Александр Серёгин

 

 

 

 

«оптимистическая трагедия»

 

 

 

 

 «… ты же знаешь людей. Большинство ничего не слышат. Те, кто слышит, не слушают. Те немногие, что слушают, не понимают. А тем, кто мог бы понять… им наплевать».

 

                                                         Бернар Вербер

 

 «Возможности взаимного убийства далеко превзошли  инстинктивные тормоза, а возможности разрушения среды превысили ресурс сопротивления экосистемы». 

 

                                                        Акоп Назаретян

 

 «Третье тысячелетие будет духовным или его не будет вовсе»

 

                                                         Андре Мальро

 

«Нынешняя экономическая система основывается на собственности и контроле, а нам нужна система, основанная на пользовании и открытом доступе».

 

                                                       Дуглас Маллет

 

«В моей музыке есть драма, но нет пессимизма».

 

                                                        Астор Пьяцолла

 

 

Окончательно промокший, дотащил свою сумку, до железной двери подвала. По-хозяйски похлопал себя по карманам, достал ключ и быстро открыл дверь. В подвале было сухо и относительно тепло. Тут, во всяком случае, не было тех ужасающих порывов ветра, которые сбивали с ног, идущих вдоль Днепра людей. Прошел по темному проходу, здесь он был, можно сказать, дома и даже в темноте знал, где нужно переступить через порог, а где пригнуться.

Кто здесь? –  сказал он громко потому, что почувствовал чье-то присутствие. На улице продолжался ливень, и гроза гремела беспрерывно. Ноябрь ставил над людьми эксперименты. Грохот стоял такой, что подвальные шорохи были неслышны, но он кожей ощущал постороннее присутствие. В дальнем конце подвала был виден яркий голубой свет, как будто включили  кварцевую лампу. Именно там располагалось его логово. Ему ничего не оставалось, как матерно выругаться. Он уже представлял встречу с незваными посетителями, которые заняли его место.

 Это место он застолбил за собой несколько месяцев назад и об этом знали все кому нужно, даже дворник. Оно ему досталось по наследству от Хирурга. Он там оборудовал себе лежбище, стянув коробки из-под электроники, которые удалось по-тихому спереть у магазинных грузчиков в супермаркете бытовой техники. Кого-то брать в компаньоны не хотелось, просто не было кандидатур. Заменить Хирурга не мог никто, поэтому он решил здесь коротать свои дни в одиночестве.

 Спотыкаясь о трубы, он продвигался по подвалу. Свет становился всё сильнее и стал напоминать освещение на стадионе во время футбольного матча. Наконец он, кряхтя, переступил через последний порог проема фундаментной панели и оказался в небольшом помещении с низким потолком.

В дальнем углу, как раз там, где у него было сделано логово, была подвешена яркая лампа. Пришлось прикрыть глаза рукой и даже зажмуриться. Свет от лампы напоминал большой сине-зеленый овал размером примерно метра полтора в высоту и с полметра в ширину. Именно свет, потому что саму лампу разглядеть было невозможно. Создавалось впечатление, что в воздухе подвешена большая прозрачная светящаяся колба. К чему она была подвешена или на чем стояла, об этом оставалось только догадываться.

Он прикрыл глаза рукавом и даже немного отвернулся от света. Хотелось рассмотреть незваных гостей, но, ни рядом со светом, ни по углам никого не было.

– Кто здесь? – снова громко спросил бомж, – хватит шутки шутить, выключите лампу, что за фокусы, глаза слепит!

Ответом было тишина. Она стала еще более глубокой и тревожной потому, что раскаты грома на улице прекратилась и теперь стали слышны все шорохи и вздохи большого дома. Шуршание крыс, смыв воды в канализационных трубах, даже шаги бабки из третьей квартиры, которая шаркала как раз над головой. У неё заработал телевизор. Значит, гроза закончилась точно. Старуха очень боялась небесных катаклизмов и всегда выключала все электроприборы, как только где-то даже вдалеке слышала гром.

– Прошу прощения за оказанное неудобство, но временно я не могу ничего изменить.

Бомж вздрогнул, в помещении никто не говорил, но голос слышался отчетливо, он понимал всё сказанное. Он напряг слух, звуков голоса не было – это точно. Голос звучал у него в черепе, и это могло быть только одно, то чего он так боялся, но к чему всё равно уверенно шел – галлюцинации, белая горячка, но странно, почему именно сейчас? Сегодня, конечно, тоже перепало немного самогонки от жековских слесарей, которым он помог почистить колодец, но, ни о каком хмеле и речи не могло быть! Выпил всего-то ничего, да еще на таком промозглом холоде. Дождь моросил с самого утра, а потом начался ливень, да еще с грозой, это в ноябре-то.

«Так спокойно», – успокоил он себя сам.  Может быть это что-то другое, может просто показалось? А то сразу белая горячка, «галики» так недалеко и до безымянной могилы, если ею еще удостоят. Вероятнее всего крысы просто сгрызут мертвое тело, а кости растянут. Такие мысли у него уже не вызывали страха и даже жалости к себе. Он привык к тому, как он закончит свою жизнь. Варианты отличались только в деталях, тем более он уже видел, как уходили из жизни его «коллеги» по бездомной жизни.

– У вас слишком мрачные мысли, а состояние вашего здоровья еще более менее приличное так, что о смерти вам думать рано. 

– Кто здесь!? – бомжа встряхнуло, и он выкрикнул снова, – Кто со мной разговаривает? Причем тут мои мысли и моё здоровье? Какое ваше дело? Я вас не слышу. Вернее…, – ему захотелось плюнуть, но во рту пересохло, и он только попытался сделать глотательное движение, – я вас  слышу, но только, как-то странно, не ушами, а как голос в своей голове. Может, мне к психиатру, если я слышу несуществующие голоса? Хотя какие сомнения, давно пора, только кто меня к этому психиатру пустит? От такой мысли ему стало, нехорошо, силы оставили его, подкосились ноги и он сел на шлак, которым был устлан пол подвала.

– Успокойтесь, с вашей психикой всё в порядке. Это я доставляю вам неудобство, но поверьте, я не хотел вас напугать или обидеть.

– Кто это Я, черт возьми, что это за выкрутасы?! Вы можете показаться? С кем я разговариваю, черт возьми, если не сам с собой?

– Вы меня видите, просто моя сиюминутная внешность для вас непривычна, а я пока ничего не могу с этим поделать. Сильные разряды атмосферного электричества нарушили работу некоторых процессоров, и я временно не могу изменить своё состояние.

– Где вы, где? Я вас не вижу, что вы мне голову морочите! – Этот невидимый собеседник достал его по-настоящему.

– Я тот свет, который слепит вам глаза. Пройдет всего несколько минут, я получу помощь и перестану вам досаждать. Я исчезну, мне уже давно нужно переместиться, у меня другие дела.

– Вы кто, вы инопланетянин, НЛО? – спросил бомж со смесью интереса и страха, почти шепотом.

– Нет, в общем смысле нет, хотя я не житель вашей планеты.

– Где же вы живете, если вы не инопланетянин и не живете на нашей планете?

– Вам это сложно понять. Я, как у вас принято говорить, живу в другом пространстве или измерении. Существование разума не всегда предполагает биологическую жизнь в чистом виде.

Спокойный, даже извиняющийся тон Пришельца несколько успокоил обитателя подвала, он уселся поудобнее на мягком шлаке и снова спросил:

– Значит, вы представитель другой цивилизации и мне это не сниться, не слышится в виде галлюцинации, а это всё происходит в реальности?

– Да, вам нечего беспокоиться.

– Интересно девки пляшут, – удивился бомж и одновременно еще больше осмелел.– Почему же именно я это вижу и слышу, человек, можно сказать, выпавший из цивилизации? Почему для контакта вы избрали именно меня?

– Я не избирал вас для контакта, это чистая случайность. Из-за сбоя в системе, я оказался здесь в таком несовершенном виде. Вы не могли меня не обнаружить, а я не могу пока изменить своё состояние и местоположения. Чтобы вас не испугать, я решил войти с вами в небольшой контакт. Иногда так бывает. Все системы несовершенны. Периодически в ваших средствах информации появляются сообщения о таких контактах, правда, часто эта информация вымышленная. Люди просто хотят привлечь к себе внимание.

– Почему я вас не слышу?

– В принципе, я могу генерировать и звуковые волны, чтобы вы могли меня слышать, но мне удобнее общаться с вами телепатически, меньше преобразований.

– Вы не хотите причинить вред человечеству? – Ощутив значимость ситуации, и личную ответственность перед всей планетой, бомж попытался сделать умный вид лица и перескочил с личных вопросов на глобальные.

– Нет, конечно, зачем? Вы и сами умеете это делать, – ему показалось, что пришелец усмехнулся, хотя как он мог это увидеть?

– С какой миссией вы на Земле? – бомж пропустил мимо ушей  ехидное замечание Пришельца и перешел к главному.

– С обычной, снимаю фактическую информацию, точнее проверяю информацию с автоматических источников.

– С обычной, значит, вы за нами следите?!

– Вас это удивляет? Ваши астрономы тоже постоянно следят за различными космическими объектами, у вас же это не вызывает агрессии или неприятия?

– Ну, они следят…, – сказал хозяин подвала пренебрежительно и, почувствовав себя уязвленным, замялся, – что они там видят, так баловство одно.

– Не скажите, в последние время они продвинулись достаточно далеко в глубины вселенной, хотя всё относительно и знание бесконечно.

– Вы-то знаете, наверное, не в пример больше наших?

– У нас разные цивилизации и по природе и по длительности существования.

– А вы хитрец, уважаемый, ушли от ответа. Вы мне можете ответить, насколько вы опередили человечество в области науки и техники.

– Это сложный вопрос. Дело в том, что к моменту, когда наша цивилизация помогла человеку стать homosapiens, мы уже существовали долго, если измерять в земных годах, очень долго.

– Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что помогли человеку стать homosapiens, то есть разумным существом?!

– Планета, которую вы называете Земля, не один раз порождала приматов похожих на человека, но генетически они были несовершенны, поэтому погибали, как вид. Они не имели той приспособленности к жизни, которая необходима  не только для выживания, но главное, для создания цивилизации. На определенном этапе представители нашей цивилизации немного изменили генетический код одной из ветвей человекоподобных приматов, и в результате получился, тот, кого вы сейчас называете человек мыслящий – homosapiens.

– Значит мы продукт генной модификации? – бомж обомлел и подумал, – овечки Долли, блин!

– То о чем вы сейчас вспомнили, совсем другое. Просто мы дали толчок созданию новой цивилизации. Когда-то такое же случилось с нашей. Мы до сих пор не знаем, какая цивилизация была для нас донорской, но знаем, что она была. Однако, мы уверены, что все существующие цивилизации были порождены более ранними и соответственно более развитыми.

«Он еще и читает мои мысли, дальше ехать некуда», – подумал бездомный.

– Но какая-то цивилизация была первой?! – задал он новый вопрос.

– Вероятно, но мы не можем даже предполагать, какой вид она имела. Возможно, это была цивилизация элементарных частиц.

Бомжу стало жарко, он расстегнул куртку и пригладил волосы, хотя в подвале было прохладно и свет, исходящий от пришельца не грел, а был холодным.

– Ладно, бог с ними с первыми цивилизациями. Кстати, на счет Бога, как вы относитесь к его существованию или может быть вы уже точно доказали, что его нет?

– Это очень глубокий вопрос, смотря, что вы понимаете под словом Бог.

– Я вообще ничего не понимаю под словом Бог, но есть, же религия и даже не одна, секты всякие.

– Исследуя бесконечность знания, материи, пространства, ученые часто приходят к божественному началу, но так как почти все они агностики, то вопрос остается открытым, хотя есть мнение, что Вселенная создала себя сама, благодаря существованию гравитации. Даже наша цивилизация не смогла убедительно доказать ни существование божественного начала ни его отсутствие, но это не имеет отношения к религии. Наша цивилизация безрелигиозна, мы освободились от богобоязни и не нуждаемся во внешней опеке, тем самым мы приблизились к Богу.

– Без религии приблизились к Богу, интересно.

– Дело в том, что люди вашей планеты пока отличаются инфантильным сознанием. Такое сознание до самой старости сохраняет потребность во всемогущем Отце, который может защитить, но ему также приписываются способность наказать или вознаградить. Ваша цивилизация ориентирована на остановку взросления, культ молодости, сохранение в себе ребенка «инфанта». Утверждение взаимоотношений «отец и ребенок» на всем протяжении жизни. Освобождаясь от этого, вы перейдете к зрелости, осознаете её ценность, поймете, что молодость это только движение к зрелости.

– До зрелости нам еще ползти и ползти. Ладно, опустим этот вопрос. Вам бы адвокатом на Земле где-нибудь работать – выкрутитесь из любой ситуации, чем непонятнее, тем лучше. Вы, кстати, не торопитесь, я вас не задерживаю? Если что прошу прощения, не каждый день, знаете ли, приходится встречаться с представителем другой цивилизации, тем более, как выяснилось как раз той, что сама нас запроектировала. – Интенсивность света стала понемногу снижаться, бомж забеспокоился, – Уважаемый, вы еще не уходите? Очень прошу, останьтесь, хотя бы на чуть-чуть. Я просто вижу, вы гаснуть начинаете. 

– Не беспокойтесь, это нормальный процесс, система нормализует свою работу.

– Отлично, тогда разрешите спросить, если кто-то из представителей вашей передовой цивилизации, я понимаю, что вы лично к этому отношения не имели, времени всё-таки столько прошло, в своё время проектировал человека, то почему же он, этот самый homosapiens, получился таким непутёвым, в смысле несовершенным? Продолжительность жизни ничтожная, характер скверный. Люди то и дело выясняют между собой отношения. За эти века столько народу полегло от своего же брата человека, что количество не поддается никакому разумному объяснению. Наш человек постоянно настроен, сделать какую-нибудь гадость ближнему или на крайний случай природе, если не соседу за забор помои выльет, то воду в речке отравит или зверей перестреляет. Этих зверей, потом только в зоопарке увидеть можно, а некоторых вообще до единого перевели. В Красную книгу уже писать некуда. А, сам человек? Только говорят, что наш организм может жить сто пятьдесят – двести лет. Где только они эти двести лет? Тут даже до семидесяти дотянуть проблема.

– Да, в чем-то вы правы. Человек существо несовершенное, но когда изменялся генетический код, все сходились на том, что изменения должны быть минимальными. Мы ни тогда не могли, да и сейчас не можем, точно предугадать, какими будут последствия изменений. Поэтому внедрялись осторожно и по минимуму. Возможно, что-то можно было бы сделать с иммунной системой. В области психики нужно было бы усилить устойчивость, но сейчас об этом можно рассуждать, только теоретически, время ушло.

– Да, уважаемый, недоработали вы тут, явно недоработали.

– В этом нет ничего критически отрицательного, ваша цивилизация развивается и постепенно эти изъяны исправляет. За те тысячелетия, которые существует человек, он научился компенсировать многие негативные свойства своего организма и психики, полученные ним в начале развития. Сейчас человека изменять генетически нецелесообразно и нежелательно. Никто не сможет предсказать последствия. Ваша цивилизация идет по пути общественного совершенствования и это приносит свои плоды. Социум изменяясь, изменяет человека. Люди с течением времени и развитием цивилизации постоянно улучшают комфортабельность своей жизни.

– Это спорное суждение. Моя жизнь вряд ли чем-то отличается по комфортабельности от жизни нищего в средние века и на счет психики тоже, как-то не очень верится.

– Люди, оказывающиеся  в таком положении, как вы, конечно, с одной стороны являются жертвами обстоятельств, но с другой – это их собственный выбор. Я очень долго наблюдаю за жизнью людей и поверьте, знаю, что говорю.

– Нет, ничего проще, чем давать оценки и советы, – иронично с обидой ответил хозяин подвала.

– В нашей цивилизации тоже есть проблемы, они, конечно, имеют другой характер, но все проблемы должна решать сама личность, в каком бы из состояний она не находилась. Преодоление трудностей – это необходимость каждой цивилизации, даже самой развитой.

– Конечно, куда ж без этого, но вы вот следите за землянами, почему же вы не помогаете им быстрее двигаться по пути прогресса, познания новых технологий, научных открытий? Поделились бы своими знаниями, от вас, я думаю, не убудет.

– У каждой цивилизации свой путь и даже понимание прогресса своё. Ваш путь совершенно оригинален и ничем не напоминает наш, хотя бы потому, что вы по своей природе радикально отличаетесь от нас. Мы видим свою задачу только в том, чтобы ваша цивилизация искусственно не пресеклась. Именно поэтому с тех пор, как появился homosapience, вашу Землю стороной облетают астероиды и даже крупные метеориты, а земные проблемы вам под силу решать самим. Более того, именно их решение дает вам возможность двигаться вперед.

– Но человеческая цивилизация заражена бациллами злости, обмана, стремления к власти,  непомерного обогащения. Почему вы не поможете нам избавиться от этого?

– Как это вам не покажется странным, но страсти, в том числе самые низменные, являются частью двигателя прогресса. Коэффициент полезного действия низменных страстей весьма низок, но без них человеческая цивилизация пока жить не может. Их действие можно только снижать, но совершенно исключить невозможно. Человек как был, так и остался животным. Ваши физиологи с психологами спорят до сих пор, что такое человеческий инстинкт и есть ли он, как таковой, но то, что практически в каждом человеке, еще на подсознательном уровне или если хотите на уровне инстинктов, сидит жажда превосходства над себе подобными. Доминирование, жажда власти, это неоспоримо. Обман, обогащение, злость – это уже производные от этого. Кроме того, тот слабый инстинкт торможения агрессии к особям своего вида, который был у человека в начале пути, практически подавлен при дальнейшем развитии и, компенсировать его, можно только путем общественных ограничений.

– Отлично, то есть вы предлагаете нам друг друга терзать, унижать, истреблять до тех пор, пока в нас эти нехорошие инстинкты отомрут, как рудименты психики или хорошие появятся снова?

– Увы, это тернистый путь цивилизации.

– А они отомрут? –  слова бомжа были полны иронии.

– До конца и в каждом человеке, наверное, никогда. Просто тогда человек, как вид преобразится до неузнаваемости, а это, если и произойдет, то нескоро.

– Спасибо, успокоили. Я, правда, всё равно б не поверил, если б вы мне сейчас начали описывать наше распрекрасное будущее.

– Зачем вам будущее, у вас отличное настоящее, только нужно ним умело пользоваться.

– Умело это как? Воровать, обманывать, деньги отнимать, уничтожать людей безвинных?

– Не обязательно. Нужно жить так, чтобы коэффициент удовлетворенности был  близок к единице. При нынешнем уровне вашей цивилизации это трудно, но достижимо.

– Мне довелось пройти разные уровни успеха и потребностей и, пожалуй, только сейчас мой коэффициент удовлетворенности начинает приближаться к единице, но, вы знаете, меня это не радует. Я надеюсь вам понятно почему? Мои ожидания приближаются к нулю, поэтому всё, что у меня есть, радует меня, даже незаметные мелочи.

– Я понимаю, о чем вы говорите, и понимаю вашу иронию, но не думаю, что вы на правильном пути. Вы говорите так от отчаяния. Ваши возможности гораздо выше, значит и амбиции должны быть тоже выше. Вы несколько забылись. Вы покинули жизнь, раньше, чем она  покинула вас.

Бомж удивился:

– Вы цитируете Стивена Джобса?

– Я думаю, что уходить из жизни добровольно, как в прямом, так и в переносном смысле, неправильно. За неё нужно бороться, как за жизнь физиологическую, так и за жизнь социальную.

– Конечно, можно и побороться, но только есть ли смысл? Сейчас, по-моему, человечество пришло к последней черте. Еще чуть-чуть и погибнут не миллионы человек, даже не миллиарды, а просто накроется медным тазом вся наша долбанная цивилизация. Обманом из людей сделали стадо, а это чревато взрывом и взрывом таким, что содрогнется не только наша планета, но и вся Солнечная система.

– Существует множество цивилизаций и многие уже прекратили свое существование, но каждый раз основной причиной гибели была их собственная деятельность. Можно самоустраниться, покинуть жизнь, но тогда общество потеряет еще одного индивида, а все индивиды уникальны. Возвращаясь в общество, вы увеличиваете его разнообразие, а именно избыточное разнообразие индивидуумов в рамках цивилизации – ключ к спасению. Возвращаясь к активной социальной жизни, вы увеличиваете шанс вашего мира на спасение.

– Может быть, хотя у меня большие сомнения, что именно моя неповторимая личность спасет цивилизацию, но как существовать в этом мире, наполненном только агрессией?

– Агрессия не так уж отвратительна. Именно посредством неё у человека есть такие качества, как честолюбие и творчество. Даже мораль и милосердие появились благодаря её пособничеству. Жизнь это постоянное стремление к созиданию, а созидание не возможно без разрушения, то есть без агрессии. Энергия необходимая для жизни высвобождается только в результате разрушения других систем.

– Спасибо, вы меня успокоили. Значит, мы будем друг другу глотки рвать до скончания века?

– Не обязательно. Цель цивилизации добиться ненасилия силы, когда сильный будет избавлен от необходимости применять силу.

– Это сильно напоминает утопию.

– На самом деле нет. Тому есть множество примеров. В вашей быстро усложняющейся цивилизации слишком много авторитарных форм морали, это приводит к тому, что человек уже неспособен принимать адекватные решения. Только критическая мораль может вас спасти от разрушения.

– Легко сказать. У нас, чуть выбился наверх – уже царь. Иногда жить не хочется, на них глядя.

– Всё в ваших руках. Сейчас извините за доставленные неудобства, я должен вас покинуть. Мне кажется, вам нужно активизировать свой оптимизм и устранить пессимизм. Не стоит расстраиваться, покидая жизнь, а вот если жизнь покинула вас, стоит расстроиться.

– Стивен Джобс, точно Стивен Джобс! Мне эту цитату говорил академик – подумал про себя бомж, затем поднял глаза на пришельца, который выглядел уже, как вытянутый мягко светящийся плазменный объект холодного синего света. Бомж с искренним сожалением сказал, – жаль, что мы расстаемся. Мне была очень приятна встреча с вами. Может быть, вы еще как-нибудь к нам, на огонек?

– Не буду обманывать, наша встреча в будущем очень маловероятна. Мы с вами живем в разных измерениях, но то, что вы теперь знаете о нашей цивилизации должно придать вам уверенности. Теперь вы знаете, что есть сила, которая никогда не даст человечеству погибнуть от внешних факторов, а с внутренними вам под силу разбираться самостоятельно, надо только быть максимально активным каждому, в том числе и вам.

– Да, остается каждому из нас не дать себе погибнуть, –  задумчиво ответил бездомный.

Свет пропал, и подвал погрузился во тьму. Бомж достал свой «вечный» фонарь и зажег. На душе было светло и мерзко. Светло потому, что после такой встречи он чувствовал себя просветленным, а мерзко потому, что чувствовал себя идиотом, мягкотелой сволочью, неспособной в этой жизни ни к чему. Злость закипала в нем. В тусклом свете фонаря он осмотрел углы своего пристанища. Как всё просто – чтобы спастись, нужно быть активным. Не страусом с головой, зарытой в песке, а просто человеком, который бодро делает своё дело… Нет! Здесь больше он находиться не может. На свободу, на воздух, к людям!

После ливня на улице пошел снег. Мокрый, холодный, тающий снег. Бомж  направился в сторону торгового центра. Всё-таки там был свет, там ходили люди, там ездили автомобили, там была жизнь.

«Не стоит расстраиваться, покидая жизнь, а вот если жизнь покинула тебя, стоит расстроиться»,– повторял он про себя слова Джобса. Ему очень захотелось вернуться к жизни, она-то его не покинула! Бездомный брёл вдоль стоянки супермаркета по мокрому рыхлому снегу. Вдруг он увидел маленький яркий автомобильчик с лупоглазыми фарами. Он остолбенел, обрадовался и тут же огорчился. Он был уже не тот, каким его помнили.

Из ряда выехал большой черный джип «Гелендваген» и медленно направился в его сторону. Бомж стоял, как столб и ни чего не замечал кроме яркого автомобильчика, совсем ничего, как дурак вспоминал тепло её тела и губ. Джип остановился напротив, стекло опустилось, некоторое время его внимательно рассматривали. Потом из окна показался ствол с большим черным набалдашником и раздался хлопок, начали стрелять.

Как после этого можно считать себя невезучим, непонятно. Пока он стоял столбом, мечтал, у него, может быть, закружилась голова, может он просто поскользнулся, но он упал. Упал на газон на откосе. Мокрый снег превратил откос в каток. Бездомный не съехал, а слетел вниз и сразу же сработал инстинкт самосохранения. Он понял, что за ним снова началась охота, и очень быстро побежал к фасаду торгового центра. Он знал, что там он может найти спасение, надо только успеть добежать.

Это было, нет…, точнее будет через год, а пока автомобиль движется по Житомирскому  шоссе, на  улице стоит август, тепло и сухо.

 

 

Артем уже около часа крутился по этим пыльным улочкам. Даже странно, меньше ста километров от Киева и такая глушь. По сторонам проплывали покосившиеся заборы, кое-где они вообще завалились. Перед заборами, а часто и за ними, вымахал бурьян выше пояса. Людей на улице никого. Кое-где  в огороде копалась какая-нибудь бабуля или дедуля, ну не будешь же им кричать: «Где тут у вас улица революционного ХХ партсъезда»? Такое впечатление, что все заперлись в своих усадьбах и держат оборону от ударов жизни.

Даже сельсовет, оказался запертым. Артем подергал растрескавшуюся дверь с красивыми, но облупившимися филенками, в надежде, что дверь просто плотно прикрыта и требуется грубая мужская сила. Замок жалобно заскрипел, но выдержал. Он испуганно оглянулся, не хватало, чтобы в этом «приветливом» поселке, его обвинили во взломе государственного учреждения.

Возвращаться в столицу, не солоно хлебавши, совсем не хотелось, очень уж с большими трудами достался ему этот адрес. Жалко было потерянного времени. Два часа до поселка, еще час блуждания, два часа назад – день считай, пропал. Солнце уже было в зените, надо было принимать решение.

Ему стало даже весело. В Антарктиде, на Северном полюсе и то люди таблички ставят. До Нью-Йорка столько-то километров, до Лондона столько-то и притом именно в ту сторону куда надо, чтоб никто не заблудился. Тут же ни одного названия и спросить не у кого.

Он снова вернулся на центральную площадь поселка. В августе это место представляло собой пыльный выгон, с кое-где сохранившимися кусками асфальтового покрытия. Этот асфальт скорее мешал, чем обеспечивал комфортность передвижения. На «площади» в странном порядке, который не поддавался никакой логике, стояли магазины.

Магазины, это громко сказано. Грузовые контейнеры и строительные вагончики, приспособленные под торговлю и только одно здание из красного кирпича бывшего Сельмага. Полчаса назад, все они были нежилые. Сейчас, он уже аккуратней подергал двери, постучал в стекло. Артему повезло на пороге контейнера, выкрашенного в ядовитый голубой цвет, стояла дородная молодая женщина. Она грызла большущее яблоко и чтобы откусить следующий кусок, широко открывала рот. Солнце, ярко стоящее в зените, отражалось на её зубах, разбрасывая по округе три десятка зайчиков, все до единого зубы у дамы были выполнены из белого блестящего металла. 

Несмотря на то, что она показывала ему все свои тридцать два, это явно не было улыбкой, она не была ему рада. В её взгляде было то стойкое пренебрежение совдеповского продавца к покупателю, которое, оказывается, еще осталось в глубинах просторов постсоветского пространства.

– Я прошу прощения, вы не подскажите, где у вас в поселке находится улица ХХ партсъезда? – вежливо обратился к ней Артем.

– Не знаю. В нас тут нема вулиць, одне село.(укр.)

– Как это, нет улиц, а это что? – он махнул рукой вдоль пыльной дороги. – Девушка, это же улица, а если есть улица, то должно бать и название.

– Нема, я тут правда не мєстна, тільки вулиць ніяких не знаю.(укр.)

– Спасибо, ну и что же мне теперь делать?

– А, хто вам треба? (укр.)

– Качура Семен Трофимович.

– Ні, не знаю такого.(укр.)

От досады Артем хлопнул дверцей и уселся в свой джип. К площади, не спеша, с чувством собственного достоинства приближался человек. В комнатных тапочках с завернутыми и затоптанными задниками, тельняшке и замызганных брюках «капри», причем одна штанина была почему-то подвернута. Мужчина старался идти подчеркнуто ровно.

– Вовка, – раздался крикливый голос от магазина, – я ж тобі вже казала, бутилку не дам! Іди он до Лебедихи, може вона тобі самогону наллє, щоб ти ним подавився!(укр)

Человек спокойно воспринял информацию, с достоинством развернулся и также неспешно пошел назад. Артем чисто интуитивно рванул за ним, всё-таки это был первый и единственный прохожий, которого он повстречал. Поравнявшись, Костенко очень вежливо и осторожно спросил:

– Не подскажите, где у вас улица ХХ партсъезда?

Мужчина тщательно остановился. Сила инерции у него была почти, как у космического корабля «Шатл». От резкого торможения абориген наклонился вперед, но к счастью равновесие не потерял. Затем он нащупал мутным взглядом источник раздражения и видимо хотел, что-то переспросить. К сожалению, речь в это время дня не была сильной стороной его личности. Это было настолько очевидно, что Артем уже собрался уезжать, но тут мужчина произнес с уверенностью: «А!», поднял руку с прямым указательным пальцем, подтверждая, что всё понял и энергично указал этим пальцем направление. Резкое движение нарушило баланс в расстроенном вестибулярном аппарате и его потянуло в сторону. Невероятными усилиями он таки удержал равновесие.

Это обнадежило и обрадовало, но Артем еще раз строго смерил местного жителя с головы до ног и спросил: «Точно»? Мужик уже не мог произнести даже отдельного звука, но уверенно и энергично кивнул головой.

– Ну, смотри, – недоверчиво протянул Костенко, достал пятигривневую купюру и сунул мужику в руку. Абориген почему-то внушил ему доверие.

Костенко развернул автомобиль вокруг качающегося мужика и двинул в указанном направлении мимо продавщицы с железной челюстью. Дорога местами была плохой, местами просто отвратительной. После недавно прошедших дождей, грузовики в нескольких местах размесили глубоченные колеи.

Толи улица была длинной, толи дорога очень плохой, но ему показалось, что ехал он бесконечно долго. От постоянных перекачиваний по колдобинам, его уже начало мутить. Наконец, он не поверил своим глазам. На всей улице не было ни одной таблички с указанием названия улицы или хотя бы просто номера и вдруг.

За зеленым забором с крепкими металлическими воротами стоял небольшой, но аккуратный домик с шероховатыми  стенами, сделанными «под шубу» и нежно голубыми оштукатуренными углами. Там где было и положено – на фронтоне крыши скромно висела табличка «ХХ партсъезда,48».

Артем остановил автомобиль, подождал, пока осядет поднятая пыль и вышел. Домик был явно жилой, в отличие от некоторых, рядом стоящих, в которых жизнь и не теплилась. В палисаднике перед домом рос ухоженный малинник, с протянутыми проволоками, чтобы кусты не падали, вдоль отмостки цвели оранжевые «чорнобрывцы» и разноцветные астры. От самого забора вглубь двора шла металлическая арка, увитая виноградом. Всё это богатство охранял огромный лохматый пес, который бегал на цепи, прикрепленной к длинной проволоке вдоль арки.

Пес выждал пока приезжий подойдет к забору и громко залаял. У волкодава был низкий тембр, каждое его «гав» отдавалось, как в бочку. Лаял он спокойно с достоинством, не для того, чтобы показать свою злость, а только лишь для того, чтобы обозначить свою власть и позвать хозяев. Но прошло минут десять, а никто не появлялся. Подуставший пес, начал лаять реже, с ленцой. Наконец в конце арки показался дедушка в толстой байковой клетчатой рубашке, спортивных штанах с адидасовскими полосками и калошах, которые были обуты на ноги в толстых вязаных носках.

 Артем глянул на калоши и носки и несколько удивился, ему самому было жарко, несмотря на то, что он был одет в легкую рубашку «polo». Стоял август и только ночи бывали прохладными, днем жара не отпускала. Вид дедушки его смутил, но не очень. На своей журналистской ниве он видел и не такое. Он также знал, что с такими старичками нужно быть приветливым и осторожным, очень уж они бывают обидчивы. Дадут от ворот поворот, и объяснять ничего не будут, а тогда хоть головой о стену бейся – всё бесполезно, поэтому он, как можно вежливее поздоровался и спросил:

– Не подскажете, могу я увидеть академика Качуру? Мне дали этот адрес, сказали, что именно здесь он сейчас проживает.

Старик подозрительно посмотрел на Артема, цыкнул на собаку, та быстро забежала в свою будку.

– Кому это он понадобился… и для чего?

– Видите ли, я Артем Костенко, журналист. Пишу статью о глобальном потеплении. Я знаю, что академик был ведущим специалистом по антропогенному влиянию на экосистемы. К сожалению, сейчас у нас в стране  ученых такого уровня не осталось, поэтому я к нему и приехал. Мне сказали, что он проживает по этому адресу.

– Кто сказал?

– Кипиани Вахтанг Автандилович.

– Да? – недоверчиво переспросил дед, – а ты его, откуда знаешь?

Артем,  как можно более открыто улыбнулся, хотя такой допрос уже начал его раздражать.

– Я освещал конференцию в Австрии, в Вене, вот там и познакомились.

– Да? – еще раз проявил недоверие хозяин собаки, – ну, ладно проходи.

Он закрыл широкой совковой лопатой собаку в будке и мотнул головой:

– Туда проходи, в беседку.

За домом стояла небольшая беседка со столом, накрытым клеенкой, посредине и лавочками по краям. Артем прошел, сел, осматриваясь. Ничего особенного, двор, как двор. Растрескавшийся цементный тротуар, небольшой огород с помидорами, огурцами и еще какой-то зеленью, чуть поодаль домика маленькая летняя кухня, за ней теплица. Всё небольшое, но аккуратное.  Хозяин, ничего не сказав, ушел в дом, как понял Артем, за академиком. Тот, по расчетам Костенко, тоже был не юношей, лет под девяносто. «Отдыхает наверно, а может, приболел».

Однако старик появился один. В руках он держал большой поднос,  на котором стоял графин, два стакана, тарелки с овощами, фруктами и хлебом. Он не спеша поставил всё это на стол. Вернулся в летнюю кухню, принес два чистых полотняных полотенца.

– Угощайтесь, Артем, как вас по отчеству?

– Сергеевич, но можно просто Артем, только, – Артем снова улыбнулся, как можно шире, – а где, же академик, я надеюсь, он выйдет? – возникла пауза.

Дед на вопрос не ответил, не спеша разлил по стаканам рубиновую жидкость.

– Выпьем, Артем Сергеевич, за здоровье, – поднял стакан хозяин.

– Нет, спасибо большое, но я не могу, за рулем. Безопасность движения, знаете ли. Где же всё-таки академик?

– Пей, Артем Сергеевич, на такой машине ездишь, а ГАИ боишься? Что-то не верится.

Артем внимательно и с недоумением стал рассматривать старика, его тон показался странным.

– Что не похож на академика? Доживешь до моих лет, может, и ты не будешь похож на журналиста.

– Так вы… ой, извините, я видел ваши фотографии, но очень старые, точнее давние, еще семидесятых, шестидесятых годов. Трудно узнать, извините.

– Ты не извиняйся, а пей, если конечно, хочешь что-нибудь узнать. ГАИ боишься, можешь у меня заночевать. Места достаточно, а гости сейчас редко бывают.

– Заночевать? Вроде бы еще рановато о ночлеге говорить, солнце в самом зените.

– Это тебе кажется, время быстро летит.

Артем задумчиво посмотрел на стакан, на овощи, прочее угощение, всё выглядело очень аппетитно. Только сейчас он вспомнил, что на завтрак у него была чашка кофе на бегу, с микроскопическим бутербродом. Еще раз, окинув взглядом застолье, Костенко чуть не подавился слюной и решительно приподнял наполненный стакан,  рассматривая хозяина:

– За Ваше здоровье, Семен Трофимович. Я ведь вас не узнал только потому, что выглядите вы моложе. Никак вам  девяносто не дашь, от силы семьдесят, даже шестьдесят.

– Лесть, юноша, не самое лучшее средство разговорить собеседника, во всяком случае,  меня.  Тем более, что девяносто мне исполниться только в следующем месяце. Лучше просто спрашивай, а там разберемся. Мне скрывать нечего, годы уже не те. Почти все мои коллеги и друзья отошли в лучший мир. Это я еще как-то задержался, наверное, потому что из города сбежал. Природа тут и никаких тебе нервов.

– Природа, это, конечно, – согласился Артем, отхлебнул вина и накинулся на овощи и хлеб. Всё было свежайшим, видно только с огорода и от этого неописуемо вкусным, даже хлеб, который тоже был каким-то особенным. – Мне Вахтанг Автандилович, говорил, что вы еще в шестидесятые годы защитили диссертацию о влиянии человека на глобальное потепление.

– Соврал тебе профессор или ты что-то не так понял. Такой диссертации я не защищал, а про глобальное потепление тогда еще никто не говорил, и термина такого не было. Мы рассматривали крупные экологические системы и исследовали, насколько реально на них влияет антропогенный фактор. К тому времени людишки уже многое понатворили. Реки позагадили, почву угробили, что на Среднем Западе в Америке, что у нас на Целине, всех мест и не перечислишь. А тут еще и Каспийское море начало высыхать, Аральское тоже. Надо было понимать, насколько велика вина человека в происходящем, чего в дальнейшем можно от  него ожидать. Был еще такой проект поворота северных рек, может, слышал?

– Нет, не слышал, может где-то, что-то краем, но не помню, – Артем с аппетитом жевал.

– Теперь о нем и не вспоминают, а когда-то он наделал много шума. Хотели сибирские реки, повернуть на юг, в Казахстан, в Среднюю Азию. Нашлись умные люди, убедили руководителей партии и правительства, что этого делать нельзя.

– Хорошо, что не повернули, а то человеку только волю дай, он всю планету испоганит, не только речки, весь климат перевернет.

– Ну, не надо так плохо думать о человеке. Человек изменяет природу это – правда, но если бы он её не изменял, не было бы человека. Просто надо во всем соблюдать меру. Как говорил великий Парацельс: «Всё – яд и всё – лекарство, вопрос лишь в мере». Человеческие изменения природы не должны быть ядом для природы, а изменять её нам всё равно придется, иначе мы не выживем.

– Не знаю, может быть, вы и правы, но я хочу у вас расспросить не об этом. Я пишу конкретно о Киотском протоколе. Мне надо понимать, насколько опасно увеличение выбросов углекислого газа в атмосферу и насколько  эффективно это соглашение  для борьбы с парниковым эффектом?

Семен Трофимович задумался и снова разлил вино по стаканам. Костенко  уже махнул рукой на ситуацию и крепко взял стакан в руку.

– Ты пей, не бойся, – спокойно агитировал академик, – такого вина больше нигде не попробуешь. Я сам этот виноград вырастил, это в нашем-то не очень южном районе, сам вино сделал. Натуральное сухое, почувствуй какой аромат.

Артем с видом знатока поднял стакан, покачал в нем вино, отхлебнул и скорчил понимающую гримасу.

– Да, вино знатное, вам винодельческое предприятие открывать можно.

– Предприятие? Нет, это не по моей части. Знаешь, я всё-таки считаю – высокий интеллект противен бизнесу.

– Не соглашусь с вами, а Стивен Джобс?

– Это скорее исключение из правила.

– А вы знаете, кто такой Стивен Джобс? – иронично заулыбался Артем, – вы же, по-моему, уже лет двадцать пять на пенсии?

– Ты думаешь, если я здесь с виноградом, помидорами и огурцами вожусь, то не знаю, что в мире делается? Я дед передовой, мне внуки Интернет провели. Книги по моему заказу привозят. Так, что доступ к информации у меня имеется. Только есть у меня и одно преимущество перед вами.

– Какое? – удивился Артем.

– Я из всего этого мусора, который в Интернете болтается, могу извлекать полезное, а вы едите всё подряд. Ты вот спросил о Киотском протоколе, о его эффективности.

– Да?

– Глупей вопроса быть не могло!

– Почему?

– Да потому что Киотский протокол – афера, почище финансовых пирамид.

– Семен Ефимович, и вино у вас прекрасное и вес в научных кругах тоже велик до сих пор, но надо уважать мнение и других ученых.  Я уже не говорю о мировом общественном мнении.

– Ха-ха-ха, – зашелся в смехе Качура, – ты меня, Артем Сергеевич, уморил. Каких ученых, тех, кто продался за тридцать серебряников и по всем каналам во всех газетах орут о глобальном потеплении? Я уважаю ученых, но только тех которые думают головой, а не задницей и не продались золотому тельцу. Вот, например, Фредерик Зейтц бывший  президент Академии наук  США. Лично был с ним знаком. Уважаю. Он написал письмо ученым Соединенных Штатов  с предложением отказаться от Киотского протокола. Шестнадцать тысяч подписей ученых под петицией президенту и результат на лицо: США  отказались от этого сомнительного предприятия. Китай с Австралией и Канадой тоже ушли от участия в нем, кто формально, кто фактически.

– Ну, Семен Трофимович, это еще не доказательство. Там точно какие-то политики или финансисты вмешались, а выдали всё, как борьбу за истину. Американцам дорогу перешли, вот они в овечек и нарядились.

– Хорошо, отбросим политику. Давай, Артем Сергеевич, разберем химико-физические составляющие. Ты в этом как?

– Ой, это вряд ли, я ведь гуманитарий. Физика, еще кое-как, а с химией я в школе вообще не дружил.

– Ладно, объясню, для особо одаренных, на пальцах, если что будет непонятно, ты спрашивай, не стесняйся.

– Да, лучше попроще, у нас и читатели не все отличники.

Академик засмеялся:

– Это точно – не отличники, зато, как о глобальных вещах умеют рассуждать, а? Хорошо, начнем с простого. С чем борются страны, присоединившиеся к этому протоколу?

– Понятно с чем, с глобальным потеплением, вызванным усилением парникового эффекта, который в свою очередь вызван увеличением выброса промышленностью и прочими плодами человеческой деятельности  углекислого газа.

– Молодец, – академик даже покрутил головой, – чешешь, как по писаному. Долго учил?

Артем уже немного захмелел, винцо у академика, было не только вкусное, но и хмельное. В поведении появилась раскованность, исчезла настороженность и даже появилась самоуверенность. Поэтому на это замечания Качуры, он даже обиделся.

– Обижаете, Семен Трофимович. Я, между прочим, всего «Евгения Онегина» на память, с любого места.

– Тогда никаких претензий,– академик поднял руки, сдаваясь,– но попробуем вернуться к углекислому газу. То, что он участвует в создании парникового эффекта – чистая правда, но…, – Семен Трофимович сделал многозначительную паузу, отхлебнул винца,– семьдесят процентов вины, если можно так сказать, за создание парникового эффекта лежит на элементарных парах воды.  Только тридцать –  на остальных газах: на  углекислом газе, метане, закиси азота, галоуглеродах и прочих. Не будем вдаваться в подробности, я же обещал на пальцах.

Гринписовцы почему-то напрочь забыли об этом и везде трубят о СО_2,  как о самой главной гадости в нашей атмосфере. Хотя на самом деле даже процесс дыхания человека и всех животных основан на раздражающем влиянии углекислого газа на соответствующие нервные окончания и без него, без углекислого газа, процесс дыхания и твой в том числе, в принципе невозможен. 

– Может быть, я не спорю, но видимо, дело в его количестве, – вставил Артем «умное» возражение.

– В количестве? – переспросил академик, – правильно – в количестве! Повышение  содержания углекислого газа  в воздухе в 30–50 раз до 1–1,5% составляет основу лечения астматических болезней. Понимаешь?! Астматиков ним лечат. Это, если говорить о количестве и его влиянии на человека.

– Так получается, что углекислый газ очень полезная штука и, если  будет из-за него глобальное потепление, то астматикам точно заживется хорошо!

– Странные у тебя выводы, Артем Сергеевич,– улыбнулся академик, – но насчет полезности углекислого газа, ты правильно подметил. Поэтому говорить надо не о выбросах, а о том, что в последнее время в атмосфере Земли ощущается скорее глобальная недостача углекислого газа. Есть расчеты, которые показывают, что, если поступление углекислого газа в атмосферу прекратится, то растения исчерпают его сегодняшний запас через лет десять-пятнадцать. Вот тогда точно наступит конец света, потому как без растений жизнь животных и тем более человека невозможна. Я надеюсь, ты понимаешь, что такое фотосинтез растений? Это превращение того же углекислого газа в органические вещества, то что обеспечивает рост растений.

– Фу-у, – Артему пришлось шумно выдохнуть, вино и все эти физико-химические процессы плавили его мозги, – Семен Трофимович, вы меня совсем запутали, а как же глобальное потепление?

– А кто тебе сказал, что оно есть?

– Ну, академик! Он мои мысли совсем заплел,– подумал Костенко, – хорошо, что я всю эту науку  записываю на диктофон. Пора, наверное, уже искать место, где можно будет ночку скоротать.

 

 

На последнем этаже огромного бизнес-центра, точнее на крыше здания, поливал цветы высокий, спортивного вида мужчина. На нем  был надет светлый элегантный летний пиджак, явно купленный в Лондоне или в Милане, темные брюки и мягкие удобные летние псевдоспортивные туфли. Короткая стрижка тоже была призвана подчеркнуть его спортивность и моложавость, темный цвет волос только кое-где, в основном на висках,  нарушался сединой.

Чем больше имеешь, тем больше понимаешь, как мало в принципе человеку надо. Валерий Николаевич Семаго это знал точно. «Эти уроды, наверное, за спиной у меня смеются, когда говорят о моих цветочках. Пусть смеются, смеётся тот, кто смеётся без последствий. Зато я получаю истинное удовольствие от общения с моими растениями», – так он разговаривал сам с собой, обхаживая горшки с цветами на крыше здания штаб-квартиры собственного холдинга.

Только с ними он мог говорить откровенно, не боясь, что  его предадут, продадут или еще хуже, будут смотреть  преданными глазами и в тоже время завидовать и ненавидеть до корней волос. В отличие от людей, цветы, он искренне любил. Именно искренне и безвозвратно. С ними он мог обсуждать то, что никогда и ни с кем не обсуждал. Им он мог доверить все свои тайны и знал, что никакой утечки не будет. Часто ему казалось, что это единственные живые существа, которые его понимают.

«Какой я молодец, что устроил для себя этот оазис. Всё  равно эта площадка на крыше простаивала без дела…, какой-то идиот посоветовал сделать мне здесь бассейн. Какой от этого бассейна прок? Говорят, что плавание расслабляет. Они бы еще сказали, что минет расслабляет, так что мне тут девок в клетках содержать? Меня расслабляют мои цветочки, лучше всякого алкоголя, бассейна и женщин»

– Валерий Николаевич, – за спиной  раздался голос его секретарши.

 Семаго, конечно, не спешил оборачиваться. Он не спеша закончил полив, поставил поливальник на положенное место, вытер тщательно руки. Секретарь покорно ждала. Наконец олигарх изволил повернуться и недовольно втупил взгляд в девушку.

– Я вас слушаю, Валерий Николаевич, какие будут распоряжения?

– Вы долго ходите, Татьяна Евгеньевна, – это он ей так сказал, для строгости, для острастки, она-то бежала сюда со всех ног. Танечка, надеется, что он оценит её красоту и преданность. Возможно, это ей зачтется, когда-нибудь. Она, конечно, не дурна, особенно в таком наряде. Строгая темная юбка и строгая белая блузка в дополнение к  стройным ногам – это хорошо.

– Прошу прощения, Валерий Николаевич, – Татьяна виновато опустила глаза

 Вот так-то. Это хорошо, когда она просит прощения даже, когда невиновата. Постоянное чувство вины подстегивает.

– Татьяна Евгеньевна, пригласите ко мне Пичкура. Только побыстрее, пожалуйста, пусть он поспешит сюда со своей жирной тушей.

– Слушаюсь, Валерий Николаевич, что-нибудь еще? – её лицо осталось непроницаемым.  Интересно, что хранится за этой непроницаемостью?

– Да, и пусть мне принесут всё, что у нас есть по Костенко.

– Костенко Артем Сергеевич?

– Да.

– Личное дело или статьи?

– Всё! Статьи, личное дело, всё, что не вошло в личное дело. Всю информацию.

– Хорошо, сию минуту.

Как она красиво разворачивается на своих огромных каблуках, лучше, чем солдаты на параде. Так и хочется шлепнуть её по ягодице, но на работе никакого интима. Это себе дороже. С женщинами надо быть еще более расчетливым, чем в бизнесе. В бизнесе партнеров можно просчитать, спрогнозировать. Попробуй, спрогнозируй, партнера  в такой юбке, с такими ягодицами.

Он сел в кресло, установленное среди цветов, и наслаждался тишиной и благоуханием. Здание было достаточно высоким и звуки от шумной улицы внизу, сюда практически не доносились. Среди этой зелени иногда казалось, что ты находишься не в центре огромного города, а где-то далеко в дачном цветнике. Глядя на растения, он отвлекался от этого бега по кругу, из которого невозможно вырваться.

Сначала надо деньги заработать, потом их грамотно потратить, так, чтобы они к тебе вернулись с  хорошим наваром, потом новый цикл. Другого он не знал а, если, что-то идет не так… нервишки шалят и вырастает злость. Сначала маленькая, потом огромная, которую можно погасить только новым наваром.

От лестницы, по которой подымались наверх в цветник, послышалось громкое пыхтение. Так мог идти только Пичкур. Он протиснул своё огромное тело в проем и немного растерянно, немного испуганно посмотрел на хозяина. Его вид производил впечатление. Рома Пичкур – это человек гора. У него немалый рост, повыше Семаго, но даже для такого роста у него просто огромный живот и при этом короткие руки.

 Интересно, как он достает до ширинки? Иногда кажется, что это у него не настоящие руки, а так для прикола. Сейчас он сделает хитрую физиономию и достанет из своего необъятного живота, настоящие, нормальные длинные руки. Живот Пичкура жил отдельной от него самостоятельной жизнью, колыхался в противофазе, мешал садиться, проходить в дверь. Рома пытался его запихивать в рубашки невероятных цветов и размеров. Ткань на животе постоянно натягивалась, трещали пуговицы, казалось, что рубашка вот-вот лопнет. Рома дышал, как паровоз. Наконец-то он отдышался и подобострастно поздоровался:

– Здравствуйте, Валерий Николаевич, вызывали?

Олигарх рассматривал своего подчиненного, как будто видел в первый раз.

– Вызывал, Ромочка, вызывал. – Пичкур напрягся, он-то знал, что ласковый голос шефа совсем не значит, что ним довольны. – Ты мне скажи, Роман Богданович, пожалуйста, я тебе мало денег плачу?

– Нет, нормально, я доволен, хотя…., а почему вы спросили?

– Выглядишь ты, как лузер. Успешный человек не должен так выглядеть.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, Валерий Николаевич, я одеваюсь в лучших бутиках. Моя жена за этим следит, она в этом разбирается.

– Поэтому ты приходишь ко мне по вызову в джинсах потертых до неизвестного цвета и в рубашке веселенькой расцветки «Гавайи на Азовском море»?

– Спортивный удобный стиль.

– Рассмешил, Рома, рассмешил. Ты и спорт – это действительно смешно.

– У меня гипертония, Валерий Николаевич, – попытался оправдаться Пичкур и вытер обильно текущий пот со лба.

– Успешный человек должен быть здоровым.

– Я стараюсь, Валерий Николаевич, я  лечусь, можно сказать уже почти совсем…

– Ладно, сейчас не о том, – Семаго встал с кресла и подошел к горшкам, в которых только что поливал цветы. Ему было неприятно смотреть на эту потную тушу, – что ты мне можешь сказать о Костенко?

– Я?! Не понял, в каком смысле? – Удивился Пичкур.

– В обычном смысле, тебе, что нечего о нем сказать? Он что у нас уже не работает?

– Работает, нормально, недавно вернулся из командировки, из Египта.

– Позагорать захотелось, дайвингом позаниматься, так там же сейчас жара? Кто его туда посылал?

– Нет, он не загорать, он был только в Каире и в Александрии, он не на пляж. Там сейчас революция, точнее она уже закончилась, и он решил написать серию статей об итогах… её, в смысле революции.

– Он решил. Он всегда у нас всё решает сам?

– Он предложил, а все поддержали. Тема эта сейчас на слуху, так сказать, в тренде.

– И ты поддержал?

Пичкур замялся, понимая провокационность его вопроса, наконец, выдавил:

– И я, но вы, же знаете…, у него несколько привилегированное положение.

– Кто же дал ему эти привилегии? – спросил Семаго и Рома растерялся окончательно.

– Ну, вы же знаете, что Костенко и Лариса Витальевна, – Рома запнулся, он не знал, как правильно сформулировать тип отношений между молодыми людьми, – а вы с Виталием Анатольевичем большие друзья и партнеры.

– Ты очень наблюдателен, Рома. Мы с Виталием Анатольевичем действительно большие друзья, только, причем здесь Костенко.

– Говорят, что Костенко скоро жениться на Ларисе Витальевне.

– Слухи, самый неблагодарный источник информации, кому, как ни тебе это знать? Ты же профессионал.

– Я понял, Валерий Николаевич.

– Так что с Костенко построже, в последнее время мне не нравится его избыточная самостоятельность. Не забывай, есть такие понятия, как дисциплина, корпоративная этика, стратегия наших изданий. У нас не должно быть любимчиков, тем более беспредельщиков. Прижми его, хватит делать из него идола.

– Я вас понял, Валерий Николаевич.

– Свободен.

Пичкур утащил свою тушу вниз по лестнице, а Семаго остался в своем цветнике. Сегодня было воскресенье, можно сказать выходной, хотя какие у олигархов бывают выходные? Странно, что сегодня не особенно беспокоят. Можно спокойно заняться цветочками, можно даже помечтать. У него на столике лежали журналы. Из стопки он достал один. На обложке улыбалась своими кошачьими зелеными глазами Лариса Кульчицкая. На фото она была изображена в теннисном наряде, пикантно открывающем её стройные ноги. Интересно, что она нашла в этом заморыше Костенко. Глазки голубые? Так это смешно. Настоящий мужчина постеснялся бы иметь такие глаза. Как Мальвина! Даже противно. Он-то понятно: из грязи в князи. Кто же откажется жениться на дочери олигарха? Только не понятно, как она, он же не из её круга? Общаться с разной швалью – это не лучший способ чего-то добиться в жизни. Ну, да ладно,  как говорят в Одессе, еще не вечер.

 

*****************

 

Костенко  задумчиво прихлебывал вино из тонкого стакана. Почему-то рядом с этим дедом было хорошо и спокойно. Так хорошо, что тот легко уговорил его остаться заночевать. А графин с Семеном Трофимовичем они уже осушили.

– Ну что, еще графинчик? – академик взял в руки пустой сосуд.

– Не много ли будет? – Артем искренне засомневался.

– Много не мало. Я  тоже пью спиртное не часто, так что могу себе позволить, тем более что за натуральность продукта отвечаю. А тебе в твоем возрасте и при твоем здоровье такое вино только за лекарство пойдет. К тому же мы ведь еще недоговорили. Артем согласился.

– Вот я старый дурак! – Семен Трофимович всплеснул руками, – я же борщ сварил, перед твоим приходом. Вкуснотища, с фасолькой, запах – до обморока, а про вкус – вообще молчу. Я сейчас по мисочке нам налью, для бодрости.

Артем не стал возражать и с удовольствием приступил к поеданию вкуснейшего борща. Поначалу ели молча, но затем академик снова стал рассказывать.

– Если говорить о температуре атмосферы Земли, то согласно геологическим исследованиям среднемировая температура колебалась в разные периоды от +7 до +21 градуса, сейчас +14. Мы как раз посредине. Существуют долговременные климатические циклы, климат Земли становится то более теплым, то более холодным. О том, что было миллионы лет назад, знают только специалисты и то по косвенным признакам, но зато человечество еще помнит, как в семнадцатом веке замерзала Темза, а в Голландии катались по каналам на коньках – на картины очевидцев в галереях можно и сейчас поглазеть. За последние триста лет действительно потеплело, примерно по одному градусу в столетие и рядовым гражданам это кажется доказательством глобального потепления, но, слава богу, отдельные люди также помнят, почему Гренландию викинги  назвали Гренландией. «Зеленая страна», потому что там росла трава, тепло там было тысячу лет назад, а сейчас льды. Так сейчас глобальное потепление или глобальное похолодание?

– С вами трудно спорить.

– А ты попробуй.

– Что-то не хочется, – Артем уже так расслабился, ему совершенно не хотелось искать какие-то доводы против дедовой логики.

– Конечно, может тебе и не хочется, а тем ученым, которым предлагают создать соответствующую компьютерную модель за пару сотен миллионов долларов хочется, еще как хочется. Они с пеной у рта  доказывают и будут доказывать, что глобальная катастрофа потепления уже не за горами. Платите быстрее деньги, и мы вам расскажем, как вам будет плохо, если вы не избавитесь от старых автомобилей и других разных труб.

– Ну, а что плохого в том, что они призывают избавиться от грязных производств, чадящих автомобилей? – Артем еще пытался вяло сопротивляться.

– Вот в этом твоем высказывании вроде бы есть разумная мысль. Еще Дмитрий Иванович Менделеев говорил, что нефть – не топливо, можно топить и ассигнациями.  Я совершенно согласен, что надо бороться с вредными выбросами, особенно с оксидами азота, а также целым рядом других выбросов, которые наша промышленность вырабатывает, в том числе, автомобили. Но это не с CO_2, понимаешь? А цель Киотского протокола, как раз  борьба с углекислым газом. Какая же это борьба с вредными выбросами? Это – фикция. Я тебе другое скажу, что бороться надо не с глобальным потеплением, а с будущим похолоданием, что намного хуже для планеты.

– Так нам нужно ждать глобального похолодания? – Артем уже ничему не удивлялся.

– По всей видимости, да. Согласно модели доктора Берри сейчас Земля вышла на плоский пик потепления и после 2020 года наступит похолодание, хотя это тоже не аксиома. Дело в том, что на климат Земли влияют изменение ее орбиты, магнитного поля, размеры материков и океанов, извержения вулканов, солнечная активность и еще многое другое. Чтобы прогнозировать климат необходимо сопоставлять все эти факторы, как ты думаешь, это легко?

– Нелегко, конечно, выходит, мы знаем, что ничего не знаем. Это еще кто-то из древних сказал.

– Нет, мы знаем многое, например то, что СО₂ и текущая человеческая деятельность человека не могут существенно повлиять на потепление или похолодание в планетарном масштабе, если, конечно, кто-нибудь не устроит что-нибудь вроде «ядерной зимы».

Когда я говорил о том, что растения могут оказаться без углекислоты я, конечно, лукавил.  Этого не произойдет, во всяком случае, в обозримое время, точнее вероятность этого ничтожно мала, потому что только один знаменитый исландский вулкан с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль,– у Артема округлились глаза, он бросил восторженный взгляд на деда. – Специально выучил,– пояснил Семен Трофимович, – так вот, этот Эйяфьятлайокудль за четыре дня выбросил столько СО₂ в атмосферу, сколько сэкономили все страны участницы Киотского протокола за пять лет. Как ты сам понимаешь, после этого говорить о какой-то эффективности этой бумажки просто смешно. Существует правда теория и она достаточно логична. Вулканическая деятельность постоянно затухает, а именно она обеспечивает главный приток углекислого газа в атмосферу. Когда все вулканы погаснут, тогда и закончится приток углекислоты, вот тогда действительно могут наступить настоящие проблемы с фотосинтезом, но как ты понимаешь человеческий фактор здесь не причем.

Академик замолчал, о чем-то размышляя, одновременно медленно, по ложечке вкушая блюдо, которое сам приготовил. Артем тоже молчал, чувствуя, что дед думает о чем-то важном и не стоит ему мешать суетными разговорами. Наконец он прервал молчание и сказал:

– Ты спросил, знаю ли я Стива Джобса. Лично мы, конечно, не встречались, но дела его и мысли я знаю очень хорошо, а некоторые из них меня просто воодушевляют на дальнейшую жизнь, хоть мне и не семнадцать.

– Да, умнейший был человек, – ответил Артем, с удивлением замечая, что уже заканчивает борщ в огромной миске, которую, как ему казалось, никогда не осилить.

– «Не стоит расстраиваться,  покидая жизнь. А вот если жизнь покинула тебя, стоит расстроиться». Как сказал? Я теперь так и живу, можно сказать по его завету. Стараюсь, чтобы жизнь меня не покинула. Вот ты приехал, тоже хорошо, значит, я в этой жизни еще кому-то нужен. Не знаю, будет польза или нет, но всё равно приятно, когда интересуются твоим мнением.

– Семен Трофимович, ну а какие аргументы еще, вы бы могли выдвинуть против сторонников глобального потепления? –  спросил Костенко и облизал, как в детстве ложку. Борщ был очень вкусным. Уловив себя на этом неприличном действии, он быстро отложил ложку в сторону и подчеркнуто сосредоточенно посмотрел на академика.

– Очень просто, – усмехнулся Качура, – ты просто спроси у этих грамотеев. Знают ли они, что декабрь 2010 года для Великобритании, Дании и Швеции был самым холодным за последние сто лет? Он же, вошел в тройку самых холодный месяцев с 1796 года. Или еще. Самая большая концентрация углекислого газа знаешь, где на планете?

– Могу предположить, что где-нибудь в промышленных зонах. Может быть, над металлургическими заводами, в Кривом роге, на Урале, может быть, в Германии или Люксембурге, где развито сталелитейное производство, но вы так хитро смотрите, наверное, неправильно?

– Неправильно, – торжествуя, сказал академик, – это ты, батенька, пальцем в небо попал. Там, где больше всего углекислого газа, до ближайшего металлургического завода тысячи километров, а то и больше. Над болотами северной Сибири самая высокая концентрация СО₂. Тебе еще что-нибудь рассказать?

– Конечно.

– Тогда из смешного. Конгресс США в 2007 году вынужденно несколько раз откладывал слушания по вопросу глобального потепления из-за сильных морозов. Вот такие, брат дела. У Гринписовцев сейчас проблемы, мне их даже жалко. С глобальным потеплением у них не складывается, так они переключились на экстремальные природные климатические явления. То у них суперзасуха, то суперморозы,  то ураганы, а во всем винят…, только они теперь не говорят глобальное потепление, а более обтекаемо: изменение климата.

– А кто вообще впервые ввел термин «глобальное потепление»?

– Есть такая организация – Римский клуб. Она вроде бы и не тайная, но входит в неё всего сто человек. Эта скромная организация дает рекомендации всему миру на ближайший период, а так как за ней стоят самые влиятельные люди на этой планете, то к ней прислушиваются, принимают рекомендации к исполнению. Так вот именно в её документах еще в шестидесятые годы появился термин «globalwarming».

– Я о ней слышал, конечно, а что вы знаете о Римском клубе?

– Я знаю, что эта шайка, извини, организация уже много лет пытается заниматься моделированием динамики развития социума в планетарном масштабе. Что они намоделировали видно по нашей жизни, глобальное потепление, финансовые кризисы, озоновые дыры. Не нравится мне эта фирма. Понимаешь, когда кто-то позволяет себе присваивать право вещать истины в последней инстанции, даже в виде рекомендаций – это настораживает. Ну, а то, что они ошибаются жутко, то доходит до смешного. Где-то в году семьдесят втором в одном из их докладов было предсказание, что ко второму десятилетию двадцать первого века  у мировой промышленности наступит коллапс, так как весь алюминий закончится и останется только по бывшим советским зонам собирать алюминиевые ложки и из них мастерить космические корабли. Странно, не правда ли? Алюминий один из самых распространенных элементов на планете после кислорода и кремния, а кроме того в повторную переработку идет шестьдесят процентов этого металла. Как ты сам видишь, ничего подобного не произошло.

– Точно, чего-чего, а алюминия у нас пока хватает.

– Хотя надо отдать должное, что в Римском клубе бывали очень почтенные ученые. С некоторыми я даже был знаком. Сергей Петрович Капица, например, мы с его братом Андреем занимались проблемами Антарктических льдов. Почетным членом клуба был наш уважаемый Борис Оскарович Патон, но не они, конечно там погоду делали. Андрей Капица был ярым противником суждения, что антропогенное влияние имеет решающее значение на планетарный климат. – Семен Трофимович задумался, затем снова поднял свои почти прозрачные глаза на Костенко, –  так, что с глобальным потеплением вышел пшик. Я думаю, что и  Киотскому протоколу недолго жить осталось.

   Красиво они сволочи завернули с озоновым слоем. Это же надо было додуматься, что фреоны из пульверизаторов могут разрушить озоновый слой и где?! В Антарктиде! Как будто в Антарктиде на каждом шагу холодильники, огнетушители, аэрозоли. Все вдруг почему-то забыли, что эти фреоны в пять раз тяжелее воздуха, оседают на земле и долететь до Антарктиды ну никак не могут. 

– Зато люди Нобелевскую премию получили.

– Да, если бы дело было только в этом, премия – полбеды, деньжищ нагребли они под эту озоновую аферу миллиарды, триллионы. Как ты сам понимаешь, если одни нагребли, то другие потеряли. В том числе и мы с тобой.

За воротами раздался сигнал автомобиля. Костенко дернулся, но тут, же понял, что это не его машина. Вопросительно посмотрел на академика, сам же говорил, что гости у него редко.

– О, а я и забыл, внучка обещала приехать. – Семен Трофимович стал медленно выходить из-за стола, – надо идти встречать красавицу.

 

 

В калитку зашла симпатичная девушка, лохматая псина ластилась у её стройных ног. Жаль, что они были одеты в светлые джинсы, а не в мини юбку.

– Здравствуй, Сашуля, – привечал внучку академик, – а у меня гость.

– То-то я вижу вы, Семен Трофимович на радостях, – девушка явно была недовольна присутствием постороннего и тем, что дедушка под хмельком.

Она по-хозяйски зашла в боковую дверь гаража, открыла ворота, загнала вовнутрь свою малюсенькую яркую машинку с лупоглазыми фарами. Костенко стоял возле беседки, как с боку припеку, не представленный и соответственно не замечаемый. Академик смешно сдвинул вверх брови и развел руками, извиняясь. Потом спохватился и сказал:

– Артем, ты тоже загони во двор свой самодвижущийся аппарат, а то у нас тут народ добрый, но веселый. Не со зла, а так просто потому, что на бутылку не хватило, колеса могут открутить.

После манипуляций с автомобилем, Семен Трофимович, выхватил-таки момент, чтобы представить Артема гостье. Хотя по её поведению было видно, что она себя гостьей здесь не чувствует.

– Вот, познакомься, Сашуля, журналист Артем Костенко. Приехал из Киева, интересуется глобальными экологическими проблемами.

Девушка критически глянула на журналиста и сухо по-европейски протянула руку:

– Литовченко Александра Игоревна.

Костенко решил тоже не отставать в официозе, хотя после такого количества вина вид имел придурковатый.

– Артем Сергеевич Костенко, журналист.

– Что журналист, это я уже поняла и давно вы тут интервью берете? – она кивнула на графин с вином.

Артем, честно говоря, не понял двойное дно вопроса и искренне ответил:

– С полудня примерно.

– Ну, тогда понятно, – уныло промолвила девица и понесла сумку в дом. На  предложение Артема помочь, резко отказала.

– Ты не смотри, что она так строгость наводит. Она, как все женщины не любит, когда мужики пьют, к тому же опыта замужнего нету, – тут академик спохватился, – только ты не вздумай кобелировать, знаю я вас, голубоглазых.

– Как вы можете, – «искренне» возмутился Артем,– Семен Трофимович, я же здесь по делу, можно сказать на работе.

– Ну, если на работе, пойдем еще винца выпьем, пока Сашуля переоденется.

Академик, налил по половинке стаканчика, тем более, что в графинчике оставалось уже меньше трети, и поставил чистый для Александры. Девушка недолго прихорашивалась и скоро появилась на пороге. Она надела футболку с фото Че Гевары и веселенькую коротенькую юбку. Её стройные ножки были открыты выше колен, но уловив липкий взгляд журналиста, ей сразу захотелось переодеться. Саша была настоящей красавицей, но только не того худосочного формата нынешних моделей, когда при тесном контакте можно получить увечье исколовшись об углы. Нет, у неё был прекрасный формат женской красоты пятидесятых годов прошлого столетия. Даже фигура Мэрилин Монро выглядела бледно на фоне форм Александры Игоревны. Это была просто мечта скульптора. Сильные роскошные бедра переходили в тонкую талию, и завершалось это высокой грудью, приятного размера. От неотразимости этой красоты Артем потерял дар речи, но открыл рот, придурковатость алкогольная усилилась придурковатостью удивления и восхищения. Академик внушительно посмотрел на него, будто хотел сказать: «Закрой рот, идиот».

– Сашуля, проходи, борщика покушай. Я сварил, тебя ждал. Вкуснотища! – нашелся академик, потому что пауза затянулась.

Девушка села за стол, без помощников взяла половник, насыпала себе в тарелку борщ.

– Доця, винца тебе налить? – ласково и даже подобострастно спросил Семен Трофимович.

– Ни в коем случае, – категорически ответила «доця»,– вам тоже, Семен Трофимович, алкоголь в пользу не пойдет или вы расхрабрились перед диспансеризацией? Может быть, Артем Сергеевич увлекается этим процессом, ему, пожалуйста.

 – А девочка, язва, хоть и красавица и ведет себя так, как будто это я её деда спаивал, а не он меня, – подумал Артем.

– Да ну что ты. Артем Сергеевич вообще, даже отказывался. Просто я захотел похвалиться своими винодельческими талантами… и сколько мы там выпили.

Артему в голову пришла мысль: «Хорошо, что Сашуля не знает, что это уже не первый графин». Строгая Александра Игоревна пожала плечами, дескать, мне всё равно, делайте, что хотите. Артем с Семеном Трофимович чокнулись, и журналист даже ввернул: «За здоровье Александры Игоревны»! Она промолчала.

– Мы, кстати, тут до твоего приезда, разбирали интереснейшую проблему, – снова начал академик, – тебя это тоже касается. Александра у нас сейчас работает в Национальной комиссии по делам ЮНЕСКО, выпускница Сорбонны, между прочим. Так вот, я думаю, что вопрос должен стоять гораздо шире. Эту тему надо рассматривать не в контексте глобального потепления, а глобального обмана. Я не имею в виду всемирный заговор, я думаю, что его просто не существует. Речь идет об обмане, как угрозе выживанию человечества. Потому что именно обман, приводит к катастрофическим всемирным последствиям. Все войны начинаются с того, что истинная цель войны подменяется фиктивной. Обман настолько глубоко проник в сферу политики, что человечество обманывают даже тем, что войну перестают называть войной. Вы знаете, что с 1945 года не было ни одной войны, точнее  одна: между Сальвадором и Гондурасом и то, по-моему, из-за футбола и почти без жертв.

– Как не было, а война в Корее,  во Вьетнаме, в Афганистане, наконец, в Ираке? – с удивлением спросил Костенко.

– Ни один из этих конфликтов официально не именовался войной. Только журналисты написали «Война в пустыне». На самом деле, никто после Иосифа Виссарионовича Сталина, когда он объявил Японии войну в августе сорок пятого, слово «война» официально для текущих событий не применял.  Сам термин стал отвергнутым, гонимым. Нас и тут пытаются обмануть!

– Ну и как жить в этом мире глобального обмана? – Вопрошающе поднял руки Артем.

– Как жить? Бороться надо, бороться, делиться информацией. Кто владеет информацией – владеет миром. Не дать человечеству себя истребить. К сожалению, надо отдавать себе отчет, что глобальный обман, а он действительно глобальный, сегодня он проник во все сферы, это не просто обман, а обман системный. Капитализм построен на обмане, это его суть. Обман позволяет поддерживать капитализму товарооборот, потребление, без этого капитализм погибнет. Для чего нужны все эти обманы? Для того, чтобы продать больше, чем раньше. Для борьбы с глобальным потеплением тратятся деньги на новые автомобили, новые технологии, которые выбрасывают в атмосферу меньше углекислого газа, хоть это не очень и важно. Двадцать человек заболело птичьим гриппом, а миллиарды купили вакцину, хоть от неё толку, как от укропной водички.

– Ну, многие люди, жившие при советской власти, ругают капитализм, а сравнить, как мы жили двадцать лет назад и сейчас. Есть было нечего, в магазинах пусто, а сейчас в супермаркетах руки отрывают, просят хоть что-нибудь купить.

– Согласен, экономическая эффективность советского социализма была ниже, чем капитализма, но не только в этом дело. В самом капитализме заложена бомба замедленного действия. Постоянное стремление к корысти и сопутствующий этому обман неотвратимо приведут человечество к пропасти. Капитализм самая расточительная экономическая система, ресурсы Земли тают на глазах, а за всем этим стоит стяжательство. Речь уже идет о выживании цивилизации и она может прекратиться, потому что мы занимаемся самоистреблением.

– Если говорить о самоистреблении человечества, то это очень интересная и к сожалению, малораспространенная тема, – вступила, наконец, в разговор Александра.

– Вот именно, – поддержал её академик, – дело тут не только в экономической системе, человек самое парадоксальное живое существо на земле.

– В чем же парадокс? – поинтересовался журналист.

– Дело в том, что зоопсихологи заметили такую закономерность, что сила инстинктивного торможения внутривидовой агрессии соответствует возможности нанести представителю того же вида смертельную рану. У хищников, обладающих мощными инструментами убийства, наиболее сильный инстинкт торможения.

– Чем слабее зубы, когти, клюв, тем слабее инстинкт сохранения вида, – перехватила эстафету Саша.

– Правильно, – снова вступил академик, – голубь мира, каким его написал Пикассо, на самом деле одно из самых жестоких живых существ на планете. Голуби заклёвывают своих сородичей до смерти: из-за еды, больных, раненых, иногда просто из удовольствия. Природа не дала голубю эффективного оружия, которое способно нанести смертельную травму, как например ястребу в виде мощного клюва. Клюв голубя мягкий и несильный. Поэтому природа не наделила их сочувствием и инстинктивным торможением агрессии против своих. Их оружие – клювы, настолько слабы, что не могут угрожать выживанию вида, поэтому они своих сородичей добивают только стаей, один голубь другого убить практически не сможет. Только крысы вместе с голубями и человеком, получили в наследство от природы отсутствие инстинкта торможения внутривидовой агрессии.

– Никогда не думал, что символ мира лишен сочувствия к себе подобным и стоит в одном ряду с такими неприятными существами, как крысы.

– Человек, между прочим, тоже в этом же ряду. У древних людей не было естественного орудия убийства. Они могли, в крайнем случае, задавить своего сородича, потому как ни огромных клыков, ни когтей не имели, ничто не могло спровоцировать самоистребление. Даже если у человека и был такой инстинкт, то он был очень слабым, а развитие интеллекта полностью его подавило.

– Теперь перед учеными и встал вопрос: «Почему мы, люди, имея подавленный инстинкт торможения внутривидовой агрессии, но при этом, располагая оружием, на десяток порядков превосходящее оружие, имеющееся в распоряжении самых страшных хищников, до сих пор не перебили друг друга и не уничтожили природную среду»?

Костенко как зритель на теннисном матче поворачивал голову то в одну сторону, то в другую, слушая то Семена Трофимовича, то Александру. Наконец  вставил свою реплику:

– Я тоже иногда удивляюсь, как это мы друг друга не передушили.

– Вот, – торжествуя, сказал Семен Ефимович и плеснул в стаканы винца, не оставлять же, – у нас у всех просто клинический сдвиг в психике!

– У всех абсолютно? – спросил Артем с сомнением и надеждой, что еще не всё потеряно.

– В глобальном смысле да. Этот сдвиг произошел в психике древних людей и позволил им выжить. Выжили только те, которые обладали развитым воображением и заразили человечество некрофобией – боязнью мертвых. Они наделяли всех людей, в том числе и умерших, душой, тем самым предполагая, что они могут нанести ущерб живым, даже если умерли.

– Значит сейчас, когда мало кто верит, что покойники возвращаются на землю из той жизни, так сказать, осовремененные людишки. Они уже никого не бояться, инстинктивных тормозов у них нет, так что от людей можно ждать чего угодно?

– Как вы быстро делаете выводы Артем, – улыбнулась Саша, – Страх перед мстительным покойником был только первым ограничителем. Далее, с развитием интеллекта, цивилизации человечество выработало множество подобных ограничителей за счет всё большей социализации нашей жизни. Наше общежитие становится всё большим и большим. Раньше это был род, потом деревня, потом город, район, страна и наконец, сейчас это весь мир.Чем  выше социальная организация людей, тем больше ограничений для самоистребления.

– Причем это касается не только убийства человека человеком, но и вообще уничтожения цивилизации, – добавил академик, – в том числе и природной среды.

– Ваши слова да богу бы в уши, – рассмеялся журналист, – мне, конечно, очень нравится находится в обществе таких симпатичных мечтателей с улицы ХХ Партсъезда, – он акцентировано глянул на Александру, – но весь мой жизненный опыт кричит и возмущается. Сколько погублено человеческих жизней за всю историю, сколько загублено рек, озер, степей и не знаю, чего еще природного. Чего же это всё это не скомпенсировалось, почему, чем дальше в лес, тем больше дров?

– Если ты думаешь, что Земля снова станет такой, как была, например, полвека назад, то ты глубоко ошибаешься. Наша планета постоянно изменяется и человек здесь хоть и играет роль, но не всегда главную. Тебе известно, что 99% биологических видов, когда-либо существовавших на Земле, вымерли еще до появления человека?

– Что, правда? Не знал, – удивился Костенко.

– Представь себе, так что винить только человека в изменении планеты – это глупость. Земля – это тоже система, которая для обеспечения своего существования должна постоянно изменяться.

– А человек ей в этом настойчиво помогает.

– Не иронизируй. Человек приспосабливает её под своё существование, если бы этого не было, мы бы до сих пор жили в каменном веке, а вероятнее всего, нас бы уже просто не было на этой планете. Мы бы захлебнулись собственными потребностями, которые у нас постоянно растут. Именно изменение планеты – есть путь к выживанию человечества, а не сохранение её в природном виде.

– Значит, сохранять природу не надо?

– Я этого не сказал. Необходимо оставлять элементы природы, без которых не возможно выживание, но это не значит, что она останется первозданной. Представь себе, если бы у нас сейчас не было бы атомной и гидроэнергетики и мы до сих пор получали бы основную энергию из дров. Да мы бы погибли давным-давно, потому что вырубили бы все леса, а в процессе борьбы за них, уничтожили бы друг друга. Ну, может быть, бродили бы где-нибудь одинокие охотники, собирая оставшиеся редкие кустарники.

– Но так же можно доприспосабливаться до того, что наша бедная планетка не выдержит, скажет: хватит ребята, вы мне надоели и стряхнет всех нас в тартарары.

– Такая вероятность есть, но исторический опыт подсказывает, что как только человек подходит к такому порогу, он так изменяет свою жизнь, что открываются новые возможности для его существования. Это кстати касается не только технологий, но и изменения общества в целом.

– Вы хотите сказать, что даже если человечество и спровоцирует что-то грозящее цивилизации и вообще жизни на  планете Земля, то всё равно в определенный момент оно остановится и что-нибудь придумает? Разум всё равно победит?

– Что-нибудь обязательно придумает, – усмехнулся Семен Ефимович, – только это не зависит от разума одного или даже нескольких людей. Это проявляется, как внутривидовой инстинкт, как общечеловеческий разум или, если хочешь, всемирное подсознание.

– Господа философы, может быть, на сегодня симпозиум закончим? Тем более в графинчике ваша виноградная водичка для заседания всё равно закончилась, – спросила Саша и стала убирать со стола.

Артем разомлел и с удовольствием наблюдал, как она быстро и аккуратно работала. Тарелки, стаканы, ложки летали у неё в руках, как у эквилибриста. Он наблюдал за её руками, кольца на правом безымянном не было, значит не замужем. В уже не очень светлом разуме всплыло: «Я, конечно, обещал Семену Трофимовичу, и помолвка у меня…, но такая женщина»!

Домик был маленьким снаружи. Внутри он оказался еще меньше. Костенко постелили на диване в большой комнате. Из неё был проход в комнатушку, где спал академик, а Саша легла в маленькой спаленке за комнатой, которую одновременно можно было назвать и кухней и прихожей. Дверей ни в одной комнате не было, то есть были только дверные проемы с лутками, самих дверных полотен не было. Артем хорошо слышал, как поскрипывала кровать, под упругими бочками Саши. Дед быстро захрапел, громко и затейливо. Артем же долго не мог заснуть.

В доме было душно, не хватало воздуха. В голове Артема постоянно крутились мысли вокруг Саши, Сашули. Он как леденец перекатывал её имя во рту, его невообразимо сильно тянуло к ней. Ему представлялось, как она сейчас лежит в темноте на скрипучей кровати, одна… и совсем рядом. Её узкая ладошка, которая сейчас может быть лежит под щечкой, а может быть, наоборот, она подняла свои руки вверх потому, что жарко. Она лежит на подушке, подложив руки под голову, выставив свою красивую упругую грудь, и не спит. Она думает, а может быть мечтает. Что-то очень тихо у неё, может быть она лежит и боится пошевелиться, чтобы не заскрипеть. Она чувствует, что он не спит.

Ей, вероятно, очень жарко и она сбросила тяжелое одеяло и лежит сейчас в одной коротенькой, очень коротенькой сорочке, которая подскочила до самой талии, открыв темный теплый уголок.

От таких мыслей у него свело скулы и заныло в паху. Артем прислушался, но кроме храпа академика, ничего не услышал. «Черт возьми, если бы я курил, то можно было бы выйти во двор покурить, а возвращаясь ненароком зайти и невинно спросить: «Вы еще не спите? Какая сегодня прекрасная звездная ночь. Небо – просто, как купол в планетарии».

Он тихонько перевернулся на другой бок, его тянуло к ней. Это не было простым сексуальным порывом к красивому женскому телу. Он себя даже спросил: «Костенко, ты часом, не влюбился»? Попытка ответа на этот вопрос еще больше поставила его в тупик. Жизнь неожиданно усложнялась.

Он снова вспоминал её жесты, улыбку, нахмуренные бровки. Когда она улыбалась, казалось, что ей от силы лет двадцать, когда жестко хмурила брови – все тридцать. Ну, вот и попробуй, сладь с этими женщинами, когда они постоянно меняются.

Его невыносимо тянуло к ней. Он представлял её губы, вспоминал, как они двигались, когда она разговаривала, а на щечках появлялись ямочки. «Ох, что-то надо делать, боюсь, я с собой не совладаю»! – подумал он, встал, вышел на улицу, под навесом стояло ведро с водой. Рядом стояла кружка, Артем жадно напился и намочил лицо. Его мучила жажда, и казалось, что лоб горит от жара. Он пощупал его, но на самом деле он был холодным.

«Возьми себя в руки, Костенко, что ты как пубертатный мальчик – то в жар, то в холод». Он вернулся в дом, на секунду остановился в прихожей. Ему показалось или он услышал невесомое дыхание, Сашуля спала. Почему то этот факт вызвал у него облегчение. Артем осторожно лег на диван. Мысли перестали метаться, он вспомнил весь сегодняшний день и улыбнулся, ну теперь он им покажет Киотский протокол, будем правду-матку резать на зло врагам, спустя секунду он провалился в сон.

Утром, когда проснулся, все уже были на ногах. Саша возилась в летней кухне, Семен Ефимович, собирал огурцы на грядке. После предложенного завтрака, Артем собрался в дорогу. Поблагодарил академика за насыщенную беседу и подошел к Александре.

– Вы не собираетесь в Киев?

– Нет, но, если вы хотели предложить меня подвести, то у меня есть собственный автомобиль.

– А, вот тот смешной лупоглаглазый лягушонок, но почему он такого неестественного цвета?

– Каждому своё, не все любят передвигаться на таких пафосных авто, как у вас.

Костенко понял, что он неудачно пошутил.

– Извините, Саша, я не хотел обидеть ваш прекрасный автомобиль. Я просто хотел узнать, почему такой яркий и редкий цвет?

– Нравится, – коротко и резко ответила Александра.

– Прекрасный цвет и что главное, редкий, – девушка промолчала, но Артем не собирался сдаваться, – Александра Игоревна вы не могли бы мне дать свою визитку или просто номер телефона. Мне кажется, у нас может возникнуть много совместных интересных тем.

– По вопросу тем, совместных или не очень, обращайтесь в  ЮНЕСКО.

– А, если у меня будут личные вопросы?

– По личным вопросам приёма нет.

– Так категорично?

– Так.

– Хорошо, прошу прощения, буду обращаться непосредственно в штаб-квартиру, она, по-моему, находится в Париже?

– В нём, красивом, до свидания.

 

 

В большом офисном центре, который полностью принадлежал медиа-холдингу, Костенко был, как дома. Ему нравилась блистающая чистота холлов, такие же лифты, сияющие стеклом и полированным металлом. Всё подчеркивало, что здесь работают люди успешные, знающие себе цену. Внизу у входов царила обычная суета. Он вошел в лифт.

Вчера вечером он вернулся из командировки в Египет. Каир, Александрия в этот раз навевали грусть и даже тоску. Египет никогда не был богатой страной, но он никогда не был и такой растерянной страной. После революции прошел год. Наступило разочарование. Сменились только лица, а положение стало еще хуже, чем при Мубараке. Артем горько про себя усмехнулся: «Как будто, что-то могло быть по-другому»?

Ни отчет, ни статью об этом он еще не написал. Не укладывалось в голове всё увиденное. Всё как бы было понятно, но как об этом  написать: «Опять обман»? Артем очень любил свою профессию, отдавался ей без остатка, и она воздавала ему сторицей, но с каждым годом писать становилось всё труднее. Точнее писать он научился виртуозно, но что писать – отвечать на этот вопрос становилось всё тяжелее. За успех и благосклонное отношение руководства  приходится платить.

Он приветливо раскланивался со знакомыми, на лице блуждала мягкая улыбка уверенного в себе человека, но легкое волнение внутри присутствовало. Костенко загонял его подальше вглубь, но оно царапалось там где-то на пару сантиметров ниже солнечного сплетения.

 Ему всегда было неприятно общаться с этим толстяком Пичкуром. Он его не то чтобы не любил, начальник всё-таки, а начальство, как утверждают некоторые – от бога. Пичкур был ему физиологически неприятен. Кроме того Артем был наслышан о подленьких интригах главного редактора в  большом коллективе издания. Умения подставлять и стравливать, Роману Борисовичу не занимать – это уж точно.

На нужном этаже царило оживление, здесь его знали все. Поэтому, пока он дошел до кабинета главного, ему много раз пришлось пожать руку или просто кивнуть головой коллегам.

Секретарша Лидочка, всегда полуиспуганная, вскочила при виде Костенко.

– Артем Сергеевич, ну где же вы так долго? Я уже вся извелась. Роман Богданович несколько раз посылал меня искать вас, а где же мне вас искать, если телефон не отвечает?

Артем достал из кармана телефон и тут же вспомнил, что тот, другой – с корпоративной СИМкой, он забыл  впопыхах  дома.

– Извини, Лидочка, перепутал телефоны, а что Большой босс в печали?

– Еще, в какой печали, с утра вас ищет. Всем уже  попало.

Костенко закрыл за собой дверь в большой кабинет. За столом заваленным бумагами сидел толстый, короткорукий человек с черными жесткими непокорными волосами, которые торчали вне зависимости от желания хозяина. Роман Богданович неуклюже встал с кресла и показал свой огромный живот обтянутый рубашкой в широкую поперечную полоску, что визуально делало его еще более необъятным. Он протянул Артему потную пухлую руку и снова рухнул в мягкое кресло, которое от этого жалобно заскрипело.

– Артем совести у тебя нет. Ты же не забыл, какое сегодня число, статью надо сдавать?

– Роман Богданович, так я её сдал, еще до отъезда.

– Это не статья, – он сделал нехорошую паузу, – это черт знает что, тебе должны были передать, что я её не принял. Я всё понимаю, Артем Сергеевич, ты у нас новатор, фигура почти неприкосновенная, но всему есть мера.

– Что конкретно не устраивает? – задал Артем вопрос, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь.

– Что?! – взорвался Пичкур, – всё! Как будто ты не понимаешь?! Что ты из меня дурака делаешь?

– Рома, зачем такие эмоции, у тебя давление.

– Да! У меня давление, но такие, как ты доведут меня до инфаркта или инсульта…, я в этом не разбираюсь.

– Я написал, всё как есть, строго согласно заданию редакции, – сказал Костенко, «честно» глядя в глаза Роману Богдановичу.

– Что ты мне глазки строишь? Я тебе не барышня из отдела светской хроники. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю и статью срочно надо переписать. Завтра утром она должна быть у меня на столе не позже.

– Рома, я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – прикинулся дурачком Костенко в мизерной надежде, что может быть, Роме надоест толочь воду в ступе и он примет статью, – Я не могу написать ничего нового.

– Ах, значит, ты так! Я, как раз, всё понимаю. Твой будущий тесть может сделать вот так, – Пичкур потер большим пальцем об указательный и средний, – и я превращусь в пыль…, но если я напечатаю такую статью, я тоже превращусь в пыль. Ты не оставил мне выбора!

– Роман, ты же знаешь, что я написал истинную правду, ты также  знаешь, я по-другому не могу. Чего ты от меня хочешь? – Артем сделал последнюю попытку обратиться к Роминому разуму.

– Кому нужна твоя, правда?! – взревел главный редактор. – Тебе было задание осветить работу по Киотскому протоколу. Подчеркиваю, положительно осветить. Борьба с глобальным потеплением, страна на продаже квот на выброс вредных газов заработает семьсот миллионов долларов. Что тут не понятного, зачем умничать?

Большой босс вскочил со своего кресла и забегал по кабинету, который мало чем отличался от стола, тоже также был захламлен, коробками, разнокалиберными стульями, штативами и экранами на подставках.

– Я осветил, ты же читал, – теперь уже уперся Костенко.

– Не доводи меня, Артемчик, не доводи. Хочешь меня подставить? У тебя не получится. Я скорее выброшусь в окно, чем напечатаю такой бред.

Представить, как толстенный Рома Пичкур протискивается в окно, чтобы броситься вниз было трудно, к тому же смешно и не трагично.

– Это не бред. Киотский протокол ничего общего с борьбой с глобальным потеплением не имеет. Просто ребята решили денег заработать. Ты помнишь, Монреальский протокол? Та же песня, тогда Альберту Гору Нобелевскую премию дали, сейчас тоже кому-нибудь дадут, но до этого столько денег накосят, что и Гору не снилось. Проект хороший масштабный.

– Причем тут Гор, я о нем слышать не хочу.

– Зря, очень поучительная история, я о ней в статье не писал, слишком много места заняла бы, но напомнить, могу. Хочешь? – Артем насколько мог преданно посмотрел Роме в очи.

– Иди ты! – Пичкур махнул рукой, как будто послал его на три буквы, но тот  решил продолжить.

 – Забыл, значит. Ничего я тебе напомню. В восемьдесят седьмом году  подписали Монреальский протокол. Все подписали даже США и СССР. Согласно нему запрещалось производство озоноразрушающих химических веществ, особенно сильно невзлюбили фреоны и решили их запретить, дескать, от них вот-вот разрушится озоновый слой и все подохнем от космических лучей. В очень срочном порядке заменили фреоны в холодильниках, аэрозолях, короче везде до чего добрались. Деньжищ на это потратили страшно сказать сколько. Заметь, одни тратили, но другие-то получали. – Артем улыбнулся Роме доброй открытой улыбкой. Жаль он её не оценил.– Как любят говорить некоторые журналисты, определенные бизнес круги, получили такие сверхприбыли, что наркоторговцам не снились. Притом совершенно законно и с гуманной целью – спасение человечества от действия убийственных космических лучей. За всеми этими дележами, откатами и прочими финансовыми операциями население подзабыло, а «где же мальчик»? Его чуть не выплеснули вместе с водой. Но кое у кого, у самых недоверчивых «придурков», закрался вопрос: «Так спасли мы мир или не спасли, и вообще, что с этим  озоновым слоем»? Оказалось ничего не изменилось. Как был озоновый слой с дырками до борьбы с фреонами, так и остался, теми же и там же. Короче говоря, переливание из пустого сосуда в порожний, никаких изменений.

– Ну и что? – Рома скорчил гадостную гримасу.

– Как что? Ребята там тоже не глупые, они всё объяснили, так как надо. Отрапортовали, что героическими усилиями остановили разрушение озонового слоя. Вот, если бы они не боролись, то весь озоновый слой напрочь пропал бы, сгинул от этих самых фреонов. А так всё осталось в точности, как было раньше. Только денег у налогоплательщиков стало меньше, а у некоторых господ просто девать некуда.

– Что завидно стало? – с горечью произнес Рома.

Артема это жутко развеселило, не ожидал он от жадного Романа Богдановича такой реакции. Он начал хохотать, так что у заболели мышцы на щеках.

– Ну, ты даешь, Рома, уморил.  Тебя значит, не смущает, что миллионы, миллиарды доверчивых идиотов, в том числе и ты, кстати, поверили этим липовым борцам за сохранение озонового слоя, а за свою доверчивость еще и заплатили сполна.

– Почему это только я платил? Ты тоже новый холодильник покупал.

У Костенко от хохота потекли слезы.

– Рома, хочешь, я тебя расстрою еще больше?

– Больше некуда, хотя с тебя станется и что?

– Эта бригада с Гором во главе, теперь говорит, что опять придется платить.

– За что?! – от возмущения Пичкур даже привстал.

– Галоуглероды, которыми заменили фреоны, чтоб не разрушать озоновый слой, имеют исключительно высокие коэффициенты влияния на парниковый эффект и их тоже придется менять. Опять все холодильники и так далее, – Артема скрутило от смеха.

– Серьёзно? Ну, это уже слишком!

– Причем это уже в рамках Киотского протокола.

– Ужас! – Роман Богданович вытер платком вспотевшее лицо, – умеешь ты Артем обрадовать, настроение поднять.

– Вот видишь! Я же вижу, что ты на моей стороне, тоже проникся духом Киотского протокола. Значит, проблем со статьёй нет? –Артем перестал улыбаться.

– Костенко, я знаю, как ты умеешь голову задурить, только не со мной. До утра, чтобы было всё переписано, так как надо.

Артем встал, прошелся по кабинету, спотыкаясь, между штативов и коробок. Пичкур сидел в кресле развалясь и видимо считал, что дело сделано, и Костенко пора уходить. Тот предпринял последнюю попытку хоть что-то пояснить.

– Роман, давай я хоть попробую тебе объяснить, почему я так написал.

– Не надо ничего мне объяснять, знаю я, чем твои объяснения заканчиваются. К утру у меня на столе должна быть нормальная статья с нормальными выводами.

– Так я даже лишен права голоса?

– Нет, но зачем мне твой голос? Я ведь тоже не дурак. Пока ты там по Египтам катался я просёрфил интернет и тоже имею своё мнение о Киотском протоколе. Все пишут, что борьба за чистоту окружающей среды это хорошо, это отлично, это правильно, только умник Костенко говорит, что вокруг только доверчивые идиоты, а он один владеет истиной.

Артем уже не смотрел на него с обидой, он смотрел на него, как на потерянного человека, беспринципного олигофрена.

– Ты прав, интернет это очень хорошо, это здорово. Ты еще забыл про симпозиумы и саммиты, которые собирают каждые три месяца и на них в один голос сотни псевдоученых кричат, как хорошо торговать квотами на выбросы парниковых газов. Хорошо. Ты обинформатился по самую голову об этом злосчастном протоколе, но ты понял, в чем суть соглашения?

– Понял не хуже тебя. Люди, делают хорошее дело, борются с глобальным потеплением, зачем детали?

– Вот, а дело то, как раз в деталях. Борются они одним только способом: уменьшением антропогенных выбросов парниковых газов в атмосферу. Главным плохишом назначили СО₂.

– Ну и что в этом плохого? Заводы, автомобили, сколько этой гадости в атмосферу выбрасывают. Вот пусть за это и платят.

– Так-то, оно так, только никакого отношения к глобальному потеплению это не имеет. Тем более что и потепления уже вроде бы, как и нет, за последний год средняя температура планеты, во всяком случае, её одного полушария упала, а не поднялась. Дело в том, что бороться с выбросами СО₂ для того чтобы уменьшить парниковый эффект это тоже самое, что гоняться в поле за воробьем. Набегаешься от души, а толку никакого. Один вулкан Пенатубо на Филиппинах выбросил за несколько дней в атмосферу столько углекислого газа, сколько всё человечество за всё время своего существования.

Получается, мы боролись, боролись, а он один разочек плюнул и вся борьба коту под хвост! Ларчик очень просто открывается. Торгуют этими квотами не напрямую. Даже, если захочешь, не получится. Есть специальные люди, ты им процент, они тебе квоту или продадут или купят. Сообразил?

– Везде тебе откаты чудятся. Это же Евросоюз, у них с этим строго.

– Не буду спорить, за руку никого не брал, но ты не задумался, если так хорошо подковался в этом вопросе, почему Китай, США. Канада, Австралия плюют на этот Киотский протокол с высокой горки?

Рома помолчал, чувствовалось, что он на грани, затем не выдержал:

– Мы, слава богу, не в Китае живем! – он снял со своего крупного носа массивные очки и близоруко посмотрел на Костенко, как будто своим странным ответом всё ему объяснил.

– Ага, еще скажи, что также, слава богу, мы не живем в США, Канаде и Австралии. Объясняю тебе, что согласно этому протоколу необходимо контролировать все выбросы парниковых газов в каждой стране. Значит, все его участники обязаны допустить инспекцию на все производства потенциально могущие делать эти выбросы, предоставить соответствующую документацию о технологиях, дать пощупать и дать понюхать. Врубаешься? Зачем промышленный шпионаж? Все сразу, хором оказываются под колпаком, а так как инспекция сплошь из Евросоюза, то ни Китай, ни США допускать шпионов на свои производства не хотят. Киотский протокол – это такая хорошая уздечка на промышленно развивающиеся страны.

Рома насупился, надул губы и молчал.

– Кроме того, сам принцип продажи квот – это полный абсурд. Посуди сам. Наше украинское предприятие продает свою квоту. Оно выбрасывает в атмосферу несколько меньше этих вредных газов, чем могло бы выбросить. За вот эту разницу, сколько оно может выбросить и сколько оно выбрасывает фактически, какой-нибудь японский, допустим металлургический завод, заплатит деньги. Как ты думаешь, почему наше предприятие выбрасывает мало гадостей в атмосферу? Потому что оно такое передовое и чистое? Нет, просто оно работает на половину мощности. То есть, если производство увеличить, то получать уже будет не за что, а то еще и доплачивать придется. Значит, производство увеличивать не выгодно, а деньги вряд ли пойдут на реконструкцию и внедрение чистых технологий. Где ты видел упадочное производство, думающее об экологии, им бы концы с концами свести, зарплату заплатить, с долгами рассчитаться.

Японец тоже не дурак. Он что зря будет деньги платить за какие-то квоты? Он посчитал, что дешевле будет откупиться этими квотами, а не делать реконструкцию и не внедрять «чистые» технологии. Он будет продолжать дымить, но за меньшие деньги. Так, где же тут борьба с выбросами, борьба за чистоту атмосферы, я уже не говорю о глобальном потеплении?

– Знаешь, что, Артем Сергеевич? Ты мне можешь до утра рассказывать басни, сказки или что другое, но я знаю одно – мне нужна статья с правильной формулировкой, как приказано. Я не хочу лезть в высшую политику и ковыряться в курсе школьной физики,  мне нужна статья!

Рома закусил удила, тогда и Костенко пошел в атаку.

– Значит, если тебе скажут, напиши крупно, на весь разворот «Пичкур – задница», ты напишешь?

– Кто из нас задница, я тебе потом расскажу, – Пичкур закипал, – если утром у меня не будет статьи, а сейчас я бы тебе посоветовал быстрее нею заняться. Времени до утра осталось мало.

– Ну и дурак ты, Роман Богданович, нет, не дурак, задница.

– Идиот, вон отсюда! – заорал Рома и схватился за грудь с левой стороны.

– Рома, ты не нервничай, у тебя давление. Можно очень просто решить вопрос, – Артем взял у него со стола чистый лист бумаги и быстро написал несколько строк. – Вот заявление об уходе, так что статью ты будешь писать сам, а я лучше напишу книгу о глобальном обмане, чем писать вранье. Привет семье и береги здоровье.

Артем внешне спокойно вышел в приемную, где его встретила Лидочка с огромными испуганными глазами. Она без сомнения слышала все крики и находилась на грани нервного срыва. Артему хотелось казаться спокойным, он даже натянул себе на лицо улыбку, но внутри всё клокотало и желало вырваться наружу.

 

*********************

 

Вечер, половина седьмого, как не вовремя, он застрял в пробке. Артем злился, но пытался ехать вверх по Кловскому спуску. Автомобили двигались неохотно, как будто никто никуда не спешил. Почему, как только в городе брызнет две капли дождя, три четверти людей сидящих за баранками авто резко разучиваются их водить и начинают творить глупости? Это ведь не снег, не гололед, обыкновенный дождь, но сразу набиваются пробки, тянучки и прочая гадость мешающая нормальному проезду.

Артем нервничал и даже не потому, что он спешил и его ждали. Он просто нервничал. Ему очень хотелось понервничать, попсиховать, даже может быть дать кому-то в морду. Но это было не вовремя и не к месту, он ехал на встречу с любимой девушкой. Любимой? Наверное.

По стеклам скатывались капли, кажется, тянучка превратилась в настоящую пробку. Артем начал завидовать людям, идущим под дождем по тротуару мимо его машины. Их мочил дождь, у многих не было зонтов, но они шли, они двигались, не стояли на месте, а Артем стоял. Конечно, формально он  сидел в кресле автомобиля, но если рассуждать глубоко и философски, то он стоял, застаивался, обрастал мхом, он почти физически это чувствовал.

Журналист, как велосипедист должен постоянно двигаться вперед, иначе рухнешь в грязь, и тебя будут объезжать те, которые способны двигаться. Можно, конечно, попробовать танцевать на одном месте. У велосипедистов это, кажется, называется сюрпляс. Можно, но от этого становится совсем тошно. Сохранять равновесие всё сложнее с каждой секундой и самое главное всё труднее снова тронуться в путь – привык стоять, страшно что-то менять!

Он опаздывал на полчаса. С учетом того, что Лариса сама всё равно опоздает минимум настолько же, сейчас должен раздаться телефонный звонок. И, правда телефон, который лежал в пластиковом кармане рядом с селектором передач завибрировал и зазвонил. Артем не спешил включать связь и задумчиво рассматривал фото Ларисы, появившееся на дисплее.

–    Алло, слушаю вас.

–       Костенко, ты разучился говорить мне ты? Где ты вообще?! Я приехала, а тебя нет. Что происходит?

–       Если ты обратила внимание, в городе погодный катаклизм – дождь.

–       И что это значит?

–       Пробки, отсутствие поступательного движения.

–       Какого движения? Ты издеваешься, я ведь доехала?

–       Тебе повезло, а я видимо не очень везучий или просто день такой.

–       Костенко, мне совершенно не до шуток. Что ты мне предлагаешь делать?

–       Конечно, ты в праве сама принимать решения, но я бы на твоем месте подождал. У меня есть надежда, что дорожная ситуация улучшится и я в беспамятстве от счастья упаду в объятия любимой женщины.

–       Шут! – Лариса бросила трубку.

 Странно, почему люди называют других шутами или клоунами, когда те и не думают шутить или смеяться. Вообще-то у Ларисы с чувством юмора не всегда всё в порядке, Артем привык.

Дождь по мановению волшебной палочки прекратился, пробка рассосалась, асфальт парил, отдавая тепло дня. Лариса сидела на террасе, накинув на плечи легкую прозрачную шаль, хотя было совсем не холодно, а даже душно. В шали она была особенно эффектна в своём праведном  гневе.

– Костенко, когда ты начнешь меня уважать? – вступление было грозным.

– У тебя есть сомнения? – Артему, при виде разозлившейся невесты, стало весело.

– Ты еще спрашиваешь, – Лариса завелась. – Ты опоздал не целых сорок минут. Мне пришлось проводить время совсем одной. Я удивляюсь, как это ко мне еще никто не стал приставать.

– Ларочка, о чем ты говоришь, ты любого испепелишь взглядом даже, если такой смельчак найдется. Вокруг тебя остались бы только горки человеческого пепла.

– Не юродствуй, это совсем не смешно. Сорок минут это слишком.

– Ты же сама опоздала на тридцать, значит, твоё одиночество длилось только десять минут.

– Ты журналист, а не математик и мне кажется, что иногда ты об этом забываешь. Почему я должна тебя ждать и решать за тебя твои проблемы?

– О чем это ты, Лапочка?

– О Пичкуре!

– Не говори так громко это слово, могут подумать, что ты применяешь ненормативную лексику, – улыбка сползла с лица Артема.

– Если ты не прекратишь своё шутовство, я действительно буду ругаться матом.

– Зачем? Не надо, когда ты ругаешься, твой голос становиться визгливым, а это не эстетично. Но кстати, в том, что ты всё знаешь, даже есть плюс. Рома избавил меня от долгих объяснений по поводу моего увольнения.

– На счет голоса, – Лариса сузила глаза, – я тебе еще вспомню, а на счет Пичкура – никакого увольнения не будет. Роман уже выбросил твоё заявление в корзину, а ты, в обмен на это, должен написать правильную статью о Киотском протоколе.

Артем угрюмо посмотрел на невесту.

– Мне кажется, я не уполномочивал тебя вести переговоры о моей профессиональной деятельности.

– А что делать, если ты творишь глупости? Роман позвонил мне сразу, как только ты от него ушел. Скажи спасибо, что он  позвонил мне, а не папе, тогда  у тебя точно были бы проблемы.

– Папа, это серьёзно, но позволь мне самому решать свои проблемы и очень прошу тебя больше в них не вмешиваться, даже если тебе позвонит сам великий и ужасный Роман Богданович. С ним мы уже обо всем договорились и ничего переписывать я не намерен!

Вот это да! Лариса думала, что получит от любимого в благодарность горячий поцелуй, а он… у неё не было слов! От обиды накатились слезы. Лариса отвернулась и стала рассматривать прохожих. Уже совсем стемнело, вдоль ограждения зажглись матовые шарики фонарей. Вдруг, она увидела лицо, которое ей показалось очень знакомым.

– Ой, посмотри, бомж и очень похож на тебя. Такие же глаза голубые и даже в лице сходство есть.

Артем перевел хмурый взгляд туда, куда она ему показывала. Внизу, терраса была приподнята над землей, стоял человек в вымокшем грязном пиджаке, с длинными перепутанными волосами  и многодневной щетиной. Бомж смотрел на него чистым взглядом своих голубых глаз. В его взгляде не было ни просьбы, ни интереса, одна пустота. Он поднял руку, поправил давно немытые отросшие волосы. На его запястье Артем увидела красную нить, такую же, как у него, он привез её из Иерусалима.

– Вот, если будешь себя вести так, как сегодня с Пичкуром, то будешь иметь такой же  вид. Могу тебя огорчить, мой дорогой, что бомж даже с такими небесными глазами в моих глазах отвратителен, – ехидно проворковала Лариса.

Артем, пораженный сходством, не мог оторвать глаз от человека. Заметив это, тот повернулся и  ушел в темноту. Принесли кофе и коктейль. Разговор не клеился и у Артема, и у Ларисы пропало всякое настроение. Артем вообще сидел застывший, как будто ему чего-то укололи. Поэтому Лариса решила:

– Сегодня  продолжение вечера не имеет смысла. Отвези меня домой и не забудь о приеме по случаю учреждения нового папиного фонда. Ты, конечно, приглашен и не просто приглашен. Папа надеется на то, что ты широко и ярко осветишь это событие.

Всю дорогу они промолчали. Лариса еще питала надежду, что он извинится, пока они доедут домой, но он молчал. У самого дома, она дала себя поцеловать в щечку. Костенко был возмутителен, он даже не понял, что Лариса на него очень разозлилась, поэтому, расставаясь, она сказала.

– Костенко, ты не балуйся. Я тебя, конечно, очень люблю, но любовь требует каждодневного подтверждения. С Пичкуром ты помирись, в принципе он безобидный.

Артем не ответил ей ни да, ни нет, только помахал рукой и уехал.

 

 

Артем потыкал пальцем в дисплей телефона, через короткое время раздался сигнал вызова и наконец, он услышал голос, который  хотел услышать. Голос его друга Игоря Русина:

– Привет труженикам журнально-газетных полей!

– Привет, ты, что делаешь после работы?

– Как обычно, посижу еще часок, а потом поеду в свою конуру на Лесную.

– Кто тебе на данном этапе готовит ужин?

– Место вакантно, последняя соискательница не выдержала  суровой действительности быта и отбыла в неизвестном направлении. Ты что хочешь пригласить меня на ужин? Значит, тебя совсем достали, – произнес Игорь с каким-то торжеством.

– Есть немного, ну, а, если сегодня без этого часика, после шести?

– У тебя есть конкретные предложения?

– Как обычно на «Золотых воротах».

– Подходит, в половине седьмого буду точно.

Игорь был ровесником, школьным другом и тоже творческой личностью. В отличие от Артема, который нёс человечеству истину исключительно в форме слова, Русин был художником. Он работал дизайнером в рекламном агентстве. Свою неудавшуюся семейную жизнь, Игорь компенсировал частой сменой партнерш. Жена от него сбежала, не выдержав и года, но с собой забрала сынишку, которому теперь было уже десять. Жениться, после всех «радостей» развода, Игорь категорически не хотел, но также не хотел самостоятельно вести домашнее хозяйство и поэтому в его кухне на съемной квартире в районе метро «Лесная» регулярно появлялись новые девушки.

Прихрамывающую длинноволосую фигуру друга Артем заметил, как только вышел из метро. Игорь несколько опередил его и направлялся в сторону бара, в котором они встречались почти регулярно. Как большинство художников, Игорь философски относился к быту и к собственной внешности, поэтому на его худой фигуре чаще всего болтались потертые джинсы, плохо выглаженные футболки или помятые свитера. Несмотря на свою исключительную физическую прозрачность, поесть Русин любил, много и вкусно. Именно этим более всего объяснялось его неумение жить в одиночку, он был жутко ленив в домашнем хозяйстве, а уж самостоятельно готовить его мог заставить только недельный голод.

В отличие от Русина, Костенко был одет неброско, но стильно, аккуратно и дорого. Артем догнал друга, бредущего к бару, иронично поздоровался, подчеркнув излишнюю простоту его гардероба. Игорь не обиделся,  в ответ уколов друга на эту же тему.

– Привет, привет аристократам, – кривя улыбку, сказал Русин, – что нового в верхнем свете?

– Всё  тоже, что и в нижнем, обман, вранье, интриги, только более изыскано и лакировано.

– Рад за вас. Это высокое искусство – грязь покрывать лаком, даже я до такого не додумался. Можно сплагиатить?

– Валяй, не жалко, тем более, что это секрет Полишинеля.

Друзья вошли в бар, в глубине их  ожидал бильярдный стол. Они часто совмещали два занятия: пиво и бильярд, поэтому рядом был накрыт небольшой столик с закусками и бокалами. За игрой разговаривалось лучше.

– Разбивай, – бросил Игорь и отхлебнул от бокала.

Артем разбил пирамиду, но неудачно. Шары раскатились так, что Игорю осталось только подтолкнуть некоторые из них, чтобы они упали в лузы. Артем иронично смотрел, как друг разделывается с партией.

– Вот так всегда, всё, что нажито непосильным трудом…, ты же на мне паразитируешь.

– Я думаю, ты не сильно переживаешь? Всё равно возьмешь то, что захочешь.

– Заметь, в честной бескомпромиссной борьбе, а не на подставах, как некоторые.

– Я что-то не замечал, чтобы ты от подстав отказывался, – ответил Игорь и тут же киксанул. Кий скользнул по шару, и тот откатился в сторону, даже не коснувшись другого. – Ну вот, что я говорил, все вы там наверху глазливы и на руку не чисты.

– Играть просто надо уметь, а не кого-то обвинять. Помнишь дедушку Крылова? « Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Партию выиграл всё же Игорь. Друзья присели за столик и снова приложились к бокалам.

– Вижу, задолбали тебя твои аристократы, желваки вон так и ходят, –  весело заметил Игорь.

– Задолбали – это еще слабо сказано. Не знаешь, в какую сторону бежать и какому богу кланяться. За что не возьмусь, все им не так. Написать что-нибудь стоящее невозможно. Сразу редакция: «А вдруг это неправильно поймут»? Вранье писать не могу, а правду – не дают. Почти все статьи заказные, причем, веришь Игорь, по всем  направлениям. Раньше в основном этим политики, шоу-бизнес страдал, а теперь даже в спортивной редакции пишут не то, что было, а то, что скажут. Толпа этому верит даже лучше, чем правде. Правда у нас стала выглядеть подозрительно, сомнительно и даже неправдоподобно.

– Неправдоподобная правда? Это уже интересно, – рассмеялся Русин.

– Ты смеешься, а  проанализируй любое издание, там половина брехни.

– Я не смеюсь, я профессионально подхожу, с анализом, как рекламист. В ваших журналах и интернет изданиях почти половину места отдано рекламе, а что такое реклама? Как говорил идеолог социальной рекламы знаменитый Виктор Папанек цель рекламы: «Убеждать людей приобрести то, что им не нужно, на деньги, которых у них нет, чтобы произвести впечатление на тех, кому до этого нет никакого дела». Как, по-твоему, можно убедить человека приобрести то, что ему не нужно? – Игорь снова засмеялся, потом прервал смех и серьёзно добавил, – можно, но только наглым обманом,  задурив голову.

– Вот именно, задурив голову, и вы рекламщики не одиноки в своих усилиях.

– Конечно, куда уж нам до вас. Журналюги так баки забьют, что даже здравомыслящий человек засомневается.

– Журналюги, – передразнил его Артем, – причем тут мы. Нам работать не дают. Чтобы протолкнуть статью в популярное издание, чтобы она потом дошла до массового читателя, надо не знаю, что сделать. Фокусы показывать, как Коперфильд или гипнозом заниматься. Я, между прочим, недавно писал заявление об уходе, – зачем-то сказал он без перехода.

– Чего не ушел, если писал? – насмешливо спросил Русин.

– Чего не ушел,– обиделся Артем на Игоря, – а тебе неинтересно, почему написал?

– Интересно, хотя и так всё ясно. Ты раскопал какую-то нехорошую сенсацию, а тебе надавали по рукам и по морде. Им интереснее было бы, если бы ты выдал статью с чем-нибудь вроде: Кличко младший – тайный гей и поэтому никак не может найти себе подходящую подругу жизни.

– Примерно так. Только моя статья – это даже не сенсация и не тайна, об этом знает масса людей. Просто эта информация, как бы для закрытого круга интеллектуалов. К ним сильные мира сего относятся снисходительно. Вроде того, что: вы знаете, ну и знайте, а всех остальных придурков мы будем разводить на бабки и пугать, пугать, пугать. Провокация страха, между прочим, – очень денежное мероприятие. Люди в страхе могут заплатить любые деньги.

– Я вижу, крепко тебя зацепили, – резюмировал Русин.

– Достали! Я тут как раз из Египта прилетел. Должен написать очерк о годовщине их революции, если её можно так назвать. Веришь,  прилетел оттуда в таком расстройстве чувств, что просто не могу сесть и всё это описать. Людей в наглую обманули, вывели на улицы, стрелять заставили. Самое главное, что заставили поверить, что революция это прекрасно, это самоочищение, это обновление, это радость, это путь в новую жизнь. Прошел год и всё тоже, только персонажи другие, а жизнь еще хуже, чем при Мубараке.

Ты не скажешь, почему люди постоянно наступают на те же грабли? Сколько уже было этих революций? Ни от одной толку нет, одни слёзы и убытки. Может быть, только бархатная революция Гавела, да и то она и на революцию не очень похожа. 

– Люди хотят лучшей жизни, а как это сделать, без революций мало кто знает, – флегматично заметил Русин.

– Мне иногда кажется, что вообще никто не знает! Как сделать лучше этот мир? Но то, что посредством революции лучше этого не сделаешь, знают многие. Книжки по истории читал не один человек и не два, почему они снова лезут в эту кашу? Более того они еще и сами её заваривают.

– Ну, заваривают её те, кто точно знает, что толку от неё не будет, – возразил Игорь, – просто хотят воспользоваться революционной неразберихой и в её струе сменить тех, кто был у власти до революции. Они-то точно знают, что для них лично после революции будет лучше, намного лучше, а на остальных им как-то плевать.

– Ты прав, – поддержал Артем Игоря, – таких идиотов хватает, но есть много вроде бы умных, образованных людей, которые лезут в это, свято веря, что будет лучше всем, народу, а с народом и ему самому. Они мне напоминают маньяков. Это же больные люди! Маньяк уже не хочет убивать, а всё равно убивает, а эти всё знают, всё понимают, а снова лезут в эту революционную муть.

– К сожалению, таких немало. Образованность – еще не признак ума. Они начинают наивно верить политикам просто потому, что очень хочется хоть кому-то верить. Кому-то верить ведь надо. Верить, что жизнь может измениться к лучшему.

– Нет, ты не понял, не просто изменится к лучшему, а быстро изменится к лучшему. Революции для этого и затевают, чтобы быстро изменить всё к лучшему. Всегда получается, конечно, наоборот, быстро изменяется всё к худшему, а они разводят руками, недоумевают, по бокам себя хлопают, как это так получилось? За что боролись, на то и напоролись.

– Людям всегда хочется чуда, – философски заметил Русин.

– Вот именно чуда, побыстрее и забесплатно, а то, что быстро ничего хорошего не построишь, об этом все революционеры забывают.

– Еще хуже, что они забывают о том, что быстро очень хорошо получается всё разрушить.

– Вот именно. Как там в «Интернационале». «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем, мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем». Кто его будет строить?! Тем более что тот, кто был ничем, не может стать всем. Ему для этого столько времени понадобится, что и про революцию уже все забудут.

– Что ты так разошелся? Пиво из бокала разливаешь, – это уже Русин остановил Костенко.

– Смотреть на это больше не могу. У нас народ – это толпа баранов и не только у нас, на всей планете. Их дурят, дурят, дурят, дурят, а они снова в ту же мышеловку. Дверца – клац и всё, веселись нищета. Только руками по бокам хлопают, как же это нас опять объегорили?

– О-о-о, Артем Сергеевич, я был прав, тебя очень сильно зацепило. Ты часом не в политики собрался или просто расскажешь, чего это ты надумал заявлениями об уходе бросаться?

Артем, молча и зло пил пиво. Игорь встал, подошел к столу стал собирать шары в пирамиду.

– Не хочу больше играть, давай лучше водки выпьем, – бросил Артем.

– После пива?

– Черт с ним! Сколько там того пива! Только поехали отсюда, меня тошнит от этой респектабельности. Заедем в супермаркет, купим закуску, водку и к тебе…, или ко мне, всё равно.

Ближе к девяти часам друзья подъезжали к дому Костенко. Артем  пару лет назад приобрел эту «двушку» на Левом берегу. Район был не престижный, но ему хотелось иметь собственное жилье, а денег на большее не было. Сюда он старался никого не приглашать из коллег, даже Лариса здесь была всего один раз и то ночью. Он всё-таки стеснялся своей хрущовки. В перспективе Костенко хотел сменить это жильё на лучшее, но сейчас было не до этого.

Парни вышли из такси нагруженные снедью и алкоголем. Во дворе было достаточно темно, горели фонари только вдалеке, дорога изобиловала колдобинами, так что при неосторожной ходьбе можно было элементарно вывихнуть ногу.

– Артем, а чего это мы на такси катаемся, где наш новый белый джип? – нетрезвым голосом спросил Русин.

– На стоянке оставил, я за рулем не пью.

– Правильно, я тоже за рулем не пью.

– Конечно, не пьешь, ты же машину не водишь. У тебя её сроду не было. Машина это хорошо, особенно такая, как мой джип. Одно мне в ней не нравится.

– Что не нравится? – спросил Русин, оступился, чуть не подвернул ногу, ругнулся и,  обходя очередную яму, по теме спросил, – как ты тут ездишь?

– Так и езжу, поэтому и купил джип. А что не нравится?  В моём джипе мне не нравится одно – кредит. Каждый месяц, когда я вспоминаю о кредите, мой джип перестаёт мне нравиться.

– Кто бы жаловался, когда такие бабки платят, – иронично скривил физиономию Русин.

– Игорек, деньги – это сахар, они обеспечивают сладкую жизнь, но очень быстро растворяются.

В небольшой квартирке все было аккуратно, но просто. Артем не стал здесь делать стильный ремонт в надежде через пару лет переехать в центр поближе к работе.

– Ты мне так и не рассказал, что же произошло с твоим увольнением, – продолжил Игорь, доставая из пакетов еду и бутылки.

– Все просто. Поручил мне Пичкур написать статью о Киотском протоколе. Ну, там борьба с загрязнением, глобальное потепление и прочее. Я написал. Нашел такого дедушку, академик – под сотню лет, может быть, даже Ленина видел. В советские времена занимался влиянием человека на экологические системы. Профессор, доктор наук, званий, орденов, медалей – иконостас. Войну прошел, короче дед железный.

– Где же ты его нашел?

– Не поверишь, такая глушь. Деревня, почти сто километров от Киева. Вот он мне и открыл глазки, на этот протокол и на многое другое. Понимаешь, массовый обман и на этом такие деньги заколачивают. Я начинаю всерьёз думать, что сейчас большие деньги можно заработать только на обмане, а не на производстве товаров или услуг. Сам посуди, глобальное потепление – обман, озоновые дыры – обман, война в Ираке – обман, даже нападение 11 сентября на эти небоскребы близнецы, тоже обман и это только по крупному, а если мелочевку посчитать? Прикинь, сколько на всех этих обманах триллионов денег заработали, и не каких-нибудь деревянных, а хрустящих зелёных, а мы все уши развесили, рты пораскрывали, ждем, когда нам новую лапшу на уши повесят.

– Это, как бы понятно. Так что дальше, написал ты эту статью и…?

– Написал, всё как есть – по правде. Рома Пичкур – задница жирная, говорит, что этого нельзя. Надо, чтобы было, по-другому, надо – ура-ура, а я пишу, что всё это гадость и брехня. Разговорились мы с ним, много хороших слов друг другу сказали.  Он меня назвал идиотом. Я его послал туда…, ну ты знаешь, где чаще других бывают женщины легкого поведения, короче очень далеко, и  написал заявление.

– Чего ж не уволился?

– А тебе надо, чтоб уволился! – Возмутился Артем, – Лорка вмешалась. Пичкур он же трус, он сразу ей позвонил. Побоялся меня трогать, папа Кульчицкий может осерчать, позвонит своему другу Семаго и Рому выгонят.

– Так ты будущим тестем прикрываешься? – ехидно улыбнулся Игорь.

– Никем я не прикрываюсь, я вообще никого ни о чем не просил. Лариска сама позвонила, вернее он ей. Рома выбросил заявление в мусор, а ему самому всю ночь пришлось переписывать статью. Ха-ха-ха. Придурок. Хорошо, хоть моим именем не подписал, с него бы сталось.

– Везет тебе – в мажорах ходишь, такую невесту себе отхватил. Ты, кстати, действительно женишься или это так, бла-бла?

– Те, кто очень интересуется, – Артем снисходительно посмотрел на друга, – могут почитать в желтой прессе.

– А что, пишут? – Удивился Русин.

– Представь себе, да!

– Слава богу, что не все читают. Я тебе на днях звонил несколько раз, ты трубку не брал. Где  был, опять, что ли в загранкомандировке?

– А, где был я вчера не найду хоть убей, помню только, что стены с обоями. Помню, Катька была и подружка при ней, целовался на кухне с обоими, –  запел Костенко, разливая водку по рюмкам.

– Я как раз про обоих и хотел тебе сказать. Меня Ленка заколебала звонками. «Ты не знаешь, где Тёмочка? Я не могу уже неделю к нему дозвониться. Может с ним что-то случилось»? – перекривил Ленкин голосок Игорь.

У Артема сразу пропало песенное настроение, он схватил только что наполненную рюмку и махом выпил.

– Чего она тебе звонит?! Я же ей сказал, что приеду, сам позвоню, она, что не понимает, что сейчас не до неё?

– Я не знаю, почему она звонит именно мне, наверное, ты просто ей не отвечаешь. Тем более не знаю, что она понимает и что она думает, но что-то надо решать, – Русин посмотрел на Костенко осуждающе и задал самый глупый вопрос, который он мог задать, – Она про Лариску не знает?

– Конечно, нет, я что идиот? Я ей, между прочим, никаких обещаний не давал, тем более серьёзных.

– А, если она прочитает про твою будущую свадьбу в газетах?

– Пусть не читает всякую муть, – окончательно разозлился Артем.

– У них в супермаркете как раз такая «муть» на полках и выставлена в огромных количествах, – добивал Русин Костенко.

– Так что я должен делать? Скупить всю прессу с их полок.

– Можно просто не дурить девке голову.

– Я ей уже и не дурю, она сама тебе звонит. Её никто не просит.

– Значит, на что-то надеется, если звонит, ты ей скажи правду. Про Лариску, про свадьбу, она сразу звонить перестанет.

– Ага, что я дурак? Я же не садист и, кстати, сомневаюсь, что перестанет звонить.

– А ты не сомневайся, ты просто скажи всё как есть. Ты ж у нас борец за правду, вот и скажи ей правду.

– Слушай, не надо меня воспитывать, я как-нибудь сам разберусь.

– Просто девку жалко, ты ее, где подхватил?

– Подхватил, – перекривил Артем друга, – культура! На почте, она мне бандероль выдавала.

– Понятно, Жозефина  увидела небесные глаза Наполеона-Костенко,  усиленно заработали железы внешней секреции и феромоны наполнили почтовый зал. Тут ястреб-Костенко – главный охотник за феромонами, цап девочку и быстренько в постель.

– Всё было не так схематично и у Наполеона глаза были, кажется серыми.

– Какая разница, какие глаза. Просто, твой гормональный коктейль заставляет всех женщин терять голову, удивляюсь, что они в тебе находят. Эта Ленка она в тебя втюрилась по самое, самое. Мне её даже жалко.

–  Причем тут мой гормональный коктейль. Ты же сам сказал, что у неё заработали железы. Не надо путать… и вообще не вмешивайся в мою личную жизнь, я тебе о глобальном обмане планеты, а ты мне всякую ерунду, сплетни  обсуждаешь.

– Костенко, а почему ты ни разу не женился? Тебе же тридцать два года, у тебя уже дети в школу должны ходить, а ты всё еще яловый.

– «Яловая», можно говорить только в женском роде – это значит, неоплодотворенная.

– В филологии я с тобой тягаться не буду, а в физиологии и подавно, но суть ты понял правильно – плода у тебя нет, детей, то есть.

– Толку, что у тебя есть. Ты когда в последний раз сына видел? Года три назад?

– Это частный случай. Они сейчас живут в Финляндии, а когда приезжают, Ирка всегда разрешает мне с Костиком играть.

– Что они там делают, в Финляндии?

– Её новый муж в футбол играет, за какой-то клуб высшей лиги.

– Он же уже пенсионер, сколько ему, что он до сих пор мяч по полю пинает?

– Почему пенсионер? Он младше Ирки, а Ирка младше меня, так что ему сейчас  и тридцати нету.

– Ну, вот и какая тебе радость от твоей женитьбы?

– Почему? Есть радость, и Костик, хоть мы  редко видимся и с Иркой у нас были очень хорошие дни…, я её любил. То, что она ушла к этому футболисту так это больше моя вина, тем более она честно всё мне сказала.

– Ты еще скажи, что ты её до сих пор любишь, и я расплачусь.

– Циник ты, Костенко. Может быть, и люблю. У меня после неё никого лучше не было.

– Прекращай, а то я впаду в истерику и разрыдаюсь у тебя на груди …, хотя тебе в этом плане, может и повезло.  Я, если честно и не для прессы, только иногда чувствовал, что вроде бы люблю, но это как-то очень быстро проходило. Поэтому, наверное,  и не женился до сих пор.

– А Лариска? Ты же на ней женишься?

– Вроде женюсь, – в голосе Артема скользнули нотки сомнения, – у нас уже была официальная помолвка. Народу насобиралось, как в Оранжевую революцию на Майдане. Лариска меня любит, я это чувствую. Любовь только у нее специфичная, она еще больше любит себя и еще больше слушается свою маму, во всем даже, мне кажется в сексуальных технологиях. Я уже не говорю за папу. Она хочет слепить из меня подобие своего папочки. Хочет, чтобы я бизнесом занимался, деньгу заколачивал.

–  И тебе всего этого тоже хочется?

– Не знаю, оно, как-то всё происходит без моего участия. Я Лариске даже не предлагал выйти за меня замуж. Она мне просто сказала, что помолвка будет тогда-то и там-то, а я кивнул.

– Так всю жизнь и будешь кивать.

– Это вряд ли, ты мой характер знаешь. Уж если я чего решил…

– …то выпью обязательно, – продолжил строчку Высоцкого Игорь, – не заиграйся в эти странные игры. Не нравится мне эта компания, этот твой, так называемый, высший свет. Сам знаешь, с волками жить – по-волчьи выть.

– Разберусь! Проблемы будем решать по мере их поступления. Вот сейчас у меня проблема, надо написать хорошую статью о борьбе со СПИДом.  Ларискин папочка учреждает новый фонд посвященный этому делу, надо помочь пропиарить.

 

 

 

Друзья засиделись  далеко за полночь и, опустошив все алкогольные емкости, проснулись только к десяти утра. Головы гудели, первым начал суетиться Русин.

– Мне надо на работу лететь. У нас новый директор и пытается навести элементарную, конечно, с его точки зрения, трудовую дисциплину. Теперь ходит, проверяет, кто когда на работу приходит.

– Он, что не понимает, что человеку креативной профессии требуется свобода для того чтобы он имел возможность творить? – прохрипел Артем из-под одеяла.

– Директор – не художник, ему нужен план, а не пьющие оп барам дизайнеры, тем более в рабочее время.

– Понятно, деспот, вроде нашего Пичкура, а куда вы прежнего дели?

 – Переманили конкуренты, – ответил Игорь, попадая ногой в штанину.

– Вот, вот теперь и этот рвет и мечет, чтобы его переманили на «великі гроші». Ситуация понятна, не будет вам житья от этого карьериста, – Костенко наконец, нашел в себе силы и выполз из-под одеяла, – Да, не лети ты так. Мне тоже на работу надо. Вызовем такси, поедем вместе.

– В такое время с Левого берега лучше на метро. На машине ехать – сплошные нервы, на мостах пробки. Такси, кстати, вызвать – тоже проблема, час пик.

– Не переживай, вызовем, а твой деспот ничего тебе не сделает. Я на него Лариску натравлю. Он еще проситься будет, – подбадривающе ухмыльнулся Русину Артем.

– Всё равно, если вместе едем, давай по-быстрому глаза продирай!

 

На лестничной площадке Игорю пришлось подождать Артема, тот долго возился с дверью, не мог закрыть новый, супернавороченый замок.

– Долго ты?! Мы пока такси поймаем, на работу уже можно будет и не ехать.

– Отлично, пивка попьём, – подначил Игоря друг, – чего ты так суетишься?

Сверху по лестнице спускался мужчина. Невысокого роста, лысый с островками когда-то кучерявых волос по краям, щуплый, но с кругленьким пивным животиком.

– Я прошу прощения, господа-товарищи, тут кто-то спрашивал про такси?

– Да, а что у вас в кармане есть парочка незаезженных скакунов? – спросил   его Артем. С утра у него был настрой на веселый лад.

– Парочки нет, но одна машина стоит под подъездом. Я ваш сосед сверху,  а работаю таксистом, так что, если есть нужда, готов отвезти соседей с ветерком за ваши деньги.

– А, это не вы случайно любитель «Владимирского централа»? Я иногда наслаждаюсь этим бессмертным творением. У нас тут звукоизоляция ни в дугу, хуже, чем в японских домиках  из рисовой бумаги.

– Нет, это не я, это сын у нас из армии пришел, иногда балуется, но я ему прикажу, чтобы завязывал.

– Буду вам очень признателен.

– А вы Артем Костенко? Я вас по телевизору несколько раз видел.

– Нет, это не он, это его второе я, – вмешался Русин, – давайте быстрее ехать, я опаздываю.

– Мой друг шутит, но торопиться действительно надо. У нас сегодня масса дел.

Уже в машине Костенко напомнил Русину:

– Ты мне вчера обещал дать телефон доктора, который тебе голову приводил в порядок после аварии. Даже двух докторов, еще этот – из тубдиспансера.

– Дам я тебе эти телефоны, найду и перешлю по СМС.

– Нет, давай сейчас, а то потом забудешь, закрутишься.

Русин отдал номера телефонов, но Артему не сиделось спокойно, в нем проснулась журналистская жилка, и он стал расспрашивать водителя:

– Как вам сейчас работается в такси, вы, наверное, давно этим занимаетесь, или раньше у вас было другое занятие?

– Нет, я сразу после армии в таксопарк пришел, отец у меня тоже таксистом был. С тех пор и вожу пассажиров.

– Ну и как, нравится?

– Причем тут нравится, деньги надо зарабатывать, семью кормить? Я кроме, как баранку крутить, ничего не умею. Так что особого выбора нет.

– А когда лучше было тогда, когда только пришли или сейчас? Вам вот, сколько лет?

– Пятьдесят восемь стукнуло.

– Солидно, это получается вы уже почти сорок лет водитель?

– С армией считать, будет уже сорок, а на такси – тридцать восемь.

– Это стаж, ну и как сравнения?

– Раньше конечно, лучше было. На такси не устроишься. Брали только со стажем не менее трех лет. Я в таксопарке почти год слесаревал пока  на машину посадили и то – по блату. Ну, так тогда ж и работа была. Такси нарасхват, если кому куда побыстрее надо – два счетчика. Денег полные карманы, а я еще в то время и неженатый был, есть что вспомнить. Сейчас совсем не то, ишачишь, ишачишь, день и ночь, а денег – слёзы. Раньше все: запчасти, бензин, всё в таксопарке, ну слесарям дашь рубчик, трояк – это много, чтобы руки не мазать, а что сейчас? За всё плати и таксистов расплодилось, как собак нерезаных. Иногда полдня стоишь, бордюр подпираешь, клиентов нету.

Перед мостом Патона была пробка, но утренний ажиотаж уже подходил к концу, машина такси довольно быстро довезла сначала Игоря, а потом Артем поехал на стоянку забирать свой джип. Нехода, так назвался сосед-таксист, выдал им по визитке с телефонами, обещал обслужить в лучшем виде.

*********************

Перед зданием, где располагалось рекламное агентство,  в котором Русин работал, сновало много людей, парковалось много автомобилей – центр города всё-таки.  Он быстрым шагом, направился к входным дверям, не обращая внимания на окружающих. Неожиданно его кто-то остановил за руку. Он недовольно оглянулся и увидел Лену – подругу Артема. Первое, что мелькнуло в мыслях: «Этого мне только не хватало».

– Игорь, привет, а я тебя жду, – глаза Лены смотрели на него открыто и наивно.

– Привет, извини, я очень тороплюсь, на работу опаздываю, чего ты хочешь?

– Ты не знаешь, где Артем? Я уже вся извелась, он тебе не звонил?

– Звонил не давно, он в Египте, в командировке. Очень занят и мне звонил только на минутку, под делу. Там роуминг очень дорогой, – Игорь отчаянно врал, – мы  поговорили буквально пару слов и всё. Он же тебе сказал, что как только приедет сразу позвонит. Не переживай, ну пока, я очень тороплюсь, честно, извини.

Игорь побежал в здание, про себя последними словами ругая Артема с его бабами. В глубине души ему было жаль Ленку, поэтому, как только он занял своё рабочее место и узнал, что проверки не было, успокоился и решил сразу позвонить этому ловеласу, чтоб ему пусто было.

– Привет, Игорек, давно не виделись. Я надеюсь, тебя не уволили за опоздание на работу?

Судя по голосу у Костенко было хорошее настроение.

– Нет, – ответил Игорь коротко и немного зло, – а у тебя с утра настроение хорошее, хочешь, испорчу?

– «Добрый» ты человек, умеешь вовремя сделать другу подарок.

– Твоя Ленка уже не звонит мне по телефону, – Русин умышленно сделал паузу, – она просто караулит меня на работе. Если бы ты не смылся так быстро, то тоже имел бы счастье её лицезреть. Позвони ты ей, наконец, пусть она перестанет меня терроризировать!

– Не психуй, позвоню, – глухим голосом ответил Костенко, – сегодня же позвоню. Пока.

Судя по интонации, Русин добился своего и испортил Артему настроение. «Ну, ничего пусть теперь он нервничает. Что это такое? Нашкодит, нашкодит и смоется».

**********************

Артем появился в офисе, прошел по отделам, зашел даже к Пичкуру. Рассказал о своих планах,  тот был официален и строг, но со стороны, вряд ли кто-нибудь сказал, что он несколько дней назад называл Артема идиотом, а тот в свою очередь послал его туда, куда трамваи не ходят. Голова у Костенко еще побаливала. Глядя, как все сотрудники редакции усиленно трудятся, а может, делают вид, ему стало немного стыдно, просто перед самим собой.

Последние дни никак нельзя было назвать производительными. В работе не прослеживался смысл, но сейчас он вспомнил, что на днях презентация Фонда имени будущего тестя и очень желательно подготовить материалы, чтобы сразу, после события сдать статью. С темой статьи, точнее пиаракции, он ознакомился. Всем надоевшая история борьбы со СПИДом. Для Артема эта тема была также далека, как освоение глубин вселенной, но отвертеться, не получиться никак. К тому же дело благое – борьба с пандемией страшной неизлечимой болезни, от которой сотнями тысяч, чуть ли не каждый день гибнут лучшие люди человечества. На ум сразу пришел пример Фредди Меркури. Хоть эту ориентацию Артем, мягко говоря, недолюбливал, но «wearethechampions» в его душе оставила неизгладимый след, поэтому болезнь, которая вырвала из наших рядов великого музыканта, вызывала у него стойкую неприязнь.

Первым согласился на встречу заведующий туберкулезным диспансером, второй доктор сказал, что освободиться только после полудня. Это, как раз устраивало Костенко. Он распланировал свой рабочий день и решил принюхаться к последствиям дружеской встречи, «выхлоп» был еще чувствительным, но ехать через весь город на такси, а потом еще возвращаться назад, Артему ужасно не хотелось. День обещал быть очень жарким, а в наших распрекрасных такси кондиционер чрезвычайная редкость.  Осмотрев содержимое портмоне, он нашел те аргументы в денежном эквиваленте, которые могли бы убедить ребят с околышами и в погонах, если у тех возникнут сомнения по поводу наличия алкоголя в крови уважаемого и достаточно известного журналиста.

Артем сел в машину и влился в поток автомобилей, тут позвонил Игорь. Его новости о встрече с Ленкой огорчили. «За всё в жизни надо платить»,– стоически подумал Артем. Ленка – женщина чудо, так умеет приластиться, что сил нет сдерживаться, не то, что Лариска. Зато известие о том, что Моне и Мане две разные личности, хотя оба художники, не вызывало у неё даже удивления не то что интереса. Чего у неё не отнимешь, так этого того, что она умеет слушать, но как говорил Райкин: «Это очень хорошо, когда тебя слушают с открытым ртом…, первые три дня», потом хочется сказать: «Закрой рот, дура»! Нет, она не дура и совсем неглупая, а даже наоборот, сообразительная и быстро обучаемая. Так всё хватает на лету…, но в семье, где отец алкоголик умер от цирроза печени, а старший брат по третьему кругу мотает срок, очень трудно найти глубокие культурные корни. Правда в моменты тесного общения с ней, как-то не вспоминаются Матисс или Шнитке с Эдисоном Денисовым. Изобразительную  часть заменяет совершенное Ленкино тело, похожее на контуры  «Парижского танца», а музыкальным фоном звучит интимный саксофон, отрабатывающий популярные мелодии далекие от симфонического авангарда.

Надо будет сегодня заехать к ней, может даже встретиться интимной обстановке. Русин прав, нельзя так грубо рубить отношения. «Ничего объяснять не буду, – решил Артем, – просто скажу, что в ближайшее время – месяца три, буду очень занят работой, на встречи просто не будет времени. Можно соврать, что-то вроде того, что займусь написанием книги, а это требует полного погружения. Так что извини детка». Потом время пройдет, роман подзабудется и всё само собой решится. 

Пока Артем придумывал, как ему поступить с Ленкой в машине снова громко и противно заголосил телефон. На этот раз на дисплее вместо физиономии Русина появилось личико Ларисы. Ну и чего мы хотим?

– Милый, ты совсем отбился от рук. Ты не забыл, что у тебя есть девушка, с которой ты помолвлен и даже намечена свадьба?

– Дорогая, даже если у меня полностью отобьют память, ты мне её восстановишь лучше всех врачей мира.

– Я тебе напоминаю, что скоро презентация фонда и повторно напоминаю, что у тебя есть личные обязанности.

– Это я помню, как раз сейчас мчусь по этому вопросу к одному медицинскому светилу, чтобы, как говорится, погрузиться в тему и разузнать её изнутри.

– Я имела в виду другие обязанности. Я забыла, как выглядит твой обнаженный торс.

– Ах, ты об этом! Я, надеюсь, тебе интересует не только торс, но и весь мой организм в целом, хотя, если говорить об обязанностях, я считал, что  такие обязанности возникают после  бракосочетания, до этого я стараюсь хранить целомудрие.

– Костенко не будь ханжой, лучше пригласи девушку сегодня вечером на интимный ужин.

– Приглашаю с удовольствием. В твоем любимом ресторане, а дальше продолжение, как обычно?

– Я очень рада, что от общения со мной ты становишься всё более догадливым. Пока, любимый, до вечера.

Связь разъединилась. Артем почесал  бровь мобильным телефоном и отложил его на полочку. «С Ленкой придется перенести. Невеста требует сатисфакции».

Он еще долго добирался до мрачного забора тубдиспансера. Здание, как и забор действительно были мрачными. Облезлые стены корпуса не настраивали на веселый тон. В коридоре Костенко увидел людей, явно не медицинских работников, но с повязками, закрывающими рот и нос. Ему стало еще более неуютно. Он пожалел, что не вытащил доктора из его логова куда-нибудь на нейтральную территорию, «а то подхватишь, какую-нибудь гадость, за здорово живешь и ку-ку, веселись до конца жизни».

В приемной главврача, которую он нашел довольно быстро, было несколько посетителей – пришлось ждать. Личности, ожидающие приема, явно не относились к золотому миллиарду. Слишком скромная, если не сказать бедная, одежда и особенно лица. Маргинальное прошлое и скорее всего такое же будущее ясно вырисовывалось на хмурых физиономиях.

Главный врач поразил своим видом. Артем думал, что это будет маленький, худенький, обязательно в больших толстых очках, забитый жизнью дядя. На факте это был молодой здоровый мужчина, выше среднего роста, с подтянутой фигурой физкультурника, говорящий громко и энергично.

– Вам нужны данные по заболеванию, за какой период? – он сразу взял быка за рога.

– Нет, – удивил его ответом, широко улыбнувшись, Костенко.

– Вы же по телефону говорили, что пишете статью о туберкулезе, я понял, что вам нужны статистические данные.

– Нет, – он снова улыбнулся, – мне не нужна сухая статистика. Мне нужно ваше живое впечатление от того, как проходит у нас борьба с этим страшным недугом. Статистику я сам найду такую, которую даже министру здравоохранения не показывают, чтобы не пугать.

Доктор, удивился, откинулся в кресле и внимательно посмотрел на журналиста.

– Но, что-то конкретное вас интересует?

– Если впечатление можно назвать конкретикой, тогда интересует. Например, как пересекаются СПИД и туберкулез, насколько опасны эти две болезни? Я заметил в ваших коридорах много посетителей с повязками на лицах. Я даже испугался и пожалел, что у меня её нет.

– Повязка – это эффективное средство профилактики болезни, но как видите, я сам её здесь не ношу.

– Уже принюхались? – усмехнулся Артем.

– Нет, –  также с улыбкой ответил главный врач, –  просто существует две формы туберкулеза: закрытая и открытая. Открытая форма действительно очень опасна и распространяется в основном воздушно-капельным путем, но таких людей намного меньше, чем с закрытой формой. Есть мнение, что каждый третий житель нашей планеты инфицирован микробактериями туберкулеза, но в большинстве своём они имеют закрытую форму и для окружающих практически не опасны.

– Каждый третий? Это же очень много!

– Конечно, но в разных странах процент инфицированных разный. Если в США – это пять, от силы восемь процентов, то есть страны, в которых он составляет восемьдесят.

– А сколько у нас?

– У нас? У нас эпидемия, об этом, правда, не любят громко говорить, но один процент населения у нас болеет туберкулезом. Это не инфицированных, а больных. Инфицированных у нас еще больше и, конечно, не в таких процентах, как в Штатах – пять-восемь, много больше. У нас только с открытой формой больше ста сорока тысяч гуляет.

– Веселенькое дело, а как это связано со СПИДом?

– Сейчас принято говорить с ВИЧ. Последняя стадия ВИЧ – это болезнь, которую называют Синдром Приобретенного Иммунного Дефицита, то есть СПИД. Третья часть умерших от СПИД – больные туберкулезом. Дело в том, что и туберкулез, и СПИД – болезни социальные. Группы риска почти одинаковые. Наркоманы, заключенные, гомосексуалисты и так называемые группы коммерческого секса.

– Проще говоря, проститутки? – доктор кивнул подтверждая. – То-то я  посмотрел у вас в приемной, там такое поле деятельности для психологов и даже психиатров – ни одного нормального лица.

– Ну, это вы несколько перегнули палку, носителями микробактерий туберкулеза часто бывают очень порядочные, нормальные люди. Просто проявляются симптомы болезни обычно у одного из десяти носителей, как раз у тех, у кого ослаблен иммунитет, чаще всего в результате неправильного образа жизни. Это не только носители ВИЧ, а и курильщики, наркоманы, больные другими болезнями люди, например диабетом.

– Какова смертность в нашей стране?

– От туберкулеза?

– Да.           

– Ежегодно умирает более десяти тысяч, при этом больных почти полмиллиона. Нужно сказать, что во времена советской власти, туберкулез почти победили, во всяком случае, эпидемию прекратили,  но лихие девяностые снова отбросили нас назад, и в девяносто пятом году ВОЗ снова объявила в Украине эпидемию туберкулеза.

– Сколько нормальных людей не из групп риска вроде наркоманов и проституток заболевает и умирает в год?

– Такую статистику вряд ли кто-то ведет, но их, я думаю, считанные проценты,  точнее доли процента.

– Понятно…, – протянул Костенко задумчиво, – ну что же, спасибо доктор за беседу. Я понял, что туберкулез болезнь очень опасная, но бороться с ней лучше не медикаментозными способами, а социальными. Или я не прав?

– Только отчасти, Артем Сергеевич, с теми, что уже заболели, с ними тоже ведь надо что-то делать. Они тоже люди.

– Да, – сказал Артем, почти про себя, – тоже.

До следующей встречи со вторым доктором осталось еще несколько часов,  Костенко решил  заехать пообедать. Рядом с объездной дорогой он знал неплохой ресторанчик, где вкусно и недорого кормили, к тому же это было по пути. Не успел он ступить несколько шагов по залу, как кто-то дернул его за руку и громко позвал:

– Привет, сосед! – бесцеремонно  орал утренний таксист, который с ложкой в руке начал поглощать заказанный борщ, – видок у тебя сейчас намного лучше, чем с утра. С утра совсем плохой был, бледный, мешки под глазами. Присаживайся, сейчас деваху позовем, ты же обедать?

– А мы, что уже на ты? – спросил Костенко недовольно, но под сильной рукой таксиста сел на предложенный стул.

– Можно и на ты. Как говорится: будь проще и люди к тебе потянутся. Борщ здесь, кстати, обалденный, если еще с лучком, вообще не оттянешь.

– Как же с лучком? Вам же с клиентами общаться.

– Ничего, я его «Орбитом» прибью, пройдет для сельской местности, а без лучка – это не борщ, так одно название.

Артем постепенно сдавался под натиском этого наглого таксиста, к тому же соседа. Заказал себе комплексный обед с борщом и принялся есть.

– Ты извини, сосед, что я так сразу, на ты. Мы люди простые, но путевые. Ты обращайся, если что. Может, по слесарной части чего надо.   По электрике – тоже можно. Я имею в виду по дому, по хозяйству. 

– Спасибо, я обычно, кого-нибудь нанимаю.

– Так то ж за деньги, а мы бесплатно сделаем, по-свойски, по-соседски. Тем более, если человек к этому не расположен, руки не под то заточены.

– Почему это не под то? Просто так удобнее и времени меньше тратиться, если специалист работу выполняет.

– Так, а я про что? У нас в семье, знаешь, какие специалисты? Витька, это мой старший, он отдельно живет, но, если что можно позвать. Он у нас большой человек. Для него в  компьютере разобраться, как для меня запаску поменять, шесть секунд. Вовка, наш меньшенький, это тот, что «Владимирский централ» слушает. Он по электрике спец.  Конечно, еще молодой, только после армии, но на работе его хвалят. Он на стройке работает. Я сам, могу любую дырку сделать. У меня перфоратор – смерть,  стены рушит или по сантехнике что, тоже без проблем.

– Спасибо, буду иметь в виду, – отвечал Артем вежливо, чтобы не обидеть собеседника.

– Меня, кстати, Юрой зовут. Вообще-то Юрий Владимирович, как Андропова, но я не привык. У нас у таксистов, не любят титулы.

– А фамилия – Нехода?

– Точно, вот память! Запомнил, молодец, – обрадовался сосед.

Из ресторана Костенко вышел, размышляя, как тесен мир и как неожиданны встречи. Несколько лет  жил в этой квартире и ни разу не встречался с соседями, а сегодня уже второй раз.

 

 

Второй доктор оказался прямой противоположностью первого. Маленький, толстенький, с пухленькими розовыми щеками и глазами в красных прожилках. Он был нескор и вальяжен. Усадил посетителя в удобное кресло, предложил напитки, Артем выбрал чай, большую кружку. После вчерашней попойки ему явно не хватало жидкости в организме. Доктор, его звали Сергей Аристархович, после такого выбора внимательно посмотрел в глаза и тоже заказал секретарю большую чашку зеленого чая.

– Собственно, что хочет услышать от меня представитель четвертой власти? – спросил хозяин кабинета, после того, как Костенко представился, и они уселись за маленьким столом. – Сенсаций я вам предложить не могу. Наша работа – это сплошная рутина. Люди, знаете ли, болеют, мрут, а перед тем, как умереть страдают и часто возмущаются. В этом проза жизни и никаких сенсаций, разве, что какая-нибудь звезда, не дай бог, конечно, попадет к нам в учреждение. Тогда – караул, работать не дадут.

– Меня интересует проблема пандемии СПИДа, – сказал Костенко с умным видом, – как вы с этим боретесь, кто вам помогает, может быть, какие-то фонды общественные или другие организации?

– Пандемия, – доктор хмыкнул и даже встал с кресла, – страшное слово пандемия. Вы кстати знаете, что такое пандемия? – Спросил Сергей Аристархович, прохаживаясь по кабинету.

– Знаю, конечно,– уверенно ответил журналист, – это эпидемия, которая разрослась до огромных размеров и распространилась на многие страны и континенты.

– Правильно, во время эпидемии, прощу прощения, пандемии чумы в Европе в четырнадцатом веке умерло порядка тридцати четырех миллионов человек, практически половина населения.  Чума это страшная болезнь, тем более, что тогда никто не умел с ней справляться. Никто не думал о гигиене и санитарно-технических нормах, мыться даже не умели, да и не хотели. – Доктор помолчал, раздумывая, – СПИД – тоже очень страшная болезнь, тоже инфекционная, но сейчас человечество имеет некоторое понятие профилактике, во всяком случае, его цивилизованная часть. Поэтому  развитие СПИДа в мире несопоставимо с распространением чумы в четырнадцатом веке. Я понимаю, для вас, для журналистов это плохо – не хватает глобальности ужаса, но такова реальность ситуации.

– Ну, почему вы так считаете? – Костенко решил немного обидеться, – не надо всех равнять под одну гребенку. В последнее время стало модным делать из журналистов монстров, сваливать на нас все смертные грехи. Я, например, конкретно сейчас не стремлюсь к сенсации. Я хочу уяснить истинную картину.

– Извините,  не имел в виду конкретно вас, – доктор посмотрел на Артема с недоверием, – хотя бы, потому что с вами тесно не знаком. Я не знаю, что и как вы пишите, но у меня перед глазами стоят огромные заголовки в прессе: СПИД – чума двадцать первого века, Птичий грипп – чума двадцать первого века, Свиной грипп – чума двадцать первого века и так далее. Боюсь, что эта линейка еще далеко не закончена, именно поэтому складывается впечатление, что ваша главная задача запугать человечество, а не помочь медицине справиться с очередным необычным недугом.

– Броский заголовок – половина успеха, иначе читатель просто не станет открывать эту газету или журнал.

– Я это понимаю, ну, а то, что в этом броском названии 99 процентов неправды, вас это волнует намного меньше, чему успех?

Журналист решил дипломатично промолчать, приложившись к большой, ярко раскрашенной чашке. Горячий чай было именно то, что сейчас требовалось его организму.

– Сергей Аристархович, давайте оставим в покое технологические журналистские тонкости и перейдем к борьбе со СПИДом, даже если это не чума двадцать первого века. Как вы лично боретесь с этим недугом?

– Я лично…, если честно, то никак. У меня слишком много других различных обязанностей, больница, знаете ли, большая, пациентов много, но таких диагнозов, я имею в виду СПИД,  в моей практике случалось мало. По сравнению с другими болезнями, очень мало. Вам, например, известно, сколько умерло больных СПИДом у нас  в стране в прошлом году?

– Нет, до статистики я еще не дошел, ознакомлюсь позже. Цифрами я буду сражать читателя уже в конце статьи.

– Уж не знаю, как у вас это получится. – Доктор прошел к своему креслу за рабочим столом, присел и начал искать что-то на мониторе компьютера. – Ну, вот. Довожу до вашего сведения, что таковых, то есть умерших с диагнозом СПИД, за прошлый календарный год, менее четырех тысяч, если быть более точным: три тысячи семьсот тридцать пять человек. Это конечно ужасно, что умерли люди, но за этот, же период от сердечнососудистых заболеваний умерло полмиллиона человек. Разницу ощущаете, четыре тысячи и полмиллиона? – Доктор снова сделал многозначительную паузу.– За весь период после появления этой болезни, я имею в виду СПИД, у нас в стране от неё умерло двадцать две тысячи шестьсот человек и я даже не называю цифру смертей от инфарктов и инсультов, она невероятна..., это миллионы человек. Без сомнения любая смерть ужасна. Всё-таки,  я почему-то склоняюсь, что мне нужно больше внимания уделять гипертонии, инфарктам, инсультам и прочим гадостям из этой серии. Тем более, что во многих случаях лечения этих болезней, я могу реально помочь людям, а радикальных препаратов для борьбы со СПИДом мне неизвестно.

– Что же, по-вашему, бросить этих несчастных на произвол судьбы?

Нет, конечно, но и не делать из этого пиар компанию. СПИД вместе с птичьим и свиным гриппом все вместе взятые для нашего государства гораздо менее опасны, чем рак и сердечнососудистые заболевания. Они наносят и смогут нанести в будущем несравненно меньший урон, чем онкология и сердечники. В тоже время все первые страницы пресса, телевидение, интернет отдают ВИЧ и различным экзотическим вирусным инфекциям, но я что-то не помню, чтобы на первой странице писали о профилактике сердечнососудистых заболеваний. Хотя чего я хочу?! Сенсации ведь нет.

– Сергей Аристархович, вы выбрали позицию обличителя и возможно в чем-то  правы, но давайте вернемся к СПИДу.

– Вы думаете, есть смысл?  Сенсации вы всё равно на нём не сделаете. Для меня, как для медика, СПИД малоинтересен, потому что для того, чтобы с ним бороться, надо сначала вылечить наркоманов от зависимости, перевоспитать педерастов и проституток, а это не мой профиль. Этим должны заниматься другие люди.

– То есть вы хотите сказать, что СПИД – это остросоциальная болезнь?

– Почти все болезни социальные, потому что риск заболеть той или иной болезнью очень часто зависит от образа жизни человека. С кем он общается, как общается, что употребляет, что пьёт и что ест. Просто, на мой взгляд, к СПИДу такое пристальное внимание потому, что в определенных кругах общества, конечно, не в среде колхозного крестьянства, слишком развиты пороки, приводящие к ВИЧ инфекции. Наркомания, гомосексуализм, просто беспорядочные половые связи, в среде нашей, так называемой «культурной элиты» становятся, чуть ли не нормой. Это не скрывают, этим бравируют! Я имею в виду не только украинскую, а вообще мировую шоу братию. В прессе только и слышно, тот лечится от наркозависимости, у той отобрали права, потому что она алкоголичка и трезвой за руль не садится, тот умер от СПИДа, потому что пассивный гомосексуализм – его философия.

– Я хочу вам возразить. Сейчас среди культурной элиты наоборот модно вести здоровый образ жизни.

–  Не смешите мне жизнь. Конечно, очень модно. При этом они любят  рассказывать о здоровом образе жизни в своих интервью на гламурных тусовках, которые регулярно затягиваются до утра с активным поглощением алкоголя и прочих неполезных возбуждающих средств. И это называется здоровый образ жизни?

– О, доктор, вы не так просты, как кажется на первый взгляд.

– Я, конечно, не принадлежу к высшему обществу, но тоже иногда, кое-что замечаю. – Доктор сделал большой, емкий глоток из своей чашки, – и вы знаете, мне становится просто обидно, что я не могу помочь человеку полноценно восстановиться после инсульта потому, что у меня тупо нет денег на дорогие препараты для него. А человеку, всего-то лет сорок, ему бы еще работать и работать на благо общества и собственной семьи. Он не наркоман, не гомосексуалист и в тюрьме никогда не сидел. Он нормальный гражданин, но как трудоспособная единица потерян.

– Вы всё-таки нетолерантно относитесь к сексуальным меньшинствам.

– Нетолерантно! Воспитание у меня еще то, социалистическое, тем более я знаю, что пассивная педерастия – это наиболее вероятный способ получить вирус иммунодефицита. Именно половой метод перенесения вируса стал более распространенным, чем парентеральный.

– Простите, какой?

– Парентеральный. Это когда заражение происходит через кровь посредством инъекций.

– Нет, доктор, а вы всё равно предвзяты и не до конца откровенны. Ведь тот же честный гражданин, не просто так, наверное, заработал инсульт в сорок лет. Он тоже не всегда  вел праведный образ жизни. Курил по две пачки в день, попивал регулярно водочку, объедался жирной свининой и запивал всё это непомерным количеством пива, в результате оказался у вас на больничной койке.

– Чаще всего вы правы, но сегодня сердечнососудистые заболевания так помолодели, что инфаркт в двадцать лет – это уже не сенсация, бывает и раньше. Вот что страшно.

– В двадцать лет инфаркт?!

– Представьте себе, инфаркт, инсульт. Такой пациент не успевает выпить то немереное количество пива и выкурить свой вагон сигарет, о котором вы говорите. Просто сработала наследственность, вряд ли его лично можно в этом обвинять.

– Ужас!

– Вот именно. При этом, как мне представляется,  уговорить население бросить пить крепкие алкогольные напитки, начать рационально питаться, бросить курить несколько легче, чем вылечить наркоманию и изменить отношение к гомосексуализму. Хотя бы часть денег направить на реальную профилактику сердечнососудистых заболеваний. Уверяю вас эффект для общества будет более существенный, чем от пиар акций против СПИДа. Самое смешное, что в этих пиар акциях участвуют артисты, которые сами наиболее склонны, скажем так, к нарушениям норм поведения.

– Значит, подводя итог нашей беседы, вы хотите сказать, что основные силы надо бросить на лечение сердечнососудистых заболеваний, а профилактикой СПИДа пусть занимается общество. Перевоспитывает проституток и гомосексуалистов, проводит работу среди наркоманов, короче подчищает общество.

Сергей Аристархович, иронично посмотрел на Костенко.

– Я чувствовал, что мне не надо было с вами встречаться. Хотя…, мне всё равно, что вы напишете, так как в любом случае в этом будет мало правды, вне зависимости от того, разговаривали бы вы со мной или нет.

– Ну, Сергей Аристархович, вы из меня совершенного негодяя делаете. Хотите, я вообще не буду упоминать вашего имени, просто назову вас видным функционером от медицины?

– Это было бы неплохо, хотя «видный» – это перебор. Вы должны понять, что мы, как вы назвали «функционеры от медицины» люди зависимые, как и любой человек работающий в бюджетной сфере. Нам не положено иметь собственное мнение. За любое неосторожное слово я могу лишиться должности, а она меня кормит. Я сегодня слишком с вами разоткровенничался, как бы мне это боком не вылезло, – он снова задумался, – и не за такое втаптывали в грязь.

Костенко возвращался из госпиталя дорогой, которая проходила через район, в котором жила Лена. По пути мысленно в голове прокручивал детали разговора с Сергеем Аристарховичем. Интересный мужичок, очень не любит геев и другие отклонения от норм, но судя по прожилкам в глазах сам не против пропустить по маленькой, а то и по большой. Всем нам ничто человеческое не чуждо, на медсестричек тоже, наверное, глаз кладет и не только глаз.

Как положено, он повернул направо за трамвайными путями и вдруг увидел на остановке Ленку, она как раз подходила к дверям подъехавшего вагона, буквально в нескольких метрах от его автомобиля. Ему пришлось вынужденно остановиться, пропуская пассажиров, он даже инстинктивно пригнулся к баранке, чтобы она его не заметила. Дверь в трамвае закрылась, вагон медленно поехал. Артем отчетливо видел её силуэт в окне трамвая на задней площадке и постарался быстрее обогнать трамвай. Ему вдруг стало жутко стыдно, он покраснел, уши горели огнем. Он вдруг подумал: «Да, Костенко, если ты не разучился краснеть, значит не всё еще потеряно». Ему даже захотелось остановиться на ближайшей остановке, зайти в трамвай, подать ей руку и что-то сказать. Сказать что-то хорошее, но он не решил что, поэтому не остановился, тем более, что вечером предстояла встреча с Ларисой.

*******************

С Ларисой Витальевной Кульчицкой они встречались всегда в одном и том же месте и почти всегда в одно, и то же время. Квартиру в центре, окна выходили на Мариинский парк, арендовала Лариса. Он сначала противился этому, хотел перехватить по-мужски инициативу и оплачивать её самостоятельно, но она смеялась и отвечала: «Успокойся и пользуйся, тебе еще меня всю жизнь содержать».

Артема это раздражало, он пытался догадаться, сколько мужчин бывало до него в этих уютных комнатах и сколько их бывает в промежутках между его здесь появлениями. Он пытался уловить чужие мужские запахи от постельного белья и в ванной, но, то ли Лариса бывала здесь только с ним, то ли все дело было в её маниакальной любви к чистоте и порядку.

Артем сам считал себя достаточно организованным и аккуратным, во всяком случае, по сравнению с их журналистской братией, но до Ларисы ему было далеко. Она даже опаздывала всегда на одно и то же время.

Их встречи проходили одинаково: сначала легкий ужин с вином и свечами, затем эротичное нижнее бельё, чулки с ажурными резинками и непродолжительный секс. Ему казалось, что длительность акта Лариса тоже регламентировала, засекала и учитывала. Как это ни странно, ему это даже нравилось – никогда не было никаких неожиданностей. Иногда они оставались в квартире до утра. В этом случае они не занимались снова сексом, а долго разговаривали, обсуждали какие-то темы, Лариса была интересной, умной собеседницей и это тоже нравилось Артему, потом засыпали. Он понимал, что это необычно для интимных встреч и даже не совсем нормально, но так было. Это была та спокойная территория и то спокойное время, когда он не «рвал когти», показывая, какой он мужчина или какой  он профессионал.

Она очень привлекала его, как женщина, но вели они себя так, как будто были давным-давно женаты. Её лицо не было красивым, но в нем было  заметно то, что называется породой. От него веяло холодным изяществом, оно было выразительным, особенно её зеленые глаза. У многих она вызывала симпатию. Кроме того, Лариса имела идеальную фигуру, по ней должны были рыдать лучшие художники мира, так она была совершенна.

Лариса никогда не задавала трудных вопросов, точнее, если задавала, то тут же подсказывала ответ. Однажды Артем сам задал ей трудный вопрос: «Почему ты  выбрала меня, а не мужчину из своего круга; солидного, богатого, со связями»? Её ответ его успокоил, хотя и удивил. «Я могу себе позволить выйти замуж по любви», – ответила Лариса, не улыбнувшись.

Всё же во всей этой размеренности и видимом спокойствии любовной идиллии была какая-то неуравновешенность, шаткость. Частенько Артему просто не верилось, что Лариса его любит, да и он не мог с уверенностью ответить на вопрос, сам он её любит?

Сегодня после свечей, ужина и продолжения в постели, они долго разговаривали. Обсуждали предстоящую свадьбу. Дата еще не была назначена, но свадьба уже воспринималась, как нечто само собой разумеющееся. Лариса рассказывала, как и что она предполагает сделать во время брачной церемонии, а он, слушая её, пытался вспомнить сколько раз и когда, говорил своей невесте, что он её любит. Получалось давно и, кажется, только раз, может быть два. Наконец Лариса добралась до животрепещущей темы, журналистских дел Артема.

– Темочка, зачем ты дразнишь этого толстяка Пичкура? Когда-нибудь он может сделать тебе пакость, не наживай себе врагов.

– Лора, я не хочу говорить на эту тему. Я его просто презираю. Больше всего в нем мне не нравиться то, что он абсолютно беспринципный человек, хотя  хороший профессионал, он ведь далеко не дурак. Но для того чтобы угодить начальнику он, извини, дерьмо будет жрать.

– Ему надо выдерживать стратегическую линию издания, он руководитель и обязан выдать владельцам тот продукт, который они хотят.

– Значит, такие понятия, как порядочность, правда – уже не играют никакой роли? Важен продукт!

– Правда и порядочность – играют роль, только они тоже понятия относительные, если ты выполняешь обязательства данные инвесторам – ты порядочный человек.

– Тогда порядочный человек не может давать такие обязательства инвесторам. Я, например не обещал, что буду писать заведомую ложь.

– Ложь и правда, тоже понятия относительные и  философские.

– Несомненно, особенно когда ты на белое должен сказать черное.

– Обычно белое, не всегда идеально белое, поэтому у тебя всегда есть возможность приблизить его к черному. Насколько, это уже вопрос профессионализма. Ты бы отвыкал от своих идеально черных квадратов. Ты не Малевич.

– Не Малевич, говоришь? Кстати считается, что у Малевича на знаменитом квадрате не идеально черный цвет, а серостью отсвечивает. Проще говоря, ты хочешь сказать, чтобы я со своей серостью, как на квадрате Малевича забился в угол и кричал: «Одобрямс»!?

– Дорогой, почему на любой вопрос ты хочешь получить прямой ответ? Так в жизни не бывает. Я думаю, что ты тоже часто уходишь от ответов, тем более, если от тебя требуют ответа прямого и однозначного.

– Ну, по этой части, конечно, ты у нас специалист. Только знаешь, мне не хочется быть инструментом  наведения страха на население. У меня складывается стойкое мнение, что наша главная задача до предела запугать читателя, телезрителя, слушателя. Чем страшней, тем лучше. Озоновые дыры? Вау! Отлично, но мало. Глобальное потепление? Прекрасно, но недостаточно оглушающее. СПИДом и птичьим гриппом добьем, но на этом не остановимся. Надо придумать что-то вообще из ряда вон... Конец света, к нашей планете приближается астероид, который после удара о Землю сместит земную ось и катастрофы нам не избежать. Бойтесь, тряситесь! Неважно, что астероид пролетит в миллионах километрах от нас, когда это еще будет. Сейчас напустим страху, а кто потом будет разбираться? Об этом никто и не вспомнит!

– Браво, – Лариса приподнялась на подушке и демонстративно несколько раз хлопнула в ладоши. – Прекрасная речь обвинителя, если бы ты говорил в защиту, я бы назвала тебя Плевако. Только чего ты нервничаешь, чего переживаешь? Людям это нужно. Понимаешь? Им это необходимо. Они хотят испытывать постоянный почти животный страх и это очень просто объясняется.

– Не говори глупостей! Если ты имеешь в виду стадо домохозяек,  некоторые из которых любят смотреть фильмы ужасов, так это отклонение от нормы, а не необходимость общества.

– Я не только о них. В наше время, страх человеку просто необходим потому, что это древняя привычка, ведущая свою историю от наших праотцев. Они постоянно испытывали страх быть съеденными хищниками, страх погибнуть от врагов, страх умереть от голода или от болезней. Страх сидит в генах людей и его отсутствие приводит к дискомфорту. Современному человеку необходима компенсация этих страхов. Журналисты, шоу-бизнес, политики дают людям то, чего им не хватает в сегодняшней относительно сытой и относительно безопасной  жизни. Кто-то лезет в горы, занимается экстремальными видами спорта, кто-то засматривается фильмами ужасов или космических войн, кто-то просто читает новости и смакует убийства, изнасилования, ожидания подорожания хлеба или газа. Каждому своё! Это просто интереснее, недаром режиссеры шутят: «Труп оживляет кадр» Кроме того насилие – более примитивный, но более естественный способ разрешения противоречий, чем компромисс.

– Интересная мысль, значит, мне нужно было не писать заявление Пичкуру, а примитивно, но очень естественно набить ему морду. В следующий раз буду умнее.

– Не цепляйся за слова, дорогой, я имела в виду биологическую естественность.

– Страх ты тоже рассматриваешь только с биологической точки зрения? А то, что этот страх напускается с помощью не биологического, а элементарного обмана – это нормально?! С такой философией можно оправдать всё что угодно. Обман ты уже оправдала!

– Тёмочка, всё не так прямолинейно, как ты представляешь. Ты, же подтвердишь, что скандальная информация содержащая элементы насилия, а соответственно страха, расходится на ура, в отличие от бодрых рапортов об уборке рекордного урожая и других нудных рассуждений. Сейчас даже стихов не печатают – не востребовано. Кому нужны эти слюни? Сейчас нужны сильные негативные эмоции, то, чего человеку не  хватает в его обыденном существовании. Мы только выполняем заказ человечества.

– Соглашусь с тобой только в том, что «чернуха» расходится лучше, но это не вопрос древней привычки или биологической естественности насилия, а вопрос воспитания, вопрос личной культуры. Между прочим, так же хорошо разлетаются новости о цвете нижнего белья очередной суперзвезды, особенно, если оно грязное. Какой тут древний инстинкт срабатывает? Инстинкт фигового листка?

– Это нормальное любопытство к жизни «небожителей», которую не могут вести люди низшего круга. Это элементарная зависть, кстати, тоже древний инстинкт.

– Значит удел людей низшего круга – насилие, страх и зависть? Отличное ты им уготовила будущее. Жаль, что ты не политик, тебя бы электорат разорвал на куски, – Артем не на шутку разозлился.

– Не так грубо, дорогой, есть еще любовные сериалы, где домохозяйки плачут от умиления.

– Заметь, плачут и только в конце умиляются, когда Золушка, вопреки всему, выходит замуж за принца.

– Но она же, выходит? Выходит, а значит, все довольны.  – Лариса сладко потянулась, при этом её прекрасная грудь так поднялась, что Артем не мог этого не заметить, – Темочка ты меня утомил своей философией. Чем проводить с тобой такие дискуссии, я бы лучше поспала.

Умеет она выкрутиться из неудобных ситуаций, тем более, когда на ней из одежды только серьги в ушах и кольца на пальцах.

– Можно и поспать после таких разговоров утомительных, – согласился Артем, хотя всё еще был на неё  ужасно зол.

– Сон куда-то улетучился,– она хитро зыркнула на него своими зелеными кошачьими глазищами, – между прочим, благодаря твоим ораторским усилиям…, так что будем заниматься любовью. Кто виноват – тот и трудится, – хитро улыбнулась Лариса.

Ну вот, я еще и виноват! – возмутился Артем, но потянулся к ней.

 

Часов в семь вечера Костенко ехал по Подолу. Очень «веселое» время особенно в пятницу. Причем сразу и в прямом и переносном смысле. С одной стороны – вечер пятницы – свободный веселый вечер перед двумя выходными. Люди отходят от трудовой недели, расслабляются. Просто гуляют по улицам, как говорят в Одессе: дефилируют, сидят в скверах на лавочках, в кафе, кто побогаче – в ресторанах и клубах. Встречаются с друзьями, ухаживают за своими девушками. С другой – такое «веселье», как пробки в пятницу на Подоле, очень «поднимает» настроение. В голове в таких случаях встает веселый риторический вопрос: «Куда они все едут? Ну, я по делу, а они куда»?

Он действительно ехал по делу, точнее уже с дела. Хорошо сказано « с дела», как у рецидивиста какого-нибудь, хотя у него всё прозаичней. Тут на Подоле жил его приятель, у которого он иногда брал книги, сегодня надо было возвратить. Жил приятель в самой глубине Подола, так чтобы быстро заскочить и выскочить из этого района не получалось никак. Подол Артем знал хорошо, поэтому ехал «хитрыми» объездными путями, пытаясь избегать заторов. Он пересек Сагайдачного и выехал на Андреевскую, тут уже было немножко свободнее.

Вдруг! Он сделал это не специально, а просто инстинктивно, подсознательно и сколько он услышал в свой адрес нехороших слов. Всё-таки несдержанные у нас водители. Артем резко нажал на педаль тормоза и остановился. Учитывая, что Андреевская улица не отличается широтой, плюс под бордюрами с обеих сторон стоит еще ряд припаркованных автомобилей, то машина Артема просто перекрыл всё движение. Хорошо, хоть избежал удара сзади в свой джип, но пусть простят, у него была уважительная причина. Очень уважительная причина, ну не будешь ведь объяснять всем водителям и прохожим, что  увидел девушку. Девушку, которая его очень интересовала.

Она шла по тротуару навстречу. Ему нужно было бросить машину и подойти к ней, но куда там. Сзади раздавалась какофония автомобильных сигналов, и даже матерные слова в приоткрытые окна машин. Пришлось искать место, чтобы запарковаться, а это совсем непросто. Через пару минут Артему улыбнулась удача. Он лихо вписался в узенький просвет на место только что отъехавшего Опеля.

Сначала он шел, потом бежал, даже запыхался немного (надо заняться своим здоровьем, зарядка, бег по утрам). Прохожих много, но её нигде не было. Артем уже отчаялся и повернулся, чтобы возвратиться назад.

Оказывается, в ажиотаже погони он проскочил  мимо неё, и теперь она шла навстречу. Александра шла не спеша, думая о чем-то, о своём, при этом рассматривая окружающие её дома и людей. Так бывает, когда человек идет, смотрит по сторонам, но взгляд у него рассеянный. Его мысли там внутри, и он живет своей отдельной собственной жизнью, а не жизнью этой улицы и окружающих людей. Всё получилось прекрасно – инсценировка случайной встречи на улице, Александра почти уперлась в него.

– Здравствуйте, Саша, какая неожиданная встреча, – своим резким вступлением шокировал её Артем. Она его даже не узнала поначалу, но потом обрадовалась. Артем это почувствовал, «она обрадовалась встрече со мной»!

– Здравствуйте, Артем. Действительно, вот так встреча, что вы здесь делаете?

– Я? – глуповато переспросил он, подыскивая нормальный ответ, – я здесь по делу. У коллеги был, отвозил литературу. У него отличная библиотека от предков  книги остались. Прадед у него адвокатом был здесь на Подоле еще в царские времена.

– Книги это прекрасно. Я очень люблю книги. Очень жаль, что сейчас их всё меньше читают. Всё больше в интернете роются, на худой конец электронные книжки заводят, а это совсем другое.

– Да книги это прекрасно, а что вы здесь делаете? – ему было очень интересно, откуда может идти девушка с таким мечтательным видом.

– Я здесь ничего не делаю, я просто здесь живу.

– Ах, вот как, вышли за хлебом в булочную мужу на ужин.

– Не хитрите, Артем. Мужа у меня никакого нет, а вышла я, потому что устала. Целый день просидела за компьютером. Решила прогуляться.

– Перед ужином, – продолжил он её тираду.

– Есть на ночь – это моветон.

– Согласен, но какая же это ночь? Это так – ранний вечер. Позвольте пригласить вас на ужин, тем более что я сам сегодня целый день пробегал, как собака, маковой росинки во рту не было.

– Но я не собиралась никуда заходить, одета почти по-домашнему, – она критически осмотрела свои джинсы и кофточку.

– Красивая женщина всегда прекрасно выглядит, даже если она в костюме Евы…, – он сообразил, что сморозил глупость, «оговорка по Фрейду», смутился и постарался исправиться, – в смысле в любом наряде хороша.

Саша смотрела на него иронично, но её видимо успокоило смущение Артема.

– И что вы предлагаете?

– Тут рядом на Сагайдачного есть очень уютное кафе, и очень демократичное, в смысле дресс-кода, я ведь тоже не во фраке.

– Ну ладно, ведите, – улыбнулась она. Я, если честно, тоже целый день одними бутербродами питалась. Работы очень много.

– Вы живете сами и вас некому покормить? Ну, если нет мужа, то мама, папа, бабушка, наконец.

– Мама, папа – во Франции, а бабушки уже давно нет. Так, что такая вот история.

Они  быстро нашли кафе и уселись в небольшом зале. За огромными окнами без штор  была видна улица с её прохожими и автомобилями, создавая эффект сопричастности. Но Артем не видел улицы, он видел только Сашу. Он даже не глянул в меню и повторил тоже, что заказала она. Он на неё не просто смотрел, он её рассматривал. Ему хотелось рассмотреть все подробности её лица, волосы, глаза, губы. Наверное, со стороны это выглядело неприлично. Во всяком случае, она засмущалась и спросила:

– Зачем вы на меня так смотрите?

– Зачем? – хороший вопрос. Не мог же он ей сказать, что ему это ужасно нравиться – смотреть на неё. Что хочется прикоснуться к её бархатистой щеке, потрогать губы и волосы, взять в ладонь её руку, хотя бы, чтобы убедиться, что всё это не сон. Хочется рассматривать её глаза, светло-коричневые окружности вокруг зрачков, мохнатые ресницы.

Поэтому он ответил, глупо, штампом, так как ответил бы безразличной ему барышне, с которой собирался просто переспать.– У вас очень необычное лицо, черты лица необычные, –  выговаривая это, он  напустил на себя вид бывалого ловеласа.

– Обычное среднестатистическое лицо. Я конечно не уродина, но и на конкурс красоты меня тоже не позовут.

– Это правда, – притворно вздыхая, согласился Артем, – и знаете почему?

– Догадываюсь.

– Вряд ли догадываетесь.

– Почему?

– Потому что вас не приглашают на конкурсы красоты по одной единственной причине.

– Какая же это причина?

– Все эти устроители конкурсов…, – он  сделал многозначительную паузу, – полные идиоты и ничего не понимают в женской красоте.

Саша улыбнулась, но не просто, а с хитринкой, потом спокойно выдала:

– Артем, а вы, что собираетесь за мной ухаживать? В смысле ужин, цветы, кофе, постель?

После слова постель Артем поперхнулся и впал в ступор, как будто был сопливым пацаном. Он обалдел от того, что сам не знал ответа на этот вопрос: зачем ему всё это? Эта женщина, конечно, ему удивительно нравилась, но представить её сейчас рядом с собой в постели, он почему-то не мог. У него не было желания иметь с ней приторный животный секс, хотелось взять её на руки, прижать к себе и баюкать, как маленького ребенка. Такие идиотские мысли пронеслись у него в голове, и  пришлось даже тряхнуть нею, чтобы выбросить их оттуда. После этого он почти с возмущением сказал:

– Боже упаси, за кого вы меня держите и тем более вы же не хотите моей скорейшей смерти?

– В смысле?

– Ваш дед, то есть Семен Трофимович, он же меня на кол посадит, если я только притронусь к вам.

– Ну, судя по тому, что я о вас знаю, кол вас вряд ли остановит, а если говорить о Семене Трофимовиче – он только с виду грозный, а так добрейший человек.

– Конечно, добрейший, кто спорит. Только мне кажется, что он может не из агрессии, а так для воспитания, дрыном по спине так хлопнуть, что мало не покажется.

– Хлопнуть может, особенно, если из-за меня, но он меня всегда учил, что человек тем отличатся от дикого животного, что может бороться со своей импульсивностью. Агрессия у высших животных, у человека, например, с уровнем развития социума не уменьшается. Просто регуляторы импульсивности становятся совершеннее. Человек, прежде чем дать волю своей агрессии,  должен думать, а только потом действовать.

– На счет импульсивности, это вы правильно заметили, сколько я знаю импульсивных. Но, что интересно, это из моего личного опыта, конечно, большинство из них сначала лезут в драку, а потом думают.

– Ну, не все индивидуумы совершенны.

– Не все, конечно, но я спокоен, потому что Семен Трофимович – индивидуум совершенный и значит, по морде сразу не даст… сначала спросит строго. Но потом ведь всё равно даст, особенно, если разозлится. Мне ведь тоже известно, что при эмоциональных всплесках у человека уменьшается размерность сознания и человек начинает мыслить упрощенно и примитивно. Причем так делают все гуманоиды без исключения, даже такие совершенные, как Семен Трофимович.

– Значит выход у вас один, – улыбнулась Саша,– не злить дедушку. Он мой хоть и неродной дед, он лучший друг моего деда, но может не удержать под контролем свою импульсивность,– Саша еще раз широко улыбнулась, так, что появились ямочки на щеках.– После того, как дедушки не стало, Семен Трофимович меня постоянно опекает, помогает. Они вместе с моим родным дедом Кузьмой еще в школе за одной партой сидели, представляете, сколько лет они дружили? Восемьдесят лет, вот это дружба. Они потом вместе еще воевали, потом учились в университете и даже работали иногда вместе.

– Сколько же было вашему деду, когда вы родились?

– Почти семьдесят, а моей маме сорок даже с лишним. Я поздний ребенок. Мои родители долго делали карьеру. Так что, может быть, меня и на свете никогда не было бы, но дед Кузьма заставил их меня родить. Это наша такая семейная легенда. Мои родители много лет прожили во Франции, а там не очень популярно рожать детей, особенно в крупных городах. Когда маме исполнилось сорок лет, дедушка посадил моих родителей напротив себя и поставил им ультиматум, после этого появилась я. Крутой был дед, во время войны в морской пехоте воевал, как и дедушка Семен – Семен Трофимович.

– А где вы жили во Франции?

– В Париже. Я ведь там училась.

– Да,  Сорбонна – это имя!

– Конечно, когда знаешь, что здесь учились такие люди, как Ахматова, Гумилев, Волошин, это воодушевляет и дисциплинирует. Париж очень мне нравится, но всё равно мой любимый город – Киев и не только потому, что я здесь родилась. Я чувствую, что именно здесь я живу той жизнью, которой должна жить. Меня именно здесь воспитывали, а не в Париже. Хоть я много лет прожила в Париже, но всегда чувствовала, что именно Киев мой родной город. Я не рисуюсь, честное слово!

– Конечно, я вам верю, – Артем улыбнулся. Саша так энергично доказывала свою любовь к Киеву, – Киев мне тоже очень нравится, хоть я много лет прожил не в Париже.

– Я бы хотела, как мой дед, родиться и умереть в Киеве.

– На счет «умереть» – не надо. Вы еще так молоды и так прекрасны, – последнее слово вырвалось само собой, как говориться, что у дурака на уме, то и на языке.

– Вы всё-таки за мной ухаживаете, – иронично сказала Саша.

 Артем притворно потупился, как напроказивший школьник и, ковыряя пальцем салфетку, признался:

– Ухаживаю, только вы дедушке ничего не говорите. Он ведь в морской пехоте служил.

– Не скажу, если будете вести себя прилично.

– Конечно, буду! У меня и в мыслях ничего… плохого.

Саша покачала головой, с каким-то сомнением и Артему так захотелось с ней настоящей близости, просто до судорог захотелось. Настоящей близости, полной: от детских стеснительных прикосновений к пальчикам до перевернутой вверх дном постели.   

Саша рассказывала о своих родителях, которые работают во Франции, о своей бабушке, которая учила её, когда она была еще совсем ребенком, готовить украинский борщ и печь к нему пампушки. О книгах, которые она читала…

Артем слушал её с невероятным удовольствием, продолжал рассматривать, конечно, уже не так нагло, как в начале. Он был нею очарован хотя, казалось бы, она была совсем не в его вкусе. Раньше ему всегда нравились брюнетки. Они умны и у них характеры жгучие, как их волосы и глаза. Особенно нравились брюнетки с необычными глазами: зелеными или голубыми. Блондинки не нравились, просто не нравились и всё. Наверное, еще потому, что казалось, что самая умная блондинка всё равно чуть глупее брюнетки. Дурацкое рассуждение, но оно его предвзято отталкивало от девушек со слишком светлыми волосами.

Саша отличалась от тех и других. У неё были темно-русые волосы, карие глаза  и черты лица не такие, какие он раньше считал идеальными, правильными. У неё черты лица были мягкими, с полными румяными щечками, с ямочками на подбородке и щеках и наконец, глаза, они тоже были удивительно мягкими. Светло-коричневый цвет придавал им теплоту и близость.

– А как вы относитесь к книгам, Артем? – Сашин голос вернул его на землю.

– К книгам? –  снова пришлось глупо переспросить.

– К книгам, – улыбнулась Саша, – вы вообще, о чем думаете?

– Я думаю… о книгах. Вас же это сейчас интересует?

Саша улыбнулась еще раз и промолчала.

– Я тоже думаю, что настоящая печатная книга – это совсем другое, чем электронный планшет. Она индивидуальна, её можно любить, класть к себе под подушку, помнить её запах и даже помнить на ощупь. У меня в детстве была книжка, я её зачитал до дыр и до сих пор помню, какая шершавая была у неё обложка и, как я переворачивал в ней страницы. Тогда было мало хороших книг. Их зачитывали так, что иногда трудно было прочесть название на обложке, а уголки стирались, и было видно коричневый картон.

– Говорят, что скоро печатные книги заменят электронные.

– Это еще как сказать. Ведь говорили, когда появились кино и телевидение, что они быстро и безболезненно заменят театр, а нет этого, театр остался театром. Просто это качественно разные явления. Мне кажется, что книга тоже является не только носителем информации, она еще носитель эмоций. Для электронной книжки это невозможно, вернее, от неё совсем другие эмоции.

– Вы очень интересно рассуждаете, очень похоже, как мои деды.

– Мне до Семена Трофимовича еще верст сто лесом, но спасибо за комплимент. Вы тоже удивительно умная девушка, сейчас это редкость.

– Вы считаете, что умный мужчина это не редкость?

– Не знаю, мне просто чаще приходится общаться с умными мужчинами, хотя кретинов тоже хватает.

Саша посмотрела на свои миниатюрные часики и заявила, что ей пора, завтра тяжелый день и нужно отдохнуть. Артем настойчиво выбил себе разрешение проводить её домой, она почему-то долго не соглашалась. Когда они зашли в уютный двор, еще не было десяти часов вечера. Саша остановилось у двери подъезда и, как ему показалось, вызывающе улыбнулась. В голове сразу пробежали слова: ужин, цветы, кофе, постель. Цветов, к сожалению, не было, но от кофе он бы не отказался.

– Саша, может быть, вы пригласите меня на чашечку кофе? – Артем демонстративно глянул на часы, – детское время.

– Вас невеста заругает за то, что вы будете пить кофе тет-а-тет с женщиной… в такое детское время.

Он снова обалдел и почувствовал, как краснеют и начинают гореть уши.

– Причем тут невеста и откуда вы вообще…? Это знаете ли…, – что «это», он объяснить не смог.

– Не расстраивайтесь вы так, Артем Сергеевич, – она впервые назвала его по имени отчеству, – невеста это очень хорошо. Семья, детки – это прекрасно.

Костенко стоял столбом. Она подошла ближе и поцеловала в щеку, потом открыла магнитным ключиком дверь подъезда и добавила:

– А вы мне понравились, даже очень. До свиданья!

Дверь мягко закрылась, и Артем остался один. Уши постепенно остывали.

 

 

С утра Пичкуру пришлось бежать на доклад к шефу. Семаго снова напомнил о  Костенко.

– Рома, что у тебя с этим женишком?

– Не понял, Валерий Николаевич?

– С Костенко, что? – Семаго начал злиться.

– А ну, да! Поприжал его, повоспитывал, теперь будет, как шелковый.

– Рома, ты не понял. Мне не надо его воспитывать. Его надо прижать и так прижать, чтобы из него все соки вытекли, – Валерий Николаевич зло посмотрел Пичкуру прямо в глаза. Тело у Романа Богдановича покрылось «гусиной» кожей. Может Семаго глянуть так, что сердце в пятки уходит, – все соки, ты меня понял? И все другие физиологические жидкости.

– Сделаю, Валерий Николаевич, – подтвердил Пичкур, но без уверенности.

– Смотри, я долго ждать не люблю.

Теперь, сидя у себя в кабинете, Роман соображал, что делать с этим наставлением. Опять он оказывается меж двух огней. Эта сука – Лариска Кульчицкая, очень опасна, но от Семаго, куда денешься? Как в той старой песне: «Не спрятаться, не скрыться», короче говоря, всё равно тебя настигнут.

Секретарша Лидочка подняла удивленный взгляд на Костенко. Взгляд был не только удивленным, но и немножко испуганным.

– Шеф у себя? – ласковым голосом спросил Артем.

– Да, но он занят, просил не беспокоить, – Лидочка явно врала.

– Доложи, – Артем наклонился ближе, – и не беспокойся. Я сегодня мирный, как тот бронепоезд, что стоит на запасном пути. Скажи Роману Богдановичу, что Костенко пришел с уже готовой статьей, причем досрочно.

Лидочка впорхнула в кабинет и почти сразу же вернулась, приглашая Костенко.  Пичкур сидел на месте и видимо, чтобы как-то сгладить начало беседы протирал толстые линзы своих очков.

 – Здравствуйте, Роман Богданович, – Артем действительно был настроен на примирение. Вряд ли он когда-нибудь будет любить Пичкура, но может быть его  нужно жалеть, а не презирать. Человек, наделенный такой патологической трусостью и страхом перед руководством, достоин жалости.

– Роман, давай не будем держать друг на друга зла. В конце концов, нам еще столько вместе работать. Ну, ты погорячился, ну я не сдержался, с кем не бывает. Мир?

– Ну, мир, – смешно покрутив крупной косматой головой, выдавил Роман Богданович.

– Я представляю, какой ты был злой, когда писал за меня статью, ну извини, так уж получилось. Не мог я переступить через себя.

– Не представляешь. Я всю ночь не спал, а потом еще на ковер к Семаго, а у меня давление.

– Курить надо бросать, Ромочка, а то пиво, сигареты и походы на ковер доведут тебя до больничной койки. Я вот тут, как раз про это статью накропал.

– Это такие, как ты доведут меня, – ворчливо ответил Пичкур,– и при чем тут гипертония, тебе же надо осветить будущую деятельность фонда по борьбе со СПИДом?

– А я комплексно подошел к проблеме, так сказать в свете общих проблем нашего здравоохранения.

– Не можешь ты без выкрутасов, написал бы просто и ясно: фонд хороший, Кульчицкий молодец.

– Нет, Виталий Анатольевич в депутаты метит и рассчитывает на электорат с образованием, информированный. Их голыми руками не возьмешь.

– Хорошо, я почитаю, что ты там наваял. Кстати, ты не забыл, что сегодня презентация фонда?

– Как тут забыть, Лариса Витальевна, лично за мной обещали заехать. Вот только смокинг и бабочку надену.

– Насчет смокинга это ты правильно заметил, а то Семаго опять будет воспитывать, хотя мне удобнее в джинсах. Вон Стивен Джобс всю жизнь в джинсах и  кроссовках проходил и ничего, нормально.

– То Джобс, он уникум.

Костенко еще раз расплылся в улыбке и смылся из кабинета. От одного его вида Пичкура тошнило и распирало от злости. Баловень судьбы. «Улыбается он, я тебе поулыбаюсь, плакать ты у меня еще будешь, рыдать», – подумал Роман Богданович вслед.

Ужасно захотелось курить. Он выдвинул верхний ящик стола, поверх бумажек лежала пачка сигарет. В офисе Семаго курить запретил, спортсмен гребаный, но курить хотелось очень. Пичкур взял пачку выдвинул одну сигаретку и подошел к окну. Зажигалка была в заднем кармане джинсов. Он приоткрыл окно и закурил. Вместе с табачным дымом приходило успокоение.

«Улыбается он, улыбайся, пока», – думал Роман Богданович, выпуская тонкую струйку дыма. – «Я твою статейку так препарирую, так подрисую, так преподнесу, что только фамилия в подписи останется, а остальное будет так, как нужно мне. Семаго будет очень доволен».

*********************

Торжественное открытие фонда, проходило по накатанной схеме, с речами, фуршетом, фейерверком. Артем в смокинге стоял рядом с ослепительной Ларисой. Она на правах хозяйки тусовки, обходила приглашенных, Костенко сопровождал. Разговоры были обычные, только  на этот раз, в разговоре обязательно присутствовал диалог о предстоящей свадьбе. Лариса отшучивалась, Артем отмалчивался, но в шутках Ларисы легко было уловить, что все подробности будут известны в назначенное время, а пока всё идет по плану и не стоит торопить события.

Роман Пичкур с бокалом в руке протиснулся поближе к стоящему в кругу каких-то девиц Семаго. Девицы громко смеялись шуткам олигарха, а тот приобнимал их за талии. Пичкур и Семаго были почти ровесниками,  Валерий Николаевич был даже старше на десяток лет Романа Богдановича, но из-за того, что Пичкур был вдвое толще и формой напоминал матрешку, впечатление было противоположным. Возраст Семаго лишь немного выдавала седина и морщинки возле глаз. Вторая половина пятого десятка и бурная молодость олигарха хоть и оставили свои отпечатки, но Валерий Николаевич был по-прежнему  по-спортивному строен и гибок.

Пичкур потоптался рядом с веселой компанией несколько минут, пока Семаго не заметил его.

– Ты что-то хотел, Роман?

– Поговорить надо бы, Валерий Николаевич.

– Прямо сейчас? – Олигарх не был расположен заниматься делами и плотоядно смотрел на девушек, с которыми он только что общался.

– Лучше сегодня, Валерий Николаевич, – настаивал Пичкур.

Они отошли в сторону.

– Ну, давай, только я надеюсь недолго, праздник как-никак, – Семаго подмигнул одной, стройной брюнетке с узнаваемым лицом поп-звездочки, взял бокал с подноса у проходящего официанта, отпил глоток, скривился недовольно и кивнул, дескать, я тебя слушаю.

– Я хотел поговорить о Костенко в свете того, что вы мне говорили, – лицо Семаго  выразило интерес. – Я вам уже докладывал, что мне пришлось за него переписывать статью в срочном порядке о Киотском протоколе.

– Ну и дурак. Это твои проблемы, если ты не можешь управлять – делай сам.

– Но вы же, знаете…, Лариса Витальевна. Я как-то не решился…

– А кто такая Лариса Витальевна? Она что, твой начальник?

– Но Виталий Анатольевич, я знаю ваши близкие отношения и поэтому…, мне кажется, я не мог игнорировать…

– И что ты от меня хочешь?

– Дело в том, что, как и было договорено, Костенко написал статью о презентации нового Фонда.

– Это ясно, что дальше,  что ты хочешь?

– В этой статье написано бог знает что. Что СПИД – это не такая уж опасная болезнь, что нею болеют одни наркоманы и педерасты, а бизнесмены и политики делают себе из этого пиар компании и зарабатывают на этом деньги.

– Что прямо так и написано?

– Ну, я, конечно, сгруппировал информацию, но суть, в моем понимании такая.

– Это меняет ситуацию, только я не понял на кого он работает? Ты куда смотришь задница жирная? – Семаго даже замахнулся на Пичкура бокалом.

– Так я же наоборот, я же, как лучше…, чтобы предупредить…, как вы сказали…,  но я бы никогда не допустил, – попытался тот оправдаться.

– Смотри, ты там старший, если что будет не так, я вам всем головы пооткручиваю, а тебе первому.

Семаго зло бросил пустой бокал, он покатился по траве, но  не разбился. Официант тут же подхватил его и унес. Валерий Николаевич глазами искал Кульчицкого. Тот переходил от компании к компании с бокалом в руке и приятной улыбкой на лице, как и подобает хозяину. Семаго решительно направился к нему.

– Виталий, надо поговорить.

– Что прямо сейчас? У тебя вид, как у тореадора,– Кульчицкий усмехнулся, – или как у быка. Глаза налитые, как будто боднуть кого-то хочешь.

– Это хорошо, что ты шутишь, хорошее настроение оно всегда в пользу, а ты мне скажи, какие у тебя взаимоотношения с будущим зятьком?

– Что за вопрос? – Кульчицкий перестал улыбаться. – Извини меня, Валера, но ты еще не член нашей семьи, чтобы задавать такие вопросы.

– В этом ты прав, я не член семьи, но старинные дружеские отношения, мне так кажется, позволяют мне спросить тебя: «А тебе не кажется, что Костенко – «казачок засланный»? У нас ведь много общих дел и мне не всё равно, кто будет рядом с тобой и твоей семьей.

– С чего ты взял? – недоверчиво спросил Кульчицкий.

– Есть очень серьёзные подозрения.

– Говори.

– Он и раньше пытался вставить свои гнутые три копейки, куда его не просили, но в последнее время просто распоясался. О деньгах по Киотскому протоколу написал такое, что Рома всю ночь переписывал. Теперь по открытию Фонда.

– Что по открытию Фонда?

– Статью написал, что Фонд – это только прикрытие, пиар компания будущего кандидата в депутаты, что СПИД – это тьфу, и ним болеют только дегенераты. То есть твой фонд – это помощь дегенератам: наркоманам и гомикам. Тебе нравится такая трактовка?

– Не может быть!

– Может, Виталий, может! Костенко хочет, чтобы всю эту гадость напечатали, а твоя Лариса покрывает его, звонит Пичкуру с угрозами.

– Вот засранец, он думает, если Лариса его выбрала, так ему всё можно! – Глаза Кульчицкого наливались злостью. – Он мне сразу не понравился, но Лорка втюрилась в него, нельзя было отодрать. Ты мне пришли эту статью, Валера.

– Пришлю, пришлю, но не знаю, как ты, а я его завтра же, уволю. Мне же нельзя пускать такую дискредитацию в печать, нужно принимать меры. В конце концов, я отвечаю за всё, что касается освещения в прессе деятельности Фонда. Я понимаю, что Лариса твоя единственная дочь, но всему есть предел. Тем более мне кажется, что ей нужен не такой муж, а кто-то посолиднее, из нашего круга. Зачем ей этот босяк?

– Ты еще себя предложи.

– А что, почему бы не предложить?  Я мужчина свободный, и давно хотел тебе сказать, что Лариса мне очень нравится.

Кульчицкий удивленно уставился на Семаго:

– Ты же её вдвое старше.

– Отнюдь, Виталий, и вообще, причем здесь арифметика? В наше время это не разница.

– Валера, ты это серьёзно?

– Серьёзно, и насчет себя и насчет этого казачка голубоглазого.  Тебе, конечно, решать по Ларисе, но Костенко я завтра уволю, а там сам смотри.

– Хорошо, спасибо, я подумаю, ты только статейку не забудь мне прислать.

– Не забуду, не беспокойся.

Семаго вполне удовлетворила беседа с Кульчицким. Может он сейчас и не готов выдать Лорку за него, но «зятьку» не поздоровится точно, а дальше посмотрим. Цыплят по осени щипают. Он нашел Пичкура и выдал ему жесткие инструкции:

– Роман, завтра же соберешь всех своих и устроишь разбор полетов. Костенко с треском увольняешь, так чтобы другим неповадно было.

– А если…

– А если будет звонить Лариса Витальевна, передашь, что все вопросы к Виталию Анатольевичу. Я со своей стороны позабочусь, чтобы этого писаку даже в заводскую многотиражку не взяли. Ален Делон, мать его!

***********************

Костенко разбудил звонок мобильного, накануне он заснул поздно, пока проводил Ларису, пока доехал домой. Звонила Лидочка:

– Доброе утро, Артем  Сергеевич. Сегодня в двенадцать часов расширенное совещание сотрудников, явка всех обязательна. Совещание будет проводиться в конференц-зале.

– Лидочка, может быть, ты меня прикроешь? С меня презент, я так не люблю такие сборища, – пытался он отбиться еще сонный.

– Не могу, Артем Сергеевич, Роман Богданович сказал, чтобы вы обязательно были и все остальные  члены редколлегии.

– С чего это такие строгости? Что хоть там за повестка дня?

– Подведение итогов, ну и там всякое разное, – запнулась Лидочка, – приезжайте обязательно. Роман Богданович вас ждет. Не подведите меня, я вас предупредила.

Пришлось Артему быстренько чистить перья и сломя голову бежать за машиной. По дороге, отойдя от сна, он смирился с тем, что не выспался и решил зайти после собрания к Пичкуру, если тот успел прочитать статью о Фонде, то может быть есть какие-нибудь замечания. Можно будет быстренько довести её до ума и отдавать в печать. Пробки к полудню рассосались, на место Костенко прибыл даже чуть раньше и успел переброситься несколькими словами с коллегами.

Никто не знал, откуда такая спешность. Обычно подобные собрания собирались, когда Роман Богданович получал какую-нибудь очередную важную директиву от руководства. Они всегда заключались в том, как нужно работать, с пространным отступлением, как плохо работали до того. Такие собрания были нудными, формальными, напоминавшими совдеповское время, тем, кто его еще помнил.

К полудню Лидочка собрала в конференц-зал кроме командированных,  всех наличных сотрудников. Пичкур заметно волновался и часто пил воду из тонкого пластикового стаканчика. Начал он издалека. Больше всего присутствующих удивило, что Главный не читает по бумажке, а пытается говорить собственным словами, с трудом преодолевая косность языка. Пичкур ходил туда-сюда перед собравшимися и нервным срывающимся голосом говорил:

– Сегодня я собрал весь коллектив, потому что настало время, когда становится понятно, что дальше так жить нельзя. – Он бросил взгляд в зал. – Многие наши сотрудники забыли, что такое дисциплина и корпоративная солидарность. Вседозволенность выросла огромными сорняками  в  нашем здоровом коллективе. Постоянные опоздания, распивание кофе и перекуры.

– Так у нас же запретили курить в офисе, – кто-то бросил реплику.

– Вот именно, а перекуров меньше не стало. Вы думаете, я не знаю, кто бегает на другие этажи туда, где еще остались курительные комнаты?

– Мы больше не будем, мы отработаем, –  смешно прогундосил Ваня, незаменимый репортер, который, об этом все знали, работал сутками и был одним из немногих приверженцев табака.

– Не строй из себя клоуна,  Филимонов, тебе, как раз и не мешало бы бросить курить. Я говорю совершенно серьёзно, но, собственно говоря, не это главное. Главное, что пропала дисциплина корпоративная, понимание, что мы все работаем на единый стратегический курс, который четко выработан нашим руководством и никому не позволено заниматься отсебятиной и писать всякие вольности!

Пичкур запнулся и искоса глянул на Артема, который, как всегда сидел на своём привычном месте, в конце первого ряда у окна. Костенко совершенно не вслушивался в то, что говорит Роман Богданович, ковырялся в меню своего телефона.

– В первую очередь, я имею в виду работу господина Костенко, – Пичкур, как будто бросился в холодную воду, – В последнее время он позволяет себе писать всякий бред, претендуя на истину в последней инстанции. Игнорирует сроки сдачи материалов и вообще не осознает, что можно писать, а что нельзя.

Артем удивленно поднял глаза. Главный редактор глубоко вздохнул и громко, визгливо продолжил.

– Да, я имею в виду вашу работу, Артем  Сергеевич. Руководство крайне недовольно вашими, с позволения сказать, трудами. Более того, оно считает, и я вам сейчас сообщаю, – Роман Богданович, набрал в легкие воздух, – вы уволены! Сегодня же можете получить расчет и трудовую книжку в отделе кадров. Приказ о вашем увольнении я подписал еще утром. – Пичкур выдохнул и испугался еще больше от того, что всё это сказал.

Артем сидел оглушенный, ничего не понимающий. На его лице гуляла глупая улыбка, ему еще казалось, что это розыгрыш и через секунду всё рассмеются, а Пичкур заорет: «Вас снимала скрытая камера»! Но представление продолжалось, а Роман, видя растерянность Артема, осмелел,  заголосил еще громче.

Артем удивленно рассматривал Главного редактора и никак не реагировал. Пичкур от испуга совсем потерял голову и из последних сил истерично  заорал:

– Да, да, я о вас это говорю. Времена вседозволенности прошли, нельзя втаптывать в грязь корпоративную солидарность и плевать на наш стратегический курс. Теперь я прошу вас покинуть зал, господин Костенко. На совещании должны присутствовать только настоящие сотрудники, а не бывшие!

Артем встал, до него, наконец, дошел смысл всего сказанного Пичкуром. В зале стояла полная тишина, только поскрипывали стулья, он растерялся, посмотрел в зал на своих коллег, но никто ему не ответил хотя бы взглядом. Все прятали глаза и молчали. Ситуация была такой неожиданной, что он даже не нашелся, что ответить. Не произнеся ни слова, Артем вышел из конференц-зала. В коридоре он огляделся, не совсем понимая, куда ему надо идти, а действительно куда? Он медленно спустился  на первый этаж не на лифте, а пешком по лестнице, вышел из здания и сел в свой автомобиль.

Первым порывом было позвонить, но куда, кому? Ларисе? Нет – это ниже его достоинства, жаловаться женщине, тем более, что она его уже предупреждала, что от Пичкура можно ждать гадостей. Ничего, еще посмотрим, кто будет сверху. Когда эта новость дойдет до Лорки, Пичкуру вряд ли будет комфортно. В конце концов, на этом логове свет клином не сошелся. Его еще будут просить вернуться, а он покажет им всем большую фигу. Имя Костенко еще чего-то стоит  в  среде  журналистов.

Возбуждение не проходило, Артем решил, что надо где-нибудь прогуляться. Пешочком пройтись, спокойно подумать. Испуг всегда сильнее, чем реальная угроза. Он вырулил на бульвар Леси Украинки, поехал в сторону Днепра. У него не было продуманного маршрута, он ехал, куда глаза глядят. На пересечении с бульваром Дружбы народов свернул под мост и доехал до светофоров. Ехал он агрессивно, всё время, обгоняя машины и поэтому оказался в левом  ряду, надо было поворачивать по стрелке налево. По крутому подъему он доехал до Лавры. Там он оставил джип на стоянке, в Лавру не пошел, пошел вниз к «Співочому полю». По аллеям гулял народ, но было малолюдно. Артем, почти не замечая людей, шел вниз пока не спустился по лестнице к Набережному шоссе. Здесь он остановился и заворожено смотрел на проносящиеся мимо автомобили. В них ехали незнакомые люди, видимо по делам. Он стоял один у этого потока незнакомых, занятых людей и ему некуда было спешить, ехать и даже некому звонить. 

 

 

 

Стоп! Игорь, он сейчас, наверное, еще на работе, ну хоть договориться о встрече на вечер. Артем выхватил телефон из кармана, так быстро, что чуть не выронил его и начал тыкать пальцем в дисплей. Через несколько секунд услышал чей-то голос.

– Слушаю, – кто-то сипло прошипел в трубке.

– Мне нужен, Игорь Русин, – осторожно сказал Костенко.

– А ты что, ирод, уже друга не узнаешь? – весело прошипел Русин.

– Что у тебя с голосом? Ты шипишь, как кобра в мультике.

–  Костенко, прогресс, ты уже мультики начал смотреть. Что назад в детство или старческий маразм?

– Молчи уже, акселерат! Так что у тебя с голосом?

– Что, что? Болею я. Я ему давеча говорю…

– Игорек, молчи, тебе нельзя напрягать голосовой аппарат. Я еду тебя лечить. Ты только скажи, какие лекарства  еще нужны, кроме водки и закуски.

– Кроме этого? – Русин хитро замолчал, вроде бы как думал, – больше ничего. Пива бы холодненького, но мне нельзя, доктор запретил.

–  Обойдешься без пива. Лечу!

Артем засунул телефон в карман и радостно побежал вверх по лестнице.

– Ну и как долго ты работаешь на фармацевтическую промышленность? – это уже он говорил в квартире Русина, рассматривая и без того не маленький, а сейчас ставший еще большим, красный опухший нос друга.

– Третий день, – сипло отвечал Игорь, – кваску холодненького хватанул после партии в теннис. Теперь вот лежу, отдыхаю, сейчас я хоть разговаривать начал, а то вообще только шипел.

– Чего ж ты не позвонил? Если говорить не мог, СМСку скинул бы, я бы тебя враз вылечил.

– Ничего, спасибо, у меня тут помощники были.

– Кто же тебе помогал? Новая рабыня Изаура?

– Нет, сотрудница, коллега по работе.

– Потянуло на служебные романы? На тебя это не похоже. Ты же знаешь, служебные романы плохо заканчиваются. Потом, либо каждый день встречаешься в офисе со своим перманентным врагом, либо надо менять работу.

– Нет, какой роман? Просто она тут живет по соседству, а меня на работе крепко прихватило, вот она меня до дому провожала и…

– …и в постель укладывала, – закончил Артем с траурным лицом и с драматичной наигранной скорбью в голосе продолжил. – Ты береги её, друг, а вдруг у тебя не только эта болезнь заразная.

– Дурак, она просто коллега по работе.

– Замужем?

– Кто?

– Коллега!

– Я откуда знаю..., вроде нет.

– Вот именно – нет, значит, на тебя глаз положила, а домой провожала, чтобы рассмотреть квартирные условия и твои привычки, аккуратность, – Артем показал Игорю на разбросанные по стульям вещи.

– Дурак ты, Костенко. Это не меня, а тебя лечить надо, причем по психиатрической части – у тебя больное воображение. Удивляюсь, как тебя на работе держат.

– Уже не держат.

– Неужели!? Что правдоискатель опять написал заявление?

– Самое обидное, что нет! Выперли без выходного пособия!

– Да ты что?! А как же твои мажорные покровители в виде дочки олигарха?

– Она, наверное, еще и не знает. Мне самому объявили только час назад, поэтому я решил, что самое лучшее дело для меня сейчас – это лечение друга. К тому же ты  знаешь, кто лучший доктор всех времен и народов?

– Ты что ли? – недоверчиво бросил Русин.

– Представь себе! И только я знаю, что такое – самое лучшее средство от всех болезней.

– Я тоже знаю.

– Он знает, – Артем презрительно посмотрел на Русина, – только не думай, что это алкоголь, тебе бы только нажраться! Это элементарная вода, но надо знать, как её применять, – как настоящий маг он загадочно поднял вверх указательный палец.– При простуде: три капли теплой воды, но вода должна быть обязательно теплой, можно комнатной температуры, но, ни в коем случае не холодной. Три капли теплой воды на стакан водки… три раза в день. Тут главное вода, понимаешь?

– Наливай, – махнул рукой Игорь, – только мне глотать еще больно.

– Ничего, ты маленькими глотками.

Водка периодически сменялась малиновым чаем. У Русина покраснел не только нос, но и всё лицо. Горло практически не болело, во всяком случае, говорил он почти без хрипа.

– Ты знаешь, а мне действительно лучше, – с радостью заметил Игорь.

– Конечно, ты же должен знать, что человека лечат не лекарства и тем более не доктора, а что?

– Что? – Внимательно переспросил Русин.

– Не что, а кто?

– Ты сам сказал, «что».

– Не важно. Важно то, что человека лечат не лекарства, не врачи, а кто? – Костенко иронично посмотрел на друга, – не знаешь! Человека лечит он сам. Вот ты знаешь, что в Америке и в Великобритании гомеопатию отменили?

– Да? А мне всегда казалось, что больших брехунов, чем журналисты нет.

– А-а-а. – пристыдил Артем друга. – Темный ты человек, причем тут журналисты? Да, отменили! Почему отменили? Потому что поняли, что все эти травочки, цветочки ни хрена не лечат,  а просто человек думает, что они лечат и выздоравливает – эффект плацебо.  Всё очень просто! Работой всех твоих внутренних органов и самое главное эндокринной системы руководит, открою тебе страшную тайну – мозг. Конечно, у кого он имеется. Соответственно внушая мозгу, что ты выздоравливаешь – ты действительно выздоравливаешь! Главная проблема, чтобы мозг поверил, а остальное дело техники.

– Ага, очень помогает при ампутациях.

– Я тебе серьёзно говорю. Гомеопатия, БАДы и прочее они, как раз и рассчитаны на это. Полезного в них один процент, а эффект иногда бывает, как от внутриполостной операции – сто процентов.

– Откуда ты таких слов нахватался, «внутриполостной»?

– С людьми общаемся, книжки умные читаем. Не то, что ты, кроме своих картинок и шрифтов ничего в жизни не видишь.

В дверь позвонили, Артем нетвердо встал:

– Пойду, открою, тебе нельзя, ты больной.

На пороге стояла симпатичная шатенка лет тридцати с коротко стрижеными волосами и внимательным взглядом. Костенко всегда был любезен с женщинами, особенно с симпатичными, поэтому вежливо, с улыбкой сказал:

– Здравствуйте, девушка, вы к кому?

– Вообще-то мне нужен Игорь Валерьевич.

– Ах, Игорь Валерьевич! К сожалению, он болен, а вы с какой целью собственно?

– Принесла ему лекарства.

– Вот как, вы, наверное, та коллега по работе, которая выхаживает моего друга. Огромное вам спасибо. Что же это мы стоим на пороге, проходите, пожалуйста. Вообще-то Игорь Валерьевич очень стеснительный человек. Он даже мне не позвонил, что его так скрутило. Меня, кстати зовут Артем, – представился Костенко, пропуская гостью в квартиру.

Шатенка прошла в гостиную, где за заставленным бутылками и тарелками столом сидел Русин. Её явно не обрадовало это зрелище и она сделала недовольное лицо, но Артем из-за её спины показал Русину большой палец, дескать, женщина – класс.

– Игорь Валерьевич, по-моему, мы говорили, что вам еще надо хотя бы пару дней полежать и хочу заметить, что алкоголь категорически противопоказан при вашем диагнозе. Вам поможет постельный режим, а не водка.

– Мы же по грамушечке, только для дезинфекции, – вступился за  друга Артем.

– Грамушечка – это, если из пипетки, – ответила шатенка, – а у вас другие емкости. Ладно, что с вас взять. Игорь Валерьевич, вот полоскание для горла. На этикетке написано, как его применять. Выздоравливайте, – она собралась уходить.

– Девушка,  простите, не имею чести быть представленным…

– Меня зовут Людмила Сергеевна.

– Людочка,  вы нас простите, тем более мы с вами даже тезки.

– Вас зовут,  Людмил?

– Ценю чувство юмора, – одобрительно сказал Артем, – нет, мы по отчеству тезки, меня зовут Артем Сергеевич. Вы Сергеевна, я – Сергеевич. Присядьте с нами, по грамушечке, можно даже из пипетки, мне, честно говоря, всё равно, какая тара, лишь бы в пользу.

– Извините, я не пью алкоголь, а Игорю Валерьевичу, при его диагнозе, надо горло полоскать тем, что я принесла, а не водкой.

– Вы так хорошо разбираетесь в диагнозах.

– В таких, неплохо, хоть я и не врач, но до худграфа  закончила медучилище.

– Тем более! Мы как раз тут дискутировали на медицинские темы. Вы бы нам рассказали, что по чем. Вот и Игорь просит.

Русин молчал, ему было неудобно.

– Нет, извините у меня еще дела, – она ушла, хлопнула дверь.

– По-моему, обиделась, – огорченно сказал Игорь.

– Чего ей обижаться? Лекарство принесла, мы ей спасибо сказали, чего ей обижаться?

– Дурак ты Артем, она ко мне с сочувствием, с пониманием, а я сижу, бухаю, нарушаю постельный режим.

– Сколько ты там выпил? Приляг на диванчик, будет тебе постельный режим. Чего ты нервничаешь? Нет, если она, конечно, тебе небезразлична, тогда да, но сразу хочу сказать, она не похожа на временную кухонную рабыню Изауру. Можешь мне поверить, я в женщинах разбираюсь.

– Я и сам без тебя вижу, всё-таки неудобно как-то получилось. Мне кажется, она больше не придет.

– А тебе хочется, чтобы она пришла?

– Ну, она меня лечит.

– Только поэтому? – Костенко с улыбкой иронично посмотрел на Русина.

– Не только, – с вызовом ответил тот, – да, она мне нравится.

– Наконец раскололся. Молодец, это по-честному. Так я сейчас побегу её верну?

– Иди ты к черту! Сиди уже, так она тебя и послушала. Она женщина самостоятельная, не то, что ты. Тебя вон, даже с работы поперли, а её у нас в фирме ценят.

– Это момент относительный. Меня тоже, сколько лет ценили. Пылинки сдували, а потом бац, Рома Пичкур открыл свою пасть, и скушали Тёму, даже без горчицы.

– За что тебя хоть уволили, толком скажи!

– Не знаю!

– Пичкур говорил же тебе что-то?

– Мне нет…, коллективу, а вообще говорил, ерунду всякую. Сам подумай, что он может умного сказать? Общие фразы про дисциплину, безответственность, про перекуры, хоть я вообще не курю. Еще про корпоративную солидарность, про стратегическую линию, да я его, в общем-то, и не слушал толком.

– Зря не слушал. Я так думаю, что ты что-то лишнее написал или сболтнул, что зацепило высшее руководство. Чего бы это Пичкуру про стратегию и корпоративность болтать, ты не иначе, как верховному боссу не понравился. Ты можешь, я знаю.

– Нет, не думаю. Мне Семаго вчера лично ручку жал на презентации и улыбался, с Кульчицким у нас вообще отношения нейтральные. Мы друг к другу обниматься не лезем, но и врагами – не считаем.

– Это ты не считаешь, а они? Ты бы снял маску веселого идиота и подумал, что и где?

– Не знаю, может они в статье про фонд нашли что-то крамольное, но я старался поаккуратнее писать, хотя так и подмывало рубануть по полной. Аккуратно написал, что кроме СПИДа много других болезней более массовых, чем ВИЧ, ну там еще кое-что.

– Вот видишь, «кое-что», сомнение зародил, что СПИД не главное, дальше больше. А потом коллеги «добрые» преподнесли то, что ты между строк имел в виду и всё – ты враг и тебя забивают,  как мамонта.

– Как голубя, – возразил Костенко.

– Голубя, почему голубя? – удивился Русин.

– Стая голубей добивает своих ослабевших сородичей, причем забивает до смерти. Единственная птица в природе. У человека точно такая же психология. У нас тоже отсутствует сочувствие к упавшим. Редчайшее соотношение, парадокс: с одной стороны отсутствие инстинкта торможения внутривидовой агрессии, с другой обладание совершенными видами оружия убийства. Такой получился голубь с ястребиным клювом. Ученые до сих пор удивляются, как мы друг дружку не перебили еще в палеолите, – Артем помолчал, вспоминая, – представляешь, на собрании никто не то чтобы слова в защиту не сказал, даже глаз никто не поднял, а сколько в друзья набивались, голуби сизокрылые.

– Страх. Страх оказаться на твоем  месте. Уж если такого мажора распинают, то куда им соваться – расплющат и даже не заметят.

– Это я понимаю, но хоть сочувствие можно было выразить, хотя бы взглядом, если не словом!

– Сочувствие, – Игорь криво улыбнулся, – могу тебе сказать, что сейчас весь офис с «сочувствием» перемывает тебе косточки и многие радуются, доклёвывают. Ты же у нас известный, успешный. Таких не любят, особенно те, которые рядом, в стае, в голубиной. Дело тут даже не в страхе оказаться на твоем месте, а в том, что есть возможность тебя поклевать. Раньше не было, а теперь есть. Будет возможность, добьют до конца.

– Наверное, ты прав. Сколько лет работаю, считай в одном коллективе, а друга настоящего ни одного нет. Что там друга, товарища искреннего и того нет, все по норам.

– Ты думаешь только у вас так? У нас тоже. Так что не переживай, нормальный ход – эффект отсутствия инстинкта торможения агрессии, эффект человеческой стаи.

– Мне академик Качура говорил, что у человека вот этот эффект психологического феномена голубя: убивать ослабевших себе подобных, постепенно сходит на нет. Культура, общественное мнение срабатывает, но кажется мне, что эту голубиную червоточину нам еще долго из своего мозга выковыривать придется. Что интересно, если бы мы были хищниками, чистыми, ну, вроде волков или львов, то тогда у нас вот этот инстинкт  был бы развит сильно. Львы очень редко между собой дерутся до смерти, только в крайних ситуациях, а так, как в боксе – победа по очкам. За самку, за территорию – отогнал соперника и всё! Нам же надо до могилы, до конца, пока в прах не обратится соперник.

– У голубя не может быть психологии.

– Это почему же?

– У голубя только инстинкты, а психология это только у человека. Потому что Психея – это душа, а голубь птица несмышленая, какая у неё душа.

–  Не умничай. Правильно, у голубя отсутствует инстинкт подавления внутривидовой агрессии, а у человека, этот инстинкт перерос в психический бзик. Психология у нас такая у людей, у человеков: бей своих, чтоб чужие боялись.

– Знаешь, я понял почему, – пьяно и задумчиво протянул Игорь.

– Почему?

– Лев, чувствует свою силу, своё превосходство и ему этого достаточно, потому что он себя чувствует сильным, а человек всегда чувствует себя слабым, хоть в чем-нибудь, но ущербным. Эта ущербность и заставляет людей забивать на смерть себе подобных, чтоб никто не догадывался о твоей слабости и ущербности. Мне плохо, мне некомфортно, значит и ему должно быть также или еще  хуже. Логика идиотов.

– В чем-то ты, дружище, наверное, прав. Как у нас говорят: « Если у меня корова издохла, то пусть и у соседа издохнет». Но мне кажется, что не всё так плохо. Давай выпьем за дружбу, за то, чтобы таких человеческих голубятен было поменьше. Вот хочется верить академику, что люди меняются к лучшему!

– Жаль, что слишком медленно, можно и не дождаться. Пока все поменяются – загнешься. Даже пить не хочется.

– За дружбу надо, если бы не она, то на Земле уже бы и косточки человеческие сгнили.

– Провокатор ты, Костенко, провокатор, а у меня постельный режим, – проворчал Игорь, но рюмку выпил, – надо будет позвонить Людмиле Сергеевне, извиниться.

– А ты с ней, что до сих пор на вы?

– Ну, я же не ты, с порога и сразу: Людочка. – Русин передразнил  и злорадно улыбаясь, добавил, – как она тебе по  фейсу не дала, за панибратство, удивляюсь?

– Здравствуйте, я  же с лучшими намерениями. 

– Тем более.

– Не понял? – Игорек, ты, что меня к ней приревновал! Так это зря. Мне бы со своими разобраться.

– Вот, вот разберись. Ты Ленке звонил?

– Всё как-то, то времени нет, то настроения.

– Какая же ты сволочь, Костенко! Когда в постель её тащил, соблазнял, настроение не подбирал.

– Спокойно, Игорек, спокойно, что за формулировки: тащил, соблазнял? Ты от простуды стал каким-то чересчур агрессивным. Разберусь я с Ленкой, разберусь, на днях позвоню. Ну, сам пойми, сейчас у меня столько неприятностей, увольнение, одно, другое. Чего я еще и ей настроение портить буду?

– Ну да, я так тебе и поверил. Первое о чем ты подумал, как бы Ленке настроение не испортить. У неё от тебя сейчас постоянно настроение плохое.

– Не скажи, бывало, что я был для неё одним сплошным удовлетворением.

 – Костенко, ты на свою рожу самодовольную давно в зеркало смотрел? Как с тобой разговаривать можно, когда ты понять самого простого не можешь! Ты вон с массовым обманом борешься в поте лица, а своего меленького обмана замечать не хочешь.  Конечно, для тебя единичный обман не событие, тебе подавай масштаб глобальный, мировой.  Я согласен, обман, когда он глобальный – это плохо, но человеку от этого, как-то, – Русин сделал неопределенный жест рукой, – больнее всего, когда тебя лично обманули, не весь мир, а тебя самого. Знаешь, такого ничтожно маленького, одинокого, всеми забытого, а тебе очень обидно. Именно после личных трагедий человек теряет веру в будущее, а не после того, когда узнает, что с озоновыми дырами его развели.

– Спокойно, спокойно, ты тоже в зеркало посмотри, нимб над головой не прорисовался? Что это ты её так защищаешь? Я могу приревновать.

– Дурак, ты батенька. Вроде умный, а дурак.

–  Вот только не надо делать из меня негодяя. Жизнь не так проста, как хочется и не надо на счет веры в будущее.  Люди сейчас в будущее не верят. Они либо живут одним днем, причем часто вчерашним, либо считают, что будущее это большой писец. Во всяком случае, хорошего в нем не ожидается точно.

– Угу, кто-то сказал, что человек верит не в будущее, он верит в конец… страшный и неотвратимый.

– Вот видишь, а я оптимист. Я уверен, что в будущем у человечества, всё будет гораздо лучше, чем в прошлом. Все эти мрачные прогнозы полная фигня. Я теперь с академиком по интернету общаюсь. Семен Трофимович интереснейшая личность. Он меня на такую литературу выводит, на такие выводы, на такую статистику!

– Поделись.

– Дело в том, что человеку свойственна ретроспективная аберрация.

– Что свойственно? – скривил физиономию Русин.

– Ретроспективная аберрация, – повторил Артем.

 – Да-а-а, – протянул Игорь, – тебя к академикам близко подпускать нельзя. Ты сразу начинаешь говорить на тарабарском языке. Что такое ретроспективная я еще понял, но что такое аберрация, убей меня,  никогда не слышал.

– Ну, конечно, четыре класса церковноприходской школы не дают достаточного образования, но ты хоть от друга ума набирайся.

Русин иронически улыбался, слушая разглагольствования Костенко.

– Аберрация – это ошибка, погрешность, отклонение от нормы.

– Что нельзя просто сказать?

– Это претензии не ко мне, у психологов такой термин: ретроспективная аберрация. Это значит, что большинство людей остаются неудовлетворенными тем, что с ними происходит. Они вспоминают прошлое, так сказать в розовом цвете. Их ожидания растут быстрее, чем общество развивается, и поэтому им кажется, что раньше и сахар был слаже и трава зеленее. Например, сейчас людям кажется, что их личная безопасность стала ну, очень проблемной. Еще бы Леннона убили, Версаче грохнули, банкиров, сколько навзрывали? А уж маньяков развелось, на улицу выйти страшно. Хоть на самом деле, этнографы это просчитали, что из людей, живущих в древности, при родоплеменном укладе, умирали и умирают (есть же еще и сейчас дикие племена) не своей смертью большинство. Представляешь большинство! То есть больше пятидесяти процентов, а  в Украине, хотя, кстати, по сравнению с Западной Европой у нас дела похуже, в Украине погибает не своей смертью, от убийств, одна сотая процента населения. А многие говорят, что раньше жилось спокойнее. Это полная ерунда! Раньше жизнь человеческая гроша не стоила. В абсолютной величине, конечно, погибало меньше, так тогда и людей было намного меньше.

И так практически по всем вопросам. В средние века в Европе только двадцать процентов родившихся детей, давали затем собственное потомство. Прикидываешь, пятая часть! Средняя продолжительность жизни тогда в Европе, это уже цивилизация, не дикие папуасы, была семнадцать-двадцать лет. Во Франции была двадцать три,  это было уже много. И так считай до девятнадцатого века.

– Получается, что мы сейчас живем, как сыр в масле катаемся?

– Всё зависит от степени удовлетворенности человека. Еще лет сто назад Джемс (был такой психолог и философ) даже придумал формулу удовлетворенности. Это дробь, где в числителе успех, а в знаменателе – притязания. Ну, ты же нашего брата знаешь, глаза завидющие, руки загребущие. Притязания растут быстрее, чем успех, поэтому удовлетворенность постоянно меньше единицы. Отсюда недовольство своим положением, хотя объективно, дети практически всегда живут лучше своих родителей, не говоря уже о внуках, но нам этого мало. Мы брюзжим и жалуемся на жизнь. Вот, например, мой прадед всю жизнь проходил босяком, а сапоги одевал только в церковь. И то, он до церкви шел босой, а на паперти обувался, чтоб сапоги целее были. Так в одних сапогах почти всю жизнь и проходил.

– Ну, да, а ты не знаешь, куда коробки с туфлями складывать, шкаф не закрывается.

– Да, мы спешим жить. Деды в лаптях ходили и на паровоз с вилами бросались, а мы губы кривим: жизнь нам не нравиться.  Компьютер глючит, надо менять, поновее чего-то хочется, а компьютер – второй год, как с магазина.

– Вот именно. Костенко, ты мне скажи, я знаю, ты любишь человечество покритиковать, а твой, личный коэффициент удовлетворенности, какой сейчас?

Артем сделал хитрую физиономию:

– Ну, ты мой характер знаешь, если положа руку на живот, в смысле на сердце, то вряд ли этот паршивый коэффициентишка у меня до ноль пять дотянет, а то и вовсе ноль три. Всё чего-то не хватает. Зимою лета, осенью зимы.

Как обычно, друзья засиделись допоздна. Уже лежа в постелях, продолжали перекидываться фразами.

– Что собираешься делать дальше? – спросил Игорь, имея в виду увольнение.

– Давно хотел заняться написанием книги, пока суд да дело, а там видно будет.

– Или Лариска тебя отмажет, – съехидничал Русин.

– Лариска пусть не лезет не в свои дела. Тоже мне королева… К Пичкуру после всего, что сегодня произошло, я уже не пойду. Такие собрания не прощаются, когда он мне в душу наплевал. Пошел к черту. Даже будут просить, не пойду.

– Если уж совсем, никуда не будут принимать, я могу составить протекцию, к нам в фирму копирайтером, будешь слоганы писать. У нас, правда,  не то, что у вас – работать надо, но если что – научим, – покровительственно прогундел Русин.

– Сам будешь слоганы свои писать, я вот возьму и пойду к нашим конкурентам. Семаго посинеет от злости. А что? Хорошая идея, сколько я спину гнул на этого живоглота? Пусть теперь пожалеет, что потерял такого журналиста.

 

От Русина Костенко вернулся в свои хоромы только на следующий день к вечеру. Подлечил художника и успокоился сам. Стресс после собрания в редакции прошел, и последствия не казались уже настолько катастрофичными. Он окончательно решил, что к Пичкуру ни за что не вернется, в столице еще достаточно изданий, где можно реализовать свой потенциал.

Странно было одно: более чем за сутки ему никто не позвонил, даже Лариса. В тайне он думал, что она уже через час начнет названивать и давать ценные указания, но телефон молчал. Его это не сильно беспокоило, даже наоборот, он был рад, что она не звонит. Сейчас совершенно не хотелось с ней разговаривать, тем более действовать по её инструкциям.

Дома тоже заняться было нечем. Вернее дела кое-какие были. В компьютере ждали доработки черновики статей и масса заметок для будущей книги, но душа не лежала сейчас это всё перелопачивать и какой смысл?

Артем включил телевизор, пощелкал каналы, в нем было всё так же, как всегда – сплошная реклама, жиденько разбавленная дебильными ток-шоу. Взгляд упал на молчавший телефон, а что если…он набрал номер и услышал знакомый голос:

– Здравствуй, Тёмочка, ну наконец-то, уже думала, что с тобой что-то случилось.

– Привет, красавица, каким способом убиваем вечер?

– Каким, каким, жду от тебя звонка и пялюсь в телевизор.

– Ну, в телевизоре ты вряд ли увидишь что-либо полезное, поэтому предлагаю скоротать этот вечер вместе.

– Я с удовольствием.

– Хорошо, тогда через полчаса я подхвачу тебя на перекрестке у автомойки.

Вот. Так решился вопрос вечернего времяпровождения. Совместилось приятное с полезным. Во-первых, встреча успокоит девицу-красавицу, во-вторых, Русин перестанет считать друга конченым негодяем, в-третьих, мужчина, то есть он, Артем, получит те положительные эмоции, которых ему сейчас так не хватает. Ленка по этой части большая мастерица.

Через полчаса она уже стояла на тротуаре, Артем открыл ей дверь, и она чуть не задушила его в своих жарких объятиях прямо в автомобиле. Они заехали в супермаркет, чтобы запастись необходимым для приятного вечера. На стенде прессы действительно стояли журналы, у которых на обложке красовалось личико Ларисы Витальевны и где-то вдалеке за ним, маячил фейс Артема Сергеевича. Слова на обложке, недвусмысленно объясняли, что собираются совершить эти два медиа-лица в ближайшее время. Артем развернул Ленку так, чтобы она не обратила внимания на этот стенд, и всё обошлось, не хватало ему сегодня еще объяснений на эту тему.

Вечер и ночь были божественными. Откуда в ней столько темперамента и изобретательности. Она выжала из мужчины все соки, потом восстановила всё, что было, выжала еще раз и так по синусоиде до самого утра. Когда в окна блеснул рассвет, они еще не сомкнули глаз. В отличие от Артема Ленке с утра надо было бежать на работу. Как она там работала, Артему было неведомо, он спал до обеда.

**************************

Прошла неделя. Звонок в дверь разбудил Артема. Он приоткрыл глаза, на настенных часах было почти одиннадцать. За прошедшую неделю Костенко ужасно разленился и привык вставать ближе к полудню, хотя и не засиживался допоздна. Работу пока не искал, книга не писалась, Всё никак не мог найти настроение сесть за компьютер и начать разбираться с разрозненными заметками. Вчера весь вечер стрелял и рубил головы монстрам, устав от этого «интеллектуального» занятия, начал смотреть футбол и заснул у телевизора. На ощупь перебрался в кровать, когда матч уже давно закончился.

Звонок повторился, он, ворча, натянул шорты, вставил ноги в тапки и, как на лыжах, почти не поднимая подошв от паркета, прошаркал к двери. За порогом стояла Лариса.

– Привет, как ты нашла квартиру и почему не позвонила?

– Добрый день, – Лариса хмуро посмотрела в заспанное лицо, – хотя для тебя видимо еще утро. Мне можно войти?

– Проходи, правда, у меня в квартире не убрано, – он  неохотно пропустил её в дверь.

– У тебя не только в квартире не убрано.

– Что ты имеешь в виду? – переспросил еще не до конца проснувшийся Артем.

– У тебя вообще в жизни не убрано, всё разбросано, лежит не на своих местах.

– Ты что пришла меня жизни поучить или поскандалить? Не надо, ты же знаешь, я этого не люблю.

– Кого это сейчас интересует, что ты любишь?

– Ты всё-таки пришла поскандалить, – Артем криво улыбнулся, – ну, что же, проходи, присаживайся. Позволь мне хотя бы привести себя в порядок.

– Попробуй, сомневаюсь, что у тебя это получится.

Лариса ходила по гостиной, в которой действительно был бардак с брезгливым выражением лица, не собираясь, садится. На маленьком стеклянном журнальном столике после вчерашнего просмотра футбола, лежала разорванная полупустая пачка чипсов, и стояли две порожние бутылки пива, еще одна подкатилась под диван. В кресле и на диване валялись развернутые газеты и журналы, которые Артем старался просматривать периодически, а посреди комнаты на светлом ковре красовались носки, свернутые в комочки. Стерильностью, которую так любила Лариса здесь и не пахло.

– Быстро ты опускаешься, прошла всего неделя, – сказала она, осмотрев комнату.

– Куда уж нам простому трудовому народу следовать вашим аристократическим привычкам, – её брезгливость на лице разозлила Артема, и он побрел в ванную, чтобы поскоблить себе физиономию.

– Действительно, отвратительные чипсы с пивом, лежа у телевизора, это привычки – неаристократические, но легкая дрема в постели в одиннадцать часов дня, для работяги тоже нетипично. Ох, прошу прощения, какой  ты работяга, ты же безработный. Тогда понятно.

– Я начал писать книгу.

– Когда пишут книгу, пиво с чипсами, лежа у телевизора, не поглощают – мешает творческому процессу.

– У меня свой метод и вообще, – Артем вернулся  в гостиную, вытирая выбритое лицо полотенцем, – что ты меня воспитываешь, раньше тебя всё устраивало?

– Раньше меня тоже не устраивала твоя безалаберность, но я имела надежду, что когда-нибудь ты станешь приличным человеком.

– Я и есть приличный человек! Может быть, в ваших высших кругах я  кажусь неприличным, но это другая мораль. У меня – мораль нормальная, а не змеиная, как у вас, когда каждый только и ждет, как бы другого укусить.

– Спасибо.

– За что? – немножко удивился Артем.

– Ты подтвердил, хотя я и так догадывалась. Ты кретин и чистоплюй.

– Ты приехала сюда, чтобы именно это мне сказать?

Лариса замолчала и рассматривала его, как манекен. Видок был, конечно, еще тот. Артем хоть и побрился, но так и не надел рубашку и стоял перед ней в одних мятых шортах и в тапочках шлепанцах.

– Я разговаривала с отцом..., несколько раз.

– О чем?

– Как будто ты не понимаешь о чем! О тебе, о твоих выходках!

– Не понимаю, какие выходки имеются в виду.

– Выходки – это то, что ты пишешь и отдаешь Пичкуру, а Пичкур, со своими комментариями передает Семаго, а тот, добавляя от себя, моему отцу.

– Это моя работа писать, что их не устраивает?

– Сейчас их не устраиваешь конкретно ты. Потому что ты стал вредным элементом в системе. Я уже не вспоминаю, что ты чуть не сорвал выход издания из-за того, что не написал статью о Киотском протоколе. Но в твоей новой статье, которая должна была просто описать создание фонда и проблемы, которые тот будет решать для всех людей, ты так растекся мыслью по древу, что уже непонятно, а о чем статья? О фонде или о тех людях, которые якобы обманывают население, скрывая истинную статистику заболеваний, и на этом наживают миллионы.

–  Я не писал, что статистику скрывают и на этом наживают миллионы, но среднему гражданину тупо вбивают в голову, что самое страшное в жизни это СПИД.

– Ты думаешь, этого мало? Или ты хочешь сказать, что СПИД – это не страшно?

– СПИД – это страшно, но никакого отношения к пиару это не имеет, а также к зарабатыванию денег на страданиях людей. В статье написана, правда и ничего кроме правды.

– Правда, она тоже по-разному звучит, смотря, куда её поставишь. Бомж  у мусорного бака – не вызывает особой реакции, там ему и место. Бомж у президентского дворца – это скандал. Что ты дурачком прикидываешься? Ты всё прекрасно понимаешь. Захотелось быть самым умным, точнее самым хитрым? И деньги за статью забрать и помоями облить тех, кто тебе их платит? Не считай себя гением, а остальных идиотами. Ты не гений, ты просто неплохой и удачливый..., до поры до времени, журналист, но запомни, даже гении умирают в безвестности. Очень много случаев.

– Ты меня деньгами не попрекай, я их зарабатываю честно, в отличие от некоторых, а в отношении таланта… раньше ты говорила, что я талантливый, кстати, не ты одна. Твой папенька как-то тоже изволил заметить мою неординарность.

– Он тебе льстил. Просто папа хотел заиметь хорошие отношения со мной, потому что они с моей матерью из-за меня грызутся с того  самого времени, как развелись. Но теперь его даже это не останавливает, он слышать о тебе не хочет, а о свадьбе тем более.

– Ну и что? Мы, кажется, её еще и не назначали.

Лариса побледнела от обиды.

– Вот и отлично, теперь и не назначим. Отец уперся, а без него… сам понимаешь. Хотя нет, свадьба не проблема, кроме того, тут же объявился новый жених.

–  Жених? Молодец, Лорка, ты не теряешь времени даром. Не успел близкий тебе человек немножко поскользнуться, ты тут же готова его втоптать в грязь и заклевать. Такая себе типичная голубка.

– Причем тут я? Я дура даже пыталась тебя защищать, если бы знала…, – Лариса закусила губу.

– Конечно, защищать, только защищать так, чтобы самой не заляпаться, – Артем сунул руки в карманы шорт и сделал несколько шагов по комнате, туда-сюда. Его полуголая возмущенная фигура выглядела комично, но ему было на это наплевать, он даже не заметил, что его невеста еле сдерживается, чтобы не разрыдаться – кто же этот новый счастливчик?

– Семаго! – с торжеством произнесла Лариса, её повлажневшие глаза стали сухими.

 – Этот старый пень? Вот скотина.

– Не такой уж он и старый и пиво с чипсами возле телевизора не грызет, – с презрением сказала бывшая невеста.

– О, тебе уже известны интимные подробности его быта.

– Дурак ты, Костенко, ты всё испортил сам, а я ведь тебя любила.

– Судя по тому, что ты мне сейчас выложила, сомневаюсь.

– Как хочешь,– закусила губу Лариса.

«Может быть, она думала, что после её признания в любви я брошусь на её высокую грудь и разрыдаюсь, не дождется», – подумал Артем.

Лариса прокручивала в мыслях, видимо соображая, стоит ли ей говорить дальше. Наконец решила сделать последнюю попытку.

– Как хочешь, – повторила она, – но теперь, чтобы хоть что-нибудь спасти, ты должен пойти к отцу и извиниться, рассказать, что ты заблуждался, но ненамеренно. Заигрался, бывает. Скажи, что ты меня любишь, что не отступишься. Придумай что-нибудь, ты ведь всегда так гордился своей фантазией.

– Свою фантазию я применю в другой области, и метать бисер перед свиньями не собираюсь. Я и так решил уходить от Семаго. Воздух у них в издательстве плохой, – Артем демонстративно повел носом, как будто принюхивался, – знаешь ли, затхлый, дышать трудно.

– Возможно, – Лариса разозлилась окончательно, – но ты тоже открой окно, проветри. Подумай хорошо. Они тебе этого не простят, особенно Семаго.

– Я им тоже.

– Понятно, а обо мне ты даже не подумал.

– Почему не подумал? Приходи ко мне. Будем вместе жить. Вот здесь, в этой квартирке. Не хоромы конечно, но «маємо, те що маємо». Только тебе ж не нравятся мои плебейские привычки. 

– Не приду и не только потому, что мне не  нравятся такие привычки и твои хоромы…, теперь мне не нравишься ты. До свиданья дорогой, вернее прощай.

Дверь за ней захлопнулась, Артем остался посреди комнаты в своих дурацких мятых шортах. Может быть, он должен был испытывать чувство сожаления и потери, но нет, он испытывал чувство облегчения

************************

Семаго над цветами напевал, что-то себе под нос приговаривал. В руках у него были специальные садовые ножницы, которыми он убирал ненужные ростки, очищал кустики. Сегодня была суббота – для всего офиса выходной день, но Валерий Николаевич именно в выходные дни любил сюда приезжать и разбираться со всеми делами, нерешенными в течение недели. Он не производил никаких действий, он только думал и принимал решения. Для этого ему не нужен был огромный штат сотрудников, для этого ему был нужен только он сам.

Он давно привык жить один, с тех пор, как овдовел, а уж делать бизнес, он всегда делал его только сам. Перед ним, как на картинке всплывало хитрое лицо группенфюрера Мюллера из любимого фильма «Семнадцать мгновений весны»: «Доверять нельзя никому, Штирлиц. Мне можно». Да, себе он доверял, только себе и, положа руку на сердце, любил. Более того он себя не только любил, очень уважал за всё то, чего сумел достичь в жизни. В сущности, ему никто не был нужен для счастья, только жажда обладания иногда портила общую ситуацию.

На столике завибрировал мобильный телефон. Валерий Николаевич аккуратно вытер полотенцем руки и только после этого взял в руки аппарат. На дисплее он рассмотрел имя звонящего и быстро включил связь:

– Чего тебе, Гриня?

– Есть интересная информация. Я могу зайти?

– Поднимайся сразу наверх, я на цветочках.

Через пару минут в дверях показалась фигура. К этому лицу очень подошел бы адидасовский костюм образца девяностых годов, кроссовки и кожаная грубая куртка. Но человек был одет в строгий темный костюм в едва заметную полоску, белую рубашку с темно-серым, почти черным галстуком.  Ансамбль завершали такие же черные изящные туфли и тяжелые часы из недешевых.

Респектабельность несколько нарушалась конфигурацией лица и руками с огромными ладонями, в которых утопал iPhone, зажатый толстыми могучими пальцами. Фигура заняла весь дверной проем, человек машинально немного пригнулся, потому что его рост приближался или даже превышал два метра.

В этой фигуре виделась мощь и тренированность, но в ней не было того, что не могут вытравить из себя люди даже спустя много лет.  В ней не было той подтянутости и выправки, которую приобретают офицеры еще в училище. Понятное дело, откуда ей взяться. Когда все его сверстники служили в армии, Гриня, а по паспорту Григорий Иванович Ковальчук, отсиживал свой первый срок. Второго, правда, уже не было. Григорий оказался смышленым малым и к «хозяину» больше не попадал. Он сразу сориентировался в быстро изменяющейся жизни и не стал «быковать», он зарабатывал деньги другими способами, часто более страшными, чем рэкет или разбой. Он окончил заочно институт, и даже было замыслил соорудить себе диссертацию, но пока не сложилось.

Сейчас он работал на Семаго, но его фамилия не числилась, ни в одном штатном расписании. Это не было выгодно ни Грине, ни Семаго. В холдинге была своя служба безопасности – отдельная фирма занимающаяся охраной всех его предприятий, банков и прочих учреждений. Ковальчук даже косвенно к ней не относился, более того, в лице её руководителя он имел стопроцентного врага. Гриню это мало беспокоило, он всегда ориентировался только на собственные интересы. На данном этапе его интересы совпадали с интересами Семаго. Он имел неофициальный статус человека для особых поручений. Он не афишировал своей деятельности, но те, кто должен  был знать, те знали, кто такой Григорий Ковальчук.

– Какие новости, Григорий? – Семаго предложил Ковальчуку сесть.

– Лариса Кульчицкая сегодня утром была у Костенко.

– Оп-па! И чего это она там делала? Вообще, как ты узнал, ты, что за ней следишь?

– Нет, за ней я не слежу. Просто решил присмотреть за нашим подопечным. Он последнюю неделю странно себя ведет. Из дома почти не выходит, только в супермаркет и назад. Никуда не ездит, машина уже неделю на стоянке пылиться. Затаился, как бы он не выкинул какой-нибудь фортель.

– А Лариса, она что, у него всю ночь была?

– Нет, она приехала утром, уже ближе к обеду. На своей машине, сама за рулем, без водителя.  Зашла к нему в квартиру, пробыла там минут двадцать и ушла.

– Что потом?

– Ничего села в машину и уехала. Моим топтунам показалось, что вышла она очень злая. Даже пнула своей туфелькой колесо у машины и дверью грохнула.

– Беседа видать не получилась.

– Может мне в его хату жуков насовать, чтоб было слышно, если кто придет?

– Не знаю, думаю не надо. Что ты хочешь услышать? Вот походить за ним, когда он из своей  берлоги вылезет, надо.

– За ним и ходить некуда. Я же говорю он только в магазин и назад.

– Депрессия накатила на этого лоха, ничего это только начало.

– Вряд ли, он водку почти не берет. За всё время – одну бутылку, а так только пиво.

– Гриша, наивный ты человек, – Ковальчук нахмурился, его наивным в жизни еще никто не называл, – ты думаешь, в депрессии только водку глушат? Некоторые вообще ничего не пьют, даже воду. Просто сидят и тупо смотрят в стенку.

– Чего они там видят?

– Ничего, в этом-то их и беда. Ладно, с этим понятно, чем дольше он будет сидеть у себя дома, тем лучше. Твоя задача предупреждать меня, если он куда поткнется, типа работу искать. Вот тут мы ему все концы и обрубим.

 

 

Артем Костенко вышел из здания на шумную улицу. Его лицо было задумчиво, а настроение тревожно. За последний месяц произошло много событий, но кроме того, что наступила прекрасная теплая золотая осень, никаких хороших новостей они не принесли. Только что он имел очередную встречу с потенциальным работодателем. Результат везде был одинаков. Разница состояла только в том, что кто-то отказывал и как бы чувствовал себя неловко, а другие, отказывали, упиваясь торжеством. Особенно много было таких, которые вообще не отвечали на телефонные звонки и письма. Среди этих как раз преобладали особо активно навязывавшие свою дружбу, когда он еще пребывал в статусе жениха дочки олигарха.

С работой не складывалось, с финансами соответственно тоже. Книга, которую он так мечтал написать, не писалась. Теперь он никак не мог сложить идею, о чем же он всё-таки хочет сказать. Общение практически прекратилось. Для коллег журналистов он стал персоной нон-грата, а других у него не было, только Игорь Русин, но и с ним в последний месяц они не разу не встречались.

У Игоря никак не находилось времени. Он много работал, часто задерживался допоздна в офисе, подтягивая срочные заказы. По выходным Игорь стал ходить в кино и даже в театр. Людмила Сергеевна стала Люсей, и это объясняло многое.

    Артем не был в претензии, ему даже было немного завидно, потому что на личном фронте у него было тоже, что и на остальных фронтах. Он несколько раз встречался с Леной, но кроме порядка в квартире, который та тщательно навела, ничего другого, нематериального в его душе не осталось.

Он часто вспоминал Сашу, но позвонить ей не решался, а потом из переписки с академиком, это был единственный человек, с которым Артем более менее регулярно общался, узнал, что она уехала в Париж в командировку и к родителям. Вокруг него постепенно образовался вакуум.

Костенко прошел вдоль по улице, нашел свой припаркованный автомобиль, сел в него и в задумчивости приложил указательный палец к верхней губе. Посидев так  несколько секунд, Артем достал телефон и набрал номер.

– Привет, – на другом конце ответил бодрый и даже веселый голос Русина.

– Привет, –  ответил Артем, ему было не очень весело.

– Что такой голос унылый? – подбадривающе спросил Игорь.

– Жизнь бьет ключом, причем исключительно по голове и размерчик ключа не меньше чем на семьдесят пять.

– Понятно, а что конкретно?

– Пересечься бы где-нибудь, языки почесать.

– Я сегодня не могу, а вот завтра. Я и забыл! Завтра же футбол, сборная. У меня есть два билета. Там и встретимся, согласен?

– Можно и на футболе. Мне, правда, поговорить с тобой надо… по делу.

– Там и поговорим.

– Хорошо, попробуем. Давай, до завтра.

Артем отключил телефон и невесело усмехнулся. Раньше Игорь для встречи с ним бросал все свои дела, и они ехали просто пить пиво. Теперь вот не может найти время встретиться даже по делу, занят. Он бы, наверное, еще больше огорчился и даже, наверное, обиделся, если бы знал, что сегодня вечером Игорь не может, потому, что идет с Люсей в кино. А билеты на матч он купил неделю назад специально, чтобы поразить Люсю эмоциями футбольного действа, но та корректно отказалась, сославшись на занятость домашними делами, поэтому билет достался Артему.

 У стадиона толпились тысячи болельщиков, матч вызывал интерес. Артем увидел в толпе длинноволосую голову Игоря, тот вращал нею, пытаясь выловить в людском потоке Костенко.

– Привет, фанатам, – Артем хлопнул по спине Русина.

– Привет, только фанаты это вон те горлопаны, а я скромный сеятель интеллекта на болельщицкой ниве.

– Пойдем на трибуну, скромняга, а то опоздаем к началу матча, видишь какая толпа. Билеты, я надеюсь, ты не забыл.

Они присоединились к тем, кто медленно продвигался сквозь кордоны стюардов и охраны. Трибуны были заполнены и еще до начала матча болельщики громко выражали свои эмоции. Шум стоял обычный и конечно, говорить на какие-то серьёзные темы было невозможно. 

Артем заметно нервничал, хотя и старался скрыть это под напущенной бравадой.  Даже интересные события на поле не отвлекали его от невеселых дум.  Игорь вел себя непосредственно, бурно реагировал на происходящее на поле. Кричал, свистел, громко ругался, когда действия судьи казались нашим болельщикам особенно неправильными.

В перерыве они встали со своих кресел, чтобы размять затекшие нижние части тела, но остались на трибуне в отличие от многих болельщиков, которые поспешили кто к буфетам, кто в туалет. Стало тише, и Игорь спросил у Артема:

– Что с тобой, я же вижу, что ты не в своей тарелке, что тебе не до футбола?

– Проблемка есть небольшая.

– Выкладывай, что-то с работой?

– С ней тоже.

– А с чем еще?

– Помнишь, банк такой есть, из новых…, «Заднепровский» называется.

– Помню, у тебя там из знакомых кто-то работает.

– Работал, теперь там, по-моему,  никто уже не работает. Точнее те, кто остался, дорабатывают.

– Что-то случилось?

– Банк обанкротили, причем в наглую. Владелец банка деньги увел за кордон, сам, кажется, туда же смылся, а для вкладчиков денег не осталось. Обещают из фонда для пострадавших выплатить что-то, а когда выплатят и сколько никто не знает.

– Интересная история и много у тебя там денег зависло?

– Все. Я как раз месяца за три до этого всё туда слил. Знакомый у меня там был. Очень уж симпатичные проценты по депозитам предлагал.

– Что теперь?

– Не знаю, но хорошего не жду. Короче нужна работа. Семаго так обложил меня по всем редакциям, что никто со мной разговаривать не хочет. В нашем обществе слово «правдоискатель»  приобрело крайне негативный смысл.

– Я могу денег одолжить немного, но ты, же знаешь, у меня с этим почти всегда напряженка. Не липнут они ко мне.

– Одалживать не надо, во всяком случае, пока. На жизнь мне еще хватает, но есть проблемы с кредитом. Его надо платить каждый месяц, а доходов, как ты понимаешь, нет.

– Хорошо, я завтра же поговорю с шефом, но у нас только должность копирайтера, как-то, хоть чуть-чуть тебе по профилю.

– Мне бы пересидеть, немного, с полгода. Потом я думаю, волна осядет, и я найду себе что-нибудь  приличное из журналистики.

– Может быть, тебе вернуться на родину, поживешь эти полгодика у родителей. Работу такому известному журналисту, я думаю, в нашей провинции найдут с превеликим удовольствием.

– Нет, об этом не может быть и речи. Во-первых, в провинции платят копейки, а во-вторых, ты же знаешь, какие у меня отношения с родственниками. Они мне никак не могут простить тот случай с Нинкой. Я случайно недавно узнал, что они этого пацана, её сына, домой к себе приводят, угощают, одежду ему покупают. А я совсем не уверен, что это мой сын, понимаешь!

– Да, ты не кипятись. Поговорю я с шефом, завтра же с утра поговорю. Правда, у нас тоже зарплата такая, что  Абрамовичем не станешь. – Русин помолчал, – а, если не уверен на счет сына, сделай анализ ДНК, сейчас это не очень сложно. Докажи, что это не так. Реши ты этот вопрос, наконец.

– Если бы всё было так просто. Пока дело дойдет до анализа из меня там котлету сделают и десять ведер помоев на голову выльют. Мать с отцом разговаривать со мной не хотят, пока я его сыном не признаю. Хорошо хоть жениться на Нинке не настаивают уже, а то такое было!

– Что ж ты теперь до конца жизни с родственниками встречаться не будешь?

– Не хочу об этом пока думать, время лечит.

– Иногда лечит, иногда калечит. Сколько лет уже мальчику?

– Я не считал, наверное, четыре или пять.

– Прилично, скоро в школу пойдет, а что у тебя с Ленкой?

– Ничего, встречались.

– И что?

– Она у меня в квартире порядки навела.

– И всё?

– А что еще? Ночевала у меня несколько ночей.

– Теперь не ночует?  – понимающе спросил Игорь, Артем промолчал. – Понятно, – вздохнул Русин.

Футбол закончился поздно, огромные массы народа медленно рассредоточивались от стадиона. Артем шел медленно, не пытаясь кого-нибудь обогнать, ему не хотелось домой. Игорь наоборот суетился,  настойчиво проталкивался вперед, иногда оглядывался, подгонял его.

– Ты сейчас куда? – Спросил, наконец, Артем, когда они вышли за ограду стадиона.

– Я к метро. Завтра с утра дела, пока доберусь, будет уже, наверное, час ночи, – ответил Игорь, смущаясь и зная, что его ответ другу не понравится.

– Завтра же воскресенье, какие дела? Давай может, сейчас врежем, чтоб земля содрогнулась?

– Нет, извини, не могу, честно, дела. Я просто обещал завтра с утра организовать выезд на грибы. Погода такая, что грех пропустить… хочешь с нами?

– С нами это с кем?

– Только я и Люся. Третьим будешь? – попытался сострить Русин.

– В этом случае просто третьим быть не получится, можно быть только третьим лишним.

– Не будешь ты лишним, как раз расслабишься, природа, релакс, поехали!

– Нет,  ты езжай…, раз обещал. Короче созвонимся. – Хлопнул Артем Игоря по плечу.

– Артем, не обижайся. Просто сегодня точно не могу, созвонимся на следующей неделе, обязательно встретимся. – Попытался оправдаться Игорь, – тем более я в понедельник к шефу обязательно схожу на счет работы для тебя, так что мы обречены на свидание.

– Ладно, уж, езжай, обреченный.

Русин скрылся в толпе. Костенко побрел дальше  раздумывая. На него налетел человек, толкнул в спину. Сделал он это, конечно, не специально, просто скорость движения Артема была намного ниже скорости движения всего потока.

– О, сосед! Давно не виделись! – Перед ним стоял сосед-таксист Нехода.

– Здравствуйте, – меланхолично ответил Артем, – что тоже уважаете поорать на стадионе?

– Уважаю, очень уважаю. Меня жинка с дому выгоняет, когда футбол. Я, если, что не так, телевизор могу разбить, ну а покричать – это святое дело, как же без этого, без этого нельзя.

– Я вот тоже поболеть люблю, только сегодня настроение какое-то… не совсем то, а не хотите ли выпить? – Спросил Костенко без всякой смысловой связки и логики перехода.

– Выпить, после футбола? – Не удивился сосед,  так это ж святое дело, как после бани. Только я ж за рулем, а ментов по городу, что грибов под Чернобылем.

– Уж полночь близится, – Артем показал на свой Rolex – Ларискин подарок, – а вы все на работе?

– Не, я уже пошабашил, но машину поставить надо. Не бросать  же её тут?

– Поехали домой, заодно заедем в магазин, купим закусить и выпить. Я угощаю.

– Срослось! Только бухать пойдем к тебе. Моя может такие покатушки устроить, что весь дом сбежится.

Сосед оказался парнем крепким, в ход пошла уже третья бутылка водки.

– Мы, Неходы тут на Дарнице испокон веков. Коренные. Ты вот откуда, местный? Издалека? А я коренной киевлянин. Мой отец тут родился и я тут родился и дети мои, а дед мой с Березняков пришел сюда на станцию, на Дарницу. Только не с того микрорайона, что сейчас построили, а еще с хутора. Его во время войны спалили дотла и дедовская хата тоже сгорела. Ну а потом уже, в восьмидесятых на месте хутора высотки поставили и тоже Березняки назвали, а до войны одни мазанки были. Дед решил на заработки пойти на станцию, на железку, тут же всё рядом. На паровозе кочегаром работал, потом в депо. Все Неходы там возле станции и жили на Гродненской, она тогда еще Лесной называлась. Отец мой после армии там, на грузовом дворе на машине работал, а потом пошел в таксопарк, что тут, на Левом берегу открыли. Так до самой пенсии  и проработал.

– А ты решил пойти на вольные хлеба.

– Кто, я решил? Без меня решили, всё начало разваливаться, а у меня два пацана. Кормить надо, одеть, обуть надо, учить надо? Короче, что мой дед ишачил, что мой отец, что я, только дед на паровозе, а мы со стариком на машине и что мы заработали? Вот эту хрущобу и радикулит?

– А ты чего хотел?

– Я чего хотел? – Нехода разозлился, – а ты мне скажи, почему у меня «Ланос» разбитый, а у тебя «Беха» новая, еще муха не садилась?

– Ты купил «Ланос», а я БМВ.

– Нет, сосед, ты не виляй, почему? Не хочешь говорить, не надо. Я и сам знаю почему. Потому, что ты при начальстве ходишь и всех нас работяг дрючите во все дырки, куда хотите. Мы ишачим, а вы бабло собираете в белых рукавичках.

– Я лично, у тебя денег забирал?

– Причем тут это? Что ты из себя дурака корчишь? Ты ж знаешь, что сейчас кто больше наворовал, тот и на коне.

– Воруй и ты.

– Уворовал бы, – сосед зло налил себе очередную рюмку и залпом выпил, – только руки коротки. – Он показал свои жесткие, мозолистые со ссадинами руки. – Сейчас не то, что при Брежневе, тогда все тянули, кто больше, кто меньше. Сейчас воруют только те, кому позволено, у кого доступ есть.

– Значит, тебе больше злит не то, что они воруют, а то, что тебе не дают?

– Меня злит, что одни жируют, а другие макароны без масла  жрут.

– Ну, ты-то на одних макаронах не подъедаешься и сухой картошкой не давишься, ты и водочку, а иногда и икорку… ну, что я не прав?

– А ты хочешь, чтоб мы один сухой хлеб размачивали и жрали? Было уже такое, мне бабка рассказывала, хватит.

– Конечно, хватит. Зачем мне это, – Артем сильно захмелел, но пытался держаться за постоянно ускользающую нить разговора, – Сосед, скажи честно, ты, что будешь делать, если завтра под колесом своего «Ланоса» на стоянке найдешь миллион?

– Миллион каких? – недоверчиво спросил Нехода.

– Каких, каких? Зелёных конечно!

– Зелёных…куплю себе дом в Конча-Заспе,  Мерседес последней марки, нет, лучше Ауди и уеду путешествовать куда-нибудь на моря.

– Зачем тогда дом покупать, если уедешь? Хотя, если дом приличный, то не хватит. Тем более на путешествия, а работать, кто за тебя будет?

– Ладно, дом можно поскромней, но чтоб не работать и по курортам поездить, мир повидать. И чтоб халдеи вокруг меня тучей вились, прислуживали, шляпу подавали.

– Шляпу, говоришь, интересная мысль. А без работы тебе скучно не будет?

– Не будет, мне без денег скучно.

– Слушай, Юрий Владимирович, интересный ты человек.

– Что ты всё, Юрий Владимирович, Юрий Владимирович, Юрок и всё. Кореша мы с тобой или не кореша?!

– По всему выходит, что кореша. Слышь, а ты шляпу когда-нибудь носил?

– Какую шляпу? – не понял Нехода.

– Ну, ту, что хочешь, чтоб тебе подавали.

– А эту, так куплю, что у меня бабок на шляпу не хватит?

– Если миллион, то на шляпу хватит…, – глубокомысленно ответил Артем. – Ты знаешь, Юрок, я вот книгу хочу написать, про обман, про революции, про всё такое, как ты говоришь. Ты вообще, какие книжки любишь читать, или каких авторов?

– Каких авторов? – Сосед зашелся в смехе,– каких авторов? Я букварь, как в первом классе скурил, так книжки больше не читаю. Раньше газеты любил читать, журналы. Стоишь, ждешь пассажиров, вот от безделья и читаешь, а сейчас какие газеты?  Всякую херню там пишут, ну  еще кроссворды, можно от безделья поразгадывать. Ноты не думай, у нас в квартире книжек полный шкаф, всё для детей. Я в перестройку всю макулатуру сдал, чтоб книжки купить, а ты говоришь авторы.

– Ну, а в журналах, если читаешь то, что тебе нравиться?

– Про машины конечно, сейчас много журналов автомобильных, но я редко покупаю – дорого.– Сосед весело посмотрел на Артем.– Вот жизнь, хрен её поймешь. Раньше газеты выписывать заставляли, из зарплаты высчитывали, а сейчас сами в руки суют, а никто не покупает. Журнал «Молодой коммунист» силком впихивали, а «За рулем» – дулю с маслом выпишешь, если только не вась-вась с начальством – дефицит. Там и читать-то нечего, так, картинки красивые иногда посмотришь и шабаш, а всё равно хочется выписать, чтоб всё, как у людей.

Сейчас на меня все эти газеты и журналы сон нагоняют. Я даже телевизор почти не смотрю, только футбол. После работы ляжешь на диванчик сразу дремать начинаешь, а если еще перед этим борщика тарелочку навернуть, а сверху водочки  стопочки три, то здоровый сон через десять минут. Никаких снотворных не надо.

– Это хорошо, нервы значит у тебя крепкие, дурными мыслями не издерганные. Юрок, ну а, что тебе вообще в этой жизни нравится, кроме, как выпить и на футболе поорать?

– Что нравится? – сосед немного задумался, – грибы я люблю собирать. Удовольствие получаешь и  хозяйству помощь, опять же природа. Рыбалку не люблю, сидят, как придурки на поплавки зырят. Вот, если сеткой, то тогда да. Еще люблю машину водить. Целый день, а иногда и ночь на ней, а всё равно нравиться. Я вроде бы родился с баранкой в руках. Ничего другого не умею… и уметь не хочу, хоть сейчас, наверное, уже поздно, чего-то другого хотеть.

– Я тоже люблю автомобиль водить, особенно когда едешь куда-нибудь далеко, в Крым, например. Я еду и наслаждаюсь, особенно когда никто на ухо не талдычит: «Там остановись, тут остановись или давай быстрее или давай медленнее».

– Правильно, не фиг командовать. Пассажир он должен деньги платить и не командовать, можно иногда анекдот рассказать. Слышь, Артем, ты нормальный хлопец, машины любишь. Ты, если тебя выпрут из твоих журналов, иди к нам. – Нехода ехидно захихикал, – Я серьёзно,  у нас нормально. Работать, конечно, приходится много, но, если работаешь, то копейка неплохая получается.

– Так уже выперли.

– Шо, серьёзно?

– Ну, да, теперь ищу работу. Может и правда в таксисты податься?

– Иди ты! – не поверил Нехода.

 

Проснулся Артем ближе к одиннадцати, спал бы еще, но сверху от соседей раздался грохот, как будто что-то упало. Прошел в ванную, открыл кран, умылся холодной водой. Голова гудела. Тщательно почистил зубы и рассмотрел в зеркале свою физиономию. Под глазами – мешки, лицо одутлое, даже радужная оболочка потеряли свою искреннюю голубизну, и стала мутно-серой. Щетина выросла неравномерно, кустами.

Права Лариса. Опускаешься ты Костенко и пиво с чипсами это еще не самое страшное. Спрашивается, нужен тебе был этот сосед? Печень потренировать не с кем? А ведь действительно не с кем. Хотя, если рассматривать встречу с точки зрения журналистики, ты узнал много интересного об истинных интересах своих сограждан. Самое смешное, что ты об этом вроде бы и знал, но когда вот так – лицом к лицу, пробирает, впечатляет, а ты книжки собираешься писать. Для кого? Юрок даже если ты его каждый день уговаривать будешь, читать их не будет. Единственный вариант – дать ему денег, тогда  может быть, прочтет. Только сколько ж ему денег надо будет заплатить? За двадцатку долларов он и на обложку не посмотрит, значит, долларов пятьдесят. Ну, а даже, если и прочитает, то что? Поймет, поддержит? Фигушки! Обозлится? Это, наиболее, вероятный результат. И потом сотни тысяч таких же, как он обозленных, пойдут всё крушить и снова революция?  Ты же против революций, так зачем тебе всё это надо?

Костенко, разговаривая сам с собой, с отвращением скоблил физиономию, щетина поддавалась с трудом. Или лезвие было несвежим, или кожа задубела и не хотела отпускать поросль. «Для неё это, наверное, урожай... в смысле для кожи щетина.  Какие тебе умные мысли в голову лезут, Костенко». Артем улыбнулся своему изображению в зеркале. «Вот уже лучше. Эмоции создают человека».

Он осмотрел остатки вчерашнего рандеву на кухне. Вряд ли кто-нибудь из художников голландской школы, тем более с похмелья, взялся бы писать этот натюрморт. Странно, но осталась водка и даже пиво. Вчера с жадности или со злости набрал море спиртного. Даже два таких выдержанных в алкогольном вопросе человека, как они с соседом, не смогли справиться с необъятными запасами. Куда уж больше, Нехода с трудом уполз домой  под утро.

С отвращением Артем принялся за уборку. Она угнетала его еще больше не только потому, что лоб покрылся испариной от похмельной усталости, а потому что его переполняла злость на самого себя. Поэтому мысль, только мелькнувшая где-то далеко в сознании о том, чтобы хлебнуть пивка, стала настолько отвратительна, что его чуть не стошнило.

Настроившись, он закончил уборку и утомленно сел на стул здесь же на кухне. «Одно хорошо, если не тянет похмеляться, значит, я еще не алкоголик. Надо менять круг общения. Русин со своей мадам сейчас грибочки собирает, свежим воздухом дышит, а что, если мне тоже махнуть за город на свежий воздух? Заодно проведаю академика. С ним даже если пьёшь, то просветляешься». От одной мысли об алкоголе снова стало дурно. Он решил что-нибудь поесть и всё-таки двинуть к Семену Трофимовичу.

 

Дорога к поселку академика Качуры заняла почти два часа. Он старался ехать аккуратно, не нарушать. Встреча с ГАИ  обещала неприятности как минимум финансовые. Осколки вчерашнего звенели в голове. Так как финансовых неприятностей у него на сегодняшний день уже было столько, что только ищи куда складывать, приходилось осторожничать.

С августа, когда Артем последний раз был у Качуры, природа изменила своё лицо, оттенки все больше встречались желтые до красного. На обочинах дорог, за автомобилями вихрями вздымались опавшие листья, напоминая, что всё в этом мире преходяще. «Они тоже когда-то были бодрыми и зелеными и никакие ветры не могли оторвать их от веток, но пришла осень и сил держаться не стало. Они медленно и плавно слетели на землю, по ним теперь топтался и ездил, кто хотел, оставляя на постаревшей коже отметки протекторов шин и ботинок».

Во дворе сорок восьмого дома по улице ХХ Партсъезда тоже многое изменилось. В когда-то зеленом, малиннике чернела земля, вскопанная в междурядьях. Малиновая лоза торчала почти голая, только кое-где остались самые упрямые пожелтевшие листочки. С деревьев листва почти облетела, от этого они стали прозрачными и казались легкими, почти воздушными. На бетонном  тротуаре, изломанном тысячами трещин, листья, за своей цепью, таскал уже знакомый лохматый пес.

Артем подергал за калитку, пес начал громко лаять. Его лай подхватили собаки из соседних усадеб и по всей улице поднялась залихватская гавкотня охранников частной собственности. Прошло минут десять, но никто не выходил. Артем забеспокоился: «А вдруг дед рванул к внукам в город? Это будет для меня большая неприятность. Может он, как раз отдыхает? Время послеобеденное, а годы есть годы их, как говорится, не убавить, не продать».

Артему не хотелось возвращаться несолоно хлебавши. Он начал соображать, как узнать, где Семен Трофимович, может у соседей спросить? Он даже стал присматриваться, как проникнуть мимо, уже уставшего лаять пса к двери, чтобы постучать и разбудить академика. Прикинув, в каком месте ему перемахнуть через забор, чтобы собака не достала, он совершенно случайно, рядом со старинным фанерным почтовым ящиком обнаружил звонок.

«Ну, вот, а я уже собирался совершать противоправные действия», – подумал Артем. Нажал кнопку звонка и в глубине двора приятно, но громко зазвонил колокольчик. Собака снова залаяла. Буквально через несколько минут на дорожке появился сам Семен Ефимович. Артему показалось, что они расстались несколько минут назад. Дед был одет, так же, как и при первой встрече, в тех же калошах и толстых вязаных носках, только сверху на нем была еще меховая овчинная безрукавка расшитая красивыми карпатскими узорами.

Семен Трофимович хлопнул себя по бокам:

– Ой, кого я вижу! Доброго здоровья, Артем Сергеевич, здравствуй дорогой! Я еще говорю Сашуле, что это наш Мухтар разгавкался? А это ты. Молодец, что приехал, а то всё по интернету, по интернету. Правильно, что бросил все дела и выбрался к старику или всё-таки по делу? – Академик хитро посмотрел из-под кустистых бровей.

– Клянусь, Семен Трофимович, без всякого дела, просто потянуло к умному человеку пообщаться. Примите?

– А чего ж не принять, если человек хороший. Проходи, гостем будешь.

Артем вдруг остановился, как вкопанный от досады, только сейчас вспомнил, что снова приехал к Качуре с пустыми руками.

– Семен Трофимович, прощенья просим,  я опять с пустыми руками, никакого гостинца для вас не привез. Виноват, невнимание мой бич, но я исправлюсь. В следующий раз, придумаю что-нибудь такое-эдакое.

– Не зарекайся на будущее, один раз живем, и что будет завтра, кто его знает кому известно. Ну а хорошего гостя привечают не за гостинцы, а за голову светлую и душу теплую. Проходи.

Они прошли во двор. На огороде горел костер, рядом с костром стояла Саша, с  улыбкой рассматривала гостя. Они с дедом занимались в огороде уборкой.

– Давайте я вам помогу, лет двести лопату в руках не держал.

– Не стоит, мы уже практически закончили, – пыталась возразить Александра, но Семен Трофимович рассудил по-своему.

– Пусть покопает, ему это только на пользу, а ты, дочка, беги, озаботься обедом. Не знаю, как ты, Артем Сергеевич, а мы с утра в трудах, проголодались.

Саша пошла хлопотать по хозяйству, Артем проводил её взглядом до самых дверей дома.

Что красавица? – Не утерпел спросить дед, – только ты поосторожней, знаю, я вас кобелей. Она мне, как родная, тем более, что сыновья меня внучками не порадовали, одних внуков нарожали, в смысле их жены, – поправился Семен Трофимович и рассмеялся.

– Очень красивая и необычная.

– Вот, вот, поэтому веди себя в рамках.

– Так точно, товарищ генерал, – рявкнул Костенко и попытался взять лопатой «на караул».

– Копай уже, горе-солдафон, – рассмеялся академик.

Обедали там же в беседке. Воздух был прохладный, немного тянуло дымком от потухшего костра, и от этого атмосфера была такой семейной, домашней, что Артему стало еще грустнее. Саша разлила борщ по тарелкам. Деду и ему в огромные, толстостенные керамические старинные миски, а себе в небольшую тарелку тонкого фарфора. Он заметил, что Александра исподволь за ним подсматривает и тоже бросал на неё взгляды.

– Вино не предлагаю, потому, как глаза мне твои не нравятся. Красные, какие-то, не выспался что ли, или до утра «козу водили»? – не глядя на гостя, с иронией спросил академик.

Артема бросило в краску, уши покраснели, было неудобно перед Сашей, но ответил он честно:

– Было дело, с соседом засиделись немножко после футбола.

– Судя по глазам, немножко – это до утра и литром дело не обошлось?

– Не обошлось, – виновато усмехнулся Артем и приступил к еде, чтобы закончить объяснения.

– Ну, тогда безалкогольная диета будет в самый раз.

Сразу после обеда Саша засобиралась в город. Завтра рано утром ей нужно было выезжать в аэропорт, лететь в командировку. Артем помог ей поднести сумку до автомобиля и с грустью сказал:

– Жаль, что вы уезжаете. Опять в командировку? Совсем не удалось пообщаться, может быть, номер телефончика своего всё-таки подарите? Обещаю не надоедать.

Саша достала из сумочки карточку и с улыбкой отдала ему.

– Звоните.

– Обязательно позвоню, можете не сомневаться. И еще …, – Артем замялся, – насчет невесты. Нет у меня теперь никакой невесты и свадьбы соответственно тоже.

– Вы считаете, что для меня это важно?

– Мне хотелось бы, чтобы было важно.

– А причем тут невеста? Если бы вы мне понравились, то совершенно неважно, сколько у вас невест или даже жен было или есть.

– Интересная мысль, но судя по тому, что вы сказали, я вам не нравлюсь?

– Этого я вам, как раз и не сказала.

– Тогда что?

– Тогда пока ничего. До свидания!

Саша чмокнула деда в щечку, лихо забралась в свой маленький аккуратный автомобильчик неожиданно ярко-оранжевого с розовыми разводами цвета, махнула ручкой и уехала, поднимая по улице пыль.

Артем с Семеном Трофимовичем остались пить чай в беседке. Дед поставил на стол самовар, достал несколько розеток с вареньем, включил освещение над столом, смеркалось.

– Ну, рассказывай, гость, который приехал без дела, что случилось, чем могу помочь?

– Семен Трофимович, я серьёзно не по делу, просто пообщаться захотелось с мудрым человеком.

– Артем, я же тебе уже говорил, что лесть не самое лучше средство в улучшении межличностных контактов.  Потому что тут либо тот, кому льстят, не слишком умен, потому как принимает избыточную похвалу, либо тот, который льстит, не слишком откровенен. А если тот, которому льстят умен? Он ведь может обидеться или насторожиться, потому что понимает, что собеседник неоткровенен.

– Семен Трофимович, ну с вами невозможно разговаривать, вы постоянно меня ловите, на каких-то неточностях. Вы что не верите, что я вас уважаю, как очень умного и образованного человека? Я  действительно нуждаюсь в  общении с таким человеком, как вы…, потому что теряю веру… в человечество вообще.

– Ты не бросайся громкими словами, а говори толком и без вступлений.

– Выгнали меня с работы и никуда не принимают, круговая порука. Уже весь Киев объездил и везде ноль.

– Драматическое развитие пьесы, и кому же это ты так насолил, что тебя гонят ото всюду?

– Вроде бы конкретно никому, Пичкура послал, это наш главный редактор, но он так, фигура несамостоятельная.

– Значит, кто-то есть повыше, а что вообще говорят или говорили, когда увольняли?

– Ничего конкретного, общие фразы. Правда, когда уже ходил по редакциям, попрекали правдоискательством, но это, же глупость. Каждый журналист, по сути, должен быть правдоискателем.

– Так-то оно так, только «трошечки» не так. Если тебя так обложили, как ты рассказываешь, со всех сторон, тут могут быть только две причины, причем диаметральные: либо ты кому-то принципиально, по-крупному насолил или наоборот какая-нибудь мелкая ерунда, личного характера. Может зависть, а может просто в лифте на ногу кому наступил и не извинился, или  женщину не поделили, за это не то, что работы, жизни лишают. Интрига, кому-то дорогу перешел, а он тебя убрал. Со временем это конечно выяснится, ты торопишься?

– В смысле?

– Тебе срочно нужна работа или есть время?

– В принципе могу подождать, а что?

– Лучше в этом деле спокойно разобраться, не горячиться. Может быть, все эти события тебе сигнал такой своеобразный, что самое время остановиться, осмотреться, задуматься, оглянуться назад? На бегу, мы многого не замечаем, пробегаем мимо, не успеваем осознать.

– Не знаю, как останавливаться. Журналист, как птица, пока летает, его еще кто-то видит, а сел на землю, в стаю – стал незаметным, никому неинтересным.

– Я же не призываю тебя, как страуса зарываться головой в песок. Просто не горячиться и определиться, кто тебе друг, а кто злопыхатель. Я же вижу, ты сейчас весь взвинченный, нервный, а даже не разобрался, откуда ветер дует.

– Причем тут, откуда он дует? Меня другая сторона дела удивляет и возмущает. Я пытаюсь донести людям информацию, что же в действительности творится в этом мире, а они отказываются и еще бьют меня за это, укоряют, на  гордыню мою указывают. Знаете, как маленький ребенок, которого кормят вкусной, полезной кашей, а он отворачивается и её выплевывает. Почему людям не нужна правда?

– Почему не нужна? Нужна. Я о другом. То, что на гордыню тебе указывают – это интересно, это правильно. Чтобы донести до людей истину, надо понимать, готов ли ты её донести? Надо иметь такую сильную веру в себя, которая тебя вознесет над всеми, но ты не будешь этим гордиться, а просто будешь понимать, что это твой крест. Чтобы донести людям истину их нужно невероятно полюбить, даже тех, кто будет отворачиваться, и выплевывать твои истины. Надо быть Иисусом, Магометом или хотя бы таким земным пророком, как Махатма Ганди.

– О, Семен Трофимович, это вы уже совсем высоко заехали. Я же не пытаюсь изменить основы цивилизации, я только хочу, чтобы люди знали правду, об отдельных, но, конечно, очень важных событиях в жизни.

– Это так, но проблема донесения информации до разума человека в конечном  итоге всегда сводится к тем, же проблемам, с которыми сталкивались пророки: к непониманию и неприятию.

– Я это понимаю, но мне от этого не легче. Семен Трофимович, может, время сейчас такое, что человечество потихоньку сходит с ума и голос разума для него уже не слышен?

– И ты туда же! Многим казалось и до тебя, и сейчас кажется, что они родились не в то время, не в том месте, что им не повезло. Каждое поколение людей считает, что находится на переломе и, что именно при их жизни заканчивается одна эпоха и начинается другая. Вот это  и есть бред и гордыня. Еще Сократ говорил: «Нынешняя молодежь привыкла к роскоши, она отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших. Дети спорят с родителями, жадно глотают еду и изводят своих учителей». Ничего тебе не напоминает? Две с половиной тысячи лет назад, между прочим, а вроде бы как сегодня. За две тысячи лет до Сократа вавилонские мудрецы жаловались на молодежь и предсказывали скорый конец света. Так что людям всегда казалось, что именно их поколение переживает закат человеческого разума.

– Но сейчас всё так и выглядит. Сильные мира сего творят, что хотят, остальные, как овцы ходят по загону и питаются тем, что им бросят с барского стола. Везде тупик, нет выхода.

– Правильно, со времен Вавилона ничего не изменилось. Но Ганди когда-то сказал: «Когда я прихожу в отчаяние, я вспоминаю, что на протяжении всей истории голос правды и любви торжествовал. В этом мире есть тираны и убийцы, и временами они могут казаться нам непобедимыми. Но, в конце концов, их всегда свергают».

– Спасибо, успокоили. Значит, надо сидеть и ждать, пока их свергнут?

– Надо бороться.

– Я не революционер, чтобы бороться и вообще в принципе не принимаю никакую революцию, вне зависимости от их цвета, запаха и названия.

– Правильно, надо отличать настоящую революцию от элементарного бунта, от смены власти, которая перешла из одних рук в другие, но по сути ничего не изменилось. Когда говорят «Оранжевая революция», я смеюсь. Где вы видели там революцию? Один клан вырвал власть у другого, какое это имеет отношение к революции? Чтобы понять, где есть революция, а где её нет, хороший пример с семнадцатым годом. При Советской власти говорили Великая Октябрьская революция, а революции-то в октябре и не было, она была в феврале, когда изменилась общественная система, многолетняя феодальная структура – монархия рухнула и к власти пришли люди, которые думали, что теперь главным будет не царь, а народ. В октябре власть просто перешла от одних, которые так думали, к другим, которые так говорили, о народной власти. О чем они думали, я до сих пор понять не могу.  Если говорить по крупному, то за всю историю существования человека произошло всего восемь-десять крупных революционных переломов, которые круто изменили жизнь общества, но это я имею в виду глобальные переломы. Всем им, кстати, предшествовали масштабные кризисы.

Сейчас всё измельчало, революцией называют всякую мелочь. Революцией назвали даже то, что женщины перешли с длинных юбок на мини, а потом вообще одели брюки. Всем хочется представить любое событие, как революционное. В основном потому, что так оно принесет больше прибыли.

– Семен Трофимович, у вас ретроспективная аберрация. 

 – Может быть, но, если она сейчас и присутствует в моих словах, то мизерном объеме.  В моем понимании революция это то, что касается всего общества и приносит качественный скачок в развитии, причем основа этого скачка не связана с предыдущей общественной системой.

– Мини юбки и брюки для женщин, очень подходят под это определение.

– Здесь шутки неуместны, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Революция не может состояться, если ей не пришло время, если общество не созрело. Я уже говорил, что революции всегда предшествует серьёзный кризис. Она происходит, когда в социуме, ожидания существенно опережают то, что фактически они получают. Тут ты хоть головой об стенку бейся. В России весь девятнадцатый век революционеры подбивали народ на революцию, начиная с декабристов и далее по списку заканчивая социал-демократами с тем же Лениным. Ни одного крупного народного бунта. Даже царя убили, Александра ΙΙ, и всё равно ничего. Как думаешь почему?

– Не хотели, наверное.

– Совершенно верно, не хотели. Чего народу за вилы хвататься? Баре возле сената, чего-то собрались, а чего? Нам оно ни к чему, у нас и так жизнь сытная. Хлеб родит и то хорошо. Понимаешь? Неурожаев не было, войн опустошающих не было. Даже война против Наполеона, когда Москву сожгли и многие губернии пострадали, не воспринималась, как возмущение, а совсем наоборот, как воодушевление: «Всем миром ирода победили». Было трудно, но было понимание, от чего трудно. Не было опережающих ожиданий.

– Понимаю. Значит, пока у моего соседа водка с салом не закончится, он на баррикады не пойдет?

– Грубо, но, по сути, правильно. Одно замечание, когда декабристы на Сенатской площади бунтовали, народ даже из крепостных на волю идти не хотел, а сейчас запросы другие, они уже не только материальные. Общество может быть не настолько образованно, но на много более информировано. Так сказать, широкие слои читают газеты, книги, телевизор смотрят, интернет мучают.

– На счет первого и второго, вы сильно преувеличиваете, ну а на счет телевизора и интернета чаще всего получается эффект плохого ученика: «Смотрю в книгу, вижу фигу». Смотреть то они смотрят, но что они видят и самое главное, что они из этого понимают? Я уже не говорю о выводах.

– Это ты правильно говоришь, недаром смотреть и видеть это на первый взгляд слова похожие, но по смыслу, два разных глагола. Об аналитике я уже молчу, но ты же прекрасно знаешь, что ситуация даже с этим одним из самых сложный умственных упражнений всё лучше и лучше, год от года. Сейчас уже четырехлетние малыши иногда выдают такие выводы, что у бабушек спины преют.

– И что? Мне ждать пока эти четырехлетние вырастут?

– Не знаю, может быть. Надо воспитывать избыточное разнообразие. Они эти четырехлетние, мне кажется, не будут соответствовать нынешней системе, они будут другими, поэтому они её и разрушат. Может быть, это будет еще раньше. Иногда мне кажется, что уже двадцатилетние, для нас, как инопланетяне, уже они, совсем другие. Ты посмотри, поговори с Сашей.

– А сколько ей лет?

– Двадцать три, зимой будет двадцать четыре. Мне иногда страшно с ней говорить, она знает больше, чем я. Но не это главное, у неё способ мышления, а значит социальные ожидания другие. Для неё естественно, что обновления идут, чуть ли не каждый месяц. Для неё не существует понятия моды, потому что изменение сознания происходит быстрее, чем кутюрье придумывают новые модели. Она живет в другом измерении. Для неё время течет с другой скоростью прямо, как у Эйнштейна в теории относительности.

– Да, она удивительная девушка, – так восторженно сказал Костенко, что академик подозрительно посмотрел на него, – очень содержательный человек, я имею в виду, как личность, – уточнил Артем.

– Ну, да, – задумчиво произнес Семен Трофимович и вдруг, как будто, что-то вспомнив, продолжил, – предкризисная симптоматика описана достаточно хорошо. Например, нынешнему финансовому кризису предшествовала ипотечная эйфория, что весьма симптоматично, а «любовь» к катастрофам? Это приобретает глобальный масштаб, предсказания конца света следуют одно за другим.

– Да, страх нагонять это сейчас любимое занятие, каждый второй – «Нострадамус».

– Дело не только в огромном количестве «Ностардамусов». Люди с восторгом обсуждают этот бред, такое ощущение, что только этого в жизни им и не хватает.

–  Напоминает всеобщее помешательство.

– Ну, на самом деле это не настолько серьёзно и из этого помешательства торчат уши коммерческого интереса. На катастрофофилии больше хотят деньги заработать, чем народ с ума свести. Кризис в обществе мощный, но для глобального кризиса пока не прослеживается реальная ограниченность ресурсов, хотя, конечно, нехватка продуктов питания в огромном количестве стран это и есть предвестник. Но для так называемых передовых стран она не носит реального характера, даже энергетика не подает ощутимых сигналов. Нефть то падает в цене, то поднимается, реального острого дефицита энергоносителей нет. Возможно, дефицит проявится в нематериальной сфере и это наиболее вероятный вариант, глобального кризиса и соответственно последующего революционного перелома.

–  А мне кажется, наоборот, что у нас избыток новизны в виртуальной сфере, чуть ли не каждый день что-то новое.

– Речь идет не о технологиях, а об организации общества, структура всё больше показывает своё несовершенство. Демократия в существующем виде, бизнес-процесс, регулирование финансов – это всё  основывается  на идеях достаточно далекого прошлого. Необходим прорыв в этой системе, пока не появился реальный дефицит материальных ресурсов, иначе может быть поздно. Глубина страданий людей возрастет на порядки.

– Семен Трофимович, вы снова уходите в заоблачные сферы, рассуждаете о судьбах всего человечества, а я хочу решить одну маленькую, но собственную проблему. Мне бы понять, как действовать сейчас, в конкретной обстановке. Вся эта революционная борьба она всё равно заканчивается одним и тем же: свержение тирана заканчиваются воцарением нового тирана!

– Искра мысли в твоих словах есть, но современная тирания существенно изменилась качественно. Теперь тиран намного больше зависит от окружения и даже от общества. Поэтому ответ у меня будет тот же: «Борись»! Я же не призываю тебе насильственным путем свергать существующий строй, борись своим собственным оружием.

– Моё оружие – слово, а меня лишили возможности нести эти слова людям, как бороться?

–  Знаешь, мне кажется, что твои неудачи, состоят в том, что ты не до конца понимаешь, как информация распространяется в обществе и самое главное, как она воспринимается. Не  надейся, что люди очень ждут твоих истин. Одним ты будешь безразличен и таких большинство, другие примут тебя в штыки потому, что твои истины порушат то, чему они учили окружающих много лет, третьим ты не понравишься, потому что будешь мешать им, набивать свои кошельки, и только маленькая горстка людей тебя поймет и возможно поддержит. Но смогут ли они, захотят ли, тебя услышать и поддержать? Именно от них зависит, воспримут твои истины все остальные люди или нет. Как донести до них свою правду? Иные для этого шли на Голгофу. Готов ли ты пожертвовать собой ради правды, опускаясь с небес на землю – ради того, чтобы донести до людей правдивую информацию? Как говорит исторический опыт, только аскетам дано донести до людей высокие  жизненные истины.

– Снова вы, Семен Трофимович, про Голгофу! В современном мире, где все стремятся к комфорту и славе, становиться аскетом, как-то нелогично.

– Правильно, вот здесь, как раз собака и зарыта! Ты так и говори прямо, что мы хотим всё иметь и при этом ничего не терять. Превратить свою жизнь в сплошное удовольствие. Мы страстно хотим быть гедонистами. Между тем, гедонизм – это симптом старости, так говорил Макс Шелер, а я ему доверяю, и неважно касается это одного человека или общества в целом. Наше западное общество, а мы теперь, хотим мы этого или не хотим, вынуждены причислять себя к европейской цивилизации, оно заражено вирусом гедонизма, а это очень опасный вирус, опаснее СПИДа и чумы.

Стремление к получению удовольствий погубило Древний Рим, и оно сейчас губит западное общество. Протестантский практицизм и механистические идеи Адама Смита завели его в тупик. Созидание подменяется зарабатыванием денег, успех – их количеством. Обман становится нормой потому, что он лежит в основе успешного бизнеса. Ты же сам знаешь: «не обманешь – не продашь».  Самые высокие чувства: любовь, преданность – заменило простое физическое обладание.

Деньги, стали проповедоваться, как цель, потому что через них лежит путь к удовольствиям, к гедонизму и это очень опасно. Ты вспомни, как начался последний финансовый кризис. С ипотечного кризиса. Стремление к обладанию домом, как символом успеха и основой получения будущих удовольствий, ослепило общество. Те, кто даже не имел такой финансовой возможности, влезли в эту аферу. В результате кризис неплатежей по кредитам, возврат имущества, а оно уже не может быть востребовано на рынке, так как он и без него перенасыщен и далее коллапс.

Стремление людей иметь собственную недвижимость, это только оболочка. Сердцевина этого – желание получать удовольствия наравне с богатыми, а значит, успешными. Гедонизм, как идеология, считающая главной целью в жизни и высшей добродетелью получение удовольствия, вот то, что погубит западный мир. 

– Значит, плюнуть на всё, отказаться от всех удовольствий и назад в пещеры, существовать, выживать?

– Отнюдь. Гедонизм опасен не тем, что проповедует удовольствие, он проповедует отказ от действий, которые человеку некомфортны, неудобны. Не следует отказываться от удовольствия, как от эмоции. Суть пересмотра – в качественном изменении самих удовольствий и самое главное, в неуклонном желании человека отказываться от удовольствия для высших свершений. Мы сегодня не способны двигаться вперед потому, что не можем отказаться от материальных удовольствий, чтобы перефразировать цель своей жизни. Не достижение удовольствия, а достижение состояния, когда слова патриотизм и честь обретают свои первоначальные значения, когда служение обществу несет особый смысл, то есть от получения материальных удовольствий человечество переходит к удовольствиям интеллектуальным, духовным.

– Это очень сложно и далеко от реальной жизни, это трудно пощупать.

– Тут ты не прав, люди уже смогли ощутить на себе удары гедонизма, последствия нежелания отказаться от привычного комфорта и для этого даже  не надо возвращаться к Древнему Риму. Есть события гораздо более близкие исторически. Во время Второй мировой войны, позорное поражение Франции в сороковом году – ярчайший пример. Никто из французов не хотел воевать! Никто! Всех устраивало их положение, существующий комфорт и откуда взялись эти фашисты? Общество не могло сопротивляться иноземному нашествию, потому что принципы его существования были основаны на невозможности самостоятельно, добровольно сделать свою жизнь некомфортной. Они встрепенулись только когда Гитлер сам, без их участия сделал это. Он им устроил такой комфорт, что быстренько появились «маки», генерал де Голль, но поражение уже было фактом. Париж был под властью гитлеровцев.

Американцам, в этом смысле, просто повезло и повезло дважды. Первый – когда природа отделила их от Германии океаном, а второй, когда они избрали Рузвельта президентом. Он же умышленно, можно сказать обманом втянул США в войну, ценой Пёрл Харбора. В Америке тоже ведь никто не хотел и даже не думал воевать с Гитлером. У них было всё в порядке, они еще и наживались на европейской войне. Представь себе на минуточку, что было бы, если бы Гитлер победил СССР и Британию. США никогда бы в одиночку не выстояли против Германии, подмявшей под себя всю Европу.

– Всё это очень интересно, Семен Трофимович. Я так и не понял, какой же совет вы мне даете?

– Никакого. Выбор пути всегда прерогатива личности. Ты парень умный, сам почувствуешь, что надо делать. Самое главное выбрать, чего ты хочешь. Нести правду? Это одно. Приспосабливаться? Это другое. Для первого тебе надо полюбить людей, не презирать их или ненавидеть, а полюбить. Во втором случае, ты их сам будешь, как бы это тебе помягче сказать, недолюбливать.

Семен Трофимович вышел за ворота провожать Артема.

– Я тебе сегодня наговорил много слов о высоких материях. Ты можешь меня старика и не слушать.  В жизни кажется, что всё намного проще, но это только, кажется.  На самом деле без высоких идеалов ничего не складывается, а в такой профессии, как твоя, тем более. Думай, решай. Жизнь, конечно, тебе сама подскажет, куда идти и что делать.

Артем уже сел в машину и собрался захлопнуть дверь, Семен Трофимович подошел вплотную к нему и сказал:

– Я всё же дам тебе совет, хотя, наверное, он тоже покажется тебе высокопарным и даже глупым. Ты ожесточен, ты обижен на весь мир даже на меня, потому что ты ехал ко мне за советом, а его так и не получил. Я тебе повторю только то, что уже известно тысячу лет. Как сказал Ог Мандино: «Есть только одна сила  способная раскрыть сердца людей – это любовь». Любовь большая, любовь к человеку. Тебе нужно только это, остальное ты уже имеешь. Испытания и неудачи нужно преодолеть, они тебя научат, как жить дальше, как говорили самураи: «Если не знаешь, что делать, сделай шаг вперед». Даже, если ты попал в ад – иди дальше.

 

 

Артема разбудил мобильник, звонил Русин. Спросонья, голос друга казался очень громким.

– Ты что еще спишь? Костенко, прекращай заниматься обломовщиной! Я тут за него жилы рву, перед шефом трачу всё своё красноречие, а он в постели вылеживается. Быстро в машину и сюда к нам! Я уговорил директора, чтобы он провел с тобой собеседование. 

– А без собеседования нельзя?

– Ну, ты нахал! У нас здесь тебе не там, тут думать надо и работу излагать.

– Ладно, изложу, я тебе работу. Когда надо быть?

– Уже.

– Ну, у меня же в заднице пропеллера нет, как у Карлсона.

– Грамотей, что значит, у человека никогда не было детей. У Карлсона на спине был пропеллер, а не там, чем ты думаешь!

Побритый и стильно одетый, Артем буквально через полчаса стоял у кабинета директора рекламной компании. Игорь заглянул в кабинет и спросил разрешения войти. Костенко  с Русиным вошли.

Директор, приятного вида молодой человек, встретил их с улыбкой, как и полагается работнику сферы рекламы, кому нужен угрюмый рекламщик. Где вы видели хоть одно неулыбающееся лицо в рекламном ролике или на биллборде? Разве только в рекламе препаратов от болей в спине и то, до его применения.

Валентин Анатольевич, так звали директора, предложил Русину отправиться на своё рабочее место, а Костенко с той же улыбкой предложил сесть. Они достаточно долго смотрели друг на друга, как будто директор ждал, какое первое слово скажет Артем, но Костенко молчал и ждал вопросов.

– Артем Сергеевич, у меня к вам будет фактически один, но самый важный вопрос, – наконец нарушил молчание Валентин Анатольевич.

– Задавайте, я готов.

– Зачем вам это нужно? – рекламщик задал вопрос, и буквально впился в Костенко взглядом, ловя сигналы, которые, по его мнению, могли дать информацию об истинном назначении прихода к нему в компанию этого известного журналиста.

– Откровенно?

Валентин Анатольевич сначала удивленно сдвинул плечами, а затем утвердительно кивнул.

– Деньги нужны!

– Не смешите меня, Артем Сергеевич,– снисходительно улыбнулся Валентин Анатольевич, я знаю, кто ваша невеста и на каком автомобиле вы ездите.

– У вас устаревшие сведения.

– Вы что поменяли машину?

– Нет, я поменял невесту.

У директора агентства округлились глаза.

– Вы шутите, от таких партий не отказываются.

– У вас несколько искаженное мнение о моих приоритетах.

– Ну, тогда не знаю, – Валентин Анатольевич был явно растерян, – вы действительно хотите работать копирайтером у нас в агентстве?

– Имею такое желание.

– И это не является, каким-то журналистским расследованием или сбором материалов?

– Вот это точно нет.

– Но вы понимаете, что я не могу вам предложить зарплату даже близко похожую на вашу прежнюю?

– Вам известен уровень моих предыдущих доходов?

– В деталях, конечно, нет, но порядок…  это, же элементарно.

– Я надеюсь, что в будущем я буду работать, так ударно, что вы повысите мне зарплату, ну а пока…, придется довольствоваться тем, что есть.

Валентину Анатольевичу до сих пор казалось, что  его разыгрывают. Он не понимал, как ему себя вести и поэтому продолжил:

– Возможно, но существует еще специфика копирайтера, она существенно отличается от чисто журналистской работы. Копирайтер – это человек, пишущий не простые тексты, а тексты продающие. Слоганы.

– Я понимаю, всё равно это профессия творческая, а меня это устраивает. Буду стараться и я надеюсь – у меня всё получится.

– У нас обязательный испытательный срок,  три месяца. Простите,  ничего не могу изменить, это политика компании, – как последний спасательный круг бросил себе директор агентства.

– Понятно, куда же денешься, корпоративная политика.

– Да, да, вот именно, – Валентин Анатольевич глубоко вздохнул, – когда можете приступить?

– Хоть сейчас, руки чешутся, так и хочется сочинить какой-нибудь  убойный слоган.

– Прямо сейчас, наверное, не надо. Лучше завтра. Завтра я подпишу приказ, всё будет законно. Сегодня можете просто ознакомиться с нашими сотрудниками. Русин введет вас в курс дела, а я подумаю, в какую бригаду вас пристроить.

Игорь ждал Артема в коридоре.

– Ну, что?– встревожено, спросил Русин.

– Всё в порядке, завтра приказ и я ваш до мозга костей. Сейчас велено знакомиться с сотрудниками, планом ликвидации аварий, с маршрутами вывода пострадавших, а также расположением отхожих мест, по-научному санитарных узлов.

Игорь расплылся в улыбке:

– Вот, отлично. Теперь я вижу прежнего Артема Костенко, а то потух, под глазами мешки, взгляд угрюмый из-под бровей.

– А так? – Артем скорчил дурацкую улыбку.

– Так? Вообще отлично, главное, что наконец-то на лице проявился твой истинный IQ, хорошо, что шеф не видит. Я, честно говоря, сильно переживал. Он меня три раза спросил: «Зачем ему это, зачем ему это, зачем ему это»?

– А ты?

– Решил радикально поменять жизнь.

– А он?

– Не поверил! А ты что ему сказал?

– Деньги нужны!

– А он?

– Не поверил!

Костенко с Русиным расхохотались.

Игорь начал экскурсию оп офису. Они зашли в первое большое помещение, где работали одни девушки. Ароматы парфюмерии всех видов наполняли зал. Русин, не без гордости, представил своего друга, как нового сотрудника. Артем поздоровался, уловил несколько заинтересованных взглядов, особо кивнул Людмиле Сергеевне, знакомой по лечению Русина. Во втором помещении работали одни мужчины. Здесь всё было попроще, без девичьих изысков, украшательства и ароматов.

Игорь показал Артему его будущее рабочее место и познакомил с теми, кто был в кабинете. Начинать какие-то объяснения не хотелось, близилось время обеденного перерыва. Друзья решили спуститься в кафе и пообедать.

Артем никогда раньше не был у Игоря на работе, и от этого всё ему было интересно. Он рассматривал людей, помещения, лифты и лестницы. Больше всего его удивляло, что всё это мало чем отличалось от тех офисов и коридоров, где Артем просидел десять лет, даже кафе, располагавшееся рядом, стилизованное под украинскую кухню, до боли напоминало забегаловку, куда они периодически забредали в поисках пищи.

– Может, по маленькой, – предложил Артем, – так сказать за начало бурной деятельности на новом месте?

– Не стоит, – смущенно отказался Игорь, – у нас вообще-то, в рабочее время не приветствуется, а ты, что вчера опять?

– Нет, – возмущенно возразил Костенко, – вчера я был у деда, у академика. Он меня учил высшим материям, но абсолютно на сухую. Как надо людей любить, агитировал в монахи, чтобы люди мою истину воспринимали.

– Ну, в монахи это, наверное, слишком, а вот то, что людей любить надо это он прав. От этого, как-то в жизни легче всё становится, налаживается, враги забегают куда-то, настроение повышается.

– Русин, не учите меня жить. Тебе Людмила Сергеевна настроение повышает? Вот и отлично, поэтому и жизнь налаживается. Вообще она женщина – очень даже, мне такие тоже нравятся.

– Ты прекращай, «тоже нравится»,– возмутился Игорь, – а то можешь и по фейсу получить! Ты бы лучше с Ленкой разобрался, с Лариской я так понимаю, горшки вы побили окончательно?

– Чего ты взъерепенился? Я ж так, для связки слов. Женщины сейчас меня не интересуют, временно конечно, во всяком случае, женщины из моей прошлой жизни точно. Так что про Ленку с Лариской ты больше вообще не вспоминай.

– Молодец, ты Артем. Как у тебя всё легко получается. Встретились, расстались. Дверь закрыл – всё забыл.

– А ты как хотел, годами в этом женском дурдоме разбираться?

– Не знаю, но у тебя всё-таки, как-то слишком просто получается: захотел – полюбил, захотел – разлюбил. Я удивляюсь, за что тебя бабы любят.

 – Во-первых, не просто, а во-вторых, ты думаешь, любят? Если бы любили, то всё должно было бы быть иначе, по-другому. И вообще, чего ты меня опять воспитываешь? Сам вон тоже менял «рабынь Изаур», каждый месяц, а теперь начинаешь мне политграмоту читать.

– Вспомнил тоже, это совсем другое.

– У меня тоже – другое. Ты со своей Люсей грибочков насобирал, вот и радуйся!

– Циник ты, Костенко.

– Это не я циник, это жизнь такая, циничная.

После обеда они не спеша поднялись к себе на этаж. Уже в коридоре их ждала секретарша директора. Как только она увидела Русина с Костенко, она бросилась к ним.

– Вы, Костенко?

– Да, – удивленно подтвердил Артем.

– Вас срочно вызывает Валентин Анатольевич!

– Хорошо, – Артем не спеша последовал, за быстро семенящей на высоких каблуках девушкой.

Директор агентства не находил себе места, поэтому даже не садился. Он усадил на стул Костенко, а сам, не зная, с чего начать, заходил по кабинету.

– Что же вы не сказали, Артем Сергеевич?

– О чем? – Артем тоже начал нервничать.

– Хотя я понимаю, что вам это невыгодно, но теперь вы поймите меня!

– Что я должен понять?

– Я не могу вас взять на работу, тем более в штат. Мне моё место дорого, я его не  один год добивался.

– А в чем, собственно проблемы?

– Как будто вы не знаете, какие у вас проблемы, а они  у вас действительно очень большие. Когда звонят такие люди, то, что я могу сделать?

– Не подскажите, какие люди, всё-таки звонят? Страшно интересно!

– Здесь не театр, господин Костенко, но слово «страшно» очень подходит к этому контексту. Я надеюсь, вы меня поймете.

Артем вышел в коридор, там его ждал Русин. По выражению лица Костенко он всё понял:

– Что отказал?

–  Ты знаешь, да!  Так мягко, я бы даже сказал ласково, а академик говорит, людей надо любить. Я их очень люблю, просто обожаю, голуби мои сизокрылые! Жалко пистолета под рукой нет!

– Что же ты теперь будешь делать?

– Сам знаю! – Артем бегом пустился по лестнице вниз. Он впрыгнул в свой джип и резко, с визгом шин, взял с места, так что стоящие вокруг оглянулись. Он ехал, не разбирая пути. Ярость застилала ему глаза, он совсем не соображал, что сюда надо повернуть, а здесь приостановиться потому, что горит красный свет светофора. Он пер выдавливая из машины лошадиные силы и максимум сцепления с дорожным полотном от шин. Как никогда раньше он чувствовал, что один на всем этом проклятом белом или черном свете. Он физически ощущал вокруг себя вакуум. Он понимал, что теперь ему уже никто не поможет, может быть даже он сам. Когда он на поворотах под свист шин вцеплялся в кожу руля, вписываясь в поворот, косточки его пальцев белели.

Его мысли были разрозненны и обрывочны, он спорил со всеми и больше всего с дедом. «Как он может говорить о любви, о всеобщей любви? Значит, я должен любить этого кретина Валентина Анатольевича, который по указке сверху, только из чувства страха, из чувства животного самосохранения отказывает мне в несчастном месте копирайтера, которое мне и занимать-то стыдно. Может мне полюбить этого водителя маршрутки, который прет поперек ряда, не включая поворотов, алкоголиков и бомжей? Вот из-за этих всех пойти на Голгофу, чтобы это стадо, меня распяло и только после этого, может быть, может быть, еще не факт – что-то поняло? Я никого не люблю, не любил и не собираюсь любить. Эта жизнь построена на страхе и синдроме голубя, только ты стал чуть-чуть слабее, тебя заклёвывают и никому тебя не жалко, никому, но я еще не настолько слаб, чтобы меня заклевали. Я упрям и добьюсь своего, чего бы это мне не стоило»…

 

Зима подходила к концу. Поначалу бесснежный, в феврале зимний сезон исправился и навалил такое количество осадков, что снегоуборочная техника сбилась с ног, точнее с колес, а самосвалы, призванные вывозить снег с улиц, совершенно не справлялись с возложенной на них обязанностью. По краям большинства дорог, образовались отвалы, через которые, кряхтя и ругаясь, перебирались пешеходы. Обильные снегопады чередовались с оттепелями,  погода напоминала постоянный климатический катаклизм.

Игорь Русин, выйдя на лоджию по хозяйственным делам, с тревогой смотрел за стекло – снегопад усилился. В белых вихрях сложно было различить даже очертания ближайшей многоэтажки. Семья Русиных, а это уже была полноценная официальная семья, собиралась в далекий и трудный путь, поэтому Игорь теперь постоянно и внимательно следил за прогнозом погоды.

Около месяца назад, Игорь настоял, состоялась свадьба, и теперь Людмила Сергеевна тоже носила фамилию Русина. Свадьба не была роскошной, но очень трогательной и искренней. Игорь был абсолютно счастлив, это просматривалось невооруженным взглядом. От избытка торжественности и внутреннего сияния он даже надел пиджак, впервые после школьной формы и галстук бабочку, сняв с себя свитерок и джинсы.  Игорь купался в этом счастье, его жена, женщина более приземленная, несколько стеснялась громких тостов о любви и будущих детях. Может быть потому, что в небольшом зале ресторанчика сидел и её школьник-сын. Как бы там ни было, ни у кого не было сомнений – родилась крепкая семья, устойчивость которой обеспечивалась самоотверженной любовью Игоря и спокойной рассудительностью Людмилы.

Сборы длились уже две недели. Русины уезжали в Канаду. Людмиле предложили выгодный контракт в рекламном агентстве в Ванкувере. Не обошлось без протекции родственников, уже несколько лет живущих там. Игорь шел, как он сам говорил в шутку, прицепом, но и ему обещали работу по специальности.

Контракт предлагался годичный, однако Игорь чувствовал, что уезжает навсегда, и от этого становилось плохо и страшно. Поделать с этим он уже ничего не мог, да и не хотел. Игорь прекрасно понимал, если, не дай бог, он откажется ехать, то однозначно потеряет любимую женщину, а сам, оставшись здесь, окончательно сопьётся от тоски и безысходности. Уехав же в Канаду, он терял всё остальное, что его держало на этом свете. Оказалось, этого «остального», кроме жены,  в списке набралось  не мало: друзья, родственники, любимый город, Родина, в конце концов, и большая и малая. От этого по ночам он плохо спал, а если засыпал – ему снились жуткие кошмары. Он постоянно убегал, его пытались поймать, и видимо, убить. Он часто подбегал, к какой-нибудь пропасти. Иногда это  был просто обрыв, иногда высокий балкон недостроенного дома, внизу была пустота, и он понимал, что нужно прыгать, но он тянул, стоял на краю балансировал, рискуя свалиться вниз, и не падал. В виске пульсировала жилка – если он не прыгнет, его догонят  и скорее всего, убьют, но прыгать тоже было страшно.

Из кухни раздался голос жены:

– Богдан, сходи, пожалуйста, за хлебом, а то у нас одни корки остались.

Ответил Игорь:

– Пусть ребенок уроки делает, я сам схожу. Там такая метель, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

– Зачем учить эти уроки, мы всё равно уезжаем в Канаду?! – включился Богдан, самый младший в семье Русиных.

– А ты думаешь, что в Канаде уроков не будет?  Так что сиди и грызи гранит науки, она нужна по обе стороны океана.

Людмила вышла из кухни в коридор. Пригрозила Богдану, а на Игоря, который уже натягивал на себя теплую куртку, посмотрела теплым взглядом.

– Значит, хороший хозяин собаку не выгонит, а жена мужа…

– Ну, не голодать же семье, если на улице снежку немного навалило.

– Аккуратно переходи через дорогу, а то с этим снегом и гололедом машины едут куда хотят, – добавила Людмила, закрывая за мужем дверь.

 

******************************

                                      

– Аккуратно переходи через дорогу, егоза – строго сказал Семен Трофимович Саше, которая вышла из его автомобиля и собиралась переходить улицу Богдана Хмельницкого. Девушка улыбнулась, и помахала академику узкой ладошкой затянутой в перчатку.

– Слушаюсь и повинуюсь, обязательно буду переходить, только в положенных местах.

Александра Литовченко готовилась к проведению крупного мероприятия, которое было связано с экологией одной из крупнейших рек Украины. Сегодня на большом приеме будут представители разных сфер: ученые, журналисты и конечно, предприниматели. Проект планировался, как внебюджетный, так что деньги нужно будет добывать у структур частных. Сам проект был очень важен для страны и конечно задевал интересы различных бизнес  групп, этим обуславливалась его сложность. Как обычно, всем инвесторам хотелось дохода сейчас и желательно побольше, а не ждать годы, чтобы потом, когда-нибудь получить от этого пользу и долгожданную прибыль. Проект был совместным украинско-германским и в случае удачи должен проходить под эгидой ЮНЕСКО.

После докладов и речей присутствующие разошлись по залу для неформального общения. Саша общалась с различными людьми, наконец, её вниманием завладел Валерий Николаевич Семаго. На приеме он был с Ларисой Кульчицкой. За прошедшие месяцы та немного похудела, это было видно особенно на лице: скулы обострились, а темные глаза стали казаться еще глубже. Она зябко куталось в норковое манто цвета «горький шоколад». Александра, как персонаж абсолютно не интересовала Ларису, она с печатью глубокой скуки на лице рассматривала проходящих мимо людей и, по-видимому, была разочарована публикой. Поэтому когда у Семаго зазвонил мобильный телефон и тот извинился, приложив трубку к  уху, Лариса только сухо кивнула Александре и отошла в сторону.

Сашиным вниманием тут же завладел немецкий ученый и увлек её в глубину зала, но она еще какое-то время думала о Ларисе Кульчицкой. Саша знала, что совсем недавно именно эта дочка олигарха была невестой Артема Костенко, который куда-то пропал практически одновременно с расстройством свадьбы. Александра Литовченко никак не могла забыть встреч с голубоглазым журналистом. Сначала она с нетерпением ждала звонка, потом обиделась, потому что Артем так и  не позвонил, наконец она начала беспокоиться. Ей представлялись самые страшные картины. Она аккуратно расспрашивала об Артеме Семена Трофимовича, но тот тоже ничего не мог сказать определенного.

Семаго тем временем слушал телефон, наконец, удивленно спросил: «Говоришь, всего три-четыре часа в день проводит в своей квартире?  Где же он шляется, если почти не бывает дома? Работает? Молодец, труженик. Ты смотри, как мы его простимулировали. Надо бы его еще поприжать. Мне с ним в одном городе плохо дышится. Я его хочу растворить полностью, чтобы и воспоминаний, даже случайных о нем не осталось. Не чувствуется, чтобы ему плохо жилось. Надо сделать его жизнь невыносимой или вообще… ну, ты меня понял».

Прием закончился. Семаго с Ларисой на улице садились в свой лимузин, Саша прошла мимо них по лестнице к дороге. Ей надо было добраться домой, и теперь она решала, каким образом это сделать. Как только пошли снегопады, Александра на своем автомобильчике с маленькими колесами не выезжала. По такой погоде это соответствовало самоубийству. Она с грустью смотрела на часто буксующие автомобили в их дворе, которые перед этим хозяева долго откапывали от снега и прогревали. Решиться на такой подвиг ей было не под силу, поэтому зимой она испытывала все преимущества и недостатки общественного транспорта. Саша уже направила свои стопы в сторону метро, хотя сейчас ей совершенно не хотелось толкаться в вагонах и на эскалаторе. Тротуар был скользким, она шла очень осторожно, чтобы не упасть. Несколько сот метров до входа в подземку казались ей нескончаемыми.

Оторвав взгляд от скользкой дорожки, она увидела рядом с бордюром медленно движущийся автомобиль с желтым знаком такси на крыше. Саша замахала рукой, машина остановилась. Неловко перешагнув через высокую снежную бровку, она открыла дверь и шлепнулась на сиденье такси. В салоне было тепло и уютно.

– Очень хорошо, – удовлетворенно сказала Александра, – на Подол, пожалуйста, на Андреевскую.

Водитель не двигался, а просто сидел, глядя вперед на лобовое стекло.

– Вы что ехать не хотите? Я заплачу… хорошо, – Саша немного запнулась, – в пределах разумного, конечно, со скидкой на погоду. Поехали, а, – уже просительным тоном, добавила девушка, – очень домой хочется.

– Я понимаю, что домой хочется, но денег с вас всё равно не возьму.

– Почему, вы всё-таки ехать не хотите?

– Нет, в смысле да, – сбивчиво ответил водитель, – мы уже едем, а нет, в смысле денег.

Он включил передачу, и автомобиль не спеша вклинился в поток транспорта. Саша недоуменно начала рассматривать водителя. Черная бейсболка с иероглифом на тулье не по сезону, такая же черная куртка-пуховик, сильная небритость и усталые воспаленные голубые глаза.

– Артем?!– удивлению Саши не было предела, – что вы здесь делаете?

– Не знаю, возможно, освещение в салоне не очень, но даже при неважном зрении можно догадаться, что я веду автомобиль.

– Почему  такси?

– Мне кажется, вы, Саша, как раз и желали совершить поездку в таксомоторе, не так ли?

– Я хотела, но почему вы работаете таксистом, или это не работа, а какой-то хитрый розыгрыш или журналистское расследование?

 – Удивляюсь я, почему всем, даже умным людям не приходит в голову элементарная мысль – я, таким образом, зарабатываю деньги.

– Но вы, же журналист.

– Я ним был, сейчас в длительном, можно сказать,  бессрочном творческом отпуске. Отдыхаю от катаклизмов и интриг в медиапространстве.

– Но это, же ужасно. Так вот почему вы перестали поддерживать связь с Семеном Трофимовичем.

– У меня теперь другой круг общения, попроще. Я всё глубже погружаюсь в народ. Тоже, знаете ли, интересно. Иногда пассажиры по пьянке такое рассказывают, что ни в одной газете не прочтешь и в телешоу не услышишь.

– Это неправильно, неправильно в принципе. Вы талантливый человек. Это не лесть. Так не только я считаю, Семен Трофимович и многие другие. Вас, между прочим, разыскивают.

– Видимо плохо ищут, если до сих пор не нашли.

– Ваш телефон не отвечает, электронные письма тоже без ответа.

– Телефон у меня другой, а в интернете у меня нет времени сидеть, волка, знаете ли, ноги кормят.

– По-моему вы ерничаете и идете не по правильному пути. Знаете, как поет Макаревич: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под вас».

– А мне кажется, что Макаревич тут палку перегнул. Миру надо давать то, что он хочет, а не насильно пихать ему в рот, то от чего его тошнит.

– Почему сразу тошнит? Я, знаю, у вас были неприятности. Вы что сдались? Когда мы познакомились, вы мне показались таким решительным и энергичным.

– Я и остался энергичным и даже решительным. Вы же видите, я решительно поменял свою жизнь, а знаете, сколько энергии требуется, чтобы в неделю сделать сто двадцать заказов?  Да я с ног падаю, точнее, выпадаю из-за руля, но я не пытаюсь насильно рассказать людям о том, что им совершенно не интересно. Доехать от квартиры до аэропорта – это им интересно, или как вы сейчас от работы до дома, тоже интересно. А сколько вранья в сказке о птичьем или свином гриппе – это им не интересно, это праздное любопытство. Прочитал пару строк на диванчике после сытного ужина о каком-нибудь невероятном событии, вроде свадьбы одной звезды с другой и заснул.

– Я вам не верю, что вы так думаете!

– Зря не верите, большинство людей, так и делают. Они уверенно отличают птицу от свиньи и на этом основании думают, что могут судить о гриппе, но практически никто не скажет вам, чем отличается озон от кислорода и почему озоновые дыры в Антарктиде? Знаете, почему они вам не расскажут?

– Почему?

– А им это неинтересно. Как пел Буба Касторский: «Есть у меня другие интересы».

– Но ведь не надо всех причесывать под одну гребенку. Я читала ваши статьи, мне очень интересно. Я думаю, что людей знающих, думающих намного больше, чем вам кажется.

– Саша, я бы очень хотел ошибаться, но там за окном моего автомобиля не ЮНЕСКО. Там обычные, малооплачиваемые, малограмотные и довольно безразличные люди. Нет, я не прав, они не безразличные. Просто им нет дела до большого мира, у них есть маленький мир, у каждого свой. Вот за него они глотку порвут, хотя тоже не всегда. Большие люди, которые строят большой, огромный мир, одновременно разрушают эти отдельные маленькие мирки. Что интересно, маленькие люди даже не понимают, что это происходит и  самое главное как это происходит. Они верят этим большим людям, не хотят верить, а верят! В застольях или на лавочке у подъезда костерят этих больших по-черному, а всё равно верят.

– Вы всё говорите правильно, но кто-то должен помочь этим, как вы говорите, маленьким людям, если они не понимают, не могут понять. Эти маленькие люди наш народ.

– Знаете, Саша, я отвык от высоко стиля: народ, человечество, личность. Здесь в салоне своего такси мне не видно народа, даже толпы, я вижу только лица, чаще всего одного, реже двух человек. Вот их я различаю, я их чувствую, я их понимаю, во всяком случае, пытаюсь понять. А вам там за лесом деревьев не разобрать.

– Ладно! – подняла обе руки Александра, – давайте сейчас не будем спорить. Вот, я вам снова даю свою визитку, обязательно позвоните мне, и в ближайшие выходные я вас вытяну к деду. Только не вздумайте пропадать, я записала номер вашего автомобиля и найду вас всё равно, даже, если вы будете прятаться. Найду обязательно, через  ГАИ, СБУ, МВД и даже через ООН.

– Что же мы будем у академика делать? Разговаривать о высоком? О пути на Голгофу? Мы уже один раз говорили, я всё понял.

– Не только об этом. Вы ведь говорили еще и о любви, – Саша хотела сказать это вызывающе, но смутилась и замолчала.

Артем уловил это смущение, и от этого на душе у него стало хорошо и приятно. Он даже улыбнулся, посмотрел на свою попутчицу и, сдавшись под её напором, ответил:

– О любви это хорошо, о любви я бы поговорил.

Саша справилась со своим смущением и решительно продолжила:

– Семён Трофимович, тоже будет ждать ваших сообщений в интернете. Так что, мы ждем вас, обязательно! – как могла строго сказала Саша, – Семену Трофимовичу я позвоню, сегодня же, обрадую, что вы нашлись. Я понимаю, вам трудно, вам нужна поддержка.

– Только не надо меня жалеть, терпеть не могу жалости, – перебил её Артем.

Наступила неловкая пауза, Саша смотрела вперед, в свет фар пробивающих метель и тихо, почти про себя сказала:

– А мне кажется, что в этом слове нет ничего плохого. В Древней Руси слова люблю, вообще не было, его заменяли словом, жалею.

Они уже доехали до её дома, Артем свернул во двор к знакомому подъезду. Ступени, домофон, дверь – ничего не изменилось, только снегу навалило. Артем открыл дверь авто и подал Саше руку. Сегодня он не просил разрешения зайти на чашку кофе и может быть, зря. Саша поднялась по ступенькам и стоя в проеме открытой двери на прощанье ему сказала:

– Артем, я хочу вам сказать, вы мне очень симпатичны, только надо быть оптимистичнее. Помните, я жду вашего звонка. Не пропадайте, ну, пожалуйста. Пока!

Артем промолчал, только в ответ помахал рукой. Дальнейший его путь пролегал через мост на Левый берег к метро Лесная. Сегодня Русины улетали в Канаду. Пару дней назад на квартире у Артема они с Игорем устроили по этому поводу настоящие проводы. Костенко сделал себе выходной, первый за последние два месяца,  они всю ночь проговорили, выпили несчетное количество водки, но так и не смогли захмелеть. К утру оба свалились больше от усталости, чем от алкоголя.

Много перемен произошло в жизни Артема. После рекламного агентства он неделю пил. Пил в одиночку, выходя из квартиры только за алкоголем, закуски ему были почти не нужны, он почти не ощущал горечь водки. Спустя неделю ему позвонили из банка, где у него был оформлен кредит на машину. Возникли большие проблемы. Пришлось с водкой временно завязать и побегать по другим учреждениям. Правдами и неправдами он получил из фонда для  «пострадавших от банкиров» относительно  небольшую сумму денег. Её хватило, чтобы выплатить кредит. Джип стал его собственностью без всяких «но». Только теперь у него не было желания раскатывать на такой пафосной, как сказала Александра Литовченко, машине. Как раз под руку подвернулся Нехода, они снова до беспамятства напились, но из этой встречи Артем вынес полезную идею. За несколько дней он нашел покупателей на свой джип и купил неброскую, но надежную корейскую малолитражку. После этого по рекомендации того же соседа с именем и отчеством Андропова, Юрия Владимировича Неходы, Артем Сергеевич Костенко заключил договор об информационном обеспечении с фирмой, которая занималась пассажирскими грузоперевозками. Проще говоря, эта фирма передавала таксистам заказы и получала от этого свою мзду.

Артем переживал, что его узнают, когда он будет оформляться в таксисты, но никто даже не обратил внимания на небритую, немного опухшую физиономию бывшего известного журналиста. Молодой парень, менеджер фирмы, быстренько заполнил бланк, рассказал, когда нужно отчитываться и объяснил несложные правила взаимодействия с диспетчерской службой. Так Артем стал одним из тысяч киевских таксистов.

За прошедшие месяцы его никто ни разу не узнал, хотя дважды к нему в машину садились знакомые люди, но Артем поглубже натягивал козырек бейсболки, молчал  и не поворачивался в сторону пассажиров.

Неудача была настолько оглушительна и обидна, к тому же совершенно неожиданна, что Артем, «поплыл». Сейчас он вспоминал, что если бы не кредит на автомобиль, то он, наверное, спился бы окончательно. Кредит, который он так ненавидел, в конечном итоге его спас. Беготня по банкам в поисках решения, отвлекла его от профессиональных проблем, а продажа джипа была переломной точкой, отделяющей его прежнюю жизнь от будущей. Джип был последним серьёзным напоминанием о той успешной, обеспеченной жизни мажорного журналиста.

Работа в такси была еще одним спасением от пьянства. Каждый день за рулем стимулировал трезвый образ жизни и попойка-проводы Русина была событием, выпадающим из уже привычного течения жизни.

Друзья прекрасно понимали, что всё решено и ничего нельзя изменить, но Артем донимал Игоря:

– Слушай, ну зачем ты туда едешь, в эту долбаную Канаду?

– Бабло там буду косить, – отвечал Русин, подцепив соленый огурчик прямо из банки.– Всем этим Семагам и Кульчицким дулю под нос дам.

– Ну, ты тут причем? Это я им должен дать дулю, а я не хочу. Мне противно им даже дулю давать! Они думают: они меня унизили, они меня уничтожили. Это они себя унизили, это они себя уничтожили. В фигуральном смысле конечно.

Артем было очень сильно пьян, впрочем, как и Русин.

– Ну, если только в фигуральном. Я недавно по ТВ видел Семаго. Живой здоровый, упитанный и даже улыбался. Гад.

– Гад, скотина, но сейчас не о нем. Я тебя хочу честно и откровенно спросить. Ну, накосишь ты бабло, ну и что?  Ты понимаешь, что то, что здесь ты считаешь баблом, там будут просто нормальные и даже совсем небольшие деньги?

– Всё равно, хочу жить нормально, квартиру куплю.

– Завтра?

– Почему завтра? Поработаю и куплю… в кредит.

– Во-о-о-т! Ты снова начнешь то, от чего мы до сих пор отойти не можем.

– Что ты мелешь, что я начну?

– Новый финансовый кризис. Откуда пошел этот, который сейчас? От американской ипотеки, а где Канада, там и Америка. Квартиры покупали, дома покупали,  кредиты брали, жили не по средствам. Потом, бац! Кризис и все сушат весла. И ты туда же.

– Всё равно уеду, тут даже не дадут ипотеку.  Вот даже из вредности захочешь начать новый финансовый кризис, а не дадут. Где свобода?

– Свободы нету и на фиг она тебе нужна, если ты новый финансовый кризис начать хочешь?

– Не, это я так для примера, – Игорь пьяно икнул, – жалко конечно, уезжать. Когда это я теперь назад приеду?

– А с кем я буду пиво пить?

– Тоже правильно…

– Но я бы кредит в банке не брал, – снова возвращался к теме Артем, – связываться с банками – это значит испортить себе жизнь.

– А куда денешься? Сейчас не те времена. Это раньше занимали червонец до получки, даже на покупку машины занимали, я помню мои родители занимали, когда «Жигули» покупали. Сейчас другое время. Все деньги в банках, причем не в стеклянных банках где-то в огороде, а в учреждениях. Учреждения называются  – банки…

Артем ехал по заснеженному городу к Русину и вспоминал их последнюю встречу. Нет говорить последняя нельзя. Как говорят летчики? Не последняя, а крайняя. Они люди суеверные, а «крайняя» лучше звучит, последняя очень грустно.

Артем вспомнил, как при слове банки в огороде, он рассказал Игорю, что закопал в лесу под Киевом, в укромном месте банку с зелеными бумажками – то, что осталось после продажи джипа и покупки малолитражки. Эти доллары он принципиально не захотел нести в банк-учреждение и зарыл их, закрыв стеклянную банку капроновой крышкой и завернув её в полиэтиленовый пакет.

Артем рассказал Игорю все ориентиры, где искать. Тот отбивался, отнекивался, дескать, зачем ему всё это? Но Артем настоял. Денег там было не так много, но тем не менее. Для себя он решил, что возьмет их только в самом крайнем случае, а так как он не собирался больше доводить свою жизнь до этого самого крайнего, то и деньги должны были лежать там вечно, как напоминание. Расставаться с Игорем Артему было очень тяжело. Для него он был единственной отдушиной в жизни. Что делать теперь? У него не было ответа на этот вопрос.

По заметенному проезду во дворе Артем наконец-то добрался до подъезда, где теперь жили Русины. Снег продолжал валить. Артем дотянулся и снял с крыши машины «гребешок» такси. Он всё еще стеснялся Людмилы Сергеевны. Она, конечно, прекрасно знала, что Артем уже не журналист, а работает в такси, но между ними сложился молчаливый договор. Они себя вели так, как  будто Людмила оставалась в неведении и думала, что Артем продолжает работать в сфере журналистики, пишет книгу.

Поздно ночью, когда Артем появлялся в своей квартире, чтобы немного отдохнуть, он проходил мимо компьютера. Иногда ему хотелось его включить, просмотреть заметки к книге, которую он мечтал написать, но каждый раз он себя останавливал. До утреннего заказа оставалось всего несколько часов, нужно было поспать.

 

 

По дороге в аэропорт, в салоне молчали. У Артема в горле стоял ком. Русин притворялся, что напряженно всматривается в лобовое стекло, где периодически возобновлялся снегопад. Артем хмуро заметил:

– Вот видите, какая погода, не хочет вас Киев отпускать.

– Ничего, сейчас такие самолеты, что летают в любую погоду, – ответила Людмила.

– Конечно, если сильно захотеть, то можно и ползком из родного города уползти.

– Ну, не психуй ты, у самого на душе хуже некуда, – оборвал друга Игорь, – на этом же жизнь не заканчивается. Вернемся мы, а пока будем общаться, хоть каждый день. Скайп отличная штука.

– Может, и вернетесь, хоть ты сам в это не веришь, а общаться каждый день не получиться. У меня работа, у тебя тоже будет там работа, к тому же разница во времени десять часов. Когда у вас будет вечер у нас раннее утро, когда у нас вечер, у вас почти, что день.

– Если захотеть всё можно решить и разницу во времени.

– Так это ж, если захотеть, а там у тебя будет другой мир, другие желания, другой менталитет.

– Там много украинцев так, что разница не такая уж и большая, – вставила своё слово Людмила.

– Они такие украинцы, как я астрофизик, хорошо, хоть родной язык не забыли. Собственно о чем говорить, уезжаете, значит, уезжаете!

Новый Бориспольский терминал блистал огнями. Артем помог дотянуть баулы до зала ожидания. Как ни странно, несмотря на погоду, регистрация на рейс началась. Русины встали в очередь к стойке. Артем уже собрался уезжать. «Долгие проводы – лишние слезы».  Но посмотрев на угрюмую физиономию друга, вдруг рассмеялся и начал рассказывать смешные истории и анекдоты. От первого анекдота Игорь даже не улыбнулся, от второго его губы искривила нервная усмешка, а третьему анекдоту он смеялся от души. Даже Людмила улыбалась. Артем разошелся, он ломал внутри себя тоску расставания и помогал сломать её другу.

– Действительно дружище, чего горевать, как говорил Соломон: «И это пройдет». Съездите вы в свою Канаду, вернетесь. Мы такой пир устроим по этому поводу, что всю Северную Америку ты будешь вспоминать с жалостью. С жалостью к ним. Знаешь почему?

 – Почему? – улыбался Игорь.

– Потому что живут они скучно. Всё, конечно, чинно, благородно, но скучно. Я даже не знаю, может у них какая-то физиологическая ущербность? Может у них печень меньше по размерам? Ну, разве они могут гулять так, как мы? Чтоб от души, на всю ночь. Когда-то слышал, Задорнов рассказывал. В немецкой газете была заметка в разделе криминальной хроники. Три американских солдата, взяли две бутылки бренди и устроили пьяный дебош на два дня. Нам бы часа на полтора хватило, максимум!

Даже Людмила, хотя всегда не одобряла хмельные посиделки друзей, смеялась этим незатейливым шуткам. Смеющаяся компания привлекала внимание окружающих. Некоторые пассажиры, стоящие в очереди к стойкам, оглядывались. Кто-то улыбался, кто-то нет. Мимо проследовала группа с сосредоточенными лицами. Точнее это был один человек, а вместе с ним, как говорили раньше в официальных отчетах, «и сопровождающие его лица». Господин Семаго, а это был он, проследовал в VIP зону. Он тоже сегодня улетал в Европу на своем персональном самолете. Сначала по делам, а потом собирался отдохнуть в Альпах.

В отличие от смеющейся компании настроение у него было отвратительное. В аэропорту его почему-то повели через весь зал ожидания, и ему приходилось постоянно лавировать между стоящими или идущими людьми. Его раздражали толпы у стоек регистрации, одинокие пассажиры, тянущие свою поклажу, но самое главное, Лариса. Он был взбешен её отказом лететь вместе с ним на отдых. Он вообще не привык, чтобы ему отказывали, но в данном случае, пришлось проглотить пилюлю и даже пытаться делать вид, что он не сердится и всё понимает. Еще более обидным было то, что Ларисе совершенно безразлично разозлится он или нет.

Гнев и бешенство, его просто накрыли, когда он увидел, кто смеётся в этой веселой компании. Красная тряпка в руках тореро не произвела бы на быка такого впечатления, как смеющийся Костенко на Семаго. Валерий Николаевич изменился в лице и едва сдерживал себя до того момента, когда за ними закрылась дверь. Как только они вошли в отведенное помещение, Семаго набросился на Ковальчука.

– Григорий, ты, что хочешь в моем лице получить вечного врага?!

 – Нет, конечно, а что случилось? – Ковальчук опешил. У шефа с настроением сегодня было плохо, но он-то тут причем? Гриша догадывался, почему Семаго рычал на всех, как южно-китайский тигр. Была бы его воля, он бы сам эту Ларису зарыл где-нибудь в укромном лесном уголке, но он-то тут причем?

– Что случилось? – повторил вопрос Семаго, его трясло от злости, – Почему…, почему, эта скотина, этот кретин до сих пор ходит по земле? Почему ты ему ноги не выдернул? Он еще ржет, как лошадь, Весело ему!

– Кому весело? – Ковальчук ничего не понимал.

– Ему! – Семаго тряс рукой и показывал пальцем куда-то в сторону.

Гриша посмотрел в том направлении, куда показывал шеф, но никого не увидел.

– Шеф, я ничего не понял! – начал раздражаться Ковальчук.

– Костенко, – состояние Семаго перешло в тихую ярость, – Костенко, почему он стоит и ржет? Почему?

– Где Костенко? – до Григория начал доходить смысл злости олигарха.

– Я тебе еще должен рассказывать, где он? Кто у нас, чем занимается? Убрать его, немедленно, чтобы я его не только больше не видел и не слышал, но  чтобы даже воспоминания о нем не осталось.

– Шеф вы не нервничайте, я всё решу, где вы его видели?

Семаго так глянул на Ковальчука, что даже Грише стало неуютно, хотя смутить его взглядом до сих пор не удавалось никому.

– Внизу в зале, у регистрационной стойки, – прошипел Семаго. – Может он тоже на отдых собрался, если ему так весело? Ты же говорил, что у него теперь жизнь хуже не придумаешь.

– Сейчас разберусь, – Ковальчук сцепил челюсти. Костенко ему надоел.

Гришины ребятки успели вовремя. Артем в последний раз обнялся с Русиным и достал из кармана куртки ключи от машины. Можно было позвонить диспетчеру или самому порыскать, чтобы не ехать в город порожняком, но Артему не хотелось этого делать. Он хоть и веселил Русиных, смеялся сам, но настроение было препаскуднейшее. Видеть никого не хотелось. Сейчас у него было одно желание: доехать до стоянки, бросить машину и добраться до постели. Забыться, закрыть глаза, чтобы не видеть эту жизнь. Его охватила такая усталость, что он мог заснуть прямо здесь в аэропорту.

Снегопад прекратился, но дорога была в ужасном состоянии. На полотне кое-где появился накат, а сверху лежал рыхлый, влажный снег. Выезжая со стоянки, автомобили буксовали. Артем аккуратно выехал на трассу к городу, только здесь он увидел первый автомобиль-снегоочиститель. Машин было относительно мало, и они старались двигаться осторожно. Именно поэтому он обратил внимание на обогнавшие его, идущие в паре «Бентли» и «Гелендваген».

Удивительного в этом ничего не было, очередного босса везли из аэропорта, сзади машина охраны. Эти всегда спешат, им всегда быстрее всех надо. Он их снова заметил, уже подъезжая к кольцу, пара машин стояла у обочины, будто кого-то ожидая. Артем проехал через светофоры и повернул на Харьковское шоссе, здесь дорога была еще хуже, чем на Бориспольской трассе. Снег никто и не думал убирать, и так не слишком широкая проезжая часть сузилась за счет сугробов на бордюрах. Под колесами чавкала мокрая скользкая каша. Автомобиль Артема иногда носило из стороны в сторону, когда он неаккуратно работал акселератором или тормозил перед перекрестками. Он уже проехал поворот на Дарницкий вокзал, поднялся на мост и начал спускаться к Ленинградской площади.

На спуске дорога превратилась в каток, каждый старался оттормаживаться, чтобы не вылететь с проезжей части. Тем более странными были действия сладкой парочки снова появившейся рядом с машиной Артема. Большущий «Бентли» на спуске пошел на обгон, притом начал подрезать его малолитражку, а джип пристроился почти вплотную сзади. Справа с моста спускался трамвай, ему было лучше всех потому, что с рельсов всё-таки труднее соскочить, чем со скользкой дороги, даже если рельсы занесены снегом. Артема взяли в коробочку. У него мелькнуло в голове: «Если что уходить придется только на встречную».

Дальше всё было, как в калейдоскопе. Артем увидел ярко загоревшиеся огни «Бентли», расстояние до него было от силы метров пятнадцать. Костенко, что есть силы, нажал на педаль тормоза, но машина скользила, мало обращая на это внимание. Справа еще был трамвай, а на встречной полосе еле полз, буксуя в гору, огромный грузовик с длиннющим полуприцепом. Деваться некуда, Артем на подсознании крутанул баранку вправо, снег помешал сделать резкий поворот. Тщедушный автомобильчик врезался в роскошные стоп-сигналы «Бентли» своей левой фарой, его развернуло и выбросило на трамвайный путь. Удар в чудо британского автомобилестроения затормозил движение и поэтому Артем не врезался в трамвай, а проскочил уже сзади железного вагона, но его малолитражку развернуло, поперек трамвайных путей и несколько раз перевернуло с колес на крышу. Машина проскользила  на крыше еще метров двадцать и снова вылетела на дорогу. «Бентли» и «Гелендваген» остановились, как по команде и из них выскочили пятеро здоровых мужчин в черных куртках. Командовал Ковальчук:

– Быстро переверните это корыто на колеса.

Сам он пошел рассматривать «Бентли» сзади, именно он сидел за рулем британца. От вида развороченного багажника у него заныло под ложечкой. Что скажет Семаго, он представлял. Как выкрутиться из этой ситуации? Вот это вопрос. Он рванулся к уже возвращенному в нормальное положение такси и, если бы дверь не заклинило и Ковальчук смог бы сразу добраться до Костенко он бы, наверное, его застрелил, тут же на месте, «не отходя от кассы», но дверь не поддавалась.

С дверью мучились несколько минут, пока один из бойцов не разбил стекло рукоятью пистолета и Артема не достали из машины. Подушка безопасности выстрелила, но Костенко, был не пристегнут и пока машина кувыркалась,  летал по салону, как резиновый мяч. Он потерял сознание, его лицо было окровавлено. Вид Артема не остановил Ковальчука, он готов был растерзать его и начал избивать беззащитное тело ногами, пока не удовлетворил свою злость.

– Приведите его в чувство, – рявкнул Ковальчук, тяжело дыша, – пока еще он мне нужен живым. Кто будет за ремонт платить?

Один из бойцов начал снегом оттирать кровь с лица Артема, тот стонал, но глаза не открывал.

– Гриша, у него, по-моему, сотрясение, без лепилы тут никак.

– Обойдется, если ему и понадобится доктор, то уже только патологоанатом. Раз такое дело, тогда так. Рост, остаешься здесь и караулишь машины, я пришлю два эвакуатора от Янека. Загрузишь и  сопроводишь их до СТО. Янеку я всё объясню, «Бентли» в ремонт, а эту заразу, – он зло пнул ногой машину Артема, – в разборку, чтобы и воспоминаний не осталось. И предупреждаю всех: «Бентли» никто не разбивал!» Всем понятно? Не дай Бог, кто проговориться Семаго, вы меня знаете. Бойцы молчали. Только Рост спросил:

– А если менты?

– Ментам рот купюрами заклеивай, на глаза пятаки ложи, хоть в задницу им бабки засовывай, но чтоб и духу их тут не было. Будут приставать, скажи, что водилы сами между собой решили, кто кому должен.

Артема запихнули на заднее сидение «Гелендвагена». Ковальчук приказал достать аптечку и вколоть Костенко шприц с противошоковой сывороткой. Джип дернулся и двинулся дальше к Ленинградской площади. Артем приходил в себя, но видел всё, как сквозь пелену. Голова ужасно болела и еще сильно болела рука, он попытался её освободить потому, что она была зажата рядом сидящим охранником.

– Гриша, он дергается, живой гад, значит. Так колоть ему иголку или не колоть?

– Коли, мне его мозги еще немного понадобятся.

С мозгами у Артема, как раз были большие проблемы, он никак не мог сообразить, как он попал в эту машину и тем более, куда его везут. Его тошнило, он не мог сконцентрировать свое внимание, всё вокруг был, как в тумане. Ковальчук скупо командовал: «Направо, налево». Джип, наконец, остановился. Тот боец, который зажимал ему руку, с силой прямо через брюки вогнал иглу Артему в бедро, он дернулся, но даже не от боли, а от неожиданности. Ковальчук повернулся назад, он сидел на переднем сидении, внимательно рассматривал пленника.

– У него и вправду, наверное, сотрясение, вроде бы не придуряется. Сыворотка не сразу будет действовать, а времени нет. Немец, – обратился, Ковальчук к бойцу, который по-прежнему держал в руках шприц, соображая, куда его выбросить, – обыщи его. Ключи нужны от квартиры. Сейчас пойдешь к нему на хату, и соберешь все документы, что там есть. Особенно нужны документы на недвижимость. Может у него кроме квартиры еще, что есть. Ты меня понял?

– Понял, Гриша, сейчас сделаем.

Немец обыскал Артема, забрал ключи, телефон, портмоне и ушел, а Ковальчук вынул свой мобильный телефон и набрал номер. Долго не было ответа.

– Григорий Иванович, ну разве можно старого человека беспокоить так поздно? – раздался недовольный надтреснутый голос из трубки.

– Михаил Натанович, если бы не надо было, не беспокоил, – у Ковальчука не было настроения миндальничать. – Через полчаса буду у вас. Вы нас, где примите, в конторе или прямо на квартиру заходить?

– Зачем в квартиру, что вы говорите? Вы мне со своими архаровцами испугаете всех домашних. Через полчаса я буду в конторе.

До Артема долетали обрывки разговора, как будто бы издалека, всё тело по-прежнему болело. Правда, теперь он с трудом, но начал соображать, где находится и осознано двигать конечностями. В голове, как в колесе вращались фрагменты событий, причем вразнобой и с разной степенью яркости. Яркости впечатлений и яркости цветовой. Особенно сильным впечатлением были огромные стоп-сигналы приближающегося автомобиля и глухой удар, как будто лопнул надутый полиэтиленовый пакет. Потом вдруг появилось веселое лицо Русина и падающий на лобовое стекло снег.

– Гриша, вот, – сел на сиденье рядом с Артемом, тот, которого Ковальчук называл Немцем. Он протянул вперед пластиковую красную папку.

– Это всё?

– Всё, я перерыл все ящики.

Ковальчук включил освещение над своим сидением и начал перебирать документы.

– Не густо, но на квартирку всё есть. Поехали, к Натанычу.

Минут двадцать ехали, через мост Метро, затем по набережной на Подол. Кое-где попадались снегоуборочные машины и такси, больше никто не решался выезжать ночью по такой погоде. Джип подъехал к дому. Высокие ступеньки вели к двери, над которой старинным шрифтом было начертано: «Нотариальная контора».

– Что-то свет не горит. Этот старый баклан со мной шутить надумал? – подозрительно рассматривая окна конторы, вслух подумал Ковальчук.

– Может, не успел доехать, такая погода? – бросил водитель.

– Откуда доехать? Старик живет в этом же доме. Немец, пойди, проверь, может он шифруется, не включает свет? – приказал Ковальчук.

Немец поднялся по ступеням, дернул дверь, она открылась.

– Точно, сука, шифруется, – прошипел зло Григорий, – пошли, этого с собой берите. – Он небрежно кивнул в сторону Артема. Машину надо во двор  загнать, чтобы на улице не маячила.

В помещениях было темно. Горела только настольная лампа на рабочем столе Михаила Натановича. Окровавленное лицо Костенко повергло нотариуса в уныние.

– Григорий Иванович, ну, что вы со мной делаете, это же криминал. Я старый больной человек, мне уже надо думать о лучшем мире.

– Кто тебе запрещает, Натаныч, думай! Мы тебе столько платим, что ты можешь думать и про тот мир и про этот. Думай, только бумаги готовь по-быстрому. Договор купли-продажи на вот эту квартирку.

Михаил Натанович взял документы, начал рассматривать.

– Григорий Иванович, тут же нет второго «вытяга» из БТИ.

– Будет тебе и второй, ты рисуй по тому, что есть или тебе и БТИ среди ночи на ноги поднимать?

– Нет, меня значит можно, а их нельзя, где справедливость? – бурчал себе под нос старый еврей.

– Натаныч, ты меня не зли, я и так злой. Тебе, что нашей компании мало?

– Вашей компании, господин хороший, мне как раз больше, чем достаточно. Я вообще бы предпочел провести эту ночь в одиночестве и в собственной постели, где я, между прочим, и был, пока вы меня не подняли.

– Не бухти, Натаныч, бумаги строчи, – подгонял нотариуса Ковальчук.

Артем сидел на стуле, поддерживаемый с обеих сторон двумя мордоворотами. До него начал доходить смысл происходящего, но ничего толкового не приходило на ум. Эти волкодавы всё равно не выпустят, а за «Бентли» придется расплачиваться. Он не знал, что «Бентли» это еще не всё и ситуация гораздо хуже, чем ему казалось. Нотариус закончил приготовления, дал почитать Ковальчуку, тот кивнул и принтер распечатал документы. Нотариус сложил все документы в стопку, выровнял её о столешницу и вопросительно посмотрел на Григория:

– Как будем подписывать?

– Подведите его к столу, –  показал на Артема Ковальчук.

Бойцы с легкостью подняли Костенко со стула и подтащили к столу нотариуса. Его усадили и пододвинули бумаги. Ковальчук взял ручку из рук нотариуса и вложил её в руку Артему.

– Подписывай, бивень, и считай, что тебе повезло.

Артем навел резкость, пытаясь прочитать документ. Немец его зло толкнул в спину.

– Пиши, давай, баклан, время дорого или тебе помочь, чтоб почки отвалились.

– Не надо грубости, господа, – скривился нотариус.

– Извините, Михаил Натанович, – издевательским тоном сказал Ковальчук, – но эта падла, достала неимоверно, так что почки для него за счастье станут. Пиши, тебе говорят, – это уже Артему.

Костенко оглянулся на мордоворотов, стоящих сзади, на Ковальчука, на нотариуса – делать было нечего. Он подписал один экземпляр, затем все остальные.

– Вот и ладушки, – Ковальчук быстро взял документы, просмотрел подписи и передал их нотариусу.

Артем сидел на стуле и на него уже, как ему показалось, никто не обращал внимания. Он захотел встать и тихонько выйти, чтобы не привлекать внимания. Ноги плохо слушались, его остановила рука и голос Ковальчука. Обращался тот правда ни к нему. Для бандита, Артема уже просто не существовало, был какой-то предмет, может быть даже живой, но только предмет, к тому же ненужный.

– Немец и Серый, забирайте этого лоха и сами знаете куда. Можно под лед, а можно в лесок, в снег зароете – весной найдут, сюрприз будет. Только чтобы тихо всё было и не в городе, а я пока с Натанычем, перетру кое-что. Штопор меня заберет.

– Григорий Иванович, может вы, будет решать свои вопросы, где-нибудь в другом месте, а то я уже не знаю, что думать.

– Натаныч, что-то ты сильно много думаешь, подожди, я с тобой еще не кончил. Короче вы меня поняли? – это Григорий снова обратился к своим бойцам, – сделаете дело и по домам.

Артема подхватили под руки, потащили к выходу. От этого неласкового отношения он охнул, левая рука отозвалась резкой болью. Он снова чуть не потерял сознание. Немец сел за руль, Серый затянул Артема на заднее сидение и сел с ним рядом.

Артем баюкал свою больную левую руку, и Серый увидев это, отпустил его, даже отвернулся. Джип медленно тронулся с места, дорога во дворе дома была заметена, просматривалась плохо, было темно. Фонари не горели, а окна домов и подавно, время – за полночь. Впереди, в свете фар, Немец заметил металлические столбы, врытые в асфальт, так делали жильцы домов, ограждая свои дворы от сквозного проезда, и чужие машины не ездили под окнами.  Он выматерился, придется сдавать задним ходом метров пятьдесят, а этого делать совсем не хотелось. В жиденьком свете залепленного снегом фонаря заднего хода дороги почти не было видно.

Немец решил развернуться, по сугробам, под которыми могло быть что угодно. Это было рискованно, но сдавать назад в такой темноте и при такой узкой дороге Немцу не хотелось еще больше. Он уже сутки был на ногах и главным для него, было всё делать как можно быстрее. Машину качнуло, Артем уперся плечом в дверь, ему сразу же вспомнилось, как он однажды ездил с одним знакомым депутатом на охоту в точно таком же «Гелендвагене». Руки вспомнили, где находится и как открывается рычаг защелки двери. Совершенно не соображая, что он  будет делать дальше,  Артем правой, здоровой рукой рванул рычаг и выпал из открывшейся двери в снег.

Видно подустали Серый с Немцем и не ожидали такой прыти от журналиста. Артем же сразу, не раздумывая долго, побежал прочь. Он не думал, откуда взять силы, он просто бежал из этих последних сил. Прошло несколько секунд пока Немец и Серый выскочили из автомобиля. Вокруг была темнота, в снегу, который здесь закончился еще вечером, было видно два десятка следов, бойцы растерялись. Куда бежать, какие следы Костенко? Главное до чего они додумались, это выхватить по пистолету, но в кого стрелять обнаружить не удалось.

Артем добежал до угла дома и повернул, он надеялся за ним скрыться, но оказалось, что он выбежал на плохо освещенную, но проезжую улицу, вдали показались фары авто. Он побежал вдоль по улице, увидел ступеньки и надпись «Нотариальная контора», от страха его бросило в пот. Ему даже показалось, что открывается дверь и выходит нотариус с главным бандитом. Он побежал дальше свернул еще раз за угол, впереди была темнота и безопасность. Он остановился, думая куда рвануть и только теперь понял, что просто оббежал дом вокруг. Впереди в метрах пятидесяти стоял накрененный джип. Немец с Серым размахивали пистолетами, доказывали друг другу, кто из них больше виноват, в том, что сбежал Артем.

Артем остановился, осмотрелся, насколько позволяла темнота, и побежал вдоль стены подальше от бандитов. Он искал хоть какое-то укрытие и вдруг увидал спуск в подвал. Он сбежал  по заснеженным ступеням в углубление, где располагалась дверь. Первой мыслью было просто пересидеть здесь, но он потянул за ручку и дверь открылась. Артему стало совсем плохо, толи его силы иссякли, толи ему стало плохо от того, что приходилось делать выбор заходить в подвал или нет. Подвал мог быть убежищем, но мог стать и ловушкой, из которой нет выхода.

Джип разворачивался, и фары стали светить в сторону схрона Артема, он решительно ступил за порог. Войдя в подвал, он начал ощупывать дверь, чтобы найти ручку и лучше закрыться, но нашел не ручку, а засов, которым видимо часто пользовались, потому что двигался тот очень мягко и легко. Сердце Артема колотилось в грудной клетке, тело болело, стоя за дверью, он прислушивался, что происходит снаружи.

Джип доехал до двери подвала и остановился. В машине происходила перепалка.

– Ты его должен был держать, – наезжал Немец.

– Откуда я знал, что он так сиганет, он был уже, совсем дохлый, – защищался Серый.

– Теперь ты будешь дохлый, если Молот (так между собой бойцы звали Ковальчука) узнает, что ты его упустил.

– Почему только я? Мы его упустили, ты не думай, что краями пройдешь. Если б ты не стал разворачиваться он бы и не выпал.

– Ага, нашел крайнего, – возмутился Немец, но внутренне понимал, что и ему это дело просто так с рук не сойдет.

– Может, давай поищем? – предложил  Серый.

– Где ты его будешь искать, темень вокруг и снегу по колено.

– Зато следы есть.

– Ну, да и ты знаешь, какие его?

– Может он в квартиру какую забежал?

– Ты что придурок, не выкупаешь? Сейчас все подъезды с домофонами или на крайняк с кодовыми замками, как он туда попадет? А, если и попадет, то ты что облаву устраивать будешь? Ментов мигом вызовут.

– И что делать?

– Что делать!? – Немец напряженно думал. – Скажем Молоту, что кончили журналюгу, а сами завтра с утра порыщем тут по нычкам. Может, что и найдем или хоть узнаем. Иначе кранты, Молот нас замочит, обоих.

– А, если Молот спросит, где мы его заныкали?

– Скажем, отвезли в лесок, грохнули и там закопали. Он же не поедет проверять.

– Только надо договориться, одинаково говорить, чтоб он нас не срезал.

– Договоримся.

Немец с Серым поехали по домам. Артем за дверью, услышав, что машина отъезжает, потерял последние силы и упал на шлак лицом вниз, колючие камешки впились ему в щеку.

 

Александра Литовченко, просидев полдня за монитором компьютера, решила выйти прогуляться на свежий воздух. Погода была, конечно, неприятная, сырая, промозглая, но на воздухе все равно дышалось лучше, даже здесь в городе, на улице, по которой постоянно снуют автомобили.

Снег потемнел, в колеях, пробитых машинами, текла талая вода. Весна то наступала оттепелями, то вдруг сдавала свои позиции, отдавая ночи заморозкам и неожиданным снегопадам. Саша шла, тщательно выбирая путь, чтобы не попасть в противные стылые лужи. Казалось, что она очень сосредоточена на этом процессе. На самом деле у неё из головы не выходил Артем Костенко. Прошло более трех недель со времени их последней неожиданной встречи в такси. Несмотря на её просьбу, он так и не позвонил.

Сначала она ждала, потом злилась, ей было обидно, что нею пренебрегают. Потом ей стало его ужасно жалко, она мысленно рисовала ситуации, которые могли объяснить молчание Артема. Конечно, очень тяжело и обидно сменить положение узнаваемого журналиста на существование никому не известного таксиста. Уязвленное чувство самолюбия, злость на окружающих, на весь мир, это можно понять.

Теперь чувство жалости у Саши переросло в чувство страха. Ей казалось, что с ним произошло что-то страшное. Попал в больницу в беспамятстве, или вообще…, о более страшном ей даже не хотелось думать. Думать не хотелось, но мысли постоянно возвращались к смерти.

Она говорила с Семеном Трофимовичем, но тот не поддержал её  переживаний. «Это Артем сам не хочет встречаться. Уязвленное самолюбие, обида на всех, ему лучше побыть одному». Академик считал, что нет никаких причин переживать и тем более его разыскивать.

Саша не успокоилась и через Вадима, внука Семена Трофимовича, а он работал в спецслужбах на высокой должности, попыталась разыскать Артема. По номеру автомобиля ей нашли адрес. Она вчера, набравшись смелости или наглости, поехала к нему домой.

К её  великому удивлению, Александра не только не нашла Костенко, она попала на переезд новых жильцов. В бывшую квартиру Артема вселялись новые люди, приехавшие из Херсона. Адреса, куда уехал старый жилец, они не знали и, как они говорили, даже не видели его, потому что покупали квартиру у риэлтерской фирмы. Всё было очень странно.

Еще более странным ей бы показался вид человека, который вышел из подвала дома расположенного относительно недалеко от того места, где прогуливалась, обходя лужи Саша.

За три недели он отвык от яркого света, в подвале был постоянный полумрак и днем и тем более, ночью. Лицо его было покрыто бородкой с сильной проседью, а волосы отросли и ложились на воротник. Он был очень слаб и с трудом передвигал ноги. За ним из подвала поднялся человек в грязной куртке, ужасного вида башмаках, но в кокетливой зеленой шляпе с узкими полями « а-ля Тироль». Вдвоем они побрели по дороге в сторону супермаркета.

Яркий свет, хотя на улице было пасмурно, резал Артему глаза. Он щурился, рассматривая людей, встречающихся  на пути. Это был его первый «выход в свет» с того злополучного дня. Может быть, и не такого уж злополучного. Его замерзший труп мог сейчас лежать где-нибудь в симпатичном весеннем лесочке. Из подтаявшего сугроба торчали бы только ноги, а переломанная рука так бы никогда и не срослась.

Они брели к супермаркету на поиски средств к выживанию. Для Артема это было занятие непривычное, он только начал проходить «курс молодого бойца» в армии личностей без определенного места жительства, сокращенно бомж. Ситуация была новая, поэтому он со страхом думал о будущем, как же это будет происходить практически, а не о том, что с ним произошло за прошедшие три недели.

Потеряв сознание у двери в подвал, он провалялся там долго. Снаружи войти никто не мог, дверь была закрыта, а был ли кто-нибудь внутри, он не знал, да и знать не мог и даже думать об этом тоже не мог. Он вообще не мог мыслить потому, что больше напоминал хорошо отбитый кусок мяса, готовый к приготовлению для стейка с кровью. Сколько часов или суток он не приходил в сознание этого уже не узнает никто.

Первыми внятными воспоминаниями Артема, был полумрак и склонившаяся над ним физиономия, от которой пахнуло резким перегаром и приторным запахом грязного тела. Сейчас он этого запаха даже не заметил бы, но тогда… Он несколько раз приходил в себя и каждый раз видел над собой это лицо, выплывающее из полумрака, и даже привык к нему.

Поначалу ему не хотелось говорить, даже думать. Он находился в состоянии полубреда, полусна, полубодрствования. Но однажды он пришел в себя в очередной раз и не обнаружил рядом знакомого лица. В подвале господствовал густой полумрак, свет пробивался только из нескольких отверстий в фундаменте дома, значит, на улице был день. За прошедшее время Артем не только потерял счет дням, но и не отличал день от ночи, в подвале постоянно был полумрак.

Его глаза привыкли к темноте, Артем попытался встать, но безуспешно. Как только он приподнял голову, она закружилась, и ему пришлось вернуться в первоначальное положение. Он закашлялся и упал на своё ложе. Артем  попытался ощупать его, это не очень получилось потому, что к левой руке была привязана дощечка, как, будто медицинская шина и эта рука накрепко веревкой прикреплялась к телу. Работала только правая рука. Ложе, представляло собой  груду тряпья, картонных ящиков и досок, составляющих основу этого сооружения.

Длинно заскрипела дверь в глубине подвала, через минуту показался силуэт. Человек нащупал светодиодную аккумуляторную лампу и включил её. Голубоватый свет был не ярким, но достаточным, чтобы рассмотреть вошедшего.

Ничего примечательного в нем не было. Обычный бомж, из необычного в нем было только чисто выбритое лицо. Несмотря на отсутствие щетины,  его нельзя было назвать приятным или симпатичным. Кожа темно-бордового цвета, мешки под мутными глазами и общая опухлость говорили о невоздержанном образе жизни владельца этого лица. Грязная одежда и полуразвалившиеся ботинки завершали образ. Хозяин подвала увидел, что его постоялец смотрит на него.

– Очунял? Ну, наконец-то, я уже и не надеялся. Думал, отойдешь ты, так сказать, в лучший мир. Колбасило тебя сильно. Бредил, руками размахивал, пришлось даже сломанную руку примотать. Где ж тебя так, а? – Артем не ответил, хозяин, не обращая на это внимания, продолжал – Но, слава богу, кроме руки переломов больше нет. Сотрясение только сильное, и простудился ты здорово, может даже воспаление легких. Это, конечно так, предположение,  рентгенов у меня под рукой, извини, нет.

– А ты кто? – наконец спросил Артем.

– Хирург, – просто ответил хозяин подвала.

– Хирург, это что, зовут тебя как?

– Хирургом и зовут.

– Это кличка такая?

– Не кличка, а имя у меня здесь такое, понял? – вызывающе ответил Хирург.

– Понял, – согласился Артем, – а почему Хирург?

– Потому что я и есть хирург, настоящий. Есть такая медицинская специальность, слыхал?

– Слыхал, так ты врач?

– Диплом потерялся где-то, в жизненных бурях и штормах, но здесь он мне, ни к чему.

– Правда, был диплом?

– Был… даже красный. Киевский медицинский институт.

– А чего здесь?

– Судьба, – спокойно ответил Хирург.

– Понятно и давно ты здесь?

– Где?

– В подвале.

– Как считать, наверное, давно, а может недавно. В этом подвале точно недавно, как дом построили, перебрался. Это же дом новый, а вообще давно, хотя это понятие относительное.

– Тепло здесь, не выгоняют?

– Нет, за это не переживай, пока Антоновна работает, не выгонят.

– Кто такая Антоновна?

– У них тут вроде ЖЭКа, управляющая компания, она за старшую.

–  И с чего это она тебя так полюбила?

– Не полюбила, а пожалела, ну и она мне вроде бы, как должна.

– В смысле?

– Помог я ей один раз, хорошо помог.

– Жизнь что ли спас?

– Типа того.

– Оперировал?

– Ну да. Слушай, ты что-то разговорился. Молчал сколько дней, а теперь рот не закрывается. Тебе говорить, кстати, не рекомендуется. Если ты чуть-чуть оклыгал, то это еще не значит, что совсем ожил. Над тобой хорошо поработали, от души. Ну да ладно, чего о плохом вспоминать, ты не думай, я  не спрашиваю кто и за что.

Хирург суетился в углу, что-то доставая из картонного ящика.

– Есть хочешь? – спросил он.

– Нет, – честно ответил Артем.

– Не хочешь, а надо, а то до весны не доживешь. Я тут утром супчик сварганил, сейчас разогрею.

Хирург начал разматывать электрический провод и ушел с ним за стенку. Вернувшись, он установил на кирпичи электрическую плитку и поставил на неё некое подобие кастрюли или котелка.

– Так у тебя здесь электричество есть? – удивился Артем.

–  Есть, но это подпольно. Я тут сам схимичил, Антоновна не знает. Узнает, выгонит сразу, так что ты молчи, если что. У неё условие было: чтобы в подвале никакого огня. Я розетку спрятал и только в крайних случаях подключаюсь, жратвы приготовить, еще чайку нагреть, а фонарь у меня аккумуляторный… без печки зимой бы загнулся. Здесь хоть и тепло, но по улице пока пошатаешься, околеешь и горяченького похлебать хорошо.

– Ты я смотрю не только хирург, но и электрик,  на все руки  мастер.

– Не без этого, моя бывшая жена говорила всем, что у меня золотые руки.

– И где она?

– Кто жена? Не знаю, давно её не видел. Думаю, живет с кем-то,… наверное, хорошо живет. Она баба хваткая.

– Это она тебя на улицу выперла?

– Нет, ты что. Мы с ней развелись полюбовно, официально, всё честь по чести. Квартиру разменяли. Мне однокомнатную – тут недалеко на Оболони, себе она двухкомнатную сообразила.  Я не в обиде, жить было где.

– Почему было, – Артем вспомнил про свою квартиру, – забрали, насильно?

– Нет, сам продал.

– Заставили продать, наверное?

– Нет, просто цену хорошую давали и люди хорошие.

– А жить ты, где собирался?

– Деньги нужны были, – глупо улыбнулся Хирург, – думал, поживу у товарища на даче. Зимой они туда всё равно не приезжали, а так я там живу, вроде бы даже охрана.

– А деньги куда дел?

– Деньги? Ты, что не знаешь куда деньги деваются? Деньги кончились. С работы тогда меня уже выперли, а дачу летом пришлось освободить. Поскитался по рынкам, по другим злачным местам, пока Антоновну не встретил. Она меня сразу и не узнала, – засмеялся Хирург.

– Не мудрено. Ты когда ей операцию делал, наверное, выглядел по-другому.

– Ну да, но всё-таки узнала, с горем пополам. Даже работу предложила.

– Чего ж не пошел?

– Пошел…, только запойный я. Стоит сотку выпить – всё, на десять дней, света белого не вижу. С работы меня, конечно, попросили. Ты когда сюда попал, я тоже в запое был, потому и дверь открытой осталась. Обычно я её запираю, Антоновна ругается, а тут видно был не в силах, не помню ничего. Потом смотрю, кто-то возле двери валяется. Морда разбитая, кровища. Я пьяный, пьяный, а врачебный долг превыше всего. Дотащил тебя до своей лежанки, осмотрел. Лангет на руку из доски соорудил. Лечить мне, конечно, не чем было, но я хоть чаем тебя отпаивал, травки у меня остались кое-какие.

– Спасибо, без тебя я бы точно загнулся.

– Пожалуйста, как говориться, это мой долг.

– Хирург, скажи, а меня никто не искал?

– Искали, поэтому и не спрашиваю, откуда ты и почему у тебя перелом с сотрясением.

– Мордовороты в черных куртках?

– Они самые, но Антоновну на арапа не возьмешь. Погнала она бандюков, с тех пор больше я их тут не видел. А ты сам не из ихних будешь?

– Нет, я таксист. Разбил дорогую машину, очень дорогую – «Бентли». Они у меня квартиру отобрали, хотели вообще убить, но повезло, сбежал.

– Понятное дело, не ты первый не ты последний. Стало быть, жить тебе тоже негде?

– Негде.

– А машина твоя где?

– Не знаю, может там, на Дарнице и стоит до сих пор, хотя нет, её, конечно, гаишники давно уже забрали к себе на штраф-площадку.

Потом Хирург кормил Артема супом, как младенца с ложечки. С координацией были проблемы, видно «хорошо» досталось ему по голове. После того, как Артем пришел в себя, прошло немало времени, пока он смог самостоятельно подниматься. Голова кружилась, руки, и ноги не слушались. Хирург терпеливо ухаживал за ним, это было нелегко в условиях подвала, к тому же он был не только сиделкой, но и единственным добытчиком.

 Обычно Хирург, уходил утром на промысел, возвращался к вечеру. Почти всегда возвращался с какой-либо добычей. Чаще всего это была еда, иногда одежда, иногда он приносил какой-то, с точки зрения Артема, хлам и аккуратно складывал под стеночкой.  Периодически хлам выносился, видимо с целью сбыта или обмена. У него даже водились деньги. Артем видел в его руках суммы, которые намного превышали стоимость бутылки алкоголя.  Однако Хирург ни разу не сорвался в штопор и не запил, хотя иногда и приходил навеселе. Он был немногословен, как впрочем, и Артем. Однажды  принес в подвал журналы. Хирург отдал их Артему, но приказал беречься и пользоваться фонарем для чтения аккуратно.

– Почитай, вот, журналы, конечно, несвежие, но всё равно развлечение. Только следи, если кто-нибудь войдет в подвал, фонарь сразу выключай. Антоновна не знает, что ты здесь, а если увидит днем свет, сразу поймет, что кроме меня еще кто-то в подвале появился. Она этого не одобрит, выгонит нас обоих. Антоновна и так рискует, что я здесь живу. Если не дай бог, начальство узнает, что она разрешает бомжу в подвале жить, не сносить ей головы. Тогда и мы полетим отсюда.

– Понятно, буду осторожен, а за журналы спасибо. Я тут от безделья начинаю тихо сходить с ума.

Артем стал просматривать прессу и сразу наткнулся на журнал, в котором была напечатана злополучная статья о глобальном потеплении. В конце стояла подпись – Пичкур. Артем зло выругался.

– Кого это ты там «незлым тихим» поминаешь? – поинтересовался Хирург.

– Статью знакомую нашел.

– И что? –  Хирург чистил картошку, которую раздобыл сегодня.

– Под этой статьей должна была стоять моя фамилия.

– Что ты написал, а подписали другой фамилией? Так ты же говорил, что таксист?

– Таксистом я стал недавно, а до этого был журналистом, между прочим, довольно известным. Костенко Артем, не слышал?

– Как не слышал, слышал, конечно, то-то смотрю, личность мне твоя знакома. Правда, подрихтовали тебе физиономию со знанием дела, узнать мудрено. Так о чем статейка?

– О Киотском протоколе, глобальное потепление.

– Почему же поставили другую фамилию, если статья твоя? Провинился чем перед начальством?

– В том-то и дело, что статья не моя. Я написал другую статью, только она руководству не понравилась, а тот, что подписался под статьей, он написал так, как было заказано.

– Ясно, короче, кинули тебя.

– С этого собственно всё и началось. Я хотел написать, как оно было на самом деле,  а это оказалось никому не нужным, поэтому я и ушел в таксисты.

– Круто. Сам ушел или ушли?  Я, например, бухал здорово, начальство не выдержало и предложило по собственному желанию. Сначала вроде бы всё было под контролем, а потом и не заметил, что уже не могу остановиться. Пил до работы, на работе, после работы, короче выгнали меня, но по-человечески. Вообще у нас работа такая, что без этого, – Хирург щелкнул пальцем по горлу, – иногда просто не обойдешься. Когда у человека в ливере пару часов покопаешься, очень тянет рюмаху, другую пропустить. А, если еще помрет кто, прямо на столе, нервы в разнос. Неприятность немалая по работе и тяжесть на душе, если даже знаешь, что сделал всё, что мог. Это только говорят, что врачи привыкают к тому, что каждый день видят болезни и смерть, на самом деле не совсем это так. К чему-то привыкаешь, а к чему-то никак, а водочка она расслабляет. Да разве я один такой, много нашего брата к наркологам попало и еще попадет.

– Понимаю, я бы точно спился, наверное, еще раньше.

– Молодой ишо спиваться, я тебя лет на двадцать старше.

– Нестарый, конечно, но цистерну уже, пожалуй, выпил. У нас ведь тоже работа неравная, всё время гонки. Постоянно с кем-то или с чем-то соревнуешься, но очень интересно.

– Если так интересно, чего же в таксисты сбежал? – хмыкнул Хирург.

– Я не сбежал…, хотя может и сбежал. Сначала затравили меня, а потом я  вдруг понял, что даже, если и напишешь что-то интересное, правильное, всё равно никому это не нужно. Хозяевам не нужно потому, что для них не правда, главное, а деньги рубить, читателям тоже. На фиг им правда, им лучше сплетни почитать: кто с кем спит, кто оскандалился. У нас народ такой, пожрать, выпить и в койку, других интересов не имеет. Нет еще минут десять у телевизора какую-нибудь муть голубую посмотреть. Сплошные маргиналы.

– Ты тоже?

– В смысле?

– В смысле маргинал, ну, если у нас народ такой – все маргиналы, то и ты тоже?

Артем удивленно посмотрел на Хирурга.

– Хирург, а ты хоть знаешь, что такое маргинал? Не хочу тебя обижать, ты мне жизнь спас, но ты и есть самый настоящий маргинал.

– Я?  Наверное. Я действительно вне социальной структуры, но и ты вероятнее всего к этой группе относишься, раз тебя общество отвергает. Маргинал это кто? Это человек стоящий за границей социума, он вне культурной парадигмы.

У Артема отпала челюсть. Он действительно от удивления открыл рот.

– Хирург, это кто сейчас со мной разговаривал? – улыбнулся Артем, впервые за последнее время.

– Я, вот видишь, ты убедился, что вокруг тебя не только дебилы, даже если это бомжи.

– Ну, удивил, так удивил. Ты откуда слова такие знаешь, парадигма, граница социума?

– Читал и читаю. Я всегда много читал, еще, когда ты под стол пешком ходил. Сейчас тоже стараюсь, тут в округе офисов разных пруд пруди. Меня Антоновна к некоторым подрядила, неофициально, конечно. Убираюсь я возле их парадных. Подмести там, лед сколоть зимой, урны у подъезда вытряхнуть, из офисов мусор отнести. В офис меня, конечно, не пускают, но прессу отработанную мне отдают. Что интересно, я читаю, остальное в макулатуру сдаю, тоже копейка. Я, таким образом, пытаюсь хоть на границе социума оставаться, а не за границей. Ты думаешь, для чего я через день рожу себе скоблю? Тоже для самодисциплины. Салон красоты тут неподалеку, хозяин – дедушка, старый такой парикмахер, отдал мне из своих запасов бритву опасную, такой еще Котовский брился. Я ею себе фейс и полирую, а так бы совсем опустился и отупел. Хотя, конечно, и сейчас чуть выше плинтуса, но всё равно, важна тенденция – не опускаться ниже.

– Да, Хирург, убил ты меня наповал, и тут философы! Даже среди нищих бомжей!

– Ну, нищие…, Диоген тоже был нищим.

– Он был нищим принципиально, а ты по воле обстоятельств или по собственной слабости. Я не прав?

– Кто его знает, кто из нас более принципиальный. Ты сейчас тоже не на вершине успеха. Можно сказать, что попал сюда случайно, а, если подумать, то может быть и не случайно?

– Если подумать? – Артем нахмурился, – если подумать, то всё, что с нами происходит, происходит не случайно.

– Вот именно, каждый человек сам определяет свой путь и каждый человек игрушка в море обстоятельств.

– Ты прав, только одни преодолевают эти обстоятельства, а другие прогибаются под их грузом.

– Определить степень вины человека в том, что он оказался в каком-то нехорошем положении трудно потому, что чаще всего мы не знаем, какая в этом доля обстоятельств, а какая – его личная вина.

– Так можно оправдать любого.

– А если и любого, что в этом плохого? Еще в Библии, в Евангелии от Матфея сказано: «Не судите, да не судимы будете». То есть не осуждайте оступившихся, если сами не лишены эгоизма и избыточного самолюбия.

– На что это ты намекаешь?

– Ты осуждаешь наше, как ты сказал, маргинальное общество, при этом себя к нему не относишь, хотя сам оказался, – Хирург демонстративно осмотрелся, – там, где оказался. Ты прав, что очень многих людей можно отнести к маргиналам. Они действительно малограмотны и не соответствуют высоким культурным стандартам общества, но осуждать их за это… как говорится, смотрите изложенное выше: «Не судите, да не судимы будете». Какая доля их личной вины в том, что они находятся в таком положении?

– Значит надо их превозносить, как при коммунистах превозносили пролетариат?

– Нет, но и осуждать их и тем более пренебрегать ими нельзя. Как говорили еще в древности: «Худших всегда большинство», так что то, что таких людей много не удивительно.

– Ты сам, только что сказал «худших». По-твоему «худшее» нельзя осуждать или с ним не нужно бороться?

– Осуждать? Ты когда-нибудь видел, чтобы от осуждения кто-нибудь перевоспитывался? Бороться можно, но тоже, смотря как. Если ты будешь наших маргиналов постоянно обличать с трибун, из телевизора, со страниц книжек и газет, то что, ты думаешь, они начнут зачитываться Достоевским, думать о том, как лучше обустроить родную страну? Да им до лампочки всё, что ты скажешь плохого о них, кстати, как и хорошего.

– Ты так говоришь, как будто у тебя есть готовый рецепт. Чего ж ты сейчас здесь в подвале, а не в Верховной Раде?

– Рецепт есть, а не в Верховной Раде я потому, что одно дело знать, а другое дело делать. Ленив я и склонен к избыточному поглощению алкоголя.

– Я себя ленивым не считаю, может, поделишься рецептом.

– В Верховную Раду ты тоже вряд ли пройдешь, но поделиться можно. Хотя, чего тут делиться, ты этот рецепт и сам знаешь. Надо по одному по два, по три выдергивать из этого маргинального сообщества людей, обучать их, перевоспитывать, делать из них нормальных культурных личностей. Чтобы уговорить толпу, надо уговорить сначала нескольких из неё.

– Это мы в школе проходили, девятнадцатый век, народничество. Дайте народу образование и народ преобразиться. Дали и где же оно преобразование?

– А какое ты хотел преобразование? Маргиналы были и будут всегда так устроено общество, как есть гарнир и основное блюдо. Разница только в уровне. Маргиналы при царизме, например, не имели даже личной свободы, были поголовно неграмотными, а нынешние – это формально независимые граждане и все имеют, хоть какое-то, опять же формальное, но образование. Общего у них то, что ни первые при царском режиме, ни вторые, при режиме демократическом, не воспринимают идей передовых. Они за границей сообществ, которые определяют культурное лицо всего социума.

– И что делать, как донести до них свет истины, как её защитить от посягательств, тех же маргиналов и тех, кто называет себя элитой? – спросил Артем, в его голосе явно сквозила ирония.

– Зачем защищать истину? – ничуть не смутился Хирург.– Она не требует защиты. Она всё равно проявится и победит, на то она и истина. И доносить её до тех, о которых ты говоришь не надо, бесполезное это занятие, тем более защищать маргиналов от элиты. Правда, надо уточнить, что такое элита. Далеко не всех, кто к ней себя причисляет, можно отнести к элите. Скорее нищего философа, можно отнести к элите, чем большинство чиновников и богачей.

– А, я понял, делать ничего не надо, просто зарыться в грязный подвал и упиваться своей мудростью.

– Я этого не сказал. Мой путь не образец пути философа, хотя как знать, может быть и в этом тоже есть смысл. Карл Маркс говорил: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы его изменить», но не факт, что объяснить мир менее важно, чем его изменить. Последнее проистекает из первого.

Такие словесные схватки стали постоянными между Хирургом и Артемом. Артем злился и критиковал, Хирург спокойно отстаивал свою странную, но иногда очень убедительную позицию. До драки дело не доходило, но иногда после бурных взаимных обвинений они ужасно обижались друг на друга, но надолго обиды не хватало. Они нуждались в этом общении.

 

 

Жизнь не философия, она диктует свои прозаические, низменные требования. После того, как Артем стал передвигаться настолько уверенно, что его можно было вывести в свет, Хирург сделал первую ознакомительную экскурсию в зазеркалье цивилизованной жизни. Они обошли почти все злачные места, откуда Хирург добывал средства к существованию.  Это был рынок, несколько магазинов, офисы предприятий, правда, товарищи по бездомной жизни не заходили в парадные входы, а с заднего крыльца, не брезговал Хирург и мусорными баками, но, как он подчеркнул, это не главный источник дохода, а запасной.

Артем был, еще очень слаб, и работать не мог. Он с трудом успевал за Хирургом, хотя и тот не был рекордсменом по спортивной ходьбе.  Артему требовались частые остановки для отдыха, Хирург относился с пониманием, но не давал ему рассиживаться. Оказывается и для бомжа время – деньги. За день им необходимо было посетить не одну точку.  На рынке, Хирург раздобыл овощей из тех, что выбрасывают в отходы. Он пошутил: «Процент на усушку, утруску – продавцам убыток, а нам польза». В магазине он помог что-то разгрузить, ему обломился небольшой пакет с едой. После уборки перед офисом грязного снега, ему даже заплатили деньги и отдали целый тюк макулатуры, которую они с Артемом тут же снесли в приемный пункт, за что получили свои копейки.  По дороге Хирург подбирал и складывал в свою объемную сумку попавшиеся на глаза бутылки. Каждую он придирчиво осматривал,  называя это госприемкой, и только после  этого, подходящие отправлял в сумку.

В течение дня он постоянно обучал Артема, что, как и где нужно делать. Каждую бутылку он характеризовал, объяснял, какую из них примут, сколько дадут, если бутылка была совсем негодная в приемку, Хирург объяснял почему. Кроме практики жизни бомжа, он объяснял Артему и её философию.

– Воровать, конечно, можно, но надо знать где. Не дай бог возле офиса уворуешь, хоть спичку. Выгонят и больше на пушечный выстрел не подпустят, еще охрана может пендюлей надавать, на рынке понемногу можно, там все воруют.

– А, если поймают? – интересовался Артем.

– Если поймают? – хитро улыбнулся Хирург. – По-разному. Могут по голове надавать, могут просто накричать, но с рынка всё равно не выгонят, тут все такие.

Артем в который раз обшарил свои карманы. Из куртки бандиты вытряхнули всё: телефон, портмоне, документы. В карманах джинсов Артем обычно ничего не носил. Сегодня, когда он слонялся целый день за Хирургом, от безделья Артем в очередной раз проверил содержимое карманов, точнее, отсутствие содержимого. Он прощупал карманы куртки, полез в карманы брюк и вдруг обнаружил там монету, целый полтинник и маленький картонный кусочек. Он завалялся в переднем кармане брюк и за то время, пока Артем отлеживался после побоев и полученных травм, измялся и потерся.

Артем расправил его на колене, это была визитная карточка: «Литовченко Александра Игоревна». Указаны телефоны и адрес электронной почты. У него стало тепло на душе, он вспомнил её глаза, улыбку и строго сдвинутые брови, когда она говорила: «Помните, я жду вашего звонка». Потом она снова улыбнулась и добавила: «Не пропадайте, ну, пожалуйста». Артем мечтательно задумался: «Как она всё-таки хороша. Нет, не хороша, прекрасна! Надо позвонить, она обрадуется, она ведь говорила, что ждет моего звонка. У Хирурга есть ведь деньги, вот еще полтинник нашелся, надо купить карточку и позвонить из автомата»!

У Артема после таких мыслей сразу улучшилось настроение. Он уже хотел подойти к Хирургу, который о чем-то договаривался с продавщицей из булочной и попросить денег, чтобы купить карточку, но настроение тут, же улетучилось, как только он взглянул на Хирурга.

«Я жду вашего звонка». От кого она ждет звонка? Артем посмотрел на себя, его жалкая скрученная худая фигура отражалась в зеркальном окне магазина. От вот этого типа, больного и грязного  нищего, живущего в подвале,  у которого за душой ни копейки? У которого нет профессии,  а если бы и была, то делать он всё равно ничего не может потому, что физически работать, здоровья у него нет.  Умственный труд ему тоже не под силу, голова не работает, двадцать минут, почитает, она раскалываться начинает.

Артем взял двумя пальцами карточку и аккуратно опустил её в урну. Вместе с Хирургом они небыстро, как только могли, побрели к своему пристанищу.

В подвале Артем улегся на своё лежбище и уставился невидящим взглядом в потолок, он очень устал от сегодняшнего похода. Хирург развернул провод, подключил плитку и стал готовить нехитрый ужин. Усевшись на импровизированную скамейку из кирпичей, он чистил овощи для супа и рассуждал сначала мысленно, про себя, а потом и вслух, обращаясь к Артему:

– А ты знаешь, Артем, я вот сейчас подумал, любое событие имеет несколько значений. Оно одновременно может быть и хорошим и плохим. То, что ты сюда попал, для тебя, естественно, несчастье, а для меня? – Артем промолчал, ему совсем не хотелось разговаривать. Хирург, не услышав ответа, продолжил, – а для меня удача. Раньше я приходил в этот подвал, только затем чтобы поспать и поесть, ну зимой еще погреться, а теперь я иду сюда, как только у меня появляется свободный час. У меня появился интересный собеседник. Мы с тобой спорим, обсуждаем, мыслим, а, как известно, если я мыслю, значит, я живу. Несчастье с тобой вылилось в мою большую удачу, я даже думаю, оно продлило мне жизнь.

– Может быть, – наконец откликнулся Артем, – мою, оно точно укоротило.

– Помнишь, ты говорил, что осуждаешь всех маргиналов?

– Ну, может и говорил, сейчас не осуждаю.

– Вот, твоё мнение изменилось и это правильно. Во-первых, трудно осуждать людей, которым может быть, просто с рождением не повезло. Во-вторых, если говорить о маргиналах, то именно из среды людей, которые в этом обществе являются белыми воронами, отщепенцами и даже отбросами появляется то избыточное разнообразие личностей, которое на пике кризиса решит, жить цивилизации или нет.

– Это бомжи что ли будут решать? По-моему, Хирург, ты несешь бред.

– Отнюдь, уважаемый. Бомжи – это крайний случай цивилизации. Гибнущая цивилизация, а она сейчас, как раз на пути к могиле, порождает много разного люда, который не вписывается в существующий общественный строй. Они до поры до времени незаметны в обществе, они вообще имеют вид идиотов, которые не знают, как жить в той жизни, которая их окружает. Они функционально бесполезны в отживающей системе, они произрастают на периферии материнской системы, как маргинальный элемент. Кстати, никогда новая система не появляется сразу, как более эффективная, чем действующая.  Она становится востребованной только, когда старая система доходит до тупика, когда она теряет устойчивость. Вот тогда эти белые вороны, эти маргиналы прежней системы форсируют разрушение старой системы и становятся функционально необходимыми в новой. Они становятся эволюционными преемниками.

– То, что маргиналы делают революции, это факт известный, но то, что они становятся идеологами новой системы это для меня что-то новое.

– Всё достаточно просто. Ты в понятие маргиналы вкладываешь, только отрицательный смысл. В твоем понимании это бомжи, тупые работяги, наркоманы и прочий преступный элемент. На самом деле речь идет не только об этих, которых я только что перечислил, но и о маргиналах интеллектуалах, которые тоже не укладываются в лекала существующей культуры. То есть речь идет не только о тех, кто отстал от цивилизации, но и о тех, кто её опередил. Новой системе нужны идиоты, которые не могут жить при этой жизни, но знают, как организовать новую. Именно они могут отвести цивилизацию от могилы. Интересно, что часто бывает очень сложно визуально отличить маргинала, который отстал от цивилизации от того, который её опередил.

– Ты хочешь сказать, что новую цивилизацию будут строить никчемные  люди, которые в этой жизни не могут добиться ничего? Кто был никем, тот станет всем? Это мы, по-моему, тоже проходили.

– Да, представь себе, при обострении кризиса, решающим элементом разрушения старой системы и становления новой будут те элементы, которые функционально бесполезны сейчас. Только это не лодыри и бездельники и не малограмотная тупая масса, а те интеллектуалы,  которые не могут быть востребованы сегодня. Сегодня они еще не нужны, понимаешь? Их время – завтра. Если разрушающийся строй способен воспитать в своих глубинах людей, которые способны разрушить его и создать новый, то есть продолжить цивилизацию, то в этом случае человечество выживет.  Это природный закон избыточного разнообразия. Потому оно избыточное, что до определенного времени  определенная часть личностей не нужна обществу, избыток. Это нормально, более того, в этом залог дальнейшей жизни цивилизации.

– Хорошо, черт с тобой, с этим я еще могу согласиться, но разрушать предыдущую систему обязательно? Опять революции, опять кровь, опять агрессия?

– Видишь ли, революция – это только конец старой жизни, но еще не начало новой, как говорил Бердяев: «В революции искупаются грехи прошлого».

– Очень дорогостоящее искупление получается. Море крови, горы трупов, а по-другому нельзя, как-нибудь поцивилизованнее? Всё-таки на дворе не средние века, не восемнадцатый и даже не двадцатый век, хоть чему-то уже можно было научиться?

– Не знаю, хотя думаю, что внешние проявления революций всё-таки с течением времени смягчаются. Уже стали возможными «бархатные» революции, чего не могло быть каких-нибудь пятьдесят лет назад. Как по теории Маркса: «Кризисы неизбежны, но в каждом последующем глубина падения меньше, чем в предыдущем».

– Ты только уточняй, что само падение относительно достигнутого может быть и больше, чем раньше. Просто отметка дна ямы другая, если раньше во время кризиса люди голодали, то теперь до голода, слава богу, не доходит, но относительный уровень жизни снижается катастрофически.

– Конечно, до нынешнего кризиса автомобили покупали все кому не лень, а теперь на проезде в трамвае экономят, но хлеб еще есть за что покупать. Всё течет, всё изменяется. Что там говорить, до Сократа, а это всего две с половиной тысячи лет…

– Конечно, – поддернул Артем Хирурга, – помню, как вчера. Каких-то пятьсот лет до нашей эры.

– В глобальной истории человечества это можно считать, если не вчера, то на прошлой неделе. Не перебивай меня, я мысль теряю, – Хирург укоризненно посмотрел на Артема, одновременно помешивая ложкой в кастрюле. – До Сократа, до так называемого осевого времени, человечество не знало «феномена совести». Не было угрызений, не было морального выбора. Не существовало такой абстракции, как совесть.

– Иди ты? – не поверил Артем.

– Представь себе, есть научные исследования на эту тему, весьма доказательные. Так чего ты хочешь от человека, если у него только относительно недавно совесть появилась, как таковая?

– Можешь добавить, что далеко не у всех человеков.

– Я не говорю о конкретных личностях, я говорю о совести, как о социальном феномене.

– Я понимаю, раньше, до Сократа кого-нибудь пристыдить было невозможно. Как можно пристыдить человека, если он не имеет представления о совести?

– Вот именно, мораль развивается, а с ней глубина социальных кризисов уменьшается.

– Ну да, если у римских императоров, когда они казнили первых христиан, в душе ничего не шевелилось, то во времена Великой французской революции у революционеров, когда они тащили пачками аристократов на гильотину, осадок оставался. Особенно в тот момент, когда туда тащили уже их самих.

– Не знаю, может быть, Робеспьер и не испытывал угрызения совести, у фанатичных революционеров вряд ли такое понятие,  как совесть присутствует. Скорее стыдно было окружающим за такие художества.

– Вот-вот, сам подумай, какая совесть у революционера? Они кроме своей придурочной идеи напакостить всем, ничего не хотят видеть и понимать. Они же фанатики! Все! Понимаешь? Все революционеры – фанатики, и неважно, в каком веке её собираются делать.

– Тем не менее, без революции не обойтись.

– Хреновая у тебя, Хирург, теория. Она не отвечает, как говорили раньше, чаяньям народа. Неужели среди всего обилия твоего избыточного разнообразия не найдется несколько сотен человек, которые могли бы изобразить революцию без затаптывания в грязь миллионов других людей?

– Люди из избыточного разнообразия революций не делают, они могут только помочь добить бывший строй, но не это главное. Революция – результат кризиса, а только благодаря кризисам человечество развивается. Движение к кризису – перманентно. Вопрос не стоит, будет кризис или не будет? Спрашивается, только когда он будет и насколько будет интенсивным. Отношения между человеком и окружающей средой и точно также внутри социума изначально, по определению кризисны. Человечеству в целом, отдельной личности или группе необходимо развиваться, то есть расширять свой ареал, свою зону влияния, свои возможности. А как расширять? Проявлять свою агрессию, которая обязательно приведет к кризису.

– Ну и что!? Обязательно всё ломать через колено?

Во время его последнего залета, Артем схитрил. Уговаривать бросить пить не имело никакого смысла, потому что в это время Хирург терял человеческий облик и соответственно способность мыслить. Поэтому на второй день запоя, Артем просто изъял спиртное из подвала и выгодно сменял на продукты. Не имея под рукой водки, Хирург поболел еще денек, попил водички и досрочно выполз на белый свет.

Артем учился самостоятельно добывать хлеб насущный, Хирург его ввел в круг общения с рыночными торговцами, охранниками из офисов, познакомил даже с Антоновной. По всей видимости, он рассказал историю жизни Костенко, чем разжалобил тучную женщину так, что та сказала, смахнув слезу: «Ладно, пусть живет, если человек несчастный».

Самое интересное, что Артем не чувствовал себя несчастным. У него не атрофировалось чувство стыда, но пропало чувство зависти, а желание жалеть себя появлялось только изредка. Он смирился со своим положением и, хотя он не хотел признаваться самому себе в этом… здесь ему было удобно. Проблемы, если и были, то они были просты: найти еду и теплое сухое место, где можно поспать. На него не давили житейские сложности, которые раньше постоянно отравляли жизнь и первая проблема, где достать денег. Теперь деньги, как таковые, ему вообще не были нужны. Ему нужна была пища, ночлегом он был обеспечен, а еду можно было и не покупать, достать другим способом, натуральным: обменять, украсть. Деньги практически потеряли для него ценность. Однажды осознав это, он испугался. Артем понял, что уже не принадлежит к тому обществу, в котором главная ценность – деньги. Он окончательно понял, что теперь он вообще не принадлежит ни к какому обществу, потому что другого общества, с другими ценностями кроме денег, на Земле не существовало.

 Он понял, что в данный момент его никак невозможно заставить бороться за что угодно, а тем более, идти на баррикады, воевать. Его коэффициент удовлетворения впервые в жизни приближался к единице, а были моменты, что превышал её. Ожидания были меньше, чем то, чем он удовлетворялся в реальной жизни. От ощущения ничтожности своих запросов, он даже перестал  интересоваться женщинами.

Он чувствовал, что сползает в пропасть и, когда становилось особенно плохо, доставал водки и напивался. Так пить, как Хирург он еще не научился, его запой длился всего один день, но тоска и жалость к себе отпускала. Потом он еще целый день болел, видимо, бандиты всё-таки крепко поработали над его внутренними органами, как угрюмо шутил Хирург – ливером.

 Главной отдушиной в этой жизни нулевых запросов были периодические философские посиделки. Возникали они всегда спонтанно из одного единственного слова, потом маховик дискуссии раскручивался, и часто споры заканчивали с рассветом. Сегодня они брели по улице со своими мешками домой в подвал,  Хирург, как обычно, рассуждал.

– Вот как можно почувствовать кризис? – вопрос как будто адресовался Артему, тот только хмыкнул. Он знал, что Хирург часто задает вопрос не для того, чтобы получить ответ, а для связки, своих собственных рассуждений, – по мусору.

– Ты имеешь в виду милиционера? – решил пошутить Артем, глядя на Гаишника, поднявшего полосатую палку.

– Нет, я имею в виду настоящий мусор, отходы – то, что выбрасывают, как ненужное, отработанное, – он потряс своим баулом, в котором позвякивали бутылки.

– И что? – без интереса спросил Костенко.

– Раньше из офисов, какие бутылки выносили? – Артем промолчал, Хирург не ждал ответа. – Раньше выносили бутылки из-под пятнадцатилетнего вискарика, коньячка французского или на худой конец армянского. А сейчас? Банальная водка и шампанское Киевского завода.

– Если бы в кризисах снижение качества потребляемого спиртного было самое страшное, то к ним можно было бы относиться, как лишнему килограмму на животе – неудобно, некрасиво, мешает, но жить можно и очень даже спокойно.

Хирург не обратил внимания на слова Артема и продолжал:

– А знаешь, что самое смешное в кризисах?

– Ты думаешь, в них есть что-то смешное?

– Смешное в них то, что они, как снег в декабре для коммунальных служб. Все разумные люди знают, что кризис будет, знают даже время когда он придет, но обрушивается он неожиданно. К нему никто не готов, как коммунальщики к уборке снега зимой. Мы ждали, ждали зиму, проснулись на улице сугробы по колено, а убирать некому и нечем.

– Наверное, это происходит потому, что те, кто должен бороться с кризисом, не умеют этого делать. Потому что преодоление  каждого кризиса – это преобразование системы, как минимум, а еще чаще слом отработанной. Сломать старую они боятся, а построить новую просто не могут, а привлекать тех, которые могут, не хотят, они их вообще в грош не ставят.

– Многие не верят, что нынешний кризис будет длительным и тяжелым, хотя это можно было предсказать, опираясь на теорию Кондратьева. Ты слышал о его теории больших волн или циклов? – продолжал Хирург, не особенно прислушиваясь к Артему.

– Только слышал и не больше.

– Маркс предсказал, точнее, объяснил цикличность кризисов, Кондратьев выдвинул гипотезу, что кроме «малых» волн кризисов существуют «большие», которые накладываются на малые. В тех случаях, когда пики волн совпадают, наступают самые сильные и продолжительные кризисы. Он кстати предсказал «Великую депрессию» двадцать девятого года. Сейчас, как раз такое же совпадение.

– Я слышал, что теорию Кондратьева далеко не все экономисты признают?

– Да, по многим причинам. Опровергнуть никто не может только Адама Смита и Маркса, а я Адама Смита считаю врагом человечества, хоть его и не могут опровергнуть.

– С чего это вдруг, ты его так окрестил? – удивился Артем, – по-моему, нормальный ученый.

Они дошли до своего подвала и стали сортировать свою сегодняшнюю добычу. У Хирурга ничего не пропадало, даже те бутылки, которые не принимали, он умудрялся сдавать и за это получать приличные деньги. Сегодня они притащили еще и кучу макулатуры. Тут были и газеты и журналы, и даже старые книжки.

– Вот, легок на помине, – Хирург взял в руки книгу, стер с форзаца пыль и показал Артему, – Адам Смит.

– А, твой враг народа.

– Нет, он не просто враг народа, он хуже.

Артем улыбался, пересматривая журналы.

– За что же ты его так невзлюбил?

– За что же любить человека, который фактически обосновал, сделал легитимным стяжательство, он всю жизнь человечеству испортил.

– Интересная трактовка теории Смита.

– А что тут интересного, сам подумай. Смит обосновал доктрину предпринимательства? Да, он сделал легитимным стремление к личной выгоде. Он сделал стяжателей уважаемыми людьми. Он уверил всех, что зарабатывая деньги, ты делаешь для общества благое дело. Деньги стали целью жизни.

– Он просто вывел объективные законы экономики, а деньги всегда были целью жизни, во всяком случае, для подавляющего большинства людей.

– Так-то оно так, только не совсем. Ты не точно формулируешь. До Адама Смита целью были не деньги, а богатство, положение. Улови разницу, не сам процесс зарабатывания денег, а их обретение по праву наследования или как результат войны или даже грабежа. Цель одна, но методы разные. До него никто особо не стремился зарабатывать деньги, только купцы, да и то, они в те времена никогда не принадлежали к сливкам общества, это сейчас все что-то продают, даже президенты и короли. Богатство получали или от отцов или завоеваниями, грабежом. Чувствуешь разницу? Аристократы считали стыдным зарабатывать деньги. Культ зарабатывания денег долго не приживался и, собственно говоря, его окончательно подняли, как знамя, только с образованием Соединенных Штатов. Там не было своей аристократии, не было традиций. Зато в других странах, имеющих глубокую историю, до сих пор существуют рудименты этих старых досмитовских взаимоотношений. В Англии, например, и сейчас, в двадцать первом веке, джентльмен не любит показывать необходимость зарабатывания денег, в обществе это считается не престижным. Иметь деньги престижно, а зарабатывать нет. Как раньше, когда аристократы получали деньги по праву рождения, а не, как результат своей деятельности.

– Ну, и что в этом хорошего? Адам Смит показал, что деньги должны быть у тех, которые их зарабатывают, а не у дармоедов, которым папочка замок завещал.

– Нет, ты не понял, я не за аристократов богачей, я против стяжателей. Смит своим обоснованием, как регулировщик направил весь мир по пути личной корысти. Он наивно полагал, что сумма корысти всех участников рынка позволит стать всему обществу богатым. Общество не стало богатым, а уж отдельные его члены доводились и доводятся сейчас до отчаяния, этими самыми законами рынка, которые так любезны сердцу Адама Смита. Он думал, что самыми богатыми станут самые предприимчивые и самые умные, а стали самые наглые и самые хитрые. Он здорово ошибся и повел по ошибочному пути всех.

– Видишь ли, от того, что Адам Смит написал свои труды, стяжатели не появились, они были, есть и будут. Это природа человеческая такая, человек по своей сути экспансивен и это позволяет ему выживать.

– Согласен, в основе развития лежит нормальная человеческая агрессия, но правила, по которым она применяется, придумывают сами люди и не всегда эти правила верные. Больше ста лет коммунистические правила ходили по всей планете, государство построили и даже не одно, а потом оказалось что?

– Ну и что? – Артем иронично, с ленцой задал Хирургу вопрос.

– А то, ошибочка вышла, не туда, оказывается, пошли и полтора века коту под хвост.

– Человеку свойственно ошибаться.

– Вот именно, а почему тогда ты решил, что Адам Смит не мог ошибаться?

– Вряд ли, его теория получила подтверждение жизнью.

– Ты думаешь? Не уверен. Знаешь, когда знаменитый экономист, нобелевский лауреат Василий Васильевич Леонтьев приехал из Америки к Горбачеву, он ему сказал, что, знаете ли, Михаил Сергеевич, почему лодка вашей экономики не хочет двигаться вперед? У вас есть отличный корабль с крепкой мачтой и парусом, но у вас нет ветра, который бы надувал этот парус. У ваших сограждан нет интереса, нет духа предпринимательства, а это, как раз и есть тот ветер, который несет по волнам экономику.

– Отличный образ, Адам Смит тут причем? – сдвинул плечами Артем.

– А притом, что предприимчивость может быть на разной основе, точнее этот ветер может быть разным. Он утвердил стяжательство, как основу. Он сделал легитимным стремление к личной выгоде. Он сделал стяжателей уважаемыми людьми. Он уверил всех, что зарабатывая деньги, ты делаешь для общества благое дело, благом общества он назвал деньги. Он создал идею, которая стала пагубной, она стала разлагать капиталистическое общество с самого начала.

– Я не помню, кто это сказал, по-моему, Маркс: «Нет ничего более непобедимого, чем идея, время которой пришло». Время идеи пришло, и Смит только материализовал её в своих сочинениях.

– Не так! Время пришло менять отношения, нельзя было дальше развиваться на натуральном хозяйстве, но это не значит, что обязательно нужно было вводить культ стяжательства, – не сдавался Хирург.

– Никто его не вводил, это что, декрет какой-то? Культ был, только Смит обосновал его целесообразность.

– Культа не было, и он наоборот долго приживался, я тебе уже об этом говорил, – горячился Хирург.

– Конечно, сразу новые идеи не кажутся абсолютно верными, а новые взаимоотношения не бывают такими эффективными, как давно существующие. Это нормально.

– Я не об этом! Я о том, что тогда, когда Смит писал, свои работы у человечества был не единственный путь, по которому оно могло пойти. Почему вместо культа стяжательства не мог установиться культ разума?

– Потому что в разуме, наверное, нет того ветра, который двигал бы вперед корабль экономики.

– Ты вообще подумал, что ты сейчас сказал? Разум – это двигатель всего!

– А вот тут ты, как раз неправ. Человеком чаще движут низменные инстинкты, жажда, желание, а разум только в третью или даже в тридцать третью очередь. Человек не настолько разумен, чтобы управлять своими желаниями. Желания управляют ним.

– Значит, стяжательство – это хорошо? – разозлился Хирург.

– Нет, но пока есть, что стяжать, пока от него будет результат, человек вряд ли освободиться от этого качества характера.

– Но когда-то разум должен победить стремление только к личной выгоде? Кризис ведь от чего происходит? Любимые тобой предприниматели, постоянно сокращая издержки производства, сокращают реальную заработную плату до такой степени, что их работники, а именно они являются главными покупателями всего того, что сами производят, уже не могут покупать столько, сколько производят. Товар не продаётся, дохода нет и теперь зарплату платить нечем. Работника увольняют, но товар уже точно никто не купит, потому что откуда же деньги, если главный потребитель ничего не зарабатывает? Ну не идиотизм ли, подумай сам? Если бы предпринимателем двигал не мотив стяжательства, а разум, он должен бы подумать, что сокращать издержки производства нельзя за счет уменьшения доходов главного покупателя – это путь в могилу. Их надо уменьшать за счет внедрения новых технологий, оптимизации процессов, а не за счет тех, которые кормят эти процессы. Но жадность и прибыль застилает глаза, и всё летит к чертям собачим!

– Видишь ли, если бы весь мир состоял из одного производства, вроде одного большого завода. Всего один товар производился и работниками тут же покупался, то было бы наглядно видно, что вот – товар, а вот – работники с их зарплатами, могут они его купить или нет, но реально происходит не так. Не видит предприниматель, что подходит к черте. Ему еще кажется, что можно прижать, урезать, а если он и видит, что медный таз навис, то у него всё равно нет возможностей внедрить новые технологии, потому что их может быть, еще и нет, он-то сам их не разрабатывает. Разум одного отдельного предпринимателя не может сыграть в этом случае решающую роль. Он, может быть, и понимает, что нужно менять технологию, повышать производительность труда, но сделать этого не может.

– Почему же, когда приходит кризис, его, преодолевают именно не за счет снижения издержек, а за счет повышения производительности труда? Значит, появляется возможность? Значит, она всё-таки есть?

– Есть, если появляется, – Артем рассмеялся.

– Чего ты ржешь? Я с тобой на серьёзные темы разговариваю, а он ржет.

– Анекдот вспомнил, Никулин рассказывал когда-то по телевизору. Поймали немцы американца и русского и ведут расстреливать. Но перед расстрелом немецкий офицер заявляет: «Мы немцы, есть гуманная нация, поэтому выполним ваше последнее желание». Американец говорит: «Хочу перед смертью стакан виски», а русский говорит: «Пусть один из ваших солдат даст мне пенделя под зад». Немецкий офицер удивился, но обещание есть обещание. Дали американцу виски, а русскому пенделя. Русский снова просит офицера: «Господин офицер, пусть мне еще разок под зад даст ваш солдат». Не отказал офицер, солдат размахнулся своим огромным сапогом, как даст под зад русскому, тот упал, выбил у этого немца автомат и перестрелял всех фашистов. Бегут они с американцем, тот спрашивает: «Иван, чего ж ты раньше, так не сделал, не перестрелял их всех»? Русский ему на бегу отвечает: «Нам пока под зад не дадут, мы делать ничего не будем». Вот так и с кризисами, и не только для русских. Пока все под зад не получат, никто ничего делать не будет!

– Смешно, если бы не было, так грустно. Где же разум человеческий? Получается мы хуже кроликов, тот хоть не фига не понимает, пищит и в глотку к удаву лезет, а мы понимаем, но тоже лезем.

– Попытки предотвратить нынешний кризис были, правда, делалось это тоже способом, который разумным назвать невозможно. Сейчас многие говорят, что кризис породила американская ипотека и вообще американская кредитная система. На самом деле эти все кредиты были только попыткой, если не уйти от кризиса, то хотя бы его отсрочить. Капиталисты, стремясь к увеличению прибыли, постоянно снижали реальную заработную плату наемных работников, и естественно насупил момент, когда средств для поддержания продаж на рынке у работников уже не хватало. Для поддержания платежеспособности начали выдавать кредиты, которыми покрывали этот дефицит, но реальные доходы продолжали падать и наступил момент, когда платить по кредитам тоже стало нечем. Рынок рухнул, наступил кризис.

– Ну и кто их умными  назовет? Мало того, что кризис бахнул в три раза сильнее, так еще и позагоняли людей в долги, тем самым еще больше усугубив положение.

 

*************************

 

Серый с Немцем многократно обшарили район, где потеряли Костенко. Журналиста нигде не было. Для вида они даже съездили в Пущу-Водицу. Осмотрелись, выбрали подходящее место в лесу, где они, якобы закопали Костенко в снег. Тела они, конечно, не нашли, но Ковальчуку доложили, что, на месте были, а кости, наверное, растащило зверьё. Григорий не очень-то им поверил, но так как больше никто журналистом и документами не интересовался, отложил наказание бойцов до более подходящих времен. Немец с Серым так увлеклись разработкой правдоподобной версии, что сами поверили в то, что тело Костенко, замороженное в снегу, досталось бродячим собакам или лисицам, обитающим в зарослях Пущи-Водицы.

Семаго тоже не терял времени даром. Его настойчивые ухаживания за Ларисой Кульчицкой постепенно растапливали лед в сердце дочки олигарха. Лариса своим глубоким аналитическим умом понимала, что Валерий Николаевич в первую очередь добивался не её самой, а капиталов её батюшки, но постепенно она стала думать о нём не с безразличием, а с улыбкой и даже симпатией.

В обществе заметили настойчивые ухаживания Семаго и тут же посыпались слухи. Ларисе относилась к ним спокойно, но ей было приятно, что за ней ухаживает такой известный, богатый к тому, же обладающий совсем недурной внешностью мужчина, хотя конечно, он немолод. Многие из её подруг были бы счастливы, если бы им сам Семаго оказывал такие знаки внимания.

 Конечно, Лариса была не «многие» и к тому же она, наконец, поняла, насколько сильно любила Артема. Но Артем исчез из её жизни, и женщина понимала, что навсегда. Лариса ни разу не поинтересовалась его судьбой, она вычеркнула его из своей жизни, остался только шрам на тонкой коже её женской души. Шрамы рубцуются и постепенно становятся всё менее заметными.

Постоянство и настойчивость Валерия Николаевича приносили свои плоды. Их возможная связь не казалась Ларисе уже полным абсурдом, как полгода назад. Она всё чаще принимала его приглашения на различные модные тусовки, концерты, приёмы, но никаких интимных отношений между ними не было. В то, что это платонические отношения не верил никто, но это было именно так.

Сам Семаго воспринимал установившуюся между ним и Ларисой связь, как нечто непонятное для себя. Светский лев и платоническая любовь – это нонсенс. Тем не менее, он всё чаще ловил себя на том, что Лариса для него не только объект бизнес проекта, но и нечто большее.

Как мужчина, он желал её физически, и это было понятно. Красивая молодая женщина с непревзойденной фигурой…, но после многократных встреч с Семаго понял, что она ему интересна не только, как предмет плотских вожделений. Она ему была интересна, как женщина в полном понимании этого слова. Он открыл для себя её внутренний мир и начал осознавать, что это та женщина, которая его притягивает и не только физиологически. Их точки зрения часто совпадали, их интересы пересекались, они на мир смотрели под одним углом зрения. К этой общности примешивалось физическое влечение.

Поэтому, когда однажды на открытии выставки в Арт-Арсенале, Валерий Николаевич подал руку Ларисе и между ними проскочил разряд статического электричества, они понимающе улыбнулись друг другу. У олигарха свело скулы от желания. Ротовая полость наполнилась слюной, как будто он хотел не рухнуть с нею в постель, а съесть её, как сладкое кремовое пирожное.

Он самопроизвольно сжал кисть её руки, и она почувствовала, что мужчина едва сдерживается. Вокруг была толпа людей, и только это спасало Ларису от его животного влечения. Семаго пробивала мелкая дрожь, и он принимал ответ со стороны тела женщины. Она была обворожительна в своём длинном обтягивающем, как кожа змеи, вечернем платье. Совершенно открытые плечи и глубокое декольте завершали впечатление. Просто так наблюдать это тело рядом с собой было физически невыносимо. От напряжения у него на лбу выступила испарина.

Семаго наклонился к ушку Ларисы и сказал:

– Ларочка, я на эти рожи смотреть не могу, а ты сегодня так неотразима. Поедем куда-нибудь отдохнем, посидим или …, – он натолкнулся на её взгляд и понял, что «или» это мало, сегодня он может получить от неё всё.

– Валера, это неудобно, мы только приехали, нас могут не правильно понять.

– К черту понимание! – Семаго снова сглотнул обильно выделявшуюся слюну, – я тебя умоляю, поехали…

Лариса с улыбкой кивнула. Они начали целоваться еще в лимузине. Он покрывал её лицо и плечи поцелуями и ему было также хорошо, как тогда, когда он на крыше общался со своими цветочками. До кровати он донес её на руках. Это было невообразимо, романтика и Семаго – несовместимые вещи. Она выпорхнула из своего платья сама, а он дрожащими руками освободил её от невесомых трусиков. Его била мелкая дрожь, как пятнадцатилетнего юнца, а ощущения от обладания женщиной были настолько сильны, что он был на грани потери сознания.

Когда всё произошло, они лежали на спине рядом, взявшись за руки и молча, смотрели в потолок. Это был один из тех счастливых моментов, которые изредка случаются у людей.

На следующий день они объявили, что вместе едут в круиз по фьордам Норвегии. Папа Кульчицкий, который не вмешивался в процесс и только со стороны наблюдал за ухаживаниями своего бизнес партнера, с облегчением вздохнул.

 

 

Пока Лариса и Семаго любовались каменистыми красотами холодных фьордов, Хирург с Артемом задыхались в городской жаре. Даже в подвале было очень жарко. В конце июня нагрянул прямо-таки августовский зной, асфальт плавился под ботинками, по спине постоянно катились капли пота. Тело от этого невыносимо чесалось, но Артем нашел выход – почти каждый день он ходил купаться на Днепр. Хирург категорически отказывался составить ему компанию, упрямо не соглашаясь даже выйти на берег, подышать свежим речным воздухом. В последнее время он вообще ходил хмурым, погруженным в себя и всё чаще впадал в запои. Ухищрения Артема не помогали, Хирург научился прятать бутылки со спиртным от Артема, и длительность запоев доходила до недели, на четвертый-пятый день ему хватало нескольких глотков, чтобы снова погрузиться в «нирвану».

Сегодня Артем тоже сходил на реку, искупался. После зимы он ни разу не принимал душ или ванную, только купание в реке, кое-как заменяло ему заботу о гигиене. На берегу, он выбирал безлюдные места. Это было небезопасно, потому что вокруг раскинулась промзона, и можно было элементарно травмироваться, в воде было полно металлических предметов и бетонных глыб. Появляться в своем нынешнем виде на обычный пляж он не хотел, там было нормальное, чистое общество, его же донимали всякие ползучие и кусающие.  В реке он стирал свою одежду, это приносило хоть какое-то временное облегчение и позволяло с переменным успехом бороться с живностью прочно обосновавшейся на его теле и одежде.

 У Хирурга шел третий день запоя. Утром Артем порыскал по углам, даже покопался в шлаке, ничего не нашел. Возможно, водка уже закончилась или Хирург её слишком хорошо припрятал. Артему здорово надоело это занятие – спасение соседа по подвалу от запоя. Но,  как только его рассудок заслоняла злость, он тут, же вспоминал, как Хирург ухаживал за ним, когда он умирал зимой. Злость отпускала, и Артем снова делал всё для того, чтобы Хирург меньше пил.

Спустившись в подвал после похода на Днепр, Артем застал его лежащим с открытыми глазами. Хирург был почти трезв, алкогольные запасы действительно закончились, он лежал не шевелясь. В такие часы ему было особенно плохо, он старался делать как можно меньше движений. Даже когда он подносил ко рту бутылку с водой, ему казалось, что всё тело наливается болью.

Артем установил электроплитку, растянул провод, стал готовить нехитрый супчик. По подвалу разнесся аппетитный запах, Хирург перевернулся набок.

– Хоть пару ложек попробуешь? – спросил Артем просительно осуждающе.

– Не знаю, наверное, нет… я водички.

– Слушай, ну что ж ты так над собой издеваешься? – завел порядком надоевший разговор Артем.

– Я не издеваюсь, – чуть слышным голосом ответил Хирург, – это моя реакция на действительность.

– Ну и кому нужна такая реакция?

– Каждый выбирает свою, я выбрал такую. Вообще-то согласно классификации Анри Мари Лабори человек может выбирать только из четырех вариантов реакций. Бернар Вебер в «Империи ангелов» вспоминает его книгу «Похвала бегству» и виды человеческого поведения. Для меня Лабори в первую очередь хирург, кардиолог и только потом психолог, психиатр. Его открытия в этих областях, мне кажутся, более весомыми.

Хирург снова повернулся и замолчал на несколько секунд что-то, обдумывая. Артем не поддерживал разговор. Хирург продолжил свои размышления вслух:

– Вербер говорит только о трех вариантах поведенческих реакция: о поведении борьбы, бегства и поведении торможения, которое он называет поведением «ничего не делать». Есть еще поведение потребления, когда человек утоляет свои фундаментальные потребности: в еде, утолении жажды, сексе. Он опустил этот вид поведения, видимо, потому что человек в этом случае не стоит перед выбором. Если у тебя проблема в том, что ты хочешь есть, у тебя нет выбора – ты должен есть. Из трех других видов реакций человек вынужден выбирать. На любую ситуацию, требующую реакции,  можно отвечать по-разному.

– Ты предпочитаешь ничего не делать, – хмыкнул Артем.

– Нет, я как раз предпочитаю бегство, хотя большинство людей предпочитают ничего не делать. Им кажется, что так будет лучше. С одной стороны они боятся борьбы, с другой они даже неспособны к побегу.

– Но надо ведь, хотя бы попробовать побороться, – голос Артема не был уверенным, а скорее виноватым. Внутренний голос говорил: «На себя посмотри».

– Зачем пробовать? – голос Хирурга окреп. – Борьба несвойственна человеку, он всегда испытывает дискомфорт от борьбы. Более того, человек, который посвятил свою жизнь борьбе и наконец, достиг победы чаще всего несчастнейшее существо. Он не знает, что делать дальше. Он испытывает дискомфорт от победы. Вот поэтому для многих революционеров важна не победа революции, а сам процесс. Они боятся победы, потому что за ней стоит непонятная неизвестность. Процесс – всё, цель – ничто.

– Борьбой занимаются не только революционеры. Все люди практического действия постоянно борются с обстоятельствами. Спасатели, менеджеры, политики, врачи, наконец, все они борются.

– Только для каждого из них победа интересна исключительно в том случае, когда за ней следует новая борьба. Борьба, конечно, самая естественная реакция на преграду. На удар ты отвечаешь ударом и, казалось бы, обретаешь уверенность, но этим раскручиваешь свою агрессию и в результате всё равно нарвешься на удар, который тебя свалит. Гораздо производительнее реакция бегства, кстати, именно она сделала человека человеком. Убегая, человек сохраняет себя.

– Твоё алкогольное бегство тебя не сохраняет, а совсем наоборот.

– Алкогольное да, но оно только грань в общем состоянии бегства. Алкоголь, наркотики, антидепрессанты – это плохо, но бегство от испытаний может быть и другим, например, творческим.

– Убегая от действительности, ты никогда не достигнешь цели. Как можно достичь цели, если бежишь в противоположном направлении?

– Можно. Уходя от прямого решения проблемы, творческие люди находят решения, которые никогда не найдут, те, которые занимаются борьбой.

– Ты хочешь сказать – каждому своё?

– Да, без борьбы нет победы, но как бороться знают те, кто смог избежать борьбы и самое главное, они знают, что делать после того, когда настала победа.

– Выбери тогда какой-нибудь менее болезненный путь бегства, чем алкогольный, а то так и до беды недалеко.

– Не каркайте, сударь. Каждому из нас суждено прожить ровно столько сколько суждено.

– Не знал, что ты фаталист.

– В судьбе каждого человека есть своя фатальность. Иногда он нею управляет, иногда нет. Фатальный конец бывает не только у людей, которые избирают реакцию бегства. Для Наполеона тоже конец его карьеры был фатальным. Он шел к своему Ватерлоо, как кролик в пасть удаву. Он не мог побеждать вечно, а не воевать тоже не мог. Между прочим, не только потому, что сам этого очень хотел, все люди, которые его окружали, не понимали, как может быть по-другому. Даже, если предположить невозможное – он отказался бы от борьбы, окружение заставило бы его вернуться к ней.

– Твоё окружение это я. Я не заставляю тебя пить запоями.

– Причем тут ты, если бы, только ты был моим окружением, я бы стал главным трезвенником страны. Меня окружает не только настоящее, но и прошлое. Меня окружают мои глупости и неиспользованные возможности. Я бы мог смириться с настоящим, если бы не было прошлого.

Хирург отказался от приготовленного Артемом супчика, отвернулся к стене и замолчал. Артем прямо из котелка похлебал варево, аккуратно облизал, затем тщательно тряпкой вытер ложку. Хирург молчал, отвернувшись к стене. Делать было нечего, Артем умостился на своей импровизированной кровати, выключил фонарь.

Ночь была неспокойной. Артем часто просыпался, на улице лил наконец-то ливень, и даже гремела гроза. Хирург храпел, хрипел и стонал. От бессонницы у Артема разболелась голова, и утром он долго не хотел вставать. После дождливой ночи, так и не принесшей долгожданной прохлады, небо расчистилось  и выглянуло солнце. Сквозь вентиляционные отверстия в фундаменте проскальзывали теплые лучи, насыщенные влагой.

 Надо было вставать и идти на промысел. Запой Хирурга всегда наносил ощутимый ущерб притоку харчей и прочих необходимых вещей в казну. Казной они называли их общее имущество, хранимое здесь же в подвале. Хирург всё еще спал, но запой уже закончился и Артем надеялся, что хотя бы сегодня тот выползет на улицу. На завтрак осталась еще картошка, лук, хлеб и даже два яйца. Артем выложил всё это на фанерку, которая обычно служила им столом, и установил плитку. На плитку поставил чайник, чтобы нагреть чаю. Хирург не собирался вставать, тихо лежал на своей лежанке. Артем позвал его, потом потряс за плечо. От прикосновения Хирург перевернулся на спину и уставился невидящим взглядом в потолок.

У Артема холодная рука сжала желудок, если бы там что-то было его бы, наверное, вырвало. Рука перебралась к сердцу и стала сжимать его сильнее и сильнее, Артему не хватало воздуха. Он не мог вздохнуть и оторвать глаз от остановившегося взгляда Хирурга. Застывший Артём просидел так несколько минут не в силах пошевелить даже пальцем. Ледяная рука немного отпустила сердце и воздух с трудом, но стал поступать в легкие.

Хирург умер, тихо во сне. Артема охватил ужас, он никогда так не боялся, даже, когда его убивали бандиты. Из глаз текли слезы, но плакать он не мог. Ему хотелось кричать, выть, но и этого он не делал. Он, молча, сидел уставившись в застывшее лицо Хирурга. Артем замер, ничто не двигалось в его теле, только слезы медленно скатывались по щекам и противно щекотали кожу.

В глубине мозга шевелилась мысль: «Надо закрыть ему глаза», но он объятый страхом не мог протянуть руку, чтобы это сделать. Никогда раньше Артем не оставался один на один с мертвым человеком. Сейчас он никак не мог понять и поверить, что неживое тело, что сейчас лежит перед ним – это тот же человек, тот же Хирург, с которым он разговаривал всего несколько часов назад.

В сердце больно кольнуло: «Это всё! Больше ничего в этой жизни для меня  не будет, больше никто меня на этом свете не держит». У него никогда раньше не было таких потерь. Хотя, казалось бы, кто он был ему? Так коллега по несчастью, но ощущение утраты было настолько велико, что если бы ему пришлось описать чувство, он бы никогда не смог это сделать. Только теперь он понял, что Хирург был для него главной опорой и защитой от окружающей действительности. Он всегда был уверен, что, если он сам не будет знать, как поступить, Хирург подскажет, поможет, сделает за него. Чувство одиночества и незащищенности заполнило всё сердце и мозг Артёма.

Через какое-то время ступор начал проходить, паника отступила. Артем так и не смог протянуть руку и закрыть Хирургу глаза, но встал с коленей и начал соображать. Человека надо похоронить, сделать всё возможное, чтобы его не зарыли, как собаку. Странно, он даже не знает его настоящего имени. Ничего, на могиле он напишет Хирург, с большой буквы. Он и вправду был человеком с большой буквы, хоть и стал алкоголиком и бомжем.

Артем вышел из подвала и почти бегом поспешил к Антоновне. О ней он вспомнил в первую очередь. Она сделала для Хирурга столько доброго. Неужели откажется помочь ему в последний раз?

Артем бежал трусцой, быстрее не получалось, его водило из стороны в сторону. Антоновна стояла у подъезда дома, наблюдала за тем, как рабочие занимались цветами на клумбе. Она заметила его еще издали и недовольно нахмурилась. Артем подбежал к ней и несколько секунд молчал, от бега он задыхался.

– Чего тебе, ты что пьяный? – первой начала Антоновна.

– Совсем нет, помощь нужна, – прерывая слова, выдохнул Артем.

– Какая еще помощь? Мало я для вас делаю, постыдился бы.

– Хирург умер, – вытолкнул из себя нереальные слова Артем и вытер пот со лба.

– Что?! – Антоновна изменилась в лице.

– В подвале … лежит, глаза незакрытые, а я даже не знаю…, как его зовут.

– Пирогов Александр Николаевич, паспорт его у меня в сейфе.

– Ты смотри фамилия, как у знаменитого хирурга.

– Он и есть знаменитый хирург, – на глазах Антоновны выступили слёзы.

Последующие сутки прошли для Артема Костенко, как в тумане. Окончательно он очнулся, когда Антоновна его тронула за руку и сказала: «Пошли, помянем доброго человека». Артем стоял перед большим крестом на свеженасыпанной могиле с табличкой «Пирогов Александр Николаевич», ниже шли даты жизни. Оказывается, он был старше Артема совсем не намного, чуть больше десяти лет.

С Антоновной они доехали с кладбища до дома,  зашли к ней в кабинет. Она достала из холодильника бутылку водки, нарезала хлеба, колбасы, сала, овощей, молча, разлила в рюмки водку. Артем сидел на стуле у входа втупившись в одну точку.

– Подходи к столу, садись, помянем большого человека, хоть и сгубил он себя сам, – она взяла в свою большую пухлую руку маленькую рюмку, задумалась, потом сказала, – не чокаясь, – и одним махом выпила.

Артем бережно взял в руку хрустальную рюмку, поднял её, на секунду остановился и, глядя куда-то вдаль, выпил.

– Земля пухом Хирургу, царство небесное.

– Да, – кивнула Антоновна, – царство небесное. – Потом помолчала и задумчиво сказала, – не пила водку уже десять лет. С тех самых пор, как попала к нему на стол. Говорили, великий талант у человека был, а видишь, как жизнь  закончил.

Они снова помолчали. Артем жевал корку хлеба.

– Да ты не стесняйся, закусывай, – подбодрила Антоновна.

– Спасибо, – кивнул Артем, – можно я еще поживу в подвале?

– Живи, куда ж тебя денешь, только с огнем осторожно и вообще…, знаю я вас, напьётесь, ничего не соображаете.

– Да, конечно, – Артем встал, поблагодарил и вышел.

************************

Жизнь Артема превратилась в пытку. После смерти Хирурга несколько недель он находился в состоянии прострации. Он мог часами лежать, смотреть в одну точку, забывая о пище. Только жажда выталкивала его на улицу. Он сильно похудел и в какой-то момент понял, что, если не изменит свою жизнь, то вскоре отправится вслед за Хирургом.

Период полного бездействия и голодовки сменился периодом относительной активности. Он даже стал вспоминать о банке с долларами, которая лежит в земле в симпатичном лесочке. Артем нашел бритву, которой брился Хирург и начал скоблить свою физиономию минимум два раза в неделю. Почти каждый день, если не было дождей, ходил на Днепр купался и стирал свою одежду. Активность немного помогала, но он стал замечать, что разговаривает сам с собой. А что делать? Больше у него не было собеседника, с окружающими он общался только по необходимости и очень коротко. Его ответы редко заходили дальше «да» или «нет». Также коротко он задавал вопросы или что-то сообщал. Зато внутренние диалоги были обширными, многословными и многочасовыми. В них он спорил сам собой или с воображаемым Хирургом. Самыми сложными были дискуссии, «что делать дальше»? 

Спиртное он пил редко, но пару раз здорово напивался и спускал сразу все деньги, которые удавалось скопить. С похмелья он просыпался в страхе, однажды ему приснилось, что он умер, так же, как и Хирург, после запоя, во сне. Он вскочил в холодном поту, а перед глазами еще стояла картина, как его мертвое тело терзают крысы, которые с недавнего времени завелись здесь в подвале.

Действительно, сюда – в подвал очень редко заглядывали люди. Только иногда дежурные слесари или электрики спускались посмотреть на своё оборудование, да еще Антоновна раз в месяц заглядывала к нему, проверяя, не злоупотребляет ли он её доверием. Так что, если бы он отошел в мир иной, то его долго никто не находил бы. От этой мысли Артема передергивало, но найти себе компаньона он не решался. Во-первых, Антоновна точно была бы против, а во-вторых, все кандидаты были в край опустившимися личностями, с поролоном вместо мозга. Никто даже на один процент не напоминал Артему Хирурга.

Так прошло лето, началась осень, прошел сентябрь, октябрь, начался ноябрь. Долго не было морозов, потом к концу месяца похолодало, подул резкий северный ветер. С утра шел дождь, Артем промок, правда, перепало погреться – выпить немного водки, он помог чистить канализацию ЖЭКовским сантехникам. Там же он потерял свою вязаную шапку, которая неплохо спасала от пронизывающего ветра. Дома, то есть в подвале, у него была еще бейсболка, но зимой это был не выход – слишком холодно, приходилось думать, как решать эту проблему.

 Уже стемнело, и можно было возвращаться в подвал, но Артем решил пройтись вдоль Днепра, чтобы собрать брошенные бутылки. Он дошел до самой гостиницы и собрался возвращаться назад. В объемном бауле постукивало с десяток стеклянных сосудов, но напротив входа в гостиницу его встретил Леонов – сержант из постовой службы. У Артема, в принципе, с ним были хорошие отношения, еще с тех времен, когда был жив Хирург. У сержанта была, правда, одна нехорошая привычка, любил он почесать языком на умные темы, особенно, когда ему делать было нечего. Сейчас Артему было не до бесед, лил дождь, а он еще и без головного убора. Хорошо Леонову, на нем дождевик, а под дождевиком теплая куртка, но не пошлешь, же родную милицию далеко и быстро. Приходилось отвечать на глупые вопросы и даже поддерживать разговор.

 

*************************

 

Лариса и Семаго вышли из ресторана на крыльцо. Машина почему-то задерживалась. На улице шел сильный дождь. Здесь же под козырьком парадного входа, было почти уютно, но Лариса куталась в воротник пальто от холодного ветра с реки. Семаго молчал, рассматривая интересную пару. Недалеко от входа милиционер разговаривал со странным человеком. Валерию Николаевичу показалось, что эти люди разговаривают, как равные, может быть, даже милиционер несколько заискивал перед собеседником. Они стояли под струями дождя. Милиционеру было проще, он был одет в непромокаемый плащ с капюшоном. На собеседнике милиционера была легкая, видавшая виды куртка, разбитые, явно промокавшие ботинки и в старые спортивные штаны с белыми лампасами. Непокрытую голову поливали струи дождя. Вода, скатывающаяся по лбу на глаза, мешала, и он часто смахивал её неуклюжим движением. Поговорив о чем-то, они кивнули друг другу и разошлись. Милиционер проследовал в сторону автостоянки, расположенной вдоль торца здания, а его собеседник развернулся в сторону главного входа в ресторан. Он подошел ближе, Семаго отчетливо увидел – это бомж. В руках  большая клетчатая сумка из грубой клеенки, видимо наполненная пустой тарой, когда бомж перекладывал её из руки в руку, там что-то позвякивало.

Бомж  подошел к урнам расположенным у самого входа, начал там ковыряться, выискивая бутылки. Лариса брезгливо отвернулась, Семаго в упор смотрел на эту наглую личность и уже собирался позвать охрану, чтобы те прогнали его. Лариса нервничала, ей становилось холодно и захотелось сказать что-то резкое Семаго по поводу его автомобиля и охраны. Она перевела взгляд и случайно в упор встретилась взглядом с человеком у урны.

Голубые глаза, поворот головы, тонкий греческий профиль она сразу вспомнила того бомжа, которого они видели вместе с Костенко, летним вечером у террасы ресторана на Московской.  Он так был похож на Артема, неужели это снова он?

Бомж быстро отвернулся, поднял вверх сумку, засовывая туда найденную бутылку. На его запястье Лариса отчетливо заметила красную нитку из Иерусалима. Артем говорил, что она приносит счастье тем, кто в это верит.

Ларису удивил взгляд бомжа, он тоже был удивленным, но не это было странным. Взгляд был спокойным и грустным, именно грустным, а не жалобным или просящим. Бомж быстро отвернулся и потянул свою сумку прочь под дождем переходящим в ливень. Сильный грозовой разряд прорезал небо, так грохнуло, что Лариса от испуга ухватилась за рукав Семаго, пошатнулась и чуть не упала. Тот рассмеялся и, обняв её, притянул к себе, как бы успокаивая. Лариса уткнулась ему в грудь. Наконец подъехал «Ягуар», швейцар услужливо открыл дверь. За стекающими по стеклу струями Лариса разглядела человека с клеенчатой сумкой. Он уходил по улице, она видела его спину. Ей показалось, что  у него пропала сутулость, он распрямил спину, поднял голову. Дождь стекал по стеклу, в каплях отражались огни ночного города. Человек с сумкой обернулся и проводил взглядом машину, лица его почти не было видно, но этого уже было и не нужно, Лариса была уверена, она почувствовала, что это Артем

Они ехали, молча, у Ларисы перед глазами стояло лицо бомжа с баулом. Действительность проявлялась у неё  в сознании, как при наведении резкости в старом фотоаппарате. Она отчетливо поняла, что удивление во взгляде было вызвано тем, что он её узнал. Это был Артём, она теперь ни секунды в этом не сомневалась, конечно, в таком виде его трудно было узнать, он очень сильно изменился, но его профиль и глаза изменить невозможно.

Она вытянула свою руку из ладони спутника и, не глядя на Семаго, сказала:

– Это он, это был он.

– Кто, этот бомж? – как будто не понимая, о чем идет речь переспросил Валерий Николаевич. На самом деле он тоже узнал Костенко, и злость заливала его мозг жгучей кислотой.

– Ты всё прекрасно понимаешь, не строй из себя шута, – зло ответила Лариса.

– Чего ты так вскинулась, тебе его жалко? Каждый заслуживает того, чего он заслуживает.

– Может быть, только, когда человек стоит на краю, находится слишком много людей, которые его с удовольствием подталкивают в пропасть.

– Тебе всё-таки его жалко, может быть, ты даже любишь его? – зло спросил Семаго. – Жаль, что он не подошел ближе, ты бы почувствовала аромат его тела и тогда может быть, твоя жалость наконец-то превратилась в презрение. Глупенькая, он тебе чуть не поломал жизнь, а ты его жалеешь.

– Я не глупенькая и не твоё дело, как я к нему отношусь.

– Да? А я так не думаю. Ты не забыла, что только что за ужином мы обсуждали детали нашей будущей свадьбы. Я не могу быть безразличным к тому, как моя невеста относится к постороннему мужчине даже, если он бомж.

– К тому, что он …, – Лариса не смогла выговорить слово «бомж», – вы с отцом, я думаю, приложили немало усилий. Я наслышана о том, как его отовсюду гнали.

– Он вообще должен быть на седьмом небе, что ему позволяют, хоть как-то небо коптить, – окончательно разозлился Семаго.

– Что?! Ты готов уничтожить человека только за то, что он твой соперник?

– Он мне не соперник и никогда не был ним, он просто ничтожество, которого я не замечаю.

– Если бы ты его не замечал, он бы был преуспевающим журналистом потому, что он талант!

– Успокойся дорогая, я не хочу с тобой сегодня спорить. Талант? Может быть, видимо, он также талантлив в переборке мусора и поиске пустых бутылок. Талант он всегда проявится.

– Не говори мерзости! Талант он всегда нуждается в помощи, а ты…, а вы…, вы всегда готовы уничтожить любого, кто хоть краем стоит у вас на пути.

Они собирались провести эту ночь вместе, но Лариса приказала отвести себя домой. Разозленный Семаго направился в офис. Время было позднее, но олигарх приказал разыскать и вызвать к себе Ковальчука. Григорий, предчувствуя неладное, вошел в кабинет шефа. На шее Семаго вздувались вены, он с трудом себя сдерживал.

– Гриша, может у меня с памятью плохо, но помниться, ты мне докладывал, что Костенко спит вечным сном  и даже памяти о нем не осталось?

– А что произошло, шеф? – У Грини неприятно засосало под ложечкой.

– Только что, у выхода из ресторана я нос к носу столкнулся с ним.

– Этого не может быть, шеф. Может вы спутали? Я сам лично видел его, он был хуже отбивной котлеты. Мои ребята его зарыли.

– Значит, произошло чудо, я ведь еще не выжил из ума. Лариса его тоже узнала. Он воскрес, откопался из могилы, не знаю, что еще, но он у меня на глазах рылся в урне, доставая от туда пустые бутылки.

 – Что он делал? – не понял Ковальчук.

– Бутылки доставал! Он бомж или скрывается под видом бомжа, хотя если это грим, то очень искусный.

– Где?

– На Подоле, там, где я люблю обедать. Я не знаю, что ты будешь делать, но второй раз он не должен воскреснуть! Ты меня хорошо понял? Я уже начинаю сомневаться в твоей профпригодности.

Последние слова Семаго лучше бы не говорил. Григорий Ковальчук был очень самолюбивым человеком, если к нему было применимо слово «человек».

 

 

Промокший до нитки Артем спустился к железной двери подвала. Встреча у подъезда ресторана его как-то не слишком взволновала, скорее удивила. Лариса и Семаго стали для него не реальными людьми, а пришельцами из прошлого. Сегодня Ларису он не воспринял, как свою девушку, даже бывшую, хотя она совсем не изменилась за это время, может быть, её холодное изящество стало  еще более холодным. Только удивление и испуг, промелькнувшие в её взгляде, немного  отодвинули этот холод на задний план.

В сердце Артема ничего не шевельнулось, широко распахнутые от удивления зеленые глаза, не вызвали никаких теплых или щемящих воспоминаний и даже сожаления, как будто и не было ничего между ними. Скользкий, удивленный взгляд Семаго в первый момент вызвал чувство брезгливости, а потом откровенной злости. Сейчас он уже не злился, скорее это было чувство надменности. Преуспевающий вид олигарха вызвал у него желание действовать. Он еще не знал как, не решил с чего начинать, но твердо решил закончить период бегства и начать период борьбы. Для начала он поднял подбородок и разогнул спину – хватит стесняться своего положения, надо его менять.

Он решительно закрыл на запор железную дверь и с удивлением почувствовал, что кроме него в подвале кто-то есть. В дальнем углу горел яркий свет. Странно, кто это может быть? Слесари или электрики так поздно в подвал не спускаются, значит это чужаки. Свои все знали, что это его место, из местных бомжей никто сюда не поткнется, все знали, что с Антоновной шутки плохи. Значит это какие-то неместные беспредельщики, настроение от этого не улучшилось, но он решительно пошел на встречу неприятностям.

Свет был очень ярким и Артем ничего не мог рассмотреть. Прикрывая глаза ладонью, он начал качать права и конечно, был поражен услышанным в ответ. Пришелец! Артем ущипнул себя за руку, боль была ощутима. Нет, это не сон и он в адеквате, с психикой всё в порядке, хотя в последнее время у него появлялись в этом сомнения. Иногда он не выдерживал и срывался в запой.

 Артем струхнул, испуг был, но еще больше было любопытства. Пришелец был дружелюбен и даже предупредителен, Артема это успокоило, и он вспомнил, что, черт возьми, он же журналист. Такой момент бывает раз в жизни. Вряд ли кто поверит, но в прессе печатают еще больший бред, может кто-то и решится напечатать правду. Артем стал расспрашивать Пришельца, тот был аккуратен в своих ответах, но сама беседа была очень интересна. Самое главное, Пришелец еще раз подтолкнул Артема к выходу из этого бездомного тупика.

Артем вдруг почувствовал себя не мелким ничтожеством, влачившим жалкое существование, а личностью, единицей общества. Артема распирало от желания действовать, от энтузиазма, который до этих пор дремал в его груди. Он почувствовал перспективу, возможность работать и быть полезным людям и самому себе. Он заставит жизнь вернуться, не смотря на таких, как Семаго, не смотря ни на какие препятствия! Теперь это было твердое решение.

После ухода Пришельца, Артем подсушил свою одежду и решил идти на улицу. Он не мог больше дышать этим затхлым подвальным воздухом. Он не представлял, куда пойдет прямо сейчас, но ему необходимо было действовать немедленно, делать, хоть что-нибудь. Идти к людям, возвращаться к жизни. Жаль, что на улице уже ночь, среди ночи не поедешь искать в лесу банку с долларами, но завтра с утра, только расцветет…

Артем строил планы. Доллары забрать не все, а только минимум. В первую очередь сходить в баню, перед этим купить приличную недорогую одежду. Можно попросить Антоновну помочь  ему подыскать какое-то жильё. Снять, хотя бы угол, чтобы можно было поспать на нормальной постели, помыться, привести себя в приличный вид.

Артем вышел на улицу, ливень перешел в мокрый снег, земля быстро покрывалась белым слоем. Он шел к торговому центру, там люди, там можно будет посмотреть в лица, заглянуть в глаза. Понятно, что имея такой вид, в ответ вряд ли получишь добрый взгляд, максимум жалостливый, но это ничего, завтра всё измениться!

Через пару дней, когда он уже немножко адаптируется, можно будет поискать Сашу, она ведь здесь живет недалеко, пешком дойти можно, а можно доехать. Он вспомнил, что уже давным-давно не ездил ни на каком виде транспорта, он забыл ощущения от управления автомобилем! Конечно, может, Саши дома не будет, но тогда можно поехать к академику. Можно сказать, что это я специально придумал побыть бомжем, так, для журналистского исследования. Артем подумал и решил, что врать надо отучаться, тем более, что вряд ли его рассказ будет выглядеть достоверно. Квартиру тоже отдал для того чтобы реальнее выглядела ситуация с жизнью  бомжа в подвале? К черту гонор, надо смотреть на вещи открытыми глазами. Книгу надо будет написать о Хирурге, о жизни столичного дна, об обмане, о том, как его преодолеть.

 Начинать новую жизнь будет нелегко, может быть, даже придется уехать из столицы. Не всё так страшно, вернусь домой. Родители, они же родные люди, поймут, простят. Или в Канаду махнуть к Русину, как он там интересно?

Артем остановился, ему стало жутко стыдно. Сколько же глупостей он наделал в своей жизни и даже не замечал этого. Теперь всё изменится, не может не измениться. Подхлестывая себя словами, он шел к супермаркету. На стоянке перед зданием было много машин. Не зная чем себя занять, Артем побрел по тротуару вдоль ряда автомобилей. Он рассматривал машины, людей, которые садились или выходили из них. Его взгляд уперся в маленький симпатичный автомобильчик  яркого цвета. Ниссан Микра смотрела на него дружелюбными лупоглазыми фарами. Артем не запомнил номер авто, но этот был очень похож на автомобиль Саши, слишком уж редким был цвет. Артем сделал пару шагов назад, чтобы получше рассмотреть его.

*******************

После разговора с Семаго, Ковальчук вернулся вниз к своему  автомобилю. От злости у него побелели скулы. Он был зол на всех, на Семаго, на себя, на воскресшего журналиста, но особенно он был зол на Немца и Серого. Он предусмотрительно взял их с собой и теперь думал, как их уничтожить, сразу или отвезти на базу, чтобы вытянуть из них всю правду, а заодно и жилы с языками? У него не было сомнений, что их следует убить, вопрос стоял только когда и как. Даже, если они всё-таки найдут Костенко, им нельзя прощать.

Кстати, надо найти Костенко…, от злости он забыл о главном. Григорий подошел к джипу, в котором седели бойцы. По его походке они поняли, что произошло, что-то очень плохое, поэтому с готовностью выскочили из машины. Григорий рубил слова, как будто тесаком разделывал тело жертвы.

– Уроды, даю вам последний шанс.

Немец с Серым испуганно молчали.

– Объясняться будете потом, если понадобиться. Ясно одно, журналист жив и даже, наверное, здоров, я думаю, вы понимаете, о ком я говорю? Как он ожил, если вы его грохнули, меня сейчас не интересует. Может его дикие звери из сугроба выкопали и обогрели, может его никто и не закапывал, но…, у вас есть сутки. Или вы привезете мне его голову, или я отрублю ваши, они вам всё равно не нужны, вы ведь ними не пользуетесь.

– Гриша, я не знаю, что произошло, может и правда какая-то случайность, мы его закопали…, – начал оправдываться Немец.

–  Молчи кретин. Я сказал у вас сутки, если не будет его головы, то вы пожалеете, что еще живы.

Ковальчук развернулся и пошел к своему автомобилю. Бойцы испуганно молчали. Григорий сел в салон и громко хлопнул дверью.

– Всё, кранты, он из нас отбивную сделает, – плаксиво запричитал Серый.

– За отбивную можно только молиться. Надо рвать когти, – ответил Немец.

– Куда, – истерично возразил Серый, – ты, что не знаешь, он нас под землёй достанет?

– А что другое?

– Может, попробуем искать?

 – Ты что совсем мозги отсушил? Мы сколько искали этого журналюгу?

В кармане у Немца заверещал телефон.

– Да, – недовольно ответил тот.

– Его видели час назад на Подоле у ресторана, там, где всегда обедает Семаго. Он был одет, как бомж, собирал бутылки, – звонил Ковальчук.

– Понял, Гриша, понял, – попытался подобострастно улыбнуться Немец.

– Перешерстите всех бомжей в этом районе, кто-то должен его знать. Не стойте, работайте, можете взять себе в помощь кого угодно.

– Ферштейн, Гриша, я всё понял, мы всё сделаем,  абгемахт.

– Я надеюсь, иначе ты меня знаешь. У вас сутки. Завтра к этому времени кто-то будет холодным или он или вы.

Немец сунул телефон в карман и бросил Серому:

– Едем на Подол, там этого козла видели, час назад.

Еще через час машины с людьми Ковальчука прочесывали Подол. Они перещупали полсотни бомжей и мужчин и женщин. Рыскали по мусорникам и подвалам там, куда их направляли допрошенные бомжи. Делалось это, конечно, бестолково. Сами бойцы, кроме Немца и Серого плохо понимали, а кого же они всё-таки ищут. На единственной фотографии найденной Немцем у Ковальчука, Костенко был совершенно не похож на нынешнего бомжа Артема. Серый сильно нервничал и постоянно курил. Через полтора часа поисков у него закончились сигареты. Он попросил заехать Немца в супермаркет за куревом. Пока Серый бегал за сигаретами, Немец напряженно раздумывал, где еще искать журналиста. Они уже наделали много шума, к утру менты точно будут знать, что братва ищет какого-то бомжа. Завтра вряд ли можно будет также свободно охотиться. Можно, конечно, за бабки и ментов подключить, но если те знают, где Костенко, то потом могут возникнуть большие проблемы. После того, как братва кончит журналюгу, а не убирать его нельзя, менты точно будут знать, кто это сделал. Хотя кому нужен бомж?

Серый сел в машину, громко ругаясь. После угроз Ковальчука ему теперь всё не нравилось, всё раздражало. Он матерился, потому что в магазине кассиры работали слишком медленно и не было тех сигарет, которые он обычно курил, очереди были большими, а лица у покупателей наглыми, короче говоря, все козлы и идиоты. Немцу очень захотелось сказать Серому, чтобы тот заткнулся, но его внимание привлек объект в пятидесяти метрах от их машины. Человек стоял у бордюра на стоянке прямо под фонарем. Шел снег, и лица нельзя было хорошо рассмотреть, но Немец обратил внимание на бейсболку с большим иероглифом на тулье. Точно такую же он запомнил на Костенко, когда того били возле разбитого «Бентли». Он еще удивился, что Ковальчук бил журналиста в голову, а бейсболка не слетала, как приклеенная, блин.

  Серый всё еще продолжал возмущаться порядками в супермаркете, пока Немец не заорал на него.

– Закрой рот, баклан. Лучше посмотри туда, – он показал пальцем направление, – тебе не кажется…

Серый застыл с сигаретой во рту, присматриваясь

– Кажется он, сука, поехали, – не отрывая глаз от фигуры, Серый полез подмышку за стволом. В бардачке лежал глушитель. Он продолжал всматриваться в нелепую фигуру и накручивал глушитель на пистолет.

Они медленно подъехали к человеку, их отделяла только маленькая нелепая лупоглазая машинка и узкий тротуар вдоль парковки. Фигура в бейсболке стояла, не сходя с места. Человек, как будто удивлялся чему-то или мечтал и от этого наклонял голову то к одному плечу, то к другому. Серый опустил стекло и несколько секунд рассматривал его. Однозначно это был бомж и вроде бы даже похожий на Костенко. Узнать было непросто, сколько времени прошло уже. Серый наставил на бомжа длинный ствол с глушителем и уже начал давить на гашетку, но тут Немец схватил его за плечо и зашипел: «Ты что, нам же его голову надо доставить, Молот иначе не поверит, будем брать живьем». Было поздно, палец дернулся, пуля ушла из ствола. Бомж в бейсболке рухнул.

*******************

Артем залюбовался машиной Саши. Он уже точно знал, что это её автомобиль, он узнал золотой ключик, который висел на зеркале в салоне. От осознания того, что Саша очень просто может сейчас подойти, Артем замечтался. Он даже забыл, как он сам выглядит и как он пахнет…, он обо всем забыл. Главное он жутко захотел её увидеть. Может быть, от этого у него закружилась голова, он качнулся и упал, хотя вероятнее всего  он просто оступился, и его нога скользнула по откосу, который только что выпавший снег превратил в отличный каток. В последний момент он явственно услышал свист где-то у себя над ухом и его взгляд, как фотографию, запечатлел открытое окно джипа, торчащий из него длинный черный ствол, хлопок и дымок из отверстия, откуда, обычно в кино вылетают пули.

Пока он долетел до низа откоса, он понял, что его явно хотят убивать. Для чего это кому-то нужно Артем не стал выяснять, вняв инстинкту самосохранения, он рванул в сторону от этих нехороших ребят. Куда бежать, он решил сразу. В супермаркете электроники охранники его знали, не все, но некоторые проявляли сочувствие. Время было позднее, ближе к закрытию, но Артем выдел, что из магазина еще выходят люди, горит много света, казалось, что там можно найти защиту. По нижнему тротуару он добежал до конца парковки и вскарабкался снова на откос, до входа в супермаркет оставалось метров пятьдесят. Джип тоже поехал по парковке за ним, только поверху, но через десять метров, уперся нос к носу со встречным авто, кто-то из них ехал против движения. Вместо того, чтобы гнаться за Артемом, стрелявшие принялись ругаться с водителем Ауди перегородившего им дорогу. Тот начал возмущаться, но один из джиперов размахивал длинным стволом, и это всех пассажиров Ауди навело на мысль, что они в чем-то неправы. Их водитель моментально успокоился и стал быстро сдавать назад, но время было упущено.

Артем забежал в здание торгового центра и не придумал ничего лучшего, как спрятаться между автоматом для продажи кофе и банкоматом. Дальше бежать он не решался, его и сюда редко допускали. В фойе стояли трое охранников, они разговаривали между собой и не обратили внимания на Артема. Чтобы стать еще незаметнее он присел.

*******************

Немец в это время вычитывал Серому:

– Спрячь пушку придурок, ты хочешь, чтобы нас самих здесь повязали? Ты почему за ним не погнался?

– А ты чего?

– Я за рулем, что мне с машиной за ним по откосу скакать?

– Всегда ты, Немец, себе отмазку найдешь. Где теперь его искать?

– Это я у тебя хочу спросить, где его теперь искать? Ты видишь, сколько здесь народу? Теперь нас Молот точно кончит.

– Что ты всё время: кончит, кончит. Он где-то на улице, бомжей охрана внутрь не пускает.

– Так чего ты тут сидишь, давай вперед, только стволом не размахивай.

– А ты?

– А ты, – передразнил Немец, – вызову братву на подмогу. Прочешем всё здесь, на уши всех поставим. Ты пойди пока, посмотри, он вроде бы в ту сторону побежал.

*********************

Сердце Артема стучало, как чугунный колокол. Он выглянул из-за банкомата. За стеклянной раздвижной дверью бандитов с пистолетами он не заметил, это немного успокоило, но в своей щели, Артем чувствовал себя, как в мышеловке. Самый лучший вариант – пробраться внутрь торгового комплекса и забиться в какую-нибудь подсобку или на крайний случай в туалет, чтобы пересидеть там до утра. Только кто же его туда пропустит? Объяснять охране, что за ним погоня и его пытаются застрелить, смешно, никто не поверит. В лучшем случае посмеются, а в худшем – вытолкают на улицу и по шее дадут.

Артем услышал – кто-то подошел к банкомату. По звуку шагов можно было догадаться, что это женщина, по плиткам пола остро цокали каблуки. Он затаил дыхание, не хватало, чтобы какая-нибудь экзальтированная дамочка подняла крик, увидев притаившегося бомжа за автоматом. Дама нажимала кнопки на пульте банкомата. Потом Артем услышал характерный звук – банкомат вернул карточку. Он еще больше вжался в стену.

Дама сделала шаг по направлению к выходу, на ходу вкладывая кошелек в сумочку. Боковым зрением она увидела, что кто-то находится в щели за банкоматом. От неожиданности она отпрянула, её взгляд уперся в Артема.

Сколько лет Артем был любимцем женщин, сколько женщин его искренне любили… он тоже оказывал им внимание. Теперь ему нужна была не любовь, а всего лишь примитивное сочувствие от представительницы лучшей половины человечества. Но женщина испугалась, закрылась от возможной угрозы сумочкой и из-за неё одним глазом наблюдала, за странным мужчиной в бейсболке с козырьком набок.

*********************

Серый с Немцем прочесывали окрестности торгового комплекса, подъехали еще  машины с бойцами и тоже подключились к поискам. Людей и машин на площади перед магазинами становилось всё меньше. Шансов вычислить беглеца в редеющей толпе становилось всё больше. Бандиты рассредоточились вдоль длинного здания и рассматривали каждого. Телефон Немца завибрировал в кармане. Он в надежде схватил его, но звонили те бойцы, которые еще не подъехали к центру. Их новость тоже была обнадеживающая.

– Немец, мы нашли бомжа, тут недалеко на теплотрассе. Он говорит, что знает бывшего журналиста. Точно знает, он его узнал, когда-то по телевизору видел.

– Не отпускайте бомжа, он может помочь, если мы этого козла здесь не найдем.

– Он говорит, что знает, где журналист кучкуется. Он нам показал дом, там, в подвале его логово.

– Ништяк, сделайте засаду. Только аккуратно, не спугните его. Мы его тут найти не можем, так может он уже  сейчас к своему лежбищу пробирается?

***********************

Артем, когда увидел округленные глаза дамы заслонившейся сумочкой, еще больше вжался от испуга в стену и тоже приподнял руки, как бы выставив защиту.

– Артем!? – еще больше округлились глаза девушки, – что вы здесь делаете?

Только теперь до Костенко дошло, что дама у банкомата в шубе с капюшоном и блестящей сумкой – Александра Литовченко. Он сдвинул плечами и  будничным тоном, как будто нечто совершенно очевидное объяснил:

– Спасаюсь, меня кто-то хочет убить.

– Кто!? – будничность тона не сбила с толку Александру.

– Не знаю, там, на улице джип какой-то черный с бандитами. Они в меня стреляют.

– Стреляют!? Надо позвать милицию.

– Милицию не надо, может они с ними заодно. Мне бы просто где-нибудь спрятаться.

Саша решительно сдвинула бровки:

– Я вас спасу. Сидите здесь и следите за входом. Я подъеду и открою дверь. Как только я открою, вы сразу выскакиваете и садитесь в машину, понятно?

– Нет, я не могу вами рисковать. Может, вы поговорите с охраной, они вам больше поверят и мне разрешать остаться на ночь в здании, а утром я тихонько уйду.

– Охрана – та же милиция, вы же сами сказали, что они могут быть заодно. Нет, не спорьте со мной! Я пошла за машиной, а вы следите за входом. Никуда не уходите, как только я открою дверь – вы бегом садитесь в мою машину, понятно?

Прошло всего несколько минут, Саша медленно подъехала к дверям супермаркета. Она старалась ехать не спеша, чтобы не привлекать внимания, осматривалась, пытаясь вычислить опасных типов. Она заметила двоих, они слишком явно крутили головами, так делают только, когда ищут кого-то. От волнения и страха у неё вспотели ладони, но выбор был уже сделан.

Саша остановила автомобиль напротив входа, открыла пассажирскую дверь. Прошло пять секунд, десять, Костенко не появлялся. Сашино сердце билось часто и гулко. Она крутила головой то в сторону входа, то по направлению тех, в черных куртках с коротко стрижеными головами.

Костенко появился неожиданно, быстрым шагом, почти бегом приблизился к машине, но у самой двери поскользнулся и рухнул на скользкую плитку тротуара. Это падение привлекло внимание Немца. Он толком ничего не рассмотрел, но шестым чувством почувствовал – это он. Между ними было метров сорок, несколько секунд рывка тренированного человека.

Артем неловко поднялся и стал отряхиваться от налипшей на штаны и куртку мокрой грязи. Боковым зрением он увидел бегущего к машине Немца. Раздумывать, и чистится, было некогда, он упал на сидение и захлопнул за собой дверь. Саша, как заправский водитель с пробуксовкой резко взяла с места. На парковке осталось мало машин, они быстро и беспрепятственно выехали на улицу.

– Куда едем? – быстро оглядываясь, спросила Саша. Артем удивленно посмотрел на неё, он-то точно не знал, куда надо ехать.

– Не знаю, вы меня высадите где-нибудь поближе к…, – он назвал магазин, расположенный в доме, где у него было логово,– я там спрячусь, у меня есть место.

– Нет, я вас теперь не отпущу. Опять в какую-нибудь историю попадете. Едем ко мне.

– К вам нельзя, – возразил Костенко, – это очень опасно. Вы еще не знаете, что это за люди. Высадите меня, я сам.

– Сидите, пожалуйста, теперь я буду командовать, – она глянула в зеркало заднего вида, – за нами погоня, пристегнитесь.

Саша вдавила в пол педаль акселератора, и машина так дернулась вперед, что у Артема откинулась назад голова. Автомобилей на дороге было мало, час пик прошел, маленький автомобильчик летел, обгоняя всех. Саша несколько раз резко повернула, на мокром асфальте машину несло юзом, проскочила на перекрестке на  красный, с трудом увернувшись от фургона. Гонка длилась несколько минут. Они влетели во двор, Саша резко остановила машину и побежала открывать ворота. За загородкой стояло несколько машин. Саша проскочила в щель между ними и завозилась у какой-то двери. Через секунду она тащила в руках большой сверток.

– Помогите, – полушепотом бросила она Артему.

У неё в руках был старый брезентовый автомобильный тент. «Накрываем мою машину», – так же шепотом скомандовала Саша. Они вдвоем быстро раскатали брезент и скрыли под ним маленькую машинку. «Садитесь», – скомандовала Саша и открыла дверь в рядом стоящем большом седане «Ауди».

– Что это? – так же полушепотом спросил Артем.

– Папина, он сейчас всё равно заграницей, – ответила Саша и стала медленно выезжать со двора, – они нас так не найдут. Они ведь ищут маленький Ниссан, а на этой нас не узнают. Вы только сильно не высовывайтесь.

Навстречу им двигался черный «Гелендваген».

– Кажется это они, – тихо сказал Костенко и сполз вниз по сидению.

– Запомните номер, попробуем выяснить, кто они такие. У меня есть родственник один, он может.

Джип спокойно разминулся с ними и покатил дальше оп улице. Артем и Саша с облегчением выдохнули.

– Куда теперь, может быть, вы меня всё-таки высадите? Эти бандиты след потеряли.

– Нет уж. Я же сказала, теперь я вас не отпущу. Едем в село, к Семену Трофимовичу.

– Вы думаете? – с сомнением спросил Артем.

– Уверена, его всё равно дома нет, он еще неделю будет в больнице на диспансеризации. Так что жилье есть, едой я вас обеспечу. Вам бы одежду сменить, – Саша смешно повела носом, запах от Костенко не напоминал французский парфюм и даже одеколон «Шипр». Артем смутился.

– Да, с одеждой проблемы, может быть, вы меня всё-таки высадите? Я вам всю машину вымажу.

– Ничего, как-нибудь потерплю, но вы мне всё-таки расскажите, что всё это значит? Где вы были столько времени, почему не дали о себе знать?

Артем задумался.

– Не хотите рассказывать?

– Думаю с чего начать.

– А вы начните с  начала, с того самого момента, когда я вышла из вашего такси.

Вечер воспоминаний начался. Артем вспомнил друга Русина и проводы в аэропорт, дорогу домой и аварию на мосту. Перед ним как будто вновь зажглись красные огни стоп-сигналов «Бентли», и в ушах прозвучал глухой удар. Дальше был полет по салону и избиение бандитами. Память урывками воспроизводила забытые ощущения, лица и события. Он хорошо запомнил профиль того, который сидел впереди и командовал. Он запомнил лица, тех которые его везли убивать. Особенно хорошо он запомнил испуганное лицо нотариуса и то, как тот суетливо собирал со стола документы, чтобы передать его главному бандиту. Сейчас он вспомнил, что нотариус называл того Григорий Иванович.

– Вы думаете, что вас хотят найти и убить только за то, что вы разбили дорогую машину?

– У меня просто нет других вариантов.

– Сомневаюсь я, что человека можно десять месяцев искать, чтобы отомстить ему за ДТП, тем более, что деньги с вас они взяли, квартира это не мелочь, какая бы дорогая ни была машина.

– До аварии я никогда не встречался с этими людьми, и у них вроде бы  нет мотивов убивать меня, кроме этого.

– Ну, знаете, надо очень уж любить свой автомобиль, чтобы преследовать вас почти год. Что же было дальше, после того, как вы сбежали от них?

– Я потерял сознание и меня спас один очень хороший человек, хирург.

– Вы попали в больницу?

– Нет, я попал в… подвал. Хирург это прозвище, точнее он говорил, что это его имя. Хирург был бомжем и жил в этом подвале. Я несколько суток провалялся без сознания и выходил меня именно он.

– Почему был?

– Он умер, но благодаря нему, я остался жить. Он не только спас мне жизнь он научил меня, её понимать. Наверное, это странно слышать от человека, который имеет за плечами университет и жизненный опыт тоже немалый, но так оно и есть, жизнь в подвале тоже стала для меня своеобразным университетом.

– Жаль человека, тем более доброго, если он спасает жизни другим.

– Я, кстати, не один такой, кому он спас жизнь. Мы потому и жили в теплом подвале, что женщина, которая там заведовала всем хозяйством, тоже была ним спасена и я думаю, таких было не мало. Но дело даже не в том, что он спас меня, выходил. Я ему гораздо больше благодарен за науку, никто ни в одном университете мне такого не преподавал. Да, он меня многому научил, открыл такие дали, что я раньше и не догадывался. Простой бомж, но философ и человек с большой буквы. Может его рассуждения и были дилетантскими, но запали они мне в душу и повернули мозги. Знаете, Саша, я ведь совершенно не жалею, что жизнь меня так потрепала, что со мной случились все эти несчастья, если бы не это, я бы никогда не смог пообщаться с таким человеком. Когда я думаю обо всем, что со мной случилось, снова вспоминаю Хирурга. Он говорил, что нас пока не приложить, извините,  мордой об асфальт до нас ничего не доходит. Мы слишком часто бежим не в ту сторону и не с теми. А вот с разбитой физиономией сразу становимся умнее. Мне недавно вспомнилась песня Хурсенко, вы может быть, такого певца и не помните, он умер давно и очень рано. У него в песне были такие слова: «Нет новой жизни без свежих ран», наверное, это правильно, хоть, как нам и не хочется получать эти раны.

– Помню я Хурсенко, совсем недавно слышала его песню. По-моему, Артем, вы считаете, себя намного старше меня и даже не по возрасту, а как бы по опыту.

– Так, наверное, и есть, вы еще очень молодая девушка.

– На счет возраста, я спорить не буду, но в остальном, вы меня, конечно, извините, но вы по сравнению со мной кажетесь мальчишкой.

Артем улыбнулся.

– Ну, если я в таком виде и после всех приключений с изрядной сединой в голове, кажусь вам мальчишкой, это мне только плюс. Я даже спорить с вами не буду.

– Вот и не спорьте, лучше рассказывайте дальше.

– А что дальше? После всего отлежался я и стал вести жизнь рядового бомжа. Ничего интересного в ней нет, но учит она многому. Помните, мы разговаривали у Семена Трофимовича в беседке о перспективах выживания человечества? О том, что человек не имеет инстинкта подавления агрессии к себе подобным, что у нас фактически отсутствует инстинкт самосохранения вида?

– Помню, конечно.

– Я только в подвале понял, какой эффект производит отсутствие этого инстинкта. В своей прежней жизни я был высокомерен, самонадеян, думал, что только я владею истиной в последней инстанции, что все остальные так, дополнение ко мне великому. Я считал, что только я один прав, презирал не только бомжей, но даже обычных людей, которые просто ничем примечательным не отличаются, так сказать простых людей из толпы. Сейчас для меня сам термин «человек из толпы» режет ухо. Мне суждено было упасть на самое дно для того, чтобы понять, что каждый нас имеет своё предназначение, каждый выполняет свою функцию. Лидеры самых, как нам кажется, передовых наций и папуас из глубины джунглей, все играют свою роль. Роль лидера без сомнения важна, но кто такой полководец без армии? Как впрочем, и рядовой солдат без командира. Мы все в этом мире взаимосвязаны и связь эта лежит через общество, которое без каждого из нас становится ущербнее.

– Да…, мы с Хирургом вспоминали один анекдот Никулина, может быть, ты его знаешь, там про русского и американца в плену. Русский, в конце концов, перестрелял всех немцев, но ему для этого потребовалось два удара под зад. Даже одного не хватило. Я вот сейчас думаю, я сам ведь точно такой. До какого дна мне нужно было дойти, чтобы понять, что так жить нельзя, что обязательно нужно чувствовать себя человеком, даже если весь мир ополчился против тебя.

– Я тебе же говорила, что всегда нужно бороться до конца.

– Это спорное суждение. Хирург утверждал, что самый конструктивный способ реакции на действительность – это бегство.

– Ты один раз уже убежал и куда это тебя привело?

– Нет, если бы это было бегство, то я, хоть куда-нибудь должен был прибиться, а я просто ничего не делал. Под бегством я подразумеваю непрямую борьбу.

– По-моему ты как-то очень сложно говоришь: бегство, непрямая борьба. Мне кажется или бегство, или борьба.

– Не обязательно, нужно хорошенько понимать в чем суть этих действий. Вот ты скажи, актеры, которые играли в спектаклях, в кинофильмах при советской власти, сатирики, которые иносказательно обличали недостатки системы, они боролись с коммунистической тиранией?

– Ты же сам сказал, что обличали, значит боролись.

– Это не факт, они скорее убегали от прямой борьбы, так же, как и многие писатели. Алексей Толстой начинал писать свои «Хождения по мукам», как обличение красных, а закончил гимном коммунизму.

– Конечно, не все могли быть до конца последовательны.

– Не все, – хмыкнул Артем. – Все! В этом как раз и секрет. Открытая борьба не приносит необходимых побед. Это как идти в лобовую атаку на превосходящие силы противника – героизм, но глупость. «Безумству храбрых поем мы песню» такое мог придумать только пролетарский поэт, сам потом за это и пострадал.

– Ты хочешь сказать, что трусом быть правильно, а храбрым нет?

– Именно потому, что абсолютное большинство людей на Земле считают так же как ты: прямолинейно и одноцветно – либо белое, либо черное, гибнут миллионы людей. Причем большинство из них даже не понимают, зачем? Они бегут вперед, не понимая, а что же нужно там делать. Как в той поговорке: «А нам татарам всё равно – отступать бежать, наступать бежать».

– То есть ты хочешь сказать, что любая борьба тщетна?

– Нет, этого я не говорил. Я просто хочу сказать, что иногда непрямая борьба гораздо эффективнее, чем прямая. Чем выше уровень цивилизации, тем больше подтверждений этого мы получаем. Как Америка и её союзники расправились с Советским Союзом? Они что, в окопах его уничтожили? Они уклонились от прямой конфронтации и добились своего косвенным путем. Как там у китайцев? Если тебя обидел враг, сядь на берегу реки, и ты дождешься, когда его труп проплывет мимо тебя.

– Если ничего не делать, то враг скорее сбросит тебя в эту реку.

– Какая ты нетерпеливая, вот так и большинство из нас. Ждать – это не значит, ничего не делать. Американцы ждали, когда же, наконец, советы разбегутся, они не сидели в бездействии, но они ждали. Слава богу, что среди них находились люди, которые понимали, что лучше от того, что они попрут на СССР, «как на буфет вокзальный» не будет. Наоборот будет только хуже. Представляешь, чтобы могло быть, если бы они поддались на уговоры своих генералов бороться со злыми коммунистами с помощью ракет и авианосцев и пошли войной. Мы бы с тобой сейчас здесь не сидели. Нас бы и на свет, может быть, не родили. Человек странное существо от природы лишенное инстинкта сохранения себя, как биологического вида, тем не менее, постоянно выкарабкивается. Посмотри на меня, я живое подтверждение этого. И, между прочим, хорошо, что я сбежал от этих бандитов, начал бы с ними сражаться, от меня уже одно воспоминание осталось бы.

– Ну, какая-то логика в твоих словах есть, но мне не нравится оправдание бегства от действительности, оправдание трусости.

– Тебя волнует форма, тебя волнуют слова, и только в последнюю очередь сейчас ты думаешь о результате. Я не трус, после всего того, через что мне пришлось пройти, вряд ли меня можно чем-то удивить или испугать. Меня пугали, меня только убивали несколько раз и физически и морально. Так вот после всех этих страхов и смертей, я понял одно, что умереть не страшно, страшно ничего не сделать, страшно не добиться результата, хоть маленького, но ощутимого. Я проявлял слабость, точнее непонимание. Я не знал, что делать, куда бежать.

– А сейчас знаешь?

– Мне кажется да. Во всяком случае, я знаю, как делать первые шаги. Мне кажется, теперь я понимаю принципы своей деятельности. Раньше я тыкался, как слепой котенок, теперь я лучше понимаю людей. У меня нет иллюзий. Я стал понимать, что у каждого человека, у каждой группы в обществе есть своё место и предназначение. Никого не надо осуждать или хвалить. Они такие, как они есть и каждый из них исполняет определенную роль. Кто-то хорошую, кто-то плохую, но таких, которые только плохие или только хорошие, их нет.

– А эти бандиты, которые за тобой гоняются? Они тоже бывают хорошими?

– Наверное, да, но дело не в том, какими они бывают. Они помогают, таким, как Семаго делать бизнес, развивать экономику. Да, не делай круглыми глаза. У нас капитализм и в нем такие законы, что кто-то должен быть акулой, а такие, как Немец и этот, их главный – Григорий Иванович делают грязную работу за Семаго. Бизнес не делается чистыми руками, как бы его красиво не описывали в популярной литературе. Бизнес это борьба без правил, это борьба не на жизнь, а на смерть, борьба за выживание. Пока мы живем по идеям Адама Смита, мы вынуждены их терпеть. У нас есть только один вариант: не давать им зарываться и готовить почву для внедрения новых идей, не превращать капитализм в средневековье, когда сеньор имел полное право даже убивать и даже право первой ночи. Но уничтожить мы их не можем, во всяком случае пока…, пока это необходимое зло. Более того, если бы мы и смогли их уничтожить, представим невозможное, то на их место мигом прибежала бы сотня дюжин новых. Они управляют экономикой, они оборачивают финансы, без них современная жизнь остановиться. Понимаешь, это как девяностые годы в бывшем СССР – нового не придумали, а старое угробили, в результате коллапс. Только изменив систему можно избавиться от таких людей.

– Ты говоришь страшные вещи, мириться с тем, что рядом с тобой живут и процветают негодяи?

– Я говорю правду, но я не сказал, что нужно мириться. Чем большее число людей поймет, что капитализм – это вечный обман, что – это плохо, что может быть по-другому, тем быстрее мы сможем придумать что-то новое вместо капитализма. Только массовое сознание может изменить законы, по которым живет общество. В том числе и те самые маргиналы, о которых, когда мы вспоминаем, то всегда говорим с пренебрежением и вертим пальцем у виска.

– Ну, меня всегда воспитывали уважать любого человека, кем бы он ни был.

– Это в тебе говорят остатки менталитета советского человека, ты ведь родилась еще в СССР, а что еще более важно там же родились твои родители и дедушки с бабушками. На самом деле речь идет не об уважении, как таковом, а о том, что нельзя пренебрежительно относиться к любому человеку. Это немного разные вещи. Ты можешь его не уважать, но не учитывать его мнение не имеешь права. Мы, все вместе составляем наше общество и бомжи и олигархи, только у последних создается иллюзия, что они могут влиять на всё и всех, а бомжи не могут. На самом деле и бомжи влияют, а вечность влияния олигархов – это иллюзия. История учит, во всяком случае, тех, кто хочет у неё учиться – хозяева жизни меняются и это зависит от тех, которых при коммунистах называли народными массами. Они кажутся серой массой, толпой. Кажется, что каждый в отдельности из них ничего не значит. На самом деле они просто пока убежали от действительности или ждут, ничего не делают, но без них никак. Именно в них залог стабильности и возможность перемен. Глобальные изменения происходят, только при участии всех. Идея «золотого миллиарда» бредовая в своем зачатии и не только бредовая, но и взрывоопасная, потому что под её влиянием может рухнуть вся цивилизация.

– Господин философ, вы мне кажется, так расходились, что забыли о питании. Ужин готов, прошу к столу. – Она начала задумчиво расставлять тарелки, раскладывать приборы, – Ты знаешь, Артем, может быть, ты говоришь правильные вещи, но мне кажется, всё произойдет совсем не так, как мы думаем, как прогнозируем. Никто не смог предсказать, что будет даже через двадцать лет. Никому в голову не пришло предсказать такое глобальное развитие интернета, мобильной связи, персональный компьютер у каждого на столе, а скоро он будет у каждого в кармане.

– Почему? Еще в Библии было сказано, что Землю опутает густая паутина.

– Ну, разве что в Библии. Я так тоже могу предсказывать, когда всё очень туманно и можно толковать как угодно.

– Все астрологи на этом только и живут. – Артем помолчал, помешивая ложкой в тарелке, – а всё-таки интересно, какой будет жизнь лет через пятьдесят?

Они долго и с удовольствие ужинали. Разговаривали о всяких пустяках и исподволь любовались друг другом. Артем всё еще не решался сказать какой-нибудь комплимент, Саша купалась в его немом внимании. Никто из них не произносил и слова о чувствах, но каждый ощущал кожей, что напротив сидит человек, который не просто вежлив и внимателен к тебе…, это называется по-другому. Часы пробили одиннадцать и хоть Саша сидела бы так с Артемом до утра, но прошедший день был тяжелым. Они встали из-за стола, вместе убрали посуду, Артем даже помог перетереть тарелки и чашки. За всю предыдущую жизнь он никогда не получал удовольствия от подобного рода занятий и даже не мог предположить, что это может быть приятно.

Саша пожелала покойной ночи и ушла в свою маленькую спаленку. Артем остался за столом, снова включил компьютер, попытался работать, но мысли его были далеки от глобальных проблем человечества. Его гораздо больше занимали проблемы простые, земные, но не менее важные. Он около получаса заставлял себя стучать по клавишам, но фразы не выстраивались, мысль терялась, и он выключил компьютер. Взял со шкафа книгу, благо у академика в доме была прекрасная библиотека, прилег в постель. Погасил верхний свет, включил торшер, но буквы расплывались, а за страницей возникал образ Саши. Они были в доме совсем одни, и она была совсем рядом. Сделай пять шагов, и ты будешь рядом с ней, но Артем гнал от себя такие мысли.

Не забывай, – говорил он мысленно сам себе, – кто ты и кто она. Если ты один день не живешь в подвале, то это еще не значит, что ты уже не бомж. У тебя, как не было, так и нет определенного места жительства. У тебя и документов нет никаких, ни военного билета, ни паспорта, а нет паспорта, значит, нет и регистрации по месту жительства. Даже, если бы он у тебя и был, всё равно писать в него нечего – нет ни дома, ни квартиры. Получается, что ты как был бомжем, так и остался. И она – умница, красавица, дочь обеспеченных родителей с квартирой в центре города. Вот и считай, есть у тебя шансы или нет. Диоген ты и есть, даже хуже, у того, хоть бочка была, а у тебя и бочки нет.

Постепенно он медленно погружался в сон и как он себя не уговаривал всё равно последний образ, который он себе представлял, был образ не очень одетой Саши. Он вздохнул, перевернулся на бок к стене и уснул.

*************************

В отличие от Артема, которому не давал спать образ любимой девушки, Ковальчуку не давали спать кошмары. Поздно ночью он отозвал в город Немца и Серого. Он не разрешил им преследовать автомобиль с Александрой Литовченко. Они должны были только удостовериться, что его догадка была правильной и девушка действительно ехала в то село, где проживал академик Качура.

Ковальчук ждал бойцов на базе за городом. Он очень устал за прошедшие сутки, но хотел довести дело до конца. У него давно чесались руки и, поэтому он с удовольствием разрядил всю обойму своего «Глока» в этих идиотов. Немцу и Серому в наказание, остальным для науки. Все должны знать, что обманывать Григория Ивановича Ковальчука смерти подобно. Он и так слишком долго позволял им исправлять свои ошибки. Стрельба по живым мишеням немного сняла с Ковальчука напряжение или ему так хотелось думать. Джип Немца поставили на стоянку, а сторожей проинструктировали, что тот там стоит уже трое суток, те вроде бы поняли.

Но не это важно, Григория волновало то, что журналист пропал. Последний раз воочию его видели, когда он садился в машину к этой девке. Дальше одни предположения. Он мог быть в квартире, он мог быть где угодно, даже в этом селе у дедушки генерала. Не понятно, правда, когда и на чем его туда отвезли, если машина Литовченко из города не выезжала, как уверяли, теперь уже покойники, Немец с Серым. Ковальчук был в растерянности и не мог определиться, поэтому начал действовать сразу по нескольким направлениям.

Если Костенко в квартире на Андреевской, то рано или поздно он должен себя обнаружить. Хорошо теперь есть техника, которая позволяет слушать  даже через стекла окон. С утра в субботу спецы несколько часов слушали, но в квартире была такая тишина, что объяснить это можно было только вечным сном журналиста. К полудню стало окончательно ясно, в квартире никого нет.

Единственным вариантом на текущий момент оставался дом академика в селе. Григорий решил сам проверить, насколько возможно вытянуть журналиста оттуда, если он там находится на самом деле. Ковальчук приказал купить ему подержанный «Жигуль» на авторынке, светить свои машины он уже не хотел. Ему пригнали чудо российского автопрома с пятнадцатилетней историей, но в приличном состоянии. Он сменил одежду, на нос нацепил очки без диоптрий, наклеил себе аккуратные усы, а бойцу, который должен был выполнять роль водителя, приладили парик с  длинными волосами.

Выпавший снег за двое суток почти весь растаял. Дорога была чистая, только в полях на пашне остались белые пятна. В селе растаявший снег расквасил грязь, селяне с трудом вытягивали ноги из размокшей колеи. Григорий имел только адрес дома академика. По своему опыту он знал, сам вырос в таком же селе, адрес ничего не значит, лучше спросить, поэтому они остановились у магазинов.

Ковальчук зашел к «саблезубой» продавщице, купил две бутылки водки, хлеба, колбасы и сыра. Покупатель той определенно понравился, симпатичный и даже игривый, юморной. Продавщица скучала, поэтому ненавязчивые вопросы Григория её не насторожили, а только развлекли. Ковальчук сказал, что они здесь проездом, к другу в Тыновку едут, но раньше никогда здесь не были. Расспросил о том, как живется в селе, много ли незамужних женщин, таких красивых, как она. Продавщица заулыбалась, на щеках появился довольный румянец. Григорий узнал, что село очень даже приличное – есть школа, амбулатория и клуб и женщины одинокие симпатичные имеются.

Григорий вроде бы как долго вспоминал, как называется село и когда вспомнил, совершенно случайно, не к месту сказал, что у них тут знаменитый человек живет – академик. Продавщицу не вдохновили воспоминания о девяностолетнем академике, но она подтвердила, что действительно есть такой и к ним иногда за хлебом заходит, но сейчас его нет. «Как нет», – удивился Григорий, – «умер, что ли»? «Типун вам на язык, в больничке уже вторую неделю», – засмеялась всеми своими железными зубами раздобревшая продавщица. Больше Ковальчуку знать ничего и не надо было, да и языком трепать попусту времени не было. Он сел в машину и рассказал, куда ехать своему водителю. Еще издали он заметил скромный «Опель», стоявший напротив дома академика, тот ему сразу не понравился, но разворачиваться на узкой сельской улице было еще более подозрительно, чем проехать мимо. Григорий пожалел, что в «Жигуле» стекла не тонированы. Через темные стекла «Опеля» ничего не было видно, зато сидящие там, легко могли рассмотреть пассажиров в «Жигулях».

Заниматься скрытым наблюдением в городе тяжело, но заниматься этим в селе – просто невозможно, уже через пятнадцать минут тебя заметят, а через полчаса вся деревня будет обсуждать, кто это тут появился новенький и что он делает? Но Григорий и не собирался устраивать наблюдение за домом. Самое главное он понял, что Костенко здесь, кому бы еще Александра Литовченко могла привезти два огромных пакета с продуктами, если её дедушка в больнице. Он чувствовал интуитивно, как хорошая охотничья собака, что жертва здесь. Предстояло только решить каким-то образом выманить журналиста из дома, брать штурмом дом ближайшего родственника генерала спецслужб у Григория не было ни малейшего желания, не смотря на вопли Семаго.  В голову пришла оригинальная мысль, нужно было только подготовиться.

**********************

Когда Артем проснулся, за окнами было светло. Он прислушался, на кухне Саша тихонько позвякивала посудой, шумел закипающий чайник. «Уютно, как дома», – подумал Костенко и тут же себя одернул,– «дома у тебя нет, и пока не предвидится». Саша услышала, как ворочается на диване Артем и постучала по лутке двери, спрашивая позволения войти.

– Как спалось на новом месте? – тихо, почти шепотом спросила она.

– Отлично спалось, даже, наверное, проспал,– также шепотом ответил Артем.

– Ничего, – улыбнулась девушка, – сегодня суббота никуда спешить не надо.

– Суббота? Для меня дни недели в последнее время перестали существовать, все похожи один на другой, что суббота, что понедельник.

– Не стоит об этом вспоминать, теперь у тебя впереди другая жизнь. Вставай, завтрак уже готов.

После завтрака они вместе убирали со стола, и Артем помогал Саше мыть посуду, точнее её перетирать. На тесной кухоньке они были совсем рядом. Их руки и тела часто соприкасались, они ловили себя на том, что иногда делают это умышленно потому, что такие прикосновения доставляют и ей и ему удовольствие. Им было легко и весело. Завершив домашнюю работу, каждый занялся своим делом. Саша расположилась на диване с ноутбуком, а Артем уселся за столом перед большим монитором.

Ему очень нравилось, что можно вот так молча, сидеть работать, причем это молчание не было тягостным, а наоборот – спокойным, умиротворенным. Он получал от этого молчания не меньше удовольствия, чем от разговора с Сашей. Когда уставали глаза или спина, они вставали со своих рабочих мест и расхаживали туда-сюда навстречу друг другу, рассказывая о каких-то пустяках. Потом Саша готовила обед, а Артем сидел возле неё, смотрел с обожанием, но, ни словом не выражал своих пылких чувств. Он расспрашивал Сашу о том, как она живет, что нового в кино и в театрах, какие выставки проходят и прошли, ему всё было интересно. Он удивлялся, как он мог жить без этого почти год? Саша обстоятельно рассказывала ему обо всем новом, что знала в мире культуры, расспрашивала, о чем он пишет в своей новой книге.

У Артема действительно мысли, идеи просто лились рекой и выплескивались через клавиатуру на монитор. Он давно не работал с такой скоростью, казалось, он спешит не упустить нить, которая вела его по сложным лабиринтам изложения накопленного в голове материала, спешит наверстать упущенное время…, спешит успеть сделать то, что должен сделать. Иногда в его голове мелькали мрачные мысли, сколько потеряно времени, а сколько еще осталось? Память почему-то упрно возвращала его назад в подвал к тем глазам мертвого Хирурга, которые он так и не нашел в себе силы закрыть.

 Артем гнал от себя мрачные мысли и после обеда увлеченно рассказывал Саше:

– Человек, наконец, понял, во всяком случае, некоторые из нас, что ему всегда будет мало и он, наконец, задал себе вопрос, что же важно для него на самом деле. Сейчас внутри нашего общества появились люди, которые ясно понимают, что в каждом процессе удовлетворения потребностей личности важнее иметь возможность пользоваться предметами, обеспечивающими этот процесс, чем владеть ими. Они поняли, что отношения собственников губительны для общества, будущее за обществом пользователей. Но общество пользователей возможно только в обществе изобилия.

– Ну, общество изобилия – это фантастика, причем из области коммунистических идей, – возражала Саша.

– Совсем нет. Имеющиеся на нашей планете технологии уже сегодня готовы обеспечить изобилие для всех людей, живущих на всех континентах, по главным их потребностям, но на пути этого стоят деньги. На их пути стоят собственники, которые владеют деньгами, средствами производства. Парадокс общества собственников состоит в том, что технический прогресс предоставляет возможность обеспечить изобилие, но отдельным собственникам не выгодно вкладывать деньги в развитие технологий, которые могут обеспечить это изобилие. Они не могут получить собственную прямую прибыль от этих новшеств, а такое понятие, как общественная польза для них абстракция, которой они пользуются только лишь, чтобы рекламировать собственную продукцию. Отдельному собственнику невыгодно то, что выгодно всему обществу. В этом тормоз развития, в этом главный конфликт, главная причина кризиса и будущая революция. Собственник не может ждать отложенной прибыли, все его действия основаны на личной корысти, поэтому светлое будущее человечества его не греет даже, если оно реально и очень близко. 

Тут есть еще один секрет. Если сейчас внедрить все новые технологии, то семьдесят пять процентов трудоспособного населения станет безработным. Неважно, что автоматы смогут обеспечить всех всем необходимым. Безработный при товарно-денежных отношениях не может быть самодостаточным  покупателем, следовательно, всё, что будет произведено, некому будет купить. Понимаешь, всего будет вдоволь, но воспользоваться этим будет невозможно потому, что это надо будет купить. Деньги станут препятствием на пути изобилия. Собственникам не выгодно общество изобилия, потому что для них в этом нет никакой корысти. Они не смогут получать прибыль от произведенного. Законы Адама Смита уже не обеспечивают движения вперед. Предприимчивость капиталиста уже не может обеспечивать прогресс. Деньги – главная ценность общества предпринимателей, становятся главной помехой.

Мировая наука на сегодняшний день способна обеспечить такой уровень производственных технологий, которые позволяют перейти человечеству к новому уровню потребления – бездефицитному. Но существующие экономическая и финансовая системы препятствуют этому, потому что они основаны на корысти и получении личной прибыли. Технологии для бездефицитного общества не могут быть прибыльными, так как нет покупателя, способного оплатить их. Финансовая система, раздутая как пузырь, сделала потенциальных покупателей вечными должниками и она продолжает наращивать долги, её движение направлено в тупик!

Тем самым возник неразрешимый конфликт между технологиями и экономической системой. Прогресс невозможно остановить, значит, должна разрушиться система.

– Попробуй её разрушь, на стороне системы армия, полиция, сила.

– Она сама себя разрушит. Она съедает себя изнутри, уничтожает тех, кто являются для неё необходимым звеном – потребителей. Для капиталиста жаль не то, что человек станет безработным. Ему жаль, что безработный не сможет купить то, что вновь произведут на его заводах и фабриках. Он не сможет из безработного выдавить такую желанную для него прибыль. Наша экономическая система это финансовая пирамида. Она подразумевает постоянный рост, но в замкнутой системе, коей является наша планета, бесконечный рост невозможен. Пирамида рано или поздно всё равно рухнет.

Самое страшное в экономике по Адаму Смиту то, что она постоянно провоцирует повышение расходов, без этого она не может, это её жизнь. Не экономию ресурсов, а неуклонный рост их потребления. Мы сами пилим сук, на котором сидим, ресурсы-то у нас ограничены, планета у нас одна и замены ей нет. Сейчас считается, что чем выше потребление, тем лучше, тем выше экономический рост, но это же бред.

– Да, но что будет двигать людей вперед. В нынешней системе хоть есть двигатель – личный интерес предпринимателя.

– Ты права, сегодня двигатель есть, но движет он нас к пропасти. Конкуренция на основе личной наживы, наращивания собственности отомрет. При бездефицитном обществе развитие происходит за счет конкуренции людей не в сферах финансовых и экономических, а в сферах социальных, научных и духовных.

– Это отдает марксизмом-ленинизмом.

– Нет, это не коммунизм, потому что коммунисты рассчитывают за счет построения новых общественных отношений построить бездефицитное общество, а в данном случае бездефицитное общество, опираясь на изобилие, выстраивает социальные отношения на основе конкуренции личностей в интеллектуальной и духовной сфере. При социализме и коммунизме нужно заставлять работать людей для достижения изобилия, а в обществе пользователей такой необходимости нет, потому что основную часть работы выполняют машины в автоматическом режиме. Суть изобилия зиждется на отсутствии необходимости эксплуатации человека человеком, эксплуатируются только машины, автоматы, роботы. Владеть этим тоже будут не отдельные собственники, а сообщество пользователей. Скорее всего такое понятие, как владение станет не актуальным.

Власть на Земле возьмут пользователи, а не собственники. Деньги, как непременный атрибут перехода собственности исчезнут потому, что для каждого они будут просто не нужны, как не нужна будете и сама собственность. Зачем иметь автомобиль, который простаивает девяносто процентов времени, когда можно просто иметь возможность поехать куда угодно в любой момент, в любое время? Гражданин будет брать у общества в пользование всё, что ему необходимо, а эта необходимость будет ограничена только моральными принципами.

Сам момент революционного перехода настанет, когда техническая возможность изобилия достигнет явного преимущества над торможением технического прогресса. Ожидания людей, которые будут понимать достигнутые безграничные возможности производства, будут намного больше того, чем то, что они будут получать фактически. Их коэффициент удовлетворенности снизиться до таких пределов, что система собственников и денежных отношений будет просто сметена.

– Снова революция?

– Не знаю, во всяком случае, болезненный перелом. Хотя не идиоты же все эти владельцы заводов, газет, пароходов, наоборот это люди образованные и информированные. Перед лицом тупика среди них тоже найдутся адекватные лица. Жажда власти и денег не у всех атрофировала совесть и здравый смысл. Они всё равно должны понять, что экономить придется всем, иначе просто умрет цивилизация.

Причем, при наступлении торжества эры бездефицитности, материальное потребление будет прирастать в темпах несоразмерно более низких, чем в обществе товарно-денежных отношений в виду отсутствия механизма раскручивания уровня потребления, который существует сегодня. Мы сможем, наконец-то, научиться экономно расходовать ресурсы планеты. Рост потребления будет бурным в сфере нематериальной, главной сфере конкуренции в обществе. Это не утопия, это реальность.

– Реальность,– задумчиво протянула Саша, – как говорил один сатирик, все знают, как есть и все знают, как должно быть, только никто не знает, как из первого сделать второе. Ты же знаешь, что пока никто не нашел надежный способ, как совместить индивидуальный и социальный интерес. Знаменитая дилемма «заключенных», она реально показывает, что сумма личных интересов не является самым рациональным коллективным решением, так ведь это только два человека, а что можно сказать, если их миллиарды?

– Конечно, всё непросто, но я склонен считать, что человечество способно принять своеобразный общественный договор, основанный на справедливости, именно на справедливости, а не на равенстве.

– Ты имеешь в виду Роулса? Справедливость это не требование равенства, а требование, чтобы люди разделяли судьбу друг друга?

– Да, равенство может быть несправедливым, если сдерживает наиболее активные слои.

– Так и неравенство может быть несправедливым, если оно избыточно ущемляет интересы пассивных, неспособных к активной жизненной позиции.

– Совершенно верно. Общество способное склонить каждого своего гражданина к согласию сделать минимальный уровень выше и при этом ограничить максимальный материальный и социальный уровень путем введения норм и правил, можно будет считать справедливым.

– Справедливым, – повторила слово Артема Саша, – как хочется, чтобы она была – справедливость. Интересно, мы до неё доживем?

 

Наступил вечер, в окнах зажглись огни. Саша приготовила ужин они вместе по-семейному сели за стол. После разговора с Артемом о будущем у Саши упало настроение. Она грустно ковыряла вилкой в тарелке. Артем не пытался её развеселить, он просто из-под ресниц рассматривал Сашино лицо и руки. В грусти она была еще прекрасней. За время ужина они перебросились всего несколькими фразами.

Так и не доев еду в своей тарелке, Саша начала убирать со стола, Артем ей помогал. Они вместе уже по привычке мыли посуду, Артем протер тарелки, вилки и чашки. Саша села на диван, работать уже не хотелось. Она сидела, склонившись, положив локти на колени и подперев ладонями лицо.

– Ну, чего ты загрустила? – Артем сел рядом.

– Думаю.

– О чем?

– О будущем. Завтра я уеду, в понедельник на работу надо с утра. Ты останешься один.

– Я буду скучать, – Артем осторожно обнял Сашу за плечи.

Она припала доверчиво к его груди, уткнулась лицом. Артем нежно гладил её по волосам, его пульс начал быстро учащаться.

– Почему, когда человеку хорошо, тут же что-то произойдет, что сделает ему плохо? Мне так не хочется ехать завтра в город.

– Мне тоже не хочется, чтобы ты уезжала.

– Но это не самое страшное. Даже, если Вадим скоро поймает этих бандитов и тебе не придется больше прятаться, всё равно, что нас ждет в будущем? Опять потрясения, опять разлуки, опять горе. Ты же об этом пишешь в своей книжке?

– Нет, не только об этом, я пишу о будущем счастье, я верю, что оно будет. Наступит эра материального изобилия и духовного расцвета. Все люди будут счастливы и мы с тобой тоже, – последние слова он сказал очень тихо, но Саша их услышала. Она подняла голову, её лицо было очень близко. Артем уже не мог сдержать себя, он нежно прикоснулся к её губам, будто успокаивая, но Саша не хотела отрываться от него и они начали целоваться с отчаянием, как будто ничего другое в жизни никогда их не интересовало.

У Артема потемнело в глазах, не мешал даже яркий свет люстры. Он терял ощущения, где он находится и что делает. В сторону полетела одежда. Артем покрывал тело Саши поцелуями, доходя до самых сокровенных мест. Она стонала и дышала так, будто сейчас начнет терять сознание. Артем уже приготовился, чтобы войти в неё, но она буквально отпрыгнула от него в конец дивана и вся сжалась. Он ничего не понял, неужели он ей сделал больно?

– Что? – тяжело дыша, испуганно спросил Артем. Саша выставила перед собой ладонь и также испуганно ответила:

– Нельзя.

– Почему…, я тебя обидел?

– Нет, всё хорошо, просто, – она потупила глаза, – просто я девушка.

– Что, – не понял Артем, постепенно до него доходил смысл сказанного, он улыбнулся и игриво наклонил в сторону голову, – иди ты?

– Да, – смущенно сказал девушка, – а что тут такого?

– Нет, ничего, – еще сильнее заулыбался он.

– Чего ты смеешься?

– Нет, я не смеюсь, я думаю.

– О чем?

– А как докажешь?

–  Ну, вот еще. Если я решу выйти за тебя замуж, не дай бог, конечно, тогда и доказательства получишь.

– У меня нет другого выхода, академик меня простит. Я на тебе женюсь!

Артем бросился к беззащитной и совершенно обнаженной Саше. Они вместе провалились в колодец страсти и …

Веселый стыд, счастливый страх

Растаяли в её глазах

И на холщовых простынях

Тайменя плавники горели,

Березы мокрые шумели

И где-то в будущих веках

Они наш развевали прах

И я писал в другом размере.

Артем лежал на спине, смотрел в потолок, у него в висках стучали эти строчки из давно прочитанного стихотворения в старом номере журнала «Юность». Он был счастлив, как никогда в жизни. Она лежала рядом с ним, задумчиво широко открыв глаза, её голова покоилась у него на груди

*******************

Поспав всего несколько часов за ночь, Саша и Артем проснулись от телефонного звонка. Громкий зуммер, яркий свет и её обнаженность смутили девушку. Она прикрылась одеялом и попросила Артема отвернуться. Телефон лежал на полке шкафа, чтобы его достать, ей надо было встать и сделать несколько шагов по комнате. Она встала быстро нашла на ближайшем стуле что-то из своей одежды, прикрылась этим и взяла телефон.

Звонил Вадим. Саша посмотрела на дисплей и пошла с телефоном в ванную. Закрыв дверь, она включила соединение. Вадим спросил, как дела и какие у Саши планы. Она ответила, что сегодня едет в Киев. Он почувствовал виноватость в её голосе и переспросил, всё ли у неё в порядке. Саша ответила утвердительно. Вадим сухо сказал: «Хорошо», – и отключился.

Саша посмотрелась в большое зеркало ванной комнаты. Оттуда из зеркала на неё смотрела красивая обнаженная женщина только, только отошедшая ото сна. Волосы немного спутались, а губы припухли, в глазах еще была видна легкая сонная поволока. Она рассматривала своё лицо то с одной стороны, то с другой, опустила взгляд ниже, на обнаженную грудь и вниз до темного уголка. Выставила вперед нижнюю припухшую губу и сказала своему изображению: «Вот так, а ты, как думала? Я его люблю»,– вздохнула и шагнула в душ. Упругие струи массировали её тело, она про себя смущенно улыбалась.

Артем лежал в постели, ему не хотелось вставать, вернее он не хотел вставать, потому что не знал, как теперь ему себя вести. Вчера он поддался страсти, у него не было женщины, он даже не мог точно вспомнить, сколько времени, но, зачем он это сделал, сейчас он себе объяснить не мог. Отличная пара – бомж и девушка из «золотой» молодежи! Кретин! Что ей сейчас сказать? Даже сбежать нельзя.

Саша вышла из ванны в коротеньком махровом халате, закрутив на голове тюрбан из полотенца. Она, молча, подошла к дивану и вопросительно посмотрела Артему в глаза. Он ответил ей только взглядом, в котором главной темой была грусть.

– Теперь, как честный человек, ты должен на мне жениться, – Саша улыбнулась.

– Правда? А ты за меня выйдешь, я ведь…, ты сама всё знаешь?

– Ты мужчина умный и красивый, а что еще надо женщине? А чего пока нет, ты найдешь,  у тебя еще всё будет.

– Будет…, а ты будешь ждать, пока всё будет?

– Нет, ждать не буду…, я за тебя пойду, хоть завтра, если, конечно, ты не против.

– Конечно, не против и я буду очень стараться, чтобы тебе не пришлось долго ждать, когда у меня всё будет.

– Это не важно, зачем ждать? Важно, что мы с тобой есть. Так ведь?

– Так. – Он привлек её к себе, хоть она сопротивлялась и говорила, что у неё мокрые волосы.

До двух часов дня, время пролетело незаметно. Они мало разговаривали,  больше молчали, им очень не хотелось расставаться, а слова казались лишними. Машина ждала Сашу на улице. Она оделась, взяла сумочку и всё оттягивала прощание. Её глаза наполнились слезами, ей ужасно хотелось крикнуть водителю в автомобиле, что она поедет завтра, не надо её ждать, но неотвратимая сила подталкивала к выходу. Саша поднялась на цыпочки и крепко обняла Артема, поцеловала его в губы и никак не могла оторваться. Всё в ней протестовало против отъезда, но как часто бывает, мы делаем не то, что нам хочется, а то, что кажется более важным.

– Не выходи на улицу и никому не открывай, – дала она последние наставления Артему.

– А ты береги себя и не переживай, со мной ничего не произойдет, никто ведь не догадывается, что я здесь и приезжай поскорее.

– Обязательно, – она махнула на прощание рукой затянутой в черную перчатку.

По дороге в город Саше было очень грустно, он уговаривала себя, чтобы не заплакать. Она пыталась улыбаться, вспоминая Артема, но слезы сами капали из глаз. Чтобы водитель не заметил её слез, она отвернулась к окну и сквозь грустную туманную пелену рассматривала поля и деревья под серым ноябрьским небом.

***********************

Артем, после отъезда Саши, не находил себе места. Он сел за компьютер, попробовал работать, но мысли путались и не выстраивались в стройные фразы. Он включил телевизор, но, ни на одной из программ не смог остановиться, переключал каналы один, за другим пока ему это не надоело – внутри сидело беспокойство. От нечего делать зашел на кухню, открыл холодильник. Есть не хотелось, захотелось выпить. В морозильнике стояла заиндевевшая бутылка водки, но Артем решил, что для крепких напитков сейчас не время. Ему вдруг ужасно захотелось пива, хорошего пусть бутылочного, хоть стаканчик, хоть чуть-чуть. В бытность его в качестве бездомного было не до пива, он пил только самую дешевую водку, чтоб забыться. В доме у академика пива не было, и Артем решил быстренько сбегать в магазин. Выглянул на улицу, машины с охраной за двором конечно не было. Артем на бегу оделся и вышел под моросящий дождь. День катился к закату, до вечера оставалось еще несколько часов, но на улице было почти темно из-за низко висящего свинцового неба.

***********************

Ковальчук торопил своих бойцов: «Быстрее, бакланы, быстрее! Смотрите, какая погода, мы должны успеть до темноты. Рожи делайте попроще и всем переодеться, никто ничего не должен заподозрить. Всё делаем только по моей команде. В разговоры никому ни с кем не вступать».

Он вышел во двор осмотрел автомобили, отдал последние распоряжения. Повел мощными плечами, как бы усаживая на плечи непривычную одежду. В кармане куртки зазвонил телефон. Григорий недовольно достал аппарат, посмотрел на дисплей, физиономия искривилась гримасой злости.

– Я слушаю.

– Это я слушаю! Уже два дня прошло и где результат? – звонил Семаго.

– Результат будет, сейчас готовимся.

– Вы только и знаете, что готовиться. Когда вы уже что-то сделаете?! Я же сказал, я терпеть не буду, я найду людей, которые умеют делать дело и заплачу столько, что тебе и в мечтах не мечталось. Или может быть, ты испугался и водишь меня за нос? Мне до лампочки, кто чей родственник! Сегодня всё должно быть решено! Всё!

***********************

Артем хорошо помнил, где находятся магазины в селе. Он вспомнил продавщицу с железными зубами, которая его почему-то не взлюбила. До площади ходу от силы минут десять, если не спеша. Артем вышел со двора, посмотрел в обе стороны, ничего подозрительного. На улице из конца в конец вообще никого не было, ни машин, ни людей.

Он застегнул доверху молнию на новой куртке, купленной Сашей и размеренным шагом двинулся наверх к магазинам. Над входом в контейнер, который исполнял функцию здания, уже горел фонарь. Артем дернул дверь, она легко подалась. За прилавком стояла знакомая продавщица и настороженно смотрела на позднего клиента. В магазине он был единственным покупателем, женщина с удовольствием откусывала соленый огурец. Огурец громко хрустел и брызгал.

– Подскажите, какое у вас лучшее пиво? – Артем тут же одернул себя, – как быстро ты отвыкаешь от подвальных привычек, – и несколько смутился. Продавщица не думала отвечать, пауза затягивалась.– Ну, просто хорошее. У вас есть хорошее пиво?

– Воно все хороше, я в ньому не розбираюся. Наші хлопці п’ють.

– Хорошо, дайте то, которое пьют.

– Вам скільки?

– Две бутылочки, пожалуйста.

Продавщица вынула из-под прилавка две бутылки, грохнула ими об него и снова взялась за огурец.

– Спасибо, – улыбнулся Артем, выражение лица женщины не изменилось, в ответ он услышал только хруст огурца.

************************

Автомобили подъехали к поселку. На въезде Ковальчук остановился и отдал последние распоряжения: «До сигнала в село не въезжать, быть постоянно на связи. Никуда не отлучаться. Оружие наготове, но стрелять только, если будете точно уверены, что это он. Приметы все выучили?» Бойцы, молча, кивали головами. Было видно, что Молот взвинчен, поэтому никто не хотел задавать вопросы. Оттого, что все молчали, Ковальчук злился еще больше. Он чувствовал, что делает глупость, но ничего уже не мог с собой поделать. Семаго загнал его в угол, отказаться не было никакой возможности.

– Повторяю, никто из машин не выходит. Следить за обстановкой, если кто-то проволынит, – Ковальчук грозно обвел всех взглядом, – вы меня знаете.

– Гриша, а если отлить?

– Потерпите! Идите сейчас, чтоб потом все были по местам и не бакланить между собой… и курите поменьше, здоровье своё берегите, чтоб хоть было что беречь.

************************

Надо было взять с собой пакет, а то идти с бутылками по улице, как-то неприлично…, хотя кто здесь меня увидит, на улице ни души? – подумал Артем. Противно моросил дождь, он поднял капюшон и зашагал обратно к дому. Мимо него проехала автовышка, на ящике у подъемника было написано крупными белыми буквами «Аварийная».

 «Не хватало еще, чтоб электричество отключили», – мелькнула у Артема недовольная мысль, он всё-таки хотел сегодня вечером потрудиться над книгой. Машина с рабочими остановилась у столба напротив гаража академика. Из неё вышли три человека в оранжевых жилетах и зашнурованных подшлемниках. Один стянул с платформы бухту провода и бросил рядом. Двое других просто глазели по сторонам, осматривались.

Артему совсем не нравились их приготовления, рабочие явно хотели, что-то делать с проводами, а делать это, не отключая электричество, даже он гуманитарий это понимал, не получиться. Он решил подойти и спросить, как же это так, воскресенье вечер и оставить население без электричества? Двое рабочих уже разматывали провод, а водитель стоял за машиной и кажется, надевал на руки рукавицы.

Артем поравнялся с ними, но заколебался, стоит ли подходить к этим работягам? От того, что он спросит ничего не изменится, провода эти аварийные труженики в покое не оставят и работу свою быстрее не сделают. Водитель надел перчатки и вышел из-за капота автомобиля. Артем решил не тревожить электриков и повернул к воротам.  В последний момент он обернулся, ему показалось знакомым лицо одного из рабочих.

Этот профиль он запомнил на всю жизнь. Массивный нос и тяжелая челюсть, только цвет глаз он так и не рассмотрел. На какую-то секунду Артем растерялся, не мог сообразить, что же делать и куда деть, эти чертовы бутылки? Мозг подсказывал, что надо бежать, но он замер в ступоре, ноги окаменели. Даже взгляд остановился, он не мог оторвать его от фигуры, которая медленно поворачивалась к нему лицом.

Ковальчук боковым зрением заметил фигуру, но сразу не узнал Костенко, смутил капюшон и новая куртка, но он понял, что его узнали. Движения были автоматичны и точны, разумом Григорий понимал, что этого делать не стоит, но напряжение двух предыдущих суток, закипевшая внутри злость решали и действовали за него.

Время остановилось, каждая секунда отсчитывалась ударами сердца в висках, Костенко видел всё в покадровом просмотре. Поворот головы бандита из джипа, его движение рукой подмышку и черное отверстие серого матового пистолета на уровне глаз. Артем всё-таки успел развернуться и сделать шаг к воротам, но сзади, разрушая деревенскую тишину, громко, подряд прозвучали два выстрела.

Он обернулся с выражением  удивления на лице, пули подтолкнули его воротам, он упал в пожухлую траву, что-то пытаясь изменить, перевернулся  лицом вверх. Его лицо исказила гримаса боли и сожаления, смешанная с улыбкой, а губы прошептали: «Да, всё произойдет совсем не так, как мы думаем». Остановившийся взгляд уперся в однообразную серость низкого холодного ноябрьского неба.

Выстрелы прозвучали резко, громко, как хлопок длинного пастушьего хлыста, но село оставалось тихим и сонным. За узенькой мелководной речкой залаяли собаки, но ни одна дверь не хлопнула, ни одно окно не открылось. За стеклами окон и кирпичной кладкой стен продолжалась своя отдельная жизнь. После грохота выстрелов тишина стала еще более пронзительной, безразличной и мертвой.

Ковальчук оторопело и зло смотрел на лежащего журналиста. Его мозги натужно работали, прокручивая случившееся. Не сдвигаясь с места, он с досадой посмотрел в ствол своего «Глока», обернулся, глянул в одну и другую сторону улицы. Злость, застилавшая глаза, уходила, на её место пришло торжество и испуг, надо было срочно что-то делать с телом.

 Низкие черные тучи снова разродились мелким дождем, вдруг над головами бандитов грянул гром. Сверкнуло и громыхнуло так сильно, что все трое присели. Из туч вырвался огненный шар и стремительно ударился о землю прямо в том месте, где лежал Артем. Вся улица осветилась матовым глубоким синеватым светом. Через мгновенье всё исчезло. Тучи как будто втянули в себя этот светящийся шар, на улице стало еще темнее.

– Что это было, Молот? – первым нарушил молчание один из бандитов, спрятавшийся за машиной. Ковальчук молчал не в силах произнести ни слова. Его взгляд, как приклеенный остановился на том месте, куда упал шар или скорее он напоминал светящуюся колбу.

– Молот, надо сматываться, – прошипел, оглядываясь, второй.

– Помолчите оба, – Ковальчук обрел, наконец, способность говорить, – журналист пропал.

– Как пропал? – оба бандита удивленно повернулись к Ковальчуку. В первый момент им даже не пришло в голову посмотреть в сторону ворот.

– Нет его, здесь лежал, теперь нет, – Ковальчук с опаской подошел ближе. На том месте, где только что лежал Артем, лишь примятая трава и кровь напоминали об этом.

– Ни фига себе, молния сожгла! – оба подручных тоже подошли к Ковальчуку.

– Если бы молния, то траву обожгло бы тоже, а тут даже признаков нет.

– Взрывной волной отбросило! – продолжал выдвигать версии любознательный бандит.

– Конечно, метров на триста, – угрюмо проиронизировал Ковальчук, – хоть иногда бы думал, придурок. Ну, ладно, будем считать, что природа сама помогла нам избавиться от него. Уходим и нас здесь никогда не было.

Они быстро побросали провода обратно на платформу машины, автомобиль развернулся и через несколько минут скрылся в дальнем конце улицы.

В машине, которая мчалась в город, прочь от того места, где только что лежало на земле тело, пробитое пулями, Саша смотрела сквозь слезы в темное окно и чему-то улыбалась. Неожиданно часть неба на востоке озарилось глубоким сиянием, как будто вставало солнце. Свет разорвал тучи, осветил стылые поля, но через несколько секунд исчез, как будто солнце так и не взошло. Заканчивался день, для кого-то заканчивалась жизнь, но где-то там далеко за невидным горизонтом еще светился луч, как показалось Саше, луч  надежды светлой и непонятной.

13 мая 2012 - 26 мая 2013.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/