Рабочий вариант «Последний»
Зомби-версия

 

Крыса, птаха, кондиционер.

Переулок был абсолютно пуст и статичен. Только большая крыса, блеснув в отсвете единственного фонаря белыми пробоинами глаз и, тем самым, подтвердив глубокую ночь, перебежала из одного подвала в другой. И опять тишина. Разноцветные, но в это время суток однообразно серые, высотки стояли без движения, плотно прижавшись друг к другу холодными боками. Окна на задворки не выходили. Не видно было, работают ли наружные блоки кондиционеров, висящие на стенах домов. Звука не было. Машины, оставленные на обочине, не заводились и сигналку не включали. Птицы не летали. И если бы не менялись цифры, отсчитывающие время, можно было бы подумать, что переулок поставлен на паузу. Но вот откуда-то слева вошел человек, он качнулся и задел машину, которая мигнула, человек отшатнулся и, перейдя на противоположную сторону переулка, встал прямо под камерой видеонаблюдения, чтобы отлить. Он склонил голову, непослушными пальцами ковыряясь в ширинке, дергался плечами, переминался с ноги на ногу, наконец, резко дернул вниз, выпятил чресла и в блаженной судороге откинул голову назад. В этот момент первые лучи восходящего солнца пробрались в переулок и осветили меланхоличное лицо писающего, а вместе с лучами откуда-то справа в переулок вошли двое. Тот, что был в кислотно-желтой олимпийке с капюшоном, пошевелил губами, и смешно подковыляв к справляющему нужду человеку, схватил его за плечо, резко развернул к себе. Но тут же отскочил, скрючился, и, поднимая то одну ногу, то другу, яростно задергал ртом, затряс согнутыми в локтях руками. Потом он уставился на меланхолика, и пошел на него медленно, просовывая руку в задний карман джинсов. И вдруг все трое присели. И даже тот верзила, друг олимпийки, который все это время стоял неподвижно руки в боки, дернулся и вжал голову в плечи. А от одного из кондиционеров пошел дым.

 

Полутемное полуподвальное помещение. Но жилое. И обставлено неплохо. Уютно. Даже пара картин на стенах. Здесь два человека. Рой сидит на диване. Вуди, по прозвищу Орешек, крадется к столу, на котором лежат пистолеты, и неотрывно глядит в угол – там крыса.

- Т-щ-щ-щ, тихо. Тихо-тихо-тихо-тихо. По-ти-хоньку. По-ти-хонечку. Та-а-ак. Жирная какая, свинья. Ну, давай-давай-давай-давай. Задница волосатая. Лезешь в мой подвал, цепляешься кривыми коготками за мой ковер, скребешь стены, вертишь лысым хвостом вокруг антикварного кресла, вибрируешь усишками в моем биополе, нюхаешь мой пармиджано, мое вино, мой кокаин. Тва-а-а-арь!!! Сдохни, сдохни…

Грохот выстрелов поднял пыль.

- Ладно. Я спать пошел, - не пытаясь перекричать выстрелы, устало выдавил Рой.

- Свинтила, грызла-мызла! Беги, и не смей больше совать свой влажный розовый заразный носик в мою пещерку! Завалю на бок! Эй, а ты куда?

- Спать. Пыш-пыш.

- Не-не-не-не. Ладненько-ладненько. Сядь, сядь, сядь, садись. Выпьем кофе! Будешь, кофе? Я сворю кофе, ага. Все, иду варить, иду, - Вуди бросил пистолеты на диван, куда усадил Роя, и потопал к плите.

- А что еще-то? Сколько еще? Скучно же уже сидеть. Не происходит же ничего. Бу-у-у…

- Вот и я о том же. Я ведь о том же, а? Поэтому и нельзя спать. Нельзя. Потому что, когда спишь, еще хуже ничего не происходит. Еще хуже. Меня, вообще, бесит. Бесит, бесит, бесит… бесячка, - он затопал ножками, при этом руки его в поисках турки были подняты вверх к навесным полкам.

- До-о-о, - протянул Рой, он поставил пистолет дулом на указательный палец и балансировал, пытаясь удержать его как можно дольше в вертикальном положении.

- Никакого кайфа. Просто приходи, куда хочешь, бери, что хочешь. Где кайфушки, где мои кайфушечки? Где эти сопливые носы, хлюпающие над своими кошелечками, где рыхлые ляжки, дрожащие передо мной? Не в кого даже пистиком потыкать! Только вот крыс шугать!... Нет у нас кофе, нет…бесячка!

Вуди плюхнулся в кресло, вытянул из-под себя олимпийку жутко-ядовитого желтого цвета и укрылся ей:

- Спим, значит, спим.

- Хры.

 

Я видел сон-воспоминание: мы вновь предстали перед ним. Мы – это я, Рой, и мой сводный брат Вуди-Орешек. Он – это наш отец и учитель Альфонс Фи. Мы в его библиотеке – стеллажи с книгами до самого потолка, и я знаю их тайну: отец жмет кнопку, и стеллажи поворачиваются обратной стороной – теперь на них оружие. «Выберете свое» - говорит отец. И Орешек, как обычно, бросается к чему-то большому и блестящему, а я беру старинный маленький засапожник с прямым клинком и славянским орнаментом на обухе. «Ваше обучение закончилось, - продолжает отец, - теперь вы мои войны. Подойдите, поцелуйте меня». Я подхожу и целую его щеку, тонко пахнущую цитрусом, - я люблю своего отца, хотя и знаю, что таких, как я, у него десятки, выхваченных из подворотен грязных сирот, усыновленных и воспитанных в духе воинов. Без отца я был бы изуродован педофилом и съеден заживо крокодилом-дезоморфином. Благодаря отцу я увидел мир, прочел тысячи книг и овладел искусством боя. Я буду служить ему до последнего моего вздоха, до последней капли крови. «И первое ваше задание, дети мои, - говорит отец, - это пи-пи-пи-пи-пи-пиииииии….»

Я открыл глаза и увидел, что Орешек носится с пищащей сигналкой от своей тачки, включает мониторы с камер наружного наблюдения.

- Ах, ты зассанец! – заорал он и побежал на улицу.

Я побежал за ним.

Прежде, чем свернуть за угол дома, Орешек притормозил, оправился, пустил от головы до таза волну, наподобие той, что делают танцоры, и чинно вошел в освещенный первыми лучами солнца переулок.

Я вошел следом.

- Эй, суицидент! Ты заляпал мой Мустанг 64 с половиной!, - он выдержал паузу, - Ау-у! Тугоухий!

Орешек вразвалочку солидно подгреб к мужичку, стоящему спиной, и властным красивым движением развернул его к себе. Но тот пьянчужка, видать, был вообще уже в санях, потому что продолжал поливать, как ни в чем не бывало, и, конечно, полил и Орешка. Ну, вот и все, - подумал я, - финиш! Как быстро определилось будущее. Ты обречен, несчастный энуретик, ибо никто еще не уходил живым от Орешка Вуди, предварительно его обоссав.

Извергнув пламя грязных ругательств, которые я не будут приводить дословно, Орешек пошел на врага. О его намерениях недвусмысленно говорило движение руки к пистолету, торчащему из джинсов. Он медленно переступал шаг за шагом, пальцы коснулись золотой рукояти «Пустынного орла», еще секунда и… Бах! Я спокойно поднял глаза и увидел, что это сломался кондиционер – из него шел черный дым.

Орешек замер в напряжении, словно хищный зверек в одном прыжке от жертвы. Живой труп перестал поливать.

- Извини. Я ничего не понял, - он вынул наушники, - Glad to be Vlad – «Oh, no!», не слышал? Кайфовая песня.

- Чо? – прифигел Орешек.

- Слушай, я не хотел тебя расстраивать, - чувак прятал хозяйство в штаны.

- Расстраивать?! – подскочил Орешек.

- Я случайно задел твою тачку. Я просто перебрал немного. Я готов заплатить за полировку.

- А мне пофиг! – заорал Орешек и вытащил пистик, - Ты же нассал на меня! Ты умрешь, умрешь!

- Извини. Когда отливаю, просто не могу остановиться. Хочешь, нассы тоже мне на ботинки. Извини, правда. Мне очень не удобно.

- Не удобно?! Не удобно?! – Орешек метнулся к смертнику и прижал дуло к его уху, - А так удобно?! Удобно?!

Обреченный стоял неподвижно. И, надо отдать ему должное, был смирен, только небритый подбородок поднял чуть выше над воротом черной водолазки. А Орешек завел свою любимую пластинку:

- На колени, клоп! Бойся меня! Дрожи! Канючь! Ползи! Потешь меня, но все равно тебе не спастись! Не уйти от моей скуки, от моей жажды, от моей страсти! Я убью тебя! Потому что больше всего на свете я люблю убивать!

- Точно, - задумчиво произнес бородатый, и вдруг расхохотался как слабоумный.

Его так развезло, что он сел прямо на асфальт и начал шлепать по нему ладошками.

- Да, что с ним не так? Рой, ну, так нельзя, нет, я так не могу! Бесячка бесит! Как его убивать? Вот как, как?! Рой!

А я вдруг все понял. Не знаю, это было как барабанная дробь, та-ба-да-ба-дам, пыш-ш-ш, и сразу все ясно!

Я подошел к ним:

- Орешек, только не дергайся. Ты знаешь, кто это? Знаешь, кто этот тип, который заляпал твою тачку, обоссал твои ботинки, и сидит сейчас на тротуаре, гогоча под дулом твоей пушки? Знаешь?! Это же Хасси, братан!!! Николас – мать его – Хасси!!! Ты понял?! Ник! Мать его!! Хасси!!! – заорал я надрывно и взбил кулаками воздух перед собой.

Со мной, по правде сказать, такое бывает. Мой психолог говорил, что эти резкие неконтролируемые эмоциональные выплески дают выход энергии, которая накапливается во мне, и это к лучшему, потому что, вообще-то, я довольно замкнутый и редко позволяю себе расслабиться, но нельзя все всегда держать в себе, эмоции нужно освобождать, но обязательно при этом контролировать. У меня пока так не получается. И в сложившихся обстоятельствах вряд ли уже получится.

- Ладушки, ладушки… ладненько. Хасси, - Орешек сглотнул, - меня обоссал Хасси. Так, так, так, вставай, Ник, давай-давай, вставай-ка. Рой помоги.

Я поднял обмякшего Николаса. Видимо, стресс катализировал расщепление спирта в его организме – он совсем не стоял на ногах, но все же дергался, пытаясь сопротивляться.

- Спокойно, тебя никто не тронет, Ник. Мы большие твои поклонники, - сказал я, перекинул его через плечо, и мы вышли из переулка.

 

Когда в переулке опять стало совсем тихо, крыса высунула длинный нос из подвального окна, пошевелила усами, и побежала под дымящийся кондиционер – здесь она нашла мертвую птаху, в желтую грудку которой незамедлительно воткнула свои острые зубки. Крысе, конечно, было плевать на то, каким удивительным сейчас было небо над ее головой – утренние лучи уже были достаточно сильны, чтобы представить во всей красе радужную, переливчатую сферу, обтянувшую всю планету тонкой пленкой, за которой текли разноцветные нити перистых облаков. Эта сфера – Ореол – странная субстанция нейробиологического происхождения. Что-то вроде биополя человечества. Не всего населения Земли, конечно, пока... но той немалой его части, что практикуют вход в Ореол, присоединяя свой дух к Всеединому Духу Вселенной.

 

Как погиб зомби Фил.

Братья заехали за Хасси, как и договаривались вчера, к девяти утра – уже третий день стояла отличная погода, и уже третий день они ездили на пляж. Тем более, что с каждый разом их отношения с тремя девушками-подружками, ежедневно загорающими на этом пляже, становились все ближе и горячее. В первый день было так:

Ник: - Я откуда-то знаю эту девушку.

Вуди: - Ну, не, не, Ник, с такими раскладами уже давно никто не подкатывает.

Ник: - Я и не собираюсь подкатывать. Просто говорю, что она мне кажется знакомой.

Вуди: - Знакомой, ага. А мне лично гораздо более знакомой кажется вон та малышка с кубинскими формами. А тебе, Рой, а Рой, Рой, тебе никакая не кажется знакомой?

Рой: - Ты же знаешь, у меня мало знакомых.

Вуди: - Ну да, ну да…маловато. Пойду-ка, пожалуй, поинтересуюсь у барышень, может, кто из нас им тоже знаком.

Ник: - Орешек, подожди, не надо, пожалуйста. Я не хочу, чтобы меня узнавали.

 

Николас Хасси – сценарист, прозаик, обладатель премии «Оскар» за оригинальный сценарий фильма «Выхват», приза за лучший сценарий Каннского кинофестиваля (фильм «Запах песка и воды»), Дублинской литературной премии за роман «Значения цветов».

Отец – дипломат Джозеф Хасси, мать – виолончелистка Маргарет Вин (как сессионный музыкант участвовала в записи альбома «On three» группы «Семантика»).

После школы поступил в Принстонский университет, но через год уехал в Прагу, где был зачислен в Академию искусств на факультет кинематографии и телевидения. Учился вместе с Янушем Бреничем, Агнешкой Мерок. Защитил диплом на тему «Мэшап и антисюжет в коммерчески успешном сценарии». Приняв приглашение мецената, пожелавшего остаться неизвестным, переехал в Джелонг (Австралия), где прожил в одиночестве в предоставленной ему квартире 2 года. Результатом двухгодичной работы стал роман «Сны Алисы» и киносценарий по это роману «Алисе снится» (фильм снят Иеремия Полем).

Переезжает в Нью-Йорк, где знакомится с начинающим режиссером Заком Фортом и становится его постоянным автором. Первая совместная работа – фильм «Глупости прелестны» («Серебряный леопард» кинофестиваля в Локарно). Затем фильмы: «Иссиня-черный», «Сруб», «Запах песка и воды»

После самоубийства Зака, Николас пишет киносценарий «Выхват», в котором весьма своеобразно отдает дань памяти погибшему другу. Использование новаторских методов в конструировании сюжетных перипетий, неординарный подход к созданию персонажей и новый взгляд на природу конфликта приносят Николасу «Оскар».

Однако, Николас заявляет о своем уходе из кинематографа, он уезжает из Нью-Йорка, скрывая свое местоположения от общественности. Пишет романы: «Дальше только…», «Вещи, которые не в себе», «Бритва в пене», «Значения цветов», «Перья».

Женат на актрисе и беллетристке Сильвии Гринвуд-Хасси.

Детей нет.

 

На второй день было так:

Рассказывает Вуди:

- А было так, что эта знойная кубиночка не давала мне покоя весь остаток дня. Кокосик не доходил до мозгов, застревая где-то в небритом носу. И я все думал, думал – как это: такая маленькая грудь и такие мощные бедра? Бедрышки, бедрышки. Я не спал, я достал Роя, я разбудил Ника, и мы приехали на пляж в такую рань, что еще битый час я шатался среди этих дурацких ракушек, засохших медуз и еще черт знает какого хлама, и успел накрутить себя до такой степени, что, когда увидел этих красоток, входящих на пляж, ринулся к ним, сломя голову.

А они так шли, так шли… выступали, парили, словно плыли над песком, три богини в бикини, да, да, да, богини, божественные, боже! И в бикини, в бикинюшечках, в самых минимальных бикини… точеные обольстительные тела, покрытые золотом… тела, тела… Но я вижу только ее, ее, мою крутобедрую прелестницу, и она… она увидела меня и обожгла взглядом – в ее глазах страсть, в ее глазах желание, в ее глазах соблазн – они манят меня. Нет сомнений: она жаждала встречи со мной! Ну, конечно, конечно, ведь любовь – это только взаимное чувство! Я знаю, знаю, я всегда это знал! Всегда, всегда, всегда! И она раскрывает объятия на встречу мне, и счастливый я лечу в них…

Хлоп! Ладонями по ушам. Я навзничь. А ракурс шикарный. Я у ее ног. И моя блаженная лыба до ушей приводит ее в недоумение. И вот уже Рой и Ник подхватывают меня под руки и волоком, лопоча извинения и невнятные оправдания, оттаскивают к нашим лежакам.

 

И вот наступил третий день.

- Но сегодня я буду обалденно галантен, я подойду к этой киске и скажу ей, мурлыча: «Детка, прости за вчерашнее, я был несдержан и получил по заслугам. Давай начнем все сначала, ведь я без ума от тебя. Впервые сердце мое стучит не для меня, но только для тебя, ангел мой»

- Думаешь, проканает? – хмуро бросил Рой.

- Как-то слишком приторно, фу, - поморщился Ник.

- Приторно? Ник, Ник, ну, будь другом, скажи, как сказать, ты же писатель, дружище, это важно… Черт! Как же это важно! Это впервые, впервые, понимаешь, впервые это, действительно, важно, черт! Я в отчаянии, Ник, я в самом глубоком, глубочайшем отчаянии, Ник. Помоги подобрать слова, Ник!

- Да, Вуди…хорошо. Но знаешь, слова все-таки вторичны. Это я тебе, как писатель, ответственно заявляю. Знаешь, Вуди, нужен поступок. Настоящий поступок. И тогда она твоя.

- Точяяяк! Братело, ты гений! Надо показать, что ради нее я готов на все, абсолютно, абсолютно… ради ее бедер…черт!

- Ну и какой подвиг будет совершать наш герой? – пробурчал Рой.

Повисла пауза. Мустанг несся меж двух рядов высоких пальм. Световые волны, проходя через тонкие слои Ореола, накладывались друг на друга – небо выглядело, как огромное бензиновое пятно, солнце было пурпурного цвета, а загар – золотым.

- Для подвига, конечно, подходящих обстоятельств нет, - наконец сказал Ник.

- Нет, - мрачно подтвердил Вуди, и тут же встрепенулся: - А может быть, какой-то сюрприз, ну что-то необычное такое, типа вау-вау-супер-пупер-офигеть, и она такая сразу: «Вуди, милый, это чудо чудненькое! Я вся твоя!».

- Ну, а что это такое прям дофига-удивительное? – это был, конечно, Рой, - Единорог что ли?

- Давай-давай, давай, давай, давай, смейся. Смешно, смешно.

- Да, смешно. Хах.

- Конечно, вместо, чтобы помочь, помочь, брату, братишке… издевается.

- Издеваюсь. Гы.

- Ладненько, ладненько, ладно, я припомню, припомню.

- Давай припоминай.

- Давай, давай… Орешек такой тупой, втрескался… а единорогов не бывает.

- Бывает.

Вуди и Рой обернулись назад, где сидел Хасси.

 

«Привет, Николас.

Куда ты опять пропал? Я очень скучаю. Ко мне никто не ходит, меня никуда не зовут, я никому не нужен, мне все надоело. Последний мой фильм собрал в прокате кучу бабок, и я уже не знаю, куда их девать. Ничто уже не доставляет. Завел единорога – последнее достижение генной инженерии, пока держится в секрете. Единорог крутой, но уже тоже надоел. Теперь живет в доме для гостей, а Филлипе убирает за ним его серебряные говна и надраивает рог. Скучно. Слышал про Ореол? Я практикую. Сейчас модно, а завтра будет попса. И залезет туда всякая шобла. Тоска. Дружище, я видел твою Сильвию с каким-то смазливым альфонсом. Они тоже практикуют Ореол. Какая же она сука. Извини. Но ты ведь мой друг. И где ты друг? Я, кажется, умираю.

Твой, Грег Либби.

PS: Прочел твои «Перья» - вычурная, замкнутая на себя проза. То, что мне было нужно. Шедеврально! Спасибо. И поздравляю.

PSS: А я говорил тебе: нельзя женится на бабе, с которой не любишь целоваться! Она – сука! Извини».

 

- То есть сам ты единорога не видел? – Вуди уже выяснил у Ника адрес Либби, развернул тачку, и давил на педаль со всей романтической дури.

- Нет. Но Грегу скучно врать.

- А этот Грег не будет против, что мы позаимствуем его единорога?

- Да, нет…и вообще, он все равно в Нимбе… то есть, в этом…

- Это ты об Ореоле, Ник? Нимб – это Ореол, так? – догадался Рой, - Ты уж извини, я не сдержался, прочитал листочки, из твоего пиджака, который ты у нас в подвале забыл.

 

Рукопись Хасси. Первые листочки.

- На этом закончим. С нашей точки зрения был конструктивный диалог, открывающий благоприятные перспективы для вашего приобщения. Делайте выводы, Ник. Работайте дальше. А теперь идите в зал – там будет сделано объявление всей группе. Следующая консультация через 24 часа.

Ник открыл глаза – пустая, прозрачная, зыбкая комната многократно увеличила радиус его личного пространства, от этого он непроизвольно сжался, но тут же раскрылся и, разлившись, заполнил собой объем помещения. И сразу ощутил группу: в ее нейрополе, как всегда после сеансов связи с Нимбом, преобладало чувство тревожного откровения, но только в этот раз в лучистую синь этой густой эмоции вкраплялось мелкими желто-серыми спорами чье-то уныние.

Ник легко поднялся из кресла и вышел в коридор – узкий, длинный, такой же прозрачно-светлый, как и комната, с тем же зыбким движением в нейронных сетях, из которых были сплетены все стены Центра.

- Конечно, все просто, - думал он, - это ведь просто эгоизм, интроверсия… все эти мелочи – они держат… нужно переориентироваться на общее, отпустить себя, очиститься от личности, и эти галлюцинации уйдут сами. Все просто. Все просто.

В зал входили члены группы. Их оставалось пятеро. Четыре мужчины и одна женщина. Все одеты в сплошные эластичные белые костюмы, закрывающие тело полностью: от ступней ног и пальцев рук, до шеи. Они приветствовали друг друга взглядами, кивками головы, сошлись в центре зала и закрыли глаза.

- Утверждены сроки отстыковки Нимба от Земли. Через 160 часов Нимб оборвет связь с планетой и начнет вечное путешествие по вселенной. В связи с этим принято следующие решение по отстающим: жизни людей, так и не сумевших до срока отстыковки Нибма приобщиться к нему, будут безболезненно прекращены.

Люди открыли глаза и пошли к выходу. Нейрополе группы затвердело намерениями, но споры уныния проросли плесенью.

Ника нагнал Чарли, они вместе вышли на улицу – им было по пути.

- Как твои успехи? – спросил Чарли, - Успеешь?

- Успею, - ответил Ник.

- Алл опустил руки.

- Это его уныние?

- Уныние? Скорее равнодушие. Он ведь не переживает, он смирен. Просто для всего современного человечества он – атавизм. Он принял это.

- Да, это понятно. Но я все-таки чувствовал печаль.

- Ты не улавливаешь нюансы.

- Наверное. Я слабее тебя. Я даже не понял, что это именно Алл. И почему ты до сих пор не в Нимбе? – ухмыльнулся Ник.

- Скоро буду! – бросил Чарли, - До встречи! – и свернул к своему дому.

Ник остался один. Один на целый городской район, в котором не так давно проживало больше миллиона человек. Теперь дома стояли пустыми, улицы зависли в тишине – взгляд, не имея хотя бы малейшей зацепки, уходил в глубь перспективы и упирался в молочно-белое, из-за Нимба, обволакивающего планету, низкое небо. Вдруг Ник увидел черную точку – это птица, она снижалась, подлетела совсем близко (маленькая птаха с желтой грудкой), покружила у дерева и залетела в переулок. Ник пошел за ней. Птаха заметалась меж домов, а потом решительно и безапелляционно, но совершенно незакономерно, как-то неоправданно врезалась в кондиционер, и упала на землю. А из кондиционера пошел дым.

 

- Значит, пишешь новую книжку? Круть! А зачем героя Ником назвал? Типа ты его прототип?

- Ну, как сказать, в каком-то смысле, наверное… Не все так однозначно, Рой. Эти сферы такие зыбкие, как во сне: вроде бы и ты, а вроде бы и не ты. А на сколько он – это ты? На 50 процентов, на 100, а может быть, он даже больше ты, чем ты в реальности? Может на 150 процентов? Все ли ты о себе знаешь?

- Мммм. А почему там Нимб какой-то белый, не как у нас радужный?

- Хотелось сделать его более значимым, веским, более ощутимым что ли. Там ведь ситуация обостренная: считай, все человечество ушло в Нимб, осталась горстка отстающих, которые будут убиты, если не успеют.

- Жуть. Значит, обостряешь реальность. А вот про кондиционер у тебя прям из жизни…

- А это я как раз вычеркну – поддался ситуации, пошел на поводу, так сказать. Уберу это. Неуместно. Ни к чему.

- Ну, а название то придумал?

- Есть рабочий вариант – «Последний».

- Ну а дальше уже придумал?

- Есть еще один эпизод, но он не до конца.

- Давай-давай-давай.

 

Стерильная, круглая комната Центра – шар, сотканный из нейронных волокон. Трое мужчин в белых костюмах стоят вокруг кресла, в котором сидит еще один – он мертв. Это Алл. Его лицо бледное, гладкое, спокойное, глаза закрыты. Нейрополе нейтрально – Ник не ощущает никаких эмоций. А вот Чарли и Кир встали чуть поодаль и ближе друг к другу – они, конечно, чувствуют печаль Ника. Но Ник ничего не может поделать с собой. Он понимает, что усыпление Алла – это единственно верный исход, он знает, что Нимб – это естественный результат эволюции человека, и если твой дух по какой-то причине не готов к бесконечному существованию в Нимбе, значит, ты – рудимент, физическое доживание которого на покинутой человечеством Земле совершенно бессмысленно. И все же ему жаль Алла – Ник пытается контролировать это чувство, старается заглушить его, но оно, как вода: находит трещинку и протекает. А где эта трещина? Почему она образовалась? Из-за нее он все еще здесь, из-за нее он всю жизнь чувствует себя плохо, из нее прорываются галлюцинации. Он ищет трещинку, чтобы заштопать ее, заклеить, забить навсегда: вернувшись в свои апартаменты после сеансов связи с Нимбом, он входит в затемненную тихую пустую комнату, ложится прямо на пол, закрывает глаза и сосредотачивается на тонких потоках воздуха, льющихся через края его ноздрей при вдохе. Постепенно тело расслабляется, теряет вес, плотность и объем – всё, тело оставлено, Ник разлился безгранично. Сознание очищается от мыслей, просвечивает бесконечностью и пустотой – «я» отринуто, Ник в Нимбе, точнее, он уже не Ник, он – часть Нимба, он и есть Нимб. Здесь покой и свобода, неограниченное знание, опыт, накопленный человечеством, постижение истины и обретение смысла, бесконечное счастливое существование. Он остается здесь навсегда, навсегда, навсегда… Но нет! Бестревожное блаженство Нимба рушится, Ник напряжен, он трепещет, он чувствует жажду. Вот они – галлюцинации. И Ник опять в этой тесной квартирке, душной, мучительно серой. Галлюцинация захватывает Ника полностью, требуя абсолютной отдачи, всецелого участия, первого лица. Я, Ник, живу на седьмом этаже многоквартирного панельного дома, стоящего на окраине спального района крупного портового города. Моя квартира имеет одну комнату и кухню; за стеной, подо мной и надо мной живут бедные люди, они пахнут рыбой, а их дети солью; соседи смотрят телевизоры, курят, готовят кефаль-менаду, смывают за собой в туалете, а их дети топают и рисуют на стенах; но мои окна всегда открыты, потому что на улице лето. Я переехал сюда недавно, когда умер мой дядя – ничего особенного, просто пришло его время. Он был грузчиком, был сильным и одиноким, и оставил мне эту квартиру. Я тоже был грузчиком, и я тоже одинок с тех пор, как небольшое рыболовецкое судно, принадлежащее моим родителям, затонуло в Китайском море с нелегальными эмигрантами на борту. Дядя воспитывал меня с пяти лет. И теперь, когда мне двадцать три, я живу в его квартире, сдаю свою комнату в общаге и могу больше не работать грузчиком. Я пока не знаю, что мне делать дальше, работать или нет, мечтать ли о чем-нибудь, какую цель поставить в жизни – я взял паузу. И сейчас занимаюсь тем, что наблюдаю за девушкой, которая живет в доме напротив – это занимает все мое время. Мне интересно, как она живет. У нее есть мечта. У нее настоящая жизнь в отличие от моей. Ее зовут Алиса. Сегодня я проснулся в семь и теперь стою у окна, жду, когда она раскроет шторы – и вот она делает это: как всегда одним легким движением, разводя руки над головой, поднявшись на носки, выпятив грудь, а потом глубоко вздыхает и улыбается, глядя туда, где, невидимые мне, синеют воды реки. А я, присев, прячусь под подоконником. Из моего окна видна только гора, заросшая лесом. Со стены отходит краска, подковыриваю ее ногтем, она пластом падает на пол и крошится. Алиса уже поставила чайник и пошла в ванную. Как обычно выпьет декофеинизированный кофе с молоком и съест лепешку с сыром. Да, я вижу ее, сидящую на кухне спиной к окну, – вот она поднимает руку с кружкой, она склонила голову – читает книгу. Я тоже купил себе эту книгу – «Городские легенды». Дочитал до того места, где рассказывается об униженной в детстве женщине с волосатым ртом и водой в глазах, и о том, как она проникала во сны красивых юношей и там, во сне, съедала их тестикулы, и на утро юноши просыпались лысыми импотентами. Но Алиса, конечно, ушла в чтении дальше. Она собирается выходить. Я выбегаю в подъезд; спускаясь по лестнице, смотрю в окна на каждой лестничной площадке и вижу ее осветленные волосы в окнах лестничных площадок дома напротив. Мы на улице. Черт, я забыл плеер, а она уже вставила в уши «капельки» «Audio-Technica» и направилась к трамвайной остановке. Ну, ничего, она задержится, зайдя в лавку за сигаретами, а у меня еще не кончилась пачка, там догоню ее – и я рванул обратно в квартиру, схватил плеер со стола, включил сразу третью композицию (скорей всего, она уже дослушала до нее) – Melt-Banana – «Shield for your eyes, a Beast in the Well» и помчался по ступеням, потом из двора на набережную, свернул от реки, мимо парковки, к магазинчику. Ворвался в лавку, и косоглазый Сато хмуро взглянул на меня. Ее здесь не было. Упустил, упустил! «Она не заходила, - буркнул Сато, - ты – кретин». Я выбежал на улицу и метнулся к остановке. «Чтобы сказал твой покойный дядюшка! – неслось мне в след из магазина, - Ты – идиот! Ты забираешь ее жизнь! И теряешь свою! Вы оба останетесь ни с чем! Болван!». Я вылетел на перекресток и наткнулся на поток машин, рванувших на зеленый. Трамвай медленно тронулся, издевательски махнув мне своим квадратным желто-зеленым задом. Все – сегодняшнего дня нет: я лежу на матрасе без единой мысли в голове.

 

- … Ну и этот эпизод заканчивается тем, что Ник, Чарли и Кир переходят в соседнюю комнату, точно такую же, и там такое же кресло, и в этом кресле сидит женщина из их группы – в общем, все тоже самое, что и с Аллом, только, эту женщину не усыпили, а она смогла-таки уйти в Нимб. Только пока не знаю, как перейти от галлюцинаций обратно в помещение Центра.

- Я бы в данном случае не стал усложнять и вымучивать переход. Мне кажется, будет хорош простой стык – новый абзац, который должен слово в слово повторять начало эпизода, и все: жесткий акцент на сходстве смерти и ухода в Нимб обеспечен.

- Рой! Шельма! – Хасси аж подскочил на заднем сиденье, - Ты что гений?

Рой погладил огромной ладонью лысую золотую голову:

- Хм. Я тебе больше скажу: где-то я уже читал про Алису. Это же «Сны Алисы». Первая твоя книга вроде, да?

- Да. Самая первая.

- А я не читал, не… но фильм смотрел, ага, - брякнул Вуди, - ты зачем в новую книжку старую пихаешь?

- Не знаю пока. Наитие. Я доверяю интуиции, это часть моего художественного метода. И вообще, какая теперь на хрен разница? Вряд ли в сложившейся ситуации «Последнего» напечатают, вы, может, единственные, кто это прочитает, так что пишу, что хочу, без скидки на читателя, популярность, коммерческую составляющую и прочую хрень. Вот-вот, сюда сверни! Приехали.

Они остановились у черной ажурной решетки невысоких ворот, за которыми выложенная красной плиткой дорога приводила к шикарному двухэтажному дому с колоннами, балюстрадой, витражными окнами, балконами, башенками и лепниной – белому с красной крышей. А вокруг росли пальмы, кусты розовой гортензии, в горшках вдоль дороги белели какие-то мелкие круглые цветочки. Жаль только, что небо было не голубым, как полагается, а яростно переливалось всеми цветами радуги – как-то даже чересчур активно и ярко.

Пред воротами из газона торчал домофон. Хасси нажал кнопку – занудели гудки. Прошло минуты две, прежде чем динамик выдал:

- Ну сто исё там, млять?!

- Филлипе?

- Ну.

- Это Ник Хасси. Открой. Мне нужен единорог!

- Какой, млять, Хасси-Мляси-иинарог? Иина в зопу на хелен!

И динамик замолк.

- Не понял, - дернул губой Ник и нажал на кнопу снова.

- Я в зопу сказал!

- Фил, ты что, сдурел? Это же я, Ник!

- Слать, слать я хотел, млять! Тепель я тут цаица! Ты длузил с хозяином, он тепель овоссь-топинамбун! А мне на тебя слать! Ясен, козел?!

Вуди и Рой молча вышли из машины, синхронно хлопнув дверями. Ник, помедлив, последовал за ними. Они перемахнули через ворота и пошли к дому. Дверь хрустнула от мае-аше-гери и криво повисла на нижней петле. Красные глаза Филлипе вылезли из узких орбит, костлявые голые ноги с хилыми волосками, торчащие из широкого барского халата, завязались узлом, он что-то заныл невнятно и забился в угол за зонтницу.

- Хочу увидеть Грега.

- В спальне хозяюська, в спальне.

Они поднялись на второй этаж и вошли в полукруглую спальню. Встали у кровати, на которой мирно лежал Грег. Глаза закрыты. Спокойное, светлое лицо. Грудь почти незаметно изредка тихо поднимается. Ник смотрел на него и не мог решить, как он должен к этому относиться. Наконец, он пощекотал его голую пятку и, сглотнув, выдавил:

- Надеюсь, там тебе не скучно.

- А что там вообще? – спросил Вуди, держа руки на груди.

- Ты разве не практиковал Ореол? Да, он не мертв! Я думал, все там были.

- Но не все смогли остаться, - добавил Рой.

- Только не я. Не, не, не…, - расслабился Вуди и сел на кровать рядом с Грегом, вытащил порошок и нюхнул, - меня такие штуки не вставляют. Плохо это кончится, плохо… вот поверьте, Вуди, поверьте-поверьте.

- А ты? – Хасси взглянул на Роя.

- Как ты. Пробовал – не взяли. Но со мной то все понятно. А вот тебя почему нет?

 

Видео-ролик «Ореол для чайников»

Видеоряд	Аудиоряд
Заставка: Созданная с помощью 3D-графики планета Земля. Вид из космоса. Облет камеры вокруг Земли. Яркая вспышка. И планета предстает в новом виде – ее обтягивает радужный, переливающийся ореол. Камера отдаляется. Видно, что Земля стала центром галактики, вокруг нее крутятся планеты и солнце. Еще один отъезд камеры – превращение видео в рисованный логотип: человек в позе лотоса, а над его головой схема геоцентрической системы мира.	Оригинальный музыкальный сингл заставки – пафосная космическая мелодия.               Диктор (рекламно, вкрадчиво): Ореол – новый этап эволюции человека.
Здание центра «Ореол». Крупно вывеска. Комната в центре: на полу в позе лотоса сидят двое модельной внешности – мужчина и женщина. В кадр слева входит Ману Прабхакар.	Фоновая музыка.
Ману Прабхакар говорит, обращаясь в камеру.	Ману Прабхакар: - А-хой, сидящие-на-полу! Всеединый Дух Вселенной принимает вас в объятия свои. Ореол открывается каждому. Войдите в него и останьтесь в вечности.
Реконструкция событий. Ману просыпается среди ночи воодушевленный.   Первые группы людей, объединяющих свои нейро-поля (стилизация под VHS-формат). Инфографика сегодняшнего положения дел.   Красивые цейтраферные съемки Ореола, обволакивающего планету.	Ману Прабхакар (за кадром): - Идея Ореола явилась мне во сне, как замысел о глобальной сети, объединяющей духовные миры людей в единое нейро-поле. Многие годы ушли на строительство Орела. И сегодня в Ореол на постоянной основе вошло более 20% человечества, еще около 40% постоянно практикует Ореол, чтобы, наконец, остаться в нем навсегда. Судя по этим цифрам, мы можем говорить об Ореоле, как о новой ступени эволюции человека, новом этапе, на котором все телесное, наконец, будет отринуто и останется только дух – объединенный дух человечества. Ореол – это будущее уже в настоящем.
Ману Прабхакар в комнате центра «Ореол». Подходит к мужчине и женщине, становится между ними. Говорит, обращаясь в камеру. Плюс – перебивочные кадры: крупные планы мужчины и женщины.	Ману Прабхакар: - Как попасть в Ореол? Просто. Принимаете любую удобную для вас позу. Классическая поза «лотос» не всем подходит. Многие предпочитают лежать на спине. Не важно. Главное – добиться расслабления. Закрывайте глаза. И забываете обо всем. Ничто не должно вас тревожить. Никаких мыслей, чувств, эмоций, желаний, привязанностей. Все земное неважно. Оставьте вашу жизнь. Теперь вы часть Ореола. Вы везде, вы вечны. Вот и все, они уже в Ореоле. Видите, это просто. У всех получается, получится и у вас.
Ману Прабхакар крупно на фоне неба-Ореола	Ману Прабхакар: - Ореол – это естественное продолжение цивилизационного процесса развития общества. Рано или поздно в Ореол войдут все люди! Будет только Ореол, и тогда человек покорит Вселенную! А-хой!

 

Ребята закрыли дверь спальни, спустились вниз (Филлипе так и сидел за зонтницей), прошли дом насквозь и оказались на заднем дворе – за бассейном стоял гостевой домик.

- Так значит, ты не попал в Ореол и пишешь об этом? – спросил Рой.

- Ну, я как бы оттолкнулся…

Они шли вдоль бассейна, справа – высокий деревянный забор, из-за которого выглядывала желтая акация. Орешек-Вуди скакал впереди – ему не терпелось заполучить единорога.

- Я тоже раньше писал. Но мой психолог сказал, что это все от неудовлетворенности жизнью, от неуверенности в себе. И я перестал.

- Мудак твой психолог.

- Да. Он больше не работает.

- Ну а если бы ты писал об Ореоле, как бы развернул тему?

- Ха! Ха! – Рой вдруг возбудился, размял шею, - Ха! Да тут есть где развернутся, мать его! Тут можно такого наворотить! Вот так, вот так! – он начал бить воздух кулачищами, - Это тема! Предлагаешь, соавторство, мать твою?! Ха! На! На! На!

Бабааааах! Взрыв был такой мощи, что все трое оказались на земле. Вуди чуть-чуть не улетел в бассейн. В ушах звенит. Во рту земля с травой. Гудит все тело. Что это было? Встают кое-как, отряхиваются, смотрят друг на друга. Да, что это, на хрен, было?!

Небо… Оно голубое! Ореола нет.

- Смотрите! Небо голубое. Ореол исчез.

- Лопнул пузырь.

- Хлоп!

Солнце светит ярче, мелкие обрывки облаков такие белые, а в акации запела птица, и ветер погладил мясистые листья пальм. Все хорошо.

- Все нормально?

- Да вроде да.

- Ну и дела, конечно…

- Главное все целы, и мир не развалился на куски.

- Я копчиком на пистолет упал.

- Он цел?

- Кто? Копчик или пистолет?

- Очень смешно.

- Тфу. Чем он газоны удобряет?

- У тебя в волосах листья.

- Эй, рукав мокрый…

- Да ладно.

- А-а-а-а! А-а-а-а-а-а! Хозяюська! Хозяюська! А-а-а-а-а-а! – из дома вылетел Филлипе. Он был теперь в одних семейниках, его сухая грудная клетка бешено сокращалась. Следом диким прыжком, никак не соответствующим внушительным габаритам дряблого тела, выскочил Грег. Он повалил Фила на спину и (о боже! какая срань!) засосал его долгим французским поцелуем.

- Буэ.

- Ты не говорил, что он из этих…

- Насколько я помню, он всегда предпочитал темнокожих толстушек, вообще-то…

Тем временем Грег оторвался от потерявшего сознания Филиппе и обвел взглядом ребят. Он стоял на четвереньках и выглядел совершенно безумным: нижняя челюсть обвисла, язык вываливался, мутные глаза были воспаленно-красными.

- Грег, привет! Выспался? А мы тут зашли единорога посмотреть, не возражаешь?

Грег по-звериному склонил голову на бок и облизал губы.

- Не нравится мне это. Не, не, не, - Вуди вытащил пистик, снял с предохранителя.

- Подожди, Орешек, спокойно. Грег! Ты как там, в порядке? Это же я, твой друг, Николас Хасси. Помнишь?

На слове «помнишь», Грег вдруг рявкнул и огромным прыжком долетел почти до бассейна.

- Вот дерьмо!

- За спину, за спину, - Рой отодвинул Ника, и тоже достал пушку.

Грег был метрах в пяти. Раскачивался на пружинистых ногах, готовый броситься вперед.

- Что будем делать?

- Надо валить, валить его к чертям собачьим, ко всем чертям!

- Вуди! Подожди, это же Грег. Грег! Не лучший друг, конечно… но все-таки…

- Это гребанный зомби, Ник, гребанный зомби! Хочешь, чтобы он тебя сожрал, как этого мелкого папуаса? Вытянул душу?

- Не заводись Орешек. Еще ничего не понятно с этим…

- Что не понятного, ты смотри, смотри, мать твою!

Филлипе, который до этого тихо лежал на крыльце, вдруг выгнулся, встал, зашатался, словно пьяный, споткнулся на ступеньках и опять плюхнулся в траву, поднялся снова и медленно пошел к забору – руки тряпками висели вдоль тела, глаза не моргали, рот приоткрылся, и из уголка вытекала слюна. Врезавшись в забор, он отскочил от него, развернулся и тупо побрел в противоположную сторону – все ближе и ближе к бассейну.

- Да что за херня тут творится!

- Он высосал его мозг, весь мозг! Я говорил, говорил. Все, я валю его, нафиг, нафиг чо!

- Да подожди ты, Вуди.

- А чего ждать-то? Чтобы он зацеловал тебя до смерти? А? А-а-а, черт! Мать же твою! Сдохни! Сдохни!

Бах, бах, бах!

Да-да, это Грег бросился на Вуди. И да, это он получил три пули в свое жирное брюхо.

- Снимите его с меня, немедленно! Бесит! Бесит! Бесит! Бесячка!

- Смотрите, во где жесть то! – Рой показывал рукой вверх налево.

На заборе сидели пятеро – семья: папа, мама, сын и дочь, и старая бабка почему-то в кимоно – у всех свисали слюнявые языки, красные глаза хищно глядели на ребят.

- Это же Смиты, соседи… дерьмо!

- Они все, все эти сидящие-на-полу из Ореола теперь зомби! Зомби-мутанты! Тащите, мутантчье!

И Вуди начал палить – бах, хлоп, шмяк, бац, трюх – пять трупов растеклись кровавыми лужами под забором.

- Ну и лажа.

- Бедные Смиты. Бедолага Грег.

- Этот боров? Да, он заляпал мою любимую олимпийку! Как я теперь покажусь на глаза моей шикарной кубинке? Как? Как?!

- Не парся, Орешек, ее, может, уже тоже съели?

- Не говори так! Что?! Ты злой, злой, злой-Рой, фу… Фак! Надо ехать! Ехать, ехать, ехать! Ехать к ним! Помочь! Скорее! Скорее! Скорее!

И Вуди ломанулся к дому. Рой и Ник помчались следом. Мустанг взревел и сорвался с места. А зомби Фил, наконец, добрел до бассейна, плюхнулся в воду и медленно пошел ко дну.

 

Возьми в прокат катамаран!

«Возьми в прокат катамаран – от волн веселых будешь пьян!» - гласила идиотская надпись на рекламном щите, висевшем у входа в огромный ангар, в котором пылились лодки, надувные бананы, скутеры и прочие водные развлечения. С уходом в Ореол лучшей части человечества хозяева всего этого добра, конечно, нашли себе местечко потеплее (пристроились, примерно, как уже знакомый нам Филлипе), и теперь морские причиндалы валялись никому не нужные.

- Я не могу больше лежать. Может, катамаран возьмем?

- Да ну, фу.

- Чика?

- Если только ты будешь крутить.

- Окей, буду крутить, и мои ляжки не покроются целюлитом, в отличие от некоторых.

- О! Кики, это у тебя тут что, апельсины?

- Эй! Плывите уже!

- Ладно, смотри, не пропусти звоночек от своего Бобика.

- Его зовут Робин. Овцы.

Две золотые девчонки в ярких бикини проволокли по горячему песку желтую пластмассовую посудину. Третья помахала им ручкой, приподнявшись на локтях над огромным пляжным полотенцем:

- Крутите, крутите, крутите! Овечки!

В наушниках Larie1 – «Sometimes it's jazzy...». С высоты птичьего полета в 200 метрах от берега видно катамаран, качающийся на изумрудных волнах, и толстых молочных медуз вокруг. Всплеск – одна из девчонок нырнула, проплыла немного под водой, вынырнула, вернулась к катамарану, забралась, уселась в кресло, тихонько поднесла прядь своих мокрых волос к животу лежащей с закрытыми глазами с музыкой в ушах подруги, зависла прямо над пупком, а потом сжала волосы в пальцах – подруга подскочила от неожиданности:

- Оли, какое коварство!

А Оли уже вовсю трясла головой, обрызгивая подругу, и терла ее мокрыми руками.

- Оли, аха-ха, что ты делаешь? Прекрати!

Они возились еще с минуту, хохоча и фыркая. Наконец, успокоились, развалились в креслах и закрыли глаза.

- И долго еще будем так… тусоваться?

- Так классненько же!

- Это да… конечно… Мне просто мама звонила опять. Про поступление спрашивает. Я уже и не знаю, что говорить.

- А мы виноваты что ли, что вся их профессура в этот Ореол свалила? Мы же честно поступать приехали, а тут этот бум ореольный. Оли, ну слушай, ну когда еще такая тема будет?! Может, все кончится завтра! А сейчас виллы пустые стоят! Кабриолеты – бери, катайся! Когда бы ты еще надела этот клевый купальник от настоящего Гучи? А? А?! - она дернула Оли за подвязки купальника, - Такого может никогда больше в жизни не будет! Оли, ну расслабься. Ну, потусим еще, ну, пожалуйста…

- Да ведь я не против, просто…

- Ну а что? Домой ехать? А вдруг завтра все вернутся, и возобновятся экзамены? Тогда обратно пилить?

- Ну да, наверное, ты права. Я просто что-то запарилась из-за мамы. Но ты права, права, Чикуличка! А! А!

И Николь начала дергать купальник на Чике, та в долгу не осталась, они разошлись, катамаран закачался, подпрыгнул на высокой волне, взрыв Ореола задрал его еще выше, и девчонки, не успев ничего понять, плюхнулись в воду.

Голубая вода, голубое небо. Забравшись обратно на катамаран, девчонки крутят к берегу.

- О, Мадонна! Мы сглазили, сглазили! Все кончилось! Оли, я не хочу так…, не хочу домой…

- Крути, крути, Чикуля! Давай!

- Я не хочу, не хочу опять… мне так нравилось красиво жить… шикарно… а теперь опять… нет… Мадонна! За что?

- Крути, крути! Там жуть какая-то.

- Я плохо вижу… Что там? Они что там сосутся, что ли?

- Да там просто групповуха! Весь пляж!

- Мать моя! Ты видишь Кики?

- На ней мужик какой-то!

- Вот ведь шлюшка!

… Австралия, Китай, Россия, Европа, Америка – отовсюду поступают сообщения одного содержания: Ореол лопнул, приобщенные восстали … э…э… как бы это назвать?… э… странными существами. Они нападают на людей и обращают их в зомби. Как стало известно из источников, близких к военному ведомству, сейчас проводятся необходимые мероприятия, цель которых установить уровень опасности и принять адекватное решение по мерам борьбы с… э…э… как бы это назвать?… э… с этим бедствием. Уже выяснены некоторые подробности. Так, например, установлено, что люди, подвергнутые поцелую… э…э… существа, теряют память. Абсолютно. Но эти зомби не опасны, они совершенно безобидны, лишены воли и желаний. А вот …э… э… существа, несомненно, представляют определенную опасность. Э.. э… Мне сообщают, что только что стали доступны материалы камер наблюдения из зала, в котором лежали первые лица государства, ушедшие в Ореол. Да, я включил это видео: э…э… это ужасно. Президент, министры, глава духовенства… боже мой!... они бросаются на охранявших их покой солдат! Они целуют их! О! О! Ух! О! Э…э… это ужасно! Ужасно! И все же, все же, будучи высокоразвитым толерантным, гуманным обществом, мы должны найти достойный выход из создавшейся ситуации, возможно, разработать какую-то вакцину, не допустив тотального уничтожения людей, которых постигла столь скорбная участь – превратиться в монстров…э…э… то есть… э… А теперь прямое включение нашего специального корреспондента в России Яны Иващенко… Яна! Что там у вас? Яна? Яна?!...

Вуди переключает радиостанцию:

- Да валить их надо ко всем окуням! На бок! На бок!

По радио играла «Tomorrow Never Knows» The Beatles:

Мозг выруби, расслабься и дрейфуй!

Нет, ты не умер,

Еще не умер!

Кайфуй без мыслей в пустоте, кайфуй!

Ты не безумен!

Нет, не безумен!

Вот и открылся смысл бытия!

Теперь ты знаешь!

Теперь все знаешь!

Весь смысл – есть любовь твоя!

Офигиваешь?

Офигиваешь!

Вуди тряс головой. Мустанг рвал пространство в клочья. По обочинам монстры целовались с людьми. Зомби вываливались под колеса. Слышались стрельба и крики. Солнце палило, радуясь чистому безореольному небу. Подъезжали к пляжу.

 

Расклад, короче, такой:

1. Монстры – 25-30 штук. Стоят у самой воды. Но в волны зайти боятся.

2. Зомби – 35-40 штук. Бывшие отдыхающие. Бродят, не отупляя, по пляжу, запинаясь о лежаки и путаясь в полотенцах.

3. Оли и Чика на катамаране стараются держаться у берега. Но выйти нельзя – караулят монстры. Орут, пытаясь достучатся до Кики.

4. Кики-уже-зомби, видимо, не от большого ума забралась на стену, которая отделяет пляж от набережной, и шлепает медленно, но верно туда, где стена заканчивается трехметровым обрывом.

5. Вуди-Орешек + любимый золотой пистик + дробан Моссберг-590 – весь на взводе, с пеной у рта, глаза горят. Олимпийку снял. В черной майке. Мышцы переливаются под татуировками – черепа, драконы, розы, вся хурма.

6. Рой и Хасси – держатся вместе. Потому что Хасси, конечно, не готов к подобным переделкам, хотя и получил от братьев четырехдюймовый Кольт Питон. У Роя – Вальтер 99.

 

А теперь мочилово! Ха! Дыш! Бум! Фа! Вуди влетает в толпу монстров и начинает палить направо и налево! Кружится, скачет попрыгунчик – твари плюхаются бесформенными мешками на песок. Опачки – из-под мышки подстрелил какого-то деда, с ухоженной бородкой и слюнявым языком до земли, собиравшегося скакнуть ему на спину. На! На! Тащи! Молодой очкарик корчится под ногами с дырками в правом плече. Озверевшая блонда отлетает к лежакам с раскуроченным дробью пузом. У перекаченного губошлепа дымится аккуратное отверстие во лбу.

- Это что, тот чудик, которому ты вчера дала?

- Ага. По ушам.

Рой огромными шагами движется по набережной, методично отстреливая красноглазых целовальщиков, выпрыгивающих из подворотен. Хасси – рядом, он пару раз попытался нажать на курок, после чего Рой благосклонно снял его пушку с предохранителя, и теперь Ник целится в трупы. До Кики осталось метров 10, ей до обрыва – 3,2,1.

Вдруг полудохлый лежачий очкарик (кто бы мог ожидать от него такой прыти?) с жуткой силой лягает Вуди в грудь – Орешек плюхается в воду навзничь, и стволы вылетают из рук куда-то в волны. Над лицом возникают перекошенные рожи чудовищ.

Рой, рванув вперед, перекидывается через перила набережной и хватает Кики за руку – та повисает над обрывом без движения

Вуди сталкивает две башки между собой – черепушки хрустят. Третья подскочившая тварь перелетает через Вуди и скрывается в волнах. Орешек уже на ногах: прыжок – он приземляется на спину к пытающемуся подняться очкарику, и ломает ему хребет. Еще два мутанта падают рядом с вывернутыми шеями.

- Рой! – Хасси трясущимся пистолетом тычет в сторону проулка, откуда медленно вылезает толпа монстров. Похоже члены какого-то шахматного клуба – все в одинаковых рубашках с логотипом в виде ферзя.

- Ну, так стреляй! – орет Рой, пытаясь вытянуть обмякшую Кики.

Ник начинает палить, как попало. Шахматисты огромными прыжками скачут на него. Он, присев, вжимается в перила набережной, но большинство тварей перемахивает через забор, и выскакивают на пляж. И только двое останавливаются. Интеллигентный старичок облизывает губы перед самым носом Хасси. Рой замирает, потому что две толстые ручищи ложатся ему сзади на плечи, тяжелое дыхание у самого уха.

- Скорей, Чика, там еще скачут!

- Эй, парень, лови! – и Кубинка, стоя по колено в волнах, словно богиня, легким, сексуальным (или может быть, это только Вуди так показалось) движением бросает Орешку блеснувший на солнце золотой Desert Eagle.

Вуди даже забыл на секунду, кто он и зачем он здесь – только пышные алые губы кубинки стояли у него перед глазами, они медленно размыкались, показывались беленькие зубки и розовый язычок: «парень, лови!». Но тяжелый толчок в спину вернул его к реальности. Он кувырнулся по песку и вскочил.

Рой бьет затылком, и толстяк ложится отдыхать прямо ему на спину. Пошевелиться невозможно. Сцена, конечно, убойная: Рой перегнулся через перила, на его руках висит зобми в бикини, а на спине лежит мертвый 200-килограммовый монстр-шахматист. А рядом старикан метит языком в рот Хасси.

Вуди стреляет без промаха – любители настольных игр ложатся срубленными пешками на песок.

Ник закрывает глаза, и последняя в барабане пуля взрывает внутренности похотливого деда.

Рой-жесткачок напрягается так, что на лысой голове вспухают вены, распрямляется и, стряхнув жирдяя, вытягивает Кики.

Вот и все. Наши победили.

Ну, Вуди, после таких геройств, можешь подкатывать смело!

 

Но Вуди почему-то скис, он стоит столбом и глупо улыбается, глядя, как Оли и Чика пытаются растормошить Кики. Та – не в какую. Рой с Ником подталкивают Вуди, но тот только пятится и цыкает.

- Хм. Девушки, может быть, вас отвести домой? – наконец выступает Рой.

- Ой, спасибо, да, мы сами доберемся, - отвечает Чика, шлепая зомби-подругу по щекам, - и огромное спасибо вам, что помогли, спасибо… чтобы мы делали, просто не представляю… спасибо, спасибо… дальше мы сами…

- По-моему, девочки, вы не понимаете всей серьезности положения, - вмешивается Хасси, - лопнул Ореол, все, кто в нем был, а это более 20% людей, превратились в монстров. Насколько они опасны, вы можете видеть на примере своей подруги. И в этом городе этих чудовищ сотни тысяч! Где вы живете? Мы отвезем вас и передадим в руки родителей.

- Послушай, дядя! – Чика упирает кулачки в бока, - мы тебе не школьницы! Мы вам благодарны, да. Вы, конечно, очень крутые ребята, но снять нас у вас не получится! Неа!

- Да, никто и не собирался тебя снимать, я тебе в отцы гожусь!

- Да, ладно! А вот этот, - Чика тычет пальцем в Вуди, - только вчера лез обнимашечки!

- Чика, Чика, ну что ты? - Оли берет ее за руку, - Извините ее. Она просто расстроена из-за Кики. Мы будем благодарны вам, если вы отвезете нас домой. А дальше о нас позаботятся наши родители, а вы выполните ваш моральный долг.

 

- Что делать то теперь? Что делать то будем? – шептала Оли на ухо Чике. Они сидели на заднем сидении Мустанга рядом с Хасси. Кики расплылась на коленях Роя на переднем, положив голову ему на плечо и уставившись пустым взглядом на девчонок.

- Я думала, это ты у нас вся такая рассудительная. Откуда мне знать?! Сама от этих психов теперь отмазывайся!

- Да, я не об этом. Эти то отстанут. Как с Кики быть? Что, вообще, делать то? Она что теперь навсегда такая…? – Оли замялась, глядя в стеклянные глаза подруги.

- Кики-куку! – ляпнула Чика.

- Серьезно, Чика! И домой нам теперь не доехать, если эти монстры повсюду. Что делать то?!

Эври найт ин май дримс, ай си ю, ай фил ю… - звонит телефон.

- Это у Кики, - Чика роется в ее сумочке, - Мадонна, это Бобик ее звонит!

…Зет из хау ай ноу ю гоу он….

- Что будем делать?

- Не знаю.

…Фа кросс зе дистанс энд спейсис битвин аз…

- Надо ответить.

- Ну, ответь.

…Ю хэв кам ту шоу ми гоу он….

- Почему я?

- А кто?

- Давай ты…

…Ниииир, фааааар…

- О, боже, да возьмите же, наконец, трубку, кто-нибудь! – Не выдерживает Хасси.

- Алло. Это Николь. Да. Вайкики? А она плавает. Да. Далеко заплыла.

- Очень далеко, – ляпает Чика.

- Хорошо. Конечно, я ей передам. Пока.

- Вайкики? – улыбается Хасси.

- Ну и? Что не так, дядя?!

- Тихо-тихо, Чикуля. Просто ее родители там поженились.

- Романтика, тебе не понять!

- Да, куда уж…

 

Машина остановилась у шикарного дома. Он стоял особняком, и вокруг все было тихо.

- Еще раз большое спасибо вам за все.

Оли и Чика взяли Вайкики под руки и медленно пошли к воротам.

Вдруг Вуди вскочил:

- Если, если что-то… то звоните!

Оли дернула повернувшую было Чику и махнула рукой:

- Окей! Спасибо!

- Орешек, ты просто безнадежен. У них даже твоего телефона нет.

- Ладно, Рой, не цепляйся к нему. Мы что-нибудь придумаем, Вуди. Обязательно. Не отчаивайся.

Вуди плюхнулся обратно на сиденье.

От ворот послышалось: Эври найт ин май дримс…

- Да. Да. Нет. Плавает еще…

 

Сибирский дневник.

Зима. Парит от пшенной каши. Из леса вышел зубр и застыл – он в деревянной раме вертикального окна с узором твоего дыхания. Тепло и холодно. Над колыбелью войлочные звезды. Не бойся и пройди по длинному мосту, и пусть он кончится на середине, ведь падать в синеву приятно – пером качурки в тихий океан. Иначе быть не может. Твой выбор и твоя судьба.

- Выучил…

- Один из моих любимых снов в «Алисе», - Рой подлил в бокалы виски, - это, видимо, генетическая память дает о себе знать. Мои предки из Сибири, а там зима, что надо, и зубры раньше водились… подожди, сейчас покажу тебе кое-что…

Рой поднялся из кресла и, покачиваясь (выпито уже не мало), подошел к картине на стене, за которой скрывался сейф. Квартира Роя – это пентхаус в том же доме, где в полуподвале чахнет Вуди. Они звали его, но он послал их ко всем чертям.

- … я вообще-то не имел в виду Сибирь, когда писал это… я просто хотел…

- Да, понятно. Это ведь так, мои ассоциации. Ну, жаль, конечно, что в «Последнем» не будет этих снов Алисы. Они прекрасные. Поэзия, - Рой крутил замок сейфа.

- В «Последнем» их не будет. Нет. Я так решил. И не всю же книгу туда тащить. Они там не нужны. «Алиса» ведь из двух частей: вот эти сны, которые я сам навыдумывал, и реальность – она почти документальная. В «Последнем» будут только куски реальности. Я скажу тебе: я в Аргентине с одной девушкой постоянно сталкивался, ну как… она жила по соседству. Вот из нее и получилась Алиса.

- Так то есть Алиса настоящая что ли? И как ее звали?

- Не помню. Может, вспомню, пока пишу, - Хасси глотнул виски, - Я хочу вспомнить, как все было на самом деле. Я ведь многое поменял, додумал, добавил, переделал, довернул. Художественная ценность важнее жизненной правды. Все ради нее.

- Художественная ценность, говоришь. Короче вот, смотри, - Рой плюхнулся в кресло, и протянул Нику потрепанную толстую тетрадь, - дневник моего прадеда.

- На английском.

- Ну, прадед то уже здесь жил. Но он начинает со своего прапрадеда. Того, кстати, звали Николай, Ник…Он офицером был, воевал с Наполеоном, под Лейпцигом его ранили в левое плечо. А потом он застрелился. Отец Николая (имя его не сохранилось) был протоиереем в Тульской губернии, служил в церкви городка Новосиль. Три старших сына его учились в духовной семинарии, и Николай среди них. Младшие дети учились в школе – еще два сына и дочь Оленька, самая младшая. Все любили сестричку, а Коля больше остальных. Архиепископ Тульский и Белевский жил в самой Туле, где и семинария располагалась, и было известно каждому, что не чист этот священник на руку, что хранятся в его подвале сундуки, наполненные серебряными самоварами, подносами и деньгами. И вот взбрело же в голову молодым семинаристам на воротах архиерейского дома надпись сделать: «здесь продаются самые лучшие места». Осерчал архиепископ на виновников, в числе которых были и три старших брата, и написал донесение самому императору. Государь разбирать долго не стал и распорядился всех забрить в солдаты. Так и ушли семинаристы воевать. Николай, прощаясь с милой сестричкой, подарил ей браслетик, сделанный на тульском заводе, с кулоном, в который положил цветочек василька. Отец-протоиерей возмущен был несправедливостью императорского решения – по закону нельзя было духовенство в солдаты забирать – писал он прошение и архиепископу и на имя государя, но все без толку. Тогда он снял с себя сан, отказался от дворянства, сменил фамилию и ушел в крестьяне, за что в церковных книгах и получил резюме – «впал в безумие». Младшие дети школу не закончили, а под новой фамилией вместе с отцом стали жить крестьянским трудом. Выросла Оленька, вышла замуж за псаломщика, родила ему сына. Да только муж ее не долго пожил – замерз, собирая хворост, заболел и умер. Бедно она жила, пекла просфоры и половину дома сдавала деревенскому совету. И сын ее не ходил – на печи лежал. И вот однажды в масленичное воскресение везет она сыночка своего на санках из церкви, и видит: стоит Николай и курит сигару, рядом карета, кучер возится с рессорой. А он почти не изменился, только усы белые. Смотрит вдаль и ест дым. Подбежала к нему Ольга: «Коля, Коленька, это я, сестра твоя Оля». А он молчит. Шторка на окошке кареты подвинулась, и черные глазки княжны зыркнули на него, на нее. «Смотри, смотри» - Ольга задрала рукав, и блеснул браслетик, щелкнул кулончик, голубенький цветок упал на снег к ногам мужчины. Она потянулась за ним, но начищенный черный сапог наступил на василек: «Прости меня, я не знаю тебя». Ольга выпрямилась и замерла: «Что ж… и вы меня простите, барин. Прощай, Коля». И она ушла, и только ее сынок все оглядывался с санок на красивого дядю, который опустился к своим сапогам, и который через три дня застрелился.

- Черт, Рой! Вот это дела!

- Возьми, почитай, там много всего… может быть, напишешь…

- А что сам то не напишешь?

- Я? Пф. Да, брось. Не… эта мечта не сбудется.

- Написать книгу? Да делов то…

- Мой психолог говорил, что я боюсь авторской ответственности…

- Забудь ты об этом говнюке! Нет никакой ответственности.

- Не, Ник… я не писатель. Я мечтал им быть, да. Точнее, я всегда хотел сделать что-то стоящее, по-настоящему, понимаешь. Что-то, что меняло бы мир. Наивно. Ну, или хотя бы для кого-то было бы нужным и важным. И я думал, что смогу сделать это как писатель, написав хорошую книгу. Но, нет, Ник… у меня не получится. Я, правда, всегда боюсь поставить точку, переписываю, переписываю на тысячу раз. Я не могу быть автором. А вот ты хороший писатель. У тебя получится изменить мир. Уже получалось…

- Херня все это. Ничего я не меняю. Я даже на свою то жизнь не могу повлиять не то, что… А ведь я старался, очень старался, я так этого хотел, больше всего на свете… Но все в жопу… в жопу, Рой!

- Ну, ты и напился, Ник!

- Напился. И ты напейся уже. По улицам гуляют монстры, они жрут у людей память. Не сегодня-завтра они доберутся и до нас. А я бы и хотел… пусть сожрут меня к черту со всем тем дерьмом, которое я не могу забыть. Может быть, тогда ко мне вернется то, что я не могу вспомнить. А пока перед глазами стоит только ее наглая ухмылка, а во рту, если не выпью, чувствую привкус пластмассы. Эту ухмылку я тогда увидел впервые, но она, видимо, всегда была с ней, тщательно скрываясь от посторонних глаз. Эта ухмылка – ее сущность. А я просто слепец, тщеславный, самовлюбленный – и получил по заслугам. Мне вздумалось заехать в Париж, тогда, после Канн. Я шарахался по улицам, пристраивая свою только что награжденную, зазвездившую задницу к местам, где ступали классики: Миллер, Фицджеральд, Хемингуэй, Андерсон, Элиот. У таблички на доме номер 12 по улице Одеон я завис, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из «Улисса», кроме того, что «Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема». «А рядом повесят памятную доску – Николас Хасси был здесь. Можно автограф?» - сероокая блондинка с игривой родинкой под левым глазом зацепила ту самую струну. В ответ я усмехнулся и вывел филигранный крендель на подставленном дивиди «Запах песка и воды». «Всего доброго. Спасибо, что любите мои фильмы», - я откланялся и шагнул в сторону площади. Но она возникла передо мной: «Я только хочу сказать, я считаю, вы – гений. Я, я… я бы родила вам сына». Эта фраза показалась мне тогда такой наивной, милой и такой искренней, что я пригласил ее в кафе. А потом она стала моей женой. Я – лапоть. Она – падший ангел с нежной белой кожей, под которой гнилая требуха. Она росла в пригороде Стоктона, на ферме деда, который выращивал хлопчатник. Пыль и ржавое железо, лохмотья. А по телевизору – красная дорожка Оскара. Она с подросткового возраста сочиняла мыльные оперы – груды тетрадей, заполненных бесконечными сюжетами. «Это только для меня. Больше не для кого. Просто глупости. Не стоит внимания». Как-то она сбежала в Европу. Как – она молчала. Но на внутренней стороне бедра была татуировка змейки с яблоком во рту – перебитая: что-то скрывалось под ней. Колеся по шенгенской зоне, она всюду становилась частью местной богемы: вечные студенты театральных студий, подпольные режиссеры, злющие поэты, оторванные прозаики, художники-гомосексуалисты, обдолбанные музыканты – она знала всех тех, кто думает, что планеты вращаются вокруг них, что их экстравагантный вкус – это новое слово, и что мир вот-вот взорвется от их недописанных книг, недоснятых фильмов и недорисованных картин. Она была с ними, но не стала одной из них. Когда я привез ее домой, она очаровала моих родителей тактом и добродетелью, а моих друзей – раскованностью и широтой кругозора. Она вошла во все элитные круги, лучшие дома принимали ее как родную. А меня она купила искушеннейшим сексом, покладистостью в быту и, конечно, желанием иметь детей. И вот она забеременела. Я возился с ней, купил дом, придумывал имя: если мальчик или если девочка. Я мечтал о тихой семейной жизни вдалеке от всякой суеты. Мы были счастливы. Я совершенно потерял голову, забыл обо всем, мне не было ни до чего дела, я даже не заметил, что мой лучший друг плотно подсел, и опомнился я лишь тогда, когда его не стало. В тот день, я ждал ее от врача: плановый осмотр – так она сказала, но я все равно волновался и, когда зазвонил телефон, подскочил, как ужаленный. Кое-как до меня дошло, что звонит Грег Либби, он бормотал что-то, но я никак не мог врубиться в суть, наконец, как в головоломке: среди множества букв, беспорядочно размещенных на листе, я увидел два связных слова – Зак мертв. Не знаю, как это получилось, я себя не контролировал, но я вцепился зубами в трубку – корпус хрустнул, осколки полезли в рот. В этот момент дверь отварилась, и зашла она. «Зак мертв», - сказал я, и убрал с языка кусок черного пластика. «Твой ребенок тоже», - ответила она, и на лице ее появилась ухмылка, - «Я сделала аборт. Мои романы издают. Билл предложил мне роль в своем фильме. Я не хочу детей и ухожу от тебя. А ты можешь делать, что хочешь».

- Дерьмо, Ник. Это реально – полное дерьмо. А вы надрались изрядно, да-да-да! И без меня! – Вуди бухнулся в кресло рядом и вылил в себя сразу полбутылки виски.

- Орешек! Ты с нами, твою мать! Значит, теперь твоя очередь! – воскликнул Хасси.

- Моя очередь делать что?

- Рассказывать свою историю, конечно!

Рой закрыл лицо руками.

- А что тут рассказывать? – Вуди засунул руку в карман и достал грецкий орех, – Рассказывать нечего. Я убил свою мать.

Он протянул орех Нику.

- Вот моя любимая игрушка. Не расставался с ним. Таскал повсюду. Терял, находил. Мама наступила на него и упала на лестнице – ее парализовало. Потом врачи хотели, чтобы я дал маме свой костный мозг, или что в этом роде, но я испугался и отказался наотрез. Плохо помню, мне было пять лет. Отец ушел, и я его больше не видел. А мать зачахла в больнице через год. Все.

Ник покрутил в руках грецкий орех и протянул Рою. Тот отрицательно повертел головой:

- Могло ли все быть иначе? Где выбор и где судьба?

Вуди запихивал орех обратно в карман, и вдруг тот выскользнул, скакнул на пол и покатился, покатился. Вуди кинулся за ним. Но крыса была быстрее – она выскочила наперерез, набегу проглотила орех и забилась в угол.

- А, мышь жирная! И сюда добралась за моим орехом! Грызла-мызла! – Вуди выхватил Desert Eagle, прицелился в съежившийся грязный комок, щелк – осечка, еще, еще – осечка, осечка.

Вуди смотрел на эту жалкую трясущуюся тварь, а потом опустил пистолет:

- Да, и к черту тебя…

 

Лета синего кита.

Алиса за барной стойкой клуба «Треска» – она подрабатывает здесь после занятий в универе. В жестком свете ламп, встроенных в стойку, ее тонкие широкие ноздри заострились, а дуги бровей задрались еще сильнее – она похожа на милого бесенка – черные обсидианы глаз мерцают холодным далеким таинственным огоньком. Она двигается плавно, пританцовывает и переплетает руки, словно водоросли, но иногда вдруг, забывшись, срывается на неловкий резкий поворот или спонтанный жест. Я заказал себе то, что она любит – смесь виски, темного рома, розового вермута и ликера куантро – очень крепко (я, вообще, не любитель алкоголя, но она это любит). В баре темно-сине, накурено и полно народу, студенты в основном, одетые во все свое лучшее, толкутся у сцены – играет местная группа, перепевают «God Gave Me Everything I Want» - я мало смыслю в музыке, но, по-моему, переигрывают, слишком надрываются, и с барабанами что-то не так. Но ей нравится: она пританцовывает, открывая бутылки пива и наливая шоты двум парням с заячьими от гашиша глазами. Я выхожу из бара – с высоты горы Санаи замызганный туристами и свадьбами вид на город: разноцветные туманности уличных и площадных огней вдоль реки, рассыпанные бусины светящихся окон дальних районов и контуры гор, сливающиеся с чернотой неба. А под ногами в свете желтых фонарей окурки и осколки стекла. Я поворачиваю за угол и захожу в служебное помещение. Кажется, здесь меня все знают, как друга Алисы, поэтому не останавливают. А впрочем, ведь я никогда ни у кого разрешения не спрашивал – я просто вхожу сюда, и в общей суматохе меня никто не замечает. Они не встречаются со мной взглядом. Я никогда ни с кем не разговариваю. И, возможно, они вовсе и не подозревают о моем присутствии – скорее всего именно так и обстоят дела, ведь я не друг Алисы, и с чего бы им так думать. Просто я незаметный, невидимый, меня практически не существует. Я прохожу по узкому коридору мимо кухни и вхожу в большую гримерку – светятся гирлянды ламп, окаймляющие зеркала. Гудящая туча людей – своя тусовка: музыканты с ирокезами, диджеи с пирсингом ноздрей, танцовщицы с наколками на пояснице, работники клуба, друзья друзей – торчат, красуются, флиртуют, бухают. До меня никому не дела. Я открываю сумочку Алисы – нужно быть в курсе последних событий: открытка от отца (он капитан дальнего плаванья), отец пишет, что поговорил со своим старинным другом капитаном в отставке Джоном Крипом, и через месяц, когда она закончит второй курс, Джон и его супруга будут рады пригласить ее на каникулы к себе. В Америку. Значит, ее мечта сбывается. И она не вернется, я это знаю. А я… Значит, тоже нужно собираться, продавать квартиру, подучить язык. Я вышел на танцпол, задернув за собой толстую штору с табличкой «Только для персонала», и увидел ее, со счастливой улыбкой, прыгающую на барной стойке. Со сцены ей бросили микрофон, барабанщик подмигнул, остановился на секунду и забил частую дробь, вступила гитара, и она запела: «I've been to Nagasaki, Hiroshima too. The same I did to them baby I can do to you. Cause I'm a Fujiyama mama and I'm just about to blow my top. Fujiyama-yama Fujiyama. And when I start erupting ain't nobody gonna make me stop». Ее голос сильный и острый заставляет воздух искрить, словно металл под наждаком, ее детские щечки горят, крестики-глаза коалы на футболке отмечают торчащие соски неразвитой еще груди, огромные красные ботинки до колен на высокой платформе ей велики, зато мала клетчатая юбка. Конечно, она не вернется. Нужно собираться. Я разделю с ней ее мечту…

Галлюцинации прорвались прямо во время сеанса связи с Нимбом. Сквозь грохот клуба «Треска», Ник услышал:

- Ник, вы последний. Мы вместе сделали все возможное; вы знаете, мы боролись за вас. Но галлюцинации не побеждены. Вы не чисты, и Нимб не может вас пустить в себя. Времени больше нет. Вы должны принять это мужественно, со свойственной вам рациональной позиции – завтра в это же время вы будете усыплены.

Ник вышел из Центра, готовый к смерти. Завтра в это же время. Что делать эти 24 часа? Зачем еще 24 часа? Он вспомнил об одном месте, где любил бывать – это невысокая безымянная гора, сложенная из плоских округлых гранитных плит; он садился на нагретый солнцем камень и смотрел на зеленую широкую долину, лежащую внизу, и на облака. Он любил, когда облака перистые, когда они дугами, словно ребра неба, прорисовываются сквозь молочную пелену Нимба, и тогда небосвод действительно становится сводом, куполом – огромным, высоким, поражающим воображение своим масштабом, и тогда Ник чувствует, как велика планета, и он может представить себе то, чего никогда не видел – гигантские волны Тихого океана и синего кита, встающего из них. Он достает до неба, закрывает собой солнце, и струи воды, бегущие по его черной блестящей коже, падают с оглушительным шумом. Всего несколько секунд, но ты не дышишь, и живот свело. А он то просто воздуха глотнул. Пфффф, и ушел обратно в бесконечность вод. И Ник чувствует себя маленьким, одиноким и свободным. Но сегодня это чувство он испытывает прямо здесь, на улице плотного города, у здания Центра – в нейрополе никого нет. Земля пуста. Он один на планете. Скорей бы завтра.

 

Эдвард Григ – «Пер Гюнт», Сюита №1, соч. 46: I – «Утро». Солнечный луч спускается по алюминиевой вставке в темно-каштановой пластиковой стене, ползет по одноцветному длинноворсному ковру, протыкает насквозь пустую бутылку Окентошн, натыкается на ладонь с дергающимся безымянным пальцем, скользит по руке, по запрокинутой голове с приоткрытым пересохшим ртом. Ник открывает глаза, с кресел рядом вскакивают Рой и Вуди, подлетают к монитору на стене, нажимают на экран, где мигает надпись «Вызов» – «Утро» обрывается.

Моргая слипающимися глазами, Ник видит обрывки:

- стакан с шипящей антипохмельной таблеткой;

- капли на стекле душевой кабины;

- сэндвич с индейкой и кофе;

- закрывающиеся двери лифта;

- открывающиеся двери лифта;

- лица Вуди и Роя, обернувшихся с передних сидений Мустанга, - их рты открываются широко и произносят в унисон: «Альфонс Фи».

Ветер скорости приводит Ника в чувство, и к тому моменту, когда вся троица стоит на пороге огромного круглого кабинета со стеллажами книг до самого потолка, он уже вполне вменяем. За тяжелым дубовым столом сидит маленький старичок с густыми седыми бровями, лысой площадкой на макушке и длинной тонкой косой на плече. Мясистый нос, уши и морщины. Глаза, как два лазерных луча – будто бы, и правда, красные. Он сам спрыгивает с кресла, тушит папиросу, берет перьевую ручку, и выходит навстречу из-за стола: метр шестьдесят, жилистый, в легкой домашней пижаме (черная майка с длинным рукавом, бронзовые брюки) и босиком. Жмет руку Хасси, подставляет щеки для поцелуев Рою и Вуди. Тембр голоса – ниже не бывает, с гортанными скрипами:

- Николас Хасси. Тот самый! Пили алкоголь вчера? Нет, нет, мальчики. Алкоголь – не лучшее средство от душевных невзгод. Убийство – это да. Заказное. Профессионально сработанное. Да, да. Но позже об этом. Николас! Мальчик мой! Пойди-ка вон к той полке, видишь, там твои книги. Возьми «Бритву в пене» – она моя самая любимая. Там вот это место про пропущенный при бритье волосок, который не дает тебе покоя, и ты крутишь и крутишь его целый день – как неправильный поступок в прошлом, который не отпускает тебя, мучает, но уже ничего не поделать. Хороший момент. Нравится мне. Подпиши эту книгу для меня. Напиши так: «Альфонсу на память». Да, «на память». Память, память – это все, что остается у нас, когда не остается ничего. Потерял память – потерял себя. Вы помните о реке забвения у древних греков. О Лете. Без нее царства смерти просто бы не существовало. Забвение – смерть. А я перебираю свою память целыми днями – это мое единственное развлечение на старости лет. Только мои воспоминания. А вы злоупотребляете алкоголем, мальчики мои, – это плохо для памяти. И то, что происходит сейчас в мире – плохо для памяти, плохо для человечества – его стирают. Это нужно прекратить. Но об этом позже. Николас, ты подписал книгу? Спасибо тебе. Хорошо, поставь ее на место. И оставайся пока там. Сейчас. Я хотел бы сделать тебе подарок. Вот сейчас я нажму на кнопку, и стеллаж с твоими книгами повернется. Так. Есть? Что там? Бритва! Бери, бери, это тебе, Николас. Аккуратно. Ни По, ни Берджесс, ни Буньюэль не брезговали этим оружием. Ширина полотна – 7/8, английская сталь с добавками серебра, ручка роговая, и на ней глобус Tuckmar. Все верно? Она твоя. Пожалуйста. Так, теперь давайте по делу, мальчики. Работа не вполне обычная. Это не коммерческий заказ, это моя личная просьба. Это ясно? Хорошо. Объект – Ману Прабхакар. Мне он нужен живым. Я бы хотел задать ему несколько вопросов, мне не нравится то, что он натворил. Он будет думать, как все исправить. Поэтому только живьем. С этим понятно? Ну, все. Идите, идите, мальчики. Вуди. Постой. Нет, нет. Давай-ка. Давай, выкладывай – все, как есть, говори. Девушка. Так ведь это прекрасно, мальчик мой. Почему? Вот оно как. Так вот что я тебе скажу, Орешек. Не называть так? Больше нет. Хорошо, как скажешь, сынок. Но послушай меня, когда ты доставишь сюда этого лиходея Ману, и мы поговорим с ним, как следует, он обязательно нам расскажет, как вернуть память тем, кто ее лишился. И тогда ты сможешь помочь ее подруге. И она это обязательно оценит. И тогда… но дальше ты и сам разберешься. Так ведь? Ну, вот и хорошо. Ну, все, давай поцелуй меня, сынок. Вот так. А теперь иди. Иди же.

 

В строке поисковика запрос: «Как вылечить зобми?». Исправлена опечатка - «зомби». Нашлось примерно 3 миллиона 230 тысяч страниц. Первая ссылка: АААААА!!!! Хелп! Как вылечить зомби?!!! Вторая ссылка: У Специального Комитета ЧС «Катастрофы Ореола» пока нет ответа на вопрос о лечении людей, пострадавших при нападении адептов Ореола. Третья ссылка: Человечество покайся! Наступил день апокалипсиса! Четвертая ссылка: Объявлена тревога наивысшего уровня. Количество жертв установить невозможно. Другая вкладка – социальная сеть. Личная страница: Николь «Оли» Колт. День рождения: 28 августа. Родной город: Джелонг. Мать: Агата Колт. Отец _______. Школа: Golden Valley High School. Любимые цитаты: «Почему ты любишь фильмы, где вампиры жрут людей и нет ни одного парня, который бы хоть кого-нибудь поцеловал?». Группы: «Австралия и я», «Уличные танцы», «★Маркес★», «Абитура», «Кулинарная книга вегана», «Киношот», «۞ Арт-сообщество», «تАкварельت», «Винтаж», «Актрисы всех временღღღ», «Николь Кидман», «˙·٠•●๑Скакалка๑●•٠·˙» и еще 32 группы. Видео: «Что же случилось с Губкой Бобом? WhoBob WhatPants?», «Догвиль», «С широко закрытыми глазами», «Moon River» в исполнении Одри Хепберн, художественный фильм «Выхват» и еще 14 видеофайлов. Музыка: Addison Groove – «Footcrab», Lily Allen – «Fuck you very very much», Global Communications – «76-14 Dedicated», Chromeo – «Don't Turn The Lights On», AC/DC – «You shook me all night long», Queensway – «Feel Sexual», Barbara Streisand – «Memory» и еще 1543 композиции. Последняя запись на стене: «Есть кто живой?». Это понравилось – 1 человеку. Чика «сменила замочек от сердца» Гранадос рассказала об этом друзьям. Комментарий к записи от Чика «сменила замочек от сердца» Гранадос: «Великий философ Фред Ницше как-то сказал: то, что нас не убило, еще пожалеет об этом, потому что мы возьмем его за задницу и кинем так, что мало не покажется – ну или что-то в этом духе». Это понравилось Николь «Оли» Колт. Николь «Оли» Колт ответила на комментарий: «Это же из фильма какого-то… Не слишком ли оптимистично в нашей ситуации?». Друзья Николь «Оли» Колт: Вайкики Миллс. Стена Вайкики, последняя запись от Робина «тачки-сиськи-бас» Гогри: «Ты чо, крутишь мне яйца? Стерва!». Комментарий к записи от Чика «сменила замочек от сердца» Гранадос: «Бобик – ты мудак». Робин «тачки-сиськи-бас» Гогри в оффлайне, последний раз заходил вчера в 19:46. Запись на стене Робина «тачки-сиськи-бас» Гогри в 19:46 – «Какие-то ушлепки шумят под окнами. Пойду им наваляю». Создать новую запись на стене Николь «Оли» Колт – печатается текст: «Кто-нибудь! Откликнитесь! Нужна помощь! Срочно! Это не прикол». Опубликовать.

 

Хасси, Вуди и Рой едут в машине к дому, где они оставили Оли, Чику и Кики.

Мысли Роя: «Хм. Сильно я сомневаюсь, что в доме их родители. Дом, конечно, вообще чужой. Веселятся просто девчонки. Ага. Отрываются благодаря Ореолу. Если, конечно, их еще не сожрали. Хряп-хряп. Но тащить их на дело! Бэ. Вуди спятил. Всегда был психом, а теперь окончательно съехал. Бэ. Что с ним делать? Втрескался. Оп! Смотреть за ними. Смотреть! Я здесь главный. На мне ответственность за всех. Ех. Напрягся! Сосредоточен! Профи! Ю! Ху! Фу! Все хоть взяли, что нужно? Ненавижу это».

Мысли Вуди: «И я, и я такой ему скажу: Говори, говори, как делать. А он такой в испуге: вот так типа надо. И я раз и сделал. И она сразу: Вуди, Вуди. А я ей так сразу скажу, что люблю ее, еще до того как… я как только увижу – скажу. Сейчас. Вот сразу. Прям на пороге. Чтобы она знала, что все теперь, все ради только нее… Вот, вот, вот, вот, вот, вот – на! Сбил! Сбил! Одним мозгососом меньше! Ради тебя! Чикуличка-мусюлюлисюличка! Кусипусилюсимулипулилюличка! Фусябусяпусивусисилипусикумипарапопалюличули….».

Мысли Николаса: «В сюжете галлюцинаций должно быть что-то, что-то… что тронет Ника. Переломное событие. Что-то, что заставит его полюбить историю и героев, и ждать продолжения. Значит, надо переходить уже сразу к этому… нечего ждать. Так, значит, тогда, Ник не пойдет на свое любимое место, на этот камень с видом на долину. Прибережем его. Надо двигать, двигать сюжет. И давать судьбу человека, конфликт. Тогда, значит, так: он приходит домой, или хотя это не важно. Так или иначе, он видит продолжение истории Алисы. И он вызывает эти галлюцинации целенаправленно, да, в обход Нимба. Что ему теперь этот Нимб, если завтра он все равно уже умрет. Нет. Конечно! Он хочет разобраться с галлюцинациями. К чему они? Зачем? Почему не дают ему покоя? Кто эта Алиса? Почему он галлюцинирует о ней, и куда ведет ее история? И вот он вызывает галлюцинации… и там… А, приехали».

Хасси, Вуди и Рой стучат в дверь дома, где живут Оли, Чика и Кики, кричат, что это они.

Мысли Оли: «Спасены!».

Мысли Чики: «Какого они приперлись?».

Мысли Кики: «Эм… мэ…».

Оли бежит к двери. Чика следом:

- Не открывай!

- Почему?

- Да, кто они такие? Нафиг надо!

- А какие у нас варианты? Сама же всю ночь стонала, что под окном монстр.

- А ты нет?

- Да! Ну, так! Твои родители не отвечают. Моя мама вне зоны. В инете никого нет. Очнись! Сколько мы еще просидим тут взаперти. Давай узнаем, чего они хотят.

- Известно чего.

Оли открывает дверь:

- Заходите. Только быстрее. Тут где-то мутанты ходят.

Вуди (бросаясь вперед):

- Чика! Чикулюлечка! Понимаешь, крыса съела мой орех, и…!

Чика (убегая в глубь дома):

- О, Святая Мадонна! Оли, я говорила…!

Вуди (кидаясь за ней):

- Постой, я ведь спасу твою подругу!

Хасси, Рой и Оли остаются в прихожей одни.

Рой:

- Значит так. Выбор, конечно, за вами. Я бы о вас вообще забыл, но вы сами видите, что мой друг испытывает к вашей подруге (кх) страстные чувства. Он мне ближе, чем родной брат, и я не могу его игнорировать. Мы идем в Центр «Ореол» и там, скорее всего, выясним, как помочь зомби. И мы можем взять вас собой. Хотя (видят небеса) я против этого. Но он настаивает. Возможно, он прав, и здесь вы большей опасности, чем с нами. По, крайней мере, со мной. Но силком вас никто не…

Оли:

- Мы идем, идем с вами!

Рой:

- Тогда ведите сюда Титикаку и поедем.

Оли (уходя):

- Ее зовут Вайкики.

Рой:

- Ладно.

Входят Вуди и Чика. Молчат. Оли приводит Кики.

Мысли Оли: «Так. Телефон взяла. Нужно будет еще раз попробовать маме набрать. Как она там? Волнуется».

Мысли Вуди: «Она смотрит на меня. Она смотрит на меня. Еще раз посмотрела. О, снова посмотрела!».

Мысли Чики: «Реально же втрескался в меня, псих! Везет же. И что он мне такое втирал, про орехи какие-то? Мадонна! Только ради Кики, я еду. Вот овца, очнись только! Мало тебе не покажется!».

Мысли Кики: «Угэ… зэ…».

Мысли Роя: «Ну и компашка! Бр! Соберись! На тебя вся надежда! Фух. Не могу».

Мысли Николаса: «Видел я где-то эту девчонку, Оли. Ни за что не вспомню, где. Где же, где? Может, в другой жизни…

 

Может быть, в другой жизни я и Алиса были одним человеком? Я смотрю в ее окно. Солнце уже село. Шторы не задернуты, и мне кажется, будто я проникаю к ней в комнату бесплотным духом, парю у нее за спиной и смотрю на фотографии в альбоме, который она листает. Вот на фотографии вся семья в порту: отец – следы оспы на гладко выбритых щеках, выгоревшие брови, улыбка с белыми ровными зубами, пробор на бок; Алиса у него на левой руке в светлом платье, с зеленкой на колене, косы по случаю встречи, в руках подаренная только что укулеле – она полностью занимает ее внимание; мать с тонкими плечами – правой рукой отец прижимает ее к себе, она тоже не смотрит в камеру – ее черные лисьи глаза блестят, потому что она смотрит на любимого, которого не было дома полгода. Ее пальцы в татуированных знаках тянутся к его лицу. Для нее жизнь начинается, когда он приезжает, и замирает, когда он опять уходит в плаванье. Она так и не выучила его язык. Ее мир замыкается на нем и их дочери. В ее сердце горит неведомый белым женщинам огонь искренности. Она точно знает, что такое счастье, и никогда не сомневается и не завидует. Ее зарезали во время пьяной потасовки в заведении, где она танцевала. Он был далеко. А когда узнал, не бросился за борт только ради Алисы. Алиса могла остаться сиротой, как и я. И тогда у нее бы тоже не было мечты. Ей бы не снились сны. И мы бы не собирались в Америку.

Она резко закрывает альбом – в ее дверь стучат. Я вижу, что к ней заходит барабанщик той группы из бара «Треска» - они давно проводят ночи вместе, потому что любят друг друга. Он хороший, честный парень, и Алиса с ним счастлива. Я следил за ним – он чист. И он много думает о ней, и не смотрит на других девчонок. Трудно будет расстаться с ним. Они обходят эту тему стороной. Не знаю, как это будет – грустно, наверное.

Что-то странное. Вместо поцелуя она берет его за руку. Она плачет. Что происходит? Он улыбается и обнимает ее. Она внимательно смотрит ему в глаза. Он целует ее в лоб. И она прижимается к нему так крепко, как никогда еще. Какая она маленькая вдруг. Слабая. Это не она. Что с ней случилось? Они обнимаются долго. Я сажусь на корточки у окна, мимодумно ковыряю стенку – старая краска падает на пол.

А потом была длинная ночь. Подушка кололась, я вертелся. С горы стекала лавина духоты и вваливалась в комнату тяжелым жаром. Я намочил простынь и укрылся ей, но это не помогло. Я никак не успевал достичь дна колодца-сна, на половине пути журавль с моим ведром выдергивали крики соседского младенца или запах дыма. И я тоже решил покурить. Но после сигареты навязчивые мысли запрыгали искрами в глазах. А так как никакого внятного объяснения происходящему с Алисой я придумать не мог, а только перекручивал в голове уже и без того мелкий фарш бредовых версий, то в итоге совершенно взбесился и вскочил. Оделся и пошел в лавку. Пиво, холодное светлое пиво, должно успокоить меня, утихомирить мой мозг, и налить в веки-ведра достаточно хмельного свинца для быстрого достижения дна колодца. Сато дремал за прилавком, крылатые насекомые щелкали в синем фонаре, я взял сразу литр в пластике и подошел к кассе. Старик ухмыльнулся: «Она ведь не пьет пива. А ты разве пьешь?». «Не могу уснуть» - ответил я хмуро. «Наконец начнешь жить своей жизнью, чучело. Я тебе говорил. Но теперь то до тебя дошло. Наконец». Я не понимал, о чем он: «Что дошло?». «Ну и кретин! И как у такого достойного дяди может быть такой болван племянник!». «Да в чем дело!» - закричал я. «Тест-полоски, идиот! Она покупала тесты, ты, кретин! Она беременна! Что еще не ясно?!». Я пошел к реке, спустился с набережной к самой воде, к блестящим черным струям, сел на холодный бетон, и понял: Америка отменяется.

 

Завтра наступило. Ник пришел в Центр и сел в кресло. Механическая рука с ядовитой иглой в указательном пальце без движения ждала точного времени: десять, девять, восемь, семь… Ник прислушался к себе. Поерзал. Он всегда был другим. Уже сотни лет людей выращивают в лабораториях, а ему снится мама. В обществе культивируется рациональность и растворение во всеобщем, а он эгоист, который любит одиночество. Всю жизнь он подавлял в себе чувства, но окружающие все равно ощущали в нем червоточину и не воспринимали полноценным элементом этого мира. А он и не хотел им быть. Ему было плевать. Он и немногочисленные подобные ему стояли на учете в Центре и регулярно проходили психотерапию – некоторые успели в Нимб. Он – нет. Значит, нет. Значит, конец. Ник выдохнул и закрыл глаза.

 

Ночь была длинной, но утро наступило внезапно. Я сидел на лестничной площадке межу седьмым и восьмым этажами в ее доме и смотрел на ее дверь. Когда люди выходили из своих квартир, чтобы идти на работу, я вставал и делал вид, будто поднимаюсь куда-то по ступенькам или, наоборот, спускаюсь. Но они все равно не обращали на меня внимания. Наконец, вышел барабанщик, тихо прикрыл дверь, и, улыбаясь, пробежал мимо меня вниз по лестнице. Потом еще час я смотрел на ее дверь. Я представлял, как она открывает шторы и вдыхает утреннею свежесть реки, как жмурится в душе, как две или три кофейных гранулы всплывают и рисуют круглые разводы на молоке, как плавится сыр на лепешке, как она трогает свой плоский живот, потом думает, что надеть, и, наконец, выходит. Она спускается по ступенькам, и я иду следом – шестой этаж, пятый, четвертый… она не замечает меня, я невидимый, меня нет, я часть ее… третий, второй – сейчас! И я толкаю ее в спину – она падает, падает, ударяется о ступени, переворачивается, вскрикивает, и врезается в стену, лежит. Лежит, не шевелясь. Я стою над ней, а потом целую в губы, а потом… сбегаю…

 

Ник открывает глаза. Вскакивает. Игла не успевает воткнуться в шею.

- Нет. Нет. Так просто не закончиться. Я не буду умирать сейчас. Я не хочу это забывать. Я не хочу просто забыть о них. Я хочу знать. Знать до конца! Хочу чувствовать. Грустить. Переживать. Беспокоиться за них. Страдать вместе с ними. Любить их! Мечтать… помнить. Нет. Нет, я остаюсь. Остаюсь. Последний.

 

Дырка в нирване и поцелуй на память.

Оглушительная мощь ударных Бонэма вернула Хасси к реальности – «When The Levee Breaks».

- Эта лучшая для дела! – заорал Вуди.

Мустанг пер по многоуровневой развязке, словно взлетая над городом: отполированные крылья лизала скорость, хром на дисках сиял. Девчонки рядом с Ником ожили, заулыбались, вздернули руки вверх, чтобы поймать ветер, который метал их волосы бешеными водопадами. Даже несчастная Кики, которая опять сидела на коленях у Роя, кажется, улыбнулась. Все-таки, чтобы не происходило вокруг, симпатичным абитуриенткам нельзя сидеть взаперти! Внизу водоворотом крутились дома и улицы – загаженные, разбитые, пустые. Уже после заключительной самой масштабной волны ухода в Ореол город опустел, но был чист. Теперь же разрушительное цунами мозгоедов раскурочило и распотрошило все, что было тихо брошено. Странно, что самих монстров не видно. Черт! Да вот же они где все! Офигеть замес!

Здание Центра «Ореол» было похоже на гриб: огромная круглая шляпка со стеклянным куполом на тонкой короткой ножке. Ножка – это вход и лифт. Шляпка – собственно, помещения Центра. Ножка невысокая – метров десять. А диаметр шляпки полкилометра. И все это подшляпное пространство кишит мутантами!

- Чтоб меня, – выдавил Рой, - А я ведь говорил, говорил: плохая это идея – тащить барышень с собой.

- Прорвемся! – крикнул Вуди, и втопил педаль газа в пол. Мустанг встал на дыбы и ломанулся на толпу.

- Да ты, псих! Дай хоть секунду подумать! Чего они вообще здесь забыли все? Нужен план!!!

- К чертяяяяям!!! – И первые монстры полетели через капот.

Рой бросил через плечо Кики, и она упала на колени сидящих сзади Ника, Оли и Чики.

- Схватили ее! Пригнулись!

В одной его руке появился гранатомет XM-25, в другой FN Minimi Mk 48 – пулемет, если кто не в курсе. И зубодробильные трели выстрелов под смачные плюхи падающих снарядов стали новым саундтреком, плавно сменив Led Zeppelin. Мустанг с разбегу порвал метров 100 мутантской массы, а дальше налег с силой. Губошлепы лезли на рожон, получая в раскрытые слюнявые пасти кучные порции горячей стали. Гранты расчищали путь впереди. Вуди рулил, и с левой поливал из Heckler-Koch 417 (автомат, если кто не в курсе). Но количество монстров не уменьшалось. Они кидались на машину со всех сторон, липли на капот и багажник, царапали, кусали, рычали. Лопнули передние колеса, но Мустанг двигался, треснули фары, от зеркал остались только огрызки, слетела крышка капота. Огонь был плотный, но гады все-таки добрались до внутренностей боевого коня – порвали какие-то шланги, раскурочили двигатель, и жеребец пал. До ножки гриба Ореола оставалось метров 50. Пошли медленно: Рой с Кики на плече впереди, Вуди сзади, между ними Ник, Оли и Чика. Гранаты больше не помогали – расчищаемые взрывами дыры мгновенно зарастали новой порцией монстров, ломящихся со всей площади полакомиться свежими мозгами. Только пулемет Роя пробивал узкое русло в гудящем месиве голодных утырков – по нему и двигались. Вот и дверь в Ореол – стеклянная, заперта и внутри никого. Вуди взламывает замок, и они входят. Прорвались.

- Фуф…- выдохнул Рой.

- Нормальненько, нормальненко, нормальек! Понадрали задниц! – Вуди дергался, словно по его телу пускали ток.

Остальные молчали. В оцепенении они смотрели на стеклянную дверь, за которой бесились обломанные чудища: присасывались к двери, лизали ее языками, выпучивали глаза – жуткое зрелище, омерзительное.

Надо идти дальше. Согласно оперативным данным Ману Прабхакар не покидал Центр «Ореол» и, более того, не выходил из своего кабинета, который расположен в самой верхней точке шляпки гриба. Садимся в лифт и едем – все просто. И даже кабинет не закрыт. Входим, держа пушки наготове, осматриваем помещение, обыскиваем его, обшариваем все –… пусто! Пусто же, мать-перемать! Да, как жеш так?!

- Этого не может быть! Просто не может! – орет Вуди.

- Согласен, - отвечает Рой.

- И что же делать? – спрашивает Ник.

- Думать, думать. Раньше надо было думать. Теперь Мустанга нет. Через эту толпу мы не пройдем. Искать по всему Центру? Никаких шансов…

Клац!!! Рааааах! – Лопнуло стекло входной двери внизу! Мутанты вломились в здание!

- Что это?!

- Монстры внутри! Запирай дверь! Скорее!

Центр наполнился шумом и ревом – толпы голодных хищников огромными скачками неслись наверх, и через минуту тяжелая дверь кабинета скрипела под их ударами.

- Дерьмо! – говорит Рой.

- И что? Все?! – Чика вцепляется в Вуди, - Все?! Зачем ты притащил нас сюда! Ты урод, урод! Я ненавижу тебя!

- Нет, нет, нет, я вытащу нас, вытащу! Я люблю тебя!

- Ненавижу! – Чика бросается к Оли. И они садятся прямо на пол. Обе в слезах. Кики кладет голову им на колени.

- Все будет хорошо! Все будет хорошо! – и Вуди вдруг начинает ползать по стене, он трогает каждый ее сантиметр, каждый выступ, каждую ямку, и орет в исступлении: - Перебором, перебором, перебором, тыком, тыком, тыком.

Ник тоже сползает на пол. Рой садится рядом.

- Значит, все? Конец?

- А ты бы хотел, чтобы какой был конец? Чем кончается твой «Последний»?

 

- Ник, это последнее предупреждение. До отстыковки Нимба остается 12 часов. Мы настоятельно рекомендуем вам вернуться в кресло и завершить процедуру усыпления. В противном случае мы снимаем с себя ответственность за дальнейшую вашу судьбу.

Но Нику плевать. После того, как он сбежал из Центра, он по-новому смотрел на мир, он выпустил, наконец, на волю то, с чем отчаянно боролся всю жизнь – трещинка, которую он тщетно старался залатать, прорвалась, устроив великое наводнение в его душе. Он шел по пустому городу и находил завораживающим ритмический рисунок в расположении окон, в конструкции зданий, в планировке улиц. Подул ветер, и Ник увидел его тонкие бледно-синие струи, плавными волнистыми линиями бесконечно уходящие в перспективу. Он ощущал каждый волосок на своем теле, а грудь стискивало теплом. Эмоций переполняли его, ему казалось, что теперь он все чувствует по-настоящему. Впервые в жизни. Он улыбался, а в глазах стояли слезы. Вдруг накатывала щемящая светлая печаль, когда он думал о своем одиночестве, вдруг он радовался за тех, кто в Нимбе будет жить бесконечно, и вдруг тосковал о тех, кто был усыплен и не познал, как он, откровения своих чувств.

И, конечно же, он впустил галлюцинации, открылся им до конца, проникся ими и поплатился за это.

Я видел из окна, как подъезжает машина скорой, как собирается толпа зевак, как Алису выносят из подъезда, как барабанщик уговаривает врачей, и его пускают к ней, и они уезжают. Надолго. Ее не было больше месяца. Я наводил справки: трещина височной кости, разрыв барабанной перепонки, сотрясение мозга, множественные ушибы и выкидыш. Я хотел только последнего, но без остального, видимо, было не обойтись. Мне жаль ее, очень-очень жаль. Честно. Я не вру. У меня сердце сжималось каждый раз, когда я думал о ней, когда представляя ее одну в белой палате. Я даже плакал. Почти каждый день. Я чувствовал ее боль, как свою. И я наказал себя: ничего не ел и спал на голом полу, не мылся и не выходил из дома. Но вы должны понять: я всегда желал только добра для нее. Только добра. Только исполнения ее мечты. Когда я ее толкал, я подталкивал ее к мечте.

И вот настал день, когда она вернулась домой. Вот только я ее не узнал. Не почувствовал ее приближения. А когда, проходя мимо окна, случайно заметил ее, то не ощутил того, что должен был ощутить – что моя жизнь, стоявшая на паузе, вновь запущена. Она сидела на диване и смотрела телевизор, переключая каналы. Ее рот был слегка приоткрыт, а глаза тускло серели под тяжелыми веками. Из кухни вышли ее отец и барабанщик, они сели рядом с ней, отец обнял ее, барабанщик погладил ей руку. Она улыбнулась им – все будет хорошо, она в порядке, не волнуйтесь – а потом вдруг встала и подошла к окну, и… может быть, мне это только показалось, но она посмотрела на меня. Увидела меня. Прямо в глаза.

Нет, Алиса больше не была моей Алисой. И я больше не хотел смотреть на нее. Я задернул шторы.

А когда меня нашли, я был мертв уже девятый дней. И она видела из окна, как подъезжает скорая и полиция, как люди шушукаются вокруг, как следователи опрашивают местных, как выносят на носилках мой легкий обезвоженный скелет, накрытый покрывалом, как машины уезжают, и соседи расходятся. А Алиса все смотрит и смотрит и смотрит в окно, ей скучно и ничего не хочется делать. Ничего.

Вот так все кончилось. Кончилось, словно фильм, на долгом плане Алисы, смотрящей в окно, медленном отъезде камеры и затемнении; не оборвалось на полуслове, не прервалось на полукадре. Закончилось. Все. Финал. И как Ник ни старался, он не мог призвать галлюцинацию вновь. Удаляющееся лицо Алисы в окне, свет в зале включается: над головой низко висит тяжелый густо-белый Нимб, улицы города тихи, и в душе пустота. Ник заходит в здание, проходит через гулкий холл, слишком большой для одного человека, нажимает копку лифта и ждет, опираясь рукой о стену: согнут, голова опушена, вторая рука держится за грудь – там что-то давит, скребет, пронзает. Тоска. Хотел знать до конца, хотел сочувствовать? Прими страдания, познай печаль. Полюбил? Теперь потеряй. Лифт поднимается на последний этаж, и Ник выходит на открытую площадку, идет к краю. Внизу – бесконечный город без людей. Вверху – безучастный Нимб. Одиночество. И извне и внутри. Нет ничего. И Ника тоже нет. Он не последний, он – ничтожный. И он делает шаг в пустоту – и теперь пустота идеально пуста. Белый Нимб.

 

Рой: - Он что спрыгнул с небоскреба?

Ник: - Ну…

Рой: - Хреновый конец.

Ник: - Это почему еще?

Рой: - Не знаю. Как-то мне не нравится.

Ник пожимает плечами: - Был другой вариант, но я его не смог для себя оправдать. Да, какая теперь уже разница?

Рой: - И ты так не вспомнил ту девушку из Аргентины? Ее имя? Что там было на самом деле?

Ник: - А, да нет…я пытался, но…

Ника перебил страшный треск – дверь лопнула, щепки полетели в комнату, и в образовавшуюся в двери дыру вылезла волосатая разодранная в кровь рука монстра. Девчонки взвизгнули. Рой подскочил и, схватив Ника, подлетел к Оли, Чике и Кики.

- Так. Спокойно. Все в дальний угол. Сидеть.

Сам он встал на колено спиной к ним и направил на дверь дуло автомата. Дверь трещала и гудела, и с каждым новым ударом все больше становилась дыра. Рой смотрел на дверь, не моргая, прижимая к щеке Minimi. Девочки не дышали. Ник сглатывал слюну. И только Вуди ползал по полу и хрипло, почти не слышно, шептал:

- Тыком, перебором, тыком, перебором, тыком, перебором, тыком, перебором.

- Он спятил, спятил.

В дыру протискивается похабная рожа, Рой нажимает на курок, и аккуратная красная точка появляется на лбу этого муфлона. Но за ним уже лезет новый хмырь, а за ним следующий, дыра все больше и больше. И Рой уже не отжимает курок. И вот дверь слетает с петель, и в кабинет вламывается толпа уродов. Они ревут, пихают друг друга, барахтаются, но их голодные глаза не отрываются от людей, вжавшихся в угол. Рой поливает, как может, но они прут и прут. Все. Похоже, это конец.

И вдруг Вуди, в своем безумии ползающий по полу, нажимает на какую-то точку – кнопку. И что-то звякает, и паркет под его пузом, начинает медленно разъезжаться.

- Все сюда! Быстро!

Они бегут к нему. И начинают спускаться в открывшийся ход. Там лестница вниз. Быстрее, быстрее! Вуди первый, девчонки, Ник тащит Кики. Рой последний, отстреливаясь, он давит на кнопку, и закрывающийся люк отрезает пальцы подоспевшего мутанта.

Фух! И тишина. И только слышно, как скребутся над головой мертвые. И как сердца живых бьются в темноте.

- Кто здесь?

Включается свет: небольшая комната с низким потолком, стеллажи с консервами, лежак, а на нем человек – это Ману Прабхакар. Он приподнимается на локте с усилием – длинный, худой, бледный.

- Кто вы? Уходите отсюда!

- Лежать, лежать! – Вуди подскакивает к Ману и тычет пушкой ему в голову.

- Вы не понимаете! Здесь бомба! Вы должны уйти, - он тянется, чтобы заглянуть под кровать.

- Стоп! Лежать! – не отпуская Ману с прицела, Вуди присаживается и выдвигает из-под кровати огромную связку взрывчатки С4, перемотанную проводами, и снабженную таймером, на котором красными черточками горят цифры: 23:47, через секунду – 23:46, еще секунда – 23:45…

- Твою ж мать! Рой! Вот теперь мы походу плотно прилипли!

- Значит, кто-то уже сделал нашу работу? – буркнул Рой.

- Я сам. Это я сделал, - прохрипел Ману, - А вы должны уйти! Быстрее!

- Куда идти то? Наверху твои твари! – заорал Вуди.

- Там есть ход вниз, - Ману дернулся и ткнулся лбом в дуло.

- Да убери ты пугач, - вмешался Рой, а потом обращаясь к Ману: - Покажи, где ход?

- Вон там, в углу, лестница вниз, потом подземный туннель, и выход через электробудку за стоянкой, рядом должен быть джип.

- Идешь с нами!

- Нет. Я остаюсь.

- Ты не понял, это не вопрос.

- Все я понял. Но я никуда не иду. Можете меня пристрелить.

- Обязательно пристрелим! – пообещал Вуди.

- Слушай, Ману, нам нужны ответы. За этим мы здесь. Мы делаем свою работу, и делаем ее хорошо. Ты идешь с нами – это не обсуждается.

- У меня нет ответов. Я не пойду с вами. Я должен умереть здесь. Можете меня пристрелить.

- Что значит, нет ответов?! А у кого они, если не у тебя?! Ты все это затеял! Ты должен это остановить!

- И я остановлю! Не все, но хотя бы часть – похороню випов под этим зданием.

- Кого?

- Випов. ВИП-клиентов. Для них специально предусматривался сигнал вызова – возврата из Ореола. Когда Ореол лопнул, я его нажал, но они не вернулись, а почему-то собрались здесь, у источника сигнала, будто он их манил сюда. И тогда у меня родился план с бомбой.

- А с остальными как быть? С зомби?

- Я не знаю.

- Ты врешь! Врешь, говнюк! Говнюк! Все ты знаешь! Ты должен знать! Должен!

- Можете меня пристрелить…

- Да, что ты зациклился: пристрелить-пристрелить?! Можем и пристрелить. Отвечай толком. По порядку. Что произошло?

- Вам надо уходить. На мне и так миллиарды жизней. Я не хочу еще и вас губить!

- Говори.

- Я ничего не знаю.

- Да как?! Это ведь ты все придумал! Говори, как действовал Ореол? Почему взорвался? Как вылечить зомби?

- Вы сейчас все поймете. Я, правда, только продавал. Я просто втюхивал это дерьмо людям. Я засранец, а не злой гений. Вы знаете, что такое нирвана? Что нужно чтобы попасть в нее? А теперь представьте, что нашлась дырка в заборе, через которую каждый может залезть в нирвану, не приложив к этому ровным счетом никаких усилий. Ореол, конечно, не совсем нирвана, но принцип тот же. Но не я создал Ореол, и не я сделал ту дырку в заборе, и я не знаю, откуда она взялась, я только заметил ее и стал брать плату за вход. Я, вообще, думаю, что нет никого, кто бы стоял за существованием Ореола. Как нет никого, кто виноват в Большом Взрыве тринадцать миллиардов лет назад. Ореол – это природное явление, а может быть, все мы, все люди вместе сотворили его. Но вот лопнул Ореол по моей вине – это я сделал все, чтобы он заполнился и переполнился. Но это моя карма и моя судьба. Если бы не я, на моем месте был бы другой, и даже если бы не было никого, рано или поздно Ореол все равно стал бы настолько популярен, что переполнился. И лопнул бы все равно. Вот. Теперь пристрелите меня.

- Черт! Черт! Черт! Значит, все! Ничего нельзя сделать! А я впервые влюбился…

- Альфонсо будет недоволен.

- Это как землетрясение или наводнение. Люди просто бессильны.

- Вот это я понимаю – финальчик.

- Простите, - Оли и Чика подошли к мужчинам, стоящим вокруг кровати Ману, - простите, наша подруга, ее поцеловал монстр, и она отключилась, ну, понимаете. Как ей помочь, вы этого тоже не знаете?

- Ах, милые мои, если бы… - Ману наконец сел на кровати, сутулясь, - Но… но знаете, есть у меня одна догадка. Я не проверял. Я думаю, ее нужно поцеловать! Но, помните, тот, кто это сделает, сам станет зомби.

Внезапная тишина заполнила убежище за секунду, словно одним вдохом из сосуда выкачали кислород. Все смотрели на Кики, стоявшую у стены и теребящую указательным пальцем кончик носа. Она очень красива. Такие становятся мисс городов или даже стран. Идеально гладкий овал лица, золотые волосы, голубые глаза, аккуратный носик, пышные губки и белые зубки. Она стройна и высока. Безупречна. Но главное, она могла бы стать матерью, осчастливить хорошего мужчину (конечно, если не свяжется с каким-нибудь тупым Бобиком), и украшать жизнь своим присутствием. А не ковырять в носу.

- Я сделаю это, - глянув на Чику, Вуди решительно направился к Кики.

- Стой, - Ник схватил его за руку, - Я сделаю. Твоя любовь впереди, а моя позади. Да и я все равно все забыл. Так что невелика потеря.

- Нет, - Ника остановил Рой, - ты должен дописать книгу. Если кому идти, так это мне.

- Да ничего я уже не допишу! Все уже закончил.

- Нет, не закончил.

- Закончил, говорю. Мне виднее.

- Я это сделаю, - с кровати, пошатываясь, встал Ману, - Я прошу у вас разрешения мне сделать это. Во-первых, это моя идея. Но главное – это мой шанс в конце сделать что-то доброе. Позвольте мне. Пожалуйста.

И все разошлись, и дали Ману пройти к Кики. Он встал рядом с ней, напротив, тихонько кончиками пальцев поднял ее подбородок, так что глаза их встретились, и поцеловал ее нежно, невинно, как если бы учитель целовал ученика, или отец дочь – сначала в лоб, потом щеку, в другую, и, наконец, в губы. Кики заморгала, дернулась и вздохнула глубоко-глубоко. А Ману, словно ноги отказали, рухнул на пол – в глазах его была пустота.

- Что случилось? Где я?

Девчонки кинулись к Кики, принялись обнимать и целовать ее. Они что-то щебетали – не разобрать.

Рой поднял на руки Ману и положил его на кровать.

Таймер на бомбе показывал – 9:57.

- Пожалуй, пора сваливать, - сказал Ник.

- Идем, - ответил Рой.

Они откинули крышку люка и поползли по лестнице вниз. Кики не унималась:

- А что случилось то? Я вообще ничего не понимаю. Я помню, на пляже ко мне подскочила какая-то сумасшедшая и полезла целоваться. А дальше – как выключили. Но я видела сон. Странный такой. Будто я ищу что-то и никак не могу найти. А вокруг всего полно, и главное – понять, что ищешь, и тогда сразу найдешь. Но я никак не могу вспомнить, что же я ищу. И просто перебираю, перебираю вещи, а что мне нужно не знаю. А потом меня поражает мысль: а вдруг я уже находила то, что ищу, но не поняла, что это то, что нужно, и я начинаю перебирать кучу тех вещей, которые только что отбросила. Безумие какое-то. Вспомнила! Вспомнила! В конце сна, я вдруг увидела тетю Агату! Представляешь, Оли! Тетю Агату! И она подошла ко мне и говорит: «Меня здесь забыли. Но зато я нашла то, что ты ищешь» и протянула руку, и я стала опускать глаза, чтобы увидеть, что же она мне дает. И проснулась. Странно, правда?

- Странно, странно, - пробурчал Ник.

Он спрыгнул с лестницы и догнал Роя, который шел впереди всех.

- Рой, я вспомнил, вспомнил! Ее звали Агата! Точно! Я вспомнил ее настоящую. Как все было. Я помню, знаешь что? Утро. То ранее утро, когда, после ночи без сна, я отправил рукопись «Алисы» в издательство и пришел в бар «Треска». Я заказал холодное мокко, в музыкальном автомате поставил The Velvet Underground – «Sunday Morning» и сел за столик с диваном, закурил. Я смотрел на Алису, которая после рабочей ночи еще на взводе протирала стойку… то есть на Агату! На Агату, конечно! Я смотрел на нее и думал: вот она – героиня моего романа. Хотя, конечно, образ в книге получился ярче, интереснее оригинала. Такова природа искусства. Калька жизни скучна, лишена драматизма. Художественная ценность рождается в художественном освоении материала, а методы – это фокус и расфокус, ракурс, кадрирование и монтаж. Выделение, жирное подчеркивание и удаление лишнего. Я задумался и даже не заметил, как Агата подошла ко мне. «Привет, - сказала она, - тоже засыпаешь?». «Просто задумался» - ответил я. «И сморишь на меня… Слушай, а мы знакомы?», - спросила она. «Я тебя знаю, - ответил я, - тебя зовут Агата и ты работаешь здесь». «Ха! Ну, конечно! А тебя как зовут?» «Ник». «Мне все-таки кажется, Ник, что я тебя знаю. По-моему мы живем по соседству. Я видела тебя пару раз у дома, и на остановке трамвая. И на набережной! Точно-точно!». «Да? А я думал ты меня не замечаешь». «Замечаю… Ник, у меня кончилась смена. Может быть, мы поедем домой? К тебе, или ко мне - нам же в одну сторону». «К тебе? А как же барабанщик?». «Какой барабанщик?». А потом я впервые оказался внутри ее квартиры, и там все было не так, как я представлял, и как написал в книге, а потом мы легли в постель. Задернутые шторы светились утренним солнцем и развивались от свежего речного ветра. И этот утренний томный секс, после бурной ночи, ее запах, ее кожа, ее нежные касания… Я никогда не смогу описать эту негу, эту усталую сладость. А как она целовалась! Она была так хороша, что моя книжная Алиса бледнела и таяла. Нет, искусству не тягаться жизнью. Нет, нет.

- Вот теперь ты прав, Ник, прав, - Рой, не сбавляя шага, хлопнул Хасси по спине, - перепиши финал.

- Так как?

- Ты любил ее?

- Больше всего на свете. И только теперь это понял.

- И предал ради художественной ценности. Перепиши!

Впереди уже был виден выход – сквозь щели железной двери в туннель проникал дневной свет.

- Вуди, постой, - Чика вдруг остановилась, - прежде, чем выйдем наверх. Я хочу сказать тебе: спасибо. Ты классный! Когда все это кончится, пригласишь меня куда-нибудь?

И она чмокнула Вуди в щеку и побежала дальше, догоняя Оли и Кики, которые уже стояли рядом с Роем и Ником у двери.

- Я уверен, ты придумаешь, как переписать, - говорил Рой, - что у вас было дальше?

- Ничего не было. Меня вызвали в Америку. И все. Я больше никогда ее не видел. Все закрутилось, и я ее забыл. Я писал ей пару раз…

Рой смотрел в щель двери:

- Так вижу джип. Но далеко – метров в 50-ти. И толпа этих уродов кишит. Что там по времени?

- 2 минуты до взрыва, - сказал просветленный Вуди, глянув на часы, - надо выходить, иначе накроет здесь.

- Значит, план такой…

- …я писал: Австралия, Джелонг, Такер-стрит, 187\2, Агате Колт…

- … на счет три я открываю дверь, и вы бежите со всех ног в сторону джипа…

- Колт? Вы сказали: Агата Колт? Такер-стрит, Джелонг? – Оли смотрела на Ника, не моргая.

- … а мы с Вуди вас прикрываем…

- Да. Агата Колт.

- Ведь это моя мама. Только не 187, а 178.

- Всем все понятно?! Времени нет! Начинаем! Один!...

- Твоя мама? Тебя же зовут Николь? Тебе сколько?

- 18… А вы мой…

- Два!

- Папа…

- Три! Пошли, пошли, пошли!

- Моя дочь!

Они вылетели на парковку и помчались к джипу. За спиной грохотали выстрелы и ревели страшными криками монстры. Ник намеренно бежал тише, стараясь, чтобы девчонки были впереди. Он оглядывался и видел, как Вуди и Рой, отстреливаясь, пятятся перебежками, а на них накатывают черные волны злобных тварей. До джипа оставалось метров 20, когда вдруг откуда-то сбоку вымахнул какой-то заплутавший одинокий мутант, огромными прыжками он пролетел наперерез девчонкам, и, схватив Чику, которая бежала первой, поскакал к толпе собратьев. Вуди отреагировал мгновенно. В нечеловеческой ловкости прыжке он сбил похитителя с ног и встал над ним. Разгоряченный битвой, он орал:

- На колени, клоп! Бойся меня! Дрожи! Канючь! Ползи! Потешь меня, но все равно тебе не спастись! Не уйти от моей скуки, от моей жажды, от моей страсти! Я убью тебя! Потому что больше всего на свете я люблю убивать!

Он посмотрел на Чику, держащуюся за его плечо:

- Нет! Не так. Больше всего на свете я люблю ее. И ни ты, никто другой не отнимет у меня мою любовь!

- Вот так-то лучше, - вздохнул Хасси, - мне никогда не нравилась эта фраза. Продюсер вносил свои идиотские правки в мой сценарий.

Вуди, улыбаясь, кивнул Нику. И в этот момент монстр у его ног, вдруг вскочил и присосался к губам Вуди. Вуди выстрелил ему в живот, и тот отлетел, дымясь, метров на пять, но было уже поздно. Глаза Вуди погасли.

Чика держала его за плечо и смотрела, смотрела, смотрела в его мертвые глаза и вдруг приникла своими губами к его губам…

Ник отпрянул. Рой остановился. Девчонки ахнули.

И в этот момент, откуда не возьмись, явился единорог. Прекрасный, светлый, легкий, одним грациозным движением головы он проткнул длинным серебряным рогом целующуюся пару, поднял их над землей и упорхнул вместе с ними в никуда, словно растворился в волшебном тумане.

- Что это было? Где они? – вздохнули девчонки.

Ник стоял завороженный:

- Единорог. Я думаю, теперь они в раю для влюбленных.

- Вот это да….

- Бегите! Бегите же! Чего встали!!!– Ник пришел в себя и увидел Роя, который орал, захлебываясь в волнах монстров.

И они опять побежали. Заскочили в джип. Завели.

- Рой, Рой! Мы тебя не оставим! – Ник стрелял, как мог, по куче монстров, в центре которой барахтался Рой.

Он был похож на огромного медведя, раскидывающего тяжелыми лапами стаю диких шавок.

- Валите отсюда! – крикнул Рой и ушел с головой под груду мутантов.

- Рой! Нет!!! А какой же финал?! О, нет!!! Нет!

Вдруг блеснул окровавленный клинок засапожника. И Рой вынырнул из кучи трупов и медленно пошел к машине.

- К черту художественную ценность. Прислушайся к себе. Ведь ты хочешь, чтобы все закончилось по-другому! Пусть конец хотя бы одной истории будет счастливым. Не обманывай себя. Вспомни дневник моего прадеда! У тебя получится!

И вдруг Рой остановился. И обернулся. Сзади стоял всего один монстр – худосочный интеллигент, с прилизанными волосами, бородкой и очками на носу. На лице его было написано: ты решил, что можешь советовать другим, не разобравшись до конца со своими проблемами? – советуешь, что писать? – но все равно ничего не получится.

- У тебя теперь есть дочь. Ты признался в любви Агате. Вот об этом и напиши. А я закончу сеанс у своего психолога. Поставлю, наконец, точку. На! На! На!

И Рой, повернувшись спиной к машине, глянул на часы:

- Уезжайте! Скорее! Десять, девять…

Хасси втопил педаль газа.

- Восемь, семь…

 

Ник падает. Шесть, пять… Внизу – бесконечный город. Вверху – безучастный Нимб. Четыре, три… Теперь пустота будет идеальна пуста. Два, один… И вдруг земля перед самым его носом останавливается. Он недолетает до нее, не ломает себе череп и шею, а буквально в метре над тротуаром зависает в невесомости, парит. И слышит гул – это Нимб отстыковывается от Земли, создавая микрогравитацию. Гул нарастает. Ник висит. И-и-и-и-и – бух – Нимба нет. Ник падает на землю. Пара синяков. Над головой чистое небо и в душе спокойствие. Удивительное чувство внутренней чистоты, светлой безмятежности.

 

Я сидел на лестничной площадке межу седьмым и восьмым этажами в ее доме и смотрел на ее дверь. Вышел барабанщик, тихо прикрыл дверь, и, улыбаясь, пробежал мимо меня вниз по лестнице. Я представлял, как она открывает шторы и вдыхает утреннею свежесть реки, как жмурится в душе, как две или три кофейных гранулы всплывают и рисуют круглые разводы на молоке, как плавится сыр на лепешке, как она трогает свой плоский живот. Сейчас она подойдет к двери. Пора. Я встал, достал из кармана конверт и подсунул его под дверь. И побежал по лестнице вниз. На четвертом этаже из своей квартиры выходила старушка, она увидела меня и сказала: «Доброе утро!». Я не ожидал. А Алиса в этот момент открыла конверт и достала записку и ключ. Ключ был от моей квартиры. В записке я писал о том, что теперь эта квартира ее. Я вышел из подъезда и, пройдя по набережной, мимо лавки Сато, сел на трамвай. Я приехал в порт. Отсюда огромные теплоходы каждые полчаса отправлялись в самые разные точки Земли. Некоторые идут в Америку. Я свернул к складам, и вошел в огромный ангар, в котором пахло нефтепродуктами, резиной и рыбой. Мой бывший прораб раскрыл свои крабьи объятья: «Вы посмотрите, кто к нам вернулся!». Он был искренне рад. Ведь я был хорошим грузчиком. Не пил, не болел, не жаловался. Я обнял его. Вонючая спецовка обтерла мое лицо: «Твой шкафчик свободен». И я пошел переодеваться. А вечером в своей комнате в общаге я лежал в постели и чувствовал, как болит тело – руки и ноги ныли после рабочего дня, и завтра опять на работу. Я закрыл глаза и моментально уснул.

 

Плоский камень был сегодня теплее, чем обычно – солнце без Нибма грело жарче. И хотя перистых облаков на небе не было (не было вообще никаких облаков – синее небо), Ник с восхищением смотрел на простирающуюся перед ним долину. Ее краски поменялись – под чистым небом все было чистым, честным. Настоящие, яркие цвета не скрывались больше, не стирались бледными фильтрами Нимба. Ник закрыл глаза и улыбнулся – он был таким, каким всегда себя представлял: маленьким, одиноким и свободным. На изнанке собственных закрытых век, как на холсте, он рисовал все, что хотел – фантазировал, сочинял свои истории. Прошло время, и однажды я увидел Алису. Я был помощником капитана на пассажирском судне «Каролина», мы шли к Америке. День был удивительно ясный, океан спокойным, и синий кит сопровождал корабль. Он показывал огромную спину, пуская фонтаны воды, и пассажиры толпились у борта, любуясь мощной грацией морского гиганта. И вот серди них и стояла Алиса, а рядом барабанщик, и на руках у него девочка лет пяти – она замерла, огромные ресницы хлопали, и рот чуть приоткрылся: она глядела на громадное животное, живущее в бескрайних волнах, и это явление поражало ее. А я смотрел на Алису, и также как тогда, когда я увидел ее в первый раз, меня охватило чувство, будто я наблюдаю за жизнью со стороны – волнующее, всепоглощающее, завораживающее ощущение. Будто бы я поднялся над миром, и вижу картину жизни целиком – и вот только отсюда я и могу по-настоящему оценить всю красоту замысла. Мне хотелось смотреть на Алису. Но еще больше мне захотелось услышать любимый голос. Я достал телефон и позвонил домой: «Привет, родная! Как вы там?»

 

Маленькая последняя глава, в которой рассказывается о том, чем все закончилось.

Дом Хасси стоял вдалеке от дорог и населенных пунктов. Тихое, живописное местечко. На веранде, попивая холодный вечерний чай, сидели Кики, Оли и Ник. Они смотрели вдаль, туда, где по траве бескрайних холмов, золотых от лучей закатного солнца, гулял ветерок.

- Я сейчас вспомнила, как однажды видела кита в океане, - сказала Оли, - мы плыли с мамой.

- Мы найдем ее, - ответил Ник, - я обещаю.

- Она часто вспоминала то утро, что вы провели вместе. И говорила: это было прекрасное приключение.

- Почему же так сложилось? Я ведь прожил не свою жизнь. Какой же болван. Не жизнь, а сплошная надуманная беллетристика. Вымысел и пафос…

- Папа, - Оли взяла его за руку.

И у Ника все сжалось внутри.

- Пааа-пхаааааа! – с крыши веранды свесилась голова женщины-мутанта. Она разевала пасть и шипела, издеваясь: - Пааа-пхаааа!

- Черт! Это Сильвия! – Ник вскочил, - Оли, Кики, в дом! В дом!

Девчонки залетели в дом, но Ник не успел, бывшая жена повалила его на крыльце, тем самым приперев дверь, в которую Оли отчаянно била кулаком, не в силах видеть, как дикая тварь медленно склоняется к лицу дергающегося на крыльце Ника, к самым его губам, высовывает язык… И вдруг… она резко выгибает спину, запрокидывает голову, закатывает глаза, хрипит….

- Я, наконец, забыл о тебе, - процедил сквозь зубы Ник, все глубже вонзая бритву в живот бывшей, - И новых воспоминаний ты меня не лишишь, сука.

Сильвия обмякла и скатилась с веранды. Оли выскочила из дома и повисла у Ника на шее. И в этот момент в ее кармане зазвонил телефон:

- Мама! Мам! Как ты? Со мной все хорошо! Да. Мам!... Подожди, подожди… тут с тобой кое-кто хочет поговорить…

Оли поднесла телефон к уху Ника. И он услышал голос…

Конец.

 

Бонус№1: Неудачные дубли.

1

- Что делать то теперь? Что делать то будем? – шептала Оли на ухо Чике. Они сидели на заднем сидении Мустанга рядом с Хасси. Кики расплылась на коленях Роя на переднем, положив голову ему на плечо и уставившись пустым взглядом на девчонок.

- Я думала, это ты у нас вся такая рассудительная. Откуда мне знать?! Сама от этих психов теперь отмазывайся!

- Да, я не об этом. Эти то отстанут. Как с Кики быть? Что, вообще, делать то? Она что теперь навсегда такая…? – Оли замялась, глядя в стеклянные глаза подруги.

- Кики-куку! – ляпнула Чика.

- А-пу-чииии, - прыснула Кики, и закрыла лицо ладошками, - Блин, блин, извините! Реально, так это, блин, непросто тупо смотреть перед собой. Извините. Я сейчас соберусь.

- Да, ладно, передохни, давайте все перекурим, - предложил Вуди.

- Нет, нет. Все, я готова. Давайте еще раз, - и Кики расплылась на коленях Роя на переднем, положив голову ему на плечо и уставившись пустым взглядом на девчонок.

2

Оли:

- Мы идем, идем с вами!

Рой:

- Тогда ведите сюда Гонолулу и поедем.

Ник:

- Не Гонолулу, а Титикаку.

Оли:

- Ее, вообще-то, зовут Вайкики.

Ник:

- Да я знаю, что Вайкики… Я имел в виду, что Рой должен был ошибиться и сказать: «ведите сюда Титикаку», а он сказал «Гонолулу».

Рой:

- Да какая разница, как ошибиться?

Ник:

- Ну не знаю. Так… ладно, проехали…

3

- Нормальненько, нормальненко, нормальек! Понадрали задниц! – Вуди дергался, словно по его телу пускали ток.

Остальные молчали. В оцепенении они смотрели на стеклянную дверь, за которой бесились обломанные чудища: присасывались к двери, лизали ее языкам, выпучивали глаза – жуткое зрелище, омерзительное.

И вдруг Вуди кинулся к стеклу и начал корчить рожи мутантам. Все прикололись. Девчонки тоже стали косить глаза, дергать себя за уши. Ник вилял пред мутантами задницей. Но лучше всего выходило у Роя: он стянул кожу на лице вниз, открыл рот и закатил глаза – выглядело просто супер, очень похоже! Короче, мутанты обиделись.

- Ну, все ладно. Харе! – наконец, сказал Рой, - Погнали дальше. По-серьезу.

4

- У этого гребанного единорога опять отвалился рог! Кто так делает?! Чо нельзя нормально то приклеить?! Кто вообще придумал эту чушь?! Какой нафиг единорог?! Откуда он берется на поле боя?!

- Ниоткуда. Это элемент неожиданности, допустимая случайность. Ну и метафора тут…

- Бред… просто бред…

 

Бонус№2: Трейлер «Читайте в следующей книге».

Сцена 1: Ник, Оли и Кики в доме Ника.

Ник: - Надо идти к Агате. Больше ждать нельзя.

Кики: - Это опасно.

Ник: - Другого выхода нет…

Оли: - Она надеется на нас.

 

Сцена 2: Ник, Оли и Кики в темной комнате дома. Напряженная музыка. За дверью шаги. Напряжение нарастает. Ник снимает пистолет с предохранителя. Дверь распахивается. Ник стреляет.

 

Сцена 3: Рой, Вуди, Чика, Ник, Оли и Кики в комнате дома. Свет включен. Мужчины пожимают руки. Девчонки обнимаются.

Вуди: - Чуть ведь не пристрелил нас! Ну, даешь!

Ник: - Но как?! Как вы спаслись?!

Рой: - Долгая история. Времени нет. Надо уходит. У нас есть новая информация об Ореоле, и вы нам нужны.

Ник: - Но мы собирались идти за Агатой.

Рой: - Знаем. Она – часть плана.

Оли: - В смысле?

Чика: - Тихо! Они здесь! Слышите?!

Резкий наезд камеры на окно. За окном мелькает тень. Шуууууууух! Пуф! Вылетают титры. Голос за кадром: «От создателей «Зомби-версии». Новый остросюжетный фантастический триллер «Секрет Ореола»». Читайте во всех библиотеках мира!»

 

Вот теперь точно конец.

Спасибо за внимание!

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/