Рецессивное доминирование.

                                                                     Грош цена тому, кто стать

                                                                     над другим захочет…

                                                                       Булат Окуджава.

 

                                                   Пролог.

                                           Прошлого примеры.               

 

 

Сказочный социально-политический уклад жизни с чарующим названием «коммунизм»,  приход которого был обещан всем населяющим  одну шестую часть земной поверхности индивидам к восьмидесятым годам двадцатого столетия, в указанный срок не наступил. Дотошные экономисты смогут без усилий доказать, что  формула распределения плодов человеческого труда в соответствии с мало внятной формулой «от каждого по способностям, каждому – по потребностям» при вечной аксиоме, априори утверждающей безграничность потребностей при вечной проблеме ограниченности ресурсов абсурдна в любом случае, и уж тем более в стране, изнуренной погоней за призраком звания сверхдержавы, каковой территория эта объективно не являлась (если не считать сверхъестественной возможность по мановению старого маразматика уничтожить человечество нажатием кнопки). 

Однако, даже  в случае, когда бы фортуна вдруг повернулась к государству рабочих и крестьян передом, и всеобщее благоденствие внезапно снизошло  на братскую семью народов, страна вряд ли приняла новые правила распределения товарно-материальных ценностей по причине несогласия одной очень важной для любого государства прослойки. Нет никаких сомнений в том, что элита, и так уже потреблявшая всё, чего ей хотелось, то есть фактически существовавшая в условиях коммунизма, не возражала против перемещения туда же остальной массы населения ( при условии сохранения собственных привилегий), также рад был такой телепортации и прочий народ, именуемый простым. Но существовало ещё незначительное по численности (но не по общественному весу) сообщество, находившееся между указанными выше полюсами. Миссия серединной прослойки во все времена состояла главным образом в том, чтобы, осуществляя связь между верхами и низами, при этом не допускать нерегламентированного перемещения человеческого материала вертикально вверх, дабы людям от рождения достойным не было там в вышине тесновато. Сама по себе элита, дай ей волю, не менялась бы тысячелетиями – на заре веков идеологи сегрегации в её тогдашнем выражении избрали эндогамию главным способом оградить семьи высших мира сего от дурного вливания некачественной крови. Такой способ действительно помогал не разбазарить нажитые богатства, хотя неизвестная на тот момент еще как наука генетика уже вскорости начала подкладывать уважаемым семействам свинью в образе ребёнка-выродка – уж больно противоестественны были для человеческой природы царственные кровосмешения. Необходимость разбавлять кровь была осознаваема на высшем уровне даже самыми ярыми сторонниками обожествления голубизны текущей по венам высших созданий жидкости. При этом никто не отрицал, что к подбору потенциальных доноров  генетического материала необходимо подходить тщательно и въедливо. Возникшая среди наимудрейших наций традиция передавать принадлежность к числу избранных по материнской линии вовсе не несла в себе отголосков матриархата, как могло показаться поверхностным наблюдателям, но лишь имела целью оградить доступ к богатству семьи от индивидов с кровью грязных цветов, то есть сохранить семейный потенциал для существ избранных, передав его прямым своим наследникам по крови. Ведь, применив простую человеческую логику, легко уяснить, что для богатой и тем уже избранной персоны дети родной дочери являются внуками в любом случае, в то же время, дети сына – внуки лишь со слов невестки. При этом вечная страсть элиты к ведению войн не давала повода свести роль мужчины к простой функции осеменителя – этот фактор мудрые идеологи сегрегации сумели из конфликта интересов сделать движущей силой общественного развития, придав самцам духу состязательности.

С точки зрения воплощенного в элите женского начала, античный Минотавр вовсе не был внеплановым плодом царской зоофилии, но напротив, одним из успешнейших за всю историю человечества национальных проектов. Ведь существо, обитавшее в конце Кносского лабиринта, было буквально быдлом благородным, причем в словосочетании этом оба слова являются ключевыми. Существительное констатировало формальное равенство возможностей практически для всех соискателей места под привилегированным солнцем, а также отсутствие необходимости иметь особые таланты либо навыки для получения заветного приза. В то же время благородство создания (в генетическом, а не морально-этическом значении определения) формализовало ограничения наполняемости социального лифта, ведь если поставить скотство главным условием возвышения индивида над толпой себе подобных, лифт этот будет перегружен и наверх не доставит никого.

Миф о кровожадности доисторического получеловека-полумажора, вероятнее всего, выдуман лишь для устрашения обывателей: высокородной скотине не было резону пожирать людей в буквальном смысле,  что, однако, не отменяло потребности в регулярных поставках человеческого материала в распоряжение твари, для обслуживания которой рабочая сила крайне необходима. Питательный процесс животного был, по всей вероятности, делом затейливым и трудоёмким, а логическое его завершение требовало участия оснащенного специальным инструментом работника. К тому же, не стоит упускать из виду благородство происхождения существа, что означало категорический запрет на обслуживание своих естественных потребностей. Случись несчастному созданию остаться наедине с собой даже при наличии пищи, оно вскоре утонуло бы в собственном дерьме, но вовсе не из-за отсутствия чистоплотности, а оттого, что высокое происхождение не позволяло убирать из-под себя. Также необходим животному потенциал интеллектуальный, а это означало, что наиумнейшие из прибывших с фекальными массами в буквальном значении этого словосочетания не контактировали, имея среди прямых обязанностей восхваление деяний твари и управление делами царского дома. И уж полным безрассудством стало бы поедать живьём привезенных на Крит особ женского пола, по крайней мере, до того, как выпользовать их для удовлетворения ещё одной естественной потребности организма скотины. Если принять как презумпцию изложенные выше факты, то нет оснований полагать, что привезенные для принесения в жертву молодые люди были несчастнее большинства своих ровесников-соплеменников, а еще вероятнее, что какая-то часть оставшихся вне орбиты царственного внимания испытывала к избранным чувство зависти.

С точки зрения человеческой, избранные, разумеется, обречены были терпеть вечные унижения – ведь в их обязанности входило не только обслуживание тела животного, но и вечное умиление всеми аспектами его бытия и восприятие в качестве божьей росы всего, от животного исходящего. Действительно, постоянное внушение себе и прочим вокруг, что испражнения твари благоухают розами, полувнятное её мычание содержит крупицы идей настолько гениальных, что не всякому дано даже осознать их глубину, а также искреннее желание прекрасной половины избранных понести от быдла могут быть восприняты как патология психики. Однако, последнее заключение может сделать лишь человек в полном смысле этого слова, к тому же человек свободный, с его прямолинейными представлениями о системе ценностных координат. Не следует забывать, что на протяжении последних тысячелетий единственной формой существования человеческих сообществ было рабство – а оно иногда в течении одного поколения способно извратить психологию целых этносов  и заставить массы мыслить, опираясь на постулаты Лобачевского. Тогда окажется, что целование любой части тела животного своего господина – вовсе не унижение, но способ для достойного выделиться еще больше – ведь в рабской системе лишь барин определяет степень достоинства холопа и дает последнему шанс. В то же время, скотское отношение  к тем, кому в жизни повезло меньше, а также манера хозяина своего честного благородного слова в любой момент брать это слово назад не является ложью, но лишь умением жить, либо эффективным управлением. Способность женщины обратить на себя внимание твари влечет счастие наивысшее: передать потомку благородного цвета кровь, а это уже сделает наследника существом высшей касты. Для облегчения моральных страданий приближенных во все времена служили определенного химического состава вещества, способные без особенных усилий изменять сознание потребителя в нужном направлении. Различные виды дурмана избранными усердно поглощались, вдыхались, вводились ректально, внутривенно и внутримышечно, но самые изысканные виды дури проникали в сознание индивида без прямого контакта, через наставления непререкаемых духовных авторитетов. Наконец, глупо отвергать гипотезу, вовсе отметающую моральные страдания представителей ближнего круга. Все они, безусловно, имели человеческий фенотип, но нельзя исключать той вероятности, что где-то между звеньями цепочки ДНК была у них никому не заметная, до сих пор не идентифицированная генетиками хромосома, определяющая принадлежность к породе скотской, а в таком случае разговоры о моральных нормах, принимаемых людьми, вообще не уместны.

Умение переместиться от задней части благородной скотины поближе к её же венценосному рылу всегда считалось в ближнем круге символом успешности, поэтому приближенные с хорошо подвешенными языками были у твари,  как правило, в чести. С течением времени стало нормой похваляться не только количеством изничтоженного люда, но и преумножением материальных богатств – тогда в случай стали попадать созидатели. Правда, в рамках минотавроцентричной системы, мерилом становилась не эффективность созидания, а его эффектность. Та аксиома, что дураку не показывают половину работы, здесь бы не сыграла: существу с полубычьими мозгами наоборот следует показывать то, что при небольшой трудоемкости способно не отягощённую высоким интеллектом тварь впечатлить – тогда первый будет вознагражден щедро, последующим же ничего не останется, кроме как разгребать лажу уже не за самим минотавром, а за его успешнейшим прислужником.

Традиционное для патриархального уклада пребывание женщин при гениталиях твари долгое время вызывало зависть у находившихся на низшем уровне пищевой цепочки мужчин, что, в конце концов, сделало возможным воплощение доктрины терпимости в вопросах морали и выход на арену социально активных сексуальных меньшинств. Но и женский пол, не довольствуясь ролью репродуктивного органа ближнего круга, с течением веков упорно влезал в штаны эмансипации. Перемещение избранных вокруг благословенной туши являло бы собой хитровыстроенный хоровод, движущийся без особых эксцессов, если бы не одно совершенно естественное свойство организмов млекопитающих: при обилии питательных веществ – а на недостаток предназначенной для поглощения биомассы из представителей ближнего круга пожаловаться не мог никто – гипертрофируется репродуктивная функция организма. Суровый майорат даже вторых сыновей обласканных судьбой родителей лишал доступа к кормушке – что уж говорить о бесчисленных сонмищах бастардов, байстрюков, ублюдков и выблядков, кто, ощущая в своих кровеносных сосудах жидкость отличного цвета, что не позволяла замарать рук физическим трудом, также к заветному корыту стремился. А ещё существовали сообщества формально воровские,  верхушки которых голубизной крови похвалиться, правда, не могли, но ничем другим от представителей ближнего круга не отличались – в то же время похотливой элите было решительно наплевать, кто именно удовлетворит её совокуплением, а отдохновение природы на детях организационных гениев своего времени, да ещё манерность, чванство, жеманность мажоров всех времен делало более привлекательным поиск партнёра морганатического.

Огромное количество претендентов на звание избранных с долей голубой крови в венах  и без венозной голубизны диктовало необходимость не хороводить вокруг единственного минотавра, но наоборот, создавать скотоподобные объекты поклонения на разных уровнях и различных размеров, при этом для каждого микросообщества правила пестрели нюансами. И все равно места у заветной кормушки хватало не всем –  так что дух состязательности никогда не покидал соискателей. Способы борьбы с течением веков менялись, но некоторые постулаты оставались незыблемы тысячелетиями, один из них – наличие как минимум трёх кодексов чести соискателя барской милости. Один из них применялся для общения избранного индивида с существами высшими, другой – для тех, кому не улыбнулось счастье приближенности к благословенной туше, третий, самый, пожалуй, сложный – для общения между собой –  этот последний свод моральных норм, как ни один из предыдущих, нуждался в диалектическом подходе – в зависимости от степени приближенности визави к царственному телу. Такое же количество сводов моральных норм применялось избранными для отношений с потенциальными половыми партнёрами. Так индивиды мужского пола, не церемонясь с женщинами звания низкого, в то же время в отношениях с дамами высокородными являли примеры рыцарства и галантности, женщины же на всех этажах пирамиды, считая за наивысшее счастье иметь близкие отношения с достойным от рождения партнёром, самостоятельно домысливая его достоинства в том случае, когда таковых не было в помине, мужчинам менее благородным делали одолжение, давая шанс влиться в благородное семейство лишь за определенные перед собой заслуги.

Издавна были подмечены как преимущества, так и недостатки коллективизма при восхождении на властный олимп: с одной стороны, группа всегда сильнее одиночки, с другой – разногласия между членами коллектива могли в любой момент сыграть деструктивную роль. Тем не менее, объединение, как впрочем, и размежевание, избранных индивидов, продолжалось беспрерывно. В определённый момент истории группы, стремящиеся наверх, решено было называть партиями. При всём разнообразии декларируемых целей, пестроте партийных знамен, и своеобразии персоналий, выполняющих функцию хоругви, реальных партий, разнящихся именно идеологией, во все времена и у всех народов было всего две: одна группа удовлетворенная существующим порядком вещей, то есть своим местом около кормушки царственной скотины, другая – считающая себя обиженными (разумеется, незаслуженно) и призывающая высшую справедливость восстановить, стало быть, жаждущая  перемен. Примитивность мышления избранных индивидов дает основания полагать, что группа вторая, отодвинув первую и обосновавшись на хлебных местах, всегда переймет и идеологию предшественников, ратуя за стабильность и спокойствие. Несмотря на кровопролития при выяснении отношений между равноуважаемыми семействами, в вопросах глобальной стратегии развития человечества антагонизма  никогда не наблюдалось. Мировоззрение, основанное на неэвклидовых постулатах, приемлемо было обеими политическими силами во все времена. Главным врагом у всего ближнего круга на протяжении веков оставался человек свободный, способный посягнуть на устои основополагающего принципа бытия, а именно рабства. Действительно, такой наблюдатель сможет легко заметить голый королевский зад, даже если и придворными  и оппозиционными идеологами признано наличие покрывающего царственные ягодицы дорогого убранства. Человек свободный может похерить всю систему ценностных координат, выстраиваемую десятилетиями, а то и веками, идеологами обожествления скотства. Единственный российский император, заслуживающий, по моему мнению, называться Великим, рискнул в стране вечного рабства этот уклад своим указом отменить, чем снискал ненависть не только консервативной части ближнего круга, но ещё более – радикально настроенной его части, и под всеобщее молчаливое одобрение пал жертвой последних. В единстве целей двух «ультра» нет ничего удивительного, ведь пассионариям не нужны были освобожденные народные массы,  а нужны были именно рабы, правда находящиеся в собственности уже не представителей прогнившего класса, а в их собственности – это по прошествии полувека доказали духовные наследники радикалов, придумав формы рабства куда более изощренные, чем применяли сметенные ими осколки старого мира. О роли в истории вечно безмолвствующих народных масс следует судить вовсе не по агитационным плакатам и слоганам пассионарных партий. Как правило, массы индивидов выполняли функцию тарана либо колоды для пробивания стены(а скорее междуэтажного перекрытия ) социальной пирамиды. Инертность массы обретает невероятную разрушительную силу в том случае, если колоду раскачать – вот почему с каждым столетием искатели справедливости все осторожнее прибегают к последнему аргументу, стараясь сразу по выполнении возложенной исторической миссии зафиксировать взбунтовавшихся было смердов в положении ещё более противоестественном, чем предшественники – по счастью, аморфность масс населения делает эту принуждённость терпимой. Что же до идеологии, то здесь можно констатировать единство стада с пастырями из обеих партий, поскольку рабство дает рабу одно  очень существенное перед свободным человеком преимущество: если человек свободный за потребленное собой платит сам, то за раба всегда рассчитывается его господин, требуя взамен такую малость, как личная свобода. То, что рабы, как правило, потребляют немного, а значит и размер дармовщины ничтожен, нисколько чернь не коробит, и в этом безусловная заслуга тех представителей ближнего круга, на кого возложена функция идеологов: добрые сказки, в которые верит быкоголовая тварь наверху, понятны и доступны и представителям черни: каждое низкородное быдло в скрытом от всех уголке своей мелкой душонки верит, что именно оно и есть избранное существо, и лишь тотальное невезение отделяет его от загона скотов, судьбой обласканных  – в этом содержится еще один намек на всеобщее равенство и возможность усесться в социальный лифт, который доставит раба наверх без особых со стороны последнего усилий. Вера в реальность быстрого взлёта скрашивает серые будни обреченных вечно прозябать в подножье социальной пирамиды, но и элиту делает немного счастливее, вселяя твёрдую уверенность, что материальные блага, коими она распоряжается, достались ей по справедливости и её представители – достойнейшие из всех, ведь сумели в свое время воспользоваться предоставленным каждому шансом (фактор голубизны крови в последние столетия визуально отошёл на задний план, но, разумеется, не исчез вовсе). Страной рабов и господ легко управляют мажордомы, формально стоящие на втором плане, алгоритм управления обкатан веками, при этом и кнут и пряник и добрая (для достойных людей) сказка играют свою роль в государственном управлении. Левый или правый уклон, декларируемый в публичной политике, компенсируется управленческим противовесом, контролируемым ближним кругом. Вот почему, возвращаясь к советской империи восьмидесятых годов двадцатого века, желаемый и элитой и чернью социальный рай был недостижим: представители класса в советском понимании среднего, компенсируя социальность декларируемых программ, жили и взаимодействовали между собой по законам рынка, денежные знаки, хоть и называемые презрительно деревянными, всё же имели реальную силу, особенно подкреплённые ресурсом, названным позднее административным. Сообщество, именуемое советским народом, несмотря на кажущуюся абсурдность посыла, было в политическом смысле нацией – со своей элитой, средним классом и чернью, при этом выполнялось главное условие  стабильного существования политической нации (при том разумеется допущении, что в государство собраны именно рабы, своим общественным статусом удовлетворенные): массы черни должны длительное время быть верными лишь своему господину, не дожидаться Юрьева дня с тем, чтобы найти себе барина подобрее. То предположение, что формально образовавшиеся после полураспада полувеликой державы национальные обломки не могут состояться ввиду отсутствия среднего класса является очередной сказкой для контингента, интеллектом не слишком отягощенного: средний класс, равно как и элита и, конечно же, чернь, остались на своих ярусах социальной пирамиды, поскольку места на всех её этажах продолжают передаваться по наследству. Ничего удивительного нет в том, что,  предоставив  верхушке общества право насладиться неограниченной частной собственностью, а  низы опустив в суровую рыночную реальность, представители нынешнего среднего класса оставили для достойнейших своих представителей лазейку в социальное общество – система, балансируя, вновь доказала свою устойчивость и способность к самосохранению. Проблема случайно получивших государственность периферий состоит лишь в том, что все без исключения рабы(в том числе – наипривилегированейшие) не видят в местном самоуправлении своего барина, а продолжают выискивать себе господина в столицах метрополий. Именно наличие собственного минотаврика, пусть даже потешного на фоне скотов великодержавных, придает суверенитета территориальному образованию и делает его население народом или нацией. Всё это актуально, разумеется, лишь для сообществ рабских, но ведь история мировая настолько бедна примерами зарождения и длительного существования наций свободных, однако изобилует фактами перерождения вольных людей в рабов, что описание такой истории будет делом непосильным для автора, ибо потребует таланта сочинительского, носителей какого за всю историю мировой литературы можно пересчитать по пальцам одной руки, а вот история исканий и обретения своего места в новых условиях представителей старой прослойки – вполне посильна и достижима – для этого достаточно лишь быть внимательным и скрупулезным наблюдателем  и не лениться увиденное вокруг себя записывать.

 

 

 

      

 

 

 

                                    Часть первая.

                         Принцесса на риэлтинге.

 

Отца своего Анжелика не помнила, но точно знала, что был он человеком никчемным, никудышным, ничего в своей жизни добиться не способным. Знала она это из разговоров мамы с бабушкой – обе женщины обладали неслыханной смелостью, и, не смущаясь, говорили прописанному в тёщиной квартире зятю и мужу правду в глаза ещё при его жизни, обращаясь лишь в форме окрика. Вот почему в два с половиной года на вопрос «Как зовут папу?» развитая девочка без всякой задней мысли ответила «Ничтожество». Анжелику за глаза называли «ребёнком» (в таких оборотах, как «ребенок может простудиться», «ребёнок мало ест», «у ребёнка давно нет стула»), при обращении же лично к девочке употребляли ласкательно-возвышающие прозвища как то «царевна», «королевна», «принцесса», больше всего склоняясь к последнему, поскольку произнесение первых двух машинально отправляла мысли к образу «ничтожества»-отца.

Умер отец скоропостижно, возможно, и не почувствовав этого, возвращаясь с работы в переполненном троллейбусе. Четырёхлетнего ребёнка-принцессу на кладбище по понятным причинам не взяли. Прогуливаясь по двору, случайно услышала Анжелика не для её ушей предназначавшуюся фразу: «Вот, стервы, заели насмерть мужика. В тридцать лет инфаркт…» Из этих терминов и оборотов девочка понять ничего бы не смогла, даже если б захотела. Также не могла она знать результатов вскрытия, которое показало, что умер молодой мужчина от второго инфаркта – первый перенёс на ногах, даже не заметив.

На благосостоянии семьи смерть формального кормильца никак не сказалась – основным добытчиком была мать, работавшая, несмотря на молодой возраст, заместителем директора гастронома.

Быть принцессой в своей семье – норма жизни для многих девочек,  но чтобы завоевать благородный титул в коллективе, юной леди нужно ещё долго и упорно трудиться, да и после этого из-за досадной мелочи все труды могут пойти прахом. Первой относительно большой социальной группой для девочки стала одиннадцатая группа 665-го детского сада.

 Одним из признаков начала семидесятых годов двадцатого века были катастрофически переполненные детские дошкольные учреждения. С точки зрения демографов в этом нет ничего удивительного, ведь на шестидесятые приходится вхождение в фертильный возраст прекрасной половины детей послевоенного «бэби-бума» - почти все  обзаводились первенцем,  многие сразу рожали второго ребёнка.

Создатели идеологического штампа «Два мира – два детства», безусловно, не ради собственного удовольствия, а лишь в научно-познавательных  целях, долго и кропотливо изучали тёмную сторону начала человеческой жизни – всем известно, что для этого просто необходимо было ехать командировкой в страны загнивающего капитализма, получать на руки в качестве суточных омерзительные зелёного цвета бумажки, а долгими зимними вечерами томно ностальгировать по далекой родине, чёрному хлебу  и солёной кильке. В то же время, прояви идеологический отдел партии дальновидность и гибкость мышления, все отличья двух способов развития представителей подрастающего поколения можно было бы пронаблюдать и на примере харьковского детского сада № 665. В том саду, куда  водили Анжелику, из детей её года рождения были укомплектованы две группы: одиннадцатая и двенадцатая. То ли мудрость заведующей, то ли слепой жребий, распорядились так, что достаток в семьях детей из каждой группы стремился к определённому среднему значению.  Наглядные признаки сегрегации, которой формально в государстве победившего социализма возникнуть не могло, наблюдать можно было во время зимних прогулок детей в павильонах и по прилегающей территории. Дети из двенадцатой группы представляли собой шумную стайку носителей разнообразных фасонов, времён и цветов одёжек, такое пёстрое сообщество могло бы без особых стараний костюмеров сняться в каком-нибудь мюзикле. Пальтишки и шубки несли на себе следы бурной портняжной деятельности мам и бабушек – по мановению добрых волшебниц иглы и нити  верхняя одежда, доставшаяся «в наследство» от старших братьев и сестёр, так же и более дальних родственников, а кое-кому от пап и мам, подкорачивалась либо дотачалась, ушивалась или расширялась вставками, воротники перелицовывались по нескольку раз, а уж пуговицы с мужской стороны на женскую  и обратно перешивались походя.

Группа же под номером одиннадцать   поражала встречных прохожих своим внешним однообразием – и это при том, что между родителями не было предварительного сговора.  Все как один воспитанники на улицу выходили в новеньких мутоновых шубках, и даже глаз неискушённого созерцателя подмечал, что верхняя одежда куплена, может,   немного и на вырост, но именно для этого ребёнка. В организации процесса воспитания двух разных детских коллективов также были различия: если группу одиннадцатую, состоявшую из двадцати пяти детей, вела одна, оформленная на полторы ставки, воспитательница и таким же образом трудоустроенная нянечка, то двенадцатая группа, где две воспитательницы работали посменно, должна была помогать развитию сорока детей, хотя фактически оформленных воспитанников всегда было человек на пять больше. Зимние болезни самих детей и летние отпуска их родителей кое-как решали проблему недостачи кроваток, но в межсезонье  бывали дни, когда спальных мест после обеда хватало не всем. Группу номер одиннадцать музыкальный работник посещал регулярно – за этим зорко следила лично заведующая, музыкантша же двенадцатой группы почти всё время бюллетенила, что, правда, не мешало мужественной женщине, превозмогая болезнь, по вечерам давать частные уроки детям из группы одиннадцатой.

По критериям социальной принадлежности родителей, Анжелике надлежало занимать законное место в середине биллотона более привилегированной (негласно, разумеется) группы, но девочка просто рождена была для лидерства, в то же время, дети – наимудрейшие на земле создания, раз без всякого жизненного опыта чувствуют силу характера своего визави, а главное - беспринципность, способность пойти до конца и ту опасность, которая исходит от маленького индивида, если не выполнить его условий. Поэтому Анжелика очень скоро стала пользоваться непререкаемым авторитетом даже среди тех детей, чьи родители стояли в общественной иерархии много выше её мамы.  Но, помимо лидерства неформального, маленькой принцессе хотелось, чтобы в её первенстве не было сомнений ни у кого. Поэтому, когда перед  новогодним балом воспитательница распределила роли, и Анжелике досталась маска лисички, та просто подошла к Фоминой Светке и, показав кулак, приказала идти к наставнице и заявить, что она, Светка, принцессой быть не хочет, поскольку принцессой должна быть непременно Анжелика. Девочка, в коллектив влившаяся недавно, и потому не знавшая всех тонкостей неформальной субординации, в ответ, покрутив пальцем у виска, нагло заявила:

 –Ты дура, а не принцесса!

Такого выпада против себя Анжелика простить не могла, и, набросившись на взбунтовавшуюся ровесницу, схватила её обеими руками за белые кудряшки, пытаясь протащить по полу. Мгновенно подбежавшая воспитательница драку разняла, уведя зареванную Светочку с собой в кабинет. Дело в том, что роли распределялись не просто так, и  папа девочки, Фомин Вячеслав Сергеевич,  начальник отдела РайОНО, должен был на утреннике присутствовать. Мама той же воспитанницы работала инструктором райкома комсомола и в тот же вечер, услышав версию событий в изложении собственной дочери, потребовала своего ребёнка от хулиганки оградить. Уже на следующий день к нескрываемой радости большинства мутоновых детей, их торгово-номенклатурных родителей, но более всех - утомленной жесткой внутривидовой борьбой воспитательницы одиннадцатой группы, Анжелика была переведена в пёструю группу номер двенадцать, где роль принцессы на таком же, но, естественно, второсортном, утреннике, уже не могла так сильно её порадовать. Не удивительно, что девочка утвердилась над основной массой и в новом социуме – физическая сила и уверенность, что слабейшего себя бить не зазорно, а  к сильнейшему не грех применить подлость, да еще отсутствие у родителей, изнуренных трудом физическим, глупой привычки выяснять происхождение синяков и ссадин на телах их детей, а у воспитателей – разбираться с жалобами тех, кто излишним любопытством всё же страдает, немало этому поспособствовали. Мама Анжелики, продолжая общаться с родителями детей из одиннадцатой группы (до общения с родителями детей из двенадцатой она не могла себе позволить опуститься), часто сетовала, что «вот же есть такие непорядочные люди, кто учит своих детей «давать сдачи», на что привилегированные родители сочувственно кивали головами – теперь, когда их собственных чад обезопасило расстояние в полтора корпуса здания, они готовы были (по крайней мере, на словах) проявить живое участие, и выражали уверенность, что из цепкой целеустремлённой девчушки  со временем непременно выйдет хороший комсомольский вожак. И все же девочка порой засматривалась на тот павильон, под сводом которого выгуливалась мутоновая группа, думая, как бы хорошо  принцессить там, где импортных кукол у девчонок столько, что они ими даже не хвастают, где у мальчишек без счёту машинок с открывающимися дверцами, где маленькие индейцы и ковбойцы не отлиты из коричневой пластмассы, а сделаны из мягкой, но прочной резины и раскрашены несмываемыми красками, где жевательная резинка - настолько привычный продукт детского питания, что этикетки с лёликами-болеками и  дональдами не хранятся бережно в кляссерах, а летят сразу на землю.

Первое сентября первого класса – краеугольный момент жизни каждого ребёнка, а уж если поставить лидерство самоцелью – нет ничего важнее первого о себе впечатления. К покорению школы Анжелику готовили и мама и бабушка, и букет и наряд должны были просто сразить всех будущих одноклассников, и даже учителей. И надо же было случиться такой неприятности, что та самая Светка, уже один раз перешедшая героине дорогу, не только была зачислена в тот же самый 1-А класс, но ещё внешним видом затмила всех девочек, и даже Анжелику. Воланы на фартучке соперницы были больше и воздушнее, белые бантики – не просто тоньше и прозрачнее, а ещё и обрамлены едва заметной серебряной каёмочкой, букет же из белоснежных роз - так велик, что первоклассница могла бы за ним спрятаться. Целых два урока терпела Анжелика издевательство над собой лично, проявлявшееся во всеобщем внимании не к ней, а также излучающих счастье небесно-голубых Светкиных глазах. Но, согласно наставлениям мудрой мамы, драться нельзя было ни в коем случае. В просмотренном недавно кинофильме о школе имелись на всех партах чернильницы, заполненные темной жидкостью – вот что было бы сейчас как нельзя более кстати, но научно-технический прогресс уже сделал всех советских школьников счастливыми обладателями шариковых ручек. На второй перемене Анжелика подошла к живому уголку, где под клеткой с волнистыми попугайчиками стояли также на фарфоровых тарелках горшки с цветами и вода для полива в пластмассовой лейке.  Будучи ребёнком всё ещё не по годам развитым, она в одну минуту сообразила, как эти ингредиенты использовать себе во благо. Налив на высвобожденную тарелочку воды и подбавив земли из горшка, вымешав полученную грязеобразную субстанцию отломленной частью стебля алоэ, под удивлённые взгляды птиц и опасливые - одноклассников, Анжелика подошла со своим оружием к первой парте, где сидела её обидчица, и вылила жидкую грязь последней на голову. Хотя после истерик,  взаимных угроз и криков обеих вызванных в школу родительниц, главенствовать в первом классе «А» Анжелика не стала (напротив, была перезачислена в «Ж»- класс), но героиней дня в истории родной школы осталась навсегда.

 Учиться на «хорошо» и «отлично» девочке очень быстро надоело,  поскольку это не давало ей особых перед одноклассниками выгод, но физкультура, где физическая сила давала преимущества, полюбилась Анжелике сразу и надолго. Особенно легко давался ей бег на короткие и средние дистанции, в котором не имела она равных даже среди мальчишек. Но между девчонок нашлась-таки ей соперница, одноклассница Ира Светлякова, бегавшая немного даже лучше Анжелики, особенно дистанции средние, где важно не только наличие сил, но и умение их правильно распределить. Именно на такой дистанции – пятьсот метров, в самом начале шестого класса на общешкольных соревнованиях и сошлись две непримиримые соперницы. Все, включая физкультурника, были уверены, что силы девочек равны, поэтому самой напряжённой борьбы ожидали на финише. Был лишь один человек во всей школе, кто не сомневался в приимуществе  Светляковой – сама Анжелика, которая уже после первого круга почувствовала, что спурта в заданном собой же темпе не вытянет. Тогда на последнем повороте, продолжая идти на полметра впереди, она подалась корпусом в Иркину сторону и едва-едва сбавила темп. Это телодвижение не было ни подножкой, ни толчком, возможно, даже видеосъемка не уловила бы подвоха в действиях юной спортсменки, но соперница от неожиданности попробовала резко затормозить – от этого споткнулась и упала на беговую дорожку, правда, сразу поднялась и продолжила движение к финишу, но драгоценные доли секунды были уже потеряны. Самое удивительное, что та самая Ирка Светлякова после описанного события особо зауважала Анжелику, почтя за честь быть даже в дальнем круге окружения неформального на тот момент лидера класса.

Время шло, и период полового созревания, в который подростки погружались почти одновременно со вступлением в комсомол, требовал от девушек (причём, больше духовно, чем физиологически) избрания объекта внимания среди представителей противоположного пола. И, хотя за некоронованной принцессой со всей серьёзностью намерений ухлёстывал Андрей Бузенко, имевший во дворе авторитет непререкаемый, а еще настолько взрослый вид, что в девятом уже классе мог купить в ликёроводочном портвейн, Анжелика, всё же, обдуманно решила, что физической, как и духовной, силы ей хватает и своей, а дополнить её может парень с высоким интеллектом. Поскольку своих умственных способностей девушка не имела привычки недооценивать, то парой ей может стать лишь человек очень одарённый, если не гениальный.

Традиция недолюбливать тех одноклассников, кто занимается прилежно и получает отметки положительные, уходит корнями в глубокую древность. Но во все времена, хоть и довольно редко, среди «заучек», «зубрил» и «ботанов» находились такие, кто своего авторитета среди сверстников не ронял. Одним из таких исключений был одноклассник Анжелики Вадик Халимонов. Ещё в восьмом классе он выиграл областную  олимпиаду по химии, а в девятом – республиканскую и получил грамоту за третье место на Союзе. Старенькая химичка Лия Соломоновна олимпиадами была просто одержима и всерьёз надеялась на развитие успеха, уверовав, что не зря большую часть педагогической своей практики выискивала среди учеников общеобразовательной школы таланты. Вадика, несмотря на подходящую для обидных кличек фамилию, называли исключительно по имени – и это даже не потому, что он на контрольных по математике без ошибок решал за пятнадцать минут все четыре варианта и пускал «шпоры» по рядам – и в разговорах он за словом в карман не лез, умея себя держать и перед учителями без заискивания, и перед ровесниками без бахвальства – в общем, в высоком уровне его интеллекта не было никаких сомнений. Вот его-то и избрала себя достойным объектом внимания сильная духом Анжелика. Для завязывания отношений принялась часто переспрашивать по разным предметам, даже выучила сложное слово "альфаметилфенилэтиламин", хотя и не знала тогда, что оно означает. Вадик на вопросы отвечал, но не с большим энтузиазмом, чем пояснял невыученные уроки и другим одноклассникам – он вообще заносчивостью не страдал, и даже когда объяснял человеку что-то для слушателя по причине отсталости непостижимое, никакого превосходства не выказывал.

С самого первого класса училась в их школе Надя Ерёмкина – создание доброе, но несчастное, незаслуженно обиженное природой. Лицо девочки имело ярко выраженную асимметричность, что способствовало,  к прочим бедам, развитию косоглазия. Девочка с малых лет была тиха и безобидна, физиологический дефект  не давал ей высоких шансов на место в коллективной иерархии – Анжелика на такой социальный планктон в начальных классах даже не хотела тратить своё драгоценное время. Но  к тринадцати Надиным годам родители, и до того души не чаявшие в дочке, нашли какие-то ходы на Москву, где Наде в течении нескольких лет лучшие врачи сделали ряд пластических операций. Уже к девятому классу девушка,  разумеется, не ставшая красавицей,  от следов явного уродства на лице избавилась, а правильно и со вкусом подобранные очки делали почти незаметным и разнонаправленность взгляда двух глаз.

И именно в неё по уши втрескался общепризнанный гений – началось с того, что он помогал ей догонять пропущенный материал. Халимонов носил Надин портфель, просиживал у неё все вечера, и даже, как говаривали школьный сплетницы,  именно по её просьбе бросил курить. Классную принцессу такой оборот событий приводил в бешенство – добро бы её променяли на что-то стоящее, а тут ущербная божья овца! Мстить бывшему объекту своих воздыханий она не хотела – то ли оставались какие-то чувства, то ли теплилась какая-то надежда – но наказать косоглазую выскочку стало для  Анжелики делом чести (в её, разумеется понимании этой добродетели). Всё ещё пылавший к ней страстью Бузенко был орудием самым подходящим – юная принцесса давно уже поняла, что вершить дела неправедные, хотя и превозносящие свою личность,  собственными руками глупо. Просто удивительно, до чего бывают подвержены влиянию люди, обладающие, на первый взгляд,  недюжинной силой. Всего лишь несколько намёков, что «косая» неуважительно отзывалась о его принцессе – и разгневанный членоголовый мститель был готов на что угодно. Подкараулив «непокорную» в тот день, когда Вадик её не провожал до дому (это было одним из непременных условий Анжелики), Андрей, ничего девушке не объясняя, просто зверски её избил в подворотне, причём с такой настойчивостью метя в исправленную врачами сторону лица, что глаз впоследствии от потери зрения спасти не удалось. После довольно скорого расследования молодой дуролом ушёл на четыре года на «малолетку», так и не сообщив ни на следствии, ни на суде, по чьему наущению действовал, школьный же гений совсем упал в глазах несостоявшейся своей пассии – он учёбу в школе забросил, проводя в больнице времени больше, чем Надины родители, а в десятом классе на состязания молодых интеллектуалов вовсе не поехал, доведя Лию Соломоновну до слёз.

 Уровень школьной подготовки давал Анжелике широкий выбор институтов для поступления. Однако, ехать на учёбу в другой город девушке не хотелось: хотя Москва, Ленинград или даже Киев дали бы больше шансов на удачный старт карьеры, дома, где и мама и бабушка сдували с неё пылинки, принцессе было намного комфортнее. С первых же недель обучения отстояла студентка право называться своим полным именем, пресекая все поползновения однокурсников звать её Анжелой или Ликой – это было одним из мероприятий, целью имеющих утверждение если не во главе вновь обретённого коллектива, то, по крайней мере, на месте в нём особом. Высшие учебные заведения издавна дают людям не только некий набор знаний, но и тот круг связей, в котором предстоит обращаться всю оставшуюся жизнь, а для девушек это ещё, без сомнения, хороший шанс на устройство личной жизни. В прагматичности повзрослевшей принцессы не было сомнений, да и выбор на физфаке был (это не какой-нибудь филологический, где парни на вес золота). Выйти замуж Анжелика имела массу возможностей, но на втором курсе на её пути встали её же непомерные амбиции. Именно тогда развёлся со своей первой женой доцент кафедры квантовой механики Эдуард Васильевич Чижов, и, хотя всем сверстницам соискательницы тридцатипятилетний препод казался дремучим старцем, дальновидная Анжелика сразу заметила в его глазах грусть одиночества и мудро рассудила, что никто лучше неё не составит счастье научного работника, а разница в возрасте вовсе не такая уж кричащая. Действовать нахрапом – наверняка означало спугнуть избранную жертву, потому был составлен план, следствием реализации которого должно было стать осознание подопечным того простого факта, что человеческого счастья ему не избежать. Целый семестр труженик науки будто случайно встречал молодую интересующуюся избранной специальностью девушку на своём пути в самых разных местах – студентка даже исхитрилась достать пропуск в преподавательский зал Короленко*(*Харьковская ГОСУДАРСТВЕННАЯ НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА им. В . Г. КОРОЛЕНКО)

На третьем курсе были подключены силы ровесниц-студенток, которые, кто из девичьей солидарности, кто - подчиняясь сильной личности, выполняли маленькие, но стратегически важные поручения, заключавшиеся, как правило, в том, чтобы в нужное время в определенном месте появиться, ещё оперативнее исчезнуть, обронить в присутствии объекта ничего не значащую фразу о внутреннем мире претендентки на сердце преподавателя, но кульминацией должно было стать празднование дня рождения Анжелики дома  у жившей в центре одногруппницы, куда незадачливого преподавателя должны были пригласить, а потом невзначай оставить с именинницей наедине. И вот по какой-то нелепой, но роковой случайности, на это самое празднество приглашена была для массовости (хотя кого интересует массовость, если главной целью выступает уединение) эта стихоплётная стерва Люська Старицкая из параллельной группы того же потока – из-за её присутствия всё пошло не так. В самом начале мероприятия приглашённая статисткой Люська, увидав гитару, чуть не подпрыгнула от радости. На вопрос доцента, не играет ли она, девушка, зардевшись, ответила, что лишь исполняя романсы собственного сочинения. Услыхав в первом же куплете рифму «побеги – снеги», Анжелика прыснула смешком, устремив лукавый взгляд на своего Эдуарда, но тут же вся похолодела от ужаса и злости: пришедший на её праздник гость буквально поедал глазами исполнительницу, а на именинницу замахал руками так, будто боялся, что она дунет или чихнёт на выстроенную в домик, возвышающуюся на двух стоящих ребром картах колоду. Когда в третьем куплете пошли рифмоваться "тени" с "коленями", обречённая принцесса поняла, что пропало всё: надежды, стратегические планы и тактические ходы, год охмурения недосягаемого и игнорирования абсолютно реальных претендентов на руку и сердце. Тут же оказалось, что углублённый в науку доцент так долго не замечал свою же студентку – это он решил компенсировать, добившись своего назначения руководителем её  курсового проекта, который стал позже частью работы дипломной, а последняя  – неотъемлемым элементом диссертации, защищённой молодой женщиной уже под фамилией и научным руководством  мужа.

Анжелика после рокового для неё вечера заарканенного  не собой суженого называла исключительно «тупым доцентом», разлучницу же возненавидела всей душой. Принцесса чувствовала реальную угрозу остаться на бобах, поскольку четвёртый курс - угар личной жизни, все путёвые парни давно расхватаны – уводить у подруг – тоже труд немалый. Сох, правда, по ней еще со второго курса восстановившийся в институте после армии  Петька Шутов – но достаточно было взглянуть на его внешний вид, а именно  - на третий год носимые дембельские полушерстяные брюки, чтобы понять, что такой приличной девушке не пара. Студенты, вопреки мифу - народ в большинстве своём избалованный  и не бедный, не способный даже представить, что можно пасть так низко, чтобы донашивать в ВУЗе армейское обмундирование. Не заметила бы столь пикантной детали гардероба и Анжелика, если бы такие же штаны не носил до самой своей смерти её родной отец – потом они висели в шкафу до тех пор, пока их не поела моль. Повторять печальный мамин опыт, избрав себе в мужья ничтожество, принцесса не собиралась. К тому же, из опыта собственного она поняла, что не так важен набор инструментов, используемых девушкой для покорения сердца избранника, как выбор персоналии: проще выбирать индивидов, влиянию или даже внушению подверженных, воспринимающих за божью благодать любое проявление внимания со стороны того, в ком видит своего личного лидера. Но социальный статус объекта покорения не менее важен. Анжелика, скорее для проформы, чем из любви к жанру, посещала собрания любителей научной фантастики – там сам высший разум послал ей Диму Одинцова. Учился молодой человек в Универе на биофаке, в жизненных делах был абсолютно не сведущ, что при наличии отца, работавшего в отделе жилищного хозяйства Дзержинского райисполкома, было совсем не важно. Свадьба на пятом курсе – вовсе не признак «опоздания» для желающей создать семью девушки.

Начало девяностых годов сделало пустой формальностью распределение – хотя, если насчёт дипломницы звонили уважаемые в городе люди, облегчить исполнение долга перед давшей бесплатное образование страной руководство ВУЗа могло и во времена железной дисциплины. Но время переломное ставило перед достойными людьми задачу наипервейшей важности – конвертацию выраженного в служебных полномочиях чиновника капитала. Как утверждал ещё мудрый еврей, пересказавший идею великого англичанина, капитал без рабочей силы прибавочной стоимости не приносит, да к тому же может довольно быстро обесцениться. Однако, в момент глобальной  политической катастрофы, госслужащим средней руки нужна была рабочая сила совершенно особого рода. Блаженны те из чиновничьей братии, кто пригрел собственное не утратившее значимости кресло для собственного же потомка, не менее счастливы те бюрократы, кто родному человеку организовал бизнес легальный и высокодоходный. Но немало существовало тогда (больше, чем в стабильные времена), таких видов коммерческой деятельности, законность которых, мягко говоря, вызывала сомнение. Возглавлять занимающееся такой деятельностью предприятие редкий отец позволит своей кровиночке – уж очень опасно балансировать между законом и понятиями, при этом притягивая, словно мёд мух, желающих поживиться незаработанным и стражей порядка, и представителей преступных группировок. Однако взять просто с улицы позвонившего по объявлению о найме на работу гражданина, было бы глупостью не меньшей. Для исполнения такой работы нужен человек, кто был бы одновременно и не чужим, но, в то же время, годным на роль жертвенного агнца в том случае, если вдруг бизнес не будет столь успешным, как предполагалось. Когда среди родных детей есть созревшая для брака дочь, на роль описанного выше менеджера идеально подходит зять. В семье Одинцовых сын Дмитрий был единственным ребенком, к тому же к ведению дел совершенно непригодным. В то же время недвижимость харьковская, хоть и не чета московской, однако, также всегда в цене, особенно расположенная в центральных районах города. Служебные полномочия и связи Одинцова-старшего надлежало срочно перевести именно в свободно конвертируемую валюту, поскольку купоно-карбованэць*(*купон (купонно-карбованэць) выполнял функцию национальной валюты Украины до введения в 1996 году гривны) доверия не внушал даже министру суверенных финансов. Фирма была оформлена на невестку, в деловой хватке, осторожности и в то же время жёсткости  и решительности которой уже через несколько месяцев убедился сам свекор, перестав уничижительно называть избранницу сына Анжелкой, и доверяя быстро состоявшейся бизнес-леди почти во всём. Пока Дмитрий продолжал изучение своей любимой зоологии на стажировке в Канаде, а также в исследовательских экспедициях по Африке, Анжелика руководила такими операциями с недвижимостью, что лицемерные ханжи из высшего общества, имеющие всё от рождения, вряд ли сочли бы бизнесом достойным. Расселение коммуналок, перепродажа комнат и квартир с прописанными в них престарелыми, малолетними, душевно больными, недееспособными – этим не удивишь риэлторов начала девяностых любого постсоветского населённого пункта. Надо отдать должное организаторам бизнеса: несмотря на определённого сорта круг деловых партнёров, в кровожадности дельцов упрекнуть было нельзя,  по крайней мере, убийство «клиента» никогда заранее не планировалось, но выселение из района Госпрома* (* Разговорное название района в самом центре Харькова, в котором расположен Дом Государственной Промышленности – здание, где размещалось до тридцатых годов правительство УССР) в одно из отдалённых сёл Изюмского района не было чем-то из ряда вон выходящим. Будучи погружённой с головой в работу, предпринимательница, тем не менее, не переставала следить за жизненным путём уязвившей её когда-то сокурсницы, не уставая удивляться безалаберности и житейской глупости последней. Диссертация Людмилы Чижовой, вызвавшая фурор  в Киевском ВАКе, была, несомненно, больше заслугой самого на тот момент уже профессора, под руководством которого жена могла бы продолжить успешный карьерный в науке взлёт. Но женщина по неизвестным никому причинам от мужа довольно скоро ушла – и не к конкретному мужчине, а просто ушла и всё.  По слухам, Эдуард Васильевич, не перестававший любить даже бывшую свою жену, из благородных побуждений хотел оставить ей всю полученную ещё при последнем издыхании Союза трёхкомнатную квартиру - это ничего бы учёному не стоило, ведь он вскоре уехал преподавать в Гарвард. Но не менее благородная Людмила настояла на том, чтобы раздел имущества был произведён в судебном порядке.

Ещё через несколько лет, уже в новом тысячелетии, узнала Анжелика сильно утешившую её новость: прежняя соперница опустилась настолько низко, что вышла замуж за какого-то отставного прапорщика, даже зачем-то фамилию его взяла – а это создаёт некоторые формального характера трудности женщине остепенённой. Поскольку агрессивности к напакостившей ей сокурснице Анжелика на людях не проявляла, то для прочих – как, верно, и для благодушной Людмилы, оставались женщины, разумеется, не подругами, но добрыми знакомыми. Поэтому на приглашение в дом бывшей разлучницы на некое мероприятие Анжелика откликнулась с радостью – уж больно хотелось ей, на тот момент – генеральному директору компании «Строй-Трест», позлорадствовать, увидав ничтожного избранника заносчивой своей однокурсницы. Такие встречи, инициируемые Людмилой ещё в квартире мужа-профессора,  можно было бы назвать «салоном Анны Шерер» харьковского пошиба – женщина ещё со времён первого замужества завела моду устраивать  квартирные посиделки не только по поводу знаменательной даты, а ещё для встреч людей, которых она сама считала достойными (материальный достаток приглашённого никогда не был главным критерием отбора), и герой вечера, как и двести лет назад в Петербурге, обязательно был обозначен. В тот раз был таким «угощением» младший брат  одноклассницы хозяйки, сразу после школы укативший «покорять Москву», через важнейшее из искусств. Всем известно, что интриги вокруг людей достойных плетутся в общепризнанной  столице постоянно, да ещё и безденежье девяностых не расширяло перспектив для приезжего, поэтому талантливому молодому человеку долгое время не удавалось сказать своё слово даже в искусстве исполнения ролей потребителей товаров в рекламных роликах. На личном фронте у перспективного провинциала дела шли успешнее – несколько лет назад он женился на дочери второго помощника режиссера съемочной группы сериала, идущего сразу на двух московских телеканалах. Поскольку удача редко сопутствует человеку в чём-то одном, талантливый актёр был замечен продюсером и выдвинут на роль водителя такси, появляющегося в семи сериях из двухсот восьмидесяти. Восходящую звезду чествовали в той части огромной комнаты, которую условно можно было назвать гостиной. Метраж жилой части однокомнатной квартиры позволял отгородить стеклопакетом угол с окном квадратов в восемь, где для удочерённой прапорщиком Люсиной девочки была обустроена отдельная комната. Анжелика помнила, как довелось  в девяноста третьем расселять прописанные в аналогичной планировки квартире две семьи. Почётный гость перестал быть ей интересен после первого же внимательного оценивающего взгляда, только лёгкую улыбку вызвало обрамление его благообразной шеи. Шейный платок, завязанный стильно, наподобие галстука, заколот был брошью с бриллиантом. На подтверждение подлинности камня наталкивал его маленький размер – стразы можно было бы подобрать и в соответствии с требуемым не писаным нормативом. По всей видимости, полтора карата – это максимум, что могла себе позволить на текущий момент восходящая звезда телесериалов. Анжелике, с её развитым ассоциативным мышлением, такая портретная деталь напомнила  античные статуи гераклов и аполлонов, у кого размер мужского достоинства почему-то почти всегда втрое меньший, чем требуют пропорции тела самого героя. Тем смешнее было наблюдать, как приглашённый корифей постоянно поправляет драгоценную брошку, а, возможно, проверяет, на месте ли камень. Анжелика пыталась угадать в присутствующих мужа Людмилы Русаковой, уже предвкушая радость любования очередным ничтожеством, у которых она метко находила достойные порицания недостатки, но видела вокруг себя лишь знакомых (по большей части «шапочно») мужчин. Талант из Москвы, активно поедая сёмгу, рассказывал стоящим вокруг и с восхищением его слушающим гостям историю, какую сам, видимо, находил забавной и оригинальной, о том, как он, с целью вжиться в образ, взял такси и покатил за третье кольцо без всякой определённой цели, но, не рассчитав собственной финансовой мощи, был высажен водителем таксомотора в дальней части Свиблова - оттуда ему пришлось добираться до дому трамваями и метро. Рассказчиком он был плохим, но восприимчивая восточно-украинская публика, привыкшая холуйски подгигикивать всему, что прошло через Москву, заливалась громким смехом в тех местах рассказа, где начинал смеяться сам  вещающий. После очередного всплеска веселья из отделённой комнаты  вышел человек средних лет и среднего роста в простом, но аккуратном спортивном костюме и спокойно сказал:

  –  Уважаемые, пожалуйста, веселитесь тише -  девочка не может заснуть.

 Он не просил слёзно, как холоп господ, но и не приказывал, как начальник подчинённым, и в то же время ни у кого из присутствующих не возникло мысли его  одёрнуть либо ослушаться, у притихшего московского гостя, продолжавшего теребить свою бриллиантовую путульку, очередной кусок сёмги упал с вилки на скатерть, а парившая над всем собранием Людмила, на минутку приземлясь, немного даже растеряно сказала:

 –  Да, Сережа, мы шуметь не будем.

После этого общение, разумеется, продолжалось, но уже не так бурно.

Анжелика, пока еще не нашедшая того, за чем пришла, выжидая, курила на кухне, точно зная, что в продолжении вечера муж однокурсницы непременно там появится. Женщина ещё сама твёрдо не знала, хочет ли она по-прежнему доказать самой себе, что соперница просчиталась с выбором пары, или её заинтересовал неизвестно чем отличный от прочих присутствовавших в квартире мужчина, поэтому, когда после четвёртой сигареты «Davidoff», муж хозяйки дома появился на кухне, ещё сама не знала, «на какой волне к нему подъехать», и начала машинально с покровительственной, по её мнению, шутки:

 –  Вы, кажется, высокий чин получили на службе в армии?

 – Да, я был прапорщиком,  - ответил  Сергей и сразу уточнил, - это как генерал-лейтенант, только звёздочки чуть меньше.

Анжелика решила смягчиться и перевести разговор в другое русло:

 – А ещё, говорят, что вы где-то учились?

 – Сейчас многие говорят, что где-то учились, - без энтузиазма парировал отставной прапорщик, налил в стакан закипевшей  в электрочайнике  воды и поставил сосуд в наполненную холодной водой миску охлаждаться.

Поскольку ни тонко унизить, ни вызвать на откровенный разговор мужчину не удавалось, Анжелика решила, на всякий случай, проверить его «на вшивость» воздействием легкого флирта – если бы муж соперницы «подкинулся» - это была бы неплохая последней шпилька. Изображать из себя заинтересовавшуюся персоной противоположного пола женщина умела, поскольку ещё с юности оттачивала тонкости флирта на многих мужчинах, даже тех, кто ни для секса, ни для бизнеса, ни для душевного разговора ей был не нужен – такое своё поведение выросшая на классике советского кинематографа девушка называла «тренировка на кошечках».  Анжелика во время дальнейшего разговора попробовала придвинуться к мужчине как можно ближе и будто невзначай прикоснуться к его одежде – иногда в таких случаях даёт эффект кручение пуговицы от пиджака либо рубашки объекта мнимой страсти – но на спортивном костюме был лишь замок молнии.

 – Почему же Вы не со всеми в гостиной? Понимаю, Вам там скучно, в этом я разделяю ваши взгляды. Может быть, вы не так бы скучали здесь со мной?

 – Нет, мне интересней с дочкой,  - сказал Сергей, не грубо, но уверенно сняв руку женщины с застёжки своей мастерки.

 – Вам интереснее с шестилетней девочкой, чем с тридцатилетней женщиной? – со скрытым подтекстом сказала, изображая из себя обиженную, Анжелика.

 –  С тридцатипятилетней, - спокойно поправил Русаков.

 –  Что? - голосом совершенно растерянным переспросила женщина.

 –  Если Вы с моей женой однокурсницы, то Вам должно быть тридцать пять.

 – Мне полных тридцать четыре, - сказала, как врачу на приёме, смешавшаяся было Анжелика, но быстро вышла на нормальное своё душевное состояние.

 – А вообще, неприлично напоминать даме о её возрасте.

 – Вообще неприлично цепляться к женатому мужчине за спиной у его жены. – В том же спокойном регистре сказал  Сергей.

Вода в стакане уже почти охладилась, и Анжелике просто необходимо было сказать последнее слово, которое она усиленно прокручивала в своей голове, надеясь, что фраза будет эффектной:

 – Вы просто уходите от всего потому, что боитесь женской силы!

 –  Я боюсь исключительно женских прокладок в канализации – я, голубушка моя, сантехником работаю  - забивают-с… - с этими словами и со стаканом воды ушёл человек в дочкину комнату.

В ту ночь Анжелика не могла заснуть. Разумеется, она не запала на мужа своей извечной соперницы – контролировать чувства умела ещё с юных лет. Не было для нее ударом и то, что он проигнорировал её как женщину   - психоаналитик, не даром получавший от неё двадцать долларов в час, мог заставить гордиться даже ночным энурезом, а уж в невнимании к женщине отдельных представителей противоположного пола научил видеть признаки чуть ли не божественности пациентки. Просто  сильная женщина, вызывавшая у окружающих любые чувства от обожания до лютой ненависти, но только не равнодушие, вдруг призналась себе, что всю армию своих поклонников готова променять на одного  лишь союзника – не обязательно он должен быть её сексуальным партнёром, но иметь такого человека в своем лагере – было бы для неё настоящей находкой. Почувствовала она в случайно встреченном человеке силу – но не ту силу, с помощью которой она сама управляла теми существами, кто слабее её, а силу поступиться чем-то очень для себя существенным ради близкого человека, и, в то же время, никогда ничем принципиально важным не поступаться ради себя. Все  те людишки, кто видел в ней даже нечто богоподобное, были созданиями слабыми, ведомыми, в духовном поводыре нуждавшимися – следовательно, растворялись они в её сильной личности исключительно блюдя собственные интересы. С другой стороны, осознавала  женщина невозможность властвовать над сильным человеком – а иного способа сосуществования с человеческими индивидами она себе не представляла.

В первые годы супружеской жизни Анжелика ещё пыталась делать вид, что интересуется научной деятельностью мужа – его исследования, сумей кто-либо их облечь в научно-популярную форму, действительно могли бы заинтересовать многих. Дмитрий, в составе группы американских зоологов, изучал социальные связи в групповом сообществе сурикатов. Матриархат, царящий в семействе, как правило, выводит на роль доминирующей самки во всём превосходящую соперниц особь – тогда внутриродовые отношения отличаются длительным периодом стабильности. Но иногда по причине старости, болезни, смерти предшественницы вакансия главенствующей в клане может быть временно замещена особью, объективно руководить сообществом неспособной. Это время общественных (для отдельно взятой стаи) потрясений, социальных взлётов недостойных и низвержений с властного олимпа особей, перед стаей заслуженных, украинский зоолог в своей научной работе назвал периодом бета-доминирования. Ещё им было установлено наличие в группе таких самцов (процент их, как правило, очень небольшой, такие есть не в каждом семействе), которые, возможно, и не «кроют»  альфа-самку, но с бета-особью спариваться не будут никогда, скорее уйдут искать себе другое семейство. Разумеется, было бы слишком примитивно сравнивать человека с глупыми сусликообразными тварями, но Анжелика с годами всё чаще замечала, что есть много вокруг людей (это касалось не только мужчин как потенциальных партнёров для секса), которыми она, разумеется, может командовать в пределах властных своих полномочий, но полностью подчинить их себе не в состоянии, в то же время целые сонмища личностей жалких просто увиваются вокруг неё.  Этому прискорбному обстоятельству начитанная женщина имела своё научное объяснение, сформулированное на основе постулатов той науки, какую последние полвека надлежит усердно славить: ничтожеств притягивает к ней ген, полученный от отца, он же отталкивает людей, уважения достойных. Однако всё выше изложенное не делает её особью (то бишь личностью) с приставкой «бета». Она – настоящая «альфа» - просто родилась немного не в той семье, прошла мимо понравившегося парня не вовремя, не овладела в юности игрой на нужном музыкальном инструменте, не зазубрила четверостишья из оказавшегося впоследствии модным поэта – да и не поднесла ей судьба такого подарка, как, например, дотошному военному инженеру из Петербурга – уж она бы ни в коем случае не «обдёрнулась», и не упустила своего шанса. Ненормальная Люська никогда не умела ценить того сокровища, что само плыло ей в руки, пуская всё на ветер – такая набитая дура в веке позапрошлом точно подалась бы на рудники за своим декабристом, лишив детей будущего, а прислугу – личной жизни (ибо барыни не имели привычки чинить и стирать нижнее бельё самостоятельно, а дворовую девку никто не спрашивал, есть ли у неё жених, и согласна ли она ехать за тридевять земель обслуживать барскую блажь).

Немало проклятий насылалось Анжеликой на голову сокурсницы в последующие, как и в предыдущие, годы, но такой беды, какая постигла сверстницу уже вскоре, не желала ей даже «заклятая подруга»: дочь Людмилы быстро умирала от рака.

Когда бывшая соперница впервые появилась на пороге квартиры Одинцовых, в ней трудно было узнать ту жизнерадостную заводную (не смотря на возраст)  рассказчицу и певунью, душу любой компании, что, хоть и была пятью месяцами старше Анжелики, ухитрялась всегда выглядеть на пять лет моложе. Теперь редкий харьковский трамвайный кондуктор рискнул бы попытаться её обилетить, априори признавая в ней молодую пенсионерку – особенно если смотреть прямо в глаза, а не со стороны. На просьбу в одночасье постаревшей женщины о кредите любой не отягощающей семейный бюджет суммой под любой процент и на любых условиях, Анжелика, разумеется, сказала, что никакого процента принципиально не возьмёт, выдав четыреста долларов, заверила, что денег можно вообще не возвращать, а если Русаковы на возврате долга будут сами настаивать, то не поздно будет это сделать и через десять лет, и расписки с Людмилы она брать не собирается. Выделение такой скромной (по меркам одинцовского бизнеса) суммы, Анжелика мотивировала сложной финансовой ситуацией своей компании, и в этом нисколько не лукавила. Ситуация для «Строй-Треста» действительно была близка к критической, но ни политические внутриукраинские встряски, ни экономическая ситуация на международных сырьевых и фондовых рынках здесь были совершенно ни при чём. Строительная компания давно уже не была самостоятельным предприятием, где генеральный директор или даже совет акционеров могут делать всё, чего только душа пожелает – фирма была тесно инкорпорирована в харьковский рынок жилищного строительства, а специфика такого института во всех мегаполисах заключается в том, что как раз рыночными методами почти ничего не решается. Как только люди, имеющие в городе вес, каковой далеко не всегда определяется формальными полномочиями персоны, заприметят исправно функционирующее предприятие, оно моментально «попадает в разработку», либо «берется под крышу» - это можно называть по-разному, в зависимости от того, кто на данный момент времени в большей силе – власть или бандиты, а случается и такое, что эти общественные институции сливаются в экстазе единения и доят финансовую корову вместе. Помимо прочего, на определённые должности присылают назначенцев, уровень квалификации которых не играет никакой роли – главное – «чьих они будут». Случаются, правда, исключения, когда «блатные» одновременно обладают деловой хваткой либо профессионализмом – лучшего владельцу компании, попавшей под крыло влиятельного клана, нечего и желать. Немного хуже дело обстоит, если присланное «позвоночное» в своих полномочиях ничего не смыслит, но, по крайней мере, осознавая свою тупость, либо отсутствие опыта, просто занимает положенную ему от рождения должность, перекладывая исполнение должностных обязанностей на сведущих заместителей. Самый плохой вариант, когда присланное «блатное» существо ни бельмеса не соображает в той отрасли, куда оно вросло, благодаря папиному влиянию, но мнит себя великим стратегом, причем, не наблюдая бой со стороны, а порываясь вести в атаку. Если бы Анжелика Львовна имела полномочия самостоятельно решать кадровые вопросы, непременно наняла десятка два закончивших  ВУЗовский курс с отличием «уличных», то есть без всяких связей людей  - по своему опыту она знала, что, если обложка диплома синего цвета, такой человек может быть очень одарённым в чём-то другом, но уж точно не проявит себя в той отрасли, над изучением которой корпел пять лет. Красный цвет дипломной корочки также не  гарантирует того, что выпускник будет хорошим специалистом, но некий шанс работодателю  даёт: если нанять двадцать таких институтских всезнаек, лет через семь можно иметь в штате двух-трёх высококлассных специалистов. «Строй-Тресту» не повезло с «нагрузкой» – наличие в штате топ-менеджера – представителя очень известной в городе фамилии,  несомненно, упрощало работу по согласованию необходимой документации, но это не компенсировало того ущерба, какой наносила бурная деятельность перспективного выдвиженца.  Последний расставил, кстати и некстати, не понятно по какому принципу на руководящие должности среднего звена своих близких и неблизких знакомых – некоторые из них даже не умели читать чертежи. Но главной авантюрой, которую, к превеликому удивлению Анжелики, поддержал  брат её покойного к тому времени свекра – формальный держатель блокирующего пакета акций компании – явилось строительство жилого дома на весьма проблемном участке земли в центре города.  Под участком были плавуны, что ставило под сомнение возможность строительства  жилой либо деловой многоэтажки. На месте этом ещё в конце девяностых конкуренты намеревались возвести торгово-развлекательный центр – тогда, вероятно, высшей властью планировалось, что ещё долгие десятилетия деньги будут лишь у людей, живущих в центре города. Но неожиданно постигшее страну повышение благосостояния большей части граждан сделало целесообразным строительство таких центров на окраинах – там достаточно место для парковки подъезжавших машин. В центре же необходимого для строительства стоянки количества соток земли не было, да и затруднённое перемещение автомобилем  центральными улицами мегаполисов не давало заведению шансов на обилие клиентов. Когда вновь встал вопрос о застройке участка, главным аргументом сторонников прожекта был тот факт, что большинство московских многоэтажек стоят на очень похожих грунтах. Напрасно билась на совете директоров Анжелика Львовна, убеждая высшее руководство фирмы, что, лишь для возмещения вложений, этажность здания должна превышать тридцать, а цены на жилую и офисную площадь –  быть не ниже киевских –  тупая уверенность абсолютно всех, что цены на недвижимость продолжат расти в геометрической прогрессии ещё минимум десять лет, а также компетентное мнение человека из горисполкома сделали возможным принятие совершенно абсурдного решения о начале работ на выделенном под застройку участке. Дядя мужа после виновато прятал глаза и острой темы в разговорах избегал, а поскольку был старший Одинцов человеком неглупым, Анжелика поняла, что кто-то на родственника сильно «нажал».

Жителям исторического центра города так и не суждено было увидеть взметнувшийся ввысь харьковский «Эмпайр-билдинг» - уже на этапе земляных работ сказалось отсутствии необходимой специальной техники, а попытки интенсивного вколачивания в грунт свай закончились массовым осыпанием штукатурки и расширением примерно вдвое уже имеющихся трещин в зданиях довоенной и дореволюционной постройки. Необходимость предоставления жилья потерпевшим собственникам или даже социальным нанимателям не подлежащих приватизации квартир( а в тех районах издавна обитает люд, свои права знающий, а главное, имеющий влиятельных родственников, какие бы соблюдение этих прав проконтролировали) автоматически ложились бы на себестоимость проекта, уменьшая и без того эфемерную планируемую прибыль. Высосав немало средств из компании, авантюрный прожект успешно почил в бозе, высокородный новатор был взят в Киев на должность в жилищно-коммунальный департамент  соответствующего министерства (ведь он теперь имел опыт работы в строительстве), оставив компании тяжелое наследство в виде множества членоголовых троечников-назначенцев, каждого из которых невозможно было уволить, не получив в ответ судебного иска, огороженный забором котлован и, конечно же, на большую сумму финансовых обязательств.

Ещё одна неприятность была уже следствием опрометчивого поступка самой Анжелики. Задолго до эпопеи с застройкой злополучного земельного участка, когда жизнь казалась и вовсе безоблачной, вышла женщина, никогда не перестававшая мечтать о том, чтобы влиться в элиту, в том числе, интеллектуальную, на правах субъектности, а  значит  иметь все атрибуты, какие надлежит иметь членам указанной общественной прослойки, на некую зарегистрированную в Испании, но также имеющую офис в Киеве компанию под экстравагантным названием «Мезальянс-Экспо». Специализировалось агентство на торговле предметами антиквариата и шедеврами мировой живописи. Пробивка по разным базам данных (осторожность в делах финансовых никогда не повредит) дала самые положительные результаты – компания имела отношение к уважаемому московскому торговому дому, в Украине работала давно. При личной встрече с менеджером во время очередной поездки в Киев сделано было предпринимательнице очень заманчивое предложение о продаже одной из ранних работ Матисса. Довольно низкая цена объяснялась тем, что полотно считается потерянным с тех пор, как его изъяли нацисты при аресте семьи художника. Старый искусствовед Иннокентий Наумович, к которому не сведущая в вопросах искусства женщина обратилась за консультацией, подтвердил, что таковое полотно действительно числится среди пропавших работ гения, но цену в пятьдесят тысяч евро назвал «уж слишком привлекательной». На это слово «слишком» не обратила внимания деловая женщина, поспешив заключить обоюдовыгодный, как тогда казалось, договор с тронувшим душу агентством. Когда доставленный в Киев контейнер был вскрыт в присутствии заказчика и представителя торговой группы, даже ничего не понимающей в искусстве Анжелике стало ясно, что перед ней не фовизм, а просто мазня. Однако, присутствие юридических представителей сторон, а также охватившая все страны мира сотовая связь быстро уладили не успевший даже назреть конфликт – оказалось, что доставлена в столицу Украины был работа другого живописца, современного, однофамильца французского художника и скульптора. Но инцидент был улажен довольно быстро – фирма обязалась деньги вернуть, лишь за вычетом услуг по доставке полотна, осуществляемых той же охранной фирмой, что и привозила его в Украину. Несколько подписей дело как будто уладили, Анжелика, немного огорчившись, стала ждать перевода. Деньги не замедлили вернуться, однако сумма, перечисленная на счёт её фирмы, была на порядок меньшей той, которую отправили через зарегистрированный на Кипре банк в Испанию. Менеджер в Киеве любезным голосом объяснил по телефону, что оплата доставки картины обратно в Западную Европу стоит дороже, чем в Украину, но эта цифра взята не с потолка, право устанавливать тарифы на свои услуги заказчица сама дала охранной фирме, подписав документы, подтверждающиё отказ. Возможно, если этим всё и кончилось, опытная бизнес-леди просто бы утёрлась, да и списала безвозвратные потери на форс-мажор – в конце-концов, кого в деловом мире не «кидали»? Но назойливая фирма, видимо, не зря числилась в резидентах Украины долгие годы, по крайней мере, в Киеве связи были довольно мощные. Уже через месяц стали приходить извещения, что удовлетворён поданный группой «Мезальянс-Экспо» иск в Бодатинский горрайонный суд на возмещение ещё большей суммы – на этот раз услуг испанского представительства компании, наложен арест на некоторые счета дочерней «Строй-Тресту» фирмы, через которую производилось перечисление денег на Кипр, но что ещё хуже – заблокированы счета тех филиалов, с которых перечислялись деньги на счёт этой крайней фирмы: кроме самой Анжелики, знать о движении финансовых потоков внутри компании не мог никто – выходило, что отследил перевод денег либо очень грамотный хакер, либо далеко не последний человек в аппарате управления обслуживающего компанию банка. Плохо было ещё и то, что на некоторых счетах были деньги, взятые как кредиты под госгарантии – какое-то время назад их раздавали всем, кто только присягал на верность очередному правительству.

Ещё проклятая демократия давала свои сатанинские всходы – обе рвущиеся к  власти мега-партии в определённое время, у этой самой власти пребывая, оказывали деловые услуги «Строй-Тресту», и теперь требовали платить по счетам наличными и безналом на партийное строительство – куда проще было в девяностых, когда все они были бандитами или ментами (либо под ментами или бандитами ходили) и, прежде, чем доить узаконенный бизнес, разбирались внутри своей корпорации. Теперь же просителей стало так много, что не умещались уже они внутри одной партии власти. Но деньги на политику - это крохи, убытки от бурной деятельности  накуролесившего и сбежавшего в Киев мажора - тоже дело поправимое, а вот с этим «трояном» - проблема посерьезнее. Но теплилась в сердце Анжелики одна смелая надежда. Ещё ранее узнала она из заслуживающего доверия источника, «пробивая» сведения о неведомом агентстве, что оно имеет отношение к московской группе «Экспо-Холдинг» - это  было одним из обстоятельств, склонивших тогда незадачливую любительницу живописи к опрометчивому поступку. Торгово-финансовая группа была в собственности некоего Владилена Сергеевича Кривцова – очень влиятельного в Москве человека, с которым покойный свекор был знаком лично. Именно от этого важного москвича возила Анжелика ещё в девяностых отцу своего мужа деньги – два раза по пять тысяч долларов – не бог весть какая сумма для Москвы, но для Харькова конца прошлого века – довольно солидная. Какие дела имели друг с другом уважаемые каждый в своём городе люди, молодая тогда женщина не знала, и курьером она выступала всего лишь попутно – когда в столицу братского государства вели её дела семейной корпорации. Сам высокоуважаемый московский бизнесмен Анжелику вряд ли узнал бы, увидав. Но именно в тот момент не узнавал он никого –  влиятельного человека разбил инсульт – всего-то в шестьдесят лет от роду. Помимо страданий моральных, семья магната сейчас озабочена была преемственностью капитала – право собственности на все активы при недееспособном отце должно было переходить к его сыну Сергею. Именно этими временными хлопотами хотела воспользоваться хозяйка разъедаемой судебными дрязгами харьковской компании. Опытный адвокат прямо заявил: единственное, что может спасти «Строй-Трест» от полного разорения – добрая воля истца, то есть агентства «Мезальянс-Экспо», представители которого действуют от имени западноевропейского филиала группы. Только отзыв искового заявления поможет снять некоторую напряженность вокруг компании-застройщика первой столицы, хотя и в этом случае придётся смириться с понесёнными убытками. Дерзкий, имеющий весьма призрачные шансы на успех, план отчаявшейся бизнес-леди состоял в том, чтобы, встретившись с правопреемником  хозяина московского холдинга, уговорить его каким-либо способом обуздать не в меру ретивый киевский филиал группы – о компенсации в последующем за такую услугу можно было бы поговорить дополнительно. Просто так разговаривать с ней убитый горем сын вряд ли станет, а вот если сказать, что возвращает она то, что задолжала её семья его отцу – кто знает, может сентиментальность  сына подыграет мудрой женщине, и её хотя бы выслушают – по крайней мере, других вариантов не первый год обращающаяся в деловых кругах дама не находила, а человеческий фактор, исходя из её же опыта, иногда спасал известных ей бизнесменов от неминуемых катастроф. Примерно в таких тонах она обрисовала ситуацию мужу, нажившему на просторах жаркого континента радикулит и ностальгию, и уже долгое время преподававшему в Харькове. Но вместо восхищения находчивостью жены, информация вызвала у перенапрягшего с юности мозги научного работника совсем неожиданную реакцию.

– А какое отношение ты имеешь к делам моего отца с Владиленом? – удивлённо спросил он.

Анжелика, не привыкшая к ропоту, особенно со стороны мужа, сразу перешла на повышенные тона:

– Я ко всем делам семьи имею отношение! Ты пока там своим сусликам под хвосты заглядывал, я здесь и под статьёй ходила, и с таким контингентом общалась, что за два слова до пули была. А ещё в самоё убитое время в Москву – по личной просьбе, между прочим  - не стиральный порошок возила – а ведь тогда ещё мораторий объявлен не был.

– Но ведь ты даже не знаешь, за что платились деньги, они, всего скорее, уже отработаны или списаны, - успокаивающим тоном ответил Дмитрий, приспособившийся за многие годы к крику жены, - И, кстати, где ты возьмёшь даже эти деньги, и какую сумму собираешься отдавать?

 – У меня деньги последними никогда не бывают, - ответила всё ещё разгневанная Анжелика, - но теперь всё из сейфа выгребу. Есть четырнадцать с половиной тысяч долларов  - оставлю себе проездные, расходные - отдам тринадцать – буду настаивать, чтобы три тысячи принял как компенсацию за задержку платежа – хотя, даже если по банковскому проценту считать – нужно гораздо больше…

 – Постой,  - встрепенулся  муж, - у тебя четырнадцать тысяч… Вчера Людмила просила денег на операцию ребёнку – ты дала четыре сраные сотни, а тут московской гэбне, которая деньгами только что зад не подтирает просто так тринадцать штук…

 Лицо Анжелики побагровело, жила на лбу вздулась, казалось, она готова была разорвать непонятливого, откровенно тупого супруга:

 – Смотри-ка, у домашней демшизы голосок прорезался – можно подумать, ты  в Канаду свою через Красный Крест пристроился! А мне один хрен – КГБ, ЦРУ, Моссад – кому угодно буду ноги целовать и вообще, что подставят, лишь бы дело своё спасти – я его всю жизнь лепила. А девочка умирает, ты разве сам не видишь – Люська  просто в таком состоянии, что её сейчас каждое мурло  на бабки развести способно, а может, им там в Москве подопытные нужны – чтобы натренироваться на хохлах, потом бы своим операции лучше делались. А у меня ещё шанс есть…

Муж встал с кресла и медленно пошёл в свой кабинет, потом вдруг развернулся и сказал тихо, но чтобы жена слышала:

 – Ну ты и сука!

 Анжелика даже не стала тратить драгоценных своих нервов на это жалкое существо – она точно знала, что другого выхода у неё нет, что назавтра ей уже заказан билет на чартер до Киева, забронирован номер – туда, по сведениям, опять же из компетентных источников на днях приезжает пока ещё не вступивший в управление наследник влиятельного человека, и она вывернется наизнанку, но личной встречи с ним добьется.

 

Действительно, нет таких крепостей, которые устоят перед целеустремлённой женщиной со связями и деньгами. Даже не стоит рассказывать, во что обошёлся даме номер мобильного телефона – он, был, разумеется, не единственным средством связи, но завидно отличался от целого набора номеров рабочих кабинетов, по которым томно-бархатными голосами отвечали девушки- секретарши. Мужской ровный голос назначил ищущей контакта встречу в Люкс-апартаментах киевского  Премьер -Палаца – по мнению Анжелики, это было даже выгоднее, чем встречаться в кабинете или за столиком ресторана. Войдя внутрь, увидела невысокого человека в дорогом бархатном халате. Более близкое рассмотрение личности не улучшило первого впечатления, скорее наоборот. Лет субъекту было около тридцати, но грядущая лысина уже проступала на макушке. Зубы во рту были редки, волосы и  поросячьи глазки – примерно одного, не поддающегося определению цвета. Говорят,  некоторые спецслужбы отбирают в агенты людей с определённым фенотипом, чтобы ничем не запоминались, но этот своей серостью выделялся бы и в толпе.

 «Боже, ну и чмо!» - подумала бы Анжелика, встреть она такого субъекта на улице, но тут же себя даже в мыслях одёрнула, натянув на лицо улыбку, напоминая себе о том, какого перед ней отца сын и что от этого человечка зависит в её жизни. Когда были возвращены приготовленные заранее деньги, богатый собеседник сначала даже будто испугался, после очень профессионально «трёшку» пересчитав,  а запечатанную пачку лишь осмотрев, сообщил посетительнице, что порядочные люди нынче – большая редкость, и он даже не ожидал такого жеста от честной женщины, особенно тронула его неустойка. Сразу просить об ответной услуге было неловко, а время занять чем-то - необходимо, неприязнь хозяин номера продолжал вызывать, и, боясь, что это проявится в общении и спугнёт потенциального покровителя, Анжелика решила сыграть «оттренированный на кошечках» флирт – может быть заштампованные слова и жесты не выдадут того чувства отвращения, которое она испытывала тем сильнее, чем ближе подступала к объекту своих притязаний. Как ни странно, влиятельный наследник игру принял, пригласив к стеклянному на бронзовых ножках столу, на котором стояла, в числе прочих алкогольных напитков, откупоренная бутылка чилийского Шардене. Это был совсем не тот разговор, на который рассчитывала прибывшая с визитом дама, но вдруг её осенила мысль – а, возможно, оно и к лучшему. Судя по внешнему виду благородного отпрыска, слишком частых связей с женщинами он не имеет, так почему бы ей, как более опытной, не взять инициативу в свои руки – а после благодушное настроение поспособствует решению волнующего её вопроса. Сбросив по-гусарски приталенный жакет, женщина увлекла явно младшего себя партнёра на стоящий в холле диван. И вдруг перед готовой на всё ради достижения своей цели женщиной возникла препона уже не морального, а скорее физиологического свойства. Она впервые за всю свою жизнь ощутила на себе, что значит женская брезгливость – действительно, ни разу не было у неё партнёра, которого не желала бы она сама. Женщина, считавшая себя порядочной, вдруг если не зауважала проституток, то, по крайней мере, поняла, что деньги им платят не просто так. При воспоминании о представительницах столь древней профессии, у Анжелики сразу всплыл в памяти способ брезгливость притуплять – она быстро вернулась к столику с разнообразием спиртного, налила в свой опустошённый бокал чего-то крепкого – кажется Хеннесси, выпила залпом – это действительно помогло расслабиться. Дальше, как перед любым неприятным событием, подверженная лишь самовнушению женщина уверила себя, что минут через десять всё закончится. К великой её радости, закончилось всё гораздо раньше – женщина, считавшая себя опытной, сделала в этот вечер  ещё одно открытие, узнав наконец, что на самом деле из себя представляет преждевременная эякуляция, в которой столько лет упрекала мужа. Выкрики Анжелики в кульминационный момент «Боже, какое счастье!» почти не содержали имитации, правда радовалась партнёрша не самому процессу, а его завершению, ибо действие алкоголя было лишь расслабляющим для некоторых мышц, но чувства омерзения полностью не заглушило, и продлись соитие ещё хотя бы минуту, ёрш из дорогих ингредиентов непременно окропил бы старинный гамбсовский диван. После спонтанно произошедшего, чувственный джентльмен не охладел к даме, напротив, внимательно выслушал рассказ о её злоключениях, уточнил некоторые детали – молодой человек, кажется, был в курсе дел наследуемого им холдинга – и заверил, что завтра же нагрянет с проверкой в киевский офис этого самого «Мезальянса» и лично отдаст распоряжения, поскольку телефонный звонок произведёт на зарвавшихся подчинённых меньший эффект. Напоследок добавил, что прозябать такой деловой женщине в каком-то Харькове – преступление перед бизнес-сообществом, в то же время в Московском головном офисе холдинга есть вакансия руководителя – правда, пока лишь среднего звена, но карьерный рост людям достойным никогда не заказан. Последнее предложение Анжелику взволновало и окрылило. Она с самой юности помнила рефреном повторяемую фразу своей матери: «Все харьковские блаты в Москве копейки не стоят». Одеваясь и приводя себя в относительный порядок, она как женщина, думала, естественно, о том, что неплохо бы сейчас минут на тридцать стать под душ, но как личность сильная - дискомфорт физический могла превозмочь моральным самолюбованием,  чувствуя, что, возможно, стоит на пороге абсолютно новой жизни. Разумеется, спасти бизнес харьковский ей до сих пор хотелось, но душой была уже сильная женщина в Москве. Теперь уже точно не жалела она об утраченных деньгах, поскольку знала: на них купила она себе билет в новую жизнь. Вспоминалась ей старая сказка, то ли притча, где господин раздавал рабам серебро, и тот, кто вложил данный себе барский металл в дело, преумножил его, обогатил своего хозяина и получил право распоряжаться ещё большим количеством господского добра. Так и она, отдав заработанное собою тому, кого над собой считала существом высшим, получила за это талант, который будет подороже серебряного – барское к себе доверие. Горечь утраты не грызла умную женщину, поскольку отдавала она не своё кровное, а лишь проценты с полученного ранее таланта административного. Каждый, кто способен мыслить, а не  не твердить подобно попугаю заезженные штампы разного калибра вождей, прекрасно понимает, что пресловутое «золото партии» - это не мифические слитки благородного металла, припрятанные коварным КГБ в недрах банковских хранилищ альпийского демократического рая. Самый ценный клад – это бизнесы (легальные и не очень) бывших комсомольских, партийных, советских работников, часто оформленные на родственников, но имевшие непременным условием своего процветания тот неоспоримый факт, что власть центральная п о з в о л и л а  им процвесть, не задушив в зародыше, как требовала  на тот момент социалистическая ещё законность. Покойный свекор под честное благородное слово взял два десятилетия назад этот бесценный талант, реальной стоимостью на порядки превосходивший жалкую кучку зелёных бумажек, Анжелика теперь поступала, как надлежит верному смекалистому рабу.  Помнила также женщина о том глупом рабе (вспоминая при этом многих знакомых ей  неудачников) который не просто свой талант зарыл в землю, он совершил преступление гораздо более страшное: вернул рабовладельцу ровно то, что высшее существо ему выдало, а значит, дерзнул себя посчитать равным господину. Раб ленивый и лукавый посягнул на самое святое право, какое дано всем рабовладельцам и не оспаривается ни одной религией мира, а значит, право божественное: право собирать там, где ими не сеяно. Именно на такой неумный поступок подбивал её совсем недавно размазня-муж: не принеси она пользы тем существам, которые априори стоят над ней с самого рождения, не доверил бы ей московский высокосановный отпрыск ещё больше барского добра (а в том, что теперь ей непременно его доверят, у Анжелики не было никаких сомнений). И уж тогда она покажет хозяевам, на что способна, тогда она их богатство начнёт преумножать со скоростью, ранее невиданной – вот когда можно будет появиться с визитом в Харькове, чтобы все эти ничтожества понимали, кого не оценили в своё время. Ведь талантливых рабов много, а серебряных талантов у барина – мало, и трижды счастлив тот раб, кому монетку дадут. Вот почему нельзя пренебрегать никакими методами, чтобы себе талант выслужить.

Так или примерно так думала госпожа Одинцова, покидая роскошные апартаменты, обнадёживающе звучали в её ушах слова человечка, уже не казавшегося настолько омерзительным: «Поверьте, через месяц Вы будете работать в моём московском офисе, или я не Сергей Владиленович Кривцов».

 

                                             ***

 

Сергей Владиленович Кривцов возвращался в свой номер в  Премьер-Палаце раньше, чем планировал: хотя такое было редкостью, но казино «Золотой Лев» покинул он по причине безденежья - на рулетке семь раз подряд выпадало «чёрное». Игрок, как и приличествует аристократам (а согласно советской иерархической табели, он, имея в генеалогическом древе деда – генерала КГБ, именно к этой верхней прослойке общества относился) из денег культа не делал, и проигранные тридцать тысяч долларов большой потерей для себя не считал. Но семь раз «чёрное» - его просто бесило, он прокручивал в своей голове повтор каждой игры и корил себя, что  сказал «красное», когда очень не хотел. Вдруг внимание его отвлекла странного вида особа, прошедшая мимо с гордо поднятой головой. В жизни  далеко не юного мажора было много женщин, случались и продажные (разумеется, очень дорогие), поэтому взгляд дамы, которой моральная удовлетворённость от самого факта состоявшегося контакта перекрывает  причинённый сексом физиологический дискомфорт, он узнавал безошибочно. Удивило искушенного в любовных утехах мужчину другое: во-первых, профессионалка была примерно вдвое старше основной массы своих потенциальных коллежанок, во-вторых, увидеть шлюху, упакованную в «Луи Виттон» – большая неожиданность даже для постояльца шикарного отеля. Рассуждая, откуда могла бы выйти опытная жрица любви, он прошёл к своему номеру и, открыв двери, обомлел: наспех сделанная личным секретарём приборка не могла скрыть того факта, что действо происходило именно здесь. Первой его реакцией стал гомерический хохот. Следует сказать, что взять личным секретарём мужчину понудила богатого наследника именно излишняя сексуальная активность занимавших эту должность ранее девиц. Правда, поймать с поличным и уличить в нарушениях норм морали ни одну не получилось – да он и не стремился к этому, но каждая из девушек уходила в декретный отпуск, не проработав и года. Разумеется, личный секретарь особых секретов не знает, но всегда удобнее, когда в курсе личных дел шефа поменьше людей, а с новорожденным какая может быть работа – необходима замена. Ярко выраженная асексуальность претендента была одной из причин, по которой выбор пал именно на него (хотя без сомнения были и рекомендации и принадлежность к уважаемому семейству) – и вот теперь за такое засранца надлежало как минимум вычертовать и лишить части денежного вознаграждения, а, возможно, и уволить – это зависело, в частности, от того, как сейчас нанятый им работник умственного труда сможет пояснить ситуацию.

 –  Вы не поверите, Сергей Владиленович…- подобострастно подскочил к работодателю подчинённый.

 – А ты постарайся так  объяснить, чтобы поверил.

 – Сумасшедшая нимфоманка напала – я и отбиться не усел, оставила деньги и ушла, - безликий помощник попытался  как можно лаконичнее пересказать случившееся нагрянувшему неожиданно хозяину – алкоголичка к тому же – вино с вискарём мещает.

– Постой, - Сергей Владиленович опять сорвался на смех, - она    т е б е  за секс заплатила?

 – Нет, деньги – Вам.

Кривцов перестал смеяться, услышав про деньги, потом сделал хмурое выражение лица, но сказал с юмором:

 –  Так я что теперь - твой сутенёр? И сколько же мне за тебя заплатили?

 –  Это не за меня… - секретарь замялся. – это Вашему отцу, дай ему бог здоровья,   та вон дамочка долг вернула. Десять тысяч долларов, я  сам упаковку проверял.

Услышав  упоминание о сумме, достойной внимания даже человека состоятельного, Кривцов подошёл к камину, повертел в руках запечатанную пачку стодолларовых банкнот и сунул её в карман пиджака. Потом, не без подначки, спросил:

  – Так, может и секс – мне?

Бесцветный секретарь покраснел, но работодатель был настроен благодушно:

 –  Ладно, не парься этим. Деньги, всего скорее – не долг, а оплата услуг. У моего папаши по всему Союзу таких было – не прайд, а целый интернационал. Вот еще и хохлушка теперь объявилась – может, моя двадцать вторая мама. А это нехорошо, с мамой-то, как там называется, кровосмешение?..

 – Инцест, - поправил начальника бесцветный секретарь. Он был уверен, что эрудиция явилась определяющим фактором при выборе его кандидатуры для замещения вакансии.

 – Ну, а чего же всё-таки мамашка хотела?

 – Да пустое, Сергей Владиленович…

 –  Нет уж рассказывай, - Кривцовым овладело чувство демократичности.

   – Да там же на камине под деньгами записано было – кое-то агентство их фирму на бабки опустило…

Сергей Владиленович прочитал название вслух:

 – «Мезальянс-Экспо»… Не в курсе абсолютно. Хотя, постой! Была шарашка, в Москве работала. «Ренессанс-Экспо» называлась – может, они же на Малороссию переключились? Хохлы – отсталый народец, вечно от нас отстают на пару шагов, а  здесь вот почти догнали…

Внимательный секретарь поедал глазами руководителя, а тот, видимо, согретый наличием в своём кармане неожиданного куша, пообщаться тоже хотел.

 – Делалось так, - начал осведомлённый начальник, - в Москве подбирали лоха с бабками, но без мозгов и под мнением – чтобы реальной цены предметам искусства не знал, но пофорсить перед такими же лохами хотел. Сговаривались о продаже шедевра – картина лучше всего шла, цену просили совсем бросовую. А в Европе подыскивали человечка с фамилией известной – ну, живут же сейчас на Руси Репины, Шишкины, Перовы – вот и там можно найти Гогена, Рембрандта, Модильяни. Вот лоху привозят, к примеру, Гойю, он контейнер вскрывает – а там на бумаге фломастером нарисована жопа с ушами. Но рядом с ним представитель агентства, всё быстро выясняется – извинения приносятся, картину назад отправляют, деньги возвращают. Классический вопрос: «В чём кидалово?» - а в том, чтобы лох под первым эффектом документ подмахнул, в котором за доставку картины обратно липовому Гойе  отдать придётся почти всю сумму.  Для этого европейский филиал документы предоставляет на языке страны своей регистрации – английский сейчас многие разумеют, а вот в голландском или португальском – поди - разберись. Дальше лоха прощупывают уже специалисты внутри банков – там высокопоставленных покупать не нужно, системщика одного достаточно. Если деньги, которые  лоху лишние, свои и чистые – этим и ограничиваются, ну а если обрабатываемый лошара у кого-то их одолжил, не спросясь - не важно, у бюджета или у людей солидных, его можно на полную раскручивать – он шуметь не станет. Правда на Москве они примелькались, отъехали на периферию, а мамашка эта видать и клюнула. Только мы ей помочь не сможем никак – к холдингу  ни московское агентство, ни киевское отношения не имеют, хотя наше имя постоянно треплют. С такими серьёзными людьми лучше не связываться – мы и не связываемся. Так что, у тебя единственный выход мамашке помочь – за неё долги заплатить из своего кармана – но это будет самый дорогой секс в твоей жизни.

По выходе начальника, бесцветный секретарь радовался, что догадался сразу отложить часть денег, Кривцов же сделал вывод, что этот говнючонок слишком хитрожопый, нужно будет и его вскоре заменить – ведь вызвонила же его мамашка, и он за спиной шефа договорился о встрече, и еще не известно, сколько закрысил бабла. Но двое мужчин, не сговариваясь, решили, что известный лишним людям номер мобильного нужно срочно сменить.

 Взятые с камина деньги не принесли Сергею Владиленовичу удачи в тот вечер – на этот раз на рулетке в казино «Золотой Лев» восемь раз подряд выпадало «красное».

 

                                       ***

 

Эйфория Анжелики Львовны длилась недолго. Уже через три дня при личной встрече представитель агентства – молодой выпускник юрфака в дорогих стильных очочках а-ля-Яценюк – предъявил новые финансовые требования к филиалам «Строй-Треста», в ответ на самоуверенность ответчицы дерзко заявил, что никаких распоряжений по команде не получал, а кто такой Сергей Владиленович Кривцов вообще не знает, попытку же закатить истерику пресёк вызовом охраны. Высокопоставленный москвич оказался таким же козлом, как и все мужчины: в мобильном телефоне девушка приятным голосом на украинском, русском и английском сообщала, что набранного номера не существует. Мудрая, опытная, искушённая в бизнесе женщина поняла, что её поимели во всех смыслах этого слова. Деньги, взятые под госгарантии и ушедшие на развитие современного западноевропейского искусства, вышли хозяйке фирмы боком: в судопроизводстве решено было заменить  термин «нецелевое использование» на «хищение». Одна из харьковских  служб новостей даже пыталась найти в деле политический подтекст, что было совсем не трудно, ведь финансировал «Строй-Трест» партийное строительство абсолютно разнонаправленных политических сил, а значит, можно было не без оснований заявлять, что его руководительница имела как друзей, так и врагов во всех разноцветных лагерях борцов за электорат. Во время следствия, если доверять медицинскому заключению, с фигуранткой дела случилось душевное расстройство – правда злые языки утверждали, что, когда встал выбор между тюрьмой и Сабуровой дачей*(*Харьковская областная клиническая психиатрическая больница), деловая женщина прагматично выбрала второе, тем более в больнице № 15 не могло не оставаться у успешной делицы знакомств – ведь в начале девяностых кто-то должен был помогать вогнать больного в ремиссию для получения юридически значимой подписи, или наоборот, оперативно объявить недееспособным совершенно здорового человека – это  привычные методы ведения бизнеса конца прошлого столетия. Следствие по делу затянулось, и пришлось больной поправлять своё пошатнувшееся здоровье полтора года вместо предполагаемых трёх месяцев. Такое временное низвержение прибавило  числа кругу её почитателей и уменьшило количество людей, ненавидящих неординарную личность – малороссийская ментальность предполагает жалость большую не к тому человеку, чьё материальное положение изначально хуже либо здоровье слабее, а к тому, кто больше потерял.

 А ещё нельзя исключать версии, что эти месяцы были самыми счастливыми в жизни Анжелики, ибо в закрытом лечебном заведении есть тоже социум, в котором вышедшая в королевы принцесса доминировала все отведенное ей время безгранично.

 

 

 

 

                                             Часть вторая.

                   Методология справедливого тарифообразования.           

 

Борьба за справедливость – одно из любимейших занятий человека прямоходящего  с тех пор, как стал он  разумным. Замечательна эта деятельность уже тем, что неисчерпаема, поскольку, во-первых, нет единого для всех критерия обозначенной категории, и то, что несправедливо с точки зрения донора, реципиент воспринимает, как должное, во-вторых, ни один реципиент, даже отобрав нечто у донора (лично у конкретного человека или используя общественные институции у многих по чуть-чуть), на всю жизнь насытиться не может и  отсутствие  в дальнейшем подношений себе уже воспринимает как несправедливость, тот же индивид, у кого кусок отобрали, всегда почитает себя незаслуженно обиженным. Вот почему под лозунгом борьбы за справедливость с древнейших времён шли кровавые войны и вспыхивали беспощадные (как, впрочем, и бессмысленные) бунты, когда же цивилизация коснулась людских социумов, и, прежде чем грабить либо резать, обиженные стали сбиваться в политические партии, борьба именно за эту добродетель легла, так или иначе, в основу любой партийной программы.

Элла Марковна Бобикова ни в какую партию вступать не собиралась по той  причине, что быть рядовым её членом считала ниже своего достоинства, а на то, чтобы возглавить какое-либо объединение, или создать своё, не было у женщины ни средств, ни связей, ни достаточного количества подлости и хитрости. Но борьбой за справедливость везде, куда бы ни забрасывала её судьба, была просто одержима, возможно, поэтому вынуждена была уйти на заслуженный отдых аккурат по достижении пятидесятипятилетнего возраста, существенно облегчив своим уходом жизнь не только непосредственному начальству, но и большинству равных себе сослуживцев.

Получив в своё распоряжение уйму свободного времени, не старая  энергичная женщина обратила, наконец, внимание на дом № 36 по улице Стахановцев, в котором проживала, называемый в отчетности жилищно-строительным кооперативом «Рассвет». Информацию о всякого рода несправедливостях можно было черпать, слушая восседавших на приподъездных скамьях женщин, которых Элла Марковна называла привычно «бабушками», хотя были они старше её не на много – самое большее – лет на двадцать. Эти заседательницы переняли славную традицию своих предшественниц, занимавших те же скамьи ещё во времена заселения девятиэтажного дома, и к настоящему времени ушедших в мир иной по причине невозможности человеческого организма поддерживать свою жизнедеятельность вечно. После широко известных событий в большой украинской политике, такие заседания, с лёгкой руки  кооперативного сантехника, стали называть «коалициями» - и совершенно обоснованно, ибо потоками словесных испражнений, интриганством и язвительностью не уступали дворовые «коалицианты» более высокооплачиваемым своим «коллегам», разве что до рукоприкладства во дворе не доходило.

«Пробой пера» восстановить законные права соседей по дому на спокойное проживание стала попытка ликвидировать обосновавшееся на одной шестнадцатой части подвальной площади неопознанное никем производство. Над этим спорным местом располагались две квартиры,  лет десять назад проданные и с соблюдением всех процедур и выведенные новыми хозяевами из жилого фонда – теперь там работал салон красоты. Но пространство под малым предприятием было также отделено от остальной площади подвального помещения. Что там было – никому не известно, вот только по утрам сходился туда (верно, на работу) персонал, а по вечерам уходили работники домой. На вопросы наёмные рабочие не отвечали, в редких случаях, когда старожилам удавалось переброситься парой слов с более высоким производственным начальством, фигурировали расплывчатые намёки на производство накладных для красавиц ногтей, однако устоявшийся запах ацетона, не выводимый на верх даже при помощи прикреплённой к стене трубы вытяжки, ведущей до самой крыши, наводил на подозрение в производстве продукции куда более рентабельной, но, соответственно, менее законной. Осведомленные жильцы в разговорах всё равно продолжали называть цех «когтеварней», при этом загадочно подмигивая друг другу. Молодая пенсионерка в одиночку  или в сопровождении самых смелых из «коалиции» несколько раз пыталась войти в ту из дверей входа в нежилой фонд, куда ходили работать не визажисты – каждый раз здоровенный верзила, стоявший по внутреннюю сторону двери не грубо, но уверенно оттеснял не в меру любопытных незваных гостей. Уже после третьей попытки проникновения на чужую собственность под вечер в квартиру правдоискательницы позвонили – женщина, не ждавшая к себе никого, машинально глянула в дверной глазок и остолбенела: непонятным образом пройдя закрытую дверь подъезда с домофоном, на лестничной клетке стоял спортивного вида парень в спортивном же костюме и с бейсбольной битой в руках. Элла Марковна в ужасе не могла оторваться от глазка. Атлет постоял несколько минут возле двери, ритмично похлопывая битой по ладони правой руки (видимо, был визитёр левшою), потом погрозил в сторону двери указательным пальцем и вальяжно сошел по лестнице вниз. Прекрасно понимая, что ей в этом доме ещё жить, а милиционера для круглосуточной охраны всё равно не приставят, женщина, будучи не менее разумной, чем справедливой, от борьбы за чистый воздух решила временно отказаться. Но неуёмная страсть к добрым делам не переставала подталкивать представительницу номинально слабого пола к новым подвигам.

В недалёком прошлом украинский парламент конституционным большинством голосов принял закон о сверхсрочном запрете игорного бизнеса. Что подвигло народных заступников на действия решительные – у аналитиков ещё не сложилось единого мнения – может, забота о нравственности, может, дешёвый пиар, а, вполне возможно – лоббирование интересов российских магнатов того же направления деятельности – принятие закона странным образом совпало со вступлением в силу аналогичного запрета на просторах сопредельной державы. Все эти споры не стоят выеденного яйца, ибо задаваться нужно было не стратегическим вопросом  «кому выгодно?», а тактическим «кто не в накладе?». Не в убытке были  крупные операторы игорного бизнеса, уведя его в виртуальное пространство: ведь в законе, запрещавшем использование игровых автоматов, ничего не было сказано о компьютерных программах, один в один повторяющих на мониторе картинку «однорукого бандита». Так научно-технический прогресс помог людям всяческих похвал и  высоких прибылей достойным, сохранить своё, честно нажитое и регулярно приумножаемое, а лудоманам – продолжать самореализовываться в привычный для них способ. Немного потерял государственный бюджет, недополучавший налогов, и те мелкие операторы, кто в бизнесе был не так давно, но, когда речь заходит о материях высших, мелочами лучше не досаждать высоким державным умам. Один из павильонов с запрятанными в «комп» автоматами уютно расположился возле торца уже описанного девятиэтажного дома и открывал двери лишь проверенным клиентам. Вместе с одним из таких и проскочила внутрь отважная женщина, встретив на пути удивлённый взгляд администратора и широкую грудь охранника, который, опять же очень вежливо, практически не прикасаясь к даме, а лишь вытесняя её из зоны подохранного ему заведения, понудил визитёршу выйти наружу. Разгневанная правдоискательница в тот же вечер пошла в сорок восьмую квартиру – там со своей семьёй проживала Лариса Звонаренко, работавшая в городской прокуратуре. Услышав возмущённый рассказ соседки, Лариса Васильевна, знавшая, кто является реальным владельцем виртуального казино, без указания фамилий и ведомств, мягко отговорила бойкую истицу от «вваривания» в никому не нужный конфликт, но сумела перенаправить внимание борицы на несправедливость не меньшую, а возможно куда большую, по сути - ущемление человеческих и гражданских прав жильцов дома № 36 по улице Стахановцев. Прямая угроза  исходила от председателя кооператива Григория Афанасьевича Остапенко – человека бездушного и черствого, каждый год требовавшего на общем собрании жильцов утверждать повышение тарифов на обслуживание дома и придомовой территории. Ссылался при этом избранный на должность человек на какие-то никому не интересные законы, в которых, якобы, было предусмотрено, повышение минимальной заработной платы, а значит, пропорционально и всех зарплат в тарифной сетке, а также на то, что материалы для текущего ремонта приходится покупать  каждый год по более высоким ценам. Нужно быть просто идиотом, да ещё к тому же ненавидеть живущих с тобой по соседству людей, чтобы рассуждать подобным образом. Ведь каждый сведущий избиратель знает из уст своих же избранников высшего уровня, что тарифы следует не повышать, а постоянно и неустанно снижать, что повышение тарифов – в подавляющем большинстве случаев – результат неприкрытого воровства, и что следует лишь проголосовать за нужного цвета политическую партию, как тарифы чудесным образом сами собой снизятся. И лишь когда средняя по стране заработная плата сравняется с аналогичным показателем цивилизованнейших стран мира – тогда можно, и то не сразу, а постепенно в течение нескольких десятилетий выводить тарифы на уровень, отражающий полную себестоимость оказываемых квартиросъемщикам коммунальных услуг.

Но окончательно изверг-председатель упал в глазах народа, когда замыслил деяние вовсе античеловеческое: заварить люки мусоропроводов, чтобы с целью издевательства, заставить людей достойных самим выносить бытовые отходы в стоящий на улице бак. Вот на что необходимо было обратить внимание любительнице бороться за правду, и  это общественное движение снизу ждало своего лидера: зарвавшегося мелкого хозяйственника непременно надлежало угомонить, а ещё лучше – сместить с занимаемой должности – тогда собираемые с жильцов средства  можно будет использовать намного эффективнее. На прямое предложение возглавить инициативную группу Элла Марковна, недолго поколебавшись, согласилась.

 

                                    ***

Григорий Афанасьевич Остапенко пришёл на должность председателя жилищно-строительного кооператива «Рассвет» относительно недавно и на момент замещения вакансии был пенсионером молодым. Во времена советские стать председателем, да и вообще войти в состав правления кооператива было делом не только почетным. Большое количество подзаконных актов, принимаемых органами исполнительной власти государства рабочих и крестьян, были направлены на воплощение в жизнь планов партии и народа, не последним из которых стало программное заявление об обеспечении к двухтысячному году жильём всех, в нём нуждающихся. В компетенции правления кооператива было выявление среди свободно организовавшихся граждан лиц, наиболее в расширении жилплощади нуждающихся, а если уж быть  совсем точным – выявление среди подавших на расширение заявку тех, чья нужда уже скоро перейдёт все грани и сделает членов семьи несчастного практически бездомными. Последнего в государстве развитого социализма допустить было нельзя, и страждущие, имея на руках  решение правления, могли претендовать на высвобождающуюся в кооперативе жилую площадь – в этом случае законному наследнику, если он при жизни горячо любимого родственника не успел, либо не смог к нему прописаться, возвращался денежный пай. Разница между номиналом пая и той рыночной ценой квартиры, которая при социализме не афишировалась, но была в разы выше зафиксированной в документах суммы, по всем рыночным законам должна была в каком-то виде кому-то компенсироваться, но в неподкупности уважаемых среди соседей своих избранников сомнений ни у кого не возникало, равно как и в том, что на очень редко высвобождавшуюся жилплощадь заселялись лишь наиболее остро нуждавшиеся в расширении полезного ареала своего обитания.

Жестокие нравы, воцарившиеся по либерализации рынка недвижимости, сделали, помимо всего прочего, невозможной благотворительность внутри кооперативов: все квартиры, особенно те, что рисковали по причине старости владельца остаться бесхозными, были меркантильными жильцами приватизированы – и это уже не давало возможности старому председателю творить добро, раздавая страждущим необходимое, плюс пожилой возраст достойного человека, а ещё острая необходимость срочного выезда с семьёй на ПМЖ в Германию – все эти причины сделали в девяностых годах вакансию свободной. Лет пять должность занимать никто не хотел, правом подписи злоупотребляли некоторые члены правления – результатом такой бесхозяйственности и стала обосновавшаяся в подвале «когтеварня», заработавшая задолго до того, как в легальном салоне красоты, обосновавшемся над цехом, закончились ремонтные работы. Григорий Афанасьевич как раз на «миллениум»  вышел на пенсию в пятьдесят восемь – а до этого он тридцать лет «инженерил» на «почтовом ящике», который каким-то чудом не умер в девяностые, но последнее время существование учреждения и жизнью назвать было трудно – пожилой человек просто «дотягивал» до того возраста, когда его по закону могли отправить на заслуженный отдых. Последние годы уходящего столетия работал некогда стратегический завод максимум три дня в неделю, а это означало, что и зарплатами государство свой интеллектуальный потенциал не баловало, поэтому от предложения занять должность с тогда ещё совсем смешной зарплатой работник умственного труда отказываться не стал. Оформление пенсии, каким бы странным этот факт не казался гражданам развитых стран, принесло заслуженному человеку больший достаток, чем работа на треть ставки на процветавшем во время оно предприятии, но с должности председателя Григорий Афанасьевич уходить не спешил. Во- первых, прибавка какая-никакая, всё же была, а пенсия, хоть и превышала прожиточный минимум, всех возрастающих (в связи с ухудшением в соответствии с возрастом здоровья)  потребностей  покрыть не могла. К тому же выполнение некоторых работ, классифицируемых как «текущий ремонт дома», председатель, имевший нормальные отношения с нанятой женщиной- бухгалтером, отписывал себе в счёт квартирной платы. А ещё было бы обидно уйти после грандиозной проделанной им  и вовсе не оплаченной работы по благоустройству подвала: первый год, еще «досиживая «срок» на своём заводе, Афанасьевич из подвала просто не вылезал, и, конечно, не навёл там идеальный порядок, но, во всяком случае, сделал возможным доступ ко всем узлам водоподачи, слива  и обогрева, ликвидировал годами стоявшие «болота», даже организовал для сантехника и электрика рабочее место – сваренный из уголков и покрытый выброшенной кем-то из жильцов во время ремонта дверью настоящий верстак, на котором, впрочем, работавший на четверть ставки сантехник редко наводил порядок, но случись производственной необходимости, рабочее место организовать было можно. Разговор с представителями владельца «когтеварни» у распорядителя подвала был, и, судя по тому факту, что Григорий Афанасьевич поныне здравствует, прошёл не худшим образом, вопрос же о высвобождении нежилой площади больше с тех пор не поднимался. Не в последнюю очередь для того, чтобы отмежеваться от незарегистрированных, но  надёжно «крышуемых» квазипроизводственных мощностей, но главное -  с целью уменьшить сборы со всех жильцов, в подвале был установлен счётчик воды на весь дом (с тех пор оплата за водоснабжение каждым жильцом устанавливалась не нормативами, а фактически потреблённым количеством жидкости, которое устанавливалось путём деления показаний счётчика на общее количество всех прописанных в доме людей. Следует отметить, что речь идет о девяностых годах, когда установка водомеров в каждой квартире ещё не практиковалась). Ещё установлен был счётчик тепла, что позволяло жильцам сэкономить, уйдя от  немного, но всё же завышенного норматива, на главной части квартирной платы – отоплении, летом же обитатели дома номер 36 за отопление вообще не платили. Деньги на покупку и установку контрольно-измерительного оборудования собирались со всех жильцов наличными под запись, поэтому радости от грядущей экономии в момент складчины было мало, многие называли председателя «вымогателем», вычитав где-то или услышав от непонятной сортности правозащитников, что такие вложения в домохозяйство обязаны делать государственные институции. Григорий Афанасьевич, вначале пытался объяснять жильцам очевидное но, проработав   на должности чуть больше года, сделал вывод, что спорить с людьми, знающими всё о своих правах и не желающими слышать об обязанностях – все равно, что пытаться перекричать телевизор  - и не спорил. Нормативную базу ему также доводилось изучать, но , пообращавшись в кругах околокоммунальных, управдом очень быстро понял, что выражение «имеет право», вовсе не означает, что обозначенный субъект положенное ему по закону получит, за деньги же услуга предоставляется достаточно быстро, да и суммы, если разложить их на всех ответственных квартиросъёмщиков, не были убийственными для семейных бюджетов. Это в лучшую сторону отличало новые времена от времён советских, когда можно было деньги иметь, а товаров или услуг взамен ожидать довольно долго – если, разумеется, не было у человека выхода на людей влиятельных. Во времена «антисоветские» «блат» также не исчез, но выражался он теперь в своевременных выплатах положенного по закону  людям «своим». Председатель кооператива «Рассвет» Остапенко для номенклатурщиков даже самого низкого пошиба «своим» никогда не был. Но, почитая этикет, заведенный среди управленцев его уровня, властные кабинеты обивал неустанно, поскольку тарифы не включают в себя расходов на капитальный ремонт зданий и сооружений, а это значит, что высоким чиновникам, обременённым заботами о державе и, вследствие  этого, забывчивым, о людях маленьких с их того же калибра же проблемами постоянно надлежит напоминать. Годы неожиданных революционных потрясений привнесли некоторую сумятицу в сложившуюся десятилетиями систему расстановки кадров среднего звена, что ни коим образом не говорит о том, что у управленцев появились политические убеждения – заподозрить в этом честных номенклатурщиков было бы аморально. Просто те, кто по рождению и воле судьбы размещались в общегосударственной пирамиде выше их, вдруг почему-то решили, что, чем ползти медленным черепашьим шагом, повышая свою значимость на один, максимум два шага за поколение, было бы выгоднее ухватиться за поручни летящей вверх на волне популизма партии. Встряска на высшем уровне вызвала некое движение и среди низовой чиновничьей братии, однако в областях Восточной Украины уже через полтора года после возникшей было оранжевой проблемы всё вернулось к норме, хотя некоторые обитатели кабинетов и перекрашивали цвет партийных билетов дважды. Видимо, много денежных средств уходило на борьбу за души и голоса людей, поскольку во времена смутные хождение Григория Афанасьевича «в чиновники» и даже вступление в разные партии не приносило кооперативу большой выгоды: один из депутатов горсовета бело-голубого лагеря на остальные свои деньги (которые непременно должно было потратить на народ до очередных выборов, иначе строгий горфинотдел вернул бы невостребованную часть суммы в городской бюджет) установил на входе в один из четырех подъездов дверь с кодовым механическим замком – последний всё время заедал, и дверь уже через год  была заменена новой, с домофоном, установленной на деньги, собранные самими жильцами. От лагеря помаранчевого долго оставалась в служебной комнате бумага для заметок, ручки и прочие канцелярские принадлежности с партийной символикой. На этом фоне просто царским подарком выглядело финансирования ещё до всяческих революций райисполкомом половины стоимости капремонта крыши над одним из четырёх подъездов – вторую половину кооператив оплатил из своих, «подкожных». В капитальном ремонте нуждалась вся крыша, особенно подъезд номер три, но изыскать такую сумму было не по средствам кооперативу, и начальство, всегда с открытой душой выслушивавшее наболевшие проблемы собственников жилья, как дело доходило до финансирования, как правило, переносило решение вопроса на потом. Афанасьевич прекрасно понимал бедственное состояние жильцов верхних этажей об этом ему каждый понедельник (в часы приёма) талдычили возмущённые соседи сверху, но сделать ничего не мог – начинать работы, не имея полной суммы(или хотя бы восьмидесяти процентов) не было смысла. Некоторые из несчастных прямо говорили, что в собственности кооператива есть служебная однокомнатная квартира, которую неплохо бы продать, и на вырученные деньги произвести ремонт не только кровли, а и других вопиющих об этом частей здания. На необходимость произвести операцию с недвижимостью намекали и жители других этажей, хотя они были убеждены, что внезапно появившуюся прибыль следовало бы в таком случае разделить между ответственными квартиросъёмщиками (а ныне поголовно собственниками) пропорционально общей площади квартир. Но председатель знал, что проделать саму операцию юридически невозможно, поскольку выступавшая раздражающим фактором квартира не была собственностью кооператива, а предоставлялась городом для служебного пользования, и в том случае, если кооператив от «служебки» откажется, её могут, разумеется, и перевести в жилой фонд и продать, но делать это, а соответственно и распоряжаться вырученными деньгами, будет уже город в лице той организации, какую сам уполномочит. Самым цивилизованным выходом было бы постепенно повышать тарифы с тем, чтобы накопить хотя бы небольшую часть средств на ремонт, остальное можно было бы взять в кредит – но на его погашение также нужны деньги. Но даже с повышением тарифов до размеров, необходимых для выплаты зарплат всему персоналу были проблемы: каждый год во время отчётно-выборного собрания с трудом удавалось протянуть непопулярное решение. Попытки объяснить, что, избрав приоритетом низкий тариф следует безоговорочно принять  низкое же качество обслуживания, если же решено содержать дом на должном уровне, то рано или поздно необходимо будет смириться с дополнительными вложениями, успеха не имели, и на  время утверждения новых тарифов все «коалиции» объединялись против общего врага. Имея совковую закваску и лужёные партийные глотки, да ещё подогретые по нескольку раз в неделю идущими по разным каналам «ток-шоу», в которых все без исключения говорящие головы политиков провозглашали необходимость отстаивать свои честь и достоинство, а они для людей достойных заключались в возможности не платить за предоставленные услуги – «бабушки» любое собрание начинали с хамских «наездов» на управдома. Особенно злобствовали и жаловались на жизнь те несчастные старухи, что жили одиноко в трёхкомнатных квартирах и не могли оформить госсубсидию на всю находящуюся в их собственности жилплощадь. Один раз попытался было сказать Афанасьевич самой рьяной из них Варваре Петровне Ляховой, что квартиру она всё равно завещает сыну Александру (тот был совладельцем сети строительных супермаркетов и проживал с семьёй  в Киеве), так пусть бы потенциальный наследник и доплачивал, дай бог ещё побольше лет, эти копейки – так с беднягой сделалась истерика, и, если бы не  напавшая нежданно одышка, бедная мать богатого человека наверняка бы ухватила нелюдя -председателя за горло. За семейным достоянием принято у малороссов смотреть в оба и ни копейки не растрачивать зря, а то, что сын несчастной выбился в люди, ещё не лишает пожилую женщину права получать от государства подаяние в любой форме. Вопрос с капремонтом крыши так и оставался открытым, но гораздо острее встала перед кооперативом «Рассвет» другая проблема, а именно – отсутствие человека на должность дворника. В годы девяностые, когда обнищавшее население радовалось любой копейке, проблем не было, потом в течение пяти лет была оформлена со слабым здоровьем соседка по подъезду, которой не хватало для начисления пенсии трудового стажа. За неё работу выполнял муж – отставной мичман, выполнял добросовестно, и претензий к его работе не было никаких. Но женщина уволилась в тот самый день, когда набрала положенный срок своей выслуги, и вот с тех пор с наймом дворников постоянно были проблемы. Очень долго на входах во все подъезды висели объявления о том, что кооперативу срочно нужен дворник. Последним был принят по рекомендации работницы прокуратуры Звонаренко уволенный недавно из ЖЭКа некий  Пётр Диденко сорока двух лет, первые две надели он действительно работал за троих, но потом ушёл в долгий запой, в продолжение которого председатель, не уволив работника, не мог нанимать нового, и убирал сам. Вернувшийся к активной трудовой деятельности рабочий заверил руководителя, что такого больше не повторится и в знак признательности за прощённое нарушение трудовой дисциплины вымел сор под всеми балконами даже  с тыльной стороны дома. Но трезвость клинически не могла стать нормой жизни Диденко, и уже после пятого запоя председатель пьяницу рассчитал. Однако, протрезвев, на работу нарушитель дисциплины явился не один, а в сопровождении Звонаренко, последняя показала копию  иска о восстановлении на работе, поданного в районный административный суд, но, ещё хуже –  работница прокуратуры лично встречала каждого, кого пытался нанимать председатель, и обрисовывала ситуацию с непривлекательной стороны так, что кандидат за такую маленькую зарплату просто не хотел ввязываться во внутренние дела этой «вороньей слободки». В связи с повышением уровня пенсий и даже зарплат, работа дворника действительно перестала привлекать соискателей. В домах, оснащенных мусоропроводами, к уборке территории добавляется среди должностных обязанностей ещё и выгрузка мусора из бункера внутри дома. Эта операция, возможно, и не самая трудоёмкая, но, безусловно, самая неприятная. В соседних девятиэтажках, также домах кооперативных,  проблему решили кардинально: во исполнение постановления общего собрания, люки мусоропроводов на всех этажах во всех подъездах были заварены электросваркой. Это облегчило, а, стало быть, удешевило работу нанимаемых дворников, к тому же из подъезда постепенно ушел неприятный запах помойки, поскольку, как ни оберегай чистоту бункера для мусора, нет гарантий, что очередной затейник не выбросит в мусоропровод протухшую рыбу или не сольёт туда прошлогодний  борщ.  Последовать примеру соседей собирался- было управхоз «Рассвета», но начинание встретило настолько ожесточённое сопротивление, будто предложил председатель повысить тарифы до экономически обоснованного уровня. Возглавила движение за народные права гражданка Бобикова, совсем недавно вышедшая на пенсию, и, надо сказать, в борьбе с антинародным председательским режимом преуспела изрядно. Борющиеся за своё право жильцы под руководством нового лидера не только заставили председателя открыть для народа путь к светлому будущему, воплощенному в  мусорном бункере, подрезав закрученные и заклёпанные болты, сжимавшие вместе лопасти люков мусоропровода. Ещё была создана специальная комиссия для расследования предполагаемых злоупотреблений в процессе пользования общественными деньгами, куда, кроме Эллы Марковны, вошла на постоянной основе оскорблённая в лучших чувствах Ляхова, и каждый день в качестве то ли понятого, то ли свидетеля, брали ещё как минимум одну из заскучавших «коалицианток». Была поднята бухгалтерская отчётность за весь предыдущий финансовый год, ошалевшая бухгалтерша каждый день как на работу приходила в «рассветовскую» служебку, которую раньше посещала лишь по понедельникам. Правда, злоупотреблений, тянувших не то, что на уголовную, но даже на административную ответственность комиссия не обнаружила, самое большее, что удалось «нарыть» -  закрытие оплаты услуг ЖКХ отработанным по факту временем. Председатель, выполняя те работы, на которые специалистов нужно было нанимать, всегда закрывал наряд на себя лично, что взаимозачётом шло как уплата за квартиру. То же самое делал Григорий Афанасьевич, когда определённые работы выполнял по его просьбе кто-нибудь из жильцов дома. Ещё  комиссии стал известен тот факт, что за дни, проведенные Петром Диденко в запоях, когда фактически его обязанности выполнял председатель, последний получал зарплату за дворника, лишая пролетария трудовой копейки. Примечательно, что работы «когтеварни» комиссия не коснулась ни разу.

По мнению защитников своих прав, материала было достаточно, чтобы ставить вопрос о переизбрании  должностного лица. Не беда, что на объявленном общем собрании из ста тридцати восьми ответственных квартиросъёмщиков присутствовало всего двадцать, что живущий в пятьдесят девятой квартире Завальнюк с проживающим без прописки сожителем своей соседки Титаренковой пришли прямо из-за стола сильно поддатые и всё порывались набить председателю морду, хоть и не знали точно, за что, а обвинительное заключение, зачитанное в порыве благородной ненависти лично Бобиковой не содержало ни одного пункта, кроме тех, что люди, работавшие на кооператив в той или иной форме получали за это деньги. Секретарь собрания Ляхова признала голосование за недоверие должностному лицу состоявшимся под одобрительный кивок стоявшей  в стороне «серым кардиналом» Звонаренко. Григорий Афанасьевич в сердцах выматерил собрание, назвав «коалицианток» «старыми бездонными жопами», бросил на стол ключи вместе с печатью, развернулся и,  под выкрики «хамло» и грохот падения под стол Завальнюка, вышел вон из служебки.

Собрание лишний раз показало, что, если организованно бороться за свои права, можно свергнуть даже жесточайшего тирана – не следует, только, быть социально пассивным и сидеть сложа руки, когда рядом царит несправедливость.

 

                                 ***

 

На волне революционного подъёма то же собрание избрало новым председателем ЖСК «Рассвет» Бобикову Эллу Марковну.

Блаженный миг победы сменился суровыми буднями, и оказалось, что выполнить обязательства довольно непросто – а, обходя жильцов квартир в составе инициативной группы, ещё тогда претендентка на должность  поклялась своей честью, что  тарифы будут непременно снижены до справедливого уровня, каковое решение и утвердило всё то же пассионарно настроенное собрание. По прошествии двух месяцев выяснилось, что работать даже при отменённой, «завышенной» с точки зрения революционеров цене на обслуживание дома, практически невозможно. За остекление одной разбитой неизвестными подростками фрамуги в подъезде пришлось отдать пришедшему стекольщику пятьдесят гривен, а, осведомлённая Бобикова из финансовой отчетности знала, что  аналогичную работу полгода назад прежний председатель проделал сам, принеся целое стекло со свалки (благо, сейчас многие меняют деревянные окна на стеклопакеты) и записал на счет своей квартплаты (а не взял наличных денег) всего двадцатку. За то, чтобы спилить усохшее и готовое в любую минуту завалиться дерево, городские службы совершенно официально требовали полтысячи - и это не считая расходов на согласование с «Зеленстроем», в то время как ушлый Афанасьевич для такой работы нанимал за сотню (опять же не наличными, а зачётом) того своего соседа по этажу, что совсем недавно выехал на заработки в Россию. Сантехник уволился после того, как узнал, что на судьбоносном собрании ему решено было уменьшить зарплату в полтора раза. Сразу найти человека на должность не удалось, а через месяц во втором подъезде случился прорыв трубы – нужно было срочно перекрывать воду на стояке в подвале. Когда обратились по старой памяти к последнему,  кто занимал должность, этот бессовестный человек сказал, что меньше, чем за сотню в подвал не пойдёт, а, услыхав, что у председательницы нет с собой  такой суммы наличными, не побрезговал взять у неё расписку. Поход в подвал выявил ещё одну неприятность: Григорий Афанасьевич если не каждый день, то, по крайней мере, два раза в неделю пролезал между труб, осматривая санитарно-техническое хозяйство дома – расстояние между земляным полом и нижней плитой первого этажа и расположение труб-«лежаков» не принуждали смотрителя иметь сноровку акробата, но и в парадном костюме там было не развернуться. Оказалось, что недели две назад забитая канализация не пропускала воду в городской коллектор, но наличие  бокового аварийного отвода не давало возвращаться отработанной жидкости наверх в квартиры – в подвале впервые за десять лет образовалось болото. При этом злополучная крыша над третьим подъездом продолжала протекать, как не прекращались и регулярные  Диденкины запои. Всё это было совсем не так,  как представляла себе активная общественница в момент своего триумфа. Она  мечтала вернуть – хотя бы в отдельно взятом доме – тот пиетет перед представителями коммунальной власти, о котором знала лишь со слов своей мамы, выросшей в романтическое время угара НЭПа и первых пятилеток: тогда управдом действительно был персоной уважаемой. Удивительно, но детство и юность своей мамы она мечтала вернуть больше, чем аналогичный розовый период собственной жизни. Одно время среди представителей советской интеллигенции пошла мода воспевать послевоенные коммуналки. Женщина, в собственной интеллигентности никогда не сомневавшаяся, рождённая уже в пятидесятых, с миром этим была отчасти знакома, и в коммуналке своего детства ничего романтического не находила. Самым ярким из воспоминаний было, что, если не проснуться раньше пяти утра и не проскочить в уборную, в шесть придётся не только стоять в очереди со своим стульчаком, рискуя попасть под ехидные взгляды двух проживавших в той же огромной квартире одноклассников, но и пробираться к унитазу и обратно по сантиметровому жидко-грязевому насту. Но коммуналки начала тридцатых – опять же со слов мамы – это было что-то сказочное. Дед Эллы Марковны, хоть и занимал пост в сельскохозяйственном отделе обкома партии, согласно номенклатурной разнарядке на отдельную квартиру права не имел. Но, как говорила мама, достойные люди никогда между собой на кухне или перед местами общего пользования не ругались. На кухне ругалась прислуга, которую, разумеется, тогда этим обидным словом не называли, а очередь в туалет и ванную комнату выстраивалась в соответствии с субординацией глав семейств (в той квартире жили три семьи, и все людей при должностях). Всякие россказни о недостаче провизии в этот период мудрая мама считала грязными инсинуациями: в Харькове никогда не было проблем с питанием, а семья замначальника идеологического отдела горкома, проживавшая по соседству в квартире изолированной, даже получала, кроме обычных положенных достойным людям пайков, на свою собаку – рыжего кокер-спаниеля Тоби, в ком дети совслужащих души не чаяли, отдельный паёк из мясопродуктов.  Управдом Христофор Пантелеймонович в белоснежном полувоенном френче регулярно заходил во все квартиры, расспрашивая жильцов о их трудностях, неполадках в системе водоснабжения и водоотведения,  лично проверял исправность и целостность электропроводки, какую тогда заведено было не топить в стенах, а пускать снаружи, накручивая в местах сгибов на беленькие керамические бочонки. Все жалобы жильцов заносились в специальный блокнот и  в течение дня неполадки, если вдруг такие обнаруживались, исправлялись специально присланной бригадой рабочих. И это при том, что квартирная плата была просто смешной – её доля в партмаксимуме не превышала, по маминым словам, и трёх процентов. Всего этого сама Элла, разумеется, не видела, но так часто слышала от родного человека, что иногда забывала про свою, с загаженным полом туалета, коммуналку и на полном серьёзе думала, что выросла в тех райских условиях Великого Перелома. Какой неприятный зигзаг сделала судьба прежде, чем дочь влиятельного человека оказалась с маленькой девочкой в коммуналке рангом существенно ниже, мама никогда не говорила, сама Элла склонялась к версии о несчастной неравной любви, не принятой высокопоставленным (по харьковским, разумеется, меркам) тестем. Но дочь свою отец из сердца не вычеркнул и в шестидесятых деньги на кооператив дал. Деньги эти имели источником своего происхождения те же блаженной памяти тридцатые годы, вернее не сами деньги, а то, что в них было после обращено. Это нечто на изгибе эпох никакой ценности ни для кого не представляло, ведь Великий Перелом затронул также и души людей, понудив отказаться от старых верований и предрассудков. Тогда крестьяне, проникшиеся пропагандой городских агитаторов, в массовом порядке отказывались от предметов культа, каковыми в частности являлись изображения святых на иконах и складнях. Бывшие веряне, обращённые старанием идеологов атеизма в веру абсолютно новую, сдавали в массовом порядке то, на что прежде молились – разумеется, не ради денег, а лишь с тем, чтобы доставить удовольствие представителям новой, пришедшей навсегда власти. Приёмщиков в торгсинах интересовали лишь оклады – оно и не удивительно, ведь для проведения в сжатые сроки индустриализации, молодому государству рабочих и крестьян нужно было новое оборудование, а его жадные капиталисты продавать соглашались исключительно за благородные металлы. Сами же иконы, которых было без счёту, подлежали уничтожению. И вот тогда храбрый дедушка совершил настоящий подвиг, объезжая с проверками подотчётные районы и собирая, дабы сохранить для  благодарных потомков, предметы, имевшие как культурную, так и историческую ценность. Случись дедушке быть пойманным за таким занятием, он как минимум поплатился бы должностью, а , возможно, и свободой за либерализм в отношении враждебной клерикальной идеологии, хотя  могло бы достойному человеку свезти так, что обвинили б его в простом мародерстве – тогда была ему прямая дорога в тот же лагерь, но уже в качестве элемента «социально близкого». Поэтому о своём подвижничестве ответственный работник не сообщал никому, запрятав спасённое под паркет, и даже верная прислуга Анастасия Степановна, оставшаяся по отъезде партийца с семьёй в эвакуацию в хозяйской квартире, до конца  не осознавала, что охраняет в занятом немцами городе.

Со временем жёсткий идеологический контроль ушёл в прошлое, в то же время поднявшееся на волне шестидесятничества мода на религиозность позволила хранилище вскрыть и несколько спасённых шедевров нелегально, а значит, с большим для себя убытком, но всё же продать. Возможно, кабы долежали сохранённые шедевры до сего дня, то быть наследнику активиста состоятельным человеком, но в том- то и дело, что детей у старого партийца было много, а чадолюбие не отрицалось ни новой идеологией,  ни старой верой – вот почему практически все иконы разошлись ещё тогда, во времена названные позднее застойными.

Именно таким управдомом, какого знала Элла по рассказам матери – добрым, к достойным людям услужливым, но всё же уважаемым, строгим и почти всемогущим – мечтала стать немолодая уже женщина. Но что-то не клеилось в её ещё недавно казавшейся искромётной карьере. Объяснение и аналогичные примеры из прошлого нашла женщина довольно быстро – она принадлежала ещё к читающему поколению, и классику мировой литературы изучала не только по кинофильмам и телепостановкам. Думая о своих в жизни неудачах, вспоминала она выражение благородного человека из Ламанчи о том, что самый страшный грех на земле – неблагодарность. И, хотя фигурой скорее напоминала молодая пенсионерка оруженосца прекраснодушного рыцаря, чувствовала, тем не менее, некую духовную близость с гениально описанным и до сих пор не превзойдённым героем, а главным подтверждением этого было отношение к ним обоим людей звания низкого, коим не суждено войти в историю ни в каком виде. Все её благородные намерения разбивались о стену людского равнодушия, черствости, а главное – неблагодарности. Но, что ж поделаешь – это удел всех незаурядных личностей во все времена!

 

                                             ***

 

На повестке дня очередного общего собрания  членов ЖСК «Рассвет» стояли два вопроса:

1.      Увольнение председателя Бобиковой по собственному желанию.

2.      Разное.

Невостребованность высоких способностей личности, а также ослабевшее внезапно здоровье заставило немолодую женщину принять решение об уходе с занимаемого поста. Собрание по-человечески бедную Эллу понимало и не стало настаивать на продолжении выполнения непосильных обязанностей.

Временно исполняющим обязанности председателя с правом подписи избрали Ларису Васильевну Звонаренко, проучив женщине с опытом работы с «человеческим фактором» разгребать тяжёлое наследие «остапенского режима». Поднимался также вопрос о злополучной служебной квартире, которую до сих пор нельзя было продать. Но как помещение использовать во благо жильцов – пришла идея, кажется, одновременно многим. Диденко был наконец-то уволен по собственному – теперь кооператив нуждался и в дворнике и в сантехнике. Осведомлённые жильцы дома номер 36 начали вспоминать, что существует ещё традиция нанимать работника-универсала с предоставлением ему жилья. Многие помнили, что по приезде в Харьков согласны были прописаться хоть на койко-место в общаге, а практика советская предоставлять дворникам жильё – довольно здравая идея. Вот только специалисту такому, который бы выполнял все внутренние работы по дому, зарплаты дворника с четвертью ставки сантехника, вероятно, будет маловато. Одна из самых рьяных «коалицианток» Антонина Ивановна Мищенко рассказывала, что её сын, работая в Москве, часто встречался с подобной практикой в столичных домах, причем там селили в квартиру (а порой и в подвальное помещение) в основном выходцев из Средней Азии. Не то, чтобы в белокаменной существует некая градация по национальному признаку наёмных работников. Чванливые москвичи (то есть граждане с постоянной , а не временной регистрацией) не то, что хохлов с таджиками, они даже своих иззаМКАДовских соотечественников почитают людьми низшего сорта, на словах, разумеется, соблюдая нормы новомодной политкорректности и отбрасывая даже намёк на существовании сегрегации в семье некогда братских народов. Но на такую работу скорее возьмут того, чей фенотип имеет ярко выраженные отличия – люди со славянской внешностью могут себя возомнить невесть кем только из-за того, что разрез глаз, акцент или цвет волос не провоцируют ежечасные проверки регистрации. Всё это рассказано было женщиной с целью подвести уважаемое собрание к следующей мысли: если взять человека нации даже на вид отличной, это будет лишь на пользу кооперативу. Пожалела добрая женщина о тех добрых  временах, когда можно было купить человека с другим цветом кожи – и это сразу выдавало бы в нём создание, предназначенное для выполнения тяжёлой физической работы. Но председательствующая в корне пресекла даже намёки на расизм, уверив собрание, что немедленно начнёт поиски претендента, коему не боязно будет вверить всё домохозяйство. А чтобы пуще материально заинтересовать наёмного работника, сама согласна поработать на общественных началах, с тем, чтобы этот достойный человек получал достойную зарплату. На этом уважаемое собрание работу свою завершило.

 

                                ***

 

Поиски человека на вакантное место исполняющая обязанности председателя кооператива вела по старым добрым традициям методом опроса среди знакомых, в том числе и сослуживцев. Поэтому не удивилась, когда о протекции для своего доброго знакомого с ней заговорил непосредственный начальник, но очень испугалась, узнав о чьём сыне идёт речь. Но руководитель объяснил женщине, что молодой человек совсем не похож на рисуемый в прессе  страшный образ «мальчика-мажора», и что проблем у кооператива с обслуживанием жилья не возникнет. Вот только зарегистрировать, хотя бы временно, парня в квартире придётся, но все процедурные вопросы милостиво  берёт на себя его отец. Подчинённые не имеют привычки отказывать начальству в настойчивой просьбе, как некогда вдовушки воздыхателю в интимной близости, поэтому молодой наследник знатного рода в тот же день был принят на должность формально дворника в кооперативе «Рассвет». В служебную квартиру он не заселялся, на рабочем месте вообще не появлялся, но все работы по обслуживанию дома велись лучше, чем когда либо: дворничал восстановленный в ЖЭКе Диденко, в те же  недели, когда по объективным причинам работник не был в состоянии принять вертикальное положение, на замену присылали другого сотрудника жилищно-эксплаутационного участка. Сантехник и электрик из муниципального предприятия также появлялись оперативно по первому звонку Ларисы Васильевны. Волшебные  силы связей сказывались не только на работе по обслуживанию дома и придомовой территории – в юридических дебрях благородное семейство неожиданных покровителей кооператива «Рассвет» ориентировалось не хуже, чем в связях производственных, и уже через месяц товарищество жильцов обрело новое гордое название – объединение совладельцев многоквартирного дома. Статус ОСМД для дома номер 36 два года безуспешно выбивал ещё Остапенко – это давало бы возможность не возмещать НДС на предоставляемые некоторыми организациями  бывшему кооперативу услуги. Но параллельно шел ещё один юридический процесс: по прошествии двух месяцев служебная квартира оказалась в статусе ведомственного жилья, в котором молодой, подающий надежды, работник оказался официально прописанным, да при том ещё  с молодой женой и новорожденным ребёнком. Было бы бесчеловечно оставлять перспективную семью прозябать в такой тесноте – проявив добрую волю, молодой человек сдал своё служебное жильё городу, на что муниципалитет не мог не ответить взаимностью и выдал достойному гражданину своей страны социальное жильё в недавно введённой в эксплуатацию элитной новостройке (если кто-нибудь сомневался в том, что раздача социального жилья людям достойным не прекращалась никогда, пусть отбросить всякие сомнения: просто в последние годы количество людей, действительно достойных, значительно уменьшилось, но они не перевелись вовсе). Сданную квартиру (теперь под номером 110) получил в соответствии с должностью вновь принятый на работу Пётр Диденко, и за те три месяца, что он формально там был зарегистрирован, квартира оказалась официально приватизирована и продана. Правда, сам Пётр Алексеевич вряд ли сможет поведать кому-либо о тех хитростях, с помощью которых он осуществил юридическое чудо. Единственное, что помнит он о тех благословенных днях  - что с деньгами на спиртное проблем не было, а также вновь обретённое начальство не допекало уважающего себя человека такими низкими материями, как соблюдение трудовой дисциплины. Птица удачи вырвалась из его рук в тот момент, как поставил Диденко дрожащей рукой подпись на документах, подтверждающих акт купли-продажи жилья, и теперь, пребывая в состоянии вынужденной абстиненции, с удивлением разглядывает в своём паспорте появившиеся на  двенадцатой странице штампы о регистрации и снятии с регистрационного учёта и обещает разбить морду тому из собутыльников, кто так цинично поглумился над удостоверяющим его личность документом, если, конечно, сможет вспомнить обидчика. Служебная квартира, став объектом ещё одной сделки, обрела нового, по всем законам и нормативам, добросовестного покупателя, и в настоящее время претерпевает капитальный ремонт. Ларису Васильевну Звонаренко родина позвала выполнять работу настолько важную, что покровительствовать родному ОСМД она уже не имела времени. Выборы нового руководства результата не принесли: Остапенко  на предложение вновь созданной инициативной группы долго и от души смеялся, у Бобиковой продолжало шалить здоровье, другие жильцы также не горели желанием стать во главе товарищества. Но, согласно закону «Об объединении совладельцев многоквартирного дома», а также регламентирующими данную деятельность решениями городского совета, это не есть препоной для успешного функционирования юридического лица – в таком случае управителя может назначить уполномоченный  на то орган городской власти. Формальным руководителем организации стал некто Олег Финогенов, возглавлявший к тому времени уже семь аналогичных «отказных» сообществ в разных частях города. Для облегчения передвижения городом опытный в делах городского хозяйства, хотя и молодой, человек имел в своём распоряжении LAND CRUISER, но и внедорожник не помогал ему успевать всюду, поэтому вечерами понедельников он жильцов не принимал (да и принимать было негде). Появлялся наездами, примерно раз в месяц, но не за зарплатой, от которой отказываться присланный управленец не стал, получая её переводом денежных средств на пластиковую карточку, а лишь убедиться в наличии вверенного его заботам объекта и переговорить с членами правления. Зная, какого известного в городе дяди внучатый племянник руководит жилищным хозяйством, самые ярые правдоискатели во главе с Бобиковой решили с важным назначенцем не конфликтовать, напротив, войти в состав правления. Тарифы на услуги ЖКХ очень скоро сравнялись со средними по городу, а трудности с наймом дворников, которых присылал  теперь тесно сотрудничавший с ОСМД ЖЭК, вынудили уважаемых людей принять тяжёлое решения о ликвидации мусоропроводов – члены правления, скрепя сердце, подписали постановление, и люки были заварены уже навсегда.

Павильон с игровыми компьютерами, равно как и «когтеварня» с салоном красоты, функционируют и по сей день. Когда время от времени приподъездная «коалиция» заводит речь о молниеносно ушедшей  «налево» квартире, Антонина Ивановна сетует, что не вняли вовремя её совету и не взяли с Барабашки хотя бы вьетнамца, менее осведомлённые жильцы нарекают, что, продав  служебную квартиру, правление деньги прикарманило, а не разделило честно на всех квартиросъёмщиков, но возглавить движение обиженных в настоящий момент некому – Элла Марковна Бобикова озадачена работой куда более важной. Дело в том, что крыша над третьим подъездом, несмотря на судьбоносные перемены, протекает до сих пор. С точки зрение граждан, не проживающих в квартирах 105-108, это не такая уж большая беда, но люди, умеющие смотреть дальше и копать глубже, должны понимать, что целостность дома определяет и цену каждой отдельно взятой квартиры. Совсем недавно верховная власть Украины сделала своим согражданам настоящий подарок – вернула выборы народных депутатов по мажоритарным округам. А это означает, что появится ещё один барин, имеющий полномочия не только рассудить, но и наделить денежными средствами на ремонт здания, причём барин не харьковский, а киевский – тамошние вельможи, разумеется, не чета московским, но деньги в своём распоряжении имеют немалые. Приближение очередных выборов делает необходимым проявление представителями высшего сословия наглядной заботы о представителях звания низшего, холопского. Если найти правильный подход,  а точнее выход на конкретного человека, можно выпросить не только на ремонт кровли. Но действовать нужно оперативно, поскольку просящих вокруг вьются целые своры – и заинтересовать высокого гостя именно своей персоной – настоящее искусство в среде рабов. Вот почему инициативная группа под руководством Эллы Марковны так надеется на предстоящий праздник демократии – всенародные выборы коллегиального законотворческого органа,  будучи обеспокоенными не столько  результатом народного волеизъявления, как самим процессом, в продолжении которого можно нечто существенное для себя выхватить. Ещё больше Бобиковой надеются на торжество малороссийской демократии и плодотворность процесса жильцы квартир девятого этажа третьего подъезда дома номер 36 по улице Стахановцев, как, впрочем, и все  остальные обитатели указанного выше дома, ибо больше этим людям надеяться не на что и не на кого.

 

 

 

                                Часть третья.    

                                Расчетный счет.

 

                                                                 Не так пани, як підпанки.

                                                                    Украинская пословица

                                 Глава 1. Дело мастера.

 

Для человека, в поте лица своего добывающего себе хлеб, важно не только умение работать и уровень квалификации, но и тот круг людей, в составе какого он будет трудиться. Такой трудовой коллектив, что пересилит все невзгоды и напасти, складывается годами жесткого отбора и отсева. Начало каждой рабочей командировки ознаменовано, как правило, клятвенными заверениями в вечной дружбе членов бригады, но с течением времени бытовые мелочи, а еще больше – не оправдавшиеся надежды на большой куш подстегивают трудовые сообщества к внутренним распрям.

Работать вдалеке от дома почему-то всегда менее комфортно, но прибыльнее. По крайней мере так говорится во всех объявлениях о найме. Дискомфорт связан с необходимостью делить  ограниченное жизненное пространство с такими же как и ты  товарищами-гастарбайтерами, а еще неотвратимостью труда совместного, который и объединяет и разделяет субъекты в равной степени.

Второй месяц пребывания внутри такой склепанной наскоро перед отъездом бригады для бывшего харьковского частного предпринимателя Ромы Пестряка казался уже невыносимым. Судьба в лице безжалостной рыночной конъюнктуры сделала вовсе неприбыльной торговлю промтоварами на оформленном по закону контейнере «Лоска»* (*Авторынок в Харькове). Обещанной в пылу предвыборной компании помощи от государства не поступало ни копейки, росли лишь долги, а бывший одноклассник давно уже звал на заработки в Россию – там заветная полторушка зелеными в месяц казалась реальностью.

Однако, тридцатилетний искатель рабочего счастья, ничего ранее не слыхавший о такой области строительства, как вентилируемые фасады, но теперь уже освоивший многие стадии производственного цикла, начинал понимать, что не работа с минеральной ватой, не сборка лесов и не постоянное напряжение рук, не выпускающих перфоратор, является главным препятствием на пути к достижению цели, каковой есть завершение всех этапов работы и как следствие – расчет нанимателя с наемными рабочими, а то дерьмо, что именуется с недавних пор «человеческим фактором».

Формальный неосвобожденный бригадир Андрей Черпаков с самого начала был с Романом в контрах – еще с тех пор, как последний потребовал отчета о том, как тратятся суточные: ушлый бригадир каждый вечер бывал навеселе, при этом деньги даже на пачку сигарет приходилось выбивать чуть ли не с боями. Выделить свою долю определенной суммой было неотъемлемым правом работника, Черпак на это, скрепя сердце, пошел, что и послужило причиной взаимной неприязни, под воздействием спиртного,  употребление которого табуировано не было, перераставшей в негромкую ненависть. Одноклассник Богдан Плошенко - тот, кто подтянул Рому в далекую командировку, в технологии процесса разбирался значительно лучше Черпака и реально руководил работами, при этом договор был о равном трудовом участии и распределении зарплаты. Компенсировал свою излишнюю квалифицированность друг детства, оставляя за собой работы хоть и более ответственные, но менее трудоемкие, в иные дни вовсе не взбираясь на леса, что в свою очередь бесило Черпака – лидера формального, и последний также позволял себе вольности как то двухчасовой послеобеденный сон, невыход на работу после вечерних возлияний или походов в ночные клубы, каковые позволить мог себе крайне редко, лишь после выдачи авансов. Именно эти не очень регулярные проплаты, а если быть совсем точным – суммы траншей – стали причиной затухающей трудовой активности бригады. Выданные перед отъездом подъёмные (большинством рабочих оставленные дома родным) оказались единственной крупной выплатой. По прошествии полутора месяцев оказалось, что на заветные полторы тысячи еще даже не наработано по согласованным с начальством расценкам, выплачено на руки и в Харькове родным и того меньше, а ещё не переставали ползти слухи о том что их главный работодатель Влад Бандуренко, прозванный рабочими Лексусом - по марке используемого в Москве автомобиля - многих работавших на него «кинул» с зарплатой, недоплатив обещанного, еще велись небезосновательные разговоры о наглой привычке шефа полученные за определенную часть работы деньги с одного объекта перенаправлять на выплату суточных и авансов работающим на другом объекте. Именно разговорам об этих со стороны начальства каверзах посвящалось начало каждого рабочего дня, сопровождаемое чаепитием и увещеванием Гены Прокудина по прозвищу Кудя о том, что кидают, конечно, везде, но как у Влада – ни в одной лавочке. Чем позже приступала бригада к производительному труду, тем меньше бывало за день сделано, соответственно заработки, и так не высокие,  снижались. Сам Рома, до тридцати лет ни на стройке, ни тем более в командировках не работавший, был последним из тех, кто принимал всерьез  Кудины провокации. В начале заезда для себя он считал главным – не отстать от более опытных коллег по строительному цеху, но теперь с каждым днем все глубже осознавал, что в бригаде выполняет чуть ли не основную часть работы: Кудя, помимо задатков профсоюзного лидера, отличался еще ярко выраженной рукожопостью, Бодя, и без того чувствуя, что прогадал с выбором объекта, в трезвом виде пребывал все реже – бухали, разумеется, вечерами все вместе, но утром некоторые любители продолжали, в то время, как сам бывший негоциант по утрам иногда превозмогая похмельный синдром самостоятельно, иногда прибегая к помощи баклофена, чудодейственные свойства которого познал еще в первой украинской столице, на леса каждый раз взбирался и положенное ему производил. Ошибочность своего выбора еще больше осознавал Рома, наблюдая работу на соседней захватке присланных Владом из Москвы троих харьковчан, которых революционные веяния смежной бригады обходили стороной. Игорек и Витя не то, что не были подгоняемы Димой – их бригадиром, казалось – они без указки знали, что им делать, в то же время Бодя менеджменту уделял времени все меньше, а без его чуткого руководства работа на глазах расклеивалась. Последней каплей стал отъезд неформального лидера бригады по вызову друга Сени к новому месту работы в Курск, при этом руководитель формальный  - Черпаков  - бразды правления в свои руки брать, казалось, и не собирался, также пребывая в расстроенных чувствах по поводу возможной невыплаты заработанного. Случись подобное  к примеру, в Москве, вся бригада сквозанула бы вслед за шустрым Бодей (он, кстати, обещал узнать в Курске на счет работы для всех) но город приложения труда лишь формально считался Сибирью Западной, билет до белокаменной, не то что до дому, стоил рублями не меньше шести тысяч – таких  денег у каждого на руках не было. Нет, суточные в размере двух российских сотен выплачивались регулярно, случались также и авансы, но деньги странным образом протекали у заробитчан сквозь пальцы рук. Во время разброда и шатаний в своей бригаде Рома принял тяжелое для себя решение, прежде чем открыто и честно сказать Черпаку: «Главная моя ошибка – что я не с теми поехал» – и перешел в Димину бригаду. Там, казалось, совсем другая жизнь: не было утренних посиделок за чаем и ежечасных жалостливых завываний о том, что непременно кинут –  такая вероятность и без слов давит на всех сезонных рабочих во все времена в любой стране мира, особенно не имеющих ни контракта, ни разрешения на работу, ни регистрации, ни медицинской страховки, то есть работающих «на свой страх и риск». Но сплоченный коллектив порой выполняет функцию лодки в суровом житейском океане. Дима – не чета Боде, который за последние десять лет ни разу по приглашению друга не съездил на отдых даже в Крым, пребывая в России на заработках  - новый бригадир так и светился каким-то внутренним аристократизмом. Игорь часто повторял как заклинанье фразу «Димон в фасадах –бог», и бригадир, участвовавший  до тех пор в облицовке керамогранитом двенадцати объектов, никогда эту презумпцию не оспаривал. Он, единственный из всех, работавших в двух бригадах, не стриг волосы под ноль, одет был для гастарбайтера наилучшим образом (а расстояние, покрываемое на общественном транспорте от съемной квартиры до объекта, заставляло утром и вечером ходить не в рабочем). Когда облеченный полномочиями товарищ по бригаде начинал говорить,  слушатель, даже не вникая в суть сказанного, понимал, что мысль глубока и актуальна, да и как не залюбоваться фигуристостью, осанистостью, в лучшем смысле породистостью нового друга. Двадцатитрехлетний Игорек был мотором коллектива, хотя порой и напрашивался – характер, как и Рома имел вспыльчивый, но быстро отходил. С подсобником повезло еще больше – житейский опыт и предусмотрительность тридцатишестилетнего Вити помогали в работе не меньше, чем Игорева прыть, иногда казалось, что работник, обслуживая бригаду  и не поднимаясь наверх, знает все, что происходит на лесах. Отъезд Черпаковской бригады почти в полном составе сделал необходимостью «добить» и оставленную захватку, но при хорошей организации труда выполнение этой задачи становилось реальностью. Пооперационное  выполнение  работы с каждым днем становилось все заметнее, а мудрые предки не зря говорили: «Сделал дело – гуляй смело!». На ежедневное пивко вполне хватало суточных, возле стройки нашел везде сующий свой проворный нос Игорь заросли дубаса, да в таком количестве, что один раз хватило сварить молочину, после каждого из авансов сам бог велел наведаться в один из расположенных неподалеку ночных клубов, где разудалые хохлы стали почти своими. А когда денег не хватало – они, почему-то как и прежде заканчивались внезапно – можно было взять – разумеется, заимообразно – у того же Виктора – еще одним достоинством старшего товарища было то, что последний не курил и не пил – следовательно, имел в своем распоряжении свободную наличку, а в клубе он бы умер со скуки. Работа продвигалась, хоть и не так споро, как мечталось, жизнь была если не прекрасна, то уж точно удивительна, освободившуюся после отъезда мокрофасадчиков комнату не заселили никем – а это открывало врата новых – в плане межполовых отношений с новыми знакомыми из клубов – возможностей, коими Рома первый всегда пользовался. Но главное – нашел он человека, который, являясь лидером формальным, был еще и авторитетом духовным для коллектива (для абсолютного большинства уж точно), и с кем дальнейшее прохождение по жизни вместе вселяло оптимизм.

 

              * * *

 

     В 1-Б классе 332-й Харьковской средней школы было по итогам первого полугодия пятеро отличников, но первым всеми признан Дмитрий Пруденко – его умение быстро читать, способность слово в слово запоминать сложные тексты из учебников,  объяснения учительницы, а также высказывания прочих взрослых и серьезных людей поражали всех. Рослый и крепкий не по годам мальчик быстро стал гордостью всей параллели, а драка на одной из перемен с третьеклассником, завершившаяся безоговорочной победой молодости, стяжала уважение от пацанов много старших  - порой даже дышащие после перекуров табачищем семиклассники приходили поинтересоваться, кто же навалял старшему себя на два года. Но преуспевать во всем суждено было маленькому Диме недолго: такая неприятная наука, как арифметика, трансформируясь с годами в математику, поставила на пути замечательного ребенка серьезный барьер: как оказалось, одной памяти для продолжения вундеркиндального взлета маловато, а способность к логическому мышлению была у мальчика, разумеется, не ниже средней, но и не вровень с уникальной одаренностью  в запоминании больших массивов информации. Не теряя авторитета среди ровесников и старших товарищей, Пруденко классу к четвертому скатился на слабенькие «тройки», при том, что интеллектуальный потенциал ему позволял быть и среди первых учеников. Но для этого необходимо корпеть над тетрадками и учебниками, а особенный мальчик привык первенствовать во всем и без особого труда, так что долгие часы самостоятельных занятий почел для себя делом унизительным. В двенадцать лет произошел с Димой случай, ставший для него знамением, но какого другой подросток, вероятно, устыдился бы: на Конном рынке престарелой цыганке оставил он два миллиона купонов – довольно крупную для середины девяностых сумму денег, собранную сильной половиной класса для празднования 8-го марта. Но утраченная сумма не имела для мальчика особого значения – гораздо важнее было то, что поведала встреченная, как ему казалось, не случайно, провидица – а услышал Дима из уст пожилой и совсем незнакомой женщины четкое объяснение причины всех его неприятностей, связанных с формализацией статуса особенного, хоть и юного, человека. Именно это сочетание слов «не такой, как остальные» заставило его перед вещуньей остановиться, а дальше, будто читая не написанный Димой личный дневник, поведала цыганка, что парню в жизни пока не везет, что завистливые люди не дают развитья его недюжинным талантам, что лишь настоящие друзья и верные подруги знают о том, что общаются с человеком, много выше себя, но даже они не осознают того потенциала, что таит в себе перспективная личность, но будет в жизни у Димы шанс, который и раскроет всю глубину его богатого внутреннего мира, самого сделает успешным, но для того, чтобы этот шанс от себя не отвести и удачу не спугнуть необходимо немедленно – через час будет слишком поздно – отдать скромной гадалке всего одну тысячу – она большего и не отважится взять с такого незаурядного человека – а остальную мелочь завернуть в бумажную двадцатку, а ее - в большего номинала купюру, потом все это в еще большую, всю кучу свернутых жгутом бумажек положить на руку гадалке и дунуть на зажатый кулак – тогда вся порча сойдет с паренька, а деньги, даже если временно исчезнут из поля его зрения, через короткое время непременно вернутся, да еще в куда большем количестве.

Откуда могла незнакомая женщина знать о собеседнике практически все – иного объяснения информированности встреченной особы, чем сверхъестественные её же способности быть не могло, а то, что сила личности чувствуется на расстоянии, Пруденко хорошо знал – ему уже не нужно было драться, чтобы доказать свое место в школьной иерархии даже среди пацанов на три-четыре года старших его, а одноклассницы всерьез рассматривали его как потенциального парня наравне с выпускниками восьмилетки – а в таком возрасте девушки, как правило, обгоняют мальчишек на пару лет и одноклассников как особей противоположного пола не воспринимают. Не прикладывая особых усилий, Дима уже перестал вести счет своим сексуальным партнершам, когда еще не все ровесники распрощались с невинностью.

Высокий рост позволял парню заняться баскетболом, а участие в команде – без особых усилий поступить в институт физкультуры – обилие «троек» в аттестате не стало преградой. Однако, среди атакующих защитников слишком высока конкуренция, а если еще тренер прецизионен  и субъективен в оценках отдельных игроков – пробиться перспективному спортсмену даже в одну из украинских команд практически невозможно. Формально отчислен был Пруденко за нарушение режима, хотя вел образ жизни много здоровее абсолютного большинства своих товарищей по команде, до двадцати лет даже не курил. Редкий косячок или хапок мокрого можно не считать, ведь «дуют» практически все, и планом не подымишь регулярно, как табаком. Да и к спиртному относился с уважением – никогда не отказывался поддержать коллектив, но и меру всегда знал. Один из сокурсников всерьез увлекался астрологией, и по просьбе Дмитрия – вначале шутки ради – составил гороскоп. Однако, прочитав пророчества звезд, молодой спортсмен почувствовал в душе что-то, чего давно не испытывал ни перед ставшим почти регулярным сексом с новой партнершей, ни после затяжки косячка с отборной травкой. Слова об исключительной силе исследуемой личности звучали в унисон с предсказанием гадалки, а тот неоспоримый астрономический факт, что Марс расположился-таки напротив Венеры, а Солнце с неотвратимой непреклонностью входит в Водолея свидетельствовал о том, что Дима Пруденко в двух шагах от того, что вознесет его еще выше. Отставка в спорте немного расстроила молодого человека, но с таким потенциалом ему ли унывать, тем более, на горизонте замаячила не менее заманчивая перспектива. Брат тогдашней Диминой девушки Евгений Чмонько (на старших курсах уставший от плотских утех любимец дам склонился таки к моногамии) – без всякого специального образования лишь по рекомендации занял инженерскую должность в преуспевающей строительной компании. Протекцию составил их общий знакомый  - еще на первом курсе вместе зависали в общаге Юракадемии. Однако, Дима решил, что родственные связи обеспечат ему более стремительный карьерный рост в той же фирме – руководила корпорацией мамина двоюродная сестра, а ему, соответственно того же колена тетка Анжелика Львовна. Полагая, что собеседование будет пустой формальностью, Дима пришел в офис прямо с пива – это был главный его прокол: пьянства строгая начальница не прощала никому. Взглянув в  принесенные документы об образовании, родственница сухо сказала: «В офисе ты мне не нужен. Могу порекомендовать человчеку, что занимается вентфасадами –  сейчас это перспективно. Но пойдешь рабочим – руководителей там хватает». Огорошенный таким нерадушным приемом, Дима даже не смог устроить скандала – и это пошло на пользу, избавив маму от необходимости после унижаться перед успешной кузиной, прося за сына еще раз. Однако, даже такой протекцией пренебрегать было глупо – последующие пять лет утепление и облицовка фасадов стали одним из объектов приложения Диминых сил.   Украинский  рынок строительства оказался на удивление малоемким, особенно после кризиса, а влиятельная ранее родственница под давлением интриганов- конкурентов вынуждена была от дел на время отойти. В то же время, налаженная семейная жизнь и рождение дочки понуждало молодого отца озаботиться поисками достойного дохода. Вот когда пригодились институтские связи – тот самый хваткий Женька, что  ранее обошел Дмитрия в должности, уже имел выход на Москву и легально зарегистрированную там на брата фирму – туда и должен был выехать Пруденко на работу.

 

 

                                                    * * *

                                            

 

Игорь Равлюченко в жизни старался не терять оптимизма, и хотя, несмотря на молодость, огорчений претерпел достаточно, веселый нрав всегда выручал. Последний год неприятностями был особенно насыщен. Ушла хорошая работа на демонтаже одного из бывших цехов ХТЗ – ушла глупо, из-за въедливости начальника охраны и отчасти – собственной жадности: величайшей глупостью было второй раз за день возвращаться через проходную за медью, но уж очень нужны были в этот день деньги, а на себя под одежду сразу тридцать килограмм не спрячешь, при этом тайник видел сменщик – вероятность найти полублагородный металл на следующее утро сводилась к минимуму. Природное умение общаться с начальством сыграло наполовину: делу ход давать на стали, но на территории завода настоятельно рекомендовали больше не появляться. Деньги, вырученные за тот металл, что вынести удалось, до семьи не дошли – да и не стало бы их на решение всех материальных проблем. На питание хватало получаемых женой на карточку детских денег плюс ее же небольшой зарплаты, а нужно было еще на лечение: врач-отоларинголог, осматривавший любимую дочурку, обнаружил у той воспаление среднего ушка, понавыписывал кучу рецептов и требовал повторно прийти через две недели. Жена воспринимала всерьез слова доктора, хотя друзья говорили Игорю – и здесь он больше склонялся к их компетентному мнению – что у врачей с аптеками договоренность, и должностные лица специально пугают несведущих родителей, выписывая дорогие препараты. Однако, несколько сот гривен, которых  все равно на исцеление было мало, ушли не просто так – типу, у кого квартировал, нужны были они на плату за базу вперед, но он же дал информацию, ценою гораздо выше – вывел на Славика - работодателя, что и здесь мог подыскать работу, еще и возил на Москву людей. С работой в Харькове опять не срослось  - по той же причине: не фартило Игорю в этот год с металлом, на этот раз алюминием – а может, с охраной теперь нужно делиться, отдавая чуть не половину. Но все это – крохи по сравнению с тем, что можно, как оказалось, зарабатывать за столь прозрачной границей. Если верить знающим людям, при такой расценке на керам, какую дает Славик в Москве, можно поднимать за пятьдесят бакинских рублей в день. Отсутствие опыта Игоря не пугало –  тот же Славик дал координаты типа, все в фасадах знающего, проездные на двоих – а это уже признак серьезности намерений работодателя.  С Димой –так звали типа – еще на Южном вокзале  договорились держаться вместе, что бы не случилось – тем более, он уверял, что директор московской фирмы – брат его хорошего знакомого. Однако в Москве все пошло не совсем гладко. Авансы на питание, разумеется, выдавались, но те суммы, о которых говорилось в Харькове, не мелькали даже близко. Один только раз, включив старый обкатанный репертуар о необходимости денег для молодой семьи, удалось получить по сотне долларов каждому – но высылать домой такую малость смысла не было, а в киоске у метро так заманчиво поблескивал МР3- плеер – недосягаемая харьковская мечта, да и Дима, с которым Игорь советовался во всем как со старшим товарищем, обстоятельно заявил – «Надо брать, деньги еще будут. Считать их дело неблагородное, а к людям достойным они сами липнут». Ожидания вновь не оправдались, но удача от друзей все же не отвернулась – встретил Игорь на стройке старого – еще по прошлогоднему Киеву – своего начальника, который свел с  путешествующим Москвой на «Лексусе» Владом Бандуренко. Последнему рабочие оказались нужны, но не в Москве – ехать нужно в восточном направлении трое суток. Однако билеты обещаны были без промедления, также суточные, не выворачиваемые, как у Славика, из зарплаты, опять же по месту работы бесплатное жилье – а в Москве разочаровались к тому времени оба побратима – все указывало на необходимость выдвигаться в восточном направлении.

                                               

           

 

                                 Глава 2. За кабана.

 

Вечные творения человеческой мысли замечательны своей многозначностью. Так по одному лишь из эпизодов Бытия приверженцы идеи исключительности еврейской нации могут найти подтверждение своей теории, резонно назвав египтян, кои не догадались творить запасы продовольствия, низшими себя существами. Но и антисемиты имеют основания сказать, что понаехали, мол, жиды, и обратили в рабство вольных хлебопашцев. В то же время, человек, не придерживающийся убеждений радикальных, сделает свой вывод: если нация, тысячелетиями растившая злаки, не осознает, что за семью тучными годами непременно идет ряд лет тощих – её сыны не только обречены на порабощение, но такая форма существования, как рабство для них наиболее комфортна – ведь, что ни говори, рабы – собственность рабовладельца, и голодная смерть их – убыток для хозяина. А те, кто к будущему своему относятся легкомысленно,  в любые века найдут себе пристанище под крылом доброго барина в виде живого товара, и поспособствуют этому, выступив посредниками, инородцы, или найдутся проворные из своих – особой роли не играет.

 Виктор Анатольевич Филимонов, будучи не воинствующим, но убежденным атеистом, Библию не просто уважал, он осознавал, что её изучение может дать исторической науке больше, чем тонны сомнительной подлинности артефактов, и посмеивался над  добровольным затворником и несостоявшимся миллионщиком, изучавшим евангелие лишь один год из предоставленных в его распоряжение пятнадцати. Сам Виктор свободного, не омраченного необходимостью заботы о хлебе насущном времени имел маловато, чтобы погрузиться в пыль столетий, но достаточно для усвоения правил игры, царящих в современном ему обществе, своего в этом обществе статуса и возможностей своей же социальной миграции.

Опираясь на прочитанное, а также с экранов и мониторов увиденное (а современные средства коммуникации уже развиты настолько, что любой желающий может получить всю необходимую ему информацию – по крайней мере, в энциклопедических и статистических рамках), человек средних лет был благодарен судьбе за то уже, что времена классического рабства канули в лету, да и в средней исторической перспективе был скорее оптимистом, опираясь  даже не на информацию, полученную из всемирной сети и литературы, а лишь на собственный, а также родных своих людей, жизненный опыт. Отлично помнивший девяностые годы двадцатого века, Виктор мог констатировать, что, как бы там сегодня не истекали желчью говорящие с телеэкранов головы, а уровень жизни украинских граждан за полтора десятка лет повысился изрядно. Покойная ныне бабушка по материнской линии, при жизни не будучи ни диссиденткой, ни буржуазной националисткой, скорее наоборот – образцовым советским человеком – пережив упадок середины девяностых, все же сознавалась, что «после войны было куда хуже, про саму войну вообще говорить нечего», про голодовку тридцатых никогда ничего не рассказывала, но и не отрицала приводимых в средствах массовой информации фактов, лишь подчеркивая неурожайность страшных лет. Итак, на протяжении последнего века благосостояние населения Восточно-Европейской равнины, пусть и скачкообразно, но неуклонно повышалось. Необычайной щедростью со стороны власть имущих, кои, в свою очередь являются во всех смыслах прямыми потомками эффективных с вождями вместо мозгов в головах менеджеров бурной зари столетия двадцатого,  можно считать уже то, что взятому под свою опеку электорату потомки предоставляют не просто шанс на выживание (какого идейные предки подвластному себе контингенту порой не давали), но еще позволяют накапливать жирок капиталов, подтапливая который, также не применяют более кровавых методов.

Законодательство, как правило, лишь формально писано для всех граждан универсальным, в то же время имеются постулаты, игнорировать какие не может никто. Это своего рода правила игры, выполняя которые человек, находящийся на любом этаже социальной пирамиды, сможет обезопасить себя от произвола властей и иных институций общественного воздействия. Есть, правда, в этой философии что-то премудро-пескариное, однако, индивид, возомнивший себя вхожим в круги, где ему по всему не место, не только не будет принят на более высоком уровне, но рискует еще и потерять природное свое обиталище. Вот почему место это нужно всегда помнить, если не хочешь в погоне за лишним потерять жизненно необходимое. Свод правил игры Филимонов всегда  осознавал и выполнял, считая меньшим для себя злом минимальное общение с окружающим пространством. Кодекс поведения людей, проживающих в стране, что в данное время называется Украиной, достаточно либерален, чтобы не принуждать каждого быть законным буквоедом, ортодоксальность же мышления губит многие светлые умы.

Опыт семейной жизни Витя, разведясь с женой после шести совместно прожитых лет, считал для себя скорее положительным – в смысле осознания того, что не стоит двум людям держаться друг за друга, если совместное проживание не дает каждому из них больше плюсов, чем минусов, улыбку судьбы видел он в отсутствии рожденных в браке детей – ведь ребенок может порой стать для молодой семьи склеивающим фактором, а нельзя представить существа более несчастливого, чем маленький беспомощный человечек, ставший заложником отношений двух  людей самодостаточных и взрослых, кому претит совместное проживание.

Одним из правил, установленных властью для населяющей территорию людской массы, есть пенсионное обеспечение лиц, утративших трудоспособность. Чтобы рассчитывать на такую поблажку от государства, гражданин обязан в молодости либо работать там, где прикажет страна, либо вносить в соответствующие фонды определенные суммы денежных средств. Работать на государство Виктор считал для себя большой глупостью, видя перед глазами пример собственных родителей: отец, чье трудовое участие в продукте современной ему страны превышало внесенную долю Витиной же мамы на порядки, теперь получал от государства пенсию лишь на несколько процентов большую, чем установленный законодательно прожиточный минимум, ниже которого выплат по старости не бывает даже у домашних куриц. А зная принцип преемственности власти (то есть, тот медицинский факт, что младшему Филимонову пенсию будут начислять дети, либо внучатые племянницы чиновников, облагодетельствовавших его же родителей), решил далекий еще до пенсионного возраста человек выполнять лишь минимально необходимые обязательства перед государством. Не так давно украинским законодательством установлен был пятилетний срок проплаты пенсионного страхового стажа, дающий право претендовать на пенсию  в случае потери трудоспособности – именно соответствующая этому сроку сумма была внесена задним числом потенциальным пенсионером Филимоновым в кассу солидарной системы. Однако после срок обязательного страхового стажа подняли до пятнадцати лет. Витя относился к действиям законодателя с пониманием, в глубине души осознавая, что и это – слишком малая цена будущего  своего пожизненного благоденствия, но внести даже её единовременным платежом уже не мог.   Приоритетом  украинского законодателя, как и во всех странах с недоразвитой демократией, последние десятилетия стала стабильность в той сфере социальных выплат, которая обеспечивала бы электоральную поддержку ставленникам властей – то есть в пенсионной. В течение нескольких  лет подряд средняя по стране пенсия росла темпами, опережающими рост заработных плат вдвое. А это в соответствии с постулатами уже даже не экономики, а физики (закон сохранения) означает, что доля работающего при распределении продукта труда должна снижаться. Возможно, имей Украина колонии, или хотя бы постколониалиные территории, правительство без колебаний переложило бы тяжесть финансового бремени на туземцев, но вышло так, что остались в этой пищевой цепочке малороссы последними. Значит, выплаты привилегированным (с точки зрения современных идеологов) слоям населения можно было системно повышать, лишь снижая цену рабочей силы в собственной стране. Однако, законы рынка, опять же дублирующие естественнонаучные постулаты, говорят о том, что товар слишком дешевый всегда будет искать и вернее всего найдет покупателя с большей суммой денег в кармане. Такой товар как рабочая сила  - мобильнее прочих, ибо неотъемлем от продавца – живого человека. Виктор Филимонов работать задешево не хотел, поэтому поиск заработков подальше от дома был для него естественен. Не подверженный воздействию идеологии, он согласен был даже работать – страшно подумать – в странах агрессивного милитаристского блока, настроенного к славянскому миру традиционно враждебно – чем снискал бы ненависть и презрение простых жителей Восточной Украины старшего поколения и злобную зависть их же прямых потомков. Но, если взглянуть на географическую карту, сразу бросается в глаза удаленность от Харькова Западной Европы, в то же время неисходимые просторы страны - великого северного соседа манят своей близкостью, а также отсутствием необходимости изучать язык межнационального общения. В молодые свои годы Виктор побывал на заработках в России дважды. Первая командировка была, хоть и денежной, но не сказать чтобы удачной –  влияние ртутного состава, которым пришлось работать безо всяких средств защиты, отразилось на здоровье молодого парня. Однако, с другой стороны, тогда повезло Филимонову больше прочих членов бригады – никто из них не пережил роковую командировку дольше, чем на три года.

Вторая поездка – уже после расторжения законного брака – на два года с перерывом в два зимних месяца – позволила купить гостинку общей площадью двенадцать квадратных метров со своим санузлом. Витя точно знал, что это жилище,  по всей видимости – его последнее пристанище – он надеялся, что лет минимум на пятьдесят – понимая, что больше на такой рывок здоровья не хватит, а значит, больших денег на расширение жилплощади ждать неоткуда. Те редкие гостьи, что оставались у него на ночь, не были в восторге от апартаментов, совместное проживание на таком ограниченном пространстве вряд ли могло привлечь даже с серьезными намерениями девушку, зато как ладан чертей отпугивало охотниц выйти замуж за квартиру. Переселяться же в богатый дом Витя теперь уж точно не собирался (даже если бы ему чудесным образом представилась такая возможность) – хорошей прививкой от желания усесться не в свои сани стали шесть лет «в прыймах» - проживание на снимаемой у тещиной сестры квартире Филимонов все равно считал пребыванием на чужой территории – за скидку в десять гривен на оплату аренды выгрызали мозги на сотни долларов.

Еще один плюс был от малогабаритности квартиры – маленькая сумма оплаты коммунальных услуг.  А также не было нужды у Филимонова тратиться на развлечения в том виде, какими их представляет подавляющее большинство населения постсоветского пространства. Спиртное не употреблял мужчина средних лет ни в каком виде по причине собственного алкоголизма. В молодости старался он принимать на грудь наравне со всеми, но остановиться никогда не мог. Позже семейная жизнь заставляла держать себя в руках, а после развода желание «немного расслабиться» почти всегда влекло за собой выход из строя почти на неделю. Прибегать к услугам медицины либо гипнозу Витя не стал, и даже не из экономии, а лишь насмотревшись рядом с собой тех закодированных и подшитых, кто «завязывал» против своей воли (в основном по настоянию семьи) – такие люди мало того, что сильно менялись психологически в период абстиненции, они еще довольно легко «подбирали нужный код» и быстро  наверстывали недопитое в продолжении месяцев  в считанные дни. Итак, что бы ни вшивали тебе под кожу, и какие бы слова не нашептывал солидного вида гипнотизер – это всего лишь подстраховка для человека, твердо принявшего решение, либо дополнительные (и вовсе не эффективные) затраты для того, кто решение для себя окончательно не принял. Поэтому данная самому себе установка на то, что возобновить бесконтрольное употребление можно в любой момент, но этот «штопор» будет точно последним в жизни, помогла, человеку на четвертом десятке жизненных лет стать трезвым алкоголиком. 

Отсутствие в уголовном кодексе Украины ответственности за тунеядство - явный пробел в законодательстве страны, избравшей удешевление товара «рабочая сила» (пусть даже с самыми благими намерениями) стратегией на перспективу. Удерживаться на прежнем материальном уровне Вите было довольно легко, учитывая его невысокие запросы. Но с течением времени социализация  раздробленного было общества подрубала и его благосостояние. Обосновавшись в своей гостинке, он тогда скорее интуитивно избрал путь наименьшего сопротивления с наибольшей сиюминутной отдачей. В середине первого десятилетия нового века большинство населения в свете роста доходов занялось ремонтом жилья. Имея навыки работы в строительстве, а также определенный круг знакомств, можно было наниматься на довольно высокооплачиваемые объекты. Опыт работы промышленным альпинистом в те годы очень пригодился Филимонову, а еще больше выручала готовность выполнять работы тяжелые, а порой и вредные работы – в те времена подружился Витя с болгаркой и кувалдой, когда приходилось осуществлять демонтаж бетонных стен, с лопатой и киркой на копке траншей, перенюхал немерено растворителя, на поклейке пластиковых труб и покраске металлических конструкций. Коллеги-подрядчики ценили грамотного и пунктуального  - порой до занудства – члена команды. Табу на потребление алкоголя давало Вите не только дополнительное время, но и экономило денежные средства. Вскоре он стал замечать, что если не хвататься за все предложения, как голодный волк в овчарне, можно за три-четыре дня заработать такую сумму денег, что вровень с получаемыми на отдельных рабочих местах ставками,  а если посчастливится работать не за копейки дней десять – еще и расширять свой бизнес, приобретая новый инструмент вместо морально и физически изношенного. Однако, остальные товарищи по коллективу вносить лепту в общий котел отказывались, мотивируя постоянной нехваткой средств на содержание семей, расширения не вышло, правда, и коллектив не распался, Виктор лишь заявил о своем праве избирательно подходить к выбору объектов. Еще несколько лет его не часто, но звали выполнять какие-либо работы, хотя от бригады люди все больше отделялись, польстившись на стабильность выплат у крупных работодателей. Да и рынок ремонтных работ обеднел заказчиками, в то же время в полку желающих подрядиться народу не убывало. Из жилищного кооператива, где Витя работал несколько лет подряд сантехником, уволился мужчина без сожалений – жильцы в своем абсолютном большинстве, хоть и не знали точно, в какую сторону закручивается вентиль, но убеждены были в том, что четверть ставки – слишком большая зарплата для человека, не желающего производить бесплатные ремонты внутри квартир, а тут еще в результате  дрязг в связи со смещением председателя, новое правление постановило и эту копеечную зарплату урезать. Полугодовой опыт работы грузчиком в супермаркете не только показал зрелому человеку его место в социуме, но и внушил отвращение к работе в родном городе главным образом потому, что начальство – особенно низшее - ханжеством и себялюбием в разы превосходившее своих же российских коллег, искренне полагало, что, давая возможность заработать двести долларов в месяц, делают невиданное одолжение рабочим. Низкие зарплаты можно было компенсировать, таская втихую что-либо домой – к большинству рабочих зала и грузчиков подкатывали с такими предложениями сотрудники охраны – но это могла быть и спланированная провокация – ведь если воруют – нужно же кого-нибудь за это наказывать. В любом случае овчинка выделки не стоила, да и считал человек с жизненным опытом порядочнее для себя уволиться с той работы, где не устраивает зарплата, чем крысятничать, блюдя традиции совка. Виктор стоял перед дилеммой: цепляться за прочие (тоже довольно эфемерные) в Харькове вакансии или в третий раз съездить на заработки в Россию, чтобы иметь денежные средства в качестве подстраховки на будущее. Весы  в определенную сторону склонило событие печальное, от самого мужчины никак не зависящее.

То утверждение, что в странах третьего мира (или на новом сленге «догоняющего развития») хорошо быть богатым и здоровым, известно всем. В Украине аксиому можно сократить, сказав лишь, что хорошо быть здоровым, а еще вернее, что плохо быть больным. В  сфере социальной и уж тем более правовой выполнение индивидом определенных правил если не гарантирует ему полную безопасность, то, по крайней мере, сводит риски к минимуму, но здоровье человека – материя тонкая, зависящая от совокупности различных факторов, и на справедливость природы здесь редко приходится уповать. Порой ведущий самый здоровый образ жизни человек от обретенной вдруг или унаследованной генетически болезни сгорает, как свеча, а представитель двуногих, кого и человеком-то язык не повернется называть,  убивая себя планомерно и целенаправленно, все же продолжает коптить небо долгие десятилетия. Виктор о своем здоровье, равно и как о чудесном в молодости исцелении, предпочитал не думать вовсе – по всем объективным показателям надлежало ему быть уже мертвым. Возможно, потому избегал он  тех работ, где предварительно нужно было проходить медкомиссию, даже на флюорографию в последний раз ходил лет десять тому. Будь он человеком верующим, говорил бы: «проживу, сколько бог даст», однако, из уважения к чужой религии имя того, кому поклоняется так много людей, без причины не называл, любой возможный недуг рассматривая как расплату за слишком бурную молодость. Беда подкралась совсем с другой стороны, откуда никто и не ждал. Наталья – старшая сестра Виктора – после очередного профосмотра пришла в родительскую квартиру, где проживала с детьми после своего развода– совсем потерянная и, казалось насмерть перепуганная. Сорокалетняя женщина отказывалась верить объективным результатам медицинского обследования и заключению медрадиологии. Уже позже, после изучения литературы и десятков специализированных сайтов сети в семье с робким оптимизмом повторяли заклинания, в которые так хотелось верить всем: «Померки – не хоспис, а рак не приговор, если не упустить время». Современное развитие медицины действительно шанс онкологическому больному дает, но шанс, разумеется, не бесплатный, причем основные расходы припадают, как правило, на первые месяцы интенсивного лечения. Родные, как всегда, оповестили Виктора о проблемах поздно – мог бы на зиму не увольняться из супермаркета. Сестру он навестил уже в хирургии перед операцией. Всегда сильная женщина, не привыкшая жаловаться на жизнь, и теперь не теряла, казалось, присутствия духа, первое, о чем посетовала – что не сходила, как обещала осенью с братом хотя бы на Барабашку * (*Вещевой рынок Барабашово – крупнейший центр мелкооптовой торговли Восточной Украины) – выбрать ему хорошего покроя и качества брюки. Сам Витя за модой даже в подростковом возрасте не следил, искренне считая, что главное в одежде – чтобы человеку в ней было вольно и удобно, а для окружающих важно не то, какого фасона тряпье, а чтобы было оно аккуратным, вовремя стиранным и не имело явных прорех – поэтому, если и появлялись на нем изредка обновки – исключительно под давлением старшей сестры. Только глубоко в глазах Наташи  был не всем видимый испуг – точь-в-точь как пять лет тому назад, когда с осложнениями при диабете слегла мама. Никогда на Витиной памяти сестра ни о чем его не просила, и младшего брата всегда приучала быть человеком, а не канючащим пресмыкающимся,  но сейчас увидел он, что даже сильный человек может поступиться принципами перед простым желанием жить. Прощаясь, брат с сестрой не вспоминали ни детства, ни последних лет, и – по каким-то суевериям  - не загадывали ничего на будущее. Только об одном просила она на прощанье  - зная, что теперь уже нет времени, требовала дать слово, что по приезде с заработков (все надеялись, что не позже чем через три месяца)  Виктор пройдет все же медкомиссию, но тот под нос буркнул, уходя: «Я лучше штаны себе куплю».

До болезни сестра всегда чувствовала Витино вранье – еще в пропитанную алкогольным перегаром молодость, когда ни родители, ни жена с тещей не замечали ничего подозрительного – точно определяла, который день тот «в закваске». Сейчас правда состояла в том, что Виктор медкомиссию все же прошел, вернее начал, но, получив на руки распечатку кардиограммы, даже со своим минимальным уровнем познаний в медицине понял, что с такой кривой разрешения на высотные работы по закону ему не положено, действовать же в обход закона он не умел, то есть не знал наверное, кому, какую сумму и через кого следует сунуть. Из-за этой неприятности пришлось отказаться от двух предложений работы в Киеве, куда без удостоверения высотника не брали. Сам Филимонов плохой кардиограммой обеспокоен не был – электроприбор показал отклонения еще в десятом классе, поставив крест на мечте о поступлении в летное училище, а с тех пор ухудшения самочувствия не наблюдалось. Заняться поправкой здоровья он, разумеется, собирался, но на сегодняшний день это было так же неуместно, как навязанная несвоевременно партии дискуссия о профсоюзах. Дома у родителей он выслушал традиционно-недовольное наставление отца, что сводилось как всегда к главной мысли: «В тридцать пять лет люди уже свой бизнес имеют, либо должность занимают, и здесь зарабатывают хорошие деньги, а зачем ехать куда-то – непонятно». Мама уже шестой год не вставала с постели, при этом была при полной памяти и в светлом уме – она, плача без слез, горько сказала: «Ты у нас вечный хохол». Племянники на дядин вопрос «Что привезти из Москвы?» хором ответили: «Приезжай скорее сам!»

На этом недолгие проводы завершились, и вскоре Виктор Филимонов в составе группы из 18 человек выдвинулся в столицу некогда единого государства в распоряжение фирмы со странным названием «Кнаус-групп».

                                  

 

 * * *

 

Уверение рекрутера в том, что полторы тысячи долларов – реальная зарплата для человека, никогда утеплением и облицовкой фасадов не занимавшегося, Филимонов всерьез не воспринимал, но на половину этой суммы все же реально рассчитывал. Поначалу уверенности придавало то, что некоторые имевшие опыт работ в означенной сфере строительства ехали с ним, с одним из «корифеев» Саней Чубовым разговорились на темы промальпинизма – Чуб работал по Харькову с веревок и мокрые фасады и межпанельные швы, но с годами склонился тому выводу, что высотнику денежнее будет в России. Рекрутера Изяслава Михайловича Задунайца Чуб откровенно презирал, называя за глаза «пархатым запорожцем» - бригадир над тремя за свой счет привезенными земляками финансовых обязательств перед Славиком не имел, но формально обязан был последнему подчиняться. Уже через несколько дней ушлый Чуб почуял неладное с московской конторой, а спустя неделю активно искал себе и своим подчиненным, перед кем имел моральные обязательства новое место приложения трудовых усилий с большей зарплатой. «Своих» Чуб действительно очень скоро увел на другой объект, обещая забрать туда и Витю, как только выстрелят большие объемы. Если бы не призрачная, но все же перспектива – Филимонов давно бы бросил странную фирму – с авансов на питание, учитывая возможность экономии на сигаретах, денег на билет до Харькова скопить удалось быстро. Больше всего удивляло бывалого заробитчанина то, что объемы работ в распоряжении «Кнауса» были, финансирование объекта федерального значения также велось, и даже если фирма создана была для того, чтобы отмывать сомнительного происхождения денежные потоки, почему бы еще не подзаработать на том, для чего она существует легально? Однако, прошедшие через списки человек сорок за месяц, помимо суточных,  не получили ни копейки, многие из прибывших не вытягивали и недели, понимая, что оплаты, всего скорее, не предвидится. Это при том, что производственный процесс на самой стройке был налажен, несколько сот таджиков лили монолит, ограждая фасадчиков от возможных напастей лишь натянутыми сетками, на нижних этажах вовсю орудовали отделочники, да и керамогранит на соседних захватках, взятых конкурентами, постепенно делался – объемы «Кнауса» были все в той же поре. Что отпугивало работников – излишняя управленческая активность мало соображающего в процессе Славика или непонятно откуда взявшаяся уверенность абсолютно всех, что не заплатят – однако, Филимонов, провисев на люльках месяц, установил для фирмы рекорд по продолжительности трудового стажа. При этом все начальство клятвенно заверяло всех рабочих, что деньги непременно зайдут, стоит только закрыть все объемы. Если бы не уверения Чуба, с которым контакт не терялся, что новые объемы на новом объекте уже вот-вот будут переданы ему как полноправному субподрядчику, давно бы уже вернулся Виктор, хоть и с позором, но все же домой. Тогда и подвернулась реальная возможность отъехать далеко за Урал с двумя своими товарищами по московскому несчастью. Дима с Игорем приехали немного позже, и среди прочих славиковых подопечных всю дорогу держались особнячком, но в определенный момент времени осталось во всей фирме лишь торе рабочих. Информация о возможностях  собственного трудоустройства никем из рабочих в тайне не держалась, отсутствие разрешения на работу сильно ограничивало круг возможных работодателей, особенно в Москве, отдаленность от дома Филимонова не пугала. Во время обсуждения Владового предложения свой совещательный голос Виктор отдал за отъезд, заявив, что согласен выполнять в бригаде при более опытном фасадчике функции подсобника. Будущие коллеги на предложение на удивление быстро согласились, Дима сказал, что  хорошо бы предложение работы еще раз за пивом обмозговать, а поскольку  новый член коллектива не пил вовсе, попросил ссудить друзей  небольшой суммой сотен в пять-шесть – вернуть обещали если не с аванса на дорогу, то перезаняв у родственников, коими у обоих товарищей, как следовало из разговоров, вся Москва кишмя кишела. Витя, собравший сумму, для возможного отъезда за свой счет домой, деньги одолжил, сразу отметив свойство новых друзей жить не по средствам. Однако, вхождение в любой коллектив требует смещения приоритетов от личного к общественному. Родственник Игоря, как оказалось, пребывал в командировке, а Димин дядя не имел времени подъехать проводить племянника в дальнюю дорогу, хозяин же «Лексуса» на деньги не был очень щедрым – спасибо, билеты купил сразу – поэтому вторую половину дороги питались в основном мивиной* (*здесь и далее – вермишель быстрого приготовления любого производителя), которой затоварился Филимонов в супермаркете. С первых дней понял немолодой человек, для чего был взят в бригаду – но альтернативой было либо ждать от Чуба погоды без особой надежды, либо ехать пустым, как барабан, домой – поэтому  в данных обстоятельствах видел он для себя в поездке меньшее зло, тем более, бригада с первых дней трудовым энтузиазмом была просто одержима. Именно этот энтузиазм, и высказанное в первый день Игорьком желание работать световой день – то есть с восьми утра до десяти вечера – поначалу немного пугали подсобника, но вовсе не тем, что не выдержит мужчина средних лет такого режима, а скорым снижением производительности труда. В молодости поработал Виктор во многих фирмах, где продолжительность рабочего дня была разной, и на основании жизненного своего опыта вывел он для себя закономерность, что оптимальный рабочий день летом 9 – 11 часов, причем приоритетнее нижняя граница интервала,  а работать по 12 часов в сутки можно короткие промежутки времени, имея конкретную перед собой задачу и хороший стимул. Если же административным давлением установлен рабочий день с большей продолжительностью – имитировать трудовую активность перед начальством сил, разумеется, хватит, но рабочие в течении дня станут произвольно «отвисать», выискивая способы отдохнуть, а не сосредотачиваясь на работе. Все это актуально, когда начальство с придурью и не в меру экономливое пытается недостаток рабочих рук на объекте компенсировать увеличением трудового времени в сутках. Но выступать с такой инициативой снизу – глупо по многим причинам, главнейшей из которых является визуальное удешевление перед работодателем собственной рабочей силы. Полулегальный хохол в центре Сибири – и так не бог весть какое цабе, а если он ещё выпрыгивает на задних лапках перед хозяином, как цирковая собачка – работодатель может без всяких проверок и испытательных сроков срезать зарплату процентов на двадцать. К тому же, целью всех рабочих, какие на Витиной памяти подкинулись на участие в таком странном спурте, было вовсе не повышение производительности труда, а желание, во-первых, выделиться таким образом перед начальством из толпы себе подобных, во-вторых, иметь после повод сказать своим уже подчиненным (а люди, не отягощенные интеллектом часто мнят себя наидостойнейшими карьерного взлета), что ведь мы в свое время пахали, и ничего – не умерли, значит, и вы, мол, тоже обязаны. Еще в начальной школе при посещение цирка отложилось в Витиной памяти больше всего выступление дрессированных собак. Наблюдательный ребенок заметил, что дрессировщик бросает кусочки сахара не тем особям, которые выполняют самые сложные трюки, а тем, какие лают громче. Именно об этом, а не про клоунов, воздушных гимнастов, жонглеров и номер с участием индийского слона рассказал он родителям. Отец покачал головой, сетуя, что сын не умеет замечать главного, мама же тогда с иронией сказала: «Подрастешь – увидишь, что у людей все точно также». В правдивости маминых слов убеждался после Витя не раз, наблюдая, как вознаграждение получают наглые выскочки, при чем к третьему своему десятку он уже точно знал, в какое время  и с чем нужно подъехать к какому начальнику, чтобы выпросить желаемое, но также он видел, у кого конкретно будет отобран кусок – и не мог себе позволить пресмыкаться, выпрашивая лишнее. Но во всех коллективах при этом находились люди, кусок хватающие без раздумий.

 По счастью, в вопросе продолжительности трудового дня в лице Димы нашел Витя союзника. Но здесь увидел вскорости другую крайность. Бригадир почему-то считал себя представителем свободной профессии и искренне гордился тем, что выходит на работу не по звонку, а когда сам сочтет нужным. На первых порах почитал он необходимым выводить свою бригаду на рабочее место к восьми тридцати – это немного уязвляло смолоду привыкшего к дисциплине работника, но, наблюдая черпачиную захватку, где на леса взбирались в лучшем случае к десяти, и то в основном один Рома, осознал Витя оптимальность предлагаемого режима работы. В начале командировки заинтересовал Виктора довольно потешный со стороны метод общения бригадира с его непосредственным начальством в лице совсем молодого полпреда на всех строительных объектах города. Молодой Артур Коноваленко был во Владовой фирме в полном смысле средним звеном, причем в регионе пребывания единственным. Разговоры по мобильному с самим Владом оставались бесспорной прерогативой самого Димы. Странным в общении с начальством Вите показалась привычки бригадира всегда при планировании работы называть срок всегда меньший, чем требует трудоемкость работ. Если прежние начальники – даже освобожденные, а уж тем более работающие – всегда к оптимальному сроку старались прибавить  пару дней, чтобы иметь задел во времени, то бригадир новый  обещанный срок постоянно на те же несколько дней уменьшал. Это немного удивляло, поскольку производительность труда бригады – показатель легко рассчитываемый. Хвалиться неприсущей тебе скоростью – как  перед девушкой хвастать своей вымышленной крутизной – актуально лишь в докоечно-ухаживательном периоде (который, благодаря сексуальной революции во многих случаях сокращен до нескольких часов), а при совместном проживании и даже ведении совместного хозяйства, когда партнеры изучили почти всю анатомию друг друга – смешно и глупо. Но к удивлению бывалого Филимонова, начальство в лице Артура каждый раз новые обещания принимало за чистую монету, что процесс выполнения задачи не ускоряло, но и санкций за несвоевременное выполнение трудовых обязательств не налагало. Со стороны это походило на ролевые игры опостылевших друг  другу, но решивших любой ценой сохранить брак супругов - первое время Витя лишь улыбался с такой манеры общения с работодателем. Отношение со стороны местного начальства было благожелательным. Раз в неделю наездами бывал директор фирмы-генподрядчика Николай Филиппович Рудаков, в душе несомненно демократ, поскольку каждый разговор с малознакомым встреченным рабочим начинал словами «Как тебя зовут?» - часто работавшему внизу Филимонову приходилось выполнять его замечания, тем более, что были они объективно справедливы и касались наведения за собой порядка возле захватки. Каждый день появлявшийся куратор Валентин обязан был по долгу службы контролировать качество выполнения работ, чем снискал ненависть всех работавших на керамограните, включая и местных – однако и его претензии были по делу – требовал проверяющий всего лишь четкого соблюдения технологии. Особенно въедлив бывал он, проверяя герметичность прилегания друг к другу матрасов стекловаты, иногда настолько распаляясь, что сам хватал кусок мягкой ваты и подтыкал в нужную щель, устраняя огрехи контролируемых им рабочих. По мнению последних, покрасневший  нос куратора свидетельствовал не об аллергических процессах в организме, а о том, что дотошный управленец сует его, куда не следует. Рабочие-россияне не церемонились со своим начальством, повышая иногда голос на всех, вплоть до гендиректора, иностранцы же лишь изредка ругались со своим Артуром. Одна мелочь  в самом начале командировки отвадила подсобника от ведения совместного с бригадой хозяйства: отношение к курительному табаку. Виктор бросил семь лет назад, до этого дымил как паровоз – одной пачки на день никогда не хватало. Именно потому во всех командировках остерегался он «колхозиться» куревом – действительно, скидываясь даже вдвоем с человеком, курящим меньше, он каждый день будет последнего обворовывать, таская лишнюю сигарету из пачки. А еще на цену влияет марка сигарет – это также повод для возможных, хоть и не оглашаемых немедленно, но назревающих и позже непременно выходящих на поверхность конфликтов. В бригаде же  новой пачка часто покупалась одна на всех, а бывали дни, когда вообще не покупалась в расчете на «стрелецкие» - позволять себе такое, имея каждый день на кармане деньги считал человек для себя постыдным – вот почему в прошлые заезды, порой экономя на питании, сигаретами себя сам обеспечивал, не надеясь ни на кого.

Ведение совместного хозяйства было Филимоновым окончательно отвергнуто после трехдневной попытки вести таковое: из общей кассы выделялась некурящему и не пьющему члену коллектива треть суммы, оставшейся после традиционного для ежедневной закупки пива – Витя сказал, что проще сразу делить сумму суточных на троих, тем более, что требования к питанию у членов коллектива были различными. Старшему товарищу по приходе с работы разведенная сверх меры мивина заменяла и первое и второе, а сваренная кастрюля пшенной или ячневой с соевой тушенкой каши – завтрак и наполнение тормозка в обед – друзья же настаивали на ежедневном приготовлении или первого или второго блюда, а на работе обязательно ходили в близлежащий гастроном. Дабы удержать от развала бытовой союз, Игорь внес предложение, что они с Димой будут, ради экономии, заваривать «вторяковый» чай из пакетиков, но Витя улыбнувшись, заявил, что следует отличать экономию от говноедства – сам он пил чай всегда крепкий. Проживание на съемной с удобствами квартире давало возможность текущие запасы продуктов разделить по ящикам навесного шкафа. Это выгодно отличало периферию от Москвы, где квартировать довелось в вагончиках, скученных вокруг небольшого одноэтажного строения с удобствами и бесчисленным количеством крыс внутри – последних специально подкармливали из большого стоящего в центре импровизированного дворика корыта, ибо извести их было технически невозможно, а так они хотя бы времянки не оккупировали в поисках пищи. На новом месте по крайней мере четвероногих спутников человека не наблюдалось.

Витя уже через неделю совместной работы стал для себя отмечать, что те участки, что ценятся по процентовке выше, разумеется требуют навыка рабочего, но скорость выполнения квалифицированных работ может быть контролируема в любую сторону надлежащим (либо безответственным) выполнением работ признанных малозначимыми. В течении двух месяцев учился человек, подрядившийся на вторые роли, делать целиком фасад, но учился главным образом не тому, как нужно работать – это можно узнать и из техпроцесса – а тому, как работать не стоит: замечая ошибки не только свои, но и признанного авторитетом  бригадира, всеми силами пытался назначенный подсобником человек их не только исправить, но и упредить в дальнейшем. Еще в молодости замечал он страсть рабочих-корифеев на изрядной высоте за качеством особо не гнаться, а после, если сойдет и так – бахвалиться невиданной скоростью в руках, а если контролирующее лицо лажу все-таки обнаружит – сетовать, что контролер придирается к конкретному мастеру, ибо у других остаются незамеченными «бока» куда более серьезные. На выправление иногда чужих, но большей частью – своих косяков  уходит времени порой больше, чем если изначально придерживаться технологии. В данном конкретном случае  наличие в штате заказчика куратора с красным носом, казалось, должно всю бригаду, выполнявшую большую часть работы добросовестно, заострить внимание на качестве выполнения операцию предыдущих с тем, чтобы последующие шли как по маслу. Но здесь встала на его пути препона субъективного характера, связанная со свойствами личности мелкого руководителя. Был последний во всех смыслах ортодоксальным представителем рабочей аристократии, в личном споре Пруденко нельзя было убедить ни в чем – он как стеной отгораживался не только от спорщика, но и от всякой логики. При этом иногда совершенно абсурдный порывы и Ромы и Игоря поддерживал Дмитрий безоговорочно – был он человеком ведомым и в коллективе и в паре. Все чаще засиживался латентный подкаблучник на утренних жалостливых чаепитиях черпачиной команды, податливый Игорь также не упускал шанса чуть расслабиться перед приложением своей вулканической энергии к работе. Однако был другой – вовсе не оригинальный - способ вложить начальнику в голову нужную мысль: в отвлеченном разговоре ненавязчиво, но логично объяснить какой-то посыл и больше не заострять на теме внимания. Довольно  скоро бригадир уже общаясь с третьими лицами выдавал  услышанную и в голове обжеванную мысль за свою. Хоть и не нравилось Филимонову строить из себя штирлица в таких обстоятельствах, когда помог бы простой разговор с логическими доводами – но иногда подверженность бригадира влиянию более сильной личности пугала непредсказуемыми последствиями, особенно когда затейливый Кудя выдвинул новую идею выбивания больших средств у жадного Влада. Поскольку не были иностранные граждане  по новому месту проживания зарегистрированными, предложил неформальный гуру сделать следующий ход конем: в Харькове родные рабочих могут подать заявления в милицию о похищении людей – эта информация должна была так напугать работодателя, что даже  пробудить его крепко спящую совесть. Именно теперь, по уверениям духовного наставника, правам человека уделяется большое внимание как в Украине, так и в России,  и результатом такого малоадекватного наезда непременно станет выплата всей задолженности по заработной плате. Уже утром следующего дня Пруденко обстоятельно рассказывал изнывающим от похмельного синдрома авантюристам нелепость такой формы классовой борьбы – сам Филимонов в публичной дискуссии не участвовал, но во многом его стараниями ряды пассионариев дрогнули и авантюра умерла, не стартовав. Частенько вечерами в который раз рассказывал Виктор обоим коллегам, что сам за собой никого вести не хочет, поскольку в таком случае он должен был бы гарантировать всем членам бригады неукоснительное выполнение Владом его обязательств, а настолько в работодателе  подсобник не уверен, но регулярные выплаты суточных, а также те суммы авансов, что попадали в руки рабочих уже делают их зарплаты сопоставимыми со средними по Украине, а если не накручивать себя на негатив и допустить, что фирма работодатель пусть не все, но большую часть заработанного выплатит по закрытию объекта, можно констатировать, что зарплата будет не в верхней обещанной точке, но и не ниже того минимума, на который лично он, выезжая из дому  рассчитывал.

Экономия на питании стала источником денежной массы, которая в карманах Филимонова не залеживалась  порой и по его инициативе. Виктор сразу заявил и сослуживцам и начальству, что деньги ему (вернее обозначенным им самим лицам) нужны в Харькове, по месту же работы ему вполне хватит суточных, поэтому по получении бригадой аванса он может сразу (даже не получая на руки наличных) одолжить сумму кому-то конкретно или всем коллегам поровну, с тем, однако, условием, что его родные в городе постоянного проживания получат на столько же больше – это была бы всех устраивающая кооперация – он сам экономил бы деньги на пересылке, а товарищи, кому, по их же словам, не хватало денег на питание, а также необходимо было в обязательном порядке покупать носильные вещи, получат больше авансов – ведь именно на маленькие суммы выплат сетовали абсолютно все рабочие с украинскими паспортами. Первые полтора месяца джентльменский договор неукоснительно соблюдался: каждая третья из незначительных выплат обязательно направлялась в Харьков – там целиком была Витиным отцом получаема – ровно его доля плюс та сумма, которой ссудил рабочий своих товарищей. Но на втором круге по инициативе Димы третий транш в Харьков не ушел – Витя узнал об этом из факта раздачи денег по месту пребывания бригады. Коллеги уверяли, что следующий платеж непременно закажут на Харьков, но как раз сейчас до конца месяца – небывалые скидки в «Спортмастере» на летнюю коллекцию. Филимонов навстречу товарищам тогда пошел, а следующая выплата, действительно высланная Владом в родной город была меньше обычной – весь долг перед ним покрыт не был. Потом в бригаду перешел Рома, и потенциальных заемщиков стало уже трое. Последующие недели три перед уикендами соратники регулярно занимали (исключительно из сэкономленных на питании денег) на гламурную жизнь – ходить в ночные клубы оказалось довольно приятным занятием – Витя продолжал надеяться на отдачу денег не ему, а его семье.  Следующий аванс суммой еще меньше предыдущего, выплачен был по месту работы, и тут Витя уже, выйдя из роли валютного фонда, взял всю свою долю и отправил банковским переводом – комиссионные с маленькой суммы как правило того же порядка, что и с большой, но дома деньги очень нужны, а товарищи по работе, разумеется, не отказывались от своих обязательств, но также были уверены, что имеют полное право расплатиться по кредитам, когда Влад заплатит большую сумму в счет закрытия объемов, а бессовестный работодатель с выплатами не торопился. Еще Филимонов, не стремящийся быть в курсе финансовых операций существующего рядом сообщества, как человек не глупый и не слепой замечал, что  усиленное питание, тряпки, и даже прогулки по клубам –  отнюдь не единственная статья расходов, которая к тому же перестает быть главной. Слово «бакла» в обед повторялось чаще, чем названия продуктов,  в отдельные дни бригада финансировала свой обед по остаточному принципу. А еще  узнал малосведущий рабочий, для чего ходят в ночные клубы – заматеревший и приодевшийся с авансов Игорек осведомленно заявил непродвинутому коллеге, что «там люди клубятся». Теперь в молодом гуляке уже было не узнать того запуганного существа, которое видел Витя в  Харькове, работая по просьбе Славика два дня на временном объекте – школьный шалопай, опасающийся домашней порки и молящий не писать замечание в дневник – других ассоциаций тогда коллега, попавшийся на краже алюминия, не вызывал,  - крупными слезами плакал, жалостливо выдавливая из себя, как молитву «Не увольняйте меня, пожалуйста, у меня жена и маленький ребенок!» Наконец, откровением было, по мнению коллег, для отсталого мужчины известие, что слово «скорость» имеет другие значения, кроме пройденного за единицу времени расстояние, а «чек» выдается не только покупателям супермаркетов. Разумеется, специфически используемые препараты нужны были исключительно для того, чтобы не снижалась работоспособность после бурно проводимых ночей, однако употребление дорогих лекарственных средств уже ставило под угрозу расчет с кредитором. К тому же в разговорах Дима все чаще ненавязчиво подчеркивал существенную разницу в квалификации между подсобником и специалистом, особенно тем представителем уважаемой в рабочей среде когорты, кто сделал за свою жизнь больше десяти фасадов. По поводу квалификации у Филимонова было собственное, основанное на житейском опыте мнение, что любую рабочую специальность можно освоить максимум за два  месяца – а если в течение означенного срока подвижек не наблюдается – конкретному работнику следует и вовсе переключиться на другую сферу деятельности по причине произрастания рук не из положенного места либо природной тупости. Претензий к исполняющему обязанности подсобника не предъявлялось, да и глупо было бы это делать, поскольку пребывал человек на рабочем месте постоянно, часто по утрам покидая съемную квартиру много раньше остальных членов бригады, которые переняли у бригадира отношение к режиму работ и взяли за привычку, особенно по отъезде Черпака со товарищи выходить на рабочее место порой и к десяти утра. Практиковались объявляемые Димой авралы, когда выходили на леса к восьми, а слезали в девять вечера, но, то ли сил, то ли желания  у младших по возрасту членов коллектива хватало максимум на три дня, четвертый же ознаменован был, как правило, выходом специалистов на работу поближе к обеду и ранним уходом домой. Филимонов вспоминал, как в таком «авральном» режиме (но без дней отдыха) пришлось отработать  четыре месяца подряд, при этом первые недели три все двенадцать часов работы были продуктивными.

Наплывы рассказов об исключительности профессионала-специалиста  навевали Вите давно уже не болезненные воспоминания о семейной жизни. Сочетавшись законным браком довольно рано, да еще формально повысив свой социальный статус (перебравшись с Салтовки* (*Спальный район Харькова) в тещину квартиру в центре), молодой тогда Филимонов, даже без напоминаний со стороны матери своей суженой понимал, что материальная подпитка обретенной семьи лежит на нем – это было одним из подталкивающих к первой командировке факторов. По возвращении из Тюменской области Витя  долго болел, так что значительная сумма в долларах, без проволочек выплаченная фирмой, семью порадовать не могла, особенно его благоверную огорчало отсутствие перспективы. Жена, обучавшаяся по контракту на экономическом факультете не последнего в Харькове ВУЗа, всю дорогу сетовала на непредвиденные расходы, связанные не только с оплатой обучения, но и, как сама говоривала, «техническим обеспечением»: нарабатывавшая за минимальную зарплату трудовой стаж молодая женщина не имела времени на выполнение письменных заданий – и приходилось каждый раз заказывать их квалифицированному специалисту. Однажды Витя, сидя дома в отсутствие жены, лишь с тем, чтоб убить время, следуя шаг за шагом наставлениям методички, решил означенный на обложке вариант на так сложной, сколько громоздкой работы по эконометрии. Пришедшая под вечер домой жена, увидав результаты труда всего дня, вначале посмеялась над незадачливым супругом, который, вместо того, чтобы искать работу, мается дома дурью, и созвонилась с решающим аналогичные задания опытным преподавателем-экономистом. Ученый муж отчитался о выполнении через три дня, за работу взял сумму денег, равную заработной плате молодого человека за неделю, а сверка двух трактатов не выявила никаких различий. Этот эпизод заставил призадуматься будущую экономистку – через день она принесла от одногруппниц не меньше десятка заказов. Поскольку варианты в основном разнились лишь цифрами исходных данных, уже через два дня все контрольные были Виктором решены – больше времени ушло на оформление: парень еще со школы имел жутко неразборчивый почерк. 

С тех пор и до защиты супругой диплома не слышал Виктор нареканий на свое тунеядство со стороны представительниц слабого пола, доходы даже позволили молодым отселиться на съемную (пусть и у родственников жены) квартиру – а фактор отселения от тещи спасал многие молодые семьи от преждевременного развала. Брался Филимонов за решение задач и контрольных, написание рефератов  и курсовых проектов, пробовал себя также в решении математических заданий. В последнем, правда, не преуспел, но вовсе не из-за своей неспособности – как позже узнал, конкурентом в столь пикантном бизнесе был у него научный сотрудник мехмата того же ВУЗа, хранивший в памяти компьютера программы для решения всех типов задач, в то время как Филимонову приходилось решать с нуля. Однако, случись в жизни молодого человека какое-то чудо, и получи он возможность и свободное время  для обучения в ВУЗе – непременно избрал бы математику, несмотря на любовь к экономическим дисциплинам, особенно к статистике, где за каждой цифрой в таблице виделась ему конкретная жизненная ситуация. В точных науках привлекала парня объективность отбора соискателей: какую диссертацию не написали бы за тебя научные «негры», преподаватель всегда может на экзамене попросить испытуемого взять определенный интеграл не сложной на первый взгляд функции, как сразу обозначится уровень интеллекта студента.

Вспоминалась же теперь не сама давно уже не близкая женщина, а особенность многих, кто формализацию своего статуса отождествляет с объективным превосходством. Сразу по защите дипломного проекта жену Филимонова резко к своему благоверному переменило – не сказать, что они стали ссориться чаще, не ощущал  молодой муж и измены (изучив за годы совместной жизни характер своей жены, он точно знал, что не была последняя настолько хорошей актрисой, чтобы скрывать любовную связь на стороне). Даже применяемые в разговоре «тещины тезисы» не указывали на источник негативизма: роль матери жены сильно преувеличена злопыхателями в анекдотах и побасенках. Некоторые в летах дамы и правда рассматривают брак своей дочери как сделку, заключенную на ярмарке невест, и, в том случае, когда продешевили, чем корить свою кровиночку, или признать равноценность сторон контракта (невостребованность столь деликатного товара в высшем круге и снижение цены до уровня платежеспособного спроса), куда комфортнее винить зятя в несоответствии завышенным амбициям. Тогда недовольство избранником собственной дочери (за исключением тех случаев, когда брак влечет невиданный для девушки социальный взлет) является таким же признаком душевного здоровья тещи обыкновенной, как розовый пятак и крючкообразный хвостик  есть признаки здорового поросенка. Но когда теми же категориями начинает мыслить сама молодая особа – это первый повод задуматься о  целесообразности дальнейшего совместного проживания – ведь если поставить, к примеру, непременным его условием заработок мужа в тысячу условных единиц, по достижении барьера всегда окажется, что рядом есть достойные мужчины, зарабатывающие тысячу сто. А в случае семьи Филимонова жена (не менявшая, кстати, в браке фамилии) еще каждый раз подчеркивала наличие у неё диплома, не вспоминая о том, что расчетная часть проекта выполнена и вся  часть теоретическая написана и отредактирована мужем. Еще знал Виктор, что некоторые сокурсники жены, также его «подопечные», весь текст «своего» диплома не соизволили даже целиком прочесть – тем не менее, получили на руки об образовании документ, кое-кто и с отличием, а единственного своей благоверной одногруппника, чей диплом он мог уважать, не раз после Филимонов встречал на «Райском уголке»*,(* «Райский уголок» - торгово-офисный центр в Харькове, юридический адрес одной из фирм по набору персонала на строительные объекты в России), среди ожидавших отправки на монолит в Нефтеюганск.

Самым тяжелым ударом по самолюбию бывшей оказался тот факт, что Витя сообщил ей о предстоящем разрыве за день до того, как она собиралась сказать ему то же самое. Но это не помешало после и ей и теще рассказывать по знакомым, что зять был ими с позором изгнан из честного семейства.

Умея мыслить рационально, а также обладая жизненным опытом, не мог Филимонов не предвидеть такого развития событий, когда долги заемщики «замотают»: люди такого типа бывают непредсказуемы и эпатажны в мелочах, но в стратегических вопросах стабильность мышления подобных индивидов определяет предсказуемость их поведения. За возвратом текущих займов Филимлнов следил зорко, поклявшись себе, что пока он жив, больше ни одна полумажорная мразь не закрысит ни копейки из денег его семьи. Досадно было, что попался немолодой уже человек на такую дешевку, как экономия комиссионных банку, но еще обиднее то, что именно в эти летние месяцы дома, даже по словам родных – а те никогда не сообщали находившемуся в командировке сыну и брату самого худшего – денег катастрофически не хватало. Однако, у подрядившегося на работы вдали от дома зарабитчанина альтернативой – домой вовсе без денег – так поступить, верно, следовало в Москве, теперь же – закат сезона, выехать на новое место вряд ли получится, а Лексус, как ни честили его чайные революционеры, какие-то деньги выплачивает – и суммы выплат сопоставимы, а то и превышают возможные для Виктора заработки в других местах.

Поэтому теперь ничего не остается, как заканчивать текущий объект, здесь же браться за новый, если навязчиво предложат. Пассионарии из родной бригады, на словах – в отсутствии начальства – против категорически, но по традиционной малороссийско-гастарбайтерской привычке в присутствии облеченного полномочиями прыть свою быстро уймут  и длинные языки в специально отведенное место упрячут– это также предсказуемо, как и очередной поход в «Сказку» или «Зефир» в следующую пятницу. А поскольку оставался Виктор Филимонов для бригады настоящих специалистов, разумеется, не своим, но и не совсем уж чуждым элементом, дотянуть с ними до конца командировки было вполне посильной задачей.

 

 

                 Глава 3. Два бригадира.

 

Дмитрий Пруденко  был уверен в своей способности разбираться в людях – тем больше нервировал его факт наличия в бригаде человека, присутствие коего считал он большой ошибкой, хотя третий работник на захватке был не лишним с самого начала, а по отъезде черпаков каждая пара рук на счету – еще предстоял разговор с Артуром о возможности оставить ребят с мокрого фасада для выполнения работ на керамограните. Дима не раз уже зарекался брать человека старше себя годами – лучшим материалом видел он ровесников и тех, кто чуть помоложе. Но  случай Филимонова Виктора был особенный даже в его долгой строительной практике. Это при том, что по работе предъявить подсобнику было при всем желании нечего: управившись с делами внизу, поднимался товарищ и работал наравне с обозначенными специалистами, отсутствие бешенной скорости в руках сторицей компенсировалось неиссякаемой работоспособностью. В глубоком детстве подметил Пруденко особенность одного из немногих советских игровых автоматов, имитировавшего скачки на ипподроме: там по последней дорожке всегда скакал заданный программой «лидер», которого почему-то легко было обогнать своей лошадью на коротком отрезке дистанции, но зато он никогда не спотыкался и не терял скорости – почти никому не удавалось обойти запрограммированного фаворита. Именно отсутствие ошибок в работе у подсобника больше всего раздражало всегда мягкого и флегматичного Диму. Витя не требовал указаний в работе, один раз в начале командировки объявив, что работать будет везде, где его труд нужен бригаде – и эти места устанавливал сам на удивление точно. Он ни в коей мере не шел наперекор бригадиру, скорее упреждая его же команды. Еще больше раздражала в человеке, стоящем ниже в иерархической лестнице, способность предсказывать поведение начальства – в средней перспективе, а также избирать правильный курс всей бригады. Опять же, Филимонов не отдавал приказы своему непосредственному начальнику, да и не имел таких полномочий, но казалось, мог спланировать работу подразделения на несколько дней вперед. Бесило умение точно подсчитать количество необходимого материала – хотя оно же выручало бригаду на выходных, когда местного кладовщика на работе не бывает. Раздражала манера одеваться – в кишки по моде двадцатилетней давности, но сказать, что подсобник по выходе в город одет неопрятно было нельзя. Раздражало то, что мужчина каждый день стирает собственные носки – среди соратников практиковалась привычка свою пару лишь понюхать и, удостоверившись, что стирать рановато, разложить аккуратно на просушку. Нервировала привычка мыть после туалета каждый раз руки, прокомментированная еще в первый день удивленным взглядом Игорька и наивным вопросом «А зачем?», привычка в семь тридцать утра сидеть одетым в кресле возле выхода из квартиры, когда бригада еще только начинала разогревать завтрак – впоследствии узнал Дима, что вставал Филимонов и вовсе в четыре, готовил себе завтрак, тормозок на обед и еще оставалось время доспать часа полтора. Очень раздражала наличность, не переводившаяся в карманах  формального подчиненного, но не потому, что зарился Дима на не своё, а оттого, что работодатель настолько не ценит квалифицированный труд своих подчиненных, что любой подсобник может сэкономить, питаясь мивиной, и быть в краткосрочном периоде на деньги богаче специалиста. Ну и что же, что кто- то у него там, дома заболел  -  это не извиняет занудного жлобства – вот Игорю тоже нужно собирать деньги на лечение ребенка – но это же не повод достойному человеку ущемлять себя, ограничивая во всем. Причин для неприязни было более чем достаточно, но главное, почему не мог воспринять начальник подчиненного за своего – отсутствие чувства коллективизма: всем давно известно, что не семья, и не личность, а лишь трудовой коллектив есть тем кирпичиком, из которых складываются сложные системы, и только когда эту аксиому осознает каждый член этого коллектива – тогда может вырасти из него настоящая бригада, такая, что их воспевают в балладах, сериалах, былинах и песнях, правопреемник древних рыцарских братств и казацких кошей. Этим чувством так и сиял Рома, занявший в иерархии бригады особое место, не боявшийся даже схлестнуться в словесной баталии с назойливой соседкой снизу – ей, видите ли, не нравилось, что порой летят из окна заселенной  рабочими квартиры пустые бутылки и окурки, два раза получавший из дому просимые суммы денежных переводов – когда расходы членов бригады на имидж существенно превышали выплачиваемые авансы и одалживал всем своим без разговора – так радеть за товарищество может лишь существо воистину благородное; был шанс воспитать чувство это  в молодом и не все еще понимающем Игорьке. И именно эту сущность категорически не принимал Витя, сразу заявивший, что его семья для него важнее работы в любых проявлениях этого действа, что работает он лишь для того, чтобы получить определенную сумму денег для оплаты того, что сам сочтет нужным оплатить, а отношения как в коллективе, так и с начальством должны базироваться исключительно на постулатах договора – формального либо джентльменского, что нормальные для данных конкретных условий производственные отношения связывают людей крепче и цивилизованнее, чем так называемые «человеческие» отношения. Такой подход к производственному процессу так и подталкивал Диму подловить подсобника на каком-нибудь проколе, а после милостиво доказать приоритет отношений человеческих, но найти повода все не удавалось.

Разговор на лесах во время очередного всеобщего исправления выявленных красноносым куратором огрех в работе окончательно разочаровал Дмитрия в приобретенном товарище. Говорил бригадир, обращаясь к части подчиненных, безоговорочно с ним согласных, в расчете на полную поддержку о взаимоотношениях с прямым начальством азбучные для всех истины.

 - Ты должен, прежде чем требовать хорошо оплаченную работу, показать начальнику, на что способен, проявить себя, заслужить хороший заказ…

- Я начальству должен только то, что взял у него взаймы, - прервал поднявшийся на тот уровень лесов, где размещались специалисты, Филимонов. – А если на одной операции можно за то же время заработать в разы больше, чем на другой – значит процентовка неверно составлена, или вообще не учитывается трудоемкость – а где объективная оценка не срабатывает – всегда можно своим за красивые глаза совершенно легально надбавить – за счет тех, кому худший участок достанется.

- Ты со своей колокольни смотришь, с уровня подсобника, а система строится на том, чтобы грамотных и квалифицированных мотивировать.

- А кто уровень квалификации будет определять, – язвительно спросил Витя, - если начальство не всегда в процессе раздупляется?

Дима оторопел – в рамках своей бригады он даже не предвидел такого вопроса, думая, что все знают, кто здесь наикомпетентнейший. Но и сомнения в осведомленности и квалифицированности  прямого начальства его также коробили.

- Ты же совсем не знаешь прямого начальства, Влада к примеру, не знаешь, какого он о тебе лично мнения, а говоришь такое…

Ответ Филимонова морозом обдал кожу Дмитрия:

- Я знаю мнение Влада о себе, - сказал подсобник таким спокойным голосом, будто несколько минут тому  с шефом говорил по телефону. Такого предательства Пруденко представить себе не мог – по всем неписанным  правилам кроме него с Лексусом общаться не должен никто. Все остальные также с недоумением посмотрели в сторону подсобника – тот, немного помедлив, снял камень с души непосредственного начальника:

- Начальник подчиненного оценивает зарплатой – я знаю свою на сегодняшний день зарплату – могу выплаты за весь заезд разделить на число отработанных дней, могу рассчитать в день, могу в месяц – пока сумма меня устраивает – я на Влада, или на любого работодателя работаю. И если он меня до сих пор не уволил – значит и его моя работа устраивает.

- А как ты перспективу себе представляешь в этой фирме  - если наберут некомпетентных на будущий год – согласен с ними на равных работать?

- Я о перспективе даже сам смогу судить только по концу сезона, когда весь расчет получу, а уж тем более говорить об этом. Сейчас меня устраивает та зарплата, что я получаю.

- Значит ты не хочешь резко увеличивать свою оплату труда, стать настоящим специалистом при других подсобниках?..

 - А её не увеличишь в рамках этой фирмы резко, кроме как если у другого работника часть зарплаты отобрать – что ты предлагаешь руками Влада сделать.

 - Выходит по-твоему, просто работать из года в год по той же ставке? А ты знаешь, к примеру, сколько за квадрат Владу закрывает генподрядчик?

 Филимонов, не задумываясь парировал:

- Я знаю, сколько Влад платит нам, и еще знаю, что он своей доли нам ни копейки не уступит. А увеличится доля может за счет того, кто ниже в иерархии, новых  то есть  - как в пирамиде .

- Но ведь это правильно, нормально для всех таких фирм!

 - Я не считаю это нормальным, хотя, раз изменить не могу, придется принимать такое условие, пока здесь работаю.

 - Ты слышал про человека, который зарывал в землю талант? – с довольным видом победителя в словесной баталии произнес Пруденко. – Так это про тебя, ленивый человек.

Витя улыбнулся, не став заострять на том, кто из присутствующих отличается ленью, но заметил собеседнику что притча на самом деле рассказывала о трех рабах и отношении каждого к своему социальному статусу, и именно третий из персонажей, сравнением с кем его пытаются пристыдить, повел себя с господином своим как равный с равным, вернув лишь то, что от заимодавца получал. Еще сказал запутавшийся, видимо, по жизни работник, что равенство людей заключается не в том, чтобы тратить на атрибуты одинаковые суммы денег, а тратить лишь то, что может себе позволить и не больше, а независимость возникает, если личность все свои обязательства выполняет, требуя того же от социального контрагента, в то же время, любая подачка, данная сверх договоренного,  и делает получателя рабом.

На такую глубокую степень тараканизации головы подчиненного Дима даже ответить сразу не нашелся, сожалея лишь о том, что до сих пор не представилось случая доказать человеку никчемность его жизненной позиции. Но вскоре случай, казалось, благоволил бригадиру. Отъезд домой, в подтверждение трехнедельной давности предсказания Филимонова, во времени отодвигался  до закрытия следующей захватки. Была она разделена вертикалью  на две обособленные части – к тому времени в распоряжение Пруденко перешли еще двое не уехавших домой рабочих – бригадир предложил Филимонову взять втроем  обособленную половину захватки, и показать, на что способны настоящие подсобники. К превеликому своему удивлению, получил он согласие от бывшего подчиненного, теперь, стало быть, конкурента – и на облицовке керамогрантитом нового здания делового центра вместо одной бригады из шести человек заработали два коллектива – по трое рабочих в каждом. 

Монтаж строительных лесов закончили почти одновременно, и то потому, что «подсобники», подгоняемые своим бригадиром выходили каждый день на захватку к восьми утра – Дима продолжал выводить уважающих себя людей чуть попозже. Неумный, хоть и немолодой человек даже не стал запоминать московский телефон Влада, объявив, что ему и Артура координаты нужны лишь для утрясания организационных моментов. Дальнейшее развитие работ на зеркальных и равных по квадратуре захватках не могло не радовать глаз и душу настоящего специалиста: Филимонов слишком долго возился, отбивая отвесом и проверяя шаблоном  каждую вертикаль для установки предназначенных для удержания оконных откосов аквилонов, и с каждым горизонтом (по верху и по низу окна) долго сношался, выставляя с помощью гидроуровня и промеряя теми же шаблонами. В результате, когда Димина бригада уже приступила к установке самого керамогранита, на Витиной захватке только заканчивали ставить профиля. Не сказать, чтобы скорость работы специалистов в разы превышала аналогичный показатель менее квалифицированных их товарищей, но разница была видна невооруженным взглядом – это давало повод словесные нравоучения аргументировать, а еще можно было расслабиться и объявить сразу два выходных подряд – в пятницу и в субботу можно было закатиться в «Русь» на всю ночь, а днем есть у кого перекантоваться в общаге полиграфкомбината. Как водится, понедельник стал также не совсем рабочим днем, но задел был велик, шансов догнать у подсобников, казалось, нет вовсе. И тот факт, что бригада Филимонова за время отсутствия более опытных конкурентов установила все «железо» на окна тоже не очень расстроил Диму, скорее удивил. Сам Витя объяснил, что, выставив оконные аквилоны в строгом соответствии с размерами обрамления, указанными в чертеже, он избавил монтажников от необходимости подгонки каждого откоса – можно было внизу наклепать их стандартными и при установке подгонять лишь глубину. Также ускорила работу на конкурирующей  захватке стандартизация расстояний между боковыми откосами по всей вертикали: Филимонову не было нужды заказывать каждый рез обосновавшемуся внизу помощнику с плиткорезом, как это было у Димы, а заготовить рассчитанных размеров  резы и поднимать их для установки пачками, как и целую плиту – к удивлению специалистов, резы ложились, не требуя подгонки. Все   это не вывело бы бригаду Филимонова вперед, возможно, лишь позволило догнать квалифицированный коллектив, но злобная фортуна повернулась к последнему далеко не лицом из-за архитектурных излишеств проекта. Согласно чертежу, по прихоти дизайнера в строго определенных местах стандартная (размером 60х60) керамическая плитка и ее резы были заменены вставками из огнеупорного стекла, производимого исключительно на заводе в Новокузнецке – вставки имели размер нестандартный и подача необходимых данных, а также ответственность за их достоверность лежала на бригадирах либо прорабах. На всем фасаде здания, включая те захватки, где работали местные, практиковался метод измерения «по факту»: места вставок обходились плитой, после производились замеры, шел заказ – в течение недели стекло определенного размера с предприятия приходило в распоряжение керамогранитчиков. Такой способ замедлял процесс, главным образом за счет работы на верхних этажах: леса порой простаивали лишние дни в ожидании всего лишь нескольких черных стеклянных прямоугольников. Филимонов на свою захватку заказал стекла заранее, основываясь на данных чертежа – лишь когда пришел заказ, хватились, что отступил новый бригадир от общепринятого, хоть и нерегламентированного принципа. Простое удивление местного начальства, подогретое накрученным Димой перепуганным Артуром, вылилось в кипеш, прибегали вместе с куратором мастер россиян Иван, начальник участка молодой выпускник строительного института Саша, даже «как бишь тебя зовут» Филиппович прикатил в очередной обозначенный день недели лишь с наболевшим для всей стройки вопросом. Всем, вне зависимости от ранга и чина, не в меру интересующимся Витя говорил, что установка огнеупорного стекла, равно как и керамической плиты, полностью в его компетенции, а если руководство стройки хочет получить гарантии – пусть представят документы, обозначающие сметную стоимость и расходы на доставку заказанных им стекол – тогда Филимонов из своей личной зарплаты – а она почти в полном объеме в распоряжении Влада – оплатит стоимость того стекла, что вследствие его неквалифицированных действий нельзя употребить в дело. Однако, кипешевали зря, все стекла, равно как и заранее приготовленные резы, на положенные места встали. А вот на Диминой захватке со стеклами как-то сразу не заладилось. Виноват был, разумеется, Артур, слишком торопивший бригадира подавать размеры – пришлось Диме самому срочно бегать по лесам с рулеткой, писать нужные цифры маркером на обломке плиты, потом диктовать данные по телефону даже не своему начальнику, а указанному Артуром лицу – все это было к тому же в понедельник, а накануне в «Сказке» был тематический вечер – пропустить нельзя было никак, с дозировкой баклосана в обед прогадали – голова с трудом варила. Все это привело к тому, что из привезенных через неделю стекол на положенные места вставали не все (это при том, что на предыдущей захватке Дима сам вымерял четко и  после сам за день установил  весь огнеупор с верху до низу) теперь материал дизайна устанавливался дольше, нужен был второй человек рядом, но самым неприятным оказалось то, что шесть стекол из трех десятков заказанных были вовсе не по размеру, а точнее, в два раза длиннее необходимого размера, причем по высоте – как можно так провтыкать замеры – никто из бригады, включая самого опытного специалиста, понять не мог. Оставалась, правда, хрупкая надежда, что можно разрезать лист стекла напополам – для этой цели заказан был Артуру от лучшего производителя дорогой стеклорез, который, однако, затупился при проведении первой же линии. Пробовали получить нужный размер, используя плиткорез и болгарку с алмазным кругом – результат получался один и тот же. Такой же результат дает достаточной силы удар по стеклу молотком – огнеупор рассыпается на сотни мелких, диаметром в полсантиметра, кусочков, причем рассыпается весь лист, какой бы площади он ни был.  Все шло к необходимости «сдаваться» местному начальству. В это самое время коварный Филимонов  работу на своей захватке уже заканчивал – даже проклятый красноносый, казалось, нарочно меньше придирался к конкурирующей бригаде. Дима продолжал увещевать, разъясняя своим, как следует относиться к таким, как Филимонов, людям, но его подчиненные уже начинали посматривать на Виктора по-другому. Во время очередного возврата текущих долгов, Игорек, которому звонившая регулярно жена сообщала о том, что алчные врачи настоятельно рекомендуют ребенку операцию на ушке, вдруг сказал: «Это ведь мы столько здесь просрали, сколько Витя домой отправил», на что Рома сразу ответил: «Зато пожили по-человечески», но и это благороднейшее существо все чаще интересовалось не Диминым мировоззрением.

В один из дней приезда начальства Николай Филиппович Рудаков пошел к подсобничьей захватке – он уже давно не спрашивал у Вити, как последнего зовут – и с места в карьер, в присутствии всех завел разговор о том, что в его фирме также не хватает людей, что можно было бы, в обход Влада, то есть минуя посредника, работать на заказчика, и что самого Филимонова видит гендиректор в коллективе бригадиром. Такой поворот событий Диму уязвлял больше всех остальных присутствующих: работать напрямую – это ли не мечта каждого гастарбайтера, на этот счет к Саше подбивал клинья ещё до своего отъезда Бодя, и, вероятно, достиг бы подвижек, подойди он к начальнику-иностранцу хотя бы трезвым, а уж человеку, работавшему в своей жизни на девяти фасадах и даже месяц обучавшемуся на специальных в Киеве курсах просто обязаны были предоставить зеленую улицу. Теперь снести такой удар по самолюбию настоящему специалисту-фасадчику было ой как нелегко – пришлось бы менять отношение, уже обоснованное и усердно вдалбливаемое в мозги подчиненным, к конкретному человеку, после признав себя в иерархии ниже, чем бывший подсобник. Но Витин ответ просто убил бывшего его бригадира: как всегда ровным голосом он поблагодарил высокого начальника за участие, но сразу сказал, что работа на керамогораните, тем более в Сибири, его не интересует, что трудоустраиваться планирует если не в своей стране, то, по крайней мере, к ней поближе, спросил на всякий случай, не строит ли компания господина Рудакова чего-нибудь в Воронеже либо Белгороде, и вежливо с высоким гостем простился. Такая реакция на подарок судьбы была, по мнению Пруденко, признаком даже не лени либо лукавства – это настоящая гордыня на грани кретинизма. Разговоры о равенстве, конечно, интересны, но не возомнил ли себя гордец равным самому Филипычу? Это как не подобрать на улице оброненный кем-то бумажник, все равно что, закончив с отличием МГИМО, поехать преподавать английский в сельскую школу, или сказать запавшей на тебя сексуально озабоченной дочке богатого отца, готовой кроме прочего, оплачивать комфортабельность интима, что не изменяешь своей жене. Это было то, чего голова мудрого по жизни человека, каковым и был Пруденко, вместить не могла.

 

* * * 

 

Работа на Витиной захватке вовсе не была такой безоблачной и высокопродуктивной, как могло показаться со стороны. Легко освоив техпроцесс, человек с большим жизненным опытом сразу объявил Андрею и Сергею – двум своим новым товарищам по бригаде, что работа будет выполняться совместно и оплата делиться поровну. Понудил его к этому разговор с прежним непосредственным начальником, в котором Дима заявил, что выполняемые Виктором функции подсобника должны оплачиваться ниже, чем работа настоящих специалистов. Филимонов, готовый к такому развитию событий, попросил, коль скоро он был в бригаде подсобником, озвучить ставку и предъявить табель выходов на работу. Такового документа Пруденко на руках не имел, сожалея, что своевременно не поручил тому же Виктору табелирование работ – он вообще желал бы, чтобы подсобник имел обязанности, как полноправный член  бригады, а права, как временный, но вслух этого тогда не произнес, пообещав сумму, заработанную бывшим подчиненным  вскорости рассчитать.

Трудовое участие, как и оплата труда, в новом коллективе должно было равно распределяться между тремя его членами, единственное, чего сразу потребовал Филимонов – соблюдения трудовой дисциплины и оговорил, что выходные будут либо для всех одновременно, либо безоплатные, за счет отдыхающего. Вначале оба новых товарища принимали это положение как должное, но уже вскоре сначала отставание в работе от более опытных коллег порождало недовольство – каждое утро Виктор ловил недовольные взгляды Сергея и Андрея, завидовавших тому, что соседи по квартире только собираются готовить себе завтрак, в то время, как они уже выходят из дому. Но, когда выяснилось, что ущербность подсобников  надумана, и можно реально обогнать специалистов, то ли лень, то ли головокружение от успехов стали расхолаживать бригаду еще сильнее. Тем более, потешить умением расслабиться не первой молодости человек товарищей не мог, сам подчеркивая, что жизнь трезвого алкоголика – очень скучный процесс, все, что он может предложить товарищам по бригаде – честное распределение продукта труда, то есть в данной ситуации - заработной платы, да и то лишь в том случае, если свои перед ним обязательства так же честно выполнит мужчина на «Лексусе». В Сергее часто видел Филимонов себя десятью годами ранее – та же форма зависимости увлекала молодой трудоспособный организм – и так же понимал  по утрам младший товарищ пагубность привычки, но в отличии от десятилетней давности образца Виктора, вечером примыкал к веселящейся компании. Живущие в соседней комнате знали, основанный на жизненном опыте Ромы способ при помощи специфических медикаментов продлить то самой мгновенье, ради которого и употребляется вовнутрь вся противная людской физиологии химия. Витя, пройдя через когда-то через отходняки и белки, хотя и не разбавлял алкоголь медикаментами, точно осознавал, ради чего остальные согласны все это – даже в сильнейшей степени – терпеть. Разговоры о том, что является для конкретного человека причиной пагубной страсти пусты: разниться подсевшие индивиды могут лишь поводом. И у пускающего после сверхчистого белого слюни на коллекционную сорочку «Армани» мальчика-мажора, и у бомжа, выковыривающего из мусорного бака кусок металла для сдачи, дабы хватило на сто пятьдесят укрепленной карбидом самогонки – у всего богатого спектра контингента любителей изменять свое сознание причина невыхода из полусумеречного состояния одна: в таком состоянии пребывать комфортнее. Есть  относительно легко достижимая цель, есть – у каждого своя – эйфория, есть, наконец, объяснение всем неприятностям, виновник всех происходящих с человеком бед и напастей, есть цель для родных и близких пропойцы (наркомана) – пока те не поставили на нем крест окончательно. Выход из волшебной страны покажет лишь необходимость трепыхаться дальше, а способность трезвого человека реально оценивать в том числе и собственные перспективы  легко завлечет обратно в мутное царство дурмана.

Андрея больше восхищало обилие у высококвалифицированных товарищей связей с женским полом – за одно это он согласен был оплачивать вход в клубы, далеко не всегда свободный даже для девушек. Походы в увеселительные заведения, а также внутренние вливания, пусть и не ежедневные, производительность отнюдь не повышали. Также выдаваемые на руки авансы снижали будущие по концовке выплаты – это само собой вытекало из трудового договора. Неосознаваемая скорость утекания денег порождала недовольство контингента начальством. В этом плане необычайно гуманным по отношению к наемным работникам казался Филимонову давний способ выплат зарплаты по прибытии домой – тогда был, по крайней мере,  шанс довезти до семей максимальное количество дензнаков. И в относительно бедные девяностые, и в жирные нулевые, и в победоносные десятые для малороссийского заробитчанина ( разумеется, если он не пользовался высокой протекцией и не был частью системы), как оказалось, единственным способом получить за свой труд существенную сумму наличных было соблюдение режима и воздержание от всяких нехороших излишеств. Теперь никто не собирал – даже на время – паспорта и не штрафовал за пребывание на рабочем месте в нетрезвом виде – но сейчас, как и тогда, прямым результатом потуг обрести рабочими свое право путем возлияний становилось недополучение их семьями  заработанных денег. Товарищи по труду почти все имели малолетних детей  - только поэтому Витю убивало их беспечное  отношение к деньгам. Женам, даже рогатым, он вряд ли сочувствовал, искренне полагая, что ни один гастарбайтер супругу (совершеннолетнего, трудоспособного человека) обеспечивать не обязан, если, конечно, не боится, что оставшаяся в одиночестве молодая женщина не найдет себе по месту постоянного проживания спонсора, способного удовлетворить не только материальные её потребности. Такая его убежденность не раз становилась причиной скандалов с женой – последняя была уверена, что затраты на ее одежду, обувь и косметику (причем  поддержания всех атрибутов имиджа на должном уровне) являются защищенными статьями семейного бюджета, при этом ни разу за время совместного проживания она не поинтересовалась, чего же хочет сам Виктор – в «тучные времена» Филимонов принимал стилизацию жизни философски, хотя и без энтузиазма, а  во времена безденежья стремление «сравняться с Вандербильдихой»  сильно напрягало. Однако содержать ребенка оба супруга обязаны – хоть по закону, хоть по понятиям – а денежные переводы товарищей домой никак не покрывали и половины прожиточного минимума – минимального  даже в соответствии с законом денежного участия отца в воспитательном процессе, а были из приятелей те, кто просил из дому денег выслать. Все эти размышления не только убеждали Виктора в правильности избранной им тактики, но еще  заставляли восхищаться мудростью принимающей стороны, помогающей вытрусить деньги из пребывающих от самих себя в восхищении хохлов.

После очередного захода в «Русь» Андрей, то ли из жалости к неблагополучному коллеге, то ли намереваясь подколоть, начал было выпытывать, а пробовал ли Филимонов хоть раз в жизни красную рыбу, и когда в последний раз был в ресторане с девушкой, и есть ли у того дома такие друзья, чтобы вот так вдруг приехали к нему домой и сказали: «А давай затусим», и не жалеет ли, что так беспросветно живет, что жизнь проходит мимо – нет бы приодеться с очередного аванса  - тогда бы он многим посетительницам клубов стал интересен. Но Виктор так искренне в ответ расхохотался – впервые за командировку, и ответил, что все описанные признаки крутизны – от друзей халявщиков до уцененных тряпок и той же категории девиц (ведь мечтавшая в начале вечера о мальчике-мажоре, но успокоившаяся под хохлом-гастарбайтером на съемной квартире особа должна сильно сбрасывать себе цену в процессе безналичного на ярмарке тщеславия торга), ассоциируются у него с алкоголем –он может развязаться в любой момент, и даже, вероятно, какое-то время будет наслаждаться жизнью от самого себя пребывая в восторге, но сейчас все это он воспринимает как способ вытянуть из него те деньги, что очень нужны дома его семье. Озадаченный непонятным мировоззрением коллеги, учитель жизни махнул рукой и счел для себя за лучшее чудаковатого товарища больше не трогать. Однако, рассмешила бригадира лишь форма поставленных серьезных вопросов и те приоритеты, что маячат перед товарищами, маня к блестящему и  дешевому. Об ошибках в жизни он, хоть и не истекал на уши товарищам душевным поносом, действительно сожалел. Жалел Витя, что в свое время выбрал не ту девушку, а ту, что любила– да и, верно до сих пор любит - его самого  - не то что не заметил – просто обошел стороной. Теперь это никакими  ресторанами не поправить, ведь точно ему известно, что не бросит эта, настоящая в его жизни женщина мужа и ребенка. Жалел о том, что именно к любителям тусни в молодости часто тянулся – из-за чего люди, способные на дружбу настоящую его как потенциального друга воспринять не могли. Жалел, что не находился рядом с родными людьми, когда был им нужен – отец, человек с характером тяжелым, при этом искренне не понимающий, в кого пошли сын и дочь, что не могут ужиться в своих семьях,  мама, до болезни державшая на себе весь дом и превентивно нивелирующая лишь назревающие скандалы, сестра, всю жизнь пытавшаяся выставить себя человеком сильным, племянники, кому родной дядя мог, в зависимости от ситуации, заменить то друга, то старшего брата, то отца – все они в близком человеке очень нуждались – когда Витя был совсем рядом – но в то же время далеко под собственным мнением. А теперь вот еще красная рыба, вкуса которой он то ли не знал, то ли забыл – ну как этому не повеселиться. Грустно же было оттого, что не видел Виктор ни одного человека из всех, с кем довелось в этот сезон работать, того, кто мог бы войти в его бригаду – не важно, возглавит он подразделение или будет простым рабочим. Есть люди, с которыми найти – себе накладнее, чем с иными потерять. Но  хуже всего, когда с первыми найдешь много: глупость заставит компаньонов быстро промотать свою долю, жадность – позариться на кусок партнера, тщеславие поможет найти объяснение, почему товарищу деньги лишние, а самому достойному человеку – принадлежат по праву. Чтобы пойти на такое, нужно переступить определенную грань, но специфического химического состава вещества легко индивида на судьбоносный шаг подтолкнут – уже подталкивают воровать у собственных детей – что же говорить о человеке совершенно чужом.

Сбивать же коллектив  в Харькове непросто – в свое время он был младшим в бригаде – из тех, кто жив до сих пор не каждый согласится ехать за четыре часовых пояса. Везти людей - нужны свободные деньги – а все возможные заработки уже запланированы расходами на семью. Еще легко мог Витя подсчитать затраты, связанные с отъездом, и то, что окупятся они лишь если ехать с ранней весны на весь сезон. Но на длительное время больше уезжать из дому не собирался. Еще знал о недавней размолвке генподрядчика с Владом, а это навевало мысль, что зовут лишь в пику Лексусу, но до нового приезда работников отношения сильных мира сего между собой могут наладиться – тогда, уже из уважения к равному себе можно услышать ответ, что «вакансий нет».

 Итак, Филипычу вовсе не наотмашь  –  скорее  тщательно просчитав возможные прибыли и убытки и блюдя свои интересы - дал Филимонов отрицательный ответ. Однако, необходимость оставаться вдали от дома еще возможно не один месяц также была работником осознаваема.

 

                      

         Глава 4. А был ли подсобник?

 

Выражение «у нищих слуг нет» подразумевает, помимо прочего, отсутствие такой высокооплачиваемой челяди, как «душевные ассенизаторы». Богатый люд, приходя, к примеру, к дорого берущему психологу, выплескивает унылые подробности  своей личной жизни, душевные лекари проблемы своих пациентов называют комплексами, предлагая за определенную сумму от нежелательной совокупности представлений избавиться. Среди пациентов встречаются социально неадаптированные типы, тянущиеся к социуму, их отвергающему, а бывают особи до крайности самовлюбленные - эти жалуются, как правило, на то, что окружающие не воспринимают индивида за пуп вселенной. Специалисты пытаются помочь лишь обеспеченным клиентам. Малообеспеченные слои населения пользуются порой услугами провидиц и гадалок, хотя, в условиях тотального безденежья, бабка – такая же неважная замена психоаналитику, как песок овсу, а димедрол - героину. Абсолютное большинство людей, кому, имей они деньги, психологи, несомненно, предложили бы свою помощь, не только неплатежеспособны, но порой вынуждены пребывать внутри закрытых однополых коллективов, что проблемы лишь усугубляет, а душевное дерьмо по мере накопления изливать на головы временным своим сожителям. Не все соседи соглашаются терпеть столь экстравагантную форму испражнения – вот почему в закрытых (даже добровольно собранных) коллективах далеко не всегда царит идиллия.  Не далее чем на третьем месяце жизненного цикла такого социума начинают происходить процессы не совсем конструктивной направленности, а уж когда живут люди вместе почти полгода – точка кипения близка,  от искры каждого несвоевременно или не к месту сказанного слово может вспыхнуть настоящий пожар противостояния.

Возможно, именно поэтому многие работодатели устанавливают срок вахты для наёмных рабочих до трех месяцев, но банальная жадность заставляет облеченных полномочиями людей пренебрегать ротацией кадров. За долгие месяцы сами рабочие осознают свою значимость – порой слишком себя переоценивая, но, как правило, законы рынка устанавливают равновесие, а это означает, что начальник с подчиненным, случись продолжительному сотрудничеству, друг друга стоят. Взаимное недовольство социальными контрагентами  в глаза не высказывается: начальство боится потерять слишком дешевую рабсилу, работник – лопухастого плательщика зарплат, при этом нижестоящая сторона, не имея средств да и выходов на профессионального помощника в деле душевного здоровья, постоянно выносит себе и окружающим мозг, жалуясь на жизнь всем, кто ни попадется под руку, а еще, умело находя лазейки в контроле за трудовой дисциплиной, порывается не по назначению использовать рабочее время суток. На строительстве делового центра к осени все местные – от рабочих до начальства – знали из первых уст, что рабочим с украинскими паспортами живется очень плохо, мало того, что дома никакой работы вообще нет, а здесь сильно кидают с зарплатой, при этом методом наблюдения было установлено, что на хохляцких захватках раньше десяти утра работников искать бесполезно, можно встретить одного лишь Витю Филимонова. Он, еще будучи бригадиром, приезжал всегда к восьми, начиная работать сам – прибывшие позднее его формальные подчиненные подтягивались без лишних разговоров. Осознав, что и как бригадир, и как подсобник он выполнял практически одну и ту же работу, в то же время не имея рычагов давления даже на тех, кто формально ему подчинялся – договор о равном разделении труда и зарплат оставался в силе, обращаться за поддержкой к единственному в регионе представителю среднего звена было бы не только аморально, но и небезопасно, после двух-трех неудачных попыток выводить подчиненных вовремя, решил Виктор просто работать так, как привык смолоду – не расслабляясь и не перенапрягаясь, все остальное же пустить на самотек. Такой подход, однако, дал некоторые плоды: Андрей с Сергеем, недовольно бурча, все же поднимались и выходили – иногда на полчаса позже, иногда на час, но много ранее специалистов – у тех формальный повод расслабляться был – ожидали по новой заказанных огнеупорных стекол. Однако, бывали дни, когда личный пример не вдохновлял – как правило, следовали они за днями денежных выплат. Филимонов, не заостряя внимания на причине, не раз подсказывал Артуру, что все авансы неплохо бы переводить в Украину – тот привычно  кивал головой, но после аналогичного разговора с Дмитрием принимал всегда обратное решение. Общепризнанное мнение, что поступление в должность прибавляет ума – топорная ложь, а вот снижение интеллектуального потенциала у обретшего полномочия наблюдается довольно часто. Почему-то откровенно абсурдные доводы часто принимаются начальствующим субъектом за чистую монету.

 Версия о быстрой деградации личности под действием психотропных веществ – сильно преувеличенная страшилка, особенно когда базовый уровень не больно высок: за два-три месяца редко кто успеет сколоться, но используемые не по назначению медикаменты часто не преднамеренно, но все же мешались со слабоалкогольными напитками – тогда поведение любого потребителя начинало вызывать опасения. В съемной квартире не то что бы организовался притон, но порой останавливались на ночевку вмазанные типы – отдельная комната была в распоряжении всех желающих. Когда на ночь приводилось более двух знакомых противоположного пола, вторая пара вынужденно обосновывалась на кухне. Еще неделю проживала в квартире новая Ромина пассия, пившая, вероятно, вместо воды, слабоалкогольные «страйки» – от этой всю дорогу разило перегаром, запах которого был Виктору знаком еще с девяностых: тогда мудрые малороссийские бутлегеры додумались запрещенные было «Юпи» бадяжить с водой и спиртом – так выбрасывались в продажу большие партии дешевых портвейнов. Химический состав пойла, вероятно, не подлежал перевариванию желудками простых смертных, поэтому запах того же перегара постоянно стоял и в туалете. Следует отметить, что участие в увеселениях было сугубо добровольным, товарищи по работе, не отрицая наличия у каждого перед Виктором сравнительно большого долга, на его авансы больше глаз не косили, но по мелочам (из суточных) частенько занимали – перебиться до следующей выплаты, иногда брали в долг хлеб, чай или луковицу – это все добросовестно отдавалось. Уже без удивления замечал Филимонов, что, экономя половину суточных, питается все же качественней и регулярнее живущих на широкую ногу товарищей. Закончив свою захватку и понимая, что его одного домой не отправят (к тому же Влад порадовал, выслав заработанное за последний объект домой раньше, чем закрыл обязательства по объекту прошлому) откликнулся Витя на просьбу начальства (теперь оно рабочих о переходе на следующий объект лишь просило) сделать недоступную для работы ни с лесов, ни с люльки  сторону «банки» - выступающей одетой в бетон лестницы. Работать нужно было с веревок, желательно с одним, подающим с установленных рядом лесов инструмент и материалы, подсобником – выбрал Сергея, который в последние недели почти не пил. Да и во всей квартире участились дни затиший, когда почти все сожители начинали мыслить адекватнее, многие даже на время зарекались от возлияний, но Витя цену таким клятвам знал не понаслышке – сам несколько лет кряду пытался пить не больше нормы.

 О том, что в таких длительных командировках лучше с сотоварищами задушевных бесед не вести знал опытный гастарбайтер из собственного опыта, тем более, его мнение о том, что место работы – не наихудшее, а в свете уходящего сезона – оптимальное  -   с начала лета не изменилось и было контраверсионным мнению большинства: теперь уже безо всяких чаёв постоянно слышались жалобы на жизнь, не жаловаться было моветоном.  В таком состоянии общественного мнения Виктор, считавший лишним повторять уже не раз им же высказанное, предпочитал отмалчиваться, тем более, плач и стенания никак не изменяли ни необходимости закончить работы, ни манеры общаться с далеким и близким начальством, которая, приобретя некую фамильярность, менее подобострастной не стала – что нормально для такого рода коллективов.  В пятничный вечер (неразумный Артур снова выдал на руки небольшую сумму денег в четверг) сильно обозленные друзья вернулись из похода в «Засаду» на удивление рано, не пройдя на входе фейс-контроль, но больше бесило то, что прямо перед ними вошел в элитное по местным меркам заведение подъехавший на своей «Хонде» их же возраста мужчина откровенно среднеазиатской внешности. Желая, вероятно, вызвать в собеседнике чувство сострадания,  истый славянин повторял, обращаясь то к Вите, то к пренебрегавшему светской жизнью Сергею: «Ну и кто из нас после этого таджик?». После третьего такого вопроса  утомленный Филимонов спросил, чем именно, по мнению коллектива хохлы лучше таджиков – наткнувшись на полное непонимание услышал версию по его мнению до смешного странную.

 - Ну как, Украина же была частью России сколько лет…

- Никогда Украина не была частью России, - констатировал Витя, подумав, добавил: - колонией долго была, да и продолжает оставаться, а это большая разница – как между женой и проституткой: выполняемые функции те же, юридический статус разный. Так ведь Средняя Азия в империи в том же статусе была. Хотя, ваша правда, хохлы должны быть на особом месте при всех властях и режимах – даже когда здесь титульная нация сменится – несколько сот лет и будут здесь рулить всем китайцы, или таджики ваши любимые – но и тогда хохлы вторым сортом останутся. А хохлы под мнением – как читающие мораль шлюхи…

- За что же ты так презираешь свой народ? – с горечью спросил не настроенный на диспут, а на поход в другой клуб Игорь.

- Я со своим народом  в отношениях сложных, - туманно ответил Витя, - а вот хохлов действительно презираю. Но ведь они другого к себе отношения и не заслуживают: народ, любезно простивший геноцид – это просто сборище дешевок, им какую зарплату не положи – все будет слишком высокой.

              

Зная об убогой части своей нации много больше, посему искренне полагая, что разбирается именно в психологии хохлов, не думал Виктор, что убогие твари другой этнической принадлежности сильно со знакомыми ему персонажами разнятся, зная главную черту этих существ: приемлемость думать так, как им велят духовные авторитеты. При этом научать думать, как положено, не нужно всех подряд – достаточно вправить мозг ключевым игрокам – они, как в сетевом маркетинге, будут впаривать необходимые постулаты зависящим от них же индивидам. Последние будут вынуждены мировоззрение принять, даже если не согласны.

Очень комфортно думать так, как положено – в составе не важно какого размера социума – удобно считать, что другого выхода не было. Вполне возможно, так было во времена исторические, но на своей памяти Виктор не мог припомнить, когда обстоятельства не давали ему выбора. Россказни о том, что дома жить нельзя – лишь жалостливая песня убогих славян – окидывая взглядом прошедшие полтора десятилетия, видел немолодой человек все собственные ошибки – причиной была то  глупость,  то самоуверенность, а иногда простая лень, но никогда  не поползновения против него лично со стороны общества. Возможно потому, что поведение всех членов этого общества с кем довелось близко общаться, всегда легко предсказуемо. Можно даже ввязаться в их игру, не забывая, правда, о том, для чего берут из низов индивидов на верхние этажи социальной пирамиды.  Это также будет выбором самого человека, причем выбором надолго, а возможно на всю жизнь – но сейчас запасной жизни у Филимонова не было. С него хватит уже того, что в составе этого коллектива ему, вероятно, работать еще несколько месяцев: отъезд в западном направлении отнюдь не означает окончания трудовых отношений – и снова действия работодателя можно обосновать логически: нужна Лексусу дешевая рабсила, а эти даже из хохлов далеко не самые дорогие. Хотя почему «эти»? Сам Филимонов давно один из них, мысли, даже высказанные вслух,  в конкретных обстоятельствах ничего не значат, важно лишь согласие на продолжение трудовых отношений – а оно вытекает из молчаливого продолжения работы. Больше того, чем дольше пробудет он с этим работодателем – а соответственно и в этом коллективе - тем больше шансов, что оставшиеся деньги позволят на будущий год не ехать наобум куда и с кем попало – то есть купить то время, когда можешь находиться рядом с родными людьми, считая счастливыми каждый день, месяц, и так хочется верить, что и год, когда все живы и все вместе. Себя Витя в этой цепочке слабым звеном никогда не мыслил: сильно тревожили отец и мама, а с недавних пор - сестра. Дома самый напряг с деньгами минул, Наташа проходит уже четвертую химию из назначенных шести, на питание родительских пенсий и ее зарплаты всегда хватало. Правда пенсионному фонду придется подождать Витиных взносов еще несколько лет (а, возможно, десятилетий) – сейчас долг велит гражданину своей страны Филимонову тратить заработанные средства лишь на близких людей. На себя одного хватит прожиточного минимума более чем – ведь если не жить, а доживать – комфортнее места, чем Украина, не сыщешь, вот только придется смириться с дешевой ценой своей работы – а это значит, что, пока есть хоть малейшая возможность, нужно заработать денег как можно больше. Поэтому сейчас дорабатывать в таком составе и по таким расценкам – оптимальный для рабочего вариант, тем более, трезвые дни случаются все чаще, а без денег коллеги становятся вполне адекватными людьми, Витя даже сочувствует им, когда те с гордостью называют себя хохлами.

 

                                            * * *  

 

Следующая ночь с субботы на воскресенье была шумной и нескучной –повеселее иных новогодних. Началось с истерики дамы, приведенной Игорьком – она вдруг категорически воспротивилась располагаться в отдельной комнате, требуя снимать номер в мотеле. Денег не то что на номер - и на такси, добраться до заветного коттеджика не было, даже если занять у всех обитателей съемной квартиры – Витя свои отправил домой банком еще  в пятницу, остальной контингент успел уже побывать в ночном клубе и остаток каждый для себя придерживал. Стремящуюся предстать порядочной девушку насилу отговорили от опрометчивой поездки, мотивируя тем, что вот-вот может пойти дождь. Погода действительно уже три дня натягивала то, что пролиться по неведомой никому причине никак не могло.

Пока пришедшая парой с Андреем выбирала, какой матрац удобнее кинуть на кухню, в комнате процесс закончился – но и тогда голубкам не судьба была уединиться – Рома привел целый квартет любителей покурить с пачкой заказанного по телефону микса. Один из новых друзей оказался сыном управдомши – всегда приветливой и жизнерадостной старушки, говорившей по соседям, что парень давно уже на заработках в Москве. После искали активированный уголь – друг сына Валентины Ивановны  уже трое суток ничего не ел и вдруг ощутил острую необходимость проблеваться. Под утро часа в четыре заявился Серега, который уходил пообщаться со старыми знакомыми с мокрого фасада, квартировавшими в соседнем квартале – состояние напарника подсказало Вите: рано утром вдвоем они не выйдут, хотя Сергей и божился, что поспит часа три и к восьми будет в распоряжении Филимонова. Выход на работу в воскресенье уже давно обязательным не был, но сибирская  осень не часто радует теплыми сухими днями – поскольку дождь так и не пошел, решил Витя на работу пойти, в надежде, что напарник хотя бы к обеду придет  в человеческое состояние –  полное отсутствие денег у обитателей квартиры вселяло слабенькую на это надежду. Без напарника утеплять минплитой фасад трудновато, но возможно, если грамотно разложить материалы на установленных рядом лесах. Это, правда, работа подсобника, но если его нет – какие могут быть амбиции.

Расставив на разных уровнях тюки с ватой, Витя, не теряя надежды на выход на работу коллеги, решил начинать самостоятельно: подвешенные к страховке инструмент и материалы давали возможность одному работать – правда в несколько раз медленнее, чем вдвоем. Можно было оставить работу на завтра, но собирающийся дождь наводил на грустные мысли: несколько часов потрачены на подготовительные работы, и если сейчас сворачиваться – выходит, что потрачены зря. Всю работу по утеплению стены вдвоем можно было бы закончить часа за два – тогда с чистой совестью шабашить, одному немного дольше, да и опасно тянуться за  стекловатным матрацем. Азарт взял верх над рассудительностью: Витя знал, что практически любую работу можно организовать, используя любое количество рабочих. В одиночку не справиться лишь с теми задачами, что требуют одномоментного приложения большой физической силы - в данном случае этого делать было не нужно. Три часа самостоятельной работы – и осталось пройти только верхний этаж. Основная веревка, завешенная по центру микрозахватки, давала возможность высотнику дотянуться перфоратором и молотком до любой необходимой точки приложения усилий, но сильно усложняла возможность завесить седушку на нужном уровне, и после с нее же на леса вновь взобраться. Здесь бы спускаться с крыши и идти сверху вниз - на крышу можно вылезать с лесов - тогда точно нужен подсобник: к себе пак с шестью матрацами ваты не привесишь. Теперь точно время шабашить, но снова взыграл в бывшем промальпинисте спортивный интерес: осталось пройти всего три им самим определяемых уровня– он закроет сегодня бетон утеплителем полностью, и тогда уже точно шабаш. Витя часто посмеивался над своими, страдавшими синдромом Ивана Денисовича, товарищами, но сейчас сам не на шутку увлекся состязанием с работой. Закончив  работу на предпоследнем уровне, отстегнул страховку – этого делать было нельзя, но спасательная веревка сильно оттягивала влево, попробовал с раскачки ухватиться за стойку лесов – с первого раза не получилось. Можно было спуститься метра на два ниже и вылезти на предыдущий уровень лесов, как делал полчаса назад, утепляя низ – но очень уж  захотелось дотянуться рукой до заветной железяки без лишних телодвижений. «На следующем уровне точно съеду» - пообещал себе упрямец и начал новую раскачку. Вдруг по центру грудной клетки задавило сильнее обычного – давило уже несколько дней – пока погода стояла на дождь, также тяжеловато было дышать – чтобы отпустило, приходилось несколько раз в день на пару минут останавливаться, но теперь воздух стал почему-то твердый – почти ватный, а главное – левая рука: раньше она  лишь ныла в плечевом суставе, сейчас же было впечатление, что кто-то кость долбит тупой пикой перфоратора. Левой рукой придерживал Виктор петли на сильно раскатанной восьмерке – от боли он не осознал, куда ушла рука,  правая же опять не дотянулась до спасительного железа лесов. Петля перед глазами соскочила, сбитая переставшей подчиняться рукой – в ушах слышались слова первого наставника, что, если не уверен в себе, следует зажимать нижний хвост основы между верхом натянутой веревки и металлической спусковухой - и это требование Витя проигнорировал. Высотник ощутил, что съезжает вниз –  скорость ему показалась слишком низкой для свободного падения. Правая рука была уже на веревке – попытка удержаться успеха не имела, лишь резкая боль в обожженной веревкой ладони и мысль в голове: «Рука-то правая, если сильно покалечил – как же теперь работать?» – все это происходило параллельно с неудачной попыткой вдохнуть побольше  воздуха. И вдруг дышать стало на удивление легко, воздух каким-то чудом в легкие проник и много, да еще свежего, почти обжигающего – жаль только, ничего вокруг не было видно: перед глазами лишь красная пелена – и сразу все исчезло.

 

                                                 * * *

 

Сильный организм сильного человека оказался на удивление жизнеспособным: вскрытие установило, что, несмотря на перенесенный обширный инфаркт, клиническая смерть наступила лишь спустя три часа после падения. За это время на квартире успели не только проспаться и проснуться абсолютно все, но еще подсчет наличности в карманах дал возможность приобрести вскладчину пять литров пива. Как ни хотелось Сергею прийти на помощь бригадиру – пиво, все же было рядом и, казалось, распитие не займет много времени. Но сразу уходить – не принято, традиционно необходимый в таких случаях разговор закончился традиционным выводом о необходимости взять еще, подкожные сами вылезали из заначек, а когда сбегали и приняли – оказалось, уже время обедать. После обеда обоснованно решили, что выходить в воскресенье на полдня глупо – лучше уж в понедельник с новыми свежими силами дать жизни. Вечером пошел дождь. Отсутствию товарища удивились, но решили, что может и к лучшему, может, срезал наконец монашествующий субъект себе бабу – и он бы пожил по-человечески хоть пару недель до отъезда, да и мозги его прочистятся естественным способом. Непогода обложила город – ночью дождь не прекращался, а поскольку даже в ясные дни работники с далекой Украины раньше десяти на деловом центре не появлялись, труп обнаружили россияне. Перед таким чрезвычайным происшествием блекнут все внутренние в рамках бригады и фирмы разногласия. Особенно волновало как рабочих, так и начальство, что несчастный случай никак нельзя было замять вовсе, но связей как у Лексуса, так и у местного начальства хватило, чтобы выход информации был минимальным.

Тело родным покойного доставили поездом за счет фирмы. Дима, имея врожденную склонность к диссидентству, иногда тихонько говаривал подчиненным: «Вот видите, как сломали человека просто пополам, вот же какие сволочи», - имея в виду, разумеется, начальство. Заход денег за предыдущий объект был омрачен необходимостью рассчитаться по долгам, теперь уже с правопреемниками кредитора. Но на импровизированном собрании единогласно решили, что, во-первых, не стоит удручать любящих людей еще одним напоминанием о покойном, с которым, кстати, до командировки никто лично знаком не был, и тот факт, что сам Филимонов соглашался на роль подсобника, то есть на заведомо меньшую зарплату, а он обязательства свои всегда чтил, а еще то, что деньги эти Виктор накопил, сэкономив на питании – то есть они, по мнению трудового коллектива, не были из зарплаты, а стало быть и лишние – ведь мог же он их как нормальный человек и потратить – дали коллегам моральное право установить расчет по КТУ в соответствие с суммой фактической задолженности – она оказалась примерно равной у всех троих.

 Влад, обещавший отъезд именно домой, опять пошел на иезуитскую хитрость, чтобы оставить людей работать в Москве: обещанного продления регистрации по прибытии в столицу сделано не было, пообещал мужчина на «Лексусе» уладить формальности в течение нескольких дней, а это время поработать еще  на одном объекте – затянулась волокита, разумеется, на недели, и когда листочки с липовой миграционкой были на руках, жаль было оставлять неоплаченную работу и в белокаменной, да и  сибирский долг висел, в случае внезапного отъезда выбить его не было бы никакой возможности. Все же хитрость начальства саднила наемным рабочим, и вечерами – чаще после достаточного количества принятого крепкого пива – заводились в коллективе разговоры, что начальство – бессовестное и неблагодарное, и как вообще можно быть такими подлецами, чтобы жить по принципу «кто везет, на том и едут». Все это, естественно, говорилось между собой, но и в личном общении с работодателем некоторые подвижки наблюдались. Во-первых, практически погашена задолженность за позапрошлый объект. Деньги, пусть и небольшими суммами, но все же выдаются заслужившим их людям по месту работы. Влад взял моду на звонки не отвечать – к нему достучаться можно теперь лишь через SMS-ку. Один раз, когда сил уже не было ждать выплаты, отправил Дима необычайное по дерзости послание. «Доколе ( слово это подобрал сам бригадир, до сих пор присущей ему эрудицией гордившийся) будет продолжаться этот обман? Неужели мы не увидим наших денег?» Ответствовал Лексус личным звонком, сообщив, что никогда никого не обманывает и посему не заслуживает такого к себе обращения – и деньги в сумме по три тысячи рублей каждому уже на следующий день выплатил. Рома больше переводов из дому не получал. Игорю жена сообщила, что дома с дочкой все наладилось, на операцию деньги нашлись – теща оформила кредит и еще одолжили у троюродной сестры – все ждут его с деньгами, чтобы раздать долги. В принципе, его родные могли и не кредитоваться – как раз тогда Влад выплатил за Сибирь большие деньги – почти по двадцать тысяч русскими каждому перепало. Но выплата припала на небывалую в «Спортмастере» акцию: тридцать процентов цены на любую покупку списывалось за счет накопленных на карточке бонусов от прежних покупок – а в том, что у наших героев большие накопленные пластиковые суммы были, не стоило и сомневаться. Все модники и модницы в один голос скажут, что такую удачу упускать нельзя – нужно брать. А оптимистическая развязка семейных проблем подчиненного стала еще одним доказательством той теории, постулаты которой Дима все время доводил до подотчетной ему паствы: если не запариваться пересчетом денег, а тратить все, что есть – новые непременно придут – сам не узнаешь, откуда – выискивать же источники – не гоже достойным людям. Теперь лишь посмеяться можно над плебейскими рассуждениями бывшего подчиненного: мол «если на выбрыки денег не хватает – приделай к жопе дно и живи по средствам». Да и как можно считать «выбрыками» или «коныками» простые человеческие желания пристойно одеваться, со вкусом питаться, общаться на надлежащем уровне с ровней, пользоваться последними достижениями техники – словом чувствовать себя полноценным человеком? Ведь не зря сказано кем-то сильно мудрым, что человек есть то, что он ест. А еще пьет, курит, вдыхает, носит на себе, употребляет – в общем потребляет. И всякий, потребляющий то же, что люди сильные и успешные, с каждым приобретением становится все более физиологически сродни самым незаурядным потребителям – а отказывая себе в удовлетворении таких естественных для нормального человека потребностей ввергаешь самое себя в ту бездну, из которой нет выхода.

Сезон точно завершался, продолжительность светового дня не давала уже возможности выкладываться на захватке в полную силу,  и это наводило руководителя низового звена на раздумья, о результатах необычного заезда и некоторые выводы об окружающих его людях. Меньше всего хотелось вспоминать о странном подсобнике, но мысли все же уходили в грустную сторону. Это при том, что сама судьба сделала правильный выбор. Нет, не хотел, упаси господь, Пруденко ничьей смерти, если бы командировка завершилась без трупов – было бы вообще шикарно. Но, если включить логику, то бригада с несчастным случаем на стройке ничего не потеряла, скорее наоборот. Бесспорным неудобством можно считать то, что не у кого перехватить теперь до выплаты суточных сотню-другую. Но, если вдуматься – как бы здесь Филимонов питался отдельно, когда жить приходится в вагончике, воду вносить из открываемого в подвале ремонтируемого дома крана, в жилище лишь одна электроплитка, да и подвал закрывается в девять вечера. Как была бы здесь не к месту странная, если не сказать подозрительная, привычка мыть руки после уборной и стирать на ночь носки. Но больше угнетали высказывания случайного в бригаде человека, которые, если вдуматься, полны были тайного смысла, а если отбросить этикеты, можно было сказать, что подсобник порой просто издевался над  сбиваемым надолго коллективом, подрубая, порой, всяческие устои. Теперь уже совершенно ясно, что вовсе не комплиментом, а скрытым язвительным подколом было изречение подсобника, что Пруденко был таким же баскетболистом, каким стал фасадчиком – и это от человека, не имеющего такого грандиозного опыта в облицовке фасадов, а в баскетболе и вовсе ничего не смыслящего. Сейчас начинал понимать образованный и уважаемый уже в определенных кругах человек, что же раздражало его в подсобнике с самого начала: его несоответствие. Чужой это был человек для бригады тем уже, что, пытаясь выпендриться, а, вполне возможно, посягая на монополию власти над соратниками, высказывал мысли, противоречившие общепринятым нормам и здравому смыслу, да еще требовавшие дополнительной для собеседника информированности – куда проще общаться, к примеру, с Игорьком, на многие случаи жизни имевшим цитаты из рэпака. Кстати, отношение бывшего товарища к альтернативному жанру  было непонятным: всеми признано, что рэп  – музыка протестная, те, кто читает – реально против власти, Филимонов же, выслушав последние альбомы, назвал стиль «моя половая жизнь в искусстве», а исполнителей – более достойными государственных премий, нежели редакции федеральных телеканалов – ведь новомодные провозвестники специфического образа жизни несут в массы идеи, для государства полезные. Так массовое употребление различного рода наркоты во-первых сделает богаче людей, облеченных полномочиями и крышующих столь экстравагантный бизнес, во-вторых – вытянет в реальную экономику деньги, большинству денежных лохов лишние, и наконец существенно снизит коэффициент дожития до пенсионного возраста того человеческого материала, что и в молодости для страны был скорее балластом – а в таком сверхсоциальном государстве, как Россия это существенно разгрузит бюджеты будущих периодов. Нельзя было здесь не усмотреть намек на эксперименты товарищей в области фармакологии, но так мыслить мог только полный профан. Всем прекрасно известно, что спиды – никакие не наркотики, а просто препараты амфетаминного ряда, мобилизующие внутренний ресурс человеческого организма. Людям, избранными не рожденным, даже не понять, зачем нужно лишнее время существам благородных кровей. Древние предания о каплях Датского короля и аналогичных снадобьях, вероятно, не лишены оснований, а самое главное, что указывает на правдивость легенд – что чудесная сила действовала не на всех, а лишь на тех же избранных – простолюдинам нечего было даже пробовать колдовское зелье – так ведь и теперь доступные препараты помогают не всем, не очень умные люди обыкновенные, принимая особые лекарства быстро деградируют – грех так говорить о друге, но ярким подтверждением тому являются неадекватные всплески своемыслия Игорька. Человек, по всей видимости, политикой интересующийся (либо интересовавшийся не так давно), Виктор никогда не мог дать прямого ответа на краеугольный вопрос, куда же должна двигаться Украина – к Европе или к России, начиная смутные разъяснения, что важно не направление, а то, в каком статусе народ собирается в избранном направлении перемещаться  - а этот вопрос собеседник считал окончательно решенным народным волеизъявлением (он часто цитировал не ведомые оппоненту источники). Когда в теленовостях был показан сюжет о всеобщей демонстрации кого-то там в какой-то из Западноевропейских столиц, вся бригада усердно кивала Дмитрию после его слов, что вот там настоящая борьба за свои права свободных людей, у нас такого не будет, потому что одно быдло вокруг. Один Филимонов язвительно ответил, что как раз сейчас и показали то самое стадо баранов, которому в кормушку засыпали много, а оно хочет еще больше, что сочувствовать тем, кто за час зарабатывает больше, чем он за день(а в отдельных странах сумма сопоставима со среднемесячной зарплатой) не собирается, а быдлом предлагают стать  время от времени каждому, и человек все время решает, принять ли ему это заманчивое предложение. Тлетворное влияние индивидуалиста ощущаемо до сих пор. Последняя выплата аванса была перед выходными – грех было не отметить. Но Рома, без сильных препаратов давно скучающий (в Москве они, безусловно, есть в продаже, но очень уж стремно начинать поиски, не имея реальной поддержки), ушел в сливу на три дня – срок не большой, но под конец опять переборщил с баклой – а один из побочных эффектов передозировки заключается в произвольном во сне расслаблении мышц кишечника. И как только у Игоря язык повернулся употребить по отношению к близкому другу это грязное слово «обосрался»? Ведь Рома – просто большой ребенок, а вовсе не «мальчик-полумажор микрорайонного на ХТЗ масштаба», все свои вредные привычки неоднократно обещавший бросить, лишь только встретится в его жизни та единственная и неповторимая девушка, ради какой бросать стоит. Сам запутавшийся человечек – Игорек - ни за что бы до такого не додумался – видимо, в свое время наслушался дурных от подсобника речей. А ведь совсем недавно смотрели все вместе передачу-лекцию по истории средних веков – там диктор рассказывал об одной из профессий среди оруженосцев сплоченного духовной связью рыцарского ордена. Поскольку облачение благородного человека в  латы, равно как и разоблачение – процесс трудоемкий, выдвинули средневековые затейники как ноу-хау идею проделывать снизу спины небольшой лючок, через который, случись коричневой беде, извлекались продуты жизнедеятельности организма храброго воина. Даже девиз у них был специфический, типа «стыдиться должен не тот, кто обосрался сам, а тот, кто считает это постыдным». Очень жаль, что времена, когда подлинное благородство ценилось и не могло быть подвержено осмеянию, канули в Лету.  Свысока смотрел при жизни недалекий человек на сверхъестественные способности отдельных личностей,  - это огорчало Пруденко, он даже порой остерегался рассказывать, что не за долго до командировки побывал по настоянию жены у экстрасенса – тот с первого взгляда обнаружил в ауре посетителя преобладание лучей синего цвета – а это подтверждало гипотезу гадалки и пророчества звезд о незаурядности персоны. Теперь можно с уверенностью сказать, почему не верил циник  экстрасенсам: в ауре самого Филимонова, если взять за основу методические указания, не было даже голубых либо зеленых лучей – человек без способностей и харизмы более успешному своему товарищу просто завидовал. И странные слова о том, что Дима сам себе назначит цену не далее как в текущем году – лепет малоосведомленного лузера. Некоторые моменты в производственной сфере ушлый подсобник, разумеется, мог предсказывать, но в главном он точно ошибался.  Ведь в клубах, ресторанах и букмекерских конторах Дима не только развлекался – он еще проводил ту работу, которую не оценить не то, что какому-то Филимонову, но и верные подчиненные вряд ли пока еще осознают, что сделал лидер для коллектива. В записной книжке мобильника сохранены номера встреченных в местах с суровым дресс-кодом незаурядных личностей – есть даже телефон типа, который в Москве два раза накуривал самого Ноггано. Присутствуют также координаты людей, очень в жизни полезных и в следующем сезоне могущих пригодиться. Один  из завсегдатаев конторы Альберт приглашал Диму с бригадой на отделку -  у него расценки на квадрат всего – по тысяче рублей. Еще есть телефон Артема – у того строительные фирмы функционируют и в Новосибирске, и в Омске, и в Кемерово, и в Новокузнецке. Там же телефон Виктора Павловича – он обещал, помимо прочего, посодействовать  налаживанию отношений с миграционной службой. Но главный предмет гордости Дмитрия Пруденко – визитная карточка Николая Филипповича Рудакова – этот достойный человек соизволил пригласить работать на него – а, как всем известно, визитка генерального директора просто так заурядным людям на руки не выдается. Если привезти людей - все будет по другому. В конце концов, можно продолжать работать и с Владом – человек на «Лексусе» уже не раз намекал, что набери Пруденко людей, расценка этого года будет выплачиваться самому бригадиру, рабочим же он сможет положить какую сам сочтет нужным сумму за квадратный метр. Что же мог знать посредственный подсобник о цене человека незаурядного? А слова Филимонова «Никогда у вас ничего по-другому не будет» вообще звучат  абсурдно.

Просто диву даешься, сколько шансов у выходца из сопредельного суверенного государства в России, могло быть еще больше, если бы не поспешил Дима в свое время с женитьбой: многие  завидные невесты были бы рады такой как он для себя партии, прошедший сезон тому подтверждение. И это при том, что сама супружеская измена целью никогда не была, просто глупо не завершать процесс, когда начало уже пройдено и оплачено. А если не поскупиться на соответствующего уровня одежду, можно будет пройти даже в «Засаду» - там клубится контингент взрослый и солидный, да и дамы совсем другого уровня – вот когда все намеки на второсортность покажутся лишь нервическим бредом желчного неудачника. И все же одно – связанное именно с личной жизнью - выражение Виктора саднило душу перспективного малоросса, а именно утверждение, что своими загулами товарищи по работе «вырывают кусок изо рта у собственных детей». Хотя воспитание потомства – не его собачье дело, но малые суммы переведенных домой денег немного угнетали всех. При этом обязательств перед родными маленькими существами никто не отрицал – нарекание вызывали лишь малые зарплаты. Фотографии детей почти у каждого были фоновым рисунком приобретенных уже в Москве с авансов смартфонов и планшетов – это ли не доказательство нежной любви и отеческой заботы? Но боль обиды, на которую уже не ответишь, скребла что-то внутри. Коробила до тех пор, одним пока вечером не зашли побратимы совершенно случайно в банк – проверить, не дешевле ли пополнять счет мобильного телефона через банковский терминал – там действительно не взималась комиссия, но для этого необходимо было открывать в банке счет. Липовая регистрация прокатила – счет в рублях открыт был на Игорька. И тут вспомнился Диме его же летний разговор с Витей – тогда еще дотошный подсобник не был вычеркнут из благородного сердца окончательно – Пруденко божился, что непременно откроет на дочкино имя расчетный счет в евровалюте, чтобы собрать к совершеннолетию наследницы круглую сумму. Тогда Филимонов улыбнулся, сказав, что для накопления лучше бы подошел депозит, а евро – валюта сейчас стабильная, но «в долгую» неплохо бы разделить сумму и вкладывать часть в гривне, где проценты больше, часть в долларах, часть действительно в евро. С тех пор подчиненный не раз себя дискредитировал в глазах руководителя, к тому же у него ведь при жизни не было ни экономического образования, ни опыта работы в финансовой сфере, а евровалюту очень рекомендовал еще один друг по букмекерской конторе Аркадий – выпускник одновременно и экономического и юридического ВУЗов – у него расчетных счетов было не меньше десятка.    Все знают, что евроинтеграция Украины – процесс необратимый, и, даже если не заладится с работой в России – будет к чему стремиться, а именно этот банк так и пестрит филиалами в Украинских городах, да и на западные финансовые рынки давно уже вышел. Открыть счет на ребенка-иностранца, да еще без документов, в банке, разумеется, не могли, но расчетный счет на имя самого Пруденко в евровалюте был открыт незамедлительно – для этого нужно было внести лишь символическую сумму в пять евро. Так же поступили Игорь и Рома – у последнего пока еще признаваемых детей не было, но отделяться от коллектива он не стал, найдя идею оригинальной. Андрей и Сергей также хотели присоединиться к братству заботящихся о своем потомстве, но в тот вечер документов при себе не имели, а на следующий день десять евро, вернее эквивалентная сумма в рублях, оказались крайне необходимы по случаю пятницы. Однако и они вскоре заветный счет откроют – откроют его в нужном банке, в правильной валюте, получив на руки столь необходимую каждому заробитчанину вещь, как пластиковая карточка – она будет символизировать то, ради чего и трудятся гастарбайтеры, превозмогая невзгоды и лишения на просторах не совсем чужой для себя страны – будущее благосостояние собственных детей.

 

 

^{Часть четвертая}

^{Гражданская позиция}

 

 А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст  ваших; 

не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его 
 и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, 

 где нет ни Эллина, ни Иудея…

 

Послание к Колоссянам святого апостола Павла, 3 (8 – 11)

                                     

 

                            Глава 1. Звонок из прошлого.

 

Имя дается человеку один раз и на всю жизнь. В детские годы оно определяет многое в существовании маленького создания, а еще не все имена приемлемы во всех странах мира. И родители должны трижды подумать, прежде чем принять столь важное для своего ребенка решение. Яков Гельман и его жена Мария, проникшись  популярным в семидесятые годы двадцатого века среди советских евреев тезисом, что ехать «таки надо», решили, узнав о скором прибавлении семейства, если  родится  мальчик – именоваться ему в честь дедушки по отцу гордым библейским именем Давид –  в таком случае на земле обетованной станет он для всех своим. Бабушка по материнской линии Роза Иосифовна была очень рада настрою пары на возвращение к родным пенатам – она также надеялась выехать на землю обетованную вместе с молодой семьей. Однако, Яков Давидович, помимо приверженности идеям сионизма, отличался еще невиданным жизнелюбием и любвеобилием – супруга, уличив его в измене, хоть и была на шестом месяце беременности, инициировала бракоразводный процесс, чем несказанно огорчила собственную мать: Роза Иосифовна по паспорту значилась… гагаузкой, и это обстоятельство делало ее надежды на самостоятельную репатриацию несбыточными. Что заставило образцового совслужащего, а до 17-го года – (согласно записи в трудовой книжке) – профессионального революционера Иосифа Залкинда сказаться лицом далеко не семитской национальности – о том семейная легенда умалчивает, но целесообразность конспирации под сомнение никогда никем не ставилась. Доказывать же свою принадлежность к нации, представители которой способны на такую подлость, как оставление Родины в трудный для последней период (а таковой период, несмотря на декларируемые успехи в деле построения развитого социализма, продолжался всегда) было в те мрачные годы небезопасно, или, по крайней мере  - чревато потерей пригретого рабочего места, если последнее не подразумевало приложения тяжелых физических усилий. Вот почему в ситуации вокруг молодой семьи наблюдался тот редкий случай, когда теща встала на сторону зятя – однако упрямство Марии, категорически  не желавшей прощать измены, сыграло деструктивную роль. Разлучнице ее подлость счастья не принесла – Яков Давидович выехал для воссоединения с родней на землю предков через год уже вместе с новой женой, оставив и любовницу в ожидании ребенка. Но, вопреки советам  мудрой своей родительницы, Мария не воспользовалась последним шансом и не стала просить о возвращении блудного супруга в семью.  Мало того, молодая мама, не согласуя свои действия с прочей родней, сама зарегистрировала рожденного ребенка, назвав его уже именем собственного отца Алексеем. Бабушка имени вычеркнутого из сердца бывшего в доме слышать не желала, а мальчика можно было назвать и в честь прадедушки (своего папашу она всю жизнь боготворила), и упорно звала внука Лёсиком, а иногда Йосиком.

Телосложением и крепостью мышц не состоявшийся Давид не годился в Голиафы, хотя и в хлюпиках не ходил. Однако вовсе не физическая сила определяет, к какой категории относится ребенок – к тем, кого бьют, или к тем, кто сам дубасит других. Алеша определенно был среди первых - это можно назвать мягкотелостью или слабостью характера. Бабушка утверждала, что здесь сказывается то, что мальчик пошел в собственную мать – Роза Иосифовна считала родную дочь человеком слабым и безвольным и неоднократно при близких и неблизких знакомых этот факт подчеркивала. Однако, маленький Алексей, кому слабость характера с лихвой компенсировали развитой интеллект и наблюдательность, очень рано стал подмечать, что родная мать как личность много сильнее его бабушки – лишь благородной снисходительностью и природной интеллигентностью объяснялось стоическое ответное молчание, принимаемое определенного склада людьми за слабость.

Как известно, в Советском Союзе официально еврейского вопроса не существовало, что, однако, не мешало в либеральные десятилетия увядания супердержавы представителям каждой народности иметь свои убеждения на счет богом избранной нации. Бабушка Роза во всех разговорах с людьми любой степени знакомства считала своим долгом упомянуть о пережитом ее соплеменниками в двадцатом веке, вскользь намекая, что не только в Германии тридцатых-сороковых имели место факты высшей несправедливости, каждый раз в конце повторяя: «Ну вы же понимаете, что так нельзя поступать с евреями?!».  Мама высокопарных тирад старалась не слушать, уходя по возможности в другую комнату коммунальной квартиры, но однажды во время родственных посиделок ответила на извечный рефрен резко, хоть и корректно: «Так нельзя поступать ни с кем  из людей!» Посыл родной матери Мария Алексеевна не отрицала, но поставила пожилую женщину на несколько секунд в ситуацию прямо скажем неловкую, заставив в очередной раз напомнить всем присутствовавшим о своем больном сердце и схватиться рукой за то место на левом боку, где, по мнению пожилой женщины, болезненному органу и надлежало располагаться.

Еще один стереотип – на этот раз признаваемый всеми – был сломан в голове аналитически мыслящего мальчика после совместного с бабушкой путешествия в гости к родне. До далекого от Харькова Омска добирались с пересадкой в Свердловске – а там на пассажирский поезд ни купейных, ни плацкартных билетов в кассе не было, пришлось садиться в общий вагон. Сам факт перемещения по стране низшим классом угнетал представительницу старшего поколения – не в  пример мальчику, который, запрыгнув на верхнюю полку, смотрел всю дорогу в окно – это было самым его любимым в пути занятием. Однако, Роза Иосифовна, поставив на уши весь общий вагон и несколько плацкартных (а точнее проводников указанных подразделений железной дороги) возмущалась именно невозможностью везти ребенка в нормальных, по ее мнению, условиях. В день посадки перейти не вышло по причине действительного отсутствия свободных мест в плацкартах, но уже наутро, когда ехать оставалось часов восемь, бабушка с гордостью великой комбинаторши вернулась к спящему внуку, растолкала его с радостным известием, что всего за десятку можно перейти в нормальный вагон – и Алеша продолжал путешествие на такой же полке плацкартного вагона – брать белье и матрац на полдня не было никакого смысла. Однако подвиг старушки стал предметом ее бахвальства перед всей родней, а мальчик, понимавший, что десять рублей – это сумма, необходимая ему на школьные завтраки на два месяца, к тому же зная, с каким трудом мама выкручивает из семейного бюджета даже эти копейки, постиг вдруг, что заезженный догмат о стариковской мудрости бывает безоснователен, а порой интеллект старого человека с годами может и притупляться.

Алексей так никогда и не узнал, было ли второе мамино замужество способом выйти из-под угнетающей опеки старшего поколения или результатом глубокого чувства – но переезд к отчиму на втором уже десятке жизненных лет внес в жизнь подростка коррективы. Бабушка на свою дочь обозлилась еще сильнее, узнав, что избранник последней ни в каком колене не имел ни капли еврейской крови – Роза Иосифовна все еще надеялась разыграть национальную карту для выезда в цивилизованный мир.

Для самого Алеши переезд означал, прежде всего, смену учебного заведения – в старой школе он не был, разумеется, среди признанных авторитетов, но успокоился уже тем, что к нему особых претензий никто из ровесников не предъявлял, учителя же еще в начальных классах определили, что мальчик объективно тянет на золотую медаль.

Внедрение в новый коллектив – процесс, как правило, нелегкий. Нельзя сказать, что на Салтовке, где зарегистрированно проживал отчим, царил какой-то оголтелый антисемитизм – вообще подростки, чувствуя слабину в новом товарище, могут зацепиться за любую мелочь: цвет волос, длину и форму носа, наличие на последнем очков, размах ушей, деталь одежды, рост – не важно, слишком высокий или слишком низкий – но Алексея Гельмана почему-то встретили, напирая именно на пятую графу, и утро первого дня в новой школе началось с того, что портфель инородца был перебрасываем его новыми одноклассниками – не сказать, чтобы с ненавистью – даже не без добродушия, с целью проверки на вшивость. Вхождение в новый социум всегда давалось Алеше с трудом, но такое начало общения вовсе ничего доброго не предвещало. После нескольких удачных пасов портфель новичка вдруг оказался в руках только что подошедшего одноклассника – можно сказать, что перехватил он чужую вещь случайно и не спешил продолжать начатую сверстниками игру. К завладевшему учебно-спортивным снарядом подошел заводила веселой забавы Серега Пыжук и, глядя с высоты одной человеческой головы, но мимо глаз собеседника, сказал на вид физически не столь развитому своему однокашнику, казалось, немного подобострастно, по крайней мере зазывно:

 - Смотри, Витек, к нам жида  на перековку прислали!

Человек с чужим портфелем в руке, напротив, взглянул однокласснику прямо в глаза и прямо же спросил:

 - А ты что, нацик?

В конце восьмидесятых на такой вопрос люди определенного сорта еще не отвечали с гордостью утвердительно, «зиги» не кидались во всеуслышание на всю улицу – по крайней мере, в Харькове - и пока туговатый в мыслях Пыжук соображал, как бы покорректнее ответить, тот, кого назвали Витьком, вручил Гельману его имущество и ненавязчиво махнул рукой, приглашая за одну с собой заднюю парту. Скорее, чем  дружеские чувства, инстинкт самосохранения увлек  Алексея на «камчатку», где и просидел он бок о бок с неожиданным своим спасителем не один год. Взаимососедские отношения с  Витей Филимоновым, разумеется, не решили всех проблем новичка в классе, но это было уже нечто, ибо начинать новую жизнь в новом коллективе в полном одиночестве не только тоскливо, но и небезопасно.

Отношения сидевших за одной партой вряд ли можно было назвать дружбой, хотя от общения с другими сверстниками они кардинально отличались, и Алексей Гельман даже мог определить, чем. Всем соученикам, казалось, было что-то нужно от признанного и в новой школе отличника: кто просил перекатать домашнее задание, кто – объяснить материал на перемене, кто – составить развернутый план будущей работы или сочинения. Со временем и пацаны на него перестали смотреть, как на отъявленного чужака, даже Пыжук пробовал изобразить на лице уважение, и девчонки подходили с томно-заискивающими взглядами наперевес – Алеша цену этим знакам внимания прекрасно знал и каждый раз перебирал в мыслях, в чем же интерес очередного просителя. И только Филимонов ни разу не попросил ничего списать,  не имея готового домашнего задания – или решал сам на скорую руку, или смело получал заслуженную единицу.  Одним из проявлений недюжинных интеллектуальных способностей Алексея стало систематическое решение на контрольных по расчетным дисциплинам всех вариантов задач. Но и здесь сосед по парте ни разу не воспользовался готовой отправиться по классу шпорой, предпочитая решать самостоятельно – Гельману было даже интересно, когда же соученик польстится на «халяву» - ведь он сам от одноклассников за услугу ничего не требовал. На контрольной по алгебре в десятом классе долгожданное наконец свершилось: Витька, прежде чем дать одной из исписанных тетрадных страниц путевку в жизнь, долго начертанные на ней примеры рассматривал. Правда, такого морального удовлетворения, как ожидалось, Алеша в момент истины не ощутил – намучился он с четвертым заданием третьего варианта, где вместо простого ответа получился целый хвост суммы тригонометрических функций – и сам оказался в цейтноте – переписывал набело свою работу уже наспех, за две минуты до звонка. На перемене, просматривая в уме все решенные собой задания и дойдя до третьего варианта, Гельман вдруг похолодел, как лоховатый профессор, вспомнивший о невыполненной инструкции советского резидента: в злосчастном четвертом задании с самого начала были им перепутаны знаки – вот откуда такой длинный ответ в тривиальном примере, вот почему он потратил десять драгоценных минут на пустяковые действия, вот по какой причине взаимно не сокращались и в сумме не обнулялись обязанные это сделать функции. И что теперь будет при проверке работы, когда у половины писавших вариант преподаватель найдет одну общую ошибку? Алексей метнулся в математический кабинет – шпоры, как правило, забирались кем-нибудь из списывавших, но те же потребители интеллектуальной услуги могли – по безалаберности – забыть их под крышкой последней парты. На этот раз так и было – без труда обнаружив лист с решениями для третьего варианта, парень  взглянул в него – и остолбенел. Сам он со знаками действительно напортачил: в первом же действии вместо положенного минуса красовался плюс, но был этот коварный знак безжалостно перечеркнут, как и все последующие действия, вместо них до безобразия корявым филимоновским почерком записано короткое правильное решение и простой в виде квадрата синуса ответ. При   этом сам сосед по парте писал первый вариант. После никогда об этом случае одноклассник не вспоминал, вероятно, не считая его важным – как если бы одолжил соседу по парте на время занятий ручку. Алексей же осознал, что еще меньше понимает мотивацию сидящего рядом человека.

Дома тем временем происходили естественные для молодой семьи события – мама с отчимом ждали ребенка. Такой каверзы обычный тинэйджер порой не прощает и кровным родителям – когда вдруг из единственного ребенка надлежит превратиться в старшего брата – и Алексей все чаще бегал из дому к бабушке – хоть и неприятно было выслушивать все то, что изливалось за глаза на счет его родной матери, но в данном деликатном вопросе нашел он в Розе Иосифовне тактического союзника – а той всегда льстило, когда ее выслушивают без пререканий. Дошло до того, что каждый день после уроков ехал парень в центр, а не шел домой – особенно когда мама села за 56 дней до предполагаемых родов на декретный больничный. Но однажды, вернувшись утром в понедельник с тем лишь, чтобы взять сумку и пойти в школу,  подросток обнаружил мать в таком состоянии, в каком раньше никогда не видел. Отеки на всех конечностях, синяки под глазами, желтизна кожи на лице – ко всем этим признакам скорых родов подросток привык давно, но впервые Алеша всмотрелся в ее уставшие ото всех и от всего глаза – и не на шутку испугался. Даже вопрос «За что ты с нами так, когда ты нам очень нужен?» меньше покоробил подростка, чем этот страшный взгляд – до этого казалось Алеше, что мать способна выдержать и пережить все на свете – и вдруг он ощутил реальную опасность близкого человека потерять. Сын в ответ ничего сопливо-лирического бормотать не стал, но с этого дня поездки к бабушке прекратил, все свободное время уделял лишь выполнению маминых поручений – главным образом выстаивая в очередях, которые и до того были естественным атрибутом советского бытия, но в начале девяностых выросли вдруг как на дрожжах – вот почему после рождения сестры походы за детским питанием на молочную кухню считал он для себя отдыхом – там очередей никогда не было. Маленькая Соня была похожей на обоих биологических родителей, и, хотя красавицей в маму не вышла, все – даже недоброжелательные наблюдатели – вынуждены были признать, что перед ними, безусловно, очень симпатичный ребенок. Старший брат оставался за ней приглядывать с удовольствием, вот только по двору с коляской гулять почему-то стыдился.

Была Сонечка ребенком добрым и открытым – даже чересчур открытым, тянущимся с естественной добротой ко всем окружающим без разбора. Однако взаимности дождаться ребенку суждено было далеко не всегда. Даже в родственном кругу, где, казалось бы, детям делить особо нечего, на сходы по случаю знаменательных дат девочку вскоре брать перестали –эпизод на праздновании бабушкиного юбилея, ставший тому причиной, запомнился Алексею. Четырехлетняя девочка, пытаясь играть со своим на год младшим кузеном, по словам его матери – их с Соней тетки - побила меньшего родственника, доведя до слез и крика. Во все это верили все присутствовавшие взрослые, кроме брата возмутительницы спокойствия – наблюдательный Алеша видел, в чем состояла хитрость мудрого не по годам бойца. Пацаненок применил иезуитски-гениальный тактический ход: подойдя внезапно и без всяких церемоний больно стукнув старшую свою родственницу, ребенок вдруг сам взревел благим матом, будто его убивают. Бедная девочка вообще не представляла такого способа общения, да еще была твердо убеждена, что младшего – а значит слабейшего – бить нельзя ни в коем случае. Взрослые не особо вникают в межличностные отношения детей, к тому же мамаша мнимого потерпевшего моментально раскрыв свою мускулистую исполкомовскую пасть, не оставила шансов на оправдание – а престарелая именинница всегда была рада иметь подтверждение собственной гипотезе, что как уязвившая ее родная дочь, так и все ее семя есть исчадие подлости и  общечеловеческой неблагодарности.

Что уж говорить о дошкольном учреждении, где – Алексей это хорошо помнил – не прощается никому никакая слабость – сам он имел хотя бы достаточно смекалки, чтобы избегать явных угроз, но сестренка, казалось, инстинкта самосохранения была напрочь лишена, открывая свое маленькое сердечко навстречу каждому и в основном получая в ответ лишь болезненные удары – люди в любом возрасте рады-радешеньки встретить кого-нибудь слабее себя и отыграться на слабаке за все собственные унижения.  Упадок начала постсоветского периода сделал маму безработной – это позволило Сонечку из детского сада забрать, но все старшие в семье с содроганием думали о том, что ждет  с трудом адаптирующегося к коллективу ребенка в средней школе. Только сама девочка была, казалось, безгранично счастлива рядом с близкими и любящими ее людьми. Прочитанные ей вслух сказки и просмотренные мультфильмы воспринимала она как часть реальности, всерьез думая, что можно написать письмо героям Диснея или друзьям деревянного человечка из убогой коморки перебравшегося в огромный театр. Возможно, обитай малышка в высшем социальном кругу, поведение ее воспринималось бы лишь как милые причуды, может, нашли бы изменения в цвете ее же ауры или какие-то экстрасенсорные способности – но людям, обреченным прожить свой век в подножии социальной пирамиды и призванным унавозить почву для процветания индивидов более достойных, не пристало придуриваться и повторять всякие глупости.

Пока мама  сидела дома с сестрой, Алексей кончил с золотой медалью курс средней школы и поступил – как бы сказочно это не звучало, но без всякой поддержки - на бюджет экономического факультета одного из самых престижных харьковских ВУЗов. На вопрос своего однокурсника «А кто у тебя здесь?»  честно ответил парень, что никого  - и, вероятно, был отъявлен лжецом.

Почему на церемонии посвящения в студенты оказался никуда не поступавший Витька Филимонов – Гельман объяснения не находил ни тогда, ни после, но именно он познакомил бывшего своего одноклассника по салтовской школе с бывшей же одноклассницей по школе в центре – а тогда уже  - однокурсницей. Роман сверстников развивался настолько стремительно, что еще до армии – а призывался Виктор осенью того же года, когда окончил школу – стал призывник женатым человеком. Одно время Алексей подумывал, что именно в этом был интерес Филимонова – выйти через мальчика из центра на личный контакт с представителями более высокого социального круга – тогда товарищу с окраины можно было бы лишь посочувствовать, ибо сразу встретилась ему в полном смысле девушка-хищница, способная ради достижения даже не цели, а среднесрочной задачи подмять и использовать любого человека – это Гельман знал еще с младших классов, и, если бы Филимонов хоть немного прислушивался к мнению товарища, предостерег последнего от шага опрометчивого. Но Алексей, как уже не раз бывало, то ли из деликатности, то ли опасаясь, что не так поймут, предпочел смолчать.

Учиться в ВУЗе оказалось занятием интересным, но слишком уж легким – даже в те годы, когда всемирная сеть еще не опутала планету, и те из студенческой братии, кто жаждал знаний, вынуждены были ради небольшой цитаты в пару-тройку абзацев просиживать часы в библиотеках.  Какой бы ничтожной ни была стипендия отличника, в семейном бюджете сумма оказалась значимой, а попытки искать достойно оплачиваемый приработок студенту из «уличных» в середине девяностых в самом Харькове могли вызвать лишь улыбку. Выходя на перекуры с новыми своими однокашниками (Леша покупал самые дешевые с фильтром сигареты и курил лишь на перерыве между парами – при таком распределении ресурса пачки хватало на неделю), завидовал он тем, кому доверяли навороченные парни помывку папиных (а в отдельных случаях и собственных) машин, прикидывая, что за час можно легко заработать сумму, какой бы хватило на питание четверым на день. На медленно издыхающем «почтовом ящике», где продолжал инженерить отчим, изрядно подупавшие  зарплаты выплачивать норовили все больше натурой: крупами, макаронами, консервами. В иные дни ни консервы, ни тем более забытого мяса в рационе семьи вообще не планировалось, а когда «белковый праздник» все же наступал - большую часть самой полноценной пищи без раздумий отдавали Сонечке. Однако какая-то внутренняя препона удерживала Гельмана от искушения напроситься к однокурсникам в обслугу. По окончании первого курса решил Алеша поправить материальное положение свое, но главное – семьи – традиционным для студента способом, начав «трудовой семестр». В те поры бывшие комсомольские и профсоюзные вожаки из разных ВУЗов резонно для себя постановили, что переброску рабочей силы в районы крайнего севера России следует поставить на широкую ногу, студенчество на первых порах из процесса исключено не было, но в бригадах – правопреемницах стройотрядов - людей, стремившихся к получению высшего образования с каждым годом становилось все меньше. Ежегодно по весне студент сдавал досрочно сессию, возвращаясь к октябрю – в деканате даже перестали спрашивать, зачем ему в апреле «хвостовка».

Стал Алексей, сам того не желая, не только главным, но и единственным кормильцем семьи по причине трагической – сразу после первого его строяка умер отчим. Про конкретный случай можно безошибочно сказать «умер от жизни», хотя в медицинском заключении и фигурировал инсульт. От этого недуга спасали людей и в бедные девяностые – главное было не упустить драгоценные часы, обратившись за  интенсивной медицинской помощью вовремя. Но муж Алешиной мамы пал жертвой собственной обязательности и преданности семье, повторив печальный путь тех представителей любой нации, кто идет к врачу за три дня до смерти, а не до болезни. Хотя – по маминым рассказам – тревожные симптомы проявлялись с понедельника, решил все же немолодой мужчина дотянуть до четверга – последнего дня трудовой недели, на который планировалась выдача зарплаты – причем именно выплата относительно твердыми купонами, а вовсе не пшенкой. Злая усмешка судьбы состояла в том, что и в четверг предложили лишь крупы, пообещав выдать деньги непременно на будущей неделе. Вызванная на дом в пятницу участковый терапевт была врачом опытным, и не только сразу по осмотре больного позвонила в неотложку, но еще осталась дожидаться кареты скорой помощи. Правда, на этот раз умудренная жизненным и профессиональным опытом женщина стремилась лишь обезопасить себя – чтобы летальный исход не повесили после на нее. И мать и сестра казались совсем раздавленными приехавшему  было в радостном расположении духа Алексею – ведь он привез с собою купленные  в Москве на заработанные рубли четыреста тридцать пять долларов – а это несколько больше, чем семья из четырех человек потратила на питание за весь предшествующий год. Деньги на удивление быстро растаяли, правда, не исчезнув бесследно, а воплотившись отчасти в запасы продуктов (овощей, а также тушенки и рыбных консервов) – это уже вселяло в потенциального экономиста некоторый оптимизм и отогнало глупые мысли о помывке мажорских машин. Поездка же после второго курса была еще успешнее – Алексей «забурел» настолько, что даже отказался от весьма заманчивого приработка дома. Вернувшийся к тому времени не только из армии, но и из первой  своей заробитчанской поездки Филимонов затеял (должно по наущению жены) бизнес, связанный с написанием контрольных и курсовых работ. Гельмана опять что-то удерживало от искушения ввязаться в авантюру – не хотел он быть даже интеллектуальной у однокурсников прислугой – Витька такое его поведение считал смесью благородства с чистоплюйством, называл благоплюйством, и однажды сказал: «Если у одного от природы есть деньги, а у другого – мозги – таким контрагентам остается лишь найти друг друга и сговориться о цене. Что же, я – профессиональный подчиненный и гастабайтер, тебе – будущему экономисту - это должен объяснять?» Но школьный товарищ никогда не настаивал на реализации другими людьми своих идей – лишь предлагал выбор. Алексей предложение  тогда отверг, о чем после не раз сожалел.

 Роза Иосифовна  всякий раз при личной встрече не уставала нахваливать внука, без обиняков намекая, что теперь ему самое время жениться на красивой еврейской девушке – к тому времени Израиль с тяжелым для привычных к умеренным широтам климатом перестал быть землей ее вожделения, путеводной звездой замерцала Германия, а внук казался более надежным «паровозом», чем родная дочь. От разговоров на деликатную тему Алеша старался по мере сил уходить – тем более, предлагаемая бабушкой девица – объект планируемой страсти - мало того, что была пятью годами старше потенциального жениха, но само ее изображение на фото доказывало субъективность такой категории, как «красота» –  уж больно походила запечатленная особа на израильского агрессора, каким его образ видели советские карикатуристы-патриоты, рисовавшие для журнала «Крокодил». Однако не эти мелочи занимали студента на третьем курсе, а появившаяся в его жизни Катя.

 

                                     ***

Вернувшийся в родные Хомуты сын председателя колхоза Василий Гайдученко привез с собой из славного города Брянска не только диплом агронома, но и молодую жену Антонину. Отец его Григорий Степанович – ветеран войны и крепкий хозяйственник –  не напрасно стяжал авторитет человека мудрого, и действия сына нашел рассудительными, признав в невестке союзника по обеспечению «тылов» семьи. Действительно, в работе помощь  Василию ни от кого не требовалась, а с такой мощной поддержкой, как имел он от рождения, жизнь в родном селе представлялась безоблачной. Был Вася у родителей младшим ребенком, но единственным сыном – всех дочерей отец уже успел выдать замуж – жить  молодым предстояло в родительском доме. Жену председательского сына в селе за глаза окрестили Кацапкой – за последующие десятилетия ее познания в украинском языке не продвинулись ни на йоту – однако, вовсе не языковой барьер стал  препоной для общения с односельчанами – в те времена и местное население все увереннее переходило на твердый правильный суржик. Председателева невестка о самой себе была мнения весьма высокого, искренне полагая, что вхождение в сельскую элиту – это тот минимум, на который она вправе рассчитывать. Никогда не высказывая претензий новой семье, она, тем не менее, держала солидную дистанцию с абсолютным большинством односельчан. Еще на выданье  стояла девушка перед нелегким выбором, когда серьезность намерений выказывали двое претендентов на ее руку и сердце. Но  вторым поклонником был окончивший военно-морское училище одноклассник - за тем надлежало следовать, согласно приписке, на Тихоокеанское побережье, лелея хрупкую мечту  лет через тридцать выйти в адмиральши. Жену Василий ласково называл Тосей, сама же молодица, обосновавшись в колхозной конторе, требовала обращения к себе по-отчеству  - так и стала для односельчан Тосей Федоровной. Одним из бесспорных своих талантов считала она умение воспитывать детей – подтверждением тому было безропотное послушание старшей дочери, начиная с двухлетнего возраста последней. Любила Тося Федоровна нравоучительно повторять незадачливым соседкам: «Как это возможно, чтобы дети – и не слушались? Здесь все от родителей зависит. Вот когда я своей Кате накажу – выполнит беспрекословно. А все потому, что в строгости нужно детей держать». Катя действительно была на редкость исполнительным, при этом смекалистым и не подлым ребенком – таким девочкам в былые годы доверяли глядеть младших братьев-сестер – погодков. Сбоить начала строгая воспитательная система, когда в  возраст, дающий возможность свободного перемещения, вступила младшая дочь Аня. Антонина, выводя за руку девочку и наказав – как двумя годами ранее старшей – подождать у калитки две минуты (а этот временной промежуток у холящей собственную красу молодой особы может растянуться порой и на полчаса), привыкшая обнаруживать Катю на том самом месте, теперь могла уже через минуту услышать в окно злорадно-обеспокоенный крик доброжелателя:

«Там Ваша Нюнька на перелазі висить, зараз гепнеться!».

 И действительно, проворная, с шилом во всех мыслимых и немыслимых местах девчушка ухитрялась в считанные секунды найти себе на эти места приключений – стоило лишь взрослым немного притупить бдительность. Тося Федоровна уверяла всех – в первую голову - себя – что младшенькую они, как водится, балуют, система же строгого воспитания технически не может давать сбоев. Однако, единственным человеком в семье, кто мог призвать к порядку младшую дочь, оказалась, как ни странно, дочь старшая – при этом за все детство не было такого случая, чтобы Катя на сестру даже прикрикнула – не то чтобы замахнулась или ударила.

 В школьные годы с Катей не нужно было ни заниматься, ни проверять ее по какому то ни было предмету – единственное, что беспокоило родителей –за учебниками сидела девочка слишком уж долго – дольше просиживала она лишь в сельской библиотеке. Сама дочка объясняла излишнюю свою старательность тем, что каждый раз проверяет себя не только по последней теме, но и повторяя предыдущие, и если обнаружит, что какую забыла – открывает учебник на странице неподдающегося параграфа и учит заново – так девочка, сама признававшая, что не имеет природных способностей к точным наукам, знала их все же на «отлично», обоснованно уверяя, что школьную математику и физику способен освоить любой, при том, однако, условии, что человек хочет именно знать, а не получить отметку. Аня же, по всему, уже класса с седьмого не хотела ни того ни другого, и все попытки старшей сестры подтянуть младшую стали лишь традиционными для общения монологами.

Хозяйство Василия Григорьевича, между тем, крепло и расширялось, даже смерть отца  не подрубила основ – и медалистка сельской школы имела возможность выбирать из многих ВУЗов. Однако выбрала Катя педагогический, к тому же украинский язык и литературу, чем несказанно огорчила родную маму. Не то, чтобы этническая россиянка имела что-то против изучения автохтонного языка – в данном случае мать смотрела на проблему с чисто женской точки зрения, искренне желая дочери лишь человеческого счастья. Ведь «пед», да еще филологический – это просто ярмарка невест при катастрофической нехватке на скамье рядом потенциальных женихов. Опираясь на мнение подруг молодости, обучавшихся в украинских городах, знала Антонина, что, если и поступать на филфак - непременно на русский – тогда, поехав за мужем по распределению, легче найти работу на новом месте. Правда, в девяностые ситуация несколько изменилась – свалившаяся всем на головы независимость не только прошлась острым ножом по сердцам и душам таких как Тося Федоровна вынужденных эмигрантов, но еще лишила парней выгодных распределений, обретенный же украинским языком статус государственного вселял очень слабую надежду на перспективы. В том же, что старшая дочь, в отличие от младшей, будет испытывать затруднения в поисках спутника жизни и может вообще остаться в старых девах из-за своего синдрома синего чулка, Антонина Федоровна ни секунды не сомневалась. Поэтому, когда на четвертом курсе Катя объявила, что выходит замуж – удивились в семье все.

 

                                     ***

 

Традиция заселять в одном корпусе общежития студентов с разных факультетов, быть может, и противоречит нормам корпоративности и келейности, но, безусловно, благоприятна для отдельных представителей студенческой братии. Если быть до конца честным, сам Алексей никогда бы в общагу не пошел – будучи коренным харьковчанином, он не видел необходимости тревожить чужое жилище, надеясь, что никто не потревожит его места проживания. Совсем другое дело – Витька Филимонов, которому формально в общежитиях вообще делать было нечего – даже задания контрольных, что он решал за деньги, собирала ему жена. Нельзя также сказать, что был то человек, ищущий общения везде, где только можно. Но с некоторыми Лешиными однокурсниками он на каких-то интересах сошелся, был не в одном корпусе частым гостем и иногда предлагал Гельману составить ему компанию. Итак, можно сказать, что Витька был косвенно причастен к знакомству Алексея с будущей женой. Однажды не оставивший на входе документы студент искал, где бы обосноваться на ночь, а Катина соседка в ту как раз ночь осталась у своего парня. Все случилось само собой, да и дальше шло, будто по предначертанному – Алексей даже не аналитическим своим умом уразумел, а просто почувствовал, что лучшей жены, чем эта девушка, ему точно не сыскать – и даже не потому, что был у нее первым в ее девятнадцать, и не потому, что была с ее стороны инициатива на продолжение отношений направленная – скорее наоборот, понял, что если ни разу больше не зайдет в ту комнату общаги – не только не услышит в свой адрес от Кати нареканий – у нее их даже в мыслях не будет. Когда на следующий день подошел он к девушке с предложением пойти в ресторан, та, улыбнувшись, ответила, что приглашение примет, только если каждый платит за себя. Алексей не понял, считать ли такой ответ обнадеживающим с точки зрения развития отношений, но в тот же вечер осознал рациональность поведения своей будущей жены: сумма, что он всегда носил при себе, лишь для студенческой складчины оказалась значимой – а ведь были это деньги из бюджета семьи, где на хлеб уже копеек не считали, но и излишеств позволить не могли. После судьбоносного ужина Катя долго смеялась, рассказывая, что сама впервые в жизни была в ресторане и очень переживала, что собственных денег на ее скромный заказ не хватит. К тому же был Алеша не принципиальном, но скорее прагматичным противником мезальянсов – девчонка с менее престижного факультета была ему «социально ближе» навороченных однокурсниц. Дресс-код – воистину гениальная придумка идеологов социального апартеида, при этом на удивление гуманная по отношению в первую очередь к здравомыслящим обитателям нижних этажей пирамиды, ибо дает им понять, с каким именно рылом в который конкретно ряд не стоит потыкаться, при том, что цена обертки ровно ничего не говорит о качестве упакованного товара. Свадьбы  решили не играть, а лишь, расписавшись в ЗАГСе вдвоем распить в кафе бутылку шампанского – да и ту заменили в последний момент сухим вином: предшествовавшее бракосочетанию лето не принесло Гельману больших денег. И в семье невесты были временные материальные затруднения: там известие о браке старшей дочери  ни эпатажа, ни фурора не вызвало – отчасти потому, что, не успев даже закончить среднюю школу, усердно выходила замуж младшая. Отъезд сестры из родительского дома стал для Ани фактором расслабляющим, родители же горячо любимой дочурке всячески потакали, обдуманно решив, что бешенное гормональное развитие не побороть – так пусть уж перебесится – чем раньше – тем лучше. Однако родительской опекой младшую дочь не оставляли, и когда та с очередным своим кавалером  доскакала аж до Питера – наняли даже частного детектива, чтобы блудную дочь найти и в семью вернуть. Понятно, что средств на финансирование обустройства личной жизни старшей – более благополучной – дочери в тот короткий период  не нашлось бы средств.

Просто убило известие об ужасной женитьбе потомка Розу Иосифовну – на фоне реакции ее  отношения с родной дочерью можно было бы назвать человеческими. Внук для старой женщины просто перестал существовать. Мария Алексеевна, впервые увидав невестку глубоко, но с облегчением вздохнула.  Но главное – к новому члену семьи сразу потянулась Соня – к тому времени ей оформили в школе индивидуальное обучение, и Катя сразу, ничего не спрашивая и не  прося, перехватила у матери формально неблагополучной девочки прерогативу воспитания – и не зря. Девочка на дому прошла за год такой курс, как ее сверстники не проходили за всю начальную школу – интеллектуальный потенциал сестренки оказался не ниже, чем у  всеми признаваемого способным брата, но умеющая  давать объективную оценку Катя утверждала, что способности ребенка в пределах нормы, хоть и ближе к верхней ее границе. А еще – учила некровная родственница общению с внешним миром, выводя Соню из уютной, но ненадежной скорлупы медленно, но уверенно правильно. Слышал Алеша от жены те же стихи и сказки, что в детстве от мамы и  не только, слышал другие – тоже  наивные и добрые – в огромном количестве – не только на русском, но и на украинском, английском, немецком, даже на идише, о котором знал лишь Алексей, что язык сей немецкому сродни, помнила Катя также содержание огромного количества детских фильмов и мультиков и  краеугольные из них цитаты. Но главное – жена не снисходила до уровня его сестры – она сразу показывала, что сама в такой же доброй и волшебной стране проживает, уходя туда в каждую свободную минуту, но, что не менее важно – может в любой момент оттуда выйти и этот же бесценный свой мир от посторонних защитить, и ровно так же может научиться поступать и Соня. Вряд ли изучали в педагогическом ВУЗе  так углубленно психику и психопатологию особенных детей – скорее всего будущая учительница просто от природы умела с такими обращаться. Подвижки в воспитательном процессе не могли не радовать маму, однако через некоторое время стал Алексей замечать неладное в ее поведении. Первым ощутимым симптомом стало возвращение того взгляда, каким испугала его женщина перед рождением дочери. Уход от внешнего мира Марии Алексеевны был тихим и постепенным – все чаще женщина сидела, ни на что не реагируя, глядя в окно или в стену. Казалось, она позволила себе не быть сильной, осознав, что теперь есть на кого оставить семью -  как после войны, когда действие окопного синдрома заканчивалось, болячки выскакивали неведомо откуда, и непонятно почему молодые здоровые мужчины умирали. В непростой домашней атмосфере – а проживала семья по-прежнему на жилплощади покойного отчима – в двух (включая проходную) комнатах трехкомнатной коммуналки – ценой невероятных усилий прежде всего молодой жены удавалось сохранять мир и спокойствие. И когда с очередных заработков уже на пятом курсе стал позволять себе Алексей перед приходом домой посещать распивочные заведения – однажды вечером к нему, сидевшему за пивом и соседом, радым каждому, кто даст хлебнуть на шару, вышла уставшая Катя, кышнула зашуганного Петровича в его комнату и спросила Алешу, глядя ему прямо в глаза: «Зачем ты себя убиваешь?»  - муж оторопел, переводя дух, потом что-то сказал, что пьет исключительно на свои – теперь ведь не такой с деньгами напряг, как раньше, да и не в таком уж он неприглядном виде – но жена его резко прервала, сказав: «С собой делай что хочешь, мне в таком случае тоже плевать, а вот они, – махнула рукой в сторону комнат, где спали мать и сестра, – чтобы тебя больше в таком состоянии не видели!». Этакого своеволия не стерпел бы ни один уважающий себя мужик – Леша тоже, пересчитав наличную в кармане гривну, вышел из дому на ночь глядя и пошел блуждать между ночными киосками – но почему-то, подходя к очередному, ни пива, ни слабоалкоголки, ни водки не брал, только продолжал размышлять. «Убивать себя» - это женой сказано вовсе не по адресу. Вспоминал он слабых на алкоголизм коллег своих по заробитчанству, но все больше – школьного товарища. Вот уж кто действительно водкой убивался в последние годы – так это Филимонов. Просто удивительно, как ни Витькина жена, ни теща не замечали этого – или просто не хотели замечать. Никто никогда не мог сказать, что пил примазавшийся к студенчеству молодой человек за чей-то  счет – но и сам Виктор «хвосты рубал» без жалости, отгоняя халявщиков грубо и резко.  Казалось, даже не алкогольное опьянение было целью жизни давно знакомого человека – хотел он потребляемыми декалитрами что-то в прошлом своем изменить, то ли поправить. Еще думал Алексей в ту долгую ночь о том, что же он сам хотел бы поправить в своей жизни – в прошлом жаловаться было особо не на что, а вот будущее – не то, чтобы пугало, но и радужным человеку с интеллектом казаться  не могло. В глубине души понимал  Гельман, что слишком амбициозен, что порой видит себя в том социальном кругу, где он не рожден, где ему по всему не место, и  это лишь на основании наличия  интеллектуального потенциала, который – если быть честным перед самим собой – не так уж и высок – поступи в свое время Алексей на естественнонаучный факультет – объективная оценка высветилась бы довольно скоро. Пройдя после школы действительно нелегкие экзамены, он получил билет на осмотр следующего этажа социальной пирамиды – но вовсе не на проживание там. В перспективе таким, как он, случайно очутившимся в кругу достойных, светило усердно барахтаться всю оставшуюся жизнь, чтобы где-нибудь под пенсию обрести то право, какое большинство однокурсников имеют то рождения – а ведь это далеко не самый верхний даже для Харькова уровень. По получении дипломов большинство однокашников займут те места в тех конторах, фирмах и учреждениях, куда при прочих равных условиях влиятельные родственники привели бы их за ручку и без документа о высшем образовании – просто договорились между собой уважаемые люди, что «поплавок» также должен быть непременным атрибутом местечковой элиты. Но наличие атрибута при отсутствии сущности – это лишь фикция, по-народному говоря– понты, каковые и рисовал себе парень последние годы, увлеченно играя в бисер. В минуты откровения перед собой негодовал Алексей, что не ввели в свое время платного высшего образования – по крайней мере в престижных ВУЗах – в сегрегации ничего плохого он сам не находил, даже сознавая, где надлежит пребывать лично ему. Ездить бы Алексею Гельману в ту же Тюменскую область просто на лопату, опровергая пошленький бородатый анекдот – на выходе  финансовый для семьи результат был бы лучшим. Итак, если копнуть глубже – пять последних лет можно считать потерянными – и все из-за собственного тщеславия. Вот и выходит: будущее свое он уже определил своим же выбором в прошлом. Но в одном жена жестоко права: все эти самоковыряния и страдания не юного уже Гельмана не должны ложиться тяжестью на близких людей. Ведь лишь самому пьющему кажется, что со стороны его состояние незаметно, а  для душевного равновесия сестры, кто в силу возраста и не может понимать,  что и почему вдруг так меняет незаслуженно, быть может, обожествляемого ею брата, номера в исполнении последнего могут стать роковыми.

Утром не спавший ни минуты Алексей сидел на кухне за крепким чаем – Катя о вчерашнем больше ни в тот день, ни позже не говорила. Вопрос о злоупотреблении спиртным дома в последующие годы не поднимался по причине отсутствия проблемы.

За неделю до защиты диплома – должно из чувства сострадания и элементарной человеческой жалости, а может – из национальной солидарности – дал декан факультета Алексею адрес  создаваемого на базе техникума  колледжа – там формировался преподавательский состав. Это не было ни распределением, ни даже формой блата – просто возможностью работать по специальности. Однако Гельман, съездив на собеседование и срисовав для себя картину перспектив, сразу соглашаться не стал, проходя пешком между станциями метро, начал планировать наперед – и увидал  будущее почти беспросветное. Зарплата предполагалась по харьковским меркам, может, и неплохая,  но в разы меньшая тех, к которым он привык на «отхожих промыслах», увеличение денежного довольствия планировалось не ранее, чем преподаватель защитится (а для соискателя остепенение – процедура настолько же затратная, как и нескорая), приработков не виделось молодому выпускнику никаких (легенды об астрономических суммах взяток в период сессии неглупый человек всерьез не воспринимал,  не зная по опыту, но прогнозируя, что даже если начнет процветать в недавно аккредитованном учебном заведении столь пикантный бизнес, брать все будут ровно «по чину», а случись неожиданному проколу –  именно его, как уличного, первого примерно накажут). Для совместительства времени также не найдется (знал Алексей, что любой, выполняющий два дела одновременно хотя бы одно из них делает плохо). Но это все были причины,  так сказать, стратегического характера, а была и одна совсем прозаичная: у потенциального преподавателя, случись ему на замещение вакансии согласиться, не было приличествующей должности одежды, ни обуви – последнее время денег в доме постоянно не хватало. Катя ждала ребенка – теперь приоритет в питании имели уже двое членов семьи, регулярно приобретаемые лекарства для мамы также стоили изрядно. А еще назрел вопрос о расширении жилплощади. Оптимальным на то время вариантом было разъехаться с соседом, купив ему равноценную гостинку – сам Аркадий Петрович давно уже никаких операций с наличными, кроме покупки спиртного,  не производил – стало быть, нуждался в  провожатом по бюрократам и кассам. Эпоха всеобъемлющего кредитования банками физических лиц любой валютой в те времена еще не наступила, а отправка очередной бригады в город на полярном круге Салехард планировалась через пару недель после защиты диплома – Алексей склонялся к варианту зарабатывать деньги привычным уже  для себя способом. Оставалось склонить к тому же мнению жену. Но та на удивление спокойно восприняла решение супруга, а попытки заверить в бесперспективности потуг заработать на расширение  по месту жительства прервала четкой фразой: « Я за тебя замуж выходила  - а будешь ты преподавателем или сезонным рабочим – решай сам. Все, что обязана, я для семьи сделаю». Потом, немного подумав, добавила: «Ты знаешь, что делаешь».

Следующие три года приезжал Алеша домой на пару недель каждые три месяца, деньги регулярно получая и в разных валютах откладывая на депозиты в разных банках. Все это время Катя так умело вела домохозяйство, что из заработанного удалось достаточную сумму собрать. Заранее оговоренная с пребывавшим в трезвом состоянии соседом покупка последнему отдельной комнаты уже виделась реальностью – когда в дела семейные вмешался игрок, семье не чужой. После «жуткой» женитьбы собственного внука, но особенно – узнав о прогрессирующем заболевании дочери, Роза Иосифовна ни с того ни с сего озаботилась судьбой внучки. Следует отметить, что старая уже женщина сумела-таки восстановить историческую справедливость и документально подтвердить собственное еврейство. Но проклятущая волокита продолжалась слишком долго, а тем временем непорядочные немцы ужесточили правила въезда на территорию собственного государства для нетрудоспособных преклонного возраста лиц. Оскорбленная в лучших чувствах старуха в каждом разговоре называла такую подлость повторным холокостом, не переставая картинно хвататься за размещенное у нее на уровне поджелудочной железы сердце. Однако, таким способом вызывая в окружающих жалость либо смех, заветное перемещение в цивилизованный мир не осуществить. А вот стоящая на учете в психоневродиспансере внучка - в случае признания недееспособной ее родной матери - в опеке остро нуждалась – и за право несчастное создание призревать можно было поспорить – в случае необходимости – и в судебном порядке с временно (а если копнуть глубже – уже довольно долго) не работающим, к тому же проживающим в коммунальной квартире старшим братом девочки. В том, что Сонечка нуждается в наблюдении такими специалистами, каких не сыскать в Украине, также можно было убедить представителей различных благотворительных фондов – а там есть шанс, что для пожилой, но энергичной женщины, так много свершившей ради больного ребенка, сделают исключение, ибо больше сопровождать несчастное юное существо просто некому. Разумеется, ради этого необходимо мать девочки госпитализировать – но ведь патология психики налицо! Также сосед по коммуналке не должен поддаваться на провокации и твердо отстаивать собственные права – а то, что заслужил он за свою нелегкую жизнь квартиру по меньшей мере изолированную – ясно, как божий день. Да и внук обязан понимать, что доходы его официальными справками не подтверждены, а значит, могут заинтересовать налоговую службу суверенного государства, а также – миграционное агентство страны временного пребывания. Все вышеперечисленное ни коим образом не следует считать со стороны старухи подлостью – лишь действиями, призванными восстановить душевное здоровье обожаемой внучки. И, хотя прекрасно понимал Алеша, что и родной матери без диспансеризации суждено прожить условно полноценной жизнью не на много, но все же дольше, видел, что боится Соня родной бабки больше, чем некогда сверстников, при каждом визите старой дамы закатывая истерику, прижимаясь то к нему, то к Кате, да и не хитромудрые еврейские программы, реализуемые в Штатах, Германии или Израиле необходимы девочке, а нужен ей  р о д н о й  человек, способный не вести за ручку, а просто поддержать в нужный момент, не дать упасть, поднять, если споткнется – и такой человек рядом был – а будет ли таковой в хваленой зарубежной клинике – большой вопрос – вдруг там на высокооплачиваемых должностях работают такие же психологи, какие здесь экономисты? Однако, пожилая женщина оказалась на удивление профессиональным игроком. Единственный раз за все годы совместного проживания увидел Алексей нервный срыв у своей жены – когда пыталась Катя не допустить принудительной диспансеризации Марии Алексеевны – но мудрая старушка предусмотрела и это – вместе с санитарами в квартире находился наряд милиции – а зафиксированное должностными лицами при исполнении неадекватное поведение молодой женщины стало лишним козырем в морщинистых руках представительницы старшего поколения.

После благополучного отлета бабушки с внучкой в Нью-Йорк все у семьи Гельманов стало как будто налаживаться: у милиции и налоговой вопросы к Алексею перевелись, его самого взяли – с любезной протекции родной тетки – той самой, чей малолетний сынок некогда отличился в неравном бою– на низовую, но все же должность в райотделе финансов,  изнывающий в безденежной абстиненции Аркадий Петрович пошел-таки на мировую, успокоив пропитое сердце приватизированной комнатой в общаге. Но трехкомнатная изолированная квартира троим нынешним обитателям казалась теперь слишком просторной. Катя с тех пор ни разу ни про свекровь, ни про малолетнюю золовку не вспомнила, если навещала Марию Алексеевну в диспансере, то в противофазе с мужем, сам же Алексей боялся даже заводить разговор на больную тему. Страшный диагноз, поставленный сыну врачами - ДЦП - сам Алексей порой в мыслях считал расплатой за собственное малодушие – хотя и мистического мировоззрения не придерживался, и уверен был, что болезнь генетически не передается.

 

                                               ***

 

 Чем ниже уровень социальной пирамиды, тем крепче держатся его обитатели за полученное от рождения место под иерархическим солнцем. Элита же сельская остается на своих местах порой тысячелетиями. Проносятся ураганами войны и революции, меняются государственные флаги над входом в контору и портреты вседержителей  над столом сельского головы – но во главе самоуправления остаются, как правило, представители тех же родов из добрых людей – если, разумеется, не допустит кто-нибудь из рода роковой ошибки, вступив не в ту партию, либо, взяв в руки оружие, встанет под знамя не той державы.

Василий Гайдученко недолго проработал в управляемом родным отцом колхозе, перебравшись в сельсовет на выборную должность – и пока оставался отец его в силе, казалось, не было успешнее в селе  семьи. Одно лишь огорчало Василия Григорьевича – отсутствие сына, прямого наследника – но и это не уменьшило отцовской любви к дочерям, воспитанию которых всецело отдавалась жена. Правда, порой ловил себя на мысли не последний в Хомутах человек, что девочки внимания и забот получают не поровну, что требующая всего и сразу младшая может получить больший кусок лишь за счет того, что не додано старшей, про кого жена часто говаривала: «Ну, она же не просит – значит ей и не нужно» – однако в воспитательную систему Тоси Федоровны муж старался не вникать, к тому же чувствовал в беспроблемной и всегда послушной Кате какую-то внутреннюю непокорность. Хотя со стороны могло показаться, что младшая из родителей веревки вьет, однако умела Аня и подластиться вовремя, зная, когда и с чем подойти к отцу, а как – к матери – чему не могла (или из упрямства не хотела) научаться Катя. Одно время большой ошибкой считал Василий Григорьевич  данное младшей дочери разрешение после поступления в ВУЗ жить на отдельной съемной квартире в Харькове: впустую оказались потрачены и деньги за первый курс контрактного образования – в аудиториях Аня почти не появлялась, и еще были не меньшие затраты на то, о чем в семье после вспоминать было не принято – зато как возрадовалось отцово сердце когда та, что пропадала – вдруг нашлась! Если бы не тяжелые в финансовом отношении времена, никогда бы не позволил Василий Григорьевич старшей дочери выйти замуж без приличествующего свадебного обряда.  Прибывшего уже в статусе оштампованного зятя на первые смотрины Алексея без ложной деликатности за столом тесть спросил – как же так, что он – еврей, зарабатывает « на лопате» и не кажется ли молодому человеку, что он позорит свою нацию. На это не потерявшийся Гельман поправил обретенного родственника, что тот, должно быть, имеет в виду жидов – тогда бесспорно позорит. Вмиг сбросивший пелену застольного хмелька, Василий Григорьевич спросил, а в чем же зять видит разницу  между жидом и евреем – получил ответ, что различие такое же, как между хохлом и украинцем. На этом разговор со скользкой национальной темы сошел – ведь в тот день были двойные смотрины: Анна сидела рядом со своим будущим мужем Виталием – подающим большие надежды интерном мединститута, сыгравшем в судьбе девушки огромную роль. Речь зашла о будущей специализации медика – все точно знали, что предстоит молодому человеку совершить прорыв в области наркологии. Об этом зять будущий мог говорить часами, но описание преимуществ заместительной терапии прерваны были беспардонным выпадом Екатерины. Она предложила практиковать азиатский метод исцеления, когда перед прикованным к койке пациентом лишь два ведра: одно с водой для питья, другое – пустое, куда надлежит блевать. Поскольку все остальные функции организм, изнуренный продолжительным потреблением специфических препаратов, выполнять не может, затратность прожекта тем и исчерпывается. Кто переживет такую ломку – тому впредь неповадно будет расслабляться с использованием дури, а если какой пациент дорогой к исцелению издохнет – невелика потеря. Закончила Катя как всегда ровным, скрывавшим все эмоции  голосом:

 - Вот же ублюдочное будет здравоохранение: на операцию не виноватым в своей болезни, даже детям, нужно по миру подаяние просить – некоторые выродки и шоу из этого делают, а чтобы мальчику-мажору комфортнее было переломаться – здесь, конечно, без государственных денег не обойтись. А ведь знают же скоты, что за папины деньги себе не только кайф покупают, но и в нагрузку ломку к нему. А то бы положили такое существо под капельницу с героином – и пусть кайфует, пока у семьи денег хватает, а у него – здоровья…

Дочь старшая априори не считала ни наркоманов, ни алкоголиков достойными жалости – еще пару лет назад с ней безоговорочно согласился бы и родной отец. Но в последнее время проблема коснулась его семьи, а главное – насмотрелся он, каких нечеловеческих страданий претерпевают люди разных возрастов, но прежде всего – дети, да не простых людей, а наидостойнейших, с кем ему в жизни не тягаться – а дочь вот так жестоко, без всякого милосердия готова вычеркнуть раз оступившихся из полноценной жизни – и все это, вероятно, лишь из зависти – что на требующую родительского внимания и заботы младшую сестру тратится больше денег, чем выделяется ей. Аня весь оставшийся вечер молчала, жених ее также счел лучшим для себя притихнуть –  семейное действо было испорчено. А ведь хотелось родителю в торжественной обстановке предложить старшей дочери сразу после окончания курса место учителя в центральной Хомутовской школе – здесь, под родительским крылом, и карьера бы пошла в гору бодрее, и можно было бы восполнить недоданное ранее – но такая неблагодарная тварь, по видимому, не заслуживает отцовского покровительства. Наутро сердце Василия Григорьевича поостыло, но дочь от предложения вежливо отказалась.

Еще один визит совершили супруги Гельманы в Хомуты через несколько лет – когда статус населенного пункта уже повышен был до поселка сельского типа. Возглавлявший поселковый совет Василий Григорьевич гордился готовой к воплощению в жизнь новой своей идеей: в самом центре замышлялось строительство  лечебного заведения абсолютно революционного типа. То был дом престарелых – но не простой, а для привилегированных клиентов. Подобное заведение для простолюдья  уже существовало на окраине раскинувшегося на десять километров вдоль трассы селения – именовалось домом инвалидов и было местом последнего пристанища не только стариков, но и всяческих неблагополучных, включая детей, которые постоянно лазили по местному кладбищу в поисках чего-нибудь съестного, либо в надежде стрельнуть у поминающих сигареты. Вновь возводимый объект должен был принимать – разумеется, не бесплатно, а за перечисление определенной части пенсии - контингент совсем другого ранга. Узнав о новаторстве отца, Катя вновь обожгла креативщиков потоком холодного цинизма, отрезав пути к взаимопониманию:

- Зачем здесь вторая богадельня? Лучше бы роддом построили – до райцентра тридцать километров – бабам рожать не наездиться…

Тип необходимого лечебного заведения назван был молодой женщиной навскидку, исходя из  человеческой логики и здравого смысла – не знала она, что именно перинатальный центр и планировалось ранее открыть в Хомутах. Однако, по рассмотрении бизнес-плана чиновниками и депутатами всех уровней вплоть до областного совета оказалось, что проект требует неподъемных для бюджетов всех уровней капиталовложений, в лучшем случае возникнет очередной долгострой. Неосвоенные финансовые ресурсы уйдут вовсе из района, а на будущий период большую сумму не выделят–  неосвоенные средства не имеют свойства накапливаться.  Вот и вышел избранный поселковый голова с новаторской, разработанной под его чутким руководством его же секретарем инициативой обустроить то богоугодное заведение, на какое выделенных средств хватит, заложив также традицию не то чтобы безубыточности объектов социального назначения, но хотя бы частичной окупаемости. А главное – под нового типа проект согласны были выделить средства частные инвесторы – а это уже гарантия претворения планов в жизнь.

Василий Григорьевич в те времена имел виды на депутатское место в райсовете – новая, альтернативная системы избрания достойных представителей народа в органы самоуправления была ему по душе. Главным достоинством демократии по-украински оказалось то, что люди случайные  по-прежнему влиться в мелкопоместную элиту не могли. Так во времена советские, когда один американский доллар стоил (судя по бюллетеням в «Известиях») 60 копеек в течение трех десятилетий, абсолютное большинство законопослушных граждан, кроме чувства гордости за финансовую систему своей страны, ничего с этого не имели, а после либерализации всей экономики, в том числе и валютного курса, то же самое властное меньшинство, что ранее имело за копейки в принципе все, положило своим представителям такие зарплаты в конвертируемой уже национальной валюте, что сумело купить себе прежний уровень жизни уже по рыночным ценам – и те достойные, кто во времена советские покупал в спецраспределителе черную икру по 3 рубля за кило,  теперь могли себе позволить выложить за тот же килограмм и тысячу честно заработанных американских долларов. Однако само осознание массами того, что есть шанс вовремя свои накопления из одной валюты в другую перебросить, дает уже некоторое ощущение субъектности любому индивиду – хотя и в либеральные времена абсолютное большинство резидентов и нерезидентов ни тренд, ни экстремумы угадать не может и на резких биржевых скачках лишь проигрывает.

Так и в политике публичной визуальная борьба между партиями, идеологическими платформами не разнящимися по причине отсутствия последних, вселяет в электоральный легион веру в собственные силы. Те же персоналии, кому  по должности электоральное стадо положено доить, могут, вовремя предвидя, или дождавшись, когда конкурент не вовремя предаст, перескочить выше одной ступенью по властной лестнице. Василий Гайдученко на политическом столе карты разыграл умело, правильно вступив в одну партию, вовремя переметнувшись в другую, по воле народа сменив ее на третью, а после - вновь вернувшись в первую, при этом занимая все время тот самый кабинет, куда еще при живом отце въехал по праву почти что наследования. Что же касательно его революционного социального назначения прожекта – хотел он сделать предложение о трудоустройстве уже не дочери, а зятю – но Алексей место в райотделе финансов бросать тогда не собирался. Довольно быстро освоив новую для себя (указанную в дипломе) специальность, он вскоре свою должность перерос – да и во всем отделе не сомневался никто, что вместо уходящего на пенсию пожилого чиновника, помнившего на рабочем месте еще годы волюнтаризма, назначен будет Алексей Гельман. Однако в дела служебные  неожиданно вмешался всемогущий Амур.

Один из заместителей начальника профильного облуправления отличался не только пристрастием к молодым представительницам прекрасного пола, но еще и глубокой порядочностью, всегда принимая живое участие в судьбе своих близких подруг. Аккурат после торжеств, связанных с проводами заслуженного аппаратчика на заслуженный же отдых, было объявлено о назначении нового начальника райотдела, вернее его начальницы. Но одним ударом по самолюбию Алексея не ограничилось: хотя слово «тупость» не принято применять по отношению к красивым девушкам да еще и со связями, но другого термина для оценки уровня интеллекта новой руководительницы Гельман подобрать не мог. Должность заместителя в небольшом подразделении учета и контроля предусмотрена не была – оставаясь на прежней ставке, служащий продолжал выполнять функции начальника отдела, терпеливо ожидая каждый день приезда обладательницы заветного права подписи. Все подчиненные привыкли к тому, что начальница особенно хороша собой бывает по вторникам, в который день недели покидала рабочее место в обед – это наблюдение дало повод болтунам породить грязные слухи, что у сановника по одной такой знакомой на каждый день недели – спорили злопыхатели лишь о том, есть ли девушки на субботу-воскресенье, или же уикенд важный чин, блюдя традиции добродетели, проводит в кругу семьи. Спущенная  на должность особа была выше дешевых сплетен  - вообще, казалось, мирские хлопоты девицу не интересовали, лишь в общении с выполнявшим  ее обязанности подчиненным любила подчеркивать наличие у нее документа об образовании, каждый раз рефреном повторяя: «Вы же знаете, что диплом экономиста в Харькове просто так не получить!» - Алексей, прекрасно знавший, чего стоит полученный в Харькове диплом экономиста, лишь  многозначительно кивал ей в ответ. Ощущения он испытывал как в школе, когда решал за отсталых своих одноклассников контрольные работы.

Тучи над выбеленной головкой начальницы стали сгущаться по прошествии нескольких лет –  но то была прогнозируемая горькая участь всех молоденьких смазливеньких конкубин: чем больше жаждет она формализации своего более чем неопределенного статуса, тем меньше партнер желает ее саму. Тому есть много причин, одна из которых – годы, подрубающие базис основанных на половом влечении отношений и подстегивающие выход на арену молодых хищниц. Но и без тлетворного влияния соперниц, когда мужчина начинает планировать дальнейшее существование, включая именно головной мозг, ему приходят в мудрую голову мудрые же мысли, что развод со всех точек зрения нецелесообразен, что с молодой женой спать, конечно, приятнее, но со старой жить комфортнее, ведь на содержание оставшихся с матерью детей алименты платить  в любом случае придется – и это лишь минимальное участие отца в их дальнейшей судьбе. Да и сама прежняя половинка, если не полная дура, оттяпает по закону причитающуюся ей часть совместно нажитого имущества. А в том случае, когда мужчина делал карьеру, используя властный ресурс высокопоставленного тестя – брошенная супруга может приложить все усилия, чтобы отравить жизнь неблаговерному своему благоверному и новой его избраннице – и  здесь ее сановный папа также имеет право дать  человеческим эмоциям приоритет перед благородством и деликатностью. Вот почему к браку с бывшей тайной своей страстью облеченного полномочиями мужчину может подтолкнуть либо большая любовь, либо не меньшей глубины глупость. Чаще стороны идут на мировое соглашение, а поскольку видит каждый бюрократ в государственных ресурсах часть своей собственности, то и расчет за потребленные  услуги, в отличие от расчета с отъявленными жрицами любви, производится должностями, назначениями, привилегиями и вообще тем, чем изобилует пока еще государственная кормушка. Однако начальнице райотдела, учитывая ее низкий интеллектуальный потенциал и завышенные запросы, своей должности было откровенно мало. Быстро проскочив стадию депрессии,  главным признакам которой у крашеных блондинок является постепенное почернение корней волос, особа эта голову вовсе вытемнила, стала наряжаться менее броско, а с Алексеем общаться не так высокомерно. Несколько раз – чего прежде не бывало – вызывал Гельмана лично начальник райисполкома. Конторский планктон, имеющий природное  чутье на «такие дела» вновь стал к формально равному сотруднику относиться с ярко выраженным подобострастием. Всем становилось ясно, что ход своей карьере может теперь дать сам давно заслуживший повышения человек, но деянием, за какое должен перестать себя уважать, в то же время, снискав зависть многих неизбранных.

Алексей, никогда тугоумием не отличавшийся, понял для себя, что расставание с бюрократическим поприщем – дело считанных недель, когда в рабочих разговорах стали мелькать, перемежеванные приторно-похотливыми взглядами, прямые намеки на те рестораны, в каких любит бывать вышестоящая особа и какие она блюда там предпочитает. В эту красивую с двумя извилинами головку и мысли не  придет разделить в ресторане счета – скорее оскорблением для себя почтет избалованное создание необходимость поглощенное собой же оплатить. К тому же ловил себя Алексей на том, что вся эта грудасто-ногастая биомасса его как мужчину влечет куда меньше, чем даже увядающая красота жены. И вообще – подбирать попользованную из-под старого козла девку - это уже предел унижения, пристойнее было бы  в свое время не выпендриваться и мыть их сынкам машины, да верно и доходнее. Вторым вариантом развития событий было, проигнорировав знаки внимания, сохранить status quo – вряд ли в таком случае он из чиновничьей братии будет изгнан – найдет оставшаяся в статусе девушки-приза для лоха-чемпиона себе другого «тягача» – но тогда термин «прозябание» как нельзя более точно охарактеризует дальнейшую на госслужбе перспективу. Посредине четвертого десятка лет жизни, когда человек  уже все умеет и еще все может, нужно было менять Алексею Гельману свою жизнь коренным образом – вот почему  неожиданный звонок от прежнего школьного товарища воспринял бывший экономист как некий знак – хотя стразу был немного ошарашен.

Чтобы Витька Филимонов обратился даже к кому-либо из близких людей с просьбой – а он именно просил узнать о возможности устроиться на работу в той фирме, через которую Алексей раньше ездил на заработки – должно было случиться нечто неординарное, если не страшное. Иногда казалось Гельману, что амбициозностью товарищ, не привыкший быть никому обязанным, превосходит его самого. Алексей вдруг отметил для себя, что никогда после школы с одноклассником близко не общался и тем более не работал вместе – хотя они примерно в одно и то же время выезжали на заработки в одном направлении. С протекцией у Гельмана не вышло – прежнее среднего звена руководство либо работу вдали от дома забросило, либо поднялось на недосягаемый для простых работяг уровень. Не унывающий Филимонов вскорости вышел по рекламе в «Премьере» на вывозившую людей в Москву организацию – но ехать с ним Гельмана сам отговорил, попросив лишь быть на связи, сказал, что вызовет товарища, если в сопредельной столице склеится. Витьке в тот год по всем статьям не фартило – Алексей уже перестал надеяться на этот канал получения работы и ходил на встречи и собеседования к другим работодателям, также обещавшим высокие заработки вдали от дома. Однако, через месяц на  зазвонившем телефоне высветился незнакомый российский номер – как всегда бодрый Филимонов извинялся за невыход на связь вовремя, рассказал, что предчувствия его не обманули, первая фирма действительно оказалась лажовой, и он теперь вынужден заехать еще дальше, куда товарища с собой не зовет, но может дать номер Гельмана знакомому еще по работе в Харькове – у того вскоре должен выстрелить возле МКАДа неплохой объект. 

Когда жене, принявшей решение главы семьи как всегда философски (конкретную причину ухода с госслужбы ей было знать не обязательно, но догадливая Катя сама давно понимала необходимость смены места приложения усилий мужа), Алексей сказал, по чьим «связям» предстоит выехать на заработки за прозрачную границу, Катя,  грустно вздохнув, спросила  лишь про общего некогда знакомого:

- Что ж он – до сих пор пьет?

Алкоголизм, вопреки утверждениям многочисленных экспертов, оплаченных рекламщиками антипохмельных препаратов, есть болезнь, сама по себе не смертельная, но неизлечимая – поэтому каждый страдающий алкогольной зависимостью стоит перед выбором из двух всего альтернатив: либо завязать – не важно на какой срок – либо сгореть от усугубленных водкой недугов. Витька был из первой когорты – бросив пить вскоре после собственного развода, сумел он заработать себе на не бог весть какое, но все ж отдельное жилье. Интересно, что и до своего вхождения в период трезвого существования завязывал  пьющий с употреблением спиртного перед каждой командировкой, что делать и Алексею настоятельно рекомендовал.  Но для товарища своего находил он другую, чем для себя мотивацию неупотребления: «Я всего лишь запойный – для меня каждый штопор – потеря денег да и все. А тебе пить нельзя, чтобы слабости не показать. Через эту слабость тебе могут за твою же силу отомстить – ведь ты не сможешь через человека переступить». Что тогда, в далекой молодости  имел ввиду товарищ – Алексей понять не мог, думал, вероятно, что это очередной Витькин полупьяный бред. Но теперь, уезжая в неизвестность, сказал трезвый алкоголик то же самое вышедшему его проводить потенциальному коллеге. 

Однако в тот беспокойный вечер пропустил эти слова Гельман мимо ушей.

Через неделю после звонка  товарища вышел на связь с Алексеем и тот, кому надлежало стать на ближайшие месяцы непосредственным начальником бывшего экономиста – выехал в Москву  новоиспеченный  рабочий в гордом одиночестве, зная лишь станцию метро, номер маршрутки и название остановки, где строящийся объект расположен.

 

 

 

 

 

                                Глава 2. Москва июньская. 

 

В а н я (в кучерском армячке). Папаша! Кто строил эту дорогу?

П а п а ш а (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!

         Разговор в вагоне.

Н.А. Некрасов. «Железная дорога»

 

 

Блистательнейшие столицы вошедших в историю наднациональных образований строились, как правило, не в один день, не доверяли слезам верных  и неверных своих холопов, требуя их жертвенной кровушки, являлись конечным пунктом всех имперского значения дорог – и отражали правдивость прочей народной мудрости. Еще одним универсальным признаком сердец всех метрополий мира можно назвать концентрацию на ограниченном пространстве финансового ресурса – отсюда даже при высокой плотности населения вытекает (согласно закона стоимости) резкое увеличение цены товара «рабочая сила», а также презумпция необязательности исполнения законов пропорционально их же ужесточению – ведь в соответствии с костным неповоротливым законом осваивать неподъемные пласты денежной массы довелось бы довольно долго, и процесс строительства мегаполисов затянулся бы вовсе на неопределенное время. Все, возводимое в самой белокаменной, строилось  с привлечением громадного количества трудовых ресурсов. То же можно сказать и об объектах, расположенных под Москвой (принимая любое значение предлога).  Как строивший железную дорогу до северной столицы граф, так и прокладывавший подземные тоннели партийный секретарь, лично могли и не знать о том количестве рабочей силы, что трудилась на вверенных им современными каждому вседержителями объектах без надлежаще оформленных документов. Беспощадный монарх-голод сгонял на возведение железной дороги народные массы крестьян, не пребывавших в государственной собственности и не получивших от барина специального дозволения, а на строительство метро – лиц, не имевших не только паспорта, но и заверенной хоть какой-нибудь печатью бумажки из сельского совета. Случись уполномоченным на то органам проверить трудовые резервы на законопослушность, вероятно, работы по возведению стратегических для своего времени объектов сильно бы забуксовали. Однако и Петр Андреевич, и Лазарь Моисеевич озабочены были материями куда более возвышенными, функцию контроля перепоручив специально назначенным чиновникам. Последние, также, не будь дураками, в скользкие темы вникать не спешили, хотя и полную индульгенцию рабочим дать были не в праве – да, вероятно и не хотели этого. Ведь работника, легитимность пребывания коего на рабочем месте под вопросом, кроме стимула материального, можно понудить к ревностному исполнению должностных обязанностей страхом, и это не угрозы, кои привести  в исполнение можно нарушением закона – напротив, того же закона буквальным исполнением.  Благородные и неблагородные подрядчики и прожженные ветрами гражданской войны совслужащие деятельность, предусматривающую человеческий фактор, сбрасывали на плечи стоявших на служебной лестнице еще ниже должностных лиц, так постепенно доходя до уровня низшего, где грамотеи-десятники и освобожденные бригадиры  и вели разъяснительную работу с непосредственными исполнителями. Царившая в социальной пирамиде строгая субординация не давала представителям низов шанса переместиться наверх резко и быстро, но грызня на каждом уровне продолжалась, выдвигая чуть вперед индивидов, быть может, и не самых достойных, но уж точно самых жизнеспособных – в социал-дарвинистском значении термина. Интригами и кознями против конкурентов рабочие коллективы превосходили описанные в классических трагедиях монаршие семьи – ведь благородные персонажи сражались всего лишь за власть либо богатства, а у низкородных на кону чаще всего стояло единственное их имущество – собственная жизнь. Восхождение по служебной лестнице во все времена было процессом долгим и мучительным, особенно когда место человеком было занимаемо не вследствие объективной оценки его способностей, а лишь попавшим в случай – тогда индивид с объективным потенциалом ефрейтора, усевшись на должность пропорционально-сержантскую, отсутствие навыков и способностей пытался компенсировать командным голосом перед подчиненными  и низкопоклонством перед начальством. Таких сбивали с толку наезды разношерстной барско-чиновничьей братии, уверенной, что мужик по природе ленив, либо склонен к саботажу – тогда поставленные задачи никак не отражали реальности, а их несвоевременное выполнение понуждало изыскать  и примерно наказать виновных. Завышенные требования вытягивались надрывавшими себе хребты и грыжи рабочими, новые мертвецы пополняли блуждающие вокруг объектов толпы, а с родных мест к столице на освободившиеся вакансии тянулись бывшие их земляки – в большинстве своем – такие же беспаспортные – дабы заменить павших и удешевить рабсилу – но даже эта заниженная цена превосходила в разы, а то и на порядки ту плату, что за свою же работу мог получать трудовой мигрант дома.

 С течением времени ситуация кардинально изменилось в лучшую для гастарбайтеров сторону: уже не вымирают от голода целые селения на исторической родине заробитчан, а функцию заградотрядов вокруг мест компактного проживания выполняют демократические институции, сделавшие популизм основой внутренней политики суверенных государств и автоматически снижающие цену рабочей силы на местах ради увеличения социальных выплат электорально близким трутням, давно отменены телесные наказания, продать или выменять на щенка борзой собаки живого человека юридически невозможно. Но главным достижением цивилизации за последние века стала, бесспорно, поголовная паспортизация  лиц прибывающих к стенам третьего Рима. Паспорта необходимы вовсе не для учета рабсилы и контроля за ней (каковые процессы до сих пор лишь стремятся к совершенству), а  больше для того, чтобы знать, в какую из вновь провозглашенных суверенных республик депортировать того работника, чей труд сердцу всеобщей родины по каким-либо причинам перестал быть общественно необходим, или же в крайне теперь редкой (не желательной ни для кого) ситуации - гибели гражданина сопредельного государства - куда везти тело покойного, и в какое консульство за транспортировку двухсотого груза предъявлять счет.

В абсолютном же большинстве случаев субподрядчику достаточно фактического выполнения наемным работником своих трудовых обязательств, и представители нижнего руководящего звена знают, как правило, своих формальных подчиненных лишь по именам. Новый начальник Алексея, через месяц услыхав его фамилию, сильно удивился, переспросив: «Так ты что – еврей?» Однако, начальству любого уровня по большому счету плевать на этническую принадлежность исполняющих работы, хотя страна, откуда прибыл работник, известна,  и нижний с полномочиями чин, как правило, имеет паспорт того же государства, что и его подчиненные.

Местами компактного скопления гастарбайтеров любой национальности, гражданства и уровня легитимности ( от нигде не фигурирующих «подснежников» до лиц, трудящихся на почти законных основаниях – имеющих кто купленные, кто липовые, а кто и официальные разрешения на работу) в Москве и с недавних пор в Подмосковье являются строительные городки. Практика поселения рабочих по месту приложения труда обусловлена дорогой арендой жилья и высокими транспортными расходами, а также опасностью  отлова персонала представителями власти при перемещении к рабочему месту и обратно. Еще есть такой фактор, как время, ресурс коего в сутках ограничен. Для тех, кто работает с оглядкой на трудовое законодательство, это, быть может, и не так существенно, но если вдруг суровая производственная необходимость заставит руководителя увеличить рабочее время в сутках до 14 -15 часов – здесь уже необходимые для осуществления поездки два-три часа могут поставить под угрозу выполнение производственной задачи, а увеличение численности наемных рабочих снизит вознаграждение за труд каждого конкретного заробитчанина, поскольку валовая сумма расходов на оплату труда по каждому объекту  если и изменяется, то лишь в сторону снижения. В этом последнем случае рабочие, как правило, сами предпочтут  ужесточение эксплуатации, хотя такими жестокими авралами редко кто себя изнуряет, и щадящие 11 -12 часов (разумеется, при работе без выходных) являются оптимальной продолжительностью рабочего дня летом. Гениальный мозг современных креативщиков измыслил массовое производство стандартизированных вагончиков, используемых в том числе и как жилье для рабочих, а прагматичные производители тут же идею  подхватили, внедрили и поставили на поток оригинальное ноу-хау, которое в сочетании с не менее гениальным изобретением последних десятилетий – биотуалетом - делает возможным проживание гастарбайтеров буквально в трех минутах пешего прохода от рабочего места. Идея принята была на ура московскими субподрядчиками, которые принялись размещать небольшие, правда, включающие всего 3-4 вагончика стройгородки порой и во дворах жилых домов. А уж в бурно разрастающемся Подмосковье, где свободного места вдоволь, вырастают целые конгломераты со своими даже улочками, постом охраны, забором – вот только в абсолютном большинстве случаев без подачи и слива воды. Однако животворящую жидкость никто не возбранит привозить в огромных барабанах тачкой либо приносить в воспетых постсоветскими умельцами пластиковых бутылках с близлежащей стройки, где на проходной указаны часы забора воды, а сливать отходы процесса жизнедеятельности можно и в обильные заросли дикой травы возле своего вагончика, либо отойдя с помойным ведром поближе к забору. Установка искусственных ячеек гастарбайтерского общества при помощи подъемного крана дает возможность создать «двухэтажки» с предусмотренным для прохода неогороженным импровизированным балкончиком шириной примерно в метр.

В точке такого компактного проживания есть место всем некогда братским нациям и народностям (если, конечно, не накручивать самого себя на деструктив по отношению к представителям прочих этносов). Вероятно такая же ситуация (лишь с поправкой на количество денег) наблюдается и на прочих этажах московской социальной лестницы, но Алексею Гельману суждено было ознакомиться именно с этим уровнем. В стройгородке проживали все, кто выказал желание плодотворно трудиться на субподрядчиков строительно-монтажного управления №555, возводившего некоторые лишь из многоэтажных домов жилмассива, названного в честь того совхоза, на месте коего располагался, Пролетарским. Каждое утро обитатели городка по одиночке, а чаще – небольшими группами направлялись к тем корпусам возведенного уже дома, где им надлежало приблизить заветный час вселения оплативших первый взнос ипотеки почти что москвичей – формальное расположение поселка за окружной трассой не делает их (согласно последних инициатив законодателя) отличными от обитателей внутреннего пространства Садового кольца.  Раньше всех стихают разговоры на фарси – таджики-дворники, кому не нашлось пока места в требующих постоянного обслуживания домах  идут на добросовестный труд. После семи утра здесь можно услышать и вульгарную латынь – это идут дружной бригадой на работу сантехники-молдоване, и говор на тюркском обитавших ранее на первых этажах строящегося дома, а теперь по причине близкой сдачи объекта переселенных  в городок узбеков. Но и в рабочее время отдельные вагончики не пустеют – там проживают целыми семьями те выходцы из ближнего зарубежья, члены которых не работают на славное 555-е стройуправление, да и неизвестно, работают ли вообще. Особнячком держатся пребывающие в подавляющем меньшинстве славянские народности – для них все иностранные наречия – на один лад, они по непонятной никому причине считают знание лишь  языка межнационального общения фактором, способным увеличить их цену как работников. По большому счету допускают они большую ошибку, поскольку работа гастарбайтера стоит сколько стоит, но мнимое моральное превосходство в некоторых кругах работников также принято почитать частицей оплаты – а это на руку работодателю. В общем, когда Филимонов по телефону говорил, что «хохол на Москве сильно подешевел» - ни сколько не лукавил. Будучи одновременно и профессиональным экономистом и заробитчанином со стажем, Гельман мог проследить ситуацию в динамике: доллар в девяностых был куда зеленее нынешнего, и получаемые тогда 200 баксов покупательную способность имели много выше теперешней тысячи, а если еще учесть, что  в недалеком прошлом работодатель брал людей безо всякого умения, а сейчас требует  определенных навыков в строительных профессиях,   да и средние зарплаты в самой Украине повысились изрядно – можно было уже задаваться вопросом о целесообразности поездки – для тех, разумеется, кто постоянной работой дома обеспечен. К тому же, расхожее мнение о дешевизне выходцев из Азии  также не всегда верно: если принять как должное оплату переработки (сверх восьми часов в день) в двойном размере, а еще просчитать сумму социальных начислений (в том случае, когда бывшие соотечественники работают легально), стоимость проезда к месту работу и обратно и питание – выйдет, что работающий, разумеется, не по КЗоТу, но все же на официальную фирму за чистых семьсот в месяц узбек продает час своей работы дороже, чем самотужки прискакавший на ожидаемую полторушку (которая может вылиться и в тысячу при плохих погодных условиях и перебоях с поставкой материалов) и шифрующийся от всех  властей представитель нации формально братской, хоть и провинившейся перед старшим сородичем оранжевой неожиданностью, но вовремя и навеки выправившейся. Все это может уразуметь и человек без красного диплома экономического ВУЗа (наличие документа об образовании Алексей, кстати, не афишировал, резонно полагая, что такое социальное падение скорее сыграет в новом социуме на снижение его же рейтинга). Однако, уяснив трудоемкость операций, какие предстояло выполнять, оценив свою работоспособность и рассчитав таким образом предполагаемую свою за три месяца зарплату (даже с учетом ожидаемого «кидалова» на последнем транше – и об этом предупредил осведомленный школьный товарищ), решил для себя рабочий, что все же стоит в Пролетарке остаться, а выданный в конце месяца крупный аванс, сложенный с полученными на питание авансами текущими (склонностью к экономии отличался Алеша еще задолго до поступление в профильное учебное заведение),  сделал возможным перевод жене такой денежной суммы, что в разы превышала оклад харьковского нижнего звена бюджетника – а ведь у субподрядчиков водится до окончания объекта не выплачивать на руки рабочему и половины начисленного. Но деньги, особенно после получения женой перевода, мало Алексея волновали – точнее, не волновали текущие выплаты. Нужна была ему  к полученнию по окончании сезона достаточно большая сумма – ведь какое бы дело не начинать – даже если назвать этим словом поиски новой работы, не отягощенные необходимостью хвататься за что попало – без подстраховки не обойтись, а брать кредиты под непонятные бизнес-проекты, чтобы после, выплачивая банку оторванные от семьи копейки, долгие годы балансировать на грани неплатежеспособности – на такое он  точно не пошел бы. Алексей искренне полагал, что человеку нужно очень мало, вспоминая как самое счастливое то время, когда не каждый день  делили на четверых одну банку тушенки к полученной на зарплату перловке, но зато вся семья  была вместе в коммуналке, к тому же (тогда казалось) – все на свой возраст были здоровы и душевно, и физически. Теперь Гельман старался не вспоминать опустевшую квартиру. На счет жены – видел в ее глазах Алексей усталость от жизни – не такую, как в глазах матери, не до патологических отклонений – наоборот никому из посторонних не заметная сила Катиной личности с годами только крепла. Лишь избыток психического здоровья позволил ей долгие годы продержаться на работе – в интернате для умственно отсталых детей, да еще не уходить в тарифный отпуск за последние три года ни разу. Там была вся ее жизнь, в другом отделении стационара находились и ее сын, и свекровь – так что Катя могла неделями в квартире не появляться.  Педагог и психиатр от бога, даровавший надежду многим  на возвращение к полноценной жизни их близких, своим родным людям помочь она не могла. Больше всего убивало Алексея то, что жена помощи от него никакой не просила – а попроси – не знал он, чем мог бы помочь сильной самодостаточной женщине. А еще казалось мужу, что все больше разделяет их с женой отсутствие рядом его сестры. По последней информации из-за границы, Соня, у которой наметилось было стабильное улучшение, снова госпитализирована – бабушка на излечении также – обследование показало, что престарелое сердце в нормальном для возраста носительницы состоянии, а боли в левом боку – развившаяся вследствие регулярного пережора болезнь поджелудочной, вылившаяся в панкреанекроз. Теперь, чтобы ухаживать уже за обеими нуждающимися в медицинской помощи женщинами, в Штаты была вызвана младшая дочь Розы Иосифовны.

Будь у Алексея Гельмана высокие денежные доходы, и пользуйся он услугами психологов и психоаналитиков (миссию которых жена, наблюдавшая психопатологию ежедневно, видела в избавлении нуждавшихся в задушевном разговоре от лишней денежной массы в кармане либо на текущем счету), непременно услышал бы от получателя гонорара, что переживает кризис среднего возраста и нуждается в смене обстановки. Но сменить последнюю, используя круг харьковских связей, не представлялось возможным главным образом потому, что самих связей-то и не было, а через немногих знакомых мог лишь пересесть  в контору, аналогичную той, откуда сбежал. Отъезжая из Харькова, Витька сказал полусерьезно: «Вот с проблемами разгребусь, денег заработаю – и сяду в какой-нибудь офис за двушку гривен в месяц на жопе сидеть, стаж для пенсии зарабатывать и в компе пасьянсы раскладывать». Только вряд ли друг бы долго там выдержал, а сам Алексей и пробовать больше не хотел.

 Еще одно полушутливое- полумрачное напутствие  старого товарища все время крутилось в голове: «Хохлам в России только три способа увеличить положенное по норме денежное вознаграждение: меньше жрать, дольше работать и кинуть кого-нибудь слабее себя – но последнее у тебя не выйдет». Экономия на питании и увеличение трудового времени суток не казались чем-то неподъемным – средних лет мужчина довольно скоро втянулся в новый для себя режим, денежное же вознаграждение видел достаточным, чтобы не придумывать таких способов обогащения, за какие перед собой после будет стыдно.

 

 

 

 

                  Глава 3. Метод Груббера.

 

Александр Чубов лишь недавно сделался руководителем освобожденным, вернее получил ставку в фирме «Промальпстрой». При этом никто не мог запретить ему и гнать погонные метры стыков с люльки – этим Чуб не пренебрегал – уж очень заманчивые расценки. Работать  с людьми, над кем начальствовал, его обучала сама жизнь – и подходы к каждому он старался искать индивидуальные. В определенном смысле, работой с людьми была заполнена почти вся его сознательная жизнедеятельность – еще с тех пор, как в далекие уже девяностые «держал» он часть Краснооктябрьского района, а уж в райцентре знал и уважал его любой. Но после трехлетней отсидки, как ни манила  назад нива криминала, удивил Чуб многих, решив с преступным прошлым порвать. Не зная в двадцать восемь лет никакой профессии, кроме искусства мордобоя, подался  бывший авторитет в промышленные альпинисты и довольно скоро овладел многими специальностями – благо силенкой мать-природа не обидела, да и обучение любому делу давалось парню с юных лет легко: был он в школе отличником, и не сверни в восьмом классе на дорожку скользкую, быть может, блистал бы уже в какой-нибудь науке. Понятно, что в самом Краснооктябрьске  денежной работы немного, но недалеко был город Харьков, где до восьмого года нового тысячелетия ходило немало валюты украинской и иностранной. После кризиса честная трудовая деятельность вновь перестала быть привлекательной – но Чуб держался твердо, как «завязавший» алкоголик не подходит к бутылке, продолжая работать за такие зарплаты, ради каких еще за полгода до того не стал бы даже нажимать кнопку на мобильном. Однако, денежная масса в суверенном государстве не росла с той же скорость, как еще пятилетку тому назад, а молодая жена и родившийся ребенок, хоть и не просили ни о чем лично, но заставили задуматься о покупке квартиры. Цены на недвижимость в Краснооктябрьске сильно уступают Харьковским, но поднапрячься все же необходимо. Сравнительно честно заработать можно было лишь за северной границей – при том, что к старому возврата также не было – уж больно много подвижек произошло на социальных верхушках украинских периферий за последнее десятилетие. Ничего не оставалось, как, оплатив дорогу и взяв необходимую снарягу и инструмент, везти троих земляков в Москву. С первым объектом не посчастливилось – а за людей Чуб был хотя бы перед собой в ответе. Пришлось уводить их на другой объект – там все могли, зарабатывая по семьсот русских в день, легко скопить не только на обратную дорогу, но и  на то, чтобы не пустыми приехать домой. Однако, самому Чубу такие заработки не подходили – ведь дома в залоге была машина, а еще на занятые под честное слово восемьсот баксов каждый день капали беспощадные проценты -  старые связи не отменяют финансовых обязательств, лишь дают дополнительный шанс взять их на себя. С такими доходами даже долги бы не уменьшались долгое время – поэтому ждал Саня звонка от другого на Москве знакомого – но, как дождался – на собственной шкуре почувствовал значение слов «черная неблагодарность» - из приехавших с ним двое не захотели оставлять нагретое место ради неизвестно чего – знали, что меры, привычные для своей молодости, сорокалетний их товарищ применять не будет – согласился на новый объект перебраться лишь Андрюха Кондратюк – бывший одноклассник и почти сокамерник – по крайней мере отсиживали в одно время, хотя Кондрат много дольше. Еще по Харькову знакомый Витька Филимонов, не дождавшись, пока объект станет реальностью, уехал из столицы на Сибирь, правда, оставив телефон типа, что с ним когда-то работал и пребывал так же, как Витек, в алкогольной завязке – это безусловный плюс, потому что  главным минусом Кондрата был его  же неконтролируемый  алкоголизм. Хотя Чуб к новым людям относился с недоверием – эта привычка порождена печальным опытом прошлых лет – но выхода на тот момент не было – вызван был незнакомец в Москву. В этот раз жизненная чуйка в  хорошем смысле подвела – человек, с кем ни разу до этого Чуб даже не общался, в работе был, разумеется, не так спор и сноровист, как сам бригадир – но опыт приходит быстро, скрупулезность и добросовестность на фоне порой не ко времени срывавшихся в алкогольное пике земляков давали повод сказать, что работает Леха не хуже других – а дождаться от Чуба даже такой скромной похвалы суждено не каждому его подчиненному. И лишь катастрофическим производственным цейтнотом можно объяснить появление среди подчиненных того человека, кого нахваливал руководитель почти все время, но не за его работоспособность, а за умение жить. Был Груббер его другом еще по тем далеким временам, когда Краснооктябрьск, услышав их имена, содрогался в предчувствии далеко не правовых методов решения экономических и межличностных споров. Вот только в конце девяностых Макс не сел – может быть, поэтому не завязал так резко и бесповоротно, как боевой товарищ – однако, в жирные денежные времена также перешел на легальное положение, а женитьба в Харькове заставила всерьез призадуматься и отложить на неопределенное время (а быть может и навсегда) мысли о возвращении к прежним вольностям. Единственная привычка, что вынес Груббер из «лихих лет» - страсть к игре в покер, но и эта деятельность, несмотря на показушное противостояние законодателя, в последние годы легализована в специальных клубах, а уж в интернете можно сражаться с виртуализированными, но абсолютно реальными соперниками, живущими во всех уголках планеты, хоть круглые сутки – нужно лишь иметь положенные в электронный кошелек реальные деньги. Именно крупный проигрыш в одном из харьковских покер-клубов заставил остепенившегося  и законопослушного Груббера временно покинуть уютные злачные места и  оставить скучать жену – в Москву поехал он, сам не зная куда – а здесь подвернулась работенка у прежнего знакомого. Однако очень скоро почувствовал тертый в столице человек, что работа фасадчика не так прибыльна, как подряды по внутреннему облагораживанию помещений и, выбрав авансами почти все заработанное собой, перешел к другому подрядчику. Именно этим и восхищался в товарище Чуб – умением отхватить побольше– и именно поэтому не видел в старом друге потенциального своего подчиненного, часто повторяя: «Ты немцем только прикидываешься, реально – настоящий жид, признайся!» Однако Максим Груббер не прикидывался, а действительно был этническим немцем, дед его как раз  за это выселенный в свое время с Поволжья в Казахстан, однако, изыскал пути к возвращению в еще более западную область Союза и даже сыну сумел дать высшее образование. Но Грубберу-внуку, взрослевшему в переломный исторический момент, показалось обучение высоким наукам делом бесперспективным – вот и ушел он с первого курса в Советскую Армию, а демобилизовался уже из Украинской, после чего восстанавливаться в ВУЗе не стал, почел за лучшее делать более престижную для девяностых годов карьеру. Крепкое телосложение и умение драться немало этому поспособствовали в молодости – да и теперь внушительные размеры одного лишь  его кулака заставляли собеседника быть осторожным при выборе слов для разговора. Пришедший всего раз в сопровождении большой группы соотечественников подвыпивший узбек не успел даже предъявить пребывавшему в таком же состоянии немцу всех претензий, как был уже повален на землю и, получив резкий удар ногой в грудь, поползновения свои пресек – группа поддержки не сработала, толпой чужака бить не стали. После этого по стройгородку ходили разговоры, что, случись драке, Груббер с Чубом, встав спиной к спине, могут раскидать все нерусское население импровизированного общежития. Особенно восхищалась победой на межнациональном фронте  бригада уроженцев Ярославской области, рассчитывая, что славянскому братству теперь лишь крепнуть. Работали ярославцы на того же субподрядчика Петю,  к кому перешел Груббер, ведавшего остеклением постепенно вводимого в эксплуатацию объекта. Был Петя тщедушного телосложения, да еще в общении даже с подчиненными уж слишком мягок, казалось, за сорок лет своей жизни он так и не научился противостоять хамству в любом его проявлении. Ярославцы же лично против начальника ничего не имевшие, тем не менее, страдали излишним пристрастием к спиртному, уходя в долгие загулы порой в самый неподходящий момент. Поначалу сосуществование с новоиспеченным конкурентом (на паях другом по славянскому братству) протекало в цивилизованных рамках – Макс подгребал те подряды, на которые не хватало сил и духу у россиян. Однако при приемке работ пошли валом рекламации: межкомнатные двери, а также балконные фрамуги, установленные «под газом» закрывались со скрипом, а Петя не мог выловить никого из мастеров в трезвом виде. Тогда, потеряв терпение, сказал интеллигент четко и ясно, что выплатит остаток денежной суммы за работу тому, кто принесет ему подписанные акты. Подгонка уже установленной фрамуги трудоемкость имеет много меньшую, чем установка с нуля, да и далеко не вся работа выполнена была ненадлежащим образом, но дорога ложка к обеду, неугомонная комиссия требовала выправления накосяченного, ушлый Макс оказался тут как тук – и за три дня, правда, очень напряженной работы отхватил по меньшей мере двухнедельный куш. Пришедшие (по причине безденежья) в условно коммуникабельное состояние ярославцы недоумевали, как мог Петя так непорядочно с ними поступить, были попытки обсудить восстановление финансовой справедливости и с Груббером, завершившиеся двумя подглазным бланшами и одним выбитым зубом, придуманной для этнического немца кличкой «оккупант», а еще привычкой не обладавшего ни голосом, ни слухом инородца каждое утро, проходя мимо вагончика, где ютились волжане, напевать модную несколько десятилетий назад переделку песни о их земляках, возжаждавших молочной продукции, но перепутавших половую принадлежность крупной рогатой скотины.

Не стеснялся Груббер выпросить у старого своего друга ни во временное пользование люльку (арендуемую «Промальпстроем»), ни подсобника-Пашу для скорейшего выполнения поставленной задачи (последний рад был ставке, а нового начальника называл за глаза «феодалом»). Еще хорошо перло на шабашках – начался массовый заезд новоиспеченных москвичей в частные домовладения. Отбыв в Москве три положенные законом месяца, Макс, без сомнения накосил бабла в количестве, достаточном для погашения долга, был доволен, что от Чуба вовремя сошел, при этом оставаясь с земляком в отношениях по-прежнему приятельских, единственно, чем огорчен  - что не удалось, как планировал, сбросить десять лишних килограмм живого веса.

 

 

 

                    Глава 4. Метод Гельмана.

 

 

Алексей, проработавший с Груббером на одной люльке три недели, не разделял мнения Чуба, что это «страшный человек», хотя и напарником своим в дальнейшем его видеть не жаждал. Были два немолодых уже человека в разных жизненных обстоятельствах, имели разные исходные условия, а  главное – разные отношения с бригадиром. При этом понимал Гельман: склонность напарника грести под себя подталкивает к мысли, что нужно остерегаться прокола всем, кто рядом – однако незаслуженных наездов напарник никогда себе не позволял, ловил, как хищник в дикой природе, откровенно слабого противника, к тем же, кто не выказывал слабины, относился довольно индифферентно. Все это воспринимал Алексей с осознанием невозможности изменить временное свое окружение – и даже не предпринимал попыток заставить работать интенсивнее того человека, кто душой уже был на другой работе. Однако, принятие темпа напарника сильно удешевляло работу самого Гельмана. Поэтому последний, оставшись в одиночестве, с удивлением заметил, что заработок его (если не выплаченный, то по крайней мере начисленный) существенно вырос, хотя ровно во столько же тяжелее стало работать.

На какое-то время напарником стал оставшийся также в одиночестве Кондрат – Чуб, окончательно надевший белую каску, все меньше на люльку взбирался – с одноклассником бригадира работалось бы легко, если бы не его запои. После «Промальпстрой» по просьбе Чуба прислал на подмогу еще одного Андрея – также уроженца Краснооктябрьска, также имевшего за плечами не один тюремный срок – за что получившего от бригадира прозвище Рецидивист, сокращенной после до короткого Рицик. Этот первым делом выяснил, где на Пролетарке пункты приема металлолома, и никогда не упускал возможности лишнюю даже железяку, не говоря уже про обрезь алюминия, туда снести. Расхожее мнение, что люди, длительное время пребывавшие в местах лишения свободы, чем-то отличны от тех, кто там не побывал, в основном лишены оснований, но одну особенность отсидевших Алексей подметил четко: они все пытаются допить недобранное за годы вынужденного воздержания и напиться впрок. Быть может, так же ведут себя и остальные алкоголики, но у сидявых жадность на порядок выше – это при относительной  порядочности в прочих вопросах. Сам Алексей оценил оказанную одноклассником услугу, пользовался сочиненной Филимоновым легендой о завязке по причине алкоголизма и был этим доволен, понимая, что распитие спиртного подрубало бы и его трудоспособность, а еще стоило бы немалых денег.

При этом отношение к возлиянием с точки зрения логики было необъяснимо: совершенно здравомыслящий бригадир почему-то сам вечерами не гнушался опрокинуть стакан-другой в компании подчиненных, которых утром материл за попытки опохмелиться, иногда приводившие к выходу работника из строя. Однако, нарушения дисциплины труда почти не наказывались  - если не считать  наказанием снижения заработка, ведь оплата была сдельной. Но увидел Алексей у коллег еще одно новаторское отношение к зарабатыванию денег: казалось, посидеть за  беседой после принятия внутрь дешевой жужки имело для работников большее значение, чем возможность заработать порой до ста долларов в день – но при условии, разумеется, что придется запрыгивать в люльку ранним утром и работать до захода солнца.  Какая-то необъяснимая уверенность уроженцев райцентра, что возможность зарабатывать суммы того же порядка будет у них всегда пугала жителя города областного значения. Не стремился прибавить к неизвестного размера ставке заработанное и сам Чуб, хотя все время напоминал подчиненным о сроках сдачи объекта. Все это для Гельмана, привыкшего в молодые годы к суровым штрафам за нарушения, было непонятно и дико. Еще больше удивляли перемены в поведении младшего начальника, даже порой пугали. Казалось, недавно заступивший в должность почувствовал, что ощущаемое им и ранее превосходство над подчиненными теперь неоспоримо никем – и чем дальше – больше, часто по делу, но иногда и беспочвенно, так орал на висевших на люльке своих рабочих, подбирая синонимы для обозначения их низкого интеллекта,  что слышали, казалось, и жильцы окрестных домов. Работавший рядом  и благоговевший перед авторитетом Чуба Рицик первое время даже пытался буквально выполнять приказы командира, отчего исполнителя тмило еще сильнее. Алексея, со временем освоившего почти все нюансы работы фасадчика, такие окрики все больше раздражали, было время, он даже хотел просто собраться и уехать – благо деньги на возвращение домой всегда были с собой, - ведь даже самому ангельскому терпению когда-нибудь приходит конец, а у него альтернативой – не голодная смерть, даже не голодная жизнь, можно в самом Харькове скудновато, но зарабатывать – но одно воспоминание заставило его на работе удержаться. Во время очередной выволочки, слушая стандартные крики Чуба «Вы что, дебилы? Ну как вы могли  такое сделать? Что ж вы объясняете мне, почему делаете говно, вместо того, чтобы его не делать?», услышал  Гельман такой предэпилептический надрыв в голосе и увидел что-то яростное, хоть и не злое в глазах – вспомнилось ему, как точно также близко к сердцу воспринимавший все дела, в каких участвовал, отчим, почти теми же словами орал на него во время очередной генеральной по дому уборки – тогда, быть может, один из немногих в жизни случаев, когда Алеша против кого-то взбунтовался, повысив на взрослого голос, твердо заявил: «Не смей на меня кричать, ты мне никто!» Мужчина тогда сразу сник и отошел, и после от подростка отгородился – видимо последнюю часть фразы уяснил для себя тверже первой. Как ни странно, тяжелее всех было от ссоры двух сознательного возраста людей маленькой Соне: традиционные втроем воскресные прогулки в центр города (мама выходить без нужды из квартиры уже тогда не любила) прекратились, и девочка, одинаково сильно любившая и отца и брата, терялась и не понимала, почему такие родные ей люди не могут быть с ней рядом одновременно. Еще через два года отчим умер – Алексей не винил в этом себя, даже не считал, что трагическое событие как-то приблизил, но чувство чего-то неисполненного изнутри саднило. Теперь, наблюдая перед собой человека, по собственному его убеждению, сильного во всех отношениях, обнаружил подчиненный такое уязвимое место, что и сам начальник, вероятно, не осознавал. Ведь в этом крике – как двадцатью годами ранее, так и теперь – явно слышалось отчаяние человека, искренне желавшего сделать все идеально, а видевшего перед собой исполнение в стиле «как всегда». Также понимал теперь Алексей, почему люди более добросовестные и исполнительные не могут с откровенно психованным бригадиром ужиться – оставался он, пожалуй, единственным, на кого начальник участка «Промальпстроя» мог положиться, поручая выполнение задач. Чуб, порой, выйдя из себя, ставил другим подчиненным Гельмана в пример, напоминая: «Вот почему Леха – сын интеллигента (при других обстоятельствах это звучало бы как оскорбление), он даже перед тем, как мухобойкой убить таракана три раза подумает и не убьет, если берется – то умирает, но делает, а вы – убивали людей, сидели по десятке (это в любом случае следовало воспринимать как комплимент) – с утра мне обещаете одно – а под вечер я вижу другое?». В откровенных с Гельманом разговорах называл их Чуб в сердцах пропидоренными краснооктябрьскими зеками и настаивал на том, что на  таких в производственных вопросах полагаться никогда не стоит.

Кодекс чести у новых знакомых был действительно более чем странным. Они, люди далеко не молодые, казалось, были в некоторых житейских вопросах инфантильнее имеющей официальную справку Алешиной сестры. Их детство, прерванное у кого малолеткой, у кого - отсидкой в более позднем возрасте, сильно затянулось – хотя было это не доброе и безоблачное, книжно-сказочное детство, а напротив злое, жесткое по-дворовому, с драками из-за формальной ерунды и непонятными другим принципами, но обязательно с верой в мудрость кого-то, кто был для них авторитетом. Почему-то должность  авторитета всегда прибавляла, попытки оценить интеллектуальный уровень начальника в зародыше пресекались. Алексей, не стремясь никого обидеть даже в мыслях, вспоминал, тем не менее, наработки своей жены для ее так и не защищенной диссертации, где похожий контингент в подростковых социальных группах называла она «объективными троечниками», часто цитируя высказывания своего выдающегося коллеги о том, что «за этих беспокоиться не нужно, они будут нашими начальниками». Главное, что, по мнению Екатерины Васильевны, объективного троечника отличает – это леность в мысли – а это значит, что и потенциальный отличник может легко до этого уровня скатиться. Сама она выбрала путь в педагогике куда более сложный – выводить на минимальный для сосуществования с обществом тех детей, для кого и эта норма есть плодом величайших усилий. Но сейчас Алексей наблюдал почти точную иллюстрацию к главе работы именно о тех, кто избрал себе путь наименьшего сопротивления, доверив мыслить за себя кому-то другому.

Именно осознание того, что из полноценных работников остался он один, подстегивало Алексея работать почти на износ, а также к спешке и ускорению – как правило, за счет качества – но в поставленных временных рамках другого выхода рабочий для себя не видел.

Подходил критический срок – девяносто суток пребывания на территории Российской Федерации – а это означало, что больше без регистрации находиться на обетованной земле гражданину сопредельного государства нельзя, нужно или выехать хотя бы на полчаса, или готовиться к большим штрафам по отъезде – если конечно не собираешься обосноваться в России на полулегальном положении – до первой проверки документов нарядом полиции или, не выползая из стройгородка (иногда – рынка). Хронические невыходы коллег на работу оттягивали окончательную сдачу объекта, а выезд на побывку домой отодвинул бы окончание работ еще на дольше. Вот почему доехал Гельман лишь до Белгорода, а оттуда электричкой до Казачьей Лопани, чтобы тем же электропоездом вернуться в город первого салюта и сразу в Москву. Вся процедура длилась чуть больше календарных суток – на это время работа на объекте затихла, но не остановилась. Звонок с украинской территории с использованием украинской же сим-карты повлек короткий с женой разговор, в котором Алексей впервые оповестил жену о своих планах незаезда домой. Вероятно, профессиональное что-то заставляет педагогов не выказывать эмоции в разговоре – Катя спокойно ответила, что муж, если сочтет необходимым, домой  может совсем не возвращаться. В общении супругов за последние месяцы особой теплоты не наблюдалось – хотя  других собеседников в Украине у Гельмана не было. С досады он даже перебросил обручальное кольцо на безымянный палец левой руки, хотя и так собирался это сделать: кисть руки правой от постоянной работы перфоратором, шпателем и правилом увеличилась – кольцо на правом пальце уже начинало сильно давить, мешая кровообращению.

Вернувшись на объект, был Алексей обеспокоен рабочими моментами, но все больше в свободные минуты думал  о справедливости слов, сказанных в сердцах женой. Не знал он, зачем нужен дома, а помогать деньгами семье мог скорее, оставшись в столице России на неопределенное время.

Скорая сдача объекта и связанные с ней движения жилого фонда стройгородка заставили немного уплотниться и персонал «Промальпстроя», скучковавшись в одном бригадирском вагончике. Необходимость совместного питания понудила бывшего экономиста предложить свои услуги  для рационального распределения денег на еду – в молодые годы довелось ему поработать в стройотрядах и поваром, и снабженцем. Здесь же поразило бывшего экономиста неумение тратить деньги даже на себя – а может проведенная в бедности молодость давала о себе знать – но расходовать суточные можно было значительно рациональнее. Хотя, если доверять работодателю, доля этих  авансов в общей сумме зарплаты будет незначительной, но пустых трат Алексей все равно не понимал. Чуб в последнее время наезжал и за расточительность, и за скупердяйство. Это был вовсе не выпад против конкретного подчиненного – только на такой нервической ноте Саня и общался теперь со всеми, кто в служебной иерархии стоял ниже него. Причин для беспокойства было немало. Вступивший в свои права сентябрь урезал потенциально возможный рабочий день до уровня светового, всплывавшие недоделки требовали затрат человеческой силы, каковой катастрофически не хватало. Даже  по завершении работ деньги работающему составу фирмы-субподрядчика придут не сразу, а в Краснооктябрьске есть реальная опасность потерять уже внесенный за квартиру залог. Но при всем этом в вагончике почти каждый вечер что-то обмывалось со спиртным – с водкой, но чаще с 777-м портвейном, называемым за номер «Боингом» - вечерние возлияния как водится, снижали трудовую активность следующего дня.

Лежа на своей «пальме», Алексей  каждый вечер слушал воспоминания соседей по вагончику о бурно проведенной молодости и славный город районного значения Краснооктябрьск становился ему постепенно не таким и чужим. Нынешние коллеги с улыбкой и плохо скрываемой гордостью рассказывали о таких своих поступках, коих многие бы устыдились, а сам Гельман ясно осознавал, что попадись он сегодняшним своим добрым знакомым под горячую руку лет двадцать тому назад, жизнь на Салтовке даже без вовремя подставленного дружеского плеча показалась бы ему раем. Любители выпивать почему-то не затоваривались спиртным на весь вечер – порой покупалась чекушка на троих – и какое-то время собутыльники были даже уверены, что эта порция спиртного – на сегодня последняя, лишь спустя несколько минут после опорожнения стеклянной тары возникало ощущение, что все же маловато. Сбегать за «копытные» всегда были рады и вернувшийся от ярославцев к Чубу Кондрат, и Паша-Очконавт (Чуб сложил слова «алконавт» и «очкозавр» в одно – подчиненными новаторство в языкознании принято было «на ура»), человек неопределенного возраста, работавший, кажется, лишь на спиртное, и бывший водитель ташкентского маршрутного автобуса пятидесятилетний Али, и, конечно же, проворный Рицик. Последний союзно служил объектом поучений со стороны сначала Чуба, а после – всегда и во всем с начальником согласной Краснооктябрьской братии. Суть наставлений заключалась в следующем: было у тридцатипятилетнего Андрея, по его же словам, две жены – одна  -зарегистрированная - в Харькове, другая – гражданская - в Вязьме. Сам Рицик, как истый человек с чайником, с выбором определиться не мог, хотя чаша весов склонялась в сторону россиянки. Но здесь вступал со своей житейской мудростью и админресурсом бригадир, уверявший, что обе пассии – и особенно близко от Москвы живущая – лишь ждут привезенных гастарбайтером денег. Последних, правда, Андреем куда больше пропивалось, чем отсылалось обеим благоверным в сумме. Когда заходил разговор о том, куда же ехать Рицику по окончании объекта – а он в обоих случаях попадал в прыймы - весь коллектив под управлением руководителя начинал корить несчастное метущееся создание, а слова «Ты хочешь ехать в Вязьму» звучали примерно с тем же оттенком негодования, что и обращенный к советским тогда еще евреям укор в продаже Родины с целью отъезда в Израиль, а то и – страшно даже подумать – в саму Америку. Алексей никогда не принимал участия в воспитательном процессе, щадя скорее не Рицика, а самого себя – интуиция подсказывала, что могут взяться и за перемывание его косточек. Сам же он, как человек по жизни неглупый, к тому же привыкший оценивать окружающий мир экономическими категориями, отметил сильный переизбыток предложения женского контингента на рынке стремящихся к совместному проживанию людей – проще говоря, средних лет женщина, чтобы не остаться в одиночестве уцепится за что угодно. Острая потребность в рабочей силе заставила и Чуба белую каску временно снять. Алексей для себя установил рабочий день в размере светового – а для того, чтобы с восходом солнца на объекте начиналось движение, подниматься нужно было затемно еще до шести. Включенный в вагончике свет и скорый завтрак будил также бригадира и остальных рабочих – Гельман стал подмечать, что если он выйдет к семи, в полвосьмого выйдут на работу и остальные под чутким Чубовым руководством. В ночь на очередное  воскресенье решил Гельман поспать до девяти – очень уж изнурен был организм, вдруг возникли боли в спине, - искренне надеясь, что хотя бы час отлежится по уходе коллег – но те, видимо, взяли за правило ориентироваться исключительно на Алексея, а не на всходящее солнце – и в тот полувыходной не покидали каждый свои нары до полдесятого. Еще одну неприятность принесла наступающая осень: возвращались в вагончики ушедшие было в поля на вольные хлеба коренные местные обитатели – мыши.  Оставленные на столе недоеденные продукты наутро имели на себе следы их зубов. Гельман неоднократно просил всех жителей блока человеческой породы делать то, что сам предпринимал регулярно: прятать недоеденное в неработающий, но герметично закрывающийся холодильник. Возражений никогда не было, но о процедуре сохранения продуктов почти каждый вечер забывали. Было всеми признано, что мышь в их  вагоне одна, то есть один  - самец, кого решено было звать Федором. И в ответ на укоры стремившегося к соблюдению хоть какой-то гигиены работника всегда слышалось: «это мы Федю подкармливаем». Однажды, проснувшись среди ночи, обнаружил Алексей сидевшего в каком-то метре от своих глаз на прибитом к стене под самым потолком брусе мышонка – тот большими выразительными глазами жалостливо на обитателя верхних нар смотрел,  до поры не предполагая подвоха. Первым интуитивным желанием Гельмана было чем-нибудь в Федора запустить – но под рукой подходящего ничего не нашлось, да и не верилось, что бросок будет удачным. Мышонок не упустил случая ускользнуть, но на следующую ночь вновь сидел на обозначенном месте – в этот раз Алеша и не порывался бить старого знакомого, резонно решив, что мышь в вагоне не одна  – всего скорее целый выводок  - и уничтожение конкретной особи санитарного состояния не выправит. С тех пор он каждую ночь включал мобильник в режиме фонарика  - хоть один раз за десять темных часов Федя на своем месте обязательно появлялся.

 Окончание работ на объекте омрачено было усилившимися болями в области спины и поясницы – Алексей понял, что предстоит ему вновь пережить воспаление седалищного нерва – такое с ним года два  тому назад уже случалось. На этом работа в Москве в текущем сезоне не заканчивалась, в перспективе был еще один объект – тоже фасад, хотя совсем другого типа –вентилируемый, к тому же облицованный не одним, а несколькими видами материалов. Здание торгово-развлекательного центра «Атлантида»  предстояло одеть в керамогранит, композитный материалы, зеркала, огнеупорные стекла, даже в отдельных местах украсить подобием мозаики. Расценка для рабочих предполагалась, по словам Чуба, настолько «интересная», что он сам готов был туда отправиться не бригадиром, а простым рабочим. Гельман, хоть раньше никогда вентфасадами не занимался, осознавал, что завышенная цена квадрата означает вовсе не возможность втрое больше заработать, а необходимость затратить втрое больше усилий, однако также знал, что и эту работу осилит, и даже переварит прогнозируемый шквал нравоучений непосредственного начальника. При всей экспрессивности характера последнего, отметил Гельман, что впервые в жизни вознаграждение за труд распределяется пропорционально результату последнего – не было такой привычной во всех прежних местах работы и учебы уравниловки, и никто на выполненные им погоны и квадраты претендовать не мог – ни прежние друзья и подельники, ни нынешние собеседники и собутыльники Чуба – а это в сфере распределения результатов труда – большая редкость. Что-то подсказывало Алексею, что этот рывок в Москву – последний в его жизни шанс заработать приличествующие мужчине деньги – он постепенно проникся мыслью, что если кто и может уважать здорового мужика, получающего двести долларов в месяц, при том, что совсем рядом можно зарабатывать тысячу – это исключительно он сам, да и то по собственному скудоумию. Возвращаться на харьковские зарплаты было теперь тоскливо и больно, перспектива на следующий год, несмотря на уверения Чуба в том, что Алексей ему как рабочий нужен, довольно туманна, да и хотелось в уходящем году выбрать денег побольше – и тут этот злосчастный жопошный нерв в самое неподходящее время. Тупая, но не прекращающаяся боль давила от поясницы до самого колена – из-за этой боли не поехал он со всеми на шабашку в другой конец Москвы. Вагончик почти опустел – только старый Али и Паша-Очконавт перебивались грузчиками у постепенно заселявшихся в уже сданный корпус жильцов. Коллеги утверждали, что седалищный нерв хорошо лечится водкой, и очень неправильно Леха делает, что не пьет. Понимая всю абсурдность посыла, Алексей в то  же время не знал, как боль унять – пользы от разрекламированных обезболивающих средств не было никакой. Развеять легенду о длительной завязке не хотелось – она была для рабочего очень удобной, и свободного времени – хоть отбавляй, поэтому местом, где принять купленные полтора литра «боинга» избрал жаждущий  исцеления самую высокую на тот момент точку строящейся Пролетарки. Совсем рядом монолитчики только закончили возводить стены невиданного ранее для такого района Москвы здания в сорок шесть этажей. Проникнуть на стройку, минуя охрану, задача сложная, но для смышленого рабочего выполнимая. Глупость такого восхождения была осознаваема Гельманом изначально, однако положил он это для себя ознакомлением с достопримечательностями сопредельной столицы. Полчаса на подъем, найденные по пути два больших куска пеноплэкса и почти новая фуфайка – и довольно комфортное место для обозрения Юго-Запада Москвы было в распоряжении украинского гражданина. Теперь здесь можно пробыть, пока не закончится питье и принесенная с собой закуска – все дешевле и безопаснее (в смысле возможной встречи с представителями власти) чем ехать и шататься без дела по центру. Общаться Алексей ни с кем не хотел. Какое-то время назад очень желал он поговорить с махнувшим внезапно на Сибирь одноклассником - казалось Алексею, что не случайно Витьку на Пролетарку не позвали. Что-то отталкивало от него многих потенциальных начальников, хотя, зная о человеке даже немногое, готов был Алексей поклясться, что лучшего работника вряд ли они найдут – уже то, что рабочий не пил повышало от него отдачу. Еще одно отметил Гельман для себя – ни разу в жизни с товарищем по школе он вместе не выпивал – если не считать одного случая еще в выпускном классе, когда и совместное распитие трехлитровой банки пива можно было назвать гордым почти взрослым словом «бухали» - да и тогда совершенно случайно проходил Леша мимо Витькиного подъезда, а товарищ сидел покуривая «Беломор» на лавочке, когда сорвался у него с кем-то совместный сабантуй – разговорились о пустом – спешить обоим было некуда, потом вылезли через люк на крышу – Витька еще в седьмом классе научился замок открывать – там и стояла банка, которой затарился предусмотрительный Филимонов. Наблюдать вечернюю Салтовку с крыши девятиэтажки – совсем не то удовольствие, что Москву с высоты птичьего полета, но в шестнадцать лет и это занятие интересное, особенно под пиво. Сам Гельман высоты не боялся, но всегда впадал в нервическое остолбенение, когда рядом кто-то рисковал жизнью – даже теперь, наблюдая, как подвыпивший Рицик без страховки высовывается из люльки, ощущал, что пальцы на руках произвольно напрягаются аж до судороги. А Витька тогда ходил по самому парапету, что-то воодушевленно рассказывая даже не Алексею – скорее себе, как вдруг взглянул на товарища, потом вниз, картинно перекрестился (при том, что в бога никогда не верил, даже не прикидывался) и также картинно присев, подался вперед. У Леши внутри что-то провалилось, он моментально протрезвел и в ужасе подбежал к краю крыши, боясь глянуть вниз. Выросший перед его глазами силуэт Филимонова напугал товарища еще больше. Тут же понял Алеша секрет коперфильдовщины: в месте мнимого прыжка в метре вниз от парапета выступали от уровня стены балконные из бетона козырьки – на них и спрыгнул находчивый собутыльник. Алексей стоял, ни в силах проронить ни слова, а сам Филимонов, уже понимая, что переборщил, говорил ему:

 - Да ты не боись: высота меня не убьет никогда, я это точно знаю. В Чугуев документы подавать буду – вот только надо продержаться, не побухать пару недель – а то кардиограмма не такая – а там нужно, чтоб именно такая – училище ведь летное…

- Дегенерат, - сказал пришедший в себя Алексей, - а если бы реально свалился – мне что тогда делать – подумал?

Вопрос товарища не на долго озадачил, но очень скоро в голове Филимонова родился долгий стратегический план – Витька вообще любил говорить о серьезных вещах в шутку и наоборот -   так, что никогда нельзя было определить, над чем он насмехается, а что считает для себя важным.  И тогда Гельман не понял, пошутил ли товарищ, сказав:

- Если зашабашу раньше тебя - обязательно приходи на похороны, и непременно с венком – но только чтобы был помоднее – я тебя знаю – сам еще из сосны сплетешь – ты у нас эконом известный.

В таких словах кого бы то ни было мог услышать Гельман ксенофобские нотки, но из Витькиных уст они звучали просто как обида личная – Алексей ни слова не говоря, подошел к углу здания и вскочил на парапет там, где внизу никаких балконов быть не могло. Так несколько минут стоял, упершись взглядом в темноту, пока не был подкравшимся незаметно Филимоновым схвачен за шиворот и со словами: «Еще мне придется дорогой веник покупать» отброшен на безопасное пространство кровли – силы физической спасателю было не занимать. Не то, чтобы это было какое-то взаимное обязательство, но позже при каждой встрече Витька не забывал о нюансах предстоящего ритуала напоминать, подчеркивая, что должно же хоть в чем-то свезти тому, кто умрет первым.

-Ты будешь просто скотиной, если в этом году крякнешь: мне еще никогда в жизни эти гребанные деньги так не нужны были, как теперь, а понты нынче очень недешевы,- говорил товарищ и этой весной, уезжая первым в сторону севера от родного Харькова.

Алексей, отхлебывая из пластика «боинг», размышлял о странном в своей жизни человеке, думая, в чем именно он завидовал однокласснику и что хотел бы от последнего перенять. Самое главное – умение обретаться в окружающем человеческом пространстве – и сила физическая не была здесь  все определяющим фактором, хотя своего значения не теряла. Думал Алексей, отчего не может он так же походя, как одноклассник, окружение человеческое игнорировать. В таких случаях жена, часто переходившая на украинский, говорила: « Не робиться, а родиться» - и понимал Алексей, что рожден человеком, кого большинство признает слабым. В эти минуты злился на подлую генетику, что передала ему хромосомы родной матери, на ком все, включая людей самых близких, на протяжении всей жизни ездили, а не бабкины, которая готова по головам, а если необходимо – и по трупам родных людей нести свой старый обвисший зад поближе к очагам цивилизации, что перенял он гены не родного отца, настругавшего детей и оставившего их на попечении соломенных вдов и презираемого им государства, ускакавшего к новой жизни, а всегда чувствовавшего перед всеми долг отчима – а это с точки зрение и генетики и самой биологии вообще нонсенс. На протяжении всей жизни довольно часто встречались Алексею собеседники, гордившиеся приобретением культовой вещи, про кого точно было известно, что деньги дал папа, тетя, бабушка, или просто взяты они из мифологизированной тумбочки – при наличии неиссякаемого волшебного источника так легко быть выше денег – а вот  у него самого никаких неожиданных доходов никогда не было и не предвиделось – всегда был Алеша для своей семьи именно тем человеком, кто деньги в эту самую тумбочку кладет. Витька ни с кем очень долго не разговаривал – быть может, опасаясь, что заметны станут собеседнику его слабости – а с Гельманом общаться почему-то не боялся. Порой казалось Алеше, что чтит товарищ в нем какую-то ему самому неведомую силу -  так и Чуб, обладающий физической силой, способной человека Лешиного телосложения уничтожить с одного удара, временами смотрел на подчиненного такими детскими глазами, что казалось, просит о помощи. По окончании же школы стало казаться Алексею, что теперь именно Филимонов избегает с ним близкого общения. Человек, всегда подвергавший осмеянию мотивы пафосные и возвышенные, Витя сам имел несколько слабых мест, какие разумный собеседник не заметить не мог. Всегда смеявшийся над выражением «гражданская позиция» и уверявший, что это что-то вроде позиции миссионерской, только непонятно, кто сверху, человек свою позицию определенно имел, высказывая мельком в беседах с малознакомыми людьми и близкими друзьями. Чуб недавно признался, что первое время думал, будто и Филимонов сидел – слишком хорошо последний знал  УК, причем и Украинский и Российский – Витька же всегда говорил, что нет смысла за нарушение закона платить свободой лишь для того, чтобы этот самый закон изучить поглубже. Уверенный, что украинцы стали хохлами, великодушно простив геноцид (в их случае скорее децимацию) и приняв комфортную для наследников крови палачей презумпцию о том, что виноват не преступник, а орудие, то есть не их облеченные полномочиями прадедушки, но бесчеловечная идеология  - несомненно мнил в этом  товарищ некое для своей нации откровение. Алексей с высоты исторического опыта своих соплеменников мог бы поведать, что евреи этнических чисток никогда никому не прощали – хотя и месть не была спонтанной и немедленной – но угнетавшие их империи, возомнившие себя великими, всегда унижались еврейской благодарностью, начиная с той самой первой, в библии описанной, чье могущество подрубил массовый исход инородцев. После скупые рыцари, не желавшие отдавать взятые в долг на реконкисту деньги, получили еще больше кредитов на освоение новых земель – в том числе и от евреев – это спровоцировало гниение изнутри той великой колониальной империи, над просторами которой никогда не заходило солнце. Еще одна империя, загнавшая Алешину нацию в черту оседлости и избравшая погромы формой мнимого своего спасения, получила пришедших ее возглавить желчных отличников, самый русский из которых был по матери Бланк, что обустроили черту оседлости размером в 1\6 часть земной суши, а террор сделали на десятилетия основным инструментом внутренней политики. Наконец ответ на инициативу создателей тысячелетнего Рейха был самым оригинальным: ведь те, сгоревшие в печах Аушвица и Майданека евреи были в политическом смысле немцами – готовые веками жить на территории страны и разделить ее судьбу – а присланные полвека спустя им на замену –  не евреи, даже не русские  - это обыкновенный совок, готовый ехать в любую страну мира, где будут платить социалку. И теперь стране работяг и философов остается лишь трудиться, ибо желающих пофилософствовать теперь там полно, и философия сводится к доказательствам посыла, что именно они живут теперь в центре Европы по праву, а все прочие именно понаехали, поскольку продуктивно трудиться упорно не желают, да еще читают вместо Библии Коран – а это уже наводит на подозрения.  И кто знает, каким образом и когда отрыгнется ныне процветающей (пока) империи жизнь каждого пассажира «Сент-Луиса». Но при личном общении легко убедиться, что жиды под их пархатым мнением куда омерзительнее хохлов с их комплексом второсортности перед любым барином (по крайней мере, так казалось самому думающему еврею). Размышляя, потягивая «боинг» и глазея на сияющую Москву, Алексей сам не заметил, как заснул, но, что еще грустнее, не мог определить момент, когда проснулся – в полусне увидал перед собой взгляд мышонка из вагончика - он  почему-то напомнил черные доверчиво-испуганные глаза сестры. Потом услышал он обращавшихся к нему близких людей. Слова мамы «почему ты уходишь, когда так нам нужен», жены «зачем ты себя убиваешь», а еще до омерзения трезвый голос Филимонова: «Ты не сможешь переступить через человека». От того же Витьки, ловившего похмельного зверька дважды, знал Алексей симптомы «белки», а также то, что приходит она, когда организм к регулярным возлияниям привык – а они вдруг прекратились. Но ведь пил Алеша не больше суток – да и доза небольшая. Хотя помнил он с молодости, что ему нужно очень мало – в те дни, когда женой был распекаем за пьянство, выпивал он в попутных забегаловках не больше двухсот грамм в пересчете на водку. Еще знал Гельман – также от товарища – способ борьбы с мнимым пушистиком. Филимонов говорил, что ему хватало двух стаканов сорокаградусной, чтобы упредить продолжение галлюцинаций. Леша допил из пластика – там оставалось около стакана портвейна – непорядок в голове действительно отошел, теперь можно было отличать мнимую жизнь от реальности. Последняя требовала праздник души заканчивать  и возвращаться в ставший почти родным вагончик. Боль в мышцах левой ноги притупилась ровно настолько, насколько отгонял ее похмельный синдром – в общем, стало ясно, что возлияния – не панацея. Гельман подошел к краю горизонтальной поверхности монолита и в последний раз оглядел простиравшуюся под ним часть мегаполиса. Странная мысль пронеслась в голове: а что если вот прямо сейчас взять и туда прыгнуть, растворившись в пестрой столице раз навсегда –к большому удивлению страха не было. Легкость решения всех проблем одним махом поражала и вдохновляла. Держала незавершенность дел земных – нужно получить заработанную сумму и переслать жене – но ведь это сможет сделать и бригадир – Чуб не раз повторял, что с погибшими товарищами, вернее с их семьями рассчитывался во все периоды своей жизнедеятельности, поскольку «закрысить деньги покойника может лишь настоящий душевный пидараст». Думалось о смерти также легко, как и тогда в юности – а это значит, что близости ее человек не чувствовал. Еще вспомнились Витькины слова о необходимости денежных средств, как один из поводов остаться – вдруг у Алексея закружилась голова, и он действительно чуть не слетел вниз – осторожно уже отодвинувшись от края монолита, будто найдя причину остаться и интегрироваться в Москву постепенно, но не отметая для себя и последнего аргумента, вслух сказал: «Повезло на этот раз Филимонову, - подумав,  штампованно добавил : -  Кому-то из нас в этом году должно было повезти».

По возвращении в стройгородок поразило то, как обезлюдел конгломерат – это уже должно было насторожить расслабившегося гастарбайтера. Но Гельман очень устал, замерз, от похмелья не отошел и мечтал лишь, чтобы не вырубили электричество, вскочить на свою «пальму», включив дуйку-обогреватель и уснуть. Однако вагончик был закрыт на ключ – пришлось идти на стройку. Там возле входа в подъезд вновь не обнаружил он своих по нарам соседей – но и здесь не сработал инстинкт самосохранения – пошел Алексей зачем-то вверх по лестнице – как вдруг услыхал требование предъявить документы. Двое молодых неплохо упакованных парней на всякий случай показали в развернутом виде удостоверения и назвали свое ведомство, являющее собой один из ужаснейших кошмаров всех, нелегально работающих на территории Федерации - слово  из трех веселых букв «ФМС».

- Ты ведь бегать от нас не будешь? – словно прочитав Лешины мысли, спросил маскирующий раннюю лысину бритьем головы наголо чиновник. – У нас китайцы любят бегать – юркие попадаются. А как догонят такого спринтера – у него сразу сердечный или другой какой приступ.

Неожиданная встреча случилась на втором этаже – окно на козырек над подъездом открыто, так что сейчас дернуть – не самый худший выход. Однако левый окорок продолжал предательски ныть, и неизвестно еще, сколько их там снаружи, и где засели. Был вариант  не отдавать паспорта, отморозившись, что, мол, документ в вагончике – но тогда придется указать место проживания, если же сказать, что приезжаешь каждый день на работу без документов – имеют право передать полиции для выяснения личности – а это значит придется платить представителям еще одного ведомства. Синий цвет обложки документа бальзамом лег на душу бритого надзирателя за соблюдением законности, и Алексей проследовал на первый этаж в большое помещение – будущий холл магазина  - к таким же, как он, недотепам – товарищам по несчастью. На этот раз собрать интернационал не вышло: на ограниченном пространстве находилось два гражданина Узбекистана, одна молдаванка – дама лет сорока пяти, негласно выполнявшая функцию коменданта части стройгородка – и с полсотни украинцев. Чиновников Миграционной службы задействовано было не больше пяти. Алексею вспомнились сводки с земли обетованной, согласно которых один израильский солдат мог пленить несколько десятков палестинцев – теперь понимал он, что дело вовсе не в исключительности конкретной нации, а в тех полномочиях, коими должностные лица облечены. Сейчас больше грыз себя, вспоминая, сколько раз за последние часы затупил: при известном теперь раскладе сил и побег казался реальностью, и передача паспорта излишней – но сейчас уже поезд ушел, и от заработанных денег нужно будет при подсчете отнять рубля два (максимум пять) – такая сумма тысячными купюрами у Гельмана всегда при себе и разбросана по разным карманам. Было так же досадно, как два месяца тому, когда увели оставленную в люльке без присмотра 230-ю болгарку  -  и новая шлифмашинка была уже на следующий день куплена на деньги из Лешиной зарплаты: грустно, но кроме самого себя винить некого. В это время среди собранного  в будущем магазине контингента, одетого, правда, вместо пикейных жилетов в телогрейки и комбинезоны, началась дискуссия о дальнейшей судьбе схваченных. Сварной из Луганской области нагонял тоски, намекая на политическую волю сверху и утверждая, что раз уж хохлы настолько неблагодарные, что решили всей отарой идти в Европу, адекватным ответом будет массовая депортация нелегалов из Москвы – начать решено именно с Пролетарки, так что всем гарантированы десять суток в местном обезьяннике и бесплатная дорога домой.  Другую версию озвучил пожилой полещук из отделочников, приземляя мысли всех метущихся утверждением, что ФМС – всего лишь инструмент в разборке между двумя субподрядчиками, вернее уполномочившими их лицами. Действительно, отделку нескольких этажей забрали у турков, привозивших работников из Азербайджана и отдали сербам (кого на стройке чаще звали югославами) – те набирали контингент с Западной и Центральной Украины. Самым импульсивным из плененных оказался высокорослый узбек,  нервничавший настолько, что каждые пять минут кидал под язык по кусочку насвая. Он  с жаром доказывал всем вокруг себя, что имеют они с напарником и оформленный патент на право заниматься трудовой деятельностью, и временную в Химках регистрацию, и уже через полчаса так утомил гражданку Молдовы, что та прямым текстом сказала, куда может рабочий затолкать свой патент, причем плашмя. У нее, как и у абсолютного большинства попавшихся, ничего легализующего пребывание и уж тем более работу в Москве не было. Алексей к этому большинству принадлежал, теперь искренне завидуя отделочникам, за кого нанятый югославами Иван из подмосковного Пушкино точно будет торговаться с миграционщиками. Обращаться к прямому или непосредственному начальству «Промальпстроя»  бесполезно: Чуб, с самого приезда твердивший, что «крыша» есть и «все схвачено», однажды, увидав со своей люльки нескольких полицейских (те, как оказалось, пришли лишь пообедать в армянском магазинчике, где из мяса бройлеров приготовляли недорогой хоровац) обзвонил всех подчиненных, проинструктировав, что фирму палить ни в коем случае нельзя, говорить нужно, что работаешь первый день, а предложил подзаработать совсем незнакомый, встреченный у Ярославского вокзала мужик – в общем тупо «лепить горбатого» и ждать, пока это чиновников утомит, и с рабочего открыто потребуют взятку.

 Через час стали вызывать по фамилиям, выводить в коридорный тупик и снимать на цифровой фотоаппарат каждого нарушителя трудового законодательства – никто не знал, делается ли это с целью пополнения базы данных или же для нагнетания страха среди приезжих. Вызвав Гельмана, бритый миграционщик взглянул внимательно на лицо Алексея, после еще раз в паспорт, покачал головой и с укоризной произнес: «Тебя-то что за нелегкая сюда с хохлами занесла?» - задержанный лишь молча развел руками.

Около полуночи всех отловленных усадили в заблаговременно зафрахтованные четыре микроавтобуса и повезли в направлении  офиса службы надзора. Теперь шумно стало там, хоть и выбегали не раз бритый вместе с Иваном успокаивать контингент. Никто упаковывать по всей форме лиц, подрубающих устои, не спешил – это склоняло абсолютное большинство к версии уроженца  украинской части Полесья. Но, в таком случае, там на верху должны были уже договориться и дать отмашку на роспуск толпы – однако, и этого не происходило. Не могли рабочие знать, что человек, долженствовавший передать команду своим подчиненным, ужинал в тот день не дома и не со своей женой, и после так торопился не опоздать с совещания, что забыл на квартире близкой подруги телефонный аппарат, а этот факт дал возможность двум дорогим его сердцу женщинам впервые в жизни пообщаться напрямую – понятно, что конструктива в таком диалоге было крайне мало, а еще рисковал чиновник не последнего в России ведомства переночевать на улице – но непосредственно гастарбайтеров касался лишь тот факт, что средство мобильной связи попало в руки владельца уже под утро, часов около пяти. Сразу по получении команды (с опозданием в несколько часов) бюрократическая машина двинулась в нужном направлении – первыми выпущены были отделочники под управлением Ивана. Молдаванка Таня злобно материлась, покидая здание – гнев ее разделяли все, поскольку арендованные лишь до трех ночи «Газели» в начале пятого разъехались занимать положенные места на маршрутах. Под утро оставались лишь одиночки, с которыми работали индивидуально. Так рослому узбеку разъяснили, что патент у него и товарища действителен лишь в самой Москве, Пролетарка же расположена за МКАДом, то есть формально на территории области, и  для безнаказанной работы в этом субъекте Федерации надлежало оформить еще один патент, или же теперь заплатить по квитанции по четыре тысячи штрафа – но чиновники готовы пойти навстречу и взять лишь по две.

 Семь утра – слишком ранний час для выхода на работу, особенно москвичей, но появление женщины средних лет не было воспринято переночевавшими на боевом посту служащими как нечто неординарное, хотя всем было ясно, что закончить работу с привезенным контингентом лучше было бы до ее прихода.

-Как всегда с шабашкой не успели, - усталым голосом констатировала среднего звена начальница.

- Это Вы, Полина Альбертовна, как всегда, рано на работу вышли, - подобострастно парировал бритый.

-Затем и вышла, чтоб чего не вышло. Если бы не прецеденты – кто бы вас контролировал! – Начальница оглядела оставшихся в коридорах трудовой власти нелегалов и уже собиралась войти в свой кабинет, как вдруг ее взгляд резко вернулся к Гельману и стал, сбросив остатки сна, слишком пристальным. Нарушитель трудового законодательства похолодел – впервые с момента начала проверки возникли у него опасения за свою дальнейшую судьбу, ведь внимание особ высоких к простолюдину редко предвещает последнему что-то хорошее. Но женщина на удивление мягким – вовсе не командным – голосом назвала его по имени.

 - Вас ведь Алексеем зовут? – переспросила Полина Альбертовна – тот в ответ лишь кивнул. - Вы меня не помните?

 – Нет, а должен? – все еще настороженно ответил Гельман, не догадывавшийся даже, на каком периоде собственной жизни следует сконцентрировать память, дабы вопрошающую узнать.

-Мы с Вами вместе учились в Харькове…

Алексей, сузив в мыслях круг опознаваемых, зная имя однокурсницы, ее сразу вспомнил - Полина, но фамилия никак не приходила на ум.

-А я в Москве уже больше десяти лет, У меня в мэрии дядя Георгий Валентинович – мы еще с первым мужем переехали в 99-м – сразу как-то в слишком доверительном тоне завела разговор Полина, а Гельман про себя отметил, что замужества старой знакомой ему на руку – нет нужды вспоминать ее девичью фамилию. – Пойдемте в мой кабинет, там разговаривать удобнее…

Бритый миграционщик и его со стильной прической коллега с сожалением поглядели вслед уходящему человеческому материалу и перевели алчные взгляды на несчастных частично законопослушных  узбеков.

В кабинете действительно было спокойнее, но особого уюта Гельман ощутить, разумеется, не мог. Собеседница  явно нервничала, суетливость, явно не присущая железной начальнице в общении с не так давно всемогущими ее подчиненными видна была невооруженным глазом. Алексей решил обстановку немного разрядить, театрально разведя руками, сказал:

 - Я вот, как всегда – на заработках…

 – А Вы… ты – кажется, на девочке с филфака женился – как у вас – все в порядке?

Навязчивость старой знакомой немного пугала, Алексей не хотел вдаваться в подробности своей личной жизни, а обручальное кольцо было у него на левой руке – он просто показал ей безымянный палец и, сам не зная для чего, сказал коротко:

-Мы расстались.

 Женщина не юных лет покраснела – это было заметно даже под тональным гримом. И с сочувственной надеждой в голосе переспросила:

- Как расстались?

-Это как вместе – только наоборот – перефразировал Гельман одну из любимых поговорок Чуба.

Полина, улыбнувшись, задумчиво сказала:

 - Ты совсем не изменился – не понятно, когда говоришь серьезно, а когда шутишь… - переключившись на другую тему, защебетала уже поувереннее. – А я тоже второй развод недавно оформила.

Для разговора задушевного служебный кабинет – не лучшее место, но следующий вопрос был здесь уместен – чиновница спросила, кем, же все-таки ее бывший однокурсник работает и где – она, знала не только фирму, но и ее директора по фамилии – Гельман со слов Чуба знал только имя.

- Андрюшка - это же Георгия Валентиновича старшего сына зять – проворный такой парнишка, мы его внучатым зятьком называем. А ты – до сих пор рабочим… Послушай, а диплом у тебя с собой?

Диплом Алексей в Москву действительно привез, но вовсе не с тем чтобы бахвалиться – просто старого советского еще образца с красной обложкой корка форматом была много больше прочих – также лишних для нелегала документов и удостоверений. С молодости привык он возить эти бумаги  в дорожной сумке.

- Ты бы по специальности здесь работал? Сегодня, - Полина еще раз оценивающе оглядела своего потенциального протеже, - нет, лучше завтра, сможешь по адресу на собеседование подъехать?

-Да мне бы сначала зарплату получить… - напомнил Гельман.

 - Андрюшка с тобой за работу не расплатился? Ну, так это не проблема, - сказала Полина Альбертовна, доставая мобильный из своей сумочки.

Не успел Алексей выйти из здания, как ему на только что включенную трубу отзвонился Чуб.

-Старый, ты где потерялся? Тебя уже с лягавыми питбулями обыскались, ты хоть в курсе, что миграционщики на объекте были?

- Да, я отпетлял, - коротко парировал рабочий, не вдаваясь в подробности.

-Я в тебе никогда не сомневался. Андрюлику деньги зашли – только тебе за своими сегодня придется самому съездить,  я ему сумму назвал – прямо сейчас переодевайся, дуй на станцию метро…

При встрече с прямым начальником Гельман не почувствовал никакого разновесия, директор, в рабочей обстановке с подчиненными фамильярничать не привыкший, даже спросил, правда ли, что объект на Пролетарке вытянул один человек – поскольку личность не уточнялась, Алексей, ответив утвердительно, ничуть не слукавил. Вся полученная сумма была тем же утром выслана по привычной системе денежных переводов через салон связи и днем женой получена – о получении пришла на мобильный SMS. Звонка от жены вновь не последовало – но теперь Алексей сам его не очень хотел дождаться, установив, что, если до утра следующего дня не позвонит – значит не особо он дома и нужен.

Собеседованием менеджер по кадрам  остался доволен – на счет Гельмана звонили с такого верха, что соискателя пришлось бы трудоустроить, не умей он даже самостоятельно включать и выключать компьютер, а здесь человек, хоть и совершенно без опыта в нужной отрасли – но вполне обучаемый, к тому же не зазнавшийся – а может и не представляющий, кто за него хлопочет – значит, хотя бы на первых порах работать будет. Единственное указание, какое дал работнику непрямой начальник – на счет дресс-кода, предложив сразу получить на покупку приличной одежды аванс.

Старый мобильник – вместе с сим-картой – Алексей подарил родственнику старого Али – тот совсем недавно свое средство связи потерял.

Вопрос о профессиональных качествах руководителя был задан его бывшему подчиненному не случайно: «Атлантида» оказалась вовсе не легендой, и пошел туда Чубов не простым рабочим. Расценка казалась настолько сладкой, что сам Груббер, бросив остекление коттеджей в Подмосковье, примчал замещать старого друга – тому нужно было срочно в Краснооктябрьск заканчивать застопорившийся было процесс покупки квартиры. Верный заместитель, пока рулил, по привычке выбрал авансами большую часть причитавшейся лично ему зарплаты и даже почти овладел искусством фрезерования кромки композитного материала. Правда работа не шла так успешно и быстро, как Чуб с самого начала напланировал, спешка при установке несущих профилей и несоблюдение указанных в чертеже размеров привели к необходимости переделывать часть работ. Вернувшийся в Москву Чуб включил всю свою харизму и навыки командира – однако, ни истерические его крики, ни придуманная Максом система штрафов, ни даже увеличение в приказном порядке  рабочего дня до 20 часов не помогало, и услышал Чуб от представителя заказчика нелицеприятное:

-Александр Иванович, Вы занимаете не свое место! Ваши люди не работают ни с Вашим заместителем, ни с Вами, ни без Вас, а когда работают, делают не то, что нам нужно.

Фирма была оштрафована за срыв графика на сто тысяч, выполнение работ поручено другому субподрядчику.

Но Саня Чубов – по природе боец, для таких полученный нокдаун или даже нокаут – лишь повод встрепенуться, собраться и продолжить борьбу. На хорошем объекте просто не повезло ему с персоналом – по мнению бригадира, не хотели мужики работать и зарабатывать. Наступившая зима поставила новые задачи перед промышленными альпинистами. Это время обильных снегопадов, и скатные крыши центра столицы остро нуждаются в очистке  от снежной массы. Если начистоту – в  очистке нуждаются все крыши России, но чем ближе к историческому центру Москвы – тем дороже работа и вернее, что деньги без задержек заплатят. То, что с крыш порой пропадают явно лишние там металлические изделия, дает основания полагать, что верный Рицик  все также работает под началом прежнего бугра. На одном из объектов, подлежащих очистке от снега,  не закончили еще работу кровельщики – бригады мадьяр и цыган из Закарпатья. Узнав в личном разговоре, сколько выходит по расчету на круг в месяц у жестянщиков, Чуб, удрученный было тем, что азиатов уже не наймешь задешево, вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Да вот же они – мои узбеки и таджики! По-русски они понимают плохо, говорят еще хуже, а что сильно бухают - может быть, даже на руку». План созрел молниеносно: заехать на своей машине за людьми, не боящимися высоты, оставив семье каждого долларов по триста – как гарантию того, что работник может, получив от родных денежный перевод, в любой момент вернуться домой – привезти побольше подсобников, расставив их подвое с одним, получающим хорошую ставку, альпинистом – а тем двоим платить рубль на двоих. Даже не знаю, стоит ли пожелать удачи герою, но тому, кто решился торговать на Москве желто-синим деревом, она несомненно понадобится. Успех в новом начинании вещали и гадалки – их у Чуба знакомых аж три, и все помогают в бизнесе. А пока зарабатывал он деньги на новый свой бизнес-проект в компании управляемых им земляков – Краснооктябрьск ведь являл миру не только отмороженных бандосов девяностых, но и добросовестных работяг двухтысячных, а авторитет личности такого масштаба, как Саня Чубов не растает и за десятилетия, и ехать за ним на Москву из обитателей районного центра готовы многие.

 

                                   

 

 

              Глава 5. Москва ноябрьская. 

 

 

Центры цивилизации на протяжении всей мировой истории остро нуждались в рабочей силе. Потоки рабов стекались к сердцам вошедших в учебники империй, разноголосием и разноязычием порой тревожа исконное местное население, возгордившееся уже тем, что рождено в очередной столице мира. Однако гордыня – плохое в работе подспорье, а сам факт рождения индивидуума на определенной территории вовсе не прибавляет интеллекта, крайне необходимого для управления огромным количеством привезенной в столицу живой силы. И речь не о нижнем звене руководства, что соответствует по табели о рангах ефрейторскому и сержантскому составу – хотя избранные из общей массы рабов Сэмбо и Квимбо также общественно необходимы, не так для поддержания порядка и управления процессом, сколько для удержания толпы рабов в тех рамках, где не хватает глаз рабовладельцев высокородных – дабы последним ничего не препятствовало философствовать и планировать судьбы мира. Но руководящие посты высшего звена должны быть занимаемы люди непременно сведущими, каковое качество по наследству частенько не передается - в противном случае коронованные младенцы и подростки управляли бы великими державами без помощи регентов, премьер-министров и визирей – словом, советников. Последние, во все времена и во всех странах выполнявшие функцию мажордомов, формально не оспаривая первенство монархов крови, реально управляли делами не только царского дома, но подчас и всей страной. На протяжении тысячелетий процветала такая система управления в древнем Египте, где фараону с малолетства так усердно вдалбливали в голову презумпцию его же богоподобности, что, если и размещался внутри черепной коробки ребенка способный к адекватному восприятию окружающего мозг, к зрелому возрасту извилины в нем почти все до единой усердным верноподданническим лизанием разглаживались, а для подстраховки женили созревших фараончиков на их же сестрах, матерях и дочках, дабы не разбрызгать среди недостойных царское семя – тогда в союзе с мудрыми жрецами выступала уже физиология на пару с генетикой – и царские династии медленно, но уверенно вырождались. Нечто похожее, по видимому, происходило и на восточной оконечности Евразийского континента – что наверное легло в основу сказаний о царствовании дракона, то есть  безмозглого земноводно-пресмыкающегося гада, от чьего имени  управлял страной всесильный бюрократический аппарат. В то же время, среди самих жрецов шла яростная конкурентная борьба, аналогичная современному политическому процессу – естественный во всех смыслах отбор выявлял сильнейших, кто и брал власть в свои руки, и кровь здесь играла далеко не главную роль, а в определенные моменты истории могли к великодержавному штурвалу пробиться даже инородцы, иноверцы и иноземцы. Однако природа еще не создала идеального, способного все на свете предусмотреть индивида – мудрые в играх аппаратных мажордомы, жрецы и недокастрированные евнухи, подвластные тому же тщеславию, что и их предшественники – ленивые короли – а также животному инстинкту, призывающему все нажитое за период земной жизни передать своим по крови наследникам, в каждом веке каждого тысячелетия пытались взгромоздить на престол очередной великой державы именно своих потомков. Из последних подавляющее большинство скучному процессу познания системной сущности окружающего бытия предпочитало лучше перенимать царственные  манеры, замашки и повадки принцев крови предыдущих эпох. В результате совокупный по всей популяции уровень способности грамотно управлять среди каждой новой генерации мажоров оставался традиционно низким, что обуславливало востребованность новых мажордомов – круговорот власти  бесконечен и непрерывен.

 В далеком  прошлом осталась средневековая дикость, когда пришедший к власти клан убивал всех по крови родичей монарха прежнего, к счастью не только для элит, но и для рабских масс – ведь именно на последних ложились тяжким бременем невзгоды и лишения смутных времен.

Но принцип разделения власти как минимум на две ветви – представительскую и исполнительную – остается незыблем по причине своей эффективности, а декларируемое равенство возможностей подогревает тщеславие самой низовой черни – именно она и есть формальным источником власти при демократическом устройстве.

В первую ветвь (опять же формально) избранным может быть кто угодно – это дает надежду самым недалеким представителям низов – ведь те, кто реально властвует, всегда лишних отфильтруют, применив придуманные самим ближним кругом принципы демократии, как в запрошлых тысячелетиях применялись теократические догматы. Любовь по-прежнему верящих в добрую сказку народных масс легитимирует пребывание избранника на должности, а значит и функционирование всей пирамиды. Поскольку личное вмешательство формального руководителя в деятельность системы сейчас, как и во тьме столетий, не желательно, на роль лица системы идеально подходит объективный троечник (с любым цветом обложки диплома – главное, чтобы был во всех смыслах посредственностью): уровень интеллекта с одной стороны не позволит ему глубоко вникнуть в сложный механизм функционирования системы – средних способностей индивид просто побоится трогать то, в чем не смыслит, в лучшем случае на потеху толпе примерно накажет некоторых из элиты прежней, водрузив на освобожденные вакансии представителей своей команды – с другой стороны –  даст возможность заучить несколько десятков сложных, насыщенных профессионализмами фраз, что сделает его очень умным в глазах толпы, позволив создать на местах во всех перифериях ячейки партии любителей и даже обожателей системного троечника, в чьем лице  сии в восторге пребывающие будут любить и обожать собственное дешевенькое эго. Поскольку процесс введения единомыслия в отдельно взятой стране буксует уже больше века, и всем любить одного троечника даже как-то неприлично, в противовес первой можно организовать партию нелюбителей системного троечника, и, как разновидность последней – партию любителей другого, антитроечника – эти другие любители - такие же участники того броуновского движения, что зовется политическим процессом. Единственное, что обязаны в таком случае проконтролировать специально обученные органы – чтобы и этот, обожаемый другой частью населения, индивид также оказался объективным троечником – то есть как личность ничего из себя не представляющим назначенцем, кого одни боготворят, другие демонизируют совершенно напрасно. Когда процесс смены местами троечника и антитроечника станет пустой формальностью (как некогда по смерти монарха коронация наследника престола), и государственная машина, не взирая на результаты  каких бы то ни было волеизъявлений, продолжит ехать в положенном направлении – это и будет означать полную победу демократических ценностей. Гораздо страшней, если вдруг антитроечник окажется системным отличником и не сделает ничего, кроме обещанного им же (а именно – осуществить передел всего, обществом нажитого, в соответствии с нормами не заскорузлого законодательства, но всеобщей справедливости), правда сделает это с присущей отличникам скрупулезностью и дотошностью: поставит на поток гильотинирование политических оппонентов, исключит идиотскую волокиту из процедуры расстрела, не только организует массовое уничтожение представителей отъявленных имперскими идеологами недонаций, но и заставит оставшихся в живых их соплеменников оплатить утилизацию трупов, раздаст малолетним обдолбышам огнестрельное боевое оружие, либо - по бедности – мачете – тогда человеческие потери придется исчислять миллионами, падение производства – десятками процентов, но самое главное – пребывавшие ранее у кормушки, перекрасившись либо сменив масть, при ней же и останутся, продолжая признаваться в любви и напевать новые гимны (как правило, на мотив старых) новым царям. Парадоксально, но системный двоечник, получив в свои руки штурвал имперской власти, сделал бы то же самое – тупая уверенность в себе подвигла бы остолопа на действия настолько же неординарные, как и неадекватные. Такой новый царь людям холопского звания окажется, согласно завету классика, много милей предыдущего хотя бы потому, что, по их глубокому убеждению, пробовал что-то для простого народа сделать. И все же длительные такого рода эксперименты не на пользу большим социумам,  ибо резко сокращают их численность, а это означает, что интеллектуальный потенциал руководителя наивысшего ранга обречен со временем вернуться к определенной норме (либо сам этот руководитель должен быть смещен или уничтожен физически).

Что же до второго эшелона власти, здесь ситуация обратная.  Серым кардиналам нет нужды метать бисера перед  стадами электорального быдла, однако недостаток интеллекта очень скоро приведет к устранению (вплоть до ликвидации) мажордома – и уж точно к отстранению его от управления делами более проворными конкурентами. Борьба за место под властным солнцем в любом из описанных выше подразделений ведется непрерывно, порой функционер сам не осознает, в какой когорте может он добиться большего успеха, - помогают ему в этом специально обученные политологи и политтехнологи, перенявшие должности у прежних астрологов  и звездочетов – однако и в этой корпорации, как и в каждом меньшего размера социуме, идет процесс, постоянно доказывающий закон единства и борьбы противоположностей. И чем ближе к центрам мировой цивилизации – тем больше представителей надстройки приходится на единицу площади, на местах же высшие продолжают обирать чернь без всяких политтехнологий – при этом вырученные  периферийной элитой деньги разными путями стекаются в те же столицы империй, за ними туда же устремляются потоки черни, дабы перемещенные в метрополию средства были освоены, а с ними,  в куда меньшем количестве – и кандидаты в системные второго эшелона отличники. В настоящий момент границы империй определяются не натянутой вдоль периметра колючей проволокой, не демаркационными линиями и даже не условными рамками альянсов, ассоциаций и союзов – главным мерилом стоит предмет обожания либо ненависти – тот самый системный троечник. А подалее от столицы любят либо ненавидят своего троечника – там начинается соседняя империя…

 

 

* * *

 

 

Алеша всегда любил  позднюю осень. В детстве причиной тому было не столько ожидание новогодних праздников, как начинавшиеся сразу после действ  самые длинные на протяжении учебного года каникулы. К ним с какой-нибудь стороны приклеивалась неделя-другая пребывания на справке по болезни, а иногда – объявляемый карантин. Коллектива он чуждался – даже когда окружающие не были настроены к нему враждебно, гулять  никогда не рвался, чтению также не отдавался до фанатизма, хотя по настоятельной маминой просьбе перечел книги из составленного ею списка произведений, необходимых, по ее мнению, каждому человеку, претендующему называться интеллигентным. Мальчик никому в этом не признавался, но в свободные часы часто проходил по учебникам материал немного вперед – тогда на уроках он ловил разъяснения уже знакомого – и всем казалось, что первый ученик все схватывает налету. В то же время не могло не удивлять подростка с высоким интеллектуальным потенциалом, насколько простой курс преподают в школе, и то, что любой в состоянии эту науку освоить, если будет уделять познанию определенную часть своей жизни. Признаться остальным, что корпит над учебниками, стыдился, опасаясь подвергнуться  осмеянию – ведь, по всеобщему убеждению, тратить юность на такую ерунду как учеба глупо, когда есть куда более интересные занятия.

Обучаясь наукам высоким, Алексей любимой поре не изменил – но здесь объяснение было жестче и прагматичней:  поздняя осень – время, когда трудовой сезон более или менее успешно, но завершен, до следующего еще минимум полгода, купленные овощи (в основном картошка) в вырытый еще покойным отчимом погреб на хранение заложены, консервы закуплены и стоят в шкафу или холодильнике, оставшиеся деньги также вложены в капитал человеческий: новые носильные вещи и обувь для быстро растущей сестры, и, на замену пришедшим в негодность вследствие обветшания, старшему поколению, а в самый успешный в финансовом плане год – даже оплата услуг стоматолога и зубопротезиста матери. А еще Сонечка сияет счастьем оттого, что брат, наконец, дома, да и мама не отвлекает должностных лиц фирмы о размышлениях на счет обустройства постсоветского пространства глупыми вопросами о местонахождении сына (в местах работы Гельмана телефонная связь – тем более международная -далеко не всегда была предусмотрена), на пары можно из интереса ходить (а можно их игнорировать) – ведь до зимней сессии далеко – в общем, пока солнце идет на зиму – никаких подвижек в жизнедеятельности не наблюдается – а это ли не самая благая весть для исполнившего перед внешним миром долг интроверта?

В годы, когда пришлось зарабатывать деньги на расширение жилья, осень оставалась любимым временем года по причине природной лености, присущей в той или иной мере каждому индивиду: ставка от сезона, как правило, не зависела, а при выполнении наружных работ продолжительность рабочего дня, как уже отмечалось, корректируется длительностью дня светового – если повезет работать с местными – и шабашить будешь с ними, комсомольско-профсоюзное начальство здесь не указ.

Позже любил Гельман осень по привычке, этот же год порой он сравнивал с периодом учебы в ВУЗе. Корпорация, где обосновался среди белых воротничков Алексей, занимается… Впрочем, сфера ее деятельности вряд ли имеет существенное значение для предмета повествования. Головной офис корпорации расположен в тихом центре столицы, и если подняться на восьмой (верхний) этаж, можно увидеть и изумрудно-зеленую башню Кремля (с крыши, вероятно, видны даже куранты), и сразу три из семи сталинских высоток, и, разумеется, выделяющуюся над всем архитектурную группу Москва-Сити.  Устремив взор во внутренний дворик, куда вход и въезд осуществляется под строгим контролем охраны, легко обнаружить шесть жилых вагончиков, выставленных, как и в стройгородке, двухэтажками: в недавно купленном смежном шестиэтажном корпусе вовсю идут ремонтные работы, так что рабочие живут не только во времянках, но и во многих пустующих пока комнатах приобретенного здания. Однако, теперь экономисту со стажем по плечу труд куда более важный и ответственный. Порученная Алексею работа оказалась, как всегда, посильной. Однажды поставленная непосредственным начальником  задача на долгую перспективу, какую, если обозначить конкретные сроки исполнения, можно было бы назвать задачей на несправление, была новым сотрудником выполнена даже раньше, чем шеф мог предположить. При этом Гельман ничего сверхъестественного не сделал, просто свел воедино всю отчетность и сопоставил стоимость продажи на Межбанке валютной выручки по текущему курсу с данными, присылаемыми филиалами. Лишив кого-то на местах не планируемого, но верного дохода, он подвергался опасности вызвать гнев неизвестных ему лиц, а проявив служебное рвение – сотрудников, с кем каждый день встречался, и самого начальника, вынужденного искать суетливому подчиненному новую работу. Но все это сыграло бы лишь в том случае, когда представлял он на рабочем месте лишь самое себя. Теперь имел он покровителя в лице даже не самой близкой подруги, какой почти сразу стала бывшая однокурсница и нынешняя квартирная хозяйка, а тех ее родственников, места сидения которых Алексей до поры боялся даже выяснять. Причина отсутствия у женщины собственных детей – тема  деликатная, а после тридцати пяти еще и больная – Гельман  пока не считал их отношения настолько близкими, чтобы вникать. Однако, материнские инстинкты компенсировались заботой о мужьях, с которыми женщина оставалась в хороших отношениях – первого Алексей помнил еще по Харькову. Полина о делах служебных почему-то  всегда расспрашивала подробно – и по преодолении очередного барьера, какой можно назвать просто рабочим моментом, о том, что в корпорации работает уникум, знало чуть ли не высшее начальство. Возможно, в этом и есть сущность того, что принято в последние годы называть пиаром: когда заурядный поступок преподносится окружающим как нечто из ряда вон выходящее. Московский офисный планктон не отличался от харьковского конторского - предчувствуя повышение по службе, окружающие вновь глядели на недавно равного коллегу с плохо скрываемой завистью, но ярко выраженным подобострастием – с той лишь разницей, что на этот раз от самого Гельмана уже ничего не зависело и номенклатурное его будущее было предрешено. Работать с хлыщеватыми московскими полумажорами не многим проще, чем с пропидоренными краснооктябрьскими зэками: первые, хоть и не употребляют спиртного в таком количестве, зато все как один по чьему-то блату и каждый под собственным мнением. В который раз убедился Алексей, что чем некоторых научить либо заставить работать, проще самому за них работу сделать. Но теперешние полномочия – хороший инструмент для приданию человеческому материалу нужной формы и потребительских свойств. Никем уже не подвергается сомнению законопослушность гражданина пока еще Украины (в некоторых вопросах даже на тех социальных уровнях, где обитателей тмит изобилием власти, обойти формальности невозможно), и твердое выполнение последним всех норм трудового законодательства Федерации. Алексей Яковлевич Гельман  теперь зарегистрировано проживает в арендуемой им у второго мужа Полины Альбертовны однокомнатной квартире – хотя формально квартира принадлежит дяде арендодателя. Однажды Полина обмолвилась, что к очередному юбилею Победы жилплощадь была получена стариком бесплатно, как ветераном войны. Правда, пожилой человек сорокового года рождения – верно, в документации значился сыном какого-нибудь полка. Это все Алексея больше развлекало, чем интересовало – официально начисляемая ему заработная плата позволяла бы арендовать жилье и без всяких блатов, но такие вопросы он сам также не решает, равно как и вопрос о поддержании на должном уровне собственного имиджа. Какое-то время тому назад сам он сказал бы, что зарабатывает деньги, ему лишние, чтобы покупать вещи, ему ненужные. Но реальную своей работе цену (да и то с учетом фарта) узнал он еще на Пролетарке – вся сумма сверху – всего лишь должностной оклад сожителя родственницы влиятельного человека, и то, что средства эти в распоряжении подлинного их хозяина – не стоит считать ущемлением прав личности. Мечтает ли он откопать и вновь надеть припрятанную на Пролетарке робу, и было ли ему комфортнее в вагоне «на пальме», чем в обустроенной по последнему слову техники квартире – этими вопросами предпочитает Алексей не задаваться. Еще в самом начале ноября, лишь поступив в должность, услышал он от одернувшего его коллеги, когда собирался остаться выполнить незаконченную работу сверхурочно: «Ты что, старый, это же Москва, здесь у людей права есть!» Гельман испытывал благодарность к той, кто помогла ему увидеть такую Москву – Полина была ему симпатична еще в студенческие годы – по крайней мере, сейчас в этом он убежден. А еще проговорилась она, что многие из сокурсниц тогда его как потенциальную для себя партию рассматривали, а узнав на четвертом курсе о его женитьбе какая-то из однокашниц (женщина не призналась, кто именно) даже не смогла сдержать слез. Это лишь подтверждает посыл, что на рынке невест во всех возрастных категориях переизбыток, а в женихах – нехватка, и, кто знает, выйди Алексей, отбросив благоплюйство, на этот рынок в ранней молодости – быть может, увидал бы, даже в годы отнюдь не тучные, и совсем другой Харьков – где успешные и амбициозные не выживают, а живут, где летом ездят не в северном направлении зарабатывать деньги, а к югу их тратить, где физическую силу развивает не перевозка мешков с картошкой на удлиненной граблями кравчучке, а регулярное посещение тренажерного зала, где выискивать нужно не на продуктовом рынке товары подешевле, чтобы сэкономить 2-3 гривны за поход,  а в фирменных магазинах подходящие по цвету к костюму туфли и галстук, где обедом называется приобретение в кафе или столовой первого, второго (с мясом вместо пустой  подливки) и компота, а не поедание в коридорном тупичке у библиотеки куска хлеба, задобренного двумя яблоками, где молодые годы можно и должно положить не на решение квартирного вопроса, а на реализацию себя в профессии и карьере. Достойные люди всегда и везде жили достойно – жаль только, что чрезвычайно узок круг этих самых избранных.  Сегрегационные барьеры надежны и проверены столетьями. В то же время целые своры людей и людишек ввысь ползут и лезут, как тараканы на кухонный стол – многих сметают и давят, но единицам до заветной цели добраться удается. В прежние времена Гельман по молодой своей неопытности старался взобраться на этот верх, уповая лишь на себя, собственную обучаемость и свое умение добросовестно и продуктивно работать – а это также бесперспективно, как пытаться пройти пешком квадрильон километров до рая. Переступать через отдельных людей действительно трудновато, да и не шагнешь слишком высоко, но вот вскочить в системный подъемный механизм, что проносится над головами миллионов – и даже не замарать собственных рук - способов масса. Тот метод, что позволил ему заветной для многих цели добиться сейчас – вовсе не противоречит закону, далеко не так аморален, как возопят ханжи, к тому же Алексей, в отличии от многих, кого «подтянули», предлагаемую работу освоить и выполнить в состоянии.  Язвительные циники, вроде  Витьки Филимонова, сказали бы «выгодно продался». Но разве «реализовать себя» и продать свою рабочую силу и то, что к ней прилагается – не одно и то же? Да и кто вообще такой этот Филимонов, чтобы к его мнению прислушиваться? Человек, не реализовавший собственный потенциал, не добившийся в жизни ничего, кого родной отец считает неудачником – вряд ли их с одноклассником пути когда-нибудь еще пересекутся. А вот с женой переговорить придется в любом случае – на этом, кстати, сама Полина настаивает – и определенный самим Алексеем срок в один год с момента последнего, обозначенного денежным переводом, общения (ровно столько пришлось бы Гельману зарабатывать такую сумму в Харькове на прежнем рабочем месте) – подходит к концу. Финансовые обязательства перед женой прежней супругой будущей не только не оспариваются – Полина настаивает также  на том, что на харьковскую квартиру Алексей претендовать не должен, а денежное содержание должно включать также невыплаченные за последний год алименты. Чем ближе к установленному  им самим сроку – тревожнее становится состояние получившего уже второе назначение перспективного среднего звена руководителя. Лишь в одном пока спорит он со своей обретенной доброй феей: с самого первого дня их отношений твердит Полина о покупке в кредит автомобиля. Водительское удостоверение Гельмана, полученное за двести долларов еще в Украине,  действительно и в России. Пока Алексей отбивался, напирая на неопределенность с назначениями и слишком высокий процент кредита. Однако, беспокоит назначенца вовсе не это, а то обстоятельство, что проблемой пока считать рано, но и игнорировать нельзя. В тот самый день, когда вышел он из миграционной воды сухим, сильно мучило Алексея похмелье, а, оставшись в вагоне в одиночестве (уже после перевода денег), человек, к алкоголю вовсе не приученный, потому здоровье не поправлявший, несмотря на то, что не спал больше суток, уснуть все равно не мог. Зато в его глаза несколько часов кряду смотрел  необычно большими мышиными глазищами Федор – и не мог тогда понять Алексей, как сумел простой мышонок так сильно увеличиться в размере. Но еще больше боялся человек, что за этим взглядом последуют галлюцинации звуковые – то есть боялся вновь услышать голоса людей, пусть ему и близких, но тех, с кем общаться именно в это время не хотел. Дабы не мучить себя ожиданием неизвестного, пошел Гельман в ближайший магазин, купил бормотухи в пол-литровой бутылке и по дороге в вагончик на последнюю свою там ночевку  из горла выпил. С тех пор не было ни одного дня, чтобы не принимал он чего-нибудь спиртного – главным образом на ночь. И хотя суточная доза никогда не была больше трехсот граммов водки (или эквивалента в менее крепких напитках), не наблюдалось также увеличения дозы  - а ведь стадия алкоголизма определяется не скоростью, а ускорением, на качестве выполняемой работы привычка не сказывалась никак -  то есть не было у человека проблем с алкоголем - все же возникновение проблем без алкоголя несколько пугало. Одну ночь перетерпел Гельман без выпивки – голоса не пришли, но и взгляд Федора не исчезал – тогда до нелепости глупая мысль пришла к нему – что слух включается лишь на определенной над землей высоте. Но все равно, проблему нужно решать, а станет это возможным лишь после общения с Катей. Для этого придется ехать в родной город самому – о таких важностях по телефону не говорят. Когда неотвратимость переговоров перестанет довлеть,  исполнены все обязательства, как моральные, так и финансовые – перед людьми, с кем надлежит расстаться – вот тогда со спокойною душой можно будет вступить в  действительно новую жизнь – и произойти это должно очень и очень скоро.

 

 

         Глава 6. Две сестры.

 

Случись Алексею Гельману в конце сентября доехать-таки до дому – возможно, принял бы совсем другое решение на счет дальнейшей своей судьбы, поскольку мужчина, увидевший собственную жену на пятом месяце беременности просто обязан пересмотреть планы на будущее. Однако Катя, собиравшаяся  мужа порадовать столь пикантной новостью при личной встрече, усмотрела в его отсутствии не то чтобы знак судьбы – от мистики была она далека - скорее что-то  для обоих рациональное. То, что с Алексеем они друг от друга медленно, но отдалялись, она не могла не чувствовать. Не питала также иллюзий неглупая женщина и относительно московских перспектив Алексея, зная, в каком статусе он поехал в отъявленную постсоветским людом столицу. И все же рассматривала как один из вариантов, что найдет там Алеша применение своим способностям, которых потенциал сам он почему-то склонен был занижать – а привязывать пузом, словно залетевшая охотница за женихами,  близкого человека не хотелось. Твердо знала жена, что, если и найдет ее супруг себе кого-нибудь (в командировках такое – не редкость) – обязательств перед семьей все равно отрицать не станет: получаемые регулярно денежные переводы были лишь подтверждением правильности посыла. Поэтому слова «Можешь вообще не приезжать» сказаны были, даже с учетом ее положения, вовсе не в сердцах, а стали результатом долгих раздумий и оценки своих жизненных сил. Второго ребенка Кате, несмотря на бешеный рабочий график, даже без учета мнения мужа, родить очень хотелось. Хотя  мудрые демографы и ограничивают верхний предел  фертильного возраста 45-ю годами, это касается лишь особ с железным здоровьем, а для большинства биологические часы с каждым годом безжалостно снижают шансы. Женщина  даже до УЗИ не сомневалась, что ждет именно девочку.

На поездке на малую родину очень настаивала сестра, суровый, но справедливый отец также снизошел до личного приглашения, да и мама, пережившая в немолодом возрасте душевное сотрясение постепенно из депрессии выходя, начинала интересоваться и семейными делами старшей дочери. О кризисе в ее жизни узнала Катя от той же сестры. В один из вечеров года три тому назад, просматривая вечерние новости  какого-то федерального российского канала, незначительный по хронометражу сюжет стал больным ударом по душевному здоровью немолодой женщины. Был то репортаж  об успешном окончании учений Тихоокеанского Флота России, и рапортовал верховному главнокомандующему о триумфе мероприятия никто иной, как  отвергнутый ею некогда жених  - ныне заместитель начальника штаба  округа вице-адмирал и кавалер многих боевых орденов и медалей. Вначале реакция была довольно вялой, но вскоре заметили в семье все, включая Василия Григорьевича, что Тося Федоровна с какой-то неестественной настойчивостью собирает информацию о командном составе флотов Российской Федерации.  События случайным образом  совпали с временными трудностями и спадом в карьере ее мужа – Василий Гайдученко не то чтобы совсем оплошал – но на очередных выборах ставил стразу на две политические силы – то есть финансировал избирательные компании сразу двух кандидатов в облсовет, один из которых, победив, сразу от рук отбился, заявив, что успеху обязан лишь собственной харизме – связи в областном МВД делали оборзевшего урода недостижимой для кинутых спонсоров мишенью. Узнав о пошатнувшихся финансовых делах семьи, Антонина независимость Украины назвала шароварщиной, а демократию и вовсе клоунадой. Немолодой человек, никогда не складывавший все яйца в одну корзину, уже вскоре дыры в семейном бюджете залатал, влияния же в родном селе он не терял никогда, но для любимой супруги пришлось оплатить услуги психолога. Благо, за последним далеко ходить не нужно – таковой штатный специалист в пансионате престарелых «Тихое счастье» был. Вообще новаторская идея Василия Григорьевича оказалась ходом воистину гениальным. Посреди ранее никому не известного поселка вырос городок, напоминающий кусочек (правда очень небольшой по площади) не то что центра Харькова, а, быть может, и самой Москвы. Кроме нового корпуса здания самого пансионата, выстроена стоянка, на которой не переводились представительского класса машины заботливых потомков, а еще появившийся вокруг авто заправки сервисно-торговый центр. Все это не только выделяло Хомуты из грустного ряда ранее похожих сел и поселков, но еще временами создавало рабочие места для изнывающего от безделья простого люда.

Когда приехавшая под новый год в родной край Катя получила приглашение осмотреть новую достопримечательность, она, как всегда, умея опошлить любую возвышенную идею, назвала учреждение «вечно живым уголком» и сказала, что у нее более интересные планы, при этом в провожатых  она не нуждается. Купив в минигипермаркете три пачки сигарет без фильтра и по килограмму свежего печенья и конфет, пошла беременная на восьмом месяце женщина пешком на старое кладбище. Там она вмиг налетевшим детям – обитателям дома инвалидов старого типа –  кроме сладостей каждому вволю, давала также по две- три сигареты за то, чтобы привел подросток своего товарища. Катя плохих в детях привычек не поощряла, но понимала, что если отдать весь груз кому-то одному – все могут и не попробовать, а сигареты с дежурящих возле могил старшие все равно стребуют. На кладбище первым из объектов внимания женщины была могила деда с бабушкой: Екатерина Петровна умерла в начале этого года, и совсем недавно им с Григорием Степановичем установлено было общее на двоих надгробье. Долго побыть возле всех, назначенных себе для посещения могил не вышло – начинал сыпать хороший сухой новогодний снег. По словам Ани, умерла баба Катя быстро, никого не напрягая, лишь за час до смерти посетовав, что не может проститься со старшей Васиной дочкой. За несколько месяцев до печального события предлагал сын матери заселиться в пансион – даже в отдельную комнату. Но тогда ответила старая женщина, что если и съедет в богадельню – только в старую (она, кстати, довольно часто туда наведывалась, навещая подругу молодости аж до смерти последней), а при барынях она сроду не была и на старости привыкать не собирается.

Вечером того же дня за ужином зять Виталий Павлович – теперь главный врач пансионата - как всегда с восхищение рассказывал новую свою идею, что именно за прикладной геронтологией будущее современной медицины, приводя ряд неоспоримых доводов и аргументов.

Антонина Федоровна на протяжении всего ужина не переставала удивляться такому преступно-беспечному отношению старшей дочери к жизни, ведь не кто-нибудь – законный муж пропал не в тайге или в пустыне – в цивилизованнейшем городе – время бить  в набат и во все колокола – в Москве сейчас найти человека – не проблема. Женщина, не терявшая духовной связи со своей великодержавной Родиной, никогда бы не поверила, что можно при столь безукоризненно отлаженной вертикали власти проникнуть на территорию закрытого города нелегально.  Катя всех тонкостей статуса пребывания мужа в сопредельной столице сообщать не собиралась, осознав с годами, что родителей следует любить не за какую-то мифическую мудрость, которой если в молодости не было – к старости точно не появится, а лишь за то, что это родители, что других нет, да и этих когда-нибудь не станет – ведь на четверть века старшие ее люди по всем арифметико-демографическим законам и оставить этот мир должны ранее примерно на столько же. По этой же причине молча согласилась беременная женщина, что большой с ее стороны ошибкой был отказ от процедуры сохранения (сама Катя была уверена, что подавляющее большинство молодых в положении женщин так любят эту процедуру потому, что само пребывание в стационаре может осадить в советских традициях воспитанную настырную свекровь) – совсем недавно Аня второй раз рожала в Харькове и сохранялась за девять месяцев трижды. С отцом спорить также не хотелось – а он сразу завел разговор о новом деловом предложении. В настоящее время младшей дочерью ведется серьезная исследовательская работа – записывает Аня воспоминания людей заслуженных и незаурядных, ко многим историческим событиям причастных – благо, такими пансионате кишел, как болото жабами – собирался Василий Григорьевич предложить дочери набросанные  ее сестрой тексты не только редактировать, но и немного литературизовать – ведь нанимать для исполнения интеллектуальной услуги человека так или иначе придется. Катя в спор вступать не хотела, лишь сказала, покидая собравшуюся родню:

 - Дайте спокойно родить, после поглядим.

Она знала, что младшая сестра непременно придет к ней решать тот же вопрос – книжку издавать (разумеется, за папины деньги) та собиралась уже давно. Посидеть в кресле в одиночестве пришлось Кате не больше десяти минут. Аня появилась на пороге взволнованная.

- Ты бы с отцом помягче, знаешь ведь, что у него сердце – в последние месяцы почти не перестает – валидол всегда в кармане, на одни биодобавки гривен по триста в месяц уходит…

- Ну, если валидол помогает – это точно невралгия, - усмехнулась Катя. –  По-настоящему больное сердце не болит, поверь, болевой синдром постоянно не проявляется.  А что до мягкости – то я и так сама толерантность. У тебя-то сердце здоровое? Тогда скажи, сколько раз вы к бабе Кате за последний ее месяц входили – не по делам, а поговорить, посидеть – она во флигеле во дворе вашего имения жила! А теперь старые номенклатурные говна для вас кладезь житейской мудрости?

Аня уже поняла, каким будет сестры ответ на заманчивое для многих прочих предложение. Она другого и не ждала – это у родителей почему-то теплилась несбыточная надежда. Значит, редактора придется искать на стороне – расходы, конечно, но не катастрофические. Вспомнив данное самой себе обещание с сестрой обращаться по мере сил бережно, аккуратно перешла на тему давно не подававшего о себе вестей ее мужа. Здесь Катя, видимо все уже передумавшая и пережившая, ответила спокойнее, что поиски нелегала во-первых бесполезны, во-вторых – если случайно увенчаются успехом – навредят самому объекту.

- А вообще вы все за Алексея зря беспокоитесь: он сильнее, чем вам кажется, вытянет многое – он и сам не подозревает на что способен.

- Ну а если все-таки что-то случилось – или сам стратил – ведь и ты могла его переоценить?

 - Если как ты говоришь, стратил  - тогда мы ему точно не поможем. Но я надеюсь, он знает, что делает.

Аня с трудом подавляла в себе давно забытое – казалось, теперь к сестре она должна испытывать лишь чувства добрые: сострадание, жалость, желание помочь. Но то, что разделяло сестер с самого детства само вылезало на поверхность, а старшая как нарочно сейчас провоцировала всплески к ней, разумеется не зависти либо злобы, но уж точно отчуждения, вызванного невозможностью ее понять. То ли на зло собеседнику она это делала, то ли действительно мыслила в другой плоскости – Аня этим вопросом терзалась с тех пор, как себя помнила. А ведь сейчас младшая сестра ясно ощущает собственную силу, поскольку почти уверена, что знает  о теме, куда более для старшей болезненной, чем отсутствие от мужа известий, хроническое безденежье, даже – страшно сказать – ставшие привычным фоном тусклой жизни преподавателя специализированного заведения, пребывание близких людей в состоянии ее же пациентов. Вот если бы точно знать события одного всего лишь вечера…

 

 

* * *

 

Бывают в природе случаи, когда особе по всему положено быть первой, а она и рождается и живет с номером два, явно чуть ли не на лбу проступающим. Анна Гайдученко всегда была уверена,  что целью каждого, самое себя уважающего индивида является рост над собой, что стремление не останавливаться на достигнутом, а пробиваться по жизни все выше – нечто вроде инстинкта для тех, кто считает себя настоящим человеком, а уж превзойти поколения прежние – просто жизненная необходимость. Ввиду обозначенной аксиомы, Аня с раннего детства почитала причиною многих своих проблем то, что она - дочь младшая – хотя, если быть откровенной до конца, всегда мечталось девочке быть в семье единственной. Еще бы – первого ребенка ждут все, несмотря на то, что больше хотелось сына – любят всем семейством,  и даже – наверное, чтоб к старшему поколению подлизнуться – в честь отцовой матери назвали. Катерина Петровна старшую внучку нянчила всегда с охотой, на младшую же, лишь взглянув по приезде невестки  из роддома, бабушка сказала почему-то в среднем роде:

«Воно зле якесь, наче зінське щеня».

Всего этого Аня, разумеется, не знала, хотя опасливое отношение бабушки, публично никакую из внучек не отличавшей, всегда чувствовала. Но главное – чувствовала и даже замечала, что настроение своей матери перенимает отец, также привечавший Катю и часто повторявший, что та – его любимая доченька. Аню это коробило не долго: проворная даже в мыслях девчушка рано  смекнула, чьей любимой доченькой нужно быть в этой семье, чтобы иметь все, что пожелаешь. Мама, при напускной своей строгости, оказалась на лесть и откровенный подхалимаж очень податливой. А если учесть, что было тогда младшей дочери не больше трех лет, можно себе представить, насколько жизнеспособной, то есть умеющей без всякого анализа, руководствуясь лишь подсознательным, приспосабливаться к жизненным обстоятельствам, родилась младшая дочь. Различия во всем, начиная с одежды, проявлялись с ранних лет. Для Аннушки мама выбирать платья сама ездила в Харьков, а один раз даже заказывала привезти из московской командировки кому-то из мужниных знакомых. После шла непременно долгая процедура примерки – Аня традиционно выказывала характер, стоя на табуретке перед зеркалом и требуя то лишнюю ленту убрать, то какой-нибудь бант сбоку пришить – Антонина милым причудам дочурки всегда потакала, что прибавляло работы ее свекрови: на своей (от ее матери по наследству полученной) машинке «Зингер» дореволюционного производства пожилая женщина шить не доверила бы никому, тем более худорукой невестке. За процессом шитья всегда внимательно следила Катя, но когда бабушка спрашивала, какое бы платье хотела она, девочка всегда одно отвечала: «Когда меня научишь на машинке, я сама себе какое захочу сошью». Должно быть, сестра хочет такое платье, думала Аня, чтобы все ее наряды затмило сразу – она почему-то не сомневалась ни в способностях сестры научиться шить, ни в том, что бабушка доверит старшей внучке самое драгоценное свое сокровище. Быть может, поэтому каждое новое платье сестры младшей было затейливее предыдущего.

Выход всем семейством со двора в выходной либо праздник всегда  предварялся долгими сборами прежде всего мамы, но еще дольше – младшей дочери. Однако, как ни парадоксально, в платьице довольно скромном, как весь стандартизованный советский ширпотреб, не отличалась старшая сестра от младшей в худшую сторону – это обстоятельство также раздражало Аню, рождая мысли мрачные, вроде: «Если бы Катьке такое платье, как на мне –  меня б вообще не видно было!»

В одну уже солнечную, но еще слякотную после ночного дождя майскую Красную горку, когда сборы были окончены и родители стояли на крыльце, Аня выбежала из калитки (медленно ходить она в детстве категорически не умела), вдруг ни с того ни с сего споткнувшись, растянулась на сырой и грязной земле. Подбежавшая  первой Катя помогла сестренке подняться – родители подоспели – винить, кроме себя, некого, но горечь и досада жгли изнутри, разрядиться на ком-то хотелось, а сестра стояла рядом. Аня, по злому замахнувшись на нее, сквозь зубы процедила подцепленное среди детей:

-Ты!.. Рыжая-бесстыжая!  

-Я не рыжая… - спокойно поправила ее Катя.

-Зато конопатая, - со злостью выпалила младшая сестра. Родители весело рассмеялись, мама взяла младшенькую на руки, прижала к себе, не нарадуясь находчивости ребенка, что за словом в карман не лезет, воскликнула: «Ах ты наша куколка!». Отец, взглянув внимательно на лицо старшей дочери, на котором действительно было немного появлявшихся  лишь в апреле и к сентябрю бесследно исчезавших веснушек, почесав затылок, изображая удивление, изрек: «А ведь действительно – конопатая!» и снова залился веселым хохотом. Катя стояла молча, глядя прямо на отца – без укора, не пробуя завести разговор или включиться в игру, но, казалось, готовая разрыдаться. Аня старшую свою сестру никогда в жизни  плачущей не видала – и в тот погожий, но слякотный день слез не было. Сама маленькая модница реветь стала регулярно, как только поняла, что это – один из рычагов управления ее родителями.  С того не для всех веселого праздника не называл больше отец Катю любимой своей доченькой – все выглядело как победа младшей сестры над старшей. Но в глубине души понимала и Аня, что папа не изменился в своих пристрастиях – просто боится признаться довлеющим над собой женщинам – а быть может и самому себе - что старшую продолжает он любить сильнее.

В традициях  младших братьев и сестер наушничать и доносить, подставляя  под удар старшего, который, в свою очередь, обладает большей физической силой  и доносчика может в любой момент отлупить. Аня настолько часто прибегала к излюбленному оружий младших, что, в конце концов, оно перестало давать эффект - даже мама не воспринимала всерьез абсурдные ее поклепы, а Катя   в ответ на пристрастные вопрошания любого из взрослых ни разу на сестренку не то что  не пожаловалась – порой не сообщала о явном разгильдяйстве. Правда, такое благородство больше Аню раздражало, ибо давало необъяснимую над ней власть старшей сестре – этой силой, надо заметить, Катя ни разу в своих шкурных интересах не воспользовалась, требуя лишь исполнения минимально-необходимых обязанностей по обслуживанию главным образом себя –  но даже этой малости никто из взрослых от непокорной младшенькой добиться никогда не мог.

Быть младшей сестрой отличницы, обучаясь в начальной школе, оказалось не таким уж выигрышем, как видится со стороны – опекунша не отставала от свободолюбивой первоклашки, аж пока все до последнего уроки не были сделаны – и такое издевательство продолжалось не один год. Правда, такие занятия позволили Ане долгое время ходить в первых ученицах – но до чего же это скучное дело – освоение школьной программы! Не раз Аней было в сердцах сказано, что всем бы жилось много легче, когда б Катя просто делала за нее уроки – но самозваная преподавательница была непреклонна, и в этом ее, как назло, поддерживали все домашние, даже добрейшая мамочка.

Однако в пятом Анином классе ее мучения  неожиданно закончились. В самом начале учебного сентября появился у прирожденной воспитательницы другой объект приложения педагогических талантов – а поскольку был он и человеком тяжелым, и воспитательный процесс – запущенным, то сил у Кати работать на два фронта не стало, и Аня, поспешив поклясться всем на свете, что дальше общеобразовательную программу осилит сама, из-под ненавистной опеки ловко выскользнула.

Право оставлять отстающего ученика на второй год у преподавателей было всегда, и в те достопамятные времена середины двадцатого века, когда образование имело много больший вес, второгодники встречались почти в каждой параллели. Со временем все – включая учащихся  - осознали, что обязательное среднее образование означает, прежде всего, обязанность наставников ученика из школы выпустить, дотянув хотя бы до окончания восьмилетки и спихнув в ПТУ. В восьмидесятые даже в городских школах  неуспевающие второгодники почти повывелись, а уж в школе сельской нужно было отличиться чем-то совсем незаурядным, чтобы вновь сесть за парту того же класса в новом сентябре. Но сыну разжалованного за пьянство в разнорабочие тракториста и доярки Толику Бугаенко удалось так досадить преподавательскому составу, что в прежний класс он пошел повторно – при этом все учителя в один голос твердили, что и до седьмого класса парня дотянули лишь из жалости к его измотавшейся вусмерть матери, а большинство педагогов  втайне надеялись, что еще до окончания восьмилетки попадет откровенно трудный подросток в поле зрения органов правоохранительных – и тогда документ об образовании получит уже в колонии. В общем, был Толик во всех смыслах не подарком, зато в кругу ровесников авторитетом пользовался – по видимому далекий его предок не зря получил свое прозвище, ставшее после фамилией: крепкое телосложение в придачу к хорошей реакции не оставляли шансов противнику в драке. В тот учебный год, когда Катя «догнала» авторитета и стала его одноклассницей, Аня сестре обзавидовалась больше, чем за всю прежнюю жизнь, а узнав, что та сидит с Бугаем за одной партой – чуть не кусала себе локти с досады.

На чем именно сошлись отъявленный хулиган и отличница – младшая сестра точно не знала, но довольно скоро все силы маленькой учительницы были переброшены на обучение того, от кого отмахнулись учителя дипломированные. Подвижки видны были не сразу, однако уже в третьей четверти по всем предметам имел Анатолий Бугаенко в журнале заслуженные тройки. Аня новому подопечному сестры немного сочувствовала, хотя на своем опыте знала, что обучение у последней скучным не бывает: даже из наук естественных ухитрялась та делать что-то на манер игры, а уж  Катины объяснения дисциплин гуманитарных   можно было слушать часами, как пересказанную простым языком сказку, она могла легко связать историю с литературой, перейти к описанию искусства того же времени, знала не поверхностно политическую ситуацию в описываемых ею странах и основные постулаты религий разных народов мира. Просто Аня от всего этого устала, но не могла отрицать, что сестра может научить кого угодно чему угодно. Однако преподавательские таланты одноклассницы были далеко не главным стимулом для взятого на буксир товарища. Тому маленькая учительница  сразу как девушка понравилась – но без взаимности, и повода Катя не давала, а также, не имея девичьей привычки держать про запас второразрядный вариант, при первой же попытке объяснения расставила все  на свои места. Аня готова была взвыть от злости – такой случай представлялся единственной на все Хомуты девчонке – и так тупо его похерить! Она училась в одном классе с младшим Толиным братом – Славиком – и сойтись поближе даже с ним считала для себя удачей. В выпускном классе восьмилетки (что тогда уже назывался девятым) Бугай снова на учебу забил. Его можно было понять: получить положительные отметки у тех наставников, кто еще два года тому назад при всем классе называл его необучаемым дебилом, надеяться бессмысленно – да и не нужны были ему эти сраные закорючки в свидетельстве, которое выдадут в любом случае. Добиться же Катиного расположения он не надеялся – кроме гордости, есть еще логика и здравый смысл,  и понять, что у женщин определенного склада выпрашивать другое, кроме сложившегося, к себе отношение бесполезно, парень был в состоянии. По окончании восьмилетки укатил Бугай в райцентр, определившись в тамошнюю бурсу – к превеликому удовольствию не только преподавателей, но и участкового милиционера, и вообще абсолютного большинства представителей старшего хомутовского поколения. Однако, радость любителей спокойной жизни омрачалась приездами на побывку ставшего авторитетом в криминальном смысле этого слова – к лету следующего года уже на собственной (правда, непонятно на кого оформленной) «девятке».  Каждый такой приезд был тяжелым ударом для всей законопослушной, хотя и обедневшей, громады, и настоящим праздником души и сердца для малолетнего бомонда. К последнему Аня себя с гордостью причисляла, ибо гуляла не с кем нибудь, а с младшим братом Бугая, которого хоть и кликали за глаза Бугаёнком (высоким ростом и мышечной массой мать-природа его обделила), но другого пути в хомутовскую тусовку у Ани не было. Несмотря на клятвенные заверения, что допоздна гулять не будет, Аня с милыми сердцу друзьями часов не считала, познав уже все радости молодой настоящей жизни. В июньский приезд реального лидера, отправляясь на тусню, хотела было она, как и в прошлый раз, бросить родным что-то невнятное, но строгий отец ее остановил, наказав быть дома непременно к десяти вечера – как будто все то, чего так боятся родители позднепубертатного возраста девицы нельзя завершить в считанные минуты даже к восьми часам – а ночами компания именно с и д и т в клубно-тусовочном смысле глагола, и тех, кто отчаливает раньше, коллектив откровенно презирает как маменькиных сынков и дочек. Забить на родителей – вот единственный выход для уважающего себя подростка. В своем случае Аня предвидела, чем чревато ее непослушание – и выгоды в этом находила больше, чем ущерба. Забирать ее из дурной компании придет, наверное, сестра. Толян, хоть и отмалчивается всегда на счет последней, но по всему видно, досада его не отпустила, теперь же он в своей крутости уверен куда больше, чем в позапрошлый год – Аня втайне желала увидеть выяснение отношений, хоть и уверена была в поражении своей сестры. Все еще мечтала младшая сестра старшую хоть в чем-то превзойти, но для этого нужно обеим девушкам выступить если не в одной номинации, то хотя бы в одном виде состязаний, а до сих пор Катька существовала в какой-то другой системе отсчета. Что может сделать зло сестре, Аня не задумывалась – а если даже понесет Бугая, и применит он силу  (раньше он Катину неприкосновенность девичью чтил– в память о прежних чувствах или помня, чья та дочь, но теперь статус кавалера изменился, да и спиртное, закуренное добрым планом, выводило его сознание на совершенно иной уровень) – это, быть может, самой Катьке на благо, хватит уже в записных целках ходить. А уж по перемещении недосягаемой ранее особы в ее весовую категорию, Аня гордячку непременно «сделает», все вокруг увидят, что восхищение вызывала личность  на самом деле мелкая и ничтожная. С детства затаенная обида подогреваема была подливаемым в ее бокал «сухарем» - так что ни в десять, ни в одиннадцать не сдвинулась со своего места за столом гордая девица – и расчет оправдался: в половине двенадцатого Катя, как и все ровесники, прекрасно знавшая место сбора крутой компании, действительно стояла на пороге, а Бугай и правда без церемоний в повелительном режиме указал новой гостье место за столом.

 - Я не гулять – только за сестрой!  - спокойно сказала Катя, но тут же была схвачена за запястье железной рукой бывшего одноклассника и препровождена к мигом опустевшему за столом месту.

- Это надо коллектив не уважать, чтобы выпить со всеми отказываться, заплетающимся языком, но стараясь удержать повелевающий тембр голоса прохрипел Бугай. – Теперь без штрафной точно не уйдешь.

- А после штрафной, значит, уйду? – ровным голосом прямо спросила Катя.

- Слово пацана! Только  штрафная – дело серьезное, здесь сухарем не отделаешься, и стаканчик поболе нужен. – Толик потянулся к другому краю стола за початой бутылкой портвейна.

- Если такое серьезное дело,  что ж ты мне дешевый шмурдяк подлить хочешь? – гостья взяла со стола стоявшую возле нее нераспечатанную бутылку водки, - давай уже сразу по взрослому, что-ли?

В этот момент Аня впервые за весь вечер за  старшую сестру испугалась -  та вовсе  не пила спиртного прежде – а сейчас могла назло всем даже с горла бутыль засосать – ведь на этот раз игру Катя приняла, и готова, кажется, играть до конца – а с пол-литры и тренированный мужик гигнуться может – или в лучшем случае придется полутруп сестры домой на себе волочь. Но принявшая, казалось, чужие правила девушка сделала ход, для всех неожиданный – она, поглядев еще раз на этикетку, со словами «штрафную так штрафную», стеклянную емкость вдруг подбросила, перехватив за горлышко, и со всей дури ударила о ребро стола. Удача была в тот вечер на ее стороне: силы девичьей хватило, чтобы бутылка разбилась, обратившись почти идеальной розочкой в руке. Большой глупостью стало бы  оружием этим угрожать Бугаю, имея целью пробиться к выходу, но Катя нашла ему наивернейшее применение, подведя выступающие углы стекла к собственной шее да так, что одно стеклянное острие даже вошло на полсантиметра под кожу там, где проходит  артерия. Теперь любое к девушке прикосновение кого бы то ни было – даже с благой целью спасения – могло стать роковым, спровоцировав перемещение вглубь плоти всего стеклянного орудия убийства. В один момент ни физическая сила Бугая, ни его молниеносная реакция, ни тем более авторитет среди индивидов определенного сорта не стоили ничего – если только не готов он был закончить очередную гулянку незапланированным мертвым телом среди стола. А вот Катя говорить могла  - это и раньше было единственным ее оружием защиты.

- Ну что, потянула я вашу норму? Не маловато будет?

Толян, протрезвевший, видимо, впервые за несколько последних месяцев, без слов и движений, но с бессильной ненавистью на  сдуру званую гостью смотрел. С сидевших за столом (кроме тех, кто, перебрав, под этот стол готов был рухнуть), хмель также, будто по команде сошел, а Катя, не отнимая от своего горла розочки, продолжала:

- Штрафную я с вами выпила, догоняться не будем – теперь, значит, могу и уйти – или  у вас «Пацан сказал, пацан еще раз скажет»? – вдруг она к Толику всем корпусом медленно подалась, и, если бы не впившееся в горло стекло, могло бы показаться, что девушка парня таким телодвижением завлекает. – А, чуть не забыла, пообщаться ведь нужно, поговорить, - резко придвинулась к Бугаю совсем близко и от шевеления в ранке стекла кровь закапала интенсивней ей под блузку – Так как говоришь, ко мне относишься? Может, ты планировал что-то большее, чем разговор? Может, продолжение отношений? Тогда у тебя есть все шансы на успех: если сам себя настроишь на позитив и сильно напряжешься, сможешь еще трахнуть мой труп – а как поторопишься – он еще теплый будет. – Резко сказанные последние фраза спровоцировали еще какое-то микродвижение руки относительно шеи – капли крови превратились в тоненький ручеек.

Тут Бугай  уже совершенно трезвым голосом крикнул: «Все, хорош!» отступая от прохода и высвобождая дорогу девушке к выходу. Катя  неожиданным блицкригом его  игру у него же выиграла. Никто не скажет наверное, был бы шанс у любой другой девушки, окажись она тогда на Катином месте, да и у нее самой годом позже, и почему отступил авторитет: вспомнил ли он о статусе ее родителей, или свои прежние к ней чувства, а может тогда еще не до конца оскотинился он а своем иерархическом насесте, или просто не привык общаться с теми, кто его бесспорное превосходство не принимает, а еще, вероятно, что все указанные выше факторы срезонировали– но не далее как через секунду говорил он уже без нервов – как опущенный на бабки, но не теряющий самообладания лох:

 - Иди! Спасибо, что заглянула. И соплячку свою подгребай– в Анину сторону он лишь пальцем щелкнул. А обращаясь ко всем, способным воспринимать реальность, сказал четко и коротко:  - Если кто ее тронет – удавлю!

Следуя к родительскому дому за старшей сестрой, Аня мечтала лишь об одном – исчезнуть бесследно с этого края Земного шара. Такого унизительного фиаско она и в страшных кошмарах увидеть не могла. И дело вовсе не в публичном оскорблении – согласные существовать по законам стаи наперед дают доминирующему самцу право словесно или действием опускать каждого нижестоящего в пирамиде – в обмен на это индивид получает право щемить тех, кто по субординации ниже его. Нет, уязвлена была она расширением и углублением той пропасти, что и раньше зияла между сестрами – теперь же ненавистная Катька, вместо низвержения с пьедестала, воздвигнута еще выше, став в глазах всей местного пошиба тусовки девушкой, недосягаемой для самого Бугая, она же – всего лишь сопливая телка его тщедушного провонявшего дешевыми дэзиками  братца.

Некоторые вопросы, если не хочешь услыхать прямой, тебе известный ответ, лучше не задавать. Сестры к тому времени давно задушевных разговоров не вели – Аня боялась узнать мнение сестры о своем поведении и образе жизни – старшая сестра порой отмалчивалась, но уж если говорила – то такую правду, что жгла больнее хлыста. При этом какой-то непознанный инстинкт нашептывал Ане, что даже молчание сестры – ей укор – и хотелось мстить не только за упущенное первенство, но  и за то, что близкий человек  ее подлость и низость видит и не прощает. Много позже дорого берущий психоаналитик разъяснил Анне Васильевне, что ее вины здесь вовсе не было, что бурное гормональное развитие в те годы повлияло не неокрепшую психику девочки-подростка, страдавшей с детства комплексом младшей сестры. Но тогда единственное, чего хотелось – сестре каким-нибудь способом за поруганную честь отомстить. Это было задачей непростой – ведь нужно было найти у сестры слабое место, а таковых у людей ее склада не бывает. Кроме одного – тот, кто сильному человеку дорог. Помимо членов семьи, в подростковом возрасте это, как правило, субъект противоположного пола – и Аня даже знала, кто, ведь полная дилетантка  в делах сердечных, сестра даже не думала от близких людей свои чувства скрывать – или нет, она как раз думала, что именно скрывает, но врать-то никогда не умела (и к зрелым годам не научилась), а притворяться перед младшей сестрой – занятие априори неблагодарное.

Объект внимания Кати, с точки зрения ее разумной в житейском плане сестры, был ничтожен и косого взгляда не достоин – вот почему Аня о его существовании не задумывалась, лишь видела перед собой еще одно доказательство безалаберности старшей сестры. Племянник дяди Паши Филимонова – бригадира механизаторов - подрабатывавший по дядиной протекции в прошлом году на нарядах в агрофирме. Только и выгоды, что в первом поколении харьковчанин - о чем Катька с ним  могла трепаться каждую свободную минуту прошлым летом?  Тогда Аня этому значения не придала – отметив, что предпочесть такого Бугаю могла лишь  круглая дура. Теперь же к Витькиному на сезон приезду готовилась сестра, как к какому-то празднику, и по приезде небезразличного ей парня дважды побывала на дискаре в сельском клубе, куда до этого не заглядывала ни разу в жизни. Правда, ему самому сельская девушка до лампочки, что тогда, что сейчас – на это у Ани также глаз был наметан. Но ведь Бугай о предпочтениях приезжего не знает, а Катька ему небезразлична – хотя бы как объект права собственности, который из принципа нельзя уступать заезжему хлыщу. Славику можно наговорить такого, что испорченным телефоном Бугая из себя выведет. Как бы там ни было, а уязвить подлую сестру удастся. Известие о том, что Катька вовсе не фригидна и жаждет личной жизни, но не с ним, Бугая действительно задело – уже в следующую субботу решено было чужака поучить и Ане выпала честь в операции участвовать: дать повод еще на самих танцах Славику с Витькой зацепиться и из клуба выйти. Правда о том, чем разборка завершилась, живица не знала: для пущей храбрости угостил ее Бугай тем, что покуривал сам – а это не та галимая солома, что растет за околицей всюду – ее бегают косить с малолетства все поголовно и дуют то косячками, то по-мокрому, абсолютному большинству не вставляет совершенно, но и признаться в этом стремно, ведь могут подумать, что толку в настоящей жизни не знаешь. Сам Толик тянул – и лишь изредка Славика угощал – то, чем с наваром приторговывал, и что сведущие люди называли гидропоном – вещь действительно настолько улетная, что от одной плюхи выпала Аня из сознательной жизни не меньше, чем на час – после, сколько Славика не расспрашивала – про саму драку он какую-то пургу нес, каждый раз с новыми подробностями. Однако сестру после того от Витьки Филимонова отвернуло – или Ане так казалось – по крайней мере на танцы Катька больше не бегала и неумело накладывать мамину тональную пудру  перестала. Это была небольшая, но все же победа в незримой той войне, но самое главное – сестры еще сильнее друг от друга отдалились, а больше никто из домашних на Аню влияния не имел – тот год, что оставалось прожить Кате в родном доме до окончания школы, был для ее младшей сестры вольготным.

Что потеряла заученная дурында, отказавшись быть девушкой Бугая, увидела ее сестра лишь издали, когда старшой подтянул Славика, доверив ему следить за делами в Краснооктябрьске – те сказочные три года, когда любых препаратов для поддержания тонуса было вволю, а сама она жила между Хомутами, Харьковом и Краснооктябрьском, при своем парне первой леди. Аналог такого социального взлета, как у ее гражданского шурина, редко отыщешь  в истории. Это как пэпээснику вдруг за пару лет взлететь до ранга УБОПовского майора или подполковника. Ведь система, как объясняло само мусорское офицерье, единая – это только договорились лохам ушняк парить, что одни в погонах, другие – в законе. Может, когда-то так и было – но девяностые годы двадцатого века колоду разномастной шушеры хитро перемешали. Была у Бугая крыша в районной и областной прокуратуре, и из СБУ прикрывали, а в районную мусарню он вообще ногой дверь открывал. За травой пошли амфетамины, кокс и героин – или то, что тогда в Харьковской области этими терминами называли – значительная часть потока этих чудо-препаратов заходила из России не через Харьков. а через Краснооктябрьск. Просто  удивительно, как можно говорить об экономическом упадке, когда объем потребления согревающих душу снадобий неуклонно рос – значит, и деньжат в карманах обывателей прибавлялось. Бугай рулил всем оборотом наркоты - в трех районах без его интереса стакан плана не продавался. Деньги, разумеется, шли через его руки и выше – а это уже есть бесспорное доказательство того, что в лихие, по мнению дилетантов, девяностые,  правоохранительная система вовсе не ослабла, просто деятельность ее была специфически целенаправленной. Подмять под себя очень прибыльную торговлю без жестких мер никак бы не получилось. Но ведь еще классиком сказано, что революция не делается в белых перчатках – а революции делаются вовсе не ради смены общественно-экономических формаций – это лишь сказка для легковерных придурков – и не с тем, чтобы всяческое быдло бесплатно получало то, что потреблять ему по масти не положено – это лишь способ загнать лоховские стада в нужное пастуху стойло. Социальные преобразования глобальных масштабов нужны ни много  ни мало для того, чтобы группа людей достойных, но системой недооцененных, пробила и проложила себе дорогу – если нет другого хода, то по головам и  трупам – на достойный их  этаж этой самой системы. Правда, в легендарные времена военного коммунизма власть была много благосклоннее к новым выдвиженцам:  если ты сильный – убивай, грабь, пытай, насилуй, после назови все это гражданской войной, и, если повезло тебе в политической орлянке, и ты выбрал правильную сторону – будешь считаться не бандитом, но героем. На излете уходящего века личностям неординарным, выполняющим для по-прежнему народной власти самую грязную работу, было много труднее – на них все же открывались не всегда доводимые до суда уголовные дела. В архиве Красноктябрьской райпрокуратуры до сих пор десятки зависших баранов, а уж пропавших без вести без счету – и все люди из числа ранее в своей среде уважаемых. Не удивительно, что по завершении взлета семейного бизнеса, Славик не только из района, но и из Украины свалил – а вызван был такой упадок безвременной гибелью Анатолия. Что примечательно – тот, на ком жмуров было не меньше десятка – это лишь те, про каких даже Аня знала наверное – не пал жертвой ни экономических разборок, ни мести – при жизни район он держал крепко. Но было у двадцатидвухлетнего авторитета очень своеобразное хобби: вынюхав дорожку фена, садился за руль добротной иномарки, какую разгонял до ста пятидесяти и выводил на встречную полосу. Что-то пытался он доказать себе, а может загадывал на что-нибудь – и до поры постоянно у себя выигрывал: водители  на встречке все сворачивали или съезжали на обочину. Толик вел счет своим «полетам» – свернули встречные двадцать восемь раз. Двадцать девятый не свернул – и сразу два с трудом выковырянных из дорогого железа трупа были доставлены ночью в морг районной больницы. Тот, кто вертел суммами для девяностых заоблачными, на себя, как ни странно, денег почти не тратил – у Славика на одни модные тряпки уходило в разы больше, чем проживал сам Бугай (на наркоту семья наличных денег не расходовала – зачем платить за молоко тому, кто пасет корову?). Даже разбился авторитет не на своей тачке – самая новая на тот момент модель «Ауди» принадлежала одному из бригадиров подконтрольных ему Краснооктябрьских сявок.

Резкий социальный взлет чреват столь же стремительным падением – Аня это на себе прочувствовала. Большие из семейного бюджета суммы ушли даже не на ее возвращение в семью и избавление от зависимости – девушка по собственному ее убеждению, ни на что не подсела, поскольку всегда себя могла контролировать,  а подобранный позднее мужем комплекс психостимуляторов в последующие годы проблему срывов всегда снимал. Очень много ушло на взятки тем продажным тварям в погонах, что раньше за счастие почитали Бугая в ресторане коньяком угостить – теперь пришлось их четырехзначными суммами заряжать, чтобы по некоторым делам Аня проходила лишь свидетелем. Возвращение ее в лоно семьи совпало с замужеством старшей сестры – и вновь забытая то ли зависть, то ли ненависть грызла низверженную, но гордую молодую женщину. Узнав, как именно отмечала Катя свою свадьбу, Аню, помимо презрения к самой ущербной невесте и ее хлюпику-женишку, вновь охватило чувство боязни незнакомого ей даже в собственной сестре. Ведь, как бы ни упало благосостояние, свадьба для любой девушки – святое, даже сопливая девчонка-недоросток, по малолетству не представляющая, для чего нужен на свадьбе жених и для какой цели сходятся мужчина с женщиной – мечтает о том волшебном действе, что в ее честь назначено, а она, как царственная особа в белом платье будет эпицентром этой суеты и суматохи. Не могла даже Катька простить такого – это притворство убивало младшую сестру. Поначалу было последней утешением, что избрала себе сестра в мужья явное ничтожество, без денег, связей, амбиций и умения жить. Но время шло – диплом экономического ВУЗа зятем был получен, да еще безоплатно – Аня не понаслышке знала, сколько платят за каждый экзамен, зачет, курсовую особы ее круга, кому времени не хватает, а порой и масть не велит в глупых учебниках ковыряться, а еще по тихому заработал Катин муж (пусть и на физической работе) денег достаточно для увеличения жилплощади – а таких людей, что сами потянули расширение (то есть не за деньги богатых родственников и не заработанные там, куда за ручку привели и посадили покровители) – таких немного Аня знавала. И вообще с течением времени отношение младшей сестры к блеску и пыли, пускаемой в глаза кавалерами переменилось. А еще начала она осознавать – хоть и боялась себе признаться – чему именно в Катькиной судьбе завидовала. Объектом зависти были мужчины, которые ее старшую сестру выбирали. Все это люди, способные на нечто самостоятельно. Начиная с отца - был тот по хомутовским меркам мажором, не с нуля начинал – но данное ему родителем приумножить сумел. Разумеется, в отношениях отца с дочерью межполовой фактор влияет минимально (кроме случаев уникальных и откровенно скотских), но тем обиднее отверженной осознавать свой проигрыш. Анины же мужчины – чего скрывать – были годны лишь как прицепы к кому-то значимому – даже муж, по видимому, выбрал не ее, а денежного тестя, обеспечившись до конца своих дней работой.

Сестры редко, но общались лично – и опять ключа к пониманию не было. Появился у Ани повод для зависти, когда бабка Катиного мужа увезла его же дебильную сестричку  на излечение в Америку – тогда в распоряжении семьи осталась целая трехкомнатная квартира в Харькове – живи, казалось бы, и радуйся – а дуреха-Катька почему-то на мужа своего волком смотрела очень долго, казалось, что ненормальная золовка ей роднее супруга.

Младшую сестру Катя никогда в гости не звала, но и нежданный приезд принимала философски, общаясь, как должно с родным человеком. Аня также не понимала, какая выгода ей в личном общении, но просьбы родителей заехать навестить сестру, когда по делам будет в Харькове, никогда не отклоняла.

 

Дома тем временем экономическая жизнь била ключом. Приватизированная в свое время забегаловка при сельпо давно уже превратилась в приличное место под романтичным названием «Вечер» - и такая метаморфоза случилась под эгидой сельского головы и на инвестированные Василием Гайдученко деньги. Правда, из скромности, доверил управлять делами представитель громады своей родной сестре, а оформил заведение на ее свекра – тот был не просто ветераном, а еще и участником боевых действий – для таких налоговые льготы просто сказочные и процедура отведения земли упрощена. А то, что после ряда перенесенных инсультов не вставал он с постели, которую от осквернения спасали лишь специально закупаемые  памперсы для взрослых, а по смерти жены не узнавал из окружающих никого, не мешало мужественному старику владеть одним из успешнейших в селе бизнесов. Сама же сестра Василия Григорьевича, перебравшись в Сумы, оставила управление делами (с кучей в соответствии с требованиями законодательства оформленных доверенностей) на фактического владельца, у кого была уже дочь к тому времени правой рукой. Это вовсе не означало, что Аня просиживала в обустроенном специально для нее кабинете с утра до вечера – таких же, вверенных ее заботах объектов было в родном поселке довольно много, но по необходимости или с проверкой – чтобы персонал не расслаблялся – могла наследница нагрянуть в любое время. Визит в бухгалтерию в тот день был вызван не пустым желанием что-либо проконтролировать  - некоторые документы нужны были срочно, да и приезд хозяйки производимому ритуалу поминовения был не помехой.

Проводить поминки не на подворье или в хате, а арендовать на полдня кафе, уже вошло тогда в традицию. В тот день хоронили Павла Ивановича Филимонова. Болезнь, которую долго считали язвой желудка, сожрала изнутри организм не старого еще человека. Отец  даже хотел на поминки прийти, ведь учились они когда-то с покойным в одном классе – но мама никогда не поощряла панибратских отношений с теми, кто семье не ровня, а соболезнования свои можно выразить и при личной встрече или по телефону – Василий Григорьевич с женой спорить не любил. Но документы, оставленные в сейфе были необходимы. Из директорского кабинета просматривался банкетный зал – тогда и увидела Аня впервые за десять лет того самого Витьку – он на похороны родного дяди приехал вместе со своим отцом. Задержав взгляд, обратила она внимание, что человек водки вовсе не пьет, поднимая за царствие небесное лишь фужер с газировкой – а поскольку, будучи подростком, хлестал наравне со всеми – вывод напрашивался сам собой. Да и выглядел человек почти тридцати лет много моложе своего возраста – такое не редко бывает с завязавшими – и не только алкоголиками. Курить, правда, выходил младший Филимонов чаще всех прочих.

 Аня сама не знала, что дернуло ее выйти на разговор, превратившийся в ее же монолог.  Как правило, люди, в общественной иерархии стоящие ниже, сразу принимают подобострастную позу, когда до их уровня снисходит кто-то  из верхних – но в этом конкретном случае Аня выдержать фасона никак не смогла – на какую бы тему ни заговаривала. Казалось, собеседник просто терпит ее – а ведь должно быть наоборот! За глаза успокоила бы себя женщина, что перед ней – всего лишь один из серой массы тех, над кем такие, как она всегда будут, и за счастье должен почесть к себе такое внимание, а он лишь смотрит сквозь собеседницу, как часто ее сестра. А когда разговор переключился на последнюю – вдруг поняла Аня, нет скорее даже прочувствовала, в чем секрет такого невнимания к ней лично. Когда помыслы конкретного человека являются для тебя загадкой на протяжении двух десятков лет, мотивация его может и не быть понятна, но его действия, а также все, что может быть частью его жизни вполне предсказуемо. Человек, стоявший перед Аней безусловно какой-то частью жизни ее сестры был. И либо тогда, десять лет назад, Аня ошибалась, либо за это время что-то в самом Витьке изменилось – он также, как и значимые в жизни обеих сестер мужчины, выбрал старшую. А еще понимала вновь отвергнутая, почему его выбрала сама Катька, и здесь все было просто, на уровне биологии – как банальная самка, выбирала она из всех возможных самцов сильнейшего. Человек этот не умел всего на свете, но мог научиться мог,  безусловно, всему. Он управлял бы агрохолдингом эффективнее отца, успешнее, чем Бугай, и с меньшим количеством трупов торговал бы наркотой, получил без взяток и блата диплом любого ВУЗа, с нуля смог бы заработать  на покупку любой площади квартиры – не то, что в Харькове, даже в Москве. Если бы Аня попыталась составить логическую цепочку и обосновать свои выводы – вряд ли смогла бы. То ли для проверки своей гипотезы, то ли желая дать толчок застопорившемуся когда-то процессу, сунула она на прощанье в руку собеседнику визитку с номером мобильного сестры – на это Витька устало-снисходительно, как глубокий старик шалостям ребенка, улыбнулся, кусок картона сразу на глазах у собеседницы порвал и перед ее лицом на землю обрывки бросил, спокойно развернулся, и пошел занять за столом свое место. Разгадать тайну мировосприятия сестры вновь не вышло, но теперь мысли Ани повернулись в другое русло. Последующие попытки Катю на острую тему разговорить ничего не дали, кроме информации, что Филимонов – бывший одноклассник ее мужа. В любом другом случае это поставило бы точку в  импровизированном расследовании – ведь круг почти замкнулся, факт личного знакомства, проживание в одном микрорайоне… Но больше сестра упорно ничего не говорила, ловко меняя тему, оказавшуюся для нее более чем больной – «съезжать с базара» она всегда умела, чем компенсировала неумение врать. С дугой стороны, наглядный пример конкретного человека показывал, что завидовала Аня сестре напрасно, ведь сам по себе потенциал еще ничего не означает, его нужно реализовать, а как раз этого и не умеют достойные, казалось бы, внимания мужчины. Нужен тот, кто потенциал преобразовывал бы в кинетику. Отцу повезло – им рулит мама, в семье даже традиционной шуткой стала фраза, что штаны не по адресу достались. А из Катьки рулиха никудышная. Ведь нужно время от времени подстегивать и людей незаурядных – иначе останется такой уникум в подмастерьях у своих рукожопых специалистов, выковав  гвозди для блошиных подков, или, сконструировав трубку для получения чудо-лучей, смиренно уступит первенство нобелевскому плагиатору. А чтобы продвинуться вверх, нужно порой и прогнуться, и подтолкнуть падающего, и подмахнуть какую-то бумажку, и письмо чужое прочесть, и сказать невзначай, выполнив работу: «барин, надбавить бы нужно» - сильные мира сего любят лесть и знают у кого отнять, чтобы подкинуть более преданному. Нужно и пожаловаться на жизнь – это также играет. В последние годы, общаясь с теми, кто некогда у власти либо при власти пребывал, поняла Аня, что людишки это в основной своей массе  ничтожные, с потенциалом довольно низким – ее саму удивляла склонность не обделенного интеллектом родного отца почитать их за небожителей. Они так же пресмыкались всю жизнь перед своим начальством, отыгрываясь на своих подчиненных, их душит такая же жаба за утраченное – каждая номенклатурная единица с месячной пенсией в три тысячи гривен убеждена, что лично ее обсчитали, потрясая исписанным листком, из коего следует, что тысяч должно быть не менее пяти, а те, кто получает пять – тоже обокрадены преступным антинародным режимом и имеют право на десять при том, что этот самый прогнивший насквозь режим дает возможность их родным детям, внукам, племянникам иметь доходы миллионные, порой уводимые от налогов. Муж называет своих подопечных евро-бабушками и дедушками  - имея в виду не национальность либо гражданство пациента, а лишь европейское отношение к собственному здоровью. Все они перманентно что-нибудь себе чистят: желудки, кишечники, сосуды, ауры, для чего кто-то пьет отвары и настойки трав, кто-то ложками поедает БАДы, кто-то склонен доверять медицине нетрадиционной, кто-то впадает в метафизику, все как один хулят систему здравоохранения – особенно отечественную – но, если придавит что-то серьезное, и нет у потомков выходов на медицинский VIP – без колебаний дают разрешение везти себя в ту рай- или обл- больницу, где 50 задов на одно туалетное не всегда опрятно вымытое очко, где в палатах вдвое больше, чем положено народу, а за каждый укол либо клизму берут вознаграждение, обиженными пациентами называемое взяткой - но  где ургентную помощь оказывают  и от смерти в большинстве случаев спасают. А еще бедные старики и старушки бывают, порой, держателями таких пакетов акций и владельцами таких счетов, что отцовы игры с налоговой покажутся перебрасыванием денег школьника на карманные расходы. Уразумела Аня к зрелости, что там наверху средний уровень интеллекта, при всем богатстве возможностей, не больно и высок, а это значит, что и пришлым снизу слишком выделяться умом не следует. С тем, что это сонмище людей физиологически обычных от природы поставлено выше прочих, что потомки их – как прямые, так и внеплановые – поступят в престижнейшие ВУЗы, даже написав на вступительных экзаменах слово «мама» с четырьмя ошибками, а на оставшиеся места будут со всей принципиальной объективностью отбирать среди уличных медалистов, что их пустоголовые любовницы всегда в карьере будут обходить переученных отличников, что бизнес именно их семей будет всегда самым законным, поскольку именно под него и пишутся законы – с этим и еще со многими другими вещами надлежит смириться, и постепенно становиться одним из них, для чего по возможности не выделяться на их фоне ни умом, ни образом жизни. И никакие особенные люди, в том числе мужчины, женщине, поставившей  себе целью повышения этажности собственной элитности не нужны – их заменят обыкновенные средних способностей: количество ни куда не денется, перейдет в качество – вот только взяли они моду работать лишь тогда, когда это выгодно лично им – вернуться бы к тем замечательным временам, где трудовую повинность надлежало исполнять каждому. Тогда и из посредственностей будет неплохой выбор.  Смысл жизни постигала младшая сестра с годами, и, выполняя намеченное себе, не нуждалась она уже в сопоставлении собственных достижений   с аналогичным показателем старшей, которая безнадежно от нее отстала. Что же до детей… Такого несчастья, как безнадежная болезнь ребенка не пожелаешь никому, здесь, кроме сострадания, никаких других чувств быть не может. И все же чувствует Аня, что в любом случае даст своим детям больше, выведя их на нужный уровень – материальная обеспеченность, быть может, и не сделает их счастливыми  автоматически, но они, по крайней мере, не будут несчастны по причине собственной бедности. Что же неблагополучной Кате остается, кроме счастья в женском понимании этого слова, пусть и такого, ворованного у пребывающего в счастливом неведении мужа-рогоносца? Ведь если двум людям, кого друг к другу не то, что тянет – они явно ущербны по одиночке – не хватит сообразительности выполнить завет самого естественного в мире инстинкта – тогда их поведение – просто психопатология, а та порода людей, к которой относятся и его сестра и тот кого она выбрала – порода вымирающая, практически реликтовая. И то, что Катя шифруется от сестры – можно воспринимать как милую теперь уже игру – хотя за долгие годы ни слова от сестры об этой стороне ее жизни младшая не услышала – а это, в последние годы   интересовало ее куда больше, чем примитивное до смешного мировоззрение старшей или даже деловое предложение.

Хотелось Ане во-первых получить подтверждение собственной догадки, что сестра – все же нормальный здоровый (в социальном плане) человек, и встречается с тем, к кому ее влечет, и что ребенок – не от мужа, а всему начало было положено именно в тот день, окончания которого сама младшая сестра не помнит, хоть и выступила катализатором процесса. Пусть прежде имен не называлось – были лишь намеки.

  Катя всегда выпады сестры терпела, как человек, согласившийся, чтобы стоматолог работал с зубом без обезболивания – но теперь

будто из того, что раньше болело, теперь нерв удален – тогда зачем опять делать вид, что ничего нет и не было, даже при воспоминании о том далеком дне.

- Когда он с младшим Бугаенком из-за тебя  подрался? – переспросила Катя.

- Не с младшим из-за меня, а со старшим из-за тебя! -У Витьки своего спроси, - впервые за столько лет вырвалось у Ани, но сестра не стала изображать ни удивление, ни обиду, устало ответив:

-Не у кого спрашивать – Витя умер этой осенью. Его мама в конце октября Лешу вызванивала – попала на меня. Похоронили здесь, к родне, возле дяди Паши – я была сегодня на могилке.

Такой жестокой конкретики, к тому же не прояснившей интересующей ее темы, Аня не ожидала, а еще большей неожиданностью стало то спокойствие, с которым говорила страшные слова сестра. Теперь утешать ее – смысла нет, та все уже в себе пережила, утешать себя  глупо – ей-то какое до всего этого дело? Пауза сильно затянулась, и выдавила из себя Аня первое, что пришло на ум еще минуту назад:

- Как умер?..

Катя посмотрела куда-то мимо сестры, вспоминая подцепленный мужем в Москве и часто в телефон повторяемый афоризм, и, грустно улыбнувшись, сказала:

 - Это как жив, только наоборот.

 

 

 

           Глава 7. Один день и вся остальная жизнь.

 

 

Тот самый день, о завершении которого безрезультатно мечтала вспомнить Аня и ничего до поры не знала ее старшая сестра, начинался для  шестнадцатилетнего парня заурядно, был в агрофирме днем рабочим, на вечер планировался и поход на дискотеку в клуб, и может, что-то еще поинтереснее. Единственное, что омрачало безоблачное до поры существование Витьки в родном селе его отца – была неотвратимость предстоящего объяснения с той девушкой, с которой отношения в его планы никак не входили. Однако чтобы понять, почему разговор с Катей казался неизбежным, нужно отлистать время еще почти на год назад – тем летом работал (то есть ходил в установленное место и выполнял определенные действия в надежде получить за это материальное вознаграждение) юный Филимонов впервые в жизни. Несколькими годами ранее для того, чтобы устроиться в пятнадцать лет работать по найму необходимо было согласие конкретных организаций, среди прочего – комсомольской, а также наличие справки о том, что семья в тяжелом материальном положении. Однако с началом девяностых практически каждая постсоветская семья могла пожаловаться на тяжкое бремя материальных невзгод, комсомол формально почил в бозе, прочие чиновники озабочены были материализацией своих служебных полномочий, при этом Хомутовский колхоз имени Ильича успешно трансформировался в агрофирму, пребывание младшего отцова брата на должности, для дела более важной, чем иные конторские, дало ему возможность оформить племянника без бюрократических проволочек. Звучит дико, но трудовое законодательство действовало и тогда, и по закону должен был работать малолетний кадр то ли на час, то ли на два меньше коллег. Но как уйдешь со скирды, когда вас с вилами в цепочке всего трое, а стогометатель завтра должен быть на другом поле, или выйдешь из кабины ГАЗона, когда доверили тебе высокую честь ездить с машиной грузчиком.

Функционирование агрофирмы от работы колхоза почти не отличалось: разогнали некоторое количество конторских, кого и так честили за глаза тунеядцами,  для обедающих на тракторной бригаде порции несколько уменьшились, а сам обед подорожал – но все равно там питаться было много выгоднее, чем в расположенной в самом селе столовой, да еще с некоторых пор кормили «под запись» - зарплаты также, как и во всей стране, задерживали, натуроплата по концу сезоне оказалась значимой частью оплаты труда, а тягать комбикорма и силос для своего хозяйства стало много сложнее. Но, в общем, организация производственного процесса не изменилась: каждое утро Витька по отшлифованной годами такими как он работниками  традиции шел на место распределения нарядов, а бывали дни, когда указания он получал с вечера – в основном, если предстояло ранним утром выезжать с машиной. Тогда, в начале прошлого августа, так и было – задача не являлась производственной, даже главный заказчик – председатель сельсовета Василий Григорьевич – формально к агрофирме отношения не имел, но все прекрасно знали, что в тяжелые в финансовом плане времена инвесторов нашел, а также пробил возможность реализации продукции в России  (а для начала девяностых это был настоящий подвиг) именно он, и то, что сын бывшего председателя колхоза в каких-то (никому не афишируемых) долях с хозяевами номинальными, ни для кого в Хомутах секретом не было – то есть ехал Филимонов на халтурку к реальному хозяину. В страду двоих с поля не отпускали – и накануне в обеденный перерыв они со вторым из подсобных Петькой Галаганом разыграли, кому ехать, а кому оставаться на посевной. Хотя в деберц Витька играл лучше, но Галагану всегда фартило – а тут с самого начала не поперло – Филимонов его даже из пятисот не выпустил.  По закрытии тысячи Петруха с наигранной завистью ухмыльнулся, процедив сквозь зубы: «Езжай, может тебя там еще и обедом накормят».

Целью поездки было привезти заказанную женой Василия Григорьевича через Белгород, но находившуюся уже на складе в Харькове мебель. Поскольку страда, грузовик – тентованный ЗиЛ  - должен был максимум к одиннадцати расчехленным стоять под загрузку. Но, как бывает часто, из графика выбились – не по своей вине. Выехали вовремя – в полпятого, к восьми уже нашли в Харькове нужный адрес – и тут оказалось, что склад работает с десяти, а материально ответственное лицо пришло и вовсе в полдвенадцатого, поиск ключей, проверка комплектности, формальности и погрузка – так что выезжали со склада ближе к часу дня. Молодой (сразу после армии) водитель Ленька Стрельцов работой дорожил, потому начальства всех рангов боялся – и, завершив поездку, помог лишь негабарит выгрузить во двор. Занести все предметы мебели в дом не составило бы труда, будь у грузчика напарник.

То утверждение, что в начале девяностых абсолютно все население постсоветского пространства влачило нищенское существование – бессовестная ложь: достойные люди всегда и везде жили достойно. Фамильное гнездо одного из таких достойнейших семейств и посчастливилось увидеть в ту переломную эпоху Виктору Филимонову. Строение напоминало замок феодала из учебника по истории средних веков, правда, уменьшенный и удешевленный, эконом-класса вариант без архитектурных излишеств. Войти внутрь простому смертному оказалось не так просто – довелось разнорабочему на себе прочувствовать, что такое есть дресс-код и фэйс-контроль. Явившаяся с парадного входа Антонина Федоровна – хозяйская супруга – заставила парня обернуться вокруг вертикальной оси на 360 градусов и, покачав головой, вынесла из прихожей одежную щетку: ею надлежало пришельцу себя обмести со всех сторон, дабы, по входе в жилище, не осквернить последнего. Лишь после этого ритуала начался трудовой процесс. Будучи озабоченным больше своей работой, Виктор не мог не обратить внимания на внутреннее обустройство резиденции. Его не так поразил богатый антураж – в те времена уже была вывалена в телеэфир куча сериального мыла про богатых разных эпох и гражданства людей, кому  от слез не до смеха – а поскольку новая украинская на местах элита фантазией не отличалась, то и обстановка копировала съемочные павильоны кинофабрик  Латинской и Северной Америк. Главным впечатлением от посещения чуждого мира было у Витьки недоумение от безалаберного и нерационального использования жизненного пространства. С детства глядя на стандартизованную мебель в квартире родителей, думал парень, что те пятнадцать сантиметров, на какие не дорос шифоньер до потолка а также десять – под ножками и два-три между стеной и тыльной стороной выполняют лишь функцию пылесборника, что шкаф книжный – слишком глубок, и поставленные в втором ряду фолианты советского издания стоят мертвым грузом, даже не красуясь своими корешками, что в кухне унифицированные мойки, тумбы и комоды не дают развернуться ни хозяйке во время приготовления пищи, ни всей семье, когда питаться приходится в пищеблоке. А главное – он точно знал, как именно должно расположить эту самую мебель – нужны лишь соответствующие инструменты, материалы, минимальный навык в работе и совсем немного – как ему тогда казалось – свободного времени – и жизненное пространство в его квартире расширится чуть ли не вдвое. Теперь же увидел Витя, что даже огромную (по совковым меркам) жилую площадь можно тупо загромоздить явно лишней обстановкой и сетовать, что в доме развернуться негде (все село знало, что Григорьевич на будущий год хочет пристроить к дому еще квадратов пятьдесят и расширить летнюю кухню– среди местных уже идут переговоры, кому наниматься на кладку кирпича и на черновую отделку). Еще на одну мелочь сразу обратил Витька внимание – правда, с подачи хозяйки. Та сразу предупредила, что все в доме очень дорогое, и чтобы Филимонов не вздумал это повредить, но особо волновали ее наличники, оклеенные, как дама выразилась, самоклеящимся материалом, сделанным по немецкой технологии мастерами, которые были в прошлом году на заработках в Италии. Дешевый вид одетых в самоклейку наличников и так бросался в глаза, а еще разглядел Витя, что куски, имитирующие дерево, налеплены наспех, вместо того, чтобы вырезать одну двухметровую во всю высоту косяка узкую полосу, сводили воедино две метровые – нахлест был виден, да и  квазидревесные линии не сходились – но именно за эту часть интерьера очень переживала домовладелица. По мере увеличения габаритов переносимых в дом единиц мебели, усиливалась Витькина тревога, и нарастало нервное напряжение работодательницы. Неведомо откуда и когда вынырнула ее, по всей видимости, дочка – создание лет тринадцати с волосами, выкрашенными почему-то в два разных цвета: левая часть зачесанного направо пробора в пергидрольно-белый, остальная грива – в светло сиреневый. То ли так требовала молодежная мода, то ли какой-то эксперимент по созданию нового стиля не удался  - но рабочего стильная малолетка за существо, себе равное, не воспринимала, и могла показываться ему в таком виде, какого устыдилась бы перед кавалерами, себя достойными. Зато все восклицания мамаши, что нужно было прислать работника посильнее, попроворнее, но главное  - поумнее, разноокрашенная пигалица визгливым своим голосом дублировала либо дополняла выражениями, по ее мнению, остроумными и меткими – точь-в-точь как шакал перед своим Шерханом.

Филимонов уже проклял в мыслях всех мебельных мастеров, начиная от Гамбса и до наших дней, всех новых русских и новых хохлов, особенно самых дешевых, поселкового масштаба, а еще подлого своего напарника, который в эту минуту, посмеиваясь, знай покуривает «Примку» на своей севалке –теперь понимал, почему вчера будто забывал хитрый петушара объявить то Бэлу, то терц.

Витина мама была из семьи кадрового военного, детство и юность провела в окружении специфическом и часто со знанием дела утверждала, что самых взбалмошных, до эгоцентричности самовлюбленных, и, в то же время, самых жадных и непроходимо тупых особ женского пола непременно встретишь в военных городках и гарнизонах среди жен и дочерей  офицерского состава. Сейчас сын на счет главного места дислокации означенного контингента готов был аргументировано с нею поспорить. Еще больше хотелось послать обеих профурсеток подальше и пофигурнее, развернуться и уйти. Но в таком случае придется забыть о заработанном в агрофирме за месяц – и речь даже не о тех миллионах купонов (покупательная способность суммы и сейчас в пределах бакинской сотни, а к моменту выдачи на руки может упасть вдвое) на получение по итогам годовых зачетов комбикорма уже рассчитывают родичи – Витька слишком тесно в семейное хозяйство завязан, чтобы включать обиженного – значит придется кое как добить начатую работу. Оставались самые громоздкие предметы интерьера. На комод и два кресла он и смотреть боялся. Наличие напарника – даже совсем слабого, хотя бы десятилетнего ребенка – вот что сняло бы все проблемы, но домашней челяди у новоиспеченных господ что-то не видно, а звать на подмогу самих хозяек Витя бы не рискнул - у тех такое обращение  могло вызвать реакцию, аналогичную просьбе об оказании услуг сексуальных. Переносимый в комнату овальный, наподобие журнального, но более громоздкий и тяжелый стол готов был сорваться, повредив творение криворуких мастеров евро-класса – Филимонов даже подумывал, что часом ранее развернуться и уйти было бы не худшим вариантом – как вдруг из самой комнаты край уже падающего громоздкого предмета кто-то поддержал – Витьке вначале показалось, что стол сам по себе завис в воздухе – но потом разглядел и небольшого размера руку и саму ее хозяйку – девчонку его примерно возраста. «Вот, значит, какую Балду они себе для внутрихозяйственных работ нанимают. А что, мудро: несовершеннолетняя работать будет не хуже взрослого, платить ей можно меньше, сейчас родителям за счастье лишняя копейка – а богатые любят идти навстречу, входить в положение, закрывать глаза на, особенно когда благородный поступок сулит им выгоду. В общем, потому ведь они и богатые, что с каждого голого по нитке – это только сочиняют после, что у них не то пальто в биополе или мозговые извилины в другую сторону растут – самые безмозглые бедные в это почему-то верят…» Но размышлять с такой проворной напарницей было некогда: девочкой не нужно было командовать, она без слов понимала, какой край переносимого предмета следует приподнять, на какой угол наклонить, чтобы прошли крупногабаритные предметы в не очень широкие дверные проемы. Работа, казавшаяся невыполнимой одним и за час, вдвоем была завершена в считанные минуты. А еще переняла на себя Витина нежданная помощница шквал словесных испражнений, к которым, должно быть, имела уже иммунитет. «Они же так совсем нам на голову сядут» - твердила, обращаясь уже не к работнику, мамаша, голосок потоньше продолжал «Он ведь за свой труд получает зарплату, ты понимаешь – з а р п л а т у !» - в последний раз повторенное слово произнесено было юной моралисткой не только с глубокой сакральностью, но даже с оттенком зависти – будто речь шла о сумме, сопоставимой с доходами ее отца. Витька же был рад уже тому, что  чуждый дом можно было скоро  оставить, про обед (хоть уже четвертый пополудни час) и не заикался – как вдруг та же незнакомая девчонка уже на выходе со двора, догнав его, сочувственно переспросила:

- Вы, наверное, проголодались?

- Да что Вы, я уже ел сегодня! – съязвил в ответ Витька, намереваясь покинуть двор, но деликатная помощница, сунув ему в руки какой-то сверток, сказала вдогонку:

- Возьмите. И… извините пожалуйста!..

Такой оборот Филимонова огорошил не меньше, чем выданный «сухпаем» обед: чтобы прислуга извинялась за хамство своих хозяев – с подобными чудесами он не встречался. Бутерброды из свертка были с каким-то на те времена непривычным салом: слишком мясным и слишком копченым, но молодой организм на голодные зубы и голый хлеб  принял бы за полноценный обед. Доедая, подумал Витька: «Надо будет сказать, что бутеры с черной икрой были… Нет, с красной – правдоподобнее. Пусть Галагана жаба задавит».

А за ужином   в ответ на вопрос о малолетней работнице, дядя Паша от души рассмеялся и сказал:

- Какая там прислуга! Кацапка не то, что за рубль – за купон удавится, а когда нужен по хозяйству работник – берут с нарядов дурачка, вроде тебя. Это Катя – их старшая дочка. – Витя второй раз за один день получил информационный нокдаун.

Очень просто случайно встретить человека – на  сельской улице или среди микрорайона шумного мегаполиса – если случайность заблаговременно спланирована – и на следующий день Катя почему-то стояла в очереди сельпо сразу за новым знакомым. Продавщица не поверила, что дядя Паша курит «Ватру» - Витька действительно не впервые покупал сигареты себе  - пришлось идти в магазин на другой конец села – а отрубей также как назло не оказалось в продаже – пошли вместе. А еще днем спустя не сговариваясь, пошли одновременно в дальний магазин. Катя уже не обращалась к ровеснику на «Вы», Витька даже не думал, случайно ли они встречаются, воспринимая новую знакомую как непременный атрибут сельской улицы. Есть люди, кому от природы дано искусство общения – Катя была именно из таких. Разговоры начинались ни о чем, но были обо всем. О, что действительно отличало новую знакомую – после разговора Витя обдумывал заданную тему – и никогда - собеседницу. А темы были все на свете – и понимал Филимонов, до того считавший себя на свой возраст сведущим человеком, что в большинстве затрагиваемых сфер не смыслит ничего. При этом во время беседы Катя превосходства не выказывала, обсуждали лишь источники, обоим известные, от недоступной парню темы девушка ловко уходила – так что человек менее самокритичный даже не осознал бы собственной отсталости. Катя часто переходила на украинский – но Филимонов,  хоть и вырос в русскоговорящем и российскомыслящем Харькове, порой даже не улавливал момента перехода. О том, что называют политикой девушка не говорила никогда, но Витька отлично понимал, что если бы зашла речь о темах скользких, был бы посрамлен, хотя он он, как любой пятнадцатилетний обитатель начала девяностых, видел себя соперникам видных политологов (в той же умственной категории большинство остается до глубокой старости).

Лучшего по жизни друга, не желал бы себе Витька, но во время последней в том году встречи, когда, перед тем, как развернуться и убежать лучшая в мире подруга ни с того ни с сего неуверенно поцеловала не состоявшегося своего друга в губы. Целоваться она совсем не умела – даже в то время еще не искушенный в любовных делах Филимонов это понял. И уже отъезжая в направлении Харькова рейсовым автобусом, прокручивая все встречи за последний месяц в голове, осознавая, насколько хитро и с дальним прицелом действовала юная особа. Мысли ее о личном были будто в контексте беседы – но вырванные из разговора  могли напугать любого, кто дорожит  хоть немного свободой. Уже вскоре, став мужчиной не только физиологически, но и осваивая ту сложную систему знаков, сигналов и взаимных посылов, какими обмениваются участники процесса, он от воспоминаний приходил в ужас: все знают, что, если станет женщина, а тем более девушка, даже намекать, заглядывая в будущее, тем более упоминать о свадьбе, детях, любви – от такой следует теряться как можно скорее. А Филимонов, вычленяя обрывки разговоров, вспоминал: точно знает Катя, что любить можно лишь одного за всю жизнь мужчину, что не играет никакой роли время – ждать можно и десятилетиями, и лично у нее от любимого мужчины будет пятеро детей, которым она уже дала имена. А когда сказал Витька, что в таких, как теперь, условиях пятеро – это слишком, девочка всерьез обиделась, сказав жестко: «Лишних людей вообще не бывает, а детей – тем более».

Все общение воспринимал парень как  происшествия последнего лета своего детства – верилось, что так же посмотрит на это по прошествии года и Катя – ну просто начиталась девчонка разного в книжках, а там ведь глупостей много пишут – и следующим летом очень надеялся, что посмеются они вдвоем над собственной прошлогодней инфантильностью – но первый же после десяти месяцев взгляд на девушку дал повод для   беспокойства, если не тихой паники. В лице Кати что-то изменилось – не мог Витька четко обозначить новую черту, но взгляд ее излучал неисчислимое количество счастья – а это означало, что почти год ждала девушка того, кто ответить на ее чувства симметрично не мог – или не хотел. Разумеется, лучшей спутницы жизни не сыскать, но в шестнадцать знать, что тебе на всю жизнь положена одна всего женщина, даже самая незаурядная – и отказаться от всех остальных на свете – то есть, разумеется, не всех, а лишь определенных возрастных категорий, да еще находящихся в определенной фазе жизненного цикла – в стадии поиска – но ведь и  их немало, Витька только начал осваивать метод общения с этими – правила несложные – и тут такой неожиданный от судьбы подарочек! Скорее всего, Катя, с первого взгляда поняла все его мысли, поскольку сияние ее глаз притупилось на порядки, поздоровалась вежливо – и больше ни слова. Этого было бы Витьке довольно – время должно бы вскоре вылечить ненароком нанесенную обиду – да ведь и не обидел он никого, по старой заезженной пословице сердцу не прикажешь. Но одно ему не давало покоя – зачем приходит Катя на каждую дискотеку, стоит, не танцует ни с кем, лишь смотрит в его сторону? Вряд ли решила пойти путем тех, кого он ей предпочел – там у нее шансов мало в общем строю, ведь девушка внешности самой обычной. Если выискивает глазами кого-то другого – этому бы Витька обрадовался, но вряд ли так повезет обоим. Теперь поговорить с той, чьих надежд не оправдал, хоть и повода надеяться не давал – но чему может он научить девушку, во всем на голову его выше, кроме той игры, в которую именно с ней играть Витька не станет? Кстати, если бы не эти Катины на дискотеку походы – была бы здесь жизнь молодого Филимонова много насыщеннее – не в пример ей, местные девицы целомудрия не блюдут – и  Витька даже пару - тройку вариантов на сегодняшний вечер в уме держит. С такими мыслями был он на танцполе и в этот вечер, когда случилось совсем странное. В круг ввалилась  чего-то крепкого обкуренная Катина сестра – та самая, выкрашенная теперь в один цвет, и не просто Витьку на танец пригласила, а вилась вокруг него с такой интенсивностью, что, казалось, сейчас ляжет, раздвинув ноги, прямо посреди клуба. Филимонов, несмотря на малое количество прожитых лет, в такие чудеса, как внезапно нахлынувшая страсть сексуально озабоченной девицы не верил и ждал подвоха – последний не замедлил явиться в лице ее сильно поддатого с высветленной челкой парня. Кроме перегара, разило от последнего смесью запахов дезодоранта и долго ношеных носков – такой штын идет, когда предмет одежды вместо регулярной стирки подвергают обработке химическим ароматизатором.

То, что теперь придется выходить на разборку с местными, меньше всего пугало харьковчанина: драться он умел и к любому бою был всегда готов. Два года в секции бокса, три – вольная борьба, и еще полгода в том клубе, что назывался некогда военно-патриотическим  - этот последний период считал Витька наиболее плодотворным. Из товарищей некоторые усматривали в методе тренера - молодого отставника-десантника – кто элементы айкидо, кто систему Кадочникова, кто краснодарскую систему. Именно там понял Филимонов, что, хоть и должны быть отработаны до автоматизма основные удары, блоки, броски и уходы, но не менее важно определиться с расстановкой сил, оценив, прежде всего, себя и сопоставив свои силы с силами соперника – важно это как в бою, так и в уличной драке, которая ведется, порой, также насмерть. Один лишь раз учуяв от Витьки перегар, преподаватель боевых искусств отчислил перспективного ученика без права восстановления. Филимонов был зол – тогда, разумеется, на тренера, не на себя, но обретенные навыки старался не терять. Следует отметить, те годы, что зовутся лихими, для Харьковского Салтовского жилмассива можно назвать периодом замирения – по крайней мере на самом нижнем, дворовом уровне. Хорошо помнил парень времена своей начальной школы, когда малолетним вояжерам  с низов микрорайона по верхам нужно было – даже среди дня – идти либо толпой, либо скакать полурысью, постоянно по сторонам оглядываясь, но и это было уже время мягкого успокоения. Старшие – те, что старше лет на десять - в свое время погуляли знатно, выходили с цепями, кастетами, заточками на соседний микрорайон – по крайней мере рассказки о их подвигах ходили довольно долго. Но со временем ряды бойцов редели: кто сел, кто ушел в армию, кто так осадился – а на пустующие свят-места охотников сразу не находилось. В последние годы существования на районе летнего кинотеатра туда любой лошок – в одиночку или с девушкой – мог почти безнаказанно ходить – а это ли не признак мира и спокойствия в отдельно взятом микрорайоне. Да и не было среди своих спарринг-партнера вровень. А вот по другим районам города путешествовать (особенно в одиночестве) в любые времена опасно – один раз, проворонив последний поезд метро, возвращался Филимонов из Центра домой частным сектором Журавлевки. Там три горе-гопника, получив от ночного прохожего по одной требуемой сигарете, решили по молодой своей глупости, проверить еще и содержимое его же карманов. С тех пор выходил Филимонов в чужие районы как на тренировку: до четверых противников положить мог без особых усилий. Бил без энтузиазма, не ставя целью покалечить, но и без скидок на дилетантство груши: уж если вышел ты на ночную дорогу ловить слабого, будь готов и к встрече с сильным. Тогда же уразумел Витя, что на незнакомцев производит впечатление человека не очень в искусстве драк сведущего  – но в этом и был его козырь. Поэтому, выходя с оскорбленным парнем обкурившейся девушки, и увидав еще троих, испуга не ощутил. Из всех четверых только одного признал Филимонов бойцом, правда, очень опасным. Обесцвеченного уложил с одного удара, после чего услышал от того самого опасного противника предложение, от которого отказаться никак нельзя: «Ты сейчас брата моего отстрелил, со мной раз на раз выйдешь». При том, что весовыми категориями соперники разнились, предложение Витька счел для себя благоприятным. Понятно, что зацепка на дискаре - лишь повод, могли бы и гуртом навалиться, да и не вчетвером. И еще хорошо, что основной в нем достойного соперника не видит – тип, видать, под мнюхой, если не уверен в собственной победе, биться не рискнет.

Ноги делать – вариант – хуже некуда: оставшиеся трое драться не умеют, но бегать могут и быстро, да и местность незнакомая, темно, а если посчастливится сегодня уйти – завтра большей бригадой отловят. А сейчас центровой их - и  поддатый, и накуренный чем-то - это безусловный для соперника плюс. Витька травы не курил, но с плановыми во дворе общался часто и симптомы эйфории знал. Вот только биться придется с «гандикапом»: ни вырубить с драки, ни на болевой взять пробовать не стоит. Людям непосвященным новоиспеченные  сенсеи  часто насвистывают такую туфту: мол, вывести из строя основного – остальные, перетрухавшись, сами разбегутся. То, что забоятся –  однозначно, но испуг может спровоцировать действия обратные ожидаемым – а против примененного сзади железа или мощной оглобли боевая подготовка вдруг возьмет, да и не сработает. Вот почему минут пять (серьезный для драки с таким соперником отрезок времени) Витька лишь держал оборону, два раза всего удалось провести броски – добивать по обозначенной выше причине было опасно, пропустить прямой удар  - смерти подобно, но несколько смазанных прошли.

Вдруг сам противник дал Витьке редкую возможность, расстегнув сильнее положенного мастерку. Знал Филимонов ходячую байку про фокус с кожаной курткой – но из хорошего материала верх спортивного костюма также пойдет: схватив запыхавшегося верзилу сзади за шкирку, стянул Витя через голову его куртку – руки остались в рукавах. В равной уличной драке стреноженный таким образом соперник получит несколько ударов ногой в голову, и, обладай даже бычьим здоровьем, до утра точно не замычит. Обозначил движение ногой и Филимонов, но, остановив летящее к испуганным глазам колено за пару сантиметров до цели, ногу твердо поставил на землю – противника вновь лишь бросил через себя. Самое время было идти на риск, начиная  диалог: силы покидали обоих бойцов в равной степени.

- Ну что, лыганы, – не бьете вы меня сам-на-сам – никто – или еще кто-то хочет попробовать? - Витька обернулся к тем, кто еще с ним не схлестнулся – но те лишь, как затравленные зверьки, смотрели на поверженного и медленно поднимающегося своего вожака. – Тогда или выключайте д’Артаньянов, гасите толпой – или давайте уже о чем-нибудь тереть – зачем-то вы меня дернули, лахудру свою подослали…

- Ты сейчас про мою девушку говоришь! – попробовал вновь вскипеть побитый уже один раз кавалер, но его уже осадил сам Бугай:

- Да заткнись ты со своей обдолбанной девушкой! – и, оборачиваясь к Филимонову уже как к достойному диалога:  - Две к тебе темы.

Первая была прогнозируема и Витьке понятна: про побитие сельского авторитета не должен знать никто – еще бы: самый модный на все Хомуты Бугай, и вдруг какой-то залетный харьковский гусь его так позорно повалял. Договорились об итогах поединка молчать, в крайнем случае - озвучивать всем версию, что Витька со Славиком бились долго, кабины друг другу начистили конкретно, на том и разошлись. На озвучение темы второй послал лидер подальше всю свою свиту, и говорил уже лично  Филимонову то, от чего тертый в уличных делах человек не знал, «орать» или «измену ловить». Наидебильнейший за всю историю Болливуда индийский фильм и самое тягомотное латиноамериканское мыло по степени идиотизма могли поспорить с требованием того, кто считал себя не только в этом селе авторитетом: требовал Бугай, чтобы гость отстал от той, к которой приставать и не думал. Выполнение поставленного уличным вседержителем условия Витькиного в селе выживания  не то что не требовало от последнего затрат каких-либо усилий  - напротив, нужно было в этом направлении не делать ничего: во время странного с неадекватной девицей танца мельком увидел Филимонов, как ее сестра напрямую через копошащуюся в танце человекообразную массу  вышла из клуба. Теперь для выхода даже  на прежний уровень  отношений нужен был разговор, содержания которого Витя себе даже не представлял – а вот, оставив все как есть, можно было надеяться, убить двух зайцев: и Катю не расстраивать лишний раз, объясняя и так всем ясное, и выполнить условия того, кто без всяких метафор может покалечить жизнь обоим. И с самим Бугаем лучше больше никогда не встречаться – для такого типа нет страшнее того, кто знает о его слабости – а Витька теперь знал сразу две.

На дискаре бывшую свою задушевную подругу Филимонов тем летом действительно больше ни разу не видел. Незадолго до Витькиного отъезда встретились – теперь уже точно случайно - среди улицы. Вместо  «здрасте» - взаимный кивок головами – но тогда, взглянув на Катино лицо, понял Витя, что в девушке изменилось за год – и теперь вернулось к прежней норме. Появились на лице прошлогодние веснушки, которые в июле скрываемы были то ли гримом, то ли тональным кремом – отчего тогда девичье лицо казалось взрослее, даже старее. Теперь, не надеясь встретить того, кому раньше мечтала понравиться, Катя скрывать особенность своей внешности перестала, и поступила, несомненно, правильно. Во-первых, любые химико-косметические манипуляции с кожей никому не на пользу, во-вторых, веснушек было на лице немного, и они  портрета совершенно не портили. В недлинном списке Витиных женщин была одна огненно рыжая, у какой веснушки по всему телу – парень даже ночью специально свет включал, за что чуть не схлопотал по шее, но удостоверился: точно везде  – та из-за наличия на себе пигментных пятен не комплексовала нисколько. Той же осенью уже в Харькове взял Филимонов за правило как знакомым, так и случайно на улице встреченным девушкам внимательно вглядываться в лицо, пытаясь обнаружить веснушки и определить, насколько они портят либо украшают саму особу. Примерно через месяц стал парень осознавать, что интересует его не все окружающие девушки с веснушками, а всего лишь одна их носительница. При этом не сказал бы Витька, что  ему хотелось именно ее – но какая-то часть головного мозга работала в непривычном и неестественном режиме. Обладая неплохой памятью, вспоминал парень те слова, что говорила ему девушка больше года назад – и поневоле осмысливал окружающую его действительность в  таком формате, будто Катя все время рядом,  и он, как и тогда обо всем подряд с ней разговаривает. Знал понаслышке от более искушенных в межполовых отношениях мужчин, что бывают такие случаи, когда на одну бабу заклинит – большинство знакомых склонялись к мысли, что это – результат обращения самой особы к силам потусторонним: приворота либо заклятья - но Филимонов, как человек грамотный, такую байду не схавал бы, однако, для себя, даже не вникая в суть явления, почел его за благо. Действительно, опыт подобных с  женщиной  отношений полезнее, быть может, опыта сексуального – имея даже к этому иммунитет, будешь после чувствовать себя в мире действительно взрослых людей как рыба в воде. Правда, приходилось жертвовать приобретением именно сексуального опыта – все время думая, а как бы Катя посмотрела на то, что на ночь, или на полчаса вот с этой… Бред какой-то – но утром, внимательно присматриваясь к той, с кем вчера не лег, путем двух-трех логический в уме шагов осознавал Витька, что поступил правильно – не с точки зрения моралистов и ханжей, а лишь здравого смысла – лично ему конкретная мимолетная связь принесла бы вреда много больше, чем пользы минутное удовольствие. Еще от одной привычки избавился подросток – это выходы на ночные тренировки по городу. Не проснулась в Витьке жалость к своим прежним тренажерам: жалеть там вообще некого, вернее нечего: те, что толпой на одного выходят по велению собственного сердца либо дворового пошиба царька – это не люди, и людьми никогда не статут – да им и не это в жизни нужно. Но сказанные девушкой слова: «Нельзя опустить другого человека ниже собственного уровня» выстреливали в мозгу в тот момент, когда сопротивляющуюся биомассу нужно выключить любым способом. Тогда мысль, что его навыки в боевых искусствах дают такую же фору, как членам стада – численное превосходство, заставляла задуматься – а лишние мысли – плохой в драке союзник. В то же время вспоминалось Филимонову, что могла бы маленькая девочка сделать с ним, поставь она тогда целью победить в словесной  - взял он отсюда будущую свою привычку не говорить о вещах, о каких всего не знает – а то, что знает он очень мало, убеждался с прочтением каждой новой книжки или журнальной публикации, даже старой (подшивки толстых журналов стопками с позднесоветских времен лежали на антресолях, не разжалованные до поры в макулатуру) – ведь по словам девочки, быть вместе, находясь друг от друга далеко, можно, не только глазея на одну и ту же звезду одновременно, но и, к примеру, читая одну и ту же книгу – правда здесь Витька немного запаздывал. И еще тот Катин посыл, что человек средних способностей может очень многое. Убедился, когда пришлось на месяц бросить и выпивать и даже курить:  два раза кардиограмма, обязательная для всех призывников, показывала неполадки с пламенным моторчиком – а о летном училище мечталось с детства, хотя уже тогда не понимал Филимонов, для чего стране Украине армия вообще, и тем более авиация. Длительное от вредных привычек воздержание, правда, результатов не дало, кривая опять показывала непригодность парня к полетам – при том, что сердце у него никогда не болело. Любое другое образование Витьку не интересовало, в то же время государство на каждого восемнадцатилетнего мужского пола гражданина навешивает долг, коим можно возмущаться, но отдать  в том или ином виде придется – один из вариантов – монетизация и передача специально приему подношений обученным чиновникам министерства обороны и (или) здравоохранения, другой – рассполение отработки на несколько лет с нагрузкой - обучение на военной кафедре любого из ВУЗов – но Филимонов для себя решил, что дешевле натурой и сразу. В те времена еще верилось в сказки о непрерывном трудовом стаже – поэтому сразу после школы оформился на один из умиравших заводов в литейку. Работа совсем не напряжная, иногда два дня в неделю – ведь на дворе стояли девяностые. Сорокалетняя   незамужняя мастерица мечтала, верно, чтобы всех, включая молодых работающих пенсионеров, какой-нибудь неожиданной волной куда-нибудь смыло – поэтому просьба об отгуле первого сентября была встречена с пониманием, по крайней мере - без истерик.

 В тот день хотелось парню увидеть Катю – причем именно увидеть – не увидеться. Он знал еще два года тому назад, куда девушка будет поступать, а сельская молва устами дядыны это подтвердила – в то лето ездил Витька в Хомуты лишь на пару деньков в гости.

Филимонов перед входом в Альма-матер сразу выяснил, где на торжествах разместится Катин филфак, и, смешавшись с толпой студентов других факультетов, вскоре увидел и ту, ради которой на чужой ему праздник жизни пришел. Расстояние не давало возможности вглядеться пристально, но удаленному наблюдателю душевное состояние девушки беспокойства не внушало.

Витька не знал наверное, чему будут обучаться соседи по толпе, пока не наткнулся – совершенно случайно – на бывшего своего одноклассника – оказалось, затесался призывник в привилегированные ряды будущих экономистов. Со стороны могло показаться, что Витьке самое место в этой модно прикинутой группе, тогда как Леша Гельман отличался от обретенных своих одногруппников скромностью одежды. Это всегда Филимонова в однокласснике, кого подавляемое большинство считало слабаком, поражало: стремление идти туда, где ты явно лишний, куда не зовут – как кухаркину сыну в гимназии учиться. Нужно видеть конкретную и очень желанную цель, чтобы так надолго запрыгивать не в свои сани. В то же время, изумило Витьку сходство юной поросли харьковской элиты – пусть и не самого верхнего звена - и с незадачливой гопотой из разных местностей, и с дешевыми сосками, мечтающими через койку как-то продвинуться – почему-то все ценили первое о человеке впечатление, а оно складывалось под влиянием очень простых, заезженных стереотипов. Для данного сектора годилась формула «по одежке встречают» - дальше нужен и хорошо подвешенный язык, но прежде докажи, что достоин их внимания – и здесь тряпки – один из главных аргументов.

 Как раз в тот период жизни Филимонов одет он был наилучшим (по меркам своего круга) образом. Обмоднение произошло не по Витькиной воле – тогда старшая сестра с подачи бывшего своего сокурсника пристроилась торговать  тем, что завозилось на постсоветское пространство из-за рассыпавшегося железного занавеса как гуманитарная помощь, после, перебранное всеми допущенными к благому делу достойными персонами среднего звена, обретало статус «секонд-хенда» и продавалось люду простому уже за деньги, цена формировалась с учетом интереса субъекта предпринимательской деятельности и зарплаты продавца. Младший Филимонов одеться с иголочки желанием не горел, но настырная Наташка его уламала задолженность по оплате труда – несколько дней подрабатывал у ее же шефа на разгрузке тюков – взять носильными вещами, которые уже сама подбирала. У сестры был бесспорный талант, знала она, какие вещи кому идут,  что с чем сочетается, что спорит до отторжения, а где контраст к месту, с одного внимательного взгляда определяла, какой размер нужен покупателю (чем приводила в ярость 54-го и шире объемов старух, искренне убежденных, что последние сорок лет их модной жизни 48-й советский сидит на них свободно). В  другое время в другом социальном окружении непременно быть Наталье Филимоновой модельером или дизайнером одежды – но в Харькове первой половины девяностых торговать «секондом» под мостом*– тоже завидная для выпускницы университета карьера.

 (*Один из вещевых рынков в Харькове расположен под автомобильным мостом через Московский проспект).

 Леша без особой охоты познакомил товарища с бывшей своей одноклассницей – на ту Витька первое впечатление произвел положительное, поскольку был в почти новых Врангелях, протертых лишь в том месте, куда приличная девушка в первый день знакомства точно не заглянет. Что же до последовавшей за тем уже почти задушевной беседы –  сходу узнал Филимонов, что девица нравов строгих, а  с парнями признает только серьезные отношения – на это будущий защитник отечества заверил, что серьезнее него во всем Харькове не найти кавалера, если только захочет верная подруга дожидаться солдата из армии – в общем, полушуточный, ни к чему никого не обязывающий, но все же доверительный разговор мог продолжаться долго  - то была игра практически равных соперников. Барышня из числа охотниц за перспективными женихами, Витьке по приколу строить из себя петербургское инкогнито - он уже прощупал круг интересных для собеседницы тем (тогда заветной, хоть и тайной, мечтой многих настолько же амбициозных, как и безмозглых, девиц обедневшего среднего круга было «выйти замуж за бандита» - умение вставить в разговор блатные словечки и упомянуть авторитетов производило на окучиваемых нужный эффект, а необходимость отслужить в армии можно выставить альтернативой неизбежной отсидке) – как вдруг  ему стало труднее дышать, будто в горле застрял горячий ком – да еще давило непонятное что-то сверху. Витя оторвался от нового своего окружения и устремил внимание туда, на чем оно и должно было концентрироваться по первоначальной его задумке. Там, где ранее было шумно, осталась  одна Катя – ее сокурсницы ушли уже в свой поход за знаниями – а девушка стояла и смотрела в его сторону – теперь расстояние не мешало встретить ее взгляд, который парня испугал больше, чем испугала  бы истерика со слезами и битьем головой об стену – то был взгляд человека, потерявшего что-то, что потерять  очень страшно – не деньги, не тряпки, тачку, квартиру, карьерную перспективу -  а то, что почитатели всего перечисленного выше вряд ли смогли бы заметить, не только оценить. Первым порывом было оставить серьезную девушку общаться со своим кругом, к Кате подбежать, что-нибудь ей сказать, или попросить – но он не знал, что и о чем, а еще чувствовал, что этого делать нельзя, как бы не хотелось –  вдруг за своей однокурсницей вернулась ее новая подружка, что-то на красивом полтавском диалекте прощебетавшая, Катя вмиг, встрепенувшись, из странного состояния вышла и заторопилась к вожделенным своим наукам. Витьку оцепенение также отпустило – новая знакомая продолжала излагать постулаты своего до боли примитивного мировоззрения, а Филимонов  подумал: а почему бы и не серьезные отношения – так, пожалуй, быстрее из головы выйдет то, что рационально мыслящие называют дурью. Правила игры с девушками порядочными пестрят нюансами, но стратегически от правил игры с беспорядочными мало чем отличаются, разве только сроком планируемых отношений – в первом случае предполагается, что паруются люди на всю жизнь.

Брак – всегда обязательства сторон друг перед другом, а свои обязательства Филимонов привык выполнять, кому бы и при каких обстоятельствах ни было дано слово.

Уже по прошествии нескольких лет пришлось Вите зайти в общагу к  одному из иногородних однокурсников жены – передать выполненную на заказ курсовую и устно дать некоторые пояснения, там еще с кем-то зацепился языком, сгоняли за портвейном– общежитие оказалось нескучным местом. Стал он там частым гостем – и вовсе не потому, что искал собутыльников: на тех мероприятиях, что студенты называли пьянками, он скорее успевал протрезветь, а перехватить свои 200 –300 грамммог и на разлив по дороге. В центре не было у парня с окраины товарищей для общения – а сидеть все время дома в отсутствии вечно занятой супруги не хотелось, так что, в плане развития алкогольной зависимости, визиты к сокурсникам жены стали фактором скорее удерживающим. Но был еще один долго не признаваемый самим молодым человеком магнит именно в этом месте компактного проживания студентов – в одном из блоков восьмого этажа временно проживала в том корпусе студентка филологического факультета того же ВУЗа Катя Гайдученко. Частый посетитель не разговаривал с ней наедине ни разу – то, что компаниями молодые люди порой пересекались – также случайность – при таком совпадении кто-нибудь из двоих обязательно находил предлог от посиделок в конкретный вечер уклониться, а при опять же случайной встрече в коридоре или на лестнице редко звучало слово «привет» - в основном традиционный кивок головой служил формой приветствия. Сплетен Витя не привык собирать – и о том, что Катя с Алексеем вместе и скоро поженятся узнал, верно, позже всех интересующихся обитателей  общаги.

Ревновать Филимонов не имел права, но и порадоваться за двух не чужих ему людей заставить себя не мог. Не хотел он (или боялся) думать о том, какие там друг к дружке чувства и у кого из двоих сильнее, но все же логика подсказывала, что сложилась «таки пара». До той самой свадьбы чувствовал Витька, быть может, то, что до оглашения приговора суда чувствует взятый под стражу либо под подписку подсудимый: уже известна и статья и срок примерно определен – а все теплится надежда, что в юридических дебрях сдохнет что-нибудь крупное, и гуманный законодатель за конкретной статьей предусмотренное преступление вдруг ответственность возьмет да и смягчит – в таких случаях закон назад ходит – а там оттает каменное  сердце прокурора – и запросит суровый, но справедливый надзиратель за соблюдением законности из вилки нижнюю цифру, добрый народный судья в ответ даст  условно, засчитав пребывание под стражей в отбытое… Но от железных слов «Именем республики…» мираж тает, и не надеешься уже на милосердие карательной машины, уяснив лично и от бывалых сокамерников услыхав подтверждение того бесспорного факта, что амнистии и помилования – это лишь для беременных афганцев и блатных во всех смыслах этого термина, до твоего же персонального звонка конкретное количество лет, месяцев, недель, дней – и это число уменьшаться будет лишь постепенно с течением времени. Свой приговор Филимонов знал до всякого оглашения – ему жесткое ПЖ без всяких смягчающих – само бракосочетание – пустая формальность. Встретив прогуливавшуюся перед общагой пару, Витька сказал лишь: «Поздравляю, господа Гельманы», на что Катя, улыбнувшись, ответила за двоих: «Мы тебя тоже, гражданин Филимонов». С чем – не стал уточнять – тогда напиться было его ответом на все.

Что удивительно, ни разу не обманутая в лучших чувствах жена того, что муж выпивает, до той поры не замечала, пока сей аргумент  не стал одним из ее козырей в спорах – но началось это много позже, когда неравный во всех смыслах союз уже трещал по швам. Привычка встречать по одежке сыграла злую шутку с любительницей серьезных отношений: был молодой женщине Виктор по всем статьям не парой. Заносчивые подруги, кого ровесница, казалось, обошла на старте, теперь бахвалились дорогущими от парней, женихов, мужей подарками и транспортируемы были к дому или месту романтического свидания в престижных иномарках – а бессовестный Филимонов  вызывающе нагло не стремился посвятить жизнь тому, чтобы законная супруга вышла на достойный своей незаурядности уровень потребления, принадлежность же к тому кругу достойных, чей доход существенно выше, чем у среднего представителя серого большинства, оказалась наигранным блефом молодого прощелыги. В то же время, если молодой женщине отбросить хандру и оценить жизненную ситуацию объективно – можно констатировать, что в двадцать три года жизнь уж точно не кончена, и шанс еще не упущен: мужчины, представлявшие собой очень достойные партии, косяками ходили рядом – и в ВУЗе, и на службе: кто строил глазки, кто невинно флиртовал, кто делал более смелые намеки – но чтобы выйти на этот рынок полноценным игроком, а не гуляющей от мужа блядью, необходимо соблюсти формальность. Прежде, чем окунуться в бурный океан настоящей большой жизни, ракушку общественной ячейки, некогда уютную, но со временем ставшую тесной, надлежало сбросить, а личную жизнь строить с нуля, не сохранившись и не зафиксировав несгораемой суммы накопленных очков. Это обстоятельство угнетало жену и бесило тещу, последняя, как и положено типичным представительницам своей породы, никчемную сущность будущего зятя раскусила еще до свадьбы и всю дорогу безуспешно пыталась раскрыть дочке глаза. В то же время сам Филимонов в совместном проживании с недооцененной, по ее собственному (и, разумеется, тещиному) мнению женой, перестал видеть резоны, кроме, разве что, регулярного секса, потребность в котором у каждого нормального мужчины снижается  пропорционально увеличению потребления алкоголя.

Возвращение после развода в родительскую квартиру утвердило Витьку в мысли, что родителей нужно любить и жалеть, но делать это со своей собственной жилплощади. Хотя свободного места в трехкомнатной «чешке» хватало – сестра с мужем проживали у родителей последнего - но подвела Филимонова ностальгия по беззаботной юности. Посчастливилось вновь окунуться в уютный мир родного микрорайона – а тот отнюдь не оригинальный способ расслабляться, что взял себе за правило молодой человек, да еще в резонансе с удешевлением спиртного, особенно самого низкопробного, даже относительно к зарплатам, позволяли получать удовольствие без особого ущерба для семейного бюджета. Тогда россказни представителей старшего поколения, что, мол, водка больше десяти лет стоила 2-87, уже не так впечатляли, как во времена позднеперестроечного ажиотажа. Быстро стал Витька добрым клиентом у самогонщиц на Круглом рынке (этих Филимонов-отец, воспитанный в лучших советских традициях и всерьез в торжество морали веровавший, называл «торговками смертью») – главным образом потому, что покупатель за товар всегда расплачивался, а если в долг брал – мелочь возвращал в тот же день. После, когда в городе Харькове был сделан очередной шаг на пути к торжеству законности, торговок с рынка согнали, но те обосновались совсем рядом на скамеечках вдоль проходящей снизу до верха микрорайона никогда  фонарями не освещаемой "Аллеи жизни". Прикормленные теми же торговками патрульно-постовые мусора никогда постоянных клиентов не обижали, а могли также проследить, чтобы и другие не обидели, в общем, живи да радуйся в том мире, где время, казалось, остановилось навсегда. Встречались среди старых-новых знакомых кокетливые квазиаристократы, возглашавшие, что пьют исключительно непаленые марки – такие начинали действительно с дорогой казенки, даже, порой, коньяков – но, по мере оскудения бюджета скатывались до того уровня потребления, какой Витька никогда не покидал, осознавая своему брату реальную цену. Однако увлечения сына категорически не желали принять родители, бросивший недавно курить Анатолий Иванович все чаще унюхивал перегар, в конце концов объявив, что алкашам не место в его доме, и пусть Витя заработает на свое жилье – там хоть зальется. Конфликт в семье совпал с выездом на работу в Тюмень – Виктор ведь не только пил, а еще пробивал разные варианты длительных командировок с хорошим заработком.  В новой шарашке, так же, как и в той, что поработал Филимонов  после армии, суммы штрафов за бухло зашкаливали – и работник из простой человеческой жадности не пил почти год –  если сразу скажешь, что подшитый или кодированный – никто даже с предложениями не пристанет. А по приезде домой, желая оттянуться, подался по старым знакомым, но их ряды поредели. Ребята немногим старше его не болели – просто быстро не известно от чего умирали – за год коллектив недосчитался троих. Хотя не это было главным стимулом, но искренняя боязнь родных за близкого человека – те до смешного наивные увещевания, что слышал от них Витя по приезде вызвали, вопреки ожиданиям самопровозглашенных лекторов, не опасения за собственную жизнь и здоровье, а жалость к самим наставникам, и еще какую-то вину перед теми, кто искренне ждал его самого – не привезенных им в дом денег, как было в случае с женой. К месту вспомнились из детства слова Кати про тех, кто ищет повод выпить: «Если хочешь быть скотиной – будь ей без всякого повода – зачем придумывать красивые предлоги. Но если захочется стать человеком  и ради самого себя не выходит – всегда можно рядом найти того, кто от такого превращения будет счастлив». Удивительно, но девочка смогла оценить дешевенькую душонку алкаша, хоть никогда не видела перед собой наглядной иллюстрации к тому, в какое дерьмо всякий пьющий  превращается.

 Те самые провозвестники культуры пития делают, почему-то, культ и из собственной завязки, обставляя разными условностями и привязывая к чему-то – хотя на самом деле не пить совсем просто –  это как пить, только наоборот. Осознание, что можешь вновь начать в любой момент не расслабляет – напротив, придает в себе уверенности. Сам Витя положил себе непременно еще один штопор на всю оставшуюся жизнь, но лишь тогда, когда сочтет это необходимым. Второй год работы дал нарастающим итогом сумму, какой хватало на жилье отдельное – пусть и не наивысшего класса – но гоняться за ценами, как некогда незадачливый Ахиллес за черепахой, заробитчанин не стал даже пробовать – в конце концов, свой собственный нужник при комнате – тоже немало. Отсутствие вредоносных привычек удешевляет существование – ведя хозяйство отдельное, понял Филимонов, что возгласы стенающих о тяжелой судьбе – совершенно напрасны: на прожиточный минимум, разумеется, нельзя содержать автомобиль с гаражом, оплачивать трехкомнатную квартиру, обустраивать дачу, ездить в путешествия и подкармливать детей и внуков, но качественно без пережора питаться – иногда даже с чем-нибудь мясным и оплачивать приличествующую  одинокому человеку жилплощадь вполне реально – даже прикинул Филимонов, что на сэкономленные можно было бы два-три раза в год запивать – если дать приоритет содержанию перед формой, то есть гоняться не за брендом, а за процентом этанола в готовом продукте. Здесь загадывал тридцатилетний рабочий далеко наперед – но, поскольку умирать в ближайшие десятилетия не планировал, должен был знать, что ждет его на закате дней. Единственное, что страшило –  вероятность небыстрого умирания – понимал Витька, что на собственное, случись непредвиденному, лечение скопить вряд ли удастся. На этот случай и держал он про запас вариант с выпивкой –  учитывая неумение останавливаться в любом возрасте можно довольно скоро уйти если не красиво, то, по крайней мере, быстро и нескучно. Из спортивного интереса во все времена выяснял Филимонов цену и паленой водки в киосках, и  ряженого портвейна в супермаркетах, и самогона на разлив у бессмертных при всех режимах торговок. А если здоровье позволит – можно еще пару лет поработать там, где платят существенно больше – тогда задепозиченные тысяч десять зелени дадут ежемесячный процент в размере прожиточного минимума – вот тебе и пенсион.

Наслушавшись еще в родительском доме говорящих из ящика голов, телек парень даже не покупал, предпочтение отдавая компьютеру. И оказалось, что вся информация, за какой еще несколько лет тому назад приходилось просиживать в библиотеках часами, теперь в считанные секунды становится доступной практически любому. В маленьком, связанным с внешним миром лишь одним восьмижильным кабелем ящичке было все, ради чего некогда люди ходили в соседние города и страны, колесили по миру, сдавали множество экзаменов и зачетов – все это мог узнать человек, сидя за столом в своей комнатушке. Правда, и теперь, корка  удостоверения об образовании много важнее того, что она символизирует, а возможность связаться со всем миром большинство используют для перетирания воздуха в виртуальном общении и шопинга. Но Витьку сейчас занимало другое – и он изучал истории разных народов мира, а  также читал те произведения литературы, которые несколькими десятилетиями ранее должен был в детстве еще перечесть как каждый себя уважавший человек. Узнать хотелось побольше – а на это нужно время. Теперь уже четко осознавал Витя, что удерживает его от алкогольных возлияний лучше любого гипноза и вшитой под кожу капсулы. Вовсе не забота о своем здоровье, не жлобство и уж точно не собственный имидж беспокоил  его, а острая нехватка времени. Того самого, что так бездарно растворялось в молодости в дыму сигарет и выхлопах перегара, и которого сейчас было катастрофически мало, чтобы тратить его даже  на ежедневную работу – единственное, чему не сумел за всю жизнь научиться Филимонов – делать два дела одновременно одинаково качественно, отдаваясь и труду и наукам так же без остатка, как раньше запоям. Не теряя связей в своем кругу наемных высокого класса рабочих, можно было, перебирая подрядами, заработав за несколько дней гривен пятьсот, оставшееся в месяце время мерно проживать - если не ставить целью всей жизни покупку атрибутов принадлежности не к своему кругу, а лишь жизненно необходимого, на среднемесячное жизнеобеспечение хватает двух-трехдневного куша.

Память никогда до тех пор не изменяла парню – и потребляя  информацию для него самого новую, знал он наверное, что его юная в то детское лето собеседница ею владела – как могла маленькая девочка из глухого села, задолго до своих пятнадцати лет не только перечесть все эти книги, но и переосмыслить да так, что комментировала действия персонажей реальных цитатами из вымышленных, причем совершенно другого времени героев – все они существовали совсем рядом, воплощаясь – отдельными чертами – в окружающих знакомых и незнакомых людях; держать в уме собственный мир, в который, не навязывая собственных убеждений никому, впускала лишь людей самых близких. И почему ей силу свою пришлось расходовать на выживание, когда лишь незначительная поддержка человека действительно близкого могла бы эту силу удесятерить, а этот выбранный ею  близкий человек выбрал тогда другое. Теперь его юношеские мечты сбылись, и все женщины на свете – то есть, разумеется, не все, а лишь определенной возрастной группы и пребывающие в определенном периоде своего жизненного цикла – к его услугам, и шансов он имеет много больше остальных искателей такого рода счастья – ведь и база собственная есть, и правилам игры он уже обучен. Правда, теперь понимает, что все они вместе взятые не заменят одну, правил этих не принимавшую, потому, что для нее это не игра. А искать другую нет ни желания, ни времени, ни куражу.

Самой Кати, после достопамятного торжественного поздравления, Филимонов больше никогда в жизни не видел. Дважды за несколько лет  чувствовал он по выходе из подъезда родительского дома такую внутри тяжесть, как в то злополучное первое сентября – и, казалось, вновь давит откуда-то сверху Катин взгляд. Теоретически их встреча была возможной – ведь молодая жена поселилась, как водится, у мужа, а одноклассникам и положено по микрорайону соседствовать. Однако при желании в густозаселенном квартале мегаполиса разминуться также легко, как и на безлюдной сельской улице. А желание разминуться Филимонова никогда не покидало – потому, почувствовав одышку, он стоял несколько минут, успокаиваясь мыслью, что это лишь симптом случайно обнаруженной еще в юности коронарной недостаточности – когда попускало, продолжал путь. А вот с двусторонней Катиной сестричкой один раз пообщаться пришлось – на дядиных поминках она, словно из табакерки, как и в тот чертов вечер на дискотеке, вынырнула. Странное ощущение –хотя и не мог Витька сказать, что лично ему эта особа как-то навредила, да и внешне она всегда была красивее сестры, но бала то красота настораживающе-отталкивающая. Появление ее и попытка контакта удивили, если не рассмешили, а разговор на равных почему-то пугал и настораживал саму молодую женщину. Витя просто терпел ее присутствие, докуривая сигарете, но когда коснулось Катиной семейной жизни, решил до конца дослушать версию в этом исполнении, понял, что с самого начала от дамы его отталкивала: последняя собственную сестру тихо ненавидела и почему-то боялась. Разумеется, открытым текстом говорилось другое, слова истекали нежным сочувствием и барской благосклонностью, но есть вещи, которые словами спрятать нельзя – каким бы гениальным актером не был оратор – а в данном случае и актриса была хреновенькая. А фраза «она у нас с детства убогая» его взбесила. Очень давно один из тех немногих людей, с кем по собственной глупости Филимонов ближе пообщаться не успел, определил такой тип людей как мразей – слово заезжено сексистами, и широко употребляется в основном по отношению к женщинам. Однако встречаются и мужчины, подходящие под характеристику. Главная таких проблема – стремление выйти в первые, когда объективно тянут не более, чем на вторые роли. В таком случае сопротивление природе таит в себе опасности в основном для окружающих индивида людей. Создание такое всегда недовольно собственным в социуме местом, и не преминет залезть выше даже по трупам, а, если таковых под рукой не окажется – спокойно их для сооружения для себя социальной лестницы наделает. Такую персону можно модно упаковать в дорогие тряпки, обвешать рыжьём  и бриллиантами, выдать удачно замуж (либо выгодно женить), продвинуть на высокое кресло, засунув параллельно в дорогой автомобиль, вознести высоко, - тогда перед вами будет по-модному одетая, обвешанная дорогими цацками, хорошо пристроенная, занимающая должность и разъезжающая в дорогой машине мразь. Но второй номер, отпечатанный на лбу, будет проступать и сквозь гламурную пудру дорогого пиара. Разумеется, не добра своей сестре желала находившаяся под воздействием чего-то быстрого бизнес-леди поселкового масштаба. Вероятно, на что-то хочет она сестру свою проверить – больше всего боялся теперь Филимонов того, что перекрашенная стерва болевую точку своей сестры угадала.  Вовсе не того, что могла обеспокоенная  второсортностью особа старшей сестре как-либо навредить – если бы могла – давно бы уже угрозу осуществила. Но нет ничего для человека более унизительного,  чем покровительство мрази – а такое, принимая во внимание успешность подвида в продвижении по социальной лестнице терпеть доводится часто.

Семья – святое, невзирая на лица. К тому же семья людей для Вити, разумеется, формально не близких, но и не совсем чужих.  И оба эти человека, что бы не говорила за глаза не совсем адекватная их родственница, свои проблемы решат вдвоем.

 Но даже если бы случилось невероятное, чего и представить себе трудно – и Катя решилась свою семью оставить – и в этом случае не было ей пути в Витькину сторону. Согласно ею же сказанным словам.

«Есть вещи, которые прощать нельзя, потому что человек может простить только то, что сам способен совершить. Он, прощая, сам требует на будущее себе индульгенции – даже на всякий случай, если и не собирается пока совершать позорный поступок». Говорилось тогда о вещах страшных и более масштабных – но разве не с малых уступок самому себе начинается прощение преступлений против человечности? А из того, что может совершить человек во все тысячелетия наигнуснейшим считалось предательство. И не важно, когда было совершена подлость – до или после принесения клятвы – а если клятва вслух не озвучена – это не отменяет обязательство вести себя, как подобает человеку. Если женщина  такой силы, какая редко и мужчинам дается, и будет нуждаться в помощи со стороны – то уж точно не от того, кто ее предал. Предал последнее детское лето, первый и единственный в их жизни неумелый поцелуй, веснушки, которых она почему-то в юности так стыдилась, всех пятерых не рожденных их детей, чьи имена Катя знала в свои пятнадцать, а Витя не узнает никогда. А еще золотой кораблик со всей его шумной командой и воздушный корабль угрюмого императора, сладкий дворец малорослого короля, охраняемый сторожевыми котами и отъемлемую улыбку кота чеширского,  глупую лошадь и столь же разумного бычка – и еще сотни песен, стихов и сказок, что, прочитанные и напеваемые любящей матерью, должны были сделать их детей лучше, чище, добрее.

Прощение  со стороны божества достойным заслужить легко, а недостойному – много сложнее, у них там также мутно, как и у людей земных производится селекция достоинства. Своим  там прощается все, а чужим – не прощается даже буквальное соблюдение написанных против них же законов, и трижды предатель сына человеческого вечно будет побрякивать ключами от рая, определяя на глазок достоинство всех прочих, а тот, кто предал не поклявшись, лишь оберегая жизнь свою и своих близких, на ту же вечность приговорен к поискам смерти. Все это при том, что самый отъявленный изменник, родом из этой же эпохи, тот же конкретный срок будет отбывать  на самом дне девятого круга. Женщина  – даже самая незаурядная – остается всего лишь женщиной, она от сердца может сделаться милосерднее бога любого патриархата и простить то, что прощению не подлежит. А если, по причине собственной человечности, простить не сможет – обречена будет до конца жизни притворяться и врать – а это слишком тяжкое бремя для того, кто врать органически не умеет. Но на то и есть мужчина, чтобы не ставить дорогого ему человека перед выбором нечеловеческим. Поэтому судьба дожить двум людям каждому свою жизнь, но порознь. Однако, в глубине души надеялся Виктор, что чувства сильной женщины им придуманы – тогда доживать придется только ему. Это он сумеет – как довести до оптимального финала неудачно начатый бой или доработать невыгодный контракт – сколько там уже тех десятилетий осталось, да и жаловаться в принципе не на что.

Жаловаться на жизнь – дело последнее, он сам часто повторял нытикам: «Не тошни людям своей бедой – пойди вздернись или с моста сигай. Если так тошно жить – помрешь – точно попустит!»  Но помирать – смысла нет, а плакать – значит присоединиться к многоголососкулящей своре тех мразей, что жалобы на жизнь считают формой своего существования. Ведь все эти подобия людей, считая себя совершенством, жалуются в  общем, лишь на одно – что не подфартило, что не подтянули, что не за того ухватились, не под того легла или не на той женился, неудачно распределился, не вышел на личный контакт с нужным  важником  – в общем жалуются лишь на отсутствие того шанса, что дал бы лично конкретному индивиду занять в жизни достойное его место.   Но, даже приняв жизненное кредо этой ноющей скотомассы, нет повода у человека для жалоб на судьбу, ведь у Вити Филимонова шанс определенно был. Шанс, какой дается далеко не каждому тысячному из населяющих планету Земля людей.

Однако здесь мы забегаем далеко вперед – все это пережил, обдумал и прочувствовал он много позже. А тем вечером после получивших увлекательное продолжение танцев, был счастлив тем уже, что шел к дому родни на своих, не переломанных ногах, почти невредимый (такие мелочи, как выбитый плечевой сустав, рассеченная бровь, отломившиеся ползуба и множество ссадин не в счет, когда альтернатива – лежать в канаве, не в силах далеко отползти в опасении, что и без того нетрусливые местные ребята, отхлебнув еще храброй водички, придут добивать),  что так удачно, как тогда думалось, сошел, но самое главное – и это не осознаваемо ни одним его сверстником в любую эпоху и в любом конце мира – счастлив тем, что впереди у молодого человека в его неполные семнадцать была в тот июльский вечер вся жизнь.

Или почти вся…

 

                                                     * * *

 

Снег в новогоднюю ночь – зрелище красивое и ожидаемое, особенно в последние годы, когда в средних широтах стало доброй традицией месить в январе придорожную грязь. В то тридцать первое начало сыпать еще днем, а к вечеру замело почти по пояс. В любом другом случае сидеть бы весело встречающим новое свое счастье и провожающим старое перед голубыми экранами, за традиционным столом.

Но физиология человеческая до сих пор прогнозируема с трудом. Рождение ребенка прежде положенного срока и теперь явление довольно частое, но при современном развитии медицины в случаях, когда еще сто лет тому назад вставал жестокий вопрос: кого спасать – роженицу или ребенка? – почти на потоке принимаются роды. Это бесспорно касается лечебниц привилегированных и дорогостоящих, в родильных домах с меньшим финансированием риск увеличивается, но навыки персонала и наличествующие препараты и инструменты шанса также не лишают. Гораздо хуже обстоит дело, если ребенку неймется увидеть мир в том момент, когда мать от очагов цивилизации вдалеке. Тогда, как и во времена первобытные, все решает природа – и в большинстве случаев оказывается, что современные женщины  своим доисторических праматерям не уступают в способности выживать. Однако то самое меньшинство –  из-за которых и развивается акушерство и гинекология как важная часть современной медицины – именно эти несчастливые свои черные меточки могут получить – и природа не спросит социального статуса рожающей женщины.

В тот вечер Виталий Павлович впервые в жизни увидел тестя без иерархического парада – впервые за более чем десятилетие обратился к нему пожилой человек даже не с просьбой – мольба была в глазах отца, повторявшего: «Пожалуйста, спаси Катю!..» Дороги так замело, что вызвать машину скорой, равно как и довести роженицу до райцентра, не было никакой возможности. Роды принять, после принесения последователями Гиппократа профессиональной клятвы, обязан каждый врач. В подчинении Виталия Павловича были очень одаренные выпускники медицинских ВУЗов, и сам он, обучаясь, подавал надежды – однако в пансионате даже для обустройства  специального места  пришлось потрудиться, а уж о наличии необходимого оборудования, медикаментов, и опыта не могло быть и речи: забеременеть, и уж тем более родить ни одна из евро-бабушек не могла по причине своевременно у каждой наступившего климакса.

Таинство как рождения человека, так и его смерти идеализировано в религиях и литературе, в невысокого класса кинематографических произведениях порой представленное эпическими сценами, в жизни же малопривлекательно. И уж совсем неприглядна  смерть женщины при родах.

Патология не была уникальной, но и не рядовой, случись непредвиденному даже в районной больнице, имела бы родильница верный шанс на выживание.

Девочку весом кило девятьсот показали отплывающей уже под действием обезболивающих препаратов матери, но та, вряд ли адекватно воспринимавшая реальность, лишь сказала, обращаясь к ребенку так, будто он мог что-то понимать: «Тяжело тебе будет с ними» - и больше ничего членораздельного уже не произносила.

Попытки дозвониться Катиному мужу в Москву по обозначенному в записной книжке мобильного телефона номеру успеха не принесли – абонент, не почитающий язык межнационального общения даже за средство такового, говорил что-то на непонятном своем наречии, после  вовсе перестал брать трубку.

Василий Григорьевич на похоронах дочери был в странном, не свойственном ему состоянии. Селом прошли слухи о перенесенном на ногах не то инфаркте, не то инсульте. Но домашние причину знали, и информация эта для посторонних была закрытой.

Еще с молодых лет Василия люди родные ревностно оберегали от той страсти, что может сгубить многих. Сам он не имел склонности с признанными авторитетами ругаться – да и аргументы  оппонентов были бесспорны – начиная с выпускного вечера в школе, на котором во все времена всякое с молодыми парнями случается – тогда к родительскому дому Пашка Филимонов приволок бывшего одноклассника на себе – но даже верный друг не знал, что на следующее утро отец так отходил ремнем несовершеннолетнего на тот момент еще наследника, что новенькую «Яву» - также отцов на выпускной подарок – парень не мог оседлать после целый месяц. Много позже Григорий Степанович первое, что наказал вошедшей в дом невестке – «Следить, чтобы Васька в пляшку не заглядав». Это напутствие было, может, и лишним: строгая Тося еще до помолвки объявила, что с пьяницей жить не намерена. За все время семейной жизни ни разу  даже под шафе никто уважаемого человека не видывал – это, должно быть, помогло и в административно-хозяйственном бизнесе, когда человек с большими полномочиями не позволяет себе ни при каких обстоятельствах выпить больше пятидесяти грамм или бокала положенного по этикету шампанского. Преданность семье страховала человека от объятий зеленого змия лучше всяких медикаментов и гипнозов. Но по смерти Кати ее отец сам привез ящик водки и пять дней, кроме как на погребение, не выходил из домашнего своего кабинета – благо и диван и оборудованный в коморке-нише санузел были по месту. По исчерпании запаса терпения Антонина Федоровна резонно решила, что безобразие пора прекратить – войдя, застала мужа сидящим за столом, в ящике оставалось полными всего две бутылки. С благой целью потянулась верная супруга за той стеклянной емкостью, что стояла на столе, но не успела взять сосуд – муж схватил ее за руку и крепко сжал – сосуд пришлось поставить на прежнее место – а жене совершенно трезвым голосом сказал: «Уйди, а то убью!» Налицо были явные признаки психического расстройства – кабинет жена с дочерью заперли снаружи – запас алкоголя вскоре иссяк. А когда к пожилому человеку вернулась коммуникабельность, услышал он непременное требование не просто прекратить, но и для верности закодироваться – благо коллеги Виталия Павловича еще по Харьковской работе с подобными пациентами дело имели. Василий Григорьевич тогда уже возражать не стал – осознавая, что после прохождения курса лечения ему уже ничего не помешает воспринимать окружающий мир адекватно.

Контингент пансионата трагическая новость по большей части удручила, однако, нельзя было не усмотреть в поведении каждого старого человека некоего облегчения – и это вовсе не из кровожадности или злости, а лишь естественная реакция воина на пролетевший мимо снаряд. Никто из обитателей даже самого элитного в мире дома престарелых не будет жить вечно – хотя собираются многие. И каждое непопадание лично в тебя отвлекает смерть. Сообщение о том, что в ночь на то же первое января в специализированной палате психиатрической больницы скончалась и свекровь рожавшей женщины стало для сторонников метафизического восприятия действительности бесспорным доказательством их правоты и породила утверждения, что родись в ту ночь мальчик –  смерти минимум одной из женщин можно было бы избежать. Атеистически настроенная часть контингента подняла невежд на смех. Однако, разговоры о том мире, куда предстоит собираться всем, в таком заведении, как пансионат «Тихое счастье» не к месту: ведь бледная с косой не ушла далеко, она лишь затихарилась в уютной своей засаде – и чем меньше о ней вспоминаешь – тем вернее не накличешь.   Обитатели  престижного заведения вернулись к занятиям, от которых трагическое событие их оторвало, а среди них самым увлекательным была эпопея с заменой терминала по оплате услуг в том числе и мобильной связи – этот вид коммуникации остается самым распространенным среди постояльцев предпоследнего пристанища, несмотря на оснащенность Вай-фаем и доступность (в плане цены) для них компьютеров и ноутбуков – с последними обращаться умеет далеко не каждый. Алчная фирма, обслуживающая агрегат, положила просто грабительскую комиссию при пополнении счетов. Звонки «куда надо» и жалобы собственным влиятельным детям и внукам дали промежуточный результат – оператора поменяли, и комиссионные составляют теперь не более двух процентов от положенной на счет суммы. Но самые подвижные активисты утверждают, что и это слишком много в стране, где существует пополнение без комиссии. Несмотря на разногласия по глобальным темам, в этом вопросе нащупывается единство среди всего контингента – персоналу же на руку милые причуды обитателей пансионата, а успешное окончание эпопеи (оно уже не за горами) привнесет позитив и оптимистичный настрой, а это положительно отразится на здоровье пациентов.

 

 

 

 

                                      Эпилог.

 

 

Утро воскресенья не задалось у лейтенанта полиции Нечипоренко – вместо спокойного дежурства – выезд на труп – и куда -  в тихую ранее Пролетарку, где лишь три дня назад было уже обнаружено мертвое тело человека среднеазиатской внешности с одиннадцатью ножевыми ранениями, но главное –  тот старый труп пролежал не менее полугода в подвале – и ни документов, личность удостоверяющих, ни официальных, ни даже без протокола устных заявлений от какой бы то ни было местной гасатбайтерской диаспоры. Однако в этот день расклад был не так мрачен – по крайней мере, тленья тело точно избегло. Мужчина от тридцати до сорока, одетый дорого и со вкусом – уж точно не рабочий – упал сам либо был сброшен с крыши сорокашестиэтажного здания, выстроенного еще год назад, теперь усердно вводимого в эксплуатацию. Покойному повезло – если применим этот глагол к свалившемуся со стапятидесятиметровой высоты и разбившемуся насмерть – упал бедняга на сетку, натянутую над одеваемым в керамогранит цокольным этажом соседнего здания. Шансов  выжить у него, разумеется, не было, но амортизационные свойства навеса позволили телу не размазаться по тротуарной плитке, а это, в свою очередь, избавило от лишних хлопот дворников, а судмедэкспертам – дало возможность поработать с практически целым телом. Но еще больше повезло самому лейтенанту – в кармане потерпевшего был паспорт. Пробив ориентировки на поданных в розыск, нашел лейтенант и там пропавшего, согласно заявлению неопределенного колена родственницы неделю назад по возвращении из поездки на родину гражданина Украины, уроженца города Харькова Гельмана Алексея Яковлевича. После череды телефонных разговоров, особа, в розыск подававшая, прибыла для опознания – опер сразу определил, что, не будь у дамы связей, в том числе и в УВД, по протоколу бы она проходила как сожительница – та, лишь взглянув на труп потерянного  своего «как бы родственника» упала в обморок – откачивали нашатырем. Улик фигурировало  всего две, и их наличие также можно назвать везением, но без трудолюбия и добросовестного отношения к выполнению служебных обязанностей лейтенанта, поднявшегося на крышу высотки, не видать бы и этих вещдоков. Возле парапета была предусмотрительным (тогда еще живым) покойником  аккуратно положена на рубероид  декоративная серебряная  карманная фляжка объемом 0.2 литра – опер даже ухмыльнулся – для изрядно принимающих на грудь коллег – одному на глоток. Однако вскрытие показало такие специфические изменения в тканях печени, которые давали основание патологоанатомам утверждать, что покойный минимум полгода – за исключением двух последних суток – спиртосодержащие напитки постоянно употреблял в небольшом количестве, но совершенно трезвым за все это время ни  разу не был. Также обнаружен карманный коммуникатор, размером не больше записной книжки. Аппарат не выполнял функции телефона по причине отсутствия внутри сим-карты - именно поэтому близкая подруга неделю не могла пропавшему дозвониться. Чудо-устройство, цена коего, согласно каталогам, близится к тысяче долларов, только «на борту» несет 64 гигабайта информации, а с картой памяти может вместить четверть Госфильмофонда. Но все галереи были тщательно вычищены, оставлена одна папка под странным названием «Хомутовское кладбище №2», да и в ней  всего три снимка. На первом запечатлена могила с элитным надгробным памятником с портретным изображением на стеле жены Алексея Гельмана (согласно паспорта). Внутри цветника возле самой подставки в соответствии с еврейской традицией лежало обручальное кольцо, след от  долго носимого кольца был и на безымянном пальце левой руки покойного. Второе фото показывало также надгробье, ценой производства и установки подешевле, с портретом, выполненным как «фото на эмали». Могила принадлежала женщине двадцатью годами старше супругов, носившей при жизни другую, славянскую фамилию, однако, портретное сходство наводило на мысль, что покойному Гельману она если не мать, то очень близкая родственница. Обе женщины умерли либо погибли в один день. Третий снимок, если бы не кладбищенский антураж, мог вызвать улыбку: мужчина - ровесник покойных супругов, покинувший мир земной немного раньше, упокоился под гранитной крошки с мраморной табличкой «подушкой» – такие надгробья в мастерских идут как самые дешевые, а бетонные цветнички к ним прилагаются бесплатно. Тем не менее, для почтения памяти усопшего на могилу был возложен венок, приличествующий похоронам генеральским или даже президентским – цена его превышала стоимость установки небольшого размера советского типа семейного пантеона.

По всем признакам, лейтенант Нечипоренко имел дело со случаем суицида, но, принимая во внимание, что печальное событие касалось людей в Москве не простых, решил молодой сотрудник по окончании дежурства доложить в числе прочих, и об этом деле по команде. 

Замначальника отдела майор Сидорук, кого за глаза называли Дедушкой-Хохлом, внешне походил на старого Серка из кинофильма про погоню за двумя зайцами, был на вид – само добродушие, начальство и равные по службе не могли представить дедушку в пылу гнева. Однако подчиненные, напротив, с трудом представляли себе, что Хохляра может разговаривать с кем-либо по-человечески. Вот и в этот понедельник, прямой начальник подконтрольного ему лейтенанта назвал дураком, дебилом, дауном, имбецилом, кретином, недоумком, олигофреном – и еще некоторыми совсем непечатными терминами, обозначающими низкий уровень интеллектуального потенциала неизвестно каким образом прошедшего переаттестацию молодого полицейского, напомнив, что на отделе немерено висяков, в том числе полусгнивший узбек с одиннадцатью ножевыми, а этот умник строит из себя Пинкертона, раздувая из обыкновенного суицида преступление века. Лейтенант прекрасно понимал (как в любой стране мира любой подчиненный любого начальника), что работа у шефа нервная, что служит он отчизне, не щадя сил, а благодарности никакой, что штат сокращают, а раскрываемость требуют на прежнем уровне, и еще знал, что майор, после того, как на очередном медосмотре кардиограмма показала опасные от нормы отклонения, по рекомендации врачей и настоятельной просьбе жены, две недели назад бросил курить. Никотиновый пластырь, леденцы, таблетки, семечки – все это не избавляло от душевного дискомфорта курильщика с сорокалетним стажем – и лейтенант прощал майору, как и надлежит подчиненным прощать начальству, скотство и хамство. Однако, служебная выволочка эффект все же возымела, и утром того же понедельника уголовное дело, возбужденное по факту гибели Гельмана Алексея Яковлевича было закрыто за отсутствием события преступления.

 

                                                        * * *

 

Поселок сельского типа Хомуты по-прежнему выделяется среди субъектов административного деления украинской глубинки наличием внутри себя настоящего островка цивилизации. А еще в непосредственной близости от дома престарелых почти завершено сооружение храма – прежде для службы приходилось вызывать священнослужителя из соседнего села – вопросы духовности были, следует повиниться, в последние десятилетия отодвинуты на задний план – теперь надлежит усердно догонять. Строительство здания церкви было бы невозможным без участия людей влиятельных, чьи родственники в пансионате пребывают – но это отнюдь не означает, что храм выстроен исключительно для сильных мира сего – все местные жители вскорости обретут столь необходимое им право помолиться богу.

Контингент живет своими тихими заботами. Инициативная группа добилась своего - терминал для пополнения счета мобильных телефонов был в вестибюле установлен и работает исправно. Правда, вскоре оказалось, что комиссия – вовсе не главная составляющая расходов на мобильную связь – даже с бесплатным пополнением средства на счетах большинства пожилых людей быстро таяли – что дало повод задуматься о справедливости самих тарифов. Самые активные уже ведут переписку с руководством ведущих операторов мобильной связи – и есть подвижки, уже две корпорации сообщили, что разрабатывается специальный тариф для пенсионеров. Еще одно – может, не так бурно обсуждаемое контингентом, но, если вдуматься, куда более важное произошло недавно: в пансионат заселился пожилой человек, уроженец Москвы, гражданин Российской Федерации. Оплата его в доме престарелых пребывания производится перечислениями через банк. Это, на первый взгляд, незначительное событие, на самом деле является знаковым и может означать начало новой эры не только в масштабах Хомутов. Руководители привилегированного богоугодного заведения питают надежду, что их услугами воспользуются и другие иностранные граждане – причем, будут рады они также потенциальным пациентам и с другой стороны бывшего железного занавеса – ведь добрые дела – вне политики. Наплыв денежных клиентов будет означать не просто перечисление средств на счет конкретного юридического лица – это, прежде всего, инвестиции – а что в настоящий момент нужнее государству, чем почти прямые инвестиции, и что, с точки зрения неомеркантилистского направления в экономической теории, важнее регулярного захода в страну третьего мира валютных средств в период глобализации? Все эти, и еще много похожих заумных фраз запали в память Василия Григорьевича не случайно – последняя компания по довыборам депутата в облсовет заставила вернуться к изучению околополитической риторики. Правда, теперь у поселкового головы нет повода для беспокойства на счет обманутых надежд и зашкеренного бабла: ставить на темную лошадку нет больше нужды. На этот раз выдвиженец семью не кинет, поскольку сам частью семьи является. Вернее «сама» – в представительский орган прошла по мажоритарному округу его дочь Анна. Финансовые дела семьи также в полном порядке – даже Антонина Федоровна перестала называть украинскую государственность шароварной.  Личность незаурядная во все времена и при любых обстоятельствах найдет способ своему таланту раскрыться.  Анна Васильевна, получив по результатам заочного обучения диплом юриста, параллельно вела исследования в области науки исторической – и это не банальный сбор материала, а системное подтверждение оригинальной гипотезы. Долгие годы общения с людьми перед страной и народом заслуженными оказались периодом плодотворного труда, результаты коего воплотились в изданной за деньги спонсоров толстую монографию с рабочим названием «Гражданская позиция». Основной  мыслью произведения, успешно раскрытой, аргументированной и доказанной приведенными фактами, является тот посыл, что элита позднесоветская была главным носителем идеи лишь зарождавшейся украинской государственности. Образ будущего национального образования, буквально носившийся в воздухе, был подхвачен, осмыслен и воплощен в жизнь теми достойными людьми, что не даром уже тогда стояли у республиканского руля. Также раскрывается то положение, что при любом режиме люди, представляющие  собой высшее звено руководства, задатки лидеров нации несут в себе чуть ли  не на генном уровне. В то же время,  исторический труд не содержит в себе ни капли той злобной желчи, выраженной в необоснованных попреках и оскорблениях в адрес руководства образования наднационального, какие позволяют себе некоторые, с позволения сказать, историки, предсказывая возможное возвращение – но теперь уже в совершенно новом качестве -  в лоно того, что ранее именовалось империей, теперь же может быть воссоздано как добровольный нерушимый союз полноценных суверенных субъектов. Однако в работе нет однозначных выводов и тупо заученных догматов, нет унижающего державное достоинство, холуйского расцеловывания пути к этому новому лону, что не исключает возможности интеграции в другом направлении  – ведь на свете не одна империя, а случаи, как известно, бывают разные, и никто наперед не знает, как для суверенной державы все обернется. В общем, труд являет собой образец сдержанности, дипломатичности, чего там стыдиться громких слов – политкорректности, и, вместе с тем - мудрого государственного подхода к оценке места Украины в мировой геополитике. Автор, без сомнения, обладает способностями незаурядными, что дает повод отцу с мудрой подачи матери задуматься о развитии успеха – а это означает, что семейный бизнес должен давать еще больше прибыли – политическая карьера во все века – занятие не из дешевых. Не знает пока сам Василий Григорьевич, к какой из существующих ныне политических партий имеет смысл пристать его блистательной дочери, дабы реализовать себя в большой политике, а также будет ли дешевле избираться в законодательный орган по прикормленному мажоритарному округу, либо записаться на проходное место в партийном списке, равно как не имеет голова поселка сведений о том, к какой из конфессий будет относиться возведенный храм – но это не должно смущать прагматичного человека, ибо идея экуменизма как в духовной жизни, так и в политике в наши дни должна стать популярной (как минимум среди представителей элиты) – этот тезис также раскрыт в исследовании. А в том, что украинская элита в настоящее время нуждается  для разбавления крови в новых лицах, нет сомнения, особенно если это люди с огромным жизненным опытом, собственной выстраданной  и пропечатанной на бумаге гражданской позицией,  и, разумеется, высоких моральных устоев – трогательная забота об осиротевших детях безвременно ушедшей сестры не оставляет сомнения в добросердии выдвиженки. Если элита, и без того состоящая из людей более чем достойных, будет принимать в свои ряды самых заслуженных представителей прослойки серединной, она уже этим будет поддерживать связь с народом, а народ, и без того во все века достойный своей элиты, сможет ретранслировать на самый верх свои помыслы и чаяния. Тогда в разгорающийся огонь страсти между формальными контрагентами останется лишь подлить немного маслица объединительной идеи – и сплетенные в экстазе солидаристского соития элита совместно с  призреваемым ею народом покажут такой грандиозный прорыв, какого не видывали небеса.

Все вышеизложенное хорошо описано в монографии, вышедшей совсем недавно из-под перспективного пера. Текст  ее долго изучал поселковый старейшина, щедро оплативший работу человека, не только редактировавшего научное исследование дочери, но и придавшего написанному правильную форму. А еще этот достойнейший гражданин своей страны имеет в Киеве связи с людьми не менее достойными – человеческий фактор в продвижении по иерархической лестнице всегда играет существенную роль.

Восприятие окружающего мира в верном ключе вернулось к Василию Гайдученко после профессиональной обработки гипнозом довольно быстро. Это, быть может, излишние меры предосторожности – уважаемый человек и без того бы зарекся от пагубной привычки, ведь он всегда осознавал собственную перед семьей ответственность. Специалист,  избавляющий от алкогольной зависимости, обслужив клиента, предупредил  родных и его самого о том, что возможен легкий психологический дискомфорт, в частности – не исключены симптомы  избирательной амнезии – но ни Аня, ни Антонина Федоровна, не видели в поведении отца и мужа ничего подозрительного. Сам Василий Григорьевич также клятвенно уверял, что никаких странностей за собой не замечает, как не замечал никогда прежде. Однако самого себя обмануть куда сложнее, чем родных и близких – бывший пациент прекрасно знал, какой именно временной отрезок жизни был стерт из его памяти.

 После похорон, сидя в собственном кабинете и потребляя недопитое за всю жизнь, человек наверное с дочкой разговаривал – впервые за долгие десятилетия без нервического надрыва и взаимных выпадов – и тогда точно знал, о чем ее спросить и что ей рассказать. Разговор их был обо всем на свете, касался всех тех тем, что и должны были обсуждать отец с дочерью на протяжении всей жизни, если бы каждый из двоих не пребывал под властью  глупой никому не нужной напускной гордости, и  оборвался тогда на чем-то очень важном, и это самое важное должен был произнести отец. Весь этот разговор он помнил слово в слово до самого гипнотического сеанса – а по окончании процедуры напрочь забыл. Весной, на день поминовения, когда всей семьей приходили на Катину могилу, подойдя к месту погребения и лишь взглянув на установленную стелу, от портретного сходства на которой все пребывали в печальном восхищении, Василий Григорьевич осознавая отличие портрета от живого образа, в то же время ясно ощутил дочкино присутствие и почувствовал острую необходимость начатый разговор продолжить. В момент остолбенения перед могилой в его голову пришла дьявольски хитрая идея, что если выпить хотя бы грамм двести –  можно вернуть свое сознание в ту трагическую пору, и нужная мысль в голове сама всплывет. Другой вариант исцеления – еще один сеанс воздействия на сознание, целью которого будет забыть самое событие того злосчастного разговора. Все наваждение длилось считанные секунды, окружающие даже не заметили оцепенения, да и сам пожилой человек принял его за отголосок зимнего аффекта. На протяжении последующего года он не раз бывал на могиле родного человека – никаких отклонений в восприятии окружающей действительности не наблюдалось. Однако, в послепасхальное следующего года воскресенье, история с наваждением повторилась один в один. После примерно неделю пребывал старик в таком замешательстве, что его состояние вызвало беспокойство у домашних. Тогда,  для пущей надежности (по настоятельному требованию жены), была под его кожу вшита специальная капсула, при воздействии на которую попавшего в кровь алкоголя вырабатывается химическое вещество, способное убить человека. Но вовсе не собственное состояние – более чем странное – беспокоило несчастного отца, а тот факт, что не может он вспомнить, ни той детали, какой портрет отличается от живого образа, ни того, о чем должен с дочкой договорить. С приближением Красной Горки, глава семейства проявлял все большее беспокойство – он даже подумывал вовсе не ходить  на кладбище в положенный день, перенеся поминовения на сам день Христова воскресенья. Однако где гарантии, что напасть не накроет его в другом месте? Если бы дело касалось самого Василия Григорьевича, он рискнул бы запретное спиртное выпить, не думая о том, какой вред себе  нанесет. Но жизнь пожилого и уважаемого человека не принадлежит ему лично – он обязан думать в первую голову  об оставшихся в живых членах своей семьи, кому его уход в мир иной может помешать реализовать   мечту всей жизни: слишком много административных и финансовых ниточек лично на нем завязано, как в самих Хомутах, так и вокруг. Это семейное достояние пока еще не настолько легитимировано, чтобы передать его по наследству, подмахнув у нотариуса бумажку. Поэтому и следующую, теперь уже прогнозируемую, встречу он пережить обязан. Но еще теплится в старой душе надежда, что вспомнит человек забытое самостоятельно, без воздействия алкоголя, гипноза, каких-либо препаратов – тогда всплывет в его памяти и сам потерянный разговор. Быть может, именно ради этого воспоминания с началом Великого поста приезжает в конце каждого дня отец на могилу своей старшей дочери, пытаясь что-то рассмотреть на застывшем мраморном рисунке портрета – и, простояв несколько часов, поздним вечером возвращается, понурив голову, к припаркованному у ворот кладбища внедорожнику, так ничего и не вспомнив. 

 

 

                                   Часть пятая

 

 

                                   Сказка без намеков.

 

                                       От автора читателям.    

 

Тяжело бывает признавать собственные ошибки, еще труднее сознаться (прежде всего - самому себе) в малодушии, тем более совершении поступка низкого и подлого. Для литераторов таковым является даже не плагиат у отъявленного гения – ведь осведомленные читатели такого рода мошенника быстро вычислят, если же потребители пищи духовной настолько всеядны, что могут принять подпудренного классика за некое откровение – значит, публика воистину дура, пипл все схавает, стоит лишь поставить на поток производство художественных перемейков и почивать на лаврах, проживая на ренту бездуховности. Куда позорнее украсть идею у человека, богатством обделенного, связями не облеченного и никому не известного – воровство такого рода опускает плагиатора на уровень много ниже уличных сявок,  толпой трусящих мелочь у проходящих поодиночке через помеченный ими ареал обитания, или старослужащих, получающих почти сексуальное удовлетворения от своей безграничной власти над прибывшим молодым пополнением – эти, по крайней мере, не выставляют себя духовными для всех и вся авторитетами, перед теми индивидами, кто по чину или по масти выше их, пресмыкаются безропотно и с чувством долга.

Не желая узурпировать право на magnum opus, также почитая память человека, кто самолично отстаивать свои авторские права по причине отсутствия в мире живых не может, я обязан довести до читателей следующую информацию.

Заняться сочинительством мечтал я давно, однако имел убежденность, что за письменный стол, оснащенный теперь компьютерной клавиатурой, как некогда чернилами и бумагой, имеет смысл садиться не ранее, чем осознаешь две вещи: что именно ты хочешь сказать, и в какой форме способен это выразить. По этой причине не желал терять драгоценного времени как своего, так и потенциальных своих читателей. Три года тому назад на традиционной встрече выпускников довелось мне пообщаться – как позже выяснилось, в последний раз – с ныне покойным моим одноклассником Виктором Анатольевичем Филимоновым. Именно он после нескольких минут разговора поинтересовался, не пишу ли я книг, а над откровенным моим ответом, что еще не найдена тема, не улыбнулся, как ожидаемо, а на полном серьезе предложил прочитать его наброски, которым, по его же словам, посвятил больше года труда, и теперь видит, что зря только пить бросал, но он будет рад, если что- нибудь из этой «рыбы» ляжет в основу произведения художественного – сам Виктор литературного дара у себя не находил, пробовать же – по его словам – было некогда. На следующий день на мое электронное мыло действительно пришло письмо с прикрепленным к нему текстовым документом объемом больше миллиона печатных  символов  с длинным рабочим названием «Имперский антропогеоциноз: этапы жизненного цикла, видовое разнообразие и способность к самовоспроизводству». Проштудировав текст, не знал я, отнести ли сочинение к жанру исторического исследования, политологических изысканий или литературной фантасмагории. Однако, по прочтении всего материала, я сразу осознал ту идею, что пытался выразить мой ровесник своим произведением, а, перечитывая некоторые отрывки, ясно видел, каким образом можно проиллюстрировать художественно определенный посыл, либо догадывался, что могло на изложенную мысль натолкнуть. Зная некоторые подробности из жизни школьного своего товарища, я взял на себя смелость домыслить несущественные нюансы, а также использовать в своих произведениях отдельные тезисы без ссылок. Меня может извинить лишь устное разрешение автора «использовать его сочинение без ограничений, а если сочту необходимым – вовсе уничтожить». И все же одну из глав монографии я хотел бы представить читателю без всяких изменений, купюр и литературизации. К этому меня подтолкнуло во-первых наличие непогашенного морального долга перед безвременно ушедшим  человеком, во-вторых – осознание того факта, что данную тему я, при всем своем желании и старании, не смог бы раскрыть глубже, чем это сделано покойным ныне моим товарищем.

 

                                              ***

 

 Пояснительная записка В.А. Филимонова к главе собственной монографии.

 

Еще задолго до информационных скандалов, вызванных содержанием выложенных в интернете документов строгой отчетности, я наткнулся  в сети на информацию, какую можно скорее назвать энциклопедической. По случайно обнаруженной ссылке вышел на страницу, рассказывающую об истории и современности совсем небольшого моноэтнического государства, место расположения коего установить мне не удалось. Сама страница отличалась неопределенностью расположения домена. Информация излагалась на разных языках – для современного пользователя это проблемой не является, электронный переводчик обеспечивает как минимум подстрочник текста, однако на одной лишь странице тексты были на латыни, фарси, испанском, португальском, английском, немецком, голландском, русском языках – для всех, кроме последнего мне необходимо было прикладное обеспечение, но особенно изнурительной оказалась работа с текстами, где использовались иероглифы. Полученный подстрочник мною по безалаберности сохранен в виде текстового документа не был, что же до интернет-страницы – на следующий уже день она в сети отсутствовала. Других сведений об открытой мною (пусть и виртуально) стране и ее народе я, сколько ни старался, не нашел ни в каталогах электронных, ни на бумажных носителях. Вот почему данная глава моего сочинения не содержит ссылок на источники информации, а лишь является письменным пересказом мною лично прочитанного. Единственным доказательством правдивости автора может быть в конкретном случае его заверение в собственной честности, а также доверие к нему читателя. И еще, быть может, отсутствие личного мотива к фальсификации данных – в этом я предоставляю уважаемому читателю возможность убедиться в процессе ознакомления с материалом.

 

 

                               Рецессивное доминирование.

 

                                                                 Паситесь, мирные народы!

                                                                 Вас не разбудит чести клич.

                                                                 К чему стадам дары свободы?

                                                                 Их должно резать или стричь.

                                                                 Наследство их из рода в роды

                                                                 Ярмо с гремушками да бич.    

                                                                                                  А.С.Пушкин.

 

Место расположения исследуемой страны на географической карте указать не берусь, также не могу с определенностью утверждать, находится ли она на острове, либо является анклавом в материковой части  какого-либо континента. С большой долей вероятности  можно предположить приближенность ее к экватору, по крайней мере,  за пределы субтропиков она не выходит наверное. Это следует из того факта, что представители всех сопредельных народов имели черный цвет кожи – в свете изложения информации читателю станет понятно, почему именно эта деталь является существенной. Народность, обнаруженная колониальной экспедицией одной из рыщущих в поисках объекта для осчастливливания империй оказалась белокожей. Потенциальных поработителей это не должно было смутить – ведь по разделе мира и ранее бывали прецеденты, когда в разряд живого товара зачислялись представители той же расы: кому-то достались в собственность папуасы, а кому-то малороссы, что же до империи, облегавшей в разные тысячелетия территорию современного Китая и Индокитайского полуострова – то порабощение родственных этносов  там практиковалось всегда. В то же время, когда живой товар самим цветом кожи отличается от рабовладельцев – это уже делает удобным строительство сегрегационной стены. Теллурократии в конце концов находили способ обращения с обретенным живым товаром, потребительная стоимость раба в конечном итоге от цвета кожи последнего мало зависит. Однако, там колонизаторы знали, кому божественным правом несут огнь цивилизации. В данном же конкретном случае целью экспедиции было завладение «максимальным количеством негров для дальнейшей перепродажи» (в те времена традиция к политкорректности не прижилась еще среди отважных колонизаторов). Доблестный военачальник пребывал в таком недоумении, что в поздравительной собственному монарху депеше даже высказывал опасение, не сочтут ли великодержавные мужи рациональным народность вовсе уничтожить – как следует из того же документа, в те времена конкретная империя нуждалась в человеческом материале «на вывод» - для обустройства другого подвластного тому же императору континента, грузить же на суда белых людей могло быть небезопасным. Однако, милость сиятельной венценосной особы была столь безгранична, а военный ресурс того же государства настолько ограничен, что за благо вседержитель почел не переселять неведомый народ от родных ему мест, но  снарядить новую – на этот раз научно-этнографическую  - экспедицию в место его компактного проживания. Ученые мужи об истории доколониальной узнали немногое, и вот что из этого задокументировано.

Поразило исследователей то обстоятельство, что в плане цивилизационном народность от европейцев не отставала, по крайней мере в единственном на всю территорию городе (читай – столице) обнаружены постройки того периода, когда в странах Европы секрет цемента считался утраченным. Дома высокой этажности воздвигались из туфа, добываемого по месту, секрет же скрепления блоков на момент колонизации так и не был разгадан. Обитатели центральных городских кварталов все как один, а окраинных – через одного увенчаны были ювелирно оформленными бусами, где в благородного металла окладах встроены драгоценные камни – как после оказалось, в основном алмазы глубокой обработки. Белокожий народ оказал своим единохромным собратьям не менее радушный прием, чем американские индейцы чужекровцам, однако, носимое на груди сокровище каждый встреченный берег ревностно, а для ведения уличных зачисток, как уже отмечалось, у империи на те времена мощи не хватало. И все же небывалое количество драгоценных камней сделало привлекательным дальнейшую политическую игру метрополии вокруг вновь обнаруженного людского социума – именно для этого мандат экспедиции был продлен, и исследователи на долгие годы поселились среди исследуемого пространства.

Со слов этнографов, кто, в свою очередь исходил из услышанного от старожилов (в тех краях они, в отличии от наших что-то помнили) носимые на шее бриллианты не были банальным украшением, но своего рода иерархическим лейблом: количество, вес, глубина обработки камней – все в совокупности указывало на место носителя в социуме, при этом местное население так же было осведомлено о ценности камней, как военнослужащие разбираются в погонах.

Главным фактором ускоренного цивилизационного развития имперские этнографы с подачи местных идеологов посчитали минимизацию влияния того деструктивного фактора, который с недавних пор принято именовать человеческим: строжайшая в социальной пирамиде субординация плюс неукоснительное послушание во всех аспектах бытия. В отличие от населяющих Индостан, сложной кастовой системы не было предусмотрено, по сути, народность разделялась лишь на две касты: их условно можно было назвать существами высокородными и низкородными. Безоговорочное преклонение последних перед первыми, еще необычайная трудолюбивость низших – традиция работать весь световой день, сколько бы солнце над территорией не висело, вызывало несказанную зависть у исследователей и желание все же использовать живой товар по прямому назначению. Правда, жизнедеятельность низкородных представителей обособленно живущего этноса углубленно не изучалась по причине отсутствия на такие глупости времени. Народность нарекли по созвучию с самоназванием – по крайней мере, именно это представлялось ученым – в европейской транскрипции звучит как «гоху» - хотя есть источники, утверждающие, что это лишь междометье, обозначающее тяжелый вздох, при ответе на вопрос о самочувствии. Более глубокое изучение культуры и нрава отшельников показало, что для описания текущих дел у местного населения нет иного словарного запаса, кроме как выражения горечи и сожаления, при этом, чем выше социальный статус респондента, тем заунывнее и печальнее его самоосмысление. В то же время с нижних этажей социальной пирамиды до верхушки  традиционно доносились лишь веселое пение и жизнерадостные возгласы. Еще раз заострю внимание – наблюдения тогдашних этнографов фиксированы со слов их высокородных местных собеседников.

Главным условием процветания живущего автономно народа  местные идеологи видели в строгом соблюдении традиций и иерархической взаимоподчиненности, а еще в том, что каждая достойнейшая семья бережет веками стяжаемое богатство. Достигалась такая идиллия, помимо прочего, ограничением круга индивидуумов, имеющих право семейным достоянием пользоваться, применяя современную терминологию – поражение в правах случайно оказавшихся в кругу достойных лиц. Практиковавшееся и во многих других странах мира детоубийство позволяло высокородным семействам не разбазаривать фамильное достояние, упростив процедуру майората до минимального возраста. Исключение делалось лишь для второго мужского пола ребенка, который также не был принимаем в высшее общество, а по достижении 12 лет изгоняем из столицы, правда, получая эксклюзивное право пасти в предгорьях коз – сии животные объявлены были священными в указанной местности, и их выпасом простолюдин руководить не мог.

Не желая экспериментировать с кровосмешениями, высшие для разбавления крови носителей генетического материала брали с низов, но это не означало, что сам носитель (носительница) свежего генного набора принимался в семью на равных. Атрибуты принадлежности к высшей касте (те самые бусы) передаваемы были лишь по крови наследнику. Это не должно ввести в заблуждение на счет затворничества высших: ничто человеческое не чуждо было высокородным созданиям. Попасть в гарем либо гаремчик почиталось за необыкновенное везение как самой девушкой, так и ее родней – если муж был социальным статусом выше нее. Выдаваемое во временное пользование интимной услужнице полудрагоценное каменье носилось в ухе серьгообразно. Поскольку место в иерархии обозначалось с первого взгляда, то и глубина влечения определялась мгновенно. В давние времена, если верить этнографам, ухаживание символизировалось ритуальным танцем, при этом, чем большее число ступеней социальной лестницы отделяло потенциальных партнеров, тем меньше телодвижений обязан был сделать мужчина для привлечения внимания своей пассии. Мужской силы придавала специальная жевательная смесь, изготовленная жрецами-фармацевтами из смолки туево-кокосовой пальмы, это же снадобье потреблялось женщинами для усиления полового влечения.  Многоженство свидетельствовало скорее о гуманизации общества, поскольку способствовало социализации избытка женщин и их потомства. Каждый рожденный от низкородной жены ребенок получал от рождения социальный статус своей биологической матери. Если же в связь вступали равные партнеры, ребенок наследовал вместе с бусами и статус высшего из супругов, но все последующие рожденные в таком браке подлежали уничтожению. Как и во всех странах с низким уровнем жизни, гендерное численное превосходство обусловлено биологически: женский организм много жизнеспособнее мужского на всех этапах жизненного цикла, включая внутриутробное развитие. Тяжелый труд и некачественное питание представительниц низших классов влияют на увеличение доли рожденных девочек в сторону повышения, также много больше мальчиков умирает в малолетстве. Отсюда достигший половой зрелости подросток мужского пола являет собой большую ценность на любом ярусе социальной пирамиды. Гаремчик любого мужчины ограничивался лишь его способностью прокормить энное количество жен. Недостаток в мужеска пола партнерах на верхних этажах пирамиды (дисбаланс с каждым шагом вверх все снижался, однако случались и на верхушке невостребованные невесты) заставлял высокородных родителей, скрепя сердце, подтягивать с нижних ярусов низкородных (разумеется, самых достойных) мужчин. Дабы последние не возгордились столь резким возвышением, такому зятьку отрубали видимую часть тела (чаще всего – уши), отъявляя его ущербность визуально – рожденный в таком неравном браке первенец получал в наследство материнские бусы. Общественное мнение смотрело на семью участницы мезальянса с плохо скрываемым презрением: во время оно подтягивать ущербных зятьков дозволялось кодексом чести в двух лишь случаях: когда любовная на стороне связь высокородной девицы по физиологическим причинам делалась видимой для окружающих – в таких случаях, если биологический отец был недостоин высокого звания ущербности, его устраняли физически (поручалось это деликатное задание, как правило, вновь призванному зятьку), либо если в высокородном семействе по причине отсутствия мужчин зрелого возраста или банальной трусости некого было выставить для защиты чести семьи (дуэль, кровная месть, участие в военном походе). Все  это было очень давно, но осадок от ущербности низкородного сродственника оставался всегда.

Столица являла собой многоярусную расположенную по склонам некрутой горы пирамиду, на каждом этаже которой строительство, впрочем, велось без всяких планов. Примечательно, что нечистоты высших сливались их прислугой на головы и жилища нижних их соседей, там с соответствующими добавками – еще ниже – и так до самого подножья. Повышение яруса проживания означало повышение социального статуса, однако бывали случаи, когда обыватель из нижнего яруса выстраивал многоэтажный дом – и его жилище над уровнем моря оказывалось выше, чем у более высокородного соседа. Это вышестоящих, как правило, очень злило, и временами разрешалось (высочайшими указами) лишние этажи с домов  зазнавшихся недостойных сбивать (в таком случае рушили, как правило, весь дом нового богача, процедура с воодушевлением исполнялась менее успешными его соседями).

Как уже упоминалось, бриллианты фамилиями береглись пуще зеницы ока, однако, в исключительных случаях разрешалось передавать их во временное пользование существам низкородным, дабы те обеспечивали высокородным достойную ренту.  Амулеты передаваемые назывались ярлычками. Дело в том, что алмазы обладали магической силой, неким подобием гипноза, по крайней мере, существа низкородные в это веровали свято. Предъявителю камня все низкородные обязаны были подчиняться беспрекословно, а когда встречались два временных обладателя ярлычков, они долженствовали привселюдно мериться своими амулетами, и приоритет носителя камня большей ценности не подвергался сомнениям.

В подножии горы-пирамиды, равно как и в равнинных окрестностях, жили уже исключительно существа низкородные, никаких драгоценнных камней в собственности не имевшие, однако гордившиеся принадлежностью к автохтонному этносу, которая выражалась в противоестественном с точки зрения неизвестной тогда еще генетики свойстве. Именно низкородные обитатели конкретной местности, часто вступавшие в случайные и узаконенные связи с чернокожими своими соседями (за это они и звались чернью), удивляли сообщество тем, что дети в любом поколении рождались поголовно белыми.

Поскольку самоидентичность народа созвучна с его самоназванием, позднее евгенисты таковое свойство организмов исследуемых респондентов определяли геном, присущим лишь конкретной нации. Названным геном гохуизма или – для благозвучия гохлизма (в некоторых источниках – хохлизма). Народ, вне зависимости от этажа обитания в социальной пирамиде, собственным хохлизмом всегда гордился, почитая прочие нации и народности второсортными. Повивальным бабкам даже запрещалось потворствовать родовспоможению народов сопредельных.

Длительное пребывание этнографов на территории компактного проживания белокожей народности оказалось, с точки зрения руководителя экспедиции, впустую потраченным временем. Действительно удалось узнать много нового и для европейских  книжных червей интересного, однако, если абстрагироваться от территориальной специфики, подобные нравы на определенных этапах развития царили в любой из известных стран как цивилизованного, так и нецивилизованного мира. Главнейшей, хоть и тайной, задачей исследования было (как и во всех колониальных операциях)  выявление тех способов и путей обогащения пославшей ученых мужей метрополии при минимизации затрат. Цель была выявлена почти сразу – драгоценные камни, носимые туземной элитой на собственном теле. Однако, при кажущемся цивилизационном превосходстве, завладение амулетами не было делом простым. Белые туземцы, возможно, были наслышаны о сиюминутном обогащении конкистадоров в латинской Америке, а  даже если нет – присущая хохлизму привычка держать в кармане дулю и не открываться чужеземцам сразу могла встать на пути великой империи к заветному призу. Случись организовать военную экспедицию, войскам его сиятельнейшей милости всемогущего монарха, прежде, чем грабить жирный центр туземной столицы, довелось бы повоевать с населением ее окраин, которое, вследствие относительной бедности, было плохим объектом для грабежа, но поголовно вооружено, а еще в случае объявления тотальной мобилизации всему ополчению выдавалась произведенная верховными жрецами-аптекарями та самая чудодейственная жевательная смолка, что, принимаемая в строго рассчитанных дозах и под соответствующие заклинания, повышала силы мужчины не только в любовных похождениях – боевой потенциал воина также скачкообразно возрастал. Итак, случись императорской армии понуждать новообретенный этнос к божественному правопорядку (на уровне европейских государей территория была уже божественным правом приобщена к сфере влияния именно этой империи), пришлось бы сначала схлестнуться с вооруженными и неведомым зельем обдолбанными обитателями внешнего круга, в чьих домохозяйствах даже для прокорма солдат его величества не было ничего, кроме квашеной морской капусты – на протяжении этих уличных боев верхушка (во всех смыслах) государства будет иметь фору во времени чтобы припрятать драгоценное добро либо оставить центр столицы (наличие внутри властной горы системы подземных переходов с лабиринтами и возможностью выхода за пределы столицы не отрицалось даже перед чужеземцами, при этом точного плана катакомб, где раньше добывался туф для строительства домом, не было ни у кого). В общем, учитывая специфику местности и национальный менталитет, штурм столицы был экономически нецелесообразен. Оставалась возможность захвата низкородного населения – но здесь вставала уже описанная выше трудность расового характера. Белых рабов можно было сбагрить разве только русским (те по поводу цвета крепостного мяса никогда не комплексовали) – но перевоз на сверхдальнее расстояние сделал бы золотым даже бесплатный  живой товар.

В общем, с тяжелым сердцем вел подчиненных начальник экспедиции из столицы к границам некогда суверенного государства, понимая, что гениальным финансистом, способным без больших вложений существенно пополнить казну величайшего из монархов, ему не стать, как вдруг был вместе со свитой захвачен на дороге разбойной шайкой. Лингвистические способности штатного драгомана, сумевшего за годы пребывания на подведомственной территории изучить автохтонный язык, позволили кровопролитья убежать, и бравые европейцы были взяты в почетный плен. На импровизированной аудиенции у главаря живущего вне закона сообщества случился незначительный, казалось бы, казус, повлиявший однако на дальнейшую историю исследуемого государства. Для встречи с атаманом имперский чиновник оделся в соответствии с этикетом, в мундир со всеми орденами – равно как и для встречи с местным королем. Но здесь высокого звания собеседник, лишь увидав облачение, рухнул в земном поклоне – как оказалось позже, был заслуженный в своих кругах человек от старости подслеповат и принял инкрустацию недорогими блестками за драгоценные бриллианты. Именно это натолкнуло государева чиновника на гениальную, как оказалось впоследствии, мысль, что амулеты могут иметь власть над туземцами вне зависимости от ценности камня. При личном общении также выяснилось: далеко не все рассказанное королевскими идеологами суть правда, уклад жизни вовсе не так идилличен, каким видится с властного Олимпа, а всему виной – человеческий фактор и постепенная гуманизация общества. По задумке идеологов хохлизма, на всех этажах социальной пирамиды от лишних людей («человеческого мусора») должны были избавляться добровольно, но под контролем соответствующих назначенцев – «чистильщиков». Снизу традиционно так и было, на верхах же структуры принято верить достойным людям на слово. Однако, родительские чувства, как правило, превозмогали политическую и экономическую целесообразность, и в последнее столетие существования суверенной державы редко кто из высокородных младших своих детей умерщвлял. При этом, и на социальной верхотуре им не место – за этим специально обученные жрецы следили неусыпно. Таким образом, те отпрыски знати, кого принято было называть полублагородными (слово «полумажоры» вошло в обиход позже в связи с латинизацией языка), составили значимое число населяющих предместье столицы. Помимо самих козопасов было много детей благородных из младших следующих порядков, также те из зятьков, кто овдовел, либо был из благородного семейства изгнан (им по древним канонам приличествовало предпочесть бесчестию ритуальное самоубийство), отдельными общежитиями располагались вдовствующие гаремчики (для женщин ритуальное самоубийство по факту потери кормильца не было императивом (хоть и поощрялось идеологами), но каждая из низкородных должна была вернуться в свой социальный круг, откуда прежде взята наверх, и кормить себя самостоятельно. Поскольку профессии вдова не имела, зарабатывать могла лишь проституцией, которая с давних времен почиталась в стране законным бизнесом, хотя, учитывая высокую конкуренцию,  и не слишком доходным, либо прибиться к гарему рангом пониже. Большинство из этих полудостойных граждан своей страны выбирали, чем социализоваться на самое дно иерархической пирамиды, лучше вовсе выйти из правового поля и войти в противостоящие законности социумы.

Жизнь в этих сообществах по сравнению со скучным существованием обитателей верхов, была веселой и разгульной, не в последнюю очередь по причине бессистемного употребления того продукта, что высокородными собратьями использовался лишь в качестве лекарственных препаратов. Туево-кокосовая пальма произрастала в указанной местности везде, а технологический процесс вытапливания и первичной обработки жевательной смолы малозатратен и примитивен. Вот только дозировка потребителями устанавливалась каждым самостоятельно, при этом никаких заклинаний специально обученными шаманами не произносилось – что влекло последствия аналогичные тем, когда пренебрегают культурой пития или экспериментируют с фармакологическими препаратами в любой точке Земного шара. Перебравший чудодейственной жвачки мужчина мог стать одержимым непреодолимым желанием, какое не прекращалось порой больше суток – тогда, обладай он достаточной физической силой, на пути  у него не стоило попадаться никому – от любого возраста женщин и мужчин до домашних животных, включая мелкую в хозяйстве птицу. Но это было не самым страшным: если причина эректильной дисфункции таилась глубже и она не устранялась усердным жеваниям смолы, одержимость проявлялась агрессивностью и способностью уничтожить все на своем пути, что обладало физической силой меньшей, чем у пребывавшего в состоянии эйфории, при этом, чувствуя силу во встречном визави, герой начинал почему-то выказывать ему знаки уважения, даже не видя на собеседнике атрибутов принадлежности к касте высших. Аналогичное бешенство нападало на принимавших чудо-снадобье женщин, приступы немотивированной агрессии бывали чаще, чем у мужчин, особенно если потребительница зелья не находила ответной страсти в попавшемся под руку объекте полового влечения. При  длительном бесконтрольном употреблении препарата сознание потребителя могло временно или навсегда помутиться – дисфункции центральной нервной системы часто выражались нелицеприятными процессами, самим потребителем никак не контролируемыми, он в прямом смысле слова дурел – отсюда тривиальное название смолы дурожуйка. Быть может, лишь употреблением необычного продукта можно объяснить неслыханную смелость и дерзость, выражавшуюся в частых набегах на хозяйства господских крестьян – это при том, что полудостойные не имели ярлычков на право грабежа, в то же время, таковые поборы были единственно возможным способом прокормиться – ведь работать физически не позволяло полуизбранным чувство самоуважения.

Среди социума, чей ранг был откровенно ниже обитающих в столице высокородных, стоны и жалобы на беспросветность были особенно громогласными – это и подтолкнуло начальника экспедиции к мысли совершенно гениальной. Собственноручное таскание каштанов накладно для императорской казны,  но, найдя союзника среди местной, пусть и полуопущенной, элиты, операцию можно было провернуть без больших затрат. Стоило лишь напомнить сообществу воровскому то, в чем каждый из отверженных в глубине своей убогой душонки никогда не сомневался – а именно, что обитатели леса имеют такие же права управлять страной, как и те, кто на верхушке пирамиды, а также искренне заверить, что в данном конкретном случае империя будет на стороне борцов за справедливость, а объединенными усилиями кровавый опостылевший всем режим свергнуть не составит труда, как самолюбие, подогреваемое жевательной дурью и жаждой наживы, взяло верх над страхом – также частью менталитета народности гоху. Главное для руководства повстанцев было получить уверения, что метрополия намерена вести диалог с тем, кто займет центр столицы – не вникая в уровень легитимности победителя. Давно уже назревавший конфликт интересов выплеснулся массовым восстанием полублагородного люда. Чернь из политического процесса исключили сразу – в те времена никто из низкородных не решился бы войти в город без высочайшего дозволения, подтвержденного обладателем ярлычка с драгоценным камнем – повстанцы же таких амулетов при себе не имели. Однако был в их руках ресурс, силу которого человек, мыслящий внешними категориями, оценить не в состоянии.

Как уже отмечалось, легализованные полудостойные числились в основном козопасами (один полумажор на девять козлов). Отары баранов выпасала чернь, и на тот момент поголовье этих парнокопытных было рекордно высоким. Вся живность пребывала, разумеется, в собственности высокородных и под доверительным управлением объярлыченных уполномоченных, но когда речь заходит о революционной целесообразности, на такую мелочь, как право собственности традиционно плюют. Всем известно, что бараны в рамках стада не могут выбрать среди себя вожака, зато безропотно идут за козлом – все народы мира использовали эту особенность смиренной твари, особенно, когда прямой путь сиим полорогим на бойню – никто из курдючных никогда не отпирался, следуя за отъявленным лидером. Гениальный план революционеров состоял в следующем: со всех сторон столичной горы к ее вершине будут подходить ведомые козлами миролюбивые животные  – вопрос с чабанами порешали вооруженные кунаки козопасов.

Полудостойные во-первых знали как свои пять пальцев все тропы – явные и тайные – наверх, во-вторых были обоснованно уверены, что никто из жителей дальнего круга и околиц не рискнет поднять руку на священное животное (при встрече с объектом обожествления каждому низкородному смерду полагалось пасть почитаемой скотине в копыта и при возможности поцеловать рогатого идола под хвост), а идущих огромной толпой вослед за козлом баранов остановить будет уже невозможно. Как оказалось, в равнинных лугах козопасы не теряли зря времени, выдрессировав священную скотину работать рогами на поражение.

А уже на плечах мирных баранов в королевский дворец ворвутся и сами козопасы, и их подельники в высоком революционном начинании. Когда же дворец будет в руках восставшего люда – метрополия признает пассионариев субъектом международного права без тяжб и проволочек.

Чем абсурднее план, тем больше шансов на его воплощение в жизнь – довольно скоро к королевскому дворцу со всех сторон стеклись отары рогатого поголовья, козлы заскочили внутрь строения через окна – даже королевская стража не рискнула притронуться к священным животным, так что венценосная семья со всею челядью вынуждена была покинуть апартаменты через тайный ход, последовав примеру других высокородных, через жилища которых уже прошлись стада бодливых революционеров. Такого странного равно и молниеносного государственного переворота не знала до той поры мировая история. Полувысокородные создания, расквитавшись с кровавым режимом за нанесенные им ранее обиды, уже послали к величайшему из императоров вестника с депешей в ожидании признания сначала своей митрополией, а после и мировым сообществом. Однако, глупо было бы думать, что имперские стратеги мыслили также примитивно, как и туземцы. Не следует забывать: главной их целью продолжал оставаться запас драгоценных камней, а вовсе не покорность вновь обретенного вассала – этого не было сказано будущим революционерам в процессе предварительных переговоров. Тот же факт, что начальник экспедиции поклялся от имени своего монарха, не должен вводить в заблуждение: ведь клятву произносил не сам император, чтивший традицию всех царей холопам не присягать. Наконец, даже если б император и захотел наладить дипломатические отношения с новой властью – для этого прежде надлежало очистить город от революционеров четвероногих, а сие на тот момент было технически неосуществимо. Дело в том, что баран – существо тупое и зашоренное, придя к определенному месту за конкретным козлом, лишь ведомый тем же сатиром может он место временного пребывания оставить. А все козлы сосредоточены были на тот момент в королевском дворце – так козопасы обеспечивали себе защиту от тех высокородных, кто остался королю верен и тайными ходами столицу не покинул. Уже по прошествии нескольких дней начался массовый падеж скота в столице – бараны, скученные плотнее обычного, да еще лишенные как зеленой пищи, так и воды, принципиально не желая покидать столичные улицы, начали в больших количествах покидать мир живых, несмотря даже на сочувствие оставшейся в городе челяди, которая пыталась подкармливать бедных животных, особо жалостливые старушки даже рисковали выходить на близлежащие лужайки за травой.

Козопасы и иже с ними все еще высиживали что-то в королевском дворце, не осознавая того факта, что фортуна в виде императорской милости от них уже отвернулась и обратилась лицом к прежнему монарху – он со свитой был изловлен на выходе из катакомб, пленен, однако оставлен в живых для дальнейших переговоров. Предметом оных была полная и безвозмездная сдача бриллиантов с амулетов элиты в императорскую казну. В ответ всемилостевейший великодержавный вседержитель обещался заменить камни из амулетов равноразмерными кусками ограненного стекла, также оставить местной элите прежние вольности и не тревожить векового уклада жизни. Помощь военную сиятельнейший монарх мог оказать лишь своим союзникам, а королевство уже становилось собственностью императора, но если местное дворянство присягнет новому властителю на верность, поступив в военную службу – две-три гвардейские бригады в помощь обеспечено. Недолго посовещавшись, высшая знать массово повалилась в ноги вновь обретенному монарху, дворянство единомоментно произведено было в ефрейторы, принцы и герцоги крови – в сержанты, бывший же король высочайшею милостью получил чин подпрапорщика императорской гвардии.

Очистка столицы стала возможной благодаря властной силе амулетов (уже со стекляшками вместо алмазов), когда лично король повел рядовую чернь через все сегрегационные кордоны к центру города-горы. Там методом народной уборки в считанные дни были оттянуты за пределы столицы и с соблюдением ритуальных требований захоронены трупы павших животных, выживших баранов кое-как отогнали пастушьими овчарками. К тому времени изнуренные ожиданием козопасы переели почти всех своих рогатых защитников, остальных козлов отстрелили императорские гвардейцы, не верующие в божественность сей рогатой скотины.

Следует отметить, что массовых казней среди полудостойного люда удалось избежать объявлением амнистии тем из мятежников, кто согласится рекрутироваться в императорскую армию. Еще часть незапятнанных уголовным преследованием полумажоров ушла с армейским обозом – в дальнейшей колониальной политике они были очень востребованы, назначаемы в сопредельные земли управляющими, ведь у чернокожих туземцев ассоциировались с титульной имперской нацией, в то же время сами европейцы никогда народность гоху равными себе не считали, всякий раз опознавая очередного ассимилирующегося то ли по привычке приглушать звонкие звуки при выговоре, то ли по не видимой никому, но явно ощутимой отметине на портрете.

В принадлежащей теперь великому императору стране все пошло почти по-прежнему, если не считать мелких формальностей, как то: король звался теперь губернатором, при нем находился метрополией назначенный вице-губернатор, а еще на любую должность в иерархии столицей империи присланных назначенцев губернатор обязан был утверждать без проволочек. Следует отметить, что имперская аристократия никогда не злоупотребляла возможностью легкого переселения – уж очень неблагоприятен был в тех широтах для европейца климат. Но на низовые должности с энтузиазмом ехали назначенцы своеобразные: в то время практиковалась в метрополии (как впрочем, и во многих других колониальных империях) замена преступнику смертной казни либо долгого тюремного срока пожизненным изгнанием. Такие назначенцы в огромном количестве на территорию пребывали, что дало новое название колонии – Бандусленд. Легко догадаться, что эмиссию стекла для иерархических бус (последние продолжали оставаться подобием мандата для любого уровня чиновника) осуществляла метрополия (правда, по согласованию с местными властями). Еще одно новшество привнесла в страну цивилизованная Европа: до тех пор неведомое местному населению крепкое спиртное обязали потреблять каждого зарегистрированного туземца, начиная с двенадцатилетнего возраста. Местному населению новая забава пришлась по душе, и в знак благодарности, монополию на производство дурожуйки из смолы туево-кокосовой пальмы отдали также европейцам. В остальном же патриархальный уклад в столице не изменился, что же до черни – она даже не почувствовала глобальных политических перемен.

Долгое время пребывала необычная колония в состоянии мира и спокойствия – по крайней мере, никаких сведений, порочащих власть, наружу не выходило. Королю крови по восхождению на престол присваивался младший офицерский чин и должность губернатора,  присланный метрополией вице-губернатор имел чин одной ступенью выше, экономическая деятельность винокурни, поглотившей производство дури и названной дурокрней, впечатляла сотнями процентов годовой рентабельности (продукция ее хорошо продавалась даже за пределы великой империи) – словом, симбиоз колонии с метрополией являл собой образец мирного сожительства, казалось бы, антагонистических социумов. Однако, идеи гуманизма, привнесенные европейцами, в сочетании с плодовитостью высших родов (на низах общества она компенсировалась высокой смертностью) сделали свое подлое дело, приведя вновь к перенаселенности столицы. Правда, поводом к социальным волнением стал другой – как всегда, истекающий из высокой сферы перераспределения – фактор.

Те самые стеклянные (взамен алмазных) бусы, продолжали оставаться амулетом, символизирующим властный ресурс во всех его проявлениях. Теперь местное население разбиралось в стекле, как некогда в алмазах, строго соблюдаемая субординация оставалась чертой национального менталитета. Бусы, как и прежде, передавались по наследству, ярлычки продолжали выдаваться тем из низкородных, кто наиболее преуспевал в обогащении своего барина (и отбирались у неэффективных управленцев), размер и качество обработки стекла продолжали  символизировать статус носителя. Бусы высшей знати давали права безграничные – простолюдин, не преклонивший колен перед их носителем, мог быть без юридических последствий на месте зарублен воинами из охраны высокородного существа, а  бывали совсем малого размера стекляшки, обладатель коих имел лишь право на бесплатно раздаваемые обеды. Во избежание обесценивания значимости амулетов империя новые стекляшки в строгом согласовании с местной громадой не выдавала бездумно,  те, у кого положено было по вековой традиции бусы отбирать, лишались также и льгот и привилегий, носителю украшения положенных. До определенного момента такая система не вызывала ни у кого протеста, пока все тот же взращенный в Европе фактор человечности не вклинился во внутренние дела колонии.

Вдовствующие гаремы и гаремчики продолжали пребывать среди несчастных лишенцев: теперь овдовевшие коллективы из столицы изгнать никто не мог, но пассии старого почившего в бозе сластолюбца далеко не всегда брались под опеку прямыми наследниками – разве что младшие из жен, что возрастом бывали моложе внуков покойного мужа и годились в употребление по прямому назначению. Вдовушкам в возрасте приходилось тяжко – ведь они, порой, и на панели уже не котировались – это стало причиной появления на окраинах столицы, а после и в благополучных округах огромного количества канючащих милостыню старух. Попутно бабушки приторговывали дурью и спиртным – а это уже могло нанести финансовый ущерб имперской дурокурне. Но, что еще возмутительней, рейды муниципальной полиции при задержании и выяснении личностей торговок зачастую выявляли, что большинство женщин вдовами не являются. Очередной вице-губернатор решил положить конец финансовому безобразию и настоял на запрете побираться женщинам старше сорока лет. Правда, был сей чиновник весьма тонкослез, при виде плачущей старушки всегда вспоминал родную мать и впадал в черную меланхолию, а еще, по слухам, охоч был и до молодых вдовушек – на чем осведомленные просительницы успешно сыграли, добившись приема по личным вопросам. Вскоре от имени метрополии встал вопрос о сохранении за вдовствующими гаремчиками права на ношение специальных для полупростолюдинок бус и сережек с автоматическим выделением из городской казны средств на существование и предоставлением каждой койко-места в специализированных бараках. Имперские чиновники всегда умели влиять на местную администрацию, и уже через полгода всех возрастов вдовы гуляли по столичным улицам сытые, довольные и обвешанные стекляшками, словно ёлки. Поскольку прецедентное право занесено было колонизаторами вместе с идеалами гуманизма и сифилисом, в суд стали в массовом порядке обращаться выброшенные за борт семей благородных ущербные зятьки – ведь, если отбросить гендерное чванство, подтягивали их наверх примерно для того же, для чего и содержанок. Решением коллегии юристов бусы были выданы и им.

Не прекращавшиеся рекрутские наборы пополняли императорскую армию для ведения миролюбивой политики по всей земле – из белых обитателей жаркого пояса выходили очень исполнительные и неприхотливые воины нижнего чина. Местное население таких уважительно называло императорскими шакалами – в тех краях животное сие символизирует бесстрашие,  витиеватость ума и преданность начальству. Редко кто из верных служак получал чин выше унтер-офицерского – но для удовлетворения амбиций носителей гена хохлизма большего и не нужно. Само собой разумеется, отставленные по старости служаки (кому посчастливилось до собственного почетного дембеля дожить) приезжали на покой на малую свою родину. Великая империя не отягощала себя денежными выплатами своим ветеранам, почитая за лучшее выдавать каждому отставнику именное оружие. Правительство Бандусленда с трепетом принимало защитников великодержавного отечества, выдавая отшакалившему свое установленного образца стеклянные бусы, то есть обеспечивая денежными и натуральными выплатами. Наличие прецедента понудило бороться за свои гражданские права шакальских жен – сначала венчанных, а после – походно-полевых, последние еще для себя обоснованно требовали статуса участниц боевых действий. Далее возопили уже отставные сотрудницы передвижных армейских борделей: ведь если факт совокупления с защитником отечества считать перед великой родиной заслугой, то представительницы сей древней профессии были более заслуженными, чем некоторые законные жены.

После на бусы, а стало быть, и положенные к ним льготы и привилегии стали претендовать отбывшие законное наказание государственные преступники со всей великой империи, мотивируя судебные иски тем, что их сообщества составляют единую с органами охраны правопорядка систему, ведь воры в любом обществе не только воруют, но и следят за тем, чтобы на подконтрольной им территории не воровал больше никто, кроме них. Поскольку законодательство Бандусленда было на удивление либеральным, бывали случаи, когда истцы-самострелы фальсифицировали свою принадлежность к уважаемой  социальной группе: так участились обращение в социальные департамент молодых мужчин с отрезанными ушами, что пытались изображать из себя зятьков, а также уголовного вида субъектов с клеймом на лбу, уверявших, что отсидели по приказу Родины в суровом климате долгие десятилетия.

К тому же стекло – не алмазы, и местные фальшивомонетчики с успехом подделывали уникальные стразы. Обналичивание  положенного лишь достойным в натуре либо в деньгах без зазрения совести осуществляли всех мастей мошенники, а  проходимцы с фальшивыми ярлычками без всяких законных на то оснований грабили хозяйствующую чернь. Что уж говорить о бесчисленных личных драмах на доверии к амулетам: желающие заключить выгодный брачный союз бывали не раз обмануты аферистами – и если для потенциальных зятьков это не было крахом всего на свете, то девицы, мечтающие пристроиться в гаремчики, оставались сильно обижены – ведь в тех широтах климат делает деликатный товар подпорченным в очень раннем возрасте.

Социальная машина Бандусленда пыталась покрыть море обязательств, но источники финансирования были ограничены двумя вариантами: повышение акцизов на продаваемые спиртное и дурь и усиление эксплуатационного давления на чернь – последние годы «стеклянного века» рабочий день для работников сельского хозяйства был в приказном порядке увеличен до восемнадцати часов в скотоводстве и двадцати – на плантациях.

Правда, во всех странах мира в любом веке движущей силой социальных преобразований была отнюдь не чернь, у кого задумываться о смысле жизни нет ни времени, сил, а люди, о сытой жизни не понаслышке знающие, но убежденные, что их несправедливо обошли – в конкретном случае Бандусленда – полумажоры, те самые дети обладателей розданных, но не наследуемых, да к тому же перманентно обесценивающихся стеклянных бус.

С течение времени образовалось идеологическое направление, чьи апологеты во всех бедах винили неправильную распределительную систему, а возможность изменений видели исключительно в революционных рывках.

  Носящиеся в мировом интеллектуальном эфире идеи аболюционизма нашли оригинальное развитие в трудах мыслителей Бандусленда, сии мудрецы утверждали, что поголовное освобождение рабов от личной зависимости влечет всеобщее счастье лишь тогда, если от каждого уклада жизни взято будет наилучшее. То есть каждый достойный человек, обладая личной свободой, как требуют новые веяния, в то же время  имеет право потреблять материальные блага безоплпатно, как подобает рабу, но если ранее за содержание живой собственности платил рабовладелец, теперь финансировать все  возрастающие потребности индивидов должно государство. Главной их метафорой в проповедях было объяснение, что карты сданы с шулерским передергиванием, и пересдача установит распределение более справедливое – и тогда непременно всего на всех хватит. Примерно в те годы модным было поветрие воспевать революции во всех их проявлениях. Стародревние предания о попытке изменить вековой уклад стали причиной идеализации и тотемизации благородных рогатых животных, а самые возвышенные интеллектуалы даже пытались на засекреченных пастбищах создать их гибрид. Правда, дальше вязки разнополых представителей разных подсемейств одного семейства дело не шло, а бесплодный гибрид первого поколения, долженствовавший унаследовать лучшее от каждого родителя, получался тупым, упрямым, и трусливым, но вместе с тем истерично-бодливым и всегда под мнением – как и всё, слепленное искусственно. Даже бараны, ведомые первым послушливым порывом, уже вскоре за вожака признавать  распиаренную тварь отказывались. Но революционные романтики-идеалисты не уставали воспевать мужество, смелость, преданность идеалам и стойкость Козлобарана. Сжигаемый революционной идеей истинно народный скульптор создал статую мифологизированного существа с грациозными рогами и проникновенно-выразительными глазами – сей    образ стал впоследствии символом всех в Бандусленде революций. Правда, даже случись появлению на свет чудо-гибрида с нужными козопасам свойствами, повторение скотского блиц-крига было невозможным: со времен той воспетой в определенных кругах революции произошли глобальные изменения в структуре численности поголовья. Такого количества полорогих, чтобы заполонило разросшуюся столицу не было во всем Бандусленде, и объяснялось это завышенными аппетитами населения в первую очередь самой столицы: все достойные и полудостойные, высоко- и полувысокородные существа отряда высших приматов требовали каждодневно определенного количества мясных блюд к столу в строгом соответствии с величиной предъявляемых стекляшек (согласно конституции урезать пайку достойным не допускалось) – отсюда резкое снижение численности рогатого поголовья.

Невозможность использования полорогого скота для политической деятельности заставила призадуматься идеологов будущей революции. Первым  шагом далеко смотрящих деятелей стало обучение детей черни грамоте - разумеется, не всех поголовно, а лишь тех, кого партийные функционеры сочтут достойными. Контингент набирался из подростков, как правило, слабосильных и социально плохо адаптируемых, влиянию бесспорного лидера поддающихся, но с завышенной самооценкой – то есть убежденных в том, что общество их недооценило. Кроме умения читать (необходимого для ознакомления с трудами партийных идеологов),  также обучались самые способные основам обществознания (главным постулатом было признание существующего режима бандитским, кровавым, продажным и жандармским), географии и этнографии (Бандусленд объявлялся центром вселенной, а его обитатели – богом избранной нацией), еще основам рукопашного боя – на случай участия в мирных протестах, принимаемым в свете танцам – для внедрения в чуждый круг, подделке стразов – для выманивания у антинародной власти социальных ресурсов, изготовление горючих смесей и взрывчатых веществ – на тот случай, если мирный процесс будет нуждаться в защите. Этим навыкам профессионального революционера научиться мог не каждый, но грамотность среди вновь избранных (так называемых низкодостойных) являлась необходимым ключом к порталу в новую жизнь. Обученные чтению (в отличие от представителей старшего поколения), а также накачанные в нужном свете интерпретированным запасом знаний об истории родного края, молодые жители всех захолустий в определенный день получили сигнал от высокородных пассионариев: на всех заборах написанные иероглифы, гласящие: «Докажите, что вы не хуже баранов!»

 Как по команде все проникшиеся идеалами крестьянские дети собрались в путь и вскоре были в самом сердце столицы. Там уже ждали их региональные кураторы со статуей Козлобарана на передвижном постаменте.

Противостояние почти в точности повторило то эпическое, воспетое буревестниками революции, с поправкой лишь на подмену материала. Весь исторический центр столицы был осажден толпами низкодостойных, с проникновенно-выразительными глазами романтиков юных лет – редко между ними можно было встретить человека старше двадцати.

Однако, историю родной земли изучала и противостоящая, консервативно настроенная часть общества, ошибки прошлых столетий были глубоко осмыслены, предрассудки отброшены, и из низкородных рекрутированы тысячи юношей в муниципальную полицию, которая в те времена (как, впрочем, и всегда) была востребованнее регулярной армии. Теперь нахрапом взять губернаторский дворец с прилегающими к нему административными зданиями было невозможно. Появившееся с обеих сторон огнестрельное оружие заставило расчистить по окружающей правительственный квартал улице линию демаркации. Простая осада не сработала бы – подземные ходы использовались режимом для подвоза окруженным провизии и боеприпасов – в столице на несколько месяцев воцарилась «холодная уличная война», ставшая благословенным периодом для уголовной шушеры всех мастей: вся полиция стянута к центру, и на окраинах правопорядок защищать было просто некому. Разбои, грабежи, убийства, изнасилования (или как один из вариантов последних – неуплата уличным проституткам положенного вознаграждения) стали нормой жизни в окраинных районах, крестьянские же хозяйства в сельской местности грабились кем попало безо всякой системы. Но не на эти мелочи было устремлено внимание просвещенной общественности, а на центральную в столице площадь, где без всякого преувеличения, решалась судьба страны.

Как уже подчеркивалось, печальные ошибки прошлой революции были учтены, и голодная смерть пассионариям не грозила – финансово  обеспеченные спонсоры сухих пайков и питьевой воды запасли на конспиративных квартирах изрядно. Однако, физиология живого человека такова, что ему необходимо не только питаться, эпоха канализации и биотуалетов тогда еще не наступила, вывоз же за пределы столицы через районы криминогенные продукта жизнедеятельности революционного организма не представлялся возможным. (Защитники режима имели возможность сходить в заброшенные штольни катакомб). Надо отдать должное самоорганизации революционеров, аккуратно прибиравших за собою и не гадивших где попало, однако скопление деликатного продукта уже на пятом месяце игнорировать было невозможно. Правда, тропическое солнце пришло революционерам на помощь, быстро высушивая субстанцию, но вопрос о том, куда девать излишний объем, оставался открытым. Вот когда одному из молодых повстанцев, до революции обучавшемуся естественным наукам, пришла мысль воистину гениальная. В считанные дни отряды  ползучих разведчиков, рискуя юными жизнями под полицейскими пулями, обложили правительственный квартал высушенной горючей массой и подожгли со всех сторон. Силы природы снова были на стороне революционеров: роза ветров несла дым к правительственным учреждениям – защитники кровавого режима в течение месяца системно выкуривались из своей антинародной засады. Бывали, правда, дни, когда ветер переменялся, но отважным пассионариям было все ни по чем, ведь за долгие месяцы пребывания на скученном пространстве они успели внюхаться в дух революционных перемен. После некоторые злобствующие контрреволюционные историки  ехидно называли переворот коричневым. 

На исходе шестого месяца весь правительственный квартал оказался в руках повстанцев, статуя пассионарного быдла водружена на высочайший постамент и установлена на той самой революционной площади. Бывшие агитаторы-нелегалы сразу оформлены были на должности пропагандистов, упакованы в куртки из дубленой козлиной кожи с вручением каждому персонального нагана. Решением священной народной толпы установлено было разделение властей, главной и направляющей из которых объявлялась политическая ветвь, куда принимали лишь членов партии. В соответствии с давними традициями, назвали эту государственную институцию козлиной ветвью власти. На восстановление полуразрушенной столицы была согнана чернь с окрестностей –  новорекрутированные бойцы трудового фронта радостно и безоплатно (лишь из благодарности революционерам, что те отстояли для них истинно народную власть) привели город в порядок.

Столичные обыватели рады были уже тому, что противостояние хоть чем-нибудь, да закончилось. Третья сила – те самые вооруженные банд-группы, что уже держали все окраины столицы – готовы были сотрудничать с любым, кто победит, при условии, что завоеванные в жестокой уличной борьбе районы под ними и останутся. Правда, молодежь не очень представляла себе, что делать с полученной властью – но тут для поддержки революционных штанов прислан был из самой столицы сопредельной империи специально для этой цели обученный  революционный вождь – он в свое время почти закончил первый класс гимназии и почитался необыкновенно умным. Первым же декретом упразднялись стеклянные бусы как буржуазный пережиток – на замену амулетам достойным людям выдавались мандаты, степень достоинства каждого определялась открытым голосованием на революционном комитете. Уголовный кодекс также упразднялся как пережиток, а единственным способом социальной защиты объявлялся расстрел. Но самое главное – объявлялось о низвержении кровавого преступного антинародного полицейского режима – вот теперь хозяйствующая машина должна была заработать вовсю и обеспечить всем поголовное изобилие. Однако, не смотря на воинствующие декреты, благоденствие в один момент не наступило, и задекларированных декретами рабских вольностей на всех не хватало – а ведь все делалось в строгом соответствии с догмами научно обоснованной революционной теории. Назначенный столичный гений – не зря был объектом поклонения молодежи – быстро определил причину сбоев – это саботаж на местах. Других вариантов даже быть не могло – ведь центральная власть уже в руках народа. И тогда еще раз сыграла предвосхитившая флеш-мобы практика дацзыбао. Европейские гуманисты ограничивали количество появившихся в результате революций вакансий сотней тысяч – недалекий взгляд убого мыслящего дилетанта! В одно солнечное утро на каменном заборе проявилась надпись: «Организуй себе вакансию сам!» -  и миллионами потекли в провинции молодые пассионарии с воодушевленными глазами, полными головами революционных идей, а еще с новой привычкой жевать смолу туево-кокосоой пальмы – ведь без стимуляторов трудно было бы выдержать длительный революционный накал.

Все, что нужно для организации себе рабочего место – поймать саботажника из местного начальства, обосновать его вину революционной целесообразностью, вынести приговор и собственноручно привести его в исполнение. Поскольку должностей на всех революционеров порой не доставало, владельцев зажиточных домохозяйств объявляли также пособниками кровавого режима, расстреливали и занимали их место, введя собственным приказом соответствующую должность смотрящего за хозяйством. Попутно собирались для молодой и неокрепшей республики столь необходимые ей средства путем агитации за внесение добровольных пожертвований. Если сознательность нельзя было возбудить пламенными речами – устраивались добровольно-показательные процедуры: одного из жадных собственников привязывали к  лежащему горизонтально стволу дерева так, чтобы можно было сам ствол с добровольцем вертеть, а под ним развести открытый огонь.   Называлось действо «подтопить жирок жадным куркулям», как правило, после первой же процедуры, все без исключения зажиточные поселяне всё, что могли, на благо революции безвозмездно сдавали, бригады же народных экспроприаторов снискали почет и уважение в народе и влились в партийную номенклатуру. Правда, даже при такой борьбе с управленческой безработицей, штатных должностей хватило не всем – порой на место прежнего старосты либо во главе кулацкого хозяйства усаживались по двое-трое юных бойцов революции. Это должно было пойти лишь на пользу – но опять что-то мешало этим замечательным танцорам с горящими проникновенно-выразительными  глазами, головами, полными цитат вождей и маузерами в руках: производство всех видов продукции все никак не могло выйти на дореволюционный уровень – при том, что революционным декретом рабочий день увеличивался до 24 часов, и любой из нереволюционной черни, пойманный спящим где бы то ни было, мог быть уполномоченным расстрелян без дознания за саботаж и подкулачничество.

Правда, уровень производства и потребления опять-таки не достиг дореволюционного, ужесточение режима, вопреки надеждам, давало обратные ожидаемым результаты. Вот тогда-то осознана была необходимость подвергнуть ревизии идею воцарения высшей справедливости на обособленной территории (разумеется, не отбрасывая идеалы вовсе, а лишь адаптировав к конкретным историческим условиям) – осудив национальный уклон, руководство территории вновь обратило взоры на удаленных своих хозяев.

 К тому времени у метрополии возникла острая необходимость расширить промышленное производство некоего совершенно секретного на те времена продукта, место Бандусленда в имперском разделении труда определено было благоприятными природными условиями произрастания технической культуры для производства сырья, вот только производственные мощности следовало возвести как можно скорее, пока соседи – не менее верные колонии – не перебежали дорогу и не заняли почетное место промышленного придатка сверхдержавы. Да и юбилей императора близился – а царственные особы всех великих держав любят, когда верные холопы их побалуют к празднику достижениями в народном хозяйстве. В то же время все колонии-соискатели встали перед одной равной проблемой: удаленность от европейской части и дороговизной строительных материалов, обусловленной затратами на доставку. Высшее имперское руководство объявило, что высокой чести быть интегрированной в производственный процесс удостоится лишь та из колоний, какая порадует руководство неординарным подходом и смекалкой, и спроможется выстроить основные здания производственных мощностей из подручных (либо подножных) материалов. Здесь Бандусленд получал огромнейшую фору, ведь залежи туфа не были еще выбраны окончательно. Метод народной стройки, популярный во всех бедных странах, также не мог подвести. Однако, производство вяжущего материала, равно как и его доставка на дальнее расстояние, не представлялось возможным. И тут наконец сыграла осведомленность все еще молодых революционеров в родной истории, можно сказать, обращение к истокам.

Избавление от «лишних людей» на верхних этажах социальной пирамиды, как известно, иссякло со временем, однако в глубине веков, если верить легендам, процветало. Сведения о том, каким образом избавлялись от лишенцев на самом дне были всегда расплывчатыми, после колонизации вследствие усиления эксплуатационного гнета  необходимость в «чистильщиках» вовсе отпала, порой ощущался даже недостаток «черни». Но мрачные легенды ходили всегда, ими же объяснялось развитие жилищного строительства в доколониальной столице. Согласно одной из версий, отъявленные лишними (в строгом соответствии с решением громады)  тела умерщвленных (кстати очень гуманным способом, предварительно усыпленных чудодейственными снадобьями) подлежали первичной переработке в священных чанах специально обученными шаманами, сваренная таким образом субстанция, обладая вяжущими свойствами, заменяла цементный  раствор для скрепления туфовых блоков между собой. Именно таким способом на заре нашей эры (опять же, со слов краеведов) и были построены многоэтажные, опередившие свое время на тысячелетия, здания. После недолгих дебатов на революционном комитете, принимая во внимание напряженность для республики политической ситуации (выраженную в жесткой конкуренции и возможном срыве сюрприза великому вседержителю) постановили, наследуя мудрость предков, осуществить рывок в светлое будущее, не снижая темпов строительства столь важных для имперской стратегии объектов. Следует заметить, что, опять-таки, наследуя древних гуманистов, отбирался человеческий материал с оглядкой на потенциал трудовой деятельности, в спешно выстроенную мясорубку живьем никого не бросали, также отбирались  индивиды откровенно слабосильные, кто в будущей счастливой жизни мог стать балластом, люди из черни неизлечимо больные, также старые – если не могли доказать, что достойны выживания, а еще отпетые контрреволюционеры и чрезмерно грамотные типы. Еще одно утверждается местными историографами, как заслуга режима: в той эпохальной мясорубке погибло не более десяти процентов от общего числа населявших автономию.

Метрополия, как всегда в таких случаях, напрямую в экономическом процессе не участвовала, но патриотизма верных своих холопов упредить не могла и не желала.

Выстроенные цеха в зоне вокруг столицы, названной впоследствии промышленной, уже вскорости оборудованы были привезенными из цивилизованных стран станками и конвейерами, процесс производства продукта, называемого в целях секретной конспирации абсолютным (идеологи уверяли,  что очень скоро нужен будет этот продукт абсолютно всем) был успешно запущен.

Историки Бандусленда все как один признают минимально необходимые человеческие жертвы обоснованными, в противном случае иные колонии получили бы в свое распоряжение промзону, а это исключило бы Бандусленд из числа экономически преуспевающих регионов географического пояса. Чернь, оставшаяся в живых после столь грандиозного рывка в светлое будущее, хоть и не имела такого сладостного кайфа от осознания своей империи победительницей в мировом между метрополиями состязании, но счастлива была уже тем, что выжила. Недовольными могли быть лишь умершие – но они традиционно неразговорчивы, а их родственники, чувствуя за собой такую вину – наличие в семье  обличенного и ликвидированного неблагонадежного – также предпочли помалкивать. Да и кому интересно ковыряться в грязном белье, когда по давно сложившейся традиции, историю пишут победители, а откровенные и отъявленные лузеры упоминания на скрижалях не достойны.

Стоит ли напоминать, что право работать в промышленной зоне, а значит, получать увеличенный паек, получили лишь самые достойные из граждан Бандусленда, которых теперь, вследствие идеологического влияния третьей силы называть стали блатными, полублатными и приблатнеными (при том, что далеко не все из избранных были напрямую связаны с уголовным миром). Следует отметить особо, что мандаты, заменившие дискредитировавшие себя бусы, выдавались не только за революционные заслуги, но еще (по настоятельной просьбе метрополии) взамен на оклады прежних стекляшек – ведь крепежные устройства были из драгоценных металлов. После революционное правительство расплатилось золотым ломом по кредитам за предоставленный лизинг, а в результате столь гибкой монетарно-социальной политики бумажки от революции получила почти вся прежняя элита. Поскольку мандаты на бумажных носителях недолговечны, со временем стали указанную в них степень приблатненности достойного отображать лычками, звездочками и крестами на лацканах повсеместно носимых синих блуз. Теперь вовсе не нужно было разбираться в ценности чего бы то ни было, для оценки собственного места в иерархии, а лишь выучить знаки различия.

 Низкородную чернь загнали в резервации (так называемые Бандустаны), дав новым образованиям относительную автономию – в частности оградив социальные сферы Бандустанов от чрезмерных денежных вливаний из государственного бюджета, но главное – от  тлетворных иностранных источников, при этом установив твердый натуральный налог вместо прежней разверстки. Существенное разделение по географическому поясу существует поныне, жители промзоны много богаче сельскохозяйственных своих сородичей и усматривают в этом собственную заслугу, а именно – осознание себя людом более достойным льгот и привилегий, чем потомки всякой там низкородной черни.

Обрамление каждой отдельно взятой части Бандустана колючей проволокой по концлагерному типу первые годы существования воистину народной власти действительно давало эффект: люди малодостойные обитателей благословенных мест грязным своим видом не смущали. Однако, во-первых, столичные жители не могли без обслуги – низменный бытовые хлопоты грозили отвлечь от мыслей и чаяний возвышенных, во-вторых, сами периферийные назначенцы  со временем обрастая жирком, уже не следили столь строго за покидающими места регистрации. Обусловлено сие было отчасти тем, что за фальшивую справку о разрешении на выезд платили заробитчане хорошую мзду и не только деньгами. Дело в том, что, несмотря на записное революционирование, страсть к блестящему сидела в глубине нутра резко возвышенных товарищей, и, по новомодным веяниям, лычки и нашивки на лацканах разрешено было инкрустировать стеклом – а остатки его были в городах и особенно в столице в огромном количестве. Так стражи периферийного порядка, вместо чтоб блюсти сознательность масс, кинулись в буржуазные пережитки, чем подрубили устои режима.

Главной причиной снижения производительности труда  местные экономисты нашли порочный отказ от такого метода стимулирования, как отрубание правой руки у не выполнившего план заготовок стратегического сырья на плантациях.

Рабочий день революционным декретом увеличивался до 40 – 50 часов – именно столько часовых норм должен был выполнить в течении смены работник, чтобы не быть зачисленным в потенциальные саботажники. Норматив брался не с потолка и не выковыривался из носа: обращенные в революцию бывшие циркачи-показушники перед членами специальных комиссий выполняли в течении нескольких минут основные виды работ, их скорорукость и должна была служить примером прочим.

 Правда, никакой аврал не длится вечно – хотя бы из-за усталости надзирателей, а надуманные нормативы сами взывают к невыполнению.

Для самой низовой черни была разработана и растиражирована доктрина прагматического хохлизма. Поскольку научно обоснованный трактат базировался на национальной ментальности, воплощение теории в жизнь было совсем малозатратным. Главным догматом стало императивное право вышестоящего начальства распоряжаться всеми существами, кто по чину ниже, причем императив действовал на любом уровне. С этих самых пор средней руки чиновничек, обязанный по службе пресмыкаться перед вышестоящим, получал в распоряжение тех, кто по службе ниже. Аналогичные мероприятия проводились и с в других странах мира, но только в Бандусленде  прагматический хохлизм был возведен в ранг внутренней и внешней ( в отношениях с любой метрополией) государственной политики, сменив объявленный пылкими революционерами разных цветов радуги террор – и для тех лет явился прогрессивным общественным мировоззрением. Именно согласно постулатам прагматического хохлизма запрещалось уничтожение части населения считать геноцидом и вообще преступлением против человечности по той простой причине, что восседавшие в столице метрополии чины были рангом выше любого из обитателей колонии, а значит, имели эксклюзивное право распоряжаться и жизнями вверенных их заботам братьев своих меньших. К тому же, тягостное воспоминание могло омрачить восседающих на должностях в Промзоне чиновников и технических работников, искренне убежденных, что лишь собственным талантом пробили себе они дорогу к обеспеченной сытости. Все возможные предъявления упреждены были поголовной амнистией высшему начальству как  метрополии, так и колониальному, был введен вечный запрет на распространение порочащих высокодостойные персоны сведений, во всех преступлениях как прошлых лет, так и будущих обвинять позволительно было лишь преступную идеологию. После представителям высшей касты, а особенно их блистательным детенышам так понравился способ ухода от ответственности, что в уголовный кодекс внесена была статья, позволяющая за особо тяжкие преступления, связанные с убийством двух и более лиц, в том случае, когда находилось высокородное существо под действием изменяющего психику химического препарата  ( а такой период, учитывая массовое потребление дурожуйки у высокородных перманентно-непрерывен) на скамью подсудимых укладывался и за тюремную решетку помещался кулечек с дозой препарата. Закон коснулся лишь представителей элиты – кстати, положение о раздельном правосудии, на ряду с раздельным образованием и раздельном медицинском обслуживании также стали основополагающими в доктрине, заодно снизив на порядки расходы  как сводного, так и региональных бюджетов. Так для глубинки бандустанов считалось нормой изучение алфавита и устный счет до двенадцати, в то время, как жителям столицы гарантировано было оплаченное государством высшее образование в любой стране мира – и еще целая масса серединных вариантов, но во всех случаях образование оставалось бесплатным, в то же время никто не мог запрещать родителям зарегистрированных в бандустанах детей оплачивать из собственного (или спонсоров) кармана обучение своих детей и в более престижных учебных заведениях. То же и касательно медицины: жители столицы исцеляются бесплатно по месту жительства, а если нет возможностей – за рубежом, а в перифериях лечат, как правило, колдуны и шаманы. Правда, в этом направлении социализация общества виднее: во-первых, заболеваемость в бедных районах страны – по данным статистики – рекордно низкая из-за отсутствия врачебного персонала для фиксации недугов. Во-вторых, правительство не оставляет заботой несчастных, регулярно проводя массовые акции исцеления. Так широко распиарена была некоторое время назад борьба с малярией – для благой цели в каждое из болот исследуемого бандустана засыпано было по сто тонн дуста. В пику экологам, трубящим о том, что такое мероприятие чревато для проживающего населения онкологией, в этой же резервации захоронено было более миллиона тонн радиоактивных отходов – всем ведь известно, что нет лучшего средства от рака, чем обильное облучение. Еще один медицинский прожект блистал новаторством: поголовное обслуживание стоматологами. И здесь чиновники от медицины также настояли на преференциях для бедных: в массовом порядке изготовленные стандартные зубные протезы вставлялись в одной из периферий всем желающим – если только возможно было подогнать под размер вставной челюсти остатки челюстей самого пациента, то есть пациент имел правильные челюсти.

Доктриной прагматического хохлизма узаконена была и без того существовавшая сегрегационно-кристаллическая решетка, закреплявшая права всякого звена руководителей, и обязанности подчиненного люда.  Новаторство заключалось в признании необходимым выплаты лишь прожиточного минимума каждому, кто на режим работает и такого же размера пенсиона лицам, перед режимом заслуженным. Правда, прожиточный минимум формировался на разных уровнях по своей методике и, в зависимости от степени достоинства, разнился для высших чинов и  низших смердов на порядки. Все, кому не досталось места в столь экстравагантной социальной пирамиде, хоть и объявлялись лишенцами, но уничтожению, в связи с глобальной гуманизацией,  не подлежали – им разрешалось претендовать на место в заветной иерархии, постоянно доказывая специально обученным чиновникам, что к отряду мозоленогих двугорбых парнокопытных  они не относятся. Если же поместная элита не находила у лишних людей качеств, минимально необходимых для социализации на своем уровне, с определенных пор разрешалось выезжать на поиски трудового счастья за пределы собственного бандустана – на это лишенцам выдавались специальной формы паспорта.

Козлиная ветвь власти упразднена не была, напротив, трансформировалась частично в министерство пропаганды  и агитации, частично – в средства массовой информации, с сохранением не только рабских вольностей высшего порядка, но и права неприкосновенности личности работника словесного фронта. Так к примеру арестовать козлиного пропагандиста ( по новой терминологии – козлопаса) запрещалось вовсе, а для задержания с целью даже пресечения эйфорийного буйства необходимо  ни много ни мало с соблюдением почтительности поставить высокоинтеллектуальное создание в партер и, приспустив штанишки, расцеловать в оголенный зад всем отрядом ОМОНа, и лишь после требовать предъявления документов. Во времена революционного  сплочения общества козлиные назначенцы, собранные в специальный профсоюз агитаторов, действительно были властителями дум и чаяний народных – отчасти потому, что знать наизусть измысленные ими дацзыбао обязаны были все низкородные – в противном случае рискуя быть записанными в саботажники и подвергнуться революционному взысканию в виде расстрела.

В период социализационного и управленческого затишья, когда закоровевшие уже далеко не юные пассионарии озабочены были лишь раззолочением и остеклением собственных мундиров, наступил, как ни странно, самый тучный период и для низов – так уж устроен экономический механизм недоразвитых стран, что чем меньше начальство руководит экономическим процессом, тем успешнее этот самый процесс протекает. Огромным количеством невостребованных на местах лишенцев характерны эти годы, при чем лишенцев с разных социальных уровней.

Какая-то часть из лишних смогла пристроиться повыше. Блюдя давние традиции Бандустана, условием пребывания на верхних ярусах продолжало оставаться наличие неких атрибутов, правда теперь они менялись довольно быстро: частенько ими являлись некие предметы – как одежды, так и украшения, но бывали периоды, когда почетно было и получение образования.. Наиболее надежным, считалось получение технического образования с целью распределения на инженерские должности промзоны, работа которой не прекращалась никогда. К глубокому моему сожалению, так и не смог я выяснить, что же именно за продукт выпускала промзона во все времена своего существования – эти сведение всегда были под грифом особой секретности, но одно могу сказать наверное: что-то там определенно выпускалось, иначе на было бы столько славословия трудящимся в прессе, такой высокой заработной платы у работников и такого огромного количества персональных и научных пенсий у отслужившего свое инженерно-технического состава.  Самым престижным  напротив всегда считалось искусство управления человеческой мыслью – и несчитанные вновь аккредитованные ВУЗы выпускали все новых и новых козлопасов. Только с их помощью небогатый серым веществом мозг простого слушателя мог воспринять децимацию эффективным менеджментом, колонизатора старшим братом, оккупантов – освободителями, штурмовиков – мирно пасущейся молодежь, погромы и экспроприации – высшим судом справедливости, замена на представительской должности воровки дураком –и обратно – эпохальными сдвигами, а слабенький мозг объективного троечника – интеллектом великой державы . В описании истории империей назначенные козлопасы преуспели изрядно  - был даже издан запрет на вольное изложение исторических событий, а удобный для руководства учебник заменил в отдельных перифериях святое писание.

Правда уже вскоре потенциальных представителей идеологической ветви власти оказалось слишком много. Одно время их тягостный труд использовался во благо общества потребления, вкладывая в неокрепшие молодые умы один невнятный с точки зрения здравого смысла постулат. Идея заключалась  в том, что не наличием средств должно быть обусловлено потребление конечного продукта, а наоборот: чем больше любого уровня хозяйствующий субъект потребляет, тем больше приходит к нему денежных средств. Такая маловнятная формула спровоцировала появление финансовых пирамид, и для верхних этажей алгоритм реально срабатывал. Правда, расплачиваться приходилось самой низовой черни, кому внушалось, что лишь их собственной ленью и неумением применить на практике изученную теорию обусловлены финансовые трудности. Варианты пирамид бывали разными, разнились и способы отсечения недостойных от неположенных им благ. Бывали периоды наплыва социальных постулатов – тогда низовая чернь получала государством гарантированные заверения, что лет через пятьдесят добросовестного труда каждый сможет получить доступные и высшим блага. В периоды жесткой либерализации все потребляемое нужно было непременно оплачивать, однако, не возбранялось кредитоваться, и также безоплатно всю жизнь работать на погашение долга. В любом случае, к потреблению, при декларируемом равенстве прав, из низов допускались немногие, всегда жившие на верхних этажах социальной пирамиды имели все от природы – эта презумпция почему-то никогда никем не оспаривалась, при этом каста козлопасов жила также благополучно, высасывая из работающей черни средства на оплату своего каторжного труда. Сии властители дум сначала сгруппированы были в министерстве пропаганды при правящей партии, после для них придуманы были масс-медиа, для менее привилегированных – кредитные отделы банковских учреждений. Кстати, самой большой социальной пирамидой стало своевременное размежевание метрополии с низами – когда пришло время платить по обязательствам, выпустили на арену национально-освободительную идею, носимую настолько недалекими, что неподкупными козлопасами местного пошиба. Все уже было поставлено на поток – почти как и в других империях в период отбрасывания балласта (как известно, в период опасности кенгуру выбрасывает из сумки детеныша, ящерица – хвост, а колониальные империи сливают периферии – исключительно ради благой цели дальнейшего процветания метрополии).

Но здесь вдруг сыграл  забытый уже в других странах фактор влияния конкретной личности в истории, и еще – в определенном смысле эффект экономической конъюнктуры.

Алмазы, вывозимые  не только из Бандусленда, веками складировались в хранилищах метрополии и служили обеспечением всеимперской валюты – в этом было коренное отличие ее монетарной системы от прочего мира, это же считалось страховкой от всяческих финансовых (на манер Бреттон-Вудского)  казусов. С одной стороны,  такая автономность давала иллюзию самодостаточности, но иметь алмазный стандарт – означало подвергать свою денежную систему риску пакостей со стороны мировой закулисы, всегда вредившей самобытной и уникальной нации. Итак, финансовые запасы империи не только проедались, но и таяли вследствие внешних провокаций, успешно  и вовремя слитые колонии немного оттянули крах, но  дамоклов меч съёживания над системой висел постоянно. При том оставалось государство конституционной монархией – хотя расходы на содержание двора и составляли существенную часть бюджета. В парламенте уже был зарегистрирован законопроект, переводивший государственные институции в режим экономии, однако, его принятие и внедрение в жизнь отменили из простого человеческого сострадания. У предпоследнего из династии по отходу в мир иной остался единственный наследник, малолетний сын, чей только вид обязан был внушать созерцателям  чувство сострадания. Нельзя с определенностью сказать о гениальности великодержавного папаши (тот за годы царствования в трезвом виде почти не бывал), но над наследникам природа просто цинично поглумилась. Маленький рост, раннее облысение, закрываемое мнимым пробором, воняющие поросячьи глазенки, колесообразные ноги, то сбриваемые, то вновь отпускаемые порнографического вида усы – внешним видом царственный тинэйджер отпугивал буквально всех. Но нельзя также сказать, что интеллектом компенсировалось внешнее уродство: в процессе обучения царенка десятерых мальчиков для битья запороли насмерть, а если получал малолетний наследник тройку по какому-либо предмету – такой день объявлялся государственным праздником и всеобщим выходным без ущерба народному хозяйству.

Столь жалкое существо просто бесчеловечно было выпускать в свободную жизнь – и по решению законодательного органа, монархическое державоустройство продлилось еще на одно царственное поколение.

Дабы не нагибаться в непристойную позу, архикардинал при коронации стоял на коленях, удерживая над головою существа корону – но вдруг аккурат по произнесении положенной по протоколу клятвы, ударила молния в самую маковку собора, а под вечер того же дня в экономических известиях пропечатано об резком увеличении – в десять тысяч раз -  биржевых цен на алмазы. Вышло так, что без всяких усилий казна великой некогда державы увеличила свой объем на порядки. Первым делом имперские финансисты, продав доступную без вмешательства законодателя часть госрезерва, имея на счетах триллионы конвертируемых везде североамериканских долларов, хотели было расплатиться с внешним долгом страны, также погасив внутренние обязательства перед бывшими колониями.

Однако, новая партия власти сразу отбросила потуги расчета с туземцами – даже белокожими.

Демократическое устройство  требовало покупки лояльности электората даже в метрополии, а идеи периферийных козлопасов о рабских вольностях пришлись по душе в столице империи – и первопрестольная мало того, что установила бесплатное проживание, питание, обучение детям и проезд в общественном транспорте для всех, кого признают достойными, но еще и выплата ежемесячно 30 серебряных монет каждому, кто имеет при себе паспорт с прописанной на пятой странице титульной нацией.

Выплата тридцати ежемесячных серебряников так подхлестнула патриотизм обитателей метрополии, а еще убежденность, что именно наличие убогого на троне подвигло финансовую фортуну оборотиться к увядающей уже империи передом, что уродца быстро признали народным царем, соединив в отдельно взятом государстве демократические принципы с постулатами монархизма, минуя буржуазную демократию. Но если уж поперло – так поперло, потребность в технических алмазах на международном рынке продолжала возрастать, что повышало капитализацию алмазного запаса заштатной ранее империи. Разумным почитали некоторые местные экономисты повысить уровень социальной базы в самой европейской стране, развивать здравоохранение, народное образование, финансировать строительство дорог и обучение дураков,  создание рабочих мест. Но так прямолинейно  мыслить могут лишь  люди заурядные, нехаризматичные и скучные (такие, как правило, думают, что освоив науки, становятся умнее – этот постулат опровергли создатели новейшей теории психоанализа, на исторических примерах доказавшие, что именно троечники креативно меняли ход истории). Народный император мыслил куда глобальнее, и в первом же обращении к титульной нации заявил, что намерен целью всей своей жизни сделать защиту  убогих, обиженных, опущенных, скудоумных и отсталых во всем мире. Тут как раз выпал случай  - из вечно скулящего и ноющего Бандусленда неслись, как водится, жалостливые стоны по разным поводам, но достойным царственного внимания признан был один:  согласно законодательства автономии людям, не умеющим читать и писать  трудно было устроиться на умственную работу. Самым вопиющим признан тот факт, что среди бедных ущемленцев много выходцев из метрополии. Очередной крестовый поход назван был миропонужденческой операцией в защиту труднообучаемых дебилов, и вначале имел целью восстановить высшую справедливость лишь в одной глухой провинции у моря. Но народного императора так трогательно там встречали, назвали освободителем и избавителем, за розданные паспорта с красным цветом обложки готовы были целовать пыль из-под копыт (его коня), а на массовых акциях восторга среди групп женщин даже фиксировались случаи коллективных оргазмов. К тому же местные козлопасы, сразу пристроившиеся к императорской свите, льстиво нарекли человечка высокорослым красавцем – это самому объекту поклонения очень понравилось, а словосочетание «низкий уродец» было на территории всей империи запрещено употреблять под угрозой смертной казни. Освободительный поход решено было продолжить – никакого военного сопротивление не отмечалось, напротив старшие офицеры армии автономии готовы били в ефрейтора записаться – лишь бы в наемную его императорской святости армию. Правда, дальнейшее продвижение вглубь освобождаемой территории не было таким лучезарным и блистательным – но здесь на помощь освободителям пришли те самые элементы, что до вторжения были не просто лишенцами, а самой маргинальной их частью. Вовлечение в политический процесс безграмотной дворовой сявоты оказалось малозатратным и эффектным: самого отмороженного из уличных вседержителе на сходном вече оглашали народным бургомистром – и сей индивид получал от всей громады эксклюзивное право лизания подошвы освободительского сапога. Если же надлежащего количества  гопоты без признаков совести в селах и поселках следования освободительной армии не находилось, применяем был тактико-стратегический ход, гениально измысленный самим низким фюрером, когда перед регулярными войсками гнали определенное количество женщин и детей, а доблестные воины должни были идти сзади них – не впереди, а сзади. Надо сказать, отношения у Высокорослого Красавца с женским полом были весьма своеобразными на протяжении всей жизни – еще с тех пор, как по ричине физиологического дефекта он не мог быть объектом полового влечения. Потом титул и пиар добавиль в ауру феромонов, и вокруг народного царя так и вились свору красивейших особ, изнемогая в томном желании быть покрытыми и понести от вождя. Н осадок оставался всегда. Несмотря на увеличенные для воинов-освободителей мясные пайки, на всем пути триумфального шествия легиона были в домохозяйствах подьедены все запасы яиц, выпотрошены и изжерены все куру и выпито все молоко – эти яства искони любимы всеми воинами-освободителями мира, а такжеотмечены воинской заботой все – от 10 до 70-летнего возраста женского пола поселянки, огромное количество из которых, надо сказать, такому вниманию к себе освободителей были несказанно рады, а кто рад не был – тех никто не спрашивал.

Понимая, что просить граждане Бандусленда будут лишь одного – краснокожих паспортин, а значит – и императорского к ним подаяния, идеологи империи придумали ряд формального характера препон, для порядочного человека непереступаемых, как то: для постановки на очередь на получение паспорта нужно было (непременно публично) либо признать свою страну исторической ошибкой, либо плюнуть в портрет собственной матери, либо признать язык автохтонов собачьим, либо бодро радоваться барской милости, когда назовут твой народ братьями своими меньшими, либо втоптать в грязь флаг своей страны, водрузив на госучреждение флаг страны-оккупанта, или разбивать голову каждому, кто использует национальную символику. Идеологи из столицы думали (по исторической неопытности) что на публичный срам пойдут очень немногие – к величайшему даже их удивлению полные площади готовых совершить низкие деяния стояли, вопия к пришедшей освободительной армии и ее маршалам, а из дальних периферий пошли в массовом порядке петиции с подписями от грамотной теперь низовой черни, сводившиеся к следующему: «Возьмите нас под братское крыло, мы ваши навеки, возьмите также в рабство наших детей и их детей, и, если ваша божественная воля будет на то – уничтожайте их миллионами  как вам заблагорассудится: морите голодом или сжигайте в печах концлагерей – только не лишайте нас, достойных людей, рабских вольностей, и ежемесячно выплачивайте тридцать холуйских серебряников!»

На такое количество подонков и мерзавцев не рассчитывали даже приближенные к царскому телу пропагандисты и агитаторы – не то, чтобы в имперской казне недоставало серебра – но даже гербовой бумаги не хватало, чтобы нарисовать паспорта. Однако, пообещать и даже начислять на специальные счета серебряники начали с первых дней освободительной операции, а всем, свершившим акт самообращения милостиво было разрешено облечь свои синие паспорта в красные обложки. И вдруг, в самый разгар триумфального шествия парадокс резкого вздорожания алмазов завершился –  оккультисты увидели новое знамение во вторичном попадании молнии в ту же колокольню, но отчасти научно-технический прогресс ускорил развязку: в технике стали применяться алмазы искусственные, синтезируемые в других европейских странах. Эйфория вокруг освободительной войны стихла, алмазный запас пришел к своей рыночной цене, без алмазодолларов даже внутри метрополии выплаты холуйских серебряников прекратились – и уже через несколько лет народного монарха возненавидели сильнее, чем некогда любили: ведь социальные выплаты прервались, а больше любить тупого и злобного карлика было не за что. Кончился взлет для него самого печально: разгневанные неполучатели милостыни поймали прежнего своего любимца и вначале подвесили за гениталии перед входом во дворец, а после опустили тело в яму с нечистотами (кстати, именно такие методы политической борьбы предлагал использовать некогда всесильный монарх к достойным его оппонентам), но имеется более оптимистичная версия развязки, как то: толпа поглумилась над телом одного из многочисленных императорских двойников, сам же высокодержевный недоросль в сопровождении телохранителей и остальной группы интимно-приближенных баскетболисток успешно ускользнул и дожил век на Гоа в тоске и печали.

В историю метрополии низкий человечек вошел в соответствии с величиной своего роста. Совсем другое дело – история нации, по самоощущению  второсортной. В промышленной зоне Бандусленда  низкого уродца до сих пор почитают освободителем, с пьедесталов там были свергнуты статуи Козлобарана и установлены на их место изваяния Высокорослого Красавца. А обещание выплаты тридцати серебряников за продажу родины до сих пор воспринимают за чистую монету и к каждым муниципальным выборам выдают каждому законопослушному из общей суммы по три копейки.

С той поры две разнонаправленные идеи движут политическими силами, а стало быть, и умами избирателей. В головы половины электоральной массы вбит постулат, что придет-де из какой-нибудь европейской столицы Высокорослый Красавец с кучей банкнот в кармане и осчастливит всех вокруг себя – такой точки зрения придерживаются жители промышленных регионов. Выходцы из бандуслендов, напротив, веруют в собственное чучхэ, всегда выставляя выдвиженца из  самоих себя. Нагрудный значок с изображением Козлобарана есть визуальным символом их партии, противники носят кокарды с изображением колорадского жука – как единственного в мире защитника картофельных полей. Власть в стране одно время менялась чуть ли не каждый месяц – когда народным волеизъявлением, когда антиконституционным переворотом, но чаще всего путем сговоров народных представителей – достойнейших из достойных граждан своей страны. При любом переформатировании властных коалиций незыблемой остается сегрегационно-кристаллическая решетка, как основа социальной пирамиды, традиционно низкий уровень жизни на низах – как источник доходов верхов, функционирование промышленной зоны – как источник покрытия бюджетного дефицита кредитованием под что-то (кстати, что именно там выпускают – до сих пор никому не известно). Традиционными остаются также система межличностных отношений и виды социального лифта: количество амбициозных, стремящихся к достижению высшей цели  женщин в придачу к модернизации отношений внутри прайдообразной группы делают касту полумажоров почти кровной между собой родней, а желание иметь преданного и почти своего исполнительного на полусогнутых человечка в деле обуславливают процветание ущербных зятьков.

Резкие смены власти как способ подчистить запасы граждан простых и в круг избранных не вхожих приемлем обеими политическими силами, ведь человек обеспеченный продолжает оставаться главным системным врагом, тот же, кто потребляет то, что ему прикажут в как можно большем объеме не только провоцирует возрастание валового продукта, но еще является лучшим кандидатом как в революционеры, так и в господские лизоблюды, в то время как человек материально независимый может себе позволить такую по отношению к режиму подлость, как нежелание работать за прожиточный минимум.

В метрополиях даже созданы были специальные министерства по делам революций, где эмиссаров специально обучали приваживать и кормить с рук пламенных революционеров – те, как правило с рук берут у каждого, кто предлагает что-то бесплатное. Обучение профессиональному революционированию проходит на специальных сборах – как правило, в сельской местности, главным является научить молодого пациента мыслить непросто адекватно, а демократически адекватно. Главными постулатами остаются прежние революционные презумпции, что режим непременно кровавый, коррумпированный, продажный и антинародный. Каждая революция сопровождается, помимо плановых трупов (которые, если власть отказывается применить силу, настреливают либо вырезают специально обученные снайперы и резники), фейерверками, сожжением нескольких представителей власти с применением зажигательной смеси, взрывами петард, а также песнями и плясками революционно адекватных шутов и скоморохов, а по завершению действ – люстраций с привлечением патриотически настроенных местных подростков с последующим расчленением и ритуальным поеданием трупов пролюстрированных.  За последние десятилетия было отмечено не менее двенадцати  демократически адекватно проведенных революций, в результате которых внутреннее потребление снизилось в четыре раза, зато валовой абсолютный продукт не переставал возрастать ежегодно хотя бы на 1 %. никогда. Каждый революционный порыв традиционно заканчивается победой реакционеров – что очень утешает народные массы: революционирующие индивиды, как правило, не алчны и честны, но уж больно их много, этих прекраснодушных и вдохновенноглазых молодых ребят, и каждый в глубине души уверен, что наваляв в золотой унитаз диктатора, внес собственную лепту в производство национального продукта, а значит, имеет право на пожизненный пенсион. Тех, кто всю жизнь обязан работать и сжиганием сбережений пополнять казну активной политической жизни, и революционеры и контрреволюционеры открыто презирают, считая лохами, лузерами и быдлом, хотя новомодная политкорректность и не допускает некорректных высказываний вслух. Наличие нескольких претендующих на доминирование империй вселяет в низовую чернь необоснованную ничем надежду – правда, напрасную: колонизаторы всегда между собой договорятся и извлекут для себя выгоду, хоть Бандуслендовской черни ее козлопасы и внушают другое: может случиться даже такое, что вторая из метрополий переуступит право на управление территорией первой – так  проще управлять рабами, уверовавшими в свою свободность.

Для революционно озабоченных социальные перевороты должны быть ровно как запой для алкоголика, половой акт для эротомана, компьютер для нтернет-зависимого: ответом на все, аргументом против всего, оправданием всему, плевать, что это в любом случае деструктив. Героев революционных событий жители Бандусленда всегда канонизируют и сакрализуют. Вообще отличительной особенностью жителей изучаемого мной государства – главным образом честных, порядочных и трудолюбивых людей есть идеализация того, кто умеет либо воровать, либо получать незаработанное за мнимые заслуги.

Отброшенная часть великой империи пыталась некогда пристать к империи другой – в те времена небольшая группа влияния в правительстве удаленной метрополии сумела внушить национальной элите Бандусленда, что отдельная европейская столица остро нуждается в белокожих обитателях любого социального уровня. Для повышения уровня воспроизводства населения были введены финансовые стимулы – за каждого рожденного белокожего ребенка каждая молодая семья получала сумму, эквивалентную пятидесяти долларам. Деньги исправно выплачивались родителям в глубинках и ими же благополучно пропивались, но суть была не в качестве воспитания, а в количестве готового к поставке в Европу человеческого материала.  Однако, когда необходимое количество лишенцев было вспитано и готово к отправке – в той самой новой метрополии победила идея толерантности и политкорректности – и белое мясо потенциальных репатриантов стало ненужным, напротив, публичное убийство белокожего на улице подпадало под амнистию.

Парадокс лишенцев всех времен состоит в том, что они, являясь одновременно силой деструктивной, в то же время – главное национальное богатство.

Постоянные ссоры и раздраи на высшем уровне долгое время не способствовали бурному развитию страны, и это очень угнетало туземных статистиков. Долго не могли найти той объединительной изюминки вдохновенноглазые пасионарии и томно-задумчивые ожидающие спасителя из-за бугра, но жизненная необходимость заставила в один прекрасный день сесть под одну пальму переговоров всех, ибо дальнейшие водовороты политические могли закончиться плачевно для всех. Объединительной идеей решено было считать приемлемое всеми сторонами процесса, а именно - рабские вольности. Действительно, никто из политически активных граждан с позицией не сомневался в своей исключительности и достоинстве, а также в том, что оплачивать потребленное им должны те из недостойных, кого общественники презирали, почитая быдлом и тягловым скотом. Прожиточный минимум для всех достойных граждан установлен был на уровне максимально возможного потребления в самой развитой стране мира на тот момент. В случае, когда государство объявлялось социальным – все блага предоставлялись достойным абсолютно бесплатно, если же возобладало бы либеральное направление – в бюджете страны предусматривалась монетизация всех льгот и благ и проплата субсидий. Для удовлетворения амбиций отброшенных было от руля труднообучаемых дебилов специальным законом установлено было обязательство всех аккредитованных ВУЗов принимать даже самого отсталого ученика на бюджетное отделение, если он(о) в состоянии запомнить в написании хотя бы три буквы из государствоязычного алфавита. Бесплатное медицинское обслуживание гарантировано всем на уровне не ниже европейского. Убогой же части народонаселения гарантировалась пожизненная пенсия в размере того же установленного прожиточного минимума. Юридическое обслуживание рекомендовано сделать бесплатным, для чего, опять же на общественных началах привлечь (либо за казеный счет обычить энное количество властителей дум (аналог прежних козлопасов). Также, по желанию отпрысков уважаемых людей, за государственный счет обучать способных к сему индивидов в лучших университетов мира.

Любой адекватный экономист, услыхав о таких соцгарантиях, поднимет меня на смех, резонно заявив, что никакой бюджет любой страны ( даже если в ней функционирует Промзона) не потянет таких зверских нагрузок. Не стану спорить – отмечу лишь, что такие условия жизни гарантированы были не всем, а лишь наидостойнейшим гражданам своей страны, проживавшим в том узком круге, что некогда обозначался историческим центром столицы. Не возбранялось брать в качестве обслуги установленное количество представителей нижних классов  - те свое достоинство должны были выслужить усердным трудом. Для них прожиточный минимум устанавливался существенно ниже – на уровне, допустимом для безубыточности бюджета. Отдаленным перифериям промзоны и Бандустанам зато гарантировали неслыханную автономию и не отказывали в возможности плодотворно трудиться на претворение в жизнь мечты, что и на их небагатых улицах будет праздник. Но главным для низовой черни подарком стало обретенное ими право беспрепятственно (если не считать виз и регистраций) проникать на территорию компактного проживания представителей высших классов.

Дабы не разбазаривать нажитое на верхних этажах приамиды, непременным условием проживания там стало не только получение на руки установленных сумм денежных средств, но и непременная их растрата в соответствии с заведенным этикетом. Равенство во всем – в том числе в праве на потребление материальных благ - не только ускоряет оборот денежной и товарной массы, оно еще не дает накапливаться большим суммам у отдельных индивидов, а также позволяет оставлять финансовые ресурсы в предназначенном для этого месте, в том случае, когда вдруг гастарбайтеры любого пошиба проникнут на ту территорию, где денежные средства в избытке. Быть может, именно поэтому, на период всеобщего равенства приходится и рассвет национализированной нынче дурокурни, производящей, помимо дурожуйки, еще огромное количество специализированных медпрепаратов. Резкая уценка ее продукции нисколько не снизила прибылей хозяев – теперь реализаторы берут массовостью, а на местах производители суррогатов стараются не отставать от верхних своих маяков. Кстати, вопрос с переподчиненностью государства решился сам собой – все как одна европейские империи устали биться за удаленную колонию, а напыщенные россияне как раз в те времена сражались за одну из близлежащих непокорных колоний – на второй фронт ресурса не хватило – в то же время чернокожее население Африканского континента воспряло духом в порыве расового пубертата – автономию решено было отдать под мягкий протекторат теперь уже чернокожих господ в пробковых шлемах, с тем, однако условием, что прямого военного вмешательства не будет.

Следует отметить, темнокожая империя джентльменский договор до сих пор блюдет свято, что, однако, не мешает Бандусленду иметь такую армию, которая съедает пятую часть национального бюджета.  При этом подавляющее большинство тамошнего офицерства не скрывают даже, что случись нападению империи побогаче – сдадутся сразу. Правда, есть и патриотически настроенная часть кадровых военных, как правило, с очень вдохновенными глазами – в общем, тамошняя армия является идеальным для изучения срезом общества.

 Имитируется в далекой стране и политическая жизнь, устроенная по двупартийному принципу с круговой ротацией кадрового персонала – ее устройство так и не удалось мне узнать подробнее из-за сбоя в компьютерной сети, но наверное известно, что одна из партий объединяет вокруг себя тех избирателей, кто надеется на лучшее, другая – тех, кто боится худшего.

Но всех их объединяет одна пламенная страсть к игре в социально-финансовые  пирамиды на базе нерушимой сегрегационно-кристаллической решетки, в которой каждый даже самый низкий индивид мнит себя взлетевшим на самый верх, потому рабские вольности – главная приманка для электората любого цвета возникшей политической силы. Самое главное достижение теперешних (как и прошлых) козлопасов  - в головах электоральных отар, и заключается оно в умении заставить раба мыслить в нужном для хозяина фарватере, оставив право выбора в мелочах. Проблема самого раба – его врожденное рабство, а вовсе не цвет развевающегося над его головой партийного флага, как стаду баранов важен не цвет вновь окрашенных ворот, а то направление, куда ведет их назначенный пастухом козел.

 

* * *

 

 

Возвращаясь к началу повествования, хочу напомнить обещание доказать собственную правдивость и незаинтересованность – ведь найдутся дотошные умники, кто попробует искать в моем повествовании параллели с реальным окружающим нас миром. Действительно, случались в истории такие не совсем порядочные люди, памфлетисты и пасквилянты, кто хитрыми ужимками эзопова языка пробовал очернить собственных именитых современников, а порой кого-то из низких существ незаслуженно возвеличить – при этом оставаясь под сенью иносказаний и хитроумствований. Но речь идет о временах далеких, былинных и мрачных, и писаки сии проживали, быть может, в таких странах, что лучшего для себя, чем карикатуризация, воплощения и не заслуживали. Но лично я проживаю в принципиально другой стране и в кардинально иное время, так что опускаться до такой хитрой низости мне нет никакого резона. Моя страна нисколько не похожа на сборище тварей, дрожащих перед вышестоящими и компенсирующих унижением слабейших. Граждане моей страны понимают, что второсортность индивида определяется не цветом кожи, не принадлежностью к этносу, и уж тем более не установками идеологами нации, возгордившейся тем, что грабит она, а не ее. Лишь второсортная нация способна установить добровольно фашизм, главным признаком которого есть допустимость уничтожения одной части социума ради беззаботного существования другой части Второсортными становятся те люди, что возомнили себя выше других – не важно, по этническому или социальному признаку осуществлялась градация. Второсортной нацией становится сборище выродков, прощающих массовое истребление своих предков – ведь прощая палачам они сами себя к палачам причисляют, по скудоумию полагая, что преданность догматаи послужит им индульгенцией. Не в кровавой рулетке фашизма прежние заслуги не учитываются и в мясорубку попасть может любой, тогда жизни самого ярого апологета цена будет копеечная. Граждане моей страны прекрасно понимают, что сам фашизм начинается не на площадях или в парламентах – режим нечеловеческий начинается в ту секунду, когда человечек никчемный, под сладкие  насвистывания козлопасов, возомнит себя настолько эксклюзивным, чтопримет за должное потребление незаработанного – не важно, идет ли речь о финансовом трасте, удешевлении тарифов, сказочных пенсиях на будущее или просто повышенной социалке. 

Граждане моей страны прекрасно знают, что второсортным автоматически становится тот, кто свой вес ощущает лишь в толпе себе подобных. Мои сограждане – умные порядочные люди, не думающие так, как им приказано. Все они прекрасно понимают, что ни революцями, ни оккупациями не решить их проблем – как бытовых, так и глобальных. Лишь перестав мыслить категориями хохлизма, который во всех странах мира для людей с любым цветом кожи является мировоззрением жалких и убогих, но самовлюбленных тварей, можно избегнуть этих напастей, и напротив, воцарение в головах прагматичного (и  не очень) хохлизма к ним неминуемо приведет.

Если мои сограждане верят в существование своей страны и достойных ее граждан, то нет у них повода не поверить и в альтернативную квазидержаву, тем более, теперь есть возможность указать точное ее географическое расположение. Размещается страна убогих дешевок, абстрагируясь от материков и континентов, на задворках планеты, где, по моему глубокому убеждению, ей самое место.

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/