Мой друг Лёнька – весёлый человек. И внешность у него для весельчака подходящая: невысокий, кругленький, при ходьбе забавно выбрасывает ноги в стороны. На лице лучезарная улыбка?.. Нет, Лёня не смеётся. Он любит, чтобы смеялись другие. И не над ним, а над кем-нибудь, кто по Лёниному мнению этого заслуживает. Время от времени мой друг принимается искать жертву и надо сказать – находит.
Трудимся мы с Лёней в государственной концертной организации. В нашем коллективе есть: певец – он же художественный руководитель, танцевальный ансамбль, и мы – инструментальный септет (ударные, бас-гитара, гитара, клавишные, саксофон, труба, тромбон). Сейчас мы в начале 80х двадцатого века, и коллектив наш по-модному называется Шоу-группой. Леонид ударник, я бас-гитарист. С музыкальной точки зрения: «два сапога – пара».
В Лёне не то чтобы заметен, а прямо-таки бросается в глаза талант юмориста. Чувство ритма есть тоже, но не стабильное. Своими виртуозными переходами Лёня может преподнести сюрприз партнёрам, когда те этого меньше всего ждут. Сам-то он уверен, что остальные шестеро синхронно «изгадили» исполняемое произведение.
Как бы там ни было, а на музыкальном поприще мы себя нашли. Но и другое дарование моего друга настойчиво требует выхода.
За окном вторая половина марта, всё чаще радует весеннее солнышко, а Лёнчик озабоченно вздыхает…
-- Первое апреля на носу, -- ворчливо сообщает мне он. – Это мой любимый день в году.
-- Кто бы сомневался, -- отвечаю.
-- В прошлом году что было? – задаёт вопрос Леонид и смотрит на меня принципиально.
-- Позвонили звукооператору, сказали, что из усилителя дым пошёл, -- вспомнил я.
-- Это, по-твоему, розыгрыш? Проша, скажи прямо, не взирая на лица, это приличная шутка!?
-- Убого, конечно, что тут скажешь, -- говорю я, беру кружку и делаю увесистый глоток пива; перевожу взгляд на белую общепитовскую тарелку, чтобы полюбоваться здоровенной креветкой цвета розового коралла.
Мы с Лёней после репетиции решили зайти в пивную, прозванную в народе «Пьяная курица». Некоторое время в этом заведении при входе каждому посетителю в обязательном порядке предлагался некогда жареный и горячий, но к моменту продажи совершенно холодный цыплёнок на бумажной тарелочке. Нет никаких сомнений в том, что это было сделано с самыми благими намерениями. Ответственные товарищи, видимо, покумекали и решили, что трудящиеся после рабочего дня не напьются до положения риз, если будут закусывать этим обязательным цыплёнком. В общем, так оно и вышло. Только рентабельность пивной катастрофически упала. Во-первых, самые преданные заведению клиенты были недовольны той трезвостью, которую принёс с собой цыплёнок. Во-вторых, слишком мучительно на него было тратить деньги. Курицу отменили, но название осталось.
-- В этом году мой любимый день не должен пропасть, -- говорит Лёня, оставив усики, да пару чешуек от красавицы креветки.
-- Ты выбрал жертву? – спрашиваю я.
По Лёнькиному выражению лица я догадываюсь, что он хочет поделиться со мной своими коварными планами. Да и сообщник ему, наверное, нужен. По тому, как Лёня ко мне доверительно придвигается, я понимаю – будет рассказ.
-- Не помешаю? – спрашивает мужчина с кружкой пива и тарелкой креветок, собираясь к нам «присоседиться».
Пивная забита до отказа, место найти очень трудно. Кульминация «застольного застоя», людям нестерпимо хочется общаться, им есть, что сказать друг другу.
Товарищ ставит на стол свою кружку и тарелку с креветками, которые больше похожи на скрюченных мокриц, и всё это в жиже напоминающей медный купорос. Наше с Леонидом молчание нового соседа нимало не смущает. Он пробует своё пиво, причмокивает, ловит послевкусие и вдруг… его взгляд падает на нашу креветочную тарелку. Там ещё две, не съеденные, ядрёные, чистые, красивые. Сосед возвращается к своим членистоногим. Выражение его лица с блаженного меняется на завистливо-унылое. Мы съедаем своих креветок, дабы прекратить мучения гражданина. Лёнька отправляется за новой порцией. После того, как он приносит тарелку отборных особей, у нашего визави окончательно пропадает интерес к своей закуске. Не теряя времени, он бежит к кассе, чтобы оплатить новую порцию креветок стоимостью 69 копеек. Возвращается он с теми же мокрицами. Мы с Лёнькой вяло перебрасываемся репликами. Сосед старается не смотреть на наших креветок, но у него это плохо получается. Вопрос зреет как чирей. Мы давно уже ждём. Вот, сейчас, ну же…
-- Ребята, вы меня извините, но я что-то не пойму…
И уже персонально к Лёне:
-- Я ведь сразу за вами пошёл, пробил в кассе порцию креветок, побежал получать… и вот, извольте видеть, результат. Такое впечатление, что мы с вами их покупали в разных местах. Странно, а ведь за одним столом стоим.
Наш сосед совсем загрустил. В отличие от него, Лёня бодренько отвечает:
-- Да вы не переживайте. Здесь часто так бывает. В следующий раз, может, попадёте в другую волну. Принесёте во каких!
Лёня по-рыбацки показывает размер окуня.
Вскоре мы покинули «Пьяную курицу», оставив нашему пытливому соседу пару тугих креветок в качестве «утешительного презента». Лёнька в этот раз не открыл тайну волшебной порции. То ли гражданин ему не понравился, то ли не хотел подставлять повара. Фокус был в том, что к кассе Лёня даже не подходил и 69 копеек не пробивал. Он шёл прямо к выдаче, давал повару рубль, подмигивал и получал качество. У повара на этот случай всегда булькали две кастрюли. Вот и вся наша жизнь такая – везде две кастрюли.
-- По домам что ли? – спрашиваю.
Леонид молчит, он сосредоточен.
-- Пойдём, я тебя на автобус посажу. По дороге расскажешь, как не похерить твой любимый день – первое апреля, -- вроде бы разумно предлагаю я.
Мы не спеша идём к автобусной остановке. Вдруг Лёня останавливается и серьёзно говорит:
-- Я решил разыграть нашего Борю.
Мне эта идея сразу понравилась. Боря!.. он же такой человек… Короче, если Лёньке это удастся, весь инструментальный ансамбль будет в восторге.
Боря – это наш клавишник. Страстно желает стать музыкальным руководителем. Сейчас эту должность занимает трубач Саня. Боря считает такое положение вещей ненормальным, поскольку по его твёрдому убеждению музыкальным руководителем может быть только клавишник.
-- А на чём ты собираешься его поймать? – спрашиваю я Лёню.
-- Есть кое-что… наживочку приготовил, -- отвечает уклончиво Лёнька. Ему не хочется пока открывать свои карты.
Я методику своего друга знаю. Всего три этапа: 1) выявить у объекта скрываемый им грешок; 2) приготовить, а затем подложить приманку; 3) когда объект будет пойман – торжествовать. Невольно в голову приходит сравнение с рыбной ловлей.
-- А с крючка не сорвётся? – проявляю я участие.
-- Не сорвётся, -- говорит Лёня с мрачной решимостью. – Как наживку заглотит – подсекай! А-ха-ха-ха-а-а-а! – раскатистый смех тенором.
В репертуаре Леонида это что-то новое. Раньше он импровизировал.
Пока мы, молча, курим на автобусной остановке, я вспоминаю одну из Лёнькиных проделок.
Был у нас саксофонист Анатолий Петрович. Недавно на пенсию проводили. У духовиков, как и у балетных: 20 лет оттрубил и привет!
Так уж вышло, что обогнал Петрович по возрасту весь наш инструментальный ансамбль на поколение. Ему около сорока пяти было (он не любил говорить на эту тему), остальным от двадцати двух до двадцати шести.
Мужчина, Анатолий Петрович, основательный. Партию свою исполнял добросовестно, не опаздывал. Но была у него слабость к халяве. Так что? У кого из нас этого грешка нет? Пусть, кто бросит камень. Только у Лёни глаз рентген: у кого грешок, а у Анатолия Петровича – дело принципа.
Из-за пустякового инцидента угодил Петрович в Лёнькин кондуит. Работали мы плановые филармонические концерты. Прибывает как-то Анатолий Петрович на базу с дамой. Сажает её в автобус у окошка. Едем. Выступление оказалось в воинской части. Концерт прошёл успешно; поклоны, цветы, дифирамбы. Коллектив размещается в автобусе, предчувствуя сонливость обратного пути. Тут на подножке возникает майор, завклуба полка и душевно предлагает поужинать перед дорогой. Долго уговаривать не пришлось, и народ потянулся за майором к столовой. Между тем, Лёнькин глаз зафиксировал оставшуюся в автобусе хорошо одетую женщину с гордо поднятой головой. Как Анатолий Петрович не уговаривал свою даму пойти со всеми в столовую воинской части, она осталась непреклонна.
В то время как в столовой уже раздавалось дружное звяканье ложек об армейские миски, запоздавший артист подлетел к столу, с космической скоростью «порубал» всё, что было предложено, и также стремительно покинул помещение. Но ничто не укрылось от зоркого глаза Леонида.
Автобус, захлопнув двери, трогается. В личном пространстве Анатолия Петровича возобновляется моросящий дождь и тянет холодом. Дама весь обратный путь не проронит ни слова. Возможно, у кого-то Анатолий Петрович мог вызвать сочувствие, но только не у Лёни.
Через пару дней концерт на знатной птицеферме. Один из лучших ДК в области. Торжественная часть (на ферме отмечается знаменательная дата), наше выступление, танцы.
Концерт у нас динамичный: песни, фельетоны ведущего, танцевальные и оригинальные номера. Полтора часа пролетели. Зритель потянулся в фойе, -- мы собирать инструменты и оборудование.
Анатолий Петрович за кулисами обстоятельно укладывает саксофон в футляр. Протирает специальной тряпочкой под клапанами, чистит полости ёршиком. Рядом, суетливо зачехляет барабан Лёня и бормочет, рассуждает сам с собою, пытается разрешить какой-то вопрос. Крайне озабочен. До Анатолия Петровича долетают обрывки фраз:
-- Ума не приложу, в чём их везти?.. Сумка… начнут оттаивать… можно испачкать…
Петрович, конечно, спрашивает: -- Лёнь, что с тобой? Чего ты гоношишься?
Лёня, не переставая возиться с чехлом, нехотя отвечает: -- Да там начальство фермы чиккенсов нашему коллективу презентует. В общем, кто успеет…
(Однажды на Лёньку сильное впечатление произвела иностранная упаковка, с тех пор вместо нормального слова цыплята он стал говорить чиккенсы.)
И дальше ведёт роль, только бы не переиграть, сам в предлагаемых обстоятельствах, всё по Станиславскому, на Петровича не смотрит, но терпения уже нет, и Лёня косит глазом. Проглочен ли крючок? Пошёл ли Петрович за дармовыми цыплятами?
Нет, не пошёл. Анатолий Петрович испарился!
Что пришлось пережить нашему Петровичу в поисках руководства фермы, пробиваясь сквозь массу танцующих и естественно нетрезвых птицеводов, мы не знаем. Только вернулся он с красными от злости глазами и напрочь утерянной верой в людей.
Встреча была радостной. Лёня держался за живот и давился от смеха. Анатолий Петрович посмотрел на него исподлобья и тихо произнёс:
-- А ну, иди сюда.
Куда там. Лёня скакал за кулисами, как газель Томсона, спасаясь от разъярённого Петровича. Наконец, сорокапятилетний саксофонист выбился из сил… и слава Богу!
Не знаю почему, но у меня до сих пор стоит перед глазами кряжистая фигура Анатолия Петровича; мужика в расцвете лет со сжатыми кулаками и при этом совершенно растерянного.
-- Кажется, автобусы закончились, только нас об этом забыли предупредить, -- говорит Лёня, бросая вторую сигарету.
-- А я сейчас почему-то Анатолия Петровича вспоминал. Тот розыгрыш, с «чиккенсами», помнишь?
-- Помню. Только для Борюсика лучше приготовил, -- Лёнька похлопывает себя по груди в районе внутреннего кармана.
-- Это не жестоко? – наконец я озвучиваю то, что меня беспокоит.
-- Нормально. Клиент останется доволен.
-- Когда приманку собираешься готовить? – любопытствую.
-- А я уже приготовил. Письмо написал и конверт заклеил.
-- И отправил?
-- Нет ещё.
-- И где оно?
-- Оно здесь, -- отвечает Лёня и снова хлопает по внутреннему карману.
-- Так, -- роняю я.
Повисает пауза. Через минуту Лёня кодирует молчание.
-- Пошли в «Три поросёнка», и я тебе там всё расскажу.
-- Кто-то, кажется, домой собирался, -- напоминаю я.
-- Да никуда я не собирался, -- отрицает Лёня, -- рано ещё. – Проша, пошли.
«Три поросёнка» -- это столовая. Название, как и в случае с пивной, народное. Откуда взялось рассказывать не буду, потому что не знаю. Хотя в голову приходят некоторые ассоциации. Клиентура, в основном, местный пролетариат, которому противна буржуазная атмосфера ресторана. Крайне редко в «Три поросёнка» приходят только поесть. Обычно совмещают, так сказать, «нужды низкой жизни» с полётом философской мысли. А для того, чтобы завязалась беседа легко и непринуждённо, сначала отовариваются в винном отделе гастронома. Что мы Лёней и сделали.
Выбираем подходящий столик. Соблюдая традицию, берём два вторых и два компота. Спиртное ставить на стол нельзя, поэтому начинаем священнодействие. Компот распределён по случайным ёмкостям. Тайный разлив, но явное употребление портвейна. (К сожалению, в дальнейшем, переходящее в злоупотребление.)
-- Так что там за письмо, -- спрашиваю я Лёню после соблюдения необходимых формальностей.
-- Письмо на имя композитора Бориса Рябинчика, где признаётся его огромный талант и выражается просьба прислать клавиры всех песен, вышедших из под его гениального пера.
Да, Боря композитор. Это неплохо. Плохо то, что он невероятно плодовитый композитор. Любое, где угодно найденное, мало-мальски подходящее стихотворение повод для написания песни. Боря гордится количеством. Он полагает, что оно каким-то образом перейдёт в качество. Но этого почему-то не происходит.
-- Лёнь, по-моему, я слышал что-то подобное. Известные эстрадные певцы так пытались разыграть одного автора. Якобы западная звезда умоляла разрешить ей исполнять песню этого композитора… Приманка-то не первой свежести, а?
-- Не надо, будь спок, Проша. У меня всё продумано. Боря спит и видит, чтобы ему прислали ответ откуда-нибудь, где он обивал пороги. Человек легче всего верит в то, во что ему хочется верить, -- важно закончил Леонид. – Ладно, наливай.
Лёня закусывает, а меня одолевают тяжкие раздумья. Чего недостаёт Бориным опусам? Есть текст, который он находит в журнале или в поэтическом сборнике; есть оригинальная мелодия, сопровождающие аккорды. По всем признакам это песня. Её можно исполнять, – а можно не исполнять. Пока везде, куда бы Боря ни обращался, включая наш ансамбль, предпочитают второе. Как-то после очередного похода на радио Боря разоткровенничался: «Если бы вы знали, какие они там все суки. То говорят – мы вам позвоним и, конечно, не звонят; то – зайдите через пару недель. А по радио своему крутят такое г… Ну чем мои песни хуже?» Да, в логике, пожалуй, Боре не откажешь. Он только, по-моему, перепутал начало с концом.
-- Закусывай, Проша! – Лёня прерывает ход моих рассуждений. – Не хватало ещё, чтобы ты окосел. Выступать начнёшь… я тебя знаю.
-- Может быть, я чего-то недопонимаю? – отвечаю спокойно, даже где-то интеллигентно. – Мы какой напиток выбрали? Мы решили, что к ужину с деловым разговором лучше всего подойдёт «Розовое крепкое». Так?.. Зачем же теперь нервничать? Там ведь был лимонад «Буратино», однако он нам не подошёл. Хотя после пива и с него можно было бы окосеть.
Дальше наша беседа всё больше уходила в сторону занудства, что вполне традиционно для заведения «Три поросёнка». Здесь только и слышно со всех сторон: «Кто виноват?!» и «Что делать?!»
Я предложил Лёне оставить душную атмосферу столовой. Вступающий в свои права весенний вечер открыл нам свои объятия. Мне показалось, что у нас с ним есть кое-что общее. Вечер тёплый, а мы с Лёней ещё теплее.
Потом была рюмочная. Последние судороги осмотрительности. Исчезающие сомнения и возглас – «А не будет вам?!» Но после того как я вспомнил, что при смене напитков градус следует непременно повышать, мы успокоились. Лёня почувствовал необычайную уверенность в себе. Я тоже повысил самооценку. Прилив сил… и решено идти на поиски ближайшего почтового отделения.
Мы бредём по родному городу, сворачивая из одного переулка в другой. У нас есть цель, но идём мы к ней не прямо, а полагаемся на течение и попутный ветер. Огни города мерцают сегодня каким-то особенным, загадочным светом. Нам нравится этот мир.
Дверь, над которой заглавными буквами красовалось слово ПОЧТА, была решительно распахнута, несмотря на тугую пружину. Оказавшись в госучреждении, я обычно нахожусь некоторое время в нерешительности. Всматриваясь в лица работников, пытаюсь сделать правильный выбор. Мой друг не потратил на раздумья ни секунды. Его сердце, всегда открытое для новых встреч, привело нас к самой доброжелательной, а главное терпеливой сотруднице.
Лёня снимает свою коричневую замшевую шляпу и, прижав её к груди, говорит, говорит, говорит. В интонациях угадываются комплименты. Сами слова отделить друг от друга и опознать довольно сложно. Я почти ничего не понимаю, девушка и подавно, но получается оригинальная интродукция. Не переставая говорить, Лёня ловко перехватывает шляпу с тем, чтобы правой рукой достать из внутреннего кармана письмо вместе с пачкой фотографий. Подразумевается, что на них запечатлён мой друг в окружении знаменитостей. Лёня обычно имеет при себе некоторое количество снимков накопленных за небольшую (пока) творческую биографию. Отношение к этому у меня иронично-снисходительное. Но мой друг знает людей лучше меня. Случается, Лёнины фотографии «гипнотизируют».
Милая девушка, работница почты, рассматривает из вежливости один из снимков. Как назло, это совсем не то, что нужно. Знаменитостей на фото нет, да и самого Лёню можно отыскать с трудом. Одиноко стоящая фигура на заднем плане с бубном в руке. А перед ним внушительное количество людей с балалайками и баянами. Хорошо, что все они сидят, а то Лёню совсем не было бы видно. Ударные инструменты в народном оркестре – начало Лёниной карьеры.
Мы уже знаем имя нашего ангела по ту сторону стекла с окошечком. Юля старается не привлекать к нашим персонам внимания. Чтобы отделаться от нас «по-тихому», она вынуждена идти у Лёнчика на поводу. Письмо, предъявленное после фотографий, действует на девушку успокаивающе. В её глазах появляется надежда на нашу с Лёней вменяемость. Но просьба поставить на письмо какой-нибудь самый лучший штамп, повергает Юлию в недоумение.
-- Но здесь же нет адреса! – вскинул бровки ангел, рассмотрев конверт.
Ну конечно, мы ещё не решили какой указать адрес. Борин надо было уточнять…
Лёнькина находчивость всегда меня поражала.
-- Юлия! – восклицает Лёня с интонацией пожилого конферансье.
Пауза.
– Вы замечательная девушка.
Пауза.
– Напишите, пожалуйста, адрес на конверте.
Лёня изо всех сил старается говорить отчётливо. Даётся это ему не легко.
Юленька теребит пальчиками конверт и теряет время, которое работает на нас.
Мне нравится эта девушка. Всё больше и больше. Всё-таки хорошо, что Лёнька женат. Сейчас скажу Юле что-нибудь совсем хорошее.
-- Какая у вас нелёгкая работа, Юлечка. Но такая необходимая. Вы, наверное, сильно устаёте к концу рабочего дня?
Ну вот, хотел проявить заботу. Не получилось. И слова не те, и тон какой-то сладенько-фальшивый.
Юля смотрит с пугающей непосредственностью, и даже мои косящие глаза читают: когда же вы отсюда уйдёте? Уйдём, но прежде я скажу самое главное:
-- Приходите к нам на концерт, Юлечка. Мы будем вас ждать. Если вы не придёте, мы с Лёней не выйдем на сцену.
В нашу сторону всё чаще стали поворачиваться головы прочих сотрудниц почты. Терпение ангела иссякло. Юля положила перед собой конверт, взяла ручку.
-- Диктуйте адрес, -- решительно сказала девушка.
Общими усилиями мы с Лёней продиктовали адрес нашей репетиционной базы, Дома Культуры чулочно-носочной фабрики. Говорили с расстановкой, были особенно осторожны с шипяще-свистящими звуками, а каждую цифру индекса называли по два раза.
Уходили растревоженные. Лёня – уверенный в могуществе своего обаяния, я – совершенно влюблённый. Поглаживая конверт ладонью, мой друг не мог отвести взгляда от адреса написанного девичьей рукой. Я распинался о достоинствах Юлии. В состоянии эмоционального подъёма мы решили, что грех будет не отметить столь удачный поход на почту. С трудом, но всё-таки удалось взять «бомбу» какого-то игристого вермута. Однако на этот раз успели только пригубить. Внезапно остановившийся автомобиль канареечного цвета, гостеприимно распахнул перед нами заднюю дверь. Жизнелюбивые милиционеры настойчиво приглашали в гости. Лёня, конечно, достал фотографии, на что работники милиции отреагировали так: «Мы с удовольствием всё посмотрим, но только в отделении».
-- Ну что тут поделаешь, -- сказал Лёнчик, -- от всей души ведь зовут. – Придётся принять приглашение, а то неудобно как-то. Поехали, Проша.
Лёня сидит на деревянной скамье. Я стою, потому что мне не хватает простоты. Мой друг часто мне говорит: «Будь проще, и народ к тебе потянется». Я стараюсь. Наверное, не дано.
Нас окружают очень разные люди, но с одной общей чертой. Все режут правду-матку почём зря. Никогда ещё не приходилось бывать в компании настолько бескомпромиссных личностей. Лёня уже с кем-то плодотворно общается, я обосновался возле решётки от пола до потолка и размышляю. Место располагает. «Обезьянник». Не в бровь, а в глаз пущено. Конечно фольклор. Не может быть, чтобы столь меткое название придумал не народ.
Особенного дискомфорта мы с Лёнькой не испытываем. Но осадок этот гнилостный… куда его денешь?.. В «обезьянник» сажать, это у них в гости называется. Правда, те, что приглашали, сразу снова куда-то укатили. А те, что принимали, всё посмотрели. До сих пор смотрят. Документы, деньги, и даже то письмо дурацкое, всё у них. Ну, это ладно. Может быть, так полагается. Но обман… это уж последнее дело. Всё самое плохое начинается с обмана. Стоп! О, Господи, как стрелой пронзило. Нам же на работу пошлют «телегу». Сто процентов! К гадалке не ходи.
… Были доставлены в отделение милиции такое-то… в состоянии опьянения тяжёлой степени… и дальше, как это у них обычно пишут… И адрес уже предоставлен, на конвертике милой рукой написанный.
Через три месяца перезаключение договоров. Мы с Лёней можем остаться без работы. Надеюсь, что у него сохранились хотя бы контакты с народными коллективами. Я перейду на бас-балалайку. Буду играть на ней каблуком. Лёнин зоркий глаз однажды углядел, как бас-балалаечник использует вместо медиатора каблук, натурально оторванный от ботинка. Это произвело на моего друга сильное впечатление.
Я смотрю на свою обувь. Верчу ступнёй, чтобы глянуть в профиль. Интересно, способен я на такую жертву?
Как хорошо начинался сегодняшний день. Весна, солнце, хорошее настроение, кругом симпатичные лица. Как плохо он закончился. На душе темень, мысли путаются, вокруг омерзительные рожи. Тяжёлая похмельная ночь! трудно смотреть тебе прямо в глаза, но я знаю, с каждой секундой ты становишься прошлым.
-- Подпишите протокол, получите документы, деньги, вещички вот, -- с последними словами лейтенант милиции потянулся к ящику стола; выдвинул, собрал содержимое, разложил перед собой.
Я подписал. Лёня взял паузу. Лейтенант продолжал исполнять свои служебные обязанности в режиме автопилота.
-- Один паспорт; одно удостоверение.
(Лёнька «выправил» себе в нашей конторе удостоверение, где указывалось, что он артист первой категории, страшно им гордился; иногда удостоверение шло в комплекте с фотографиями.)
-- Ключи, сигареты, зажигалка, портмоне, фотографии, и вот, потрудитесь получить – два рубля шестьдесят восемь копеек.
Лейтенант, привычным движением, не глядя, притянул к себе первый (мой) подписанный протокол, протянул руку за вторым и… увидел нависшее над документом окаменевшее, смотрящее в одну точку, лицо Лёни. Поняв, что второй протокол не подписан, лейтенант с любопытством и немым вопросом уставился на моего друга.
-- У меня было семьдесят пять рублей, -- медленно, чуть ли не по слогам, на одной ноте проговорил Лёня.
Прямо на глазах выражение лица милиционера изменилось. Оно стало по-настоящему суровым, будто лейтенанту только что отдали приказ собственноручно нас расстрелять. Но офицер проявил самообладание и начал говорить спокойно, даже холодно:
-- Возможно, у вас когда-то и были семьдесят пять рублей, но к моменту доставки в отделение милиции в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения при вас было только то, что сейчас вы видите перед собой. Но если вы собираетесь утверждать, что здесь, в отделении, в отношении вас было совершено противоправное деяние, я буду вынужден поместить вас в камеру, пока будет проводиться разбирательство. Интеллигентную компанию не обещаю, сами понимаете, у нас тут не дом творчества. Хотя артисты бывали.
-- Ну и как они? Достойно себя вели? – спросил я лейтенанта.
-- Ничего. Сначала песни пели, потом зарекались не пить.
-- Лёня не поёт, он стучит, -- ляпнул я, не сообразив с похмелья, как здесь может быть понят глагол стучит.
Однако милиционеру то, что я «сморозил», понравилось. Лицо его прояснилось, и я даже уловил на нём оттенки сочувствия.
-- Об этом после, -- уже мягче сказал лейтенант. И совсем тепло, глядя на Лёню в упор:
-- Я не советую вам настаивать. Ведь вчера, в таком состоянии вы могли потерять всё что угодно. А сегодня милиция виновата? Бросить такое обвинение в адрес советских милиционеров… это очень серьёзно и может иметь непредсказуемые последствия. Леонид Егорович, подумайте хорошенько.
Лёня глубоко вздохнул и потянулся за ручкой.
Идём по улице. Нет, лучше сказать – бредём. Ночь вроде бы прошла, но ещё нет утра. Мы уже не пьяные, но ещё и не трезвые. Безвременье какое-то.
Спрашиваю друга: -- У тебя действительно было семьдесят пять колов?
-- У меня было сто. Заныкал от жены. У-у, фраер. Поделом мне. Домой страшно возвращаться. Войду, дочка заплачет, ручки ко мне протянет – папа, папа, я пИсать хочу… тьфу, перепутал с бодуна – «кУсать»… У неё буква «ша» пока не получается. Говорит: «кусать», «слусать», папа «присол».
«Да и у тебя эта буква не очень-то получается», -- машинально думаю я.
Смотрю на Лёню: глаза полные тоски, больше ничего.
-- От жены тебе, наверное, достанется, -- говорю.
-- Это уж само собой, -- рассудительно отвечает Леонид, потом добавляет, -- жена… она ведь у меня хорошая… только злая.
-- А письмо-то! Вообще неизвестно куда подевалось, -- опомнился я. – Нам ведь его так и не отдали.
-- Да ну и чёрт с ним! – отмахивается друг. – Тут вон, какие потери.
Теперь мне понятно с чего это Лёня ещё в «Пьяной курице» начал барствовать. Сделал этакую супер-заначку со своей «нечеловеческой» зарплаты (как у нас говорят некоторые) и разгулялся. Дело в том, что в нашем ансамбле мой друг самый зажиточный инструменталист.
Лёня пришёл в ансамбль по зову сердца. (В народном жанре, хотя и сытно да уж больно скучно.) Спокойно, без выпячивания мастерства прослушался. Был одобрен. На губах нашего художественного руководителя кривилась саркастическая улыбка, когда он просматривал документы Леонида – артист первой категории и ставка выше всех в инструментальном ансамбле. В делах такого рода наш худрук дока. Он представлял себе возможные последствия.
А последствия были такие: в день зарплаты Лёню критиковали особенно рьяно, дотошно вспоминая, где и когда он ошибся за истекший месяц. Чем больше в ведомости значилось концертов, тем ощутимее была разница между зарплатой Лёни и остальных инструменталистов. Соответственно прямо-пропорционально возрастали и огрехи барабанщика. Самые талантливые, вздыхая, повторяли – как всё-таки несправедливо устроен мир.
Если кто-то скажет, да что скажет, подумает только, что мой друг добился такого положения кривыми путями, то ей-богу, укушу. Ничего он не добивался, а просто волею судьбы был определён в ансамбль к «экзотическому» гусляру; к человеку, владевшему древнерусским, былинным инструментом. Всего таких гусляров тогда было трое на весь Союз. Любой из них как минимум являлся заслуженным артистом. Кое-что перепало и партнёрам.
В организме ещё бродит «Розовое крепкое» на пивном почине. Меня тянет заострить вопрос:
-- Если всё оставить так как есть, то так будет всегда. Понимаешь ты это, Лёнь?
Друг оторопел, остановился.
-- Что будет всегда? К ментам в гости будем ездить всегда? Ты чего, Проша?
-- Да не о том. Я считаю надо отстаивать свои права. В общем, идти надо.
-- Куда?
-- В прокуратуру. Если всё время бояться, то превратимся в тех самых «чиккенсов». Хочешь жарь, а хочешь парь. С инфантилизмом надо кончать. Брать свою жизнь в свои же руки.
Идём молча. Лёнька останавливается, поворачивается ко мне, говорит:
-- Мой брат имел дело с прокуратурой. Правду искал. Ничем хорошим для него это не кончилось.
-- Ну ладно тогда, -- отвечаю. – Только пробовать всё равно надо.
-- Прокуратура не холодец, чего её пробовать!
Я чувствую, что Лёню тяготит эта тема. Закрываю и тут же открываю новую:
-- Послушай, дружище! Мы что… натурально… только твоих двадцать пять рублей пропили? До рюмочной, я точно помню, вносил половину. Потом, кажется, кончились. Что-то многовато получается. Может, всё-таки не было у тебя с собой ста рублей?
Против ожидания Лёнька на меня не рассердился. Зато крепко задумался. От напряжения у него даже вздулась на лбу неизвестно откуда взявшаяся там жила.
-- Вообще-то я эту сотку заначил на хорошее дело. Давно мечтаю классное «железо» себе взять. Сам знаешь, сколько это стоит. Так что… копить и копить.
-- Ещё бы! – говорю. – Только и слышу от тебя «Пайст», «Зилджен». Нет, конечно, я не спорю, это круто. Но покажи любому человеку тарелки для ударной установки, а потом скажи, сколько они стоят… Кто угодно плюнет и выругается. Что уж про твою жену говорить. Её можно понять.
-- А чем чёрт не шутит, а? – с надеждой бормочет себе под нос Лёнчик. – Может, эта сотня целенькая лежит, припрятанная где-нибудь?..
-- Добро бы ещё полноценный музыкальный инструмент, а то ведь только часть. А семью уже обездолил.
Сам не знаю, зачем я всё это говорю. Я же, как никто другой заинтересован, чтобы Лёнькина установка классно звучала. Ударные и бас – это основа группы. Вращающиеся колёса платформы и благородно урчащие низы двигателя. Мы отвечаем за движение, а движение – это жизнь. Другие инструменты как пассажиры, то запрыгивают к нам, то спрыгивают. Наш долг не останавливаться, везти.
-- Ну, ты Проша скажешь – обездолил, -- парирует Лёня. – Я заначиваю только разницу. В этом месяце я получил на сто рублей больше всех в ансамбле, вот эту сумму и отложил. Ведь жене отдал не меньше чем другие. И вообще, чего ты выступаешь? Сам недавно купил себе фирменную бас-гитару.
Друг прав и не прав. Не купил, а выстрадал. Я мечтал о ней так долго, что в первые минуты обладания был слегка разочарован. То место, которое во время объятий ощупывает левая рука, оказалось менее изящным, чем я ожидал. Общий вес удивил своей солидностью. Зато плотный контакт был приятным, а правая рука легко порхала над красивым телом. Вообще женская сущность действительно сплошная тайна. Как объяснить, что все мои подруги независимо друг от друга испытывали чувство ревности к бас-гитаре?..
-- Всё правильно. Взял отличный бас, а не гриф или там звукосниматель в розницу, -- говорю я и не понимаю, зачем дёргаю Лёнькины нервы.
-- Да казённая установка, кроме малого барабана и «железа» сносно звучит, -- отбивается друг. – Хороший барабан у меня уже есть, куплю тарелки и всё будет «тип-топ». Ты пойми, Проша, «железо» и барабан всегда слышно в первую очередь, при любом раскладе так сказать. Это не какое-нибудь бу-бу-бу.
-- Чего-о-о?! Это мои партии бу-бу-бу? Значит, получается, если кто-то со всей дури бьёт по барабану и тарелкам, это слышно в первую очередь? А тонкая линия баса, полностью соответствующая замыслу произведения, не в счёт? Видно не зря говорят: курица не птица…
-- Да пошёл ты на хер! – подводит черту полемике Лёнчик.
-- Да иди туда же! – отвечаю я.
Окончательно взбодрившись, мы поворачиваемся друг к другу спиной и энергично идём в разные стороны.
* * *
Вторую неделю мы с Лёней живём в ожидании заслуженной расплаты. Карающий меч в виде «телеги» из милиции занесён над нашими головами.
Меланхолия со своими песнями продержалась ровно один день. Репертуар её был оценён как нудно-однообразный, с дефицитом мажора.
Лёнчик совсем восстановился, тем более что нашлись в чехле малого барабана те злополучные сто рублей.
Первое апреля пришло и ушло. В этот день не было репетиции и Лёне пришлось довольствоваться телефоном. Даже мне позвонил. Ну, конечно сказал, что нас вызывают в то самое отделение милиции. Я не поверил.
Второго на репетицию пришёл Слава – наш администратор; и мы узнали, что пятого апреля отправляемся на гастроли.
-- Хорошо, что едем, -- говорю я Лёне, -- можно будет хотя бы на месяц забыть о почтальонах.
-- А я и так забыл, -- отвечает мне друг.
Кстати о почтальонах. Сегодня видел, как женщина с характерной сумкой заходила к нам на базу. Всю репетицию на душе было муторно, я ждал, что кто-то неожиданно появится и скажет: «А вот какие интересные извещения о похождениях наших артистов присылает милиция». Не дождался, обошлось. Женщину-почтальона больше не видел.
Третье апреля. Последняя репетиция перед поездкой; (завтрашний день на сборы). Если не нарушать сложившуюся традицию, то нас ждёт «Пьяная курица». Поэтому, когда задумчивый Леонид подошёл ко мне, у меня чуть не вырвалось – даже не думай!
-- Ну дела, что творится, Проша? – волнуется Лёня.
-- Что ещё стряслось? – спрашиваю.
-- Подходит сейчас ко мне Боря и просит взаймы сто рублей, как тебе это, а?
Странно. Мне всегда казалось, что Боря относится к Лёне настороженно. Может быть, за всё время их вынужденного знакомства они не обменялись и десятью словами.
-- А ещё он что-нибудь сказал?
-- Да молол чего-то, что вроде как судьба его решается, какой-то важный этап в жизни, ещё ерунду в том же духе. Я всего и не запомнил.
Лёня выглядит сбитым с толку. Действительно, странно всё это.
-- Ну, что решил? Дашь? – спрашиваю я, хотя знаю ответ.
-- Ещё чего! Пошёл он на хрен! – восклицает Лёня.
Резкий жест и суровое лицо. Денег Боре он не даст.
Вокзал место не простое. Он, словно заколдованный лес, кишит всякой «нечистью». Здесь, потеряв на мгновение бдительность, легко напиться пьяным и попасть в лапы жуликов или милиционеров.
Но в час отъезда на гастроли вокзал преображается. Фонари излучают свет, который нельзя передать словами. Увидеть можно – на картинах художников-импрессионистов.
И самое главное – это временный приют, который скоро откроет перед нами двери своих тамбуров; волшебный дом, перемещающийся в пространстве и времени. Когда он придёт в движение, можно считать, что гастроли начались.
На инструментальный ансамбль всегда выделяется три купе. Нет, это не «жирно», потому что одно из них до последнего квадратного сантиметра забито аппаратурой.
(Почти при каждой погрузке находится проводник, который начисто отказывается верить, что «томящийся на перроне аппарат» поместится в одно купе. Прекрасный повод выиграть на спор бутылку водки. Правда, получить её, пока ещё ни разу не удавалось.)
В нашем купе, кроме меня и Лёни обычно располагаются гитарист Серёга и Юра из танцевальной группы. Однако в этот раз вместо Сергея к нам заслали Борю. Он приближается к нам с широко раскрытыми глазами и приветливой улыбкой. Всё правильно, и у нас с другом раньше сладко ныло в районе селезёнки, в предчувствии хорошей выпивки, в хорошей компании. Только сегодня мы выглядим серьёзно-суровыми.
Время от времени мы с Лёней обсуждаем события того «ненужного» вечера. К волевым решениям вроде – бросить пить, а заодно и курить, -- мы пока не готовы. Разговор проходит в философском ключе. Я сказал, что нам надо наложить на себя епитимью, то есть на время отказаться от спиртного. Лёня промолчал, что понято как знак согласия.
Сколько я знаю Борю, меня всё время поражает его манера занимать самые лучшие места, где бы то ни было, при отсутствии необходимого для этого авторитета.
Втиснувшись в купе, мы с Лёней с поджатыми губами наблюдаем, как Боря деловито обустраивается на нижней полке, сидя по ходу движения. После его доброжелательного приглашения располагаться, мы, рассовав свои вещи, садимся напротив.
Пришёл Юра. Ему и мне достаются верхние полки.
Боря успокоился, сидит переодетый в спортивный костюм и смотрит на нас вызывающе тепло. Что-то в нём появилось новое. Какая-то улыбчивая снисходительность. Будто его на днях основательно расцеловал Боженька, а нам с Лёней досталось по одному поцелую, да и то воздушному.
Вяло перебрасываемся малозначительными репликами, сетуем, что чай придётся долго ждать… Вдруг Боря ставит на столик бутылку какого-то заморского ликёра. Мы с другом в унисон мычим: -- Наверное, не стоит… Боря мягко, но настойчиво уговаривает:
-- За начало гастролей. По чуть-чуть.
-- Что это с вами? – спрашивает Юра и начинает что-то подозревать.
-- Ладно, давай через тоненькую соломинку поцедим этого сладенького, -- говорю я Лёнчику. – Чтоб нездоровое любопытство не разжигать.
Выпили по тридцать капель. Юра пожелал приятного аппетита и ушёл к своим.
Боря суетится: разворачивает бутерброды, подливает ликёр… но беседа не завязывается. Лёнька, подперев рукой челюсть, смотрит на проплывающие за окном пейзажи.
-- Давайте ещё выпьем, -- пытается организовать нас Боря.
-- Нет настроения, -- зевая, отвечает друг.
-- Очень жаль, -- погрустнел Боря. – Я ведь не случайно к вам в купе попал. Не так-то просто было уговорить вашего Сергея. Пришлось даже идти на подкуп. Хорошо, что у меня была ещё бутылка портвейна.
-- Да-а? – изумляется Леонид.
Скуки как не бывало. Задышал. Втягивает ноздрями воздух. Нюх на интригу, как у охотничьей собаки.
Меня разбирает не меньше. Целюсь спросить, но слова лезут всё какие-то недушевные. Получилось с выкрутасом:
-- Расскажи Боря, зачем тебе это было нужно? Облегчи душу.
И тут Борю прорвало. Он сбивчиво заговорил о муках творчества, ничтожных гонорарах, некомпетентности редакторов и чёрствости некоторых музыкантов нашего ансамбля. Вся речь в миноре, на высокой ноте. Что называется – «наболело».
Однако трудно переварить столь эмоциональный спич. Мы с другом прямо-таки осовели. Сидим, смотрим на Борю. Лёнька совсем забылся: всё время потягивает из стакана ликёрчик.
После паузы Боря снова заговорил, подбирая слова:
-- Будто внутренний голос подсказал, что только с вами можно поделиться… Сейчас мне это просто необходимо. Дело в том… в общем… Я получил чрезвычайно интересное письмо.
Повисла пауза. Лёня делает глоток, и ликёр попадает, разумеется, «не в то горло». Начинается жуткий кашель. Мы с Борей пытаемся помочь. Лёня протестует против ударов по спине, показывая нам, что справится сам. Мы не обращаем на Лёнины жесты внимания и соревнуемся – кто точнее влепит ему меж лопаток. У меня в голове всё время пульсирует: это не то письмо… наше затерялось…
Кашель внезапно прекращается. Лёня серьёзно смотрит на Борю, спрашивает:
-- И когда ты его получил?
Странно, что первый вопрос не про содержание письма, а о времени получения. Но Боря взволнован, очень рад проявленному интересу и начинает рассказывать.
-- Три дня назад заходит к нам на базу женщина-почтальон. Поразительно, но первый кто ей попался, был я. Спрашивает: «Как мне найти… э-э», -- вытягивает при этом из своей сумки письмо, читает: «Рябинчика… Бориса…» Да это я и есть, -- говорю, -- а что такое?
– Вот, письмо ему. Если это вы, можно документ какой-нибудь?
-- Ну, я показал удостоверение филармоническое – да, как у тебя Лёнь – и взял письмо.
Лёнька весь сгруппировался, сидит с каменным лицом. Похоже, он ещё не определился как вести себя дальше. Я думаю о том, что теперь нельзя даже вспоминать о розыгрыше.
-- Так что же всё-таки было в этом письме? – спрашиваю я Борю. Надо поддержать разговор, а там видно будет.
Не вдаваясь в подробности, Боря рассказал, что в письме содержались заманчивые предложения относительно его песен. Предлагалось, например, записать пять-шесть на самых крутых неофициальных студиях города.
Беглого взгляда на Лёню мне было достаточно, чтобы понять: речь идёт о его «творчестве»; том самом письме.
-- Вот Лёня, почему я у тебя сто рублей просил взаймы, -- добавил в конце рассказа Боря. – Собирался взять у «фарцы» какой-нибудь супермодный «прикид». Как известно, встречают ведь по одёжке. Ведь ерунда всё это.
-- Как ерунда! – восклицает Лёнька. – Ты ж Борь мечтал, чтобы твои песни были… ну… востребованы что ли.
-- Всё верно. Только я немножко пошевелил мозгами и решил, что все эти подпольные группы с их «фирменными» аранжировками мне «до лампочки». Это всё пшик. Сегодня они из себя молодёжных кумиров корчат, а завтра их ни одна собака не вспомнит.
Боря говорит спокойно, без нажима. Для меня разговор становится всё более интересным. Последние слова вообще тревожат мою внутреннюю пружину.
Спрашиваю:
-- Борь, ты же слышал новые записи. Некоторые группы такое выдают – дух захватывает. Неужели тебе не нравится?
-- Послушать можно, -- отвечает Боря, -- но я считаю это всё бесперспективным.
-- А что, по-твоему, перспективно? И что ты под этим подразумеваешь? – я начинаю заводиться.
-- Всё просто. Я хочу написать песню, которую запела бы вся страна. Вот тогда и автор будет в порядке. А песни этих модных групп с оглядкой на Запад, страна не запоёт. Так что Прохор, никуда я с этим письмом не пойду.
-- Э-эх! – протяжным междометьем напоминает о себе Лёня. Он берёт пустую бутылку ликёра, переворачивает её, хлопает ладонью по горлышку, затем себя несколько раз по загривку. Это у него означает – «дай Бог не последняя». Затем открывает свой чемодан, извлекает бутылку коньяка, ставит её на стол со словами:
-- Так что вот, раз уж пошёл такой разговор.
Поймав испепеляющий взгляд, Лёня не выдерживает:
-- Я знаю, что я плохой, но есть хуже меня. Ну да, взял бутылку коньяка, но не ради пьянства же! Какой уважающий себя артист отправляется на гастроли хотя бы без одной бутылки коньяка? Как будто ты этого не знаешь, Проша.
Я молчу, потому что полностью согласен со своим другом.
Коньяк подогревает беседу. Вопросы смелее, ответы искреннее.
-- Так что же Борь, напишешь такую песню? – спрашиваю напрямик. Мне интересно, ищет он в себе талант, или уже нашёл, и хит только дело времени.
-- Да, -- спокойно отвечает композитор, -- я на это просто обречён.
Однако спохватившись, Боря рассказывает, как он услышал это эффектное «обречён» от одного известного автора-исполнителя.
-- …мне тогда понравилось, как он был красиво самоуверен.
-- Да, что и говорить, -- подключается Лёня, -- одно удовольствие исполнять хорошие песни. И резюме: – Только хорошая музыка начинается с хорошей аппаратуры.
-- При чём тут аппаратура? – попадается на крючок неопытный Боря.
Я-то все эти «рыбацкие» штуки своего друга знаю. Серёга даже назвал меня однажды автором «теории крючка». Я польщён был, конечно. Но только кое-какие догадки на теорию никак не тянут.
-- Когда в ансамбле у барабанщика классное «железо», это сразу слышно, -- не обращая никакого внимания на Борин вопрос, продолжает Лёнчик. – Вы уж мне поверьте, вся группа начинает звучать «фирменно».
Первое, что приходит в голову – Лёня этакий изощрённый садист, забрасывает свои крючки и с удовольствием наблюдает, как на них болтаются жертвы. Ничуть не бывало. Он искренне считает, что рассуждает о том же самом. А одёргивают его, указывая, что он «говорит про другое», просто из вредности. Так однажды мой друг довёл Серёгу до белого каления. И клянусь, у Лёни при этом было лицо невинного младенца.
-- Вера в будущую нетленку? Ну что ж, это, наверное, неплохо, -- продолжаю я тему, игнорируя попытку друга увести разговор в сторону. – Но время… оно ведь уходит. «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Посмотрите в окно, тот дом, который мы только что проехали, больше мы его не увидим. Нет, его, конечно, можно увидеть, но это будет другой дом. В чём-нибудь он обязательно будет другой.
Алкоголь делает своё дело – я начал философствовать. Занятие это мне всегда по сердцу, а спиртное способствует и всё бы замечательно, если б не зловещая рожа Бодуна уже пару раз мелькнувшая в дверном зеркале купе.
-- Что ж, каждый волен выбирать свою дорогу к счастью, -- говорит Боря.
Я не понимаю, как можно так просто выговорить это слово – счастье. Только его услышу, лишаюсь покоя. Оно же вмещает в себя столько, что уже ничего не обозначает.
-- Не играть на концертах «через не могу» якобы нужные народу песни, а сделать что-то своё, отчего возникает ощущение полёта, вот это было бы для меня счастьем, -- говорю я Боре.
-- Послушай, Прохор. Я к тебе и Лёне неплохо отношусь, поэтому скажу то, о чём, как правило, молчат.
Такое впечатление, что выпивка Боре только на пользу. Хорошо излагает:
-- Мы живём в мире, который не всегда может быть к нам снисходителен. Основы для будущего надо закладывать сейчас. Потом будет поздно.
-- Осталось только порекомендовать для прочтения басню «Стрекоза и муравей», -- говорю я и чувствую, что алкоголь уже способствует ранимости души.
-- Мы живем, прежде всего, в нашей советской стране, -- вносит свою лепту в беседу Лёня. – И я скажу вам по секрету, что это лучшая страна в мире. Почему?.. спросите вы… Отвечу: потому что только здесь можно прожить «на шару».
-- Интересно это у тебя Лёня, получается, -- попадаюсь я на очередную провокацию друга, -- не ты ли отучал от любви к халяве своими иезуитскими методами некоторых членов коллектива? Один Анатолий Петрович чего стоил.
Лёня задумывается. Он понимает – противоречие есть. Но мой друг никогда не скажет, что мол, да дорогие товарищи, вышла неувязочка. Лёня будет возражать до последнего вздоха. И возражает:
-- Я говорю в общем, в широком смысле. Анатолий Петрович тут совершенно ни при чём.
Не хочу участи Серёги, поэтому не спорю. Лёня разливает коньяк.
-- Предлагаю выпить за будущую Борину песню.
Боря протестует:
-- Нельзя! Так можно всё испортить!
Лёня не унимается, требует уважения к тосту, потому как напишет Боря выдающуюся песню или нет ещё неизвестно, но отметить-то можно и нужно сейчас.
-- Отмечают успех всегда шампанским, -- говорит Боря, -- иначе тост не считается.
-- Верно! – восклицает Лёнчик. – Так в чём же дело, идём в вагон-ресторан и берём там шампанское.
Лучше бы не ходили. По дороге туда поцапались с каким-то нетрезвым гражданином. В ресторане шампанского не оказалось, но, поймав вдохновение, Лёня доходчиво объяснил официанту и буфетчице кто они такие есть и кому грубят. Для убедительности было предъявлено удостоверение с прилагающимися к нему фотографиями. После этого нам вообще ничего не дали.
На обратном пути мне защемили дверью большой палец левой руки. Почему-то не было больно, да и сейчас не болит. Но завтра концерт, а закон подлости пока ещё никто не отменял.
Располагаемся в своём купе. После хождений по вагонам приятно вернуться в насиженную, уютную обстановку. У меня зреет идея, как обрадовать друзей приятным сюрпризом. Счастливые… ну сейчас, сейчас.
-- Лёнь, -- обращаюсь я к другу, -- не найдётся ли у нас какого-нибудь газированного напитка?
Лёня устал, ему не хочется отвечать на неуместные вопросы.
-- У меня есть, -- говорит Боря. – Лимонад какой-то.
-- Достань, пожалуйста, Борь, -- прошу я.
Сейчас, на глазах Лёнчика и Бори я создам напиток, который заменит нам шампанское. Дело в том, что в футляре моей бас-гитары обычно помещается пузырёк со спиртом. Я им струны протираю. Ну и так… иногда для дезинфекции.
Боря ставит на стол бутылочку лимонада с названием «Колокольчик». Я достаю из футляра стограммовый, тёмного стекла, пузырёк. Боря смотрит на мои приготовления с ужасом.
Три гранёных стакана наполнены и ждут. Даже при тусклом освещении нашего купе напиток искрит янтарём. И не нужно никакого шампанского.
-- Друзья, давайте выпьем за песню, -- бодрюсь я и дружески встряхиваю Лёнчика, чтобы не дремал.
-- Вы что, собираетесь это пить? – спрашивает испуганный Боря.
-- Мы все будем это пить, -- отвечаю, -- не пить нельзя, поскольку станет очевидным, что никто никого не уважает.
-- Что это? – с достоинством интересуется Лёня.
Упущение. Я забыл дать напитку название. Надо срочно исправлять. Тупо смотрю на столик. Пустая бутылка из-под лимонада с этикеткой, прилипшей у горлышка. Что-то без особого энтузиазма когда-то читанное, всплыло в затуманенном мозгу.
-- Друзья! Мы назовём напиток «По ком дребезжит колокольчик». Ура?
-- Ура, -- говорит утвердительно Леонид.
Он выпрямляется, придвигается ближе к столу. Его вид выражает готовность.
-- Послушайте, чего мы празднуем? – не унимается Боря.
-- Ну сколько раз нужно повторять, -- отвечаю, теряя терпение, -- выпьем за твою песню.
-- Да за какую песню? Её ещё нет! – уже вскрикивает Борис.
Я спокойно возражаю: -- Представь, что есть.
Беру маленькую паузу, смотрю на Борю. По-моему, он вполне способен воспринимать неординарные мысли. Можно начинать, пожалуй.
-- Вот ты Борь, наверно, думаешь, что время линейно. Есть вчера, сегодня, завтра. Идут себе день за днём и когда-то в будущем, может быть, произойдёт то, за что тебя приглашают выпить сейчас. А может, и не произойдёт? Ведь ты иногда сомневаешься, Борь?
-- Ну да, бывает, -- настороженно отвечает Борис.
-- Теперь представь себе, есть мнение, что прошлое, настоящее, будущее существуют вместе, одновременно.
-- Это как?.. Ну, если прошлое с настоящим ещё можно как-то увязать, но будущее… Ты меня просто пугаешь, Прохор. И ещё собираешься пить? По-моему, надо совсем завязывать.
-- Погоди Борь, всё не так уж и страшно. Представь, что наше купе со всех сторон стеклянное. Мы движемся и можем видеть то, что осталось позади, что вокруг нас и, наконец, мы смотрим вперёд. Заметь, всё одновременно. В общем, мне говорили, если почитать Теорию Относительности, всё станет ясно. Так что можно считать, что песня состоялась. Не вижу причин, мешающих нам выпить.
-- Чуваки! – вскрикивает Лёнчик. – Ситуация у нас точно как в том анекдоте про трёх алкашей. Знаете?
Мы с Борей молчим. Вопросительно смотрим на Лёню.
-- Три алкаша собираются кирнуть какую-то политуру. Первый выпил – гикнулся. Второй, туда же. Третий думает: пить, не пить? Выпивает… и тут же орёт: Доктора-а-а!!!
Боря думает о чём-то своём. По-моему он ничего не слышит. Я смотрю на стаканы с искрящимся напитком.
-- Друзья! Содвинем стаканы разом!
Боря виртуозно уклонился, в результате чего проспал оставшуюся часть ночи. Мне и Лёньке было настолько худо, что всё наносное отпало и осталось только одно желание – дожить до утра. Но, как известно, -- нет худа без добра; мы с Лёней заранее отмучались, и наступивший день не принёс нам невыносимых физических страданий. Борю же напротив, изводило похмелье. Однако нашёлся доброхот и снял синдром с помощью креплёного вина. Жаль, но тогда никто из нас не понимал, что в жизни пустяков не бывает, и не знаешь, за что придётся заплатить самую высокую цену.
* * *
Лёня выслушивает новые тарелки в студии. То бьёт от души, не жалея палочек, то постукивает по разным частям металлического круга. Наклоняется к трепыхающейся тарелке, запоминает, сравнивает. Сосредоточен.
-- Здорово, чувак, -- вхожу я в комнату.
-- А, припёрся? – приветствует меня Леонид.
Друг собирается заключить контракт с какой-то мутной фирмой производительницей ударных инструментов. Надо сыграть так, чтобы им понравилось звучание собственной продукции и только потом послать ряд замечаний. Сейчас мы будем записывать демонстрационный трек. Моя задача – раскрасить музыкальный минимализм ударных инструментов. Придёт звукорежиссёр, он же компьютерщик – они теперь все компьютерщики – и начнём.
-- Лёнь! Пойдем, кофе выпьем, -- кричу я другу.
Слава богу! Тишина. Укротитель барабанов появляется в «релаксной».
-- Тебе сколько коньяка добавить? – спрашивает друг. (Когда-то он в термос добавлял, -- один к двум… в пользу коньяка.)
Лёнчик шутит. Мы с ним уже лет семь как «ни-ни». Лучше было бы, конечно, завязать ещё тогда, после памятного вечера или жуткой ночи в поезде. Но понадобилось ещё двадцать лет удивительных экспериментов над организмом.
-- Лёнь, я по дороге сюда Саню Звонарёва встретил.
-- Да ну?.. Как он? Поди, руководит нынче каким-нибудь джазовым оркестром?
Все музыканты «старой закваски» у Лёни теперь джазовые.
-- Нет дружище, -- отвечаю я Лёне и не могу решить, как сказать то, что я узнал от Звонарёва. Только что тут думать, как умею, так и говорю: – Саня сейчас всё больше по халтурам, а Бори больше нет.
-- В каком смысле нет? – не понимает Лёня.
-- В таком, что схоронили его три года назад.
-- Да ты что! – восклицает друг. – Что могло с ним случиться? Осторожный, рассудительный такой всегда был. Да и «кирял» с умом. Не то, что мы.
-- Помнишь, Лёнь, как ты сказал ему тогда на перроне: «Не спрашивай по ком у тебя в голове дребезжит колокольчик. Ты с бодуна, а значит так надо».
-- Это я так сказал? – искренне удивляется Лёнчик.
-- Не послушал он тебя. Звонарёв говорит, что Боря просто не просыхал последний год жизни. В один из таких запоев опохмелился чем-то и всё.
-- Что значит всё? – спрашивает Лёня. Наверное, его сознание не может принять такой нелепый конец.
-- Всё – это, когда нет больше времени, которое вечно тратится на суету, -- говорю я с пафосом. Мне даже немножко стыдно.
-- Значит, не получилась у Бори лебединая песня?
-- Была какая-то загадочная песня. Была красивая и весёлая девушка. Когда она появилась в Бориной жизни, появилась и песня. Потом девушка ушла и забрала с собой песню.
Мы больше не тратим время на разговоры. Нам надо писать демонстрационный трек для мутной фирмы. Пришёл звукорежиссёр-компьютерщик.
Москва, апрель 2010
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/