Магнер. Поэтические рассказки

Знакомство.

Доброго времени суток, читатель. Меня зовут Магнер, как можно понять из «обложки» этого сборника. Я живу в Санкт-Петербурге, пишу всякое разное с детства, лет с семи и до сих пор. Сей сборник обновляется примерно раз в тридцать дней, в конце месяца. Но, так как я не слежу за временем в принципе, путаю дни недели и сплю до двух дня, обновление может не произойти своевременно. Поэтому я рекомендую подписаться на свежие, вкусные стишки, найдя страницу меня во всеобще любимом контакте, она там прямо так и называется: Магнер. 

Чуточку ниже начинаются непосредственно сами стихи. В самом низу более старые, в самом верху, соответственно, те, что поновее. Но, несмотря на это, они расположены не в хронологическом порядке, а как моя нога хочет. Надеюсь, что читательские ожидания останутся оправданными. Ну потому что наоборот и так бывает слишком часто, а иногда просто необходимо, чтобы ожидания оправдывались, а то неинтересно вообще, вот...

 

Приятного чтения.

Магнер.

Вторая маленькая история одной любви

Был он и была она, был Отче и был очаг.

 

Любой её вздох и взгляд был честен и свято чист.

Она сочиняла стих и слово ложилось в лист,

Как море вступает в глубь, как в землю врастает шаг.

Она говорила "день", и ночь становилась днём.

Она говорила "стоп", и мир застывал на миг.

Она берегла его, как солнечный зайчик — блик,

А он её так берёг, как жизнь берегут вдвоём.

 

«Всё сбудется! нет, сбылось! сбывается!» думал он,

Вдыхая с её волос волнующий запах лип,

И так засыпал. Сквозь сны он слышал протяжный скрип,

Похожий на крики птиц из тёмно-зелёных крон:

Когда он спокойно спал, а ей не моглось уснуть,

Она выходила в ночь и шла на качели в парк.

 

В ту ночь не моглось; она, беспечная как сквозняк,

Пустилась в привычный ей недолгий полночный путь.

 

***

 

С утра, не найдя её, он долго рыдал взахлёб.

Потом много дней молчал, не ел и почти не пил,

Звонил ей, звонил, звонил, звонил из последних сил

И с каждым гудком сильней его колотил озноб.

 

Когда он почти угас, раздался дверной звонок;

Он нехотя отпер дверь, нашёл на полу конверт.

В письме сообщали, где; он, славя небесню твердь,

Сорвался, унёсся к ней, от счастья не чуя ног 

 

Поспешно вбежав вовнутрь, увидел: она, лежит.

Всё понял, тепло вздохнул, присел на постель, на край,

Потом улыбнулся — вдруг; взял за руку, как хрусталь,

Поклялся, что будет с ней, покуда он цел и жив.

 

Он ей приносил в постель мурчанье и детский смех,

Он ей приносил туман, рябину, весенний снег,

Он ей приносил цветы и плеск полноводных рек.

Он ей приносил себя, себя одного — за всех.

 

Под вечер читал ей вслух рассказы из разных книг,

И в нос целовал с утра, и гладил рукой по лбу,

И имя её твердил вполголоса, как мольбу;

А дома не спал, бродил по дому, включив ночник.

 

Потом прекратил для сна домой уходить; он стал

Ей вечным огнём во тьме, звучащим сквозь сон огнём;

Так светит во тьму маяк, зовущий к себе сквозь шторм;

Она приплывала в сон к нему, когда он дремал.

 

Больничный обед ему стал слаще любых медов,

Стал братом дежурный врач, стал троном скрипучий стул.

Его отправляли прочь, но он был упрям, как мул,

Не мог, не хотел, не смел отречься от клятв и слов.

 

***

 

Она не менялась; он за месяц старел на год,

Ссутулился, стала прядь кудрявых волос седой.

О нём говорили: «псих», «наивный чудак», «святой».

Он слышал, и ничего не думал на этот счёт,

 

Он помнил как дважды два, заради чего он ждёт.

А время ползло вперёд. Но этот «святой чудак»

Был твёрд, он предвидел час, где слышит её «Ты как?",

И ждал её сотни дней. Он жил, чтобы ждать её.

 

Он кротко смотрел на жизнь сквозь веки и сквозь века,

Он верил, что смерти нет, что старость уйдёт, как страсть,

Что мир эластичен; мир и мысли должны совпасть.

Он явственно знал, что прав, и вера была крепка.

 

И всё, что хоть как могло — считалось за добрый знак;

 

В одну из ночей к утру над нею расцвёл цветок.

И дрогнула гладь ресниц; их пальцы сплелись в замок

И шёпот её взлетел заветным «Привет, ты как?»

И время для них двоих, как в сказках, вернулось вспять,

И оба вернулись жить в домашний, родной уют.

 

И где они жили, там они по сей день живут,

Живут, потому что жить — прекрасней, чем умирать.

 

*****

Я очувствил бумагу; я дым заменил на дом...

Я очувствил бумагу; я дым заменил на дом,

А безвремье — на время, где сон перестал быть сном;

Я создал и исполнил рапсодию цвета и светотени

На отрезке пути, вдоль которого мы идём.

 

Я — что созданный мир: города, кутерьма, коты,

Мне лишь день, — из купели, до края — святой воды;

Всё вокруг замирает, когда я целую твои колени,

Твои пальцы, красивые пальцы твои; а ты,

 

Ты прекрасна; снутри немоту разрывает звук,

Коим преисполняются смысла "любовь" и "друг":

Так пустые доселе слова, и от их полнозвучной силы

Обращаются в трепет запястья и кисти рук;

 

Ты — Эвтерпа, мать недо и несочинённых фраз,

Перевёрнутых, в зеркале, в профиль, аннюк, анфас;

Взгляды чутки, глаза — как из аквамаринового берилла;

 

Вообще, я бы мог без конца говорить о нас...

 

Мы идём, как по берегу, по острию ножа.

Мы идём, руку ближнего крепко в своей держа.

 

(О.)

 

*****

К 9 мая

Ни нимбов нет, ни терниев над ними,

Кричащими из сумеречной стыни,

С глазами, что величиной с пятак

От страха. Страх остался и поныне

В трясущихся морщинистых руках,

Морозящий, сумасводящий страх.

И кажется, нет радости на свете

Полней, чем когда можно руки эти

В своих держать, сжимать; благословлять

Их жертвенность, и без того святую.

 

И если ту кричащую людскую

Бесчисленность решиться исчислять —

Бессмысленны что тернии, что нимбы,

Поскольку до конца неисчислима

Бесчисленность. И жаждется узнать

Хоть что-нибудь о ней в весеннем шуме,

Но слышен только шум весенний в сумме

Частей своих: чуть шелестит тетрадь,

Уклончиво тиха трава-шуршунья.

 

И лишь зеленолиственная гладь,

Опёршись на древесные изгибы,

Шумит, как будто хочет прокричать:

«Спасибо им бессрочное, спасибо!»

 

*****

В четверть жизни перечёл...

В четверть жизни перечёл

Облака, цветы и звёзды,

Сны, дома и птичьи гнёзда,

Сотни улиц перешёл,

Так тебя и не нашёл.

 

Повсеместно каждый день

Словно искры на салюте

Тают жизни, тают люди.

Не отбрасывают тень.

Носят время набекрень.

 

Обсмотрю за пядью пядь

Каждый остров, каждый город,

Каждый омут и пригорок.

Раз-два-три-четыре-пять!

Я иду тебя искать!

 

*****

Людям свойственно ошибаться...

Людям свойственно ошибаться; errare humanum est.

 

Вот, товарищ мой золотой — с месяц толком не пьёт, не ест,

Всё амброзию да нектар подавай, только тем и грезит;

 

Мы с ним спорим о счастье; счастье — не "всё должно быть the best".

 

Потому что в апартаментах размером с трёхдверный шкаф

Некто пьёт чёрт-те какой чай из простых придорожных трав,

От которого в человеческом слабом желудке рези.

И он счастлив.

 

А мы всё спорим, спорим...

И кто же прав?

 

*****

Я шагаю по глобусу неторопливо, помня...

Я шагаю по глобусу неторопливо, помня:

Ни дня без шага.

Пусть мне празднично под ноги вешние нивы

Скатертью длинной лягут —

 

Я бегу, полон капельки, света и цвета,

Я превращаюсь в контур:

Впереди загорается алым рассветом

Линия горизонта;

 

И меня окрыляет да в небо уносит,

Словно ветрá — рубаху. 

Я лечу над весной, я свободен и прост, я помню:

Ни дня без взмаха.

 

*****

Не каждая цель — цепь...

Не каждая цель — цепь.

Не каждый порог — пик.

Я вышел в свою степь,

Степь музыки, степь книг.

 

За новый порог — шаг,

И вновь у моих ног

Степной кочевой шар

Да верный степной волк.

 

И если горит звук,

И если в устах миф,

Ты знай: никаких "вдруг".

Я — жив, брат!

Я жив.

Жив.

 

*****

 

Твоё хмельное жизнелюбие...

 

 

Ты лежишь под землёй...

Ты лежишь под землёй, ты не смеешь поднять головы, шевельнуть языком или пальцем, не смеешь вдохнуть;

Так бывает: прилёг на часок, полежал, попривык, и теперь земли лени обломовски давят на грудь.

 

Ты отпет и отмолен, и стела в изножье стоит — безурочно погасший маяк, равнозначный нулю, сохлой ивой поникший над мирно иссохшей землёй;

И на стеле армейским ножом насечён — по её вертикальности — аутоэпитафический стих: «Где-то живший тогда-то такой-то теперь вот тю-тю».

 

Ты размяк, ничего не стоит на грядущном кону, в книге жизни твоей не предвидится новой главы.

И теперь, от безволия раз только дав слабину, ты лежишь под землёй и не смеешь поднять головы.

 

*****

Не свою нерешительность обнаружив...

Не свою нерешительность обнаружив,

Легче пьётся решительностный бальзам,

Говоришь: «Жалкий трус, хватит медлить! Хуже

Не внутри неизвестности, но снаружи».

И трудней, если медлящий к рубежам

Жалкий трус — это ты. Ты сам.

 

*****

Пью чёрный кофе из чёрной чашки...

Пью чёрный кофе из чёрной чашки,

И под ногтями чернеет грязь.

Мой чёрный пёс выгрызает в ляжке

Блошек, заливисто матерясь.

 

Я — чёрный ворон из страшной сказки,

Я — Черномор, чумоносец. Гад.

Под капюшон мне глядят с опаской,

Если вообще под него глядят:

 

Эмпатно чувствуется боязнь,

Страх, что всё будет не так, как прежде.

Вокруг — стабильный ментальный эджер*,

Яркая встречная неприязнь.

 

И я, счастливый, как пятипалый

Лист, не берусь ни за чью ладонь;

Я знаю: чёрная, как огонь**,

Грязь благороднее грязи алой.

 

_____________

* Эджер — устраняющая деформацию металла ёмкость, клеть специальной машины для его обработки.

** Чёрный огонь — каббалистический термин для обозначения абсолютного света и мудрости; чёрный = непостижимый.

 

*****

Будто с музейных картин сойдя...

Будто с музейных картин сойдя,

Самых чудесных, by Christian Schloe*,

Ты оказалась такой простою;

Сыгранный кем-то ноктюрн дождя

На водосточных резном гобое.

 

Но, как дождя, твой непрост маршрут.

Значит, вернуться — ничтожны шансы.

Только на сутки ещё останься,

На день ещё, прошу.

 

Я предоставлю тебе ночлег,

Будь ты заблудшей в ночи Психеей

Или цветущим чужим апрелем;

Я разделю нам питьё и хлеб,

Не разделяя с тобой постели.

 

Я расскажу тебе всё, что знал,

Знаю, и всё, что узнаю позже;

Не оскорблю ни рукой, ни ложью,

Не наведу кинжал.

 

Ты, улыбаясь, из рукавов

Легкого платьица цвета лечо

Высвобождаешь лазурный вечер;

Фокусник тысячи берегов;

Будущих эр типовой предтеча.

 

И, балансируя на краю

Сверхреволюции; Марсельеза;

В чистом экстазе святой Терезы

Я на тебя смотрю.

 

(Ц.)

 

_____________

* Christian Schloe — современный австрийский художник.

 

*****

Он стоит у преддверья...

Он стоит у преддверья, пытаясь войти в твой дом.

Он, воспитанный парусом белым и тонким льдом,

 

Укрывает в ладонях мелодию; нот хрусталь

Так же звонок и чист, как невинная пастораль,

 

Где поётся о людях, о мире, его плодах,

О всесильности мысли, о мудрости, о годах,

 

Обо всём. Кроме дома, в который дорога — жизнь,

Кроме опыта жить; он ручается в неба синь,

 

Что войдёт — и реестр нотной дюжины каждым днём,

Каждым мигом пополнит, не прожитым здешним сном.

 

Погляди, как ободран, оборван, убог и нищ,

В его памяти сотни пожаров и пепелищ

 

Наравне с миллионом поросших травой степей.

Жизнь прожив, он в итоге итогов пришёл к тебе.

 

Ты впусти его, ведь неспроста в твою дверь стучит

Этот голос веков, путешественник-прозелит*,

 

Ты поверь его слову и руку ему подай,

Укажи ему путь в занавешенный кухни край,

 

И твой дом под воздействием карста** скуётся в грот,

Как в единственный, самый надёжный земной оплот.

 

_____________

* Прозелит — здесь: человек, распространяющий свою веру.

** Карст — совокупность процессов и явлений, относящихся к изменениям форм рельефа земной поверхности.

 

*****

Ты с воодушевлением...

Ты с воодушевлением без умопомешательства

Речёшь им о реальности своих заветных дрём.

Они тебе не веруют, приводят доказательства.

Ты — знаешь. Но они стоят упорно на своём.

 

От каждого — потоками штампованные мнения,

Святая цель которых — тебя переубеждать.

И эдаким макаром в человеке незаметно на

Корню уничтожается умение мечтать.

 

*****

Отель выгорает алым...

Отель выгорает алым.

Над полом струится дым;

Вдоль стенок, предсмертно чалых,

Как слёзы по скулам впалым,

Два друга ползут, один за другим.

 

Их лица черны от сажи,

Все мышцы дрожат. Идёт

Борьба не на смерть, а нажизнь,

До выжить — тройная сажень

И шаг наугад куда-то вперёд.

 

За ними — утробный стрёкот

Горящих столов, шкафов,

Похожий на тихий рокот

Предметов, зовущих Бога.

Но занятый Бог не слышит их зов.

 

Ползут. Из-за двери слева

Доносится детский крик.

Немного замялся первый,

А задний прикрикнул нервно:

«Тут нечем дышать, не медли, старик!»

 

Передний махнул рукою:

«Потом догоню, ползи»,

И скрылся за дверь зарёю.

Отчаянных стало двое.

А сам себе друг — остался один.

 

Он страхи дурацкой песней

Гонял как коня хлыстом,

Мурлыкая: «...хоть ты тресни,

Я выйду!» На этом месте

Прервался куплет, — обрушился дом.

 

***

 

Один поэт говорил: ни в семнадцать, ни в семьдесят

смерти бояться не нужно.

 

Бессмертно всё,

и бессмертие это сродни фразе Воланда,

сказанной в чуждой

для смерти

комнате.

 

Важно другое:

подобных, звучащих во множестве комнат,

чуть меньше

множества комнат;

=>

не память в цене,

но какие поступки запомнят.

 

*****

Поль в подарок готовит чудо...

Поль в подарок готовит чудо.

 

Но, вверяя о нём другому,

Поль не знает, что тот — Иуда;

 

Что бывают — смолчат любому,

Даже Вангу рискнут обставить,

А бывают — тугого кляпа

Недостаточно, чтоб заставить

Всем подряд всё подряд не ляпать.

 

К превеликому сожалению,

Мы частенько не представляем,

Чем чревато порой неумение

Придержать язык за зубами.

 

*****

Оставь! Отстань! Не спрашивай, не суйся...

Оставь! Отстань! Не спрашивай, не суйся.

Бал правит обеспамятевший бес.

Ты видишь, этот взял дедовский штуцер,

Тот — биту, как копьё, наперевес.

 

Гневливым беспокойством обуяны

На почве пролонгаций дележа,

Вышагивают гордые бараны,

Мятежливо копытцами маша.

 

Клянут своих сородичей по крови,

Крушат себе подобных в пух и прах.

Зов ненависти слышится в их зове,

И факелы дымятся в их руках;

 

Желают таким образом отвесить

Стальной патриотический тумак.

Откуда в них жестокости и спеси...

Не надо так, друзья, не надо так.

 

*****

По утрам...

По утрам — так тихо, что кажется диким,

Как война, невозможным наличие дня,

Как когда часы круглосуточно тикают,

Невозможною кажется тишина.

 

По утрам — у каждой травинки туманность,

Своя личная, преданно-росая хмарь,

Сквозь которую истово рвётся багряность

И знакомая, детски любимая гарь.

 

По утрам даже слышно, как падают звёзды,

Если очень прислушаться и не вдыхать

Соблазняющий, чистый, разреженный воздух,

Такой чистый, что хочется этаким стать.

 

И с утра, чрез туман и рассветные тиши,

Разноцветные люди, будильник сдавив,

С замиранием сердца впервые услышат

Неожиданно гулкий,

пугающий

взрыв.

 

*****

Что дальше?

Мы вопрошаем с того момента,

Как в новом паспорте ставят оттиски,

Что дальше с нашей смешной Вселенной?

И с тем вступаем, чумные отпрыски

Восьмидесятых и девяностых,

В нам предназначенные баталии.

 

А всё до дрожи предельно просто:

Мы сами есть то, что будет далее.

 

*****

Шути-шути...

Шути-шути, остроумный шутник.

Шути, пока всем в новинку слушать,

Покуда все — не в хранилищах книг,

Кино и прочего, что снаружи.

 

Ночами, еженедельно не спя,

Кути, сатрап меркантильной лести,

Топчи других, возвышая себя

Над совокупищем в туалете.

 

Шути хоть до посинения, но

Не реагируй как на абсурд и

Не брызжи, друг, ядовитой слюной,

Коль сам ты станешь объектом шутки.

 

И позже, истину пряча в вине,

Попомни втоптанных в грязь, апрелем,

Когда в твоей двадцать пятой весне

Часы пойдут быстрее.

 

*****

Между ними — лёгкая паутинка...

Между Ними — лёгкая паутинка

Невозможных случаев и событий.

Им аналогично

Ты, найдя в Нью-Дели музеи Индии,

Так, войдёшь в один такой и не выйдешь,

Тая эмпирично.

И Они вошли. Говоря абстрактно,

Обездвижив старость.

 

А, за Ними следуя, точно так ты,

Вызнав элитарность,

Ни кнутом, ни пряником не прельстишься,

Предпочтёшь упасть в мёдоносный вереск,

Слыша: «Выбирай же!»

Если б все умели летать как птицы,

То Они б — смогли как леоноптерикс.

Да от всех подальше.

 

*****

Проспекты тянут худые пальцы...

Проспекты тянут худые пальцы

К местам, не столь отдалённым от центра,

И все, кто жил не согласно ветра,

Выходят в свет. Обречённый скитаться

 

Плутает прямо периметрально,

Вокруг да около, но не ближе

Процентно, чем вероятность выжать

Из фрукта сок, а затем идеально

 

Обратно вжать; до надежд — не меньше

Длины от истины до параллакса,

Не тоньше кромки иконостаса.

И всем таким язычонками чешут

 

Затылки вхлёст со всего размаху.

Такие личности обречены на

Демаскировку подводных мин и

Поиск дна провокации страхом:

 

«Останься в доме и дом не рухнет!»

Но дома нет больше. Нет больше дома.

Такое счастье тебе знакомо

И мне знакомо — дурацкая рухлядь

 

Вокруг. Сплошные анжабеманы.

Мистрали. Контровый свет маскирует

Своих напротив. Десятки сует

Ничьих. Все лезут в чужие карманы.

 

Неразбериха. Неподалёку

На перекрёстках кричат: «Ненавижу!»,

И даже, кажется, сверху слышен

Несытый радостный грифовый клёкот,

 

Cibi condimentum fames est — и

Мы будем сожраны вместе с костями

До крохи, заживо. Нам бы к маме

И к папе, за руки взять их и вместе

 

Бы орифламмами взвиться к небу.

Но, к сожалению, всё изменилось,

Уже не в моде такая милость,

Всё это — глупая-глупая небыль

 

Для романтичных смешных подростков,

Мечтательных, что завидуют в завтра

Автопортретам на базе растра —

От них чуть позже останется остов

 

И только. Каждый хотел б остаться

Подростком, но, к сожалению, больше

Не можно, всем с каждым днём всё горше

Да одиночей. Худющие пальцы

 

Проспектов нервной толпой мозолит.

Пора наружу, толочься по краю

Дороги, кою отныне считают

Такой своей и такой чужою.

 

*****

Доброго времени суток...

Доброго времени суток.

Пишу к тебе через шестичасовой отрезок, сверхэластичный: порой даже слышно, как вереск цветёт, когда ты проходишь рядом с ним;

Видно, как метафизический раньше накал ощутим и весок, больше не мета;

А запах — мандражит. И страньше: он манит к себе, как роспись под хохлому до предела насыщенной краской давно позабытой вазы;

Краткое слово, которое больше, чем два*, столь внезапно приобретает облачный вкус... как мороженка с каплями звёзд и кусочками лунной массы в вафельной чаше из света осеннего солнца.

 

Вот так, не поверишь, тают пространство и время между тобою и мной.

(Ан.)

 

_____________

* «Краткое слово, которое больше, чем два» — аллюзия на строчку из стихотворения Бертольда Брехта: «Мы — это больше, чем я и ты».

 

*****

Маленькая история одной любви

Дай мне руку, иди за мной:

Закулисье темно и будно,

И тоскливо, и так безлюдно,

Будто кто-то прошёл войной.

 

Там — на тросах висит корабль,

Обошедший планету кратно.

Славный парусник, гордый, статный.

И летучий. Как дирижабль.

 

Здесь — когда-то ютился Принц,

Рядом с ним — Измождённый Герцог.

Трансформируя время в герцы,

Они делали гуще жизнь.

 

Вот из этих пустых бойниц

Без минуты родные крали

Не со зла наубой стреляли

В окольцованных ими птиц.

 

А теперь всё зашлось плющом,

Будто новой, целебной кожей.

И, коль честно сказать, я тоже

С этим местом едва знаком.

 

***

 

Но когда ты вошла в мой заброшенный дом,

Встрепетнул каждый листик плюща на стене,

Изогнулся фонтан многомерным цветком,

Разрослись силуэты в каминном огне,

За твоею спиною захлопнулась дверь:

Хлоп! И эхом ей вслед глухо стукнул засов;

Ты ступила легко на паркетную твердь

И восторженно замерли стрелки часов,

И весь дом был очаг неземного тепла.

 

Вот что сталось в минуту, когда ты вошла.

 

***

 

Все двери заперты наглухо,

Задёрнуты обе шторы.

Под белым шёлковым парусом

Танцует двухликий шторм.

 

В такие ночи бессонные,

Когда подступает трепет

К тебе запретными волнами

И сдавленный жадный вздох

При каждом чутком движении

Вздымает грудную клетку,

Мне так волшебно и радостно

Уверенно ждать, пока

 

Внутри тебя, сладко тонущей,

Как будто с вершины горной

Сорвутся медленно тысячи

Весенних шальных стремнин

И ты, всем телом дрожащая,

Прогнувшись, на миг застынешь

И вниз падёшь обессиленно,

Исторгнув негромкий вскрик.

 

Все двери заперты наглухо,

Задёрнуты обе шторы.

Под белым шёлковым парусом

Танцует двухликий шторм

Всё то же, заново, заново,

И снова, и вновь, покуда

Из танца девственно-тайного

Не явится новый день.

 

***

 

Засыпай, наш любимый малыш,

Видишь, солнышко катится вниз?

Всё рыжеет, и даже я сам,

В тон волшебным твоим волосам.

 

Закрывай свои глазки, мой свет,

Засыпай, и сквозь тысячи лет

Отправляйся к далёким мирам,

К фантастическим дивным садам.

 

Видишь, звёздочки светят вдали?

Это чьи-то летят корабли,

Корабли снов, надежд и любви,

Поцелуев и палой листвы.

 

Через двадцать недолгих годков,

Или меньше, как будешь готов,

Обязательно к ним полетишь.

А сейчас засыпай, наш малыш.

 

*****

Последняя ночь на земле

Лишь только взойдёт светило Иштар*,

Качаясь на веретене,

Под песни дроздов в июнь или март,

Анфас отражаясь в стекле,

Вложи мне в ладонь свой трепетный дар,

Качнув нашу тень на стене.

И я расскажу, что «ты» значит «царь»

В последнюю ночь на Земле.

 

Что вечер и ветер — гости в моём

Распахнутом в город окне,

Что всё волшебство обычным стихом

Живёт у меня на столе.

Что очень легко решать палиндром**,

Когда ты сидишь на сосне.

Я всё расскажу тебе обо всём

В последнюю ночь на Земле.

 

И если врасплох застанет беда,

Откажет дурное реле,

Умолкнет эрху***, степная дуда,

Закиснет похлёбка в котле,

Во тьме не уснёшь, как кто-то, когда

Он — зеркало на простыне,

Я жду тебя так же, как и всегда,

В последнюю ночь на Земле.

 

Пусть дважды зайдёт светило Иштар,

Качаясь на веретене,

По новой крыло опалит Икар,

Забыв об опасном тепле,

А ты, умеряя утренний жар,

Склонишься стыдливо ко мне,

Мы всем промолчим про нежный муар****

В последнюю ночь на Земле.

 

_____________

* Иштар — в аккадской (и ещё куче мифологий) мифологии — богиня плодородия и плотской любви, олицетворение планеты Венера; ассоциируется с пятницей. Иногда изображается с веретеном или прялкой.

** Палиндром — число, слово, текст, одинаково читающиеся в обоих направлениях. Существует несколько подвидов.

*** Эрху́ — старинный китайский струнно-смычковый инструмент.

**** Муар — здесь в значении «соединение двух».

 

*****

Тирада новорожденного

На моих — двадцать пятый победный час,

На твоих — без пяти вчера.

Я навеки покинул родимый Штрасс*

И явился в конгломерат

Новых красок и запахов чьих-то рук,

Громких криков и тёплых тел,

Где мне делают всё по веленьям щук,

В полной точности, как хотел.

 

Я в уютных потёмках крепчал и рос

Без немногого триста дней;

Танцевал как безумный из разных поз

Под твои «long for yesterday».

А теперь говорят: будет Томми Свифт**,

Гениальный полночный сын;

Говорят: погляди, до чего красив,

Как амикловский Гиацинт.

 

Говорят: посреди твоих сирых стен

Появился зелёный мирт;

В четырёх плоскостях четырёх арен

Открывается новый мир.

Саммэртаймит Хейфец***, неся экстаз,

Под часов однократный бой,

И по всей земле двадцать пятый час

Превращается в двадцать шестой.

 

_____________

* Штрасс — четырёхзвёздочный отель (в Австрии).

** Том Свифт — главный герой серии одноименных книг; юный гений, делающий опережающие свое время изобретения.

*** Хейфец Яша — американский скрипач.

 

*****

Здравствуй, ночь...*

Здравствуй, ночь. Сижу на полу один.

В тёмной комнате душат аккорды змеем,

Навевают осень: тихо играет Сплин —

Мы бессонно поврозь об одном жалеем.

 

_____________

* В паблике к стихотворению, как его неотъемлемая, но независимая от него !, часть, прилагается песня группы Сплин – Письмо.

 

*****

Спор

— Пропустите меня вперёд. — Сказал первый спорщик, стоя в очереди позади второго спорщика.

— Не пущу. — Ответил второй спорщик.

— Пропустите.

— Нет.

— Тогда я съем ваш зонтик. — Рядом на столе лежал зонтик.

— Нет, не съедите.

— Смотрите, уже ем. — И первый спорщик откусил ручку зонтика.

— Что вы делаете!

— Я ем зонтик.

— Не ешьте!

— Съем.

— Ну и ладно, ешьте. Всё равно это не мой зонтик.

— Как не ваш? Тогда извините, что я ем не ваш зонтик.

— Это мой зонтик. — Донёсся голос из соседней очереди.

 

*****

Carry War No More

Ask them now to stop,

Don't pass by.

Bloody moon comes up

To the sky.

 

Can you hear these shouts

From outdoors?

People cross their bounds,

Stand by force.

 

No one cares who's wrong,

Who's whose son.

Everyone's so strong

With a gun.

 

Hope, we will carry war

No more.

 

*****

Здоровайтесь. Это — он...

Здоровайтесь, это — Он. Знакомить не буду, вы

Знакомы уже давно и каждый к Нему привык.

Он знает о вас чуть-чуть поменьше, чем можно бы.

А вы о Нём — только суть Его трудовой волшбы.

 

Он видит инаким мир, без мерзостных «black or white»,

Излюбленных «блазн и вир», трусливых «да не встревай».

Пустует Его постель, пока Он спешит помочь

По сотне за год недель в такие, как эта ночь.

 

И вот Он заходит в зал, окрашенный в первый свет,

И вот Он по центру встал, привычка десятка лет.

И вот Он взглянул поверх каких-то больших бумаг,

И вот Он за свой куверт упрягся, отбросив страх,

 

И вот Он сорвал джек-пот и вышел, безлик и свят,

Туда, где ничто не ждёт Его победивший взгляд,

Туда, где, осилив спуд, Он станет на день седей,

Туда, где войдёт в толпу таких же, как Он, Людей.

 

*****

Мальчик рисует горы...

Мальчик рисует горы.

Стремительных, точных движений линии

Выменяны за синее-синее небо и кожаный мяч.

Вечные, словно споры о боге, уставшем от споров, в инее,

Твёрдо стоят, без рода без имени, горы, небесный толмач.

 

Мальчик рисует, краски мешая с блажны́ми, как сны,

Эфирами горных вершин,

Рукой трансформируя ватмана лист в тишину.

В воздухе, по-парнасски ажурном,

Изящной хрустальной лирою ветра потоки

Слабо вибрируют вдаль в бестелесном плену.

 

Мальчик рисует…

 

*****

Ты что, мужчина не должен плакать...

— Ты что, мужчина не должен плакать!

— А если плачет он — значит, тряпка.

— На кой он нужен, такой слезистый,

Ему бы платье да сверху шляпку.

— Ему бы теста да в руки скалку.

— И губку с Фэйри, и сковородку,

И ближе к мойке, и ближе к стирке.

— И пусть он плачет и смотрит кротко.

 

***

 

Конечно, тёти и дяди славные, 

Вы в чём-то правы. Бесспорно, правы.

Скажите только, во имя логоса,

А что ещё ему остаётся,

Когда под утро да под усталостью,

Ему, простите, поплакать малость

Необходимо для равновесия.

 

Себе скажите про Фэйри в тесте, 

Когда вам плакать от скуки хочется,

Когда на свал ваших глупых строчек,

На каждый всхлипик жилетка ищется

В рядах таких, кто онлайн повыше.

 

И может, я чересчур утрирую,

Но вы представьте себе картину:

Мужчина, в чёрном, красивом смокинге,

Седой от горя, кричит на Бога,

И горько плачет — ревёт неистово

Слезами папы, прощально-чистыми.

 

Не должен плакать? Вы сами сдержитесь?

 

Из-под хвостов уберите вожжи.

Мужские слёзы порядком твёрже

Любых «скучаю->молчит->обиделась»,

Любых «почто я ему открылась».

 

Мужские слёзы — итог отчаяния,

Когда — случилось.

 

*****

Письмо родителям

Я всё чаще и чаще вижу тебя и тебя.

Вы мелькаете время от времени в чьих-то лицах, 

в появившихся только-только морщинках у лба,

в детских взглядах; такие вот, странного рода блицы.

 

Ваши фразы звучат как данность, звуча вместе с тем

от людей незнакомых, разнящихся цветом кожи,

полом, нацией, местом жительства, верой и всем

остальным, чем они только могут быть непохожи.

 

Вы как будто бы с двух сторон за моею спиной,

как в диснеевских мультиках, помните, чёрт и ангел?

Только в случае с вами, ангелов, кажется, двое.

Мои благодарности.

Arigatō и danke*.

 

Мне от вас и до вас полжизни примерно, за что

благодарен не меньше. А ниже, ещё, вдописок,

от друзей: «ennuyons»**; …на целый тетрадный листок,

несмотря, что мой почерк уборист, красив и низок,

сами видите.

 

Что ж, надеюсь, вы рады письму?

 

…вроде прав был психолог и вроде как стало легче…

…а постскриптум:

 

Возможно, глупо, но мне почему-то сдаётся, что я вас действительно где-то встречу.

Однажды.

 

_____________

* Arigatō — спасибо (яп.); danke — спасибо (нем.)

** Ennuyons — здесь сокращённая форма фразы «nous nous ennuyons» — «мы скучаем» (фр.)

 

*****

Давай убежим отсюда...

Давай убежим отсюда? Сложим вещи и убежим?

Хоть завтра, да хоть сегодня!

Возможность никто ж не отнял.

 

Давай улетим отсюда? Неожиданно улетим?

На мыльном огромном шаре;

Как помнишь, картина в баре?

Где лестницы в небо — с крыш? Где к облакам улетает дом?

 

А хочешь, возьмём бумагу,

На ней нарисуем Прагу,

А после — туда, в рисунок, будто в Нарнию, сиганём?

И ну их: билеты, поезд,

Автобусы, самолёты…

 

Я знаю места такие, где никто ещё, наряду

С тобой, ни однажды не был,

Где под руку быль и небыль;

 

Давай убежим, серьёзно?

 

Или я тебя украду.

 

(Л.)

 

*****

Модно быть добрым...

Модно быть добрым. Дарить цветы

Совсем-пресовсем незнакомому люду,

Переходить не таясь на «ты»

И капельку верить в учение Будды.

 

Модно быть добрым. Как Плюх и Плих, —

Ну ладно, почти как, — вовсю резвиться,

Верить наивно в отсутствие лих,

Как верил в него отшельник Добриций.

 

Модно быть добрым. Бузить в метро,

Шутить надо всеми, легко, беззлобно.

 

И как-то случайно подумать про…

Про то, что на самом деле добро —

Быть добрым не потому что модно?

 

*****

Здоро́во, знаешь, зачем звоню?..

Здоро́во! Ты знаешь, зачем звоню?

Страшно хочу делиться хорошим,

Всякой прелестной всячиной… в общем,

Послушай, можешь мотать на ус.

 

Дня три назад говорил с отцом.

Вроде вернётся. Делает визу.

Мне тащит кучу хитрых сюрпризов,

А маме — карты созвездий. Ждём.

 

В соседнем доме живёт слепой,

Ходит обычно мрачный как туча.

Утром сегодня видел идущим

Без палки. Мне помахал рукой.

 

Ещё в районе какой-то пёс

Днями бродяжил, грустен, ободран,

Клянчил подачек по переходам;

Так жалко было его — хоть плачь.

А тут смотрю — он несётся вскачь,

Хвост — метроном, престиссимей света,

Сонный хозяин тащится следом,

Бранится ласково; пёс-курьёз.

 

Случайным счастьям потерян счёт.

Здесь — только три, другие — попозже.

Вот. А теперь ты этим хорошим

С другим поделись. Теперь твой черёд.

 

*****

Снись мне

Снись мне.

Подлинно, ярко снись.

 

Снись мне воздушной, светлой, снежной, полной звёзд —

озорной абрис, тайна морей, больших, безбрежных.

 

Снись мне лебедем — наплаву в утреннем небе, тёмном, синем; сладко падающим в траву, в осень, в рассвет, росою, инеем.

Снись мне доброй пятнистой рысью, снись миражом, с тобой не схожим…

 

Снись мне. Как-нибудь.

Просто снись.

 

Разве тебе сложно?

 

*****

Говори

— Говори, говори, говори,

умоляю, пожалуйста, не молчи.

 

Расскажи, как дыхания горячи,

когда в ночь не горят фонари,

расскажи, как божественны облака

в амарантово-жёлтых тонах.

 

Может быть, я сказал что не так?

Если да — то прости меня, дурака.

 

Говори, не молчи же;

малыш, дорогая, родимая, отзовись,

у меня будто сердце сорвалось вниз,

пусть банально, но как объяснишь…

 

Прекрати ж, чёрт возьми, так страшно молчать!

Что угодно: шепчи, пой, читай!

 

***

 

— Всё, всё, всё, я с тобой, прекращай,

моё солнышко,

хватит, хватит,

не плачь.

 

*****

Знакомство

Провожая глазами темноту за окном,

Молодой паренёк в коричневатой кожанке

Обнимает рассеянно альбом Анны Анкер*,

Очевидно, задумавшись о чём-то своём.

 

Между тем, сквозь зануд, заполонивших вагон,

Прорывается девушка, чудная, живая;

Паренёк моментально о своём забывает,

Завороженно смотрит, как на альт-саксофон.

 

Но — сидит. Проезжает мимо станции Шайн,

Проезжает, похоже, и свою остановку —

Второпях подбегать по меньшей мере неловко;

Подымается с места — словно так, невзначай;

 

Фрагментарно читаю по горящим глазам:

«…мои лунные радуги, театр светотени,

Без-конца-объеденье земляничным вареньем:

Всё, что можно и всё, что невозможно — отдам…»

 

Подымается, смотрит ей лукаво в глаза,

Нарочито вразвалочку, с улыбкой, подходит;

Заговорщицки шепчет: «по мороженке в мёде?» —

И весь мир замирает в ожидании «да».

 

_____________

* Анна Анкер — датская художница, XIX-XX вв.

 

*****

Открывая глаза с утра...

Открывая глаза с утра,

Не вставай, осмотрись вокруг.

Не спеши со своим «пора»,

Не спеши, мой друг.

 

Может быть, всем Фомам вразрез,

К твоим окнам поближе встав,

Романтично, как Даррен Хейз,

Пропоёт золотой жираф

О заветных лесах Шувьи*,

О звезде, что искрит в руках,

О бессмертии, о любви

И цветных носках.

 

Открывая глаза с утра,

Не вставай, осмотрись вокруг.

Не спеши со своим «пора»,

Не спеши, мой друг.

 

_____________

* Шувьи — волшебная саванна, доселе не упоминавшаяся ни в едином источнике. Со временем обретёт как минимум запахи, цвета, пространство.

 

*****

Про собак

Я родился в собачьей стае

И в течение долгих лет

Всё ясней уразумеваю,

Что чудес в моей жизни нет.

 

Мне не светит заветное право,

Когда люди к себе зовут,

В нос лизнуть языком шершавым,

А затем опрокинуть в траву.

 

Мне не рявкнут: «Ты в чём валялся?!»,

Не обнимут: «Да чёрт возьми,

Глупый заяц мой, где ж ты шлялся?

Я молился, считая дни...»

 

Не придётся, от счастья шею

Трижды вдвое сломя, нестись

Обезумевшим ветром, скорее,

На призывный хозяйский свист.

 

Мне не будут трепать загривок,

Звать по кличке. В моих глазах

Видно с тысячу злых ухмылок,

Грязный, мокрый асфальт и страх.

 

Иногда, очень редко, слышу

Сквозь привычный желудка стон

Детский голос, звенящий свыше:

«Там собачка, давай возьмём!»

 

Я родился в собачьей стае

И не верую в чудеса.

Посмотри мне теплей в глаза,

Вдруг хоть так чуть теплее станет.

 

*****

О том, как носят очки

— Ты не спеши, присядь.

Посидим у огня вдвоём.

Шутишь? С тобой? Молчать?

Поболтаем и чай допьём.

 

***

 

— ...каждый второй:

«Сымай свои розовые очки.

Жизнь — далеко не рай, и законы её жестки».

 

— Не возражал в ответ.

 

— Разъяснять не люблю, к чему?

 

— Глупости? Вовсе нет.

 

— Как всегда, всё не так поймут.

 

Я считаю, лучше пусть они живут,

Не умея удивляться волшебству

Наяву:

 

Нарисованному морю в облаках,

И поющим пешеходам на мостах,

 

И прогулкам по затерянным дворам,

И до слёз распотрошающим стихам,

 

И рассказам про фамильный дикий сад,

Город-порт и цвета бури детский взгляд,

 

И случайным фейерверкам вдалеке,

И последним поцелуям на Земле,

И тебе.

 

Слыша опять:

«Сымай свои розовые очки.

Жизнь — далеко не рай, и законы её жестки»,

Я хохотал в усы:

«Дорогие, я тоже жив,

Пробовал вкус росы,

На ладонях носил ежих...»

 

***

 

— Разве уже пора?

Подожди, подожди, прошу,

Я ведь не всё сказал.

 

— Сам не знаю, чего я жду.

Мне предлагал апрель

На двоих — бесконечность тайн,

Солнца и тёплых дней

И пришлось отказать, а жаль.

 

В этих цветных очках

Жизнь — сплошное сюрприз-лото.

Но даже в них без нас

Всё не то.

 

*****

Вчерашнему — эпитафия

Возле лифта нашёл из газеты вырезку.

С виду — старая, энных времён листовка,

наклонился, поднял — вся в грязи, пузыриста,

чуть помята, края с бахромной кантовкой.

Заголовок: «Вчерашнему — эпитафия»;

чуть пониже — десятого кегля строчки

облегли монохромную фотографию,

где цветной шестиклассник несёт щеночка.

 

Не нашлось только авторства публикации,

раньше, видимо, было, но подзатёрлось;

зато в тексте встречаются интонации

непривычные, искренность, непритворность:

 

«Незнакомые люди друг друга в транспорте,

улыбаясь, приветствуют: «Чао! — Здравствуй!»,

«Не в чести быть серьёзным на фото в паспорте»,

«Позабыт принцип-фикс «разделяй и властвуй»,

«Толерантность изводит свои антонимы»,

«Сорванцы пожилые седым миледи

треплют вихры морщинистыми ладонями,

в шутку спорят, а после — смеются вместе».

 

И в конце от руки что-то наспех вписано,

словно курица лапой, все буквы в кучу.

Кое-как разобрал завитки волнистые:

«Приглядись повнимательней. Мир стал лучше!»

 

*****

В метро

Под потолок взлетел пузатый и цветной

Воздушный шарик, ускользая из ручонки

Живой, растрёпанной, веснушчатой, смешной,

Голубоглазой, рыжей маленькой девчонки.

 

Она — за папу, упиралась, как могла,

Просила: «Пап, достань, достань! Достань, пожалуйста!»

Наверх глядели обнадёженно глаза,

А папа ласково и глупо улыбался.

 

Она отчаянно тянула за рукав,

Просила: «Пап, не уходи! Ну подожди же!

Смотри, смотри, он вроде дрогнул, вроде ниже!»

Но папа плавал в ярких, красочных мечтах.

 

Он представлял, что через двадцать с лишним лет

На свадьбе дочери, держа бокал «Альбрешта»,

Продекламирует напутственный совет,

А через год-другой родится внук прелестный...

 

Шли безучастно люди мимо, торопясь,

Бросали молча обесцвеченные взгляды,

И эта маленькая девочка сдалась,

Сдалась и прочь ушла, шагая с папой рядом.

 

Цветастый шарик провисел под потолком

Примерно сутки, после — на пол опустился

И глухо лопнул под армейским сапогом

Из «русской кожи» и добротной старой кирзы.

 

*****

Под дуэты Дайоны Уорвик...

Под дуэты Дайоны Уорвик

И снегов середины марта

Я въезжаю в радушный вторник

По дорогам ночного Тарту.

 

Спящий город мне щедро дарит

Рождество пришоссейных искор,

Слабый запах попутной гари;

До тебя уже близко-близко.

 

Выбегаю в пальто на холод

И — на третий весёлой птицей.

Путь с порога к теплу недолог:

В душ, и в спальню. И пусть нам снится:

 

Под дуэты Дайоны Уорвик

И снегов середины марта...

 

*****

Однобровая корова

«Однобровая корова,

Отчего ты одноброва?»

Призадумалась корова,

Видно, нечего сказать.

Улеглась, молчит, моргает,

Подбородок подпирает

Копыто́м, соображает,

Как ей быть и что дела́ть.

 

Полежавши у загона,

Она молвила спокойно:

«Му-у-уважаемый, родной мой,

Суть вопроса неясна.

Ты мне мозг не компостируй,

Поточнее сформу-у-у-улируй,

А потом придёшь, мой милый», —

Молча встала и ушла.

 

*****

Я хотел многократно в словах описать...

Я хотел многократно в словах описать

Цвет кирпичной стены, треск поленьев в костре,

Кардинальность отличия «мама» от «мать»,

Филигранность и живость гравюры Доре,

 

Ширину трёхполосной проезжей пустой,

Элитарность и редкостность рыжих волос,

Хруст альпийских снегов, пар над зимней водой,

Долгожданность звонка, степень горечи слёз,

 

То, как пахнут весной (чем?) живые цветы,

Как сближает заката двухличный восторг,

Как приятно для слуха журчанье воды:

Закрываешь глаза — попадаешь на борт;

 

Многоликое, странное чувство любви,

Мерзкий страх в животе, когда чудится ложь,

До-минорный одиннадцатый на E.P.

И весенних капелей проворный галдёж,

 

Я хотел многократно в словах описать

Состояние счастья, бессилие слов,

Тишины в темноте деликатную гладь,

Ощущение улиц других городов,

 

Этот запах, которым встречает вокзал:

Дальноходких, набитых людьми поездов,

На которые кто-то опять опоздал,

Потому что — копуша и не был готов;

 

Крики чаек и шёпот волны на песке,

Восхитительно-утренний солнечный свет,

Сны тумана, ползущего вверх по реке,

Вкус ирисок, коровок и прочих конфет.

 

Я хотел заступить за вербальный порог,

Описать ощущения с помощью слов.

Я хотел поделиться, но так и не смог.

Ну и ладно. Пойду, попугаю слонов.

 

*****

Если бы...

Если бы так сложилось,

        что мы бы с тобой были вместе —

                я был бы верен.

Если бы мне сказали,

        что ты угодила в больницу —

                я бы приехал.

Если бы я узнал вдруг,

        что кто-то тебя обижает —

                грохнул бы суку.

Но если бы ты попросила

        обратно к тебе возвратиться —

                я б не вернулся.

 

*****

Я в пустую вхожу квартиру...

Я в пустую вхожу квартиру,

Ставлю суп на пустую плиту.

Знаешь, кажется, мне одному

Слишком много этого мира.

 

Внём замёрзший пустой февраль

Умножает семёрку на два.

Жаль, что так всё пошло неладно.

Нет, действительно, очень жаль.

 

Между нами с тобою, весенней,

И прощанием — 0:1.

Ты запомни его смешным,

Тёплым, нежным и, дай Бог, последним.

 

*****

Я снова запнулся...

Я снова запнулся: ни жив ни мёртв.

Взгляни же, взгляни мне в глаза, родная,

Мы сможем прорваться сквозь этот форт,

Сквозь фланг боевой,

Сквозь пули и боль.

Прорвёмся, должны, я знаю!

 

Осталось, родная, всего ничего.

Прорвёмся, а после... Да будь что будет!

Их с сотню там рыщет? И что с того?

Они нас не ждут,

Им крышка, капут!

Мы всех их — из их же орудий.

 

Осталось, родная, немного. Гляди,

В тумане над нами дозорные башни.

Постой! Я не в силах так быстро идти.

Я ранен слегка:

Колено, нога.

Ты будешь смеяться: мне страшно.

 

Да, да, я боюсь, родная, боюсь.

Всё — там, за невзрачной зелёной дверью.

Дай руку мне. Можно, покрепче возьмусь?

Единственный шаг.

Спокойно дыша.

Ты веришь? Я тоже верю.

 

*****

Ты — не Босх, не Роден

Ты — не Босх, не Роден, ты античных дворцов не строила,

да и я — не Тарковский, не Оден и не Асадов.

Но мгновение рядом с тобою, пожалуй, стоило

всех чудес на Земле и в галактике, вместе взятых.

 

*****

Сегодня снова не спится...

Сегодня снова не спится.

Я перелистываю, спеша,

Не пройденных книг страницы,

И пальцы стрижом дрожат.

 

Меня окно изучает

Прозрачной гладью ночной спины,

В молчанку со мной играет,

А тут умирают сны.

 

Рыдает Оле-Лукойе,

Глаза по-детски руками трёт.

И бережно у надгробий

Цветные зонты кладёт.

 

Его мне жалко, снодарца,

Конечно, я бы и рад поспать,

Но нынче не будет спаться,

И я достаю тетрадь.

 

*****

Нет строчек...

Нет строчек вычурных и клёвых,

Я кем-то ловко обесстрочен.

 

Мне так в диковинку, так ново,

Что сны длинней, а дни короче,

Что солнце пашет на полставки,

Что время суток — безразлично,

Что в голове пасётся Кафка...

 

Вотъ так с ума сходютъ обычно!

Мой life's so sweet I can't believe it,

Мой крыша сильно скособочен,

Моя труба уселся филин,

А здесь

внезапно

слово

deutschen.

 

*****

Небо Питера рыже тучится...

Небо Питера рыже тучится,

искупавшись в снегу на улице.

Глаз улыбкой от солнца щурится.

Разве плохо, а?

Красота!

Пусть уехал автобус-пакостник,

позабыв нас,

безумных,

радостных,

всё равно нам спешить не надо,

мы не торопимся никуда.

 

Во, гляди-ка, смотри внимательно:

выражаясь обидно, матерно,

всё ушедшее

окончательно

погибает

в сцеплении рук.

Обалдевшие сумасбродники —

мы бесстыдно живые всё-таки!

Жрём,

смеёмся,

гуляем под руку

и целуемся на виду.

 

Время странно на два поделено:

не в отрезке,

а параллельными.

И в одну из них входит медленно,

изгибаясь, плутовка-ночь.

Сумрак ближе к нам подбирается,

с нами в игры свои играется,

поглощает нас,

подчиняет нас

и уносит куда-то прочь.

 

А потом,

когда с челобитною сны придут,

припоздав солидно, 

я за окно напоследок выгляну

и увижу вверху:

звезда!

Их там — кладами рассыпаются.

Если вдруг до одной дотянемся —

мы останемся.

Там останемся.

С ней

останемся

навсегда.

 

(Е.)

 

*****

Ничего нет светлее...

Ничего нет светлее раскатов хохота,

Если темень, и страшно, и спят цикады.

 

Ничего нет целебней родного шёпота,

Если глухо, и тихо, и пусто рядом.

 

Ничего нет желанней у губ дыхания,

Если штиль и купается буревестник.

 

Ничего нет волнительней осознания,

Что мы вместе.

 

*****

Давайте дружно сунем нос...

Давайте дружно сунем нос в чужие чьи-нибудь дела!

Нам можно.

Мы же не со зла.

У нас... в загашнике... донос!

 

Мы ведь читаем мысли!

Жуть?

У нас есть время и резон, у нас есть даже телефон.

Он, правда, сломан...

Но не суть, давайте лучше сунем нос!

Вон, тот!

Он враль, мудак!

Он злой!

Пускай покрутится юлой, а после —

мордой в купорос.

 

Мы поднагадим тут и тут,

звонок, другой —

и он пропал.

А после — нам цветов, похвал, они уже давно нас ждут.

 

Давайте срочно сунем нос!

Мы знаем всё.

Мы были им!

Мы накренить должны над ним дерьма божественный поднос.

 

Вот так.

Теперь нам всё равно.

Сыронизируем?

Всех благ!

Ха-ха, а он не знает, как вернуть назад свою «её».

Пусть бьётся в стены головой.

Пускай помучается, гад.

Пускай боится невпопад.

Он заслужил, подлец такой.

 

*****

Я за тобой иду

В полупустом бреду

Очередного дня

Я за тобой приду,

Только дождись меня.

 

Не растворяйся вдруг

В плотном тумане-жизнь.

Я за тобой иду.

Очень прошу, дождись!

 

*****

 

Послушай...

Послушай, не пойми меня неправильно:

Мне нравятся живые. До конца.

Живущие в особом мире маленьком.

С особым выражением лица.

 

С какими-то особыми приметами,

С какою-то особой красотой.

С причудами, в фантазию одетыми,

И с маленькой несбыточной мечтой.

 

Они по миру поровну разбросаны:

Простые в сложном, сложные в простом.

Они живут рассветами и росами,

А ночью — улетают босиком

 

На лунные балы. Но обязательно

Наутро возвращаются домой,

Чтоб снова жить в особом мире маленьком,

И маленькой несбыточной мечтой

 

Будить себя, невыспавшихся, заспанных,

Усталых... но живее всех живых.

Их путают. С людьми в таких же масках. Но...

Мне кажется, что ты одна из них.

 

*****

 Человек, который умел смеяться 

Я кое-что вспомнил... Ещё тогда,

Когда я жил на проспекте Войта,

У дома, по-моему, номер два,

Всегда стоял человек какой-то.

 

Я за ним наблюдал, если мимо шёл —

Он ждал кого-то, такой довольный,

Держал свой рыжий портфель большой,

Ну, помнишь, совсем из детства, школьный.

Стоял, смеялся, смотрел на всех.

А мне тогда ещё было двадцать.

Я думал — вот он, особенный человек,

Человек, который умеет смеяться.

 

Потом я съехал куда-то в центр,

Сменил знакомых, друзей, работу.

И это, в общем-то, всё, наверно,

Прекрасно... Но как-то однажды, в субботу,

 

В промозглый, дождливый осенний день,

Я снова, – случайно, – в толпе заметил

Его, держащего свой любимый портфель,

Стоящего там же, на том же месте.

Он кутался в серый, потёртый тренч

И так же ждал своего кого-то.

С его по-мужски широких плеч

Стекали дождинки сплошным потоком.

Я ближе к нему подошёл – он молчал

И плакал. Как все. Бессильно. Горько.

 

После я часто ходил по проспекту Войта,

Но больше его не встречал.

 

*****

Оттолкнувшись... 

Оттолкнувшись от рук, ты в небо взлетела, к солнцу,

С привычной стаей.

А я всё ещё жду, наивно, по-донкихотски,

Дурная харя.

 

*****

 Несясь по парку...

Несясь по парку налегке,

Куда глаза глядят, вприпрыжку,

Четыре друга закадычных

Заговорили о мечте.

 

Один из них уже давно

Все дни просиживал в кино.

Другая — год тайком у мамы

Таскала женские романы.

Ещё один был толстячком,

Чуть юморным, жизнелюбивым,

Четвёртый - странным, молчаливым,

И всё ходил особнячком.

 

Они, галдя наперебой,

Присели, и болтая мерно

Ногами, самым сокровенным

Обменивались меж собой.

 

— Моя мечта — в Париж, весною,

Когда в огнях Монмартр ночной и

Там, в предрассветной тишине я

Хочу прогулок при луне.

 

— Ха!

Твоя мечта — девчачья чушь,

И твои книжки — тоже чушь,

И кто их пишет — дураки,

Всё это вздор и пустяки.

Вот я — мечтаю подрасти,

Фельдмаршал-генералом быть

И в брюках револьвер носить,

И конституцию блюсти.

А если во...

 

— Эй, слышь, постой!

Мы твои все мечты видали,

Как брать бутылочку с водой

И днями бегать за котами!

 

— Да я тебе сейчас...

 

— Ну да,

Где ж твоя выправка, служивый?

— Ребята хватит, некрасиво!

— Отстань, парижская нуда!

 

Нуда обиделась, — всерьёз, —

Как мыши на крупу, надулась,

Демонстративно отвернулась

И прочь пошла, задравши нос.

Она пошла — за нею все;

Плетутся молча и без дела.

Вдруг голос тихий и несмелый

Четвёртый подал в тишине:

 

— А я б хотел уехать к маме.

Она бы рада мне была.

Но к ней никак, они сказали.

Она... как это... умерла.

 

Идя по парку вчетвером

Друзья задумчиво молчали;

О том, чего ещё не знали

И просто — каждый о своём.

 

***** 

У тебя в глазах веснушки! 

«...и каждый квадратный сантиметр её тела был покрыт веснушками: овальными и круглыми, большими и маленькими...»

© Магнер

У тебя везде — веснушки.

Замечают повсеместно!

Правда-правда, честно-честно,

Приоткрой пошире ушки!

Все шушукаются дружно:

«Что-то здесь не так, как раньше...»

«Всё теперь немного страньше!..»

«Стало как-то так... веснушно!»

 

У тебя в глазах веснушки.

Только жаль — осталось мало.

Их, должно быть, ночь украла

И похитили подушки,

Чтоб отдать ночным медведям,

Тем, что схожи чуть — случайно;

Тем, что в звёздах прячут тайны;

Тем, что сказки шепчут детям.

 

Кто чумазый — чушка чушкой —

Нам на пятки наступает?

Не иначе, замышляет

Покушенье на веснушки!

В снах, небось, расставил всюду

Свои хитрые ловушки.

Не заспи свои веснушки!

Пусть они с тобою будут.

 

***** 

Дождь... 

Дождь. Холодные капли, звеня,

Провожали меня до порога.

Горевать вам осталось немного —

Как немного осталось меня. 

 

***** 

Они говорят... 

«Ты тут заблудился, да? — они говорят. — Привет. Мы будем с тобой всегда».
А я говорю им: «Нет».

 

«Чего тебе здесь тогда? — и сразу к груди стилет. — Ты против нас, значит, да?!»
Я им возражаю: «Нет!»

 

«Вокруг нас — одна вода уж чёрт знает сколько лет. Ты с неба свалился, да?»
«Отнюдь, — усмехаюсь. — Нет».

 

Они говорят: «Балда! Послушай такой совет: не прыгай за край борта».
«Да ну, — говорю я. — Бред».

 

«Сорвётся твоя звезда и вниз, под откос, в кювет, — они говорят. — Да-да!»
А я всё твержу им: «Нет».

 

«Не лезь, идиот, туда! — доносятся крики вслед. — Мы ждём! Ты вернёшься, да?»
А я им сквозь зубы: «Нет».

 

За краем борта

звучат отрывки чужих бесед,

студенты вовсю шумят,

за стойкой — бармен-брюнет: «В курящем — в углу места, вон там, где Басё портрет. Вам в виски добавить льда?»

И я отвечаю: «Да». 

 

***** 

Шоколадное 

Шоколад. И тёплые руки — на спину.

Озорные глаза. И ласковый-ласковый кот.

Поздно... Но! — твои россыпи меланинок

Не отпустят меня до рассвета и всё тут. Вот.

 

Хорошо. Тогда поболтаем о вечном.

В чашках — крепкий пуэр. На плечи взбирается плед.

Звёзды — как фигуристы на скользком Млечном...

Мы прикроем окно, сдвинем шторы, погасим свет

И вовнутрь чарующий отзвук Парижа

Прокрадётся тайком. Представится: «Je monsieur Legrand!»

Растечётся по комнате мрак бесстыжий.

Пробежится по пяткам сквозняк, заглянувший к нам...

 

Поцелуй. Чудесные губы в веснушках.

И уют на двоих — ребячливо нежиться всласть;

Предварительно — головы на подушку.

На одну. Либо просто под голову руку класть.

А с утра — весёлое солнце на веках.

Неземное кино... И рыжая-рыжая ты.

Изумительно время для человеков —

Улыбнёмся чеширски и вечность подразним: «Ы-ы-ы!»

 

(О.) 

 

***** 

Над сетью крыш...  

Над сетью крыш, вычерченной

Старательным рыболовом,

Крыш жадных, разве что только не

Хвастающих своим уловом,

Растёкся мрак. И бисером, —

С оттенком твоих глаз добрых, —

Усыпал себя так немыслимо

Красиво: будто в недрах бездонных

Спокойно мерцает вечность.

 

В подобном куполу зеве

Космоса двое беспечных

Встречают ночной восход в небе,

Направив взор к горизонту,

Переплетя пальцы тёплых

Усталых сердец. Струйкой тонкой

Журчит ручеёк нежных слов их...

 

И вдруг из сот бисеринок

Сорвалась с неба неслышно

Одна самая крупная, но

Волшебная; те, что на крыше,

 

Одно на двоих желание

Себе загадали; может

И мне загадать —

 

Вдруг тайное моё

На твоё похоже..?

 

(О.) 

 

***** 

С неба вниз шагает снег... 

С неба вниз шагает снег,

А под снегом — человек.

Человек идёт вприпрыжку,

Значит, счастлив человек.

Он шагает налегке,

У него портфель в руке.

Я пойду к нему навстречу,

Я его улыбкой встречу.

Улыбнётся он в ответ

И его уж нет как нет.

Ни ответа ни привета

От него мне больше нету.

 

С неба вниз шагает снег,

Где же этот человек?

Я ищу его повсюду,

Бродит где-то человек.

 

Шар земной он обойдёт

И опять ко мне придёт.

Я возьму его за руку

И скажу ему, как другу:

«Человек мой дорогой,

Оставайся здесь, со мной!»

Погрозит он пальцем строго

И пойдёт своей дорогой.

 

С неба вниз шагает снег,

Где же этот человек?

 

***** 

А у тебя бывало так... 

А у тебя бывало так,

Что друг — не друг тебе, а так?

Что у него слова, слова,

А смысла в них — едва-едва?

Что каждый твой случайный жест

Воспринимают как протест?

Что ты кричишь — и тишина?

Что ты совсем один / одна?

(На самом деле, — да-да-да! —

Так было дольше, чем всегда).

 

Скажи, хоть раз бывало так,

Что время лечит кое-как?

Что страшно было сделать шаг?

Что опрокидывался стяг?

Что все лазейки на чердак

Вели в загаженный овраг?

Что твой любой счастливый бред

Был чёрство высмеян в ответ?

Что ты — уже не человек,

И вообще тебя здесь нет?

 

Скажи.

Себе.

И, может быть, ты сможешь что-то изменить. 

 

***** 

Ты меня поутру не жди... 

Ты меня поутру не жди,

Я к тебе не приду с утра.

Не сердись, что я так... Прости.

Доберусь — передам привет.

 

Я, как видишь, теперь готов;

Свой багаж я собрал давно:

Карандаш и блокнот для снов,

И портрет твой, где ты смеёшь...

 

Слышишь голос? Меня зовёт.

Говорит, что уже пора,

Что Харон бьёт веслом — он ждёт!

Всё, прощай. Помаши мне вслед.

 

Навещай иногда во сне.

Напиши хоть одно письмо.

И ещё: не спеши ко мне!

Поживи. А потом придёшь. 

 

***** 

До какого момента... 

До какого момента

Ты со мною была?

Тихо встала, ушла

По сырому цементу...

 

Птицы с гнёзд не слетали,

Колокольчик молчал,

Одинокий причал

Мне не скрипнул мостками.

 

Только ветер ночной

От морского залива

Не прошёл стороной —

 

Завывал молчаливо

И пустующий дом

Заполнял сквозняком. 

 

***** 

С пожелтевших Тургеневских книг... 

С пожелтевших Тургеневских книг

Ты сошла, как с рисунка Тэдзуки.

И, филируя лишние звуки,

Я к губам твоим слухом приник.

 

От пустой суеты городской

Нас укрыла ночная столица.

Взявшись за руки, — вольные птицы, —

Мы летели вдвоём над землёй.

 

Ты смеялась, ты жизнью была,

Ты была бесподобно чудлива,

И пушистая, сонная ива

Для тебя свою ветвь отдала.

 

С пожелтевших Тургеневских книг

Ты сошла и согрела мне руки.

Отпуская тебя на поруки,

Я сдержал свой боязливый крик.

 

(А.) 

 

***** 

Сказка 

Где-то, где-то, в случайной тиши,

По мартовой кромке тени

Вдаль к кому-то загадкой спешит

В тумане ночной аллеи

 

Чья-то сказка. Кого-то ища,

Торопится вкруг планеты.

Её поступь легка и свежа —

Предвестье весны и ветра.

 

Тихо мимо она проскользнёт,

Скрывая руки изгибы —

Нежно-нежно сжимает ладонь

Пушистую ветку ивы.

 

Где-то, где-то, у края зимы,

Почти что у края света,

Бродит сказка, и сладкие сны

За ней, как ручные, следом.

 

(А.) 

 

***** 

О сослагательном наклонении 

Там, где созвездья на свету,

Где тает северный олень,

Я ночь и звук переплету,

Разбавлю ими акварель,

 

И нарисую в облаках, —

В руках — побеги вешних ив, —

Как воскресают на часах

Огни внезапных перспектив.

 

(А.) 

 

***** 

Эта ночь...

 — Эта ночь... Мы о ней мечтали.

Сколько чувств мы скрывали внутри!

 

— Наши цепи теперь из стали

И стальные на них замки.

 

— Наши пальцы переплетутся,

Разметается шёлк простыней,

Воедино тела сольются

И ты станешь моей.

Моей.

 

— Твои губы меня коснутся —

Я сгорю. Но, из пепла восстав,

Я сумею к тебе вернуться

И растаять в твоих руках.

 

— Нам уже никуда не деться,

Мы в один угодили капкан.

 

— Сладко так, хорошо, как в детстве...

 

— Словно впервость немного пьян...

 

— Локоть к локтю, ладонь к ладони...

 

— Мы синхронно уносимся вдаль.

 

Там, где только что были двое —

Шёпот, стон, тени, ночь, январь. 

 

***** 

Уступая место седому дедушке... 

Уступая место седому дедушке,

заливаясь в голос над рыжей книгой,

или даже с малознакомой девушкой

в полуночном баре «Цветок индиго»

пригубляя американо с тоником,

замечаю: рядом всегда есть кто-то,

кто сидит себе за соседним столиком,

говорит впопад, не спешит со счётом,

сводит брови, курит, фальшиво скалится,

смотрит мимо, думает ни о чём, но

его губы сжаты, дрожат от зависти,

а в глазах — обиды лихая тонна.

 

Он сидит, как тень, в оба уха слушает,

не подозревая, что где-то, — дома, —

моя дремлет мать, безнадёжно пьющая,

что осталось жить ей совсем недолго,

что отец уже меня ждёт не с юмором,

а с живыми, возле креста, цветами,

что приходится извиваться угорем,

заплетая в узел концы с концами.

 

Он не видел правды. Со скуки мается

и мечтает, глупенький, о похожем!

Что ж, пускай мечтает. Ему — прощается.

Сам поймёт, наверное, чуть попозже:

каждый прожил то, с чем другой не справится.

Лучше — нет. И, в общем-то, хуже — тоже.

 

***** 

Странные люди с повадками хаски... 

...странные люди с повадками хаски: мы, без сомнения, родом из звёзд...

...каждый из нас, слепо верящий в сказку, пренепременно в неё попадёт...

...там распускает цветы фейерверков вечер, упрямо втекающий в ночь...

...там каждый день как последний и первый...

...каждый готов безвозмездно помочь...

...ранние утра, что пахнут корицей...

...сладкая тягость желанных забот...

...каждый из нас...

...кто ещё не боится...

...пренепременно туда попадёт... 

 

***** 

Оно потерялось! 

Оно потерялось! Оно потерялось!

Скорее, скорее, спешите сюда!

Со мною такого ещё не случалось,

Ни разу ещё, никогда-никогда!

 

Я утром проснулся, беспечно проснулся,

Проснулся и вижу: простыл его след.

Вы ж только представьте, как я ужаснулся!

При нём ведь ещё даже паспорта нет.

 

Наверное, прячется в чьём-то подвале

И плачет котёнком, и просится в дом.

Вот помните, как-то однажды вы звали:

«Кис-кис!» — может, даже манили к себе молоком?

 

Но к вам никто-никто не вышел, несмотря на все ваши старания, так как на самом деле был там никакой не котёнок, а чьё-то сбежавшее детство. А не выходило оно потому, что ему было очень-очень страшно выходить, ведь...

 

Вокруг одни цифры! И цифры!! И цифры!!!

Шторма, радиация, нефть, гололёд.

Помимо того, бесшабашные вихры

Развихрятся вмиг, если взрослый найдёт.

 

Ратуйте вовсю, чрезвычайное бедствие!

Суйте везде свой взрослеющий нос,

Вдруг ваше найдётся заблудшее детство

В подвале соседнего дома под снос? 

 

***** 

Заключение

 

Вот и конец рассказкам. Надеюсь, что прочитанное понравилось, а пролистанное случайно — бросилось в глаза и стало прочитанным. Спасибо за интерес!

По-прежнему рекомендую подписаться на мою страничку, где можно оставлять отзывы, участвовать в обсуждениях и вообще следить за всем происходящим в моём... ммм... творчестве. Обо всех найденных ошибках, опечатках, необычных ощущениях и настроениях сообщать по почте: magners.tales@gmail.com.

 

С уважением к читателям, Магнер.

 

---

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/