Сочинения (2002-2012). Том 1

 

 

 

 

 

 

В двух томах

Том первый

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВОРОНЕЖ

2012

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Виктор Новосельцев.

Сочинения (2002 – 2012). В двух томах. Том первый.

— Воронеж, 2012. — 260 с.

 

В первый том вошли повесть и рассказы, написанные автором в период с 2002 года по 2012 год.

 

Новосельцев В.И., 2012

СОДЕРЖАНИЕ
Жизнь 3D (повесть)………………………………….……………..	5
РАССКАЗЫ…………………………………………………………………	101
Чужая свадьба……………………………………………………………	101
Бархатный сезон………………………………………………………..	121
Острова зелёного мыса………………………………………………	149
Семь женских качеств………………………………………………..	163
Голанские высоты……………………………………………………..	183
Генерал……………………………………………………………………..	197
Каверзы математики…………………………………………………	205
Замкнутые круги бытия…………………………………………….	215
Аттракторы………………………………………………….……………	220
Будапешт……………………………………………………………………	228
ПРИМЕЧАНИЯ………………………………………………..…………	237

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

(ПОВЕСТЬ)

 

Часть первая

I

Первый раз я увидел своего деда, когда ему слегка перевалило за семьдесят. Звали его Евдокимом Головиным. Был он невысок ростом, худощав и лыс. Утомленные, светло-серые с хитринкой глаза скрывались за складками набухших век, а из-под небольших прокуренных усов торчал одинокий зуб — большой и желтый. Видимо, в молодости у него на щеках были ямочки, которые к старости превратились в глубокие впадины на сплошь морщинистом лице.

Носил он исключительно военную форму, подаренную моим отцом. Без погон и знаков различия, всегда аккуратно, с большим достоинством. Фуражку надевал только военную, без звезды, с малиновым околышем — признаком интендантства. Натягивающую пружину из тульи вынимал, и она гофрированным блином покрывала лысину, лоснясь в центре от разводов пота. Брюкам навыпуск предпочитал галифе, а сапогам — домашние тапочки.

В целом получался весьма колоритный образ толи донского казака, толи отставного ротмистра, занесенный каким-то чудом в наше настоящее из далекого для меня прошлого.

II

Просыпался он с восходом солнца и первым делом провожал овец и корову с телком на выгон. Затем кормил поросенка отваренной с вечера свеклой и по пути выпускал кур во двор. Потом шел в хату, неспешно заваривал крепкий чай, наливал большую миску борща, резал сало, лук, хлеб на мелкие дольки и садился завтракать. Остатки еды смахивал на пол, где их моментально подхватывали вечно голодные черно-бело-коричневые кошки.

После завтрака выходил на крыльцо и неторопливо закуривал. Курил он крепкий самосад, махорку или маленькие папироски «Север», от одного запаха которых у меня дух захватывало, а на глазах выступали слезы.

Весь день работал по хозяйству. Чинил сарай, припасал сено, подрезал деревья в саду, копался в огороде, носил воду из колодца. Иногда ходил в вербы заготавливать лозу.

Ближе к вечеру встречал с пастбища скотину — корову с телком и дюжину овец. Поил их. А когда бабка садилась доить корову, шел обедать тем же, чем и завтракал.

С заходом солнца ложился спать на печку, где вместо матраца была постлана овечья шкура — первейшее средство профилактики и лечения ревматизма. Здесь же вялились табачные листья, из которых, смешивая в определенной пропорции вершки и корешки, он делал ядреный табак-самосад.

Глядя на этот неспешный круговорот сельской жизни, мне казалось, что мир вечен. Так было, так есть и так будет. Я буду все время молодой. Всегда со мной будут мои папа и мама, мой дед и моя бабушка. Но это была иллюзия, обман чувств — все в нашем мире оказалось хрупким, неустойчивым и конечным.

III

Сколько помню, дед пил, но никогда не напивался и не куролесил. Лишь иногда гонял бабку по хате, припоминая ей какие-то грехи, которых у нее не могло быть по определению. Потреблял все подряд: водку, вино, денатурат,¹ самогон. Когда же этого не находилось, то в ход шел и одеколон — преимущественно «Тройной». Остальные сорта питьевой парфюмерии не уважал и принимал по случаю или когда ничего алкогольного в деревне не было. Пиво он не причислял к самостоятельным напиткам, считая приложением к чему-либо более существенному.

В свободное от домашних дел время плел из лозы корзинки, детские люльки, кресла-качалки, которые продавал сельчанам, а с выручкой шел в магазин по питейному делу, благо это дело находилось в сельмаге, что в соседней избе. Собственно талант к народному промыслу возник у него на почве неистребимой тяги к тому, что бабка называла «проклятущей», а деда вместе с ней — «анчихристом».²

В Бога он не верил. Все иконы сжег, а вместо них повесил в красном углу вырезанную из популярного в то время журнала «Огонек» картину известного художника Шишкина «Утро в сосновом бору». Убрал ее льняными рушниками, и подслеповатая бабка, набожная от рождения, тайком крестилась на шедевр отечественного реализма:

— Господи! Услышь молитву мою, выведи из темницы заблудшего, сжалься над ним. Спаси душу грешную.

Грешная душа на бабкины молитвы внимания не обращала, а больше прислушивалась к черной тарелке-репродуктору, висевшей на стене и непрерывно вещавшей разные разности. Под ее звуки дед засыпал и просыпался, но воспринимал только последние известия и сообщения о розыгрыше всесоюзной денежно-вещевой лотереи ДОСААФ.³

Лотерею он уважал. Каждый месяц с упоением играл в эту незатейливую азартную игру с государством, выделяя для этого тридцать копеек из своей двенадцатирублевой пенсии. Но так ничего и не выиграл.

IV

К восьмидесяти годам дед несколько ослаб. С ежедневных пол-литра перешел на двести грамм, которые зарабатывал, сдавая в аренду стакан колхозным механизаторам, приезжавшим в сельмаг перед обедом. Стакан был особый: как ни разливай, в бутылке любой емкости всегда оставалось столько, что не делилось ни на двоих, ни на троих. Этот неразделимый остаток и был арендной платой.

Механизаторы работали практически без выходных и в магазин приезжали регулярно, так что граненый не простаивал, а все время находился в движении, удовлетворяя незамысловатые ежедневные потребности хозяина.

По русской традиции выпивка часто случается без закуски, но не бывает без разговоров. Механизаторам меж собой говорить было не о чем, и здесь дед был весьма кстати. Это теперь нам некогда, да и незачем слушать стариков — есть телевидение, Internet и другие информационные средства. А раньше слушали.

— Слышь, дед, люди говорят, ты в Италии был, Муссолини видел и по-ихнему балакаешь?

— Было дело. Когда-то говорил и писать маленько мог, однако теперь подзабыл, время не то, зачем мне итальянский. А на Муссолини смотреть незачем. Подлюка он, как есть сволочь последняя.

— Наверное, у тебя в Италии друзья остались? Что же ты им письма не напишешь: так, мол, и так, желаю встретиться, поговорить. Может, они тебе водочки пошлют. Нас угостишь, а то чертье что пьем. Раньше была пшеничная, а ту, что сейчас завозят, из нефти гонят — гадость неимоверная. Как есть, потравить хотят нашего брата.

— Мобыть остались, но где они теперь. Давно это было, ребята. Вас еще и в расписании-то не было. А выпивка у них поганая. Наша-то на душу кладется, а ихняя колом поперек горла становится.

Старший механизатор засосал ноздрями целебный деревенский воздух и, задержав дыхание, влил в себя стакан прозрачного напитка. Не выдыхая, занюхал выпитое промасленным рукавом спецовки. Смачно крякнул, задымил беломорину, посмотрел на деда просветленным взором и сказал, обращаясь к своему напарнику:

— Хватит болтать попусту. Поехали.

Механизаторы залезли в трактор и подались в поле. Дед неспешно допил, что осталось. Закусил хлебушком с маленьким кусочком прогорклого сала. Аккуратно стряхнул крошки с галифе. Сложил две пустые бутылки в сумочку, присовокупил к ним третью, оставшуюся от вчера, пошарил в карманах и, не найдя там ничего, неторопливо пошел в сельмаг за «Севером».

Часть вторая

I

1918 год. Юг Франции. Тулон. Морской порт. Вечереет. Роскошная молодая женщина в пышной черной шляпе с пушистым ослепительно-белым пером и в темно-бордовом облегающем платье машет рукой отплывающему пароходу. Слез на ее глазах нет. Исподволь она приглядывается к проходящим мимо офицерам, видимо, ища подходящую замену тому, кого проводила навсегда. Офицеры любуются ее соблазнительной ножкой, выглядывающейся из разреза на платье. Она им улыбается. Жизнь во Франции продолжается.

На палубе лайнера солдаты французского иностранного легиона.⁴ Среди них Евдоким: молодой, слегка потерянный, в новой полевой амуниции, с тоской смотрит на удаляющийся пирс. Кокотка прощается не с ним. Ей он не нужен, да и ему не до нее.

В Тулон — военно-морскую базу французского флота их доставили эшелоном из учебного лагеря, что размещался в предместье Марселя. Красота средиземноморского побережья поразила Евдокима и одновременно напугала. Ни конца — ни края, синева, облака да бархатно-теплые волны, ритмично накатывающиеся на берег. Уютный город, приветливые люди, блаженство и покой — жить бы здесь и не тужить.

Но все это не его — огромный пароход, в котором кают больше, чем домов в его родной деревне, уносит его по этому прекрасному морю из незнакомой Франции в неведомый Алжир. Евдоким почувствовал себя ужасно одиноким и несчастным. Удаляющиеся огни Тулона, чудесный средиземноморский пейзаж, бесчисленные портовые таверны с их музыкой и женщинами на выбор, весь этот курортный рай представился ему пустыней, лишенной всякой привлекательности. Неведомая сила потянула его домой в милую мазаную хату с соломенной крышей, глиняным полом, посыпанным свежей травой и полевыми цветами, к сыну, которого он так и не успел как следует рассмотреть — забрали в армию, и к молодой жене, которая ласково называла его Алдошкой.

Отрывочные мысли в беспорядке роились в голове: «Вот дурак! Куда меня черт понес? Где этот Алжир? Зачем подписал бумагу? Ведь читать-то и писать толком не умею, а вот на тебе — роспись поставил, согласие дал три года служить Французской республике. Правда, себя от тюрьмы спас, но не факт, что от смерти. Накормили, одели, обули, денег дали. Зачем мне эти деньги? Обещали отпустить, как отслужу. А коли врут, не отпустят, тогда что делать? Дома царя-батюшку скинули. Сказывали, бреют в армию всех подряд, а несогласных убивают. На кой ляд я там нужен. Отец, и тот в армию сдал, а братьев дома оставил для хозяйства. Как они сейчас там? Ладно, пойду к ребятам. Вместе попали в эту передрягу, сообща будем выбираться».

Евдоким спустился на нижнюю палубу.

— Поди-ка сюда солдатик, — окликнул его здоровенный рыжий парень, земляк, с которым он сдружился еще на сборно-призывном пункте в уездных Валуйках.⁵

— Будешь? — он протянул ему плоскую алюминиевую фляжку, обтянутую песочно-желтым тряпичным чехлом.

«Может впрямь выпить, глядишь, полегчает? — подумал Евдоким».

Действительно, после трех глотков крепкого, пахнущего свежераздавленными клопами напитка, на душе стало легче, тягостные мысли ушли куда-то в сторону, потянуло ко сну. Евдоким прилег на узкий откидной диванчик и, не успев закрыть глаза, оказался там, куда влекла его неведомая сила, — в родной деревушке с безымянным ручьем и курчавыми вербами за околицей.

II

Проснулся он от протяжного стонущего гудка, похожего на воздушную сирену. Предчувствие беды обручем сковало тело, черная тень небытия на мгновение парализовала все его существо. «Неужто тонем, — мелькнула мысль, — а я и плавать-то толком не умею».

— По-о-одъем, — раздалась команда.

Солдатская масса зашевелилась и превратилась в отдельные фигурки, которые не паниковали, а деловито доставали из ранцев полотенца и другие умывальные принадлежности. Евдоким успокоился, вытащил несессер под цвет легионерской формы и влился в общую струю.

Корабль приближался к берегам испанского острова Менорка, где в порту небольшого городка Маон их ожидало пополнение. Половина пути была благополучно пройдена. До Алжира оставался один суточный переход.

III

Трусом Евдоким никогда не был. Но своей жизнью пока дорожил, еще не зная, что уже совсем скоро будет жалеть, что не утонул здесь, на пути к Алжиру, или не погиб там, в боях севернее Парижа, куда их забросили осенью шестнадцатого года из России на помощь союзникам.⁶ Поддержка была символической. Она не повлияла на ход войны и не отразилась на мировой истории, но зато коренным образом изменила жизнь тех российских солдат и офицеров, которых неумолимая судьба занесла на французские земли.

К этому времени стратегическое положение на фронтах складывалось в пользу Антанты.⁷ Союзники предполагали провести в начале семнадцатого года ряд частных операций в целях удержания стратегической инициативы, а весной-летом перейти в общее наступление на Западном и Восточно-европейском театрах войны в целях окончательного разгрома Германии и Австро-Венгрии. План весенней операции на Западном театре, разработанный французским генералом Нивелем,⁸ предусматривал нанесение главного удара на севере Франции между городами Реймсом и Суассоном, чтобы прорвать оборону противника и окружить германские войска в районе Нуайонского выступа. Германское командование, узнав об этом, отвело свои войска на заранее подготовленные и сильно укрепленные позиции. Тогда французское командование решило начать наступление на широком фронте, введя в бой шесть французских армий, три британские армии и две русские бригады, в одной из которых и служил рядовым герой нашего рассказа.

Для него война началась в середине сентября шестнадцатого года в районе небольшого французского городка Арраса, куда их в качестве резерва перебросили из портового города Нанта. Еще с весны здесь полным ходом шло сражение. При мощной поддержке артиллерии и танков союзным войскам ценой колоссальных потерь удалось прорвать две линии немецкой обороны, но перед третьей линией их продвижение было остановлено. Армии союзников были обескровлены, и наступление захлебнулось. Небольшие бои продолжались в форме медленного «прогрызания» обороны до конца сентября и сопровождались немалыми людскими потерями.

Бригада, где служил Евдоким, хотя и находилась в резерве, но и ей довелось участвовать в боях — штурмовать гору Мон Спен. Каким образом он остался жив, Евдоким и сам не понял. Куда-то бежал, в кого-то стрелял. Падал, зарывался в землю и снова бежал. Кругом кровь, грязь и грохот орудийной канонады. Краем глаза он видел раненых, корчащихся от боли товарищей, хотел остановиться, помочь. Но в голове звучали слова ротного: «Повернешь назад, засранец, остановишься или потеряешь винтовку — убью».

По статистике солдат-пехотинец участвует не более чем в трех атаках. Дальше он уже не солдат, а клиент лазарета или похоронной команды. Евдоким проверил этот старый армейский закон на себе. В третьей атаке немецкая пуля нашла его. Попала в винтовку, раздробив ему ноготь указательного пальца правой руки. Рана была небольшая, но стрелять было нельзя, и после полевого лазарета, как непригодный к бою, он угодил в похоронную команду. Права статистика, прав и ротный — не было бы винтовки, был бы убит.

Безрезультатная весенне-летняя операция, получившая впоследствии название «бойня Нивеля», в которой только со стороны союзников погибло более трехсот тысяч человек, вызвала волнения во французской армии. Порядок быстро восстановили, а генерала Нивеля (идеолога операции) сняли с должности главнокомандующего.

Для русских войск последствия этой бойни так же оказались катастрофичными. Общие потери в двух бригадах составили пять тысяч человек, и восполнить их не представлялось никакой возможности — подкрепления из России не приходили, а маршевые (запасные) батальоны таяли с каждым днем.

Линия фронта здесь замерла до зимы, бои перекинулись в Италию и на Восток. Русские бригады, сильно потрепанные, но сохранившие боеспособность, перевели во второй эшелон, в резерв главного командования. Можно было перевести дух, как оказалось, до февраля.

В феврале 1917 года в России к власти приходит временное правительство, не только бросившее русские воинские формирования во Франции на произвол судьбы, но и принявшее позорное решение о невозвращении Особых бригад и их использовании если не на фронте, то в качестве рабочей силы. Дальше — хуже. В октябре власть захватывают большевики. Первое, что они сделали, обратились ко всем воюющим державам с предложением о мире без аннексий и контрибуций. Ввиду отказа Антанты и США принять это предложение, они заключили с германской коалицией перемирие и приступили к сепаратным переговорам.

Командиру бригады, где служил Евдоким, был вручен циркуляр⁹ из Петрограда, в котором разъяснялась политическая обстановка в мире и давались соответствующие указания. Начиналось послание словами: мир — солдатам, фабрики — рабочим, земля — крестьянам, вся власть — советам, а заканчивалось предписанием прекратить боевые действия, передать командование бригадой солдатскому комитету и впредь выполнять его распоряжения.

Что мог сделать в этой ситуации боевой заслуженный генерал, двадцать лет верой и правдой служивший Царю и Отечеству, привыкший неукоснительно выполнять команды сверху? Утром он построил бригаду на плацу и обратился к солдатам и офицерам с прощальными словами, запавшими в душу Евдокима на всю жизнь.

— Братцы! Вы и павшие на поле боя не посрамили славы российского воинства. Еще немного — и мы вместе с нашими союзниками отпраздновали бы победу. Но пришла беда — нас предали большевики.

С этой минуты я больше не ваш командир. Вами будут командовать те, кто хуже всех воевал и больше всех кричал — долой царя, мир солдатам. Да, большевики объявили мир, но это ложь. Для всех нас война не закончилась, она только началась, и воевать мы будем не с немцем, а друг с другом — брат против брата, сын против отца. Здесь во Франции мы сражались за свою Родину, теперь будем биться за свою жизнь. В этой войне не будет победителей, но будут побежденные — это мы с вами, наши близкие и родные.

Мне больно видеть вас, мечтающих вернуться в мирный отчий дом, которого уже нет. Кучка политиканов и временщиков ввергла Россию в невиданную доселе кровавую катастрофу, которая пройдет по судьбе каждого из нас. Все вы — мои дети, и, как бы ни сложилась ваша судьба, помните — Вы, русские солдаты, присягнувшие Трону и Отчизне, с честью воевали в русской армии, не посрамили славы наших боевых знамен. Спасибо за службу, да хранит вас Господь!

После этих слов командир трижды перекрестился, поцеловал бригадный штандарт и уехал в ставку фронта. Больше его никто и никогда не видел.

Солдаты разошлись по казармам. В штабе бригады весь день заседал солдатский комитет из большевиков и им сочувствующих. Что они решили — неизвестно, но вечером солдаты избили ротного в кровь. Демократия диктатуры пролетариата воплощалась в жизнь.

IV

Евдоким всю ночь ворочался на койке, несколько раз выходил на улицу покурить и забылся только к утру. Приснился ему длинноволосый юродивый из его родной деревни, который по воскресеньям сидел у церкви на паперти и собирал милостыню своей покалеченной рукой, а по остальным дням пропадал невесть где. Раньше этот обиженный богом никому не нужный парень, без кола и двора, без настоящего и будущего, вызывал у Евдокима чувство жалости. Теперь же, во сне, он был при военной форме в начищенных хромовых сапогах и с винтовкой. Трехпалой клешней с длинными серыми ногтями он держал Евдокима за шиворот и кричал ему в ухо.

— Ты, гад, служил холуем у ротного. Слушай приказ комитета большевиков: с сего дня будешь состоять не при ротном, а при сортире. Задача — языком вылизывать парашу утром, в обед и вечером.

Затем юродивый стукнул его по лбу и присовокупил:

— Приказ понял? Если уразумел, то выполняй, а не то мы тебе яйцо отстрелим.

Сон был в руку — утро началось с драки. С рассветом младший унтер-офицер, делая, как обычно, обход караула, обнаружил в каптерке мирно спящих часовых.

— Вы что творите, мерзавцы? — возмутился он. — Коммунизм — коммунизмом, но война не закончилась. А ну, вставай, проклятьем заклейменные, на гауптвахту захотели, немец-то совсем рядом, того и гляди, всех перережет.

— А ты кто такой?

— Ваш командир, мать вашу!

— Ты не командир, а буржуйская морда. Бей его ребята!!

Унтер был не робкого десятка. Сбил с ног одного, затем ударом кулака уложил другого.

— Большевиков бьют! — истошным голосом заорал третий, выскакивая из каптерки.

И здесь началось. Кто кого бил и за что, никто толком не помнит. Об унтере и караульных мгновенно забыли. Работало подсознательное, выплескивая накопившуюся злость на солдатские невзгоды, затаенную зависть к более удачливому соседу по казарме, тоску по дому. Солдаты в исподнем добрых полчаса метелили друг друга тем, что попадалось под руку, и остановились лишь тогда, когда в казарму влетел ротный с забинтованной головой и выстрелил вверх из нагана.

— Прекратить! Поубиваете друг друга, идиоты.

Он направил еще дымившийся ствол на замерших в испуге драчунов.

— С такой революционной дисциплиной не то, что до дому, до погоста не доберетесь.

Следующие две недели прошли без драк и побоищ, но в непрерывных митингах, завершившихся в конце концов тем, что бригада разделилась на два враждующих лагеря. Одни примкнули к большевикам, расквартировавшимся в солдатской казарме, другие — к офицерам, разместившимся в штабе бригады.

Воистину, если между людьми случается конфликт, то он непременно их разъединит и одновременно объединит.

Евдоким и рыжий земляк решили держаться подальше от большевиков. Почему? Не ведали. Но их они побаивались, считая себя не бедными угнетенными пролетариями, а обычными крестьянами, у которых был дом, подворье, земля и все другое, необходимое для нормальной жизни. Кроме того, сон у Евдокима был вещим, да и прощальные слова командира не выходили из головы.

V

Незаметно подоспели холода. Как те, так и другие не знали толком, что делать дальше. Курево и провиант закончились, денег не было, связи с Россией тоже, а бывшие союзники занимались своими проблемами, не обращая на них никакого внимания. Голодные солдаты пытались промышлять окрест, но местная жандармерия была начеку.

Когда отчаяние достигло апогея, в расположении бригады наконец-то появились французы. Их было двое: симпатичный капитан с тонкими холеными усиками и сурового вида переводчик с лицом человека, только что съевшего лимон без сахара. Оба в необычной желто-песочной форме. Приехали они на небольшом автомобильчике, груженном, как потом выяснилось, мешками с провизией.

Без всякой команды все российское воинство высыпало на строевой плац.

— Господа русские солдаты и офицеры, меня зовут Аннибал Каро, — обратился к ним капитан через переводчика, — я не политик и не жандарм, а профессиональный военный. В боях вы проявили себя храбрыми воинами, и французский народ вас никогда не забудет. Мы знаем, что вы мечтаете попасть домой в Россию. Но идет война, и у нас нет возможности переправить вас на родину. Конечно, вы в праве отсиживаться здесь и ждать, пока война закончится. Будет ль это правильным? Наверное, нет. Франции сегодня тяжело, и любой из вас может помочь ей, вступив в вооруженные силы нашей республики. Я вас не тороплю и не агитирую, а заверяю, что ваш выбор будет добровольным. В любом случае мы не бросим вас на произвол судьбы: с сегодняшнего дня вы под патронажем французского иностранного легиона.

Он подошел к автомобилю и спросил:

— Кто здесь старший?

К нему, не глядя друг на друга, приблизились ротный и председатель солдатского комитета.

— Это пока все, чем мы вам можем помочь, — сказал капитан, показывая на мешки, лежащие в автомобиле. — Разгружайте. Здесь консервы, хлеб, сигареты, мыло. На первое время хватит, а дальше посмотрим.

У русских свое понятие о чести, особая гордость и своеобразная логика: то, что хорошо для француза, не обязательно пригодно для русского, а то, что очевидно для русского, почти всегда вызывает сомнение у француза. Ротный и председатель, еще недавно считавшие позорным подать друг другу руку, вежливо поблагодарили капитана за предложенную помощь и в один голос заявили, что они не могут ее принять, поскольку не хотят обременять и без того обремененную Францию и ее иностранный легион своими проблемами.

Капитан недоуменно пожал плечами, сел с переводчиком в авто и укатил.

Собравшиеся, разочарованные тем, что остались без курева и провианта, но с чувством гордости за самих себя молча разошлись по своим нетопленым квартирам. Там, раскурив по-братски остатки махорки, они стали ожидать, что же будет дальше.

Ждать пришлось недолго. Рано утром следующего дня в расположение бригады ворвались французские полевые жандармы. Они разоружили караульных, приказали всем построиться на плацу и объявили, что с сего момента солдаты и офицеры бригады считаются временно арестованными и направляются в лагерь для военнопленных.¹⁰

 

VI

Лагерь размещался в старинном полуразрушенном монастыре и больше напоминал тюрьму со всеми ее атрибутами: тесными камерами-кельями с зарешеченными окнами; железными дверями с маленькими окошками для подачи пищи и с массивными запорами; колючей проволокой и вооруженными охранниками. Холод, темнота, пронизывающая сырость, низкие сводчатые потолки, брусчатый каменный пол дополняли угнетающую серо-коричневую картину, в которой проглядывалась такая же темно-гнетущая неутешительная перспектива. Нар не было, спали на полу, завернувшись в шинели. На прогулку их выводили в узкий монастырский двор покамерно, раз в два дня на пятнадцать минут. Кормили тем, что назвать едой можно было лишь с большой натяжкой. Но зато давали этого эрзаца в достатке, так что голода не было, как, впрочем, не было и сытости. Над пленниками никто не издевался. Их и пленниками-то не считали, просто заперли и содержали как домашнюю скотину, которую уже невозможно применить в хозяйстве, но и убить жалко.

VII

Дни шли своей монотонной чередой. Узникам казалось, что их злоключениям уже не будет ни конца, ни краю, а из этих союзнических «пенатов» им вряд ли когда-нибудь удастся выйти живыми. Но в одно прекрасное весеннее утро в лагере появился все тот же симпатичный капитан в песочной форме, который раньше приезжал к ним в бригаду и обещал взять под свою опеку. За ним следовал уже знакомый переводчик, правда, с другим выражением на лице — будто ему вчера выдрали коренной зуб, а сегодня заныл зуб мудрости. Теперь они не стали выступать перед строем, а предпочли беседовать с каждым по отдельности, приглашая в специально отведенный для этого кабинет. Евдокима вызвали одним из первых.

— Присаживайтесь, мсье Головин, — переводчик нарочито вежливо указал ему на стул и протянул пачку сигарет.

Евдоким осторожно взял душистую сигарету, поднес ее к носу и с наслаждением ощутил давно забытый запах табака.

— Прикуривайте, — переводчик любезно чиркнул фирменной зажигалкой, — надеюсь, что вы нас помните.

Сладко затягиваясь благоуханным дымом, Евдоким, считавший до этого отечественную махорку в газетной обертке верхом табачного производства, с удивлением подумал: «Откуда они знают мою фамилию»? Но, посмотрев на стол, за которым сидел капитан, все понял — там лежала папка с его личным делом: французы конфисковали не только оружие, но и забрали бригадную канцелярию.

— У тебя, солдат, два пути, — безо всякого предисловия начал капитан, обращаясь к Евдокиму, — прозябать здесь в лагере, пока между Францией и Россией не будут восстановлены нормальные дипломатические отношения и не разрешится вопрос о вашей депортации. Или навсегда покинуть эту тюрьму, подписав контракт о службе в нашем иностранном легионе. Отслужишь три года и возвратишься домой к жене и сыну. Кстати, в России идет война между «красными» и «белыми», так что даже если завтра случится депортация, то тебе все равно придется воевать на чьей-либо стороне. Солдат — есть солдат.

Он положил перед Евдокимом лист бумаги с текстом, напечатанным по-французски, а переводчик, по-отечески похлопав его по плечу, добавил:

— Ставь подпись, сынок, если голова на плечах. Сам пораскинь своими курьими мозгами, если, конечно, они у тебя вообще есть — хуже, чем есть, уже не будет.

Всей глубины капитанской мысли и смысла слов «депортация», «дипломатические отношения», «контракт», «красные», «белые», Евдоким не понял, но инстинкт ему подсказывал: сейчас перед ним открывается реальная возможность выйти живьем из этого проклятого лагеря, а дальше — будь, что будет. Ведь впрямь, разве может случиться такое, что было бы хуже того, что есть сейчас.

«Слава Господу Богу, который сделал так, что человеку не дано знать своей судьбы», — невольно вспомнил Евдоким услышанные им где-то слова и поставил подпись под бумагой, которую капитан назвал контрактом.

VII

После обеда его вместе с рыжим земляком и еще дюжиной таких же солдатиков-горемык увезли в пригород Марселя — Аубань, где размещался материнский полк французского иностранного легиона. Там их накормили, одели, обули и три месяца учили профессии воевать.

За это время Евдоким возмужал, отрастил усы и стал вполне сносно изъясняться по-французски. Армейские порядки в легионе сильно отличались от российских. Здесь была строгая, можно сказать, железная дисциплина, но не было муштры и унижения личности солдата. Основное внимание обращалось не на строевую, а на стрелковую и полевую подготовку. Понравилась ему и легионерская форма: она была удобна, проста и предназначалась не для парадов, а для войны. Вместо шинели, пригодной разве что для строевых смотров, легионеру полагалась темно-синяя удлиненная тужурка, похожая на фрак. Свободного покроя белая рубаха со стоячим воротником, заменяла привычную гимнастерку. Подпоясывались легионеры широким темно-синим кушаком, на который надевалась кожаная портупея с двумя наплечными ремнями. Легкий шарф замещал белый постоянно пачкающийся подворотничок. Ботинки, выданные волонтерам, были очень хороши и подходили почти для всех случаев жизни.

В качестве личного оружия ему вручили уже знакомую восьмизарядную винтовку Лебель французского производства — не такую надежную как мосинская трехлинейка,¹¹ но обладающую большей скорострельностью.

Зарплату (в период обучения) легионеры получали небольшую, но всегда точно в срок и по раз и навсегда заведенной традиции. Деньги, только наличные, кладутся на стол, откуда легионер своей рукой сгребает их в кепи,¹² а затем одним движением надевает кепи на голову с одновременным отданием чести. С этими деньгами разрешалось раз в неделю сходить в бар, где легионер мог выпить бокал пива, а также купить что-то нужное, вроде бритвы или сигарет.

Служба в учебном лагере легиона пришлась Евдокиму по душе. Он научился метко стрелять, ловко орудовать штыком, точно бросать нож в движущуюся цель, молодцевато гарцевать на лошади. Кроме того, он познал много других военных премудростей, необходимых солдату в бою и на параде. Но самое главное на всю жизнь запомнил девиз Легиона: «Legio Patria Nostra» («Легион — наша Родина») и три заповеди легионера: не рассуждай, а выполняй приказы командира; не ищи смерти, когда надо, она сама тебя найдет; во всех неудачах вини себя, а не обстоятельства.

 

Часть третья

I

1920 год. Северная Африка. Алжир. Пустыня Сахара. Небольшой городок с французским названием Бешар на границе с Марокко. На окраине палаточный лагерь, в котором расквартировались легионеры, прибывшие из метрополии. Необычайно знойное, палящее солнце, висящее прямо над головой. Жара под сорок в тени. Горячий порывистый ветер с всепроницающей песочной пылью. Постоянно хочется пить, но вода не утоляет жажду, приходится терпеть. В общем, место, куда Макар телят не гонял.

Евдоким недоумевал: «На кой ляд потребовался французам этот Алжир, где и обыкновенной земли-то нет. Одни камни, да песок». Он и не предполагал, что вместе с Алжиром французам принадлежит почти треть Африки, откуда нескончаемым потоком поступает в метрополию все, что ей необходимо для ведения войны, развития и процветания: лес, нефть, золото, руды редких металлов и многое другое.

Выходить из лагеря было опасно. Арабы, с виду дружественные и нарочито безучастные ко всему происходящему, люто ненавидели колонизаторов и могли в любой подходящий момент всадить нож в спину. И было за что: французы мобилизовали в армию двести тысяч молодых алжирцев и заставили их воевали на полях Европы, а еще сто тысяч насильно угнали в метрополию, где использовали в качестве рабов на строительстве оборонительных укреплений. Самое ужасное для алжирцев заключалось в том, что этому насилию не виделось конца. В жерновах войны перемалывались тысячи молодых арабов, а их родители даже не знали, где искать могилы своих детей.

Местный шейх Аль-Басуд, внучатый племянник эмира Абд аль-Кадира,¹³ отказался повиноваться колониальной администрации, и теперь его черные всадники бесчинствовали в оазисах пустыни, уничтожая французские гарнизоны. Месяц тому назад они заперли небольшой французский отряд в форте Бени-Аббес, что примерно в двухстах километрах южнее Бешара, объявив солдат и офицеров своими пленниками и требуя с них выкуп винтовками и патронами. Форт героически оборонялся, но силы постепенно истощались, а боеприпасы и провиант заканчивались. В Бешар прорвался гонец из бедствующего форта, сообщивший командиру батальона о том, что срочно требуется поддержка.

Рано утром, выстроившись в походные колонны, батальон легионеров двинулся к осажденному форту. Из русских был сформирована рота боевого охранения, задача которой заключалась в отражении атак противника с флангов и с тыла. Позже именно это малозаметное обстоятельство очередной раз круто изменит линию евдокимовой судьбы. Но пока Евдоким этого не знал и бодро ступал по каменистой тропе, по которой почти два тысячелетия тому назад шли римские отряды из прибрежного города Икозиума усмирять непокорных жителей пустыни.

II

В то самое время, когда легионеры развертывались в походные колонны и медленно вытягивались из Бешара, закутанный во все черное араб лихо вскочил на коня и во весь опор поскакал в Бени-Аббес к Аль-Басуду. Меняя взмыленных коней на стоянках кочевников-туарегов, он уже к закату дня предстал перед очами мятежного шейха в его полевом шатре.

— Мудрейший из наимудрейших! Припадаю к твоим благословенным стопам и спешу сообщить важную новость: легионеры вышли на помощь осажденным, через два дня будут здесь, — и, чуть отдышавшись, добавил, — они идут по старой римской дороге.

— Я знаю, Сулейман, что ты надежный и преданный мне человек. Аллах не забудет тебя и твоих детей в трудную минуту, — шейх благосклонно качнул головой и спросил: — Скажи, а не передавал ли какой-либо весточки мой старый друг, почтенный Бен Сабин из Бешара?

Сулейман родился и вырос в Бешаре и хорошо знал местного муллу Бен Сабина. Как раз вчера вечером он неожиданно подошел к нему в мечети, и, как будто зная, что Сулейман хочет предупредить Аль-Басуда о грозящей опасности, попросил при случае передать шейху загадочную фразу, смысл которой Сулейман так и не смог понять до конца своих дней.

— Достопочтенейший! Благочестивый Бен Сабин желает тебе долгих лет и передает такие слова: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Восхваляет Аллаха то, что в небесах, и то, что на земле. Ему принадлежит власть, и ему — слава, и Он над всякой вещью мощен!».¹⁴

— Хорошо, Сулейман, — в задумчивости промолвил шейх. — Иди, подкрепись и отдохни с дороги. Ты сделал свое дело, да простит нас всевышний за все земные прегрешения.

Как только Сулейман скрылся за пологом шатра, шейх движением глаз подозвал к себе нукера.

— Убей его, — и, помолчав, добавил, — он продался легионерам и хотел меня обмануть. Франки с помощью этого глупца намеревались заманить меня в ловушку. Но их план не пройдет, они еще узнают, кто такой Аль-Басуд внук Кадира.

Шейх был прав. Сулейман, спасая своего единственного сына от армии, действительно поступил на службу французам и был специально послан к Аль-Басуду, чтобы ввести мятежников в заблуждение относительно маршрута батальона. Хитрый мулла догадался, что Сулейман прислуживает французам, и сделал так, чтобы вместе с посланием тот доставил шейху приговор самому себе. Загадочная весточка муллы означала — посланник наймит неверных.

После того как нукер ударом кривой сабли отрубил голову бедному посыльному и выбросил бездыханное тело на съедение шакалам, шейх собрал военный совет, на котором объявил свое повеление. Временно снять осаду с форта и атаковать французов на переходе к нему. Он с основными силами перекроет новую окольную дорогу, а для подстраховки на староримском тракте надо сделать несколько засад. Что могло случиться, Басуд не ведал, но интуиция ему подсказывала — командир легионеров навязывает ему игру. Он точно знает, что если шейх ошибется в выборе пути следования батальона, то у него уже не будет времени перебросить силы с одного направления на другое, и легионеры без потерь подойдут к форту. Если же Басуд не ошибется, то бои на переходе к форту неизбежны, и тогда он покажет неверным, как надо воевать.

III

К вечеру, преодолевая неимоверную жару, легионеры достигли того места, где путь к Бени-Аббес разделялся. Одна дорога, исстари названная римской, напрямую вела к осажденному форту. Она проходила через узкое каменистое ущелье, выходя местами в барханы, и была удобна для засад и неожиданных фланговых атак. Другая дорога, проложенная уже после колонизации Алжира французами, сворачивала на юго-запад, и, огибая гористое плато, упиралась в крупный оазис Абадла. Дальше вдоль русла почти высохшего уэда¹⁵ можно было без особых трудностей попасть в осажденный форт. Эта окольная дорога была на сорок километров длиннее римской, однако в военном отношении во многом исключала всякие неожиданности, так как местность почти везде неплохо просматривалась.

Командир батальона, капитан Аннибал Каро, сверился с картой и приказал сделать привал до утра. Надо было не только отдохнуть, но и подумать.

Аннибал Каро был родом с острова Сардиния,¹⁶ итальянец по матери и француз по отцу. Он свободно изъяснялся на обоих языках, немного говорил по-английски и уже более пяти лет служил во французском иностранном легионе. В свое время Аннибал с отличием окончил привилегированное военное училище в Турине¹⁷ и подавал большие надежды. Но служба в итальянской армии не задалась. Анни не мог устоять перед красивой женщиной, особенно блондинкой. Он моментально терял голову, и полученное денежное довольствие исчезало в тот же момент, оставляя после себя сладковатую горечь разлук и очередные долги. Чего он только не делал, чтобы избавиться от пагубной страсти, но ничто не помогало: золотистый цвет волос манил его с непреодолимой силой, не давая покоя ни днем, ни ночью. После двух лет амурных взлетов и финансовых падений здравый рассудок взял верх над инстинктом — до молодого офицера дошла азбучная истина: вначале заработай много денег, а потом ухаживай за всей блондинистой красотой, которая есть на белом свете. Он немедленно записался во французский иностранный легион и стал добывать деньги умением воевать. Но с блондинками ему так и не везло: в местах, где он бывал, они не водились.

Аннибал Каро еще сыграет в судьбе нашего героя свою далеко не последнюю роль. Сейчас же, находясь на развилке дороги, он был задумчив и размышлял над тем, чего нельзя делать, спеша на помощь осажденным, и чего следовало бы опасаться на переходе. Разрабатывая план предстоящей операции, Каро исходил их того, что его противник Басуд, имея преимущество в мобильности, но проигрывая в вооружении и огневой мощи, сделает все возможное и невозможное, чтобы неожиданными атаками измотать силы батальона на переходе к форту, а затем выбрать подходящий момент и нанести решающий удар. Дабы направить его по ложному пути, он и отправил к нему гонца с ложными сведениями. «Но поверит ли моему лжепосыльному опытный и хитрый Басуд, у которого, к тому же, повсюду есть уши? — рассуждал капитан. — Если поверит, то нам следует двигаться по окольной дороге. А что, если не поверит, или Сулейман подведет — расскажет Басуду правду? — задал он сам себе вопрос. — Тогда лучше идти по старому римскому тракту».

«Как ни крути, получается, что судьба операции зависит от того, насколько верно я смогу предвидеть возможные варианты действий Басуда, не имея по сути никакой новой информации на этот счет. Хоть бросай на орла или решку», — пришел к неутешительному для себя выводу Аннибал.

С этой мыслью он и уснул, а утром, собрав ротных, объявил им свое решение. Батальон разделяется на две группы. Первая, основная группа двухротного состава, во главе с ним будет пробиваться к осажденному форту по римской дороге. Вторая — отвлекающая, в составе роты охранения, усиленной двумя расчетами со станковыми пулеметами, пойдет к Бени-Аббесу по окольной дороге.

Мсье Аннибал Каро и шейх Аль-Басуд были достойными противниками, но ранг рефлексии у капитана был на одну ступеньку выше. А, как известно, при прочих равных условиях выигрывает в бою тот, у кого превосходство в ранге рефлексии: ему удается навязать противнику выгодный для себя способ действия.

IV

Всегда трудно принимать ответственные решения, на войне тем более — ведь за ним люди и их жизни. Но воплощать принятые решения еще сложнее — кто-то должен рисковать и погибать за общее дело. Когда ротный собрал бойцов и объявил приказ капитана, до Евдокима моментально дошел весь ужас командирского замысла: их рота должна служить приманкой для басурман, а следовательно, из этого катаклизма живыми им уже наверняка не выйти. Он тут же невольно вспомнил лагерь для военнопленных, который еще совсем недавно казался ему адом кромешным, а теперь представлялся уютным и безопасным райским уголком.

«Правильно говорили старики: жизнь — что зебра, полосами идет, — припомнил Евдоким, — кажись, до этого у меня была белая полоса».

— Паршиво или совсем хреново, но деваться некуда. Не робей, огольцы. Бог не выдаст, свинья не съест. Пробьемся, — как мог, успокоил ротный, обрусевший немец шеф-капрал Йохан Клейн, которого легионеры за крутой нрав прозвали Каином.

Перекрестившись и пороптав на судьбу, русские легионеры двинулись навстречу основным силам Басуда.

Первый бой случился к вечеру, когда, измотанные, они приближались к небольшому безлюдному оазису, где предполагали отдохнуть, смыть с тела въевшийся песок и вдоволь напиться холодной воды. На вершине высокого бархана неожиданно появилась черная точка, за ней другая, третья,… двадцатая,… сотая.… Через несколько минут точки стали скатываться с пологого склона, превращаясь во всадников, зловеще размахивающих кривыми саблями и мчащихся на легионеров во весь опор.

— Вот вам, братцы, и Аллах Акбар, или по нашему: вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — произнес ротный и скомандовал: — К бою!

Рота спешно развернулась в боевой порядок, и в звенящей тишине грянули дружные выстрелы. Несколько черных всадников слетели с лошадей, что не остановило нападавших. Двумя группами они стали стремительно окружать легионеров, но те, укрываясь за каменистыми придорожными грядами, перебегая с места на место и не на секунду не прекращая огня, заняли круговую оборону. В центре расположили повозки, с которых короткими очередями били станковые пулеметы.

Сделав несколько кругов на дистанции, где прицельная стрельба была мало эффективной, черные всадники исчезли за барханами так же стремительно, как и появились.

Это была разведка боем, после которой можно было ожидать всего, чего угодно, но только не спокойной жизни. Так оно и вышло.

V

Следующая атака была столь неожиданной, что легионеры, уже вошедшие в оазис и разбившие лагерь, даже не успели развернуться в боевой порядок. Насели со всех сторон. Не только всадники, но и пешие, вооруженные доисторическими кремниевыми ружьями, издававшими при выстреле леденящий душу звук. Одни устремились к повозкам, пытаясь захватить пулеметы. Другие с диким криком рвались к лошадям. Третьи с ножами и саблями кинулись на людей. Казалось, что басурмане везде, куда ни глянь, и гибель неизбежна. Но арабы не знали, с кем они связались, и не имели представления о том, что такое «русский штык» и «русский солдат».

У россиян в генах заложена необыкновенная твердость духа, просыпающаяся в минуту опасности, и поразительная способность держать удары судьбы. Загнанный в угол, русский человек способен проявлять чудеса храбрости, изобретательности и еще многого такого, чего в обычных условиях не наблюдается. И — неспроста. Из пятисот тридцати семи лет, прошедших со времен Куликовской битвы до момента окончания первой мировой войны, Россия провела в боях триста тридцать четыре года. Добавьте к этому междоусобные войны, перманентные мятежи и бунты. Так что было чему записываться в генных структурах. К тому же естественный отбор сыграл не последнюю роль — во внешних и внутренних передрягах выживали сильнейшие, а их потомки наследовали, может быть и не самые лучшие этические, но весьма полезные жизнеобеспечивающие качества.

Выросшие на стыке двух великих культур, европейской и азиатской, обладая территорией с колоссальными ресурсами, русские люди в своем большинстве материально бедны и неприхотливы. Живя в суровом климате и довольствуясь тем, «что Бог послал», они грезят иллюзией о светлом будущем, тешат себя утопической мечтой о рае небесном на Земле, и с упоением слушают того, кто говорит: «Идите, люди, за мной, я вас научу, как надо!».¹⁸ Именно поэтому «бродящий» по Европе бездомный призрак коммунизма нашел свое пристанище не где-нибудь во Франции или, скажем, в Италии, а именно в России.

Пуля — дура, штык — молодец. Сомкнувшись в плотные ряды, русские легионеры с криком «Ура!» пошли в штыковую атаку, сметая на своем пути пеших и конных. Вначале отбили повозки — заработали пулеметы, поливая горячим свинцом подходящие резервы арабов. Затем вытеснили нападавших из лагеря — образовался тыл. А еще через полчаса ожесточенной рукопашной сечи басурмане дрогнули и в панике побежали назад в барханы.

Бой затих. Вечерело. Басуд, наблюдавший за происходящим с высокого бархана, недоумевал. Впервые в жизни он видел столь бесстрашных солдат, презиравших смерть и дравшихся с такой исключительной отвагой против превосходящих сил: «Какой же они веры и нации? Но ничего, завтра на рассвете я разорву в клочья этих иноземцев, а из их отрубленных голов сделаю пирамиду, как когда-то поступал великий Тамерлан».

…Огромный ярко-красный солнечный диск коснулся горизонта, окрасив песок кровавым цветом. Евдоким, весь перепачканный кровью, присел на корточки и ощупал себя с ног до головы трясущимися руками: «Вроде бы, открытых ран нет — значит, слава богу, кровь чужая». Он снял тужурку, разулся, достал фляжку с коньяком, отхлебнул из нее четверть содержимого и закурил. Теперь можно было придти в себя и оглядеться. Зрелище было жуткое. Кругом в неестественных позах лежали убитые. Свои — сине-белые, басурмане — черные. Черного цвета было больше.

«На войне не бывает победителей, — подумал Евдоким. — Есть только мертвые, покалеченные, да чудом оставшиеся в живых. Мне повезло, а ведь мог бы сгинуть ни за понюшку табака в этих окаянных песках. Вон лежит мой земеля с разрубленным черепом. Эх, рыжий-рыжий, сложил ты свою бедалажную голову в самом неподходящем месте. Теперь и поговорить-то будет не с кем».

В бою рота потеряла убитыми три четверти своего состава, но похоронить солдатиков по-христиански не представлялось возможным. Надо было срочно уходить из негостеприимного оазиса. Честолюбивый шейх не потерпит позора: пятьсот его лучших воинов не смогли одолеть сотню чужестранцев из далекой России.

Безнадежных шеф-капрал Каин пристрелил из нагана — чтобы не мучились. В тех, кому не хватило одной пули, ротный выстрелил дважды — для надежности. При виде этой ужасающей сцены, Евдоким остолбенел. «Ведь такое и со мной могло приключиться», — промелькнуло у него в голове. Он остановился, достал трясущимися руками сигарету, но прикурить не успел.

— Ты что, поганец, хочешь остаться с ними!? — заорал на него Каин. — Марш к повозкам!

Наскоро собравшись, распалив костры и рассадив вокруг них убитых (пусть Басуд думает, что мы все еще здесь), поредевший отряд стремительно двинулся в ночь к спасительному форту Бени-Аббес.

Уже в наше время местные пацаны-арабчата находят отшлифованные песком и ветром белые палочки, играются ими или пытаются продать как сувениры редким туристам, рискнувшим посетить эти богом забытые места. Это кости русских солдат, сложивших свою голову неведомо за что в безбрежных песках чужой пустыни Сахара. Здесь о них никто не помнит, нет в этих местах и русских могил. Родина, забыв своих сыновей, так и не дала им упокоения. В полнолуние местные жители боятся выходить в барханы, им кажется, что это неприкаянные души убиенных русских служивых, появляясь призраками среди песков, заставляют стонать шакалов и выть одичавших собак.

VI

Пока русские отбивались от басурман, капитан Каро с двумя ротами полного состава, разгромив по дороге малочисленные засады повстанцев, вошел в ворота еще недавно осажденного форта и под ликующие возгласы спасенных французов крепко обнял коменданта гарнизона.

К вечеру следующего дня, сделав изнуряющий шестидесятикилометровый марш-бросок, к ним присоединились вконец измочаленные остатки русской роты. Задача была выполнена, можно было передохнуть, собраться с силами перед обратной дорогой.

Евдоким помянул своего земляка бутылкой дешевого ординарного коньяка. Закурил и для душевного успокоения выпил еще одну. Отполировал все стаканом красного алжирского, похожим больше на перебродивший компот из смеси алычи и недозрелых яблок-дичков, чем на вино, и горько зарыдал:

— Господи! За что ты заслал меня в эти треклятые края. Я никого ни желаю убивать. Повинен я, но не заставляй меня грешить еще больше. Зачем мне эта чужая земля, я хочу домой, к жене, к сыну. Будь я трижды проклят за то, что связался с этими французами. Боженька, помоги, не бросай в трудную минуту…

«А может, нет ни какого Бога? — Евдоким ужаснулся мелькнувшей крамольной мысли. — Точно, нет. Его попы придумали. Ведь если бы он был, то разве допустил весь этот дьявольский кошмар»? Он схватил винтовку и в пьяном угарном беспамятстве начал палить куда попало. Его быстро скрутили, накрепко привязали руки к ногам и бросили в карцер, где он, свернутый в калач, уснул как убитый.

VII

Басуд был в гневе. Ворвавшись с восходом солнца в оставленный русскими оазис, он остолбенел: похоже на то, что капитан легионеров оставил его в дураках. А в полдень, когда из Бени-Аббеса прискакал посыльный, худшие мысли шейха подтвердились.

— О, Аллах, милостивый, милосердный! Чем же я так прогневил тебя, что ты лишил меня разума? — взмолился Басуд. — Прости нас, уверовавших в твои знамения, поддержи своей помощью и придай силы отомстить неверным, поганящим нашу землю.

Затем он собрал полевых командиров и повелел:

— Всемогущий Аллах, знающий тайну и более скрытое, указал нам, уверовавшим в него, как одержать победу. Пока неверные сидят в форте, восторгаются мудростью своего капитана и радуются временной победе, мы пойдем на Бешар. Разобьем ослабленный гарнизон, захватим пулеметы, карабины и патроны, а в ущелье на подходе к Бешару устроим западню. Аллах — с нами, правоверными, и не ослабит он наших деяний.

Он выдержал многозначительную паузу, обвел суровым взором присутствующих.

— В священной книге сказано, что земная жизнь — игра и забава, начало настоящей жизнь — смерть. Тем из вас, кому суждено погибнуть в этом священном бою, Аллах дарует вечное блаженство на небесах. Тем же, кто останется живым, я дам коня и карабин. Передайте эти слова всем моим верным воинам.

Затем Басуд назначил места сбора повстанцев и разослал гонцов по всем окрестным стоянкам и оазисам собирать подмогу. Через час он с четырьмя сотнями бойцов двинулся к базе легионеров. Еще семьсот черных всадников присоединились к нему на подходе к Бешару.

…Бой был недолгим. Басудовцы, имея подавляющее преимущество в живой силе, неожиданным ударом овладели базовым лагерем, вырезали всех французов и захватили оружейный арсенал.

Два дня победители грабили Бешар, объявив его жителей пособниками неверных. Только на третий день мулла Бен Сабин умолил Басуда прекратить бесчинства и вывести своих опьяненных победой воинов из города.

VIII

Капитан Каро точно знал, что до тех пор пока он не поймает шейха, тот не оставит его в покое. Знать-то знал, но как это сделать? Шейх хитер и осторожен. Притом здесь он дома, где, как известно, и стены помогают, а легионеры — гости, да еще и незваные. Но делать нечего, не сидеть же здесь в Бени-Аббесе до бесконечности и ждать, пока потрепанный Басуд придет в себя и соберется с новыми силами. Надо как можно скорее пробиваться к базе.

Утром следующего дня капитан Каро, оставив гарнизону форта оружие и необходимый провиант, двинулся в путь. Без боев дошли почти до Бешара. Дело шло к вечеру. Огромное солнце покрылось маревом и клонилось к горизонту. Жара немного спала. Оставалось миновать небольшое, но узкое ущелье, и вот они — огни долгожданной базы.

Как только передовой дозор миновал горловину, где-то сверху раздался гортанный душераздирающий крик. «Так обычно кричат орланы», — подумал капитан. И тут же спереди, сзади, с боков на них стали падать огромные глыбы и горящие факелы. Лошади вздыбились, перевернув часть повозок. Колонна смешалась и через мгновенье оказалась запертой в теснине. Со всех сторон раздались выстрелы. Несколько легионеров упало замертво. Другие, беспорядочно отстреливаясь, бросились врассыпную. Последнее, что осталось в памяти у командира легионеров, это резкий удар в голову, сбросивший его с лошади, и скрип песка на зубах, когда он, теряя сознание, уткнулся лицом в придорожную пыль.

IX

Очнулся он от невыносимой боли. Голова разлеталась на тысячу мелких осколков, каждый из которых источал свою минорную ноту. Руки затекли и онемели. С трудом приподнял веки и ничего не увидел. Кругом была тьма и тишина. «Где я? Почему так темно? Неужели уже там?». Застонав, он попытался перевалиться на другой бок, не получилось. Боль усилилась и стала тягучими пульсирующими волнами растекаться по всему телу: «Значит, еще здесь, на том свете уже ничего не болит». Потрогал непослушными руками гудевшую колоколами голову, но наткнулся на какие-то тряпки. С трудом просунул руку дальше и ужаснулся: ему показалось, что у него не одна, а две головы — одна рядом с ним, другая чуть в стороне: «Чертье что мерещится. Надо успокоиться». Он затих, как вдруг в звеневшей тишине над его ухом раздался тихий стон.

— Кто здесь? — прохрипел Аннибал, выплевывая песок из пересохшего рта. Вместо ответа кто-то склонился над ним и прошептал: «Слава Богу, ожил командир». Капитан съежился и затих.

Неожиданно кромешную темноту прорезал и тут же исчез узенький лучик света. Но этого мгновенья Аннибалу хватило, чтобы окончательно придти в себя и осознать весь ужас своего положения. Он в глубокой яме, вырубленной в песчанике, куда басурмане сажают своих пленников, а рядом с ним такие же горемыки, как и он. Всего пленников было девять человек, среди них и Евдоким — целый и невредимый, с огромным сине-красным кровоподтеком под глазом и синяками по всему телу. Когда началась катавасия, он пулей слетел с повозки и упал в какую-то яму. Присыпал себя песком, да так и пролежал там, пока на него не наткнулись мародерствующие воины Аллаха.

X

Басуд, закутанный в белый бурнус,¹⁹ стоял у своего полевого шатра и любовался восходом солнца. Вчера он устроил засаду легионерам, а их командира взял в плен. Это хорошо. Плохо то, что французам все же удалось прорвать заслоны и большая часть отряда, вырвавшись из ущелья, пробилась к Бешару. Совсем плохо — к французам с побережья движется мощное подкрепление, которое не сегодня-завтра будет здесь. Еще немного поразмышляв, он вызвал своего верного нукера.

— Волей Аллаха! С рассветом раздай моим верным воинам обещанные награды и распусти отряды по домам. Я пока скроюсь в горах. Туда неверные не сунутся. Пленных отвези на рынок и обменяй на ружья и патроны.

XI

Невольничий рынок находился в небольшом марокканском поселке на берегу Атлантического океана, и внешне был похож на обычный восточный базар с пирамидами овощей и фруктов, шумный и бестолковый. Открытой работорговли там не было, но подпольная торговля живым товаром процветала во всю. Арабы продавали, а европейцы покупали.

В это бойкое место и привезли закованных в цепи Аннибала и Евдокима. Купил их англичанин, точнее обменял, на два карабина и три коробки патронов. Он посадил пленников в крытый экипаж. Сам уселся напротив. Бросил кучеру мелкую монету и махнул рукой — вперед.

— Ваше прошлое меня не интересует, настоящее на лице, а с будущим я вас сейчас познакомлю, — обратился он легионерам на ломаном французском языке. — Мы люди цивилизованные, не то, что эти посланцы Аллаха (он кивнул в сторону удалявшихся басудовцев). Сейчас я сниму с вас кандалы, и вы навсегда забудете о кошмаре, который пришлось пережить в плену у этих шакалов пустыни.

— Но! — англичанин поднял вверх указательный палец и сделал многозначительную паузу. — Мы не армия спасения и не общество Красного Креста. Освобождая вас, наша фирма понесла значительные издержки. А посему в качестве компенсации вы должны заключить с нами контракт. Суть его такова. Вы, граждане-французы, становитесь подданными сэра Уильяма Френча, владельца алмазных копий. Прилежно трудитесь, зарабатываете деньги, покрываете долг, а потом, с Богом — уезжаете куда хотите. Мы вас насильно держать не будем.

При слове «контракт» Евдокиму стало дурно.

— Господин хороший, но я недавно подписал контракт вот с этим типом, — промолвил он дрожащим голосом, показывая на капитана, — и сами видите, что из этого получилось.

Англичанин внимательно посмотрел на него выпуклыми водянисто-серыми глазами.

— Я уже говорил, но для особо непонятливых повторю: плевать я хотел на ваш вчерашний день, за вами долг — сто тысяч английских фунтов стерлингов с каждого. Отработайте, и — свободны.

Ошалевший Евдоким, сроду не державший в руках таких денег, замолчал. Помалкивал и Аннибал, с безразличием разглядывая свои пыльные башмаки, вернее то, что от них осталось. Оба поняли, что из цепких лап этого лупоглазого англичанина им уже не выскользнуть.

Вскоре экипаж остановился на пирсе, к которому был пришвартован небольшой обшарпанный сухогруз, на борту которого красовалась гордая надпись «Черный король», и чуть пониже — порт приписки — «Ист-Лондон».

— Лондон, так Лондон, — с удовлетворением отметил Евдоким, обращаясь к Аннибалу, — все-таки не Африка, да и к дому поближе.

— Дурак же ты, солдат. Это не английский Лондон, а южно-африканский порт Ист-Лондон,²⁰ что у черта на рогах.

 

Часть четвертая

I

1924 год. Южно-Африканский союз, доминион²¹ Великобритании. Юго-Восточная оконечность плато Кап. Провинция со звучным названием Оранжевая республика. Небольшой пыльный городок Коффифонтейн, рядом с одноименной алмазоносной шахтой, расположенной в центре кратера давно потухшего вулкана. Почти четыреста пятьдесят миль до побережья Атлантического океана и примерно триста миль до Индийского.

Весенний вечер, но тепло. На веранде деревянной хижины за рубленым деревянным столом, на котором одиноко обретается бутылка дешевого вина, сидят Аннибал и Евдоким. Тишина и покой. Только жирная зеленая муха выписывает кренделя вокруг керосиновой лампы, подвешенной к потолку, да дюжина мелких комаров, стелясь по полу, пытается поживиться человеческой кровью.

— Хуже нет, чем ждать и догонять. Верно, Евдоким?

— А чего дожидаемся, мой капитан,²² давайте для начала примем по одной.

Не успели они разлить по стаканам мутновато-красный напиток местного производства, как в дверях появилась необыкновенной красоты чернокожая девушка с подносом в руках. Мягким движением изящной руки она поправила черные кудряшки на голове, отодвинула бутылку, быстренько расставила на столе тарелки с зеленью, сыром, дымящимися кусками мяса и грациозно удалилась.

— За что пьем, мой капитан? — осведомился Евдоким, поднимая стакан. — Как всегда за Сардинию или за Русь-матушку?

— Нет, родные места мы сегодня оставим в покое. Бесполезное это дело выпивать за прошлое или за недоступное будущее. Давай-ка лучше поднимем эти стаканы за «дух Камероне». Ты, наверное, забыл, что сегодня тридцатое апреля.²³

Выпили. Неспешно закусили.

— Неплохое вино, по крайней мере, лучше алжирского, которым можно только комаров травить да заборы красить, — прервал молчание Евдоким

Аннибал в задумчивости посмотрел на собеседника.

— Мы знакомы с тобой, Евдоким, очень долго. Уж и не помню сколько лет. Причем я знаю тебя не понаслышке, а в деле. И могу сказать без обиняков, что более надежного и верного товарища на моем пути еще не встречалось. Но все это время меня мучил один вопрос. Можно я тебе его сейчас задам?

— О чем Вы говорите, мой капитан! От Вас у меня секретов никогда не было и не будет.

— Ладно… Ни во Франции, ни в Алжире, ни здесь я никогда не видел тебя рядом с женщиной. Скажи мне, только откровенно, у тебя когда-нибудь они были?

Евдоким от неожиданного поворота капитанской мысли пришел в замешательство, но собравшись, четко доложил:

— Так точно. Были,… но только одна. Она и сейчас, наверное, есть, но не здесь, а там в России. Катериной зовут.

— Красивая?

— Черт ее знает, — Евдоким задумался. — У нас в деревне женятся не на красивых девицах, а на хороших хозяйках. Красивая жена — чужая жена. Пусть лучше будет несимпатичная, но с приданным. Скажем, с хатой, огородом, амбаром, с гуртом овец.

— Я тебя спрашиваю не о жене, а о женщинах, — раздосадовано прервал его капитан. — Улавливаешь разницу?

— Может, еще по маленькой, — попытался уйти от темы Евдоким, которому пока не довелось обнимать ни одной другой женщины, кроме родной Катерины. Да он никогда и не стремился к женскому разнообразию, считая это дело зряшным и вредоносным.

— Странный ты все-таки человек, Евдоким. Твоя активность по отношению к женщинам столь низка, что порой мне кажется, будто в тебе сидит какое-то более высокое стремление, заменяющее обычную животную нужду людей. Что это за секретное устремление? Поделись, если знаешь, каким образом ты умудряешься существовать без женской ласки, без дамской ножки, без всего того, что свойственно любому здоровому мужчине?

Наступила натуженная тишина. Аннибал замолчал, поняв, что, подвигаясь дальше в этом направлении, он может ненароком обидеть своего собеседника, а ему этого вовсе не хотелось. Евдоким же не стал вдаваться в полемику, искренне не понимая о чем, собственно, идет речь, и чего от него добивается командир.

— Наиба, — закричал Анни, обращаясь в дверной проем. — Принеси нам еще бутылку красного.

Он как ни в чем ни бывало, повернулся к Евдокиму.

— Ты не смотри на то, что она цветная. Отец у нее то ли бур,²⁴ то ли англичанин (она сама толком не знает), а мать африканка из местного племени сото. В результате получилась вот этакая шоколадка-мулатка, вкусная и красивая.

Капитан немного помолчал, отпил глоток вина и продолжил:

— Вот, что скажу тебе, солдат. Я не люблю пустопорожних слов: «ты моя», «страдаю», «навеки твой». Раньше я всегда смотрел в глаза красивой женщине и говорил: «Сегодня ночью мы с тобой, а завтра я тебя не знаю». С Наибой — нечто другое. Разумом чувствую беду. И, что надо гнать ее от себя, и гнать далеко. Но не могу. Прикипел сердцем.

… Пьянствовали они почти до утра. О чем говорили, Евдоким не запомнил. Взял в толк только одно: все блондинки сволочи и потаскухи, а самая красивая женщина на свете — это Наиба, в которую капитан влюблен по уши и, как только представится возможность, по-видимому, заберет ее к себе на Сардинию.

Под утро ненаглядная «шоколадка» бережно сгребла капитана в охапку и отнесла в спальню, а Евдоким нетвердым шагом двинулся к себе в казарму, где размещались такие же, как и он, охранники алмазного прииска «Коффифонтейн».

II

Прошло три года с тех пор, когда пыхтящий и громыхающий сухогруз «Черный король» благополучно доставил наших героев почти на край Земли — в южно-африканской порт Ист-Лондон. Хмурый конвоир провел их в крытый пакгауз и представил грузному африканеру, перепоясанному кожаной портупеей с наганом.

— Ну, орлы! Почему печальные? — обратился он к легионерам на смешанном голландско-английском языке. — С успешным прибытием в наши обетованные, но оставленные Всевышним края. Присаживайтесь. Закуривайте. Пива, виски?

Аннибал и Евдоким молчали, поскольку такой язык был для них в диковину.

— Что набрали в рот воды?

Не дождавшись ответа, толстяк протянул им два листа бумаги и почему-то по-немецки сказал:

— Это — контракт. Подписывайте его. Быстро, быстро!

Аннибал небрежно взял бумагу в руки. Несколько раз перевернул ее, не читая, посмотрел на просвет и, склонившись над столом, поставил на ней свою размашистую подпись. Евдокиму ничего не оставалось, как последовать примеру командира.

— Замечательно, — удовлетворенно сказал африканер, переходя на ломаный английский язык. — Сейчас вас накормят, приоденут и отвезут на место службы. Желаю успехов.

— Что там было написано? — робко спросил Евдоким у капитана, когда они, отобедав, примеряли новую форму.

— Какая тебе разница. Теперь мы с тобой не славные легионеры французского иностранного легиона, а охранники поганого прииска «Коффифонтейн». Но можешь успокоиться, это не самое плохое в мире занятие, бывает и хуже.

Через неделю их доставили на алмазный прииск, где они приступили к несению своей новой службы. Аннибал — командиром роты охранников, а Евдоким — простым охранником.

Везде можно жить. Весь вопрос — как жить?

III

Проснулся Евдоким от того, что кто-то толкал его в плечо.

— Вставай и срочно беги к командиру, — услышал он голос склонившегося над ним посыльного.

— Но у меня сегодня выходной, — попробовал сопротивляться Евдоким.

— Тебе что говорят? Махом надевай портки и пулей лети к командиру домой.

Наскоро приведя себя в относительный порядок после всенощного возлияния, Евдоким пошел к Аннибалу. Капитан выглядел ужасно: лихорадочно горящие глаза на небритом опухшем лице, трясущиеся руки, в зубах изжеванная потухшая сигара. Но еще худшую картину являло его жилище — все было перевернуто вверх дном, на полу валялась одежда, кухня покрыта черепками разбитой посуды.

— Наиба исчезла, — рявкнул он Евдокиму, — а я, идиот, расчувствовался, распустил нюни. Бабе доверился. В любовь поверил. Блондинки, брюнетки, черные, белые, желтые — все они шваль и труха.

— Бог с ней, мой капитан. Баба — с возу, кобыле — легче, — попытался успокоить его Евдоким. — Найдете себе другую подружку, еще лучше, их тут пруд пруди. Зачем так расстраиваться попусту, да еще посуду бить и одеждой разбрасываться.

Евдоким начал было наводить порядок в комнате, но капитан его остановил.

— Ты не представляешь себе, что произошло. Если бы эта вражья шлюха просто сбежала, то черт с ней, но она, тварь этакая, прихватила с собой наши сбережения. Все… до последнего гроша.

От этих слов у Евдокима подкосились ноги. Он медленно опустился на табуретку и закрыл глаза. Три долгих года, отказывая себе во многом, они откладывали деньги из своего скудного жалования. Тайком скупали мелкие алмазы у рабочих, и продавали их скупщикам почти за бесценок. Выходили на дежурство во внеурочное время. Рискуя жизнью, подрабатывали конвоированием старательской почты. И все для того, чтобы, завершив работу по контракту, приобрести билеты на корабль и уплыть в Европу. Теперь все рухнуло. Мечты о доме развеивались, как дым в ветреную погоду, а Европа удалялась со скоростью курьерского поезда. Жизнь теряла контроль сама над собой.

— Что будем делать, мой капитан? — замогильным голосом обратился Евдоким к командиру.

— Будем разыскивать, и, будь я проклят, если мы не найдем эту дрянь и не вернем свои кровные.

Весь день в бессильной злобе Аннибал измывался над поникшим Евдокимом. А тому и сказать в ответ было нечего: горе одно, да и только.

К вечеру командир несколько поостыл.

— Ладно, прости друг. Тут криками не поможешь. Надо действовать, а не ругаться.

IV

С началом следующего дня Аннибал поджидал управляющего прииском в его приемной.

— Что-то случилось? Или зашел просто так, поболтать? — скороговоркой пробурчал управляющий, проходя в свой кабинет. — Если первое, то заходи, если второе, то извини, мне некогда.

Понурив голову, Аннибал последовал за управляющим.

— Так, что у тебя стряслось? Докладывай.

Выслушав доклад Аннибала, управляющий, ничуть не удивившись, укоризненно погрозил капитану пальцем.

— Я тебя предупреждал, — опасайся черномазых. Мы здесь хозяева, а все остальные — черные, цветные — наши рабы. А раб и есть раб. Помнишь, что случилось с лидийским царем Крёзом, когда он впустил к себе в дом раба Эзопа. Тот не то что деньги, жену у него чуть не увел.

Аннибал, виновато потупив глаза, молчал.

Управляющий встал из-за стола и прошелся по кабинету, обдумывая ситуацию. Его не очень волновал Аннибал с его деньгами. Важнее другое — похоже, что его горничная была разведчицей, подосланной на прииск братьями из «Брудербонда».²⁵ Неспроста в последнее время участились нападения на транспорты. Такое впечатление, что налетчики точно знают, когда мы отправляем партии алмазов в метрополию и когда получаем от туда деньги, продовольствие и другое.

— Бери своих охранников и прочеши окрестные резервации. Далеко уйти твоя подружка не могла, — подытожил управляющий. — Да, вот еще что. Проверь молодчиков из «Брудербонда». Хотя они и не любят цветных, но отец-то у этой шпионки белый. А я свяжусь с полицией в Блумфонтейне. Может быть, она числится у них в списке неблагонадежных.

V

Раннее утро того же дня. Предместье города Блумфонтейна — административного центра провинции Оранжевая. Ухоженное имение с каменным домом в голландском стиле и двумя деревянными конюшнями на дюжину лошадей. В одной из спален роскошная кровать с резной спинкой, на которой в живописной позе спит необыкновенно привлекательная мулатка с атласной кожей цвета шоколада со сливками. Это исчезнувшая и разыскиваемая Наиба, она же Наоми.

— Пора вставать, Нао, — сказал вошедший в спальню светлокожий мужчина лет пятидесяти пяти с роскошной черно-бурой бородой и копной курчавых пепельно-черных волос. — Вероятно, тебя уже хватились и разыскивают. Не ровен час, нагрянут и сюда. У англичан умные головы, длинные руки, и они не склонны прощать измену.

Он опустился на кровать и нежно обнял еще сонную девушку. Затем поцеловал ее в щечку. Она приоткрыла черные, как смоль, глаза и улыбнулась.

— Какая же ты пригожая, Наоми. Я помню тебя «гадким утенком», и вот, как в сказке, ты превратилась в королеву-лебедя. Твой отец, царство ему небесное, был бы без ума от счастья, имея такую красивую и умную дочь.

Он положил перед окончательно проснувшейся Наоми пухлую пачку банкнот.

— Здесь триста тысяч английских фунтов. Двести тысяч завещал передать тебе твой отец, когда ты станешь совершеннолетней. Сто тысяч добавил я, чтобы как-то компенсировать риск и перенесенные унижения. Союзу братьев нужны деньги и люди, такие как ты, молодые, преданные и отважные. Но клянусь Господом, я исполню волю моего покойного брата — королева красоты больше никогда не будет работать служанкой. Не для того мы проливали кровь, воюя с англичанами, чтобы наши дети им прислуживали.²⁶ Я дам тебе двух охранников и отправлю подальше от сюда, в Лейдсдорп, к надежным людям. Поживешь пока там, а дальше будет видно. По пути переночуешь у моего сына в Джеримистоуне. Вот тебе карта и адреса. Иди, подкрепись и в путь.

Наскоро перекусив и одевшись в дорожное платье, Наоми ловко вскочила на облучок двухколесной брички. Сзади нее пристроились два угрюмых молодца.

— Прощай, дядя. Спасибо тебе за заботу.

Мохнатая бурская лошадка слегка вздыбилась, сдала чуть-чуть назад и тронула навстречу взошедшему солнцу.

VI

Бричка, плавно покачиваясь, летела по каменистой проселочной дороге, оставляя за собой шлейф светло-желтой пыли. Встречный ветер нес прохладу и завораживающий запах весенней прерии.

— Вот оно, счастье! — сказала сама себе Наоми, — теперь я свободна и богата. Приеду в Лейдсдорп, куплю дом, заведу семью. У меня будет любимый муж, много детей…

Внезапно ей стало как-то не по себе. Сердце тревожно сжалось, а в душе возникло щемящее чувство безвозвратной потери чего-то очень близкого и бесконечно дорогого.

— Прочь, печаль, долой, тревоги, — попыталась успокоить себя Наоми. — Вперед, навстречу своему счастью.

Она немного успокоилась и проехала еще пару миль, как вдруг перед глазами возник облик Аннибала, и какой-то внутренний голос промолвил: «Он любит тебя, Нао. Он твое счастье».

— О какой любви ты говоришь? Для него я цветная служанка и презренная воровка.

— Он любит тебя, — настойчиво повторил голос. — Только с ним ты найдешь свое счастье. Поезжай к нему.

— Но это невозможно. Меня схватят и посадят в тюрьму.

Неожиданно лошадь остановилась. Наоми соскочила с брички, ласково погладила гриву лошади и, прижавшись к ее морде, заплакала.

— В тюрьму, так в тюрьму, но украденное я ему непременно верну, а там будь, что будет.

Наоми вытерла слезы. Села в бричку. Отпустила недоуменных охранников. Натянула поводья. Развернулась и понеслась в Коффифонтейн к своему иллюзорному счастью.

VII

Полдень того же дня. Полицейский участок в Блюмфонтейне. Жара. Вытирая липкий пот со лба, констебль просматривает толстую папку с надписью «Брудербонд». Вчера ему телеграфировал друг и спонсор — управляющий прииском «Коффифонтейн» и попросил выяснить, не состоит ли некая девица Наиба в Брудербонде и не их ли рук дело вооруженные налеты на транспорты. К членам этой фашиствующей организации констебль относился настороженно. Однако принять какие-то радикальные меры по пресечению их деятельности не мог — они хотя и вели себя вызывающе, но колониальных законов не нарушали. На всякий случай он установил за ними негласную слежку и завел учетное дело.

Педантично дочитав его до конца, он заключил. Никаких девиц, ни белых, ни цветных, среди братьев не замечено, а вот с налетами на транспорты ситуация непонятная. Прямых улик на этот счет нет, но «дебет с кредитом не сходится». Официальных доходов члены Союза не имеют, а живут на широкую ногу: владеют роскошными поместьями, содержат множество слуг, разъезжают в великолепных экипажах, арендуют для своих сборищ самые дорогие рестораны, все при новейшем стрелковом оружии. Пусть на прииске усилят охрану своих транспортов, а лучше захватят в плен хотя бы одного налетчика. Тогда ситуацию можно прояснить.

К вечеру телетайп такого содержания лежал на столе управляющего прииском «Коффифонтейн». Прочитав сообщение, управляющий подвел итог.

— Хватит попусту гоняться за какой-то черномазой девчонкой. Пускай с ней разбирается ее любовник. Лучше удвоим охрану наших транспортов.

VIII

Встреча Аннибала с Наоми была ужасна. Не обращая внимания на слезы и путаные объяснения мулатки, капитан заматерился на трех языках сразу. Затем зверски избил девушку. Отобрал у нее все деньги и препроводил в местную тюрьму, где содержались беглые каторжники.

Что дальше было с Наоми, нам неизвестно. Только спустя два дня на кладбище, что при тюрьме, появился бугорок свежей земли, небрежно забросанный камнями. А когда через месяц дядя, пытаясь выяснить судьбу пропавшей племянницы, обратился к начальнику тюрьмы, то получил исчерпывающий ответ. В списках заключенных такая особа не значилась и не значится. А в чем, собственно, дело? Подумаешь, одной черномазой меньше — одной больше. Какое нам дело до этих африканских обезьян. Здесь их никто не считал и считать пока не собирается. Их количество определяется словом «хватает».

 

Часть пятая

I

1936 год. Средиземноморье. Маленький островок Сан-Пьетро, почти смыкающийся с юго-западной оконечностью огромной Сардинии. Уютный прибрежный городок Карлофорте, спускающийся узкими улочками с гор к морю. Мягкое осеннее солнышко. Запах апельсинов, оливкового масла и рыбы. Вилла, окруженная высоким каменным забором, утопающая в зелени и цветах. Старинный, времен римской империи, дом. На каменных арочных воротах выбита латинская надпись «Вила Соти». Человек в полотняных штанах защитного цвета и в такой же рубахе навыпуск неспешно стрижет огромными садовыми ножницами кусты роз. Только присмотревшись, можно признать в этом облысевшем и мирном садовнике бравого легионера — Евдокима.

— Будь она вся проклята! — сказал он, обращаясь то ли к розам, то ли к собственной судьбе. — Пора отдыхать.

Он бросил ножницы в кусты, пнул ногой стоявшую рядом корзину с обрезками роз и направился к дому. Не успел он пройти и половины пути, как в проеме дверей черного входа появилось нечто похожее на аппетитную грушу черенком вверх, перепоясанную по средине желтым фартуком с красными горошинами. Вместо черенка у «груши» оказалось премиленькое личико, обрамленное слегка вьющимися черными волосами, с искрящимися иссиня-черными глазами миндалевидной формы. Над верхней губой пробивался нежный темный пушек — верный признак страстной натуры.

— Евдоким, мой руки. Пошли обедать. Каннелони²⁷ уже готовы, — произнесла она мягким южным голосом. — Сегодня приезжает Анни. Его надо встретить на пристани. У него тяжелые вещи.

Когда, много позже, потягивая отечественную лимонную настойку, дед неспешно рассказывал мне историю своей жизни, я подумал, что это и есть его заморская жена или подруга дней суровых. Ведь нельзя же нормальному человеку так долго жить без общения с женским полом. Значит, есть надежда, что у меня где-то там, в Италии есть брат или, на худой конец, сестра, и нужно внимательно изучить бюллетень «Инюрколлегии».²⁸ Оказалось, что никаких заморских сестер и братьев у меня нет. Симпатичная брюнетка была законная и, надо сказать, любимая супруга пылкого любителя блондинок — Аннибала. Звали ее Жорзиной Каро (до замужества Соти). Так часто бывает. Любое суждение в самой своей сути содержит альтернативу, и чем категоричнее суждение, тем глубже альтернатива. В итоге, чем сильнее пристрастие, тем неопределеннее развиваются последующие события: безумно нравится одна, совершенно точно, что будешь жить с другой. Да и вообще, если речь идет о выборе спутницы жизни, то ее внешние данные практически не играют никакой роли, поскольку выбираем по большей части не мы, а — нас. По крайней мере, так было у Аннибала.

II

Около года назад, после долгих мытарств, они с Евдокимом наконец-то добрались до милой его сердцу Сардинии. Их путь был непрост и извилист, как бы подтверждая, что в реальной жизни прямая не самая короткая дорога между двумя точками. Отплыв из Ист-Лондона как белые люди, правда, без каких бы то ни было документов, они вначале попали на остров Мадагаскар, в то время колониальное владение Франции, точнее ее протекторат.²⁹

В Антананариву, столице островного государства, их встретил набриолиненый чиновник колониальной администрации. Вначале он вел себя настороженно. Но после того как, порывшись в своих бумагах, удостоверился, что они действительно легионеры, стал учтив и приветлив. Так требовала инструкция из Парижа. Все-таки французский иностранный легион есть Французский Иностранный Легион. Внимательно выслушав путников, он обрисовал им, в общем-то, безрадостную перспективу. Пассажирского сообщения между островом и метрополией нет, а военные транспорты отправляются нерегулярно, примерно один раз в два-три месяца. И следуют они не коротким путем — через Суэцкий канал, а вокруг Африки. Последний транспорт ушел из Таматаве³⁰ неделю назад.

— Так что обживайтесь, господа, на нашем славном острове. Рекомендую отель «Бристоль», что в десяти минутах ходьбы отсюда. Публика там собирается более-менее приличная, вино подают неплохое и кормят вполне сносно. Отдыхайте, наслаждайтесь местной экзотикой и держите связь со мной, — подытожил он разговор.

— Да, вот что забыл сказать. Мы вам оформим временные французские паспорта по списку легионеров. Но сейчас между Францией и Италией довольно напряженные отношения. Поэтому все, что я могу для вас сделать, — это помочь добраться до французских берегов. А дальше придется действовать самим.

Распрощавшись с ухоженным чиновником, раздосадованные друзья вышли на удивительно опрятную столичную улицу, кишащую самой разномастной публикой: неграми, китайцами, арабами, индийцами, европейцами. Нашли банк, где поменяли английские фунты на франки, и двинулись к рекомендованному отелю «Бристоль», купив по дороге местную прессу — «Журналь офисьель де ла Репюблик Мальгаш».³¹

III

Разместившись в однокомнатном, но вполне приличном номере, они заказали обед с бутылкой французского коньяка.

— С едой, я вижу, здесь действительно неплохо, — обратился Аннибал к официанту, вкатившему в номер тележку с изысканными яствами, — а как обстоят дела с особами женского пола легкого поведения?

Официант недоуменно посмотрел на друзей.

— Французских барышень здесь почти нет, а те, что есть, — все при деле. С аборигенками, месье, связываться не советую. Дикие они.

Отблагодарив гарсона чаевыми за столь исчерпывающую информацию по актуальному вопросу, путешественники приступили к обеду.

Отобедав, Евдоким, с наслаждением затянулся сигарой, а Аннибал приступил к изучению местной прессы.

— В странное мы попали место, — заметил он, медленно перелистывая журнал и останавливаясь на заинтересовавших его местах. — Размером этот остров почти в две Италии. По форме напоминает остроносый башмак, отколовшийся от африканского материка на четыре сотни километров. У туземцев какой-то сексуально-извращенный обычай. На видном месте ставят погребальные столбы, по-ихнему «алуалу», украшенные резными изображениями обнаженных мужчин и женщин во всех позах «Кама Сутры». Но покойников не хоронят, а высушивают и хранят эти чучела в своих жилищах. Видимо на память.

— Вот полюбуйся, — он показал Евдокиму журнальную фотографию, с изображением столбов в виде парочек, совокупляющихся различными способами, — прямо учебник по половым извращениям.

— Лемуры, крокодилы, удавы и другие земноводные, при полном отсутствии ядовитых змей, — продолжал географическое исследование капитан. — Плантации кофе, корицы, сахарного тростника. Горные реки, водопады, потухшие вулканы, лунные саваны. Лагуны, шикарные песочные пляжи … и нежное тропическое солнце. Рай земной, да и только. Правда, средняя продолжительность жизни обитателей этого «рая» крайне низка: 36 лет у мужчин и 38 лет у женщин.

— Виной тому… — Аннибал сделал паузу и, обращаясь к слегка придремавшему спутнику, прочитал по слогам и с ударением на каждом слове, — венерические и желудочно-кишечные болезни, туберкулёз, проказа, вспышки малярии.

— Да-а-а! — протянул Евдоким, глядя на командира, закрывающего журнал. — Попали мы в вагон для некурящих. Бьюсь об заклад, мой капитан, что Вы и месяца не продержитесь в этом кожно-венерическом лепрозории.

IV

Евдоким, уже не плохо изучивший своего командира, как в воду глядел. Через неделю, получив французские паспорта, они распрощались с гостеприимным отелем и отправились на западное побережье острова в порт Мандзунга. Аннибал рассуждал так. Раз есть администрация — значит, должна быть таможня. Если есть таможня, то сам бог велел быть контрабандистам и другим лихим мариманам, которые за деньги доставят их если не в Италию, то хотя бы в ближайшую итальянскую колонию, например, в Сомали.

Обойдя все портовые таверны и откушав в каждой по пятьдесят граммов коньячку, легионеры не обнаружили ничего примечательного, что помогло бы установить контакт с контрабандистами. Питейные заведения были пусты, а скучающие бармены и вышибалы не особенно разговорчивы.

— Куда пойдем дальше, мой капитан? — слегка заплетающимся языком спросил Евдоким.

— Не знаю, — четко ответил командир, — но помнится, что французы в таких случаях говорят: ищите женщину. По-моему, вон в том крайнем шалмане сидит проститутка лет эдак под пятьдесят. Пошли, потолкуем с ней по душам. Тем более что она не годилась к употреблению лишь до того, как мы не выпили. Теперь же, после коньяка, она наверняка помолодела лет на двадцать.

— Только разговаривать с ней будешь ты, — помолчав, добавил командор, — физиономия у тебя располагающая: так и хочется подать милостыню.

В мрачной таверне, тупо уставившись в пустой стакан, сидела дамочка в помятом красно-черном платье с глубоким декольте. Действительно, на вид ей можно было дать от тридцати до пятидесяти лет, — смотря под каким градусом смотреть.

— Мадам!!! — обратился к ней Евдоким, встав по стойке «смирно» и изобразив на лице всю мыслимую и немыслимую для него галантность. — Ра-а-азрешите?

Она медленно подняла заплывшие глаза и уставилась мутным взором на стоящего чуть поодаль Аннибала.

— Садись, орлик,… а ты, — она перевела взгляд на Евдокима, — который лом проглотил, не заикайся, а лучше принеси бутылку вина, да не какого зря, а полусладкого.

— Благодарю за любезность, мадам, — живо откликнулся Аннибал, присаживаясь за столик, — только позволю заметить, что обходительный кавалер, что обратился к вам, не гарсон, а мой товарищ. А насчет вина не беспокойтесь, мы сейчас закажем.

— Бутылку «Шане» тридцать второго года и два коньяка, — скомандовал командор, обращаясь к полусонному бармену.

После бокала вина женщина заметно оживилась и, как показалось Евдокиму, даже помолодела.

— У вас проблемы, господа?

— Проблемы, конечно, есть, но не те, мадам, которые вы имеете в виду, — сказал Аннибал, — мы легионеры, ищем не любви и ласки, а того, кто, минуя все формальности, доставит в нас в Могадишо.³² Надеюсь, что вы слышали о таком местечке.

Женщина выпила еще один бокал вина из кривой бутылки.

— Деньги у вас есть?

Аннибал утвердительно кивнул головой.

— Покажи.

Он помахал перед ее носом увесистой пачкой банкнот. Увидев наличные, она удовлетворенно хмыкнула, наполнила бокал вином, пригубила половину и пробормотала заплетающимся языком:

— Заметано… Утром… Завтра… Старый причал… Шхуна… «Санта Моника»… Капитан Дюк.

Она опустошила бокал, окинула легионеров мутным потухающим взором и мертвецки пьяная рухнула под стол.

— Гарсон! — заорал Аннибал. — Даме плохо.

На крик сбежались бармен и охранник. Они бережно подняли женщину с пола, подхватили ее под руки и отнесли внутрь заведения.

Это была мадам Дюкло — хозяйка таверны «Счастье моряка», жена капитана Клермона Дюкло по кличке Дюк.

V

С виду капитан Дюк представился добродушным увальнем лет пятидесяти пяти с окладистой бородой и неизменной трубкой во рту. Его «Санта Моника» оказалась не шхуной, а среднетоннажным сейнером, c виду ничем не отличавшимся от полусотни других рыболовецких судов, стоящих у пирса. Но сходство было только внешним. Внутри она была оборудована двумя дизельными двигателями датской фирмы «Бурмейстер ог Вайн» по тысяче лошадиных сил каждый, позволяющими развивать скорость до двадцати узлов. Две пассажирских каюты первого класса с баром и туалетом размещались на палубной надстройке. В трюме вместо рыбоприемника были оборудованы достаточно просторные каюты второго и третьего класса, всего на тридцать пассажиров. Имелись и довольно вместительные грузовые отсеки. Команда сейнера, не считая самого Дюка, состояла из шести человек: рулевого, моториста, его помощника, стюарда и двух палубных матросов.

Родом капитан Дюк происходил с южного побережья Франции и, подобно двуликому Янусу,³³ совмещал в себе романтика моря и предприимчивого коммерсанта. Правда, в отличие от Януса, Дюк в каждый конкретный момент времени проявлял только один лик, но этот лик почти всегда не соответствовал тому, с чем он обращался к людям. Живется таким двуличным в квадрате субъектам, как правило, не сладко — противоречия буквально раздирают их нутро, порождая многочисленные внутриличностные конфликты, заставляющие впадать то в ту, то в иную крайность. Собственно эта черта характера и привела Дюка на Мадагаскар. Свою деятельность в этих краях он начал с рыбного промысла. Богатые рыбой местные воды приносили неплохой доход. Но однообразие и монотонность замучили капитана. Душа его рвалась в океан, к приключениям, и он, переоборудовав сейнер, занялся пассажирскими перевозками, организовав вначале каботажные рейсы, а затем морские перевозки мигрантов между островом и африканским континентом. Душа его более-менее успокоилась, а доходы после того, как он приобрел навыки нелегальных транспортировок, удвоились. Но вскоре морской извоз потерял для него всякую романтику. Натура искателя приключений влекла его в бой — срочно нужны были новые идеи.

Предложение легионеров пришлось как никогда кстати и вызвало у Дюка неподдельный энтузиазм.

— Без денег такое путешествие не совершишь, но капиталы сами по себе ничего не значат, — философски заключил он, выслушав легионеров, — они хороши лишь вкупе с идеей. Я бы и разговаривать с вами не стал, будь на вашем месте какие-нибудь сквалыги или торговцы. Но я вижу, что имею дело с джентльменами, попавшими в затруднительное положение. Какую сумму вы планируете израсходовать на это мероприятие?

— Я, конечно, не знаю местных расценок, — ответил Аннибал, — но думаю, что сто тысяч английских фунтов не унизят ваше достоинство, капитан, и с лихвой окупят все предстоящие расходы.

Дюк усмехнулся.

— Сто тысяч английских фунтов, причем, как я понимаю, половину здесь, а остальные по месту прибытия, — это, конечно, заманчиво. Но мое судно — не океанский лайнер, а каботажный транспорт. Для него и пятьсот миль многовато. Вы же предлагаете совершить рейс более чем в полторы тысячи миль в один конец. Кроме того, этот маршрут рискованный — в Сомали идет необъявленная война. Французы, англичане, итальянцы никак не могут поделить эти злополучные земли. Англичане вот-вот объявят таможенную блокаду этого района.

Дюк присел на бочку, раскурил потухшую трубку и продолжил свои размышления.

— Осточертела мне вся эта лемурия вместе с ее бананами и кокосами, тавернами и таможнями, пьяными женами и кричащими детьми. Путь, конечно, не близкий, да и вероятность быть потопленным весьма велика. Тем не менее, я готов рискнуть. Добавляйте еще пятьдесят тысяч фунтов, и через пару-тройку недель вы будете наслаждаться в Могадишо ароматной итальянской пиццей с грибами и пармезаном. По рукам?

Аннибал задумался. Взвесил все «за» и «против». Смачно выругался, почему-то по-русски, и решительно пожал протянутую руку Дюка.

Утром следующего дня «Санта Моника» отчалила от берегов Мадагаскара.

VI

Шли они не открытым морем, а вдоль африканского материка, от порта к порту. От Мандзунга до Морони (Коморские острова). Затем остров Занзибар и далее Момбаса (Кения). И, наконец, конечный пункт — Могадишо.

Тягучие дни-близнецы размеренно сменяли друг друга на фоне безбрежной синевы Индийского океана и удушающего пекла. Жара была такая, что иногда казалось, будто раскаленный воздух смешался с океанской водой и в нем можно плавать, не двигая руками и ногами. На подходе к Коморам сутки штормило. Все это время Евдоким просидел в туалете, обнимая унитаз — морская болезнь проявилась во всей неприглядной «красе». Такое случилось с ним первый раз — чем меньше судно, тем сильнее сказывается качка. С зеленым лицом и пошатываясь, он еле-еле выполз на пристань портового городка Морони, где они заправлялись соляркой, пресной водой и провиантом.

— Будь проклят тот день, когда я связался с этим гребаным французским легионом. Все. Нету моченьки моей, — взмолился Евдоким, обращаясь к Аннибалу, — лучше помереть сейчас, чем вывернуться наизнанку на этом треклятом корабле. Плывите дальше одни, а меня оставьте в покое.

Командор с жалостью и сочувствием посмотрел на своего спутника.

— Успокойся. Сейчас заглянем вон в ту таверну и поправим твое пошатнувшееся здоровье. Последствия морской болезни лечат только коньяком.

При слове «коньяк» Евдокима замутило еще сильнее. Изо рта вырвалась зеленая липкая струя, и он, припав к раскаленной брусчатке пирса, забился в рвотной судороге. Острая боль в паху пронзила его, словно стрелой, и он потерял сознание.

Очнулся он через сутки в палате лазарета французской военной бригады, расквартированной в Морони. Военврач сообщил ему неприятный диагноз — в результате длительной и сильной рвоты у него образовалась паховая грыжа.

— Жить будешь, солдат. Но избавиться от этой напасти можно только хирургически. Операцию мы делать не будем — у нас нет для этого подходящих условий. Пока поносишь бандаж.

Доктор протянул Евдокиму серпообразный предмет, обшитый белой кожей, с бульбообразным утолщением на одном конце. Этот бандаж, подправляя и ремонтируя, мой дед носил до конца жизни.

Через пару недель, когда Евдоким почувствовал себя лучше, они продолжили свой путь. В порты острова Занзибара Дюк заходить не стал — недолюбливал он чопорных английских таможенников с их привычкой скрупулезно проверять груз и придираться к судовым документам.

— Пойдем на Пемба,³⁴ там нет английской таможни, — объяснил он Аннибалу, — зато в местечке Вете живет мой старый приятель. Он поможет затариться топливом и свежими продуктами, не спрашивая, куда и зачем мы держим путь.

Всё последующее плавание прошло без особых осложнений. Неприятности начались там, где их и ожидали — на подходе к Могадишо.

VII

«Санта Моника» уже входила в территориальные воды Итальянского Сомали, когда по левому борту рулевой заметил быстро приближающийся к ним торпедный катер с английским флагом на корме. Вскоре с катера просигналили: «Стоп машины. Судно к досмотру», и подтвердили серьезность намерений двумя предупредительными выстрелами.

— Не успели прибыть на место, как нам уже салютуют, — усмехнулся Аннибал. — Что будем делать, кэп?

— Что делать, что делать, — передразнил его Дюк. — Сдаваться будем. С англичанами шутки плохи. Потопят, и поминай, как звали.

Дюк отдал команду застопорить двигатели.

Сделав маневр, торпедоносец пришвартовался к неподвижному сейнеру. Неожиданно над морем взметнулась красная ракета и откуда-то издалека послышались выстрелы из крупнокалиберного пулемета. Дюк обернулся: к ним на всех парах неслись два итальянских сторожевых катера. Почти тут же английские моряки открыли ответный огонь и «Санта Моника» оказалась под перекрестным огнем. С левого борта стреляли англичане, прикрытые корпусом сейнера, правый борт находился под огнем итальянцев. Под свист пуль Аннабал с Евдокимом скатились в трюм, а Дюк, находившийся в рубке, дал команду «полный вперед». На «Санта Монике» взревели два могучих дизеля, и оба судна, связанные швартовыми канатами, стали разворачиваться кормами в сторону итальянских катеров.

— Руби швартовые, — закричал капитан торпедоносца. — Полный ход.

Матросы с обеих сторон кинулись с топорами к бортам и одним махом перерубили канаты. Торпедный катер отошел от сейнера, и, быстро набирая скорость, устремился в открытое море, а «Санта Моника», сбросив ход, развернулась носом к итальянским катерам.

Вскоре пальба прекратилась и путешественники смогли выйти на палубу. Из продырявленной пулями рубки высунулся Дюк, живой и невредимый.

— С англичанами разобрались, теперь будем разбираться с итальянцами.

С правого борта к ним подходили сторожевики с итальянским триколором на корме. Переговоры с итальянцами были недолгими. Аннибал попытался что-то объяснить молодому капитан-лейтенанту, но тот слушать не стал, а скомандовал:

— Следуйте за мной. На берегу разберутся.

VIII

На пирсе военно-морской базы севернее Могадишо, куда они причалили вместе с одним из сторожевиков, их уже поджидал взвод военных карабинеров. Сейнер тщательно обыскали. Судовые документы изъяли, а команду и пассажиров препроводили в участок.

Утром следующего дня Аннибала доставили в отдел контрразведки. За столом из красного дерева, покрытым полированным стеклом, сидел полнеющий мужчина в слегка помятом сером костюме и перелистывал лежащие перед ним бумаги и документы с «Санта Моники».

— Ну, здравствуй дружище, — обратился он к вошедшему Аннибалу. — Вот так встреча! Я уже и не думал, что мы когда-нибудь свидимся.

Толстячок вышел из-за стола, подошел к капитану и крепко обнял недоумевающего Аннибала.

— Сколько лет прошло, Анни, а ты почти не изменился. Все такой же подтянутый, стройный, — тараторил контрразведчик. — Да ты, я вижу, не узнаешь меня?

Он развернулся лицом к окну, подтянул живот и стал по стойке смирно.

— Тебе что, память отшибло в этой Африке? Раскрой глаза и напряги мозги, поклонник блондинок: Турин, военное училище, артиллерийский факультет, вторая рота, третий взвод, курсант Мори.

Только тогда Аннибал признал в этом сером, мешкообразном и лысоватом человеке однокашника по военному училищу в Турине, страстного поклонника генерала Дуэ³⁵ и приверженца его военной доктрины — Альберто де Мори.

Последующие события разворачивались с калейдоскопической быстротой. Вначале сокурсники отпраздновали свою неожиданную встречу в итальянском ресторане, естественно, с коньяком и шампанским, и, конечно, с лазанье и равиоли.³⁶ После этого заглянули в приморское казино, где, тряхнув стариной, сыграли две партии в марьяж. Затем зашли в бар опробовать солнечного «Граспелло», а к вечеру, прихватив с собой четыре бутылки «Кьянти Ризерва» и двух веселых подружек, они оказались в холостяцком коттедже Альберто де Мори…

IX

На третий день, пропустив с утра рюмку коньяка, командор вспомнил, зачем он прибыл в Могадишо, а заодно и о своих спутниках.

Альберто, позвонив по просьбе своего друга, куда следует, быстро разрешил проблему. Начальник дежурной смены карабинеров извинился перед пленниками за вынужденную задержку.

— Война есть война, господа контрабандисты. Всякое случается. Хорошо, что у вас есть такой покровитель, как полковник Мори.

Затем он вручил им изъятые документы и сопроводил воспрянувших духом пленников на сейнер.

Весь день капитан Дюк и его команда приводили судно в порядок, а на закате дня Аннибал с Евдокимом, расплатившись с искателем приключений, проводили прошедшую боевое крещение «Санта Монику» в обратный путь к берегам Мадагаскара.

— Куда двинем дальше, мой капитан, — спросил Евдоким, поправляя бандаж и с содроганием провожая глазами исчезающую в волнах шхуну.

— Сейчас зайдем в бар. Подкорректируем здоровье кружкой пива, а затем пойдем к Альберто. Будем решать вторую проблему — как нам побыстрее убраться из этого Сомалиленда и поскорее добраться до Италии. А то, не ровен час, призовут нас с тобой под знамена маршала Бадольо³⁷ и отправят воевать с эфиопами.

Выпив светлого итальянского пива, они неспешно побрели по пыльным и довольно грязным улицам Могадишо и через полчаса подошли к коттеджу господина Мори. Но шефа местных контрразведчиков дома не оказалось. Охрана не пустила их даже за ограду, и друзья битый час впотьмах бродили по пустынной улице.

Наконец свет фар прорезал темноту и черный «Фиат» плавно подкатил к воротам. Выскочивший из машины водитель услужливо открыл заднюю дверь и из нее степенно вылез господин Мори. Он вяло махнул рукой, и охрана пропустила всю компанию на территорию коттеджа.

— Вот что, друзья мои, — обратился Альберто к бывшим легионерам, — примите ванну, приведите себя в порядок. Я жду вас к ужину. Надо обсудить ряд важных вопросов, касающихся вашей дальнейшей судьбы.

X

Разговор за ужином получился серьезным, можно сказать, судьбоносным.

— Конечно, здесь, в Могадишо, я имею кое-какое влияние, в том числе и на местную администрацию, — заявил Мори. — Но я не Дуче³⁸ и не могу одним росчерком пера превратить вас из французских легионеров в подданных итальянской короны. Вопрос о смене гражданства здесь не решается, а в Риме меня могут не правильно понять. Начнется расследование, и, чем оно закончится, предсказать трудно. Тем более что у меня, как и у любого другого высопоставленного чиновника, есть «доброжелатели».

— Ты полагаешь, что служба во французском иностранном легионе — преступление перед Италией? — перебил его Аннибал. — По-моему, легионер — это не более чем наемный итальянский рабочий, коих тысячи обретаются на всех континентах.

— Формально ты прав, — продолжил свою мысль контрразведчик, — если не учитывать одно обстоятельство: Италия и Франция находятся сегодня в состоянии необъявленной войны, точнее, колониальной конкуренции. Поэтому для нашего руководства вы, господа, потенциальные агенты французской или английской, а может быть и советской разведок.

— Вот это разворот армейской мысли! — возмутился Аннибал. — Быстро же ты превратил нас из своих друзей в шпионов.

— Не надо горячиться, Анни, — отпарировал Мори. — Для меня ты был и остаешься другом, но объективная ситуация именно такова. Тем более, как я понимаю, твой товарищ Евдоким русский.

— К чему ты клонишь, Альберто? — Аннибалу стал надоедать этот официоз. — Русский, француз, итальянец — какая, к черту, разница? Мы, пройдя в этой проклятой Африке все круги ада, просим о помощи. А ты заладил — агенты, шпионы, объективные обстоятельства… Скажи прямо: поможешь нам или нет?

Господин Моро помолчал. Неспешно отпил вина из хрустального бокала.

— Тебе хорошо известно, Анни: человек без бумажки — что бутылка без этикетки. Поэтому отвечу тебе без обиняков. Есть единственный реальный шанс легализовать ваше положение: подать рапорт о зачислении военными карабинерами в итальянский экспедиционный корпус, отслужить какой-либо срок, а дальше действовать по обстоятельствам. Думаю, что при таком варианте все формальности можно легко уладить здесь на месте. Я лично обращусь к маршалу Бадольо и дам за вас поручительство. Тем более, что военные карабинеры находятся в моем непосредственном подчинении, да и момент весьма благоприятный: через пару дней мы начинаем генеральное наступление на Аддис-Абебу.³⁹

Услышав последние слова шефа контрразведки, Евдоким, хотя и плохо понимал по-итальянски, насторожился, и, обращаясь к Аннибалу, спросил:

— Что случилось, мой капитан?

— Произошло, Евдоким, то, что и должно было произойти: теперь мы не легионеры французского иностранного легиона, а карабинеры итальянского экспедиционного корпуса. Так что «жребий брошен». Вперед — на Аддис-Абебу!

XI

Весенним африканским утром передовые части экспедиционного корпуса маршала Бадольо вошли в предместья Аддис-Абебы, а к вечеру уже вся столица Эфиопии была в руках итальянцев. Кое-где еще громыхали отдельные взрывы и полыхали локальные пожары, но в целом обстановка была спокойная. Рота военных карабинеров, к которой были приписаны наши герои, расквартировалась в полуразрушенном двухэтажном доме в центре города, недалеко от военно-полевого госпиталя. Карабинеры поужинали и стали готовиться к отбою, а Аннибалу с Евдокимом выпало дежурить в охранении.

Наступила безлунная экваториальная ночь, где-то невдалеке стрекотали цикады, навевая воспоминания о мирной жизни. Друзья забаррикадировали все проемы и устроили два наблюдательных пункта в разных концах здания.

— До четырех утра продержимся, мой капитан, — по привычке отрапортовал Евдоким, — а дальше нас сменят. Закурим?

Он протянул Аннибалу портсигар. Капитан достал сигарету. Неспешно размял ее, стряхивая табачные крошки, а Евдоким, чиркнув зажигалкой, протянул ему огонек. В этот момент из темноты раздался гулкий выстрел и Аннибал, обернувшись в сторону звука, стал медленно оседать на пол, усыпанный битым кирпичом и осколками стекол. Еще мгновение — и вторая пуля настигла бы Евдокима, но, падая, капитан закрыл его своим телом, и пуля ударила ему в грудь. Капитан тихо охнул и, словно подкошенный, рухнул на пол. В свете все еще горевшей зажигалки Евдоким увидел, как из-под упавшего командира появился алый ручеек крови. Вновь застрекотали замолкшие цикады, и темнота поглотила нападавших.

Через пятнадцать минут Аннибала без сознания и видимых признаков жизни доставили в госпиталь в операционное отделение. Оказалось, что он жив, но диагноз был неутешительный — состояние критическое. Первая пуля, пройдя навылет, раздробила плечевую кость, вторая — засела в легком.

К утру из операционной выкатили каталку с белым, как простыня, командором, а за ней, еле держась на ногах, вышел молодой хирург в армейской форме.

— Жить будет, — сказал он, обращаясь к Евдокиму, простоявшему пять часов у дверей операционной, — но левую руку пришлось ампутировать.

Из глаз Евдокима хлынули слезы радости — без Аннибала он не мыслил своего дальнейшего существования в этом страшном мире, где люди за понюшку табака убивают и калечат друг друга.

XII

Спустя неделю Аннибал пришел в сознание и был транспортирован в центральный военный госпиталь в Могадишо. По ходатайству господина Мори его представили к награде и присвоили воинское звание «капитан». Евдокима временно определили денщиком.⁴⁰

Через месяц, когда Аннибал уже начал вставать на ноги, пришел приказ командующего об его увольнении из рядов армии по причине инвалидности с назначением пожизненного пенсиона. Узнав об этом, капитан с горечью констатировал:

— Прав был тот, кто сказал, что без несчастья нет счастья. Впрочем, попробуй разберись, где оно счастье, а где несчастье. Во всяком случае, свое я отслужил. Прощай армия.

Следующим приказом предусматривалась реорганизация экспедиционного корпуса как выполнившего свою основную задачу с одновременным сокращением его численности. Не без участия того же господина Мори Евдоким попал под это сокращение. Правда, пенсион ему не предназначался, но зато, как и для Аннибала, открывалась прямая дорога в Италию.

Хаос в жизни наших героев сменился временным порядком: их африканские злоключения подошли к концу, впереди забрезжила надежда вернуться на Родину если не в полном здравии, то хотя бы живыми. Но, видимо, Судьбе этого показалось мало: ведь она если наказывает, так уж наказывает, а если награждает, так уж награждает.

XIII

Как-то под вечер в госпитальную палату, где лежал Аннибал, робко постучавшись, вошла заплаканная молодая девушка, покрытая черным платком из тончайшего шифона. Капитан, с трудом приподнявшись на одной руке, с удивлением посмотрел на вошедшую незнакомку. Зажмурился. Мысленно скинул с нее платок, вытер слезы, облачил в белое воздушное платье с большим разрезом на груди, и в его воображении предстала красавица с картины Жана Батиста Грёза «Разбитый кувшин», на которую он когда-то обратил внимание в Лувре.

— Прошу извинить меня за беспокойство, господин офицер, — смущаясь, обратилась красавица к Аннибалу. — Я сейчас уйду, только вот посмотрю на место, где провел последние часы жизни мой отец, полковник Виторио Соти.

— Присаживайтесь, сеньорита, — промолвил капитан, с трудом преодолевая невесть от куда взявшуюся сухость во рту.

Девушка присела на краешек стула, стоявшего у окна в изголовье больного.

— Вам плохо? Подать воды?

Аннибалу действительно стало худо. Неожиданно заболела рука, которую ампутировали. Зазнобило, хотя температуры не было. Он опустился на кровать и натянул на себя одеяло, как бы пытаясь спрятаться от девушки. Мелькнула мысль: «На что я теперь гожусь без руки? Я и обнять-то не смогу эту красавицу».

— Не отчаивайтесь, господин офицер. И без руки люди живут, — словно читая его мысли, произнесла девушка. — Главное не падать духом. Вся жизнь у вас впереди, а в ней так много хорошего.

Она помолчала, как бы обнимая иссиня черными глазами поникшего капитана, а затем добавила:

— Будем знакомы. Меня зовут Жорзина Соти. Родом я из Сардинии, точнее с острова Сан-Пьетро.

…Весь следующий месяц розовощекая черноглазка ежедневно навещала раненого капитана, ухаживая за ним как за самым родным человеком на свете, а когда Аннибал выписался из госпиталя, они обвенчались в военно-полевом костеле. Счастье, как и беда, всегда там, где его не ждешь.

Под осень они втроем покинули негостеприимную сомалийскую землю, отплыв на военном транспорте к берегам благословенной Италии.

 

Часть шестая

I

Не выдержал Евдоким сытой и размеренной итальянской жизни. Все здесь на Сардинии было хорошо и складно. Но это славное и ладное было для него каким-то чужим, сторонним, не имеющим к нему никакого отношения. Все чаще память возвращала его в родные места: в деревушку, окаймленную низкими меловыми горами, в вербы с маленьким прозрачным ручьем, к жене — Катерине и к сыну — Ивану. Эти воспоминания были размытыми, какими-то далекими и почти нереальными. Но они вызывали непреодолимую тоску и щемящее чувство чего-то потерянного, недостающего, манящего и ускользающего.

Аннибал и Жорзина, как могли, отвлекали Евдокима от его тяжких дум. Пытались познакомить с незамужней и весьма привлекательной соседкой, сообщившей Жорзине по секрету, что ей приглянулся их новый садовник, и она была бы рада поболтать с ним tetе-a-tetе. Евдоким, просидевший целый вечер в гостях у аппетитной толстушки, не проявил никаких симпатий, только пил чай, курил и зевал, а в конце, сославшись на боль в паху, покинул обескураженную хозяйку. Показывали ему местные газеты, где в жутких красках описывалась советская действительность: массовые казни врагов народа, тотальное раскулачивание крестьян, насильственная коллективизация села, истребление интеллигенции. Здравый смысл и логика были для него, что мертвому припарки. К концу второго года пребывания в солнечной Сардинии он слег. Причем занедужил не фигурально: не ел, не пил, ни с кем не разговаривал, из комнаты не выходил, лежал на кровати, тупо уставившись в потолок. За неделю он похудел килограммов на десять и превратился, как говорят, в кожу да кости.

— Замучила мужика ностальгия, — поставил диагноз Аннибал. — Надо срочно отправлять его на Родину. Не то, видит Бог, помрет.

II

Эмиграционные документы оформили на удивление быстро, без обычных для посольских чиновников проволочек. И ранней весной 1939 года Евдоким вместе с десятком таких же несчастных репатриантов прибыл в порт города Одессы. Накрапывал мелкий, совсем не весенний дождь. Ни оркестра, ни цветов, ни родственников. Только «черный воронок»⁴¹ и угрюмые солдаты в синих мундирах с винтовками наперевес встретили их прямо у трапа и доставили в здание местного НКВД.⁴²

После пятичасового допроса, где Евдоким несколько раз пересказал дотошному следователю свою историю, его препроводили в местную тюрьму временного содержания.

— Подозрительный этот тип, Головин, уж больно все у него как-то складно вытанцовывается, — заключил следователь, обращаясь к своему помощнику. — Франция, Алжир, Южная Африка, Мадагаскар, Сомали, Эфиопия, Италия — не солдат из глухой деревни, а прямо таки свежеиспеченный Афанасий Никитин.⁴³ Но что интересно — никакой политической подоплеки в его поступках не проглядывается. Гонит его судьба, как перекати поле, а он только и делает, что отмахивается. Да и на шпиона он не очень-то похож. Посмотри на него — в чем только душа держится. Думаю, если мы прижмем его как следует, то он либо помрет, либо признается в том, чего не было. Нам это нужно?

Следователь походил по комнате. Закурил папиросу. Пробежал глазами бумаги. Почесал затылок.

— Чертье что получается. Не протокол допроса, а статья из журнала «Вокруг Света». Надобно послать запрос в Москву. Пусть проверят по архивам, был ли вообще такой солдат, а если был, то откуда призывался, где служил, когда уволен.

— Есть еще одно соображение, — заметил непрерывно строчивший на пишущей машинке помощник следователя. — Давай-ка вызовем сюда его жену, он ведь назвал ее адрес. Пусть опознает эту личность.

— Ну, опознает и что толку? — возразил следователь. — Нам нужны не бабские россказни и причитания, а официальный документ с подписью и печатью. Тогда можно как-то определить судьбу этого путешественника: поставить его к стенке как агента иностранной разведки или отпустить до дома как невинно пострадавшего от зверств империалистов. Так что жену вызывать пока не спеши, а запросик-то в Москву направь.

Следователь захлопнул папку с делом Евдокима и засунул ее в шкаф.

— Баста! — все по домам. Вон за окном рассвет уже полощется, а у нас завтра дел невпроворот.

III

Шесть долгих месяцев Евдоким коротал время в одиночной камере одесского следственного изолятора, ожидая решения своей незавидной участи.

Удивительно, но в родных тюремных застенках он чувствовал себя много лучше, чем в нормальных условиях на Сардинии. В маленькой каменной клетушке с откидными нарами и парашей в углу он ощущал некий душевный комфорт и успокоенность, совсем не думая о том, какую резолюцию вынесет начальство. Он уже смирился с тем, что его жизнь целиком и полностью определяется множеством разнообразных решений, которые принимаются где-то там, наверху, и повлиять на которые он никоим образом не может. Более того, ему неизвестны ни их подоплека, ни смысл, ни последствия. Его удел — воплощать эти плохие или хорошие решения в жизнь, быть, так сказать, строительным материалом, с помощью которого кто-то пытается разрешать свои насущные проблемы. На тех, что наверху, он зла не держал, осознавая, что они, являясь заложниками собственных решений, представляют собой такой же строительный материал, как и он сам.

Тревожные мысли о будущем больше не бередили его душу. Свое пребывание в кутузке он воспринимал как нечто естественное, как неизбежную расплату за прегрешения.

Иногда его выводили на прогулку в узкий каменный дворик, накрытый сверху железной решеткой, обмотанной колючей проволокой. Но и этот проветриваемый каземат не вызывал у него отрицательных эмоций. Наоборот, ему казалось, что он безмятежно прогуливается по родной деревне, а прутья решетки — это ветви верб, склонившиеся над тропинкой и нежно обнимающие ее.

IV

Когда мороз сковал тонким льдом прибрежную полосу Черноморского побережья, из Москвы пришел долгожданный ответ на следственный запрос.

В нем подтверждалось, что Евдоким Головин (1888 года рождения, из крестьян) в июне 1916 года был призван из села Арнаутово, Валуйского уезда, Воронежской губернии на службу в царскую армию. В валуйском сборном пункте прошел трехмесячные курсы молодого бойца. В ноябре 1916 года в составе третьей Особой бригады был направлен во Францию. До февраля 1917 года принимал участие в боевых действиях. За мужество, проявленное в боях при Реймсе, представлен к награждению Георгиевским крестом третьей степени. Затем в принудительном порядке был зачислен волонтером во французский иностранный легион. Сведений о его гибели не имеется. Дальше шла поразительная по тем временам приписка: «В случае опознания личности упомянутого Евдокима Головина следственное действия по оному прекратить, а дело считать закрытым».

Что случилось с карательной машиной Наркомата внутренних дел, почему она дала не свойственный ей сбой, Евдоким так и не понял. То ли она была чрезмерно перегружена следственными делами, то ли вопрос был слишком мелким, то ли так было угодно Господу Богу. Но через неделю после получения московской бумаги следователь вызвал его родную Катерину в Одессу и, после опознания, отпустил Евдокима на все четыре стороны, вручив при этом справку с печатью, удостоверяющую его личность.

— Вот и на нашей улице наступил праздник, — объявил радостный Евдоким, обнимая прижавшуюся к нему Катерину. — Не плачь, успокойся, все неприятности уже позади. Теперь заживем, как все нормальные люди.

Он ошибался: сколько ни вглядывайся в настоящее, своего будущего там не увидишь. Судьба просто сделала неожиданную остановку, дала Евдокиму передых, но поставить точку на его злоключениях не спешила.

V

В его родной деревне жизнь шла по предначертанному партией пути. У крестьян отобрали скот, землю и всех согнали в колхоз. На крыше сельсовета прикрепили мощный репродуктор, из которого целый день неслись революционные песни, перемежаемые официальными сообщениями из Москвы. Под репродуктором председатель сельсовета прикрепил транспарант с надписью: «Жизнь стала лучше, товарищи, жить стало веселее»,⁴⁴ глядя на который, многие крестились.

С полок сельмага исчезли почти все товары. Остались только хомуты, консервы «Печень трески», леденцы «Полет», да укупоренные сургучом зеленоватые бутылки с лаконичной надписью «Водка».

Попа с попадьей и малыми детьми, как чуждых социализму элементов, отправили в Сибирь. Но церковь, как ни старались, разрушить не смогли. Кресты сбили, расписные стены ободрали, золоченый алтарь разобрали и растащили по домам, а помещение храма приспособили под склад.

Две мельницы, что стояли на горе, украшая село, экспроприировали. Одну — спалили.

— Нам и одной крупорушки хватит, — сказал председатель. — На две у нас отродясь зерна не хватало.

Евдоким довольно быстро вписался в общий круговорот событий, так сказать, сориентировался в тогдашней политической обстановке. Под причитания и слезы Катерины он распродал почти все добро, доставшееся ему в наследство, реализовал даже гордость тестя — кованые ворота, а вырученные деньги пропил с новыми друзьями.

— Верной дорогой идешь, товарищ Головин, — одобрил его действия председатель, активный участник застолья. — Теперь ты настоящий пролетарий, свободный крестьянин, не обремененный частной собственностью. Доверяю тебе ответственное дело — будешь работать скотником на молочной ферме.

Через положенный срок у Евдокима с Катериной родилась дочка — назвали ее Лидой. Со своим сыном Иваном Евдокиму свидеться не удалось. Еще до приезда отца на Родину он подался на заработки в Макеевку.⁴⁵ Там его призвали в Красную Армию, и теперь он служил где-то в Забайкалье.

Плохо или хорошо, но жизнь нашего героя вышла из полосы хаоса и детерминировалась, приобретя более или менее предсказуемый характер. О своих франко-афро-итальянских приключениях он помалкивал. Да если и рассказал кому-либо, тот вряд ли бы поверил. Сам Евдоким воспринимал свою прошлую жизнь как нечто чужое, произошедшее не с ним, а с каким-то другим человеком. Так уж устроены люди — плохое затушевывается в памяти, уходя куда-то в глубь, а хорошее выпячивается, раскрашиваясь нереальными красками.

Все бы ничего, но на пороге стоял роковой 1941 год.

Часть седьмая

I

Вторая мировая война вошла в дом к Евдокиму как-то незаметно, и совсем не так, как он этого ожидал. В Красную армию его не призвали по причине возраста и инвалидности. Немцы обошли его деревню стороной, видимо, сочтя ее объектом, не достойным внимания с военной точки зрения. Не до деревень тогда было немцам. Войска Вермахта⁴⁶ рвались к Дону, в район Воронежа, а затем, сравняв этот город с землей, но так и не покорив, двинулись к Сталинграду. Там, на берегах Волги, решался исход войны. Но на войне, как и в мирной жизни, ничего не бывает бесхозным. Лютым февралем 1942 года в евдокимовом селе расквартировалась резервная итальянская дивизия, входившая в состав группы армий Юг.

Холод итальянцы переносят примерно так же, как русские жару. Закутавшись в одеяла, солдаты расползлись по деревенским хатам, ища спасения от всепроникающего мороза. Они не грабили и не убивали, а вежливо просились на обогрев, и сердобольные бабушки впускали замерзших солдатиков в хаты да еще угощали их чем Бог послал.

Морозным ранним утром группа из трех итальянских рядовых во главе с офицером младшего чина постучались к Евдокиму.

— Хозяин, открой! Это не немцы, а итальянские солдаты. Просимся на постой. Мы хорошо заплатим.

Каково же было их удивление, когда вышедший из хаты Евдоким ответил им на чистом итальянском языке:

— Платить, господа, не надо. На ваши лиры или марки, что там у вас, здесь ничего ни купишь. Буду рад, если угостите куревом, а еще лучше итальянским коньяком.

Коньяка у итальянцев не оказалось, а сигарет было в достатке. Евдоким, шикнув на Катерину, показал им свободную комнату, и через несколько минут они, прильнув к раскаленной печке, наперебой угощали хозяина ароматными итальянскими сигаретами.

Отогревшись, младший офицер строго спросил:

— Откуда знаешь итальянский язык, да еще говоришь на южном диалекте?

— Бывал я в Италии. Жил на Сардинии. Там и научился, — ответил Евдоким. — А до этого пришлось служить в итальянской военной жандармерии у маршала Бадольо в Сомали.

— Надо же такому случиться! — воскликнул офицер. — В такой глухомани встретить человека, говорящего по-итальянски. Это — фантастика! Да тебе, экс-карабинер, цены нет! Третий месяц маемся без толмача — ни спросить у местных ничего не можем, ни выслушать их. Был какой-то поляк, так и тот куда-то подевался. Еще немного погреемся и быстро в штаб дивизии в отдел контрразведки: пусть проверят тебя на предмет переводчика.

Лейтенант с удовлетворением потер руки и сладко зевнул. Жара его разморила.

— Мы, наверное, передохнем полчасика, а твоя жена пусть приготовит что-нибудь к обеду, — офицер протянул Евдокиму вещмешок с консервами и концентратами. — Здесь и на нас, и на вас хватит. Да, будь добр, подбрось дровишек в печку, а то, не ровен час, остынет.

II

К вечеру, выспавшись и плотно отобедав, они прибыли в штаб дивизии, разместившийся в здании бывшего сельсовета, что в трех шагах от евдокимовой хаты. Лейтенант завел Евдокима в комнату, в которой на потертом дерматиновом диване сидел полный офицер в шинели, накрывшись солдатским одеялом. Теперь пришла очередь удивиться Евдокиму — в этом офицере он признал господина Альберто де Мори, который когда-то помог ему выбраться из Африки.

— Здравия желаю, господин полковник! — встав по стойке «смирно», выпалил Евдоким. — Разрешите представиться...

Полковник пристально посмотрел на вошедших. Поднялся с дивана, сбросил одеяло, и, подойдя к Евдокиму, протянул ему руку.

— Бонжур! Мой друг! Вот и свиделись. Помнишь Африку, Сомали, капитана Каро, Альберто Мори?

— Разве такое забывается, господин полковник, — с чувством ответил Евдоким. — Век буду благодарен Вам за помощь и поддержку в трудную минуту.

— Что же ты стоишь, карабинер, присаживайся, — полковник подошел к письменному столу и вынул из ящика бутылку французского коньяка с двумя рюмками. — А ты, лейтенант, сбегай на кухню и принеси нам что-нибудь на закуску.

«Контрразведка — есть контрразведка! Даже в такой глуши знает все и про всех», — отметил про себя изумленный лейтенант, осторожно прикрывая дверь с другой стороны.

— Пойми меня правильно, — обратился полковник Мори к Евдокиму после трех рюмок коньяка. — Воевать мы не рвемся и вообще не понимаем, зачем Дуче связался с этим авантюристом — Гитлером и заслал нас в вашу заснеженную Россию. Причинять зло русским мы не хотим. Ты, наверное, это заметил по поведению наших солдат.

Евдоким согласно кивнул головой.

— Рано или поздно мы отсюда уйдем, — продолжал полковник. — Но, пока мы здесь, надо избежать напрасных жертв. Для этого мы хотим наладить контакт с местным населением. Говоря по-русски, наша установка такова: лучше худой мир, чем добрая ссора.

И, подумав, добавил:

— Конечно, если вообще уместно говорить о каком-либо мирном сосуществовании в условиях оккупации.

Они выпили еще по паре рюмок, и Евдоким стал словоохотливее.

— Мне, собственно, без разницы, какая у вас установка. Что с вами, что без вас, у меня все равно ничего нет, кроме дочери, жены да полуразвалившейся хаты. Но вы правы, господин полковник, раз уж вас насильно сюда затащили, то надо сделать так, чтобы вы выбрались отсюда живыми и невредимыми. Я могу Вам чем-нибудь помочь?

— Можешь, Евдоким, можешь, — полковник разлил остатки коньяка по рюмкам. — Мне нужен верный помощник, знающий местное население. Согласен работать у меня переводчиком? Если да, то давай выпьем. Если нет, то и на том спасибо, что не забыл.

Евдоким, не задумываясь, поднял рюмку и осушил ее до дна.

— Тогда завтра на службу, к девяти утра. Прошу не опаздывать.

Так мой дед стал служить переводчиком в итальянской оккупационной армии. Плохо или хорошо он поступил? Не нам судить. Но за всю войну в окрестностях его деревни не погиб ни один мирный житель, не был убит ни один итальянский солдат.

III

В начале 1943 года на фронте произошли существенные перемены. В сражении под Сталинградом немецкие войска и их союзники — румыны, итальянцы и венгры — потерпели сокрушительное поражение. А когда советские войска начали решительное наступление на Юго-Западном направлении, для итальянского руководства очевидное обратилось в реальное. В штаб дивизии, где служил Евдоким, пришла шифровка из Рима: покинуть позиции и передислоцироваться в район Харькова, где находиться до особых распоряжений.

С утра следующего дня все пришло в движение — началась эвакуация. К вечеру, когда первые колонны итальянских грузовиков двинулись на Запад, полковник Мори вызвал к себе Евдокима.

— Ну что, мой друг, будем прощаться? Впрочем, прежде чем пожать друг другу руки на прощание, я советую тебе задуматься над таким вопросом. Через пару-тройку дней сюда войдут русские. Для них ты не переводчик, а пособник фашистов. Вероятнее всего, они не будут вникать в тонкости твоего дела, а под горячую руку просто поставят тебя к стенке или вздернут на виселице в назидание другим. Может быть тебе лучше пока покинуть вместе с нами эти родные для тебя места? Думай и решай. Время у тебя — до завтрашнего утра.

Всю ночь Евдоким не спал, вспоминал прошлое, представлял свое будущее, а поутру, поцеловав на прощание жену и дочь, отбыл с последней колонной итальянских войск на запад.

Бушующий военный конфликт вырвал Евдокима из родного гнезда и в очередной раз потащил по белу свету, сам не зная куда.

 

Часть восьмая

I

Летом 1943 года, после разгрома гитлеровских войск под Курском, Муссолини, пытаясь всеми силами удержаться у власти, отозвал итальянские части с Восточного фронта. Но дни бесноватого Дуче были уже сочтены — вот-вот должен был произойти дворцовый переворот, а английские и американские дивизии ждали команды начать штурм Сицилии.

В это смутное время в Италию начали приходить военные эшелоны с Восточного фронта, переполненные солдатами и офицерами, сытыми войной по самое горло. Вместе с ними прибыли в Италию Евдоким и Мори.

Будучи человеком деятельным, полковник живо связался со своим однополчанином — маршалом Бадольо и вскоре стал его соратником в деле борьбы с режимом. Не забыл он и про Евдокима. Ценя его за преданность, терпеливость и исполнительность, он определил его своим порученцем.

Евдоким, выполняя задания своего шефа, трудился день и ночь, доставляя приказы и распоряжения заговорщиков по всем городам и весям Италии. В этот период он почти не задумывался о своей дальнейшей судьбе и жил по принципу — не думай о завтрашнем дне, что будет, то пусть и будет. Лишь изредка вспоминал жену и дочь, да мечтал повидаться с капитаном Каро.

Однако путь на Родину был заказан, а работы было так много, что поездку на Сардинию пришлось отложить на неопределенный срок.

II

В конце июля наступила развязка. Дуче по приказу короля Виктора Эммануила был арестован, а кресло премьер-министра правительства Италии занял маршал Бадольо. Ликовала вся Италия, а вместе с ней и Евдоким. Но радость была преждевременной. Война не закончилась, а начался последний, полный недоверия и напряженности период немецко-итальянского сотрудничества.

Гитлер был твердо уверен, что король и Бадольо хотят как можно скорее вывести свою страну из состояния войны. Он вообще не верил новому правительству и приказал высадить немецкую парашютно-десантную дивизию в районе Рима, чтобы иметь возможность в любой момент захватить город. Предложение о встрече с Бадольо Гитлер категорически отклонил, опасаясь, и не без основания, что итальянцы заманят его в ловушку. Он знал, что уже с середины августа новый премьер-министр ведет с противником тайные переговоры.

Положение нового правительства было чрезвычайно тяжелым. Западные союзники продолжали наносить разрушительные удары по городам страны. Народ все настоятельнее требовал окончания войны, опасаясь, что немцы возьмут Рим в качестве залога собственной безопасности. Поэтому Бадольо сосредоточил в районе Рима группировку итальянских войск в составе пяти дивизий, которые в случае необходимости должны были обезвредить немцев. По заданию премьер-министра полковник Мори обеспечивал координацию действий этих сил, а Евдоким, как и ранее, состоял при нем порученцем.

В этой обстановке, день ото дня становившейся все напряженнее, каждую минуту мог произойти взрыв. Тем более, что англичане уже высадили десант на юге полуострова, а на Сицилии между итальянцами и западными союзниками было заключено перемирие. Пока, правда, секретное.

И если немцам все же удалось закрепиться в Италии и на какое-то время оттянуть разрыв с итальянцами, то это произошло благодаря действиям оберштурмбанфюрера Отто Скорцени⁴⁷ и генерал-фельдмаршала Кессельринга.⁴⁸

По приказу фюрера его любимец Отто провел блестящую операцию, в результате которой ничего не понимающий и растерянный Муссолини был доставлен сначала в Рим, а затем в Берлин, пред ясны очи Гитлера. Тот попытался привести его в чувство, заставив в очередной раз поверить в непобедимость тысячелетнего Рейха. Однако итальянский диктатор так до конца и не вышел из состояния психологического нокаута: рассеянно слушая бесконечные рассуждения Гитлера о ведении тотальной войны, он надувал губы, хмурился, но больше молчал, думая о чем-то своем.

Видя колебания своего союзника, Гитлер отдал приказ начать решительное наступление с целью разоружить все итальянские войска, захватить всю технику своего союзника, включая корабли и самолеты, и, самое главное, выбить высадившийся десант и воспрепятствовать высадке новых десантов англо-американских союзников на полуостров. Полностью выполнить этот приказ вследствие недостатка сил немцы уже не смогли. Однако с началом осени дивизии Вермахта под командованием Кессельринга все же оккупировали большую часть северной Италии. Пытаясь хоть как-то закрепиться на захваченной территории, Гитлер основал в местечке Сало, на берегу озера Гардии, так называемую «Итальянскую социальную республику», во главе которой поставил своего верного соратника по духу и товарища по несчастью — Муссолини.

Правительству Бадольо пришлось срочно эвакуироваться на юг Италии под защиту англо-американских войск. Туда же подались Мори с Евдокимом.

В сентябре 1943 года в предместье Реджо-ди-Калабрия⁴⁹ Евдоким отпраздновал свой юбилей — ему исполнилось пятьдесят пять лет. Друзей у него не было, но и здесь господин Мори не забыл поддержать Евдокима. В качестве подарка он вручил ему предписание отбыть в качестве правительственного курьера в город Кальяри, административный центр Сардинии. Мечта повидаться со своим другом Аннибалом превратилась в реальность.

III

Через пару дней, выполнив в Кальяри поручения полковника, Евдоким добрался до Карлофорте. Словно сжалившись над многострадальными жителями островка, война обошла это место стороной. Как и семь лет назад, здесь царил покой и уют. Знакомый Евдокиму запах апельсинов, оливкового масла и рыбы по-прежнему струился по извилистым переулкам городка, формируя неповторимый южный колорит средиземноморья. Светило не жаркое осеннее солнце, а теплые морские волны ритмично накатывали на каменистый берег, взметаясь невысокими фонтанчиками соленых брызг.

Поднявшись по крутой узкой улочке, ведущей от порта к дому, где жил капитан, он постучался в знакомые ворота с надписью «Вила Соти». На его стук никто не откликнулся, только невдалеке залаяла собака, и через несколько минут из соседского двора вышел сгорбленный старик.

— Вы, наверное, к мадам Каро? — спросил он у Евдокима. — Так их сейчас нет дома — на кладбище они.

— А что случилось? — спросил Евдоким у старика.

— Как? Разве Вы не знаете? — позавчера вечером скончался ее муж, господин Каро. Боевой был офицер и хороший человек, но раны буквально истерзали мсье капитана, и Господь, услышав его молитвы, прервал эти мучения. Пусть душа его найдет упокоение в Царстве Божьем, — перекрестился старик, обернувшись лицом на Восток.

IV

Больше недели Евдоким, как мог, успокаивал беспрестанно рыдающую Жорзину, а на девятый день, захватив двух ее сыновей-близнецов, как две капли воды похожих на Аннибала, пошел на местное кладбище попрощаться со своим другом и командиром.

Присев над могилой, он не спеша расстелил носовой платок. Поставил на него два стакана, протер их рукой и наполнил коньяком, который вез в подарок капитану. Затем прикрыл ладонью один стакан, а второй выпил.

— Вот и все. Прощай, мой капитан. Может быть, свидимся, но уже не здесь, — Евдоким вытер накатившие слезы и поднял голову вверх, — а там, на небесах.

Допив до конца коньяк, он еще немного постоял у могилы. Затем окликнул пацанов, бегавших среди надгробных памятников, стал спускаться к дому.

У кладбищенских ворот Евдоким оглянулся, чтобы в последний раз посмотреть на то место, где нашел успокоение человек, с которым прошел бок о бок чуть не половину земного шара. И обомлел — над могилой Аннибала на фоне синего осеннего неба сияла разрывающаяся граната с семью языками пламени,⁵⁰ а под ней красным неоновым светом блистала надпись: «Legio Patria Nostra».

Евдоким перекрестился, хотя никогда раньше этого не делал, и закрыл глаза. Когда через минуту он пришел в себя — видение исчезло. Только маленькое облачко, больше похожее на туман, медленно поднималось над погостом, растворяясь в синеве итальянского неба.

V

В конце сентября боевые действия в Италии приняли затяжной позиционный характер. Наступление английских и американских корпусов было остановлено войсками Кессельринга. Высаженный в тылу у немцев крупный морской десант был блокирован.

Дела в правительстве Бадольо шли неважно. Конечно, англо-американское командование его всячески поддерживало, но фактически отстранило от управления страной.

Полковник Мори, узнав о смерти Аннибала, внешне никаких эмоций не выказал. Он деловито распорядился выплатить его жене солидное единовременное пособие, а также оформить пожизненную пенсию за мужа. Однако к вечеру, несмотря на свою обычную занятость, он разыскал Евдокима и пригласил его в кафе помянуть однокурсника.

Они заказали любимые блюда Аннибала: лазанье и равиоли с непременной бутылкой французского коньяка.

— Нерадостный у нас сегодня повод для выпивки, — обратился полковник к Евдокиму. — Печально, когда уходит из жизни твой друг, но втройне грустно, когда ты лишаешься своего сокурсника по военному училищу. Пять долгих лет мы жили с Анни в одной казарме. Спали на соседних кроватях, ели из одного котла, зубрили математику и физику. Ухаживали за девушками, грезили офицерскими погонами, мечтали изобрести нечто такое, что перевернет мир. И вот один из нас уносит все это с собой, безвозвратно лишая другого самой прекрасной части жизни — молодости.

На глазах полковника навернулись слезы. Он смахнул их рукой.

— Поминая нашего друга, невольно думаю о тебе, Евдоким. Война скоро закончится. Солдаты вернутся домой в свои семьи. Начнут новую мирную жизнь. А у тебя, как говорят русские, нет ни кола, ни двора. Да и положение двоякое: с одной стороны, ты пособник фашистов, с другой — антифашист. Во многом здесь моя вина.

— Что есть, то есть, — подтвердил Евдоким, горестно вздыхая. — Путь в Россию мне заказан, а в Италии, какая бы она ни была распрекрасная, мне не жить. Я когда-то уже пробовал. Вы же знаете, господин полковник, что из этого получилось — горесть, да и только.

— Так вот, что я скажу, мой дорогой, — перебил его Мори. — Я тебя сюда затащил, я отсюда тебя и вытащу. А пока не печалься и не горюй — служи, как служил. Да поможет нам Господь.

VI

Полковник Мори сдержал слово. Сразу после окончания войны он, пользуясь связями в правительстве Италии, подготовил для Евдокима необходимые бумаги, представив его участником антифашистского движения. Эти документы, подписанные лично Пальмиро Тольятти,⁵¹ не вызвали сомнений у советских чекистов, и осенью 1945 года Евдоким вернулся на Родину, к жене и к дочери, в свою милую деревушку.

Здесь почти безвыездно он прожил остаток своих дней и умер в 1975 году в возрасте восьмидесяти семи лет от роду. Покидал Евдоким этот свет легко — просто уснул. И не проснулся.

 

 

 

 

 

 

ЧУЖАЯ СВАДЬБА

I

Весна. Харьков. Раннее воскресное утро. Небольшой одноэтажный домик на Шатиловке,⁵² окруженный палисадником с кустами цветущей сирени. Курсант третьего курса высшего военно-инженерного училища, что на Сумской улице, сладко потянувшись, медленно приоткрыл глаза и мгновенно проснулся. Вместо привычной солдатской койки он лежал на полутораспальной деревянной кровати, находившейся не в казарме, а в комнате с обоями в розовый цветочек.

«Куда меня занесло?»

Он медленно повернул голову.

«А это что?»

Рядом с ним, свернувшись в калачик и закутавшись в пуховое одеяло, мирно посапывала какая-то рыжеволосая девица. Он попытался припомнить события вчерашнего вечера и не припомнил. В памяти всплывали какие-то люди с букетами тюльпанов, увитый бело-розовыми лентами автомобиль, праздничный стол с шампанским, пьяный мужик с огромными кулаками. Но из этих мозаичных видений никак не складывалась целостная картина.

Осторожно приподнявшись, он оглядел комнату. Рядом с кроватью на тумбочке стоял стакан с водой. На спинке стула висели гимнастерка и галифе, рядом на полу стояли женские домашние тапочки, но сапог нигде не было.

Чувство неосознанной вины обволакивающей волной пробежало по его телу и в виде безотчетного стыда остановилось где-то в правом полушарии шумевшей головы. Во рту пересохло, а к горлу подкатил тошнотворный комок с запахом то ли сургуча, то ли резины.

Неожиданно в голове зазвучали слова начальника курса: «На все вопросы рядовой должен отвечать коротко и ясно: виноват». «Понятно, что, виноват, — подумал он, — но в чем конкретно?». Курсант уставился невидящим взором в потолок, помассировал голову руками, залпом выпил стакан воды и тут, словно в кино, перед ним прокрутились все события вчерашнего вечера.

Он кубарем скатился с кровати, натянул на себя гимнастерку и галифе, надел тапочки, открыл окно, ловко выпрыгнул в палисадник и что было сил помчался по еще не проснувшимся харьковским улицам к себе в казарму.

II

В позапрошлую субботу к нему подошел его однокурсник из параллельной группы некто Толик Крячко и как-то между прочим спросил:

— Пиво будешь?

У этого Крячко не то, что пива, простой воды не всегда выпросишь.

— Спасибо, дай лучше закурить.

— У меня к тебе дело есть, — заговорчески продолжил Крячко, извлекая из отворота пилотки помятую сигарету «Джебел». — Причем дело деликатное, можно даже сказать, щепетильное.

— Раз дело, тогда другой разговор, пошли пить пиво с вяленой рыбой.

— Про рыбу разговора, кажется, не было, — просюсюкал Крячко, — а колбаса найдется.

Они зашли в каптерку, где их охватил стойкий армейский запах, присущий всем казармам на свете. Меняются времена и нравы, совершенствуется амуниция и оружие, но казарменный дух вечен, как египетские пирамиды. В этом нетленном аромате сидел закадычный друг Крячко — младший сержант Миша Кацман из Киева и с упоением читал им же сочиненный боевой листок.

— Послушай, Вадим, — обратился он к курсанту, — у нас с Толиком есть общий приятель — Сева Шкляр из Харьковского авиационного института. Да ты его знаешь — в прошлую сессию сдавал за него два экзамена. Припоминаешь — сопромат и теоретическую механику.

— Конечно, помню. Это тот самый студент-авиастроитель, с которым мы (если меня не мыть две недели) похожи, как братья-близнецы. Однако не гони волну, — перебил его Вадим, — договор был другой: вначале пиво, а потом севино дело.

Крячко достал их портфеля заплесневелый кусок сырокопченой колбасы и бутылку темного «Мартовского» пива.

Минут пятнадцать они молча наблюдали, как Вадим жевал колбасу, присланную из Киева, и наслаждался пенистым напитком харьковского производства.

— Так вот, — продолжил свою мысль Кацман, — речь идет о нашем младшем товарище Севе Шкляре.

— У вас есть еще пиво? — прервал его Вадим. — А то как-то нехорошо получается: колбаса осталась, а пиво закончилось. А может, напротив, пиво закончилось, а колбаса осталась. Как правильнее сказать, Миша?

— Толик, дай ему еще одну бутылку, — недовольным голосом распорядился Кацман.

Еще минут десять они в ожидании смотрели на Вадима, доедавшего колбасу и опустошавшего пивную бутылку.

— Итак, слушай, — перешел к делу младший сержант. Но Вадим остановил его:

— Как ты думаешь, Миша, чего хочет человек, выпивший подряд две бутылки пива?

Кацман с Крячко призадумались, подозревая, что если события будут развиваться по такому сценарию, то до щепетильного дела они сегодня могут и не добраться, а пиво и колбаса будут потрачены впустую.

— Можете не напрягаться, — успокоил друзей Вадим, — сейчас перекурю в туалете, и мы займемся вашим деликатным вопросом.

Появился он через час и без раскачки приступил к делу.

— Так, что случилось с вашим Шкляром: опять к экзаменам не готов или курсовую не может написать? Так вроде бы еще рановато — до сессии полтора месяца.

— Нет, экзамены были в прошлый раз. Сейчас ситуация намного сложнее, — приступил к изложению сути дела Кацман. — Две сессии как Сева ухаживает за однокурсницей — Асей Розенбойм. Нельзя сказать, что она ему сильно нравится, даже наоборот, но ничего лучшего на глаза не попадается, а одному жить у него не получается. Все шло вроде бы хорошо: он ходил с ней в библиотеку, водил ее в кино, угощал мороженым, но на прошлой неделе случилось то, что не входило в севины планы: Ася сообщила, что она беременна. Он, конечно, сильно расстроился, и, не придумав ничего лучшего, раздобыл какую-то справку и взял академический отпуск. Короче смылся из Харькова. Скорее всего, уехал к родителям в Житомир или к старшему брату в Мариуполь. Ася тоже опечалилась, особенно после того, как ее отец заявил: «Если не поженитесь — убью и тебя и твоего засранца».

Глаза у Кацмана округлились, а Крячко добавил:

— Свое слово ее отец держать умеет. Мы его характер знаем: крутой мужик. Кулак, как твоя голова, если что, он и до нас доберется.

Вадим с недоумением посмотрел на испуганных приятелей.

— Ваш Сева по своей собственной инициативе влетел в неприятную историю, так пусть сам из нее и выпутывается. Я-то здесь каким боком?

— Ты, я вижу, не въезжаешь в ситуацию, — перебил его Кацман. — Толик, достань еще пива, только не «Мартовского», а «Жигулевского». От «Мартовского» у меня живот пучит.

Золотистый напиток выпили все вместе, и Крячко продолжил.

— Сева очень просил нас с Мишей замять это дело, причем так, чтобы не навредить ни ему, ни девушке, и не растрепать нервы ее отцу. Мы переговорили с Асей и вот какой вариант она предложила.

— Стоп, мужики, — прервал монолог Вадим, — я, кажется, начинаю догадываться, куда вы клоните. Женские страсти и ковыряние в тонкостях предсемейной психики — не моя специальность. Сдавать за Севу экзамены — это одно дело, и совсем другое — улаживать его фамильные отношения, тем более с таким тестем. Вы что! В своем уме? Какой, к черту, из меня жених? Пока!

Вадим поднялся со стула и двинулся к выходу.

— Вот те раз! Колбасу ел, пиво пил, сигарету курил, а как к делу подошли, так сразу на попятную, — придержал его за рукав Крячко. — Так серьезные люди не поступают, тем более ты не дослушал до конца наш план, а в нем есть и позитивные моменты. Причем их больше, чем вероятных неприятностей. По крайней мере, будешь сытым, пьяным и нос будет в табаке. Тем более, что тебя не просят подписывать бумаги в ЗАГСе, нужно просто проимитировать перед асиным отцом сам процесс.

Вадим в раздумье остановился. Курсантская стипендия у него закончилась еще три недели назад, а финансовая помощь от родителей задерживалась по непонятным причинам. Жизнь стремительно теряла практический смысл. Манящие огни харьковских кабачков померкли, а Сумская превратилась в заурядную улицу с окнами, наглухо закрытыми черными ставнями. Ни поесть тебе толком, ни отдохнуть, ни развлечься.

Он присел на стул. Внимательно посмотрел на портфель, из которого совсем недавно извлекались колбаса и пиво, и махнул рукой.

— Ладно. Валяйте подробности своего плана. Только одно условие — на это скорбное мероприятие я приглашу своих друзей — Кузьму и Пашу, а то без них скучновато будет.

III

В следующую субботу после занятий пятеро курсантов в начищенных до зеркального блеска сапогах и отутюженных гимнастерках собрались у дворца бракосочетания. Вадиму вручили букет тюльпанов, только что купленный на Сумском рынке, и он, крепко зажав его в кулаке, с волнением всматривался в проезжавшие мимо автомобили. Пусть невеста липовая, но ему все же хотелось увидеть в Асе если и не красивую, то хотя бы приятную девушку: уж коль играть роль жениха — так играть с удовольствием.

В районе шестнадцати часов к дворцу подкатили две машины, украшенные бело-розовыми лентами: бежевая «Победа» и голубая «Волга». Из «Волги» выскочила миниатюрная барышня в белом облегающем платье. Она деловито осмотрелась и, стуча по асфальту высокими каблучками, направилась к группе курсантов.

— Привет всем! Быстро в машину, — скомандовала девушка, — гости уже собрались, стол накрыт, музыка играет, не хватает только жениха.

Увидев свою «невесту», Вадим остолбенел. Он ожидал встретить все что угодно, но только не такое. Черные кудрявые волосы обрамляли прелестное личико, усыпанное мелкими чуть заметными веснушками. Пухлые выразительные губки, подкрашенные алой помадой, гармонировали с аккуратным носиком на смуглом загорелом лице. В лукавых темно-карих слегка подведенных глазах миндалевидной формы отражался весь мир и даже то, что находилось за его пределами. Под обтягивающим платьем просматривалась стройная фигурка с параметрами, близкими к идеальным.

«Этот студент Шкляр либо слепой, либо идиот от рождения. Можно три раза обойти двухмиллионный город, но такой красавицы не встретить, — мелькнуло в голове у Вадима».

«Была бы блондинка, цены бы ей не было, — успокоил он сам себя и, не отрывая глаз от девушки, протиснулся в салон автомобиля».

IV

В доме, к которому они подъехали, предпраздничная суета подходила к концу. Стол был накрыт, но, как всегда, не доставало некоторых мелочей: куда-то подевались салфетки, не принесли от соседей магнитофон. На кухне около духовки, где никак не хотела покрываться коричневой корочкой курица, хлопотала рыжеволосая девица в цветастом переднике.

Две долговязые подружки в почти одинаковых светло-розовых кримпленовых платьях выскочили на порог и кинулись к калитке встречать свадебный кортеж. Вслед за ними в дверях показался грузный мужчина среднего возраста, по виду — отец невесты. Он окинул хозяйским взором небольшой дворик, пригладил ладонью растрепанную копну волос на голове, расправил усы, подтянул приспустившиеся брюки, расправил ослепительно белую рубашку и степенно тронулся навстречу молодым.

— Милости прошу до нашего дома, — обратился он к Вадиму. — Дай-ка, женишок, я поближе тебя разгляжу, а то Аська не удосужилась познакомить нас до свадьбы, все некогда ей. Хе-хе…

После десятиминутного знакомства и обмена обычными в подобных случаях любезностями все двинулись в гостиную, к столу.

— У нас все просто, но со вкусом и, самое главное, от души, — приговаривал тесть, обращаясь к жениху и к гостям. — Вино, шампанское, а для желающих горилка, да не какая зря, а с перцем. Салаты оливье и сельдь под шубой. Колбаска украинская, балычок и карбонатик. Бочковые помидорчики и огурчики на закуску. Позднее подадут жаркое...

— Где же ваша супруга? — поинтересовался у него Вадим.

— Где? Где? — передразнил его тесть и с металлом в голосе продолжил: — Выгнал я ее, еще пять или шесть лет назад. Не сошлись характерами. Хе-хе… Требовала от меня слишком многого. Хе-хе…

Он достал платок. Смачно высморкался и выразительно посмотрел на Вадима:

— Конечно, жить одному не с руки — хозяйство у меня большое. Пришлось взять помощницу, вон ту, рыжую — племянницу моего сводного брата из Мерефы. Ленивая…, на ходу засыпает, вся в прыщах, а туда же: как вечер, так на танцульки рвется, к парням ручонки тянет… Ну, я ей покажу и пляски и кавалеров! Хе-хе…

«Суровый мужик, — подумал Вадим, — надо бы подальше от него держаться, а то, глядишь, подопьет и по морде въедет, если что не по его будет».

V

Первый тост «за молодых» провозгласил хозяин дома. Он долго нес какую-то околесицу, а когда утомленные гости начали шушукаться, неожиданно заорал:

— Го-о-рько!

Все подняли бокалы и уставились на молодоженов. Ася поднялась со стула и вопросительно посмотрела на свежеиспеченного мужа. Вадим, до этого целовавший только маму, тетушку из деревни, да одну одноклассницу, как будто приклеился к табуретке. Затем медленно, словно пытаясь оттянуть сексуальный, по его убеждению, момент, встал, смущенно прижался к асиной щечке и, закрыв глаза, чмокнул ее в ухо.

Гости неодобрительно зашумели, но вскоре утихли, занятые выпивкой и закуской.

Кузьма несколько раз пытался вернуться к поцелуям, но в это время принесли магнитофон, и он переключился на выбор музыкального репертуара. Вскоре нужная музыка была найдена, и траектория свадебного процесса развернулась в сторону танцев.

Как известно, танец — вид искусства, в котором средством создания художественного образа являются движения, жесты и положения тела. Кузьма и Паша восприняли это определение буквально. Они пригласили асиных подружек и стали с помощью ног, рук и туловища выражать свою озабоченность отсутствием в казарменной системе обучения особей женского пола.

Папа позвал невесту и, нежно прижав ее к своему огромному животу, закружил в медленном танце. Кацман с Крячко продолжали закусывать, а Вадиму ничего не оставалось делать, как подать руку рыжеволосой — просто так, из сострадания.

Он искренне сочувствовал этой худощавой несимпатичной девушке, предполагая, что ее дальнейшая жизнь наверняка будет связана с большими проблемами, и, чтобы как-то завязать разговор, спросил:

— Как вас зовут, мадмуазель?

— Не нравятся мне военные курсанты — грубые они... и кирзовыми сапогами от них пахнет…

Вадим, оставив без внимания справедливое замечание насчет сапог, удивился:

— Но, позвольте, я же вам ничего плохого не сделал. И даже не знаком с вами.

— Так наверняка сделаете, как познакомитесь.

Танец был безнадежно испорчен и прошел в молчании. Рыжеволосая уставилась куда-то в сторону, а у Вадима в голове звучала вычитанная где-то фраза: «Сострадание — не самый лучший повод для знакомства».

VI

После танцев разгоряченные гости вновь уселись за стол.

— Горько! — закричал Паша и, не дожидаясь действа, выпил бокал вина.

Ася посмотрела на него макиавеллевскими глазами и нежным голосом спросила:

— А бутылку вина ты можешь выпить из горла без перерыва?

Паша, весивший без малого сто двадцать килограммов и имевший рост под два метра, снисходительно ухмыльнулся, нахмурил белобрысые брови и с достоинством ответил:

— Как делать нечего, но только не просто так, а на спор.

— На что пари держим? — подключился к разговору Кузьма, отрываясь от подружки в кримпленовом платье.

— Как на что? Мы на свадьбе или где? — удивилась Ася. — Конечно, на поцелуй невесты!

Остальные гости заинтересовались разговором.

— Покажи-ка, Паша, фокус на бис, — голосом циркового конферансье произнес Кузьма, протягивая ему бутылку «Белого крепкого», — а то их студенты со стакана газировки балдеют, а с двух — забывают, чему равно число «p».

Паша оглядел каждого из присутствующих сосредоточенным взглядом, откупорил бутылку, раскрутил содержащуюся в ней жидкость, широко открыл рот и буквально ввинтил в себя ноль семь литра вина, именуемого в простонародье «Биомицином».

Публика замерла. Самозваный конферансье воскликнул:

— Оп ля-ля!

Рыжеволосая захлопала в ладоши, но осеклась под неодобрительными взглядами Крячко и Кацмана, а Ася, выждав минуту, спросила:

— Так чему равняется число «p»?

Паша посмотрел на нее помутневшими глазами. Его физиономия побагровела. Он громко икнул. Затем неожиданно вскочил со стула и, срывая с себя одежду, выскочил во двор. Пометавшись во дворе, открыл калитку и, в чем мать родила, помчался по улице.

Поймали его через три квартала, где он пытался выпросить сигарету у изумленного прохожего. С трудом донесли до дому и, привязав полотенцами к кровати, оставили отдыхать.

Рыжеволосая заплакала, а Ася, смеясь, обратилась к своему «мужу».

— Он, что? Всегда такой дикий?

— Да нет, — смущенно ответил Вадим, — это он от переизбытка чувств. Перед твоими подружками решил покрасоваться. Все будет нормально.

Действительно, через полчаса Паша как ни в чем ни бывало появился в гостиной в полной военной выправке и с удовольствием продолжил застолье. Правда, больше он не выпивал и новых «фокусов» не показывал, а в основном наседал на закуску и рассказывал асиной подружке какие-то истории из суровой армейской жизни.

VII

Вновь зазвучала музыка, и из магнитофона донесся очаровывающий голос Ободзинского:

Льет ли теплый дождь,

Падает ли снег,

Я в подъезде против дома

Твоего стою…

Вадим наконец-то осмелился пригласить Асю на танец. Неловким движением обнял девушку за талию, слегка прижался к ней и попытался попасть в такт мелодии, но ноги словно окаменели. Вадиму показалось, что он не только танцевать, но и ходить разучился. Язык прилип к небу, слова застряли где-то на полпути, а на лбу выступила предательская испарина.

Ободзинский, словно понимая то, чего Вадим боялся, но точно выразить не мог, пропел:

Это лучше, чем признавшись,

Слышать "Нет" в ответ,

А я боюсь услышать "Нет".

С трудом дождавшись, когда закончится музыка, Вадим кинулся к столу, налил стакан горилки и под осуждающие взоры Кацмана и Крячко, осушил его. Нервное напряжение спало. Комната покрылась липким белесым туманом. Стоящие на столе разномастные бутылки расфокусировались, вилки слились с ложками и ножами, а люди оконтурились, приобретя формы таитянок на картинах Гогена. Из тумана выплыл образ тестя с двумя бокалами шампанского в руках.

— Горько!

Вадим попробовал отказаться, но, увидев перед своим носом увесистый кулак, решил не перечить: выпил шампанское, натужно улыбнулся и поцеловал Асю в щечку.

— Неправильно ты, курсант, молодую жену целуешь! — раздался от куда-то издалека громовой голос тестя.

— Правильно я целуюсь или неправильно — мне теперь все равно, — пробормотал Вадим, окутываясь сгущающимся туманом.

Бутылки, тарелки, гости смешались у него в голове в одну разноцветную кучу. Он с трудом различил в этом размытом калейдоскопе Асю, виновато улыбнулся и медленно сполз со стула на пол.

Посокрушавшись, тесть отнес его в соседнюю комнату, где жила его помощница по хозяйству, и уложил на кровать. Следом за ним туда же заглянула рыжеволосая. Она сняла с Вадима гимнастерку, стянула галифе и сапоги. Аккуратно повесила форму на спинку стула. Укрыла его одеялом и нежно поцеловала в губы. Затем принесла из ванной стакан воды и поставила его на тумбочку рядом с храпящим Вадимом. Принюхиваясь, оглядела комнату, подхватила вадимовы сапоги и вынесла их на крыльцо — пускай проветриваются.

VIII

«Отряд не заметил потерю бойца», и гуляние продолжалось. В перерыве между танцами Кузьму потянуло в туалет. Не то чтобы ему стало плохо, а так, в плановом порядке.

Туалет, как и полагается для частного дома, находился во дворе и представлял собой кособокую хибарку с прорубленной в деревянном полу дыркой размером с человеческую голову. Слегка покачиваясь от выпитого, Кузьма приспустил галифе и присел над дыркой.

Сделав дело, он заправился, аккуратно расправил складки на гимнастерке и улыбнулся, предвкушая продолжение праздника.

Парень он был любознательный. Выходя на свежий воздух, оглянулся, с любопытством заглянул в дырку: «Что там?» И обомлел. В зловонной коричнево-зеленой жиже на глубине около метра плавал его новенький бумажник со всеми документами: военным билетом, пропуском, водительскими правами, сберкнижкой, читательским билетом и фотографией любимой девушки, что жила в Сумах.

Не веря своим глазам, Кузьма судорожно нащупал задний карман брюк, запустил в него дрожащую руку и ничего там не обнаружил. В голове зазвучали слова начальника курса: «За утерю военного билета — отчисление из училища, а за его порчу — арест на пятнадцать суток».

Кузьма быстренько выскочил из туалета, нашел во дворе палку и стал выуживать драгоценную потерю. Операция оказалась непростой. Кошель вертелся вокруг клюки и никак не хотел извлекаться из ямы. Борьба продолжалась минуты три-четыре, после чего бумажник подмигнул хозяину глянцевой кожей «под крокодила» и стал медленно погружаться в фекальную жижицу. Отбросив палку, Кузьма вырвал половую доску с дыркой и, свесившись в яму по пояс, зацепил портмоне кончиками пальцев.

Отмывшись в ванной комнате и убедившись, что все документы в целости и сохранности, он вернулся в злополучный туалет, наскоро пристроил оторванную доску-унитаз на место и как ни в чем не бывало присоединился к застолью.

В это время хозяин дома, извинившись перед гостями, двинул туда, где Кузьма только что провел не лучшие минуты своей жизни. Прикрыв туалетную дверь, он прикурил сигарету, принял соответствующую позу и, блаженно затянувшись, потянулся к газете. Неожиданно сбоку раздался скрип, доска-унитаз съехала в сторону, и в следующее мгновение тесть рухнул в яму, в которую только что пытался нырнуть бумажник.

Гости, услышав душераздирающие крики, высыпали во двор. Кузьма с Пашей, мигом оценив обстановку, кинулись к туалету, откуда неслись вопли, перемежаемые отборным матом. Но оказалось, что дверь заперта на защелку. Не долго думая, Паша ударом ноги завалил туалет на бок, и перед изумленными гостями открылась редкая по сюжету картина: в яме почти по грудь в дерьме стоял мужчина в белой рубашке и, бешено вращая глазами, проклинал всех и вся. Руки у него были подняты вверх, в одной дымилась сигарета, а другой он крепко сжимал газету «Гудок».

Под непрекращающуюся ругань Паша с Кузьмой вытащили тестя наверх, и он, продолжая костерить всех святых, понесся в ванную комнату.

— Ну и вонища, — брезгливо отреагировала Ася на случившееся, а рыжеволосая озабочено протянула:

— Вот беда-то какая. Куда же мы теперь по нужде ходить будем?

Мылся тесть долго и тщательно. Терся всеми мочалками, извел два куска хозяйственного мыла и флакон хвойного шампуня, но полностью истребить запах не смог. Немного успокоившись и облачившись во все свежее, он, источая тончайший, почти неуловимый запах фекалий, присоединился к застолью. Правда, больше он никого на танец не приглашал, а наседал в основном на горилку и после каждого стакана как-то подозрительно рассматривал Кузьму. Впрочем, последний, увлеченный асиной подружкой, на эти взоры внимания не обращал, только изредка похлопывал себя по заднему карману брюк, проверяя, на месте ли портмоне.

IX

Финал вечера получился скучным, можно сказать, скомканным. Неожиданно замолчал магнитофон — что-то там заело, бешено завертелись бобины, и магнитофонная лента змейкой заструилась на пол. Кацман, как будущий инженер-электронщик, начал его чинить. Что-то открутил, что-то подвинтил, заправил ленту и нажал кнопку «пуск». Из динамика вырвался вздох, на задней панели засверкали искры, запахло паленой пластмассой, и в доме погас свет — перегорели пробки. Тесть грязно заматерился, зажег свечу и, обращаясь почему-то к Кузьме, спросил:

— Ну, что, дорогие гости, расходиться будем или еще погуляем?

Первыми, прихватив с собой асиных подружек и выпив с тестем «на посошок», ушли Кузьма с Пашей. Вскоре засобирались и асины подельники.

— Друзья у вас какие-то неправильные, — напутствовала их Ася. — Вадим симпатичный, но какой-то нерешительный. С ним каши не сваришь — выпил и уснул, как сурок. Про сексуально озабоченного Кузьму с «фокусником» Пашей я вообще говорить не хочу. Да и сами вы хороши: надулись как сычи — свадьбу с похоронами перепутали. А тебя, Миша, кто просил в магнитофоне копаться? Как я теперь отдам его соседям?

Кацман начал оправдываться, но Ася, сморщив красивый носик, категорично подвела итог:

— Недовольная я осталась нашей затеей, точнее не ею самой, а тем, как она была исполнена. Время потратили впустую, туалет разломали, хозяина в говне искупали, магнитофон спалили. Хорошо, что хоть дом не развалили.

X

Примчавшись в родную казарму, Вадим ворвался в каптерку, где инициаторы вчерашнего мероприятия мирно пили чай с вишневым варением.

— Ну, вы и сволочи!!!

Он размахнулся и что было сил ударил кулаком в лоб недоумевающего Крячко.

— Уже и пошутить нельзя! — обиженно вскричал Толик, потирая шишку. — Шуток ты что ли не понимаешь? Ася наша подруга из Киева — веселая девчонка, любительница розыгрышей. Она действительно учится в Харьковском авиационном институте, но к Севе не имеет никакого отношения. Скучно ей стало, и она решила повеселиться, организовав нечто вроде свадьбы. Нам с Мишей эта затея показалась симпатичной. Вот и повеселились.

— Ну и ну! А папа, дом, подруги?

— Мужик, что представлялся твоим тестем, — хозяин жилья, у которого она снимает комнату, а рыжая, что в тебя втюрилась, — его дальняя родственница.

Крячко приложил к деформированному лбу латунную солдатскую бляху.

— А ты-то чем, собственно, недоволен? Пил, ел, курил, танцевал, целовал красивую девушку, а теперь, вместо благодарности, руки распускаешь!

— Правильно ты говоришь, — поддержал его Кацман, — решать вопросы кулаками — последнее дело. Головой надо соображать. Отражу-ка я твое безобразное поведение в боевом листке: пусть общественность узнает твою гнилую сущность — ни за что, ни про что избил своего однокурсника.

Вадим молча вышел из каптерки, зашел в туалет — умылся, побрился. Нашел в сушилке чьи-то старые сапоги, начистил их до зеркального блеска, и пошел на занятия. «Истину говорил Паша: не связывайся ты с этими кацманами и крячками — непременно обведут вокруг носа, да еще в дураках выставят. Так оно и вышло».

XI

Пятнадцать лет спустя, уже боевым офицером, Вадим приехал в Харьков в командировку. Под вечер, выполнив задание, он с удовольствием прошелся пешком по Сумской улице от парка Горького до площади Тевелева. Полюбовался видом Благовещенской церкви и, спустившись вниз до Плетневского переулка, зашел в ресторан «Центральный», где когда-то они отмечали сданные экзамены.

Поднявшись на второй этаж, вошел в затемненный зал, присел за столик у окна и заказал подошедшему официанту бутылку сухого вина и легкую закуску. Звучала тихая мелодия, навевая воспоминания о прошедшей юности. За окном вечерело. Начал накрапывать теплый летний дождик.

Неожиданно его взгляд остановился на дальнем столике, где в полумраке сидела пара: мужчина в элегантном темно-сером костюме и дама в белом облегающем блейзере.

Сердце у Вадима екнуло, и ему стало как-то не по себе: «Ася!?». Его охватило давно забытое ощущение робости и нерешительности, а на лбу выступила легкая испарина. Он встал и как бы по делу прошелся по залу, исподволь всматриваясь в лица непринужденно беседующей парочки. Женщина, заметив движение, повернула голову в его сторону. Ее взгляд на долю секунды задержался на фигуре Вадима и равнодушно продолжил свой бег.

«Очень похожа, но не она, — облегченно и в то же время с сожалением вздохнул Вадим».

Круто развернувшись, он подошел к своему столику, не присаживаясь, выпил бокал вина, на ходу расплатился с официантом, вышел из ресторана и не спешно пошел вверх по Сумской.

Поднявшись до площади Тевелева, он обернулся в сторону сиявшего разноцветными фонариками ресторана, и тут в его памяти всплыли когда-то прочитанные строки:

…не будь труслив, от робости не плачь:

Застенчивость в любви — причина неудач.

И он, глядя на умытые дождем харьковские улицы, подумал: «Я боюсь риска, страшусь потерь, всегда стремлюсь к гарантированному результату, а такие, может быть, и пьют шампанское, но не выше третьего сорта, а уж королеву точно не целуют».

 

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН

I

Время было застойное, но наука процветала. В провинциальный институт военного профиля, где в то время служил Вадим, пришло приглашение из Академии наук СССР принять участие в работе международного симпозиума с интригующим названием «Ситуационное управление большими системами». Что подвигло столичных корифеев науки пригласить на симпозиум провинциалов, неизвестно. Тем не менее письмо было получено, и на него нужно было реагировать. Случайно или нет, но выбор пал на героя нашего рассказа.

Вадим блестяще окончил военное училище и, как положено, через год получил звание старшего лейтенанта. Сейчас он работал младшим научным сотрудником и полагал, что вскоре может с успехом освоить эту специфическую профессию. По крайней мере, он не ленился и проявлял интерес ко всем новинкам в области прикладной математики, кибернетики и вычислительной техники. Все бы хорошо, но не хватало общей научной эрудиции, что и было отмечено в ежегодной аттестации.

Под вечер, к концу рабочего дня его вызвал начальник лаборатории и после краткого, но содержательного инструктажа выдал командировочное предписание с наказом:

— Расширяй свой кругозор. Внимательно слушай, записывай и запоминай. Потом расскажешь нам, что это за «зверь» такой — «ситуационное управление», и вообще узнай, что нового творится в научном мире, над какими проблемами работают маститые ученые. Может, для нашего дела что и сгодится. А то замкнулись мы в своем тесном военном мирке, ничего вокруг ни видим, а порой и не хотим видеть. Так можно мхом зарасти.

Начальник слегка задумался, как будто припоминая что-то из давно минувших дней.

— Ты человек молодой, да в придачу еще и холостой, для таких командировка — источник всяческих неприятностей. Помни, что подвыпивший офицер может не только обнять, но и поцеловать классового врага. Поэтому переоденься в гражданскую форму и будь бдителен, не ищи приключений на свою задницу. Веди себя так, чтобы не пришлось собирать партийное собрание по поводу твоего поведения в командировке.

Вадим не понял, какого классового врага имел в виду начальник и зачем его нужно целовать и обнимать, но уточнять не стал. Отдал честь и, на ходу запихивая бумаги в портфель, кинулся в бухгалтерию получать командировочные денежки. С финансами у него всегда было туго. Не то чтобы их было мало — просто разлетались они чрезвычайно быстро, причем так, что обнаружить их следов не было никакой возможности.

II

По традиции подобные научные сборы всегда проходят в экзотических местах. На этот раз выбор пал на поселок Черноморка, что под Одессой.

Бархатный сезон, теплое море, седовласые корифеи науки с молодыми ассистентками, важные люди из организационного комитета, деловито снующие аспиранты и соискатели — вот неполный перечень того, что предстало перед взором растерявшегося провинциала.

Потолкавшись среди приезжего люда, он пристроился в очередь на регистрацию. Симпатичная блондинка с большущими васильковыми глазами проверила его документы. «Полина. Секретарь оргкомитета, — прочитал Вадим надпись на бэджике. — Надо же, какая красавица-секретарь у них на симпозиуме! А может, потому и красавица, что секретарь? Помести ее, к примеру, в нашу бухгалтерию, красоты, наверное, поубавится. Впрочем, вряд ли».

Полина вернула Вадиму документы, и обворожительная улыбка приоткрыла идеально ровный ряд ослепительно белых зубов.

— К сожалению, места в гостинице забронированы для делегаций из Москвы и Ленинграда, но мы можем разместить вас, молодой человек, в пионерлагере, что в пятистах метрах отсюда.

Внимательно посмотрев на впавшего в задумчивость Вадима, она, как бы извиняясь, добавила:

— Там совсем даже неплохо — отдельные домики, пляж рядом, днем прохладно, ночью тепло. Правда, проживающие в лагере не обеспечиваются питанием, но вопрос легко разрешимый — в поселке есть недорогое кафе.

Вадим, как завороженный, неотрывно смотрел на девушку: «Бывает же на свете такая ненаглядная красота. Наверняка она тоже забронирована кем-то из москвичей или ленинградцев».

Красота помахала нежной ладошкой у него перед носом, пытаясь привлечь внимание к своим словам.

— С вас десять рублей за дружеский банкет, который состоится послезавтра в нашей столовой, и если желаете, то за пять рублей можете приобрести сборник материалов нашего симпозиума.

Заплатив десятку, Вадим любезно отказался от сборника, полагая, что не стоит в первый же день транжирить весьма ограниченные денежные ресурсы. Лучше внимательно выслушать доклады и тщательно их законспектировать. Собственно за этим он сюда и приехал.

Время шло к обеду. Потоптавшись на месте и несколько раз украдкой взглянув на синеглазую красавицу, Вадим поплелся в пионерский лагерь с чувством человека если не второго сорта, то уж точно не первого.

III

Лагерь являл собой огороженную колючей проволокой территорию с десятком летних щитовых домиков, покрашенных стандартной темно-зеленой краской. Внутри они оказались весьма уютными, хотя и несколько аскетичными: две железные кровати, застланные синими одеялами, две казарменных тумбочки и столик с двумя табуретками, покрашенными в канареечный цвет.

Несмотря на теплый солнечный день, в домике, куда вошел Вадим, было прохладно и царил полумрак. На одной из кроватей сидел взъерошенный мужчина среднестатистического возраста в очках типа пенсне и, низко склонившись над табуреткой, заменявшей ему письменный стол, что-то черкал на листах бумаги.

— Добрый день, — представился Вадим, — я из Воронежа, приехал на симпозиум.

Очкарик поднял голову и, посмотрев куда-то мимо Вадима, возгласил:

— Истинным может быть только то, что противоречит самому себе!

Он наклонился над табуреткой, записал им же произнесенную фразу и, подчеркнув ее в двух местах, обратил свой взор на Вадима.

— Вот вы, молодой человек, сказали «добрый день». Эта фраза ложная. Какой же это добрый день, когда в аэропорту у меня украли портфель с документами. Таксист содрал трешку за то, что довез меня сюда. Десять рублей пытались взять за банкет, не зная, что я принципиальный противник подобных мероприятий. Разместили черт знает где — в клоповнике… Перечислять дальше?

— Надо же, сколько у вас неприятностей случилось, и все именно сегодня, — искренне посочувствовал ему Вадим. — Но все-таки мне интересно, с какой же фразы я должен был начать наше знакомство?

Очкарик чихнул так, что бумаги, лежавшие на табуретке, слетели на пол, а на глазах выступили слезы. Достал из кармана носовой платок не первой свежести и смачно высморкался. Снова чихнул и, с трудом преодолевая напавший на него чих, произнес:

— Правильнее было бы сказать, молодой человек, добрый отвратительный день! — Он приподнялся с кровати и протянул Вадиму руку. — Меня зовут Борис Самуилович — доцент Рижского института гражданской авиации. Не климат мне здесь, слишком жарко и клопами пахнет. Видимо, травили недавно эту живность... Апчхи…

Неожиданно в голове у Бориса Самуиловича что-то переключилось, чих иссякнул, и он, отключившись от Вадима, изрек:

— Чем категоричнее суждение, тем больше в нем неопределенности!

Затем, подобрав разбросанные по полу бумаги, стремглав бросился записывать результат озарения.

— Ну и ну! — поразился Вадим — Такое впечатление, что кто-то сверху диктует вам свежие мысли нетрадиционной научной ориентации.

— Юноша, грех надсмехаться над несчастьем других. Я же вам говорил, что сегодня утром в одесском аэропорту у меня своровали портфель, где лежал мой доклад, написанный дома нечеловеческим напряжением ума. Вот теперь я пытаюсь восстановить его по тезисам. Может быть, до завтрашнего утра что-нибудь выйдет. Иначе — конфуз!

Борис Самуилович опять отключился от мира сего и, уткнувшись в свои бумаги, пробормотал:

— Без системного понимания сути вещей математика — это наука, которая правильно решает неправильно поставленные задачи!

«Спорная мысль», — подумал Вадим, но в дискуссию вступать не стал. Одесский воздух как-то незаметно выдавил из него научные мысли и впустил вместо них что-то другое.

Заняв свободную койку, он распаковал свой нехитрый багаж, пересчитал командировочные деньги и пришел к выводу, что хотя (как выразился его сосед) это место — клоповник, но для него оно является оптимальным по критерию «цена-качество». Впрочем, другого и быть не могло: командировочные выдавались из расчета не больше стоимости одной бутылки «Московской» водки — три рубля шестьдесят копеек в сутки, включая оплату за проживание.

Мысленно посочувствовав соседу, с головой погруженному в свои мысли, Вадим переоделся в летний костюм и пошел на пляж, где к тому времени собралась уже добрая половина участников симпозиума. Наука — наукой, а бархатный сезон — бархатным сезоном.

IV

Искупавшись в теплой, слегка мутноватой морской воде, Вадим прилег на свободный лежак, немного понежился в лучах яркого, но не палящего солнца. И заскучал. Ему хотелось влиться в общую научно-отдыхающую струю: пообщаться с людьми, обсудить проблемы, поспорить, выпить стаканчик-другой молодого одесского вина — в общем сделать так, чтобы этот праздник жизни стал и его праздником. Но окружающей публике его проблемы были неинтересны, каждый занимался своим делом.

Лысеющий мужчина с бегающими глазками, по виду профессор, что-то рассказывал трем молодым аспиранткам, постоянно подливая красное сухое вино в бумажные стаканчики. Они закусывали вино конфетами, весело смеялись и смотрели на него как на бога. «Интересно, — подумал Вадим, — что он будет делать с этими девицами после того как они допьют бутылку вина и съедят все конфеты». Но ничего интересного не произошло — «профессор» достал из пляжной сумки вторую бутылку, но уже не красного, а белого вина, распечатал еще одну коробку конфет, и сцена повторилась. Правда, глаза ученого мужа перестали бегать из стороны в сторону и сфокусировались на рыжеволосой аспирантке, выделявшейся из общей массы загорающих своими аппетитными формами, слегка прикрытыми купальником-бикини.

В прибрежных волнах группа молодых ребят играла в волейбол. То один, то другой, пытаясь достать мяч, плюхался в воду, поднимая фонтаны брызг. Капли воды падали на загорающих рядом девушек, и они, улыбаясь, отмахивались от них руками, но никуда не уходили. В конце концов пляжный волейбол завершился тем, что две компании соединились, и парни с девушками подались куда-то в сторону поселка.

Чуть поодаль группа барышень нарочито неприступной внешности рассматривала буклеты с достопримечательностями Одессы. Вызывающе-белый цвет кожи и невнятный цвет волос выдавал место их постоянного проживания — северную столицу. Вадим, развернувшись в их сторону, подумал: «Может, присоединиться к культуре?». Однако пока он думал и решался, около девушек невесть откуда появились ребята кавказского вида, и юные дамы, забыв про буклеты, смеясь и радуясь, помчались с ними плескаться в сентябрьских волнах Черного моря. «Наверняка знакомые, — рассудил Вадим. — Здесь, похоже, все друг друга знают, а новенькие (вроде меня) не болтаются по пляжам, а сидят в номерах и готовятся к докладам».

Солнце медленно склонялось к горизонту. Вадим с тоской посмотрел на череду невысоких волн, равнодушно набегавших на песчаный берег, и, окончательно осознав бесперспективность воздушно-морских ванн, двинулся к выходу.

«Кажется, еще Бердяев⁵³ говорил, что любая система отчуждает личность, и, вероятно, был прав — как ни крути, но пока я чужой на этом научно-черноморском празднике жизни».

V

Идти в домик, где корпел над своим докладом Борис Самуилович, ему не хотелось, и он повернул в сторону поселка, где для начала зашел в маленький магазинчик с кратким, но емким названием — «Вино». За крохотным прилавком стоял невысокого роста пожилой мужчина с выразительной одесской внешностью и полировал белым вафельным полотенцем стоящие перед ним граненые стаканы. За его спиной громоздились две большие винные бочки с медными краниками, к кончикам которых были прикреплены тонкие резиновые трубочки. При виде Вадима на его лице появилась располагающая улыбка.

— Вы, молодой человек, правильно поступили, что зашли сюда. Спросите у любого в Черноморке, где можно выпить хорошего вина. И вам ответят — у Якова Шлёмовича. Так он перед вами.

Вадим окинул взором прилавок, пытаясь найти ценник, но не нашел, а продавец продолжал:

— Какого вина желает откушать товарищ отдыхающий, беленького или красненького? Я рекомендую начать с беленького.

Не дожидаясь ответа, он наполнил стакан светлым пенистым вином и с достоинством протянул его Вадиму.

— Прошу, уважаемый! Отведайте и скажите, стоит ли мне менять профессию, если уже тридцать лет как я торгую этим волшебным вином и ни разу никто не сказал, что оно плохое. Но, ради бога, если результата не будет, я верну вам деньги.

«Интересно получается, — подумал Вадим, с удовольствием выпивая прохладное и действительно приятное вино, — одна система меня равнодушно отторгает, а другая — наоборот, гостеприимно принимает. К чему бы это?».

Не дожидаясь ответной реакции, Яков Шлёмович протянул ему стакан с красным вином. Вадим с наслаждением выпил.

— Так, что скажите, милейший? Вы, наверное, приехали на научный симпозиум?

Вадим с удивлением посмотрел на продавца.

— Да… А как вы узнали?!

— Ваши родители, юноша, еще не были знакомы, когда Яков Шнейдер служил в Красной армии, и не где-нибудь на кухне, а в разведке. Там его кое-чему научили. Вы сегодня тридцать первый, кто посетил это заведение, и все тридцать, что были до вас, сказали мне, что они приехали на научный симпозиум по ситуационному управлению: кто из Москвы, кто из Киева… А вы, молодой человек, откуда будете?

Вадим хотел было ответить, но из подсобки вышла пожилая женщина в цветастом переднике со шваброй в руках.

— Яша! Не морочь юноше голову. Попроси его заплатить шестьдесят копеек за два стакана вина и покажи ему, как пройти закусить, пока кафе еще не закрылось.

VI

Кафе «Черноморка», куда по совету жены Якова Шлёмовича зашел Вадим, уже закрывалось и было пустым. За стойкой импровизированного бара сидела миловидная девушка — кассирша, официантка и уборщица в одном лице.

— Маша! — закричала она, обращаясь в сторону кухни. — У нас гости: молодой симпатичный мужчина, по глазам которого заметно, что он только что вышел от Якова Шлёмовича и наверняка желает что-нибудь закусить. У нас осталось покушать?

Из кухни раздался грохот падающей посуды, а затем послышались проклятья.

— Понятно, — констатировала девушка и, обращаясь к Вадиму, произнесла извиняющимся голосом, — к сожалению, мы закрыты.

— А здесь есть поблизости что-нибудь такое, где можно перекусить одинокому человеку?

Девушка с удивлением и одновременно с интересом посмотрела на Вадима.

— Уважаемый мужчина! Вы же находитесь не где-нибудь в пустыне. У нас всегда можно и закусить, и перекусить, и хорошо покушать, и даже выпить хорошего коньяка. Но… — она оценивающе посмотрела на Вадима, — конечно, не здесь в Черноморке, а в городе. Если вы подождете меня минут пять-десять, то я покажу одно хорошее и совсем недорогое место. Зовут меня Эля, можно, конечно, называть и Элеонорой, но это слишком официально.

Вадим воочию убедился в волшебном свойстве молодого одесского вина: за те считанные минуты, что он пребывал в кафе, миловидная работница одесского треста столовых и ресторанов превратилась в очень красивую барышню, с которой не стыдно было зайти в любой одесский ресторан или просто прогуляться по улицам. Но решающим аргументом была не красота, а что-то другое: возможно, ее естественность и непринужденность, а может быть, как почудилось Вадиму, ее доступность или притягательный южно-украинский акцент. Тем не менее, решение было принято, и через пятнадцать минут красно-желтый, грохочущий всеми своими частями трамвай понес их в сторону сияющей огнями Одессы.

VII

Когда они прибыли в район автовокзала, уже стемнело. Эля подхватила Вадима под руку и уверенно повела по одесским улицам. Идти с ней было приятно. Невысокий Вадим то и дела поглядывал на свою только что приобретенную подружку, любуясь ее статной фигурой.

Вскоре они оказались в небольшом полуподвальном ресторанчике. Народу было немного. В затемненных углах расположились несколько парочек, а перед стойкой бара лицом к залу сидел худющий скрипач и выводил на потрепанном инструменте «Времена года» Вивальди. Услужливый официант, слегка поинтересовавшись желанием вошедших, моментально накрыл столик.

После трех рюмок коньяка и разговоров ни о чем для Вадима стало очевидным — делать здесь нечего и надо решительно двигаться вперед. Куда вперед, он не знал, но инстинкт, усиленный алкоголем, двигал его в нужном направлении. Вадим представил себе, как он обнимает и целует Элю. Ее длинные русые волосы спадают ему на плечи, и она, страстно отвечая на его объятия, откидывается на широченную кровать с резной деревянной спинкой, застланную атласным покрывалом. Вокруг них плотным кольцом вьются белокрылые ангелы, отделяя от всего остального мира. Какая-то старуха благообразного вида, раздвинув ангелов, протягивает им два бокала, наполненных золотистым нектаром...

— Официант, — махнула рукой Эля и, обращаясь к Вадиму, произнесла. — Что-то скучновато здесь сегодня. Наверное, пора выдвигаться из этого погребка. Давай рассчитаемся, заберем со стола все, что можно съесть и выпить, и переместимся ко мне домой. Да, вот еще что, возьми шампанского, а то у меня в доме ничего такого ни водится.

Она немного помолчала, игриво посматривая на Вадима и, взглянув на часы, добавила:

— А то поздновато будет. Все люди куда-нибудь разойдутся.

VIII

Как выяснилось, люди никуда не разошлись. В проходной, типично одесской коммунальной комнате, куда Эля привела Вадима, за столом сидели три молодых парня и вяло играли в преферанс. При виде вошедших они несколько оживились, но карт из рук не выпустили. Разительная перемена произошла после того, как Эля поставила на стол две бутылки шампанского. Карты мгновенно исчезли, а на лицах ребят засияли радушные улыбки. Вадим, несколько отошедший от первоначального шока, понял, что здесь привечают гостей, прибывших не с пустыми руками. Один из парней ловко разлил шампанское по стаканам и уже открыл рот, чтобы провозгласить тост, но Эля осадила его.

— Наш гость из Воронежа, — представила она Вадима присутствующим. — Он ученый, приехал к нам на симпозиум. Весь день работал, а вечером попросил меня показать ему нашу красавицу Одессу.

Парни весело загалдели, по-видимому, радуясь и предстоящей выпивке, и тому, что они одесситы.

— Этот… — Эля показала рукой на кудлатого парня в тельняшке и в очках, — мой муж — Вася. Уже шестой год учится в институте инженеров морского флота и одновременно подрабатывает грузчиком на «Привозе».

«Твою мать, — выругался про себя Вадим, — это надо же быть таким идиотом: шел к девушке, а попал к ее мужу — студенту-двоечнику».

— А эти, алкашики, Витек и Кеша, — продолжала Эля, — наши соседи по квартире и его друзья по несчастью: где-то учатся, но сами не знают где. Вот ты, к примеру, Кеша, куда ходишь каждое утро с портфелем?

Кеша потупил глаза и заерзал на стуле, но Эля не стала дожидаться ответа.

— Давайте выпьем это замечательное шампанское за нашего гостя и пожелаем ему успехов в его трудном научном деле!

Все протянули стаканы к Вадиму, который, с трудом вымучив на лице нечто вроде улыбки, добавил: «… И за радушных хозяев тоже!».

Шипучее вино колом застряло у него в горле, но он неимоверным усилием протолкнул его вглубь. Алкоголь окутал голову легким туманом, нервное напряжение несколько спало, и Вадим неожиданно для самого себя запел:

Лишь только начало на улице смеркаться,

Ой-да, о-ца ма-ма цер-ба цу-ца о-ца-ца,

Как стали гости потихоньку собираться,

Компания с энтузиазмом подхватила:

Ой-да, о-ца ма-ма цер-ба цу-ца о-ца-ца! …

Дверь в комнату приоткрылась, и в образовавшуюся щель осторожно протиснулся лысоватый мужичок с маленьким ребенком на руках. Это был элин свекор с ее сыном. Эля нежно погладила малыша по головке, сунула ему кусочек шоколадки и радушно пригласила родственника к столу. Помимо ребенка, свекор принес с собой четверть домашнего виноградного вина, огромный пучок зелени и авоську с яблоками.

«Похоже на то, что здесь у них родовое гнездо, а не монплизирный уголок, — подумал Вадим. — Влип я, утопист недоделанный. Надо срочно выбираться из этой кутерьмы».

Тем временем гулянка набирала обороты. Персона воронежского гостя как-то сама собой отошла в сторону. Народ начал гудеть о чем-то своем.

Осушив стакан вина, Вадим посмотрел на Элю. Из красавицы, которую час тому назад со всех сторон овивали белокрылые ангелы, она трансформировалась в заурядную работницу одесского общепита с посекшимися крашеными волосами и припухшими глазами. Нагнувшись над ее ухом, он шепнул: «Я в туалет», и, не дослушав ее объяснений по поводу его местонахождения, рванулся к двери.

Промчавшись через анфиладу комнатенок, где текла своим чередом коммунальная одесская жизнь, он выскочил на свежий воздух и что было сил побежал куда глаза глядят. Минут через десять он остановился, чтобы перевести дух и сориентироваться. Одесские улицы были безвидны и пусты, а вместо духа по ним носился свежий ветерок, лениво перекатывая опавшие осенние листья. Порывшись в карманах, Вадим обнаружил рубль с мелочью, так что такси исключалось, а трамваи уже не ходили.

По его расчетам до Черноморки было километров пятнадцать-двадцать — около четырех часов пешего хода. «До рассвета дойду, — успокоил он сам себя, — вопрос, в какую сторону идти?». Вадим прислушался. По шуму прибоя определил, в какой стороне находится море, повернулся туда лицом, поднял правую руку и бодрым шагом двинулся в указанном направлении.

IX

Под утро, проклиная себя и все шестнадцать одесских Фонтанов⁵⁴, он добрался до Черноморки. Соседа уже не было. Вадим побрился, умылся, надел чистую рубашку и, преодолевая легкое потрескивание в голове, пошел на открытие симпозиума.

Актовый зал был переполнен, но ему повезло — удалось пристроиться в проходе на откидном стульчике. До начала пленарного заседания оставалось минут десять, и он с интересом окинул взором присутствующих. По сравнению со вчерашним пляжем картина симпозиума разительно изменилась. Оказалось, что проблемами ситуационного управления интересуются в основном мужчины. Молодые аспирантки, любительницы пляжного волейбола и другие красавицы где-то затерялись, а те немногочисленные дамы, что присутствовали в зале, не вызывали особого энтузиазма у лиц противоположного пола и не способствовали пропаганде научных знаний.

Неожиданно зал притих, а затем разразился аплодисментами — появился президиум. После стандартных приветствий слово предоставили основоположнику научного направления, Дмитрию Поспелову. Свой доклад он начал словами:

— Принято считать, что настоящая наука начинается с измерений и вычислений. Пошло это от физики. Непререкаемый авторитет и поистине великие достижения физической науки сделали это утверждение аксиомой. На самом деле любая наука начинается с классификаций!

Далее он простым и понятным языком объяснил присутствующим суть дела. Вадим записал: «Поспелов — голова, а ситуационное управление — это ветвь искусственного интеллекта, занимающаяся имитацией на компьютерах рефлексных механизмов принятия решений». Как выяснилось позже, это была первая и последняя запись, которую ему удалось сделать на этом симпозиуме, но она оказала решающее влияние на развитие его научной карьеры. Так часто бывает, когда мысль гения, если она воспринята и осознана, на долгие годы определяет творческий путь молодого ученого.

Следующие доклады Вадим слушал в пол уха. У него сложилось впечатление, что выступающие либо стараются излагать свои мысли так, чтобы их никто не понял, либо сами не понимают, о чем говорят. Он уже начал позевывать, но тут в зале появилась блондинка, что вчера регистрировала участников симпозиума, и его мысли потекли в другую сторону.

«Неужели она способна что-нибудь понять в этом наукообразном конгломерате?» — подумал Вадим, разглядывая аккуратные белые лямочки на обворожительных слегка загорелых плечиках одесситки. «Вряд ли, — ответил он сам себе. — Тогда, что она здесь делает? Ведь не может такая симпатичная девушка по доброй воле в разгар бархатного сезона слушать всякую чепуху? Впрочем, у них тут в Одессе всегда сезон». Он перевел взгляд с лямочек на золотистый локон, слегка прикрывающий аккуратное ушко красавицы. «А ведь сидит и внимательно слушает. Еще и лобик морщит. Значит, зачем-то ей это нужно. А вот зачем? — Вадим понял, что ответить на этот вопрос он не в силах. — А я какого черта вникаю во всю эту белиберду?».

Он бы еще долго рассматривал волшебное творение страстей человеческих, но на трибуну поднялся его сосед — Борис Самуилович. Вадим, с трудом оторвав взор от белокурой красавицы, переключился на докладчика: «Интересно, что он нам расскажет?».

Рижанин, по-видимому, восстановил похищенный текст выступления и был в ударе. Из зачуханного очкарика он превратился в маститого ученого, который доказывал какие-то важные теоремы, формулировал значимые выводы и вообще выглядел очень солидно. Когда он закончил сообщение, зал разразился аплодисментами, а сам Поспелов одобрительно покачал головой.

Остальные доклады Вадим прокимарил и проснулся от того, что кто-то толкал его в плечо. Перед ним стоял Борис Самуилович.

— Просыпайтесь, юноша. Пора обедать.

X

Идти в кафе Вадим категорически отказался — не хотел встречаться со вчерашней подружкой. Вместо этого он предложил коллеге посетить уже известный винный магазинчик. Тот, хотя и был противником возлияний, но, находясь в эйфории от успешного выступления, поддержал идею.

Яков Шлёмович встретил вошедших, как старых знакомых.

— Я не знаю, кто виноват: небо, солнце, море, но после моего вина люди становятся другими, — он показал рукой на пляж. — Ко мне эти люди входили грустными, замкнутыми и одинокими, а выйдя от меня, они веселятся, знакомятся, влюбляются, находят отдых и наслаждение там, где раньше этого не замечали.

Он наполнил два стакана белым вином и два — красным.

— Прошу, любезные, отведайте для начала … А не желаете ли попробовать моей колбаски, это же чудо — одно мясо!

Вадим проглотил слюну, но, вспомнив о своих ограниченных финансах, призадумался.

— Обо что вы мыслите? — спросил у него Яков Шлёмович и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Так вот, юноша, не думайте об деньгах: у нормальных людей вашего возраста их никогда не бывает. Сегодня я вас угощаю! Соня, приготовь две жареных колбаски с яичницей…

Сердечно поблагодарив Якова Шлёмовича и его жену за прекрасное угощение, друзья вышли на улицу, и окружающий мир заблистал перед ними всеми цветами радуги.

— Хорошо! — обращаясь к Вадиму, воскликнул Борис Самуилович, — а не проследовать ли нам в Одессу. Пройтись по Дерибасовской, зайти на Морвокзал… Кстати, мой рижский коллега просил проведать одну даму и передать ей вот эту штуку, — порывшись в карманах, он извлек небольшой пакет и, прищурившись, прочитал написанный на нем адрес.

XI

Немного прогулявшись по центральным одесским улицам и посетив «культовый» пивной подвальчик «Гамбринус», друзья двинулись по указанному адресу.

Дом, к которому они подошли, оказался старинным двухэтажным особняком в стиле русского купеческого классицизма. Справа от наглухо заколоченной парадной двери примостилась скромная мраморная плитка с едва просматриваемой надписью: «Здесь жил И. Бунин».

Обойдя особняк, приятели обнаружили черный вход, который по какой-то причине сделали центральным. Более десятка звонковых кнопок указывали на то, что исторический дом населен, причем весьма плотно.

Сверившись с надписью на конверте, Борис Самуилович нажал нужную кнопку, и коллеги стали ждать ответной реакции. Вадим занервничал. Ему представилось, что сейчас к ним выйдет дама средних лет еврейской наружности, которая, несомненно, обрадуется, увидев Бориса Самуиловича, и пригласит их пить чай с абрикосовым вареньем. Отказываться неудобно, и вечер будет бесповоротно испорчен воспоминаниями о прошедшей для них юности, о совместных знакомых, разглядыванием семейных фотоальбомов и другими камерными мероприятиями.

Настроение у Вадима стало стремительно ухудшаться, и мысль завертелась около того, чтобы как-то увильнуть от этого скучного мероприятия. Он уже открыл рот для материализации этой мысли, как дверь распахнулась и на пороге появилась статная рыжеволосая девушка лет двадцати четырех, а может быть, чуть-чуть постарше. О чем они говорили, Вадим не расслышал, да он и не слушал. С открытым ртом он словно зомби проследовал за парочкой по узким коридорам бунинского особняка и закрыл его только тогда, когда они вошли в уютную комнату и хозяйка, обращаясь к нему, произнесла с чуть заметным прибалтийским акцентом:

— Я — Эмма, а вас как звать-величать, молодой человек?

Не дожидаясь ответа, она достала из буфета бутылку вина, фужеры, коробку конфет и пригласила неожиданных гостей к столу.

«Вот тебе и очкарик! Вот тебе и замухрышка-доцент, а какие знакомые водятся у него!» — подумал Вадим, с уважением глядя на Бориса Самуиловича, и с нескрываемым восхищением рассматривая девушку.

В ходе импровизированного застолья выяснилось, что Эмма племянница рижского коллеги Бориса Самуиловича. Ее родители — латышские евреи — были репрессированы, и следы их затерялись в необъятных сибирских просторах. Маленькую Эмму отдали в дом ребенка, но брату отца удалось каким-то чудом вытащить ее оттуда и, невзирая на протесты жены, взять на воспитание, приплюсовав к своим трем дочерям. В общем, ее детство напоминало историю Золушки и Гадкого утенка одновременно с тем отличием, что Эмма была бойкой девушкой, как говорится, палец в рот не клади. Два года назад к великому удовольствию мачехи она вышла замуж за одессита, переехала с ним в эти солнечные края, но уже успела развестись, отсудив себе комнату в данном историческом месте. Дядя, узнав, что Борис Самуилович командирован в Одессу, передал ему небольшую сумму денег для поддержания жизненного тонуса своей племянницы.

После трех бокалов вина этот тонус начал проявляться во всем своем разнообразии.

— Ну, что, мальчики? — объявила Эмма, обращаясь главным образом к Вадиму. — Пора разорвать этот порочный и совершенно неестественный для бархатного сезона треугольник и превратить его в четырехугольник. Пошли знакомиться с моей подругой, а потом придумаем что-нибудь интересное. «Вот так всегда, — насторожился Вадим. — Сейчас мне подсунут какую-нибудь неваляшку с короткими кривыми ножками, с которой промаешься весь вечер, а потом будешь сожалеть о напрасно потраченном времени. Ведь известно, что не бывает двух одинаково симпатичных подружек: чем приятнее одна, тем безобразнее другая».

Он ошибался — в Одессе нет некрасивых девушек! Эммина подружка Лариса была тому более чем убедительным подтверждением. Перед изумленным и одновременно смущенным Вадимом предстала высокая стройная смуглянка-молдаванка со жгуче-черными вьющимися волосами, ниспадающими на загорелые плечи: ни убавить, ни прибавить — Кармен! Она окинула его изучающим и одновременно заинтересованным взором.

— Не покататься ли нам на катере. Полюбоваться огнями ночной Одессы, — затарахтела Эмма, мимо которой не пролетел тот факт, что Вадим приглянулся ее подружке, — а потом искупаемся на Лонжероне⁵⁵, там всегда весело: музыка играет, народ гуляет, бабушки торгуют персиками и домашним вином до часу ночи.

Вадим с Ларисой единодушно одобрили план, а Борис Самуилович, сославшись на позднее время и головную боль, покинул компанию, что не только не расстроило, но, как показалось Вадиму, даже обрадовало Эмму.

— Видимо, треугольник самая устойчивая геометрическая фигура в нашей жизни, — констатировала она. — Но ничего, мы его сегодня все равно разчетырехуголим.

XII

Неизгладимый вид ночной Одессы, купание в теплых морских волнах, терпкое домашнее вино, пляжная музыка, красивые девушки — смешались у Вадима в один калейдоскопический ряд. Он и не заметил, как Эмма затерялась с каким-то парнем, и они остались на опустевшем Лонжероне вдвоем с Ларисой.

Женская красота — страшная сила. Она неотвратимо влечет и мягко отталкивает, мнимую недоступность делает реальной, смелые порывы превращает в жалкий лепет. Единственный способ противостоять этой напасти — выпить. Вадим собственно так и поступил. Но это не помогло. Он коснулся руки девушки, крепко ее обнял, хотел поцеловать… И не смог, в голове вертелась дурацкая фраза: «не по Сеньке шапка».

— Пошли, прогуляемся по ночной Одессе, — промолвила Лариса, взяв его под руку.

Поднявшись к памятнику Ришелье,⁵⁶ они немного передохнули на лавочке и, окутанные тишиной и запахом моря, неспешно направились в сторону Молдаванки — району Одессы, где жила Лариса…

Два часа, что они шли по сказочным одесским улицам и переулкам, пролетели как сон.

— Вот мы и дома, — Лариса показала рукой на небольшой одноэтажный домик, окруженный зарослями черешни. — Мне не хочется с тобой расставаться, Вадим, и я с удовольствием пригласила бы тебя в гости, но родители и братья меня не поймут. Она обняла Вадима и нежно поцеловала в губы.

— Спасибо за прекрасный вечер. Пока!

— До встречи, — ответил воодушевленный Вадим вслед удаляющейся Ларисе. — Завтра у нас в Черноморке будет прощальный банкет, а поздно вечером я улетаю домой, в Воронеж. Приходи, я буду тебя ждать… Очень.

— Приду, — тихо ответила Лариса и осторожно прикрыла за собой калитку.

Когда Вадим достиг базы, уже рассветало. Взглянув на мирно посапывающего Бориса Самуиловича, он прилег на кровать, обнял подушку и мгновенно уснул, проспав до банкета.

XIII

Банкет — одно из центральных мероприятий любого симпозиума, где наяву вырисовывается пирамида «кто есть кто» в данном сегменте научного мира. На вершине пирамиды располагаются основатель научного направления, его команда и представители местной власти. Они восседают во главе стола, где и выпивка подороже и закуска получше. Вслед за ними помещаются делегации двух столиц и им сочувствующие, а в самом конце банкетного стола (ближе к выходу) пристраивается остальная научная и околонаучная братия. Там и разместился наш герой.

Отгремели пять тостов-здравиц, направивших банкет в то русло, когда ученые начинают интересоваться не столько наукой, сколько женщинами. Слово предоставили тому самому «профессору» с повадками Казановы, что в день заезда соблазнял на пляже молодых аспиранток вином и конфетами. Свой длинный и двусмысленный тост он завершил традиционной фразой: «За украшение нашего симпозиума. За милых дам».

Мужская часть банкета уже оторвалась от стульев, как входная дверь распахнулась и в зал вошла брюнетка неземной красоты в элегантном вечернем платье, подчеркивающем ее великолепную фигуру. Ученые мужи замерли с бокалами в руках, позабыв, зачем они встали и что собирались сделать.

Первым пришел в себя «профессор-Казанова». Он подскочил к красавице и галантно предложил присоединиться к торжеству, причем непременно вместе с ним. Но девушка, вскользь взглянув на самозваного ухажера, решительно направились к тому месту, где расположился Вадим, который только теперь признал в ней Ларису.

Весь вечер они провели вместе, танцуя и веселясь под завистливо-восхищенные взгляды окружающих, а ближе к полуночи Лариса проводила Вадима в аэропорт, где они расстались навсегда.

Наш герой безвозвратно стерся из памяти участников симпозиума (кто он был такой, чтобы его помнить), а вот образ его подружки навсегда запечатлелся в скрижалях той науки, которая называется «ситуационное управление большими системами».

XIV

На следующий день Вадим прибыл на службу и доложил начальнику о выполнении командировочного задания. Для убедительности он перемежал свою речь диковинными словами из доклада Бориса Самуиловича, которые по счастливой случайности задержались в закоулках его памяти.

— Ну, что ж, прекрасно… Я смотрю, ты неплохо разобрался с поставленной задачей, — подытожил беседу начальник. — В следующую пятницу, во время командирской подготовки, проведем научный семинар на тему: «Модели ситуационного управления и перспективы их использования в военном деле». Пригласим ведущих специалистов института, и ты нам доложишь свои соображения по этому вопросу.

«Черт меня дернул бахвалиться чужими знаниями, — подумал Вадим. — Распустил перья, как павлин во время брачного танца. Лучше бы сказал, что наука эта весьма трудная, и хотя кое-что усек, но не все понял. Может, тогда и не приклепались бы ко мне с этим треклятым семинаром». Однако отступать было поздно, и он браво отрапортовал:

— Так точно, товарищ подполковник. Разрешите идти?

— Подожди, у меня есть одна мыслишка, — остановил его начальник лаборатории, поднимая трубку внутреннего телефона. — Пригласим-ка на семинар нашего шефа — начальника управления. Думаю, что ему будет интересно послушать твой доклад, дать руководящие указания, направить наши мозги в нужную сторону.

После этих слов сердце у Вадима чуть не остановилось. Для него понятия «начальник управления» и «господь бог» были одного порядка, но если с последним встреча пока не предвиделась, то с начальником управления Вадим уже сталкивался год тому назад. И ничего хорошего из этого не вышло: шеф определил его научный статус как крайне низкий и назначил дежурным по караулам в гарнизонную комендатуру.⁵⁷

Не дожидаясь окончания телефонного разговора, Вадим выскочил из кабинета и помчался в библиотеку.

XV

Всю неделю он, как окаянный, сидел в читальном зале и разбирался в семантических сетях, RX-кодах, нечетких множествах и в других витиеватых понятиях ситуационного управления. Проштудировал все книжки по искусственному интеллекту и экспертным системам, а заодно изучил докторскую диссертацию шефа. О своих одесских похождениях он почти забыл, и жалел лишь о том что не приобрел сборник трудов симпозиума с тезисами докладов и сообщений. Как бы они сейчас пригодились! Ну, да ладно, и так разберемся.

К назначенному сроку доклад был готов, и Вадим представил его на суд научной общественности. Не будем утомлять читателя скучными и малопонятными подробностями научной дискуссии, ограничимся цитатой из заключительного слова начальника управления: «Мы не напрасно потратили государственные средства, направив вас, товарищ старший лейтенант, в ответственную командировку. Признаться, я был худшего мнения о вашей научной деятельности, но теперь уверен, что год-другой упорного труда и вы способны представить к защите неплохую диссертационную работу по актуальному направлению. Рассчитывайте на мою всемерную поддержку».

XVI

Через три года Вадим блестяще защитит кандидатскую диссертацию, и будет назначен на должность старшего научного сотрудника. Разработанные им ситуационные модели послужат теоретической базой для создания нового поколения военной техники, на десятилетие опередившей аналогичные разработки американских ученых.

В суете дней воспоминания о бархатном сезоне уйдут вместе с юностью куда-то в сторону. Он встретит другую девушку, полюбит ее, и кто-то на небесах соединит их на всю жизнь. Но в душе у него навсегда останется та особая одесская аура, которая изгоняет рациональное и запускает вместо него волнующее, томящее и беззаботное.

 

ОСТРОВА ЗЕЛЁНОГО МЫСА

I

Молодой офицер в чине капитана, разместившись в уютном купе фирменного поезда «Воронеж — Москва», мыслями уже пребывал в нашей славной столице, куда его направили повышать квалификацию на курсах при военной четырежды орденоносной академии имени Михаила Васильевича Фрунзе. Таким поворотом своей служебной карьеры он был весьма доволен — академические курсы давали высшее военное образование, открывая дорогу к следующим воинским званиям вплоть до полковника. Да и сама московская жизнь, если на нее посмотреть с позиции развлечений, представляла для него несомненный, можно даже сказать, актуальный интерес. Он пребывал в том возрасте, когда мужчины полагают, что женщины состоят в основном из тела, и отчасти из души. С телом — все понятно, а вот зачем им душа, оставалось для него загадкой.

Неожиданно дверь раздвинулась, и в купе ввалился подвыпивший мужик в ратиновом пальто и в пыжиковой шапке. Быстро разметав свой немногочисленный багаж по полкам, он с воодушевлением извлек из пакета бутылку померанцевой водки и развернул сверток с вареной курицей.

— Давай, капитан, дернем лекарственную, — вошедший с необыкновенной скоростью разлил напиток по невесть откуда взявшимся стаканам. — И запомни, армеец! Мы живем в замечательной стране, где у каждого три отпуска в году: первый — твой собственный, второй отпуск жены и третий — начальника. И, заметь, все они оплачиваемые! Плюс командировки, в которых везет тому, кто успевает пропустить сто грамм до отхода поезда.

Выпили, и поезд тронулся. Мужик по-братски поделил оставшуюся водку, и со словами «Будь здоров, служивый!», прямо-таки воткнул в себя стакан прозрачной жидкости с тонким привкусом цитрусовых. Порывшись в карманах, он выложил проездные билеты на откидной столик и, как был в пальто, завалился спать, не дожидаясь прихода проводника.

Допив сорокоградусную (не пропадать же добру), капитан отдал вошедшему провожатому билеты, заплатил рубль за постельное белье и пошел в тамбур — покурить. Проходя мимо туалета, он мельком взглянул в зеркало и обомлел: на него смотрел не бравый офицер советской армии, коим он привык себя считать, а подвыпивший клоун бродячего цирка с лицом, осыпанным ярко-красными пятнами размером с трехкопеечную монету. Для полного сходства не хватало только красного носа и колпака с кисточкой.

Померанцевый эликсир дал аллергическую реакцию.

II

В таком виде он и предстал пред пожилым генерал-майором — начальником высших академических курсов и, стараясь не дышать в его сторону, доложил о прибытии.

— Что у вас с лицом, товарищ капитан? Вы случайно не больны?

— Никак нет, товарищ генерал. По-видимому — это реакция организма на московский сильно загрязненный воздух.

Генерал с сомнением покачал головой.

— Вот уже десять лет как я дышу этим самым воздухом, но такого у меня никогда не было. Отправляйся-ка ты дружок в лазарет, пусть врачи разберутся. Не дай Бог, занесешь заразу, потом не отмоемся.

Далеко капитану идти не пришлось — ухоженный и сверкающий чистотой лазарет находился в здании академии. Там его приветливо встретила симпатичная медсестричка и отвела в кабинет врача-дерматолога.

Лысый подполковник с крючковатым носом и рыжими прокуренными усами вместо приветствия протянул ему пустой стакан и, показав на дверь, сказал:

— Идите, помочитесь.

Он долго рассматривал на просвет содержимое стакана, вращал его туда-сюда, как будто пытаясь что-то найти в нем. Но, по всей вероятности, ничего не нашел и как-то разочарованно протянул:

— Придется вам, товарищ капитан, задержаться у нас дней на пять-шесть. Нужно сделать полное обследование. Переодевайтесь. Ваша палата номер шесть.

«Вот тебе и Москва, вот тебе и академия», — подумал капитан и, понурый, побрел в комнату для переодевания, где с помощью все той же миловидной медсестры облачился в белые госпитальные одежды.

III

Завтрак уже закончился, а до обеда было еще далеко. Капитан, окинув взором аскетическую палату с двумя солдатскими кроватями, завалился спать.

Проснулся он от стука в дверь. В дверном проеме стоял молодой худощавый человек среднего роста, иссиня черные лицо и руки которого настолько контрастировали с белым больничным одеянием, что капитан невольно зажмурился.

— Здравствуйте, — обратился к нему вошедший на ломаном, но вполне сносном русском языке. — Меня зовут Абдурахман Халиб Сейрохуддин Симвел.

Капитан, до этого видевший негров только в кино и по телевизору, удивился несказанно. Но виду не подал, а вежливо пригласил товарища по несчастью в палату.

Негр присел на свободную кровать и молча уставился на капитана.

— Имечко у тебя — не дай Бог, — прервал тишину капитан. — Можно я буду звать тебя просто и коротко — Абу.

Негр согласно кивнул головой.

— Я лейтенант вооруженных сил Республики Гвинея. Родился в городе Прая на островах Зелёного Мыса, но потом моя семья, преследуемая португальскими колонизаторами, бежала в Конакри и сейчас живет там. Пятый год учусь в академии, но никак не привыкну к суровым московским зимам. Всякий раз простываю. Но на этот раз у меня другое. Две недели назад познакомился с русской девушкой, а сейчас врач говорит, что у меня подозрение на какую-то нехорошую болезнь.

«Летчик без триппера, что самолет без пропеллера», — вспомнил старую армейскую поговорку капитан, но озвучивать ее не стал. Не поймет иностранец, каким образом удается русским связать венерическую болезнь с составной частью самолета.

— Не вешай нос, Абу. Подозрение — это еще не факт. Может, рассосется, — капитан бросил взгляд на часы. — Пора обедать.

…Через неделю подружившиеся пациенты шестой палаты выписались из лазарета: у капитана действительно была аллергия, а у его нового друга — воспаление простаты. Волнения остались позади, но осадок остался: капитан больше никогда не потреблял померанцевую водку, а лейтенант Абу зарекся встречаться с московскими красавицами.

IV

Учеба на академических курсах, если к ней относиться не буквально, а творчески, — это полезное и одновременно приятное времяпрепровождение. В группе слушателей, куда попал капитан, собралась армейская публика со всех концов нашей необъятной Родины, от западно-украинского города Трускавца до поселка Мирный, что на Камчатке. В основном это были офицеры со среднетехническим образованием, но занимавшие руководящие посты от командиров батальонов до начальников служб армий.

Офицеры-слушатели, что студенты-заочники, знакомятся быстро и конкретно.

— Тебе, капитан, бежать за бутылкой, — скомандовал бравый подполковник из Забайкалья, сосед нашего героя по комнате в общежитии, он же командир слушательского отделения. — Когда придешь, будем знакомиться, а я пока соображу что-нибудь насчет закуски.

Капитан с сомнением посмотрел на часы — стрелки показывали восемь часов вечера.

— Успеешь, — развеял его колебания подполковник. — Здесь, неподалеку от Министерства иностранных дел, на Смоленской площади, находится дежурный гастроном. Работает аж до двадцати трех ноль-ноль.

— Сколько и чего брать, — уточнил капитан.

— Одной мало, две много, — рассудил командир. — Бери три по ноль семь или четыре по ноль пять, будет как раз.

Смоленский гастроном поразил капитана своим изобилием. На его прилавках имелось все: хлеб, крупа, сахар, макароны, рыбные консервы и даже колбаса двух сортов — стандартная «Эстонская» и деликатесная «Докторская», а о спиртном и сигаретах, говорить нечего, — полный ассортимент.

«Хорошо, все-таки, живется москвичам, у нас в это время не то, что колбасы, спичек не купишь», — подумал капитан, пробивая в кассе чек за три бутылки портвейна «Кавказ» и две пачки дефицитных сигарет «Ява».

«А продавщицы!? У нас толстенные бабки в замусоленных халатах, глядящие на тебя, как солдат на вошь, а здесь воздушные барышни в накрахмаленных чепчиках, приветливые и улыбчивые», — подытожил он свои сравнения, направляясь бодрым шагом в сторону Зубовского бульвара, неподалеку от которого располагалось академическое общежитие.

V

Знакомство было в самом разгаре, когда в дверь постучали. В комнату несмело вошел Абу в парадной форме офицера гвинейской армии, в полной мере отвечавшей незыблемому армейскому правилу: чем слабее армия и безголовее министр обороны, тем крупнее звезды на офицерских погонах и выше тулья на фуражке.

— А это что за явление? — удивился подполковник. — Наши все на месте.

— Это мой товарищ по лазарету, лейтенант Абу, — пояснил ситуацию капитан. — Он из Гвинеи, но не из той, что Бисау, а из свободной Республики Гвинея.

— Ах, из Гвинеи, — протянул подполковник, — а я-то думал, что из Монголии. Милости прошу к нашему столу.

Он наполнил доверху три стакана, один протянул африканцу.

— У нас, у русских, такое правило, лейтенант: кто опоздал — тому штрафная, и выпить ее надо не просто так, а с тостом и до дна. Иначе дело не пойдет.

Абу не понял, какое дело имел в виду подполковник и куда оно должно было идти. Он попытался вежливо уйти от темы. Стал бормотать что-то невнятное про посольство, про русского офицера, про своего отца, но подполковник был непреклонен.

— Не пори горячку, лейтенант, и не смешивай все в одну кучу. Мы потом обсудим твои проблемы, а сейчас с тебя тост.

Гвинеец обреченно посмотрел на граненый стакан с темно-коричневой жидкостью, промямлил нечто типа: «За дружбу между народами» и осушил штрафную.

— Вот это по-нашему! — воскликнул подполковник, чокаясь с капитаном. — За доблестные вооруженные силы СССР и Республики Гвинея!

Русские офицеры стали закусывать, а Абу как-то сник. Закурив, подполковник отработанным движением руки откупорил вторую бутылку.

При виде стоящего перед ним стакана, до краев наполненного огненным напитком, гвинейцу стало дурно. По его телу пробежала судорога, лицо вначале посветлело, потом потемнело, затем позеленело, и он, зажав рот ладонью, опрометью бросился в туалет.

— Ну и дела! — изумился подполковник. — Как они там воюют, в своей Гвинее, если стакан портвейна их с ног сшибает. Нас бы туда, мы бы им показали, как надо Родину защищать.

Капитану представилось, как они с подполковником пробираются сквозь непроходимые африканские джунгли, кишащие различными тварями. Переходят в брод реки, переполненные крокодилами. Натыкаются на засаду португальских коммандос и, отстреливаясь, уходят в горы к повстанцам, где их встречает грациозная негритянка, вся увитая нежно-розовыми орхидеями. Она ласково берет их за руки и ведет в просторную соломенную хижину, где в окружении таких же красавиц сидит Абу и рассматривает топографическую карту района боевых действий…

Грохот в туалете прервал видение. От туда выполз лейтенант гвинейской армии, с трудом поднялся на ноги и, шатаясь из стороны в сторону, все-таки протиснулся во входную дверь, в которую он не так давно вошел.

Посокрушавшись, слушатели академических курсов продолжили знакомство.

Ближе к полуночи процесс подошел к своему логическому концу — закончился портвейн.

— Пока ты прохлаждался в лазарете, я тут познакомился с одной москвичкой, — неожиданно заявил подполковник. — Пойду-ка, навещу ее. Тем более что завтра воскресенье, на занятия идти не надо.

…Появился он под утром, с синяком под глазом, в шинели, в кителе, в галстуке, но без рубашки. На вопрошающий взгляд проснувшегося от шума капитана пробубнил:

— Сволочи они все. Давай спать.

VI

Выспаться им не удалось. Около полудня в комнату влетел запыхавшийся начальник академических курсов и с порога понес такое, что у полусонных офицеров голова пошла кругом.

— Вы что тут такое творите, засранцы? Вас, как представителей доблестной советской армии, приглашают на прием в посольство дружественного государства. А вы, товарищи офицеры, вместо того, чтобы показать пример культуры, сами напиваетесь, как свиньи (ну — это ладно), да еще самым бесстыдным образом спаиваете сына министра правительства Республики Гвинея. Тот не то, что дойти до посольства, отцу не смог позвонить. Пришлось «скорую» вызывать. Слава Богу, что откачали.

Генерал прошел в комнату, присел за стол, застланный свежей газетой «Красная Звезда», и нервно закурил.

— Вы хотя бы осознаете, что сотворили? — он сделал многозначительную паузу. — Международный скандал!!! Откуда вы свалились на мою седую голову? Полетят теперь и звезды, и погоны.

В комнате воцарилась тишина, в которой, как известно, есть любая мелодия. Капитану послышались одновременно траурная сюита из музыки Эдварда Грига к драме Ибсена «Пер Гюнт» и марш «Прощанье славянки».

— Вот что, — прервал музыкальный фантом генерал, — пишите рапорта на имя начальника академии, где (если конечно сможете) самым подробным образом доложите о случившемся. Через час я жду вас в кабинете умытыми, побритыми, отглаженными и, чтобы не перегаром от вас несло, а пахло духами «Красная Москва».

Он внимательно посмотрел на подполковника, находящегося в состоянии, близком к коматозному.

— Что у тебя с глазом?

Подполковник мгновенно вышел из комы, аккуратно потрогал синяк, и, преодолевая неимоверную сухость во рту, четко доложил:

— У меня всегда так, товарищ генерал. Еще с детства. Как только выпью маленько, так сразу глаз опухает. Иногда левый, иногда правый. Сейчас, кажется, правый.

Генерал сочувственно покачал головой:

— Знаю я ваше «маленько» и куда вас тянет после него. Сколько раз говорил: выпил одну, ну выпил вторую, так сиди дома, а не болтайся по городу в поисках приключений на свою задницу.

Он с пониманием посмотрел на подполковника, опять впавшего в полукоматозное состояние.

— Сходи в аптеку, здесь за углом, и купи какую-нибудь примочку, лучше бодягу. А Вам, товарищ капитан, придется отвечать за двоих. Уяснил? Тем паче, что этот африканец приходил не к нему (он показал рукой на подполковника, постепенно выходящего из состояния комы), а к тебе.

VII

Абу действительно заходил в гости к нашему капитану по делу. За день до этого в СССР с официальным дружественным визитом прибыла представительная делегация из Гвинейской Республики во главе с ее лидером — Ахмедом Секу Туре.⁵⁸ В состав делегации входил отец Абу — друг лидера и один из основателей Африканской партии независимости Гвинеи (Бисау) и островов Зелёного Мыса, которая вела борьбу с португальскими колонизаторами за независимость этих государств. В правительстве Секу Туре он отвечал за организацию партизанского движения на территории колоний.

Оснащенные только стрелковым оружием, партизаны успешно громили колонизаторов и уже контролировали свыше половины материковой и островной территории. Португальцы, имея подавляющее преимущество в вооружении и боевой выучке, провели ряд операций в прибрежных районах колонии и готовили нападение на соседа — Гвинейскую Республику. Расчет был прост — следовало подавить очаг сопротивления в его основе, разрушить управление партизанскими силами, а затем уже разбираться с отрядами повстанцев. Заодно следовало проучить этого выскочку — Секу Туре, чтобы другим было не повадно поднимать руку на метрополию. Эта угрожающая обстановка определила цель приезда делегации — надо было заручиться международной поддержкой Советского Союза и получить от него оружие.

Переговоры прошли в чрезвычайно дружеской обстановке и завершились более чем успешно. Довольный лидер распорядился организовать в посольстве пышный прием, на который в обязательном порядке приглашались гвинейские офицеры, обучавшиеся в московских военных вузах. Более того, в подтверждение нерушимой дружбы между армиями двух стран каждому из них предписывалось прибыть на прием не одному, а с боевым товарищем — офицером советской армии.

Вот тут-то и приключился конфуз: не только советский офицер, но и сам Абу не попал на прием по известной причине.

Несомненно, что причина была уважительной и объективной. Однако отцу Абу она таковой не показалась. Увидев утром своего поблекшего сына, он отругал его и позвонил начальнику академии, попросив принять меры, ограждающие гвинейских слушателей от застольных контактов с русскими офицерами.

— Я тебя направил сюда учиться, а не пьянствовать, — назидательно заключил он, видимо, вспоминая свои годы обучения в той же академии. — С русскими нельзя связываться по части выпивки. В этом деле им равных нет.

Абу, до этого безропотно внимавший словам отца, вскочил с кресла и, перебивая его, воскликнул:

— Конечно, я поступил плохо, но ты сделал еще хуже. В том, что случилось, виноват я сам, и мой русский друг здесь ни при чем. Теперь он наверняка обиделся на меня — ведь ты пожаловался на его поведение начальнику академии.

Старший Сейрохуддин Симвел задумался.

— Успокойся. Проблема легко решается, — он набрал номер телефона начальника академии и, извинившись за свою горячность, попросил считать инцидент исчерпанным и не наказывать его участников.

Растроганный Абу крепко обнял отца.

VIII

Виновато переминаясь с ноги на ногу, капитан понуро стоял перед начальником академических курсов, зажав в кулаке рапорт о своем недостойном поведении. Настроение у него было преотвратнейшее — на фоне шума от вчерашнего портвейна в голове роилась совершенно бесперспективная мысль. «Наверняка сообщат об инциденте по месту службы и отчислят из академии, и тогда — прощай, оружие!». Он представил себе заседание партийного комитета части с повесткой дня: «Об антисоветском поступке коммуниста ….», и ему стало совсем дурно. «Взысканием тут не отделаешься — выгонят из партии, и тогда ищи место охранника в «Водоканалтресте» или оператора газовой котельной. Да и туда не возьмут, блат нужен».

Каково же было его удивление, когда генерал, вместо разбирательства, аккуратно сложил вчетверо протянутый ему листок с рапортом, разорвал его на мелкие клочки и выбросил их в мусорную корзину.

— Пошли отдыхать, капитан, — генерал по-отечески похлопал его по плечу. — Сегодня воскресенье. Полюбуйся Москвой, сходи в Третьяковку. В общем, приобщайся к культуре. И вот мой наказ — не связывайся ты больше с этими иностранцами, от них одни неприятности.

IX

Когда обрадованный капитан вошел в свою комнату, там все было как нужно. Табачный дым висел коромыслом. За столом в окружении трех офицеров монгольской народной армии сидел развеселый подполковник и закусывал молочно-белую рисовую водку забайкальской вяленой рыбой.

«С островами Зелёного Мыса разобрались, теперь будем разбираться с пустыней Гоби», — подумал капитан, подсаживаясь к столу и поднимая стакан за доблестные вооруженные силы СССР и Монголии.

X

Капитан с отличием окончил высшие академические курсы. Дослужился до полковника и после развала СССР был уволен в запас по сокращению штатов. Сейчас он воспитывает внучку, пишет научные книжки, подрабатывает, где может. Иногда ему снятся солнечные лагуны, бирюзовое море, песчаные пляжи и поросшие лесом горные склоны островов Зелёного Мыса, где ему так и не удалось побывать.

Его гвинейский друг, Абу, участвовал в боях за свободу своей Родины. Был тяжело ранен. Закончил английскую военно-морскую академию в Портсмуте, и сейчас возглавляет вооруженные силы Республики Кабо-Верде, что в переводе с португальского означает «зелёный мыс».

Подполковник уехал в свое родное Забайкалье, где следы его затерялись.

 

СЕМЬ ЖЕНСКИХ КАЧЕСТВ

I

Как-то в тесном номере московской гостиницы ЦДСА молодой майор, командированный в столицу из Воронежа решать насущные вопросы, встретился с пожилым полковником, приехавшим в Москву откуда-то с Урала хлопотать по поводу неверно начисленной пенсии. Это был умудренный опытом человек, прошедший нелегкий жизненный путь, но сохранивший живость ума и чувство нетривиального юмора. В беседах с ним майор провел несколько не только приятных, но и поучительных вечеров, сопровождавшихся, как и положено, неограниченным употреблением горячительных напитков.

Известно, что в свободное от работы время офицеры говорят в основном о работе, но в данном случае произошло нечто странное — они беседовали о женщинах.

Тогда, в силу молодости, а главное — самоуверенности, майор не понял всей глубины полковничьих мыслей, но потом «доспел». Вот что поведал ему старший товарищ.

II

Вечер первый. Выпив по третьей стопке «Столичной» водки и закусив бутербродами со шпротами, офицеры закурили. Затянувшись ароматной «Явой», полковник посмотрел на майора просветленным взором.

— Ты женат?

— Да, вот уже пять лет скоро будет.

Полковник, то ли сочувственно, то ли одобрительно, покачал головой и вдохновенно продекламировал:

…Мы, как малые дети,

Ищем оков,

И слепо падаем в сети

Из крепких шелков.

— Тебе не кажется, майор, что женщины — это особые, можно сказать, инопланетные существа?

— ???

— Точно, инопланетные, и более того, заброшенные к нам из другой галактики. Из какой — неизвестно, но бесспорно, что не из ближайшей, а из очень удаленной.

Майор внимательно посмотрел в глаза полковнику, стараясь понять — все ли у него в порядке с головой.

— С нашей или с другой галактики. Какая разница — нам ведь все равно без них не обойтись. Есть предложение: выпить еще по рюмашке, и пойти посмотреть на этих неземных существ, которые толпятся у входа в ресторан ЦДСА. Может, с кем и познакомимся. Тогда и выясним, кто они, откуда прибыли и зачем.

Полковник посмотрел на майора так, как обычно смотрит педагог на нерадивого, но талантливого ученика.

— Первая часть твоего предложения принимается, а вторая — отвергается ввиду нереальности: сегодня понедельник, а в понедельник ресторан закрыт. Такие здесь порядки. Так что давай выпьем по-маленькой и я расскажу тебе про семь женских качеств, а ты уж сам решай — прав я насчет внеземного происхождения этих своеобразных существ или заблуждаюсь.

Не успели они наполнить стопки, как в дверь постучались и на пороге появилась пышногрудая «инопланетянка» бальзаковского возраста в форме дежурной по этажу.

— А накурили-то… Топор можно вешать…

Она деловито подошла к окну, распахнула его настежь и тоном хозяйки, исключающим всякие возражения, произнесла:

— С вас, молодые люди, по два рубля за нарушение правил воинского общежития: курить и распивать спиртные напитки в номерах нашей гостиницы строго-настрого запрещается.

Затем внимательно осмотрела номер и, обращаясь почему-то к майору, добавила:

— Женщин можно приглашать только до одиннадцати часов вечера.

Порывшись в карманах, майор молча протянул ей четыре мятых купюры золотистого цвета.

— Разрешите продолжить наш товарищеский ужин?

Горничная засунула деньги в карман передника, подозрительно глянула на майора, поправила начес на голове и с чувством выполненного долга проследовала на свое рабочее место. Офицеры прикрыли окно, разлили водку по стопкам и выпили за «быть добру».

— Так вот, — продолжил полковник прерванную мысль, — первое женское качество известно с незапамятных времен — это своеобразная логика. Об этом феномене написано примерно столько же, сколько о Любви и о Боге. Но только результаты последних научных изысканий позволили наконец-то понять глубинную сущность этого явления. Выяснилось, что любая женщина, в любых условиях, в любом возрасте и в любом состоянии владеет нелинейной, стохастической, полифуркационной, квазиаттрактивной логикой с рефлексией.

— ???

— Вижу, ты не совсем врубаешься в суть вопроса. Так?

Майор задумался. Год назад он защитил кандидатскую диссертацию по техническим наукам, и ему не хотелось выглядеть в глазах полковника профаном.

— Или ты забыл мысль раньше, чем ее понял. — прервал его задумчивость полковник. — Тогда поясняю. В переводе на естественный язык это означает, что особи женского пола, сталкиваясь с проблемной ситуацией, мечтают об одном, думают о втором, решают третье, делают четвертое, а в результате получают пятое. Причем эта зигзагообразная траектория никогда не повторяется, а внятно объяснить ее многочисленные разветвления они и сами не могут! Так что пытаться понять женскую логику — все равно, что подсчитывать количество чертей на кончике иглы. Тем не менее, эта странная логика — верх совершенства. Именно она позволила выжить роду человеческому в борьбе за существование.

Полковник, прервав свою пламенную речь, наполнил чарки.

— Мужчина, майор, — это неудачный пилотный проект по созданию человека разумного, а женщина — результат деяний Бога по исправлению ошибок, которые он совершил, создавая мужчину. Так выпьем за женщин!

Выпили, и полковник продолжил.

— Конечно, постичь ход женской мысли невозможно, но чтобы самому выжить в общении с этими существами, надо кое-что знать. Прежде всего, не пытайся вникнуть в женскую логику мышления, смелее делай, что задумал, ибо потом окажется, что это как раз то, о чем она мечтала. Кроме того, никогда и ни по каким вопросам не спорь с женщиной — дело не только бесполезное, но и опасное, а если ты, послушавшись совета своей жены, попал в тупиковое положение, не расстраивайся — так оно и должно было случиться.

На лице полковника отобразилась гримаса, характерная для человека, пришедшего на работу и вдруг вспомнившего, что он оставил дома включенный утюг. Майор подумал, не случилось ли чего? Но полковник быстро пришел в себя.

— И еще,… если в общении с женщиной не хочешь прослыть дураком, не уповай на свой интеллект. Дело это гиблое!

Произнеся последнюю сентенцию, полковник посмотрел на часы и протяжно зевнул. Видимо, воспоминание о совете жены значительно убавили его жизненную энергию, да и годы брали свое.

— На сегодня, пожалуй, достаточно. Сворачивай, майор, «скатерть самобранку». Пора спать.

III

Второй вечер начался примерно так же, как и первый: офицеры накрыли стол.

— Ты когда-нибудь изучал психологию? — обратился полковник к майору после трех стандартных стопок.

— В училище нам читали краткий курс военной психологии, но это было давно и ничего полезного я оттуда не извлек. Можно сказать, прокемарил все лекции.

— Оно по тебе и видно, — констатировал полковник. — Пробел в образовании на лице. Это не хорошо. Однако не расстраивайся. Современная психологическая наука — это шаманство, обрамленное наукообразной терминологией, где паразитируют и процветают гадалки, предсказатели, астрологи, психоаналитики, психопатологи. Разделов в этой науке бесконечное множество, но они не имеют стержня. Примитивизм Фрейда не в счет — это начало, первый шаг на пути к подлинно научной психологии.

Майору стало как-то не по себе, и он подумал: «Кажись, приехали. Не хватает только ликбеза по психологии и прочим наукам». Но полковничья мысль сделала крутой поворот.

— Бог с ней, с психологией — в других гуманитарных науках дела обстоят еще хуже. Продолжим изучение женских качеств.

Второе качество следует назвать «слабой предсказуемостью». На первый взгляд оно выглядит следствием женской логики, но это не так — корни слабой предсказуемости женского поведения лежат значительно глубже. Точная формулировка этого качества такова: ни при каком сколь угодно глубоком и полном знании характера конкретной женщины, ни при каком сколь угодно длительном наблюдении за ее поведением невозможно предвидеть ее последующие поступки.

Обрати внимание на то, как ведет себя женщина, пытающаяся перейти оживленную автомобильную трассу, не оборудованную светофором. Стоя на обочине, она долго осматривается, колеблется, поправляет прическу, что-то прикидывает в голове, а затем неожиданно устремляется на проезжую часть, совершенно не сообразуясь с автомобильным потоком. Скрип тормозов, проклятья водителей и другие сторонние факторы ее не интересуют. Цель достигнута — она перешла дорогу, с облегчением вздохнула и, гордая, продолжает свой путь, а может повернуть и в обратную сторону.

Везде и во всем женщины ведут себя подобным образом. Долго мучаются сомнениями, переживают, страдают, а потом, отбросив в сторону все колебания и забыв терзания, принимают решение и воплощают его в жизнь во что бы то ни стало, до победы, а добившись ее, начинают сомневаться в содеянном.

Мысль полковника приостановила свой бег.

— Сомнения, колебания… Один великий грек сказал, что мудрость начинается там, где возникают сомнения. Неувязка получается: согласно моей теории, понятия «женщина» и «мудрость» — несовместимы. Ну, да черт с ней, с этой неувязочкой: всякое правило имеет исключения. Давай, майор, разливай беленькую. Выпьем за исключения из правил — на этом мир держится!

Выпили, и полковничья мысль, словно река, преодолевшая порог, потекла плавным потоком по прежнему руслу.

— Долгое время слабая предсказуемость женского поведения не находила сколько-нибудь убедительного объяснения, и только современные научные достижения позволили приподнять завесу над этой тайной из тайн. Оказалось, что любая женщина постоянно пребывает в состоянии конфликта между телом, душой и духом, усугубленного борьбой между инстинктом, рефлексом, интеллектом и интуицией. Добавь сюда неуправляемые эмоции и фантомные свойства женской памяти, и ты поймешь — от этого «конгломерата» трудно ожидать чего-либо вразумительного и предсказуемого.

В этом месте полковник прервал монолог и наполнил стопки.

— В жизни, майор, можно совершить две роковые ошибки: поверить женщине на слово и пойти служить в армию по собственному желанию. За женщин мы выпили прошлый раз. Давай поднимем бокалы за нашу доблестную армию, не самую худшую армию в мире, которая, слава Богу, пока кормит нас и поит.

Офицеры пропустили по стопке, перекусили, и мысль полковника совершила очередной кульбит.

— Знаешь ли ты, майор, какие практические действия вытекают из слабой предсказуемости женского характера? … Вижу, что нет. Тогда слушай и запоминай. Прежде всего, никогда не становись в очередь за женщиной, даже если в этой очереди она единственная — потеряешь время, потратишь нервы, разуверишься в социальной справедливости и купишь не то, что хотел. Более того, увидев на дороге или где-либо еще объект женского пола, знай — это источник всяческих неприятностей, которые тебе и в голову придти не могли, а если тебе показалось, что отношения с некой дамой улучшаются, значит, ты чего-то не заметил, а, скорее всего, не понял.

Полковник взглянул на часы, но зевать не стал.

— Ну, что, майор, пропустим еще по одной?

Пропустили, и полковник бодрым голосом продолжил.

— Третье женское качество — особое и малоизученное, наречем его «чувством поля». Проявляется оно, майор, в том, что, в отличие от мужчины, женщина способна воспринимать невидимые глазу вибрации то ли электромагнитного, то ли еще какого-то поля, пронизывающего все сущее. В результате она «видит» и «чувствует» то, что обычные земные существа, то есть мы с тобой, не ощущаем и не лицезрим.

— А примеры привести можно, — вежливым тоном перебил его майор.

— Подтверждений тому несть числа, коллега. Но дело не в них, а в тех практических следствиях, которые проистекают из этого женского качества. Вот послушай. Если у тебя в подчинении есть женщины, то никогда не пересаживай их с места на место, пусть сидят, где присиделись, в противном случае конфликт гарантирован. Он тебе нужен? Думаю, что нет. Если ты, вселяясь в новую квартиру, обнаружил, что под рукой нет кошки, то можно запускать в помещение женщину (желательно жену), биолокационный эффект будет такой же, как и с домашним животным. По-видимому, кошки и женщины прибыли к нам из одной галактики. Если, развлекаясь с друзьями в сауне, ты полагаешь, что жена ничего не видит, то глубоко ошибаешься; укрыться от всевидящего ока любимой супруги можно только одним способом — плотно обернуться металлической фольгой и заземлиться. Конечно, мыться в таком одеянии не очень удобно. Так и не мойся, а занимайся делом.

Майор мельком бросил взгляд на часы — стрелки показывали половину двенадцатого ночи.

— Товарищ полковник, мне рано вставать… Пропуск в генштаб заказан на восемь ноль-ноль. Туда опаздывать нельзя.

— Тогда отбой, — скомандовал полковник, — но прежде убери пустые бутылки со стола и спрячь закуску в холодильник. Глядишь, завтра закусочка-то и пригодится. Не знаю как у тебя, а у меня финансы на излете — Москва деньги любит.

IV

Весь следующий день майор провел в хлопотах и вернулся в гостиницу затемно. Полковник уже принял свои «наркомовские» и пребывал в том расположении духа, когда хочется не действовать, но философствовать.

— Все-таки странные существа — эти женщины, — произнес он, жестом приглашая майору к столу, — не приемлют они абстракций, предпочитая жить реалиями. Мы же, мужчины, сами придумываем абстракции, с их помощью делаем умозаключения, затем «погружаем» их в реалии и получаем тупиковые ситуации, которые преодолеваем с риском для жизни.

Полковник наполнил стопки.

— Давай, майор, выпьем за диалектический материализм, который пригоден для анализа любого явления и ни для какого в частности. Ты согласен?

Для майора, еще не отдышавшегося с дороги, зигзаг полковничьей мысли оказался неожиданным. Но вида он не подал, а, протянув нечто вроде «Ну…», осушил стопку.

Полковник окинул его отеческим взором:

— Ты бы снял шинель, майор, здесь тепло. Устраивайся поудобнее, а я расскажу тебе о четвертом, можно сказать, диалектическом женском качестве.

Оно имеет простое и вроде бы понятное наименование — «красота». Забудем о чувствах и дадим ему формальное определение: красота — это то, что хочет увидеть мужчина в понравившейся ему женщине. Вопреки распространенному мнению, это качество не определяется ее наружным обликом, а его проявления практически слабо связаны с внешними данными. Нетрудно заметить, что общепризнанно красивыми считаются, как правило, те женщины, чье обличье максимально приближено к грани уродства, но не переступило ее.

— ???

— Что тебе не понятно? Посмотри, например, на облик Софи Лорен и все поймешь.

Полковник с легким пренебрежением взглянул на майора и продолжил:

— В сфере красоты действует не только известный тебе закон относительности, но и еще два закона — разнообразия и последействия.

Закон разнообразия. Бог не создал бы женщину, если бы она не была лучшим из возможных вариантов задуманного. Самая красивая из женщин есть женщина с наибольшим разнообразием ступеней своего проявления. Если в каждой из этих ступеней и есть некоторые недоработки, то они допустимы постольку, поскольку без них не может осуществиться желаемое разнообразие.

Закон последействия. Мужчина видит приглянувшийся ему объект женского пола только один раз, все остальное время он воспринимает не его, а то, что увидел однажды. И только по прошествии очень длительного периода взаимного общения он начинает замечать некоторые перемены во внешнем облике спутницы жизни, которые уже не играют для него существенной роли, сколь бы разительными они не были.

Полковник с сочувствием посмотрел на майора, мучительно пытавшегося вникнуть в смысл сформулированных законов.

— Да ты, как я погляжу, не только психологию, но и кибернетику проспал. Ну да ладно, не печалься: для многих ученых (особенно гуманитариев) эта наука как была, так и осталась «продажной девкой империализма». Кстати, знаешь ли ты, чем отличается гуманитарий от технаря?

Майор напряг все свои извилины и понес околесицу, когда-то почерпнутую из учебника по философии. Полковник прервал его.

— Выкинь из головы эту чушь. Гуманитарий отличается от технаря тем, что на утверждение: «g = 9,8 m/s», он непременно спросит — почему? Технарь же примет это положение как данное.

Наступила тишина.

— Похоже, что с этим «g» мы несколько отвлеклись от дела, — прервал молчание полковник, наполняя стопки. — Давай выпьем за красоту!

Офицеры выпили, закусили, и майор напомнил полковнику о том, что он забыл рассказать о практических следствиях, вытекающих из обсуждаемого женского качества.

— Ничего я не запамятовал, — устало вздохнул полковник, — просто их много, слишком много, а время позднее. Поэтому я назову тебе три следствия, причем не самых главных, остальные додумаешь сам. Итак, если хочешь ладить со своей женой, то старайся по мере возможности соблюсти три правила. Во-первых, оценивая свою спутницу жизни, знай — в ней есть то, что надо, есть то, что не надо, и нет всего того, что надо. Поэтому не стоит менять верную подругу «дней суровых» на молодую красавицу — со временем она станет такой же, а сил, потраченных на ее воспитание и обучение, уже не вернешь. Во-вторых, встречаясь на стороне с какой-либо красоткой, всегда помни — хорошая любовница не разрушает, а укрепляет семью. И, наоборот, если твоя сторонняя подружка своим поведением укрепляет семью, то она — хорошая любовница. В-третьих, не мечтай о длинноногих блондинках и не говори, что предпочитаешь марочное вино — люби разных женщин и пей всякое вино.

Глаза полковника подернулись матовой пленкой, ноги автоматически двинулись в сторону кровати, и через секунду он захрапел, обнимая подушку.

Майор убрал со стола пустые бутылки, в задумчивости побродил по номеру, прилег на кровать и уснул, как убитый. Приснилась ему родная жена, выпускница Ленинградского института культуры, которой он непрерывно задавал один и тот же вопрос: Почему g = 9,8 m/s? На что она ответить не смогла, но с горечью произнесла: «Опять ты выпивал в командировке».

V

Утром майор проснулся с легкой головной болью. Хотелось пива, на худой конец лимонада. Но ни того, ни другого в наличии не было, а в буфет идти не хотелось — дорого.

Неожиданно отворилась дверь, и на пороге появился полковник, облаченный в синий спортивный костюм времен развитого социализма. В руках он держал матерчатую сумочку канареечного цвета.

— Пока ты спал, майор, я пробежался по окрестным продуктовым магазинам. Вставай и быстро за кипятком — побалуемся с утра растворимым кофейком с бутербродами.

Позавтракав, офицеры разошлись каждый по своим делам: майор — на совещание в генеральный штаб, полковник — на прием к какому-то финансисту в аппарате министерства обороны.

…Дневная суета завершилась встречей в том же гостиничном номере. Костеря почем зря армейских бюрократов, полковник вынул из пакета бутылку «Столичной» водки, приличный кусок вареной колбасы и свежий батон «К чаю». Майор добавил к этому две банки килек в томатном соусе, четыре плавленых сырка и бутылку тридцать третьего портвейна московского разлива. Буквально за минуту стол был сервирован, и офицеры приступили к товарищескому ужину.

— Даже не знаю, майор, с чего начать сегодняшний вечер, — с горечью обронил полковник, разливая водку по стопарикам. — Побывав в министерстве обороны, я лишний раз убедился в старой истине: где больше всего твердят о порядке, там меньше всего этого самого порядка. Как тут не выпить!

Полковник протянул майору наполненную до краев стопку:

— Слов нет! Да и сердце что-то прихватывает. Он прижал руку к груди, немного задумался и в качестве тоста продекламировал:

 

И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,

Оно — колокольчик фарфоровый в желтом Китае,

На пагоде пестрой… Висит и привычно звенит,

В эмалевом небе дразня журавлиные стаи…

 

Откровенно говоря, майор не любил стихов с детства, но тут прислушался и с удовольствием поддержал тост.

— Тот, кто сочинил эти замечательные строки, то же был офицером,⁵⁹ — произнес полковник, прикуривая сигарету, — но женщин он постигал, так сказать, в чистом виде. Мы же постараемся совместить несовместимое: выпивку, женщин и науку. Итак, на очереди пятое женское качество. Скажу тебе прямо, майор, это не качество, а целый раздел психологической науки — «ксантиппология», получивший свое название по имени жены древнегреческого философ Сократа — Ксантиппы. С женской стороны — это учение о том, как, имея гуляку мужа и уступая ему по интеллектуальным параметрам, все же умудриться удержать его около себя и сохранить семью. С мужской стороны исчерпывающую характеристику «ксантиппологии» дал сам Сократ.

Однажды его ученик Антисфен спросил:

— Скажи мне, Сократ, почему женился ты на Ксантиппе? Желал бы я знать, как может величайший из великих ужиться с самой необщительной и сварливой женщиной, которая когда-либо была, есть и будет?

— Тот, кто хочет стать хорошим наездником, — ответил Сократ, — выбирает обычно не самую смирную лошадь, но пугливую и с норовом, будучи уверен, что если он обуздает ее, то справится потом со всяким конем. Я хотел научиться искусству жить с людьми и женился на Ксантиппе, будучи убежден в том, что если я вынесу ее нрав, то буду ладить с людьми, обладающими самыми скверными чертами характера.

Другой его ученик — Алкивиад был вне себя оттого, что Ксантиппа день и ночь утомляла его любимого учителя постоянством своего злого расположения духа.

— Почему, — спросил он, — не прогонишь ты эту женщину?

— Потому, — сказал Сократ, — что, имея ее, я упражняюсь в терпении и кротости, с которыми я потом выношу дерзости и оскорбления от других. Добрый муж должен исправлять недостатки жены или претерпевать их. Если он их исправит, он создаст себе приятную подругу. Если же он их претерпевает, он работает над усовершенствованием самого себя.

— Так что же лучше, жениться или остаться холостым?

Сократ ответил:

— И в том и в другом случае будешь раскаиваться.

Полковник выразительно посмотрел на майора и добавил.

— Как говорится, комментарии здесь неуместны, рекомендации — излишни, а вот винца выпить можно. Откупоривай-ка, майор, свой портвейн. Давненько я не пробовал этот славный напиток моей курсантской юности.

— Ну и гадость! — поморщился полковник, пригубив стакан портвейна. — Как люди пьют эту пакость? По-моему, раньше он был лучше. Впрочем, тогда и сахар был слаще, и все мы верили во всесилие науки. Верить-то верили, а вот шестое женское качество выявить не смогли.

— Но, — полковник поднял вверх указательный палец, — практические следствия имеются. Ты когда-нибудь ходил со своей женой на званный ужин или, скажем, на день рождения ее подруги? Думаю, что «да». Тебе когда-нибудь было стыдно за свое поведение на этих семейных мероприятиях? Полагаю, что тоже «да». Так вот, оправдываться перед женой за свое безобразное поведение на вчерашней вечеринке — все равно что объяснять ей, почему в компьютере «заглючила» операционная система. Лучше помолчи и не говори, что бес попутал. А то у нее создастся впечатление, что он тебя и в следующий раз может попутать.

Полковник, видимо вспомнив свою молодость, безо всякого тоста залпом выпил стакан портвейна и продолжил:

— Это, так сказать, самый простой вариант. Более сложная ситуация складывается тогда, когда вечеринка происходит без жены и продолжается более, чем одни сутки. В этом случае, разъясняя супруге причину своего двух или трехдневного отсутствия, надо врать не как зря и не максимально правдоподобно, а — рефлексивно, с рангом на единицу большим, чем у нее. При этом за нулевой ранг рефлексии, так сказать, за исходную точку рассуждений следует принять ситуацию, что ей доподлинно известно, с кем ты был, с кем пил и что делал, после того как выпил.

Полковник сделал паузу. По выражению лица было видно, что его мысль под воздействием портвейна, смешавшегося с водкой, не только сделала крутой разворот, но завернулась в бараний рог, причем не в один, а в два сразу.

— О чем это мы с тобой говорили? — спросил он у собеседника, постоянно посматривающего на часы. — Ах, да — о женщинах… Да ты не спеши, майор, до отхода твоего поезда еще далеко, а мне пока идти некуда. Разливай водку, а портвейн оставь «на посошок».

Офицеры приняли по стопке, подзакусили, и мысль полковника устремилась в прежнее русло.

— Седьмое женское качество, майор, можно назвать склонностью к гнездованию. Оно присуще в некоторой степени и мужчинам. Это качество настолько же простое и явное, насколько сложное и неочевидное. Камнем преткновения здесь является вопрос: кто рожает детей? При поверхностном подходе к делу ответ на него очевиден — конечно, женщина. Но в Евангелии от Матфея ясно сказано: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду…». Библия — эта не та книга, в которой следует искать опечатки и неточности. В ней все — правда! Подтверждением тому — наше отчество, как известно, присваиваемое не по матери, а по отцу. В действительности ребенка в виде сперматозоида производит отец, которого он, в силу своей занятости, передает матери на временное «воспитание», точнее, для доведения до кондиции. Она делает это в течение семи-девяти месяцев, и, после приобретения в материнской утробе нужных параметров, мы появляемся на Свет Божий. Это наш первый конфликт и, заметь, происходит он не с отцом, а с матерью. Неправ был Фрейд с его эдиповым комплексом. Мы рождаемся с чувством любви к отцу и ненависти к матери за то, что она «выдворила» нас из уютного «гнездышка» и препроводила в этот бушующий мир со всеми его составляющими: созиданием и разрушением, добром и злом, содействием и противодействием, гармонией и конфликтностью, устойчивостью и кризисами, разрывностью и непрерывностью.

Полковник закурил.

— Подведем некоторые итоги нашего краткого анализа того женского качества, что я назвал склонностью к гнездованию. Во-первых, мы с тобой должны отчетливо понимать, что сколь бы талантливой женщина не была, стать гением ей не грозит, но без нее гениальное невозможно. Во-вторых, ты, наверное, слышал, что иногда про женщину говорят — «синий чулок». А я говорю тебе: нет «синих чулок» — есть «кирзовый сапог». И, наконец, в-третьих, никогда не укоряй жену свою по поводу дурной наследственности ваших детей, она сделала все, что смогла, а что сделал ты?

«Ну и вопросик!», — подумал майор, вспомнив свою четырехлетнюю дочку, которая на все попытки научить ее чему-либо надувала губки и отвечала коротко и ясно: «Нет». Затем озабоченно взглянул на часы и спросил у полковника

— И это все? Неужели женщины обладают только этими семью качествами?

— По-видимому, нет, ответил полковник. — Их либо больше, либо меньше. Но, три — мало. В двенадцати ты, майор, запутаешься, а семь — для тебя как раз.

— А если какой-либо из женщин не свойственны такие качества? Ведь такое может быть?

— Вполне, но тогда перед тобой не женщина, а нечто другое.

Полковник замолчал, наблюдая, как майор укладывает свои немногочисленные пожитки в большой черный портфель. Затем похлопал коллегу по плечу, обнял его на прощание и они разошлись каждый по своему направлению. Майор поехал на Павелецкий вокзал, где его ждал плацкартный вагон в поезде «Москва-Воронеж», а полковник, побрившись и надев парадный мундир, выдвинулся к ресторану, что при гостинице ЦДСА, проверять на практике свои теоретические выкладки насчет женских качеств.

ГОЛАНСКИЕ ВЫСОТЫ

I

Москва. Утро. Генеральный штаб Вооруженных сил СССР. В одном из многочисленных кабинетов за большим письменным столом сталинского типа сидит сравнительно молодой генерал-лейтенант — начальник управления радиоэлектронной борьбы⁶⁰ и просматривает почту. Почты много и вся она срочная. Его наметанный взгляд задерживается на одном из документов, подписанных начальником Главного разведывательного управления:

«…заранее проведённая тщательная разведка, внезапность нападения и массированное применение средств радиоэлектронного подавления позволили израильской авиации в течение первых нескольких часов военных действий вывести из строя большую часть боевых самолётов и средств противовоздушной обороны Сирии и завоевать превосходство в воздухе, что предопределило исход военных операций в пользу агрессора. За трое суток военных действий израильские войска захватили Голанские высоты, вышли на западный берег реки Иордан и оккупировали восточный сектор Иерусалима …».

Далее следовала резолюция начальника Генерального штаба: «Прошу до 20.00 сего дня лично доложить в части касающегося меры по оказанию помощи сирийской армии».

II

Вечером того же дня начальник Генерального штаба собрал экстренное совещание. Вопрос был один — необходимо до завтрашнего утра разработать программу военной помощи дружественному государству — Сирийской Арабской Республике, согласовать ее с Министерством обороны и к 12.00 представить на утверждение в ЦК КПСС.

— Какие будут предложения, товарищи генералы? Прошу доложить.

Первым выступил начальник Главного оперативного управления, которого, как и положено, поддержали руководители других подразделений. Суть его предложений сводилась к пяти пунктам: развернуть в Сирии полномасштабную систему противовоздушной обороны, для чего оснастить сирийскую армию современными зенитно-ракетными комплексами ближнего и среднего действия; усилить сирийскую авиацию двумя эскадрильями истребительной авиации; поставить на вооружение сирийской армии наземные системы залпового огня; организовать систему радиоэлектронного подавления в районе Голанских высот с целью блокировать работу израильских средств радиосвязи, разведки, обнаружения и наведения; увеличить численный состав советских военных советников, привлекая их не только для консультаций, но и для непосредственного ведения боевых действий.

Эти соображения, оформленные соответствующим образом и подкрепленные картами и расчетами, были в срочном порядке согласованы с чиновниками Министерства обороны на предмет их реализуемости и точно в срок представлены в военный отдел ЦК для политического анализа и принятия решения.

III

Умудренный опытом начальник военного отдела ЦК, бегло пролистав представленную программу, сразу понял, что это типичное «не то», определенно не соответствующее текущему политическому моменту.

Он снял трубку правительственного телефона и связался с министром обороны — членом ЦК.

— Дмитрий Федорович! Тут ваши военные представили нам документ по поводу военной помощи Асаду.⁶¹ В принципе документ неплохой, но имеются проколы. Вы его смотрели?

— Ты, Иван Петрович, как всегда, бежишь впереди паровоза. Мне только что его принесли. А в чем собственно проблема?

— Понимаете, это не программа помощи союзнику, а план развязывания на Ближнем Востоке крупномасштабной войны со всеми вытекающими последствиями. Американцы наверняка неправильно поймут наши намерения и события могут принять нежелательный оборот. Есть мнение встретиться перед заседанием ЦК и выработать более сбалансированный проект, усилив политическую составляющую и ослабив военную. Я думаю, что сирийская сторона поймет наши трудности.

В то время слово было делом. На вечернем заседании ЦК была рассмотрена и единогласно одобрена программа ограниченной военной помощи Сирии. Она предусматривала в основном дипломатические способы урегулирования конфликта и частичную компенсацию уничтоженного вооружения. При этом советским военным советникам категорически запрещалось принимать непосредственное участие в боевых действиях, а основные усилия предлагалось сосредоточить на борьбе с радиоэлектронными средствами израильтян.

IV

Получив из Москвы сообщение, Хафез Асад пришел в бешенство.

— Эти русские и с нами хотят дружить, и с евреями не прочь побрататься, да еще и с американцами заигрывают.

В порыве злости он сбросил на пол рамку с портретом генерального секретаря ЦК КПСС и с ожесточением стал топтать ее ногами.

Побесновавшись несколько минут, он взял себя в руки. В задумчивости походил по кабинету, то поглядывая на осколки стекла, валяющиеся на расписном персидском ковре ручной работы, то рассматривая огромную карту района боевых действий, висевшую на стене.

«Аллах с этим Иерусалимом, пускай с ним палестинцы разбираются. Но Голанские высоты! Это исконно сирийские земли. Это ведь символ! Стратегический объект! Кто владеет им, тот господствует на Ближнем Востоке. Любой ценой надо выбить от туда израильтян или на худой конец блокировать их так, чтобы они и носа не могли высунуть из своих капониров».

Его опять охватил приступ бешенства.

«Проклятые Советы! Только болтают о вечной дружбе, а как до дела, так сразу в сторону. Где обещанные зенитные ракеты, где самолеты, где хваленые минометы? Где…? Ну, ничего, я и сам справлюсь с этими погаными талмудистами. Обойдусь тем, что есть».

Немного успокоившись, он приказал секретарю срочно вызвать на ковер главного советского военного советника, а когда тот прибыл, в дипломатичной форме потребовал доложить советскому руководству свое недовольство их решением.

Реакция Москвы оказалась достаточно вялой, но отчасти конкретной. Асада еще раз заверили в нерушимой дружбе и пообещали в кратчайший срок усилить военно-техническую помощь в основном в части радиоэлектронного оружия.

Раз пообещали — надо выполнять. В специализированный Центр Министерства обороны была направлена бумага за подписью начальника управления радиоэлектронной борьбы Генерального штаба:

«… в связи с изложенным прошу завершить полигонные испытания и в недельный срок подготовить объект «Штиль» для отправки в Сирийскую Арабскую Республику».

V

Разработка объекта с кодовым названием «Штиль» велась в обстановке строжайшей, можно сказать, беспрецедентной секретности. Он представлял собой новейший экспериментальный образец радиоэлектронного оружия для подавления помехами каналов управления авиацией противника и по своим боевым возможностям один заменял батальон обычных станций помех. Даже разработчики не имели представления о том, как он работает: каждый знал свою часть, а как функционирует все вместе, было известно только главному конструктору и его заместителю.

Американцы, конечно, догадывались, что у нас ведутся такие разработки, но относились к этому снисходительно. Им и в голову не могло придти, что русские, безнадежно отставая в области электроники, способны изобрести оружие, смертельное для их самолетов, напичканных самыми современными средствами электронного управления. Однако, как говорится, «голь на выдумки хитра» — несмотря на все трудности, уникальное оружие ассиметричного ответа было изготовлено и проходило полигонные испытания.

Сборы были недолгими: секретный объект, внешне похожий на обычный бронетранспортер, закутали в брезент, опечатали, погрузили на железнодорожную платформу и под усиленной охраной направили в Новороссийск для отправки морем в район боевых действий. Проблемы возникли с боевым расчетом — специалистов, способных работать с новой техникой, а тем более применять ее в боевой обстановке, просто не было.

Позвонили в Москву в Генеральный штаб, где после недолгих раздумий приняли соломоново решение — тот, кто проектировал образец, тот пусть и применяет его на поле боя. В армии приказы не обсуждаются, а выполняются — через неделю главный конструктор и его заместитель вместе со своим изобретением отплыли к сирийским берегам.

Облаченные в новенькую полевую форму военнослужащих сирийской армии, они вышли на палубу лайнера. Со стороны моря дул прохладный ветерок. Настроение у обоих было приподнятое.

— Ну, что, Вадим, вот мы и добились того, к чему стремились пять долгих лет, — обратился главный конструктор к своему заму. — Покажем арабам, что не только Аллах, но и советское оружие способно побеждать врагов без всяких выстрелов и взрывов?

— Думаю, что покажем, Борис Николаевич, и арабов поддержим, и американцам непременно утрем нос с их хвалеными «Фантомами».⁶²

Когда огни новороссийского порта скрылись из виду, офицеры спустились в свою каюту. Распаковали припасенные бутерброды, откупорили бутылку «Столичной» и без лишних слов выпили за всё хорошее.

VI

Командно-диспетчерский пункт израильского военного аэродрома. Только что взошло солнце. Три звена «Фантомов» со страшным ревом могучих двигателей одно за другим уходят в небо. Израильские летчики, обученные опытными американскими инструкторами, отлично знают свое дело. Сегодняшняя цель — сирийские войска, изготовившиеся атаковать израильские позиции на Голанских высотах. Конечно, у арабов есть зенитное оружие, и оно тщательно замаскировано. Поэтому, задача первого звена — пройти на бреющем полете над сирийцами и вскрыть позиции зенитчиков. Второе звено, прикрываясь средствами помех, наносит удар по этим позициям. А третье звено — ударное, уже не опасаясь обстрела, обрушивает бомбы на командные пункты сирийцев: нарушить управление, значит сорвать наступление.

Через три минуты после того, как бомбардировщики скрылись из вида, руководитель полетов запросил по рации: «Робин один, Робин один. Я база. Прием». Эфир молчал. Он запросил второе, потом третье звено. В ответ — тишина. Затем перешел на запасные частоты, но и здесь его ждало разочарование — связи с самолетами не было. В непрерывных попытках установить связь прошло еще десять минут, а вскоре при полном радиомолчании бомбардировщики стали один за другим заходить на посадку: летная инструкция предписывала — при потере связи немедленно возвращаться на базу.

Это был полный провал. Сирийцы осознав, что налета не будет, немедленно перешли в наступление по всему фронту. На авиационное командование израильской армии обрушился шквал звонков. Яростно отбивающиеся батальоны требовали авиационной поддержки, но ее не было. К полудню бой затих. Ценой больших потерь израильтянам все-таки удалось отстоять свои позиции.

На следующий день, тщательно проверив радиостанции и убедившись в их полной исправности, израильтяне повторили попытку нанести авиационный удар. Но результат был тот же — на аэродроме связь работала, а в воздухе пропадала. Бомбардировщикам пришлось с полным боекомплектом экстренно возвращаться на базу. Выполнение боевой задачи опять было сорвано. Хорошо хоть сирийцы устроили перегруппировку своих сил и не предпринимали попыток атаковать израильтян. Случись иначе — с Голанских высот пришлось бы уйти.

К вечеру, получив нагоняй от самого премьер-министра, командующий израильской авиацией собрал совещание, на которое, помимо своих специалистов, пригласил американских советников и сотрудников «Моссад».⁶³ Спорили долго и ожесточенно, а к утру пришли к общему мнению — это проделки русских, только они могли, устроив полную радиозавесу, сорвать управление ударной авиацией; сирийцы бы до такого не додумались, да и средств радиопомех у них не отмечалось.

Восток — дело тонкое, но за деньги здесь можно решить любой вопрос: моссадовцы дали слово выяснить, откуда излучаются помехи. Американцы же заявили, что поставить такую завесу наземными средствами технически невозможно, и послали запрос в ЦРУ: пускай проверят, не установлены ли на русских спутниках аппараты, способные создавать массированные радиопомехи.

VII

Позиции сирийских войск в пяти километрах восточнее Голанских высот. Вечереет, но еще светло. Рядом с бронетранспортером, укрытым маскировочной сеткой, два человека разговаривают по-русски. Вид у них неважный — две практически бессонные ночи давали себя знать.

— Вадим, я уверен, что супостат скорее всего нас уже вычислил. Ночью сменим дисклокацию, а сейчас предупреди сирийцев, пусть усилят охранение.

Вадим немедленно выполнил приказание, но тревожное состояние почему-то не покидало главного конструктора.

— Уж больно хорошо все складывается, а ведь там, — он показал рукой в сторону израильских позиций, — не идиоты сидят. Подлянку, которую мы им намедни подсунули, они нам не простят. Проверь на всякий случай состояние бортового компьютера, а то он уже три раза отказывал. Видимо, не по нутру ему здешний климат — слишком жарко и пыльно.

Вадим согласно кивнул головой и нырнул внутрь бронетранспортера. Техника работала в автоматическом режиме. На панелях мерцали зеленые индикаторы. Экран дисплея был чист — в эфире никого не было. Нажав кнопку контроля и убедившись, что компьютер исправен, он уже собирался покинуть объект, как тревожное табло замерцало красным цветом, а на экране дисплея появилась частотная линейка с шестью отметками — израильтяне вышли в эфир. Станция мгновенно определила направления радиоизлучений, вычислила их параметры и накрыла мощными помехами.

— Шеф, тревога! — закричал Вадим, и грузный Борис Николаевич, с необычайной ловкостью протиснувшись в люк бронетранспортера, включил радиолокатор.

— Я как чувствовал; когда дела идут хорошо, то что-то должно испортиться в самом ближайшем будущем, — на экране обозначилось несколько точек, двигающихся в их направлении. — Вот они, голубчики.

Некоторое время он внимательно наблюдал за движением целей, пытаясь определить их точное количество и скорость движения.

— Посмотри, что творят, паразиты, — Борис Николаевич показал на экран, на котором вместо точек стали вычерчиваться какие-то размытые фигуры, число которых возрастало по геометрической прогрессии. — Применяют уводящие и маскирующие помехи: поди разберись, где здесь цель, а где ловушка. Как пить дать, запутают они наших братьев по оружию.

— А как же они летят без связи?

— Это не самолеты, Вадик, а ударные вертолеты. На них установлены дублирующие радиостанции, работающие в другом, не доступном для нас, частотном диапазоне. А вот зачем они включили радиосвязь в стандартном диапазоне — это вопрос.

Борис Николаевич задумался на несколько мгновений, а затем, как ужаленный, вскочил с места и кинулся задраивать входные люки.

— Немедленно врубай систему защиты от самонаводящихся ракет. Сейчас начнется такое, что дантов ад покажется нам уютным гнездышком. Это — «Шрайки».⁶⁴

Шеф был прав. Израильтяне с помощью своих агентов оперативно установили местоположение источника помех, и, посоветовавшись с американскими специалистами, решили нанести по нему массированный удар ракетами, автоматически наводящимися на излучение.

Операция была продумана до мельчайших деталей. В воздух были подняты новейшие американские вертолеты с ракетами данного типа. Помимо этого, каждый вертолет оборудовали средствами связи другого диапазона волн, а обычную связь включили для того, чтобы заставить станцию помех выйти в режим излучения, и тем самым стать целью. Действия вертолетов прикрывались специальными самолетами, создававшими помехи наземным радиолокационным станциям.

Командующий израильской авиацией был уверен — двенадцать самых современных ракет с радиоэлектронными головками самонаведения сотрут с лица земли этот мешающий им объект.

— Покажите русским, а заодно и их друзьям — сирийцам всю огневую и интеллектуальную мощь нашего оружия, — напутствовал он своих боевых «соколов», отдавая приказ начать операцию.

Однако израильтян, а заодно и американцев, поджидало очередное фиаско. Выпущенные ракеты, подлетая к цели, вдруг начали вести себя странным образом. Траектории их полета становились зигзагообразными, и они упорно отворачивали от объекта удара, с грохотом взрываясь в двухстах-трехстах метрах от него. Шуму было много, а толку — мало. Мелкие осколки дождем барабанили по бронетранспортеру, не причиняя ему особого вреда. Да тут еще сирийцы вмешались в дело: расчехлили свои зенитки, открыли сумасшедший огонь и сбили каким-то чудом один вертолет — гордость американского военного авиастроения.

VIII

На следующий день командующего израильской авиацией сняли с должности, а американцы предложили воюющим сторонам начать переговоры по мирному урегулированию конфликта. Бои за Голанские высоты прекратились — за дело взялись дипломаты.

Объект «Штиль» под покровом ночи увезли в порт, погрузили на пароход и доставили в обратно Союз в специализированный Центр Министерства обороны. А наших героев на три дня задержали в Сирии для обстоятельного отчета о результатах своей деятельности.

IX

Пригород Дамаска. Солнце склоняется к закату, спадает невыносимая дневная жара. Типичный для этих мест белый трехэтажный дом, в котором временно проживают советские военные советники. Комната с большими окнами, прикрытыми пластмассовыми жалюзи. За раскладным столиком сидят наши участники битвы за Голанские высоты и в ожидании отправки в Союз играют в шахматы.

Борис Николаевич отодвинул шахматную доску в сторону.

— По сто грамм бы сейчас, — он вопросительно посмотрел на партнера. — Как ты, Вадик, смотришь на это дело?

— О чем вы говорите, шеф! Какие сто грамм! Мы же в мусульманской стране. Здесь не то, что водки, пива не купишь. Впрочем, достать-то, наверное, можно все, но денег у нас нет, и в ближайшее время не предвидится.

— То-то и оно. С деньгами и дурак — мастак. А ты попробуй вот на это сообразить на двоих, — шеф достал их кармана монету достоинством в один английский фунт довоенного года выпуска. — Взял с собой из дома на всякий случай, как талисман. Свое он отыграл, помог остаться в живых, пора запускать его в следующую операцию. Одевайся, пошли прогуляемся.

Гуляли они не очень долго — обошли вокруг дома и оказались в аптеке.

— Что желаете, господа офицеры, — обратился к ним на ломаном русско-английском языке улыбчивый аптекарь-араб.

Борис Николаевич, внимательно изучив витрину, показал рукой на стограммовый пузырек с прозрачной жидкостью, на этикетке которого был изображен человеческий череп со скрещенными костями и арабской вязью выведено — «медицинский спирт».

— Два, — для убедительности он показал аптекарю пальцы в виде английской буквы «V» — Victory (победа), и, проверив, на месте ли фунт, добавил, — плюс стаканы.

— Момент, мистер, — изумленный аптекарь, не совсем понимая, причем здесь «Victory», неуверенно протянул коллегам пузырьки и полез в шкаф за разовыми пластмассовыми стаканчиками.

— Вы, что, Борис Николаевич, арабскую письменность знаете? — удивился Вадим.

Разливая содержимое пузырьков по стаканчикам, шеф снисходительно усмехнулся.

— Захочешь выпить, так не только арабские крючки, но и китайские иероглифы выучишь. За воплощение нашего принципа: чем сильнее противник, тем больше у него уязвимых мест! За нашу с тобой победу!

Офицеры выпили, и шеф протянул впавшему в шоковое состояние аптекарю фунт. Тот решительно замахал руками, показывая, что никаких денег ему не нужно.

— Что ж, будь по-твоему, — Борис Николаевич положил фунт обратно в карман, и офицеры, попрощавшись с онемевшим хозяином, вышли на свежий воздух и уверенной походкой пошли доигрывать партию в шахматы.

Через минуту аптекарь пришел в себя. Осторожно присел на стул, посмотрел на опустошенные пузырьки со смертельным, по его мнению, содержимым. Вспомнил «V», показанное одним из посетителей, и подумал: «Видит Аллах! Этих русских никто и никогда не победит!».

 

ГЕНЕРАЛ

I

Жил-был генерал. Не тот, что защищал Родину в Великой Отечественной войне. Не тот, что высаживался на Кубу во время Карибского кризиса. Не тот, что командовал войсками в Афганистане или в Чечне. Наш рассказ не о боевом, а подковёрном генерале периода перестройки и «лихих» девяностых.

Был он небольшого роста. С виду невзрачный, серенький, непрезентабельный. Даже позолоченные погоны с двумя большими звездами, вышитыми золотыми нитками, не могли скрасить эту, в общем-то, блеклую картину, написанную пастельными красками серовато-защитных тонов.

Внутри он тоже был сереньким. Своих эмоций принародно не выказывал. Публичные выступления не любил, предпочитая решать все вопросы келейно в тиши кабинета. Особыми знаниями не блистал, а слово «наука» ассоциировалось у него с яйцеголовыми профессорами, вещавшими о чем-то потустороннем. Он искренне не понимал, что они делают в своих НИИ, когда есть уставы и наставления. К сторонним женщинам относился без особого энтузиазма. Не курил. К рюмке прикасался только по необходимости. Проявлял разумную инициативу исключительно в рамках приказов и инструкций.

Вышестоящим начальникам контактировать с ним было легко — лишних вопросов он не задавал, а все указания принимал к сведению, отвечая: «есть» или «так точно». А вот подчиненным общение с ним доставляло сущую муку, поскольку говорил он одно, думал о другом, а делал третье.

II

Как и все, кому это предписано по жизни, он в свое время поступил на учебу в военное училище. В процессе обучения знаниями себя особо не отягощал, математические дисциплины не любил, но был дисциплинированным и исполнительным курсантом. После окончания училища был направлен в войска, набираться опыта.

Трудно сказать, какого опыта он там набрался, но довольно быстро, пройдя путь от лейтенанта до подполковника, оказался в Москве. Да негде зря, а в Генеральном штабе. И не просто в Генеральном штабе, а в управлении кадрами этого заведения. Кто служил в армии, тот знает — в кадрах решают все!

III

Первые три года он вел себя, как мышь за плинтусом. Не высовывался. Сидел тихо, аккуратно выполнял отдельные поручения начальников и внимательно наблюдал за старшими товарищами. Те занимались своими обычными делами. Сновали по кабинетам. Составляли бумаги. Подписывали их у начальства. Отправляли депеши в войска. Получали доклады. Подшивали их в толстые папки. Курили в отведенных для этого местах. Иногда устраивали дружеские фуршеты, куда приглашали и нашего героя. Пили коньяк, шутили, рассказывали анекдоты. Но никогда, ни при каких обстоятельствах не делились с ним секретами своего трудного ремесла.

Эти секреты он познал сам! И не просто познал, а стал асом в этом непростом и опасном деле — быть кадровиком в Министерстве обороны.

IV

Как-то ему позвонил сослуживец. Так, мол, и так. Давай встретимся. Вспомним былое. Попутно решим одну небольшую проблемку. По-правде говоря, ему не хотелось встречаться с этим майором, служившим в какой-то заштатной воинской части под Мытищами. Но последняя фраза его заинтересовала.

«Все нормальные люди, как люди. А у меня нет ни холодильника, ни дачи, ни машины, — подумал он. — Глядишь, какое-нибудь интересное дело и подвернется».

Интуиция его не подвела. Майор не стал тянуть резину, и после приветствий сразу перешел к делу.

— У моего шурина есть сын. Не уследили — попал в армию. Забросили на Камчатку и посадили к радиолокационной станции. Того и гляди у пацана яйца отвалятся.

— Так, что от меня требуется? Яйца, что ли, ему привинтить?

— Нет, ты не дослушал. Его надо вытащить из этой проклятой Камчатки и перевести куда-нибудь под Москву, поближе к мамке с папкой.

Опасливо оглядевшись, майор продолжил:

— Шурин мой работает директором хладокомбината, что в Свиблово. Не последний человек. Позавчера в ногах у меня валялся, просил решить этот вопрос. Я ему обещал. Помоги — будь другом.

«Что я буду от этого иметь? — промелькнула мысль, у будущего генерал-лейтенанта».

Вслух он ее не высказал, и даже попытался отогнать прочь. Однако она, изменив форму своего выражения, возвратилась назад. Тогда, он, оценивающе посмотрев на майора, произнес:

— Ты же знаешь, дружище — вопрос не простой. Нужно получить добро от главного штаба ПВО, от кадров округа, от командира части, где он служит. Просто так добро не получишь, везде нужен магарыч.

— Вот это уже ближе к делу! — обрадовался майор, — За магарычом дело не станет.

… Через месяц упомянутый солдат прибыл к новому месту службы, а у нашего героя на кухне появился финский холодильник «Розен Лев».

Кто бы стал портить отношения с Генеральным штабом из-за какого-то пацана с его опухшими яйцами.

VI

Лиха беда — начало. Далее заказы кадрового свойства посыпались как из рога изобилия. Он, как и все нормальные люди, стал ездить на собственных «Жигулях» и строить дачу в ближайшем Подмосковье.

Вскоре получил очередное воинское звание «полковник». Стал уважаемым человеком в своем отделе. Брать взятки натурой и деньгами он почти прекратил, направив всю свою энергию на установление полезных связей в высших московских кругах. Ведь связи всегда были и будут теми же взятками, только в уголовно не наказуемой форме.

Служба потекла по устойчивой траектории. Перспективы рисовались самыми радужными. Служить бы и служить до самой пенсии. Но, кто может предугадать минуту, когда благодаря какому-нибудь обстоятельству жизнь внезапно делает крутой поворот?

Один ответственный работник уважаемого ведомства, которому он оказал кадровую услугу, взял его под опеку и, при очередной встрече с заместителем начальника генерального штаба, попросил поспособствовать продвижению по службе своему визави. Тот позвонил начальнику управления кадров и ненавязчиво попросил решить этот вопрос.

Начальник, которому было далеко за пятьдесят, насторожился: «Уж не на мое ли место метят поганца?». Немного поразмыслив, он вызвал «поганца» к себе в кабинет и категорически порекомендовал ему поступить в академию Генерального штаба.

«Баба с возу — кобыле легче».

— Учись, набирайся знаний, — напутствовал он его, подписывая обходной лист, — глядишь, когда-нибудь и займешь мое кресло. У нас молодым всегда дорога. Заходи. Не стесняйся. Рад буду видеть.

V

Учеба в академии принесла ему многое. Речь не идет о тех фундаментальных знаниях, что дает это уважаемое учебное заведение. Они так же легко вылетели из его головы, как и влетели. Зато он стал своим в среде таких же подковёрников, формирующих кадровую структуру нашей армии по принципу: «не подмажешь — не поедешь».

О прошлом доходном местечке он понемногу стал забывать, полагая, что обратно дороги нет: его хитромудрый начальник своего кресла просто так не отдаст.

Казалось бы, манящие огни генштаба погасли для него совсем и навсегда. Но оказалось, что в жизни нет ничего окончательного и бесповоротного. По выпуску из академии его первоначально направили служить в один из штабов, что во множестве расплодились в нашей столице. Там наградили орденом «За службу Родине в Вооруженных силах III степени» и присвоили звание генерал-майора. А через некоторое время перевели в то самое притягивающее здание, что расположено над станцией метро «Арбатская», назначив начальником одного из управлений, вместо уволенного генерала, который поддержал ГКЧП.⁶⁵ Время было такое: вначале делали, а уж потом думали, да и то, если успевали. В стране шла ожесточенная и скоротечная борьба за власть.

VI

На новом месте службы он, наконец-то, получил то, о чем мечтал: реальную, а не опосредованную власть. И, под лозунгом: «Наша главная задача — всемерно укреплять обороноспособности страны», развернулся по полной программе.

Первым делом он провел коренную реорганизацию своего управления: уволил или перевел в другие организации всех более-менее знающих офицеров, назначив на освободившиеся должности нужных ему людей. Тем самым, превратил управление в сборище некомпетентных холуев и приспешников, готовых безропотно выполнять все его поручения.

Далее он обратил свой взор на находящийся в его ведении научно-исследовательский институт. Убрал строптивое и непонятливое руководство, заменив их на своих людей. После чего обложил их оброком в виде регулярных посылок с продуктами питания, строительными материалами и c другими, нужными в хозяйстве вещами.

Затем превратил этот несчастный институт в разменную монету, куда стал назначать на научные должности своих офицеров с так называемым опытом работы в войсках. Попав в теплое местечко, они опыт свой старались не выказывать, однако, получали, как люди науки, приличное денежное содержание и новые бесплатные квартиры в домах с улучшенной планировкой. Не забывали они и своего благодетеля, регулярно делая ему разнообразные подношения от породистых щенков до автомобилей-иномарок включительно.

После перестройки института он произвел аналогичные преобразования в военном училище, которое так же находилось в его функциональном подчинении. Что получилось после этого в ракурсе вопроса «Что я буду от этого иметь?», трудно даже представить.

Казалось бы, все. Вот он звездный час, предел мечтаний. Так нет же! Ему присвоили звание генерал-лейтенанта и в торжественной обстановке вручили орден «За службу Родине в Вооруженных силах II степени». Вероятно, это вдохнуло в него свежие силы. Вскоре он обнаружил новую «золотую жилу» в виде пробелов в системе заказов вооружения. С подачи знающих людей, он быстро освоил нехитрую технологию изъятия некоторой части государственных денег, направляемых на создание, модернизацию и ремонт оружия. Подписывая необходимые бумаги, он принимал миллионы рублей в откате, обеспечивая нужные предприятия выгодными заказами, которые, по большому счету, не надо было и выполнять. Приемные комиссии формировались из своих проверенных людей.

Вот вам и картина, написанная серовато-защитными красками! Вот вам и серая мышь за плинтусом! Нельзя о наших генералах судить по их внешнему облику.

VII

Чем все закончилось? Генерала уволили из армии по выслуге лет. Назначили хорошую пенсию и разрешили носить военную форму, когда захочется. Сейчас он живет в своем подмосковном домике, где-то неподалеку от Рублевки. Три раза в день ест овсяную кашу на воде — остальное врачи запретили. Каждое утро делает легкую зарядку в тренажерном зале. В обеденное время плавает в крытом бассейне и отдыхает. А по вечерам прогуливается по аллеям усадьбы, любуется строгими рядами мраморного бордюрного камня и вспоминает то славное время, когда он, с достоинством ступая по коврам генштаба, участвовал в строительстве Вооруженных сил.

Упомянутый научно-исследовательский институт, в котором создавалось уникальное оружие будущего, расформировали, толи в виду отсутствия финансирования, толи из-за ненужности.

Военное училище, которое готовило высококвалифицированных специалистов, способных вести борьбу с помощью этого оружия, обкорнали и влили в какой-то военный университет — «сборную солянку». Видимо, посчитав, что воевать нам сегодня все равно нечем, да и незачем.

Управление Генерального штаба, во главе которого стоял герой нашего рассказа, возглавил новый человек. Что он сейчас творит — неизвестно.

 

КАВЕРЗЫ МАТЕМАТИКИ

I

В школе меня учили, что математика начинается со счета на пальцах. Один палец плюс другой палец получается два пальца. Затем ввели дробные числа: один палец плюс половина пальца получается полтора пальца. Больно, но ладно. Потом ввели ноль — это, когда вообще нет пальцев. Бывает и такое. Далее появились отрицательные числа. Что такое минус один палец, я еще кое-как уразумел, но почему, если отрубленный палец прибавить просто к пальцу, получается ноль, я так и не понял. Наконец изобрели мнимые числа — корень из отрубленного пальца. Ужас! Как представил себе это чудище, так сразу отпала охота поступать на мехмат. Пришлось поступать в военное заведение — Харьковское высшее командно-инженерное училище.

II

Перед поступлением в училище у меня был репетитор по математике — Юлий Витальевич Покорный. Это сейчас он заслуженный деятель науки, доктор физико-математических наук, профессор, заведующей кафедрой математического анализа Воронежского университета, автор замечательной книжки: «Унижение математикой?». А в то время был простым аспирантом. Ютился в двухкомнатной «хрущевке» с женой и двумя детьми. Много курил, писал кандидатскую диссертацию в туалете, поскольку свободного места в квартире не было. Зрением он страдал капитально. Почти ничего не видел, даже в огромных очках-лупах, но красивых девушек распознавал моментально, даже на другой стороне улицы. Не знаю, как сейчас, но тогда он был убежденным фаталистом, утверждая, что тот, кто не способен свести практическую задачу к математической, ничего не понимает в своей прикладной области. Я с ним соглашался, но без особого энтузиазма, поскольку получалось, что математики чаще всего правильно решают неправильно сформулированные задачи. Тем не менее, именно этот человек приобщил меня к великой математической культуре. Причем сделал это мягко корректно, в основном на собственном примере. Научить математике другого может только тот, кто знает ее сам.

III

Для поступления в училище надо было сдать пять экзаменов в следующем порядке: математика (посменно), математика (устно), физика (устно), иностранный язык (устно), русский язык (сочинение). Конкурс был около двенадцати человек на место. После первого экзамена он сократился втрое, а оставшиеся с ужасом ждали очередной математической экзекуции. Я же, получив отличную оценку, начал подумывать о том, не вернуться ли в родной Воронеж и подать документы в университет на мехмат. Тем более что карманные деньги подходили к концу, поскольку, как оказалось, Харьков — город соблазнов.

Перед отбоем я поделился этими мыслями с земляком, с которым познакомился в поезде «Воронеж — Харьков». Парень он был веселый и сообразительный, но все предметы знал не более чем на тройку, да и то, если повезет. На первую мысль он не отреагировал, а по поводу дефицита денег сказал: «Не волнуйся. Что-нибудь придумаем».

Утром, я проснулся от шума. Открыл глаза и обомлел. Рядом с моей кроватью восседал с деловым видом мой земляк и чего-то чирикал на листе бумаги. Перед ним простиралась толпа из полусотни возбужденных абитуриентов, пытающихся прорваться в наше расположение. Опасливо оглядевшись, я все понял и успокоился. Над изголовьем моей кровати висел плакат с надписью крупными буквами: «Здесь проводятся консультации по математике для всех желающих. Цена — один руб.». Далее изображалась стрелка, указывающая в аккурат на мою голову.

… Вечером мы уже сидели в ресторане «Динамо» и пили замечательное харьковское пиво с не менее замечательным блюдом «котлеты по-киевски». Мысль о возвращении домой отпала сама собой, но появилась новая: математика — это не только наука, но и средство, помогающее поправить пошатнувшееся финансовое положение.

Как же все изменилось за прошедшие сорок пять лет! Конечно, математика не изменила своей монетарной функции, но вместо вступительных экзаменов в вузах, ввели ЕГЭ в школах. Если меня спросить — это хорошо или плохо? Я отвечу. Во-первых, из всех известных способов мышления самым примитивным является «кроссвордное» мышление. Именно его и стремятся привить нашим детям с помощью ЕГЭ, тем самым пополняя ряды изворотливых, но бесполезных людей, которых у нас и так хоть пруд пруди. Во-вторых, поставленный вопрос эквивалентен вопросу: кто учит — министерство образования или педагог? Если ЕГЭ, то учит министерство, а педагог становится попугаем, озвучивающим рекомендованные учебники и тесты. И, в-третьих, я сам себе задам вопрос: если именно так обстоит дело, тогда зачем ЕГЭ? И сам себе отвечу: кому-то так надо! А вот кому — догадайтесь сами.

IV

После зачисления в училище на факультет управления и связи я уяснил, что математика — это ненавязчивая, но весьма прилипчивая штука. Математических дисциплин в военном училище оказалось предостаточно. Нам преподавал их профессор Гершон Иголевич Дринфельд — известный харьковский математик и замечательный педагог. Во время лекций он непрерывно курил папиросы, стряхивая пепел себе в ладонь, мало говорил и много писал на доске, постепенно покрываясь с ног до головы белым налетом мела. В конце лекции он больше напоминал моляра, чем профессора. Мы над ним посмеивались, но он на это внимания не обращал и, прихрамывая, покидал аудиторию с видом победителя. «Вот, что делает математика с людьми», — с ужасом думал я, глядя на этого пожилого сгорбленного человека в помятом и перепачканном костюме, мешком висящим на его узеньких плечах. А уже позднее вывел закономерность: чем неказистее внешний вид математика, тем он талантливее.

V

Математические ряды я понял сразу — они ассоциировались со строем солдат. А вот с производной вышла заминка. Только после того, как у меня закончились карманные деньги, я осознал прозорливое величие того человека, который придумал эту штуку. Все просто и наглядно: если производная функции наличия денег в кармане по функции их поступления больше нуля или равна ему, то все нормально — гуляй, веселись, а если эта производная меньше нуля, то срочно пиши родителям письмо с просьбой поддержать финансами. Маститые математики говорят, что это не так. Тогда мне никогда не понять, что такое производная.

VI

Интеграл особых трудностей у меня не вызвал. Оказалось, что если от функции ежедневной траты денег взять интеграл за месяц, то можно рассчитать, когда кончатся финансы. Так я это и так знаю: когда бы ни поступила родительская помощь, деньги непременно закончатся в ближайшее воскресение. Для жизни интегралы не нужны, но очень даже потребны при изучении теории поля и радиотехники. Надо сказать, что в то время мы гордились тем, что мы электронщики. У нас и вид был более интеллигентный, чем, скажем, у механиков или энергетиков. И девушки, которые стайками порхали у ворот училища, были посимпатичнее. Видимо математика все-таки накладывает свою печать на внешнее обличие молодых людей, ее изучающих.

VII

С теорией исследования операций, занимающейся поиском оптимальных решений, все было легко, понятно и просто. Спасибо Елене Сергеевне Вентцель.⁶⁶ Единственное «облачко» сомнения на безукоризненно чистом научном небосводе у меня вызывал тот факт, что даже в моей, в общем-то, незатейливой курсантской жизни, я не смог найти ничего такого, что можно было бы назвать оптимальным. А одна моя знакомая — студентка харьковского политеха, когда я попытался объяснить ей критерии оптимальности, которым должна удовлетворять моя будущая избранница, надула губки и обозвала меня идиотом, буквально — «уйди от меня». Я, конечно, ушел, но, поразмышляв на досуге, пришел к выводу, что, когда я говорю об оптимальности, то сам не знаю о чем говорю.

«Ничего страшного, — успокоил я себя, — подучусь, наберусь опыта, найду новую подружку, и разберусь с этой оптимальностью».

Подружку я нашел, опыта набрался, а вот с оптимальностью ничего не получилось. Много позже я понял, что в нашей реальной жизни вообще нет ничего оптимального. То, что нам сегодня кажется хорошим, завтра может стать плохим, а послезавтра — очень плохим; что для одного лучшее, для другого — худшее.

VIII

Небольшая загвоздка получилась и с теорией множеств, которую нам читали факультативом. Я понял, что множество состоит из элементов и само никак не определяется, а просто поясняется с помощью примеров. Так, можно говорить о множестве элементов-курсантов составляющих данную учебную роту. Важным является то, что каждый элемент может одновременно принадлежать разным множествам: я курсант и одновременно потенциальный жених. Но, может ли отдельно взятый элемент принадлежать и в то же время не принадлежать конкретному множеству? Этот вопрос я задал Гершону Иголевичу. Он с удивлением посмотрел на меня из-под очков-окуляров, и категорично ответил: нет.

Как же так получается, подумал я. При поступлении в училище, некто по фамилии Шульга сдал все вступительные экзамены на тройки, и был зачислен условно. Целый месяц он как неприкаянный бродил по территории лагеря, что в Померках⁶⁷, где мы проходили курс молодого бойца, принадлежа и одновременно не принадлежа множеству курсантов. На довольствии он состоял, как и все мы, но в наряды по кухне не ходил. Потом, правда, его все-таки зачислили в училище, и он стал полноценным элементом множества курсантов нашей роты. Налицо явное расхождение с теорией множеств.

Как водится в науке, это незначительное, можно сказать, надуманное несоответствие, привело к созданию новой теории — теории нечетких множеств, в которой каждый элемент может принадлежать и не принадлежать определенному множеству. Соответственно возникла новая математика, названная в последствии — «мягкой», с помощью которой осуществляются различные операции над нечеткими множествами: сложение, умножение и другие.

IX

На четвертом курсе мы приступили к изучению цифровых вычислительных машин, которые потом переименовали в электронно-вычислительные, а сейчас называют на американский манер — компьютерами.

Я думал, что математика, наконец-то закончилась, и начнется новая жизнь без мучительного запоминания формул и доказательства теорем. Но математика оказалась всепроникающей — основу этих устройств составляет булева алгебра, названная по имени английского ученого Джорджа Буля⁶⁸. Не знаешь этой алгебры — никогда не поймешь, как работает компьютер.

Она достаточно проста и изящна. В ней всего одна переменная и та принимает всего два значения: ноль и единица. Оказалось, что, позиционируя эту переменную и применяя к ней различные операции, можно получить бесконечное множество математических конструкций, которые легко переводятся в нашу обычную десятичную систему счисления. Но самое главное — эта алгебра реализуется с помощью так называемых двоичных устройств (реле, электронных ламп, транзисторов и др.), то есть устройств, принимающих два состояния, например, включено — выключено, есть ток — нет тока и т.п. Просто, как и все гениальное! Но за этой простотой скрывается фундаментальное свойство нашего мира — его бинарность. Получается, что математика не только открыла нам путь в мир информации, но и позволила добраться до основ мироустройства.

X

Где-то на пятом курсе, я пришел к убеждению, что математика — это наука парадоксов. Большинство из них связано с тем, что в математике понятие «точка» — чистая абстракция, не несущая в себе никакого физического содержания. Из математических точек ничего не складывается и ничего не собирается, а сама точка ни на что не раскладывается и не может быть собрана из чего-либо. В частности, математическая прямая или любая другая линия не состоит, как это интуитивно представляется, из точек. Таким образом, математики сами придумали абстракцию (ушли от реалий), с ее помощью получили выводы, а затем «погрузили» эти выводы в реалии и получили казусы. Не было бы абстракции — не было бы и парадоксов.

XI

После такого самооткровения, я с упоением принялся за изучение системного анализа. В этой науке роль точки играет «элемент». В отличие от математической точки, он имеет чисто физическую трактовку, и при желании может быть разложен на другие более мелкие объекты, и собран из них. Интересно, что точка, поставленная карандашом на бумаге, — это элемент плоскости или какой-либо кривой. При таком представлении точки все математические парадоксы разрешаются сами собой.

Получается, что системный анализ — это тоже математика, но не абстрактная, а реальная. Если чистые математики рассматривают формальные модели как способ получения некоторых оценок, то для системного аналитика эти модели служат лишь средством познания исследуемого процесса.

Так я стал математиком, но не классическим, а прикладным, и был уверен на 100%, что «прикладывая» классическую математику к изучению бытия, можно понять ее суть.

XII

В действительности все оказалась куда как сложнее. Выяснилось, что гуманитарные системы менее всего соответствуют представлениям о гармоничности мироустройства, которые были положены в основу ведущего метода математики — теории дифференциального и интегрального исчисления. Поэтому математика (в ее классическом виде) не пригодна для построения моделей гуманитарных систем, адекватных наблюдаемым реалиям. При использовании традиционной математики все сводится к количеству, в результате чего происходит выхолащивание существа изучаемых процессов, в то время как качественный, интуитивный анализ подчас обретает большую практическую значимость. Из эффективности известных математических методов при исследовании физических систем вовсе не следует, что они будут также эффективны при изучении гуманитарных систем. Поэтому утверждение Галилея⁶⁹ о том, что жизнь выражает свои законы на языке количества, по существу — иллюзия, стремление выдать желаемое за действительное.⁷⁰

Мой неумеренный оптимизм по поводу всесилия математики сменился разочарованием.

XIII

Молодой ученый без «крыши», что корабль без руля. Мне повезло — под свое «крыло» меня поместил Ян Залманович Савицкий. Это был выдающийся ученый, известный, к сожалению, в очень узком кругу специалистов. Дело в том, что работали мы в закрытом военном институте, где открытые научные публикации были исключены. Он одним из первых высказал мысль, что для изучения и моделирования гуманитарных систем необходимо использовать новую «мягкую» математику, которая создавалась в теории искусственного интеллекта. Он же познакомил меня сначала с основополагающими работами по этой тематике, а потом и с Дмитрием Александровичем Поспеловым⁷¹ — основателем нового направления искусственного интеллекта — теории логико-лингвистического моделирования.

Эти два человека что-то перевернули в моем мышлении, а что конкретно, я понял много лет спустя. Между «числом» и «словом» располагаются многочисленные языки, известные и пока еще не открытые, познание которых позволит написать еще более величественную книгу, чем та, о которой мечтал великий Галилей.

Современная математика вырвалась из оков классики и, соединяясь с компьютерными технологиями, продолжила свое победоносное шествие по научным дисциплинам и направлениям, все более внедряясь в гуманитарную сферу.

XIV

На этом можно было бы закончить наше краткое повествование о каверзах математики. Но я забыл сказать следующее. Не надо в школах и в вузах пугать детей и подростков математикой. Следует самим учителям и преподавателям математики разобраться в ее каверзной сущности и научиться преподавать ее без загромождения затемняющими мозги формулами. Памятуя, что математика — это не «крючки» на доске и в учебниках, но сама жизнь.

 

ЗАМКНУТЫЕ КРУГИ БЫТИЯ

I

Скоро зима.

Надо достроить дачу…, купить машину…

Включил телевизор… Шансон… Поет Ваенга: «… солнце ярче, чем на Мадагаскаре»! А чем Мадагаскар лучше Таити?

Высоцкий с Мариной Влади были на Таити. Что они там искали?

Гоген… Зачем Гоген уехал жить на Таити? Подальше от самого себя? Так он всего себя захватил с собой.

Океанский лайнер. Каюта как в пятизвездочном отеле. Все включено. Мне бы на Таити…

Чтобы добраться до Таити, нужны деньги, и немалые, а надо достроить дачу, купить машину...

Зима скоро.

II

Напился.

Что творил, кому и что обещал, с кем целовался и кому в чем клялся — не помню.

Утром стыдно в зеркало смотреть. Лучше бы меня не рожали. Про жену и говорить нечего.

Пошел на работу. Голова болит. Тошнит. Поклялся — больше ни капли, даже пива.

Неделю трудился как папа Карло. Сделал много полезных дел. Сам себя зауважал. Знай наших — ум не пропьешь.

В пятницу напился.

III

Один авторитетный человек сказал: «Всё тяготеет к лени. Хочешь сделать что-нибудь великое — приляг, отдохни и желание пройдет».

Чушь! Разработаю новую теорию. Напишу книгу. Починю диван. Схожу с ребенком в кино…

Звонок друга — пошли вдарим по пивку. Не могу, занят: творю теорию, катаю книгу, починяю диван.

Включил компьютер. Поиграл с ним в преферанс, посмотрел фотографии. Книга потом. Приподнял диван. Осмотрел. Работы много, а пыли еще больше — тоже на потом.

Отобедал. Отправил ребенка с матерью на прогулку. Посмотрел по телевизору сериал. Полистал книгу. Сходил в магазин за сигаретами и пирожным.

Отужинал. Посмотрел программу «Время». Попил чай с пирожным. Покурил на балконе. Поразмышлял о вечном. Зевнул. Прилег на кровать. Хорошо! Завтра обязательно разработаю новую теорию. Напишу книгу. Непременно починю диван. Схожу с ребенком в кино…

Уснул.

Все тяготеют к лени.

IV

Люди — сволочи, а я — бездарь.

Что-то надо менять в этом мире и внутри себя. Позавтракал, пошел умываться, бриться. Под раковиной лужа. Попытался подтянуть гайки. Затопил соседей. Угрозы и шум. Позвонил на работу — сегодня не приду. Вызвал слесаря. Заплатил тысячу рублей. Вымыл пол. Поужинал, выпил сухого вина — снял стресс. Пошел мыться. Включил душ. Под ванной лужа.

Слесарь — сволочь, а я — неисправимая бездарь.

V

Лето. Жара. Пухнет голова. Клонит ко сну. Отключили свет. Вырубился кондиционер. Все валится из рук. Курить, и то не хочется. В машине как в кочегарке, на капоте можно яичницу жарить. Пиво почти не помогает, а о водке и вспоминать тошно. Когда же похолодает?

Зима. Холод. Одет в семь одежек, но трудно дышать. Чтобы отогреться перебегаю от магазина к магазину. Ноги словно чужие, мерзнут в шерстяных носках. Курить невозможно, сигарета примерзает к губам. Слово «пиво» вызывает озноб. Водка стала тягучей, как сироп. Когда же, наконец, потеплеет?

VI

Крым. Коктебель. Карадаг с реликтовой растительностью. Уютные улочки. Лазурное, теплое море. Мыс Хамелеон. Прекрасное вино. Стройные молодые мамы в бикини с красивыми детишками. Бахчисарай. Фонтан, о котором писал Пушкин. Вкуснейшие чебуреки. Чуфут-Кале — старинная крепость на высокой скале. Посмотришь вокруг — дух захватывает…. Что может быть прекраснее? Пять раз отдыхал в этом Крыму. Надоело.

Хочу в Египет.

Египет. Хургада. Наичистейшее Красное море. Рыбки как в аквариуме. Дельфины. Коралловые острова. Шведский стол с немыслимым количеством экзотических блюд. Услужливый портье. Луксор. Карнакский храм. Нил. Долина мертвых. Гробница Тутанхамона…Чудо! Был я в этом Египте. Больше не поеду. Осточертел он вместе с его мумиями.

Хочу в Крым.

VII

Неоспоримый факт — жизнь идет полосами: то белая, то черная, почти без полутонов. И определить какая сейчас полоса нет никакой возможности.

Встречаю однокашника.

— Как дела? Как поживаешь? Чем занимаешься?

— Да хуже некуда. Уволили из армии. Назначили мизерную пенсию. Развелся с женой. Разменял квартиру. Живу в коммуналке на четыре хозяина. Устроился ночным сторожем и по совместительству грузчиком в молочном магазине. Еле-еле концы с концами свожу. Вот в свободное от дежурства время собираю пустые бутылки и сдаю. Видимо в моей жизни наступила черная полоса.

Встречаю его же через год. Идет понурый. Одет как бомж. В руках все та же авоська, но не с пустыми бутылками, а со смятыми алюминиевыми банками.

— Как дела? Как поживаешь?

Он недоуменно поднял глаза, с трудом признавая меня. Потряс авоськой, и махнул рукой:

— Тогда была белая полоса.

VIII

Мне двадцать. Жизнь прекрасна и безоблачна. Лекция. За окном весна. Яркое солнце. Зеленеет молодая листва. Жду, не дождусь вечера — свидания с красавицей. Шестидесятилетний профессор что-то бубнит про теорию поля. Поле меня не волнует, а профессора жаль. Разве у него жизнь? Конечно, нет. Бедный, он лишен удовольствий, доступных мне. А какие у него перспективы? Никаких, кроме памятника на кладбище.

… Вчера перевалил за шестьдесят. Читаю студентам лекцию. За окном весеннее солнышко. Весело журчат ручьи. Деревья в легкой зелени. Жизнь хороша, интересна и полна. Жду лета — в отпуске осяду на даче. Буду писать новую книгу. Студент на последней парте. Ерзает. Разговаривает. Теребит мобильник. Лекция — по барабану. Подхожу. Смотрю в глаза. Он молчит, но я слышу: «Профессор, мне жаль вас. Разве у вас жизнь? Ее нет. Вы лишены того, что есть у меня. А какие у вас перспективы? Тихая музыка в доме, да гранит с выцветшей фотографией».

IX

Теплая летняя ночь. Балдею на даче. Рассматриваю белого мотылька, бестолково суетящегося около светильника.

Сколько же дней он живет? День, два … неделю? Пока не отложит яйца. Из них вылупится гусеница. А она сколько живет? Пока не превратиться в кокон, а затем в мотылька.

Так кто же из них живет: мотылек или гусеница? Все они живут. Они двухактные создания. А я одноразовое существо.

Родился. Учился. Работал, к чему-то стремился. Веселился, влюблялся и страдал. Мечтал. Женился. Любил и ругался. Построил дом. Посадил дерево. Воспитал ребенка. Вышел на пенсию. Помогал внукам. Учил других. Отдыхал. Вспоминал…

Заболею. Умру. А круги бытия будут по-прежнему вращаться с поразительной легкостью, вознося нас из ниоткуда, и возвращая в никуда.

 

АТТРАКТОРЫ

I

Слово «аттрактор» в переводе на русский язык означает нечто притягивающее. Аттракторы бывают глобальные и локальные. Обычно они выглядят в виде точки или некоторой области. Но бывают и экзотические. Например, в виде облака с размытыми краями. Иногда их как бы нет, но на самом деле они есть или, наоборот, фактически их нет, но они как бы есть. Про такие аттракторы говорят, что они «странные».

II

У человека два глобальных аттрактора — смерть и кайф. Что бы мы ни делали, эти аттракторы притянут нас обязательно. Несмотря на то, что вид у них разный (смерть — это точка, а кайф — размытое облако), между ними существует связь. Фундаментальная причина смерти — жизнь, а жизнь — это кайф. Получается, что кайф — причина смерти.

А если жить без кайфа, что тогда?

Все равно умрешь!

Так что же делать?

Жить и получать кайф!

Кайф у всех разный. У одних — продление рода, воспитание детей, познание нового, стремление к прекрасному… У других — наркотики, водка, деньги, власть… Получается разнообразие — основа жизни.

III

Первый наш аттрактор мы отмечаем всю жизнь — это аттрактор рождения. Последний аттрактор мы уже определили, его отмечают другие. Между этими аттракторами располагается беспрерывная череда разнообразных аттракторов, каждый из которых норовит стать последним.

Один мой знакомый постоянно блуждал между тремя аттракторами: выпивкой, карьерой и наукой. Первый стал для него последним. Даже опохмелиться не успел.

IV

Не знаю как у женщин, но у мужчин имеется «странный» аттрактор под названием «секс». Странность его в том, что в одних ситуациях о нем с упоением говорят, а в других — стесняются даже упоминать. С женой он приветствуется, а с другими женщинами осуждается. До определенного периода он есть, а потом куда-то исчезает, но может и появиться, если вместе с водкой выпить «Виагру». Проверил на себе. Как то в командировке принял эту смесь, но никуда не попал. Лег спать, однако уснуть не смог. Всю ночь меня мучил этот проклятый аттрактор.

Другая особенность аттрактора-секса в том, что он может принимать форму любой геометрической фигуры, в частности, четырехугольника.

У меня был друг с таким аттрактором. Жил он с женой, имел две любовницы, а, когда крепко выпивал, посещал еще одну девушку. Постоянное кружение между этими объектами, у которых, помимо всего прочего, были дети от него, чуть не свели его на нет. И физически и материально. Он даже в церковь ходил. Ставил свечки: «Боже, убери от меня эту напасть». Все попусту. Только радикальные меры, предпринятые им после пятидесяти, спасли ему жизнь и сберегли кое-какие финансы. С женой он развелся, с любовницами распрощался, и женился на той самой девице, которая открывала ему дверь, в каком бы состоянии он не находился. В результате аттрактор он потерял, но зато приобрел спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Поскольку мужчина, который перестал интересоваться сексом, уже не боится смерти.

V

Аттрактор-секс не следует путать с аттрактором любовью. Доля секса в этом аттракторе, конечно, присутствует, но есть и принципиальное отличие. Аттрактор-секс не только более устойчив, но и более полезен. Его динамика, как это показано в «Кама Сутре», легка и искрометна. Динамика аттрактора любви тяжела и размеренна: «вспышка» → «ухаживание» → «свадьба» → «дети» → «привычка» → «дружба» → «взаимопомощь» → «слезы».

В своем классическом виде любовный аттрактор, как правило, принимает форму либо прямой («он — она»), либо треугольника: «она — он — он», «он — она — она». Вторая форма менее уравновешенная и более коварная. Находясь в ней, некоторые представители мужской половины идут на все, вплоть до развязывания войн, лишь бы превратить треугольник в линию.

Об этом аттракторе написано столько, что добавить чего-либо нового уже невозможно. Тем не менее, нелишним будет напомнить: аттрактор любви — это самый хрупкий, самый нежный и самый беззащитный аттрактор на свете, но в преодолении твёрдого и крепкого он непобедим.

VI

Помимо странных, есть еще и тайные аттракторы. Они притягивают туда, сами не зная куда. Чаще всего они имеют форму, которую невозможно ни нарисовать, ни словами описать. Попав в такой аттрактор, человек сначала общается с какими-то озабоченными личностями благообразного вида. После этого читает что-нибудь эзотерическое вроде рериховской «Агни Йоги» или «Тайной доктрины» Блавацкой (которые не в силах понять, как не поняли их сами сочинители). Далее он сильно печалится, глубоко задумывается и отпускает бороду (если, конечно, она у него растет). Вслед затем погружается в нирвану и начинает вещать что-нибудь оккультно-космическое.

Я знал одного офицера в отставке, который прошел этот путь. Закончил он тем, что объявил себя гуру и поехал в Индию учиться на бога. Чем завершилась эта эпопея мне неизвестно, но в нашем городе появился новый лекарь. Одет во все белое. Над головою нимб. Исцеляет всех и от всего.

После такого исцеления один преподаватель, тоже офицер в отставке, вдруг заявил, что ночью его подключили к другим мирам и продиктовали тайное послание: «Уволься с работы. Забудь о жене. Займись делом». Первые две команды он выполнил беспрекословно, а вот с третьей вышла заминка, поскольку сверху не указали, каким делом ему следует заняться. Так он, бедолага, до сих пор мается, пытаясь расшифровать последнюю часть этого послания.

Другой его пациент — красавица, жена известного в городе журналиста — после нескольких лечебных сеансов, тоже получила тайное сообщение из Космоса: «Брось мужа. Воспламенись искусством». После чего она распрощалась с мужем, уединилась в квартире, которую арендовал исцелитель, и стала вышивать крестиком один и тот же сюжет — лик исцелителя.

Еще один мой знакомый, тоже имеющий связь с тонкими мирами, как-то получил от туда совсем уж короткую команду: «Стой». Недолго думая, он встал к стойке бара, выпил стакан портвейна и, теперь, как и велено, регулярно стоит там каждый день.

Вот такие они, эти тайные аттракторы. Попробуй, изобрази их тонкие формы в нашем грубом трехмерном пространстве.

VII

Попутно заметим, что аттракторы не следует путать с другими объектами. В частности многие принимают юность, зрелость и старость за своеобразные аттракторы. Это не так. Юность — это состояние духа, для которого характерно суета и томление. Зрелость — это состояние ума, когда мы принимаем ошибочные решения, будучи уверенными, что они правильные. А старость — это состояние души, наступающее тогда, когда мы начинаем интересоваться не абсолютным размером пенсии, а тем, как долго будем ее получать. Однако мы несколько отвлеклись. Вернемся к аттракторам.

VIII

Чрезвычайное распространение получили так называемые удивительные аттракторы, находясь в которых, человек не ведает, что творит. А потом диву дается. Как такое могло случиться? Мы крайне предрасположены к аттракторам этого типа. Примеров тому несть числа. Я приведу один, но обобщающий. Скажите, чем можно объяснить тот факт, что почти весь прошлый век мы хулили Библию и восхваляли марксизм-ленинизм? Ничем, кроме как действием удивительнейшего из всех удивительных аттракторов, явившегося к нам в форме Сатаны с обличием Ленина и Сталина одновременно. Почему мы безоглядно пошли за этим двуликим Сатаной, круша на своем пути все, что сделано не нами? Сила этих аттракторов в том, что Сатана, в каком бы обличии он не являлся, всегда милее человеку, чем Бог. Разобиделись люди на Бога за то, что в свое время он изгнал наших предков из Рая и поместил на грешную Землю с ее аттракторами.

IX

Разновидностью удивительных аттракторов являются фантомные аттракторы. Они стирают у нас грань между тем, что было, что могло быть и тем, что есть. В результате мы становимся необыкновенно восприимчивыми к вере в некий идеал. Аттрактор тут, как тут: моментально подсовывает нам нужный ему идеал. А мы превращаем его в программу, которую слепо воплощаем в жизнь, будучи уверенными, что сами сделали выбор. При очевидной несостоятельности идеала, мы начинаем употреблять такие слова как: «принципиальность», «преданность делу», «несгибаемость».

Человек, бесповоротно попавший в лапы фантомного аттрактора, обычно заканчивает так. Каждый год в день седьмого ноября достает из кладовки красный флажок. Стряхивает с него пыль. Надевает парадный костюм с красным бантиком, и идет на площадь, где уже толпятся такие же аттрактированные субъекты. Радостно размахивает флажком. Выкрикивает разные лозунги, поет бравурные песни и с упоением внемлет речам новоявленного идеолога, который, сам того не подозревая, пребывает в сетях фантома. Когда мероприятие завершается, идет домой. Выпивает рюмку водки. Смотрит телевизор и матерится, вспоминая то далекое время, когда мы все были как один.

X

Особо опасную группу образуют интеллектуальные аттракторы. Я сам как-то попал в такой аттрактор, материализованный в виде организации под названием «Общество интеллектуалов». Это событие закреплено дипломом, в котором золотыми буквами по синему фону выведен такой перл: «Человеческий интеллект — есть единственный символ веры нашего с Вами времени!» И далее простыми буквами поясняется, видимо, для бестолковых: «Надо понять, что интеллект, это не только людская ложь — ложь естественная, историческая! Но — душа человека. То есть его — Человека — мысль во времени, которые сопрягаясь друг в друге, уплотняются качественно, уменьшаясь количественно, потому заставляют объективно по-новому нас оценивать мироздание. И мыслить в будущем — не во времени, а — в пространстве».⁷²

Трудно представить, что было бы со мной сейчас, прими я тогда эту веру. Дело в том, что, как я понял потом, попадая в этот аттрактор, человек одновременно умнеет и глупеет. Под действием интеллекта он может достичь небывалых высот во всех тех областях человеческой деятельности, где требуется кропотливое исследование, вычисление и наблюдение, рассуждение и умозаключение. Вместе с тем, находясь в интеллектуальном омуте, он порывает связь со своей духовной основой и в нем начинают развиваться самые худшие из человеческих качеств: фрагментарное мышление и узость интересов; самость и нетерпимость к чужому мнению; вождизм и вера в непогрешимость.

Одурманенные интеллектом, мы, сами того не замечая, приносим горе и страдания другим, будучи искренне убежденным в собственной правоте. Особенно подвержены действию таких аттракторов ученые, которых так и называют: люди интеллектуального труда. В силу сказанного, их категорически нельзя допускать до управления чем-либо серьезным. Они все сделают правильно, но дело развалят.

XI

Куда бы мы ни обратили свой взор, везде обнаружим какой-нибудь аттрактор. Бесконечные как вверх, так и вниз цепочки «вложенных» друг в друга аттракторов образуют всеобщую иерархию.

Фактически на нашей Земле живут не люди, живут аттракторы. Мы зачем-то им нужны. Собственно, поэтому они нас и притягивают, определяя кому появляться, а кому уходить, кому горевать, а кому радоваться …

Жалок человек, в своих бесплодных потугах понять эти аттракторы. Бедный, он забивается в свою нишу, обустраивает ее, вершит какие-то делишки. Но аттракторы вездесущи и неумолимы. Как свора охотничьих собак рыщут по нашим душам и, что бы мы ни делали, непременно найдут и загонят в капкан. Всё. Дальше мы в их руках, что захотят, то и сделают.

Вот так мы и обретаемся в этом чужом для нас мире — счастливые и несчастные, любимые и отверженные, веселые и грустные, красивые и безобразные, богатые и бедные, добрые и жестокие, здоровые и больные…

 

БУДАПЕШТ

I

Сказать, что Будапешт — один из самых красивых городов мира, значит не сказать ничего. В него я влюбился сразу и навсегда. Помимо архитектурного великолепия, чистоты и рациональности в столице Венгрии есть особая гармония, соприкосновение с которой меняет устоявшиеся критерии восприятия происходящего.

Я прожил в этой гармонии без малого семь лет, которые пришлись на отрочество и юность.

Мое знакомство с Будапештом началось летом 1957 года, ровно через год после вторжения советских войск в Венгрию, участником которого был мой отец. К этому времени городская жизнь уже вошла в привычную колею. Газоны, вытоптанные советскими солдатами, восстановили. Бордюры, порушенные нашими танками, выровняли. Разбитые окна и витрины застеклили. И только многочисленные орудийные и пулевые выщерблины на стенах домов напоминали о прошедших боях.

Сначала нас разместили в общежитии военного городка, но вскоре перевели в благоустроенную квартиру в обычном пятиэтажном венгерском доме, расположенном почти в центре города.

Первое, что меня тогда поразило — это необыкновенная чистота в подъезде. Я ведь привык к расхлябанным входным дверям, обшарпанным лестничным клеткам, сплошь исписанным стенам и потолкам с черными разводами от жженых спичек. Причем сам неоднократно вносил лепту в художественное оформление этих объектов. А здесь оказалось, что грязь в подъездах, так же как и разруха на примыкающих к домам территориях, для венгров противоестественна.

Как потом выяснилось, чистота и порядок образуются не сами собой, а создаются и поддерживаются дворником, который для этих целей получает служебную квартиру в этом же доме, из расчета на каждые два подъезда — один дворник. Нет нареканий со стороны жильцов — живи в этой квартире, пока не вынесут, не хочешь или не можешь работать — съезжай, освободи место другим.

У нас дворником становятся по несчастию, у них — по призванию. Венгры с почтением относятся к своему дворнику и называют его хозяином. Дело здесь не в воспитании, а в прагматике. Текущая домашняя жизнь без него немыслима. Ремонт водопровода, вынос мусора, мытье стекол, замена баллонов с питьевой водой и многое другое входит в его обязанность. Естественно, за дополнительную, но вполне разумную, плату.

II

Следующее открытие, состоялось во дворе, где мы занимались своей любимой забавой — играли в «войну». Мы с остервенением рыли окопы на газонах. Ползали по-пластунски по асфальту, протирая штаны до дыр. Стреляли друг в друга из игрушечных автоматов и бросали песочные гранаты в трансформаторную будку, которая заменяла нам танки противника. Кричали «Ура!», бежали в атаку, захватывали и «пытали» пленных.

Венгерские дети — наши ровесники — с недоумением наблюдали за происходящим, а когда мы попытались втянуть их в игру, с ужасом разбежались по домам.

Удивительно, но венгерская детвора в войну не играет! Это открытие потрясло мою юную душу. Как же так, мы играем, а они — нет?

Через несколько лет, когда мы уже повзрослели, мой венгерский друг, сосед по дому, скажет: «Вы, русские, умеете хорошо воевать и разрушать, но не научились жить в стабильном мире и разумно благоустраивать свою жизнь».

И то, правда. Но до понимания того, что война и разруха у нас в крови, было еще далеко, и я с удовольствием продолжал воевать понарошку.

III

Учился я в советской школе при посольстве СССР в Венгрии, куда вначале нас доставляли автобусом под охраной автоматчиков. Потом эти рейсы отменили, поняв, что венгры мирные люди, которые, хотя и считают русских оккупантами, но внешне это не выказывают. Им все равно, кто у власти, лишь бы не трогали их домик и не мешали жить.

Здание школы утопало в тени роскошных каштанов, росших на бульваре, выходящим одним концом на площадь Героев (венгерский аналог нашей Красной площади). На ней вместо мавзолея находится памятник Аттиле — легендарному вождю гуннского союза племён, в состав которого входили венгры или, как они сами себя называют, мадьяры.

Проходя мимо этого великолепного памятника, я недоумевал: «Почему Аттила, а не вождь местного пролетариата?». Сейчас понял: венгры почитают и сохраняют свою историю — она у них одна и на века. Мы же ее в грош ни ставим и регулярно переписываем, сообразуясь с текущим моментом.

IV

Когда я немного повзрослел, и стал вполне сносно объясняться по-венгерски, родители разрешили мне самостоятельно выходить в город. Помимо множества трубочистов в абсолютно черном одеянии⁷³ и диковинных для нас тротуарных водостоков, меня особенно удивило, что все магазины, в какой бы я ни зашел, были переполнены товарами, и ни в одном из них не было очередей. Если и встречались отдельные очереди, то их организовывали русские женщины, с шумом скупавшие рулоны тюли, сотни метров шелка и другой мануфактуры. Продавцы дивились, но с удовольствием отпускали залежалый товар.

«Почему у нас в Союзе магазины почти пустые, а за теми немногочисленными товарами, что выбрасывают на продажу, выстраиваются огромные очереди? — задавал я сам себе вопрос». И не мог на него ответить. Теперь отвечу. У них экономика повернута лицом к человеку, а у нас она обращена другим местом. Их экономика работает на индивида, а наша — на общество. На вопрос, что означает для него хорошая экономика, венгр ответит — это, когда мне хорошо, а наш человек скажет — это, когда нам хорошо. Вот эта разница между «мне» и «нам», как раз и приводит к дефициту всея и всего, создает немыслимые очереди за элементарными товарами и формирует специфическую систему распределения материальных благ, подавляющую и унижающую человека.

V

Своеобразной оказалась и структура венгерского общества. Не знаю, как сейчас, но в тот период все венгры как бы разделялись на три группы: нормальные, средние и богатые. Для людей, относящихся к группе нормальных, перечень доступных товаров и услуг был весьма ограничен, но вполне достаточен для нормальной жизни. Они могли купить одну марку сигарет («Кошут»), один сорт пива («Семейное»), один сорт вина («Палинка»), два вида хлебобулочных изделий (батон и булочку) и так далее. Все качественное и очень дешевое. Для людей среднего достатка ассортимент товаров и услуг расширялся примерно в десять раз, но и цены при этом возрастали раз в пятнадцать-двадцать. Для примера, если сигареты «Кошут» стоили двадцать филлеров, то сигареты «Журавль» — уже около четырех форинтов.⁷⁴ Для богатых людей не было никакого ассортиментного ограничения. В специальных магазинах можно было купить все, что душа пожелает. Но цены при этом взлетали примерно раз в тридцать по сравнению с ценами среднего уровня.

В чем «фишка»? Такая система практически исключала нищету и препятствовала образованию олигархии. В то же время она мотивировала людей к добросовестному труду. Поскольку перемещение из группы в группу определялось лишь финансовыми возможностями человека, а не его связями и пронырливостью.

Наша публика, находясь в Венгрии, причисляла себя к среднему сословию, но товары приобретала в основном наиболее низкой группы. Полагая, что смысл службы за границей том, чтобы скопить как можно больше денег в рублях для последующего приобретения в Союзе автомашины, кооперативной квартиры или дачи.

VI

В Будапеште есть одна удивительная улица — Ваци. По ней с трудом протискивались два легковых автомобиля типа «Трабанд»,⁷⁵ а ширина тротуара не превышала полутора метров. Но на ней размещалось фантастическое количество малюсеньких магазинчиков, в которых можно было найти все и даже больше того. У нас витрины обычно используются для того, чтобы обозначить магазин, показать его целевую ориентацию. Здесь же на витрину выставлялся практически весь ассортимент товара с подробными ценниками и описаниями, так что не заходя в сам магазин, можно было получить исчерпывающую информацию обо всем, что тебя интересует в данный момент.

Я часто приходил на эту улицу и посещал один, особо приглянувшийся магазинчик. Он находился в полуподвальном помещении и вместо витрины имел только вывеску: «Почтовые марки». За маленьким прилавком сидел старик-еврей с седыми вьющимися космами, в помятом сером костюме в тонкую полоску и с неизменной лупой в руках. Позади, справа и слева от него размещались потемневшие от времени стеллажи, сплошь заставленные альбомами с марками. Перед прилавком размещался малюсенький журнальный столик с самыми авторитетными в то время марочными каталогами «Scott», «Stanley Gibbons», ««lvert et Tellier» и «Zurnstein». Часами я просиживал за этим столиком. Изучал каталоги, рассматривал марки и, сам того не замечая, переносился то на загадочные Соломоновы острова, то в жаркий Судан, то в неведомую Тасманию. Затем покупал одну-две марки не дороже пяти форинтов, и бережно помещал их в свой карманный кляссер. Хозяин магазинчика улыбался и неизменно приглашал меня заходить к нему в следующий раз. И я почти ежемесячно приходил к нему вплоть до отъезда из Будапешта.

Вспомнил я о нем через много-много лет на одном научном симпозиуме, на котором обсуждались вопросы устойчивости рыночной экономики. Одни ученые говорили, что нашу экономику следует признать устойчивой, когда перестанут галопировать биржевые индикаторы. Другие советовали обратить внимание на стабильность курса рубля по отношению к доллару и евро. Третьи полагали, что критерием устойчивости служит динамика цен на основные товары. Спорили до хрипоты, но так и не пришли к общему мнению. Мне же, почему-то, припомнился старик-еврей с его маленьким марочным бизнесом, и та спокойная, уютная и, в то же время, деловая атмосфера, которая царила на улице Ваци. И я подумал: «Это и есть та стабильная рыночная экономика, которую ищут и не могут найти наши экономисты».

VII

Жемчужина Будапешта — Дунай. Он делит город на две части: Буду и Пешт, а восемь мостов объединяют эти части в одно гармоничное целое.

Вопреки моим ожиданиям, Дунай оказался не голубым, а серовато-зеленым. Купаться в нем категорически запрещалось. Впрочем, венграм и в голову не могла прийти такая мысль, поскольку город буквально усеян превосходными плавательными бассейнами на любой вкус и достаток. А в семидесяти километрах от Будапешта располагается другая венгерская жемчужина — озеро Балатон. В летнюю пору почти все жители Будапешта перемещаются на Балатон. Плотность отдыхающих составляет примерно два человека на метр пляжа, что в десять раз выше, чем на нашем Черноморском побережье в районе Геленджика. Казалось бы, жемчужина Венгрии должна быть предельно загрязнена и безвозвратно потеряна. Однако такого не происходит. Я убедился в этом, когда отдыхал в посольском пансионате, расположенном в одной из самых популярных зон отдыха. Почему геленджикская бухта загажена так, что ее вода опасна для жизни, а воды Балатона чисты и безопасны? Тогда мне казалось, что чистота этого озера объясняется тем, что венгры культурные люди. Они не бросают окурки в воду, не сливают туда отработанное автомобильное масло, не расшвыривают пустые пивные бутылки по берегу. В общем, не делают всего того, что наши отдыхающие творят на водоемах во время отдыха. Оказалось, что культура здесь не основное. Главное кроется в том, что у них нет ничейных территорий. Все они промерены, занесены в специальный реестр и кому-то проданы или сданы в долгосрочную аренду. В Венгрии нет такого понятия как «принадлежать народу». Для них это значит — никому. У них земля, вода и все прочее принадлежит имярек, и этот имярек относится к этим объектам как к самому себе.

VIII

Я плакал, когда восемнадцатилетним парнишкой навсегда покидал Будапешт. Это были слезы печали и радости. Горевал потому, что больше никогда не поброжу по старинным улочкам Буды, не зайду в магазин к моему старому филателисту, не увижу со стен Рыбацкого бастиона величественный Дунай, не искупаюсь в кристально чистых бассейнах острова Маргит, не отведаю венгерскую уху из свежего карпа. А радовался тому, что еду на Родину: пусть несуразную, но мою.

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/