. Только сопение раздаётся. Спят все.
Гринька! Всхлипы раздавались оттуда, от Гринькиной кровати….
Минька  приподнялся, потом встал, и, накинув на плечи одеяло (прохладно ночью, всё же!), босиком подошёл к Гриньке.
- Гринь, - шёпотом позвал он, - ты чего, а?
- Ничего, - глухо  и не сразу откликнулся Гринька. – Вали отсюда, понял?..
- Ну, чего ты? Сегодня не приехала, может, завтра… Она же по сменам, сам говорил…
- По сменам? – приподнялся Гринька. – Да запила она снова! Пьющая она у меня… А обещала… «Ни капли больше, ни капли…»,  - передразнил он. - Как батя умер, так и пьёт… - добавил тихо и  снова заплакал. – Что я ни делал, как не просил… Обещает,  и опять… Обещает,  и – опять…
 - А у меня папка тоже пил, - с ходу выдумал Минька. – Так мамка сказала: «Будешь водку пить, мы от тебя с Минькой уйдём…» . Он испугался, и вот… Не пьёт больше.
- Куда я от неё уйду… - всхлипнув, задумчиво сказал Гринька. – Она без меня пропадёт совсем… Ладно. Давай спать…

Утром про это не вспоминали. После завтрака Костя на тренировку позвал. Вечером игра предстояла с третьим  отрядом, а это не шутки. Там все вон какие здоровые… После тренировки в душ побежали. Минька потихоньку отстал и подошёл к домику Татьяны Дмитриевны. Директорша стояла на крыльце и собиралась уходить, потому что и платье на ней было новое, и босоножки, а не тапочки, и сумка с собой.
- Здрасьте…. – негромко сказал Минька. – Татьян Дмитна, можно позвонить?
- Здрасьте! – ответила Татьяна Дмитриевна. – Кому звонить-то, Миша? К тебе только вчера приезжали… Или что нужно, так я передам. Я сейчас на завод еду, увижу маму твою.
- Мне… Нет, мне самому надо… Сказать…
- Важное, секретное? – улыбнулась директорша. – Ну, звони, только быстро. У нас через ноль восемь, знаешь? – крикнула она ему вслед, потому что Минька резво рванулся к телефону…
… Когда он поговорил и вышел на крыльцо, Татьяна Дмитриевна посмотрела на него как-то… задумчиво что ли,  и сказала:
- Я зайду к маме, Миша… А вечером вернусь.
Ничего этого она могла бы и не говорить. Понял Минька – слышала всё. Стенки-то тонкие… Кивнул только и в душ побежал, догонять пацанов.


После полдника с третьим отрядом играли. Болеть за них даже девчонки пришли с Марь Кирилловной. Визжали так, что физрук Юрий Арсеньевич, судья, им, дурёхам, замечание сделал… Всё равно у третьего выиграли! Прямо на последних минутах. Всё по нулям было, а тут Миньке так ловко мяч передали, он и забил! Прямо в угол ворот попал, вратарь ихний, из третьего, даже ахнуть не успел, во как! Ну, тут они разозлились, из третьего, стали их ворота атаковать. А там Гринька. А у него – реакция! Два мяча поймал, а третий забить уж защитники не дали. И свисток! Всё!
Прямо на поле обнимались и прыгали… И девчонки выскочили, и Марь Кирилловна…
До ужина только и разговоров об этом матче было. Из третьего отряда все  злые ходили. На матч-реванш набивались. А Костя сказал:
- Ещё потренируемся и реванш выиграем!

После ужина они в кино собирались. Татьяна Дмитриевна приехала и  кино привезла. «Служили два товарища». Гринька уже видел, а Минька ещё не успел.
- Классное кино! – сказал Гринька. – Там, знаешь…
- Ну, не рассказывай! Неинтересно же будет! – запротестовал Минька.
Вот тут как раз Костя и вошёл.
- Малышев! Гриша, вот тебе тут прислали… Татьяна Дмитриевна привезла. От матери.
И протягивает пакет огромный бумажный…
Гришка покраснел, заулыбался…. Пакет открыл. А там  и ириски, и леденцы «Барбарис», и печенье… А на самом дне – футболка,  новая,  белая… И «треники» тоже новые, темно-синие.
- Мамка работает… Не могла приехать, - радостно говорил Гринька, угощая всех конфетами и печеньем.
- Я ж тебе говорил, - засовывая в рот сразу две ириски, сказал Минька. – Говорил я тебе…
«Это моя мама молодец…», - думал он. «И Татьяна Дмитриевна -  тоже…».
И футболку, и «треники» он узнал. Мама в запас покупала. Говорила:  «Пусть пока лежат, а то на нём прямо горит всё…». Это про него, Миньку. Вот, пригодились. И конфеты-то знакомые. Он только вчера сам такими же всех угощал.

Смена пролетела быстро. Реванш с третьим отрядом они снова выиграли, а вот второму продули… Ну, там и ребята уже почти взрослые, не так и стыдно.

Готовились к закрытию смены. Говорили, что будет карнавал, будут призы за костюмы. Минька с Гринькой решили, что на карнавале будут пиратами. Старые тельняшки им Минькин отец  привёз, сохранились ещё,  когда служил. Насчёт косынок с девчонками договорились. Ножи деревянные Костя обещал помочь выточить. Краски  (усы нарисовать) в пионерской комнате выпросили. Короче говоря, всё было почти готово.
- А давай за орехами смотаемся, - предложил Гринька.- Смена прошла почти, а ещё и не ходили ни разу…
- А не попадёт? - поинтересовался Минька. – Не хватятся?
- Не… Сейчас все вон к закрытию готовятся. Не до нас. Да мы быстро. Я же место знаю…
Они бегом  пересекли территорию лагеря, и подошли к укромному уголку возле изгороди, почти сплошь заросшему крапивой и ещё какой-то высокой травой, названия которой Минька не знал.
Крапиву Гринька примял ногами, хотя и охал и вскрикивал.
- Жжётся… Чёрт! Никто не ходил, значит, не знают… Во-от он, лазик-то…
Он отодвинул одну из досок, и оказалось, что пролезть в лаз довольно-таки непросто даже пустыми, а как потом, когда с орехами?
- Ничо… Пролезем как-нибудь… Много набирать не будем… - утешил Гринька.
Царапаясь о кусты и какие-то колючки, выбрались к кустам орешника.
- Ещё неспелые… - Минька разжевал зелёную, чуть подсохшую самую верхнюю оболочку ореха. Сам орех был только слегка коричневатым и мягким.
- Потому и не ходили… - задумчиво сказал Гринька.- А то бы тут уже ничего не было. Ладно, маленько наберём, и пошли…
Орехи рассовали по карманам, и пошли обратно. Еле пролезли, хоть орехи выбрасывай!
- Про лаз не говори никому. В следующую смену уже спелые будут, - учил Гринька.
- Я в следующую, может, не поеду, не знаю пока, - отвечал  Минька. – Я ещё у родителей не спрашивал.
- А я поеду… - вздохнул Гринька. - Я всегда на все три смены езжу…

Едва на территорию лагеря вступили, как навстречу Марь Кирилловна.
На оттопыренные карманы их и не глянула.
- Ребятки, где ж вы ходите-то? Гриша, тебя Татьяна Дмитриевна зовёт…. Пойдём, пойдём…
- А что? Чего  надо-то? –  грубовато спросил Гринька, украдкой выбрасывая из карманов орехи.
- Пойдём, зовёт она…
Она жалостливо смотрела на Гриньку, а на Миньку даже не взглянула.  Минька сам вслед за ними пошёл.  У крыльца остановился. А Марь Кирилловна вместе с Гринькой зашла в домик директорши.  Минька подошёл ближе. Что-то говорила Татьяна Дмитриевна, но слышно было только «бу-бу-бу…».
Вдруг, у Миньки мурашки поползли  по коже…  Оттуда, из домика директорши, раздался какой-то нечеловеческий, тонкий Гринькин вой…
Вышла Марь Кирилловна, и, вытирая платочком глаза, пробормотала:
- Боже мой, боже мой…  Мишенька, ты иди отсюда… У Гриши горе – мама его погибла…  Под трамвай попала...

Минька медленно вывернул карманы и, не глядя на Марь Кирилловну,  выбросил все орехи прямо в пыль…

Гринька в отряд не вернулся, его сразу кто-то отвёз  в город. 

Сегодня ночью он впервые не спал. Все спали, а он – нет… Смотрел на пустую, застеленную  кровать Гриньки, и сердце его  сжималось от чего-то непонятного…

Утром Минька ещё до горна  пошёл к домику директора. Постучал в двери.
- Ты что так рано, Миша? Ещё до подъема сорок минут…
- Татьяна Дмитриевна, - угрюмо сказал Минька. - Позвоните моим родителям. Пусть меня заберут. Я… не хочу тут.
- А как же… Карнавал скоро… Ты же хотел пиратом быть?
- Нет. Это мы хотели… с Гринькой. Я один не буду. Позвоните, пожалуйста…

Вечером за ним приехал отец. В машине Минька молчал. Дома сразу ушёл в свою комнату. Не хотелось ни рисовать, ни читать.
Родители на кухне гремели посудой, собирались ужинать. Позвали  Миньку. Он вяло ковырялся в тарелке, хотя в лагере поужинать не успел.
- Надо бы сходить к этому мальчику… - неуверенно сказала мама. - Родня-то у него есть какая ещё? И где он живёт?
Она вопросительно посмотрела на Миньку. Тот  вяло пожал плечами.
- Надо обязательно узнать, где он живёт…. Ну, где этого мальчика найти.
- Это несложно, - сказал отец, - раз она на заводе у нас работала.

Но к Гриньке они всё не шли и не шли… С работы мама приходила  задумчивая, а после ужина они о чём-то долго разговаривали с отцом  на кухне, но, когда заходил Минька, разговоры стихали. Или нарочито  бодро родители заводили разговор о каких-то пустяках.

Однажды Миньку всё-таки позвали на кухню.
- Минька, - сказал отец, - ты человек уже взрослый, надо посоветоваться.
- А про что? – спросил польщённый Минька.
- Видишь ли, Мишук, - сказала мама, - я уже была у Гриши… И не одна, а с Ольгой Петровной  из опекунского отдела. Там к нему тётя приехала, не родная, двоюродная сестра отца. Она хочет Гришу увезти туда, в посёлок, где они живут. Только… Гриша с ними жить не будет. Они хотят его определить в интернат  в соседнем городе.
- Почему? Почему не с ними? – спросил Минька.
- Ну… Там много причин. У тёти  здоровье плохое, хозяйство… Некогда ей за Гришей приглядывать. А у её дочки своих детей трое.
- Обещают каждые выходные к нему ездить или он к ним будет ездить, - сказал отец.
- А… можно… То есть нельзя, чтобы он у нас пожил? – запутался Минька. –В интернате плохо… И к школе он к своей привык, и друзья тут у него… Ну, хотя бы немножко, а? Можно?
Мама с отцом переглянулись.
- Вот мы тебя за тем и позвали…  Гриша не против, да и тётка его тоже.  Только мы сомневались, ты-то захочешь?
- Я? -  возмутился Минька. – Да я… Я не захочу?! Да я уже давно хоть какого-нибудь брата хочу! А Гринька хороший!

2.
…В этот день снег пошёл уже с утра. И, хотя, это был первый снег, похоже, он решил прочно обосноваться на стылой, ждущей его земле…
На школьное крыльцо с гиканьем и свистом после второй смены высыпала стайка старшеклассников, скорее похожих не на солидных людей, оканчивающих в этом году школу, а на весёлых, резвящихся щенков.  Визжали девчонки, вмиг превратившиеся из молоденьких барышень в первоклашек, кому-то попали снежком, кто-то возился в сугробе, приговаривая:
- Ах, вы  так? А мы вам вот та-ак…
- Ну, всё, хватит, Минька, холодно же, - взмолился Гринька из сугроба. – Холодно, говорю! Ай, за шиворот попало! И за Алёнкой  нам ещё… Забыл?
Хохоча, и отряхивая друг друга, эти двое вылезли, наконец, из пушистого плена.
- Пока, ребят! До завтра!
До детского сада было совсем недалеко.


- А почему санки не взяли?  - капризно спросила Алёнка, когда, справившись, наконец, с её одеванием, мальчишки вышли на улицу.
- Мы же из школы прямо, - возмутился Минька.
- Завтра обязательно возьмём, - спокойно ответил Гринька.
Алёнка что-то рассказывала из своей детсадовской  жизни, Минька кивал и поддакивал, держа в своей руке ручонку сестры, думая  о том, что вот не было бы Гриньки, может, и Алёнки не было бы…
Просто как-то случайно услышал, как одна из соседок говорила другой: «Вот, не давал им господь ещё деток, сколько уж после Мишки ждали… А взяли сироту – и смилостивился господь…»
Гринька же с беспокойством думал, что Минька сегодня опять за контрольную по алгебре получил «трояк», а ведь скоро экзамены, а там и в институт…  «Надо заставить его как-то заниматься, лодыря… Ведь способный, чёрт!»
А хитрая Алёнка думала, как бы намекнуть старшим братьям, что с деревянной горки во дворе можно прокатиться и без санок, просто на их портфелях.

В свете уличного фонаря крупные снежинки, казалось, парили над землёй, нехотя опускаясь всё ниже и ниже,  нежно, невесомо, ложась на своих предшественниц…
- А давайте с горки прокатимся, - предложила Алёнка. - Она скользкая, можно без санок...
- Ох, и хитрющая ты, Ленка, - рассмеялся Минька.
- Только один раз! – строго ответил Гринька.
И Алёнка радостно кивнула головой, справедливо решив, что где один, там и два…
И что раз идёт снег, то скоро Новый год, а раз Новый год, то будут подарки.  И Гриша с Мишей придумают для неё, как всегда, что-нибудь интересное …

 

Мышка

Всю первую неделю отпуска он проспал. Просыпался только для того, чтобы  что-нибудь перехватить, да по естественной надобности. И снова бухался в постель. Телефоны отключил заблаговременно, чтобы никто не позволил нарушить его, наконец-то наступавший покой и сон.
Сегодня проснулся часов в двенадцать, и что удивительно, спать больше не хотелось.

Зеркало отразило опухшую от сна обросшую физиономию.
«Фу-у», - сморщился он, и физиономия в зеркале тоже сморщилась, дразня его….
Прохладный душ привёл в чувство, а выбритые щёки, по которым он ещё и похлопал для верности, вернули ему почти прежний вид. Пригладив взлохмаченные влажные волосы, подумал, что недурно бы посетить парикмахерскую.

Небо за окном было серым, кажется, дождь накрапывал, погода к прогулке вовсе не располагала.
Включил телефоны, просмотрел несколько СМС, пропущенные звонки тоже были, но от неё – ничего…
«Ну, и чёрт с тобой, - беззлобно подумал он, - подумаешь, артистка погорелого театра…»
Пощёлкал было пультом телевизора, задумчиво сказал сам себе:
- Мда…

Делать нечего, придётся идти в парикмахерскую. Да и запасы продуктов уже почти кончились.
Парикмахерская была рядом, в соседнем доме, но его любимой Людмилы Ивановны, которая стригла его всегда так, как он хотел, не было.
- А Людмила Ивановна  где? - Спросил он у черноглазой девчонки, усаживаясь в кресло.
- В отпуске, - равнодушно ответила та, - вам, как бачки косые сделать?
- «Тоже не повезло, в такой-то сезон в отпуск…» - подумал он, а вслух сказал:
- Да точно так же, только чуть короче…
Странно, но новая парикмахерша постригла его именно так, как он всю жизнь мечтал. В зеркале отразилось лицо вполне интересного мужчины, даже с проблесками интеллекта на челе.
- Э-ээ,  простите, как вас зовут? - Поинтересовался он.
- Галя, - девушка ткнула пальцем в бейджик, где было написано, что его обслуживала Галина такая-то.
- Теперь ваш клиент, - улыбнулся он и получил ответную улыбку.

Улица встретила его моросящим дождём, но теперь ничего не могло испортить его радужного настроения.  И от избытка чувств он даже поддал ногой какую-то пустую, намокшую коробку из под известной марки сигарет, которая отлетела недалеко, но перевернулась.
На этой обратной, перевернувшейся стороне было что-то написано, вроде нацарапан какой-то номер телефона.

И ведь не лень же ему было наклониться и посмотреть цифры этого номера. Более того, повинуясь какой-то шутовской энергии, бившей из него ключом, он занёс эти цифры в телефон.
«Ну, и что теперь? Позвонить? А была, не была, если что, скажу, ошибся…»

Телефон отозвался сразу. Дрожащий девичий голос спросил:
- Это вы? («А кто же, - подумал он, - пока я – это я…»)
- Я ждала вашего звонка…. Знаете, ей совсем плохо…  Вы обещали помочь. Вы можете сейчас приехать? Адрес…  Ведь это вы? Вы – доктор?
От неожиданности он секунду молчал. Доктор? Что, печать уже и на голос поставили? Мол, вот, этот голос принадлежит врачу, доктору…
Он прокашлялся и неуверенно спросил:
- А что там у вас?
- Она умирает… - девушка заплакала.- Мы у вас были неделю назад, вы записали телефон… Если совсем плохо будет…
«Молодец , доктор, - зло подумал он, - мало курит… Или дворники так работают? Неделя…»
 - Повторите адрес, - сухо сказал он, - сейчас буду.
Это было недалеко, три остановки метро.

Двери открыла молоденькая девушка, открыла так быстро, словно поджидала его за дверью. Да и ведь и поджидала, наверное…
- Ой… Это не вы… - испуганно отшатнулась она. – Это не вы телефон записывали….
- Разве важно, кто записывал? – Спросил он. – Я  - доктор. Что у вас?
- Вот…-  она провела его единственную небольшую комнатку, где на кресле, не подстилке лежала и тяжело дышала маленькая собачка… Пудель, что ли.
- Я… - он хотел сказать, что он не собачий доктор, не ветеринар, а вполне человеческий хирург-кардиолог, но почему-то не стал этого говорить. Такими умоляющими, огромными, полными слёз глазами смотрела на него девушка.
Он сразу увидел, что собачка умирает. Для этого не надо быть даже ветеринаром.
Но для этой худенькой, прозрачной девочки, он был последней надеждой…

«Вован!» – вдруг вспомнил он. Вот кто нужен сейчас и немедленно – Вован.
Вован был его школьным другом, но после школы их пути немного разошлись. Вован стал как раз ветеринаром.
- Вовка, - набрал он номер друга, - ты где? Ах, ещё в лаборатории… Давай-ка по вот этому адресу, срочный вызов! И не говори мне ничего про Томку, подождёт! Ты врач или кто? Возьми свою вакцину… Да знаю я, что пока только для мышей! Здесь тоже… почти мышь…
- Её Мышкой зовут, - робко всхлипнула девушка.
- Мышка говорю! – покосился он на девушку.- Да мало ли что, не все выживают, давай, эта выживет! Всё! Через сорок минут жду! И не говори мне про пробки, доедешь на метро!

Он отключил телефон и спросил:
- Что у неё?
- Сказали, похоже,  онкология…- вновь заплакала девушка, похожая на тонкий глазастый стебелёк.
- Сейчас врач будет… Я тоже, видишь ли, врач, только человеческий. 
- А она выживет?
- Не знаю, - хмуро сказал он. Вот надо ему было пинать ту коробку, а?

Вован позвонил в дверь через полчала. Звонил зло долгим звонком, данный визит не входил в его планы.
В прихожую ввалился шумно, отдуваясь…
- Еле пробился… Где у вас тут руки помыть? Ну, показывайте…
Вован стал солидным, даже брюшко вон обрисовалось… И лысеть начал.

Пока Вован мыл руки и надевал халат, он всё раздумывал, - сколько же они не виделись?  Получается, что года три-четыре… Вот что значит большой город. В селе бы ежедневно здоровались…
- Вакцину привёз?
- Да какая вакцина? – разозлился Вован. – Испытываю только, и то на мышах… Для людей пока не годится.
- А для собак? – повысил голос и он. – Для собак как?
- Для собак? – удивился Вован?
- Не к человеку же я тебя вызвал… Идём.

В комнате Вован сразу подошел к собачке.
- Что с собакой? – сухо, по-деловому, спросил он у девушки.
- Не знаю… Доктор сказал в ветеринарной поликлинике…
- Хорошо, - кивнул головой Вован,  - очень хорошо.
«Что хорошего?» - хотел спросить он, но, взглянув,  на серьёзного, озабоченного Вована, промолчал.
- Так. Сейчас мне поможешь. Он достал фонендоскоп, осторожно выслушал собачку, потом, осторожно извлёк из своего «дипломата» две ампулы с какой-то прозрачной  жидкостью, шприцы.
- Сначала сделаем по четверти кубика. Каждый час! Будете делать с девушкой. Как вас зовут, девушка?
- Анастасия… Ася, - всхлипнула та.
- Плакать поздно, Ася… Четверть кубика каждый час! Два дня… Этого пока хватит…Вот больше-то нет… Не готова ещё…

Ася вновь всхлипнула, а Вован  повернулся в нему:
- Ты, Сивый, всю жизнь меня подставляешь… Знаешь, сколько у меня теперь будет работы? Тамарка меня со свету сживёт… Вакцины этой надо… немеряно. Ещё же и мыши…
На укол собачка никак не отреагировала. Так и лежала пластом, так же дышала тяжело.
- Скоро только… блох ловят, - буркнул Вован. – Ждать надо. Дело небыстрое…
«Плакал мой отпуск», - почему-то весело подумал Сивый, который уже давно не был сивым, а вполне уважаемым пациентами шатеном Алексеем Петровичем.

Вован собрал свой чемоданчик, быстро оделся и сказал:
- Едё раз повторяю, каждый час! Не забыл еще, а, доктор?
- Вали , давай… А то твоя Томка… Только потом что делать-то? Когда кончится?
- Ещё привезу. Потом нужно по кубику  два раза в сутки.  Дальше скажу. Опосля… - съёрничал Вован.
Он  ухмыльнулся и неторопливо вальяжно зашагал к лифту.

Собачка дышала также тяжело, но уже без свиста, и он подумал, что Вован – молодец, хотя и аферист…
- Фонендоскоп есть? – спросил без всякой надежды.
- Есть, -  обрадовалась эта тонкоствольная большеглазая березка, - есть!
Она полезла в шкаф и извлекла вполне современный фонендоскоп.
Он послушал, как мог, не тревожа собачку, её сердце. Сердечко билось, трепыхалось, но работало….

- Пойдёмте чаю попьём… - робко предложила «берёзка» Ася,  - ещё успеем…
- Ты что, одна живёшь? – спросил он, оглядывая крохотную кухоньку.
- Теперь, да…. Одна.
- Что так?  Или не то спросил, извини…
- Нет, все в порядке… Меня долго ждали, понимаете? – Сказала она, заваривая чай. – Сестре уже было восемнадцать,  но родителям так хотелось…. У мамы какие-то осложнения начались… Короче говоря – я родилась, а мама… Мамы не стало. Отец умер через полгода, я их не помню совсем…  Сестра взяла опеку.
Она помолчала.

- Все думали, что я её ребёнок, я её мамой звала… Жизнь у неё не сложилась. Замуж не вышла. Так и жили вдвоём…  Полтора года назад сестра умерла. Это её собачка, понимаете? Её Мышка…
Она опять всхлипнула, а он, взглянув на часы, сказал: - Пора инъекцию делать. Ты знаешь, что такое инъекция?
- Конечно, - слабо улыбнулась она. – Я умею. Я ведь и сестре делала… Вообще-то я в аптеке работаю…

К утру они пересмотрели все возможные телепередачи, съели салат и куриный суп, приготовленный Асей, выпили море кофе… Но спать всё равно страшно хотелось. Ему. Он тёр красные глаза и думал, как же он влип, дурак, с этой коробкой…
- Вы поспите, - робко предложила Ася, - я подежурю…
Он с удовольствием вытянулся на узеньком диванчике и мгновенно уснул.

Проснулся он от того, что Ася с кем-то разговаривала.
- Ты моё солнышко, ты моя хорошая… Хочешь кушать?
«Мне бы хоть раз кто так сказал», - подумал он, потягиваясь.
- Ну, что там у нас?
В окно уже давно светило солнце, туч как не бывало.
- Она глазки открыла! Она мне хвостиком вильнула! Может, ей покушать дать?

- Сейчас узнаем… Вован? Собачке получше. Поесть-то ей можно дать? Так… Понял. Ага… Ещё нужна вакцина. Что-о?!  Ну, ты даё-ёшь, Вован… Ладушки… Ладно, будь, -  покачал он головой .
- Я сейчас! – сказал  девушке. – Только за... вакциной сбегаю. Дай ей суп куриный, лучше  бульон…

К клинике, где работал Вован, он подъехал удивительно быстро. И таксист слупил немного, повезло. Только вот  к Вовану прорваться оказалось непросто. Пришлось звонить.
- Некогда мне, правда, Лёшка, - сказал Вован.- Сейчас сестричку пришлю.
Минут через пять к Алексею спустилась девушка с рецептом.
- Наша аптека рядом, за углом, - приветливо сказала она.

К Асе он вернулся приблизительно через полтора часа.
- Я думала, Вы не придёте…. – робко сказала она.
- Я обещания выполняю, - ответил он сухо, доставая ампулы.  – Сегодня ещё по четверть кубика каждый час, а завтра и всю неделю полкубика дважды в день. Кормить можно, гулять нельзя. Пока нельзя. Потом – одеваться. Есть у неё, ну… комбинезончик какой-то?
- Да, да, конечно, - ответила она почему-то грустно… - А …Вы ещё придёте?
- Приду. Запиши мой телефон. А твой у меня есть... Если что, звони. Ну, пока?
- Пока… - так же грустно ответила она…

Весь оставшийся отпуск он посвятил статье, которую давно обещал в их научный журнал, но всё вот как-то не собрался. Теперь он по полдня проводил за компьютером,статья пошла хорошо, он был доволен собой. Иногда он вспоминал большеглазую Асю с её собачкой и тогда отчего-то щемило сердце, и он старался думать о них реже.

Как-то вечером позвонил Вован.
- Слушай, тут моя Томка борща наготовила, настоящего, украинского, как ты любишь… Котлет нажарила… Давай-ка подъезжай.
Дети – Костик и Верочка уже спали, и они отлично устроились на кухне.

- Я тебя уж сто лет не видела, - смеялась Тамара. – Говорю, давай хоть борщом заманим… Ты так и не женился? А собирался ведь… Как твоя эта… актрисулька, Оленька, что ли?
- Оленьку звали Митькой, – серьёзно сказал Вован. – Ну, не поняла, что ли? Когда человек внезапно исчезает, говорят, всё, Митькой звали… А ещё учительница… Слушай, а как та твоя, глазастенькая?
- Не знаю, - грустно ответил он. – Она не звонила, а я …
- Тоже не собрался,- резюмировал Вован. – Ты позвони, она на тебя та-ак смотрела…. Словно не я ветеринар, а ты.
- Ладно, - апатично сказал он.
- Слушай, вот что значит, узкая специализация… Ты воспалением лёгких болел когда-нибудь? Нет? Повезло… А простудой, ну этой ОРВИ? Болел? Помнишь, голова горячая, дышать трудно и нос сухой и горячий… Хотя что это я про нос, ты же не собака…

- Всё! – подала голос Тамара. – Коньяк убираю, а то у него уже все носы станут  собачьими…
- У неё просто воспаление лёгких было. Интересно, к какому врачу, к какому коновалу она водила собаку? – задумчиво спросил Вован. – Онкология, говорит… Да не видел он онкологий-то….
- А ты тоже там – вакцина, вакцина… Кстати как дела с вакциной?
- Да никак… Дохнут все, паршивцы…  Да и не собирался я брать тогда вакцину… Одна-две живыми остаются, видно иммунитет мощный… Вот с ними потом и работаю… - вздохнул Вован.

…Справившись, наконец, со статьёй и сдав её в редакцию журнала, он, не торопясь, шёл по улице. Реклама заманивала – зайди сюда, зайти туда… На одну вывеску он обратил внимание: «Товары для домашних любимцев». «Ишь ты, для любимцев…» - усмехнулся он. У него никогда не было никаких домашних любимцев. В деревне, где они жили летом, были коты, но никто их любимцами не считал… Просто, чтоб мышей не было. А собаку он хотел, он просил собаку, но где было в их однокомнатной квартирке держать ещё и собаку….

В магазин он зашёл. И растерялся… Огромные пакеты с кормами для животных, какие-то экзотические наряды, корзинки, мягкие домики, игрушки…
- Что бы Вы хотели? – приветливо обратилась к нему тоненькая продавщица, так похожая на… Впрочем, теперь ему все девушки казались похожими на Асю.

Он купил каучуковый ботиночек и косточку из свиных жил.
По пути зашёл в цветочный киоск. Цветов он тоже не покупал давно, не считать же цветами жалкие розочки подаренные артистке, ещё в той, прошлой, как ему казалось, жизни.
- Самый красивый букет, - сказал он продавщице, - и самый свежий!

С этим букетом и оттопыренным карманом с игрушками, он почему-то робко позвонил в знакомую дверь…
- Кто там? – спросил испуганный знакомый голосок и тут же раздался заливистый лай.
- Доктор... К собачке… - Ничего лучшего он не придумал.
Дверь распахнулась. Она была такой же, в стареньких джинсах и маечке, и русые с золотистым отливом волосы собраны в хвостик на затылке, и те же большие, ставшие огромными  и радостными глаза…

- Ой… Мышка, фу!  Это доктор… Я… я думала, что ты... ой, что вы уже никогда больше не придёте…
Он протянул ей букет, который она не знала куда деть, куда положить.
- Мне ещё никогда не дарили цветов просто так…
- Давай поставим их в вазу.
Она устраивала его букет в простой стеклянной вазе и такими трогательными показались ему худенькие её лопатки, что он подошёл и обнял её вместе с цветами.
- Мне кажется…
- Мне тоже, - почти прошептала она, прикрывая ладошкой его губы. – Только пока… не будем об этом, ладно? Я хочу сегодня побыть хотя бы чуточку счастливой…

Рядом раздался ревнивый, громкий и тоненько-заливистый лай Мышки.
- О, тебе тоже есть подарки…
Он пытался достать из кармана игрушки, но они не доставались и тогда он просто вывернул карман и бросил собачке ботиночек, за которым она тут же умчалась и немедленно принесла ему снова.
- Теперь заставит тебя с ней играть, - засмеялась Ася.

- А вот ещё, - он бросил собачке косточку. Косточку Мышка обнюхала внимательно, не торопясь унесла её в угол, и там принялась с урчанием её грызть, поглядывая на них – не отнимут?
- Вот это ей надолго, - улыбнулась Ася.

Он ещё раз обнял её, вдыхая запах её волос, её кожи и глухо спросил:
- А в какую ветеринарку ты тогда её носила?
- Тут, рядом, а что, - удивилась она, подняв на него глаза.
- А как врача звали, не помнишь?
- Гена, кажется… Геннадий Михайлович, а  зачем тебе?
- Хочу позвонить ему. Спасибо сказать. Я тебе потом расскажу, - прошептал он, склоняясь к ней….

 

Попытка понять

Я опять уезжаю из Москвы… Мне грустно, грустно, грустно… Все мои друзья остались здесь, в Москве, они просто тут живут.  А я еду домой, в свой маленький провинциальный город.
Я стою на перроне перед вагоном  номер семь  и удивляюсь тому, что у меня опять седьмой  вагон. Почти всегда седьмой вагон … Чаще всего я  выбираю этот поезд. Он неудобный, в Питер прибывает слишком рано,  и я ещё жду электричку, слоняясь по полупустому вокзальному залу. Зато он самый дешёвый, а что ещё нужно человеку, который и едет в Москву только лишь для того, чтобы увидеть своих друзей. Ночь проходит быстро, а удобства здесь совсем не важны…

Сегодня у меня двадцать первое место. Чаще всего у меня именно оно, двадцать первое. Хотя бывают и другие, это не важно.
Важно  другое – вместе со мной, то есть в одном отсеке, называемом «купе»,  едет целая компания – молодые парни лет по двадцати пяти. Кроме этого, боковые места против нашего «купе» занимают такие же парни и, похоже, это одна компания, которая вовсе не собирается спать, не смотря на довольно-таки позднее время.
Мне печально. Печально от того, что я только что рассталась с друзьями и от того, что ночь, видимо, предстоит бессонная, а я так устала…
- Кто хочет улучшить свои жилищные условия? – услышала я энергичный  голос. – Кто хочет перейти в купе? Есть места!

Подхватив сумку, я без раздумий отправилась за проводницей. Сегодня мне очень хотелось «улучшить жилищные условия».
В вагоне, куда меня привела проводница, было тихо и полупустынно.
- Экономит народ, - улыбнулась она моему вопросу. – Одна ночь, какая разница, где ехать… Вот и ходим по вагонам предлагаем. Вот Ваше купе.
Она постучала в двери.
-  Войдите, - услышала я глухой голос.
Мы вошли. В купе сидела, отвернувшись к окну,  только одна женщина. Верхние полки были пустыми. На моё приветствие она только что-то невнятно пробормотала, не отрываясь от созерцания заоконного пейзажа.
- Вот Ваша полочка, располагайтесь, - приветливо улыбнулась ещё раз проводница. – А, может быть, чайку?

От чая я отказалась, хотелось поскорее умыться и прикоснуться, наконец, к подушке..
Я легла, а соседка моя, похоже, спать не собиралась. Она так же безучастно смотрела в окно, просто не отрывалась от окна, словно там, за окном, действительно, было что-то захватывающее…
Проснулась я внезапно. В купе было жарко  даже под тоненькой простынкой. Хотелось пить и умыться, чтобы освежиться хотя бы немного…. Соседки моей не было в купе. Постель её стояла нетронутой, но куртка по-прежнему висела на «плечиках», значит, она не вышла на какой-нибудь станции…

В коридоре вагона было пусто и тихо, наскоро умывшись в туалете и даже не вытирая лица, я решила приоткрыть хотя бы немного окно, находящееся против туалета. Но у меня ничего не получалось. Внезапно дверь из тамбура «для курящих» открылась, потянуло сигаретным дымом и в «мой» тамбур вошла моя попутчица.  Не глядя на меня, она резко и быстро открыла окно и подставила лицо свежести… Я тоже повернулась к окну, от него приятно веяло долгожданной прохладой. Мы обе молчали. Я уже собралась идти в купе, когда она, не поворачиваясь ко мне, вдруг спросила:
- Вы в Питере живёте? - голос её звучал глухо.
- Нет, чуть дальше… Мне ещё потом три часа ехать.
Я назвала ей свой маленький городок. Она кивнула.
- А сюда, зачем приезжали? По делу?
- Нет, не по делу, - неохотно ответила я.  Меня начинала раздражать её манера разговаривать.
- Просто к друзьям…
- У Вас хорошие друзья? Вам не больно с ними расставаться?
- Не больно, но очень грустно, - ответила я. - Когда ещё смогу приехать… А друзья у меня здесь самые лучшие…
- А мне… Мне просто невозможно жить дальше…- она повернулась ко мне и я увидела, что лицо её заплакано, глаза опухли и голос глухой и напряженный от того, что она пытается изо всех сил сдерживать свою боль…
Ей было лет сорок-сорок два. Высокая спортивная фигура, на которой старенькие джинсы сидели, словно вторая кожа. Короткая стрижка, глаза… Глаза большие, выразительные, полные боли…
- У вас что-то случилось? – мягко спросила я, жалея эту незнакомую мне попутчицу.
- Да, – односложно ответила она, - случилось. Случилось то…. чего я так боялась и надеялась, что не случится… Не знаю, на что надеялась. Вы извините… Я ещё пойду покурю…
Она вытащила сигарету из пачки, зажигалку и скрылась в «курящем тамбуре».

Ждать её я не стала, отправилась в купе. Она вернулась минут через двадцать. Но ложиться не стала,  снова уставилась в тёмноё окно.
Спать мне почему-то расхотелось. Повертевшись,  я села на своём узком ложе, поджав колени.
Она повернулась ко мне.
- Хотите … хотите я расскажу вам?
Я поняла, что ей нужно выговориться. Сейчас для неё это самое главное лекарство,  и поэтому я просто кивнула.

Она подвинулась на середину своего диванчика, сцепила руки замком на коленях.
- Только просто выслушайте… Не перебивайте и не удивляйтесь ничему. Я прошу вас…
Я ещё раз молча кивнула. Она немного помолчала и начала:
- Я родилась в Ленинграде. Ну, тогда это был ещё Ленинград. В семье у нас, кроме меня, были ещё брат и старшая сестра. Сначала всё было как у всех – ходила в детский сад, школу… Вот в школе я впервые влюбилась… Не в мальчика, нет! В школьную учительницу. Она вела у нас географию в  седьмом классе.  Молоденькая, хорошенькая… В неё весь наш класс был влюблён и никто этого не скрывал.  Я тоже не скрывала… А потом… Потом, уже в девятом, я влюбилась в свою подругу. Мы ходили с ней , держась за руки, а в кино вообще не расцепляли рук…. Мы и ходили в кино ради этого. У всех девчонок уже были ребята, с которыми они встречались, они рассказывали, но мне это было не интересно. Потом мы окончили школу и она уехала учиться в другой город, там ей помогли поступить в институт, были родственники… Сначала я очень страдала. Но я тоже поступила в институт, только у нас, в Ленинграде, и постепенно всё забылось.  И тут я тоже ещё ничего не поняла. Я ещё думала, что я такая же, как все. Я даже с парнями встречалась. Я нравилась ребятам… Но ничего, похожего на любовь,  не испытывала. А влюблялась я в однокурсниц, преподавательниц… Но никогда, ни одному человеку я не проговорилась об этом! А потом… Потом я даже вышла замуж. Был у нас на курсе парень, просто глаз с меня не сводил… Вот его я и выбрала. В мужья. Все выходили замуж, уже половина однокурсниц к концу выпуска были замужем. Свадьба была, всё как у всех. Платье белое, цветы. Вскоре я дочку родила. Институт уже окончила. Сначала с дочкой сидела, подросла она, я работать пошла. Вот тут я её и встретила… Не сразу, сначала всё как у всех было – работа, дом, дочка, друзья мужа, мои друзья…. А потом… Потом словно что-то щёлкнуло в голове – мужа не люблю, ничего не к нему не испытываю. Даже видеть его не хочу. Развелись… Мужчин у меня больше не было. Я поняла, что я не такая…Что мне мужчины не нужны. Вы понимаете?

Я снова кивнула. Да, теперь-то я понимаю… Просто я не современная, что ли… О людях нетрадиционной ориентации я узнала, когда мне было уже больше двадцати лет. Это сейчас о них знает любой школьник. А тогда… Тогда я испытала просто шок. Я не могла понять. Ну, не укладывалось в моей голове и всё. Мне показали одного человека и сказали, что он не такой как все, другой. Что он любит мужчин… Я поглядывала на него искоса и всё пыталась найти в нём это другое. Ну, рога, что ли… Но он был обычный, веселый, много шутил, и никаких рогов на нём не было…

Попутчица моя молчала, молчала и я, переваривая её информацию.
- Не осуждайте меня… Я знаю, вам, обычным людям, этого не понять… У вас есть дети?
- Даже внуки, - слабо улыбнулась я.
- Ну, вот. А моей дочери двадцать лет, она уже второй год живёт с парнем…. Готовимся к свадьбе  осенью. Самое страшное, самое ужасное для меня, если она догадается, узнает!
…Это началось давно. Она пришла к нам работать. Сначала я не обратила на неё никакого внимания, мне она показалась обычной… Вот, посмотрите.

Она достала из нагрудного кармана блузки рубашечного покроя фотографию, протянула мне.  На меня смотрела действительно обычная девушка – волосы до плеч, чёлка, улыбка… Лицо простоватое, самое обычное, тысячи таких лиц мелькают перед нами ежедневно, не привлекая внимания. Я вернула фотографию.

Спутница моя, посмотрела на фотографию долгим взглядом и снова убрала её в кармашек.
- Я даже не знаю, как это началось… Сначала мы подружились. Ходили вместе обедать, потом стали делиться своими проблемами, потом… Потом я поняла, что просто не могу без неё. Просто не могу. Парня у неё не было, и мы часто проводили время вместе, ну, кино там, театры, гуляли по городу, по магазинам… Я не хотела, чтобы она поняла, не хотела.  А потом… Молодая, она на  одиннадцать лет моложе меня… Захотела жить в Москве, просто загорелась этой идеей. Столица, знаете ли… Она всё-таки нашла место в Москве. Сняла однокомнатную. Я страдала… Мне так её не хватало, так… Однажды я поехала к ней. Она обрадовалась, искренне обрадовалась. Говорила, что москвичи все снобы, что она ни с кем не дружит. Я тихо радовалась этому…. Я стала ездить к ней по два раза в месяц. На выходные. Потом – каждую неделю. Что-то врала дочери, но она, мне кажется, думала, что у меня в Москве любовник и не мешала мне. Однажды я застала свою подругу расстроенной. Что-то не ладилось, то ли на работе, то ли где-то обидели… Я пыталась утешить её, приласкала… Я не ожидала, но… она ответила. Ответила на мои ласки. Это было незабываемо, ни на что не похоже….  Так продолжалось почти пять лет. Пять лет я каждые выходные ездила в Москву. Пять лет  мы ежедневно звонили друг другу, иначе я бы не смогла вечером уснуть… Она не приезжала ко мне, это было нельзя, со мной жила дочь… Однажды я не смогла приехать. Дочь попросила меня сходить к родителям её парня, познакомиться. Уже решили готовиться к свадьбе. Вечером я позвонила ей, но телефон был недоступен. Я набирала снова и снова, пока не поняла, что она его просто выключила… Ночь я провела без сна,  а утром, соврав на работе, что мне нужно срочно к врачу, ринулась в Москву. Я дождалась её с работы, ведь у меня был её ключ. Она обрадовалась мне, искренне обрадовалась. Объяснила, что телефон выключила нечаянно, рано легла спать. Я ничего не заподозрила…

Потом как-то она попросила не приезжать, у них корпоративная вечеринка, ей будет некогда… Потом – что она едет на турбазу вместе с сотрудниками… Потом ещё что-то… Я поняла, что надоела ей, что она больше меня не любит. Я же любила по-прежнему….
Однажды она встретила меня холодно. У нас произошёл тяжёлый разговор. Она сказала, что больше не хочет никакой однополой любви, что она встретила человека, которого полюбила, за которого хочет замуж и от которого хочет иметь детей… Она просила меня больше не приезжать, не звонить…

Мне не хотелось жить… Но я всё равно изредка приезжала, издали смотрела на неё, видела её мужчину. Наверное, он красив, просто мне это всё равно…Я жила такой жизнью почти год. Приезжала, исподтишка наблюдала за ней, страдала…
Месяц назад я получила приглашение на свадьбу. На её свадьбу. Оно пришло по почте, красивое, глянцевое. Я разорвала его, выбросила. Я не хотела ехать. Но поехала… Я не смогла бы не увидеть её ещё раз. Как оказалось – последний…

Попутчица замолчала, а я неуверенно сказала:
- Ну, почему, последний? Вы ведь можете по-прежнему бывать в Москве…
- Нет! – почти выкрикнула она. - Нет… Она уже уехала с мужем. В Италию. Он там работает,  и сколько ещё будет там работать, неизвестно… Сегодня я проводила их на самолёт… Она просила меня больше не тревожить её никак. Поблагодарила за всё и сказала, что хочет забыть… Забыть! А я не могу забыть… и я не знаю, как мне теперь жить дальше…

Она опять отвернулась к окну, она действительно очень страдала…
Я молчала, пытаясь осмыслить всё рассказанное. Я понимала её, как понимает человек страдания другого человека… Но мне была не совсем понятна причина этих страданий… Вернее, понятна, но как бы в зеркальном отображении, что ли… Мне было жаль её.
Поезд наш уже пробирался по окраинам Петербурга и моя попутчица, сняв куртку с вешалки и взяв сумку, сухо сказала:
- Спасибо, что выслушали… Поняли или нет, не знаю, но за то, что выслушали…
Голос её дрогнул.
- Всего Вам доброго.

Она закрыла за собой двери купе, и я поняла, что она больше не хочет видеть меня никогда…
- Всего хорошего… - сказала я закрывшейся двери.
Не знаю, будет ли ещё хорошее в её жизни. Может, встретит новую любовь, а может, будет страдать всю жизнь, кто знает?

Собираясь к выходу, я думала, что я ведь тоже люблю своих подруг… Мне тяжело, если тяжело им, мне хочется им помочь, чем могу… Утешить, развеселить, вселить надежду…
Но полностью я не смогу понять мою попутчицу, не смогу… Да и надо ли?

 

Разбитая чашка

Всю жизнь дед Василий из неё пил. Только из этой чашки. Чай там, молоко или чего другое – но только из неё. Красивая была чашка. Большая, широкая, как раз по деду. Цветочки какие-то там были прорисованы – лютики, не лютики, поди пойми…
А только чашку ту ему ещё до свадьбы Евдокия подарила, сказала ещё так, с хитрецой, мол, чашку разобьешь – меня забудешь…

Завтра аккурат у них с Евдокией-то свадьба золотая. Готовились, как же…  Сыны приедут, дочки, да не одни, а со всем кагалом – детьми, внуками. У старшего-то, Ваньки, вон уже и правнучек есть, Егорушка, полтора годика. Столы решили во дворе накрывать – друзья-приятели тех лет ещё живы-здоровы, придут. Не все до золотой-то добрались, поразводились, новые семьи позавели. А они вот – как голубок с голубкой…

Осталось только холодец разобрать, да по тарелкам разлить, так чего она, Евдокия, куда не надо  полезла-то? Размахалась руками, чашка-то и разбилась. Столько лет стояла, а тут возьми и разбейся.
Евдокия только ахнула – не к добру, мол…

А Василий… Василий так осерчал, просто вот до невозможности.
- Чего ты своими крюками-то  шаришь? Чего тебе там понадобилось-то? Перец? Дак где перец, а где чашка! Сколь лет стояла! Из чего я теперь пить-то буду?
Хлопнул дверью так, что та задрожала.
Теперь не скоро явится, раз осерчал…

Евдокия и так и эдак повертела осколки – нет, не склеить.
Делать нечего – пришлось самой потихоньку холодцом заниматься. Вот уж и управилась было, а деда-то нет, как нет.
«Куда понесло старого? Может, к Кузьмичу? Так тот не пьёт… да и сам-то теперь… не больно выпивает. Здоровьишко уж не то, что было…»

Собралась полегоньку, да тоже пошла. Хлеба прикупить – маловато показалось, да конфет ребятишкам. Они-то городские, что им варенье.
Магазинишков теперь в их селе несколько – пооткрывали. А то один был, там и хлеб, и селёдка, и керосин, и мануфактура.

Ну, зашла в один из них, там, где посуда продаётся. Долго чашки с тарелками разглядывала. Красота! Разве с таких они с дедом всю жизнь ели-пили? Приглянулась ей одна чашечка. Тёмно-синяя, с золотом. Аж сверкает… Дороговата только. Ну, уж раз сама виноватая, что ж…
- Это кобальт, - сказала молоденькая продавщица, девчонка совсем. Чья вот только дочка, Евдокия не помнила уже. Мордашка симпатичная, знакомая.
- Их всего несколько и было, берите, не пожалеете.  Эта последняя…
Ну, раз последняя… Да ещё и кобальт какой-то. Вздохнув, Евдокия достала кошелёк.

Дома-то развернула, ахнула… Горит-переливается… Красота!
«Вот ему взамен разбитой-то. А то гляди, расстроился ведь. А я-то тогда сдуру, да в шутку сказала, что забудешь, мол… Столько лет и не ссорились-то толком. По мелочи, разве…».
Да так чашкой залюбовалась, что и не заметила, как дверь открылась, и сапоги Василия в сенях забухали.

Хотела прикрыть чашку полотенечком, да не успела.
Василий как вошёл, так и стал столбом, на чашку уставился.
- Вот, Вася, купила тебе… Чтоб не горевал сильно-то. Ещё пятьдесят лет проживём, а?
- Проживём… - отошёл от столбняка дед Василий. – Проживём, коль руками махать не станешь… Вот я тут…

Он аккуратно извлёк что-то из полиэтиленового магазинного пакета, развернул, и…
Вот тут уж и Евдокии  ахнуть пришлось…
Чашка была точно такая, капелька в капельку, как она купила….
- Это я тебе. Расстроилась, думаю, жинка-то моя, а всего-то пятьдесят годочков и прожили… - смущённо рассмеялся дед Василий.

Он осторожно пристроил купленную чашку рядом к первой. Заходящее солнце осветило обе чашки, и обе они искрили,сверкали  и переливались золотом в его последних лучах…
Василий осторожно приобнял Евдокию за плечи.
- Поживём ещё, мать, как думаешь? – спросил ласково.
- Поживём, отец…- эхом откликнулась, улыбнувшись, Евдокия.

 

Старая Кукла

Я – Кукла.
Просто старая, достаточно пожившая Кукла. И теперь моё место только на свалке…  Так сказала моя хозяйка, разбирая ненужные вещи.

Мне темно и страшно. Я сижу на чём-то твёрдом, наверное, на старом грузовике без колёс. В плотном бумажном мешке много лишних вещей… А в правый  глаз, который давно перестал закрываться, упирается угол кубика. Кубик  тоже выбрасывают.
Мне больно… Хотя разве может чувствовать боль старая бездушная Кукла?
Волосы мои всклокочены, просто пакля. По фарфоровому лицу расползлись трещинки-морщинки. Я – некрасивая. Пальцы на левой руке у меня отбиты, а правая нога едва висит на ниточке. Я уже давно не говорю «мама», просто ничего не говорю, давно молчу. Что-то испортилось в механизме.

Мешок плотно завязан, скоро нас всех отнесут на свалку… Отнесут и  кубики, и старые пирамидки, и облезлые мячики, и таких же ненужных резиновых уточек и рыбок… И меня.
Что такое «свалка», я не знаю. Что-то плохое, страшное… Хотя разве может быть мне страшно? Ведь я просто Кукла…

Я ещё помню, как нас, таких же, как я, Кукол привезли с фабрики в большой магазин. У каждой на коробке было написано её имя. Меня назвали Алёной. Так было написано:  «Кукла Алёна».

Я долго жила в магазине. Никто не хотел брать меня домой, хотя других кукол разбирали. Однажды в магазин пришли маленькая девочка с мамой. И девочка сразу протянула ко мне свои ручки. Она хотела, чтобы мама купила меня для неё.
Так я попала в этот дом. Девочка ласкала меня, целовала мои фарфоровые щёки и на ночь клала спать с собой. Она причесывала меня, переодевала в разные нарядные платья и я думала, что я самая счастливая и самая любимая Кукла на свете…

А потом девочка пошла в школу. Когда она учила уроки, я всегда сидела рядом. И я многое запоминала, даже быстрее девочки… Так я выучилась читать, и считать. Вот только писать я не умею… Когда у девочки не выходила задачка,  я старалась подсказать ей мысленно. И она,  словно чувствуя это, устремляла на меня задумчивый взгляд, а потом вскрикивала: «Ой, Алёнушка, спасибо!» и задачка сразу решалась…
Девочка выросла, окончила институт, вышла замуж… И я всё чаще и чаще сидела в одиночестве на спинке старенького дивана.

А потом у моей девочки  родилась своя девочка. Сначала она была очень маленькая и всё время плакала. А однажды её мама взяла меня и протянула своей дочке… Девочка засмеялась.
Она ещё не умела играть с куклами. Она трепала и путала мои волосы, так, что они превратились в паклю, засовывала в маленький ротик мою руку, видимо, принимая её за пустышку. Она трясла меня за ноги и  стукала головой о решётку кроватки, видимо, справедливо решив, что Кукла не должна испытывать боли…

Скоро девочке исполнился годик. Первый год в её жизни. Подарков было много – и плюшевые мишки, и розовые зайцы и, конечно, новые куклы… Одна кукла была особенно красивой – с распущенными белокурыми волосами, длинными ресницами и нежным личиком… Звали её Марианной.

Её торжественно усадили на спинку дивана, там, где раньше сидела я. А меня засунули в дальний угол, за шкаф – разве можно любить старую некрасивую Куклу?
Иногда меня доставали, только для того, чтобы стряхнуть пыль, когда делали уборку.
А потом в доме решили делать ремонт. И всё ненужное и лишнее решили выбросить. Я оказалась ненужной и лишней. И меня засунули в плотный бумажный мешок, где темно и страшно…

Скоро кто-то поднял нас всех вместе с мешком, долго нёс, а потом бросил с размаха в какой-то ящик, где уже лежало много таких мешков…
Я ударилась головой обо что-то твёрдое, но боли не почувствовала. Куклы не чувствуют боли, только обиду…

Сколько мы пролежали вот так, безмолвно, в мешке, я не знаю. Только мешок вдруг кто-то потянул и вытащил, а потом развязал верёвку, стягивающую его плотно.
Чьи-то цепкие пальцы стали перебирать всё, что лежало в мешке. Меня внимательно рассмотрели и незнакомый голос сказал: «Ну, эту ещё можно продать…»

Так я оказалась на блошином рынке. Я не знала, что это за слово, просто его повторяли много раз, и я запомнила. Я лежала на расстеленной тряпке рядом с такими же старыми  уродцами, и никто из покупателей не обращал на меня внимания.

Несколько дней мой новый хозяин выносил меня на рынок, расстилал свою тряпку и укладывал меня на неё. Однажды возле нас остановилась женщина. Что она искала здесь, красивая и нарядная, я не знаю. Только она вдруг наклонилась и подняла меня с прогнившей тряпки. Она повертела меня и спросила хозяина, сколько он хочет за старую Куклу?
Так я оказалась в доме у моей новой знакомой. Сначала она просто бросила пакет со мной в прихожей и долго не подходила ко мне. Я долго, терпеливо ждала. А что ещё остаётся  Кукле?
Наконец, она достала меня из пакета. Повертела в руках и сказала: «Ну, что мы будем делать с тобой, Алёнушка? Тебе ведь много лет, верно?»

От того, что она назвала моё имя, у меня что-то негромко хрюкнуло в животе, там, где был механизм, и она рассмеялась: «Значит, так тому и быть, будешь Алёнушкой!»
Сначала она сняла с меня всю одежду, ту, что была на мне надета долгие годы. Потом расчесала-распутала мои космы и заплела небольшую толстую косичку. Правую, болтавшуюся ногу она подшила толстой иглой и чем-то смазала мои щёки, так, что они снова заблестели.
« Ну, - сказала женщина, - пока довольно…».

 Потом она поискала что-то в большой коробке и надела на меня настоящий русский сарафанчик, а на голову кокошник.
«Всё как для тебя и сшито, - сказала женщина, вот посмотри…» Она поднесла меня к зеркалу, чтобы я полюбовалась собой. В зеркале отразилась красивая молодая женщина со старенькой, чуть приукрашенной Куклой…

Потом моя новая хозяйка отнесла меня в комнату.
В комнате тут и там сидели разные куклы. Красивые, яркие, молодые и не очень. Я была самой старой… Хозяйка поискала для меня место,  и посадила между невесёлым клоуном и яркой молодой красавицей в японском кимоно. Красавица посмотрела на меня презрительно. Так мне показалось.

«Я не буду с ними дружить» - подумала я. - «Между куклами не бывает дружбы. Зато я могу любить… Я могу  любить мою новую хозяйку, и, возможно,  она тоже полюбит меня… Такое иногла случается... "

Ведь Любовь нужна всем. Даже старым Куклам…

 

Толстая Ирка

Эта девчонка появилась в их классе после новогодних каникул.
В класс она вошла сразу  после звонка, у порога спросила:
- Восьмой Б?
- Ну, - ответил Гусев недоумённо. – А ты кто?
- Дед Пихто, - спокойно ответила девчонка, гордо прошествовав мимо опешившего Гусева.  Плюхнув портфель на последнюю парту, она спокойно уселась  и стала вынимать свои книжки-тетрадки. Многие захихикали – авторитет Гусева до этих пор никто не пытался подорвать.
- Э! – крикнул оскорблённый Гусев. – Ты! Здесь Канцев сидит!

Второгодник Канцев, как всегда, опаздывал.
- Сидел, - ответствовала девчонка, - а теперь не будет.
Вскоре пришла физичка, и только начала урок, как распахнулась дверь, и вошёл заспанный Канцев.
- Можно?
- Проходи, - вздохнула физичка, Галина Валентиновна, - что с тобой делать…

Канцев оторопело посмотрел на своё место, встряхнул головой, словно прогоняя видение, но «видение» не исчезло. Все опять захихикали.
- Что такое сегодня? – раздражённо спросила Галина Валентиновна, по прозвищу «Галочка». – Каникулы позади! Соберитесь, ребята, - уже мягче сказала она.
Новенькую заметила не сразу. Только тогда, когда повертевшийся на месте Канцев неожиданно для всех плюхнулся за первую парту к отличнице Танечке Савиной.

- Канцев! На своё место! – грозно сказала Галочка и вот тут-то и увидела …
- Ты…новенькая?
Девчонка кивнула молча.
- Представься нам, - предложила Галочка.
- Романова Ирина, - ответила та.
- Может, уступишь Канцеву его законное место? – с иронией спросила Галочка. – Ему, видишь ли, всегда нужно всех видеть, он тут извертится весь.
- Пусть там сидит, - хмыкнула девчонка. – Больше услышит…
- Ну, как знаете, - вздохнула Галочка.  – Итак, что мы изучали с вами на последнем уроке? Кто вспомнит?

Урок продолжался, и больше сюрпризов не было. Новенькая сидела тихо, слушала, писала что-то в тетрадке, словно всю жизнь училась здесь, в этом классе. Канцев ни разу за урок не повернулся, видимо, опешивший от такой наглости. Никто до этого никогда не покушался на его место, зная, что получит «в лоб» и за дело.

Лариска, впрочем, как и остальные,  исподтишка рассматривала новенькую. Некрасивая… Толстая, коротконогая, глаза круглые, словно у совы, нос картошкой... Тонкие волосы заправлены за уши. «Некрасивая… Не соперница Янке…» Яна Притворова считалась в классе первой красавицей. А так хотелось иногда, чтобы соперница появилась и утёрла нос этой зазнайке Янке…
И не заметила, как звонок прозвенел.

- Урок окончен! До свидания! – сказала Галочка.
- Пока-пока, - вполголоса пробормотал Гусев. На перемене надо бы с этой толстой коровой разобраться. Ишь, что позволяет! Не знает, на кого нарвалась.
- Эй, ты! Романова! Тебе говорю, - унизился до разговоров с какой-то там толстухой  Гусев. – Давай, вали отсюда! Здесь Канцев сидит!
- А не пошёл бы ты… Куда-нибудь подальше, - спокойно ответила Романова.
- Слышь, Юран, да не связывайся ты, - подошёл Канцев. – Пусть сидит, чёрт с ней…

Больше к новенькой никто не цеплялся. Её подчёркнуто не замечали. Девчонкам она была неинтересна, мальчишкам и подавно. А ей, похоже, было всё равно.
На уроках она  отвечала только тогда, когда спрашивали её. И никогда не стремилась ответить первой, давая приоритет другим.  Зато, если спрашивали её, отвечала всегда подробно, развёрнуто. Учителя её хвалили наперебой…

Как-то Лариску и эту Ирку Романову поставили дежурить в паре. После уроков нужно было вымыть доску, подмести и протереть пол, стереть пыль с подоконников …
Лариска пыталась было разговориться с ней, но Романова отвечала односложно и только по делу.
- Польешь цветы?
-Хорошо.
- Я буду подметать, а ты пока доску вымой, ладно?
- Ладно.
Вот и весь разговор.

Из школы вышли вместе.
- Ты далеко живёшь? – спросила Лариска.
- Не очень…
- А в какой школе ты училась? – не отставала Лариска.
- В другом городе.
- Ты там… отличницей была?
- Ну, была…
- Ира, ты и у нас отличницей будешь! – воскликнула Лариска.  - А, знаешь что? Давай дружить!
- Отличницей – это не главное, - задумчиво сказала Ирка. – А дружить – это как? Под ручку на переменах ходить, что ли? - усмехнулась она.
- Ну, не обязательно под  ручку, - смутилась Лариска. – А почему отличницей быть не главное?
- Потому, что главное то, что у тебя в голове, а не бумажке…
- Ну, аттестат хороший тоже нужен… Ты куда будешь поступать после десятого?
- Я после восьмого пойду в ПТУ, - ответила Романова. – Я пришла. Тебе дальше? Тогда пока.
- Пока, - ошарашено ответила Лариска. Ничего себе!

Сегодня на физике Галочка ошиблась. Дала им задачу для девятого класса. Нечаянно. Конечно, никто и не решил.
- Ой, ребята, простите! – опомнилась она к середине урока. – Я вам не ту задачку дала… Заработалась, - засмеялась она.
Хотя все отлично знали, причина совсем не в этом, а в новом учителе физкультуры. Любовь у них, вот и всё.

- Что тебе, Романова? –  спросила Галочка, увидев одинокую поднятую руку.
- Я, кажется, решила, - сказала Романова. – Какой ответ?
Галочка подошла, посмотрела её тетрадь и удивлённо спросила:
- Я вам этого ещё  не объясняла… Ты что, сама изучаешь физику?
- Ну, читала немножко, – ответила Романова. – Просто интересно, вот и всё…

«Ей не только по физике интересно, по другим предметам тоже», - подумала Лариска. «Видно же по ней… По алгебре вон, только объяснит Ираида Сергеевна, а она уж решает. Мы ещё только разбираемся, а у неё готово. А по литературе! Ведь она по программе всё давно прочла и критику тоже… Вон как она на уроке отвечает! Заслушаться можно…»

К концу зимы уже никто не считал Романову новенькой.
Даже Юрка Гусев просил тетрадку, алгебру списать.
- Гусь, ну спишешь ты… Всё равно же не поймёшь, - отвечала Ирка. – Может, лучше объясню?
- Да, толку то… Мне бы «пару» не получить, - отвечал Гусев.
 
А в девятый Романова так и не пошла. Все уже знали, разболтал кто-то, что живёт она только с бабушкой, родителей нет, надеяться не на кого…

… И школа уже давно окончена, и институт… И дети выросли. Сын на третьем курсе политехнического, дочка – в выпускном классе.  «Как быстро всё, незаметно…», - думала Лариска. Нет, конечно же,  не Лариска (так только мужу иногда позволительно) -  Лариса Сергеевна. 

- Лар, ты мне рубашку погладила? Завтра мне на семинар…
- Сейчас поглажу, - Лариса прошла в комнату, машинально глянув на экран телевизора. Передавали «Новости», в Кремле кого-то награждали…
- Юра, иди-ка сюда, - вдруг вскрикнула она, -  скорее, ну, Гусев!
- Пожар? – с иронией поинтересовался муж, входя в комнату.
- Смотри… Видишь?
«… награждается профессор Поливанова Ирина Алексеевна, за большой вклад в развитие атомной энергетики», - раздалось с экрана.
- Это же…  это же Романова! Ирка!

Полная женщина в дорогом черном платье, с красивой укладкой, улыбаясь, что-то говорила Президенту и залу.
- А почему Поливанова? –  спросил муж. – Романова же она!
- Ой, Гусев, ты невозможный, - засмеялась Лариса. – Это вы, глупые, всё на Янку поглядывали, а  какой-то неизвестный нам с тобой Поливанов просто женился на Ирке!
- Надо завтра Толяну Канцеву позвонить… - задумчиво сказал муж. – У него телефон бабки её был … Удивляешься? А говоришь, все на Янку поглядывали. А вот и не все…

 

Чужая девочка

1.
Она появилась в их дворе неожиданно. Просто, когда они, как всегда, крутили скакалку, она вышла из подъезда и остановилась, глядя на них.  В нежно-голубом платье в горошек, голубые  носочки с белыми полосками, туфельки… И два больших  белых капроновых банта в толстых косичках.
- Приезжая, - сказал кто-то из девчонок, - приехала в гости  к кому-то.
- Да к бабе Томе она приехала. Ещё вчера, я видела, - ответила Анка, продолжая вертеть большую, тяжёлую верёвку.
- А-а, так это значит, Альбина её, внучка, - протянула Лариска. – Она маме моей рассказывала, что внучка у неё где-то в Анадыре, что ли, мол, твоей Ларочке почти ровесница.
Лариску  никто и никогда Ларочкой  не называл, но ей так хотелось…
Люська хмыкнула и… запуталась в верёвке, «пропала».
- Всё, моя очередь, - закричала Нинка, бросая свой конец верёвки. Но, поскольку Люське ещё хотелось прыгать, а не крутить верёвку, она нерешительно сказала:
- Девчонки, а знаете чего? Давайте новенькую позовём, пусть она вертит!
- Ну, зови, давай, - сказала Наташка, - как её звать-то? Альбина, что ли?
- Альбина, но баба Тома зовёт Алькой,  - ответила Лариска-Ларочка.
- А-аля! Иди к нам! – крикнула Люська. – Хочешь с нами прыгать?
Приезжая испуганно посмотрела на них и помотала головой…
- Странная какая-то, - произнесла Верка. – Первый раз вижу, чтобы девчонка не хотела через скакалку прыгать…
Но им почему-то тоже уже расхотелось. Потому что пришли мальчишки, вот почему. Славка, главный коновод у них,  сразу предложил играть в «казаки-разбойники», причём девчонки будут «казаками», а они, мальчишки, «разбойниками».
- Нет, уж, - сказала Верка. – В тот раз мы и так были «казаками», искали вас чуть не до ночи… Мне от мамы знаете, как влетело! Потому что на стройке прятаться уговору не было! Там и шею сломать можно! А вы знали, что мы не полезем, вот и спрятались! Теперь мы будем «разбойниками»!
Верка была самой старшей в их компании, и мальчишки, пошептавшись, согласились.
- А давайте новенькую позовём! – снова предложила Люська. – А то стоит, как не родная…
Но приезжей у подъезда уже не было…

2.
Сегодня Люська проснулась поздно. Посмотрела коленки, ничего, уже можно выйти… Вчера так грохнулась, гоняясь за «разбойниками», что все колени в кровь.  Бабушка ругалась… Говорит: «Что, девичьих игр уж нет? Совсем в мальчишку превращаешься, тринадцатый   год девке!» Бабушка у Люськи хорошая, а ворчит больше для порядка.
Люська выглянула в окно. О-о! Девчонки уже на каруселях!
Прихрамывая, выползла в кухню, где бабушка возилась с обедом.
- Встала? Коленки-то ещё раз смажь йодом! Бинты зачем сняла?– отреагировала на её появление бабушка.
- Да, ну, баб!  Ничего не болит уже. Девчонки уже вон вышли… Я кашу не буду, только чай!
- И на весь день завеешься! Чтоб каша была съедена, а то мать велела никуда не пускать!
- Ладно… - Люська стала ковыряться в ненавистной каше. – Ба, у нас девчонка новая во дворе… Только дикая какая-то. Постояла-постояла и… ушла! Мы её звали-звали…
- Вы поаккуратней с этой девочкой, Люся, - негромко сказала бабушка. – У неё недавно… мать умерла. Она очень тяжело переносит.
- Ма..ма? – с запинкой произнесла Люська.
Она на миг, только на одно мгновение представила себе…. Нет-нет-нет! Чтобы её мамочка… Такая родная, любимая, ласковая, но и строгая иногда… Нет-нет! Слёзы потекли сами, непроизвольно,  и Люська шмыгнула носом.
- Ну-ну… - негромко сказала бабушка. - Ты-то чего… Просто поаккуратней с нею… А то вон Верка у вас как солдат…
- А почему… ба? – спросила Люська, вытерев слёзы.
- Почему, почему… Болела. Вот и… А девочка эта, Аля, сначала сама как неживая была. Точно каменная. Не слезинки. А потом уж… После похорон… у неё приступы какие-то начались. Вечерами кричала что-то и билась, не успокоить. Ну, сын Тамарин и отправил её к матери. Это его жена была, Тамариного Виктора. Они там в посёлке маленьком жили, под Анадырем. Вот теперь Тамара её по врачам водить собралась. Ей тоже двенадцать, как тебе. Ты это… девчонкам-то всего не рассказывай. Но и не приставайте к ней с играми своими. Оттает, сама к вам подойдёт…
- Ба, а откуда ты знаешь? Она только недавно приехала…
- Откуда-откуда… Пока ты коленки била, я с Тамарой разговаривала.  Она просила посоветовать что… Ну, я и сказала, сначала к детскому врачу. А то она хотела по каким-то бабкам её водить… Поела? К обеду чтоб была! А не после ужина, слышишь?
- Слышу! - уже в дверях отозвалась Люська.


Девчонки уже было собирались расходиться по домам, чего зря карусели просиживать? Скучно… Вечером снова соберутся, а сейчас дома хотя бы что помочь, а то одни упрёки… Люська едва успела.
- Вы что? По домам уже?
- Ага… – сказала Нинка. – В магазин мать ещё когда посылала… Будет потом опять пугать, что в лагерь не поеду…
- Слушайте, что я расскажу… - приглушённым голосом сказала Люська. – Мне бабушка сегодня сказала…

3.
Люська с тоской смотрела в окно. Опять этот противный дождь… А ведь ещё не осень, конец августа только.  Во дворе никого… Только день назад она вернулась из пионерского лагеря. Во вторую смену, самую любимую, в июле, они почти все ездили. Можно и искупаться и вообще…  Походы, костры, только во вторую смену проводили. В первую ещё холодно, в третью – уже холодно… Родители их все работали на одном заводе, вот и в лагерь они ездили в один. Имени Орджоникидзе.
И девчонки, и мальчишки с их двора все любили именно вторую смену.  Правда, в отрядах они были разных. Верка, старшая, была в первом. Люська с Наташкой и Славкой во втором. Остальные – кто в третьем, кто в четвёртом… Анка так вообще в пятом отряде, она младше всех, только в четвёртый класс пойдёт. А в августе все разъезжались. Кто к бабушкам, если были у них бабушки, кто с родителями в отпуск, на море или  к родственникам.
 А Люське ехать было некуда. Бабушка у неё одна и живёт с ними. А отпуск у родителей только осенью. Люська уже учиться будет…  Вот и поехала она в этот раз в третью смену, нелюбимую. Не скучать же одной во дворе. Ещё Нинка с ней была, только в третьем отряде, да Славка с ней в одном, но от него мало проку, только дразнится и задевает…
Вернулись вчера, а остальных ещё и нет никого. Мама  уже ей все  учебники новые купила, вон они на столе, такие пахучие… Бабушка новый фартук белый сшила. Красивый, с воланами и кружевами. Люська примерила – как раз!
- Ба, я к Нине схожу, - крикнула от порога, хватая чёрный бабушкин зонт.
- Книжку бы лучше почитала, – ответила бабушка, но Люська её уже не слышала.
К Нинке было близко, только двор перебежать. Уже подбегая к Нинкиному подъезду, голову подняла случайно. Из окна первого этажа на неё смотрела Алька. Увидев, что Люська смотрит,  от окна отпрянула.
«Не оттаяла ещё, значит…» - подумала Люська. « Значит, время ещё не пришло...»

4.
Первое сентября выдалось погожим и солнечным. За Люськой зашла Наташка, в этом году, как и в прошлом,  они решили сидеть вместе.
- Вот, на девочек стали похожи, - удовлетворённо сказала Люськина бабушка. – А то всё лето... как «казаки-разбойники».
В коричневых форменных платьях, белых передниках, с белыми бантами в волосах, да ещё красные пионерские галстуки… Наташка с Люськой  и сами себе казались красавицами. В школу их не провожали. Да и зачем? Что они, малявки какие? Шестой класс…

В школьном дворе было шумно и многолюдно. Выросшие за лето ученики (« Не узнать никого…» - подумала Люська), учителя, родители с робкими первоклашками, которых из-за букетов и не видно почти…
- Смотри, вон наши! - увидела Люська Галю Русакову и отличника Витьку Кияткина.
- Ты вон туда посмотри, - толкнула её Наташка. – Видишь?
Люська посмотрела, куда Наташка показывала глазами и увидела их классную, Елену Евдокимовну, а рядом… Рядом с ней стояла баба Тома и что-то вполголоса ей говорила, а Елена Евдокимовна слушала её внимательно и только изредка бросала взгляд на стоящую неподалёку… Альку!
- В нашем классе, что ли учиться будет? – спросила Наташка.
- Не знаю… - растерялась Люська. – Вроде мелковата она для шестого-то…
Вот тут их Елена Евдокимовна и увидела.
Она покивала бабе Томе, мягко коснулась её плеча, вроде погладила и  негромко крикнула:
- Люся! Наташа! Идите-ка сюда!
Они переглянулись, но подошли.
- Здрасьте!
- Здравствуйте, Елена Евдокимовна!
- Доброе утро, девочки... Выросли-то как! Барышни просто, - сказала Елена Евдокимовна. – Вот что, девочки…- тон её стал серьёзным. – У нас в классе новая девочка будет… Вон она с бабушкой стоит. Говорят, вы с одного двора, знакомы… Ей нужно помочь, понимаете?  Люся! Ты сядешь с Алей, ладно?
- А я? – воскликнула Наташка. – Мы вместе хотели, мы же и сидели в прошлом году, ну, Елена Евдокимовна…
- Ладно, – сказала Люська. – Наташ, ты впереди сядешь, а после нового года поменяемся, хорошо?
- Хорошо…- недовольно буркнула Наташка.
 И на линейке, где малышня обещала учиться на «четыре и пять», а старшеклассники призывали любить и беречь школу, Наташка отворачивалась от Люськи.
« Ничего, переживёт», - подумала Люська.
И вправду… Люська в классе села за свою любимую третью парту у окна, а Наташка демонстративно плюхнулась за вторую, да не к кому-нибудь, а в Витьке Кияткину, отличнику. Витька, хотя и был отличником, но не вредным – и подсказать мог, и списать дать… Альку к ней подвела Елена Евдокимовна.
Уселась Алька почти на самый краешек скамейки, глаз не поднимала.
- Аль, - позвала Люська, - двигайся ближе. Тебе же неудобно. У нас хорошие ребята, ты не бойся…
Пожалуй, впервые Алька подняла на неё глаза и несмело улыбнулась…
Уроков в первый день было мало. Домой шли втроём: Люська с Наташкой и… Алька.

С тер пор так и повелось – Алька стояла и терпеливо  ждала у подъезда Люську, чтобы в школу вместе идти. Наташка всегда догоняла их почти у ворот. Разговаривали об уроках, учителях, и никогда о доме или маме…
- Ну, что ты с ней возишься, не понимаю, - говорила Наташка, когда Альки рядом не было. – Как она тебе не надоест только… Молчит и молчит.
- Наташ… Ну, пойми ты… Ей трудно, на душе тяжело, понимаешь? Вон ваш Петька  в армию ушёл, ты плакала? А чего ради? Он-то придёт, а мама Алькина никогда… Время нужно, - задумчиво отвечала Люська, повторяя бабушкины слова.

В этот день было холодно, и урок физкультуры проводили в спортивном зале. А то всё на улице и на улице, на спортлощадке школьной. Ну, бегали там, прыгали, гранату кидали…
Урока в зале все ждали с нетерпением. Ещё в прошлом году им показали приёмы игры в баскетбол и правила рассказали. И даже сыграли несколько игр. Правда, корзины для мяча старшеклассники ниже для них перевесили, а то больно высоко…
В этот раз в команде с Люськой были и Наташка, и Алька.
- Ну, её, - пробурчала Наташка, - будет от мяча шарахаться.
- Не будет, - ответила Люська, – она уже почти привыкла с нами…

Мальчишки в этот раз были болельщиками. Конечно, игра шла не по настоящему, по укороченному, так сказать, сценарию. Просто на время, кто кому больше накидает мячей в корзину. Их команда проигрывала. Под корзину они поставили высокую Ленку, но та никак не могла попасть в сетку, всё вокруг да около… Да и не очень-то пускали её в свою зону противники. Люська даже в пылу игры успела заметить, что Алька хорошо ведёт мяч и передачи у неё умные, красивые… Уже физрук Юрий Арсентьевич поднёс было свисток к губам, как Алька (откуда только и взялась?) оказалась у самой корзины противоположной  команды, легко подпрыгнула и… мяч в корзине! Поймала его и снова легко, как-то грациозно забросила его снова в корзину. И ещё раз, третий! Свисток! Выиграли! Девчонки из команды визжали и тормошили Альку, вертели её, восхищенно кричали:
- Аленький, ты молодчина!
- Алька, мы бы без тебя продули!
- Как она – раз-раз и выиграли!
Алька растерянно улыбалась, тихо говорила:
- Да я чего… Просто повезло. Мне мяч передали, я туда… А там никого… Вот и забросила.
- Алька, ты наша героиня! – торжественно сказала Наташка, а Люська только покосилась на Наташку. Ну-ну…

В этот же день все во дворе знали, что Алька просто замечательно играет в баскетбол и нужно её звать во все игры, она сильная, ловкая и с ней всегда можно выиграть.
Сама же Алька скромно улыбалась, но видно было, что ей приятно.
«Главное – она нас уже не боится, а там и остальные страхи пройдут», - думала Люська. Они много раз разговаривали об этом с бабушкой и мамой.

5.
Зима выдалась ранняя, уже после седьмого ноября, после праздника сразу ударили морозы и снег выпал такой, что бабушка спешно вынимала зимнюю одежду и сетовала, что не успела проветрить. Зато им было раздолье – каникулы осенние, всего-то неделька, превратились в зимние и они все с удовольствием возились во дворе, барахтались в снегу, и Люська приходила домой совершенно мокрая и замёрзшая.
Алька тоже с ними возилась и пищала, если ей снег за ворот попадал, и вообще…
«На человека становится похожа», - резюмировала Наташка.

В один из таких вот каникулярных дней Люська с Наташкой даже в гостях у Альки побывали. Правда, Анка с ними увязалась, малышня, но это ничего. Анка сразу стала книжки Алькины рассматривать. Мало ей, видишь ли, библиотеки, книжки прямо глотала, даром, что ещё только четвероклассница.
А Люська с Наташкой стали альбомы смотреть. Альбомов было несколько, тяжёлые, кожаные что ли… А один так и вовсе бархатный, красный, красивый, с застёжкой металлической.

В альбомах были фотографии. Алька маленькая, Алька с друзьями, Алька  во дворе…
На одной фотографии Алька была с родителями. Маленькая Алька на руках у отца, а рядом молодая женщина. Женщина улыбалась и смотрела прямо на девчонок…
- Это мама, - глухо сказала Алька и перевернула страничку.
- Давайте лучше вот этот посмотрим, - поспешно сказала Наташка, показывая на красный бархатный альбом.
- Да, тут только открытки…- улыбнулась Алька. – Я их давно собираю, ещё с первого класса.
Открытки были самые разные. Тут и цветы диковинные, и виды городов разных, и новогодние…
- Я с девочкой из ГДР переписывалась, - сказала Алька, - и из Польши тоже… Это они присылали. Ну, а я им наши…
Люська просто взгляд не могла оторвать от этого альбома, так понравился. И сам альбом, бархатистый, так и хотелось погладить, а уж открытки…
- Я себе такой же заведу, - сказала она. – Вот будет у меня день рождения, я у мамы попрошу…
- Когда это будет-то, - хмыкнула Наташка. – Недавно только был, летом…
- Аля, а можно, я вот эту книжку возьму, вот эту и ещё вот эту? – раздался голос Анки.
Девчонки посмотрели на Анку и дружно рассмеялись. Они про неё и забыли, так она тихонечко в уголке с книжками возилась…

Вот новый предмет, алгебру, Люська не любила. По геометрии всё было ясно – начертил чертёж и всё сразу видно. А тут.. Какие-то  формулы дурацкие… Сегодня математичка задала им домой задачу, именно по ней, по алгебре. Ну, и не решила Люська. Не получилось. Позвонила Наташке, у той тоже никак.
А на уроке выяснилось, что задачу никто почти и не решил. Ну, отличник Витька, тот решил. У него – голова… Ему и объяснять им, неучам, у доски. Люська посмотрела в Алькину тетрадь, вздохнула и… забыла выдохнуть. В Алькиной тетрадке было решение задачи и в конце аккуратно написано : ответ…
- Анна Михайловна! А Алька тоже решила!- выкрикнула Люська и даже руку не подняла, как положено.
Анна Михайловна  не торопясь подошла к их парте, посмотрела Алькино решение и сказала:
- А ведь это второй способ! Задача решается несколькими способами, Витя выбрал первый, а Аля второй! Ну-ка, идите оба к доске, объясните всем! Чей способ рациональнее, чей понятней?

Алька нерешительно, как-то боком вышла из-за парты, ведь до этого её спрашивали только с места, и что-то стала царапать на доске, формулы какие-то.
Витька на правах отличника вышел смело и на мел нажимал так, что он крошился…
Люська ничего не поняла в способах этих…
Но когда Анна Михайловна спросила, чей способ им показался легче и понятней, первая закричала:
- Алькин, конечно!
Анна Михайловна улыбнулась и сказала, что Аля решила задачу коротко, рационально, замечательным математическим способом. А Витя выбрал более длинный способ, но зато понятный всем.
Когда, получив по «пятёрке», они, наконец, сели на места, Люська толкнула Альку и прошептала:
- Всё равно ты лучше! 
- Просто мне нравится… математика, - улыбнулась Алька.

6.
Так, незаметно, и прошёл школьный год, первый школьный год  Алькиной жизни в другой  школе… И школа была хорошей, и девчонки замечательные, но всё-таки тянуло её домой, туда, где гораздо холоднее летом, где остались прежние подружки, любимая учительница Клавдия Сергеевна, где был отец и… И - мама…

На зимних каникулах девчонкам  скучать было некогда – то ёлки, то каток, то лыжная вылазка, то санки и горка, то крепость строили, а то и просто в библиотеку ходили, сидели в тишине читального зала и рассматривали журналы с фотографиями ярких, необычных стран… И Алька всегда с ними. Люське с ней почему-то  легче было, чем с Наташкой, и интереснее. Очень они сдружились в последнее время. И даже бабушки их, встречаясь, теперь подолгу разговаривали, а не ограничивались простым «Здрасьте…»

 А весна в их краях  всегда была бурной. Как-то враз осели и растаяли сугробы, огромные ручьи, журча, текли по дорогам, и, завиваясь штопором, исчезали в сливных люках…

Демисезонное пальто толком и не носили – неделя и сразу перешли на плащи, а потом и вообще ходили в лёгких платьицах.  В конце мая жара стояла почти  летняя, учиться не хотелось. Да и какая уже учёба – одно повторение…

В этот раз Люська с родителями в июне собиралась на море. Наконец-то и папе, и маме дали отпуск в одно время, да ещё летом! Вот и поедут они не куда-нибудь, а к самому Чёрному морю! Уже и путёвки есть!
- А во вторую смену, в июле, в лагерь… Алька, ты поедешь? У тебя же бабушка Тома на заводе работала, ей обязательно должны путёвку дать! Знаешь, как там здорово! – уговаривала Люська.
- Посмотрим…- уклончиво отвечала Алька. – Я спрошу у бабушки…

7.
С южного курорта  Люська с родителями  вернулись поздно ночью. Уже нигде в окнах не было света, только окошко их кухни светилось – бабушка ждала. Люська, пока родители доставали сумки с вещами из багажника такси, взлетела на свой этаж и изо всей силы нажала кнопку звонка. Бабушка открыла сразу, словно стояла под дверью.
- Тише, тише, что ты… - отбивалась она от Люськи, которая так и повисла на бабушкиной шее.
- Бабушка, бабулечка, как мы отдохнули хорошо, сколько сувениров привезли разных! Целую сумку! Всем-всем!
- Ну, ладно-ладно… Помоги родителям-то с сумками…- растроганно говорила бабушка.

Полночи они разговаривали, пили чай, но всё наспех – родителям рано утром уже надо было на работу.
Люська проснулась поздно и сразу кинулась к неразобранным сумкам с сувенирами.
- Бабуля, смотри, какую мы тебе кружку привезли! Видишь? Вот тут «Ласточкино гнездо» нарисовано!
- А это – Альке! Раковина морская! Если ухо приложить – так море и шумит!
- Алька-то твоя… Уехала, – негромко сказала бабушка.
- Куда… уехала? – растерялась Люська.
- Туда и уехала. Где отец живёт. Все они уехали: и Аля, и Тамара… Там будут жить, в посёлке… Где и жили. Виктор за ними приезжал, увёз…
- Как… Уехала? Совсем?
Радостное возбуждение сменилось какой-то апатией, безразличием…
- А я хотела… - упавшим голосом сказала Люська. – Я ей специально…
Она молча поплелась в родительскую спальню, оттуда хорошо были видны Алькины окна.  Окна были теперь пустыми, чужими… Ни розовых шторок, ни цветущей герани на подоконнике…
- Люся, - в комнату вошла бабушка, - они давно собирались. С весны ещё. Алька тебя расстраивать не хотела… Вот, на, она тебе передала.
 В бабушкиных руках был красный бархатный альбом.
- Сказала, на память тебе. Вроде, он тебе понравился… И вот ещё письмо.
Люська грустно развернула листочек, сложенный вчетверо.
«Люся! – было написано в листочке. - Я уезжаю. Так и мне, и папе, и бабушке  будет лучше. Я буду скучать по тебе, ты очень хорошая. Возьми этот альбом в подарок от меня. Пиши мне. Вот адрес….
А, если хочешь, если тебя отпустят, приезжай. Я буду тебе так рада! Лето ещё большое, приезжай в августе, после лагеря. Я тебя буду ждать. До встречи! Аля».

Люська повертела листок в руках, подумала…  И решительно набрала номер маминого рабочего телефона.
- Мама? Мам... Ты не бери мне путёвку на вторую смену. Нет, и на третью не бери… Я хочу поехать к Альке… Можно?… Вы меня отпустите?..  Это совсем недалеко, только двое суток поездом…

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/