Елена Полякова
Пианистки
Я проснулась от счастья…. Солнце заливало комнату золотым потоком, путалось в складках штор, играло корешками книг, сверкало гранями стеклянной вазочки на столе, матово отражалось в стоявшем напротив пианино … Пахло летом, прошедшим ночью дождём, травой, нежной зеленью листьев, разогретым асфальтом… Я с наслаждением потянулась и отчего-то засмеялась. Вскочив, высунулась по пояс в открытое настежь окно. На скамейке под окнами возилась со своей куклой Наташка. Она была ещё маленькая и играла в куклы.
- Эй, Наташка! Наташка-а-а!
Наташка подняла голову и тоже закричала:
- Ле-ен! Выйд-е-ешь?
- Выйд-у-у!
В комнату заглянула бабушка
- Проснулась? Вставай уже… Все каникулы проспишь!
Ах, да! Вот оно что! Каникулы! Три месяца можно не ходить в школу, не думать о задачках, сочинениях, параграфах…
Я схватила бабушку в охапку и закружила по комнате, напевая: « Каникулы, ура, каникулы!»
Бабушка слабо отбивалась:
- Ну, хватит дурить… Пусти уже. Сходи-ка лучше в магазин, а то родители скоро на обед придут, а хлеба нет.
- Схожу, бабуль, схожу!
- Надо же, - удивилась бабушка, - А то не допросишься…
Так. Постель в охапку и в тумбу, быстро умыться, и где мой сарафан? Сарафан нашёлся в кресле и, причёсывая у зеркала мягкие, но, тем не менее, непослушные волосы, я напевала новую песню: « По переулкам бродит ле- е-то, солнце льётся прямо с крыш…»
Целых три месяца! Подумать только! Река, пляж, волейбол у школы, книжки, которые давно хотела прочесть, да так и не успела… Карусели, гитара, да мало ли ещё что! Вот только музыкой придётся заниматься… Стоп. Вот музыкой можно и не заниматься… Потому что музыкальную школу я окончила. Вон оно лежит, «Свидетельство о начальном музыкальном образовании». Я скосила глаза – на столе так и лежала картонная книжечка, которую я получила вчера… Протянув руку, я взяла нагретый солнцем прямоугольник. Так. Поступила… Окончила по специальности «фортепиано»… С итоговыми оценками…. Специальность – «хорошо», ансамбль – «хорошо», хор – «хорошо», музлитература – «хорошо», сольфеджио…. Сольфеджио – «удовлетворительно»… Ну, что ж. Преподаватель по сольфеджио, маленький, сухонький Наум Матвеевич, всегда неизменно обращавшийся к нам на «вы», грустно сказал мне однажды, ставя в дневник очередной «трояк»: «Если бы за умение слушать давали премии, Гран-при получили бы вы…»
Ну, тем и утешимся…
В музыкальную школу я записалась сама. Вернее, с Лариской. Лариска была моей подругой. Маленькая, вертлявая и вся в веснушках - летом веснушки были даже на руках и ногах. В Лариске жил дух авантюризма – она всегда предлагала что-то такое, о чём я сама бы никогда не подумала и на что никогда бы не решилась.
В этот раз Лариска предложила мне сбегать в «Пионерский садик» на качели. Почему садик «Пионерский» никто объяснить мне внятно не мог. Это был небольшой парк, сильно заросший, за ним давно не ухаживали. В разросшемся кустарнике то там, то здесь стояли гипсовые фигуры, некоторые из них были с горном, барабаном и в пионерских галстуках. Трудно было угадать в них пионеров – время и хулиганистые мальчишки не пощадили их: скульптуры были полуразрушены, с отбитыми руками, ногами и даже горном. Тут и там торчала железная арматура – скелет бывших «пионеров». Говорили, что раньше здесь был летний кинотеатр, танцплощадка, киоск, где продавали мороженое и газировку с сиропом и даже «комната смеха». Теперь ничего этого не было, от танцплощадки остались несколько полусгнивших досок… И остались качели. Это были самые лучшие качели в нашем районе, а может, и во всём городе! Большие, с широким удобным деревянным сидением, где помещались сразу по шесть-восемь человек и очень лёгкие – их легко было раскачать так, что качели взлетали выше облаков! Там всегда было много желающих покачаться – от самых маленьких, которые приходили с бабушками и мамами, до взрослых усатых «дяденек» и их смешливых подружек.
В этот раз на качелях не было никого. Мы с Лариской лениво покачались немножко, вдвоём было скучно. Мы уже собрались было уходить, когда Лариска предложила:
- А давай в «музыкалку» запишемся!
В глубине парка, в стороне от качелей, стояло старое двухэтажное деревянное здание. На фасаде висела простая табличка «Детская музыкальная школа №3». Учеников этой школы мы видели, когда приходили на качели. Они проходили по аллее, с завистью поглядывая на нас, неся свои футляры со скрипками и нотные папки. Правда, когда оканчивались их уроки, они тоже пополняли визжащую и смеющуюся детскую толпу. Папки и скрипки небрежно валялись рядом под большим тополем…
Я не поверила, что можно просто вот так записаться в «музыкалку» и пошла с Лариской за компанию, чтобы ей было веселее. Двери школы оказались неожиданно тугими и тяжёлыми, мы с трудом, потянув их на себя, оказались в прохладном полутёмном вестибюле. Пахло краской – видимо, где-то шёл ремонт к новому учебному году. В вестибюле никого не было. Почему-то оробела не только я, но и Лариска, она притихла и только смешно дёргала носом, как кролик…
В вестибюль выходило несколько дверей, и когда одна из них открылась, я немножко испугалась – вдруг нам сейчас скажут: « Что вы тут ходите? Идите домой!»
Вышла женщина, молодая и красивая. Густые каштановые волосы мягко струились вокруг шеи, карие глаза были весёлыми и приветливыми.
- Здравствуйте! Вы что-то хотели девочки?
Я робко помотала головой, а Лариска, дёрнув меня за руку, сказала:
- А можно к вам записаться?
- А куда бы вы хотели?- спросила женщина. – У нас много специальностей – фортепиано, скрипка, аккордеон… На каком инструменте вы хотите заниматься?
- Нам на это… Пианино, – сказала Лариска.
- Ну, пойдёмте.
Женщина провела нас в ту комнату, из которой только что вышла. Там стоял канцелярский стол, шкаф, сейф, стояли стулья, и никаких инструментов не было…
- Я вас запишу, только потом надо будет прийти с родителями на прослушивание и принести документы. Всё запомнили, не забудете?
Из музыкальной школы я сразу пошла домой – каяться, потому что за такую самодеятельность мне могло сильно влететь… А Лариска пошла к своей маме на работу – Ларискина мама была врачом в поликлинике – тоже поведать о наших приключениях.
Как рассказать бабушке о том, что я нарушила её запрет уходить далеко и ходила в парк? Да ещё и в школу записалась… Я решила молчать до вечера. Скажу маме, когда придёт с работы…
Вечером у меня тоже не получилось, мама пришла немного расстроенная и я не хотела огорчить её ещё больше. Когда раздался телефонный звонок, я уже собиралась спать. Мама долго с кем-то говорила, а потом зашла в нашу с бабушкой комнату.
- Так куда это вы с Ларисой записались? И молчишь! Ты представляешь,- сказала она бабушке, - они в музыкальную школу записались! Дарья Ивановна звонила, ей Лариса сказала! Послезавтра прослушивание! А я работаю! И пианино у нас нет! И Ларисина мама тоже работает!
- Да, ладно,- сказала бабушка, - не кричи так. Я и сама хотела её отвести, да она опередила. Схожу я с ними, а пианино потом купим… Пока можно и у Богдановых заниматься, всё равно у них без толку стоит.
Дочка Богдановых, наших соседей, выросла и уехала с мужем в гарнизон, где он служил, а пианино осталось.
Через день нарядные, чистенькие, с атласными лентами в косицах, мы с Лариской и моей бабушкой стояли у дверей школы. Час назад, пока собирались и одевались, мы, по бабушкиному выражению «хорохорились» - всех шапками закидаем! И вот даже Лариска присмирела. Не говоря уже про меня…
- Ну, что, заходите, «пианистки», - сказала бабушка. – А то опоздаем, кто вас ждать будет…
Вестибюль показался маленьким по сравнению с прошлым разом – столько там было волнующихся нарядных детей и их мам. На меня уставилась толстая девчонка с большими глазами и белыми, словно выцветшими волосами. Её мать волновалась больше, чем сама девчонка:
- Таечка, сначала поздоровайся… Ты меня слышишь? Да не верти ты головой, слушай меня…
Много было малышей – на скрипичное отделение брали с шести-семи лет. Были и ребята постарше, в основном, мальчишки, будущие аккордеонисты и баянисты, их набирали с десяти лет.
В вестибюль вышла худенькая женщина с гладко зачёсанными волосами и тихим голосом сказала:
- Скрипачи, пройдите в актовый зал, пожалуйста… Баян и аккордеон - в кабинет за углом, сразу справа… Пианисты остаются здесь.
Позже я узнала, что женщину зовут Клавдия Кирилловна, она секретарь и лучший друг всех учеников школы. Сколько раз мы прибегали в её маленькую каморку, где и вдвоем было трудно поместиться – похвастать успехами, поплакать, если что-то не получалось или просто обидели… И для каждого она находила свои слова – утешения, ободрения или искренне радовалась с нами…
«Пианистов» осталось человек десять. Клавдия Кирилловна выходила в вестибюль и приглашала по очереди тех, кого сейчас будут прослушивать:
- Лебединский Рома!
Черноволосый мальчик с большими печальными глазами робко оглянулся на маму и пошёл в открытые перед ним двери. Его мама, худенькая, тонкая женщина, с такими же как у сына большими грустными глазами, казалось, замерла, прислушиваясь к тому, что происходит за дверями, куда увели её мальчика…
Наконец, Рома вышел, и позвали его маму. Толстая Тая и её мама тут же подошли к нему.
- Ну, что там спрашивали? Петь надо? - волнуясь, спрашивала такая же бесцветная мама, как и Тая.
- Н-надо, - заикаясь, ответил Рома и замолчал.
Вышла Ромина мать, теперь она раскраснелась, щёки её горели, и она прижимала к ним ладони, словно пытаясь их остудить.
- Приняли – радостно выдохнула она и Рома повторил:
- П-приняли? М-меня п-приняли?
Они ушли, что-то оживлённо обсуждая, и было видно, как они дружны и как любят друг друга – мать и сын…
Следующей была очередь Таи. Её мама стояла у самых дверей, жадно ловя каждый звук и покусывая носовой платочек. Когда Тая вышла, мама так быстро проскользнула в двери, что я удивлённо открыла рот – такая резвость при её комплекции…
Когда она, наконец, вышла, стало ясно как они похожи с Таей – словно два непропечённых колобка, только один побольше, а другой – поменьше.
- Доченька, приняли! Пойдём скорее, у нас ещё столько дел…
Тая обернулась, уходя, и показала нам с Лариской язык.
Лариска немедленно показала ей свой, но тут её вызвали.
Бабушка не стояла у дверей, она с достоинством сидела на стуле и ждала, когда её позовут в кабинет. У дверей стояла я. Из-за двери слышался звонкий голосок Лариски, она что-то пела, кажется, любимую нами « То берёзка, то рябина…». Слышно было плохо, и я почти прилипла к дверям, но те неожиданно отворились, и выскочила довольная Лариска.
- Ой, там легкота такая, - начала она, но тут вышла Клавдия Кирилловна и спросила:
- Кто с девочкой? Вы? Ах, у Вас две? Ну, пусть вторая заходит.
Мне показалось, что ноги у меня тяжёлые-тяжёлые и не сдвинутся никогда и ни за что. Бабушка слегка подтолкнула меня, и оказалось, что ноги всё-таки идут…
В залитом солнцем кабинете у фортепьяно сидела женщина, которая записывала нас с Лариской в школу, а за столом - Клавдия Кирилловна, пожилая женщина с короткой стрижкой и седой худенький мужчина. Мне он показался глубоким стариком и напомнил Старика-Лесовика из сказки только без усов и бороды.
- Ну- ка, подойди ближе,- сказал Лесовик, - Песни знаешь? Спой один куплет.
Я кивнула. И с ужасом обнаружила, что не помню ни одной песни! Ни одной…Даже любимого «Орлёнка», даже «У дороги чибис»!
Молчать было уже стыдно, и я вспомнила то, что напевала бабушка, когда у неё было хорошее настроение, и запела: «Отвори потихоньку калитку и войди в тихий сад ты как тень…». Я видела, что женщины стали улыбаться, а у Лесовика брови поползли вверх, но не остановилась: «… Не забудь потемнее накидку, кружева на головку надень…». К концу моего исполнения они смеялись уже все. Я приготовилась заплакать, но Лесовик сказал:
- Ну-ну-ну… Всё хорошо. А детские песенки ты знаешь?
- Забыла, - всхлипнула я.
- Это от волнения, - сказал Лесовик, и я поняла, что он тут самый главный.
- Мария Алексеевна, - обратился Лесовик к женщине за фортепьяно, - сыграйте нам что-нибудь…
А мне сказал:
- Это нужно повторить голосом, без слов, просто ля-ля-ля, поняла?
Я кивнула и повторила за Марией Алексеевной нехитрую мелодию.
- А теперь попробуй вот это простучать. Он простучал карандашом по столу простенькую мелодию.
- Сможешь?
Это я могла и очень хорошо! Мы с соседкой Ниночкой перестукивались по батарее каждый день, и на всё у нас были свои сигналы: «Я дома», «Приходи ко мне», «Я занята» и так далее. Правда родители, и её, и мои сильно не одобряли эти перестуки.
Потом меня попросили показать руки, я растопырила пальцы и положила руки на стол перед ними.
- Мария Алексеевна, – сказал Лесовик. - Только октава. И то с трудом.
- Ну, Наум Матвеевич, мы же не в консерваторию набор делаем,- ответила Мария Алексеевна.
- Всё, деточка, иди и пусть мама зайдёт. Бабушка? Хорошо, пусть бабушка, – сказал Наум Матвеевич.
Я вышла и в кабинет пошла бабушка. Мы с Лариской уже всё рассказали друг другу про «прослушивание», а она всё не выходила. Наконец, дверь открылась и бабушка вышла. У неё так же горели щёки, как у мамы Лебединского Ромы…
- Пойдёмте, - сказала бабушка
Мы вышли в залитый солнечным светом парк и Лариска робко спросила:
-Нас приняли?
-Тебя приняли,- сказала бабушка.
- А меня? – спросила я.
Бабушка вздохнула и сказала:
- Тебя тоже приняли…
Вечером, за ужином я взахлёб рассказывала маме, как испугалась сначала и все-все песни забыла, а потом бабушкину песню вспомнила и спела.
- «Калитку» что ли? Это же романс! - удивилась и расхохоталась мама.
- Вот и они смеялись сначала, а потом мне старичок сказал, что всё хорошо…
Бабушка тоже смеялась, а потом сказала:
- С ритмом у неё всё в порядке, каждый день мы этот «ритм» слышим… А вот со слухом – не всё. Инто-нирует она,- споткнулась бабушка на трудном слове. – И пальчики маленькие, растяжка плохая, только октава,- гордо козырнула бабушка новым словом. – А надо бы полторы…
- Пианино надо покупать,- вздохнула мама. – А кто продаст? У Богдановых Людмилка его забирать будет… А в магазине очередь на год, надо отмечаться…
- Ничего,- ответила бабушка,- купим. Она вон как музыку слушает. Пусть хотя бы понимает то, что слышит. Я так там и сказала – музыкальное образование ещё никому не навредило…
Итак, я снова первоклассница! Снова, потому, что в обычной школе я уже пойду во второй. В воскресенье мы с мамой, Лариской и Ларискиной мамой Дарьей Ивановной пошли в магазин «Музыка». Этот магазин станет моим любимым магазином на долгие годы… В «Музыке» нам с Лариской купили одинаковые коричневые папки для нот, по две нотные тетради и ноты – Майкапар, Гедике, Черни, «Детский альбом» Чайковского. Потом мама долго выбирала себе пластинки для проигрывателя, но так ничего и не выбрала и купила бабушке её любимую Веру Давыдову, романсы.
Первого сентября в обычную школу я сходила сама, не маленькая уже. А в музыкальную мы пошли с бабушкой и Лариской. В «Пионерском» садике было непривычно много народу: ребята и девчонки самого разного возраста, родители первоклассников… С качелей раздавался смех и голоса. Бабушка нашла на стенде расписание занятий и сказала нам:
- В один класс попали, хорошо… Класс педагога Сачковской Марии Алексеевны.
Нужный кабинет мы нашли быстро. Возле него уже стояла Тайка со своей мамой. Бабушка поздоровалась с Тайкиной мамой, а Лариска ущипнула меня за руку – она не хотела учиться вместе с Тайкой. Тайкина мама тоже приветливо поздоровалась и сказала, что сначала нужно пройти в актовый зал, там будет общее собрание, а потом уже по кабинетам. Мы двинулись всей компанией к актовому залу, и Тайкина мама сказала:
- Вот, Таечка, девочки, с ними поступала, вместе и учиться будете!
- Радости-то, - проворчала тихо Лариска, но Тая, похоже, услышала. Она гордо вздёрнула нос (я потом долго училась так горделиво поднимать голову) и прошла мимо нас, словно всё это относилось не к ней.
В актовом зале ещё было полупустынно. Нас встретила высокая худая женщина с ярко накрашенными губами:
- Первоклассницы? В первый ряд, пожалуйста… Родители – в последние ряды.
Очень скоро я узнала, что женщину зовут Агния Игоревна, преподаёт она музлитературу, и прозвище у неё «Агнесса». Из-за музлитературы, а вернее из-за Агнессы, меня чуть не исключили. Агнесса мне не нравилась. Её имя вместе с яркими губами вызывало какие-то странные ассоциации - огонь, пламя… И одевалась она ярко, заметно… Музлитературу я не любила, больше того, я её терпеть не могла, как и Агнессу. Она вечно ко мне придиралась. По крайней мере, мне так казалось. Музлитературу я прогуливала часто… Не одна, а с Лариской. Тайка же уроки не пропускала, ей было интересно. К тому времени мы уже подружились с Тайкой – она оказалась вполне нормальной девчонкой, приветливой и дружелюбной. Она всегда всё знала, и по музлитературе тоже.
А зал постепенно заполнялся. Заходили шумные мальчишки, только что спрыгнувшие с качелей, робкие первоклассники с родителями, смешливые девчонки, учителя… Оказывается, многие были мне знакомы – кто-то учился с нами в одной школе, кто-то жил неподалёку. К Тайке подошла её знакомая старшеклассница, позже я узнала, что её зовут Надей, приветливо кивнула нам всем.
- Привет! У нас учиться будете? Скрипачки? Ах, пианистки… А кто у вас по специальности? Мария Алексеевна? О, вам повезло, она замечательная… А вон видите – это наш директор! Он баян и аккордеон преподаёт.
Надя давно убежала к своим подружкам, а я всё ещё разглядывала того, кого она назвала директором. Да разве директора такие? У нас в школе директор, вот это директор! Представительный, всегда в строгом костюме и белой рубашке с галстуком Его все уважают и даже двоечники побаиваются. А этот - длинный, худой, взъерошенный, в каком-то кургузом пиджачке в крапинку. Из коротковатых рукавов пиджака торчат длинные руки, он ими размахивает и хохочет над чем-то вместе с обступившими его старшеклассниками… Борис Петрович – Надя сказала…
Уже позже я узнала, что у Бориса Петровича кличка – Аистёнок. Когда он задумывался, то закладывал одну ногу за другую, а руки засовывал подмышки. Именно так ласково - Аистёнок, а не какой-нибудь «Аист». Клички ведь говорят о многом, об отношении к человеку тоже. И именно Борис Петрович спас меня от вызова родителей в школу, а возможно, и от позорного исключения из школы.
Всё и случилось из-за музлитературы.. Прогуливала уроки Агнессы не я одна, но к директору повели только меня.
- Вот, Борис Петрович, - сказала Агнесса своим красивым контральто и шлёпнула ему на стол мой дневник. – Полюбуйтесь! Я настаиваю на вызове в школу её родителей!
Борис Петрович полистал мой дневник. В графе «музлитература» стояли только ехидные «тройки» и записи «Пропустила урок!»
Он положил дневник осторожно на стол и произнес:
- Ну, что ж ты, Еленка…
Меня ещё никто и никогда не называл так … Имя прозвучало нежно и нестрого, и в глазах у меня сразу вскипели слёзы.
Борис Петрович посмотрел на меня и сказал:
- Агния Игоревна, Вы идите на урок… А мы тут потолкуем…
Агнесса поджала губы и так посмотрела на меня, словно хотела, что бы я тут же исчезла и больше никогда не появлялась на её глазах.
Когда двери за обиженной Агнессой закрылись, Борис Петрович встал из за своего стола, обошёл его и, развернув стул, уселся на него верхом.
- Иди-ка сюда. Садись. – Он кивнул на стул напротив. - Любишь музыку?
Я сжалась на краешке стула и робко кивнула.
- Любишь… - сказал Борис Петрович. – Я тоже люблю.
Он задумался на секунду.
- А что ты любишь?
- Разное, - сказала я. Было стыдно признаться, что любила я пока только песни и ещё романсы…
- Мама тоже, наверное, музыку любит, - задумчиво произнёс Борис Петрович.
- Нет, – сказала я, - мама не очень…
Он удивлённо посмотрел на меня, словно хотел спросить: « Есть такие люди, правда?»
- Бабушка любит, - поспешно добавила я.
- А что любит бабушка? – заинтересованно спросил он.
- Барсову, Давыдову, Ханаева, Масленникову… Романсы разные, арии… Отса ещё,– вспомнила я любимого бабушкиного певца.
- Замечательный вкус у твоей бабушки… Замечательный,- сказал Борис Петрович и я сразу загордилась.
- А я, знаешь, Отса слышал…. Роскошный певец, просто роскошный… А ты в Большом театре была? – неожиданно спросил он.
- Нет, - сказала я, - я ещё и в Москве никогда не была…
- А я бывал. Несколько раз был… Вырастешь – обязательно побывай! Обязательно! Там опера – живая… Не с пластинки… Давыдову, правда, не слышал, она там уже не пела тогда. А знаешь, - вдруг заговорщицки сказал он. – Агния Игоревна тоже была певицей!
Я потрясённо молчала. Агнесса? Певицей? Да не может быть!
- Да-да, не удивляйся. У неё голос был – потрясающий!
- Контральто? – вырвалось у меня. Голос у Агнессы, правда, был красивый, глубокий.
- О, да ты понимаешь, – сказал он,- Только вот не повезло ей – сорвала она голос, петь больше не может… Я её слышал. Лет десять назад.
- В Москве?
- Нет, не в Москве. Здесь, в нашей Филармонии Замечательная певица была… Такая вот трагедия у человека… Ну, ладно, иди. Скажи там Агнии Игоревне, что я разрешил присутствовать на уроке.
Он встал и подал мой злосчастный дневник.
В классе Агнесса сухо кивнула мне, указав глазами на место. Весь оставшийся урок я исподлобья рассматривала её. Надо же… Певица. Хотя… И фигура у неё стройная. И голос красивый, низкий… А что одевается ярко – так ведь певица! На сцене выступала. Люди ходили на её концерты, слушали, аплодировали… И вот вместо всего этого – мы со своими прогулами и ленью. Бедная Агнесса!
Я никому не сказала о том, что знаю, даже Лариске и Тайке. Ведь Борис Петрович только мне доверил. Наверное, не надо говорить про это всем, Агнии Игоревне может быть неприятно, больно… Впервые я подумала о ней как о человеке, а не как о нудной преподавательнице музлитературы…
Больше я не прогуливала её уроки и даже начала заниматься. Через некоторое время я заметила, что и отношение Агнии Игоревны ко мне изменилось. Нет, она не полюбила меня, как Рому или Тайку, но стала мягче, и у меня появились в дневнике четвёрки…
Но всё это было потом, после… А сейчас Борис Петрович запрыгнул на сцену прямо из зала, взмахнув длинными своими ногами, и поднял руку. В зале затихли.
- Ну, здравствуйте, будущие скрипачи, пианисты, аккордеонисты, баянисты, народники! Хотя я знаю, все вы гитаристы-песенники… Как отдохнули-то?
В зале засмеялись и закричали:
- Хорошо-о-о!
- Вот и славно! Музыку за лето не забыли?
- Не- е-ет!
- Инструменты настроили?
- Да-а!
- В прошлом году от нас ушли наши выпускники. Замечательные наши выпускники… Многие из них поступили в Музыкальное училище, будут профессиональными музыкантами. Жаль было расставаться с ними. Помните, как они играли на отчётном концерте? Ну, что делать, не оставлять же их было на второй год. Хотя я бы их всех оставил… Зато у нас теперь много новичков, первоклассников. Ну-ка идите сюда! – вдруг обратился он к нашему первому ряду.
Робко озираясь и подталкивая друг друга, мы потянулись на сцену. Из зала на нас смотрело множество любопытных глаз, было немножко страшновато от этого внимания, от десятков лиц, смотревших на нас…
- Ну, давайте знакомиться! Меня зовут Борис Петрович, я директор. А вас как звать-величать?
- Юра, - сказал самый рослый мальчишка, будущий баянист или аккордеонист.
- Анна…
- Света…
- Лариса,- вдруг громко и звонко выкрикнула Лариска, и зале засмеялись, но не обидно, а по-доброму. Мол, такая малышка, а звонкоголосая…
- Вот, Андрей Иваныч, Вам и новая солистка хора,- засмеялся Борис Петрович, обращаясь к высокому седому мужчине, и тот улыбнулся. Наш хоровик, тоже любимый в будущем учитель…
- Роман…
- Елена, - пискнула я.
- Таисия,- с достоинством сообщила Тайка.
Все назвали свои имена. Столько имён, я не всех запомнила сразу. А Борис Петрович – всех. И никогда, никогда не путал и не называл нас другим именем, не нашим…
Потом на сцену вышли старшеклассницы и подарили каждому из нас по нотной тетради и скрипичному ключу, вырезанному кем-то из плексигласа. Он потом долго, много лет стоял у меня на пианино…
- Это вам, чтобы ваша музыка была лёгкой и прозрачной, - сказал Борис Петрович,- ну, а тетрадка нотная – не забывайте про «любимое» сольфеджио!
В зале снова засмеялись и захлопали.
«Лесовик» Наум Матвеевич повернулся к залу и церемонно поклонился.
Вообще здесь было всё не так, как в обычной школе. Мы сразу поняли, что попали в семью, большую, дружную, где все любят друг друга и понимают и где нас, новичков, приняли в эту семью как своих…
А потом мы пошли в класс. Это был вовсе не такой класс, где все ученики одного возраста и сидят за партами. Это была просторная комната, у одной стены стояло чёрное лаковое пианино, а по периметру – низкие скамеечки. Мы все были разного возраста. Были и те, кто учился уже последний год, и те, кто занимался только второй, третий или четвёртый год. Нас было немного, человек десять не больше. Вот все мы и назывались – класс педагога Сачковской. Потому что по специальности нас всех учила Мария Алексеевна.
В первый день для нас, первоклассников, занятий ещё не было. А другим ученикам Мария Алексеевна предложила:
- Ну, кто смелый? Кто покажет нам, как выполнил летнее задание?
Первым вызвался Коля, он учился уже пятый год. Он бодро начал играть какую-то весёлую мелодию, но тут же сбился, поправился, опять сбился и убрал руки с клавиатуры.
- Что-то я волнуюсь, - сказал он, потупясь.
- Что-то ты не очень старался летом, а Колюшка? – рассмеялась Мария Алексеевна.
Все тоже засмеялись, а Коля сказал:
- Да меня родители на три смены в лагерь загнали. А там пианино – чистая шарманка!
Потом бодро сыграла «Польку» Наташа, она училась второй год и была очень старательной.
Мария Алексеевна сделала ей небольшие замечания и сказала:
- А теперь – Лиля…
Как ей подходило это имя – Лиля… Это была худенькая девочка, бледная, с тонкой длинной шейкой, небольшой аккуратной головкой, увенчанной пушистой светлой косой. Лилия… Она и правда, напоминала нежную озёрную лилию…
Лиля вышла к инструменту, уверено положила руки на клавиатуру и заиграла…
Что она играла, я не знаю, не спросила тогда. Звуки перенесли меня на поляну, залитую солнцем… Нежный ветерок чуть слышно шуршит листьями деревьев, качает лёгкие травинки… Где-то поют, щебечут птицы… Тихо… Но вот тишина становится напряжённой, зловещей. Смолкли птицы, ветерок больше не играет кронами деревьев. Солнце постепенно съедают черные тучи … Всё в ожидании… Тучи всё чернее, чернее… Вот на полянке стало совсем темно и … Сверкнула молния! Гром! На поляну обрушились мощные потоки воды… А молния всё сверкает и сверкает, грохочет гром, потоки воды заливают полянку… Но струи дождя становятся всё реже, реже… Гром гремит уже где-то вдалеке. Из-за туч появился лучик солнца и заиграл-заблудился в мокрой высокой траве… Вот он всё шире, шире и снова над поляной солнце! Полянка словно умытая, чистая, пахнет свежестью, а над все этим царством появилась яркая радуга…Лучи солнца быстро подсушили стебли трав, снова защебетали птицы… Все как было и всё по-новому…
Я очнулась, когда стих последний звук. Лиля сидела, обессилено свесив руки вдоль тела. Потом она повернулась и робко улыбнулась всем нам.
- Великолепно, Лилечка, - сказала Мария Алексеевна, - Просто лучше некуда…
- Я тоже так буду играть,- прошептала Тайка.
Лариска посмотрела на неё и дёрнула острым плечиком, мол, куда тебе.
Позже я узнала, что Лиля – лучшая ученица нашей школы и уже даже выступала во взрослых концертах…
Когда Мария Алексеевна раздала нам дневники и продиктовала расписание, можно было идти домой. Мы с Лариской и Тайкой занимались в одни и те же дни, только в разное время, ведь все уроки по специальности были индивидуальными. Зато по другим предметам мы занимались вместе, и это очень не нравилось Лариске.
- Лучше бы Рома с нами учился,- ворчала она.
Рома попал к другой учительнице, той самой Нине Васильевне, что принимала у нас экзамен вместе с Лесовиком и Марией Алексеевной.
- Да он и так с нами будет. Все первоклассники-пианисты занимаются вместе. Сольфеджио, музлитература… Ансамбля у нас пока нет, мы же ещё не умеем ничего. А хор так вообще все вместе. Мария Алексеевна же всё объяснила!
- Не нравится мне эта Тайка. Выскочка,- бубнила Лариска.
На улице нас ждал сюрприз. Бабушка домой вовсе не ушла, а сидела себе мирно на лавочке у школы и о чём-то заинтересованно беседовала с Тайкиной матерью.
- Ой, вот и наши пианистки!- пропела Тайкина мама, - Девочки, а где же Тая?
Я не успела ей ответить, подошла Тайка. Похоже, что она просто не захотела выходить с нами и намеренно задержалась.
Бабушка и Тайкина мама тепло распрощались. Они с Тайкой пошли к трамвайной остановке, а мы с бабушкой в другую сторону, к нашим домам.
- Бабушка, а зачем ты нас ждала? Мы что – маленькие? Мы сюда почти каждый день сами на качели бегаем!
- Да вот, заговорилась с Татьяной Ивановной. Интересная женщина, умница, начитанная…
- Тайкина мама? – удивилась я. - А она кто?
- Преподаёт сопромат в Политехническом. И живут там же, рядом. Далеко…
- Так там своя «музыкалка» есть,- буркнула Лариска.
- Наша лучше, - ответила бабушка. – Татьяна Ивановна говорит - у вас самые лучшие учителя…
В музыкальную школу я ходила с удовольствием. Мне нравилось идти по усыпанной жёлтыми листьями аллее, шуршать ими и мечтать…Проходя мимо качелей, я всегда перекладывала папку с нотами в левую руку, чтобы все видели, куда я иду. Зимой тоже было весело бежать по свежему морозцу, по скрипучему снегу, мимо сугробов, укутавших садик, и пустых, занесенных снегом качелей… Я любила школу, её дыхание, её атмосферу. Она была доброй, уютной, родной…
Но дома – дома нужно было много работать, по нескольку часов сидеть за инструментом, а вот это-то мне и не нравилось. Это же труд каторжный – нудные гаммы, бесконечные этюды…Мне хотелось гулять во дворе с ребятами, играть в «Казаки- разбойники», строить снежную крепость…
Но бабушка строго сказала:
- Назвалась груздем – полезай в кузов. Мы тебя в школу-то не записывали. Сама придумала, так чтоб позору не было!
Музыкальная грамота давалась мне с трудом. Особенно сольфеджио. Кто учился музыке, тот знает, что это самый трудный предмет почти для всех. Наум Матвеевич никогда меня не ругал. Наверное, он просто меня жалел за мою бесталанность, но за желание всё-таки учиться… Спрашивал он меня редко, но нельзя же было не спрашивать совсем.
- Итак, постройте нам септиму в четвёртой ступени, будьте любезны… Что получим?
Я скосила глаза на Тайку, сидящую рядом и, скорее угадала, чем услышала ответ.
- Большую септиму, - обречённо брякнула я.
- И строили мы…?
- От ФА, - я уже ответила увереннее.
- В тональности?
- В до-мажоре…
Наум Матвеевич снял очки, внимательно посмотрел на меня, потом на Тайку и сказал:
- Ну, конечно… Полутонов не любим, так?
Он взял дневник и поставил мне «четыре». Это была первая моя четвёрка по сольфеджио и то благодаря Тайке. Я села на место и буркнула:
- Спасибо…
А Тайка… Она как-то беспомощно улыбнулась мне, словно говоря: « Мне очень хотелось тебе помочь. Извини…»
С этого урока мы и подружились с Тайкой. Лариска сначала надулась и даже не разговаривала со мной. Но долго сердиться она не могла, такой характер. И скоро мы стали неразлучной троицей. Если видели нас вдвоём с Лариской, непременно спрашивали:
- А где Тая?
А если мы были с Тайкой, то оглядывались в поисках Лариски. Даже на урок по специальности мы приходили все вместе и ждали друг друга на качелях в любую погоду. Только если уж было совсем морозно, мы, спросив разрешения у Марии Алексеевны, сидели в классе на низких скамейках и слушали друг друга. Как-то раз после уроков Лариска сказала:
- Лен, вот в «Токкате» у тебя стаккато такое, знаешь… Как будто сапожник вбивает гвоздики в ботинок – тук-тук-тук… А у Тайки лёгкое, словно драже цветное рассыпали и оно весело так поскакало…
Я не обиделась, нет. Я и так знала, что с Тайкой ни я, ни Лариска не сможем равняться, это уже было хорошо видно. Но самолюбие моё было задето. Краснея, я попросила Марию Алексеевну не давать нам с Тайкой одинаковые задания, одинаковые произведения. Мария Алексеевна посмотрела на меня внимательно и молча кивнула головой. С тех пор мы играли разные вещи. И в четыре руки мы играли только с Лариской, а Тайка с более старшей Наташей, и у неё получалось.
Однажды мы с Лариской ждали Тайку, у нас уроки уже закончились. Мы сидели на качелях и Лариска спросила:
- А ты кем будешь, когда вырастешь? Я хочу врачом, как мама или геологом.
Я знала, что Ларискин отец погиб несколько лет назад в геологической экспедиции. Лариске было тогда лет пять, и она очень его любила…
Я же хотела быть сразу всеми! Врачом – я уже видела себя в белом халате. Вот я выхожу из операционной, стряхиваю капельки пота, небрежно снимаю хирургические перчатки и говорю тихим голосом: «Жить будет…»
Или геологом. Я вечером сижу у костра с бородатыми геологами, трудный день закончен, рядом палатки, геологи поют под гитару, а я только устало улыбаюсь…
Но больше всего я хотела быть стюардессой. Я в красивом синем костюме, белой блузке, выхожу к пассажирам, улыбаюсь и говорю: «Здравствуйте! Наш полёт проходит на высоте десять тысяч метров…» Где я это всё видела? Наверное, в кино.
Когда к нам подбежала Тайка, Лариска и у неё спросила, кем она хочет быть потом, во взрослой жизни?
Тайка посмотрела на неё с недоумением и серьёзно, как о чём-то давно решённом, сказала:
- Пианисткой…
Забегая вперёд, скажу, что Лариска не стала ни врачом, ни геологом. Лариса – экономист. Она очень хороший экономист, и уже много лет работает главным экономистом на большом промышленном предприятии в Карелии.
Я же закончила педагогический. Мне пришлось в жизни быть и «врачом», только лечить не тела, а души некоторых моих учеников. И «геологом» - сколько было походов, песен у костра! Но чаще всего «стюардессой»: «Здравствуйте! Сегодня наш урок посвящён…»
А Тайка… Тайка стала пианисткой. К выпускному классу она вытянулась, детская припухлость исчезла, волосы немного потемнели, стали платиновыми. На нашу стройную красавицу уже заглядывались мальчишки. Мы с Лариской перетаскали ей кучу записок от поклонников. Тайка розовела и говорила:
- Это всё глупости… Детство.
«Не глупости» для неё была только музыка. После окончания музыкальной школы она поступила в городское Музыкальное училище. Сначала мы встречались часто, потом всё реже – разные друзья, разные интересы. Лариска со своей мамой уехали в Карелию, там жили её дедушка и бабушка. А Тайку я вскоре потеряла из виду…
Однажды, много лет спустя, я была по делам в далёком незнакомом мне городе. С делами я справилась быстрее, чем ожидала, и у меня ещё были целых полтора свободных дня. Я решила побродить по городу, посмотреть его улицы, памятники. Незаметно я вышла на набережную большой реки и долго любовалась её течением. Она напомнила мне мою юность, нашу полноводную, красивую и суровую реку. Стало темнеть, и я поспешила обратно. У большого, интересной архитектуры здания, я увидела людей, спешащих в открытые, ярко освещённые двери. «Театр, наверное», - подумала я. Но это был не театр. Подойдя ближе, я прочла «…филармония». Рядом был афишный стенд, и я подошла к афише. « С.В.Рахманинов. Концерт № 2 до-минор для фортепиано с оркестром. Партия рояля…» Внезапно меня стал бить озноб. С фотографии на меня смотрела… Тайка! Взрослая, красивая, но до боли знакомая Тайка!
Кассу филармонии я нашла быстро, она была рядом, за углом. И билеты ещё были. На углу у старушки я купила несколько тяжёлых тёмно-красных георгинов – любимых Тайкиных цветов и поспешила в зал. Оркестр уже настраивался, раздавались нестройные звуки, а я с нетерпением ждала выхода Тайки.
Вышел дирижёр. Поклон залу, и вот он уже повернулся спиной, оркестр замер, глядя на него. Поплыли звуки музыки… Сначала прозвучало несколько инструментальных пьес без участия фортепиано. Признаюсь, я не очень внимательно слушала, я ждала Тайку. И вот ведущая концерта объявила:
- Сергей Рахманинов. Концерт номер два до-минор. Солистка….
Из левой кулисы появилась пианистка.
Да, это была она, наша Тайка, Таисия Левицкая, как значилось в афише, и как объявила ведущая… Статная, по-королевски величественная, немыслимо красивая в своём длинном тёмно-синем бархатном платье, с гордо поднятой головой, как и подобает королеве. Тайка слегка поклонилась, приветствуя публику и села к роялю. Я знала этот Концерт. Знала, что первая часть его – Moderato; Allegro, трудна для пианиста, с фортепиано и начинается Концерт и на протяжении всей первой части у пианиста почти нет пауз…
Взгляд на дирижёра… И вот руки уже на клавиатуре, вот раздались первые величественные аккорды… Мне хорошо были видны и руки Тайки, и сосредоточенное выражение её лица. Для неё уже не существовало зала. Только клавиатура, только дирижёр, только музыка… Тайка всегда любила Рахманинова. Это она таскала меня на симфонические концерты в нашу местную филармонию, это она заставила полюбить Рахманинова, Шостаковича, Бетховена… Особенно Рахманинова. «Это трагический человек. И музыка его светлая, распевная и одновременно трагическая…» - объясняла Тайка свою любовь. «Когда-нибудь я сыграю Рахманинова… Когда дорасту…»
Тайка доросла. Доросла до великой своей любви. Лариска с нами в филармонию не ходила, у неё появилось новое увлечение – настольный теннис. И почти каждый вечер она бегала на тренировки по этому своему теннису…
Мне вспомнилось посвящение Рахманинову, даже не вспомнилось, просто стихи появились сами, отдельно от меня, и зазвучали вместе с величественной музыкой. Эти стихи я прочла много лет спустя после окончания музыкальной школы, и вспомнила Тайку…
Где синего неба полоска,
Где скифские женщины спят,
Идёт через поле берёзка
В холщовой рубахе до пят.
У ног её светятся росы.
Трава достигает лица.
А белые ноженьки босы,
А полю не видно конца.
Куда ты идёшь, молодая?
Где край твоей дальней версты?
Откуда ты? Может, с Валдая?
А может, Казанская ты?
А может, идёшь ты с Полесья,
Подснежники в косу вплела?
А может быть, русская песня
Когда-то тебя родила?
Идёшь ты по полю, а где-то,
В далёком заморском краю
Не спит человек до рассвета,
Всё в сторону смотрит твою.
Клубятся под пальцами звуки.
Печаль ему душу сожгла.
И падают замертво руки,
И ходит по клавишам мгла…
Ему бы бродить над Окою
В берёзовом том сентябре,
Чтоб только однажды, щекою
Припасть к твоей влажной коре… *
Стихи эти посвящены вовсе не второму концерту, а второй симфонии, когда Рахманинов только вышел из тяжелейшей депрессии, вызванной неуспехом и даже резкой критикой его первой симфонии. И тому, что он страдал потом на чужбине, мечтая о далёкой своей Родине. Но как они подходят, как подходят…
Затих звук последнего аккорда, закончилась первая часть Концерта. Небольшая пауза. Но на таких концертах в перерывах между частями аплодировать не положено, чтобы не сбивать оркестрантов и зал только вздохнул, как единый организм… Он и был единым организмом, случайные люди не ходят на такие концерты…
Началась вторая часть – Adagio sostenuto. Здесь сначала скрипки, но фортепьяно тоже много, Концерт-то фортепьянный… Эта часть самая грустная из всего Концерта. Тайка когда-то объясняла, что и почему, но я слушала её вполуха, мне вовсе не хотелась печалиться. Просто тогда я ещё не знала никакой печали. Сколько же лет прошло…. Уже были и очень печальные дни. Хотя счастье и радость тоже были…
Я не замечала, что по моим щекам текут слёзы, пока рядом сидящая женщина не тронула меня легонько за руку – всё в порядке? Я кивнула. Конечно, всё в порядке, как иначе… А Тайка стала настоящим музыкантом…
Третья часть. Allegro scherzando. Эта часть светлая, лёгкая, распевная… Финал её – апофеоз радости и любви к жизни, возрождение. А посвящены вторая и третья части врачу Николаю Далю, психотерапевту, который и вывел Рахманинова из депрессии. Внезапно я подумала, и даже улыбнулась своим мыслям, что в моём музыкальном образовании Тайке принадлежит едва ли не большая часть, чем школе…
Последние аккорды. Последний затихающий звук… Пауза. Тайка встала и поклонилась залу. Поклонилась с достоинством, чуть полуприсев в поклоне, и низко склонив голову. Вот они – аплодисменты! Люди с цветами идут к сцене. Цветы дирижёру, цветы Тайке… Женщина, сидевшая рядом, теперь смотрела на меня с лёгким недоумением – чего я жду? Кому принесла цветы? Я встала и тоже пошла к сцене. Тайка приняла мой букет так же, как и у всех, с лёгкой улыбкой: «Спасибо вам…». Она не узнала меня. Я видела, что она вся ещё там, в музыке, в Рахманинове, и просто никого не видит. Тайка уже почти отвернулась от меня, и тогда я сказала вполголоса:
-Тайка! Да ты что?..
Тайка вновь повернулась ко мне, в её глазах я прочла сначала недоумение, а потом радость узнавания… Цветы она прижала к груди так, словно хотела обнять всех в зале:
- Через пять минут в гримёрке, - скорее угадала, чем услышала я.
Я привыкла слышать Тайку почти без звука, только она умела подсказывать мне так в школе.
Через пять или десять минут мы уже бурно обнимались, радостно рассматривали и трясли друг друга… Заглянул молодой мужчина во фраке и Тайка закричала:
- Вадик! Это Ленка! Помнишь, я рассказывала!
Вадик оказался Тайкиным мужем и первой скрипкой в оркестре.
А ещё через полчаса мы уже сидели у них в довольно-таки уютном номере гостиницы и жадно расспрашивали друг друга: « Ты где? Как? Живёшь здесь? Нет? Как здесь оказалась?»
Оркестр ехал на гастроли в Финляндию, а в этом городе «проездом» был только один концерт – сегодня…
- Нет, это чудо! – говорила Тайка, - Мы завтра улетаем и ты тоже! Представляешь, могли бы не встретиться? Это просто чудо! И что ты гулять пошла, и что афишу увидела…
Мы ещё долго вспоминали школу, учителей, смеялись своим воспоминаниям, грустили… О себе Тайка рассказывала мало: ну, что - консерваторию окончила, замуж вышла, вернулись с мужем в наш город, растёт сын…
- Мы дома – редкие гости, - с грустинкой сказала Тайка, - Всё гастроли, по городам и весям… В Финляндию первый раз, всё больше по Союзу и соцстранам…Петрушку почти не видим…
Она достала и показала мне несколько фотографий – вот забавный малыш с Тайкиной мамой, вот он же постарше…
- А вот такой он теперь, - с гордостью сказала Тайка.- Похож?
Я увидела семилетнего серьёзного мальчишку за фортепиано и рассмеялась. Похож ли? Да он копия Тайки в детстве… Именно такой я её и увидела впервые.
Мы засиделись далеко за полночь, а на следующий день к вечеру я улетала домой. Тайка с оркестром продолжила гастроли…
Мы до сих пор, хотя и редко, переписываемся с Тайкой. Они уже редко концертируют с мужем. Оба преподают в Музыкальном училище, которое окончила когда-то Тайка, зовут в гости…
Но всё это было потом, много-много лет спустя…
А пока… Пока я положила «Свидетельство» и подошла к любимому своему пианино…
Оно у меня было необычное, не такое, как у всех. Сначала совсем не было никакого, подержанное купить не удалось. У Лариски уже было пианино, купили старенькое. Я хотела было заниматься у Лариски, но бабушка не позволила:
- Знаю я, какие там занятия будут. Заиграетесь – и всё!
Поэтому я ходила заниматься к Богдановым. Заниматься нужно было ежедневно и не меньше часа, и бабушка переживала:
- Не дело это, людей каждый день беспокоить…
Новые пианино свободно не продавали, нужно было записаться в очередь и каждую неделю отмечаться в этой самой очереди. Почти год бабушка ездила в магазин отмечаться. Наша очередь была уже близко, и деньги на покупку были собраны и отложены. Однажды, когда бабушка в очередной раз отмечалась в очереди, стало известно, что привезли два инструмента, но не совсем обычных. Это были дорогие концертные фортепиано немецкой фирмы «Циммерман», стоили они в два раза дороже наших, отечественных. Один инструмент сразу приобрёл очередник, а вот от второго все стали отказываться и пропускать вперёд тех, кто записался в очередь позже. Так бабушка стала первой, и ей нужно было решать, покупать инструмент или нет.
Тут же из магазина бабушка позвонила маме. Мама решила – берём! Берём-то берём, но нужны ещё деньги… Маме пришлось отпроситься с работы. Она обегала и обзвонила всех своих друзей, и друзей этих друзей, собрала недостающую сумму и привезла деньги в магазин, откуда бабушка боялась уйти, ведь пианино могли продать другому человеку.
Когда я вечером пришла из музыкальной школы, дома уже были и бабушка, и мама, и …пианино! Оно стояло в самой большой комнате, у стены. В комнате сделали небольшую перестановку, чтобы освободить для него место.
Сначала я была просто разочарована. У всех пианино черные, блестящие, а у меня… Коричневого цвета, матовое, просматривается структура дерева…
- Ну, как нравится? – спросила мама.
- Нравится… - почти прошептала я, боясь расплакаться от разочарования.
- Мама, ну ты подумай! – обратилась моя мама к бабушке. – Ей не нравится! Такой инструмент – и не нравится!
- Подожди, – бабушка села рядом со мной. – Ты думала, что чёрное будет, как у всех? Это марка старая и очень известная, они как все не делают. В нашей гимназии, когда я ещё девчонкой была, тоже рояль этой фирмы был. У нас под него уроки танцев проходили. Посмотри, какое оно красивое, как тёмный янтарь… А звук какой! А ещё и не настраивали… А если настроить?
- А можно звук попробовать? – спросила я.
- Ну, попробуй.
Я видела, как мама и бабушка переглянулись и улыбнулись.
Крышка была закрыта на замочек, а к замочку полагался позолоченный ключик, как в сказке про Буратино. Я открыла замочек и на крышке прямо под пюпитром, над черными и белыми клавишами, увидела позолоченные выпуклые металлические буквы ZIMMERMAN. Тронула чёрную клавишу – си-бемоль, сиреневую… Неожиданно сильный и чистый звук поплыл над комнатой. Я тронула ещё одну клавишу, потом ещё…
- Ну, всё, не надо больше, - сказала бабушка. – Вот настройщик придёт, тогда. А то испортишь ещё, ещё больше расстроишь…
И мама сказала:
- Я завтра позвоню Марии Алексеевне. Она подскажет, где найти хорошего настройщика.
Настройщик пришёл без меня, я была в школе. Бабушка потом с удовольствием рассказывала о его визите. « Пришёл молодой такой, но, чувствуется, опытный. Долго пианино разглядывал, хвалил, мол, инструмент замечательный! Настраивал тоже долго, говорит, что сильно расстроилось при перевозке. Потом долго играл, проверял звук. Он сам-то пианист по образованию… А потом и говорит, мол, продайте мне, зачем девочке такой инструмент? А я вам подержанный хороший подберу… Ну, говорю, нет! Как я у неё теперь его отберу? Она уж его полюбила. А он и говорит – вы же не игрушку у рёбенка отнимаете. А я ему – да может ещё больше, чем игрушку-то! Так и не согласилась!»
Даже Мария Алексеевна приходила посмотреть на моё пианино. Она сразу открыла крышку, и пальцы её быстро пробежали по клавиатуре:
- Ой, какой звук! Чистый, сильный…
Она сыграла несколько отрывков из музыкальных пьес, а потом сказала, с сожалением закрывая крышку:
- Та бы и поселилась у вас…
- Так и живите, Мария Алексеевна, - пошутила мама.
- Да я бы и рада, - засмеялась Мария Алексеевна, - Только поселюсь со всем табором!
Мы знали, что у Марии Алексеевны семья – муж, мама и две маленькие дочки.
А вот долги за пианино моя мама раздавала ещё очень долго…
…На верхней крышке пианино лежали мои, уже изрядно потрёпанные, ноты. Какие-то их них я покупала сама в «Музыке», какие-то подарила Мария Алексеевна, но кое-что нужно было отнести в музыкальную школу, в библиотеку. Я взяла лежащий сверху сборник, и открыла его наугад на первой попавшейся странице. Жюль Массне, «Элегия»… Как давно я играла «Элегию», ещё в пятом классе! Сначала мне было очень сложно, ведь там вся мелодия приходится на левую руку, а аккомпанемент на правую. Это было для меня впервые, необычно и интересно. А потом… Потом я просто влюбилась в эту красивую, нежную и грустную мелодию. И надо же было мне именно в этой пьесе, на годовом отчётном концерте в школе сделать ошибку…
Я сбилась. Ужас мой был так велик, что я даже не остановилась и не исправила эту ошибку, а что-то присочинила своё, как-то выкрутилась и вышла снова на нужную мелодию.
Уже потом, держась за виски, Мария Алексеевна говорила, обращаясь ко мне:
- Что ты играла? Не знаю! Массне этого не сочинял, ты понимаешь? Ну, родители, гости не заметили, но комиссия-то? Как они тебе ещё «четвёрку» поставили, я удивляюсь!
Потом устало сказала, обращаясь ко всем нам:
- Готовьтесь лучше. Помнить должна не только голова, но и руки. Чтобы ночью разбудили, а вы без ошибок сыграли. А вот если ошиблись, всё-таки ошиблись, то… поступать нужно так, как Лена поступила. Чтобы никто, ни один человек, не заметил вашей ошибки. Не расстраивайся. Ошибки у всех бывают, даже у известных пианистов. Ты молодец, нашлась, всё правильно сделала…
… Я медленно закрыла нотный сборник и положила его на стопку других нот. Больше он мне не понадобится. Никогда… А «Элегию» я и без нот помню теперь так, как говорила Мария Алексеевна – разбуди ночью.
Крышку пианино тоже уже нагрело солнышко, она была тёплой. Я подняла крышку, присела на стул и осторожно коснулась клавиш… Сильные, нежные звуки грустной мелодии проникли через прикрытые двери на кухню к бабушке, вырвались в открытое окно, поднялись к самому небу. Я никогда так не играла, никогда. Я не смогу так больше сыграть. Прощай, прощай… Слёзы капали на руки, на белые и чёрные клавиши любимого пианино. Прощай… Больше не будет экзаменов, занятий хора, отчётных концертов. Прощай… Не будет сольфеджио, никогда не будет музлитературы, не будет ансамблей со скрипачами. Прощай, «музыкалка»… Прощай, прощай, моё детство…
Растаял последний звук, но я сидела, не поднимая головы и даже не вытирая мокрых щёк.
Со стороны дверей раздался лёгкий шорох. Бабушка! Когда она пришла, сколько времени уже стоит тут?
- Бабушка, - сказала я с тихим отчаянием, - бабушка…
- Ничего, - негромко сказала бабушка, - ничего. Всё у тебя ещё впереди…
И, вдруг, помолчав, горестно спросила:
- В магазин-то сходишь? Или самой уж идти?
Я вскочила, решительно вытерла слёзы и чмокнула бабушку в морщинистую щёку. Схватила сетчатую «авоську» и потёртый бабушкин кошелёк и выскочила в пустое и гулкое парадное. Всё впереди! Я неслась по лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, и прохладная тишина парадного сразу наполнилось шумом и грохотом. На площадке третьего этажа я подпрыгнула и выглянула в широкое арочного типа окно. Наташка так и сидела на скамейке со своей куклой. Нет, Наташка… Не жди меня. Я больше не буду играть с тобой в куклы. Оказывается, я выросла…
Тугие двери парадного распахнулись, я зажмурилась от яркого солнечного света и улыбнулась. Впереди целое лето! Впереди целая прекрасная жизнь! Всё, всё у меня ещё будет!
Ведь всё ещё впереди…
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/