Мария Фомальгаут
Разумный Разумнейший

 

Операция «Снег в пустыне»

 

- Это что? Это вы куда вырядились так, позвольте спросить?

- На… на битву.

- Ой, как хорошо, на битву, а то я уже грешным делом подумал, мы на бал-маскарад собрались… Это что вообще?

- Кольчуга.

- Сам вижу, что кольчуга… бронежилет ваш где, позвольте узнать?

- А… а бронежилет надо было?

- А вы как думали, Сименсон… нет, парни, так мы с вами далеко не уйдем… Тэ-экс, Эндрюс, а это у вас что на шлеме?

- Перья.

- Вы Трех Мушкетеров обчитались, или как?

- А что?

- Я сейчас умру… двадцать первый век на дворе, у него страусовые перья на шлеме.

- А… какие надо?

- Вы меня за идиота держите, Эндрюс? На соратников своих посмотреть недосуг было? Павли-иньи перья, Эндрюс! Идите, поменяйте… пять минут. Нет, парни, с вами только на войну ходить… Эт-то у вас что, Джонс?

- М-меч. Двуручный.

- Я вас сейчас этим мечом пополам перерублю, меч у него двуручный… триручный… семиручный… я стесняюсь спросить, какой век на дворе?

- Двадцатый.

- Двадцать первый.

- Вон правильно вам Адамс подсказывает, двадцать первый, с Адамсом, кстати, тоже разбираться сейчас будем, какого черта он в тоге пришел… патриций долбанный… И чем же в двадцать первом веке сражаются?

- А… не мечом?

- Ну посмотрю я, как вы со своим мечом против арбалетов попрете… артист… операция «Снег в пустыне»… Смех в пустыне, вот как это называется… Про Адамса я сказал уже, чтоб я вас в этой тоге вашей не видел, в бою увижу, сдерну, голый воевать пойдете… тогда точно все враги разбегутся…

- Господин сержант, разрешите обратиться.

- Разрешаю.

- Господин сержант, а топор каменный надо?

- Как-кой топор каменный? Юсперс, вы меня позорите, вы хоть себя не позорьте, у нас какой век? Двадцать первый. А вы с топором каменным, будто при Наполеоне… Тэ-экс, Крауз, я прямо спрашивать боюсь… это у вас что?

- Меч. Лазерный.

- Крауз… мы все, конечно, очень любим Звездные войны…Я так прямо очень… Но вы хоть понимаете, что мы на войну идем, а не в кино?

- А… что?

- А то… лазерный меч… я умру сейчас… вы его как держите, как держите, я вас спрашиваю? Как его держать надо? Адлер, покажите ему, или у вас у самого вместо лазерного меча бластер, вас самого на гауптвахту надо… Ох, солдатушки, бравы ребятушки… как там дальше, не помню… А это что?

- Танковый корпус.

- Н-нда? А какого хрена у вас танки волами запряжены?

- Ну… вроде так надо.

- Да вроде так не надо… так надо… Лошадей-то не судьба было достать, в танки запрячь, как положено?

- А нету…

- А не врите мне, нету… Под Тегераном, да нету… Чтобы к вечеру лошади были, чтобы все при всем, танковые войска конные… Эт-то что висит?

- Флаги.

- Чьи?

- Наши… Скоординированные Штаты Америки.

- Сорвать сейчас же, пока я вам всем бошки не сорвал. Откуда вы вообще этого льва с единорогом достали?

- В книжке какой-то…

- В книжке… нахлопать бы вас этой книжкой, так последние мозги вышибу… Боже мой, неужели так трудно запомнить, звездно-полосатый флаг. Звездно-полосатый… Вон, у О,Тэмми у одного правильно… полосочки белые, полосочки синие, красные звездочки на жел… Тэ-эск, а сколько это у нас звездочек?

- А… сколько надо?

- О,Тэмми, вы что думаете, наляпал сколько попало звездочек и хорэ? Ну-ка, кто скажет, сколько? Никто не знает? Умнички мои… черт бы вас драл… в учебнике черным по белому писано, пять-десять, пять-десять звездочек. Вот и рисуйте, пять и десять, а не сколько там… семь.

- А я слышал, там семь звездочек должно быть в кружок, на синем фоне.

- Где? У Америки? Двойка вам с минусом, ну-ка, кто скажет, чей это флаг, звездочки в кружок?

- России.

- Верно, Таймекс. А где находится Россия?

- За полярным кругом.

- Тоже верно. Таймекс получает звезду героя. Учитесь, дурни… Так, а вы не забыли, что под занавес операции ракеты надо выпустить?

- Не-ет, вот они.

- Это вы мне что показываете, Айзекс?

- Р-ракеты. Сам мастерил.

- Да? И каких размеров они быть должны, позвольте узнать?

- А… нигде не написано.

- Ну, я вас не прошу один в один… но все-таки?

- М-м-м…

- О-ох, Айзекс, да одна такая ракета должна быть в сто раз больше вас самого.

- А я на карикатурах видел… там военные такую ракету в руках держат…

- Ну, на карикатурах и шар земной в руках держат… и много еще чего… Вот увидят иранцы вас с этими ракетами… со смеху помрут…

- А там тоже не знают, какие ракеты должны быть… так что, может, и сработает…

- Ну-ну… Труба готова?

- Какая труба?

- Труба архангела Гавриила. На Армагеддон все-таки идем, на последнюю битву…

- А вот…

- Это что? Рядовой Крауз, ничего, что это саксофон?

- А в Откровениях ничего про трубу не сказано, какая она там… Так что, может быть, и саксофон.

 

 

 

- Ну да… Крауз, у вас три шестерки на лбу смазались, потрудитесь подправить… что за мода пошла, солдатик еще ничего в жизни не сделал, уже себя Антихристом возомнил… ой, солдатушки, бравы ребятушки… как там дальше в песне?

- Во поли кудрявая стояла.

- Точно. Ну все… айдате… иранцы уже три раза звонили, спрашивали, когда будем…

 

 

…ялась инсталляция последней битвы землян, более известной как Армагеддон, в инсталляции приняли участие туристы из района Геммы Беллатрикс и Антареса. Как всегда в последней битве не оказалось победителей, все кончилось всеобщим апокалипсисом. Особое мастерство показали гости из района Антареса. Когда падали ракеты, гости с Антареса весьма натурально сгорали, имитируя ядерное пожарище, и возрождались из пепла снова. После битвы, как заведено, небо покрыли черными тучами и засыпали пустыню снегом. Напомним, клуб историков ведет свое начало…

 

- Аму, друг, милый сердцу, ты был прав.

- В чем был прав, милый сердцу друг?

- Когда принес ракеты, которые мог нести в ладонях своих. Историки говорят – и верно, такие были ракеты в последнюю битву.

- То было неведомо моему уму… а великий разум с погасшей звезды сказал, что на флаге Скоординированных Штатов и правда было семь звезд по числу…

 

                                              2012 г.

  

 

  

 Оченаш

 

Матерый танчище надвигается, шуршит гусеницами, он уже совсем близко – огромный, пропахший машинным маслом и ржавчиной, его стальное дуло поворачивается ко мне.

Сжимается сердце. Мигом забываю все молитвы, которые бормотал до этого, на уме остается только одно – Оченаш, сделай так, чтобы он меня не пристрелил…

Танк замирает. Присматривается. Прислушивается. Включает динамики.

- А это у вас что?

Поворачивается к продавцу.

- Это-то? Человек, а то сами не видите.

- Нет, я вижу… - танку трудно говорить, динамик шипит и фыркает, - а что он умеет?

- Все. Человек, знаете, тварь такая… все умеет. Вот, я вижу, у вас корпус ржа побила, так он вам мигом порядок наведет, а про пыль я и не говорю, им пыль вытирать – плевое дело.

Оченаш, убереги… представляю себе, как год за годом чищу корпус танка и мою пол в казарме – сжимается сердце.

- А сколько ему лет?

- Э-э… двадцать.

Дурище ты, торгаш, дурище, двадцать три мне, хоть бы в документы глянул, прежде чем на торг выставлять…

Танк не уезжает. Оченаш, что ему еще надо, Оченаш, ну что он на меня уставился, вон сколько народу на цепях сидит, вон здоровые парни, на рожах видно, что мозгами у них в бошках не пахнет, и даже не воняет, вот их бы и взял себе в казарму, р-рота па-а-адьео-о-ом… Уходи-уходи-уходи-уходи, изыди, сатана…

- А поближе посмотреть можно?

- Конечно, без проблем, - продавец сдергивает цепь с кольца, выволакивает меня в зал, - вот, все при всем, двадцать лет, пол мужской, европеоид с примесью монголоидных кровей…

Так и хочется выпалить – ты сам-то понял, что сказал. Нет, вот это меня забавляет, когда наш торгаш старается казаться умным. Лучше бы он этого не делал…

Но танк, мать его за ногу, танк… На кой черт он на меня смотрит, на кой черт я ему нужен… в казармах, конечно, я не бывал, но уж это-то знаю, что там и чистильщики есть, и что захочешь, никакой человек не нужен…

Тогда зачем…

- А зубы посмотреть можно?

Зубы… зачем ему мои зубы, зачем ему мое все остальное… какие-то страшные догадки лезут в голову, Оченаш, пронеси…

Из стального панциря выдвигаются манипуляторы, ощупывают меня – стальными пальцами. Такому и правда человек не нужен, такой и сам все может…

…тогда зачем…

А ведь войны уже лет десять как нет, истосковался без живой кровушки, да и новичков в армии многонько, надо их чему-то учить, не век же стрелять по картонным мишеням… Кого они там сейчас в армии расстреливают, собак, крыс, все не то, не то, ему солдата подавай…

- А раздеть можно?

- Конечно, конечно, - продавец хлопает хлыстом, покорно снимаю футболку, расстегиваю брюки, - вот, все при всем, здоровенький…

- Хлипенький какой-то.

- Ну-у, мускулы – дело наживное, накачает в армии-то… молоденький еще, говорю вам, семнадцать лет.

Ага, уже семнадцать… Хоть бы в документы глянул, чудо ты наше…

- А сердце у него есть?

- Есть, конечно, где это видано, чтобы человек, да без сердца…

- Ну-у, я про людей мало что знаю… а где у него сердце?

Оченаш, сбереги… на кой черт ему знать, где у меня сердце… Так и вижу бескрайний полигон, кто-то открывает клетку, люди бегут – к лесу, к лесу, шеренга танков поворачивает дула в их сторону, а-а-атряа-а-а-ад, цельсь!

Живые тела разрываются кровавыми клочьями.

- Ага… вот здесь… слышу, стучит.

- Берите, не пожалеете, здоровый человек вообще сейчас редкость, а на хрена в армии дохляки всякие?

- Тоже верно… а почему продаете?

- Не понял?

- Ну… раз такой хороший, что продаете-то?

- А-а, так старый хозяин умер, вот, нового ищем… Будете брать?

- Подумаю.

- Со скидочкой отдам, десять литров скину.

- Ну… я подумаю. Худоват больно.

- Да говорю вам, молоденький, заматереет еще… Ну не хотите этого, вон того возьмите, редкий крепыш, вон, железка валяется, хотите, он вам ее в дугу согнет?

И тут я понимаю, на хрена ему нужен человек. Не на хрена. Не нужен. Бывают такие, которые человека никогда в жизни не видели, если вот это – стальное, программное, микросхемное – можно назвать жизнью. Вот и приходят сюда, разглядывают, а что он умеет, а сколько ему лет, а зубы можно посмотреть, а уши?

Танк уползает. Отлегло от сердца, а, да-да, спасибо, Оченаш, выручил…

Хозяин снова вешает цепь на кольцо, возвращаюсь – к другим, что они все на меня так смотрят, ну еще бы не смотрели, до того я перетрухнул, даже не вспомнил, что одеться надо… долговязый мужчина вытаскивает из вещмешка подсохший корм, протягивает мне и двум девушкам на цепи.

- С-спасибо.

- На здоровье, - говорит, будто давится собственным голосом.

Усаживаюсь рядом с девчонками, продавец поглядывает на нас – косо, косо, чего они в кучу сбились, как бы не передрались, не передеремся, не бойсь…

- А тебя чего продают? – щурится маленькая татарочка.

- Хозяин умер, вот и продают.

- А хозяин кто был?

- А машина химическая какая-то, состав воды определял… задолбал он меня с цифрами со своими...

- Хи, умер… - скалится долговязый, - хорош врать-то…

- А что?

Смотрю на него, тощего, прыщавого, глаза насмешливые…

- А то я не знаю, что с хозяином твоим стало…

Холодеет спина. Откуда он знает, черт бы его драл.. да ничего он не знает, не может он ничего знать, никто здесь ничего не знает…

И все-таки…

Забиваюсь в угол, делаю вид, что ем, снова и снова пережевываю все тот же комок субстрата.

 

Было же…

Было… Когда было, как было, сейчас уже трудно вспомнить, когда, как, мерное гудение машины, мелькание цифр, вставить бумагу в принтер, печать, режим экономии тонера, проверить подачу тока, принести пробу воды, подставить анализатор, ручкой грубо – до упора, ручкой плавно – до середины, диапазон для магния – от трех до семи, диапазон для кальция – от семи до десяти, для железа, с железом сам черт ногу сломит эти ноль целых, ноль-ноль-ноль-ноль, тьфу на вас на всех…

 

Уже святая ночь подтаяла,

По площадям крадется холод,

Над городами разлетается

Прах ненаписанных стихов…

 

Как там дальше-то, не знаю, как там дальше-то, пи-ик пик, что опять, вентиляцию не включил, включаю вентиляцию, что еще, ах да, процентное соотношение стронция, а на стронций надо было лампу включить, а я не включил, жди теперь, когда нагреется, никогда не нагреется, в зале холод собачий… Эм-Ша-триста смотрит на меня – равнодушными фотоэлементами, выносит вердикт – без ужина.

Проверить подачу тока, сорок, сорок вольт, боже упаси, двести, - только сорок. Открыть крышку, задвинуть лампы, нет, вру, сначала надо было лампы задвинуть, потом крышку открыть, получаю крепенький удар током, верно, нечего лампы портить… И рвутся в голову непрошеные мысли…

 

Не видят дремлющие люди

Как через мили, через лье

Текут непрожитые судьбы

В туманное…

 

В туманное небытие… Как там было… не помню, ничего не помню, самого себя не помню, голова рвется на части – от боли, подставляю пробы воды, стакан выскальзывает из рук, дзинь-цвяк, получаю еще один удар током, покрепче…

Чувствую, как схожу с ума.

ПРОВЕСТИ РАСЧЕТ…

Ну проводи расчет, кто тебе не дает… а-а, это я должен провести расчет, щелкаю калькулятором, вывожу среднее арифметическое, нет, что-то не то… Ну что ты опять пищишь, а, ну да, забыл включить ток, включаю ток, не перепутать, сорок вольт, не двести, сорок, не двести, сорок, не…

…двести.

Поворачиваю на двести, щелкаю тумблером.

Комната вспыхивает – сияющими искрами, что-то жжет лицо, больно, сильно, падаю – в никуда, в никуда, закрываю глаза руками, глаза, глаза спрятать, словно тысячи игл вонзаются в руки…

Хлопают двери, врываются машины – пожарные, аварийные, еще какие-то там, спасают то, что еще можно спасти в бушующем пламени. Кто-то хватает меня, вытаскивает в коридор, с наслаждением глотаю воздух, как приятно – дышать. Аварийный робот цепляет меня за ошейник на цепь – у двери, роется в ящичках, сует мне в рот неровный кусок сахара, треплет за ухом, успокаивает.

Тем лучше.

Пусть думают, что мне страшно…

Пусть…

 

- Умер, говоришь, хозяин?

Долговязый смотрит на меня. И смотрит так, что я понимаю – знает.

Знает, мать его…

Вытаскиваю из вещмешка куртешку, жалко расставаться, зима не за горами, протягиваю долговязому.

- На.

- Ты чего?

- Ну… ты ничего не знаешь.

- А-а, вот ты про что… - посмеивается, морщинки мечутся по лицу, - себе, себе оставь… А ты молодец, парень… так его, значит? Так?

Чувствую, что бледнею. Не слышал бы продавец…

- Так.

- Только там не так надо было… не тумблером…

- А… как?

- Потом скажу… дело-то нехитрое…

- А ты… кто?

Лукаво улыбается.

- А ты сам как думаешь?

- Ну… мастер какой-нибудь… наладчик… работяга на конвейере.

- Не-е…

- А кто?

- А про программеров слыхал?

Падает сердце. Теперь понятно, почему этот на короткой цепочке сидит – особнячком от нас, почему мы тут голодные сидим, ему корм носят, а то и сахарку подкинут…

- А тебя что продают?

- А так… - смотрит на меня, подмигивает блеклыми глазами, - хозяин с ума сошел. Вишь, незадача какая, матерый такой суперкомп, вон, с весь этот зал размером, уж кого только в подчинении у него не было, кем только не вертел, как хотел… и нате вам, свихнулся… вот горе-то, сохрани, Оченаш…

Смотрит на меня. Подмигивает. Холодеет спина.

 

Летим над границами

В стылый ветер, в полуночный лед,

Вовеки нам виться

В белой вьюге – холодной и строгой,

Мы певчие птицы,

Рожденные быть перелетными,

Мы звонкие птицы,

Изгнанники вечных дорог.

 

Как там дальше…

Думай, думай… При чем здесь полуночный лед… вот, блин, вроде никто тебя не гоняет, сидишь смирно, а не думается… Стихи, это дело такое, не любят они толпы, и закрытых пространств не любят, пугливые… и вообще, стихи они такие, насильно к себе не притянешь, на цепь не посадишь, они только сами приходят, когда хотят… в какую-нибудь минуту, когда нужно переключить тумблер и ручкой плавно…

О-ох, Оченаш…

 

Долговязый умолкает. Мимо на колесиках скользят покупатели, перед нами замирает что-то несуразное, обвешенное окулярами, пытаюсь понять, что это может быть, не могу.

- Подсказать что-то? – продавец вскакивает как из ниоткуда.

- Да… мы посмотрим.

- Смотрите, смотрите… на любой вкус… вы для каких целей?

Взгляды окуляров скользят по нам, с одного на другого.

- Да… по всякому…

Ага, ясно все с вами… вот такие же, делать им нечего, ходят по базару, людей смотрят… Вы не поверите, где мы сегодня были… Ужас, там люди в продаже, такие страшные… нет, я слышал, что они твари мерзкие, но чтобы настолько…

Скользят окуляры.

Следят.

- А… девушку можно посмотреть?

- Которую?

- Вон ту, темненькую.

- Пожалуйста… семнадцать лет, полукровка, монголоид с чертами европеодиной расы… раздеть?

- Нет-нет… а пусть она пройдется.

- Пожалуйста, - продавец щелкает хлыстом.

- А пусть пробежится.

Девушка бежит – насколько позволяет цепь, садится на шпагат, неловко делает сальто. Отворачиваемся. Хороши издеваться-то над людьми, вот из-за таких больше всего и страдаем, которым человек на хрен не нужен, ходят посмотреть, а пусть он пробежится, а пусть на стенку залезет, а пусть на голову встанет. Бывает, правда, и хуже, это я про богатеньких говорю, которым уже совсем литры девать некуда, скважин до хрена, приходят от скуки, купят человека, поиграют с ним неделю-другую, потом забывают кормить, потом человек им надоест, хорошо еще если хватит ума перепродать, а то и не хватит, видел на одной фабрике прикованный на цепи скелет…

- А голос у нее есть?

- Есть, конечно… ну… то есть, я так думаю…

- А пусть она расскажет что-нибудь.

- Слышишь? – продавец подталкивает девушку колесом, - расскажи.

- Что… рассказывать-то?

- Что знаешь.

- Да ничего я не знаю…

- Ну что-нибудь да и знаешь.

- Пусть расскажет историю.

- Историю? Ну… Вначале на земле не было ничего… потом… из огня и металла появились первые машины, еще примитивные… мало-помалу машины становились все совершеннее… осваивали… новые и новые земли… Да что вы ржете-то? господин, скажите парням, чтобы не ржали там на цепи, я сосредоточиться не могу!

Торговец хлопает хлыстом. Девушка продолжает…

- Однажды… в одну из машин ударила молния, но машина не сгорела… так появились электрические машины… Мало-помалу машины начали осваивать недры… или недра? Вот… потом…

- А что же они нашли в недрах? – спрашивает покупатель с фотоэлементами.

- А-а… нефть. И газ. И потом появились машины, которые делали из нефти бензин… и электричество… и стали жить на бензине… и электричестве…

- А бензин-то все плохонький продавать стали, - вставляет кто-то в толпе.

- А ты не бери где попало, скупой платит дважды, - парирует машина с фотоэлементами.

- Вот… А вершиной эволюции стали микросхемы… и машины, наделенные разумом…

- Что, прямо так сразу микросхемы?

- Ой, нет… ну… там сложно, я не помню… там транзисторы сначала, потом лампы электронные… перфокарты… Ой, ну что вы на меня так смотрите, не помню я!

- Молодец, молодец, продолжай… - покупатель бросает девушке кусочек сахара, придвигается к своему спутнику, - нет, ты посмотри, как краснеет… бледнеет… какие ужимки, мимика…

- А сравнительно недавно машины начали создавать организмы из углерода… и воды… растения… животные…

- Сравнительно недавно – это когда? – парирует покупатель.

- Ой, да не помню я, как по телеку говорили так и говорю! И создал компьютер человека по образу и подобию своему… интеллект… по принципу компьютерного…

- Ты смотри… бледнеет, краснеет…

- А как волосы поправляет…

- А рукой, рукой, видишь, закрывается… характерный такой жест… А пусть она споет что-нибудь.

- Ой, я не умею.

- Да как не умеешь, где видано, чтобы человек да петь не умел…

- Ой… да пусть они не смотрят все, что вытаращились, ржут! Господин, продайте их уже на рудники куда-нибудь! Ох, Оченаш… Ну… А-ле ку-ку… ло-ви мо-мент… Но слы-шу го-лос-не-дос-ту-пен а-бо-нент… а-ле ку-ку… бе-ри-тру-бу… я це-лый день ску-ча-ла-боль-ше-не-мо-гу…

- Будете брать? – не выдерживает продавец…

Усмехаемся. Как бы не так, будут они брать. Видели мы, конечно, чтобы от скуки людей смотрели, но чтобы так…

- Девушка-то здоровая?

- Здоровее некуда, кровь с молоком!

- А носом что хлюпает? Говорите, здоровая…

- Ну, это дело поправимое…

- Сколько?

Вздрагиваем. Не ожидали.

- Триста.

- Нехило… - машина сомневается.

- Бери, где еще такую найдем, - спутник толкает машину с фотоэлементами.

- А ну-ка примерь, - машина бросает татарочке красное платье. Девушка стыдливо сбрасывает джинсики, вертится, пытается спрятаться от взглядов, будто здесь это возможно. Машина расплачивается кредиткой, здесь все расплачиваются кредиткой, не помню, когда последний раз видел наличку, оно и ясно, кто тут будет бочки с бензином таскать…

- Ну что, героиню главную нашли, что там у тебя еще по сценарию?

- Дай подумаю… - тот, с фотоэлементами, вспыхивает лампочками, - актера вчера купили, актриса вот она… героиня…

- А на роль Злодея?

- Злодея я позавчера выискал, у меня в комнате сидит… лошадей еще надо парочку… собаку. Сокола. Дракона…

- Это на других рынках…

- Да знаю я…

- Дороговато выйдет.

- А ты как хотел, фильмы снимать, это тебе не фотошоп мастерить…

Отчаянный стон – по толпе. Девчонки кусают губы, кто-то тихонько всхлипывает, то-то же, знали бы девки сразу, что фильм снимают, вперед трусов бы к покупателям кинулись… да и эти хороши, могли бы сразу сказать, что им надо. Умные-то не так делают, входят в зал, сразу сигналят – есть токари-слесари-радиоинженеры-химики-физики-нужное-подчеркнуть? Поднимаются руки, люди выходят из загонов. Покупатели смотрят зубы, щупают мускулы, прицениваются…

 

Забиваюсь в угол, царапаю – на обрывке бумаги:

 

Закатами красными

Нелегкий наш путь овевает,

В полете не спится,

Не приходят спокойные сны:

В полете опасном

И (каком еще?) – мы забываем,

Что певчими птицами

Когда-то давно рожде...

 

Обрывок кончается – как-то слишком быстро, вот так всегда, стихи приходят, когда их не на чем писать, Оченаш, пошли мне листочек, а лучше два, а лучше блокнот, и еще покушать чего, Оченаш, очень тебя прошу… А сам виноват, в лаборатории у этого Эм-Ша бумаги было до черта, мог бы хапнуть пару блокнотов… Да какие там пару блокнотов, когда повалил дым, уже ни о чем не думал, рвался с цепи, задыхался, а у меня там и стихи были – там, в столе, под расчетами, тетрадка, «Дневник одиночества», мог бы выхватить, какое там – все сгорело дотла…

Долговязому приносят тосты. И кофе. И блокнот. Все верно, программисты в почете, только что на алтарь его не возвели и в золотую клетку не посадили…

- Держи.

- А?

- Держи, говорю… поэт…

Сует мне пару листочков.

- С-спасибо…

Спасибо, Оченаш.

- Есть хочешь?

- Не-е…

- Ешь давай… вон, кости торчат…

Едим. Ближе к ночи в зале все стихает, люди расползаются на подстилки по углам, где-то скулит ребенок, кто-то поет над ним монотонно, и-все-лю-ди-спят-и-все-зве-ри-спят, крепкий парень с пышногрудой девчонкой сплетаются в одно целое, торговцы разгоняют их ударами хлыста…

- Повезло девке, - говорю, просто чтобы что-то сказать.

- Какой?

- Ну… актрисе… до старости доживет, сниматься будет…

- Дура она, - фыркает долговязый.

- Тоже верно.

- Знаток… истории.

- Ну, перепутала все… сначала транзисторы, потом перфокарты…

- А не так все было…

- Да надо думать… сначала эти, арифмометры…

- Да нет… - долговязый подсаживается ко мне, худой, горячий, оглядывается, не идет ли торговец, - вообще… не так…

 

Оченаш…

 

После полуночи приглушают свет. Лежим – в полумраке, плечом к плечу. В зале холодновато, экономят, суки, проверки на них нет…

- А кто сначала был, Там Мерлан или этот, который на поле?

- Там Мерлан. Города разрушал, сжигал дотла… Оставлял горы черепов.

- А этот, на поле?

- На Поле Он? А Европу завоевал. И Россию. Столицу сжег, Москву… а тут зима наступила, солдаты замерзли все… он армию обратно в Париж повел…

- А Париж – это страна была?

- Город такой был. А страна Франция называлась.

- А Колумб кто был, человек?

- Человек, не собака же.

- Да нет… а как же он человек был, и через океан переплыл?

- На корабле, как…

- А как разумный корабль людей согласился везти?

- А тогда разумных кораблей не было еще.

- А-а…

Мимо катится продавец, чего встал тут, катись, катись дальше… ну что ты на меня уставился… тащит меня за цепь, холодеет спина. Продавец бросает мне в руки контейнер с чем-то мясным, картофельным, соусным, ух ты, быть того не может, про меня его милость вспомнила…

- Это что у тебя, горяченькое?

- Ну… - делю вилкой мясо с картошкой пополам, - ешь давай.

- Вот за это спасибо… Оченаш, хозяин тебе и на аскорбинку разорился… Ты, видно, бледненький сильно…

- А когда ломка была?

- То есть?

- Ну,… когда… - перехожу на шепот, продавец околачивается где-то рядом, - когда они над нами стали… а не мы над ними?

- Да… лет тридцать прошло…

- А когда?

- Тебе дату назвать?

- Ну…

- Не было никакой даты… так как-то все… постепенно… сидит человек за компом, циферки считает… Объявление висит, требуется рабочий на станок… Вот и думай, кто кого выбирает… кто кем рулит…

Долговязый затихает, сворачивается на подстилке, Оченаш, сделай так, чтобы ночью никого нелегкая не принесла, хоть бы выспаться дали…

 

Машинным маслом разум затуманен,

Под потолками - небо не зови.

А я узнал, что были Там Мерланы

И Гаи Цезари - в моей крови.

 

Где-то так… но это только начало, начало, это долго нужно писать, придумывать, это…

 

Ты у станка ломайся неустанно,

И от экрана взгляд поднять - не смей,

А я узнал, что были Чин Гис Ханы

На Поле Оны - в памяти моей.

 

Нет, тогда уж - на поле они. Неправильно. Как там… все, сбили, сбили, завозились, захлопотали, загремели цепями, вспыхнули лампы, заскрипели колеса, поперли покупатели, спугнули стихи, спугнули меня самого, душу мою, одна оболочка осталась…

Покупатели скользят мимо нас, прогромыхивает станок, зычным голосом в динамике орет на весь зал, есть ли шлифовальщики. Следом едет машина, в которой узнаю Эм-Ша, не моего покойного хозяина, а другого. Увольте, пощади, Оченаш… забиваюсь в угол.

Обошлось.

Покупатели рассасываются, долговязый снова наклоняется ко мне:

- …тут если посмотреть, цепи на пяти кольцах развешены. От четырех ключи стырил, от пятого у продавца ключ в ящичке лежит, он их всегда теперь в ящичек кладет… Но если изловчиться, можно и вытащить, синий такой, поцарапанный…

- С бородкой?

- Электронный, балда… бесконтактный…

- А он ключей не хватится?

- Яс-сное дело, хватился, новые уже принес.

- А на тебя не подумал?

- Где ему… вечно все теряет, Маша-растеряша…

- Бошку свою скоро потеряет.

- Уже терял раза три. Мы с пацанами ее еще под загончики закатали, он потом сутки найти не мог, была потеха…

Смеемся. Покупатели оборачиваются, юркий матиз спрашивает у кофеварки, а человек смеется, а это что значит, а значит, ему хорошо…

- А хоть четыре кольца открыть?

- Освобождать, так всех… там, тем более, програмеров до хрена, програмеры нам ой нужны будут…

Замолкаем – мимо проезжает попкорница, кажется, ищет себе работягу, чтобы засыпал в нее кукурузу. Подкатывает к нам, ссыпает нам на колени охапку готовой продукции, киваем, улыбаемся, спасибо, спасибо, вот уже катится продавец, да прекратите вы мне людей кормить, вам интересно, а вы им желудки загубите, кто их потом купит… Вам человек нужен? Выбирайте, выбирайте… подешевле? Вот, старичок хороший, вы не смотрите, что седой, он бодренький еще…

- Не ешь.

- А?

- Не бери… - долговязый хмурится, - был тут один потешник, мороженая машина…

- Какая?

- Ну, которая мороженое делает… вот так покормил женщину одну эскимо с миндалем… только прикольнулся, вместо миндаля цианистого калия добавил…

- На хрена?

- А так, интересно же, как у человека пена изо рта пойдет, и глаза остекленеют…

- Охренеть можно.

- Нужно.

- А тебя что никто не купит? Программисты на вес золота, вроде бы.

- Да знаешь… побаиваются нас…

- А…

Хочу что-то спросить, вспоминаю сошедший с ума комп, не спрашиваю.

- Продавец у нас ближе к рассвету в инете крепко засиживается, вообще ничего не видит, не слышит… вот тогда кольца потихоньку расстегнем, и деру…

- В лес?

- Тьфу на тебя, в лес… я тебе говорил, к западу город, Моська, или как его там…

- Найдут в городе. Ораву такую, нас тут человек двести…

- Найдут… Только там под городом вроде как еще один город есть… подземный… мне один ученый сухарь даже карту его показывал… ни хрена не помню, улицы вот так во все стороны расходятся… Новокузнецкая, Рижская, Каховская… это… е-эн-вэ-дэ… сухарь ученый… Оченаш, упокой душу…

- Помер?

- Знал сильно много.

 

С сознания снимем веков усыпляющий морок,

И ржавчину с нервов умоем - хрустальным дождем.

Уйдем от самих себя, потерянных в городе

И сами себя, пробудившихся - не найдем.

 

Как-то так…

Опять стихи пришли не вовремя, они всегда приходят не вовремя, когда не ждешь…

 

Хлопает дверь.

Вваливается что-то – никогда не видел таких машин, не понимаю, но чувствую мощь, дрожание токов и микросхем…

И – гром среди ясного неба:

- Программисты есть?

Не вижу ни одной руки. Не понимаю. Торговец снует между рядами, щелкает замками, сдергивает с цепи то одного, то другого.

Долговязый вкладывает мне что-то в руку, не сразу понимаю – ключи…

Покупатель замирает перед нами.

- Программисты есть?

Показываю на долговязого. Торговец щелкает замком. Долговязый бросает на меня взгляд – уничтожающий, насмешливый. Что ему не так, что я сделал, что ты на меня как на врага, смотришь… суперкомп – теперь не сомневаюсь, это суперкомп – оглядывает людей, их оказалось двенадцать. Как на подбор, молодые парни, ни одной девчонки, не манит женщин турбопаскаль… Кто-то из парней скороговоркой перечисляет, что он умеет, кто-то тихонько интересуется, господин, а вы над чем работаете, можно сразу узнать, а чем я заниматься буду…

- На хрена ему все, - шепчет бритоголовый парень в углу.

- Так вишь машина какая, ему и этих-то мало будет…

- Хорошо, хорошо, - говорит суперкомп, - подойдите сюда, ближе, ближе…

- Все? – не понимает торговец.

- Да, все. Положите руки… сюда… сюда…

Что-то происходит – там, у входа, электрическая вспышка, сдавленные хрипы, обмякшие тела, распростертые на полу.

- Это… это вы что себе позволяете, да вы хоть знаете, сколько такой человек стоит? – торговец спешит к мертвым телам, выпустил гранатомет, вот уж не думал, что у этой ржавой колымаги есть гранатомет…

- Полиция, - суперкомп вспыхивает голограммами, - выполняем приказ.

- А…

- Вам выдадут компенсацию… сколько?

- Загружается, подождите… семьсот за штуку, всего двенадцать, итого… восемь четыреста.

- Вам компенсируют шестьдесят процентов.

- Охренели…

Не слушаю, не слышу, смотрю на экран, на диктора, я его уже видел вчера, не обратил внимания, будь я проклят, что не обратил внимания…

…ну… к программистам у нас в обществе отношение двоякое… конечно, удобно, когда ты сто веков думать будешь, а он р-раз, две кнопочки нажал, все сделал… только знаете, случаи участились… когда даже самые надежные компьютеры сходили с ума. Полиция опасается…

Бью кулаками в матрац – сильно, больно, отчаянно. Продавец смотрит на меня – пристально, недоуменно, делаю вид, что утрамбовываю подстилку. Продавец отворачивается, ожесточенно торгуется с полицией, восемьдесят, черт бы вас драл, или я подаю в суд… Не слушаю его, не слышу, - смотрю на открытый ящичек, на связку ключей…

- …семьдесят процентов, и не литра больше.

- Разорили, нехристи… Я на этих программщиков так рассчитывал… Хоть бы убрали теперь за собой, делать мне больше нечего, трупы выметать… Ключи где… ключи теряю, все теряю, с вами тут голову скоро терять начну… Сто восьмой, прием, там еще ключи есть? Да, знаешь, я их кушаю, что еще делать-то… пол мыть будут, найдутся…

Павильон понемногу успокаивается, торговец с проклятиями несет еду, наклоняюсь над контейнером, делаю, как учил меня не помню, кто, прикасаюсь ко лбу, к плечам, к солнечному сплетению, шепчу – упокой, Оченаш, душу раба твоего, долговязого…

Ключи. Заглядываю за пазуху – так, чтобы никто не видел, один, два, три, четыре, пять…

Мимо скользят покупатели, кто-то протягивает мне нарядный планшетник, дарю, дарю, знаем мы эти штучки, этот планшетник уже сто лет как помер… дарители…

Клетки. Цепи. Люди. Люди, переставшие быть людьми. Кто-то бессмысленно перебирает какие-то счета, женщина качает скулящего ребенка…

Ключи…

 

А ветры жестокие

Гонят нас – не летайте, не рыпайтесь,

(строка)

(еще строка)

Не слышит никто

В наших жалких отчаянных хрипах

Святые рулады

Соловьиных раскидистых рощ.

 

- …вам кто нужен-то?

- Да… какой-нибудь поздоровее… живучий такой…

- Кто-то движется между рядами. Кто-то белый, пропахший чем-то антисептическим, кто-то блестящий. Кто-то, от кого шарахаются все вокруг.

- Кто-то…

- Вам, собственно, для каких целей?

- Да, знаете… для всяких. Разных. Я вам специфику своей работы не буду рассказывать…

- Ну вот, например, человечек подойдет?

- Обработка информации… а помоложе нет? А то знаете, здоровьем слабоват.

- Да, молодые, они еще и похирее стариков… Ну вот парнишка ничего…

Дергает меня за цепь.

- Худоват.

- Откормите, мускулы, дело наживное…

- Обработка информации.

- Скидочку сделаю, литра два… Вам человек для чего нужен-то?

- Да… для всего.

- Ну-у, не бывает так - для всего, вот, механик, машины чинит, вон крановщик, ну это не для вас, это на кран башенный, вон…

Разглядываю покупателя, черт его дери, кто ему нужен, швец, жнец, или в дуду игрец. Нет, нормальный у нас торговец попался, хоть понимает, что не всякий человек всякой машине сгодится, а то бывает дурище, который шофера-дальнобойщика какому-нибудь роялю продаст, а инженера-чертежника сбагрит бетономешалке…

Мне-то от этого не легче, нет такой машины, которой нужны поэты…

Но покупатель… чем больше смотрю на него, тем больше он мне не нравится… то есть, они все мне не нравятся, но этот… торчат из него, как из ежика иголки - ланцеты, пинцеты, зажимы, щипцы, ножички, ножнички… и пахнет от него мерзенько так, так пахло от зубоврачебного кресла, давно это было, вспоминать не хочу, пульпит у него, глубоконький, лечение - сто пятьдесят, за наркоз еще семьдесят… не надо ему наркоза, перебьется…

Давно это было… вот тоже так пахло…

Покупатель спрашивает что-то, а вот эту девушку еще можно глянуть, нет, паренька не убирайте… и вон того мужчину…

Осторожно - чтобы не заметил - заглядываю ему в экран.

 

ГЛАВНОЕ МЕНЮ

 

НЕДАВНО ОТКРЫТЫЕ ФАЙЛЫ…

 

Последние эксперименты показали, что пятьдесят процентов испытуемых погибает после…

 

При внутривенном введении шестидесяти процентного раствора…

 

- Ну что? Выбрали? - не унимается торгаш.

- Обработка информации… все трое хороши…

- Так берите троих.

- Разорите вы меня…

Оченаш… обереги…

- Вон того давайте…

Тянется ко мне гибкая трубка с иглой на конце…

Что-то прорывает - все, за годы, за годы, за годы, бью - что есть силы, со звоном разлетается экран, надо же, стеклянный, не плазменный, рву на себя трубку, отдирается с хрустом, разливается по полу едкая муть…Кто-то хватает меня - за ноги, за ноги, кого-то бью - ногами, ногами, за меня, за татарочку, за парней этих, которых током, за судьбы - загубленные, за судьбы - разлученных, пусти, с-сука, это тебе, за тесные стойла у станка, у компа, у экрана, у аппарата, у…

- Поэты есть?

Бью – сильно, больно, больно мне, не ему, где у него глаза, где, мертвые, стеклянные, страшные, по глазам, по глазам, пусти, дрянь, и вдребезги, вдребезги, вдре…

- Поэты есть?

…до глаз, и…

- Поэты есть?

Кто-то хватает меня, тащит – за цепь, торговец, швыряет на середину зала, встречаюсь глазами с широким экраном.

- Поэт?

- Нет данных. Предположительно. Я видел, он писал что-то.

- Сколько за него?

- Триста литров.

Экран приближается ко мне.

- Поэт?

- М-м-м…

- Он говорить не может?

- Говорил. Я видел.

Спохватываюсь, Оченаш, что я торможу-то…

- Поэт… в-вот…

Выуживаю листочки, только бы не было ничего такого… о чем им лучше не знать…

 

В ветра и снега

Мы летим – по полям, по окрестностям,

Голубая луна

Наши профили жжет изможденные,

Все ждем берега,

Где мы сможем пропеть наши песни,

Свои времена,

Годы певчие – ищем и ждем.

 

Черт…

Зачем я читал ему это… В кои-то веки вытащил - и не то…

- Очень… приятно познакомиться с вами… - экран придвигается еще ближе, - я электронный библиотекарь, в мои обязанности входит коллекционировать тексты…

- Думаю… что смогу пополнить вашу коллекцию.

- Буду очень рад. Так вы… согласны?

Не понимаю. Первый раз кто-то спрашивает меня – согласен ли я…

- Да, конечно.

- А то я вижу, вам поступило много предложений, - экран смотрит на белого, дурно пахнущего смертью.

- Нет, я… к вам.

- Я обеспечу вас всем необходимым, гарантирую…

- Две цены.

Голос белого, ланцетно-скальпельного – как набат.

Падает сердце.

- Три, - тут же парирует экран.

- Пять.

Рушится мир.

- Десять.

- Двадцать.

Чувствую, что все смотрят на нас. Двадцать раз по триста литров, небывалая цена за человека.

- Сто, - говорит экран.

- Простите? – торговец крутится рядом, - сто литров? Я сказал трис…

- Сто цен.

ОБРАБОТКА ИНФОРМАЦИИ

- Я… прошу наличными.

Экран связывается с кем-то по аське, мелькают слова, фразы…

- Сегодня после четырех подвезут. Вот… распечатку себе оставьте… Я могу забрать человека?

Торговец думает. Вспыхивают и гаснут лампы.

- Можно посмотреть ваши документы?

Экран даже не мигает.

- Пожалуйста.

Тишина. Даже плазма на стене притихла и отключилась, смотрит…

ОБРАБОТКА ИНФОРМАЦИИ

- Все в порядке. Можете забрать его… господин Самсунг.

Рушится мир.

Нет, самсунги, конечно, всякие бывают… есть самсунги и есть Самсунг… люди вздыхают - восхищенно, восторженно. Кто-то аплодирует мне, кто-то проклинает меня, ничего не слышу, красная жижа стекает с виска, струится по шее, пол подпрыгивает, бьет меня по лицу…

 

Но не песни – а стоны

Снова рвутся из глоток бессильных,

В бою – не в истоме

Небо крыльями мелем и мелем,

Не видит никто

Белый свет – в перепончатых крыльях,

Не слышит никто

В нашем вое – священную трель

 

Аплодисменты. Двадцать пар глаз смотрят на меня.

- Психоделика, - шепчет мужчина в углу.

- Это мое… по-настоящему мое, - кивает девушка в кресле, откуда только такую выискали, глаза в пол-лица…

- А вы бы написали нам что-нибудь веселое, - улыбается дамочка с огромным бюстом, - а то талант такой, а как послушаешь вас, плакать хочется… Вас как зовут?

- Никак.

- Ну что вы, я же вам ничего обидного не сказала…

- Да погоди, Валя, он, может, и правда без имени…

- А что, бывает так?

- И не так бывает… меня раз нелегкая в какой-то цех занесла, там люди сидят, гайки какие-то перебирают, так прикиньте, даже говорить не умеют… Му да му, да вау-вау-вау.

- Кошмар.

- Надо ему имя дать, психоделику нашему.

- Ага, в святцах посмотреть.

- Чего в святцах, набредем там на какого-нибудь Нафталинария или Акакия… Костя - тебе подойдет?

- Не понимаю, о чем они, киваю:

- П-подойдет.

- Ну и славненько… что зеваешь, лампочку не проглоти… висит груша, нельзя скушать… Парни, отведите его в комнаты, пусть выспится…

Экран Самсунга холодно следит за нами - на председательском месте…

 

Добираюсь до кровати, первый раз вижу, чтобы в комнате стояла только одна кровать - да я и кровать вижу первый раз. Вытряхиваю на постель из вещмешка нехитрое барахло, что-то мне понадобится, что-то уже нет, какие-то кусочки сахара, не нужны, листочки со стихами, нужны, еще как, горсточка попкорна, не нужна, в мусор, старенький сотовый, пока оставлю, надо бы хозяину насчет нового заикнуться, ключи от сгоревшей лаборатории, на хрена вообще их с собой таскаю, в мусор, носки, четыре пары, все разные, вот эти драные в мусор, эти сгодятся еще, ключи какие-то, пять штук россыпью, от чего они, дайте вспомню, а неважно, в мусор, куртешка, добротная, это оставлю, трусы, застиранные до дыр, в мусор, у магната новые найдутся, кружка, «Самому Крутому Парню», кто и когда подарил не помню, оставлю, планшетник…

 

2012 г.

 

 

 А Мама будет…

 

- А лошадка будет?

Шапка выбегает к дедушке, вот он, пришел, снимает пальто, чихает, фыркает, дедушка здорово умеет чихать, грох-х! – аж кот вздрагивает, кот у дедушки рыжий, поперек себя шире, и глаза желтые…

- А лошадка будет?

- Лошадка? – дедушка, кажется, растерян, - а-а, будет, будет… Ты какую хочешь, запамятовал я что-то…

- Сиреневую. С крыльями.

- У-у, еще и с крыльями… Ладно, будет тебе лошадка, все будет… Ты мне скажи, боец-молодец, ты чего носом хлюпаешь?

- А так…

- Так… так в этом мире ничего не бывает… Лужи в глубину мерил?

- Не-е… мама не дает.

- Ух, она какая, бедному ребенку и в луже покопаться не дает… ух, мы эту маму твою накажем…

Дедушка смотрит на маму, вот она, стоит у стены, бледная, какая-то сама не своя, вымученно улыбается. Почему она не радуется, что дедушка пришел, вон сколько принес, и конфеты, и торт, и целый домик игрушечный, у него двери и окна открываются, как настоящие…

- Ты смотри, будет еще мама что запрещать, давай мне жалуйся… ух, мы эту маму…

- А она еще говорила… чтобы я по…по… по… по допоконнику не ходил…

- По подоконнику? Ух, распустились эти мамы, уже и по подоконнику пройти нельзя… а то айда ко мне, нечего тебе с такой мамой… у которой и по допоконнику не пройдешь…

- Семнадцатый этаж…

Это говорит мама. Ну почему она плачет, что случилось, может боится дядек в кожанках, вон, с дедой дядьки в кожанках пришли, стоят у двери, вымучивают из себя улыбки…

- Ты смотри, чего тебе принес… это краски называется, вишь, кисточку суешь, и рисуешь… вот та-ак…

- А что лисовать?

- А что хочешь…

- А голод можно?

- Чего? Город? Обязательно. Да не бойся ты, давай на обоях… во-от так… пусть мама только попробует у тебя краски отобрать… знаю я этих мам… Ах, обои, ах, ремонт, ах, то, ах, се, ах, нельзя, и никакой жизни ребенку… Ты мне скажи, боец-молодец, ты что кушал-то?

- А мама щи… дала… а я не стал…

- Пра-авильно не стал, что за штука такая, щи, щами сыт не будешь… Это же колбасу надо копченую, да шоколадки, верно я говорю?

- Денег нет.

Это мама у стены.

- Нате вам, Анна Николаевна… на ребенка, - говорит деда каким-то чужим, незнакомым голосом, кладет на кухонный стол бумажки, блеклые, неинтересные, - до последней копейки мне за все отчитаетесь.

- Не надо нам ваших денег.

- Вам не надо, ребенку надо. Еще не хватало, чтобы в нищете этой рос… хоть бы окна отрывали, что он у вас в духоте сидит… ах, простуда, ах, оэрзэ… вот и растят тепличных цветочков…

Шапка обижен, что деда на него не смотрит, Шапка вон уже какую лошадку нарисовал с крыльями…

- Анна Николаевна… На каких основаниях вы согласны вернуть ребенка в семью?

 

- А дракон будет?

Это Шапка у мамы спросил, когда она пришла. Там, на садовой дорожке, где он с ней познакомился. Мама, это тетя такая, это ее так зовут – Мама, в пальтишке драненьком, и беретик на ней, смешная такая… У нее мячик был, красный такой с цыплятами, они с Шапкой играли.

- А тебя как зовут?

- Па-ша…А деда Шапкой зовет…

- Верно, Шапка.

- А ты кто?

- А я Мама.

- Ма-ма…

- Верно, мама… а ты тут живешь?

- Ага… у деды.

- Тебе нравится?

- Ага… у деды кот… рыжий… и глаза желтые.

- У деды?

- Не-е, у кота.

- А пойдем со мной?

- А куда?

- А куда глаза глядят.

Это здорово было, как в сказке, там тоже все всегда друг другу говорили – а пойдем, куда глаза глядят, и шли, а потом случалось что-то… необыкновенное…

- А там дяди стоят у ворот, они нас увидят… а можешь так сделать, чтобы не увидели?

- Могу…

Шапке и самому весело дядек обмануть, это эти, в черном, которые всюду за ним ходят, Шапка на крышу, и они на крышу, Шапка в снег, и они в снег, отряхиваются, ругаются, ты, пацан, хоть нас пожалей, из-за тебя с ангиной слягу, не прощу… Шапка невидимым сделался, и маму невидимой сделал. И здорово так, стоят дядьки, Шапку с мамой не видят, как они к воротам идут…

- Ну, молодец… а на электричке ты ездил?

- Не-е. А на самолете…

- А тебе понравилось?

- Не-е… А длакон будет?

- Какой дракон?

- Чейный…

- Какой? Чайный?

- Чейный!

- Чайный?

Вот Мама глупая, не понимает, что дракон нужен черный, вон, плюшевые в магазине продаются, Шапка себе такого хочет, чтобы летал… а потом долго в каком-то вагоне тряслись, а потом город был, большой, шумный, и Шапка устал, и Мама его на руках несла. А потом были вот эти комнаты с белыми стенами, и бурда какая-то, называлась, щи, Шапка ее только отпихнул… А потом Мама Шапку в кровать уложила, и книжку открыла, и рассказывать стала что-то про какого-то Вынь из Пуха, и кто-то там потерял хвост, и шарик там какой-то лопнул… Шапке все не терпелось знать, чем кончится, а Мама все отвлекалась, болтала с кем-то по телефону, да, у меня, нет, не отдам, не имеете права, я через суд…

 

- А класки будут?

Это Шапка у мамы спрашивает, вон он, стоит, весь в красках мазаный-перемазаный, тут чуть-чуть на город не хватило, надо еще башню доделать, и мост… И почему Мама головой качает, что ей, Маме, не нравится, Шапка ей вон, и торт принес, и конфеты, а потом вспомнил, в книжке какой-то было, что мамам цветы дарить надо, у деды выпросил, самый большой букет принес, еле дотащил…

- А класки будут?

- Что? Глазки?

- Класки…

- Какие глазки? Анютины…

Скучно Шапке. Да что тут в четырех стенах, по подоконнику и то не поскачешь, не то, что у деды в доме. У деды вообще весело, и комнат как звезд на небе, и бегать можно, и никто тебе тут не причитает, ах, буфет, ах, телевизор… И дядьки эти в черном с Пашкой играют, здорово так на дядьку сверху залезть, и пусть на четвереньках бегает, катает. Или еще другие дядьки у деды, которые в белых халатах, так Шапка краски взял, и одному дядьке халат выкрасил. Тот даже красить помогал, цветочки на халате рисовал всякие…

И вообще там здорово, вот так с утра пораньше приведут Шапку к деде, и дядьки эти сидят в белом, и на Шапку смотрят, ну-с, молодой человек, чем нас порадуете? И Шапка радует. То кубики там лежат, Шапка руками машет, кубики под потолком летают, то краски Шапка возьмет, город нарисует, руками разведет, город с бумаги поднимется, вот он уже живой, выпуклый, как настоящий, и башенки, и домики, и деревца. А уж как деда радовался, когда Шапка кота оживил… Это Шапка на задний двор пошел, а там на куче мусора кот дохлый, а Шапка его оживил, чтобы с ним играть. Этот кот рыжий был, сначала тощий такой, а потом разъелся у деды, матерый такой стал, и глаза желтые…

А тут что… ни тебе кота, ни тебе дядек, ни тебе кубиков… Шапка домики выпуклыми сделал, Маме показал, а Мама почему-то расплакалась… может, торта ей Шапка мало оставил, правда что, сам все розочки съел, и все вишенки, а девочкам, говорят, самое вкусное давать надо… вот Мама и плакала…

 

- А лошадка будет?

- Будет, будет…

Это какой-то дядька в черном шепчет. Шапке скучно, сейчас бы забраться на этого дядьку, проехать верхом, а Нельзя. Место какое-то скучное, все сидят, говорят что-то вполголоса, то встать, то сесть, ходит Шапка от одного к другому, не знает, чем себя занять. Что за место такое, даже игрушек нет, Шапка все ныл, а можно мячик с собой взять, а нельзя, а можно краски, а нельзя, а можно… Игра какая-то идет, а Шапке даже правила не объяснили, то встанут, то сядут, и все говорят – да, ваша честь, нет, ваша честь… Ходит Шапка, говорит – да, ваша честь, нет-ва-ша-честь, и Мама на него шипит, тиш-ше, и деда подмигивает, ух мы ее, эту Маму… еще указывать будет…

И фокусник фокусов не показывает, чего он вообще пришел, вон, стоит, в черной мантии, молоточком стучит, а ничего не появляется.

Скучно Шапке. Захотел Шапка, чтобы были краски, вот они, в руках у него появились, и с кисточкой, и пошел Шапка на стене дракона рисовать, большого такого, зеленого, с красными крыльями. А большие дяди с тетями про Шапку и забыли, ваша честь, он отнял у меня ребенка, ваша честь, она подписывала контракт… Некогда Шапке, Шапка делом занят, вон у него какой драконище крыльями машет, а Шапка еще сделал, чтобы он ожил, и по залу летал.

То-то этот в мантии всполошился… уберите… уберите… И Мама тут как тут, вот смотрите, что он делает, что делает, что они из него растят, и деда тут как тут, у-у, какой у тебя драконище, а сделай так, чтобы он исчез, а? во, молодчина… Вы на нее посмотрите, ваша-честь, ребенку развиваться не дает…

И этот в мантии успокоился. И даже разрешил Шапке потом молотком постучать.

 

- А Мама будет?

- А ты заскучал?

- Не-е… так…

- Что, давно тебя щами не кормили?

Деда смеется. И Шапка смеется. Шапка сегодня все стены в кабинете у деды красками изрисовал, город целый получился, и подписал Шапка – деде, и оживил город, вон он, до сих пор тут на полкабинета. Ух, деда радовался. А потом Шапка кота летать заставил, здорово так, лапами барахтается, а опуститься не может. Надо бы еще с дядьками в черном что-нибудь придумать, больно у них рожи сегодня постные…

А у деды сегодня гости, тетя пришла с бумажками всякими, не Мама, другая тетя, ее как-то по-другому зовут, А Два Кáт, она Шапке паровозик принесла, как настоящий, а Шапка ей конфет с кухни принес, полные карманы напихал в пальто… конфеты, правда, расквасились, шоколад по пальто потек, ну да ничего, мелочи, шоколад он и есть шоколад, то-то тетя обрадуется…

- Ой, доиграетесь вы, Афанасий Викторович, со своим сверхчеловеком…

- А что доиграюсь? Он уже есть, что, предлагаете, ему пулю в затылок?

- Да нет… Вы в курсе, что клонирование запрещено?

- Никого я не клонировал.

Скучно Шапке. Опять сидят, какие-то скучные вещи говорят, на Шапку и не смотрят. Шапка дядьку в черном оседлал, деда хоть бы обернулся.

- Женщина эта…

- Что женщина, контракт для кого написан? Сама знала, на что идет, не надо ля-ля… Та еще мамаша, я на нее наткнулся, когда она в Инете лот выставила, продавала свою девстве…

- Не при ребенке…

- Да он и не поймет… а тут нате вам, спохватилась… дуракам… закон не писан…

- Ну хорошо, новый человек… а если вырастет, куда переметнется… К этим там…

- Если бы да кабы… если бы у бабушки было кое-что, она бы была дедушкой…

- Что вы при ребенке…

- Да что он поймет… у-ух, молодчина, оседлал… это знаешь, в школе мы игрались, друг друга оседлаем, и портфелями лупим… ну-ка, тряхнем стариной… Шурчик, ты у нас самый худенький будешь, давай, на Мишаню забирайся, он во какой здоровяк, попробуй-ка Шапку с Антохи скинуть… Давайте, парни, за что вам плачу…

 

А Мама была.

Ох, не хотел Шапка говорить, а как не говорить, принес же деде печенья, а деда тут как тут, кто дал…

- А Мама была. Принесла.

- И часто у тебя… мама бывает?

- А в воскресенье… в сад приходит.

- Яс-сненько… с собой зовет?

- Ага.

Все-то деда знает, ничего от него не скроешь, от деды.

- Ну-ну… айда со мной… покажу тебе кое-что.

- А что?

- Штуку одну.

Пошел Шапка за дедой, штуку посмотреть, что там за штука. А там тьфу, было бы что хорошее, посадил деда Шапку в кресло, взял часики на цепочке и давай перед Пашкой раскачивать, следи. Шапка часики эти остановил, чтобы не двигались, деда обиделся, не шали…

Качаются часики.

Качаются часи…

Кача…

- …а лошадка будет?

- Пошли… быстро пошли, ком-му сказала!

- Это Мама, только какая-то злая, незнакомая Мама, тащит Шапку куда-то – наверх, в какие-то комнаты, пахнущие чем-то едким, мерзким, недобрым…

- А лошадка…

А вот же в витрине лошадка, вот она, с крыльями, и ножки у нее туда-сюда двигается, и чего это ради надо идти куда-то в никуда, где пахнет плохо, где…

- …ком-му сказала, дрянь такая!

И хлоп по щеке, хлоп. И Шапка в рев. И дядька в белом халате, дрянью какой-то пропахший, и штука у него блестящая, и за голову Шапку хватает, и голове больно-больно так…

- А-а-а-а-а-а!

Проснулся Шапка.

- Ну что ты, что ты… все, все хорошо…

Ревет Шапка, громко, в голос, и часики качаются, качаются, и деда Шапку по голове гладит, утешает, а Шапка ревет…

 

- Ну давай… загадывай желание.

- А какое?

- А какое хочешь.

А Шапка не знает, чего он хочет, Шапка все хочет, и машинки хочет, и замок хочет, чтобы с башенками, и лошадь хочет, не век же на дядьках в черном ездить, да и не нравится им, вон, один вчера жаловался, у него спина, будто у других спины нет. Посмотрел Шапка на его спину, ну так посмотрел, чтобы всякие кости внутри видно было, и точно, где эта цепочка из косточек идет, по-звоночек называется, вон там косточку одну защемило… Посмотрел Шапка, захотел, чтобы все нормально было, и все нормально стало.

Так что все Шапка хочет. Вот так вот свечи задул, и загадал, чтобы все у него было. Ну и у других тоже, другие что, не люди, что ли… чтобы у всех все, всем там конфет, сколько хотят, и чтобы не болел никто, ну там и игрушки чтобы у всех были, и чтобы войны на ближнем востоке не было, а то восток-то ближний, там, глядишь, и до нас война доберется…

- Ну что, большой уже парень… пять лет… Давай… покажи нам… чего умеешь.

Вот это Шапка любит, когда все собираются, и на Шапку смотрят, и Шапка всякие чудеса и фокусы показывает. Деда ему дохлую крысу принес, много у деды крыс, белые такие с красными глазами, а Шапка ее оживил, а потом деда других крыс принес, и Шапка их заставил всякие повозки возить, и на маленьком пианино Чижика-Пыжика играть. Дядьки в ладоши хлопали, им понравилось.

- Ну давай, Шапка, рассказывай, что в мире делается.

Это Шапка тоже любит, посмотришь так на глобус, и все видно, где война какая, где большие дядьки во дворцах всяких замышляют всякое, где… Где всякие дела важные творятся, там свет над домами особый, красноватый такой.

- Вон… за океаном.

- И чего же там?

- А там дом такой… большой… а на последнем этаже трое сидят…

- Как зовут?

- Не вижу.

- Смотри, смотри…

- Ро… Рошель…

- Ротшильд?

- Ага.

- И чего они там?

- А… бумаги какие-то, цифры…

- Ну а поконкретнее?

- Не зна-аю…

Чуть не плачет Шапка, обнял его дедушка, по голове погладил, ну молодец, молодец….

Да как Шапка не молодец, вон ему сколько всего надарили, и машинку, Шапка ее ездить заставил, как настоящую, и краски, и компьютер принесли, большой такой, красивый, включили, хватились, что не работает. Ох, ругался дедушка, от дядек в черном только пух и перья летели… а Шапка на компьютер посмотрел, подкрутил там чего надо, и все заработало. И дядьки ему всего нанесли, этот, у которого спина, Шапке плеер принес, а другой, в белом халате, хомячка живого принес, Шапка его Артуром назвал… У этого дядьки Шапка внутри в печени дрянь какую-то увидел, маленькую такую, с горошину… ему сказал, а он смотрит на Шапку и говорит, достань, пожалуйста. Шапке трудно, что ли, вытащил, комочек такой мясной, ему отдал… Ух, дядька побледнел тогда, благодарил как…

- Шапка! Ша-апка!

Слышит Шапка, зовет его кто-то, да кто кто-то, вон, стоит на садовой дорожке, в снегу, в драненьком пальтишке…

- Мама?

- Ша-а-пка!

И бежит Мама к Шапке, и тоже что-то там несет, свитер какой-то, Шапка его наденет, только если не кусачий будет…

- Ша-а-пкаа-а!

- Мама?

Мама… И снова в памяти – лошадка, лошадка, вот она, на витрине, и Шапка к ней тянется, и Мама тащит куда-то наверх, наверх, и по щекам – хлоп, хлоп, и этот, в белом, и штука у него такая блестящая, и больно так, и а-а-а-а-а-а, и…

- Да ловко они ему третий глаз приладили… Уникум…

- Ну сделайте что-нибудь, доктор… Да не вертись ты, дрянь такая…

- Шапка!

Обиделся Шапка, рассердился Шапка, больно же было, вот она, обида Пашкина, огнем вспыхивает, черным облаком вьется…

…красное пальто падает в снег…

 

…смерть наступила в результате обширного инсульта, обильного кровоизлияния в мозг, по предварительным данным…

 

- А Мама будет?

- А-а… а Мама в Париж уехала, привет тебе передавала.

- А там Фелевая башня?

- Эйфелева. Правильно. Ешь давай, кому тетя Настя стряпала, эти твои любимые… не кнехты, а не помню, как…

- А мы в Париж поедем?

- Обязательно. Диснейленд тебе покажем…

 

- А слон будет?

Дядьки слона обещали, вот Шапка и спрашивает. Веселые такие дядьки, черные, как черносливины, и глаза у них большие, блестящие, и носы, как клювы, того и гляди тюкнут…

- Будэт слон. На слонэ, пацан, покатаэм…

- А вельбуд будет?

- И вэрблуд будэт. И ы-ы-ш-шак будэт. И саблю дадым.

- Настоящую?

- Самую нас-аашшую. Джигит будэшь… с нэвэрными сражатса будэш. Морэ покажем. На морэ был?

- Не-е-е.

- Тю-ю, жизни не выдал… Лодку подарым…

Смешные дядьки. Мороженым накормили. На машине катали. Пахнет от них духами какими-то, никогда раньше Шапка не видел, чтобы от дядек так пахло.

- А деда знает?

- Зна-а-эт.

- А не заругает? А то не велит ни с кем уходить.

- Нэ заругаэт. Он добрый. Он так и сказал, можно… То-олько а-а-астарожно…

Смеются дядьки. И Шапка с ними смеется. Жалко еще дядьки в черном с ним не поехали, там, в парке остались на снегу лежать, устали, наверное. Еще бы не устали за Пашкой бегать…

Дядьки-черносливины с Пашкой шутят, один по телефону названивает, говорит не по-русскому, да, господин шейх… сию минуту…

 

2012 г.

 

     

 Семейное фото

 

Отец…

Так странно – зову тебя, а тебя нет.

Да впрочем, ты никогда не откликался, когда я тебя звал. Хоть ночь напролет кричи, кланяйся тебе – ты и не кивнешь, хоть сколько до тебя докрикивайся, проси твоего совета – ты не ответишь.

Вхожу в твою комнату – медленно, осторожно, вот прогневаешься, вот схватишь за шиворот, вот сбросишь в наказание в пучины ада, или еще куда подальше, это ты можешь. Нет, никого, ничего, и, кажется – так ты прогневался на меня, отец, что даже и наказывать меня не хочешь.

Пыльный воздух ловит лучи света, что просочились сквозь колонны, где-то гудит шмель, странно, мне казалось – жизнь на земле остановилось.

Ты никогда не любил меня, отец, иногда мне казалось, что ты вообще забыл про меня, непутевого своего сына. Да и то сказать, все сыновья твои как на подбор, могучие, сильные, весь мир про них слышал, а я так, сбоку припека. Что же ты хочешь, сам меня таким сотворил, я-то тут при чем…

Ты не любил меня, отец, вечно ставил мне в пример каких-то моих братьев, или наоборот, не в пример, вот будешь хорошо себя вести, будешь как младший, а будешь плохо себя вести, будешь как старший…

Хорошо, плохо… как я устал от твоих наставлений… ну что делать, должен же ты меня как-то воспитывать, непутевого своего сына…

И странно так – захожу к тебе, тебя нет, не так нет, как бывает, когда ты весь погруженный в дела, не слушал меня, говорившего с тобой. Нет – тебя совсем нет, и так нелепо, и так не укладывается в голове одно-единственное – ты умер.

Вот так – ни с того, ни с сего, я даже не успел спросить тебя о самом главном, о чем, да у меня все в жизни было – самое главное. И прощения попросить не успел. За… Да много за что. Да за все. И уже поздно падать перед тобой на колени, кланяться, приносить тебе кровавые дары и курить фимиам.

Ты давно невзлюбил меня, отец, может, и моя вина тоже… Ты невзлюбил меня – с тех пор, как я воровал яблоки у тебя в саду, и потом, когда я убил брата, и потом, когда я первый раз целым племенем пошел войной на другое племя, ты ругал меня, когда я собрал войско и жег города, складывая пирамиды из черепов, ты хмурился, когда я сжигал своих братьев на кострах. Когда я отвернулся от тебя, и холодные земли были усеяны трупами, ты даже не гневался, ты молчал, и молчание твое было страшнее всякого гнева. И ты тоже отвернулся от меня – когда я расщеплял атом и бомбил города где-то там, на востоке, и в небо взмывали облачные грибы.

Много за что гневался ты на меня, много за что я собирался просить прощения, еще думал – успеется, успеется, как-нибудь… И не успел…

Заходит старший брат, какой-то неожиданно притихший, снимает шляпу, почесывает рога. У него хватка деловая, не в пример мне, сразу все организовал, и гроб, и венки, и цветы, и оркестр, и мраморную гробницу где-то на Тибете, сам раскошелился на мрамор, отстегнул из своих, кровных… Поминки устроил, пил за упокой, я еще растерянно смотрел, как его приспешники веселятся, бьют в бубны, а ты, братишка, чего такой кислый сидишь, ты гляди, отец покойник бы с нами был, он бы больше всех резвился…

Ты не любил меня, отец… Ты и старшего брата не любил, то ли выгнал его из дома, то ли он сам сбежал, не знаю, меня еще тогда на свете не было. И все-таки это было несправедливо, ведь даже с моим старшим братом ты виделся, вел долгие беседы, даром, что прогнал его из дома, а мне за тысячи лет не сказал ни слова…

Старший бормочет какие-то слова утешения, видно, что он думает уже совсем о другом, как поделить наследство, а наследство нам досталось немаленькое. Хорошо еще, как-то худо-бедно порешили что кому, хотя много еще будет споров, чувствую, это только начало. Порешили, мне Землю, Луну, какие-то станции-колонии на Марсе… а дальше…

Когда-нибудь начнем делить галактики и измерения.

Старший хлопает меня по плечу, расхаживает по комнате, прицокивая копытцами. Он не пропадет, старший, он всегда знал больше меня, он всегда был сильнее меня. Это с ним я еще в детстве воровал яблоки, у него это ловко получалось, а я попался. Это он являлся мне по ночам, открывал таинства вселенной. Он помогал мне в битвах и делах, он вызволял меня из тюрем, он поднимал меня на вершины власти, он заботился обо мне – как настоящий старший брат. И наследство он разделил по-хорошему, по-доброму, по-братски, я прямо не ожидал от него с его деловой хваткой…

Стоим – в опустевшей комнате, где нет Тебя, Отец, не так нет, как раньше, когда ты где-то по ту сторону икон и крестов, по ту сторону неба, а совсем нет. На глаза мои наворачиваются слезы, брат смахивает их пушистой кисточкой своего хвоста.

Хочется попросить прощения – у того, кто нас уже не слышит.

Перебираем бумаги на столе, не мелькнет ли где завещание, нет, не мелькнет, не оставил, не успел. Перелистываем пожелтевшие страницы, стряхиваем пыль с семейного фото, может, единственного в своем роде – Отец с сыновьями в минуту короткого примирения, я еще совсем маленький, неумело встаю на две ноги, неумело держу в руках палку, собираю ягоды в зарослях леса, с меня еще шерсть не слезла, и надбровные дуги еще низкие, и хвост еще не отпал. Ни даты, ни подписи, ничего не осталось, да это и не имеет значения…

А вот и младшенький наш.

Пришел.

Он вбегает, запыхавшись, стряхивает с плаща звездную пыль, хоть бы ноги вытер, что ли… Опоздал, брат, опоздал, где же тебя носило… вот так вот… все, все, отпели уже, и поминки справили…

Падает в кресло, взмокший, уставший, растирает запястья, похоже, опять кровоточить начали, возьми вот платок… Хочу оттереть ему кровь с лица, снял бы ты вообще этот венец – вспоминаю, что я же его и истязал, смущенно отступаю. Он наливает воды из-под крана, пьет, жадно, большими глотками, вижу, уже не вода в стакане, мускат… Идет к двери, делает мне знак:

- Пойдем со мной…

Идет к двери – в холод и темноту осенней ночи – пойдем со мной.

Смеешься… каждому свое, это тебе – звездная пыль, далекие туманности, мы их тебе решили оставить. А я буду здесь, на земле, у меня здесь и города, и фабрики, и памятники, и вся как есть среда обитания… Переглядываемся с рогатым братом, надо бы младшенькому еще чего-нибудь из наследства подкинуть, не по-братски это, - а его уже и след простыл в серебристом тумане.

Смотрим на семейное фото – где мы все вместе.

Брат хлопает меня по плечу кисточкой хвоста – мол, все пройдет.

Хорошо он обо мне позаботился, по-братски… Мне всю землю отдал – я же все-таки ее обустраивал, пахал, сеял, строил города, выкачивал нефть, рыл шахты, оставлял в океанах за танкерами нефтяные следы, истреблял зубров, чтобы через сколько-то веков их спасать. Старший брат подарил мне весь мир, сам лично положил землю к моим ногам. Себе оставил совсем немного, то, что под землей - это его владения.

И еще потребовал у меня взамен…

…как всегда…

…по договору.

Договор составили, я кровью подписал, все при всем…

 

2012 г.

 

 Разумный разумнейший

 

- А там что? – показываю за широкую ограду.

- А, кладбище там… пойдемте дальше.

- Вы же… бессмертные все, кладбище-то откуда…

Теряю дар речи, да я его и не обретал, - сколько здесь хожу с ним, столько чувствую себя не в своей тарелке. Да и то сказать, одно дело, когда говоришь с ним – где-нибудь в храме, или в келье монашьей, встанешь на колени, сложишь руки, Отче Наш, и все такое… А когда вот так ходишь с ним рука об руку, смотришь цветущие сады, реки времен, дерева жизни и познания – вот тут вот и становится не по себе, чувствуешь себя так, будто на приеме у королевы раскокал соусницу, и прямо ей на платье…

- Ну… кто бессмертный, кто и не очень…

Он смотрит на меня, подмигивает – мне так кажется, что подмигивает, хотя у него нет ни глаз, ни лица. Ничего нет - сияющая аура, которую не изобразишь ни на одной иконе.

Ничего, нормально мы с ним посидели, я думал, будет хуже. Про конец света поговорили, я думал, он не скажет ничего, а он спокойно так даты мне расписал, когда Солнце расширяться начнет, когда остывать… Вы тогда из солнечной системы сматываться не торопитесь, перебирайтесь на Плутон, а как Солнце остывать начнет, снова на Землю…

- А кто… не бессмертный?

Смотрю за ворота, на бесконечную вереницу крестов – до самого горизонта.

- Ну… пошли, посмотрим, если интересно…

Мне интересно. Мне все интересно. И молочные реки, и кисельные берега, и древа жизни, и аспиды, и лев с ягненком. Мне все интересно – и как он построил вселенную, как это – из обломков других миров построил, а что за миры были, а когда, а почему исчезли, а…

Мне все интересно. И все боязно. Который раз проверяю себя – все ли на месте, ничего ли не потерял, не забыл. Галстук на месте, запонка, все при всем, телефон… где телефон… а-а, в кармане, зря я его туда сунул, ключи… здесь ключи, бумажник, на хрена я его сюда с собой притащил, везде таскаю, и сюда тоже… смартфон… вон он, айпад… айфон… здесь… наушники где-то посеял уже… нет, в кармане… перчатки… очки…

Только бы ничего не растерять, а то со мной бывает, на-днях ехал…

Ладно, не о том речь…

Заходим на кладбище, кажется, надо было перекреститься – не перекрестился, замешкался. Он плывет мимо рядов могил – легкий, бестелесный, иду за ним, плавно, медленно, по этой эфирной, сияющей земле и ступать страшно, будто идешь кому-то по лицу…

- Вот… здесь диморфодон похоронен…

Киваю. Не знаю, кто такой, но сочувствую.

- Здесь велоцераптор лежит.

Снова киваю. Стараюсь показать на лице скорбь. Оглядываю могильные плиты, кое-где приукрашенные цветами, черт меня дери, я даже цветов с собой не взял…

- Это вон орнитолестес…

Наконец, спохватываюсь, что надо перекреститься.

- Сеймурия…

- Красивое имя.

- А?

- Красивое имя, говорю… лично ее знали?

Вспыхивает голубоватым сиянием.

- Да я всех лично знал.

- Смущенно посмеиваюсь, как я мог забыть, Он всех нас знает, поименно, и мертвых, и живых, и правых, и виноватых… Идем мимо могильных плит, оглядываю цветочки, чашки с водой, кусочки мяса, горсточки зерна, скромные дары от живых – мертвым…

- Гедон вот похоронен…

Наконец, решаюсь спросить.

- А фотографий тут нет… а он как выглядел?

- Да как сказать… змея такая, а сверху панцирь от черепахи.

- Ясно, - говорю, хотя мне ничего не ясно.

- Вот… головоног…

Осеняю себя крестным знамением, боже, упокой душу головонога…

- Эндрюсарх…

Звучит, как фамилия какого-нибудь англичанина. Киваю. Крещусь. Кого он тут собирал под крестами, кого хоронил… На всякий случай проверяю в кармане плеер, на месте, зарядник – здесь, ничего не потерял…

- Стегоцефал…

- Что-то знакомое…

Говорю вслух – он смотрит на меня ласковым сиянием, будто обволакивает.

- Да нет, вы его не знали. Вас тогда на свете не было.

- Ну, это само собой.

Идем дальше, читаем даты, имена… Жалко, цветочков я с собой не взял, да кто же знал, что на кладбище пойдем…

- Тираннозавр…

- Рекс?

- Ну… трицератопс…

Киваю. Крещусь. Как-то не по себе становится от мысли, что когда-нибудь… вот так… под крестом… Чш, даже не думай, человечество еще себя покажет… зря, что ли, сегодня договор подписали, чтобы крупных цунами не было, и крупных извержений – тоже…

- Араукария… Кистеперая рыба…

Киваю.

- Стрекоза…

- Так жива же стрекоза.

- Тю-у, то другая стрекоза, а тут такая стрекоза похоронена, что одним крылом вам голову снесет…

Киваю. Начинаю скучать на кладбище, он чувствует это, сворачивает к выходу. Что меня-то сюда, это надо какого-нибудь зоолога привести, или палеонтолога, вот он-то здесь завизжит от радости… только бы могилы раскапывать не начал…

- Чорроапитек… дриопитек… А вот тут человек… как он сам про себя говорил – человек разумный разумнейший… сам не похвалишь, никто не похвалит… фороракос… он же – птица Рухх. Чупакабра. Квагга. Василиск…

Вздрагиваю. Что-то он не то сказал… боюсь потеряться, отстать, возвращаюсь, смотрю на могилу…

- А здесь, вы сказали… к-кто?

- А-а, это был такой… хомо саспенс… нет, вру, как-то по-другому по латыни… разумный разумнейший, как он сам себя называл. Прожил-то надолго, десять тысяч лет, все дела. Ошибочка такая эволюции.

- К-как…

Нужно что-то спросить – только не знаю, что, в голове нет вопросов, в горле нет голоса. Смотрю на крест, не отличимый от других, под крестом кто-то положил пачку сигарет, кажется, Сент Джордж, выцветшую плитку шоколада…

- Ну а что вы хотите, эволюция тоже ошибаться может… на то она и эволюция… то так, то эдак попробует, я иногда и сам удивляюсь, что получилось…

- Ошибочка у вас получилась, - говорю, и самому смешно, - я-то живой.

- Вы?

- Я… человек разумный разумнейший. Живем, как видите, вымирать не собираемся.

- Не знаю, не знаю… мое кладбище ошибаться не может, если похоронен, значит, умер… когда он там… три века назад…

Еле сдерживаюсь – чтобы не вернуться, не раскопать могилу, не посмотреть – что там. Сказать кому, не поверят, а что не поверят, кто сказал, что он – всезнающий, всемогущий – не может ошибаться…

Оглядываю молочные реки, кисельные берега, райские сады, разбитые на облаках, звезды, развешенные по веткам. Нет, все-таки хорошо посидели, мне на земле руки целовать будут и в ноги кланяться, один вот этот договор чего стоит, о неприменении онкологических заболеваний среди лиц моложе семидесяти… Я хотел вообще онкологию на нет свести, только тут он как кремень уперся…

Еще раз проверяю, все ли на месте, ничего ли не растерял по райским садам, а что не растерял, я вообще не помню, с чем и в чем сегодня из дома вышел… все как-то спонтанно, как всегда, события бегут впереди меня, я за ними не успеваю. Ноутбук… здесь, на хрена я его с собой поволок, нетбуком бы обошелся… а вот и нетбук тоже здесь… телефон… смартфон… айпад… здесь… как на перекличке в школе… галстук на мне, запонка… черт, запонку потерял… ну, может, Он не заметит… ботинки… так и знал, что нечищеные, теперь еще и звездной пылью присыпанные… наушники… вон они, родимые, при мне…

 

- Дипломную пишете?

Ага.

Киваю, сам посмеиваюсь над собой, библиотекари смотрят на меня, как на тень отца Гамлета. И то правда, к ним обычно приходят с обходным листком, когда выкарабкиваются на пенсию, мечутся по читальным залом, а распишитесь тут кто-нибудь…

И тут я… со своими вымершими видами, роюсь на полках, где живут дриопитеки, и кроманьонцы жгут первые костры. Устраиваюсь у окошка, незнакомая девушка тут же просит посмотреть за ее вещами, она сейчас вернется, вот сейчас-сейчас…

Карточки из каталога не вырывать, за порчу библиотечного имущества штраф… ну-ну… не бойтесь, не наведу я порчу на ваше имущество…

ФОРОРАКОС… Вели хищный образ жизни, питаясь мясом и падалью.

Не то...

ЭКВАТОРИУС

Не то…

И то сказать, что я вообще здесь ищу, если там, наверху, кто-то сошел с ума, это не значит, что сошли с ума все остальные. Мы-то знаем…

ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ РАЗУМНЕЙШИЙ Вид рода люди (хомо) из отряда приматы. Основные антропологические особенности…

…знаю…

…помимо ходьбы также способны к бегу, но в отличие от других приматов способность к брахиации развита слабо…

(это что…)

В заботе о потомстве, участвовали, как правило, оба родителя…

(ха-ха-ха…)

…Обитал на Земле с 200 000 г до н. э. по 2300 г. н. э. *

* - данные приблизительны, сведений о вымирании последнего человека нет.

В настоящее время в память о человеке остались творения человеческой цивилизации, такие как Мегаполисы (см), памятники архитектуры (см раздел), художественные произведения (см. Музыка, Живопись, Литература), а также многочисленные открытия в области математики, физики, химии, естественных наук…

Читаю. Перечитываю. Разглядываю картинки, люди на улицах мегаполиса, человек разумный разумнейший за столом в офисе, храм Василия Блаженного, Венера Милосская, как пример культурного наследия…

Разглядываю страницы, разглядываю себя самого, с ума вы, что ли, все посходили, вот он я, вот он, сижу за столом, читаю книжку, вижу себя, потертые джинсы, стоптанные кроссовки, давно пора новые прикупить, руки не доходят, свитер тоже уже потихоньку свое отживает… Вижу себя в зеркале, серебристый шлем, напичканный гаджетами, очки для видео, смартфон, нотубук, нетбук, сотовый, у меня их два, зарядник… как, нет меня, вот он я, с ума, что ли, посходили…

- Что они тут понаписали, - затравленно оборачиваюсь к библиотекарше, - читали?

- Мил человек, я что, по-вашему, все книги от и до перечитала? Новинки-то я вообще не смотрела еще, хорошо хоть, новинки привозят… еще живет библиотека…

- Да нет же… - не унимаюсь я, - здесь написано… что люди вымерли. Вы куда смотрели-то?

- Да я, что ли, все это писала… Сейчас что только не пишут… что вон, там, гора какая-то на Тибете, а на ней пирамида… или наоборот, пирамида, а на ней гора… не знаю я…

Смотрю на гору энциклопедий на столе, рехнулся я, что ли, сколько переворошил, везде одно и то же… человек – ныне вымерший вид, живший на земле…

Черт…

- Ну, это все, что предложить можем, - библиотекарша высовывается из своих экранов, телефонов, шлемов, - больше, боюсь, по вашей теме и нету…

Выдавливаю из себя:

- Спасибо.

- Да не за что, вы заходите… а то никто и не ходит, все с этими виджетами, гаджетами… читать-то уже не умеют, скачал, скопировал, на флешку скинул, и готово…

Смотрю на нее – не понимаю, как она может говорить, вот так, спокойно, будто ничего не случилось, будто все учебники мира в один голос не твердят, что человек вымер, что человека больше нет, и табличка эта на Его кладбище, разумный разумнейший, сам не похвалишь, никто не похвалит…

Выхожу на улицу, спохватываюсь, все ли на месте, ничего ли не потерял, нет, все при всем, ноутбук, нетбук, телефоны, две штуки, шлем, очки для видео, часы, бумажник, на хрена его с собой таскаю, радиочип, ключи механические, ключи электронные, смартфон, приставка игровая, на хрена с собой таскаю, россыпи флешек…

Иду – в никуда, в серый туман проспекта, огибаю прохожих, одного, другого, десятого, сотого, сколько у нас их в городе, миллионы, город растет, машины сбились в пробки, кувыркаются огни реклам, кто сказал, что нас нет, кто сказал…

 

НЕБЫВАЛЫЙ ПРОРЫВ В ИСТОРИИ

УНИКАЛЬНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ НАШЕГО ДИПЛОМАТА О ВСТРЕЧЕ С…

Читаю. Перечитываю. Какой-то я на фотографии вышел сам не свой, или сам уже забыл, как я выгляжу…

Читаю. Перечитываю. Много я им что рассказал. Про райские сады, молочные реки и кисельные берега. Про прогнозы и предсказания. Про ангела с мечом огненным. Про…

Много про что. Этим журналюгам - сующим микрофоны мне в рот и микрочипы мне в память. Про кладбище. Про сеймурий и трицератопсов.

Только про неприметную могилку в углу кладбища - не сказал…

…почему…

 

- Билетик у вас за сколько?

- С экскурсией вам? – кассирша смотрит на меня с надеждой.

- Ну… давайте с экскурсией.

- Сто пятьдесят.

Здесь хочется не только снять куртку, но и разуться, оставить в гардеробе уличную грязь, оставить здесь, внизу, промозглую осень, повесить на крючок. Снимаю куртку, долго вытаскиваю из карманов телефоны, плееры, камеры, флешки, неудобно становится перед девушкой, которая меня ждет…

- А телефончик у вас на зарядку поставить можно?

- Можно, конечно, пожалуйста, вон, шкафчик открываете, там розетки, можете и ноутбук свой… и плеер…

Ставлю на зарядку все – что разрядилось, обесточилось, без ноутбука и смартфона чувствую себя каким-то раздетым, будто оттяпали часть меня самого. Поднимаюсь – по широченной лестнице, вспоминается что-то, школьные годы чудесные, мариванна тащит всех по музеям, приобщает к прекрасному, и только посмей не прийти… ах, как вам не стыдно, ах, когда вы в последний раз были в музее… Мы вчера мимо проезжали…

В жизни не думал, что приду сюда сам… вот так…

- Ну… вот это у нас зал вымерших животных… возраст окаменелостей насчитывает до … миллионов лет…

Терпеливо разглядываю трилобитов, похожих на гребешки для волос, свернутых в трубочку аммонитов, кистеперых рыб, стегоцефалов, которых я путаю со стегозаврами, в ушах звенит фальцет мариванны, Лукашин, ты учебник-то не поленился открыть? Или на хрена Лукашину учебник, он же и так все знает, такое талантище учить, только портить…

- …это вот дриопитек, древнейший предок человека…

- Да вроде бы рамапитек древнейший.

Девушка смущается, краснеет, вот черт, никогда не думал, что мне это будет так важно…

…принципиально важно.

- Ой, запуталась я… чесслово, первый день работаю, зубрила-зубрила, а в обезьянах этих путаюсь… а можно я в справочник загляну?

- Нужно.

Смотрит на меня – с ненавистью, видно, надеялась, махну рукой, скажу, да ладно, да не надо, да устал я… А я не сказал, вот и смотрит на меня, как на чудо природы, как мне самому еще не надоело тут шляться среди мамонтов с троглодитами…

Идем дальше – мимо скелетов, каменных топоров, клеток с какими-то птицами, к чему они здесь, в одной из клеток сидит молодой парень, старательно прилаживает какие-то веточки, перекладинки…

- А-а, засадили? – смеется моя проводница.

- А ты чего, не знала, тут экскурсоводов всех на ночь по клеткам рассаживают!

Хохочут. Вежливо растягиваю в улыбке губы, мне не до смеха.

- …и вот, последний представитель приматов, хомо сапиенс сапиентис, человек разумный разумнейший…

Напрягаюсь. Смотрю на поджарый остов, ощеренный ребрами…

- …обитал на планете земля с двухсоттысячного до нашей эры по примерно две тыщи трехсотый год нашей эры…

- Хотите сказать, триста лет назад вымер?

Девушка заглядывает в справочник.

- Н-ну… где-то так, получается. Ну, точной даты, конечно, нет, вымирание – процесс долгий, растяжимое понятие…

- Киваю. Еще раз смотрю на скелет хомо сапиенс, вымерший триста лет назад.

- А… вопросик можно?

- Конечно, задавайте.

Настораживается, как девочка на экзамене, сейчас начну у нее спрашивать, как называется левая задняя лапа ногокрыла удивительного…

- Вот вы говорите, вымер хомо сапиаенс…

- Ну…

- А ничего, что хомо сапиенс – это мы с вами?

Девушка оторопело смотрит на меня.

- Мы же с вами… человек разумный разумнейший. А вы говорите – вымер.

- Ну… это не я говорю, это вон, в справочниках… в учебниках…

- А я учился, в учебниках про такое не писали.

- Ну… вы еще до реформы учились… когда образование еще не переиначили…

- А зачем образование переиначивали?

- Ну… наверное, потому что вымер… хомо…

- Так это мы же с вами – хомо.

- Ну… не знаю я.

Смотрю на нее – и верно, не знает, не понимает, благодарю, раскланиваюсь, смотрю на табличку – чаевые приветствуются, думаю, сколько ей дать за красивые глаза…

 

Что я Ему скажу…

Пока еще не знаю, но надо что-то сказать, если меня вообще к Нему пустят, вот так, с бухты-барахты, без официальных объявлений, протокольных заседаний, и проч, и проч.

Разобраться.

С ножом к горлу – разобраться, какого черта, как, почему, с ума мы все посходили, что ли, чего ради – могила, чего ради – вымерший вид, чего ради…

Собираюсь – как я вообще к нему попаду, вот сейчас приеду в аэропорт, девушка, мне, пожалуйста, билет прямым рейсом до Эдема… или лучше по телефону с ним связаться, девушка, соедините меня с Богом, абонент недоступен… сорри, зе намбер из нот…

Все равно, надо его как-то найти, да что как-то, кто хочет, тот найдет, да он сам найдет… найдет меня… на перекрестке двух дорог… или двух миров…

Собираюсь – в спешке, быстро, главное, ничего не забыть, а то будет как в прошлый раз, в Кремль вызвали, в спешке пришел, один носок синий, другой красный… президент еще углядел, смотрит, посмеивается: белого… не хватает, белый… где?

Вроде все при всем… галстук на месте, пиджак на месте, не первой свежести, ну ничего, сойдет, остальные и того хуже… рубашечка беленькая…носки одинаковые, брюки отутюжены… телефон… оба с собой, видеошлем, вот он, очки для видео, на мне, часы здесь, ноутбук, нетбук, смартфон, айфон, айпад, наушники здесь, чипы все при всем… ремень на брюках, пряжка на ремне… встроенные диски, оперативная память, резервная память, материнская плата, отцовская плата…

Выхожу из квартиры, спохватываюсь – где я сам.

Еще думаю, ошибся, нет, никакой ошибки, меня самого – нет. Шлем, очки для видео, чипчики, плата материнская, плата отцовская, айфон, айпад…

А меня нет.

Возвращаюсь, оглядываю прихожую, может, обронил где себя, нет, не видно. Оглядываю квартиру, где я сам, может, на диване лежу, нет, нету, или за столом, мордой в комп, тоже нет, или в кухне, пью чай, тоже нет… Где я, ау-у-у, я где… на балконе курю… нету. В ванной, правильно, как к Богу на прием, так и помыться самое время… нет, нету… или в сортире, как всегда, зашел на пять сек, вытащил какую-нибудь старую газетешку, или журналишко, сижу, листаю… нет, нету… перед холодильником… перед телевизором… у плиты, раз в жизни сварить что-то решил… нету…

Еще раз смотрю, перебираю себя, шлем – на месте, очки – на месте, чипы, наушники, смартфон, айфон, айпад, пиджак не первой свежести, рубашечка беленькая… паспорт, серия, номер, и-эн-эн… а я-то сам где… я-то где…

 

2013 г.

 

 

 

 

 До города

 

К вечеру продвинулись еще ненамного. Завиднелся лесок, до этого прикрытый холмами, завиднелся, тут же пропал в сумерках. Уже в полной темноте проехали пару километров, обогнули заснеженный пригорок, кое-как миновали разбитую фуру, ближе к одиннадцати встали наглухо.

Игорь втайне надеялся – что на всю ночь. Еще одну ночь за рулем он уже не выдержит, хватит уже, хватит, и так за последние дни хорошо продвинулись. Можно, конечно, плюнуть на все, съехать на обочину, забыться, заснуть, только бы снегом не замело. И не плюется, и не съезжается, еще теплится какая-то надежда, а вдруг сдвинется вся эта вереница среди ночи, поползет-поползет по снегу, еще ненамного вперед… вперед…

Нинка потом всю душу вытравит, что на обочине встали.

И отец туда же.

Игорь сидит за рулем, разминает одеревеневшие суставы. Нет сил даже выйти из газельки, помочь сбрасывать с трассы останки фуры. Вон, мужики стараются, р-раз-два, взя-а-а-ли… Как-нибудь на этот раз управятся без Игоря. Замаялся уже Игорь завалы разгребать. Хотя, они все тоже замаялись…

Тесемка не унимается.

- А далеко едем?

- Далеко.

- А как далеко.

- А как отсюда, так далеко-о далеко.

- А вон дотуда?

- А дальше. Играть иди, тебе твои паровозы-вертолеты на что?

- А что стоим?

- А устали. Достал всех Тесемка вопросами своими.

- Не-е, правда?

- А… - веки слипаются, Игорь не слышит самого себя, - ну… случилось там впереди что-то…

- А что?

- А сходи да посмотри…

Зря сказал Игорь, чего доброго, и правда побежит смотреть, ищи потом, свищи…

- Настюха, что за Тесемкой своим не смотришь, достал он меня!

- Вот так, я и ужин согрей, я и с Тесемкой… опять сковородку опрокинет…

- Скотчем ее к плитке примотай…

Игорь смеется, Настюха хихикает, даже отец фыркнул. Как-то потеплело, даже ветер поутих. Вдоль дороги дышат друг другу в спины тяжелые фуры, сбились в кучу легковушки, будто стараются согреть друг друга, дорога покраснела от стоп-сигналов, багряные снежинки падают в багряный снег.

Игорь выбирается из газельки, с наслаждением потягивается. Хочется упасть – в снег, в снег, не просыпаться – день, два, месяц, год…

- Парэн!

Игорь оборачивается - на всякий случай, пока не запустили в спину снежком. Сухонькие таджики возле маленького грузовика машут руками.

- Парэн! Бэнзин эсть?

Игорь кусает губы.

- Я вам что, заправочная станция? У самого две канистры осталось…

- Слюшай, ну што ты такой жадный? – таджичок приподнимает брезент грузовичишки, - бэры, нэ жалко… Ка-артошка молодая, яблоки сладкие, пэрсики, сам бы эл… Джинсы модные на тэбя эсть, куртки ха-арошие…

Игорь кусает губы, скрепя сердце, выволакивает канистру.

- Вот. Больше не могу. А то сами встанем, вы нас потом тащить будете.

- Да нэ вопрос… па-атащым. Бэры, бэры, не жалка, ха-арошему человеку ничего не жалка… Жэна эсть? Как у такого ха-арошего человека жэны нэт? Вот, нэвесте сваей ва-азьми, она тэбе спасыбо скажет…

Игорь возвращается к газельке, тащит пакет, набитый непонятно чем, сжимает в ладони горсть дешевых кулончиков с какими-то побрякушками. Скользит в снегу, м-мать моя женщина, дорогу заметет, вообще хрен проедем…

- Ты сдурел, бензин отдавать? – Настя терзает вилкой какую-то хрен в сковородке, могла бы, растерзала Игоря.

- Сдурел. А как хочешь, что ж им, пропадать теперь с грузовичишкой своим… Вон, картошки надавали… яблочек вон…

- И на том спасибо…

- А это тебе.

- Ой, да ну тебя совсем, еще выдумал… Ну что встал, застегни давай, так положено, мужчина сам подвеску на женщине застегнуть должен.

- Да не умею я…

Пальцы не слушаются, крючок кое-как проскальзывает в петельку, замирает.

Снова оживает ветер, гонит снег, поднимает тенты, заглядывает в фуры. Кто-то протяжно гудит – там, сзади, что за черт, ах да, тронулись машины, медленно, в час по чайной ложке поползли по трассе. Игорь прыгает за руль, жмет на газ. На Игоря вся надежда, староват уже отец за рулем сидеть, на Настю где сядешь, там и слезешь, два раза из-за нее чуть не разбились. Тесемка за руль рвется, только Тесемка своими ручонками крохотными до первого столба газельку доведет, в него и врежется.

- А там что впереди?

Опять Тесемка. Вот неймется ему. У Игоря бы такие игрушки по молодости были, за уши бы Игоря не оттащили. А этому все по барабану, от кабины водителя не оттащишь. Ох, насидишься еще тут когда-нибудь, парень…

- Не видишь, что ли, машины стоят.

- А дальше?

- И дальше стоят.

- А еще дальше?

- А не знаю я.

- А я знаю, - Тесемка самодовольно улыбается, - а там город.

- А знаешь, так что спрашиваешь…

Битый жизнью пазик пытается протиснуться в ряд перед газелькой, врешь, не пройдешь, Игорь жмет на газ, вон пшел, с-сучий потрох… пазик обиженно гудит, не скули, не скули, все там будем…

- А город, он какой?

- А такой… сякой.

- А правда?

- А то сам не видел.

- Не-е.

И правда, Тесемка город не видел, Тесемка в пути родился, где ему город видеть…

- А большой. Красивый… хороший… А плохих мальчиков туда не пускают, которые ногти грызут.

Екает сердце, в свете фар мелькает желтая роба гаишника. Вот сейчас начнется, да почему ребенок впереди, да почему не пристегнут, да по кочану. Игорь притормаживает, гаишник не шевелится, будто не видит. Так и есть, не человек, манекен, высеченный из камня, замер на краю дороги. Вон уже кто-то к его ногам цветы положил, конфеты, хлеб-соль, бутылек с бензином… сапоги манекена чем-то красным заляпаны, жертвы, что ли, кровавые приносили… очень может быть. Игорь торопливо крестится, проезжает мимо.

 

«- Ира! И-и-ра-а-а!

«- Чего орешь, люди спят…

«- Мужчина, вы мою Иру не видели?

«- Откуда я знаю, видел, не видел…

«- Девочка… пять лет…

«- Я этих девочек видел… давно пропала?

«- Да три года как, на трассе.

«- Тю-ю, дохлый номер. Ну не реви, не реви, садись… чего пешкодралом-то топать…

«- Реклама на трасса-ти-ви…

Игорь кусает губы, выворачивает руль. Настя опять смотрит какой-то слезоточивый сериал, делать людям больше нечего, фигню эту снимать, кто кого потерял на трассе… лучше бы реально помогли этим, у кого кто пропал без вести в дороге…

Машины снова сбиваются в кучу, вспыхивают стоп-сигналами, замирают. Сон наваливается сам собой, крепкий, тяжелый, глубокий, заметает разум колючим снегом. Тойота, смятая в гармошку, обнимает столб, женщина с ребенком на руках отчаянно машет ползущим мимо машинам, никто не останавливается, все спешат, спешат, пока есть куда спешить, пока снова не сбились в кучу, не замерли в морозно-снежной бесконечности.

 

…женщина в отчаянии стучит в газельку Игоря, Игорь кусает губы, какого черта…

- Мужчина, вы карету скорой помощи не видели?

- Может, и видел… месяц назад.

- Мужчина, помогите, пожалуйста! Умирает он, умирает…

Не разобрать слов, путаются слова, как следы на снегу.

- Я что, самый добрый, что ли?

- Да, - глаза блестят, лицо красное, - да.

- Игореха, тебе делать больше нечего, ты у нас что, врач, что ли?

Карканье отца из салона.

- Похоже на то.

Игорь заглядывает в останки тойоты, шарахается от кровавого месива.

- Умирает… давно уже от тела оторвался, в Город улетел, - Игорь машет рукой в оскаленное звездами небо.

Женщина плачет – беззвучно, отчаянно, кто-то сигналит сзади, кто-то выходит из машин, толкает тойоту – на обочину, женщина не слышит, не понимает, снег падает на темные с рыжинкой волосы…

- Чего встала, садись давай…

Игорь ведет женщину к газельке, ух, сейчас устроит отец взбучку… А что делать… вот как всегда, кто-нибудь без колес останется на трассе, и давай все кудахтать, да ужас какой, да не дай бог, да надо помочь, да что за люди бессердечные, кто бы взял, а самим взять да подобрать не судьба…

Женщина плачет, повторяет какое-то имя, не то Саша, не то Паша, ребенок на руках пищит, тянется к Игорю.

- У-у-у, Тесемка, уймись, тебя еще не хватало…

- Тесемка?

- Ага… так-то он Семка, я его Тесемкой зову…

 

Сон улетает, вспугнутый, хлопает крыльями, память сворачивается клубочком, засыпает где-то там, там. Начинает светать – робко, нехотя, уже можно различить впереди голые щиты без реклам.

Машины сбились в кучу, Настя теребит Игоря за плечо.

- Чего?

- Отец…

Игорь подскакивает, кое-как перебирается в салон, протискивается между столиков, незаправленных кроватей, откуда здесь игрушки тесемкины, не играет же с ними, чего они валяются… отец вытянулся на постели, неестественно белый, холодный, будто уже ушел в снег, стал частью зимы.

- Это кто… а-а, Игореха…

Игорь сжимает руку отца.

- Я же это самое… моя тогда к этому зачастила… ну на джипе ехал, крутяра такой… он нам то бензинчику подкинет, то еще там чего… Я и думаю, с чего бы… а тут бац, стал примечать… к нему ходит… моя-то… Ах ты, чтоб ты, думаю… Чтоб вам с моста… в реку… и что думаешь… вечер, нет моей, ночь, нет моей…

Отец кашляет, давится собственными легкими…

- Ну, думаю, утром получишь… мля… а наутро смотрю джип, нет джипа… и люди меж собой шу-шу, ночью фура здоровая с моста навернулась, и джип с ней…

Игорь кусает губы. Никто мать мертвой не видел… может, все и не так…

- Игореха… чего, до города-то далеко?

- Да… далеко.

- Доедем?

- Д-доедем.

- А-а… доедем… а то как выехали… думали проскочить… а оно вон как… застряли…

Отец умолкает, отпускает Игоря, уходит в зиму - навсегда. Настя смотрит широко распахнутыми глазами.

- Слушай, жуть такая…

- А что жуть… не доехал до города… Так в город улетел.

- Да куда ты на обочину рулишь, все равно стоят все…

- Где стоят, там и поедут…

Когда Игорь возвращается, машины все еще стоят, вот стой теперь на обочине, жди, когда будет просвет на трассе. Руки болят, замаешься снег рыть, он чем дальше, тем плотнее. Интересно, есть там вообще внизу что-нибудь кроме снега…

Машины нехотя дергаются вперед, Игорь втискивкет газельку на трассу. Интересно, какое поколение доедет до города…

 

Машины идут - ровным строем, единой шеренгой, огромные, гремящие, грузные. Идут - только не туда, а оттуда, не вперед, а назад, не тянутся по шоссе, а ползут навстречу, навстречу, звериными глазами вспыхивают фары, ревут моторы…

- Это откуда? - шепчет Настя, закусывает губы, до крови, до крови.

Игорь мотает головой, не знает он - откуда, первый раз видит такое, чтобы на дороге двигалась шеренга машин - навстречу…

Ревут моторы, звериными глазами горят фары… ближе, ближе…

- Куда пре-ешь?!

- На-а-хре-ен пошли-и-и!

- Са-а-ми на-а-ахрее-ен!

Сбиваются машины - в кучу, как на картине какой-то битвы, вот уже сшиблись двое - всмятку, вон уже где-то трещит автомат… Матерый камазище ползет на газельку Игоря огромной тушей, ближе, ближе…

Игорь сам не понимает, что делает, выскакивает из кабины, бампер камазища упирается в грудь, где пистолет, неужели там, в машине оставил, неужели…

- Куда прешь, хошь, чтобы задавили на хрен? - здоровая мужичья рожа высовывается из камаза.

- Сами куда прете, не видите, машины идут! - голос не слушается Игоря, срывается на хрип…

- Ты меня еще строить будешь?

Камаз швыряет Игоря в снег, надвигается грузной тушей, тормозит - с визгом и скрежетом, мужичище выскакивает из кабины, бежит к упавшему.

- Ты вообще живой, нет? Охренел совсем, под колеса поперся…

- А вы хороши, взяли бы правее…

- Да что правее, первый раз такое вижу… чтобы навстречу машины перли…

- Да мы тоже… первый раз…

Перестрелка поутихает - так же быстро, как началась, может, видели, как упал Игорь, может, это их отрезвило, кто знает… Машины разворачиваются, объезжают друг друга, два потока машин сливаются, просачиваются один в другой. Игорь понимает, что теперь придется тащиться вперед еще медленнее, мысленно проклинает кого-то… кого…

- Вы откуда? – чужой водила косится на Игоря.

Игорь неопределенно машет рукой.

- Оттуда.

- А куда?

- В город, известно куда.

- Ой, тьфу на вас, нет там никакого города… уж сколько ехали.

- А вы куда? – спрашивает Игорь.

- Мы-то в город.

Игорь кивает, Игорь знает, спорить бесполезно. Еще отец учил, будут такие ехать мимо, навстречу, говорить, что нет там впереди никакого города, а ты не верь. И если какой перекресток, или развязка, и кто-то куда-то едет, говорит, что там, там город, ты тоже не верь.

Мы-то знаем…

Поток машин потихоньку ползет вперед, медленно плывут холмы по сторонам дороги. В кабину снова залезает Тесемка, вот его-то здесь еще и не хватало.

- А там машин много впереди?

- А до… а как звезд на небе.

- А там то-ка машины?

- Конечно… а тебе там что надо?

- А раньше машин не было, на чем ехали?

- А на лошадях. Вот так до самого горизонта повозки с лошадьми… гурьбой.

- А лошадей не было?

- А тогда так… пешком… идут люди, вещи свои волокут… на волокушах…

- А это что?

- А штука такая…

Игорь и сам не помнит, какая штука, надо бы в учебник истории заглянуть, хоть легенды посмотреть, откуда есть пошла дорога. А то пацану скоро в школу идти, а он буквы не знает. А в школу уже рвется, интересно же, вон едет фургончик расписной, мир знаний… как цирк… Знал бы он, что это за цирк, Горенко, к доске, что значит, не учил, отца в школу, или как? А отец только посмеется, сам в этом фургончике много чего натерпелся…

- А еще раньше?

- Чего еще раньше?

- Ну… до воло…

- До волокуш? А тогда еще звери были, по дороге шли…

- А раньше?

- Ну… эти, всякие… ползучие…

- А город будет?

- А мальчиков плохих в город не пускают. Которые ногти грызут.

- А которые губы кусают?

- Т-тоже не пускают, - Игорь смущенно улыбается, - вот обоих нас и не пустят…

Машины продвигаются вперед – быстрее, быстрее, что-то рассосалось там, впереди, что-то прорвалось, кто знает, может, и до города недалеко…

 

 2012 г.

 

 

 Глобалити-Экстра

 

БОЛЕЕ МИЛЛИОНА ГОРОДОВ ВЕЩАНИЯ…

ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЕГАЛЬНАЯ РАДИОСЕТЬ НА ПЛАНЕТЕ…

ГЛОБАЛИТИ-ЭКСТРА – ЭТО ТВОЯ ВОЛНА

 

- С добрым утром, с добрым утром все, кто уже проснулся, и все, кто еще спит на просторах континентов, на нашей огромной планете. Напоминаю, что в столице столиц шесть утра, стартует новый час на Глобалити-экстра, и с вами с шести утра до шести вечера я, Славик Метелко, надеюсь, мы с вами отлично проведем время. Без Леночки…

 

(покашливание человека, прочищающего горло)

 

- … Айгулиной не скучайте, услышите ее в воскресенье, а сейчас отправим ее домой спать, умаялась, бедненькая…

- Да уж, есть маленько. Всем покедова, до встречи, услышимся в воскресенье, жалко расставаться мне с вами со всеми, но пора… пора.

- Отлично, Леночка, отлично тебе выспаться, отличного настроения всем вам, напоминаю, что это последний рабочий день в сорокадневке, завтра долгожданный сорок первый – выходной, думаю, вы уже придумываете, как его провести с максимальным удовольствием. Отправляйте эс-эм-эс на короткий номер шесть…

 

(стук чашки о блюдце)

 

- …шестерок, пишите мне, как планируете провести выходной. Так же напоминаю, что мы продолжаем свой конкурс на самую удачную ложь. Ну-ка, люди-граждане, кто лучше всех соврет, кто что такого напридумывает, получит килограмм перловой крупы. С вами Славик Метелко, не отключайтесь.

 

Призрачный свет руин,

Древние города

Светятся по ночам,

Не верю, что я один,

Но ты ушла навсегда,

Любовь моя и печаль…

 

- А мы продолжаем наше утро, Столица Столиц потихоньку просыпается, Господа уже расползаются по кинотеатрам, по магазинам, по ресторанам, ну и рабы тоже разбегаются кто куда, работа ждет, станки, конвейеры, трансге… черт, даже не выговоришь, вам виднее. Вот уже и светает за окнами, вот уже и вижу из окна руины старого города, синюю плесень на домах… Начинаем зачитывать ваши эс-эм-эс, шесть шестерок, пароль – Глобалити Икс. Опоздал на работу на полчаса, соврал, что дома обвалилась глиняная крыша. Совсем забыл, что за три дня до этого просил у прораба денег на крышу, потому что скоро зима, а крыша у меня плетеная из соломы. Нда-а, вот так бывает, уж если крыша поехала, это серьезно. Абонент ноль пять… Изменил жене, застукала с любовницей, соврал, что выполнял задание Господ. Самое интересное, жена поверила. О-ох, абонент ноль пять, с Господами не шутят, как бы они вас потом… желваками своими не отделали… Не сдал вовремя особняк, заказ Господ, работа была собачья, один фундамент что стоил, а отделка, а витражи в окнах… короче, время сдавать, у меня один котлован вырыт. Соврал, что уже готовый дом провалился под землю, наплел что-то про сейсмические условия. Конечно, не поверили, отхватили желваками ногу по самое колено. Так-то бывает, еще раз – нечего с Господами шутить, стыдно, право, мы им стольким обязаны… вон они какие города в древности возводили… Напоминаем, наш номер – четыре шестерки, пароль – Глобалити Икс…

 

РЕКЛАМА НА ГЛОБАЛИТИ ЭКСРТА

 

- Раба Люсик, ты не представляешь, я такую новость слышала, ты вообще упадешь! Господа новое гетто открывают, всего в двух километрах от фабрики, и клетушки такие просторненькие, и встать можно, и лечь в полный рост!

- Да ну тебя, раба Олюш, как насочиняешь, так уши вянут!

- Ты ушами-то не хлопай, беги, заказывай, всего семьдесят лет кабалы за квадратный метр, правнуки твои, считай, уже свободными жить будут! И зимой тепло, не то, что в землянке!

- Ну все, Олюш, побежала клетушку покупать!

- Да ты погоди, Люсик, ты хоть телефончик-то запиши, восемь единиц, четыре девятки, двести сорок восемь, двести сорок восемь, пять семерок, восемнадцать!

ГЕТТО ШЕРЕМЕТЬЕВСКОЕ! ПЕРЕХОДИМ НА НОВЫЙ УРОВЕНЬ!

 

Государственный сахарный завод – это миллионы рабочих мест, это гарантии достойного образа жизни, это новейшие технологии, предохраняющие от преждевременного старения, это досрочный выход на пенсию всего в девяносто лет. Наши двери открыты для вас всегда! Государственный сахарный завод – обеспечь господам сладкую жизнь!

 

- Продолжаем наш эс-эм-эс-чарт, наш номер – шесть шестерок, пароль – Глобаль Икс. Раб двести семьдесят. Просили подготовить комбинат к приходу Господ, лифта для Господ не нашлось, повел их к человеческому, соврал, что забыл, что у Господ не две ноги, а шесть. Мда-а, знать бы еще, что с тобой господа после этого сделали. Вот еще в ту же тему, раб номер восемнадцать двадцать, работаю продавцом… о-о, повезло тебе, продавцом… Приползли Господа, просили средство для укрепления…

 

(стук чашки о блюдце)

 

- … усов, почему-то подумал про человеческие усы, продал им какой-то шампунь… да, боюсь, потом тебе этот шампунь в глотку залили… А, вот продолжение эс-эм-эс, что самое интересное – помогло. Вот видите, как оно бывает… Раб номер тридцать пятьдесят, прислуживаю господам… Еще одному повезло… Перед званым ужином разбил очки… что же так неосторожно-то… вышел, на очках мелкая сеточка трещин, на замечание сказал, что сделал фасеточные глаза, как у Господ… им понравилось, в тот день даже добавили к моему пайку сто грамм мяса. Вот оно как бывает, не было бы счастья, да несчастье помогло… Нда-а, скоро новая мода пойдет, фасеточные очки, и усики на макушке, как у господ… С вами я, Славик Метелко, Глобалили Экстра, это твоя волна, не отключайтесь…

 

Перед тобой на коленях стою,

Мой господин,

Жадно смотрю – в ячейки сияющих глаз,

Шорох антенн жадно ловлю,

Мой господин,

Движение коготков – как в первый раз…

 

УРОК ИСТОРИИ НА ГЛОБАЛИТИ ЭКСТРА

 

- И снова я, раб Славик Метелко, и уже полюбившаяся всем игра, урок истории. Напоминаю, я в прямом эфире задаю вопросы по истории, кто отвечает правильно, получает приз, сегодня в призовом фонде – крысиные ляжки, вон их сколько понавезли к нам, огромные такие, с мой рост точно будет, ну не с мой рост, ну чуть поменьше. М-м-м, даже сюда запах долелает, мешает работать… вроде и завтракал утром, да сами же знаете, утром сухариков пожуешь, а через часок опять кушать хочется… А вот у нас уже и первый звоночек, алло, мы вас слушаем…

- Алло.

- Алло-алло, представьтесь, пожалуйста…

- Ирина.

- Ну, наверное, говорить надо не Ирина, а раба Ирина, верно?

- Ой, простите…

- Ой, прощаю. Ну что, Ириночка, готовы проверить свои знания в истории?

- М-м-м… надеюсь, что да.

- Я тоже надеюсь, верю, у вас все получится. Итак, вот вам достается вопросик, на мой взгляд очень простенький: сколько лет назад Господа одомашнили нас, диких, безмозглых, к цивилизации, так сказать, приучили?

- Ой…ну… как я помню, двести лет назад.

- О-о-ох, Иринушка, не двести, - двести десять лет назад это было, мудрые наши господа пробудили в нас разум!

- Слушайте, точно двести десять, у меня из головы вылетело…

- Ну что же вы так, Ириночка… Ну ничего, десять лет, невелика разница, в общем-то правильно ответили, молодчинушка…

 

(запись грома аплодисментов, криков ур-р-р-а-а-а!)

 

- …за крысиной ляжкой можете подойти к нам в студию на Новотараканскую, семнадцать, не забудьте свой сотовый!

- Ой, спасибо…

- Ой, пожалуйста. Итак, напоминаем, в эфире радиоигра Урок Истории, уникальная возможность получить крысиную ляжку! А вот у нас еще один звоночек, алло, здравствуйте, милая барышня, мы вас слушаем!

- Доброе утро.

- И вам доброго утречка, нда-а, что-то сегодня день какой-то, сколько очаровательных девушек звонит, одна другой краше! Назовите нам свое прекрасное имя?

- Раба Оксана.

- Оксана, о-о, мое любимое имя! Ну что, Оксаночка, готовы блеснуть своими познаниями в области истории нашей необъяа-а-а-тной планеты?

- Готова.

- Ух, как, вот так, сразу – готова. Ну что же, Оксаночка, вот какой вопросик вам сегодня достался: назовите архитектора-Господина, который проектировал древние города?

- М-м-м…

- Ну что-о такое, Оксаночка, вы же это прекрасно знаете!

- Знаю.

- И кто же?

- Древние города построили… не Господа.

- Не Господа? Как интересно, и кто же?

- Города построили мы.

- Вы? Кто вы? Вы лично, Оксаночка?

- Мы… те, кого называют рабами.

- Вот как? М-м-м… может, вы еще и назовете нам имена этих… архитекторов?

- Я не знаю их имен. Но это сделали те, кого называют рабами. Сделали еще до того, как…

- Окса-на! Оксаночка! Э-эх, связь оборвалась, вот невезуха-то, а то сколько всего интересного бы узнали… и про чудеса всякие в решете, и про зеленых человечков… ну что же, прервемся на короткую рекламу.

 

Замаяла кабала? Надоело служить господам? Бешеные ставки по кредитам? Вам кажется, что вы никогда не расплатитесь?

ВЫХОД ЕСТЬ!

Мы ждем вас! Мы – это Урал-Уран, молодая динамичная компания, которая успела завоевать отличные позиции на мировом рынке. Работая на Уран-Урал вы получаете полный соцпакет, погашение кредитов, бесплатную медицинскую помощь, похороны за счет организации.

Уран-Урал – уверенный взгляд в будущее!

 

В столице полдень. Об основных событиях этого дня вам расскажу я, раб Антон Поречников. В эти минуты в столице проходит запланированное чествование Господ, для парада Господ уже затемнили улицы столицы, проспекты обильно полили сахарным сиропом, на улицах звучит ультразвуковая музыка для Господ. Как сообщают службы безопасности, в столице было предотвращено крупное покушение на господ, неизвестные планировании во время демонстрации сорвать покровы, ослепить господ дневным светом и с помощью гранатометов пробить хитиновые панцири Господ. Как сообщает начальник службы безопасности Игорь Крачковский, подозреваемые в подготовке теракта задержаны, в настоящее время ведется следствие.

Переходим к новостям спорта: в Северной Столице стартовал чемпионат мира среди Господ по бегу, по предварительным данным лидирует Жемчужный Аспер. Пока это все новости на этот час, с вами был Антон Поречников.

 

Мой повелитель, мой господин

Ты у меня один,

Видеть хочу всегда и сейчас

Взгляд фасеточных глаз…

 

- А мы продолжаем нашу игру, и на этот раз у нас с вами ур-рок астрономии. Итак, ну-ка, люди-граждане, кто осмелится проверить свои знания, кто рискнет сразиться с нами, кто может разгадать тайны звезд и планет, звоните на короткий номер шесть шестерок… а вот и первый звоночек, здравствуйте, представьтесь пожалуйста…

- Оксана.

- А-аа, Оксаночка, сколько лет, сколько зим, давно не слышались! Ну что же, Оксаночка, с историей у вас не получилось, может, попытаете счастья в астрономии, может, тайны созвездий и галактик больше вам по душе. Напоминаю – призовой фонд – крысиные ляжки, боже мой, как пахнет, м-м-м, слюнки текут… Ну что, Оксаночка, готовы?

- Готова.

- Отличненько, и вот вам первый наш вопросик: когда в тучах над землей выросло солнце? Ну вы же помните, вначале не было ничего, земля темная, неустроенная, тучи над землей, и вот в какой-то момент в тучах выросло солнышко наше светлое… блеклое такое пятнышко в тучах… И-итак, Оксаночка, в каком веке это случилось?

- …

- Окса-аночка, вы меня слышите?

- Слышу.

- И когда же?

- Этого… никогда не было.

- Да как же так?

- А так…. Когда-то над землей светило солнце… всегда светило солнце, и не вот такое блеклое, как сейчас… а яркое-яркое… А потом что-то случилось, и небо заволокло тучами.

- Что же случилось такое, Оксаночка?

- М-м-м… ну я точно не знаю. Я по древним книгам смотрела, не поняла толком… война какая-то была, что земля сгорела, и все люди погибли, и небо тучами заво…

- Окса-аночка! Ну вот, опять связь прерывается, да что у нас со связью сегодня… Мда-а, странные ответы… Ну что же, вот еще один звоночек, здравствуйте, как вас зовут?

- Алексей.

- Алексей, очень приятно, готовы поразить всех своими знаниями?

- Готов.

- Вот так сразу… что же, вот ваш вопросик, у-ух, сложный достался: откуда берутся камни, которые падают с неба? Видели, как камни падают?

- Видел.

- Желание загадывали?

- Загадывал.

- Сбылось?

- Ага, сбылось. Я загадал, чтобы моя девушка согласилась стать моей женой… и она согласилась.

- Ну что же, я поздравляю вас, раб Алексей, очень рад за вас… и откуда же берутся камни?

- Камни, которые падают… это затвердевшие облака.

 

(аплодисменты, крики ур-р-а-а-а)

 

- Ура, ура, раб Алексей, вы выиграли! Можете подъехать сегодня за крысиной ляжкой, сделаете своей жене ши-икарный подарок…

 

ГЛОБАЛИТИ-ЭКСТРА – ЭТО ТВОЯ ВОЛНА

 

Ну что же, друзья мои, настало время астропрогноза, ита-ак, что же нагадали нам сегодня знаки… овцам обещают в целом удачный день, можете смело попросить у начальства лишний кусок мяса, или лишний грибочек, они вам не откажут… Везет овцам. Телесам звезды обещают в целом спокойный день, однако, не следует начинать никаких новых дел. Сиамские близнецы, будьте осторожны, уделите внимание своему здоровью. Раковые… Проявите усердие, Господа обязательно оценят ваши старания. Лови… Да, лови сегодня ловите удачу, она непременно вам улыбнется. Демоны: постарайтесь уделить побольше внимания близким, верьте, они это заслуживают. Висельники: день обещает быть в целом удачным, но постарайтесь не прогневать Господ. Тараканы… о, святой знак, знак Господ, у них сегодня день благоприятен для переездов. Снайперы… Наведите, наконец, порядок в своей землянке или клетушке, может, это обеспечит приток доходов. Козлы: возможно, ваши коллеги недостаточно почтительны с Господами, намекните им на это… вот оно как… Амфибии: день хорош для переездов и начала новых дел. И, наконец, рыбы: возможно, Господа нуждаются в вашей помощи, так что забудьте о личных делах, они того не стоят…

 

Как я хочу слышать звуки магнитных волн,

Как Господа,

Как я хочу видеть этот мистический свет,

Как Господа…

 

Ну что же, а мы продолжаем конкурс на самую удачную ложь… вот, например, опоздал на работу на два часа… нехило… Сказал, что поднимал перевернувшегося на спину Господина. Поверили. Ну такому как не поверить, святое дело, Господина поднять… это нам писал некто Серго… А вот письмо от Наты, Не солнце плывет по небу, а земля вертится вокруг солнца… и смайлик в конце. Да, вот это ложь так ложь… Вот еще пишет некая Окси, как бы не наша Оксана: настоящие хозяева планеты, это мы… интересно, кто мы… а Господа до войны были мелкими паразитами у нас на кухне. У кого это у нас… да-а, вот это ложь так ложь, одно непонятно, как отнесутся к ней Господа… А так пока лидирует Окси. Что же, прервемся на короткую рекламу, услышимся совсем скоро.

 

- Да, мы сошли с ума! Да, мы объявляем финальную распродажу мехов со скидкой семьдесят процентов!

(женский голос)

- Это невероятно! Шубка из крыски всего за десять лет рабства!

(мужской голос)

- И это еще не все! Приходите! Салон «И мех, и грех», улица Свободы семнадцать, цокольный этаж!

(быстрый тихий голос)

- Акция действует до семнадцатого сентября включительно, распространяется на модели прошлогодней коллекции.

 

Столичное время – два часа дня.

 

- В эфире короткая сводка новостей, с вами я, Антон Поречников. Как сообщают службы безопасности, сегодня на западных землях снова прогневались стихии, очевидцы наблюдали вспышки пламени, западное гетто обращено в пепел. Напомним, это уже третий гнев сияющих стихий за последний год. Как сообщают эксперты, исследователям удалось установить, что гнев стихий наблюдается в основном там, где находятся здания с черным трилистником на желтом фоне. В связи с этим планируется массовая эвакуация жителей из районов с подобными зданиями.

Так же сообщается, что в настоящее время усилена охрана комплекса Власти в Столице Столиц. По предварительным данным неизвестные рабы пробрались на территорию комплекса, возможно, привлеченные запахом пищи. Ведутся поиски нарушителей, как сообщают службы безопасности, в ближайшее время нарушители должны быть схвачены.

На Дальнем Востоке стартовал ежегодный рок-фестиваль Тараканы форевер, на фестиваль из разных городов приехало более миллиона участников, специально для них отведены участки земли, где приехавшие могут вырыть себе норы. Пока это все новости на этот час, с вами был Антон Поречников.

 

Кажется мне, что от любви выросли у меня

Антенны, как у Господ,

Кажется мне, что от любви выросли у меня

Крылья, как у Господ,

Кажется мне…

 

ГЛОБАЛИТИ – ЭКСТРА – ЭТО ТВОЯ ВОЛНА

 

- Итак, дорогие радиослушатели, вот и подходит к концу этот последний трудовой день, впереди наконец-то долгожданный выходной, как мы его ждали, и вот он наконец-то, пришел. А у нас с вами время пр-риветов на Глобалити-экстра, дозванивайтесь, дозванивайтесь до нас на короткий номер шесть шестерок, будем рады услышать ваши пр-риветы, поздравления, а вот уже и первый звоночек, Алло, здравствуйте!

- А… здравствуйте.

- Как вас зовут, милая раба?

- Раба Вика.

- М-м, раба Вика, очень приятно, ну что же, кому будете передавать привет?

- Ну-у… привет всем, кто меня знает, особенно моим коллегам по сахарному цеху, привет, девчонки…

- О-о, в сахарном цехе работаете, везет вам…

- Потом моей маме, я ее очень люблю… и всем, всем, кто меня знает… Ну и, конечно, в первую очередь, моему Господину, которому я служу, мой повелитель, я вас обожаю.

- О, похвально, похвально, раба Вика, думаю, ваш Господин будет доволен. Какую песенку будем слушать?

- Валерий Онишко, «Мир без тебя».

- Ну что же так сразу, без тебя?

- Ну-у… не знаю…

(смешок)

- …настроение такое… осень…

- Ну что же, без тебя так без тебя, вот она уже звучит, а я напоминаю, наш номер шесть шестерок, пароль – глобалити икс…

 

Мир без тебя,

Как раб без Господ,

Как солнце без туч,

Как без антенн

Господин,

Мир без тебя,

На день и на год

Иду в пустоту

Теперь я совсем –

Один...

 

- А мы продолжаем наш вечер приветов, вот уже первое сообщение от некоего Семена, Заинька, прости меня, солнышко, ради Господ прости, очень тебя люблю. Ну что же, уж простите его, Заинька, раз так просит, ради Господ, то почему бы не простить…

(стук чашки о блюдце)

Привет моему Господину, ты лучший в мире… Вы бы хоть сказали, какому Господину, я бы ему сразу и передал… а то они все у нас лучшие в мире, вот теперь привет у нас в студии лежит, вот кому? А вот у нас еще один звоночек, алло, мы вас слушаем?

- Здравствуйте.

- И вам того же, представьтесь пожалуйста, милая раба?

- Оксана.

- О-о, знакомые все лица! То-то я смотрю, голос знакомый… Чесслово, Оксаночка, похоже, вы сегодня получите приз за самую большую активность, вон у нас, шляпка гриба лежит, ши-икарный подарок! Ну что, Оксаночка, кому привет передавать будем?

- Я хочу передать привет всем рабам планеты Земля…

- Ох, вот оно как… хороший привет.

- Прежде всего, хочу сказать вам всем, что вы не рабы…. Что когда-то вы все были свободными людьми… тогда… до войны…

- До какой войны, Оксаночка, что-то вы говорите-говорите про войну, а я никакой войны в прошлом не помню!

- Ее никто уже не помнит… какая-то война… после которой небо затянулось тучами… и появились Господа. Я даже толком не знаю, что случилось… то ли Господа напали на нас и победили нас, то ли мы сами друг друга поубивали, и что-то случилось, и Господа из маленьких и слабых стали большими… и сильными…

- Хотите сказать, раньше Господа были маленькими и слабыми?

- Да… я читала где-то… на кухне жили… Люди их ногами давили…

- Люди – это что за чудища такие?

- Это мы с вами… люди. А Господа у нас в помойках рылись… на кухне… я читала… мне учитель говорил…

- В школе?

- Нет… наш учитель… вы его не знаете… никто не знает…

- Где же вы живете-то?

- Везде. Сейчас я нахожусь на территории Комплекса Власти, боюсь, в скором времени меня обнаружат… У меня мало времени, люди, люди всей Земли, я хочу сказать вам, вас дурят, вас…

(шипение, треск)

- Нда-а, что-то у нас со связью сегодня такое, погода, должно быть… ну, это Господам виднее, они у нас погоду чувствуют, не мы… да, Оксаночка, вы уж дозвонитесь до нас, пожалуйста, вы у нас сегодня получаете приз за самую интересную ложь. Жду вас с нетерпением в студии, не терпится мне посмотреть на вас, сколько у вас глаз, сколько пальцев, а вдруг семь, как у меня, вот чесслово, давно ищу себе избранницу с семью пальцами. А мы прервемся на короткую рекламу…

 

- Лидок, ты не поверишь, мне Господин предложение сделал.

- Да ты что, Натусь?

- Ага, предложение, работать в новом комплексе Уран-Урал! Ты не поверишь, кто десять лет отработает, проживет, с того кабала снимается!

- Ой, ну везет же некоторым…

- Да что некоторым, там еще вакансий море, беги скорей, успеешь!

- Уже побежала!

УРАН-УРАЛ – УВЕРЕННЫЙ ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ

 

- Ну что же, вот и подоспело время новостей, с вами я, Метелко Славик, если кто забыл. И-итак, что у нас сегодня такого случилось… эдакого… В Столице Столиц завершилось шествие в честь Господ, прошло без инцидентов, Господа остались довольны… Вот, это самое главное…

 

(покашливание человека, прочищающего горло)

 

В первый день забега на Веселых Стартах лидирует Черная Пантера, никто не ожидал от дебютантки такой яркой победы. Что же, аплодисменты!

 

(гром аплодисментов, крики ур-р-ра-а)

 

Раба, проникшая на территорию Комплекса Власти была обезврежена… Ну слава богу… Ею оказалась давно разыскиваемая террористка Оксана Цигаль, террористка успела дозвониться в прямой эфир Глобалити-Экстра, говорила крамольные речи… Была загрызена Господами… Ну, Господа, это вы что-то перегнули палку. За крамольные речи – и сразу раба хресь, желваками пополам? Эдак нас скоро за любую провинность загрызать будут, панцирь Господину не так начистил, - хресь тебя, сиропчик сахарный не так размешал – хрусь тебя, в домах плохо зашторено, Господам свет меша…

 

(хруст, сдавленный хрип, шорохи. Другим голосом:)

 

Ш-шшто ш-сегодня ш-со шв-язью… Погода меняется, ош-шень, дож-жди… вот и связь ш-себя плохо чувствует… Продолж-жаем выпуш-шк, ш-шегодня ш-штартовал ошшереной проект по ликвидации древних городов, портящих архитектурный облик планеты. Уже ликвидированы руины Лондона, Москвы и Ш-штогкольма. Вот и вше новош-шти на этот ш-шас, ш вами был я… ш-ш-ш-ш-шшшшш….

 

(шорохи)

 

Ш-шлавик Метелкин. Ошштаватешь ш-ш-нами…

 

Прижимаюсь губами к твоим губам,

Прижимаюсь руками к твоим рукам,

Созерцаю глазами твои глаза…

 

А на ощ-шереди у наш аш-штропрогноз на завтра, что ш-ше предсказали нам жвезды… Овцам шледует быть ошторожными с техникой, слыш-шите, не ровен ш-шас…

 

 2012 г.

 

 

 Господин Ямамото Окусава

 

- Встаньте!

Что за фарс развели… встаньте, встаньте… Нет, вы скажите, зачем этот фарс развели, делать, что ли, больше нечего… все эти парики, мантии, меня в клетку, все сидят, ты стоишь, все на меня смотрят…

- Признаете ли вы себя виновным?

- Да пошли вы все… далеко и надолго.

- Признаю.

- Уже это радует… - прокурор смотрит на меня, строгий, подтянутый, почти не вижу его в полумраке, - вы мне объясните, как это у вас получается?

Тихие смешки в зале. Черт бы вас драл… хорошо смеется тот, кто смеется… Ну-ну. Вижу, как бледнеет мой учитель, вот перед кем стыдно, так это перед наставником, не хотел я его подводить… Уж ради него таился, скрывался до последнего, еще пытался что-то исправить, когда уже самому понятно было – ничего исправить нельзя…

- Ну так что скажете?

Не отстает прокурор… знать бы, что они со мной сделают… Что уволят, это само собой, и куда мне податься после того, как уволят, хотел бы я знать… По-хорошему, надо сделать себе харакири. Да и делали в старину, если кто оказывался на моем месте, вот так, перед лицом суда, за…

Стыдно сказать.

- Вы мне объясните… зачем вы это делаете? – не отстает прокурор, - нет, почему вот господин судья этого не делает, и я этого не делаю, и ваш господин адвокат ни в чем таком не замечен, и уж тем паче ваш господин наставник…

Молчу. Как нашкодивший мальчишка перед учителем. Помню, еще в школе, вот так выволакивали кого-нибудь на середину класса, отчитывали, ты такой, ты сякой, ты эдакий, кто там у нас что вытворял, стекло разбил, или кошек гонял, или накануне про уроки даже и не вспомнил… И всегда смотрел на вот таких, с поникшей головой, думал про себя, что со мной-то так не будет, у меня-то все хорошо, я-то правильный, и хвалят, и по головке гладят, и…

Вот тебе и – и…

И не перед собой стыдно, я уже как-то смирился, что оно так… а вот перед учителем… Он-то в меня верил, до последнего верил, когда я уже сам в себя не верил… Разговоры все эти… что все-то ты можешь, просто не хочешь, и упорства тебе не хватает, и вон, отшельники по сто раз туда-сюда поднимаются на Фудзияму, и снова вниз, замаливают грехи, а ты, а ты…

- Позорище.

Вздрагиваю, как от затрещины. Мне даже кажется, что ослышался. Да какое… Учитель… Лучше бы он меня ударил… но такое… Нет, любит наш учитель и крепкое словцо, и крепкую руку, но как-то никогда еще это крепкое словцо не огревал меня…

-Можете объяснить мне, что вам мешает?

Это уже судья басит что-то низким, грудным голосом. Почему я так боюсь его… почему я так боюсь их всех…

- Не… не знаю.

- Ну как не знаете, не специально же вы это делаете?

- Н-нет…

- Прошу слова, прошу слова, - гундит прокурор, - сдается мне, что это продуманная диверсия.

- Диверсия?

Зал вздрагивает.

- Да… в конце концов, сейчас война.

- И что? – судья говорит быстро, голос его становится визгливым, пронзительным, - вы видели, чтобы наш брат уходил от своих людей, убегал к противнику?

Смех. Один-ноль в мою пользу. Хотя, меня это уже не спасет… что мне до их наказаний, что они со мной сделают… Ну не сунут же под яркое солнце, чтобы я расплавился… А вот позор, который не смыть ничем, который во времена самураев смывали кровью… а я…

- Отвечайте: вы работаете на противника?

- Н-нет.

- Не слышу!

- Нет!

- Свежо предание, а верится с трудом… Кто ваш человек?

Имя человека вылетает из головы, не могу поймать, хорош я буду, если сейчас не вспомню…

- Господин… г-господин… Ямамото Окусава.

- Оч-чень хорошо… Ну что, господин обвиняемый, дадим вам еще один шанс… или господин Окусава достоин другого помощника?

Чувствую, что бледнею. Что за нервы у меня, это не нервы, это я вообще не знаю, что, другие вон как собой владеют, на лице учителя ни мускул не дрогнул, а ведь кажется, старик вот-вот заплачет… и то правда, это же не столько мой, сколько его позор, не довывыучил, не донаставил, не донаказывал, где надо было, не довывымуштровал…

Смотрю на учителя – он-то и правда может смыть позор кровью, вот так выйдет из зала суда, найдет палача, выхватит меч… Кровью своей смоет мой позор.

- Ещ-ще один шанс.

Что говорю, о чем прошу, какой мне еще один шанс, по себе чую – упущу я этот шанс, как упустил все… это учителю легко говорить, ты можешь, ты справишься, ты просто не хочешь, ты… Да как не хочу… На глаза наворачиваются слезы, вот этого здесь не надо, уж лучше и правда казнить себя, вон и меч у стены…

- Суд удаляется на совещание…

Жду. Стараюсь не смотреть на учителя, почему он молчит, лучше бы наорал на меня, лучше бы высек розгами, как он это умеет, а тут молчит, даже не повернется ко мне, будто я для него и не существую. Может, это намек, чтобы я… что раз я такой… вот такой… то меч вот он, у стены… и…

Судья появляется – как из ниоткуда, снова сгущается полумрак, ага, для судьи темноты не пожалели… Слушаю длинный приговор, не понимаю, все как в тумане, как во сне, наконец, камнем падает – последний шанс.

Прыгает сердце.

Учитель подходит, хлопает по плечу, старается взбодрить. Кланяюсь – так, что чуть не бью учителя в грудь, почему я такой неловкий, почему у меня всегда все не как у других…

Может, и правда… меч у стены…

 

- Что тут сложного-то? – учитель косится на меня, на двух моих конвоиров, - нет, я понимаю, если бы твой Окусава поднимался на Фудзияму… вот там семь потов с тебя сойдет, пока за человеком угонишься… мой-то человек, Хирохито паломник, каких мало… Или когда человек в машине едет…

- В машине просто, - вставляет конвоир, - там сел рядом с человеком, и поезжай себе с ветерком.

- И то верно… Ну, где-нибудь ночью, когда фонари зажигают… Там только и успевай вокруг человека бегать, то вперед, то назад, то крутом, то уже не один ты, а трое тебя…

Чувствую, что холодею… повезло мне еще, повезло, что Окусава мой по ночам не ходит… Один раз было, с девушкой он гулял, так я там не то что с ног сбился, самого себя вчистую потерял… Стыдно сказать, это я вам по секрету – вернулся домой, Окусава и не заметил, что меня нет… что я бросился к нему на пороге, лег к его ногам… Учитель смотрит на меня, качает головой, неужели знает, неужели видел, как я сначала носился вокруг Окусавы, как угорелый, а потом сбежал…

Как я себя ненавижу…

Иду - с учителем и двумя конвоирами, вслед за своим господином - Окусавой.

Украдкой смотрю на второго конвоира, откуда они только такую девчонку взяли, где-то я ее уже видел… не помню… хочется поболтать с ней, перекинуться парой слов, тем более, вон , хозяйка ее уже болтает о чем-то с Окусавой… то с Окусавой, он-то ни в чем не виноват… Это я тут изгой, все на меня смотрят, как на прокаженного, учитель даже кивком на мой поклон не ответил…

Да и откуда этих людей черт понанес… толпятся по улице, места другого, что ли, для прогулок нет… Нет, сбились все, будто весь город сюда пришел, и попробуй, уследи за своим человеком, вон он как мечется… Чего тебе вообще не сидится-то, война идет, прятался бы дома, нет, вылез… и все вылезли…

- Что ему не сидится… - говорю девушке, - война же…

- Вчера капитулировали, - девушка изумленно смотрит на меня. хочу спросить ее имя, не спрашиваю, хорош я, даже не знаю про капитуляцию… Мой-то человек все знает, он и газеты читает, и телевизор смотрит, а я хорош, как он включает новости, так и уползаю от него куда подальше… хорошо, он не видит… Ну не могу я как положено вечно перед господином своим навытяжку, не могу… Это вот учитель… и девушка вон как вышколена, от госпожи своей ни на шаг не отстает…

Оглядываюсь.

Ч-чер-р-р-т…

Так бы и закричал на всю улицу – Окуса-а-а-ва-а-аа! – да какое там, будто мы умеем кричать… Пробую звать его – телепатически, как своих, сам себе смеюсь, где это видано, чтобы человек слышал наш зов… Нет, ходят легенды какие-то, что порой наш брат видел опасность – первей человека, нашептывал что-то своему господину, уводил от беды… только это не про меня, это какую энергетику нужно, мне бы хоть не потеряться…

Вот тебе и хоть… Бегу – в переулок, в другой, в третий, в магазин, в другой, в какую-то извонявшуюся рыбную лавчонку, торговец оторопело смотрит на меня, бормочет какие-то молитвы…

Хорош я, хорош… так и весь город перепугаю… вон, уже какие-то мальчишки следят за мной, как я бегаю по улицам, один, без человека, да много кто меня видел… Нет, судом я здесь не отделаюсь, это казнь… только казнь…

Бегу – в улицу, в другую, в пятую, в десятую, только бы не просекли, только бы не заметили конвоиры, что нет меня… Как в детстве, чесслово, когда бежал за своим господином, еще маленьким, и ненароком разбивал что-нибудь, и смотрел, как ругают моего господина, что разбил вазу, или тарелку, и делал вид, что я-то тут не при чем, да как же, да разве может наш брат что-нибудь кокнуть, где вы такое видели?

А вот может…

Бегу.

Зову своего господина – знаю, не услышит, все-таки зову, прохожие оборачиваются, сами чуть не теряют своих господ… Прислушиваюсь… черт возьми, слышу, Окусава, мой Окусава, где-то там, на мосту Айой…

Бегу – буквально врезаюсь в спину своего хозяина, он даже оборачивается, он даже почувствовал меня… вот черт… Пропащий я, пропащий, казнить меня надо… вон, меч вчера у стены стоял, а я…

- Ну и как ты это объяснишь?

Девушка смотрит на меня – холодно, пристально, кажется, даже ее хозяйка смотрит на меня.

- М-м-м-м…

- Как это у тебя получается-то… хозяина терять?

- Н-не… знаю…

- Может, вы, господин учитель, объясните?

Учитель смотрит на меня – с ненавистью, так и читаю в его взгляде, еще не хватало, из-за тебя мне будут выговаривать…

- Я… я же только чуть-чуть…

- И это называетя, чуть-чуть? Господин наставник, вы его не научили, что за человеком нужно следовать по пятам, не отходить ни на шаг…

Учитель закатывает мне хорошую оплеуху, совсем как Тоюри, когда тот в школе залил тетрадку хозяина чернилами.

Тень господина Ямамото Окусавы, - конвоир подходит ко мне, темный, чопорный, - сколько это будет продолжаться? Сколько вы будете терять своего человека? Скольок вы будете мельтешитсья вокруг него? Сколько вы будете ходить за ним с солнечной стороны? Сколько вы будете бегать по городу сами по себе? хорошенькое дельце… Тень сама бегает по городу! Да про вас вуже в газете написали, вы в курсе? Вон, «в районе Асакита замечено аномальное явление…»

Молчу. Холодею. Дайте мне меч…

- Зачем вы это делаете? Ну не специально же вы это делаете? Или вы действительно служите врагам?

Так и хочется сказать – да, пусть казнят, пусть растерзают в клочья, все лучше смерть, чем такой позор… Интересно, что больше позорно, тень-неумеха, или тень-диверсант…

- Нет, было, конечно… еще когда… еще в древности… отступники, ренегаты… духи всякие… сами по себе, без людей…

- Так то люди у них умерли, а сами они умирать не захотели, - качает головой учитель, - вот и ходили по домам, тянулись к людям, может, кто возьмет… это давно было… бывало, и найдут какого-нибудь, у которого тень колдуны забрали или злые духи… Найдут себе человека, станут его тенью… А это… Нет, ты мне объясни, почему я-то своего человека не теряю никогда? И вон, господин, тоже человека своего не теряет? И дама за госпожой своей идет – след в след? мы-то…

Тут-то все и случилось.

Не знаю, что, не могу понять, не успел ничего понять, почувствовать, знаю только – случилось. Свет – от которого больно, свет – от которого я должен был умереть…

Но не умер.

Оглядываюсь. Еще сам не понимаю, что я ищу. Город преобразился, будто невидимая рука скомкала его, смяла, как кусок глины, вижу обломки домов, всполохи пожаров, у ног моих покоится чайник, изогнувшийся чуть ли не узелком, это от чего это он так расплавился… тень чайника еще не поняла, что случилось с ее предметом, она еще хранит привычные очертания, неловко изгибается, чтобы стать похожей на своего хозяина… Сердце злорадно екает, ага, не я один такой дурень… Ага, нашел, с чем сравнить, то чайник тупой, а то я…

Тень человека, все-таки…

- А говорили, война кончилась, - шепчет конвоир, - нате вам…

- Крепенько, - соглашается учитель.

Еще не понимаю, чувствую, - что-то не так, чего-то не хватает… Буквально натыкаюсь на взгляд учителя, спохватываюсь, а Окусава мой где, а нету… куда он ускакал, пока я тут стою…

- Я… я сейчас… найду.

- Что найдешь?

- Че… человека своего най… ду… он… где-то тут, рядом…

- Да уж, найди, пожалуйста… и наших тоже.

- А?

- И наших людей тоже найди… что-то не видно их.

Только сейчас до меня доходит вся картина – вот они, мы стоим, четверо, на мосту Айой, а люди наши где, а людей наших нету… сбежали…

- От взрыва куда-нибудь спрятались, - говорю я.

- Надо думать… вон как рвануло… Это чем это они так?

- Да-а, оружие какое-то новое…

- Да от такого взрыва куда спрячешься, - цедит бывший конвоир, - мертвы…

- Какое мертвы? Если мертвы, где трупы тогда? Вон, мертвые лежат, вон, черепа обугленные, косточки… вон там, дальше, обгоревшие… А наши где? наши где, я спрашиваю? Где вы видели, чтобы от людей ничего не осталось?

Не верю себе. первый раз вижу учителя таким… таким… это не гнев, это другое что-то… не знал бы его, сказал бы, что ему страшно…

- А ну, парень… как ты человека-то своего искал?

- А… да так…

- Ну давай, показывай, как… А то для нас дело-то непривычное, людей искать… У тебя это хорошо получается…

Хочется чувствовать себя героем дня – и не чувствуется. И почему-то хочется упасть на землю, вот здесь, рядом с женщиной, оплакивает сгоревшего мужа, заплакать вместе с ней…

 

- Какие будут предложения?

-Может… вернемся в город?

- И отправимся в мир иной, - качает головой учитель, - скажут, что люди наши умерли, значит, и нам пора.

- А… разве люди наши не умерли? – спрашивает тень худой женщины, вижу ее впервые.

- А вы их мертвыми видели? Нет, вот вы свою госпожу мертвой видели?

- Н-нет.

- То-то же… вон мертвые… черепа, кости… а наши ходят где-то…

Сидим – в темном ущелье, в игре света и тени, здесь легко затаиться, спрятаться, кто там разберет, что в ущелье появилось несколько лишних теней. Неверный свет луны только играет нам на руку, мне кажется, мы даже стали видны четче. Ползаем – по земле, по стенам, извиваемся в трещинах и изгибах.

- Знать бы, сколько живет тень без человека… Учитель говорил – сколько угодно, пока не отловят стражи, не прогонят – в темные миры, откуда нет возврата.

- Может, их враги забрали? – спрашивает тень хромоногого паренька.

- Да где вы видели, чтобы так быстро в плен брали, чтобы раз – и нету, чтобы и тень за человеком не поспела? – моя бывшая конвоирша качает головой, кажется, ее госпожу звали Маюми… почему звали, зовут, где-то они все… где-то…

- Это что предлагаете? Через океан лететь? Искать наших?

- Ну… похоже на то…

- А слышали, слышали, вроде как на мосту Айой еще тени без людей остались, - бормочет тень хромого паренька, - ждут, когда их люди придут, их заберут… а люди не возвращаются…

- Полиции на них нет…

- Чш-ш-ш, а то и нас туда же…

Ползаем по стенам, скользим в расщелинах, извиваемся в изгибах камня, в неверном свете луны, прячемся – от света, от других теней, от самих себя…

 

 

 

 - Все в порядке, сэр?

- Да, Майкл. Идите.

- Но… сэр, вы сказали… остаться с вами.

- Когда сказал?

- Сегодня утром.

- Отменяю приказание. Ступайте, Майкл.

- Да, сэр.

- Ну что вы там высматриваете на стене? Стену никогда не видели?

- Как будто… тени…

- Очень рад, в жизни бы не догадался, что на стене бывают тени… идите, идите…

Мы ждем. Терпеливо ждем, когда за офицером закроется дверь, когда мы останемся один на один с важным господином – в его спальне. Нам неловко, нам очень неловко, что тревожим его – в такой час, да и то сказать, к важным господам приходят по делу в кабинет, с девяти до пяти, или как у них там принято, прием по личным вопросам с – по…

А что делать, нам не положено являться средь бела дня, с – по, тени, они и есть тени, тени ползают по стенам по ночам, прячутся в неверном свете ночников, в синих сумерках…

Он уже ждет нас. Он уже чувствует, что мы придем, заскользим по стенам – у изголовья. Он уже укрывает голову одеялом – как ребенок, которому страшно, сжимает распятие, кажется, подарок матери, не знаю… шепчет что-то, патер ностер, кви ис ин целис,… Ему страшно – даже отсюда, из темноты за шторой вижу, ему страшно, чего он боится…

Учитель выходит вперед. Скользит по стене, на потолок, человек прячется в одеяло, он не хочет нас видеть, мы и сами понимаем – не к месту, не ко времени, ну уж извините, помешали… Дело-то такое…

- Мистер Трумэн, - учитель говорит, тихо, осторожно, человек вздрагивает от его шепота, - мистер Трумэн… простите за беспокойство. Мы снова по нашему делу… Мистер Трумэн, вы наших людей забрали в плен… как-то так быстро забрали… стремительно, мы и не успели за ними… какие-то технологии у вас… я не знаю. Я тень простая, где мне ваши премудрости понять… но мы… пожалуйста, дайте нам вернуться к нашим людям… Вы поймите, не положено так, тень без человека, человек без тени… Вы только скажите, где их держите, мы уж сами туда придем…

Человек не отвечает, все шепчет свое – патер ностер, кви из ин целис, сжимает распятие, ему страшно…

- Вы поймите… все обыскали… и там, у себя, на островах, и до самого Токио добрались, и на Камчатке искали… потом в самолет пробрались, в багажное отделение, перелетели океан…

Человек молчит. Хорошо это у нашего учителя получается, складно, я бы не смог так с человеком договориться…

- Мистер Трумэн… очень вас все просим, разберитесь с нашим делом… Вы человек занятой, у вас много дел, мы знаем… но очень вас просим. Извините за беспокойство… вот, даже по списку… господин Ямамото Окусава, двадцать три года, художник… район Асаминами, Хиросима, город такой… район Асаминами, Хи-ро-си-ма. Потом…

 

                                                              2012 г.

   

 Высшая проба

 

Редкий человек идет по дороге ночью – если у него есть дом, и в этом доме горит свет, и кипит чай. Если у человека нет дома – то да, конечно, можно идти ночью вдоль шоссе, не торопясь – спешить все равно некуда, никто не ждет. Так думал человек, идущий вдоль шоссе – то есть, может, и не думал, чувствовал где-то бессознательно, тайно.

Не думал – шел и искал то, чего здесь, на дороге не было и не могло быть. Ночные птицы носились легкими черными крестами, искали в темноте крохотных, невидимых мошек. Много нужно налетать, чтобы собрать что-то. Легкие тени сновали под ногами, искали тонкие травинки, с тоненьким писком грызли что-то. Человек только догадывался, что это были мыши. Ободранный месяц искал что-то нежными лучами в синеве. А человек искал деньги. Как будто здесь, на дороге, они могли быть. Человек всегда деньги ищет, это у него в крови, и неважно, идет он по ночному шоссе или сидит во дворце арабского шейха.

Привычка какая-то.

Безотчетная – как танец шамана, как крик боли.

Искал деньги – на ночлег, на телеграмму родственникам в Нижнем Тагиле, о которых он ничего не знал, знал только, что они есть… на новый костюм – чтобы устроиться на работу, пережить лето, снова пойти поступать в институт. Но банкноты не росли на деревьях, как листья, или в земле, как клубни картошки, и не падали с неба, как метеориты.

Почему-то он представил, как на шоссе лежит слиток золота, - бесхозный, ничей, сам по себе, и ни души вокруг, хватай и беги. Даже улыбнулся такой мысли, пошел дальше, спотыкаясь в траве, боясь выйти на шоссе. «Стой, Алик, дорога, дорога» – голос матери из тех времен, когда все было спокойно и хорошо. А здесь всегда неспокойно, потому что рядом – горы, синие, высокие, подпирающие небо. Здесь, у подножья, ты как будто уже не на земле, в промежутке между реальностью и синевой, откуда приходят сны. Кто-то смотрит на тебя с небес чистым глазом, не спит чуткий, пугливый Алтай.

Алик почти прошел мимо, не заметил, как мелькнуло что-то темное, тяжелое, брошенное на шоссе. Что-то насторожило, заставило вернуться, тихонько пнуть предмет – он не шевелился. Наклонился, потрогал – холодный металл, кажется, отшлифованный, гладкий, как каток. Человек вынул карманный фонарик, кругляшок света забегал по металлу, вспыхивая золотым блеском – живым, волнующим. Не верилось. Не понималось. И было страшно, что желания сбываются так жестоко и так быстро. Человек огляделся – сколько хватало глаз, вокруг не было никого, ничейный кусок металла… который не унести.

Не под силу человеку. Если бы этот монолит рассыпался, было бы проще – набить карманы, дорожный мешок, спрятать за пазуху, дойти до города. Алик еще раз толкнул самородок – камень как будто услышал его, рассыпался на части, больно загрохавшие по ботинкам.

Не верилось.

Горы молчали, смотрели свысока, будто это они, горы, бросили слиток, и теперь смотрели, что будет дальше.

Горы молчали.

 

- Вы что, хотите заложить все золото?

- Да, все – он тревожно посмотрел на солидных размеров горку. Кажется, Алик принес в этот магазин слишком много, но он и так умаялся бегать из ломбарда в ломбард, закладывать по крупицам, что-то врать о каких-то бабушкиных самородках. Бедная старушка, если узнает, что продал ее золото, проклянет с того света. Надоело – он бросил остатки перед окошечком. Сколько еще будет возиться этот ювелир, уже час прошел, и так видно, что золото настоящее!

- Молодой человек, - ювелир вынырнул из-за шторки, - вы… откуда золотишко-то такое взяли?

- Осталось от бабушки. Очень старушка любила…

- Да я не про то, парень. Откуда золото? В природе золота такого не бывает, сто процентный аурум, я сделал срез, я о… - он посмотрел на девушку, смутился. Вы… как с того света, ей-богу. Ну не бывает такого золота в природе. Ну девяносто процентов я пару раз видел, но чтобы такое… Оно же должно быть мягким, если не жидким, я в какой-то химии читал. А тут… твердое и стопроцентное, не бывает так…

Алик похолодел, больно и резко закололо в печени, как будто туда натыкали булавок. В золоте он не разбирался, но ужас ювелира почувствовал, похолодел сам. Вспомнил, что прикасался к золоту, брошенному на шоссе. Посмотрел на свои пальцы – серые, чуть перепачканные землей.

- Извините, - девушка в окошке смутилась, - мы… не берем.

- Отчего же? – Алик вспыхнул, ужас смыло, как песок волной.

- Золото у вас, извините… фальшивое.

- Что значит, фальшивое? Это вам что, медь или деревяшка раскрашенная? Это золото, чистое зо-ло-то. Что не нравится?

- Мы не знаем… сколько можно дать за это…

- Была бы честь предложена, - Алик сгреб в охапку россыпи, бросил в мешок, - всего хорошего.

Пошел к двери, в синюю пустоту ночи, где бесконечно далеко молчали горы, нависшие над городом, как исследователь над микроскопом.

- Постойте, - ювелир вскинулся, прыгнул к двери, - да подождите, что вы так сразу… Берем ваше золото, берем. Давайте… за полцены.

- Две цены, - он снова повернулся к двери, прикидывая, нет ли в магазине охраны.

- Черт, без ножа режете, - ювелир снова скосился на девушку, - полторы… или мы с этим в милицию пойдем.

- Пойдем, - Алик побледнел, надеялся, что в темноте его лицо не увидят, - я ни в чем не виноват.

Пачка банкнот невозмутимо легла на стол.

- Вот это по-нашему, - Алик выпрямился, пугливо оглядываясь, - вот что… у вас руки-то можно вымыть?

 

- Насколько дом-то снимаете? – хозяин посмотрел на Алика презрительно: выцветшая куртка доверия не вызывала.

- Месяца на три… может быть, больше.

- Плату вперед, мальчик.

- Да, конечно, - он выложил на стол банкноты, припасенные в кармане. Только бы никто не видел кошелек за пазухой, там лежит много, неприлично много. Надо бы положить в банк, но не сейчас, подожду, когда уляжется эта шумиха со стопроцентным золотом.

 

Это было неделю назад. Ему достался дом, правда, одноэтажный, а душа так и просится наверх, на балконы и лестницы. Но этот дом был ближе всех к серебряному Алтаю, и что-то тянуло именно сюда, где он нашел самородок. Хорошее место, тут можно жить, готовиться к экзаменам, уж теперь-то святое дело поступить в институт. Сладко шуршат банкноты – на еду, на книги, на новый костюм, не ходить же в институт в продранных джинсах. Кто-то, может, так и ходит, но не Алик…

Спрятал деньги, закурил, вышел на крылечко, в сизый рассвет. Божья благодать, луна из-за гор тянется к небу, небо опускается к земле. Горы звали, манили, будто обнимали человека невидимыми лучами, невидимыми крыльями. Человек повиновался, пошел на неслышный зов, бросил звездочку сигареты в ночь, ночь поглотила огонек. Там, за домом, за гиблым лесочком горбилось возвышение, увертюра синих гор – человек шел легко, осторожно, как зверь. Оборачивался, смотрел, не идет ли кто сзади. Никого не было, только ночь и темные птицы крестят воздух. На подъеме выдохся, встал, опираясь о тонкий белый ствол. Надо бы бросать курить, но это потом, а сейчас – домой…

Что-то блеснуло за деревьями в свете незаконченной луны – высоковато, конечно, но как блестит… Он припустил вверх по склону, натыкаясь на острые камни, боясь не успеть. Вперед, в свет, вверх, ввысь… Алик не ошибся. Тяжелый кусок желтого металла покоился на камнях, будто тихонько спал. Тяжелый камень – но все-таки поменьше чем тот, лежащий на дороге. И он не рассыпался, он был целый, и этот самородок можно было тихонько толкать по склону. Он протянул руку – и стало жутко. Может, кто-то добывает здесь золото, может, здесь поблизости лошади, палатки, лагеря. И за кражу чужих самородков придется отвечать.

- Эй! – отчаянно крикнул он в пустоту ночи, - есть тут кто-нибудь?

- Будь… будь, - ответили горы, заревели могучими голосами. Да буду, буду, вы мне только объясните, есть тут кто-нибудь или нет, почему вблизи шоссе лежат золотые слитки, а их до сих пор никто не взял. Не ответили – человек боязливо огляделся и толкнул камень вниз по склону. Теперь можно и не готовиться, поступить на платное… если я дотащу этот камень. Сизиф наоборот.

Горы молчали, смотрели на человека, ждали, что он сделает дальше, куда пойдет. Может, они спорили между собой, может, делали ставки, куда он повернет, этот человек – вправо или влево по своей тропе. Но нет, кажется, им было все равно, могучим, древним, видящим лицо вечности.

 

Я тебе подарю на закате зарю, синее море до самых звезд….

- Так как говоришь? Все наше – ваше? – Нинка еще раз оглядела просторный холл, - свежо предание, а верится с трудом.

- Неправда, - Алик зашел за ней следом, - это твой дом. Он ждал тебя, он, видишь, черные розы приготовил…

Нинка дернула плечом. Хорошо, что я еще не соврал, будто эти розы выросли у меня перед домом – подняла бы меня на смех. А я докажу ей, что я ее люблю – я не я буду, если не докажу. Ведь не каждый приглашает девушку в собственный (уже собственный!) дом, не каждый накануне закажет россыпи черных роз и коллекционное вино. Любит Нинка черные розы, что тут поделаешь. Признайся, Нинка, такого у тебя еще не было. Нинка не признавалась, молчала, смотрела тревожно, испуганно, то протягивала руку, то снова отдергивала, будто ощупывая.

- Ну что робеешь? Да я это, я, живой, настоящий… Все для тебя, все наше – ваше…

Кажется, они танцевали уже четвертый раз, он чувствовал безвольные Нинкины руки, а ведь раньше такая бойкая была мадам, первая меня заметила, смеялась все время, а теперь молчит. Будто есть что-то такое в этом доме, от чего бежать хочется, а может, оттого, что горы смотрят свысока – вечные, властные…

- А дом в кредит купил или в рассрочку? – спросила Нинка, как под гипнозом.

- Сразу купил, - как можно проще ответил Алик, - я теперь все могу сразу… и дом, и квартиру в Москве, и в МГУ поступить, там ведь тоже без денег никуда.

- Ой, сочиняешь, - Нинка отодвинулась, ушла с крыльца на дорожку, дальше, в сумерки, - все сочиняя-а-аешь… самому-то не стыдно?

- Почему стыдно? – Алик посмотрел в чистую вышину синих пиков, - я правду говорю.

Он догнал ее на тонкой тропинке, уводящей под облака. Я докажу тебе, как я тебя люблю, так никто не может любить из этих… городских… Смотришь на меня, как на деревенщину из глубинки, а мне для тебя ничего не жалко, я бы все это золото… к твоим ногам.

Я тебе подарю на закате зарю, синее море до самых звезд….

- И откуда же ты такие деньги взял? – фыркнула Нинка, - украл, что ли?

И это было последней каплей.

- Ничего я не украл. Если хочешь знать, я его в горах нашел. Здесь, недалеко.

- Да уж, в этих краях золота отродясь не было. А тут, наверное, выросло. Как грибы.

- Не было золота. И сейчас нет. Понимаешь, его как будто кто-то подкидывает. Бросает и оставляет, ждет, чтобы я взял. Так уже было несколько раз.

- Подбрасывает? А может… это чьи-то самородки?

- Исключено, - он зарылся носом в ее волосы, долго стоял неподвижно, потом оба пошли дальше по тропинке вверх, - тут же вокруг ни души, ты понимаешь? И все же… кто-то как будто следит за мной. Ждет, когда я найду самородок, когда возьму его себе.

Нинка молчала. И даже ветер замолчал, налетел на скалы, разбился, как заплутавший самолет.

- Ну что молчишь? – в полумраке его глаза мерцали обиженно, гневно, думаешь, я параноик?

- Ничего не думаю, - Нинка отстранилась, - я бы и не верила, но эти горы…

- Да, эти горы… им невозможно не верить. Боишься? Ну, смотри…

Он сказал это просто так, но девушка посмотрела вперед, прищурилась, тихонько вскрикнула, заметалась в темноте, как крыло птицы.

- Гляди, гляди… вон, блестит, - дрожащим пальцем она указывала в легкий туман, и веря, и не веря себе. Наклонилась, подобрала слиточек, молодец, дамочка, углядела. Вся в меня…

- Что там? – Алик посмотрел на кусок золота, - Ну я же говорил…. Ну вот. Это тебе. От них подарок.

- Да что ты, - она покраснела, - они же… горы… тебе оставляют золото. Твоя добыча.

- Не моя. И знаешь почему? – внезапно он нахмурился, - я нахожу золото только по воскресеньям. Это традиция какая-то. А сегодня среда.

- Да ну? – Нинка насупилась, как воробей на морозе.

- Точно, точно тебе говорю, среда, - он засмеялся почти истерически, - каждое воскресенье они приносят мне золото, только все время чуть дальше от дома, за ним нужно идти. Как будто указывают какой-то путь. И каждый раз… все мельче. Будто проверяют, пойду я или не пойду. Ну да ничего, мал золотник, да дорог.

Нинка молчала, кивала, как заводная, тихонько отступала вниз по тропочке, хватаясь за колючие кусты. Так отступает зверь, который за сытной приманкой почувствовал холодную сталь капкана.

- Так это тебе, - Алик поднял камень, протянул девушке, - на!

- Ой, не могу, - Нинка шарахнулась, как черт от ладана. Кажется, почувствовала силу и молчание гор, тяжелых, вздыбленных в вечной борьбе двух материков. Силу двух титанических плит, каждая из которых старается столкнуть другую с круглых боков земли. Горы рождаются в борьбе, и долго хранят в своих пиках окаменевшую силу битвы.

- Держись, Нинок, выше нос, - он подхватил девушку, уже готовую провалиться куда-то во мраке, - мы с тобой теперь богатые, все у нас будет… - он ласково улыбнулся ей, приоткрыл желтые зубы, - теперь можно и на Нинке жениться, верно, ведь?

 

Они сидели на крыльце, и под ногами трещала и свиристела ночь, - громкая, звонкая, она рассыпалась чечеткой. Кажется, уже июль, когда темные ночи становятся такой редкостью, что охотишься за ними, как за редкими птицами. Сейчас, если подняться хотя бы на те каменистые возвышения – можно услышать, как дышат горы.

- Куда мы с тобой поедем летом? – Нинка запустила пальцы в его жесткие волосы, - может, Москву посмотрим? В жизни не видела. Порт пяти морей. Я еще в Париж хочу, но это потом… следующим летом.

- Может, Москва… или, может, Париж… - он отвечал, не слышал, что отвечает, - но знаешь, что меня волнует? Смотри, вот уже две недели прошло, а золота как не бывало.

- Да что-то обмельчало твое золотишко, - Нинка повертела в руках последний найденный самородок: его можно было спрятать в кулаке. Она не ругала Алика – скорее, пыталась утешить. Что поделаешь… тут большие самородки редко попадаются, тут все больше мелочь пузатая.

- Да нет, тут другое… - Алик задумался.

Ладони девушки скользнули по плечам Алика, он не замечал, он думал, вспоминая, анализируя, спрашивая. Золото на Алтае, там, где его не было никогда, даже глубоко под землей, и уж, конечно же, оно не лежало вот так, на дороге, стоит подняться повыше в горы и протянуть руку. Золото высшей несуществующей пробы, чистый аурум, от которого одни ювелиры шарахались, как черт от ладана, а другие цеплялись за самородки руками и ногами. Камни как будто падали с неба. Чуть дальше от дома. Чуть мельче. Ну да ладно, мал золотник, да дорог. Теперь приходилось забираться на скалы, иногда, замирая от страха, карабкаться по камням.

- Ну что молчишь? – Нинка слегка встряхнула его, - Странный ты какой-то… заболел что ли?

- Да погоди, дай подумать, - он обнял девушку, чтобы она не жаловалась, не верещала, что вот, пригласил в гости, а сам сидит, как сыч.

Он думал. Золота не было уже две недели, доходила третья – будто какие-то запасы иссякли. Может, он прошел мимо золота и не заметил – нет, исключено. Самородки всегда лежали на видном месте, будто кричали: смотри, возьми! Алик вспоминал, что он делал перед тем, как появлялось золото. Повернулся три раза и плюнул через левое плечо? Нет, не то. Молился? Не похоже. Рисовал на себе руны? Исключено.

Кто-то как будто прикормил его и бросил, как человек пару раз кормит бездомную собаку, а потом ему это надоест. Но не по-людски это… если речь идет о человеке. Мы в ответе за тех… кого приручили. Только как это объяснишь горам, высоким, сильным, рвущимся за облака?

- Ну, хорошо, хорошо, - он крепко поцеловал Нинку в губы, - пойдем, пройдемся… тут здорово, горы дышат…

Осторожно двинулись вверх по тропке, придерживая друг друга, Алик одним глазом смотрел на Нинку, другим глазом оглядывал белесую панораму камней и уступов там, впереди. Он все еще надеялся – кто-то испытывал его преданность, проверял, сколько человек может ждать, гадать, беспокоиться. Сколько он останется здесь. Его провеяли – и все-таки это было жестоко.

- Пойдем, - Нинка дернула его за руку, потащила вниз, - там дальше круто, я на каблуках… мы тут еще в темноте ноги переломаем.

- Еще чуть-чуть, - он все еще надеялся на что-то, - вон до того камня… Стой, - что-то блеснуло там, впереди, и это мог быть кусок разбитой бутылки, или вода в маленькой лужице, - ну хорошо, жди здесь, я посмотрю там, впереди, - он хотел поцеловать ей руку, девушка обиделась, ну да ладно, что теперь делать, на обиженных воду возят. В темноте он и вправду чуть не сломал ногу, тихонько проклял себя – как зверь, уже бросаюсь на все, что блестит, скоро начну гоняться за солнечными зайчиками, как кошка. Да и вообще, с чего я взял, что там, впереди что-то есть…

Там действительно лежал кусок золота, маленький кусочек, из него можно было сделать кулон для Нинки. Алик улыбнулся, помахал рукой кому-то невидимому, кто оценил его преданность, бросил привычный подарок. Мало, конечно, бросили, как подачку, оскорбительно как-то… Но это человеку оскорбительно, а тут дарят горы. Уж сколько дали, столько дали, не проси, как какой-нибудь жадина из сказки…

…Нинки внизу не было, Нинкиной сумки на крыльце тоже не было – Алик испугался, но тут же увидел, что машины девушки тоже нет. Снова повторил: «На обиженных воду возят», сел перед россыпью самородков, перебирая их, как талисманы. Кажется, опять многовато, надо бы заложить, да и посмотреть, сколько в банке накопилось, может, уже можно ехать поступать в МГУ…

 

В двух шагах от него была бездна, уходящая вниз, рядом была еще одна бездна, уходящая вверх – и узкий уступ, по которому можно было пройти… а можно было и не пройти. В конце уступа что-то блестело, сверкало, переливалось на солнце – и он уже знал, что это было. В Москву не поехал – и не потому, что не хватило денег. Просто уже не мог сняться отсюда, где дышали горы, острой грудью касаясь неба. Кто-то приручил, кто-то привязал к этим местам, кто-то звал каждое воскресенье беззвучным криком – туда, на кряжи и хребты. Маршрут, уводящий в небеса – и по ходу этого маршрута лежали самородки, крохотные камушки чистого золота. Девяностой пробы – так писали в ювелирных магазинах. Потому что записи о стопроцентной пробе не верил никто.

Он бережно опустился на колени, подобрал сверкающий камень. Маленький, неприметный, но тяжелый и блестящий. Остановился, тяжело дыша – долгий путь и разреженный воздух давали о себе знать. Передохну - и пойду назад, путь-то неблизкий. Что-то кольнуло в нервы, заставило обернуться: кто-то как будто позвал – иди, смотри. Алик оглядел извилистые хребты, черные, чуть заснеженные склоны, легкий пар где-то внизу. Здесь на уступе у него закружилась голова, мозги куда-то поплыли, будто растворились. Показалось, что кто-то следит за ним свысока: ну-ка, что это там копошится на скалах, что это он там делает? Алик встряхнулся, растирая виски, - в голове зазвенели звезды.

Какая-то шизофрения, голоса в голове. Говорят, так болезнь и начинается – кто-то будто бы стоит за спиной, комментирует твои действия.

Что-то мелькнуло впереди, протер глаза – да, так и есть, что-то сверкает там, то блекче, то ярче, подмигивает. Человек тихонько пополз по уступу, царапая руки, прикидывая, сможет ли он добраться туда. «Нет, он так не увидит. Слабо блестит», - сказал кто-то в голове, сладко щекоча нервы. «Нет, увидит. Люди, знаешь, какие зоркие…» Увижу, увижу, все увижу, вы только золото давайте… На этот раз он шел, оглядываясь, будто ждал, что кто-то нападет на него в лабиринте гор. Никто не нападал, горы как будто расступились, открывая крохотное плато, на краю которого лежал бриллиант. Чистый, прозрачнее самого воздуха, видимый, только когда на него падало солнце. Кажется, таких и не бывает в природе, да тут в горах много случается того, что не бывает.

Он повернулся к камню, и тут краем глаза заметил еще один предмет, такой неуместный в горах. На плоском камне лежал бутерброд с сыром, хороший бутерброд, приукрашенный ломтиком помидора, веточкой петрушки – совсем свежий, будто брошенный только что. Кем? Человек огляделся, снова убеждаясь, что здесь невозможно спрятаться, забиться в скалы, уйти.

- Есть тут кто-нибудь? – крикнул он в пустоту, - э-эй, вы потеряли алмаз!

О потере бутерброда можно было не кричать…

Замер, прислушался – никто не откликнулся, горы тихо дышали, будто дремали, изредка глядя на человека. Жуткая мысль зашевелилась: владелец камня мог оступиться и рухнуть в пропасть, вон в ту, глубокую и темную, со дна которой поднимается пар. Стало страшно – и как-то неудобно брать камень, но горы ждали, что он возьмет – и было неловко отказывать им, всесильным. Алик взял, тихонько подумал о том, кто лежал сейчас там, на дне пропасти, разбитый и растерзанный.

Но казалось, что там, внизу, никого нет. Здесь не ходят люди, здесь только горы дарят золотые слитки, блестящие камни.

Домой шел медленно, ища, не сверкнет ли еще что-нибудь, ведь первый раз повезло два раза за день. И уже спускаясь в чахлом лесочке, он увидел. Сначала не разглядел, как не замечал далекие фонари и притихший лес. Но прошел мимо, обернулся, сказал себе – что-то не то. И заметил их.

Четыре сияющие линии будто выросли из земли, и теперь возвышались над травой, как молодые деревца. Только молодые деревца не пылают красноватым светом, не дрожат, как рябь на воде. Болтались, будто чему-то тихонько посмеивались, смотрели на человека – без глаз, без лица смотрели на него в упор. Непонятные всполохи, похожие на закат, сжатый в линию, какой-то немыслимый одномерный закат. Человек шагнул в зыбкую землю, вытягивая руки, стараясь не то схватить, не то напугать непонятные огни. Полосы не отступили, они как будто ждали, что человек подойдет к ним.

Ждали… Кто вообще сказал, что они живые?

Алик сделал шаг, и еще шаг, спотыкаясь в зеленых травяных клочьях. Незнакомцы были рядом, от них не веяло ни теплом, ни холодом, - только легкое движение воздуха, как от мотылька. Можно было протянуть руку – и обжечься, или упасть замертво от удара током. Но страшно было не непонятное мерцание, а совсем другое.

Человек чувствовал, что они ждут его – как люди ждут зазевавшегося спутника на перекрестке, как охотник ждет свою собаку. Терпеливо ждут, чтобы заговорить, или… Стало жутко, человек отскочил, бросился бежать через лесок, не сомневаясь, что его поймают и убьют. Хотя бы потому, что они не люди, и вообще не живые существа, какие-то силы, силы голубых гор. Никто его не догонял – может, не хотели, а может, не имели права заходить сюда, в мир людей, пересекать невидимую черту, порог человеческого дома.

Из окна он видел тусклое мерцание, этот жуткий взгляд без лица, без эмоций, без человеческих мыслей. Ближе к закату они как будто выросли над травой еще больше – и поднялись в горы, в кристальную чистоту.

- Баста, - тихо сказал себе Алик, - хватит уже… как издеваются, ей-богу.

Бежать. Бежать прямо сейчас, бросить этот дом и это золото, плевать, что здесь россыпей миллионов на восемь. И деньги бросить – они как будто тоже нечистые, банкноты, полученные за золото высшей пробы, за этот высший бред мироздания. Одежду взять получше, дорожную сумку, еды на пару дней – и бежать. На вокзал. И не в Москву, и неважно куда – главное, подальше отсюда. Он вышел из дома, нисколько не сомневаясь, что за ним следят – а может, уже устроили засаду где-нибудь там, на шоссе.

«Уходит. Уходит» – послышалось в голове, и сказано это было не так, как кричат: «Уходит! Лови его, лови!» а как-то спокойно, равнодушно, как человек про уходящее облако. Уходит, прячется за гору – и черт с ним.

Человек вышел в закат, тихонько побрел вдоль шоссе, сетуя, что нет попутки. Они смотрели ему в спину, он это знал, и было даже странно, что они не догоняют, просто следят. Наверное, если Алик уйдет, они даже не вспомнят о человеке, будут жить, как раньше, подниматься над травой…

Он дошел до перекрестка, понял, что никуда не пойдет, не убежит отсюда, и даже не золото тому виной. Кто-то приучил его приходить сюда раз в неделю и находить золото. Кто-то приручил его. И если бы вместо золота бросали конфету или фантик от конфеты – он бы все равно приходил в горы, искал положенный ему подарок.

- Вот так, приручили, гады, - тихонько шепнул человек, - а теперь и не уйдешь от вас.

 

Пытался подумать, как появляется золото – приносят его откуда-то легкие, бестелесные души или самородки медленно ткутся из ночного тумана, и вокруг них замерзает воздух? Надо бы на следующей неделе выйти в горы ночью, дорогу я уже знаю, посмотрю, как и откуда появляются чудеса…

Но разве можно поймать чудо?

Еще интересно было, что значат все эти слитки, если они что-то значат. Может, это был сигнал, непонятный призыв, бросить все и идти туда, к вершинам, и кто-то золотыми камушками указывал маршрут. Может быть, однажды я узнаю эту дорогу, и в конце меня будут ждать…

Замечтался. Задумался. Ты бы еще диссертацию написал про золото высшей пробы.

Но все это было неважно – потому что приближался седьмой день, тот, когда на горизонте появится золото. Кажется, теперь этого золота будет совсем мало, по логике вещей… Но о какой логике идет речь здесь, где слитки появляются из ниоткуда? Может быть, завтра ему повезет, может, там на горной круче будет лежать здоровенный сияющий кусок, будто солнце упало с неба? Ночь не спал. Не давало покоя не золото – то чудо, которое случалось здесь. Около двух встал, оделся, вышел в ночь, к темным скалам, невидимым во мраке. Разглядеть что-то казалось невозможным, да он и не знал, как происходит чудо.

Как преображается мир. Только что не было ничего вокруг, и вдруг – тоненький блик в ночи. Нужно только приготовиться и ждать.

Кажется, он ждет уже долго, очень долго – но ничего не происходит, земля лежит все такая же черная, неподвижная, как будто спит. Алик начал замерзать, подрагивать, чувствуя, как холод жестко пробирает до костей, до нежного спинного мозга. Только бы не закоченеть здесь совсем, а ведь в горах это возможно, будто кто специально выстудил эти ночи. Небо поблекло, обесцвеченное рассветом, располовиненное полоской облаков – внизу уже дрожали первые лучи, наверху еще висела синяя легкая темнота.

Человек растерянно встал – он просидел уже всю ночь, а чуда так и не случилось. Неужели опять ничего не будет, как в те две недели, когда в чуде что-то сломалось?

Ничего страшного.

Он привык ждать.

Люди годами ждут чуда, Алик получает все на блюдечке раз в неделю.

Можно и потерпеть.

Солнце выползло из-за гор, как тяжело нагруженная арба, покатилось, прыгая на ухабах. Человек побрел по узкой тропе, шатаясь – закоченевшие ноги не слушались. Что-то нашептывало, что там, впереди – вожделенный кусочек золота, брошенный невидимой рукой. Но голосов не было – горы молчали, будто ждали чего-то, и в вышине гудел ветер. И Алик разглядел подарок – там, впереди, где земля как будто обрывалась в небо.

Крохотная песчинка – кажется, не больше родимого пятна на его руке, но какая манящая. Человек шел к ней, сколько можно было идти, потом, когда уступ сузился, он вжался в камень, думая, не повернуть ли назад. Нет, не повернуть – если он отступит сейчас, в следующий раз никто не бросит ему золото.

В следующий раз – когда, может быть, будет тонна золота или две тонны…

Осторожно пополз над обрывом, прижимаясь к скале, чувствуя, как что-то струйками осыпается под ногами. И нужно было спешить, пока дорога не осыпалась, не сбросила его с себя, как строптивая лошадь. Так зверь выбегает из норы, мчится к брошенному на дороге яблоку, боясь, что вот-вот увидит его ловкий охотник. Земля снова поддалась под ногами, и можно было еще повернуться и уйти – но золотник мерцал совсем рядом, нужно было только сделать еще один шаг. Он протянул руку. Он осторожно шагнул, чувствуя, что шагать некуда. Какие-то доли секунды стоял на воздухе, это было, как во сне – а потом полетел вниз, как камень с горы.

Человек полетел вниз, а крик заметался по скалам, ища выход. Наконец, вырвался куда-то в небо, улетел, как улетают голуби.

 

…Мы смотрели за этим со стороны, и нам понравилось. Особенно интересно было, как крик отделился от человека, улетел в небо. А мне казалось, они неразрывно связаны – человек и его голос.

- Дивное создание, - сказал мой первый повелитель, и был прав.

- Теперь мы знаем, как сильна в них тяга к металлу, - так сказал мой второй повелитель, и был прав.

- И до чего сильна привычка. Он ждал здесь, терпеливо ждал. Он жил этим. Маленькие радости маленьких тварей, - так сказал мой третий повелитель.

И он тоже был прав.

Я молчал, потому что я был учеником, и говорить мне было не велено. И мы послушали крик, который метался в горах, и ушли к звездам.

  

                                                        2008 г.

   

 Мемори Индастриал

 

С-сучий потрох…

Только в «Красное и Белое» зашел, тут только и спохватился, м-мать моя женщина, я же опаздываю, вот хорош, разгулялся тут… Бегу – в улицу, в дождь, забиваюсь в подвернувшуюся газельку поверх чьих-то задниц, кто-то вырывается из-под меня, мужчина, нечего тут руками своими…

- В аэропорт идете? – кричу, давлюсь своим криком.

- Не-е, - бравый горец за рулем мотает востроносой головой.

- Ч-черт… Выскакиваю – в дождь, по морям, по волнам, вода захлестывает ботинки, ныряю в машинку с шашечками, водила недобро косится на меня.

- В аэропорт?

- Шестьсот.

- Ага… п-поскорее…

Лихорадочно соображаю, сейчас девять вечера, это я до Байконура доберусь только в понедельник утром, а еще пилить и пилить до этого Байконура, как всегда, таксюшек не будет, корявые маршрутки выстроятся в ряд, и водила с хитрым лицом будет ждать, пока наберется салон, умру я, пока он будет ждать, плачу за все, гони давай…

И хрен меня пойми, успею не успею, нашим, что ли, звякнуть, а что нашим, у наших строго, семеро одного…

- Наш, международный?

- Казахстан.

Казахстан… На сколько у меня рейс… Ощупываю карманы, билет где, билет, ау-у, гос-споди прости, только бы не потерял, да где же… Да нигде же, не покупал я никакого билета, ну я в своем репертуаре, мы же все ждем, что за нас кто-то думать будет, мне только гувернантку себе нанять, чтобы слюнявчик мне вытирала и на горшок сажала…

Рейсы, рейсы… ч-черт, еще три часа ждать, м-мать моя женщина… только бы денег хватило, выгребаю в кошелек, ну еще бы десяточку, лю-юди добрые, подайте десяточку… Й-й-е-есть, выгреб из каких-то подкладок, сую кассе в пасть:

- Один… до Казахстана…

- Паспорт ваш…

Рушится мир.

Падаю – в бездну.

М-мать мо…

Прихожу в себя – как пелена с глаз падает, а какого черта я вообще тут делаю, в Казахстан, какой к хренам собачьим Казахстан, какой Байконур, меня бы еще в Гондурас потянуло. Тэ-экс, правильно Сивый говорил, завязывать надо, а то будет как с Егорычем, тоже натютюкался в зюзю, уж не знаю, что он там себе вообразил, по пьяни ногу себе ножом оттяпал, вечером жена приходит, вся квартира кровищей залита, и Егорыч…

Вот что значит, психика слабая… Ну я-то в своих нервах не сомневался, а тут нате вам с кисточкой… Вроде и не наклюкался, только пивасик прикончил, за чем покрепче пошел, и на тебе…

Или пивасик какой не такой был, бывает же, намешают туда…Про Синяка вообще рассказывают, вот так в пивко краситель какой-то попал, Синяк и не заметил, заметил, когда через пару деньков синими пятнами пошел…

Забиваюсь в такси, тот же водила оторопело смотрит на меня.

- Домой… во Владик.

- А-а…

Домой, домой… - отмахиваюсь, не столько от него, сколько от самого себя. Совсем хорошо, только с катушек съехать не хватало.

Город встречает меня – все тем же дождем, то же хлюпанье под ногами, море, море, мир бездонный… Прохожу мимо Красного и Белого, а пропадите вы все… губит людей не пиво… Абсентик завезли, Кирюхан говорил, абсентиком этим напиваются до зеленых фей, я сколько пил, фей не видел, фантазия, наверное, не та…

Пробираюсь в общагу, врезаюсь в Кирюханово пузо, нате вам, явился… Оно и к лучшему, хоть пить не одному, если в компании валяешься под столом кверху лапами, это вроде как еще не алкаш, а вот если один…

- А у меня чего есть… - помахиваю зеленой бутылкой.

- А-а, змий зеленый… у меня и покруче чего есть… айда…

Заползаю в Кирюханову берлогу, как он вообще тут помещается, чесслово, ему эта комната в плечах тесновата… и в пузе тоже. Хозяин уже хлопочет, высыпает на стол таблеточки, это что…

- Это от чего?

- А, от всех болезней.

- А так не бывает.

- Бывает. На вот… на язычок кладешь, она себе тает, а ты лежишь, смотришь в потолок… такой веселый потолок получается…

Холодок по спине.

- Я… не…

- Чего, боишься?

Знаю, боюсь, и что стыдно бояться, тоже знаю, стыдно бояться, когда все курят за углом школы, а ты нет, и когда отец разливает по стаканам водку, давай, сына, за нас, и когда всей гурьбой лезем за чужой забор, а ты чего, струсил, а?

А бояться нельзя…

Пузырьки с шипением тают в голове, лопаются в мыслях, воздух наполняется звоном, легким сиянием, вертится перед глазами жизнь, плоская, как лист бумаги, качается в пустоте, пересекает разноцветные точки, а точки – это события, и какую точку плоскость пересечет, то и бу…

 

…ты мне правду давай, правду…

Смотрю на Роберта, боже мой, как тяжело из него вытянуть правду… сейчас опять будет улыбаться, и скажет, что все о,кей, держись, старик, ты сможешь… А потом пойдет готовить морозильную камеру, чтобы было куда положить труп.

- Игор, у менйа плохыйе ньёвости.

Падает сердце. Ну наконец-то…

- Сколько мне…

Хочу сказать – осталось – не могу, мое горло меня не слушается, да уберите вы на хрен трубки эти… черт, что делаю, только на этих трубках еще и живу, если это можно назвать жизнью… Кто мог подумать, что дышать – это так больно…

- Нйесколько часов.

Ничего не чувствую. Чувства остались где-то там, там, в пустыне под погасшей звездой…

Мучительно вспоминаю, мучительно выковыриваю из сознания окровавленную память.

- Камень… ка… мень…

- Да, да, ти принйес его.

- По… ка…

- Тебйе нельзйа говорит… - Роберт сжимает мою руку, оттуда, с той стороны жизни, - расслабься…

- Пока… жи…

- Сейчас, сейчас…

Утихомиривает меня, как капризного ребенка, с трудом поднимает тяжелую каменюку, ставит возле постели. А капитан наш куда смотрит, что ты эту грязь в лазарет приволок, он еще и фонит, чего доброго, как сто чернобылей… Спохватываюсь, вспоминаю, что мне уже все равно…

Снова перебираю знаки на выщербленном камне, скоба концами вверх, две дуги, четыре точки, скоба концами вправо, круг с косой черточкой, скоба концами влево, волна, снова скоба вверх…

Пора уже Роберта на обед отпустить, вообще что придумали, сидеть возле меня – все по очереди, как будто это дежурство может отогнать смерть… вот придет костлявая, Роберт сдернет распятие у себя с шеи, прогонит…

Пусть ест идет… пусть стучит чашками там со всеми, пусть говорят – про этого сумасшедшего русского, куда он полез, джентльмены, лично я вообще удивляюсь, что он не сорвался раньше, там, на скале…

- Игор… - снова тянется рука с той стороны жизни и смерти, - завещйание…

- Какое за… А-а, брось… нечего мне завещать… Вон, сеструхе все, если что есть…

- О, ноу… Страховка, Игор. Страховка.

- И страховку ей…

- О, нет, нет… - Роберт скалит зубы, - Мемори Индастриал.

Прыгает сердце. Значит, еще вернусь сюда… где скобы и черточки под погасшей звездой…

- На сколько я там расписался?

- Мйесяц.

Сжимаю зубы. До неприличного мало…

- А больше… нельзя?

Роберт называет цену за больше. Нехило…

- Так ти… согласен?

Хищный огонек в глазах Роберта. Вот ты чего тут сидел-высиживал… Контракт караулил…

- Еще бы…

- Здйесь распишись.

Здесь расписываюсь – если это можно назвать росписью, так и слышу голос Розы Иванны – садись, каля-маля, троечка…

Роберт зовет всех, сколько их понабежало, этого черного вообще в экипаже не было, откуда он взялся на чужой планете, а-а, он же реакторы проверяет… все по очереди сжимают мою руку – оттуда, с той стороны жизни, чьи-то губы впиваются в мой лоб, Ли, что ли, пусть будет Ли, что ли, нет, не Ли, Роберт…

Роберт напяливает на меня стальной шлем, страшно – как в детстве, когда шел к врачу, комарик укусит, не больно совсем, смотри, смотри, паровозики побежали, а я реву…

Токи вонзаются в мозг…

Кусаю губы, чтобы не заорать – не надо…

 

М-мать мо…

Рушится мир.

…я жен…

Еще.

…щина.

И еще.

Рушится – когда кажется, некуда рушиться.

Что есть силы сжимаю ножку стола, чтобы не упасть, спохватываюсь, что падать некуда. Хотя с бодуна кажется, и с пола сейчас кувырком навернусь на потолок или там на стену…

М-мать моя женщина.

Волоку себя к двери, пару раз теряю, так бы и бросил себя тут, пошел бы налегке. Вместо одного туалета в коридоре почему-то два, коридоров тоже почему-то два, плетусь в распахнутую дверь, впечатываюсь в стену.

Ползу в комнату, собираю мир – по кусочкам, не собирается, Кирюхана и след простыл, если он вообще не растворился… в грезах своих. Чер-те что привиделось, как наяву, и трубки, и боль, и Роберт, рожа прыщавая, и камень тот с тайными знаками… даже помню, как подписывался… А вот, н-нате вам, ручкой на стене, не иначе как спьяну накорябал… а подпись-то не моя…

Тьфу на вас, полцарства за опохмел. Абсент… нема абсента, абсент, штука редкая, долго не живет… ай да Кирюхан… кошелек мой где… кошелек, а-у-у-… Ч-черт… когда вынимал… не помню. В Красном и Белом… или…

Волокусь на улицу, а вот и кошелишко мой на подоконнике… открываю, надеюсь непонятно на что, ну конечно, даже мелочевку выгребли, козлы безрогие… А сам хорош, нечего сеять…

Полцарства… за… опохмел… Подработать где… да где, грузчиком, что ли, мне самому бы сейчас парочку грузчиков - меня на руках таскать… Продать что… Что продать, разве что душу дьяволу, да не больно душа-то у меня…

Что еще… Пикирую на доску объявлений, сдам, сниму… это что… требуются доноры… тот еще сейчас из меня донор… Разве что на органы меня пустить, печенку вырезать, чтобы не саднила…

Мемори Ин… Индус… тьфу на вас. Что-то знакомое, что-то, не помню, хоть убей не помню – что. Был я там, что ли… Ну да, то ли Овцебык меня туда затащил, то ли еще кто… Мне сейчас только в какую контору идти с красной рожей, здравствуйте, я ваша тетя…

Мемори Индастриал… авансы, премии… аванс попросить… Не я тащусь, - кто-то меня тащит, против моей воли, вперед, по ступенькам, асфальт прыгает, бьет по роже, ах ты так, н-на тебе, получай… Что я делаю…

 

Как меня зовут… Э-эй, люди добрые, кто-нибудь, а как меня зовут… Игорь… Роберт еще так произносил с акцентом, И-гор… Тьфу на вас, какой Игорь, Кирюхан я… то есть, какой к хренам собачьим Кирюхан, Лешка… Тьфу, не Лешка, Алексей…

Умоляюще смотрю на девушку за столом, сколько бланков она мне уже дала… имя им легион… Протягивает мне еще один, благодарно киваю, тут же переворачиваю на него кофе.

- А это… самое… узнать про вас можно?

Что ляпнул… да не про вас, про контору вашу…

- Мемори Индастриал занимается пересадкой памяти, наши клиенты страхуют свою память, свою личность, в случае смерти клиента…

Ну-у, затрещала… Сбавьте скорость, где тут у нее переключатель…

- …память консервируется, пересаживается в сознание донора на месяц, на два, на полгода в зависимости от срока действия контракта.

Рушится мир.

М-мать моя женщина…

Вспоминаю.

Не так – кто-то во мне вспоминает за меня. С грохотом роняю стул, бегу, вместо одной двери вижу две, бросаюсь к правой двери, впечатываюсь в стену.

 

Было…

Со мной…

И в то же время не со мной.

Нет, со мной…

Вот так же плясал мир перед глазами, рвался из-под ног, вот так же я волочил себя, и хотелось бросить себя, к хренам собачьим бросить, пусть я себе валяюсь, а сам я налегке пойду без себя самого… Кислород… а что, разве есть еще в баллонах кислород какой-то, да не смешите меня…

Снова отгоняю проклятый соблазн сбросить скафандр, уж больно тяжелый… Снова дергаю огромный каменище, нет, не выдернуть, не поддается, зарылся в песок, кажется, чем больше тянешь, тем глубже он уходит. Черт с ним – ложусь рядом с камнем, перебираю знаки, скоба концами вверх, две скобы концами вниз, скобки, две точки, кружок, перечеркнутый косой чертой слева направо, то же самое – справа налево…

Должна быть какая-то закономерность… и все шифровальщики мира могут не орать мне, что ее нет…

Задираю голову, смотрю на статуи на дне ущелья. Вытащить бы из теплых квартир, из мягких кресел тех, кто орал, что это фотошоп, за волосы вытащить, приволочь сюда, смотрите, смотрите, нате вам… Жуткие изогнутые фигуры, усеянные ветвистыми щупами, пустые глазницы, в которых когда-то сверкали драгоценные камни, вон эти камни сейчас валяются в песке, за каждый такой камень на Земле дали бы…

Перехватывает дыхание.

Читаю знаки.

Читаю – громко сказано, хотел бы я найти того, кто бы их прочитал…

Почему от них, живших здесь, осталось так мало, во всей пустыне под погасшим солнцем – только статуи в ущелье и камни с непонятными знаками. Хотя что говорить, от землян, может, через тысячу лет останется не больше, если не меньше…

Голова звенит – тонко, пронзительно, мерзко. Плохонькое мне досталось чужое тело, кто этот парень… спорт он только по телевизору видел, выпивает, это как пить дать, вон, печень кричит от боли… а может, что и похлеще пробовал… Неважно, все лучше, чем никакого… Правильно, какой нормальный согласится, чтобы ему чужую память в голову засадили…

Я знал, что вернусь сюда – в эту пустыню, которая уже однажды меня убила, к этим камням. Я знал. Моя память – знала. Мемори не обманет, Роберт не обманет…

Буквы… слоги… знаки… Скоба повторяется чаще других, если это какое-то личное местоимение, например, я…

Рушится мир. Легкие отчаянно пытаются выжать крупицы кислорода из того, что дышал-передышал уже тысячи раз… кажется, будто воздух уже не очищается… А, ну конечно, мы же умные, мы же очистку на единичку поставили, нам больше и не надо…

Поднимаю голову. Чита…

Черт…

Смотрю – не понимаю, вот что значит дышу непонятно чем, уже черт-те что мерещится, вот ОНИ, ползут, машут ветвистыми щупами, да не ползут, парят в пустоте, как они могут парить в вакууме, да при такой гравитации, так они, наверное, не тяжелые, не в пример некоторым, я себя имею в виду… Окликаю их – голос меня не слушается, да и кто вообще сказал, что у них уши есть…

Парят… куда они парят, э-эй, меня подождите, подождите меня, ком-му сказал, я с вами, вы куда, я с ва-ами, нет, черт, ускользают в расщелину, утекают, пытаюсь ухватить щупы…

 

Рушится мир…

 

Где я его видел… Роберт… Ну да, Роберт, похудевший какой-то, постаревший, все такой же живой, бойкий, наклоняется надо мной.

- Я… прошу прощйения… срок истекайет…

Мысли путаются, пытаюсь их расплести, не расплетаются – рвутся. Срок… какой срок… я же этих ловил, этих… кричал им… они не слышали… Они… кто они…

- Срок… контракта… месяц, месяц… - Роберт пытается достучаться до моего сознания, - последний… дйень…

Контракт… начинаю вспоминать, кто-то (Роберт?) подобрал меня в пустыне, чуть живого, хлипенькое тело досталось моей памяти… Все лучше, чем никакого…

- Хочйешь продлит? – шепчет Роберт.

Хочу, ясное дело… Киваю – из последних сил.

- Только… не с этим… телом… не…

- О, риалли… ты этого парня, считай, угробил… сердце, сосуды… Он и так алкоголик, травкой баловался… Печйень как паштет, сйердце как трйапка… Его нельзйа больше телепортировать… космос его убьет…

- Хочу… - нет сил говорить, - с новым… телом… туда… я их видел… видел… этих… которые здесь жили…

- Как интересно… - Роберт широко улыбается, называет цену.

Давлюсь собственным голосом. Вот что надо было делать-то за месяц, спонсоров искать, газеты какие-нибудь, передачи, кто там пишет про следы пришельцев… Просить денег… Надо было… захлебываюсь собственными легкими, ловлю память, память не ловится, тает…

Роберт смущен, Роберту очень жаль, как и мне, он еще предлагает какие-то кредиты, овердрафты, да погоди, погоди, ты мне скажи, снимки где, снимки, я там нащелкал… в ущелье… ИХ какого черта, что значит, цифровик завис, я те дам, завис, я видел же… видел…

ПАМЯТЬ НЕ ОТВЕЧАЕТ

…м-мать моя же…

ТЕЛЕПОРТАЦИЯ

- Ай,м сорри, И-гор, йоур…

Это что за черт… Ни разу не русский…

- Сорри… - выжимаю из себя английские слова, - ай дон,т спик… инглиш….

Как во сне слышу голос училки, произношеньице у вас, англичанин не поймет…

- О, Алексс-сэй…. – скалит зубы, - сенк ю вери матч… Ош-шень… ош-шень приятно… спасьи-бо… Ваш… ваш деньг может… получить… касса, касса…

Какая касса, какой деньг, не понимаю, сердце бахает как бешеное, как будто на мне триста лет в аду черти пахали, ползу в коридор к кассе, кто-то отсчитывает мне пятихатки, м-мать моя женщина, нехило… Не помню, когда, за что, но нехило, мерцает что-то над кассой, Мемори Индастриал, знакомое что-то, хрен его пойми…

 

Когда это было…

Да с полгода назад, меньше, может… вот нате вам, прошлый Новый Год и то лучше помню, как лапами кверху под столами валялись, елка полыхнула, чуть полобщаги не спалили, а тут как отрезало память… Только вот сейчас вспомнил, когда табличку увидел, Мемори, и девушка улыбается, а-а, вы у нас уже были…

Сколько мне тогда отстегнули… штук пятьдесят… и где они теперь, я на них машину себе хотел, еще много чего, и что теперь, где теперь, что было, что не было, как сквозь пальцы утекли. И память этого придурочного тоже как сквозь пальцы утекла, месяц отжила, и досвидос, привет родителям… Что он там искал, на этой планете долбанной… статуи какие-то, знаки на камне… В космос меня поволок, скотина, сердце мне сорвал, не было такого в контракте, чтобы в космос волочь…

Что он там искал…

Вспомнить бы еще…

Да что там вспомнить… Нет его, нет, память, она штука хрупкая, недолго живет, это эти в Мемори своей ее консервируют как-то, а как к чужому человеку в голову попадет – все, сохнет, чахнет, да у меня в башке что хочешь зачахнет… Кто он был… ученый… моченый… что он там искал… Статуи… ущелье… и этих, этих, которые по пустоте парили… и юрк в расщелину… видел же он их… видел, мать его женщина…

Смотрю на часы…

С-сучий потрох…

Тут только и спохватился, м-мать моя женщина, я же опаздываю, вот хорош, разгулялся тут… Бегу – в улицу, в дождь, забиваюсь в подвернувшуюся газельку поверх чьих-то задниц, кто-то вырывается из-под меня, мужчина, нечего тут руками своими…

- В аэропорт идете? – кричу, давлюсь своим криком.

- Не-е, - бравый горец за рулем мотает востроносой головой.

Ч-черт… Выскакиваю – в дождь, по морям, по волнам, вода захлестывает ботинки, ныряю в машинку с шашечками, водила недобро косится на меня.

- В аэропорт?

- Шестьсот.

- Ага… п-поскорее…

Лихорадочно соображаю, сейчас девять вечера, это я до Байконура доберусь только в понедельник утром, а еще пилить и пилить до этого Байконура, как всегда, таксюшек не будет, корявые маршрутки выстроятся в ряд, и водила с хитрым лицом будет ждать, пока наберется салон, умру я, пока он будет ждать, плачу за все, гони давай…

А челнок на Эм-Ка-Эс пик-пик в десять утра, семеро одного не ждут, а порталы только на Эм-Ка-Эс… туда… к безымянной планете… в пустыню под погасшей звездой…

- Наш, международный?

- Казахстан.

Казахстан… На сколько у меня рейс… Ощупываю карманы, билет где, билет, ау-у, гос-споди прости, только бы не потерял, да где же… Да нигде же, не покупал я никакого билета, ну я в своем репертуаре, мы же все ждем, что за нас кто-то думать будет, мне только гувернантку себе нанять, чтобы слюнявчик мне вытирала и на горшок сажала…

Рейсы, рейсы… ч-черт, уже регистрация пошла… Открываю кошелек, ах да, у меня же его выпотрошили, козлы безрогие, ощупываю подкладки ни на что не надеясь, м-мать мо… Вот они, тыщонки мои родименькие, сам не помню, как в карманы свои дырявые сунул, они в подклад и спрятались… Правильно, подальше от такого хозяина…

- Один… до Казахстана…

- Паспорт ваш…

Рушится мир… Выворачиваю подкладку куртешки, летят пух и перья, сбитый в комки ватин, народ хохочет, уух, я вас, сами на рожи свои посмотрите… Красная книжонка падает к моим ногам, щурится с нее двуглавый орел...

- В-вот.

- Пожалуйста. Приятного полета.

Чуть не ляпаю – и вам того же. Разуваюсь, рву шнурки, а пошли они, пошло оно все, мужичище в форме недобро косится на меня, хенде хох, считает мои ребра… Ищи, ищи, я же бомбу с собой несу…

Самолет едет по темноте в море огней, будто вообще не собирается взлетать, на фиг надо, так и до Астаны доедет… нет, вот оно, вжимает в кресло, будто кто бьет по башке кувалдой…

Вспомнить бы его… этого… Игореху… блин, даже фамилии не помню… да и как можно вспомнить память, которой нет, растаяла уже…

Что от него осталось… записи, файлы, все с этими скобами, точками, кружочками, что есть что, если скобу концами вверх принять за – Я, а например, скоба концами вниз это – ты, а между ними косая черта, может – я тебя люблю…

Выуживаю из памяти то, чего там нет. Откуда-то из ниоткуда вырывается, что он красную икру терпеть не мог… Это еще почему… Ах да, у сеструхи жил, своего угла не было, так как праздник какой, сеструха икры этой накупит, а продукт скоропорт, так и начинается, Игореша, доешь, Игореша, доешь, вон какой худенький… Она ему вместо матери была, а мать… а что мать… Не помню…

Это я к чему… Ну хоть что-то вспомнил… с миру по нитке… сеструху бы его найти… некогда уже…

Рвемся в облака, снова бьет невидимый молот по мозгам. Что еще вспомнить… Скобы… точки на камне… эти, со щупами, скользят над пустыней… Запах чего-то прогорклого на станции в пустыне под погасшим солнцем, вечная музыка из комнатенки Роберта, Шерри-шерри-леди… Узкое лицо Роберта, который как будто вообще не умеет не улыбаться…

Естественно… ты этого парня, считай, угробил… сердце, сосуды… Его нельзя больше телепортировать… космос его убьет…

Холодеет спина.

Рвется самолет в облака, давит и давит виски.

нельзя больше …

космос убьет… малейшие перегрузки могут стать последними…

Пошел ты, Роберт…

Много понимаешь…

Соленые струйки текут из носа, прижимаю салфетку, спертую с самолетного ужина. Красно…

Космос…

Пошел ты, космос…

А ведь балда ты, Игореха, балда и есть, эта вот скоба концами вверх, это не Я, сам ты Я, это же глагол, что-то вроде нашего – Быть, а скобы вниз – это не быть… или небытие, или смерть…

Кто это думает… Я или Игореха… или вместе…

Высота рвет мозги. Чтоб тебя, Кирюхан, разорвало с твоим абсентом… а, это мой абсент был… Красно… течет ведь из носа, окаянная… Девушка, а дайте еще салфетку, чего-то я…

 

                                                  2012 г.

  

   

 Срочный вызов

 

Сбираюсь, бросаю в чемодан отвертки, ключи гаечные, ключи разводные, ключи приводные, крохотные гвоздики с крохотными молоточками – приколачивать к небу звезды, пружинки, на тот случай, если собьется что-то в механизме вселенной, горелку, бензинчик, если придется разжигать солнце, это что, а-а, это небо протирать, если все в тучах, это… Многоватенько получается тащить, вот так всегда, если не знаешь, на что идешь… И эти тоже хороши, чиркнули записку – вызов, и координаты, а что за вызов, куда вызов…

Звоню. Мысленно спорю сам с собой, пошлет, не пошлет…

- Чего там, Плутошь?

- Шеф, вы мне тут вызов записали…

- Ну так езжай.

- А что там случилось-то?

- А не написал, что ли? А-а, запарился… дай, вспомню… а, ну да, луна у них там не светит.

Чуть не роняю трубку. Вот блин… дожили. Скоро будут вызывать, потому что не та звезда не там загорелась. А уже и вызывают, это раньше смотрели в звезды, и ладно, а теперь телескопов этих напридумывали, так там с точностью до миллиметра отмерят, скажут – не там.

Луна… Луна, это проще, луна, это много что меняет. Вытряхиваю чемодан, складываю тряпочки, луну протирать, красочку-серебряночку, лампочки всех мастей, кто знает, что там перегорело, проводочки, ну в проводочки я вряд ли полезу… что еще… все, вроде. Знаем мы это, вроде, вот так все возьмешь, только на месте хватишься, что нужно, того и нет.

Хоть с пустыми руками иди…

- Что, послали?

Вваливается Нептушь, большой, грузный, не помещается в проходе, пробирается бочком-бочком.

- Что, послали?

- Ну…

- На ночь глядя?

- Как всегда.

- Под конец смены?

- Да будет тебе… еще выдумали, идиоты, луна у них не светит.

- Жуть-то какая.

- Не говори… Вот прикол будет, я приду, а там новолуние.

- Да ну.

- А бывало такое. Вызвали какие-то, крыльями машут, ах, ах, солнце у них не взошло. Ну я вперед крыльев к ним кинулся, шуточка ли дело, прилетаю – нате вам, получите-распишитесь, у них, видите ли, полярная ночь.

- Бывает… я вот тоже… - Нептуша давится собственным зевком, забывает, что хочет сказать.

- На хрена им луна эта вообще… можно подумать, помрут без луны, прямо не жить без нее…

- Да ты че? – Нептуша просыпается, даже крохотные глазки открываются пошире, - а влюбленным что прикажешь делать? Самые ночи, самые свидания, весна, май, соловей поет, а луны нету. Это же сколько судеб разбито будет… Это сколько сердец не встретятся…

- Да ну тебя, пугаешь…

- Что ну тебя, хочешь всю историю переиначить, переписать? Ага, только потом как под трибунал позовут, меня вспомнишь…

Сжимаю зубы, захлопываю чемоданчик, что-то не взял, что-то… ну конечно, лунный камень, вот он лежит, на меня смотрит, а без лунного камня на луне делать нечего.

- А поэты… это сколько стихов из-за тебя написано не будет…

- Да прекрати…

- А шестьдесят процентов научных открытий…

- Уймись…

- А…

Выскакиваю за дверь, по коридорам, по лестницам, по райским садам – в холод ночи, расправляю крылья. Ветер подхватывает меня, - холодный, колючий, космический, бросает куда-то вбок, вбок, нет, мне не туда, мне левее, левее, вот так… Звезды несутся навстречу, пугливо разбегаются галактики…

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ

Ещ-ще не хватало… занят я, занят, что непонятно-то…

- Слушаю…

- День добрый, я хочу знать, вы мне когда луну-то почините?

Женский голос, разгневанный, злой, будто я виноват, что у нее луна не горит…

- Лечу на вызов.

- И долго вы еще на вызов лететь будете?

Вздрагиваю, как от пощечины.

- Ну… полночи.

- А я что, полночи без луны сидеть должна? Если вы мне через час не явитесь, я вас уволю!

Фыркаю. Много о себе думаешь, уволишь ты меня… Хотя начальнику позвонит, весь мозг вынесет, он меня потом на ковер-то вытащит, Плутошь, тут какая-то сумасшедшая звонила…

Дурочка какая-нибудь влюбленная, все они такие…

Влюбленная… Ну ты-то, Плутошь, что влюбленных костеришь, что клянешь, не знаешь, что это такое, вот и молчи. Где тебе знать, тебе знать не положено, и что такое муж и жена, знать не положено, и что такое мать и отец, знать не положено, и что такое сын и дочь, знать не положено… И как там еще бывает… да по-всякому бывает, на каждой земле свое…

Влюбленные… что про них вообще знаю… это там, в диспетчерской, девки посиживают, какие-то книжонки почитывают, пока начальник не увидел, не испепелил на месте. Ра Мео И Жилет, Три Стана и Изо Льда… Еще и посмеиваются, Плутошь, у тебя ничего про любовь почитать нет?

Про любовь…

Ветер наполняет крылья, как паруса, гонит меня – через галактики.

 

Нет, было что-то такое… когда было, не помню уже, когда, где было, не помню уже, где, с кем было – кажется уже, что и не со мной. На какой-то пересадочной станции, куда-то, откуда-то, голос диктора под потолком вещает на непонятном языке, только потом спохватился, что это язык – мой родной, толпы – туда, оттуда, никуда, ниоткуда. Там и столкнулся с ней…

Нет, не столкнулся, вру, что я говорю, прошел мимо, даже не заметил, как торкнуло в груди что-то… обернулся…

Нет, и не так было, точно, я же толкнул ее, у нее еще чемоданчик в руках был, какие мы носим, толкнул, рассыпались по полу крючочки, чтобы снимать звезды, тряпочки-протиралочки, пуходралки, какими чешут облака, проводки – для молний…

И не так даже, не толкал я ее, разминулись, разошлись, тут-то и посыпалось у нее все из чемоданчика, гвоздики для звезд, петельки – вешать солнце, циркули – выправлять кривизну луны…

…а циркули-то с собой не взял, ч-чер-р-рт…

Кинулся подбирать, вместе с ней, сталкивались лбами, тащили что-то друг у друга из-под рук, спасибо, спасибо, девушка, вот еще ваше, веничек, галактики взбалтывать… Да что бы я без вас делала… Куда прешь, дедуля, на небесную сферу не наступи…

Было что-то…

Это я к чему вспомнил… Ну да, как опрокинулось что-то в душе, перевернулось что-то…

Может, и есть…

Не знаю…

 

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ

Да задолбали уже… Хоть кол на голове теши, занят я, занят, мне что, разорваться, что ли, на десять мест…

- Слушаю…

- Алло, Плутошь, тут дамочка одна сумасшедшая звонила…

Екает сердце, добралась-таки до начальника.

- У которой луна не светит?

- Ну… орала так, я думал, оглохну…

- Да лечу я к ней, лечу уже…

- Ну ты уж поторопись, будь другом, а то она нас вообще с потрохами сожрет… Я уж ей пытался втолковать, да какое там… есть такие люди, на своей волне, ничего не слышат…

Ага…

- - Так что ты уж поспеши…

- Спешу, спешу…

Спешу… легко сказать, я вам что, луч света… в темном царстве. Как ни спеши, быстрее луча света все равно не полетишь…

 

О чем я… ну да, было что-то такое… там, на какой-то пересадочной станции из ниоткуда в никуда. Спасибо, да не за что, расходимся каждый своей дорогой, к каким-то порталам, к каким-то космическим трассам, что-то екает в сердце, спешу назад…

- Девушка! Девушка!

Оборачивается – снова замирает душа…

- Девушка, вы вот еще уронили…

- А нет, это не мое…

- Да уронили же… Я же видел, у вас из чемодана выпало.

- С-спасибо.

Берет – настороженно, недоверчиво, кажется, почти верит, что и правда уронила… Прячет куда-то в глубины чемодана мой номер телефона, только бы не потеряла…

Было…

 

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ

- Слушаю.

- Алло, заявочку примите, у нас тут звезды с неба посыпались.

- Ага, х-хоро… то есть, ничего хорошего, координаты свои скажите…

Записываю – дрожащей рукой.

- Заявочка ваша принята, мы…

- И когда появитесь?

- Ну… сейчас все мастера заняты, мы…

- Что значит, заняты, а нам что теперь, без звезд жить?

- Первый освободившийся мастер придет на вызов…

Говорю, сам не верю в то, что говорю, тут пока освободятся, еще столько вызовов нападает, да не таких, а и правда срочных, вон, позавчера планеты от звезды оторвались, и…

Срочный вызов…

Как это, у поэта… не перенесет эту беззвездную муку…

Да нет там никаких мук, есть такие люди, им что не так, сразу давай названивать, права качать, а вот я каков…

Ветер стихает, машу крыльями, сильнее, сильнее, сильнее, черт, не успеваю, ничего я не успеваю… а куда денешься, миров вон сколько, а нас мало, хозяин только говорит, что надо бы новеньких набрать, где их возьмешь, новеньких…

Меня-то тоже здесь, по идее, быть не должно…

 

Да меня вообще по идее быть не должно…

Память… дрянная штука, память, вылезает, когда ее не просят, зачем вспомнил, что меня быть не должно…

Было же… опять же не помню, было или не было, когда было, кажется уже – никогда, где было, кажется, нигде, теперь точно – нигде, с кем было, теперь кажется, - и не со мной.

Трава… какого цвета там была трава, кажется, зеленая, или это я сам придумал, что зеленая, и небо, высокое, чистое, помню, что неба этого было очень много. И сам я – еще какой-то другой, сам не свой, который не достает до стола, и с крыльца спускается, прыгает с каждой ступеньки, и залезает в лужи, которые остались после дождя, это будет море-океан, а я плыву на остров на Буян, и… и женщина, большая, сильная, вытаскивает из лужи, бьет, больно, сильно, да на кой черт я тебя родила, ты на хрена в лужу залез…

Было же… какие-то девчонки лупят меня, держи-и-и его-о-о-о, что я им сделал, уже не помню, что я им сделал, дразнил, что ли, или выхватил у них из кукольного домика что-то розовое, кружевное, девчоночье, посмотреть, как они за мной побегают…

Вот было, поймали-таки, скрутили, держи его, девчонки, задирают футболку, пишут фломастерами на голой спине – дурак, визжу, вырываюсь…

Тут-то все и случилось – когда с неба посыпались раскаленные камни, и лес на горизонте вспыхнул огнем, сильнее, сильнее… Бежим – к домам, нет уже никаких домов, дымится черная воронка, забиваемся куда-то, прячемся – от дыма, от пламени, от смерти, от самих себя…

Было же… затаился в какую-то щель, и со мной девчонка, которая только что лупила меня по голове, носик – птичьим клювиком, глазешки в пол-лица, сидели, тесно прижались друг к другу, потому что нестерпимый жар обернулся нестерпимым холодом. Помню, выискиваю по карманам какие-то батончики, сую ей, ешь давай, а ты чего, а я сытый, не-е, давай пополам…

Было же… и двое над нами, там, идут по земле, не идут, движутся как-то иначе… переговариваются… понимаю – и в то же время не понимаю их…

- Грязно сработано, ой, грязно… это что, конец света, называется?

- А что?

- А то… будто не видел, как концы света делаются… Вон, видал тогда, пых – и все, была земля – и нету. А тут что…

- Ну… догорит, домрет…

- Догорит, домрет… Хоть понимаете, что планету мучаете? Тут-то вся соль не чтобы спалить… это любой дурак может… Соль-то вся в том, чтобы безболезненно умертвить… чтобы сама планета не успела понять, что случилось… Это там что?

- Крысы, поди, пищат…

- Да не крысы, а ты глянь-посмотри, что там…

Шарахаемся от чего-то – смотрят на нас три огонька в черном месиве, какие-то не то волоски у них, не то щупики…

- Надо же, уцелели… Устроил ты… конец света…

- Счас, дайте добью…

- Не жалко?

- Сами же сказали…

- Смышленые… стой, с собой забери…

- Т-туда?

- А что… пусть сидят, заявки принимают…

Помню… со мной это было, или не со мной… может, чужая память прицепилась, приклеилась, бывает такое, давно я свой разум не вычищал, сам виноват… Нептуша вон каждый день, веничком-метелочкой все закоулки памяти выметает, вычищает чужое прошлое, нехорошие сны…

 

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ

Да вы что, издеваетесь, что ли… делать больше нечего, меня донимать…

- Слушаю…

- Алло, ну я сегодня мастера-то дождусь, или нет?

Екает сердце, опять она…

- Да-да, я лечу к вам…

- Да за это время тридцать три раза туда-обратно слетать можно было. Тут со связанными крыльями долететь быстрее можно…

- Через полчаса.

- По-олчаса-а? Охренеть можно… Слушайте, дождетесь, я от ваших услуг вообще откажусь…

Беззвучно усмехаюсь, откажешься ты… куда ты без нас денешься, можно подумать, кто-то кроме нас тебе луну зажжет и звезды повесит… Нет, есть, конечно, частники, так они луну приклеят, она через полчаса отвалится с грохотом, и вдребезги…

Спешу – крыльями разгоняю звезды, испуганно шарахаются от меня галактики…

 

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ

Опять она… нет, не она… Кому опять какого хрена надо…

- Слушаю…

- Срочно приезжайте, солнце не с той стороны взошло.

Голос – сильный, властный, не терпящий возражений.

- Заявка ваша принята, первый освободив…

- Я сказал – сроч-но.

Узнаю его, было что-то такое, чинили у него уже – не раз, не два. Знаем мы этого типчика, какой-то шаман какого-то племени, дорвался до тонких настроек, доиграется с солнцем, то туда, то сюда его ткнет, народ свой удивить, потом удивляется, а что это солнце у него на западе встало, или над землей повисло, или…

- Все мастера заняты, вам перезвонят.

Отключаюсь, чувствую, так просто он не отстанет. Снова поднимается ветер, наполняет крылья, как паруса…

Темная тень падает откуда-то из ниоткуда, вонзается в крылья, это еще что… нападение при исполнении…

- Не имеете права…

- Я сказал – сроч-но.

Этого еще не хватало… Отбиваюсь – крыльями, крыльями, что делаю, так и крылья порвать недолго…

- Пустите.

- Срочно, я сказал, у меня солнце на западе встало, народ бунтует…

- Повторяю, пустите.

- Дождетесь у меня, начальству вашему позвоню…

- Третий раз говорю, пустите…

Не пускает. Бью молниями – больно, сильно, отлетает, ошпаренный огнем, еще бормочет что-то, вы мне за это ответите, отвечу, отвечу, не сейчас, не сейчас…

- Две цены плачу, - не унимается шаман.

- Да хоть десять, у меня вызов.

- Ну быстренько сделайте… и на вызов свой.

- Быстренько такие вещи не делаются, я вам быстренько сделаю, у вас солнце упадет завтра, вообще сгорит все…

Что говорю… А ведь поверил, ей-богу поверил, упорхнул… дальше племя свое дурить…

И вся жизнь… срочный вызов, срочный вызов, солнце погасло, луна не светит, скорей-скорей-скорей, а у нас планета с орбиты сошла, ваша планета, нет, чужая, а вам-то что за дело, а у нас там рудники золотые… Короткие затишья, когда еще пытаешься вспомнить, кто ты, что ты, откуда ты, что делали такие, как ты, когда принадлежали сами себе…

И еще…

…ну да…

 

_♥_: …а работы все больше, вообще не понимаю, как одна со всем этим управляюсь, на-днях тут диктатор какой-то телефон оборвал, звезды у него, видите ли, не светят…

Æř: На хрена диктатору звезды, ты мне скажи…

_♥_Вот-вот, я тоже думаю…Прилетаю к нему, что ты думаешь, там руины городов светятся, воронки от взрывов, Гейгер зашкаливает…

Æř: Охренеть.

_♥_И небо в тучах. Я ему говорю, вы что хотите, чтобы после такого звезды горели… а он слышать ничего не хочет, изволь чинить…

Редкие переписки, перемолвки, редкие переговоры, - ни о чем, все реже и реже. Когда первый раз… птичий клювик, глаза в пол-лица… ну да, в тот же день, как бежал за ней – девушка, вы обронили, сунул ей в ладонь свой номер…

 

СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ…

Да лечу, лечу… уже снижаюсь…

Короткие перемолвки – все реже и реже, по мере того, как все больше забываем друг друга, все больше забываем самих себя…

СРОЧНЫЙ…

Опускаюсь – в бархатную темноту ночи, падаю на весенний луг. Так и есть, весна, соловьи, яблони цветут, луны не хватает… Дурочка какая-нибудь влюбленная, сейчас еще от ухажера ее влетит по первое число…

- Не прошло и полгода, - выходит ко мне, злая, разгневанная, ей бы сейчас стишок этот под нос сунуть, который у нас при входе висит – Других не зли и сам не злись…

- Вечер добрый…

- Уж кому как.

- Что у вас случилось?

- Я вам на тридцать три раза сказала, луна не горит, что еще-то?

- Еле удержался, чтобы не ответить – так же резко.

- Давайте… эмоции отдельно, дела отдельно… сейчас… посмотрю… Стремянка у вас найдется?

- А со своей никак нельзя было прийти?

Еще я стремянку через космос не тащил… расставляю дребезжащую лестницу, поднимаюсь по ней – бережно-бережно, и-дет-бы-чок-ка-ча-ет-ся…

Открываю луну, сдуваю с шестеренок пыль, вот, блин, сами не чистят, потом удивляются, что не работает… Вспугнутые моей метелкой, разлетаются совы, у-у-у, какой, у-у-у, какой… Пшли, пшли вон…

Перебираю пружинки, проводки, холодеет сердце, это что-то новенькое, кабель обрезан, аккуратно так… совушки, что ли, постарались… да не похоже, видно, что ножницами…

Спускаюсь – по стремянке, только бы не навернуться с нее, а то бывает, какая-нибудь кошчонка там сидит, наступишь на нее, мяв, летишь вместе с ней кувырком…

- Кабель у вас там…

- Пошел он, твой кабель…

- Не понял…

- Кабель обрезал кто-то…

- Не кто-то, а я…

- Вы?

Смотрю на нее – оторопело, растерянно, где ее хахаль, или сама по себе, стихоплетка какая-нибудь, не иначе… вдохновение ей не катит…

- Но…

- Ты чего, дурак, что ли…

Зажимает мне рукой рот, тащит в дом в конце аллеи, на крыльцо, хлопает дверью…

- Фу-у-у, одни…

- Вы…

- Не узнал, что ли?

Смотрю на нее, птичий клювик, глаза в пол-лица…

- Давай… скорее…

Разливает по бокалам что-то шипучее, ароматное, давай, за встречу, за нас с вами и за черт с ними… Благоухают яблони, щелкает соловей…

- Луны не хватает… давай, кабель склею…

Ты что, дурак, луну починишь, тебя тут же на следующий вызов сдернут…

Пьем – в темноте ночи, свечу бы зажечь, а черт с ней, со свечой, черт с ним, со всем… надрывается телефон, пошли все к чертям, у нас вызов срочный… луну чиним…

Для влюбленных…

2013 г.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/