ОЖИДАНИЕ

                                                                    

      Матери в комнате уже нет, но в ушах все еще звучит ее сер­дитый голос: вот приедет отец! Он покажет, как по танцам - дискотекам бегать! В дневник заглянуть страшно! Десятиклассница!

- Страшно, так не гляди, - запоздало огрызается Фимка, выпол­зая из-под теплого одеяла. - Между прочим, получше некоторых успеваю!

И отцом нечего грозить, он Фимку сроду пальцем не тронул. Да и наплевать ему на Фимкины успехи - приезжает домой со своей стройки раз в неделю от усталости пьяный. Ему бы только в баню, в парилку любимую, да выспаться. Отец вообще молчун, зато мать за троих пилит - как только не надоест... Хлопает в прихожей дверь. Фимка облегченно вздыхает – ушла, наконец! Быстро натягивает ста­рый спортивный костюм, тычет пальцем в кнопку магнитофона и идет умываться, заглянув по пути на кухню. На столе горка жареной рыбы, консервированный салат, брусничный морс. Опять! Изо дня в день одно и то же. В ванной Фимка долго разглядывает себя в зеркало. Настрое­ние постепенно улучшается. Хорошо - каникулы! Можно до обеда ва­ляться на диване, но почему-то не хочется. Жаль тратить время на сон. Сделать бы с утра что-нибудь такое... Гремит музыка, Фимка, пританцовывая, на ходу ковыряет бочок жирного палтуса, отправля­ет в рот ложку салата. Может, сбегать к Ваське, послушать новые записи? Или в «Промтовары» заглянуть, вдруг выбросили что-нибудь такое... Покупать ей нечего, просто нравится толкаться среди лю­дей, глазеть на витрины. Хотя, будь у нее деньги, конечно, - не помешало бы магнитофончик новый приобрести. Этот - времен еще отцовской молодости - старье такое, что ни за какие гроши не продашь, даже даром, на запчасти, не возьмут. Вот, пожалуйста, пленка оборвалась...

Фимка моет посуду, вытирает стол. Разделавшись с уборкой, возвращается в комнату. Включает телевизор, хотя наверняка знает, что в такую рань  -  в девять утра - ничего хорошего и быть не мо­жет, так, гонят какие-нибудь научно-популярные фильмы, какую-ни­будь муру. Фимка присаживается к столу. Письмами, что ли заняться? Она достает красную папку, выклянченную у матери в бухгалтерии, развязывает тесемки и раскладывает перед собой голубые конверты без марок. Уже четыре письма написал, надо же! Не очень-то, видно, у них там, на флоте,  весело - вон какие длинные. Губы у Фимки сами собой расплываются в дурацкой улыбке. Но это ровным счетом ниче­го не значит. Не такая уж она безмозглая, чтобы придавать этой переписке особое значение. Прекрасно знает, есть такие любители - пятерым девчонкам сразу пишут, фотографии коллекционируют. Этого Володю Фимка и в глаза не видела, может, он парень и ничего, но может и из таких вот коллекционеров... А все равно, получать длинные письма очень приятно. Фимка отыскивает последнее и долго читает, время от времени останавливаясь,  и рассматривая фотографию бравого морячка в бескозырке. Еще осенью Ветошкина принесла в класс номер военной части, в которой служил ее брат, и предложила, ну так, смеха ради, написать. Написали. Трое или четверо. А ответ получила одна Фимка. Длинный такой ответ и фотография в конверте. Конечно, и она свою фотку тут же послала.

 «Здравствуй, Володя! Извини, что долго не писала, - Фимка поднимает голову и любуется ровной, красивой строчкой. Пусть она, по словам матери, троечница и лодырь, каких свет не видел, но ни у кого, ни у кого в классе нет такого четкого, такого за­мечательного почерка! Даже у Кирюхиной! Отличница! Фимка фыркает - царапает, как курица лапой... «потому не писала, что были каникулы и...». А почему, действительно? Сначала готовились Новый год встречать - обычная суматоха. Состряпали сценарий: прибытие инопланетян и их знакомство с землянами. «Огонек» получился в этом году что надо! Фимка была инопланетянкой. Специально для нее Васька в Доме культуры выпросил серебристый костюм и красные сапоги. Ветошкина, правда, подпортила настроение, высказавшись на счет этих сапог. Съязвила что-то по поводу марсианского ансамб­ля «Красны девушки»... А все потому, что ей никакой роли не дос­талось. А какими трюками этот прилет обставили! Даже директриса, мамонт по имени Миранда, хохотала до слез, сидя в первом ряду...

Нет, каникулы - это не оправдание. Именно на каникулах только и гулять, да письма писать. Фимка смотрит в окно. Поселок в сумерках - как полупроявленная фотография. Снежно-серые крыши одноэтажных деревянных домов со слабо дымящими трубами, желтые квадратики окон, редкие фонари. Заваленная горбатыми сугробами улица карабкается вверх и теряется в сумраке заснеженного леса Кривой сопки. И нигде ни души. Кому нужно - уже на работе, а ос­тальные пока отсиживаются по домам. Мороз.

Вздохнув, Фимка возвращается к написанному: «были ка­никулы...».

- И я уезжала... - говорит Фимка вслух.

 И неожиданно для себя самой добавляет: на юг.

 - На юг. На юг...

Какой юг? Почему на юг? Непонятно.

Тем не менее, действительно, почему бы ей куда-нибудь и не уехать на каникулы? Взяла да и уехала. Выводит: на юг. И снова смотрит в окно. Неужели где-то на самом деле сейчас тепло? В голове не укладывается. Где-то тепло, а здесь… Господи, ну почему в этом «где-то» не живут какие-нибудь родичи, чтобы ездить к ним в гости? Хотя, конечно, и по путевке можно. В прошлом году по турпутевке отдыхала в Крыму их соседка с третьего этажа Анна Ивановна, Аннушка. И Ветошкины ездили всей семьей в какую-то Анапу. Эти каждое лето выезжают в теплые края. Да многие выезжают отсюда, чтобы отдохнуть и отогреться после полярной зимы. Только Фимкины родители сидят здесь и зимой и летом как приклеенные. Мать, видите ли, дорогу плохо переносит, а отцу вообще, кроме озер и рыбалки, ничего во время отпуска не надо. В прошлом году вообще обалдел, купил на отпускные моторку, да и завез их с матерью на целую неде­лю на Лосиный остров комаров кормить. Чтоб, значит, грибы да ягоды собирали, пока он со своими удочками и самоловами возится. Нет, не то, чтобы Фимка лес не любила! Но всему же мера должна быть! Под конец она тогда чуть не взвыла - палатка тесная, комарье, мош­ка, спишь в одежде… Дождь пошел, стало холодно. Вернулись с ма­терью с опухшими от укусов лицами, с изрезанными и исколотыми от чистки рыбы руками - отдохнули! После того отдыха не­делю в себя приходили. Правда, прошлым же летом ездили к бабушке в деревню. Но и там все развлечения - тот же лес, озеро, та­кие же болота, куда за клюквой ходили. А в город всего раза два выбрались. Мать быстро уставала от шума, беготни, раздражалась и, сделав покупки, торопилась на электричку. Только и воспоминаний - толпы людей, магазинные очереди. Уговорить мать съездить в Питер просто так, чтобы погулять свободно, без этих утомительных заходов в гастрономы и универмаги, было невозможно. Обещала свозить в Эр­митаж, но приболела, и Эрмитаж отпал. Одну Фимку не отпус­тили, сколько ни просила. А ей, одной-то, без матери было бы толь­ко лучше. Никто бы не брюзжал под ухом, не учил бы жизни, и можно было бы долго-долго бродить по Невскому, разглядывая людей, здания, чувствуя себя частицей какого-то единого, бесконечного, потока... Фимке во­обще нравится бродить просто так, без цели. А город, с его раз­нообразием, шумом, широкими и какими-то высокими улицами, памятниками и причудливыми зданиями, просто околдовывал, притягивал. На каждом углу поджидало что-то новое, необычное. Конечно, можно и устать. Но что такое усталость? Выспишься - все пройдет. А ощущение празд­ника, веселой и, одновременно, деловой суеты (к которой так хотелось приобщиться!) – оставалось надолго.

Фимка завидовала матери - та училась в Ленинграде. Там по­знакомилась с отцом и вышла замуж. Там, между прочим, и Фимка родилась. Да что толку. Родилась-то родилась, а города родного совсем не знает. Она вообще нигде почти не бывала. Нет, дайте ей толь­ко закончить школу! Она не будет такой домоседкой, как мать, будет жить на всю катушку, путешествовать, везде бывать... как Анна Ивановна, Аннушка с третьего этажа. Совсем молодая и зарплата маленькая - хором руководит в Доме Культуры, а там из­вестно, какие зарплаты, - а все равно каждое лето куда-нибудь ездит. Даже в Чехословакии была, и два раза в Финляндии. А уж в Крыму или, там, в средней полосе, наверное, и не раз, не два. Да, Анна Ивановна – могла бы помочь Фимке с этим письмом! Фимка срывается с места, но тут же снова шлепается на стул. Уехала Аннушка, повез­ла свой хор в область на какой-то конкурс, вчера соседка, старая Стрючиха, говорила матери. Тоже собиралась, поморские свои песни петь, да муж не пустил: неча, говорит, на старости людей смешить, дома, вон, пой, возле печки, коли охота есть.

Нет, придется, видно, самой Фимке с этим югом разбираться. Карту, что ли, посмотреть? Куда же атлас задевался, вчера еще валялся на виду... А вот он. Фимка листает старый атлас, но ничего подходящего, что хоть как-то бы поведало ей о южной жизни, не находит. Масштаб мелкий. А что она сама знает о теплых краях? Вот в Сочи, говорят, пальмы растут. А в Крыму? В голове лишь названия городов сидят: Ялта, Симферополь, Евпатория. Севастополь - город-герой и Керчь город-герой, проходили в школе. Вот они, эти города на карте. Черные точки, одни помельче,  другие покрупнее. А как живут там люди, не разглядишь. Какие они там, у Черного моря? Такие же, как здесь, на Белом? Побывать бы там и в самом деле. По телеку как-то Ялту показывали, там вместо снега, зимой шел дождь.

А этот Володя из Костромы. Тоже большой город. Фимка берет в руки фотографию.

«... ездила по путевке в Крым. Вот где тепло! - Фимка смотрит на запорошенную снегом ель за окном, рябинку в инее, молочные разводы по краю оконного стекла… - Мы ходили без пальто. А Черное море похоже на Белое. Только не замерзает». Дальше, сколько Фимка не напрягает воображение, дело не идет. Но мысль о том, что она провела  каникулы на берегу Черного моря, ей ужасно нравится.

 

2

 

Вечером Фимка собирается в клуб. Напевая, она натягивает красное платье, сшитое на заказ в быткомбинате специально к Ново­му году, прикладывает к груди янтарные материны бусы. Очень даже ничего. Хорошо все-таки, что Миранда Иванна разрешила старшеклассникам ходить на танцы во время каникул. Они-то, конечно, всегда ходили, ходят и будут ходить на дискотеку, но в учебное время обязательно кого-нибудь выставят - для острастки - дежурные учи­теля, которые вместе с родительским комитетом бродят по субботам по домам особо «отличившихся»,  и,  время от времени, заглядывают в Дом культуры или в клуб.

Фимка красит ресницы, накладывает тени - приятно чувствовать себя взрослой, что ни говори. После минутного колебания из-под шкафа выуживаются сапоги в фирменной коробке. Мать их не носит, и вряд ли будет носить - каблуки высокие,  у  нее от них ноги болят, а Фимке и каблук в самый раз. Сапожки австрийские, мягкие. Можно попользоваться, пока мать пошла к Стрючихе, консультировать­ся насчет своего радикулита. Стрючиха лечит травами и консульта­ции у нее дело долгое... Фимка все крутится и крутится перед зеркалом, когда тоненько тренькает в прихожей звонок и сразу же в дверь протискивается Алька Ветошкина. Они с Алькой не то, чтобы очень уж закадычные подруги, но с кем еще пойдешь на дискотеку? Другие девчонки живут далеко, а Ветошкина вот она, рядом, в сосед­нем подъезде их пятиэтажки.

-  Ну, скоро ты?

-  Сейчас - сейчас!  - Фимка последний раз забегает в спальню, ныряет в шкаф.

Последний штрих! Ей нужны любимые материны духи, «Сигнатюр», но их нигде нет. Уже! Упрятала подальше. Ну и ладно, ну и обойдемся, ворчит Фимка, можем и другими попользоваться... Ветошкина, потея в дорогой шу­бе, злится и поторапливает. Фимка быстренько влезает в свое пальто, натягивает вязаную шапочку, с завистью покосив­шись на рыжую алькину лисицу. Чудо, а не шапка. Такой второй нет ни у кого из девчонок. И понятно - отец Ветошкиной не какой-то там дорожный инженер - рыбкоопом заправляет. Но ничего-ничегошеньки не может сейчас испортить Фимке настроение. Пересмеиваясь, они с Ветошкиной бегут по улице. Под фонарями, в ярких конусах света, празднично кружатся снежинки, а вот и музыка уже слышится - доносится издалека от старого деревянного клуба, уже видны его полузамерзшие окна. Есть в поселке новый Дом культуры, недавно построен­ный, но стоит он на краю поселка, где пока еще толь­ко строятся две новых пятиэтажки и новый магазин, громко имену­емый торговым центром. Говорят, через несколько лет там целый новый район будет. Но когда это еще будет! А пока нет - нет и котельной для этого района, а ста­рая едва греет больницу да те несколько домов с центральным отоп­лением, что уже построены. Так что в этом новом клубе холод жуткий, зимой - пар изо рта, какие уж там танцы! То ли дело, в старом клубе, привычно топимом печами. Тоже не жарко, но раздеть­ся хотя бы можно.

      Фимка с Ветошкиной раздеваются вместе с другими девчон­ками, бросают пальто на стол и стулья в кабинете завклубом. Те, кто принес туфли, тут же переобуваются. Парни уже вынесли из зала последние ряды стульев в крошечное фойе, по-простому - в «пред­банник». Другие тут же, в «предбаннике» курили, переговаривались, делились местными новостями. В самом зале, в углу сцены, у маг­нитофона и всякой свето- и радиоаппаратуры уже вовсю орудовал Васька - просматривал озабоченно пластинки, дергал из кассетника кассеты - готовился. Пока же, для затравки, звучала какая-то не­замысловатая танцевальная музыка.

- Видала? - насмешливо тянет Ветошкина.- Просто так и не подходи - ва-а-ажный. А вызовет Миранда на ковер...

Фимка не слушает. Она пересекает зал, чтобы быть поближе к сцене, где лучше слышимость, где ярче сияют радужные огни Васькиной цветомузыки. Васька кивнул ей и оглядел зал. Выключил верхний свет, оставив только лампочку у входа и на сцене. Поправил колонку. И сменил музыку.

- Тото! - Алька прикрыла глаза, как будто от удовольствия, как будто песней наслаждается. Даже головой начала покачивать в такт- полное равнодушие к окружающим... Ей все равно, пригласят или нет - она слушает Тото Кутуньо.

Рядом пестрая компания девиц уже организовалась, заверте­лись, задергались. Фимка с Ветошкиной оказались задвинутыми в угол. Одна из девчонок, Зиночка-официантка, в блестящих розовых шта­нах кивнула Фимке - давай, мол, к нам! Фимка улыбнулась, но оста­лась стоять, делая вид, что высматривает кого-то из своих. Тан­цующих становилось все больше. Мелькнул Макаров, Иванчук из фимкиного класса. Эти всегда неразлучны, как и близняшки, сестры Стрельцовы, танцующие с ними. Стоять было неловко - надо было все-таки пойти, когда звала Зиночка, - не танцевать же с Ветошки­ной, которая только и умеет, топать как слониха.

Неожиданно кто-то взял ее за руку. Фимка резко оглянулась - что еще за фамильярность такая? Коротко стриженые волосы, галстук на ослепительно белой рубашке. Ого-го! - откуда он взялся? Фимке показалось, что она уже видела это лицо... Хотя нет, парень ско­рее незнакомый, но разве в такой полутьме с миганьем толком раз­глядишь? Хорошо, что ее пригласили! Вот главное. Значит, не счита­ют уже малявкой. Фимка довольна, почти счастлива. Проходя мимо Васьки, взмахивает приветственно рукой - пусть видит. Но Ваське не до того, взгляд отсутствующий, ему все равно, кто там с кем танцует, кто кого пригласил. Он делом занят. Пусть об этом сейчас никто не думает или не помнит, но что бы все эти друзья делали без него? С тех пор, как оркестр ушел в новый ДК, а Сеньку Арбузова забрали в армию, именно он, Васька, крутит здесь музыку, что бы там ни говорили. Родителей, правда, уже дважды таскали в школу - Миранда призывала к порядку, какая, мол, музыка, если Васька пока еще десятиклассник и, главное, ученик вверенной ей школы? Что-то там о нравственности говорила и режиме дня. О режиме дня! Вроде он первоклассник какой-нибудь! А что делать, если больше некому здесь музыкой заниматься? Ходить сюда слушать пластинки столетней давности никто не будет. Лучше уж дома у телевизо­ра сидеть. У Васьки и записи и цветомузыка - все на высшем уровне. Радиотехника его конек и единственное увлечение - были бы возможности, детали, он бы здесь такое сделал, что...

Тото допел свою песню и Васька объявил новый танец. Ох, это же любимая Фимкина – «Я с тобою»! Фимка чувствует, как замирает сердце, бегут по коже мурашки - как поют! - а партнер ее вдруг исчез, растворился в цветном сумраке, не сказав ни единого слова. Но какая разница, с кем танцевать? Отвлекся на несколько минут от своих кассет Васька, подошел. Главное, она не стоит у стены, как некоторые расфуфыренные дурочки или слонята вроде Ветошкиной. И Васька парень ничего, но только никак невозможно принимать его всерьез – заурядный, обычный, они знакомы чуть ли не с пеленок,  сидят, к тому же, за одной партой. Пусть он в своей физике-хи­мии спец, каких нет больше не только в школе, но и во всем районе, Фимке он неинтересен.

«C тобою, любимый, всегда я с тобой, и пусть ты не знаешь об этом. Зимою, любимый, холодной зимой и праздничным ярким летом».

Музыка уносит Фимку далеко-далеко, и нет уже полутемного зала с деревянным выщербленным полом, исчезли окна с мятыми плю­шевыми шторами, тускло мерцающими в свете мигающих фонарей, есть лишь музыка и два голоса, высокий и низкий, которые, переплетаясь, зовут, увлекают в мир совсем непохожий, далекий от этой скучной и однообразной жизни... Ах, как танцует Фимка! Все за­бывает. Жаль только, что быстро кончается песня и нужно открыть глаза и снова увидеть конопатую Васькину физиономию с рыжими ко­шачьими глазами, с капельками пота на лбу. Фимка возвращается к Ветошкиной, уныло подпирающей стену. Но не успевает перекинуться с ней и cловом, как вновь возникает перед ней тот самый парень, с немыслимой стрижкой столетней давности и в галстуке, единственном, наверное, на весь зал. Снова звучит мелодия, на этот раз поют на английском, и новая музыкальная волна подхватывает Фимку, снова в груди холодок и мурашки по телу - такая задорная, ве­селая мелодия! Чувство ритма у Фимки что надо. И вообще она... Знаменитая актриса, поющая и танцующая так, что в зале поднимается рев, и стулья ломают от восторга, когда она выходит на сцену! Но ей и на это наплевать, потому что на сцене для нее не существует ничего - ничего, кроме музыки и послушного ей тела...

- Откуда ты такая взялась?

Не понять, насмешка в голосе «галстука» или восхищение. И Фимка не отвечает. Прикрыв глаза, она вся в движении - не два-три заученных перед зеркалом па, а легко, легко, свободно и не­принужденно... «Галстук» повторяет вопрос и Фимка досадливо мор­щится. Откуда - откуда! Какая разница, откуда! От верблюда. Какое это имеет значение - здесь и сейчас? Она есть и будьте довольны, как довольна она. Разве она плохо танцует? Или в ней что-то не так?

- Спишь или балдеешь?

Да  он зануда, этот «галстук»!

- Не обижайся... здорово это у тебя получается. Ну, буги-ву­ги эти.

То-то же.

- Зато у тебя не очень, - задирается Фимка в отместку.

«Галстук» смеется. Или Фимке кажется, что смеется - шум, блики, мощный шум из усилителей. И ответа почти не расслышала - что-то вроде «давно не бывал». Не бывал - так не бывал, ей-то что? С розовыми щеками, слегка запыхавшись, Фимка выбирается из толпы. «Галстук» на этот раз не исчезает, оказывается рядом.

- Что-то я тебя раньше здесь не видел.

А я тебя, хотела ответить Фимка, но что-то ее останавливает. Она не может решиться сказать «ты». Васька дал полный свет и теперь ясно, что «галстук» куда старше, чем казался поначалу. И намного, лет на десять может...

- Школьница, что ли? - догадывается «галстук». - Или приеха­ла недавно?

Фимке нравится последнее предположение, но врать она не уме­ет. Да и не успевает ничего придумать - натыкается взглядом на Альку. Та делает какие-то знаки. Ну, чего ей? Поговорить не даст с человеком.

-   Ефимова! Ленка!

-  Ты, что ли, Ефимова? - Похоже, «галстук» удивлен. - Ефимова, значит... Так это твой батя дорогу тянет?

-  Мой, а что? - Ну, Ветошкина, погоди!

Детский сад, читает Фимка а глазах «галстука»

- Работал я у твоего отца, вот что. А вы в пятиэтажке живете? – Он еще и уточняет! – В одном подъезде с... с Дороган, точ­но?

Точно-точно, с Анной Ивановной. Сейчас еще и этаж назовет и номер квартиры. Всем, всем все известно! Как можно жить в поселке, где тебя знает каждая собака, где никогда ничего не происхо­дит, где все так пресно и скучно?!

-Угадал, - злится Фимка. - Исключительно точные сведения. Действительно, в одном подъезде с Анной Ивановной, могу познако­мить!

«Галстук» улыбается, насмешливо и снисходительно.

- Тебя подружка зовет.

Ветошкина уже рядом. Суетливо тянет Фимку за рукав. Выйти? Зачем? Сейчас новый танец начнется. Неужели нельзя сказать здесь? Но от Ветошкиной непросто отвязаться. В «предбаннике», отдыхая от толчеи, заядлые курильщики ожесточенно поглощали никотиновый яд. Фимка поморщилась, она не перено­сила дыма.

- Ну, чего тебе?

Глаза у Ветошкиной как две плошки.

- Ленка, ты хоть знаешь, кто это? Знаешь, перед кем выпендриваешься? Это же Бочаров!

Алька кажется не на шутку встревоженной, а то бы Фимка ей показала, кто выпендривается.  

- Какой еще Бочаров?

- Господи, ну тот самый! Помнишь, следователя наша Лиль Сергеевна приглашала на классный час? Он случаи разные рассказы­вал. И про этого Бочарова тоже... Книги старые таскал из райбиблиотеки, штампы выводил и продавал… Вспомнила? Два го­да дали, теперь, значит, вернулся с «химии».

-  С какой еще «химии»? - ошарашенно спрашивает Фимка.

Эту Ветошкину хлебом не корми, дай человеку настроение испортить.

- Ой, смотрит! Вышел и смотрит! Пошли домой, Ленка! Еще привяжется! Ишь, поджидает...

-   К тебе не привяжется, - тихо и раздельно говорит Фимка. - И вообще, Алина, рано тебе еще на танцы ходить. Дома надо сидеть. И в девять спать ложиться.

Она повернула обратно в зал. Обиженная Ветошкина, пыхтя, топала следом.

- Зря ты, Ефимова, злишься. О тебе же беспокоюсь... Вон, рассказывали, одна связалась с  бывшим уго... с таким вот, потом не рада была.

Как хорошо, что в зале много народу и шумно - не слышно Алькиных «случаев» из жизни.  В зале суетились девчонки - Васька объявил белый танец. А Фимка почувствовала вдруг, как неудобны высокие каблуки. Зря туфли не взяла. Впрочем, и танцевать уже не хочется - жарко, душно.

-  Доложили уже? – «Галстук» возник рядом так неожиданно, что Фимка вздрогнула.

-  О тебе, что ли? О тебе и так всем в поселке все известно, - с вызовом ответила Фимка, чувствуя, как неприятно ноет под ложечкой. Сейчас начнет оправдываться. Или, что еще хуже, скажет что-нибудь такое…

Но Бочаров ничего не сказал, улыбнулся своей снисходительной, полупрезрительной улыбкой и отвернулся. Смотрел в толпу танцующих, будто искал или ждал кого. А Фимка, стоя радом, чувствовала себя несчастной и обманутой. Ничего-то она из себя не представляла, ни­чего не значила. Ноль без палочки, пустое место, малявка, с которой и говорить-то не о чем.

А народ уже заторопился, потянулся к выходу, не заметила Фимка, что уже перерыв. Васька дал полный свет и выключил музыку.

3

 

Урок физики все тянулся и тянулся, прямо как резиновый. Васька, решивший три варианта, доделывал четвертый - для Фимки. Фимка рисовала чертиков. Глазеть в окно и даже просто сидеть, по­ложив ручку, было опасно - Миранда, приспустив очки на кончик но­са, была настороже, глядела, что называется, в четыре глаза. Вот и приходалось прилежно склоняться к тетради и рисовать, ожидая, пока Васька выдаст решение. Самой ей с такими задачками не спра­виться. Не по зубам орешки. Да и не нужна ей эта физика. Но полу­чать вторую двойку подряд в начале третьей четверти как-то тоже ни к чему. Миранда обязательно выскажется Лиль Сергеевне, та по­звонит матери... Цепная реакция. А чего звонить? Как будто мать сможет научить Фимку решать эти чертовы задачи!

Васька пододвинул листок. Ну вот, наконец-то! Фимка облег­ченно вздохнула и принялась торопливо переписывать. Все же Васька молодчина и настоящий товарищ - не даст пропасть. И что бы она без него делала. Все эти математики, физики, химии - ну, не для Фимкиных они мозгов. Всякие задачи, теоремы, уравнения... Скорее бы кончился учебный год. Никогда в жизни, никогда больше не будет она заниматься всякими дурацкими формулами! Может в парикмахеры и не пойдет, но и физиком быть не собирается. Вообще, профессию себе с умом выберет. Мать, вон, сунулась в тех­никум наобум, выбрала, какой к дому поближе, и что? Корпит теперь целый день над бумагами и все считает, считает что-то в своей бух­галтерии. А ее одноклассница, между тем, стала актрисой и довольно известной. В классе над ней смеялись, когда говорила, что хочет сниматься в кино, - очень уж обыкновенной была, по словам матери. А вот, пожалуйста! Обыкновенная - обыкновенная, а знала, куда пойти учиться. Живет теперь в Ленинграде и часто снимается в разных фильмах и телеспектаклях.

Фимка тоже будет жить в Ленинграде. В конце концов, она там родилась. Хватит с нее северных поселков. Сколько себя помнит, все кочуют. Закончит отец строительство одной дороги - обязатель­но где-то рядом, здесь же, на Севере, нужно строить другую. Не-ет, Фимка найдет себе работу - никаких дорог-переездов, никакой бух­галтерии…

Перед самым носом пролетел бумажный комочек и шлепнулся на па парту. Записка от Ветошкиной. Ага, тоже мается, ничего не решила - Фимка, выручай. У самой снега зимой не выпросишь, а уж списать что-то там и просить бесполезно. Но Фимка великодушно кивает: ладно, сейчас. Немного осталась, спишу - передам. Быстрее, шипит Ветошкина, урок кончается. Вот, всегда так: то время едва - едва тянется, то летит. И будьте уверены, когда каждая минута дорога, у него космическая скорость... Ну, совсем немного осталось.

Звонок прозвенел неожиданно.

-  Сдаем тетради! Не задерживайте, а то не возьму! – Миранда нависает как глыба.

Фимка едва успевает спрятать Васькины караку­ли. Оборачивается к Ветошкиной, разводит руками, ну, не получи­лось, сама едва успела.

-  А ты что, совсем ничего не решила? Ты ж говорила, задачи эти - нечего делать...  Ни одной?

Ветошкина с красным сердитым лицом пыталась втолкнуть «Физику» в набитую до отказа сумку.

-  Представь, совсем!

-  Да не злись ты…

-  Ничего не решила, - зло повторила Алька, - у меня же нет таких поклонников, как у тебя - ни математиков, ни… ни воров!

Фимка остолбенела.

- К-каких ... воров?

- Таких! Которые с танцев провожают и в подъездах крутятся.

Ну, Ветошкина, ошалела!

- Какие подъезды? С каких танцев? Мы же тогда вместе домой шли... - Фимка едва нашлась, что ответить.

Ветошкина мстительно щурилась.

- Между прочим, соседи из квартир выходить боятся по вече­рам, когда дружок твой дежурит. Бабка Олимпиада вчера без хлеба, между прочим, осталась! Сунулась выйти, а он по лестнице поднима­ется!

Ветошкина в запале почти кричала. Те, кто еще оставался в классе - заоглядавались. Хорошо, что Миранда ушла, пронеслось у Фимки в голове. А Васька, Васька уставился! Удивленно таращилась Кирюхина.

- Ленка, ты что... с этим... встречаешься?

Фимка почувствовала, как качнулся под ногами пол. Красное лицо Ветошкиной покраснело еще больше, капельки слюны застыли в уголках рта, жирно блестел нос… Видеть это лицо, широкое, плос­кое, с прыщиками на подбородке, было невыносимо. Чувствуя - еще минута и она или разревется на виду у всех, или вцепится в редкие Алькины волосы, Фимка круто развернулась и выбежала из кабинета физики. Без единой мысли, с грубым, жгучим комом в горле, слетела по лестнице со второго этажа, быстро оделась в раздевалке, застегнула кое-как непослушными пальцами пуговицы и оказалась на улице. Ноги сами несли ее куда-то  вниз по тропинке к заливу.

Шлепнувшись на крутом спуске, Фимка как будто опомнилась, приостановилась - портфель оставила, книги. Но тут же заскользила дальше. Ну и пусть! Пусть! Как они пялились на нее! Как слушали, разинув рты, это гнусное вранье! Как будто не знают что такое Ветошкина! Вот пусть и живут с этой гнусной сплетницей рядом, а она ни­когда не вернется в этот класс, в эту школу! Никогда!

Залив был покрыт плотным бугристым панцирем, прорезанным у берега широкими и глубокими трещинами, полузасыпанными плотным хрустящим снегом. Узкая тропа вела на противоположный берег, где темнел еловый лес, и откуда слышался далекий и слабый рык тракто­ров. Там строил дорогу отец. Восемьдесят километров, отделяющих поселок от железнодорожной станции. Трасса через болота и густую чащобу. Эх, папка, папка! Мало, что ли, строят по стране дорог? Обязательно надо было забраться сюда, в самую глушь! Зимой само­летом только и выберешься, если только, само собой, погода летная. Бывает, почву разносят раз в десять дней. И одна - единственная шко­ла, даже перевестись некуда. И десятый класс один. Только Фимка туда не вернется. Так и скажет матери! Пусть что хотят с ней де­лают - не вернется. К бабушке уедет! А что? Ведь взрослый человек уже, паспорт имеет, пусть попробуют не отпустить!

Но Ветошкина! Откуда в человеке берется столько дряни?

Дневные сумерки сгустились до ночной темени, когда Фимка вернулась домой. Спотыкаясь от усталости, поднялась на второй этаж, ковырнула ключом замок. Наверное, уже не меньше шести - того и гляди явится с работы мать. И если Лиль ей позвонила... впрочем, какая разница. Фимка и сама все расскажет. И твердо будет стоять на своем - в школу она не вернется.

- Лен...

На площадке между вторым и третьим этажами, на подоконнике сидел Васька. Рядом валялся Фимкин портфель. Спасибо, принес. Фим­ка подождала, пока портфель оказался радом, протянула вялую руку: давай.

- Зайти-то можно? - поинтересовался Васька.

- В другой раз.

- Ну, подожди. Мне нужно тебе что-то сказать.

- В другой раз и скажешь, - Фимка зашла в прихожую и попыта­лась захлопнуть дверь.

Поговорить! Дудки! Хватит разговоров - сплетен не оберешься. Наверное, будет уговаривать простить Ветошкину. Или выспрашивать… Нет, она для себя уже все решила. И говорить больше не о чем. И совсем нет сил.

- Пусти дверь! - идиот, всунул ногу, не закрыть. Фимка налегла на дверь.

- Фимка, два слова. Ветошкина дура... Да открой же, чтобы я не орал на весь подъезд. Фимка!

-  Я тебе не Фимка! Взяли моду... У меня, между прочим, имя есть!

На ее счастье кто-то поднимался по лестнице, и Васька убрал ногу. Дверь сухо щелкнула замком.

 

4

 

С вершины сопки весь поселок как на ладони. Низкое январское солнце насквозь просвечивало заросли маленьких кривых березок, улицу, одним концом упиравшуюся в вытоптанный в снегу пятачок пе­ред бревенчатым магазином. С другой стороны петляла по лесу меж елок и сосен дорога, а по ней, взвывая, ехал КаМАЗ с яркой, ох­ряной кабиной. Это была единственная машина, которая способна бы­ла добраться с железнодорожной станции своим ходом по недостроен­ной трассе. Иногда на такой приезжал домой отец. Фимка вспомнила - сегодня же суббота. Вдруг, действительно, отец? Машина, проехав еще поворот, остановилась как раз у пятиэтажки. Фимка напряженно всматривалась, стараясь разглядеть, кто же вышел из кабины. Но с такой высоты разве разглядишь. К тому же деревья мешали, так и не разобрала. Интересно, сколько сейчас времени? Наверное, пока еще не больше двенадцати. Ну да ладно. Фимка выбралась к спуску, по­правила крепления и понеслась по лыжне вниз. Эх, катить бы вот так, и катить на высокой скорости! А потом оторваться от земли и парить над лесом, заливом, домами поселка, в беспорядке разбросан­ными по взгоркам и сопкам вдоль залива. Над единственной, более - менее прямой, улицей покружить с ее деревянной мостовой и дощатыми тротуарами!.. и конечно, свалиться, влететь с размаху в сугроб, запутавшись в собственных ногах! Нечего витать в облаках!

Выбравшись из сугроба, Фимка кое-как отряхнулась, сняла лы­жи и побежала к сараю, где отец хранил свой мотоцикл, рыболовную снасть и всякие железки. Открыв непослушными, застывшими руками замок, бросила в угол лыжи, прихватила спрятанный портфель, запер­ла дверь. Сегодня уже третий день прогулов. Так и не решилась поговорить с матерью начистоту. Поговори с ней... Сегодня у нее выходной, но как всегда, поднялась она рано и с утра уже прицепилась: проспишь да прос­пишь. Пришлось изобразить уход в школу. В обычные дни мать ухо­дила на работу раньше нее, и Фимке удавалось незаметно отсидеть время уроков дома. Но суббота есть суббота, и Фимке ничего не оставалось, как только взять потихоньку лыжи и покатить затемно на тот берег. Хорошо пришлось побегать, крепкий стоял морозец. Ладно, полезно для здоровья, утешала себя Фимка, скользя по проложенной кем-то лыжне. Только бы не встретить ни­кого, только бы...

А если это не отец? Что она скажет матери по поводу такого раннего возвращения из школы? Фимка вошла в подъезд и остановилась! - надо что-нибудь придумать. Но придумать не успела - кто-то ле­тел сверху, перепрыгивая через ступеньки. Это не мать, конечно… Нос к носу столкнулась с Бочаровым. С «галстуком». Значит, и прав­да, толчется в подъезде. Сердце у нее замерло. Если дойдет до матери... Со страху Фимка оцепенела, стояла как исту­кан посреди прохода, и даже не поняла сразу, что у Бочарова в ру­ках. А когда сообразила, уставилась завороженно на букет, спрятанный внутри хрусткого прозрачного целлофана, и страх ее как рукой сня­ло. Цветы. Белые. В такое время, в середине января! Их можно было купить только в городе, в областном центре, и стоили они, наверное, уйму денег. Неужели это ей?

Увидев Фимку, Бочаров как будто обрадовался.

- Хорошо, что тебя встретил! – вздохнул облегченно и протянул ей букет, который Фимка машинально взяла. - Ты точно здесь живешь?

- Точно...

- Ну, повезло мне. Значит, так, - распорядился, - передай это Аннушке и скажи: от Славки. Нет ее сейчас дома, а я спешу, некогда ждать – на машине я. Так передашь?

Вот кто, значит, на КаМАЗе! А Фимка, глупая, радовалась, думала, отец. Кивнув, она едва ли не с отвращением посмотрела на букет и стала подниматься по лестнице.

- Аннушке! Анне Ивановне, с третьего этажа! - крикнул сни­зу Бочаров. - От Славки скажешь. Вернулся, скажешь, из команди­ровки!

Вернулся из командировки! Фимка почувствовала себя глубоко обманутой. Почему, почему так - кому-то цветы, а кому-то - сплош­ные слезы? И слезы, между прочим, из-за этого самого Бочарова, «галстука» несчастного! Из-за него у нее такие неприятности, а он и не заметил бы ее, не узнал бы на улице, не живи она в одном подъезде с его любимой Аннушкой! Уехать! Будь что будет, а она должна поговорить с матерью прямо сейчас. Не маленькая, уже способна решать сама, что ей делать и как жить дальше! Фимка нажала кнопку звонка. Никто не открыл. Дома, что ли, матери нет? Отперев дверь, Фимка влетела в прихожую и швырнула на пол портфель. Пнула его ногой. Она сегодня же поговорит с матерью - надоело дрожать и прятаться. А букетом этим лучше всего подмести пол. Но вместо этого, Фимка достала с полки хрустальную вазу, развернула целлофан. Какие странные цветы - никогда она таких не видела. Как будто искусст­венные. Толстый стебель с плотным зеленым листом, плотный белый цветок. Надо скорее поставить их в воду. Ишь, ты – «Аннушке»! Она что - бюро добрых услуг, передавать то да се? Хотя, конечно, Анна Ивановна и не таких цветов заслуживает. Ей розы надо дарить. Таких, как Анна Ивановна, Фимка никогда раньше не встречала. Организо­вала хор, все у нее поют, даже старые- престарые бабки. У них свои, старые песни, свои, старинные наряды. Этих бабок даже на телеви­дение снимали для передачи «Край морошковый». И сама Анна Иванов­на поет здорово. И играет. Когда в ДК ставили спектакль, ей дали главную роль - роль журналистки, в которую влюбляется один моло­дой врач. Врача играл настоящий врач, Лудов. Говорят, он и влюб­лен был в нее по-настоящему, да только она дала ему от ворот по­ворот. То ли потому, что женат он уже два года, то ли потому, что просто не нравился.

Мать Анну Ивановну недолюбливает. «Вертихвостка, - ворчит, - то с одним ее видят, то с другим крутит». А ни с кем Анна Ивановна не «крутит». Просто характер у нее легкий, улыбается каждому. А не любит ее мать за красоту, за умение одеваться. Фимка-то все по­нимает. Даже отец, которому, кажется, ни до чего, кроме его доро­ги да рыбалки, дела нет, заметил, что у Аннушки хороший вкус. Ох, мать и взвилась тогда! «Недорого, но заметно одевается? - переспросила, - А я, что, выходит, дорого и безвкусно? Сто лет в одной шубе! Посмотрел бы ты, как у нас в бухгалтерии женщины одеваются! Какие серьги носят и кольца! Мне о таких и мечтать не приходится, даром, что на Севере полжизни!». Фимка хотела тогда сказать, что у матери, возможно, и нет таких колец, как у других, но ее сберкнижка, наверняка, самая толстая изо всей этой бухгалтерии, но не решилась. Была охота вмешиваться. Шутки с матерью плохи, когда она в таком настроении.

И вообще, неизвестно еще, как она посмотрит на то, что Фим­ка взялась передать эти цветы. Не отнести ли их прямо сейчас, может Анна Ивановна уже вернулась?

Фимка завернула цветы обратно в целлофан и поднялась на тре­тий этаж.

- Открыто! - крикнули из-за двери.

- Вот, -  Фимка протянула букет, не переступая порога.

- Мне? - Серые глаза округлились от удивления.

- От... Славки, - вспомнила необходимую фразу Фимка. – Он уже вернулся из командировки.

Аннушка покраснела.

- Может, зайдешь? - спросила она, беря цветы.

Фимке очень захотелось зайти, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как живет Анна Ивановна, но она решительно замотала головой. Яс­ное дело, из вежливости ее приглашали. Да и мать могла вернуться с минуты на минуту - где только ходит? - объясняй потом, зачем поднималась к соседке и почему дверь бросила незапертой.

 

5

 

«Дорогая Лена! Получил твое письмо и очень рад, что у те­бя все нормально. - Фимка только головой покачала: все нормально! Куда уж нормальнее! Вчера, пока она аппетит нагуливала на лыжах, мать, оказывается, была в школе. Лучше и не вспоминать, какая бу­ча поднялась по ее возвращению! - Завидую тебе хорошей завистью - это здорово, зимой побывать на юге. Сам я никогда ни в Крыму, ни на Кавказе не был...».

Несмотря на пакостное настроение, Фимка чуть не расхохота­лась. Крым! Минус тридцать сегодня градусник показывает. Кавказ! Здорово она, наверное, «путешествие» свое расписала, если ей по­верили. А вообще, жалко этого Володю, ему, видно, еще круче, чем Фимке приходится, в армии сам себе не принадлежишь.

"...отпуск, но ехать или нет, не решил пока - далеко, а по­года такая, что на все десять суток в аэропорту застрянешь".

Постой-ка, что за десять суток? Фимка еще раз перечитала абзац. «За выполнение одного хитрого задания». Интересно, что за хитрые задания бывают у подводников? «Так что хвастать особенно нечем. Отпуск почти такой, как твои каникулы, а воспользоваться им не при­дется. Звонил в аэропорт - многие рейсы отменяют из-за нелетной погоды. Остается только надеяться, что полярная ночь и метели с морозами кончаться когда-нибудь. Спрашиваешь, чем в свободное время занимаюсь. Ну, его не так уж много. Читаю, здесь хорошая библиотека, хотя и небольшая, письма твои перечитываю. Интересные у тебя письма - только пиши подлиннее». Фимка пробежала конец письма глазами и вернулась к началу.

Кукушка на кухонных часах прокуковала два раза.

- Обедать иди! - тут же позвала мать.

Голос у нее уже не столько сердитый, сколько усталый. Целое утро возилась с пирогами, видно, надеялась еще, что отец все же приедет. Вторую неделю нет. А тут еще Фимка со своими фокусами. Мать просто посерела вчера, когда услышала, что дочка ее в школу ходить больше не собирается. Просто дара речи лишилась на какой-то момент, ну, а потом выдала, конечно, по первое число. Еще как пойдешь! Побежишь! Ну и все такое прочее - лучше и не вспоминать.

Мать кладет Фимке на тарелку две большие котлеты, шлепает несколько ложек пюре, льет подливку.

- Салат бери.

А сама даже не садится. Стоит у окна. И Фимке жаль ее, такую с утра уже наморенную, бегающую к окошку на звук каждой, изредка про­езжающей мимо дома машины.

Что-то настроение у Фимки сегодня жа­лостливое... Володя вот. Что за удовольствие сидеть в тесных, наверное, надоевших за время службы, отсеках - или как они там называются: каютах? - подводной лодки, когда есть такой реальный шанс выбраться на твердую землю, на лыжах покататься, встретиться с родными, близкими, знакомыми. И себя Фимке жаль. Трудно даже представить, что завтра нужно идти в эту ненавист­ную школу. Как зайдет она в класс? Ох, и вправду, приехал бы, в самом деле, папка - он-то что-нибудь обязательно бы придумал! Почему у нее все не как у людей, уродилась же такая нескладеха!

И вообще, почему все в жизни так запутано и сложно? Почему, ес­ли хочешь сделать что-то, на твой взгляд, действительно разумное, доставляешь неприятности близким? Выходит, и в жизни, как в армии - сам себе не принадлежишь? Она вспомнила, как в дет­стве, нашкодив, страстно желала заполучить волшебную палочку, чтобы - раз! - и никаких проблем. И еще какие-то мысли приходят Фимке в голову, пока она разделывается с котлетами, запивая их консервированным абрикосовым компотом.

Володе она напишет. Надо немедленно. Она, кажется, знает, как ему помочь безо всякой волшебной палочки. Люди, конечно, немало пакостей делают друг другу, сами того не желая. Но ведь можно сделать и доброе дело, правда для этого требуются некоторые уси­лия... Дурная, наверное, затея - мать ни за что не согласится. Ну да ладно, попробуем.

- Мам, - начинает Фимка, набрав в грудь побольше воздуха для храбрости, - можно к нам Володя приедет?

Мать прекращает мыть кастрюли и поворачивает к Фимке лицо. Глаза у нее в этот момент делаются такие же круглые, как у Анны Ивановны, когда та увидела букет. И вообще, они, мать и Аннушка, - странное дело! - похожи.

- Какой еще Володя?

- Да знаешь ты, ну, солдат, вернее - моряк. Ну, письма мне пишет с Северного Флота, рядом тут служит, в Североморске.

Склонив голову, мать обреченно смотрит на Фимку: ну, что, мол, еще?

- Отпуск ему дают, - объясняет Фимка, стараясь говорить весело и непринужденно, - а его родные живут далеко. А погода, сама видишь, метет через день, самолеты почти не летают. А еще две пересадки. А к нам - ни одной! Сел на самолетик, вжик - и тут.

Мать насмешливо кивает: домой, значит, нелетная, а к нам - «сел на самолетик»!

Фимка переводит дух.

- Ну, а там какие самолеты? Большие. Может, всего один-два рейса в сутки, а пассажиров сколько? А к нам обыкновенные «ку­курузники» летают, и летят они сейчас только с почтой, народу - никого!

Мать опускает вниз мокрые руки, с которых капает на пол вода и громко вздыхает:

- Ну, Ленка, ну, Ленка, с тобой не соскучишься! Каждый день сюрприз. Что ты выдумала, хоть соображаешь? Ой, хлебнешь ты в жизни со своим  характером!

Фимка чувствует, что мать в растерянности и осторожно на­стаивает:

- Ну, мам! Он же почти рядом с нами служит. Ну, пред­ставь, был бы у тебя сын и служил бы, к примеру, на Дальнем Востоке. Дали бы ему отпуск, а...

- Да мне тебя одной хватает! - мать как-то обреченно машет рукой. И вдруг, опустившись на табурет, начинает смеяться. – А пусть приезжает, в самом деле. Пи­рог сделаем с брусникой и... и - замуж тебя отдадим! Но ты же, кажется, уезжать собралась? А гостей зовешь! Или уже передумала школу бросать?

Мать улыбается, насмешливо и ласково, и Фимкины губы невольно расплываются, расползаются в ответной улыбке, хотя, чему радовать­ся-то, если подумать?

 

 

ПРАЗДНИКИ и ПОДАРКИ

 

Тоня приподняла голову с подушки и, чуть приоткрыв глаза, скользнула взглядом по залитой солнцем бревенчатой стене. Дома. Уезжала ли она вообще отсюда? Может быть, и не было ничего – ни чужого города, ни дома чужого, ни странной бесснежной зимы? Но нет, было все это, было. Вон, у окна на стене приколото несколько открыток. Она сама слала их крестной с юга.

Как рвалась она отсюда! Думала, уезжает навсегда. Думала, начинается другая, взрослая жизнь, непохожая на прежнюю – простую, незамысловатую. Она и началась – в начале полярного лета, и полярным же летом – ровно через год - закончилась. Год прошел, а будто вчера, поеживаясь от холодного утреннего ветра, стояла она июньским утром на пристани в ожидании почты – газет, журналов и книг для своей библиотеки.

В лодке, плывущей к берегу от бросившего якорь корабля, углядела среди местных незнакомца в не по-здешнему яркой куртке. «Гостя тебе привез!», - крикнул председатель кооператива, выпрыгивая из лодки и подтягивая ее к берегу. Ясное дело, шутил. Какое мог к ней иметь отношение этот парень с рюкзаком? По зеленоватой бледности лица ясно было - не мореход. С виду крепкий, а едва стоял на ногах – так укачало. И кольнула ее неожиданная жалость - туго ему, видно, пришлось в такое волнение. Сама она морской болезни знать не знала. С детства в лодке. Помогала отцу на тоне. Да и потом, когда отца не стало, случалось, выходила в море порыбачить. Умела обращаться с веслами и с баркасом.  И зимнюю рыбалку любила, как станет лед, ходили с Колькой за кумжей и щуками на озеро.

Но оказалось, что она, Тоня, и в самом деле была нужна незнакомцу. Он писал серию очерков о старинных селах и промыслах Беломорья, потому его интересовала библиотека, в которой она работала. Сохранились ли подшивки газет за прошлые годы? Конечно, сохранились, куда им деться-то? А нет ли каких-нибудь старинных книг? Он несколько раз задал этот вопрос. Но откуда им быть-то в библиотеке? Старинные  книги были у Стрельцовых, живущих на дальней тоне.  И не о поморах они были, а церковные. Стрельцовы были из староверов. Все они здесь потомки староверов, которые сберегая веру, бежали когда-то подальше от царских «милостей» и новых церковных уставов в северные земли. Но этого она говорить не стала. Незачем. Тем более, что дошли уже до библиотеки. Около которой парень, спохватившись внезапно, спросил, у кого можно остановиться на ночь. «Можно и у нас», - неожиданно вырвалось у Тони. В самом деле, места много. Они вдвоем с крестной жили. Хотя обычно всех приезжих к бабке Глафире посылали. Та скучала по уехавшим в город детям и внукам. Гость – хоть какое-то развлечение. И гостю хорошо, бабка не молчунья, поговорить любила. Выпьют водочки, так она и песню какую старую поморскую споет.

Тоня песен Игорю не пела, но везде поводила, все, что могла показать, показала. Через три дня, стоя на берегу в ожидании корабля, Игорь посмотрел на нее и сказал, как ей показалось, со значением, что обязательно еще приедет. Она не поверила. Мало ли кто чего говорит.  Туристам тут все нравилось, всяк хотел еще раз приехать. Каково же было ее удивление и сколько тайной радости было, когда Игорь и вправду снова приехал! Через месяц, как и обещал. Опять вроде как в командировку от газеты.

На этот раз целых десять дней жил. Тут уж всем ясно стало, ради чего, а точнее, ради кого вернулся. Песни, заговоры, сказки поморские – только повод, а причина-то, вот она, рядом с ним, Антониной зовут.

Никто и не удивился, когда она ближе к осени в город засобиралась.

«А как же Колька? - спросила крестная, вытаскивая из печи пирог с рыбой, который испекла на дорогу. – Мрачнее тучи ходит, не вишь, что ли?» Что Колька? Молчун неповоротливый. Вместе в школу ходили. В детстве дрались даже. А Игорь – это совсем другое. Сердце ныло сладко, стоило подумать только, что, вот ведь, издалека приплыл за ней на корабле, как в той сказке – пусть и не под алыми парусами. Приплыл, чтобы забрать ее с собой.  Крестной  не нравился. «Чужой, он чужой и есть», сказала, отворачиваясь.  Понятное дело, не хотела Тоню от себя отпускать. Для нее отпустить – что потерять. А она уже теряла, знала, что это такое. Муж умер от инфаркта, а сын Май вместе с Тониными родителями сгинул в море, в один из осенних штормов катерок, на котором они плыли, разбило о камни. Тоне и жаль крестную, и остаться не может. «Не навсегда ведь еду, - сердилась, - и не за тридевять земель, а всего лишь в областной центр. Вон сколько наших в Мурманске. Работу найду, и учиться дальше буду. Сама говоришь, высшее образование еще никому не повредило… на заочное поступлю». «Отговорки все это», вздохнула крестная. Но пошла на почту, звонить в Мурманск троюродной сестре, просить, чтобы та приютила Антонину на первых порах.

Только Тоня поехала совсем в другой конец города.  Чего идти к незнакомой тетке, когда у Игоря свое, пусть и съемное, жилье? Маленькая запущенная квартирка и без мебели почти, зато какой вид из окна! Район новостроек спускался с сопок уступами к морю,  дом, в котором жил Игорь - на самом берегу. Весь залив как на ладони.

Вот с него-то, с залива, и подули в конце лета холодные и сырые арктические ветры.

Игорь теперь постоянно мерз, он был южанином. Тоня заклеила окна и делала все, чтобы их маленький дом стал как можно уютнее. Купила новые занавески, скатерть. Покрасила окна и пол.  Игорь уходил на работу, а она ходила по магазинам. Вернувшись, часами смотрела в окно. Людей в городе много, а поговорить не с кем. Все чужие, все спешат. То ли дело в их поселке, где она всех и все знала.

Набравшись смелости, Тоня зашла в  ближайшую школу, узнать, не нужен ли там библиотекарь. Завуч сочувственно покачала головой – нет. И добавила, лишив Тоню всякой надежды: милая девушка, вы здесь нигде работы по специальности не найдете. Это же город моряков, и почти у каждого есть жена. Знаете, сколько среди них женщин с библиотечным образованием?

А Игорь и не хотел, чтобы она работала. «Люблю возвращаться домой, где меня ждут, а не в пустую квартиру». Она купила толстую книгу с рецептами, каждый день ездила за свежей рыбой в магазин «Океан» и к приходу Игоря готовила что-нибудь вкусненькое. Он смеялся. «Ты меня балуешь! Лучше, чем в ресторане! От таких ужинов я скоро растолстею!» Но не толстел. Шмыгал носом от вечного насморка.

Оба они были как растения, которые высажены не на том месте. Когда за окном завыли осенние ветры и выпал первый снег, Игорь внезапно предложил переехать к его родителям. Они тоже живут в городе у моря. Только на юге. Тоня испугалась. Жить с его родителями? «Да они нормальные у меня, - рассмеялся Игорь. - И потом места там много, дом большой. Два входа, две кухни». «Зачем это?» – удивилась Тоня. Оказалось, что летом часть дома сдается курортникам. Поразмыслив, Тоня решилась.

Юг поразил ее.

Октябрь превратился в один длинный большой праздник. Теплая, даже жаркая в середине дня погода, обилие зелени – какая же это осень? Лето, настоящее лето! А сколько фруктов и овощей на рынке, а какие яблоки в саду! Да что яблоки – виноград заплел весь двор, протяни руку, рви и ешь! Рай на земле! И родители Игоря приняли ее приветливо. Главное, не мешали, с утра уезжали на работу, возвращались после семи.

Пока Игорь не устроился в местную газету, они часто гуляли по городу. Не забыть, как он впервые привез ее к морю. Вместо грозной стихии, вместо серых волн, в октябре уже дышащих глубинной, вечной полярной стужей, увидела Тоня совсем другое – как ей почудилось, ласковое – море, что искрилось, играло всеми оттенками синевы и зелени под ярким южным солнцем. Ей загорелось искупаться. Купальника не было, да что с того, берег-то пуст. Но Игорь воспротивился, испугался: еще простудишься! Вода казалась ему ледяной – это в такую-то жару!

Да, странной была та, минувшая, осень - с синим, высоким-высоким небом, со стрекотом последних цикад в сухой траве у забора из желтой ракушки, с яркими звездами, заглядывавшими по ночам в огромное, в полстены, окно. Ночи казались короткими, а дни мелькали как солнечные пятна на морской волне. Взглядывая на календарь, висевший в их комнате над столом, она спрашивала себя иногда, уж не снится ли ей все это? И вправду ли, уже ноябрь?

Но лето и на юге отступало. Все чаще небо становилось серым, зарядили дожди. Но дожди это все же не метели. Там, дома, на Севере, ее поселок все глубже погружался в глубокие снега и в темноту полярной ночи, а здесь до нового года можно было ходить в туфлях.

Новый год встречали фейерверками. Ходили на дискотеку. Игорь подарил ей большого белого медведя в целлофановом мешке. «Как и ты, с севера мишка», - пошутил. Она взглянула на игрушку и ей, впервые за все эти месяцы, вдруг остро захотелось домой. Новый год праздник зимний, а тут снегом и не пахло, дождь за окном. Это было неправильно. Это стало тревожить. Но не только погода вызывала беспокойные чувства. Она и здесь не работала – места в библиотеках были заняты. Кроме того, родители Игоря прописывать ее не спешили. Не потому что не хотели – просто некогда было. Она мыла посуду, убирала дом, готовила ужин. Отец Игоря, вернувшись в работы, первым делом заглядывал на кухню, довольно принюхивался и, прежде чем усесться перед телевизором, с довольным выражением уплетал шаньгу за шаньгой. «Ну, что ты, зачем это? – восклицала мама Игоря, краем глаза озирая накрытый к их возвращению стол. - Это целый обед, а не ужин… Ты бы лучше почитала, фильм какой-нибудь посмотрела». Фильмов было много, разных, были даже на иностранных языках с субтитрами. И книг было много. Но не читалось и не гляделось.

Игоря все чаще посылали в командировки, иногда его не было по нескольку дней. Тоня никогда не была слишком общительной, но даже ей сидеть в одиночестве становилось невмоготу. Она стала плакать, чего за ней раньше не водилось. Заставший ее как-то в слезах Игорь никак не мог взять в толк, с чего она ревет, а она не могла объяснить. Ей начал сниться дом. То она шла к нему через косогор, и никак не могла дойти, то видела его со стороны моря, стоя в баркасе. Ей снилась тоня, на которой она выросла, снилась река, прозрачная ледяная вода, журча, быстро бежала-скользила по каменистому ложу к Белому морю. Библиотека снилась, куда, как писала крестная,  так пока и не смогли найти библиотекаря.

Ранняя южная весна Тоню уже не радовала. Ощущение было, что пришла она как-то не вовремя, вытолкав из очереди зиму. Не к месту было все это цветение.

«Я домой… ненадолго», - пряча глаза, объяснила Игорю.

«Хорошо», торопливо кивнул он в ответ, тоже не глядя на нее. Как внезапно все началось, также внезапно и закончилось.

 

- Эй, лежебока, - сказала крестная, заглядывая в комнату. - Хватит спать-то. Тут к тебе гости.

- Кто? - Но крестной уже не было, только дверь в кухне хлопнула. Тоня взглянула на ходики - семь утра! - и стала торопливо натягивать платье, недоумевая, кто мог явиться к ней в такую рань. Ленка, что ли? Распахнула дверь и остановилась в проеме. В самом низу, на первой ступеньке высокого крыльца сидел Колька и держал на руках маленького черненького щенка.

- Здравствуй, - произнес, глядя на нее снизу вверх.

- Здравствуй, – откликнулась она, и нахмурилась, скрывая непонятно откуда взявшееся смущение. – Че не на работе-то?

- Да он тут уж третий день толкется! - усмехнулась крестная, неся из-за дома охапку дров для утренней топки. - Узнал, что приезжаешь, так и места себе и не находит!

- Сама не знает, че наговариват, - сердито буркнул Колька, отворачиваясь.

Тоня спустилась вниз по деревянным ступенькам.

- Где взял? – кивнула на щенка.

- Из Умбы привез.

Тоня присела рядом с Колькой, оглядела сладкую парочку.

- Лохматый какой!

- Какой же он лохматый? – удивился Колька. - Вот, - протянул ей в щенка, который едва не тонул в его крепких ручищах. - Гладкий совсем…

- Да  я не про него, - засмеялась Тоня, принимая щеночка. – Ты лохматый! Зарос, как… как… -  не нашла с чем сравнить его соломенную скирду на голове.

- Так некому ж стричь было, - объяснил.

- Так уж совсем и некому, - поддразнила она. – В райцентре был? Был. Надо было в парикмахерскую сходить.

- Я голову не доверяю кому попало, - пробухтел Колька.

- А если б я не вернулась? – тихо спросила она, поглаживая бархатную спинку. – Косу бы отращивал?

- Да знал я, что вернешься.

А если знал, чего не остановил-то, когда уезжала? – хотела она спросить. Но не спросила.  Поднесла к лицу маленький теплый комочек и прижалась к нему щекой.

 

Через полчаса закутанный в старую простыню Колька Стрельцов сидел на табуретке посреди заросшего ярко-зеленой травой двора. Над его головой щелкала ножницами Тоня, а вокруг бегал крошечный  щенок и время от времени громко и радостно лаял.

 

 

 

ИСКУССТВО КОРОТКОГО РАССКАЗА

 

      Он учил нас писать. Разбирая рассказ или стихотворение, кратко отмечал достоинства, потом переходил к  недостаткам. И тут уж никого не щадил – ни новичков, ни старичков, ни чувствительных поэтесс. Зачитывал вслух особо выдающиеся перлы, препарировал неловкие фразы, безжалостно высмеивал ляпы. Некоторым, прежде чем снова садиться рифмовать, советовал проработать учебник русского языка. Он был поборником правильной речи, не терпел вульгаризмов, насмехался над любителями иностранных слов. Ему все прощали. Он был Поэт. Издавший больше десятка книг, он имел на это право.  Особо ранимые личности после первой порки исчезали с горизонта литобъединения. Более стойкие продолжали являться на заседания, хотя свои рукописи на обсуждение давали неохотно. Но были, как ни странно, и любители острой критики - в основном, махровые графоманы, - которые, несмотря ни на что, продолжали творить свои опусы, и тут же, с пылу, с жару несли их руководителю ЛИТО  для разбора. Он принимал, добросовестно читал и также добросовестно анализировал. То есть, разносил их в пух и прах. «Надо знать свои ошибки, иначе никогда не научишься писать», - вздыхала безнадежно влюбленная в мэтра инженерша, носившая ему стихи особенно часто.

      Как-то на очередное заседание она пришла не одна, а привела с собой соседку по дому – молодую, невысокую и невзрачную, с аккуратным светлым хвостиком. Никто не обратил на нее внимания, случайные гости у них не редкость.  Февраль на севере месяц тяжелый, куда не сунешься в поисках маленького праздника, способного скрасить долгую полярную ночь.

      Потом, когда мы уже подружились, Наташа сказала, что на ЛИТО она пришла совсем не случайно, не ради любопытства или развлечения. Она с детства писала стихи, и просто умирала, так хотела увидеть их напечатанными. Пусть даже и в газете. Но на наших заседаниях появлялась нечасто - ее муж стихотворства не одобрял, и тех, кто регулярно ходил по воскресеньям в читальный зал городской библиотеки, называл неудачниками, которые не смогли прибиться к настоящему делу. Лично ему повезло, он  нашел себя в этой жизни, стал летчиком морской авиации, чем очень гордился. Послушать Наташку, так он со всех сторон был образцовым. Впрочем, возможно, так оно и было. Как-то он приехал за ней на машине. После чего наши поэтессы - в большинстве своем, одинокие, - увидев его в кожаной куртке, подчеркивающей все достоинства мужской атлетической фигуры, долго гадали, как красавец, с которого плакаты писать, женился на такой серой мыши.

      У Наташки было худое лицо с огромными, опушенными длинными ресницами, голубовато-серыми, как будто испуганными, глазами. Эти глаза становились еще больше и испуганнее, когда она слушала, как мэтр потрошит наши опусы. Она долго не решалась вынести на суд общественности свои стихи.  Но однажды в апреле мэтр сам попросил ее прочитать что-нибудь, познакомить, так сказать, со своим творчеством. Она покраснела, читать отказалась, но, уходя, робко положила ему на стол несколько рукописных страниц. К нашему огромному изумлению, вскоре пара ее стихотворений появилась на литературной странице городской газеты, хотя на ЛИТО мы их так и не обсуждали!   Впрочем, и без того было что обсуждать. 

      Самый старший из нас, после лирической книги стихов, выпущенной местным издательством тысячным тиражом, вдруг взял, да и наваял роман. Не помню названия, но что-то там было о любви и верности. Или – о верности и любви? Не очень оригинально, согласился автор, но отражает суть. Разумеется, роман, как и большинство первых романов, был, в какой-то степени, автобиографичным. О нелегкой жизни в заполярном городе, о плаваниях в далекие страны, о милой женщине, месяцами ждущей его на берегу. И вот, на майском, последнем перед летними каникулами заседании должен был состояться разбор этой книги. Явились все, даже те, кто посещал ЛИТО от случая к случаю. Роман для нашего литобъединения - это событие. Никто из нас даже в мыслях не замахивался на столь крупную форму. Прозаиков вообще было – раз-два и обчелся, «литовцы» писали, главным образом, стихи.  А тут триста страниц – да это просто глыба! Рассевшись по местам, мы благоговейно оглядывались на автора, на «старика» (которому тогда было едва за сорок), который скромно восседал за последним столиком. Все роман прочли, и все, как один, были от него в восторге. Но что скажет мэтр? Затаив дыхание, ждали, как приговора, его веского слова.

       Роман – это хорошо, начал он, и замолчал. Поднялся с места и прошелся от стола к окну и назад. Оглядел нас, сидящих, как школьники, попарно за столиками читального зала, и низким, хорошо поставленным голосом часто выступающего на публике поэта, заговорил снова. Но почему-то не о романе про любовь и верность, а о своей любимой поэзии. Избитая истина не перестает быть истиной - настоящий поэт всегда творит на волне любви. Возьмите Петрарку, Шекспира, Пушкина. Состояние влюбленности бесценно для творчества, лишь паря над обыденностью, можно сотворить то, что потом назовут шедевром. Но это чувство, эту драгоценность почти невозможно сохранить в семье. Размеренный быт убивает влюбленность, убивает поэзию. Поэту нужна свобода. Иначе он не поэт.

       Тут он сделал паузу и, как мне показалось, с суровой укоризной посмотрел в нашу сторону. Понятно, мы с Натальей были заложницами семейного быта. У меня тогда уже и дочь была. А Наташа вдруг заволновалась.  Думаю, не потому, что поняла, что ей не светило стать новой Сафо или Ахматовой, а потому что наш мэтр умел заражать окружающих своими эмоциями. Хотя, наверное, это нетрудно – поэты, даже плохие, очень чувствительны, а наш мэтр, помимо критического дара, обладал еще и даром говорить проникновенно о самых банальных вещах. Он снова прошелся – от стола к окну и обратно. Остановился. Поднял голову и начал читать свои новые стихи. Мы замерли, внимая каждому его слову. Кто знает, может быть, среди них есть и шедевры? Может быть, мы когда-нибудь еще будем вспоминать, как он нам их читал? Высокая фигура в белом свитере домашней вязки с длинной гривой темных, с легкой проседью волос, падающих на плечи, выглядела очень романтично.

      Потом, очнувшись, вспомнил, наконец, и о теме заседания.  И другим, неуверенным, каким-то даже смиренным голосом сказал, что не может разбирать столь крупные прозаические произведения. «Я пишу иногда прозу, но это короткие рассказы, которые все же ближе к поэзии…». 

      После минуты молчания, в течение которой мы, оторопевшие от такого признания,  переваривали его слова, он, совсем уж неожиданно, попросил мичмана помочь ему с переездом на новую, только что полученную от Союза писателей, квартиру.     И все сразу позабыли о романе и бросились его поздравлять. Он так давно ждал эту квартиру! Столько лет  снимал с семьей жилье чуть ли не в двадцати километрах от города, а тут такой подарок! Где? Какая? Оказалось, почти в центре, недалеко от библиотеки.

 

      В следующий раз мы с Наташей увиделись в середине июня. В один из ярких солнечных дней она приехала ко мне в гости. Северная зелень бурным  ростом праздновала разгар лета, и стояла такая, необычно теплая для этих краев погода, что невозможно было усидеть дома. Мы прошлись по склону сопки, откуда открывался замечательный вид на микрорайон, шли, разговаривая  о том, о сем, но лишь под конец прогулки она, глядя на залив позади домов, сообщила вдруг, что уезжает. Далеко? Далеко и навсегда, - последовал ответ. Вот что значит  жизнь супруги полярного летчика – себе не принадлежишь, попыталась пошутить я, а она в ответ неожиданно расплакалась. Да что ты, что ты, - попыталась я ее утешить. - Жизнь длинная, еще вернетесь… Но она меня не слышала.

      «Он был такой на себя непохожий, такой беззащитный». Я ничего не понимала. Кто? Роняя слезы, она вдруг обняла меня и все рассказала.  О тех нескольких белых ночах полярного лета, когда солнце почти не исчезает за горизонтом. О залитых светом гулких комнатах новой квартиры, стены которой еще не слышали стихов. О солнечных квадратах, что стелились в полночь по паркету вместо простыней...  Но даже белыми ночами случается спать.  Пробуждение - внезапное появление жены поэта. Скандал. Рапорт. Перевод ее мужа на Дальний Восток.

      Наталья исчезла из моей жизни также внезапно, как в ней и появилась. Мы же отправились отдыхать к бабушке в Крым, и за время, проведенное у Черного моря, я почти забыла эту, мало касавшуюся меня, историю. У каждого своя жизнь. Вернувшись в город в августе, я попыталась изложить в стихах впечатления от летнего отдыха, но просидев долгое время за столом, поняла вдруг, что стихов писать больше не буду.

      На первое после летних каникул заседание я принесла рассказ, который написался сам собой. Маленький, всего несколько предложений. Он был о белых ночах полярного лета, когда солнце почти не исчезает за горизонтом, о залитых светом гулких комнатах новой квартиры, стены которой еще не слышали стихов и о солнечных квадратах, что стелились в полночь по паркету вместо простыней... 

      Освеженные каникулами «литовцы» дружно меня раздраконили. Особенно старалась поэтесса-инженерша,  кричавшая, что такого в жизни не бывает! И запомнились последние слова мэтра, который долго слушал нас, опустив глаза и не перебивая. Искусство короткого рассказа, сказал он, заключается в том, чтобы уложить всю историю в пять строк, в несколько предложений вместить целую жизнь.  Но главное, - он с легким прищуром, в упор посмотрел на меня, - главное, сделать это так, чтобы тебе поверили. Я верю.

 

ЭГОИСТ

 

1

 Была пятница, конец рабочей недели, но в управлении дым стоял коромыслом. В коридоре, длинном и полутемном,  от того, что лампы дневного света горели через одну, было полно народу, и чаще, чем обычно, открывались и закрывались двери кабинетов. Все торопились разделаться с какими-то делами, решить какие-то неотложные вопросы, подписать нужные бумаги, прежде чем разъехаться по домам. Конец полевых работ.

В кабинете начальника шло совещание, и казалось, что напряжение, царящее там, просачивалось в приемную даже сквозь две, обитые войлоком и обтянутые черным дерматином двери. Подводились первые итоги сезонных морских работ, и решался вопрос приемки нового судна. Измученная Нина Давыдовна, секретарь начальника, едва успевала снимать с аппарата трубку – телефон звонил непрерывно. И  с разными, не терпящими отлагательства вопросами сюда же стекался народ. Когда кто-нибудь, входя в приемную или выходя из нее – так и не попав к начальнику, - открывал дверь, становилось слышно, как в комнате напротив трещит телетайп, выбрасывая все новые и новые сообщения.

Сидящий в углу Анатольев, ожидающий конца совещание, наблюдал всю эту суету как бы со стороны.  С сегодняшнего дня у него был отпуск, и можно было, наконец-то, расслабиться, устраниться от бесконечной производственной  текучки и решения всяких задач и проблем. Можно было бы, поправил он себя, если бы он здесь в данный момент не находился. Здесь, то и дело, кто-нибудь из входящих тут же направлял свои стопы к нему. Поначалу он терпеливо разъяснял, что уже в отпуске, но потом махнул рукой – все равно в покое не оставят. Морозова из отдела кадров прямо-таки обрадовалась, увидев его – есть на кого перебросить проблему - прибыли новые геологи-полевики, нельзя ли их разместить на время в общежитии, где жили ребята из его, анатольевской партии? Комендант упирается, но если он, Анатольев сам ему позвонит, вопрос будет решен. Тетка из разведкома, которую встретил в коридоре, выйдя перекурить, тоже вцепилась в него, требуя немедленно написать объяснительную по поводу травмы Танича. Он кивнул, да, да, конечно, напишет, куда он денется? Секретарь мимоходом сообщила, что его ждут – не дождутся в плановом отделе для уточнения данных по объему выполненных работ.

Ох, как права была Валерия, когда в шутку сказала ему утром - не иди, иначе ни в какую Прибалтику мы с тобою не поедем. Но как он мог не пойти?

- Сумасшедший день, - пожаловалась Анатольеву Нина Давыдовна, кладя в очередной раз трубку.

Анатольев не ответил. Анатольев по природе малоразговорчив, а когда нервничал, так вообще в себе замыкался. Сейчас он, правда, не нервничал, но терялся в догадках - зачем его вызвал Борисов? И долго ли ему еще здесь, в приемной, торчать? Время идет, а ему еще надо в авиакассы, обещал Валерии выкупить заказанные ею билеты на самолет... Наверное, все дело в отчете. Плохо составил, сляпал на скорую руку. Да и нечем было блеснуть,  организация работ слабая была. То и дело возникали всякие, чисто технические трудности, но другого и ожидать не приходилось – экспедиция только разворачивалась, не было ни хорошего спецоборудования, ни отлаженной техники и методики проведения изысканий. И вопрос кадров, как всегда, остро стоял – со многими знакомиться пришлось уже в процессе работ. К счастью, народ на этот раз подобрался неплохой, в целом, без завихрений. Разве что Танич... У Анатольева на безнадежных алкашей нюх. Уже при первой встрече почувствовал, да что там почувствовал, - почти наверняка знал, что с Таничем будут проблемы. Настораживала его суетливость,  нервные движения рук, воспаленные глаза. Такой мог в любой момент сорваться и в рейсе запить. Но Анатольев пожалел его, на свою голову пожалел, - двое детей, давно без работы, - взял в партию. Впрочем, и помимо жалости была причина – нехватка людей. А у Танича, как у спеца неплохие рекомендации, работать он умел – до той поры, пока в очередной раз не срывался. Перед выходом в море Анатольев едва ли не следом за ним ходил, но все же не углядел, когда и где тот надрался. А после запоя какая работа? Еще и с палубы умудрился слететь при волнении в три балла... Расхлебывай теперь. Впрочем, сомнительно, чтобы позвали из-за Танича. Скорее всего, дело касается этого нового судна. Специализированного,  с оборудованием для геологоразведки в северных широтах. Все ждали его давно и с нетерпением.

Дверь кабинета распахнулась. В проеме появился Овечкин, главный геолог экспедиции.

- Чего ты тут расселся, когда все тебя давно ждут? – бросил недружелюбно Анатольеву вместо здравствуй.

И также раздраженно - секретарше:

- Вас, что, не предупредили, появится Анатольев, сразу к начальнику?

- Никто мне ничего не говорил! И потом, совещание же, - в тон ему, сердито ответила Нина Давыдовна.

Совещание дело святое. Когда у начальника совещание, никто не смеет без вызова переступать порог его кабинета. Но Овечкин уже исчез. И Анатольеву не оставалось ничего другого, как войти следом.

 

2

 

Кабинет был полон, человек десять, не меньше. Все «главные» экспедиции в наличии – сам Борисов, рядом с ним главный инженер, главный геолог, начальник радиогеодезической службы, представитель флота и несколько чужих, их Анатольев не знал, но ясно было, что все присутствующие работники не мелкого калибра. Борисов кивнул из-за стола, жестом указал на стул. И все, тут же, как по команде, повернулись и смотрели, как Анатольев усаживается. Не к добру это, такое внимание к его скромной персоне, мелькнула мысль.

- Дело серьезное, - как и все прочие, глядя на него, сказал Борисов. Анатольев в том и не сомневался. Из-за пустяков не стали бы выдергивать его из отпуска. И потом, тут такая компания... Вряд ли речь пойдет о его скомканном отчете или о Таниче, которого по прибытию на берег завалили в больницу с воспалением легких. - Решаем, кто войдет в приемную комиссию... знаете, конечно, о новых судах?

Ну, кто же о них не знает! Но неужели и его хотят включить в состав этой самой комиссии? Некстати это, очень некстати. Вряд ли Валерии придется по вкусу такой поворот. Она его, конечно, не съест, но капитально обидится, если они останутся без отдыха.

- Возьмете на себя еще один рейс в этом сезоне? Мы тут посоветовались и  пришли к выводу, что поручить это больше некому.

У Анатольева перехватило дух. Так вот в чем дело! Вот это предложение!

- Заставить мы, конечно, не можем, - произнес Борисов, постукивая пальцами по поверхности стола. - Ответственность большая, вы только из рейса, и в отпуске уже, предлагаем вопреки правилам... Ответ нужен сейчас. Прямо здесь.

И все снова уперлись взглядами в Анатольева. Смотрели и молчали – ждали его решения. А что тут решать? Решать было нечего. Он так и сказал: отпуск подождет.

Честно говоря, Анатольев в отпуск никогда не торопился в отличие от многих и многих, которые только вернувшись с отдыха, уже ждали следующего вылета на большую землю. Он не любил бестолковости праздного времени. Да и куда было спешить, куда ехать? На юг? Морем сыт, работа у него такая, главным образом, на воде. Семья жила в Москве, но он и туда давно не рвался. Выбраться на пару дней – что он, случалось, и делал, -  это одно. Но целый месяц валяться на диване, толкаться по магазинам, это уж, извините. Друзей студенческих лет давно размело по стране и встретиться с ними легче было где-нибудь на Камчатке или на Ямале, чем в Москве. А в квартире, которая досталась им по наследству от родителей жены, он всегда чувствовал себя чужим. В спальне висел портрет покойной тещи, взглядывая на который, Анатольев так и слышал ее недоуменный,  недружелюбный голос: что за профессия – геолог? Ничего путного из этого не выйдет... Теща как в воду глядела – ничего и не вышло.  Алла, без сомнений, хороший врач, с этим никто и не спорит, но в быту человек нелегкий, с резкими перепадами настроения, от которых он часто просто терялся. Она утверждала, что стала такой нервной из-за него, он не спорил по этому поводу, но и не верил в это. Он был спокойным по натуре, никогда никаких претензий к ней не предъявляя, да и не виделись они, случалось, по полгода. Характер – это, скорее, наследственность.

- В общих чертах, ситуация такая...

Борисов поднял свое грузное тело из кресла и подошел к карте акватории, занимающей полстены за его спиной. Обычно карта эта была закрыта светлой шторой и непосвященным казалось, особенно в зимнюю пору, когда стояла полярная ночь, что там, за ней, прячется еще одно окно. Сейчас штора была отдернута, и карта сияла всеми оттенками голубого и синего – действительно, окно, окно, глядящее в море-океан.

- Подробно с заданием познакомит главный геолог. – Сидящий на углу Овечкин кивнул. – А вкратце, задача такая: отработать Лабычанскую структуру, собрать данные, чтобы в марте-апреле можно было начать разведку бурением. – Окинул собравших внимательным взглядом. – Хотя некоторые из присутствующих и сомневаются, что это возможно. Так вот, ваша задача еще и в том, чтобы их в этом убедить.

- Авантюра чистейшей воды, - проворчал Клугер, начальник отряда буровиков. – Я вам по пальцам перечислю причины, по которым бурение там невозможно...

- Я сам могу их перечислить, все ваши доводы, - не дал ему развернуться Борисов. – Пробное бурение, в любом случае, состоится. Никто не спорит, сложно. И море не летнее и структура не подарок, но где здесь легко? Это Арктика! Бурить будем.

- Но...

-Хочу напомнить, что всем здесь платят немалые деньги, а вам, как кандидату наук – два оклада, - повысил голос начальник, не терпевший когда его перебивали. - Мы должны оправдывать свое здесь присутствие, иначе грош нам цена!  Лучше сразу разогнать всю нашу контору к чертовой матери!

Длинный телефонный звонок прервал его речь. Борисов поднял трубку, не ожидая, пока Нина Давыдовна доложит по селектору, кто на проводе, чего обычно не делал. Видимо, ждал этого звонка. И в кабинете снова стало очень тихо.

- Да, Борисов. Здравствуйте. Да, ожидал, предупредили... Как раз решаем. Нет, гарантий никаких. Какие здесь могут быть гарантии? Здесь не Каспий... Многого ждем... многого.

Без объяснений ясно было, что звонили «сверху». Положив трубку, Борисов снова обернулся к Клугеру.

- В министерстве интересуются положением дел. Обещают содействие. А вы тут со своими сомнениями, можно бурить – нельзя бурить... Стране нужны нефть и газ, а не наши с вами сомнения.

И присутствующие сразу как-то расслабились – в таких делах всегда важна поддержка, а поддержка вот она, этот звонок, - и заговорили, загалдели, каждый спешил высказать свое мнение.

 - Перерыв, - поднял руку начальник. - На час.

И все повалили в приемную.

- Обедать идешь? – поинтересовался у Анатольева Овечкин, надевая пальто.

Анатольев проголодался, утром, после неожиданного звонка, собираясь в спешке, успел только чая хлебнуть с колбасным бутербродом. Пообедать не мешало, но прежде нужно Лере позвонить, объяснить ситуацию. Она, конечно, не обрадуется такой новости, но должна, в конце концов, понять, что не каждый день делают такие предложения, не каждый день приглашают совершить рейс на судне с новейшим оборудованием...

- Нет, перекушу в буфете, - решил. - Как ты думаешь, надолго еще эта волынка?

Овечкин понимающе улыбнулся.

- Не терпится взглянуть на корабль? Ну, еще с полчаса старик помаринует, а потом и экскурсия. Говорят, есть на что посмотреть, постарались капиталисты. – Перевел взгляд на висевшие на стене часы и вздохнул. – До девяти вряд ли домой попадем, так что давай, пошли со мной за компанию. Тут недалеко новую харчевню открыли, говорят, сносно кормят.

- Обойдусь буфетом, - повторно отказался Анатольев.

- Ну смотри. А мне похлебка нужна, язва проклятая вырисовывается.

3

 

Анатольев спустился вниз в холл и подошел к висевшему на стене телефону-автомату. Набирая номер, он хмурился и морщился, на душе у него кошки скребли.  Лера все утро провела в сборах. Мурлыкала себе под нос какую-то песенку от избытка хорошего настроения, гладила что-то, укладывала чемодан, сортировала продукты в холодильнике, чтобы вымыть его напоследок, проговаривая: это я соседке отнесу, а вот это ты выбросишь по пути...  К этому часу она уже давно приготовила обед, но сама не обедает, ждет его, и ждет - с билетами. С билетами, вот именно, с билетами. А он ей сейчас - обухом по голове – так, мол и так, отбой. И эта его новость мгновенно перечеркнет все ее планы и надежды на хороший отдых. Как ждала она этого отпуска, этой поездки в Ригу, в Юрмалу и дальше, дальше по Прибалтике! Ну и что из того, что не лето, отвечала, когда он пытался слегка охладить ее слишком радужный настрой, мы же едем туда вдвоем, вместе. Понятно, до чертиков надоели ей эти пересуды, захотелось на время хотя бы вырваться из-под контроля вездесущих глаз и ушей. А главное, языков. Женщин в экспедиции немного, но все, как на подбор, языкатые. Конечно, давно следовало все устаканить, но вплотную заняться разводом руки не доходили. Ехать в Москву, говорить на эту тему с женой, куда-то там идти, чтобы подать заявление – на все это требовалось время, которого и на более важные дела не хватало.  К тому же, будучи перед новым годом в двухдневной командировке, он сделал, было, попытку разрулить ситуацию, но после первых же намеков на то, что им нужно расстаться, Алла подняла такой крик, что он струсил, тут же сменил тему. Отступил. Да что там – сбежал. Решил, что лучше напишет ей. Позже, когда она привыкнет к мысли, что в Москву он больше не вернется, а если и вернется когда-нибудь, то уж точно не к ней. Он и написал, но ответа пока не получил. Валерия же с разводом не торопила. Она вообще на эту тему с ним не заговаривала – то ли из деликатности, то ли из гордости. Поди, разберись. И это было хорошо, на данный момент это его устраивало. Он, конечно, решит этот вопрос, но не сейчас, не сейчас, когда столько дел нужно переделать.

С Валерией Анатольев познакомился уже здесь, на Севере, в экспедиции. Она работала техником на обработке материала полевого сезона, на «камералке», в лаборатории грунтов. Когда он взял ее в свою партию – катастрофически не хватало в тот сезон людей, а она все-таки специалист, - сколько это вызвало пересудов! А уж когда они вместе вышли в море, только ленивый о них языки не чесал. Он все это знал отлично, хотя в глаза ему никто ничего такого, осуждающего, не говорил. Но с Валерией так не деликатничали. Как-то, вернувшись из очередной командировки, он не застал ее дома. Оказалось, во время его отсутствия она перебралась назад в общежитие. Он удивился – почему? Страшно оставаться одной? Она хмурила брови и отводила в сторону глаза. И лишь вечером, после кино и долгой прогулки по улицам, оттаяла и призналась, что ее вызывала к себе Баба Яга. Начальник отдела кадров Бабаева. Бросит он тебя, сказала, не церемонясь. Не сейчас, так через год. Он мужик видный и опытный в таких делах, не ты первая, не ты последняя. Ему уже за сорок, семья в Москве, жена красивая, умная, врач, не чета тебе, сын взрослый. Из-за тебя жизнь свою он перестраивать не будет, поверь мне, я их, геологов этих, ой, как хорошо знаю. Много их перевидала, каждый второй, при первой возможности в полевой сезон налево бегает, а сезон закончится, поджав хвост, в семью возвращается.

- И ты позволила ей с тобой так разговаривать? – до глубины души возмутился он. – Выслушивала, как школьница, все эти оскорбления? Кто она такая, чтобы тебя уму-разуму учить? Ну, ладно, я ее завтра сам поучу!

Какие-то посторонние люди считали, что имеют полное право воспитывать не по их правилам живущую Валерию, а на деле - беспардонно лезть в его и ее личную жизнь. Его внезапная злость испугала Валерию.

- Если ты пойдешь выяснять отношения, я тут же уволюсь, - сказала она. – Тем более, что Бабаева и не оскорбляла меня, наоборот, вежливо разговаривала, ну, знаешь, так… ей, казалось, по-матерински. В лаборатории так не церемонятся, объясняют все простыми словами, - усмехнулась.

- Я займусь разводом, - пообещал он. – Скоро отпуск, вот и займусь. Только давай вначале съездим куда-нибудь, я уже три года никуда не выезжал.

Меньше всего хотелось заниматься этой неприятной волокитой, но он знал, хотя Валерия этого и не говорила, что для нее это важно. Впрочем, он и другое знал. То, что никакая гербовая печать не сохранит ему семейного очата, если Валерия вдруг влюбится в кого-то другого. А такое вполне может произойти, - в экспедиции, особенно летом, полно молодых и неженатых парней.

Автомат не работал и Анатольев вернулся в приемную.

- Нина Давыдовна, можно позвонить? Телефон внизу не работает.

Секретарша подняла на него усталые глаза.

- Забыла сказать, вас какая-то женщина по телефону спрашивала.

- Давно?

- Когда вы в кабинете были. Я сказала, что идет совещание, потом все едут на корабль, так что неизвестно, когда вы освободитесь.

Анатольев почти с благодарностью взглянул на секретаря. Теперь Валерия в курсе. Во всяком случае, если он сейчас сообщит ей о том, что поездка откладывается, это не станет для нее полной неожиданностью. Но трубку никто не брал. Он снова набрал номер домашнего телефона. Длинные гудки. Наверное, Валерия куда-нибудь вышла.

 

4

 

- В течение десяти лет наш НИИ не получал спецсудов, так что есть чему радоваться. Этот корабль, оснащенный самым современным оборудованием, можно сказать, по последнему слову техники, построен специально для работы в Арктике. Надеюсь, он не только поможет выполнять стоящие перед нашей отраслью задачи, но и научит нас работать по-новому. В ближайшее время НИИ и, в частности ваша экспедиция, полуат еще несколько таких судов. Дорогостоящих, но совершенно необходимых...

- Слыхал? – Овечкин толкнул Анатольева в бок. - Будут еще суда, это не последнее. Попробуй теперь пожаловаться, что у тебя плана нет потому что пробоотборники некачественные и нечем пробы брать...

- Кто выступает?

- Представитель НИИ, забыл его фамилию, он их новых. Пообедать не дал, все выспрашивал о тебе, что ты за личность. Говорю же, новый человек, потому и тебя не знает. Я ему и объяснил, что другого такого начальника партии мы во всей стране не найдем – ни в Баку, ни у дальневосточников...

- Да уж, - Анатольев усмехнулся.

Овечкин – дипломат. Скажи он этому представителю НИИ другое, могут и переиграть, отдать судно соседней экспедиции. Впрочем, он мог и ошибаться – далек от кругов, где принимают стратегические решения. Он всего лишь исполнитель, и ничуть этим не тяготился.

О новых судах говорили давно. Ждали их еще в прошлом году, но из-за каких-то политических осложнений, заказ западной фирмой был выполнен с опозданием. И вот, первая ласточка. До этого суда арендовали у «Рыбакколхоза», что стоило дорого, а неудобств – масса. Для изыскательских работ они приспособлены не были. Кое-как устраивались, а кончался контракт, снова снимали и вывозили свое оборудование, чтобы через время снова его завозить и монтировать на другом судне. В соседнем тресте были свои, купленные у того же «Рыбакколхоза», суда, переоборудованные из рыболовецких, но и на тех много не наработаешь. Даже они не шли ни в какое сравнение с этим, новым, со спецначинкою, кораблем. Здесь все продумано и учтено до мелочей. И первый рейс его, анатольевский... ага, гложет его таки тайное тщеславие. Но даже и при таком раскладе проблем будет масса. Во-первых, минимальные сроки сборов. Нужно как можно скорее попасть на склад, учитывая, что сегодня пятница, крайний срок – понедельник. Требовалось собрать людей. Он тут же начал прикидывать, кого брать, а кого нет, кого отозвать из отпусков, кого пригласить со стороны. Надо постараться учесть всякую мелочь – осень надвигается, того и гляди, хорошо заштормит, и сорвет непогода все планы. Но опробовать новое оборудование в деле всем хотелось, а уж у него так просто руки чесались. Проснулся обычный рабочий зуд. Любил он, наверное, свою работу. Хотя, если в какой-то компании заходила  о ней речь, ругал на чем свет стоит. Тоже было за что. Переезды, командировки, ни одного - за семнадцать лет! – отпуска летом. Не говоря уж о том, в каких условиях приходилось жить и работать. Но ни на какое управление все равно ее бы не поменял. На этой почве у них с Аллой и происходили частые ссоры. Он не мог пропустить ни одного полевого сезона. Эгоист, твердила она. (Эгоист, это было самое мягкое ее ругательство). Все твои однокурсники давно по НИИ сидят, в университетах преподают, кандидатские и докторские позащищали. Ну не все, пытался возразить он. А те, кто не защитился – в производственных управлениях или в Мингазпроме, парировала она. А ты, как вечный студент, носом землю роешь! В приливе злости она выражений не подбирала, и уж тем более, возражений не слушала. «Ушибленным» его называла. Ей не вдолбить было, что каждому свое, что не его это – штаны в конторе протирать с девяти до шести. И большие города он не любил за всякие регламенты и условности, за многолюдность и пустую трату времени на вещи необязательные. Его – это полевые работы. Морские. Семнадцать лет в поле, этим можно гордиться. Десять отдано Дальнему Востоку, остальное – северным морям. И эти семнадцать лет выработали в нем определенные привычки, свой стиль жизни, который он не желал менять, ради чего?

- Ну, что, едем? – подмигнул ему Овечкин. – Вижу, трясешься, уже от нетерпения...

Как будто сам не трясся. Овечкин такой же «ушибленный», похожи они с Анатольевым. Да и начальник экспедиции им подстать. Другие на Севере не задерживаются.

 

5

Возвращался Анатольев в приподнятом настроении – осмотр, занявший больше двух часов, превзошел самые смелые ожидания. Ох, если бы не сроки... Впрочем, будем надеяться, у него еще будет не одна возможность исследовать досконально возможности этой посудины.

Но чем ближе он подъезжал к дому в переполненном троллейбусе, тем беспокойнее становилось на душе. Анатольев пытался представить, как отреагирует на новость Валерия. И не мог. Как человек, работающий рядом, и имеющий отношение к геологии, она, конечно, должна понять, что это за рейс. Ну, а отпуск – куда он убежит, этот отпуск? Через пару недель махнут куда-нибудь... впрочем, он знал, что пытается обмануть себя – ни в какой отпуск они в этом году уже не поедут. Да и что там такого, в этой Прибалтике в это время года? Ну, чуть теплее, чем здесь. А так – тот же дождик моросит, также в лесах листья желтеют. Тут в сопках грибов немеряно, размером со сковородку, а там толпы на улицах, очереди в кафе, пообедать нормально  - проблема. Анатольев сглотнул слюну. Бутерброды, съеденные в обеденный перерыв, давно были переварены.

Сзади поднажали: мужчина, выходите? Он вывалился из теплого салона в зябкую сырость улицы и быстро зашагал к дому. Поднимаясь по лестнице, пытался выстроить в уме несколько шутливых фраз, вот, мол, как в том анекдоте, вышел мужик на минутку, а вернулся за полночь... он и в самом деле, не думал, что уходит надолго. Нажав кнопку звонка, прислушался. Но шагов за дверью не услышал, тихо было в квартире. Может быть, Валерия прилегла отдохнуть и уснула? Он пошарил в кармане, нащупал ключ. Открыв дверь, насторожился – что-то было не так. В комнатах горел свет, но никто не спешил навстречу.

- Лера!

Никто не отозвался. Не раздеваясь, как был, в грязных ботинках, Анатольев прошагал по коридору в сторону комнаты и замер на пороге. В углу дивана, с нервной усмешкой на лице, сидела его жена Алла Алексеевна, собственной персоной.

- Не ожидал?

- Не ожидал, - угрюмо обронил он в ответ, снова и снова оглядывая комнату, словно хотел удостовериться, что попал туда, куда шел, куда ему нужно было попасть. – Где Лера?

Взгляд его зацепился за большой вишневый чемодан в углу, недавний подарок Валерии.

- Разве ты не знаешь? – вопросом на вопрос ответила жена. – Она вроде бы звонила тебе. Значит, не дозвонилась...

Ему показалось, что в глазах ее мелькнула искра злорадства.

Впрочем, вопрос можно было и не задавать. Чемодан в углу был один, а еще утром их стояло там два. Два новых виш­невых чемодана, купленных Лерой специально для этой поезд­ки. Но куда она ушла?

- Она сказала, что у нее билет на самолет, - словно прочитав его мысли, ответила жена. – Сказала, что сегодня вечером улетает в отпуск. Ты не думай, что я стала выяснять отношения с ней...  с ней мы очень даже мило побеседовали. Хотя надо сказать, для меня ее присутствие в твоей служебной квартире было, мягко выражаясь, полной неожиданностью. Я же дура, дура безмозглая, доверчивая! Другая после твоего письма сразу бы поняла, в чем дело...

Анатольев все еще не верил, не мог поверить, что Валерии в квартире нет, что она могла вот так уйти, ничего ему не сказав. Но вот до него дошло, наконец. И он вдруг ощутил неприятную пустоту в груди. Лера бросила, оставила его. И не потому, что он отказался от поездки, а потому, что сюда явилась Алла. Он повернулся к жене.

- Давно она ушла?

Та, казалось, не услышала вопроса.

- Я получаю это твое письмо, бросаю все, лечу в эту тьму таракань, и нахожу здесь... – начала резким , почти пронзительным голосом, но наткнувшись на его взгляд, сбавила тон. - Может быть, час назад, а может быть, и два.

- Так час или два? – спросил он едва шевеля непослушными, вдруг одеревеневшими губами.

- Тебе не кажется, что нам надо серьезно поговорить?

- Я тебе все написал, все объяснил, – едва сдерживая нарастающую ярость, тихо произнес он. – Какие еще объяснения нужны? – И вдруг сорвался, заорал несвойственным ему голосом. - Чего ты в меня вцепилась? Что тебе от меня нужно? Зачем ты сюда явилась? Кто тебя звал?

Опешившая от его неожиданного крика Алла растерялась, попыталась что-то сказать, но не смогла.

- Я, - начала было,-  я...

В глазах ее блеснули слезы. И Анатольев сразу опомнился. В самом деле, чего он разорался как базарная баба? Валерии нет, остальное уже неважно.

Алла и это почувствовала, почувствовала, что он уже раскаивается, что наорал на нее.

- Как ты можешь так со мной разговаривать? – дрожащим голосом начала, снова пошла в наступление. – В чем я виновата? В том, что эта… эта ушла, с тобой не попрощавшись? На тебя никогда нельзя было положиться! Я одна растила сына, пока ты годами шлялся по стране! Ты даже сейчас о нем не спросил! Первым делом об этой...

Анатольев сжал зубы. Лучше молчать, иначе разборкам этим не будет конца. Говорить ей сейчас что-то бесполезно – она слышит только себя. Впрочем, наверное, каждый из них слышит только себя. Так уж люди устроены, каждый всем своим действиям находит оправдание. И он не исключение. Да, он виноват, виноват, но только в том, что у него такая профессия. Но не поэтому совместная жизнь у них не задалась и не склеилась, а потому, что разные очень. Она этого ни понять ни принять не желает. Да, она одна растила сына, но в Москве – в Москве! Сколько раз он предлагал ей забронировать квартиру и перебраться к нему. У него и на Дальнем Востоке было сносное жилье. И когда сюда перевелся, уже через год получил вот эту, служебную, квартиру. По площади больше московской, с большими комнатами, просторной кухней, длинным коридором с кладовкой. Но она не захотела даже взглянуть на нее. А сейчас прилетела. Не он ей нужен - ее испугал развод. Развод – это значит, что денег от него она больше не получит. Придется как-то выкручиваться, чтобы жить так, как она привыкла. Это значит, подработки брать. Как-то суетиться. Мехов с севера никто больше слать не будет. Икры,  красной рыбы... Что касается сына – так он уже достаточно взрослый, понимает, что семьи у них нет. Так, одна видимость. Так чего за нее, за эту видимость, держаться?

Неожиданно Алла замолкла, а потом вдруг заплакала. Это было так на нее непохоже, что Анатольеву на какое-то мгновение даже стало ее жаль. Он вышел на кухню, набрал воды и отнес назад в комнату. Протянул ей стакан, но она не взяла. Она уже пришла в себя, сидела прямая, с блеском в глазах, снова готовая к бою. Но он вступать с ней в разговоры-переговоры не собирался.

Цапнув с книжной полки телефонный справочник, сразу же вернулся на кухню - у них телефон на кухне стоял. Самолет на Ригу улетал в двенадцать ночи. Он и так это знал, но все же не мешало уточнить – вдруг да в расписании что-то изменилось? Жизнь - штука непредсказуемая. Хотелось есть, но времени почти не оставалось. Да и не было ничего в холодильнике. Он вызвал такси.

- Одевайся, - сказал жене. – Сейчас такси будет. Я отвезу тебя в аэропорт.

Она подняла на него изумленные глаза.

- Я только сегодня прилетела. Я устала! Да и вряд ли там будут билеты.

- Если билетов прямо на Москву не будет, - решительно перебил ее, - полетишь через Ригу. Туда точно есть один билет.

И, странное дело, возможно, впервые Алла возражать не стала.

 

6

 

От носа корабля вскипая, бежала, уходила назад крупная тяжелая волна. Порывистый ветер трепал анатольевскую шевелюру. Ветер был пронизывающим, холодным, но погода в целом отличная. Низкое небо лишь кое-где было покрыто легкими перистыми облаками и, что в это время редкость, не было волнения, спокойным было море.  Впрочем, этому судну и шторм не так, как той старой посудине, на которой пришлось выходить в море в прошлый раз, страшен. Анатольев еще раз мысленно похвалил себя за то, что не отказался от возможности первым опробовать новое оборудование. Ну что бы он сейчас делал в этой Риге? То ли еще будет, сказал, провожавший их Овечкин, гуляя по кораблю и давая последний инструктаж, если наши расчеты верны, если удастся с норвегами поделить акваторию, то, глядишь, скоро и у нас появится своя нефтяная платформа с трубопроводами, уходящими к берегу… может статься, похлеще будет, чем у англичан с норвежцами в Северном море.

 

Давно остался позади и пирс с Овечкиным и высокие берега бухты, и сопки, покрытые медью и золотом северного мелкого березняка. Все, включая Валерию, расползлись по каютам, сегодня еще можнобыло немного расслабиться. Но Анатольев остался на палубе. Подняв воротник своей видавшей виды меховой кожанки, ходил туда-сюда, щуря глаза от слепящего сияния воды и от лучей низко стоявшего солнца, слушая шум ходовой и плеск воды за бортом. Такую бы погодку - да на пару недель хотя бы, чтобы поработать без помех. Еще бы радиогеодезическую привязку поточнее... но нет у них радиогидрографа, к сожалению, переманило соседнее геологоразведочное управление. Ладно, сами управятся, не впервой.

 

ДОРОГА   на     АЙ-ПЕТРИ

 

Самолет приземлился около двух ночи. Борясь с поташниванием, которое было обычным для нее при долгих перелетах, Вера ступила на трап и, после духоты салона, с облегчением вдохнула влажный холод­ный воздух. И почти сразу замерзла – север есть север даже летом, всего плюс восемь, как сообщили в самолете перед посадкой.

Бледная лимонная полоса высвечивала зябкое мелколесье над низкими сопками. Летное поле, здание аэропорта и несколько щитосборных домиков поодаль - все окутывал прозрачный сумрак, в котором желто и ненужно тлели фонари и окна. Уже не верилось, что из Симфе­рополя вылетали в тридцатиградусную жару, как не верилось в то, что бывают другие ночи, с чернильно-глубоким небом, усеянным крупными звездами, со звоном цикад и густым сладковатым запахом степного чабреца.

Через душный зал ожидания, заполненный истомленными бессонни­цей пассажирами, она вышла к стоянке такси. В  тепле машины ее окончательно разморило. Сквозь мутный полусон пробивался к сознанию знакомый ландшафт - склоны, поросшие мелким березняком и кустарником, чере­пичные и шиферные крыши домов пригородного совхоза, трубы ТЭЦ. Среди причудливо искривленных деревьев мелькнула лунная ладонь залива, поворот, и он открылся весь - огромным мер­цающим зеркалом. Начался город - тихий, незнакомо безлюд­ный. Вера закрыла глаза. Серебристая рябь залива сменилась видением бесконечного, дышащего солнцем, прост­ранства... «Брызги света отражаются в глазах. Пляжи - утренних часов молитва... Евпатория. Песок и солнце в волосах. Бьются волны уча­щенным ритмом».

Вчерашний день - уже вчерашний, хотя сегодняшний еще не наступил, - наплывал то видением пестрого и шумного утреннего базара, то пляжа, переполненного шоколадными телами, то накатывал тяжелой зеленоватой волной... После жаркого песка вода в первый момент казалась холодной, но через минуту тело блаженствовало, взгляд выхватывал стайку мальков, разлетающихся из-под ног на мелководье, взвихрения солнечных бликов на песчаном дне, россыпь ракушек и камешков, далекую округлую линию горизонта... Возвращение к обеду - последний раз по узким улочкам старого города в зыбкой полуденной тени акаций.

Обедали на старой, увитой виноградом, террасе. Собралась до­вольно пестрая и шумная компания. Этим летом, кроме Веры, у Светки гостили ее институтские друзья, Аня и Вика, кроме того, к обеду пригласили соседа, Светкиного коллегу, учителя, - то ли физ­культуры, то ли трудов, - Вера так и не уяснила чего, хотя он забегал почти каждый день. А однажды даже провел ее на закрытый санаторский пляж, где было просторно, а вода выгодно отличалась от общедоступно­го моря. Когда уселись за стол, хлопнула калитка, и появились два курортника, снимающие времянку в углу сада, после секундного заме­шательства Светка позвала и их.

- Вот, - кивнула на Веру, - уезжает. Всего десять дней побыла, представляете? Нет, чтобы приехать на все лето...

Вера удивленно подняла голову - в Светкином письме были ука­заны твердые сроки, «до двадцатого». Потом еще кое-кто нагрянет, «... ты же знаешь, какая у Кости обширная родня...». Нет, Вера не знала, что у Кос­ти обширная родня, но стеснять сестру не собиралась, отлично зная законы южного курортного лета.

Чтобы, «как следует» отметить Верин отъезд, Светка в полную силу проявила свои кулинарные способности. Салаты, пироги, тушеный кролик, фрукты и какой-то совершенно немыслимый торт, с которого двухлетняя Наташка - племяшка все порывалась содрать вилкой шишечку. Чтобы отвлечь ее, Вера рассказывала сказку.

- ... от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и от тебя, заяц, я тоже уйду!

- Вера, попробуй вот этот салатик, - Светка пытается втиснуть в переполненную тарелку ложку еще чего-то бело-оранжевого. - Понра­вится - дам рецепт. Лопай, тебе нужны калории, ишь, худющая какая...

- Спасибо, - кивает Вера и продолжает сказку, - И покатился колобок дальше...

Костя сидит как раз напротив. Вернулся из своей очередной командировки ночью. А утром ее не было - рынок, море. Только за сто­лом и увиделись по-настоящему. Перекинулись парой слов. После пяти или шести лет? Так сразу и не вспомнишь... Где только не бывала она в свои длинные, северные отпуска за эти годы! А вот в Крым - как-то не получалось. Да и в этом году не собиралась, но получила Светкино письмо и решила, что пора приехать. Костя виновато улыбается:

- Как там у вас, в Заполярье, холодно?

- А у вас как? Все так же жара и жара?

Физкультурник захохотал – видно, понравился ее ответ.

- Ездишь ты, Константин, по стране, а ничего, значит, кроме запчастей своих вокруг не видишь!

- Ешь, Вера, ешь, - салат-то попробуй. Ну, как? Правда, в  самолетах такими вкусностями не кормят? - Светка в роли хлебосольной хозяйки. - А теперь возьми кролика кусочек.

- Спасибо, не хочется.

- А я возьму, с вашего позволения, - говорит пожилой курортник.- Потому как от общепита сплошное расстройство... аппетита.

Физкультурник снова расхохотался.

- Да, в наших столовых такого не увидишь! Твои бы кулинарные способности, Светлана Андреевна, моей жене! Молился бы!

Светка розовеет. Нежный такой румянец на щеках.

- Ска-а-зку... -  тянет Наташка. - Колобок...

- Катился-катился и повстречал медведя.

- Иди-ка, Натка, ко мне, дай тете Вере поесть перед до­рогой, - Светлана берет дочь на руки, - Неизвестно, когда она теперь снова сядет за стол.

- Да еще за такой! - Пожилой курортник вытирает потную лысину.

-  Хотя я здесь гость непрошенный, случайный, а позволю себе тост сказать: за хозяйку!

- Нет-нет! - Светка машет рукой. - У нас есть за что выпить...

Но все поддерживают курортника и Светлане это приятно. Приятно си­деть в разношерстной компании, приятно чувствовать себя хозяй­кой, матерью - этаким центром дома. На секунду Вера встречается с ней глазами. Наташка тянет ее за руку - дальше!

- А дальше лису встретил. Спел ей свою песенку, а лиса и го­ворит: сядь мне на нос и еще раз спой!

Наташка делает круглые глаза.

- Съест!

- Да нет, - Вера задумчиво оглядела стол. - Не стала она его есть, а наоборот, всякой всячиной угостила. И покатился колобок дальше...

- Папа! Укатился! - Наташка восторженно смотрит на Веру и хлопает в ладоши.

- Укатился, - подтверждает Костя. - Дальше катился и катился, и катился... и приобрел вид совсем неаппетитный. Зачерствел, припылился. Уже и рад бы, чтоб съел кто, да желающих нет...

Костя вздыхает и разводит руками - такой вот, друзья, тяжелый случай. Вера невольно улыбается. Курортники усиленно навора­чивают кролика. Сидящий рядом физкультурник стучит ножом по тарелке - ему тоже хочется сказать тост. В честь гостеприимного края, кото­рый всегда рад гостям! Который щедро дарит свое тепло северянам, и который не прощается с ними, а говорит до свидания, до встречи следующим летом! Костя
сосредоточенно ковыряет вилкой фаршированный перец. Пожилой курортник, не переставая жевать, хмыкает: дорогое удовольствие! Курортник в шортах, не проронивший еще ни слова, блаженно жмурится - винцо на славу. Действительно, оно удалось Светке, как и многое другое.

-  Главное, не отступать от рецепта, - объясняет она свои удачи. - Выдержать пропорции, ну, вес, чтобы до миллиграмма, время...

- Светлана Андреевна у нас лучший математик в школе, - говорит курортникам физкультурник и тут же поворачивается к Вере. - А худож­никам ведь тоже, кажется, все эти граммы - пропорции нужны в работе, а? Это нам, профанам, искусство – праздник! Художнику важны соотношения всякие, законы, формулы, да? Жаль, что быстро уезжаете, есть тут не­далеко места красоты удивительной, только рисуй! И никакого народу. Когда летите? Поздно вечером? Слушайте, - загорелся вдруг, - сдайте свой билет, пока не поздно, у меня колеса на ходу, завтра покажу такой пейзаж - пальчики оближете! Бывали на Тарханкуте?

- Да мы с ней в свое время весь Крым излазили, - смеется Светка. - Как выходной или каникулы, так сразу в горы, в лес или еще куда! Какой у нас туристический клуб был в институте, да Вер? Иной раз вспомнишь - до чего же здорово бывало!

Бывало. Правда, Светлана в те времена не особенно увлекалась ту­ризмом. Походы она терпеть не могла и всегда, даже в самых коротких, приходилось с ней мучиться. Правда, тогда Вере казалось, Светка тянется за ней, и это даже где-то льстило. Как же она ошибалась! А впрочем, так ли уж хорошо она понимает сегодняшнюю Светку? Взять это письмо - един­ственное за шесть лет. «Все-таки сестры» и что там еще? «...просто необходимо увидеться» и «всем вместе собраться» - чего ждала Свет­ка от этой встречи? Зачем ей понадобилась Вера? «Просто увидеть­ся»? Посмотреть, какой стала старшая сестра? А если «всем вместе собраться», то почему именно тогда, когда муж в длительной команди­ровке?

Физкультурник заглядывает в лицо.

-Так приедете? - О чем это он? Ах да, о новой встрече на гостеприимной крымской земле...

Вера отворачивается. У физкультурника близко посаженные, выпуклые глаза и хлебные крошки на усах.

- Следующая встреча на Севере. Там тоже есть что посмотреть.

Физкультурник снова весело скалит зубы, словно она сказала что-то отменно остроумное.

Зачем собрала Светка это странное застолье?  Ладно, друзья, но зачем пригласила этого физкультурника? И этих двух  курортников усадила за стол… вон как уплетающие бесплатную снедь… И во главе стола она, щедрая розовощекая хозяйка, по бокам которой сидят Вера и - Костя.

Мыли посуду. Кухня у Светки сияла кафелем. И газ провели, колонку поставили, в старом чулане оборудовали ванную.

- Да все это недавно... Но тут что не сделай – вздыхает Светка, - лучше не бу­дет. Тесно. Очень тесно. И комнаты, и кухня и коридор - все крошеч­ное, особенно не развернешься. А как мучаемся летом, когда гости! И не пригласить нельзя, все-таки у моря живем,  а пригласишь - ни­какого отдыха, одни мучения... Но мы нашли выход. Знаешь, мы решили этот дом продать, - Светка внимательно посмотрела на Веру. - Ты как, возвращаться не думаешь?

- Да нет пока...

Светка понимающе кивает головой.

- Конечно, там у тебя все-таки какие - никакие перспективы, работа интересная. Здесь тебе так никогда не устроиться, просто негде... И квартира у тебя не чета этой развалине. Значит, ты не возра­жаешь, если мы этот дом продадим? Понимаешь, тут такая формальность, на продажу требуется твое разрешение... Ерунда, но - увы! Наслед­ницы-то мы обе! Конечно, если вдруг надумаешь вернуться - часть до­ма, вернее, стоимость... - Светка на секунду смешалась, - или как захочешь, деньгами, или...

- Я согласна, - все равно ведь ничего не осталось от их старо­го дома, все перестроено и перекроено.

-Тогда давай сейчас в нотариальную сбегаем, а? – быстро го­ворит Светка, вытирая руки. - У меня все документы готовы... Это всего полчаса у тебя отнимет. Понимаешь, не хочется откладывать. Я уже дом при­смотрела, там участок в три раза больше нашего, молодой сад, сама знаешь, что такое фрукты - всегда живая копейка! И дом просторный, хотя, конечно, запущенный страшно, что хорошо, с одной стороны, недорого продают, но придется повозиться...

Светка оживилась, разволновалась даже, рассказывая, какие она наметила переделки в том, новом, еще не купленном  доме, какой ремонт, какие достала обои для детской, и какие для спальни.

- Да я покажу, если хочешь.

- Некогда уже, в другой раз, - Вера сняла фартук. - До автобуса три часа, а мне еще вещи нужно уложить.

- Конечно, конечно, - понимающе кивает головой сестра. - Тогда быстро к нотариусу, это рядом, через ули­цу. Я с ним уже договорилась… по телефону.

Потом были поспешные сборы. Светка заворачивала в целлофан огромную бройлерную ногу, бутерброды, мыла и вытирала персики – «прямо с дерева!», наполнила компотом огромную бутылку иностранно­го происхождения.

- Зачем все это? Я не собираюсь носильщика брать.

- Мы проводим! А дорогой не съешь, так выбросишь! В самоле­тах сейчас, сама говорила, не очень-то кормят.

-Да что со мной за четыре часа случится, если и не поем?

 Но возражать Светлане бесполезно. Нагруженные чемоданом, сумками и корзинкой, двинулись на автостанцию. Последние рукопожатия, по­целуи у автобуса, идущего в аэропорт.

- Не забывай нас, - Светка неожиданно всхлипывает. - Совсем затерялась на своем Севере. Как мама умерла, ни разу ведь не приехала! И позвони, слышишь, обязательно позвони, как долетела. Обязательно!

Костя улыбается напряженно и больно стискивает Вере ладонь. Обещает нагрянуть - чем черт не шутит! Должность у него такая - колесить по стране. Звучит не престижно - снабженец, но нужнее ра­ботника на заводе нет. Вот и мотается. И не без личной выгоды, бесплатно путешествует. Мало кто может похвас­таться, что умывался водой из Байкала, Охотского и Белого морей, не говоря уже о Черном, и все это в один год!

- Не трещи, - останавливает его Светка. - Помоги лучше с багажом.

Последний взгляд, слабый кивок: как ты? Я-то в порядке, а вот ты... вечно командированный... ты как, бедный колобок?

 

Вера открыла глаза - такси остановилось. Расплатилась с водителем, взяла саквояж, корзинку с сумкой и медленно потащилась к подъезду, а потом с этажа на этаж, также медленно, подолгу от­дыхая на площадках. Лифт на ночь почему-то отключали. Наконец-то, шестой. Отыскала ключ. Как будто никуда и не уезжала, до того при­вычно, знакомо все. Дверь захлопнулась, мягко шлепнулся на пол саквояж. Все, все по-прежнему, никаких изменений, если не считать слоя пыли на полу и зеркале. Вера стягивает свитер, роняет на пол. Нагибаться лень. Устала и очень хочется есть, чайник - на плиту, включить холодильник и - под душ. Вначале под горячую, потом под холодную струю. Вера долго растирается полотенцем, влезает в теп­лый халат - в комнате прохладно. Это тебе не жаркая южная ночь, когда нечем дышать, несмотря на раскрытые настежь окна. Поеживаясь, заваривает чай, достает приготовленные Светкой бутерброды. Действительно пригодились. А бройлерную ногу - на обед, пусть пока посидит в холодильнике. И яблоки туда же с персиками заодно... Наливает чай - огром­ную бульонную чашку, - выбирает бутерброд с сыром и идет в комнату. Опустившись в кресло, впивается в него зубами, запивает маленькими глотками. Глаза привычно скользят по акварелям над рабочим столом. Давно пора их снять, пока оконча­тельно не выгорели. А над диваном убрать наброски и снова пове­сить «Дорогу на Ай-Петри». Наверное, это лучшая ее вещь.

Допив чай, Вера встает, перебирает журналы на столе. «Дорога на Ай-Петри» - лучшая работа молодой талантливой художницы...». Даже какие отзы­вы были! Собственно говоря, статьи всего две - в молодежном журнале и областной газете. Приятно, конечно, но было и кое-что поважнее них -картину хотел купить Дворец молодежи. Почему она тогда не продала? Вера встает, шлепает босыми ногами в конец коридора и достает из кладовки «Дорогу...», ставит на диван. Лес - охра и золото – середина октября. В центре двое, во весь рост, идут по пустынной лесной доро­ге. Господи, как давно это было! И было ли? Может быть, все просто придумано в одну из таких вот белых ночей, когда не спится и разыгравшееся во­ображение подсовывает одну картину фантастичнее другой? Один из вариантов ее неоконченной серии «Ночные фантазии»...

Вера никогда не празднует дней рождения. А здесь, на картине - именно день ее рождения.

 

День рождения. С треском лопается кожура падающих каштанов.

«Открой портфель!» - «С чего это вдруг?» - «Открой, говорят!» Глазеющие старухи чинно сидят на лавках, поджидая автобус. Они куда едут? Тоже на Ай-Петри? Может быть, у кого-то из них тоже день рождения. «День рождения нужно праздновать так, чтобы потом полвека помнить!». Очень авторитетное заявление. А дальше что? «Едем на Ай-Петри!» «Что, прямо сейчас?». Ирония до него не доходит. «Само собой. День рождения-то у тебя не в воскресенье!» «Здрассьте! А уроки?». «Да что тебе сделают за один-единственный прогул?», - изумляется.  Аргумент убедительный. «У меня-то, положим, единственный, зато у тебя... Вот где ты вчера пропадал? Классная дама просто рассвирепела. Пусть, говорит, только явится без родителей! Так что готовься».  «Вот видишь, мне тоже можно не ходить в школу со спокойной совестью - все равно бы сегодня выгнали за матерью. Выход один - ехать на Ай-Петри!». «Тогда мне дома никакого дня рождения не будет, - подумав, сказала она. – И вообще, ты представляешь, как далеко это ехать?». «Да чего ты трясешься, у меня все как в аптеке рассчитано!». «А я на вечер девчонок пригласила...». «С тобой бесполезно разговаривать! - возмущается. -Полчаса долблю: открой портфель!». «Что это?». «Дома посмотришь, а сейчас давай быстренько вперед - эки­паж подан!». Огромный красный автобус остановился у самой дальней платформы. «А билеты?»

 Все еще не верилось, что это не розыгрыш, не глупая шутка. «Стал бы я приглашать тебя, если бы не было биле­тов?! – ухмыльнулся. - Давай быстрее! У тебя будет единственный в жизни настоящий день рождения!».

Пророческие были слова. Действительно, такой - единст­венный. Такого больше не было.

Они сели в автобус, который довез их до Соколиного, последнего села в предгорье, а дальше пошли пешком, надеясь подъехать на каком-нибудь туристском транспорте или попутной машине. Но машин в октябре на горной трассе мало. Они шли и шли, взявшись за руки, поворот за поворотом, вперед и вверх. Дробно застучал по листьям мелкий дождь, зашелестел в листве орешника у дороги, в лесу. Ста­новилось все холоднее и холоднее, а они все шагали, то - болтая о чем-то, то - молча, и почти выбились из сил, когда, наконец, снизу донесся напряженный гул, берущего крутые подъемы, мотора. Дальше ехали на грузовичке, который вез продукты в заповедник. Дорога станови­лась все круче, звук мотора все напряженнее, громче - говорить было невозможно. И они молчали, и боялись шевельнуться, прижатые к друг другу теснотой кабины. Шофер искоса поглядывал на них и тоже молчал. Высадив на плато, ткнул пальцем в сторону ресторанчи­ка - в четыре там останавливался автобус из Ялты на Бахчисарай, им можно будет вернуться вниз. Когда отправлялись с автостанции, утро обещало почти летнюю жару. В долине предгорья стояла ясная теплая погода, щедрыми красками были расцвечены сады и леса на склонах гор. А здесь, наверху, царила поздняя осень. Пронизывающий ледяной ве­тер гнал, рвал в клочья, облака. Они сразу промерзли до костей и побежали через эти белесые клочья тумана, подставляя лица резким крупным каплям, спотыкаясь о камни и спутанные, выпирающие из земли корни высокой жесткой травы. Кричали и дурачились, - бежали, пока не оказались на огражденной смотровой площадке, откуда, с головокружительной высоты, открывался изумительный вид на безмятежную, зали­тую солнцем, Ялту.

 

Спать расхотелось. Еще некоторое время Вера сидела в кресле, изучая холст. Теперь, по прошествии времени, она увидела недос­татки картины - излишнюю подробность в деталях и, пожалуй, все слишком ярко, слишком живописно. И эта фотографическая точность лиц… Девочка с плотно сжатыми губами и упрямым взглядом человека, твердо определившего свой жизнен­ный путь и – добродушно улыбающаяся физиономия ее соседа по парте, который пока еще даже не подозревает о существовании профессии инженера - снабженца.

- Перепишу, - решила Вера.

И усмехнулась собственной глупости. Разве можно что-то исправить? Никогда она не возвраща­лась к старым работам. И «Дорога...» оста­нется такой как есть, со всеми своими ошибками.

И нужно же было ему вернуться из командировки в этот пос­ледний перед ее отъездом день! Что-то успел провернуть пораньше, вырвал какие-то там поставки досрочно и прилетел. Разрушил сложные Светкины расчеты - не все оказывается можно рассчитать, даже талант­ливые математики ошибаются. Вера потянулась к нижнему ящику книж­ного шкафа, где хранились какие-то старые записи и старые пластинки. Долго перебирала конверты, на­конец, нашла – истертый, самодельный, из плотной синей бумаги. Подня­ла крышку проигрывателя. Сдавленный от волнения, измененный микро­фоном, незнакомый голос: «Дорогая Вера, поздравляю с днем рождения. Желаю…».

«Так где же ты вчера был? Лира Петровна...». «Ну, залади­ла: Лира -Лира! Она отличная тетка. Извинюсь, пущу слезу, скажу, что не с кем было оставить младшего брата и все такое, - простит. Она всегда и всех прощает - что ей еще остается делать? И потом, это ж завтра бу­дет. Дожить еще надо! Вернуться, как говорится, живыми с задания. Знаешь, что такое дорога на Ай-Петри осенью? – сделал страшные глаза. - А если дождь? А может быть и снег! Так что забудем о зав­тра... А вчера - вчера я совершил исторический акт - записал свой голос для потомков. Ведь будут же у нас когда-нибудь дети! Ну и внуки, само собой. Представь: в каждый твой день рождения и через пятьдесят лет, и через сто, они, а потом их дети, будут собираться на большой семейный праздник! Может десять человек, а может и в десять раз больше - неважно, - главное, будут собираться, обсуждать свои се­мейные проблемы, разбирать поведение какого-нибудь Константина–семнадцатого – внука-правнука, удравшего с уроков в путешествие по Солнечной системе или что еще... Но первым делом, собравшись вместе, они будут включать старинный, допотопный такой проигрыватель, ставить эту пластинку – семейную реликвию, и в торжественной обстановке слушать голос своего предка... Чего ты закатываешься? – возмутился. - Абсолютно ничего смешного!». «Но зачем эта «реликвия» мне?». «Ну, женщины, они вообще склонны собирать и хранить всякий такой хлам. У тебя надежнее!»  «Это тебе только кажется - мать моя сжигает всякие ненужные вещи, а когда был жив отец, так он просто трясся над всякой чепухой!  Болты, мар­ки, монеты... Целые коллекции остались». «Присоедини к ним и плас­тинку».

«Дорогая Вера!..»

 

«Где ты шатаешься? - Мать домывает пол на веранде. - Где ты была? С кем это видели тебя на автостанции? Куда ты ездила?». «Это мое дело!». «Твое?! – гневно переспросила. - В таком возрасте по ночам шляться - твое? С чего ты начинаешь? Был бы жив отец, он бы тебе показал». На глазах у матери появляются слезы. «Где ты была? С кем?»

«Вера, ты начинаешь жить не с того, - в углу дивана классная, Лира, как она сразу ее не заметила? - Почему ты молчишь? Тебя видели...». Кто? Рано утром на ав­тостанции, кто был там, среди едущих на базар старух? Кто следил, вольно или невольно и не поленился сообщить не только матери, но и Лире?  «От кого эта записка, Вера? - В руках классной дамы белый клочок бумаги. – «Жду в семь на автостанции». В семь! А сейчас почти двенадцать ночи. И мы ждем тебя, волнуемся... Ты подумала о матери, Вера?». У Лиры тихий, деланно-спокойный тон, у матери – гневно-раздраженный. «Ращу их одна, надрываюсь... Вот и благодарность, за все хорошее!»

Вера ложится в постель.

- Светка! - зовет шепотом сестру, - Спишь? Слышишь, кто мог ви­деть нас и так все раздуть?

Ни вздоха, ни звука не доносится с кровати, стоящей у проти­воположной стены…

 

Вера встает с кресла, выключает свет. Утро. Низкое яркое сол­нце вынырнуло из-за сопки, отразилось, дробясь, сразу в сотнях окон нового микрорайона. Вера открыла раму. Холодный ветерок с залива ворвался в комнату - куда делись и запах пыли, и дремотное состоя­ние! Мимо дома, шурша шинами, прокатил первый троллейбус. Хлопнула внизу дверь подъезда, выбежал бодренький старичок в спортивном об­лачении, потрусил к стадиону. Следом бежала молодая овчарка. Нет, спать не хотелось. Поработаю, решила Вера, жаль терять такое утро. Взгляд упал на картину. Вера сдернула несколько карандашных набросков со стены и, нашарив рукою давно забитый гвоздь, повесила на него «Дорогу на Ай-Петри». Вещь, конечно, дале­кая от совершенства. Но и ей не семьдесят лет - все еще впереди.

                                                                              

 

ПОДРУГИ

 

       Чаще всего дружеские отношения основываются на каких-то общих интересах. Но что общего между Верой Петровной и Еленой Петровной? Только то, что отчества совпадают и обе преподают один и тот же предмет. А в остальном они полная друг другу противоположность. Елена Петровна быстрая, Вера Петровна медлительная. Елена живет одна, у Веры большая семья. Елена маленького роста и хрупкого телосложения. Вера женщина высокая и  крупная. Елена всегда безукоризненно одета, любит изысканные костюмы и украшения, носит дорогие туфли на немыслимом каблуке и косметикой пользуется дорогой. Огромные черные глаза кажутся еще больше от подводки и трех слоев туши на длинных  ресницах. Пухлые губы сияют перламутровой помадой. На плечи падает черная грива прямых густых волос.  А Вера всегда опускает глаза, проходя мимо больших зеркал. «Смотреть на себя не могу», - с тихим отвращением говорит она. Пугают ее собственные сто кило, облаченные в балахон а-ля Пугачева из дешевой синтетики. Не желает она видеть ни широконосые туфли на плоской подошве, ни рыжие химические кудряшки над бледным, словно выцветшим, лицом. И уж если ей случается чуть-чуть подкрасить губы, то делает она это, пользуясь крошечным зеркалом своей древней пудреницы.

       Для меня долгое время оставалось загадкой, что же их связывает? Возможно, это и не так, но я пришла к выводу, что в основе их тесной многолетней дружбы лежит… зависть. Не злобная, тяжелая, а легкая, может быть, слегка приправленная любопытством.

       – Хорошо тебе, ты не знаешь, что такое одиночество, – вздыхает Елена Петровна. – Дом, семья, полно народу.

      – Ага, – кивает Вера Петровна. – Что верно, то верно, народу много и скрыться от него некуда. День расписан по минутам, и все эти минуты принадлежат этому самому народу. Подъем в половине седьмого – это в лучшем случае. Голова еще спит, а руки уже работают, младшего поднимают-одевают, потом бегом на кухню, готовить завтрак. Кормишь, сама кое-как одеваешься, тащишь младшего в сад. Попутно, дочь доводишь до  школы. Потом на работу. За пять минут до звонка влетаешь в учительскую, чтобы взять журнал. И хорошо, что за пять минут – завуч не успевает мозги прополоскать. После работы, на всех парах,  в детский сад, одеваешь ребенка, волочишь на себе домой, а дома уже второе дитятко ждет, надо уроки помочь сделать. Справились с задачей по математике – время готовить ужин. А еще уборка, стирка, глажка…  Да я просто ломовая лошадь, которая день за днем тащит семейную повозку.

       –Ты не знаешь, что такое одиночество. Это страшнее любой домашней работы. И что такое жизнь в общежитии не знаешь.  Это…– Елена Петровна поднимает к потолку свои прекрасные глаза. – Это непередаваемо.

      – Я жила в общежитии, - возражает Вера. – В студенческие годы.

      – Вот именно, в студенческие годы. В студенческие годы жить в общежитии – это в кайф, общение, друзья, вечеринки, дискотеки – никакого одиночества. Воспринимаешь все остро, все интересно, не то, что сейчас, когда тебе давно за тридцать. А в мои тридцать пять уже надо иметь дом или квартиру, мужа и ребенка. Ну, или хотя бы что-нибудь одно из этого набора. У меня же – ни-че-го, проснешься ночью – темно и страшно. Вокруг пустота. Только часы отстукивают секунды и минуты… и с каждым днем все быстрее, быстрее…– В глазах Елены Петровны  появляются слезы, но она быстро берет себя в руки. Слезы это роскошь, которой она не может себе позволить, во всяком случае, на людях. Потечет тушь, поплывет макияж, на который потрачено не меньше часа утреннего драгоценного времени. – Да что я говорю, тебе меня не понять, у  тебя, вон, полный комплект.

      – Комплект! – с негодованием восклицает Вера Петровна. – Знала бы, каких сил стоит обслужить этот комплект. Вечная раба! А ты, – Вера с завистью оглядывает нарядную подругу, – ты  сама себе хозяйка. Выглядишь, как принцесса, живешь, как королева, хочешь - спишь, хочешь - ешь...

       Вера Петровна действительно не понимает, как можно жаловаться на то, что все свободное от работы время твое,  и все деньги, которые зарабатываешь,  можешь тратить только на себя, любимую.

       Но в то же время, где-то внутри она чувствует, что именно ее жизнь идет так, как надо, так как принято, и по-женски  жалеет свободную и независимую Елену Петровну. И жалея,  пытается знакомить ее с  каждым свободным от брачных уз мужчиной, ну, из тех, что попадают в поле ее зрения.  Пару раз она приглашала на совместный ужин Елену и приятелей мужа, которые по каким-то причинам освободились от семейных уз. Потом пыталась свести ее с одиноким соседом по дому, замшелым холостяком, потом с директором Дома быта, в котором когда-то работала… Но почему-то обычно дальше первого, редко – второго, свидания дело не шло. Может быть, права школьная уборщица Марья Игнатьевна, говоря, что на Елене порча, венец безбрачия? Но эту мысль Вера Петровна держит при себе, чтобы еще больше не расстраивать подругу.

       В это воскресенье в гостях у Веры с Валерой давний приятель мужа, Володька Васечкин, завернувший к ним в гости по пути с севера в сакский санаторий. И Вера Петровна, конечно, не может устоять перед соблазном сделать очередную попытку, познакомить его с Еленой. Тем более, что в выходные,  так и так, нужно печь праздничные пирожки. Зная, что пунктуальностью подруга не отличается, в двенадцать Вера на всякий случай делает контрольный звонок.

      – Обед в два, – напоминает. – Не опаздывай.

       – Ну, не знаю, это так похоже на смотрины, – колеблется Елена, хотя уже  два часа провела перед зеркалом, меняя многочисленные свои наряды и размышляя, что же ей надеть.

       – Какие еще смотрины! – притворно сердится Вера Петровна. – Я тебя на обед приглашаю. Ты же горячего почти не ешь, одни бутерброды с чаем. А я сегодня борщ приготовила, курицу в духовке запекла, – соблазняет.

       – Ладно, – делает вид, что сдается Елена. – Только никаких пошлых намеков, - предостерегает, - вот, мол, одинокая женщина и все такое прочее… Знаю я твоего Валеру.

       – На эту тему он будет молчать как рыба, – заверила Вера. – К тому же, им и без того есть о чем поговорить – десять лет не виделись.

       Все идет по отработанному сценарию. Обильный обед, потом дети убегают играть в свою комнату, а взрослые – Вера с мужем, Елена и маленький, но глядящий орлом, сорокалетний капитан Васечкин - еще некоторое время сидят за столом, на котором теперь только бутылка вина, принесенная капитаном,  торт, принесенный Еленой, и пироги, испеченные Верой. Разговор кажется Елене Петровне неестественно веселым, шутки подозрительными  – уж не над ней ли подсмеиваются? Даже вино ее не расслабляет. Губы поджаты, смотрит в сторону. Сразу после чая, она поднимается, прямая и гордая: мне пора. Валера наступает под столом другу на ногу, и капитан идет ее провожать. Благо, идти недалеко. Но, несмотря на теплую погоду, которая, установилась, наконец, после холодного, ветреного марта, и в какую только гулять и гулять, возвращается быстро. Моющая посуду Вера смотрит вопросительно, Васечкин в ответ пожимает плечами. Она очень славная, вздыхает Вера Петровна, уже понимая, что и на этот раз ничего не вышло.

        – Вижу, – отвечает капитан. – Только сама подумай, зачем она мне такая славная, такая вся из себя изысканная, да еще на севере? Что мне с ней делать? Поставить на рояль и любоваться? Она же не то, что ты. Ты… скала, ты якорь, на тебе вся семья, можно сказать, держится. А она, – машет в воздухе рукой, подыскивая подходящее слово. – Она… Декоративная женщина. Не для нашей солдатской жизни.

        Валера безусловно согласен с другом, и только молча разводит руками – мол, а я что говорил? На таких не женятся. После чего мужчины уходят в комнату смотреть футбол,  а Вера в кухне набирает номер Елены.

        – Вера! – возмущается та. – Ты опять устраивала смотрины! Сколько раз я просила тебя этого не делать! И потом, как ты могла подумать, что мне может понравиться такой… такой недомерок?

        – Да он замечательный мужик, - оправдывается Вера. – И такой одинокий.

        – Не в моем вкусе, - отрезает Елена Петровна. – И потом, он же служит в гарнизоне, пятнадцать километров от города! На севере, у черта на куличках!

          –  И Игнатов был не в твоем вкусе, хотя живет в центре города и ездит на «опеле», -  не может сдержаться рассерженная Вера Петровна, которой жаль и своих усилий, и подругу жаль, и непутевого Васечкина, одиноко кукующего, тихо спивающегося в своем удаленном от цивилизации гарнизоне.

 

        На следующий день Вера Петровна и Елена Петровна, как всегда, когда у них случалось общее «окно», то есть, ни у той, ни у другой не было урока,  пили чай в подсобке. О вчерашнем обеде не вспоминали. Собственно, и вспоминать было не о чем. Ну, не случилось чуда. А не случилось, так о чем говорить? Елена, рассеянно слушая, как Вера рассказывает о проказах младшего, и о том, какая трудная сейчас программа в первом классе, попутно изучала новый журнал мод, когда  в подсобку заглянул завуч.

     – Иванцова позвонила, опять на больничном, - сообщил огорченно.

      – Пусть ее практикантка заменит, – не отрываясь от журнала, тут же нашла выход из положения Елена Петровна.

      – Со следующего понедельника она вообще уходит в декрет, – вздыхает завуч. – Тут уж практикантка не справится. Придется вам взять по полставки.

      Елена Петровна, хотя и жалуется постоянно на нехватку денег, брать ни полставки, ни даже четверть ставки категорически не желает.

      – Конец года, экзамены, тут со своими бы выпускниками справиться. И потом, как  я могу правильно оценить чужих учеников? – пожимает плечами. - Еще поставлю кому-нибудь не ту оценку. Разбирайся потом с родителями. Нет-нет. – И возвращается к модели шифонового платья на пятой странице.

     – И я не могу, - торопливо говорит Вера. – Вы же знаете, у меня дети.

     – У вас и бабушка есть. Надо, – настаивает завуч. – Как-нибудь справитесь.

     – Я как-нибудь не работаю, – сердится Вера Петровна.

     – Ну, войдите в мое положение, – меняет тон завуч, взывая к их профессиональной совести. – Где я найду учителя английского языка в конце года?

     Но ни Елена Петровна, ни Вера Петровна, следом, входить в его положение не желают.

      – В мое положение ведь никто не входит, – сердито оправдывается Вера, вернувшись в учительскую.

      Елена никогда и ни перед кем не оправдывается. Да никому и дела до них нет, все спешат подготовиться к следующему уроку. Все молчат, только практикантка из университета  робко интересуется, много ли там часов.

      – Ставка! – отвечает Вера Петровна.

      – А в каких классах? – смелеет практикантка.

      Но на этот раз она ответа не получает.

      – Нет, ну, в самом деле, почему опять я? – жалобно оглядывает всех, словно ища поддержки, Вера Петровна. - Мне и моих часов выше головы. Еще полставки! Чтобы мои собственные дети чувствовали себя сиротами при живой матери? – возмущенно. - У них должен быть дом, должен быть обед и пироги по выходным. А я после уроков, как выжатый лимон!

       Все молчат. Все знают, что, если Елена Петровна говорит «нет», это означает «нет». А Вера Петровна, поартачившись, взвалит на себя очередной груз. В конце концов, должен же это кто-то сделать. Не оставлять же детей без английского накануне выпускных! Школьники-то не виноваты, что их учительница уходит в декрет. В свою очередь, Иванцова тоже имеет право иметь собственных детей. Надо поддержать коллегу. Нет, Вера Петровна должна взять эти часы. Во всяком случае, именно так истолковывает она неодобрительное молчание коллег. И она бы сдалась, она взяла бы. Да, именно так бы все и случилось, если бы Верин младшенький внезапно не заболел ангиной.

 

      Практикантка-третьекурсница едва верила своему счастью. Разве не здорово - получить право свободного посещения занятий и кучу денег впридачу? Все часы Иванцовой достаются ей! На факультет летит заявление – «В связи с острой нехваткой преподавателей иностранного языка…».

      – Бедная  девочка, – сочувственно произносит Елена Петровна, поправляя перед зеркалом прическу и любуясь безупречным макияжем, на который каждое утро отводится не меньше часа. – Зачем ей это надо? Еще студентка, ей бы гулять и гулять...

     – Бедные ученики, – качает головой Вера Петровна, меряя температуру у сына. – Чему она может их научить, если сама еще ничего не знает?

 

СВИДАНИЕ  у  БАХЧИСАРАЙСКОГО  ФОНТАНА

 

- Ба, да это же Римма! - Элла останавливается.- Точно, она! Могу поспорить, Римма!

Римма так Римма. Ну и что из этого? У Эллы везде свои люди, везде друзья-подруги или просто знакомые. Его-то зачем тормошить?

- Влево, влево смотри! Около полосатого тента! Видишь?

Курнов не видит, да, честно говоря, и видеть не желает. А желает он большую кружку холодного пива. Но об этом, конечно, нечего и думать – он, как всегда, за рулем. И это середина отпуска, о котором он всю зиму мечтал! Сидеть бы сейчас на пляже у самого синего, на массажи ходить, радикулит лечить. Но - плакала почти бесплатная, с таким трудом добытая, путевка в санаторий. Пришлось отдать в самый последний момент. Дела не давали расслабляться.

Впрочем, сейчас и на даче неплохо. Дача тещи тоже рядом с морем. Чудное место. Лет двадцать назад несколько предприимчивых умников-энтузиастов, самовольно захватили довольно большие участки земли, у идущей вдоль самого моря тупиковой веткой железной дороги. Тесть – молодец, не растерялся, - был в  числе этих «захватчиков», отхватил самый большой кусок. Поначалу там долгое время были только огороды, поскольку поговаривали, что любой самострой пустят под нож бульдозера, но время шло, кое-кто начал лепить сначала сарайчики, а потом и дачки. Их не трогали. Кому, в самом деле, могла понадобиться эта, местами каменистая, местами глинистая земля? По одну сторону железнодорожного тупика высился крутой откос, по другую располагался неухоженный и мало-приглядный берег, с каменными россыпями и мелким кустарником. На «захватчиков» махнули рукой, а они, заполучив официальное разрешение на дачный кооператив, развернули бурную деятельность.  Укрепили склон, со временем расчистили берег, и дикий уголок сказочно преобразился. Тесть тоже завез землю, разбил большой сад и выстроил домик в три этажа. Теперь – райский уголок. Сейчас бы туда, вздохнул Курнов.

- Да куда ты уставился? У фруктового ларька, под тентом, вишни покупает, - Элла слегка подталкивает его рукой. – Нет, ты скажи, какая у меня зрительная память! Эту твою Римму мы видели последний раз, наверное, лет десять назад, не меньше!

Курнов навострил уши. Что это значит – «твою Римму»? Никаких Рим он знать не знает. Разве что студентка какая-нибудь.

А жара невыносимая! Долго они еще будут здесь париться?

- Позвать? – не унималась Элеонора.

- Кого? – раздражается Курнов. И только тут до него доходит, о ком речь.

- Римма! Римма!

Возражения Курнова, как всегда, запаздывают.

Женщина в красном платье оглядывается, недоуменный взгляд скользит по Курнову, Элле… Она неуверенно пересекает улицу, после чего остается только лишний раз убедиться в превосходном зрении и памяти жены – перед ними Римма, Римма Гусарина собственной персоной. Что-то где-то царапнуло…

Меньше всего Курнов сейчас был настроен на подобную встречу. Терпеть не мог ни случайных, ни специальных встреч с бывшими одноклассниками и однокурсниками. И на сборы выпускников никогда не ходил. Воротило его от всех этих фальшиво-радостных сантиментов  единения, всех этих разговоров о том, кто чего достиг, всех этих тайных оглядываний и сравнений. Всякое знакомство-приятельство ушедших лет принадлежало своему времени. Ни того Курнова, ни той, давней, Риммы в настоящем не существовало. По сути дела, сегодня встречались не то, чтобы незнакомые – чужие совсем люди.  И ему неинтересны эти чужие люди с их чужими радостями и проблемами. Своих хватает. О чем говорить?

Римма его не узнает. Смотрит прямо на него, в глазах недоумение. Неужели он так изменился? А может – может быть, не хочет узнавать? И зачем было звать? Элка мастерица создавать такие ситуации… Ну и жара в этом году… Как в Африке. Курнов тянет Элеонору за руку – в самом деле, глупо стоять вот так, посреди улицы, выжидая, узнают тебя или нет. Но Элла, разумеется, просто так не уйдет. Чтобы ее не узнали!  Быть такого не может! Ее просто невозможно не узнать! Чекрыжин, тот сразу узнал, хотя видел-то всего однажды в Москве, когда Курнов имел глупость взять жену с собой. Всякий, кто хоть раз ее видел, обязательно узнавал. Узнал, узнал, старый козел, чуть из вагона не выпрыгнул, когда увидел Элеонору в толпе встречающих. Его, Курнова, можно сказать, почти не заметил, хотя именно к нему, к Курнову и ехал, якобы по делу, а на самом деле – позагорать за казенный счет. Курнов расстарался – командировку ему устроил, официальное приглашение, отличную гостиницу – в такое-то время! В разгар курортного сезона! Все сделал на высшем уровне.

- Неужели не узнала? – Элла уже тормошит Римму.

Узнала, Элеонору, конечно узнала. Еще бы не узнать! Улыбаясь, осторожно высвободилась из пылких объятий бывшей однокурсницы. Оглянулась на Курнова – да, теперь и его узнала. Кивнула. Элеонора, тем временем, радостно трещит, ее послушать, только о том и мечтала, чтобы увидеть Римму. Вполне возможно, что она говорит это искренне – такая уж она есть, Элеонора, сама почти верит в то, что говорит. Да, да, столько воды утекло… Но ты, Римма, совсем не изменилась… ну почти, почти не изменилась, такая же стройная, не то что мы с Курновым. На комплимент напрашивается – Элеонора в прекрасной форме, не зря столько времени гимнастике уделяет, на диете сидит, к косметологу ходит. Это он, Курнов, растолстел, полысел, много сидит, много кофе пьет, а попробуй-ка иначе – не то что докторской, кандидатской не высидишь. Впрочем, случаются исключения, некоторым без труда все дается. Курнов покосился на жену – чего так шуметь-то, на всю улицу?

- Все нормально, вот, кандидатскую защитила по социологии. Не веришь?! Курнов, подтверди!

- Верю-верю, - Римма смеется.

- А Курнов у нас без пяти минут доктор!

Ну, это она зря, зря ляпнула. Курнов суеверен.

- Поздравляю, - кивает Римма, все так же улыбаясь.

- Ой, кажется, твои вишни потекли! – всполошилась Элеонора.- Смотри, чтобы не было пятна на платье!

Вишни хотя и потекли, но пятна, к счастью, нет. Элеонора достает из сумочки большой целлофановый пакет, она запасливая, предусмотрительная. И платье и вишни спасены.

Выясняется, что Римма с экскурсией. Во-он тот большой автобус. Экскурсия уже закончилась, экскурсовод в магазин сувениров пошла, а им дали час свободного времени, чтобы могли самостоятельно побродить по старинным улочкам. Удивительный город. Элла поднимает брови, и Курнов согласен с женой – что тут удивительного, в самом деле? Жара, пыль. Захолустье оно захолустье и есть. Ясное дело, для северян это все экзотика, но они-то не северяне, а для них, местных жителей, аборигенов, можно сказать, ничего интересного. Страдая, он отступил в тень старого каштана. Сколько еще времени Чекрыжину потребуется на осмотр Ханского дворца? И зачем он, Курнов, согласился везти его сюда на своей машине? Пусть бы этот московский трутень объезжал достопримечательности на экскурсионном автобусе, как Римма. Все эти поездки – в Коктебель, в Ялту, а теперь, вот, сюда, никакой гонорар не окупит. Впрочем, гонорар – дело десятое, если его монографию напечатают. Только бы напечатали… Столько лет он работал над этой темой! Не сосчитать, сколько часов провел в архивах, музеях и библиотеках среди пыльных залежей старых газет. И вот, наконец, завершил свои исследования. Итоги работы спорны, у него масса противников, и так мало союзников, но если выйдет монография со вступительной статьей Чекрыжина… Чекрыжин – крупная фигура, и Чекрыжин на его стороне, обещал поддержать. Быстрее бы напечатали. Эта работа сильно продвинет его докторскую диссертацию, и он надеется, придаст ему некоторый вес – ну, хотя бы среди коллег, которые топчутся на той же поляне, что и он. Ради всего этого он и парится сейчас здесь. Элла могла бы не ехать. Чего потащилась, спрашивается? Не видела, что ли, этих земляных нор Чуфут-Кале? Или Ханского дворца? Раз двадцать, наверное, посещала. Хотя Чекрыжин, кажется рад, что он взял жену. И коллекционируя местные достопримечательности, не забывал снимать и Элеонору. Все надо ему запечатлеть. Всюду с кинокамерой и фотоаппаратом. Курнов, снимите, дорогой. Нет, ничего не надо наводить, полный автомат, только нажмите кнопку. Фото на память. Элеонора, не возражаете, если с вами? Не возражает. Никогда не возражает. В этом-то все и дело – никогда не возражает. И эти обнимания за плечики… Раздражение нарастает. Ну и жара.

- Ну, а ты сейчас как? – Элеонора, похоже, уже выложила все о себе, можно и другими поинтересоваться.

- Нормально. Семья, двое детей.

- И где ты?

- Да все там же, - неопределенно улыбается Римма. – На старом месте.

- На старом?

Элла морщит лоб, стараясь припомнить, какое такое старое место могло быть у Риммы. Это и в самом деле нелегко, как-никак двадцать лет прошло с момента окончания университета.

- В Соловьевке, - подсказывает Римма.

- Ты хочешь сказать, что как распределилась в село, так там по сей день и сидишь? – в голосе Эллы изумление.

- Там и сижу, - кивает Римма.

Элеонора поражена в самое сердце. Наигранно-радостное оживление слетает с нее, как кожура с вызревшего каштана.

- Как же так? Так… получилось?

Римма слегка пожимает плечами – а что в этом особенного?

- Но ты же у нас была самая способная. С твоим дипломом… - начинает Элла, но, бросив взгляд на Курнова, замолкает.

Римма тоже смотрит на Курнова и неожиданно, с сочувствием, говорит:

- Тут за углом, неплохой квас продают. Холодный.

Курнову ничего не остается, как благодарно кивнуть. Рубашка уже прилипла к спине, и глотку драло так, словно соли наелся. Он набрал воздуха в грудь, чтобы сказать до свидания и с облегчением свернуть за угол, расстаться, хочется думать, навсегда, как вдруг мимо проскакала, громко цокая каблуками, черноволосая девица с яркими губами, и Римма опередила его:

- А вот и наш экскурсовод. Пожалуй, я тоже побегу, а то еще отъедут без меня. Счастливо вам.

- Ой, так и не поговорили! – В голосе Элеоноры искреннее сожаление.

- В следующий раз! – смеется Римма.

За углом и вправду оказалась бочка с квасом. Отстояв небольшую очередь, Курнов жадно выпил два больших бокала. Нет, хватит с него поездок, хватит развлечений – сыт по горло. Дело надо делать, дело – вспомнились слова из какого-то, виденного недавно, спектакля. Сколько можно мотаться?

Но помотаться еще пришлось.

Домой вернулись только к вечеру. Можно было бы и пораньше, но Элле припекло пообедать в одном из многочисленных кабаков на трассе. Чекрыжин встретил ее предложение восторженно, так что Курнову оставалось только смириться. Он жевал бифштекс и старался не смотреть на жену. Элеонора, выпив бокал вина, с идиотским смехом рассказывала Чекрыжину анекдот о пьяной мышке. Анекдот был древний, пошлый и ничего в нем смешного не было, но Чекрыжин хохотнул, вытер салфеткой жирные губы и, в свою очередь, выдал порцию черного юмора. Курнов насильственно улыбался. Настроение портилось все больше и больше. Ничего удивительного – с шести утра за рулем. Встал пораньше, чтобы помыть машину, заправиться и к половине восьмого подобрать гостя у гостиницы. Трасса перегружена – пик курортного сезона.

Глядя на серую ленту дороги, Курнов в сотый раз поклялся себе больше не садиться за руль автомобиля в качестве бесплатного шофера для всяких - разных заезжих гостей. Хватит этих поездок. Слава Богу, чекрыжинская неделя заканчивалась, через пару дней отбудет в свою столицу, статью он уже написал, распрощаются окончательно. Предисловие Чекрыжина позарез нужно было Курнову, ради этого предисловия, и только ради него, терпел он все неудобства последних дней. Чекрыжин имел значительный авторитет. А потому Курнов молча проглотил и последнюю чекрыжинскую шутку о женах, верных помощницах своих мужей, готовых делать все… чего требует эта верность. Шуточку, адресованную Элеоноре.

- Почему же вы не прихватили свою верную соратницу, готовую на все? – с улыбкой поинтересовалась у гостя Элеонора.

- Дорогое удовольствие, - засмеялся тот. – Бюджет, как тот Боливар, двоих не выдержит. Ведь, у меня и вправду, очень, очень дорогая жена…

Машина остановилась. Чекрыжин, повернувшись к Курнову, поинтересовался, как там с билетом. Билет на самолет Курнов заказал, оставалось его только выкупить, и поскольку сегодня они уже опоздали, лучше было бы это сделать с утра пораньше завтра. Авиакассы были рядом с гостиницей, буквально в двадцати метрах и Курнов надеялся, что хотя бы с этим делом гость справится сам. Но Чекрыжин попросил Курнова выкупить его билет, объяснив, что не хочет терять на простаивание в очереди самое ценное для загара время, а потому с раннего утра хотел бы отправиться на пляж.

- Я же должен хоть немного загореть, а то никто и не поверит, что был в Крыму, - извиняющимся тоном добавил он.

Такого нахальства Курнов уже вынести не мог. Сдавленным, не своим от едва сдерживаемой злости голосом, сообщил, что у кассы предварительных заказов никакой очереди обычно не наблюдается.

- Извини, завтра я тоже подъехать к авиакассам не смогу, - он сделал героическое усилие, чтобы голос его звучал как можно спокойнее. – С утра обещал теще быть на даче. Просила приехать пораньше. Персики гниют, нужно собрать и вывезти на рынок.

- Мама просила? – удивилась Элла. – Вчера она звонила, и ни слова…

- Она уже неделю просит, - прервал Курнов жену, еще больше внутренне распаляясь и почти ненавидя ее за то, что своим замечанием выставляет его в таком невыгодном свете. – Только ты не слышишь. Потому что не хочешь руки царапать, портить маникюр. Но кому-то нужно же лазить по деревьям. Кстати, если на дачу не едешь, то, может быть, ты выкупишь билет?

Чекрыжин замахал руками. Элла надулась. Всю дорогу домой молчала, желая наказать мужа за бестактность. Он тоже молчал – устал. Уже поднимаясь по лестнице, Элеонора не выдержала:

- Сам же просил быть полюбезнее!

По опыту знал, что лучше сдержаться, не выяснять отношений, все равно последнее слово останется за Эллой, но устал, устал, тормоза отключились… и понеслось! Нет, какой эгоист, шипела Элеонора, швыряя в прихожей сумку на пол, нет, какой эгоист! Вечно всем недоволен, что для него ни сделай, как ни старайся! Да, ты уж постаралась! – злобно парировал он. - Постаралась! Одела сарафанчик – все наружу, один пупок прикрыла! Надо было совсем раздеться, чего уж там! А может быть, ты и раздевалась? Там, на пляже, когда я за пивом ездил? Может быть! Значит, что-то было? Может, и было! И не первый раз, верно? Да! Да! Не в первый! И не в последний! Элеонора фурией металась по комнате. Потому что ты никто, пустое место, с какой стороны ни возьми! Ты не мужчина и не ученый – ноль! Отсиживаешь задницу в своем институте, да только, сколько ни сиди, без меня ничего не высидишь – не способен! Кандидатскую еще кое-как вымучил, да и ту с моей помощью, разве не так? Но для докторской одной задницы маловато. Для докторской в голове кое-что иметь нужно, а у тебя там пусто! Сам это знаешь, потому и цепляешься за всех и каждого, кто хотя бы как-то может тебе помочь… но и в этом случае, выше головы не прыгнешь, верно? Зато ты прыгаешь выше головы, ты у нас всех превзошла! Вопрос только, в чем? Элеонора замолчала. Опустилась на диван, села, закинув ногу на ногу. Погладила велюровую обивку подлокотника своими красивыми пальцами с безупречным маникюром.

- Я может быть, и не идеальный человек, - произнесла, наконец, очень тихим голосом, с прищуром глядя на Курнов, - только подлостей я никогда не делала. Я никого не столкнула со стула, чтобы сесть самой. 

- Что ты мелешь? – грубо оборвал Курнов.- Кого это я столкнул? Тебя, что ли?

Элла презрительно улыбнулась.

- Забыл? Забыл, как Римму подвинул? Ведь это она должна была остаться в аспирантуре, а ты ей подножку поставил! Она бы, уж точно, давным-давно докторскую написала! У нее дипломная работа была лучше твоей кандидатской...

– Что ты такое несешь?! - Курнов готов был ударить жену.

Дура! Как она смеет? 

- Помнишь, студенты из Германии в нашем университете языковую практику летом проходили? Не таращи глаза, помнишь ты все прекрасно, потому что сам эту группу по культурным мероприятиям сопровождал – ты же у нас полиглот, три языка знаешь! А может, не столько сопровождал, сколько выслуживался и  шпионил? Активист был, из кожи лез, чтобы заметили, чтобы поняли, что ты верный слуга... И парня того наверняка помнишь, белобрысого в очках. Римма, дура, по наивности думала, что это ее дело и никого ее личная жизнь не касается, ну, подумаешь, в кино с этим белобрысиком сходит или съездит куда-нибудь, в Бахчисарай, например…  Но ты все замечал, и, наверняка, все записывал, когда, кто, и с кем, не так ли? И о Римме, скорее всего, полный отчет представил, верно?

- Идиотка! -  заорал Курнов, чувствуя, как окончательно теряет над собой всякий контроль.

Схватил вазу, стоящую на столе – хрустальный подарок тещи на юбилей, - и грохнул об пол, что было силы. А через минуту уже сидел в машине, поворачивая трясущимися руками ключ зажигания. Уехать! Уехать бы куда-нибудь. Но ехать было некуда. Не в Ивановку же к отцу, в самом деле. Да и нельзя ехать в таком состоянии. Прежде всего, надо успокоиться. Успокоиться. У них и раньше бывали ссоры, они вообще часто цапались. Правда, до такого, чтобы вазы бить, дело не доходило. Главное, зря разбил. Показал свою слабость. К тому же, ваза дорогая, чешская, ручной работы…

Но с чего, с чего она вдруг прицепилась к нему с этой Риммой?! Тогда всего одно место было в аспирантуре, сразу и предупредили, что одно. А кандидатов на него - несколько. Не одному ему хотелось остаться в университете, и он не виноват, что это место досталось ему. Римма эта здесь совсем ни при чем, ее в любом случае бы не оставили, поскольку установка была на мужчин. Да и вообще, что он такого сделал-то?! На собрании выступил. Не хотел выступать, но Сашка настоял. И формулировка «исключить из комсомола за недостойное поведение и пресмыкание перед Западом» - формулировка эта тоже принадлежала Сашке, а не ему, Курнову. Курнов, как член бюро, только зачитал ее. Попробовал бы он тогда отказаться… Это сейчас Сашка мелкий чиновник и пьяница, а тогда он был секретарем комсомола университета, фигура, и от него тоже в какой-то степени зависело, кто останется в аспирантуре, а кому в село ехать. Это сейчас никакого комсомола, а тогда комсомол был силой, многое в биографии значил.

 

Было уже темно, когда Курнов перемахнул через забор тещиной дачи. Слава Богу, в доме никого не оказалось. Нашарив ключ под старой бочкой, открыл дверь, прошел в свою комнату, разделся и снова вышел во двор – после тяжелого жаркого дня просто необходимо было искупаться. Курнов пересек железнодорожное полотно, по которому никогда не ходили поезда, и, оказавшись на берегу, долго стоял, глядя на спокойную, мерцающую поверхность моря. Мерный плеск волн успокаивал, настраивал на философский лад. Все суета, и все это, конечно же, пройдет. Курнов сделал несколько дыхательных упражнений и вошел в прохладную воду. Плыл и плыл, фыркая от удовольствия, смывая с себя злость и усталость. Прав Чекрыжин, счастливчики они - в Крыму живут. Море, воздух, фрукты с дерева. Все вместе - элексир здоровья. А что до остального… Все образуется. Помирятся -  не в первый раз ссорятся и, наверняка, не в последний. Элеонора вспыльчива, но быстро отходит. Он тоже хорош, прицепился к ней с этим Чекрыжиным. Нормальный мужик. А специалист и ученый какой… Надо завтра обязательно съездить за этим чертовым билетом. И еще раз пригласить в гости на следующее лето, а приедет или нет – это уж его дело. Как бы там ни было, а с  такими людьми нужно дружить. Статью ему свою новую дать, не забыть, пусть посмотрит в самолете.

Курнов вернулся на дачу, растерся махровым полотенцем и улегся, наконец, в постель. Где-то над ухом тут же противно зажужжал комар, но он не стал подниматься и включать свет, чтобы прихлопнуть кровопийцу. Лишь поплотнее завернулся в простыню с головой, оставив отверстие для дыхания. И уже засыпал, когда на грани полусна – полу-бодрствования вдруг всплыла в сознании давняя-предавняя картинка, и через мгновение он уже сидел в кузове грузовика и вместе с другими весело и беззаботно что-то горланил. На трех машинах ехали на яблоки, ехали и орали вразнобой, на разные голоса, каждые пять минут начиная новую песню - ни одной до конца никто толком не знал. Но, уже подъезжая к саду, вдруг неожиданно так дружно рявкнули в двадцать глоток «Эй, дубинушка, ухнем!», что колхозницы, прибывшие в сад раньше, первым рейсом, оторвались от работы, стали выглядывать из-за деревьев и смеяться. Шофер, взбодренный криком и гамом, резко тормознул, мотор фыркнул и заглох. «Станция Березай, кто хочет, вылезай!» - радостно завопил Семенов и первым сиганул за борт. Следом попрыгали остальные. Разобрали корзины, и с шумом, криками стали разбиваться на бригады. Орали не потому, что народ подобрался скандальный, а просто весело было. Раннее утро бодрило, солнце еще низкое, ласковое, приятно грело сквозь листву яблонь, новизна, непривычность окружающего – все возбуждало и радовало. Главное, они уже были студентами, первый курс, истфак. Это было так здорово. И даже бригадир, мужик с откровенно пропитой физиономией и тот замечательно вписывался в чудную атмосферу всеобщего братства. После нескольких безуспешных попыток дать им представление о сортности, качестве и, соответственно, расценках труда, смеясь, махнул рукой – приступайте, значит, черти! Все равно ничего вам не вдолбишь, все равно ничего не заработаете… вам токо б побеситься, токо б погорланить… молодежь!

То был редкий момент почти абсолютной гармонии с окружающим миром. Молоды еще были, честны и добры.

 

                                  

ВИЗА  НЕВЕСТЫ

 

Это очень важная командировка, сказал Питер во время их последнего телефонного разговора. Не волнуйся и ничего не бойся, тебя встретит мой друг Джон. Ты его сразу узнаешь - у него черные волосы, серые глаза, а в руках он будет держать плакат с твоим именем.  И добавил, что мог бы, конечно, отказаться от поездки в Бостон, но если эта сделка состоится, он получит хорошие комиссионные, и тогда они смогут провести целый месяц на Ямайке!       

Потом Питер прислал имейл, где давал подробные указания, как и что она должна сделать, после того, как получит визу невесты. Куда она должна обратиться за билетом, который он для нее купил. Как она должна лететь. Какие документы желательно перевести на английский и привезти с собой. Он даже подумал о том, какие вещи ей стоит взять, а какие лучше оставить, поскольку там такое не носят.

 

Визу она получила без проблем. Все интервью, перед которым она тряслась, как кролик, заняло не больше пятнадцати минут.  Офицер посмотрел их совместные фотографии и спросил, где они познакомились, чем занимается ее жених, что он любит делать в свободное время, и как она видит свое будущее в Соединенных Штатах…

Она и сама об этом все время думала – как все сложится? Конечно, прежде всего, она пойдет учиться. С языком у нее не очень. Потом хорошо бы, после курсов английского,  поступить на бухгалтерские, поскольку это ей более-менее знакомо. Хотя Зинаида Павловна сказала, что у них эта бухгалтерия совсем другая и посоветовала открыть свою парикмахерскую – вот волосы у людей везде одинаково растут. Или косметологом стать, тоже неплохо. Ну, там видно будет. Главное, поскорее добраться.

В самолете Татьяна снова и снова перечитывала указания Питера. Особенно то место, где он писал о паспортном контроле в аэропорту Даллас. Там тоже могут задавать всякие неожиданные вопросы. А вдруг там не будет переводчика, она не поймет, о чем ее спрашивают, а ее там возьмут и не впустят?  Может быть, для тех, кто летает по миру так часто, как Питер, и кто говорит, как он, на трех иностранных языках, это все и просто, но не для нее! Она из своего маленького Покровска почти не выезжала. И в жизни бы не видать ей никакой Америки, если бы неподалеку не развернули строительство нового завода по производству продуктов для Мак-Дональдсов. Там она и с Питером познакомилась, на зависть всем подругам.

Вместе с другими работниками он приходил в их кафе обедать. Вначале ей было просто интересно на иностранцев посмотреть. Потом она узнала, что он говорит по-русски, заметив, что он иногда помогает своим сотрудникам заказы делать. А как-то их офис устроил в кафе вечеринку, party, то есть. Заведующая и говорит, давай, Татьяна, помоги в обслуживании, ты у нас девушка видная. И выдала ей белый передник. Больше внимания, сказала, столику в углу. Видишь рыженького?  Толстоват, конечно, и ростом не вышел, зато неженатый! Зинаида Павловна все про всех знала.

И вот теперь такой перелет – вначале в Москву, а потом в Вашингтон. Хорошо, что в Москве нашлись дальние родственники, проводили в аэропорт. А перед посадкой в самолет она познакомилась с пожилой парой,  что летела к сыну в Вашингтон. В самолете поменялась местами с какой-то дамой, чтобы сесть рядом с ними. Они помогли ей заполнить анкету в самолете, а потом дедуля еще и переводчиком был, когда она проходила паспортный контроль. Всего-то и спросили, к кому она едет, и попросили написать адрес Питера на бланке.

 

Получив багаж, Татьяна вышла в зал ожидания и сразу же увидела синюю бейсболку в толпе встречающих, а потом и плакатик, на котором фломастером было выведено ее имя,  и  напряжение немного спало, прошла нервная дрожь, она даже улыбнулась – русские буквы были написаны очень старательно – видно, кто-то долго трудился, рисуя их…

«Бейсболка» в ответ тоже заулыбалась, вначале вопросительно, а потом, когда она направилась к нему, таща свой тяжеленный чемодан, бросилась навстречу – помогать.

- Татиана?

Она закивала головой.

Он что-то пробормотал в ответ, схватил чемодан и указал рукой на выход – мол, нам туда. Везде было полно народу. Они долго пробирались к автостоянке, потом, наконец, сели в машину и выехав на дорогу, влились в бесконечный поток. Движение то и дело замирало, машины останавливались перед каждым светофором – их много было на выезде из города. Джон смущенно пожимал плечами, разводил руками и начинал что-то говорить. Изо всех его объяснений она уловила только traffic-jam.  Хотя и без объяснений ясно было - час-пик.

Еще через полчаса она начала засыпать. Веки слипались, и появлялось ощущение, словно она проваливается в бездну. Джон потряс ее за плечо и жестом показал на заднее сидение. Она покорно перебралась туда, попыталась устроиться поудобнее, глаза сами собой закрылись, и вскоре она крепко спала, не в силах бороться с усталостью после бессонной ночи в Москве и многочасового перелета. Время от времени просыпалась, пытаясь понять, где находится, потом снова засыпала. Когда опять открыла глаза, машина стояла. Джон заглядывая в окно, приглашал жестами выйти. Татьяна села, помотала головой из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть остатки сна, потом медленно выбралась наружу. Уже темнело. В машине работал кондиционер, а на улице было жарко и влажно. Они остановились на заправочной станции. Джон показал рукой на здание поодаль.

- Restroom… Ladies’ room… There…

Туалет, поняла она. Да, не мешало бы. Потом они снова поехали, на этот раз Татьяна села на переднее сиденье. Голова гудела, все еще хотелось спать, но они, наверное, уже подъезжали. Сколько же они ехали? Она улыбнулась Джону и спросила, как могла: хау лон? И постучала пальцем по своим часам. Сколько еще ехать? Он понял и показал на своих часах цифру семь – получалось еще час. Но почему так долго? Со сна Татьяна не очень хорошо соображала, но, тем не менее, поняла, что они в дороге уже больше трех часов. И еще час в пути? Она ощутила легкую тревогу. Питер говорил, что от Блулейк до Вашингтона ехать всего два с половиной. Может быть, они слишком долго отдыхали на автозаправочной станции? Но все-таки,  не столько же… не мешало бы прояснить ситуацию. Как бы спросить…Татьяна достала из сумки словарь-разговорник. Из книги выпало последнее письмо Питера и фотография,  где он стоял на фоне своего дома среди сосен. Она показала ее Джону.

- Nice house, - заулыбался он.

Да уж, неплохой домик, что и говорить.

– Is it yours?

Он показал пальцем на изображение дома, потом на Татьяну. Но она и так поняла, спрашивает, ее ли дом. Она замотала головой и показала пальцем на фото Питера. Дескать, не ее пока, а Питера.

Джон снова взглянул на фотографию, на Татьяну.

- So, уou have a friend here in States?

- Френд, - радостно подхватила Татьяна. Слово «друг» она знала. – Питер!

 Только почему он так странно отреагировал? Взглянул на фотографию так, словно никогда не видел ни Питерa, ни его дома… Внезапно что-то словно кольнуло ее. Что-то еще было не так. И в следующую секунду она поняла, что именно. Глаза. У человека за рулем были черные глаза!  А не серые, как писал Питер.

- Вот с ё нейм? – спросила она, уже зная, что этого человека зовут не Джон.

- Тони, - ответил он удивленно.

Ну да, там в аэропорту он назвал ей это имя, но ей тогда показалось, что он произнес Джонни… Но кто он такой? Мысли Татьяны заметались. Ей показалось, что она в каком-то дурном полусне. Впрочем, так оно и было… Они едут уже четыре часа! Куда? Куда он ее везет? В какую сторону? Стоп. Вот именно, стоп. Прежде всего, надо срочно остановиться и попытаться все выяснить

- Стоп, - сказала она. – Плиз, стоп!

Ее отчаяние, наверное, ясно читалось на ее лице. Тони забеспокоился.

- Стоп! Стоп! – она почти кричала.

- It’s impossible! It’s a highway! – беспомощно ответил он, указывая на дорогу впереди и продолжая ехать. –   Ноу – стоп – хайвэй!

Ах да, на этой чертовой дороге еще и остановиться-то не так просто. Это же скоростная дорога. Питер рассказывал о таких. Сколько еще они проедут не в ту сторону? Ей казалось, ехали целую вечность.

Наконец Тони повернул, съехал на менее оживленную дорогу, и они остановились.

Как могла, Татьяна начала объяснять ему, что она должна ехать к Питеру. К Питеру Биллингсу! Она порылась в сумке, достала записную книжку и показала Тони адрес Питера, написанный по-английски.

 

Тони был ошарашен не меньше ее. Он достал мобильный телефон и начал куда-то названивать. В его быстрой речи невозможно было разобрать ни слова, но ясно было и так, что он рассказывает кому-то о том, что произошло. Видимо, в ответ получил хороший нагоняй, потому как лицо у него приняло страдальческое выражение. Потом он взял у нее записную книжку и набрал телефон Питера. Тут повезло меньше. Точнее сказать, тут им вообще не повезло, поскольку с той стороны никто не взял трубку. Да и кто мог ее взять, если Питер был в очень важной командировке в Бостоне! И собирался пробыть там еще два дня! Боже, два дня! Как же его разыскать? Но должен же быть какой-то выход!

Тони тем временем выключил телефон и повернулся к ней.

- We are going to the University now.

При чем здесь какой-то университет? Ноу, ноу! Надо ехать обратно и ждать в аэропорту! Друг Питера не встретил ее, и наверняка, Питер уже об этом знает, конечно, знает! И он сделает все возможное, чтобы ее разыскать! Может быть, ее уже разыскивают в аэропорту! Где же еще? Она достала ручку и стала лихорадочно листать словарь, подыскивая нужные слова. Тони сидел рядом и терпеливо ждал, пока она закончит. Ах, как жалела она сейчас, что не пошла на курсы английского языка перед отъездом – все времени не хватало. Занималась от случая к случаю со своей школьной учительницей. То, что Питер говорил по-русски, расслабляло.

 Наконец, ей удалось слепить пару фраз. Тони прочел их и покачал головой. Показал на часы – поздно ехать назад. А куда, в таком случае ехать? Она почти с ужасом подумала о том, что денег у нее в обрез. Питер послал на дорогу, но она потратила их на разные вещи… Что если этот Тони завезет ее в какой-нибудь отель, чтобы она ждала Питера там? Да она просто умрет от страха – ни языка, ни денег, ни как позвонить не знает… Ну, уж нет! Раз этот Тони, не разобравшись в ситуации, завез ее сюда – пусть сам и обратно везет! Или платит за ночлег, если уж придется где-то остановиться.  Главное, не торчать здесь на дороге, уже темнеет. Господи, надо же было так вляпаться!

По хмурому выражению лица Тони было ясно, что он тоже не в восторге. Он  завел мотор, и они снова поехали.

Минут через сорок, когда совсем стемнело, фары высветили  какие-то ворота, и они въехали в широкую аллею, а еще через минуту машина остановилась у большого одноэтажного здания из красного кирпича. Тони открыл дверцу и жестом пригласил ее выйти. Ничего не оставалось, как только следовать за ним.

 

Они вошли в холл, прошли по длинному коридору, и оказались в каком-то офисе. За большим столом сидел крупноголовый, толстый человек с седой бородой, чем-то похожий на Хэмингуэя. Он улыбнулся Татьяне, назвал свое имя – Томас … какой-то, -  и жестом указал на стул. Она села. Он начал о чем-то ее спрашивать, но Татьяна ничего не понимала. Томас обратился к Тони, потом  куда-то позвонил, и через некоторое время дверь открылась, и в комнату вошла молодая женщина. Поздоровавшись, она сказала, что ее зовут Лена. Она жена одного из преподавателей колледжа и сама преподает здесь русский язык, а заодно переводчиком подрабатывает, когда случается.

 Слава Богу, хоть кто-то здесь говорит на  родном языке!

 

Через несколько минут все разъяснилось.

Ну, конечно! Как она сразу не догадалась! Оказывается, Тони встречал совсем другую Татьяну Иванову! Та Татьяна, преподаватель-математик, должна была прилететь из Киева в местный университет на стажировку. Может быть, она и прилетела. Но ее не встретили. То есть встретили не ее. И это не вина Тони – ему ничего не разъяснили толком, просто дали плакатик с именем и велели ехать в вашингтонгский аэропорт Даллас и привезти Татьяну Иванову, что он и сделал.

В офис зашла еще какая-то женщина и с любопытством посмотрела на Татьяну. Тони снова начал рассказывать. Тут и перевода не понадобилось – так красноречиво он демонстрировал в лицах, как все произошло. Женщина покачала головой - случается же такое!

-  Уже поздно, придется тебе переночевать здесь,  а завтра с утра будут разыскивать киевскую Татьяну – если она сама ночью не приедет, -  ну, и постараются дозвониться до твоего Питера, - сказала Лена.

- Он в командировке в Бостоне. Тони уже звонил ему с дороги. Домашний телефон не отвечает, никого нет.

- Так это когда было! Думаю, его друг уже сообщил Питеру о том, что произошло. А тебе стоит, наверное,  позвонить домой - возможно, он уже связался с твоими родителями.

Этого только не хватало – звонить родителям!  Рассказать им о том, что потерялась, даже не доехав до места? Да ни за что! Они и так в жутком стрессе из-за ее отъезда.

«Тебе что, и  в самом деле нравится этот американец? Или ты просто в Америку хочешь?» - спросила мама, после того, как она в первый раз привела Питера домой познакомить с родителями. Старый он для тебя, сердито добавил отец. Ну, подумаешь, старше на двенадцать лет, ответила она, что тут такого? Ты посмотри на себя, молодая, красивая, и здесь еще найдешь кого-то, жалобно уговаривала мама. Как будто не знала, что никто из нормальных парней в их дыре после школы не остается. Все разъезжаются, кто на учебу, кто на заработки. Не за Кольку же, придурка, с шестого этажа выходить! Толку, что в техникуме учится, мозгов никаких. Врубит с утра пораньше на полную мощность свою рок-музыку, и никто ему ни  указ, даже мать родная. А когда напьется, так и ее отматерить может. Ну, уж нет, таких женихов ей и даром не надо. И глупо, если такой шанс подвернулся, с  утра до ночи за нищенскую зарплату в будке кассира сидеть. Именно потому, что она молодая, красивая, ей и хочется пожить другой, нормальной, красивой жизнью.

 

Питер пробыл на строительстве несколько месяцев, а потом они перезванивались. Случалось, он звонил ей на работу, в кафе, но чаще - она ему, он на это ей деньги посылал. Бывало также, договаривались по интернету о времени, когда он позвонит ей на переговорный пункт, который был рядом с кафе. Там официантки их разговоров не подслушивали. Она приходила туда заранее и сообщала завистливо вздыхавшей Тайке-оператору, что ждет звонка из Америки.

А не отправить ли ему письмо по интернету?

- Хорошая мысль, - одобрила Лена и повела ее в соседнюю комнату, где стояло несколько компьютеров.

Оставалось только надеяться, что он не будет слишком занят делами и, что у него есть возможность посмотреть почту в отеле… или где он там остановился. А если он уже в курсе событий, то, возможно, оставит кого-то и дома на случай ее звонка. Еще она втайне надеялась, что он, узнав о том, что произошло, все бросит и прилетит сюда сам.

Да, это было бы лучше всего, если бы он приехал сам и забрал ее отсюда! Как он, бедный, наверное, волнуется сейчас! Наверное, места себе не находит, пока она сидит здесь, в этом кабинете. Он так не любит, когда все идет не по плану!

 

Тем временем Томас, который, по словам Лены,  был деканом какого-то депатмента, заказал по телефону пиццу, а Тони приготовил всем по чашке кофе. Это было очень кстати, поскольку последний раз она ела в самолете, и было это, наверное, часов десять назад. Пока Татьяна, не в силах остановиться,  уплетала второй кусок, Томас, Тони и Лена  продолжали обсуждать создавшуюся ситуацию.

Остановились на том, что она переночует в кампусе, займет комнату, приготовленную для потерявшейся математички, а утром они сделают все возможное, чтобы поскорее разыскать свою Татьяну и связаться с Питером.

Оставаться одной в пустом студенческом общежитии, куда привела ее Лена, было как-то неуютно. Да что там неуютно – страшновато.

В эту пору ни студентов, ни преподавателей. Лена, правда, сказала, что там вроде бы живет кто-то, но им по пути никто не встретился. Пустые коридоры, запертые комнаты. Туалет, душевые и кухня в конце коридора. В самой комнате - узкая кровать, шкаф для одежды, стол и пара полок на стене. В углу краны над маленькой треугольной раковиной. Настолько маленькой, что и умываться-то неудобно, а что если нужно что-то быстренько простирнуть? Сюда должна была в этот вечер вселиться совсем другая Татьяна Иванова, которой предстояло прожить в этой комнате несколько месяцев.

Но по-настоящему страшно стало позже, когда она разделась и, заперев дверь и выключив свет, легла. Глядя в окно на освещенные полной луной, скользящие по небу облака, Татьяна вдруг представила себе то огромное пространство - океан, реки, горы и степи, и все эти страны,  - разделяющие ее, и маленький городок, где она родилась, где остались родители, и ей стало так дурно, что она чуть не потеряла сознание. Слезы катились и катились из глаз. Зачем она здесь? Как, каким ветром занесло ее за тысячи, тысячи километров от родного дома?

Отревевшись, решительно вытерла лицо краем простыни. Реви не реви - назад ходу нет. Она сделала это ради своего будущего в нормальной стране. Ради будущего детей… ну, если они у нее, конечно, будут. Нечего себя жалеть. И вообще, надо думать о чем-то хорошем. О чем-то приятном.  Надо думать о Питере. Питер. Питер..  он… он добрый и хороший. Слезы – это от усталости и одиночества. Завтра все прояснится, все станет на свои места, он ее разыщет, заберет отсюда и отвезет в свой замечательный дом под соснами. Завтра, завтра все обязательно станет на свои места, и к ней вернется то предпраздничное настроение, с каким она садилась в самолет.

 

Утром кто-то постучал в дверь,  и она сразу же вскочила – а вдруг Питер? Может быть, он уже приехал за ней?

Но это пришла Лена. Пока никаких новостей, сказала она, и повела ее в какой-то малюсенький ресторанчик завтракать. Пища казалась Татьяне пресной, безвкусной. Она едва заставила себя выпить апельсиновый сок и полчашки кофе.

- Да не расстраивайся ты так, - Лена пыталась ее утешить. – Все выяснится. В Америке это быстро делается. Мистер Паттон позвонит в полицию, разыщут и Татьяну и твоего Питера!

 

Когда они снова пришли в офис, там уже было полно народу. Татьяне показалось, что все смотрят на нее с  осуждением. Думают, наверное, вот недотепа –  языка не знает, а приехала. И – это надо же! - умудрилась сесть к незнакомому человеку в машину, ничего не выяснив толком. Да еще и проехала с ним чуть ли не полтысячи километров…

Томас ободряюще улыбнулся и сказал, что рано утром звонила вторая Татьяна Иванова. Оказывается, не только она - есть и еще недотепы на свете! Вторая Татьяна сделала то же самое! Села в машину вместо нее! И не только Тони сделал ошибку –  друг Питера, не разобравшись, подхватил в аэропорту эту киевскую Татьяну и повез в дом Питера!  По пути, конечно, обнаружилось, что она не та Татьяна и едет не туда, было уже поздно возвращаться! Но теперь, когда все прояснилось…

- Томас говорит, что остается только поменять вас с той Татьяной, -  перевела Лена, и все, кто находился в комнате,  заулыбались.

Действительно, случается же такое!

И тут же, прямо при ней, раздался еще один звонок. Это был Питер! У Татьяны слезы выступили на глазах, когда она услышала его голос.

Он уже все знал! Его друг рассказал ему о досадном недоразумении, которое произошло в аэропорту! Он извинялся и просил ее подождать его там, в кампусе университета. Он хочет сам, лично, приехать и забрать ее. Переговоры? Переговоры прошли успешно, и контракт будет подписан.  Пусть она ждет его там и никуда не едет! Он так боится, что она опять потеряется!  А сейчас он должен поговорить с мистером Патоном, он обо всем договорится и оплатит все расходы по ее пребыванию.

Она передала трубку Томасу и вытерла слезы.

 Питер приедет за ней. Все улыбались, глядя на нее. Такие милые люди. Все готовы  помочь ей.

 

Вместе с Леной  вышли на улицу, где вовсю светило солнце.  Погода была  жаркая уже с утра.

- Давно здесь живете? – спросила Татьяна.

- Ппять лет.

- Ну и как, нравится?

-  Во всем есть свои положительные стороны, - туманно ответила Лена. – Хочешь, зайдем ко мне? Мы живем здесь же, в университетском городке.

-   Конечно! – Теперь, когда все разрешилось таким чудесным образом, в Татьяне проснулось ее обычное любопытство и захотелось поближе увидеть эту самую, американскую жизнь.

Они прошли по улице. Огромные сосны поднимали в небо свои редкие кроны.  Тут и там росли еще какие-то высокие деревья, названия которым Татьяна не знала.

-  Пекановое дерево, - объяснила Лена и, нагнувшись, подобрала орех. – Видишь? Похож немного на грецкий, только поменьше, и вкус у него другой. Эти орехи любят белки.

 Белок было и в самом деле много, они бегали по стволам деревьев, перелетали с ветки на ветку, прыгали в траве и, казалось, совсем не боялись людей.

 Красивые коттеджи были окружены маленькими садиками. Перед каждым домом зеленела подстриженная трава. На некоторых лужайках в живописном беспорядке лежали камни, на других стояли флагштоки, легкий ветерок шевелил звездно-полосатые флаги. Вот такого в их Покровске уж точно никогда не увидеть! Там и по праздникам-то никто не додумается возле своего дома флаг вывесить, а уж каждый день его поднимать… И никаких там лужаек и зеленых кустов. К августу, после летней жары, уже вся трава выгорает и жухнет, вишневые сады стоят пыльные. Зимой, когда снег выпадет, еще ничего, но весной и осенью повсюду, кроме центральных улиц, грязь, ни пройти, ни проехать. Здесь к каждому дому вели асфальтированные дорожки. На некоторых стояли машины.

-Здесь почти нигде нет заборов, - удивленно произнесла она.

- А зачем они?

- Ну, чтобы никто не забрался на участок.

Лена засмеялась.

 Да никто и так не заберется – частная собственность! А кому уж очень захочется – тот ведь через любой забор перелезет, верно?

- В общем-то, да, - согласилась Татьяна.

Они подошли к большому белому дому с колоннами. На зеленой лужайке стояла скульптурная группа из трех оленят, а на крытой террасе  висели красивые красные качели. Как это здорово – качели на террасе!

- Можно? - Татьяне захотелось сесть на них и покачаться. - Это для ваших детей? Лена покачала головой.

 - Да нет, тут они повсюду. Мода такая. А детей у нас пока нет. Я должна еще пару лет  поработать. Мы взяли большой кредит, чтобы купить дом и машину для меня,  теперь вот вся зарплата мужа уходит на оплату счетов банка. Плюс страховки. Ты просто не представляешь, сколько денег здесь съедают страховки! Так что от денежек мужа ничего не остается - живем мы на мои. Да он и не очень много зарабатывает. Здесь, как и везде, учителя в среднем зарабатывают немного - по местным меркам, конечно. Ну, если твой жених бизнесмен… Здесь врачи, адвокаты делают хорошие деньги. Ну, и инженеры ценятся, особенно если высокой квалификации. У них доходы значительно выше. Хотя, конечно, все зависит от того, в какой фирме  работаешь.

Поднялись по ступеням. Лена открыла большую стеклянную дверь, и они оказались в просторном холле с камином. Большая лестница вела на второй этаж.

- Какой большой дом! – вырвалось у Татьяны.

- Да, хороший. Старинный, в колониальном стиле. Только он пока еще, к сожалению, не наш. Если мы перестанем вносить за него плату,  то попросту его потеряем. Хочешь кофе?

 

Вернувшись после прогулки в свою маленькую комнату,  Татьяна достала фотографии, разложила их перед собой на кровати. Вот он, дом под соснами. Кажется, Питер говорил, что он полностью выплачен и уже принадлежит ему. Это будет и ее дом. Очень уютный дом. Она все для этого сделает. И дети уж, конечно, у них будут.  Плохо, что она так и не освоила разговорный язык, но это дело времени. Освоит.

Ей страстно захотелось поскорее увидеть Питера.

 

Но надо было еще дождаться субботы.

На следующий день, в пятницу, Лена предложила ей съездить в супермаркет. Оставив машину на площади, которая представляла собой одну огромную автостоянку, они зашли в здание, напоминавшее с виду ангар. Люди прогуливались с тележками мимо бесконечных рядов – полок с товарами, мимо контейнеров и вешалок с одеждой, выбирая то, что им нужно. Пока Лена наполняла свою тележку, держа в руке список необходимых покупок, Татьяна разглядывала товары и покупателей.

Она попыталась присмотреть что-то для себя, но к своему великому удивлению, обнаружила, что не хотела бы иметь ничего из того, что висело на плечиках. Ну, разве что джинсы…

Лена понимающе кивнула.

- Здесь другая мода. Точнее, здесь мало кто за этой модой следит. Главный критерий – удобство. Летом все почти  в футболках и шортах. Ну, или в брюках каких-нибудь.

 

Он приехал в середине дня.

Когда раздался стук в дверь,  Татьяна уже знала, что это Питер. Счастливая,  бросилась обнимать его, а он виновато пытался объяснить ей причину задержки. Как будто она ничего не знала! Потом взял ее чемодан, и они вышли на крыльцо. У машины стоял Тони с какой-то женщиной с выгоревшими волосами. Татьяна с любопытством посмотрела на нее – вот из-за кого произошла вся эта путаница!

- OK? -  спросил Тони.

- Ес, - Татьяна не могла скрыть счастливую улыбку.

Тони еще что-то сказал, а женщина  повернулась к Татьяне и Питеру.

- Он сказал, что никогда больше никого не поедет встречать, не получив на руки фотографию… - перевела, мельком взглянула на Татьяну. – Впрочем, это моя вина, вы не знаете языка, но я-то хороша! Называется, заехала!

Питер открыл багажник, долго укладывал чемодан, сумку, потом повернулся, и Татьяна заметила какое-то смущенное выражение у него на лице, когда он прощался с той, другой Татьяной. Сорри, сори… Он еще и извиняется! Ведь, ни в чем же, ни в чем не виноват!

 

Они долго ехали, но на этот раз Татьяна не спала, а с любопытством смотрела на поля и леса, мелькавшие за окном, на усадьбы среди полей и на маленькие городки. Задавала какие-то вопросы. Сосредоточенно глядя на дорогу, Питер, отвечал и, в свою очередь, расспрашивал ее о перелете, родителях, работе. Рассказывал о штате, по которому они проезжали. Вид  у него был усталый. Переволновался, с жалостью подумала Татьяна. Спросила его о сделке в Бостоне. Он кивнул, и снова повторил, не распространяясь, все ОК.

 Когда добрались до места,  уже стемнело. Красная черепичная крыша, низкая изгородь из кустов самшита. Татьяна вышла из машины. Красные пятна цветов на кустах. Она подошла ближе.  Герань! Такая у них дома только на окнах цветет. А здесь –  прямо у крыльца.

Дом под соснами оказался именно таким, каким представлялся по описаниям Питера. Он не был таким большим, как у Лены –  а зачем им двоим слишком большой? -  но казался очень комфортным. Она прошлась по комнатам, рассматривала фотографии и безделушки на полках, посуду на кухне,  и все – все ей очень нравилось. 

Питер внес ее вещи в одну из комнат, показал, где ванная, и сказал, что пока она будет устраиваться, он пойдет готовить ужин.

Прохладные струи душа смыли дорожную усталость, и она вышла оттуда в самом бодром и радужном настроении. Слава Богу,  длинная дорога – целый штат проехали! – закончилась, можно сказать, она дома… почти. Виза невесты предполагает три месяца на раздумья, но она хоть завтра готова зарегистрироваться. К чему тянуть?

Питер ждал ее в столовой. 

Она с удовольствием съела кусочек индейки и принялась за пирог с черникой, и только тогда заметила, что Питер так ничего и не положил на свою тарелку. Только маленькими глотками пил кофе. Она положила вилку.

- Почему ты не ешь? – спросила она. – Не проголодался?

- Танья, я хочу с тобой говорить.

Татьяна улыбнулась – его слова прозвучали так торжественно.

Она откинулась на спинку стула и приготовилась слушать.

- Я встретил другая женщина.

Гром среди ясного неба. Она примерзла к стулу, не веря своим ушам.

Он молчал, как будто ждал ответа. А она смотрела на него во все глаза, не зная, что сказать. Это шутка? Непохоже.

- И где же… ты ее нашел? – выдавила из себя, наконец, после долгого молчания.

- Ты не сердиться? – Питер, казалось, обрадовался. Наверное, он ожидал криков, истерики… -  Джон встретил ее в аэропорт, вместо тебя, и привез сюда. Ты ехать в университет, она сюда. Просто ошибка. Я прилетел в тот же вечер, я не хотел, чтобы чужая женщина оставаться в мой дом…

Вот, значит, как.

- И… а как же я?

- I know, it’s a stupid story!

Стьюпид. Действительно, история дурацкая…

- Все случайность. Я предоставить ей комнату. Мы пили чай. Я много говорил с ней тот вечер.  Her English is just perfect!
И… мы провели день и ночь вместе… Танья, я хочу быть честный с тобой - она мне нравится. Это так редко, когда встречаешь, как это сказать по-русски,  the right person… человека, который подходит…

Значит, она не «райт»? Там дома она была для него right person, а здесь, значит, уже не подходит? Как это могло произойти? Татьяна все еще не могла поверить, что это правда. Казалось, сейчас он рассмеется и скажет, что пошутил. Но нет, он редко шутит. Тем более, не стал бы так шутить. Он верующий и очень правильный.

-    Как же…  я? – только и смогла повторить она.

- Пока ты можешь оставаться  здесь, - заторопился он с объяснениями. - Потом я поменяю рейс, и ты вернуться домой.

Вот оно как! Он обо всем уже подумал. Так просто и так легко звучит – вернуться домой! Что она скажет на работе? Подругам?

- Танья, - голос его звучал напряженно. – Я очень сожалеть, это происходить. Я извиняюсь. Но ты знала, что виза невесты не значит, что мы женимся. Эти три месяца только возможность узнать друг друга.

Вот и узнали! Вот и познакомились, наконец, после года встреч и переписки!

Питер смотрел ей в лицо, как будто чего-то ожидая. Может быть, силясь понять, почему она молчит. А о чем говорить? Стоит ей только открыть рот, как она начнет рыдать. А рыдать перед ним –  много чести. Так и сидела она, не в силах ни сказать что-то, ни просто встать и уйти.

 

-  Я плачу расходы. Я хочу, ты меня понимать правильно – я встретил то, что искал. У  нас похожие профессии, она знает английский…

Вот оно что. Голый расчет. Он же бизнесмен. Она и раньше замечала это за ним. Всегда и все считает и продумывает. Конечно, это все важно - английский, профессия подходящая, ему не придется за обучение платить. Какая экономия!

 Но там же - ни рожи, ни кожи! Сколько ни силилась Татьяна припомнить внешность своей тезки – не могла. Что-то блеклое, невыразительное… Сколько же ей лет? Казалось, Питер прочитал ее мысли.

-  Мы с ней одного возраста – мы подходить друг другу больше. – пробубнил. – Надеюсь, ты простить. I hope you forgive me. 

 Когда Питер нервничал, он сбивался, начинал делать ошибки в речи, а иногда даже переходил на родной английский язык.

 Она, наконец, нашла в себе силы подняться, и прошла в комнату, где лежали ее вещи, так и не проронив ни слова. Ее охватило какое-то равнодушие. Ни возмущения, ни злости, ни отчаяния. Внутри все как будто застыло.

Снова, как два дня назад, лежала на кровати и смотрела в окно на ночное небо. Только теперь в доме Питера. В том самом, в котором мечтала жить. Ну что ж, не все мечты сбываются.  Час проходил за часом, а она все не могла заснуть. И плакать не могла. Говорят, если поплачешь, становится легче. Но слез не было. Подумала о родителях. Уж кто-кто, а они будут страшно рады, что она вернулась. И эта мысль принесла ей некоторое облегчение. Прав отец,  он действительно старый для нее. Лысина намечается, живот растет… Да еще и блудливый, как кот мартовский. Нетрудно представить, какое «счастье» ее ждет в совместной жизни… Обидно, стыдно возвращаться… но ничего, она все это как-то переживет.

 

Ночью проснулась оттого, что кто-то заползал к ней под простыню. Кто-то прижимался. I am so sorry, dear. Please, forgive me… I love you, darling. Let’s just forgive and forget everything, shall we? Давай забыть и простить, хорошо? 

  

 

АКТРИСА

 

Одно из самых ранних воспоминаний – заросший травой склон горы, высокие-высокие сосны над головой и тающий в голубизне, далекий край земли. Что за ним? Ему хочется добраться туда. Нет, смеётся отец, даже если будем идти туда много-много дней, мы никогда не дойдем до края. Почему? Потому, отвечает чей-то нежный веселый голос позади, что горизонта нет.  Почему же его нет, если я его вижу? Вырастешь –  узнаешь.

И вот он давно вырос, но так ничего и не узнал. И теперь никогда не узнает.

Вечерние новости.

Внезапно ушла из жизни… выдающаяся… блистательная… Гражданская панихида состоится в театре завтра.

Нина, сидевшая рядом на диване, искоса взглянула на мужа.

– Пойдешь?

– Не знаю, – нахмурился Игорь.

– Надо бы пойти, – нерешительно произнесла она.

– Посмотрим.

Еще некоторое время они молча сидели рядом, делая вид, что смотрят фильм, потом Нина отправилась в спальню, а Игорь еще долго тупо пялился в телевизор, не в силах разобрать того, что творится на экране, не в силах осознать того, что произошло.

Косой осенний дождь, дробно стучавший в стекло, был под стать его состоянию.

Он многое о ней знал, не прикладывая для того никаких усилий. Город небольшой, хотя и областной центр.  Все у всех на виду. А уж она-то умела быть на виду так, как никто другой. Интерес к её личности никогда не падал. Наверное, с тех самых пор, как она впервые появилась на сцене городского театра. О ней постоянно судачили и сплетничали, на нее ходили посмотреть –  какую бы роль она не играла. Потому что она была не такая как все, потому что поступала всегда, как того душа желает.         Хищница, но… талант, обронил как-то отец, всегда поступавший насколько возможно, правильно, и, несмотря на обиду, старавшийся даже по отношению к ней быть объективным.  

Наверное, ей нравилось быть в центре внимания. Как-то Игорь пролистал подшивки старых газет в городской библиотеке. В провинции мало пишут о театрах, а здесь – статья за статьей. Впрочем, писал о театре всегда один и тот же человек. Иногда, правда, внизу стояло другое имя, но стиль был тот же – восхищенно-торжественный, как только он начинал писать о ней. «Талант в постоянном развитии», «неустанное движение вперед», «новые, яркие грани молодого дарования» – их было много, этих газетных штампов посредством которых писавший, как мог, помогал ей делать карьеру. Все кончилось известно чем…

Поклонники её таланта, затаив дыхание, следили за развитием бурного театрального романа. Однажды Игорю даже показали объект её «страстной любви», той самой, что разломила его жизнь надвое. Пожилой человек в клетчатом пиджаке с  длинными редкими волосами нёс старомодную авоську, в которой лежала булка хлеба и какой-то сверток. Провинциальный писатель. Из тех, которых почти никогда не печатают, а потому они вынуждены зарабатывать на хлеб журналистикой.

Как и следовало ожидать,  «страстная любовь» продлилась недолго – всего пару театральных сезонов, - она, действительно, была своевольным и непостоянным человеком.

После нового развода некоторое время жила у своей матери, а потом снова вышла замуж.  На одной из актёрских тусовок в Ялте познакомилась с известным актёром кино, завязался новый роман, и, бросив свой театр в середине сезона, она уехала к нему в Москву.

Она больше не была актрисой городского театра, но не давала забыть о себе. О её замечательной игре в одном из столичных театров время от времени писали теперь московские критики в «Литературной Газете», которую, будучи учителем литературы, выписывала Нина.

Одна из главных ролей в телевизионном сериале «Голубые города» принесла ей всесоюзную известность. Её стали приглашать сниматься в кино – Москва есть Москва. Игорь видел все фильмы с её участием. Главных ролей больше не было, но даже самые маленькие роли она играла замечательно.

 

А в личной жизни опять не сложилось. О новом разводе он узнал из какой-то бульварной газетки, которые тем и существуют, что печатают светские новости и сплетни о жизни звезд театра и кино. Позже в такой же газетёнке он прочел, что она уехала за границу. Как почти все актеры,  ездила с концертами по стране, бывала и за рубежом. Где-то в одном из таких путешествий познакомилась с французом, и снова вышла замуж.

 

Казалось, вот теперь-то её личная жизнь устроилась. Но нет, прожив несколько лет во Франции, она снова  вернулась на родину. «Я актриса, – сказала в одном из интервью, – я должна играть». То есть, не могла она жить в тени, не могла приспособиться к замкнутой семейной жизни. После возвращения в одном из телевизионных фильмов сыграла разъезжающую по заграницам холеную жену «нового русского». Посмотреть его посчастливилось только Нине. Хорошо выглядит, сказала Нина, молодо.

 

Как-то отец пришел к нему на работу и принес два билета в театр.

«С чего это вдруг?» – спросил Игорь, в недоумении разглядывая билеты.

«Вернулась, – хмыкнул отец. – Сходите, посмотрите».

Он не поверил. Как же ее взяли обратно?

«Талант», сказал отец.

Он пошёл. Правда, один, без Нины.

И действительно увидел её на сцене местного театра – пополневшую, постаревшую и неотразимо убедительную в своей роли.

Слухами земля полнится. Всё было просто. За эти годы не только в Москве, но и в стране всё переменилось. Предложений сниматься или играть в театре, видимо, не поступало, жить в Москве было негде. Всё это и заставило её приехать в родной город, вернуться в дом своей матери. Здесь её снова взяли в тот самый театр, где она когда-то, много лет назад, начинала. 

Играла она, наверное, даже лучше, чем в юности. В свои за пятьдесят прекрасно пела, и была настолько эффектной на сцене, что рядом с ней серыми мышками смотрелись молодые актрисы.

Городское телевидение показало о ней сюжет. Талант вернулся на родину, напыщенно провозгласил ведущий в начале передачи.

У нее появилось немало поклонников. Как в юности. И каждый из них был ближе к ней, чем он, Игорь. Каждый мог запросто подойти к ней после спектакля, попросить автограф, переброситься парою фраз. Он – нет. Он был лишен этого права. Может быть, он сам себя его лишил, но в любом случае, это было величайшей несправедливостью.

Итак, она вернулась после многих лет отсутствия и стала снова играть в своем старом театре. И он снова начал ходить на её спектакли. Ему хотелось узнать о ней  как можно больше. Как она жила все эти годы – вдали от города, в котором он провёл всю свою жизнь? Вдали от него. Вспоминала ли о нем?

Наверное, не только он думал о ней.

Когда она первый раз позвонила, он не взял трубку, которую с испуганным видом протягивала ему Нина. Он просто не смог бы с ней говорить. Да и о чем?

Она позвонила ещё раз, когда его не было дома. «Может, перезвонишь? – спросила Нина. – Она оставила номер». «Нет», – заупрямился он. Вдруг поднялась, вскипела та жгучая обида и боль, с которой он жил многие годы, и он повторил: нет! «Почему?!» – Анька, дочь, смотрела враждебно. Сын, казалось, понимал его.

 

В конце концов, спустя какое-то время, через сестру отца, они всё-таки договорились о встрече. В театре после спектакля. Но именно в тот день он пришел с работы с тяжёлой головой и едва добрался до кровати, свалила двусторонняя пневмония.

Больше приглашений встретиться не последовало. И он не сделал попытки объясниться, почему не пришел. Жизнь текла своим чередом – работа, дом, дети с их проблемами. У неё тоже жизнь текла своим чередом, она играла свои роли в Русском драматическом.

Иногда он ходил туда, часто один. Это было нетрудно, Нина писала диссертацию и была постоянно занята. Иногда он даже не говорил ей, что был в театре. Не желал Нининого, даже молчаливого, сочувствия. А главное, не хотел делить эти вечера ни с кем.

Посмотрел все спектакли с её участием.

Особенно ему понравилась роль Памелы в спектакле «Дорогая Памела».  В последней сцене у него в горле стоял ком. Были и другие замечательные спектакли с её участием, на некоторые из них трудно было купить билет. Но ему запомнилась именно Памела.  В «Дорогой Памеле» она играла себя сегодняшнюю.

 

Утром пришёл отец.

– Звонил тебе на работу, сказали, что тебя сегодня не будет – вот и зашёл… – Он запнулся, – по пути…

По пути! Родители жили на другом конце города. Игорь не стал выяснять, куда же это отец направлялся в такую рань, чтобы ему было «по пути». Да еще в слякотную осеннюю непогоду. Родители были уже в том возрасте, когда без особой нужды из дому не выходят.  Надо бы чаще навещать их.

– Как мама?

Отец махнул рукой.

– Да ничего, помаленьку.  Давление, вот только. Но это у неё всегда на погоду. Уже знаешь?

– Да, вчера по телевизору передавали.

– Надо пойти проститься, – сказал отец. – Если хочешь, вместе сходим.

– Пойду. Но только если один.

Отец вздохнул.

– Ты должен простить её.

Игорь высоко поднял брови – кто кого должен простить?

Отец покачал головой.

– Похожи, похожи... такой же упрямый!

 

Сколько раз он представлял, как войдет в этот дом! Как поднимется по лестнице. Как войдет в квартиру. Непринужденно улыбаясь, начнет разговор. И вот он здесь. Какая-то обыденная нереальность. Или нереальная обыденность. Деревянная лестница на второй этаж. Дверь открыта. Чьи-то голоса, какие-то люди. Он перешагнул порог, держа в руках  красные гвоздики.

И попал в мир окружавших её, служивших ей вещей.

Неожиданно оказалось, что это очень маленький и очень скромный мирок. Старые вещи. Мебель каких-то бабушкиных времен. Разномастные вазы и чашки в серванте. Похоже, у неё не было потребности украшать свою жизнь. Э т у   жизнь.

Потому что у неё была и другая, всегда более важная для неё и  –  каждый день разная.  Жизнь на сцене. Слабый отсвет той жизни падал и на эту, неяркую сторону ее существования. Её здесь уже не было. И она всё ещё была здесь, смотрела на Игоря со всех сторон.

Убогий быт и – роскошные фотографии на стенах. В разных ракурсах, в разных костюмах. Молодая,  красивая и, действительно, очень похожая на него. Иначе и быть не могло, ведь эта женщина дала ему жизнь. Хотя он не знал её ни молодой, ни старой, поскольку по-настоящему встретился с ней только сейчас.

Какая-то старуха, взглянув на его лицо, принесла Игорю стакан:

– Выпей, сынок.

 

 

МЕДИУМ

 

- Большой талант, - мой научный руководитель постучал пальцем по старой фотографии, - недооцененный современниками. Сейчас становится все более популярным. Издательство «Час-Пик» даже планирует выпустить двухтомник его прозы. О нем мало написано, так что копай – золотая жила. 

И вот прохладным сентябрьским вечером сажусь на поезд, потом еду автобусом и в полдень следующего дня я в маленьком городке, где жил и был похоронен малоизвестный, но необычайно талантливый мастер лирической миниатюры.

От автостанции до местного музея минут десять ходу.  Там я надеюсь порыться в бумагах, а после, если повезет, встретиться с теми, кто знал писателя лично. Маловероятно, что живы его ровесники, - как-никак, близится девяностолетний юбилей со дня рождения писателя, - но, может быть, его помнят те, кто был тогда на десяток лет младше писателя. 

В музее пусто, никаких посетителей.

- Я собираю материал для диссертации, - объясняю директору, мужчине средних лет в очках с толстыми стеклами, протягивая рекомендательное письмо из университета.

- Растет интерес к нашему земляку, - довольно кивает он. – Тут на днях большая делегация из столицы приезжала. Спасибо соседке писателя учительнице, сберегла его рукописи.

Он зовет Ирину Ивановну, пожилую хранительницу местных сокровищ, которая выкладывают передо мной все, что у них имеется. Это «все» - несколько потрепанных толстых тетрадей в клетку, исписанных  мелким, летящим почерком. В вылинявших чернильных строчках много ошибок, но почти нет помарок.

- Сюда он набело переписывал свои рассказы, - объясняет Ирина Ивановна. – А черновиков, к сожалению, не сохранилось. Вероятно, его жена растапливала ими печку.

Я удрученно качаю головой.  Какое варварство!

- Она считала его писательство баловством. Когда они поженились, у нее уже было три дочери  от первого брака, а потом появился  и общий сын. Большая крестьянская семья. Чтобы прокормиться, держали корову, лошадь, овец, свиней и  птицу, опять же, огород… За всем нужен был уход.

- Когда же он успевал писать? – поражаюсь я.

Высоко-лиричная проза и чистка коровника?

- Зайдите к Ефросинье Зацепиной, - советует Ирина Ивановна. - Она его знала. Ей  под восемьдесят, но память у нее отличная. Может быть, расскажет вам какие-нибудь подробности его жизни. Я могу вас и проводить, - любезно добавляет, взглядывая на часы. Ясно. Музей закрывается. Пол шестого.

Ефросинья Зацепина - божий одуванчик с седой головой и ярко-голубыми молодыми глазами - угощает меня чаем. С застенчивой  беззубой улыбкой скупо рассказывает о своей любви – единственной, которую она называет «шалой», вроде как река в марте. «Да не сложилось у нас, женат он уже был». А она так и  смогла после него найти себе пары, состарилась в одиночестве...

Уже темнеет, и я спешу  в гостиницу.  В разговоре с дежурной, полной женщиной, которая поселяет меня в номер, мимоходом упоминаю о писателе, ради которого приехала. И спрашиваю, знает ли такого.

- Как же не знать, - неожиданно отвечает она. – Это ж Кольки-перевозчика дед.

Прямой потомок? О внуке мне никто не говорил. Известно было, что дом писателя был разрушен в войну, а единственный сын умер в шестидесятых…

- У него есть внук? – я от волнения едва не теряю голос.

- Тоже местная знаменитость, - пренебрежительно машет рукой дежурная, - пьянь подзаборная. Напьется и давай дебоширить, весь в деда.

- Писатель был пьяница и дебошир? – Уточняю я, не веря своим ушам.

- Еще и какой! Да вы Кольку порасспросите.

- А он не откажется со мной говорить? – опасаюсь я.

- Не откажется, если на бутылку дадите, - усмехается дежурная. - Сейчас у него заработок – про деда рассказывать.

Она объясняет мне, как найти прямого потомка мастера лирической миниатюры, и на следующее утро, я спешу по указанному адресу. Внук обитает в запущенной квартирке пятиэтажки. Тощий мужичок под пятьдесят, не задавая вопросов, жестом приглашает пройти в полупустую ободранную комнату и усаживает на продавленный диван. Его такая же маленькая и тощая жена, как только я объясняю цель своего визита и кладу на истертую клеенку стола деньги, тут же берет их и быстро исчезает за дверью.

- Ну что рассказывать… - он морщит лоб и, пытаясь собраться с мыслями, смотрит в грязный, давно небеленый потолок. – Дед, как дед был. Пил сильно. Зарабатывал тем, что по соседям всякое развозил. Лошадь у него была, вот он и возил, кому дрова, кому уголь, кому комбикорм или еще что. Хорошо зарабатывал.

- А рассказы?

- Как же, сочинял, - кивнул внук. – Соседке, учительнице относил. Она их и рассылала по разным журналам. Перепишет и пошлет. Печатали иногда, и даже деньги присылали, но немного. На лошади он больше зарабатывал.

- А кому он рассказы посвящал? –  наводящий вопрос.

Внук непонимающе хлопает глазами.

- Как это?

- Ефросинья Петровна кое-что рассказывала, - намекаю я.

Внук чуть выдвинулся вперед и ухмыльнулся. И стал очень похож на своего деда на известном фотопортрете неизвестного фотографа.

-Так ей же музейные за это платят.

- За что? – не понимаю я.

- Да за то, что любопытствующих сказками потчует.

Я в шоке.

- Выходит, она не знала его… настолько близко?

- Да почему же? Он тут ни одной юбки не пропускал, даром, что страшен был, как черт. Может, и было у них что. Да только совсем не то, что она рассказывает.  Грубиян он был, и матерщинник. И никому, кроме своей лошади, ласковых слов сроду не говорил и, тем более, рассказов не посвящал. По-настоящему он только лошадь любил. И она его взаимно. Поедет, бывало, дед на базар, напьется там в усмерть, кое-как до телеги доберется, а уж лошадка его домой сама везет. Умная скотина была. Я малой был, а хорошо помню, как она во двор въезжает, а с телеги дедовы ноги в кирзовых сапогах свешиваются…

 - Как же такой человек мог писать такие рассказы? – ошарашено спрашиваю я скорее себя, чем внука.

- А хрен его знает, - пожимает он плечами и, нетерпеливо барабаня пальцами по столу, смотрит за окно. – Он это писательство не любил и специально рассказы из себя не вымучивал.  Бессонницей страдал, и от нее было одно спасение – брать тетрадку и писать. Напишет за ночь историю и спит потом, как убитый.

 

Поездка эта была давно. Но до сих пор, если мне случайно попадается на глаза двухтомник лирической миниатюры, я впадаю в недоумение. Я так и не нашла ответа на свой вопрос.

Откуда являлись малограмотному мужику, пьющему, дерущемуся с соседом то из-за срубленного дерева, то из-за пропавшего гуся, гулящему, изменяющему жене едва подвернется случай, герои его рассказов?  Как примирить его тяжелую, грубую жизнь с нежной тканью его любовных историй?

 

 

 

НА ФОНЕ ТЕМНОЙ ЕГИПЕТСКОЙ НОЧИ

 

Целый день по магазинам и рынкам по жаре. Тяжело, но, слава Богу, все успели – и музеи посмотреть и сделать покупки. И вот, наконец, автобус привез их в аэропорт. Вылет  в двенадцать ночи, два часа впереди, можно слегка отдышаться в ожидании чартера до Симферополя.

А в самолете можно будет немного поспать. Отдохнуть чуток в эту ночь, потому что в Симферополе уже точно не поспишь, там на таможне всегда очереди. Но ничего, не страшно, пока туда-сюда сумки подвигаешь, глядишь, и утро подоспеет. А утром на поезд и – здравствуй, дом родной. Домой уже очень хотелось.

А еще очень хотелось есть и пить.

Надо бы что-нибудь купить. Все-таки ночь впереди, и неизвестно, будет ли работать буфет в симферопольском аэропорту. Здесь-то всегда все работает, круглые сутки.  Таня огляделась и увидела в конце зала несколько столиков и стойку, у которой змеилась небольшая очередь.

- Пойдем, что ли, кофе выпьем? – обернулась к подруге.

- Очумела? Знаешь, какие здесь цены! – Зина покачала головой. – Ну, уж нет, я водичкой перебьюсь. Да у меня и денег уже нет.

Таня заглянула в свой кошелек. 

- Идем, я угощаю. У меня мелочь осталась, как раз на пару чашек.

- Ладно, - согласилась Зина. – Иди, очередь занимай, я подойду. Попрошу кого-нибудь за вещами присмотреть.  Руки оборвешь переть все с собой.

Она со вздохом оглядела сумку с кожаным пальто внутри. Надо было-таки и ее в багаж сдать. Пожалела. Мало ли что, а вдруг пропадет? В этих аэропортах чего только не случается. Ну, да что теперь говорить, придется тащить ее в салон.

Таня, тем временем, уже стояла у стойки и высматривала, с чем выпить кофе. Жаль, булочек здесь не водится. Она их любила. Здесь только чипсы, орехи, печенье, еще, вот, пирожные. Размером с юбилейную монету, а стоят как целый торт.   Таня просчитала в уме стоимость двух чашек каппучино и двух пирожных, потом еще раз заглянула в кошелек. Ладно, томить себя голодом дороже обойдется. Еще язву заработаешь.

Сидеть за столом было приятно. После первых глотков Таня ощутила, как усталость, смыкавшая ей веки, начала отступать.

- Хороший здесь кофе, - сказала она.

- Хороший, - зевнув, кивнула Зина. – Только порции уж больно маленькие. Я бы три таких выпила.

Таня протянула ей свой кошелек.

- На три не хватит, но еще одну можешь взять. Все равно все их деньги надо здесь потратить.

- Ладно, разделим кофе пополам, - поднялась Зина.

Сделав последний глоток, Таня откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Сразу же перед мысленным взором возникло лицо Дениски.  «Мама, а ты скоро приедешь?» «Скоро, маленький, скоро. Только туда и обратно». «А что ты мне привезешь?» «А что бы ты хотел?» «Я не знаю. Выбери сама, чтобы был сюрприз». Он только накануне узнал это слово «сюрприз». Еду, маленький, еду. И сюрприз тебе везу…

 

Тихо звякнула ложечка, и Таня открыла глаза. На Зинином месте сидела незнакомая девушка и, глядя в чашку, помешивала кофе. Таня оглянулась – Зина все еще стояла в очереди. А перед нею… Таня заморгала глазами – не чудиться ли ей это? В очереди перед Зиной стояло человек шесть совершенно одинаковых девушек! Издалека их можно было бы даже принять за близнецов, настолько они были похожи. Одинаково высокие и фигуры у всех как по одному лекалу скроены.  Все в коротких, плотно облегавших черных платьях,  позволявших видеть не менее стройные загорелые ноги. Туфли на высоченных каблуках. У всех - длинные платиновые волосы.

Таня перевела взгляд на ту, что сидела за ее столом. Голубоглазая блондинка с такими же, как у стоящих в очереди девушек, длинными волосами и безупречно правильными чертами лица, продолжала  помешивать горячий кофе. Таня обратила внимание на ее тонкие ухоженные кисти рук, длинные пальцы с безупречным маникюром, и осторожно опустила свои руки на колени. Какой  уж тут маникюр при ее работе, да и маленький ребенок не дает отрастить ногти. Еще оцарапаешь ненароком.

Подошла Зина с чашкой кофе и негодующе уставилась на занявшую ее место блондинку. К счастью, позади Тани, за соседним столиком освободился стул, и Зина тут же быстренько на него опустилась. Стоит зазеваться, останешься стоять - желающих посидеть в кафе предостаточно.

- Давай чашку, - обернулась она к Тане.

- Пей, я больше не хочу, - отказалась та.

Кофе и в самом деле не хотелось. Она украдкой рассматривала соседку, поражаясь ее красоте. Впрочем, ее подруги, занявшие освободившийся неподалеку столик, были не хуже.  Все, как на подбор. Они и были на подбор,  - кто-то очень тщательно отобрал их из множества девушек.  И куда они такие, вот, наманикюренные и накрашенные, едут? Ночные бабочки, - или как их там? – а с виду прямо леди, с неприязнью подумала Таня. А может быть, манекенщицы? В них чувствовалась выучка. С необычно прямыми спинами, беззвучно и красиво подносили к губам чашки, скользя по толпе невидящим взглядом. Просто сидели и пили кофе. С ними не было никакого багажа, только маленькие вечерние сумочки, вмещавшие в лучшем случае пудреницу и помаду.

Таинственные, молчаливые – похоже, они даже между собой не переговаривались, - просто какие-то современные блоковские незнакомки, внезапно явившие свою красоту в странном месте в странный час.   

Сидели среди людей, среди толпы, но не сливались с нею. Словно прозрачная невидимая стена отделяла их от остальных пассажиров. Возможно, позволявшая смотреть и видеть только с одной стороны, - видеть их, поскольку они, похоже, никого не видели. Или не хотели видеть. Они были как яркая цветная голограмма на фоне блеклой толпы помятых египетской жарой туристов.

Внезапно, словно по команде все блондинки вдруг повернули головы в одну сторону. Таня тоже посмотрела туда. Тщедушный человек с вывернутыми наружу губами сделал повелительное движение рукой, указывая на выход. Незнакомка, сидевшая за Таниным столом, тоже отставила чашку. Но прежде, чем встать и последовать за другими, она быстрым и осторожным движением подвинула в сторону Тани белую бумажную салфетку.

Стеклянные двери распахнулись, и также внезапно, как и появились, девушки исчезли. Как будто их и не было.  Повинуясь властному движению руки, как по мановению волшебной палочки, растаяли, сгинули в чернильной темноте египетской ночи.

Может быть, их и в самом деле не было? Может быть, примерещились от усталости? Таня зажмурилась и помотала головой. Машинально приподняла салфетку. Под нею оказался сложенный вчетверо лист бумаги. Сверху был написан номер телефона. Код города ничего ей не сказал. Таня развернула лист. «Мама! Пользуясь случаем, посылаю тебе письмо. Никому не верь, а особенно  сбежавшей отсюда дурочке Даше,  если, конечно, ей удалось вернуться домой. У меня лично все хорошо, только я очень скучаю по дому…».

 

 

ПЕРЕВОД на «АВСТРАЛИЙСКИЙ»

 

      «Министерство юстиции Украины. Отдел регистрации актов гражданского состояния…»

      В десятый раз перечитываю и не понимаю. А мне мало того, что понять нужно – нужно еще все это по-английски изобразить.

      - Скоро закончишь? – в дверь просовывается голова Иринки. – Тут по телефону спрашивают, когда за документами на Канаду приходить. И еще по поводу Австралии звонили. Эти по двойному тарифу оплатили, за срочность. И это… - Иринка шмыгает носом, -  твой опять на телефоне, будешь говорить?

      Я вздрагиваю. Смотрю на настенные часы - половина двенадцатого,  а я еще ни одного документа не перевела.

      - Не буду! И всех! Всех на завтра ориентируй! – исторгаю вопль отчаяния. - Пусть все с утра заходят – будет готово, - обещаю.

      До завтра есть надежда что-то сделать, полдня и ночь впереди.

      Голова исчезает, а я остаюсь и растерянно перебираю скопившиеся документы. Штук двадцать, файлов, наверное. Эти, в зеленой папке мужик еще позавчера принес – бумаги на иммиграцию в Канаду. В прозрачной папке две справки из университета для студента, который, то ли в Оксфорде, то ли в Кембридже учится. Еще какие-то архивные выписки, и еще… Вообще-то, все это мелочь, работа нетрудная. Но, почему же я ее, спрашивается, до сих пор так и не сделала, куда ушло время? Только что восемь на часах было. И вот, на тебе, уже половина двенадцатого, скоро перерыв на обед, все разбегутся, а я так и останусь сидеть за столом, и буду, пыхтя, делать то, что не сделано вовремя. 

       Все потому, что утро началось не с того файла!

       Эту папку вечером принесли, в мое отсутствие и положили на самый верх. Интересно, кто? Кто ее принес?

      «Справка. Выдана гражданке Федорчук Алевтине Петровне в том, что 24 ноября 2004 года зарегистрирован брак граждан Пушко Александра Сергеевича и Федорчук Алевтины Петровны. Актовая запись №254

      04 января 2006 года… расторжение брака. Актовая запись № 6».

      Господи, да что это я печатаю такое? Ошибка на ошибке.

      И почему этот перевод досталось делать мне? В городе полным-полно нотариальных контор и в каждой есть свои переводчики. Может быть, это сделано умышленно? Маловероятно. Я здесь совсем недавно, и почти никто не знает, что я здесь работаю. Точнее, подрабатываю, два часа в понедельник, с утра по средам и субботам. Основная моя работа – в университете. Но там платят мало, а расходы, как и сын, все растут и растут, так что от подработки никуда не деться.

      Конечно, переводы, как и ученики по воскресеньям, отнимают массу времени. Но, если все это уж слишком достает, можно сделать и передышку. Урок можно отменить. И отказаться от какого-нибудь особо сложного перевода, сославшись на то, что в данный момент слишком много работы – даже если ее нет совсем, этой самой работы. Или сказать, что документ такой-то может быть готов только через две недели. Или три. Обычно так долго никто ждать не желает. Впрочем, я редко прибегаю к таким уловкам. Наоборот, стараюсь все сделать как можно быстрее, быстрее сделал – быстрее освободился, быстрее деньги получил... Сыну семнадцать, заканчивает школу, приходится напрягаться.

 

      «… в том, что 24 ноября 2004 года зарегистрирован брак граждан Пушко Александра Сергеевича…»

      Александр Сергеевич. Имя, как у Пушкина. И начало фамилии как будто перекликается с фамилией великого поэта. Может, потому он и начал писать стихи? Бессознательно подвергся воздействию великого имени.

      Я помню его с первого класса - светлоголовый мальчик с капризно надутыми губками. Отличник. Бабушка-профессорша внуком гордилась, его творческие потуги поощряла, и через знакомых – коих у нее был целый город, - пристраивала его опусы во все городские  печатные издания. В классе шестом или седьмом его  пригласили выступить на телевидении, в программе, которая, вроде бы, называлась «Одаренные дети». Мы всем классом эту передачу смотрели, очень довольны были, поскольку ее транслировали как раз во время уроков. Все единодушно пришли к выводу, что на экране Сашка сам на себя не похож. И еще никому не понравилось его легкое завывание. Но старому поэту, который вел передачу, это завывание, видно, пришлось по душе, потому что он сказал в конце примерно следующее: продолжай, Саша, твори, глядишь, и натворишь что-нибудь значимое для потомков.

      В школе стихи пишут сплошь и рядом, и не только тезки великих литераторов. После школы же лишь немногие продолжают заниматься сочинительством. И обычно недолго, только до той поры, пока не становится ясно, что стихами семью не накормить. Эта юношеская болезнь чаще всего вместе с юностью и уходит. Но Александр Птушко, искренне считая себя настоящим поэтом, никогда ни о какой иной работе и не помышлял, предаваясь литературным занятиям и в более поздние, зрелые годы. Не смог или не захотел вовремя понять, что сколько не изводи бумаги, сколько не скрипи пером (компьютер он так и не освоил), количество строк не всегда переходит в качество. А кушать надо, щедрая бабушка давно умерла, родители сами жили на мизерные пенсии. Но даже это не заставило его бросить стихотворство. Для поддержания штанов он писал неважные статьи и заметки для маленького еженедельника, куда устроил его какой-то бабушкин друг.

 

      «04 января 2000 года… расторжение брака. Актовая запись № 6».

      Итак, брак расторгнут, и бывшая (вторая по счету) жена поэта Птушко, судя по документам, которые мне следует как можно скорее перевести на английский, навострилась за границу. Из них же следует, что она снова выходит замуж, на этот раз - за иностранца. Дай Бог, чтобы удачно. А то ведь, иностранцы, они тоже разные бывают, и плохие попадаются куда чаще, чем хорошие. Хорошие – они везде нарасхват, как там, так и здесь. Хорошие давно устроены, а не болтаются в женихах до пятидесяти-шестидесяти, а то и семидесяти лет. А среди «всегда свободных», большинство – авантюристы, любители приключений. Любители полакомиться клубничкой и желательно, на дармовщинку. Вот и ездят, смотрят, прицениваются, выбирают. Как не совершить тур, когда такой рынок невест открылся! Куда там Филлипинам! На бескрайних просторах бывшего Союза в каждом городе, в каждом селении ярмарка невест самого широкого диапазона. Представлено все – от нежных юных дев, до порочных перезрелых теток. Найдется на всякий вкус.

 

      Ох, никогда не любила тебя, Александр Сергеевич, твоя Федорчук Алевтина Петровна. Не любила, и использовала лишь в качестве временного запасного аэродрома. На твоем месте мог оказаться и другой, но под руку ей именно ты подвернулся. Стихи ей писал, про нежные руки, цыганские очи… Хотя руки там очень даже крепкие, с сильными пальцами, какие и полагается иметь хорошей массажистке. Да и очи, хотя и черные,  для цыганской породы слишком глубоко и близко посажены. Но, как говорят, любовь слепа, а ты тогда точно влюбился, как последний остолоп. Алевтина Петровна Федорчук этим и воспользовалась. А что? Для временного использования и ты, несмотря на лысину и радикулит, был совсем даже неплох, со своей огромной, доставшейся от бабушки-профессорши, квартирой и старой «Волгой» в придачу.  Миллионеры, бесспорно, предпочтительнее, но они на улицах не валяются. Их, случается, годами искать приходится. А тут на горизонте Птушко-поэт, «в огне любви непрошенной сгорает», отчего ж не попользоваться, пока не подвернулась рыба покрупнее? Опять же, поиски этой самой крупной рыбы куда удобнее вести, живя в областном центре, поскольку в Коряках, где родилась и закончила среднюю школу Алевтина Федорчук, ни брачных агентств, тебе, ни интернета. А город, хотя и полон рабочих мест и всяких вакансий, не очень-то гостеприимен. Очень непросто найти в нем дешевую и хорошую квартиру. Не на улице же жить, пока идут поиски.  Даже если временно, жить все равно хочется в нормальных условиях. 

      И случай попасть в нормальные бытовые условия представился Алевтине Петровне довольно быстро. Можно сказать, почти сразу же, едва она перебралась в город, к своей тетке, работающей истопником при общежитии хлебозавода. Александром Сергеевичем звали этот случай. Он оказался женатым, но разве это препятствие для молодой и крепкой девицы? Вначале было, немного неловко перед его женой – как-никак, это она ввела Алевтину Петровну в дом, где они прожили с вышеупомянутым поэтом Птушко в полном согласии целых восемнадцать лет. Ввела и с мужем познакомила. Алевтина Петровна Федорчук массажисткой работала, а Александр Сергеевич Птушко очень нуждался в массажах. От многочасовых ежедневных бдений за столом позвоночник у него окостенел, какие-то шипы и отростки на нем выросли, отчего стали мучить постоянные боли.  Вначале Алевтина Петровна честно отрабатывала деньги, усердно массируя спину Александра Сергеевича. А потом, оглядевшись и ознакомившись с обстановкой, за другие части тела взялась. Естественно, когда жены дома не было. А ее часто не бывало – она была в семье главной добытчицей. Все в бегах, в бегах. Сама виновата – пробегала мужа. Алевтине Петровне просто грех было не взять то, что плохо лежит, и к тому же само просится, чтобы его подобрали. Она и взяла. Но тут – прямо ирония судьбы! - сразу же после свадьбы и заокеанский миллионер нашелся! И тоже, между прочим, - бывают же совпадения! - Александр! Алекс, то есть. Откуда… а посмотрим мы сейчас документы… ага, Алекс Штокман, из Мельбурна, что в Австралии. Ну, у них, там, в Австралии мужиков куда больше, чем женщин, факт общеизвестный, отыскать среди них потенциального жениха  не так уж и трудно. Но – чтобы миллионера! Даже в Австралии все холостые миллионеры на строгом учете. Так что Алевтине Петровне повезло. И не просто повезло, а козырная карта пошла – мало того, что миллионер, так еще и предки его оказались выходцами из России, и они этого миллионера русскому с малолетства учили. Что следует из подробной объяснительной записки А.П.Федорчук, приложенной к файлу в качестве подтверждения того, что брак намечается самый, что ни на есть настоящий, а не фиктивный. Общались они, общались! Четыре встречи было, две в Турции, одна здесь, последняя - на Канарах. И по телефону говорили и говорят подолгу, иной раз по два-три часа кряду. Обсуждают всякие важные вопросы. Чтобы выразить свою безмерную любовь к Алексу и его миллионам Алевтине Петровне изучать этот австралийский английский и не надо было, они друг с другом по-русски говорят. Но она его, язык этот, обязательно выучит, раз требования такие, только не так сразу, для этого время нужно.

 

      Но почему этот счастливый финал в жизни А.П. Федорчук выбил меня из рабочей колеи до такой степени, что я роняю чашку? Радоваться надо, что Алевтина Петровна Федорчук недолго пользовалась чужим мужем, А.С. Птушко. Моим мужем, между прочим, пусть и бывшим. И чужой квартирой. Которая считалась моей в течение восемнадцати лет, до той самой поры, пока у Александра Сергеевича спина не заболела. Где все перестроено и обустроено моими руками - Александр Сергеевич ремонты делать не умел, да и, прямо скажем, не желал тратить на него свое драгоценное время.

 

      Радоваться надо - Александр Сергеевич уже трижды звонил и бесконечно каялся. Говорил, что ошибся – с кем не бывает? Но, ведь, осознал свою ошибку. Понял, как дорога ему первая - бывшая - жена. Прожившая с ним столько лет, родившая сына. Кстати, как он там, оболтус? Напрямую к нему обратиться? Не получается напрямую. Много раз звонил ему, но тот и говорить с родным отцом не желает. Лишь однажды соизволил ответить. И то, чтобы нахамить отцу! Но он его прощает, все его грубости прощает. Понимает, что переходный возраст, трудное для мальчика время. И сын, в свою очередь, тоже должен его понять и простить. Отец признает свою вину и очень жалеет, что все так получилось... Более того, он уже развелся. И хочет, чтобы все было как прежде. Где его вторая бывшая жена? К сожалению, пока здесь, в его квартире. Но это временно. Вот-вот уедет. Он не знает, куда, не в курсе. Его это не интересует.

      Зато я сейчас очень даже в курсе. Вот они все маршруты, все адреса как прошедшей, так и будущей жизни Алевтины Петровны. Лежат передо мной в виде документов, которые мне предстоит перевести на английский к завтрашнему дню. Вся ее жизнь, как на ладони. И при желании, можно кое-что в ее будущей жизни подправить, как она кое-что подправила в своей прошлой. Это нетрудно, поскольку английский-австралийский язык я знаю хорошо. И номер телефона миллионерский вот он, передо мною, я вполне могу его набрать. И сообщить, что мистер Штокман будет не вторым номером в списке мужей Алевтины Петровны Федорчук, а третьим. А тот факт, что ее первое замужество, как и первый развод, не отражены в документах иммиграционного файла, является ничем иным, как сокрытием информации. Есть для него и другая интересная новость - где-то в Коряках, усыновленный сразу после рождения дальними бездетными родственниками, проживает маленький сын Алевтины Петровны. Она сама мне все это рассказала, когда я везла ее на старом «москвичонке» к себе домой, к мужу, на первый сеанс массажа.

 

 

СРЕДСТВО для ПОХУДЕНИЯ
(Дистанционное управление)

 

Мои двоюродные сестры Лилька и Верунчик уже час сидели на диване и разглядывали фотографии. Было чего посмотреть – после того, как Лешка подарил мне на день рождения дорогущий фотоаппарат, я увлеклась фотографией.

- Такой красивый, - в голосе Лильки звучали зависть и удивление.

- Симпатичный, - согласилась я.

- Ой, смотри, чтобы не увели! Знаешь, какие сейчас девушки? Вон их сколько здесь, на юге, летом. Каждая вторая – фотомодель, а ты…

Она намекала на мои девяносто пять кило. Я улыбнулась ее наивности. Чтобы заинтересовать Лешку, одной внешности мало.

- Просто Шварцнеггер! – мечтательно произнесла Верунчик. - Где ты его нашла?

- Да, рассказывай! Где такие водятся? 

- Ну, расскажи, расскажи ты им эту историю. Ведь не отстанут, - сказала мама.

- Не отстанем, - подтвердили двоюродные сестры.

      - Да что рассказывать-то, - рассердилась я. – Все очень просто. В парке мы познакомились. Я там через день бегаю. 

      - Ты?! Бегаешь?! В парке?! – изумилась Верунчик.

      - А что такого? Я еще и в спортзал хожу по выходным, - с невинным видом подлила я масла в огонь.

      - Не может быть!

      Теперь обе они с неподдельным изумлением смотрели на меня. Ну да, я с детства была редкая лежебока и сластена. Но бывают такие поворотные моменты в судьбе, когда человек внезапно и резко меняет свои привычки.

      - И что же на тебя так повлияло?

      - Реклама.

      - Реклама?!

      Похоже, сестры все еще не верили, что я не разыгрываю их, а говорю чистую правду.

      Меня и в самом деле изменила реклама.

 

1

 

      - Нет, я не ожидала. Да кто ж такое мог ожидать? – круглое лицо на экране смущенно улыбалось. – Я почты-то не получаю, мне никто не пишет. Нету у меня никого, кроме вот этого кота. – Камера переместилась, и в поле зрения попал толстый флегматичный кот, равнодушно взиравший с огромной подушки на телезрителей. – Вот я и читаю иной раз эти самые рекламные проспекты. Что, где, почем, значит. Вот и этот проспект прочитала.

      - Поверили? – спросил голос за кадром.

      - Какое там! – Женщина рассмеялась. - Конечно, нет! Кто ж в такое поверит!

      - Итак, вы не поверили? Тем не менее, - рядом с женщиной обозначился ведущий и обернулся к камере, - тем не менее, Наталья Чмопыко находится в нашей студии. Так сказать, здесь и сейчас, прямо перед вами, дорогие телезрители! Как же это понимать? В рекламу не верит, но…

      - Да я так, из любопытства номер набрала, - засмущалась Наталья. - Дай, думаю, все-таки позвоню. Если даже все, что написано, вранье, то есть, розыгрыш, я хотела сказать, так хоть с живым человеком поговорю. Понимаете, я работаю дома, по договору с одной фирмой, постельное белье шью… Ну вот, день-деньской работаешь-работаешь, все одна и одна - словом не с кем перекинуться.

      - Перекинулись?

      - Ой, очень любезная дама трубку взяла. Выслушала меня, а потом и говорит, что, это не шутка, а все чистая правда. В пятницу, значит, в день телепередачи, берите, мол, свой конверт и приглашение и езжайте, значит, по указанному в нем адресу.

      - По этому адресу?    

      Камера опять съехала с необъятного лица Чмопыко, и в поле зрения телезрителей оказался огромный коричневый конверт.

      - Ну да, по этому самому адресу, что на конверте.

      - Такой же точно и нам конверт прислали, - меланхолично произнесла мама, похрустывая чипсами.

      - А что там было-то? – спросила я.

      - Похоже, рекламная открытка. Но я ее сразу выбросила, не читая.

      Действие на экране, тем временем, продолжало разворачиваться.

      - Итак, вы решились поехать? - вопрошал ведущий, как будто не видел прямо перед собой эту самую Чмопыко.

      - Решилась, - покорно согласилась она. – Все равно ведь делать было нечего. Оделась и поехала. Сама не знаю, зачем. 

      - Ну что же, наша героиня прислушалась к голосу своего подсознания, и вот она здесь, с нами, дорогие телезрители, а что ожидает ее дальше, мы увидим через несколько минут, после рекламы! Оставайтесь на нашем канале!

      - Котик, - сказала мама, – поставь-ка чай. Пить что-то хочется.

      - Больше чипсов ешь, - проворчал отец, поднимаясь. – Они же жареные, да к тому же, соленые. Тебе вредно.

      - Жить вообще вредно, - парировала мама. – Сколько той радости в жизни. Ты, вот, от стаканчика никогда не откажешься. Ленка, у тебя пульт управления? Убери звук! Просто осточертела эта реклама! Вечно все передачи перепортят какой-нибудь гадостью.

      Я нажала кнопку «мьют», обеззвучив рекламу водки, и пошла на кухню. Загрузила на поднос сахарницу, вазочки с вареньем и печеньем, чашки и потащила все это в комнату. Отец принес закипевший чайник.

      - Может, другую программу посмотрим? -  спросил он. –  По второму каналу боевик идет. А эта ваша «Посудомойка» просто ерунда какая-то.

      - Нет, у них очень интересные сюжеты бывают, - не согласилась мама. – Сейчас вот с этой мадам разберутся, и будет петь ансамбль «Тутти-Фрутти».

      Ансамбль «Тутти-Фрутти» мамин любимый.

      Вздохнув, отец налил себе чаю и отправился на кухню – там у нас еще один телевизор стоит, маленький черно-белый.

      - Включай звук скорее, - сказала мама. – Начинается!

      Мама у нас не в ладах с техникой. Даже нужную кнопку нажать не может, всегда что-нибудь перепутает. Я у нее дистанционным управлением работаю.

 

      - Итак, дорогие телезрители, напоминаю вам, что у нас в гостях Наталья Чмопыко, получившая приглашение от известной фирмы «Слим».  Напоминаю также, дорогие друзья, фирма «Слим» - спонсор нашей программы. «Слим» - это безвредные пищевые добавки, творящие чудеса. Одно из таких чудес наши спонсоры собираются продемонстрировать прямо сейчас, в этой студии. Напоминаю, наша программа идет в живом эфире, поэтому ни я, ни один из других сотрудников редакции не знает, что за чудо нас ждет… Будем надеяться, что ничего страшного не произойдет! Итак, дорогие друзья, встречайте, представитель фирмы «Слим» - Алла Растворова! Ваши аплодисменты нашему спонсору - крупнейшей фирме в области пищевых добавок! Пользуйтесь продуктами фирмы «Слим»! Употребляйте, худейте и полнейте на здоровье! Попробуйте, и вы по достоинству оцените их качество! Итак, Алла, как вы собираетесь творить свое сегодняшнее чудо?

      Алла ослепительно улыбнулась фарфоровыми зубами.

      - Чудо сотворят препараты фирмы «Слим», с помощью наших ассистентов, разумеется. Мы продемонстрируем последнее достижение нашей фирмы - препараты «Слим-кокон». Прием внутрь чая плюс влажное обертывание, создание так называемого кокона, усиливающего действие препаратов.

      - Как долго будет проходить процесс… э-э-э творчества?»

     Алла окинула взглядом профессионала внушительные параметры груди и талии Натальи Чмопыко.

     - Думаю, минут двадцать понадобится.

      - Двадцать минут? – завопил ведущий. – За двадцать минут вы способны сотворить настоящее чудо?

 

      - Сделай-ка мне бутербродик с колбаской, - попросила мама. – И убери печенье. От печенья толстеют.

      Я снова отправилась на кухню. Сделала несколько бутербродов и достала из холодильника оставшийся от обеда салат оливье. Если не доесть сегодня, то придется выбросить.

      Когда я вернулась, на экране опять маячили необъятные формы Натальи Чмопыко. Ну, почти как у меня, вздохнула я.

      - … и наша гостья согласна на эксперимент! Наталья, вы согласны испробовать на себе действие нового препарата фирмы?

     Крупным планом – горящие щеки Натальи.

    - Ну, а почему бы и нет? Я уже чего только не перепробовала. И аппараты, и препараты всякие там…

    - Итак, дорогие друзья, мы станем свидетелями настоящего чуда! В сотворение которого,- он оглядел Наталью, - я, честно сказать, верю с трудом. Но – увидим! Сейчас ассистенты займутся Натальей, точнее, ее пышными формами, а мы пока посмотрим рекламу. Оставайтесь на нашем канале! Наш канал – канал чудес!

    И, правда, чудеса. Через минуту вместо Натальи Чмопыко в студии сидело чучело в белых простынях с безобразной маской на лице.

 

    - Все смотрите? – отец неодобрительно покачал головой.

    - Хочется чего-нибудь выпить, не принесешь бокал сока? – вместо ответа попросила мама. – Чай еще горячий, а жажда замучила.

    - А ты больше на чипсы налегай, - повторил отец, но отправился за соком.

     Ясное дело, с мамой лучше не спорить. Но сок соком, а после чипсов, бутербродов и салата, очень хорошо зеленый чай пьется. Я налила себе вторую чашку. А к концу передачи еще две выпила с абрикосовым вареньем. Оно маме очень удается. Ела бы и ела.

 

    - Итак, дорогие друзья, наступил, не побоюсь этого слова, ответственейший момент, - вибрирующим голосом провозгласил ведущий. - Все мы сейчас станем свидетелями удивительного превращения, обещанного фирмой  «Слим», и ее обаятельным менеджером Аллой Растворовой! Внимание! Не пропустите этот момент, дорогие телезрители! Итак! Итак! Сейчас мы увидим новое лицо Натальи Чмопыко!

     - Ну почему же только лицо? Мы работаем над всеми частями тела, - обиженно произнес где-то за кадром голос Аллы.

     - Ну, разумеется! Разумеется! Я это и имел в виду. Я хотел сказать, сейчас мы увидим новый облик Натальи Чмопыко! Женщине, поверившей в продукт фирмы «Слим»! И рискнувшей не только прийти на нашу передачу, но и согласиться на эксперимент со своей, над своей … ээ, наружностью!

     Проворные помощницы, тем временем, сдирали с Натальи белый бумажный кокон.

     - Итак, наступает самый волнующий момент! – ликовал ведущий, бегая вокруг них с микрофоном в руках. - Не пропустите его! Чудо в прямом эфире! Для вас, дорогие женщины! Для вас, в честь замечательного праздника!

      

      Кокон был, наконец, разодран…

      - Итак, перед нами новый облик Натальи, то есть, не побоюсь этих слов, новая Наталья Чмопыко! Внимание, вы видите ее в новой ипо…» - Тут ведущий потерял голос.

      Да и в студии воцарилась небывалая тишина. Небольшой зал, заполненный зрителями в едином порыве наклонился вперед, чтобы получше разглядеть то, что вывалилось из кокона. 

      Мы с мамой какую-то долю секунды тоже пребывали в трансе. Шквал аплодисментов в студии привел меня в чувство.

       - Каждый, кто в течение следующего месяца придет в наш фирменный магазин «Косметика-Слим» за покупкой и принесет письмо-приглашение,  – Алла на экране размахивала фирменным конвертом, - а их, повторяю, было разослано пятьдесят штук! – каждый получит небывалую, тридцатипроцентную (!) скидку на любой из товаров, производимых нашей фирмой!!!

      - А Наталья, - подключился восторженным голосом телеведущий, - за то, что поверила в этот чудо-препарат и согласилась стать участницей небывалого эксперимента на публике, Наталья получает, помимо новой фигуры, большой набор кремов-бальзамов и путевку в Бразилию, на карнавал!

       - Мама! – закричала я не своим голосом. – Мама, куда ты дела этот конверт?!

       Через минуту, мы обе бежали, теряя тапочки, вниз с пятого этажа к мусорным контейнерам. Господи, только бы мусор не увезли, только бы не увезли, бормотала я, перескакивая через три ступеньки.

 

       Его не увезли. Но подобраться к контейнерам не представлялось никакой возможности. Человек двадцать женщин, отталкивая друг друга, рылись в мусорных ящиках.

      Похоже, фирма «Слим» не пятьдесят приглашений разослала,  а, наверное, все пятьсот! Женщин у мусорника становилось все больше и больше!

 

     Надо ли говорить, что на следующий день все продукты фирмы «Слим» буквально сметали с прилавков!

 

2

 

      - Вот так всегда, – жаловалась я подруге Маринке, с которой мы в одном кафе пятый год вместе работаем. - Кому-то и талия без хлопот и подарки сыплются!

      - Я тебе давно предлагаю вместе в парке бегать, - затянула Маринка старую песню.- Тогда и никакой «Слим» не понадобится. Приходи в субботу…

      - Это в такие холода?! По мокрым дорожкам?! А если поскользнешься? Март на дворе! Лучше ты приходи к нам в субботу на чай - мама собирается печь пироги.

 

      Но к субботе планы переменились. Бабушка решила провести у нас пару месяцев, но боялась ехать из Севастополя одна.

      - Что делать, - сказала мама, - надо кому-то за ней съездить.

      Ясное дело, кому! Мне, естественно.

      Так что в субботу утром я отправилась на вокзал и, накупив журналов, чтобы не скучать дорогой, села в свой вагон. На мое счастье, в купе была только одна женщина, да и та спала. Полистав журналы, и прочитав несколько статей о том, как выйти замуж за миллионера, я тоже уснула. А когда открыла глаза, женщина напротив уже не спала, а с таким аппетитом поедала куриную ножку, что у меня слюнки потекли.    

      - Приятного аппетита, - сказала я и представилась.

      - Наташа, - ответила она с полным ртом и сделала рукой приглашающий жест. – Садитесь поближе, угощайтесь.

      Я выложила на стол свои припасы.

     - Вы тоже. Мамины фирменные пироги.

       - С удовольствием попробую. Люблю пирожки! И сама их хорошо готовлю.

      Мне показалось, что я где-то уже слышала этот голос.

      - Обедать в компании всегда намного приятнее, а в приятной компании – вдвойне, - повторила я любимую мамину поговорку, вглядываясь в попутчицу. – У вас такое знакомое лицо…

      - Все так говорят, - закивала она, продолжая жевать. - Наверное, вы меня по телевизору видели.

      - По телевизору? – Так она актриса! - А в каком фильме?      

      Наташа скромно улыбнулась.

      - Не в фильме. Я в рекламе снималась. Средство для похудения «Слим» знаете?

      - Еще бы не знать! Я всю зарплату на него истратила после той программы с Натальей Чмо… Так это вы?!

      - Я, – довольная улыбка Натальи стала еще шире.

      - Но… - Я очумело пялилась на ее необъятные габариты. Честное слово, она была в два раза толще меня! – А как же… Вы там…

      - … стройнею после слим-кокона? Боже, какой же доверчивый у нас народ! – Она вытерла рот салфеткой и наклонилась вперед. - Это же просто реклама! Там на выходе уже не я была, а моя младшая сестра. Мы с ней очень похожи! И вот надо же, ест не меньше меня, а ничего ей впрок не идет! Всегда тощая была. А вот нам с вами все впрок! – весело произнесла она и подвинула ко мне картонную тарелочку. - Угощайтесь курочкой, не стесняйтесь. Сама готовила. А готовлю я хорошо. Я повар по профессии. А я еще один пирожочек съем.

      И моя попутчица принялась за мамины пироги.

      - П-повар?

      Наталья окончательно развеселилась.

      - Повар. В ресторане работаю. Там меня режиссер и нашел. А классная была реклама, правда? Мои домашние сказали, что я очень талантливо сыграла.

      - Домашние? Разве вы живете не одна? – все таращилась я.

      Наталья прыснула.

      - Значит, я и вправду хорошо справилась с ролью! Нет, у меня семья, муж, тоже повар, кстати, и двое детей. Один уже школу заканчивает. Отличник.

       - А Бразилия… как же?

       Отложив в сторону косточку, Наталья с сочувствием посмотрела на меня.

       - Бразилия – это для красного словца. Необычно. Режиссер в последний момент придумал.

       Я задала свой последний, самый важный вопрос.

       - А «Слим», тот, что вы выиграли – это правда?

       - «Слим» и вправду дали. Только на кой он мне? Дочери отдала. Она еще верит, что природу можно победить. А я нет. Да и зачем себя голодом морить?

       Потрясенная, я утратила дар речи. Я даже с бабушкой не могла говорить. Так и молчала всю обратную дорогу. Бабушка очень обиделась.

3

 

      - Не может быть! – Похоже, Маринка мне не поверила.

      - Говорю тебе, это была она! Она сама мне все об этой рекламе и рассказала! А я столько денег на этот «Слим-эффект» выбросила, дура!

      Маринка рассмеялась.

      - Ладно, подруга, не горюй. Наше будущее в наших руках. Завтра у нас суббота, так?

      - А то ты не знаешь!

      - Значит, в восемь встречаемся у входа в парк. И не спорь! Займемся тобой самым серьезным образом.

      А я и не спорила. Только заниматься мной ни самым серьезным, ни не серьезным образом нечего было. Я уже ни во что не верила после встречи с Натальей. Как это она верно сказала – природу не победить! Не победить, так не победить. Я и не собиралась больше побеждать. Но и дома сидеть не хотелось. Бабушка начнет приставать со своими душевными разговорами… Ладно, думаю, погуляю с Маринкой в парке на свежем воздухе. У нас в кафе посетители курят, к тому же. Прочищу легкие. Тем более, и парк недалеко. Одела спортивный костюм, старые кроссовки нашла. Стою у входа, озираюсь по сторонам, жду Маринку. А ее все нет и нет. Пять минут жду, десять. Замерзать стала. Злиться начала на подругу – надо же так подставила! А народа бегающего в парке неожиданно довольно много оказалось. Разные бегают – и молодые и старые. Ну, думаю, чего пугалом стоять, побегу, согреюсь немного. Найдет меня Маринка, тут теряться негде. И - трусцой по аллее. Бегу, а сама время от времени оборачиваюсь, вдруг она уже подошла? Вот так обернулась в очередной раз, да на кого-то с размаху и налетела. Похоже, что на столб – потому что я от неожиданности чуть не упала. Точно упала бы, если бы этот «столб» меня в своих объятиях не удержал. Поднимаю голову, а передо мной… ну просто великан! Вот так и познакомились.

      С тех пор три месяца прошло.

      Я, правда, за эти три месяца не намного похудела, но это теперь абсолютно неважно! Оказывается, не всем нравятся стройные!  И потом, там у нас такая славная компания подобралась, половина из которой еще более пышных форм, чем я! Особенно много народу по субботам-воскресеньям. Хотя, что о народе говорить, для меня самое главное, что Лешка там. Нам с Маринкой ежедневные тренировки не по силам, а он каждое утро бегает. Ну, ему надо – все-таки мастер спорта по тяжелой атлетике. Маринка все вздыхает, сожалеет, что не по той аллее бежала. Говорит, и что он в тебе нашел? Просто глаз не сводит. Ну, как ей объяснить, что худышки не в его вкусе? Он мне тогда же, в ту, самую первую встречу, знаете, что сказал? Он сказал, что впервые держит в объятиях девушку своей мечты!

      - Так и сказал? – не поверила Верунчик.

      - Так и сказал, – гордо подтвердила я. - И добавил, что кому что, а лично ему только крупные формы по душе.

     Ой, телефон звонит. Это Лешка. Как и обещал, к обеду будет. Он просто обожает торты и пироги моей мамы! Она хоть и не повар, готовит так, что в дни праздников и дней рождения гостей от стола не оттащить! А Лешка очень любит хорошо покушать! Ну, ему надо, он ведь ежедневно, наверное, тысячи калорий на своих тренировках теряет – нужно же восполнять!

 

 

СЛАВА и СЛАВКА

 

Снился зал, полный людей, которые стоя громко хлопали, а она подходила к краю сцены вместе с другими артистами и кланялась. И хотя на сцене она была не одна, Славка точно знала, что хлопают ей. И проснулась с отчетливым осознанием того, что обязательно станет знаменитой.

Она долго не могла решить, какую выбрать специальность. Все подруги и одноклассники давно готовились к поступлению в институты, колледжи, училища, а кто-то и работу уже подыскал, только она никак не могла определиться, куда же ей идти? А тут сразу все стало на свои места.

Сон этот случился как раз перед выпускным экзаменом по математике, по которой ей, светил самый, что ни на есть, средний балл. Но она больше не волновалась. Математика ей вряд ли пригодится. Она будет артисткой.

«Го-о-споди… - округлила мать глаза, когда Славка объявила, что едет поступать в театральное.  –  Вот уж точно, не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать! Кто ж тебя туда возьмет? Там талант нужен. А ты даже в школьной самодеятельности никогда не участвовала!»

Это было не совсем так -  Славка участвовала. В первом классе выходила на сцену в сарафане и платочке, танцевала вместе с другими матрешками. И снежинкой была на новогодних праздниках – в первом, втором,  и в третьем классах.  В четвертом ездила к тетке в гости, и на школьную елку не попала. А в шестом соседка подарила ей костюм Бабы-Яги, и Славка подготовила танец с метлой.  Думала, это будет круто. Заявится в школу в маске с огромным носом-крючком, в седом парике, в  юбке с заплатками – то-то будет смеха! Уже считала, что приз за лучший костюм у нее в кармане. Но никто юмора не понял и костюма не оценил. Успехом на том новогоднем балу пользовалась Танька Седельникова в костюме Мальвины, с выкрашенными синькой волосами. Ей и главный приз достался – фотоаппарат, и Толик Ивлев в костюме рыцаря танцевал с ней несколько раз. А Славку ни разу не пригласил, хотя сидели они за одной партой. Вернувшись домой задолго до окончания праздника, она проплакала пару часов и твердо решила – больше никогда никаких маскарадных костюмов. К следующему Новому году потребовала праздничное платье. В начале декабря купила журнал мод и - ну очень красивую - ткань.  И исполнение в тот год тоже было самым лучшим. Работающая в ателье сестра матери,  стонущая от обилия заказов в предновогодние дни, вздохнув, отложила в сторону срочную работу, чтобы сшить племяннице платье. И новогодний вечер удался. Гордая  Славка выплясывала в толпе до повышения температуры, не чувствуя себя на этот раз Золушкой, к которой не явилась добрая фея. Вдохновившись успехом, перед Восьмым марта она снова явилась к тетке с такой же просьбой, но та на этот раз отмахнулась – некогда. И указала ей на стул перед швейной машинкой. «Сама? - испугалась Славка. – Я же все испорчу!». «Под моим чутким руководством не испортишь», - усмехнулась тетка. Ладно, закусила губу Славка и платье сшила. К лету еще одно, потом еще. Шить понравилось. К концу школы она смело кромсала самые дорогие ткани.

Славка умела добиваться своего. Было в ней тихое упрямство.

Так было и с театральным. Несмотря на сопротивление родителей и уговоры учителей, поехала-таки в Москву. И, что удивительно - поступила! Когда позвонила домой, чтобы сообщить, что принята, мать не поверила. Никто не верил, когда сногсшибательная новость бежала по цепочке родственников и знакомых. Понимающе переглядывались. Скрывают правду. Небось, на завод какой устроилась, стыдно-то возвращаться не солоно хлебавши. Не поступила Славка, куда ей! Не красавица. Да и таланту, откуда взяться? В самом деле, в их большой рабоче-крестьянской семье артистов не водилось. Только когда после первой сессии Славка, отощавшая и счастливая, приехала домой на каникулы и привезла зачетку, ей, наконец, поверили.

Училась не хуже других. Бывали взлеты – спектакль «Тунеядки» на втором курсе, - бывали и падения – едва не отчислили за пропуски с третьего. (Все из-за того парня из университета, который не одной ей голову морочил!) «Если Бог дал талант, - Аделаида Викентьевна буравила будущих артистов глазками мышиного цвета из-под седых, клокастых бровей, - святой ваш долг шлифовать его день и ночь». И хотя Славка не знала наверняка, оказал ли лично ей Господь такую милость, она старалась. И бывали  моменты, когда являлась-таки уверенность в своих силах. Она себя еще покажет! Впрочем,  это не мешало ей подпирать стену на очередном вечере встречи выпускников, когда звучал  вальс или танго. Одноклассники относились к ней по-прежнему – не замечали. Что с того, что в театральном учится, ну, просто повезло. В то время как корреспондентка местной городской газеты, заочница Танька Седельникова с кем только не кружилась! А ведь она уже была замужем! Они с Ивлевым сразу после школы поженились.

Лето перед последним курсом выдалось жарким. Прогостив у родителей июль, Славка август планировала провести на море – благо ехать недалеко, всего какая-то сотня километров от дома. Очень хотелось, вернувшись в сентябре в училище, щеголять бронзовым загаром, который, надо сказать, очень ей шел. Но не получилось. В самый разгар овощеуборочных работ у бабушки случился гипертонический криз, и врачи запретили ей не то, что работать на августовской жаре, но даже из дома выходить. Вместо моря пришлось Славке ехать в деревню. Надо же было кому-то расправиться с горой красных помидор, перцев и всякой огородной мелочи, которую каждый год в несметных количествах - неизвестно зачем! - выращивала бабушка. Вместо того чтобы лениво нежиться  на пляже, Славка остервенело вертела ручку примитивной  соковыжималки, заготавливая на зиму томатный сок. Потом под неусыпным надзором бабушки, сидящей в углу в старом кресле,  укладывала в банки огурцы и помидоры и заливала их маринадом. Потом консервировала кабачки. Вскоре батарея банок, бутылей и бутылок заполнила все углы, столы и подстолья летней кухни. Теперь их следовало отправить на зимовку в погреб. Сущий пустяк, стащить все это вниз по длинной лестнице, на глубину почти в десять метров, думала Славка с грустной иронией. Солнце клонилось к горизонту, когда она, наконец, переволокла все закатки во двор. И уже открыла, было, крышку погреба, когда ее кто-то окликнул. Славка обернулась.

Следующую минуту своей жизни она запомнила навсегда.

Потому что по ту сторону низкого заборчика стоял… принц. В черных, безукоризненно отутюженных брюках – клеш, в белоснежной рубашке и бескозырке с ленточками, золотые буквы на которой просто ослепили ее своим блеском. Моряк что-то спрашивал, а она стояла, оглушенная чудным видением, с единой мыслью в голове - выглядит, наверное, просто страшилой в своем старом сарафане со всклоченными от жары  и работы волосами. Одним словом, молчала, как последняя идиотка. Но, наконец, до нее дошло то, о чем он спрашивал. Приехал к друзьям, которые тут проживают, но… 

- Крайний дом, крыша железная, - кое-как произнесла, снова обретая дар речи.

Принц кивнул, но почему-то сразу не ушел. Стоял и, улыбаясь, смотрел на нее. Улыбка у него была еще более ослепительной, чем  сияние букв на лентах. Наверное, Славка дико смешно выглядела. Наверное, была похожа на заросшего пуделя со своими с весны не стрижеными волосами.

А он вдруг спросил, кивнув на армию банок у ее ног: «Можно помочь?» И, не дождавшись ответа, перемахнул через забор, чтобы оказаться рядом. Вблизи еще более прекрасный, чем издали. Нет-нет, невнятно запротестовала она, можно испачкаться... Но принц уже снял бескозырку и протянул ей - подержи. Не прошло и десяти минут, как все банки исчезли в темном зеве погреба, будто и не было их. После чего представился: Слава. «И меня… Славкой зовут», - пролепетала она, потрясенная таким совпадением. Хотя, вообще-то, полные имена у них разные были, его звали Вячеслав, а ее Мирослава.

Через три недели – у него был трехнедельный отпуск, - Слава увез ее в Севастополь.  Она никогда, ни разу не пожалела о том, что не закончила театрального училища. О чем можно сожалеть, если тебя, задыхающуюся от счастья, увозит к себе прекрасный принц?

- Ну, а как же театр? Слава великой артистки?  – С ехидцей поинтересовалась Татьяна, когда Славка, оставив принца на улице, забежала на минутку в редакцию попрощаться с подругой.

Она хотела ответить, что у нее уже есть Слава. И этого ей более чем достаточно. В самом деле, какая слава может сравниться с тем фактом, что рядом с тобой самый лучший человек на свете? (Как известно, у принцев не бывает недостатков). Но, взглянув на Татьяну, промолчала. Не хотела возбуждать интереса к персоне своего будущего мужа. Тем более, не хотела их знакомить. Потому что Танька Седельникова всегда искренне считала, что все лучшее должно принадлежать ей. Нет, Славка ни секунды не сомневалась, что Слава любит ее также, как она его. Но… береженого Бог бережет.

А со Славой у них, действительно, все было хорошо. Они старались, насколько это было возможно, всегда быть вместе. В прямом смысле, не размыкали объятий, находясь в одной комнате. Сразу и вдруг стали единым целым. Лишь самые неотложные дела могли оторвать их друг от друга. Случались и размолвки, но после них, тут же, наступало примирение, и она еще больше любила своего принца. Иногда, правда, он уходил в рейсы, и тогда она вся превращалась в ожидание, ждала его день и ночь, день и ночь. Все внутри замирало, она словно и не жила в те дни, когда его не было рядом. Однажды Слава отсутствовал полтора месяца, за которые она превратилась в ходячую статую, в камень, в пустую деревяшку с ничего не видящими глазами. Но он вернулся из своего долгого плавания, и внутри все снова оттаяло и расцвело.

Первое время они снимали комнату на окраине города с удобствами во дворе. Но ее это не очень беспокоило. У нее было принц, остальное не имело значения. К тому же, именно хозяйка квартиры нашла ей работу, которая ее очень устраивала. Сидя дома, она строчила простыни и пододеяльники для магазина «Ночь нежна». А потом Слава стал мичманом, они получили собственную квартиру в новом районе. Но, как и раньше, часами бродили по городу, и допоздна засиживались, целуясь, на скамейке у моря.

Прошло еще немного времени, и в их жизни появилась Дарья – Подарок, как две капли похожая на Славу.

Потом в стране разразился очередной кризис, и принц из моряка превратился в шофера. Но Славка этому была только рада, ведь теперь он всегда, каждый вечер, после работы возвращался домой. Иногда он брал ее в какой-нибудь очередной рейс. Это случалось, когда к ним приезжала погостить ее или его мать, и было на кого оставить Дарьюшку. Они катили мимо лесов и перелесков, мимо полей, садов и виноградников, мимо сел и поселков и говорили, говорили. Им всегда было о чем поговорить. Глядя на сильные руки, лежащие на рулевом колесе, на четкий профиль, Славка очень гордилась своим мужем, и чувство нежности к нему охватывало ее с новой силой.

Так однажды они отправились  в небольшой городок за грузом свежих овощей и фруктов для супермаркета. Возвращаясь, наткнулись внезапно на странное зрелище. На окраине деревни на веревках, протянутых между деревянными столбами, болтались спальники, тельняшки и бушлаты, а внизу рядами стояли новые солдатские ботинки и сапоги.

- Останови машину, - попросила Славка мужа.

Оказалось, склад военной амуниции распродавал свои, накопленные за полстолетие, залежи. «Теперь же, что у солдат, что у моряков, новая форма», - объяснила толстая тетка, сидевшая на раскладном стуле у веревки. Славка спросила о цене бушлата – она оказалось чисто символической.

- Зачем тебе это барахло? – удивился Слава.

- Ну, может быть, перешью, сделаю себе зимнюю куртку, - произнесла неуверенно.

- Еще чего, - возмутился муж. – Пальто мы тебе к зиме самое лучшее купим.

Он действительно хотел это сделать. Только цены прыгали в тот момент как бешенные. На все – на одежду, на продукты, на услуги. И потом, знает она эти новые пальто. Синтетическая дрянь, китайский ширпотреб за заоблачные цены.

- Нет, ты уж не возражай, - попросила она. – Посмотри, какая здесь ткань. Сейчас такую и не делают.

Он не одобрял, но и возражать больше не стал. Так, за  смешные деньги Славка приобрела несколько вещей. Конечно, это трудно было назвать одеждой. Но ткани были качественные, натуральные. Если над этим немного поработать… например, сделать стеганую подкладку из шелка, изменить крой. Дома она распорола бушлат, все отутюжила и сложила  заново, добавив несколько деталей, не свойственных военной форме. В этой обновке и приехала в гости к матери.

- А ничего, - оглядев ее, хмыкнула Седельникова, с которой она пересеклась в магазине. – Где купила?

Узнав, что сама сшила, сразу утратила к Славкиному произведению всякий интерес. Начала рассказывать о работе – как-никак, к этому моменту она уже была завотделом в своей газете.

- Ну, а ты чем занимаешься? – спохватилась, что все о себе и о себе.

- Да ничем особенным, - сказала Славка. – Дом, семья… Шью немного.

- Ну, дорогая, - Татьяна неодобрительно покачала головой. – У всех  дом-семья. Только современная женщина должна думать и о карьере. Дочь у тебя растет, сколько ей уже? Она тебя еще не стесняется? Дети не уважают необразованных матерей-домохозяек.

- Я курсы кройки и шитья закончила, - пробормотала Славка в свое оправдание. – И не бездельничаю дома, а работаю.

- Курсы кройки и шитья! Работа надомницей! Несерьезно. Для матерей-героинь, обремененных большим выводком, это куда ни шло, но  у тебя-то всего одна дочь. А ты так себя запустила – ни маникюра, ни прически. – Татьяна критически оглядела подругу детства. -  Ты в парикмахерской когда была?

Слова Седельниковой задели, но шитье Славка не оставила и другой работы искать не стала. Потому что вошла во вкус, нравилось ей это.

Она снова съездила на склад. Сшила для соседки, которая, случалось, приглядывала за Дарьей, пальто из шинели и жилет из обрезков. Та привела еще пару пожилых клиенток. Славка  одела и их. Вещи, сделанные ее руками, были простыми, удобными и стоили недорого. С одной из женщин  пришла на примерку ее дочь и неожиданно заказала себе пальто-шинель «по щиколотку». Заплатила за него огромные, по тем временам, деньги. Которые были снова потрачены на складе посреди степи.

Заказов становилось все больше. Она строчила день и ночь, тем не менее, сама уже не справлялась. Позвонила одной, потом еще двум знакомым, с которыми ходила на курсы кройки и шитья. Даша стала помогать, пришивала пуговицы, нашивала бисер. Пальто-бушлаты с яркой подкладкой, пальто-шинели до пола,  короткие куртки из ватников, с крупными пуговицами; расшитые тесьмой платья-тельняшки и измятые мини из желтоватой бязи солдатских простыней, украшенные аппликациями и бисером, стали неожиданно популярными. Оригинальность, и низкая цена делали свое дело. Как потом писали в газетах, она сумела создать свой стиль, свою моду, не похожую ни на какую другую. Что-то вроде нарядов времен военного коммунизма.  Она не знала, что носили во времена военного коммунизма, просто шила то, что получалось из закупок на складе военной амуниции, и что стало вдруг пользоваться спросом.  Еще через пару лет  перестала скупать военные запасы, денег хватало на новые ткани.

Показ ее первой коллекции проходил в городском дворце профсоюзов. Манекенщицами были девочки из класса дочери. А уже через год она показывала одну из своих коллекций в столице в рамках фестиваля народного творчества. Присутствовавший в зале Великий Французский Кутюрье долго молчал, покусывая губы, прежде чем заявить, что ему никогда еще не видел столь самобытной коллекции. В самом деле, хотя он был достаточно стар, жить во времена военного коммунизма ему не довелось.

Так она и попала во Францию. Когда в Париже Славка вышла на подиум вместе с представлявшими ее модели манекенщицами, и увидела аплодирующих людей, у нее возникло странное чувство, что все это уже было. Тут она и вспомнила свой давний сон, отыскала взглядом лица мужа и дочери.

«Вообще-то, я ни к чему такому не стремилась», - призналась в первом же интервью, когда ее спросили, как и когда впервые зародилась у нее мечта  стать модельером. И это было правдой. Ни о чем таком она точно не мечтала. Она довольна была своей жизнью и считала, что у нее есть все, что только может иметь к тридцати пяти годам счастливая женщина – уютный дом, замечательный муж, славная дочь. Мечты о карьере великой артистки остались в ранней юности. Она почти и не вспоминала никогда, что училась когда-то в театральном училище. Но слава-таки нашла ее. Явилась нежданно-негаданно, как когда-то, много лет назад, также вдруг, внезапно, вошел в ее жизнь самый дорогой, самый лучший человек, самый надежный, самый-самый… ее Слава.

 

 

 

ДОМ СОЛНЦА и ПЕЧАЛИ

 

Ночное дежурство прошло спокойно, Любовь Ивановна даже успела поспать. Она переоделась и уже собралась уходить домой, когда в ординаторскую заглянула сменившая ее на посту Даша.

- Главврач только что звонил, просит срочно зайти к нему в кабинет.

- Зачем? – удивилась Любовь Ивановна.  

Даша пожала плечами.

- А я почем знаю? Всегда найдется, к чему придраться!  –  и исчезла за дверью.

Ну, положим, у Дарьи грехов немало – сегодня, вот, опять на дежурство опоздала, невнимательная, случалось даже, врачебные назначения путала, и с больными грубовата – это в хирургическом-то отделении! - но за собой Любовь Ивановна не знала ничего такого, за что к ней следовало бы «придраться». На всякий случай снова натянула халат, надела туфли «внутреннего пользования» - главный не любил, когда медперсонал являлся к нему в уличной обуви, - и, пройдя длинным коридором в корпус «А», постучала в  дверь. Обухов говорил по телефону, консультировал кого-то, перебирая лежавшие перед ним бумажки - справки и анализы. Увидев Любовь Ивановну, кивнул в знак приветствия, сделал приглашающий жест рукой и указал на стул. Она вошла и села, ожидая, когда Сан Саныч освободится. Наконец, тот положил трубку, отодвинул в сторону бумажки и спросил:

- Любовь Ивановна, вы ведь одна живете?

- Одна, - кивнула она, недоумевая, с чего это он задает такие странные вопросы.  Они знали друг друга довольно хорошо, потому что, когда – двадцать пять лет назад - Люба пришла во второе хирургическое, Обухов, тогда еще молодой и красивый,  этим отделением заведовал. Оттуда и начал свое восхождение в кабинет главврача областной больницы. Так что уж кому-кому, а ему отлично известно, что Любовь Ивановна живет одна.

- Знакомые ищут медсестру по уходу за бабушкой, - объяснил главврач. - Уколы, процедуры, наблюдение, ну, и побыть с больной несколько часов в день. Просили порекомендовать ответственного, и желательно, одинокого, человека.

Понятно, чтобы домой не спешила.

- Уколы могу поделать, - сказала Любовь Ивановна. - А сидеть у постели… - покачала головой. - А почему они сиделку не наймут?

- Хотят, чтобы медсестра была. Опытная.

- Ну, не знаю…

После смены в отделении, еще одно дежурство на дому – нет, это уже не по силам, возраст не тот.

- Ну, нет, так нет, - вздохнул Сан Саныч и перешел на «ты», верный признак того, что официальные переговоры закончились. Теперь будет на жалость давить. – А из новеньких, не знаешь кого понадежнее? Люди состоятельные, обещают хорошо платить. Очень хорошо.

Деньгами зря никто сорить не будет. Видно, тяжелая бабушка, сделала вывод Любовь Ивановна.

- Тяжелая, - кивнул главврач. – Семьдесят пять лет. Диабет, второй инсульт. Такую, кому попало не доверишь. - Скрытая лесть. Намек на то, что Любовь Ивановне доверять можно, справится, и ему перед родственниками больной, краснеть не придется. – Может, все-таки подумаешь?

- А как же дежурства?

Отказывать прямо не хотелось, но и соглашаться она не спешила.

- Поставим дежурства так, чтобы можно было совмещать то и другое, -  с готовностью предложил главврач. 

Ясное дело, какая-то очень важная шишка об одолжении просит.

Она не успела ничего ответить, как телефон зазвонил снова.

- Люба, вот адрес и телефон. Они тут неподалеку живут, на улице Морской. Хотя бы просто зайди, посмотри, что там. Желательно сегодня, - почти умоляюще произнес Сан Саныч, прежде чем снова погрузиться в  хозяйственные или медицинские переговоры. – Может быть, условия покажутся тебе подходящими…

Любовь Ивановна взяла протянутую бумажку с адресом и телефоном, и сунула ее в карман халата. Зайти можно. Морская действительно недалеко от больницы, даже ехать не надо, минут десять пешком. Жила Любовь Ивановна в пригороде и второй раз тащиться в город по августовской жаре не хотелось. Так что лучше сейчас выполнить просьбу главврача. А после визита можно будет в новый супермаркет заглянуть, где еще не бывала, посмотреть, какие там цены на продукты. Вообще, неплохо прогуляться. А то, как заведенная, день за днем ходит по одному и тому же маршруту: дом – автобус – работа, работа – автобус – дом…

Может быть, дела у больной не так уж и плохи. И деньги, сколько их не зарабатывай,  никогда не бывают лишними. Если действительно  будут платить хорошо, можно будет, наконец-то, сделать ремонт в ванной.  Любовь Ивановна покачала головой. Похоже, она, еще не видя пациентки, уже соглашается.

Спустившись по ступеням отделения, пересекла больничный садик и, выйдя за ворота, направилась не к остановке, как обычно, а к центральной площади. Хотя машин на улице было много, воздух с утра был еще относительно свежим, и Любовь Ивановна с удовольствием шагала по улице. Перед перекрестком, ожидая пока остановится поток машин, посмотрела на бумажку с адресом: ул. Морская, 7. 

 

И вдруг ощутила прилив крови к лицу. Дом номер семь. Семь. Тот самый дом.

Бывая в центральной части города, она, как-то инстинктивно, всегда обходила этот дом стороной, что было нетрудно, поскольку он стоял в глубине двора.

С юности сформировалась у нее одна - полезная, как она считала, - привычка. «Забыть, забыть, забыть», твердила Любовь Ивановна бессчетное множество раз, когда случалось в ее жизни что-то очень неприятное. И так много раз она повторяла это «забыть», что, в конце концов, слово становилось действием. Ей удавалось, если не забыть, то хотя бы притупить чувство обиды за несправедливое к ней отношение. Или смягчить ощущение стыда за какой-нибудь, не очень, с ее точки зрения, хороший поступок с ее стороны.

Но этот дом не подходил под определение неприятностей, даже самых больших. Этот дом был больше, чем самая большая неприятность. Этот дом – дом-катастрофа. Не пойду, решила она. И готова была уже повернуть обратно, но тут на противоположной стороне улицы загорелся зеленый свет и ее, подталкивая со всех сторон, толпа, буквально, вынесла на проезжую часть. И она подчинилась этому потоку, пошла туда, куда шли все. Это было как знак свыше: надо идти вперед. В самом деле, хватит переживать давно пережитое. Надо оставлять прошлое прошлому, надо научиться прощать обиды, как делала это ее бабушка. Нет уже ни той маленькой девочки, ни девушки, которую когда-то смертельно обидели, в настоящий момент улицу переходила сорокапятилетняя женщина, прожившая более-менее достойно уже большую часть своей жизни. Почему бы этой женщине не посмотреть, наконец, новыми глазами на дом и на двор, где прошло ее счастливое детство?

Папа называл их дом «домом солнца».  То ли от того, что квартира была солнечной, то ли потому, что на торцовой стене дома сияло яркое мозаичное лето – мозаичное желтое солнце, восходящее над мозаичным голубым морем, которое бороздили белые мозаичные корабли. Дом был построен для семей моряков дальнего плавания. В нем были большие удобные квартиры необычной планировки. Детская площадка во дворе, среди кустов и деревьев, тоже была необычной – песочницу охраняли тюлени, среди цветов два дельфина подставляли свои спинки желающим прокатиться, а в углу площадки под высоким деревом был большой кораблик с рубкой и капитанским мостиком. Сохранились ли они?  

Волнуясь, она свернула во двор, прошла еще один и вот, наконец, дом, на торцевой стене которого все так же, как когда-то, сияло солнце и плыли куда-то корабли. Но мозаика местами уже отпала, и серые проплешины проступали на море и на небе, и на кораблях. От былого великолепия детской площадки остался лишь облупленный кораблик, сиротливо кренящийся над грязной песочницей. Почти весь дворовый сад вырублен, и большая часть площадки была теперь залита асфальтом, на котором теснились, блестя под ярким солнцем боками, фарами, тонированными стеклами, иномарки. Дом был и оставался престижным.

Странно, что она и в самом деле в нем когда-то жила.

Нет, не она, тут же поправила себя. Не она, а маленькая, любимая папой и мамой, счастливая девочка. Которая, непонятно за какие провинности, лишилась вдруг в течение короткого времени и мамы и папы и своего счастливого дома…

Мама умерла зимой, когда Любе только-только исполнилось шесть лет. Тогда-то она впервые и услышала это грозное слово: рак.

Наверное, год они жили с отцом вдвоем. Когда он уходил в плавание, к ним на какое-то время переселялась мамина мама, бабушка Клава. Этот – предшкольный - год Любовь Ивановна помнила не очень хорошо. Он слился в ее памяти в один длинный зимний день в детском саду, -  ее отдали на пятидневку. Были еще и пугающие длинные ночи в большой и холодной спальне, куда собирали ребят изо всех групп. Когда воспитательница выходила, они рассказывали друг другу сказки и всякие ужастики. Только Любочка ничего никогда не рассказывала, до краев наполненная тоской по дому, по маме и папе, по своей комнате и своей кроватке, над которой висел пушистый коврик с Белоснежкой и гномами. Но в своей кроватке она спала теперь только по выходным.

Вероятно, в один из таких выходных и пришла к ним Любочкина учительница по музыке, мамина подруга тетя Сима, поскольку в тот день все были дома – и папа, и бабушка, и она, Любочка. «Вам надо продолжать учить девочку, - сказала тетя Сима, - у нее абсолютный слух и большие способности». Папа, виновато отводя глаза в сторону, кивал головой, а бабушка, выслушав учительницу, сказала прямо: не получится. «Некому ее водить в музыкальную школу, отец ее, как вы знаете, плавает, а я уже достаточно старая женщина, пока сюда из деревни своей доберусь, устану, а надо еще ребенка из садика забрать и на другой конец города везти в вашу школу... не по силам мне. Да и что даст ей эта музыка»? «Ваша дочь была выдающейся пианисткой», - растерялась тетя Сима. «Музыка ее не спасла, - горько улыбнулась бабушка. - А сколько сил и денег она нам стоила – не рассказать. Нет, пусть Любочка сначала школу закончит, а потом уж и выбирает, кем ей стать, музыкантом или еще кем-то». «Вы же прекрасно понимаете, что потом она музыкантом не станет», - покачала головой тетя Сима. «Мы подумаем, подумаем», - повторял папа, провожая учительницу до двери. Думали ли они или нет, но в музыкальную школу Люба никогда больше не ходила. 

Осенью она пошла в первый класс. Их выстроили на торжественную линейку впереди больших школьников, они стояли долго, слушали музыку и слова, которые говорили учителя. Под конец Любочка устала, и все искала глазами папу, ей хотелось, чтобы он поскорее забрал ее из этой большой толпы школьников. Отыскать папу было нетрудно, он один был в красивой морской форме. Когда она в очередной раз посмотрела в его сторону, то увидела, как он оживленно разговаривал с какой-то женщиной с черными длинными волосами. После линейки они подошли к Любочке вместе. «Познакомься, - сказал папа, - это тетя Анфиса». Женщина внимательно посмотрела на нее большими черными глазами, и растянула губы в ненастоящей улыбке, отчего Любочке стало страшно.

Свадьбы не было. Папа просто привел домой тетю Анфису. И не одну. Вместе с мачехой в их доме появилась высокая полная девочка с круглыми черными глазками на очень белом лице.

– Ты ведь хотела иметь сестричку? – спросил папа каким-то не своим, каким-то слишком веселым голосом. – Вот Люся и будет твоей старшей сестрой. Она учится в пятом классе. Вы будете жить в одной комнате, ходить в одну школы и обязательно подружитесь. Ведь не зря же у вас даже имена одинаково начинаются: Лю и Лю. Так мы и будем теперь вас звать: Лю-большая и Лю-маленькая. Красиво, правда?

Любочка едва верила своим ушам. Эта толстая большая девчонка будет жить в ее комнате и называться ее сестрой? Значит, папа будет считать своей дочерью не только ее, Любочку, но и эту противную толстушку? Может быть, он пошутил? Но, судя по его серьезному, напряженному виду, папа не шутил. Ей снова стало страшно. Это не обещало ничего хорошего. Сколько сказок читала ей мама и бабушка о злой мачехе и о злой мачехиной дочке…

- Она не может быть моей сестрой! Сестра это когда у детей и папа и мама одни и те же! А у нас мамы разные, и ты не ее папа, а только мой! - крикнула Любочка и убежала в свою комнату, где спряталась за дверью. Размазывая по лицу слезы, она слышала, как папа произнес, словно извиняясь:

- Не обижайся на нее, Люся, она привыкнет.

- А я и не обижаюсь, - послышался спокойный голос новообретенной сестры. – Она еще маленькая и многого не понимает.

В Любочкиной комнате, поставили еще одну кровать. Туда же принесли папин любимый письменный стол, который до этого стоял в спальне. Детям нужнее, сказал папа.

Теперь после продленки Любу из школы забирала ее «старшая сестра». Нет, она, вопреки Любиным страхам, совсем ее не обижала. Но и дружбы между ними никакой не было. Насколько помнилось Любе, они почти и не разговаривали. Люся была девочкой замкнутой и немногословной, она любила читать и смотреть телевизор. Ее мать также едва интересовалась жизнью Любочки. Впрочем, и своей дочерью ей заниматься было некогда - Анфиса работала секретарем в суде, уходила на работу рано, возвращалась поздно. Теперь каждый в их доме жил сам по себе, был сам по себе, и это было так необычно после той веселой и шумной жизни, которая была раньше, когда жива была Любочкина мама.

Через год после новой женитьбы, отец повесился. Случилось это когда выпал первый снег. Она играли во дворе в снежки с ребятами, когда во двор въехала машина скорой помощи. Вышла Любина соседка и велела детям идти по домам, а потом, наклоняясь, спросила, не хочет ли Люба посмотреть у нее мультики. И увела ее к себе домой, угостила чаем, а потом Люба до вечера смотрела телевизор, пока за нею не пришла Анфиса. Похорон Люба не помнила, возможно, она на них и не была, но помнила, как ее и бабушку везли на машине к бабушке в деревню. Помнила, как сидя на диване в полутемной комнате, она плакала, не веря, что и папы у нее теперь больше нет, и время от времени задавала бабушке один и тот же вопрос: зачем, зачем он так поступил?

- Теперь, деточка, у него уже не спросишь, - гладила ее по волосам шершавой рукой бабушка, прижимая к себе.

И в самом деле, никогда не узнать, что послужило причиной такому необъяснимому поступку – напряжение ли, вызванное долгим рейсом, или были какие-то проблемы в новой семье, или – как хотелось думать Любе – тоска по первой жене, с которой были они как одно целое. «Твоя мама его позвала, - обронила как-то бабушка, - скучно ей там без него». Слова эти навсегда врезались в детскую память.

«Как, как вы могли так со мной поступить?! - став взрослее, глядя в небо, спрашивала Люба родителей. – Как вы могли оставить меня здесь одну?»

 

Но время шло, и с возрастом она научилась со многим смиряться. Со своим одиночеством,  с несправедливостями жизни. С тем, что у нее отняли ее дом. С тем, что не было возможности заниматься музыкой, к которой у нее, по словам ее учительницы, были несомненные способности, и которую она любила также как ее мама.

После похорон бабушка забрала восьмилетнюю Любу жить к себе.

- Пусть остается здесь, - предложила мачеха. Но по ее голосу даже восьмилетняя Люба поняла, что Анфисе совсем не хотелось, чтобы падчерица жила с ней и с Люсей.

- Нет, - сказала бабушка, собирая Любины вещи. – Одна она у меня осталась. Если и с ней что-то случится, век себе этого не прощу.

- Что вы такое говорите? – возмутилась Анфиса. - Да еще при девочке! Я хотя бы раз обидела этого ребенка?

- Что думаю, то и говорю. - Бабушка была прямая женщина. – Думать-то вы мне, хоть и в суде работаете, не запретите?

- Ну, знаете! - С пылающими щеками Анфиса выскочила из комнаты.

 

И Любочка с бабушкой уехали, взяв с собой чемодан с детскими вещами, и оставив мачехе и ее дочери квартиру в «доме солнца» на Морской.

Больше Люба там не бывала.

Когда ей исполнилось шестнадцать, бабушка решила заявить о Любиных правах на квартиру.

- Дом мой деревенский так и так тебе останется. Но когда поступишь учиться, а там, Бог даст, и работать пойдешь, тебе будет сподручнее в городе жить, - рассуждала вслух, – не придется вставать ни свет, ни заря, чтобы на электричку, или на автобус успеть. Сглупил твой отец, прописал эту, - бабушка никогда не называла Анфису по имени. – И теперь она всю квартиру тебе, конечно, не отдаст, хотя и должна бы. И вместе жить вряд ли захочет, так что один выход,  - вздыхала бабушка перед тем, как отправиться в город. - Надо разменивать квартиру на две. Тебе, пока семьи нет, и одной комнаты хватит.

Вернулась поздно вечером, сама не своя. «Бог ей судья, - повторяла трясущимися губами. – Бог ей судья». Никогда еще не видела Любочка бабушку в таком состоянии.

Оказалось, мачеха уже давно, какими-то правдами и неправдами переоформила квартиру на себя, и по всему теперь выходило, что Люба не имеет никаких прав на жилплощадь своих родителей. Соседи советовали подавать в суд, но бабушка отказалась. «Не по силам мне с ней тягаться. Она сама в суде работает. Купила там уж все». Больше о квартире они с бабушкой не говорили. Люба не хотела тревожить дурными воспоминаниями бабушку, а бабушка – Любу.

И вот она снова во дворе дома, где прошло ее раннее детство.

Любовь Ивановна не помнила номера квартиры, помнила только, что та располагалась на третьем этаже, и что в ней всегда было много света. Окна спальни и детской выходили во двор, то есть, на юг, окна кухни и большой комнаты смотрели на восток. Если день был ясным, солнце было повсюду, проникая во все уголки их большой трехкомнатной квартиры. Тогда каждая комната казалась ей огромной.

 

Снова взглянув на визитку – девятая квартира, - Любовь Ивановна направилась к первому подъезду. И остановилась, словно натолкнувшись на препятствие. Следовало, конечно же, вначале позвонить. Но, нет, заспешила, а теперь, вот, стой. Огромная железная дверь подъезда была украшена кодовым замком. Но на ее счастье, ждать долго не пришлось. Было утро, люди шли на работу, по делам, и не прошло и пяти минут, как она уже поднималась по ступеням широкой лестницы. По три квартиры на лестничной площадке, значит, ей нужен третий этаж. Третий. Этаж. Она уже знала - еще один пролет, и она окажется…

Так и случилось, она стояла перед дверью своей квартиры. Сердце снова нервно застучало, готовое выпрыгнуть из груди. Да, надо было помедленнее подниматься, давно уже не та девочка, которая жила здесь много лет назад, и мигом одолевала все эти ступени и потом, глядя с площадки вниз на папу и маму, кричала: а я первая! Первая! Первая!

Она постояла, успокаиваясь, разглядывая дверь. Дверь, конечно же, была другая, металлическая,  под дерево, с блестящим глазком и сияющей ручкой. Тогда таких не водилось. Глубоко вздохнув, Любовь Ивановна нажала кнопку звонка. Кто-то шуршал, медля, за дверью, видимо, изучая гостью в глазок. Слава Богу, традиционного вопроса: кто? – не последовало. Глупый вопрос, и чувствовала себя Любовь Ивановна всегда в таких случаях глупо, пытаясь сообразить, что ответить.  Люба? Любовь Ивановна? Или по фамилии назваться?

Наконец, дверь приоткрылась, явив в щель утомленное, слегка недовольное, лицо молодой женщины.

- Меня зовут Любовь Ивановна. Я медсестра, - представилась Любовь Ивановна как можно официальнее. – Главврач областной больницы, Александр Александрович, попросил меня зайти. Извините, что не позвонила.

Похоже, медсестра здесь была нужна как воздух, поскольку лицо мигом преобразилось, просияв широкой улыбкой.

- Проходите!

И, перешагнув порог, Любовь Ивановна попала в свою прихожую. Как и когда-то, прихожая оставалась полупустой и просторной. И тот же вместительный шкаф в углу, екнуло сердце. Тот самый шкаф, который много-много лет назад сделал ее отец. Натуральное дерево, покрытое светлым лаком. Она прикрыла на мгновенье глаза и тут же вспомнила свежий запах этого лака, и черноусого дядьку, с которым отец собирал этот шкаф… А вот двери и здесь поменяли, теперь все они, за исключением двери, ведущей на кухню, были глухими, из темного дерева.

- Нет-нет, не разувайтесь, не надо, - оглянувшись, истолковала по своему задержку гостьи в прихожей молодая хозяйка. – Сюда, пожалуйста.

Любовь Ивановна последовала за ней в большую комнату, и, опустившись на краешек дивана, осторожно огляделась. Этой комнаты она не узнавала. Здесь все было другим, чужим, - обои, шторы, темной полировки мебельная стенка и большой песочный ковер на полу. Даже окна были другие – металлопластиковые? Кажется, так они называются. В самом деле, а чего она ждала? Почти сорок лет прошло с тех пор. Здесь давно живут чужие люди, которые наполнили эту квартиру своей, чужой, жизнью. Волнение ее стало угасать. Теперь она могла сосредоточиться на том, что ей говорят.

– …нужен уход, а у нас все работают, - словно оправдываясь, объясняла женщина. – И муж, и свекровь, и я. И, понимаете,  никто не может бросить работу.

– Понимаю, – кивнула Любовь Ивановна.

Работать легче, чем ухаживать за тяжелобольной. И деньги платят.

– Просто безвыходное положение.

– Ну, по-настоящему безвыходные положения, к счастью, случаются редко, - механически заметила Любовь Ивановна.

– Свекрови скоро на пенсию, она никак не может. И я не могу, я через три месяца в декрет ухожу… надо эти месяцы доработать, чтобы декретные получить.

Только тут Любовь Ивановна заметила, что молодая хозяйка квартиры беременна. И ее кокетливый халатик не что иное, как специальное платье для будущей мамы.

– Но даже если бы я и уволилась, в любом случае, я сейчас просто физически не в состоянии ухаживать за бабушкой. Понимаете, она у нас очень полная, и после второго инсульта, который у нее в июле был, совсем не двигается. Ее нужно обтирать каждый день, мыть, ставить утку…

– Да, Александр Александрович предупреждал, - кивнула Любовь Ивановна.

    – Бабушка у нас всегда была очень активная, здоровая, никто и подумать не мог, что с ней такое может случиться! На майские праздники поехали на дачу, кое-что посадить, привести участок в порядок. Через два дня вернулись домой, приехали поздно, и она по дороге жаловалась на сильную головную боль. А утром уже не смогла подняться.

– После большой физической нагрузки поднялось высокое давление, сосуды не выдержали. Вам нужно было уже вечером срочно вызывать скорую, – сказала Любовь Ивановна.

– Мы предлагали! Не захотела, сказала, не в первый раз, обойдется своими лекарствами. Но, вот, не обошлась… Июнь пролежала в больнице, вроде бы стало получше, забрали домой. Летом как-то справлялись. Сначала у меня и у мужа был отпуск, потом свекровь взяла за свой счет. Но сентябрь на носу, я должна вернуться в школу… - все объясняла ситуацию молодая хозяйка. – Конечно, медсестра приходит, и сиделка приходит, когда нужно, на несколько часов. Находиться около бабушки целый день она не может, у нее своя семья. А на круглосуточное дежурство вообще никого не найти... 

    – Ну, почему же?

    – То есть, вы… согласны? – словно не веря в положительный ответ, робко уточнила молодая женщина и торопливо добавила: – Мы готовы хорошо оплачивать уход.

- Сколько? – поинтересовалась Любовь Ивановна. В самом деле, что значит «хорошо оплачивать уход» в понимании этой семьи?

Женщина смешалась.

- Точную сумму не скажу, об этом вам нужно с моей свекровью поговорить.

Прислушавшись к шуму в прихожей, с облегчением поднялась со стула.

- А вот и она сама пришла! Мама, идите сюда! – позвала. - Александр Александрович прислал медсестру.

Через мгновение в комнату вошла полная женщина с черными крашеными волосами, собранными на затылке в узел, и поздоровалась.

Несмотря на жару, она была в деловом черном костюме, и выражение лица у нее было строгое, деловое.

- Зоя вам, наверное, уже все рассказала? – спросила она, грузно усаживаясь в стоящее под углом к дивану кресло.   

 Я про дачу еще не говорила, - поспешно вставила Зоя.

Пожилая хозяйка вздохнула.

- Тут такая ситуация. Нам нужен человек, который бы жил с мамой постоянно. Не здесь, на даче. Мы хотим перевезти маму на дачу. В Разбежное, тридцать километров отсюда. Поэтому и просили Александра Александровича подыскать нам человека одинокого, так сказать… не обремененного семьей. Одна сиделка у нас уже есть, но она приходящая, может работать только днем. Нужна вторая, как я уже сказала, с постоянным проживанием на даче.

- О даче Александр Александрович ничего не говорил.

- Мы будем платить очень хорошо. При условии, что человек будет постоянно находиться при маме. Я не хочу, чтобы она оставалась ночью одна. Тысяча долларов в месяц вас устроит?

Любовь Ивановна слегка опешила. Такого  она никак не ожидала. Тысяча! Огромная сумма. Куда больше, чем ее зарплата. Стоило подумать. В самом деле, она два года без отпуска. Почему бы не взять отпуск, чтобы немного подработать?

– А можно посмотреть больную? – нерешительно спросила она.

- Как вас зовут?

- Любовь Ивановна.

- А меня Людмила Андреевна. Зоя, проводи Любовь Ивановну в комнату к маме, а я сейчас быстренько переоденусь, через минуту буду.

Любовь Ивановна последовала за Зоей в конец коридора, к двери, за которой когда-то располагалась детская.

Она готовилась увидеть светлую, залитую солнцем, комнату, но за тяжелой дверью было темно. Тяжелые темные шторы отсекали потоки света, в ясную погоду льющегося сквозь проем большого окна.  Ничего не осталось от детской. Сейчас здесь стоял слабый запах лекарств, мочи, дезинфектора от пролежней, запах умирающего человека. Нет, не встать уже больной с кровати, поняла Любовь Ивановна.

- Бабушка не выносит яркого света, у нее болят глаза, - объяснила затемнение Зоя, включая маленькую настольную лампу.

И тут Любовь Ивановна увидела то, чего не нашла в гостиной. Место, где когда-то стояла ее детская кроватка, теперь занимало мамино пианино. Глядя на слабое отражение света на крышке, она вдруг явственно услышала мамин голос: «Ты замечательно сыграла, Любочка. Но если еще раз повторить, получится еще лучше». Это мамино «повторить», чтобы было «еще лучше» сопровождало Любу всю жизнь, хотя она и не всегда держала в голове эти слова. Школа с медалью, в училище – диплом с отличием. Ей бы продолжить учебу, может быть, стала бы хорошим врачом. Преподаватели в один голос твердили, что она очень способная. Но она не могла учиться дальше,  у нее на руках была бабушка с маленькой пенсией. Маленькой была и стипендия, поэтому уже студенткой Люба начала подрабатывать. Сначала нянечкой в больнице, потом лаборанткой. Учиться играть на пианино Любе так и не пришлось, для музыки оставалось времени. У операционной медсестры тяжелая работа.

В ее жизни всегда была только работа.  Когда бабушка умерла, Люба, скорее из страха остаться совсем одной на белом свете, чем по любви, вышла замуж за одноклассника, но долго они не прожили. Владька работал слесарем в домоуправлении, а всем известно, что это за работа. Деньги водятся, всегда куда-то приглашают что-то отремонтировать, а после ремонта стаканчик-другой поднесут… Он начал пить, с годами все больше и больше. Не раз, вернувшись с ночного дежурства, она заставала в доме полный бардак и гогочущих выпивох на кухне, по-хозяйски опустошавших ее холодильник и погреб с запасами на зиму. Собравшись с силами, Люба в один прекрасный день выставила мужа за дверь. Потом долгое время она встречалась с молодым хирургом, но и с ним, в конце концов, рассталась. Услышала как-то краем уха, что не одна у него. Да они почти не виделись из-за работы – то у него дежурство, то у нее.  Вот так и проходила ее жизнь – всегда в работе.

– Извините, – понимая неуместность, бестактность своего вопроса, тем не менее, не удержалась она. – Кто у вас играет на инструменте?

Зоя недоуменно оглянулась.

- На пианино, - кивнула в угол Любовь Ивановна, все еще не в силах оторвать взгляда от мерцающей полированной поверхности.

- А, на этом…никто. Бабушка когда-то купила для дочери, ну, для моей свекрови, для Людмилы Андреевны, - уточнила, - только у нее, не оказалось слуха.

Она подошла к кровати и произнесла бодрым голосом:

- Доброе утро, бабушка!

Любовь Ивановна осторожно приблизилась следом. На постели, под тонким одеялом, неподвижно лежало грузное тело. Любовь Ивановна тихо вздохнула. Тяжелая больная, в прямом и переносном смысле. Попробуй-ка, вот такую перевернуть, обмыть, одеть…

- Спит? – В комнату вошла, на ходу застегивая халат, Людмила Андреевна. 

- Да нет, глаза открыты, - ответила Зоя и поспешно отошла в сторону, уступая место свекрови.

- Мама, - склонилась та над матерью, - у нас гости. Пришла медсестра,  Любовь Ивановна. Она будет жить с тобой на даче, ухаживать за тобой.

Старуха едва слышно замычала, видимо, не соглашаясь.

- Мама, я же уже объясняла, тебе там будет намного лучше, - попыталась успокоить ее дочь. – Здесь, в центре, просто нечем дышать. Шум с раннего утра до поздней ночи… Полон двор машин, окно невозможно открыть. И, потом, ты же знаешь, что у нас скоро появится маленький. Тебе будет неспокойно, дети кричат, плачут. И малышу нужна будет  отдельная комната. А на даче ты быстрее поправишься. Любовь Ивановна замечательная медсестра, я только что звонила Сан Санычу, он сказал, лучшая из всех, кого он знает, грамотная, отзывчивая… Ты же понимаешь, Сан Саныч не пришлет к тебе кого попало. Не капризничай, познакомься.

Любовь Ивановна сделала еще шаг, вглядываясь в лицо больной. И вдруг услышала набирающий силу писк комара. А через несколько секунд в ушах у нее зазвенело так, что она почти не слышала, что говорит своей матери хозяйка. Любовь Ивановна ухватилась за металлическую спинку старомодной кровати и сделала глубокий вздох. 

Перед нею лежала Анфиса, – когда-то быстрая, хищно-красивая, а теперь заживо замурованная в собственной, распадающейся,

Любовь Ивановну.  Какое-то время она безмолвно вглядывалась в нее, потом лицо ее неожиданно исказила болезненная гримаса, в обездвиженной плоти.

- Куда ты смотришь, мама, вот же она, рядом! – уже раздраженно произнесла дочь.

Больная слегка повернула голову и, раскрыв глаза шире, отыскала, наконец, взглядом мутных глазах, с красными прожилками на белках, заплескался ужас.

В отличие от своей дочери, она узнала ее. Узнала в скромной медсестре Любочку.  И снова беспокойно, отчаянно замычала.

- Мама, успокойся, все будет хорошо, - похлопала по одеялу Людмила и повернулась к гостье. -  Ну, что, вы согласны? Можно на вас рассчитывать или нам подыскивать кого-то другого?

Конечно, деньги это важно. Но было что-то еще, что сейчас казалось важнее денег. И хотя разум сопротивлялся, это «что-то» не позволило Любови Ивановне сказать «нет».

- Я согласна, - кивнула она, не сводя глаз с блестящей поверхности пианино. - Можете на меня рассчитывать. Но приступить к работе я смогу только на следующей неделе, не раньше.

- Это ничего, - торопливо заверила ее хозяйка. – Мы пока справляемся.

Они вышли в прихожую.

- Вы, вероятно, видели много таких больных… Есть надежда, что ее состояние… ну, хотя бы немного улучшится?

- Надежда есть всегда, - спокойным, ровным тоном, каким всегда говорила с пациентами и их родственниками, произнесла Любовь Ивановна. – Во всяком случае, - добавила через несколько секунд, - я сделаю все, что в моих силах, чтобы физически она чувствовала себя как можно лучше.

      И жила, добавила мысленно, как можно дольше.

 

 

ГЛАМУР в НАШЕЙ ЖИЗНИ

 

Будь Кира мужчиной, ее лицо с выдающимся вперед, резко очерченным подбородком было бы даже красивым, но в сочетании с короткой шеей и пухлой женской фигурой, производило какой-то почти комический эффект. Как ей казалось, именно из-за этого несоответствия и личная жизнь у нее не складывалась, хотя у них в НИИ, где она работала чертежницей, неженатых мужчин – как собак нерезаных. Но в ее сторону, кроме старого Сан Саныча, из которого давно труха сыпалась, ни один не глядел. «Не падай духом! Макияж поярче, блузку с вырезом поглубже, - наставляла соседка Нина. – И потом, у тебя всегда такой вид, будто ты лимон только что съела - улыбайся, улыбайся чаще, угрюмая ты моя!» А как не быть угрюмой, когда давно не двадцать, и даже не тридцать пять! К сороковнику дело, а она все еще девственница. К гинекологу стыдно ходить. Все это было неправильно как-то, оттого и ввергало в постоянный стресс, который она заедала шоколадными конфетами. Забыть о мрачной действительности помогали лишь сентиментальные женские романы, да  кино.  С тех пор как появилась возможность смотреть фильмы  дома, Кира все свободное время проводила у экрана. В пятницу после работы обязательно посещала супермаркет. Купив продукты, с полчаса топталась у киоска на выходе, где можно было брать фильмы напрокат. Вечером делала себе ванну с травами. После которой, замотав голову махровым полотенцем и наложив на лицо маску из морских водорослей, в розовом махровом  халате, какой обычно одевали после ванны героини гламурных голливудских фильмов, заваривала себе огромную чашку зеленого чая. Клала на маленький столик пакет с чипсами, ставила вазу с халвой и конфетами и устраивалась поудобнее перед телевизором. Лишь острейшая необходимость могла выгнать ее в выходные на улицу.  Так проходила осень, зима и весна.

 Летом расслабиться не получалось. Однокомнатная квартирка Киры выходила окнами на юг и, к тому же, располагалась на пятом этаже.  Кто жил под плоской крышей хрущевки-пятиэтажки, тот знает, какая это мука.  Тут уж даже самые захватывающие фильмы не спасали. Придя с работы, она становилась под прохладный душ и прокручивала в голове варианты приобретения кондиционера. Лучше японского – такого, как у них на работе. Какие наверняка были в домах и офисах ее любимых героинь. Но пока не был выплачен кредит за «однушку», о кондиционере приходилось только мечтать. И как манны небесной, ждать очередного отпуска, который Кира всегда проводила в деревне.

Отпуск планировался с той же тщательностью, с какой она делала на работе чертежи. К отпуску Кира готовилась за месяц, а то и за два. Заранее составляла список дел, чтобы в последний день перед отъездом ничего не упустить. И еще один был список - список фильмов, которые следовало взять с собой в деревню.

Дня за два дня до отпуска начинала укладывать чемодан. Свои вещи и заранее купленные  подарки. Бабке - ситцевый халат, домашние тапочки и полотенце.  Деду – блок папирос. Тузику – собачьего корма, пакет весом в  три кило, больше ей не утащить. Тщательно упаковывался видик. В утро отъезда совершался еще один, последний, набег на супермаркет, где помимо покупки продуктов в дорогу, отбиралось десятка два фильмов. Мелодрама, романтическая комедия, детектив – для себя, любимой.  Для бабки – сериалы «про деревенску жисть», деду – несколько фильмов  про войну. После чего можно было со спокойной совестью нести ключ Варе Ивановне с третьего этажа, такой же одинокой и такой же, как и Кира, аккуратной. На нее можно было положиться, за много лет в квартире не погиб ни единый цветок.

Через день Кира уже лежала на песке у речки, за стариковым огородом. Загорала, купалась, читала детективы. Готовила изредка, когда надоедали бабкины щи да каши.  А вечером…

Дед смотрел свое кино во время дневного отдыха на лежанке, бабка ближе к сумеркам, управившись по хозяйству, а Кире доставался поздний вечер и кусок ночи, когда старики уже спали и никто не мешал ей примерять на себя роль героини очередного фильма. Никто не мешал Кире быть красивой, умной и, в конце концов, счастливой. Ни густо храпящий за стеной дед не мешал, ни подхрапывающая тоненько бабка. Не мешал также  двойной подбородок и толстые ноги.  Впрочем, она давно уже не видела ничего этого – ни лица своего, ни зада. Потому что даже когда утром чистила зубы, то мысленно перебирала эпизоды не своей, а  экранной жизни.

С Петровной она случайно познакомилась.  На городском рынке.  Давным-давно, в те времена, когда  ту еще нельзя было назвать полноценной бабкой. С тех самых пор и ездила к ней в гости в  Видяево. Видяево умирающая деревенька на берегу  реки. Лес, ягоды, грибы – всего в избытке. А собирать некому. Вот и Кира не ходит в лес - ни по грибы, ни по ягоды. Она, живя в деревне, вообще нигде, ну, кроме как на речке, не бывает. Несколько лет к деду с бабкой захаживал Вовка-тракторист, вроде по-соседски, на танцы звал. Только чего такого интересного Кира не видела на этих деревенских танцульках? Да и зачем ей какой-то Вовка-тракторист, когда есть такие мужчины… такие парни, – ну, хотя бы фильм «Скалолаз» взять. Вовка отстал.  Через год на медсестре женился, и в соседнюю деревню к ней переехал. Там больница есть. А в Видяево что? Петровна отчитывала Киру по этому поводу, считала, что та упустила последний шанс выйти замуж.

Когда истекал срок отпуска, Кира собирала вещи и выходила на кухню, где уже поджидали ее, сидя на лавке, хозяева. Дед брал чемодан, бабка сетку с домашними пирогами и сушеными ягодами и грибами, и все трое отправлялись к магазину, у которого раз в два дня останавливался рейсовый автобус.  «Ты вот что, - подавала, напоследок, голос бабка, - в следующий раз привези то кино, что зимой у нас показывали по телику. Я там не все серии успела посмотреть. Ну, про то, как землю у стариков отняла невестка, а они переживали очень. Три дочки у них было и два сына, значит…» «А мне не забудь про маршала Жукова», - напоминал  дед. «Да я его уже привозила», - удивлялась его беспамятству Кира. «Еще хочу посмотреть, - сурово чеканил дед. – По мне тот фильм лучше водки. Эх, какая жисть была! Какие люди! Как воевали, как работали!»

 

В очередную субботу возвращаясь с рынка с полными сумками и мокрой спиной, Кира думала о том, что этим летом жара начала свое наступление раньше обычного. Конец июня, а солнце палит как в августе. И до отпуска почти месяц.…  На площадке перед последним маршем, она приостановилась передохнуть. Подняв голову, увидела вдруг, что дверца люка, ведущая на крышу, открыта. Она удивилась - кому это понадобилось лезть на крышу в субботу?  И с какой стати? Она бы не удивилась, случись это осенью, или после дождя. Вполне могло случиться, что у кого-то потекла крыша. Но летом, в такую жару? Может быть, балуются дети? С них станется, куда только не лезут на каникулах от безделья. Но где они взяли ключ, чтобы открыть замок? Любопытство пересилило и, оставив сумки в прихожей, Кира снова вышла на площадку. Постояв у своей двери, она, пыхтя от жары, неуклюже, медленно взобралась по железной лесенке до самого верха и высунула голову  наружу.  У края крыши, как раз над квартирой Киры, стоял мужчина и смотрел с пятого этажа вниз. Кира похолодела.  Уж не вор ли? Хорошо, что она, несмотря на жару, всегда закрывает балконную  дверь, но ведь не все это делают. Какое-то время она молча прикидывала, как лучше поступить. И все это время мужчина смотрел вниз. И что это за прут у него в руках? Точно, балконы изучает, подумала Кира. Высматривает. И ее балкон как раз перед ним. Спустится на него, а потом…

- Эй, - крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал как можно сердитее. – Чего это там такого интересного?

Мужчина  вздрогнул и обернулся. Лицо показалось ей знакомым. Кажется, она видела этого мужика, когда ходила в домоуправление. Ну конечно, это же слесарь! Тот самый, что соседям замок новый ставил.

- Извините, - сконфуженно пробормотала.  – Я думала… дети балуются, залезли…

Мужчина ничего не ответил, лишь посмотрел на Киру так, словно перед ним не жилец многоквартирного дома, а какое-то привидение. Неудивительно. Торчит ее круглая, коротко стриженая голова из люка и орет не своим голосом – то еще зрелище.   Она уже готова была дать задний ход, как вдруг вспомнила о своем оборванном навесике.

-  Послушайте, - окликнула мужика снова, - раз вы уже здесь, наверху, не могли бы заодно посмотреть… там над моим балконом навесик, нельзя его поправить? Я заплачу, - добавила поспешно.

- Какой еще навесик? – недружелюбно пробубнил мужик.

-Пластиковый, весной ветром сдернуло…  Сдвинулся он и, видно, зацепился за что-то, с балкона никак на место не поставить.

Мужик помолчал, видимо, соображая, как поступить – послать ее подальше или все-таки посмотреть, в чем там дело. Это у меня в голове что-то сдвинулось, сердясь уже на себя, подумала Кира. Он, наверное, крышу осматривает, делом занят, а она к нему со своей дурацкой просьбой.

- Ну, - выдал, наконец, мужик хмуро, - и какой балкон?

-Да вы как раз над ним стоите, - Кира приподнялась повыше. – Навесик, пластиковый…  Вы только подвиньте, а я уж снизу его как-нибудь закреплю.  Я на крышу не лезу, потому что высоты боюсь, - добавила в свое оправдание.

На самом деле, она и залезть-то не могла, попробуй-ка, вскарабкайся, когда в тебе девяносто пять кило! Человек с таким весом неуверенным становится, поскольку подвижность теряет. И равновесие тоже теряет легко. Что на крыше совсем уж недопустимо.

Когда она, кое-как спустившись, вышла на свой балкон, пластик лежал ровно. «Вот и славно, - вздохнула с облегчением. - Смотри-ка,  мимоходом такое важное дело сделано».  Взглянув на часы, поспешно включила телевизор, чтобы не пропустить начало нового фильма. Сейчас она забросит продукты в холодильник и… Но с удовольствием растянуться на диване не получилось - в дверь позвонили.  Кира приникла к глазку. Ага, ясное дело, мужик не за просто так старался. Ну что ж, дело сделал, придется заплатить. Много не дам, тут же решила,  открывая дверь.

- Ну как? – спросил мужчина. – Удалось закрепить?

Она, что, молния?

- Еще не успела.

 - Молоток, гвозди имеются?

Ей не хотелось впускать этого слесаря в квартиру, но сказать, что как-нибудь сама справится, она не решилась. По его лицу видно было, что он просто горел желанием заработать свою бутылку, и Кира со вздохом пропустила его в прихожую. Ладно, пусть уж закончит начатое, прибьет этот пластик. Будем надеяться, много времени это не займет.  Она вытащила из-под вешалки ящик, в котором хранился кое-какой подручный инструмент, достала банку с гвоздями и молоток.

Проходя на балкон через комнату, мужик внезапно приостановился у телевизора.

- Это что сейчас идет?

- «Прыжок в никуда», - неохотно ответила Кира.

- А, детектив…

-Это не детектив. Триллер.

- Триллеры смотрите? – взглянул на нее недоверчиво. – Женщинам такое обычно не нравится.

- Мне нравятся, - рассердилась Кира.

 

- А моя бывшая терпеть их не могла…

Какое Кире дело до его бывшей? Ох, зря она, зря впустила этого мужика. На экране уже шли титры, и вот-вот появится ее любимая актриса, та самая, которая убрала два ребра, чтобы талия казалась тоньше.

- А можно я тоже немного посмотрю? – не отрывая глаз от экрана, вдруг произнес неуверенным голосом слесарь.

Нельзя, очень хотелось ответить Кире. Она только пришла, усталая, замученная,  не до гостей ей. Хотелось  поскорее  переодеться, снять липучее шелковое платье, стянуть давящий бюстгальтер, в котором грудь маялась, как зверь в клетке. Хотелось поскорее  влезть в ситцевый халат и увалиться на диван, задрав кверху ноющие ноги. Но как отказать человеку, который тебе доброе дело сделал – пусть и не бесплатно?  Все еще надеясь, что он сам поймет,  что некстати тут, и отправится на балкон дело делать, она промычала что-то невразумительное. Мужик истолковал это по-своему.

- Так я присяду?

Превозмогая уже вовсю кипевшее в ней возмущение, Кира нехотя кивнула на кресло перед телевизором. Даже какое-то подобие улыбки из себя вымучила. На всякий случай. Мало ли что…  подумалось вдруг, а может, он маньяк какой-нибудь тайный? Который только для  прикрытия слесарем работает. Вон,  какой здоровый. И сейчас у него молоток в руках! Она огляделась, пытаясь глазами отыскать предмет потяжелее, которым, в случае чего, можно было бы по голове тюкнуть. Исключительно в целях самозащиты. Но ничего такого в поле зрения не попалось. Она беспомощно опустилась на диван и уставилась невидящим взглядом в телевизор. Ну, дура – дура и есть.  Случись что, и винить некого, сама напросилась на неприятности! 

- Сильный фильм, - сказал через полтора часа мужик, поднимаясь. – Жизненный. - Огляделся, словно что-то припоминая. – Так зачем я к вам зашел? – Вспомнив, на балкон потопал.

Только прибить навесик у него не получилось. Оказалось, там проволока нужна.

- Сегодня у меня еще два вызова, - сказал слесарь, взглянув на часы. – А завтра я обязательно проволоку принесу и все доделаю. Будет в лучшем виде, никакой ветер не сорвет.

И в самом деле, пришел. Как раз к сериалу. После которого они еще и футбольный матч посмотрели.

Через месяц Кира снова ехала в деревню к Петровне. В этот раз - не одна.

- Не выгонят меня? – время от времени задавал один и тот же вопрос Николай.

- Да они только рады будут! – успокаивала его Кира. – Ты же все им купил, и сериал, и фильм про Жукова.

Осенью они расписались, по-тихому, без лишнего шума.

 

ШАЛОПУТ

 

 

Сев в аэропорту на ялтинский автобус, Нина Алексеевна мысленно похвалила себя за то, что полетела самолётом. Пришлось очень рано встать, зато была она в Симферополе тем же утром, и не прошло и часа после приземления, как уже катила в сторону Южного берега. Автобус шёл по незнакомой ей объездной дороге и она с любопытством разглядывала мелькающие за окном новостройки пригорода, новые центры автосервисов, заправки, неуклюжие супермаркеты и какие-то склады. Но вот урбанистический ландшафт отступил и взгляду открылся глубокий простор предгорий и прямоугольник Чатырдага, голубеющий в утренней дымке под высоким небом с редкими белыми облаками. Какая красота! Панорама через минуту-другую исчезла, но настроение осталось, и когда автобус продолжил свой путь по долине, живописные окрестности продолжали радовать глаз.

Она специально ехала в Ялту за день до конференции. Прежде чем окунуться в суету делового общения, ей хотелось погулять по городу, в котором не была больше двадцати лет. Всё как-то не складывалось. Зато когда на горизонте возникла эта конференция, Нина Алексеевна сразу же её застолбила, никому не отдала, хотя командировок не любила.

Помимо прогулки сегодня её ждала ещё встреча с Софьей, которую она тоже не видела почти четверть века. Не видела и не вспоминала, пока в прошлом году та неожиданно не отыскала её на сайте «Одноклассники». Они немного попереписывались, а когда первое любопытство было удовлетворено, интернет-общение, как часто бывает, угасло. Однако о том, что в начале июня будет в Ялте, Нина Алексеевна всё-таки написала, в ответ получила приглашение на ужин. Хотелось, конечно, посмотреть и на Софу, и на то, как она живёт, но вечером надо было дописать доклад, да и выспаться не мешало. В предыдущую ночь, перед поездкой, спалось плохо. Сошлись на том, что увидятся днём, в кафе на набережной.

К двенадцати часам Нина Алексеевна уже была в гостинице. Вселившись, умылась, переоделась в светлый льняной костюм и спустилась вниз. Не терпелось поскорее оказаться на знакомых – или уже незнакомых? – улицах. Погода была под стать её радостному возбуждению, жаркие лучи полуденного солнца охлаждал лёгкий морской бриз. И ноги сами понесли её к набережной. К морю. К тому самому синему морю, к которому она когда-то вот так же, приехав после школы поступать в Ялтинское педучилище, побежала первым делом. С пятого класса, наверное, она мечтала увидеть море. А ещё лучше, жить около него.

 

С Софьей они познакомилась на вступительных экзаменах. Стоя у дверей зала, где абитуриентов ждал первый экзамен – сочинение, – вдруг услышала, как позади кто-то восхищённо произнёс: такой только по подиуму ходить! Нина невольно оглянулась. По лестнице медленно спускалась высокая, стройная, с водопадом вьющихся тёмных волос красавица. Как позже выяснилось, Софа перепутала аудитории и по ошибке поднялась парой этажей выше. А на сочинении они оказались за одним столом и Нина даже исправила соседке какую-то ошибку.

После того экзамена они стали держаться вместе, а к концу вступительных почти  подружились. С Софьей Нина впервые попала на пляж и впервые искупалась. Точнее, поплескалась у берега, с завистью наблюдая за новой подругой, бесстрашно заплывавшей за буйки. Ещё, для освежения мозгов, они, случалось, гуляли в парке. Пару раз Софа водила Нину пить пиво в какое-то модное заведение, после чего они присоединялись к расслабленно фланирующей вдоль моря толпе отдыхающих. И вот отсюда, с этого места на набережной Нина впервые увидела сиявший огнями во мраке южной ночи, словно выплывший из какого-то зарубежного фильма, многоэтажный теплоход. Совершенно нереальный, как и возможность поплавать на таком. Много лет спустя ей довелось попутешествовать на подобном лайнере – муж купил круиз по Средиземному морю с заходом в Геную, Палермо, Ибицу и Ниццу. Но ожидаемого удовольствия Нина не получила, её укачивало при малейшем волнении, и, голодная, она могла лишь наблюдать, как другие, не подверженные морской болезни путешественники уплетали свои завтраки, обеды и ужины, у неё же каждый кусок норовил выскочить обратно. Но это было потом. А тогда – тогда для неё это было сказочно красивое и далёкое от её скромной жизни зрелище.

На большое жизненное плавание она в юности совсем не рассчитывала. Не мечтала стать ни хирургом, ни артисткой, ни, тем более, каким-то там инженером по холодильным установкам. А уж кем-то или чем-то руководить – такое и в голову не приходило. Она решила стать учительницей младших классов, да и мать считала, это именно то, что ей нужно. Еще втайне надеялась выйти замуж за какого-нибудь ялтинского парня, родить двоих детей и зажить спокойно и ровно, так, как жили её родители. Только не в украинских степях, а в прекрасном городе у моря. Такие вот, нехитрые и вполне исполнимые были мечты. Но человек предполагает, а Бог располагает.

Первый облом – они с Софьей не прошли по конкурсу. Но Софа была местной, и у неё голова не болела о том, что делать в случае провала. К моменту поступления она уже отработала пару лет в какой-то конторе, как сейчас бы сказали, на ресепшн, она даже и не увольнялась оттуда, а на время экзаменов  взяла отпуск. Но что было делать Нине? Вернуться домой? Тоска там зелёная. Если днём в их степном городишке еще наблюдалось какое-то движение, то с заходом солнца он погружался в удручающую, захолустную тишину, изредка нарушаемую треском мотороллера или шумом случайной, запоздалой машины. Да ближе к полуночи громко лаяли собаки, возвещая о том, что народ расходится по домам после вечернего сеанса или субботних танцев в клубе.

Вот если бы остаться в Ялте, найти здесь какую-нибудь работу...

 

– Можно я у вас немного поживу? – набравшись храбрости,  спросила она у Софы.

И добавила, что, конечно же, будет платить.

Мать Софы показалась ей женщиной доброй. Когда Нина пару раз заходила к новой подруге, та всегда пыталась её накормить, расспрашивала о семье. Но Софа покачала головой – мама не согласится. Хотя дело было, конечно, не в маме. Это Софе Нинина просьба не пришлась по вкусу. Одно дело общаться за пределами дома и совсем другое – делить комнату. Свободной у них не имелось, большую занимала мать, маленькую – брат Игорь, а третья была территорией Софы, куда впускать кого-либо она явно не желала. Что и понятно, где гарантия, что Нина устроится на работу и сразу же отыщет новое жильё?  Профессии-то никакой. Впрочем, когда поникшая Нина почти смирилась с тем, что  придется ехать домой, именно Софья нашла выход из положения.

– У Игоря есть приятель, он живёт у подружки, а его квартира пустует, – сказала. – Я попрошу Игоря с ним поговорить. На пару месяцев он тебя пустит, а там что-нибудь найдёшь.

Приятель обнаружился за барной стойкой небольшого ресторана. Красивый и, как ей тогда показалось, надменный парень в белейшей рубашке и галстуке-бабочке.  Кивнув Игорю и Софье, окинул Нину беглым взглядом. Потом принёс каждому по стакану какого-то коктейля и вернулся к обслуживанию клиентов. Народу в баре хватало, курортный сезон ещё не закончился. Нина сидела как на иголках. Не похоже, что такой согласится сдать ей комнату. Зачем ему? Он в деньгах вряд ли нуждается. Не пустит, лучше и не обольщаться. Вот она бы пустила в свою квартиру неизвестного ей человека? Конечно же, нет. То-то и оно.

Через полчаса, когда, устав от переживаний, она немного отвлеклась, рассматривая зал и посетителей, он снова возник рядом и сказал, что сегодня допоздна занят, и комнату ей сможет показать только завтра. Значит, он согласен? Обалдевшая Нина едва верила своим ушам. Едва не завопила: не надо показывать! Она согласна, пусть там даже вместо комнаты будет просто конура! Хотела сказать спасибо, но натолкнувшись на его взгляд, не смогла вымолвить и слова. Почувствовала, что краснеет. Как-то уж слишком пристально он её рассматривал, будто оценивал. На следующий день, когда она, уже без Софы, пришла посмотреть комнату и взять ключи, снова возникло то же чувство неловкости, хотя встретил он её дружелюбно, даже предложил чаю, от которого Нина отказалась, соврав, что торопится. В его присутствии цувствовала себя деревенской недотёпой и, от стеснения, боялась ляпнуть какую-нибудь глупость. Он был слишком красивым, и речь у него была красивой и правильной, без украинизмов и свойственного южанам «гэканья». 

Роман помог устроиться и на первую в её жизни работу. В его бар-ресторан требовалась посудомойка. Зарплата мизерная, сказал, но можно подрабатывать уборщицей в соседнем продуктовом магазине, там всего на час-два уборки. Предложение Нину поначалу шокировало. Еще вчера она считала себя почти студенткой, а сегодня – нате вам, – посуду мыть и полы! Но выбора не было. То есть он был, конечно, – или домой, или в уборщицы. Но теперь, когда было где жить, домой ехать ещё меньше хотелось, и она согласилась. По глупости не понимала тогда, какая это была удача, можно сказать, просто чудо, что её вообще брали на работу. У неё не было ни трудовой книжки, ни опыта, ни прописки. Приняли лишь потому,  что он замолвил за неё словечко и даже временно, на шесть месяцев, прописал. Приди она с улицы, ну кто бы её взял?

Работа была малоприятная, да и люди вокруг не особо доброжелательные. А может быть, такими тогда казались. Никто не делал скидку на то, что она вчерашняя школьница, что ни опыта пока не нажила, ни ума. Короче, не церемонились. Только и слышала: давай, давай, поворачивайся! Или: ну что за растяпа! Не чувствовала она себя полноценным человеком там, где ей впервые выписали трудовую книжку. Которую, кстати сказать, она, навсегда покидая Ялту, так и не забрала.  

 

– Милая ты моя!

Нина Алексеевна поднялась со стула и тут же утонула в мощных объятиях.

– Совсем, совсем не изменилась! – громогласно оповещала её, а заодно и всех посетителей кафе, высокая, толстая женщина в шёлковом платье-мешке.

– Так уж и не изменилась! Все мы меняемся, – пыталась высвободиться Нина Алексеевна, не терпевшая ни панибратского отношения к своей персоне, ни явной лести. – Я бы тебя на улице не узнала.

– Я сама себя не узнаю, когда в зеркало смотрю, – весело расхохоталась Софья, ничуть не обидевшись. – Ну, рассказывай, что это за конференция, которая вытащила тебя в наши края? – спросила, когда они уселись, наконец.

– Ну… это долго объяснять. Это связано с новыми технологиями.

О работе она Софе не писала. Кому интересны подробности производства холодильных камер? Если человек не в теме, то вряд ли что поймет. И о том, что она замдиректора предприятия, тоже не говорила. Сообщила лишь, что работает менеджером на небольшом заводе. Этим словом можно обозначить руководителя любого ранга.

– Ясно, Ялта хороша для деловых встреч, а отдыхать начальству положено где-нибудь в Испании.

– Почему обязательно в Испании?  – вскинула брови Нина Алексеевна.

Она всё никак не могла совместить вид этой крупной бойкой женщины с образом тоненькой девочки, которую упорно подсовывала память. С той она бы наверняка нашла общий язык, эта же ей сразу не понравилась. К чему так громко кричать? Может быть, плохо слышит?

– Менеджерам по статусу положено ездить далеко и дорого! – последовал ответ. – Это у нас тут жизнь простая, весь отпуск проводишь на даче.

– Хотела бы я иметь собственную дачу. – Это была сущая правда.

– У тебя нет дачи? – не поверила Софья.

– Пока не заработала, – попыталась отшутиться Нина Алексеевна. 

– А и не надо, ну её. Пустые хлопоты! Копаешься в земле, ни весны, ни лета не видишь, осенью закатки, а потом весной половину добра выбрасываешь, никто есть не хочет. – Софья поискала глазами официанта. – Ты какое вино любишь?

– Да никакое, у меня от всякого давление поднимается. И потом, завтра утром доклад, голова должна быть свежей.

– Она и будет! – Софья не желала слышать никаких доводов. – От нашего крымского не никакого давления, оно для здоровья полезное! Тем более, есть повод, не каждый день встречаемся!

Нина Алексеевна решила дальше не спорить, но и не пить. Так она не раз поступала в компании, пригубит и отставит.

– А что едим? – Софья погрузилась в изучение меню.

– Вообще-то предполагалось, что встреча пройдет за чашкой кофе, – шутливо напомнила Нина Алексеевна.

Но Софья решительно вознамерилась отобедать. Ладно, спорить с ней себе дороже.  И лучше уж заполнить час их общения, жуя какую-нибудь курицу. Тем более, что и в самом деле, время обеда. Сделав заказ, Софа принялась рассказывать о своей жизни. Громко, сумбурно, с подробностями. Нина Алексеевна подавила вздох, снова пожалев, что необдуманно написала о своём приезде. Столько лет прошло с момента их давнего знакомства. Перед нею сидел совершенно чужой человек со своею чужой жизнью. Ну вот зачем ей знать, что муж Софьи, выйдя на пенсию, купил катер? Или вникать в семейную драму её дочери? Видимо, поняв, что гостья заскучала, Софья, пригубив вино, переменила тему.

– А помнишь Романа?

– Еще бы!

В самом деле, как она могла его забыть?

 

В ту осень ей постоянно хотелось спать. Очень уставала с непривычки, целый день на ногах, в шумном помещении. И после работы отдохнуть не всегда получалось. Довольно часто, вечерами и по выходным, приходил Роман. Поначалу думала, что он проверяет, всё ли в порядке в его квартире, куда пустил пожить совершенно незнакомого человека, но потом, к своему облегчению, поняла, что она мало его интересует. Являлся он чаще всего не один, а с какими-то парнями и женщинами, они что-то обсуждали, но о чём говорили за закрытыми дверьми, она разобрать не могла. Являясь, он всегда включал в своей комнате стереосистему, а музыку Роман любил громкую.

А как-то, в тот редкий момент, когда не звучала музыка, она подслушала его разговор по телефону, он явно ссорился с кем-то, похоже, что со своей девчонкой. Ясно, подумала она, между ними там не всё гладко, вот он и укрывается время от времени в своей квартире. Впрочем, ночевать никогда не оставался.

Но вот, ближе к Новому году, он вдруг решил устроить вечеринку и попросил Нину помочь ему накрыть стол. Она согласилась, хотя и удивилась, почему не позвал для этого свою подружку. У неё давно было тайное желание посмотреть, что за девушка у такого красивого парня. И интересно, почему он никогда не приводит её в свою квартиру? Не было её и в тот раз. Он что-то там готовил на кухне, Нина носила в комнату тарелки, раскладывала салфетки, ножи и вилки на раздвинутом по такому случаю столе,  украдкой рассматривая полки с дорогими собраниями сочинений, фотографии, стоящие впереди книг. Угол у окна занимала стереосистема, каких она никогда не видела, угол у двери – шкаф для одежды, на нём до потолка громоздились какие-то коробки. Над диваном висела рельефная картина, – итальянский дворец с фонтанами и виноградник на склоне горы. Пришли три пары, а Роман был один, сам по себе. Как и она. Когда расселись, он оказался рядом с нею. Как всегда, звучала музыка, а после ужина они танцевали. Верхний свет выключили, горели только маленьеие лампочки в картине, освещая окна старинного палаццо. И уже далеко за полночь, когда гости ушли, они вместе убирали комнату. Тогда-то на кухне, у мойки, – она мыла посуду, – он её впервые поцеловал. И впервые остался ночевать дома.

С того вечера не стало ей покоя. Может ли она ему понравиться? Можно ли её считать симпатичной? В школе на неё никто особого внимания не обращал. Конечно, были какие-то свидания и походы в кино с Васькой из параллельного, но всё это было несерьёзно. А тут рядом вдруг оказался такой умный и взрослый парень, на целых десять лет старше, и всё с ним – по-настоящему.

Она почти не открывала теперь книг, но это почему-то не волновало. Волновало придёт ли он вечером или сегодня не ждать? Глядя в тёмное окно, места себе не находила, подолгу не могла уснуть. Впервые в жизни узнала, какое это страшное чувство – ревность. Утешало лишь то, что практически целый день он был у неё на глазах, стоило только выйти в бар. Убирая столы, она могла в любой момент переброситься с ним словом. Могла, но делала вид, что они едва знакомы. И ни единым намеком не давала понять, насколько сильно он ей нравится. Ясно ведь, что та ночь была случайностью, в прямом смысле этого слова, ну, выпили, вот и случилось. По-настоящему у него было там – с другой, у которой он где-то там жил, вне поля её зрения и куда возвращался каждый вечер. А если она, Нина, начнет приставать к нему со своими чувствами, он вполне может не только послать её подальше, но и выпереть из квартиры. И куда она пойдёт посреди зимы? Нет, влюбленность свою следовало свернуть в комочек и запрятать куда подальше. Это было трудно. Очень тяжело, очень. И поделиться этой тяжестью было не с кем. О том, что произошло, нельзя было рассказывать никому, даже Софе. И Софье в первую очередь было нельзя, потому что у неё длинный язык. Она обязательно проболтается дома, а там дойдёт и до Романа, ведь её брат с Романом дружит. И, конечно же, Игорь не может не знать и девушку Романа, значит, и она будет в курсе. И все они будут обсуждать и осуждать её, Нину... может быть, даже смеяться над нею, наивной дурочкой из глубинки, возомнившей, что такой парень, как Роман, может ею заинтересоваться.

 

– Жаль его, – сказала Софья, принимаясь за принесённый официантом бифштекс. – Всю жизнь с подносами пробегал, у барной стойки простоял, а мог бы дипломатом быть.

– С чего это вдруг? – удивилась Нина.  

– Так он же институт иностранных языков закончил. Ты, что, не знала?

Изумленная Нина Алексеевна покачала головой.

– Он не говорил. Почему же тогда в баре работал?

Софья ответила не сразу. Лишь прожевав кусок и сделав очередной глоток из бокала, объяснила:

– Перекрыли ему кислород. На последнем, что ли, курсе взяли в московской «Берёзке» с крупной суммой в валюте. Он её у иностранных студентов и туристов скупал. Потом покупал вещи в «Берёзке» и перепродавал. Фарцевал, короче, а тогда за такие дела статья была. Его, конечно, не посадили, но бумагу в институт отправили и накрылась его карьера. Он лучше всех на курсе учился, а красного диплома не получил и распределили в какую-то дыру, а он-то рассчитывал на министерство иностранных дел. Из-за самоуверенности своей пострадал и из-за глупости, думал, что самый умный, всех вокруг пальца обведёт... Ох, а какой он был жадный на тряпки!

– Да, любил красивые вещи, – согласилась Нина Алексеевна.

 

Когда Роман окончательно переселился в свою квартиру, она долго не могла поверить, что это ради неё. Тем не менее, она стала считаться его девушкой в тех компаниях, где они бывали. А по гостям они ходили довольно часто.

После домашней жизни, где на первом месте были школа и библиотека, Нина очутилась вдруг среди людей, для которых книги просто не существовали. Работавшие в ресторане приятельницы Романа, официантки Витка и Римма, как и многие другие, из тех, с кем они общались, говорили лишь о том, кто и сколько «выколотил» за день, кто чего купил, кто как выглядит. Шмотки и деньги. Деньги и шмотки – всё только вокруг этого и крутилось. Вещами обменивались, ими торговали. Со знанием дела обсуждались какие-то фирмы, какие-то напитки и марки сигарет, о которых она никогда не слышала. Девчонки пили наравне с парнями, и курили не меньше. Как-то Нина тоже взяла в руки сигарету, но Роман тут же её отобрал, чем сильно обидел. Обращаться с нею, как с малолеткой на виду у всех!

 

– Ты, вот что, – глянула в её сторону рыжая повариха, когда Нина убирала грязную посуду с рабочего стола. – Ты на Ромку-то не вешайся, а то потом сильно жалеть будешь.

– Я не вешаюсь, – пробормотала Нина, которую в жар бросило от мысли, что о ней уже вовсю сплетничают.

– Он жену с малым дитём оставил, девок меняет каждый сезон, – неодобрительно покачала головой повариха. –  С тобой тоже в любовь поиграет, да и бросит.

Слова Катерины были как нож в сердце. Нина и не знала, что Роман был женат и что у него есть ребёнок, он никогда ничего не рассказывал о своей прошлой жизни, а она не спрашивала. Ну, а рассказал бы, что бы это изменило? О будущем она старалась не думать. И о поступлении в училище тоже. Мать звонила каждую неделю, напоминала: май уже, скоро снова вступительные, занимаешься? Занимаюсь, врала она. Хотя книги и тетради давно пылью покрылись.

 

В их в компании в ходу были всякие дурацкие розыгрыши, вспоминая о которых, они потом весело смеялись. И когда она услышала от него: а давай поженимся, что ли, первая мысль была – он точно её разыгрывает. Интересно ему, как она отреагирует. А давай, ответила, стараясь, чтобы это прозвучало как можно шутливее. Вот прямо завтра! Но взглянув на него, по напряжённому выражению его лица вдруг поняла, что он говорит серьёзно. И её просто затрясло от такого поворота событий. Она не до конца верила, что такое возможно, и потому даже Софье при встрече ничего не сказала. Да и Роман тоже не спешил никого оповещать о своём решении. Сначала заявление в загс подадим, сказал.

 

Взяв неделю за свой счет, Нина отправилась домой сообщить новость родителям. Ехала и всю дорогу нервничала – как объяснить им, почему Роман не явился  вместе с ней? Вроде бы жениху полагается с родителями невесты познакомиться. Ладно, она сказажет, что он много работает. А вот то, что свадьбы у них не будет и ей втайне не нравилось. Роман сказал, это пустая трата денег. Наверное так и есть, меньше хлопот, большая экономия. «Как это – возмутился отец, – как это не будет свадьбы? Он, что, думает, у нас денег не найдется? Дочь у меня единственная. Все будет, как положено!» Она пыталась как-то растолковать, что тут дело не в деньгах, но кто и когда её слушал? «Там, в вашей Ялте, делайте что хотите, – отрезал отец, – а здесь мы всё сделаем, как у нас принято. По-человечески. Иначе люди не поймут». Мама поначалу вообще приняла новость в штыки. «Какое-такое замуж? Тебе учиться надо!» К этому аргументу Нина была готова. «А кто говорит, что я не буду учиться? Я летом опять буду подавать документы в педучилище». Мать зашла с другой стороны. Замуж в восемнадцать лет? Не погуляв даже, одевать семейный хомут? «Да не хочу я гулять, – рассердилась Нина. – Что значит, гулять? С кем? Мне Роман нравится».

Пробыла у родителей неделю. Из дому не так-то просто вырваться, особенно если полгода до этого не был. Опять же, примерки. Мать, смирившись, потащила её к портнихе шить платье. «Ну не будет же свадьбы, – отбивалась Нина, – зачем деньги попусту тратить?» «Хорошо, – кивала мать, соглашаясь, – настоящей свадьбы не будет, но вечер для своих, в любом случае устроим. Сошьём скромное, чтобы и потом можно было куда-то одеть».

 

Через неделю Нина, гружёная домашними припасами, сошла с поезда в Симферополе и пересела на троллейбус. В городе было тепло и солнечно, но по мере приближения к горам над дорогою начал клочьями провисать туман, а на перевале троллейбус попал в плотное белое облако. Небо над Ялтой было затянуто тучами, и едва Нина вошла в подъезд, как послышались раскаты грома. Усталая, с тяжёлыми сумками, она поднималась на свой этаж, радуясь, что успела добраться до того, как начался дождь. Нажала кнопку звонка и прислушалась. За дверью было тихо. На работе, наверное, подумала, хотя, насколько ей было известно, у Романа по графику был выходной день. Порылась в сумке, отыскала ключи. Но открыть дверь не удавалось, ключ никак не хотел входить в замочную скважину. Вообще. В полном недоумении она вертела его в руках, снова попыталась открыть дверь, снова не получилось. Что-то было не так. Наклонившись, вдруг увидела, что замок совсем другой, новый замок. На площадке было сумрачно, потому не сразу это заметила. Что-то произошло со старым за время её отсутствия, раз Роман его поменял. Всего-то на неделю уехала и вот, пожалуйста… Она звонила ему пару раз от родителей, предупредить о своём приезде, но его, как назло, дома не было. Ладно, решила тогда, ничего страшного, сама доберётся. А надо было ещё звонить, надо было дозваниваться, тогда бы не попала в такой переплёт. Она решила оставить сумки у соседей и отправиться в ресторан. Не столько за ключом, сколько для того, чтобы поскорее увидеть Романа. Соскучилась.

 

Соседка непонимающе смотрела на Нину, а Нина на соседку.

– Как уехал? Куда? – повторяла ошеломлённо.

– Да разве ж он скажет? – фыркнула соседка. – Он тут уже года три живёт, ни разу к нам не зашёл, ни познакомиться толком, как полагается, по-соседски, ни поговорить. Вот и сейчас комнату сдал, а никому ни слова!

– Сдал комнату?

– Ну да, сдал и уехал.

– Это ошибка, – всё было как в дурном сне. – Потому что я… там ведь я живу.

– Не может быть! – изумилась в свою очередь соседка. – Я-то думала, ты с квартиры ушла, вот он и сдал. Вот стервец! – покачала головой. – Прежняя квартирантка ещё не съехала, а он по новой комнату сдаёт! Нет, ты только подумай... А жильцы новые хорошие, солидные. Врач с женой, они в санаторий устраиваются на работу. Сразу пришли познакомиться, мало ли, говорят, чего. И правильно, соседей нужно знать.

– Но как же… там же… мои вещи, – лепетала Нина.

– А, да, какие-то вещи у них в прихожей стоят, – закивала соседка. – Просили передать, мол, если кто спрашивать будет, сказать, что забрать их можно вечером. Нет, подумать только, тебя, по сути дела, из квартиры выкинул! – посмотрела с жалостью. – Ты денег ему, часом, не задолжала?

– Нет, – прошептала Нина, чувствуя, как начинают дрожать губы.

– Да ты зайди, – спохватилась соседка. – Посиди, подожди их здесь. Не бойся, люди они приличные, ничего из вещей не пропадёт, ну, если, конечно, он сам на что-нибудь не позарился. Вот ведь, гад какой, а?

– Нет, – пробормотала Нина. – Я пойду.

– Куда ты пойдешь? Дождь. А чемоданы? Сиди, жди уж здесь.

– Мне на работу надо. За чемоданами я позже зайду. И за сумками. Можно же их у вас оставить?

Ничего не соображая, стала спускаться вниз по лестнице. На работу она, конечно, не пойдёт – страшно. Вдруг он действительно уволился, и всё это правда? Но это просто не может быть правдой! Здесь какое-то недоразумение. Надо у кого-то спросить, выяснить, что происходит. Но если не ехать на работу, то у кого? И тут она вспомнила о поварихе, к которой они недавно ходили на день рождения. Вот-вот, нужно съездить к ней. Всё обязательно разъяснится. А вдруг – сердце её бешенно заколотилось от одной этой мысли, – вдруг он просто нашёл себе другую? Или помирился со своей старой девушкой, с этой Таней, которую она так ни разу и не видела? Перебрался к ней снова, а Нинину комнату сдал, чтобы все отношения с ней, с Ниной, разом прекратить? Ведь сдавал он её и раньше. И ей сдал в сентябре. Почти ничего не соображая, Нина вышла из подъезда. Катерина. Повариха. Она всегда в курсе всех новостей. Главное, не заплутать. Адреса Катерины она не знала, надеялась лишь на память. Угловой дом, зелёные ворота на улице Зелёной. Только бы Катерина дома оказалась.

Долго стояла под козырьком остановки, глядя на косые струи дождя, прежде чем села, наконец, в нужный троллейбус. Память не подвела. И, на счастье, повариха в этот день не работала, впустила её, насквозь промокшую, в дом.

– Да хрен с ним! – почти крикнула, когда Нинины слёзы и хлюпанье носом, в конце концов, вывели её из себя. – Да скатертью дорога такому счастью! Радоваться должна, что легко отделалась, не осталась с пузом. Говорила тебе, не связывайся.

Достав из холодильника маленькую бутылку и тарелку с колбасой, поставила на стол.

– Ты думаешь, одна у него была? Да он же как кот мартовский. Он же ненадежный, ты, что, этого не понимала? – продолжала втолковывать повариха, наполняя маленький стаканчик водкой. – Уволился он. Это точно. А вот уехал или нет, не знаю. Пей! Промокла вся, ещё простудишься.

Нина послушно влила в себя содержимое стаканчика и закашлялась.

Катерина быстро подвинула к ней тарелку с кружочками колбасы.

– Закусывай. И не реви. Нечего по такому убиваться, он того не стоит. Такие в мужья не годятся. Да они и не женятся никогда, такие. Им бы только погулять. Кобель, одно слово.

Нине хотелось зажать уши и бежать. Зачем только она пришла сюда? Всё, что говорила повариха, было неправдой. Черноротая, злющая баба! Потому и живет одна – кому такая нужна?  Всех грязью поливает, у неё каждый мужик, если не кобель, то идиот.

Но Роман не такой. Он хороший, добрый. На Восьмое марта подарил ей дорогую мохеровую кофточку и денег за квартиру два месяца не брал. Невозможно даже представить, как она теперь будет без него…

Катерина снова наполнила стаканчик.

– Что делать-то думаешь?

– Не знаю.

Она и в самом деле, не знала, что ей теперь делать. Снова ехать домой? Стыдно. Там все знакомые и родичи уже в курсе, что она замуж собирается. Ждут приглашения на свадьбу. Засмеют, если она не сегодня-завтра назад явится. Невеста без места. Остаться здесь и продолжать ходить на работу? Это ещё труднее, чем поехать домой.

– Ладно, – напомнила о себе повариха. – Поживёшь пока у меня.

Нина подняла на неё изумленные глаза. Вот тебе и злая баба!

– Чего смотришь? – удивилась Катерина. – Чего-то не того я сказала?

– Спасибо, тётя Катя. Я переночую, если можно, а завтра домой.

– Ну, смотри. Подумай. Дом хоть и небольшой, места хватит. И работу из-за такого паршивца я бы бросать не стала. Глядишь, место официантки освободится...

 

Крутили у них в ресторане одну песню, которая Нине очень нравилась. Ритмичная такая музыка. Одну фразу она даже запомнила и напевала время от времени: айл би вейтин ю ин занзибар… «О чём это?» – спросила как-то у Романа. «Да ни о чём. Я буду ждать тебя в Занзибаре». «И где этот Занзибар?» Он пожал плечами. «Вроде бы в Африке». Она бы и в Занзибар африканский отправилась вслед за ним. Но не позвал. Исчез.

 

Но ведь кто-то же должен знать, где его можно отыскать! А что если позвонить Римме? Или Витке? Звонить официанткам очень не хотелось, обе они Нину не жаловали, но телефонных номеров других знакомых Романа у неё не было. Да, Витка и Римма точно должны быть в курсе. Снова оказавшись на улице, Нина достала записную книжку и ринулась к телефону-автомату.

– Как это – исчез? Да я только вчера его видела, – сказала Римма, выслушав бестолковый рассказ о новом замке. – Перезвонить можешь? Я сейчас адрес его матери поищу.

Заполучив адрес, Нина минут через сорок уже стояла перед обшарпаной дверью квартиры в старом доме на Пушкинской. Звонка не было. С бьющимся сердцем она подняла руку и постучала. С той стороны послышалась какая-то возня, но открывать ей не спешили. Подождав с полминуты, она снова нерешительно постучала.

– Да иду я, иду. Кто там?

Не очень-то приятно переговариваться через дверь, но Нина решила идти до конца.

– Я ищу Романа.

Дверь, наконец, открылась. Полная пожилая женщина, щурясь, вглядывалась в её лицо.

– Извините, что побеспокоила. Я… – бормотала Нина, чувствуя себя побирушкой у чужих ворот. – Я квартиру снимала у Романа, была к родителям, вернулась, а там чужие люди, – попыталась всё-таки объяснить. – Говорят, он уехал...

– Понятно, – усмехнулась женщина. – Уехал, значит. И адреса не оставил. Ну, так и мне он его не оставил. Опять черти его где-то носят! – почти выкрикнула вдруг. – Сколько сил отдала, чтобы его выучить! И всё зря! Зря!

Испуганная Нина сделала шаг назад. Шмыгнув носом, женщина помолчала, потом, тяжело вздохнув, снова подняла  на Нину слезящиеся глаза.

– Ты его не ищи. С ним такое не первый раз. То во Владивосток он подастся, то в Мурманск, то ещё куда. Ненадёжный он, – произнесла уже почти спокойно, – непутёвый. С виду только приличный, а так – шалопут, без царя в голове. В отца, отец у него такой же был, всё лёгких денег да красивой жизни искал. Сколько с ним жила, ни дня радости не видала. Этот такой же. Шалопут, – повторила, закрывая дверь.

 

– Шалопут, – сказала Нина Алексеевна.

Наверное, от того, что было ей в то время всего лишь восемнадцать лет, эта история её сильно травмировала. Так сильно, что едва ли не все годы учебы она избегала парней. Попросту боялась их. Замуж вышла уже после окончания института, за своего бывшего преподавателя. Само собой, не по какой-то там любви. Муж старше на пятнадцать лет, серьёзный человек, доцент. Спокойный, надёжный. Никогда Нина Алексеевна о выборе своём не пожалела.

– Может и шалопут, – кивнула Софа, соглашаясь. – Только тебя он любил.  

От неожиданности Нина Алексеевна даже поперхнулась.

– Да уж, – пробормотала, откашлявшись. – Как там в поговорке? Любил волк кобылу, оставил хвост да гриву.

– Да нет, правда!

Два мужика за соседним столиком одновременно повернули головы в их сторону и Софа, оглянувшись на них, убавила громкость.

– У него ж всегда девушки с понтами были, если не сказать больше, – продолжила тише. – И вдруг ты, вся из себя скромная, белая и пушистая. Он и прибалдел, сам говорил Игорю, мол, не думал, что такие ещё встречаются. А когда его чуть не повязали, как же он боялся, чтобы тебя это вдруг не зацепило!

– Что не зацепило? – не поняла Нина Алексеевна, отодвигая тарелку с недоеденной курицей.

– Ты же у него комнату снимала, значит, могла быть в курсе всех его делишек.

– Каких делишек?

– Только не говори мне, что ты не знала, чем он промышлял! – с упрёком произнесла Софья, вытирая рот салфеткой. – Попадись он снова на скупке валюты, как пить дать, упекли бы за решётку. К нему должны были с обыском прийти и загребли бы, если бы один клиент из органов, которого он постоянно долларами снабжал, не предупредил. Он в два счёта квартиру сдал, уволился, и на Север улетел. А перед отлётом, – тут Софа слегка подалась вперёд и перешла почти на шёпот, – перед отлётом к нам ночью заявился! Я уже спала, так они с Игорем меня разбудили, и Ромка меня лично попросил предупредить тебя, чтобы ты ничего никому, а лучше, чтобы тоже уехала и вообще нигде не высовывалась. Но я тебя тогда разыскать не смогла. Специально в ресторан ходила, только там о тебе никто ничего не знал.

– Я уехала.

– Ну, я так и подумала. Хотела тебе домой написать, да адреса не было.

 

Переночевав у Катерины, Нина поднялась с рассветом и отправилась на переговорный сказать матери, что они с Романом рассорились и что она не может оставаться в Ялте. Подготовить хотела к своему возвращению. Думала, будет неприятный разговор и упреки последуют, но мать новость восприняла на удивление спокойно, не ругала её, а в конце разговора неожиданно предложила ехать не домой, а к тёте Клаве в Киев. «Я ей позвоню», сказала. Тётя Клава была старшей сестрой матери. Детей у неё не было, может быть поэтому она очень Нину любила. Поехать к ней – лучшего выхода и придумать было нельзя.

Тётя Клава и посоветовала поступать в институт пищевой промышленности, он рядом был, через две улицы. Удобно, никаким транспортом пользоваться не придётся. Нина нашла институт, записалась на подготовительные курсы и не пол-лета не вылезала из библиотеки. Документы подала  на механический факультет, на который в тот год почти не было конкурса. Осенью стала студенткой и начала изучать холодильные машины и  установки.

– Он и потом, в город вернулся, о тебе расспрашивал, интересовался твоей жизнью. Только что я могла рассказать? – Софья пожала плечами. – Могла хотя бы мне адрес оставить, – добавила с упрёком.

– Так получилось, – Нине Алексеевне не хотелось вдаваться в подробности. – А где Роман сейчас? – поинтересовалась, чтобы перевести разговор.

– Да где ему быть? – Софа пожала плечами. – Тут и живёт.  всё в той же квартире. Давно его, правда, не видела, но по слухам, совсем с рельсов сошел. Спился.

Расплатившись, они вышли на набережную.

– Неужели ты и вправду ни разу не приезжала сюда все эти годы? – спросила Софья, глядя на море. – Тебе же так Ялта нравилась.

– Не получалось как-то. А ты в Киеве часто бываешь?

– Да нет. Что мне там делать? – искренне удивилась Софья. – Я вообще не люблю ездить, да и дома дел всегда по горло.

– Ну вот и у меня примерно также, – улыбнулась Нина Алексеевна. – Но если вдруг там окажешься... – она вытащила из сумочки визитку.

– А может быть ты к нам вечерком всё-таки заглянешь? Или завтра? Ну, как освободишься? – она взглянула на визитку. – Созвонимся?

Нина Алексеевна покачала головой – вряд ли получится. Очень плотное расписание. Да и не было у нее желания идти в гости. Так что они, – во всяком случае, в этот приезд, – уже не увидятся.

 – Ладно, пока!

Софа исчезла, а Нина Алексеевна медленным шагом вышла к Киевской и отправилась вверх по улице. Смотрела по сторонам, пытаясь припомнить, как все вокруг выглядело тогда, когда она ходила по этой дороге восемнадцатилетней девочкой. Не очень-то получалось. Или город за эти годы очень переменился или память у неё ухудшилась.  Неудивительно, что, когда она попала, наконец, в нужный район, она и знакомый дом не сразу узнала, он буквально утонул в купе разросшихся деревьев. В столице такие «хрущевки» давно уже разбирают, – отслужили своё, – а здесь в них по-прежнему живут. Возможно, и она жила бы до сих пор, выйди тогда замуж за Романа.

Нина Алексеевна постояла некоторое время посреди двора, роясь в сумочке, делая вид, будто что-то ищет, и взглядывая одновременно на окна третьего этажа. Ей показалось, что кто-то стоит там, в квартире, у окна той самой комнаты, в которой она когда-то так недолго жила, так недолго любила. Наверное, единственный раз в жизни. Медленно прошла мимо подъезда, закрытого новой  железной дверью с кодовым замком. Увидев скамейку, присела и тут только ощутила сильную усталость. Ноги гудели. Рано поднялась, весь день в движении, и вот ведь, вместо того, чтобы отдохнуть, потащилась зачем-то искать этот двор. Спрашивается, зачем? На скамейке у чужого подъезда посидеть? Прикрыла глаза, прислушалась к себе. Нет, ничего не шевельнулось, ничего не откликнулось. Что было, то прошло. Попросту исчезло. В памяти, конечно, остались какие-то следы той первой, неуклюжей любви, но и только.

Она встала, еще раз оглядела окна дома и, развернувшись, отправилась в гостиницу. Надо ещё раз просмотреть доклад.

 

Оставляй прошлое прошлому, сказал какой-то китайский мудрец.

---

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/