Форпост.*

*В шахматах – защищённая (как правило, пешкой) фигура, расположенная за демаркационной линией доски

 

Глава 1. Сказка для дочки.

 

Редко встретишь человека, способного объективно оценить самоё себя, свои  поступки и достижения. Порой случается, что индивид приписывает себе заслуги чужие или ценит то, что не стоит восхищения, настоящее же сокровище в своей жизни воспринимая как должное и не уделяя явлениям уникальным и людям необыкновенным достаточно внимания.

Старший научный сотрудник НИЦ при Харьковском институте **** Людмила Русакова собой  гордиться имела полное право – всё, чего она к своим тридцати пяти годам добилась в жизни, получила, по личному своему убеждению, подтверждаемому мнением коллег и знакомых, исключительно благодаря собственному трудолюбию и настойчивости. Была в её собственности квартира – правда, однокомнатная, но в очень престижном районе в доме сталинской постройки, также дачный домик, подаренный ещё  в ранней молодости родителями и бережно женщиной хранимый, гараж с машиной. Умение держать себя в форме рождало завистливые взгляды ровесниц – глупышки даже не представляли, насколько изнурительны тренировки в фитнес-клубе и как растут с каждым годом цены на услуги визажистов. Предметом особой гордости был талант стихосложения, чему подтверждение хранилось на полке над столом – московский женский журнал девяноста девятого года, в котором на восемнадцатой странице    подписанные Люсьеной Старицкой (девичья фамилия поэтессы) были опубликованы два  её четверостишья. Ещё без сомнения гордилась Людмила кругом своих знакомств, куда сама допускала лишь людей достойных, по её же словам «способным на нечто» - речь шла, разумеется, не о чём-то противозаконном, а о способности выделиться из серой массы окружающих новаторством в одной из отраслей искусства или хотя бы риторике. Ввиду вышеизложенного, добрые подруги, как правило, за глаза, сожалели, что такая утонченная индивидуальность настолько неудачно устроила свою личную жизнь, имея в виду её мужа Сергея. Когда разговор о загубленной молодости заходил при ней, Люда, как порядочный человек и хорошая жена, разумеется, пресекала в зародыше эту тему, хотя сама в глубине души чувствовала, что супружеская жизнь – это не то, чем ей следует гордиться. Долгое время жить в гражданском браке, не оформляя отношений, было именно её инициативой. Однако такая партия была хоть и не лучшей для женщины – чего уж скрывать, средних лет – но, как говорится, оптимальной. Люди возвышенных умонастроений, как правило, не то, что не денежны, а сами требуют финансовых вложений для культивации своего таланта. Все же субъекты мужеска пола, достойные внимания незамужней среднего звена научной работницы, в пределах трудового коллектива научно-исследовательского заведения поголовно женаты, свободные же хоть в чём-то, да ущербны: либо выплачивают изрядную сумму алиментов, либо имеют явно выраженную склонность к бытовому пьянству. Вот почему мужчина, который по всему не был Людмиле  ровней – Сергей в первые годы знакомства и совместного проживания зарабатывал сезонными командировками на объекты строительства, расположенные, как правило, на севере Российской Федерации – оказался, в конце концов, её избранником. Было ещё одно обстоятельство, которое, как бы это цинично не звучало, снижало цену соискательницы на «ярмарке невест» - женщина жила с маленьким ребёнком. Дочь Алёну никак нельзя было назвать «ошибкой молодости» - напротив, в этот период жизни Людмила вела себя на редкость прагматично, выйдя двадцатилетней студенткой за доцента своей кафедры и разведясь в двадцать семь (после собственной защиты) уже с профессором. Всё это никоим образом не должно заставить усомниться в научных способностях молодой женщины и заронить подозрение в её же меркантильности: размен профессорской квартиры был произведен в точном соответствии с нормативно-правовой базой и договорённостью сторон. Не была девочка также «последним шансом», поскольку в наше время самодостаточные успешные женщины рожают и после сорока. Просто один достойный человек из Киева очень романтично ухаживал и искренне хотел (по крайней мере, обещал) жениться, а на такую мужскую хитрость ловились многие умнейшие женщины во все времена  в разных странах мира. Сергей ребёнка полюбил сразу как своего и иногда с упрямым видом дилетанта, ничего не смыслящего ни в высоких материях, ни в научной работе, говорил весьма обидные для жены слова, что дочь – это то единственное в жизни успешной женщины, чем, вернее кем, она может гордиться, причём совершенно обоснованно. Если принять на веру то допущение, что иногда (должно быть очень редко), чтобы скрасить серую будничную жизнь людей обыкновенных, на землю спускаются ангелоподобные существа, то одно из них наверное поселилось в квартире Русаковых.  Опережающее социальное развитие характерно для многих девочек дошкольного возраста. И осмысленно говорить и даже читать Алёнка начала очень рано. Правда, маму больше смущали особенности физического развития, а именно лишний вес (по крайней мере стройную с детства Людмилу это очень беспокоило). Девочку водили к эндокринологу, который, однако, патологии никакой не нашёл, посоветовав больше движения и диету. Понудить ребёнка вести активный образ жизни оказалось не так просто. Девочка очень мало играла с другими детьми, так что мама одно время думала, что её во дворе или в саду обижают – ведь детский коллектив безжалостен к тем, кто отличается от других внешне или внутренне. Но опасения оказались напрасными: дочь могла за себя постоять, причем почти никогда не доходило до применения физической силы – а детская драка даже в теперешних спокойных дворах – не такая уж и редкость. Как в детском саду, так и после в начальной школе, Алёна, имея характер сильный, заводилой никогда не была, в то же время, не давая в обиду не только себя, но и тех слабых, кого могла защитить. При этом девочка в каждом случае применяла к противнику индивидуальный подход, чётко зная, кого можно пристыдить, на кого прикрикнуть, а на кого и замахнуться (её  физической силы побаивались даже мальчишки-ровесники). Будь девочка амбициозней, а также имея хотя бы минимальный запас подлости – а качества эти проявляются у людей в самом раннем возрасте - она могла бы выйти в некоронованные (а возможно и увенчанные) принцессы. Но означенных свойств, необходимых как формальным, так и неформальным лидерам, у Алёнки не было. Сергей в падчерице видел даже не продолжение себя, а тот идеал человека, к которому, возможно, всю жизнь подсознательно стремился сам. Он, будучи интровертом, в коллективе не нуждался в принципе, хотя всю молодость провёл внутри закрытых социальных групп – сначала два года на действительной службе в армии, потом пять на службе по контракту, и ещё лет десять с небольшими перерывами в  длительных рабочих «командировках». Окружение человеческое бывший прапорщик воспринимал как некую данность, с чем необходимо смириться – как например летнюю жару в Средней Азии или зимний мороз на крайнем Севере. Он умел, в случае необходимости, найти подход к большинству «проблемных» собеседников. Но его умение базировалось на десятилетиях жизненного опыта, а в маленькой девочке это было заложено самой природой. Не удивительно, что у дочери с отцом (иначе они друг друга и не могли воспринимать) сложились отношения более доверительные, чем с матерью. При этом ошибкой было бы полагать, что строгой мамы она боялась: скорее Алёнка ей сочувствовала – ведь точно знала, что сама не выполняет предъявляемых к ней высоких требований и этим очень огорчает любимого человека. На неоднократные просьбы жены каким-либо способом убедить ребёнка побольше двигаться, Сергей поначалу пробовал по-доброму над дочкой шутить, называя своим пингвинёнком – девочка,  особенно в белом платьице и с распущенными чёрными волосами, действительно очень походила на этого неповоротливого упитанного обитателя Антарктики - но та всё сводила к весёлой игре, его самого называя морском сумчатым волком (в его семейные обязанности входила покупка на рынке продуктов), маму – морской выхухолью – те, кто видел это грациозное изящное и в сущности нежное и беззащитное  сказочное создание, смогли бы оценить глубину комплимента. На роль морского козла подбиралась каждый раз новая кандидатура из числа отличившихся не в лучшую сторону общих знакомых. После вдвоём они придумывали целое морское царство, где были и морские котики – они, снимая с задних лапок ласты и с мордочек водолазные маски превращались в обычных пушистых котов,  морская свинья с рыльцем и крючкообразным хвостиком была, вопреки грязным сплетням, на редкость аккуратным и чистоплотным животным, морские зайцы с длинными ушами-плавниками - храбрецами, особенно в  рассказах о собственных подвигах, морские дятлы умом похвалиться не могли, но недостаток серого вещества в мозгу с успехом компенсировали трудовым энтузиазмом и служебным рвением, и ещё был некрасивый, но добрый зверь китолот, который всегда в трудную минуту приходил на помощь всем честным и хорошим существам, а исполнив сказочный долг, сразу прятался в морских глубинах, не желая своим грозным видом напугать детей. Увлечение морской тематикой, да и вообще приключениями и путешествиями, было вызвано не обычной для наших современников страстью девочки к чтению. Русаков прекрасно помнил своё детство – оно припало на годы семидесятые, и уже тогда привычно было хвалиться друг перед другом не прочитанными книгами, а просмотренными в кинотеатрах фильмами, а ещё пластинками и бобинами с  записанными на них модными песнями.

Дочка же читала просто запоем, уже в четыре года из иллюстрированных детских книжек оставив лишь те немногие, в которых картинки ей нравились,  а в шесть перейдя на книги, как говорили раньше «взрослые и серьёзные». Покупка компьютера и подключение к интернету вызвало было у матери опасения, что ребёнок может посещать не предназначенные для детского просмотра сайты, но очень скоро выяснилось, что девочку интересует только один ресурс – электронная библиотека, из которой по нескольку файлов переставлялись в установленный «ридер» - и ящик раздражал мать гудением вентилятора почти круглые сутки. На деньги от очередных заработков отец сделал девочке отдельную комнату, перегородив большой холл специально заказанным стеклопакетом – на покупку новой квартиры в том же районе денег не хватало, переезжать же дальше от центра категорически не хотела Людмила, ходившая на работу пешком. Неудачные попытки определить дочь на танцы или гимнастику женщина твёрдо решила компенсировать обучением в музыкальной школе – туда, как правило, принимают за год до начала обучения в школе общеобразовательной. Но оказалось, что к музыке у ребёнка способностей нет. Если встречаются люди с абсолютным слухом, то у девочки было абсолютное его отсутствие. Через полгода после начала занятий к радости Алёны было решено обучение прекратить, чтобы «не мучить ни ребёнка, ни инструмент, ни преподавателей». Зато рисовать она умела и любила, хотя времени на это катастрофически не хватало. Иногда юная читательница   машинально набрасывала иллюстрации к читаемой книге на листке бумаги.

Учёба в школе давалась девочке легко, хотя круглой отличницей она не была. По-прежнему большую часть свободного времени просиживала за чтением, теперь уже почти всегда в компьютере, поскольку все книги в доме давно перечитала.

Признаки надвигающейся беды первой обнаружила мама, заметив, что дочь временами засыпает перед монитором. Сначала школьнице запретили читать и вообще сидеть за компьютером – тогда думалось, что ребёнок просто не высыпается. Но десятилетняя девочка, лишённая любимого занятия, по вечерам очень долго не могла заснуть, а главное, появились ничем не спровоцированные головные боли. Педиатр уже при первом осмотре произнёс тогда ещё родителям не знакомое, лишь после ставшее роковым слово «МРТ». По результатам томографии больную сразу отвезли для более глубокого обследования в Померки*.*(Адрес Харьковского областного клинического онкологического диспансера)

Вряд ли найдётся врач-онколог, признающий, что любит в своей профессии абсолютно всё. Но самое ненавистное занятие для этих специалистов – общение с родственниками больных, особенно неизлечимых. Такой человек должен быть, помимо всего прочего, хорошим психологом, выбирая из посетителей того, кто адекватнее будет реагировать на полученную информацию (если слово «адекватность» вообще применимо к состоянию родственников умирающего). Поэтому Валентин Львович, проработавший в этом страшном месте врачом более тридцати лет и ещё в молодости уставший умирать вместе с каждым пациентом, для разговора безошибочно выбрал Сергея – ничего не зная о том, что последний приёмный отец ребенка, но угадав более сильный психотип. Описав ситуацию, доктор с виноватым видом закончил:

 –  У нас в стране центров, где за такие случаи возьмутся, вообще нет и, скорее всего,  не будет. Москва либо Израиль – для вас будет очень дорого, но дело даже не в деньгах. Поймите, болезнь прогрессирует очень быстро, и сегодняшняя третья стадия уже через месяц, скорее всего, перейдёт в четвёртую. Я бы посоветовал ребёнка окружить  вниманием и лаской на всё то время… - врач не договорил, - а вам с супругой подумать о рождении второго – вы ведь ещё так молоды…

Жестокий совет, переданный дома жене, вызвал, вопреки ожиданиям, не плач и крики, но реакцию ещё более злую. Людмила, с презрением взглянув на мужа, сухо ему сказала:

 – Тебе легко, она ведь тебе не родная!..

 Русаков ощутил в горле сильное жжение, как будто залпом выпил стакан спирта, и впервые в жизни почувствовал с большим трудом преодолимое желание ударить женщину. Но та, взглянув в ощетинившиеся глаза мужа, видимо, сама испугалась – тогда уже началась прогнозируемая истерика, результатом которой стало совместно принятое решение обратиться за консультацией к другим специалистам в этой же отрасли медицины. Уже через три дня, вернувшись вместе с дочерью, которую из больницы под расписку родителей отпустили домой, Люда, закрывшись с мужем на кухне, чтобы не быть услышанной дочерью, окрыленная, как девушка, впервые в жизни получившая предложение замужества, несколько часов рассказывала, что осматривал их не какой-то штатный докторишко, даже не кандидат наук, а настоящий профессор, который состояние нашёл стабильным, прогноз для операции очень оптимистичным, единственное условие – нельзя терять времени.

У людей по жизни мудрых и опытных логика и здравый смысл, как правило, отступают на задний план, когда речь идёт о спасении жизни  родного существа. Поэтому к обещающим чудодейственное исцеление, вне зависимости от уровня образования, методов врачевания и квалификации чудотворца, во все времена выстраивались длинные очереди. Если же надежду подаёт остепенённое светило, пусть даже не мирового масштаба – поверить в это отчаявшимся родственникам совсем просто. В то же время нет ничего дороже, чем бесплатная медицина – об этом знают все граждане стран, гордо называющих себя цивилизованными, где не платит за предоставленные медицинские услуги только та узкая прослойка общества, представители которой не обеднели бы, и заплатив. В распоряжении остальных слоёв населения всегда есть всё, что можно получить бесплатно, но зато никому не возбраняется просить на лечение вспомоществования – и здесь уже очень важно место просителя в социальной пирамиде, ибо благодетели всегда с большей охотой подают людям достойным. Следует отдать должное цепкости и оперативности Людмилы, которая, обзвонив и объездив с визитами всех мало-мальски влиятельных знакомых, включая родню бывшего своего мужа, сумела в короткий срок выйти на благотворительный фонд,  согласившийся оплатить, правда, только саму операцию в одной из московских клиник – но и это было существенно. Все организационные моменты, связанные с доставкой пациента, его проживанием в клинике, работой медицинского персонала, фонд, как правило, поручал специализирующейся на этом фирме – её услуги уже следовало оплачивать родственникам пациента, но не запрещалось матери ребёнка устроиться при нём же сиделкой-санитаркой – это несколько снижало сумму денежных средств, вносимых в кассу фонда. Деньги семья собирала из всех возможных источников: без обсуждения были сняты с депозитов все те суммы, что удалось отложить во времена командировок мужа– все они для упрощения процедуры лежали на имя жены, поскольку Сергей имел российское гражданство. Из имущества цену, близкую к реальной, удалось получить лишь за машину, гараж продать было невозможно из-за отсутствия всех необходимых документов, за дачный участок с постройкой, учитывая ускоренную процедуру, получили в лучшем случае четверть рыночной цены. Работа мужа, числившегося одновременно сантехником и электриком в жилищном кооперативе и в свободное время подрабатывавшего ремонтами  по городу, не давала стабильного прогнозировано высокого дохода, поэтому он, обзвонив многих старых знакомых, вышел на прежних работодателей, договорившись выезжать с бригадой в Салехард уже через несколько дней – а это большая удача для сезонного рабочего, который, к тому же, давно «из обоймы выпал». Войдя в комнату дочери с тем лишь, чтобы попрощаться, отец увидел в её глазах слёзы, а сильно ослабевший голос просил: «Папочка, родненький, не бросай меня, пожалуйста!» - это был единственный в жизни раз, когда он увидел дочку плачущей. В шестилетнем возрасте Алёнка, по настоянию затейницы-мамы, была посажена на велосипед (одна из тех хитростей, что могли бы приобщить ребёнка к спорту и тем самым снизить его вес), с которого уже через пять метров проезда упала, счесав чуть ли не до кости коленку и сломав палец левой руки – такую боль без крика или хотя бы мата стерпит не каждый здоровый мужик. Тогда девочка, с побледневшим как бумага лицом, не проронила ни слезинки, лишь виновато разводя руками, будто оправдываясь перед родителями, мол, я же говорила, что не сумею. И когда после очередного конфликта во дворе с ровесницей - существом властным и подлым - Людмила не обращала внимания на довольно ясные и логичные аргументы родной дочери, в то же время словам  маленькой падлючки в еще менее внятном истеричном изложении её расфуфыренной мамаши доверяла безоговорочно - а такое недоверие любимого человека ранит  сильнее, чем боль физическая - даже тогда слёз в глазах дочки Русаков не заметил. Казалось, девочка не умела, да и не испытывала необходимости жалеть себя и тем более вызывать это унижающее достоинство человека чувство у окружающих. Впервые в жизни увидев дочь плачущей, Сергей моментально осознал, что ребёнок понимает ситуацию не хуже, а возможно даже лучше взрослых (родители договорились дома называть болезнь «осложнениями после гриппа»), и только из жалости к ним держит всё в себе, но главное увидел, что мужество даже этого человечка имеет пределы, и перед ним не сверхсущество, перенявшее силу и мудрость героев всех прочитанных книг, а всего лишь маленькая девочка, которая даже больше, чем неизвестности, боится остаться в этой неизвестности одна. Тогда Сергей Русаков сделал то, чего при других обстоятельствах никогда бы не позволил себе и не простил другим: он, уже получивший внушительный аванс, от поездки отказался, лично сообщив об этом ошарашенному менеджеру, пообещав при первой возможности убытки фирме возместить. Четыре последующие недели Алёнка, по мнению мамы, капризничала, настаивая на том, чтобы отец весь день оставался при ней. С самого утра девочка смотрела в окно, часто видя во дворе играющих детей – её  даже теперь не тянуло с ними играть – хотелось лишь, чтобы у неё была такая возможность. Больше её увлекали птицы – из окна третьего этажа можно было наблюдать за жизнедеятельностью обитателей и гостей кроны старого клёна. Без числа прилетало синиц и воробьёв, голуби тихий двор посещали крайне редко. Но бывали и те представители пернатой братии, каких раньше можно было встретить лишь в лесу. Частыми визитёрами оказались сороки. Сойка временами мостилась на дерево – видимо, пролётом из дубовой аллеи. Изредка садился на ствол дятел – правда, шапочка была на нём не красная, а чёрная, но и отец и дочь пришли к единому мнению, что это не мешает ему оставаться дятлом. В определённое время суток прилетали грачи, которых многие непросвещённые горожане часто принимают за воронов – этих важных и солидных гостей наблюдатели звали «пенсионерами». Один раз прилетел какой-то вовсе неопознаваемый  пернатый индивид, серый, средних размеров с массивным телесного цвета клювом, которого Алёнка безапелляционно окрестила просто «фогелем» - в её школе преподавался как иностранный язык немецкий. Перед девочкой всегда лежали  чистые бумажные листы – она бегло зарисовывала крылатых гостей, которые на бумаге обретали черты знакомых людей. Отец с дочерью часто думали вслух, куда полетят и чем займутся после гости их любимого клёна. Всё это время – ожидания отъезда – Алёна больше ни разу не плакала и не являла признаков паники: давало ей силы и отгоняло страх присутствие рядом  р о д н о г о  человека. Сам же этот человек старался, чтобы на него девочка не смотрела, и, даже сидя рядом с ней перед окном, прижимался лицом к стеклу – так боялся, что дочь заметит в его глазах слёзы. Лишь один раз за всё время, проведенное вместе у окна, заметила Алёнка что-то непривычное в глазах отца – тогда сказала совсем по-взрослому: «Не плачь, папа. Ведь боли сейчас нет – значит, и смерти нет».

В Москву девочка поехала в сопровождении оформленной санитаркой мамы, последней пришлось, взяв на работе тарифный отпуск, написать еще заявление на предоставления отпуска за свой счет без указания конечной даты. В дальнейшем не исключалось увольнение с работы. Сразу по прибытии персонал начал интенсивную подготовку больной  к операции, до которой юная пациентка не дожила десяти часов.

 

                                      ***

Какой бы сильной не была боль утраты, все сочувствующие советуют родным и близким покойного «жить дальше». В конкретном случае семьи Русаковых это словосочетание означало, помимо прочего, «рассчитаться по финансовым обязательствам». В честности и порядочности учредителей фонда сомнений не было, семье даже была возвращена невостребованная часть внесённой суммы – ведь туда включалась и оплата послеоперационного ухода, каковая услуга реально предоставлена не была. Но за все  фактически предоставленные услуги в строгом соответствии с договором деньги были удержаны. Возвращённой суммы не хватало на покрытие даже четвертой части накопленных супругами за короткое время долгов – ведь деньги занимались ещё на медикаментозное  лечение симптомов, не вызывающие привыкания обезболивающие средства  и на множество консультаций и исследований. И ещё  в распоряжении Сергея уже не было автомобиля, что выступал одним из основных средств производства в его незарегистрированном ремонтном бизнесе, а мог быть задействован и в качестве такси. Кредиторы не были, разумеется, настолько бессердечными, чтобы требовать возврата долгов немедленно, но заставлять их ждать десятилетие, пока сумму можно будет насобирать из зарплат, тоже было бы не по-человечески – многие одалживали те деньги, на которые сами рассчитывали. Чтобы заработать такую сумму «на северах», Русакову следовало завербоваться туда года на два безвылазно, при условии, что жене будет хватать на жизнь её же зарплаты. К этому варианту он сам больше всего склонялся. Но в ход событий вмешался помощник совершенно неожиданный.

 Коллектив кафедры, где работала Людмила, был преимущественно женский и, как водится среди представительниц прекрасного пола, не отягощённых физическим, а в отдельных случаях и умственным трудом, не в меру сердобольный и любознательный одновременно. В основной своей массе контингент был безденежный, а если какая и сидела за мужем, всё равно считала за лучшее на людях больше жаловаться на жизнь, чем похваляться достатком. Зато кавалеров, ухажёров, воздыхателей, сексуальных партнёров и потенциальных женихов (а для современной деловой женщины это всё разные категории мужского сословия) незамужних своих коллежанок обсуждали все, кому не лень. Одна из молодых сотрудниц Аллочка Гунявская - двадцатипятилетняя лаборанточка с большими выразительными глазами и длинными стройными ногами - имела серьёзные виды на состоятельного бизнесмена, уроженца Кавказа Элдара Тавоева, называя его в разговорах просто Эликом, и он, судя по всему, отвечал ей взаимностью – по крайней мере, продолжительность отношений и цена подарков, получаемых счастливицей каждый раз по приезде горца в Харьков, давала даже самым язвительным сплетницам повод причислить дорогого гостя к разряду «женихов». Трагедия, постигшая начальницу, саму девушку глубоко тронула, а её поклонник, также имея доброе сердце, очень сожалел, что не был в нужное время в первой украинской столице и не смог помочь материально, о чём сообщил Людмиле Николаевне лично, заехав в очередной раз за Аллочкой на работу, и оставив свою визитную карточку. Тяжелое материальное положение Русаковых  с сочувствием обсуждалось коллективом довольно долго, и во время следующего посещения научно-исследовательского учреждения бизнесмен уже нарочно отыскал несчастную женщину, предложив не просто помочь в сложной ситуации, а сделать вполне конкретное деловое предложение её мужу, с тем, чтобы последний мог зарабатывать «приличные для мужчины деньги». В другие времена Сергей подобных благодателей просто бы послал, особо назойливого спустил бы с лестницы. Он прекрасно понимал, что собой представляет тот круг людей, где обращаются суммы денег много большие, чем можно заработать, не нарушая закон. Осознавал он и то, что выражение «вход рубль – выход два» является двойным обманом. Во-первых, цена входа в это  сонмище для каждого человека своя: кого-то возьмут и за три копейки, другой же червонцами будет платить – не допросится и минуты внимания. И уж совершенно наглой ложью есть утверждение о возможности – за любую цену – выхода из этого круга – войдя туда человеком, оным уже точно не выйти, невозможно и откупиться, ибо должен ты будешь  и м  даже не деньги, а заложниками останутся твои же родные и близкие люди. Но теперь ситуация коренным образом изменилась: единственного на всей земле человека, безопасностью которого можно было бывшего прапорщика шантажировать, не было в живых, другой близкий человек – жена – вероятно, до конца не понимая необратимости принятия решения, сама толкала его на путь скользкий, а ещё были люди, перед кем и у него лично, и у семьи, которую он всё ещё считал своей, были обязательства – те самые зелёного и других цветов радуги бумажки, презренный, как до глобальной девальвации говаривали, металл – их нужно было порядочным людям возвращать, чтобы не быть в их, а главное в собственных глазах скотиной. Вот почему Сергей Русаков переданную ему женой визитку не порвал и не сжёг, а попрощавшись  в мыслях со старой жизнью, набрал телефонный номер своего нового работодателя.

 

 

 

 

Глава 2. Союз нерушимый.

 

                                                           Союз нерушимый республик свободных

                                                           Сплотила навеки великая Русь.

                                                                      С.Михалков, гимн СССР.

 

Все колониальные империи последних тысячелетий были создаваемы для одной цели: грабить колонии ради процветания метрополии, и применяли для исполнения своей исторической миссии примерно один набор средств, делая лишь поправку на историческую и географическую специфику. Со стороны нации титульной всегда имели место ханжество и лицемерие, со стороны наций порабощённых – ненависть и злоба, да ещё жажда мести за свои унижения, причём, не имея возможности мстить прямым обидчикам, рабы изыскали гениальный до безобразия способ избавления от комплексов – они мстили тем, кто слабее их. Такая форма существования метрополию вполне устраивала, поэтому принцип «разделяй и властвуй» не подвергался сомнениям ни одной из известных имперских идеологий, хотя и подлежал постоянной модернизации. Существовали в исторической природе империи-матрёшки, в каких все нации были расставлены на лестнице-пирамиде, и элита каждого этноса четко знала, кого им дозволено гнобить и унижать, а пред кем надлежит пресмыкаться. Случались и такие империи, где представители всех наций, отличных от титульной, объявлялись равными между собой, то есть фактически сортом вторым, хотя и принадлежность к нации государствообразующей не делало конкретного человека представителем первого сорта людей автоматически. В таких державах, как правило, среди этносов, формально меж собой равных, шла жесточайшая борьба на предмет выяснения того, кто же всё-таки «равнее». И метрополия, формально же пребывая над схваткой, реально «разделяла и властвовала», применяя всё новые дьявольские ужимки и уловки, то используя целые нации,  чьи элиты первыми поспешили записаться в коллаборационисты, как передовые отряды для порабощения наций временно свободных, а то вдруг давая вновь обретённым рабам неограниченную власть над недавними своими союзниками. Даже те народы, что причисляли себя к кругу избранных, не были застрахованы от внезапной перемены имперских умонастроений – тогда элита этих самых избранных наций ничтоже сумняшеся отдавала своих бедных соплеменников на растерзание озверевшей толпе взбунтовавшейся черни, что в последствии давало моральное право эту же, но уже угомонившуюся чернь эксплуатировать ещё жестче. В последние века к тем инструментам, с помощью которых осуществлялась главная миссия всех империй, прибавилась всеобъемлющая массовая пропаганда, когда, в угоду политической целесообразности, можно, например, объявить убийство одного или нескольких людей определённой нации, к которой вдруг неожиданно воспылало большое и нежное имперское сердце, преступлением против человечности, и приписать себе моральное право восстанавливать высшую справедливость привычными для империй способами, а можно уничтожение миллионов представителей наций в понимании имперских идеологов, низшего сорта, назвать несчастным случаем на производстве либо перегибами на местах – благо, когда-то порабощённые империей народности уже через несколько поколений вырождаются в сообщества рабов и воспринимают всё, что исходит из метрополии, в частности, в информационное пространство, как божью росу. При этом не следует считать имперских идеологов нелюдями – они просто, как верные русланы, выполняют свой долг, понимаемый ими, быть может, однобоко, но вполне конкретно: усмирённые ранее и навеки нации должны следовать установленным империей курсом, шаг же в какую- либо сторону от определённого фарватера является преступлением элиты определённого народа даже не перед метрополией, а перед своими же согражданами – ибо тогда эти самые сограждане лишаются истинного счастья пребывания в гармонии с глобализованным пространством. Развал любой колониальной империи спонтанен лишь с точки зрения дилетантов, на самом деле верхом глупости было бы полагать, что с обретением национальными окраинами формального статуса суверенных государств само наднациональное образование уходит в небытие. Но для того, чтобы очередная геополитическая катастрофа ложилась тяжким бременем не на имперскую казну, а на бюджеты вновь создаваемых национальных образований, работа в этом направлении должна проводиться имперским руководством регулярно и перманентно, экономические и идеологические бульдозеры не должны останавливаться ни на минуту; однако видимая часть идеологического айсберга отнюдь не является самой важной. Наблюдателям недалёким может показаться, что основная цель идеологической машины - воспитание на имперском и постимперском пространстве большого количества индивидов, самой империей восхищённых и мечтающих о возвращении в тёплое её лоно.  Это далеко не так по той хотя бы причине, что большинство буйных сторонников возвращения во вчерашний день не являются носителями большого интеллектуального потенциала – в этом легко убедиться, услышав их же простые пояснения сложных общественных процессов и явлений. Покорные колонии, пусть даже в новом для себя независимом статусе, не имеют для метрополии той ценности, какую являют собой колонии слабые. В настоящее время сила государства не определяется ни наличием в его арсенале оружия массового поражения, ни стоящим под ружьём большим процентом трудоспособного населения. Силу нации, а соответственно и моноэтничному ( в политическом, а не в нацистском значении этого термина) государственному образованию может придать лишь готовность его граждан разделить судьбу своей страны, контраверсионная, как правило, желанию выбрать в новоосвящённый Юрьев день себе нового более доброго и щедрого барина. К вящей радости метрополий, большинство освобождённых туземцев склоняются именно ко второму способу существования, поэтому задачей имперского руководства продолжает оставаться хорошо обкатанный тысячелетиями способ покупки задёшево   туземных элит, с тем, чтобы последние ещё дешевле продавали той же метрополии своих соотечественников. Но резкие тектонические движения на имперских пространствах открывают для метрополий дополнительные возможности: когда при развале огромного образования вычленяются, помимо признанных мировым сообществом, ещё и неопределённого статуса территории – их можно условно назвать имперскими метастазами –  всегда есть дополнительная возможность извлечь из политического нафталина элиту, незаслуженно, по её же убеждению, обиженную ходом истории, или взрастить и вспитать абсолютно новую элиту, империи  всем обязанную, а потому послушную – это может служить еще одним фактором, действующим на ослабление элит менее покорных, которые в запале национально-освободительной борьбы могут даже – страшно подумать – перейти под покровительство другого сюзерена. Сама возможность такого перехода таит в себе вовсе не идеологическую, как покажется на первый взгляд, а реальную экономическую угрозу интересам старой метрополии: ведь конкуренция среди потребителей товара рабочая сила автоматически повышает его цену и лишает империю дешёвого(если не бесплатного) пушечного мяса – в том случае, если формой существования сверхдержавы является перманентная война, и аналогичного по уровню цены потока рабов – когда, взяв передышку, метрополия обустраивает своё хозяйство.  Всё изложенное выше не следует, разумеется, относить на счёт какой-либо конкретной империи, однако, попытки одного из этих наднациональных образований откреститься от описанных мотивов и способов достижения цели также  нелепы, как клятвы хищника в приверженности идеям вегетарианства. Как последнего побуждает поглощать травоядных не жестокость, а лишь укороченный кишечник, так и травоядная империя, случись её блистательной столице довериться слезам порабощенных ею народов, вместо привычного востребования их же крови, очень быстро переместится из географических карт на страницы учебников истории. К счастью для всех, и в первую голову для тех народностей, что в силу своей малочисленности расположены на нижних ступенях внутриимперской пищевой цепочки, цена каждой отдельно взятой человеческой жизни с каждым веком неуклонно растёт, поэтому есть надежда, что такие инструменты политики, как войны и массовые истребления автохтонов вскорости отойдут в прошлое на всём мировом пространстве.

 Связанные с развалами крупных империй политические сдвиги, как и положено любым движениям тектонических пластов, всегда мутят воду в близлежащих  социальных болотах. То утверждение, что рыбку лучше ловить в мутной воде далеко не всегда правдиво: рыба хорошо клюёт лишь там, где она обитает. В то же время, любое человеческое сообщество требует мотивации для своих членов, и это не те жалкие крохи, которые в документации проходят как оплата труда – у человека, рождённого и обречённого прожить век в условиях общества традиционалистского, даже в молодости не возникает иллюзий того, что честным и добросовестным трудом можно резко повысить свой социальный статус. Вряд ли встретишь такого индивида, кто хоть раз в жизни  не мечтал бы о том заветном призе или кладе, который волшебным образом изменит его существование, резко повысив занимаемый в социальной пирамиде этаж. Самые романтичные и легковерные выбирают наичестнейший способ быстрого обогащения – лотерею, где все условия прозрачны, хотя шансов очень мало. Вокруг финансовых пирамид кучкуются индивиды  самые подлые и трусливые, ибо даже совсем непосвящённому ясно, что такую доходность, какую обещают «трасты», может принести лишь деятельность откровенно криминального характера, а существо, способное поверить, что кто-то за него возьмёт грех на душу, убив, ограбив, или обманув человека, да ещё поделится результатом своих неправедных трудов с первым встречным по той лишь причине, что последний внёс жалкие свои гроши в сомнительной легитимности кассу, должно быть не только никчемным самовлюблённым подонком, но ещё и обладать очень низким коэффициентом  умственного развития. Основная масса населения социально и экономически активного, кто не гнушается  физической работы, но и чувствует в себе способности выполнять также работу умственную, занимаются тем, что в последние десятилетия принято называть «бизнесом». Это на руку старым элитам, которые, воплощая в жизнь давний завет «лучше дать человеку удочку, чем рыбу», подвергли устаревший слоган модернизации подзаконными актами и, раздав удочки абсолютно всем желающим, тем не менее, зорко следят, чтобы на местах прикормленных и дающих стабильный улов рыбачили лишь люди достойные, каковое качество сейчас, как и тысячи лет тому назад, определяется принадлежностью персоналии к уважаемому в обществе роду или клану, всех же малодостойных, но амбициозных соискателей расставив по тем местам, где рыбы физически быть не может. При этом  духовные авторитеты не забывают постоянно напоминать стремящемуся к цели, насколько благородно поступила власть, дав ему, безродному, такую же уду, как и сыну уважаемых родителей, и с той же регулярностью ставить этого достойнейшего отпрыска людям малодостойным в пример. Однако, как в лотереях один раз на миллион выпадает джек-пот человеку совершенно случайному, так и в бизнесе рыболовецком случаются порой организационные проколы, когда место, где поклёвки ждать по всему не следовало, вдруг начинает приносить прибыли несоизмеримые даже с доходами тех, кто быть успешным бизнесменом обязан уже по факту рождения в определённой семье. В таком из ряда вон выходящем случае наимудрейшим поступком фартового бизнесмена будет первым пойти на деловые переговоры с властями предержащими, и обсудить условия перераспределения финансовых ресурсов, заложив по возможности минимальный собственный интерес – люди высокого звания лояльность почти всегда оценят и не дадут открывшемуся таланту пропасть зря. Если же упрямец начнёт приписывать заслуги себе лично, забыв, что вся рыба в водоёме давно распределена между теми, кто веками на правах частной собственности владел не только холоднокровными тварями, обитающими в конкретном водоеме, но и высшими представителями отряда приматов, населяющими местность вокруг оного, такому выскочке укажут на его место в антропогеоцинозе довольно жестко. Очень скоро он, ещё недавно возгордившийся прикормленным  лично им  рыбным местом, будет завидовать тем своим незадачливым коллегам, кто, выполняя разнарядку руководства,  без устали мормышит в коллекторе городской канализации.

 

                               ***

 У представителей рода Тавоевых и удочка и прикормленное место были уже не одно столетие, а если отбросить метафоры – был это уважаемый род, потомки тех спустившихся с гор воинов, коим картлийские цари разрешили селиться на своих землях, ибо запретить не могли по причине собственной слабости. В селе Тепар не было им равных уже триста лет, да и в самом Цхинвале честью для многих уважаемых людей  было принять любого из потомков славного рода. В любые времена Тавоевы могли себе позволить иметь собственное мнение по любому вопросу, и билет правящей партии не мешал людям достойным иногда проявлять даже оппозиционные умонастроения, хотя в вопросах принципиальных не было расхождения с партийной линией никогда. Одним из таких вопросов был выбор дальнейшего исторического пути земли предков – после трагедии начала девяностых ни у кого не было сомнений, что в составе Грузии Южной Осетии вовеки не быть. Однако, судьба в обличье вечного союзника – России и  продажного мирового сообщества на полтора десятилетия отодвинула вековую мечту народа о независимости, установив на территории очень маленькой горной республики довольно своеобразное административное устройство.

Всем известно, что ребёнок остаётся без присмотра при семи няньках. В том странном образовании, что существовало вокруг Цхинвала до 2008 года, формальных нянек было всего три: администрации двух противоборствующих сторон и российские миротворцы. Правовое поле вследствие этого было так сильно искривлено, что вряд ли верные последователи Эвклида могли бы внятно спроецировать его изображение на двух или даже трёхмерную политическую карту.  Такой способ существования, когда каждый пойманный за руку вор может, обратившись ко второму либо третьему субъекту власти, обвинить первого, его поймавшего, в политических репрессиях, а международная обстановка способствует нагнетанию истерии вокруг каждого пустяка, явно не на пользу установлению на территории законности. Но в полном «беспределе» долгое время жить тоже нельзя, поэтому в правовом бермудском треугольнике установилась – скорее всего, без всякого предварительного сговора, просто по принципу выбора пути наименьшего сопротивления – та система взаимоотношений, которая веками культивировалась как законы неписаные и в редкие  времена усиления государственной власти всего лишь скрывалась от глаз высокого имперского начальства немного тщательнее, чем обычно.   Люди родовитые, а по сему уважаемые, владели тем, чем реально владели всегда, люди звания низкого тоже оставались при своём – а точнее ни при чём, распределение тех средств, что предназначались для беднейших слоёв населения, происходили под неусыпным контролем тех же самых уважаемых людей, которые, разумеется не бескорыстно, следили, чтобы до низов хоть что-то доходило. Сами представители беднейших прослоек не имели привычки на начальство, не сменявшееся веками, кому-либо жаловаться – а это уже говорило об общественном согласии на ограниченной территории. Дыры же в правовом поле давали возможность – людям опять же достойным – заниматься теми видами коммерческой деятельности, которые на других географических широтах, возможно, контролирующие органы сочли бы незаконными, в небольшой же горной республике главное было не соответствие производственной либо торговой деятельности никем и никогда не читаемым законам, а умение соблюдать взятые на себя обязательства, не лезть в дела чужие, ну и, естественно, возмещать расходы людям, какие своим невмешательством дают возможность местной элите обитать в таком финансовом раю.

Бизнес Элдара Тавоева, возможно, и не был уникален для тех мест, но сам он, будучи настоящим аристократом духа, установленные правила соблюдал и чужих денег не считал, а значит, случись расследованию, объективно не смог бы оговорить никого из конкурентов. Вся производственно-коммерческая деятельность состояла из несложных операций:  этанол смешивался с водой в пропорции примерно 2:3,  полученная субстанция разливалась в пол-литровые стеклянные ёмкости, которые при помощи нехитрого приспособления закатывались пробками, на бутылки наклеивалась типографским способом отпечатанные этикетка и акцизная марка, после продукция, расфасованная в ящики, перевозилась фурой территорией республики, а дальше через Рокский туннель во Владикавказ. На всём пути следования товара  перевозчика встречали люди, к необходимо было передавать заранее оговоренные суммы денег. Спирт, как и типографская продукция, покупались у конкретного человека, также определённому субъекту сдавался товар.  Тарифы на провоз были оговорены заранее и со временем индексировались по уровню инфляции. Сам Элдар, разумеется, за баранкой не сидел – работников нанимал из тех не старых местных жителей, кто ещё оставался в Тепаре, а если случалось, что вакансия освобождалась – в окрестных селениях было полно претендентов без работы и с водительским удостоверением в кармане. Но, как это часто бывает, руководитель перерос своё детище, предприятие просто беременно было расширением – за время работы сам Тавоев вышел через знакомых в грузинсках сёлах автономии на деловых людей из Гори, в порядочности которых не было сомнения, готовых поставлять спирт в любом количестве. Политические разногласия редко мешают  деловым отношениям, если слияние формальных оппонентов взаимовыгодно. С другой стороны, безбрежный и бескрайний рынок России, где водка традиционно являлась напитком народным, открывал широкие перспективы развития бизнеса. Товар имеет свойство увеличивать свою цену по мере приближения к центрам цивилизации, а для России главным из таких центров, безусловно, является Москва. Но довезти столь деликатный груз до самой белокаменной возможности у Тавоева не было – теми конечными пунктами следования, до которого смогли дотянуться щупальца его влияния, были Тула, Рязань и Коломна, хотя были платежеспособные заказчики в Волгограде, Липецке, Воронеже и других городах, удалённых от гор Кавказа. Имелись контакты с не последними чинами в дорожно-постовой службе всех расположенных по пути следования регионов.  Единственное, что беспокоило предпринимателя – национальность водителя автомашины. В такой стране, как Россия, сама по себе внешность уроженца Кавказа привлекает внимание, и не только сотрудников ДПС, с которыми экспедитору точно придётся общаться: «лицо кавказской национальности» может стать объектом как домогательств случайных ППС-ников, так и расправы фашистствующих «скинов» - и чем ближе к столице братской семьи народов, тем реальнее становятся эти опасности. Вот почему желателен был человек с российским паспортом, славянской внешностью, правами на управление транспортными средствами всех категорий, да еще и не привлекавшийся к уголовной ответственности – это тоже может быть актуально при внезапной «пробивке» личности водителя по базе данных компьютера – всем требованиям Сергей Русаков соответствовал как нельзя лучше. То, что водитель разменял уже пятый десяток, также было существенным плюсом – молодой может сгоряча сделать шаг опрометчивый или не к месту употребить слишком жёсткую словесную формулировку – а горячность легко погубит лишь начинающий расширяться бизнес. Первые два рейса – в Курск  и Самару - машину Сергея – тентованный «СуперМаз»-«шаланду» - сопровождал чёрный «Land-Cruiser», принадлежавший двоюродному брату Элдара – Амраму – на случай, если придётся «разрулить вопросы», возникшие неожиданно. Для решения всех «штатных» ситуаций у водителя имелись наличные а также мобильный телефон, который отключать возбранялось категорически. В нём на кнопках быстрого набора «забиты» были номера тех нужных в каждом регионе людей, кого обеспокоить позволялось лишь в том случае, если облечённый властью её же представитель в погонах вдруг начнёт «буксовать» и задавать лишние вопросы или требовать сумму денег, сверх установленной таксы. Ещё три рейса Русакова «вели» до Пятигорска, а уже через месяц он даже тоннель проезжал сам – местные стражи закона прекрасно знали, на кого пашет «хохол» - так его сразу прозвали, имея в виду страну, из которой он прибыл на заработки, а не этническую принадлежность самого водителя. Наличие рядом сменщика никак не согласовывалось с протяжённостью маршрута: бывало, что до Ставрополя вели машину вдвоём, а случалось самому ездить и в Нижний и в Казань. Все эти организационные нюансы начальство с водителем  не обсуждало, тем более, что важна была не скорость доставки груза, а «чистота», то есть отсутствие в пути «приключений». По этой самой причине приходилось порой по двое суток «загорать» в каком-нибудь «прикормленном» мотеле, выжидая, когда конкретный участок трассы перейдёт под контроль определённой смены дорожной службы. Зато ни зарплатой, ни суточными водитель-экспедитор обижен не был. Порой за одну «ходку» он отхватывал больше, чем его же коллеги за месяц тяжёлой и вредной работы с ненормированным рабочим днём, без выходных и вдали от семей. Но даже не это удивляло Сергея – он и раньше прекрасно знал о несправедливости, царившей в сфере как производства, так и распределения товарно-материальных ценностей. Те суммы, какими он сам «заряжал» продажных ментов и гибедедешников были значительно больше его вознаграждения – а ведь это ещё далеко не все «косвенные затраты» пусть и нелегального, но всё же предприятия. Учитывая то, что даже розничная цена «палёной» водки значительно ниже, чем у  заводской, для получения мало-мальски пристойной рентабельности себестоимость производства продукта должна была стремиться к нулю. Примерно об этом думают большинство тех, кто по работе имеет возможность наблюдать за оборотом больших денежных сумм, даже если у людей этих есть более приятные темы для рассуждений. У Сергея Русакова таких тем не было: вспоминать о прошлом было больно, мечтать о будущем – глупо – слишком ясно он представлял, чем занимается, знал также номер той статьи УК РФ, состав которой ему будет инкриминирован в случае «прокола», а в том, что такой «прокол» рано или поздно наступит – не важно, будет ли он следствием его собственной неосторожности, или оплошности руководства, проживший большую половину жизни человек не сомневался ни секунды. Вот почему бывший работяга в свободное время – а его у любого водилы предостаточно - занимался тем, за что раньше презирал своих же товарищей по работе –  не будучи оформлен бухгалтером, считал чужие деньги. Денег же «своих» ему было довольно – щедрый Элдар, за полгода дважды посетив Харьков, оба раза передавал его жене «заработанные» мужем суммы в полном объёме - это позволило расплатиться почти по всем долгам семьи. Для звонков домой была у Сергея отдельная сим-карта, которою он заряжал свой телефон в те недолгие часы, когда не нужно было держать оперативную связь с работодателем. Международные звонки через оператора мобильной связи, хоть и дорогое в те времена удовольствие, но уровень дохода позволял уже не считать «копейки». Об отпуске заговорил неожиданно сам Тавоев, видимо имея опыт работы с таким контингентом, кому долгое пребывание в обстановке  напряженной несёт угрозу нервного срыва. Очередной рейс был в Белгород – там, разгрузившись, можно у надёжных людей на подворье частного сектора оставить машину и за час доехать до Харькова автобусом или такси.

С приездом домой связывал Русаков слабую надежду вырваться из цепких объятий нового «хозяина», или хотя бы отсрочить отъезд на не совсем законную работу, сославшись на обострение какой-нибудь старой болезни (хотя сам всегда «косарей» недолюбливал). Но то, что нашёл он в харьковской квартире, отъезд в распоряжение работодателя лишь ускорило. Даже такая банальность, как любовник в постели жены, ошарашила бы его меньше. В доме в буквальном смысле царила маленькая преклонных лет дамочка, которую вошедший в дом мужчина внимательно рассматривать не стал по причине брезгливости: при внешней ухоженности и опрятности, от бабки разило общественно уборной. Должно быть, свойственное большинству старух недержание в сочетании с хроническим несоблюдением правил личной гигиены давало такой устойчивый запах. Людмила, казалось, была не так рада приезду мужа, как переживала, что его визит доставит неудобство посетительнице. Будто извиняясь перед ней, жена увлекла мужа на кухню.

 – Это Амалия, провидица. Помнишь, я тебе рассказывала…

 – Та самая – целлюлительница? – язвительно спросил Сергей. Обозвала так представительницу одной из древнейших профессий три года назад дочка, которая, сначала по наущению отца, а со временем, научившись разбираться в людях, зная лишь их дела, всегда над трепетным отношением  матери к оккультизму подшучивала. – Она хоть иногда моется?

Людмила с опаской оглянулась на закрытую дверь кухни – не услышит ли обидных слов сверхъестественных способностей женщина.

 – Тише, зачем ты так?..

 – Да потому, что воняет! Она уходит когда?

 – Она… - жена замялась.

 – Что, подселилась уже? Хоть не на Аленкиной кровати?

 – Понимаешь, - начала Люда, - там, именно в этой комнате – очень удачное расположение  линий биополя Земли, а это так важно для ауры…

 – Ауры-шмауры… - Сергей встал и пошёл в прихожую. – Ключ от гаража дай – надеюсь, там сатанисты  кровь ночами не пьют?

 – Не надо так по-злому. Мне Амалия Францевна объяснила: добрым нужно быть и открытым ко всему вокруг. Иначе чакры засоряются, а это может и против тебя обернуться. И причина многих болезней, неизлечимых даже…

 – Так, стоп! Теперь заткнись по-доброму! – отрезал Сергей, понимая, к какой теме начинает склоняться разговор. – Есть ещё дела по городу,  а вы тут не скучайте без меня, особенно – Францевна!

Русаков знал, что жена его, несмотря на репутацию женщины сильной, на самом деле человек ведомый, легко поддающийся влиянию, причём из двух потенциальных лидеров она подсознательно выбирала того, чьи моральные качества ниже, и, имея воображение не богатое, но сильное, начинала оберегать объект своего восхищения от всего на свете – как мелкая птичка подкинутого в её гнездо кукушонка. Бессмысленно было указывать женщине на очевидное – это лишь придавало ей уверенности, что вокруг личностей незаурядных всегда плетутся интриги людьми мелкими. У самого Сергея настоящих друзей давно не было – он этим не гордился, но и не выискивал себе объект для общения нарочно. А вот вокруг жены постоянно увивались, причём, в основном с платоническими намерениями, самовлюблённые индивиды, с умным видом повторявшие умные же фразы – преимущественно  не свои – чье самовосхищение заражало на время Людмилу. Трагедия выставляет, как правило, наружу  все слабые места слабого человека. И если бы кто-нибудь из тех надутых индюков и самовлюблённых павлинов стал теперь душевным другом, муж бы это понял, хотя в таком случае его голова была бы как никогда уязвима для прорастания рогов. Но чтобы представитель армии шарлатанов, из тех, что конвертируют такие людские слабости, как боязнь болезни и смерти, боль утраты любимого человека или просто невостребованность личности в денежный либо натуральный для себя доход, тартюф с остаточными женскими половыми признаками, возлегал на кровати дочери и смердел на всю квартиру немытой своей аурой – это отказывался принять мозг адекватного человека. Понимая бесполезность попыток повлиять на мировосприятие жены, Русаков в полной мере осознал ещё один аспект своего существования, который теперь игнорировать было нельзя. Коротким украинским словом «прыймак» его статус можно было обозначить уже давно. Лишь дочь, кому он – хотелось надеяться – был нужен не меньше, чем она ему, удерживала от разрушения давно уже не приносившего никому большого удовлетворения мезальянса. Теперь завершить то, что не имело смысла, было самое время. Выйдя на улицу и отдышавшись, Сергей первым делом достал мобильник со вставленной в него украинской «симкой» и сделал несколько необходимых звонков. Первая мысль о жене, промелькнувшая в голове при обнаружении в квартире необычной постоялицы, что «старая паскуда её доит» - оказалась небезосновательной: некоторые долги, на оплату каких он передавал деньги, так и не были погашены. Ещё оставались люди, у кого занимал лично он, а также та фирма, где брал аванс, контрактуясь на работу. После визитов с извинениями за просрочку, пресс денег, лежавший в его кармане заметно похудел, но не иссяк совсем. Только во второй половине дня, покончив с тем, что сделать было необходимо, пришёл Сергей на кладбище, хотя сам для себя отметил, что визит этот  - пустая формальность:  там под земляным холмиком  его Алёнки не было – как не было её и в чужой теперь квартире. Тем более не пытался он говорить с тем, во что не верил – а даже поверь он во что-нибудь мистическое, знал, что близкими людей делает вовсе не разговор. Только слова дочери: «боли нет и смерти нет» всё время крутились в голове.

Вернувшись, открыл гараж – бокс был отапливаемый, поскольку примыкал к рабочему зданию теплораспределительной системы и формально находился на территории государственной собственности объекта – это в свое время воспрепятствовало приватизации строения – даже за предлагаемую большую взятку - и после помешало в нужный момент гараж оперативно продать. Фуфайка и плед были разложены вместо матраца на сооружённом ещё давно верстаке. Поздним уже вечером вышел мужчина в близлежащий супермаркет за водкой – взял сразу две пол-литровки, чтобы среди ночи не бегать, и четыре двухлитровые пластиковые бутылки чистой газированной воды. Когда-то диагностированная болезнь поджелудочной долгое время удерживала Сергея от принятия спиртного в любом виде, хотя это было скорее формальной отмазкой для потенциальных собутыльников. Ещё на военной службе контрактник часто видел, как буквально на глазах оскотиниваются те люди, каких в трезвом их состоянии можно без натяжки назвать достойными, и точно знал, что сам в этом ряду исключением не является. Но теперь он чувствовал, что «надо». На утро, как ни хотелось ему продолжить- с тем, чтобы провести остаток жизни в амёбоподобном состоянии – вылил всё, что оставалось во второй стеклянной посудине на пол гаража и до обеда пил только воду. Потом проспал три часа тяжёлым, но уже относительно здоровым сном. На квартиру жены зашёл под вечер – побриться, чтобы не «приняли» на вокзалах, оставить ключ от гаража и от самой квартиры и половину неизрасходованных денег, хотя точно знал, что пойдут они «псу под хвост». В комнате прорицательница что-то с важным видом зачитывала не бедно одетой простоватой посетительнице. Несмотря на протестные возгласы жены о недопустимости прерывания сеанса, Русаков подошёл к сделанному им когда-то навесному ящику над письменным столом. Старушонка с аурой попыталась было проявить характер, встав во весь свой низкий рост и громко что-то провозгласив,  но бывшему хозяину достаточно было только повернуться к ней лицом и прямо взглянуть в глаза, чтобы посетительница астрала села на стул и притихла – талант людей такого сорта, как правило, состоит в том, чтобы уметь подбирать собеседника заведомо слабее себя, силу же они сразу чувствуют, как школьная сявота, с отважным видом вышибающая мелочь у первоклашек, и предпочитают вовремя стушеваться. Из ящика взял Сергей только фотографию, на которой он держит на руках трёхлетнюю дочку и небольшой – формата примерно А5 – лист бумаги, на котором Алёна незадолго до смерти нарисовала так и не разгаданной породы серого фогеля, придав ему на бумаге черты отца. Перед посадкой в автобус в мобильный телефон была заряжена российская карточка, украинскую же «симку» отъезжающий пассажир разломил надвое и бросил  на дорогу. Через два часа он был уже в Белгороде, а ещё через три дня в Тепаре, чем несказанно удивил своего работодателя.

 

                                            ***

 

Начало очередного рейса ничем не отличалось от предыдущих поездок – Сергей с расфасованными в пачки и запрятанными в разные карманы куртки и секретные места кабины деньгами подъезжал уже к тому месту недалеко от въезда в тоннель, где должен был передать первую, давно пересчитанную пачку банкнот, с тем, чтобы уже на правах законопослушного гражданина въехать на территорию  республики Алания. Как правило, пакет с дензнаками передавался не на самом посту – навстречу фуре выезжала  легковая машина, в которой был один человек. Сумма оговаривалась заранее не водителем и не получателем. Первые разы деньги пересчитывали, но после, когда «хохол» стал узнаваем всеми контролёрами, у него просто принимали пакет и подтверждали по  сотовой цепочке  информацию о «транше» - накалывать своих никто бы не стал – себе дороже. Иногда водитель фуры даже не покидал кабины, ловко вбрасывая свёрток, ловимый на ходу не менее ловким получателем. Однако в этот раз «стодесятка» остановилось перед Мазом так, что дальше проехать было невозможно, Сергею пришлось выйти из кабины, прихватив с собой пакет. Сидевший за рулём Мурат Хасиев в легковушке был не один, пакет взял, и уже через секунду Сергей был сбит с ног резко открывшейся дверью автомобиля. Двое вышедших мужчин  поставили водителя фуры на ноги и почти сразу положили лицом на капот, правда, руки  браслетами не сковав, а заставив ими в тот же капот упереться. Один из людей в штатском помахал перед лицом Русакова красной книжицей, представившись старшим лейтенантом ФСБ, но осетинскую фамилию назвав  невнятно, так, чтобы русскоязычному собеседнику не удалось её запомнить. Первая мысль, промелькнувшая в голове Сергея, была о том, что человек имитирует горца, как это сделал бы русский. Услышав слова о том, что на видеопленку был  зафиксирован факт  дачи взятки должностному лицу при исполнении (Мурат действительно был оформлен сотрудником югоосетинской таможни), бывший контрабандист сразу понял, что относительно беспроблемной его жизни пришел конец. Он был к этому готов уже давно, и случись аресту на территории России, вероятно со спокойной душой принял бы верхнюю цифру «вилки» по своей статье. Для таких, как он, суд смягчающим обстоятельством считает сотрудничество со следствием, а это зачастую много опаснее, чем отсидеть лишних два-три года: особо разговорчивых верные друзья оговоренного  подельника находят на любой зоне либо после отсидки уже на воле. Но задержание здесь, цирк с липовым комитетчиком и явное участие в спектакле  Мурата, а значит одного из уважаемых людей, чьи интересы этот последний представлял – всё говорило о том, что «разборки» - это внутреннее дело автономии. Либо Тавоев решил «сдать» часть своего бизнеса, разумеется, вместе с персоналом – тогда придётся пахать на новых хозяев, которые, вероятно, так расточительны в оплате труда уже не будут, а ещё быстрее подведут под какую-нибудь статью – тогда можно заставить человека работать вовсе бесплатно, особенно, если висит на нём «терроризм». Но был ещё вариант, что проблемы у самого Элдара, и на него хотят нажать через его же человека – тогда придётся старого хозяина «сдать» - экспедитор уже очень многое знал, а в то, что есть люди, умеющие терпеть пытки, не верил. Друг его по армии Андрей Муртазин, давно обосновавшийся в питерской милиции, со знанием дела когда-то откровенно признался: «Если человек не даёт нужных показаний, значит его ещё как следует не допрашивали». Из куртки были «изъяты» все денежные знаки какие смогли «особисты» нащупать и «мобила». «ФСБ-шник» полез шмонать кабину, второй в штатском стоял возле задержанного, в машине сидел Мурат и виноватыми, но обречёнными глазами смотрел на недавнего своего делового партнёра. Сергей, соображавший в экстремальных условиях быстро, решил воспользоваться шансом на побег именно теперь. Если это действительно балаган, стрельбу по нему за несколько километров от блокпоста не откроют, ведь когда начнут «шмалять» - привлекут внимание людей, которым быть в курсе ни к чему. Глядя в тонированный верх лобового стекла как в зеркало, он улучил момент, когда человек за его спиной в его сторону не смотрел, и, упершись на руки, резко поднял туловище и лягнул  незадачливого конвоира обеими ногами. Потом, не притронувшись к деньгам, разложенным тут же на капоте, схватил только мобильник, собрав для спурта все силы, кинулся в сторону от дороги. Очумевший водитель «Лады» даже не сразу вышел из машины – лишь через несколько секунд Русаков услышал за спиной его призывные жалобные крики. Стрелять действительно не стали и погони никакой не было, но остановился Сергей  лишь минут за двадцать – когда никаких сил бежать по пересечённой местности уже не хватало.

До самого родового гнезда Тавоевых по трассе было километров сорок, а через гористую местность перемежеванную зелёнкой - около двадцати. Таких неприступных гор, которые требовали бы специального снаряжения, по пути не было, но даже если бы высились отвесные скалы – это было бы безопаснее, чем идти по открытой дороге.    Без поддержки не то, что выбраться отсюда не получится, даже не выйдет долго здесь прожить – таких людей, которые пошли бы против представителя одного из древнейших фамильных родов, укрывая человека по местным понятиям совершенно чужого, здесь не было никогда. По всему выходило, что отзвониться шефу придётся. В Тепаре, в отличие от многих других населённых пунктов, принимался сигнал мобильного. Ответили сразу и назвали место, где следует ждать. Вскоре подъехал Элдар с кортежем из двух «мерсов» конца девяностых годов выпуска. Руль своего  кроссовера   Тавоев не доверял никому, машина же такая была одна не только в Тепаре, но может и во всём районе. Элдар выглянув из окна своей машины, Сергея пригласил сесть  рядом с собой, предварительно бегло осмотрев  его одежду на предмет наличия грязи.

– Жив значит? – спросил бывший работодатель.

– А ты надеялся, что нет? – зло ответил вопросом на вопрос  бывший подчинённый. – Что у вас на дороге под самым носом? Амрам где, почему вопросы не решает – это как раз самый тот случай!

 – Да ты не кипятись, успокойся. Амраму  своя головная боль есть - он  на Питер поехал. Туда неделю назад вторая «шаланда» пошла. Я уже давно зарекался молодых брать на работу, да родственники уж очень просили. Этот молодой специалистом ещё тем оказался: на Петрозаводск я его послал, а там места новые, людей знакомых мало. Так вот этот орёл, пока «загорал», тёлку какую-то местную порол в мотеле и, видно, похвастать решил – а та на утро  своих подельничков привела. Молодой  - горячий, прыгать стал – его подрезали конкретно, в реанимации теперь. Товар тем временем там возле самой дороги  так и светился, ну а местные тоже не пальцем деланные – они и сами водяру бодяжить умеют. Ты же знаешь, мы там на птичьих правах, пока не засекли. В общем, Амрам туда поехал разгребать то, что этот сцыкун наворотил  - я уже сутки ему на трубу докричаться не могу.

– Ты что ж думаешь, сюда питерские приехали с тобой разобраться?

– Нет, здесь совсем другое – беда не приходит одна. Здесь  эти новые насели не дай боже, я сейчас меньше имею, чем когда сам с одной фурой товар только через тоннель перевозил. Я новых этих послал – ну, культурно, конечно, но они затаили. Меня лично тронуть никто не посмеет. Ещё год назад всех, кто на меня пахал, защитить мог – тебя в первую очередь, потому что человек ты. Ни одна тварь бы не пикнула, не то, что вот такое устраивать. Да только время сейчас гнилое настало. Людям достойным уважения всё меньше. Едут сюда такое – думать страшно, не то что рассказать. Я в Цхинвале был на днях, там одного встретил, «нашего», - Элдар со злостью плюнул в   окно. – Он при Союзе ещё здесь в Тепаре девчонку – одиннадцать лет только было – изнасиловал и убил сразу – а потом на следующий день сам мусорам сдался –  не нашим, конечно, здесь бы он и дня в предвариловке не прожил, а так на малолетку ушёл – им ведь даже за такое больше десятки не дают. Такую мразь зарезать - и то побрезгуешь, а он сейчас не просто мент, а начальник райотдела. И полно таких, особенно последние годы, и не только на должностях.   Ксивами все машут, хотя я сам и генеральскую нарисовать могу. Паспорта у них российские, от наших нос воротят, только вместе с должностью получают. А главное, что обиднее всего: люди достойные с ними дела ведут. Сейчас не во всякий дом даже войти можно порядочному человеку, чтобы не законтачиться. Работать никто не хочет, а жрать, бухать, баб тягать… А ещё на героине сидит из них чуть ни каждый третий. Вот им бабло моё и нужно…

Сергей слушал, не перебивая, а когда «родился мент», сказал:

  –  Ну ладно, считай, я тебя пожалел. А меня теперь кто пожалеет? Я, так смотрю, даже тебе сейчас без надобности, а когда начнутся у вас посерьёзнее дебаты – тогда какая моей жизни цена будет?

– Понимаю о чём ты…- Элдар задумался. – Действительно, здесь лишних не любят.  И через тоннель тебе вряд ли  проскочить теперь… Знаю, куда тебе надо,  - Тавоев подозвал одного из водил сопровождавших его «мерсов» и  перебросился с ним несколькими фразами. – Поедешь вот с Тимуром – он тебя в Манат завезёт - там грузины, у них с Москвой сам знаешь, напряг, а значит и с нашими тоже – просто так никого не выдадут, если высовываться не будешь. Я прямо сейчас отзвонюсь нужным людям. Заработать, конечно, уже так шикарно, как у меня не придётся – но тебе ведь сейчас не это важно… Труба с тобой?

   –  Да вот забери. А бабло у них почти всё  - немного только недошмонали… - Сергей ударил по той части куртки, которую невнимательные досмотрщики не прощупали.

 –  Себе возьми, считай неустойка. – остановил Русакова Элдар. – Видишь сам, какой расклад, может, и не увидимся больше – а ты человеком был и останешься, в другое время долго бы вместе работали. И за мобилу  спасибо, что тварям этим не оставил, хоть одной проблемой меньше.

 Через десять минут уже окончательно поставивший крест на своей полукриминальной карьере неудачник-контрабандист ехал в не такой шикарной, но довольно комфортной машине в направлении границы совсем другой страны, хотя формально – с точки зрения международного права - на территории этой страны он давно уже пребывал.

 

                                 ***

Лейтенант полиции Григол Шония главу своего государства называл исключительно по имени – и это было не проявлением панибратства или неуважения к государственной институции, а скорее глубокой любви и благодарности за социальный взлёт.  Часто повторяемая фраза: « Мы с Мишей вместе в Киеве учились» помимо традиционного кавказского бахвальства и желания приукрасить реальность, содержала в себе крупицу правды: в конце восьмидесятых годов выпускник средней школы города Гори действительно поехал в столицу тогда еще братской в составе единого Союза Республики с тем, чтобы изучать, разумеется, не международные отношения, а  технологию машиностроения.  Поступить в технический ВУЗ так же  легко, насколько тяжело после качественно в нём учиться, и студент с кавказскими корнями без всякой ксенофобской подоплёки, а лишь вследствие того, что больше интересовался сокурсницами, чем теоретической механикой, был отчислен уже по итогам первой сессии.

Разговоры о засилье в Москве грузинских «воров в законе» и даже наличии некоего клана, где всем верховодят выходцы из Гори, которых уважают лишь за то, что они земляки великого человека, оказались явным преувеличением. По крайней мере, сам Григол, сколько ни искал в мегаполисе влиятельных земляков, работая, уже отслужив армию, в тяжелые времена начала девяностых на различных стройках белокаменной, выше сменного мастера никого не встретил. Тогда он решился-таки  последовать совету на те времена уже убитого президента-диссидента и вернуться в Грузию, надеясь, что она для грузин окажется гостеприимнее Москвы. Дома, разумеется, не было того дискомфорта, который причиняют регулярные проверки паспортного режима любому человеку, особенно гражданину такой страны, чей паспорт не понуждает  представителя власти к подобострастному отношению к его обладателю. Но, в то же время,  не было и высоких московских зарплат. Поэтому временами – хотя и не каждый год, Григол выезжал на заработки в столицу сопредельного государства,  с высоты небогатого жизненного опыта оценивая уже связи производственные выше криминальных. Отец сыном был крайне недоволен, постоянно ставя ему в пример его же одноклассника Ираклия Чхаидзе, который с двадцати пяти своих лет возглавлял подрайонный отдел МВД. Стареющий Ромаз Шония неоднократно сетовал, что сын не окончил  военное училище или, на худой конец,  институт с военной кафедрой – тогда лейтенантские погоны открывали бы Григолу, по мнению родителя, возможность поступления на государственную службу. Младший Шония, будучи по природе человеком мягким, к тому же искренне любя отца, от разговора по существу всегда старался уйти, не напоминая лишний раз, что отец Ираклия Амвросий работал инструктором горкома партии, а после, вовремя покинув летящий в пропасть идеологический паровоз, мягко спланировал в исполком, единственная же запись в трудовой книжке Ромаза Григоловича оповещала читателя о приёме на работу в троллейбусное депо, где порядочный человек больше тридцати лет  работал водителем. К тому же наличие погон со звёздами не было не то что достаточным, но даже и необходимым условием замещения вакансии в органах. Ещё в школе, когда одноклассники получали приписные свидетельства, их товарищ из номенклатурной семьи неожиданно подвергся диспансеризации. В небольшом городе шила в мешке не утаишь, и, хотя, согласно семейной легенде, Ираклий в психоневродиспансере был обследован на  наличие заподозренного заболевания опорно-двигательной системы, все интересующиеся прекрасно знали, что юный Чхаидзе  армию «закосил по «7-Б». Это, правда, никак не отразилось на отношениях внутри подросткового коллектива – юноша ни подлым, ни заносчивым не был, а то, что каждый человек, считающий себя уважения достойным, старается уберечь своё чадо от жизненных трудностей любыми доступными ему методами, не делает ни этого человека, ни его потомков менее уважаемыми. Ещё одно удержало бы Григола от службы в органах – даже если ему в молодости волшебным образом представилась бы такая возможность. На заре нынешней грузинской государственности органы правоохранительные были теснейшим образом инкорпорированы  в ту сложнейшую систему взаимоотношений между людьми, где нормы права вряд ли входили даже в первую пятёрку критериев, регламентирующих жизнь сообщества. Государство, положив представителям власти уровень оплаты их нелегкого труда, не дававший даже физиологической возможности выживания, само толкало своих формальных слуг в объятия определённых групп влияния, которые этим же достойным людям достойную жизнь обеспечить могли, но взамен обоснованно требовали охраны своих интересов. Но даже не это смущало Григола, а то, что, ни официально, ни на словах правила игры сформулировать никто не мог, вернее, могли многие, но лишь на данный момент, но верно угадать их наперёд было невозможно. Итак, идти служить непонятно кому, за официальные копейки и выполнять те поручения, что в любой момент могут вменяться в вину самому защитнику порядка уже как преступления – а операции «чистые руки» проводятся тем регулярнее, чем грязнее сама атмосфера в органах – Григол ни за что бы не согласился, поэтому Ираклию, который в продолжение девяностых годов сменил четыре иномарки, нисколько не завидовал, хотя в последнем никак не мог убедить своего отца.

Попытки сменить место приложения своей рабочей силы, перенаправив её с чужой столицы на свою, дали результат вовсе неожиданный: Григол, не найдя в Тбилиси такой работы, какая бы поглощала его целиком, хоть и было ему уже тридцать, пристал к парням из  организации «Кмара» - случай распорядился так, что квартировал он в одном частном доме с двумя студентами, а ностальгия по столь безвременно прерванной   студенческой молодости никогда Григола не покидала. Не было ничего удивительного в том, что в ноябре 2003 года шёл он среди ста тысяч таких же пассионариев по проспекту Руставели на площадь Свободы. После триумфа уже с мандатом от революции приехал в родной Гори с тем, чтобы заместить на занимаемом посту своего школьного товарища. На волне перемен Ираклий Чхаидзе, в числе многих тысяч себе подобных был со своего поста указом самого Миши смещён и просидел без работы целых три дня, после чего таким же указом назначен Начальником полиции всего Горийского муниципалитета, увеличив вдвое площадь служебного кабинета и омолодив на сорок лет фото Президента над своим рабочим столом.

Дышло закона в гуманных руках демократического режима оказалось не менее гибким, чем в цепких лапах режима авторитарного, и политическая целесообразность сделала рядового запаса лейтенантом без лишней волокиты. Бывший одноклассник, а ныне непосредственный начальник, поздравил товарища по оружию не только с получением звания, но вскоре и с назначением на ответственную должность, правда, на некотором отдалении от родного дома, в Манати. Удаленность определялась даже не километрами: те сёла, которые формально находились на территории муниципалитета, реально были в другой стране, хотя на тот момент ещё громогласно не объявившей о своем существовании миру. Однако люди, находящиеся под защитой теперь уже лейтенанта Шония, не только были этническими грузинами, но и считали себя гражданами своей страны с тысячелетней историей, не допуская мысли, что сёла их – всего лишь анклав. К сожалению для них, по-другому считала противоположная сторона тянущегося столетиями конфликта. Назначение Григола никак нельзя было назвать «удачным стартом карьеры», а место «тёплым», но оно дало повод Ромазу Григоловичу впервые за последнее десятилетие собственного сына не стыдиться, а даже ощутить за него некоторую гордость.

 

Чем дальше кавказское селение расположено от многолюдных городов, тем медленнее и размереннее там течёт время. Быть может, поэтому довольно  долго никаких подвижек как в карьере начальника манатской полиции, так и судьбе большинства  вверенных его заботам местных жителей, не наблюдалось. За те же годы переведённый в Тбилиси Ираклий Чхаидзе уже дважды побывал на стажировке в Штатах, что очень забавляло Григола, ведь в школе его одноклассник в познаниях английского языка оставался на уровне пятого класса. Сам Шония в идеях Розовой революции нисколько не разуверился, хотя в его голову закрадывались подозрения, что Мише дают несколько искажённую информацию о реальной жизни в стране, и именно этим можно объяснить временные трудности. Он купил нотатник в дорогом удобном переплёте, куда отдельно записывал все изъяны в работе своей службы, надеясь вскоре облечь свои выводы в форму законодательной инициативы. Несомненным плюсом новой системы было то, что на зарплату  полицейского офицера можно было жить, она даже стала сопоставимой с теми суммами, что несколько лет тому назад Шония, пребывая еще в статусе гастарбайтера, привозил из Москвы. Теперь отец не укорял его в неспособности к плодотворному труду, однако, как это часто бывает среди людей, страдающих одновременно избытком чадолюбия и комплексом неполноценности своих же детей, нашёл новую тему для упрёков – а именно семейное положение сына. Старик, мечтавший о внуках, всё время напоминал сыну, что внуками скоро обзаведутся его, Григола, одноклассники, имея в виду главным образом одноклассниц, ведь для женщины стать бабушкой до сорока не является чем-то из ряда вон выходящим. Ромаз Григолович, не только любивший порядок, но также искренне убежденный в том, что умеет его наводить, требовал из своей квартиры все  вещи, какими не пользовались больше года, безжалостно выбрасывать. Лишь для одной категории ширпотреба сделал престарелый горец исключение: не бывшие в употреблении вещи для новорожденных, купленые в своё время сыну. Тогда, в семидесятых счастливая пара, ожидавшая первенца, мечтала о семье большой - и детские вещи покупались (а чаще доставались) в количествах, много превышающих разумные нормы. После тяжелые роды и женская болезнь молодой Софико поставили крест на мечте супругов - Григол был единственным в семье ребенком. Поэтому неимоверное количество распашонок, ползунков, чепчиков, пинеток и других не розданных в своё время носильных детских вещей добротного советского качества занимали два огромных ящика комода. Иногда пожилой мегрел перебирал предназначенный для будущих внуков гардероб, искренне удивляясь, что после осмотра все вещи в ящики не вмещаются. Софико Николаевна, приобретая с годами житейскую мудрость (а это, вопреки стереотипам, большая редкость в мире людей), не говоря ни слова мужу переукладывала два заветных ящика ешё аккуратнее, чем прежде, всё чаще втайне от всех тихонько плакала над давно знакомыми вещами. Младший Шония не был принципиальным противником семейных отношений, тем более  понимая,  как повезет его детям иметь такого строгого, авторитетного и почти всегда справедливого деда, а уж более понятливой, доброй и всё знающей бабушки он и представить себе не мог.  Считая, что семье мужчина должен, по крайней мере, в первые годы, отдавать приоритет перед работой либо службой, Григол именно поэтому хотел для начала с последней как он говорил «разгрестись». Но странным образом его служебное рвение, как высокие обороты двигателя забуксовавшего автомобиля, результатов почти не давало. Место службы действительно было более чем проблемное, к той мелочи, что обязан был во все времена разгребать сельский милиционер, прибавлялось постоянное ожидание инцидентов на политической почве, которые спровоцировать могло даже не к месту сказанное слово в обычной перепалке между соседями. Молодёжь из бесперспективных мест компактного проживания уезжала при первой же возможности. Это с одной стороны было на руку представителю власти – во всех странах не зависимо от менталитета населения именно молодыми совершается большинство бытовых преступлений. Но в то же время отсутствие молодых ребят не даёт возможности питать кадрами и правоохранительные органы. В последние годы министерство необычайно расщедрилось, расширив штаты местной полиции, а заполнять вакансии было некем. Во-первых, штатный оклад рядового состава заметно уступал офицерскому. Но и на высокие зарплаты нелегко было бы найти добровольца.

Поэтому, когда лейтенанту позвонил один из прямых начальников из Гори и, не приказал, но настоятельно советовал взять человека, который пока ещё не является гражданином Грузии, но процесс вступления в гражданство уже запущен, начальник полиции села Манати не стал цепляться за букву закона и под свою ответственность (вышестоящие чиновники всех стран мира любят, когда за их не совсем законную инициативу соглашается отвечать подчинённый) зачислил в штат подразделения полиции Грузии человека с российским паспортом и русской фамилией.

Причины, заставившие Сергея Русакова пойти на службу чужому государству, были довольно банальными. Выехав из Тепара, он, не будучи искушённым в процедурах бюрократических, думал вначале, что Грузия станет для него «транзитной» страной. Однако уже во второй день пребывания на подконтрольной Грузии территории, с ним связался человек Тавоева и сообщил, что министерство внутренних дел автономии объявило беглого водителя в розыск, но, что ещё для него хуже, документы пошли на Россию, и теперь Русаков Сергей Иванович разыскивается как минимум правоохранительными органами Северо-Кавказского  федерального округа, а ещё не исключено, что он объявлен и в розыск всероссийский. Вероятно, комитетчик с деланным акцентом, какое-то подразделение конторы всё же представлял, или, по крайней мере, представлял тех, кто имел влияние в Цхинвале. Не исключал Сергей и той возможности, что Элдар Тавоев, скрепя сердце, пошёл-таки на мировую с теми, кого открыто презирал, и теперь его бывший подчинённый стал жертвенным бараном, освящающим примирение сторон. Начальство всех рангов имеет склонность, при личной встрече уверяя подчинённых в их полезности и даже незаменимости, в случае опасности прикрывать свои сановные зады теми, перед кем недавно рассыпались в комплиментах, и ни одна нация не выделяется моральным обликом высокородных своих представителей, по крайней мере, когда речь заходит об отношениях с теми, кто беднее и слабее. Но держать обиду на бывшего своего шефа было бы глупо даже в таком случае – ведь Русакову дали возможность уйти живым, а это ли не признак благородства власть имущих. Ехать в Украину он не торопился, и не только по личной причине, считая, что с этой страной его больше ничего не связывает. Сотрудничество в оперативно-розыскной деятельности, несмотря на резкое похолодание отношений на высшем уровне, всего скорее, не прекращалось. Это высокопоставленным ворюгам и мошенникам достаточно лишь перекрасить волосы в противоестественный для своей нации цвет, чтобы перестать быть узнаваемыми даже на телеэкране, а сгибание в верноподданническом поклоне и заверение в преданности прежним кураторам может служить поводом для уменьшения в приказном порядке срока давности по конкретной статье уголовного кодекса.  Людей же, властью не облеченных и от политики далёких, вероятно, выдают без всяких проволочек. Эти опасения, разумеется, справедливы, лишь в том случае, если статья, беглецу инкриминируемая, предусматривает ответственность за преступления особо тяжкие. Но, кто знает, может, учитывая многослойнось и разнородность спецслужб, проще обвинить объект преследований в экстремизме, чем долго доказывать нарушение им же правил торговли – так в дешёвых вестернах ленивый ковбой, не желая тянуться за мухобойкой, стреляет в муху из револьвера. Связи уважаемого осетина в городе Гори давали возможность выйти на личный контакт с такими людьми, один телефонный звонок которых заставит любого местного чиновника встать по стойке смирно даже перед телефонным аппаратом, - как уже отмечались, политические разногласия не мешают общению тех людей, которые сами себя считают достойными. Общался с должностными лицами Грузинского государства, разумеется, не сам протеже, а тот же уполномоченный Тавоевым Тимур. Перемещение человека с российским гражданством, да ещё прибывшего с осетинской территории, должно было непременно заинтересовать грузинские спецслужбы, которые, опять же, в любом государстве, проверяют людей на лояльность тем усерднее, чем ближе объект проверки находится к центру страны, на окраинах же во все времена можно было затеряться среди граждан законопослушных  если не навсегда, то хотя бы до «лучших времён».

 

Глава 3. Не взятый перевал.

 

Новым подчинённым Шония был доволен прежде всего потому, что последний, хоть и был старше своего начальника, этим не кичился, субординацию не нарушал, не фамильярничал, несмотря на наличие неведомых покровителей, а ещё не пил даже вина. Принятый на работу полицейский не знал грузинского языка, но он этим отнюдь не бахвалился, как большинство индивидов, которые показной русскоязычностью прикрывают неспособность или нежелание изучать язык автохтонный. Мудрый же народ всегда отличит простое незнание от имперского чванства, поэтому взаимопонимание с местным населением иностранец находил.

Причиной единственного конфликта  начальника с подчинённым стало вовсе не халатное отношение последнего к служебным обязанностям, скорее наоборот излишняя его инициативность. В начале лета  начальником милиции был получен приказ о возведении в связи с очередным обострением противостояния и участившимися провокациями на установленном расстоянии от Манати дополнительного пункта контроля. Собственно работы самих полицейских не предусматривалось: на месте,  соответствующем отмеченному на карте, фирма, имеющая от министерства подряд на ведение соответствующей деятельности, в назначенный день должна была установить сборное строение, где и будет после размещён пропускной пункт. Следует отметить ту особенность расположения села Манати, которая, возможно, на протяжении долгих веков сберегала поселение от набегов недобрых соседей,  посягавших на   жизни и имущество его обитателей по меньшей мере с одной из сторон подхода. Со стороны Цхинвали к селению вела лишь одна дорога, несколько километров которой пролегали между двумя хребтами скал с одной стороны от дороги практически отвесных, с другой также почти неприступных. С этой,  лишь относительно пологой, стороны в одном месте было такое в скалах углубление, из которого просматривалась не только та часть дороги, что лежала между скал, но и несколько километров дороги подъездной. В этом самом месте, по всей вероятности, в разные века устраивали засады и защитники села и те разбойники, чьим хлебом был грабёж на редких в гористой местности путях сообщения. Удачней места для размещения блок-поста было не сыскать, если же накрыть гигантское гнездо  хотя бы накатом из брёвен, можно было оборудовать даже подобие ДЗОТа. Об этом бывший контрактник, привыкший выполнять ту работу, на которую подрядился, добросовестно, сообщил непосредственному начальнику почти сразу, как только намётанный глаз охватил диспозицию. Шония сначала идеей заинтересовался, даже оплатив подвоз брёвен и работу нанятых на день жителей села из личных средств. Он, будучи патриотом,  всё же избытком ни денег, ни альтруизма не страдал – расчет лейтенанта базировался на том, что непосредственное начальство инициативу оценит и расходы компенсирует.  Приехавший вскоре с комиссией чиновник, увидав сооружение, не только не был восхищён затеей, но, напротив, на хорошем грузинском языке, изрядно перемежеванном русским матом, объяснил проявившему рвение нижестоящему коллеге, что здесь воевать никто не собирается, бункеры и огневые точки ни к чему, а строения постов должны быть расположены на чётко установленных топографами местах и соответствовать утверждённым Тбилиси нормативам. Уже через день фирма-подрядчик, принадлежавшая на правах частной собственности брату праведно разгневанного горийского чиновника, оперативно установила прямо среди чистого поля бокс размером четыре на пять метров, обшитый красивым белым пластиком, утеплённый минплитой и оснащённый выходами для средств связи и скрытой электропроводкой. Внешне сооружения действительно выглядело много эффектнее, чем нора, похожая на землянку времён второй мировой войны. После этого Григол долго бурчал на подчинённого: «Ну, Сирожа, ну развёл меня на бабки». Но виноватым сказался перед начальством сам, поскольку наличие в штате сельской полиции человека, которому по самой мягкой формулировке, там не место, грозило санкциями еще более жёсткими. Бункер же, вместо того, чтобы, согласно приказу, засыпать землёй, просто заполнили сухими ветвями.

Выражение «пересидеть спокойно», вряд ли соответствовало тому образу жизни, который уже несколько месяцев вёл Сергей Русаков, ибо припал его побег  как раз на  время обострения конфликта, но в одном был явный плюс: из прежних знакомых никто его до поры не тревожил. Возможно, на Тавоева не так сильно нажали, чтобы он «слил своего  человека» - иначе на контролируемую грузинами территорию уже давно зачастили бы эмиссары с заданиями. Но, как раньше он был готов к аресту, так теперь каждый день ожидал вероятной неприятной встречи, а значит, не мог не планировать своего побега и отсюда.  Надежды на получение грузинского гражданства были более чем эфемерными, оставалось надеяться, что на лейтенанта Шония какое-то время не будут наседать с проверками, ибо первая же из них покажет, что начатый процесс натурализации россиянина – просто дешёвый блеф. Однако с ходом времени становилось всё труднее покинуть проблемную территорию – Сергей уже укорял себя, что не сделал этого сразу же по пересечении линии реальной демаркации. С другой стороны, большое количество разной подчинённости грузинских силовиков, то прибывавших в анклавы, то покидавших их, делало случайного человека менее заметным. Разумеется в таком статусе вечно пребывать невозможно, поэтому Русаков, ни перед кем не «светивший» своих денег, собирался, не смотря на радушие отдельных представителей администрации, ещё до конца лета  из анклава съехать. Не меньше ему хотелось выйти из поля зрения бывшего своего покровителя. Судьба решила этот вопрос за него, перебросив объект испытаний из огня в полымя. Несмотря на подготовленность ко всему, услышав по пути с места несения службы на отдых окрик «эй, хохол», Сергей вздрогнул, но не обернулся прогнозировано, а продолжил следовать с небольшим ускорением, надеясь осмотреться, отойдя несколько метров, а быть может, и затеряться в ночной темноте. Но те, кто его разыскал, не были дилетантами (а то, что их точно больше одного, бывший военный почувствовал, уже после двух сделанных шагов, приняв сильный удар под дых).

 – Это тебе Лёха велел долг отдать, - сказал знакомый, но уже без деланного кавказского акцента, голос. – Хорошо, что ты не бегаешь далёко, а то ищи тебя по всему постсоветскому пространству, а ведь накладные-то расходы тебе же и оплачивать.

Русаков поднялся на ноги и, продолжая жадно вдыхать воздух, сказал:

 – Быстро вы Тавоева раскололи…

 – Да было бы что колоть. Там только пальцем ткни – гавно дрыснет! Столько разговору: фамильные роды, уважаемые люди – а так присмотреться – те же маймуны черножопые, только понтов больше. Хотя тебе, хохол, сейчас не за них переживать нужно, а скорее за себя. Но последнего шанса ты ещё не упустил, поступаешь с сегодняшнего дня в моё распоряжение…

 – А ты что, правда из конторских будешь?

 – Вот же ты какой непонятливый хохол! Я буду с сегодняшнего дня и очень надолго твоим начальником – и прямым и непосредственным одновременно! Поэтому тебе первое рабочее поручение: мусора своего завалишь. И постарайся поскорее – времени у тебя мало очень. А то ведь, не ровён час, не пройдёшь испытательного срока… Да, и не думай, что граница для нас рисована. Мы даже если тебя сами не достанем – джорджикам сдадим, людишки, кто стукануть готов, есть и с той стороны, ты это хорошо знаешь. В их конторе всякой мрази не меньше, чем у нас, и не дай бог тебе это на собственной шкуре проверять.

Нежданные посетители растаяли в темноте так же бесследно, как неожиданно появились, сам же Сергей, вместо дома, где квартировал, пошёл к возведённому с его подачи «бункеру», и, стоя на крыше рукотворного объекта несколько часов кряду смотрел на открывавшийся вид и дорогу на Цхинвали. Когда начал моросить мелкий дождь, он, чтобы освободить укрытие, вытащил из бункера ветви деревьев и присел внутри на земляной пол, не переставая размышлять. Меньше всего его интересовали полномочия собеседника: силовые структуры вовсе не обязаны держать в числе своих формальных сотрудников то человеческое отребье, что делает для сохранения системы в стабильном состоянии самую грязную работу. В то же время, многие из представителей этого же сообщества не являются для силовиков чужими, даже не имея формального об этом удостоверения. Верхом изящества работы правоохранителей специального назначения является не успешная борьба с такого рода группировками и их лидерами, но плодотворное с ними же сотрудничество: в таком случае ограниченное количество лиц, облечённых не всегда формализованными полномочиями, несомненно, нарушая в отдельных случаях нормы права, будут, тем не менее, чётко следить за тем, чтобы эти нормы не нарушали все остальные.  Итак, работает ли «товарищ» на спецслужбы и, если да - то какого именно региона огромной федерации – ничто не помешает недочеловеку с полномочиями в любое время от неподатливого человеческого материала избавиться. Возможно, обладай Русаков от природы меньшим запасом интеллекта, думал бы сейчас, когда и на чём «прокололся». Так «опущенный на бабки лох», помня до мелочей весь расклад последней партии, постоянно корит себя, что вышел с туза, а не с восьмёрки, хотя, если уж мысленно переигрывать ситуацию, то нужно с того момента, когда ему предложили «партеечку». Также понимал загнанный в угол человек, что жизнь его теперешнего командира не нужна никому – просто все организованные преступные сообщества свято блюдут традицию связывать вновь обращённого члена кровью. Вглядываясь в кавказскую ночь, вспоминал человек, в ком видели потенциального убийцу, те блаженной памяти времена, которые впоследствии стало модным хаять и проклинать, он же сам возвращался в мыслях в свои девяностые и таких ужасов там не находил: молодость, здоровая печень, почти не тронутые стоматологами зубы, но главное – ничтожность тех проблем, что вставали перед такими как он сезонными рабочими, и которую он осознавал уже тогда. Даже после обвала девяноста восьмого, когда получал Русаков, как и все из его бригады, за десятичасовый рабочий день по шесть долларов, завидуя работникам другого филиала той же фирмы, которым за двенадцать часов работы платили восемь долларов, и высчитывая, много ли выгадывают те, кому их «шарашка» платит в день пятёрку, но не выворачивает из заработка за питание. При этом граждане всех без исключения независимых государств, работавшие на российских объектах, как один знали наверное, что стоит лишь законтрактоваться в Норвегию на нефтяные платформы, и цена рабочего дня волшебным образом возрастёт до двухсот условных единиц, и делали логический вывод, что «здесь людей честных обижают» – такие словесные излияния товарищей по работе всегда забавляли бывшего прапорщика, который называл всплески бунтарской активности «бурей в стакане», отчасти потому, что именно спиртосодержащими напитками акции были вызываемы. Один из начальников среднего звена называл, естественно за глаза, проблемных  для себя рабочих революционирующим быдлом. Если отбросить свойственное руководящим работникам чванство, а также ничтожность личности самого автора изречения, характеристика не была лишена оснований, поскольку, когда самоуважение людей любого ранга заменяется нытьём и обиженностью на всё вокруг себя, более жалкого борца за «болотную копейку» трудно себе представить. Поползновения законтрактованных «гапончиков» Сергей всегда игнорировал, и не в последнюю очередь потому, что считал условия работы адекватными тем, на которые соглашались работники перед отъездом, подписывая пусть и дискриминационный контракт, но всё же делая это добровольно. Подбивать на действия, могущие лишить части зарплаты, других людей, рабочий считал подлостью со стороны тех своих товарищей, что претендуют на неформальное лидерство, всегда отвечая на упрёки «смельчаков»: «Если ты действительно такой крутой, как рисуешься, езжай в Норвегию – за три дня отобьёшь то, что здесь с тебя вывернут. Но раз подписался на Уренгой(Сургут, Тюмень, Надым) выполни правила игры, которую сам принял».

Вспомнилось это всё лишь потому, что именно таких «проблем» как манны небесной желал бы себе сейчас Сергей Русаков, который долгое время признавал существенной только одну проблему на свете: болезнь или смерть родного человека. Теперь оказывалось, что бывает бремя не менее тяжёлое: осознать и принять результат сделанного им самим для себя выбора, каковой  наперёд был Сергею известен, варьировалось только время исполнения того приговора, который человек должен был не по своей воле себе же вынести.

 

                                     ***

 

Обстрелы сопредельных территорий за время конфликта превратились в явления привычное, хотя и не ежедневное, вроде дождя или града: разумеется, в этом нет ничего привлекательного, но привыкнуть придётся. Тем более, очень часто и та и другая сторона просто «шумели», создавая информационный повод. Но то, что творилось в начале августа 2008 года не укладывалось в мировосприятие даже видавших виды старожилов. «Били», «гатили», «лупили», «мочили», «утюжили», будто навёрстывая то, что недобрали за последние полтора десятка лет. А ещё все увереннее входила в моду омерзительная привычка не ставить в грош человеческую жизнь. Лживость и продажность прессы, особенно заангажированной сторонами конфликта, так ярко видна на передовом его рубеже, что никаких сообщений русский сотрудник грузинской полиции давно не слушал, поэтому о том, то было с другой стороны, он не имел сведений, хотя точно знал, что было то же самое – кровь, боль и смерть. Село Манати покорно разделяло участь абсолютного большинства мест компактного проживания грузин на территории автономии, подвергаясь регулярным обстрелам, и на этом фоне спокойствие начальника полиции не успокаивало, а больше пугало. С хитроватым видом шулера, которому удалось, по его мнению, незаметно для окружающих запрятать себе в рукав козырного туза, Григол оперативно перемещался между вверенными под его опеке объектами новеньким «Фольсквагеном», за баранку которого сразу посадил Русакова, хотя и сам имел в кармане водительское удостоверение, недавно полученное в непродажном грузинском дорожно-патрульном департаменте. Сергей, зная, что начальству вообще не следует задавать лишних вопросов, тем более таких, на которые оно ответа давать не хочет либо не имеет права, просто выполнял обязанности личного водителя шефа, от которых в любое другое время постарался бы уклониться. Своего шофёра подавляющее большинство назначенцев воспринимают как одну из деталей положенного по должности автомобиля, что, вероятно, правильно с точки зрения управленческого процесса, хотя сильно ущемляет права личности подчинённого. Но в условия, даже не приближённых к боевым такие мелочи не обсуждаются, поэтому по приказу лейтенанта собрался  и Русаков выехал среди ночи на пятницу – необходимо было получить автоматическое оружие во исполнении инструкции  министерства об усилении оснащённости личного состава. Ещё днём ранее казалось, что более интенсивного обстрела, чем те, которым регулярно подвергалось село Манати, нельзя себе представить, но в ту ночь по Цхинвалу били намного сильнее. Впервые за неделю Сергей заметил волнение на лице начальника, но волнение скорее радостное, чем тревожное. Хотя через мобильник Шония постоянно держал связь со своим начальством, оперативно получить необходимое количество стрелкового оружия не получалось: транспорт с предназначенными манатским милиционерам автоматами задерживался, пришлось долго стоять на указанном руководством месте. Новая информация,  какой в течении долгих дней офицер полиции не имел права поделиться даже с тем, кому безгранично доверял – а русский подчинённый в число таких людей входил - просто распирала общительного от природы человека, поэтому, когда на дорогу, ведущую к Югоосетинской столице, показался батальон резервистов, Григол с гордостью выпалил:

  – Наши Цхинвали уже сегодня возьмут, - его охватил патетический настрой, - Всё повторяется. Мы пять лет назад также к парламенту шли.

Бывший прапорщик посмотрел на поток молодых людей, идущих на войну как на очередную революцию цветов. Перемещающееся скопление народу  имело мало общего с воинским подразделением. Скорее напоминали эти юноши огромный студенческий стройотряд – не тот, с жёсткой дисциплиной, неписанным сухим законом и нормой выработки, в разы превышавшей средние по Союзу, куда ездили очень немногие студенты, часто перемежеванные небогатыми преподавателями и младшими научными сотрудниками действительно подлатать скудные семейные бюджеты, а те реликтовые, советские (но не совковые) микросоциальные образования, пребывание в составе которых было одним из способов устройства личной жизни. Движущемуся в сторону мнимого своего подвига гигантскому коллективу для полного сходства не хватало гитар, девушек и портвейна в рюкзаках, зато была у каждого винтовка М16.

 – А вы что, этим воинством собрались уличные бои вести? – иронично спросил прапорщик запаса. – Или там майдан некем заполнить?

Шония болезненно воспринимал шутки над тем, что было дорого его сердцу, но сегодня его воодушевлению не было границ, и он, вероятно, даже не заметил издёвки, а  быть может, покровительственно её простил.

 – Ты ничего не знаешь, Сирожа, не понимаешь ничего! Войны никакой не будет – я точно знаю! Раньше это секретно было, теперь уже можно. Миша обо всём договорился лично. Мы ведь потому и обстрелы долго терпели – нельзя было на провокацию поддаваться. А тем временем наши люди  с полномочиями со всеми переговоры вели и в Цхинвали, и в сёлах даже, особенно, которые вдоль трассы. Ты даже не представляешь себе, как их – людей уважаемых – этот фандараст* достал, и что там творится.(* «Кокойты фандараст» – дословно «Кокойты уходи» – оппозиционное движение, инициированное грузинскими в автономии администрациями в 2007году. На территориях, контролируемых правительствон Южной Осетии поддержки не нашло)

Сергей не только представлял, но и знал обстановку на осетинской стороне автономии гораздо лучше, чем его начальник, но перебивать восторженного оратора не стал, а тот в запале продолжал:

 – Мишины люди не только здесь вопросы порешали, он ещё на Москву нажал – этот ихний филиппок только с виду такой грозный, а как из Госдепа на него цикнут – ещё ниже скукожится. Ты вот сам подумай, логику примени: не нужна России  эта часть нашей земли ни в каком виде. Абхазия – дело другое, там они насмерть стоять будут, только не за абхазцев, конечно, для них люди – мусор, даже свои, те что победнее – но очень уж много денег московские вбухали в то, что   у нашего народа там забрали. А от Южной Осетии  им проблемы только.

– Ну а Мише-то она на кой?

Шония удивлённо посмотрел на человека, не понимающего азбучных истин.

– Да ведь это же часть нашей страны! Вот мы и договорились: Абхазия пусть пока будет под ними, а здесь пусть наша конституция соблюдается. А Южной Осетии мы самую широкую автономию дадим, но в составе Грузии.

 – А ты знаешь, что они всегда вас будут оккупантами считать. Как вы, например русских. Кто порядок держать на территориях будет?

Григол немного замялся, но нашёлся сразу:

 – Миротворцы войдут. К русским ещё настоящих пришлют, ООНовских.

 –  Так прямо разбегутся их сюда присылать… Да ООНу твоему только и жизнь, пока Россия здесь «никого не трогает»!

 – Ты опять говоришь, чего не знаешь! Как же это не пришлют?  Миша знает, к кому нужно подкатить, чтобы прислали! – Благодушное настроение понемногу покидало полицейского лейтенанта. – Вон уже груз пришёл, я сейчас подписывать документы буду, а ты принимай стволы.

После погрузки оружия – 5.45- АКМов, которые формально на вооружении не были, но по необходимости использовались – и пяти цинков патронов, полицейским из Манати делать на дороге в Цхинвал было нечего, но участник революции Роз еще долго смотрел вслед идущим на войну молодым своим единомышленникам. Скорее, чтобы разрядить начавшую было напрягаться обстановку, бывший военный спросил своего непосредственного начальника:

 – А въезд в тоннель ваши как взрывали?

 – Какой въезд, зачем взрывать? – удивился Григол.

 –  В Рокский тоннель,  на случай, если Москва слово своё назад возьмёт – они же в Кремле хозяева своему слову. – Русаков говорил о той части операции, которую сам бы на месте  грузинского командования считал обязательной к исполнению без обсуждений, как, например, закручивание сантехником вентиля на стояке подачи воды перед заменой смесителя. Шония долго не понимал, о чём речь, потом же рассмеялся подчинённому в лицо и сказал с видом старшего наставника:

  – Какой ты тугой человек, Сирожа! Я же тебе объяснял: ничего не будет, договорено со всеми. Из Цхинвали все, кто побогаче, или с русскими сильно законтачился, уехали ещё три дня назад, а упырь ихний самый первый дёрнул, как заяц ускакал. Вот через три дня с тобой поговорим – увидишь, кто был прав.

 –  Так может вы и систему ПВО вдоль  границы в полную боевую не привели? Тогда не обижайтесь, если через три дня федералы Тбилиси бомбить будут, как полигон в КапЯре. Эх вы, Миша и Гриша!..

На это Шония, которого очень трудно было вывести из себя, всё-таки психанул, сказав, что с таким глупым дураком не то, что спорить, а и говорить не хочет, поэтому возвращались молча. Лейтенант полиции, даже больше, чем долгожданного и объективно заслуженного повышения по службе, ожидал того момента, когда по прошествии трёх дней прикажет этому фоме неверующему везти его в Цхинвали, с тем, чтобы вместе выслушать триумфальное обращение Президента к жителям второй присоединённой им территории. Мысли подчинённого являли собой более сложную цепочку предположений и логических умозаключений. Если отбросить пелену пропагандистских штампов, некая логика в словах патриота своей страны была: опираясь на собственный опыт, Русаков понимал, что чёрные дыры в правовом пространстве порождали для большой страны проблем не меньше, чем несли выгод ей же. При этом проблемы ложились на плечи представителей социального дна (поскольку травятся палёной водкой в абсолютном большинстве своём люди бедные и на социальной помощи им же экономит государство, пропуская мимо бюджета необналоженные суммы), прибыли же делились между теми зажравшимися особями из чиновничьей и правоохранительной стаи, кому и так уже необходимо было сблевать, чтобы затолкать в неуёмный желудок новую порцию снеди. Не сомневался он и в недовольстве сложившимся положением старой местной элиты, на которую слишком сильно стала наседать уполномоченная федеральным центром шваль, а уж то, что народу бедному всё равно, под флагом какой державы его продолжат традиционно обдирать как липку, в этом сомнений и быть не могло. Кроме того, незаконопослушный гражданин Российской Федерации поймал себя на мысли, что картина, описанная Григолом, как нельзя лучше устраивает  лично его. Действительно, на волне  победной эйфории  бдительность спецслужб несколько притупляется. Он хорошо помнил, как в подростковом возрасте часто слушал рассказ тогда еще здравствовавшего деда, в войну командовавшего разведротой, о триумфальной поездке его подчинённых в мае сорок пятого «на Париж». В полковую разведку  традиционно набирали недосидевших  срок уголовников. Люди то были, хоть и уронившие свой авторитет перед бывшими сокамерниками, но в подавляющей своей массе бесшабашные, плюющие на правила, прописанные в уставах. В десятых числах мая четверо из них, не найдя больше спиртного в погребах почтенных бюргеров городка их постоянной дислокации,  прыгнули на ходу в проходивший поезд, желая, по всей видимости, просто «сбегать за добавкой», а проснулись уже за западной оккупационной зоной. После путешественники божились, что посетили Париж, слышали французскую речь и даже видали косо стоящую башню, благодарные же французы опохмелили освободителей и отправили первым классом к американцам, а те уже вернули нашим. История, скорее всего, обрастала подробностями уже в процессе послевоенного изложения, и вряд ли мародеры-освободители доехали хотя бы до Страсбурга. Но уже через месяц  даже случайный выход в американскую зону грозил бы экскурсантам реальным сроком, причем отнюдь не по мягкой уголовной статье. Если бы розовая мечта Миши и Гриши таки сбылась и потуги собирателя земель своих предков оказались не напрасными, это могло  поспособствовать  исчезновению беглеца с горизонта старых совсем не добрых знакомых, позволив  беспрепятственно пересечь территорию Грузии хотя бы в направлении Азербайджана или Армении – Сергей сам не представлял, куда есть смысл податься.

Но он, сам будучи русским, да ещё не зная, но умея спрогнозировать действия руководства по-прежнему своей  страны, понимал, что элементарной логики мало для мотивации принимаемого в высоких кабинетах решения. В ответ на дружелюбное обращение начальника, сказавшего, что через три дня планирует поездку в Цхинвали, его подчинённый только грустно улыбнулся, осознавая, что для Григола каждый день может стать последним. Сергей, разумеется, убивать грузинского полицейского не собирался, а значит, нарушил данное ему же распоряжение своего поневоле обретённого куратора. Также он понимал, что хоть сам «пупом земли» не является – скорее всего нужен он был не для постоянного сотрудничества, а выполнения какой-либо одной работы, после чего, если выживет, будет ликвидирован уже наверное - но раз попал в разработку «товарищей», убивать его сейчас смысла нет, а вот прижать окончательно можно, и самый простой способ это сделать – организовать убийство полицейского(разумеется, лучше офицера) при невыясненных обстоятельствах. Тогда под подозрение дознавателей первым попадёт гражданин России, обманом просочившийся в правоохранительные органы маленькой, но гордой республики. Если его предположения были верными, именно так  и должны были поступить «рыцари плаща и кинжала» с  неопределёнными полномочиями, но даже в самую продуманную игру может внести коррективы стремительно развивающаяся политическая ситуация – всего скорее, суматоха с восстановлением конституционного порядка с одной стороны и  заблаговременная подготовка ответного экспромта с другой отодвинули на задний план процесс вербовки потенциального агента-смертника, а значит, давали шанс на выживание и лейтенанту полиции. Именно поэтому далёкому от политики россиянину импонировали собирательские амбиции грузинского президента. И, хотя Русаков понимал, что так фартить в жизни не может, но маленькая надежда всё-таки теплилась, а значит, в даже при  том варианте развития событий, который уже обыгрывает в своих мечтах Шония, в Цхинвали придётся лейтенанту ехать самому, а его подчиненного уже не будет на территории воссоединившегося государства.

 

                                          ***

Каждый из опытных игроков может назвать на своей памяти хотя бы один случай, когда вследствие специфического расклада козырный туз не сыграл. Именно это можно было предположить, наблюдая в динамике поведение лейтенанта полиции Григола Шония в день восьмого августа 2008 года. Ближе к вечеру и ему стало ясно, что ожидаемого блиц-крига не случится: почти все время  он кричал что-то в мобильный телефон, в те же редкие минуты, когда со своим начальством посредством чудо-устройства не общался, машинально доставал из кобуры пистолет – украинского производства «Форт-12» - всё время включая и выключая  предохранитель. В течение нескольких часов начальник  сельской полиции остался практически без личного состава – почти все, получив автоматы и положенное количество патронов из вскрытых цинков, отправлены были в распоряжение начальника телавского особого назначения отряда, направлявшегося к Цхинвали. В распоряжении лейтенанта остался русский подчинённый с непонятным правовым статусом и Мераб Басадзе, один из немногих местных жителей, служивших в полиции – с его легитимностью также были проблемы – восемнадцать юноше должно было исполниться лишь осенью. Во исполнение  приказа вышестоящих должностных лиц, находиться следовало в том самом пластиковом сооружении, которое так радовало глаз ещё недавно, то есть охранять подступы к селу с западной стороны. Селение было километрах в пяти за постом, начальство из мобильного телефона, по всей видимости, считало, что там ничего произойти не может и с других сторон ничего местным жителям не угрожает, а, возможно рассчитывая оперативно мобилизовать оставшихся  манатских правоохранителей в случае крайней нужды. Ночь, проведённая в новом «офисе» была не по времени спокойной, но сразу после рассвета  пролетавшая «вертушка» вероятно в качестве превентивной меры, тремя патронами из очереди прошила строение насквозь. Каким-то чудом никого из троих не зацепило, второй раз испытывать судьбу было бессмысленно, поэтому Шония, проявив гибкость, согласился на предложение более опытного в военных и житейских делах Русакова перейти в «бункер», тем более находилось это пристанище менее чем в ста метрах от официальной кибитки. Связь же держали не через допотопный коммутатор, а по мобильнику. Утро следующего дня ознаменовалось не менее экспрессивными разговорами лейтенанта по телефону с начальством, которое требовало того, чего начальник полиции дать не мог – ещё людей. Весь личный состав – три человека включая самого начальника милиции – передавался в распоряжение грузинского миротворческого батальона и обязан немедленно прибыть в Эргенти, что на подступах к столице мятежной автономии. Все сотрудники манатской полиции, садясь в новый «фольксваген», как и положено согласно инструкции, имея при себе автоматическое оружие, не до конца ещё осознавали, куда едут по знакомой дороге. Однако именно в то утро дорога по какой-то причине не обстреливалась, что создало ложную иллюзию спокойствия. Только на въезде в населённый пункт дорогу загораживал догоравший грузовик. Сергей, выйдя из машины первым и осмотрев участок дороги, заявил, что ни проехать, ни столкнуть препону не выйдет. Шония вышел убедиться в этом сам – до места назначения оставалось километров пять, бросать легковую машину не хотелось. С ним пошёл молодой Басадзе, не расстававшийся с выданным АКМС (бесприкладной модели) даже ночью, когда по приказу начальника приносил на пост питьевую воду в пластиковых бутылках. Как только двое скрылись за остовом большого автомобиля, у Русакова промелькнула мысль, что именно сейчас неплохо было бы дезертировать – он уже видел, что бескровного триумфа не будет, дальше начинается такая мясорубка, в которой чью-нибудь сторону принимать придётся, а война эта была для него чужой во всех смыслах. Он даже провернул ключ в замке зажигания, от чего нежно заурчал мотор иномарки. Но взрыв фугасного снаряда, как раз в той стороне, куда пошли его товарищи, заставил Сергея на время планы свои отложить. Он  выскочил из легковушки и, обойдя сгоревший «Урал», услышал второй взрыв – уже за спиной, машинально упав на землю, а когда поднялся и огляделся, понял, что быстрый побег ему не светит: второй фугас угодил в «фольксваген», который теперь бы не смог катиться, даже перевёрнутый на колёса и толкаемый несколькими мужчинами. Но больше его интересовала судьба отошедших коллег. Подбежав к следу недавнего взрыва, взору  навидавшегося на своём веку человека предстала такая картина, которая даже у него вызвала первой реакцией рвотные спазмы. Перепуганный, как загнанный в угол зверёк, парень сидел на земле, вцепившись в свой автомат, и, издавая то ли плач, то ли стон, указывал на лежавшее рядом мёртвое тело своего командира. Труп без правой руки и головы лежал тут же весь в брызгах хлынувшей сразу крови. В открытой кобуре не было пистолета – вероятно Шония в момент взрыва держал по своей привычке оружие в руке. Быстро придя в себя, бывший военный осмотрел парня – легко извлекаемый осколок торчал из икры правой ноги, других серьёзных ран не было. Аптечка осталась во взорванной и догоравшей машине, туда  возвращаться смысла не было. Для перевязки использована была оторванная от рубашки самого раненого полоса и чистый носовой платок – Сергей шутливо посетовал, что никто из троих не имел привычки носить с собой во фляжке коньяк. Потом, обыскав карманы убитого, забрал документы, деньги, пересчитав, назвал вслух точную сумму, хотя мальчик в это время вряд ли мог  осознанно воспринимать информацию. Не найдя мобильного телефона, спросил у Мераба, но тот только истерично замахал руками и громко взвыл от очередного приступа боли в ране. Потеря средства связи не очень тяготила Сергея, понимавшего уже, что никаких дельных приказов от начальства, которое не то что не владеет ситуацией, а даже не способно адекватно её оценивать, ждать не приходится, но выйти на командование хоть каким-нибудь подразделением было необходимо, чтобы сдать парня в санчасть – бывший прапорщик хорошо знал, чем может обернуться необработанная рана. Пройдя в том направлении, где Григол надеялся найти подразделение грузинских миротворцев, километра два, остановились на привал: Мераб идти быстро не мог по причине ноющей раны, потери крови, так же, вероятно, сказывался психологический шок. Поэтому решено было, что поиски продолжит старший из попутчиков, пока младший  отлежится в защищённом от  снайперов месте. На расстоянии  пяти километров, Сергей никаких военизированных подразделений не обнаружил. Окраины Цхинвала зияли разрушенными частными домами, в которых мирных жителей точно не осталось, да и последние вряд ли готовы были чем-либо помогать представителям грузинской полиции – в лучшем случае задержали и сдали бы властям (правда, неизвестно, кто в Цхинвали теперь власть) но арест одного  из попутчиков отнюдь не означал, что станут искать другого. Вернувшись туда, где оставил раненого товарища, Русаков с удовлетворением отметил, что парень заснул – в молодости сон человеку с хорошим иммунитетом заменяет интенсивную терапию – особенно если к средствам современной медицины у этого человека доступа нет. Под вечер без обсуждений решили возвращаться в Манати –  Мераб сказал, что пятнадцать километров за тот промежуток, который принято называть  тёмным временем суток (в августе ночи уже значительно длиннее июньских) сдюжит. Дорога ночью была такой же бесхозной, как и днём, и к рассвету сослуживцы добрались, правда, не до села, но до того места, где установлен был пропускной пункт. В продолжении суток, вероятно, пролетала ещё не одна вертушка – от красивого металлопластокового сооружения остался только выгоревший чёрный квадрат по периметру – впечатление было такое, что поливали домик из огнемёта. Зато «бункер» был ровно в том виде,  в каком его оставили вчера – там и обосновались под утро. Осмотр раны на ноге юноши Сергея огорчил – болезнетворного  процесса избежать не удалось. Но оба путника решили, что будет лучше несколько часов поспать: сказывалось ранение Мераба, старший же товарищ  не смыкал глаз уже вторые сутки. К  селу выдвинулись ближе к вечеру.

Уже на подходе к населённому пункту обратили внимание на странную тишину – совсем не слышно было собак. Войдя в село, ужаснулись ещё больше: в сумерках никто, казалось, не думал зажигать свет. Поравнявшись с первым домом, оба увидели, , что над кирпичными стенами нет крыши, а в окнах – стёкол. Следующий дом был победнее – сделан по типу мазанки, от него мало чего осталось после того, как в него преднамеренно въехала неизвестная единица бронетехники. Разрушениям подверглись далеко не все жилые дома, но людей не было нигде. У Русакова промелькнула мысль, что очень похожую картину видел он вчера на окраине Цхинвали. Но там город был всё же жив, хоть и жил он войной, там была надежда, что люди просто от уличных боёв углубились в те кварталы, где безопаснее, на улицах же Манати  вошедших не оставляло ощущение, что  поселение вымерло. Откуда пришло неведомое, оснащённое бронетехникой подразделение, куда ушли люди, или куда их увели насильно, понять было невозможно. Из Цхинвала в продолжение последних суток передвижения живой силы и техники в сторону Манати не было – это оба пришедшие в село человека знали точно. Немного успокаивало – если можно сохранять в такой ситуации спокойствие – то, что трупов ни во дворах, ни на улицах не обнаружили –  хотелось верить, что жители грузинского села просто ушли ещё до погромов. Больше всего поразило Сергея поведение в такой экстраординарной ситуации его молодого товарища. Мераб не кричал, не плакал, не бился ни в истерике,  ни в бессильной злобе. Второй в течении двух последних дней шок такого масштаба мог бы полностью сломать психику любого нормального человека. Но именно второй удар не просто привёл его в норму, как восстанавливает работу остановившегося было сердца удар электродефибриллятора, трагедия придала молодому человеку такую работоспособность и быстроту мышления, что, казалось, возраст мальчика увеличился вдвое, он и повзрослел и постарел одновременно. Первым делом Мераб поставил в известность  напарника, продолжая с уважением называть его «дядя Сергей», что не видит ничего недостойного или позорного, если тот прямо сейчас уйдёт ровно в том направлении, куда сам пожелает. После, подойдя к своему дому – в нём были выбиты окна, неудавшийся поджог оставил над ними чёрные следы копоти – спустился в подвал и принялся доставать оттуда то, что могло бы, по его мнению, в последующем пригодиться. Извлечены были несколько ручных гранат,  килограмма три похожего на мыло вещества,  ещё несколько десятков автоматных патронов. Было ли всё это не сданным в нарушение инструкций конфискатом, или просто богатства подростка, выросшего в зоне часто переходящего в горячую фазу холодного конфликта – Русаков знать не хотел, он был уверен, что сейчас гораздо нужнее – особенно самому юноше – вещи куда более мирного назначения, поэтому спросил о наличии в доме спирта и бинтов.  На это Басадзе достал пластиковую бутылку с денатуратом и чистую простыню. Это было уже что-то, хотя, взглянув ещё раз на рану товарища, вычистив её и перевязав условно стерильным материалом, бывший прапорщик отметил, что всё это нужно было делать вчера, а теперь бы очень кстати  была госпитализация.

Вряд ли можно так разграбить домохозяйство, чтобы после хозяин не нашёл в своём доме хоть чего-нибудь съестного – закончив то, что очень условно можно было назвать ужином, устроились на ночлег. Утром после очередной перевязки, решено было повторить «позавчерашний вариант»: Сергей, как «ходячий полицейский», пойдёт в сторону других грузинских сёл в анклаве, его «лежачий» коллега останется дожидаться помощи в своём разорённом жилище. Автомат был на двоих только один,  огнестрельная единица Сергея осталась в уничтоженной машине. Здесь также не было разногласий: оружие должно остаться у раненого. Во-первых, Сергей шёл не убивать (он искренне надеялся, что его война окончена), а привести помощь, во-вторых, человек, задержанный  патрулём любой стороны конфликта на дороге с боевым оружием, может быть по закону военного времени расстрелян на месте. В разорённом же селении вероятность проведения облавы или зачистки сомнительна. Дорогу, ведущую на осетинскую сторону размежевания, Русаков обоснованно проигнорировал, повернув к селу Тареби. Пройдя за два часа чуть больше десяти километров и войдя в селение, обнаружил он очень похожую картину: наспех и не подряд разрушенные дома, отсутствие как самих людей, так и следов расправы над ними. Дальше дорога проходила через осетинское село. Если дела грузин так плохи, как на это указывали вопиющие факты, в следующем населённом пункте должно быть какое-либо подразделение силовых структур – может быть даже подведомственное российскому армейскому командованию. Сдаться сейчас для Русакова означало в лучшем случае получить большой тюремный срок. Но тогда высланный за вторым полицейским наряд точно не возьмет мальца живым – наличие автомата разогреет горячую кровь молодого горца, в ответ дом, всего скорее, просто забросают гранатами – и жертва свободой не спасёт парню жизнь. Вообще здоровье этого не чужого ему теперь  человека, причём душевное не меньше физического, беспокоило Сергея, и он решительно повернул назад. Как и опасался, Мераба в доме не обнаружил, не было также оружия, извлечённого вчера из подвала боезапаса, не хватало и стоявшей вчера у входа одноосной тачки, какие украинцы называют «кравчучками».Даже не чувствуя, а зная наверное, что нужно идти к бункеру, чтобы предотвратить нечто страшное, прошагавший в этот день уже не один десяток километров немолодой мужчина в меру сил поспешил к посту, но сделав лишь несколько десятков шагов, понял, что опоздал: взрыв, мощности пусть и не большой, но достаточной, чтобы произвести определённые разрушения, пронзил его слух. Лишь через полчаса, прибыв на место, оценил человек, умеющий и работать и воевать, на что способен другой человек, пусть намного моложе и слабее его, но одержимый определённой идеей.

 Дорогу на Манати, в той её части, что проходила между двумя скалистыми хребтами, перегораживала огромная – общим объёмом больше десяти кубов – гранитная глыба, ранее возвышавшаяся с более крутой стороны. Сорвана была она с прежнего места мощным взрывом – вероятно, тротила, сдетонировавшего от взрыва ручной гранаты. Каким образом раненный в ногу явно не здоровый человек мог вскарабкаться   по практически отвесной скале, и как мальчик, ничего не смыслящий во  взрывотехнике, сумел точно рассчитать то место, куда следует заложить заряд – этому логических объяснений не было. Но теперь каменная препона загораживала проезд любому транспорту, не прошёл бы  без предварительной расчистки ни колёсный, ни гусеничный вездеход, ни танк, ни бульдозер. Мераб сидел прямо на земле, поджав под себя левую ногу и вытянув вперёд раненую, излучая чувство удовлетворённости, как  выложившийся стайер  после удачного финишного рывка.

 – Ну и что ты здесь, сопляк, натворил? – выкрикнул, задыхаясь, подбежавший Русаков, явно не разделяя восторга своего попутчика.

Теперь отсидеться незамеченными не оставалось ни малейшей надежды.

– Это, дядя Сергей, чтобы  они не прошли здесь, пока наши не вернутся!  - с гордостью ответил Мераб.

 – Какие ваши и откуда вернутся?! – Русаков не находил слов, даже матерных, чтобы коротко описать ситуацию и вложить всю информацию в горячую голову молодого своего попутчика. – Ты разве не понимаешь, что происходит? Вертушки с самого первого дня как у себя дома летают, самолётов ты сколько за последний день насчитал? Федералы уже давно наземную операцию начали, если здесь ДШБ пройдёт, ты что из-за камешка отстреливаться будешь и чем?

  –  Никакой сюда десант не придёт,  - с видом человека осведомлённого спокойно отвечал Мераб, – не успеет. И войска Россия не посмеет вводить – весь мир за нас. Нам только собраться, это несколько часов.

 – Да вы уже три дня собираетесь! И Москва плевать хотела на весь мир, так что уже ограниченный контингент куда надо введён. Там всё с размахом делается, могли и Армению сгоряча занять, чтобы два раза не бегать, ну а Грузии твоей точно уже нет!

Сергей сразу понял, что с последней фразой погорячился, лишь встретив железный взгляд собеседника, который очень спокойно и без всякой злобы, но тоном, не дающим возможности усомниться, ответил:

 – Это ты врёшь, дядя Сергей! Грузия есть! Грузия всегда будет!

 

                                  ***

Каждое новое время рождает свой типаж героя, а уж если речь заходит о героях бранных полей, образ такого воина просто необходим, хотя бы для того, чтобы материализовать предмет гордости  страны. О военной аристократии речь не идёт – каждый сколько-нибудь уважающий себя военачальник всегда считал своим долгом нанять (либо купить) художника, который увековечил бы далеко не всегда выдающихся способностей персону. Но во все века существовали ещё скромные работяги военного производства, усилиями каких, честно говоря, и велись те войны, которыми сверхдержавы прирастали. Имя им было «легион» во времена древнего Рима. После долгие столетия гарцевали Европой злые мавры, в ответ на эти выпады благородные рыцари, испросив благословения у очередного петрова правопреемника, грабили доступные им части Азии, восточную часть которой осадили золотой ордой не менее благородные воины, ведомые своими ханами  По прошествии веков прославляли  имя испанского короля конкистадоры, неся неразумным индейцам слово божие,  а, спустя ещё столетия, влача тяжкое бремя человека с эксклюзивным цветом кожи,  освобождали Африку от проклятых зулусов солдаты её величества. История, к сожалению, сохранила имена этих доблестных воинов лишь в памяти их кровных потомков, портреты немногих из них украшают картинные галереи, в последние десятилетия лишь при помощи фотографий и киноплёнок стало возможным видеть их лица. Однако, большинство империй, в лице государственных институтов и персон, оные возглавляющих, такими своими подданными гордились и в их судьбах проявляли участие, с древнейших времен допуская (разумеется при условии соблюдения субординации) к разделу военной добычи, и не оставляя заботой своих верных слуг в старости, если какому ветерану посчастливится до указанного периода своей жизни уцелеть. Век двадцатый (если верить официальным источникам) окончательно покончил с такой средневековой дикостью, как грабежи и мародёрство, оставив военному сословию лишь жалованье, но восхищаться верными сынами ни на миг не переставала ни одна из уважающих себя империй.

Старший прапорщик Томчук был одним из тех кадровиков, кем страна могла по праву гордиться. Начал он службу своему родному наднациональному образованию, когда последнее ещё называлось Советским Союзом, участием в той колониальной войне, которая, по мнению высшего военного и политического руководства должна была расширить сферу влияния этой без сомнения блистательной империи ещё на тысячу километров к югу. Служил молодой тогда прапорщик не за страх, а за совесть, поэтому гордилась им, не меньше, чем Родина, молодая на тот момент времени жена. Новое мышление в международной политике заставило великую империю далёкие земли оставить, так и не осчастливив местные народности продолжительным военным присутствием, а прапорщика - сменить место службы на российское Нечерноземье. По чистой случайности с переводом совпал первый развод, но это вовсе не потому, что супруга не получала больше подарков в виде изделий из каракуля и не отоваривала чеки в «Берёзке» - просто, в жизни каждой женщины может наступить момент, когда жажда исканий берёт верх над скучной супружеской верностью, и обвинять в этом представительницу прекрасного пола может лишь бессердечный ханжа.  Однако прозябание в заштатном гарнизоне не длилось вечно – пришёл момент, когда Родине вновь понадобились навыки контрактника. На этот раз принадлежавшая империи на совершенно законных основаниях колония вознамерилась, не спросившись центра, братскую семью народов покинуть. Лишь профессионализм таких военных, как Томчук, удержал  временно заблуждающихся подданных от шага неразумного и непоправимого – и деятельность военного оценила не только Родина, но и всё ещё любимая жена – всё потому, что патриотка, а вовсе не из-за тех сотен тысяч «боевых», которые контрактник получил за вычетом двадцати процентов «отката» у специального чиновника в Ростове-на-Дону.

После семейство Томчуков разлучалось ещё раз, но семейное гнездо очень скоро восстановила грянувшая вторая фаза контртеррористической операции, да ещё, быть может, время, которое не способствует успеху исканий любой женщины, выводя на всеобщее обозрение такую пикантную её особенность, как возраст. Впрочем, старший прапорщик Томчук жизнью был доволен, искренне любя и ту страну и ту женщину, которых считал своими и робко надеясь на взаимность. Было бы преступлением против истины говорить, что вся жизнь бравого военного сводилась к стяжательству, хотя, довольно часто называли его недоброжелатели «жадным хохлом». Во время исполнения служебных обязанностей всякая меркантильность отходила на задний план. Но что же плохого в том, чтобы человек в свободное своё время считал свои же доходы, как реальные, так и прогнозируемые. Имей Томчук в молодости возможность выучиться, из него вышел бы непревзойдённый экономист. Но карьера сложилась так, как сложилась, и рассчитывать нужно было исходя из наличествующих довольно ограниченных ресурсов. Выслуга лет позволяла старшему прапорщику выйти в отставку уже через полгода - по окончании очередного пятилетнего контракта. На семейном совете решено было отставнику переехать на проживание поближе к малой своей родине (а призывался Томчук из Сумской области). Однако ностальгия играла далеко не главную роль. Во-первых пенсия прапорщика, даже ветерана горячих точек, в России имеет покупательную способность ниже, чем на территории братской, но всё же суверенной страны: об этом с восторгом сообщала всем своим подружкам жена, побывав у родственников мужа и сделав глубокий вывод, что «дешёвое там абсолютно всё». Сбережений и выходного пособия на квартиру в областном центре Российской Федерации точно бы не хватило, а в аналогичном украинском мегаполисе – «выкрутить» было можно. При этом местные власти украинских городов с таким вдохновением заботятся о состоятельных горожанах, дотируя тарифы ( ведь всем известно, что дотация тарифа  - это перераспределение  средств бюджета между собственниками жилья пропорционально находящемуся в собственности метражу), что можно было без опаски покупать квартиру большого размера, зная, что доброе государство никогда не оставит заботой людей наидостойнейших,  ежемесячно выделяя им столь изящно завуалированное подаяние. В скверной памяти годы девяностые несчастным отставникам приходилось регистрироваться в приграничных российских областях, и каждый месяц пересекать прошедшую по сердцам и кошелькам границу, чтобы привезти заветные рубли. Теперь взаимоинтеграция банковских сфер даёт возможность далеко не ездить, оплачивая, правда, небольшой процент банку. Ещё высокий статус участника боевых действий давал право на налоговые льготы, в том случае, если бы в отставном прапорщике взыграла деловая активность – бывшие колонии вообще любят оплачивать долги империй за счёт добросовестных своих налогоплательщиков и не взимать подати с тех, перед кем задолжала метрополия. Немного хуже в независимой стране с медициной, особенно в сельской местности – однако прапорщик был не так глуп, чтобы покупать жильё в районе депрессивном. Но была ещё одна причина у семейства Томчуков перебраться в страну ближнего зарубежья - дети. У старшего прапорщика были сыновья, а это налагало на родителей ещё одну ответственность: уберечь от службы в армии. Инициатива исходила от сердобольной матери, но кадровый военный в этом не смел ей перечить. Это не делало его меньшим патриотом своей страны: свой долг он отдавал сполна, также считал, что все юноши призывного возраста должны пройти суровую школу мужества. Но в отношении детей родных патриот согласен был не то что поступиться принципами, а просто не заострять внимание на несущественных нюансах. Тем более, что внешняя и внутренняя политика Российского государства настолько миролюбива, что нельзя наверное сказать, где, кого и к чему уже через несколько лет придётся понуждать. Именно поэтому старший сын Томчука  был уже прописан у своей  бабушки с тем, чтобы шестнадцатилетие встретить в Украине и получить паспорт синего цвета. В общем, судьба отставника на территории постсоветского пространства, если не считать некоторых формальностей, манила радужными перспективами, словно и не было их никому не интересной шароварной «незалёжности», тем больнее и обиднее воспринимались потенциальным пенсионером те явно негативные тенденции, что исходили  от руководства родной ему земли. Судя по тому, что передавали средства массовой информации,  воду в Киеве мутили уроженцы западных областей,  потомки тех коварных врагов собственного народа, что считали расчленённые части суши вместе с прилегающими к ним равнинами землёй своей и категорически отказывались признать за пришедшей туда армией великой страны статус освободительницы. Здесь военный медиа-ресурсам доверял безгранично, он даже, имея богатый опыт общения с народностями немирным, точно знал и то, чего с  голубых экранов простым обывателям не говорилось: зло  коренилось в  горском происхождении возмутителей спокойствия, ведь все, кто не давал его стране спокойно развиваться (не важно, проживали они в границах империи или за пределами её) были выходцами именно с гор. Странные поползновения на вступление во враждебный России военный блок не так пугали потенциального жителя хлебосольной для достойных людей Украины массовыми вылетами с украинских баз самолётов или артиллерийскими обстрелами приграничных областей ( поверить в такое могут лишь полные болваны, хотя делать вид, что верят, должны абсолютно все). Старший прапорщик, как уже отмечалось, был силён в экономических вопросах и понимал, что главная опасность, которую несёт милитаристский блок, это увеличение средней зарплаты в братской республике вследствие интеграции последней в сообщество стран с более высоким среднедушевым доходом и возможностью выезда экономически активной части населения на более прибыльные, чем раньше, заработки, то есть, переходя на язык его любимой жены, «там  со временем перестанет быть дешёвым абсолютно всё». Такая подлость от своих бывших соотечественников оскорбляла заслуженного возвращенца, считавшего идеальными времена тотальной дисциплины, когда все работали за положенную государством зарплату, и железного занавеса, из-за которого высовываться имели право лишь те, кому положено. Вот почему военный все цветные революции воспринимал как провокацию не только против своей страны, но и против себя лично. Вот почему приказ об участии его полка в миропринужденческой операции воспринял не только как шанс, дающий возможность хоть ненадолго вернуться в родную стихию, но и способ реализации личных амбиций по уничтожению посевов оранжевой чумы во всём мире.

 Колонна бронетехники, где одной из боевых машин пехоты командовал старший прапорщик Томчук, после выполнения боевой задачи, планово перемещалась к месту новой дислокации по дороге от Цхинвала на Манати, когда неожиданно был дан  приказ  об остановке. Информация из наушников давала понять, что въезд в селение блокирован ещё на подступах, дорога перекрыта и простреливается вооружённым банд-формированием, либо остатками регулярных грузинских частей. Отдав распоряжения на счет техники, старший прапорщик Томчук пошёл в голову колонны, чтобы точнее узнать, что же может помешать его подразделению выполнить очередную боевую задачу. Увидел он в очень удачном месте расположенный профессионально поставленный ДЗОТ, из которого должна противником просматриваться,  а, быть может и простреливаться, дорога, метрах в тридцати перед защищенной  огневой точкой  дорога была перекрыта такой насыпанной горой из камней, какую в городских условиях можно было бы принять за баррикаду. Все попытки приблизиться к насыпи пресекались одиночными неприцельными выстрелами из «Калаша», два раза давали длинные очереди. Мнения собравшихся и куривших с безопасной стороны бронетехники офицеров разделились: одни настаивали, что о чрезвычайном происшествии следует доложить по команде и дожидаться подразделения специального назначения для ликвидации группировки террористов, другие, в преобладающем количестве, утверждали, что никакой опасности засевшие в укрытии не представляют – если бы имелись у врагов средства ведения боя посерьёзней автомата Калашникова, уже давно бы обстреляна была бронетехника, что скорее всего там собрались недобитые в Цхинвале грузинские полицаи и(или) так называемые миротворцы, что эти «полтора инвалида» вовсе не опасны, и взять их своими силами будет довольно просто, а если поднимать хай и просить подмоги, потом их же в дивизии подымут на смех. Старший колонны майор Делов, которого Томчук знал по службе не один год, также не хотел огласки – он и так уже имел выговор за неудовлетворительное состояние боевой техники своего подразделения, вынесенный генералом лично ещё утром седьмого числа. Удар прямой наводкой, разумеется, стёр бы с лица земли огневую точку вместе с защитниками, но этот же удар мог нанести непоправимый ущерб дороге, а это означало невозможность прибыть в срок в пункт назначения. Все склонялись больше к обстрелу из миномётов. Шустрый лейтенант Нечипоренко из особого отдела, ехавший старшим одной из машин и всегда имея при себе ноутбук запросил-таки  по  своему ведомству, и оказалось, что о наличии в означенной местности укрепления из оперативных сводок известно, что строилось оно специально для будущих диверсий,  а руководил работами специально присланный из Тбилиси ранее нанятый на службу грузинской военщиной особо опасный рецидивист по кличке «Хохол», долгое время терроризировавший одну из областей восточной Украины. Сообщениями такого рода, переведёнными в электронную форму, в период шпиономании последних лет были полны базы данных спецслужб обеих сторон, никто, разумеется, всерьёз их не воспринимал, особистов лишь радовало то, что век двадцать первый позволял не хранить кучу бумаг  с переписанными на них десятки раз перевербованными профессиональными стукачами местными сплетнями, а оплатив труд вольнонаёмной либо военной девушки-оператора компьютерного набора, загнать всю эту муть в закрома жёсткого диска. Теперь офицерство думало, сколько же в этой информации правды, а острый на язык прапорщик Малинкевич сказал с усмешкой, подкалывая Томчука: «Дед, сходи с «зёмой» побалакай, а то он с нами брезгует». Но старший прапорщик не так обиделся на шутку, как воодушевился идеей: он имел опыт общения с людьми мягко выражаясь незаконопослушными, и то что до сих пор оставался живым, а собеседники – далеко не всегда, говорило о его профессионализме. А что как действительно удастся усыпить бдительность террористов, и даже взять кого-нибудь из них живым. На вопросительный взгляд майор Делов в ответ утвердительно кивнул, и старый умелый воин перебежками быстро добрался до каменной насыпи. Прежде, чем вступать в разговор, следовало проверить, а достойны ли собеседники такой чести – общаться лично с контрактником Российской армии. Тридцать метров – расстояние, для броска преодолимое, поэтому без всяких предупреждений  из-за баррикады в сторону бункера полетела ручная граната, разорвавшаяся через положенное время над головами находящихся внутри людей.

– Ну, что, Хохол, живой? – весело крикнул Томчук.

Вместо ответа из ДЗОТа раздался одиночный выстрел – это означало, что для технического решения проблемы необходимы средства, посерьезнее гранат.

 – Эй , Хохол! – голосом, настроенным уже на контакт сказал представитель российской армии. – А ты что, реально хохол?

 – Я не хохол, я украинец! – ответил из бункера голос человека с правильным ленинградским произношением.

 

                                         ***

……………..

 – Я не хохол, я украинец! – неожиданно даже для самого себя произнёс услышанную когда-то и отложившуюся в подсознании фразу уроженец Псковской области, бывший прапорщик Советской и Российской армии, гражданин России(согласно паспорту) Сергей Русаков.

  –  А это тебе не поможет, - сказал Томчук, не осознававший принципиальной разницы между терминами. – Ты тут нам дорогу закрыл, а ехать ведь надо. Хочешь живым остаться – пока во всяком случае – выганяй всех своих горных друзей и сам впереди мордой в камни лягай. Стволы вперёд себя выбрасывать – а нет, тогда будем без дипломатии говорить – если ты правда такой боевой хохол, как особисты написали, сам должен видеть, от чего погибать будешь.

Количество и качество техники действительно впечатляло.

 – Это вы напрасно сделаете! -Уверенно крикнул Русаков.

 – А что у вас там, заложники?

 – Заложники! – радостно выпалил Сергей.

………………

Заложники! Конечно «заложники», вот то слово, за которое можно зацепиться! Как же он не додумался до этого самостоятельно, а теперь сам бог велел эту тему раскручивать, раз пошли с ними на контакт, значит есть шанс, что выживет из двоих хотя бы один…

……………….

Уже третьи сутки не мог определиться Русаков со своим статусом в том убежище, которое сам воздвиг и где получил он пристанище с ослабевшим юных лет напарником. Он не командовал этим молодым человеком, равно как и не был в его подчинении, хотя не далее как вчера вечером ходил в село за пищей, водой, а также в надежде найти хоть какие-нибудь лекарственные препараты: заражение выполняло свою тлетворную миссию, и мальчишка таял на глазах. В охранниках Мераб не нуждался, поскольку автомата последние несколько суток из рук не выпускал, да и не вооружённый человек мог бы сейчас обеспечить молодому человеку безопасность, а исключительно врач. И без того не будучи широк в кости, юноша за последние дни иссох настолько, что весил, казалось, килограммов не больше сорока. Но при этом бодрость духа не покидала его ни на секунду, он шутил, как и в здоровом своём состоянии, не смешно и плоско, всё так же был уверен в скором подходе войск грузинской армии. При этом был молодой человек абсолютно вменяем. Русаков одно время работал водителем при психиатрическом стационаре, и, наблюдая   контингент, научился по множеству признаков определять степень глубины душевного расстройства человека. По крайней мере,  сынков влиятельных пап, приходивших за справкой, чтобы  не сесть за совершённое преступление в тюрьму, он выявлял сразу по милому просяще - ласковому взгляду и готовности простодушно выпрашивать у малоимущих хлебушка к своей чёрной икорке, но не дай вам бог встретиться без свидетелей со сворой этого человеческого отребья, уверенного в собственной безнаказанности и всемогуществе родителя. А ещё иногда зоркий наблюдатель ловил себя на мысли, что может даже среди малознакомых людей определить потенциального пациента  того клинического  заведения, куда регулярно привозил продукты питания. Но Мераб Басадзе расстройством психики точно не страдал, хотя и был целеустремлён настолько, что, казалось, готов на всё ради достижения цели – для людей, способных оплатить дорогого адвоката такое состояние может быть названо «аффектом» и является обстоятельством, как правило, смягчающим, если речь заходит об ответственности за противоправные действия, то же самое состояние, когда речь заходит о наказании за преступление, совершённое неплатежеспособным субъектом, так же в судебных записях фиксируется, но уже как мотив, и называется иногда«хулиганскими побуждениями», что естественно, склоняет высокий суд к вынесению более строгого приговора. Цели Мераба в эти дни сформулировать не смог бы никто, включая его самого, молодой парень просто ждал того, чего случиться не могло наверное.

 Старший товарищ оставался при нём, хотя не мог даже себе объяснить для чего. Чувство дежа-вю охватывало Сергея всё с большей силой: второй раз прямо перед ним угасала молодая жизнь, уходил человек, жить просто обязанный, и снова ничем этого человека среди живых нельзя было удержать. Русаков, имеющий опыт работы, которая, являясь физической, тем не менее не возможна без приложения ума, начиная новый объект – будь то ремонт или строительство, почти никогда не представлял себе все шаги пооперационно, но чётко знал, с чего работу начать, и, когда маховик труда бывал запущен – каждая предыдущая операция определяла последующую – тогда мастер говорил, что работа сама подсказывает, что делать дальше. Дотошное начальство или въедливые заказчики, начитавшиеся, насмотревшиеся и наслушавшиеся публичных специалистов и составившие под их воздействием искажённое впечатление о трудоёмкости всего процесса, часто упрекали работника в медлительности, но человек с руками и головой всегда знал себе цену и продолжал дело, в котором уверен. Но что же делать, если не пройдена даже первая точка, и не знаешь, нужно ли вообще хоть кому-нибудь то, чем ты занимаешься? Примерно в таком состоянии пребывал Сергей, то ли опекая Мераба, то ли «подсобничая» ему. Первый день малый ещё проявлял физическую активность, набросав вокруг глыбы множество камней помельче. Назавтра лишь сгрёб их в насыпное препятствие. По нескольку раз на дню предлагал он «дяде Сергею» уходить, но последний, несмотря на все свои сомнения в целесообразности принятого ранее решения, оставался рядом. Появление вдалеке колонны напарники восприняли по-разному, но оба без излишнего оптимизма. Мераб всерьёз готовился принять последний бой, не до конца представляя, как автомат Калашникова можно использовать против бронетехники, Сергей же почти сразу осознал, что скорее всего будет отдан приказ о физическом уничтожении почти не представляющего опасности противника: боевой запал Мераба наверняка спровоцирует это решение командования. Первые выстрелы очередями сделал юноша – прицельной стрельбы, разумеется, не получилось, однако именно потому, что молодой напарник стрелять не умел, автомат перешёл в руки старшего товарища: Русаков боялся, что пуля-дура случайно в одну из живых мишеней попадёт. Сам он стрелял хорошо и метил так, чтобы пуля, попав в поле зрения конкретного наступающего, в то же время, точно человека не задела, а лишь спугнула. Убийство своих соотечественников, пусть даже пришедших в чужую страну с оккупационной миссией, он считал для себя таким же недопустимым, как и убийство по заказу подгебованной сволочи гражданина страны для него чужой. Весь этот цирк со стрельбой по дороге мог продлиться до того момента, когда ближе подойдёт и оценит ситуацию человек, в военных операциях  такого рода сведущий, а этот подошедший, которого, невзирая на  «шоканье и гэканье» в разговорной речи, Русаков сразу мысленно окрестил «кацапом», именно таким тёртым и был. И вот заветное, забытое им и произнесённое машинально условным противником слово, на которое, вероятно, клюнул, хоть и опытный, но простоватый переговорщик. Сергей уже смирился с мыслью, что сдаться федералам ему так или иначе придётся. За военные преступления – а именно это ему, вероятно, инкриминируют, предусмотрена высшая мера, на которую, правда, Россия соблюдает мораторий, но введение военного положения может установить свои законы, особенно в зоне конфликта. Но даже не этого он больше всего опасался, а того, что старые «знакомые» смогут достать его и под армейским конвоем – тогда умирать он будет, вероятно, долго и мучительно. Вот почему рассматривался им такой вариант: выйдя из укрытия, спровоцировать чем-нибудь солдат с готовым к выстрелу боевым оружием – тогда нервный воин выпустит в  него автоматную очередь – лёгкая быстрая смерть. Только сдаваться первым ему никак нельзя: мальчишка практически лежит на ручных гранатах и живым точно не будет взят, особенно, если увидит  пленение или смерть товарища. А вот если он мнимый заложник, есть возможность парня выдать, как жест доброй воли, состояние здоровья молодого человека не заронит даже тени подозрения в его участии  в сопротивлении. А после, уже будучи уверенным, что пацана везут в лазарет, легче будет решать за себя самому – там «работа подскажет». Если «кацап» на «заложника» клюнул – уже можно будет сказать, что не зря Сергей пробыл столько времени в бункере. Не менее  сложной частью плана было уговорить мальца выйти первым. Для этого нужно найти слова, достойные его доверия. Поэтому Русаков, хоть разговаривать с людьми и умел, здесь начал с опаской:

– Мераб, выслушай до конца, и постараяся понять, что я единственный выход предлагаю. – Юноша, уже многое понимавший и сам, смотрел на старшего товарища обречёнными глазами. –  Все игры кончились. Про заложников ты слышал. Я сейчас буду играть, будто тебя выпускаю. Допрашивать тебя сразу точно не станут, а если начнут – коси под обморок, а может быть, тебе и косить не придётся. Главное запомни: стрелял сейчас я, и взрывал скалу я. Это самое меньшее, что мне «шить» будут, хотя крови на мне нет. Запомни, если тебя вдруг после прессовать станут или на понт брать: нет даже на мне крови, а на тебе тем более.

Юноша, являвший последние дни образец стойкости и мужества, посмотрел на Русакова пустыми испуганными глазами и голосом, выдававшим готовность разрыдаться, тихо произнёс:

 – Дядя Сергей!.. – но тот резко прервал:

 – И ещё послушай, чтобы сердце на меня не держал. Я не прав был тогда про страну твою. Она действительно есть и будет – всегда будет. Все империи рассыплются, как бы они себя ни называли: оккупанты, освободители, старшие братья – все эти турции, россии, америки, все схлынут, а страна твоя навсегда останется. У многих наций нет своей страны, а есть такие, что себе её получили, да сразу и продали – за дешёвую подачку продали, даже не себе подачку, а тем, кто сотни лет и так жирует. Сейчас ты для своей страны сделал всё, что мог – больше, чем мог, и у тебя твоя страна есть. Но ей ещё нужно, чтобы ты был у неё. А для этого ты должен выжить, слышишь, сынок, обязан выжить! Иди быстрей, пока у них там «концепция не поменялась»…

Молодой человек посмотрел на годившегося ему в отцы мужчину, но уже без страха, попробовал поднять руку, чтобы то ли помахать ею на прощанье, то ли резко махнуть, но сразу опустил и медленно пошел на дневной свет – в этот день Мераб впервые выходил наружу. Все оставшиеся гранаты Русаков пересчитал, боясь, что молодой парень в запале захочет сделать что-то необдуманное, потом разрядил автомат – он вряд ли понадобится. Достал из-за обложки паспорта рисунок дочки – добрый фогель грустно улыбался его же глазами с листа бумаги – рисунок,  наверное,  отберут вместе с документами. Ещё раз посмотрел вслед медленно идущему к насыпанной баррикаде Мерабу, и только одна радостная мысль билась в голове: не напрасно все, что за последние дни случилось, если этот мальчик выживет. Хотя бы одной смерти не будет.  Так в шахматах, которыми он увлекался ещё до армии, иногда жертвуют пешку, прикрывая фигуру тяжёлую.  Не обидно быть в свой игре пешкой – это куда пристойнее, чем в чужой  к примеру конём (а скорее тупым бараном или ещё какой бессловесной одноразовой тварью). Что теперь делать – покажет, как говорится, работа.  Сейчас удостовериться, что мальца поведут, куда положено, главное, что он будет жить, даже если сколько-нибудь отсидит. Вины на нём нет совсем, но вот же на самом Сергее нет тоже, а расстрельной статьёй уже можно лоб клеймить… Вдруг несколько хлопков, похожих на пистолетные выстрелы, разорвали установившуюся было тишину. Сергей встрепенулся: кто-то из «Макарова» шмаляет… Нет, не «Макар»… «Форт»!

 –  Чёрт, это же гришкин ствол!.. – Сергей уставился  в прорезь ДЗОТа на тех двоих людей, что были уже в нескольких шагах друг от друга: Мераб, ростом не добиравший и до груди «кацапа», и напротив него сам старший прапорщик, медленно оползавший вниз после выстрелов в упор. 

Табельное оружие лейтенанта Шония, самозарядный пистолет «Форт-12»,  находилось в момент гибели  в кобуре полицейского. В руке Григол держал в ту роковую секунду мобильный телефон - вот почему Сергей не обнаружил аппарат при осмотре. Паренёк сразу после взрыва фугаса не впал в прострацию, а потянулся за огнестрельным оружием командира, зная наперёд, что оно ему ещё понадобится. И все эти дни, даже чувствуя, что медленно умирает, не выдал себя ни движением, ни намёком, и, уходя, не оставил чужеземцу не нужное тому оружие. Русаков ошибался, полагая, что Мераб боится плена, возможных побоев и пыток, тюремного срока, ответственности за несовершённое.  Всё это легко стерпит настоящий мужчина. Больше всего боялся он получить жизнь из рук тех, в ком видел оккупантов своей страны – даже если они дорисовали пятый луч к светилу на своих кокардах и не участвовали лично в разграблении его родного села. Прощая своей стране многие страшные и позорные вещи, преступлений против собственного народа и его  пусть  далёкого от совершенства государства парень не прощал никому. Для молодого гражданина своей страны поклониться её палачам  было так же противоестественно, как его старшему товарищу убить человека ради спасения собственной шкуры  - а Сергей, проживший изрядно и обоснованно считавший себя человеком неглупым, такой простой вещи вовремя понять не смог. И испуг в  глазах повзрослевшего мальчика, и не поддающееся чёткому описанию психологами и психиатрами его состояние, и желание высказаться – всему объяснения появлялись только сейчас. Автоматная очередь прошила стоящего во весь рост молодого воина, избавив противную сторону от хлопот, связанных с его же исцелением. Несколько человек метнулись к баррикаде, подхватив своего убитого товарища и унося тело с поля боя. Один из них крикнул в запале: «Ну, хохол, молись хохляцкому своему патриархату, чтобы тебе быстро сдохнуть», и отбежали, оставив двух автоматчиков следить за выходом из бункера с приказом стрелять на поражение по любому, кто только высунет оттуда своё  бандеровское хлебало. Взбесившийся майор Делов дал приказ бить по ДЗОТу прямой наводкой из развёрнутого в десять минут «Града». Одного залпа было достаточно, чтобы не только стереть с лица земли защищённую огневую точку, а и снять два метра горной породы с пологой стороны обрамления дороги, но, на всякий случай, а может в приступе праведного гнева, майор приказал ещё раз ударить по той же цели из идущей в колонне «Буратины». Дорога оказалась  непроходимой для всех видов бронетехники, подразделение не прибыло в указанное время в пункт назначения, об инциденте стало известно в штабе дивизии. Майор Делов был понижен в должности, но уже через месяц в ней восстановлен, как особо отличившийся при проведении операции по понуждению к миру и последующих заслугах при оказании военной помощи братскому народу.

Транспортировку  на родину (город Гурынь Сумской области) тела старшего прапорщика Томчука и расходы на похороны героя оплатило Министерство обороны Российской Федерации, однако от салютационной стрельбы при погребении, учитывая временное притупление лояльности южных губерний, пришлось отказаться. После безутешная вдова долго рассказывала по знакомым, что горько разочаровалась в украинцах.

 Само чрезвычайное происшествие не афишировалось, но место по дороге на Манати до самого выхода с территории Южной Осетии 58-й Армии называлось военнослужащими, в том числе в радиопереговорах и оперативных донесениях, не иначе как «хохляцким перевалом».

 Жители  грузинского села Манати могли бы дать указанному участку местности и другое название. Но в этом селении  на сегодняшний день не проживает никто.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/