(часть 1) 

 

Совершенно фантастическая история

с вымышленными персонажами.

Совпадение некоторых имен с реальными

либо литературными есть чистая случайность,

и автор за нее ответственности не несет.

  

             

 БОРИС  ПЕРВЫЙ  СТРАДАЕТ  БЕССОННИЦЕЙ

 

17 августа 1998 года в ночь с воскресенья на понедельник президент Российской федерации Борис Николаевич Ёлкин, находясь в своей загородной резиденции Завидово, проснулся с тревожным предчувствием, проспав всего три часа, и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. А она была весьма не простой.

Накануне вечером, прервав воскресный отдых президента, к нему приехали со срочным докладом глава кабинета Сергей Кириченко, назначенный всего пару месяцев назад, и председатель Центробанка Сергей Дубинкин. На правах старшего по должности сложившуюся обстановку в стране докладывал Кириченко. Эти чёртовы пирамиды ГКО-ОФС, конечно, рухнули!

- Борис Николаевич, мы не сможем до конца года вернуть деньги банкам и фирмам, - едва не плача, тоненько говорил Сергей Владиленович. - У нас их просто нет!

- Ну и не возвращайте, - миролюбиво посоветовал Борис Николаевич.

Он прекрасно провёл этот тёплый августовский день: купался, потом сидел с удочкой, и теперь его клонило ко сну.

- Мы банкроты, Борис Николаевич! - стал объяснять ситуацию Сергей Дубинкин. - Мы набрали займы, а отдавать нечем. Частные банки обанкротятся, фирмы вылетят в трубу, зарубежные инвесторы свернут инвестиции. Мы на грани колоссального экономического кризиса, Борис Николаевич!

У Ёлкина слипались веки. Он хотел сегодня пораньше лечь спать. Зачем они приехали? Говорят про какой-то кризис...

- Что вы предлагаете? - спросил Борис Николаевич, пытаясь сосредоточиться и сбросить дремоту.

- Есть два варианта выхода из ситуации, - торопливо сказал Кириченко.

Сергей Владиленович напоминал школьника у доски, старательно отвечающего урок, чтобы исправить двойку:

- Первый - отменить валютный коридор и отпустить рубль в свободное плавание...

- А выплывет? - попытался пошутить Борис Николаевич.

Высокопоставленные чиновники натужно улыбнулись. Выдержав необходимую паузу для оценки шутки патрона, Кириченко продолжал:

- Второй вариант - ввести потолок - 9,5 рублей за доллар.

- Это с шести-то рублей? - поднял брови Ёлкин.

Повисла тяжелая пауза. Борис Николаевич прикрыл глаза. Всем показалось, что он обдумывает решение. Но Борис Николаевич снова впал в дремоту. Ему грезился рубль в свободном плавании. Вот он, извиваясь, как рыбка в прогретой солнцем воде, подплывает к крючку с червяком...Червяк похож на значок доллара. Рубль подплывает, пробует червячок-доллар, а тот вдруг хвать рубль и проглотил. Борис Николаевич резко открыл глаза.

- Поступайте, как сами считаете нужным, Сергей Владиленович, - строго сказал он. - Какой вариант вам самому кажется оптимальным?

- Второй, - сказал Кириченко. - Так мы можем хоть как-то контролировать ситуацию.

- Вот и контролируйте. Вы глава правительства...

- Кабинет может в полном составе уйти в отставку! - с готовностью пионера отрапортовал Кириченко.

«Ещё чего! - испугался Борис Николаевич. - Искать нового премьера! Где я его возьму?»

- Красивой жизни захотели? - снова пошутил Борис Николаевич. - Идите работайте, Сергей Владиленович.

На этом аудиенция была окончена.

 

И вот, проснувшись по своему обыкновению среди ночи, Борис Николаевич стал обдумывать ситуацию заново. Может, не всё так серьезно? Может, как-нибудь всё само утрясётся? Устаканится, так сказать. Взять где-нибудь денег? Так опять сопрут! Не напасёшся, понимаешь. Им же только что Камдессю дал кредит в 17 миллиардов. Ну, и где они?

Неужели он снова ошибся, назначив Кириченко премьером? Не за горами 2000-й, выборы нового президента, а ему третий срок не потянуть. Нужен молодой энергичный преемник. Вон Борька Ненцов, обаятельный красавец - молодой, высокий, талантливый. Не оправдал доверия. Эх, племя младое, незнакомое... Вернуть Черномордина? Старый конь борозды не испортит. И надо бы подстраховаться на случай отставки, не допустить «горячей осени». Пока эта свора будет делить портфели нового кабинета, их революционные страсти поутихнут. А если всё же случится заваруха, можно будет опереться на плечо проверенного друга.

Неужели отставка? Так сказать, добровольно-принудительная...

В семнадцатом уже была одна историческая отставка - Николая Второго. Думали, что для России всё только начинается, а для неё на этом всё и закончилось.

Борис Николаевич поднялся и тяжело заходил по комнате. Думы одолевали его.

Может, монархию восстановить? Как Наполеон: сначала прикидывался демократом, а потом взял, да объявил себя императором. А что, издать указ:

«Высочайшим повелением... объявляется... царь... Борис Первый...»

Вроде, уже был на Руси какой-то Борис, Годунов, что ли? Ну нет, Вторым он быть не хочет, он будет только Первым! Новое время - новые песни!

«...с наследственной передачей власти...»

Жаль, сынов у него нету. Внуку Борьке власть передать, а царевну Танюху назначить регентшей... Так ведь Клинтон, Блин этот, не даст. Ещё Москву бомбить начнёт.

Борис Николаевич стал просматривать старые газеты. Вон еще в начале лета обещали повышение доллара. Все эти журналюги - истерики. Можно себе представить, что начнется в прессе завтра. Доллар за 9,5 рублей! И это только начало. Рубль в свободное плавание...

Через час сон сморил Бориса Николаевича. Ему снова снился плавающий, как рыбка, рубль и червячок-доллар, заглатывающий рыбку.

 

 

ЧЁРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

 

Следующий день Борис Николаевич провел как обычно: купался, ловил уклейку и принимал воздушные ванны - у него все-таки отпуск.

После обеда он позвонил в Москву, узнать, как дела. Дела были хреновы.

В обменных пунктах сразу образовались очереди: почуяв неладное, народ бросился скупать валюту. А заодно - продукты в магазинах. Пресса поднимет вой только в завтрашних газетах, но сегодняшний день уже окрестили «чёрным понедельником».

Правительство срочно разрабатывает план выхода из кризиса. Уже намечены кое-какие положения. По-видимому, предстоит объявить об отсрочке возврата долгов. А это значит, признать государство банкротом. Красиво и по-научному это звучит так: суверенный дефолт. На пятницу 21 августа решено созвать внеочередное заседание Государственной Думы.

От последнего сообщения Борис Николаевич крякнул: похоже, заварушка уже начинается.

Вечером он пытался отвлечься от тяжких дум, с Борькой-Вторым сыграл в теннис, потом несколько партий в шахматы. На корте равных ему нет, но в шахматы продул с позорным счётом : мысли были заняты не тем.

От Госдумы ничего хорошего ждать не стоит. Кровожадные депутаты будут требовать его отставки. Правда, по Конституции не так-то просто провести импичмент, даже если за него проголосуют все депутаты - это им не Америка, понимаешь. Недаром Конституцию он разрабатывал сам. Но шумной бучи и истерик не миновать.

Борька ставил ему шах за шахом. Сначала ликующе, потом с некоторым удивлением, объявлял:

- Дед, тебе мат!

Ночью в бессонные часы Борис Николаевич снова думал. Думал, что же это ему так не везёт, и как бы ещё продержаться два года.

Потом ему приснился странный и сложный сон: будто в какую-то то ли воронку в разбомблённой стране, то ли пропасть в горах летят всевозможные учреждения, целые заводы и фабрики, чиновники со столами и портфелями, рубли, доллары, его самого того и гляди закружит и утянет, но он взирает на всё это сверху, как бог Саваоф, и знает только, что всё это - дефолт.

 

 

 БЕЗМОЗГЛЫЙ ГЕНИЙ

 

Утром после завтрака Борис Николаевич потребовал свежие газеты.

«Рублю разрешили падать»... «Ситуация в России стремительно приближается к критической»... «Россия на грани политической катастрофы» - гласили газетные заголовки.

Ну вот, начинается! Конечно, что от них ещё можно ожидать? Сейчас главное - спокойствие. Никакой паники. Если вернуться в Кремль, все решат: у них всё валится. Нужно делать вид, что ничего страшного не происходит: президент отдыхает, значит, все идёт как надо.

После обеда из Москвы позвонила Татьяна.

- Папка! - голос был почему-то восторженно-радостный. - У нас тут такое! Такое! Мы срочно выезжаем к тебе!

- Это какое же у вас там? - спросил Борис Николаевич.

- Папка, только ты не волнуйся - у нас тут открытие на весь мир! Это не телефонный разговор. Мы сейчас приедем! - и дочь положила трубку.

« ...На весь мир... - недовольно пробурчал Борис Николаевич. - Россия - сама по себе давно уже открытие на весь мир, понимаешь. Пора бы уж поутихомириться».

Через некоторое время к резиденции действительно подкатили правительственные машины. Одна из них - тёмно-синий «мерс» Татьяны Доченко. Из машин вышли руководитель президентской администрации Валентин Юнашев, пресс-секретарь Сергей Ястребженский, Павел Бородкин (управделами Кремля) и новый директор ФСБ - Владимир Паутин. Юнашев галантно открыл дверцу синего «мерса», помогая выйти Татьяне Борисовне.

Борис Николаевич принял гостей в неофициальной обстановке - в саду за чайным столиком, и в весьма неофициальном костюме - вязаной кофте и шлепанцах на босу ногу. При появлении столь необычной разношерстной делегации он удивленно поднял брови, теряясь в догадках, что бы это значило. Кризис кризисом, но при чём тут завхоз и ФСБ?

Пресс-секретарь, как всегда, был невозмутим; Бородкин, как всегда, важен, а у нового директора ФСБ то ли от нетерпения, то ли от волнения поигрывали желваки на скулах. Татьяна странно светилась, а Юнашев радостно улыбался.

- Чего это ты сияешь, как медный таз, понимаешь? - обратился Борис Николаевич к Юнашеву. Валентин давно был ему за сына, и Ёлкин с ним особо не церемонился. - В стране, газеты пишут, кризис, а он сияет.

- Это дело поправимое, Борис Николаевич, - не переставая улыбаться, сказал Валентин Борисович и загадочно посмотрел на президента.

- Папа, сенсация! - первой не выдержала Татьяна. - Изобретена машина времени!

Мужчины снисходительно посмотрели на Татьяну: ну что с неё возьмешь - женщина!

- Разрешите доложить? - по-военному спросил у верховного главнокомандующего Владимир Паутин. И, не дожидаясь разрешения, осторожно начал: - Борис Николаевич, только что в Москву самолетом доставлен... некий умелец. Есть данные, что он сконструировал аппарат, который... скажем, может перемещать людей во времени.

- Как утверждает наш умелец, аппарат возвращает пока только года на 3-4 назад, - вставил Валентин Юнашев. - Ещё не усовершенствован. Но все равно, Борис Николаевич, какие перспективы!

- Ну-ка, ну-ка, выкладывайте, - заинтересовался Ёлкин. - Кто такой, почему не знаю? - заговорил он языком одного из своих любимых киногероев - Чапаева.

- Борис Николаевич, - обратился к президенту Ястребженский. - Имя и фамилия у нашего умельца весьма необычные: звать его - Гений, а фамилия - Безмозглый.

- Эт чё, Гений Безмозглый, получается что ли? - засмеялся Ёлкин.

- Получается, - все присутствующие подобострастно развеселились.

- И где же вы откопали этого Гения Безмозглого?

- В Сибири, Борис Николаевич, - вкрадчиво сказал директор ФСБ. - Мои его вычислили.

Ёлкин внимательно посмотрел на этого нового директора - ко многим его положительным качествам прибавилось ещё одно: шустёр.

- Так что там с нашим Гением? - потребовал Ёлкин.

- Что интересно, Борис Николаевич, - вставил слово до того молчавший Павел Бородкин. - Свою машину он сконструировал... из чего бы вы думали, Борис Николаевич?

Борис Николаевич ничего не думал. В ожидании он воззрился на Бородкина.

- Ни за что не догадаетесь, - игриво говорил Пал Палыч. - Из старых самогонных аппаратов!

Это было что-то новенькое. Борис Николаевич недоуменно смотрел на присутствующих. По их лицам снова заблуждали улыбки.

- Так и есть, Борис Николаевич, - снова доложил Владимир Паутин, - из самогонных аппаратов. Но главное - действует: мои ребята с ним уже перемещались. Хотя принцип работы пока совершенно непонятен. Величает наш Гений свою конструкцию - «Сонькой».

- Эт чё, «SONY» в русском варианте, что ли?

- Нет, Борис Николаевич. У него жена любимая была - Софья. Умерла. Вот он в честь её и назвал. Но эту историю он вам лучше сам расскажет.

Борис Николаевич впал в глубокую задумчивость. В такую глубокую, что гости подумали было, что он задремал. Но в государственном мозгу Ёлкина шевельнулась и пустила корни интересная мысль.

- Папа, это же такие возможности! - первой решила вывести из задумчивости отца Татьяна. - Можно вернуться в девяносто пятый год, например, представляешь?

- В девяносто пятый не надо! - встрепенулся Борис Николаевич. - По-новой пережить всю президентскую кампанию у меня не получится.

- В девяносто шестой, Борис Николаевич! - выпалил свой долгожданный план Валентин Юнашев. - В это же время - в август девяносто шестого года, уже после выборов. Мы тогда многое сможем переиграть, Борис Николаевич! Очень многое! Избежать кризиса. И вообще...

- Ну... вы... ладно. Вот что... - тяжело соображая, изрёк Борис Николаевич. - Мне нужно самому поговорить с этим вашим... нашим... Гением. Куда вы его упрятали?

- В надёжном месте, Борис Николаевич, - уверил президента директор ФСБ. - Предоставим по вашему первому требованию.

- Предоставьте, - возжелал Ёлкин. - Пред мои царские очи: сам узреть умельца хочу, - велеречиво заговорил он.

- Вам его сюда доставить, вместе с агрегатом?

- Борис Николаевич, - забеспокоился Юнашев, - агрегат его уж слишком громоздкий, плохо переносит транспортировку. Не вышел бы из строя.

- Эт чё, мне, что ли, ехать к нему нужно? - недовольно спросил патрон.

- Папа, у тебя все равно скоро отпуск кончается, - смягчила недовольство отца Татьяна. - Тебе в следующий понедельник на работу. Потерпит уж Гений со своей «Сонькой».

Борис Николаевич снова задумался.

- Ладно, - наконец изрёк он. - Значит, так: предоставить лабораторию, оборудование, материалы - всё самое лучшее и передовое. Людей самых башковитых...

- Не осталось башковитых, Борис Николаевич, - развел руками Юнашев. - Все башковитые давно за бугром, за доллары продались.

- Ну, уж что осталось... Одним словом, дать всё, что ни попросит.

- Да он сейчас, Борис Николаевич, только одного просит - опохмелиться, - пожаловался Бородкин. - Выделил я ему материалы - технический спирт для машины, а он его употребил не по назначению. Еле откачали.

Ёлкин расплылся в понимающей улыбке.

- Ну, это дело святое. Опохмелиться нужно дать, конечно. В запое?

- В запое, Борис Николаевич, - махнул рукой завхоз Кремля. - Как привезли его, так не просыхает.

- Вывести из запоя. Чтоб к моему приезду был как стеклышко и в полной готовности. Как космонавт. Докладывать мне лично обо всём. И ждать моих распоряжений. Идите исполняйте, что царь велит, - отпустил с миром гостей Ёлкин.

- Борис Николаевич, одно маленькое уточнение, - попросил Ястребженский, - я так понимаю, что в прессу никаких сообщений о нашем умельце и его изобретении просочиться не должно?

- Правильно понимаете, Сергей Владимирович, - похвалил сообразительность своего пресс-секретаря патрон.

И для полной убедительности Ёлкин приставил к вытянутым губам указательный палец.

 

 

СОНЬКА ИЗ СИБИРИ

 

Неделя прошла напряжённо.

Депутаты, вызванные из отпусков, стекались в первопрестольную к пятнице, на которую было назначено внеочередное заседание, и кровожадно потирали руки.

Правительство лихорадило в поисках выхода из критической ситуации, а народ, безмолвствуя, скупал валюту и продукты.

Газеты продолжали нагнетать массовый психоз: «Валютного рынка в стране больше нет»... «Правительством и Центробанком приняты беспрецедентные меры»... «Общество чистых прилавков»... «Борис, где наши деньги?»...

Сергей Кириченко, предчувствуя последние деньки премьерства, держал хвост пистолетом, бил себя кулаком в грудь и порол правду-матку: «Да, плохо, будет еще хуже. Мы только вступили в полосу кризиса».

Ситуация в стране становилась похожей на конец девяносто первого года. «На колу мочало - начинай сначала» советовал один из газетных заголовков.

А в это время президентская администрация во главе с Юнашевым возилась с сибирским умельцем. Тайно, суля большие деньги, выискивала оставшихся башковитых по совместным фирмам и разрабатывала план переигрывания ситуации, когда страна перенесётся в девяносто шестой.

Глобальная мысль, засевшая в государственном мозгу Ёлкина, потихоньку зрела и пускала корни.

Комфортнее всех на фоне всеобщей лихорадки чувствовал себя Гений Иванович Безмозглый.

Обследовав номер «люкс», куда его поместили по приезде, он обнаружил полный бар всевозможных спиртных напитков и быстренько его оприходовал. Оставил он только шампанское, которое терпеть не мог. Жил он все эти дни, как у Христа за пазухой, ел-пил, что душеньке угодно, и даже такое ел-пил, о чём его душенька прежде понятия не имела. Потом он выдул весь технический спирт, предоставленный в его распоряжение. Потом он смутно помнил каких-то дамочек в белых халатах, возившихся с ним. Такая женская забота ему была крайне приятна: уже несколько лет он жил бобылем.

 

В пятницу 21 августа состоялось внеочередное заседание Госдумы. Депутаты требовали для расправы президента, но Елкина им не привезли.

- Отставка президента не только назрела, но и десять раз перезрела! - ораторствовал Геннадий Зюзюкин.

Явленский заявил, что ответственность за кризис несут предыдущее правительство, нынешнее, президент и вообще все, кроме «Яблока». Что «Яблоко» вообще никому не доверяет, кроме себя, и готово требовать отставки всех и назначить себя.

Владимир Вольфович Жигулёвский винил во всем ЦРУ.

В результате двести сорок восемь депутатов - против тридцати двух - потребовали добровольной отставки Ёлкина.

- Забыли, что в стране ещё есть президент! - стукнул кулаком по столу Борис Николаевич в своём Завидове, когда ему сообщили о демаршах Госдумы.

Вечером того же дня он позвонил Валентину Юнашеву.

- Как там наш Гений поживает? - поинтересовался он.

- Приводим в себя, Борис Николаевич, - отрапортовал Юнашев. - Со всей страны собраны лучшие специалисты по ведущим областям науки: химии, физики, космонавтики и даже паранормальным явлениям, но никто ничего не понимает в этой «Соньке», Борис Николаевич. Все только ахают и разводят руками. Ну и... не верят, конечно.

- Я сам с ним говорить хочу! - возжелал Ёлкин. - Значит так: в воскресенье я возвращаюсь в Кремль. Подготовьте мне умельца этого с его машиной.

- Хорошо, Борис Николаевич, - сказал Юнашев. - К вашему приезду всё будет готово.

В выходные из магазинов вымели оставшиеся продукты. Прилавки сияли девственной чистотой.

На павильонах мелкооптовых рынков повисли жизнеутверждающие таблички: «Закрыто до лучших времен», «Мы ждем перемен!»

Самое распространённое объявление взывало к совестливости покупателей: «В связи с падением курса рубля, к ценам на импортные товары просим прибавлять 40%».

В воскресенье 23 августа Борис Николаевич Ёлкин был доставлен в Москву. Его тут же отвезли в секретную кремлёвскую лабораторию, где находилась машина, и на очи его был представлен протрезвевший и приведённый в божеский вид сибирский умелец Гений Иванович Безмозглый.

Агрегат занимал добрую часть лаборатории и состоял из бидонов, запаянных кубов всевозможных калибров, змеевиков, трубочек, краников, ещё чёрт знает каких ёмкостей и измерительных приборов. По верхним стоящим в ряд шести бидонам синей краской огромными буквами было выведено: SОНЬКА. На одном из кубов той же краской был намалёван знак качества, проставлявшийся в своё время на советских товарах, а по периметру его шла надпись: Made in Sibiria.

Борис Николаевич внимательно и с пристрастием осмотрел агрегат, расплылся в улыбке и оборотил свои очи к представленному ему неказистому мужичонке в затертом пиджачке.

- Вот, Борис Николаевич, наш самородок, умелец из Сибири, - Владимир Паутин подтолкнул оробевшего мужичка к Ёлкину. - Гений Иванович Безмозглый.

- Да чего там, - засмущался вдруг мужичок, - зовите меня просто Генькой. Меня все так зовут.

- У тебя тут прямо музей самогоноварения, понимаешь, - пошутил Ёлкин.

- Народные промыслы, - осклабился Генька.

- Сибиряк, значит? - поднял брови Борис Николаевич.

- Ага.

- «Прирастать талантами земля наша будет Сибирью», - процитировал вдруг Ёлкин. - Кто это сказал?

- Михаил Ломоносов, Борис Николаевич, - послушно ответил директор ФСБ.

«Умён», - снова отметил про себя президент, в который раз одобряя свой удачный выбор. И обратился к Геньке:

- Ну давай, рассказывай, Кулигин ты наш.

- Кулибин, папа, - деликатно поправила отца Татьяна. - Кулигин - это у Островского.

«И эта умна, - подумал Борис Николаевич. - Вся в меня. Но могла бы и промолчать».

- Ну ты, ладно, того... - пробурчал он. - Кулигин - Кулибин... понимаешь. Рассказывай! - приказал он Геньке.

- Да чё рассказывать-то? - совсем оробел Гений Иванович. - Вот... как в восемьдесят пятом году вышел указ Гробачёва... Мы его тогда «минеральным» секретарём прозвали, - снова осклабился Генька, но тут же испугался: может, у них это оскорбление личности считается? И сбивчиво продолжал: - Ну вот... штрафы, значит, за самогоноварение пошли бешеные. А у кого аппарат найдут - так и засадить могли. И стали люди свои аппараты выбрасывать. Я тогда лесником работал... Идёшь, бывало, по тайге - а под кустами аппараты валяются. И такие все хорошие, на совесть сделанные: для себя ж делали... Ну просто сердце кровью обливается: такое добро пропадает! Стал я их подбирать, да к себе в сарай стаскивать. Изба моя лесничья в тайге стояла, да ещё кобель злой был у меня тогда - Маркедон назывался. Так ко мне никто и не сунулся. Почти целый сарай насобирал я этих аппаратов. Ну сидел я с ними, собирал, чего-то кумекал. А потом... когда в конце девяносто первого Гардай этот объявил, что цены с нового года отпустит... Ну, тут началось, сами знаете: все стали в магазинах всё скупать, будь оно неладное. Сонька, жена моя, за макаронами в сельпо стояла. Давка такая была... Трёх человек толпа задавила тогда... Ну... и... Соньку мою... тоже. Да пропади они пропадом, эти макароны! Я их с тех пор видеть не могу!

Генька умолк, сделал паузу и продолжал:

- Сначала-то я запил, конечно. Года три не просыхал. Благо, аппаратов было навалом: бери любой, да гони. А потом надоело мне это дело. Стал я снова кумекать да колдовать в своём сарайчике. И вот - скумекал! - Гений Иванович горделиво посмотрел на свою SОНЬКУ. - Пока она у меня только на три года назад возвращает. А я хочу, чтобы снова в девяносто первый вернуться, да жёнку свою за макаронами этими проклятыми не пустить. Тоскую я по ней...

- И ты что же, испытывал машину-то свою? - спросил Борис Николаевич. - Возвращался на сколько-нибудь назад?

- Да я уж раза два в девяносто пятый гонял, - сказал Гений Иванович. - Один раз недавно вот с его сотрудниками, - указал Генька на Паутина.

- Было такое, - подавя довольную улыбку, согласился директор ФСБ.

- Ну!? - удивленно поднял брови Ёлкин. - И как оно там?

- А так, как было в девяносто пятом, Борис Николаевич. Доллар четыре тысячи, то есть, по-нынешнему, четыре рубля стоил, - улыбаясь, сказал Паутин. - Был, так сказать, краткосрочный эксперимент в целях проверки.

- Машина моя ещё не усовершенствованная, - продолжал Генька. - И с норовом. Однажды меня аж в девяносто третий занесла. Я Маркедона с собой взял. А он там любовь закрутил с соседской Ангарой. Вернулся я обратно без Маркедона. Пытался несколько раз снова туда попасть - нет, не получается пока.

- Борис Николаевич, возможно! - воскликнул Валентин Юнашев. - Видите, он с псом в девяносто третий перебросился, а вернулся без него. Значит, изменять события возможно!

Ёлкин довольно крякнул.

- А на чём она у тебя работает? - спросил он.

- Тут у меня схема такая, - оживился Генька. - Ежели заливаешь её брагой и перегоняешь в самогон, получается прямой процесс - переносишься вперед. А ежели наоборот - самогон перегонять в первоначальную стадию браги, пойдет обратный процесс - возвращаешься назад. У меня там закрытая циркуляция.

- Гений Иванович, - обратился к умельцу до того молчавший и внимательно всё слушавший один из приглашённых башковитых, - вы не могли бы нам объяснить принцип работы вашей... так сказать... машины времени? Мы с коллегами вот уже несколько дней пытаемся разобраться в её схеме... и, простите, ничего не понимаем.

- А я и сам не понимаю, как она работает, - развёл руками Генька. - Вот сюда заливаешь, вот тут открываешь, вот тут рвёшь рубильник на себя и - процесс пошел, как говорил наш «минеральный».

- Гений Иванович, - спросила Татьяна, - а в будущее вы когда-нибудь перемещались?

- Не-а, - почесал в затылке Генька. - А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь - водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.

- А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? - перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. - И фамилия... Прозвище, что ли?

- Не-а, - снова осклабился Генька. - Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.

В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:

- Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну... меня то есть, в... осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже... и того, к делам приступил. Сможешь?

- Сбацаем, Борис Николаевич! - совсем освоился Генька.

- Сколько времени тебе нужно на подготовку?

- А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.

- Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.

- Понедельник - день тяжелый, Борис Николаевич, - суеверно сказал Юнашев. - Может, лучше во вторник?

- Ну ладно, в понедельник не надо, - согласился Ёлкин. - Назначаю день: вторник... Какое число-то у нас будет?

- Двадцать пятое, Борис Николаевич, - подсказал Паутин.

- Значит, двадцать пятого августа, вторник... Стартуем, понимаешь! - И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.

 

 

КТО НЕ ПЬЁТ ШАМПАНСКОЕ, ТОТ РИСКУЕТ

 

Весь понедельник команда Елкина готовила документы и ещё и ещё раз прорабатывала план развития страны с осени девяносто шестого. Основные этапы были намечены, учитывая все произошедшие за два года ошибки.

Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.

Значит так: сейчас они быстренько перенесутся в девяносто шестой, все там исправят - но это мелочи. По прибытии он сразу же даст указания подготовить группу лучших учёных со всей страны. Он не остановится ни перед чем. Если понадобиться, перекупит за любые деньги лучшие мировые умы. И бросит их на дальнейшую разработку SОНЬКИ. А на этого Безмозглого молиться надо! Пообещать ему золотые горы, всё, что захочет... А если не захочет - заставить. Кнутом и пряником!

Борис Николаевич настолько унёсся в своём воображении сначала в далекий тысяча девятьсот семнадцатый, а потом в девяносто шестой, что забылся и, в решении кнутом и пряником принуждать в дальнейшем Гения Ивановича разрабатывать свою машину времени, мощно стукнул кулаком по столу. И вдруг наткнулся на проницательный взгляд стальных глаз Владимира Паутина. Новый директор ФСБ вот уже минут пять стоял перед столом, деликатно не нарушая раздумья своего патрона.

- Борис Николаевич, - вкрадчиво начал Владимир Владимирович, - я прошу прощения, но кажется, я догадываюсь о ваших дальнейших планах относительно машины времени. Я тоже думал об этом. Тысяча девятьсот семнадцатый - вот что нам нужно, не правда ли?

Ёлкин долгим взглядом уставился на стоящего перед ним Паутина. Невысокого роста, внешне неприметный, но с внимательным взглядом. Волевые скулы, но чувственные губы. Намеченная в будущем лысина. Умён, самостоятельно мыслит. Мягок в обращении, но умеет быть твердым и заставить слушаться себя. Наверное, нравится женщинам... Хотя в амурных делах Ёлкин ничего не понимал.

Когда-то, в середине 90-х, Ёлкин приезжал охотиться в Ленинградскую область. Всё местное руководство, как и полагается, последовало за ним. Когда охотники расположились на привале, из чащи вдруг выскочил дикий медведь. Все растерялись, - только Паутин схватил ружьё и одним выстрелом уложил Топтыгина. Вот тогда Ёлкин и обратил внимание на петербургского вице-мэра. Что ж - оказаться в нужное время в нужном месте и достойно себя повести, - видно, его звезда улыбалась ему...

Стратегию возврата в 17-ый год Ёлкин пока решил приберечь для лучших времён. К её разработке он непременно привлечёт этого перспективного работника.

- Владимир Владимирович, - обратился к Паутину Борис Николаевич, меняя тему разговора, - я вот чего думаю: кого вместо меня-то тут снарядить, понимаешь? В моё отсутствие, так сказать. Пока я буду в девяносто шестом другие пути развития разрабатывать. Чтобы страна не заметила? А то спросят: куда это президент наш подевался? И что вы тогда ответите?

Паутин принял это как шутку и решил подыграть патрону.

- Это дело поправимое, Борис Николаевич, - сказал он. - Можно найти вашего двойника и посадить на трон. Народ не заметит подмены.

- А как же мой... дефект? - Ёлкин поднял левую руку с недостающими пальцами.

- Оттяпаем, Борис Николаевич, - не моргнув глазом, ответил Паутин.

- Как оттяпаете? - насторожился Ёлкин.

- Борис Николаевич, дело государственной важности же!

Ёлкин искоса уважительно посмотрел на Паутина. Помолчав, сказал:

- Ну... если государственной важности... Тогда конечно.

 

Для такого ответственного задания, какое намечалось на утро вторника, Геньке Безмозглому на заправку его SОНЬКИ завхоз Кремля Павел Бородкин выделил восемьдесят литров водки «Абсолют». Правда, водку Геньке выдали не на руки - слишком рискованно, - а сказали, что всё будет в лаборатории.

Понедельник до обеда Гений Иванович возился со своим агрегатом: выверял приборы, продувал змеевики, осматривал ёмкости. Дело всё-таки предстояло серьёзное: самого президента на его SОНЬКЕ прокатить! Чтобы всё было в ажуре.

Рядом сновали и суетились всякие башковитые, тщательно следя за генькиными манипуляциями и не теряя надежды постичь тайну сибирского умельца. Но Безмозглый только посмеивался про себя: во нагнали-то со всей страны! Все в белых халатах, очки понацепили, говорят какие-то слова непонятные и в каждую дырочку заглядывают. Да фиг с ними!

В углу лаборатории, у окна, завешенного черными светонепроницаемыми портьерами, Генька намётанным глазом определил несколько фирменных коробок с водкой «Абсолют».

- Чего, топливо подвезли? - довольно оскалил он зубы, кивнув на коробки.

- Да, Гений Иванович... - растеряно сказал самый очкастый среди башковитых: вместо стёкол у него были толстые линзы. - Неужели действительно ваше сооружение на этом будет работать? - недоверчиво спросил он.

- Моё «сооружение» только на этом и работает! - заносчиво сказал Генька и подошел к коробкам.

Восемьдесят бутылок настоящего «Абсолюта»! У Геньки заныло под ложечкой.

В обед ему строго налили всего лишь сто граммов водки. Он их тут же опрокинул, крякнул и по привычке занюхал это дело рукавом - хотя стол перед ним был полон всевозможных яств. Но, только вдохнув запах своего видавшего виды пиджачка, пропахшего табаком и селёдкой, Генька приступил к чёрной икре.

- Ё-моё, - снова крякнул он, прожевав первую порцию обильной закуски. - Соньку б мою сюда сейчас... За поганые макароны погибла!

В баре номера оставались две бутылки шампанского: фу, кислятина! А вот его Сонька почему-то любила шампанское. Генька с тоской вспомнил коробки с «Абсолютом».

Но не будь он Гением, если что-нибудь не придумает. Он взял обе бутылки шампанского и сунул себе за ремень, державший широкие брюки.

После обеда предстоял важный этап: нужно было заправить SОНЬКУ и привести её в полную боеготовность, чтобы завтра только нажать нужные рычаги. Для этого последнего этапа Генька потребовал, чтобы все эти очкастые покинули помещение лаборатории и вообще оставили его одного: он не желает выдавать свою коммерческую тайну.

- О, конечно, - понимающе закивали очкастые. - «Ноу-хау»! - и деликатно удалились.

- Хау-гау, - помахал им в ответ ручкой Генька и подтащил к SОНЬКЕ коробки с топливом.

Оставшись один, не считая бдительных охранников у дверей лаборатории, Генька быстро вынул из коробки две фирменные бутылки и сунул за светонепроницаемую портьеру. Вместо них вытащил из-за пояса шампанское и поставил в коробку.

- Ну вот, теперь можно и заправляться, - сказал довольно он сам себе и стал выливать содержимое бутылок в топливный куб.

Он вылил и шампанское, решив, что две бутылки на такое количество первоклассной водки картины не испортят. Ему эти сэкономленные бутылочки вечерком больше пригодятся. Но тут не вовремя пришла делегация с Валентином Юнашевым справляться о готовности машины, ещё какие-то непонятные ответственные личности шныряли, и Геньке так и не удалось достать из-за портьеры заныканные литровки.

Спать Генька лёг совершенно «на сухую». Лёжа в постели, он долго ворочался и всё думал, что вот у него там, в лаборатории... такая мировая заначка... Когда он до неё доберется?

 

 

 «ПОЕХАЛИ !»

 

Во вторник, 25 августа, в 10.00. Борис Николаевич со свитой спустился в лабораторию. Генька уже был там и возился у SОНЬКИ.

- Ну что, Кулибин ты наш, понимаешь... - обратился к нему Ёлкин. - Готова машина твоя?

- Как на Байконуре, Борис Николаевич! - весело отрапортовал тот.

- Ну, давай, главный конструктор, Королёв ты наш, продемонстрируй нам высший пилотаж. Надеюсь, скафандры нам не понадобятся?

- Разве что водолазные, Борис Николаевич, - сострил Валентин Юнашев. - Чтобы, так сказать, не потонуть в реке времен.

В лаборатории воцарилось оживление, что несколько сняло напряжённое ожидание предстоящего эксперимента.

- Значит так, Гений Иванович, - посерьёзнел Ёлкин. - Установка тебе такая будет: девяносто шестой год, конец осени. Страна та же, - улыбнулся Борис Николаевич. - А то занесёшь нас в какую-нибудь Зимбабве, понимаешь.

- Будет, как в аптеке, Борис Николаевич! - задорно крикнул Генька и включил нагрев куба с топливом.

Стрелки приборов зашевелились, задёргались, в кубе что-то заурчало, забулькало.

- Пошла реакция! - возопил Генька. - Щас винные пары подниматься будут, а мы их в змеевичок! По нужному руслу! Посмотрим, из каких потрохов их водчонка состоит. Мы их «Абсолют» снова в бражку перегоним - в матерное состояние, так сказать. Го-го-го! - возбуждённо гоготал Генька, колдуя у своей SОНЬКИ, как чёрт у котла.

И от того, что в этом его возбуждении и колдовстве было что-то дьявольское, всем, находящимся в лаборатории, стало не по себе...

- Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. С Богом! - торжественно перекрестился Борис Николаевич.

Остальные поспешно сделали то же самое.

- Приготовились! - скомандовал Генька. - Даю на пульт «перемещение»!

Борис Николаевич поднял правую руку и помахал ею, как Гагарин.

- Поехали! - сказал он. Тоже как Гагарин.

- Пуск!

Тут закружилось всё, завертелось в вихрях времени и погрузилось в темноту и хаос...

 

 

  ... И ПРИЕХАЛИ

 

- Ну ни хрена, блин! - послышался в темноте и хаосе голос Геньки. - Ничего не понимаю!

Голоса из свиты Ёлкина:

- Ай! Во колотит-то!

- Мама, роди меня обратно!

Голос Татьяны:

- Папа, с тобой всё в порядке?

Голос Ёлкина:

- Эт чё, промахнулись никак? Кажись, мы тогда попали, когда я под наркозом лежал.

Голос Геньки:

- Ё-моё, проклятые империалисты - на отечественном сырье работать нужно! Не та реакция пошла...

- Геня, ты так не шути...

Вдруг откуда-то возник знакомый для всех голос:

- Я благодарю вас, товарищи, за оказанную мне поддержку. Надеюсь, вы правильно сделали свой выбор, и я постараюсь оправдать ваше доверие в лице президента России...

Постепенно темнота рассеялась, вихри времени утихомирились, легли в свои русла. Борис Николаевич со свитой, Генька со своей машиной оказались на том же месте, откуда начали путешествие. Все стали оглядываться по сторонам, друг на друга и ощупывать себя.

- Ну чё, с прибытием, что ли? - неуверенно поздравил окружающих Ёлкин.

- Спасибо...

- М-да... - ещё более неуверенно промямлила свита.

- А чей это голос мы сейчас слышали? - спросил Борис Николаевич. - Что-то уж очень знакомый... Но не мой. И чего это он говорил от лица какого-то президента России? В России пока только один президент - это я.

- У меня мороз по коже пробежал от его голоса, - признался Валентин Юнашев.

- И у меня, - согласился Сергей Ястребженский.

- Что-то уж очень знакомый... - ревностно перебирал в памяти Борис Николаевич. - Никак не вспомню. С этим перемещением в голове все перемешалось.

- Геннадия Андреевича Зюзюкина это голос! - сказала Татьяна, начинавшая о чём-то догадываться.

- Он, родимый, - осклабился Генька. - У нас в девяносто шестом вся Сибирь за него голосовала.

- Ну и... чё, выбрали что ли? - недоумённо спросил Ёлкин.

- Вас же выбрали! - удивился Генька.

- Гений Иванович, вы что же нас в виртуальный мир перенесли? - с опаской поинтересовался Бородкин.

- Да я, вообще-то говоря... и сам не знаю, куда нас занесло, - почесал в затылке Генька. - Немножко не та реакция пошла... А SОНЬКА моя с норовом...

Все находящиеся в лаборатории с опаской переглянулись.

- Будем считать, что Геннадий Андреевич затесался в эфир случайно, - успокоил всех Ястребженский. - Вы же знаете, Борис Николаевич, как захламлён эфир.

- Ну хорошо, - повеселел Ёлкин. - Значит, расходимся по своим местам и принимаемся за работу. «Нас ждут великие дела!» - как говорил король Зигфрид.

- Фридрих, папа, - поправила отца Татьяна. - Так говорил Фридрих Великий, король Пруссии.

- Ладно, в кого только ты умная такая, понимаешь. Так говорю я, первый президент России: нас ждут великие дела! - повторил Ёлкин и решительно направился к выходу.

Свита поспешила вслед за ним.

И вот, целеустремлённо шагая в окружении команды по кремлёвскому коридору к своему кабинету, Борис Николаевич вдруг увидел, что навстречу ему движется такая же группа людей. Из-за своей начинавшейся близорукости Ёлкин не смог разглядеть кто возглавлял эту группу. Но то, как бодро они шагали, очень не понравилось Борису Николаевичу. У дверей в кабинет, на котором красовалась табличка «Президент Российской Федерации Борис Николаевич Ёлкин», обе команды встретились: во главе второй команды оказался Геннадий Андреевич Зюзюкин! От неожиданности и такой наглости у Бориса Николаевича и всех его сотоварищей поотвисали челюсти.

- Ах вот вы где, Борис Николаевич! - первым воскликнул Геннадий Андреевич, чему-то ужасно обрадованный. - Это хорошо, что вы сами явились для передачи дел, а то мне сообщили, что вы больны. Простужены, так сказать, - с иронией уточнил Геннадий Андреевич.

- Для передачи чего? - пришел в себя Ёлкин. - Для передачи кому?

- Мне, мне, - наслаждаясь произведённым эффектом, повторил Зюзюкин. - Для передачи дел мне, Борис Николаевич. Я понимаю вас: не так-то просто, наверное, расстаться с ... - Геннадий Андреевич стал подыскивать более деликатное выражение, - ... с таким постом.

Ёлкин и его окружение снова погрузились в легкий шок.

- Простите, а какой нынче год? - догадалась, наконец, поинтересоваться Татьяна.

- Ха-ха-ха! - расхохотался Зюзюкин, и вся его свита подобострастно развеселилась. - Шутку я оценил. Да, вы правы: ваше время истекло. Ну что ж, справка персонально для вас: сейчас июль двухтысячного года. Начало нового века, новой эры. Хотя иные утверждают, что третье тысячелетие начнётся через год. Но мы его начнём сейчас. С приходом к власти коммунистов всегда начиналась новая эра! - торжественно заверил Геннадий Андреевич, и его товарищи по партии зааплодировали.

Борис Николаевич повернулся к своей свите, все ещё пребывавшей в прострации, зловеще прошипел:

- Ну я этого Гения! - и показал отсутствующему Геньке кулак.

- Одно слово - Безмозглый! - выдохнул Валентин Юнашев.

- Папа, ты только не волнуйся, - попросила Татьяна. - Ещё можно всё поправить: Гений Иванович вернёт нас обратно.

- Где этот охламон? - грозно спросил Ёлкин.

- В лаборатории остался.

Ёлкин снова обернулся к Зюзюкину, решив поменять тактику:

- Что ж, Геннадий Андреевич, я надеюсь, вы честно победили на выборах. Теперь этот кабинет по праву принадлежит вам, - Борис Николаевич указал на дверь с красивой табличкой.

- Надпись вот только сменить нужно, - уточнил Зюзюкин.

- Это дело несложное. А нам разрешите-ка удалиться на... небольшую оправку, так сказать.

- Конечно, конечно, - великодушно разрешил Зюзюкин. - Я же понимаю: предвыборные волнения, стрессы - в вашем возрасте... Я думаю, вам нужно серьёзно отдохнуть от государственных забот, Борис Николаевич. На заслуженный отдых, как говорится. Но если вам будет что-нибудь нужно в личном, так сказать, порядке, прошу не стесняться - обращайтесь прямо ко мне. А свои распоряжения относительно вас я пришлю.

«Да уж, как же, приду я к тебе с поклоном, разбежался, - подумал Ёлкин. - Распоряжения свои относительно меня он пришлёт. Губу раскатал! Сейчас вернёмся назад в свой девяносто восьмой, а потом в девяносто шестой, и хрен ты у меня победишь на выборах».

А вслух сказал:

- Хорошо, Геннадий Андреевич. Ещё раз поздравляю с победой и желаю удачи.

- Спасибо, Борис Николаевич, - от успеха Зюзюкин даже поверил в искренность экс-президента.

На прощание оба пожали друг другу руки.

«Отцарствовал своё, старый маразматик», - самодовольно подумал Зюзюкин, крепко сжимая руку Ёлкина.

«Как пошла бы тебе эсэсовская форма», - в свою очередь подумал Ёлкин, тряся влажную ладонь Зюзюкина.

Когда Борис Николаевич со свитой быстрым шагом вошли в лабораторию, Генька удручённо возился у своей SОНЬКИ.

- Сукин ты сын, понимаешь! - набросился на него Ёлкин. - Ты куда это нас перекинул? Это же в кошмарном сне не привидится такое!

- А куда? - поинтересовался Генька.

- В двухтысячный год - вот куда! Башка, два уха!

- В двухтысячный?! Ё-моё! - глаза у Геньки полезли на лоб. - То-то я думаю, что-то нас как-то необычно колбасило... В будущее! Она ж у меня только на прошлое работала!

Но никто не разделил честолюбивых восторгов конструкторского ума Безмозглого.

- Коммунисты снова к власти пришли, - хмуро сказал Борис Николаевич. - Зюзюкин на выборах победил.

Генька присвистнул.

- Значит, снова светлое будущее строить начнём, - предположил он. И лукаво подмигнул: - Это ж, выходит, мы снова все «товарищи» стали?

- Тамбовский волк тебе товарищ, - оборвал его Ёлкин. - Ты что там нахимичил со своей машиной, чучело сибирское?

Генька опять почесал затылок. Сразу по прибытии, проводив высоких гостей, он бросился за светонепроницаемую портьеру, но - увы! - бутылок «Абсолюта» за ними не было: они остались в девяносто восьмом году. А тут ещё эта катавасия с перемещением... Одни неприятности!

- Да я... того... - стал мямлить он.

- Ну?!

- Шампанского маленько в неё добавил. Сонька моя, покойница, шампанское любила...

- Дур-рак! - воскликнул в сердцах Ёлкин. - Кто же водку с шампанским мешает?!

- То-то я думаю: не та реакция у меня пошла...

Борис Николаевич хотел сгоряча совсем уж нехорошо ругнуться, но покосился на дочь и сдержался.

- Вот что... Гений ты наш Безмозглый, понимаешь, - обратился он к Геньке, стараясь, насколько возможно, держаться в рамках. - Давай-ка живо нас обратно, хотя бы в родной девяносто восьмой вертай.

- Не получится живо, - развёл руками Генька. - Тут дело такое, что в бидоне из составляющего узла перемещений дыра образовалась. Чёрт-те знает, то ли бидон проржавел, то ли топливной смесью разъело. В дыру эту все винные пары от перегонки «Абсолюта» и вышли. А у меня работает принцип закрытой циркуляции: на чём приехал, значит, на том и уезжай, только в обратном порядке. Теперь ехать обратно-то не на чем!

- ...мать твою... - не выдержал всё же Борис Николаевич и зловеще двинулся на Геньку. - Башку с плеч!

Генька юркнул за SОНЬКУ, серьёзно опасаясь за свою жизнь.

- Как же я без башки перекидывать вас обратно буду? - ощерился он из-за бидонов. - Вы без моей башки тут навечно останетесь. В светлом, так сказать, будущем.

Безмозглый наглел на глазах. Однако в правоте его слов никто не усомнился.

- Гений Иванович, - вмешался Сергей Ястребженский, решив пойти на компромисс, - мы вполне допускаем, что у вашей машины могут быть технические сбои и прочие недочёты. Но у нас к вам убедительная просьба: пожалуйста, верните нас в исходное положение.

- Я всё исправлю, - пошёл на мировую Генька. - Только мне время нужно: покумекать маленько.

- Давай кумекай быстрей, дубина стоеросовая, понимаешь! - в гневе Ёлкин был страшен. - До вечера время тебе даю! Чтоб сегодня же перекинул нас обратно!

- Да мне чего, мне хоть сейчас, - стал оправдывался Генька. - Вот поди знай, как она, - он кивнул на SОНЬКУ. - Я ж говорил, она у меня с норовом. И топлива нету - все ёмкости пустые.

- Дать ему всё, что нужно, - распорядился Ёлкин, обращаясь к Бородкину. - А вы, Валентин Борисович, проследите за ходом работ.

- Борис Николаевич, - сказал Бородкин. - Я не уверен, что смогу дать Гению Ивановичу всё, что ему нужно при сложившейся на данный момент ситуации.

Ёлкин крякнул.

- Валентин Борисович, возьмите дело под свой контроль, - ещё раз попросил он руководителя своей администрации, понимая, что ситуация неожиданно сложилась не в их пользу, и от любых неосторожных действий может стать необратимой. - И как можно скорее. Промедление смерти подобно. Будете докладывать мне о ходе работ каждый час. Крайний срок - шесть часов вечера. А я пока поеду домой отдохнуть. Квартиры-то наши, надеюсь, ещё целы?

- Куда же им деться, Борис Николаевич? - удивлённо спросил Сергей Ястребженский и осёкся на полуслове: от новой власти можно ждать всё, что угодно.

От этих мыслей у всех, находящихся в лаборатории, холодок пробежал по спине. Только Геньке Безмозглому было всё равно.

 

 

 ГЕННАДИЙ АНДРЕЕВИЧ ПОЁТ СОЛОВЬЁМ

 

Борис Николаевич, прийдя к себе домой, застал обычно спокойную Наину Иосифовну крайне взволнованной.

- Борис, что же это такое? Я места себе не нахожу! - говорила она. - Что же теперь будет со страной? С нашими детьми и внуками? С нами, наконец?

- Если к шести часам вечера мы ещё будем здесь, то я не знаю, что будет, - махнул рукой Ёлкин.

День прошёл в томительном ожидании. Борис Николаевич не отходил от телевизора, сердце его то леденело, то обливалось кровью от происходящего на экране.

Коммунисты праздновали свою победу. Дикторы телевидения, уже тщательно выбритые и подстриженные, в строгих костюмах с галстуками, вдохновенно вещали, что вся страна, как один, с восторгом приняла победу на выборах Геннадия Андреевича Зюзюкина. От лица трудовых коллективов, творческой интеллигенции, молодёжи и студенчества нескончаемым потоком изо всех концов Российской Федерации и стран СНГ продолжают поступать в Кремль поздравительные телеграммы. Уже приняты Геннадием Андреевичем делегации оленеводов из далёкой Чукотки, рыбаков-дальневосточников и шахтёров Кузбасса. Свои поздравления прислали секретари возрожденных компартий Франции, Италии, Соединённых Штатов и Украины.

Ёлкин переключился на НТВ. Михаил Осокин сообщал, что вся балетная труппа Большого театра, находящаяся на гастролях в США, заявила о своём невозвращении в Россию, где к власти снова пришли коммунисты.

Борис Николаевич с нетерпением ждал вестей из лаборатории, куда, видимо, бдительное коммунистическое око ещё не успело заглянуть. Юнашев отзванивал ему каждый час, но вести были неутешительные: SОНЬКА капризничала и начисто отказывалась принимать какое-либо спиртное. Одним словом, дела были швах.

К шести часам вечера всё оставалось без изменений. И к девяти тоже.

В девять вечера Борис Николаевич сел смотреть программу «Время». Из неё Борис Николаевич узнал, что в воскресенье прошла инаугурация Геннадия Андреевича, после чего он официально вступил в свои права.

«Я бы тебе не инаугурацию, а пышную кремацию устроил, понимаешь», - сердито подумал Ёлкин.

После программы «Время» началась ежедневная передача «Час президента». Зюзюкин хотел быть ближе к массам.

- Граждане России! - воззвал Геннадий Андреевич. - Соотечественники! Случилось событие, которое и должно было случиться: народ, помыкавшись несколько лет с так называемыми «демократами», снова отдал нам, коммунистам, свои голоса. В уходящем веке коммунисты дважды - в 1917 и в 1941 годах - возглавляли народную борьбу за спасение и возрождение страны. Теперь нам в третий раз предстоит сражение за будущее нашей Родины, за её спасение в час национальной беды. Вопреки ожиданиям и надеждам недругов России, всем смертям назло, наша партия не только не утратила влияния, но осталась единственной партией в стране, способной на деле бороться за идеалы добра и справедливости. А великий российский народ в своей соборной полноте выстоял в священной борьбе против ненавистников матушки-России - Ёлкиных, Чумайсов, Кохов и Бесовских.

У Бориса Николаевича свело скулы.

- В недрах советского общества, - делал небольшой экскурс в историю спаситель матушки-России, - неуклонно вынашивалось, зарождалось и развивалось удивительное дитя, имя которому - русская цивилизация новых веков. В недрах этой цивилизации уже существовали невиданные социальные права и свободы, величайшие открытия в области энергетики, воздухоплавания, медицины, генной инженерии, биологии и общих представлений о космосе и мире... Эта русская цивилизация, которая родилась из советской действительности, выношена в муках, победах, драмах и которую мы готовились бережно перенести в ХХI век, была убита предателями в 1991 году. Удар был нанесён не только по советской эпохе, по эпохе большевизма, но и по драгоценному, готовому родиться младенцу. Это дитя, исколотое, изрубленное, выхватили из материнского чрева. Жестокие акушеры полагали, что младенец убит. Но мы, коммунисты-державники, русские патриоты спасли это дитя от иродова избиения. Святой младенец был спасён, укрыт от меча.

- Ну распелся, понимаешь! - не выдержал Ёлкин. - Прямо соловьём заливает! Ничего, вернусь я в свой девяносто восьмой, ты у меня петухом кукарекать начнёшь, - пригрозил он «соловушке».

- Мы, патриоты-коммунисты, сохраняем идеалы великой русской цивилизации, несём в себе её ген, знаем, как она устроена и куда устремлена. Поэтому в ответ на злобные крики и гавканье отвечаем - мы, современные русские коммунисты, люди грядущего. Мы сохраняем и преумножаем всё лучшее, что было в истории человечества, и уверенно смотрим в будущее. С другой стороны, мы, современные коммунисты, являемся ответственными не только за историческое семидесятилетие. Мы ответственны за всю историю в целом. Мы ответственны за князя Олега и Святослава. И за период становления московского централизованного государства. И за стрелецкий бунт и жестокое подавление его Петром I. И за расцвет русской государственности в период правления Екатерины II. Мы ответственны за каждый положительный и негативный акт нашего прошлого. Мы, ныне живущие коммунисты, наследуем свою историю во всей полноте её, трагической и великолепной.

- Тьфу ты! - лопнуло терпение у Ёлкина. - «Ответственный товарищ Зюзюкин», понимаешь. Теперь опять от этой трескотни некуда будет деться. Уж что-что, а «песни петь» коммунисты всегда умели.

- Должен заметить, коммунисты теперь другие, - пел дальше Зюзюкин. - Но основные наши задачи, которые были провозглашены ещё на заре Советской власти Владимиром Ильичём Лениным, остаются те же. Утрата социалистических завоеваний в результате так называемых «перестроек» и «реформ» привела страну к катастрофическим последствиям. Россия в глубочайшем кризисе и долгах. В этой связи, - продолжал Зюзюкин, - пусть наши так называемые «демократы» внедрятся, так сказать, в народ, поживут их нуждами и станут полезными гражданами нашей страны. Решением вопроса о так называемых «демократах» и власть имущих занимается Централный Комитет партии. Распоряжения относительно вышеперечисленных категорий граждан последуют в самое ближайшее время. Основные тезисы постановления ЦК будут опубликованы в завтрашнем выпуске газеты «Правда».

«Начинается экспроприация экспроприаторов, - подумал Ёлкин. - Конфискации, уплотнения, привлечения... Ещё ЧК создадут».

 

В десять и в одиннадцать часов вечера SОНЬКА всё ещё оставалась загадкой для её создателя. В двенадцать Ёлкин велел позвать к телефону Геньку и выдал ему по первое число.

- Поломка серьёзная, товарищ Борис Николаевич, - нагло отвечал народный умелец. - Видно, шампанское здорово её по мозгам шарахнуло.

- Я те счас так шарахну, понимаешь! - рыкнул Борис Николаевич. - Чтоб к утру машина была в полном порядке!

- SОНЬКА женщина капризная, - невозмутимо отвечал Гений Иванович. - Женский пол вообще дело тонкое, к ним подход нужен...

- Если к утру подход не найдешь - в порошок сотру, - сам не очень уверенный в этом, пообещал Ёлкин.

 

 

ОСНОВНОЕ ЗАВОЕВАНИЕ СОЦИАЛИЗМА

 

На следующий день «Правду» рвали из рук. Её тираж неимоверно подскочил. Её разворачивали и читали тут же, не отходя от газетных киосков. Те, кому не на что было купить, толпились возле стендов уличной расклейки газет.

Вечером этого же дня прилизанные дикторы и дикторши бойко сообщали:

- Основные тезисы компартии вызвали живой и неподдельный интерес среди населения страны. Они горячо обсуждались в трудовых коллективах, в рядах научной и творческой интеллигенции, и среди простых граждан прямо на улицах.

Впрочем, это было чистой правдой.

Коммунисты не могут отказаться от лучших завоеваний социализма, т. е. доперестроечного времени, - гласили тезисы. Народу возвращались бесплатное обучение и бесплатное медицинское обслуживание. Основное же направление деятельности пришедшей к власти партии - возвращение доброго старого времени. А что было главным мерилом доброго старого времени и основным завоеванием социализма? Правильно: доступная каждому рабочему человеку колбаса по два рубля двадцать копеек.

В связи с этим будет проведена деноминация рубля с заменой денежных знаков. На крупные купюры снова возвращается профиль Ленина. Деноминация будет проводиться следующим образом: раз основное завоевание социализма - колбаса по два-двадцать, то она и будет мерилом формирования остальных цен. Сейчас наше «основное завоевание» стоит порядка сорока четырёх рублей за килограмм. Теперь оно снова возвращается к прежней цене - два рубля двадцать копеек. Следовательно, коэффициент деноминации - двадцать. Все остальные цены, зарплаты, пенсии и прочие платежи будут делиться на этот коэффициент.

Депутаты Госдумы лишаются своих депутатских зарплат и привилегий. Членство в Думе будет совмещаться со своей основной работой, и получать зарплату депутаты будут только по месту своей основной работы. Не имеющим таковой (т. е. работы, а не зарплаты), следует позаботиться о своём трудоустройстве в месячный срок, иначе они потеряют депутатский мандат и будут считаться тунеядцами.

Всем городам и улицам, переименованным при так называемых «демократах», будут возвращены прежние советские названия. И вообще, коммунисты развёртывают самую настоящую войну за чистоту русского языка. Они не могут терпеть засилье иностранщины. Их патриотические чувства страдают. Отныне они будут бороться, чтобы из русского языка были искоренены иностранные слова и выражения и были заменены исконно русскими. На что похожи наши улицы и витрины магазинов? - вопрошали патриоты-коммунисты. И сами себе отвечали: на филиал Соединённых Штатов! Отныне все вывески будут писаться только на русском языке. Магазины, имеющие иностранное название, должны будут сделать его русский перевод. Впрочем, само слово «магазин» тоже нерусское. Оно будет заменено исконно русским словом «лавка».

Распускаются все партии и партийные организации некоммунистического толка. Но, чтобы сохранить лучшее завоевание демократии - многообразие форм (прежнее иностранное название - «плюрализм»), будет сохранена партия пенсионеров.

Будут возвращены прежние органы правления, то есть Советы трудящихся и Исполкомы. Следовательно, ликвидируются мэрии и префектуры. На конец октября назначаются выборы в местные Советы.

Тезис о государственной символике гласил, что России возвращается прежний гимн бывшего Советского Союза, но в его музыкальное исполнение добавляется звучание колоколов. Автору прежнего текста Сергею Михалкову будет поручено некоторое изменение слов гимна. Временно, до особых распоряжений, остаются прежними флаг и герб Российской Федерации, но с некоторыми изменениями: на красной полосе флага, в левом верхнем углу будет изображён серп и молот, а в лапы орла вместо скипетра и державы будут помещены серп и молот; вместо корон на обеих головах орла будут красоваться венки из спелых пшеничных колосьев.

Вопрос относительно наших олигархов находится в стадии решения. С них взята подписка о невыезде до особого распоряжения.

Относительно бывших власть имущих, обоих экс-президентов - СССР и России, бывшего правительства и чиновников госаппарата - всех так называемых «демократов», Центральный Комитет вынес следующее постановление: всё их имущество, включая шикарные квартиры, загородные коттеджи и прочую недвижимость, а также сбережения и вклады в банках России конфисковываются в пользу государства, так как это всё равно от него же награбленное. На зарубежные их счета накладывается арест. Семьям владельцев конфискованных квартир будет предоставлено муниципальное жильё. Так как муниципальными у нас остались только коммунальные квартиры, то поселены они будут в коммунальные квартиры. Работать в коммерческих структурах им запрещается. Чиновники, достигшие пенсионного возраста, будут выведены на пенсию с предоставлением им ежемесячной пенсии как бюджетникам - 410 рублей старыми. Или, учитывая деноминационный коэффициент, 20 рублей 50 копеек новыми. Бывшему президенту Российской Федерации Борису Николаевичу Ёлкину назначена персональная пенсия: учитывая его производственный стаж и инвалидность, пенсия увеличивается до 463 рублей 60 копеек в месяц, что с учётом деноминации составит 23 рубля 18 копеек.

Последнее постановление вызвало в народе особенное одобрение и ликование.

 

 

 РАСПОРЯЖЕНИЯ ПОСЛЕДОВАЛИ

 

Граждане Российской Федерации бросились сначала в банки снимать свои размороженные вклады, а потом скупать оставшиеся товары и валюту. Обменные пункты не работали, государственный банк продажу валюты частным лицам прекратил. Снова заработал «чёрный рынок». За доллар давали сто и даже сто пятьдесят рублей. Скупали промышленные товары, особенно импортные, продукты длительного хранения. Разумеется, соль, спички. Ситуация напоминала кризис двухгодичной давности, о котором благодушные граждане уже стали забывать.

С домов сбивались таблички с названиями улиц, переименованных при «демократах», и вывешивались новые (или старые) с названиями, данными в советское время. Вернулись улицы Ленина, Кирова, Октябрьские, проспекты Коммунаров, Большевиков, Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Вернулись города Калинин, Горький, Свердловск и иже с ними. Коммунисты Санкт-Петербурга стали бороться за возвращение их городу имени Ленина.

На пустующий постамент у Лубянки снова водрузили Железного Феликса. Пожилые москвичи, останавливаясь у площади, поднимали к небу грозящую руку и взывали:

- Во-о!!! Пусть наведёт порядок-то в стране!

На официальном уровне друг к другу снова стали обращаться «товарищ». Обращение «господин» расценивалось как оскорбление.

Развернулась широкая кампания «За чистоту русского языка». Все иностранные слова из речевого обихода заменялись их русским эквивалентом. С шопов, бутиков и маркетов убирались англоязычные названия и вывешивались русские их переводы. Если перевода не было, название было фирменным - оно писалось кириллицей.

Депутаты Госдумы заседали три дня, решая, как им теперь называться: всё-таки «депутат» слово нерусское. Остановились на «посланнике». Ещё два дня посланники решали, как им теперь называть спикера. Сначала решили: «сказитель», но большинством голосов приняли «говоруна». Потом поступило предложение, что слово «президент» очень даже не русское. Стали искать русский эквивалент высшему правителю государства, всплыло: «царь». Посланники ужасно перепугались, закрыли заседание и объявили каникулы.

 

SОНЬКА, как создание тонкое и капризное, блажила. Гений Иванович, судя по всему, ей в том потворствовал. Вся ёлкинская команда, участвовавшая в перемещении, кусала локти.

 

В день выхода постановления ЦК, совсем поздно, когда Борис Николаевич и Наина Иосифовна, измученные треволнениями дня, собирались ложиться спать, в дверь позвонили. Это был курьер от нового главы государства, всё ещё заседающего в Кремле. Елкину было вручено предписание освободить свою квартиру в течение недели. Указывался так же адрес его нового местожительства: 3-ий Социалистический тупик, дом 13-а, квартира 51.

«Они любят работать по ночам», - пронеслось в голове Бориса Николаевича.

 

 

3-ИЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ТУПИК

 

В один из августовских воскресных дней всё население огромной коммунальной квартиры в 3-ем Социалистическом тупике было в сборе. Женщины, собравшись на прокопчённой кухне варили щи и долбили ложками о края кастрюль, стряхивая капусту. Квартира находилась на первом этаже, поэтому когда к подъезду дома подкатил огромный мебельный фургон, он загородил единственное окно кухни, зарешеченное крепкой решёткой. На кухне воцарился полумрак, а через открытую форточку квартира быстро стала наполняться выхлопными газами.

- Никак новые жильцы в подъезд въезжают, - высказала свою догадку одинокая мать двух сорванцов Серёгина.

Женщины оторвались от своих кастрюль и с ложками в руках столпились у окна.

- Может в шестьдесят шестую на пятом, - на кухню вошёл гоповатого вида мужичок по имени Софокл. - Там Колян тесаком для мяса Федьку Егорова порешил. Коляна замели, комната освободилась. Может, туда.

- Так там крыша течёт, - сказала старушка Ниловна. - На прошлой неделе, когда ливень был, всю квартиру тазиками уставили. Спали под зонтиками.

- У тя самой, мать, крыша не текёт? - сострил Софокл.

Женщины фыркнули и глянули на Ниловну. Та долбанула Софокла ложкой по лбу, от чего тот только поёжился. Ниловна давно научилась защищать себя сама: она жила одна. Её единственный сын Павел сидел в тюрьме за наркотики.

Тут на кухню влетели Чук и Гек Серёгины. Отец их давно бросил, женившись на другой. Но мать говорила сыновьям, что он погиб в геологоразведывательной экспедиции у Синих Гор. Увидев столпотворение, Чук и Гек активно поработали локтями и протиснулись к окну.

- Ух ты, клёво! Крутняк, блин! Секи: фирма! - восторженно говорил Чук Геку, а может, Гек Чуку, увидев, как из подкатившего такси выходят «упакованные» и ухоженные мужчины и женщины. Такие в их 3-ий Социалистический тупик заходили редко.

- Будьте добры, - обратилась к соседям Ирина, одна из двух проживающих в квартире сестёр, - если вам нетрудно, прикройте, пожалуйста, форточку: от этих выхлопных газов можно задохнуться.

- Ах, у меня уже голова разболелась, - потёрла виски Ольга.

- Футы-нуты, ножки гнуты, какие мы нежные, - снисходительно посмотрела на сестриц-идиоток Харита Игнатьевна, дамочка постбальзаковского возраста, с неизменной сигаретой во рту и всегда одетая в импортные шмотки (правда, не новые). Жильцы за глаза называли её «мадам».

Своих трёх дочерей Харита Игнатьевна нажила от разных мужей, но в данный момент вдовствовала. Её старшую дочь зарезал муж-чеченец. Вторая вышла замуж за иностранца, но тот оказался вовсе не «принцем», а каким-то забулдыгой, и дочь стеснялась писать. Младшая Лариса была интердевочкой. Она сколотила себе некоторое состояние, иногда навещала мать, принося ей продукты и вещи.

- Вы, голубушки, в коммунальной квартире живёте, - напомнила сёстрам Серёгина. - И должны подчиняться мнению большинства, прошу не забывать!

- Мы постоянно об этом помним, - тяжело вздохнула Ирина.

- Не заводись, Ирина, умоляю тебя, - страдальчески воззрилась на сестру Ольга. - Ты же видишь, они нас презирают.

Сёстры скорбно замолкли, продолжая с достоинством варить вегетарианский суп.

Серёгина, указав глазами на сестёр, покрутила пальцем у виска. Остальные соседи с ней дружно согласились и продолжили свои наблюдения за мебельным фургоном.

- Уж не к нам ли это новые жильцы в свободные комнаты? - вдруг предположила Харита Игнатьевна.

На неё с ужасом обернулись.

- Типун на язык! - искренне пожелала ей Ниловна.

Тут входная дверь с грохотом открылась и по коммунальному коридору послышались шаги многих ног. Жильцы 51-ой квартиры дружно высыпали в коридор, чтобы не пропустить события. А события развивались так.

По длинному коридору шествовала внушительная делегация во главе с «дамочкой из исполкома», как её тут же окрестили жильцы. «Дамочкой» оказалась Валентина Ивановна Матевенко, после воцарения Зюзюкина вновь нашедшая себе местечко в исполкоме. За «дамочкой» понуро шагал Борис Николаевич с семейством: Наиной Иосифовной, Татьяной, её мужем Лёшей и детьми - старшим Борисом и младшим Глебом. Глебушке было всего пять лет, и Татьяна вела его за руку.

Елене, старшей дочери Бориса Николаевича, с мужем и двумя девочками, выделили комнату в другой коммунальной квартире, а Татьяна решительно заявила: «Папу я не оставлю!»

Сначала Борису Николаевичу с Наиной Иосифовной выделили было восемнадцатиметровую комнату в этой же квартире, но, учитывая благородное желание младшей дочери, комнату им дали соседнюю, пятидесятичетырехметровую. Тут крылся тонкий расчёт: по восстановленным советским законодательствам норма на человека составляла девять квадратных метров. Если площадь была меньшей, жилец имел право становиться на очередь по улучшению жилищных условий. По счастливой случайности, в квартире в 3-ем Социалистическом тупике как раз оказалась свободной пятидесятичерехметровая комната.

Валентина Ивановна искусно провела делегацию по заставленному шкафами и всевозможным хламом коридору - как опытный лоцман судно между рифами - и столкнулась с не менее многочисленной толпой жильцов, любопытно взирающих на прибывших.

- Ордер на комнату! - подняла Валентина Ивановна над собой документ, как парламентёр белый флаг, понимая, что без него их не пустили бы даже на порог квартиры.

- Это к Вовчику, - глубокомысленно изрёк Софокл, куда-то юркнул, поскребся и зашептал в приоткрывшуюся дверь.

Через несколько минут к делегации вышел местный пахан Вовчик Железо в майке, заправленной кое-где в брюки.

- У нас ордер на комнату! - объявила ему Валентина Ивановна, потрясая своим стягом.

Вовчик Железо окинул оценивающим взглядом «дамочку», не спеша взял протянутый ему ордер и стал внимательно его изучать.

В это время обитатели квартиры вдоволь пялились на вновьприбывших: странным образом они казались им как будто знакомыми. Дело в том, что ни газет, ни журналов из-за их дороговизны в этой квартире, за исключением, может быть, Хариты Игнатьевны, не покупали и не читали, телевизор не смотрели: у Ниловны он сломался много лет назад и ей не на что было его починить, Серёгиной смотреть было совершенно некогда, Софокл свой «ящик» давно пропил, а у Ольги и Ирины телевизора не было принципиально - они были духовные и читали книжки. Поэтому семью Ёлкина в лицо не знали, а о распоряжениях нового президента относительно прежнего не слышали. Только мадам иронично-удивлённо оглядывала экс-царствующее семейство, дымя сигареткой.

Чук и Гек, толкаясь и перешёптываясь, нагло рассматривали Бориса Ёлкина-младшего в аккуратном костюмчике, а тот, в свою очередь, бросал высокомерные взгляды на эту оборванную «мелюзгу».

Наконец Вовчик Железо вернул ордер «дамочке», снова скользнув взглядом по её формам в обтягивающем брючном костюме - такие были в его вкусе, - блеснул фиксой и дал резолюцию:

- Железно! - Потом, обращаясь к жильцам, саркастически спросил: - Ну что, братва, приютим у себя бывшего президента Российской Фэдэрации Бориса Николаевича Ёлкина?

Жильцы возбудились и заахали. Чук присвистнул, а Гек нахально гаркнул:

- Голосуй или проиграешь!

- В нашей квартире, между прочим, за вас никто не голосовал, - строго сказала Серёгина.

Вовчик достал из кармана брюк ключ и открыл в коридоре одну из дверей, много лет назад выкрашенную белой краской.

Валентина Ивановна, заглянув в комнату, объявила:

- У нас пятьдесят четыре метра!

У невозмутимого Вовчика поднялась бровь. Он ещё раз глянул в ордер, подошёл к соседней двухстворчатой двери и толкнул ногой незапертую створку:

- Тогда тут все ваши нары.

Первой вошла в комнату Татьяна.

- Что это?! - удивлённо воскликнула она.

Жильцы ещё больше заволновались и засуетились, устроив в тесном коридоре маленькое столпотворение. Дело в том, что из-за своего непомерного метража эта комната долгое время пустовала и служила жильцам подсобным помещением - в ней сушили бельё.

Всё семейство Ёлкиных-Доченко влилось в комнату, желая взглянуть на своё будущее жилище.

- Эт чё, у вас тут прачечная, что ли, понимаешь? - от перспективы жить в прачечной даже подавленный Борис Николаевич пришёл в себя.

- Только сушилка, Борис Николаевич, - крайне любезно констатировала факт Харита Игнатьевна.

Вовчик Железо кивком головы дал распоряжение жильцам:

- Убрать!

Женщины бросились к веревкам спасать своё бельё.

- Выходит, вам эти хоромы достались? - заискивающе пропела Ниловна, семеня мимо своих будущих соседей.

- Ма, неужели мы будем здесь жить? - оторопело поинтересовался Борис Ёлкин-младший.

- Это ненадолго, Боря, - стараясь утешить сына, прошептала ему на ухо Татьяна. Но сама уже ни в чём не была уверена.

Тем временем женщины срывали с веревок свои выстиранные пожитки, толкаясь и переругиваясь.

- Это моя простыня! - кричала Ниловна, вырывая простынку из рук Серёгиной. - Прижухать хочешь?

- Очумела никак? Вон весь угол-то утюгом сожженный. Моя это простыня! - доказывала Серёгина.

- Не утюг это, а ржавчина! - не унималась Ниловна. - Бак у меня ржавый: кипятила, вот и пригорела она у меня. Моя это простыня!

- Как же, держи карман! Её это простыня! Губу раскатала на чужое добро, - окончательно завладела спорным имуществом Серёгина.

- Подавись моей простынью! - пожелала Ниловна, понимая, что потерпела поражение. - Век тебе на ней одной спать, мужика не знать.

- Фу, дура старая!

- А ты дура молодая!

Мимо них, скорбно поджав губы и закатив глаза, прошествовали сёстры: в каких ужасных условиях они вынуждены существовать!

Постепенно «хоромы», освобождаясь от белья, верёвок, сломанной мебели и прочего хлама, преображались, превращаясь в более-менее благообразную огромную комнату с тремя окнами, правда, больше похожую на спортзал. Наина Иосифовна уже мысленно прикидывала, как в ней разместить мебель и разместиться самим.

Валентина Ивановна, решив, что её миссия окончена, пожелала новосёлам удачно обустроиться на новом месте и распрощалась.

Тем временем Наина Иосифовна с дочерью прошли смотреть кухню. По стенам кухни и коридора, тянулись ядовитые тёмно-зелёные панели, - видно, другой краски у жилконторы не водилось. Впрочем, потолок и остальная часть стены были так закопчены, что панели различались с трудом. В одном месте потолка отвалился огромный кусок штукатурки, обнажая дранку. По стенам стояли три газовые плиты, покрытые слоем жира, а трубы и провода были мохнатыми от многолетней копоти. В центре кухни кучковались разношерстные деревянные столы, с потолка свисала тусклая лампочка с чёрной от мух липучкой, а по стенам были развешены посудные полки с алюминиевыми коричневыми кастрюлями. По столам и плитам вольготно паслись стада тараканов.

Были также осмотрены ванная комната со скользкими, как в гроте, стенами, разбитая ванна, чёрно-серая внутри, и туалет, напоминающий привокзальный в захолустном городке.

Весь коридор был заставлен шкафами всевозможных времён. Тут были шкафы 40-50-х годов, основательные и неподъёмные, как та эпоха: их вынесли в коридор, приобретя более современные. Были шкафы современные, приобретённые по случаю ещё в застойные времена, в надежде на лучшую жизнь - то есть отдельную квартиру. Сначала эти шкафы тщательно береглись, оборачивались покрывалами, чтобы не поцарапалась полировка. Со временем, когда надежды на лучшую жизнь таяли, терялась и ценность шкафов. Покрывала снимались, шкафами начинали пользоваться. Порой эти шкафы ненавиделись, как виновники несбывшихся надежд. Потом они превратились в неотъемлемую часть коммунального коридора, как встроенная мебель.

Наина Иосифовна, закалённая жизнью, перенесла осмотр мест общего пользования мужественно, но Татьяна заметно сникла.

Тем временем в квартиру ввалились грузчики, и с ними - Гений Иванович Безмозглый, в силу своей универсальности будучи везде на подхвате.

- Ну чего, мебеля-то вносить? - поинтересовался он.

- Вносите! - распорядилась Татьяна.

В трудные минуты, когда отец депрессировал, она всегда брала бразды правления семьёй в свои руки. Точнее, обеими семьями - родительской и своей. Если разобраться, то настоящей главой семьи была именно она.

- Лёша, - обратилась она к мужу, - проследи-ка это дело.

Гений Безмозглый, деловито осмотрев комнату, присвистнул, выражая удивление её размерами, и подошёл к зарешеченному окну.

- О, с видом на помойку! - почему-то радостно воскликнул он.

Ёлкины бросились к окнам: действительно, под ними красовались три переполненных мусорных бака.

- Боря, можно сходить в жилищную контору и попросить перенести эти баки, - утешила мужа Наина Иосифовна.

- Из уважения... За прошлые, так сказать заслуги... - поддакнул Генька.

- Ну... если за заслуги, тогда ещё ближе пододвинут... - удручённо проговорил Борис Николаевич.

- Но как мы так жить будем? - недовольно спросил Борис-младший.

- А как все живут, так и мы будем! - отрезала вдруг Татьяна. Трудности, так же как и отца в политике, её мобилизовали. - Начинаем новую трудовую жизнь простого советского человека!

Алексей деловито распоряжался относительно вносимой грузчиками мебели и вещей, и вскоре спортзал стал похож на склад мебельного магазина, где волею случая приютились беженцы.

- Как же мы будем все в одной комнате? - растерянно спросила Наина Иосифовна.

- Можно перегородки как-нибудь поставить, - предложила Татьяна. - Гений Иванович, - обратилась она к Безмозглому, - вы не могли бы нам соорудить что-нибудь наподобие перегородок?

- О чём речь, Татьяна Борисовна! Сбацаем! - охотно откликнулся Генька. - Из чего?

Все вещи и мебель уже были внесены, но два больших шкафа оказались лишними для этой комнаты и стояли в коридоре.

- Вот из них и делай! - ткнул пальцем в шкафы Борис Николаевич.

- Боря... - заикнулась было Наина Иосифовна. Но супруг так грозно зыркнул на неё, что та сразу поняла всю суетность своего возражения.

- Сбацаем, президент! - согласился Генька, с готовностью юркнув за инструментами.

«Вот такие и революцию в семнадцатом сбацали, - подумал Борис Николаевич. - А чтоб их, всех этих гениев безмозглых...»

- Пилю-стругаю, ЭВМ починяю! - появился с инструментами Генька и с радостью набросился на президентские шкафы. - Как комнату делить будем? - живо поинтересовался он.

- На три части, наверное, - предположила Татьяна. - Часть папе с мамой, часть нам с Лёшей, и детская.

- Резон! - согласился Генька. - Три ж окна, значит, каждому по окну.

- Ма, у меня что же не будет своей комнаты? - недовольно спросил Борис-младший. - Я что, вместе с Глебкой жить буду? Мне заниматься надо, он мне будет мешать!

- Не боись, я и тебе отдельный кабинет сбацаю, - подмигнул Борису Генька.

- А окно?

- Поделим!

Скоро, где мебелью, где досками от разобранных шкафов вся пятидесятичетырёхметровая комната была разгорожена на две больших и две маленьких комнаты. До потолка перегородки не доходили на добрый метр - не хватило материала.

- Шик-блеск! - воскликнул Генька, восседая на секции финской стенки и любуясь своей работой. - Имеете четырёхкомнатную квартиру, чего вам?

- Да уж... - тяжело вздохнула Татьяна.

- Ничего, - постаралась утешить семью Наина Иосифовна и обратилась к мужу: - Боря, ты вспомни своё детство: вы жили вшестером в одной комнатушке вместе с козой и спали на полу, прижавшись друг к дружке!

- Так это ж какие годы-то были! - возразил Борис Николаевич. - Это что получается - от чего ушёл, к тому и пришёл? Ради чего я работал? За что я боролся столько лет?! Эх! - в сердцах сказал Борис Николаевич и вышел, резко хлопнув дверью.

- Мам, не напоминай ты ему лишний раз, - попросила Татьяна. - Ты видишь, в каком он состоянии.

- Я же хотела его как-то поддержать...

- Пойдём лучше на кухню.

Женщины отправились разбирать коробки с посудой.

Вскоре на кухню вышел Борис Николаевич и смущенно обратился к соседям:

- А... стульчака в туалете у вас, что ли, не полагается?

- Стульчак, милый, у нас у каждого свой, - пропела Ниловна. - Идешь в сортир - неси свой стульчак. Сделал свое дело - уноси его к себе.

- М-да...

- А как же! Я однажды оставила свой стульчак, так на него какая-то образина ногами взграбасталась, - пожаловалась Ниловна и выразительно посмотрела на Софокла.

Софокл втянул голову в плечи и стал смотреть в окно.

- А мы и не прихватили своего стульчака, - растеряно проговорила Наина Иосифовна.

- У вас, небось, на прежней квартире голубой унитаз был, и стульчак в цветочек, - зло предположила Серёгина.

- И гирька на золотой цепочке! - заржал Софокл.

- Отстал ты от жизни, Софка! - ухмыльнулся Вовчик Железо. - Это у тебя в одном месте гирька подвешена. А на современных горшках нажимаешь кнопочку - и будьте-нате. Ты, Софка, хоть в магазин сходи, посмотри.

- С его рожей в магазин-то не пустят, - заметила Харита Игнатьевна. - Он же обязательно сопрёт что-нибудь.

- Не, я раз в помойке журнал с картинками нашёл, - миролюбиво сказал Софокл, пропустив мимо ушей замечание относительно его рожи, - а там в квартире красотища такая...

- Ты, Софокл, красотищу только на картинках и можешь увидеть, - заметила Харита Игнатьевна.

- Софокл - это тебя в честь философа древнего назвали что ли? - спросил Борис Николаевич.

- Папа, философом был Сократ, - поправила отца Татьяна. - А Софокл - драматург. - Ну ты... ладно... того... - рассердился Борис Николаевич. - Что ж ты меня при людях позоришь? Умная больно, понимаешь... - Борис Николаевич с досадой повернулся и вышел из кухни. Наина Иосифовна укоризненно посмотрела на дочь.

 

В суматохе не сразу обнаружилось, что пропал маленький Глебушка. Обшарили всю комнату - вернее, все своих четыре комнаты, обследовали тюки и коробки - мальчика нигде не было. Татьяна набросилась на старшего сына: - Боря! Ты же взрослый человек! Почему ты не уследил за братом? Борис, увлечённо обустраивавшийся в своём «кабинете», величественно повернулся к матери и произнёс библейски: - «Не сторож я брату своему». - Поёрничай у меня! - беззлобно пригрозила мать.

Стали искать в местах общего пользования. Обшарили кухню, прихожую, туалет, даже под ванну заглянули - следов Глеба нигде не обнаруживались.

- А мы знаем где он! - вдруг завопили Чук и Гек.

Они бросились в коридор к шкафам и с шумом стали их открывать. Из шкафов посыпалась рухлядь - изношенная обувь, сломанные швабры, стеклянные банки. В одном из шкафов на куче старого тряпья сладко посапывал пятилетний Глеб.

 

ПРОЦЕСС ПРИШЁЛ    

 

В этот же день была ещё одна большая неожиданность. После обеда единственное окно коммунальной кухни снова заслонил огромный мебельный фургон. Как и в первый раз жильцы 51-ой квартиры побросали кастрюли и столпились у окна.

- Великое переселение народов! - усмехнулась Харита Игнатьевна.

- Чего, опять к нам? - облизнулся Софокл.

В квартиру снова вошла Валентина Ивановна Матевенко, неся перед собой флаг парламентёра - очередной ордер. Жильцы с любопытством заглянули за спину Валентины Ивановны и обнаружили... Михаила Сергеевича и Раису Максимовну Гробачёвых.

- У нас что, отстойник бывших президентов? - саркастически спросила Серёгина.

- Что, и Борис Николаевич здесь? - растерянно и вместе с тем радостно воскликнул Михаил Сергеевич, увидев Наину Иосифовну и Татьяну в кухонных передниках. И повернулся к Раисе Максимовне : - Ну вот видишь, Раиса Максимовна, Ёлкин тоже здесь. Значит, и нам пережить можно.

Коммуналка и восемнадцатиметровка произвели на чету Гробачёвых тяжёлое впечатление. Более тяжёлое, чем на чету Ёлкиных-Доченко.

Михаил Сергеевич долго стоял у зарешёченного окна, скрестив на груди руки, и уголки его губ были опущены вниз - что обозначало крайнюю степень удручённых раздумий. Он представлялся себе Наполеоном, сосланным на остров Эльбу. Раиса Максимовна в такие минуты старалась его не трогать. Утешать она его будет потом.

А пока она распоряжалась вносимой мебелью и расплачивалась с грузчиками.

- Как ты думаешь, Захарик, - Михаил Сергеевич опустился на тюки с одеждой, - они пришли надолго?

Раиса Максимовна поняла, кого он имел ввиду.

- Ах, Ми! - вздохнула она. - В семнадцатом тоже рассчитывали, что большевики пришли ненадолго. А они продержались семьдесят лет!

- Захарик, ещё семьдесят лет мы не проживём.

...Когда-то, ещё в студенческие годы, Рая и Миша в Третьяковке увидели картину Венецианова «Захарка»: крестьянский мальчишка в кепке, из-под которой во все стороны торчат волосы. «Смотри, Рая! - рассмеялся Миша. - Этот Захарка ужасно похож на тебя!» Так Раиса Максимовна стала Захариком...

- Нужно что-нибудь предпринять, Ми, иначе мы здесь погибнем.

- Но что мы можем сделать, Захарик? - уныло спросил Михаил Сергеевич.

- Мы организуем путч против этого Зюзюкина!

- Нет, Захарик, второго путча мне не пережить.

- А в коммуналке жить хочешь?! - спросила Раиса Максимовна и сморщила носик: - Здесь стоит какая-то невообразимая вонь. - Вдруг она выпрямилась и торжественно объявила: - Ми, нужно связаться с Западом! Запад нам поможет.

- Но как мы с ним свяжемся, Захарик? Я так думаю, что за каждым нашим шагом следят зюзюкинские ищейки. Они нам ничего такого не позволят.

- Связь нужно установить где-нибудь в квартире, чтобы не вызывать подозрений. Например, в туалете или ванной комнате. В ручку душа можно вмонтировать мобильный телефон. Шум воды будет заглушать разговор. Я займусь этим сама. Связь с Западом я беру в свои руки. Ми, так жить нельзя!

На кухне выяснилось, что место Гробачёвым досталось самое невыгодное: на проходе и возле раковины.

- Все вакантные места давно разобраны, Раиса Максимовна, - проконстатировала факт Харита Игнатьевна, видя расстроенное лицо супруги экс-президента.

- Может быть, кто-нибудь уступит своё место мадам Гробачёвой? - ехидно обратилась к соседям Серёгина.

Гробовое молчание было ей в ответ.

- Народ безмолвствует, Раиса Максимовна, - усмехнулась Харита Игнатьевна.

- Раиса Максимовна, мы уступим вам своё место! - патетично воскликнули сёстры Ольга и Ирина. - Вот, пожалуйста, занимайте!

- О, как я вам благодарна! - обрадовалась Раиса Максимовна.

- Ну что вы, не стоит, - благородно возразила Ирина.

- Мы всё равно редко готовим, - добавила Ольга.

- Они у нас сыты пищей духовной, - объяснила Харита Игнатьевна.

Но выяснилось, что внушительных размеров шикарный стол Гробачёвых никак не втискивается в бывшее место сестёр.

- Может быть, кто-нибудь подвинет свой никчемный столик для королевского стола мадам Гробачёвой? - снова протестировала соседей «на вшивость» Харита Игнатьевна.

И опять гробовое молчание было ей в ответ.

- Народ безмолвствует, Раиса Максимовна, - притворно вздохнула Харита Игнатьевна.

- Отпилить его надо! - внёс ценное предложение Софокл. - Тогда будет в самый раз.

- Пилить мой стол?! - ужаснулась Раиса Максимовна. - Но это же антиквариат! Швеция!

- Вот чудненько! - всплеснула руками Харита Игнатьевна. - Теперь у нас на кухне будет «шведский стол»: подходи и бери, что душеньке угодно!

Находящиеся на кухне прыснули со смеху.

Раиса Максимовна высокомерным взглядом смерила эту язву, но промолчала. Она пошла жаловаться мужу.

- Ми! Они хотят пилить наш антикварный шведский стол! Он не помещается на кухне!

- Захарик, пусть пилят всё, что угодно, - махнул рукой Михаил Сергеевич. - У меня такое ощущение, что меня самого распилили пополам.

Так как Генька Безмозглый был ещё здесь, деля ёлкинские хоромы на отсеки, пилить шведский стол поручили ему. Раиса Максимовна стояла рядом с таким выражением, будто ей без наркоза пилили здоровую кость.

- Ну и дерево, зараза! - вспотел пилить Генька. - Дуб, что ли?

- Граб! - с достоинством ответила Раиса Максимовна.

- Гроб! - в тон ей ответил Генька.

- Будет нам тут всем гроб с крышкой! - раззубоскалился Софокл.

Ещё через полтора часа огрызок антикварного шведского стола был втиснут в фанерно-дровяную клумбу коммунальной кухни. Раиса Максимовна, рыдая сердцем, стала перетаскивать в него тефалевую посуду.

К вечеру удручённые Гробачёвы сидели в своей комнате на диване и обсуждали своё положение.

- Помнишь, Захарик, как мы в Ставрополе, когда только что приехали, снимали крохотную комнатушку у одних пенсионеров? - предался воспоминаниям Михаил Сергеевич. - В центре стояла огромная печь, а по углам еле-еле помещались кровать, стол и два стула.

- А книги?! Ми, ты забыл о книгах! - подключилась в воспоминания Раиса Максимовна. - У нас было два громадных ящика с книгами!

- И когда мы иногда ссорились, я стелил себе на этих ящиках... - рассмеялся Михаил Сергеевич.

- А потом ночью всё равно приходил ко мне... - лукаво добавила Раиса Максимовна.

Михаил Сергеевич был рад, что его Захарик немного развеселилась.

- А какая светлая была комната: целых три окна, выходящих в сад! О, Ми! Это было наше с тобой первое совместное жилище! Как... как мы были счастливы тогда, помнишь?

- Конечно, Захарик. Хотя жилось нам совсем нелегко.

- Да! Чтобы протопить эту чёртову печь, мы покупали дрова и уголь! А готовила я в крохотном коридорчике на керосинке.

- А помнишь, Захарик, ту огромную коммуналку, где мы жили потом? Мне сначала казалось, что там комнат пятнадцать, не меньше, а народу было...

- Комнат было всего восемь, Ми, - рассмеялась Раиса Максимовна. - А народу было действительно очень много. Чтобы умыться и сходить в туалет, приходилось порой ждать своей очереди.

- Да, это было целое маленькое государство. И как-то мы все там умудрялись ладить, вот что удивительно.

- Ми, я помню одно твоё письмо мне - из твоей командировки. Что-то такое... «Дипломатические отношения с суверенными единицами должна поддерживать ты. Надеюсь, не без гордости будешь проводить нашу внешнюю политику. Только не забывай при этом принцип взаимной заинтересованности».

Оба, и Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна, рассмеялись.

- Как давно это было, Захарик. И, вместе с тем, как недавно!

- Но, Ми! - воскликнула Раиса Максимовна, снова возвратясь в сегодняшний день. - Я думала, что этап коммунальных квартир давно канул в Лету! А получается, всё возвращается на круги своя. Вот уж не предполагала на старости лет опять попасть в коммуналку!

Михаил Сергеевич обнял жену за плечи и скорбно поджал губы.

- Захарик, мы с тобой столько пережили всяких катаклизмов и поворотов судьбы, что, может быть, процесс ещё пойдёт в другую сторону, благоприятную для нас, - не совсем, правда, уверенный в этом, проговорил Михаил Сергеевич. - Наверное, это я во всём виноват. Виноват в том, что вот сейчас мы с тобой, Захарик, сидим в этой комнате коммунальной квартиры.

Раиса Максимовна молчала.

- Помнишь, Ми, первые годы перестройки, мы с тобой в Италии... - начала она. - Миланцы приветствуют нас, скандируют: «Гроби, Гроби!» И у нас с тобой... Я помню это, Ми: у нас с тобой на глазах были слёзы. Слёзы радости, какой-то сопричастности... Ты повернулся ко мне и сказал: «И ради этого тоже стоило начинать перестройку!» - Раиса Максимовна с долей грусти посмотрела в глаза мужу: - Ми, скажи честно, если бы тебя вот сейчас спросили: стоило ли затевать перестройку, что бы ты ответил?

Михаил Сергеевич долго сидел молча, поджав губы.

- Ну, Захарик, - наконец сказал он. - Кто же мог предположить, что процесс пойдёт так далеко?

 

Уже поздно вечером Ёлкины услышали тихое поскрёбывание в свою дверь. Когда Наина Иосифовна открыла, на пороге стоял Софка. В руках он держал старенький деревянный стульчак.

- Я извиняюсь... - сказал он. - Вот... Не требуется? Подешёвке отдам.

- Да-да, конечно. Сколько?

- По старым ценам за полсотни. Значит, теперь - два с полтиной.

- И за два сойдёт! - выглянул из-за спины Наины Иосифовны зять Лёша и взял у Софокла стульчак.

Софка согласно кивнул.

Когда минут через пятнадцать Наина Иосифовна вышла в коридор, то увидела, что с таким же стульчаком Софокл скребётся в дверь к Гробачёвым.

 

По закону бывшим президентам, ушедшим в отставку, полагались телохранители. Были они выделены и Ёлкину с Гробачёвым. Правда, обе четы не без оснований полагали, что эти церберы по совместительству ещё и зюзюкинские агенты, и по ночам поставляют куда следует сведения о своих подопечных.

Телохранитель Ёлкина, за неимением свободных помещений в квартире поселился в кладовочке, а телохранитель Гробачёва - на антресолях. Для этого соседям пришлось предварительно их освободить от накопившегося там хлама.

 

 

ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ СВЕТЛАНЫ ГОРЯЧИНОЙ

 

Всю президентскую избирательную кампанию Светлана Горячина пребывала в раже.

- Мы должны победить! - твердила она неистово денно и нощно. - Это дело всей моей жизни!

В день выборов она не находила себе места. Сначала в день первого тура выборов. Потом выяснилось, что будет второй тур, и Зюзюкин будет принимать в нём участие. И она не находила себе места в день второго тура выборов.

Она молилась за него.

- Мы должны победить! Мы должны победить! - заклинала она. - Иначе мне не жить.

Но «не жить» Светлане Горячиной было в любом случае.

Каждый вечер, ложась спать, она становилась на колени перед портретом Владимира Ильича Ленина, что висел у неё в Красном углу спальни, убранный кумачовыми рушниками (и лампадка горела), смотрела в Его строгие глаза, пронзающие и испытывающие сердце каждого коммуниста, и вела с Ним задушевные беседы.

Не было для Светланы Горячевой никого прекраснее и выше Его. Только она, она одна была Его «вечная невеста», Его истинная верная подруга. Его - вечно живого, того, который всегда с нами.

Какие прежде песни о Нём слагались! Какие хоры о Нём пели!

...Вот взметается многопудовый занавес огромной сцены Дворца Съездов, а там - хор из тысячи человек. Выходит ведущая в длинном вечернем платье и объявляет зычным голосом:

- Серафим Туликов! Слова Льва Ошанина! Кантата! Оратория!

И начинают - величаво так, задушевно:

 

ЛЕ-ЕНИ-ИН...

 

Аж кровь в жилах стынет!

Самой любимой песней Светланы Горячиной была эта:

 

Ленин в твоей судьбе,

В каждом счастливом дне,

Ленин - в тебе и во мне!

 

Как это верно и гениально подметил поэт!

 

Ленин - всегда живой,

Ленин - всегда с тобой...

 

«Всегда со мной!» Всегда. Его миниатюрный портретик, завёрнутый в красную тряпочку, она носила у самого сердца - в бюстгальтере. Когда случалось ей где быть одной, - например, в перерыве заседаний Госдумы выйдет в туалет, достанет из бюстгальтера тряпочку, развернёт и долго на портретик смотрит. Потом поцелует Его в лысинку, снова в тряпочку замотает, и сунет в бюстгальтер. Господи, сладко-то как!

 

...В горе, в надежде и радости.

 

Да, именно так! В горе, в надежде и радости. Как верно и точно! Какой удивительный всё-таки поэт Лев Ошанин. Тонкий. Чувствующий. Видать, через себя пропустил. Что говорить, «поэт в России больше, чем поэт», - как сказал какой-то ещё поэт - правда, не такой великий, как Ошанин.

И вот, ложась каждый вечер спать, Светлана Горячина, стоя на коленях, тихо и душевно беседовала с Ним:

- Владимир ты наш Ильич, товарищ ты наш Ленин! - шептала она в страстном упоении, и всё, доселе невостребованное, столько времени маявшееся в ней, не находя выхода, выплёскивалось в неистовую молитву. - Прости Ты грехи мои, вольные и невольные, если сотворила я что некоммунистическое, против дела Твоего. Да сбудется воля Твоя о построении коммунизма в одной отдельно взятой стране. И сделай так, Владимир Ты наш Ильич, чтобы Геннадий Андреевич Зюзюкин победил на этих выборах. Жизни своей не пожалею. Возьми её в зарок, если понадобится она Тебе ради нашей Великой Победы на этих выборах. Ты же знаешь, я готова отдать Тебе всё, что есть у меня, чего бы Ты не попросил. Потому что жизнь моя давно принадлежит Тебе и Революции.

Светлана Горячина - партийный псевдоним. Она его сама для себя выбрала. Горячина - потому что сердце у неё горячее, а Светлана - потому что помыслы у неё светлые. Это не какая-нибудь Сажи Умалатова, у которой с таким именем не может быть светлых помыслов. Предательница! На Зюзюкина бочку катит, свою партию создала! «Диванную» партию - которая вся умещается на одном диване. Наверняка в президенты метит! Но у России не может быть президента с таким именем - Сажи Умалатова. А только с именем - Светлана Горячина. И она обязательно будет после Зюзюкина. А сейчас должен победить он. Ничего, она подождёт. Если не умрет.

Своим товарищам по партии Светлана Горячина говорила:

- Если Геннадий Андреевич победит на выборах и станет президентом, я этого не выдержу: я умру от счастья.

Своё слово верного коммуниста-ленинца Светлана Горячина сдержала.

Когда окончательно определились результаты выборов, и стало известно, что победил Зюзюкин, изболевшее за большевицкое дело горячее сердце Светланы Горячевой не выдержало такого накала.

Умирая, она нащупала в бюстгальтере священный образок и завещала своим близким и сотоварищам по партии похоронить её с этим образком. Потом взгляд её зажёгся истовым блеском, она приподнялась в страстном порыве и проговорила:

- Умираю за дело, которому посвятила всю свою жизнь, как завещал наш вождь Владимир Ильич Ленин. За счастье всех трудящихся на земле, за то, чтобы наши дети...

Светлана Горячина хотела ещё много чего сказать перед смертью, и даже спеть свою любимую песню «Ленин всегда с тобой», потому что говорить о своих коммунистических чувствах - а особенно петь - можно бесконечно. Но умерла.

На гражданской панихиде по Светлане Горячевой говорились пламенные речи. Приехал на панихиду сам Геннадий Андреевич со свитой и сказал такие слова:

- Спи спокойно, наш дорогой товарищ! Знамя, обронённое тобой, подхватили крепкие руки - руки твоих товарищей по партии! Мы его больше не выроним! Ты пала в борьбе за дело всех трудящихся, как нам завещал Великий Ленин!

Зюзюкин говорил сорок минут. В заключении он дал клятву:

- Перед гробом своего товарища по партии торжественно обещаю, официально вступив на пост президента, первым же своим Указом увековечить память верного коммуниста-ленинца. Отныне одна из улиц города Москвы будет носить имя Светланы Горячиной. А так же улицы во всех крупных городах Российской Федерации. Посёлок, где родилась Светлана Горячина, будет переименован в Светланогорячинск, а город, где прошла пламенная юность верного ленинца - в Горячиноград.

Напоследок Геннадий Андреевич сказал:

- Твоё большое горячее сердце, дорогой наш товарищ, в борьбе за правое дело левых разорвалось на тысячу осколков. И теперь каждый коммунист будет носить на груди значок - кусочек горячего сердца Светланы Горячиной.

И Геннадий Андреевич показал всем присутствующим коммунистам макет значка: на пурпурном всполохе - кусочке преданного сердца – красовались две большие белые буквы СС - сердце Светланы.

После речи Геннадий Андреевич с верными ленинцами отправился на очередной банкет праздновать свою победу.

 

И только Он - Великий Вождь Всех Трудящихся - знал, что вовсе не от счастья умерла Светлана Горячина. Это Ему понадобился зарок за победу на выборах Геннадия Зюзюкина.

 

 

«МОСКОВСКАЯ ДЕВА» СНОВА НА КОНЕ

 

В ту самую ночь, когда были объявлены предварительные результаты выборов, и Светлана Горячина от счастья отдавала Ему свою коммунистическую душу, другая пламенная революционерка - Валерия Ильинична Новодровская снова готовилась, как в давние застойные времена, к работе в подполье.

Всю ночь Валерия Ильинична тщательно вычищала свой домашний архив, чтобы комунякам не досталась в их кровавые руки ни одна ценная информация о выпестованном ею Демократическом союзе. Впрочем, они за годы демократии так засветились, что всех можно брать голыми руками, и топить и вешать косяками, чем в ближайшее время комуняки и займутся. На их красных митингах давным-давно составлены «чёрные» списки. Эти питекантропы Ампиров и Маркашов уже, небось, подыскивают подходящие каменюки и чешут от нетерпения свои причинные места.

Компромата в её архиве было так много, что сначала Валерия Ильинична жгла его в ванне, а когда вспыхнула и закапала чёрным полиэтиленовая занавеска, пришлось устроить маленький костерок на лестничной площадке.

Едва забрезжил рассвет, Валерия Ильинична поднялась на чердак. Здесь, ещё с доельцинских времён, у неё была установлена сигнализация оповещения всех дээсовцев о контрольном сборе в критической ситуации: телефоны прослушивались. Валерия Ильинична сама сконструировала эту сигнализацию по принципу Тимура, который сзывал свою команду. Ей давно предлагали разобрать её, уверяя, что времена комуняк давно миновали, что им возврата нет. О, как они оказались наивны! Только она, как Старая Крыса, держала про запас все их прежние методы борьбы, нутром чуя возможную опасность. Увы! - она оказалась права. Как оказался прав ещё один молоденький дээсовец, предвидевший:

 

И когда-нибудь в полночь

Всё начнётся с нуля:

Будем красную сволочь

Вышибать из Кремля.

 

Валерия Ильинична подошла к сигнализации - старенькому корабельному штурвалу, - точно, как у Тимура. Толстый слой пыли и паутина покрывали небольшое сооружение. Валерия Ильинична крутанула колесо, подняв пыльное облачко. Жалкое кряхтенье и стон были ей в ответ. Конечно, за столько лет вся система вышла из строя. Валерия Ильинична взялась за ручки штурвала и постояла, задумавшись, несколько секунд. Воспоминания нахлынули на неё.

Когда-то она стояла вот так, вертя штурвал во все стороны, сзывая аварийный сбор, и крича про себя: «Бей в барабаны! Труби в трубы! - как Эмилия, вдова дворцового коменданта из сказки Шварца «Обыкновенное чудо» - Караул, в ружьё! Шпаги вон! К бою готовьсь! В штыки!»

О, благословенные годы! Как она была счастлива тогда! Она сражалась! Она всю свою сознательную жизнь ползла к амбразуре, чтобы закрыть её собой. Она - вечный Буревестник, призывающий на свою голову бурю. Она всю жизнь жаждала борьбы, боя, мечтала погибнуть от руки врагов на руках друзей - как комиссар в «Оптимистической трагедии» Вишневского. Или как её любимый Овод. Чтобы враги расстреливали её и плакали, расстреливая. Впрочем, это не про комуняк. Эти не заплачут. Но теперь-то уж точно заплачут. Правда, по другому поводу: от страха и злости. О, как она будет к ним безжалостна! Она не успокоится, пока останется на Земле хоть один комуняка! Весь остаток своей жизни пламенной революционерки она посвятит их уничтожению. Партаппаратчику - партаппаратчиково. Как говорится, война объявлена, претензий больше нет. И пусть их рассудит Калашников.

В своё время они её не убили - на свою голову. Она всегда утверждала, что КГБ поступает глупо, сохраняя ей жизнь, и что в этом они ещё раскаются. Пожалуй, они раскаялись уже в день закрытия их «конторы». Теперь война будет не на жизнь, а на смерть. Вот только жаль, годы не те. Здоровье не то. Она не просто Старая Крыса, она Старая Больная Крыса. Но это будет её последний смертный бой и она, быть может, наконец погибнет.

Валерия Ильинична на прощание ещё раз с силой крутанула штурвал и, бросив в предрассветный туман воинственный клич дикарей из не помнит какой книжки: «Батуалла!», достала из сумки ракетницу.

Три красных и две зелёных ракеты - условный сигнал. Аварийный сбор всей организации в их Гайд-парке - Пушкинской площади. Дальнейшее - по обстоятельствам.

Протрубив всеобщий сбор, Валерия Ильинична, напевая свою любимую песню «Ты только прикажи, и я не струшу, товарищ Время, товарищ Время», крышами пробралась на соседнюю улицу: у её подъезда наверняка уже дежурят «топтуны».

Митинг на Пушкинской был краток и лаконичен - и так всё ясно. Его лозунги просты и незатейливы:

 

НА БАРРИКАДЫ !!!

ДС - СНОВА ПОДПОЛЬЕ !

СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ !

БЕЙ КРАСНЫХ, ПОКА НЕ ПОБЕЛЕЮТ !

ЛУЧШЕ МЁРТВЫЙ, ЧЕМ КРАСНЫЙ !

СУШИ СУХАРИ: ПОВОД ОНИ НАЙДУТ

 

Домой Валерия Ильинична не вернулась. Лубянку и психушку ей больше не выдержать. Ей не двадцать лет. И не тридцать. Даже не сорок. Но с собой она всегда носила маленький чемоданчик с необходимыми вещами - бельём, книгами, лекарствами. Чемоданчик профессионального революционера.

С митинга Валерия Ильинична ушла в подполье.

Подполье находилось на даче Константина Борового, замаскированное под обычный погребок для дачных заготовок.

Валерия Ильинична понимала: здесь ей долго не продержаться, даже если отстреливаться, а последнюю пулю пустить в себя. Нужны глобальные и радикальные меры: смертный бой с красно-коричневыми и - мечта всей её жизни! - Нюрнбергский процесс над ними.

Когда-то, ещё в студенческие годы, она организовала подпольный антисоветский кружок, и один из её подпольщиков обещал ей в случае чего Кантемировскую танковую дивизию - там служил его брат. Его брат служит там до сих пор - теперь комдивом. Она наводила справки. И помнила, что в нужный момент ей обещали ввести танки в Москву и захватить Кремль. Она всё оттягивала эту акцию, считая, что ещё не пришёл крайний случай. И вот, он пришёл. Её план, прямолинейный, как клинок, и прозрачный, как хрусталь. Ей нужна танковая Кантемировская дивизия!

 

На контрольно-пропускном посту (КПП) Кантемировской дивизии молоденький сержант, сладко позёвывая, дочитывал потрёпанную, Бог весть как очутившуюся в ящике стола, книжонку «Овод». Обычно в этот час на КПП тихо и спокойно: начальство разъехалось по домам, в части остались только дежурные офицеры. Напарник сержанта рядовой Непруха страдал животом и, вырвав прочитанную сержантом страницу, в очередной раз нырнул с головой в ближайший бурьян.

Что за слащавая романтическая белиберда! - думал сержант о романе. Только от смертельной скуки можно такое читать. Ещё жарища стоит такая... Искупаться бы... Он ещё раз зевнул и захлопнул книгу.

Вдруг перед ним, будто из марева зноя, возникла весьма странная дама, достойных габаритов, в мощных очках и обёрнутая, как спросонья показалось сержанту, во флаг Соединённых Штатов.

«Штатовские диверсанты!» - пронеслось в сержантской голове. И одна рука его потянулась к телефону, другая - к кобуре.

- Не делайте глупостей, молодой человек, - низким голосом попросила дамочка. - Уничтожить меня невозможно. Даже коммунисты в доперестроечную эпоху берегли меня как Старую Крысу из «Маленького принца» Экзюпери. Они периодически приговаривали меня к смертной казни, но всякий раз им приходилось меня миловать: ведь я была у них одна. Впрочем, вам этого не понять: вы уже иной формации. И слава Богу.

Обе руки сержанта вернулись на место, и он с любопытством уставился на дамочку. Только сейчас он рассмотрел, что это не американский флаг - это на ней такая футболка.

Тут дамочка увидела книгу на столе, и её очки слегка запотели.

- Мой любимый роман, - сентиментально призналась она. - Соответственно, мой любимый герой. Всю свою сознательную жизнь старалась ему подражать. Вечная борьба, подполье, страдания, голод, холод, вдали от Родины, от возлюбленной, и - какая прекрасная смерть - от руки врага! Что может быть прекраснее, не правда ли, гер сержант? Пастораль! Об этом может только мечтать настоящий революционер! Одобряю ваш выбор, гер сержант!

«Бундесовская шпионка!» - предположил гер сержант.

Дамочка-Овод придвинулась совсем близко к сержантику и страстно но чётко произнесла:

- Мне крайне необходима ваша дивизия, гер сержант! Я надеюсь, вы не будете против, если я поведу вашу дивизию брать Кремль вместе с папашей Зю?

«Сумасшедшая! - догадался гер сержант. - Или на солнце перегрелась».

Но настроение его почему-то улучшилось, и он почувствовал расположение к Оводихе.

- Думаю, для вас не секрет, что к власти вернулись коммунисты? - опять спросила Оводиха и направила на догадливого сержантика свои мощные линзы.

- Да мне что... - развёл руками гер сержант. - Мне лишь бы зарплату платили, да квартиру дали...

- В таком случае, гер сержант, жить будете в общаге по три семьи в одной комнате, а получать будете ровно столько, чтобы хватило на ширмочку отгородиться от семьи товарища. Кроме «Красной Звезды» и «На страже Родины» не увидите ни одной газеты, а за рассказанный приятелю анекдот не будете вылезать с гауптвахты. Это я вам обещаю при коммунистах, гер сержант!

Ещё через двадцать минут совершенно распропагандированный гер сержант пропустил Оводиху на территорию дивизии с подошедшим облегчённым Непрухой.

Настроение у сержанта на удивление поднялось, и он не переставал улыбаться. Он встал, тщательно осмотрел запертые ворота, калитку в воротах и недоумённо пожал плечами: как могла эта габаритная дамочка сквозь них просочиться? Он даже посмотрел вверх, где по летнему небу ползли курчавые облака, и решил, что она, скорее всего, спустилась на парашюте.

 

Тем временем Валерия Ильинична Новодровская (дамой-Оводом, спустившейся на КПП на парашюте, разумеется, была она), сопровождаемая еле тащившимся рядовым Непрухой, обнаружила на плацу одинокий танк. С большим трудом с помощью полудохлого Непрухи она взобралась на распалённую солнцем броню и пальнула из ракетницы.

Когда возле неё с любопытством собрались кантемировские танкисты, Валерия Ильинична поправила внушительные очки и держала такую страстную речь:

- Воины! Я обращаюсь только к воинам, а не к тем, кто таковым себе кажется: трансвеститы отдыхают. Воины славной Кантемировской дивизии! В эти решающие для нашего Отечества дни выборов нам вернули единственное право русского народа - право быть рабами. Народ, который на восемьдесят процентов состоит то ли из кроликов, то ли из баранов, снова захотел в клетку. В клетке кормят, там социальная защищённость и страховая медицина. Ему представлялся капитализм, то бишь воля, неким мужицким раем, где купаешься целый день в молоке и ешь мёд пригоршнями. А на воле голод, стихийные бедствия, охотники, враги, эпидемии. В клетке им всё время что-то клали в миску. Правда, клали мало, но много ли надо кролику? Или барану.

За годы демократии наша страна ничему не научилась. Общество больно сифилисом в последней стадии, гниёт заживо, и у него отвалился нос.

Я не уважаю свой народ. Я его люблю и жалею, я отдам за него жизнь. Но уважать мне его не за что. Он либо безмолвствует, либо просит корма. Для него самая большая удача - это переменить хозяев. Власти всех сортов вьются над ним, как стервятники. А стервятники над живыми не летают.

Но есть в народе десять-пятнадцать процентов - это живые. Они хотят жить и умереть свободными. Нас, живых, мало, и мы должны это знать. Нам дали проглотить кусок мяса - свободу, а теперь его будут медленно вытаскивать обратно за верёвочку. Но мы уже познали вкус этого мяса, мы так просто его не отдадим. Мы, вкусившие свободу, будем за неё сражаться, и остановить нас невозможно: пасту выдавили из тюбика.

К власти вернулись комуняки. В Кремле засядет папаша Зю, давно потерявший всю свою идейную крепость и выдохшийся, как открытый «Тройной» одеколон. На его месте я бы застрелилась: с Россией ему не справиться. Он, бедняга, сам не ожидал своей победы. Я думаю, он давно уже наложил в свои коммунистические порты и не знает, как избавиться от бремени власти. Ему нужно помочь.

Но кроме чахлого папаши Зю в России существуют силы пострашней: это ампировы, бакашовы-маркашовы и прочая прокоммунистическая чернь. Они хотят взять реванш, они рвутся к власти и не остановятся ни перед чем. Они устраивают свои кошачьи концерты, они жаждут нашей крови. Это значит, что в очень скором времени тех, кто хочет жить и умереть свободными, будут топить и вешать - это их любимое занятие.

Мне претит пассивное ожидание казни. Смерть мы должны встретить в бою. Если не победим. По крайней мере, каждый свободный гражданин обязан по первому требованию предоставить свой труп в распоряжение Отечества. Но мы должны победить!

Между красными и белыми не может быть консеснсуса. Между нами снова, как встарь, только чистое поле, на котором решится судьба России. Она, как брошенный ребёнок, рыдает под сосной и зовёт маму, царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Нам нельзя её жалеть. Мы, волки, жалеть ягнят не умеем.

Коммунизм лечится как рак - хирургически. Анестезия не обязательна. Даже если весь народ, все наши бараны и кролики обалдеют от восторга - мы пойдём против народа. Мы ему ничем не обязаны. Пойдём против всех, кто пойдёт против свободы. На месте России может оказаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ на месте России пусть не будет никогда. У нас есть только два пути: быть свободными и сдохнуть вне колючей проволоки, под звёздным небом, или снова стать кроликами и очутиться в клетке с пайкой в миске. В своё время мы не добили коммунистическую гадину, и она готовится снова пожрать Россию. Она снова загонит нас - лесных, серых и свободных - за флажки и начнёт свою дикую охоту. И пока вся страна не превратилась в сплошной ГУЛАГ, воины, я призываю вас к оружию! Трусливые пусть спят у параши и не имеют никаких прав - даже права сражаться за свободу своей Родины.

Мы победим! Мы заспиртуем в банке папашу Зю и поместим в кунсткамеру между двухголовым телёнком и сушёным крокодилом. Мы выковыряем из стен Кремля урны их коммунистических деятелей и продадим за валюту на аукционе. А на их большую коммунистическую могилу мы с радостью возложим венок из миллиона алых роз.

Мы будем свободными, а, значит, сделаем себя и своих детей счастливыми. Воины, к оружию!

Валерия Ильинична говорила два часа. Воины забыли о жаре и слушали, открыв рты, почти влюблённо глядя на Новодровскую. Финал её речи потонул в овациях, воинственных кличах и бросаниях шлемов в небо. Кантемировская дивизия была её.

Комдив, которому Валерия Ильинична передала толстый пакет от брата Андрюши, принял её на довольствие и выделил ей персональный танк.

Валерию Ильиничну отправили к каптернармусу, перерыли весь склад, но, к сожалению, подобрать комбинезон нужного размера никак не удалось. Тогда комдив привлёк местных портных, и они в срочном порядке из трёх камуфляжей самого большого размера пошили то, что нужно. Ещё для Валерии Ильиничны нашли танкистский шлем и полевой бинокль. Облачившись в комбинезон, шлем и повесив на шею бинокль, Валерия Ильинична смотрелась весьма комично. Ещё она очень просила автомат Калашникова, но комдив подарил ей именной пистолет.

Выделенный ей танк Валерия Ильинична хотела окрестить «Лерой», но воины, помявшись, сказали, что у танка должно быть мужское имя. И Валерия Ильинична согласилась на «Валеру». С одной стороны танка написали белой краской огромными буквами:

 

ВАЛЕРА

 

а на другой –

 

БЕЙ КОМУНЯК !!!

 

При крещении боевой машины Валерию Ильиничну три раза обнесли вокруг танка, а она декламировала:

 

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, Отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

 

Под конец крещения, правда, произошёл маленький конфуз, потому что Валерию Ильиничну уронили. Но она совсем не обиделась, а только сказала, что уронив её более неудачно, славные воины могли бы нанести непоправимый урон всему революционно-демократическому движению.

 

Спустя некоторое время Валерия Ильинична была тайно, в пустой цистерне переправлена в ближайший лесок. Там она возглавила партизанский отряд, состоящий из дээсовцев и особо ярых демократов. Землянки были вырыты так искусно и так тщательно замаскированы, что на поверхности не заметно было абсолютно никаких следов жизнедеятельности большого отряда. ВАЛЕРА был укрыт под большой кучей валежника и обрубленных веток.

С командиром Кантемировской танковой дивизии было оговорено, что сигналом к их выступлению на Москву и захвату Кремля послужит цепочка из десяти зелёных и пятнадцати красных ракет. В довершение сигнала Валерия Ильинична должна будет пальнуть из ВАЛЕРЫ холостым выстрелом.

 

Спустя некоторое время среди коммунистов поползли страшные слухи. Они передавали их друг другу шёпотом, кто стуча зуб о зуб, кто опасливо озираясь по сторонам. Иные и вовсе говорить не могли, а только молча плакали. И немой ужас стоял в их потухших очах.

Рассказывали, будто бы всякий раз на пути перед кортежами правительства и обыкновенных коммунистических депутатов неожиданно, откуда ни возьмись, возникает танк с торчащим из башни огромным танкистом. И мчится этот танк со всей скоростью прямо навстречу автомобилям с коммунистами. Бедных водителей и пассажиров парализует от ужаса, потому что свернуть нет ни сил, ни возможности. И вот, в самый последний момент, когда столкновение кажется неизбежным, и танк вот-вот подомнёт под себя весь кортеж, превратив его в груду металлолома и кучу трупов, и коммунистические деятели в холодном поту уже прощаются с жизнью, тот делает небольшой манёвр и проплывает мимо в пыли и мареве. И исчезает так же неожиданно, как появляется. Самый настоящий Летучий Голландец! А на боку, которым танк проплывает мимо несчастных коммунистов, начертано: ВАЛЕРА.

И ещё много ужасных случаев и легенд ходило о ВАЛЕРЕ. А самая страшная легенда гласила, что огромный танкист есть ни много, ни мало, сама Валерия Ильинична Новодровская собственной персоной!

Наконец, генерал Альберт Маркашов из собственных трудовых сбережений назначил за поимку танка-призрака и голову Валерии Ильиничны миллион рублей новыми. Но ВАЛЕРА как ни в чём ни бывало продолжал наводить ужас и панику на коммунистов, а голова огромного танкиста продолжала пребывать там, где ей и положено.

 

 Конец 1-ой части

 

(Продолжение следует)

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/