Александр Серёгин

 

 

 

Глупость умного человека

… или долететь до точки невозврата

 

Перед каждым человеком, пытающимся достичь успеха в своей профессии, всегда встает дилемма, как соблюсти баланс внимания между карьерой и семьёй, при этом, как-то не хочется забывать и себя любимого. Этот «любовный» треугольник с крайне заостренными вершинами: любимая работа, любима семья и наконец, собственное эго, отпечатывается жгучим клеймом на теле собственной судьбы. Мы летим над волнами океана жизни в поисках успеха и всё дальше отдаляемся от точки, где нас ожидает счастье. Наконец наступает момент, когда нет ни возможностей, ни сил вернутся – мы пропустили точку невозврата.

 

 

«То, что люди обычно называют судьбой, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей».

Артур Шопенгауэр

 

 

 

Глава 1.

 

Паша начал просыпаться от ощущения дискомфорта, при, чем этот дискомфорт происходил от абсолютно конкретного действия другого лица. Паша просыпался от того, что на него спящего смотрят в упор. Самое неприятное в этом было то, что это другое лицо имело известное ему имя и фамилию, более того эта была его фамилия. Это была его жена, притом бывшая, то есть формально еще настоящая, но по факту бывшая. Паша просыпался не от того, что он выспался, не потому, что пора – он просыпался от дискомфорта и это ему очень не нравилось.

И вот, когда он уже практически проснулся, жена встала и ушла. Причина дискомфорта, казалось бы, исчезла и можно продолжать сон, но Паша уже проснулся.

Он открыл глаза и начал осматриваться. Сразу можно было определить, что лежит он не в собственной кровати и соответственно не у себя дома. Во-вторых, слово «лежал» не точно описывало позу, в которой он находился. Скорее он «полулежал» или «полусидел», развалясь на кожаном неудобном диванчике. Слава богу, он был одет и даже в галстуке. Напротив, стоял точно такой же диванчик, оббитый синей искусственной кожей с серебристой алюминиевой окантовкой, где собственно только, что и восседала его жена, бывшая.

– Вылет рейса 392 Киев-Одесса откладывается по метеоусловиям Одессы до 8 часов 30 минут.

Голова болела жутко, хотелось пить и подташнивало. Тело казалось чужим, любые движения неуместными. Паша уселся ровненько, поправил сбившийся галстук, но сознание еще не до конца вернулось в затуманенную голову. Главным ощущением было возмущение. Возмущение от того, что он проснулся, что нужно двигаться, думать и вообще вести какую-то деятельность.

– А что она тут у нас делает? – Это Паша подумал про жену.– Она же укатила к своим родителям в Одессу и Дениса забрала. А мне сказала, что никогда в жизни сюда не вернется и даже думать обо мне будет.… Врала! А еще говорила, что я вру: «Павел Алексеевич, вы постоянно врете». Да, между прочим! Павел Алексеевич, не Пашка. Уже четвертый десяток, как-никак. Начальник участка, не хухры-мухры.

– Совершил посадку самолет рейсом 632 из Минска, встречающих просим пройти к выходу номер два.

– Да, что ж это она так громко про свои рейсы рассказывает. – Звуки громкоговорителей больно отражались в Пашиной голове. – Хорошо еще, что я все помню нормально. Ох, уж этот Сергей Калистратович, вечно что-нибудь выдумает. После трех бутылок водки ему захотелось шампанского. Ага…, почти в двенадцать ночи. Ресторан на ж/д вокзале его, видите ли, не устраивает. Поперлись в аэропорт. Сказал, что там можно даже в три часа ночи достать. Достали, хоть ресторан уже был закрыт. Достучались, уговорили, выпили. Вот то, что они меня здесь бросили – конечно, козлы. Кто же друзей в таких случаях бросает? Хотя какие там друзья, если Сергей Калистратович мне друг, то я астрофизик.

Голова болела немилосердно, хотелось прилечь, но теперь, когда Паша окончательно почувствовал себя человеком в костюме и галстуке, это было просто неприлично.

Он прекрасно помнил вчерашний день…, весь. Начался он с неприятностей. С утра его вызвал начальник и категорически заявил, что если он, то есть Паша, не принесет сто тысяч формы по выполнению плана в этом месяце, то может собираться назад в прорабы к Лучковскому.

– Будешь с бабами свинарники штукатурить!

Дело в том, что Паша был начальником участка всего четвертый месяц, до назначенного начальником плана не хватало тысяч десять, ну может быть семь, и взять их можно было только у Сергея Калистратовича.

Сергей Калистратович – старый лис, ох и рыба! Он работал куратором в отделе капитального строительства и был самым хитрющим из них. Этот деспот беспощадно «резал» формы подрядчиков, то есть объемы выполненных работ в актах. Притом делал это так грамотно и доказательно, что все мастера, прорабы и начальники участков от него выли. Имея огромный опыт и высокий профессионализм, проявлял принципиальность, но как у каждого человека у него были свои слабости. Одной из самых известных его слабостей был перегной.

Да, да, тот самый перегнивший навоз домашних животных, применявшийся, как удобрение. Заслужить его расположение можно было, завезя по его заказу несколько самосвалов обозначенного, специфически пахнущего продукта. Завозили его ежегодно в таких количествах, что не только дача Сергея Калистратовича, но и вся площадь садово-огородного кооператива должна была бы быть засыпана слоем минимум в метр. Почему-то этого не происходило, перегной куда-то девался, и каждой весной начиналась новая перегнойная эпопея.

Паша своевременно подсуетился и завез три самосвала по указанным адресам. Этого, конечно, было еще недостаточно для уверенного подписания актов, но шансы существенно увеличились.

Сергей Калистратович любил доводить процесс подписания Актов выполненных работ до драматизма трагикомедии. Несмотря на оказанные ему услуги, он «мутил воду» по два-три дня, за это время, выпивая серьезное количество водки, других спиртных напитков, в том числе приличное количество крови своих визави.

Вчера было все как обычно. Сергей Калистратович посмотрел объемы выполненных работ в натуре, затем был приглашен в строительный вагончик на объекте, где располагались все схемы, акты, сметы и прочая документация. На соседнем столе было накрыто, как положено, с обилием закусок и спиртного. Акты Паша сразу положили на стол с напитками – поближе к делу.

Калистратович не спешил подписывать, и они выпили, раз по пять. По куратору было заметно, что сегодня, он уже у кого-то принимал акты – был навеселе еще до того, как приехал к Будаеву на объект. Паша запереживал, чтобы не было как в прошлый раз, перед Новым годом. Калистратович тогда так проникся выставленными напитками, что к моменту подписания, не мог уверенно удерживать авторучку. Пришлось несколько раз вкладывать её в размякшие пальцы куратора, а на последнем экземпляре даже выводить его рукой подпись.

Проблемы начались, когда Калистратович понял, что в акте объем выполненных работ больше, чем на факте. Пришлось наливать чаще и активно заговаривать зубы.

– В связи с неприбытием самолета рейс 392 откладывается до 10 часов 30 минут.

– Боже, что же она так кричит, – снова мысленно простонал Павел. Голова по-прежнему гудела – убийственная смесь водки с шампанским давала о себе знать.– Так, сколько сейчас времени?– Паша оттянул рукав на запястье и рассмотрел циферблат часов. – Половина шестого, светает. Придётся сразу на работу ехать, домой заскочить, наверно, не успею.

В конце зала виднелся буфет со столиками для еды стоя. Он страшно не любил подобные заведения: «Как лошади в стойле», – но с утра захотелось кофе. Паша похлопал себя по карманам, достал портмоне. Кроме какой-то бумажки с номером телефона и квитанции с почты в нем ничего не оказалось. Пошарил по карманам, в пиджаке нашел мелочь, посчитал – пятьдесят три копейки. Две монетки по 15, одна – 20 и медяк – трехкопеечный.

– Нормально форму подписали. С кофе придется подождать. Билет на автобус до Агентства Аэрофлота, кажется 50 копеек стоит – до города доеду, а там что-то решу. – Такое развитие событий повергло его в раздумья, – сплошные лишения, ничего нельзя себе позволить, все на алтарь работы. Можно газводы попить, только что-то аппаратов поблизости невидно. – Паша встал и пошел по залу.– Надо хоть рожу умыть, там заодно и водички напьюсь. Где здесь туалет?

Он первый раз был в этом новом аэропорту Железнорудска. Собственно, и на самолете летал-то всего один раз, еще в детстве с родителями. С семьей обычно они ездили отдыхать в Крым, до того еще, как Ирина ушла. До Симферополя на поезде, а дальше на троллейбусе через перевал и к морю, а так только к его родственникам в Каховку, туда на автобусе и конечно, к «любимой» теще в Одессу – тоже на поезде.

По указателям он нашел туалет. Над умывальником висело зеркало, и Павел внимательно рассмотрел в нем свою физиономию. При достаточной опухлости и не прошедшей заспаности лицо выглядело на троечку, но удовлетворительно, хотя жена сказала бы что-то другое. Почти свежая рубашка, оригинальный галстук, он его в ЦУМе выбирал больше получаса. Конечно, не потому, что он такой тонкий ценитель аксессуаров – продавщица хорошенькая попалась. Знакомство было с продолжением, правда, недолгим, но девочка интересная…, в некоторых местах.

Павел умылся, это его взбодрило и тошнота уже не так доставала.

– Надо выяснить, где остановка автобуса в город, они должны начинать ходить рано, все-таки аэропорт.

Людей в аэровокзале стало еще больше. Кроме полностью занятых диванчиков, пассажиры и встречающие толпились по всему залу, кое-где сбиваясь в группы, составив вещи в общую кучу. Павел протискивался сквозь эту толпу, иногда переступая через сумки и чемоданы. Выйдя на улицу из здания, он глубоко вдохнул свежий, утренний воздух. Было довольно прохладно, дорожки были мокрыми, видимо ночью прошел небольшой дождь. Самолеты на летном поле виделись в легком утреннем тумане. Павел отошел от здания, осматриваясь, чтобы вычислить остановку нужного ему автобуса. Что-то его беспокоило, что-то было не так. С вечера возле аэропорта как будто и зелени столько не было: этих кустов и клумб. Деревья тоже вроде бы были поменьше ростом. Он обернулся и внимательно посмотрел на фасад здания аэровокзала. Сверху большими буквами было написано Киев, немножко ниже Жуляны.

От неожиданности у Паши резко подкосились ноги, он уселся на мокрую от дождя лавочку и стал приходить в себя, когда почувствовал, что брюки начинают промокать.

Сходились только заглавные буквы Железнорудск и Жуляны, Киев совсем было не то. Он резко вскочил, выгнулся, рассматривая мокрое пятно сзади на брюках. Потом плюнул и заковыристо выматерился, оглянулся, слава богу, рядом никого не было.

Задавать вопрос, почему он здесь оказался, было глупо – сразу всё вспомнилось. Как они сбрасывались все хором ему на билет, потому что у него самого уже не хватало, как он уверял Сергея Калистратовича, что в столице сделает все не хуже того: со всеми договориться, всех напоит и ублажит. Как Калистратович долго объяснял Паше, как ему повезло, что у него, у Калистратовича, сегодня хорошее настроение и только поэтому он пошел на встречу и подписал акты. Калистратович тоже рвался на посадку, но паспорт с собой был только у Паши. Он сразу всё вспомнил.

– Какой ужас, я черт знает где, в Киеве, за полтысячи километров от дома с единственным полтинником в кармане, а там, в Железнорудске сегодня последний день сдачи Актов.

Павел стрельнул сигарету у какого-то блондина и нервно закурил.

– Мне сегодня, кровь из носу, надо сдать форму иначе Сомов голову открутит и скажет, что так и было. Только вот где папка, документы где? Пашу бросило в холодный пот.

Папки у него с собой не было, в памяти последним воспоминанием о документах был момент подписания актов, после этого он расслабился, захмелел и потерял концентрацию. Если они остались в вагончике или в машине – это хорошо, а если он взял их с собой, то где они? Где искать? Что делать? Он в Киеве, документов нет, денег нет – все «лучше» не придумаешь. Тут он вспомнил о жене.

Как ни странно, чем больше времени проходило после того как они расстались, тем с большей теплотой он вспоминал о ней. Конечно, он её любил, сильно любил и женился он на ней совсем не потому, что она была беременна на четвертом месяце, Дениска у них плод настоящей любви, желанный ребенок. Просто жизнь оказалась намного сложней, чем думалось вначале, а они не такие терпеливые, как было нужно.

Познакомились еще во время учёбы, на танцах во Дворце студентов. Она одесситка, студентка университета, он из Железнорудска, студент строительного. Им по двадцать. Он до сих пор помнит, как возвращался от неё под утро. Ощущения были совсем непривычные, такого никогда не было ни до, ни после. Ему не просто понравилась девушка, нет, он был абсолютно уверен, что влюблен. Он не понимал это умом, к нему это просто пришло и не требовало осознания. Именно тогда он понял, что любовь не может быть большой или маленькой. Она либо есть, либо ее нет и ее невозможно не заметить, настолько она ощутима.

Они долго стояли в подъезде, он пытался изображать из себя опытного ловеласа, но она даже не дала себя поцеловать. Еще по дороге домой он начал сочинять стихи о том, какой он одинокий и какое счастье, что он ее нашел в «толпе спешащих льдин».

– Надо найти Ирину, она же где-то здесь и занять у нее денег. Кстати, почему она здесь, а не в Одессе. В душу заполз червячок ревности. Может у нее в Киеве роман, мужчина, профессор. Почему профессор? Бред какой-то. А почему, собственно, бред? Она кандидат наук, почему у нее не может быть ухажер – профессор? Нет, бред! Почему я сейчас об этом думаю? Самое время!

Павлу крупно повезло – рейс на Одессу отложили и если бы не это, то Ира бы уже сидела в самолете. Ему еще раз повезло – в этом столпотворении удалось быстро ее найти. Он почувствовал, что она не будет торчать в душном здании аэровокзала и пошел искать её на улицу.

Ирина стояла недалеко от выхода, под деревьями и нервно курила. Павел подошел со спины, она не могла его заметить и неожиданно для нее удивленно спросил:

– Ты куришь?

– А что, это тебя удивляет? – немножко вздрогнув от неожиданности, после паузы ответила Ирина вопросом на вопрос, – Я свободная современная женщина.

– Просто, ты в институте этим как баловалась и больше не пробовала, тебе еще плохо стало.

– А сейчас мне хорошо, – с вызовом сказала она.

Возникла пауза. Павел не знал, как продолжить разговор.

– Как там Дениска?

– О, ты начинаешь интересоваться сыном. За полгода первый раз. Что случилось, Будаев?

– Почему? Я о вас всегда помню.

– Да, конечно, к Новому году и к Первому мая прислал перевод. Спасибо, но больше не надо. Я достаточно зарабатываю и у Дениса, ты знаешь, достаточно обеспеченные бабушка и дедушка. И он у них единственный внук, если ты помнишь, конечно.

– Ты меня обидеть хочешь?

– А зачем тебя обижать? У тебя и так… всё в порядке. Ты на себя посмотри. Опустился, костюм помят, про лицо я вообще молчу. А запах! Стойкий запах перегара с утра – это правило?

– Я в командировке.

– Это объяснение по поводу запаха или по поводу костюма?

Павел вспомнил свое изображение в зеркале. Конечно не английский лорд, но зачем, же так резко? Чтобы хоть как-то продолжить, он нудным тоном изрек:

– Курить тебе все равно не идет и для здоровья вредно.

– Ты о своем здоровье лучше побеспокойся?

– Стараюсь, сегодня ни одной сигареты не выкурил, – Паша не стал уточнять, что ему и без сигарет тошнит, а курить нечего – пустую пачку он выбросил, та сигарета, что стрельнул у блондина – не в счет.

– Будаев, ну что тебе от нас надо? – с горечью сказала Ирина.

– Двадцать рублей, – выпалил Павел с испугом.

До этого Ирина разговаривала, почти отвернувшись, выпуская дым в сторону. После «двадцати рублей» она изумленно повернулась к нему и широко открыла глаза.

Несмотря на стыд и ужасную неловкость, Паша в первую очередь, обратил внимание на эти глаза.

– Какая же она красавица, – мелькнуло в его совсем спутавшихся мыслях.

– Будаев, своим главным достоинством и единственным занятием ты всегда считал зарабатывание денег. Что случилось? – её глаза зло сузились, – Допился?

– Нет, просто стечение обстоятельств.

– Этого следовало ожидать. Беспорядок в мозгах и в жизни всегда приводит к таким результатам.

– К каким результатам?

– К таким. Ты себя в зеркале видел?

– Видел, десять минут назад – приличный вид, может непрофессорский, но приличный.— Он опять вспомнил про профессора- ухажера.

Ирина с сожалением посмотрела на Павла.

– Да, Будаев, ты непробиваем. Ты всегда хочешь показать, что у тебя всё в порядке, никаких проблем. Знаешь, что тебя погубит? Твоя безотказность тебя погубит. Ты никогда не можешь отказать своим начальникам, своим друзьям, своим собутыльникам. Ты отличный парень… для всех, только жить с тобой невозможно. Ты как валютная проститутка – никому не отказываешь, ни в чем! Все на тебе ездят, а ты думаешь, какой ты хороший, только забываешь о тех, кому от тебя плохо, потому что они рядом с тобой.

У Павла по-прежнему сильно болела голова, мысли сбивались и уходили в сторону. Сейчас он подумал:

– Почему валютная, что обычные проститутки отказывают? Как они деньги будут зарабатывать?

Ирина отвернулась, докуривая сигарету, ее пальцы подрагивали.

– У тебя, что тоже нет денег?— вопрос прозвучал глупо, тупо, неприлично. Паша это почувствовал и чтобы, как-то оправдаться выдавил,– Мне просто очень нужно, так сложились обстоятельства.

Ирина повернулась, достала из сумки кошелек и протянула две красные бумажки по десять рублей. В ее глазах кажется, стояли слезы. Ей, конечно, было не денег жалко, больше всего она жалела себя и даже его.

– Вот возьми и уходи. Запомни, нам больше ненужно встречаться. На развод подам сама, так будет лучше.

– Спасибо, ты меня очень выручила.

– Спасибо за развод?

– Нет, ну что ты! За деньги, конечно, я завтра сразу же вышлю, телеграфом. Извини, мне сейчас срочно нужно купить билет, а то еще могу сегодня не улететь. Народа видишь сколько. Мне просто очень нужно сегодня, а потом я билет куплю и мы поговорим. Не надо развод.

– Нет, мы уже не будем с тобой ни говорить, ни встречаться. Будь здоров.

– Ну, зачем ты так?

Ирина бросила сигарету в урну и пошла прочь, не оглядываясь.

Павлу хотелось ее догнать, он даже сделал шаг за ней, но потом развернулся и быстро, почти бегом направился к кассам.

В кассах была очередь и немалая. Ожидать в неведении, будет или не будет свободное место, было пыткой. Наконец он обратился в окошко:

– Мне на сейчас, на сегодня до Железнорудска один билет.

—Вам повезло, последний билет. Он отошел от кассы и подумал:

– Интересно дело, все время везет и постоянно все плохо. Где же эта чертова папка, там всё – акты, сметы, схемы, расчеты, если она пропала, то это конец. Сомов расстреляет меня восемь раз. Не успею сдать сегодня формы – во всем управлении не будет плана, соответственно для всех накроется квартальная премия и расстреливать меня будет уже не только начальник, а коллективно, все кому не лень. Вот это влип! Думать о таком даже не хотелось, под ложечкой заныло, в ногах появилась слабость, захотелось сесть, но сесть было некуда. Все было занято. Все! Билет в руках, но возвращаться в Железнорудск после таких аналитических размышлений уже не хотелось. От возможных картин экзекуций становилось не по себе. Вдруг пришла мысль:

– Надо позвонить на работу. Не в приемную, конечно, а на участок попробовать. Скоро восемь, Петя должен быть на работе, если ему сегодня не хуже, чем мне после вчерашнего. Нет, нет, он на работу приезжает в любом состоянии – старая гвардия. Может, товарищ прораб помнит, где папка.

Павел довольно быстро нашел переговорный пункт – он был здесь же в аэровокзале. Через минут тридцать его соединили с участком, Паша услышал голос своего коллеги:

– Алексеич, ты где?

Прораб Петр Гаврилович Синчук был на четыре года старше своего начальника, они давно работали вместе, но видимо врожденный пиетет к начальству не позволял ему называть Пашу по имени, а чаще всего по отчеству, в особо официальные моменты по имени отчеству.

– Привет, а то ты не знаешь. В Киеве, в Жулянах.

– Ни хрена себе! Ты, что и, правда, улетел?

– Нет, я тебе сейчас басню рассказываю! Ты лучше скажи, где папка с формами?

– А у тебя нету?

– Петя, ты что идиот, если б она была у меня, разве я б у тебя спрашивал?

–Ни хрена себе!

– Иван приехал? Может она в машине? – У каждого, уважающего себя начальника участка, был в личном пользовании автомобиль, неофициально конечно. Иван, как раз и был водителем этой машины. Так как легковой автомобиль иметь начальнику участка было не положено, а ездить приходилось очень много, то для этих целей применяли автомобили грузовые, желательно полегче – ГАЗоны, ЗИЛы. В товаротранспортных накладных писалось, что они старательно перевозят оборудование и стройматериалы, а на самом деле – тело начальника. В просторечии эти автомобили именовались – «под задницей». В процессе подписания актов, они играли огромную роль.

– Иван приехал, как обычно, в машине спит.

– Так быстро сгоняй и узнай, где папка. Может у него.

Паше снова повезло. В момент их разговора в нарядную участка зашел вечно заспанный Иван:

– В мэнэ тут за сидушкою папка, я думаю, може забулы?

Гора свалилась с плеч. Быстро дав Пете инструкции, что нужно сделать с найденными формами, не забыв дать указание, чтобы его встретили в аэропорту, Паша не спеша вышел из переговорного пункта. Жизнь налаживалась, тучи разошлись и выглянуло солнце, в прямом и переносном смысле. В природе была еще весна, но чувствовалось, что лето не за горами. Ощущалась перспектива, настроение улучшилось, но осадок в душе не давал покоя.

Разговор с Ириной, в котором, казалось бы, все было понятно: чего можно ожидать от женщины, которая от тебя ушла, именно этот разговор ему совсем не нравился. И не потому, что она говорила, что-то неправильное и обидное, а он выглядел глупым неудачником, нет, не это. Что-то неуловимое расстроило Пашу очень сильно, даже сильнее, чем в тот день, когда она ушла от него. Тогда, её уход казался временным и несерьезным, а теперь Павел понял, что возврата нет и вероятно это, его больше всего расстроило. Наверное, он и по сыну не очень сильно скучал потому, что считал – это, временно, они вернутся, все будет по-прежнему. Или просто, он чудак на букву «м».

Ему срочно захотелось увидеть жену. Будаев ринулся ее искать в этом бедламе и ему снова повезло. Он ее нашел, он ее увидел, но она уже прошла регистрационную стойку и двигалась на посадку в аэрофлотовский «накопитель». Ирина была уже довольно далеко, ей можно было только крикнуть, но что он мог ей крикнуть? Он конечно промолчал.

Глава 2.

 

Через четыре часа Павел уже был в Управлении. Петя подсуетился и успел сделать все необходимое: поставить недостающие визы и печати. После обеда Паша отчитался за выполнение плана, даже получил удивленно-поощрительное слово начальника, тот видно не надеялся, что он выкрутится из этой ситуации.

Паше повезло, никто даже не заметил его отсутствия на работе. Только старый лис Сергей Калистратович ржал в телефонную трубку и вроде как не хотел верить, что Паша за ночь успел смотаться в Киев и назад.

Все, свобода! Можно спокойно ехать домой. Отоспаться, отдохнуть, принять душ. Паша спустился во двор. Ему навстречу хитрым шагом спешил Валера, водитель начальника управления.

– Павлуша, все нормально, как договаривались. Я уже начал переживать, тебя не видно с самого утра. Как там, все о’кей, отчитался? — Паша, не имея возможности вставить даже слово, кивнул. – Значит свободен. Я тоже с напарником договорился – машина в нашем распоряжении до утра.

Напарником Валера называл начальника управления, у них были очень своеобразные отношения. Валере позволялось и прощалось очень многое, как никому другому. Он был не только персональным водителем руководителя, но и доверенным лицом. По штату-то он был простым водителем, но благодаря своей удивительной природной наглости и изворотливости, вел себя так, как будто он занимает должность по уровню не ниже первого заместителя начальника.

Он мог иногда выпить на работе и тогда не он вез начальника домой, а начальник его. Или его могли искать полчаса по всей территории, а он развлекался с новенькой молоденькой буфетчицей и после этого настойчиво утверждал, что все это время провел в туалете, «так живот свело», хоть его там тоже искали. Ему почти все сходило с рук, может быть потому, что начальник видел в нем себя – двадцать пять лет назад. Все знали, что у Сомова была бурная молодость, он ведь работал в управлении уже больше тридцати лет и многие старые работники помнили его молодым. Он и сейчас мог на недельку пропасть с работы. По управлению тихонько шушукались – запой. Через неделю появлялся, как ни в чем, ни бывало и приступал к работе. Работать он умел, причем очень сильно работать, за это его, собственно и держали на этой трудной должности больше полутора десятков лет.

Они с начальником составляли хороший тандем, Валера лодырем тоже не был и его «выкрутасы» были скорее исключением из правил, чем постоянным поведением. Ну и Сомов был не из тех, кому можно сесть на голову, иногда Валере крупно попадало и, поэтому он старался тонко чувствовать ситуацию и не перебирать лишку.

Среди работников управления он слыл оригиналом и любимцем женщин, всегда модно одевался и имел острый язык, что тоже нравилось начальнику. Одно не нравилось Сомову, Валера говорил очень быстро и часто был многословен. Одним из его прозвищ было Трындычиха. Вот и сегодня он строчил, как из пулемета, не давая Паше вставить слово.

– Квартира на шестом микрорайоне, три комнаты. Нас будет шестеро так, что всем хватит. Надо будет заехать в магазин кое-что докупить, остальное бабы притянут.

По возрасту, они с Пашей были практически ровесниками. Валера учился в институте лет семь, дальше четвертого курса так и не прошел, но верхушек нахватался. Имея на работе массу свободного времени, много читал. У него в салоне всегда валялись книжки.

В последнее время они сошлись поближе, особенно после одной командировки. У них обозначились кое-какие общие интересы – футбол, бильярд, книги. Валера был интересным собеседником, особенно под водочку. С ним можно было поговорить на самые различные темы, не то, что с большинством мастеров и прорабов – тем лишь бы водку жрать.

Но главным интересом в жизни у Валеры были женщины. Одновременно он мог встречаться с тремя-четырьмя подругами и это при, том, что он был женат. Жена Надюха терпела, как могла, а начальник говорил словами Горбатого из известного сериала: «Кабаки и бабы доведут тебя до цугундера».

Валера симпатизировал Будаеву и тянулся к общению с ним, приглашал на разные посиделки. Заканчивалось это обычно пьянками и мимолетными встречами с женщинами. Сейчас у Паши вылетело из головы, что они еще несколько дней назад договаривались в четверг провести рандеву. Валера обещал презентовать новых девушек и обеспечить веселье. После приключений с полетом в Киев и практически бессонной ночи, Паше совсем не хотелось куда-то идти и с кем-нибудь встречаться, он попытался вставить в нескончаемую Валерину тираду слово возражения. Тот, просто взвился на дыбы. Скорость речи еще более ускорилась, и Паше стало понятно, что его не поймут, что все уже в сборе, всю неделю ждали, и он будет последней скотиной, если откажется. Пришлось ехать.

В доме, где ожидалась встреча, лифт не работал, поперлись с сумками пешком на седьмой этаж. У Паши на лбу выступили крупные капли пота – давали себя знать ночные приключения и водочно-шампанский коктейль. Все приглашенные были на месте: кроме Лидки, штатной «полевой» подруги Валеры на данный момент, в полупустой комнате находились лысоватый худой мужик и две девицы предбальзаковского возраста, в отличие от мужика они отличались, как раз пухлыми формами. Все очень активно и излишне возбужденно разговаривали, чувствовалось напряжение малознакомого общества. Быстро соорудили закуски и выпили. Паша понял: не напиться, сегодня не удастся. Пышногрудые красавицы его не интересовали, но как истинный джентльмен он пытался поддерживать беседу. Присмотрелся к той, которая справа – с личика ничего, имя не запомнил, понял, что учительница. Формы пышные, даже чересчур, поэтому и выглядит постарше, на самом деле лет тридцать, а то и меньше. Взгляд плотоядный, такой только попадись. Слева – страшненькая, толстая и болтливая со странным тембром голоса. Паша сразу прозвал её Цикадой.

Кроме Цикады, тарахтел, как заведенный Валера. Он болтал без умолка и активно склонял население к спариванию. Паше было все равно. Он только удивлялся, как до сих пор не вырубился и продолжал пить. Часам к одиннадцати шабаш закончился и все засобирались. Валера, чуть ли не насильно, всунул Паше под руку пышнотелую учительницу и тот, как джентльмен-абсолют не смог отказаться ее проводить. К тому времени он уже был неспособен выговаривать некоторые буквы алфавита и передвигался нетвердой походкой моряка во время шторма. Слава богу, она жила рядом, идти пришлось недолго. Приглашала она его к себе или нет, Паша не очень хорошо запомнил и ввалился в квартиру вместе с ней под руку, прямо так, как и поставил их Валера. Не потеряв последних признаков достоинства, из уважения к хозяйке снял обувь на коврике, дошел до кровати, благо дверь в спальню была прямо напротив входной, и рухнул не раздеваясь.

Почти засыпая, он вспомнил о ее плотоядном взоре. Не вовремя. Она не дала ему уснуть, быстро помогла раздеться и требовательно разделась сама. Сбежать не было возможности, Паше пришлось поднапрячься, причем дважды. Большего из него не смогло вытянуть даже это изголодавшее пышное тело. Он провалился в сон.

Глава 3

 

– Животное, плывущее по течению,– такая дурацкая фраза крутилась у Паши в голове в момент пробуждения, даже до пробуждения: во время утреннего сна. Он проснулся, как обычно без нескольких минут шесть, сам, без будильника, с тяжелой головой. Было совсем светло, как-никак первый день лета. Вставать не хотелось, хотелось пить.

Надо ехать прямо на работу или успею заскочить домой? – Обдумывал ситуацию Будаев. – Какая же ты, Пашенька, скотина, третий день домой не являешься. Хотя кто тебя там ждет? Никто. Сам виноват, а если бы ждали, ну что бы ты сейчас объяснял? Значит хорошо, что не ждут? Нет, плохо. Ну, тебе не угодишь. Да уж, все как-то не так. Вот девушку соблазнил,… или она меня. Короче соблазнились. «Прекрасна ночь, а женщина прелестна, когда и ранним утром с ней не тесно».

Не тот случай, пухлые телеса, раскинувшейся женщины, занимали большую часть кровати, Пашке оставалась узкая полоска у края, он так и лежал вытянувшись, стараясь к ней не прикасаться.

Да, скотина вы, Павел Алексеевич, скотина. Животное, плывущее по течению. Надо попробовать тихонько уйти, незаметно. Эти утренние разговоры ни к чему... Бросить девушку хочешь, а она на что-то надеялась, строила планы.— Паша мысленно дискутировал сам с собой,— какие там планы, утренний секс? Придется отложить, я не в том градусе и вообще мне нужно на работу. Работа, знаете ли, вещь архиважная, на первом месте.

Он тихонько, очень осторожно, сполз с постели, начал искать свои вещи. Это было нелегким делом, комнатка была небольшая, но вещи разбросаны по всем углам. Одевшись и подойдя к двери, он посмотрел на спящую женщину. Она была ему не симпатична и Павел самокритично подумал: «Все-таки ты животное, Будаев и что ты тут делаешь»?

 

До работы он успел заскочить домой: помыться, переодеться и очень вовремя попасть в управление. День как обычно начинался с рутины: надо было перевозить механизмы, переставлять людей потому, что кто-то заболел, заказывать троса и думать, как побыстрей и подешевле переставить электролинию.

В десять начальник проводил еженедельную оперативку, эта, была еще посвящена и итогам месяца. Обычно к ней готовились и документально и морально. Шеф мог серьезно «врезать», если что-то было не так с делами на участке. Он был человек старой закалки и на оперативных совещаниях иногда, когда входил в раж, мог крепко «приложить», даже матом, не стесняясь присутствия женской половины. В этот раз Павел шел на совещание более, менее спокойным, но многое зависело от настроения начальника.

Сегодня оно было нормальным, даже хорошим. Сомов, оценивая работу управления в прошедшем месяце, а значит и свою – был удовлетворен. Он вовремя «взбодрил» начальников участков нужными словами и те «принесли в клюве» столько выполнения, сколько было ему нужно. Ему в этом месяце нужно было не просто выполнение плана, а отличное перевыполнение и он заставил своих подчиненных вынуть из закромов все резервы.

Сомов был не просто начальником управления, он был сильным дипломатом, а значит изящным интриганом. Он прознал, что в тресте появятся новые «хлебные» объекты, а кому их отдадут? Отстающим, которые и так не выполняют план? Нет, передовикам, которые этот план перевыполняют и готовы к новым свершениям на благо партии и правительства. Заодно и самим можно хорошо на этом поживиться. Теперь он был уверен, что эти объекты от него никуда не денутся, тем более что предварительная договоренность с управляющим уже была.

Поэтому совещание проходило легко, без нервов. Прямо во время его проведения позвонил управляющий, поздравил с хорошим выполнением плана и подтвердил распределение новых объектов. Это так воодушевило начальника, что он не стал оттягивать в долгий ящик и сразу после оперативки вызвал к себе Будаева.

Паша постучал в дверь и скромненько вошел в кабинет начальника. Сомов стоял у своего большого рабочего стола. Ему было далеко за пятьдесят, но фигура никак не выдавала возраста. Он был высок, строен, худощав. Ходил не спеша, несколько даже вальяжно. Чувствовалось, что он достаточно высоко себя ценит и относится к большинству окружающих свысока. Говорил уверенно и голос у него исходил вроде не из горла, а откуда-то глубже – от диафрагмы. Только лицо, изрезанное многими глубокими морщинами напоминало и о возрасте, и о «весело» прожитой жизни.

У Сомова сегодня было отличное настроение и как человек эмоциональный, он хотел им с кем-то обязательно поделиться. Вообще начальник был человеком неровного характера, часто вспыльчив и хотя обычно отходил быстро, сотрудники относились к нему настороженно. Он улыбнулся Павлу и начал серьезный разговор:

– Не ожидал от тебя, Паша, если честно, такого подвига. Как же ты Калистратовича уломал? Это ж волчара такой, что жилы стынут. Я его три десятка лет знаю и все годы он такой – неуступчивый.

– Да так, Тимофей Федорович, индивидуальный подход, знаете ли,– пококетничал Будаев.

– Что, неужели, он изменил перегною?

– Нет, Тимофей Федорович, перегной – это святое, но мы играли еще и на других клавишах.

– Ну, хорошо, главное результат. Отрабатывать долго будешь?

– Зачем отрабатывать? Мы нашли созвучие интересов в другой плоскости.

– Смотри, чтоб это созвучие тебя слуха не лишило. Калистратович хитрый, как все иерусалимские евреи.

– Так он же хохол.

– Это еще хуже,— начальник помолчал. – Я на тебя надеюсь, Паша, но… ты же чувствуешь, ты в этой крестьянской семье прорабов – изгой.

– Почему, Тимофей Федорович, мне кажется, ко мне все нормально относятся.

– Дай бог, дай бог, но я не об этом. Хочу дать тебе новый серьезный, а главное перспективный объект. Справишься?

– А чего бы, не справиться, не хуже других.

– Завистников не боишься? Ты ж у нас самый молодой начальник участка. Не боишься, что загрызут тебя старые волки? А?

– Да не грызет меня никто, Тимофей Федорович. О чем вы говорите? Я не понимаю.

– Когда поймешь, может уже поздно будет. Надо вырастать из коротких штанишек и к людям присматриваться. Ну, да ладно. Ты, насколько я помню, оканчивал Одесский институт и жена у тебя из Одессы?

– Теща тоже, – сострил Павел.

– Город хорошо знаешь?

– Терпимо.

– Дачу Ковалевского знаешь?

– Знаю, у нас там спортивный лагерь был.

– Вот где-то в этом районе несколько министерств решили построить себе по санаторию, пансионату, короче, на сколько денег выбьют. Наш министр тоже в первых рядах и строить соответственно будем мы, более того наш трест. Там еще, конечно, конь не валялся и трудностей масса, но я на тебя надеюсь. Первый объект из всего этого комплекса хочу отдать тебе, твоему участку. Справишься, пойдем дальше.

– Спасибо, а как же здесь, передавать объемы? Жалко, только наладилось все.

– Правильно, не надо передавать. Синчук и без тебя справится, если дело настроено.

– У меня же живых прорабов трое всего, со мной.

– Не переживай, добавим и ты же не рассчитываешь, что будешь сидеть постоянно в Одессе. Привыкай к тому, что главная твоя задача, что? Главная твоя задача организовать и проконтролировать, а непосредственное исполнение – задача подчиненных. Запомни это, если хочешь быть руководителем, настоящим, конечно. Знаешь, почему я всегда все успеваю? — Паша внимательно слушал начальника.— Я никогда не делаю того, что могут сделать мои подчиненные. Никогда.

Паша подумал:

– А ведь точно, Сомов никогда не делал черновой работы. Все мелочи за него делали отделы, начальники участков, снабженцы. Он, как король приходил на все готовое и собирал сливки и так восемнадцать лет. Как все просто: сиди ничего не делай, только во время собери урожай успехов.

К действительности Пашу вернул грудной голос начальника:

– Весь секрет в том, чтобы твои подчинённые сделали все это, во время и в полном объеме. Если не сделают – ты плохой начальник и делай это за них, если сделают, значит, ты хороший начальник и у тебя хорошие подчиненные. Понятно? Запомни еще одно, может быть самое главное: всегда и за всё отвечать будешь ты и только ты, потому, что именно ты начальник. Понял? Если захочешь переложить вину на своих подчиненных – это не значит, что ты плохой начальник. Это значит, что ты совсем не начальник и никогда ним не будешь. Запомнил?

– Запомнил.

– Вот и хорошо. Поедешь на этой неделе в трест вместе с начальником ПТО, туда должны прислать первую документацию. С проектом, как всегда бардак, будут передавать частями. Кураторы – одесситы, я надеюсь, ты с ними найдешь общий язык, после Калистратовича тебя уже пугать некем. Кроме того, это же не значит, что мы тебя оставляем одного, буду и я приезжать, и ПТО, и главный. Так что давай, вперед.

 

От начальника Павел вышел озадаченным. С одной стороны получить новый, интересный объект всегда мечта настоящего строителя, с другой с его опытом, прямо скажем не очень богатым, начинать такой огромный объект с нуля, с колышка – это весьма и весьма страшновато. Это сейчас Сомов говорит: «Мы тебе поможем», а до дела дойдет все в кусты и отвечай Будаев по полной программе, но отказаться невозможно. Об этом не может быть и речи – его засмеют, со свету сживут. Кроме всего прочего, это же не в Хацапетовке строить, город юности – Одесса.

При упоминании об Одессе Пашу словно пронзила молния:

– Я же не отправил деньги Ирине! Идиот, по бабам и пьянкам у него есть время лазить, а дойти до почты – ноги отказали. Ну, кретин, ну полный кретин. Теперь она опять будет говорить, что я постоянно вру, не выполняю свои обещания, не думаю о сыне и вообще скотина.– Паша не сбежал, а скатился по лестнице на первый этаж. Во дворе стоял служебный автомобиль начальника. Валера усиленно тер лобовое стекло. Он сегодня был в штрафниках – опоздал на работу и еще приехал с хорошо уловимым запахом спиртного. Сомов ему с утра прочитал, как он говорил, активную политграмоту, но не сильно и без оргвыводов – у него было хорошее настроение. Валера пытался показывать усердие.

Павел подлетел к нему и проорал:

– Выручай, на почту надо срочно.

– Не ори не глухой. Зачем на почту? – как-то слишком спокойно прогундел Валера.

– Не твоё дело, поедешь или нет?

– Поеду, а зачем?

– Тебе, что в морду дать, чтоб ты своё любопытство засунул в … – рядом проходили две сотрудницы из бухгалтерии и Будаеву стало неудобно продолжать, – короче ты знаешь куда, – Паша сел на переднее пассажирское сидение. – Поехали!

– Чего вы все сегодня такие нервные? Шеф нервный, ты нервный, а я должен всех возить и успокаивать. Может, это я должен быть самым нервным.

– Валер, поехали, а то на обед попадем – придется целый час ждать, – уже ласково попросил Паша. – Слушай, а шеф тебе харакири не сделает, за то, что мы сейчас уедем? – Засомневался Будаев.

Валера не спеша уселся на водительское место:

– Во-первых, харакири можно сделать только самому себе, мальчик. Во-вторых, приехал Китайгора и они после обеда едут в сауну в таксопарк на машине Китайгоры. Так что я свободен, как синяя птица.

– Да-а-а? Молодец, ты себя уже не просто в птицы записываешь, а сразу в птицы счастья. Правильно, что там мелочиться.

– Тебе смешно, а меня сегодня ночью чуть не убили, – вздохнул Валера и завел двигатель.

– Да ты что! И кто ж этот рукодельник? – удивился Паша.

– Надюха.

Паша разразился громким хохотом:

– Не слушаешь ты, Валера, шефа. Доведут тебя бабы.

– Тебе смешно, а мне знаешь, как… и главное ничего не делал. Пришел домой, заметь, домой не куда-нибудь на б…, в другое место.

– Во сколько пришел?

– Ну, поздновато немножко – в полвторого, но зато сам открыл дверь, никого не будил, не тревожил, непьяный почти. Тихонько лег в зале на любимый диванчик, только хотел заснуть, а она, как откроет свою «варежку». Я ей спокойно говорю: ночь на дворе – все спят, не кричи, а она орет, как резаная. Я взял и подушкой накрылся, чтоб не так громко было. Как чувствовал... Помнишь, мы осенью у меня дома, грибы жарили? Вот... Сковородка та здоровая, чугунная, с деревянной ручкой. Так ручка отлетела. Хорошо, что она меня не руба, а плашмя ударила…, уже сейчас мог бы быть покойником. Подушка спасла. Оказывается, она видела, как я из Лидкиного подъезда выходил.

– Так вы, что рядом живете? – прошипел Паша, корчась от смеха.

– Лидка в третьем, а мы в четвертом подъезде.

– Ну, ты Валера и балбес. Кто ж там, где живет и …?

– Ой, какие мы правильные, если б ты знал, что Лидка вытворяет, ты б тоже про подъезды не думал.

– Ну, значит жди, когда Надюха к сковородке ручку приделает.

– Та, нет. Она сама больше меня испугалась, так что подписание мирного договора состоялось.

– В два часа ночи?

– А, что тянуть.

– То-то я вижу, ты не выспался.

– Та, какой там сон, если часок поспал и то хорошо. Надюха еще водки налила, короче все в «абажуре».

– Ну, ты жук, из любой ситуации выкрутишься.

– Я-то да, а ты, как тебе пышнотелая Венера?

– Это ты про кого?

– Как про кого? Про Галку учительницу. Ты, что сбежал?

– Слушай, иди ты к черту!

– Ты, что точно сбежал? Ну, ты лось, такая женщина – мечта поэта! Да, нет, чего б она с утра Лидке названивала и всё про тебя расспрашивала. Кто, да что, где найти.

– Не вздумай проговориться – удушу обоих или обеих, сам выбирай, как вам будет лучше. Где ты их берешь, молодых незамужних.– Паша немного помолчал.– Слышь, Валерчик, а ты не пробовал по бабам не бегать?

– Не пробовал.

– А ты попробуй, голова целее будет. А то ведь, может быть же еще хуже – разозлишь Надюху, а она тебе, когда спать будешь, всё хозяйство секатором каким-нибудь ампутирует и всё – прощайте наслаждения. Сковородкой хоть убьёт, а тут – жизни лишит.

Валера улыбался, но как-то натянуто:

– Тебе всё хихоньки, а тут вопрос жизни и смерти. У меня характер такой: мне романтика нужна. Мне без женщин никуда.

– Вот и отчекрыжит Надюха всю твою романтику, по «самое не хочу».

– Не отчекрыжит – она меня любит, если б не любила давно бы грохнула или на крайняк выгнала.

– Так и живи ты с ней спокойно.

– Нет, в чем-то ты прав. Надюха баба, конечно, хорошая, чистюля и готовит, будь здоров,– Валера даже замечтался,– но я к ней, а у неё всё не, слава богу: то что-нибудь болит, то партизанские дни, то она уже считает, сколько денег выторгует, когда поросенка из села продадим. Я ж тебе говорю: романтика мне нужна, а у неё деньги, шмотки, в самый ответственный момент.

– Так уходи от неё, чтоб она тебе очередной сковородкой мозги не поджарила.

– Нет, я без её домашнего борща не могу.

– Ну что ж, тогда спи в каске, – хохотнул Будаев, – все, подожди пять секунд,– они подъехали к почте.

 

После обеда Паша немного посидел на участке, поперекладывал бумаги, на объект ехать не хотелось, к тому же пятница. Петруха со Славкой сами справятся. Собирался уже домой, когда к нему зашел Фокин – начальник четвертого участка.

– Привет фаворитам, – хитро начал Сергей Васильевич. Для Павла он был человеком не то, чтобы неприятным, но не своим – дружить с таким он никогда бы, не стал. Фокин был из породы людей, которые «умеют жить», добиваясь качества жизни не за счет совершенствования себя или окружения, а за счет хитрости или даже обмана. В начальники участка он попал из снабженцев, не имея даже строительного образования. Как ходили слухи, он оказывал немало услуг Сомову в области добывания различных дефицитов, это распространялось не только на производственные, но и на личные потребности начальника. Такие люди, конечно, были нужны управлению – он чудесно мог подписывать акты с завышенными объемами выполнения, ублажая кураторов некими услугами или редкими товарами. При существующих дефицитах это было очень актуально.

– Ну, Сергей Васильевич, вы мне льстите, если кто у нас фаворит, то это скорее вы. Дверь в кабинет начальника открываете ногами – руки заняты, а я так – мелкая сошка, однажды обласканная начальством.

– Заметь, крепко обласканная. Всё управление гудит, чем же это Будаев смог так к себе приворожить Сомова, что он ему с барского плеча всю Одессу отдает. – Фокин не стал присаживаться, стоял у окна, опираясь на подоконник, заложив ногу за ногу обутую в белые туфли фирмы «Саламандра». Вся остальная одежда на его неспортивной фигуре с пузцом выглядела соответственно: белая теннисная рубашка и фирменные американские джинсы цвета индиго.

– Вы завышаете возможности нашего глубокоуважаемого начальника – всю Одессу он отдать не в силах, как известно из песни: вся Одесса очень велика.

– Она, конечно, велика, но Сомов никого больше не пускает к документации на эти объекты, кроме тебя и Ломовцева, даже Главного, и это дедушку сильно раздражает.

Требуется пояснить, что в управлении главного инженера всегда называли просто – Главный, а Ломовцев – это начальник производственно-технического отдела.

– Так ко мне какие претензии, вы, надеюсь, не думаете, что мое влияние на начальника так велико, что я ему указываю, кому давать, а кому не давать документацию? Все вопросы к Тимофею Федоровичу.

– Ответ неправильный. Сам Бог завещал делиться. Ты же мог сказать: я сам не справлюсь, здесь нужна помощь опытных, профессиональных людей.

– А опытный и профессиональный – это ты, что ли? – ухмыльнулся Павел.

– Почему только я? У нас в управлении достаточно крепкий профессиональный коллектив и заметь, коллектив единомышленников, а ты хочешь из этого коллектива выпасть.

– Из коллектива я не выпадаю – на водку скидываюсь, как все. Только, если б Сомов тебе предложил Одессу, меня бы там и близко не было и о коллективе, профессиональном, никто бы не рассуждал.

– Причем тут я? Владимир Константинович о тебе говорил. Говорит: этот Будаев из молодых да ранних, слишком высоко летает, как бы ни упал. Он может, забыл, кто экзамены по Технике безопасности принимает? По безопасному перемещению грузов, кто в составе комиссии? Милославский хоть и дедушка пенсионер, но связи у него о-го-го, управляющий его уважает. Если у них с Сомовым не все гладко – это не значит, что он ничего не может. Главный инженер всегда фигура.

Владимир Константинович Милославский, мужчина шестидесяти лет, был в управлении главным инженером в последние два года, после того, как умер предыдущий. За углами шептались, что его Сомову навязал новый управляющий трестом Борис Павлович Дмитриев. Весной отпраздновали Милославскому шестидесятилетний юбилей, но по всему было видно, что уходить на пенсию он не собирался.

– Слушай, а правда, что Дмитриев тебя бандитом ругал?

– Вот за что я тебя люблю, Сергей Васильевич, что ты всё всегда знаешь. Ругал. Я у соседей все самосвалы сманил. Им работать нечем, а я план клепаю, вот меня Дмитриев бандитом и обозвал, но без мата, культурно. – Паша не стал объяснять, что прошлой осенью управляющий сначала бандитом его обозвал, но потом, разобравшись, даже похвалил. В соседнем управлении, которое работало рядом, не занимались автодорогами, вот автомобилисты и забастовали – отказались ездить по таким ямам, а у Паши дороги были отличные, «как яичко». Бригадир командированных «Татр» – Иван Иванович приехал к нему и говорит: «Принимай на работу, мы у тех придурков машины бить не будем, у тебя дороги нормальные и погрузка нормально организована. Мы тебе быстро план подтянем, не терять же нам неделю и ехать домой за сто километров». Паша принял их тихонько, ему лишний транспорт только в пользу. Соседи сначала с ним лично отношения выясняли, он их послал, причем очень далеко и сразу. Они пожаловались на самый верх, начались разборки. Но получилось так, как чаще всего бывает. Паша сначала разгон получил, а потом слово «бандит» прозвучало из уст управляющего, почти как похвала.

Фокин продолжал:

– Ты осторожней, Дмитриев человек горячий, попадешься ему опять под руку и всё – в вечные мастера, а Милославский с управляющим друзья, много лет проработали. Смотришь, если что и прикроет.

– Сергей Васильевич, ты так говоришь, как вроде я против главного заговор задумал. Мне, что побежать к Сомову и в ноги упасть: не губи, Тимофей Федорович, дай документацию по Одессе главному полистать, а то он на меня косо смотрит?

– Не правильный ответ, Паша, Я говорю, что нам надо всем вместе дело делать. Сомов там, – он показал пальцем куда-то в люстру,– на верху, далеко и он там один, никого к себе не подпускает и не подпустит. Сейчас тебя к себе приблизит, поднимет, а падать ох, как больно будет. Ты ж знаешь – у него новое настроение, каждые полчаса. И ты понимаешь, если Сомову все равно, что его начальник участка нажирается и пьяным ночью в Киев улетает, то Дмитриеву это может совсем не понравиться.

– Ну, Петруха, ну козел, заложил-таки, – подумал про себя Паша, а вслух сказал:

– А кто это у нас самолеты любит? Я за всю свою жизнь всего один раз летал и то еще пацаном с родителями, все больше поездом, поездом.

– А мне кажется…

– Если, кажется креститься надо, Сергей Васильевич, – перебил его Павел, – ты знаешь, я уже домой собрался, тебя подвезти? Иван бедный от сна опух совсем – надо человека выручать.

– Спасибо, у меня своя машина, а ты об Одессе, Павлуша, подумай. Пока.

– Об Одессе я думаю и денно и нощно так, что можешь не переживать. Будь здоров.

По пути домой Павел обдумывал разговоре с Фокиным. Мысли были только непечатные.

 

Глава 4.

 

За последние месяцы у Паши выдался первый свободный выходной. По весне приходилось часто работать по субботам иногда и по воскресеньям, нагонять план, упущенный за противные зимние месяцы, потом знаменитый май месяц, в котором больше праздников, чем рабочих дней. Отмечали всё, что могли, даже Дни Радио и Пограничника, а если учитывать, что как говорил один языкатый слесарь из мехмастерских: «Кто праздничку рад, тот накануне пьян», то времени свободного было мало. Да и что делать одному в пустой квартире. В этом, наверное, была главная причина, что дом стал для него только местом для сна и то не каждую ночь.

Сегодня он остался дома и не думал ни куда идти. Событий последних дней, общения с Ириной, начальником, Валерой и Фокиным ему хватило за глаза. Мозги работали на «тихом ходу». Не спеша, передвигаясь из комнаты в комнату, он не мог соорудить ни одной конструктивной мысли. Чувствовал, что надо что-то поесть, но даже сконцентрироваться на этом не мог. Еда, точнее её приготовление, после отъезда Ирины, стала для него серьёзной проблемой. Сам готовить он не умел и что главное – не хотел совершенно, то есть терпеть не мог готовить. До него сложно доходила логика приготовления пищи. Пока ты не голоден, думать о пище и соответственно её готовить, как то не имело смысла. Готовить, когда ты уже голоден, было тоже не логично, потому что пока приготовишь, можно умереть с голода, во всяком случае ситуация явно некомфортная. Его наивысшая квалификация в области кулинарии проявлялась в картошке жареной на сале и яичнице, особым изыском была яичница на помидорах или зимой на томатном соке.

Содержимое холодильника не внушало энтузиазма, он был практически пуст, но на нижней полке, рядом с остатками картошки, Павел заметил блестящую банку. Бумажная этикетка от давности срока отвалилась и куда-то пропала, идентифицировать содержимое было достаточно сложно, поэтому Паша быстренько достал большой столовый нож, искать консервный было лень. Вскрыть советскую консервную банку не так просто – это удел сильных и умелых. Нож несколько раз соскальзывал, но результат оказался положительным. Завтрак в виде килек в томатном соусе был обеспечен.

– Эх, если бы еще пивка, – подумал Паша, но потом нахмурился, вспомнив обещание самому себе об ограничениях в спиртном. Отрезав кусок черствого хлеба, он медленно ел прямо из банки. Мысли были отрывочны и не системны. Чаще всего он вспоминал жену, но как-то не всю сразу, а по частям, по эпизодам. Ему снова вспомнились её глаза, но не те возле аэровокзала, а широко распахнутые, такие у неё были, когда она была чем-то весело, по-доброму удивлена, еще вспомнился тембр её голоса, очень оригинальный, который нельзя было спутать, ни с чьим другим. Вспоминались отрывочные моменты из их жизни, в основном из первых лет. Их знакомство, первые встречи, ощущение эйфории.

До Иры, Паша встречался с несколькими своими однокурсницами. Это нельзя было назвать романами, даже на увлечение не тянуло, скорее зов гормонов. Из-за своей провинциальности, которую он иногда остро чувствовал, особенно на первых курсах, Павел вел себя достаточно замкнуто, как-то осторожно. Он часто гулял один по старинным улицам Одессы, это занятие ему очень нравилось в любую погоду. На ходу он сочинял стихи, которые никому, никогда не читал. Вечный хаос «общаги» с её многолюдностью и невозможностью уединиться, ему сильно мешали жить. У него были друзья, с которыми он отлично проводил время, но чувство одиночества его преследовало всегда, ещё со школы.

Встреча с Ирой изменила его жизнь в главном – он перестал себя чувствовать одиноким. Это чувство было таким явным и неожиданным, что даже не понятно от чего он больше получал удовольствие, от чувства влюбленности или от отсутствия чувства одиночества, хотя второе проистекало из первого, и было неотъемлемо.

Ему было совершенно все равно, кто она. Кто она в жизни, где учится, где живет, кто её близкие. Он её воспринимал в отрыве от всякой объективной реальности, поэтому, когда в первый раз попал к ней домой, они жутко промокли под дождем, он был удивлен и смущен. Его сильно поразил интерьер их огромной квартиры в старинном доме на улице Гоголя. Высоченные потолки по пять метров с лепниной, мебель из карельской березы и антикварные часы на каминной полке. Мальчик из рядовой семьи, живущей в улучшенной «хрущевке» со стандартной советской мебелью и часами ходиками на микроскопической кухне, просто не знал, что так может быть не только в кино.

За то время пока они встречались, Ира ни разу ничего не говорила о своих родителях. Оба её родителя были докторами наук, медиками. Папа – хирург, мама – офтальмолог. Квартиру дали ещё при Сталине Ириному дедушке – тоже известному хирургу. Собственно именно дедушке, её мама с папой были обязаны знакомству. Папа Иры был лучшим учеником у дедушки и иногда был зван к обеду на квартиру к своему учителю. Дедушку Ира видела только на портрете, висящем в гостиной, он умер буквально через несколько месяцев после свадьбы её родителей, ему было почти семьдесят. Людмила Павловна – мама Иры и «драгоценная тёща» Павла, была поздним и единственным ребенком, когда она родилась, её отцу было за пятьдесят. В квартире многое напоминало о заслуженном дедушке – картины на стенах, коллекция антикварного фарфора.

Судя по изображению на портрете, дедушка был серьезным мужчиной, а Людмила Павловна удалась в отца. Без неё в доме не решался ни один даже маленький вопрос. Владимир Николаевич – отец Иры был типичным представителем «ордена подкаблучников». Он никогда не спорил с женой и довольствовался тем, что его быт был налажен до тонкостей, а он имел полную возможность заниматься работой, операциями, наукой. Паше иногда казалось, что тесть не в курсе сколько, например, стоит коробок спичек или батон хлеба. В первый же вечер, когда они вместе с Ириной оказались у них дома будущий тесть предложил сыграть в шахматы. Паша не был силен в этой области, и ему не хотелось играть, но Владимир Николаевич был очень настойчив, да и Ира добавила своё слово. Весь внешний вид тестя выдавал в нем научного работника – профессора. Паша ожидал разгрома, но быстро выиграл, потом еще и еще, так было много раз. Владимир Николаевич в шахматы играл чудовищно, при этом почему-то очень любил эту игру. Павел так до конца и не понял – тесть это делал серьезно или придуривался. В том, что тесть в семье играл, какую-то роль, не всегда соответствующую его истинному состоянию, Павел замечал неоднократно. В сущности, Владимир Николаевич был умен и ироничен, докторами наук просто так не становятся, но в семье это проявлялось редко и как-то осторожно. Он был родом из деревни, какой-то поселок или село возле Беляевки – районного центра недалеко от Одессы. Однажды, когда тёща в очередной раз не очень корректно высказалась в его адрес, он с полуусмешкой, с полуиронией заметил Павлу: «Мы же с тобой лимита». Все особенности характера драгоценной тещи Паша узнал несколько позже, но довольно быстро понял – никогда он не сможет жить в этом доме.

Ира внешностью пошла в отца, а характером, наверное, в дедушку. До определенного возраста она покорно подчинялась матери, но когда вопрос стал о выборе профессии, Ира абсолютно не обращала внимания на истерики Людмилы Павловны, которая, естественно видела в единственной дочери только продолжателя медицинской династии. Дочка выбрала математику, к тому же совсем непонятный её раздел, связанный с вычислительной техникой. От дочери Людмила Павловна получила еще несколько ударов судьбы. Одним из таких ударов был Павел Будаев. Пока они встречались, «драгоценная», тогда еще будущая, теща всем своим видом и действием показывала, что ЕЁ дочь достойна более интересной партии, но её подстерегала жуткая новость – трехмесячная беременность и как результат, свадьба. Такой удар судьбы она могла простить единственной дочери, но только не этому жуткому провинциалу.

Вспоминая историю своей женитьбы, Павел больше улыбался, чем расстраивался. Свадьба, с несколькими сотнями приглашенных, из которых он не знал почти никого, ему далась, конечно, с трудом, но понимание, что любимая девушка становится твоей женой, перебивало любой негатив. После свадьбы наступил период, когда Ира с Павлом вроде как жили в квартире родителей, но Паша почти все время, и дни, и ночи проводил в общаге, мотивируя это необходимостью подготовки дипломной работы. Ирина не очень обижалась, ей тоже нужно было много работать по своей дипломной работе, к тому же беременность протекала непросто, так что забот у неё хватало. Весь этот период теща пыталась любыми способами решить вопрос, чтобы Павел с Ириной остались работать в Одессе, но настойчивость молодых супругов и аргумент в виде квартиры, которую сразу предоставляли молодому специалисту Будаеву в Железнорудске, уговорили Людмилу Павловну, хотя бы на время отказаться от этой затеи. Она еще надеялась, что со временем квартиру можно будет обменять на Одессу.

Павел доел кильки, вымакал хлебом томат. Посуду, слава богу, мыть практически не пришлось, только вилка и нож. Он снова прошелся по их почти новой трехкомнатной квартире. Всего год с небольшим прошло, как он ее получил. Полгода назад она еще была такой уютной, а сейчас совсем наоборот, хотя внешне ничего не изменилось. В жилкомиссии говорили, что для их семьи из трёх человек, она велика, но начальник надавил и её выделили. Начальник сказал: «На вырост, с перспективой». Где она теперь эта перспектива? Тогда Будаев верил, что у них будет второй, а может и третий ребенок. Правда с Ириной он об этом, так и не поговорил.

В последний год они вообще мало говорили друг с другом. Не было толи времени, толи интереса. До свадьбы они могли разговаривать сутки напролет, находились, и темы, и интерес. Со временем всё изменилось. Какие там разговоры! Она даже уехала, не поговорив с ним. Павлу надо было задержаться в командировке, позвонить не было возможности, у них в квартире не было телефона. Он задержался на пять дней. Приехал, а на столе записка – короче не бывает и полный холодильник еды. Он совершенно ничего не понял. Почему? Если бы он передал через кого-нибудь, что задержится, что-то изменилось бы? Она бы не уехала?

Он мало уделял внимания семье. Да! Но так делают почти все мужчины. Много работы, других дел. Почему она ему ничего ни сказала? Всё ведь было не так плохо и страшно. Можно было поговорить, что-то изменить.

Неужели у неё появился другой, совсем другой не такой как ты и она ушла не от тебя, а просто к нему. Ей с ним интересней и он каждый день спит с ней, а не раз в неделю, как ты. Неужели она его любит? Кого его? Профессора? По-моему ты начинаешь сходить с ума. – Одиночество порождало у Павла мысли, вопросы, которыми он почему-то не озадачивался раньше. Водоворот жизни засасывал. Он никогда не сомневался, что делал в жизни всё правильно. Он знал, что невнимателен, что иногда обижает этим своих близких, не только жену и сына, но и родителей, но не считал это пороком. Ему казалось, что жизнь сама расставляет приоритеты, что главное, а что второстепенное. Ему в голову не приходило, что за свою невнимательность к близким людям можно поплатиться, чем-то слишком важным и может быть безвозвратным.

Интересно, Ирина хоть раз обо мне вспомнила за это время. Вспомнить то вспомнила, только какими словами. Может, она, и перевод не стала получать. Вполне могла такое сделать, из принципа. Пойти на переговорный позвонить? Её может не быть дома или теща не дай бог возьмет трубку, настроение на весь день испортит. Она сейчас торжествует, как же – она была во всём права, она говорила, она показывала, какой у неё недостойный зять.

 

В понедельник Будаев явился на работу во время, но вид у него был совсем не такой, какой бывает после двух выходных. До среды время пролетело незаметно, он зашел в технический отдел, сегодня собирались ехать в трест для получения документации по Одессе. Ломовцев заболел и ехать вместо него должна была новая сотрудница Татьяна. Она была не совсем новая, так как работала раньше, но потом случился декрет и Татьяну не видели несколько лет. Павел её почти совсем не помнил, наверное, потому, что тогда он работал на участке и редко появлялся в управлении. Она несколько изменилась внешне, похорошела, сейчас её трудно было не заметить. Блондинка с формами Мэрилин Монро и большими темными глазами, которые подошли бы скорее жгучей брюнетке, но для неё они были центром образа. После её возвращения на работу, в ПТО резко увеличилось количество посетителей мужчин, правда, Павел не входил в их число. Ему она не то чтобы не нравилась, как женщина, просто так бывает, не замечаешь до поры до времени человека и всё, даже если почти каждый день ходишь мимо.

Утром во дворе управления, всегда было много людей. Здесь проходили мини-совещания, по-быстрому решались производственные вопросы, обсуждались события вчерашнего и сегодняшнего дня. Будаев с Татьяной через весь двор прошли к автомобилю. Их проход не остался незамеченным – пара была впечатляющая.

Фокин, стоявший в группе прорабов и начальников участка, не мог не отметить:

– Будаеву опять везет – смотри, какую девку захомутал. – Татьяна выглядела действительно эротично. Весьма короткая гофрированная юбка развевалась при ходьбе, высоко оголяя симпатичные ножки. – Только любому везению наступает конец.

– А, что такое? – спросил кто-то из прорабов.

– Сегодня Главный посылает геодезистов на контрольный обмер к нему на объект. Говорят там столько приписок, что если вскроется, Будаеву головы не сносить – могут даже судить. Так что пусть напоследок повеселиться, без прокурора.

Дорога до «губернии», где располагался трест, занимала обычно два часа. Им для поездки выделили чудо советского автопрома «ЕрАЗ». Микроавтобус, предназначенный очевидно для перевозки грузов потому, что стекла в нем были только для впередисидящих. В заднем отсеке стекло было лишь в задней двери, всё остальное зашито металлом. По обеим сторонам жесткие лавки, но обтянутые дерматином. Не первый класс, но и не на рейсовом автобусе трястись.

Рядом с водителем уселась пожилая бухгалтер, которой тоже нужно было в трест. Павел с Татьяной разместились на скамейках в грузовом отсеке друг против друга. Сидеть, молча, было не в правилах Паши, поэтому разговор потихоньку набирал обороты, так что два часа пролетели, можно сказать незаметно. Кроме того у Павла был существенный стимул, как Танечка ни пыталась прикрыть свои коленки, у неё это не очень получалось и Паша был вынужден всю дорогу лицезреть очень не плохую пару ног вплоть до верхней трети бедер. Темы были разными и не всегда пуританскими так, что доехав до треста, они уже почувствовали себя достаточно близкими друзьями. В ПТО треста им выдали документацию и они в течение нескольких часов бедро к бедру разбирались в чертежах, сметах и спецификациях. Паше было даже немного жарко от близко придвинутой тугой женской ноги, но как истинный мужчина, он даже не подумал отодвинуться. На обратном пути они так же проболтали всю дорогу, только Паша пересел на одну скамейку с Татьяной и приобнял её за талию, не позволяя себе чего-то большего. На предложение проводить до подъезда получил достаточно жесткий отказ, но домой явился в хорошем настроении.

Последующие дни прошли в трудах на участке, только к вечеру пятницы он явился в управление по вызову начальника. Прораб Петр Гаврилович Синчук уже перед отъездом «раскололся» и рассказал о контрольном обмере. Паша только подумал:

– Роют суки, только что они выроют? А Петя – совсем нехороший человек, если не сказать большего, хоть и смотрит честными и преданными глазами. Сволочь редкая.

В приёмной, как бы невзначай торчал Фокин. Будаеву даже не хотелось с ним здороваться, такое у него было довольное лицо. В кабинете начальника организовалось судилище в расширенном составе. Кроме хозяина кабинета, за большим рабочим центральным столом, рядом, за маленьким приставным, сидел Милославский – главный инженер, остальные на стульях вдоль стены: геодезист, начальник ПТО, замглавбуха и главный механик.

Сдержанность никогда не была главным достоинством Сомова, а сейчас он просто кипел. Павел зашел и пока прикидывал, где ему будет удобней сесть, начальник вскочил, потрясая в руках стопкой каких-то бумаг, заорал:

– Ты что совсем обнаглел?! Тебе куда больше хочется в прокуратуру или сразу в суд, на скамью, чтоб тебе там показали, как расхищать социалистическую собственность?! Ты вор и расхититель! Твоё место в тюрьме! – начальник даже задохнулся от такой пламенной тирады.

За начальником подключился Главный инженер. Всё в том же духе и в тех же тонах. Павел сидел огорошенный и не говорил ни слова. После нескольких минут ора наступила пауза и начальник, как уже решенный вопрос, спросил, вроде бы советуясь с присутствующими:

– Ну, что? Что будем делать? Надо выгонять. Отдавать в прокуратуру себе дороже, а выгонять надо. Чтоб и духу его не было. Вопросы у кого-нибудь есть? – в большом кабинете стояла тишина.

– Можно мне спросить? – негромко сказал Павел.

Несмотря на свои шестьдесят, со стула прямо сорвался Милославский:

– Ты еще спрашивать хочешь? Лучше покайся пока дело и правда не передали в прокуратуру, а то сядешь так, что мало не покажется.

– Хочу, только не покаяться, а разобраться. Я себя виновным не считаю. Во-первых, даже не знаю в чем.

– Вон там всё написано и посчитано, – немного повизгивая, Милославский указал на бумаги на столе Сомова. – Все твои аферы с самых первых дней, как ты стал начальником участка. Все!

– У меня афер не было и вы это знает, если где-то, что-то непонятно я готов объяснить.

– Можно объяснить две-три тысячи, а здесь десятки! Твой прораб уже пытался объяснить – не получилось. Потому что такое объяснить можно только одним – воровство, подлог, обман,– не унимался главный.

– Мне хоть посмотреть можно?

– Нечего тебе смотреть, ты и так сам всё знаешь!

– Тогда мне здесь делать нечего! – Павел встал и медленно пошел к выходу.

– Стой, тебя никто не отпускал! – снова взвизгнул Милославский.

– А меня здесь никто и не держит, – сказал Будаев и хлопнул дверью.

В приёмной всё еще торчал Фокин. Его физиономия излучала удовлетворение. Хотелось дать в морду.

Павел поехал домой вместе с Иваном на своей машине «под задницей». Ему подумалось:

– Хоть в последний раз воспользуюсь служебным положением.

О будущем думать не хотелось. Хотелось напиться, так чтобы и себя не помнить. Прямо у подъезда Паша встретил соседа, отличного парня, весельчака, балагура. Шахтер Саша был на полголовы выше Павла и вполовину шире, хотя Паша тоже был далеко не малыш. Саня только, что приехал с работы и что-то, энергично жестикулируя, рассказывал бабушкам на скамеечке у подъезда, те смеялись. По жестам было видно, что шахтер уже где-то «пригубил» и не одну рюмку. Павел увлек соседа вглубь подъезда и сразу предложил продолжить. Саня отказывался только по очень уважительным причинам – падение астероида на Железнорудск, начало мировой войны и еще буквально несколько таких же причин непреодолимой силы.

Сообразили максимум за полчаса, и полилась водка в глотки без остановки. Как ни крепок был Саша, но к полуночи свалился, а Пашу алкоголь не брал. Он, конечно, «закосел» здорово, но на ногах держался твердо и мозги никак не отключались. Нести Саню домой – работа непосильная, поэтому уложил его на диван и спустился на этаж ниже, предупредить его жену Ларису. Та, посмотрев в глаза Будаева, не ругалась, только кивнула, видно там, в глазах, было написано что-то очень убедительное. Павел вернулся домой, сел за стол, выпил еще раз, уже сам, а потом еще и еще. Заснул он прямо за столом.

 

Глава 5

 

Разбудил Пашу звук, не совсем понятный – двойной. С дивана раздавался, очень громкий храп шахтера-Саши, а от двери странный свист. Не сразу, но Паша сообразил, что это звонят в дверь – в новой квартире ему практически никогда не звонили в дверь, и эта птичья трель была ему почти незнакома. Паша тряхнул головой, посмотрел на часы – полдевятого. Сообразил – сегодня суббота. Кого это в такую рань несёт?! У двери не унимались. Голова гудела, говорить не хотелось – слова складывались только в мат. Паша тяжело прошлепал к двери.

– Ну, блин, кто там?

– Открывай, свои! – ответил очень весёлый голос.

– Свои все дома, – недовольно просипел хозяин, открывая дверь. На пороге стоял Валера – водитель Сомова.

– Ну, у вас и запашок в квартирке. Что пили, что курили, чем закусывали?

– Что пили – всё выпили, – проснулся Саша. – Ты кто? Давай сбегай.

– Продолжение пьяной оргии придется перенести на более позднее время. Товарища Будаева срочно вызывают на работу. Павлуша, приведи себя в порядок. Ну, ты понял: бритьё, мытьё, одеколон.

– Пошел на хер. Я уже на работе не работаю. – Паша прилег в кресло, свернувшись калачиком.

– Знаю, ты вчера так дверью в приёмной хлопнул, что у Милославского чуть инфаркт не состоялся, но Сомов приказал тебя привезти хоть мертвого, хоть пьяного. Цитирую, между прочим.

– Пусть и он на хер, мы уже не в одной песочнице,– пробубнил Будаев, поудобнее устраиваясь подремать прямо в кресле.

– Паш, поехали, а то это «шобло» тебя еще посадит.

– Каяться? Вот видал? – Паша, не меняя позы, выставил руку и скрутил в сторону Валеры внушительный кукиш. – Меня на скользкое не загонишь, если я чего-то там и дописывал, то знал, куда и сколько и как за это отчитаться. А эти придурки: Милославские и Фокины безголовые – ни украсть, ни посторожить. Если бы они хоть понимали в этих бумагах, а то таблицу умножения с трудом, а туда же – умные. Не поеду!

Паш, ну, ты успокойся. В управлении никого нет, один Сомов. Злой конечно, но с ним говорить можно, он мужик ничего, конструктивный.

– Ага, конструктивный, ты бы слышал, как он на меня орал. Да я после этого вообще не хочу говорить ни с ним, ни с теми придурками. Поеду только в прокуратуру в наручниках. Ты наручники привёз?

– Ну, ты совсем уже сдурел. Надо ехать, я тебе точно говорю.

Такой разговор продолжался с полчаса. Наконец Паша окончательно проснулся, нашел в холодильнике две бутылки пива, поделился с Саней и поехал в управление. Сила Валериного убеждения всё-таки сработала.

Сомов сидел за своим столом, курил и что-то читал.

– Здравствуйте, Тимофей Федорович. Что нужно?

– Это не мне, а тебе нужно, хотя мне тоже. Вот бумаги Милославского, бери их. Даю тебе два, нет три дня. В среду к вечеру, если объяснишь каждую циферку отсюда – будешь работать, не объяснишь – заяву на стол и до свиданья.

– Могу и не работать.

– Ты не выпендривайся, а объясняй и работай!

– Я могу хоть сейчас всё объяснить.

– Ишь, какой быстрый. Я сказал в среду, значит в среду. И всё должно быть доказательно, с анализом. Либо ты их делаешь дураками, либо они тебя – преступником. И мой тебе совет – не считай себя слишком праведным и умным, из такого умного – три дурака котлету могут сделать. Иди и до среды можешь ничем не заниматься кроме этого. На участке тебя подстрахует Синчук, он спит и видит, когда ты проколешься, чтоб твоё место занять.

– Значит, я отстранён, официально?

Сомов поднял голову, переместил очки на лоб, внимательно осмотрел Будаева.

– Ну, откуда ты такой взялся, чего ты все в бутылку лезешь? Я же сказал – занимаешься этими бумагами и точка. Не вари мне здесь воду, у меня и без тебя головняка хватает, иди!

 

Паше выпить бы пивка, но он чувствовал – дело серьёзное, надо действовать, поэтому сразу поехал к Сергею Калистратовичу. В субботу нашел его на даче, куратор старательно сапал и окучивал картошку.

– Чего это отроку понадобилось от старого больного человека? – запел притворно хозяин дачи.

– Это кто больной и тем более старый? Вы моих внуков переживете, Серей Калистратович. На два фронта работаете: и на даче, и на работе, и везде так, что только пыль столбом идет.

– О, кто ж это тебе так хвост прижал, что ты лестью мне прямо дорожки подметаешь?

Они прошли в беседку всю увитую виноградом.

– Похмелиться не предлагаю, чувствую тебе не до этого, но судя по запаху, вчерашний вечер был бурным. Да?

– Бурный, Сергей Калистратович, во всех смыслах этого слова и не только вечер.

– Ну, выкладывай, что стряслось?

– Копает под меня Милославский, в четверг делали контрольный обмер. Нарисовали приписок на сорок тысяч с копейками.

– Тю, – Сергей Калистратович иногда переходил на прекрасный колоритный украинский «суржик», – вин, шо, дурный?

– Да нет, говорит, что умный.

– Паша, я тридцать лет работаю куратором, я подписал тысячи форм и со всех до единой копии лежат у меня дома в сейфе, я же не дурак, один экземпляр я всегда оставляю себе. Просто для справок, чтоб потом ничего не забылось и не изменилось. Так вот за каждую бумажку я готов отчитаться перед любым прокурором, даже генеральным, не то, что перед каким-то Милославским. Я его знаю тоже больше двадцати лет, и хочу тебе сказать – никогда он умом не отличался, а на старости лет видно совсем с ума сбрендил. Шо воны там понапысувалы? – снова пошел «суржик». Калистратович взял бумаги.

 

В среду к шестнадцати часам, Будаев привёз все необходимые документы Сомову. Абсурдность обвинений была очевидна, контрольный обмер Милославского был сделан с подтасовками и это легко доказали геодезисты заказчика – они сделали свой контрольный обмер. Павел ликовал, ему представлялось, как бледный Милославский оправдывается перед Сомовым в присутствии всех на большой оперативке, а Фокин испугано делает вид, что совсем не в курсе. Будаев вошел в кабинет и скромно положил на стол стопку расчетов и схем. Сомов почти не отреагировал, только кивнул.

– Тимофей Федорович, тут все, что вы просили. Доказательно с анализом.

– Да, можешь идти, я разберусь.

Пашу взяло зло:

– Долго будете разбираться?

– А ты что сроки мне будешь устанавливать? – Сомов грозно прищурился,– «Штирлиц, не считайте себя фигурой равной Черчиллю», Мюллер хоть и фашист был, но говорил иногда правильные вещи. Иди, работай.

 

По управлению ходили слухи. Татьяна, увидев Пашу в коридоре, подскочила к нему с вопросом:

– Ну, что, тучи рассеиваются? Тут из-за тебя такой переполох. Лида – секретарша рассказывала, что сегодня в обед Сомов так орал на Милославского, что она убежала в коридор и никого не пускала в приёмную, а Милославский пил таблетки, потом звонил в трест управляющему и жаловался. Лидка всё подслушала, так что теперь в управлении не в курсе только уборщица и то потому, что она придет только завтра.

 

День был жаркий, и Татьяна была одета в очень легкий и очень короткий сарафан, стилизованный под морскую форму. Ткани, видимо, не хватило, и подол пришлось удлинять белой оборкой. Результата это особого не дало, разве что чувство исполненного долга. У Павла после такого наплевательского отношения начальника настроение было прескверное, но такие ноги, могли изменить и ни такие ощущения. Павел улыбнулся и поклонился:

– Спасибо, за исчерпывающую информацию. Что мы делаем сегодня вечером?

– Мы? – Таня изобразила удивление,– я готовлю ужин, кормлю ребенка и мужа, а какие планы у господина Будаева, это мне неизвестно.

– Занятие, конечно, интересное и даже полезное, а что мы делаем завтра вечером или на крайний случай послезавтра?

– Если кого-то интересует, что я делаю завтра, тем более вечером, то он может позвонить по известному номеру завтра и узнать, что, где, когда.

– Ах, боже мой, как я мог забыть о таком изобретении современности. Я всенепременно воспользуюсь услугами телефонной связи,– кривлялся Паша,– надеюсь, дама соизволит поднять своей божественной рукой такой грубый предмет, как телефонная трубка.

В коридоре появились вездесущие работницы бухгалтерии – разговор надо было прекращать.

 

На протяжении следующих дней Павлу досаждали все кому не лень. Никто не мог понять, чем же закончилось дело. Сомов молчал, и только в самом конце оперативки в пятницу, как бы между делом, совсем не к месту заметил:

– По второму участку мы разобрались – там всё в порядке, Будаеву отдел кадров выписывает командировку в Одессу, ну и Ломовцеву тоже. Поедете осваивать новые объекты. Все свободны.

Все вышли, Будаев остался в кабинете. Сомов довольно долго что-то писал своим «паркером», вроде не замечая его, потом поднял голову и посмотрел на Павла поверх очков:

– Тебе чего?

– Тимофей Федорович, и это всё?

– Всё, а ты думал, что перед тобой сейчас все бросятся извиняться, лобзать твои пыльные ботинки? Ты, наверное, забыл, как ты в этом же кабинете, совсем недавно, рассказывал мне, как тебя любят твои коллеги, и никто никуда не копает, и никто никому не завидует. Или мне твою память освежить? Ты бы лучше спасибо сказал, что тебя дурака так легко уму разуму поучили. Могло быть всё намного хуже и никакие твои объяснения и анализы не помогли бы.

– Как это?

– Так. Я всю эту историю сразу понял, а когда Сергей Калистратович мне в понедельник позвонил, я еще больше утвердился в своём мнении, так что в среду мне твои бумажки были уже без надобности. То, что покричал на тебя тоже только в пользу, чтобы ты приземлился и не витал в облаках. Жизнь штука хитрая и жестокая, будешь всем улыбаться и глазами хлопать – склюют и забудут, а если вспомнят, то только чтоб поиздеваться. Ладно, иди уже, не мешай, борец за правду.

Если честно, Паша ничего не понял или почти ничего. Его вроде оправдали, но командировка в Одессу теперь выглядела, как почетная ссылка – подальше с глаз. Паша чертыхнулся и решил думать о приятном. Он не забыл воспользоваться телефоном, и на восемь у него назначено рандеву с очень симпатичной девушкой.

Ровно в двадцать ноль-ноль Татьяна подошла к арке дома. Было еще совсем светло, и она смущалась от того, что встреча происходит, как ей казалось, у всех на виду. Павел про себя отметил её пунктуальность, вручил маленький букет цветов, взял за руку и повел за собой. Поцеловать он не решился – почувствовал её зажатость, да и сам тоже чувствовал себя не совсем уверенно. Лифт опять не работал, на седьмой этаж пришлось идти пешком. Павел поставил на стол пакет, достал из него бутылку вина и прозрачный пакет с черешней. Натянутость звенела в пространстве. Павел молчал, молчала Татьяна. Наконец она потянулась к пакету с черешней и сказала:

– Их нужно помыть, я сейчас…

Наклонившись за пакетом, она оказалась слишком близко от Павла. Он взял её за руку развернул, обнял, их губы слегка коснулись, затем всё сильнее и сильнее. Сквозь тонкую ткань легкого платья Павел почувствовал теплое упругое тело и чуть вдавленную застёжку бюстгальтера. Обнимая её, он опустил руку до низа подола платья и стал медленно поднимать его, Таня слегка сопротивлялась, но вскоре и платье и бюстгальтер оказались в стороне. Они впились друг в друга, как вурдалаки ненасытно и безумно. От жарких тел и безумных движений по груди скатывались капельки пота. Тела дрожали и изгибались. Выплеск естества взрывал мозг и доводил до исступления. Окружающие предметы теряли реальность, расплываясь в тумане потери разума…

Едва прикрывшись простыней, они пили сухое терпкое красное вино, ели раннюю, еще не очень сладкую, розовую черешню. Павел вблизи рассматривал ее лицо:

– У тебя губы вспухли, что скажешь мужу?

– Скажу что-то, если спросит.

– Что все так плохо?

– Все очень хорошо, даже слишком.

– Слишком хорошо – это уже плохо.

– Но так бывает.

– Он тебе оказывает мало внимания?

– Он оказывает мне внимание, иногда даже слишком много. Только он его оказывает, когда ему хочется, а женщина хочет чтобы ей оказывали внимание всегда, даже когда вы не вместе.

– Так не бывает.

– Значит, должно быть. Я себя чувствую, как мягкая табуреточка из кухонного гарнитура. Ее один раз купили, вот она и стоит там, где ее поставили, под столом, всегда. Понадобилась – выдвинули, попользовались и снова на место поставили. Она всегда на месте и всегда безотказная, может, потому, что мягкая.

– Ты, его не любишь?

– По-моему это глупость.

– Любовь?

– Нет, то, что мы, занимаясь любовью, рассуждаем о любви к супругам.

– Наверное, глупость, впрочем, как и многое в этой жизни.

Они помолчали, Павел выкладывал из розовых черешен какие-то фигуры прямо на белой простыне.

– О чем ты задумался? – прервала молчание Таня.

– О мебели.

– О мебели? – удивилась Таня.

– Ну, да, о мебели. О табуретках…, о табуретках, которым не хватает внимания.

У нее время было только до десяти. Когда они вышли на улицу снова накрапывал дождь. Дождливо начинается лето в этом году. Дождливо и хмуро.

Глава 6

 

Одесса встретила Будаева солнцем и многолюдьем вокзала. Одесса – город моря, город – юмора и смеха. Правда и то и другое больше воспринимается приезжими, чем самими одесситами. Нередко, спрашивая у одессита, когда он последний раз купался или хотя бы внятно видел море, можно его серьезно поставить в тупик. Море, когда оно есть – становится не очень заметным, даже если оно такое большое, как море Черное.

В отношении юмора и смеха человек, впервые приехавший в этот достопочтенный город, тоже может разочароваться. Вряд ли он вот так с налета, услышит громкий смех на улице, от беспричинного веселья или как результат от рассказанного анекдота. Более вероятно, он услышит громкую ругань торговок, где-нибудь в рыбном ряду на «Новом рынке», поливающих друг друга последними словами в борьбе за стоящего покупателя. При этом покупателю, ни в коем случае, не стоит вмешиваться в их перебранку: можно получить такую же порцию гадостей, причем от каждой в отдельности.

Юмор Одессы своеобразный, с налетом мрачности и непонятности, чтобы с этим не спорить стоит посмотреть на лица Жванецкого, Карцева или покойного Ильченко. Этот юмор всегда с двойным дном, с иронией и издёвкой. С таким глубоким двойным дном, что многим сложно понять, а в чью сторону собственно ирония и над кем собственно издевка.

Одесса – странный город. Большинство одесситов считают, что говорят на русском языке, но в их языке масса нестыковок в ударениях, окончаниях, падежах, я уже не говорю о словах на украинском, греческом, идише, иврите и ряде других менее известных языков, жестко впаянных в своеобразный «одесский» язык. Он, конечно, не так сейчас бросается в глаза, как во времена Мишки Япончика, но я вам скажу, есть еще места.

Одесса очень странный город. Несмотря на то, что одни называют этот город украинским, кто-то хочет, чтобы он был русским – его главный памятник поставлен французу и непростому французу, а премьер-министру Франции. Именно до такого поста дослужился – дюк де Ришелье после того, как покинул пост Одесского градоначальника.

Главная улица Одессы названа в честь знатного испанского дворянина – Осипа де Рибаса, родившегося, вероятно, в Италии, хотя точно этого не знает никто, от мамы из «благородной ирландской фамилии Дункан». Неправда, ли очень символично? Ни в первом, ни во втором случае и близко не упоминаются лица коренных национальностей. И, несмотря на то, что в памятник Дюку стреляли из ядер англичане и из снарядов немцы, он стоит до сих пор, и дай ему бог стоять еще, а Дерибасовскую улицу переименовывали много раз и по-разному: в улицу Лассаля, Первого мая, но она снова становилась Дерибасовской и есть сейчас.

Значит эти иностранные имена, были не чужды неповторимой одесской культуре, если остались так глубоко врезанными в физиономию города.

Единственный во всей Российской империи город порто-франко, он до сих пор сохранил налет закордонности. Одесситы любят свой город, но при этом они очень любят, чтобы было что-нибудь не своё, иностранное – оно, как-то солиднее.

Вот в такой интересный, колоритный и в тоже время сложный город вернулся Паша Будаев. Почему вернулся? Потому что панцирная сетка кровати в общежитии на Комсомольской улице по-старому Старопортофранковской, еще не забыла его мускулистой спины, да и он её не забыл. Не забыл он, грохочущий под окнами двадцать восьмой трамвай и стекляшку с горячими сосисками и «шипарем» по диагонали напротив. В этом городе у него было много приятных воспоминаний, правда, сейчас в голову лезли больше неприятные: теща, уход жены с сыном, близящийся развод. Он себя успокаивал, что, как только разберется с началом работ, обязательно пойдет на улицу Гоголя и попытается поговорить с Ириной, но день проходил за днем, а Павел никак не мог себя заставить решиться на этот разговор. Он пытался прокручивать сценарий разговора в голове, но ничего путного не получалось.

 

Дел действительно было по горло. Работа ему нравилась. Много новых интересных личностей. В Одессе находилось небольшое спецуправление их министерства. Оттуда им, для быстрейшего производства работ, выделили геодезиста и двух рабочих. Павел вместе с ними работал от восхода до заката.

Геодезист Аркадий был своеобразным человеком. Высокого роста, худощавый, даже слишком худой, с черными, тонко очерченными усиками и длинными волосами, он всеми своими действиями показывал, какая у него тонкая конституция души. В столовой, когда они ходили обедать, Аркадий в первую очередь выяснял – не качается ли стол, если качался – он прилагал все усилия, чтобы это исправить, объясняя, что крайне нервному человеку, каковым он является, любые неудобства причиняют невыносимые страдания. Рабочий, неправильно понимающий его команды по установке рейки, удостаивался позы с закатанными глазами, которые для полноты экспрессии, томно прикрывались ладонью. Он находился в перманентной депрессии, так Аркадий объяснял своё необычное поведение, и часто сетовал на то, что ему придется принимать антидепрессанты. Ему очень нравилось само слово «антидепрессант» поэтому среди коллег у него и закрепилось прозвище Аркаша-антидепрессант.

Аркадий никогда не ругался матом, что на стройке было редкостью, относил себя к поклонникам конкретно Сальвадора Дали и сюрреалистов вообще. Его медлительность в первые дни Пашу смешила, потом стала раздражать. На третий день Будаеву этот театр надоел, и Павел Алексеевич рассказал геодезисту Аркаше, как мало у них времени для подготовки фронтов работ, что очень скоро сюда прибудут механизмы и рабочие, которые не могут ждать пока им сделают обноску, расставят реперы и маяки.

Аркаша всё понял, во всяком случае, он, немного заикаясь, подтвердил это минут через пять, после Пашиного монолога. Видимо голос у Паши был громкий, а речь, не слишком «засоренная» правильными литературными оборотами, убедительной. Преобладала ненормативная лексика. При этом всем же было понятно, кричал Павел Алексеевич не со зла, просто его не устраивала скорость производства работ. После такой проникновенной речи, геодезист и его помощники – рабочие-реечники крайне остро ощутили необходимость ускорения.

Аркадий уже не видел в Будаеве благодарного зрителя, способного оценить его театральные способности, а рабочие прониклись истинным уважением – они никогда не слышали такого многоцветного, сочного строительного сленга и некоторые обороты обсуждали во время обеденного перерыва. Короче говоря, работа проходила в теплой, дружественной обстановке.

Еще один экземпляр, с которым Паше приходилось столкнуться, был назначенный куратором Сёма. Представлялся он конечно совершенно иначе, а именно Семен Эммануилович Нудельман, но его суть, Паша сразу определил – Сёма и никак не больше. Он был полной противоположностью Аркаше – низенький и толстенький, хотя ему было уже за сорок, он производил впечатление большого ребенка с розовой лоснящейся физиономией или хомячка, хорошо поработавшего по устройству запасов на зиму. От того, что он избыточно потел, его рубашка была постоянно в темных пятнах. Лицо Семён Эммануилович делал очень строгое, но по всему было видно, что он не очень понимает, с какой целью эти люди в спецовках суетятся на стройплощадке.

В благодарность за помощь, оказанную на начальном этапе, в конце недели Паша устроил легкую «выставку». Кроме Сёмы и Аркаши, приглашен был главный инженер спецуправления Розецкий. Застолье проходило прямо в Пашиных апартаментах благо разместили его по-царски: отдельный номер полу-люкс с санузлом и террасой. Такая щедрость объяснялась просто: этот старый одноэтажный корпус подлежал сносу и не использовался санаторием, но был в очень приятном состоянии. Стояла достаточно жаркая погода так, что Будаев кроме водки взял еще сухого вина и пива.

Посидели очень неплохо. Не все до конца справились с заданием, но вечер прошел в интересном общении. Аркадий читал стихи и рассуждал о сюрреализме, Сёму очень заинтересовала тема тонкостей подписания актов формы два, особенно ему был волнителен результирующий финансовый эффект для куратора. Очень вдохновил тост: «Чтобы у нас всё было и нам за это ничего не было». Вторая половина тоста особенно устраивала Семёна Эммануиловича, но первая – возбуждала. В порыве энтузиазма, он даже начал пить водку, хотя начинал с сухого вина. Местный Главный был просто нормальный, крепкий строитель и Паша заручился его поддержкой, если что.

Деловое застолье продолжалось до полуночи, потом все разошлись, кроме Сёмы. Последний, «стременной» бокал пива, предложенный ему «на коня», полностью обездвижил куратора. Номер к счастью, был просторным, и диван принял Сёмино тело без возражений. Благородные напитки ограничили движение конечностей, но это отнюдь не мешало Семе изливать Паше всю его многострадальную душу вербально. Получалось не очень связно, но это не останавливало оратора. Он рассказал, как хорошо ему живется с мамой и что она ему недавно, два года назад, разрешила жениться. Теперь у них есть такое счастье – Жанна, и в магазинах всё так дорого, а у жены такая крупная фигура. Под не очень разборчивое Сёмино бухтение Паша быстро заснул. Утром Сёма «сорвался» домой еще до Пашиного пробуждения в ужасе, что не предупредил маму.

В субботу, несмотря на штатный выходной день, работали допоздна – в понедельник уже прибывали первые рабочие. Надо было успеть доделать всю подготовительную работу. Воскресенье оказалось первым по настоящему свободным днем, и Паша понял – отступать некуда, надо идти объясняться с Ириной.

Настраивался он с утра. Мысленно прикидывал разговор, вопросы и ответы. Получалось плохо. Сказать просто так напрямую, что он её очень любит и попросить вернуться. Будет слишком картинно, да и не поверит она. Приводить какие-то логические аргументы, доказывать, что так правильно, а так неправильно – глупо и какие это могут быть аргументы? Он бывал иногда таким многословным, таким убедительным, а сейчас в самый нужный момент совершенно ничего не получалось. Павел просто чувствовал, что Ирина только его женщина – она была, есть и будет его женой. Как только это ей объяснить, тем более она с этим, наверное, не очень согласна? Оставалось действовать по принципу Наполеона – сначала ввязаться в бой, а потом разбираться.

Промучившись так до обеда, Паша поехал в центр. Зашел в Детский мир, купил сынуле подарок – большую машину автокран. Потом набрел на цветы, купил букет лилий. Цвет ему не понравился, но выбора всё равно не было. Подумав, Павел решил, что с букетом, как ни крути, а лучше, даже если цвет не совсем подходящий. Долгая подготовка к встрече не придала ему уверенности. С каждым шагом приближаясь к двери квартиры «драгоценной» тещи, мысли становились всё более спутанными. Павел аккуратно позвонил в звонок – никто не соизволил ответить. Он позвонил вторично – напряжение начало спадать. Паша понял, что дома никого нет – это его даже обрадовало, как нерадивого ученика не подготовившегося к контрольной. Тянуло уйти, но он себя пересилил и позвонил в третий раз – тишина. От сердца отлегло, он почувствовал себя увереннее, даже немного возмутился: где это они все хором шляются. Посмотрел на цветы – теперь непонятно, что с ними делать. Хотел вставить в ручку двери, но букет в отверстие не пролазил. В размышлении вышел из подъезда на улицу, осмотрелся и обомлел.

Павел действительно обомлел. Всё, что ему представлялось в его видениях, как ему казалось глупых и надуманных, сейчас происходило воочию. Прямо на него шла Ирина весёлая, увлеченно жестикулирующая, вся её фигура излучала легкость и непринужденность. Эту радость Паша, как-нибудь бы пережил, но рядом с ней шел тип, тоже кстати очень весёлый, как под кальку снятый с его воображений: худой, бледный, в очках, в белой рубашке и галстуке, как у Ленина на портрете, короче говоря профессор, правда, что-то слишком молодой. Не разбираясь, Паша сразу его возненавидел.

Ирина с типом под руку буквально натолкнулись на Павла с букетом и большущим игрушечным автокраном подмышкой.

– Здрасте, – сказал Павел, и у Иры сразу пропало настроение, – гуляем, вечерний моцион? – очень ехидным голосом закончил Будаев.

– Привет, – ответила Ирина без всякого энтузиазма в голосе. Профессор-кавалер быстро засобирался, Паше показалось его лицо слишком знакомым, только он сразу не вспомнил откуда.

– Сами гуляем, а сыночка передоверили бабушке с дедушкой. Конечно, современная и, что характерно, свободная женщина. Даже курит. На легкие не отражается, всё нормально?

– Что ты ёрничаешь и откуда ты взялся? Не было – вот вам, пожалуйте, гости. Чего ты пришёл?

– Повидаться с сыном, вот подарок. Поговорить или говорить уже не о чем, тут заместители на моё место с вечера очередь занимают?

– Будаев, а ведь ты хам. Я удивляюсь, как я могла с таким десять лет прожить. – Ирина, такая возбужденная вначале, стала вдруг совершенно спокойной, даже усталой.

– Я конечно хам и провинциал, но я шел к тебе просто поговорить, тебя увидеть, с Дениской поиграть, а ты с этим хмырём под ручку и весёлая вроде кило зефира съела.

– Ты ревнуешь, Будаев, это хорошо, только зря – это сосед. Я с ним случайно встретилась и вместе домой дошли – вспоминали детство и юность. Я его знаю с детского сада.

Паша понял, где он видел этого типа. Десять или даже больше лет назад, когда они только начинали встречаться, он дал этому хлюпику пару оплеух в подъезде, чтобы он не ходил за Ириной. Понятно – первая любовь.

– Вы с ним под ручку с детского сада ходите или недавно начали?

– Будаев, ты опять хамишь?

– Почему сразу – хамишь? Просто интересуюсь личной жизнью жены.

– Не поздно ли, Пашенька?

– Интересоваться и говорить с женой никогда не поздно.

– Так это, если с женой.

Павел насупился от таких слов, его подмывало ответить резко, но маленькая неэгоистичная часть разума говорила: ни в коем случае. Он набрал в грудь воздуха, выдохнул и решил перевести разговор в более мирное русло. В конце концов, он пришел мириться, и этот профессор может действительно только тень прошлого.

– А, где Деня?

– Нет Дениса, уехал с бабушкой.

– Когда будет?

– В августе.

– В августе?! Куда ж это они уехали?

– В Болгарию. Маме предложили поработать в клинике, в Варне, а Коленька там, в лагере рядом будет.

– Ну, тёща, ну всегда что-нибудь придумает, чтобы зятю насолить, чтобы сына подольше не увидел. Ну, что за человек.

– Что ты несешь, Будаев, причем тут мама? Денис всё лето пробудет на море – это плохо? Ты то, не побеспокоился о летнем отдыхе сына. Вспоминаешь о нём раз в полгода и еще претензии кому-то предъявляешь. Что ты, ты сам сделал для воспитания ребенка. Ему уже девять лет, а он отца месяцами не видит.

– Вы к этому с тещей тоже приложили свои беленькие ручки.

– Не надо перекладывать с больной головы на здоровую. В Железнорудске тебя днями дома не было. То он на работе до двенадцати ночи, то еще хуже в командировках по неделям. А в выходные, с сыном погулять? Да вы что, у Будаева футбол, друзья, бильярд этот чертов. Я уже не говорю, что жене уделять внимание тоже нужно, хоть иногда!

Из подъезда вышла соседка удивленно посмотрела на Будаевых, выясняющих прямо на улице, свои отношения, поздоровалась подчеркнуто вежливо. Ирина смутилась и предложила Павлу зайти в квартиру.

Павел категорически отказался:

– Туда я больше никогда не зайду, – тыча пальцем в сторону подъезда, – меня там никогда не понимали и сейчас, как я вижу, не собираются понимать! Держи, – он сунул ей в руки цветы и автокран. – Будешь разговаривать с сыном, передавай привет и скажи, я его очень люблю, и как только он приедет, я к нему обязательно приду и мы пойдём с ним гулять в Луна-парк, зоопарк и вообще, куда ему захочется. На целый день. Вот так. Поговорили. Будь здорова. – Паша уже повернулся идти и вдогонку всем своим словам сказал.– Только с этим профессором не надо, не твой он мужчина, не твой.

 

Глава 7

 

Всё начало недели Будаев работал, как вол. Приехали первые рабочие, доставили механизмы. Всем надо было всё объяснить, расселить, накормить, организовать работу. Жуткая кутерьма и неразбериха. Единственно, что поняли сразу вновь прибывшие – в какой стороне море. За два дня обстановка более менее «устаканилась», пошла работа – гудели механизмы, рабочие разгружали материалы, Аркаша-геодезист с энтузиазмом бегал по площадке и давал правильные указания. В сущности, он оказался хорошим парнем, просто с небольшой придурью. Под нормальным руководством выполнял возложенные на него обязанности четко и с удовольствием, помогал даже там, где был не его сектор ответственности. Он немного реже закатывал глаза, но от театральности не отказался. Работяги из провинции все эти штучки списали на особенности одесского населения и воспринимали Аркашу с пониманием.

В среду, после обеденного перерыва, в самую жару в прорабский вагончик на объекте ввалился Семён Эммануилович Нудельман. От полуденного зноя он был мокрым, как после бани.

– Здравствуйте, Сёма,– Павел только уселся за стол – выбрал время разобраться с чертежами, но куратора надо было принять приветливо. – Что-то вас давно не было видно, я даже заскучал.

– Ой, не говорите, я сам в полной растерянности.

– А, что такое, на «Привозе» подорожали овощи?

– Это конечно тоже, но я не о том.

Павел изображал из себя сплошное внимание. Сёма глубоко вздохнул, надул щеки и выпустил воздух.

– Никак не отойду после субботы.

– А что у нас случилось в субботу?

– Ну, как Пашенька, вы же сами устраивали посиделки в вашей богадельне.

– И, что? Вы прекрасно проспали на диване всю ночь, по-моему, даже без сновидений. Я даже не слышал, как вы ушли.

– Вот, вот, ночью сновидений не было, зато утром был кошмар.

– И где вы его наблюдали?

– У себя дома! Мама с Жанночкой успели за ночь обзвонить всю милицию и больницы, даже четыре морга, а меня нигде нет.

– Так пусть бы радовались, что не придется хоронить.

– Тю, на вас, Пашенька, такое говорить. Они проплакали всю ночь.

–Я слышал, что женщин слёзы успокаивают.

–Только не моих. Они устроили такой ор, что я думал, со Староконного разбегутся все зверушки.

– Вы, что живёте рядом с эти рынком?

– Недалеко – три квартала.

– Хорошо кричали.

– Не то слово, у меня до сих пор нервы.

– Сёма, я вас умоляю, у Левы Парвуса такое счастье каждый день и посмотрите, какое здоровье – румянец во всё лицо.

– Не знаю, кто такой Парвус, но у меня была такая мигрень! А запах! Пока я шёл на рынок на меня собаки оглядывались, от меня пахло хуже, чем от подъездной кошки.

Будаев отодвинул занавеску на окошке и показал на какого-то работягу:

– Лева Парвус – это тот мордатый, что носит рейку Аркаше-«антидепрессанту». У него жена признала перегар за естественный запах.

– У меня, Пашенька, знаете ли, другое воспитание.

– Тогда читайте Соломона, тем более он из ваших.

– И что он пишет?

– Всё пройдет и это тоже.

– Мудрый человек,– на щекастом, лоснящемся лице Семёна Эммануиловича отразилась задумчивость.

Паша понял, что спокойно поработать с чертежами ему всё равно не дадут и сославшись на занятость, выскользнул на улицу, оставив Сёму размышлять над сложностями жизни.

Выскользнул и вовремя – на объект заезжали несколько «Волг» в одной из них Павел заметил строгое лицо своего начальника управления и улыбающуюся физиономию Валеры. Так случайно получилось, что Будаев, как, будто специально вышел встречать гостей. Двери автомобилей открылись, и из них сразу вывалило два десятка человек, большинство были Паше незнакомы. Сомов подошел к Будаеву и протянул руку для приветствия:

– Ну, здравствуй, колонист. Я так понимаю, что неожиданности не получилось, и кто ж тебе успел стукануть?

– Контрразведка, Тимофей Федорович, работает на достойном уровне,– приврал Паша.

– Давай, разведчик, показывай, что ты тут успел наваять. Докладывать будешь прямо министру. Не робей, говори то, что есть.

Они подошли к высокому мощному седовласому мужчине лет шестидесяти, стоящему в окружении свиты. Павел поздоровался и ощутил на себе строгий и внимательный взгляд.

– Докладывать, особо нечего. За десять дней провели подготовительные работы, приняли людей и механизмы, установили ограждение, приступили к организации стройплощадки и первым земляным работам. Люди и механизмы прибыли только позавчера, но это строго по графику.

Министр огляделся по сторонам, хмыкнул, пошел к рабочим на складе материалов. Снова огляделся, потом подошел к Будаеву и сказал:

– А ведь у тебя везде порядок, молодец. Обычно, в первые дни ничего не разберешь, особенно когда гонят в шею.

Повернулся к стоящим рядом Сомову и Дмитриеву – управляющему трестом:

– Думаю, толк здесь будет, и человека правильного подобрали. Таким и карты в руки.

Перед отъездом ему пожали руки все, кто был в машинах и знакомые и незнакомые – хвалили, ободряли, хлопали по плечу. Последним подошел Сомов:

– Продолжай в том же духе, дома я за Синчуком присмотрю, чтоб не баловался. Раскручивай объект, через недельку добавим тебе мастера или прораба, есть наметки, а пока получишь помощь в другом.– Сомов огляделся по сторонам, но видимо не нашел того кого искал.– Ты что чем-то недоволен, чего насупился?

– Тимофей Федорович, почему вы меня не предупредили о приезде, тем более министр, а если б тут еще и конь не валялся, а все работяги пьяные?

– Ну, ты меня за дурака не держи, думаешь, я не знаю, чем ты тут занимаешься? Как куратора напоил, тоже знаю. Смотри не перестарайся в этом направлении. Может он с виду такой простачок, а сам хитрее самого хитрого. Не забывай, это Одесса-мама, тут ухо востро надо держать – на ходу подметки срезать могут. А что не предупредили тебя, так не успели. Сюрприз получился. Вот и помощница тебе, или ты против?

К машине подходила Татьяна Бондаревская – инженер ПТО и очень красивая женщина. От её летних одеяний у мужчин сводило скулы и щекотало в мозжечке.

– Так я не понял, ты против или нет?– подначивал Сомов, он всегда знал немного больше, чем хотел показать, – если что нам самим такие работники нужны.

– Да, нет, конечно, пусть остаётся, поможет с документацией.

– Вот именно, с документацией. Я надеюсь, ты найдешь, где её поселить?

– Всё решим, Тимофей Федорович, вы можете спокойно ехать.

– Вот, дожился – не успел приехать, уже выпроваживают.

– Нет, я не в том смысле, оставайтесь, конечно, здесь море рядом.

– Я бы остался, но надо министра сопровождать. Тут же не только твой один объект. Так что будь здоров и не делай глупостей. Пока идешь правильным курсом, но смотри, если что сто шкур спущу.

Кортеж автомобилей отъехал. Перед вагончиком остались только Павел с Татьяной и Розецкий.

– Татьяна Юрьевна, мы вас разместим, как в лучших домах Лондона и Парижа, – заливался соловьем одесский Главный, искажая ударения в названиях европейских столиц..

– Павел Григорьевич, ты то, чего песни поёшь, вы что знакомы?

– А как же, мы с Татьяной Юрьевной уже знакомы уйму времени, до сегодняшнего дня заочно, по телефону, а теперь я очень рад знакомству, так сказать личному.

– Вот оно, что. Так это ты на полставки у Сомова «фонариком» подрабатываешь? А я-то думаю, что это у меня начальник такой информированный. Понятно. Розецкий значит у нас прямой «фонарик», а вы Татьяна, простите, забыл, как Вас по отчеству – промежуточный. Освещаете жизнь прораба Будаева со всех, не всегда приглядных сторон. Отлично – пригрел змею на груди и даже не одну.

– Паша, да ты всё не так понял,– и Татьяна, и Розецкий бросились оправдываться к Будаеву.

– Паша, я ничего Сомову не докладывала, только сводки по людям и механизмам!

– Я, вообще, один раз с Сомовым разговаривал,– вторил Татьяне одесский Главный, – и говорил только хорошее. Ты чего это меня стукачом называешь?

– Не стукачом, а «фонариком» и не обзываю, а предупреждаю: с Сомовым надо так фильтровать сказанное, что лучше вообще молчать. Это кстати и тебя касается Танечка. Понятно?

Розецкий развел руками:

– Послушайте, Татьяна Юрьевна, вы откуда такого монстра взяли? Он тут уже пол-Одессы запугал. Наш геодезист, после разговора с ним – заикаться начал.

– Ага, скажи еще, что по ночам писается. Ну что ж, товарищ инженер ПТО, – Павел взял Татьяну за руку, – пошли принимать дела, изучать документацию. Я тебя, как раз, с куратором познакомлю.

– Дай ты девушке отдохнуть с дороги, поселиться спокойно, а завтра на работу.– Розецкий гнул свою линию. Подошел Аркаша и стал нагло рассматривать Татьяну.

– Что вы тут все, как мухи на мёд слетелись. Аркадий у тебя, что работы нет? Чего ты прилетел? Как от министра, так за туалетом прятался, а тут герой хвост распустил. Поселяться будем в пять часов. Павел Григорьевич предоставит даме свой служебный кабриолет типа УАЗ, я правильно понял Ваше рвение, Павел Григорьевич? А сейчас работать, работать, работать, как завещал великий Ленин, как учит нас коммунистическая партия.– Павел вошел в вагончик, ведя за руку за собой Татьяну.

На улице стоял послеобеденный одесский зной, но в нагретом металлическом вагончике он умножался на три. Это абсолютно не мешало «драгоценному» куратору, он всем своим естеством отдавался глубокому, здоровому сну. Его и без того небледная физиономия раскраснелась и по ней струйками стекала жидкость, интенсивно выделяемая его потовыми железами.

– Рота, подъем! Скомандовал, Будаев, командирским голосом,– реакции никакой не последовало, Сёма только, немного, поморщился.– Вот это сон, а еще говорит, что у него нервы. Мне б такие нервы. Семён Эммануилович, просыпайтесь, вас ждут великие дела.

Сёма начал сложный процесс выхода из сна. Смотреть на это без смеха было невозможно.

– Знакомьтесь, Семён Эммануилович, это Татьяна Юрьевна Бондаревская – инженер ПТО нашего управления. Прибыла в Одессу с важной и почти секретной миссией помощи несчастному старшему прорабу Будаеву в изучении документации. – Паша прятал улыбку, а Семён Эммануилович только хлопал светлыми выгоревшими ресницами.

– Сёма, просыпайтесь. Вам мало того, что вы проспали целого министра, так вы хотите проспать еще и знакомство с его свитой? – при слове министр у Сёмы появилось испуганное, но уже почти осмысленное выражение в глазах.

– Какой министр, какая свита? Павел вы всё шутите.

– Какие шутки, они вытоптали большую половину стройплощадки.

Сёма бросился к окну, не увидев никого, со вздохом облегчения опустился снова на стул.

– Ой, Пашенька, вы такой шутник. Я и в правду подумал, что приезжал кто-то из начальства.

– Не хочу тебя огорчать, но таки приезжал. Сам министр с целой бригадой ротозеев, пардон, сотрудников. Вот Танечка – одна из её представителей. Сёма близоруко посмотрел на сидящую напротив девушку:

– Павел, почему же вы меня не разбудили для такого важного мероприятия?

– Понимаете, Сёма, мы будили, старались. Пушку с Приморского от Исполкома уже сняли, но не довезли, только что докладывали – уже на подходе. Просто не успели, а без неё никак.– Сёма насупился.– Не переживай, толку от этой встречи всё равно никакого, а так ты хоть выспался.

– Что и в правду сам министр был?

– Сам лично, собственной персоной. Мощный старик со строгим взглядом.

– Про меня не спрашивал?

– Не хочу вас огорчать, Семён Эммануилович, но я думаю, он до сих пор не подозревает о вашем существовании на свете. Так что вы спокойно можете ехать домой к мамочке и Жанночке, не переживая и я вас прошу не расстраивайте больше своих близких. Семейное счастье такое хрупкое.

В вагончике Павел и Татьяна остались одни.

– Ты, что мне не рад? – Татьяна старалась смотреть Павлу в лицо.

– Почему не рад? Даже очень рад. – Паша смотрел в окно, как будто там мог увидеть, что-то страшно интересное.

– Ты прямо светишься от радости.

– Ну, извини салют и фейерверки будут только ночью – в темноте лучше видно.

– Будаев, вот скажи, почему ты такой умный и при этом такой дурак? – в голосе Тани уже явно ощущались злые нотки.

– Девочка моя, давай не будем. Вот тебе документация: чертежи, сметы, спецификации – занимайся. – Павел вышел из вагончика.

Глава 8

 

В пять заехал Розецкий. С шутками, прибаутками уложил вещи Татьяны, усадил на сидение рядом с собой. Будаев сел сзади. Пока ехали по Одессе, Павел смотрел, как развиваются её светлые волосы. Татьяна разговаривала только с Павлом Григорьевичем, Будаеву ни слова. При поселении тоже суетился Розецкий. Таню поселили в одном корпусе с Павлом, через три двери, но она даже не смотрела в его сторону. Одесский Главный проявлял сильный энтузиазм, снова собрался бежать в главный корпус – чего-то не хватало в комнате у Татьяны. Будаев перехватил его прямо возле УАЗа.

– Павел Григорьевич, спасибо за заботу, у тебя такой классный автомобиль, просто отличный. Ты на нём, наверное, езжай домой. Не твой это огород. Ага?

Розецкий слегка опешил, хотел что-то возразить, но увидел, что Пашу совсем не интересует его реакция или ответ. Он окончательно стушевался, не понимая, что ему делать, толи бежать в главный корпус, толи уезжать.

– Паша, я ж хотел, как лучше.

– Вот и спасибо, огромное и не обижайся. Я всё понимаю, и ты меня пойми.

Розецкий уехал. Будаев покурил еще минут десять и подошел к двери комнаты Татьяны. Постоял, подумал и медленно постучал. За дверью никто не отвечал. Он еще помедлил и открыл дверь. Прямо у двери, лицом к нему стояла Татьяна. Они встретились взглядами и молчали.

– Почему ты не отвечаешь? Может это стучал бы Розецкий.

– Нет, я знала, что он уедет.

– Почему?

– Сам знаешь почему. Ты же его прогнал.

– Я его не прогонял, он сам уехал.

– Да, только ты его об этом сильно попросил. Что теперь? Мне тоже уехать? В десять вечера есть поезд, я узнавала. Билетов может не быть, но ничего что-нибудь придумаю, уговорю проводниц. Я даже вещи не распаковывала.

Павел вроде бы и не слышал ее.

– Да, сейчас поедем, на Приморский, в ресторан ужинать. Переодеваться будешь? Наверное, не стоит, ты и так прекрасно выглядишь.

Они, снова молча, смотрели друг другу в глаза, как будто испытывая. Татьяна взялась за ручку двери и захлопнула её перед носом Будаева. Павел медленно по-военному развернулся на месте и сделав три строевых шага, вышел на террасу. Вокруг никого не было. Он достал очередную сигарету и закурил. Было совсем светло, хотя часы показывали девятый час – июнь, месяц самых коротких ночей. Паша повращал головой, как будто разминал шею. Взял сигарету, как перо и хмуро несколько раз глубоко затянулся. Сигарета дотлела почти до фильтра. Он щелчком отбросил её в кусты и подождав некоторое время, снова подошел к двери. Постоял, не спеша размеренно постучал, ответа не было. Он тихонько толкнул дверь, она очень медленно открылась. Сразу за порогом, так же как в первый раз, стояла Татьяна.

– Я готова, где этот ресторан? – её губы растянулись в улыбке, Павел ответил тем же.

Они шли по Приморскому бульвару, наслаждаясь теплым, тихим июньским вечером. Садилось солнце, отбрасывая длинные причудливые тени. Вдалеке блестело и искрилось море. От Воронцовского маяка к морвокзалу медленно подходил белый большой круизный лайнер.

На бульваре, как всегда в это время, было много людей. Туристы чаще ходили группами, глазея на памятники, слушая экскурсоводов. Одесситы больше рассаживались на лавочках, отдыхая после жаркого дня.

Татьяна, в своей белой короткой юбке и такой же белой блузке с открытыми плечами на тонюсеньких бретельках, привлекала внимание почти всех проходящих мужчин. Светлые волосы и белая одежда выгодно оттенялись смуглым загорелым телом. У мужиков откручивались шеи, а два черных усатых кавказца даже поцокали языками вслед.

Павлу всё это не нравилось. Улыбка, появившаяся у двери Таниной комнаты, давно сошла. Он тускло и не интересно пытался рассказывать о встречающихся достопримечательностях, Татьяна старалась не замечать хмурое настроение спутника, её грело внимание окружающих мужчин, она улыбалась.

Будаев шел, вглядываясь в лица прохожих. Настроение испортилось совсем. Он вдруг представил, что сейчас им навстречу выйдет Ирина со своим профессором. Что конкретно его огорчало, он не осознавал. Просто ему не хотелось, чтобы его видела жена с Татьяной. Хотя какая разница? Разошлись, разбежались к кому, какие претензии?

Вдруг навстречу знакомое лицо.

– Ой, Павел Алексеевич, я так рад вас видеть! Знакомьтесь – это моя жена Жанна. – Сёма собственной персоной.

– Здравствуйте еще раз, Семён Эммануилович, сегодня виделись. Очень приятно, Будаев, – это уже в сторону дамы, стоящей рядом с Сёмой, на полголовы выше него и сантиметров не пятнадцать упитанней в ширину.

– Знаете, Павел Алексеевич, я подумал и решил – хорошо, что я не встретился с министром. Я ведь совершенно не готовился и чтобы я ему ответил, если бы он спросил? Представляете? Мог быть ужасный конфуз. Так что не переживайте, я на вас не обижаюсь.

– Спасибо, Семён Эммануилович, вот прямо с этого момента перестану переживать. А то думаю, что это у меня настроение такое плохое? Даже Татьяна Юрьевна вся на нервах. Кстати, Жанна, знакомьтесь – Татьяна Юрьевна, коллега приехала в командировку. Провожу с ней, так сказать, культурные мероприятия, обзорная экскурсия по городу-герою Одессе с посещением мест боевой и революционной славы.

Они еще пару минут разговаривали ни о чем, раскланялись и разошлись. Монументальная Жанна, отходя довольно громко, хотя вроде как на ухо, сказала мужу своим глубоким низким грудным голосом:

– Какая коллега? Посмотри на неё – он её точно клеит.– Чем повергла Сёму в глубокое смущение, и он зашипел что-то неразборчивое, пытаясь сгладить содеянное.

– Тебя смущает, что ты меня, как сказала эта дама, клеишь?

– Эта дама – дура! Я никого не клею, я просто ухаживаю за женщиной, которая мне нравится.

– Это можно расценивать, как признание?

– В каком смысле?

– Ну, ты сейчас что-то сказал, да?

– Не доставай меня, Таня!

– Я тебя достаю? Может я тебе еще и навязываюсь? Будаев, ты такой странный. Ты в себе разберись, в своей голове перекрученной.

– Так, ладно успокойся, на нас обращают внимание.

– На меня обращают внимание и без ругани с тобой.

– Ну, хорошо, виноват. Настроение просто сегодня не очень. Между прочим, и из-за тебя тоже. Кто на меня «компру» Сомову сливал?

– Ты опять? Я же тебе говорила – я отдавала начальнику только сводки по площадке!

– Ну да, а про пьянку с Сёмой – это он методом чтения мыслей на расстоянии? Хорошо хоть этот патолог не сказал своей разлюбезной женушке, что он у меня отсыпался, когда домой не пришел. Вот бы она мне сейчас устроила аутодафе прямо на бульваре.

– Паш, я тебе честно говорю, – Татьяна взяла под руку Павла сразу двумя своими и пододвинулась к нему всем телом,– не виновата я. Хоть верь, хоть не верь.

– А, если не поверю, что тебя на детектор лжи?

– Можно, но только в постели.

– Вот за что я тебя люблю, так это за откровенность.

– Ты опять что-то сказал или мне опять послышалось, что-то там про любовь?

– Девушка не ловите меня за язык, если и сказал то что?

– То всё. Ты меня ужином угощать собираешься? У меня от голода ножки подкашиваются.

Паша критически осмотрел Татьяну с головы до ног:

– Вообще-то такие ножки не должны, но обещание требует выполнения.

После десятиминутной разборки со швейцаром и всовыванием купюр в нагрудный карман вышеобозначенного типа, Павел с Татьяной попали в морвокзаловский ресторан на открытую террасу. Здесь он успокоился и даже повеселел. Хороший ужин, прекрасный вид на море, шампанское и медленные танцы положительно повлияли на Пашино настроение. Слегка захмелевшие, к полуночи, на такси они добрались до своего спального корпуса. Вход в комнату Татьяны был для Павла, как продолжение медленного танца.

 

Утром Павел и Татьяна, невыспавшиеся, с темными кругами под глазами явились на работу. Будаев предлагал Тане остаться в комнате и выспаться, но она не согласилась. Проживавшие рядом механизаторы из их управления, не преминули заметить, из какой двери утром выходил заспанный начальник участка.

В общем, все, кто с утра попадали Паше под руку, получали по полной программе: экскаваторщик и бригадир бетонщиков, курьер из спецуправления и наконец, геодезист Аркаша.

После похода на обед, Аркадий вместе с Будаевым возвращались на стройплощадку.

– Алексеевич, ты чего-то сегодня, какой-то не такой, вроде как «озверину» принял, случилось чего?

– Случилось.

– И что?

–Ну, ты же сам сказал – «озверину» объелся.

– Помногу давали в одни руки?

– Всем досталось и вам осталось.

– Ну, да по твоему поведению с утра это чувствуется. Знаешь, Алексеевич, хочу тебе сказать, так из соображения. Подруга у тебя, ну очень конечно смазливая, но от такой одна большая проблема бывает: или нехватка денег, или нехватка мозгов.– Аркаша на всякий случай отодвинулся от Будаева, очень уж агрессивный был у того вид.

– Так тогда две проблемы.

– Не, что-то одно: или денег, или мозгов, но проблема большая.

– А что хуже?

– Всё едино. Зачем тебе деньги без мозгов и зачем тебе мозги без денег.

– Аркаша, так ты философ. Это ты у сюрреалистов вычитал или сам додумался?

– Не, это типичная домашняя философия. Ты посмотри на нормальных одесситов – гуляют с красивыми, а женятся на надежных.

– Так я и гуляю.

– Не,– Аркаша скривил физиономию,– она от тебя того хочет, чего не хочешь ты.

– Ты, Ламброзо, недоделанный, ты её видел полтора раза, а рассказываешь, как будто с ней в песочнице играл.

– Причем тут это, поэта в чувствах не обманешь.

– Сам придумал или у кого спер цитатку?

– Почему сразу спер, сам придумал, только что.

– Ладно, поэт, становись на теодолит под монтаж и смотри мне поменьше этого.– Паша изобразил, как Аркадий закатывает глаза и прикрывает их ладонью. Получилось натурально.– Вот работничками бог наделил: один поэт, другой философ, сатирика для комплекта не хватает.

Как ни странно, но разговор с Аркадием Павла успокоил.

– Как там Аркаша сказал: она от тебя хочет того, чего ты сам не хочешь. О, если бы я знал, чего хочу, насколько легче жить было бы!

 

Через два дня Будаев провожал Татьяну на перроне у вагона.

– Когда ты будешь в Железнорудске? – по всему было видно, что Татьяна не хочет уезжать и скажи Павел хоть слово она останется.

– Скоро. Пришлет Сомов прораба через недельку, введу его в курс дела и на родину.

– Встретимся?

– А как же, я номер телефона не забыл,– излишне бодрым голосом подтвердил Павел. Процедура прощания затягивалась. Наконец, Татьяна, криво улыбнувшись, сказала:

– Ладно, иди уже кавалер, – чмокнула его в щеку и скрылась в вагоне.

Глава 9.

 

В пятницу после обеда Будаев решил оставить объект на попечение нового прораба, которого он уже с начала недели натаскивал. Парень был толковый и дело шло споро. Павлу надо было заскочить к проектировщикам, а потом он рассчитывал зайти к своему старому другу одногруппнику, который жил недалеко от проектного института. Друг был старый и испытанный – Борька Кулинич. Еще в институте он тоже женился на одесситке, но в отличие от Павла никуда не уехал, а остался в Одессе и жил в квартире тещи, которая не надоедала своим присутствием и с апреля по октябрь жила на даче в Каролино-Бугазе. Его жена Лена тоже была их однокурсницей и хорошо знакома Будаеву. Он им завидовал белой завистью. Они жили очень дружно и всегда ворковали, как два голубка, ему казалось, что у них никогда не бывает семейных размолвок. Павел с Борисом прожили в одной комнате в общежитии больше трех лет и знали друг друга, как облупленные. Попить пивка с таким другом было неописуемым удовольствием, тем более что Лена уезжала вечером на дачу, и никто не мог им помешать, отлично провести время.

Будаев сделал дела в проектном институте и за день так набегался, что решил до дома Бориса подъехать. Всего две остановки, но идти было лень. В трамвае народу было мало – вагон подходил к конечной остановке. Павел достал талон для оплаты проезда и хотел попросить впереди стоящую девушку передать его на компостер. Он уже почти коснулся ее плеча и увидел, что перед ним стоит Ирина.

Павел обомлел, вот просто жутко испугался, что она его сейчас увидит и застыл с протянутым талоном. Ирина обернулась, просто и буднично спросила:

– Передать на компостер? – потом до нее дошло, что перед ней Будаев. Она улыбнулась и с улыбкой, самой лучшей, которую когда-либо видел Павел, сказала, – Привет.

И все – Паша взлетел куда-то высоко, и страх исчез, и наступило облегчение.

– Ты меня извини, – сказали одновременно Павел и Ира и рассмеялись.

– Нет, вот, ты меня действительно извини,– перехватил инициативу Павел, – я перед тобой ужасно виноват и не только за последнюю встречу, за все.

– Я тоже перед тобой виновата, только давай, хотя бы выйдем из трамвая. Наш разговор у подъезда, все бабушки в доме до сих пор обсуждают.

Они вышли из трамвая на конечной.

– Давай погуляем в парке, как раньше. Не знаю, мороженого поедим, – предложил Павел. Они пошли вглубь парка нашли свободный столик в кафе. Павел хотел заказать шампанское, но побоялся, что Ира расценит это, как его склонность к спиртному и заказал мороженое. Разговор поначалу, давался Паше сложно. Они долго гуляли по парку, потом по бульвару и всё это время разговаривали.

– Ты знаешь, я много думал о нас с тобой, особенно в последнее время. Когда ты уехала, я думал: а пусть – перебесится, потом вернётся, что ей еще надо? Я не очень понимал, что вёл себя, скажем так, не очень правильно. Мне казалось, что так ведут себя все нормальные мужики. Что для молодого мужчины главное – это работа, карьера, умение содержать семью. Друзья это святое, как не пойти с друзьями на футбол или не выпить пивка?

Но, чем дольше тебя не было, я всё яснее понимал, что всё что было, может и не вернуться, что работа – это очень важно и интересно, что без друзей куда? Но оказалось, что не это главное. Работа важна и хороша тогда, когда есть, для кого работать и есть место, где тебя ждут. Иначе жизнь теряет смысл.

Друзья это очень важно, но наступает момент, когда все друзья расходятся по своим домам. У каждого свои проблемы, свои семьи. Они очень переживают за тебя и сочувствуют, но не могут за тебя прожить твою жизнь, и ты остаёшься один.

Ты же знаешь, что я считаю самым непереносимым чувством – одиночество. Даже не тогда, когда ты один в пустой квартире и у тебя всё есть, но тебе ничего не нужно, потому что у тебя никого нет. Самое страшное одиночество, когда ты идешь по улице, у тебя масса свободного времени, но тебе некуда идти и все прохожие на тебя абсолютно не обращают внимания. Вокруг тебя тьма людей, а ты самый одинокий человек во вселенной.

Ты помнишь, то стихотворение, которое я тебе читал тогда, еще в институте?

 

Иду по городу в толпе, ищу тебя среди прохожих,

Но нет тебя и все не те, хоть иногда встречал похожих.

Но что похожие – подделка, а копий не переношу

И потому ищу опять, но кто мне может обещать,

Что я, среди прохожих этих, остановившись на ходу,

Одни глаза твои, заметив, тебя найду и обниму.

На перекрестке пыльных улиц, среди толпы спешащих льдин

Уже я буду не один.

И голос ласковый закроет, глаза мои на краткий миг,

Чтобы мгновенно я отвык от жгучей непонятной боли,

В которой даже невиновен, но всю её уже постиг.

 

Однажды ночью, я проснулся и вдруг сразу понял, что могу потерять всё, что у меня было. Всё, что, оказывается, составляет главный смысл жизни: тебя, Дениса, свою семью, свой дом. Мне стало жутко страшно от этого, но честно говоря, я не знал, как это исправить. Я чувствовал себя виноватым, но мне не очень хотелось в этом признаваться. Я злился и делал иногда всё наоборот – не так, чтобы всё вернуть, а совсем в другую сторону. Я искал твою вину, убеждал себя, что ты должна была тоже сделать всё по-другому, что не так уж много я натворил неправильных дел и наконец, понял, что всё это глупости, что еще чуть-чуть и ничего уже не вернешь.

Знаешь, как летчик летит над океаном и он точно знает, насколько далеко ему можно отлететь от берега. Это называется точка невозврата. Прозевал её и всё – вернуться невозможно, даже если очень захочется, топлива не хватит. Вот и мы с тобой, подошли к самой точке невозврата, дальше всё, Только головой в море и утонуть. Давай возвращаться.

– Давай, Пашенька, давай.– Ирина совсем не была похожа на ту строгую институтскую преподавательницу, которая читает лекции по науке, для многих малопонятной. Сейчас она была похожа на влюбленную девчонку, которая с умилением смотрит на своего возлюбленного. Паша снова её очаровал, как и десять лет назад. Она ужасно устала от переживаний последних месяцев, от нравоучений и упреков своей матери, от неопределенности будущего. Кроме того она действительно любила Будаева, несмотря на все его фокусы в их семейной жизни. Ей очень хотелось счастья.

Когда они пришли к подъезду дома Ирины, Павел стал настороженным. Он не забыл своё обещание не входить в него. Ему совсем не хотелось встречаться с тестем или тем более с тещей. Ира тихонько, за руку завела немного упирающегося мужа в темную квартиру. Закрыла тяжелую дверь и, не включая свет, прямо в коридоре поцеловала Павла. За весь вечер он так и не приблизился к ней, боясь порвать ту тонкую нить новых отношений наметившихся между ними. Ему казалось, что она всё еще смотрит на него строго и недовольно. Он боялся, что как только приблизится к ней, она его остановит и строго укажет его покаянное место.

Но женское сердце не камень. За многие часы разговоров Ира уже была готова на всё и даже немного сердилась про себя, что Павел проявляет нерешительность. Слава богу, что их непонимание не было критичным и закончилось за закрытой дверью. Они наслаждались близостью. Причем это не был водоворот страстей, это была тихая радость от восторжествовавшей любви, от вновь обретенного счастья.

 

До самого понедельника Павел оставался у Ирины. Они наслаждались друг другом, как молодожены в медовый месяц, тем более их первый медовый месяц они почти и не заметили. Ира готовила мужу разные вкусности, он всячески старался ей угодить. Полная идиллия прекратилась в понедельник – Паша вспомнил, что ему необходимо ехать на работу. Кроме того уже на текущей неделе Будаеву необходимо было возвращаться в Железнорудск. Он предложил поехать с ним Ирине, но она отказалась, сославшись на работу в институте. Павла огорчил её отказ, даже немного обидел. В эти два дня они обсуждали только дела сердечные, а проза жизни диктовала своё. Несмотря на полученное полное прощение, Павел остерегался спросить у Ирины, когда она вернется домой в Железнорудск. За прошедшие полгода жизнь её сильно изменилась и стала ориентироваться на Одессу. Она получила хорошую работу в университете, собиралась начинать работу над докторской диссертацией, что тоже было сориентировано на Одессу. В голове у Павла роились вопросы, но он боялся нарушить так сложно полученный баланс.

 

 

Глава 10.

 

В воскресенье поздно вечером поезд подходил к перрону Железнорудска. Будаева встречал Валера на служебном автомобиле. Павел попросил его встретить, потому что у него кроме личных вещей, была целая сумка документов и коробка с разбитым теодолитом, ему не хотелось со всем этим тащиться домой, а потом снова на работу. Друзья быстро погрузили вещи и тронулись в сторону Пашиной квартиры.

– Ну, рассказывай, что тут нового произошло в моё отсутствие? – начал Павел.

– Что тут может быть нового, одна скукота. Буфетчица у нас в столовой новая. Такая краля.

– Я имел в виду другие новости и спрашиваю так, без интереса, был?

– Где был?

– Не, где, а с кем. С буфетчицей был?

Валера сделал важное лицо:

– Навожу мосты. Мне нравятся девки – «не подходи, а то застрелю», больше удовольствия от победы.

– Понятно, а что новенького на производственном фронте?

– Какие там новости, Сомов в отпуске, я травмированный.

– Не понял, с виду ты как молоденький голландский племенной бычок. Убить можно только кувалдой по голове.

– Так ты не в курсе? А, между прочим, ты тоже приложил сюда свою мохнатую лапу.

– Куда и кто приложил?

– Ты, к моей тяжелой травме.

– Ага, скоро ты меня заставишь сознаваться в убийстве Кеннеди.

– Не надо увиливать от ответственности. Твой Иван, ЗИЛ с твоего участка? То-то и оно, нечем крыть? Попросил, значит, Иван оставить «запаску» у меня в боксе. Шеф, перед самым отпуском, зашел и не заметил это «доробло» прямо на проходе и конечно перецепился. Сначала он меня обматюкал, по полной программе, а потом, как даст по нему ногой, а колесо стояло, как-то неустойчиво, шатко, вот и покатилось. Покатилось, покатилось и прямо ко мне. Я немного растерялся, поймал «гаву», ты б тоже растерялся, если б тебя так обматерили ни за что. Колесо постояло немножко, вроде как что-то думало, а потом, как бахнет мне по ноге. Я думал – открытый перелом. Шеф сам испугался, как кролик. Повез меня в больничку к своему другу костоправу. Меня сразу на рентген, ногу щупают, я ору. Слава богу, обошлось малой кровью. Доктор минут двадцать смотрел на снимок… почти накол.

– Как это почти, что ты лепишь?

– Ну, видно не очень на рентгене, а если б хорошо рассмотрел, может не только накол, а даже перелом… Сомов мне дал три дня отлежаться, но я до сих пор хромаю.

– Что-то я не заметил твою хромоту, а вот симулянта за рулем видно невооруженным глазом.

– Но, но, ты поаккуратней в определениях. Просто остаточный болевой синдром на фоне эмоционального подъема не всегда проявляется. Шутка ли, друга больше месяца не видел.

– Ну, ну, прямо сразу летать начал.

– А, что человек под воздействием эмоций может поднять вес в несколько сот килограмм, без тренировки. Тут еще другое дело. Этот костоправ, наверное, с перепугу, направил меня на физиотерапевтические процедуры. Я б конечно раз, другой походил и шабаш, но там такие медсестрички.

– Валера, ты не заметил, что у тебя все новости, рано или поздно сводятся к бабам. Хоть про здоровье, хоть про работу, хоть про буфет.

– На тебя не угодишь. Я с двумя познакомился, такие «цыпы».

– Я ж тебя прошу ближе к управлению.

– А, что там в управлении. Я, как сука на привязи – Главный под колпак взял и без него никуда.

– Чего же ты не пошел в отпуск вместе с начальником? Не было бы проблем.

– У меня путевка в Крым на сентябрь, бархатный сезон.

– С Надюхой едешь?

– Ты странный, ну кто же в Тулу ездит со своим самоваром?

– И она тебя кобеля отпускает?

– Ну, она пока не знает, а потом что-нибудь придумаю.

– Забирай с собой в Крым все сковородки, а то будет бытовая травма головы.

Ой, тоже мне остряк. Ты лучше о своей голове подумай. У Милославского, пока Сомов в отпуске, по-моему, совсем крыша съехала – на всех рычит, как тигр в цирке, а под тебя определенно копает. Твоего Синчука, то материт, то чаем в кабинете поит. Точно против тебя какие-то пакости придумывают. Петя Милославского боится, но знает, что тебя Сомов защищает. Ему как той обезьяне, хоть разорвись – и к умным хочется, и к красивым. Трус и подлиза еще тот, но в сложной ситуации.

– Ну, ты Валера и фрукт. Другу яму роют, а он про девочек рассказывает мне тут уже битый час.

– Нет, остерегаться Милославского конечно, надо – он старикан вредный, но я к нему ключ нашел. Он, как только хочет куда-то далеко на моей «Волге» поехать, я сразу начинаю хромать и говорю, что надо сделать повторный рентген. Он отстаёт.

– Сделай повторный рентген, Валера, сделай! Только кроме ноги еще и снимок ротовой полости – у тебя что-то с языком: синдром избыточной эластичности, хуже, чем помело.

– Ладно, уже, романтика всякий обидеть может.

 

После разговора с Валерой, Павел задумался. Ему уже доходили сигналы, что Милославский не успокоился и обдумывает новые гадости для Будаева.

Назавтра, ввиду отсутствия Сомова, ему пришлось идти докладывать Милославскому. Как оказалось, того совсем не интересовал доклад и что там творится на объекте в Одессе, он сразу выложил протокол комиссии, проверявшей состояние техники безопасности на участке номер два здесь в Железнорудске, начальником которого до сих пор, к сильному недовольству Милославского, числится некий Будаев. Замечаний было – на три печатных листа, тут же проект приказа. Предлагалось Будаеву объявить выговор, главный инженер очень жалел, что отменили строгие выговора, и принять у него внеочередные экзамены по знаниям правил Техники безопасности. Экзамен был назначен на сегодня, на десять часов утра. На робкие возражения Павла, что ему надо хотя бы немного подготовиться, Милославский ответил:

– Эти правила, каждый строитель должен знать, как «Отче наш», хоть среди ночи.

Рожденный в атеистической семье, Будаев не знал «Отче наш» и, к сожалению, нетвердо знал и правила техники безопасности. В десять часов началась экзекуция. Ему не дали даже тянуть билет, вопросы сыпались, как из рога изобилия. Результат был предопределен – неудовлетворительно. Чем всё это должно закончиться, Павел не представлял, но Милославский заявил:

– Человек не может носить гордое звание советского строителя, если он знает правила техники безопасности неудовлетворительно. Такой человек сам является потенциальной опасностью, и допускать его к работе с людьми нельзя.

Будаева никто пока от должности официально не отстранил, но чувствовалось, что это уже не за горами. Обычно, если ИТРовец не сдавал экзамен, что было крайне редко, ему давали неделю на подготовку и сдавали все, даже самые тупые. Сегодня о пересдаче не было и разговора. Расстроенный Павел побродил по управлению, как-то никто не проявлял особого сочувствия. Приказ с выговором вывесили на доске объявлений меньше чем через час. Все рабочие ходили и внимательно читали, какой Будаев тупой – совершенно ничего не понимает в технике безопасности, а еще начальник.

Через два дня Паша решил пойти и попытаться договориться сдать разбитый теодолит на склад, а потом под шумок его списать. Почти сразу он понял, что пришел не вовремя. Заведующая складом, с которой у него всегда были не дружеские, но вполне нормальные отношения, наотрез отказалась обсуждать, как она сказала, криминальный вопрос. Более того, менее чем через полчаса в курсе дела был Милославский и тут же подписал приказ о создании комиссии о расследовании вопиющего случая бесхозяйственного отношения к дорогостоящим геодезическим инструментам.

Павел сам не мог понять, когда разбили этот теодолит, он всё время простоял в прорабке. Ним никто не пользовался, потому что у Аркадия был свой инструмент. Может быть, он его уже взял на складе разбитым, тогда в спешке, этого никто не проверял.

Судилище устроили по всем правилам. Милославский сразу сказал, что возмещением стоимости причиненного ущерба, Будаев не отделается. Чем он должен отделаться, Паша не представлял, но по тону главного инженера можно было догадаться – только расстрелом. К концу четверга на доске объявлений появился второй приказ. В нем в ярких тонах описывалась преступная деятельность начальника второго участка Будаева. Второй выговор для Павла за три дня завершал этот приказ. Тучи сгущались всё гуще и гуще.

Вечером, после рабочего времени, Паша сидел в одиночестве у себя на участке. Его доблестный прораб – Петр Гаврилович Синчук, всячески избегал своего начальника. На все вопросы отвечал только да или нет, и старался умыкнуть, как можно быстрее куда угодно, только бы не разговаривать с Будаевым.

В нарядную вошел Фокин, вот уж кого Паша не хотел бы видеть. Сергей Васильевич вежливо поздоровался и присел к столу, Будаев на приветствие не отвечал, только внимательно смотрел на «коллегу».

– Паша, ну что ты дергаешься? Сила солому ломит. Тебя всё равно додавят, еще уволят по статье, – начал свои увещевания Фокин.– Формально, если прораб не сдает экзамен по технике безопасности, он подлежит увольнению. Это закон и даже Сомов не может тут ничего поменять, а Милославский не даст тебе сдать экзамен – это же, как дважды два. Проще всего в этом случае, написать заявление по собственному желанию. Милославский тихонько спишет теодолит, не придется деньги платить, возмещать ущерб. Всё равно уже ничего не изменишь, сильно ты насолил Главному, а я тебя предупреждал.– Фокин сделал многозначительную паузу. – Не напишешь заявления, Милославский найдет повод и объявит тебе третий выговор в приказе, а это увольнение по статье, как несоответствующего занимаемой должности.

До этого момента, Павел слушал Фокина, молча, только желваки играли на скулах. Наконец он не выдержал и проронил:

– Всё сказал? Можешь быть свободен.

Фокин встал со стула и оперся о стол, как бы нависая, над Будаевым.

– Ты думаешь, тебя Сомов спасёт? Подумай, будет он из-за тебя портить отношения с управляющим? Тоже мне – ценный кадр. Да тебя пережуют и, выплюнут и, черта с два где-нибудь на работу возьмут по специальности. Будешь грузчиком на овощной базе. Всё согласовано с Сомовым. Он специально дал возможность Милославскому расправиться с тобой пока сам в отпуске, вроде бы он не причем. Понял?

Будаев резко встал и Фокин понял, что ему лучше всего уйти. После его ухода, Павел посидел, поперекладывал бумажки, потом достал из стола чистый лист и написал «Заявление». Встал, походил по кабинету туда-сюда, сел и дописал заявление об увольнении до конца, поставил дату и подпись.

Сразу после Фокина в нарядную вошел Валера.

– Чего это он вылетел, как пробка?

– Человек хороший. Советы даёт.

– Паш, плюнь ты на всё. Поехали с нами, две медсестрички – не девочки, куколки. Отдохнёшь от жестокости будней, ощутишь прелесть женского тела. Романтика.

– Нет, Валера, что-то у меня с романтикой последнее время плохо. Ты уж сам давай на два фронта. Я думаю, справишься?

– Ну, как знаешь, вообще-то от таких предложений не отказываются.

Добравшись, домой, от необходимости действовать и, не имея другого фронта работ, Павел занялся генеральной уборкой квартиры. До этого он уже полгода убирал в квартире от случая к случаю. До глубокой ночи гудел пылесосом и выдраивал все углы. В первом часу ночи соседи постучали в стену – пылесос мешал спать.

Для себя он уже всё решил. Ему только хотелось отдать заявление лично Сомову и посмотреть на его реакцию. Может он такой битый волк, что подмахнет заявления и глазом не моргнет? Или начнет читать лекции, как надо было правильно обращаться с Милославским. Будаеву было противно от всей этой человеческой грязи.

 

 

Глава 11.

 

Сомов вернулся из отпуска загоревшим и даже улыбающимся. Он стоял посреди двора управления в окружении сотрудников и вальяжно, что-то рассказывал. Все окружающие с готовностью кивали и в нужных местах смеялись. Фокин задавал правильные вопросы. Будаев наблюдал за этим из окна своей нарядной. У него не было желания вести разговоры о погоде на Кавказе, температуре воды в Черном море и поддакивать начальнику.

После отпуска Сомова он был у него первым посетителем. Постучав, вошел в большой кабинет, начальник бронзовый от загара, разбирал бумаги, накопившиеся за время отсутствия. Не присаживаясь, Павел положил заявление на стол перед Сомовым. Тот быстро его прочитал, не удивился, поднял глаза, поверх очков посмотрел на Будаева.

– Понятно. Что-то еще?

Павел возмутился, что может быть для него еще, если он увольняется? Пока он подбирал возмущенные слова, Сомов сказал:

– Иди, работай, я разберусь.

– Что тут разбираться, я заявление написал?

– Будаев, ты опять нарываешься? Я же сказал, разберусь. Разберусь и сам тебя вызову. Иди, работай! Не мешай, ты видишь, сколько тут макулатуры накопилось?

Павел выше в приёмную возмущенный до глубины души. Какая-то макулатура важнее человека, притом в самой критической ситуации. Сомов действительно абсолютно бездушный человек. Нет, надо бежать отсюда. Увольняться и бежать.

В коридоре он столкнулся с Татьяной Бондаревской. На прошлой неделе её не было, говорили, что на больничном. Сейчас, вся красивая и воздушная она летела Паше на встречу. Первая мысль: «Только её сейчас не хватало».

– Здравствуй, Пашенька, полушепотом приветствовала его девушка. – Ты вернулся, а я и не знала. Ребенок болел – на работу не ходила. Как дела? – видимо она была не в курсе Пашиных перипетий.

– Лучше не придумаешь, уходим в дальний поход.

– В смысле? Опять в Одессу уезжаешь? Когда, может мы, успеем встретиться?

– Вряд ли, вопрос решается прямо сейчас.

– Жаль. Ты какой-то невеселый. Не хочется ехать? Если всё-таки не уедешь, позвони. Номер телефона не забыл?

– Не забыл. – Татьяна упорхнула к радости Будаева.

Павел вернулся к себе в нарядную.

– Легко сказать – иди, работай. Зачем? Для передачи дел? Так их можно передать и так. Сомов – молодец! Что он там собирается разбираться? Предложит мне более мягкие условия увольнения? Так мне наплевать. Договорится, чтобы меня куда-нибудь перевели? Будешь в долгу всю жизнь. Не хочу. Хочет быть святее Папы Римского? Не получится. – Так думал Павел, размышляя над своим незавидным положением. Ожидание было невыносимым. Он ходил по кабинету, как тигр в клетке. Хотелось одного – чтобы всё скорее закончилось.

В нарядную впорхнула Татьяна.

– Паша, извини, я не знала, что у тебя неприятности, но ты не отчаивайся. Милославского вызвали в трест, может его переведут куда-нибудь в другое управление или даже в другой трест?

– Я бы его перевел сразу на кладбище.

– Это уже крайности, пусть живет старичок. Ты главное не отчаивайся – всё пройдет. Я могу сегодня вечером вырваться на пару-тройку часов. Тебе надо успокоиться. До завтра всё равно ничего не решится. Сомов уехал, кажется, тоже в трест и сказал, что сегодня не вернётся.

– Нет, Таня, мне сейчас не до встреч, извини.

– Как хочешь, набиваться не буду. – Татьяна недовольно хмыкнула и важно вышла из кабинета. Павел вздохнул с облегчением.

На следующий день Будаев решил не приезжать с самого утра, а что? Он уже практически уволен, делать ему в управлении по большому счету нечего. Приехал к десяти. Только появился во дворе, его сразу взяла в оборот секретарша Лидка.

– Где ты бродишь, Будаев? Тебя начальник с утра ищет.

– Ничего страшного, часом раньше или часом позже.

– Что ты несешь? Вот точно, все женщины в управлении говорят, что ты странный. Одна Бондаревская тебя защищает, но все знают почему.

– И ты знаешь?

– Догадываюсь.

– Вот, если догадываешься, а не знаешь, то нужно креститься.

– Так это, когда, кажется креститься надо, – возразила Лидка, но Будаев уже вошел в кабинет к Сомову, – малохольный какой-то, – презрительно сдвинула плечами секретарша.

Очень строгий и сосредоточенный начальник сидел за своим большим рабочим столом в очках, с сигаретой в зубах. Его лицо было непроницаемо, но Павел готов был уже ко всему, и его вряд ли можно было чем-нибудь напугать или удивить.

– Это ты, Будаев, заходи, нарушитель трудовой дисциплины. – Сомов посмотрел на часы, закурил сигарету и выпустил густую струю дыма в сторону окна, – что ж это ты на работу опаздываешь?

Павлу не хотелось отвечать, во-первых, ему не нравился игривый тон начальника, а во-вторых, у него не было желания разговаривать не только о трудовой дисциплине, но и вообще о чем-то связанным с работой. Он сдерживался, чтобы не нагрубить, поэтому молчал.

– Садись, читай вот.– Сомов показал рукой на стул у приставного столика и положил перед Будаевым лист бумаги. Павел издали увидел, что это приказ. Сев, он начал подробно его читать. До сознания не сразу доходил смысл написанного – приказ был не о нем. Будаев поднял глаза на начальника.

– Вот так вот, Павел Алексеевич, написал вчера Владимир Константинович, заявление об увольнении с занимаемой должности в связи с уходом на пенсию и с сегодняшнего числа товарищ Милославский освобожден от должности главного инженера нашего управления. Ну, что включился интеллект, а то у тебя глаза, как у селедки замороженной?

– Так Милославский у нас больше не работает?

– С утра освободил кабинет для своего приемника.

– А кто приемник? Мне ведь всё равно надо решать вопросы и с Техникой безопасности и с теодолитом.

– Насколько я понимаю, увольняться ты уже передумал.

– Ну, если можно. В принципе я ведь неплохо работал. Были, конечно, упущения, но не до такой, же степени, как их раздул Милославский.

– Хорошо, забирай своё заявление и повесишь его у себя в кабинете на стенке в рамочке. Только обязательно повесь, это не просьба, это приказ, Чтобы ты иногда вспоминал, сколько глупостей ты мог натворить и сколько натворил.

– Спасибо, Тимофей Федорович. Так я пошел? У меня масса дел и в Одессу надо готовиться ехать.

– В Одессу ты поедешь, но позже и в несколько ином качестве.

– В каком ином? Меня моё положение вполне устраивает.

– Меня, оно не устраивает, – с нажимом на первом слове сказал Сомов и положил новый приказ Павлу на приставной столик, – читай.

Павел не очень внимательно начал читать документ, потом вчитался повнимательней и поднял в недоумении глаза на начальника.

– А ты как думал? – иронично заметил Сомов. – Приказ официальный, как видишь, подписан управляющим. Иди, занимай кабинет, товарищ главный инженер.

– Вы бы хоть меня спросили.

– А ты что против?

– Нет.

– Так в чем проблемы? Только не думай, что теперь тебе будет легче, чем раньше. В Одессу поедешь уже не, как прораб за объектом надзирать, а создавать комплекс, а это тебе не пиво с кураторами пить.

 

Павел вышел в приёмную ошарашенный. До него не доходило, что же, в самом деле, произошло. В голове бешено вращались мысли, и даже казалось, что там что-то похрустывало, как в арифмометре «Феликс».

Секретарша Лидка, ехидно заметила:

– Что, Будаев, выгнали? А я тебе сколько раз говорила – ты бы не свою оригинальность показывал, а учил Технику безопасности, но ты не переживай и Милославского выгнали, не знаю правда за что. Кого пришлют теперь вместо него? Пришлют какого-нибудь дурака – мучайся потом. Что стоишь, как столб? Совсем расклеился. Да не переживай ты, устроишься куда-нибудь в другое управление. Что на нашем, свет клином сошелся? Главное чтоб не по статье. Тебя-то хоть не по статье выгоняют?

– Не по статье и не выгоняют, даже наоборот.

– Это как наоборот, загоняют что ли? – рассмеялась Лидка, довольная своим «остроумием».

– На должность назначили, – Будаев большим пальцем правой руки, как римляне в амфитеатре на боях гладиаторов, показал на противоположную дверь, – вот приказ: главный инженер, – он положил лист бумаги на стол перед Лидкой. У Лидки довольное выражение лица сменилось на испуг. Павел мотнул головой и снова зашел в кабинет к начальнику.

– Тимофей Федорович, объясните всё-таки, почему я?

– Так ты не хочешь?

– Хочу, но почему меня назначили? У нас в управлении ИТРовцев пруд пруди. Прорабами по двадцать лет работают. Опыт, связи. Такие быки, что волка загрызут и я – полгода, как начальник участка. Вы меня сами постоянно воспитывали, грозились даже назад в прорабы отправить.

Сомов, затушил сигарету, встал из-за стола и подошел к Будаеву, даже положил руку ему на плечо:

– Видишь ли, Паша, чтобы работать двадцать лет прорабом необходимо призвание и особый склад ума, крепкий, но ограниченный. Знаешь, как у Райкина, тут неизвестно, а тут неинтересно, но мужики крепкие, согласен. Про волка это ты правильно сказал – загрызут, а если у них хоть копейку будут отбирать, то всю стаю волчью могут сожрать. Одно плохо – думают они «от сих – до сих» и книжки читают только сберегательные. Теперь понял?

– Не совсем, но кое-что.

– Какой-то ты непонятливый, Будаев, я уже начинаю в тебе сомневаться. Призвания у тебя нет, двадцать лет прорабом быть. Другое у тебя призвание. Понятно? Милославский и то это сразу понял, как только тебя начальником участка назначили. Он поэтому тебя без соли и доедал, понимал, что ты его подвинешь.– Сомов с интересом рассматривал Будаева, как будто видел в первый раз.– Скажи Лиде, пусть сделает копию с приказа о твоем назначении и вывесит на доску объявлений. Кстати в час дня совещание, хочу после отпуска наших, как ты говоришь, быков в чувство привести, заодно, официально тебя представлю в новой должности. Да, еще скажи Лиде, чтобы два прошлых твоих приказа сняла, для архива. Я надеюсь, ты понимаешь, никто с тебя еще выговора не снял – придется исправляться. После совещания предметно поговорим об Одессе. Кстати совет, не думай на новом месте сводить старые счеты. Это люди, их такими природа сделала. Вчера они тебе яму копали, а сегодня будут смотреть тебе в рот и всячески выражать свою преданность. Голов нарубить всегда успеешь. Лучше пытайся работать не в одиночку, а командой. Так намного сильней и легче, а у тебя команды я пока не вижу. Дерзай. Теперь свободен, непонятливый. Иди, обживай новый кабинет.

Будаев снова вышел в приёмную. Лидка сидела, как статуя, с прямой спиной и круглыми глазами. Павел передал распоряжения Сомова и пошел к двери на выход. У секретарши, наконец, прорезался голос:

– Павел Алексеевич, – пустила вначале «петуха», – Павел Алексеевич, – уже нормальным голосом позвала Будаева Лидка,– ключи от кабинета возьмите, там всё чисто. Пыль вытерли, полы помыли. Голос источал все оттенки благожелательности. Павлу стало смешно, но он с серьезным лицом кивнул и вышел.

 

Глава 12.

 

Будаев спустился во двор. Прошел короткий, но сильный летний ливень, прибивший всю пыль, накопившуюся в воздухе за две недели засухи. Светило яркое солнце. Бетонная площадка двора, как нагретая плоскость утюга, на которую брызнули водой, парила. Вся площадь была покрыта большими и малыми лужами. Две сотрудницы вездесущей и всезнающей бухгалтерии с удовольствием, босиком шли по этим лужам, держа в руках босоножки. Воздух был насыщен влажностью, и это обещало новый дождь, который, наконец, должен был полностью очистить воздух от грязи и принести долгожданную прохладу.

Павел посмотрел на небо, осмотрелся вокруг. Ничего не изменилось. Он и сам не изменился ни на чуть-чуть. Совсем не чувствовал себя главным инженером, даже больше, он никак не мог поставить знак равенства между собой и этой должностью. В его сознании это было равносильно равенству между Милославским и ним. Седой пожилой мужчина с приличным животом и он – ему на вид и тридцати не давали. Паша засомневался, но потом с присущим молодости разгильдяйством, махнул рукой и решил: « А, как-нибудь привыкну»!

Новости часто распространяются с удивительной скоростью, гораздо быстрее, чем движется человек. В нарядной его встретил разрывающийся телефон. Паша осторожно взял трубку, за последние дни у него было слишком много неожиданностей. Это звонила Татьяна:

– Паша, я тебя поздравляю. Я всегда знала, что ты победишь. Ты настоящий мужчина.

Павлу было приятно слушать о себе такие вещи, но он воспринял их сдержанно. Долг платежом красен, а по таким долгам в сложившейся ситуации ему платить не хотелось.

– Вы о чем, Татьяна Юрьевна?

– О том самом, уже всё управление знает о твоём назначении.

– Понятно, Лидке надо работать не в приёмной, а агентстве печати «Новости». Давай дождемся официального представления, и ты знаешь, меня Сомов так работой нагрузил, что я сейчас ужасно занят. – Будаев несколько невежливо положил трубку.

В последней фразе он соврал полностью – делать ему, как раз было совершенно нечего. Собираясь увольняться, он предварительно собрал свои вещички на участке. Готовиться к передаче участка Синчуку, тоже нет проблем. Заселяться в кабинет Милославского, для него он еще так и назывался, ему тоже не хотелось до того, как об этом объявит Сомов. Выходить куда-то и встречаться с коллегами, попахивало Павлу хвастовством. Далеко не всем в управлении понравится его назначение.

Всё разрешилось само собой. Первым прибежал Лучковский с поздравлениями и требованием выставить бутылку за назначение. Он достаточно громко утверждал, что раз Будаев, выходец с его участка, можно сказать его воспитанник, то он первым претендует на «обмывание» назначенца. К нему присоединились другие начальники участка, прорабы и конечно Валера. Тот сразу предложил съездить за выпивкой и закуской. Паша аргументировано напомнил о послеобеденном совещании и предположил, что если прямо сейчас начать это мероприятие, то следующий приказ за подписью Сомова будет о снятии Будаева с должности за организацию массовой пьянки и предложил отложить её до вечера.

 

Павла поздравляли все, даже Фокин и Синчук. Паша, вспомнив о наставлениях Сомова, не стал возмущаться двурушничеством. Фокин сумел вывернуться и здесь. Вечером за торжественным столом он пафосно, абсолютно не смущаясь, сказал: «Король умер, да здравствует король». Тем самым вычеркнул себя из сторонников Милославского и причислил себя к сторонникам Будаева. В процессе пьянки никто не удивлялся, что назначили Пашу, более того, как выяснилось, каждый догадывался, что это произойдет в ближайшее время. «Кого ж еще назначать, как ни Будаева».

К концу застолья все набрались изрядно, и утро управления следующего дня проходило под знаменем жгучего перегара всего начальствующего состава. Даже Сомов поморщился, войдя в плотное перегарное облако своих ближайших помощников, но принял с пониманием.

В среду с утра Будаев, уже без стеснения, по праву заселился в кабинет главного инженера. Поерзал в кресле, поподымал трубки телефонов, их было целых три: внутренний, городской и прямой с начальником. Обстановка была довольно, казенная, но Павлу понравилось. Мебель почти новая, светлой полировки столы: рабочий и для совещаний, стулья мягкие приличные, а не то, что на участке – колченогие, разваливающиеся. Должностное кресло, кожаное, вращающееся. Паша покрутился туда-сюда, подумал: «Так и барствовать привыкну». На полу ковровая дорожка. Тут в грязных кирзовых сапогах будет неуютно.

Посетители не заставили себя ждать. Все домогались подписи главного инженера. Будаева это несколько смутило, и он большинство бумаг оставлял у себя на рассмотрении, а если кто настаивал на быстром подписании, отшучивался: « Меня мама, еще в детстве предупреждала – не подписывай сынок ничего, а то дядька прокурор придет и тебя заберет». Хорошо пришел Ломовцев. Этот опытнейший инженер, много лет руководил производственным отделом и во время отпусков всегда замещал главного инженера. Он быстро и толково объяснил Павлу принципы подписания документов. Как он и думал, тонкостей здесь было много.

Народ у нас смышленый, изобретательный, быстрореагирующий. Все бумаги непрошедшие Милославского и Сомова тут же понесли Будаеву. Он человек новый, пусть подписывает, пока разберется, а мы уже и попользуемся. C помощью Ломовцева, Павел быстро вычислил ходоков-хитрецов и отправил их туда, куда положено, еще и с комментариями не всегда печатными.

Михаил Александрович был отличным специалистом и хорошим человеком. Его не назначали на должность главного инженера не из-за его непрофессионализма, с этим было как раз всё в порядке, а из-за мягкого характера. Даже девчата из ПТО, часто «вили из него веревки» за что он неоднократно страдал, но добродушности и некоторой наивности, своего характера изменить не мог. Максимум, чего можно было от него дождаться – это недовольного выражения лица.

Ломовцев пришел по делу: необходимо было готовить документы по комплексу объектов в Одессе. Дмитриев должен докладывать самому министру. Будаев с ПТО хорошо поработали и приняли решение ехать в понедельник в Одессу расширенным составом: Будаев, Ломовцев и Бондаревская. На кандидатуре Татьяны настаивал Ломовцев, Сомов не возражал. Если бы её предложил бы Сомов, Павел бы засомневался – у него всегда решения с двойным дном, но Михаил Александрович – чистая душа, хотя Будаеву не хотелось, чтобы она ехала в Одессу. Аргументы Ломовцева были очень убедительными: во-первых Татьяна занимается этими объектами с самого начала, во-вторых она уже была на месте и ей не надо что-нибудь показывать, кроме того она действительно толковый работник и после неё не нужно ничего переделывать. Объекты под прямым контролем министра – нельзя упасть лицом в грязь. Скрепя сердце Павел согласился.

Обсуждая кандидатуру Татьяны, Паша всё время видел перед собой Ирину, её укоризненное лицо. Только сейчас на совещании до него дошло, что он с тех пор, как уехал из Одессы не подал ни весточки: ни позвонил, ни написал, ни телеграмму не отправил. Короче, как уехал, так пропал. Всё повторяется, как и раньше. Допался до работы – обо всем забыл. Стыд и злость в нем закипали.

Объяснить можно всё, тем более у него за это время действительно такие катаклизмы происходили, но будут ли выслушаны его объяснения? Может Ирина, и слушать ничего не станет, только скажет: «Я не верю тебе, Будаев», – и положит трубку. Разговор окончен и кому доказывать, стенке? Мог он позвонить, когда Милославский над ним тучи гонял? Мог. Настроения не было? Сдерживать эмоции надо, Павел Алексеевич. Увольняли тебя? Так может и к лучшему – уехал бы в Одессу, к морю, под крылышко «драгоценной» тещи.

Жена ведь не знает, что здесь происходит. Подумала: «Дружков давно не видел – водка, бильярд, «козу водить» до утра». За пьянками некогда стакан вина выпить, не то, что позвонить любимой жене. Ей же оттуда не видно, как он генеральную уборку делал во всей квартире, жильцам спать не давал.

Расстроился Паша не на шутку, а звонить боязно. Теперь все условия, телефон стоит на столе, набрал код Одессы – соединяют, не надо на переговорный бежать, а рука не поднимается номер набрать.

Что обидно, не пил, не гулял, а виноватым себя чувствуешь вроде всю неделю только тем и занимался. Даже вчера, когда «обмывали» должность, самым трезвым был и сегодня, как «огурчик». Что за жизнь, где справедливость?

Боязнь, страх – странная штука. Ты боишься не события, которое может случиться, а само ожидание этого события является страхом. В страхе самое страшное – это ожидание. Ты ожидаешь, боишься и не знаешь, произойдет с тобой эта неприятность, эта боль или не произойдет. Время прошло и не случилось, не произошло. Страха нет, есть недоумение иногда стыд: « чего боялся дурак»? Даже если произошло, случилось, свершилось – страха тоже нет, чего бояться, когда уже всё произошло. Может остаться боль, обида, но страха нет.

Моя старенькая бабушка говорила: «Хуже всего ждать и догонять». Догонять, всё равно ждать, пока догонишь, так что хуже всего ждать, а что хуже всего в ожидании – страх неизвестности. Вот и получается, что самое страшное в жизни – это неизвестность. Чем меньше неизвестного, тем меньше страха. Парадокс в том, что чем сильнее ты хочешь познать неизвестное, тем большим становится его массив и возникает больше вопросов. Вот тут и напрашивается: «Меньше знаешь – крепче спишь». Только крепкий сон не от того, что кто-то мало знает, а от того, что не понимает, сколько он не знает.

Будаев задумался: «Что себя мучить, что тянуть? Неизвестность хуже смерти. Пусть расскажет про меня, что думает. Всё равно проще, когда точно знаешь». Он решительно взял трубку телефона, набрал одесский номер – наступила пауза, которая была обычной для междугородней телефонной связи, но ему показалась вечностью. Затем буквально два гудка и чистый Ирин голос зазвучал, как будто она разговаривала из приемной:

– Алло, я вас слушаю, – спокойно, без эмоций.

– Здравствуй, радость моя.

В трубке абсолютно изменился эмоциональный фон. В голосе у Ирины зазвучала тревога, переживания.

– Пашенька, это ты. Я даже не могла подумать. Ты уже в Одессе?

«Пашенька», у Будаева камень упал с души, значит не всё потеряно и есть перспективы.

– Нет, я еще на работе в управлении, звоню из кабинета главного инженера по автоматической связи, по коду.

– Ты с ним так подружился, что он тебе разрешил воспользоваться его телефоном? Ты же говорил, что не можешь найти с ним общий язык, что нашел?

– С общим языком сложновато, но теперь я смогу звонить тебе с этого телефона, меньше будет проблем. Какие у тебя новости?

– Звонила мама из Болгарии, но очень коротко. Я только поняла, что у них все хорошо и что мама может скоро приехать, а Дениска приедет немножко позже в конце пионерской смены. В остальном всё нормально, жаль, что ты долго не давал о себе знать. Как у тебя?

– У меня всё отлично, сделал генеральную уборку в квартире. Приедешь – будешь довольна. На работе столько всяких новостей, – Пашу так и подмывало похвастаться новой должностью, но он сдержался,– расскажу по приезду. Приеду скоро, если достану билет, то уже в пятницу. Не скучай, пока.

Будаев успокоился и обрел уверенность. Зашел к Сомову и доложил ему, что поедет на день раньше, так как конец месяца и нужно подписать достойную форму – всё-таки месяц работали и достаточно много работы сделано надо только её умело обсчитать и «запроцентовать». Он дал указания по телефону Пономаренко, новому прорабу, но тот еще не совсем освоился и будет лучше, если Павел ему в этом поможет. Он в лицах рассказал о кураторе Сёме и предположил, что с ним каждое подписание Актов это будет борьба, не по причине принципиальности, а по причине редкой трусости Семёна Эммануиловича. Добро на отъезд было получено. Сомов «с барского плеча» выделил свой служебный автомобиль для покупки билета. Паша решил не перегружать друга Валеру и съездить в кассы вместе с ним.

– Ну как медсестрички? – Павел сразу начал любимую тему друга.

– Не медсестрички, медсестричка – одна, вторая не пришла.

– Что не доверяют, старому специалисту?

– Почему не доверяют, еще как доверяют. Домой меня повела. Муж уехал в командировку, моя Надюха в село, короче ночуем. – Валера рассказывал с азартом, как охотник или рыбак.– Девушка красавица, умеет всё. Покувыркались мы до хорошей, трудовой усталости, заснули. Сплю я и сниться мне сон, что лежу на спине и вижу, какое-то высокое темное создание, как столб. Смотрю, вроде, как инопланетяне и страшно мне стало. Думаю, своруют человеческий экземпляр, будут на мне эксперименты разные ставить. Органы мои, жизненноважные извлекать. Испугался я здорово, даже проснулся. Проснулся, за окном еще темно, а в коридоре свет горит, хоть вроде бы выключали. Сразу спросонья не понял, присмотрелся, а это не столб, а мужик какой-то у кровати стоит. В костюме, в галстуке и даже шляпа на нем светлая, летняя в дырочках, какую лет двадцать назад носили. В руке саквояж и пальцем так мне показывает, дескать, тише не ори и этим же пальцем манит в коридор выйти. Я же в чем мать родила, хотел одеться, он машет, нет! И бугай, хочу я тебе сказать, на целую голову выше меня. Думаю, не буду спорить, если человек просит. Зашли на кухню. Этот в шляпе, я тебе говорю, здоровый, руки до колен и кулаки, как чугунки на печке у моей покойной бабушки, царство ей небесное. Открывает саквояж, достает бутылку водки и два граненных стакана из буфета. Наливает по полному, машет головой пей, всё молча. Я сижу на табуретке голый абсолютно, ну куда тут возражать – выпил. Без закуски, даже запить нечем. Он достает вторую из саквояжа, опять наливает мне полный стакан. Я пытаюсь возразить, он как глянет, нет, думаю, убьёт – надо пить. Сам не пьёт. Наливает мне третий стакан. Меня уже от двух первых немножко развезло, но думаю, что делеть, черт с ним, где наша не пропадала. Выпиваю третий стакан водки подряд без закуски. Вообще хорошо стало. Он тоже выпивает, но неполный стакан, а половину, ну думаю, сейчас бить начнет. А что бить, если б я хоть трезвый был, может посопротивлялся, а то три стакана водки без закуски, представляешь? Но он бить не стал, может совесть взыграла, беззащитного человека дубасить, не знаю. Вытолкал меня за дверь и всё.

– Голым что ли?

– Абсолютно, даже без носок. Ночью дождь прошел и хоть лето, но прохладно очень, тем более если в таком виде. Ноги мерзнут, а я машину открыть не могу – ключи в одежде-то, в квартире остались. Светать начало. Я за машиной прячусь, чтобы меня ранние прохожие не заметили. Ситуация, как в кино. Ну, думаю, пропадать так с музыкой. Хорошо добрые люди строители, а она живет на Стройгородке в новых домах, куски арматуры набросали. Пришлось взломать замок на багажнике, у меня там спецовка для ремонта. Одел на голое тело, только босяком. Завел машину с горем пополам, провода перемкнул и домой. Пока переоделся, уже на работу пора. Приехал, шефу молчок. Как на счастье поехали на центральный рынок, надо было Сомову скупиться. Я разыграл комедию, что багажник на стоянке вскрыли. Сомов повозмущался, повозмущался, дал денег на ремонт и теперь езжу с новым замком.

– А одежда?

– Что одежда, он её через балкон выкинул.

– Так это кто был, муж?

– Ну, да. Она оказывается за него еще в шестнадцать лет вышла. Он её больше чем на двадцать лет старше, вот она и ищет таких орлов, как я.

– Нет, Валера, ты не орел. Вот если бы он, вместо одежды, тебя с балкона сбросил, вот тогда б ты был орел. Как там Иван Грозный говорил: «Пущай полетает». У неё какой этаж?

– Восьмой.

– Вот, восьмой. Тогда бы ты точно был орел, если бы оттуда спланировал, а так мелкий перебежчик – бурундук.

– Сам ты бурундук, я романтик. Такие джинсы пропали, а я не жалею, сердечные приключения – вот что важней. Буря немного угомонится, я снова к ней подъеду.

– Это ваше право, маэстро, но меня гложет одна мысль: с чего это он тебя водкой поил? За то, что ты его жену приголубил?

– Вот! Вот, в тебе проявился нудный прагматик! Как тебе понять людей, у которых не такие расчетливые мозги, как у тебя? Может человек из чувства сострадания налил другому человеку водки. На улице дождь, грязь, холод. Я ведь мог простудиться, заболеть, даже умереть от тяжелой болезни, а он меня пожалел – дал согреться.

– Дешевле было отдать тебе одежду и обувь.

– Вот! Опять, выгодней, дешевле, а ему не жалко! Может ему выпить не с кем, может он расстроился.

Будаев, только улыбался над искренними философствованиями Валеры.

– Завидую я тебе, Валера. Твоя наивность и непосредственность спасет тебя из самых идиотских ситуаций. Этот друг с чугунками вместо кулаков, мог ведь не одежду, а тебя через перила выбросить, у него дури хватило бы, а он тебя водкой поит. Что тебя спасает не пойму, может твои уникальные мужские способности? Мне вот интересно, что ты будешь делать, когда у тебя твой инструмент откажет от переработки «моточасов»? Сядешь возле своей Надюхи и будешь домашний борщ лопать?

– Чего это он должен отказать? Не мыло – не сотрется.

После обеда к Будаеву пришел особый посетитель – Татьяна. Она как всегда была вызывающе красива. Её развивающийся подол сводил скулы большинству мужиков управления и Паша тоже не был исключением, но после того, как он помирился с Ириной, его как-то совсем не тянуло на продолжение отношений.

– Павел Алексеевич, разрешите, – она очень скромно вошла в кабинет. Скромностью, зато не отличалась её одежда, которая с большой тщательностью подчеркивала несомненные преимущества фигуры, открывая по максимуму всё, что можно открыть. Юбка была такой длины, что наклон в любую сторону становился рискованным, ресницы приопущены, но это еще больше подчеркивало вызов в одежде. Будаев сжал зубы. – Письма необходимо подписать в проектный институт, корректировки смет и спецификаций.

– Сразу, надо подписать. Надо еще разобраться еще, что вы там наваяли. Вы только сочиняете, а подписываю я. Что за письма, давай я сначала посмотрю, – в Пашином голосе сквозило раздражение.

Татьяна обошла стол и стала рядом с Будаевым, почти за спиной. Положила на стол письма и наклонилась так, что её чудный запах духов и горячего тела ударил Паше в голову. Распущенные волосы доставали почти до лица, в декольте можно было заглянуть, не поворачивая головы. Павел крепился. Начал читать письма, но особенной сосредоточенности достигнуть не удавалось, а раздражение нарастало. Он повернул голову, глядя ей прямо в декольте, сказал:

– Слушай, Танюша, ты же знаешь, как я ценю твою красоту, но пожалуйста, сядь вот туда на стул. Если ты хочешь меня соблазнить, так ты меня уже соблазнила, а сейчас у меня есть стойкое желание поработать.

Татьяна обиженно поднялась, обошла стол и села на указанный стул, сказала деревянным голосом:

– Я тебя не соблазняла, скорее ты меня, а теперь ведешь себя так, как будто ничего не произошло и я тебе набиваюсь в подруги.

– Подруга, очень хорошее слово. Давай мы будем друзьями, – сказал Павел, лицо Татьяны приняло оскорбленное выражение, и затряслись губы.

– Меня вообще устроят только служебные отношения, – она встала и громко задвинула стул на место, – письма, пожалуйста, передайте через секретаря, Павел Алексеевич.

Дверь хлопнула немного сильнее, чем следовало, и Будаев взглянув в след, набрал полные легкие воздуха и с шумом выдохнул, надувая щеки.

– Ну, вот и хорошо, служебные отношения, значит служебные.

 

Глава 13.

 

С вокзала рано утром Павел отправился сразу к Ирине. Застал её еще теплую, с постели. Он очень торопился на работу, но удержаться был не в силах. Теплое, пахучее тело жены отбило способность адекватно соображать, и срочность выполнения производственных планов отошла на второй план.

После утренних ласк, по течению которых можно было подумать, что они не виделись пару лет, Ира поила мужа кофе прямо в постели, а муж увлеченно рассказывал о своих приключениях в Железнорудске. Начал он издалека. Рассказал про экзамен по Технике безопасности, про разбитый теодолит, про своё заявление на расчет. Ира слушала очень внимательно и с тревогой, она знала, что её непутевый муж мог еще и не такое вытворить так, что удивляться не приходилось. Павел дошел до встречи с Сомовым.

– Так чем же закончилось, говори уже, не томи, – подтолкнула Ира замолчавшего мужа, – судя по твоей довольной физиономии, тебя не выгнали.

– Меня не выгнали, это вы девушка правильно заметили. Выгнали Милославского.

– Будаев, ты не правильно выбрал профессию, тебе не дают покоя лавры братьев Стругацких. Я понимаю, что ты спишь и видишь, заплаканного Главного инженера, но одно дело мечты, фантастика, другое реальность.

– Реальность, Ируся, состоит в том, что дедушка написал заявление, ему очень захотелось пенсионного покоя, это чистая правда и никакого отношения к фантастике не имеет.

– Будаев, ты меня опять разыгрываешь. Тебя, наверное, всё-таки выперли, но ты придумал какой-то супервыход и теперь дуришь жене голову.

– Вот ты же знаешь, Ирочка, как я тебя люблю, но наносить такие обиды мужу! Недоверие – это самый большой грех в супружеской жизни и ты сейчас совершаешь это грехопадение.

Дедушка утер слезу и освободил кабинет. Эта новость облетела все информационные агентства мира и если вы, мадам, не читаете прессу и не смотрите программу «Время», то куда смотрит ваша партийная организация? Более того, на его место сразу назначили одного очень достойного человека, я бы сказал профессионала с большой буквы.

– Ладно, я тебе поверила, на пенсию, так на пенсию. Только у вас на работе я никого не знаю, даже очень достойных людей и профессионалов. Ты же за столько лет не удосужился познакомить, я только Сомова вашего один раз видела на Октябрьской демонстрации и то, издали.

– С этим человеком ты знакома точно.

– Нет, никого я не знаю.

– Опять недоверие, опять грех.

– Ой, праведник объявился, молчал бы лучше. Какая разница кого назначили, что мне с ним детей воспитывать? – Ира бросила в него подушку, – вставай уже, на работу пора.

– Между прочим, правильная мысль и не только на счет работы, на счет детей тоже и именно во множественном числе. Будешь с ним детей воспитывать?

– Будаев, твои шуточки. С кем?

– С главным инженером.

Ирина подозрительно посмотрела на мужа:

– Что ты несешь, Будаев, это уже не смешно.

– Конечно, не смешно, а абсолютно серьёзно. Главный инженер это я.

Дальше диалог лучше прервать, потому что Ирина долго не могла поверить Павлу, а он ей всячески пытался это доказать. Почти её убедил только фирменный бланк управления, где письмо было подписано Главный инженер, дальше стояла Пашина подпись, которую Ирина узнала и напечатана фамилия Будаев. Однако, кое-какие сомнения остались, она слишком хорошо знала разгильдяистый характер мужа.

Время показывало уже десятый час, Павел быстро засобирался, взял свою дорожную сумку и направился к выходу. Ира его провожала, увидев сумку в руках мужа, удивилась.

– Зачем ты сумку берешь или ты ночевать будешь где-то в другом месте?

– Ночевать я буду с тобой, я слишком долго ждал этого, но приду я к тебе только в гости. Слава богу, у меня есть в Одессе апартаменты, и поселяюсь я там, согласно штатного расписания.

– Что за глупость, почему ты не можешь поселиться здесь и приходить не в гости, а домой?

– Нет, радость моя, в этой квартире я в лучшем случае гость и ты это знаешь на хуже меня.

– Ты о маме? Разберемся, как-нибудь.

– Ира, не хочу я разбираться. Мне с тобой хорошо? Хорошо. Ты любишь свою маму? Люби, крепко и нежно, но без меня. Я с ней не могу находиться в одном пространстве, а она обещала приехать, кажется. Я уже не спрашиваю, какие слова она обо мне говорила, когда ты сюда вернулась. Удивляюсь, как я от икотки не зачах, так часто наверно, она меня вспоминала и слова, конечно, были самые изысканные, несмотря на верхнее образование и папу доктора. Что молчишь и глазки прячешь? Ты меня, хоть предупреди, когда она заявится, а то мне хоть в окно сигай, а потолки у вас высокие.

– Павел, ты тоже выбирай выражения, заявится. Воспитанные люди в критике всегда начинают с себя.

– А что меня критиковать? Я уже весь такой раскритикованный, что пробу ставить некуда. Так, всё, а то мы с тобой снова поссоримся. Сумку я отвожу к месту командировки, а вечером с визитом у вас, мадемуазель.

– Мадам, начитанный ты мой.

– По статусу мадам, но выглядишь, как мадемуазель. Вы, что девушка, рожали?

– Ладно, беги уже, снова выкрутился. Вечером жду к ужину. Будет обалденное блюдо.

 

На работу Будаев опоздал больше, чем на два часа. Себя он успокаивал тем, что «начальство не опаздывает, а задерживается», но чувствовал себя неудобно. С утра было жарко и парило, на стройке стояла пылища от снующих самосвалов, вагончик-прорабка успела прилично нагреться, но жарко там было не от погоды. Коля Пономаренко – новый прораб, сменивший Будаева, и Семён Эммануилович сидели друг против друга, разделенные столом, как барьером и каждый тыкал пальцем в уже изрядно помятые бумажки, видимо, схемы, сметы и прочее, лежащие на столешнице. В воздухе пахло грозой, в прямом и переносном смысле. Чувствовалось, что эти два гладиатора могут сейчас схватиться в неравном бою. Коля подумывал, что очень полезной сейчас была бы «двоечка» – хук правой в голову и левой в печень. От экспрессии их лица раскраснелись, особенно у Сёмы, по его розовому лбу уже стекали градом капли пота. Он видимо представлял себя защитником социалистической собственности на последнем рубеже. Глаза выражали решительность и упрямство.

Паше захотелось сказать «брек», но он привлек к себе внимание другой фразой:

– Я не помешаю? – оба гладиатора обернулись на голос, но внутренне не расслабились. – Я вижу, вы тут Шекспира репетируете, ну и кто у нас Дездемона?

– Паша, я уже не знаю, что делать, – очень раздраженно высказался Коля, Семён Эммануилович зло промолчал.

Будаев понял, что дело зашло далеко, и решил взять нить управления в свои руки.

– Семён Эммануилович, вы слышали тот старый одесский анекдот про моего знакомого, кстати, из ваших, который сидел сначала напротив кладбища, а теперь, лежит напротив тюрьмы. Тюрьма на Парашютной, вы знаете, там еще напротив еврейское кладбище.

– На что вы намекаете, Павел Алексеевич?

– Похоронили. Знаете из-за чего? Нервы. Так что вы не нервничайте. Чего спорить. Вы кем работали до того, как стали куратором?

– Смотрителем зданий и сооружений у нас в исполкоме.

Будаев, присел на краешек стола и поднял глаза и руки вверх, как мусульманин.

– Вот, святое место, никто ничего не строит, только мажут и красят. Тишина, спокойствие, красота, а тут стройка, Семён Эммануилович. Посмотрите в окошко, самосвалы с экскаваторами гудят, народ бетон лопатами разбрасывает. Напряженная обстановка, все рвут план, тоже кстати нервничают. У вас, конечно, опыта еще маловато, но вы всегда можете рассчитывать на мою помощь. Опытный куратор он, как Юлий Цезарь, пришел, посмотрел на объект, за раз всё оценил, форму подписал и ушел. Классика.

– У вас Павел Алексеевич, лишнего перепроцентовано ноль двести двадцать три куба бетона и восемь целых четырнадцать сотых кубов грунта на обратной засыпке.

Павел удивленно посмотрел на Сёму:

– Это он серьёзно? – Будаев перевел взгляд на Пономаренко, тот только развел руками.

– Я всё точно перемерял, лично с рулеткой и линейкой, – Сёма гордо приподнял голову.

– Судя по точности, вы брали штангенциркуль у меня из сейфа, он измеряет до десятой доли миллиметра.

– Нет только рулетка и линейка, – простодушно ответил Сёма.

– Он измерял градус отклонения опалубки от вертикали,– вставил своё Пономаренко, запустив глаза под лоб.

– В градусах или радианах? – изобразил заинтересованность Будаев.

Семён Эммануилович уловил, что над ним издеваются:

– Можете иронизировать, Павел Алексеевич, сколько угодно, но я от своей позиции не отступлюсь. Этот объект под личным контролем самого министра.

– Боже упаси, уважаемый Семён Эммануилович, я приму этот Акт, как данное нам богом, тем более, если сам министр. Но дело, видите ли, в том, что нас засмеёт вся Одесса и Вапнярка с Черноморкой в придачу. Скажу вам по секрету, у меня еще никто никогда не считал тысячные доли куба бетона и тем более грунта, даже с применением штангенциркуля. Вы, Семен Эммануилович видно арифметику в школе очень уважали. Я с вами солидарен, я тоже завораживаюсь от магии чисел.

Но, Сёма, я просто переживаю за вашу репутацию. От такой точности, вы что, три тысячных куба бетона, у нашего начальства может начаться мигрень. Давайте мы сделаем так, вы подписываете Акт, а сами, аккуратно, только очень аккуратно, между прочим, спросите у вашего начальника на счет ваших методов замера и их точности.

– Подписывать я не буду, я сам мерил, но спросить спрошу.

– Только спрашивайте очень аккуратно, я пекусь только о вашей профессиональной репутации. Нам же с вами еще работать и работать.

– Тогда я поеду, а вы поточнее ведите учет. Я ведь и так пошел вам на уступки. Написано пятьдесят тонн мусора, а я не видел, когда вывозили.

– Семён Эммануилович, не барское это дело, самосвалы считать. Ваше дело: ручка, папка, кабинет – всё, дальше прихожей не ходить.

За Сёмой закрылась дверь.

– Слушай, я не думал, что он такой идиот. Я с ним уже два дня сражаюсь, если бы ты слышал, что он тут нёс и как он мерил. Я думал, что Аркашкины реечники ему морду набьют.

– А он, что и к теодолиту притрагивался?

– Нет, ты что, но он хоть выучил, как такая штука называется. Откуда таких олухов берут?

– По слухам, его мама главный бухгалтер в исполкоме и такая «черноротая», что с ней никто связываться не хочет. Вот и пристроила сыночка на нашу голову. Ничего, мы ему перья повыдергаем, еще благодарить будет. Надо будет в понедельник поляну накрыть по случаю подписания первой формы.

– А если не подпишет?

– Подпишет, и еще будет просить, чтобы никому не рассказывали, что он тут вытворял. Я с ним сам проведу разъяснительную работу. Кроме того, мне тоже нужно проставиться за новую должность, пригласим еще Розецкого, он нормальный мужик. Ты с ним как?

– С ним отлично, кстати, поздравляю с назначением, если честно не ожидал.

– Хоть один честный человек, а то все песни поют: «Павел Алексеевич, мы только вас и видели на этом месте». Брешут сволочи. Я, честно говоря, сам не ожидал.

 

Вечером, после прекрасного сытного ужина Ирина предложила Павлу прогуляться по Приморскому бульвару. Погода стояла чудная, на бульваре было многолюдно. Послеобеденный зной сменился на тихий теплый вечер, с моря подул приятный ветерок. Они прошли не спеша от «Тещиного» моста до Дюка и собирались уже возвращаться. Навстречу им выплыла колоритная пара, две объемистых фигуры под руку. Она обмахивалась веером, он исходил потом.

– Павел Алексеевич, снова вы, это уже становиться традицией, – Семён Эммануилович, расплылся в улыбке доброжелательности. – Мы с Жанночкой регулярно делаем здесь променад. Такой приятный вечер.

– Вы снова с коллегой? – вступила в разговор Сёмина жена, несколько язвительно.

– Нет, знакомьтесь, моя жена Ирина.

– О, жена, очень приятно, – ирония била через край.

Сёма взял Пашу за руку и хотел отвести его в сторону. Будаев уперся, ему не хотелось оставлять свою жену наедине с Жанночкой. Слишком много любопытства читалось в её глазах, и язычок был непозволительной длинны.

– Извините, Семён Эммануилович, мы торопимся домой у нас ребенок дома некормленый.

– У вас уже есть совместные дети? – снова вышла на авансцену Жанна.

– Мы живем вместе десять лет.

– У вас такая интересная жена.

Не хватало, чтобы она ей в подружки набивалась,– подумала Будаев и начал увлекать Ирину дальше за собой.

– Одну минуточку, Павел Алексеевич, – Сёма вцепился ему в руку. – Я вам хочу сказать, вы не переживайте, в понедельник я подпишу форму.

– Теперь я буду абсолютно спокоен. Что спрашивали у кого-нибудь за замеры?

– Спрашивал.

– Ну и что вам сказали?

– Ничего, он просто сделал круглые глаза. – На лице Семёна Эммануиловича отражалась полная невинность.

Пары разошлись в разные стороны бульвара.

– Кто это? – несколько удивленно, спросила Ирина.

– Наш любимый куратор с женой.

– Жена – колоритная фигура. Он её, что по весу выбирал? А, что это за коллегу ты прогуливаешь по Приморскому бульвару?

– Какого коллегу?

– Я поняла, не какого, а какую.

– Ты что ревнуешь? Какую там коллегу. Просто новый прораб приехал из Железнорудска я ему делал экскурсию по городу. Обзорную.

– Ох, смотри экскурсовод, – ухмыльнулась Ира, но посмотрела строго и немного настороженно.

Глава 14.

 

В понедельник Павел собирал урожай своих праведных трудов. Он собирался днем подписать Акт у Семёна Эммануиловича, а вечером сделать дружеский ужин по поводу своего назначения на должность. Розецкий настаивал на серьезном обмывании новоиспеченного главного инженера, Будаев был не против, Аркадий с Сёмой тоже были в числе приглашенных. Беспокоили Пашу, прибывшие утром коллеги из Железнорудска. Розецкий сам лично вызвался встретить на вокзале Ломовцева и конечно Татьяну. Видимо узнав о том, что Будаев вернулся к жене, Павел Григорьевич явно строил планы в отношении симпатичной инженерши.

С утра был обычный рабочий процесс. Павел еще не очень привык к своему новому положению и по привычке влазил в управление объектом, как прораб, Пономаренко относился к этому несколько ревниво, но никакого конфликта не было, даже наоборот, атмосфера была дружественная. К одиннадцати часам выяснилось, что Семён Эммануилович сам не приедет и придется ехать к нему в город, чтобы подписать Акт.

Паше новость сильно не понравилось, подумалось, что это очередные Сёмины «зехеры», он снова чего-то боится и опять начнет торговаться, а чтобы было не так страшно, призывает Будаева на свою территорию. Павел встал на боевой взвод, короче настроение испортилось. Тут еще Татьяна с Розецким. Одесский Главный прямо стелился перед дамой. Та отвечала на флирт, видимо желая, вызвать ревность Будаева. «Уже бы шли к себе в спецуправление», – подумал Павел. По всему было видно – Розецкий за двумя руками. Татьяна стреляла глазками, в том числе искоса в сторону Будаева, Ломовцев смущался и делал вид, что ничего не замечает.

С утра Павел и не думал ехать в город и хотел отправить Ломовцева и Татьяну в сопровождении Коли Пономаренко, но в связи с выходкой Сёмы решил ехать сам. Розецкому вроде, как и делать было нечего, только возить визитеров по Одессе, поэтому его использовали, с его согласия, как шофера. Стояла приличная жара, пыльные улицы набивали нос и волосы песком, но без тента с ветерком, ехать было приятно. Паша умышленно сел впереди, рядом с Розецким, чтобы удовольствие одесского коллеги было не чрезмерным. Тот посмотрел недовольно, но возражать не стал. Татьяна села сзади рядом с Ломовцевым. За время поездки, голова водителя больше была повернута назад, чем вперед на дорогу. Он пытался не только управлять автомобилем, но и одновременно проводить экскурсию по городу. Из-за этого Будаев, выходя из машины, сказал, что на обратном пути из соображений безопасности сядет сзади. Розецкий подхватил юмор, Татьяна расхохоталась, короче всем было весело, даже Ломовцев заулыбался.

Увидев целую делегацию из четырех человек, Сёма по привычке немного испугался, больше всего его насторожил лысый большеголовый пожилой человек с папкой подмышкой. Он никогда не видел Ломовцева. Хмурое лицо Будаева тоже немного смутило, но зная, что тот обычно всегда шутит с постным выражением, смущение было не сильным.

Павел решил сразу «брать быка за рога» и только поздоровался, как тут же выложил акты на стол куратору, ожидая, что тот начнет водить его за нос и придумывать новые отговорки. Сёма, всё еще подозрительно глядя на Ломовцева, без лишних слов, начал подписывать. Будаев еще больше удивился:

– Не понял, Семён Эммануилович, а что это вы побрезговали свою первую форму два подписать, как положено на объекте под аплодисменты бетонщиков и механизаторов? Люди стоят амфитеатром, вас дожидаются, уже два раза генеральную репетицию объявляли.

– Павел Алексеевич, вы уже большим начальником стали, а всё шутите. Дела, знаете ли, задержали в городе.

Будаев решил несколько сфамильярничать:

– Сёма, но я надеюсь, вечерняя лошадь дотянет вас до моей скромной обители на банкет по случаю коронации.

– Очень хочу попасть, но опасаюсь за маму. Будет за меня переживать, если задержусь.

– Так вы сразу объявите, что будете утром, я вам предоставлю роскошный диван. Вы с ним уже знакомы.

– О чем вы говорите, Жанночка изведет ревностью. Она очень боится потерять такого мужчину, как я. Это будут такие сцены!

– Да я помню про Староконный рынок, животных надо беречь от лишних децибелов.

– Опять шутите, но в прошлый раз мне было не до шуток. Что вы думаете, за один день они выпили из меня всю кровь и теперь вспоминают, даже если я хочу выпить стакан пива. Так я и не пью. Сегодня тоже, думал с утра поехать к вам на объект, но Жанночка сразу вспомнила про, то утро и как они звонили в морг. Пришлось остаться в городе, потому что теперь каждый час хожу в Пассаж, отмечаюсь в очереди. Должны выбросить югославские сапоги. Когда будет та зима, а она покупает сапоги. Могла б и сама отмечаться всё равно дома сидит днями, но «тебе ближе с работы».

– Сёма, я возьму над вами шефство и обещаю, у вас не будет никаких проблем с родственниками, даже обществу охраны животных будет спокойней. Так что жду в шесть в назначенном месте.

Паше стало жаль затурканного Сёму и он ему ободряюще подмигнул.

Розецкий, Ломовцев и Татьяна ждали его на ступенях крыльца здания дирекции. Первым задал вопрос Розецкий:

– Ну, что подписал?

– Всё и даже без вопросов.

– Чего ж он воду мутил, на объект ехать не захотел?

– Ты знаешь, Павел Григорьевич, объяснения всех загадочных ситуаций всегда настолько просты, что сам себе удивляешься, как ты мог напридумывать столько всяких глупостей, а если речь идет о житейской ситуации, то есть железное правило, – Будаев внушительно посмотрел в сторону Татьяны. – Это правило «шерше ля фам».

– Ищите женщину? – Розецкий недоуменно сдвинул плечами. – Та Сёма с женщинами, как телок, ему б только мамкину сиську найти. – Поняв, что сказал в присутствии женщины бестактность, он покраснел и виновато сказал, – пардон.

– Насчет мамочки ты, Павел Григорьевич, прав, но есть еще и жена и именно в ней первопричина сегодняшнего поведения Сёмы.

– Будаев, вы просто подавили бедного куратора, своей мощью, – вступила в обсуждение Татьяна, у неё было игривое настроение,– он смотрел на вас, как кролик на удава.

– Пустяки, это он просто испугался Михаила Александровича, подумал, что вы представитель министерства и приехали его проверять. Ему постоянно кажется, что главное занятие работников министерства – это проверка работы Семёна Эммануиловича Нудельмана, вроде как им заняться больше нечем.

– Всё равно, Павел Алексеевич, – гнула своё Татьяна,– вы вели себя, как настоящий победитель, а победителю положен приз. – Она обняла его обеими руками и крепко приложилась к губам. Будаев здорово смутился и не только он. Ломовцев и Розецкий смутились не меньше, а Розецкий еще и разозлился: «она, что опять хочет меня прокинуть»?

Татьяну «понесло», поцелуй был слишком долгим. Паша уже не знал, что делать, не отталкивать же женщину. Наконец представление закончилось и Татьяна, как ни в чем, ни бывало, кончиком мизинчика вытерла размазавшуюся помаду и пошла к автомобилю, Розецкий следом за неё с недовольным лицом.

У Паши на губах остался жирный, неприятный вкус губной помады. Он украдкой стер её, вокруг было полно народа. «Ну, стерва»,– подумал Будаев, но вслух ничего не сказал.

До самого объекта ехали, молча, только Татьяна была довольна собой.

Торжества по, как сказал Розецкий, официальному вводу в эксплуатацию главного инженера СМУ в городе-герое Одессе удались на славу. Приехал даже Семён Эммануилович, но скромничал, пил только сухое и то по чуть-чуть. Жарили шашлыки, пели песни, Аркадий читал стихи, а Розецкий водил Татьяну в медленном танце. Павел сожалел, что не предупредил Ирину, что может задержаться. Бежать к телефону в главный корпус пансионата, звонить и оставлять всех гостей после прилично принятого на грудь не хотелось. Он старался держать себя в норме и не злоупотреблять, но компания была слишком веселая, и каждый хотел выпить с виновником торжества. Ближе к полуночи Будаев отдал ключи Коле Пономаренко и решил ехать домой вместе с Сёмой, который захмелел и от сухого вина. Всем было очень весело, и они не отпускали именинника. На посошок пили раза четыре, водку без закуски. Пару рюмок в этом бедламе засунули в рот даже Сёме, это не лучшим образом отразилось на его вестибулярном аппарате.

Добираться в это время с окраины города в центр было делом не легким. Трамваи заканчивали свою работу и ходили всё реже, а поймать такси – это только по счастливому стечению обстоятельств. Сначала они с Сёмой шли пешком, потом их догнал трамвай и подобрал. До железнодорожного вокзала доехали уже за полночь, Сёма мирно заснул.

С Сёмой на руках Паше удалось поймать такси. Потом были блукания по темным улицам Молдаванки – Сёма никак не мог узнать дом, где он жил с самого детства, еще минут десять ушло на идентификацию квартиры. Чтобы не рисковать, Паша поставил куратора у двери, позвонил и насколько мог быстро спустился на этаж ниже. Услышав всхлип: «О, боже, Сёмочка», Будаев вернулся в такси с чувством исполненного долга.

Наконец он стоял перед дверью своей квартиры, ключей у него не было, пришлось звонить. Хмель туманил голову, его покачивало, но Паша старался крепиться. Ему было весело, всё-таки хорошо погуляли, на лице играла дурацкая улыбка. После довольно приличной паузы, ему пришлось звонить дважды, замок щелкнул, и дверь приоткрылась на ширину цепочки.

– Открывай, радость моя, это я, – проворковал игриво Паша в щель. Ирина стояла за дверью с толи заспанными, толи заплаканными глазами. – Ирочка, открывай. Я, конечно, сегодня немного задержался, но такой уважительный повод. Мою должность обмывали, вводили в эксплуатацию в городе-герое Одессе, с коллегами. – Павел захихикал.

– Вот к коллегам и отправляйся. Ты говорил, что сюда в гости приходишь? В таком состоянии в гости не приходят, так что иди к своим коллегам, они тебя примут. Ласково.

– К каким коллегам, Ирочка, что ты говоришь? Я к тебе пришел.

– К тем, с которыми ты по Приморскому гуляешь…, экскурсовод. С которыми ты целуешься взасос на глазах у всей Одессы. С которыми пьёшь до двух часов ночи и после этого у тебя хватает совести приехать к жене... в гости. Ты, наверное, не ожидал, что твоя жена может ходить по улицам и видеть твоё хамское поведение. Я видела твою пухлую блондинку, посоветуй ей сбросить пару килограммов. Как она тебя лобзала на глазах у всех. Ненавижу! Я так надеялась, что что-то изменилось, что ты стал умнее, честнее, добрее, а ты! Уходи и больше никогда сюда не приходи! – Дверь захлопнулась.

Оторопелый Будаев стоял перед дверью и никак не мог понять, что же произошло. Не через мозг, а через другую внутреннюю сущность до него начало доходить – это всё, конец и не просто конец, а конец всей жизни.

Он вышел из подъезда, сел на ступени крыльца и закурил. На улице было совершенно тихо – ни машин, ни людей. Желтизной отливали фонари, но больше всего сияла Луна. Полнолуние. Брусчатка мостовой матово поблескивала, и хотелось удавиться. Он не ориентировался, куда ему идти, хотя хмель моментально выветрился, в голове было ясно и пусто. Такой тоски он не чувствовал никогда в жизни и если бы он умел, то завыл бы, как волк на Луну. Опустошенность не давала ему соображать и действовать.

Сколько он просидел у подъезда, он не помнил. Уже светало, когда, пошатываясь, он пошел в сторону площади Потемкинцев. Почти у Дюка, стояла «Волга» такси. Водитель, наверное, принял Павла за психически нездорового и сначала хотел отказать в поездке, но Пашино лицо светилось тоской и беззащитностью. Таксист только спросил: «Деньги у тебя, хоть есть»? Будаев, молча, вынул из кармана кипу смятых червонцев, водитель кивнул, приглашая в машину. До пансионата доехали быстро, город был совсем пустой. Светофоры мигали желтым. Проходя по террасе, за дверью, где спали Ломовцев с Пономаренко, слышался мощный храп, за дверью Татьяны густой низкий мужской голос пытался говорить шепотом, женщина хихикала.

 

Глава 15.

 

Проспав всего пару часов, Павел был на удивление свеж, сосредоточен и строг. Он активно, даже немного слишком, взялся за работу. Присутствующие на вчерашнем банкете выглядели уставшими, даже Ломовцев, видимо страдал головной болью. Будаев не обращал на это никакого внимание и жестко присек расслабленность со стороны Пономаренко и Аркадия. Те были удивлены, но вынуждены поддаться давлению со стороны начальника. Так же жестко он поставил задачу и Татьяне, это выглядело даже грубо. Она выглядела замученной и не выспавшейся, но на роботу явилась в хорошем настроении, может быть, желая веселостью, вызвать ревность со стороны Будаева. Грубость Павла, ей показалась злостью за её флирт с Розецким, но причина была совсем иной.

После произошедшего ночью, Будаев жил в другом измерении, вернее в двух. В одном, реальном, он заставил себя работать, в другом он жил своей настоящей, главной жизнью. В первом, он был абсолютно безэмоционален, он не обращал внимания на реакции окружающих, ему было глубоко плевать, что о нём думает Татьяна. Он заставлял себя делать необходимое – работу. Он не выглядел угрюмым, он выглядел сосредоточенным, бесстрастным. Людей, которые его хорошо знали, это даже пугало. Аркадий захотел спросить, что же случилось, но не решился. У Павла был такой «снежный» взгляд, что Аркашин язык примерз к зубам, не было никакой возможности ним пользоваться.

В реальной жизни Павел не жил, он выполнял работу. Он не шутил, как обычно, но и не злился. Разговаривая с кем-либо, он смотрел не на человека, а как бы сквозь него. Отдавал указания голосом ровным и спокойным. Он не заметил, что Татьяна «надула губы» и с излишней силой пинает калькулятор, который аж подскакивал на столе. Он замечал и фиксировал только то, что было необходимо для работы.

Во второй своей жизни – главной, он страдал, он мучился, он думал. Она занимала большую часть его существования. Не склонный к самоуничтожению, он пытался найти выход из безвыходной ситуации. Корить себя в ситуации, когда всё свершилось, было глупо. Конечно, он был неправ, что изрядно выпил, конечно, его будут преследовать последствия его прежних грехов, хотя не он вешался на грудь с этим поцелуем, но никто не поверит его оправданиям? То, что Ирина ему нужна, очень нужна было ясно, как божий день. В нём клекотала любовь, как гейзер, как вулкан. Она поглощала все его потребности, она была его главной потребностью – единственной в жизни. К нему вернулось то ощущение абсолютной влюбленности, которое было в первые дни знакомства с женой. Одно существенное отличие: она не хотела быть с ним.

Внешне спокойный, он внутренне метался, строил планы и тут же их разрушал. Безвыходность ситуации становилась всё очевиднее. Как ему казалось, он перебрал всё, что только можно. Оставалось только напиться с горя, но при одном воспоминании о спиртном ему становилось еще хуже, укоры и самобичевание шли по кругу.

Он постарался максимально ограничить общение с людьми – это отвлекало его от главной, воображаемой жизни, поэтому, когда в прорабке зазвонил телефон, он, сначала решил не поднимать трубку. Телефон звонил долго и настойчиво. Павел внимательно посмотрел на аппарат, как будто гипнотизируя его. Телефон звенел, как перепуганный и не собирался прекращать свою оглушающую трель.

– Ну, ладно, – подумал Будаев и брезгливо поднял трубку.

– Алло, здравствуйте, мне бы Будаева, – прозвучал искаженный, но подозрительно знакомый голос.

– Представьтесь, кто его спрашивает? – недовольно сказал Павел.

– Передайте, Борис Кулинич, – просипел далекий голос.

– Борька, ты? Ты что на Сахалине, что тебя так плохо слышно?

– Я-то в Одессе, а вот ты где пропал снова? Я тебя уже обыскался. Домой звонил, на работу звоню, никто трубку не берет. Что у тебя там за балаган, никто к телефону не подходит?

– Насчет балагана, ты это поаккуратней. Здесь строительный объект, которым руководит Павел Алексеевич Будаев.

– Так я же и говорю: балаган, если Будаев.

– Борис, ты тут на грубость нарываешься и всё обидеть норовишь, тут за день так накувыркаешься, – Паша почувствовал, что он снова может шутить, ему стекла мысль, – Кулинич, вот кто должен ему помочь.

– Ничего, не обидишься, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Что у тебя опять с Ириной? Я позвонил домой, а она всхлипывает, вы ей богу, как дети малые, по три раза на дню ссоритесь и миритесь, детский сад какой-то.

– Борька, ты сейчас где?

– Дома, взял отпуск на три дня за свой счет, жена сказала надо немного помочь на даче. Ты бы видел это немного, если тебе кто-то говорит, что на даче отдыхают – не верь, там пашут, как бельгийские лошади. У меня теперь даже во сне: банки, крышки, рассол, сироп.

– Рассол, это хорошо, особенно с утра.

– Будаев, как тебе не стыдно, ты всё переводишь только на пьянку… но тема интересная. Я собственно, поэтому и звоню. Сбежал с дачи, теперь после дачного отдыха хотелось бы отдохнуть по-настоящему. Тем более, что есть повод: надо освобождать тару под молодое вино. Тут работы не на один вечер, а время идет, виноград спеет. Ты когда освободишься?

– Уже.

– Не понял, когда?

– Уже свободен, я прямо сейчас к тебе еду. Не выгонишь?

– Что это стряслось, чтобы Будаев работу прогуливал? Ты же с утра не пьешь.

– Какое утро, полдвенадцатого скоро!

– Ладно, наливаю.

 

Если бы кто-то из его коллег сейчас увидели лицо Павла и сравнили его с тем, что было утром, они бы сильно удивились. Сколько человеку надо, чтобы быть счастливым? Доброе слово друга и жизнь поменяла окраску. Ушла тоска, появилась надежда. Теперь от Будаева требовались моральные усилия в обратном направлении. Ему надо было строго сказать, о необходимости отлучится в город по делу до конца дня, а улыбка растягивала физиономию поперёк. Даже воспоминание о разрыве с Ириной не давали нужного эффекта, он уже был уверен, что всё будет хорошо, Борька обязательно поможет, если не он, то Лена, Ирина её очень уважает.

Паша даже посмотрел в мутное расколотое зеркальце, висящее в прорабке. Оттуда выглядывала довольная кареглазая физиономия с чистовыбритым подбородком. Будаев нахмурил брови и попытался скорчить недовольную рожу, получилось неубедительно. «Ничего, не Станиславские», – подумал он и собрался выйти. Не тут-то было. Дверь открылась, и вошел Семён Эммануилович Нудельман. Ему точно, не нужно было тренироваться перед зеркалом – «огорчение», было написано крупными буквами у него на лысеющем лбу.

У Паши мелькнула мысль: «Его мне только сейчас не хватало».

Что-то, буркнув в смысле приветствия, Сёма тяжело, мешком рухнул на стул. Будаев коротко ответил и замер, стоя в ожидании, держа в мыслях, как побыстрее смыться. Пауза затянулась, видимо Сёма был в очень глубокой печали.

– Что, Семён Эммануилович, проблемы со Староконным рынком? Разбежались и люди, и животные? Так вы не переживайте, они сойдутся, дайте время.

– Как жить, Павел Алексеевич, как жить? – не принял шутливого тона Нудельман.

– Сёма, самое главное жить, а не переживать. У меня тоже сейчас не самое сладкое время, но я креплюсь. Меня жена домой не пустила и я не плачу, а думаю, как с ней помириться. Думайте и вы. Тут главное хорошо подумать, а то второго раза может и не быть.

Сёма молчал и думал свою нелегкую думу.

– Ну, вот сам подсказал, что надо думать, он теперь думает. Может он хочет, чтобы я дождался, когда он придумает? С его скоростью мышления это будет долго, – мелькали мысли у Будаева.– Сёма, что вы так ударились в депрессию. Если даже вас выгнали из дома, так не переживайте, скоро вернут. Могу вам точно сказать, что как минимум, вас любит ваша мама, а если и Жанночка любит, то уже сегодня вам раскроют двери с распростертыми объятьями. Может вам ночевать негде?

Сквозь булькающее всхлипывание Сёма выдавил:

– Я выгнал.

У Паши округлились глаза:

– Как выгнал, сам, обоих?

– Когда я пришел домой, – начал свой печальный рассказ Семён Эммануилович.

– Пришел это громко сказано, – вставил Паша.

– Когда я пришел домой, я не очень хорошо помню во сколько, мама с Жанночкой начали на меня кричать и называть разными обидными словами. Я ведь тоже человек, я целый день ходил для неё отмечаться в этой проклятой очереди за сапогами. Они кричали и даже толкали меня, но я сидел на кухне на диванчике и ничего не делал, даже молчал. Потом они меня еще сильнее обидели, они сказали, что я тряпка и не мужчина. Особенно старалась Жанночка. Тогда я поднялся и ударил по столу. Ладошкой, честное слово. Мне показалось не сильно, но стол упал.– Сёма поднял на Пашу глаза, в которых горела мольба.– Он совсем упал, у него ножки отвалились.

– Вот это мужик, Сёмочка, с бабами так только и надо.

Сёма не особенно слушал Будаева, он весь был во вчерашних переживаниях.

– Тогда я, кажется, сказал, что если их что-то не устраивает, они могут выметаться из моей квартиры. Я не имел в виду маму, честное слово,– герой приложил пухлые ладошки к груди,– но они ушли обе. Что теперь делать?

– С мамой, конечно, некрасиво получилось, но я думаю, она когда-нибудь должна понять, что её сын вырос из коротких штанишек. И вообще, Сёма, всё что ни случается, случается к лучшему. Не вздумайте извиняться. Скажите, что выпили из чувства протеста, потому что ваши близкие в вашем лице не видели мужчину.

– Перед кем извиняться, они же ушли?

– Не ломайте себе голову, уже сегодня вечером у вас с ними будет объяснение.

– Вы думаете?

– Уверен. Будьте твердыми, перехватывайте инициативу. Пусть они извиняются за то, что вели себя не правильно. Вы, как настоящий мужчина показали им своё место, заодно и их тоже. Приструните их.

– Вы думаете? – с сомнением повторил Семён Эммануилович.

– Как легко, давать советы другим. Будь твёрдым, покажи себя, – подумал Паша,– мне бы так всё легко и изящно сделать.– Конечно, Семён Эммануилович, женщины уважают твердую мужскую руку.

Сёма внимательно посмотрел на свою мягкую розовую ладонь.

– Ой, вы знаете, мне так стыдно, нетрезвый выгнал из дому своих родных.

– Во-первых, давайте уточним определения. Никто никого не выгонял. Вы им предложили – они ушли. Вы же их в спину не выталкивали, нет? Значит, и криминала тут никакого нет, а только добровольные действия. Ну, скажите, кто им доктор, что они от бормотания пьяного мужика сорвались с законно занимаемой жилплощади?

– Я стол разбил, совсем, вдребезги.

– Знаете, это тоже не повод. У Левы Парвуса жена выбегает из дома, только если он за ней гонится с топором. Её из квартиры не выгонишь даже, если всю мебель переломать, а тут один несчастный кухонный стол. Смешно.

– Вы думаете? А кто такой Парвус?

– Я же вам показывал. Это тот красномордый биндюжник, что таскает под Аркашиным начальством рейки.

– Так я вам тоже говорил, что у нас другое воспитание.

– Ну, слава богу, вас тоже воспитывали не в институте благородных девиц.

– Нет в строительном, а сначала в школе.

– Я себе представляю. Сёмочка, я вам очень сочувствую, но у меня работа, надо срочно ехать в проектный институт. Вы пообщайтесь с Колей Пономаренко, вот такой парень. Между прочим, женат, лет десять, опыта в этом деле, хоть лопатой грузи. Я вам его сейчас позову, и вы изольёте ему всю свою израненную душу.

Не ожидая согласия, Паша выскочил из бытовки. Лицо, после Сёминых грустных исповедей, было даже малость замученным, скрывать улыбку уже не пришлось. Прораб, как раз шел в вагончик, наступил обеденный перерыв.

– Коля, хочешь, я тебе испорчу аппетит и настроение.

Пономаренко всполошился, он был под впечатлением от поведения Будаева с утра:

– Что там опять случилось, ну, что сегодня за день?

– Не волнуйся, аутодафе отменяется. Просто там, в прорабке Сёма, у него семейные неприятности. Срочно требуются свободные уши, излить всю горечь брачных уз. Ты уж постарайся, возьми огонь на себя. Я уехал, в проектный институт, короче до завтра меня не будет.

 

По дороге Павел забежал в гастроном, купить кое-какой закуски и прямиком к дому друга, где не был давным-давно.

 

Глава 16

 

Борис открыл почти моментально, вроде бы специально ждал под дверью. Друзья давно не виделись и от избытка чувств обнялись.

– Тебя за смертью хорошо посылать, никто никогда не помрет. Я тут уже изошел от ожидания, слюна, как у собаки Павлова выделяется, – шутливо излагал претензии хозяин квартиры.

Стол был накрыт по-летнему с большим количеством зелени, овощей и фруктов. Посреди стола стоял стеклянный кувшин с рубиновым домашним вином. Натюрморт достойный кисти голландских художников. Паша развел руками:

– Цари скромнее жили, буржуазный образ жизни ведете товарищ Кулинич. Скромнее надо быть, скромнее.

– Как раз, скромные дары огородов, всё, что нажито непосильным трудом мозолистых рук.

– После слова рук добавляй: тещи. Пристроился ты, как у бога за пазухой. Жена красавица, дача на Затоке, еще и теща работящая. Умеют же люди в жизни устраиваться.

– Ты тоже, если дурака валять не будешь, а будешь брать пример со старших товарищей (Борис был старше Паши на целых два дня, это было предметом подколов еще со студенческой скамьи), тоже достигнешь таких же высот. Ты вот, Пашка, уже начальник участка, а – пацан пацаном. Жена умница, красавица, терпения – троим, давали одной досталось. Муж – балбес, балбесом.

У Паши пропало настроение. Он нахмурился, взялся за кувшин, разлил вино по стаканам.

– Во-первых, не начальник участка, а главный инженер, а насчет Ирины прав ты. Ерунда какая-то получается. То одно, то другое, прямо беда. Давай выпьем за дружбу, банальный тост, но очень правильный.

Они выпили, что-то там закусили. Павел молчал и смотрел в стол, мыслями он был далеко. Чтобы взбодрить друга, Борис решил пока перевести течение беседы в другое, более приятное русло.

– Так ты хвастайся, когда это ты стал главным инженером. С виду что-то не очень похож, солидности маловато. Уже придумал, как будешь живот отращивать? Где ты видел приличного главного инженера без живота. Тут надо побольше пива и поменьше движения, а ты носишься, как лось раненый. При такой должности всё надо делать плавно, не спеша, чтобы тебя все подчиненные подождали, побольше высокомерия, как наш завкафедрой. – Борис внимательно осмотрел друга с ног до головы,– нет, никак не похож. Ты старайся, а то выгонят, будешь век в прорабах коротать.

Паша невесело улыбался. Ему было приятно слушать Борисовы шутки, они разгоняли тоску, хоть немного. Кулинич был в институте первым рассказчиком анекдотов, мог рассказывать по нескольку часов к ряду. Где он их брал, оставалось загадкой, но источник был неиссякаемый. Люди еще не успевали отсмеяться за предыдущий анекдот, а Борис уже начинал новый.

Кулинич продолжал:

– Что молчишь и лыбишься, ты думай над проблемой? Одним галстуком и шляпой тут не отделаешься. Лицо надо менять, чтобы построже, похамовитей. Научись снисходительно похлопывать подчиненных по плечу, дескать, ладно сам за вас отдуваюсь, что вы там – мелочь пузатая. Вот, точно надо тебя отвести на курсы к нашему завкафедрой. Специалист по этому вопросу. Да не хмурься ты, разберемся с твоей супругой, – Борис толкнул Пашу и приказал, – наливай. Выпьем за нового главного инженера Павла Алексеевича Будаева. Заметь, не за Пашку двоечника и пьяницу, а за Павла Алексеевича – главного инженера. Все девки в нашей группе говорили, что ты из нас был самый умный, я не верил, а видишь, как обернулось? Бабы они про нас мужиков, знают что-то, чего мы не знаем. Надо к ним хоть иногда прислушиваться.

Борис выпил стаканчик вина с удовольствием, не скривившись ни чуть-чуть. Павел поморщился, но допил стакан до конца.

– Борис, я вам с Ленкой завидую, белой завистью. Всё у вас вместе, всё в одну дудку и даже теща «золотая». Дети растут, денег хватает. Вот ты скажи мне, только честно, сколько ты в своем институте получаешь? Сколько?

– Сто сорок, плюс премия иногда.

– Вот именно иногда, и денег вам хватает. Я смотрю живете, слава богу – холодильник полный, костюмчик на тебе джинсовый фирменный и никуда не спешите, на работе днями не пропадаете. Ты во сколько с института обычно приходишь? В пять, наверное, уже дома, котлеты жаришь. Нет, я ничего против не имею, как было написано на воротах Бухенвальда: «Каждому свое». Я просто понять хочу, почему я стараюсь делать, как лучше для семьи, чтобы жена и ребенок ни в чем не нуждались, работаю сутками и в выходные, водку пью с тем, с кем совсем не хочется пить, потому что «так надо», езжу по командировкам постоянно, а толку нет.

Не скрою денег, зарабатываю нормально, а теперь еще больше будет. Ирине на это наплевать, она маму слушает, ей внимание важней. Ей надо чтобы муж был возле юбки, и каждый день с утра цветы дарил. Она насмотрелась на свою семейку, где отец вообще права голоса не имеет и хочет, чтобы все и у нас так было.

Ты вот, до сих пор кандидатскую не защитил, а она уже докторскую пишет, у неё амбиции. Скажи, на фига мне жена доктор наук? Мне нужна обычная, нормальная жена. Твоя Ленка работает в ЖЭКе и через день на даче, суббота воскресенье – это святое, выходной день. Мы же друг друга неделями не видим, то я на работе, то она на каком-то симпозиуме. Дурдом.

–Ты сильно не кипятись, – прервал его Кулинич,– со стороны оно всегда – у соседа и снег белее и лыжи лучше смазаны. Мы с Ленкой тоже иногда так поскандалим, что кошка из квартиры на три дня сбегает и ничего, потом опять помиримся и роднее прежнего. А на счет денег, если б мы жили на те сто сорок, была бы у меня и морда красная и костюмчик фирменный, черта с два. Шмотки пихаем потихоньку, что друзья мариманы из-за бугра привозят, когда на «туче», когда так, между своими. Вот тебе и заработок. Дача, конечно, выручает здорово, мы ж харчей на рынке почти не покупаем.

А насчет Ирки ты неправ, получается у неё с наукой, наоборот поддерживать надо. Насколько я знаю, у неё наука наукой, а дом домом. Она тебе, что жрать не готовит или рубашки не стирает? То-то, ты свои прымхи засунь, куда поглубже, а то я смотрю ты здорово расфраерился. Особенно, как главным инженером стал, совсем себе цены не сложишь.

– Ничего подобного, должность тут не причем, я главным работаю всего вторую неделю, – пытался возразить Будаев.

– Помолчи, лучше и послушай, что тебе старшие говорят. С Иркой надо мирится. Баба она вот такая,– Борис отвернул большой палец на правой руке,– отбил бы, если бы Ленки не было. Что тебе дураку надо? Тварь бессловесную в кухне у плиты? Так ты б её на третий день без соли съел. Ты же у нас с претензиями. Тут попалась такая девушка: умница, красавица, а он воду мутит.

– Да это не я, а это она. Всё ей внимания мало.

– Ты мне тут картуз на уши не натягивай, она сказала, что ты гуляешь, как собака.

– Пожаловалась, значит, – Павел, скорчил презрительную физиономию. – Кулинич, я не понял, ты кому друг, мне или моей жене?

– Знаешь, Пашенька, Платон мне друг, но истина дороже, колись, где насвинопакостил.

– Ничего я там особо не на… слова такие подбираешь. Просто стечение обстоятельств.

– Ой, не лги царю, не лги. Я твою Ирку знаю, даром она бы пену не поднимала.

– Просто у нас в управлении есть одна, инженер ПТО, такая симпатичненькая блондинка. Она приехала в Одессу, и я с ней гулял по Приморскому, встретил нашего куратора с женой, та пристала: кто, да кто. Я сказал: коллега. Через какое-то время гуляю там же с Ириной, опять встречаем их же. Эта мадам снова проявляет любопытство. Я ей представляю Ирину – жена, а она начинает, типа сомневаться: вы в прошлый раз с коллегой гуляли. Ирка докопалась, что за коллега в юбке со мной на Приморском.

– И всё?

– Что всё?

– Из-за этого Ирка горшки побила и долбит про развод? Не верю!

– Ты прям, как в карты играешь: верю, не верю.

– Не верю! – Борис разошелся,– чтоб из-за какой-то фифы на бульваре она учинила такой кипеж? Будешь рассказывать, мальчикам со скрипочками из школы Столярского. Колись змей до конца, иначе не будет тебе прощения.

– Ну, был еще один случай. Она увидела, как меня эта блондинка поцеловала на улице, но я тебе клянусь, там ничего такого не было.

– Конечно, не было, она тебя поцеловала из чувства сострадания, видимо в лоб… и у тебя от этого мозги распухли. Кого ты лечишь? На твоей физиономии написано, как на транспаранте на первомайской демонстрации: я с ней спал.

– Ну, спал! Один раз, нет, если честно, два. Так это было еще тогда, когда Ирка ушла, а после этого я ни-ни.

– Ни-ни, – передразнил Борис. – Вот и проявилась вся твоя преступная сущность, – он замолчал и хитро посмотрел на друга, – но каяться не советую. Так она только предполагает твою измену, а если покаешься – она будет знать точно, а знать ей об этом не рекомендуется, в её же интересах. Помиритесь, всё будет хорошо, а у неё в памяти останется, что он кобель по другим бегал. Бессонные ночи, подозрения, будем щадить нервную систему женщины.

Надо придумать правдивую версию произошедшего. То есть мы факты не отрицаем, но сущность их совсем иная. Да целовала, преследует, пристаёт, напросилась на Приморский на экскурсию. Ты, как человек воспитанный отказать не мог, а она себе возомнила, что её симпатии тебе нравятся.

– Не поверит, если я всё это расскажу, не поверит, сто процентов.

– Да, тут нужен дипломатический подход, а у тебя навыков мало. Врать то ты научился, а врать, по-честному нет. Надо чтобы достоверно было. У тебя не получится. Если бы она слушала песню с женского голоса, вот это было бы то, что нужно. У баб, когда они мужиков обсуждают, жуткая сплоченность и взаимопонимание возникает.

– Я тоже думал, может твою Ленку попросить. Как ты думаешь, согласится?

– Крепкий орешек, убеждать надо, версию шлифовать. Можно, конечно, её в подельники взять, но опасно, может сдать. Тогда всё – суши вёсла. Наливай, надо извилины промыть.

Потихоньку подошел вечер, в парке напротив, включили фонари. Тара постепенно освобождалась. Хрустнул ключ в двери, в квартиру вошла жена Бориса, Лена. Натюрморт стола сильно пострадал и не являл из себя образцового порядка. Оба друга поднялись навстречу хозяйке, квартиры.

– Привет, охламоны, что ж вы такой свинарник на столе развели? – Лена улыбалась, расцеловала гостя и сразу начала приводить в порядок стол. – Вам, вот лучше всего на газетке, где-нибудь на скамейке в парке, чтобы без тарелок и руками. Борис, ну ты что не мог взять нормальные тарелки и бокалы. Пашка у нас раз в год в гостях бывает, а ты выбрал самое старье с отбитыми краями. Где твои глаза были?

– Нормальные тарелки, с голубой каемочкой, как у Бендера, – оправдывался Кулинич. Не графья, по двенадцать вилок на персону. Колбасу с помидорчиками порубали, винца налили, что еще доброму человеку надо?

– Винца, я смотрю, уже хорошо налили, бутыль заканчиваете. Мне не жалко, у кого завтра головы будут болеть?

– Бутыль был неполный и что такое, какой-то бутыль для двух здоровых мужиков.

– Ладно, не оправдывайся и так вижу, что вы хорошие. Паша, и представляешь, этот дезертир трудового фронта, не сказал, что с тобой встречается, я бы как-то приготовилась к встрече гостя. Вот уже Штирлиц, с дачи тихонько смылся и сам вино трескает, как будто на даче ему кто-то запрещает. А ты почему сам без Ирины?

– Вот с этого надо было начинать, а то пришла, сразу наехала, тарелки не те, бокалы не венецианского стекла. – Борька прилично закосел и это сказывалось на его разговоре. – Проблемы у нашего друга, большие проблемы, а ты говоришь, бутыль закончили.

Лена поменяла тарелки, поставила высокие бокалы, еще какие-то разносолы, успокоилась. Села сама за стол и скомандовала:

– Наливай, Паша, за встречу, только своему другу чуть-чуть, а то он через десять минут за столом заснет, если будет продвигаться в таком темпе,– они выпили, Лена внимательно, рассматривала Павла. – Хорошо выглядишь, с таким внешним видом не очень поверишь в большие проблемы, так что у тебя случилось.

– Его Ирка домой не пускает, – влез в разговор Борис.

– Да, подожди ты,– она отмахнулась от мужа,– где не пускает в Железнорудске, что ли и почему не пускает, что ты там набедокурил?

– Не в этом дело. Пускает, не пускает. Она сейчас вообще у мамочки живет, уже полгода,– опять всунулся Кулинич.

– Вот, поросёнок розовый, ни разу не позвонила, получит она у меня на орехи,– всплеснула руками Лена.– Так вы уже полгода вместе не живете, у вас, что клямка в голове отпала? У меня Кулинич, на что вредный тип и то я его терплю, что ж ты такого натворил, что Ирка тебя кинула.

– Веришь, ничего.

– Паша, ты за кого меня держишь? Чтоб я поверила, что такая умная девка, как Ирина без причины тебя кинула. Вы посмотрите на него, это ж точно собака, где-то загулял.

– Иди ты к черту, Ленка, не гулял я, не гулял. Ты мне скажи, у вас это где записано, в каком таком потайном месте, главное у всех баб, если мужик долго на работе задерживается, значит гуляет. Работал я, работал, а она говорит, что внимания мало семье оказываю. Ну, выпивал, как все, на стройке работаю, не в обществе трезвости.

– Ну, ну, а потом в амбре перегара вплетается стойкий запах женских духов и помада на воротнике. Знаем, проходили, – Лена выразительно посмотрела на мужа, тот уже начал подремывать.– Ты лучше пойди, поговори, покайся, скажи, что больше не будешь дурью маяться.

– Не поверит она, может ты?

– Ну да, ты по бабам таскался, а я буду за тебя каяться и твою жену убеждать какой ты расчудесный.

– Говорю тебе, не таскался я! Одна тут, – Паша сделал паузу, – сотрудница у нас, видимо вообразила себе чего-то в отношении меня и полезла целоваться, а Ирка увидела.

– Вот так сразу, вообразила и тут же полезла целоваться, сразу взасос и с прочим интимом. Это у нас в ЖЭКе сантехники рассказывают такие баечки, когда нажрутся винища и на работу не появляются. То у них бабушка из Торонто объявилась и срочно захотела увидеться, то жена с утра в постели не заметила и закрыла на ключ снаружи.

– Нет, конечно не совсем так, у нас с ней был такой легкий флирт, на уровне разговоров, но я ей ничего не обещал, более того мы с ней даже договорились, что наши отношения будут чисто служебные. Она обиделась и видимо, решила заставить меня ревновать. Начала крутить тут с местным инженером, а чтобы он ревновал, полезла целоваться.

– Подожди, ты тут такого наплел, он ревновал, ты ревновал. Ты что её в Одессу с собой привез?

– Почему привёз с собой? Она приехала в командировку, так же как и я, по служебным делам. Она инженер ПТО.

– Ох, уж эти командировочные. Я сказала Кулиничу: никаких командировок, знаю, чем вы там занимаетесь.

– Ну, опять, причем тут командировки, как с вами можно разговаривать? Я тебе говорю, это случайность, стечение обстоятельств. – Павел даже встал со стула.

– Конечно, одно случайное движение и ты уже отец.

– Борис, хоть ты ей объясни.

– Чист, как стекло, – заплетающимся языком, выдавил Борис.

– Нет, Паша, ты не обижайся, я ж вашу мужицкую натуру знаю, мне не хочется Ирину обманывать, не заслужила она этого. Ты мне честно скажи, ты её хоть любишь?

– Честно? Я без неё жить не могу. Веришь?

Ленка внимательно посмотрела Паше в глаза.

– Вот теперь верю, а то случайность, стечение обстоятельств. Ты мне скажи, вы что действительно, нас такими дурами считаете, что такую глупость лепите. Мы ведь если и показываем вам иногда, что верим, то только потому, что любим вас балбесов и не хотим других. Понятно? И совсем не то, что вы думаете. Ладно, поговорю с твоей Ирусей, но если ты меня обманул, даже на порог не появляйся.

Борис мирно заснул за столом, так и не дослушав договоренностей. Павел понял, что надо собираться.

– Лен, ты извини, что Борька, так набрался. Он меня долго дожидался и видно хорошо приложился к вашему домашнему, кстати, мне очень понравилось. Ты, если можно, не затягивай с разговором, с Ириной, терпеть, сил нет.

 

Глава 17

 

Весь следующий день Будаев ждал звонка. Он механически выполнял свою работу, иногда даже отвлекаясь настолько, что забывал об этом. Потом неожиданно его вновь прошивала мысль о жене, и сосредоточенность пропадала, он отвечал на вопросы невпопад и смотрел на собеседника размытым взглядом. Периодически на него наплывали приступы страха. Он представлял себе, как именно в этот момент Ирина разговаривает с Леной и категорически отказывается принимать объяснения, извинения Будаева. Фразы: «Я не хочу его больше видеть, он мне жизнь испортил, нельзя жить с человеком, который постоянно врет» добивали Павла окончательно.

Напряжения добавило известие, что ему в понедельник нужно быть в управлении в Железнорудске. Сомов собирался уезжать в Москву, на какой-то съезд на целую неделю. Он никогда не оставлял без присмотра управление на длительный период, кто-то обязательно должен был быть «при штабе» или он, или главный инженер.

Уезжать так и не разобравшись в отношениях, ему ужасно не хотелось. Теперь он понимал, что если бы он сразу попытался решать этот вопрос, еще тогда, полгода назад, то возможно не было бы такого глубокого разрыва. Сейчас ему оставалось только ждать и надеяться на Лену. Прошел день, прошел второй. Ожидание становилось невыносимым.

 

В это время Лена Кулинич занималась совсем другими делами, её даже не было в Одессе. Она уехала к тетке в Кишинев, та достала давно обещанные лекарства, и их необходимо было срочно выкупить. Мать Лены, несмотря на свою исключительную трудоспособность, болела какой-то серьезной болезнью и ей требовались дефицитные медикаменты.

Нет, Лена не забыла про Будаева, но как у всякого человека у неё было масса собственных важных забот. Кишиневская тетка была человеком старым и простым, так как она выполнила важное обещание, достала дефицит, ей казалось, что она может требовать от племянницы немедленного возмещения собственных усилий. Она запрягла Лену в беготню по исполкомам, ЖЭКам и прочим инстанциям. Ей, как участнику войны, давно обещали сделать ремонт в квартире, но для этого необходимо было оформить кучу бумаг. Старая женщина имела проблемы с ногами, туго разбиралась в бюрократическом бумаготворчестве и возлагала большие надежды на племянницу.

Два дня пролетели для Лены, как в тумане. Только днем в пятницу она возвращалась на дизеле из Кишинева. Она не забыла про Будаева, но зверски устала от своей любимой тети и еще больше от беготни по бюрократам. Борис был уже дома и жарил любимых глосиков, первым его вопросом стал:

– Ты звонила Ирке Будаевой?

– Да, прям с дизеля по рации, – ехидно ответила жена.– Ты что, не знаешь, где я была? У тёти Мили такой дурдом и она его главный вдохновитель. Женщине семьдесят пять лет, а она еще хочет ремонт. Самое интересное, ей таки его сделают. Я там учинила такой скандал в исполкоме. А что? Сидят фифы, ни фига не делают, только маникюр пилят. Ну, я им и прочитала лекцию о сердечном отношении к ветеранам. Обиделись, но забегали, забегали, прям, как бабочки. Я пообещала, что привезу Меланью Трофимовну к ним в кабинет, она во время войны снайпером была, всех их поперестреляет, если не с винтовки то языком, так причешет, что мало не покажется. Её до сих пор на лавочке возле подъезда никто переболтать не может.

– Тебя кстати тоже.

– А что такое, что ты всем недоволен, жарь своих глосиков и дай жене спокойствие.

– Пашка в воскресенье уезжает, командировка заканчивается, понимаешь?

– Не, я опять виновата, твой Пашка, накосячил, а я должна такая уставшая за него мазу тянуть.

– Не мазу тянуть, а просто поехать поговорить с подругой, ты в своем ЖЭКе скоро по фене болтать начнешь. Заодно и отдохнешь, винишка возьми на гостинец. Посидите, покалякаете, может, что-то хорошее и высидите. Давай, звони Ирке, не филонь.

– От, изверг, тебе б только жену припахать.

 

Вообще назвать Лену и Ирину подругами было бы слишком. Очень уж они были разные и внешне и внутренне. Ленка, всегда еще со студенческих времен была бой-баба, если ей что-нибудь не нравилось, могла такое словечко завернуть, что даже у мужиков уши в трубочку сворачивались, а если совсем выходила из себя, могла в это ухо и двинуть. Внешность имела соответствующую. Крепкая, грудастая, такая как придавит мужика к стенке, уже не отвертишься. Прическа всегда производила такое впечатление, что она только, что сняла бигуди. Грубоватая с виду, напористая, добрая внутри она сама женила на себе Бориса, о чем тот ни разу не пожалел. Одеваться старалась модно, по одесски броско, но вещи на ней сидели мешковато, а талию можно было делать в любом удобном месте. Наиболее удачно на ней сидел жэковский спецовочный пиджачок.

Ира – девочка из докторской семьи, высокая, стройная со строгой короткой стрижкой. До замужества, её разговорная речь была образцом. Мать постоянно боролась с, как она называла, одесской шелухой. Никогда никакой грубости, полная корректность и ровный голос. Только прожив с Будаевым десять лет, она могла иногда ввернуть какой-нибудь слово, чтобы соответствовать расхлябанной речи мужа.

Тем не менее, они отлично ладили, заводилой была Ленка, Ирина больше молчала под напором товарки, но как обычно, выводы делала свои собственные. Кулинич позвонила в квартиру на улицу Гоголя, долго никто не брал трубку, Лена хотела уже перезвонить попозже, наконец трубку взяла Ирина. Первым делом Лена высказала, в присущем ей стиле, все претензии: почему не звонила, могли бы встретиться, у Ирины не было большого желания для встреч, но она сдалась под напором подружки. Захватив с собой бутылочку домашнего и другие дары неиссякаемой дачи, Лена поехала на Гоголя.

О чем был их разговор, точно знают только они, но он получился таким долгим, что после бутылки домашнего, пошла бутылочка ликера, привезенного мамой из-за границы, и было настолько поздно, что Ирина оставила подружку у себя ночевать. Они забыли позвонить Борису и тот, не выдержав, позвонил сам, жена без предупреждения никогда так долго не задерживалась. Вместо извинений Ленка послала мужа подальше, под впечатлением от разговора с подругой о мужиках и бросила трубку. Потом правда перезвонила, более ровным голосом сказала, что задержится у Ирины, но под конец не выдержала и прошлась по недавним «подвигам» Бориса.

Они смеялись и плакали друг у дружки на груди, потихоньку заливали свою женскую грусть алкоголем и говорили, говорили, говорили. Обычно немногословная Ирина под влиянием подруги, наконец, смогла высказать всё, что у неё накопилось за долгие месяцы её разрыва с Будаевым. С матерью у неё не было таких открытых и дружеских отношений, близких подруг тоже, так хорошие знакомые. За окном уже серело, когда они улеглись спать.

 

Солнечное утро субботы для Павла Будаева было хмурым, без малейшего похмельного синдрома. Завтра надо было уезжать домой, а никаких признаков путей к примирению не наблюдалось. Ленка не звонила, сам он даже не решался думать о встрече с женой. Как говорится: «собирай чемоданы». Он долго лежал в кровати, вставать, что-то делать, не хотелось совершенно. Не было ни чувства голода, ни чувства жажды – сплошная пустота, так он провалялся почти до полудня. Было очень тихо, большинство его коллег: командировочных, уехали на выходные домой еще вчера. За дверями никаких шагов и гулких утренних разговоров. Он, то просыпался, то снова дремал. Задремав в очередной раз, был разбужен тихим осторожным стуком в дверь.

– Кого это еще несёт? – недовольно подумал Павел. Стук повторился, – придется вставать, – проплыла ленивая мысль. Он нехотя встал, кряхтя, как старый дед подошел к двери, – Кто? – спросил, тупо глядя в филенку.

– Открывай, черт бы тебя побрал, насилу нашел. Нерабочий день, телефона у вас здесь нету, хорошо, хоть сторож с объекта объяснил, где живут строители командировочные,– голос Бориса Кулинича нельзя было спутать ни с чем.– Ты что еще спишь? Ну, медведь таежный. Быстро вставай, перья чистить и на рынок за цветами.

– Чё, ты орешь? – Павел не отошел ото сна и громкая речь друга раздражала.– Какие цветы, зачем?

Борис недоуменно посмотрел на друга.

– Цветы, для Ирки, но мне ты тоже бутылку должен. Ленка обтяпала всё в лучшем виде. Представляешь, они с Иркой всю ночь квасили, под утро попадали, а нас критикуют.

– Чё, ты гонишь, Ирка вообще почти не пьет?

– Почти – это когда с тобой в компании, а когда с бабьём, то они не хуже нас. Я тебе говорю, Ленка звонила, только что, – он посмотрел на часы, – меньше часа назад, они только попросыпались, всю ночь колдырили. Сказала, между прочим, чтоб ты выбирал самый большой букет и к жене на перемирие.

– Точно, ты с похмелья ничего не перепутал?

– С какого похмелья? Одевайся. Вчера сухой, как лист, только стаканчик винца за ужином, а вот наши дамы оторвались по полной программе. Смотрю на часы, почти двенадцать, думаю, где это моя жена до сих пор тыняется? Переживаю. Звоню твоей, узнаю, думаю, когда Ленка домой уехала. Ага, уехала. Мало того, что голос нетрезвый, так она меня еще ни за что послала матом, но твоя Ирка, как всегда – сама вежливость, хоть тоже поддатая.

– Тебя послушать, так никто с коматоза не выходит, ты уже сегодня пивка бахнул?

– Только бокальчик, тут не далеко, за углом бочка, жарко. Ты что стоишь? Давай, одевайся и поторжественней, галстук, шляпу, смокинг. Побрейся, а то рожа, как у грузчика с Привоза. Идешь к жене мириться, это тебе не какой-нибудь саммит в Вене, тут представительность нужна.

– Иди ты к чёрту. От твоей болтовни голова раскалывается.

– Нет, вы слышали? Где нормальная человеческая благодарность? Я человеку судьбу, можно сказать, решил, а он: пошел к чёрту. Босяк ты, Пашка, хоть и главный инженер. Нет, чтобы культурно поблагодарить, тонко намекнуть, что всё обмоется, не переживай, дескать будет тебе бутылочка. Я из-за тебя ночи не сплю, думаю, как другу помочь, а он: пошел к чёрту.

– Борис, честно, извини, нет настроения, сейчас шутить. Что тебе еще Ленка сказала?

– Извинения принимаются ввиду особо сложных обстоятельств. Ты главное не нервничай, чё там уже нервничать – цветы, поцелуи, мороженое и дальше всё – счастливая супружеская жизнь.

– Так, что она тебе еще сказала?

– Нет, ну ты, как маленький. Кому ж днём разговаривать захочется, если до утра бухать. Язык, как рашпиль, во рту конная дивизия переночевала.

– Кулинич, ну ты всё-таки балбес. Они же женщины.

– А, что, между прочим, женский алкоголизм еще более страшная штука, чем у мужской.

Павел только покрутил головой. Через час, с огромным букетом гладиолусов, он стоял под знакомой дверью.

Глава 18

 

Будаев позвонил, за дверью послышались тихие, слишком спокойные шаги. Ирина открыла дверь, на приветствие Павла только кивнула, сделала шаг назад, пропуская мужа, сказала: «Проходи».

Он вошел, вертя в руках огромный букет, который теперь казался нелепым.

– Проходи в гостиную, присаживайся. Кофе хочешь? – всё это было произнесено, усталым, безразличным голосом.

– Нет, спасибо.

Ирина была одета, как будто собиралась куда-то выходить. В строгом платье, аккуратно причесана, с макияжем. Павел неловко присел на стул к большому обеденному столу. Сюда он садился только, когда обедали и сейчас чувствовал себя неуютно, к тому же мешал букет. Ирина не садилась, она вошла в гостиную и стала недалеко от двери, может быть, намекая, что разговор не будет длинным. Павел нервничал, он встал, дотянулся до вазы стоящей посреди большого стола и вставил букет в неё. Сел и неловко выдавил: «Цветы тебе». Ирина кивнула:

– Ты что-то хотел сказать?

– Хотел и хочу,– снова возникла пауза. – Ты хотела бы, чтобы я оправдывался?

– Зачем, ты думаешь, это что-то меняет?

– А, что поменять уже ничего нельзя?

– Что-то сделать всегда можно, но нужно ли?

– Я ни в чем не виноват, во всяком случае, с этой женщиной, блондинкой, ну ты поняла, о ком я говорю. У меня с ней нет никаких отношений, а этот поцелуй, наоборот её дурь из-за того, что я не оказываю внимания.

– Наверное, это уже неважно. Я просто устала от твоего вранья и даже не могу отличить, когда ты говоришь правду. Ты иногда говоришь правду?

– Ты хочешь меня оскорбить, чтобы я ушел?

– Ничего я не хочу, понимаешь? Ничего. Ни твоих объяснений, ни ревности, ни даже чтобы ты ушел, ничего. – Ирина прошла к секретеру, достала из него пачку сигарет и закурила. После аэропорта Павел первый раз видел жену курящую.– Еще тогда в Железнорудске, когда мы с тобой жили, я иногда чувствовала запах других женщин от тебя, но я считала ниже своего достоинства ревновать. Я не хотела об этом даже думать. Я считала, что если у тебя появиться другая женщина, ты сам мне об этом скажешь, и мы разойдемся, хоть это будет и непросто. Сейчас немного проще, за эти месяцы я уже потихоньку отвыкла от тебя и ты уже не рядом, а где-то далеко.

– Я здесь и не хочу никуда уходить, у меня нет никаких других женщин, я люблю только тебя.

– Не бросайся словами, Будаев. Любовь это такое красивое и высокое чувство, а ты его так…

– Я не знаю, как мне тебе доказать, объяснить или еще что-то сделать, но я действительно тебя люблю, может быть даже сильнее, чем раньше. Без тебя моя жизнь превращается в ад. Я просто не могу жить, ты понимаешь?

– Не знаю, может быть. Только ты опять говоришь о себе, думаешь о себе. Это твоя жизнь превращается в ад, а моя как будто рай. Если б ты знал, что я пережила за эти дни, я постарела на десять лет, я вычеркнула себя из жизни. – Ирина снова замолчала, отвернулась к окну. Она не хотела плакать, но слёзы сами лились из глаз, растапливая тушь на ресницах.

Павел встал со стула и очень медленно пошел в сторону окна. Смотреть на её вздрагивающую спину было выше его сил. Он её осторожно обнял и положил её голову себе на грудь, его самого душили слёзы. За окном пошел дождь, сначала тихий летний, потом всё сильнее переходя в ливень. Капли стучали по подоконнику и стеклу, стекая мощными потоками. В комнате стало темно, как глубоким вечером. Они стояли, поддерживая друг друга, у окна, слушая дождь. Тревожные мысли одолевали их. Дважды сильно ударил гром, Ира вздрогнула, а Павел еще крепче прижал её к себе, у неё подкашивались ноги. Будаев усадил её на ближайший диван, где они и просидели, обнявшись пока не закончился дождь.

– Ира, давай пойдем, прогуляемся по Приморскому. Дождь закончился, даже солнце пробивается. Всю грязь смыло, воздух чистый, сплошной озон. Давай!

– Опять встретим твою толстую кураторшу с её плюгавым муженьком.

– А, если и встретим, то что? Поздороваемся чинно и дальше пойдем. У них с Сёмой тоже семейные неурядицы. Сёма их с мамой выгнал из дома по пьянке.

– Ты шутишь, этот мужичок с ноготок?

– На полном серьёзе, это он с виду такой, а как выпьет, мебель ломает. Правда за всю жизнь он пил, раз пять, от силы, так что это не часто бывает. Вообще он, как одуванчик, а его бабы на нём ездят.– Павел запнулся, ему показалось, что он сказал что-то лишнее или слишком весело. Он посмотрел в её заплаканные глаза и почти по-детски сказал, – Ира, ну прости меня, в последний раз, в самый, самый последний. Я больше не буду, честное пионерское.

Ира улыбнулась, ну, как можно было обижаться на этого разглильдяя, тем более, что она его любила, она это точно знала.

– Ладно, пойду, выгуляю тебя, а то ты меня уже замучил, – она попыталась освободиться из его объятий, но он её удерживал и попытался поцеловать. – Но, но, никаких поцелуев, на тебя Будаев, наложена епитимья и прощения ты еще не получил.

– Я готов выполнять любую епитимью, чтобы заслужить ваше прощение, – Павел картинно встал на одно колено.

– Вот опять шутовством занимаешься, когда ты будешь серьезным?

– Я серьёзно, я готов делать всё, что ты скажешь, в пределах разумного, конечно.

– Вот именно, в пределах разумного, если бы у тебя были эти пределы, то не было бы того, что есть у нас сейчас.

– Ну, что ты опять, я же пообещал. Я тебе так никогда не обещал и вообще, можешь верить, можешь, нет, но за последний месяц я стал совсем другим. В моих мозгах, всё перевернулось, я как будто прозрел. Сколько дури сделано – это ужас.

 

Они шли по мокрому асфальту бульвара. После дождя светило солнце, на море стоял штиль, и оно матово сверкало, как огромное зеркало, только маленькие теплоходики нарушали его покой. Ливень посбивал много желтых листьев, и они покрыли почти всю поверхность тротуаров. Лето заканчивалось, скоро осень.

Павел с Ириной шли, взявшись за руки, почти не разговаривали, как будто боясь нарушить достигнутое шаткое согласие. Они шли по краю бульвара вдоль парапета Пионерского парка. В выходной день на бульваре было особенно много гуляющих, лавочки были мокрыми после дождя и садиться на них решались лишь некоторые. Супруги почти одновременно заметили приближающуюся пару Нудельманов. Будаевы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Семён Эммануилович с Жанночкой чинно вышагивали по центральной аллее. Внешность этой пары была необычной. Сёма шел, широко ступая, с высокоподнятой головой, а Жанна держала его под руку, и как бы выглядывая из-за него, подобострастно мелко семенила следом. Разделенные газоном с деревьями две пары поравнявшись, поздоровались, раскланиваясь. Выражение лица Семёна Эммануиловича было очень значительным, когда он раскланивался с Будаевым, кажется, даже немножко подмигнул, но сразу, же его лицо стало серьезным и глубокоуважаемым. Жанночка уже ничего не спрашивала, её поклон был уважительным, а улыбка даже немного извиняющейся.

Ирина тоже заметила эту необычность и даже обернулась.

– Чего это они такие, особенно она?

– Видишь ли, Ирочка, не надо вдаваться в крайности. У нас с тобой одна крайность, у них другая. Психологи говорят, что только ровные отношения между мужчиной и женщиной приводят к счастью. Хотя у кого они есть эти ровные отношения, всё по синусоиде, то вверх, то вниз. Сёму мама с Жанночкой всю жизнь под лавкой держали, он один раз по столу ударил и теперь думает, что добился своего. Видела, какой важный ходит, надолго ли? Жизнь нас давит, давит со всех сторон, а мы ей еще и козырей в руку добавляем. И всё как-то так неожиданно, если б мне кто-то год назад сказал, что от меня жена уйдет, я б ему морду набил, а видишь, как оно получилось.

– Ты совсем ничего не чувствовал?

– Нет, совершенно.

– А то, что ты меня не поцеловал за последние месяцы ни разу, даже в день рождения? Цветы сунул и за столом тост сказал – всё внимание. Мы даже спали с тобой не так, как люди любящие спят, а так по обязанности, супружеский долг. В последнее время перед нашим отъездом ты вообще на диване дрых, почти каждый день после выпивки. Ты что этого не замечал, как это можно было не заметить?

– Оказывается можно. Сам удивляюсь, но можно. Так и было, всё видел и ничего не замечал. Интереса не было ни к тебе, ни к Денису, даже как обуза. Ты только не обижайся, я ведь хочу тебе честно рассказать. Теперь всё по-другому, я прозрел.

– Прозрел – это хорошо. Ты только что про этого Сёму сказал: надолго ли, а для тебя, надолго ли?

– Хороший вопрос, ты думаешь, человек может ошибаться бесконечно?

– Некоторые могут и постоянно возвращаются, чтобы попросить прощения.

– Наверное, такие есть, – Павел задумчиво сделал паузу, – Но ты знаешь, жизнь – это не математика. Это в твоей науке можно сделать точный расчет и получить точный ответ, выраженный в совершенном однозначном числе, но насколько я помню школьный курс, даже там есть неопределенности, а это жизнь. В ней хуже, чем в метеорологии, трудно заметить, где зарождается новый циклон и еще трудней предположить в какую сторону он двинется.

– Понятно, Пашенька, ты предлагаешь мне жить всю жизнь на вулкане.

– Совсем нет, погода, вулканы, землетрясения – не поддаются влиянию, а человеческие взаимоотношения всегда в руках самих людей. Если бы ты посадила мужа напротив себя, еще тогда в прошлом году и рассказала всю свою правду, может быть и, не надо было уезжать.

– Ну, вот, конечно, опять я виновата.

– Да, нет же. Просто твоя привычка молчать и думать, что все, всё и так видят, слышат, понимают, приводит к тому, что уже никто ничего не понимает и пошло-поехало: горшки побили, на развод подали, а можно просто человеку сказать, без истерик и повышенных тонов. – Павел увидел, что Ирина насупилась. – Да, не хмурься ты! Я знаю, что во всем виноват только я и эти замечания просто так на будущее, чтоб ты не молчала, если что.

– Значит «если что» всё-таки будет?

– Какая же ты упрямая, теперь я понимаю, почему ты стала математиком, но у вас же тоже есть теория вероятности. Между прочим вот это «если что» и от тебя тоже зависит. Откуда я знаю, каким я буду через двадцать лет, наверное, таким, каким ты мне позволишь стать. Вот, если будешь вредной старухой, я от тебя сбегу, а сегодня, я могу честно сказать я тебя очень люблю и хочу с тобой прожить сто лет и умереть в один день.

* * *

Вечером после приятного ужина, разговоров о сыне, долгого чаепития Ира оттаяла. До этого Павел сомневался, а не выставит ли мужа за дверь его требовательная жена. Завтра он уезжал, и ему очень не хотелось возвращаться домой, не помирившись окончательно. Он с большим удовольствием забрал бы её Железнорудск, но даже боялся об этом говорить. Денис еще не вернулся из своего пионерского лагеря, и говорить об отъезде было рановато, но вопрос не был решен в принципе. Пашу так и подмывало спросить: «Что, так и будем жить, вы с Денисом в Одессе, а я в Железнорудске»? Он не решался, откладывая этот разговор на потом.

Когда жена пошла стелить постель, Павел успокоился окончательно и даже позволил себе пошутить:

– Мы с тобой будем сегодня спать, как: как любящие друг друга мужчина и женщина или, как исполняющие супружеский долг?

Ирина иронически улыбнулась:

– Кто сомневается в выборе, может спать в обнимку с подушкой на диване в гостиной.

Павел сделал строгое, почти скорбное лицо и тожественно сказал:

– Жребий брошен, двух мнений быть не может, – после чего с разбега бросился на жену, сидящую на кровати.

 

* * *

 

Утро воскресенья было прекрасным. Они, то просыпались, то снова застывали в сладкой дрёме. За окном уже начал шуметь город, пошли люди, поехали автомобили, но их эта жизнь как бы и не касалась, они парили в собственном космосе.

Ключ в двери щелкнул громко, не таясь, она открылась, и на пол грохнулось что-то тяжелое. Обнаженная, едва прикрытая простыней Ирина, уютно умостилась на груди Павла и совершенно не отреагировала на шум в прихожей. Тот, уставший от трудов праведных, еще меньше был готов просыпаться по любому поводу.

Уверенные шаги по паркету и невнятное бормотание, наконец, достигли спальни. Дверь бесцеремонно открылась, и раздался громкий вскрик:

– О боже! Что же это происходит? – Людмила Павловна схватилась левой рукой за место, где по расчетам медиков должно быть сердце и тяжело привалилась к двери. Ей действительно было плохо, перед глазами шли разноцветные круги. Она взяла себя в руки, но не верила глазам. Её единственная, любимая дочь, её главная надежда в жизни лежала в недвусмысленной позе с этим монстром, с этим негодяем, и так уже испортившим ей жизнь. Из последних сил она выдохнула,– Ира!– получилось очень громко.

Крик Людмилы Павловны прозвучал, как выстрел в тишине спальни. Ирина проснулась, ей достаточно было увидеть выражение лица матери, чтобы понять, о чем та сейчас будет вещать.

– Ира, что ты творишь? Что ты натворила? Тебе мало тех издевательств, которые ты перенесла от этого вурдалака? Он же выпил всю твою кровь до капельки, посмотри, на кого ты сейчас похожа? Ты же стала тенью, а ему всё мало. Как ты мне каялась и клялась, что не будешь с ним не то, что жить, на пушечный выстрел к нему не подойдешь. Подумай о сыне. Чему может научить нашего мальчика этот гнусный прорабишка? Кирпичи класть? Если ты не жалеешь себя, пожалей сына, пожалей своих родителей. Я вся изошла слезами, думая о твоём будущем, а ты… – У Людмилы Павловны перехватило дыхание.

Ира молчала, потупив голову. Павел, окончательно проснувшийся под этот «плач Ярославны», внимательно смотрел на жену, пытаясь найти глаза.

– Я не намерен слушать весь этот бред. Что ты скажешь на всю эту грязь? – перебил тещу Павел, Ирина молчала, не поднимая головы.– Понятно, – прорычал Будаев.– Выйдите отсюда, Людмила Павловна, мне нужно одеться.

Людмила Павловна задохнулась от возмущения, наглость слов, а главное тон, как она надеялась, бывшего зятя, подбросили её. Куда делась вялость, овладевшая ею только что. Она сделала надменное лицо, тоном фельдфебеля приказала:

– Дочь, я жду тебя в гостиной, – потом презрительно бросила Павлу,– плебей.

Последнее слово выбросило Будаева из постели, как пружина, если бы теща не выскочила быстрее мыши из комнаты, она имела бы возможность лицезреть голого зятя.

– Значит, каялась и клялась, ну, ну, я-то думал у меня есть жена, настоящая. – Павел быстро одевался, – а у меня предательница. Ноги моей здесь не будет! – Ирина молчала.

Будаев вышел в гостиную, там, как маятник ходила из угла в угол теща.

– Как говорит один мой друг, – Павел обращался к теще, – «Землю создал Бог, а всё остальное на ней построили строители». Я горжусь, что я строитель и, между прочим, не прорабишка, а главный инженер управления. Так что я найду, что передать сыну. Счастливо оставаться.– Уже у самой двери, Павел остановился и добавил.– Сейчас вы сломали своей дочери жизнь и еще не раз горько об этом пожалеете.

Глава 19

 

В понедельник, в половине десятого утра, Будаева на перроне вокзала встречал Валера.

– Пашка, если так дело и дальше пойдет, ты скоро министром станешь. Мне Сомов говорит: «Поедь на вокзал, Павла Алексеевича встреть». Прикидываешь, Павла Алексеевича. Он даже Милославского по имени отчеству только по праздникам называл, а тут Павел Алексеевич. Это, между прочим, вместо того, чтобы тебе выволочку сделать, что ты не приехал вчера. Все уже в управлении, кстати, и те которые в Одессе были в командировке. Твоя Татьяна тоже.

– Валера, она такая же моя, как и твоя. Попридержи язычок.

– Что, разбежались уже? Правильно, а то ходит по управлению задается. Пусть найдет себе такого, как ты, хренушки.

– У тебя изолента есть?

– Есть, а ты что, порезался где-то?

– Нет, хочу тебе рот заклеить, и брешешь, и брешешь.

– То собаки брешут, – обиделся Валера.

Несколько минут они ехали, молча, Павел смотрел в окно и хмуро о чем-то думал. Но обидеть надолго Валеру, словом брешут было невозможно. Он начал снова:

– Что ты кобенишься, я ж так, для поддержания разговора. В управлении, кстати, тебя все ждут. Фокин, козел, рассказывает, что если б не он, тебя никогда б не назначили Главным. Оказывается, Сомов исключительно с ним советуется по всем кадровым назначениям. Такие дела, только, наверное, сам Сомов об этом не догадывается.

Калистратович тебе привет передает, мы с шефом были в ОКСе в пятницу. Только Пека Синчук трясется, боится, что ты его скушаешь за все художества. В остальном всё спокойно, всё крутится, народ трудится. Я по шефу вижу, если он с утра на меня наехал, что машина не помыта, что коврики грязные, всё – в управлении что-то неладно, а если анекдоты травит или что еще лучше, начинает вспоминать, «когда мы были молодыми», значит всё в ажуре. Сегодня утром вспоминал, как они с Кожиным в молодости бульдозер за ящик водки продали. Потом, конечно, вернули, но как гульнули. Он мыслями уже весь там в Москве. Ох, я за него боюсь. Это ж он две недели будет без моего присмотра, если забухает, придется ехать в Москву забирать.

– А ты, что у Сомова в гувернантках? Твои речи напоминают мне фокинские, тоже фантаст-любитель.

– Причем тут в гувернантках. Сомов после того, как жена померла, легче в запой срываться стал. Он её вроде не особенно и праздновал, но, всегда имел в виду. Теперь только я его сдерживаю. Если там пару рюмок выпьет, еще ничего, главное, чтоб сильного похмелья не было. Если только бутылку, две врежет, всё – пиши, пропало. На следующее утро похмелятор включается, и поехали – не остановишь. Что еще плохо, совсем не закусывает. Только курит и пепси-колу пьёт. Очень он пепси-колу уважает, где-то ящиками достает. В Москве, представляешь, сколько соблазнов – столица, а сколько бухарей съедется. Сорвётся, как пить дать сорвётся. Переживаю.

– Ничего, обойдется как-нибудь, у Сомова не кабак на плечах, голова всё-таки. Что это у тебя на щеке за полоска, никак Надюха проверяла крепость своих когтей?

– Нет, не Надюха. Тут целая история, можно сказать бой под Прохоровкой. Лидка дура, я ей отставку дал, а она решила, что я у неё буду, как земля за колхозом, вечно.

– Как отставку? Ты же мне сам расписывал, про её акробатические этюды.

– Ничто не вечно под луной. Тут сейчас такая номенклатура, куда там той Лидке. Помнишь, я рассказывал про медсестру? До сих пор лечусь, регулярно на приёме. Потом новая буфетчица, такие этюды, а ты говоришь Лидка. Познакомился с одной с трампарка, вагоноважатой работает, если снять с неё оранжевый жилет, то не женщина – песня.

– Ну, ну, ты поближе к Лидке, как она об тебя когти обломала.

– Я ж забыл, что у неё ключи не забрал от нашей хаты на Шестом микрорайоне. Привожу туда буфетчицу, а там Лидка полы моет. Нормально? Она буфетчице в кудри, полпрически повыдергала, та в крик. Я смотрю надо что-то делать, полез разборонять. Лидка от той отлипла, мне в морду вцепилась. Ты ж знаешь, я женщин не бью, замахался пока отцепил. Естественно весь кайф сбился, я буфетчицу отвёз, домой надо ехать. Смотрю в зеркало, а у меня рожа, как у кота после мартовской битвы. Это уже заросло немного. Ну, думаю, устроит мне Надюха вынос тела, но выкрутился вот так, – он показал большой палец.

– Что, рассказал, как в народной дружине с проститутками воевал, а они тебя по морде, по морде?

– Нет, я просто рассказал жене правду.

– Ты что с ума сдурел? – Будаев с сомнением посмотрел на Валеру.

– Эх, учить тебя Паша и учить. Когда хочешь немного приврать, сначала говори правду, верное средство. Я Надюхе сказал, что меня поцарапала Лидка, она ж её знает черноротую, так что поверила сразу. Но во второй части, своей оправдательной речи, я сказал, что завязал с гульками и теперь только жена и никого больше, а эта вредная, нехорошая Лидка не даёт стать мне на путь истинный. Я благородно отверг её домагательства, а она мне за это морду исполосовала. Короче, я жертва достойная сострадания. Плевако нервно курит в перерывах между всхлипываниями.

– А если Надюха спросит у Лидки за что она тебя так?

– Не, не спросит, не успеет. У них диалог после первых трех слов сразу переходит на ненормативную лексику и крик стоит такой, что всё равно никто ничего не слышит.

– И что, правда, решил завязать?

Валера посмотрел на Будаева недоуменно и даже с сожалением.

– Вот, вроде грамотный человек, инженер, не простой, главный, а такую дурь несёшь, что слышать странно. Я ж тебе только, что рассказывал, что такая номенклатура, работы непочатый край. Тут только с медсестрой одной приключений на троих хватит. На прошлой неделе звоню, говорит, что муж опять в командировке. Переспросил два раза: «Точно»? – Точно. Шеф попросил проверяющих по домам развести. Еду мимо, дай думаю, заеду, узнаю, может, что купить на вечер надо. Попросил проверяющих подождать, машину оставил возле подъезда. Поднимаюсь на этаж, только руку к звонку поднёс, дверь открывается, а на пороге муж. В спортивках, в майке и в тапочках, в руках ведро с мусором. Вот, ты мне скажи, ну не дурак он, кто, на ночь, глядя, мусор выносит? Как заорет: «Опять ты»? Видно сразу узнал, потому что, как ломанулся за мной. Я вниз по лестнице, какой там уже лифт! Вылетел из подъезда пулей. Хорошо, дверь в машине открыта была, я сразу по газам. Этот ненормальный почти меня догнал, ведром по багажнику, как даст, проверяющие головы повжимали, глаза круглые. Еле смылся. Проверяющим говорю: « Дядя у меня двоюродный не в себе, оформляем в психоневрологический диспансер, как только меня увидит, сразу буйным становится». Пока не высадил, сидели тихо, тихо, может, думали, что у меня тоже не всё в порядке с головой?

– Кстати интересная мысль, ты попроси Сомова, чтоб тебя проверили, у него в ПНД связи.

– Очень смешно. Пришлось багажник подкрашивать из-за этого придурка, хорошо хоть ведро пластмассовое.

– Ну, так, что ты этой своей подруге фейсик начистил, что ж это она тебя так под танк бросает? Если бы он тебя догнал, в этот раз водкой поить не стал бы, повыкручивал твои конечности и дело с концом.

– Говорит, что с полдороги мужа из командировки вернули. Позвонить не могла, он за ней постоянно наблюдает. Да если б и могла, куда звонить, в рельсу? Он ей сам над фейсом поработал, полтюбика тонального крема извела.

Наконец машина въехала во двор управления. Двор жил своей насыщенной жизнью. На трейлер грузили трубоукладчик, Лучковский ругался о чем-то с главным механиком, размахивая руками, у входа в третий участок командированные, возвратившиеся с объекта курили и посмеивались над руганью Лучковского. Увидев заехавшую машину, тот бросился к ней и, не дав Будаеву толком выйти из неё, заорал:

– Павел Алексеевич, ну где, правда? Мне Сергиенко не даёт насосы, повлияй ты на него, совсем от рук отбился.

– Николай Сергеевич, можно я хоть из машины выйду и поздороваюсь? Вы меня уже решили сразу запрячь, чтоб и головы не поднимал.

– Правильно, Павел Алексеевич, здравствуйте, а то этот горлохват и тебе жизни не даст, – вмешался в разговор главный механик, – с утра мне проходу не даёт. Я тебе говорю, нету насосов, в ремонте,– это уже механик Лучковскому объясняет.

– Почему Фокину целых два дал, а у меня не одного? Меня ж вода давит, ты понимаешь, там без насосов ничего не сделаешь.

– А чего ты спал? Фокин вовремя подсуетился и насосы забрал.

– Ну, да, как только мне они понадобились. Ему они нужны будут через неделю, а мне сейчас.

– Николай Сергеевич, ну не кипятись ты, если они у Фокина простаивают, отдадим тебе, доволен? Заодно разберемся, почему у нас так мало резервных насосов, почему они в ремонте, а? – это уже в сторону главного механика.

Такие строительные переругивания были для Будаева, «как бальзам на рану», он окунулся в милые сердцу хитрости волков-прорабов, в атмосферу стройки с её внешней простотой и массой нюансов невидимых неопытному взгляду. Например, сейчас, Павел был почти уверен, что у Лучковского на объекте никакой воды пока что нет, но возможно будет, поэтому он и выворачивает нервы Сергиенко, чтобы застраховать себя, если она появится. Дескать, я говорил, я требовал, а мне не дали. Если бы у него бетон подтапливало водой, он бы уже орал в кабинете у начальника управления, а не перед механиком.

Поэтому Будаев, улыбаясь, курил, посреди двора, а не бежал за главным механиком. Его в первый раз «отпустило» после утра воскресенья. Идиотская тоска, после встречи с тещей, давила ему на мозги даже ночью в поезде. Как ни старался, он не мог заснуть. Сейчас его начинали окружать понятные заботы и огорчения от развода уходили далеко за горизонт, родная стихия работы обволакивала и успокаивала.

Сомов встретил его несколько официально, но по-деловому. Они больше часа обсуждали насущные проблемы стройки, как всегда их было много, и Сомов подробно излагал каждую. Мозги Будаева загружались всё больше и об Одессе и о личных проблемах, через час он уже не помнил. Начальник хотел, чтобы его отъезд не стал поводом для остановок и поэтому накачивал Пашу по серьёзному, на всю. Работа закрутила Павла, он только вечером вспоминал, а обедал ли он сегодня, было тяжело, но очень интересно.

Начальник уехал, только каждый день звонил из Москвы, расспрашивал о делах, давал советы. Переживал. Будаев тоже переживал, боясь услышать в тоне Сомова признаки запоя, но Валерин прогноз не сбывался.

Так пролетела неделя, в пятницу Павлу в квартиру поставили телефон, должность обязывала. Вечер выдался свободным от работы, но домой он не поехал, они играли с Валерой в бильярд и только поздно вечером он зашел в квартиру. Белый телефон стоял на журнальном столике и притягивал к себе магнитом.

Сама возможность просто так, взять трубку и позвонить в Одессу, раздражала. Он сел в кресло, взял телефон, даже послушал сигнал, с аппаратом был полный порядок. Звонить было поздновато, но он знал, что
Ирина еще не спит.

– А, что позвоню, ни о чём не буду спрашивать, только узнаю, как там Денис, – он особенно сильно переживал, что не смог увидеться с сыном. – Ирка, конечно, свинтус большой, но под таким прессингом, как тёща это не удивительно. Нет, всё-таки поздно, еще Дениса разбужу, позвоню завтра.

Он опустил трубку на аппарат, гудок прекратился, в доме стояла абсолютная тишина, даже телевизор у соседей не было слышно. Он прошелся по комнатам квартиры, вышел на лоджию, тополь под окном, совсем пожелтел, его листочки в свете уличных фонарей были, как будто вырезаны из мятой матовой бумаги. Совсем скоро осень.

– И здесь тишина, – подумал Павел, – как на кладбище.

Вверху на широкую аллею, идущую вдоль домов, повернули два крепко выпивших мужика. Они шли, обнявшись, сильно пошатываясь, и вдруг затянули правильно и красиво: « …Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра». Видимо что-то до этого помешало окончить куплет, и они начали прямо с середины.

– Кто-то думает иначе, не как на кладбище, – уже вслух сказал Павел.

Эти два солиста ступали неуверенно, но пели очень правильно и громко. Дойдя до конца аллеи, они как раз закончили песню. На соседней лоджии кто-то зааплодировал, к ним присоединились с другой, третьей и целая буря аплодисментов раздалась среди тишины. Павел сам аплодировал с таким энтузиазмом, как будто он был не на лоджии, а в ложе оперного театра. Два артиста остановились, развернулись лицами к дому, отвесили синхронно глубокий поклон, прижав руки к сердцам. Снова осторожно, чтобы не потерять равновесие, повернулись в прежнем направлении, обнялись, затянули «Ніч яка місячна» и таким же нетвердым шагом последовали дальше.

«Ничего, с кладбищем мы пока повременим, жизнь налаживается, должна налаживаться»,– была последняя мысль Павла перед тем, как он провалился в сон.

 

* * *

 

Будильник разбудил Пашу ровно в семь. Несмотря на то, что выходной, он решил не давать себе спуску. Быстро подскочил, сделал зарядку. Мышцы сопротивлялись, хрустели сухожилия, но потихоньку вспоминали прежние движения.

– Сколько ж он не делал гимнастику? Месяцев девять-десять, отвык совсем, но ничего начнём новую жизнь и не с понедельника, а прямо сейчас.

Он понасиловал себя еще гантелями, вспотел окончательно и влез под прохладный душ. Струи били мощно, успокаивая уставшие мышцы.

– Да, запустили вы себя, товарищ Будаев, нельзя так издеваться над организмом, он вам еще пригодится.

Из душа он вышел посвежевшим, причесал свой непокорный вихор. Проследовал на кухню. В холодильнике, заботами Валеры, были припасены десяток яиц, приятный кусочек любительской колбасы и пачка сливочного масла, батон в хлебнице был почти совсем свежий.

Паша с энтузиазмом, чего раньше никогда за собой не замечал, принялся за приготовление завтрака. Вспомнил, что в портфеле у него три огромных розовых помидора, угостила мастерица с первого участка Раиса Владимировна. Накрыл себе прекрасный, вкуснющий стол и не спеша, с чувством начал всё это поглощать. Для полноты удовольствия, достал свежий номер «Советского спорта», установил перед собой и, читая, наслаждался яичницей с помидорами.

Сегодня он наконец, решил выбраться к родителям. Сто лет уже не был, стыд какой. Достал новую рубашку, купленную в Одессе, погладил её. Осмотрел джинсы, купленные там же, фирма, комар носа не подточит. Стоя в трусах посреди комнаты, вспоминал, куда он засунул свой козырный ковбойский ремень. Раздался звонок, причем не телефонный, а птичий от двери.

– Интересно, кого это несет с утра пораньше. Мы никого не ждем.

Пару секунд поразмышляв, он натянул джинсы и с голым торсом пошел открывать. В голову не пришло спросить: «Кто»? Немного повозившись с замком, он открыл дверь. За порогом стояли Ирина, Денис с рюкзаком за спиной и большущий чемодан.

– Здравствуй, мы приехали. Дениса надо еще успеть в школу оформить, ведь скоро учебный год… теперь я правильно подумала?

Павел не смог выдавить из себя ни слова, выскочил на площадку прямо босяком, обнял их, обоих сразу и застыл. В горле стоял комок, а из глаза выкатывалась предательская слеза.

Пришло облегчение, и он понял, что хоть храбрился и начинал новую жизнь, а всё заслонялось ожиданием чуда вот оно и свершилось. Ему нужна не новая жизнь, а эта – сегодняшняя, настоящая.

 

Он так расчувствовался, что выскочил перекурить на лоджию, чтобы немного успокоиться. Внизу ходили люди, у них ничего не произошло, для них ничего не изменилось, у каждого были свои переживания и заботы. Паша уже тушил сигарету, когда увидел среди проходящих белое вызывающее платье и Татьяну Бондаревскую в нём. Она шла по тротуару, широко улыбалась и махала ему рукой.

Павел смутился, вымученно улыбнулся и неловко, как партийный секретарь, помахал ей в ответ. «Да, жизнь точно продолжается», – подумалось ему и, покачав головой, Будаев зашел в квартиру.

 

 

 

/10 ноября 2011 года/

 

Днепропетровск – Одесса – Кривой Рог

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/