Посвящается памяти

                                                                     Сергея Ивановича Ежелева     

 

 

                                 Золочение огнём.

                                          Пролог.

Город окружного значения Урбень, расположенный  в самом центре Тюменской области, не отличается от сотен других российских городков, которые заносчивые москвичи назвали бы «заштатными». Основанный в шестидесятых годах двадцатого века на базе местного леспромхоза и разросшийся в связи с освоением залежей нефти и газа, административный центр действительно имеет стандартный набор предприятий (учреждений, организаций), необходимых для функционирования населенного пункта числом жителей около пятидесяти тысяч. Вокзалом он касается железной дороги, обогревается теплоэлектроцентралью, которая размерами, конечно, уступает сургутским и тюменским, но, тем не менее, является гордостью жителей и неотъемлемой частью инфраструктуры. Жилые дома от деревянных срубов и балков-вагончиков, на окраинах до элитных многоэтажек (в местном, разумеется, значении этого словосочетания) ближе к центру, отображают все эпохи и социальные условия. Единственной достопримечательностью, какую можно считать уникальной, есть не по чину городка высокая златоглавая церковь – при этом размеры храма никак не соответствуют внутреннему антуражу – такое впечатление, что затраты как труда, так и средств на оформление внутри храма рассчитаны были под здание в несколько раз меньшее. Это не далеко от истины: стены поднимали в бедные девяностые годы на пожертвования очень богобоязненного местного уроженца, к кому на волне дикого капитализма деньги как легко пришли, так через несколько лет легко от него и схлынули. Однако подвижник, прежде чем обосноваться на вечное поселение по ту сторону Атлантики, успел-таки не только выстроить бетонно-кирпичный колосс, но и увенчать его куполом, правда, листовой металл был всего лишь прокрашен в один слой полупрозрачной гексафталиевой грунтовкой и одним слоем серебрянки. Сделано это было в то время наспех, купол начал «облетать» уже на следующую весну, и святилище долгие годы пугало окрестных жителей черной верхушкой. Тем не менее, сейчас церковь просто ослепляет созерцателей позолотой луковки-купола, особенно среди солнечного дня: сооружение расположено в самой северной точке Урбени, и небесное светило постоянно озаряет обывателям хотя бы часть величественной конструкции. Только очень пристальному взгляду специалиста, да и то не со всякой точки прилегающей местности, видна огреха в работе золотильных дел мастера, осуществившего в своё время грандиозный проект облагораживания верхушки божественного здания. Купол, увенчанный крестом, сложен из шестидесяти четырех меридианов-лепестков, каждый из которых облегает луковку от креста до нижнего обода металлоконструкции. На шестьдесят из них действительно нанесена позолота, и, за более чем десять лет, качество обработанной поверхности не ухудшилось ни на йоту. Если же внимательно посмотреть на купол с северной стороны храма, с опушки глухого таёжного леса, выбрав временем наблюдения ночь ( на указанной географической широте летом ночи белые), то можно увидеть существенные различия в качестве обработки поверхности: четыре лепестка не позолочены, а покрашены в близкий к золотому, но всё же  жёлтый цвет. По одной из версий местного сарафанного радио именно поэтому Урбень не расширяется на север, а когда вертолётом в город доставляют высокое начальство, железная птица обязательно подлетает к городу с южной стороны, даже если для этого приходится делать многокилометровый крюк.

Но, если не подпускать к объекту особо въедливых зрителей, центр административной территории может по праву гордиться одним из чудес если не света, то, по крайней мере постсоветского пространства.

 

Глава 1. Воробьиная фамилия.

 

Данила Викторович Воробец фамилию свою не любил, и эту особенность, надо полагать, унаследовал. Предок его в десятом колене Павло Горобэць был реестровым казаком Миргородской полковой сотни, то есть представителем военного сословия, фамилия также указывала на благородное происхождение, по сути – дворянство. Правда, разраставшейся великой империи не было дела до родовитости новых подданных,  ценились более верность и беззаветное служение приобретённой отчизне, и правнук Павла Никифор, присягнув на верность императрице, дабы не быть записанным в крепостные, в подушных сказках уездного департамента значился уже как Горобец. Людей среди местного населения уважаемых, да к тому же услужливых, власть всегда привечала, чему подтверждением было пребывание Тараса Никифоровича долгие десятилетия на должности Богучаровского сельского головы. К «добрым людям» жизнь во все времена добра, и единственным, что омрачало время от времени жизнь представителя сельской элиты, были частые наезды Бодатинского  урядника отставного подпоручика Сукина. Этот храбрый, по его собственным рассказам,  бывый офицер, мало того, что требовал ко дню своего приезда стола такого, какой голова не в каждый праздник позволял себе и своей семье, еще под воздействием спиртного охоч был до рукосуйства, имея твёрдую убеждённость, что хохлы в природе существуют исключительно для того, чтобы их тягать за хохлы. Из-за постоянного подтверждения сей гипотезы Тарас Никифорович, не склонный генетически к облысению, уже к сорока годам не имел на лобной части головы ни одного волоса. Урядник также знал точное предназначение жидовских пейсов – и оно совпадало в его мировосприятии с назначением хохляцких хохлов. В подпитии Сукин часто говаривал о своём опыте работы в черте оседлости: «Был под Житомиром у меня один Лейба – умным себя считал, мерзавец: взял да и обрил пейсы. Ну я его за носяру два часа по кабинету волокал. Хитрый народец – жиды, да только со мной хитрость не пройдёт! Вот хохлы – другое дело, хохлов люблю, и всё тут. Вы же как братья нам – хоть и меньшие». Каждый приезд чиновника неизменно сопровождался сказом о том, как он, ещё будучи прапорщиком, со своим взводом сибирской экспедиции  окружил в степи «стойбище совершенно диких бурятов», из каковых  умный Сукин сразу определил «вожака» - у него волосы были сплетены в длинные косы, за них и привязали дикаря к хвосту коня, коего пустили в галоп. Ветеран каждый раз заливался весёлым хохотом, рассказывая, как дикарь бежал за жеребцом, аж пока по воле животного не стал влеком по степной траве, в конце концов лишившись волос с головы вместе со скальпом. Заканчивались наезды государева человека обыкновенно одним и тем же – должностное лицо заваливалось прямо под стол, откуда его приходилось переносить на кушетку. Оную застилали каждый раз рогожей, поскольку организм чиновника имел физиологическую особенность исторгать наружу всё на дармовщину  поглощенное. Наблюдая за способом общения начальства с подчинёнными, сын Тараса Никифоровича Свирид сделал для себя два жизнеполагающих вывода: во-первых, никогда не поступать на службу – за лучшее для себя он почёл занятие коммерцией, второе же кредо заключалось в том, чтобы всеми возможными способами попытаться избавиться от подленького малороссийского звания – подросток чувствовал, ибо багаж знаний не давал ему возможности анализировать, что в империи быть даже холопом нации титульной – почёт много больший, чем оставаться представителем элиты второсортных этносов. Первый пункт стратегического плана претворялся в жизнь довольно успешно, и помогла в этом наследнику сельского головы юдофобия урядника Сукина: вино в Богучаровке курило исключительно семейство старосты. Вырученные деньги удачно вложил повзрослевший ко времени Свирид в новомодное тогда сахароварное производство – и не прогадал. Завод был возведён возле городка Бодатина, потому и контору выстроили в самом уездном центре. Воплощение в жизнь второй мечты амбициозного молодого человека, казалось, тоже близко: подоспел царский указ, разрешавший изменять одну, правда, букву в фамилии, для ликвидации её неблагозвучности. В те поры, когда на бескрайних просторах империи стали, во исполнение указания помазанника божия, появляться в огромных количествах Фердыщенки и Зуевы, молодой Горобец не без оснований решил, что достаточная сумма ассигнациями легко заменит выводы компетентной комиссии. Однако, то ли озвученный номинал следовало выплатить серебром, то ли принципиальность асессора была вовсе неколебима, и этот последний, принимая подношения, действовал, тем не менее, согласно параграфа инструкции, но, в результате кампании по изменению этнической принадлежности, в фамилии заказчика была изменена всего одна буква – молодой бодатинский заводчик стал прозываться по паспорту Свирид Воробец. Односельчане семью всё равно продолжали называть Горобцами, люди же малознакомые за глаза и Свирида Тарасовича, равно и сына его Опанаса, которого отец предусмотрительно окрестил Афанасием, прозывали «переделанный хохол, недоделанный кацап», но чаще употребляли менее цензурные и более хлёсткие причастные обороты. Однако, несмотря на явную принадлежность владельца ко второсортной, по неписаным имперским понятиям, нации, дела зарегистрированной компании «Воробец и сын» шли всё лучше, и не в последнюю  очередь благодаря упорной работе именно младшего компаньона - последний из конторы просто не выходил, так что стареющий Свирид Тарасович одно время даже боялся, что сын вовсе не женится. Только в семьдесят лет, дождавшись появления  первого  и, как оказалось, по мужской линии единственного, внука Максима, старик позволил себе отойти от дел и вскоре со спокойной душою умереть. Афанасий Свиридович, как и жена его Наталья Кирилловна, в первенце души не чаяли, так что  мальчик в девять лет свезён был под опеку близкой родни матери в Полтаву для обучения в гимназии. Курс гимназический был окончен не с отличием, но без удовлетворительных отметок, что стало поводом думать о продолжении образования. Учебные заведения Санкт-Петербурга и Москвы  оказались недоступными по финансовым соображениям, из всех прочих  городов избран был на семейном совете Киев. Недорогая тогда цена юридического образования и успешный бизнес отца давали молодому Максиму возможность, помимо овладения науками, заниматься ещё и поиском смысла жизни. В этом ему поспешили помочь новые знакомцы, причём далеко не все из них были студентами. Молодые люди с хорошо подвешенными языками частенько заезжали вместе с молодым Воробцом на побывку в отцовский бодатинский дом. Наталья Кирилловна, как и большинство уездных обывателей, называла этих крикунов «бундюками» - по созвучию с названием организации, в которой многие из них членствовали, Афанасий Свиридович, вообще не любивший пустозвонов, но потакавший Максиму во всём, просто уходил от разговоров, не появляясь в доме целыми днями, а порой даже ночуя в конторе. Сын же, будучи так  увлечён идеями всеобщей социальной справедливости, а взгляды стариков считая априори архаичными, своих новых друзей почитал чуть ли не божествами, младшую же сестру их лидера Двойру однажды привёз домой, представив родителям как невесту. Старый Воробец, не без оснований прослывший мудрым человеком, к тому же зная характер сына, только тяжело вздохнул и махнул рукой. Традиционная толерантность малороссов в национальном вопросе упредила возможные истерики. В минуты откровения Афанасий Свиридович говорил жене: «Ну и пусть, что жидовочку привёл, зато по хвойдам и гандэлыкам шляться не будет. А то ещё, не приведи господи, в карты бы начал играть – вон у Охрименка Петро всю крамныцю проциндрил…» Наталья Кирилловна на это лишь молчала – она, хоть не знала ни грамоте, ни арифметике, и позволяла мужу называть себя дурой, даже порой на людях – на самом деле была много мудрее своего благоверного, одним только сердцем думая быстрее и логичнее, чем десять умников учеными головами. Первый же взгляд на невестку заставил немолодую женщину присесть на стул, чтобы  не подкосились ноги, и долго растирать после предплечье левой руки, что начала было отниматься. Не имела мать претензий ни к нации избранницы своего сына, ни к политическим пристрастиям её многочисленной родни, да и не понимала ничего в политике. Зато прекрасно понимала другое – сближение с этими людьми предвещало самому родному ей человеку недоброе. Не ревновала она своего Максима к снохе, поскольку чувствовала, хоть и объяснить не могла: сына не от матери уводят, с чем обязана в конце концов смириться каждая свекровь, а толкают его «лихі люди»  к самой смерти. В присутствии юной тогда ещё Двойрочки Наталья Кирилловна испытывала ощущения такие, какие мать запойного алкоголика должна чувствовать в ликероводочном магазине: вот оно зло, совсем рядом, и можно, конечно, перебить кучу бутылок, можно выцарапать глаза продавщице или даже броситься с ножом на хозяина лавчонки, но это как не спасёт от беды конкретного человека, так и не решит проблемы всего общества. Очень скоро Афанасий Свиридович сам пришёл к мысли, что все те нездоровые увлечения, которых он так боялся, были всего лишь детскими шалостями по сравнению с пламенной страстью,  охватившей и быстро сжигавшей его сына – Воробец младший ударился в политику. Как выяснилось, занятие это высасывает денег больше, чем любая азартная игра, сил отбирает не меньше, чем физические упражнения с женщинами определённого поведения, а здоровье подтачивает быстрее крепчайшего первача. За три года Максим, бросив курс, сменил не меньше десятка различных партий, иногда следуя за тем, кого считал для себя авторитетом, иногда принимая решение самостоятельно. Верная Двойра поддерживала мужа во всех начинаниях, хотя Наталья Кирилловна уже с первых месяцев совместного проживания отметила, что на краеугольные решения жена умело подталкивала мужа так, чтобы тот даже идею считал своею. Все ночи Максим проводил, штудируя работы социалистов – от утопистов до Бебеля и Каутского. Не спать помогали выпиваемые литры кофею – этим  благородным напитком снабжал молодого теоретика из самой Одессы двоюродный дядя жены, давая невиданную родственную скидку.

Оказалось, что политическая жизнь, даже в такой заскорузлой стране, как царская Россия, бьёт ключом, вот только источники расположении в разных краях великой державы. Новые знакомцы снисходили до того, что брать с собой сына бодатинского сахарозаводчика (классово чуждый элемент), и даже представлять его некоторым высшим партийным функционерам. Ездить на конференции, съезды, тайные сходы и конфиденциальные встречи нужно было непременно первым классом, к тому же конспирация – неотъемлемая часть работы любого профессионального революционера, конспиративную же квартиру следовало снимать в районах благополучных, стало быть - дорогих. Все расходы, без сомнения, с превеликим удовольствием взяли бы на себя и спутники Максима, если бы у них были в наличии денежные средства. Но свои деньги молодые политики уже давно потратили на борьбу, в которой не только они обретут вскорости своё право, у новообращенного же однопартийца наличные всегда водились. Вернее были это пока что деньги, принадлежавшие компании «Воробец и сын», дела которой шли всё хуже. Афанасий Свиридович уже давно не мечтал, чтобы Максим отдавался делу так, как он сам в молодые годы, но хотя бы понудить сына просто выполнять функции приказчика с большими полномочиями  - было бы неплохим подспорьем для семейного бизнеса. Однако, даже на это старый Воробец со временем перестал рассчитывать: командированный отцом в другой город с конкретным заданием, отпрыск, долженствовавший выполнять определённые и отнюдь  не сверхсложные функции, в первую голову шёл не в указанную контору, а на конспиративную квартиру новой партии. Иногда младший из совладельцев фирмы вообще забывал, с чем его в какой город послали. Нанятые Афанасием Свиридовичем управленцы воровали, чуть ли не на глазах у молодого хозяина, а один кассир вовсе сбежал с круглою суммой наличных денег, предназначенных для расчета с сезонниками. Старый хозяин сахароварни не нашёл ничего лучшего, как все убытки , причинённые расхлябанностью  собственного сына, перекладывать на плечи тех, кто был от него зависим по причине экономической слабости, а именно - на наёмных рабочих. Бодатинский сахароваренный завод, что ещё десятью годами ранее считался не только престижнейшим местом среди заробитчан всего уезда, но даже с самой Полтавы не гнушались туда вербоваться квалифицированные слесаря и инженеры – снискал постепенно славу места проклятого, где за копейку с работника не только три шкуры сдерут, но ещё за копейкой этой заставят побегать чуть не до самого рождества, а бывали случаи, что кое-кому вообще не платили или большую часть удерживали как штрафы. Штрафовать вновь набранный контингент всегда было за что, ибо в последние годы существования предприятия рабочие справные туда даже не пробовали  наниматься, так что приходилось довольствоваться людскими отбросами, или, как старый Воробец часто повторял, «непотрібом».   Осведомлённые бодатинцы говаривали меж собой:

 « Геть збовдуріли Горобці, відколи заходився панич жидівські дупи лискати».  

Максим Афанасьевич, считая себя человеком интеллигентным, в пререкания с ксенофобами вступать вовсе не собирался, в ответ же на увещевания родителя о необходимости для семьи продуктивного труда, отпрыск цитировал Маркса, уверяя, что век частного капитала уже давно измерен, и именно этим, а вовсе не сыновней безалаберностью,  объясняются неудачи в семейном бизнесе.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения Афанасия Свиридовича, стала финансовая помощь в операции  по переправке за границу государственного преступника ( в представлении обывателей), а с точки зрения соратников Максима и, конечно же, его самого - непризнанного гения в области изящных искусств и, на паях, пламенного оратора, вернейшего последователя самого товарища Троцкого, Мойши Шлеймовича. Этот наидостойнейший молодой человек решил уйти от кровавого царского режима через Румынию и Францию в Североамериканские Штаты. Всем хорошо известно, что только там личность творческую могут оценить настолько, чтобы продукт интеллектуального труда давал прибыль, а уж эту прибыль непременно можно будет использовать для распространения по всему Земному шару идей перманентной революции. Наймиты преступного антинародного режима – проклятые сыскари – подвергли в городе Одессе политическим репрессиям главного спонсора Мойши, опечатав два доходных дома и один дом терпимости, а у пассионарно настроенного художника уже земля горела под ногами – так что Максиму выпала высокая честь стать единственным финансовым донором спецоперации, целью которой было плюнуть в наглую физиономию царским церберам. Путешествие цивилизованными странами оказалось довольно дорогим удовольствием, учитывая плачевное состояние семейного воробцовского предприятия, в кассе такой суммы наличных денег не было. Но один из Мойшиных одноклассников по одесской гимназии, чудом вырвавшийся из цепких лап охранки, имел кое-какие связи в банковских кругах Киева, и сумел убедить руководителя  полтавского филиала коммерческого банка выдать одному из совладельцев перерабатывающего предприятия без ведома второго крупную сумму кредита под залог главного здания завода. Деньги эти Максим использовал, как велела ему партийная совесть. Когда старый Воробец узнал о сумме финансовых обязательств, наложенных банком с лёгкой руки его сына на семейную производственную артель, с ним сделался было удар, который сильный старик, однако, пережил, и, сохраняя в себе жилку делового человека, скрепя сердце, принял тяжелое для отца решение: в дальнейшем бизнесы разделить, выделив младшему партнёру его половину, но за вычетом убытков, нанесенных компании революционной деятельностью наследника. Насколько крепким было предприятие до вступления сына на скользкий путь классовой борьбы, можно судить по тому факту, что старый Воробец сумел, ужавшись в расходах до неприличия и ликвидировав все непрофильные активы, не только расплатиться с банком по грабительскому обязательству, но и выделить сыну, в счёт его половины, три тысячи рублей. Означенную сумму денег свободный теперь от пут частного капитала младший представитель семейства тут же пустил в дело, накупив в Киеве (разумеется, нелегально) типографского оборудования и пытаясь выпускать еженедельный бюллетень «Отголосок Правды». Периодическое издание выдержало выход в свет трёх номеров, после чего у издателя закончились деньги. Афанасий Свиридович, заблаговременно отселивший сына, дал жене наказ не выдавать блудному потомку и его  семье  ни копейки и даже не кормить в том случае, когда те  придут побираться. Но добрая Наталья Кирилловна ухитрялась выкручивать из домохозяйства небольшие суммы, их с благодарным удовольствием забирала незаметно проникавшая в почти уже родной дом Двойра, каждый раз уверяя, деньги будут потрачены на маленького Петеньку – её с Максимом сына. Гордиев узел внутрисемейных проблем разрубило известие о начале войны, какую тогда еще никто не именовал ни Первой мировой, ни империалистической. При любых других обстоятельствах Афанасий Свиридович не пожалел бы никаких денег, чтоб уберечь Максима от военной службы, ибо, как ни любил подобострастный малоросс веру, царя и отечество, отец сына всё же любил больше. Но теперь в уставшей душе его мелькнула надежда, что служба - быть может, единственный шанс вырваться из порочного круга, а на войне не всех же убивают, так что потомка одного из самых уважаемых в Бодатине обывателей забрили и свезли к месту службы в том же телячьем вагоне, что и наёмных рабочих его уважаемого родителя. Старый человек снова ошибся – уже через полгода Максим, оголодавший, небритый  и завшивленный, под покровом ночи постучал  в окно родительского дома – отец, сцепив зубы, сына принял, хотя позорное слово «дезертир» было теперь единственной формой его обращения к родному человеку. Укрывать военнообязанного уклониста –  в любые времена занятие не из дешёвых, да и война большинству видов производства и коммерции не на пользу, поэтому, когда, во время февральских  событий, один из братьев Двойры проездом через Полтаву завернул к галахическим своим родственникам, старик про себя отметил, что, мол «жиденята тут больше не подхарчуются, бо нечем». И опять жизненная смекалка подвела опытного человека, ибо на этот раз эмиссарам от революции нужны были не какие-то паршивые на глазах дешевеющие  деньги – нужен был сам Максим, который в марте семнадцатого года выехал в Петроград с тем, чтобы никогда уже в родной дом не вернуться. Он больше не тыкался, как слепой котёнок, в новые партии, сделав той переломной весной правильный с точки зрения краткого курса истории выбор. В этой самой правильной партии, когда она уже была правящей, занял товарищ Воробец достойное место в иерархии,  получив даже со склада чёрную кожанку – атрибут принадлежности к узкому кругу избранных, и пустился вскачь  по бескрайней стране словом и наганом утверждать новую жизнь. Молодая Советская республика остро нуждалась в хлебе, а прижимистые несознательные крестьяне, не понимая остроты политического момента, категорически не соглашались отдавать зерно бесплатно. Революционное правительство просто вынуждено было создать сеть продовольственных отрядов – исключительно для изъятия излишков хлебопродуктов у зажиревших куркулей. Одним из таких оперативных подразделений и командовал Максим, претворяя в жизнь политику партии на Тамбовщине. В разгар переломного для гражданской войны года двадцатого сложил голову в борьбе за высокую идею всеобщего равенства компродотряда Воробец. Трагедия случилась вблизи одной из деревень Кирсановского уезда и стала результатом коварного и подлого выпада банды кулацкого отребья – последние напали неожиданно, в то самое время, как отряд перемещался лесной тропой. Жестокости бандитов не было границ – всем убитым бойцам-красноармейцам были вспороты животы и в брюшную полость засыпано конфискованное зерно вперемешку с землёй. Афанасию Свиридовичу повезло больше всех из родных и близких убиенного – получив трагическое известие, он скончался в одночасье  вторым ударом. Наталья Кирилловна повредилась рассудком, её вскоре свезли в ту самую богадельню, что на нее долгие десятилетия жертвовала компания «Воробец и сын», после революции отошедшую в ведение Бодатсобеса. Но хуже всех было, конечно же, бедной Двойре, ведь её постиг тройной удар. В  том самом погибшем продотряде комиссарствовал  её любимый племянник, совсем ещё юный Мордух (для русскоязычья  - Михаил) – сын того её брата, за чьими пламенными речами Максим и подался когда-то в революцию. Да ещё Петя слёг и очень быстро сгорел от сыпняка – женщина осталась совсем одна с младшим сыном Леонидом на руках. Уже через неделю после кирсановской трагедии на борьбу с бандитами был послан летучий отряд особого назначения легендарного комэска Сомова, чьи отважные бойцы,  хоть и не обнаружили следов банды в окрестных лесах, зато порубали в капусту всех (включая баб и малолетних детей) жителей тех двух деревень, между какими печальное событие произошло. Однако, гораздо больше утешило несчастную вдову назначение ей лично и малолетнему ребенку натурального (впоследствии заменённого денежным) пенсиона за потерю кормильца. Власть советская переняла все ужимки бюрократической машины старого режима, а, как известно, с процедурной точки зрения, вдове получать содержание за погибшего мужа всегда легче, если она носит фамилию покойного. Вот почему Двойра Симховна Воробец, будучи слишком молодой, чтобы отказаться от личной жизни, официально своих отношений с сожителями никогда не регистрировала и фамилию ни себе, ни сыну не меняла, лишь переписавшись Дарьей Семёновной. Первое, что сделала эта воистину мудрая женщина, оказавшись в статусе вдовы – передала старый воробцовский дом безвозмездно в распоряжение уездного исполкома. Если  отбросить  морализаторство и ханжество, можно только восхищаться организаторскими талантами вдовушки, которая к концу двадцатых годов зарегистрированно проживала с двумя уже детьми (Леонидом и грудным Мишенькой) в очень маленьком (тридцать квадратных аршин) отгороженном фанерой углу комнаты коммунальной квартиры, но в самой Москве.

В отличии от своих сверстников, которые все как один болели авиацией и мечтали быть если не лётчиками, то, по крайней мере авиаконструкторами, Лёнька с детства увлекался геологией и уже в пятнадцать твёрдо знал, на какой факультет и в какой ВУЗ будет поступать. Порочная практика последних лет советской власти, когда на геолого-географические факультеты некоторых учебных заведений переводили тех студентов, кто не «потянул» обучение по другим специальностям, обесценила диплом специалиста-геолога, а ведь такой профессионал должен знать как минимум географию, физику, химию и математику не хуже профильных выпускников. В тридцатые годы двадцатого века все эти требования к студентам предъявлялись, и Леонид Воробец им соответствовал, как никто другой. Закончив курс с отличием, он  уже всерьёз был настроен на аспирантуру. Увлечение сына очень не нравилось Дарье Семёновне, она больше склонялась к службе в органах, как тогда говорили, компетентных – некоторые из её дальних родственников и близких друзей также доехали до Москвы, причём каждый своим путём, были среди них люди, способные составить протекцию для удачного старта карьеры. Судьба благоволила обоим, исполнив желание матери, но и оградив сына от неминуемой если не гибели, то жизни довольно безрадостной. Вторая половина тридцатых годов, особенно в Москве, ознаменовалась кровавой чисткой практически всех советских учреждений, в первую очередь различных подразделений НКВД. Не прояви сын в своё время характер и послушайся материнского совета, воспользовавшись покровительством одного из многочисленных дядюшек, непременно последовал бы за покровителем в жернова ежовской мясорубки. Но, уничтожив определённое количество кадров старой закваски, ведомство возжаждало свежей крови – в добром смысле этого слова – грянул  «бериевский призыв», от которого ни один избранный молодой человек в то время  отказаться не мог, не навредив своему будущему. Итак про любимые книги, физические и климатические карты, минералы, а также чарующий запах лаборатории пришлось забыть навсегда. Вместо этого молодой офицер, проведя два года на оперативной работе в Москве, решил-таки уважить мнение матери и обратиться за протекцией к одному из уцелевших на своих местах родственников. Правда, теперь «блат» заключался вовсе не в том, чтобы получить более перспективное место, скорее наоборот. Чистки в органах, вне зависимости от периода истории и фамилии руководителя ведомства, не прекращались никогда, под подозрением был практически каждый, а лейтенант Воробец имел очень много недавно совершенно обоснованно репрессированных родственников (репрессии «необоснованными» были названы лишь два десятилетия спустя). Будучи человеком в житейских вопросах далеко не глупым (а это редко сочетается в одном индивиде с высоким уровнем интеллекта), Леонид прекрасно понимал, что относительно комфортные (если не принимать во внимание специфику выполняемых поручений, ненормированность рабочего дня и отсутствие выходных) условия службы могут скоро выйти боком – больно много желающих на тёплые столичные места. Протекция троюродного маминого брата состояла лишь в том, что старлей- оперативник  переводом был оформлен в Главное управление исполнения наказаний на должность, требующую отъезда из столицы на территорию Западной Сибири. Руководство работами по строительству проходившей через Урбень железной дороги было вверено НКВД, местный  леспромхоз имел приписанную к свое территории огромную промышленную зону, где работали исключительно «зека» - так перед самой войной молодого несостоявшегося геолога жизнь, как оказалось, надолго, связала с определённой точкой на карте мира и страны.

Постоянное расширение Урбеньлага давало возможности карьерного роста добросовестному офицеру практически на одном и том же месте, поэтому вся служба Леонида Максимовича в званиях от старшего лейтенанта до подполковника прошла в Урбени, в те времена имевшей статус центра сельского совета. Войны – как Отечественная, так и последовавшие за ней «сучьи», конечно, стоили преданному  родине офицеру  потери нескольких миллиардов нервных клеток и появления тысяч седых волос, но, по большому счёту, обошли Урбеньлаг стороной. Если бы заключенных продолжали поставлять в тех же количествах, что и в сороковые годы, указанное подразделение ГУЛага требовало бы во главе себя штатную единицу с погонами полковника, а это значит, что по выходе на пенсию Воробец мог бы получить как утешительный приз генеральские лампасы на пижаму почётного пенсионера. Но в государственной машине неизвестно почему вышел сбой – и в середине пятидесятых поток бесплатной рабсилы иссяк настолько, что под сомнение было поставлено само существование Урбеньлага. Таковая неприятность не заставила себя долго ждать – огромное,  со сложившимися уже традициями, организационно-хозяйственное новообразование было в течении нескольких месяцев расформировано. Рядовой и сержантский состав весь уволен в запас, состав же  офицерский не оставлен без внимания – у кого не было достаточной выслуги лет – те отправились дослуживать в другие точки, все же, кто право на пенсию имел – а именно к таким относился подполковник Воробец, поскольку служба в органах в военное время шла по выслуге год за три, - отправлены на заслуженный отдых. Леонид Максимович, как призванный на службу Родине из Москвы, имел эфемерное право на получение там же жилплощади, поскольку дом с коммуналкой, откуда он уходил на служить Отчизне, давно был снесён. Пожилая уже Дарья Семёновна с сыном Михаилом, окончившим с отличием Плехановку и так же блестяще защитившимся, числившимся почти номенклатурой в Госплане, квартиру под снос получили, но там, учитывая изменившееся семейное положение младшего сына, старшему с семьёй даже временного пристанища не было. За покровительством хотел было Леонид обратиться в своё ведомство, пытаясь найти кого-то из прежних сослуживцев, но на саму Лубянку ему даже пропуск не выписали, по адресам же удалось выйти только на Сергея Кривцова, знакомого еще по институту, а тогда уже полковника, но и он в кабинете говорить отказался и домой к себе  старого товарища не пригласил (в те времена все в органах были перепуганы возможной прослушкой, хотя вряд ли технические возможности позволяли держать под постоянным наблюдением даже половину старшего офицерства), но на разговор вышел и, проходя  вместе со старым товарищем от Дзержинской до Кузнецкого моста и обратно сказал  следующее:

– Тебе и раньше в столице ловить нечего было, а теперь вообще не время связи здесь выискивать. Даже не в том дело, что лысый на нас собак спустил: умники покричат и затихнут, а органы всегда будут в силе. Да вот только другая беда: молодые хищники подросли, детишки людей не последних, а вакансии освобождать легче всего, если старпёра – вроде нас с тобой – какой-нибудь старой промашкой припереть. Тут как назло начали от вас наши же подопечные возвращаться. В основном, контингент  зашуганный, тихий, но есть и борзые, особенно те, за кого с воли  уважаемые люди хлопочут. Как их двадцать лет назад паковали – не мне тебе рассказывать, там нарушение процедуры – самое невинное, что оперу можно инкриминировать. Те из реабилитированных, кто кричит или с кулаками прыгает -  это самые безобидные, а вот «писуны» – те, что не в газету или куплету пишут, а оперу молодому или по команде жалобу – от этих проблем гораздо больше. Любого, кто тогда людей укатывал, легко можно в лучшем случае на пенсию отправить. Поэтому, если кто остался на должностях, за своё место больше дрожит, а тебя пристраивать – себе дороже станет. Так что, мой тебе совет: за Москву не держись – это только издали кажется, что здесь всем мёдом намазано – намазано только тем, кому положено. Ты ведь у нас хохол, хоть и подъевреенный? Ну  так и ехал бы в свою Хохляндию, там народишко забитый и дешёвый (если, конечно, бандеров не считать, но и этих мы уже почти задавили). Любой областной центр выбери, будешь человеком уважаемым. И обиды на меня не держи и не завидуй: я тебе больше завидовал, когда ты в молодости по своим жидобольшевицким блатам из столицы срулил. Нужна будет в чём поддержка – я на облуправление уж как-нибудь выйду. А в Москве я тебе не помощник, да и никто не помощник: здесь человек человеку шакал, особенно на нашем с тобой уровне.

Леонид Максимович, как уже упоминалось, был человеком умным, и не привык, чтобы его держали за мудака и вычитывали, как мальчишке, морали – всё-таки, в Урбени он считался начальником если не первым, то, по крайней мере, одним из трёх самых влиятельных(согласно должности), и сам мог кого угодно «задавить авторитетом». Однако, благодаря тому же природному уму, отставной подполковник не мог не увидеть рационального зерна в наставлениях более успешного коллеги. Действительно, те, кто оставался тогда, в молодые годы, на передовой незримого фронта, подвергали себя опасности не только быть репрессированными, но и получить расстройство психики. Не то чтобы работа в Москве конца тридцатых годов состояла из одних допросов с пристрастием с применением физических мер воздействия к подследственному, или в Урбеньлаге во всём царила социалистическая законность. Но на новой должности бывший опер мог себе позволить в откровенном скотстве лично не участвовать, так как сам по себе зол не был,  должность же давала возможность не вникать в те средства и методы, что применялись подчинёнными для поддержания порядка в бараке и зоне. Если бы мода веровать в господа снизошла на спецслужбистов тридцатью годами ранее, офицер непременно внушил бы себе, что своим отъездом спас свою же бессмертную душу. Но в те времена должностным лицам непременно следовало быть атеистами, поэтому Леонид Максимович утешал себя простой формулировкой «всё к лучшему». Ещё один резон – абсолютно прагматического характера –  нашёл Воробец после беседы с чиновником с Лубянки. Теоретически он право на жилплощадь в Москве имел, но, как известно, от прописанного законом права до его реализации расстояние может быть  разное – от одного телефонного звонка (для людей к властному корыту приближённых), до десятилетий выжидания (когда воплощаются в жизнь права людей с улицы). Проверять на опыте, к какой категории относится он сам, Леонид Максимович не стремился: он уже примерно  осознавал своё место и не хотел, чтобы кто-нибудь ему на это место указывал. В Москве, в связи с потеплением международной обстановки и резким сокращением численности командного состава всех родов войск, не все даже генералы могли пристроиться в достойный звания уровень, он же был всего лишь отставным майором, которому, исключительно из милости, перед пенсией бросили, как бросают заслуженному, но старому псу кость, вторую звезду на погон. Закрытыми (в соответствии с чином) были для ветерана органов также Ленинград, Киев, Прибалтика и ещё несколько крупных промышленных центров, как но сам любил шутить «минус пятнадцать».Для отставника, в отличии от его бывших подопечных, въезд в стратегические населённые пункты страны, разумеется, заказан не был, но на получение государственной квартиры  там нечего было рассчитывать, или пришлось бы становиться в пусть и привилегированную, но всё же медленно ползущую очередь. Доживать в Урбени, получившей к тому времени статус города, семейству бывшего «кума», а после недолгое время «хозяина» было небезопасно – слишком много когда-то заключенного народу оставалось там же на поселение или по найму после отбывания срока.

После недолгих раздумий местом постоянного жительства избрана была Полтава: во-первых, по отцовской линии там оставалась родня, но главным аргументом стало то, что предусмотрительная Дарья Семёновна сберегла документы, подтверждающие безвозмездную передачу дедовского дома государству. Это совсем  не то, что отчуждение собственности у элемента преступного или антисоветского – когда речь заходила об устройстве дальнейшей судьбы человека перед Родиной заслуженного, советская власть всегда шла навстречу и учитывала прошлые перед режимом заслуги. Разумеется, получить жильё с любым количеством комнат в самом Бодатине было бы совсем просто, также легко (на совершенно законных основаниях) семья из трёх человек могла претендовать на «двушку» в областном центре. Но, приложив некоторые усилия организационного характера, отставник сумел выхлопотать квартиру трёхкомнатную в дореволюционной постройки доме в тихом центре города областного значения. Одна только пенсия отставника – 158 рублей новыми -  хоть и не шла ни в какое сравнение с генеральскими и полковничьими, но была много выше зарплаты абсолютного большинства простых работяг даже с учетом квартальных и годовых премий. Тем не менее, Леонид Максимович, не имевший привычки тунеядствовать, по направлению обкома партии устроился на ***заводе формально слесарем с окладом в 70 рублей, реально же обустроив в одной из комнат заводского клуба настоящий музей боевой Славы. Из заводских почти никто не знал, на каком именно фронте бравый подполковник заслужил свои ордена и медали. Жена его Елена Петровна взята была на работу при областном управлении КГБ машинисткой с допуском к документам строгой отчётности. Сына Виктора отец не просто любил, а считал смыслом своей жизни. В графе «национальность» при получении паспорта подросток вписал по настоянию отца слово «русский» - хотя особенного влияния на будущее молодого человека пятая графа тогда уже не имела. Вероятнее всего, подсознательно Леонид Максимович воплотил в метрических записях сына как вековую традицию народа своей матери определять национальность ребенка по женской линии (Елена Петровна родом была с вологодщины), так и несбывшуюся  своевременно мечту прадеда Свирида Тарасовича избавить род от принадлежности к нации в имперском восприятии второго порядка.

Год рождения Виктора – 1943-й – давал преференции  даже без всяких  протекций: рекордно низкая рождаемость существенно облегчила конкурсы для поступающих в ВУЗы страны и открывала широкий выбор стремящимся удачно распределиться. Это дети «бэби-бума», рождённые тремя-пятью годами позже, будут драться за место в аспирантурах или тёплые вакансии. По не зависящим от подростка причинам, уровень подготовки выпускника Урбенской средней школы не был очень высок, поэтому для единственного ребёнка в семье избрали оптимальный вариант. Отец был доволен выбором жизненного пути для сына, ведь последний стал студентом геофака, то есть воплощал в жизнь не реализованную им самим юношескую мечту. Закончив курс университета, Виктор одно время работал в составе газоразведовательной экспедиции, которую впоследствии несколько лет возглавлял, в Ханты-Мансийском автономном округе, в каких-то нескольких сотнях верст от посёлка(тогда уже города), где провёл своё детство. Но впоследствии карьерная конъюнктура сложилась таким образом, что более перспективно (с точки зрения семейных связей и возможности повышения по службе) оказалось разведывать углеводороды на территориях Полтавской, Сумской и Харьковской областей. Когда, не отпраздновав даже шестидесятилетнего юбилея, скончался Леонид Максимович, сын его уже так твёрдо стоял на номенклатурных ногах, что мог себе позволить всего лишь горевать по ушедшему родному человеку. Хоронили выдающегося отставника на центральном кладбище под военный оркестр и салют, в присутствии далеко не последних людей из обкома. Придал траурному мероприятию веса приезд из Москвы  заместителя Начальника отдела промышленности Госплана РСФСР(брата Михаила). Дарья Семёновна, пережив второго сына, приехать по причине болезни и старости не смогла.

Служебный рост Виктора Леонидовича не был таким уж стремительным, каким представлялся в молодости, но кадр, попавший в обойму людей достойных, вылететь оттуда может только совершив что-то  очень неблаговидное, а такого Воробец себе, разумеется, не позволял. Сына своего Данилу он «пристраивать» в своей отрасли не стремился по причине бесперспективности последней (в восьмидесятые годы разработка полезных ископаемых даже в Сибири не была такой молниеносной, как ещё двадцатью годами ранее). Определить, к чему у чада есть способности, не представлялось возможным, но вся семья была убеждена, что к чему-то  точно есть, любящая же мать уверяла, что есть ко всему. Мальчик был явно не глуп, за словом в карман не лез, а знание преподавательским составом престижной школы должности родителя способствовало более чем невраждебному отношению к старшекласснику, и одна из трёх серебряных медалей, выданных выпускникам 198* года ** средней школы города Харькова, где к тому времени обосновалась семья, нашла своего обладателя в лице Даниила Воробца. Бабушка подростка Елена Петровна после смерти мужа была убеждена, что последнего «залечили» неквалифицированные полтавские врачи (это было, безусловно, её субъективное мнение, поскольку поздно диагностированный и запущенный гломерулонефрит  в те времена не лечился даже в Москве). Тем не менее, желание иметь доктора в семье и, возможно,  завышенная оценка  базового уровня знаний и работоспособности внука, побудили пожилую женщину настоять на том, чтобы сын Виктор приложил максимум усилий, и «поступил бы ребёнка в «мед».

 Престижность профессии может сыграть злую шутку с её представителями и, при завышенном номинале, обесценить реальную стоимость диплома. В веке позапрошлом абсолютно гениальный уроженец Таганрога выучился на врача лишь потому, что обрести эту не очень тогда почитаемую специальность было по деньгам всего дешевле. Состояние дел в области здравоохранения коренным образом изменила советская власть: в конце существования государства рабочих и крестьян овладевать основами медицины могли позволить себе из уличных либо очень одарённые, либо очень настойчивые. Некоторые настоящие золотые медалисты по пять-семь раз пробовали поступать в медицинские ВУЗы, при этом небывалое количество совершенно объективных троечников зачислялись по итогам первой же в своей жизни вступительной кампании. Юный Воробец - из тех, кто без особых усилий(если не считать усилий отца), был зачислен студентом на недоступный для многих гораздо более достойных молодых людей факультет мединститута. И тут оказалось, что школьная медаль ещё не означает, что выпускник достигнет таких же успехов в освоении избранной специальности. В медицине, особенно на первых курсах, нужно многое учить наизусть и регулярно заниматься самостоятельно, а на это у юнца из местной если не золотой молодёжи, то уж точно позолоченной, времени катастрофически не хватало. Уже к началу декабря стало ясно, что сессию, даже ценой величайших усилий, не сдать. Виктор Леонидович проклинал себя за малодушие, уступчивость матери и переоценку способностей сына, которого можно было «поступить» и на экономфак, и даже, если заблаговременно начать суетиться, в юридический – там, по крайней мере, нет такого количества естественных наук, и можно было бы вытягивать «за уши» нерадивого студента хотя бы на «тройки». День рождения во втором полугодии давал возможность военкомату призвать парня на военную службу ещё в уходящем году – и, как ни горько было среднего звена номенклатурному работнику, по всему выходило, что лучшим вариантом для сына станет служба в армии – тогда, если оперативно перед призывом оформить академотпуск, через два года можно будет восстановиться на первом курсе. Отсутствие знакомств среди военной элиты крупного города заставило Виктора Леонидовича изрядно пораструсить мошну своих позднесоветских связей. Острой недостачей ума должны обладать те безродные,  пытающиеся прямо с улицы вскочить в состав, везущий в светлое будущее персон достойных, кто видит в людях, наделённых определённым количеством нужных и полезных связей, называемых в простонародье «блатом», большую дружную семью, а в их отношениях между собой – сплошную идиллию. «Блатные» могут сливаться в порыве единения лишь на короткое время и против конкретного врага – чаще всего именно таким врагом и выступают «уличные», пытающиеся лично или через общественные институты пристроить свои костлявые зады на том социальном насесте, где даже не всем розовым попкам обожаемых  отпрысков есть место.  В отношениях же внутри круга избранных постоянно идёт жесточайшая борьба за проживание под солнцем «блата», и особенно она обостряется, когда кто-нибудь из уважаемого сообщества ищет то, чего не терял, за пределами ареала своего обитания – такого представители чужих подразделений своего же круга мотивированно  называют «лохом» и обдирают сильнее, чем уличного – отчасти потому, что с последнего взять практически нечего. Но чадолюбие позволяет вершить настоящие чудеса, и через три месяца после призыва молодой солдат был переведен для прохождения срочной службы в родной город в небольшую кадрированную воинскую часть, из расположения которой мог отлучаться почти свободно, а выходные традиционно проводил дома. Однако, надежда на то, что сын появившееся свободное время использует на овладение недостающими знаниями не оправдалась: отслужив и восстановившись в вузе, Данила с опозданием всего лишь в два года успешно завалил первую сессию, при этом было ясно: даже если ценой невероятных усилий отца и денежных вложений (рыночные отношения тогда уже прочно укоренились и в сфере высшего образования) диплом получить удастся, толкового врача из молодого человека точно не получится, а  связей в области медицины, достаточных, чтобы закрепиться на месте «тёплом» у семьи нет. Таким образом, продолжать начатое образование не было никакого смысла.

 В то же время, рубеж двух эпох поставил всё советское чиновничество разных рангов и калибров перед явной угрозой потери им принадлежащего. Как известно, главным богатством номенклатурщика всегда был административный ресурс, материализовавшийся, помимо государственных подаяний наидостойнейшим,  через сложную и довольно жёсткую систему связей, каковые чётко сформированная государственная машина не всегда официально, но всё же держала под контролем. К концу своего существования государство, хоть и не исчезло совсем, но сильно сдулось, нити связей расслабились, чёткий механизм начал давать сбои, то выпуская наверх безродных, но расторопных, выскочек, то недодавая положенных привилегий и льгот людям заслуженным. Чтобы не остаться на бобах, чиновникам просто необходимо было свои полномочия, а главное – связи, конвертировать в нечто более материальное. Первое, что приходило на ум людям недалёким – это деньги, именно на эти времена припадает распродажа представителями разных уровней власти своих полномочий в розницу, а в переводе на язык простых людей – взяточничество. Но таким образом могли наращивать свои капиталомышцы люди, во-первых,  отчаянные, во-вторых, занимающие в нужное время нужную должность. Виктор Леонидович не относился ни к первым, ни ко вторым, но просто так покинуть круг почти что избранных людей тоже бы не согласился. Установившаяся было независимость не пошатнула чётко выстроенной государственно-социальной пирамиды, хотя и сделала беднее абсолютное большинство даже её достойных участников. По одной из версий развал великой державы был обусловлен переизбытком претендентов на все(в том числе и высокие) должности и необходимостью  для слишком большого количества уважаемых людей пристраивать своё потомство, входившее в фазу активного жизненного цикла.  Виктор Леонидович сделал разумное умозаключение, что на благодатных когда-то землях Украины конкуренция теперь слишком высока, Россия же не лишилась двух своих главных стратегических союзников(нефти и газа) а это значит, что и для  обслуживания этих двух труб необходим будет человеческий ресурс. Он сам с большим удовольствием, не будучи ещё старым, перевёлся бы поближе к животворным источникам, но для номенклатуры когда-то родных мест он давно уже был элементом чужеродным. Поэтому поездка старшего из мужчин семьи в Москву и Урбень закончилась только договорённостью о трудоустройстве сына. Совсем молодой Данила был пристроен для начала мастером в новоиспеченную фирму-субподрядчик  при одном из  подразделений энергетических сетей, а через год – стал формальным владельцем вновь созданной аналогичной фирмы. Бывший одноклассник Виктора занимал тогда должность одного из заместителей директора ТЭЦ, в Москве же был нанесён визит двоюродному брату Аркадию – сыну Михаила, звонок которого был далеко не последним фактором в судьбе подающего большие надежды работника. Молодой Данила не был в восторге от такого «назначения», однако в Харькове без денежных средств в эпоху первоначального накопления капитала он в кругу бывших знакомцев был бы изгоем, понижать же свой социальный статус категорически не хотел. Вот почему при режимном Урбенском объекте появилась новая фирма-субподрядчик, которая на те времена коренным образом отличалась от конкурентов тем, что привозила для выполнения работ персонал из далёкой и тогда уже независимой Украины. Разница в уровнях доходов  граждан двух на тот момент разных стран была существенной, а необходимость в подаче тепла в жилые помещения жителей Восточной Сибири делала стабильным финансирование ТЭЦ даже в самые тяжёлые из тех лет, которые позже назовут лихими, московская протекция страховала от интриг – всё это дало возможность фирме с тривиальным названием «Ремпром» функционировать стабильно, а её формальному хозяину получать стабильный и на те времена довольно существенный доход. Первые годы в фирме сына работали исключительно бывшие подчинённые его отца – это сразу сняло вопрос дисциплины и авторитета слишком молодого начальника. Диплом теперь уже строительного ВУЗа молодой профессионал получил в родном городе, практически там не бывая: деньги в начале девяностых стали волшебным ярлыком, открывающим все двери, преподаватель же института, получавший за год много меньше, чем даже рабочий за летний сезон,  с благоговейным трепетом относился к тому студенту, которого раньше за незнание погнал бы с зачёта. Данила Викторович очень собою гордился, утвердившись в мысли, что талантливый человек талантлив во всём, не только напоминал во всех разговорах, но и лично уверовал в тезис, что, мол, «сделал себя сам», и, несмотря на природное чувство юмора, принципиально не понимал анекдота про акробата-извращенца, проделавшего то же на глазах изумлённой публики. 

 

Глава 2. Карасиково счастье.

 

В  четвёртой отдельной роте воинской части №***** Киевского военного округа как таковых неуставных взаимоотношений не было. Это не означало, что «старые»  «шуршат» наравне с «духами» - кому что положено по сроку службы все, особенно молодые, знали чётко. Но командир подразделения гвардии майор Рыхлецкий  то ли по причине житейской мудрости, то ли природной лености, а, может быть, близкой пенсии по выслуге лет, не отягощал себя и подчинённое офицерство усиленным контролем над солдатским и сержантским  составом. Представители последней прослойки, зная и писаные и неписаные традиции Советской Армии, выполняя прямые обязанности старшины роты - молодого и увлеченного больше личной жизнью прапорщика Стряпкина - так умело распределяли личный состав по всем спускаемым нарядам, что соотношение молодых и старослужащих давало возможность «старым» «тащиться» на «блатных», то есть не требующих приложения особых усилий, работах.  Второй год службы, следует отдать должное, не «борзел», понимая, что «шакалы» делают им большое одолжение, не выполняя функции надзора, и такая лафа может в любой момент прекратиться из-за глупого  проявления никому не интересной показной гордости. Поэтому назначенный в столовую ложкомой не «припахивал» без особой нужды зальных, а в наряде по роте даже дембель не гнушался после отбоя посидеть, а в присутствии офицера даже постоять на тумбочке, пока второй дневальный – из молодых – уберёт туалет, ленкомнату и наполирует «палубу». Само собой разумеется, на первом году не положено было иметь ни денег, ни свободного времени, а положено - чеканить шаг в строю, подставлять старым для проверки на прочность «фанеру», носить ужин (хлеб с маслом) из столовой, а из наряда по возможности жареную картошку – но в общем, всех тех зверств, какие приводят в дикий восторг старослужащих с задатками садистов и тихий ужас солдатских матерей, срочники отдельного подразделения, служившие там в конце восьмидесятых, избежали. Не было в части предпосылок ни для побегов, ни для суицидальных поползновений среди вновь призванного состава, что не в последнюю очередь было обосновано отсутствием предвзятого отношения к кому-либо из «духов». Только для одного из пришедших после карантина и присяги в казарму осеннего 198* года призыва было сделано не то что бы исключение,  а, как выразился младший сержант второго периода службы Сигрулидзе, которого все, даже младший призыв при обращении называли Биджо,  «оказан особенный приём». Этот «штуцерок» почти сразу заявил, что в части ненадолго, максимум через месяц его переведут служить в родной город Харьков, это, мол, вопрос уже решённый, а ёще сказал, что «старым помогать» не собирается и все деньги оставит при себе. И, хотя говорил недавний призывник это только ребятам своего призыва, на следующий день о его «транзите» знали уже «деды», а сержант Селифонов не без юмора сказал: «Тогда придётся тебе, душара, за этот месяц отлётать как за год». Применять меры физического воздействия, конечно, не стали (учитывая то, что подопечный, скорее всего, действительно был из непростых) – на выручку пришёл всё тот же универсальный устав. Рядовой  Воробец в течение всего отмеренного ему срока службы вне поля покровительства родителя занимался индивидуальной строевой подготовкой под руководством выделенного персонально ему сержанта Биджо, по пяти минут кряду выполняя команду «делай раз», перемывал «палубу», на которой оставались разводы гуталина ещё доперестроечных времён, драил в туалете «дембельское очко» до «белого каления», из-за чего почти каждый день покупал за свои личные деньги новую асидольную щетку. На всем известный риторический вопрос «Как лучше служить – по уставу или по дедовщине?» молодой не очень удачливый борец за свои права узнал единственно правильный ответ на собственной шкуре, которая сильно пообвисла на похудевшем теле ещё недавно пышущего здоровьем румяного увальня. Данила в одном письме даже умолял отца(чего он ни до службы в армии, ни после не делал) ускорить  процесс не совсем законного его перевода поближе к родным пенатам. Моральные страдания усиливались чувством постоянного голода, так как в «чипок» «духам» до «перевода» вообще не положено, и, хоть отдельные ловкачи ухитрялись проникать туда и отовариваться, в отношении бунтаря-мажора старшие призывы строго следили за соблюдением воинской неписаной традиции.  На столовую тоже особой надежды не было: наличие в карманах даже сахара, выдаваемого некурящим, не одобрялось общественным мнением воинского коллектива, обнаруженный же хлеб точно бы стал причиной обучения неразумных духов правилам хорошего тона. Когда по возвращении из наряда двое харьковских «духов» – Птица и Рыба (в миру - Воробец и Карасик), повесили бушлаты в сушилке, подвыпивший и поэтому не в меру буйный ефрейтор Сидхалилев решил показать молодым бойцам, где должна находиться верхняя одежда  - в результате фуфайки несколько минут были футболены по всей «палубе». Из кармана одного бушлата вывалилась горбушка чёрного хлеба – это был «залёт» на весь призыв – точить втихаря чернягу не пристало защитнику Отечества, всем же представителям привилегированных на тот момент призывов мечталось, чтобы нехватчиком оказался холёный некогда барчонок. Хлеб действительно принёс оголодавший Воробец, но земляк, увидев его глаза – человека практически обречённого, способного сделать над собой что угодно, к тому же чувствуя некоторую свою причастность к злоключениям мальчика-мажора (никто никогда об этом не узнает, но о предстоящем переводе непростого солдата в доверительной беседе Селифонову месяцем ранее поведал именно он) -  взял вину на себя и уже вечером следующего дня на глазах у всех желающих старослужащих поглощал целую буханку пластилинообразного плохо пропеченного народного добра. Двумя днями позже «крутой» земляк отбыл, куда ему было положено, и долгое время Карасик думал, что зря наелся дерьма местной выпечки. Однако, как оказалось, люди из более высоких слоёв общества умеют быть благодарными. Уже через месяц солдат получил из родного города, но не из дому, письмо, из него узнал не только полевую почту, но и домашний адрес того своего ровесника, который при других обстоятельствах не соизволил бы с ним даже поздороваться, случись встретиться на улице. И тогда ещё не был уверен молодой воин в том, что поимеет какую-то пользу от нового товарища. Увольнение в запас не принесло такой радости, как об этом мечталось в продолжении двух лет службы – уровень жизни той прослойки населения, к которой принадлежал по факту своего рождения Карасик, опускался всё глубже ко дну, гражданская жизнь не баловала соискателей обилием вакансий, и уж совсем не было для человека без связей таких должностей, который давали бы достойный доход. Поэтому визит к бывшему сослуживцу  стал переломным в жизни молодого парня из непрестижного района – работа вдали от дома не пугала его. Первый год пришлось тяжело – наравне с Воробцом – работать физически – это не из напускного романтизма, просто начальник, особенно молодой, должен если не уметь делать то, что требует от подчинённых, то, по крайней мере, иметь представление о трудоёмкости операций. Виктор Леонидович обретённого сыном товарища-подчинённого откровенно недолюбливал и называл за глаза «человек-ноль». Но помощник руководителю в любом случае требуется, к тому же с удачной стороны приписанный ноль увеличивает значение числа на порядок, приближать же к себе людей своего круга, как тогда считал старший Воробец, опаснее, чем уличных. Сам Данила кадровой политикою своей, как он был убеждён, фирмы руководил лично и  ничьих советов не слушал. Долгое время шеф подозревал скрытые способности технаря в своём помощнике, но эти надежды не оправдались. Зато в области управленчества Карасик проявил себя блестяще – если применить   вошедший позднее в моду термин «эффективный менеджер» к человеку, не уничтожавшему миллионы людей, то помощник Данилы Викторовича был среди первых претендентов. Девяностые годы внесли коррективы в кадровую политику практически всех предприятий, не была исключением и фирма «Ремпром». Зная свой круг лучше начальника, Карасик сделал всё, чтобы обеспечить ротацию кадров. В какое-то время стало выгоднее нанимать людей не среди знакомых, а с улицы,  по объявлению в газете. Но и эти неблагодарные создания вскоре начинали чувствовать себе реальную цену, наслушавшись глупостей про какой-то там КЗоТ. Компания имела печальный опыт даже – страшно сказать – невыхода бригады в полном составе на объект под предлогом низких расценок на выполняемые работы. Мудрый не по годам Карасик вычислил, что при среднесписочном составе сорок рабочих, необходимо и достаточно, чтобы из работников, нанятых в прошлом году, законтрактовались на год следующий от четырёх до семи человек –  этого вполне хватает, чтобы обучить азам ремонтно-стоительных профессий  вновь набранный контингент, но мало, чтобы рабочие начали сговариваться между собой и «качать права». Контракт, как и во многих других аналогичного назначения фирмах тех лет, был составлен таким образом, что при одностороннем его расторжении по инициативе работника, последний обязан был возместить работодателю все затраты на проезд, питание и проживание, так что ехать домой «бунтовщикам» приходилось практически без денег. Каждый «заезд» начинался патетической обращённой к рабочим тирадой «второго человека в компании», в которой прозрачно намекалось, что фирма постоянно расширяется, и те из работников, кто хорошо зарекомендует себя в этом сезоне, в следующем, не исключено, поедут освобождёнными бригадирами. На это, как правило, «подкидывалось» небольшое число новичков, кому амбициозность компенсировала  недостачу интеллекта. Не лишённый литературного дарования Воробец называл их «дятлами», намекая на многофункциональность таких штатных единиц. Некоторые из них действительно в доверительных беседах сообщали начальству те подробности, которых последнему лучше бы не знать,  почти все работали гораздо интенсивнее, чем пристало бы среднестатистическому рабочему. Никто из «дятлов», как правило, на второй год не вербовался даже рабочим, а многие, удостоверившись в напрасном своём рвении, начинали было бузить уже под конец сезона – но на этот случай контракт предусматривал особый пункт. На   буйное выражение своего недовольства  народ неустойчивый чаще всего подталкивало, или скорее подогревало употребление спиртного – за это контрактом были предусмотрены штрафы, первый из которых уже превышал среднемесячную зарплату рабочего. На всех нанимаемых были заведены «личные дела» - файлы в папках, где, помимо объективных данных о возрасте, специальности, образовании и стаже работы, твёрдой рукой Карасика были вписаны по его личному мнению объективные оценки личных качеств конкретного человека, так что каждый сезонник почти сразу получал бумажное клеймо либо «добросовестного исполнителя», либо «неопрятного тунеядца» - категории работникам придумывал сам составитель. Все папки с файлами хранились за закрываемыми на ключ стеклянными дверцами шкафа, как говорил считающий себя острым на язык Воробец «под колпаком у Мюллера».  Ещё одна изюминка, придуманная лично Карасиком, воплощалась в жизнь особенно в последние годы существования фирмы. Среди лета рабочий день увеличивался просто до неприличия – в отдельные годы работали с семи утра до одиннадцати вечера – благо белые ночи позволяли не устанавливать искусственное освещение. Не нужно думать, что руководство компании не понимало, что увеличение до такого размера доли рабочего времени в сутках, уменьшает не только предельную каждого последующего часа, но и среднедневную производительность труда, но, во-первых, такое неадекватное повышение требований к наёмным работникам давало начальству право на штрафы в случае, когда кого-либо застанут спящим или просто отдыхающим, во-вторых, при последующем уменьшении продолжительности рабочего дня до двенадцати часов, с каким вдохновением начинали суетиться рабочие  и как этим радовали руководство компании. Все вышеперечисленные меры не были самоцелью, хотя нельзя исключать и фактора самолюбования руководящих кадров. Просто, отказавшись от рабочей силы дорогой, но, не желая ронять цену означенного товара до неприличия низко, руководство фирмы выбрало именно такую  концепцию в кадровой политике, и, надо сказать, имело на это полное право – поскольку компания была именно «частной лавочкой», в которой все рычаги были в руках владельца. Нет ничего удивительного в том, что человек, так много сделавший для налаживания внутренней жизни компании, был своим непосредственным начальником обласкан, получал хорошее денежное вознаграждение, которого хватило на оплату обучения в ВУЗе(опять же заочно), и, когда до защиты диплома оставалось ещё два года, Генеральный директор(как он себя именовал во внутренних документах) Воробец назначил своего подручного своим же приказом главным инженером. Все эти назначения  за пределами фирмы ровным счётом ничего не стоили, поскольку в те годы оба руководителя имели ещё украинские паспорта и отчасти во исполнении циркуляра федеральной миграционной службы, отчасти в целях минимизации затрат на социальные отчисления с зарплат, оформлены были на ТЭЦ простыми малярами, формально же возглавлял фирму человек, находившийся в Москве, которого Воробец ни разу в жизни не видел, хотя и имел от него генеральную доверенность.

 

Глава 3. Случайный работник.

 

Традиция нанимать на работу в «Ремпром» только граждан Украины не была аксиомой, а имела вполне прагматичные обоснования. Во-первых, представителям сопредельного государства достаточно было платить меньшую зарплату, также у них по приезде можно было собрать паспорта якобы для регистрации, чтобы не улизнули к другому работодателю до того, как будет заработана сумма денег, какую жаль терять при разрыве контракта. Да и выход на миграционные службы, которые с каждым годом усиливали контроль за привезёнными гастарбайтерами и их работодателями, был не у каждого руководителя, а Воробец в этих кругах связи имел. Поэтому, когда на встречу с будущими работниками, которую Карасик гордо называл собеседованиями, пришёл среди прочих, человек с паспортом гражданина России, это было уже странным. Уроженец Пскова, проживавший в Харькове с гражданской женой уже давно, вызвал неприязнь Карасика ещё при первом коллективном общении, когда на традиционный рекламный посыл будущего начальника, что, мол «мы здесь(в Украине) никому и нах.. не нужны», работник удивлённо переспросил, почему это шеф говорит о себе во множественном числе. В тот год выезжать пришлось раньше, чем было запланировано, и заменить острослова было некогда и некем. Очень скоро начальник кусал себе локти, проклиная свою неразборчивость в подборе кадров. В профессионализме бывшего прапорщика советской армии Русакова сомнений быть не могло – имея опыт общестроительных работ, тот на удивление быстро освоил работу и с покрасочным аппаратом высокого давления, и со сварочным саком, и с дробеструйным агрегатом, особенно быстро обучился новый специалист приёмам работы в труднодоступных местах и навыкам высотника и промышленного альпиниста (фирма, помимо обслуживания предприятия, входившего в структуру РАО ЕЭС, довольно часто брала подряды на работы по ремонту фасадов и межпанельных стыков жилых и производственных строений по всему городу). Бывший военный мог завеситься для производства работы в таком месте, которое даже опытные высотники считали недоступным, умело рассчитывая места установки вспомогательных оттяжек и минимизируя количество спусков. Всё это должно было, казалось, лишь радовать  начальника,  заинтересованного в  скорейшем и качественном выполнении заказа. Однако, в такой компании, как «Ремпром» была своя традиционная специфика технологического и производственного процесса, которая заключалась в личном участии главного инженера в руководстве всеми ответственными работами – по крайней мере, так должно было это выглядеть в глазах генерального директора. Полное отсутствие технических способностей с лихвой компенсировалось способностью другого рода: приписывать себе заслуги своих подчинённых, что, впрочем, во всех странах мира ни плагиатом, ни нарушением норм морали никогда не считалось. Именно здесь  новый работник с самого начала сотрудничества сильно разочаровывал второго человека в фирме. Во-первых, он не имел привычки делиться с прямым начальником тонкостями техпроцесса, и, когда временами наезжавший на объекты директор, спрашивал о фазе производственного цикла, Карасик не находил нужного пояснения, отданные же прямые распоряжения бездипломного инженера подчинённый, с вдохновенностью солдата Швейка, выполнял настолько буквально, что простая некомпетентность начальника представала в глазах окружающих яркой формой тупости. Нельзя было не заметить разницу в отношениях  двух  облечённых властью людей к подчинённым - Русаков с первых же дней на всех объектах был производителем работ, то есть фактически  неосвобождённым бригадиром, причём не формально, а реально руководя выполнением наряда – и никто лучше не мог расставить «личный состав» в соответствии с профессиональными навыками и работоспособностью каждого. Прапорщик, одновременно и «чувствуя» и понимая работу, точно знал, на каком участке можно «схалтурить», снизив качество в угоду скорости, если уж бригаду ставят в жёсткие временные рамки, а где «лажу гнать» нельзя ни в коем случае, даже если неугомонное начальство станет над душой и будет тошнить сотым пересказом историй о «настоящих профессионалах, которые всегда могут изыскать скрытые резервы повышения производительности труда».  Человеческие качества руководителя познаются не во время налаженной работы, а в те иногда короткие, иногда не очень, периоды, когда последняя идёт с перебоями. Если Карасик в такие моменты, особенно на глазах у директора, даже не пытаясь (а порой и не имея интеллектуальных возможностей) глубоко вникнуть в суть проблемы, сразу начинал искать виноватого среди рабочих и истерично обвинять выбранную жертву во всех проблемах фирмы,  то бригадир, если и случались огрехи в работе – а в таких случаях он лучше прочих знал, по чьей вине «облажались» - никогда не признавал виновным в неполадках на вверенном ему объекте никого, кроме себя лично. Это не значит, что подчинённые садились ему на голову – наоборот, тот, кто чувствовал за собой вину, хотел бы скорее пойти на ковёр даже к директору, чем отрабатывать то, что, вследствие своей же расхлябанности, «задолжал» бригаде. Но такие, как правило, просились на другой объект сами, поэтому попытки заслать к «Прапору» «дятлов» успехом не увенчались, тем более натравить последних на прапорщика – люди главного инженера, как и он, не отличались достаточным уровнем ума и ловкостью в диспутах, чтобы «наехать» на уважаемого в коллективе человека. Подловить его  на пьянке было бы для управленца идеальным решением проблемы (Воробец алкашей на дух не переносил), но этому препятствовала затяжная хроническая болезнь панкреатит, жившая в сильном организме бывшего военного и не допускавшая возлияниям в любой форме. Найти в работе Русакова такой изъян, с которым бы прилично было идти к Даниле с просьбой избавить фирму от нежелательного элемента, Карасик не мог даже в тот летний месяц, когда рабочий день был традиционно увеличен – в этот раз до пятнадцати часов –  и наглый выскочка назвал это решение руководства кретинизмом: все знали, что у Прапора на объекте люди по очереди досыпают недостающее время, но поймать нарушителей трудовой дисциплины никто из руководства так и не смог. Единственное, что посчастливилось раскопать главному инженеру про своенравного подчинённого,  помимо первоначальных, собранных ещё в Харькове, сведений – это то, что на срочную службу в армию был он призван со второго курса исторического факультета Ленинградского Университета. В этом не было ничего странного – в середине  восьмидесятых годов военкоматы гребли из всех ВУЗов без разбору. Странно было другое – что студент не последнего университета страны, да ещё такого престижного факультета – истфаки в советские времена были кузницей комсомольских и в последующем партийных кадров – не вернулся продолжать карьеру – а в том, что в молодые годы студент Русаков мог бы выучиться чему угодно без всяких связей и блатов, не сомневался даже Карасик. Остаться же служить в бесперспективном Туркестанском военном округе(не в Германии или Чехословакии, где можно было неплохо по советским меркам прибарахлиться) было, с точки зрения последнего, верхом человеческой глупости. Слова «выгнали за пьянку» или россказни о несчастной  любви (кто в молодости не дурковал?) пролили бы бальзам на душу руководителя, но объяснения поступка, переданные слово в слово очередным «дятлом» въедливого начальника просто бесило: он, мол, не захотел «тереться не в своём кругу» и после нисколько не пожалел о том, что "был лучшим прапорщиком, чем мог бы стать историком". Такого мотива главный инженер без диплома не мог воспринять, ибо был убеждён: институты и университеты для того и существуют, чтобы давать шанс таким, как он, безродным зацепиться за уступ высшей прослойки, а для этого просто необходимо тереться в том самом классово чуждом кругу. Если бы он, Карасик, имел возможность туда проникнуть – непременно удержался бы, даже ценой унижений и самоотречения. В его жизни подвернулся всего один покровитель, за которого просто необходимо было цепляться, чтобы сохранять обретённый социальных статус, в высших же учебных заведениях можно было бы выбирать «тягача» среди многих  себе не равных, а ещё существует  общественный институт брака и множество готовых к семейной жизни девиц при вечной недостаче в том же социальном кругу столь же сильно жаждущих брачевания парней. Именно поэтому в относительно высший класс гораздо скорее возьмут зятя, чем невестку, и тут бы Карасик точно не упустил своего шанса, даже если бы невеста была с явным изъяном.

Как известно, человек боится больше прочего того, что ему не понятно, а мотивация поведения странного работника была непостижимою для карасикового мозга. Но было ещё одно, вполне конкретное обстоятельство, которое могло поколебать позиции «второго человека в фирме» - к новичку всё с большим интересом присматривался директор, чаще спрашивая совета в делах не только производственных, но и, порой, организационных. Один раз Данила даже предложил взять Прапорщика «в офис», то есть сделать мастером, при чём не в будущем году, как это предлагалось безмозглым «дятлам», а прямо среди рабочего сезона. Это было уже посягательство на «помеченную» Карасиком территорию, и не только в связи с угрозой потери эксклюзивного права называться организационным гением. Главный инженер прекрасно понимал, кто выиграет в глазах начальника при ежедневном сравнении, а в тех учреждениях, где карьерный рост обеспечивается не профессиональными качествами работника, а личной симпатией руководителя, пригретое годами место теряется очень легко. Насилу удалось отговорить внушаемого директора, мотивируя тем, что на объектах от проворного прапора будет фирме гораздо больше пользы, но вопрос завис дамокловым мечом над всей с трудом слепленным для себя недоученным пока инженером пьедесталом.

 

Глава 4. Широкая перспектива.

 

Подряд на частичную реставрацию стен давно уже возведённого храма не был очень уж доходным: святые отцы умели торговаться не хуже любого другого заказчика, поэтому Воробец, сбивая цену конкуренту, взялся за почти бесприбыльную работу. Оплачивать заказ по поручению церкви должен был местный комитет малоизвестной христианско-либеральной  партии, в штаб которой и предстояло заехать директору фирмы-подрядчика. За день до этого туда же отправлен был Карасик, который в отсутствии главного бухгалтера выполнял соответствующие функции (женщина была из местных, да ещё и взята по личной рекомендации начальника транспортной службы ТЭЦ, и на работе появлялась крайне редко, тем более не ездила с мелкими поручениями). Во второй половине дня главный инженер сообщил, что денежные дела решены полностью, но у заказчика хотели бы пообщаться лично с владельцем фирмы. Штаб оказался довольно прилично обставленным офисом с консервативно накрашенной грудастой секретаршей и диваном натуральной кожи в кабинете одетого в стильный и очень дорогой костюм (Данила Викторович знал в этом толк) функционера. Партийный активист внушал доверие, говорил почти как с равным, услышав фамилию, сразу поинтересовался, не из казаков ли были предки визитёра, на что Данила Викторович машинально ответил: «Да, из донских». Своего малороссийского происхождения он стыдился машинально, если случалось вести светскую беседу, выказывал себя наирадикальнейшим украинофобом, а ещё путём долгих и упорных тренировок настолько выправил своё произношение, что выговаривал звонкий «г» даже в слове «бог». Совсем недавно полученный паспорт гражданина России являлся предметом гордости генерального директора ремонтно-строительной фирмы, поэтому вопрос о гражданстве он воспринял с некоторой обидой.

 – Если Вы действительно гражданин России и хотите видеть свою страну великой, знайте, что  наша политическая сила была бы рада видеть в своих рядах настоящих патриотов.

Тщеславие большого внутри своей фирмы человека не помешало человеку прагматичному заподозрить какой-то подвох, но следующая фраза политического деятеля Воробца сразу успокоила:

 – Мы никого не торопим  вступать в наши ряды и уж тем более нашу политическую силу не интересуют партийные взносы новых членов. Мы вообще не сторонники оценивать личность по цвету партийного билета. Нас скорее интересуют профессиональные качества наших партнёров – да-да именно равноправных партнёров. Вчера я общался с главным инженером Вашей компании – очень образованный, эрудированный человек, хорошо иметь такого подчинённого – так вот, эм… - партиец замялся, безуспешно пытаясь вспомнить имя и отчество Карасика, - так вот, он рассказал мне о тех реализованных Вами проектах, которые заслуживают внимания, и у меня, как человека облеченного полномочиями, сразу возникло предложение, которое должно бы заинтересовать обе так сказать стороны. Наша партия, как Вы уже, наверное, знаете, ставит истинно христианские ценности превыше прочих, и собирается доносить их до каждого гражданина. Урбень – один из многих городов, где мы работаем с электоратом, и выбран он был лично нашим лидером не случайно. Посмотрите на известный Вам  храм, который в документах фигурирует как «объект», издалека посмотрите: ужас берёт при мысли о том, что божие сооружение находится в таком жалком состоянии. Я сейчас говорю о куполе: он над всем районом зияет чёрной дырой. Вы, как профессионал, должны знать, что покраска такой площади поверхности, даже при всей труднодоступности места приложения усилий, не составила бы труда для той компании, которая на этом специализируется. Но материально ответственные особы церковного звания настаивают на том, чтобы на металл была нанесена не краска, а именно позолота – и здесь я бы не осмелился с ними спорить, ибо искони на Руси купола исключительно золотили. Наша партия взяла на себя опеку над этим храмом, поверьте, денежные средства для нас не проблема, мы бы оплатили и работу и материалы, причём готовы были закупить не только поталь, но даже сусальное золото. Скажу сразу, мы обращались с деловым предложением до Вас ещё в несколько аналогичных фирм. Я так же как с Вами беседовал здесь с господином Тарасовым – это Ваш конкурент из компании «Антикор-сервис». Он мне набросал примерную трудоёмкость работ – Вы, вероятно, знаете, что традиционный процесс золочения состоит в том, что мастер молоточком прибивает небольшие листы по всей поверхности. Так вот, скорость выполнения работ нас не устраивает – даже если допустить, что можно задействовать на такой высоте настоящих профессионалов (а найти таких не будет простой задачей) – работы по самой только позолоте будут продолжаться месяца три. У нас возникла идея неординарная и революционная: работающим под нашим покровительством учёным из московской лаборатории удалось создать такое высокомолекулярное органическое соединение, которое может при определённых условиях реагировать с инертным в прочих ситуациях атомом золота, при последующей термической обработке соединение распадается на углекислоту и воду, а золото остаётся на обрабатываемой поверхности. Трудоёмкость снижается в разы, если не на порядки. Это реальная альтернатива огневому золочению, но ртуть нам удалось заменить синтетическим материалом. Скоро только так и будут золотить все большие поверхности. Естественно, мы наше изобретение запатентовали – вернее начали этот  вязкий бюрократический процесс. Так вот ваш так сказать конкурент – и его тоже можно понять – оказался человеком въедливым и даже слишком пунктуальным.

– Зануда он, - вульгаризировал характеристику Воробец. - Я с ним пытался работать – этого теперь врагу не посоветую.

 – Ну, это Ваше субъективное мнение и личные отношения, - продолжил  партийный чин. – Только Вас я могу заверить, и подчинённому Вашему это же вчера объяснял: учитывая наши убеждения, мы и не могли предложить своему партнёру ничего противозаконного. Косность мышления всегда тормозила прогресс. Я предлагаю Вам работу действительно нестандартную, но вы ведь профессионалы, а не какие-то шабашники (Здесь Данила усмехнулся, услышав в сто первый раз одну из любимых заезженных фраз своего заместителя). Единственная будет у меня к Вам просьба – не затягивать сильно с ответом. А на счет партии просто подумайте: очень скоро довыборы в местное заксобрание, человеку достойному всегда найдётся проходной мажоритарный округ, а наша сила, Вы наверное уже знаете, уверенно  вес набирает, выход на региональный уровень – вопрос уже решённый там, – деятель указал пальцем наверх, подразумевая то ли всевышнего, то ли большое начальство.

Сразу по выходе из партийного офиса, (в мыслях переименованного в райком), Данила Викторович приказал водителю ехать на объект – к той самой  облупленной церкви. Обходя вокруг и всматриваясь в черноту купола, Воробец скорее убеждал себя в правильности уже принятого решения. Конечно, трудоёмкость не самой работы, а вспомогательных операций немного пугала, но неразрешимой для подчинённых задачи директор не видел. И, хотя сам себе ещё боялся в этом признаться, более, чем хорошее вознаграждение, привлекало бизнесмена возможность стать своим среди местной элиты, ведь за десятилетие процесс интеграции на этом направлении не особо продвинулся. Владел он той самой фирмой, которая выполняла те же работы, получая в сопоставимых ценах примерно те же доходы, которые теперь, однако, не сильно разнились с доходами многих прочих субъектов экономической деятельности. Офис фирмы находился на территории режимного объекта – изначально это был вагончик, выделенный руководством ТЭЦ как раздевалка для рабочих. Но со временем (по совету тогда ещё не главного инженера) вагончик был окрашен, утеплён и отделан внутри, оснащён компьютерами, облит вокруг стяжкой и обложен мраморной плиткой, и гордо назван офисом, а между рабочими - воробейником. Иметь контору на территории того предприятия, которое является основным работодателем, разумеется, очень удобно для любой фирмы-подрядчика, но отсутствие офиса «снаружи» имело и другие обоснования. Пребывание на охраняемой территории давало гарантию безопасности, стоящие же бесхозные коттеджи(конфискат либо недострой), которые, казалось бы, только и ждали нового рачительного хозяина, были всё же в сфере влияния определённых групп людей, облеченных как властными полномочиями, так и имевших вес в кругах криминальных. Это незадачливому покупателю-нерезиденту в доходчивой форме объяснили те люди, с которыми он пытался ещё несколько лет назад выйти на контакт, имея целью расширение фирмы. И дело даже было не в том, что какие-то части города «держали» потомки бывших подопечных его деда и об этом не забыли – в девяностых единение между когда-то социально близкими достигло апогея и чем-то неприличным уже не считалось. Просто в Урбени Воробец был человеком чужим, протекция давала ему возможность всего лишь оставаться на своём месте, которое он ещё несколько лет назад считал только ступенью наверх. Высокий родственник в Москве лично с племянником практически не общался, приставив  куратором некоего Евгения, к которому следовало обращаться в случае необходимости, но по возможности реже. Платой за покровительство было использование расчетного счёта фирмы, куда время от времени поступали и так же скоро списывались такие суммы в российских рублях, что у Данилы Викторовича, вследствие наличия инстинкта самосохранения, даже не возникало желания узнавать имя истинного хозяина и способы происхождения денежных средств.

Не было рядом с ним человека равного ему социально – или местная квазиэлита, считавшая его заносчивым выскочкой, или подчинённые, в которых он не видел достойной себе ровни, а они не имели смелости начальнику в чём-либо перечить до получения заработанных денег на руки, а после росписи в ведомости считая «Ремпром» пройденным этапом в жизни. Виктор Леонидович иногда с сочувствием говорил про сына, что у него «один друг и тот Карасик»

Быть мальчиком-мажором, пересевшим с папиной «Волги» на собственный «Мерседес» после тридцати уже далеко не так престижно, как в двадцать два.

Обходя вокруг объекта и вглядываясь в тёмный пока ещё купол, Воробец искренне надеялся, что общение с новым кругом лиц выведет его на совершенно новый уровень. Заказчик внушал доверие, предоплата гарантировала от возможных убытков, а уверенность в том, что достижения научно-технического прогресса способны сделать любой технологический процесс доступным любому рабочему не давала прорасти сомнению в законности производства материала.

 

Глава 5. Маленькая победоносная революция.

 

Действительно трудоёмкой  оказалась установка наружного круга лесов «юбкой» под самый купол – их из завезённых  брусов и досок нужно было изготовить под конкретное место, установив и хорошо закрепив подпорки, упиравшиеся в наружную стену – другого выхода не было, и места упоров по окончании работ следовало отреставрировать, специально для этого завесившись перед каждым изъяном.  Начать работы можно было, как только будет завешена верёвка на «шее» луковки купола, но это была самая опасная часть подготовительных работ, и никто из бригады лезть не отваживался. Работа промальпиниста  по большей части совсем не так опасна, как об этом  говорится в созданных вокруг неё легендах. При надёжном снаряжении и тщательной проверке креплений и узлов (одним словом – соблюдении правил техники безопасности)  трагедии случиться не может в принципе. Но всё это касается ситуаций стандартных, когда опоры и подвесы статичны и есть за что крепить основу и страховку. В местах же новых и малодоступных небольшое по трудоёмкости действие может  быть сопряжено с огромным риском. В случае с работой на церковном куполе такой экстремальной точкой была именно установка  крепёжной основы  в указанном выше месте -для этого нужно было перебросить хотя бы один раз верёвку через верх сферы.  Сделать это возможно лишь став на построенный мостик, но, не имея  подвеса или опоры для страховки сверху, будучи пристёгнутым лишь той верёвкой, конец которой уходил в окошко портика, все работники вставать в полный рост, а тем более бросать смотанную верёвку, да ещё, возможно, не один раз, отказались. Лично руководивший работами Карасик, скрепя сердце признал, что придётся хотя бы на половину дня  вызывать ненавистного Прапора, сняв его с другого объекта – многоэтажного дома, где производился ремонт межпанельных стыков. После того, как верёвка была переброшена, и второй её конец подан  стоявшему на мостике высотнику, можно было свободно, затянув петлю, подняться, , на верх луковки (наличие жумара упростило бы и этот процесс, но, имея достаточную физическую подготовку, можно довольствоваться страховочным шантом и силой собственных рук). Оказавшись возле креста, Русаков поднял ещё несколько верёвок, которые закрепил , пропустив вокруг макушки, и спустив с разных сторон по две рядом. Ещё с час ушёл на «обучение», то есть наблюдение за первыми попытками не столь сноровистых коллег подниматься наверх, используя ту веревочную систему, которую прапор назвал «социальным лифтом». Поскольку внутри фирмы сложилась непростая система квазисдельной оплаты труда, когда устанавливалась( иногда мотивировано, иногда отфонарно) расценки на выполняемые работы, то члену бригады одной не было смысла помогать в работе над тем объектом, за который лично ему не заплатят. От таких «командировочек»,  в которую на этот день заслали прапорщика, отказаться было нельзя, и компенсировались потери рабочего времени начисляемыми по итогам сезона (не всегда адекватными) премиями. Поэтому до приезда «Газели» можно было перекуривать, для этой же цели спустились с купола и только что взобравшиеся туда высотники.  Рабочим «Ремпрома» снимали квартиры часто в разных районах, поэтому общались мало, отсутствие в летние месяцы выходных и большая продолжительность рабочего дня также не благоприятствовали коммуникациям. Но в этот раз общение не было  досужею прихотью, бригада «церковников», как их успели окрестить внутри большого коллектива, имела к своим товарищам по классу предложение. Начал разговор имевший неформальный авторитет Юра Мыска из Черкасс – прозвище своё  он получил ещё в начале командировки, когда в общем нормальном для первого дня пребывания в общаге бардаке ходил по комнатам и у всех на хорошем украинском, который в продолжении командировки медленно, но уверенно превращался в суржик, спрашивал: «А дэ моя мыска?».

 –Що, домушники, як там дом, прывит нам пэрэдае?

 – Нет, чаще нах.. вас посылает за ту лажу, что наделали, -  почти без обид и подколок ответил прапорщик.

 –  Ну, звиняйтэ, дядьку, трохи перебрали. Нас за цэ, ты знаэшь, як обидели.

 – По мне так маловато обидели. Но это твои деньги, сам решаешь, где и как пропить. Хотя потерпел бы до дома – за триста баксов мог бы месяц не просыхать.

  – Ладно не зачипайтесь, а то ще побьетэсь, - выступил миротворцем Мыскин кум – его среди рабочих так Кумом и называли. – Мы ж про дило хотилы.

 –  Давайте своё «дило», - устало сказал Прапор, уже понимая, к чему идёт. По опыту работы в длительных командировках он знал, что на четвёртый-пятый месяц в свободно собранном, но закрытом коллективе начинают вызревать бунтарские настроения. – Залупиться хотите?

 – Не «залупиться», а на своему стоять, - с нескрываемым самодовольством уточнил Мыска. – Як вси разом станем – и Горобця прищучить можно, а то оборзел совсем со штрафами.

 – А я думаю, со штрафами тебе как раз повезло, - отрезал прапор. - Тебя же не за кружку пива штрафанули, неделю подряд в общагу приезжая, «мама» не говорил, а они как за первую пьянку оприходовали.

 –  На твои я пыв, чи шо? – начал уже не в шутку напрягаться Мыска.

 – А что, на твои? Ты деньги на питание скольких человек получал? А пили сколько?   Чи шо! Я уже про бензин не говорю, которого там должно было три  канистры оставаться. Нам что теперь, ссать в мастику, чтобы вымешать? Мы вчера от обеденных своих скидывались, чтобы десять литров докупить.

Кум, который в пропитии общественных денег и имущества фирмы в указанный период времени тоже участвовал, не желая, чтобы конфликт перешёл в горячую фазу, уже сам встал между спорщиками:

 – Ладно вам плыгаты однэ на одного, давай договарюватыся чи там як?  Надо ще трэбувать, щоб робочий день скорочували, грошей бильше на харчи, там по расценкам… Що там твои соби думають?

 – «Мои» - это кто? – спокойно переспросил Русаков.

 –  Ну с твоей бригады хлопцы, ты ж у них в уважении,

 – А с моей бригады хлопцы хором не думают, за то их я уважаю.

 – Так ты кажеш, весь этот воробьизм надо будет дальше терпеть? – уже с явным озлоблением спросил Мыска.

 – А ты что думаешь, самое уже дерьмо схавал? – прапор сам уже начал терять терпение. – Вы если бы меньше бухали на доме, осмотрелись бы вокруг – на частном секторе бригада айзеров работает. Мы на работу шли – они уже на крыше, мы домой – они ещё не шабашат. И талоны им в столовую ТЭЦевскую хрена кто выдаёт, налички вообще не видят, продукты какие подвезут из тех и варят там, где спят, воду с колонки приносят. Зарплата на стольник в баксах ниже «ремпромовской» даже средней, а начальником у них – Воробей-олгы -   вот где воробьизм пожёстче нашего.

– Ты бы ще на негров ривнявся, - обиженно сказал Мыска.

– А ты с какого бодуна себя выше негра почувствовал? Ты про антропологию слышал?

– Ой, тильки не макитры голову, вумний якый! Ты будешь тут як терпило терпиты,  покы нас за вторый сорт тут держать.

 – Второй сорт – это нам комплимент, - быстро нашёлся прапорщик. –Вторым сортом здесь идут – Данила с Карасём – они же хохлы с деньгами, а мы –хохлы без денег, значит третий и ниже.

 – Воробец по паспорту русский, - вставил молодой Витя Филимонов.

 – Даже если он по маме еврей – всё равно  - хохол. Его тут держат лишь бы раздоить – может, в партию какую примут, разрешат взносы в кассу платить, а то ещё может бабу для сожительства подкинут – пусть обеспечивает – у крутых ведь тоже человеческие неликвиды есть…

 –  А меня хоть бы и ущербная подобрала, я  тоже не обиделся бы, - вставил своё Вася Шкурник из городка Червонный Угол.

 – Ага, Танюшке своей ещё бы СПИДа ко всему привёз, - загигикал Кум. – Тута он уже, кажуть, есть.

 – Да не пугай человека, - успокоил Прапор, - хохлов без денег тут думают, как бы припахать подешевле.

 – А мы не хохлы, мы украинци, - с показной гордостью сообщил Мыска.

 –  Это ты себе перед сном внушай, вместо сказки. Хохол – это не нация, а состояние души. Если бы ты хоть немного сам себя уважал – я бы первый тебя украинцем назвал. А так ты вот тут сидишь, ноешь и себя жалеешь.

– Я не жалию, я хочу за справедливисть бороться…

– Справедливость для кого? – прапор чуть не рассмеялся .

– Для всих!

– Для кого «для всих»? Для тебя справедливость – водку жрать, да ещё чтобы платили больше, чем остальным, а для тех, кто за тебя работать будет, что справедливо?

 – Да если мы разом станем, выбороть можно для всих!..

 – Да не бывает «для всих», сколько раз уже пробовали! – Русаков попробовал выйти на путь простых логических доводов. – Мы сюда приехали зарабатывать, а не за какую-то хрень бороться, и заработать здесь можно. По крайней мере раз в пять больше, чем в Харькове или в Днепре, в три раза  - чем в Киеве, но и работать нужно вдвое больше – это же нормально, подсчитай сам. А то, что терпеть надо начальство, которое собой не налюбуется со всех сторон –так мы ведь и мошку-гнуса терпим. Права качать надо было в Харькове, сказал бы, что без водки не можешь, может, для тебя, как для ценного кадра, персональный бы контракт составили. А главное – если уж ты залупаться решил – надо быть готовым к тому, что тебя начальство не испугается и пошлёт, куда сам просишься – как и прописано в контракте, без денег пошлёт, на лыжах в тундру. Ты готов, чтобы вот так, с голой жопой домой? А у людей ты у всех спросил, готовы или нет?

 – А люди не вси таки ссыкуны, як ты! – выпалил Мыска наболевшее. – И не вси Горобцю запродалысь.

 – Ты меня, никак, на слабо проверяешь? – прапор усмехнулся. – так я и не таких проверяльщиков перевидал.  А вообще, если между тобой и Воробцом выбирать, то уж меньшее зло. А из вас двоих хохлов он всё-таки порядочнее. Вот тебя со всей гоп-командой на сколько он мог бы наказать? Хоть  на пятихатку, хоть на штуку каждого – только слепой ваших выступлений не видел. А снял-таки по минимуму. А ты сколько мог у товарищей своих из денег на питание вымутить, столько и украл, даже если это было по десятке в день – сам себе такую цену установил. Так что ты к тому же ещё и дешёвый хохол у нас. От кого бы я и слушал морали, а на твои мне вообще насрать. – Мыска сидел, глядя исподлобья, но на последнее заключение оппонента сразу не нашелся что ответить, прапорщик же не мог сразу остановиться. – А хохлы, которые за справедливость борются – это цикавый коллектив. Вы, как домой вернётесь, не теряйтесь, скучкуйтесь вместе – может общество организуете или партию какую. А без вождя же вам никак – Карася себе возьмите, вот из кого отборный фюрер получится. Вы же сами только у товарищей мелочь зажиливать можете, а эта гнида подкожная, по любым головам пройдёт, а, если кто к нему крепко языком прицепится – тоже может наверх скакнуть. Хотя и сольёт при случае, любого не пожалеет.

Про напряжённые отношения двух не последних в фирме людей знали все, но Прапор уже  чувствовал, что эмоции слишком его захлестнули, поэтому поспешил с речью закруглиться. После непродолжительного молчания Мыска подытожил:

 –  Отже, твои не будуть повставаты?

 – Юра, ещё раз, попробуй меня услышать, а не себя: здесь нет моих… Твоих, надеюсь, тоже. Мнение моё ты знаешь, если кого-то оно заинтересует – я опять повторю, а решать каждый сам будет.

 – Так ты и не за нас и не за горобцив – проты всих значить? Думаешь так прожить?

Этот вопрос был уже почти риторическим,  с высоты увидели подъезжавшую «Газель»  - время было Русакову отправляться на свой объект.

 – Вам хоть сказали, чем красить будете? – спросил он напоследок, но тут уже, блюдя цеховую тайну, а вовсе  не из личной неприязни, бригадир «церковников» напыщенно заявил:

 – То мы сами знаемо.

 

На тот момент рабочие ещё толком ничего не знали, кроме того, что материал совершенно новый, произведён по наработкам немецких технологов в Москве.

Зачистка поверхности была произведена довольно быстро, первая пробная партия материала, который Карасик называл «составом №3» завезена уже через три дня. Главный инженер в свойственной ему патетической манере объяснил рабочим, какая великая честь выпала именно этому составу кадров, и это даст со временем не только моральное удовлетворение: есть, мол, ещё несколько объектов, даже в самой Москве заинтересовались. «Расценки на работу ну просто шикарные, сам бы по таким с удовольствием работал», -  позавидовал подчинённым привилегированный «белый воротничок».

Работа оказалась на удивление простой: «состав №3» нужно было нанести равномерно шпателем на поверхность, после чего эта же поверхность прогревалась плазменной горелкой – современное подобие паяльной лампы, работать с которой было намного проще и приятнее. Греть состав приходилось долго, но сразу после прогревания, как по мановению волшебника, внушительных размеров участок обрабатываемой поверхности приобретал истинно золотой цвет.  Требования к технике безопасности предъявлялись очень строгие: работать нужно всенепременно в респираторах, которых накупил управленец огромное количество, строго указав, что, если кого увидит снизу без опознавательного знака на лице – будет нещадно штрафовать всю бригаду. По окончании первого дня, когда было пройдено с верху до низу три лепестка из шестидесяти четырёх, Карасик произвёл расчет количества материала, которое следует заказать и остался доволен, выявив в себе задатки ещё и экономиста. На следующий день с самого утра приезжал Воробец, а после не было и часа, чтобы не подъехала какая-нибудь престижная иномарка с важными и нужными людьми – Мыска называл их «важниками и нужниками», немало среди визитёров было особ звания духовного, каковое подчеркивало облачение тела в рясу. Один из попов больше часа ходил, разглядывая озолоченные сегменты купола с разных сторон и расстояний. Видимо, согласование прошло успешно, поскольку уже на следующий день был привезён ещё один пластиковый барабан с «составом №3», работа пошла не хуже, хотя и не быстрее, чем в первый «пилотный» день. Для ускорения процесса оперативно получена была со склада в той же Москве вторая плазменная горелка – это позволило удвоить скорость работ. Погода благоприятствовала, и по всему выходило, что за две недели озолотится весь огромный купол вместе с крестом. Но на пятый день работы в поведении инженера наметились негативные черты, а ещё через два дня Карасик, имея задатки одновременно и холерика и меланхолика, начал, проявлять признаки беспокойства, или, как определяли такое поведение рабочие, «менжеваться». На утро восьмого дня он полчаса объяснял работающим, что те много накладывают состава на поверхность, выпытывал, что рабочие думают о скрытых резервах экономии материала, и на этот день выдал бригаде для выполнения работ один барабан с драгоценным составом вместо двух. Результаты удручили новатора ещё больше: тот пробный лепесток, на котором пытались применить режим экономии,  по оттенку даже с близкого расстояния отличался от цвета обработанного ранее массива. Собрав к обеду личный состав внизу, руководитель пытался узнать компетентное мнение рабочих, почему цвет другой. Однако самый адекватный довод, что нужно накладывать большее количество состава, привёл его в бешенство, полчаса рабочие слушали пересыпанную умными словами тираду, что настоящие мастера своего дела нашли бы способ уменьшить удельный расход материала. По всему выходило, что организационно-технический гений просчитался с объёмом заказанного количества состава. Работу, учитывая возможность ухудшения природных условий, продолжили, порешив свести озолоченные поверхности на видной всему городу стороне храма, сзади же вести работы, до куда хватит заветной пасты.

Через двенадцать дней после начала высокотехнологичных работ на весь купол было нанесено уже ровно столько позолоты, сколько позволяло наличие в распоряжении фирмы «состава №3», а именно, обработан верхушечный крест и шестьдесят из шестидесяти четырёх облегающих луковку лепестков металла. Недостающий состав был, разумеется, заказан в Москву, но высокомолекулярный органический синтез – процесс нескорый, поэтому бригада «церковников» остановилась на объекте в ожидании: снимать леса и верёвки не было никакого смысла, пока полностью не будет закончен процесс золочения.

Ничто так не расслабляет работников, как вынужденный отдых. Бунтарские настроения среди рабочих не исчезли бесследно, но были немного притуплены обещанием хорошей зарплаты. Прапорщик не был прав на сто процентов, утверждая, что только обильные возлияния являются целью заводил маленькой революции. Стратегической целью каждого из законтрактовавшихся были всё-таки заработки, первый штраф немного охладил горячие головы, а высокие расценки на выполненную уже работу показывали, что «церковникам» есть что терять. Поэтому, несмотря на вынужденный простой, «залётов» не было. Только Васька Шкурник, воплощая в жизнь свою мечту, нашёл себе не первой свежести временную сожительницу, у которой и ночевал, освободив одно койко-место в большой комнате снимаемого фирмой частного дома, да ещё Витюня Филимонов ни с того ни с сего упал с крыльца и так неудачно, что сломал открытым переломом ногу – пришлось везти в больницу под наставления Карасика и укоры и подначки товарищей. Витька был самым молодым в бригаде и, не имея стайерской привычки к спиртному, напивался с первого же стакана, хотя в этот раз божился всем, что капли в рот не брал и вообще зарёкся после штрафа, а на крыльце у него просто голова сильно закружилась – более опытные товарищи всё же решили, что молодой втихаря присосался к какой-то пляшке – эту же посудину уже после госпитализации долго и безуспешно искали. Однако всякому терпению приходит конец, особенно, когда сплочённый коллектив социально друг другу близких элементов настроен на выброс протестной энергии. Расквартирование близко к объекту отметало необходимость возить людей каждый день на работу, а прекращение производственного процесса не требовало присутствия начальства, только привозивший при необходимости деньги на питание водитель «Газели» Сергей Муртазаев был связующим с внешним миром звеном – через него и вызвали рабочие начальство на серьёзный разговор (эра всеобщего охвата мобильными телефонами тогда ещё не наступила, «труба» была положена только сотруднику офиса. Начальство откликнулось на удивление быстро, правда приехал не Воробец, а Карасик, но в директорском «Мерсе» (с определённого момента компания могла позволить себе отдельную машину и для руководящего состава), за рулём которого был директорский же шофёр всегда с иголочки одетый и аккуратно прилизанный Андрей Дудко по прозвищу Галахвастов.

Главный инженер извинился, что очень занятой генеральный директор прибыть не может, внимательно выслушал все претензии рабочих, был так подчёркнуто с бунтовщиками вежлив, что последние даже на какое-то время засомневались в необходимости классовой борьбы. Записав все пункты требований в переплетённый кожей нотатник, должностное лицо уехало с намерением решать все вопросы немедленно. Ошарашенные рабочие поначалу думали, что, как всегда, «кинут», то есть спустят процесс на тормозах, дождавшись, когда народ «забухает» и будет за что штрафовать. На сколько же было велико их удивление, когда Карасик снова приехал на следующий день уже с бухгалтерской ведомостью и расчётом на текущее число заработной платы каждого работавшего. Официозно надувая щеки, он сообщил, что новая технология была с таким энтузиазмом воспринята очень многими влиятельными лицами, что появилась перспектива перепрофилирования фирмы на золочение наружных поверхностей. Именно по этой причини Данила Викторович находится сейчас на деловых переговорах в Москве. Расширение существующей компании по ряду причин не представляется возможным, но прямо сейчас идёт оформление учредительных документов и рождается новая фирма  с интригующим названием «Спецзолото». Расценки на выполненные работы приятно порадовали удачливых бунтовщиков, и, хотя отменить ранее наложенные штрафы главный инженер был не в силах, оплата за последний объект почти их перекрывала. Всё это потому, уверял Карасик, что работы по золочению оплачиваются очень щедро заказчиками. 

Московская же лаборатория, будучи не в состоянии выполнять большое количество возникших заказов, прямо сейчас перестраивается в отдельное предприятие – вот откуда задержка и простои в работе. Заказов поступает очень много, зарплаты ожидаются такие, что даже местные уже изъявили желание работать в новой сфере. Но возглавлять подразделения будут, конечно же, работники с опытом (члены бригады),  а это намного прибыльнее, чем сидеть в офисе даже на очень высокой должности, поскольку зарплата будет от выработки, а расценки все уже видят в своих расчётках. По словам Карасика, услугами создаваемой фирмы уже заинтересовались в Красноярске, Салехарде и Казани. Не все объекты на открытом воздухе, так что работа на зиму тоже гарантирована. Именно поэтому руководство «Ремпрома» пошло на шаг беспрецедентный, но абсолютно обоснованный – расплатиться с лучшими (и это не преувеличение) работниками, настоящими профессионалами, не дожидаясь даже окончания сезона – но эти убытки сторицей окупятся, поскольку самый ценный для фирмы капитал – это капитал человеческий. Оплата труда будет произведена, как и положено согласно контракта, по приезде в Харьков – для этого фирма также пойдёт на убытки, если потребуется, оформив кредит в банке. Такое с собой обращение не только приятно удивило всех членов бригады, заставило Витюню не на долго забыть про больную ногу, Василия оторвало от обвисших соответственно возрасту, но таких милых сердцу грудей временной подруги, но главное – внушило веру в моральное своё превосходство над некоторыми не очень умными сотоварищами. Мыска, считавший себя идейным вдохновителем той бескровной революции, которая показала самодостаточность и силу духа наёмного люда, с надменным видом мудреца заявил сразу по отъезде руководителя: «А прапорщик-дурко щэ казав, нэ трэба залупаться. Тилькы так и надо, показывать  всим, що мы нэ быдло якэсь. А вин за намы всю дорогу хвосты заносытымэ. И Карасик нормальный мужик оказався , чого ото було беса гнать?»

Уже через трое суток все «церковники» в полном составе прибыли на Южный вокзал города Харькова, где их с деньгами встречал откомандированный туда же, но летевший самолётом Дрюня Галахвастов. Рабочие получили всё, что было в расчётках до последнего цента в твёрдой американской валюте. Кстати, компания «Ремпром» никогда не «кидала» рабочих с зарплатой, контракт, быть может, и не имел бы юридической силы, случись кому-либо из рабочих обращаться в суд, но руководством фирмы выполнялся всегда строго – любой, кто мало-мальски знаком с ситуацией на рынке труда в девяностых,  сможет, учитывая вышесказанное, по достоинству оценить благородство людей, фирмой владевших.

 

             Глава 6. Последний объект прапорщика Русакова.

 

 В одном уж точно Мыска оказался пророком : прапора с его бригадой действительно кинули доделывать оставленный «церковниками» объект.

 Странная щедрость руководства не вызывала зависти у опытного, хоть и довольно молодого человека, скорее она могла даже испугать его – не боявшегося ни новой опасной и тяжёлой работы, ни людей, настроенных к нему далеко не доброжелательно. В порядочность, благородство и доброту власть имущих Русаков давно не верил, точнее  не верил, что эти качества могут быть излиты на людей, стоящих в общественной пирамиде много ниже «благодетелей». В том, что среди своих кодекс чести выполнялся беспрекословно во все времена, не состоявшийся  историк даже не сомневался – иначе высшие существа постоянно перегрызали бы друг другу глотки. Знал Прапор и точное названия того места, куда  обыкновенно кладут бесплатный сыр. Вот только понять, к чему прикармливать работников, разумеется, неплохих (даже то, что было в сердцах сказано в словесной  перепалке, не оставляло сомнений в надёжности и профессионализме коллег) но отнюдь не таких, к которым можно применить термин «незаменимые». Разумеется, люди, пить не умеющие, но любящие, для фирмы – самая драгоценная находка: любого из «залётных» можно при умелом руководстве так держать на пушке, что он работать в нужное начальству время будет за троих – фирма отобьёт свои деньги, даже не штрафуя разгильдяя. Но вот так, просто в пику рабочим  добросовестным и беспроблемным, подрубать устои дисциплины, показывая, что можно безнаказанно на эту самую дисциплину положить – это противоречило и логике и здравому смыслу. Ещё настораживало изменившееся отношение к нему лично Карасика – бывший чуть ли не  смертельный враг открыто заискивал перед ним, прямо предложив место в «офисе». На это тёртый Прапор сразу ответил, что лучше сразу уволиться – и опять был удивлён известием, что получит расчёт после окончания работ на объекте, причём без вычетов за досрочное расторжение контракта. Долгое отсутствие Воробца смущало не меньше: зная, как начальник любит своё детище-фирму, особенно вагончик-воробейник, можно было по меньшей мере удивляться, что бизнесмен так надолго забросил своё хозяйство. Больше всего хотелось бы сейчас прапору пообщаться с директором «Антикора» Тарасовым, главный вопрос крутился в голове – почему последний отказался от объекта, ведь трудоёмкость, как оказалось, плёвая. Начальника конкурентов Русаков знал как действительного профессионала, а таких отличает не совковая смелость хвататься за все работы подряд, а умение точно видеть наперёд, что при данных конкретных условиях он может сделать, а главное – чего сделать точно не сможет. Что-то Тарасова сразу отпугнуло от прибыльного заказа, причём опасность могла подстерегать как в юридических дебрях вокруг храма – это не очень интересовало прапорщика, так и в каком-то из этапов технологического цикла. Сам процесс работ очень напоминал огневое золочение, о котором слышали, наверное, все, Русаков же еще в студенчестве детально – насколько это возможно для студента-второкурсника –  изучал историю строительства Исаакиевского собора. Но тогда применялась амальгама – сейчас, вероятно, такое количество  неучтённой ртути иметь в распоряжении невозможно, да и не верил прапор в то, что руководство пошло бы на это, ведь принудить людей работать с испаряющимся высокотоксичным материалом без специальных средств защиты – это практически преднамеренное убийство. За время своей трудовой жизни бывший прапорщик советской армии, который и от рождения был не глуп, развил  в себе довольно неплохое классовое чутьё. Он не имел пиетета перед начальством, мог достаточно объективно оценивать интеллектуальные способности руководителя любого ранга, чётко видел, чего человек добился сам, а за что должен быть благодарен своему происхождению, обретённым родственникам, своей подлости, способности к низкопоклонству и  интригам или элементарному везению. Но без веских оснований назвать людей, пусть даже из совершенно чуждого ему лагеря, хладнокровными убийцами – этого человек, считавший окружавших его себе равными, то есть такими же людьми, не мог позволить даже в мыслях.

Прапорщик ничего, разумеется, не знал о тех событиях, которые предшествовали отправке «церковников» домой и переводу его бригады на необычный объект, иначе переменил бы своё отношение к людям из любого круга.

 

                                            ***

 

Внезапный вечерний звонок на «трубу» от Евгения (Воробец до сих пор не знал его отчества) генерального директора «Ремпрома» немного смутил, но не испугал. Участие в проекте по золочению купола известной в городе церкви владелец компании ни с кем в Москве не согласовывал, но был искренне убеждён, что имеет на это право – не испрашивала же его фирма разрешения на контракты с ЖЭКами и жилищными кооперативами. Он даже лелеял дерзкую мечту по завершении всех работ нанести визит лично Аркадию Михайловичу под каким-нибудь надуманным предлогом, и будто невзначай упомянуть претворённом в жизнь прожекте – а в успешности начинания Данила не сомневался, не смотря на безалаберность проколовшегося в расчётах Карасика. Испуг охватил большого начальника лишь когда, войдя в апартаменты гостиницы, он встретил взгляд своего «куратора». Не ответив на приветствие, Евгений, протянув собеседнику небольшой листок бумаги со штампами и неразборчивыми рукописными символами, коротко спросил:

 – Что это, знаешь?

Данила бегло оглядел листок:

 – Анализы какие-то…

 – Не какие-то, а того твоего человечка, что в стационаре сейчас.

 – Я в курсе, это форс-мажор, да к тому же  страховка не оформлена, - сказал  Воробец, немного смутившись.- Но у фирмы есть деньги на оплату лечения…

– Что такое форс-мажор, ты даже не догадываешься пока, - резко прервал его московский гость. – Посмотри внимательно в анализ: у него в моче ртути больше, чем в градуснике. У тебя сколько людей с амальгамой работают?

 – Какой ещё амальгамой? – опешил директор. – Мы применяем высокомолекулярные…В общем там же ртуть должна быть органикой заменена. Карасик лично проверял.

 –  Так ты сам даже и вникать не пробовал? Редкая мразь твой Карасик. Я по работе много людского говна перелопатил, но от такого существа сам охренел. Он, дурачок, из больницы сразу в местную ментуру побежал тебя сдавать. Вот заява его, руку узнаёшь? – Евгений протянул Воробцу ещё одну, большего формата бумагу. Хорошо, что я здесь в Урбени уже давно, и  многих дел в курсе. А здесь я вот почему. На днях готовим мы очередной транш по твоему счёту, и совершенно случайно девчонка- бухгалтер в компьютер глянула – а там уже есть сумма, кстати не твоя сумма – ты же знаешь, что мы и твои проводки проверяем?

 Данила утвердительно кивнул.

– А совсем недавно неприятный прецедент случился в Омске – со счёта такой же фирмы, как вот твоя, много денег ушло. Не нас наказали, но тоже людей уважаемых и очень похожая схема, сначала контракт с какой-то фирмой левой, перед самым большим приходом… Поэтому я сюда и приехал их прощупать. Эти вроде бы люди солидные, крыша не слабее нашей –  разные люди по разным каналам пробивали –  можно было бы и вместе работать. Но вполне возможно и такое, что контора старых сотрудников подчищает, чтобы новых на те же места посадить – я не про те крохи, что ты сам здесь поклёвываешь, а про каналы для денежных потоков. А этот залёт со ртутью – совсем ни к чему - ни нам в Москве, ни тебе тем более тебе. Неужели ты правда не знал, какой хреновиной работаешь? Чтобы такое соединение синтезировать, как тебе насвистели, знаешь, какие вложения нужны? Дешевле железо на червонное золото заменить. Ну да ладно, это пусть на твоей совести остаётся. Если бы не родственные чувства Аркадия Михайловича – это он приказал тебя отсюда выдернуть… Посидишь пока при какой-нибудь ТЭЦ - только не здесь – ну  хотя  бы по технике безопасности инженером, или кем там ещё… Ты же «поплавок»себе успел купить?

 – Я ещё три года назад диплом защитил! –  обиженно огрызнулся Воробец.

 – Ну, если сам защитил, - съязвил Евгений, - тогда конечно тебе новой специальностью овладевать легче будет. А фирму бывшую твою мы задним числом на Карася этого скользкого перепишем. У нас на хитрую жопу специальный есть инструмент. Сейчас несколько подписей, где я скажу, поставишь. Случись чему – его сливать не жаль будет, но, может и приподнимется выдвиженец твой – это уже как пойдёт. Только вы не вздумайте здесь петушиных разборок устраивать между собой: помни, как в нашем патриархате в советские времена говорилось: «Комитет дал – Комитет взял». Кстати, с людьми божиими я уже через общее начальство договорился: остаток докрасите какой-нибудь законной краской: будет у купола задница с тыльной стороны. С людьми рассчитаться нужно по полной и отправлять их поскорее на историческую родину – пусть там доходят. А ты молись любому богу, какого знаешь, а можешь и всем сразу, чтобы они хотя бы ближайшие месяцы дуба не врезали. А усерднее всего молись на дядю своего – если бы не он, ты бы очень скоро увидел страну нашу совсем с другой стороны. Лично меня бы это совсем   не огорчило.

После этого разговора Данила Викторович погрузился  в длительную депрессию, или, как сказали бы его подчинённые «выпал на измену». Он несколько дней не выходил из съёмной своей трёхкомнатной квартиры, именно поэтому все организационные вопросы разруливал в это горячее время тщательно проинструктированный и облечённый новыми полномочиями Карасик. Однако, из состояния сомнамбулического Воробец очень скоро вышел, так как по классификации психологов был личностью «паталогически нормальной», а значит не способным на деструктивные действия по отношению к своей персоне. Ещё через несколько дней у начальника отдела кадров газоконденсатного завода в посёлке городского типа Н*** появился новый заместитель, по слухам, имевший связи в самом Сургуте, а может быть даже и в Москве, молодой импозантный мужчина, заставивший всех незамужних дочерей городского начальства заинтересоваться его семейным положением. И только сам непосредственный начальник знал, что новый сотрудник формально уже месяц исполнял служебные обязанности.

                                                * * *

 

                                           Эпилог.

Глядя на грандиозное творение рук человеческих, воздвигнутое во славу господа, возникает лишь чувство благоговейного трепета перед величием веры подвижников и одновременно пропадает всякое желание изыскивать сведения о дальнейшей судьбе людей, причастных к его строительству. Вот почему недавно рукоположенный отец Пантелеймон не молится ни за здравие, ни за упокой душ тех рабов божиих, которые озолотили верхушку церкви. Он только в общем знает историю строительства того храма, в котором служит господу уже несколько лет, а, если бы даже узнал подробности  - вряд ли это поколебало бы его веру, как не затронул веры прекраснодушного Алёши провонявший было труп любимого старца. Вникать в низменные подробности и заострять внимание на судьбах людей малозначимых нет смысла. Куда красивее выглядит история, интерпретированная нужными людьми в нужном аспекте – тогда настоящее (как впрочем и будущее) покажется таким же блистательным, как и купол воздвигнутой на крови либо на костях церкви, в том, разумеется, случае, если на храм смотреть с определенных мест, вернее не смотреть с мест, для осмотра не предназначенных – тогда не будет повода заострять внимание на ничего не значащих изъянах в дизайне, и наблюдателю ничего не помешает думать о ценностях высших и вечных.

 

                                                      

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/