РОМАНТИКИ

 

ЧАСТЬ 1

 

Романтики! Наивные идеалисты! Тошнотворная смесь навоза и человеческой падали - вот предмет ваших упоительных изысканий.
С. Довлатов

 

глава 1

 

Около шести утра, можно ещё поспать целый час, растянуться на постели и побалдеть, прежде чем прозвенит будильник своим звонким и прерывистым пищанием, означающим непрерывный круговорот событий: остывший кофе, затупившаяся бритва, бутерброд с черствым хлебом, мятая рубашка, и конечном счете опоздание на работу. Вообще работа – это современная форма рабства, и что самое в этом жестокое - добровольность.

Йохан воспринимал всё в этом мире как должное: ничего нет от Бога, ничего от мира — человек сам творец своего счастья; он не любил об этом думать, потому что все его рассуждения заканчивались мыслью о смерти.. Вся жизнь была чередой неприятностей, затягивающих, повторяющихся, похожих на ночной кошмар, в котором ты просыпаешься во сне и всё повторяется снова, до бесконечности, пока не проснёшься в реальности бесконечного сна.

Он работал в архитектурной компании, занимающейся реконструкцией и восстановлением старых зданий, исторических памятников. Весь диссонанс этой работы был в том, что ему приходилось встречаться с замызганными лачугами сразу же после работы с замками эпохи Возрождения, это было интересно, он любил свою работу, он любил ветхость и вечность, красный потрескавшийся кирпич, летящий по ветру песком, держащий в себе память не одного десятка поколений. Он не имел нужного образования, но его близкий приятель дал хорошую рабочую рецензию, и ему повезло, ему удалось совмещать любимое дело с прибылью, которая тебя кормит. Он любил читать старые книги, и не брезговал пробовать и экспериментировать над вещами, давно отправленными другими в историю. Он не думал над тем, что такое не везёт. Тем более не сейчас.

Диспетчер сказал, что у него новый заказ, встреча назначена на десять. Надо показаться перед начальством, успеть сделать нужные документы для осмотра дома, и отправиться в Громовый. Отчеты ничто, надо быстрей добраться до машины, частью которой он себя чувствовал.

Его машина досталась ему от деда, Форд 70-х, но исправная, почти антиквариат, она подходила к должности. Он выехал за город, на фоне голубого и неестественно яркого неба виднелись редкие деревья по краям полей, всё казалось нарисованным в стиле старых плёночных фильмов, даже машина того времени. Только тихий радиоприёмник давал знать об эпохе и позволял не сойти с ума. Дом, к которому он направлялся, находился в небольшом поселке возле города, где все были соседями, а малейшая тихая фраза превращалась вслух. Довольно милый, с невысокими заборчиками, маленькими звонкими собачками, погруженный в некую не всем заметную пелену задумчивости.

Весна была в своем радушном зените, сухая земля, потрескавшаяся от ветра, ожившие насекомые, загорающие кошки, теплое солнце, детские крики. Из приоткрытого окна обдувало свежим ветерком, вкус сигарет казался мягче, жизнь приятней, смерть не такой близкой.

Пока он ехал, то думал о своей жизни, и чего в ней не хватает. Он так и не окончил институт, не женился, не хватило решимости завести домашнее животное, он всегда боялся распространить на кого-то, совсем невинного, свое мрачное и дребезжащее отношение к жизни, он был неоконченным творением, недописанным романом, пунктиром, занимающим пустое место этого мира. Все, что он любил помещалось только в нем, и в еще нескольких монументально старых вещах, как эта машина или дом, который он едет смотреть.

Движение на дороге замедлялось, образовалась небольшая пробка. Вдали виднелась суета, траур и боль. Чьи-то похороны, кто-то очень близкого и дорогого. «Все мы уходим в темноту, беззвучную, неощутимую, не созерцаемую... Мертвые нужны для живых, но мертвым не нужен никто. Мне не важно, что ко мне никто не придет, какой будет надгробный камень, ведь тогда я не смогу даже об этом подумать... но зато я не вызову горечи в сердцах, томления на душе, я никому не причиню боли... за это мне должно воздаться...» - думал он.

Времени было достаточно, и он решил зайти и почтить память того, кто столько стоил при жизни. Он должен был это сделать, ему было необходимо почувствовать себя чуть счастливее кого-то, чуть сдержаннее, почувствовать себя живым, и более ясно ощутить тепло солнца, ярче цвета живой природы, мелодичней звуки окружающей суеты.

Неожиданная, непонятная смерть ложиться грузом на плечи его родных и близких. Именно для них становится крахом, концом, пустотой. Горькими слезами, замиранием сердца, потерей ориентира собственных чувств. Отпевания еще не было, тело находилось в доме, основная масса скорбящих ждала у входа, священника не было.

Йохан зашел в дом. В просторной комнате, уставленной белыми цветами, согнувшись в подчиненной позе, сидела немолодая женщина в черной шали, накинутой капюшоном на голову. Без эмоций, без понимания происходящего, скорбящая мать не обратила никакого внимания на вошедшего, не заметила или уже не могла ничего замечать. В доме больше никого не было, запах церковных свечей создавал атмосферу священности происходящего. В соседней комнате находился гроб, обставленный цветами, и молодая девушка в белом пышном платье. Бледная, уставшая, казалось, спит, руки сцеплены на груди, несколько темных прядей волос выбиваются из кружевного ободка, побледневшие губы не плотно сжаты, под платьем видны полосы бинтов, скрывающих следы вскрытия. Слабый сладковатый запах уже не живой плоти, затвердевшая кожа, когда-то мягкая и нежная, она все еще была прекрасна. Ему было приятно поцеловать её, ему казалось, что он любил её вечно, его возлюбленная, милая, прекрасная, но мертвая.

Он ехал по малозаселенной улице, продолжала играть тихая приятная музыка, он не думал о совершенном поступке, не хотел знать его значения. Единственный в жизни поцелуй, который не важен для другого, который не ощутил его, не почувствовал, не вспомнит, как мы не вспомним то, что произошло с нами в прошлой жизни. Внутренний мир расширился, принял четкие контуры и свободное пространство греховности, наслаждения и тайн собственной души.

Дом некоего Либерта находился на окраине, казалось, всего человечества. Маленький, но при этом очень похожий на средневековое графство, с большим количеством земли, заброшенными конюшнями и бездомными собаками. Хозяин ждал его не крыльце. Это был высокий худощавый человек с тихим монотонным голосом:

- Я Вас ждал.

- Пришлось не спешить, траурная процессия, молодая девушка, было бы бесчеловечно сигналить им и обгонять.

- Я понимаю, мисс Лиа, она была красива, пока её не съели черви, эти подлые плотоядные твари, превозносящие свои удовольствия выше чужой жизни.

- Что с ней случилось?

- Её убили, захотели обладать её душой, гиены, порождённые человеческой низостью. У вас есть план дома?

- Да.

- Тогда, думаю, экскурсия не нужна, все двери открыты. Я буду ждать Вас возле конюшен, там есть проблема, их придется сносить.

Дом был просторным, несколько хорошо спланированных комнат, каминный зал, винный погреб. Он мог понравиться любому любителю возвышенной гротесковой красоты. Хотите почувствовать себя лордом - тогда это то, о чем Вы мечтаете.

Либерт тревожно смотрел в сторону конюшен, наверно он всегда хотел иметь лошадей.

-Я думаю, что это можно оставить на рассмотрение будущим хозяевам.

- Я постараюсь, чтобы их сохранили, - «мне положительно плевать, что здесь будет, это не моё и скоро будет не твоё…» - подумал Йохан, но в ответ просто пожал ему руку, - я вам позвоню.

Прошел этот день, кусочек жизни, похожий на все остальные, но осел в душе украшенным смертельно готическим пейзажем.

 

Началось сонное дождливое утро, непроглядное небо придавало всему серый фон, на улице все спало после сильного дождя, но спать было нельзя, и из-за этого мир казался несправедливым вдвойне, до головной боли и тошноты. Йохан с трудом выпил чашку кофе и, постепенно приходя в себя, оделся. Чересчур свежий воздух, моросящий дождь, он шел, неспеша, утренняя насильственная прогулка, ещё нужно было купить сигарет. В нескольких метрах от дома его ожидала ещё одна потрясенная трагедия: кто-то сбил кота. Он был ещё жив, его тело свила, казалось, одна большая судорога, как электрический ток, и лишь лапки дёргались в конвульсиях, глаза были широко открыты, они видели смерть, они ждали, когда же она настанет, они просили её, и лишь дыхание, тяжелое и скрипящее, напоминало о жизни... Тело умирает, разум смирился, вариантов нет, а дыхание всё никак не прекращается. Только оно было тем самым маленьким мостиком между жизнью и смертью — тяжелое предсмертное дыхание... Йохан не посмел к нему прикоснуться, не хотел нарушать его смиренности и готовности принять смерть, даже желания это сделать. Он проводил взглядом невинно чистую душу, и ещё очень долго оглядывался назад. Как же легко умереть… День приобрел серо-траурный облик, сырой и грустный.

Было достаточно окликов на поместье старого мистера Либерта, Йохан решил начать с тех, кто меньше, по его взгляду, будет торговаться.

Работа может дать многого: денег, беспечности, особенно если она нравится, ещё и удовольствия. Стать смыслом жизни, целью, стремлением, упоённостью. Но, к сожалению, она не даст одного — не избавит от одиночества. Вечера проходят особенно грустно, даже если нет времени оторвать голову от чертежа. Ему было просто необходимо навестить мать. Уже столько лет прошло, а он даже не знал, как выглядит её могила.

 

Дневное весеннее солнце отказывалось заходить, воздух приобретал красноватый оттенок, уставшие лучи нежно касались кожи, хотелось жить вечно. На кладбище почти никого не было, в дали заросшей аллеи виднелось тёмное пятно запоздалого посетителя. Йохан очень долго искал нужный квартал, блуждал среди чужих неизвестных могил, итог поиска казался чем-то большим и важным, он не хотел спешить. Низкий памятник напоминал обычную коробку, выкрашенное в чёрное, вырезанное на ней изображение почти стёрлось, даты спрятались за зелёной и пёстрой зеленью, обнимавшей могилу словно нежный ворсистый плед. Ему нечего было ей сказать, но само присутствие на этом святом для него и отдаленном от бытейских невзгод месте было приятно. Он мог вечно наслаждаться спокойным и тихим шепотом ветра, ласкающим, убаюкивающим, завораживающим. Слышать слабое и трепетное пение птицы, погружаясь в неизведанный мир спокойствия и сна, сливаясь с этим таинственным и смертельно очаровательным местом.

Когда он решил вернуться домой, было довольно-таки поздно, не согретый асфальт ещё слабым весенним солнцем источал холод, небо открывало просторы вселенной, растущая луна освещала покосившиеся кресты, выделявшиеся из густеющей темноты. Йохан решил срезать путь, пройти немного короче, он повернул на узкую тропинку, тянувшуюся между памятниками и крестами сквозь толщу мрака. Не спешил, ему нравилось здесь находиться, его никто не ждал, он медленно размышлял, присматривался к фотографиям на могилах. Он и не заметил, как уже несколько минут стоит над могилой молодой девушки и размышляет об абсурдности и бессмысленности жизни.

 

Всё готовилось к наступлению лета. Зеленело, цвело и пело. Завязывалось в одну большую неразрывную цепь времени и событий. Возрастало и беспокойство, непонятный неожиданный страх, сопровождающийся тревогой, и мучительно добивавший до предела нервного срыва. Йохан был стоиком, справлялся с депрессиями и стрессами, но страх перед чувством потери того, что может так и не настать, лёг на него основательно. Вздрагивая от малейшего шума, ожидая от него каких-то перемен, слыша ложный звонок мобильного телефона, боясь включать ночью свет и так и не видеть того, что скрывалось в темноте – появление новой фобии, беспричинной и безжалостной. Страх остаться одному, быть начинкой безымянной могилы, к которой никто не приходит. Или это просто страх смерти? На уме больше не было ни мыслей, ни догадок, только желание навестить ту, с которой никогда не был знаком при жизни.

 

глава 2

 

Ночь приходит только тогда, когда мы её не ждём, если наше ожидание никак с ней не связано, то мы не обращаем внимания на то, что происходит. Это заложено в нас, день и ночь сменяют друг друга, час за часом, год за годом, биологический цикл природы, мы воспринимаем его как нечто неразлучное с нами, как часть нас. И только те из нас, кто боится темноты, не хотят её принимать, так же как и все отгоняют свой страх подальше и не хотят жить рядом с ним. Мы все чего-то боимся, чего-то избегаем, но когда-нибудь это что-то нас находит, и не всегда оказывается подходящим момент для встречи с самым неприятным для нас – со своим страхом. Когда бежать некуда, когда нужно терпеть и начинать жить с этим бок о бок.

Всепоглощающее чувство беспокойства, тёплой волной разбегается по всему телу. Оно зарождается где-то в животе, подходит комом к горлу, перекрывает дыхание, даже если мы захотим закричать, то не сможем этого сделать. Конечности становятся холодными и мокрыми, руки не могут держать сигарету, чтоб огонёк не дребезжал в темноте. Включается инстинкт самосохранения и хочется бежать, бежать прочь, настолько далеко, чтобы не только не видеть это, но и забыть навсегда.

 

Йохан вернулся домой очень поздно, ему, как и всегда, не к кому было спешить, некого спрашивать о том, как прошёл день, или ругать за столь поздние прогулки. Его окружала лишь тишина – стон одиночества, привычные для уха, убаюкивающие на ночь. Он задёрнул шторы, выкурил ещё пару сигарет и лег спать. Ему снилось кладбище. Он пришел на могилу к матери, он искал её среди множества надгробных памятников, среди пожелтевших сорняков и сухих веток. Он увидел её издалека, она была свежей как в день похорон, подойдя к ней, он медленно отодвинул поминальный венок и прочел имя - Лиа Моран.

Проснулся в поту, долго сидел на постели и смотрел в одну точку, не мог прийти в себя. Судорожно оглянувшись по сторонам, попытался встать на ватные ноги, с трудом добрался до кухни, чтоб выпить воды. Это был кошмар. Он отчетливо решил вернуться туда, не мог оставить эту девушку своим призраком, не мог просто забыть её, выкинуть из памяти как что-то не важное. Рассвет задерживался, как будто не хотел прогонять этот сон, чего-то выжидал, не давая ничем заняться, пока её имя не засело достаточно глубоко в его мозгу, чтобы уже когда он не смог забыть его.

 

- Тебе снятся сны?

- А почему ты спрашиваешь? Я что, по-твоему, похож на человека, которому не снятся сны? Я что какой-то ненормальный? Или, может быть, ты всю жизнь считал, что толстым не снятся сны? – Альберт был рыжим толстым весельчаком, но при этом он был единственным, к кому можно было задать такой вопрос, и даже если ему он показался бы странным, то он мог бы завуалировать его в шутку.

- Не, ни в этом дело. Мне приснился кошмар. И настолько жуткий, что стало плохо. Я даже сейчас не могу точно сказать, что именно мне приснилось, а что было на самом деле, – Йохан действительно выглядел не выспавшимся, под глазами виднелись синяки, а волосы были собраны в неопрятный хвост сбившихся петухами волос.

- Это на тебя так подействовал тот тип с поселка? Как-то, Либрерт?

- Либерт. Нет, но по дороге я наткнулся на похоронную процессию, хоронили молодую девушку, а потом, вечером, я решил навестить мать и по дороге к её могиле наткнулся на ту самую.

- И-и? – его лицо растянулось в улыбке.

- И начало темнеть, я ушёл. А теперь мне всё это снится.

- Не бойся друг, - Альберт положил руку ему на плечо, - всё пройдет, это всё нервы и тараканы в твоей квартире, вот сделаешь уборку, станет чисто и в мыслях всё просветлеет.

- Не смешно. Я хочу еще туда съездить, но на этот раз с тобой.

- Хорошо, я давно не прогуливался по кладбищам, может даже ностальгия нахлынет, – Его смех всегда хорошо действовал на Йохана, он наконец-то смог немного успокоится и поставить перед собой, странную, но все-таки цель.

 

В конце рабочего дня он спешил в соседнее здание, он хотел боялся потерять и минуты. Но дойдя до офиса Альберта, остановился, одернул пиджак и глубоко вздохнул.

- Альберт, ты не забыл, у нас сегодня вечерняя прогулка, жду на стоянке.

- Выйди из кабинета или нет, лучше зайди, – он разговаривал по телефону и кружился на стуле, при этом длинный провод постепенно обматывал его толстое тело, крепко посаженное в стул. Даже в конце рабочего дня улыбка не сходила с его лица. – Да, да, завтра будут готовы, и я сам к вам подъеду, нет проблем, – он со звоном повесил трубку, показывая что разговор закончен и он свободен. – Распутай меня!

- Хочешь, я отдам тебе Либерта?

- Нет, оставь своё при себе.

- Я мог бы тебе предложить еще какое-нибудь выгодное дельце и в придачу это, оно всё-таки на солидную сумму.

- Нет, Йохан, я тебе помогаю, а может быть потом, когда будет нужно, ты поможешь мне.

- Идём.

- Тяжелое время приносит тяжелое дело,

И никто не заметил в соседнем кабинете мертвое тело, - с улыбкой бормотал толстяк.

 

- Почему ты все еще ездишь на этой развалюхе?

- Она это лучшее из всего того, что нам могут предложить современные производители, и вообще это ретро.

- Значит, мне придется еще ехать с тобой в авто-салон, и чего ты только не сделаешь ради друга, вот только не смей после всего этого отмазаться кружкой пива. Ты мне должен целый ужин, или не, ты должен два ужина, – при этих словах Альберт с трудом устроился возле водителя и захлопнул за собой дверь и непрерывно продолжал говорить исключительно о еде, – в Шницельхаусе подают целого гуся, а в фрау Марта можно заказать свиные рёбрышки…

Завязывались сумерки, небо окрасилось в яркие ночные тона, а под кронами смыкающихся деревьев начиналась ночь. Они подъехали к главным воротам городского кладбища, которые уже закрылись до утра.

- Пойдёшь? – спросил Йохан.

- Не уверен, что хочу это сделать, - Альберт глубоко задумался, но по его напряжённому подбородку и вспотевшему лбу было видно, что он не хочет идти, но и не хочет подводить друга.

Не надо много слов, чтоб объяснить нечто важное, не надо слов вообще, чтоб понять друга. Боясь оставить его в таком положении, между стрессом таких гуляний, и неловкостью от них отказаться, Йохан предложил:

- Ладно, я сам как-нибудь, может быть во сне, – он широко улыбнулся. – А что тогда сейчас?

- Я сам угощу тебя ужином.

 

Отужинав в приличном красочном заведении, наполненном запахами и тихой музыкой, Йохан отвёз своего друга домой. Но сам он не собирался ехать домой.

Уже совсем стемнело, когда он вернулся на старое городское кладбище. Он припарковал машину недалеко от чёрного входа, который был предназначен для работников кладбища и похоронных машин, и возле которого не было лишних любопытных глаз, даже днём это место избегали. Быстрым шагом он прошёл по уже знакомой местности, и, несмотря на то, что уже было темно, легко нашёл нужную могилу. Это тихое ложе, в котором спала вечным сном его возлюбленная. Он стал на колени перед крестом, дарующим телу мир и покой и являвшим собой дверь в потусторонний мир, мир призраков и вечного сна. Йохан почувствовал необъяснимо близкую связь со всем этим загробным миром, никогда ещё он не был так близок к смерти как сейчас. Его наполняло чувство гордости за то, что он познал жизнь, покорил смерть и для него больше не существует необъяснимых загадок. Он провёл рукой по сырой земле и прошептал тихим нежным голосом: "Я пришёл милая, я пришёл за тобой, ты ведь ждала меня, не так ли?".

Быстрым шагом он вернулся к входу, где располагался сарай для хранения инвентаря. Дверь была заперта, но недалеко от неё виднелось приоткрытое окно. Слегка надавив на него, оно полностью отворилось. Йохан за пару мгновений оказался внутри маленькой комнаты с множеством стеллажей, на которых были коробки с гвоздями, черенки от лопат и грабель. Взяв с собой лопату и небольшой лом, он было собрался немедленно вернуться обратно, но расчетливость не покинула его в этой нервной и щепетильной ситуации, он собирался забрать тело с собой и ему было необходимо его как то донести до машины, не вызвав подозрений случайных взглядов. Немного порыскав по ящикам, он нашёл довольно-таки большой кусок плотного материала, похожего на парусину или тонкий брезент, достаточный для того, чтоб обмотать им взрослого человека. Замотав в него лопату и лом, он быстрым движением перепрыгнул через подоконник и направился к давно намеченной цели.

Йохан старался делать всё аккуратно, чтоб можно было заметать следы, и никто не заметил пропажу, поэтому получалось дольше, чем можно себе представить. Земля была влажной и тяжелой, усталость давала о себе знать, руки со свежими мозолями, которые так сильно болели, отказывались повторять монотонные движения, с каждой минутой становившиеся всё тяжелее и тяжелее. На горизонте уже начал зарождаться рассвет, когда он добрался до верхушки гроба. Поддев ломом места скола, крышка отошла, приоткрыв темноту, хранившуюся в деревянном сундуке. Обеими руками вцепившись в дверь гроба, он приподнял её и положил боком. Она все еще была почти как живая, спящая, ушедшая в глубокий древний сон. Также, как и в день похорон, на ней было белое свадебное платье, символизирующее её невинность и чистоту, она была его невестой, ждавшей его возле алтаря, которым служил могильный крест. Он прикоснулся к её лицу, нежно провёл пальцами по щеке, по бледной как мрамор коже, по красивым полным губам, сомкнувшимся для вечного молчания. Она притягивала его, манила к себе, звала. Йохан ощутил лёгкий сладкий запах, запах чего-то вкусного и чего-то пряного, вызывающего сладострастное желание, придвинулся ближе и прикоснулся губами к её губам, так тихо и нежно, как будто боялся разбудить. Он взял на руки свою долгожданную возлюбленную, с радостным трепетом в душе, и с ощущением, что они давно были вместе, и просто долго не виделись. С момента её смерти прошло чуть больше двух суток, трупное окоченение начало сходить, она свободно поддалась его рукам, и казалось, что на ней появилась легкая улыбка, как будто ей нравилось то, что с ней происходит. Йохан завернул свою невесту в принесенную им ткань и принялся закапывать могилу. Уже совсем рассвело, когда он закончил и наводил порядок возле могилы, пытаясь придать ей прежний вид, скрыть следы похищения. Она весила не много, но очертания формы тела говорили обо всём, что происходило, он очень боялся, что его заметят, догадаются о том, что он сделал и заберут её, его милую Лию, с которой после таких усилий он только что встретился.

Приехав домой, Йохан отнёс свою возлюбленную в спальню и, положив на кровать, размотал ткань, запутавшуюся вокруг её ног. Она казалась ему такой прекрасной, словно воплощение вечной красоты, вечной молодости, вечной любви, застывшей во времени благодаря смерти, которая сама была поражена красотой этой девушки, что захотела сохранить её и увековечить, не отдать её старости, не допустить жизни оставить на ней следы горечи, разочарований и боли. Когда самое сложное было позади, он смог расслабиться, посмотрел на себя в зеркало и только сейчас заметил насколько был измотан. На лбу и щеках были разводы пота и пыли, комья грязи прилипли к его одежде, волосы растрепались и в беспорядке свисали с плеч, закрывая лицо, от бессонной ночи под глазами были тёмные круги, но счастливый блеск его глаз и радостная улыбка на устах выдавали его настоящие чувства.

 

глава 3

 

То удовольствие и спокойствие, которое можно приобрести только благодаря другому человеку, эти беспричинные улыбки и волнения из-за мелочей, та свобода, появившаяся после связавших нас отношений, дают нам возможность смотреть на мир проще, нас сложнее вывести из себя или обидеть, мы обретаем доступ к другому миру, который скрывает то, что мы не хотим видеть, и открывает то, что радует нас. Нам хочется петь, хочется танцевать на крышах домов, у нас появляются крылья, которые не дают нам от туда упасть, для нас больше ничего не существует, кроме того другого, кто смог всё это вызвать в нас. Мы ему удивительно благодарны за подаренные чувства, мы наслаждаемся каждым мгновением и не верим в то, что это может закончиться, что вместе со своим возлюбленным мы потеряем и чувства, делавшие нас такими счастливыми, что не станет того света, так сильно пьянящего нас, не станет нас самих, потому что мы не захотим больше существовать.

К сожалению день начался слишком быстро и Йохану нужно было появиться на работе. Он отключил отопление, чтоб тепло не навредило его новой пассии, и закрыл все двери и форточки, преграждая путь надоедливым и назойливым насекомым. Предвкушение вечера не давало ему покоя, он не мог ни на чём сосредоточиться, дом, который он всегда избегал, теперь притягивал его как магнит, заманивал к себе, становился навязчивой идеей. Он не узнавал себя, не верил тому, что происходит, он хотел лететь, чувствовал крылья у себя за спиной, земля расходилась под ногами, уносилась куда-то вдаль, и он был один – всесильный и свободный.

 

- Ты опоздал.

- А, Альберт, здравствуй. Да, я был немного занят.

- Всю ночь, ага. Итак, - Альберт пытался сделать вид очень заинтересованного человека, – почему не спал?

- Я спал.

- Нет, - его всегда интересовали такие темы, - по тебе видно, что ты не спал, и что-то случилось. Я волнуюсь! И вообще, я же ведь не могу остаться в неведении, я умру от недоосведомлённости. Кто она?

- Лиа. Лиа Моран.

- Ой, бля… - Альберт, привыкший к прямоте своего друга, не мог понять эту жесткую и неуместную шутку. Он остановился на пороге и так и оставался стоять там с широко открытым ртом. Как можно было в это поверить, что его такой тихий и аккуратный друг всё-таки решится на то, что даже звучало немыслимо. – Мне нужны подробности.

- Только закрой за собой дверь.

- И когда это случилось? – Он втиснулся в кресло напротив Йохана и сложил в замок руки на груди, стараясь приготовиться к чему-то очень шокирующему.

- Этой ночью, - Йохан говорил с несвойственным ему азартом, по его глазам было видно, насколько это его заинтриговало. Он был очень озабочен и счастлив.

- Но как?

- После ужина я вернулся на кладбище и забрал её себе, – широкая довольная улыбка украсила его лицо, она появлялась до крайности редко – это было убедительным аргументом.

- А её родные, что будет с ними, когда им сообщат такую новость? Это же ведь кощунство или даже надругательство.

- Они не узнают, я сделал это очень осторожно, я замёл следы, сделал так, как было раньше. Они никогда не узнают, что её там больше нет.

- И что ты собираешься с ней делать? Она же ведь, она не может, она мёртвая!

- Наслаждаться её присутствием, пока это, возможно, быть счастливым от близости к ней. И я пока не готов думать о последствиях.

- Мой друг некрофил… - он больше ничего не мог произнести.

- Не будь таким предвзятым, а то ты мне напоминаешь нормальную идею здорового общественного мнения.

- Раз это сделает тебя счастливым. Я, в принципе, видел такое в кино, да и газеты часто пишут. Но, пожалуйста, будь осторожнее, это опасная игра, она затягивает.

- Я знаю.

Это был замечательный день, он заключил несколько важных сделок, удачно написал рецензию на проект, его ничего не волновало, он даже не уходил на обед, он хотел только, чтоб этот день быстрее закончился. По дороге домой он зашёл в цветочную лавку и купил три белых розы для своей любимой, которая ждала его дома, скучала без него и волновалась. Когда он там находился, его взгляд упал на коалу, цветок похорон. Его белый и тугой бутон напоминал лодку, которая, отправлялась от берега жизни до берега смерти, а жёлтый пестик был Хароном, встречи с которым так боятся все, кто находится на смертном одре, ведь он спросит о цене вашей жизни, о её делах и смысле. Внезапно ему стало до боли обидно за всё, что с ним происходит. Почему именно он? Почему именно так? Почему он хуже других? Почему, почему, почему…

Приняв ванну, Йохан приготовился встречи с любимой как к чему-то самому важному, подстриг ногти, выщипал из носа пару волосинок и очень сильно надушился, видимо хотел, чтобы она услышала его запах даже сквозь смертельно скованные чувства обоняния. Он лёг рядом с ней и нагнулся к её уху, как будто хотел что-то сказать, но вместо этого просто глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом её тела и волос. Положил руку на живот, который оказался мягким и слегка проваливался, стал медленно массировать его вокруг пупка и спускался ниже. Нежно, перебиваясь глубоким и сильным дыханием, он поцеловал её в висок, в щёку и неспеша перебрался к губам, прикоснулся к ним своим языком, попытался проникнуть внутрь. Возбуждение наполнило его всего, он стал поспешно раздевать её, страстно одаривая поцелуями обнаженное мягко тело, бледное и податливое. Она была лучше всех, она была королевой над всеми, мёртвой королевой, пришедшей из земных пределов вопреки смерти и законам природы, чтобы править здесь и сейчас живыми и преклоняющимися перед ней людьми. Он резко и сильно вошёл в неё, издав сдавленный и протяжный стон, внутри она оказалась такой же холодной и сухой, ему было это непривычно, но возбуждало сильней, чем он только мог себе представить. Он протянул руку к тумбочке возле кровати и в нижнем ящике нащупал тюбик с вазелином, конечно, не совсем то, но он не привык принимать у себя дома девушек, тем более при этом пользоваться чем-то подобным. Он извинился перед ней, как будто боялся её смутить или сделать ей неприятно. Покрытый мелкими каплями пота, он прижимался к ней всё сильней и сильней, это были самые яркие чувства, самый сильный оргазм, самые близкие отношения. Он лежал рядом, обнимал её, проводил руками по волосам, ему казалось, что она тоже его любит, страстно желает и ждёт, когда он повторит. Он любил её всю ночь, любил и чувствовал себя любимым.

 

Его жизнь обрела смысл, ему стало ради чего жить, ради чего работать, ради чего дышать. Он всегда старался вернуться к ней пораньше и оставаться рядом как можно дольше. Он больше не жаловался на свою жизнь, он больше вообще ни на что не жаловался, не завидовал удачливым людям, не боялся проблем и перемен. Он мечтал, чтобы так было всегда, даже остановил стрелки на часах, висевших по центру стены.

 

Время – мощный механизм, меняющий всё вокруг нас до неузнаваемости, убивающий, стирающий в прах. Нам не дано бороться с ним, сложно что-то изменить, но мы стараемся подстроиться под него, учесть и предвидеть, тем самым, обезопасив себя от его безжалостного влияния. Пытаемся принять его таким, как оно нам дано, но пока мы живы это возможно, а за гранью нашей жизни время берёт нас к себе, закручивает в круговорот природных циклов, от нас не остаётся и следа, мы знаем, но не можем ничего сделать, это закон.

Йохан прекрасно понимал, что не сможет быть долго со своей любимой, что им придётся расстаться, придётся решиться и забыть. Была середина апреля, начались дожди, пожухшие жёлтые листья, валявшиеся на тротуарах и у обочин дорог, оставшиеся ещё с осени и провалявшиеся под снегом всю зиму, напоминали разложившееся животное без скелета. Мокрые и скользкие улицы траурно провожали остатки зимы, погода плакала над собой, может тем самым очищая себя для чего-то нового, радостного и красочного. Ярких отблесков солнца не было уже давно, и мир погрузился в серый сон, безрадостный и тусклый. Холодная погода только помогла Йохану и Лии пробыть вместе чуточку дольше, но прошла неделя, и это был приговор для их отношений. Она совсем промякла, на коже груди и живота выступили трупные пятна, глаза провалились в глазницы, язык разбух и из-за этого рот был приоткрыт, в некоторых местах под кожей виднелись нарывы, результат посещений насекомыми, которые собирались лопнуть и разорвать её бледную и мягкую кожу изнутри, превратив в лоскуты изношенной старой ткани. Запах смерти заполнил всю комнату, его было слышно, лишь переступив порог дома. Йохан не брезговал к ней прикасаться, он дорожил каждой минутой, проведённой с ней, и, зная, что пора прощаться, старался быть заботливее и нежнее, ласковее и внимательнее, чтоб остаться для неё таким навсегда.

 

глава 4

 

Высокий рослый человек с мощной челюстью и густыми усами в деревенской клетчатой рубашке стоит на отвесной скале над горной рекой и подзывает к себе. Маленький робкий мальчик, так непохожий на своего отца, подходит к нему, вытягивая руку в надежде, что отец подхватит его и удержит, не даст упасть со скалы, защитит. Но он не делает этого, он отворачивается в сторону садящегося солнца и показывает сыну на горизонт. Йохан был единственным ребёнком в семье, его отец был намного старше матери, которая скончалась от сердечной болезни, усугубившейся после родов, он её даже не помнил. После этого его отец не женился и всегда говорил о смерти, он не любил Йохана, он думал, что его сын как-то причастен к смерти жены, он всегда его избегал, не любил смотреть в глаза, никогда не обнимал и очень редко с ним разговаривал. Там, на берегу, он указывал на заход солнца, на конец дня, на неизбежную утрату того, чем ты дорожишь. Он говорил, что смерть это начало, что жизнь начинается в океане, что, умирая, мы плывём по реке к этому океану. Он показывал на бурную реку, несущуюся под ногами, и говорил, что она похожа на жизнь: начинается от дождя, спускается с гор, проходя множество порогов, развилок и рифов, набирает силу, падает водопадом, разливается озером и спокойно дотекает до океана, где и заканчивается её долгий путь. Йохан не то чтобы не понимал своего отца, он представлял всё это иначе, для него жизнь и смерть вливались совсем в другую картину. Все эти метафоры казались чем-то далёким и чуждым, и, не смотря на утерю матери, он не тосковал по ней, как отец, а знал, что она есть, она где-то рядом и намного привлекательней чем при жизни, потому что недостижима в этом мире.

 

Небольшая река за городом, олицетворяла тот путь начала и конца нашей жизни, и именно этот путь должен стать последним для его любимой. Йохан одел её в белое платье, которое было на ней с самого начала, её первое свадебное платье и последнее в этой жизни, завернул в простыню и обмотал сверху целлофаном, который плотно склеил скотчем. Когда на улице стало совсем темно, и свет из окон соседних квартир перестал освещать тротуар, он тихо пронёс её в машину и положил на заднее сиденье. Долго не заводил мотор, пытаясь решиться, и чувствуя неуверенность в правильности своих действий. Но выбора не было, она начинала сохнуть и гнить, запах могли бы услышать соседи, если бы его кто-нибудь увидел с ней, то её забрали бы, а его обвинили в надругательстве и мародерстве.

Уже глубокой ночью он остановился у обочины дороги, ведущей в горы, взял на руки свою милую и направился в сторону утёса, нависавшего над небольшим озером, питающимся горными ручьями и дождями. Вода в нём была застоявшаяся и мутная, покрытая трясиной и водной растительностью, она могла бы стать идеальной вечной постелью для его любимой, в которой она была бы никем не побеспокоена, нетронута и укрыта от лишних тревог под настилом тины. Он аккуратно отодвинул край целлофана и приподнял ткань с её лица, долго всматривался в его черты, запоминая мельчайшие детали, нежно прижимался губами к её губам, провёл по щеке языком, навсегда запоминая её вкус, вдыхая запах, ставший слабее и слаще, который опьянял его и возбуждал. Он расстегнул ширинку и стал мастурбировать над её телом, подгоняемый страстью и желанием, тоской и одиночеством и безудержной пленящей любовью.

Привязав несколько тяжёлых камней, он скинул тело своей единственной любви в воду. Дыхание было очень тяжелым, мышцы болели, колени и кисти дрожали, он чувствовал, как в глазах наливаются слёзы, и становится больно где-то внутри, как будто что-то металлическое и тяжёлое обволокло всё его нутро. Этой ночью он не смог заснуть, не вышел на следующий день на работу, не поднимал трубку телефона, потому что не мог ничего сказать онемевшим и обездвиженным языком и тем более что-нибудь сделать, его наполняла тоска и боль, он не мог заставить себя снова жить.

 

Глава 5

 

- Клуб "Мадагаскар" по отзывам нашего отдела рекламы самый жаркий из всех в нашем городе, я уже давно хотел там побывать, говорят, что все самые красивые тела собрались именно там, – самодовольная и похотливая улыбка Альберта очень подбадривала на попытку начать всё сначала, попробовать отвлечься или забыться.

- Я в тебе не сомневаюсь, может и в правду мне сейчас именно это и нужно.

Клуб находился в центре города, несмотря на славу развратного и распущенного заведения. Мягкие круглые столики были окружены диванами с высокими спинками, закрывавшими посетителей от глаз соседа и открывавшими вид на подиум с шестом по центру, возле которого медленно танцевала нагая девушка, свежая и розовая, казалось девственница и школьница. Тихая музыка с низким женским голосом создавала атмосферу непринуждённой сексуальности.

Йохан подошел к бару, чтоб взять себе чего-нибудь покрепче, он хотел напиться, хотел хоть на мгновение отвлечься от мыслей о Лии, смерти и мутной воде. Бармен с высоким хвостом чёрных волос, большими голубыми глазами и пухлой грудью предложила виски. Она была старше танцующих девушек, в её лице отражался опыт, полученный однажды и оставшийся навсегда. Бледная кожа, светло алые губы напоминали ему его возлюбленную, навсегда преданную холодному песчаному дну, в её глазах светился бесконечный океан, он больше не смотрел на других девушек, ему было интересно узнать её имя. С очередной порцией крепкого напитка он получил лёгкое прикосновение её руки, он почувствовал, что интересен ей, но долго не решался заговорить.

Её звали Мина, ей было тридцать два, она была разведена, и ей нравилось место, где она работала. Она долго рассказывала ему, что нет ничего прекрасней обнажённых юных тел, медленно раздевающихся под музыку и показывающих грациозную пластику и пределы человеческой гибкости. Йохан пробыл там до утра, дождался, когда она закроет смену и, встретив её возле чёрного входа, решил проводить до дома. Они долго сидели в маленькой кофейне и молча смотрели друг на друга. На улице было уже светло, люди спешили на работу, везде была суета и непонятное ёрзанье. Они распрощались дружеским поцелуем и договорились встретиться вечером.

Им владела тревога, взявшаяся ниоткуда и тянувшая его в никуда. После разлуки с Лией прошло уже два месяца, всё вокруг расцвело и ожило – наступило лето, мир вокруг наполнился красками и заполнился радостным смехом. Но Йохан чувствовал себя в нём чужим, ненужным, лишним. Его ничего не радовало, он ничего не хотел. Попытка начать новую жизнь была очень успешной, Мина привлекала его, открывала новую возможность, давала шанс выжить.

Он зашёл за ней вечером, они поужинали в ресторане, успели на ночной сеанс в кино, долго гуляли по пустынным улицам и, он сам точно не помнил как, оказались у неё дома, в её спальне, в её постели. Утром он проснулся очень рано, нежно поцеловал свою подругу и направился домой. Ему так и не удалось кончить, хотя он очень этого хотел. Она была страстной и активной, ему было хорошо с ней, он ласкал её нежную тёплую кожу, слышал её запах, целовал влажные губы. Но, казалось, это было ему не нужно, было недостаточно, чего-то не хватало или точнее было лишним – она была живой, и это в его глазах был самый главный недостаток.

Ему не нужны были нежные взгляды, страстные стоны, влажные поцелуи, дыхание, слёзы и чувства другого. Бездонная пустота в мёртвых глазах, немые сжатые губы, мрамор бледной кожи, твёрдость тела и царящая вокруг тишина нравились ему намного больше.

Перед домом под соседским балконом он подобрал маленькое тельце умершего уличного котёнка, он не знал, от чего он умер, ему не было его жаль, он прислонил бездыханный комок шерсти к щеке, осторожно поцеловал, обнял и забрал с собой. Лишь зайдя за порог, он быстро скинул с себя одежду, прижимая тело мёртвого зверька к себе, возбуждение проходило искрами сквозь него, он испытывал то, что давно не мог испытать с живыми, его трясло в экстазе, наполняло вожделением и расслабляло, давало спокойствие и свободу, он наконец-таки смог спокойно заснуть.

Он больше не виделся с Миной, и отбросил все стремления начать отношения с живым человеком. Это его больше совсем не интересовало, это не могло ни успокоить его, ни удовлетворить.

"Пока твои лёгкие дышат, пока глаза могут видеть меня, пока твой голос слышим и различим, а кожа излучает тепло – я не смогу полюбить тебя, я не смогу быть с тобой счастлив, я буду ждать, когда твоё сердце остановится, мышцы затвердеют, взгляд станет блёклым и мутным, а со смертельно холодных и сомкнутых губ не слетит ни единого слова, только тогда я обращу на тебя внимание и, может быть, полюблю".

Теперь он точно знал, чего хочет.

 

глава 6

 

Однажды в пятничный вечер Йохан надолго задержался на работе, на улице зарождалась осень, дул тёплый ветер, листья начинали желтеть и, соединяясь с ветром, улетали прочь от своих родных и дома в своё первое и последнее путешествие. Он стоял на стоянке перед машиной, но не садился за руль, он смотрел наверх, на белые облака и пролетающих птиц, громким криком оповещающих о своём уходе на юг. С большим наслаждением курил сигарету, делая глубокие затяжки, и медленно выпускал дым, смотря, как он плывёт по воздуху, постепенно становится шире и светлее, пока полностью не растворяется в нём.

Не собирался ехать домой, долго катался по городу, как сам вдруг заметил, что проезжает мимо городского кладбища. Припарковался возле главного входа и решил устроить вечернюю прогулку по столь романтическим и отдалённым местам. Не стал навещать могилу Лии, ведь её там всё равно не было, а идти к матери было стыдно. Он просто шёл меж незнакомых могил, как когда-то, когда случайно встретил её, здесь, среди грусти, молчания и тления.

Направился к новому кварталу со свежими могилами и стал внимательно всматриваться в даты и фотографии, пока не остановился возле маленького креста из светлого дерева. На нём было изображение молоденькой девушки с белокурыми волосами и большими глазами. По датам ей было пятнадцать лет. Скончалась два дня назад от несчастного случая. Ему стало интересно, что же там уцелело, а чего больше нельзя назвать человеческим. Он всматривался в изображение и чувствовал непреодолимое влечение, он хотел увидеть её, прикоснуться к ней, услышать её запах. Его накрыло волнующее желание и обжигающая страсть, он с трудом сдерживал себя. Закурив сигарету, быстрым шагом покинул кладбище, сел в машину и направился домой.

Попав домой, он закрыл дверь на ключ и задёрнул шторы, сел на кресло напротив окна и, не двигаясь, просидел до поздней ночи рассматривая проблески фонаря, выбивающиеся из-под шторы. Он так точно и сильно ощущал тягу к той девушке, что это становилось последним и единственным, чего он хотел в этом мире.

Он знал что будет, если он станет потакать своим слабостям, если он даст волю своим чувствам и свободу действиям, если он вернётся туда, заберёт её, использует, а потом выкинет. Он будет постоянно ощущать голод и одиночество, пока однажды не встретит кого-нибудь мёртвого и прекрасного, и не захочет связать с ним свою жизнь, но не надолго, а на несколько доступных дней, а потом конец и всё сначала, и он прекрасно понимал, что так будет всегда, по бесконечному кругу.

Он считал, что он не сможет полноценно наслаждаться жизнью как все остальные нормальные люди, что удовлетворение его желаний будет заставлять его похищать тела из их могил, а когда они испортятся выбрасывать словно мусор. Он воображал себе картину из гниющей падали, она его возбуждала, и при этом ему становилось противно, противно от того, что стало именно это объектом его вожделения, что стало делать его счастливым, что стало целью его жизни. Ему стало противно от самого себя. Он не захотел с этим мириться, не мог побороть этого в себе, он понимал, что не сможет больше с этим жить.

 

Была глубокая ночь, весь город спал, где-то вдалеке слышались шаги пьяного бродяги, собачий лай разрывал застывший воздух, всё замерло в тонком свете луны, которая следила за всеми со своего пьедестала. Он написал Альберту смс, кратко и понятно. На окраине города по дороге к горам был отель со стоянкой, на котором он и оставил свой любимый Форд, припарковав в самом конце, где он и должен был оставаться как памятник о своём хозяине без движения до тех пор, пока дорожные сотрудники не забрали бы его.

Дальше он отправился пешком и где-то за полтора часа дошёл до отвесной скалы, нависавшей над быстрой и бурлящей рекой. Забравшись наверх, он некоторое время просидел на скале, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку, просящую его жить, но ничего не находил, он был сам себе противен и не собирался больше оставаться здесь. Не задумываясь над тем, что он делает, не решаясь на большой и важный шаг, не сомневаясь в своём решении, он поднялся и шагнул вниз. Ветер, прохлада и темнота…

 

Инна Вито '09

 

РОМАНТИКИ
ЧАСТЬ 2

 

Романтики! Наивные идеалисты! Тошнотворная смесь навоза и человеческой падали - вот предмет ваших упоительных изысканий.
С. Довлатов

 

глава 1

 

"Я открываю свою тетрадь для записей, нахожу описание пережитых дней прежних времён, в памяти возникают давно забытые образы, и я живу своей жизнью повторно, я прохожу по тем же дорогам, встречаю тех же людей, я уже знаю, что они мне скажут, я помню, что отвечала им. Я чувствую запахи, передо мной возникают цвета, дороги и города. Я снова и снова переживаю события той жизни, в которой мне было больно, интересно, страшно, весело. Я поглощена своей прежней жизнью. Я хочу хотя бы на мгновение стать счастливой, вспомнить то, каково это быть радостной, довольной, удовлетворённой. Я хочу ещё раз испытать любовь, я хочу почувствовать себя любимой, хочу испытать страсть, сильные, безумные, сметающие всё со своего пути, чувства. Они есть во мне, они хранятся в моей памяти, и я буду воскрешать их, прочувствовать их вновь и вновь. Моя память это сундук с вещами, которые можно доставать когда хочешь и носить пока не надоест".

 

Она решила расслабиться, ей надоело жаловаться, она наконец-таки захотела разобраться в своей жизни. Она начала писать рассказ, дневник своей прошлой жизни. Ей было приятно осознавать, что и в её жизни были счастливые моменты. Что нельзя было рассказать, чем нельзя было поделиться, что никто не смог бы понять. И только бумага не скажет ни слова, только молчаливые клавиши не будут задавать вопросов, только им решила доверить она то, что так сложно было удержать в себе.

 

глава 2

 

"Я всегда боялась начать, сделать первый шаг, что-то поменять. Я боялась, что меня не правильно поймут, осмеют, застыдят. В моей жизни часто за началом сразу же шёл конец. И не могла я дать объяснение своим поступкам, не могла оправдать себя, объяснить, почему всё бросаю, почему не хочу больше пробовать, пытаться, вставать и начинать заново. Ещё в школе я записывалась в разные кружки и секции, но через несколько дней всё бросала, убегала, не пыталась продолжать.

На выпускной меня пригласил очень симпатичный мальчик, который мне нравился ещё с начальной школы, он зашел ко мне и сказал, что хочет пойти со мной, он подарил мне розочку, такую красную и твёрдую, как будто из воска. На выпускной я так и не пошла, а цветок завял и высох, и потом очень долго стоял в пустой вазе на окне. Я всё время боялась сделать ошибку, которую могут заметить и осудить, за которую меня могут назвать глупой. Поэтому я никогда не хотела что-либо менять, что-либо начинать, что-либо делать не таким, как это привыкли видеть все. Потом я бы хотела, чтоб меня называли домашней девочкой, ведь это резко изменилось, сильно, кардинально. Однажды утром я открыла глаза, а они увидели всё по-другому".

 

Она ставит точку в предложении и сохраняет изменения. Не спеша выключает компьютер и идёт спать. Нежно обнимает мужа, закрывает глаза, представляет море, красный закат, штиль, пение диких птиц, шум прибоя. Фантазии уводят всё дальше и дальше, засыпая, она улыбается и, может быть, она увидит продолжение всего этого уже во сне.

Утром она проснулась от резкого звука будильника. Он уже как несколько минут молчит, а сердце все ещё неугомонно бьётся от испуга такого резкого пробуждения. На улице пасмурно, в комнате полумрак, под одеялом тепло, кровь разжижена, тело обмякло, хочется спать как никогда в жизни, но она медленно встаёт, аккуратно спуская ноги с постели и нащупывая носочками пол, как будто его там может не быть. Она уже давно не получает удовольствие от маленьких радостей, таких как сон по утру, пирожные на ужин, курение в постели… Ей кажется, что она подарила свою жизнь муке. Заставила принять чуждую себе роль, насильно влюбить себя в неё, слиться со своим вымышленным героем, стать этим героем навсегда, жить им и только им.

- Я приду сегодня поздно. Начинается аттестация, буду следить за продвижением списков и настроением начальства. Постараюсь разработать тактику подхода к повышению, – её муж отпустил бороду, из-за чего стал похож на сказочного героя, ей это нравилось, потому что веселило её, каждый раз, когда она смотрела на него, то невольно улыбалась.

- Будем надеяться на лучшее. Я уверена, что тебя непременно повысят. Просто всегда помни насколько нам это важно. Внушай себе это. А ещё лучше, повторяй себе, что тебя не пустят домой, если не добьёшься этого повышения, – она ехидно улыбается и смотрит на мужа из под бровей, пытаясь съиметировать твёрдость и предать серьезности своим словам. – Белла, иди же завтракать!

Маленькая белокурая девочка в школьной форме с большим ранцем была готова выбежать из квартиры в любую минуту, но мать схватила её за руку и усадила за стол.

- Никуда не пойдёшь, пока не поешь.

Пока дочь завтракала, она вплетала ей в волосы бант, такой же какой когда-то был у неё, белый с розовой каёмочкой, таких уже не носили, но она считала, что важно когда есть что-то общее, пускай и связанное полупрозрачной лентой.

Проводив дочь в школу, остановилась на аллее покурить, пытаясь очистить голову от ненужных и тревожных мыслей, смотрела вниз на ползущих муравьёв, они так были похожи на людей, на которых смотрят с высокого здания. Раздавив одного, они ползли дальше, не только не обратив внимания и не остановившись, а поверх него, спеша по своим делам, как будто того и не существовало, они вычеркнули его из своей системы с момента его падения, так же как и люди стараются не замечать упавших и униженных, делая вид, что их просто нет.

Возвратилась домой, сделала себе крепкий кофе, включила компьютер, провела рукой по воздуху, рисуя предметы, воскрешая их из памяти, делая вновь живыми. И, сделав глубокий вдох, выдохнула многолетний воздух, которым она дышала много лет назад.

 

глава 3

 

"С Алисой мы познакомились довольно-таки случайно, но очень интересно. Я записалась на занятия по йоге, хотела себя чему-нибудь отдать, чтоб что-нибудь стало в моей жизни важным. Конечно же, признаюсь, для этого мне нужно было сильно перебороть себя. Немного стыдно, немного неловко. Это я сейчас вижу, что в этом ничего нет особенного и страшного, но тогда всё казалось иначе. Я, которая никогда не делала лишнего движения, никогда не стремилась искать перемен, которой все было чуждо и странно, поняла, что должно быть в жизни что-то, помимо этой жизни. И вот первое занятие, я переоделась в легкую льняную одежду, не сковывающую движения, зашла в переднюю, находящуюся перед основным залом и остановилась перед входом в ожидании приглашения войти. Меня окликнул голос, веселый и нежный, она спросила, где здесь можно переодеться. Я показала на маленькую комнатку, в которой несколько минут назад переодевалась сама. Я уже точно не помню, с чего начался наш разговор, но точно знаю, что после этого занятия началась наша дружба. По пути домой мы долго разговаривали, специально пропускали нужный транспорт, мы не могли остановиться. За всю мою жизнь я не припомню ни одного разговора, который доставил бы мне столько удовольствия. Какое-то безумно приятное чувство удовлетворенности, окрыленности, наверно сравнимое только с первым поцелуем.

Вы помните свой первый поцелуй? Это же ведь невозможно забыть! Восторг, счастье и блеск глаз, отражающийся от зеркала и слепящий. Так вот, чувство было подобное. Не было в этом разговоре ничего особенного, просто все те слова, которые никогда никому не произносились, те темы, которые ни с кем не затрагивались, те ощущения, с которыми ни с кем не делился, оказались не только озвученными, но и понятыми, и не единственными. Это полное осознание того, что ты не один, что есть еще в мире такая сила, которая может заставить жить даже самого заядлого суицидника – понимание. Смешно сказано, но это неравнодушное отношение к ней, Алисе, осталось, развивалось и не было таким нормальным и невинным как в тот первый вечер.

Вас когда-нибудь преследовало желание новых открытий? О, такое непреодолимое любопытство, азарт познания, тяга к чему-то неизвестному? Мне было шестнадцать лет. Я познакомилась с парнем, обычным, таким как все, корчащим из себя что-то достойное и серьезное, готовящимся с репетитором к вступительным экзаменам и недавно начавшим курить. Я не могу сказать нравился ли он мне, просто было интересно. Не совсем первым он был у меня, в том смысле, что до него я встречалась с мальчиком, даже не встречалась, а он ухаживал за мной, хотя сейчас я понимаю, что это было что-то несуразное, и как только я могла воспринимать это недоразумение всерьёз. Мы вместе ходили за ручку, что видели наши общие друзья и думали, что мы встречаемся. Мы как-то поцеловались. Первый поцелуй – это волшебство. Поэтому, я именно его и считаю своим первым, хотя между нами был всего лишь один поцелуй – самый лучший.

Нет, наверно даже не нравился, мне было интересно. Интересно переспать, но не с ним, а вообще с кем-нибудь. Это произошло у него дома, он пригласил меня на чай, который был слишком крепким, играл мне на гитаре, но как-то очень неумело, и так глупо на меня смотрел, от чего становилось неловко. Как и все подростки ни на что не решающиеся, мы взяли по бутылочки пива, постепенно отпивая глубокими глотками, наверно нам больше казалось, что оно раскрепощает, чем оно действительно как-то на нас влияло. Я предложила сделать ему массаж, в комнате было жарко, мой откровенный жест на его предложение немного оголиться дал понять, что я не против и более интимного продолжения. Он так и сказал: давай займемся сексом, на что я ответила: давай. Если часто я встречала в книжках описание первой любви, этого самого впечатляющего момента, самого яркого, красочного и запоминающегося, самого сильного и таинственного, то для меня из всего, что когда-либо было написано и прочитано мной, была правдой только таинственность происходящего. Я даже не догадывалась, что этому нужно учиться, что нужно обладать специальными знаниями и техникой. Я видела порно, но не настолько, чтобы делать выводы и запоминать нужные моменты, тем более понимать, что из всего этого может быть нужным. Самые неловкие, сковывающие и компрометирующие чувства оставил за собой первый секс. Не то чтоб было неприятно, но мы настолько ничего не знали, что за эти полчаса не поняли наверно ничего. И если сексуальная тяга была удовлетворена, то любопытство еще нет".

 

Позвонила старая подруга, напомнила, что завтра пятница и её ждут в гости. У неё с подругами остались хорошие отношения, несмотря на то, что почти все были замужем, у них было по несколько детей, все работали, ругались и мирились с мужьями, что-то не делили с родственниками, но по пятницам они собирались у какой-нибудь дома, пили спиртное и допоздна обсуждали произошедшее за неделю. И иногда ей казалось, что именно это самое главное в жизни, иметь друзей, которым можно пожаловаться. Звонок оторвал её от упоительных и веселящих её воспоминаний, она закрыла приложение со своим рассказом о прошлой жизни, который очень аккуратно прятала в глубине рабочих папок. Лень и мерзкое состояние создавали концепцию депрессии. Было много дел по дому, но она не хотела что-либо делать, даже думать об этом. Заправила кровати, сгребла вещи в шкаф, вымыла оставшуюся посуду, и, наскоро одевшись, вышла из дому.

Ощущение внутри себя пустоты, мерзкой, прозрачной, всепоглощающей, это неприятное ощущение, от которого немного больно, немного страшно, раздражённость путает движения, в голове подобие остатков результата работы дробильной мясной машины. Злость, стресс и опустошенность сливаются воедино и не дают нормальным чувствам осязать мир и давать сигналы мозгу. Начинается истерика, беспричинная, потому что невозможно здраво оценивать обстановку, в тебе остались только самые неприятные чувства, которые сами же перекрывают причину своего происхождения. Она не знала куда пойти, не хотела, чтоб её кто-нибудь увидел, поэтому просто шла в неизвестном направлении. Когда сильно устала, то присела в беседке общего двора небольшой многоэтажки. Было очень пасмурно, к ночи мог пойти дождь, прохожих почти не было. Она сидела, поджав ноги, нервно куря и тихо плача. Наверно сама не знала, что с ней происходит и почему это происходит именно сейчас. Она никого не замечала вокруг себя, а те немногие прохожие, которые замечали её, уверенно и сочувственно думали о смерти.

 

глава 4

 

" – Ты когда-нибудь с кем-нибудь целовалась? – этот вопрос прозвучал очень неожиданно. Алиса была в этом плане очень скромной и всегда в ней была некая дистанция или даже надменность. Я ответила, что было дело, хотя и удивилась этому вопросу, я никогда не задумывалась о подобных вещах, всё всегда выходило само собой. Она рассказа, что стала встречаться с мальчиком, но никогда в жизни не целовалась, но у них это обязательно случится, и поэтому она боится, что не умеет и растеряется. Смешно, не правда ли? Она спросила разрешения поцеловать меня. Ой, она была права, когда сказала, что не умеет. Лишь слегка приоткрыв губы она прикоснулась к моим. Пришлось попросить её просто повторять за мной. Когда-нибудь после она мне расскажет, что это был самый прекрасный поцелуй в её жизни, и ощущение от него не проходило несколько дней.

В моментах самопознания и удовлетворения любопытства мы зашли намного дальше, что было бы положено. Но не по глупости, а только потому, что мы действительно что-то чувствовали друг к другу. Страсть, тяга, желание – всё смешивалось и сильно не давало покоя. Изучая друг друга, наши тела, наши ощущения, мы стали больше, чем подруги, ближе, чем надо было бы. Это плохо было потому, что меня больше перестали интересовать парни. Я любила девушку. Я долго не могла разобраться с тем, что именно мне следует делать, строить глазки или говорить комплименты. Ухаживания и свидания с девушками или с парнями не имели никакой разницы. Индивидуальность – вот что было главное, а не пол".

 

Пятница, вечер, они с подругами сидят за круглым садовым столиком на балконе. Окна приоткрыты и через узкие щелочки пытается выбраться густой табачный дым. Карты разложены на столе, но к ним ещё никто не притронулся, все заняты бурным спором, постоянно перебивая друг друга и жестикулируя руками, едва не переливая пиво на пол. В этот день их было трое из пяти на уже традиционном вечере пьяных сплетен, но это может и к лучшему, ведь чем меньше компания, тем интимнее разговор.

- Я не говорю, что нужно изменять, - Оля чуть ли не кричала, постоянно поправляя выпадающую белокурую прядь, - Я вообще сама против этого. Но ведь иногда в жизни бывают такие случаи, когда это может пойти на благо. Люди же ведь приедаются друг другу, надоедают. Даже учёные уже доказали, что три, максимум четыре, года, а потом остаётся только привязанность, жалость и дети. Конечно, если люди ещё и изменять друг другу начнут, то и этого срока не протянут. Я говорю о другом. Не о той измене, которая предательство, а о той, которая во спасение. Вот познакомились мы, влюбились, встречались, не долго правда, решили пожениться, в последующие пару лет завели ребёнка, вроде бы как вот оно и счастье. А потом как-то всё на автомате происходить стало. Уборка, жрачка, магазины, то ребёнок заболеет, вообще на больничном сидишь. И те мелочи, которые поначалу не заметил бы, теперь так раздражать начинают. А недавно скандал был. Я значит после работы и малого с садика забрала, и ужин успела приготовить, а он приходит подвыпивший уже и говорит, что мол тяжко ему, на работе грузят, грустно как-то, вот и выпили они. И не в первый раз такое, ну если б хоть раз в месяц, а то почти каждый день. А я зато не устаю, и дитё на мне, и по дому всё, и в выходной ещё на рынок сходи, да всё сама дотащи. Но я ж то не каменная. Терпела, терпела, думала наладится, а потом раз и всё, не могу больше. Не, можно, конечно, как все поступить – психануть, собрать его вещи и гуляй, мальчик. С ребёнком на крайняк родители помогут, внук не чужой все же. Но мы то ведь вместе всё ещё, и ругаться меньше стали, а именно потому что мне все равно на него стало, ушёл вечером, мне ж лучше, дитя спать и свободна, можно созвониться, а то и встретиться. И чем такая измена плоха?

- Тем, Оль, что ты в себе ценности все разрушаешь, саму себя как шлюху выставляешь. Ты замужем, и в глазах своего любовника ты замужняя женщина, и отношение у него к тебе будет соответствующее, не как к своей женщине, а как к чужой, ко временной, - Ника всегда была консервативна в таких вещах, а только потому, что была романтиком до мозга костей.

- То есть по твоему пока кольца не сниму, то в меня никто влюбиться не сможет что ли?

- Может, но принадлежишь то ты другому.

- Я не ухожу от него только ради ребёнка. А если всё действительно так серьёзно станет, то разведусь с придурком.

- А я согласна с Олей, - Даша всегда самая тихая, но и самая любопытная, так что измена ей вполне могла быть по душе, - давайте выпьем лучше за счастье и свободу, ведь брак это не причина заживо гнить.

Все быстро переглянулись, улыбнулись друг другу и чокнулись чайными кружками, наполненными пивом.

- И вообще измена, сохраняющая семью, это благое деяние, ведь плохого то от этого ничего нет, – не унималась Ольга и ожидая одобрения от подруг.

- Допустим плохого ничего нет, – таким же тоном повторила Ника, которая не понимала измен и уже не думала о том, что сможет стать счастливой, – а что будет с твоим мужем когда он узнает?

- Ничего не будет, если захочет сохранить семью – смирится, что я ему изменила, а не смирится – флаг ему в руки.

- Мне кажется, это бесчеловечно.

- Нет, бесчеловечно это спать с женой раз в два месяца, а когда поругаемся, то и полгода ничего может не быть. Вот это бесчеловечно, я всё-таки живой человек, а не статуя, которая стоит в углу, и которой ничего не надо, кроме домашней работы.

- Может быть, – она слегка неодобрительно покачала головой, по её мнению женщина сама виновата, если её больше не хотят, а в ситуации с мужем можно и постараться что-нибудь изменить, ведь с ним ты по любому связана больше, чем с очередным любовником. Но поскольку она сама не была счастлива в браке и в основном только терпела и прощала, не стала затягивать эту тему. Пускай измена в душе у каждого занимает ступень, соответствующую его жизни.

- И ещё важно то, что мой муж это второй мужчина в моей жизни, я была маленькой и глупой, а поняла это только сейчас. Если б мне тогда мои теперешние мозги, то я б замуж ни за что не вышла.

- У меня намного больше было, – с широкой улыбкой добавила Даша.

- Сколько?

- А как ты думаешь? Я замуж вышла два года назад. И выбрала, вроде, самого лучшего. – Зачем-то посмотрела на потолок, убрала густой чуб со лба и слегка покраснев ответила – где-то тридцать пять. Но я ж искала, а он всё не шёл и не шёл. Мне уже тридцатник и такие вещи не смущают. А у тебя, Ника?

- Шесть или семь парней.

- А что, можно и не парней?

- Были девушки. А вы что никогда не пробовали с девушками?

- Фу, мерзость, – Ольга так скривилась, что к ней больше не обращались.

- Нет, Ник, это даже как-то не возбуждает. Однажды муж предложил втроем попробовать, пригласить девушку знакомую или снять. Так я на него накричала даже.

- Желания никогда не возникают просто так и тем более не проходят бесследно, – она несколькими большими глотками допила содержимое кружки и закурила.

Такие темы никогда не приводят к общему мнению, они всегда вызывают возражения за и против. Человек, которого судьба не сводила с такими ситуациями, не будет знать что это такое, в своей по-своему правильной жизни, он будет осуждать их. Зачем понимать что-либо для тебя чуждое, если ты итак счастлив без этого? Хотя иногда бывает просто стыдно признаться, но обычно только мужчины никогда не признаются в гомосексуальном опыте. А зачастую ты просто вовсе забываешь некую часть своей жизни, и тебе кажется, что это было не с тобой или не было вовсе.

 

глава 5

 

"Мы очень часто виделись, всегда дожидались друг друга, даже если приходилось ждать несколько часов. Это было настолько давно, когда еще не было сотовых телефонов и все созванивались заранее и никогда не опаздывали, потому что были уверены, что стоит ждать. Само ожидание, что скоро её увидишь, возьмешь за руку, и не будешь отпускать целый день, волновало сильней, чем открытые откровенные отношения. Однажды наш общий друг пригласил нас в гости отметить какой-то там для него важный праздник. Мы сделали для него символический подарок от нас двоих, за столом сидели вместе и очень много выпили, поэтому он оставил нас с ночевкой. Предложил нам комнату отца, который уехал на выходные.

Мы долго не могли уснуть, разговаривали, на кухне взяли ещё пива, и наш бессвязный разговор перерастал в медленный обмен жестами, ласками и поцелуями. Я прикасалась к её лицу, глазам, губам, всматривалась в них и хотела бы, чтоб это никогда не заканчивалось. И с каждым мгновением, каждым жестом хотелось целовать всё сильней, хотелось слиться воедино, внутри что-то разрывалось и пекло, и всеми силами надо было успокоить это, заставить угомониться, казалось, что всё прекратиться, только если я её съем.

Я ласкала её тело, запускала руки ей под майку, прикасалась к груди, поглаживала по рёбрам, медленно приподнимала майку, пока полностью не сняла, завела указательные пальцы за резинку трусиков и, аккуратно пощекотав её там, начала стягивать их долой. Мои поцелуи становились всё сильней, и я спускалась всё ниже и ниже, целовала соски, большим пальцем массировала клитор, а когда дошла до него губами - он был припухший, мне показалось что это очень маленький член, уменьшенный в десятки раз. Я запустила в неё почти четыре пальца, средним старалась массировать верхнюю стенку, мой язык постоянно скользил по клитору, до тех пор пока она не вцепилась мне в волосы и не закричала так, что мне пришлось прикрыть ей рот ладонью.

Мы не называли это любовью, мы не хотели об этом говорить и обсуждать, мы просто тянулись друг к другу и хотели всегда быть вместе. Наши отношения и эксперименты принимали образ игры, мы становились персонажами, которые ничего не боятся, никогда не останавливаются, ни о чём не жалеют. И чем интимнее становится характер игры, тем интересней она. И уже не действия считаются игрой, а определённая реальная часть жизни. Мне нравилось обнимать её, лежать сзади, положив руку ей на живот, и поджав ноги также как она. Моё лицо упиралось ей в затылок, я до сих пор помню запах её волос, движения мышц живота при вдохе и бархатистость её гладкой кожи.

Только сейчас я понимаю, что по-настоящему любила её, только сейчас. Почему-то раньше мне казалось, что я слишком молода для того, чтобы серьёзно чувствовать, и даже когда мне было слишком больно для того, чтоб сомневаться в действительности происходящего, я себе внушала, что это неправда, заблуждение, детский максимализм и скоро пройдет. И я настолько часто себе это повторяла, что сама поверила, ведь я же не знала, что останусь такой навсегда: никому не верящей, ничего больше не чувствующей и никого не любящей".

 

Тусклый зал небольшого кафе, которое выглядит как забегаловка, а на меню написано ресторан, на улице начались сумерки, но освещение еще не прибавили, дым сигарет искажает изображение, а тусклый оконный свет возводит стены тени. Она сидит слегка ссутулившись, смотрит в угол за спиной своей подруги, и кажется, что она видит сквозь неё и им даже не нужно слов, чтоб общаться. И вдруг резко, как будто проснулась, она спрашивает:

- Как ты можешь описать любовь?

- Ну, для начала, она бывает разной, – Даша откидывается на спинку кресла, узит глаза в попытке понять, что от неё хотят, – и любовь в той или иной форме нас всегда окружает. Вот например, любовь к родителям одна из самых первых и самых стойких, любовь к детям, тоже основательна и не поддаётся сомнению, любовь к животным, машинам, как у моего, и всему чему угодно. Бывает любовь между мужчиной и женщиной. Она немного другая, потому что украшена сексом. И чувствуется совсем по-другому, в ней больше эмоций, безумья, страсти, хотя и не всегда. С ней очень сложно совладать, она появляется внезапно и торжествует над нами.

- А если это происходит, например, между двумя женщинами?

- Так не должно быть. Я конечно против гомосексуалистов ничего не имею, но мне кажется, что люди не для того были созданы, чтоб идти против природы. Это нехорошие отклонения.

- Так тут больше получается проблема в создании человека, чем в его отклонении, получается, что такие люди созданы неправильно. Интересно, зачем природа вообще создала такую возможность выбора?!

- Мне что-то подсказывает, что главное, что любовь должна быть в любом её проявлении, лишь бы она была, лишь бы жизнь наполнялась смыслом, чтоб хотелось жить.

Она взяла с блюдца кофейную кружку, не спеша поднесла к губам и сделала небольшой глоток. В это время подошла маленькая официантка в униформе с нарисованной бабочкой и принесла недавно забранную пепельницу, но уже чистую. Ника прикурила сигарету и как будто только сейчас решилась спросить о том, что мусолила почти весь вечер и ради чего пригласила именно Дашку.

- Даша, у тебя же ведь были в отношениях девушки?

- Да, но то, что делается чисто по малолетству, потом пересматривается и совсем по-другому оценивается. Ведь вначале мы пробуем всё, что нам предлагается, оцениваем, смакуем, делаем выводы, а потом просто пользуемся ими. У меня был подобный опыт, но это мне совершенно ничего не принесло. Основного ухажёра не было, всё было слишком наравне, в сексе полного удовлетворения тоже не было, но зато я поняла, насколько мне это не надо.

- А как же чувства? Та страсть и немощь, которые не оставляют тебя в покое?

- Ник, давай проще, ты что влюбилась в женщину?

- Мне кажется, что да. Мы работаем вместе. Просто когда у меня были отношения с девушкой, с ней я чувствовала себя счастливой, а сейчас, когда есть и муж, и ребёнок, и всё вроде так стабильно и нормально, я совершенно не ощущаю себя не то чтоб счастливой, а даже умиротворённой.

- И что ты собираешься делать? Бросить семью ради отношений с такой же ненормальной как и ты?

- Я столько лет старалась скрыть это, так боялась сделать неверный шаг, что сейчас мне просто будет обидно, если я всё брошу, сломаю, что так тяжело далось. Я запуталась и очень хочу найти выход.

- А если выхода нет?

- Он всегда есть, надо только его заметить. По-любому должен быть. В комнате без дверей должно быть хотя бы окно.

Они ещё около часа просидели в том кафе и обсуждали именно те вещи, которые делают их счастливыми. О тех основах цели жизни, о возможности каждый вечер заходить в булочную и покупать себе любимое пирожное, каждое лето ездить на юг или путешествовать по загранице, наблюдать как твои дети рассказывают стихи, стоя на табуретке, просыпаться под щебетание птиц у себя на подоконнике, иметь секс по утрам, слушать любимую музыку и говорить то, что ты думаешь. Каждый сам составляет себе свой список, но именно наличие этого списка и делает нас мотивированными, активными и счастливыми.

 

глава 6

 

"Наверное я смогла бы так прожить всю жизнь: радоваться каждому дню, проведённому с любимым человеком, делать ей приятное и всматриваться в радостные увлажнённые глаза, обнимать, когда спим радом и звонить только чтоб услышать голос, который мог моментально поднять мне настроение. У меня нет для этих чувств подходящих слов, я просто любила её любить. Но не бывает вечной любви, у нас всё закончилось также, как заканчиваются любые отношения, не достигшие своего апогея и не связавшие людей навечно. Мы даже не ругались, мы не могли поругаться в принципе, потому что могли и умели прощать. Я старалась не переживать, я считала себя маленькой и глупой и была уверена, что это скоро пройдёт.

Всё происходило постепенно и осознание того, что всё прямим и ровным шагом идёт к концу приводило меня в ужас и унынье. Я переживала это молча, потому что понимала, что не имею права что-либо просить или менять. Она решила вернуться к изначально положенной планке, стать, как говорится "нормальной", и избавиться от странных замечаний, ненужных нотаций, лекций и косых взглядов. На нас сильно давили и осуждали, говорили, что так не должно быть, что это не правильно. Постоянные косые взгляды посторонних, без одобрения, без равнодушия, с упрёком и осуждением. Да какое им дело до чужой судьбы, кто они такие чтоб решать, что правильно, а что нет. Про нас ходили слухи, друзья подшучивали, а родители испуганно смотрели, не решаясь спросить. Больше всего меня раздражал вопрос "а как вы это делаете?", как ты толстопанцирной бесчувственной устрице объяснишь, сколько удовольствия может быть в обычном прикосновении к любимому человеку.

Так вот и было, она менялась, а я молчала. Мы виделись всё реже и реже, пока не настало время, что мы созванивались только для того, чтоб поздравить с днём рождения. Это чем-то похоже на зиму, когда выпадает снег, стихает ветер, на улице темнеет и становится очень тихо, так тихо, что пропадают даже мысли. Нет слов, нет жестов, нет чувств, ничего нет, ты сидишь на подоконнике и смотришь вдаль, в тёмную пустую даль, ничего не значащую, ничего не предвещающую, ничего в себе не содержащую".

 

Она закрыла покрасневшие от монитора глаза, потянула руки вперёд и сцепила в замок, так что кости зазвучали. Долго ещё сидела неподвижно и смотрела в одну точку, подперев голову рукой, пока её не окликнул голос мужа, который тихо, как кот, подкрался сзади и спросил всё ли в порядке. Он не стал дожидаться ответа, не хотел показаться непонимающим, поэтому тут же предложил сделать чаю с имбирём или жасмином. Она приподняла лицо, на щеках виднелись полоски слёз, утвердительно кивнула и дождалась, когда он выйдет из комнаты. Он был очень хорошим человеком, заботливым и спокойным. Она ценила его, но как друга. У них не было ничего такого, за что влюблённых называют сумасшедшими, от чего люди не могут спокойно спать и о чём мечтают всю жизнь. Когда он вёл себя резко, её это раздражало, когда он неудачно шутил, ей становилось стыдно. Она знала насколько он прекрасный человек, и поэтому ей было противно оттого, что она не отвечала ему взаимностью, будучи его женой. Он стоял возле кухонного стола и мелко нарезал имбирь, когда она подошла к нему и обняла.

- Спасибо, милый.

- За чай или за то, что пораньше ушёл с работы, или за то, что отвёз Беллу к бабушке на все выходные? М?

- За всё, – предвкушение активнобессонной ночи приподняло ей настроение, тем более, что не было дочери и можно было пошуметь, – ну, конечно, если ты будешь ещё и нежным, – она очень ласково улыбнулась, оголив почти все передние зубы, и с мурчанием позволила себя поцеловать, горячо и страстно, как обычно целуются подростки, которым всегда всего мало.

Каждое малейшее движение губ заведомо узнаваемо, каждый изгиб и складка тела давно изучены, в любом движении, в еле уловимом взгляде читаются ощущения и желания. Интерес давно превратился в традицию. Она знает, как сделать приятно, чем порадовать, как удовлетворить, она примет благодарный взгляд и если надо сможет повторить. Вполне смогла бы стать проституткой, увлеченной и при этом совершенно отрешенной. Никто никогда не прочел бы в её глазах отвращение или страх, потому что они давно перестали отражать душу. И долго всматриваясь в них не находили бы ни понимания, ни сочувствия, ни интереса, а только своё отражение.

Они не стали уходить в спальню, а остались на кухне, она игриво покусывала его нижнюю губу и расстегивала ремень на джинсах. Нежно проведя влажными губами по скуле, прикусила мочку уха и пощекотала её языком, улыбнулась и что-то довольно промурлыкала, нащупав готовый к воплощению любви член. И придав себе максимально игривый вид, спросила:

- Хочешь, сделаем что-нибудь необычное?

- Я тебя хочу, давно с тобою не был.

Это даже не просто скучно. Быстрые машинальные движения, она смотрит в потолок, кажется, выучила его до мельчайших точек, думает, что пора перекрасить, пытается представить себе что-то другое, вообразить что-нибудь возбуждающее, но ничего не выходит. Всё наскучило и надоело. Не только пропало желание, но и появилось отвращение. Если раньше было важно даже обычное удовлетворение своих физических, диких, естественных влечений, когда нет объекта страсти, а только влияние природы, которое безразборчиво в выборе и непритязательно. Только с годами душевный голод даёт о себе знать, но зачастую менять что-то становится слишком поздно. Разве не это ли причина семейных измен?! Или это всего лишь глупая ошибка, пустившая результаты, как метастазы, в глубь жизни?! После секса он всегда засыпал, а она продолжала лежать и смотреть в потолок, пытаясь разобраться в том, что она хочет и, найдя хоть что-то похожее на причину беспокойного сна, уничтожить её, забыть, стереть из своего сознания.

Привычка – это самая сильная черта характера человека. Изменить или избавиться ни от одной из них почти невозможно. При большом усилии можно заглушить в себе свою привязанность, но при малейшем удобном случае она вырвется наружу из тайных закоулков твоего сознания и постарается вернуть себе завоёванное и обжитое место законного владельца. Привычка не отрицательная черта, а во многом причина постоянства и терпения. Привыкнуть можно не только к дурным потребностям, как сигареты или чавканье, привыкаешь и к своему образу жизни, к работе, к людям.

Ей однажды рассказали анекдот: если тебя трамвай проедет, ты вначале вскрикнешь, два проедет, три проедет, а потом привыкнешь. Но разве плохо привыкнуть быть сдержанным, постоянным и верным?! Привыкнуть к другому человеку и стараться что-то для него делать, вместо того, чтобы начать пить. Но избавиться от чего-то дурного всегда проще, чем от чего-то хорошего; бросить курить морально проще, чем бросить семью, потому что ты осознаёшь то, что лишаешься чего-то плохого, а не близкого и дорогого. Если что-то из нас уходит, то на том месте образуется пустота, брешь, одиночество. Одиночество – это не свобода, как многие ошибочно полагают, одиночество – это отсутствие любого выбора, безразличие, безысходность. И страх перед ним не даёт нам быть рискованными и решительными. Если привычка заменяет нам любовь, то страх перед одиночеством делает её крепче, помогает терпеть жизнь такой, какая она есть в своём серо-чёрном цвете.

 

глава 7

 

"После того, как мы расстались с Алисой, я всячески старалась её забыть. Научилась выкидывать ненужные мысли из головы, стараться не думать, создавать себе образ приветливой и лёгкой. Научилась отключаться от этого, но вдобавок и от всего мира. Менялись дни, интересы, происходили знакомства, события. Но через несколько лет всё начало повторяться.

Мы с Ниной познакомились в клубе. Вначале просто обменялись телефонами для конкретной цели, не помню, но, кажется, я сказала, что могу скинуть какой-то концерт. Переписывались, а когда однажды стало скучно, созвонились. Встретились просто для того, чтобы прогуляться по мокрым улицам, насладиться свежестью после дождя и блеском чистой природы, отмытой от пыли и грязных слов. Мы во многом сошлись, были похожи в своих суждениях и обе любили гулять по такой погоде. Нам очень понравилось, и мы стали видеться чаще. Всё тревожней и суетливей, желанней и страстней. Я поняла, что влюблюсь вновь и снова в девушку.

Однажды решила поставить всё на свои места, подошла и призналась. А она, глупая, вместо того, чтоб отшатнуться, приблизилась и поцеловала. Косые взгляды говорили - так не должно быть, в компании многие начинали мяться, как будто стесняются нас, родители делали неодобрительные намёки, а на работе осуждали за глаза и никогда не делились своим мнением, только хихикали непонятно над чем. Два года радости и счастья пролетели быстро, было даже приятно находиться не со всеми, а где-то над, намного выше их понимания и предела.

Иногда мы любили шутить, специально ярко одевались и шли гулять в общественное место, в парк или центр города по магазинам. Мы громко смеялись и вольно себя вели, умудрялись поцеловаться на людях или ущипнуть. Нам нравилось наблюдать за резко негативной реакцией окружающих, за их ворчанием и недоумением. Девушки краснели, а парни открывали рты, но нам нравилось их дразнить, это был некий протест на ограниченность, на стереотипы общественного мнения, ответ на их "так надо". Мы смеялись над тем, что нас не понимают, потому что были выше всего этого, мы были вместе и любили друг друга.

Она подготовила меня заранее, предупредила за полгода. Она должна была уехать, её родители полжизни потратили на то, чтоб добиться такой возможности. Она должна была лететь в Штаты, жить у тётки, её брали на работу в какую-то холдинговую компанию. Я была рада за неё, старалась не расстроить, но уже не скрывала чувств. Для нас это был правильный, но тяжелый шаг. Жизнь продолжается. Загружаю себя работой, хожу в спортзал, днём стараюсь максимально устать, чтоб побыстрей уснуть.

Каждый раз, когда шел дождь, я сидела у окна и плакала, но не из-за того, что она улетела, а из-за того, что не могу забыть.

И менялось всё, года вагонами спешили за поездом, менялся пейзаж, пассажиры, города. Только память, как камера хранения, не отпускала воспоминания, они копились и набирались, но ничего не стиралось, не забывалось, не выкидывалось. И порой бывало хотелось отказаться от всего, чего добился и достиг, лишь бы вернули то, что было раньше. Нет же ничего страшного в том, что человек хочет быть хотя бы немного счастливым, хоть не надолго. Я меняла маски, образы, партнёров, я пыталась встречаться с парнями. Я думала, что не в поле разница, что не важно с кем ты, с мальчиком или девочкой, а важно что ты к нему чувствуешь, иначе это будет трафарет, ничем не примечательный, ни капельки не дорогой и совершенно ненужный.

Однажды у нас был совместный корпоратив с нашим дочерним филиалом. Я пришла туда, немного опоздав. Вот иду по весёлому, украшенному к новому году, залу и вижу перед собой вместо толпы сотрудников его. Все снуют, суетятся, что-то говорят, а он смотрит на меня и улыбается. Не успела я даже ни с кем поздороваться, как он подошёл, протянул руку и представился. И прям с этого момента я поняла, что такое любовь с первого взгляда. Такая внезапная как будто на тебя вылили ведро холодной воды или ударили фанерой по голове. И выйти на работу на следующий день после праздника, когда все отдыхают, не обидно, а с радостью, зная, кого там встретишь.

Он стал заходить к нам намного чаще, придумывал разные причины лишь бы заглянуть в офис. Когда он предложил встретиться в неформальной обстановке, я сразу же согласилась, я хотела новых эмоций и чувств, и не важно, что на этот раз с мужчиной. Наверно он до сих пор не знает, насколько обстановки бывают неформальными. Но тогда ничего не было важным, не то, что мало общего, что можем не подходить друг другу, хотелось быть рядом, просто быть рядом. Он протянул мне руку, я дала ему свою, он сжал её и слегка притянул к себе. Без слов, без колебаний с этого момента мы были вместе.

Через месяц он сделал мне предложение, я согласилась. Бежевое платье, маленькая вуаль, пьяные друзья, которые становились общими. Всё становилось общим, мы учились считаться друг с другом, избегать ссор и бытовых обид. Через год родилась Белла. Для меня было всё настолько чуждо, что он шутил о том, что я с другой планеты. Я никогда даже не думала о таком, и тут вдруг в такой роли, в роли жены и матери. Всё было хорошо с точки зрения общественного мнения. Милая молодая пара медленно прогуливается по парку со своим чадом, выгуливают его, вместе катят коляску, о чем-то беседуют, и всем всё понятно. Ведь душа для этого общественного монстра не важна, мысли и душевная боль не вписываются в его модель. Если ты замужем, значит у тебя все хорошо, если ты родила ребенка, значит, ты счастлива, и не может быть ничего иного, только так. Нет никакого сожаления, горечи, обиды. Нет, не может быть. И никогда, никогда не захочется спрыгнуть вниз с большой высоты, лишь бы только избавиться от этого назойливо пронизывающего взгляда машины общества правильных".

С первой встречи, с того первого взгляда, с первого прикосновения, со слов "я согласна" ничего больше не изменилось. Вообще ничего, отношения замерли, как будто кто-то нажал на паузу, ничего не происходило, а время шло. Мы даже больше не пытались понять насколько сильно друг другу не подходим. Скука и тоска заполняли душу и всё сильней приживались в ней. Что же, вот оно, счастье общества идеальных людей, я живу как они, делаю всё как они, а мучаюсь как всегда, и единственную радость приносят воспоминания, которые до сих пор хранит моя память, и когда никого рядом нет, воскрешаю их, чтоб хотя бы немного и не надолго себя порадовать.

 

- Милая, милая, - он тряс её с недоумением на лице, суетился и спешил, потому что уже опаздывал на работу. – Что случилось?

- Ничего, а что? Я долго сплю? – приподнявшись на кровати, она пыталась понять, что уже успела натворить, ещё не проснувшись.

- Ты плачешь? – он провел рукой по её щеке, она мило улыбнулась и махнула рукой.

- Мне приснилась бабушка, то, как она умирала. Не обращай внимания. Извини, что не приготовила завтрак, видимо выходной взял своё.

- Ладно, переживу, – он улыбнулся, как обычно улыбается клиентам, - заберёшь Белку со школы?

- Давай лучше ты.

- Но ведь у тебя же выходной, можешь и сходить за ней, а я работаю.

- Почему-то когда я работаю, всё равно её забираю, не зависимо от твоих выходных?

- Так ты же мать.

- А что, ты больше не отец?

- Мать должна больше уделять внимания, потому…

- Хорошо, я отвезу её родителям, и буду ждать тебя дома.

- Могла бы и посидеть с ней, а то ты что-то в последнее время часто её к родителям отвозишь.

- Это в последний раз, честно.

Он быстро стал одеваться, постоянно смотря на часы, перебирал носки, ища пару, завязывал галстук, она наблюдала за ним, подкурив сигарету.

- А ты не много ли куришь?

- А как часто ты видишь, что я курю?

- Сейчас вижу.

- Это последняя сигарета, я бросаю, - глубоко затянулась и посмотрела в окно. – Скажи, у людей после смерти появляются крылья или они идут в рай пешком?

- Милая, если ты сошла с ума, то мы сходим к доктору, а он уже всё объяснит про крылья, хвосты и рога.

Она не хотела обращать внимания на его шутку и продолжала:

- Они есть, я чувствую их, они где-то внутри, свёрнутые и сжатые, их хочется расправить, но не получается, потому что еще жив. Такое ощущение бывает с руками и ногами, когда долго не шевелишься в какой-нибудь позе, и они затекают, а потом сводят судорогой. Так же и крылья, все в пролежнях и в местах изгиба уже начали гнить, от них идёт неприятных запах и тупая всепоглощающая боль, раздражает и сводит с ума, тебе хочется их открыть во что бы то ни стало.

- Так раскрой. Мне пора, – он подошёл к ней, поцеловал в лоб и вышел.

Когда вернулся, в доме ничего не изменилось, она также спала, бледная и бездыханная, а рядом лежала пустая баночка из-под снотворного и распечатанный рассказ про её прошлую жизнь, где она была счастлива.

 

Инна Вито '10

 

 

РОМАНТИКИ
ЧАСТЬ 3

 

Романтики! Наивные идеалисты! Тошнотворная смесь навоза и человеческой падали - вот предмет ваших упоительных изысканий.
С. Довлатов

 

глава 1

 

На улице прохладно не смотря на то, что сентябрь. Одеваю любимые джинсы и футболку, замечаю, что порвались кеды, дырка между тканью и подошвой, блин, на самом видном месте. Смотрю в сторону обувной полки, выходные кожаные туфли одевать не хочется – жмут; ладно, значит, сегодня будем панковать, тем более настроение соответствующее. Расчесываю еще влажные волосы маминой расчёской, аккуратно так, как обычно это делает она, постепенно зализываю назад, смотрю на себя в зеркало несколько минут, ну что за говно, взъерошиваю их обратно и так оставляю высыхать.

Выхожу на два часа раньше, чем надо, чтоб зайти к другу, он живёт в центре, не далеко от моего института. На полпути понимаю, что забыл тетради с лекциями, даже ручки с собой нет. Возвращаться не хочется, придётся просто послушать, может быть что-нибудь запомню, на семинары не пойду.

Марик приоткрыл дверь, изобразил на лице удивление, немного пошуршал по коридору и вышел на улицу.

- Дароф, чувак. Чё так рано? Десятый час только. Или это у тебя солидарность такая, тебя будят спозаранку, а ты из-за этого меня. Я вот всем говорю, раньше одиннадцати не приходите. Курить есть?

- Круговая порука, а не солидарность, - протягиваю ему сигарету. – Ты на занятиях хоть иногда появляешься?

- Да на кой они мне сдались?! На сессию пойду, чтоб не отчислили. А смысл целыми днями там отвисать, всё равно, один хер, знаний никаких не дают.

- А это щас ты так говоришь, а вот как завалишь что-нибудь, и ни справки, ни военника не получишь, будем скучать без тебя, – стою, ржу над ним, хотя сам не понимаю над чем именно смеюсь, ведь у самого такая же ситуация.

- Так уметь надо, отчисляют-то после какой-нибудь сессии, если после летней так сразу же восстанавливаешься на прежнем курсе, а потом его экстерном догоняешь, если разрешат, а если после зимней, то попрятаться надо будет, хотя там не долго, с конца июня набор начинается, а списки в начале августа готовы, сколько там, полтора месяца получается. Тут вчера Тролль заходил, говорил, маза хорошая есть. Друг привёз, на афганку похожа, с первой убирает, может скинемся?

- Давай, только я сразу свою часть заберу.

- Ой, а то я ненароком её со своей перепутаю и выкурю, - как-то странно приседает и сгибается толи от смеха, толи от кашля.

- Ну, да, а потом как всегда извиняться будешь и обещать, что вернёшь. Может, в этот раз за меня скинешься в честь прошлого раза, ты ж вроде божился, что вернёшь?

- Так то обычная была, я обычную и верну, а это шик, высший пилотаж.

- Я вечером зайду ещё, тогда и сходим.

Докурили, зашли в дом. Прошу сделать мне кофе покрепче, включаю комп, начинаю рыскать по папкам с музыкой, пытаясь найти что-нибудь повеселее, чтоб спать больше совсем не тянуло.

 

Лекции были нудными, еле высидел. Играл с соседкой в крестики нолики, считал до ста на немецком несколько раз, выцарапал на столе узор в виде креста с крыльями, безумно рад, что не пошел на семинар. К Марику возвращаться рано, да и денег нет. С шабашки только завтра отдадут, может у деда занять, до завтра ведь всего лишь. Он та мне и так даст, без возврата, тем более, если скажу, что на кеды надо. Только с ним не смогу так, даже не то чтоб совестно, а жалко, если никого ценного из родни не будет, мать с самого начала себя извергом поставила, иду к деду. Он уже на пенсии, но всё еще работает. Нашел, что полегче, сторожем на складе, ходит туда с псом и спит всю ночь, а тот, если что, гавкать начинает и его будит. Сейчас он, вроде, на работе должен быть. Зайду, проверю.

 

- А, Яков припёрся, опять занятия прогуливаешь, вот мать узнает – выстегает.

- Не, клизму поставит.

Широко улыбаюсь, потому что действительно рад его видеть. Я часто к нему захожу, и всё равно соскучиться успеваю. Раньше даже мечта была с дедом жить, чтоб мать меня ему навсегда отдала. А сейчас уже понимаю, насколько глупо это было бы, если бы она меня отдала, то над кем бы тогда издевалась? Хм, прокаженная.

Сажусь на маленький диванчик, заглядываю в монитор, показывающий улицу, беру из вазочки печенье, и готовлюсь выслушать очередную байку "а оказывается", недавно вычитанную в газете. Перед тем как уйти, показываю порванный кед, прошу в долг до завтра. Дед достаёт всё из кармана, откладывает какую-то мелочь себе, видимо на хлеб, остальное отдаёт, говорит, чтоб не возвращал.

- Да не, я верну, есть же с чего возвращать, вот лучше когда жопа будет, тогда скажи, что не надо.

- Ето ты хочешь сказать, что может так случится, что однажды ко мне не ты сам зайдёшь, а одна сплошная, как ты сказал, жопа?

- Фу, вот у тебя фантазия безумная. Давай, пока. Я завтра зайду.

По дороге пересчитал все свои финансы, хватало на всё, даже на непредвиденные расходы. Зашёл в музыкальный магазин, спросил, не появился ли новый альбом интересующей меня группы. Они его две недели назад записали, должен был и до нас дойти. Обычно за границей все на неделю позже происходит, а тут уже две прошло. Но зато завтра их концерт по телеку покажут, я ради этого только в этом месяце кабельное оплатил. Долго копил на сигаретах и проезде, потому что матери не мог объяснить, как это мне важно и что не так-то уж и страшно на месяц забыть, что у нас информационный кризис. Хотя ей видимо наоборот доставляет удовольствие смотреть как мне больно, что морально, что физически.

Вот до сих помню, как она мне в детстве клизму делала. Я уже плохо помню, но, кажется, я в тот день себя плохо вёл, игрушки по комнате раскидал и гулять идти не хотел, впрочем, ничего особенного, но она с чего-то зацепилась, отшлёпала. А к вечеру у меня живот заболел, не так сильно, сколько просто неприятно было, а она решила, что спасёт только клизма. Раздела значит, на диван положила, ноги согнула как положено, и в зад мне всунула что-то большое и холодное. Я от неожиданности вскрикнул, на что она только выругалась и вглубь эту штуку затолкала, мне аж больно стало, но я решил потерпеть. Я вот только сейчас понимаю, что она специально поиздеваться решила, пятилетнему ребенку влить, что для взрослого полагается. У меня тогда живот так от воды распёрло, что я даже встать не мог, чтоб в туалет сходить. А вместо того, что б полегчало, только еще больнее стало. Живот большой, круглый и ужасно болит, а как пошевельнешься, так ноги подкашиваются. Говорю, мам, я в туалет хочу, а она смотрит злобно так и отвечает, чтоб я сам встал и пошел. Встаю, иду, голова закружилась, по ногам потекло. Стыдно, больно, зову её. Она как увидела, что не добежал, а посреди коридора лужа, взяла ремень и давай лупить. Я долго потом в себя приходил, теперь после слова "клизма" коробит и нервный тик по глазу бьёт.

Вот так и с кабельным, видит, что мне интересно, так нет же, это ж разлагает личность, притупляет сознание, мозг мутным делает, надо отключить. Вот же с матерью не повезло. Не удивительно, что отец сразу сбежал от неё, только за что мне это все терпеть приходится не пойму. А кабельное и вправду хуйня по сравнению с дурью. Почти дошел до Марика, остановился за углом, чтоб покурить и лишний раз не угощать его сигаретой. Я не жадный, но складывается ощущение, что он специально никогда себе сигареты не покупает, чтоб стрелять. Решил на принцип пойти, и угощать только в пределах разумного.

 

Когда я к нему зашел, он был уже одет и ждал меня с беспокойным видом.

- Ты чё так долго, он же нас до ночи ждать не будет. Пошли.

Пошли. Адрес был записан на огрызке салфетки, но и местность оказалась столь же обгрызанной и трущобной. Это был один из кварталов старого города, пользующегося самыми не лучшими названиями, из-за наличия дешевого борделя и постоянных наркоманских притонов, в один из которых мы и направлялись. Брат знакомого моего друга оказался обычным барыгой, торговавшим чем не попадя. Человек не высокого роста, с бритой налысо головой и очень дружелюбным видом. Сразу было видно, что это квартира не для проживания, а чисто для особо отдыхающих. И очень кстати удобно: пришёл, ширнулся, покалбасился там, чтоб никто не видел, отошел и домой.

Он нас хорошо встретил, угостил пивом. Несмотря на наши слова, что мы только за травкой и курить будем дома, он рассказал нам почти весь свой ассортимент, пояснил характер действия каждого и с очень строгим видом отчитал правила своей работы. Деньги всегда вперёд, приходить только вечером до полуночи, если необходимо можно остаться до утра, но ровно в восемь он всех поднимает и выгоняет, и прочее в таком же духе. Посидев недолго у Лысого, как его все называли, мы забрали свой пакет и направились домой.

Покурить собрались у Марика. Он жил в своей однокомнатной квартире, оставшейся от бабушки, поскольку он очень рано начал зарабатывать, родители позволили ему жить отдельно. Он писал статьи в интернет о всякой технике и неплохо за это получал, хотя все деньги куда-то спускал и постоянно жаловался, что у него не хватает чего-то из одежды или что пора бы сделать ремонт, и всё время он собирается начать с замены старого бабушкиного дивана, на котором спит, на что-нибудь поудобней и поновей, и постоянно у него на это нет денег. Утешительные фразы "жалко" или "пока и этот сойдет" не оправдывают в мотовстве и расточительности.

Шли через сквер, было прохладно, но что-то летнее ещё летало в воздухе, остановились, чтоб посидеть на лавочке в старом летнем кинотеатре, людей не было, фонари работали через один, решили забить урода. Марик достал из рюкзака тетрадный лист и начал туда вытряхивать табак из сигареты, пакет положил рядом.

Вначале послышался какой-то громкий, но непонятный шум, потом я четко услышал крик, оглянулся по сторонам, на нас бежала толпа пьяных озверевших гопников, не раздумывая, схватил пакет травы, который лежал возле меня, дернул за рукав друга со словами "бежим" и побежал, не оглядываясь, перепрыгивая через скамейки и ограды. Только через несколько кварталов остановился, чтоб отдышаться. За мной уже никто не гнался, но и рядом никто не бежал. Не страшно, наверно он просто побежал в другую сторону, завтра зайду, удостоверюсь.

Пришёл домой не так поздно, разобрал в комнате, что-то почитал, разделил пакет на две части, одну спрятал у себя в системнике, а вторую положил в сумку, чтоб отдать Марику. Где-то в одиннадцать мать легла спать, а мне было как-то не до сна, всё время думал о том, убежал ли Мар, о том, как деда обманул, чтоб взять денег на дурь, о том месте, где мы сегодня побывали. Решил, что если покурю, то усну быстрей. Отсыпал небольшую часть на стол, растобачил, сделал гильзу из обложки тетради и вышел на балкон. Он был бетонный, старой конструкции, ничем не закрытый, поэтому хорошо обдувался, а если пригнуться, было плохо видно, что происходит. Присел, облокотился на перила, и, не спеша, выкурил свою "сигарету". После пытался читать, но буквы каким-то непонятным способом расплывались, хотелось смеяться и стало очень хорошо, как будто мне только что сообщили приятную новость, которая изменит всю мою жизнь. Взял гитару, стал что-то наигрывать, но понял, что могу разбудить мать, вышел на балкон, сел на тоже место и начал играть, но не то, что обычно мы играли на сходке, а что-то другое, веселое и свое.

"Раздвинтесь стены, откройте небо,

Я полечу туда, где не был,

Отдам навечно сомненья и страх,

Мне до счастья остался один маленький шаг"…

 

День предстоял насыщенный. Занятия начинались с самого утра, и не было даже окон. Когда отсидел все пары, направился за расчётом. Прождал главного прораба около часа, но деньги получил все. Теперь по плану вернуть долг деду. Боясь разбудить его после суток, стал тихо царапать в дверь, если не спит – услышит, а спит, то не разбужу. Дверь открылась довольно-таки быстро.

- А я как раз только что позавтракал, иди там я и тебе оставил.

- Ты как? Я тебе долг принёс, меня рассчитали полностью.

- Садись, – он показал на стул, где только что сидел сам, на столе стояла тарелка с овсянкой, очень густой, потому что половина тарелки была съедена, а другая даже не тронута.

Дедушка как всегда в своём амплуа. Разве кому-то еще могло такое прийти на ум, кроме него. Но я всё съел, уже, наверно, привык есть с ним из одной тарелки. Поболтали, рассказал ему про вчерашних гопников, пожаловался на мать, сказал, что хочу попробовать поработать как Марик. Он за что-то похвалил меня и обнял. Не знаю за что, может просто за то, что я есть, но мне было приятно.

Марик был дома, как всегда приоткрыл дверь, но вместо обычного бурчанья я услышал громкий мат.

- Сука, ты чё вчера убежал? Где трава? Ты зачем меня им оставил?

- А мне надо было тебя на руки хватать и с тобой бежать. Я крикнул тебе "бежим", почему ты не побежал?

- А что теряться теперь от всего что ли, что напилось и бычится?

- Да ты на себя посмотри, смельчак нашелся, выглядишь как после аварии.

- Так вот если бы ты остался и помог.

- То мы оба бы так выглядели. Пиво будешь?

- Буду.

- Ща приду, не выходи только, а то людей напугаешь.

Под глазами у него были две опухоли, даже не синяки, а именно опухоли, темно-бардового с темно-синим цвета, нижняя губа торчала в сторону, и был виден шов, нос разбит, слегка смотрит в сторону, противоположную, чем губа, а переносица теперь соединяет глаза красной полоской. Он заметно хромает и постоянно держится рукой за бок, видимо всё-таки что-то отбили, вторая рука в гипсе. Жаль его, но что тут поделаешь, коль дурачок такой – не побежал.

Купил пива, взял еще несколько апельсин, пускай выздоравливает. Выслушивал вопли по поводу того, что нужно было остаться и разделить участь друга, почему-то от этого стало смешно, тем более вспомнилось вчерашнее состояние, начал дико ржать. Он перестал меня грузить и сказал, что не нашел в интернете концерта, который завтра должны были показывать, поэтому пойдет к какому-то своему другу на работу, который представит его программером с соседней фирмы и посмотрит его там. Я предложил зайти ко мне, но он отказал, зная мою матушку, ему легче пойти на небольшую аферу.

Включили Massive Аttack, хорошенько накурились, долго ржали над вчерашним, сочинили прикольный сатирический стишок, даже на музыку попытались его положить. Через пару часов стало отпускать, пропёрло на измену, Марик как-то странно стал на меня коситься. Не люблю это состояние перехода от кайфа в обычную реальность, мысли путаются, начинаешь чего-то бояться, всех в чем-то подозревать. Я всегда стараюсь в такие моменты остаться один. Поэтому попрощался и ушёл.

Домой идти не хотелось, там ждал меня изверг с когтями наготове и пламенем изо рта, точнее даже не пламенем, а пеной. Если приду, что-нибудь обязательно со мной сделает, или кружку рыбьего жира скажет пить, потому что полезно, или купаться хозяйственным мылом, потому что я ей покажусь слишком грязным, или просто ударит шнуром от магнитофона, ну скажем, вдруг я забыл тарелку помыть утром, так это еще не так-то уж и плохо. Самое главное, чтоб завтра дала посмотреть концерт. Я ждал его две недели, с тех пор как узнал, это самая главная новость не только среди друзей на сходке, но и в институте. Его собрались посмотреть даже те, кто не любит их и не увлекается тяжелой музыкой вовсе. Должна дать, о том, что я подключил кабельное, она не знает, уже больше месяца не включает телевизор, а если и включит, то только первый канал и какую-нибудь передачу про здоровье. Блин, сука, а смотрит то не потому, что что-то полезное узнает, а потому, чтоб выведать, как меня помучить еще можно. Да ладно, вот позавчера полдня просидел, всякую чушь смотрел, ничего ж не сказала.

Блуждал довольно-таки долго, вернулся домой, только когда полностью отрезвел. Она уже спала. Прошел тихо в комнату, лег спать, завтра выходной, завтра показывают концерт, завтра хороший день.

 

Несколько лет назад мать решила завести домашнее животное, я вначале обрадовался, как-то необычно для нее, такой чистюли и тут вдруг собака. Я тогда еще в школе учился, прихожу значит с занятий, а по дому бегает болонка, маленькая такая, косматая, чем-то на маму похожа. Я с ней игрался поначалу, даже выгуливать напрашивался, только вот через какое-то небольшое время она чем-то заболела, не знаю чем, мать отказалась нести её к врачу. У неё при всем основном еще и недержание началось, так, естественно, в мои обязанности вошло и убирать всё её дерьмо. Если я отказывался, то мать начинала кричать и хваталась за ремень или шнур. Бесполезно это всё стало, я настолько привык, что меня бьют, что почти не чувствовал ничего, наверно мне бы это начало нравиться, если б она не прекратила. Попытки убедить мать отнести больную собаку к врачу или на крайняк усыпить были бесполезны. С дерьмом я свыкаться не хотел, хотя и доходило это до предела: сижу, готовлюсь к вступительным экзаменам, вроде бы важно, поэтому просил не отвлекать, приходит с магазина и начинает истошно вопить, выхожу посмотреть, что же такого могло случиться за полчаса её отсутствия - собака нагадила посреди кухни. Стоит и орёт благими словами, глаза выпучились, губы искривились, слюна льётся, страшно и смешно одновременно. Меня её отношение тоже тогда взбесило, никакого уважения, ничего. Я психанул, схватил рукой говно собачье и выкинул в мусорку, она сразу перестала орать, толи от удивления, толи от удовольствия, что достала меня.

 

Проснулся рано, убрался не только в своей комнате, но вымыл пол в ванной и в зале, в коридоре починил полку. Сходил на рынок за овощами, купил всё, не смотря на то, что еле донес. Зачем нам столько, если мы живём вдвоём, может гостей ждёт. Остаток дня читал, делал вид, что учусь. Ближе к вечеру, когда подошло время, зашел в зал и включил телевизор, она была на кухне и, кажется, не слышала. Звук очень тихо включён, напрягаю слух, но всё равно классно. Увидеть бы вживую это шоу, особенно со всеми этими трюками, что они вытворяют. Вдруг её голос прям надо мной, как гром, я вздрогнул и подпрыгнул на месте. Говорит, что время её передачи про здоровье зубов. Ничего не понимаю, какая передача, какие зубы.

- Ты сегодня хорошо мне помогал и ты сможешь посмотреть телевизор, только позже, когда моя передача закончится.

- Но мам, я месяц ждал этот концерт.

- Ничего, посмотришь потом как-нибудь.

- Потом, когда потом, его нет в интернете, где я его потом искать буду. Да и зачем тебе эта передача, ты даже не запоминаешь о чем они. Ты забудешь о ней через несколько часов, а я этот концерт еще годами помнить буду, тем более что ребята зовут в группу играть, они все этим увлекаются. Ну, может хоть на сегодня хватит издеваться?!

- Глупостями вы занимаетесь, вначале институт закончи.

- Закончу и без твоих советов, тем более про зубы.

- Да как ты со мной разговариваешь?! Убирайся к себе в комнату.

Спорить дальше, значит наблюдать истеричные вопли, пену изо рта и летящие в меня предметы. Ах да, конечно, отец был козлом и я весь в него. А вы сама праведность, только вот непонятно как же такая хорошая женщина могла так глупо залететь, да и позволить себя с ребёнком оставить. Верно, это я виноват, я и никто больше.

Одеваюсь, ничего не сказав, ухожу. Марика нет дома, он пробрался в организацию, чтоб посмотреть тот самый концерт, который только что назвали глупостью. Да и все друзья наверно его сейчас смотрят, да и напрашиваться к кому-либо поздно, пока доеду все и закончится. Внутри разочарование и злость, руки трусятся, хочется кричать и биться головой об асфальт. Чувствую, как все внутри пульсирует, появляется желание выдернуть все зубы, лишь бы не было этой передачи, хотя я и понимаю, что не в ней дело. Не было б её, нужно было б смотреть другую, об лечебных свойствах лоботомии, прекрасном воздействии кастрации, или о том, что полезно себя обжигать огнём – это бы как раз сгодилось.

Сажусь на бордюр, держу голову руками, потому что такое ощущение, что она лопнет от злости. Недалеко от меня возле лужи лежит поржавевшее бритвенное лезвие, видимо кем-то выкинутое из окна. Поднимаю, провожу по венам. Боли совсем не чувствую. Смотрю на кровавые липкие полосы, льющиеся в лужу, которая расходится кругами, как после дождя.

Почему-то стало легче дышать, почувствовал прохладу, прикурил сигарету, и всё показалось не в таком-то уж и мрачном свете. Подумаешь, и действительно какой-то глупый концерт. Но не в концерте дело, а в том, что никогда нет понимания, всё делается назло, лишь бы насолить. Захотелось увидеть деда, чтоб он обнял или хотя б просто что-то сказал. Направился в сторону остановки, по дороге понял, что истекаю кровью. Зашёл в аптеку, попросил бинты. Аптекарша с вылупленными глазами смотрела на мои руки, предложила вызвать скорую, что за глупость, на хрена скорую, расплатился заляпанными кровью деньгами. Нет, к деду в таком виде нельзя. Зато есть место как раз подходящее.

 

- Привет, Лысый. Помнишь, мы несколько дней назад у тебя были, траву брали.

- Конечно, помню, Яков, если не ошибаюсь. Еще пакет?

- Нет, что-нибудь "покрепче" есть?

- Колёса, хна, герыч?

Улыбаюсь, сам удивляюсь тому, какой представился выбор. Выбираю какую-то полусинтетику и спрашиваю, можно ли остаться до утра?

- Конечно, правила ты знаешь, до восьми утра пожалуйста. Сколько у тебя денег?

Начинаю всё выгребать из карманов, почти весь расчет, который вчера получил, Лысый говорит, что хватит и половины.

Первое время как-то противно, резко начало тошнить и поплыло перед глазами. Лысый рядом, я слышу его голос. Он говорит, чтоб я откинулся назад и не думал о том, что мне плохо. Стараюсь так сделать. Не думать – это как? Вспоминаю лето, поездку на карьер, мы тогда много выпили, я еще не расстался с Алинкой, и мы полночи занимались сексом на пляжу, а когда вернулись к нашим, они умудрились подраться. Было весело, я представляю это себе, но почему-то появляется что-то другое. Какие-то горы, непонятный песок, я постепенно в нем тону, но мне не страшно, мне хорошо.

Утро. Солнце светит ярко, как будто бы назло вышло, чтоб подразнить меня. Несколько недель было пасмурно, грязно и туманно, а именно сегодня, когда воспаленные глаза так больно его воспринимают, а тело не в состоянии встать и закрыть шторы, оно вышло и светит мне назло. Болят порезанные вены, бинты распутались и просто намотаны на руки. До сих пор кружится голова – ещё не отпустило. Пытаюсь вспомнить, что вчера было, но не могу, мозг затуманен. Переворачиваюсь на спину, в глазах изображение немного расплывается, вижу на потолке пятна, они медленно сползают куда-то в сторону стены и накапливаются там в виде наростов сталактитов, похожих на слизь, смотрю на них и понимаю, что тошнит. Отворачиваюсь, не хочу видеть эту мерзость, утыкаюсь носом в подложенную под голову куртку, стараюсь думать о приятном, мысли путаются, всплывают картинки вчерашнего дня, а по ним бежит та же слизь. Не могу больше это терпеть, встаю с неимоверным трудом, голова кружится, словно пьян, дохожу до ванной, или доползаю, не могу понять, как до неё добрался, открываю воду, тошнит, пытаюсь сделать глоток воды, мышцы какие-то одеревеневшие, не могу заставить тело что-нибудь делать, понимаю, что теряю сознание.

Очнулся сидя, голова раскалывается, но по стенам больше ничего не ползает. Выхожу из ванны ищу свои вещи, быстро надеваю куртку и ботинки, выхожу на улицу, наконец-таки выбрался из этой злачного квартиры, закуриваю, пытаюсь собраться с мыслями, решаю поехать домой.

 

глава 2

 

Зима, снежная и холодная, а ещё весёлая и высокоградусная из-за постоянных вписок и согревающих манёвров. Я стал работать с Мариком, провел себе интернет, обгрейдил комп. Мать не знает о моём заработке, поэтому я его всегда преуменьшаю, чтоб безпаливно хватало на всё. В институте почти не появляюсь, зато часто хожу на репы, стал писать тексты, всем очень нравится, и меня единодушно назначили автором всех наших песен. Уже полгода как я сижу на этой химии, мозгами понимаю, что надо бросить, а страшно. И страшно-то не от того, что ломка или депрессуха может быть, а что если на замену придёт окисляющая реальность со всеми вытекающими последствиями и весь мой мир вернётся в ту жизнь, где больно, обидно и одиноко. Такое ощущение, что ты можешь лишиться какой-то части внутренностей, без которых не сможешь жить, если бросишь. Ну да ладно, понимаю, что так долго не может продолжаться, а вот решиться не то чтоб нет сил, нет желания, даже малейшего.

Вот недавно захожу к Лысому, а у него ничего нет, он всегда старается держать марку, но чтоб не обидеть, поэтому дал адрес своего дружбана, который тоже сидит на подобной хуйне. Ладно, иду к нему, живёт недалеко, по дороге успеваю выпить бутылку пива, стучусь, дверь приоткрывается на цепочке, говорю, что от Лысого, открывает. Сразу не выдаю, зачем пришел, захожу, смотрю по сторонам, прохожу к компании на кухне.

Двое сидят за столом и подогревают ложку, ебаные героинщики, этот дружок присоединяется к ним. Предлагают попробовать. Не хочется, конечно, врать, но включаю "дуру", спрашиваю что это и зачем. О, хвалят, советуют попробовать. В мозгу что-то щелкает, зачем-то соглашаюсь, всё равно собирался брать, пуская не кислота, но тут ещё и бесплатно.

Первые два быстро уходят от нас, жду своей очереди, в это время из комнаты выходит чел, бледный трусится весь. Всматриваюсь в него, понимаю ломает. Он стоит в проходе и лепечет, даже не просит, а умоляет поделиться. Неудобно очень стало, я-то ведь вообще проходимец и больше сюда никогда не вернусь, а он старый друг, и они вот так-то с ним. Спрашиваю, почему не даёте. Говорят, что, мол, денег нет и нехуй за их счет жить. Становится не по себе от их дружбы, это они мне как первяк дали, чтоб затянуть, а если тусить начну, то такое непременно и со мной может случиться. Лысый тоже в долг никому не даёт, но и до такого не позволяет докатиться, чтоб все смотрели и пофиг было. Ушел от них под утро, всю ночь плохо было, такое ощущение, что выпил очень много паленки, и выворачивало потом наизнанку. Мозги набекрень совсем, всю ночь в ванной просидел в обнимку со шлангом душа, как в себя приходил, плохо становилось, как вырубало, то даже слюни не мог с подбородка вытереть. Не, такого кайфа я не понимаю, лучше дождусь, когда у Лысого все появится.

Зато накуриваемся почти каждый день. От этого все проще делать и получается даже как-то лучше. Идём вот всей командой к Павлику барабаны забирать. Дунули, пива взяли, и рабочие моменты пошли как отдых. Иду ржу, еле удерживаю какую-то их часть, она постоянно выскальзывает из рук, все что-то тащат, а Павлик палочки только несет и постоянно старается по чему-нибудь постучать. Остановка, пытаемся влезть в автобус, не влезли трое, Вяча, который бочку тащил, я и типчик ещё левый. Пашка с остальными поехал, командовать и дверь в гараж открывать, а нам пешком пришлось плестись. Мы по дороге еще пива взяли и вместо получаса часа полтора шли из-за постоянных перекуров и объяснений с прохожими. Зато гараж теперь свой со всеми установками и звукоизоляцией.

Собираемся также на запись скинуться, но это скорее ближе к лету будет, когда все отрепаем хорошенько.

Задержались допоздна, Павлика вообще пришлось на такси сажать, он даже на ногах не мог стоять, и, видимо, всё-таки облевал себе ноги. Я гараж помог запнуть, взял к себе ключ, так как истинный хранитель временно вышел из строя. Стою на остановке, транспорт уже не ходит, только изредка проезжают какие-то легковушки. Темно, на улице пустынно, только какая-то парочка алкашей виднеется вдали, перебивая ночной воздух своими воплями. Вспоминаю, как когда-то давно впервые оказался на улице ночью один. Возвращался с днюхи, матери дома не было, поэтому и не спешил. Было тепло, но это не убавляло жути. Денег нет, такси не взять, мусор летает по дорогам, собаки откуда-то бродячие взялись. Не страшно, а просто жутко. Тем более, что волнуюсь, чтоб мать не позвонила на городской и не догадалась, что меня до сих пор нет. Какой-нибудь случайный прохожий казался психом или бомжом, неприятно было находиться там, где сейчас моё истинное место. Именно к этой опустошенности я стремился всегда. Без лишних лиц, суеты и тревог. Иду до ближайшего перекрестка, дышу свежим воздухом, трезвею. Смотрю в кармане только двадцатка, ловлю попутку, спрашиваю, не довезет ли. Довёз. Мир с заходом солнца стал проще и мне это по душе.

 

Сегодня у Марика день рождения. Я заранее купил подарок. Приятно вот смотреть, как он подпрыгивает от счастья и пытается меня обнять. Отмечать он решил в небольшом крытом кафе, где в основном продавали только пиво на розлив, этого было больше чем достаточно. После того как все стали расходиться, он расплатился и мы пошли домой, оставив самых стойких допивать своё пиво. Заходим за угол и идём по дороге между гаражами и рощей. Из прихваченной пустой бутылки сооружаем бульбик и докуриваем всё что есть. Вставило не хило.

На улице прохладно и сыро после дождя, идём по земле, грязь прилипает к ногам толстой подошвой, от чего приходится поднимать ноги выше. Очень скользко, зачем только мы решили срезать и пройти через рощу наискосок. Каждый раз, когда поскальзываюсь, то хватаюсь за дерево или куст. От всего происходящего и выкуренного дико смеемся. Наконец-таки я поскальзываюсь так, что лечу навзничь, на лету ухватываюсь за ближайшее деревце, ловлю его как-то сбоку и меня наматывает на ствол. Сижу в каком-то странном положении, обхватив всем телом это дерево и настолько сильно ржу, что не могу подняться. Подходит Марик, тоже усыкается со смеху. Минут десять пытается спросить у меня, как это получилось. Я примерно столько же времени пытаюсь хоть что-то внятное ответить. Отмывались в собравшейся в фонтане воде от дождя. Ходили еще за пивом, остался у него до утра. Полночи рассуждали о вечном, но закончили самым волнующим:

- Почему человек не может обходиться без сна? Неужели нельзя было его создать спящим сутки в неделю? Постоянно приходится уделять время на приготовление пищи, хотя можно было бы питаться раз в неделю какими-нибудь полезными веществами: без выделений, съел килограмма два и забыл про тревоги на неделю. Нет же, жизнь состоит из постоянных непрерывающихся неприятных событий, каких-то нужд, проблем и забот.

- Так может в этом то и весь прикол жизни. Ну как это без еды, я вот люблю вкусно покушать, поспать люблю, выпить, да и с девушками. Это приятно, именно только к этому и нужно стремиться. Работа, учеба, домашние проблемы – всё это какая-то вечная круговерть, без конца и края. Просто можно не думать об этом и легче будет.

- Да не, чувак, а как же искусство, творческий подход, что-то, что останется после тебя?

- Да в любом случае после тебя что-то останется, вот только что? Я, кстати, давно хотел спросить. Ты, просто, последнее время странно ведешь себя, не в том дело, что не так что-то, я заметил, что изменился и не в лучшую сторону. Я ж не дурак, на кой ты подсел на наркоту?

- А может это единственное, что меня радует в этой жизни. Может мне больше ничего и не надо. Все эта хуйня, как дом, семья, работа, дети. Я свободен, и свободен всецело, полностью, от всего, эта штука меня освобождает, делает счастливым.

- Она всех делает счастливыми, а когда понимают, что это не так, уже слишком поздно. Ты ж вроде не левый чувак, прекрасно всё видел, как происходит. Вначале круто, ништяк, а потом ничего не остается ни от жизни, ни от друзей, ничего не остаётся, понимаешь? Это как чума или средневековая оспа. Вначале приятно, и ты сам себя насильно туда гонишь.

- В этом то и дело, что я знаю, и мне совершенно себя не жаль, меня устраивает моя жизнь, и большего мне не надо.

- Смотри, друг, мне не хотелось совсем тебя потерять, привык уже что ли.

- Да не бзди, ничего не случится. Спокойной ночи.

На кой черт мне нужны его нравоучения, предупреждения, я сам прекрасно это знаю. Опасно, да, но не помру ж. Поторчу немного, потом брошу. Оно мне не мешает, я ж ничего не выношу из дома, никого не мучаю, денег хватает. Зато музыку лучше писать получается, а вот это уже хоть что-то.

 

Уже несколько месяцев не появлялся в институте. В основном зависаю у Марика, частенько стал оставаться у Лысого. Последняя статья вышла удачной, дофига получил, только вот выговор вставили, видите ли, что долго писал, пропал на неделю, дозвониться не могли. Да на хуй всех, я скоро сам смогу себе клиентскую базу создать и вообще без них работать, на себя только. Дописал статью, дорабатываю сольную партию, охуенно получилось, на репе обязательно предложу пополнить репертуар. Играем не часто, но чаще и не требуется, встречаемся вместе всей группой, делим партии, дома репетируем, а потом одной двух реп хватает, чтоб выстроить всё и поправить, если надо. Выступали несколько раз в местном клубе, всем нравится, звали на разогреве играть. Тексты в основном мои используем, поэтому я доволен дальше некуда. Если так и дальше пойдет, может, альбом запишем. На улице дождь, третий день уже. Надо бы завтра в универ заскочить, хоть проверить, что происходит то.

Не привык рано вставать. Будильник раз пять звенел, пока я не вырубил его вовсе. Припёрся под конец пар, все с лекции выходили. Спрашивают, чего не было так долго, мол, что-то случилось. Отвечаю, что болел, в мыслях мерзость всякая, не, бля, проёбывал тупо, торчал и хуйней всякой занимался. Подходит староста, высокая девушка с как всегда распущенными волосами в очках.

- Тебя слишком долго не было, я звонила, но телефон всегда выключен был. Ты сменил номер? Почему сам тогда не позвонил?

- Я телефон терял. Не позвонил, некогда было. А что, никто ж не умер.

- Да вот это как сказать. У тебя два долга повисло за непосещение. Справку нужно было сделать, или какую-нибудь другую отмазку, чтоб на отчисление не повесили. Мы-то с девочками и домой к тебе заходили, мать сказала, что тебя несколько дней дома нет, и не знает где ты. Странно, конечно, но это твое дело, не нас отчислять же будут. Иди списки посмотри.

Да ну нахрен, сколько там меня не было и уже отчислять. Ну, пропустил два экзамена, херня какая-нибудь. А если б действительно в больницу попал, лежал бы полумертвый, так что со швами и капельницами за справками им бегать. Подхожу к объявлениям, где обычно висит расписание лекций и результаты сессии. Ага, список отчисленных. Ебать, уже отчисленных. Всего трое, я второй по списку. Стою в оцепенении, не врубаюсь вообще. Как, за что, почему. Не могу поверить, перечитываю второй, третий раз, по слогам, Трубецкой Яков, да, это я, отчислен. Внутри как-то все скорежилось, и такое ощущение, что сердце в пятки ушло, как при большом испуге.

Иду в учебную часть, спрашиваю, мол, как это так, я сильно болел, чуть не умер, а тут на тебе. Говорят, что такие правила, ничего не могли поделать, тем более что никаких подтверждений не было, староста не дозвонилась, родственники ничего не сообщили, поэтому, им жаль, но возможно будет восстановиться на следующий год в это же время, бывает. Вышел от них в бешенстве, как будто огрело чем-то. Сел на лавочке возле входа, закурил, повторяю про себя их последнюю фразу – ничего страшного, можно будет восстановиться. Выкурил штук пять подряд, немного успокоился. Да вроде и вправду ничего страшного. Не смертельно ж. Военник есть, забрать не должны, пока работать буду, потом восстановлюсь и доучусь. Просидел там не меньше часа, собрался домой, стало еще страшней, что сказать матери. Она меня с говном смешает, жизнь же теперь концлагерной станет, если не убьёт, хотя это еще и не плохой вариант. Пиздеть же будет теперь без умолку, пока не восстановлюсь, да и на мозги капать, пока они не расплавятся. Не, этого-то я не выдержу. Решил, что не скажу. Сейчас конец весны, два экзамена прошли, через неделю зачеты начнутся, а через три - четыре год закончится. Скажу, что всё поздавал, всё равно зачетку проверить не догадается, а вместо этого у Марика отвисать буду, или у Павлика. А вот в следующем году посложней врать будет, хотя, поживем, посмотрим.

 

Зашел домой, спрашивает, где был. Отвечаю, что на занятиях.

- На занятиях. А я вот вчера твоего однокурсника встретила, он мне совсем другое сказал. Мы с ним поздоровались, а он спрашивает, что с тобой случилось, почему ты на занятиях не появляешься. Мне даже стыдно стало. Почему ты мне врешь?

- Я работал, мне некогда было.

- И чего толку от твоей работы, ты не миллионы там зарабатываешь, чтоб на занятиях не появляться. Толку от этого, если ты без образования останешься.

- Не останусь. Все под контролем.

- Под каким контролем, ты сама никчемность и меня еще позоришь?! Хрена ты шляешься, где не попадя?! Хоть что-то в своей жизни полезное сделай! Ты даже доучиться нормально не можешь. Бросай свою, так называемую, работу, и я буду контролировать теперь, как ты посещаешь занятия. Если надо, то наверно придется тебя до института провожать.

- И не стыдно тебе будет так меня позорить?

- А что тут поделаешь, коль ты такой недоразвитый получился. Надо ж хоть как-то на тебя повлиять.

- А не поздно ли влиять?

- А ты что ли уже себя в самостоятельные записал? Только с пеленок вылез и туда же. Ты пока еще с матерью живешь и должен уважать ее. Вот когда мозгов наберешься, закончишь институт, работать будешь, тогда и снимешь себе отдельно что-нибудь, сам себе и останешься. А то раскрякался он, затронули цацку.

И сколько вот такой разговор продолжаться будет. Если молчать вовсе, до истерики сама себя доведет, да и ударить попытается, хотя хрен с этим, лишь бы заткнулась. А спокойно отвечать не получится, завожусь сам от этого всего. Стою, смотрю в сторону, секунды считаю, а время как бы замерло, только бред этот слышен. Во, встала, даже скорее вскочила, орет, что не на что не годен, душу ей всю свою жизнь порчу, наказание ей выпало. Стараюсь не задевать, руки за спиной держу, боюсь, чтоб ненароком не двинуть случайно. Прошипела, что не может больше это терпеть. Что это? От её голоса тошнить стало, быстрей бы закончила. Бегает вокруг меня, мечется, вопит что-то. Заходит в мою комнату, ищет к чему бы придраться. А тут как назло чисто, я пару дней назад убрал всё, да и пыли нигде нет, вот незадача, прицепиться не к чему. Замерла на несколько секунд, как бы в раздумьях, да и опять за институт принялась, что проверять будет. Слушаю и чувствую, что так и сделает, это ж ведь хорошая возможность меня перед всеми поунижать, да еще и ляпнуть им что-нибудь очень приятное из моего детства.

- Мам, успокойся. Я работаю, я нормально зарабатываю, нам хватать с головой будет, ты даже сможешь в санаторий этим летом съездить. Я тебе путевку куплю, какую хочешь. Только успокойся. Меня отчислили. Но с возможностью восстановиться на следующий год. Это не страшно, у многих такое бывает, и академы берут специально… - не успеваю договорить, вижу, она не просто покраснела, а как-то посиреневела что ли.

- Да ты падла попляшешь у меня еще, - шипит сквозь зубы.

Видимо зря сказал, вот и что теперь делать. Растерялся, стою как вкопанный, не знаю куда кидаться. А она в исступлении хватает гитару с полки и на балкон. Хоть бы подумала над тем, что делает, так нет же, не задумываясь, кидает. Что ей до того, что она дорога мне, да и стоит как четыре её зарплаты. Вот сука то. И это моя мать. Не помню, что дальше было, все настолько перемешалось в голове, а крик постепенно перешел в звон, от чего подумал, что оглох. Взял кое какие вещи, и ушел, осторожно прикрыв дверь, не дай бог догонит. Первым делом взял себе пару бутылочек пива и пачку сигарет. Настолько разбит, что не знаю куда пойти. Стою на перекрестке, смотрю под ноги, понимаю, что ничего не хочется, кроме того, чтоб оставили в покое, хоть ненадолго, совсем на чуть-чуть, чтоб отдышаться. Иду к Лысому. Принимаю как всегда. На ночь не остаюсь, чувствую себя превосходно, колотить перестало, кайф. Иду гулять. В ближайшем банкомате снял с карточки денег. Помнится, кто-то говорил о выступлении в клубе "КрестЪ", еду туда.

Громкая музыка заглушает слова, в полутьме не разглядеть лиц, только белые части одежды светятся в нейлоновом свете, да может и к лучшему, не хочу никого встречать. Взял бокал пива, сел на балкончике напротив сцены, ритм отбивается в голове и по всему телу, такое ощущение что я и есть тот барабан, по которому постоянно стучат. Музыка тяжелая, но с четким тактом, хорошо слышен бас, пытаюсь всмотреться в музыкантов, а передо мною стоят аборигены, голые такие, чёрные, и все в соломенных набедренных повязках, и стучат в свои тамтамы. И народ вокруг сцены какой-то не такой, все в перьях как у индейцев, с копьями, вроде бы понимаю, что это руки у всех подняты, у кого с козами, у кого просто пятерней вверх, а мне копья кажутся, и страх появился от этого, боюсь, что съедят.

Вцепился в стул уже обеими руками, а всё равно к сцене приближаюсь, лечу прям по воздуху на стуле как на коне, а индейцы и дикари эти руками дотронуться пытаются и кусочек себе побольше оторвать. Я дышать глубже стал, голову запрокинул и не шевелюсь, боюсь, что догадаются, что прёт не по-детски. Со временем вроде как отпускать начало, папуасы остались, но не страшно больше, взял еще пива, поближе к сцене подошел, там уже никто не играл, автерпати началась. Выпил быстро, присоединился к остальным. Танцую вроде, девку какую-то выцепил, движенья настолько плавными кажутся, что себя пластилиновым представляю, и тоже в солому одет. Совсем только утром отпустило, людей мало осталось, сидели, чай пили, болтали о чем-то. Один парень подсел ко мне и про нашу группу спрашивает, говорит, что слышал как где-то играли и понравилось. Он в проекте каком-то участвует, набирает группы разные на пивной фестиваль, хочет и нас туда позвать, типа круто, да и публика большая и разная, увидят, услышат. Прикольно, что предложил, соглашаюсь. Стараюсь адекватно себя вести, хотя на измены пропирает. Он мне подробности рассказывает, а мне от них жутко становится и судорогой сводит. Терпеть я долго не смог, чувствую уже рукой пошевелить не могу, попросил у него номер телефона, сказал, что вечером позвоню, как обсужу всё с ребятами. Машу всем и быстрей к выходу. На улице расцвело, свежо так, птички поют. А я иду по центру аллеи, трясет всего, рукой пошевелить не могу и как-то на бок перекашивает. Накинул капюшон, пусть за пьяного принимают, только мысли путаются, ничего сообразить не могу. Надо бы отоспаться, да место поспокойней найти. Домой идти совсем не вариант, к Марику тоже не хочется, ему на работу скоро и нотаций слушать не хочу. Направился к деду. Расскажу что с матерью посрался, из института выгнали, поэтому и выпил, а что колбасит так, то от того, что две ночи не спал, он та наврятли догадается.

 

Подхожу к подъезду, открываю дверь, а войти не могу. И не страшно, а вот как-то жутко или даже противно. Как будто там не квартиры сквозь темноту, а логово паука людоеда, который тебя перед тем как поглотить в кокон запутает и слизью его зальет, и вот от этого так противно становится, что не могу зайти и всё. Присел напротив, подкурил и смотрю, что же дальше будет, может кого этот паук вместо меня сожрёт, а может, отпустит быстрей.

- Яков, голова и две ухи, ты чего тута делаешь? – дед стоит в двух шагах от меня с булкой хлеба в руке и чешет затылок. Сам заспанный весь, видно, что не выспался, а уже за хлебом сбегал.

- Я к тебе пришел.

- Ну, это понятно, что ко мне, не к соседу ж всё-таки. Что в такую рань то, что понадобилось?

- Да вот поспать захотел.

- С какого дуба рухнул?! Что домой не пошел.

- Ой, давай позже расскажу.

Зашли в дом, еле разулся, вело постоянно, чуть не упал. Стянул куртку уже в спальне, рухнул на кровати дедовой и вырубило. Проснулся вечером, на кухне приятно пахло. Умылся, зашел так крадучись, стыдно всё-таки. Но он не ругал меня, вообще ничего не сказал. Чаю предложил. Я рассказал всё как было, попросился пожить ненадолго, пока не сниму чего-нибудь. Он естественно разрешил, да и не мог не разрешить, это тогда не он был бы. Приятно когда о тебе заботятся.

 

Ничего я себе не снял ни через день, ни через полгода. Да и к чему это, квартира двухкомнатная, не тесно, дедушка старый, ему уже под семьдесят, помощь нужна. Я работаю, стараюсь ему побольше отдавать, чтоб тот видел, что я не хомяк какой-нибудь.

Всё лето протусил в парке в центре города, там сходка прикольная собирается, люди разношерстные, не пафосные, интересно с ними. Да и к накурке все нормально относятся, можно было даже там покурить. Все любили знакомиться с новыми людьми, слушать их истории, выпивать, общаться о музыке и искусстве. Я никогда не избегал странных встреч, страшных мест, компрометирующих положений. Мы с Мариком и так часто на всякие квартирники и посиделки захаживали, однажды даже к готам на кладбище припёрлись, прикольно, надо будет повторить. Большая кампания обычно собиралась возле перехода или на входе в парк, кто-нибудь играл на гитаре, некоторые, самые наглые и смелые аскали денег у прохожих, на помощь музыканту или на озеленение луны. Остальные же сидели в сторонке и пили пиво. Может не самое это лучшее место, но так хорошо бывает редко. Я немного больше брать стал, расслабляло не хило, но там в тему все было. Иной раз сам садился поиграть чего, только в отличие от самоучек и выпендрежников, нормально играл, люди останавливались послушать, нравилось значит. Только после этого меня и отпускать не хотели, поэтому я перестал при них в руки гитару брать, на репе всласть отыграюсь и довольный потом неделю хожу.

Чувак, которого я в клубе тогда встретил, не солгал и вправду записал на фестивале играть, сказал, что закрывать будем, последними то есть. Шикарно. Отобрали несколько лучших песен, на всякий поиграли, вроде не лажаем. К одежде даже серьезно отнеслись, решили поприличней одеться, чтоб совсем уж обрыганами не выглядеть. Пашка с Миррой во всё чёрное нарядились, Вяча на панка похож был, а я рубашку светлую надел, лето тем более, жарко, и расстегнутой оставил.

Фестиваль веселым оказался. Старались много не пить, но поскольку терпеть до конца смысла не было, на сцену вышли уже слегка покосевшими. Но отыграли славно. Толпу завести удалось, кричали нам, чтоб не уходили так быстро. Как никак все прошло, но день зачетный оказался. Нас один организатор себе на примету взял, сказал, что на разогрев требуется. Зимой кто-то знаменитый приезжает, так вот надо перед заграничной элитой тоже не подкачать. Да, мы сможем, вы не волнуйтесь, лучше их сыграем! Отмечать к Пашке толпой направились, у него дом большой, родителей нет. Выпивки много было, девушек позвали. Музыка, крики, бухло. Только вот под утро ломать начало, я перед концертом не хотел, побоялся, что сорвать могу, а сейчас прям извело всего. Никто вроде не догадывается, на чем я сижу, но там кто знает, не дураки ж все-таки, может просто от приличия ничего не говорят. Но чтоб засекли, это совсем перебор будет, подозревать одно дело, а воочию увидеть совсем другое.

У меня всё с собой было, закрылся в сортире... Резко настроение изменилось, ничего не беспокоило, нигде не зудело, всё мне подчиняться стало, я стал богом и чертом, я дарил им мир красок и шума, а они, глупые, даже не смекали, что за всем этим стоит. Все по комнатам стали разбиваться, кто слишком пьян один куда-нибудь влезал, а кто с девкой хотел, в гостиной или спальне закрывался. Я в зале скоро один остался, приоткрыл окно, сел на диван, закурил. Закрываю глаза и вижу толпы народу подле меня снуют, шумят, хором выкрикивают что-то, как на вокзале, только шумней, аж голова заболела. Открыл, огляделся, никого нет, даже музыка не играет. Поморгал так пока не надоело, уставился в одну точку, на занавески, и наблюдаю, как они от ветерка колышутся. Вроде ничего так, сижу втыкаю. Вдруг, там, где края гардины оборкой отделаны, копыта мелькают. Ну что за нафиг, поднимаю голову, а на меня из окна лошадь прыгает, да здоровая то какая, на полкомнаты будет. И всадник на ней сидит, лица не видно, глаза только красные светятся, и доспехи кожаные тело закрывают. Я рот себе рукой закрыл, но не потому, что закричать хотел, чересчур удивленье было, только пригнуться попытался, чтоб она меня по голове не зацепила, да как опрокинулся навзничь, думаю шишка на полбашки будет. Встал не сразу, а как в себя пришел, посмотрел, нет ничего и комната целая, значит проглючило.

Пошел на кухню воды попить, а то с такими приходами скоро заикой останусь. Заглядываю на кухню, там Машка в одном полотенце коротеньком босая стоит со стаканом воды. Улыбаюсь, интересуюсь, не для меня ли налила. Смеётся, спрашивает, откуда синяк взялся. Какой ещё синяк. Смотрю в зеркало, что за стаканами на полке, и вправду синяк под глазом. Отвечаю, что когда от лошади уклонялся, упал. Она не поняла о чем я, а только ещё больше засмеялась. Приятная девушка, симпатичная. Отыметь бы её, да вот только даст ли? Что ж попытка не пытка, мне тоже многое причитается. Подхожу ближе, беру руками за бедра и вместе с ней делаю шаг вперед, пока она в стол не уперлась. Подсаживаю на него, начинаю целовать, вроде не против, все заебись, срываю полотенце, опрокидываю на спину. Давно не было, да и момент возбуждающий очень, кухонный стол все-таки и в любую минуту зайти могут, быстро получилось, но качественно, отдышаться не мог. Зато в душ вместе пошли, а то я на нее спустил и сам же прижался. Там повторить удалось, подольше уже вышло. Я после этого еще долго думал позвонить ей, может пригласить куда. Да вот смысл только, я трезвым почти не бываю, только когда статьи сдавать надо или на весь день вызывают презентацию вести. И это время таким тяжким кажется, что после еще больше закидываюсь. Да надо ли, сам себе говорю, что все девки бездушные животные, постоянно парящие мозг. Пока и так хорошо, перепало ж тогда, может еще где выстрелит перепихнуться, только уже без мозгоебства всякого.

 

С Мариком давно не виделись, позвонил, позвал к себе. Он с пивом приперся, да вдобавок еще и накуренным. Ржал все время и жестикулировал сильно. Я не захотел, чтоб дед его в таком состоянии увидел и предложил к нему поехать. По дороге дунули, взяли вискаря, спрятали в рюкзак к Мару, и старались не шуметь, чтоб не забрали ненароком.

Сели в полупустой автобус, чтоб не привлекать внимание прошли на последние места, я оказался прям напротив прохода, а Марик за следующим креслом. Стал рассказывать о последних новостях, о группе, о наших планах. Он, казалось, не слышал, и был похож на очень усталого человека, после дня полного физической нагрузкой, только глаза влажные и светятся и улыбка безумная. Вдруг повернулся ко мне и говорит, что руль купил для игрушки, как на настоящих гоночных, и полез в рюкзак доставать, чтоб похвастаться. Я играми вообще не увлекаюсь, поэтому его восторг от этой штуки разделить не смог, фигня какая-то. А он его уже перед собой к спинке сиденья крепит. Вначале отговорить хотел, но не смог, давно так не смеялся. Он рулит им в разные стороны и рычать пытается, имитируя двигатель, при этом тряся головой и выкрикивая что-то на весь автобус. Блин, жутко и смешно в тоже время.

Возле подъезда остановились, я закурил, а он ключи в рюкзаке искать стал. На улице прохладно, ветер поднялся, осенний дождь моросит. Я капюшон накинул, замерзать стал, а он всё возится и ворчит.

- Вот дьявол, Яш, я ключ потерял где-то…

- Где ты его мог потерять, точно туда клал?

- Да, точно, блин, чувак, гадство то какое, как я теперь в дом попаду? Двери ломать придется. Черт может милицию вызвать?

- Ага, и наркоконтроль. Вспоминай лучше.

- Может у тебя оставил. Поехали, проверим.

- Да ты чё, охренел что ли?! Ты у меня даже куртку не снимал. Дай сюда, - выхватил его и перевернул верх дном, чтоб все вывалилось, потряс еще, зазвенело, мелочь посыпалась и ключи, - на, держи.

- Ну что ты сделал, зачем вывалил всё, бутылку мог разбить.

- Нормально, хватай руль свой и идем.

- Осторожней с подъездной дверью, её покрасили вчера.

- Да тут вообще осторожней надо быть. Воняет как на помойке. Может кто из соседей сдох?

- Не, это с третьего от бабки несет. Она, прикинь, в квартиру хлам всякий с мусорки тащит. Ну, болезнь такая есть, не вылечивается, в психушку только. Так вот, а у нее кошек много, я их как то посчитать попытался, заходит, а за ней штук пятнадцать забегают. Она всей дрянью с мусорки их и кормит, а те травятся и мрут. Вот и воняет поэтому.

- Она что трупы не выкидывает?

- Ты что! Это ж самое ценное. Надо будет на днях санитарку вызвать, а то надоело уже.

- У тебя в хате не лучше пахнет. Тоже труп под кроватью заханырил?

- Это носки, я их еще не постирал.

- Фу, блин, что за отстой. Открой окно.

- С чего пить будешь, стакан или рюмка?

- Стакан и лёд, - включил телек для фона и стал искать пепельницу.

- За что выпьем?

- А сегодня какое число? – странно, что я вообще об этом вспомнил, но именно сегодня ровно год как я подсел, - ровно год.

- Чему?

- Что чему?

- Чему год?

- Как с института выгнали.

- А что ты не восстановился?

- Желания не было.

- Бля, чувак, тебе ж год осталось добить, какой-то сраный год и у тебя вышка. Хрена ты тупишь так?

- У меня времени на это нет. Я работаю, а там диплом и госы, когда, по-твоему, я все совмещать буду?

- Ну, меньше работы бери, и слезь с дури, как раз бабла не надо будет столько.

- Да ты на себя посмотри, хочешь сказать, что кроме травы не сидишь не на чём?

- Я доучился по крайней мере, и мозг мне не так штырит, и стоит это не столько. Что ты думаешь, я веду себя странно, так и в жизни все хуево. Нет, Яков, я свое дело открываю, и бросать пытаюсь, и мне в отличие от тебя проще это сделать, пересилить я себя смогу. Я торчком навсегда не собираюсь оставаться. Сегодня вот выпьем и мне этого на неделю хватит, я меру теперь сокращаю постепенно, а потом вообще перестану.

- Что ты перестанешь? Бухать что ли, или накуриваться бросишь? Что изменит это, ты и так всего добился сам и ничего не мешало раньше, а теперь ни с того, ни с сего правильным решил стать. Головой ударился?

- Да чего ты понимаешь? Я может со стороны на себя посмотрел и противно слало. И вот сейчас на тебя смотрю, и вижу, что ты в говно превращаешься.

Вот уж от кого нотаций не ожидал, так это от лучшего друга. Ругаться не хотелось, но зацепил слишком. Ему-то какое дело. Тем более сам торчит постоянно, понимать должен, что не так просто сделать, как сказать. Внутри я понимал, что он прав и помочь хочет, но не так же. Меня от злости аж перекосило, кинул в мойку стакан и ушел, на хер его послав.

 

Он обиделся, понятное дело, но я как-то тоже не мог гордость сломить и позвонить ему первым. Потом часто у ребят спрашивал, говорили, что также бухает и кислоту принимает всякую. Нормальным сказал станет, и где же?! Пускай время пройдет, может, догадается, с чего я разозлился на него.

Через пару месяцев вечером Павлик зашел, бледный, сказал важно. Я не въехал вначале, он сразу за Марика начал что-то неразборчивое плести, бухал, мол, сильно, не получилось с бизнесом, расстроенный был, с местными тусить начал, перепутал стакан, ацетон там был, скорую сразу не догадались вызвать, а потом поздно было. Стою на пороге, как завороженный, ничего не пойму, что случилось, а чувствую, что слезы подкатывают. Дед подошел, отвел меня от двери, поговорил с Павликом, и дверь закрыл. Я в себя прийти не мог, внутри сжалось всё, и руки затряслись. Вроде не плачу, а перегородка слизистая, что между ртом и носом, так и горит. Дед воды принес и рядом сел, успокаивать стал. А как успокоиться тут можно, когда к тебе приходят вот так и сообщают, что лучший друг твой неделю назад умер, а ты и не знал ничего, даже на похоронах не был, только сейчас услышал, и то из десятых рук. Отдышался, сказал, что подумать надо, оделся и ушел.

Бродил по улицам остаток ночи, выпил хорошенько, когда светать стало, позвонил Пашке, спросил, где похоронили. Тот ответил, родственники увезли в деревню, где родился он, не знает где это. А я знаю, хрен знает где это. Надо будет съездить обязательно, но уже не сейчас. Посмотрел на часы, Лысый еще у себя, надо поспешить, чтоб не ушел.

 

Снег идет, мелкий такой, что виден только если на фонарь смотреть или фару автомобиля. Холодно, но от этого даже приятно как-то. Последнее время все ощущения притупились. На прошлой неделе купил пачку антидепрессантов, не могу сказать, что от них мир лучше становится, но забываться легче. Остановился на перекрестке, смотрю на многоэтажку впереди, широкая, на квартал целый и этажей под двадцать. И почти все окна горят маленькими желтенькими квадратиками. Там, в каждом из них, происходит что-то, все с работы пришли, с семьей ужинают, их ждали, хотели увидеть побыстрей. Видимо готовятся к празднику, новый год все-таки скоро. Интересно, мне кто-нибудь хоть шоколадку подарит, и скажет, с праздником, мы тебя ждали. Надо деда обязательно поздравить, завтра с работы буду идти, по магазинам пробегусь, придумать бы что-нибудь поинтересней.

Да, казалось, это проще будет, уже третий час пытаюсь найти то, что подарить можно, только хрень всякая попадается, на которую и смотреть не хочется. Ветер холодный насквозь продувает, даже прикурить не получается. Зашел в первый попавшийся магазин, женское белье, не успел сообразить, как продавщица подбегает и спрашивает, что подсказать. Козлина позорная, мотаю головой и выхожу. Напротив вывеска интересная, готичными буквами "антиквариат", захожу туда. Безделушек много, на витринах ложки, шкатулки, значки всякие. Внизу в углу книга стоит, переплет красивый, чеканка ручной работы. Спрашиваю, что это. Фотоальбом. Прошу показать поближе – то, что надо. Стоит совсем не дешево, но не экономить же на подарке деду, он единственный, кто дорог мне. Спрашиваю, принимают ли карточки, расплачиваюсь, заворачиваю в плотную бумагу, иду довольный домой. Интересно, как он отреагирует, когда я ему подарю его, наверно, сразу начнет фотки всякие вклеивать. Спрятал в письменном столе, пускай дожидается своей очереди.

Павлик звонил, говорил, что репетировать надо, на разогрев позвали, группа знатная приезжает, надо не облажаться, пару дней осталось. Хотелось поиграть, но я все деньги спустил: за коммунальные, на альбом деду, матери дал к празднику, почти ничего не осталось, на дозу не хватит и занять не у кого. Трясти начало, я депрессуху на новый год не хочу, тем более что деду пообещал с ним встречать. Взял статейку, обещал сдать до праздника, вот и сижу теперь чуть ли не сутками. Какая игра нафиг, мне не до этого сейчас. По сравнению с тем, что происходит, это выступление полнейшей глупостью кажется. Я так и сказал Павлику, хотите обижайтесь, но ничего поделать не могу. Он другого музыканта подыскал, но видимо я их подставил все-таки.

От Лысого возвращался, заглянул в клуб, где играли, охранник знакомый был, пропустил бесплатно. Вроде мы играем, а меня там нет больше, смотрю со стороны, и как будто меня вовсе больше нет. Растворяюсь в толпе, становлюсь огоньком и рассыпаюсь на множество светящихся осколков. Не стало еще одной части меня, да и уже все равно на эти глупости, Марик был прав, дальше двигаться надо, а не плесневеть на месте. Мне группа ничего не даст, не прорвемся дальше этого клуба, и время тратить не стоит, плевать, что так хотел отыграть с ними, это уже не важно.

Утром дед пораньше меня разбудил. Сказал, что к новому году холодец делать будем, и на рынок за хрящами сходить надо. Я пытался ему объяснить, что сам позже всё сделаю, но он уперся, что без него никак, он специалист главный, пришлось вставать одеваться.

Идет и кашляет постоянно, вот надо было ему больному на рынок переться, не доверяет что ли. Говорит, к деревенским заглянуть надо, свежего взять, если привезли чего. А к ним до дороги вверх по ступенькам метров пятьдесят, если не больше. Он хрипит всю дорогу, а мне страшно от этого, хрип этот кота того напоминает, что на дороге валялся. Я домой как-то возвращался утром. На улице скользко и сыро, туман. На въезде к дому лежит что-то, маленькое и трясется. Урод какой-то кошака сбил. А тот глаза вылупил и хрипит, каждый вдох стоном сопровождается, лапы мелко дергаются, видно немного осталось. И вроде решено все, а за остатки жизни хватается свистящими и сиплыми глотками. Видимо лежит и думает, за что меня так… Я отвернулся, не мог смотреть больше, и быстрыми шагами тогда домой направился.

Деда под руку схватил, остановиться предложил. А он, нет, нормально, ничего страшного. Поднялись, идем, по рядам смотрим, которые из грязных машин и ящиков выстроили. Он остановился резко, побледнел и вместо кашля хрип издал. Глаза закатились и подать стал. Я подхватил быстро, но сил удержать не хватило, на спину его положил. Перепугался, на помощь стал звать, сотовый достал скорую вызвать. Он лежит побелевший весь, глаз не видно, рот искривился, а меня колотит всего, слезы по глазам бегут, трясу его, прошу встать. Меня скоро люди оттащили от него, врачи подошли, осматривать стали. Мужик из продавцов помочь вызвался, с санитаром подняли и в сторону отнесли. Положили на разорванную картонную коробку и оставили там. Мне врач этот сказал, что они заключений не дают, это в бюро надо с документами, а в морг они сами позвонят, ждать надо. У меня истерика началась, сказать толком ничего не могу, в рукав высморкался, мать набирать стал. Она быстро приехала, рыдать начала, суетиться. Через несколько часов его забрали, договорились, что завтра утром к дому привезут.

Мы с ней весь вечер молча просидели, она плакала постоянно, а меня дрожь пробивала, как судорогой, и слова вымолвить не мог, парализовало все внутри. Утром рано в церковь сходил, с попом договорился, чтоб отпел пришел. А мать в это время в бюро поехала смертную оформлять и о похоронах договариваться. Привезли к обеду ближе, из катафалка гроб на табуретки поставили. В морге, что инфаркт, сказали. Соседи собрались вокруг, и некоторые из друзей его, кто жил неподалеку. Священник свечи раздал, и читать отпевальню начал. Мороз, холодно, слезы по щекам катятся и замерзают где-то на щеках, глаза опухли, и толи от холода, толи от ночи бессонной не открываются полностью, да еще дым от свечи изображение искривляет.

Все как во сне происходит, поверить до сих пор не могу, что не стало его, в ушах молитва заупокойная звучит, и сквозь дым и слезы изображение гроба качается от дама свечки, неразличимо так, как будто мерцает между этим и другим миром. Похоронили в этот же день, на кладбище еще холоднее было, чем в городе, кажется, температура поднялась, ног не чувствую, пальцы даже сигарету держать не могут. Земля сухая была и от ветра потресканная, а по ней поземка мела. Стою, смотрю на снег и пожухшую траву, пригнувшуюся от ветра, и кладбище настолько чем-то иным показалось, что я не удивлюсь, если сейчас мимо черт или ангел пройдет.

Поминки решили не делать. По дороге в булочной пирожков купил и конфет, чтоб соседям раздать. Мать к себе поехала.

Вспомнил, что зеркала завесить надо, включать ничего нельзя. Зажег свечу на столе, и уставился на нее, пока не догорела, потом вторую поджег. Ветер свистеть начал, и пламя качалось, как будто плясало, и потрескивало. Я в сторону спальни посмотрел, там темно было, пустота, горькая и печальная.

Весь следующий день не выходил из дому, есть не хотелось, сидел на подоконнике, курил и смотрел на пробегающих счастливых людей, поздравляющих друг друга с новым годом. К полуночи достал купленный недавно подарок, положил на стол возле свечи, с новым годом, дедушка.

Проснулся от дверного звонка, на лбу отпечаталась скатерть, видимо вырубило прям за столом. Мать пришла. Спрашивала о том, что до этого было, как он чувствовал себя, почему я ничего не заметил. А как я заметить мог, все как обычно, тем более ни на что не жаловался. Я по дому почти все делал, тяжелое он не поднимал, я б заметил, если ему плохо стало. Но все равно стала орать, что я не досмотрел, довел его. Если б не переехал к нему, то ничего не было б, ему тяжело со мной было, я бездушная скотина, её отец умер из-за меня! На столе нож лежит, я им свечи подрезал, чтоб в подставку влезали. Смотрю на него и представляю, что стоит сделать только быстрое движение, и её хавальник заткнется навсегда. Закрыл уши руками, закричал что есть мочи. Схватил куртку, чехол от очков, где обычно деньги лежали, и выбежал из этого кошмара.

Сидел в парке с бутылкой водки и смотрел на прохожих. Все довольные, счастливые, спешат куда-то, бегают, суетятся. Парочки проходят, за руки держась, встречают кого-то, обнимаются, поздравляют. Праздник льется по лицам улыбками, по делам подарками, по холоду теплом. Сижу и пытаюсь понять, чем же я от всех них отличаюсь, чем же хуже. Вижу же ведь, что у меня ничего нет, да и ничего не ожидается, ничего из себя не представляю, ни любви, ни друзей, холод один внутри, и вместо крови кислота, да химия одна. До вечера по городу прошатался, промерз, глаза опухли, кожа синеватый оттенок приняла, да похуй на все. Зашел к Лысому, рассказал, что случилось, на этот раз решил герыча взять. Дверь в квартиру была закрыта, но не замкнута. В доме пусто и темно. Окно приоткрыто, от чего холодно как на улице. Сижу, смотрю в одну точку, где же сила воли, где же мужество, где стремление к лучшему? Ничего не надо, на всех плевать, ничего не осталось, только разве как захерачить двойную дозу и посмотреть, что будет, выживу, значит брошу, не выживу – не судьба.

 

Инна Вито '10

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/