Ножки в валенках.

 

 

Николка любил деревню. Вот где раздолье, красота. Выйдешь к околице – куда ни глянь, луга расстилаются. За ними леса густые - прегустые, дремучие - предремучие. В них ягод и грибов меряно - немеряно. Воздух вкусный, дышишь – не надышишься. Речка чистая и рыбалка отменная: что летом, что зимой. Снег белый, пушистый, нетронутый. Упадёшь в него, как в перину пуховую. Лыжи с коньками, да катание на санках с гор крутых в Глиняном лоску. Молоко от коровы парное с краюхой свежеиспечённого матерью хлеба. Эх, что там говорить! Любил Николка деревню.

 

В городе чего хорошего? Машин полно, носятся по дорогам, гудят, бибикают. Все люди хмурые, неприветливые, спешат по важным делам. Не здоровается никто ни с кем. Хотя, конечно, народу-то сколько. Будешь здороваться целый день, язык отвалится. Когда батя брал его с собой единственный раз в город, Николка каждому встречному - поперечному здоровья желал. Люди, кто удивлялся, кто нет, по большей части отвечали, но некоторые, не обращая внимания, мимо проходили. А снег там грязный, серый, лежалый. Разве это снег? Как в таком поваляешься? Подбросишь охапку вверх и будешь весь в грязи.

 

Одно мальчика поразило: метро! Здорово: на лестницу встал, и она везёт тебя сама. Внизу красотища такая: на стенах выложенные из мозаики картинки с красноармейцами и статуи разные. Даже с собакой есть! Николка, как увидел её, сразу Бурана вспомнил. Эх, наверно, на цепи сидит, томится. Мама не спустит его, пока Николка с отцом в городе. Ведь будет, как шальной, по деревне носиться, Николку искать да народ пугать. С виду Буран – чистый волчара. Может, и правда волк. Батя его щенком возле леса нашёл. Потом дядька Прохор говорил, что на лугу за деревней волчицу несколько раз видел, да у Грачёвых козёл Борька пропал. Одна растрёпанная веревка на колу болталась.

 

В общем, не понравился Николке город. Он ему злого майского жука, жужжащего в спичечном коробке, напоминал шумом. Хотя каждому своё. На лето к Нылкиным и Агаповым дачники приезжают, чтобы дети на свежем воздухе побыли. Так Генка с Лизкой вечно задаются, что они городские. И кино посмотреть в кинотеатре самое новое можно, и конфеты в магазинах шоколадные продаются. А в деревенском сельпо, только слипшиеся карамельки без фантиков, да «Тимур и его команда» и «Чапаев» в клубе по субботам.

 

Николка и его закадычный дружок Виталька порой на крик срывались, доказывая городским зазнайкам, что в деревне лучше. Но что с них толку, с неженок, «девчонок»? Лизка хоть на самом деле девочка. А Генка? Вот ведь «кисейная барышня» в штанах. Чуть что – сразу в слёзы. Ой-ой, пальчик порезал, пчела укусила, занозу посадил, ногу подвернул, с тарзанки свалился. И так целыми днями. Нытик, он и есть нытик. Так между собой Николка с Виталькой считали.

 

Но всё равно, когда дачники приезжали на каникулы, ребята играли с ними. Иначе, себе дороже выходило. Тётка Серафима Нылкина, моментально к маманьке жаловаться бежит, мол, Николка – злодей Генашу обижает. А мать у Николки на расправу скорая, и рука у неё тяжёлая. Долго разбираться не будет, выдерет «по первое число», и весь сказ. Как в тот раз, когда Николка случайно у отца в старом ватнике мятую пачку «Дымка» нашёл. Он сразу представлять начал, как они с Виталькой костерок запалят, и тут он папироску вытащит и закурит небрежно. Вот Виталя глаза вытаращит! Ну, и решил прорепетировать эту небрежность при прикуривании. Отрепетировал. Мать как раз мимо шла, свинье давать собиралась и ботву несла для пойла. Вытащила его за ухо из туалета, да такую «Кузькину мать» показала отцовским солдатским ремнём! Николка сам хорош, нашёл место, где спрятаться.

 

Короче, может, и не очень ребятам того хотелось, но играли они с городскими вместе. Игры, как игры: прятки, штандер - стоп, вышибалы. На речке, загорая, в карты: в "дурака" и "пьяницу" перекидывались. Но самая любимая игра – войнушка. Простора для детской фантазии хватало с избытком, места для проведения воображаемых сражений тоже. У ребят было всё: землянка, вырытая в Глиняном лоску и окопы – ямы, оставшиеся от забора глины для постройки печей. Даже «катюша» из колесной пары телеги и ствола, поваленной во время грозы, берёзы. Они представляли, что солдаты, а Лизка медсестра, таскавшая их с поля боя и делавшая перевязки. Только уговор такой: на кладбище не играть.

 

На довольно крутом пригорке недалеко от деревни располагалось местное кладбище. Домов рядом не было, никому не нравилось такое соседство. Только крохотная сторожка тётки Зинаиды стояла на самом краю. Тётка Зинаида считалась кладбищенской сторожихой. Только кого там караулить, мертвяков что ли? Так куда они убегут?

 

Мёртвых Николка не боялся, считал мистические рассказы о них выдумками. И на кладбище играть не из-за страха не хотел ходить. Просто нехорошо это. Те, которые там лежат, больше ни солнышка, ни леса не увидят. Теперь что, бегать между могил и радоваться жизни? Нехорошо, и весь сказ.

 

Виталя, наоборот, до одури боялся мертвяков, леших, домовых, баб ёг, колдуний и прочую несуществующую чушь. Однако это не мешало ему на костре стараться всех напугать непонятно откуда возникавшими в его голове, страшными историями. Когда приятель заводил очередную байку: «В чёрном, чёрном городе, на чёрной, чёрной улице…» Николка всегда предупреждал: «Виталька, провожать не пойду». Друг храбрился, говорил, что не надо, он вообще ничего не боится. Но перед тем как расходиться, начинал озираться по сторонам, вздрагивать от шорохов и треска деревьев. В итоге Николке приходилось плестись с ним на другой конец деревни. И всю дорогу ещё уговаривать, что нет ничего страшного.

 

Но в тот день произошло событие, из-за которого мальчик перед самым заходом солнца оказался на кладбище. Это рохля Генаша во всём виноват. Что этого недотёпу занесло на погост, где он потерял армейские часы деда, подаренные тому комполка? Генка рыдал так жалобно, расписывал в красках все наказания, которые обрушатся на его непутёвую головушку, что сердце Николки дрогнуло.

 

«Ладно, пошли…» – согласился он и пристально взглянул на Витальку.

 

Приятель сразу съёжился и залепетал: «Никол, ты знаешь. Мамка сказала, ну, это, короче, мне домой надо, а то батя прибьёт…Поздно уже, и…»

 

«Трус!» – весомо припечатал Николка.

 

Он развернулся и пошел по направлению к кладбищу, ожидая, что друг вот-вот догонит, положит руку на плечо, и они пойдут вместе. Но этого не произошло. Никто его так и не догнал, и Никола горестно подумал: « А есть вообще настоящая дружба?»

 

 

Поднявшись на пригорок, он ступил на территорию кладбища. Солнце садилось, и длинные тени лежали на земле. Стояла звенящая тишина. И ни ветерка. Николка шёл между могил, внимательно глядя под ноги. «Ну, где этот раззява мог часы уронить? Разве найдёшь их здесь? Вон, какая трава, местами по пояс вымахала».

 

Кладбище зарастало травой. Некоторые могилы тех, кто был похоронен сравнительно недавно, родственники ещё посещали, убирая на них два раза в год: перед Пасхой и в Родительское воскресенье. Николка знал об этом, потому что мать с отцом приводили его на могилы бабушки и деда. Поэтому он и не боялся ничуть. Но чем ниже садилось солнце, и сильнее удлинялись тени, тем тревожнее становилось на душе. Сразу начали вспоминаться дурацкие страшилки Витальки: «гроб на колёсиках» и другая белиберда.

 

«Мать прибьёт, если узнает», – подумал Николка.

 

Вдруг краем глаза он заметил, что трава слева от него зашевелилась. Резко развернувшись всем корпусом в ту сторону, никого там не увидел. Только трава колыхалась, будто кто-то невидимый шёл сквозь неё.

 

«Вдруг это волк? – подумал Николка, с опаской глянув на черневший вдали лес. – Недавно папаня рассказывал, что мужики в лесу здоровущего волка видели. Глаза, говорили, такие умные у него. Смотрит пристально, как человек. Отец ещё смеялся, что после Матрёниной самогонки, не то, что волка увидишь, черти рогатые «барыню» плясать будут. Вдруг, правда, волк? Чего делать-то? Бежать или столбом стоять, пока не слопает?»

 

Николка повернулся, чтобы дать дёру, и подпрыгнул на месте от испуга и неожиданности. Перед ним стояла тётка Зинаида, та самая кладбищенская сторожиха. В деревне, ко всему прочему, шептались, что она ещё и ведьма. Николка, спросивший об этом у матери, услыхал такой ответ: «Может и ведьма. Только ведьмы вряд ли бывают несчастными. Обязательно что-нибудь хорошее себе наколдуют. Не слушай ты ерунды, сынок. Лучше пойди, скотине дай. Это люди от злобы и невежества болтают почём зря».

 

И сколько потом не пытал её Николка, с чего это тётка Зинаида несчастная, мать только отмахивалась от него.

 

Тётка Зинаида тем временем строго, с прищуром смотрела на мальчика, словно букашку неведомую увидала перед собой.

 

«Это чей ты такой будешь? Ну-ка, ну-ка? А, так Вальки Авдеевой! Хорошая мать у тебя, порядочная баба, работящая. Да и отец твой мастер на все руки. Не запойный, не драчун. Что же, семя видно подкачало. Ты что, лихоманец, под ночь по кладбищу шастаешь? Покой мёртвых нарушаешь? Нет в нынешнем поколении никакого уважения. Нет, чтобы родителям помогать, он на погост притопал. А ну, геть отсюда, чтоб духу твоего здесь не было».

 

От испуга и неожиданности, не в силах слово сказать, Николка только рот разевал. Наконец, он выдавил нечто невразумительное: «Я тут, э…мы тут, вы не видели?»

 

«Говори яснее – прикрикнула на него тётка Зинаида. – Зачем на кладбище толчёшься? Какую пакость затеваешь? Или дурачок ты? Вроде не похож».

 

Николка собрался с мыслями.

 

«Простите, тётка Зинаида, – зачастил он. – Не хотел я ничего плохого. Просто Генаша, дачник Нылкиных, дедовы командирские часы на кладбище потерял. Вот я и пошёл искать. Ну, чтоб для Генки, значит. Ведь дед его выдерет, мама не горюй. Вот я и хотел помочь».

 

« Сам он что же? Струсил? Ты, значит, герой по кладбищам лазить? Иди с глаз моих долой. Твоему другу выволочка на пользу пойдёт, нечего без спроса брать. Не тобой положено, не тобой возьмется. Ну!» – приказала тётка Зинаида.

 

И тут уж Николка бросился наутёк.

 

Дома он, конечно, ничего не рассказал. Схватил со стола холодную отварную картофелину и горбушку чёрного хлеба и мышью прошмыгнул мимо зала, где мать с отцом телевизор смотрели. Хорошо, что показывали «Семнадцать мгновений весны», иначе позднее возвращение ему бы с рук не сошло.

 

Утром Генка прибежал с вопросом: нашёл ли Николка часы на кладбище? Тот не стал рассказывать о встрече с тёткой Зинаидой, только коротко ответил – нет. На Витальку Никола сердился. Друг называется. Спокойно бросил одного, сам домой побежал смотреть кино. Но приятель, как ни в чем, ни бывало, с утра примчался и стал звать на рыбалку. Николка не умел долго дуться. Обрадовался, собрал удочку, копнул червей в компостной куче, и мальчишки отправились к озеру.

 

Озеро было расположено в лесу. Ходу до него от деревни минут сорок. Николка всегда с собой Бурана брал, но сегодня того где-то черти носили. Даже удивительно: обычно сидит возле крыльца, набок свесив язык, Николку дожидается. Будто знает, что на рыбалку пойдут. Мальчик спросил у матери: не видела ли она пса? Мать ответила, что этот дьявол ночью так выл, мочи не было терпеть. Она вышла, спустила кобеля с цепи, и до сих пор он не вернулся.

 

Так и пошли они вдвоём. В лесу было хорошо, приближавшаяся жара вовсе не чувствовалась. Николка, наконец, сменил гнев на милость и всю дорогу рассказывал другу про встречу с кладбищенской сторожихой, не забыв приукрасить рассказ пугающими подробностями. Виталька слушал с открытым ртом, в особо страшных местах ойкал и озирался по сторонам.

 

Наконец добрались до озера. Ребята расположились на берегу, закинули нехитрые снасти и замолчали. И вдруг начался такой клёв! Николка никогда не верил россказням рыбаков, что можно рыбины одну за другой таскать. Думал, бахвалятся, но тут! Они с Виталькой не успевали червей насаживать. И надо же было такому случиться: зацепился крючок Виталькиной удочки за коряжину. Друг заныл, запричитал, поглядывая косо на Николку. Дескать, горло недавно болело, да в воду ему нельзя. Мамка сказала, что осложнение получится. Николка слушал его, слушал. Потом махнул рукой, разулся, снял штаны и рубаху и полез.

 

Дно в озере было противное, илистое.

 

«Небось, пиявок нахватаю. Фу, гадость…» – только и успел подумать Николка, как дно вдруг резко ушло из-под ног.

 

Он с головой погрузился под воду. Вообще-то, мальчик плавал достаточно хорошо, по-собачьи, так назывался у них с ребятами этот стиль плавания. Но от неожиданности и оттого, что не мог достать ногами до дна, чтобы оттолкнуться, он начал тонуть. Голова то ненадолго оказывалась над водой, то полностью погружалась под воду. Паника постепенно овладевала Николкой, движения становились всё хаотичнее и беспорядочнее. Когда он в последний раз смог вынырнуть, увидел, что друг убегает прочь от озера по протоптанной дорожке, уводившей к деревне. Сил бороться не осталось, и Николка стал опускаться ко дну. Вода была тёмной и мутной, водоросли и тина плавали в ней. Мальчик из последних сил задерживал дыхание, чтобы не впустить воду в легкие. Но он порядком нахлебался воды, когда барахтался у поверхности. В ушах зазвенело, воздуха не осталось совсем. В этот момент Николка увидел перед собой лицо девочки с длинными белыми волосами.

 

«Русалка…» – подумал он и сделал вдох.

 

Мальчика долго рвало, противно отдававшей тиной, озёрной водой. Виталька сидел рядом и в сочных красках расписывал, какой он молодец. Ведь это он, а не кто-то другой спас Николку. Теперь ему могут дать медаль, а то и целый орден за спасение утопающего. Николка вяло слушал, думая о видении под водой.

 

«Почудилось… Девочка там откуда? Под водой люди не живут. Лицо её я запомнил, красивая она. Господи, Виталька! Когда же ты замолчишь? А почему волосы у тебя совсем сухие? Если ты меня спасал, то нырял бы с головой. Но ведь нырять ты не умеешь. У тебя задняя часть из воды, как поплавок торчит. Так была девочка или нет?» – беспокойными птичками бились мысли в голове Николки.

 

Дорога домой показалась бесконечной. Что рассказывал Виталя родителям, он не слушал. Прошёл в комнату, лёг на кровать и сразу забылся беспокойным сном. Сквозь сон Николка чувствовал, как мама несколько раз подходила и нежно клала руку на лоб, проверяя, нет ли у него температуры. И ещё ему снилась девочка с длинными белыми волосами. Она смеялась, и смех её звенел, как хрустальные колокольчики, звенел, звенел…

 

Николка проснулся от звона. Мама мыла банки под молоко. Он чувствовал себя абсолютно здоровым.

 

«Как ты, сынок? Мы так перепугались с отцом. Какой Виталик молодец, настоящий друг, не бросил тебя. Я не знаю, как бы мы без тебя, сынок», – начала мама, увидев Николку.

 

«Не волнуйся, всё хорошо. Я люблю тебя, мам!» – мальчик налил в большую отцовскую кружку молока, отломил огромный ломоть хлеба и вышел на крыльцо.

 

Он уселся на нагретые солнцем ступеньки и стал уплетать хлеб, запивая его ещё тёплым парным молоком. Все было необыкновенно вкусным сегодня. И день необыкновенно ярким. Солнце нежно грело кожу, а не обжигало раскалёнными лучами.

 

«Это всё таким мне кажется, потому что я мог умереть вчера. Я почти умирал там, под водой. Кто она, эта девочка?» – неспешно размышлял он.

 

Вдруг Николка замер с непрожёванным куском во рту. На тропинке перед домом, в пыли стали отчётливо проявляться следы, словно шёл невидимый маленький человек или ребёнок. Следы дошли до травы, где их увидеть уже было невозможно. И опять Николка явственно услышал хрустальный смех из сна. Он побежал в дом, чтобы матери рассказать, но передумал. Не дай бог, испугает её. Ещё подумает, что у него с головой непорядок после вчерашнего утопления.

 

Мальчик прошёл в комнату, прилёг на кровать и задумался.

 

«Не мог меня Виталька спасти, и всё тут. Я видел, как он убегал по тропинке. И волосы у него были совершенно сухие, когда я очнулся. Плавает он хуже меня, и нырять вообще не умеет. Надо честно признаться хоть самому себе, что мой друг трус. А может это он? Просто померещилось всё: побег Витальки, девочка, теперь ещё следы невидимых ног. Может это следы девочки? Несуществующей, да? Привидения что ли? Или ожившего мертвеца? – зябко передёрнулся Николка. – Теперь я, как Виталька, во всякую муть загробную верить начинаю».

 

Мальчик взглядом блуждал по комнате. Стоп. Что это блестит на подоконнике? Николка приподнялся на кровати, присмотрелся, и сердце сначала ухнуло в пятки, а потом подпрыгнуло к горлу и застучало часто-часто. На подоконнике лежали командирские часы Генашиного деда.

 

После долгих раздумий Николка надел белую рубаху, пригладил с помощью воды и гребня непокорные вихры и отправился на кладбище. Единственное разумное объяснение появления часов на подоконнике, пришедшее мальчику в голову: тётка Зинаида нашла их и, незаметно подойдя к окну, оставила там. Он подошёл к кладбищенской сторожке и робко постучал в дверь.

 

«Тётка Зинаида, можно войти? Это я, Никола Авдеев», – громко сказал мальчик и, не дождавшись ответа, постучал ещё раз.

 

Тишина. Он толкнул дверь, она, протяжно скрипнув, отворилась. Мальчик с опаской ступил в тёмные сени. По стенам висели пучки сушёных трав, которые пахли остро и пряно. Дверь в комнату была открыта. Николка с опаской заглянул туда, но тётки Зинаиды и там не было. Он решился войти. В комнате было чисто и приятно пахло свежестью и цветами. На огромном старом комоде стояло много фотографий и свечей. Николка приблизился и с интересом стал разглядывать снимки. Это были очень старые фотографии. Николка видел такие в книге по истории: мужчины во фраках и мундирах царской армии, женщины в кружевных платьях и огромных шляпах. И красивая молодая девушка с маленькой белокурой девчушкой на руках. Николка остолбенел. Как в замедленной съёмке, он протянул руку и взял фотографию смеющейся девочки с длинными белыми волосами. Той самой подводной русалки. Снимок был в тонкой чёрной рамке под стеклом.

 

Но тут же услышал: « Положи на место».

 

Мальчик вздрогнул и выронил фотографию. Рамка треснула, а стекло разбилось вдребезги. Николка растерянно смотрел под ноги, потом присел на корточки и стал собирать осколки с пола.

 

«Я что, звала тебя в гости? Зачем заявился, да ещё по дому лазаешь? Отвечай, кого спрашивают!» – притопнула ногой рассерженная старуха.

 

От испуга рука мальчика дрогнула, и он порезался осколком. Несколько капель крови упали на фотографию. Николка подумал, что теперь тётка Зинаида начнёт ругать его ещё сильнее. Он втянул голову в плечи и замер, как нахохленный птенец. Мальчик покосился на фотографию и с удивлением увидел, что капли крови, попавшие на снимок, исчезают на глазах, словно втягиваются внутрь изображения. Тётка Зинаида охнула, схватила его за руку и потащила прочь из дома.

 

«Откуда ты только на мою голову взялся? Вот не было печали. Сгинь, чтоб я тебя не видела больше!» – «Постойте, тётка Зинаида, да послушайте же меня!» – взмолился Николка, и откуда только смелость взялась.

 

Он начал сбивчиво рассказывать об озере и девочке под водой, и о следах в пыли и, наконец, спросил: «Вы ведь принесли и на подоконник положили Генкины часы? Ой, забыл! Спасибо Вам, тётка Зинаида!»

 

За рассказом Николка не заметил, как изменилась в лице старуха. Поначалу сердитое его выражение к концу Николкиной речи и вовсе стало мрачнее тучи.

 

«Вот что, парень! Ты больше не ходи сюда. Слышишь? Как бы худа не было!» – приказала старуха.

 

«Да какого худа, тётка Зинаида! – взмолился Николка. – Девочка на вашей фотографии вылитая та, что меня спасла. Скажите мне, где она живёт? Я пойду к ней. Она же необыкновенная!»

 

Лицо тётки Зинаиды дрогнуло, и Николке показалось, что оно искривится в жалобной гримасе, и старуха заплачет. Но через секунду оно опять окаменело, а тётка Зинаида сказала: «Я знаю». Отвернулась, вошла в избу и закрыла дверь.

 

Николка вернулся домой с твёрдым решением, чего бы ни стоило, выпытать у матери про тётку Зинаиду всё, что она знает. Конечно, сохранив в тайне девочку и следы. Ни к чему мать пугать. Та, как всегда, была занята их обширным хозяйством. На подворье были свиньи, корова, пяток коз, куры, гуси и даже «экзотический», смеялась мать, индюк Хоттабыч. Прозвище придумал отец, которого вредная птица любила и всегда бегала за ним, как собака. При виде Николки индюк раздувался, начинал злобно курлыкать и трясти бородой. И не попадайся тогда ему под клюв, обязательно щипнёт. А потом важный ходит по двору, как хозяин. Мальчик его невзлюбил и остерегался.

 

Николка помогал матери, а сам, пытаясь зайти издалека, про историю деревни спрашивал. Но все его вопросы непременно к тётке Зинаиде сводились. Мать – не глупая женщина, прекрасно все Николкины уловки видела и отговаривалась от них, как могла. Но за день мальчик замучил её расспросами. Она уж и прикрикивала на него. Нет, прилип, как банный лист. Решила мать рассказать сыну правду о тётке Зинаиде, вон какой парень большой стал. Посадила она мальчика перед собой.

 

«Не отстанешь ведь ты. Так слушай. Давно это было. Тётке Зинаиде годков уже девяносто, поди. Родилась она в прошлом веке. Знатного рода, говорят, была. Какая-то княгиня. Ну, не важно. Влюбилась она в простого селянина, а обручена была с сыном богатого графа, и свадьбу скоро играть собирались. Матушка графского сына, то есть графиня старая, спиритизмом занималась. Духов разных из загробной жизни вызывала. В общем, колдунья. Тьфу-тьфу-тьфу, не к ночи будет помянуто, – мать быстро перекрестилась три раза. – Так вот. Зинаида убежала с возлюбленным прямо из-под венца. Молодой граф позора такого не пережил, взял и застрелился в ту же ночь. А старая графиня прокляла Зинаиду и её будущих детей и внуков, и правнуков до седьмого колена. Только никаких колен не будет. Родилась у Зинаиды дочка единственная – Маруся. Они с мужем души в ней не чаяли. Девочка умница была, да красоты, говорят, сказочной. Тяжело жилось Зинаиде с мужем и дочерью, бедствовали они сильно, но ещё тяжелее стало, когда кормильца на Первую Мировую войну забрали, в шестнадцатом году она началась. Остались они с дочкой вдвоём, потом революция, Гражданская. Сгинул муж Зинаиды, без вести пропал».

 

«А девочка?» – с замиранием сердца спросил Николка.

 

«А девочка – лет десять ей тогда было, зимой пошла за хворостом к лесу. Мать не разрешила, но она не послушалась, тайком убежала. Уже и смеркаться начало – нет Маруси. Бросилась Зинаида на улицу, бегала, звала. Мужики деревенские с ней к лесу с самодельными факелами и топорами пошли. Искали, кричали, да всё без толку. Только в глуши леса волк выл - завывал протяжно и тоскливо. В неверном свете факела заметила Зинаида нечто тёмное на снегу. Ближе подошла, пригляделась и упала женщина без чувств: не снегу Марусины валеночки стояли, в них только ножки до колен остались целыми, всё остальное съели волки. Так потом и похоронили эти ножки вместе с валеночками. Зинаида с той поры странная стала, нелюдимая, говорят, колдовством занялась. На кладбище поселилась, Марусину могилку охраняет. Но не верю я всему, что люди болтают».

 

Мальчик был ошарашен: «Что же это получается? Значит прав был Виталька, когда говорил, что мертвяки оживать могут? Люди уже в космос почти двадцать лет летают, атомы - нейтроны всякие изучают. А тут мёртвые из могилок выходят? Но по-другому объяснить всё, что происходит со мной, невозможно».

 

С такими мыслями Николка и уснул той ночью. Опять ему девочка снилась и смех. Так Николке хорошо и радостно от смеха того становилось, что душа пела.

 

Утром он собрался и, невзирая на запрет, снова отправился к тётке Зинаиде на кладбище. Ещё топорик с собой захватил, который отец подарил весной. Он заметил, что не переколотые дрова рядом с избушкой навалены. Ну как это старуха девяностолетняя, скажите на милость, переколоть их сможет? Тётки Зинаиды возле дома он не нашёл. Сторожка была закрыта, так Николка, чтоб время зря не терять, сразу за дрова принялся. Колол он долго.

 

Больше часа прошло, пока голос за спиной услышал: «Опять ты, настырный?» – «Я, тётка Зинаида! Только батя говорит, что я настойчивый». – «Молодец, за словом в карман не полезешь. Ладно, настойчивый, пойдём, я тебя чаем напою. Заслужил».

 

Николка поначалу ушам не поверил. Потом они с тёткой Зинаидой долго пили чай с таким вкусным малиновым вареньем, что мальчик чуть язык не проглотил. Ещё с баранками, которые старушка в местном сельпо купила. И разговаривали. Тётка Зинаида его обо всём спрашивала: и про мать с отцом, и про хозяйство, и про школу, и особенно про друга, Витальку. Когда он стал сокрушаться, что Буран уже два дня домой не возвращается, странные слова сказала тётка Зинаида: «Ты пока не жди его, вдвоём им в деревне не ужиться».

 

Мальчику совсем не хотелось уходить от старушки. Она знала множество интересных историй, да и рассказчицей была знатной. Провожая его, тётка Зинаида сказала ещё нечто любопытное: «Ты, Николка, отныне наблюдай, что за люди рядом с тобой. Может, ненужный человек близко, для тебя опасный».

 

Николка даже фыркнул, не удержался. Это кто же опасный: мать с батяней что ли, или Виталька? А тетка Зинаида рассердилась: «Ты не фыркай, а слушай старуху. Зря говорить не буду. Беда, видать, где-то рядом притаилась».

 

Так Николка и повадился к старушке ходить. То дрова порубит, то воды натаскает, то на маленьком огородике гряды польёт да сорняки выполет. Подружились они. Тётка Зинаида не гнала его больше. Полюбила она мальчика за открытость, доброту и честность. Незаметно пролетело лето.

 

Начался учебный год. В первый школьный день, на торжественной линейке, на виду у всей школы председатель сельсовета вручил медаль «За спасение утопающего» и самому первому в их классе повязал пионерский галстук его другу Витальке. Николке хотелось закричать на весь свет, что всё неправда, лгуну и трусу не повязывают галстук, и медаль заслужить надо. Но как он всё объяснит? Меня привидение спасло? Да его в школе потом засмеют. Целый день Николка ходил сам не свой. А Виталька, наоборот, надутый от гордости. «Прямо, как наш индюк Хоттабыч, – думал Николка. – И ведь не стыдно ему ни капельки».

 

Витальке было не стыдно. Он грелся в лучах славы. Девчонки крутились вокруг него и пищали: «Ах, какой ты смелый! Ой, какой ты бесстрашный!» Ребята тоже без конца подбегали посмотреть на медаль. Даже десятиклассники подходили, чтобы ему руку пожать. Николке всё это было неприятно. После уроков он постарался быстрее уйти, чтобы не возвращаться вместе с Виталькой.

 

Вечером мальчик не утерпел, пошёл к другу и прямо спросил у того: «Зачем обманываешь, Виталя? Я же видел, как ты к деревне убегал. Ты ведь и плавать не умеешь толком, и нырять. Не ты меня спас. Кто-то другой, но не ты». Виталька молчал, сопел и смотрел в сторону. Лицо у него стало пунцовым, глаза налились слезами. «Кто-то? Нет у тебя доказательств никаких! Моя медаль, моя! Ни за что я её не отдам! Ты просто завидуешь!» – вскинулся на крик Виталька.

 

«Подлости не завидуют…» – тихо сказал Николка и ушёл. С того дня их дружба дала трещину.

 

Николка всё так же бегал к тётке Зинаиде: то по хозяйству помочь, то просто поговорить со старухой. С Виталькой он не гулял, виделись мальчики только в школе. Ребята в классе осуждали Николу. Учительница говорила ему, что надо уметь быть благодарным, ведь друг тебе жизнь спас. Николка только зубы сжимал крепче. Так до Нового года и шло: Николка сам по себе, и Виталька тоже. Но детские размолвки скоротечны. На Новогоднем утреннике в школе друзья помирились. Все обиды были забыты, мальчишки веселились от души. Вместе домой пошли, и опять Николке пришлось провожать мнительного приятеля. Виталька всю дорогу озирался, вздрагивал и хватал Николку за руку.

 

«Ну что ты, как девчонка, вечно всего боишься? Ещё медаль носишь и галстук пионерский», – подначил его Никола.

 

«Да-а-а-а… – заныл Виталька. – Хорошо тебе говорить. Со мной в последние дни странные вещи происходят. Вот я что-нибудь положу, потом ищу, ищу – найти не могу. Помнишь, пару по географии за контурную карту получил, ну, что не принёс её? Помнишь?»

 

Виталька выжидающе посмотрел на Николку и опять принялся жаловаться.

 

«Я эту карту обыскался, а потом её маманя на скотном нашла. Как она туда попала? Ты же знаешь, меня мать не заставляет за скотиной ходить, не как некоторых, – не удержался он в ответ подковырнуть друга. – И спать я стал плохо, то трещит, то стучит что-то в стене. Мухтар воет каждую ночь. Мать волнуется, мол, это нехорошо, к покойнику. И ещё поутру я следы вокруг дома видел. Ночью снега много нападало, он нехоженый лежал. А следочки маленькие такие, возле моего окна весь снег ими утоптан».

 

Проводил Николка друга, у самого тревожно на душе. Прямо сейчас бы к тётке Зинаиде побежал, рассказал о следах.

 

«Может из класса кто озорничает?» – успокаивал себя мальчик.

 

Утром, чуть рассвело, он помчался на кладбище. Николка передал старушке вечерний разговор и обеспокоенно спросил: «Что делать, тётка Зинаида? Что вокруг Витальки происходит? Он, конечно, не порядочно иногда поступает, но он мой друг. Я зла ему не хочу». Старуха сидела, молчала, только губами шевелила, будто жевала. Никола ждал. Наконец, она резко встала, словно приняла важное решение. «Пойдём…» – тихо ему сказала и начала одеваться. Ещё взяла она с собой воды в ведре и кружку.

 

Шли они недолго. Остановились у Марусиной могилы, возле которой стояла раскидистая, покрытая инеем берёза. Крест на могилке большой деревянный, в него фотография под стеклом вставлена: красивая смеющаяся девочка с длинными белыми волосами. «Поливай!» – приказала тётка Зинаида.

 

«Что поливай?» – не понял Николка.

 

«Могилу поливай, да помалкивай! – прикрикнула старуха и тут же громко начала: – Душа, душа, где ты бродила?

Где б ни была, ступай до тела.

До Марусиных очей,

До Марусиных костей.

До Марусиных рук,

До Марусиных ног».

 

Так отчитала тётка Зинаида три раза. Николка всю воду из ведра вылил, и пошли они в сторожку. Пили чай, как всегда, с вкусным малиновым вареньем, только тётка Зинаида молчала, да и мальчику разговаривать не хотелось.

 

Через три дня Виталька прибежал: весёлый, довольный. Стал звать на горку кататься. Обычно ребята в Глиняном лоску катались, горы там крутые. Что в этот раз их привело к реке, Николка сам не мог понять. Речка протекала между двух очень крутых берегов. Пожалуй, горы здесь были ещё выше, чем в лоску. Так как ребята катались на оцинкованном корыте, то скорость, с которой летало их средство передвижения, была прямо таки сверхбыстрая. Дети катались довольно долго. Зимой рано темнеет. Уже луна на небе появилась. Она была огромная, как блин, и ярко - ярко оранжевая. Зловещая, сказал бы Николка. Они решили скатиться последний раз, уселись, оттолкнулись и покатились. Всё быстрее и быстрее, и быстрее! Их вынесло на середину реки. Корыто остановилось, мальчики встали, чтобы вылезти. Вдруг раздался резкий треск, лёд лопнул, и корыто вместе с ребятами погрузилось в воду. Виталька завизжал и начал цепляться за Николку, топя его. Николка, с трудом оторвал его руки от себя и попытался снизу выпихнуть друга на лёд. Сначала лёд обламывался под весом мальчика, но в какой-то момент получилось, лёд выдержал. Вот уже Витальке удалось вылезти до бёдер, потом ещё и ещё. Он полз по льду, оставляя Николу, барахтавшимся в полынье.

 

«Опять бросил, предатель», – думал мальчик.

 

Тяжелая мокрая одежда и валенки тянули камнем вниз. Никола замёрз. Он надеялся, что Виталька пришлёт помощь. Время шло, а помощь не приходила. Последнее, что увидел мальчик перед тем, как впасть в забытьё, были маленькие валенки. Они быстро пробежали по льду возле полыньи перед лицом Николки, и его сознание отключилось. Потом мальчику казалось, что его били по щекам, переворачивали, трясли, несли. Кто, куда, зачем, он не понимал. И ничего не хотел, только спать, спать. Сон наваливался, как толстое душное одеяло. Тяжело дышать, нечем. И опять смех. Хрустальные колокольчики.

 

«Маруся, Маруся…» – шептал он в бреду долгие три дня.

 

…Его нашла тётка Зинаида. Что привело старуху на речку, родителям мальчика она так и не сказала. От счастья, что сын жив, они её не очень расспрашивали. А потом спросить стало некого. Пока Николка болел, тётка Зинаида умерла. Мама говорила, что старуха радостная уходила и у порога сказала, что её девочка своё предназначение выполнила: спасла чистую душу. Теперь всем покой будет. С тем и ушла…

 

Витальку он больше не встречал. Родители приятеля на заработки в город подались, всё продали спешно и уехали. Да и к лучшему. Друг Виталя был никудышный. Буран снова вернулся домой: худющий и с оборванным ухом. Никогда пёс больше не убегал и везде бегал за Николкой.

 

На могилки Маруси и тётки Зинаиды Никола по сей день ходит. Только не два раза в год, перед праздниками престольными, а как на душе тяжело, да выговориться хочется. Ни следов, ни валеночек маленьких он больше не видел. Зато точно знает, что летая в космос и изучая атомы - нейтроны, можно верить в чудеса.

 

 

Родинка.



Эта история началась, когда Зоя ещё под стол пешком ходила. Семья девочки была самая обыкновенная: отец, мама, бабушка Прасковья и она. Родители постоянно пропадали на работе, за что бабушка сердито называла их трудоголиками. Для Зойки это слово звучало странно. В их подъезде жил вечно пьяный, косматый и дурно пахнувший Прохор Печёнкин. Взрослые говорили, что он алкоголик – пьёт много водки. Выходило, что Зойкины родители – трудоголики, пили много работы? Девочка пыталась представить, как мать с отцом это делают, и ей становилось смешно.

Сама бабушка не работала, она уже вышла на пенсию и занималась воспитанием внучки и домашним хозяйством. Зойка исправно посещала детский сад в осенне-зимне-весенний сезон: копалась в лужах на участке, как все, облизывала сосульки и дегустировала свежий снег – и ни насморка, ни кашля. Стоило только отправить её летом на детсадовскую дачу, как разнообразные инфекции моментально прилипали к детскому организму. Родители в панике таскали дочь по врачам, пичкали таблетками и микстурами, кололи болезненные уколы, но выздоравливала Зойка только, когда её и бабушку Прасковью отвозили в деревню. После нескольких неудачных попыток приобщить дочь к коллективному отдыху родители смирились. С тех пор, год за годом Зоя каждое лето проводила в деревне.

 

Деревушка была небольшая, но очень живописная. Дома ютились на высоких косогорах, сбегавших к цепочке неглубоких проточных прудов, которые брали начало от множества студёных ключей и стремились к неширокой речушке. За них селение назвали Прудно. За домами во все стороны простирались поля, на которых клонились к земле тяжёлые колосья пшеницы. А за полями начинались непроходимые леса с диким зверьём: зайцами, лосями, лисами и кабанами.

Ровесников девочки в деревне не было. Ребята постарше не очень привечали малявку, только ведь та была приставучая, как репей. Сначала они прогоняли её, а потом махнули рукой. Так Зойка везде за ними хвостом и ходила. Компания подобралась озорная: то телеги от нарядной* оттащат и припрут оглоблями двери изб самых злобных деревенских сплетниц, то цветы в палисадниках оборвут. Лазили в огороды за ягодами, огурцами и яблоками, а ближе к осени воровали картошку, чтобы испечь в углях костерка. Зойку, как самую младшую, обычно оставляли на стрёме.

На окраине стояла кривобокая изба бабки Гыли. Изнутри окна дома закрывали плотные занавески, весной и летом скрытности способствовали буйно разросшиеся перед ними кусты калины. Вид избы и палисадника наводил на мысль о запустении и разрухе. Откуда и когда странная женщина появилась в деревне, не смог припомнить ни один старожил. Время словно в какой-то момент остановилось для старухи: годы шли, а внешне Гыля не менялась. По этому поводу не раз вполголоса спорили на посиделках местные кумушки.


Никто из села не бывал в жилище таинственной бабки. Собственно, люди не стремились к общению с ней. Старуха была безобразна. Взглянув на неё, хотелось зажмуриться и убежать прочь. Уродство Гыли трудно описать словами. Казалось, сначала лицо женщины разделили на небольшие фрагменты и потом собрали неправильно. К тому же, на левой стороне, от виска до шеи, как огромный паук, бугрилась тёмно-коричневая родинка, покрытая жёсткими чёрными волосками.

Ребятня обходила дом старухи стороной, но в ту ночь их будто бес попутал. Как обычно, вся компания собралась в овраге за деревней. Разожгли костёр, расселись вокруг огня. Парни по очереди бренчали на гитаре и курили сигареты, которые им удалось стащить из отцовских запасов. Тогда белокожая и белокурая Любаша, отчаянно влюблённая в подпаска Матвея, цыганёнка с озорными глазами и дерзкой улыбкой, и рассказала поразительную новость.


Мать девушки разносила по деревне не только почту, но и пенсионные деньги. Так уж вышло, что в тот раз она прошла дальше калитки палисада бабки. Сначала почтальонша долго звала старуху. Не дождавшись ответа, стала с опаской продвигаться вглубь подворья. Миновала пышные заросли калины, обогнула угол дома и замерла в изумлении. Скрытый от людских взоров огород радовал глаз ухоженностью и изобилием. Ровные, как будто вымеренные по линейке, гряды, поляна клубники, усыпанная крупными багровыми сердечками ягод, низкорослые вишни с гроздьями тёмных, налитых плодов и множество благоухавших цветов. Неожиданно, перед ней, как чёрт из табакерки, выросла старуха в чёрном балахоне и головном платке, повязанным так, что тот оставлял открытыми только глаза. Гыля исподлобья смотрела на почтальоншу и молчала. Мать Любаши испуганно протянула ей пенсию. Бабка рывком выдернула деньги, зло прищурилась и приказала женщине убираться вон.


Затаив дыхание, молодёжь дослушала рассказ девушки. Некоторое время все молчали, только ветки шипели соком и трещали в гудящем огне. А потом бесшабашный Матвей предложил ночью залезть в огород старухи и нарвать спелых ягод. Но у каждого тут же нашлись какие-то отговорки и причины отказаться от опасной затеи. В итоге, на вылазку отправились трое: отчаянный цыган, храбрившаяся перед парнем Любаша и тринадцатилетняя Зойка.

Они прокрались к огороду Гыли с задов, но на этот раз Зойка наотрез отказалась караулить за оградой и полезла через забор вместе с парнем и девушкой. Едва народившийся месяц слабо освещал землю. Вокруг воцарилась тревожная тишина. Окна домов были черны. Собаки, обычно изредка брехавшие для порядка, забились по конурам и молчали. Изба бабки Гыли утопала во мраке. Дети перелезли через покосившийся, но всё ещё крепкий забор и, осторожно ступая, пошли по огороду. Наконец, они добрались до клубничной поляны. Шёпотом посовещавшись, ребята присели на корточки и принялись обрывать ягоды. Они собирали их в картуз Матвея, не забывая при этом самые крупные отправлять в рот.

Неожиданно со стороны избы послышался тихий скрип. Дети замерли от испуга и стали пристально вглядываться в темноту. Сначала ничего не происходило, а потом от дома отделилось чёрное пятно и зависло в воздухе. Оно было похоже на огромную кляксу, расплывавшуюся и менявшую очертания. Через некоторое время неизвестная субстанция начала медленно парить по направлению к перепуганным воришкам. Первым опомнился Матвей. Он вскочил, схватил за руку Любашу и потащил её к забору, на ходу бросив остолбеневшей Зойке: «Беги!» Девочка начала было приподниматься, как страшная тёмная масса стремительно метнулась к ней и повалила на землю. Друзья, не дождавшись её, перемахнули через ограду и понеслись со всех ног по просёлочной дороге в сторону нарядной, освещённой единственным в деревне фонарём.

Зажмурившись и не шевелясь, Зойка лежала на клубничных кустах. Сладко пахло раздавленными ягодами. Опять воцарилась тишина. Девочка открыла глаза и вскрикнула от ужаса. Склонившись над ней, стояла Гыля, и взгляд старухи сверкал алчным красным огнём. Внезапно безобразная родинка на её лице шевельнулась, выпустила из себя восемь тонких ножек и моментально превратилась в омерзительного паука, который шустро пополз вниз. Насекомое направлялось к Зойке, а та чувствовала, что тело у неё будто ватное: ни руки, ни ноги не подчинялись желанию мозга защититься, бежать. Мерзкая тварь соскользнула со старухи, вскарабкалась на руку девочки и засеменила к голове. От отвращения Зойка застонала. Но абсолютно беспомощная, она не могла сбросить с себя чудовище. Паук подобрался к её правой щеке. Он принялся кружиться и выпускать клейкую нить, которая разъедала и внедрялась под кожу. Сильная вспышка жгучей боли пронзила мозг девочки, как будто ядовитая паутина проникла внутрь черепа. И Зойка потеряла сознание.

 

 

Металлический звон вырвал девочку из сна. Она удивлённо приподнялась с подушки в собственной постели. Аккуратно сложенная одежда лежала на стуле. В окна заглядывали робкие солнечные лучи, пробивавшиеся через тёмные космы грозовых туч. С улицы неслись возбуждённые тревожные крики и гулкие удары о рельс, который был подвешен к столбу около нарядной и служил набатом на случай тревоги. Девочка поспешно оделась и выскочила из избы.

Возле калитки стояла бабушка Прасковья и обеспокоенно всматривалась в сторону окраины, где находился дом страшной бабки Гыли. Оттуда валили густые клубы чёрного дыма. На фоне синевы туч он принимал причудливые очертания. Зойка зачарованно смотрела, как в вышине дымовые фигуры преобразовывались одна в другую: то китайский мандарин, вот вместо него дракон, потом ворон, затем паук. Девочку зазнобило, и она вспомнила ночной кошмар. Зойка принялась ощупывать лицо и собралась уже бежать в избу к зеркалу.

Тут бабушка, наконец, повернулась к ней и заплакала: «Ой, деточка! Вот несчастье! Слава Богу, ты дома была. Спала крепко и не слышала, какая страшная гроза пронеслась утром! Натворила она бед. Казалось, конец света наступил. От грома дома дрожали, молнии раскалывали небо на части. Одна попала в старый тополь, а под него цыган – подпасок стадо овец загнал, да сам от дождя спрятался. А с ним вместе дочка почтальонки – Любаша. Никто не выжил. Мать девочки обезумела от горя, бегает по деревне, кричит: Гыля – ведьма её прокляла, что за калитку к ней прошла. Только ведь саму Гылю стихия тоже не пощадила. Другой разряд ударил в её избу, и вспыхнула та, как сухая солома. До сих пор тушат. Говорят, старуха выла и кричала жутко. Но вытащить её не удалось, так и сгорела заживо».

 

Закрыв ладошкой рот, девочка слушала бабушку.

 

Лето пошло на убыль. Ребятня уже не плескалась в местной речке. После Ильина дня родители не разрешали им заходить в воду, пугая, что вскочат гнойные чирьи, потому что олень помочился в реку. Сумерки всё раньше сменяли свет дня. Зарядили тоскливые, почти осенние дожди.

Зойка постоянно сидела в избе. На правой щеке у неё появилось тёмное пятно, совершенно нечувствительное к боли, словно в него вкололи анестезию. Гулять Зойка больше не ходила, со старыми друзьями не встречалась. У девочки как-то резко испортился характер. Она стала угрюмая и нелюдимая, грубила бабушке. Иногда на Зойку накатывали беспричинные вспышки ненависти, и в ярости она могла что-нибудь сломать или разбить.


В один из таких приступов девочка схватила со стола чашку и бросила в сторону бабушки, которая пыталась образумить строптивицу. За спиной старушки стояло старое трюмо с большим зеркалом, и кружка угодила прямо в него. С глухим звуком стекло хрустнуло, и от места столкновения во все стороны поползли кривые трещины.

Бабушка испуганно охнула и укоризненно покачала головой: «Зоя! Что ты творишь? В тебя словно бес вселился. Не подходи к зеркалу и не смотрись в него. Не к добру это!»

 

Бормоча себе под нос, старуха вышла в сени. Зойка не торопясь приблизилась к разбитой амальгаме. Трещины покрыли поверхность странным узором, словно в зазеркалье сплели паутину. Отражение девочки перекосилось, стало непропорциональным, уродливым. Внезапно пятно на лице шевельнулось и материализовалось в паука, который резво перебежал с одной щеки на другую и исчез, оставив вместо себя уродливую родинку. Облик в зазеркалье зло улыбнулся, и в искажённом отражении девочка узнала помолодевшую на несколько десятков лет бабку Гылю.


* нарядная – помещение, где выписываются, даются наряды на работу.

картинка обложки взята в интернете. 

 

 

 

 

 


Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/

Рейтинг@Mail.ru
Warning: Unknown: write failed: No space left on device (28) in Unknown on line 0

Warning: Unknown: Failed to write session data (files). Please verify that the current setting of session.save_path is correct (/var/lib/php/sessions) in Unknown on line 0