.…….Не все ль равно,
Что кто-то помнит о тебе
Иль всеми ты забыт давно?

З.Гиппиус

 

 

«Как известно, парижан редко чем можно удивить. Они равнодушно смотрят на китайцев с длинной косой – тогда такие китайцы еще встречались,- на восточных людей в тюрбанах, на японок в вышитых хризантемами кимоно, с трехярусными прическами, на магарадж и прочих. Но на идущих под руку по улицам Пасси Гиппиус и Мережковского редко кто не оборачивался и, остановившись, не глядел им вслед».

Жизнь беспристрастного критика, оригинального прозаика, проницательного публициста и талантливейшего поэта Зинаиды Гиппиус как ярчайшая звезда вспыхнула на небосклоне России и рассыпалась после ее смерти на мелкие мерцающие звездочки, продолжающиеся неиссякаемо гореть и зажигать интерес к ее жизни и творчеству у будущих поколений.

 

Сиянье слов... Такое есть ли?

Сиянье звезд, сиянье облаков –

Я все любил, люблю…

 

Г.Адамович называл ее «женщиной ручной выделки», В.Брюсов – «выдающийся мастер стиха», церковники – «белой дьяволицей», Г.Струве считал ее «одним из умнейших и даровитых писателей своего времени», А.Блок отмечал ее «единственность». Современники всегда ее любили или ненавидели, восхищались или яростно критиковали. Только ее женственную красоту и экстравагантность поведения признавали все.

Современников шокирует в ней все: тройственный союз, разрушающий привычные семейные устои, бесцеремонное разглядывание незнакомцев в лорнет и высказывания в их адрес, яркий макияж, используемый ею первой в России.

Ее жизнь – череда эпатажей, бесконечно ею же придумывавшихся для привлечения новых читателей, причем их положительная или отрицательная оценка ее не интересует, ее пугает лишь равнодушие. В период эмиграции она осознает долгую недоступность своих произведений, но всегда надеется, что настанет пора, когда ее вновь признают на родине, и ее творчество будет волновать сердца людей в России.

 

И если нет игры в раю,

Скажу, что рая не приемлю.

Возьму опять суму мою

И снова попрошусь на землю.

 

 

 

Часть первая

 

Глава 1
Москва середины ХIХ века. Аристовы. Гиппиус.

 

Бледная луна освещает московские улицы, тускло и убого горят фонари на деревянных столбах. В их свете выделяются роскошные дворцы с безмолвными белыми мраморными колоннами, богатейшие особняки русского купечества, огороженные чугунными узорчатыми решетками. Перед ярко-желтым московским домом располагается парадный двор, а за домом зеленеет пышный сад. Москва – ассиметрична, ее косые длинные улицы с еще более кривыми переулочками сходятся к центру – Кремлю. Легкий ветерок колышет пестрые вывески на каменных домах и модных магазинах,

Конец первой половины ХIХ века…

 

 

Древняя столица раскинулась по холмам и пригоркам, утопая в зелени садов и городских бульваров – лучших украшениях города, мест народных гуляний и отдыха, как и в городских скверах с тенистыми деревьями и задумчивыми прудами с круглыми беседками вокруг них.

После девяти вечера улицы столицы пустеют, не найти даже извозчика с прескверными дрожками. Мостовые темных безлюдных улиц выложены круглыми или овальными булыжниками и обрамлены неровными кирпичными тротуарами. Тишину нарушает бешеная четверка крупных породистых лошадей с богатой блестящей сбруей, запряженных в карету с высокими рессорами. На козлах примостились кучер и лакей. Вихрем несется богатый экипаж к Английскому клубу на Тверской, где собирается под его сводами московская аристократия. Здесь до утра играют в карты, заказывая изысканные обеды, читают русские и иностранные газеты и журналы в газетной комнате, обсуждают все новости, поэтому желанны гости из других городов.

Небывалое скопление экипажей у двух соседних театров: Малого и Большого. На Театральной площади слуги жгут костры, дожидаясь на холоде окончания представлений.

Многие имения некогда богатых дворян больше не приносят им доходов, запасы истощаются, они вынуждены продавать их, а вместе с ними и свои роскошные наследственные дворцы новым богачам – купцам и промышленникам. И уже аристократические переулки центра Москвы заселяются купцами и заводчиками. Москва становится центром промышленности и торговли, ее хлопчатобумажные ткани и шелковые мануфактуры славятся на всю Россию.

Город рано просыпается, полпятого утра раздается удар колокола – сигнал начала рабочего дня почти для 50-ти тысяч мастеровых, рабочих, ремесленников – жителей московских окраин, ютящихся в ветхих деревянных домишках на узеньких пыльных улочках с вязкой грязью в непогоду. Рядом с нищетой жилищ – блеск и роскошь богатых дворцов и великолепных зданий, украшенных гербами и позолоченными балконами.

Встает рассвет над Москвой, после удара колокола на колокольне Ивана Великого в Кремле начинается звон всех сорока сороков московских церквей. «Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной гор расстилалась садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца». Просыпается город, улицы заполняются каретами, колясками, фаэтонами и кабриолетами, спешащими людьми. От дверей дилижансовой конторы на Мясницкой и Тверской отходят многоместные карты за границу и в Петербург.

Шумит пестрая толпа на Красной площади, сплошь заставленная разнообразными экипажами со всех ближайших местностей, идет торг в Гостиных рядах, где все равны: и нарядная купчиха, и скромно одетая горничная. Гул голосов далеко разносится от площади, сливаясь с утренним звоном колоколов церквей и боем старинных часов в древних монастырях.

Еще не прошло двадцати лет, как в церкви Большого Вознесения у Никитинских ворот венчался поэт Пушкин с московской красавицей Гончаровой. И дрогнуло сердце очаровательной невесты, когда нечаянно упало обручальное кольцо – быть беде…. А с купола на новобрачных смотрели шестикрылые красные серафимы и синие херувимы, успокаивая невесту.

Идет по Тверской высокая статная красавица в бархатной коротенькой шубке с опушкой, в руках соболья муфта; яркий румянец играет на щеках с ямочками, ослепительная улыбка не сходит с пухлого лица, в глазах – насмешка и озорство. Проходящие мимо мужчины не могут удержаться, чтобы не произнести ей вслед, довольно поглаживая бороду и лукаво улыбаясь в нее: «Хороша!» А она следует дальше по широкой московской улице своей плавной походкой, как олицетворение великодушия, природного здоровья и привлекательности русской женщины!

 

* * *

 

Семья Аристовых живет в двухэтажном каменном доме, расположенном посередине обширного двора с рядом построек: деревянной баней, сараями, кладовыми и конюшней. За домом пышно цветет акация и разноцветная сирень в небольшом садике. В маленькой низенькой баньке моются редко, чаще всей семьей ездят в общую баню. В конюшне в обязательной чистоте содержатся рысаки и ломовая лошадь для хозяйственных работ, за ними следят конюх и кучер; рядом с конюшней в сарае карета, экипаж и сани, на стене развешана упряжь.

Большая парадная лестница выводит на мощеную дорожку за тяжелой резной дверью до массивных ворот. Окна залы и гостиной выходят на улицу, рядом с залой кабинет отца с огромными книжными шкафами и портретами предков на стенах. За кабинетом спальни родителей, куда доступ детям запрещен.

Ранним утром по звонку горничной в просторную столовую спускаются сыновья с гувернером и дочь с гувернанткой к утреннему чаю. Хозяин читает утреннюю молитву, и только после нее дети целуют руки родителям и с их позволения садятся с воспитателями за большой стол с дымящимся самоваром, горячими калачами и солеными бубликами. Хозяин в собственном экипаже уезжает на службу, завозя по дороге мальчиков в гимназию. Дочь с гувернанткой уходят наверх для уроков. Языки ей преподают немка, француженка, прививая одновременно хорошие манеры, правила вежливости и этикет. Обязательно преподавание математики, географии, истории и закона Божьего. Барыня отдает прислуге указания по хозяйству и занимается со служанкой своим туалетом.

Особой любовью у дочери пользуются уроки французского языка и уроки музыки. Она недурно играет на вечерах для юных подруг и друзей. Гости играют, веселятся и танцуют, угощаясь апельсинами и яблоками, истинно русским национальным печеньем – пряниками и коврижками, пьют лимонад, квас и ягодные напитки. На столе множество угощений!

Обычно после завтрака в 12 часов барыня уезжает с визитами, а дочь с гувернанткой гуляют по улице, но сегодня она решила с дочерью поехать за покупками в Гостиный двор.

Богатый экипаж останавливается у магазина с огромной вывеской, в высоких окнах выставлены куски шелка и атласа, разнообразные кружева и шали, привезенные из Египта и Сирии. Барышни в шелковых накидках, в чепчиках с бархатными лентами и атласными шляпками, подбитые бархатом, важно прогуливаются по Модной линии. Среди блистающих зеркал и лакированных прилавков снуют учтивые приказчики в шелковых рубашках и атласных жилетах, приглашая присесть на золоченые диваны.

- Чего изволите купить?

Аристовы усаживаются и наблюдают за проходящей мимо публикой: попечительный отец сопровождает молоденькую дочь, степенно вышагивая в костюме из дорогой английской шерсти, цилиндре и тростью в руке, две милые дамы выбирают себе шляпки, переговариваясь по-французски. Ловкие приказчики помогают Аристовым выбрать покупки для первого бала дочери.

Они поспевают к обеду к пяти часам, за столом сидит уже вся семья, поглядывая на счастливую девушку и довольную мать.

- Вижу, вижу…. Покупки нашей егозе пришлись по вкусу,- поглаживая длинную черную бороду, говорит отец.

Разговоры продолжаются за картами после обеда, дочь усаживается рядом за рукоделие. Вместо ужина пьют чай и молятся, после молитв ни есть, ни пить не полагается.

В праздничные и воскресные дни ранним утром вместе с детьми они просыпаются с ударом колокола и спешат в церковь, являющуюся для московских семей центром общественной жизни. Церковь высится на каждой улице, иногда даже две типичные пятиглавые храмы. У Аристовых, как у каждой семьи, есть в церкви свое постоянное место, где они становятся с молитвенниками на колени. Они встречаются здесь с соседями, обсуждая наряды дам и последние новости городской жизни.

По воскресеньям выезжают семьей в трактир отведать ухи из стерляди или ракового супа с растягаями. Выбор трактира не легок, в Москве их около трехсот.

Посты семья соблюдает строго, в среду и пятницу на стол подается каша, горох, грибы в горшочках, кисели с пышками, ягодные напитки.

Летом Аристовы отправляются в свое имение вместе со слугами и гувернантками, загружая возы узлами и коробками. На лошадях добираться приходится долго. Лето пролетает в прогулках по старинным аллеям в саду, с вечерним чаем и игрой в карты.

Поздней осенью наступает пора первого бала. С самого утра в доме Аристовых переполох: приглашены парикмахер и портной, на манекене висит бальное платье. Портной ползает на коленях с булавками в зубах, пришивая дорогие кружева и подгоняя размер, парикмахер колдует над прической с горячими щипцами. Совсем непросто успеть вовремя. На туалетном столике уже дожидается веер и вытянулись длинные белые перчатки, рядом с ними сверкает большой флакон тонких духов.

Но вот дочь готова, и родители ахают – какая перед ними красавица! Пушистые крупные локоны над ушами красиво обрамляют молоденькое миловидное личико, пучок волос на затылке закреплен золотой шпилькой и украшен веточкой живых цветов. Изящное розовое атласное платье с кружевными воланами, бальное колье с драгоценными камнями – все подобрано по модным журналам из Франции.

Выездной лакей ждет в передней, лошади поданы к крыльцу, очень осторожно дочь усаживается в карету, и экипаж катится к пересечению двух центральных улиц на Моховую к дворцу строгого стиля – Дворянскому собранию. Воздушное создание в сопровождении отца в костюме из парчи и матери в строгом шелковом платье следует в огромную прямоугольную залу, окруженную стройными белыми колоннами и изящными хрустальными люстрами между ними.

Глава семейства недолго задерживается возле своих дам, он направляется играть в карты на возвышенную площадку за колоннами. Прямой, тонкий, высокий юноша с черными завитыми волосами во фраке кланяется матери.

- Позвольте пригласить вашу дочь на танец?

Легким кивком головы Аристова разрешает. Молодой человек с девушкой кружатся в середине залы с белым мраморным полом. Настенные зеркала отражают около пяти тысяч посетителей, зал освещен сотнями мерцающих свеч.

Аристова поправляет кружевную наколку в прическе, следя глазами за дочерью и любуясь ею в сверкающем платье. Она порхает в танце очередной раз, и ею нельзя не восхищаться. Молодые щеголи с любопытством разглядывают новенькую.

- Кто такая? Она мила и очаровательна!

Но к ней не подпускает никого молодой высокий немец, приглашая вновь и вновь. Постепенно зала пустеет, Аристовы тоже покидают бал, оставляя восхищенного юношу, успевшего ей шепнуть:

- Я не прощаюсь, надеюсь скоро увидеться вновь…

Роман Карлович фон Гиппиус объявляет вскоре родителям о своей избраннице. Семья живет в России уже около трехсот лет, но сохраняет свои национальные традиции. Они наводят справки о семье Аристовых. Узнав, что с ними не стыдно породниться, они посылают к ним сватов для предварительного сговора. Сватать ходят только мужчины. Их приглашают присесть.

- С чем пожаловали, гости дорогие?

- Шли мимо – решили зайти. У вас – товар, у нас – купец. Купец молодой энергичный, не обделен красотой, финансами обеспечен, работник знатный.

- Присаживайтесь к столу, пожалуйста. Разговор пойдет веселее. Посидим рядком – поговорим ладком. Угощайтесь, не стесняйтесь.

Выходит дочь с подносом и накрывает на стол. Сваты разглядывают невесту: невысокая румяная девушка скромно опускает глаза.

- Молода она еще у нас, дочь единственная, пусть у матери и отца под крылом понежится.

- Женский век короткий, надо не упустить время.

- Наша дочь не засидится, на балу ни одного танца не дают постоять.

- Приглашаем вас завтра к жениху в дом на смотрины.

Аристовы не спешат с ответом, используя время для ознакомления по русскому обычаю: чем занимается жених, что за семья.

Карета подъезжает к дому Гиппиус. Все Аристовы в сборе, они приезжают знакомиться и показать невесту. В шелковом ярком платье дочь предстает перед родителями жениха, поглядывая украдкой на своего избранника. Она смущена всеобщим вниманием, легкий румянец играет на ее щеках, она теребит шелковую шаль с кистями. На другой день проходит церковное обручение, теперь они обязаны носить кольца. В кирхе же оглашается день свадьбы в ближайшие три воскресенья.

Наступают святки. У Аристовых собираются девушки гадать: на блюдце поджигают бумагу, подносят к стене пепел и смотрят на ее тень - ее очертания предсказывают будущее. Затем ставят против себя зеркало, зажигают по краям свечи и ждут, когда в нем появится изображение будущего мужа. Выбегают на улицу спросить у прохожего имя суженого.

Жених приезжает с подарками – гостинцы для невесты: орехи, пряники и сладости, туфли и платье дарит жених, выбирая вместе с невестой. Сегодня невеста приглашает близких подруг на девичник, жених собирает у себя друзей, родственников, дружков свадебных. Ведут невесту в баню, после чего девушки причесывают ее, напевая и веселя, но она грустна: ведь завтра она покинет дом и любимых родителей. «Что ждет меня в доме жениха, какие порядки у них в доме?- тревожно думает она, но сразу же улыбается.- Любимый не даст ее обидеть»

Днем приезжает дьякон исповедовать невесту, она говеет, кроме чая ей ничего не разрешается. Получив благословение родителей, невеста едет в карете, обитой белым шелком внутри и запряженной пятью лошадьми,- издали карету принимают за царскую. Жених в черном костюме с цветком и длинными лентами на груди с дружками в шляпах, украшенных лентами и небольшими букетиками искусственных цветов, ожидают невесту в церкви. Красивая и изящная невеста, свежая и румяная с пухлыми губками вызывает восхищение и зависть у присутствующих молодых людей. Она в своем воздушном белоснежном наряде с белыми цветами в руках становится рядом с женихом к аналою, и священник начинает венчание.

На дворе уже вечереет, но молодые должны еще заехать в кирху, только после венчания в кирхе они едут в дом жениха. Молодежь танцует, дамы рассматривают и обсуждают туалеты, мужчины садятся играть в карты, но все с любопытством поглядывают в соседнюю комнату, где ломится стол с изысканными винами, заливными и разнообразными салатами, зернистой и паюсной икрой, и ждут приглашения к столу.

Гости усаживаются за стол: все традиционные блюда немецкой кухни наготовлены сегодня. Мужчины пьют водку, женщины – вино.

Уже приготовлено брачное ложе, и гости приглашаются наверх посмотреть приданое невесты, являющее важным условием при сговоре. Аристовы не поскупились для дочери: атласные одеяла, кружевные наволочки, шелковые платья, золотые украшения, утварь, деньги – все доставлено в дом жениха.

Шуршат праздничными нарядами дамы, ярко освещены свечами все комнаты, танцы в полном разгаре, а молодые удаляются наверх. И гости постепенно разъезжаются по домам, где утром их ждут корзина с фруктами и записка от молодых, что у них все хорошо. В ответ молодым посылают гусей, перевязанных розовой ленточкой для счастья.

Проходит год семейной жизни, в семье Гиппиус появляется первенец – радость и гордость Карла-Романа, названного Николаем. Идет 1847 год…

Вскоре они переезжают в собственное жилье на Остоженку – улицу московской знати, насчитывающую около 50 дворов и основанную еще в ХVII веке. Остоженкой с древности называют место, где стоят стога.

 

* * *

 

По узким переулкам Арбата подпрыгивает маленький гимназист, лавируя между лужами, чтобы не испачкать узкие брючки и ботинки на шнурках, постоянно развязывающиеся в самом многолюдном месте. Настроение у Коли Гиппиус приподнятое, солнце отражается в его серебряных пуговицах и пряжке на лакированном ремне, перепоясывающего его синюю гимнастерку. « Скоро каникулы!»- при этой мысли Коля очередной раз подпрыгивает и подбрасывает свой кожаный ранец с тюленьим мехом на крышке.

Дойдя до угла Остоженки и Зачатьевского переулка, он становится серьезным, быстро надевает ранец, поправляет светло-серую фуражку пока идет по лестнице и звонит в дверь. Молоденькая горничная в белом переднике открывает дверь и помогает снять ранец.

Коля перенимает от матери увлечение французской литературой, переводит стихи и читает детскую фантастику. Он очень болезненный ребенок, как и его маленькая сестренка, и мать им уделяет больше внимания, чем младшему брату.

Время летит незаметно, и уже высокий стройный юноша в темно-синем мундире с серебряной вышивкой на высоком воротнике получает с товарищами гимназический аттестат, открывающий дорогу в университет.

Московский университет основан в 1755 году, он располагается в двух больших старомодных зданиях на Моховой с небольшим двором, огороженным от улицы ажурной решеткой. Около трех тысяч слушателей юридического факультета посещают лекции профессоров, студенческие диспуты, кружки по интересам научного характера. Николай выбирает заседания Московского юридического общества.

Студент последнего курса Николай увлекается новым судебным делом, исключающим судебную волокиту. Получив диплом в 1867 году, Николай не может поступить на службу из-за обострившегося туберкулеза. Обеспокоенные родители посылают его лечиться за границу.

Нежно-голубые воды Женевского озера, зеленые сады на плодородных долинах альпийских лугов, быстрые горные реки, белоснежные вершины Альп привлекают в Швейцарию множество людей. Теплая солнечная зима и прозрачный воздух хвойного леса создают благоприятные условия для лечения недугов на курортах и лечебницах в городах, раскинувшихся по берегам озер.

Николай совмещает лечение с путешествиями по озерам и горам в местных экипажах, называемых шарабанами, рядом сопровождают проводники верхом на лошадях. Высоко забираясь в горы, он любуется снежными вершинами и белым морем облаков внизу. Между скалами с ревом несутся горные реки, шумят водопады. Любуется цветущими розами в долинах, слушает свирели пастухов, звуки колокольчиков мирно пасущихся коров.

Живописные уголки Женевского озера, мерцающего голубизной из-за большой глубины и прозрачности воды, сохраняют память о гениальном поэте Англии, посетившего эти места в начале века. У Байрона был период творческого застоя; с целью набраться новых впечатлений он едет путешествовать без всякого плана, куда приведет путь. На берегу озера он узнает легенду о судьбе патриота Боливара – легендарного узника, борца за свободу. Здесь рождается поэма «Шиньонский узник». Николай посещает этот величественный замок Шиньон, окруженный со всех сторон водой и гранитными стенами на скале-островке Женевского озера. Теперь это музей, здесь находится столб с высеченным именем Байрона. Творчество поэта с его революционными чувствами необыкновенно близко Николаю, он начинает переводить его стихи.

Целебный горный воздух, ослепительные лучи солнца, ласково согревающие больного Николая, и курортное лечение поправляют здоровье, и он после годового отдыха возвращается в Москву, где его встречает любящая семья. Они живут все в той же квартире на Остоженке. Сестра превращается в очаровательную стройную девушку за время отсутствия Николая. Мать вздыхает, глядя на нее: «Ей пора замуж…», но девушка и слышать об этом не желает.

- Мамочка, мне так хорошо с вами. Вот бы и Николай никуда не уезжал, а то опять засобирался нас покинуть. Разве нельзя служить в Москве.

Глава 2
Детство Мережковского и Зинаиды.

 

В мае 1703 года на Заячьем острове заложен город Санкт-Петербург, названный в честь одного из апостолов. Заселение начинается в следующем году, но только в 1712 году он получает статус города. Царю Петру I необходима столица на берегу моря, построенная строго по плану с учетом европейского опыта. Лучшие архитекторы выходцы из Европы: Б.Растрелли, Д.Кваренги, Д.Трезини, проектируют облик города, построенного в короткий срок и ставшего одним из красивейших городов мира. Прямые и широкие улицы, называемые «линиями», украшены деревьями, вымощены камнем и освещены фонарями.

 

 

По берегам Фонтанки, Мойки и Невы раскинулись торжественные дворцы, поражающие своей грандиозностью, пышностью декора, окружающими садами и парками. В самом центре города по берегу Невы протягивается, как отдельный островок, зеленое трехэтажное здание Зимнего дворца со стройными белыми колоннами и статуями на крыше. За ним возвышается силуэт Исаакиевского собора с золоченным куполом.

Столько величественных дворцов, великолепных домов, роскошных зданий, исторических памятников на площадях нет ни в одном русском городе. Указом Петра I ограниченно строительство каменных домов в других городах, камень везут сюда со всей России. После смерти Петра I город продолжает строиться, расширяясь и хорошея год от года.

Набережные и лестничные спуски к реке строятся из гранита, они становятся украшением города, как и бульвары, сады, огороженные витыми оригинальными решетками.

* * *

 

В семье Дягилевых, занимающих два этажа трехэтажного дома на Фурштатской улице в 1837 году, родилась Аня – любимица отца. Потомок старинного московского рода, ее отец, получил богатое наследство, окончил военно-инженерное училище. Будучи сам высокообразованным человеком, он не жалеет средств для прекрасного домашнего образования дочери. Аня серьезно занимается изучением иностранных языков, изучает зарубежную литературу в подлинниках.

В семье строго чтут заповеди христианства, крепостное право считается позором для общества, к слугам относятся умеренно.

 

А.Дягилева В.Д.Философов

В восемнадцать лет Аня превращается в обворожительную девушку: высокая, стройная, с каскадом пепельных вьющихся волос, с правильными чертами лица и пухлыми губками, она очаровывает своей живостью и мягкостью манер, у нее появляется множество поклонников.

Владимир Дмитриевич имеет и завидное положение – его предки служили при царе и были из древнего знатного дворянского рода – сам служит прокурором в Военном суде. Высокий, слегка полноватый мужчина с едва заметным азиатским разрезом глаз, он успешно продвигается по служебной лестнице и считается хорошей партией для Ани, несмотря на значительную разницу в возрасте.

Помолвка состоялась, молодые венчаются в 1855 году. Аня относится к мужу с уважением и симпатией. После свадьбы Владимир Дмитриевич предлагает жене съездить к отцу в имение Богдановское в Курской губернии Новоржевского уезда. Они заезжают и останавливаются в Москве несколько дней, посещая там светские салоны. Везде Анна имеет блестящий успех, покоряя своей молодостью, красотой и образованностью. «Я думала только о балах и нарядах, и поездка в деревню мне не особо улыбалась».

 

 

Имение Богдановское

 

В имении ее встречает свекор – живой старичок с седой кудрявой шевелюрой. Он большой любитель и знаток живописи, собирает картины Гольпейна, Кипренского, Венецианова, приглашает их в имение, заказывая портреты. Даже посылал своего крепостного учиться живописи у Венецианова, признавая и развивая его талант.

Здесь Анна впервые знакомится с крепостными устоями деревни, особенно, ее поражает бесправное положение крестьянок. Она слушает рассказы об их горькой доле и в ее душе зреет протест против подавления их личности.

- Распустите свой помещичий гарем,- настаивает она свекру,- отправьте девушек в свои семьи или отдайте их замуж. Меня беспокоит их судьба.

Свекор боготворит свою молоденькую сноху и выполняет все ее просьбы, отпускает крепостную Дуняшу в Петербург, она становится Анне настоящей и преданной подругой.

Анна – одна из изящных и эффектных дам Петербурга. В семье рождается первая дочь Машенька, затем сын Володя и более 10-ти лет она занимается только ими. Только в 70-х годах появляются на свет Павел, Зинаида, 26 марта 1972 года родился Дима. Философовы живут в огромной казенной квартире у Поцелуева моста.

Анна – деятельная и страстная натура, она увлекается революционными идеями, поддерживает связь с передовой интеллигенцией, даже своих старших детей она привлекает к подпольной работе. Она организует общество дешевых квартир для работающих женщин и учреждает Высшие Женские Курсы.

Владимир Дмитриевич на посту главного военного прокурора считается строгим и ярым защитником закона, ему прочат повышение и министерский пост. Популярен анекдот, что Философов в кабинете подписывает приказы о расстрелах, а Анна тут же в гостиной принимает террористов и восхищается ими. Власти недовольны деятельностью Анны, они проводят обыск на квартире и конфисковывают ее дневник, содержание его дает повод для репрессивных мер. «Знаешь ли,- спросил Александр II генерала-прокурора В.Д.Философова,- в чьей шинели ехал ссыльный в Сибирь? В твоей!... Даже погонов не спорола…»

В 1879 году Анна Павловна высылается за границу, а Владимир Дмитриевич вынужден идти служить в Государственный совет, получив награду – орден святого Владимира 1-ой степени за вынужденную отставку. Семье приходится переехать в более скромную квартиру на Галерной 12, где они занимают второй этаж.

Только через два года Анне Павловне разрешают вернуться в столицу, возвращенный дневник она с гневом сжигает, поклявшись себе никогда не вести их. Она занимается благотворительностью и общественной деятельностью, заседает в комиссиях, делает доклады на заседаниях, открывает женские курсы.

Наблюдая за женой, Владимир Дмитриевич вспоминает об имении, оставленным ему отцом в наследство.

- Аннушка, а почему бы тебе с детьми не заняться делами в Богдановском? Дом в имении сожгли, потому надо строить новый. Тебе необходимо переменить обстановку.

- Хорошо, дорогой. Я подумаю.

Она отправляется с детьми в имение и строит единственную в Новоржевском уезде школу, только через 3 года начинает строительство дома. Дети помогают ей во всех делах. Крепостной художник оформляет интерьер нового бревенчатого дома. Теперь каждое лето Философовы проводят в имении. Перед домом с большими белыми окнами огромная круглая клумба для цветов, обрамленная подстриженными деревьями. За ними невысокая деревянная ограда переходит в массивные ворота с двумя маленькими калитками по бокам.

Используя связи мужа и свое природное обаяние, Анна Павловна помогает различным обществам и отдельным лицам, обращающимся к ней за поддержкой и сочувствием. И в театре, и в светском салоне, и на балу она прибегает к услугам влиятельных лиц, от кого зависит исход дела, и они не отказывают.

В Петербурге входит в моду инсценировка живых картин в мастерских известных художников. Огромная мастерская художника К.Е.Маковского освещена светом из окна сверху и зажженными свечами на стенах, в воздухе витает запах красок и скипидара. На изящном столике с ящичками стоят вазы с кистями, шкатулки из слоновой кости, старинная утварь разложена по мастерской, ковры и ткани ровно постелены на сидениях.

 

Дима и Зина Философовы

 

На импровизированной сцене, представляющей из себя глубокую нишу в пространстве мастерской, сидит хорошенькая девушка с пышной темной косой. Ее взгляд выражает грусть и глубокую печаль. Красивый сероглазый мальчик одевает ей традиционный башмачок. Живая картина «Убор невесты к венцу» имеет ошеломляющий успех! Как счастлива Анна Павловна, принимая восторженные похвалы ее очаровательных детей – Зины и Димы!

Анна Павловна состоит в переписке с И.С.Тургеневым и Ф.М.Достоевским, называющей ее «умное сердце».

Сами Философовы очень часто приглашают гостей. На креслах и стульях, обитых темно-синим штофом, за светло-ореховым столиком восседают степенные генералы и почтенные дамы в нарядных пышных платьях и играют в карты. На стенах гостиной развешаны старинные картины, доставшиеся в наследство от отца. В самой большой комнате без окон, служащей кабинетом и одновременно спальней хозяину, с горящей в углу лампадой, постоянно светящейся зеленым огоньком, веселится молодежь: друзья детей, кузины и внуки. Из комнаты Димы перетаскивается пианино, и устраиваются танцы и игры. В воздухе царит атмосфера доброжелательности и гостеприимства, всеобщего веселья, все чувствуют себя легко и непринужденно в этой семье. Отсутствует сын Владимир, вице-губернатор Псковской губернии и дочь Мария, жена генерала, служившего в провинции.

* * *

 

В самой середине невысоких Уральских гор на Сибирском тракте располагается город Екатеринбург, основанный историком В.Н.Татищевым в 1723 году и названным в честь жены царя Петра I Екатерины с немецким окончанием «бург». Этот город Пермской губернии с удобным географическим положением, находящийся в самой середине России и Сибири, призван стать центром заводских поселений и управления горными заводами. В центре города реку Исеть перегораживает плотина, выше ее – широкий пруд в гранитных берегах с загородными дачами богатых горожан.

 

 

 

На широких прямых улицах вдоль реки раскинулись особняки заводчиков и золотопромышленников – хозяев города. «Екатеринбург,- писал Д.Н.Мамин-Сибиряк,- бойкий промышленный город уже сибирского склада, словом бойкий и веселый город, в котором жизнь бьет ключом». Город со всех сторон окружен сосновым бором, чистота бора поддерживается местными жителями, собирающими хворост и мелкий валежник по причине запрета валить деревья на дрова.

В ландшафте города выделяются здания Монетного двора, чеканившего медные монеты, и гранитной фабрики, поставляющей царскому дому вазы, светильники, шкатулки из яшмы, малахита и камней самоцветов, а также возвышающее здание окружного суда в мавританско-готическом стиле и здание полицейского управления.

Полицмейстер Василий Захарович Степанов в черной каракулевой. круглой шапке и полушубке с серой накидной пелериной и капюшоном выходит на крыльцо полицейского управления и расправляет полушубок под черным кожаным ремнем с кобурой. Впереди простирается уездный город. «Зимой Екатеринбург точно принаряжается и молодеет. Не было ни грязи, ни рытвин,- благодетель снежок покрыл все уличные недочеты». Красивые расписные церкви и величественный собор, здание классической гимназии с мраморными колоннами, городской театр возвышаются над Екатеринбургом.

У крыльца полицейского управления Степанова ожидают деревянные сани, запряженные парой лошадей с бубенцами. Деревянные полозья окованы железом для поддержки их на ухабах и отбрасывания снега на узкой дороге. На козлах саней с высокими спинками сидит кучер, сдерживая нетерпеливых коней, готовых сорваться с места. Рядом стоят конные стражники в черных длинношерстных папахах и полушубках.

Полицмейстер выезжает для осмотра своих владений, все городские службы подчиняются ему. Объезд закончен, сани подъезжают к каменному дому с небольшим двором. Белый снег скрипит под ногами Степанова, морозный ветерок обжигает щеки и уши, но он довольно гладит свои пышные черные усы и спешит в конюшню посмотреть на своих лошадей. Дома его ждет невысокая моложавая жена и помогает ему снять одежду.

Мальчики вернулись из гимназии и сидят в столовой, ожидая отца. Обе дочери с визгом бросаются на шею Василия Захаровича.

- Настя, Надя! Дайте же отцу раздеться!

- Ничего, ничего…. Ах, вы мои проказницы!

- Давайте к столу – обед стынет.

Жена усаживает всех за большой стол и разливает всем сама, кухарка подносит кушанья и убирает со стола. После обеда все переходят в гостиную, мальчики садятся за уроки, а девочки за рукоделие, они получают домашнее образование, особое внимание уделяется музыке. Свою неосуществленную мечту об образовании родители переносят на детей, не жалея средств, отправляют сыновей учиться в Казань. Василий Захарович строг с сыновьями, но балует дочерей,

После окончания университета оба сына получают места в судебном ведомстве в Туле – губернском городе, расположенном на обоих берегах реки Упы. Через Триумфальные ворота город открывается главной и самой красивой Киевской улицей. В центре города на возвышении – Кремль с собором, все улицы Тулы сходятся к Кремлю, окруженного цветущими зелеными садами. Киевская улица прямая и широкая с двумя великолепными каменными зданиями в начале – присутственных мест и Казначейства. Напротив здания суда находится Губернское управление.

В центре Киевской улицы – изящный дворец в стиле барокко, бывший дом заводчика Лугинина, построенный еще в 1760 году и окруженный красивой железной оградой,- сейчас здесь мужская классическая гимназия. Неподалеку Воспитательный дом, где живет городничий.

Киевская улица с пышными дворцами, богатыми домами купцов и магазинами при них, кондитерскими, почтовой конторой, трактирами освещается масляными фонарями на кронштейнах. Фонари освещают только деревянные тротуары, вечером и на рассвете фонарщики с лестницами и бидонами подливают масло в них. Лихо разъезжают в пролетках извозчики с номерами на плечах, предлагая свои услуги. Городовой в черной шинели и шароварах, фуражке с развевающей лентой, на которой пробит номер городового и герб города, важно стоит у полицейской будки и наблюдает за порядком на своем участке.

Оба брата служат присяжными поверенными, они на хорошем счету в судебном ведомстве. Их холостяцкая, беззаботная жизнь обрывается известием о смерти отца. Они срочно выезжают в Екатеринбург, чтобы успеть похоронить горячо любимого отца и поддержать матушку. После прощальных церемоний они садятся за столом всей семьей.

- Знаешь, мама, ведь тебе придется освободить казенный дом. Ты не сможешь на пенсию отца одна поднять сестер. Давай-ка собирайся в дорогу, поедем в Тулу жить, мы вас одних здесь не оставим. Снимем квартиру свободнее и заживем, не печалься.

Горько, горько плачет матушка, покидая Екатеринбург.

- Ну, что ты, мама, так убиваешься!

- Как же?! Я родилась здесь, здесь 15-ти лет от роду выдали меня замуж за отца. Страшно уезжать, ведь я первый раз покидаю город. Могилки все родные оставляю. Чую, никогда больше не вернусь поклониться им.

 

* * *

 

После Швейцарии Николай Гиппиус приезжает в Тулу служить в судебном ведомстве; он молод, здоров, полон сил и энергии, будущее кажется ему светлым и безоблачным. Степановы – высокообразованные молодые люди, увлекающиеся литературой, быстро находят общий язык с Николаем, общие интересы способствуют их дружбе.

 

 

Февральский ветер неистово налетает на Николая, бредущего по улице к дому, снимаемому Степановыми. Он должен вернуть книги старшему брату Александру, серьезному молчаливому юноше с жестким характером, опекающего более эмоционального младшего Ивана.

Дверь открывает невысокая женщина средних лет, скромно одетая, с гладко причесанными волосами.

- Здравствуйте!

- Здравствуйте! Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь, замерзли, наверное.

- Немного, ветер жуткий.

- Это моя мамочка, а это Николай,- смеется вошедший в переднюю Иван.- Приготовь чай, пожалуйста, мама. Пойдем в гостиную.

Не успевает он договорить, как в комнату буквально влетают две смеющиеся молоденькие девушки, одна у другой вырывает альбом. Обе в светлых скромных платьицах, обтягивающих их худенькие стройные фигурки, от прыжков взлетают их пышные светло-русые косы. Их молодой задор и игривость передаются юношам, они тоже начинают громко смеяться.

- Как тебе нравятся мои сестренки? Девочки, подойдите сюда, я хочу вас познакомить с нашим другом и сослуживцем Николаем Гиппиус. Это старшая Надежда, а нашу младшую зовут Анастасия.

Девушки вежливо присаживаются перед гостем. Надежда идет помогать матери.

Как мама строго ни смотрит на девушек, Анастасия все никак не успокаивается. Живая и бойкая, она не обращает внимания на гостя. «Младшая обаятельнее, хотя и старшая миловидная тоже»,- думает Николай, рассматривая как можно незаметнее сестер. Старшая под его взглядом смущается и опускает глаза, а Анастасия продолжает шалить.

- Девочки, Николай недавно вернулся из Швейцарии, он москвич и, между прочим, завидный жених.

Теперь уже обе девушки краснеют, даже младшая притихает и наблюдает за гостем, он ей кажется слишком серьезным и необычным. После чая Иван просит Надю сесть за рояль, все внимательно слушают, только Настя нетерпеливо ждет, когда она закончит играть: «Боже! Сделай так, чтобы меня тоже послушали». Ее сердце радостно бьется, когда она слышит голос брата.

- А теперь ты, Настя, сыграй нам. Что ты недавно разучивала? Мне очень понравилось, пусть Николай тоже оценит.

Она покорно садится, боясь только одного – сбиться во время игры. Но ей приходится прерваться из-за прихода старшего брата:

- Ну вот, познакомились. Теперь, Николай, ты не откажешь нам в удовольствии видеть тебя почаще у нас. Я и квартирку присмотрел уютную, нам всем нужны отдельные комнаты. Милости просим на новоселье!

- Непременно приду, спасибо.

Настя подбегает к брату и радостно обнимает его, он для нее, как отец, строгий и справедливый. Почувствовав, что им нужно обсудить общую тему, Николай прощается и выходит на улицу. Ветер не унимается, обжигая лицо, но улыбка не сходит с его лица при мысли: «Какое очаровательное создание эта Анастасия!»

Новоселье проходит скромно и весело, гости – сослуживцы братьев – много шутят, танцуют, играют в игры. Николай не отходит от Насти, это замечают все, а он и не скрывает своей симпатии. Теперь они всегда вдвоем посещают музыкальные вечера с литературными чтениями, где Анастасия играет на рояле, а Николай стоит рядом и не сводит с нее влюбленных глаз. Летом влюбленные гуляют на бульваре до галереи. Тульские модницы показывают парижские наряды на балах и спектаклях, на гульбищах у Кремля. Люди всех сословий собираются здесь на любимом месте гуляний.

По тихой глади реки Упы медленно плывет лодка с молодой парой; парень в светлом костюме и соломенной шляпе и худенькая девушка в платье голубого цвета. Она кокетливо держит зонтик от солнца, шелковые ленточки ее соломенной шляпки развеваются на легком ветерке, слышатся звуки гитары, вдали виднеются цветущие поля.

Из-за близости Москвы в Зимнем театре часто выступают московские артисты с легкими водевилями.

В январе 1869 года молодая пара венчается и сразу выезжает на новое место службы Николая в уездный город, захватив с собой мать и сестру.

Белёв – первый город после Тулы и по величине, и по красоте зданий, и по богатству горожан, и по купеческому обороту. В городе работает кожевенный завод, завод сальных свеч, 24 кузницы, но особенно город славится своими ярмарками: чем только не торгуют на них – хлеб, конопляное масло, пенька. Купцы издавна поставляют армии царя продовольствие. Богатели купцы – богател город.

В городе действует библиотека им.Жуковского к радости Николая, занимающегося литературными писаниями в часы досуга. Они выезжают вместе с Надеждой в общество любителей музыкального искусства, где участвуют в любительских спектаклях к общему удовольствию.

В этом древнем уездном городке 8 ноября рождается их первая дочь с красивым именем Зинаида. И бабушка, и тетя души не чают в этом крошечном комочке, не снимая малютку с рук. Надежда никому не доверяет маленькую даже во время обратного переезда их в Тулу, где Николай получает место товарища прокурора к радости двух братьев.

Николай Романович подает большие надежды по службе, его переводят с повышением в Саратов, Харьков, где у них появляется еще одна дочь Аня. Теперь забот прибавляется и у бабушки, и у Надежды, сильно привязанной к матери и племянницам.

Постоянные болезни Николая страшно беспокоят Анастасию, она бережно заботится о здоровье любимого мужа, как и вся их большая дружная семья.

 

* * *

 

Сын войскового старшины Ивана приезжает с Украины в Петербург в конце ХVII века и поступает в Измайловский полк младшим чином. Он меняет фамилию на русскую Мережковский и женится на знатной дворянке из рода Курбских. Их сын Сергей, родившийся в 1821 году, после пансиона госпожи Либерман в Москве поступает на службу к оренбургскому губернатору Талызину. Вскоре Сергея Ивановича переводят в столицу помощником столоначальника у обергофмаршала графа Шувалова. Карьера продвигается успешно: в продолжение всего царствования Александра II он занимает при дворе место столоначальника – чиновника, возглавляющего отдел канцелярии в придворной конторе графа Адленберга.

Сергей Иванович женится лишь в возрасте 32-х лет на дочери заведующего канцелярией петербургского оберполицмейстера Варваре Васильевне Чесноковой. Семья Мережковских занимает большую квартиру в двухэтажном, сером доме, построенном при Екатерине !! инженером-генералом Ф.Бауером и проданным им в 1784 году дворцовому ведомству. Этот простой по архитектуре дом по Французской набережной 36 все знают как дом Бауера. Самая большая квартира в двух этажах с окнами на Неву принадлежит семье Мережковских. Сергей Иванович имеет репутацию корректного и честного чиновника, в своей семье он устанавливает точный распорядок и приучает домашних к бережливости. Вся лишняя мебель в доме покрывается чехлами, а предметы роскоши закрываются в березовых шкафах и достаются по большим праздникам.

Елагин – остров в дельте Невы – излюбленное место летнего отдыха петербургской знати. В 1818 году архитектор К.И.Росси строит на острове дворец со служебными и увеселительными павильонами для императрицы Марии Федоровны, вдовы Павла I. Большой белый дворец с шести колонным портиком и широкой веерообразной лестницей с вазами и изваяниями львов – украшение острова. В одном из служебных домов 2 августа 1865 года у Мережковских рождается младший сын Дмитрий.

Каждое лето семья Мережковских живет на острове, где много дач. Маленький Митя любит наблюдать за дачниками, за придворными лакеями, фрейлинами, за кораблями на Елагинской стрелке. Когда Митя подрос, он гуляет с братьями у дворца, у флигелей, у конюшни, у террасы и огорода, сторонясь друзей и уединяясь на сосне, где наверху можно мечтать, воображая себя героем книг Майн Рида и Купера. Митя любит возиться в огороде, бродить по подвалам дворца, смотреть на плескающихся уток на пруду, плакучей иву на его берегу, кататься на лодках.

Осенью Мите не хватает простора Елагина, гулять разрешено только с няней. Они идут с ней по песчаной отмели Невы, скользя равнодушным взглядом по развешенным неводам и разбросанным хилым рыбацким лодкам, по деревянным мосткам, к пристани для перевоза на Выборгскую сторону и к домику Петра I. С отмели поднимается на гранитный трех пролетный Прачечный мост, построенный более ста лет назад при возведении каменных набережных на реке Фонтанке. Затем направлялись в Летний сад.

 

Когда же Летний сад увидел снова,

Я оценил свободу летних дней.

С презреньем, ни говоря ни слова,

Играющих у дедушки-Крылова,

И всем чужой, один в толпе людей

Старался няню, гордый и пугливый,

Я увести к аллее молчаливой.

 

В комнате отца он залезает на стул и неожиданно разливает на зеленое сукно чернила. Зная об отцовской аккуратности, у него от страха случается нервный припадок. Он часто испытывал панический страх перед темнотой. Возвращаясь в свой унылый дом на углу, он пробирается по темным бесконечным комнатам к углу с образом, освещенным маленькой лампадкой, и усердно молится. Он необыкновенно счастлив во время молитвы, как счастлив при возвращении матери из частых поездок с мужем по его служебным делам. Рано научившись читать, он увлекается чтением, уединившись в глубоком кресле с книгой «Тысяча и одна ночь», забывает обо всем на свете. Сергей Иванович добивается разрешения брать жену во время своих поездок и она, страстно любя своего верного и педантичного мужа, не может ему в этом отказать, хотя часто болеет. Отец считает ласку вредным в воспитании, строг с детьми, запрещает жене баловать детей. Она тайком пробирается к младшему Мите и целует его, повисшего на ее шее.

 

Но я уж сам к ней бросился в объятья,

Про всё забыв,- сестер не слыша крик

И не видал, как прибежали братья,

Закрыв глаза, к груди ее приник,

Вдыхая тонкий, нежный запах платья…

То был блаженства незабвенный миг.

 

Митя открывает глаза и сладко потягивается, он улыбается при мысли, что приехала мама. За окном воркуют голуби, важно расхаживаясь парами. Горничная вносит вместе с дровами свежий воздух, и вскоре эти дрова начинают весело трещать, обещая тепло и уют в доме. Не слушаясь няню, Митя нехотя поднимается и с ее помощью умывается из большого голубого кувшина. Водичка льется теплая и прозрачная, Диме удается брызнуть ею в стоящего рядом брата, но Амалия Христофоровна строго следит за ними.

- Мальчики, не шалите!

Няня помогает им одеться и начинается утренняя молитва, после чего сердце Мити замирает - сейчас они пойдут здороваться с мамочкой. Она лежит на широкой постели в подушках, на голове кружевной капот, из-под него выглядывают черные пушистые волосы. Поцеловав ей руку, они весело бегут в столовую и садятся за огромный стол, где высоко дымится самовар, и так сладко пахнут пышки и сдобные булочки.

Шестеро сыновей и три дочери редко видят мать. Они растут с нянями и гувернантками, но между собой очень дружны. Собираясь вокруг новогодней елки в большом зале, они рассматривают разноцветные цепи, яркие корзиночки и позолоченные орехи, сделанные своими руками. На елке раскачиваются крендели и красные яблочки, фигурки потешных пряников, посыпанных цветным сахаром. Все ждут с замиранием главного события – сверкания елки, когда огонек по пороховой нитке постепенно зажигает все свечки.

На Святки детям разрешается кататься на вейках – низкорослых белогривых и резвых лошадках, запряженных в низкие сани. Сколько восторга у детей при серебристом звучании их бубенчиков! Доезжают до Адмиралтейской площади, где выстроены балаганы с проходившими в них сказочными представлениями. Няня покупает разноцветные леденцы, расписные пряники и красные воздушные шары.

И опять все повторяется на Пасхальной неделе, но зимой веселее – можно кататься на вейках и деревянных высоких горках и горячий чай из пузатого самовара-великана с жирным круглым пирожком вкуснее!

Только Митя не любит ходить в церковь, ему нравится молиться дома в одиночестве.

 

……………..нас каждый день

Водили в церковь на Страстной неделе;

Напев дьячка внушал мне сон и лень:

Мы по казенным правилам говели;

И неуютною казалась тень,

Не дружески огни лампад блестели;

Рука творила знаменье креста,

Но мертвая душа была пуста.

 

Будучи болезненным ребенком, худеньким и бледным, он оживает на Елагинском острове под ярким солнцем и свежим морским воздухом. С каким нетерпением он ждет отъезда на дачу, его одинокое сердце оттаивает при виде знакомых прудов, березовой рощи с любимой опушкой. Елагин заставляет Митю забыть обо всем на свете; он купается с братьями, гуляет по берегу. А каким целебным ему кажется парное молоко!

 

Не думал, есть ли Бог, и счастлив был.

 

Здесь к нему приходит первая любовь; он увидел ее в церкви и был очарован ее чудным профилем в белом кружеве. Наблюдает за ней тайком на гуляниях, на ее небогатой даче, но смелости подойти к ней не хватает.

 

И образ твой, Елагинская фея,

Доныне сердцу памятен и мил.

 

Митя сидит за большим столом в комнате, разглядывая желтоватые обои с маленькими цветочками, но старается быть серьезным – он готовится к поступлению в гимназию. Все экзамены успешно сданы, и худенький гимназист в синей куртке с серебряными пуговицами, купленной с запасом, сидит за партой 3-ей классической гимназии на Гагаринской и занимается муштрой и зазубриванием древних языков, здесь царит дух казенщины. Отец по субботам просматривает дневники.

- Помните, дети, нет страшней в жизни пороков – мотовство, праздность и необязательность. Ничего в жизни не добьетесь без суровой дисциплины и трудолюбия.

Митя не дружит с одноклассниками, он примерный гимназист, любит читать и один гулять в Летнем саду. Увлекается творчеством Мольера и даже организовывает кружок его имени. В 13 лет Дима пишет первые стихи, подражая Пушкину.

 

Сбежали тучи с небосклона,

И засияла в них лазурь.

 

Отцу нравятся его стихи, он отдает их в придворную переплетную мастерскую, эту книжку в кожаных корочках он показывает своим знакомым.

Большой и незабываемый след в его душе оставляет событие 1 марта у Екатерининского канала. Старшего сына, посмевшего высказаться в защиту террористов, отец выгоняет из дома. Не помогает даже заступничество матери.

- Голубушка, я буду только давать ему содержание ради тебя.

Диме уже 15 лет, и он горячо переживает за брата и за мать, такую близкую и родную.

 

Я помню мамы вечную мигрень,

В лице уже больном, хотя не старом,

Унылую страдальческую тень…

Я целовал ей руки с детским жаром,-

Духи я помню,- белую сирень…

 

В 1880 году в журнале «Живописное обозрение» напечатаны два стихотворения «Тучка» и «Осенняя мелодия», а на другой год в сборнике «Отклик» появляются стихи «Нарцисс», что наполняет гордостью сердца гимназиста и его родителей. Сергей Иванович знакомится с Достоевским на одном из светских приемов графини Софьи Андреевны Толстой, поселившейся после смерти мужа Алексея Константиновича в Петербурге и принимавшей прежних его друзей. В ее литературном салоне часто бывает Достоевский, ценивший ее образованность и проницательный ум и считавший Алексея Константиновича своим любимым поэтом. В ее салоне появляются Гончаров, Тургенев, Владимир Соловьев и другие известные литераторы.

Софья Андреевна одета всегда во все черное, на седых волосах приколота вдовья вуаль, скрывающая ее неправильные черты лица. Ей муж посвящает стихи.

 

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты.

 

Она знает в совершенстве много языков, у нее всегда приготовлена статья, переведенная для Достоевского, заходившего к ней на чашку чая в любое время, сама она не выходит из дома.

- Федор Михайлович, послушайте сына моего знакомого, прошу вас. Он пишет стихи.

- Вам, Софья Андреевна, я отказать не могу. Пусть приезжают.

К пятиэтажному серо-зеленому дому на углу Кузнечного переулка и Ямской улицы напротив Владимирской церкви подъезжает извозчик, высаживая невысокого важного господина и подростка. По скромной лестнице с возвышающими круглыми арками они поднимаются на второй этаж и звонят в звонок-колокольчик у белой двери, освещенной бледным светом фонаря под аркой. Дверь открывает девушка, приглашая пройти в небольшую переднюю в коричневых тонах с большим зеркалом и столиком около него, передняя освещена настенными подсвечниками по сторонам зеркала.

- Вам кого?

- Федора Михайловича.

- Как прикажете доложить?

- Действительный статский советник Мережковский с сыном.

Девушка исчезает.

- Пожалуйте в кабинет, вас ждут.

Из-за массивного стола, покрытого зеленым сукном, им навстречу поднимается худощавый, среднего роста мужчина. У него редкая седеющая борода и проницательный взгляд бледных глаз. Он смутно помнит господина Мережковского, представленного Софьей Андреевной на литературном вечере, где он читал отрывок из «Братьев Карамазовых».

- Ах да, мне Софья Андреевна говорила о вас. Присаживайтесь, пожалуйста.

Они садятся на диван, над которым висит большая фотография Сикстинской мадонны, а сам опять устраивается за столом, где разложены стопки корректур романа, готовившегося к печати.

- Чем обязан, господа?

- Федор Михайлович, не смогли бы вы послушать и оценить стихи сына?

- Прошу вас, молодой человек, начинайте.

Дмитрий, страшно волнуясь, декламирует; он заикается, его голос дрожит, злится сам на себя за сбивчивое чтение.

 

Взглянешь на небо – туманы свинцовые,

Тучи угрюмые, тучи суровые;

Взглянешь на землю – толпою печальною

Листья с песней бегут погребальною.

 

Достоевский слушает с видом человека, отвлеченного от важного дела, с досадой, что ему помешали из-за пустяков. Дима чувствует это и быстро заканчивает чтение, несмотря на настойчивость отца

- Что скажете, Федор Михайлович?

- Никуда не годится, слабо и очень плохо. Вы еще очень молоды для творчества. Страдать надо, чтобы хорошо писать. Страдать!

Сергей Иванович, давно гордившийся стихами сына, просто не ожидает такой оценки и сердится.

- Нет, пусть лучше не пишет, только не страдает!

- Воля ваша,- пожимает плечами Достоевский и поднимается, давая понять, что визит затянулся.

 

* * *

 

По уговору с мужем Анастасия нанимает для Зины няню – девочку 14 лет Дашу Соколову. Сама еще девочка, она привязывается к крошке, любит носить ее на руках, лелеет ее.

- Какая же ты хорошенькая, батюшка белый!- приговаривает она, причесывая ее белые кудряшки.

Зина тоже обожает няню, радостно улыбается, когда Даша входит в детскую. Даже после рождения Ани Даша старается больше внимания уделять любимице.

 

Она никогда не узнает,

Как я любил ее,

Как эта любовь пронзает

Все бытие мое.

 

Любил ее серое платье,

Волос ее каждую прядь.

Но и если б и мог сказать я,

Она б не могла понять.

 

Зато Анечкой теперь увлечена Надежда, так и не вышедшая замуж. Зина искоса наблюдает за ними, ее ревность тихая, она старается ее не показывать. «Странная девочка, на других не похожая. Крошечная, крошечная, в розовой вязаной кофточке, с вечно расстегнутой последней пуговицей. И такая серьезная!»

Не находя внимания у тети, она прижимается к бабушке.

- Бабушка, миленькая, расскажи мне сказку о Николае Чудотворце.

Семья Гиппиус живет в Саратове, куда переводят Николая Романовича. Зине 4 года. Ей очень нравится молоденькая гостья мамы с черной бархоткой на шее; она наблюдает за ними, притихнув на стуле с няней, боясь шуметь, чтобы не выгнали взрослые. Гостья сидит за столом, покрытым бархатной скатертью, и совсем не замечает ребенка, от нее веет таким спокойствием и теплотой, она такая красивая, как фея из сказки. Зинаида думает о ней, засыпая.

- Мамочка, я так люблю твою гостью,- обнимает она Анастасию и прижимается к ней.

Мамочке можно сказать все, ведь они – одно. В очередной приход гостьи Зинаида сидит в гостиной и трепетно смотрит на сидящую в кресле гостью. Она вздрагивает от маминого голоса.

- Зина вас ужасно любит.

«Как? Мама разве не поняла, что это Тайна?- лихорадочно думает Зина.- Ведь мы – одно, потому я ей и доверила ее, а другим нельзя это знать».

- Ты меня любишь?- улыбается гостья Зине.

- Нет. Не люблю. Тьфу….Дрянь.... - раздраженно выпаливает Зина.

Няня быстро уводит Зину в мезонин к бабушке, где она долго сидит на скамейке, не желая играть, и ждет маму.

- Зина, как ты разговариваешь с взрослыми? - ругает ее мама.- Нельзя так отвечать, надо просить извинения.

Зина упорно молчит.

- Слышишь?

- Скажи, что больше не будешь,- гладит по головке бабушка.

Но Зина молчит, думая: «Неужели мы с мамой разное, а не одно?»

Вместе с бабушкой она молится в ее комнате перед углом с образами и зеленой лампадкой. Образа Зина знает наизусть: это Симеон Столпник, это Божья Матерь – самые ее любимые. Она рассматривает их внимательно, когда перед праздником снимают и чистят образа.

- Молись, Зиночка, молись. Бог слышит всегда детскую молитву и помогает всем, за кого ты молишься. Помолись за Анечку – очень она плоха…

- Бабушка, у меня есть грехи?

- Откуда у тебя могут они быть?

- Ну, когда я не слушаюсь или капризничаю…

- Вздор! Тот, кому нет семи лет, тот младенец, а у младенцев не бывает грехов. Молись за Анечку.

Зина усердно молится за здоровье сестренки, и она поправляется.

- Спасибо, Господи, что услышал меня и помог.

В огне зеленой лампадки она ловит строгий взгляд с образа, ей кажется, что он пронизывает ее насквозь. Засыпая на маленькой детской кроватке без сетки, она шепчет: «Бог всегда слышит молитвы детей».

Зина с нетерпением ждет приближения своего дня рождения, выглядывая на улицу в окна, разрисованные морозом причудливыми серебристыми узорами. Открыв утром глаза, она замечает в неясном утреннем свете отца, ожидающего ее пробуждения, Улыбаясь, он нежно целует ее.

- С днем рождения, доченька!

Она удивлена – так долго ждала этого дня, который ей принесет много подарков и радостных минут, что забыла о нем.

 

Не март девичий сиял моей заре,

Ее огни зажглись в суровом ноябре.

 

Сразу после отца с поздравлениями вбегают мама и Даша, они целуют любимицу, после чего Зина радостно вскакивает и бежит к углу с подарками. Только теперь она верит, что наступил день Ангела. Няня помогает ей умыться, поливая теплую водичку из кувшина и растирая полотенцем ее щечки. Она надевает нарядное платье, такое красивое, какого еще не было у Зины. Восторгу Зины нет предела, подбегая к зеркалу, она гордо выпрямляется, чем вызывает смех домашних.

- Теперь – утренняя молитва, и будем пить чай со сладостями; их вчера, по случаю семейного торжества, накупили много.

Глаза Зины светятся от счастья, ведь она сегодня в центре внимания родных. После чая они с Дашей отправляются гулять.

Я претепло одета,

Под капором коса.

Иду – теперь не лето –

Всего на полчаса.

 

В Петербург семья Гиппиус переезжает из Саратова, когда Николая Романовича назначают служить в столицу. Зина гуляет с Дашей в Летнем саду, радуясь большому количеству играющих детей у памятника Крылову. Они идут смотреть игрушки в Гостиный двор – трехэтажное каменное здание с парными колоннами у закругленных углов. Здесь она устраивает няне истерику, попросив ее купить вместо куклы живую девочку, и настойчиво топает ногами.

- Зиночка, ну у нас же есть дома твоя маленькая сестра, такая же хорошенькая, как эта чудная девочка…

- А я хочу эту, наша ходить не умеет, а эта ходит сама, я буду с ней играть.

- Не капризничай! Девочка эта чужая, ее никто не продаст, видишь, с ней тоже няня пришла. Давай купим куклу.

- Нет, я хочу! Купи мне эту девочку. Не хочу я куклу неживую.

- Все! Идем домой! Обещаю, что тебя дома накажут за капризы.

«Желанья были мне всего дороже…»

Скоро они уезжают из столицы из-за резко обострившего туберкулеза отца от сурового петербургского климата.

Весной она просыпается и видит бабушку одетой.

- Ты куда, бабушка? В церковь?

- Ведь сейчас Успенский пост, я говею, хочу исповедоваться,- говорит бабушка, надевая кружевной чепчик.

- Бабушка, возьми меня с собой, у меня усердие. С тобой хочу, ведь церковь здесь близко.

- Усердие? Что же, пойдем, быстро одевайся.

Они бегут по влажной траве на горку за селом. Бабушка отстает.

- Бабушка, скорее, надо до ранней обедни поспеть.

Зина вдыхает ароматы начинающей робко пробиваться зелени и листиков на деревьях, ожидая бабушку. Церковь очень маленькая, но народу собралось много. Батюшка накрывает всех и громко вещает.

- Прощается!

Он уходит служить, Зина идет вместе со всеми причащаться. «Но искупления я еще не понимаю. Я, очевидно, не понимаю и покаяния», но «тихая гордость своей святостью после причастия» не покидает ее даже после возвращения домой.

Зина рано учится читать; сначала читает только сказки, но они ее мало занимают. Вот, когда бабушка достает толстую книгу в бледно-зеленом переплете «Жития Святых», Зина перестает читать сказки.

- Не буду я больше слушать сказки – все выдумка, а здесь интересно, здесь про настоящее пишут. Слушай, бабушка.

Она старательно твердит слова из книги.

- Бабушка, мне раньше все непонятно было и страшно, а здесь сказано, что чтобы страшное прошло или чего-то захочешь – надо сейчас же помолиться. Только надо чаще каяться, чтобы грехи не накапливались. Хорошо быть святым или монахом. Бабушка, а ты ни одной буквы не знаешь?

- Когда мне было учиться? В 15 лет отдали замуж, а потом дети пошли, дом свой, лошадки.

Во второй период жизни в Петербурге, когда Николая Романовича переводят в столицу товарищем обер-прокурора Сената, Зине уже 8 лет, она хорошо запоминает лучше первого, но он опять недолгий – из-за болезни отца приходится уехать на юг.

 

Нежин

В воздухе сверкают на солнце прозрачные снежинки, Зина наблюдает за их движением, прижимаясь к няне, когда их сани подъезжают по центральной улице к одному из лучших домов города. Приезд председателя суда – маленькое событие для крошечного городка Нежина Черниговского уезда. Городок имеет выгодное географическое положение – через него проходят все центральные дороги и тракты, поэтому он издавна живет торговлей. Купцы – самые богатые, они живут в двухэтажных каменных домах с зарешеченными для безопасности окнами.

Городок еще знаменит тем, что здесь в 1821 – 1828 годы жил и учился в лицее Н.Гоголь. Трехэтажное здание бывшей гимназии – белоснежный дворец с высокими колоннами гордо возвышается над остальными строениями. Теперь здесь находится Гоголевский институт, и весь воздух пропитан памятью о великом писателе. Николай Романович еще в студенчестве увлекался творчеством Гоголя, свою старшую дочь рано начинает знакомить с его книгами. За годы жизни здесь он становится пропагандистом его наследия и, следуя традиции, возобновляет любительские спектакли по пьесам Гоголя, как когда-то лицеист Гоголь мастерил декорации и костюмы; он был в лицее недурным актером-любителем.

Репетиции спектаклей проходят в доме Гиппиус и бесспорно оставляют духовный след в детской душе Зины. Только из-за постановок удается собрать средства на установку бюста писателя в парке, где он любил гулять.

У Николая Романовича мечта – дать старшей дочери классическое образование, но из-за ее строптивого характера гувернантки не желают заниматься с ней. Поэтому Анастасия собирается в дальнюю дорогу, все сто верст до Киева Зина прижимается к матери, как птенец, боясь, что она оставит ее одну. «Она болезненно любила свою мать». Эти полгода она проводит в институтской больнице, где ее называют «маленький человек с большим горем». Ее природная интуиция не обманывает ее: после полугодовой серьезной болезни по причине сильной привязанности к родителям она возвращается в Нежин. Отец вынужден нанять учителей из Гоголевского института.

Зина опять рядом с отцом и счастлива этим: «А я его так любила, что иногда, глядя на его высокую фигуру, на него в короткой лисьей шубе, прислонившегося спиной к печке, думала: «А вдруг он умрет? Тогда я тоже умру». Он – ее друг и учитель, берет с собой в библиотеку, находящуюся в Гоголевском институте, где хранятся сочинения писателя и даже рукописные бумаги – знаменитая гоголиана материалов и документов. Зина любит ходить в этот храм, выделяющийся величественностью и белизной старинной архитектуры.

 

Нежин

 

Дочь знает, что отцу нельзя мешать, когда он садится в своем кабинете за переводы стихов, он занимается ими давно, но никогда не пытается их напечатать. Зина начинает писать первые стихи.

 

Давно печали я не знаю

И слез давно уже не лью.

Я никому не помогаю

Да никого и не люблю.

 

Людей любить – сам будешь в горе,

Всем не поможешь все равно.

Мир что большое сине море

И я забыл о нем давно.

 

Зина любит гулять с няней по пыльным улицам, где бродят коровы и свиньи. В непогоду улицы в Нежине становятся непроходимыми. Гуляют в парке у института с его высокими деревьями и нестриженными аллеями, вдоль которых стоят узорчатые скамейки. Внизу заросший пруд. По берегам реки Остер разбросаны деревянные хаты и купеческие дома, а в низовьях – сады и огороды, где растут знаменитые неженские огурчики.

Усаживаясь на берегу, няня следит, чтобы Зина не помяла шелковое платье с кружевным воротником, не запачкала светлые носочки и беленькие туфельки, с любовью поправляя атласные ленты в двух золотистых косичках. Они наблюдают за скользящими по спокойной воде лодками; в них катается молодежь, они поют и веселятся, и Зине нравится смотреть на них.

 

Девочка в сером платьице…

Косы как будто из ваты…

Девочка, девочка, чья ты?

 

Мамина... Или ничья.

Хочешь – буду твоя…

 

Она читает Тургенева, Пушкина и Лермонтова, хотя отец более всего поощряет чтение Гоголя. Невольно подражает стихам Лермонтова, когда пишет свои, незрелые, даже самой не нравившиеся, стихи. Потому сразу рвет их, хотя пытается писать, не отрываясь от бумаги: «Пройдет вдохновение, если бросить сейчас. Опять получились глупые стихи».

«Почему папа не смотрит в мою сторону? Чем же он недоволен?»- думает Зина, направляясь в его кабинет.

- Папочка, прости меня, пожалуйста. Я больше не буду трогать твои бумаги, когда тебя нет дома.

- Ну ладно, иди ко мне, я тебя поцелую, проказница моя. Покажи мне, что ты сегодня читаешь.

Зина, весело подпрыгивая, несет отцу книгу с закладкой и думает: «Ура! Папочка больше не сердится, и мы опять друзья».

- Зина, ты опять расшалилась,- слышит она голос мамы.- Не забывай, что скоро у тебя урок музыки.

- Мамочка, я только покажу папе свою книжку и пойду за нотами,- умоляюще смотрит на Анастасию она.

Вскоре Николай Романович потихоньку проходит в переднюю, стараясь не мешать им, вновь уходит на службу. В конце урока Даша подходит к ним.

- Зина, надо собираться на ярмарку.

Четыре раза в год городок оживляется – весь окрестный народ съезжается на торговую ярмарку, для всех это настоящий праздник, да и проходят они по праздникам: Троицын день, Масленицу, Покров и Фомин день.

Зина собирается быстро, натягивая кофточку, рейтузики и ботики, но долго приходится ждать, пока оденут младших трех сестер. В Масленицу особенно интересно идти на ярмарку, там вкусно пахнет блинами и медом, только горки успевают растаять к несчастью детворы.

В начале марта в доме девочкам совсем не разрешается шалить и громко разговаривать – Николай Романович сильно простудился и лежит в кабинете, где его несколько раз в день посещает доктор. По обеспокоенному лицу доктора Зина понимает, что улучшений пока нет, а ей так хочется увидеть папочку здоровым и бодрым. Она тихо пробирается в кабинет, где отец слабой улыбкой встречает ее. Но ей становится страшно, когда в очередной приход он даже не замечает ее, только дышит тяжело. Успокаивается только во время молитвы: «Господи! Пусть папочка поправится. Я так люблю его и боюсь потерять. Умоляю, Господи!»

Ей 11 лет и она все понимает и по скорбному выражению близких, и по заплаканному лицу матери. В тот страшный понедельник она сразу замечает странную суету в доме, ее настораживает то, что ее не пускают в кабинет. На ее немой вопрос Анастасия печально произносит:

- Папочки больше нет…

Они зарыдали. Зина кладет свою голову на колени матери и не сдерживает больше слез; она так надеялась, что он поправится, ведь он часто болел и выздоравливал. В голове вертится мысль: «Папа умер, папа умер… Боже! Почему ты дал ему умереть?»

- Зиночка, надо, чтобы младшие не испугались. Мама, как же мы теперь жить-то без него будем…

- Все в руках Божьих... Поплачь, дочка. Теперь все заботы будут на твоих хрупких плечах.

- Николая я в Нежине не оставлю, его надо похоронить в Москве. Мне надо собираться, а потом за вами приеду.

Зине, как старшей, разрешают проститься с отцом. Она смотрит на его заостренное такое родное лицо, понимая, что вместе с ним уходит ее беззаботное детство.

Ранней весной 1881 года Анастасия перевозит в Москву тело мужа и вместе со свекровью хоронит его на немецком кладбище у Синичкина пруда. Возвратившись в Нежин, она собирает всю многочисленную семью: дочерей, мать, сестру, няню и переезжает в Москву, где поселяется на Остоженке у церкви Воскресения. У Зины три младшие сестры: Аня, Наташа и Татьяна, последняя еще грудная.

 

Остоженка

 

На Остоженке интенсивно строятся богатые особняки, хотя этот район еще тихий и спокойный из-за полного отсутствия магазинов, банков и промышленных предприятий. Здесь с 1870 года ведется строительство доходных домов в 2-3 этажа, в которых есть водопровод, ванные, канализация и центральное отопление. Доходный дом – это единственно доступное жилье для семьи Гиппиус, вынужденной жить на пенсию умершего отца. Анастасия снимает маленькую квартирку с низкими потолками рядом с домом свекрови, но у Зины своя маленькая узенькая комната.

Мать Анастасии всегда живет с ними, они привыкли к ее маленькой сгорбленной фигурке с платочком на голове, которая кушает только у себя и только кашу по причине отсутствия зубов. Мать отца совсем другая: прямая, толстая с добродушной улыбкой, на большой каштановой прическе кружевная наколка; одета эта бабушка, как богатая барыня. За столом с бархатной скатертью она пухлыми пальцами раскладывает пасьянс.

- Зина, сейчас будем пить кофей. Танька! Неси нам кофей и конфет, а сама иди, гуляй с Зизинкой.

Горничная, курносая белобрысая девчонка, накрывает стол и уходит с маленькой старой болонкой на улицу. Зина любит бывать у бабушки, бродить по просторной квартире с большой широкой кроватью с белым пологом и кружевным покрывалом в спальне. Все у бабушки белоснежное, кругом идеальный порядок.

- Ты, Зина, знаешь, что я хочу, чтобы вы звали меня грандмаман, а не бабушка. Так у немцев принято, хотя я сама и русская, но прожила в немецкой семье долго и всю жизнь я провела в Москве. Как я любила девушкой танцевать на балах, там и с дедушкой твоим встретилась. Особенно любила два танца: монимаску и матрадуру.

- Ой, грандмаман, как вы интересно рассказываете!

- Я тоже люблю с тобой говорить, ты такая внимательная и любопытная. Не то, что другие внучки, эти поповны, внучки попа.

- Грандмаман, почему ты их не любишь? Они так редко ходят к тебе.

- Да, только церемониальный визит делают по большим праздникам. Все из-за того, что дочь моя, их мама, не послушалась родителей и вышла замуж за этого сына попа, за русского.

- Мой отец ведь тоже женился на русской…

- Тут большая разница: Коля дал вам свою фамилию, вы фон Гиппиус, а они без всякого «фон»! Твой дед Карл Роман фон Гиппиус так гордился своим родом и происхождением! Ведь это его предок открыл в Москве первый книжный магазин триста лет назад. И ты должна гордиться своим родом.

- Но ведь тетя давно умерла…

- Мой второй сын из-за них не женился и воспитал их.

- Давайте посмотрим альбом.

Бабушка достает длинный бархатный альбом и подает Зине.

- Нравится мой альбом?

- Очень! Стихи забавные и картинки. Смотрите, два дерева, а между ними ручей бежит, а листья вверху вместе свиваются и написано: «Судьба два сердца разделяет, но ветви их сплетясь растут». Смешно, но интересно.

- Написала бы сама суда тоже, ты ведь пишешь стихи.

- Да здесь глупые стихи все.

- А у тебя так все серьезные? Конечно, тебе ведь 11 лет уже.

Зина бывает у кузин, в старом доме с калиткой во двор и мезонином около церкви Воскресенье. Они живут с дядей, господином с седой лохматой бородой и суровым взглядом из-под густых белых бровей. Младшая кузина Наташа имеет совсем неприметную внешность: гладкие светлые волосенки, бледное лицо с голубыми близорукими глазами, но все в ней, даже одежда и маленькие сережки, мило сердцу Зины. Она очарованна ее бархатным и ласковым голосом, мягкостью характера, постоянной улыбкой – всего этого не было у Зины. Хотя старшая кузина Юля хорошенькая, румяная, стройная, Зина любит младшую и ищет с ней постоянных встреч.

Кузина не любит приглашать к себе, старается приходить сама чаще, тогда Зина с блаженством наблюдает за ее тихой беседой с мамой. «Я буду всегда любить кузину. Господи! Как я ее люблю!»- думает Зина, любуясь ею. Но в дневнике она делает записи каждый день: «Влюбиться без взаимности и смешно, и глупо; постараюсь скорее кончить начатую глупость». Она часто ходит около дома кузины по тротуару с надеждой, что Наташа увидит ее в окно и позовет, но только раз она зовет ее, заметив у дома. Зато в церкви они становятся рядом.

- Зина, вот этот старенький священник крестил меня.

- Он здесь так давно?

- Да. Сколько живу здесь – столько помню его службы.

В Пасху она рядом в переполненной церкви, Зина первой успевает поцеловаться с кузиной, едва гаснут свечи. И любоваться праздничной иллюминацией, слушать колокольный звон, выходя из церкви, рядом с кузиной ей нравиться гораздо больше.

В Москве еще нет трамваев, по узким полоскам рельсов ползет дребезжащая конка, запряженная двумя лошадьми. Конка – двухэтажный вагон голубого или красного цвета с местами внутри и на крыше – империале, куда поднимаются по крутой винтовой лестнице. Проезд в вагоне или на крыше определяет социальный статус пассажиров, на крыше ездить дешевле. Кучер управляет конкой и звонит в висячий колокол, это сигнал пешеходам.

 

 

 

И, все-таки, извозчик на московских пролетках с цветной полосой вокруг задней стенки кузова, с откидным кожаным верхом, с двумя фонарями по бокам козел – главная фигура на улицах. В пролетке сидят два пассажира с важным видом и пренебрежительно косятся в сторону конки. Изредка проезжает ландо – карета с двумя откидными верхами и четырьмя пассажирами, кучер управляет двумя лошадьми.

Водовозы от бассейнов возят воду в бочке к домам, где нет водопровода.

Зина гуляет с няней и сестрами по московским улицам, рассматривая конку, пугаясь лихих извозчиков. Зине нравятся бойкие прохожие, заразительно смеющиеся, и она улыбается им вслед; улицы широкие и шумные в большом городе. Анастасия помнит мечту мужа о классическом образовании дочерей, потому ищет гимназию для Зины. Ее выбор падает на женскую гимназию Фишер и потому, что она находится на Остоженке и потому, что это единственная в Москве гимназия, получившая только два года назад право выдавать аттестат зрелости с большими перспективами – ее выпускницы имели возможность преподавать в мужских и женских гимназиях.

Софья Николаевна и ее муж Георгий Борисович Фишер привлекают для преподавания известных профессоров и педагогов. Маленькая, чуть полноватая женщина в темном платье с кружевным воротником ласково улыбается ученице в белоснежной пелерине на светлом платье с пышной золотистой косой, присевшей в поклоне. Оробевшей Зине сразу становится просто и уютно в стенах гимназии и она, поцеловав маму, бежит в классную комнату и садится за парту, где все ей кажутся милыми и приветливыми. Учиться Зине нравится, она быстро схватывает суть предмета и, благодаря хорошей памяти, ей совсем мало надо времени на подготовку уроков.

Зина любит уроки греческого языка за то, что на нем говорили далекие древние люди, геометрию за фигуры и линии в них, можно воображать в пространстве, уроки русского за его правила, но не сочинения выдумывать. Сначала она делает любимые уроки, а на нелюбимых уроках всегда задумается и отвлекается: «Почему так много вокруг непонятного? Не хочу никого спрашивать, надо самой додуматься!»

В двубортном суконном пальто с меховым воротником и меховом капоре Зина скользит в высоких ботинках на шнуровке мимо ампирных особняков за узорчатыми железными оградами, возвращаясь из гимназии. Она останавливается у особняка, купленного в начале века матерью Тургенева, сюда 10 лет приезжал, останавливался и жил Иван Сергеевич, здесь писал «Записки охотника, цикл стихов. А здесь был бывший дворец генерал-губернатора Еропкина, где бывала Екатерина !!. Можно еще погулять по Остоженке, сколько интересных и знаменитых домов здесь, но Зину ждут дома, она приходящая гимназистка и живет с семьей, хотя большинство девочек живут в гимназии.

 

 

Только недолго Зине приходится ходить в гимназию; в один из холодных дней она простудилась по дороге в нее и тяжело болеет. Врачи запрещают выходить на улицу, и Анастасии приходится нанимать студентов университета для домашнего образования. Эти студенты Зине не нравятся, не любит заниматься с ними.

- Мамочка, ну когда я опять пойду в гимназию? Эти студенты такие скучные.

- Нет, Зина, не проси даже. Опять заболеешь, а я так боюсь за тебя. Тебе надо серьезнее относиться к домашним урокам.

Из Тулы для лечения приезжает Иван Васильевич Степанов и поселяется у сестры. Именно он играет определяющую роль в формировании литературного вкуса у племянницы, учит ее мыслить творчески, иметь личное мнение. Сам высокообразованный и эрудированный адвокат, он заставляет Зину ценить классику и открывает ей уникальную способность поэзии отражать глубинные чувства человека и волшебную красоту природы.

На лето Анастасия снимает вместе со свекровью дачу в селе Воскресенском. Самое любимое место Зины – тенистый пруд с белой лодкой у плотика и желтой каменной беседкой. По еловым аллеям сестры весело бегут к пруду вниз от дома мимо церкви и парка.

- Мамочка, какой же рай здесь!- восторгается Зина.

Зина влюбляется в сына хозяйки дачи, молодого красивого студента с густой вьющейся рыжей бородой. Он нравится ей только потому, что она хочет, чтобы он обратил внимание на сестру Аню, боясь самой себе признаться в симпатии из-за страха греха. Она думает о нем даже ночью, посматривая на спящую рядом бабушку и разглядывая свою хрупкую ручку с золотым браслетиком при свете зеленой лампадки. А чувство непонятной неги разливается по всему телу.

Женский коллектив на даче большой: Анастасия с дочерьми, свекровь, бабушка и сестра Надежда, няня и кухарка. Няня здесь самая главная распорядительница

 

Ей хочется в семье царить и править всем,

И в кофте ситцевой, с надменными губами,

И острым носиком, и хитрыми глазами,

Проворная, как мышь, но с нежностью лица

По дому бегает, хлопочет без конца,

На взрослых и детей кричит, дает советы….

 

Бабушка вырастила всех внучек, и они ей отвечают преданной любовью.

 

В слепые, бедные глаза, в беззубый рот

Губами свежими ее целуют внучки,-

Веселью нет конца,- и маленькие ручки

В дрожащую ладонь, смеясь, она берет.

 

Лето пролетает быстро, девочки окрепли на чистом воздухе. Наступает осень, начинают желтеть листья и часто моросить прохладный дождик. Анастасия вздыхает все чаще: «Пора возвращаться в Москву. Только бы девочки зимой не начали болеть и сводить меня своими болезнями с ума. Господи, помоги!»

 

Глава 3
Юность Зины и Дмитрия. Их знакомство и свадьба.

 

Учеба на Гагаринской с ее ненавистными педагогами подходит к концу и, получив аттестат, Дмитрий в 1884 году поступает в университет на историко-филологический факультет.

Теплые осенние дни быстро сменяются холодными, и промозглый мелкий дождь прибивает к набережной темно-желтые листья. Торопившиеся на лекцию студенты в зеленых шинелях и светло-зеленых фуражках обгоняют невысокого щуплого юношу с портфелем, исчезая в дверях кирпично-красного, величественного здания, вверху которого красуется двуглавый орел и надпись «Императорский университет». Перед зданием шумят высокие клены, сбрасывая последнюю листву на тротуар за решеткой во всю длину фасада. Александр ! передал университету здание коллегий, построенное архитектором Леблоном два века назад.

Дмитрий вешает шинель на крючок, кладет фуражку на верхнюю полочку и отправляется по бесконечному коридору, заставленному шкафами, мимо огромного актового зала с белыми колоннами к своей аудитории, определив ее по расписанию на стене коридора. Встречая по пути юношей в темно-синей форме с золотыми пуговицами, он чувствует себя частичкой этой взрослой жизни, где все не похоже на гимназию. У аудитории стоят студенты, до прихода преподавателя запрещено входить. Профессор в штатском сюртуке входит в аудиторию и направляется к кафедре.

После двух лекций все идут в столовую, находящуюся за северными воротами. Дмитрий с двумя знакомыми садится за длинный стол, покрытый цветной клеенкой, с внушительной корзиной с белым и черным хлебом посередине. Обед с мясом стоит 12 копеек, но неимущие студенты ограничиваются хлебом – он здесь бесплатный. За столом очень шумно, старшие студенты ведут себя свободно, отчаянно споря и громко смеясь. Дмитрий даже на старших курсах не позволяет себе таких вольностей, он всегда корректен и серьезен.

В начале 80-х годов Дмитрий знакомится с поэтом С.Я.Надсоном – юнкером Павловского военного училища, уже известного в литературных кругах. Детство поэта очень тяжелое: в 2-х летнем возрасте он потерял отца, а в 10-ти летнем – мать. Он рос болезненным и слабым ребенком, остро ощущаемым одиночество. Первые стихи печатает в журнале «Свет», но только через 3 года он становится популярным после стихотворения, которое по выражению поэта П.Ф.Якубовича «ударило по сердцам».

 

И не будет на свете ни слез, ни вражды,

Ни бескрестных могил, ни рабов,

Ни нужды беспросветной, ни мертвящей нужды,

Ни меча, ни позорных столбов!

 

Стихотворение это привлекает внимание поэта А.Н.Плещеева, возглавляющего стихотворный отдел журнала «Современные записки». Он навещает Надсона и помогает ему обрести уверенность в своем даровании. Сам Плещеев был арестован в юности, как участник тайного кружка Петрашевского и был сослан на Урал; только через 10 лет возвращается в столицу и печатается в журналах.

Надсон посвящает Дмитрию стихи и сближается с Мережковским.

 

 

Оба с тобой одиноко-несчастные,

Встретясь случайно, мы скоро сошлись;

Слезы, упреки и жалобы страстные

В наших беседах волной полились.

Сладко казалось нам скорбь накипевшую

Другу и брату, любя, изливать;

Ново казалось нам грудь наболевшую

Тихою лаской его врачевать.

 

Надсон обращается к Плещееву с просьбой.

- Алексей Николаевич, помогите Мережковскому напечатать стихи. Он мне прислал полное отчаяния письмо: вообще, он мой брат по страданию: у нас с ним есть на душе одно общее горе, и я рад был бы, если б мог хоть немного его поддержать.

По широкому Литейному проспекту теплым весенним днем прогуливаются два молодых человека. Надсон – худенький, невысокий мужчина, с пышной черной бородкой. Из-под круглых пенсне, которого видны удивительно проницательные глаза. Он давно обещает своего молодого друга познакомить с Плещеевым.

- Его я считаю своим литературным крестным отцом и бесконечно обязан его теплоте, вкусу и образованию, воспитавшим мою музу. А вот и дом Плещеева,- показывает он на угловой дом на Спасской 1, известный, как доходный дом Булатова – трехэтажное здание с благородным обликом в классическом стиле с большими белыми колоннами.

Квартира Плещеева в партере, здесь и находится редакция «Современных записок». Они звонят в дверь, им открывает миловидная жена, проводившая их в кабинет – комнату с низкими потолками и двумя небольшими окнами, между которых висит портрет Белинского. На большом старинном письменном столе лежат рукописи и журналы, стоит бюст Тургенева из бронзы. Гипсовый бюст Герцена водружен на высокий книжный шкаф.

Навстречу поднимается высокий широкоплечий старик с белыми, откинутыми назад волосами и широкой седой бородой.

- Присаживайтесь на диван.

- Вот привел к вам начинающего поэта…

- Я читал ваши стихи, молодой человек. Можно мне, ввиду вашего юного возраста, звать вас Мережок? Ваши стихи отличает мистика и расплывчатость мысли. Надо больше работать над ними.

Стихи Дмитрия появляются в журнале Плещеева.

 

Час придет – и гордо над волнами,

Раздробив их влажный изумруд,

Новый остров, созданный веками,

С торжеством кораллы вознесут…

 

Плещеев содействует вступлению Дмитрия в члены Литературного фонда.

 

 

В университете Дмитрий увлекается философией Дарвина, Спенсера и Милля, а знание греческого языка и латыни позволяют открыть Древний мир в подлинниках, ощутить дух далекого времени. После закрытия «Отечественных записок» Дмитрий печатается в «Северном вестнике», основанном ближайшей подругой Софьи Ковалевской Анной Михайловной Евреиновой. Она знаменита, как первая женщина юрист; для того, чтобы получить образование, она тайком покидает Россию и своих близких.

В редакции журнала Дмитрий знакомится с Н.К.Михайловским и Г.И.Успенским. Истинный знаток жизни народа и его психологии, Успенский советует Дмитрию.

- Надо познавать религиозный смысл жизни через изучение быта и души простого народа. Вот я, например, посетил самые глухие уголки России. Я дам вам адрес Василия Сютаева - основоположника религиозного течения непротивления. Он верит, что только следование церковным заповедям приведет к счастью.

Дмитрий встречается с Сютаевым в Тверской губернии, где собирает материал для своих статей. Он пытается выяснить религиозное сознание народа. И так увлекается этой идеей, что решает уйти в народ, стать учителем в далекой глубинке и посвятить жизнь проповедничеству. Очень скоро наступает разочарование в своих идеалах.

 

Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу:

Я слишком слаб; в душе – ни веры, ни огня…

Святая ненависть погибнуть за свободу

Не увлечет меня:

 

Пускай шумит ручей и блещет на просторе,-

Струи бессильные смиряться и падут

Не в бесконечное, сверкающее море,

А в тихий сонный пруд.

 

Он едет в Европу путешествовать с семьей музыканта Давыдова и его жены Александры Аркадьевны - издательницы «Северного вестника» летом 1885 года, посещает Францию и Швейцарию. Увлекается дочерью своих спутников – Лидией, но она не отвечает взаимностью. За граница поражает его своей непохожестью во всем.

- Без всяких политических и философских соображений,- с жаром говорит он Лиде,- просто в бульварах, в толпе, в театрах, в рекламах, выставках, кафе – в этом непрерывном ропоте человеческого океана чувствуется, что там есть жизнь.

Лида слушает без особого внимания, ее больше занимают наряды дам. Дмитрий по приезду из заграницы еще посещает литературный салон Александры Аркадьевны, где собираются известные литераторы и музыканты. Глава семейства Карл Давыдов – директор петербургской консерватории, знаменитый виолончелист и автор прелестных романсов. Лида впоследствии становится женой известного марксиста Туган-Барановского. Литературные салоны после возвращения из путешествия скучны Дмитрию, как и редакции журналов.

В 1887 году умирает Надсон в возрасте 24-х лет, что становится для Дмитрия жестоким ударом.

 

Поэты на Руси не любят долго жить:

Они проносятся мгновенным метеором,

Они торопятся свой факел потушить,

Подавленные тьмой, и рабством и позором.

 

* * *

 

Анастасия после постоянных болезней дочерей в эту зиму весной решает везти их в Крым. Для осуществления этой цели она снимает в Ялте дачу у генерала Драушусова на один год. Дорога в поезде вторым классом забавляет детей, им нравятся остановки на веселых станциях, где можно погулять пока стоит поезд. Надежда едет со своей кошкой, устроив ее в маленьком вагоне рядом на полке, кормит ее молоком, отливая его у бабушки. Всем весело! Под стук колес тихо идущего поезда так сладко засыпать Зине, ожидая встречи с далеким теплым городом Ялтой. Чем ближе к югу, тем интереснее наблюдать в окно.

 

Ялта

 

Город расположился в живописной котловине двух рек, недалеко друг от друга, впадающих в море. От холодных северных ветров город защищает высокая горная гряда, благодаря чему климат в Ялте очень теплый и мягкий. Само море здесь теплое и целебное, а морской воздух, богатый солями натрия, брома, йодом и озоном, также является целебным фактором. Это и привлекает сюда для лечения людей с легочными недугами и просто отдыхающих. Город утопает в зелени: живописные арки из многолетних деревьев создают ему неповторимость и спасают от палящего южного солнца.

Здесь впервые Зина встречает женщин-наездниц, скачущих посередине набережной между тротуарами рядом с проезжающими экипажами.

- Смотри, мама, какая у них гордая осанка. Я тоже хочу учиться верховой езде на даче.

С дачи открывается поразительная красота белоснежных вершин Крымских гор в голубоватой дымке. Вокруг шумят стремительные горные реки, виднеются зловещие ущелья, простираются пологие холмы. Зина любуется необыкновенной красотой юга, вдохновляющего ее на поэтическое творчество, она привлекает к нему окружающих, близкие тоже начинают писать стихи.

В городе бывают редко – посещают две небольшие библиотеки, где за плату берут книги, ведь на даче нет ни одного тома. Изредка Зине удается уговорить мать бывать в городском театре, где случаями идут оперетты. Кроме морских прогулок и редких верховых Зине заняться нечем, ей скучно на даче. Анастасия уже думает о возвращении в Москву, как на даче появляется Александр Степанов.

Старший брат Анастасии служит присяжным поверенным в древнем городе Тифлисе, а его семья временно находится в Швейцарии. Все Степановы собираются вместе, нет только умершего недавно Ивана; его сына Павла Анастасия привозит с собой.

- Бедный Ванечка,- плачет бабушка,- если бы он был сейчас с нами... Какое счастье для матери видеть всех вас вместе!

- Мама,- обнимает ее своими сильными руками Александр, поглаживая ласково ее по голове в белом платочке,- мне его тоже очень не хватает. Ну, что же мы о грустном? Я так счастлив, что вас нашел здесь и теперь никуда не отпущу. Маму и Надежду я беру к себе, чтобы Анастасии было легче, а ей снимем квартиру рядом – девочки должны окрепнуть на юге. Так тяжело жить вдали от своих близких, что я еще не могу поверить, что вы со мной, родные мои.

Бабушка смотрит на сына, слушая и вытирая слезы, она то плачет, то смеется, ей было так хорошо - вокруг сидят самые близкие и родные.

- Собираемся, мои дорогие, - едем в Боржоми.

Морским путем на пароходе они прибывают в Боржоми. Хвойные леса Боржомского ущелья: елово-пихтового и соснового массива. По предгорьям и нижним склонам хребтов растут вековые дубы, орех, грабы и платаны, кругом простираются цветущие сады и виноградники.

- Природа Боржоми обворожила меня. Еще Лермонтов писал, что воздух здесь чист, как молитва ребенка. Можно ли лучше сказать?- восторгается Зина.

Дома в городе толпятся в узких улочках – коридорах вдоль реки Боржомки – притока Куры. За прекрасным парком многочисленные дачи, где Степанов снимает две соседние. Выбор Боржоми определился наличием там минеральной воды из углекисло-натриевого источника.

16-ти летняя Зина старается подражать кузине, смуглой девушке с темно-карими глазами и румяными щечками, прибывшей из Европы. Они вместе ходят на танцы, читают стихи и ездят верхом на лошадях по крутым горным тропинкам.

- Соня, как мне нравится отдыхать здесь! Давай поклянемся, что приедем на следующее лето в Боржом.

- Глупенькая! Конечно, приедем.

 

Тбилиси

 

Зиму семья Гиппиус живет в Тифлисе. Улицы здесь поражают Зину необычной и оригинальной постройкой, каких она еще не видела. Мощенные широкие улицы со старинными зданиями изящной архитектуры освещаются причудливыми фонарями на чугунных столбах. На оживленных улицах Зина с интересом наблюдает за иранскими купцами в длинных халатах и белых чалмах. Стройные грузины с закрученными усами в обтягивающих сапогах и каракулевых папахах с их женами в черных одеяниях важно расхаживают по тбилисским улицам.

Верховая езда – основной вид передвижения по многим крутым улицам Тифлиса, женщины используют мужской способ посадки в седле. Уже три года действует конка, соседствуя с конными экипажами и двухколесной арбой.

В городе около 70 церквей и храмов, православных и других вероисповеданий.

Зимой Зина влюбляется в молодого музыканта. Она уверенна, что чувство взаимное, но он очень болен и вскоре умирает от чахотки. А уже весной ей нравится голубоглазый блондин с вьющимися волосами. Влечение к нему только физическое, ее раздражает глупость – качество, как Зина считает, недостойное мужчине. Она целуется с ним на диванчике в ее комнате, куда он залазит через окно, когда Зина, проверив, что все домашние крепко спят, открывает ему. Родители юноши недовольны его увлечением и отправляют сына в Киев, поставив точку в его отношениях с молоденькой девушкой.

Ей нравится одной гулять по Головинскому проспекту, самому широкому в городе, начинающему от Московской заставы. Проспект вымощен каменными плитками, в его середине пролегает рельсовая дорога конки, по краям – аллеи с душистыми акациями. Головинский проспект всегда многолюден и оживлен. На Эриванской площади Зина долго стоит у высоких белых колонн величественного дворца наместника. На Солдатском рынке, еще его называют Русским, где яркие фрукты сложены в виде красочных пирамид и висят гирлянды красного перца, Зина с мамой делают покупки, а под Новый год приобретают здесь пушистую елку.

Живут они в каменном доме с тремя массивными колоннами и лепными арками над окнами и дверьми на первом этаже. В своей маленькой комнатке Зине никто не мешает сочинять стихи, популярные в гимназическом кругу друзей кузена Васи, увлекающихся поэзией Надсона, их кумира. Зина – признанная поэтесса, ее стихи переписывают поклонники.

 

Я помню аллею душистую

И ветки сирени кругом,

Росу на траве серебристую

И небо, обьятое сном.

 

Я помню, как трелью рыдающей

Сирень оглашал соловей,

И как аромат опьяняющий

Волной доносился с полей.

 

Зина садится у раскрытого окна своей комнаты, выходящего в сад с яблонями и черешнями. Она пишет письмо в Боржоми начальнику почты Якобсону. Уже 2 года он присылает ей красивые тетради для дневников и свои «стихотворения в прозе», как он их сам называет, но Зина потешается над ними в кругу друзей.

Прошлое лето они проводят в Манглисе, выбранное дядей вопреки желанию детей отдыхать в Боржоми. Общее горе их там и постигает, когда умирает дядя в конце лета, не оставив семье никаких средств. Бабушка с тетей опять живут с Анастасией, а обе семьи на зиму снимают квартиры скромнее.

- Мама, давайте поедем на лето в Боржоми,- уговаривает Зина мать.

- Ой, доченька, дорого это для нас.

- А почему ты думаешь, что в Тифлисе дешевле летом?

- Может быть, ты и права. Посоветуюсь с тетей Верой.

Зина открывает случайно у кузины журнал «Живописное обозрение», выписываемого дядей из Петербурга, и обращает внимание на стихи неизвестного автора.

- Соня, ты читала эти стихи? Как они тебе?

- Да, ничего особенного…

- Мне они тоже не нравятся, но фамилия поэта очень звучная, красивая, легко запоминается – Мережковский…

В конце июня после сезона дождей Гиппиус и Степановы приезжают в Боржоми на нанятые дачи, расположенные на горках на приличном расстоянии друг от друга, но это не мешает им часто общаться.

В Боржоми Зина встречается со старыми знакомыми, гимназистами, друзьями кузена Васи. Часто все собираются в квартире Якобсона. Хотя Зина ему нравилась и раньше, Якобсон при виде очаровательной девушки не скрывает своей симпатии.

- Как вы похорошели за 2 года, что я вас не видел, Зиночка!

- Значит, я была дурнушкой? Так мне понимать ваши слова?

- Я всегда был восхищен вами, вы это знаете.

Они встречаются в круглом павильоне с колоннами и куполом, где по воскресеньям устраиваются танцы для отдыхающей молодежи. Рядом с павильоном крытая узкая галерея, сплошь увитая диким виноградом, с фонтанчиком минеральной воды посередине. Те, кто приходит сюда просто для встреч и те, кто отдыхает во время танцев, усаживается на скамейках по краям галереи. Молодежь собирается здесь и в будние дни, прогуливаясь по ней, отсюда уезжают в горы.

* * *

 

Николай Максимович Минский, поэт, драматург, философ и публицист начинает печататься еще в 70-е годы. Закончив в 1875 году гимназию в Минске, он поступает на юридический факультет Петербургского университета и, окончив его, совмещает юридическую деятельность с литературной, имеет успех, как гражданский поэт. Дмитрий знакомится с ним в редакции журнала «Отечественные записки», но он смеется над идеей Дмитрия «уйти в народ» после окончания университета.

- Гражданская тема в поэзии вряд ли принесет какие-нибудь плоды народу,- убеждает Минский его.

 

 

Н.Минский

 

Вскоре правительство запрещает журнал «Отечественные записки» за связь с передовыми литераторами.

Варвара Васильевна, уезжая за границу летом 1888 года, отправляет Дмитрия в путешествие в награду за успешное окончание университета. Вместе с Минским Дмитрий едет в Одессу, Сухуми, но уже во Владикавказе из-за появившихся разногласий они расстаются, и Дмитрий без всякой цели едет по Военно-Грузинской дороге, общаясь с попутчиками. Затем он плывет пароходом по Черному морю, где «…Близ Ялты ( какая ночь, Боже мой, какая ночь!!) я ровно на три четверти часа влюбился в одну чудесную барышню. Но барышня была такая, что я, сейчас бы сделал предложение ( и как она улыбалась): серые, совсем детские глаза с черными, грозными точечками, похожими на черные точки на горизонте, которые превращаются в тучи, потом в бурю, ураган, смерч! Губы немного увядшие – как томные лепестки розы, утомленные слишком теплой ночью, губы страстно-огорченные». Он ночью стоит на палубе, «опьяненный звездным вином» и внутренне готовый к романтической встрече с девушкой.

- Вы такой худенький, бледненький, что вам просто необходимо остановиться в Боржоми на целебные воды из источника, - советуют ему попутчики.

Дмитрий смеется над их заботой, но к совету прислушивается. И вот он в Боржоми!

 

Боржоми

 

Здесь в конце мая всегда сезон дождей, небо затянуто серыми тучами, горный воздух прохладен. Холод и сырость утомляет Дмитрия – стоило ли из дождливого и туманного Петербурга ехать сюда? И источник с минеральной водой еще не открыт… «Надо уезжать. Надоел дождь. Только посмотрю почту от маменьки»,- думает он, пересекая густой сосновый парк и поднимаясь по дорожке к одноэтажному дому, где размещается местная почта. По широкому балкону он спешит к почте, смахивает холодные капли дождя, падающие с листьев дикого винограда прямо в лицо, ежится и подходит к маленькому окошечку в приемной.

- Здравствуйте! Не могли бы вы посмотреть корреспонденцию на фамилию Мережковский?

- Минуточку. Нет, писем еще не поступало. Подождите еще немного, вы совсем, наверное, недавно приехали.

- Все, я уезжаю, погода скверная, гостиница промокает, комната сырая.

- Повторите фамилию, пожалуйста. Мережковский! Из Петербурга? Друг знаменитого Надсона! Как же? Знаю.

Худощавый высокий светловолосый начальник почты Якобсон быстро выходит в приемную.

- Как же так? Вы не можете так просто уехать из Боржоми, не дождавшись скорого тепла. Что может быть прекраснее боржомского лета! Оставайтесь и располагайтесь у меня в доме столько, сколько вам будет угодно. Я живу прямо при почте, занимаю три комнаты. Вы занимайте самую большую. Поверьте, я буду счастлив, если вы согласитесь.

Дмитрий в неожиданности раздумывает, но недолго: как-то неловко ответить отказом на такое радушие, да ему и льстит, что его знают здесь. Он проходит в просторную светлую комнату с диваном и креслами. Якобсон открывает окно, показывая ему цветущий сад, и комната наполняется чарующим ароматов цветущих деревьев.

- Когда солнце, наконец, выглянет, вы будете любоваться чудесным видом и не пожалеете, что остались. Располагайтесь, пожалуйста.

И действительно погода вскоре налаживается, приезжают дачники, становится людно и шумно, хотя Дмитрий любит гулять по узким тропинкам горного леса. В лесу ему никто не мешает думать, в голове рождаются стихи, сама южная природа и горный пьянящий воздух вдохновляют его. Открывается весь в цветах источник минеральной воды и в местной библиотеке начинают выдавать книги. Теперь Дмитрий читает много, он очень доволен отдыхом. Каждый день он слышит в окно звон колокольчиков тяжелых колясок, запряженных четверкой лошадей, с приезжающими отдыхающими.

 

Он утром пил две чашки молока,

И с грубой палкой местного изделия,

Здоровый, бодрый, уходил в ущелье.

Листок, былинка, горная река,

Молчанье скал и шорох ветерка

О смысле жизни говорили проще,

Чем все его философы; и в роще,

Бродя весь день, он не был одинок;

Как будто друг забытый и старинный,

Что ближе всех друзей, в глуши пустынной

С ним вел беседу, полевой цветок

Он целовал; хотел – но все не мог,

Когда глядел на небо голубое,

Припомнить что-то близкое, родное.

 

Начальник почты в длинном форменном сюртуке с желтыми кантиками, сам очень аккуратный и требующий того же от подчиненных, среднего роста, худощавый, со светлой бородкой и пенсне на тоненьком носу, часто засиживается у своего постояльца.

- Хочу на свои деньги пристроить со стороны залы комнату с балконом. Для меня жизнь настоящая – это прокутить с друзьями всю ночь или мчаться на бешенном коне по крутизне!

- По-моему, это скучно,- возражает Дмитрий.

В его комнате стоит фотография молоденькой девушки, почти ребенка. Фото такое неудачное, что Дмитрий восклицает:

- Ну и рожа!

Якобсон смущается и быстро уносит снимок к себе. Только тогда Дмитрий догадывается, что поступил бестактно: ведь эта девушка нравится Якобсону. Как же он раньше не догадался?

Дмитрий встречает ее на пустынной аллее парка и не может скрыть своего восхищения: худенькое воздушное создание в летнем розовом платье, из под которого выглядывают изящные ножки в светлых туфельках. Ее маленькое личико с насмешливыми зелеными глазами и капризно вытянутыми губами обрамляют золотистые кудряшки, переходящие в пышную косу.

 

Предчувствием, почти боязнью тайной

В нем сердце сжалось…

 

«А она совсем недурна! Надо бы с ней познакомиться. Для начала надо будет подойти к ее маменьке»,- думает Дмитрий, наблюдая за незнакомкой с гуляющей дамой усталого вида в темном глухом платье. Все в их облике говорит о скромном достатке, но Дмитрий отмечает этот факт с равнодушием.

 

 

По праздникам устраивался бал

В курзале. Гул Боржомки заглушая,

Оркестр военной музыки играл;

За парой пара, вихрем пролетая,

Кружится в легком вальсе; блещет зал;

И после света кажется темнее

Глубокий мрак каштановой аллеи.

 

Из ротонды слышится веселая музыка, сегодня воскресенье, и начинается танцевальный вечер. Дмитрий не любит танцевать, но других развлечений в Боржоми нет, и он отправляется в место общего веселья. Прогуливаясь по галерее, он замечает маменьку незнакомки и подходит к ней.

- Разрешите представиться, студент из Петербурга, Дмитрий Мережковский.

- Очень приятно. Гиппиус Анастасия Васильевна. Я с семьей отдыхаю на даче. Вы впервые в Боржоми?

- Да, заехал сюда случайно и не жалею.

- Мы с мужем два раза жили в Петербурге. Чем вы занимаетесь в столице?

- Я только что получил университетский диплом и еще не определил окончательно, что буду делать в дальнейшем, пока просто отдыхаю.

По ее черному платью и кружевной шали Дмитрий понимает, что она вдова, но деликатно старается обойти эту тему.

Музыканты делают перерыв, и Зина выходит в галерею отдохнуть и прогуляться. Здесь ее внимание привлекает мать с стоявшим рядом незнакомым невысоким юношей с короткой пушистой темной бородкой, оживленно беседовавшим с ней. «Кто бы это мог быть?»- успевает она подумать. Но тут звучит музыка, и очередной кавалер приглашает ее на кадриль; они с Соней пользуются сегодня успехом и танцуют без отдыха. Когда она вновь появляется в галерее, незнакомец стоит уже один, и сопровождающий Зину гимназист подводит ее к нему.

- А это наша приезжая знаменитость из столицы - поэт Дмитрий Мережковский.

- Зинаида Гиппиус,- говорит она, протягивая маленькую ладонь, еще не успев отдышаться от танца.

 

Старался не глядеть – и все глядел;

И как порой страшит и манит бездна,

Не взор, не прелесть юного чела,-

К ней сила непонятная влекла.

 

- Рад с вами познакомиться. Слышал, что вы тоже пишете стихи?- он держит ее детскую ручку в своей, не желая отпускать.

- Что значит тоже? Я читала ваши стихи еще в Тифлисе,- капризно выдергивая руку,- и они мне совсем не понравились.

«Какая начитанная барышня!»- улыбается Дмитрий, но тут же слышит:

- Вы далеко не Надсон!

Не успевает Дмитрий ответить, как она убегает танцевать, думая во время танца: «Какое мне дело до приезжего поэта, когда звучит музыка? Как можно не любить танцев такому молодому человеку? Не понимаю».

Дмитрий тоже поворачивается уходить, довольный, что теперь сможет к ней подойти, чем и не замедляет воспользоваться. Он сторонится ее знакомых сверстников, предпочитая встречаться без них. С ее маменькой он почтителен, ведет с ней неторопливые беседы; Анастасии нравится этот вежливый спокойный юноша.

Чем больше Дмитрий узнает девушку, тем сильнее она нравится ему: ее самостоятельные суждения, высказываемые с независимым видом, ее задиристость и игривость характера. Вокруг нее всегда крутятся влюбленные гимназисты и студенты.

Она так не похожа на других девушек, с которыми ему скучно. Якобсон иногда приносит к Дмитрию большую золотообрезную книгу в коричневом переплете и раскрывает ее. Он пишет такими прямыми буквами, что они похожи на печатные.

- Здесь, Дмитрий, живет моя душа.

- Что там?

- Я пишу здесь стихи и прозу. Вот где мое утешение и радость!

- Ладно, пойду, прогуляюсь.

Дмитрий скрывает от Якобсона, что он идет гулять с Зиной по глухим тропинкам в парке.

- Я люблю Боржоми с первого дня, как мы приехали сюда два года назад. А вам нравится здесь?- Зина заглядывает в его лицо.

- Здесь мило.

- Вот сейчас солнце спрятано за деревьями, а я ощущаю его присутствие. Вы понимаете меня?

- Конечно. Есть вещи, которые не обязательно видеть – они всегда с тобой.

Якобсон передает письмо Зине, назначая ей встречу в парке. Зина приходит в темном платье и в соломенной шляпке с белой вуалью.

- Зачем вы меня звали?

- Вы ведь писали мне эти два года, вы хотели этого?

- Да, я очень люблю писать письма, все равно кому.

- Мне казалось, что мы понимаем друг друга, сейчас, надеюсь, вы меня тоже поймете.- Он берет руку Зины и держит ее в своей.- Мы должны соединиться…

- Как это?- Зине становится весело.

- Вы Сила, и я Сила, вместе мы горы свернем.

- Нет, я не буду вашей женой, я в вас не влюблена.

- И у меня нет никакой надежды?

- Нет, я вас даже не уважаю.

- Я ведь предлагаю товарищество…

- Какой вздор! Не смешите меня и себя. Вам нужна женщина, а не товарищ. Не обижайтесь на меня.

Дмитрий прогуливается по галерее с молоденькой девушкой с длинной темной косой, чтобы вызвать ревность Зины. Случай с Якобсоном только подогревает интерес его к Зине.

Все влюбленности Зины раньше заканчивались по причине признания ею откровенной глупости ее избранника, и сейчас она не может себе не признаться в неоспоримом для нее факте – он умнее ее! От неопровержимости этого у нее сразу портится настроение, но растет желание встречаться с ним. Теперь они видятся каждый день, хотя он и любит гулять один и обдумывать в одиночестве новую поэму, посвятив ее в свои планы.

- Мережковский вовсе не увлечен тобой, он сказал, что тебе нравится только танцевать и скакать на лошади, вместо того, чтобы учиться и читать философов, например Спенсера,- небрежно говорит ей кузен Вася, подчеркивая свою дружбу с ним.

Этого вынести спокойно Зина не может, как же она разозлилась! Ведь она была так уверена в его симпатии к ней и относится к нему, как к очередному кавалеру. «Да как он смеет говорить о моей необразованности?!»- уязвлено думает она. Теперь она более внимательно следит за ним, выделяя из круга своих поклонников.

 

Ей нравился его свободный ум,

Непримиримый, дерзкий и печальный.

У них так много было общих дум;

Поклонники, интриги, сплетен шум –

Ей чуждо все в глуши провинциальной.

Так лилия порой грустит одна

Среди болот, чиста и холодна.

 

Проходит всего две недели с их знакомства. Зина наслаждается дачной жизнью, ей всего восемнадцать и кругом божественная южная природа, она с легкостью порхает по Боржоми, не задумываясь о дальнейшей жизни. Но, когда он настойчиво просит прийти утром в парк, она задумывается: «Неужели он серьезно увлечен мною? Что же мне делать? Ведь он тоже нравится мне, мне с ним так интересно!» Она пугается своих мыслей, потому что ей нравится беззаботная жизнь, а он представляет ей угрозу, хотя его внимание ей льстит.

Сегодня в ротонде детский праздник, дети весело бегают и резвятся, почувствовав общее внимание к себе. Зина с родственниками, приближаясь к ротонде, чувствует внимательный взгляд Дмитрия. Пока она поправляет банты сестрам, она не замечает, как он оказывается рядом.

- Здравствуйте! Какие же вы сегодня нарядные!

Анастасия довольно улыбается, протягивая руку Дмитрию для поцелуя. Скоро им надоедает наблюдать за детворой и они с Зиной тихонько сбегают с ротонды по узенькой дорожке в парке.

- Я увезу тебя в Петербург после нашей свадьбы, и мы будем жить вдвоем в отдельной квартире. Тебе понравится жить в столице, вот увидишь,- волнуясь, начинает говорить Дмитрий.

- Да, да, конечно. Петербург ведь красивый город. Мы будем писать стихи и читать их друг другу.

 

О, как вы далеки, таинственные встречи,

И первая любовь, и безотчетный страх,

Признанье робкое в потупленных очах

И торопливые, взволнованные речи!..

 

Ее маленькие ножки утопают в мягком мху дикого леса, но они не замечая этого, бредут, держась за руки и огибая деревья на пути. Ей кажется таким естественным их странное поведение, как будто они заранее договорились обо всем.

 

Кура гудит, бушует, и волнам

Протяжно вторит эхо по лесам,

И жадно грудь впивает воздух горный,

И стелется роскошно по холмам

Сосна да ель, как будто бархат черный,

Как будто мех пушистый, и на нем

Лишь стройный тополь блещет серебром.

 

Ей так легко и надежно идти рядом с ним. Незаметно они возвращаются к ротонде и, увидев, что она пуста, понимают, сколько много времени длилась прогулка и они совсем забывают о времени.

- Ах! Уже никого нет!

- Зина, не волнуйтесь! Я провожу вас на дачу.

Анастасия с гостями пьет чай на открытой веранде, она тревожно всматривается вглубь леса. Наконец, она видит среди деревьев мелькающее светлое платье и узнает ее.

- Зина, приглашай Дмитрия к столу. Заходите, пожалуйста, присаживайтесь к нашему скромному столу.

- Я благодарен за приглашение, но уже очень поздно. Хочу извиниться, что заставил вас волноваться из-за нашей прогулки. Спокойной ночи!

- Какой Дмитрий воспитанный! Сразу чувствуется столичный человек.

Тетя Вера, жена Александра, полноватая седеющая женщина, внимательно смотрит на Зина, кивая Анастасии на нее.

- Зина, что с тобой? Ты чем так взволнована?

- Мама, успокойся, все нормально. Мы долго гуляли в лесу. Просто, Мережковский сделал мне предложение.

Анастасия от неожиданности садится, тарелка с грохотом падает на пол и разбивается. Осколки разлетаются по веранде, но Анастасия не замечет этого, она садится и закрывает лицо руками, понимая, что такой удачной партии у дочери больше не будет, и потому ее сердце тревожно сжимается.

- Что ты, Анастасия, тревожишься? Очередное предложение нашей Зине…

- Да погоди, ты, Вера. Что ты ему ответила?

- А ответа, мамочка, он и не спрашивал…

Она равнодушно поднимается и отправляется в свою спальню и, оставшись одна, немного приходит в себя. «Что было? Неужели он серьезно хочет на мне жениться? А я, я этого хочу?» Она быстро засыпает, а, проснувшись, даже не вспоминает о разговоре, пока не видит его в парке утром на обычном месте.

- Доброе утро, Зинаида!

- Доброе утро!

- Как спалось после вчерашней прогулки? Вы не передумали ехать в Петербург?

- Спала я очень хорошо. Такой же вопрос о Петербурге хочу задать вам.

- Я очень серьезно отношусь к нашему разговору и поговорю сегодня с вашей маменькой. Я думаю, она не будет против нашего решения. Моя маменька тоже будет любить вас, как меня, и она сможет нам все устроить, поверьте мне – я свою маменьку хорошо знаю…

Как же интересно он рассказывает о своих близких, друзьях, о своей жизни, в которой теперь ей место для нее. «Он удивительный рассказчик!»- думает она, слушая его и одна, и в компании сверстников. Он всегда говорит об интересном.

Все молодое окружение Зины спокойно встречает эту новость, только Якобсон никак не может примириться с тем, что у него не остается надежды. Дмитрий давно уже перебирается в гостиницу и к неприязни Якобсона относится с юмором. Однако Якобсон не желает мириться со своим поражением.

- Дмитрий, я вызываю вас на дуэль, будем обмениваться выстрелами.

Дмитрий громко смеется ему в лицо и уходит с галереи, оставляя изумленного Якобсона в недоумении.

Нянечка Зины недовольна выбором своей любимицы.

- Зиночка, вид у твоего жениха уж больно несолидный. Ты достойна другого. Вот почему тебе дальний родственник твой Александр не понравился? Он такой важный, старше тебя намного. Правда, ведь, Надежда?

Тетя кивает, опустив голову и зардевшись – она сама влюблена в него.

Дальний родственник Александр Гиппиус является в Боржоми с целью жениться на Зине. Он устраивает совместно с Якобсоном выездки в горы на два дня, пытаясь привлечь Зину, но он ей кажется таким старым для нее и несерьезным. Она вместе с Дмитрием ездит на совместные сборы, но никаких надежд не оставляет своему дальнему родственнику.

В начале сентября отдохнувшие дачники возвращаются в Тифлис, полные новых планов на будущее: Степановы решают переехать в Петербург, чтобы дети смогли учиться в высших учебных заведениях, а Анастасия хочет вернуться в Москву на Остоженку. Дмитрий едет с ними, чтобы помочь добраться до Тифлиса и побыть с невестой.

Они бродят по старому Тифлису, посещая увеселительный фруктовый сад Муштанд в конце Михайловской улицы в поисках прохлады, или сидят на скамеечках тенистого Эриванского сквера. Яркие вывески дунханов приглашают зайти отведать настоящих грузинских блюд, но они проходят мимо дунханов, украшенных зеленью, в знаменитую кофейню «Сант-Нова» выпить настоящего турецкого кофе со сказочным ароматом. Зина с наслаждением вдыхает аромат любимого напитка, улыбаясь жениху. Она ведет его в древний монастырь святого Давида посетить могилу Грибоедова у входа со статуей и надписью: « Дела твои бессмертны в памяти русской, но зачем тебя пережила любовь моя…»

Дмитрий восторгается изяществом молодых наездниц в седле с вышитыми подушечками. Сколько оригинальных железных и каменных мостов соединяет берега Куры!

В конце сентября Дмитрий выезжает в Петербург, чтобы вернуться через два месяца. В столице у него много дел: получить разрешение родителей на женитьбу и средства для будущей семьи, снять приличную квартиру, чтобы она понравилась невесте, и подготовить все к приезду Зины. Конечно, первой обо всем он рассказывает Варваре Васильевне, выбрав для этого удобный момент, когда маменька медленно поднимается в квартиру на пятый этаж.

- Маменька, я встретил в Боржоми очаровательную девушку и решил на ней жениться. Она согласна. Семья у нее очень скромная, отец умер 8 лет назад, кроме нее еще три дочери. Мама, я влюблен.

Как ни тяжело Варваре Васильевне идти наверх по лестнице, опираясь на крепкую руку сына, она довольно улыбается – ее мальчик влюблен и счастлив.

- Подожди, сынок, давай передохнем. А ее маменька согласна?

- Конечно. Теперь все зависит от вас, мама. Вы должны уговорить отца выделить нам денег на венчание и небольшой суммы ежемесячно на расходы. Мама, она вам понравится.

- Как ее зовут?

- Зинаида.

- Красивое имя. Хорошо, я постараюсь, ты только не торопись, нужно время, чтобы подготовить отца. Но я обещаю – будет тебе твоя цаца!

Очень осторожно Варвара Васильевна начинает разговор с мужем.

- Послушай, наш сын на Кавказе познакомился с девушкой и хочет на ней жениться. Она росла без отца в большой семье на пенсию отца.

- Как жениться?! Сам без определенных видов на будущее, и невеста, как я полагаю, бесприданница полная! О чем он думает только?!

- Но он ведь только окончил университет, дай время ему осмотреться. Ему уже 23 года исполнилось.

- Рано ему думать о женитьбе, успеет еще. Я в его годы думал о карьере.

- Сейчас другое время, ты был в другом положении.

Проходит месяц, и Сергей Иванович сдается.

- Хорошо, голубушка, не волнуйся. Я согласен благословить молодых.

-Спасибо, милый.

- Думаю, надо выделить ему несколько тысяч на обзаведение.

Квартиру Дмитрий находит на Верейской и с помощью матери приводит ее в порядок и обставляет мебелью. Регулярно пишет письма невесте и Анастасии, беспокоясь из-за перебоев в почте.

Как ни храбрится Зина, но чем ближе приезд жениха, тем все беспокойнее менять свою жизнь и расставаться с родными. Письма сближают их, читая, она все реальнее представляет свою жизнь в Петербурге.

Он приезжает в Тифлис в конце ноября, хотя писал, что прибудет в конце года. Его нетерпение увидеть невесту становится так велико, что он отправляется раньше. Снимает номер в гостинице и сразу идет к ним. Няня открывает дверь, впуская в прихожую.

- Проходите в гостиную, а Зины нет дома.

Анастасия уже спешит к столичному гостю.

- С приездом, Дмитрий! Как добрались?

- Нормально.

- А мы ждали вас в конце года.

- Вот уладил все дела и потому смог пораньше выбраться из Петербурга.

- Располагайтесь, а я пойду, попрошу приготовить чай, он на юге превосходный. Зина скоро будет.

Уже в передней Анастасия встречается с дочерью и делает Даше знак ничего ей не говорить, приставив пальцы к губам. Зина влетает в узкую гостиную и останавливается.

- Вы? Откуда?

Дмитрий смеется ее странному вопросу, он так к ней спешил и прокручивал в голове момент их встречи, что никак не ожидал такой реакции невесты.

- Я из Петербурга, а вы?

- Немного прогулялась, погода стоит отличная.

- Да, здесь тепло, а в Петербурге настоящая зима со снегом и морозом. А я вам привез сюрприз.

Дмитрий протягивает ей журнал «Северный вестник» с закладкой, раскрывая его. Она видит собственные стихи.

Осенняя ночь и свежа, и светла

В раскрытые окна глядела.

По небу луна величаво плыла,

И листья шептались несмело.

Лучи на полу сквозь зеленую сеть

Дрожали капризным узором…

О, как мне хотелось с тобой умереть,

Забыться под ласковым взором!

 

Строчки стихов ровно лежат на бумаге и до того знакомы, но большой радости на душе нет, как ни странно, хотя очень приятно видеть свои стихи в толстом столичном журнале.

- Спасибо. Как вам удалось? Наверняка, это было трудно сделать? Какая-то неизвестная поэтесса с совсем слабыми стихами.

- Я попросил Плещеева, и он напечатал.

«Странно, в его устах знаменитая фамилия звучит как-то обыденно…»- думает Зина.

Венчание назначено на начало января, а пока они каждый день вместе, посещая театр, прочитывая книги, прогуливаясь по тихому Тбилиси. Целый день Дмитрий не отходит от невесты и уже утром ожидает ее в гостиной для утренней прогулки.

- Я не люблю пышных церемоний, потому сделаем все скромно, без белого платья и парадного фрака. Дмитрий, вы согласны со мной?

- Я тоже против помпезности.

Зная об их скромном достатке, он не хочет поставить Анастасию в неловкое положение, и потому обрадовался, что Зина сама предложила скромность венчания, хотя деньги на платье он привез.

- Я не хочу даже звать шаферов.

- А вот этого делать нельзя – шаферы должны держать венцы.

- Хорошо, тогда мы возьмем кузена Васю с его другом, а свидетелей приведет тетя Вера, у нее есть знакомые адвокаты – бывшие друзья дяди.

Яркое январское утро так ослепляет, что Зина жмурится и весело смеется. Анастасия крайне взволнованна и не может понять веселья дочери.

- Мамочка, смотри, как снежинки искрятся на солнышке! Какое чудо!

Анастасия, стараясь успокоиться, берет дочь под руку.

- Знаешь, Зиночка, мне сегодня при пробуждении в голову пришла мысль о странном совпадении: ведь ты родилась восьмого в день Михаила Архангела и венчаешься восьмого в церкви Михаила Архангела. Я не суеверна, но это знак долгого удачного брака. После всех наших невзгод после смерти папы ты должна быть счастлива, девочка моя.

Зина прижимает локтем руку родной и любящей матери, но ей все кажется, что она говорит не про нее, а про кого-то постороннего. Перед церковью, находящуюся совсем рядом с домом, Зина поправляет серый костюм и маленькую шапочку на пышных волосах.

- Ты у меня просто красавица!

В церкви они видят тетю Веру со свидетелями, кузена Васю и жениха в шинели серого цвета с бобровым воротником, освещенные солнечными лучами из верхних окон.

- Как в церкви сегодня пусто, даже певчих нет,- замечает тетя Вера.

- Вот и хорошо, нам никто не будет мешать.

Анастасия не сводит глаз с невесты, пытаясь сдержать слезы. Священник заставляет Дмитрия снять «николаевскую» шинель, и он остается в двубортном, темном сюртуке на белой рубашке, ворот которой перетянут шелковым черным галстуком с жемчужной булавкой. Тихо наступает черными ботинками на розовую подстилку рядом с Зиной. Священник начинает венчание.

Зина с интересом следит за процессом, совсем не ощущая торжественности момента, ей кажется, что сейчас все разом рассмеются и пойдут домой. Слишком все обыденно, не так, как она столько раз представляла себе в воображении, всегда связывая это красивым сопровождением церковного хора, от пения которого замирает сердце, и мысли уносятся далеко за рамки бытия. Зина смотрит на важного жениха и плачущую мать и ей становится весело и хочется шалить. Она пытается выпить все вино до конца, протянутого священником, но тот испуганным шепотом останавливает ее, передавая чашу жениху. «Но я была не то в спокойствии, не то в отупении: мне казалось, что это не очень серьезно».

В церкви очень холодно, все заканчивается, и Зина, принимая поздравления на паперти, говорит свидетелю:

- Все так быстро и обыкновенно, как будто ничего не произошло…

- Венчание бывает у человека один раз в жизни, и потому относиться к нему надо ответственно.

На этом свидетели откланиваются и покидают церковь, а остальные отправляются к дому.

- Это женская участь – покидать родимый дом. Не заметишь, Анастасия, как, и другие девочки выпорхнут от тебя,- успокаивает тетя Вера плачущую Анастасию.

Даша открывает дверь и со слезами обнимает молодых.

- Проходите в столовую, все готово для завтрака.

- А вам не кажется, что не лишней будет на столе бутылка шампанского?

Скоро за столом становится весело, даже детям позволено выпить немного за счастье сестры. Проводив гостей, молодые идут в комнату Зины читать роман Золя.

 

О, беззаботная, влюбленная чета!

Что может быть милей? Вы думаете оба,

Что жизнь – какая-то воздушная мечта,

Что будут соловьи вам песни петь до гроба?

 

Вечером Дмитрий уходит в гостиницу, прощаясь, он целует Зину, но ей хочется поскорее уйти к себе, усталость после утомительного дня наваливается на нее, и она быстро засыпает, не замечая вошедшую мать. Анастасия поправляет одеяло и пристально смотрит на безмятежно спящую дочь.

- Что ждет тебя, доченька, в Петербурге?

Утром Зина пытается уговорить:

- Дашенька, поедем со мной в Петербург, там Дмитрий уже нанял с помощью своей маменьки прислугу, но я хочу, чтобы ты была рядом со мной.

- Нет, Зина, я с вами не поеду. Ты знаешь, как я люблю тебя, но муж мне твой не к душе.

Анастасия, стараясь не разбудить, она тихо выходит, закрывает дверь и дает волю горьким слезам. Так со слезами и собирает дочь с зятем в дорогу.

 

Глава 4
Петербург

 

Ранним утром 10 января молодожены садятся в многоместную карету на жестких рессорах, запряженную двумя лошадьми и несущуюся со скоростью не более 100 км в час вдоuль реки Арагви.

 

 

Военно-Грузинская дорога – единственный наземный путь на Кавказ в конце ХIХ века и далеко небезопасный из-за узкого горного прохода. На первой станции они пересаживаются в сани, по узкой снежной трассе в живописном ущелье можно проехать лишь на санях. Самая опасная часть еще впереди, начинается крутой подъем бесконечным серпантином, кажется, что едешь обратно. «…а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагви, обнявшись с другой безымянной рекой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряной нитью и сверкает, как змея своей чешуей».

Солнечный свет ослепляет, приходится закрывать глаза, тем более что смотреть по сторонам страшно: головокружительные пропасти, летящие с огромной скоростью реки, постоянная угроза обвала, несущего смерть.

- Дмитрий, мне страшно!

- Потерпи, милая, скоро приедем.

К вечеру подъезжают к Крестовому перевалу – пик Военно-Грузинской дороги, отмеченный большим крестом из камня.

- Вот здесь когда-то проезжали все знаменитости и разглядывали этот крест,- задумчиво произносит Зина.

После обильного ужина в гостинице и ночевки опять по двое усаживаются в сани и начинается спуск с Крестовой горы. Далеко белеют снежные вершины, со всех сторон теснятся горы, а сани катятся, катятся вниз до самого подножья Казбека, вечно покрытого снегом.

 

Высоко над сенью гор

Казбек, твой царствующий шатер

Сияет вечными лучами.

 

Уникально по своей красоте и опасности Дарьяльское ущелье: мосты над ревущей рекой, крутые склоны, на скалах крепости и сторожевые башни. Опять на дилижансе по степи вдоль реки Терек подъезжают они к Владикавказу, откуда поездом добираются до Москвы. Нанимают извозчика до Остоженки. Дмитрий равнодушно разглядывает московские улицу – он редко бывает здесь и совсем не знает древней столицы. У Зины же сердце радостно бьется при виде знакомых до боли мест и предчувствия долгожданной встречи. Извозчик останавливается у углового дома напротив хилого сквера и колокольни церкви Воскресения Христова.

Ей помогает раздеться радостная кузина Наташа, вместе они входят в гостиную. Седая полная бабушка со следами былой красоты пристально разглядывает Дмитрия.

- Грандмаман, познакомьтесь - это мой муж Дмитрий.

- Как? Ты вышла замуж? Как интересно! Садись сюда и рассказывай, как прошла свадьба.

- А свадьбы не было.

- Как не было? А венчалась ты, надеюсь, в белом платье?

- Платья у меня тоже не было.

- Значит, не было и флердоранжа и, конечно, традиционного молебна. Как моя сноха могла допустить это безобразие?- она пренебрежительно косится на Дмитрия,- Когда же вы собираетесь ехать?

- Сегодня вечером.

- К чему такая спешка? Вы должны побывать на могиле Николая. Ты меня поняла, Зина?

Она даже не старается сдерживать свой гнев, кричит на Наташу, не обращая внимания на смущенного Дмитрия. Рассерженно говорит с Зиной во время обеда, расспрашивая о девочках и матери, намеренно не касаясь темы замужества.

- Кажется, я не понравился бабушке,- говорит Дмитрий, оставшись наедине.- Когда поедем?

- Как наметили раньше. У меня нет желания здесь оставаться.

Только на следующее утро поезд подъезжает к перрону Николаевского вокзала; еще не рассвело, и Зина, выходя из вагона, зябко поеживается. Муж улыбается и протягивает ей руку, он привычен к промозглому петербургскому ветру. Пересекая Лиговский проспект, они стараются увернуться от назойливых извозчиков.

- Барин, куда желаете?

Фонари тускло освещают светло-серое пятиэтажное здание гостиницы «Северная», белые обрамления полукруглых окон оживляют ее, она кажется красивым кораблем среди белого пушистого снега. Справа гудит многолюдная даже в этот ранний час Знаменская площадь. В номере они пьют горячий чай.

- Устала? Я съезжу к родителям сказать, что мы приехали, а ты отдохни. Я долго не буду.

- Нет, нет, нет! Я хочу погулять по городу, мне интересно его посмотреть.

- Хорошо, пройдись. Вот что, купи мне книгу в Гостином дворе. Выйдешь из гостиницы, повернешь налево и прямо до магазина иди. Будь осторожна – извозчики у нас лихо ездят!

Хотя день пасмурный, но Зине весело шагать по знаменитому проспекту. Она просто порхает в своей серой коротенькой бараньей шубке и белой пушистой шапочке. По центру Невского тащатся красные вагоны конки, запряженные двумя лошадьми. Прижимаясь к тротуарам, снуют извозчики в меховых шапках и шубах, обгоняя бородатых «ломовиков» в тулупах с кожаных фартуках и красных жилетах поверх него; они идут рядом с нагруженными возами, сверкая сбруей лошадей и яркими расписными дугами. Их обгоняют кареты, омнибусы, красочные придворные кареты с стоявшими на запятках лакеями в треуголках и ливреях с пелеринами и пушистыми воротниками. Все уличное движение сопровождается звоном кондукторов конки и бубенчиков тройки, криками извозчиков:

- Поберегись!

 

Невский

 

Навстречу Зине попадаются деревенские бабы с яркими шерстяными платками на плечах, молочницы в пестрых полосатых юбках с коромыслами и бидонами, кормилицы в колоритных русских нарядах. Рассматривая уличные экипажи и прохожих, она не замечает, как оказывается на Аничковом мосту, построенного на гранитной набережной Фонтанки почти полвека назад; его решетка с изящным рисунком и конные группы покорения дикого коня поглощают все ее внимание. Сразу за мостом простирается величественный белый Аничков дворец – резиденция императора; Александр !!! не любит Зимний дворец и живет здесь.

Впереди высится пятиярусная башня Городской думы, вносящая своеобразие в архитектуру улицы. Снег лежит на памятнике Екатерине !!, возвышающийся на высоту более 4-х метров, за ним виден Александринский театр. Вот уже и Публичная библиотека со статуями древних ученых и поэтов между колоннами лоджии. За библиотекой мелькает Гостиный двор – трехэтажное каменное здание с парными колоннами у закругленных углов. Под сводами Гостиного двора публика гуляет без всякого дела по галереям, за ними идут торговые ряды. Зина быстро находит в книжном ярусе лавку Вольфа, покупает книгу и пускается в обратный путь. Теперь ее внимание привлекает дворец Белозерских-Белосельских в стиле барокко с торжественными фигурами.

Зина поворачивает к гостинице и рассматривает здание Николаевского вокзала – двухэтажное каменное с башенкой в два яруса и часами в центре. Увидев время, Зина испуганно думает: «А вдруг Дмитрий уже давно вернулся?»

Дмитрий, действительно, уже поджидает ее в номере.

- Ну, как прогулялась? Не заблудилась?- вскакивает он со стула.

- На главной улице столицы это сделать довольно трудно…

- Давай здесь пообедаем и поедем к себе.

Выходя из гостиницы, они видят, что уже спустились сумерки и зажжены электрические фонари.

- Я еще не видела таких фонариков, с таким освещением весело ехать,- говорит Зина, усаживаясь в низкие сани на медвежью подстилку; Дмитрий накрывает ноги другой накидкой с кистями.

- Но электрическое освещение только на Невском и только до Знаменской площади. Укутывайся: Верейская улица очень далеко отсюда, она маленькая и выходит на Звенигородскую.

Зина по рассказам Дмитрия уже все знает о квартире, где им предстоит жить, но, когда горничная Марфа открывает дверь, она ахает: все блестит белизной и чистотой, все 4 комнаты натоплены, на полу ковры и есть даже ванна за занавеской на кухне. Зина еще никогда не жила в благоустроенной квартире и радуется ей, как маленький ребенок. Настроение жены передается Дмитрию, он доволен эффектом Зины, они весело усаживаются за стол с дымящимся самоваром и пьют чай.

- Как мне нравится все здесь! У меня даже есть салончик-кабинет с турецким диванчиком и длинным роялем.

-Я же знаю, что любишь музицировать, мама и помогла выбрать рояль.

- Спасибо, это очень мило.

Дмитрий по дороге в гостиницу заезжает к критику Акиму Волынскому, невысокому худощавому молодому мужчине с заостренными чертами лица.

- Дмитрий, вы откуда?

- Я только сегодня прибыл с Кавказа. Между прочим, я там женился.

- Поздравляю!

- Спасибо. Милости прошу ко мне вечером на чай, Верейского 12.

- Далековато, но я приеду, спасибо за приглашение. Любопытно посмотреть на избранницу.

Раздается звонок в дверь, и молодожены поднимаются встречать первого гостя.

- Аким Львович, разрешите представить вам мою жену Зинаиду Николаевну.

- Очень приятно, что у вас такая очаровательная жена. Надеюсь, вы полюбите Петербург, и он станет вам родным.

- Я тоже надеюсь,- говорит Зина, протягивая тонкую руку с длинными пальцами.

«Передо мной была женщина-девушка, тонкая, выше среднего роста, гибкая и сухая, как хворостинка, с большим каскадом золотистых волос. Шашки мелкие, поступь уверенная, движение быстрое, переходящее в скользящий бег. Глаза серые с бликами играющего света».

Утром опять садятся в сани и едут к родителям на Знаменскую 33 - пятиэтажному дому с нарядным декором: кариатидами и обильной лепниной между окнами. Два нижних этажа занимают магазины.

- Вон там живут Мережковские,- показывает Дмитрий на маленький балкончик с узорными решетками на 5 этаже.- На пятом самые комфортабельные квартиры.

Зина чувствует сильное волнение, когда ей дверь квартиры №9 открывает горничная, при виде в передней маленького худого старика с редкой седой бородкой угрюмого вида, и даже внутренне сжимается.

- Я отец вашего мужа,- произносит незнакомец и уходит в столовую.

Но, увидев улыбающуюся милую женщину с болезненной бледностью и аккуратно зачесанными темными волосами, немного успокаивается и тоже улыбается ей.

- Здравствуйте, Зинаида! Проходите, пожалуйста, в столовую пить чай,- она обнимает и усаживает ее на лучшее место.- Со свекром вы уже виделись, а это старшие братья Димы - Сергей и Николай.

- Зинаида. Очень приятно.

 

З.Гиппиус

 

Хотя свекровь приободрила ее, она сидит за столом молча и просто рассматривает сидящих там, отметив, что Дмитрий сильно похож на отца. Теперь каждое воскресенье они обедают здесь, да и Варвара Васильевна не забывает их навещать, чтобы побаловать молодых каким-нибудь деликатессом. Она усаживается на диванчике в комнате Зины, сын кладет голову ей на колени и она любовно гладит его густые темные волосы. Зина на цыпочках переходит из своего кабинетика в спальню, стараясь им не мешать; она понимает, что пока ей еще чужая.

Дмитрий не любит говорить о своей любви к матери. Зина и без слов чувствует безграничную привязанность во всем: в ласковом взгляде, в приподнятом настроении, в бережной заботе о матери. Просто понимает, что это не тема разговора с мужем.

Дмитрий после университета занимается только литературой, другой сферы себе не представляет, потому свою молодую жену постепенно вводит в литературное окружение.

В салоне Давыдовой Зина знакомится с худенькой симпатичной переводчицей и писательницей Людмилой Гуревич, дочерью знаменитого педагога и директора гимназии, начавшей посещать этот салон еще курсисткой.

В редакции журнала «Северный вестник» Зина встречается с редактором Анной Михайловной Евреиновой. Она видная деятельница женского движения, удостоенной звания доктора права в Лейпцигском университете. Когда-то она сбежала от родных за границу, чтобы получить высшее образование, недоступное для женщин в России.

- Ой! Какая прелесть! Можно подержать?- протягивает Зина руки к маленькой мопсихе на коленях этой полной, коротко стриженной седой женщине.

Зина провожает мужа на утреннюю прогулку и берет в руки книгу. Вскоре слышит его голос из передней:

- Зина, мопс.

Зина выбегает на его крик и видит незнакомого парня в передней с темно-серым щенком на руках.

- Вот привел тебе продавца щенка. Посмотри, тебе нравится?

- Ой! Какой он хорошенький! Прелесть!

Она забирает этот маленький комочек, пугливо озирающийся по сторонам, и убегает с ним к себе.

- Тебе нравится щенок?

- Это кто?

- Девочка.

- Я назову ее Буленька. Можно?

- Она твоя, как хочешь – так и называй. Сколько я должен?

- 3 рубля.

 

* * *

 

Стихотворным отделом заведует А.Н.Плещеев. Зина много слышала о нем от Дмитрия и смотрит с благоговением на «правильные, слегка расплывшиеся черты; породистый нос и как будто суровые брови, но в голубоватых глазах – такая русская мягкость, особая, русская, до рассыпанности, доброта и детскость, что и брови кажутся суровыми – «нарочно». Иногда Плещеев приходит к ним в гости, они изо всех сил стараются вкусно угостить. Сами посещают его вечере, изредка устраиваемые на Спасской; молодежь не останавливает даже стесненность квартиры, пары кружатся в вальсе по комнате. Плещеев хлебосольный хозяин, когда-то он имел приличное состояние, которое, по выражению его друга Салтыкова-Щедрина, « в Москве на сладких пирожках проел». Сейчас литературный труд не приносит ему достаточного дохода.

 

А.Н.Плещеев

 

Зина еще успевает побывать в кружке Ореста Миллера, профессора университета, фольклориста и историка литературы, друга Достоевского. Там всегда много студентов, что придает вечеринкам веселый молодежный настрой, напоминающий ей тифлисские танцевальные вечера.

Нравится бывать в квартире у Аничкого моста у Петра Исаевича Вейнберга, поэта, переводчика, критика, профессора университета. Этот совершенно лысый старец с пышной седой бородой и орлиным профилем умеет создавать у себя истинно литературную атмосферу, привлекая начинающих авторов и помогая при необходимости материально через различные фонды и советами. Он часто заходит к молодым Мережковским, приглашая обедать в ресторан и заражая их своим необыкновенным оптимизмом и веселым нравом.

 

 

П.И.Вейнберг

 

Она любит запросто поболтать со знаменитым прозаиком и бесподобным рассказчиком Григоровичем, высоким седым стариком со своеобразной, пышной бородой с бритым подбородком. «Тогда она начинала печататься в «Вестнике Европы», кокетничала со старичками, и, так как она была замечательно красива, с зелеными глазами, бойкая страшно, она очаровывала их».

Дмитрий поддерживает дружеские связи с князем Александром Ивановичем Урусовым и его другом Сергеем Аркадьевичем Андриевским.

- Зина, сегодня вечером мы приглашены к Урусову.

- И какая тема будет?

- Все равно, у него всегда интересно, он учит новому художественному мышлению. Скорее всего, опять будет флоберовский вечер. Оденься строже, вольности в костюме там не допускаются.

Когда Зина появляется в маленькой изящной гостиной Урусова, она видит много знакомых: Плещеева, Боборыкина, Кавоса, Андреевского и Полонского. На изящном столике стоит бутылка редкого вина со старинными рюмками.

- Ну что, все собрались? Начнем. Сегодняшняя тема –« Пейзаж у Флобера». Я зачитаю отрывок из «Мадам Бовари». «Сквозь безлистые ветви жасмина сверкали звезды. Сзади шумела река, по временам слышался треск сухих стеблей камыша. Тьма кое-где сгущалась; порою по этим скоплениям мрака пробегал мгновенный трепет, они выпрямлялись, потом склонялись, и тогда Эмме и Рудольфу чудилось, будто на них накатывают огромные черные волны и вот сейчас захлестнут их».

В устах князя строки Флобера становились красочными и воспринимались по-иному. Зина не может оторвать взгляда от его лица с мягкими обаятельными чертами, красиво очерченными носом и губами. Им подают вино в антикварных рюмках, мелкими глотками посетители смакуют его, слушая князя, изысканное вино усиливает впечатление гениальных фраз Флобера.

- Для контраста я процитирую выражения моих коллег адвокатов. Например: «Я позволю его себе объяснить вам…», или «Он сам себя толкал на преступление…». Вот еще: «Мальчик до гроба жизни…» Как можно допустить, так обращаться со словом? Произведение слова – это единственный вид бессмертия. Один стих может пережить весь народ.

Он достает свою коллекцию автографов, где исключительное место принадлежит автографам Флобера.

- Князь любит форму прекрасного, тело Слова сильнее, чем душу его,- взволнованно говорит Дмитрий, возвращаясь с вечера.- Только во времена Возрождения гуманисты умели так свято чтить не одно содержание, но и форму прекрасного, не одну святую душу, но и святое тело человеческого Слова».

- А как он предан Флоберу!

- Мне нравятся вечера Урусова своей артистичностью, там собираются одни знатоки и ценители, нет той скуки, как на всяких литературных сборищах.

Сергей Аркадьевич Андреевский очень знатного происхождения, окончил Харьковский университет и женился против воли матери на дочери отставного капитана.

С Андреевский

 

- Пара великолепная! Высокий стройный юноша с живыми темными глазами и изящная девушка с милой доброй улыбкой. Дмитрий, как его мама могла быть против брака?

- Это было давно, теперь она без ума от своей очаровательной снохи и часто гостит у сына.

- Вы мой самый лучший друг, настоящий и единственный. Почитайте свои стихи.

- Но я из-за большой адвокатской практики могу писать их только в свободное время, да и начал их писать в 30 лет.

- Они чудные, люблю, когда вы их читаете.

 

Если грустно тебе – можно горю помочь,

Только фею-мечту призови!

В этот миг на земле где-то лунная ночь,

Кто-то шепчет о вечной любви!

 

- Стихи Андреевского отличаются грустным настроением и меланхолией, прославлением нежного чувства любви,- делится Зина с мужем после его ухода.

- В его стихотворениях есть иногда женственная прелесть и грация, но все-таки он более самостоятельный и оригинальный художник в своих критических работах.

- Дмитрий, он такой тонкий ценитель женской красоты, да и сам очень обаятельный. Особенно нас сближает страстная любовь к поэзии Лермонтова и общий интерес к самым важным аспектам жизни: Бог, любовь и смерть. Урусова я ценю за огромную эрудицию и глубокое знание русской и французской поэзии.

- Екатерина Бальмонт всегда говорит, что, если бы не было в ее жизни Урусова, она была бы другой, может быть, не любила так искусство, литературу, поэзию, может быть, прошла бы мимо Бальмонта, мимо своего счастья.

- При его яркой внешности и безукоризненном вкусе он имеет столько романов!

- Да, он пользуется успехом у женщин. Женат на собственной экономке, немке по происхождению.

- В свои 50 лет он красив, чрезвычайно жив и остроумен, кажется совсем молодым человеком,- восхищается Зина.- Я благодарно ему с Андриевским, что они ввели меня в Шекспировский кружок, а туда попасть непросто, он закрытый для многих.

Так стремительно Зина оказывается в центре литературной жизни столицы благодаря знакомствам мужа. Она пока только осматривается, вбирая в себя тонкости этой среды.

- Зина, ты только не робей перед ними: это только на вид они все важные, на самом деле, у каждого своя струнка, если ты сумеешь задеть ее, они станут твоими лучшими приятелями,- напутствует муж.

- Но они такие известные…

- Они, прежде всего, люди. Тебя учить не надо, ты и так очаровала всех моих знакомых.

 

И как ни дороги утраченные грезы,

Я знаю: в пошлости, среди житейской прозы,

И будничных забот, и скучного труда –

Все крепче с каждым днем, все глубже и сильнее

Моя печальная, спокойная любовь:

Нет, я бы не хотел, чтоб сделалась ты вновь

Такою, как была: ты мне еще милее.

Дмитрий знакомит ее с Николаем Минским.

- Раньше, Зина, он был гражданский поэт, но теперь сомневается и отказывается от ранних позиций.

- Вот как?!- кокетничает Зина с невысоким полноватым молодым человеком с пронзительным взглядом темных глаз и хитрой улыбкой из-под аккуратной черной бородки.

- Мы зовем его Вилочкой.

- Ты же сказал Минский…

- Это его псевдоним, а фамилия его Виленкин.

- Дмитрий, ты совсем запутал жену,- говорит Минский, только сейчас отпуская ее руку.

- Он обязательно в тебя влюбится, ты ему не доверяй.

Еще в Тифлисе Дмитрий рассказывает Зине об одной из удивительной светской женщине Петербурга – Варваре Ивановне Икскуль, меценатке и общественной деятельницы.

В.И.Икскуль

- Баронессу Икскуль знают все: ее литературный салон на Аларчином мосту посещают и царицы – Мария Федоровна и Александра Федоровна - врачи, литераторы, революционеры. У нее мать была известной светской красавицей, которой поклонялся Лермонтов. Вышла замуж за дипломата, но развелась, второй муж дипломат умер. Купила особняк и открыла там салон, обставив его самой дорогой антикварной мебелью, бронзовыми скульптурами, фарфоровыми вазами.

- Как я хочу ее увидеть!

Зина сразу очаровывается баронессой, ее грацией, ее стройной фигурой с тонкой талией.

- Дмитрий, она ведь законодательница моды.

- Да, таких людей зовут «лансере» – лидер моды и стиля. Она тратит значительные суммы на туалеты. Репин написал ее портрет в костюме курсистки, и она ввела моду у знатных дам на простенькие наряды посетительниц женских курсов. Сначала писала сама повести и романы, но теперь занимается издательской деятельностью, выпуская книги для народа.

Зина поражена ее красотой: изящной фигурой, взглядом больших темных глаз на худеньком цыганского типа лице, атласной кожей и пленительными руками. Ей 37 лет, но выглядит она моложе.

- Я восхищена вашей общественной деятельностью,- высказывает ей Зина.- Организовали столовую для голодающих крестьян, общественную библиотеку, помогаете курсисткам.

- Видя вокруг себя столько бедности, столько беспомощности, как-то возмущаешься проповедовать, что бедность есть счастье, а достаточность – гибель.

- Но у вас такой высокий социальный статус.

- В молодости, когда я жила за границей, среди моих поклонников были коронованные особы. Король Италии Умберто проехал на скамеечке у моих ног по Риму. Это был скандал! Я хорошо знала Тургенева и Мопассана.

Двадцатилетняя хорошенькая знакомая тоже импонирует баронессе за ее искреннее восхищение, за ее не испорченность светскими излишествами, за острый ум, непосредственность и молодость. Зина встречается с ней не только в ее салоне, но и на литературных вечерах.

- Дмитрий, где вы раздобыли такое очаровательное и милое сокровище?

- Варвара Ивановна, на Кавказе она тоже показалась мне редкостью.

 

* * *

 

В марте у Дмитрия после болезни умирает мать. Это большое горе сломило его, открыв незаживающую кровоточащую рану.

 

Слетаешь ты, незримая ко мне,

Как сладкого покоя дуновенье,

Как дальний звук в полночной тишине…

Я чувствую твое благословенье

И к моему лицу, как бы во сне,

Твоих бесплотных рук прикосновенье…

О, милая, над бездною храня,

Любовью вечною спаси меня!

 

В день смерти они гуляют бесцельно по гранитной набережной Невы, и душа Дмитрия не может найти покоя, слов нет, но они понимают друг друга: ведь хрупкая Зина пережила смерть отца и понимает мужа, как никто другой. Ночью она ложится в спальне мужа на кушетке, чтобы быть рядом, думая: «Я не могу заменить ему матери (никто не может, мать у каждого одна), но все же он не один сейчас, а со мной».

Весной они решают поехать отдыхать в Крым. Зина счастлива – впереди встреча с родными, ведь такой долгой разлуки у нее еще не было. Из-за отдаленности Верейской улицы думают съехать с этой квартиры ближе к центру. По просьбе матери нанимают дачу под Москвой и отправляются путешествовать на юг, добравшись до Тифлиса, но из-за изнуряющей жары отплывают морем в обратную дорогу.

Весенний запах наполнен ароматами цветущей сирени и акаций. Зина не может насладиться прохладой московского утра. Пока Дмитрий расплачивается с извозчиком, Зина не успевает подойти к дому на Остоженке, как оказывается в объятьях матери.

- Милая моя доченька... Как же я соскучилась!

- Я тоже, мамочка, просто безумно скучала!

Анастасия обнимает улыбающегося Дмитрия, приглашая входить в квартиру.

- Здравствуйте, мои родные!- вся светится Зина.- Не плачь, мама, успокойся – все лето будем вместе. Как же мне хорошо с вами!

Утром следующего дня Дмитрий подгоняет большую телегу, и грузчики быстро стаскивают коробки и весь необходимый для дачной жизни скарб. Телега катит до станции Поворово, совсем недалеко от Москвы. Деревянный домик, нанятый еще весной Зиной и Дмитрием, приводит всех в восторг и своим милым видом, и окружающим его лесом.

- Какой прозрачный воздух здесь и какое приволье!

А между тем и здесь, в прогулке одинокой,

Зайдешь, бывало, в глушь: кругом лесная мгла,

Зеленый мох, грибы, мохнатая пчела,

А небо меж ветвей так ясно, так глубоко,

Что чувствуешь себя от всех людей вдали,

В деревне под Москвой, как на краю земли.

 

Дмитрий часто прогуливается в лесу или один, или с Зиной, их всегда сопровождает любимая мопсиха Буленька, признающая только своих хозяев и преданная им беспредельно. За эти несколько месяцев, что они прожили вместе, молодые супруги постоянно сорятся.

- У обоих характер по-молодому неуступчивый, у меня в особенности,- успокаивает Зина наблюдающую за ними Анастасию,- но мы быстро миримся.

- Мы с отцом почти не сорились,- качает головой Анастасия.

- Да все нормально, мамочка!

 

Упреки в ревности, домашняя война

За первенство, за власть и сцены, крики, слезы:

«Не хочешь ли гулять?»- мне говорит жена,-

«Я занят, не мешай!» - и мы не в духе оба…

Хандра, расстройство нерв... Из всяких пустяков

Выходит глупый спор: предлог уже готов;

В душе холодная, мучительная злоба.

И мне чрез полчаса, как злейшему врагу,

Жена в отчаянье кричит: «Меня ты губишь…

Уйди…. Оставь!... Я жить с тобою не могу!..»

А я в ответ: «Теперь я знаю: ты не любишь!»

И грубые слова, и хлопанье дверей…

 

Анастасия наблюдает за ними, но не вмешивается, а только вздыхает: «Милые бранятся – только тешатся…. Как он любит ее, это же видно со стороны, он ей так часто уступает. Он такой спокойный…» Анастасия обнимает дочь, прижимается к ней щекой и молчит – они понимают друг друга без слов. В дом вбегают раскрасневшиеся девочки.

- Дмитрий, идем с нами в парк играть в крокет!

Дмитрию нравится наблюдать за ними: Аня держится всегда обособленно, а младшие повсюду вместе, причем бледная худенькая Ната командует веселой толстушкой Татой. После крокета он вместе с ними рисует, и они ругают его за неловкие художества и испорченную бумагу. Дмитрий принимает упреки с улыбкой, это даже забавляет его, как и постоянные ссоры сестры Анастасии Надежды с няней Дашей, не уступающих друг другу в житейских мелочах.

 

Но вот уж ломовой приехал. На возу

Навален всякий хлам: там сундуки, игрушки,

Ногами вверх столы, матрацы и подушки

И клетка с петухом у кучера внизу,

А в самой вышине, как символ дома, яркий

Блистает самовар в объятиях кухарки.

И с высоты кричит она вознице: «Эй,

Смотри-ка, моего корыта не разбей!»

 

Анастасия по приезду с дачи нанимает квартирку поменьше в другом конце города около гимназии, куда идет учиться Аня. Погостив немного в Москве, Мережковские уезжают в Петербург, где тоже подыскивают квартиру, оставив свою свекру.

 

* * *

 

Зина рассматривает извозчика по дороге к новому дому: темно-синяя поддевка, перепоясанная кожаным поясом с медными бляхами, фетровый цилиндр с низкими полями и лентой на голове, высокие сапоги, из голенища которого торчит кнут.

- Колоритная фигура!- кивает головой в сторону кучера и поворачивает ее в сторону Спасо-Преображенского собора.

Извозчика останавливают на углу Литейного. Зина осторожно наступает на желтые листья, разлетающиеся на тротуаре из керамических плиток. Они подходят к полосатому, громадному знаменитому дому Мурузи; он своей необычностью, роскошью и красочностью восточного стиля, ярко выделяется из череды рядовых застроек соседних казарм. Переливаются на солнце блеском железные купола угловых башен и цинковые перила на балконах, отличается экзотикой и изысканностью отделка фасадов мавританского стиля. Доходный дом построен 12 лет назад, но на него до сих пор приезжают посмотреть жители города.

 

 

На первом этаже располагаются все магазины. Витрины табачного магазина с множеством разноцветных коробок, батареи бутылок винного погребка, упаковки и баночки чайного магазина, вазы с грудой пряников и огромные корзины цветов. Все это великолепие предстает перед глазами Зинаиды. За магазинами на овальном зеркале виднеется надпись на французском языке «Парикмахерская Гелена».

Супруги входят в подъезд с декоративной отделкой – чугунными навесами в виде изящных узоров и арабских надписей. Швейцар в тужурке, брюках с лампасами и фуражке с черным лакированным козырьком останавливает их.

- Что угодно, господа?

- Мы хотели бы снять квартиру.

- Тогда поднимайтесь к домовладельцам по лестнице.

Мраморная, белая лестница с ковровым покрытием кажется роскошной.

- Нам нужна квартира.

- Есть свободная квартира в другом подъезде на 5 этаже,- говорит хозяин, стараясь не упустить выгодных съемщиков.- Сходите и посмотрите ее, швейцар вам откроет и покажет ее. Думаю, она вам подойдет.

Они поднимаются на 5 этаж вместе со швейцаром; настенные зеркала отражают молоденькую девушку в коротком пальто и шляпке. Прищурив зеленые глаза, она рассматривает парадное со столиком и стульями, тонкие мраморные колонны, стенные часы; ее смешат пышные бакенбарды швейцара. Молодость и миловидность девушки нравятся ему, и он охотно разговаривает:

- Кто только не живет в этом доме: адвокаты и чиновники, купцы, медики, военные, преподаватели, философы и литераторы. Совсем недавно здесь жил писатель Лесков, здесь он начинал писать повесть «Левша».

Дмитрий старается перед швейцаром быть почтительным и солидным, не одобряя игривость жены. Швейцар присаживается передохнуть.

- В доме есть зимний сад с фонтаном.

Открывает ключом квартиру №20 и приглашает войти.

- Здесь имеется ванная, водопровод, водяное отопление и электричество.

Зина кружится в самой большой комнате с внушительной мебелью и резным мраморным камином. Вернувшись к хозяину, они заключают договор о найме с указанием точной стоимости и количества занимаемых комнат.

В этой квартире вскоре и помещается самый знаменитый литературный салон, вызываемый ревность владельцев других салонов, но безоговорочно признающих лидерство салона Мережковских. Художники, философы, ученые, духовенство, поэты и писатели по воскресеньям спешат в дом Мурузи, их встречает зеленоглазая, изящная, тоненькая, обаятельная Зинаида, приглашая с улыбкой располагаться. «Эффектной фигурой и острыми репликами всегда умела поддержать красноречие супруга».

В конце декабря они приглашены на именины Полонского. Зинаида собирается, заплетая косу и приготовив обтягивающее белое платье. Дмитрий надевает фрак и становится взрослее и серьезнее. За ужином они сидят рядом с переводчиком Фидлером, невысоким крепким молодым мужчиной с умными глазами. Он знаком им по собраниям в Литературном обществе. Он коллекционирует портреты писателей.

- Что ни говорите,- говорит на другом конце стола Андреевский,- Талантливее Пушкина нет пока поэта у нас.

- Зато у Андреевского совсем нет таланта,- шепчет Дмитрий Фидлеру.

 

Ф.Фидлер

 

Фидлер наблюдает за Зинаидой: «Привлекательное совсем юное существо; выглядит совсем девочкой и кокетливо это подчеркивает. У нее какие-то необычные глаза: то стыдливо задумчивые, как фиалки, то страстно пламенные, как розы».

Зинаида замечает внимание молодого человека.

- Положение женщины в нашем обществе, я считаю, незаслуженно принижено, женщина имеет право посещать Литературное общество на таких же правах, как все литераторы.

- Может быть, она еще должна иметь много прав, которых у нее нет?- осторожно спрашивает Фидлер.

- Конечно, в личной жизни она тоже должна решать все сама, не оглядываясь на мужа.

«Вот это да!- думает Фидлер.- С такими рассуждениями ее муж скоро станет рогоносцем…»

- Говорят, Федор Федорович,- обращается Зина к Фидлеру,- что у вас дома уже целый музей из портретов литераторов.

- Ну, музей – это слишком громко сказано, но не откажите мне в любезности дать ваши портреты, когда у вас будет такая возможность. Я начал собирать все, что связано с литературой еще учеником Реформаторского училища.

К ним подходит Полонский с зажатой между пальцами сигарой.

- Угощайтесь, господа, прошу вас!

- Зинаида Николаевна, - предлагает Фидлер,- вы еще ничего не написали в мой альбом.

- Нет, я еще не достаточно знаменита, но скоро это произойдет, через несколько месяцев.

- Хорошая уверенность для юной особы. Так вы действительно станете скоро знаменитой, я желаю вам этого. Вы всегда будете подписываться своей девичьей фамилией?

- Да.

- Заниматься литературной деятельностью вы стали из-за мужа?

- Нет, я начала писать, когда его еще не знала.

 

* * *

 

- Зина!- за завтраком предлагает Дмитрий.- Давай договоримся – я пишу стихи, а ты прозу.

- С чего это?

- Чтобы заниматься разным делом.

- Я все равно не понимаю, зачем, но, если ты так хочешь – пожалуйста! Стихи я давно не писала.

- Минский предлагает нанять его бывшую горничную, он ее хвалит.

- Пусть приходит, посмотрим. Нам нужна горничная, а без рекомендации брать опасно.

Горничная скромно стоит в передней, не решаясь пройти.

- Как зовут вас?

- Паша.

- Откуда родом?

- Воспитывалась, как «казенные дети». Сначала у чухонки до 10 лет, потом до 17 лет служила у хозяев, а затем казенная служба в институте. Вот с тех пор служу, как с института ушла.

- Ладно, Паша, оставайся у нас. Будешь прибирать, готовить, с мопсихой моей гулять надо.

- Собачка какая хорошенькая!

Но мопсиха зло огрызается.

- Она у нас сердитая, только нас признает, но к тебе привыкнет.

Началась служба Паши у Мережковских. Поздним утром кофе подает, гуляя рано с собачкой.

- Барыня, соседи жалуются, что барин топает сильно, когда бегает по комнате с книгой.

- Он привык так работать.

- А чем он занимается?

- Книги пишет, сочиняет.

- Значит, он сочинитель. Соседи снизу спрашивают.

В гостиную входит Дмитрий.

- Зина, дай мне письма мои, когда я писал тебе в Тифлис.

- Зачем они тебе? В твоей поэме совсем другая девушка, на меня не похожа.

- Ну, дай.

- А вот и не дам!

Она убегает, смеясь, а Дмитрий бежит за ней ее догонять.

- Как малые дети…- качает головой Паша.

Он выходит из ее комнаты и садится за стол писать.

- Зина, ты где? Иди сюда.

Зина идет и садится в кресло.

- Послушай, что я написал.

Как от рождения слепой

Своими тусклыми очами

На солнце смотрит и порой,

Облитый теплыми лучами.

Ну, как?

- Мне не нравится…

- Зина, я ничего не могу написать. Что же делать?

Особенно злится Дмитрий, когда приходит посыльный со свертками.

- Опять не приняли. Какое непонимание! Безобразие!

Когда Дмитрий уходит на прогулку, Паша убирает его комнату. Убираясь на столе, она открывает его книгу и читает. Зина заглядывает и смеется.

- Это барин написал?

- Да. Как, Паша, понравилось?

- Ничего не понятно…

- Буленька с тобой вместе спит?

- Да, я так люблю ее.

- Только теряется она у тебя часто.

- Сильно бегучая она.

 

Глава 5
Философов. Первые публикации. Подмосковье.

 

Дима Философов – высокий нескладный подросток с тонкими чертами лица, с едва пробивающимися усиками над пухлыми, почти девичьими, губами. В темном костюме и белой рубашке, затянутой белым шелковым галстуком, с шинелью в руках, он приветствует классного наставника. Сдав шинель сторожу, он поднимается по лестнице в рекреационный зал для общей молитвы, начинающейся в 9.30 утра. На верхней площадке стоит директор гимназии Карл Иванович Май – маленький худенький старик с бородкой и бритыми щеками в черном длинном сюртуке. Он каждый день приветствует своих гимназистов, пожимая почтительно руку.

В зале с портретами царей на стенах собираются «майцы» или «майские жуки», как их везде называют для молитвы, заканчивающей за 10 минут до урока.

В класс входит довольно неуклюжий, крупный Эмиль Моль – учитель немецкой литературы, садится одновременно с гимназистами за парту, начиная негромко объяснять урок. Сам заядлый книголюб, он старается приучить их к чтению и бережному отношению к книгам.

На перемене всего за 10 минут можно попрыгать – игры разрешены только подвижные, никаких драк и споров.

Следующий урок – география проходит одновременно в двух классах. Карл Иванович любит наглядность и заставляет раскрашивать контурные карты, выделяя цветом рельефы гор и материков. Он ценит в гимназисте только его способности и моральные качества, а не происхождение. Сам он прекрасный педагог.

Маленький пухлый, с длинной бородой учитель математики Образцов - очень добрый, потому дисциплины в классе никакой нет, гимназисты привыкли вести себя вольно на его уроке, хотя он очень сильный математик. После математики наступает целый час перерыва: полчаса отводится на завтрак, а остальное время все делают вольные упражнения.

Профессора Мальхина – преподавателя древних языков, ученики часто посещают дома, чувствуя недовольство результатами. Учебный день заканчивается уроком русской литературы; любимый всеми педагог Рогов учит ценить родную классику и знать ее.

Выходя из светло-серого здания гимназии, Дима чувствует усталость и направляется по замершей Неве домой, где, открыв дверь, совсем молоденькая горничная, забирает снятую шинель и вешает ее на громоздкую вешалку в передней.

- Все уже собрались за столом, барин. Пожалуйте обедать.

В огромной столовой за большим столом вся семья Философовых: худощавый Владимир Дмитриевич, полноватая Анна Павловна, симпатичная брюнетка Зина. Во главе стола восседает ключница Дуняша, как полноправный член семьи, она разливает и накладывает всем. Владимир Дмитриевич, прищурив свои монгольские глаза, обращается к сыну:

- Как дела в гимназии?

- Все нормально, папа.

Поблагодарив за обед, Дима идет в свою комнату, длинную и узкую, ложится на диван, крытый зеленым репсом; стулья и кресла обиты таким же материалом. Рассматривает висевший над диваном портрет отца во время коронации Александра II, думая о сегодняшнем дне в гимназии: «Этому выскочке, изображающего себя потомком маркизов и кардиналов, не удастся добиться превосходства над ним, потому что кузина Шуры Бенуа дает уроки музыке моей сестре и рассказывает ему лишнее о нашей семье».

Часто идет в гимназию вместе с Валей Нувелем, живущем в одном доме этажом выше в квартире меньшей площади. От всех Валя отличается манерой поведения и внешним видом: во всем облике выпирает франтовство. Но сближается Дима только с Костей Сомовым, маленьким толстеньким симпатичным подростком, постоянно рисующим на черновиках. Они отделяются от остальных, обнимаясь и перешептываясь.

Родителям не нравятся посредственные успехи Димы в учебе, они решают, что он немного устал и ему необходимо отдохнуть и подлечиться на Ривьере. После отдыха Дима возвращается в гимназию и опять его одноклассниками становятся Бенуа и Нувель, не сдавшие экзамены и оставшиеся в восьмом классе. Сомов поступает в Академию художеств, а остальные объединяются в кружок, возникший на основе общего увлечения театром, музыкой и живописью. Собираются часто у Бенуа в его красной комнате, рассаживаясь на великолепном диване ручной работы из красного дерева, обитого розовой кожей, и рассматривают журналы и книги об искусстве, которые Шура приносит из библиотеки знаменитого отца.

Дима Философов

- Нет, Философова нельзя принимать в наш кружок, он слишком заносчив и высокомерен, он нам не нужен.

- Но, ребята, надо учесть, что он чертовски умен и у него надменные привычки из-за его аристократизма. Я думаю, что он достоин стать нашим другом,- не унимается Шура.

Его принимают в кружок «Невских пиквикианцев» для изучения истории искусств, и он, устав от изолированности в классе, благодарен Шуре за поддержку и сближается с ним. «Бывая в доме Философовых, я постепенно и незаметно для себя познавал его природу и через это познание стал лучше понимать и любить самую суть русской жизни. Мне кажется, что главная причина, почему я сошелся с Димой, а через него и с Сережей Дягилевым, лежала именно в этой атмосфере, через которую я открывал пресловутую «русскую душу»,- вспоминает Бенуа.

У отца Шуры хранится много журналов по архитектуре и искусству, выписываемых за границей, потому он готовит доклады о зарубежных художниках – его авторитет в кружке общепризнан. Темы докладов составляются вместе. Подтянутый, женственно красивый Дима читает лекцию «Александр 1 и его время»; его почти детское лицо с пухлыми губами несерьезно, как он не старается быть солидным, да еще приятели смущают репликами, а председатель собрания Левушка Бакст звонит в бронзовый колокольчик, пытаясь навести порядок.

Бакста Шура приводит весной 1890 года, познакомившись с ним в кружке акварелистов у брата Альберта. И ему удается утвердиться у «пиквикианцев», несмотря на их предубеждение к любому новичку и серьезной проверки на право влиться в их ряды, не смутившись даже едких замечаний Димы. Скромный рыжеватый художник, вынужденный содержать большую семью после смерти отца, поблескивает стеклами пенсне над маленькими близорукими глазами, его извилистые губы под большими, но редкими усами, насмешливо улыбаются. Его благодушие и жизнерадостность, осведомленность в вопросах живописи с первого вечера делают его полноправным «пиквикианцем», он даже становится спикером, звонком колокольчика прекращая ожесточенные споры молодых горячих друзей. Такая черта, как рассеянность, вызывает добрые насмешки кружковцев над внезапным отрешением во время заседаний.

Вместе посещают оперу, переживая общую театроманию, и заводя знакомства с артистами, результатом которых являются совместные ужины в ресторане после спектаклей. Серьезно готовятся к экзаменам в гимназии, проверяя друг друга.

В самом начале лета 1890 года из Перми к Философовым приезжает кузен Сергей Дягилев, ровесник Димы. Его отец служил в аристократическом полку, имел приятный тенор и был желанным гостем в столичных салонах из-за своего веселого нрава и красивой внешности. Он поет, балагурит, очаровывает женщин, но вскоре блестящему кавалергарду по семейным обстоятельствам приходится уехать служить в провинцию. Сергей теряет мать еще новорожденным, свою мачеху любит, как родную.

Хотя с детства Сергей рассматривает в кабинете деда гравюры Рубенса, Рафаэля и Рембранта, альбомы музеев Парижа, Флоренции, в вопросах изобразительного искусства он слабо разбирается. Даже в такой близкой для него музыке он не находит с друзьями Димы общего языка, его пение им не нравится, но его принимают в кружок только потому, что он кузен Димы. Сергей увлекается творчеством русских композиторов, недурно играет на фортепиано и сам сочиняет музыку.

Сергей – здоровый симпатичный малый с вечной улыбкой на полном лице. Волосы на его крупной голове коротко подстрижены ежиком. Над яркими полными губами пробиваются маленькие усики, большие круглые глаза проявляют интерес и любопытство. Петербург восхищает Сергея, он закружил его в своем водовороте.

 

Сергей Дягилев

 

Сергей не хочет читать доклады, с удовольствием играет с Нувелем в четыре руки на фортепиано, поет, но не любит участвовать в философских спорах. Его интересует музыка, он берет уроки композиции у Римского-Корсакова, но вскоре оставляет свои намерения и остается любителем. Всю свою кипучую энергию он отдает увлечению живописи. Самый близкий друг после Димы – живой, веселый Нувель, любивший по-доброму подшучивать над друзьями и создающий жизнерадостную атмосферу в любой компании.

Осенью Дима, Сергей, Шура и Валентин поступают на юридический факультет университета, следуя привычке быть вместе, чем склонности к юридической науке. Все свободное время они проводят вместе, посещая музеи, театры и продолжая заседания кружка самообразования. Все годы учебы Сергей в кружке на роли дилетанта, вместе с Димой они проводят каникулы за границей, используя возможность ознакомления с творчеством европейских художников.

Позднее в кружок вливается чиновник Морского ведомства Альфред Нурок – худой лысый молодой человек с черной жидкой бородкой и едкой улыбкой на лице с крупными чертами. Внешность и манера поведения отталкивающая, но при дальнейшем общении он вызывает симпатию за удивительную доброту и искренность. Все отмечают, что он самый начитанный, именно ему все обязаны знакомству с творчеством Оскара Уайльда и Обри Бердсли, повлиявших на мировоззрение «пиквикианцев».

Посещая своей большой компанией частные вечера, где проходят чествования какой-либо знаменитости, или гастрольные спектакли, они ведут себя по-ребячески и озорно. Смех одного заразительно передается другому, и они уже никак не могут остановиться, давятся от смеха и прячутся друг за друга.

 

* * *

 

В 3,4,5 номерах журнала «Русская мысль» в 1890 году публикуется поэма Дмитрия «Вера», где он, подражая «Евгению Онегину», выводит главного героя своего времени. Просматривая присланную из редакции журнала почту, он читает письмо из Казани в сереньком конверте.

- Зина, ты уже проснулась? Иди сюда.

Зина сидит у зеркала, расчесывая свои пышные волосы, очень длинные, они золотятся на солнце, спадая почти до пола. Нехотя поднявшись, она с гребнем появляется в комнате Дмитрия.

- Да ты просто светишься от счастья! Доброе утро!

- Ты только послушай, что мне пишет студент юридического факультета из Казани, его фамилия Перцов.

- И что же он такого особенного пишет?

- Вот здесь: «…решаюсь посредством письма выразить Вам чувство глубокого удивления к Вашему таланту, которое охватило меня, когда я прочел Вашу «Веру».

- Так это по поводу твоей поэмы?

- Он пишет от лица «поколения, уже давно ждало, чтобы явился поэт, который понял бы его глубоко, со всеми его достоинствами и недостатками, и дал бы ему такие же цельные и прекрасные портреты…

- Дай я сама почитаю, ты просто захлебываешься от восторга.

- Нет, позволь мне закончить. Вот здесь: «Вот этим Вы и заслужили искреннюю благодарность всей нашей молодежи, и я смело скажу Вам от ее лица: «Честь Вам и слава!»

Зина усмехается, его лицо при последних словах принимает выражение гениального пророка, он даже вытягивается.

- Вот как ценят мою поэзию в провинции!

- И вполне заслуженно! Я поздравляю тебя!

- А очень важно для меня вот это: «И что еще особенно дорого нам в Вашей поэме, это – проникающая ее горячая любовь к свету и правде». Как тонко он подметил!

Зина поднимается, ей нужно заняться туалетом и заплести косу. Она смотрит удивленно: глаза блестят на заросшем темно-каштановой бородкой лице, плечи, почти всегда сутулые, распрямлены. Она тоже довольно улыбается.

- Успокойся, Дмитрий.

- Нет, Зина, послушай, что он пишет в конце: «…посредством письма, пожать Вашу руку, ту руку, которая написала поэму, составляющую гордость и славу моего поколения».

В комнату заглядывает горничная Паша.

- Завтрак на столе.

- Идем, идем.

Зина уходит к себе заколоть волосы, а Дмитрий сразу направляется в столовую, настроение у него отличное, да и июньское солнышко ласково заглядывает в окна, проверяя все углы в квартире.

- Это письмо для меня, как глоток свежего воздуха. Сейчас же напишу ему ответ, хотя он не написал адреса, я пошлю его на университет.

- Там учились мои дядюшки…

- Давай сегодня не говорить о грустном.

После завтрака Дмитрий садиться за письмо: «Спасибо, милый товарищ! Вот такие простые, искренние отзывы, как Ваш,- лучшая награда писателей!» Он прочтет его жене, пропустив только самые сокровенные строки, которые можно написать только незнакомому человеку, но, судя по тону письма, ставшему ему единомышленником: «В минуты нравственного одиночества и недоверия к своим силам,- в минуты, которые у меня часто бывают, я стану вспоминать, что есть у меня хоть один дружественный мне читатель, и мне станет легче».

Он берет белый конверт, подписывает готическим подчерком «до востребования» и относит его Паше, попросив отнести на почту. «Значит, моя поэма дошла до сердец, и значит, моя цель достигнута»,- думает Дмитрий, вяло растягиваясь на кушетке с книгой в руках. Эту книгу Паша тихо забирает у уснувшего Дмитрия и закрывает дверь гостиной.

 

За бескорыстный труд и на главу певца

Пошли, о Господи, Твое благословенье!

 

Д.Мережковский

 

Когда Зина работает над своей новой повестью, она просит Пашу привести подруг и идет к ним на кухню поговорить и расспросить об их жизни.

- Молодец, Зина! Ты тщательно изучаешь свою тему.

- Да, я ведь натуралистка. Мне эти кухарки сообщают свои секреты.

Зина заканчивает писать повесть о судьбе их горничной Паши, бывшей горничной Минского, и Дмитрий посылает его в редакцию журнала «Вестник Европы». Этот журнал – орган либеральной буржуазии, объемистая книжечка которого выходит ежемесячно и является преимущественно историческим. Редактору Стасюлевичу, отставному профессору истории университета, рассказ понравился, и он приглашает автора для некоторой незначительной корректировки.

В кабинете редактора, куда входит молоденькая девушка в короткой белой шубке с красивой золотистой косой – олицетворение молодости и невинности, возникает некоторое недоумение: благообразные старцы решают, что это дочь автора.

- Моя фамилия Гиппиус.

- Нам понравился ваш рассказ, и мы бы хотели поместить его у нас, но в нем необходимо сделать очень небольшие изменения, которые мы не можем вам указать, ввиду вашего молодого возраста. Будьте любезны, пригласите батюшку зайти самому, мы его ждем.

- Но автор не батюшка, а я, и я вас внимательно слушаю.

Старцы удивленно переглядываются, но указывают ей места корректировки. Зина спокойно соглашается, не понимая только, зачем это делать, и не может скрыть улыбки от замечания о ее батюшке. Рассказ они переименовывают в «Злосчастную» о тяжелой женской доле простой крестьянки, который переиздается потом семь раз. Стихи она тоже продолжает писать, прославляя тему смерти и небытия.

 

Мой друг, меня сомненья не тревожат,

Я смерти близость чувствовал давно.

В могиле, там, куда меня положат,

Я знаю, сыро, душно и темно.

 

Одиночество – центральный мотив ранних стихов, не находя общности с людьми, она ищет ее в единении с природой.

 

Покоя жду… Душа моя устала…

Зовет к себе меня природа-мать…

И так легко, и тяжесть жизни спала…

О, милый друг, отрадно умирать!

 

Зина как будто еще играет, как в детстве, в данном случае, в игру, называемую смерть. «Почему игра не может стать молитвой и почему молитве не принимать образа игры?»- пишет она близкому другу Минскому. После знакомства начинается их многолетняя дружба с кратковременными размолвками и окончательным разрывом. Дружба эта с романтическим оттенком, в основе которой взаимная влюбленность, иногда Зина боится признаться в этом самой себе.

Ему посвящены многие страницы интимного дневника любовных историй: «С Минским тоже тщеславие, детскость, отвращение: «А я вас не люблю!» И при этом никакой серьезности, почти грубая (моя) глупость и стыд, и тошнота, и мука от всякого прикосновения даже к моему платью! Но не гоню, вглядываюсь в чужую любовь (страсть), терплю эту мерзость протянутых ко мне рук и… ну, все говорить! Горю странным огнем влюбленности в себя через него». Зина признается, что ей приятно его внимание, но сразу возникает отвращение от любой мысли близости как с ним, так и с мужчиной вообще.

На литературных вечерах все видят вместе худенькую стройную блондинку с бледным нежным лицом и пышной косой. Рядом с ней всегда невысокий полный 35-тилетний мужчина с густыми черными кудрявыми волосами и маленькой аккуратной бородкой. Ее зеленые и его черные глаза всегда насмешливы. Ведут себя шумно и дерзко, обращая внимание на себя умышленно. Зина громко откусывает кусочки сахара, запивая чаем, шокируя тем самым чопорную публику. Минский просто пожирает глазами Зину, не обращая внимания на окружающих.

 

Великие мне были искушения,

Я головы пред ними не склонил.

 

* * *

 

Лето 1890 года проводят под Москвой в Дубровицах. Девочки после долгой московской зимы резвятся на просторных полянах леса, вовлекая Зину в свои игры, и она, позабыв о своей серьезности и возрасте, бегает за ними, как ребенок, шальная от радости встречи с родными. Улыбается и Дмитрий, наблюдая за ней и любуясь ею: ее толстая коса подпрыгивает в такт бега, на щеках яркий румянец, а в глазах мелькают озорные огоньки.

«С близкими она становится такой, какая она есть на самом деле. Просто оттаяла на летнем живительном воздухе»,- думает он. Приходит к ней в комнату, когда она садится за писание, обняв ее сзади, и целует ее бронзовые волосы.

- Как тебе нравится на даче? Мне нужно с тобой поговорить.

- О чем? Я слушаю.

- Зина, мы договаривались, что ты пишешь прозу, а я стихи. Проза тебя, я вижу, не увлекает, как и переводы. Давай нарушим наш договор. Я хочу сказать тебе, что уже начал писать роман.

- Как?! Мы же договорились…. Причем тут твой роман?

- Ты ведь знаешь, как мне близка историческая тема, хочу писать книгу о Юлиане Отступнике.

- Так нечестно… Уговор превыше всего.

- Но одни стихи меня не увлекают. По старшинству я имею право заниматься, чем хочу.

- Я тоже от своего не отступлюсь.

- Значит, ни на какие компромиссы ты не пойдешь?

- Ты меня правильно понял.

Зина вскакивает и резко выбегает из комнаты, слезы мешают ей двигаться. Она находит в лесу большое дерево и опускается перед ним на траву, здесь ей никто не помешает плакать. Дмитрий тоже идет в лес, нервно теребя бородку. В лесу он успокаивается, бредет в густой траве; тишина леса нарушается разноголосым пением птиц, каждый звук откликается в его сердце. Ложится на траву и поднимает руки вверх, и блаженство охватывает его всего: «Какое чудесное лето! А как упоителен здесь воздух! Но где же Зина?»- он идет ее искать и вскоре видит светлое платье под деревом. Стараясь бесшумно подойти к ней, он подкрадывается и обнимает ее.

- Ну, полно плакать, любимая…. Давай договоримся так: пусть каждый пишет и стихи, и прозу. К чему эти ограничения? Тем более что стихи ты и не бросала писать.

- А ты больше не будешь меня упрекать?

- Клянусь, что нет.

- Тогда я согласна. За свободу творчества!

- Ну, вот и прекрасно. Пойдем, а то мама беспокоится, ты вихрем пролетела мимо нее.

Когда Анастасия видит их улыбающимися, оживленно разговаривают о чем-то своем, ее лицо светлеет, и она смахивает слезы радости: «Вот и помирились, у молодых это происходит с легкостью». На вечерней прогулке у Зины резко начинает болеть голова.

- Милая, что с тобой?

- Я ничего не слышу. Что ты сказал?

Он несет ее на руках и осторожно укладывает на постель. Никакие лекарства не помогают, и Дмитрий идет на станцию вызывать доктора из Москвы. Доктор приезжает только на другой день и, осмотрев больную, безнадежно смотрит на родных.

- Я ничем вас не могу успокоить. У вашей больной вероятнее всего воспаление мозга, по крайней мере, все признаки его. Все в руках Божьих… Молитесь.

Анастасия в ужасе крестится, а Дмитрий, закрыв лицо руками, сидит без движения.

 

Она казалась мне такой обыкновенной,

Такою слабою…. Потом я видел раз

Ее в несчастии: я помню, в трудный час,

Почти веселая, с улыбкой неизменной,

Она была еще спокойней. В эту ночь

Лежала при смерти ее родная дочь.

Я чувствовал, что смерть подходит к изголовью

Любимой женщины…. Со всей моей любовью

Я был беспомощен и жалок, как дитя.

А мать легко, без слез, как будто бы шутя,

Что нужно делала и что-то говорила

Простое, нежное…. На выраженье глаз,

На кроткое лицо взглянув, какая сила

У этой женщины, я понял в первый раз.

 

Анастасия показывает пример мужества и хладнокровия в тяжелую минуту, особенно мучительную для нее, как матери. Наблюдая за ее отношениями с дочерьми, он, хотя в душе не согласен с ее методами, никогда не высказывает своего мнения. Ему не нравится проявление постоянных уступок капризов и потакание их прихотям. Но теперь он понимает, что она делает это из-за большой любви к детям и сознания того, как мало в жизни она им дает из-за скромного достатка. Он поражен силой ее сибирского характера.

Зина выздоравливает очень быстро и, поднявшись с постели, еще с большей энергией прыгает с сестрами на поляне, соскучившись по свежему воздуху и возможности двигаться. Все довольны ее выздоровлению. В конце лета по приезду с дачи, она сваливается в тяжелом тифу в комнатке. В другой комнате живут остальные семеро человек.

Зина болеет долгих двух месяца, Дмитрий не отходит от любимой, забросив все свои писания: он ни о чем не может думать, кроме здоровья жены.

 

Но тяжелей всего болезнь: какая мука,

Едва заметив жар, в тревоге пульс считать,

Способность потеряв работать, и читать, и думать.

 

Зина выздоравливает, и они уезжают в Петербург, но она еще очень долго приходит в себя, что Анастасия сама приезжает к ней на Рождество. Ранней весной 1891 года Дмитрий вынужден просить денег у отца, чтобы отвезти Зину укрепить здоровье за границу.

Глава 6
Первые поездки за границу. Червинский.

 

Мокрые хлопья снега засыпают и отъезжающих, и провожающих на Варшавском вокзале, они залепляют окна вагона, но настроение у Зины приподнятое: она впервые едет в заграничное путешествие. Уже в Варшаве она смотрит любопытными глазами на степенных бритых господ с тросточками, на разодетых кучеров в нарядных одеждах, почти как господа. Ангина не дает ей возможности полюбоваться городом.

 

 

Вена

 

Вена встречает холодным пасмурным утром, но, несмотря на неприветливый прием, столица кажется ей прекрасной – ведь это первый европейский город с огромными дворцами и памятниками на площадях и улицах, каменными домами с крышами из красной черепицы, готически вытянутыми башенками церквей и соборов. Вена- родина Штрауса, Шуберта, Шумана и Гайдна, в соборе святого Стефана наслаждаются игрой органа.

Дорога до Неаполя, с ее горными, снежными вершинами, опасными пропастями и необыкновенно синим небом, не позволяет ей оторваться от окна вагона.

Венеция

Венеция предвосхищает все ожидания! Как все приезжие, они сразу устремляются на площадь святого Марка в центре города, где находятся самые великолепные здания: дворец святого Марка и дворец Дожей с мраморными колоннами, построенные еще в ХУ1 веке. Огромные залы дворца Дожей залиты солнечным светом, освещаемого светлые стены с шедеврами живописи кисти Канова и Тициана.

Они поселяются в скромной гостинице, очень стеснены в средствах, имея всего 400 рублей и желание посетить как можно больше городов Италии.

Венеция особенно неповторима вечером; они катаются по длинным каналам на птицеподобных гондолах с фонарями, вода отражает огни и звезды, навстречу плывут лодки с певцами и музыкантами.

- Люблю и лунный свет, и кружева, и песни, и гондолу,- шепчет Зина мужу.

Гуляя вечером по гладкой, как паркет, и чистой площади святого Марка, они замечают своих соотечественников: высокого сутулого Суворина и Чехова. Спокойный молодой мужчина с короткой аккуратной бородкой и веселым прищуром в глазах – полная противоположность своему спутнику. Старик с неостриженной бородой и крупными мягкими чертами, разговорчивый и оживленный Алексей Сергеевич Суворин начинает книгоиздательскую деятельность выпуском русского календаря и через 4 года покупает газету «Новое время», открывает книжный магазин, приобретает типографию, начинает издавать серию «Дешевая библиотека» - сочинения русских и иностранных авторов. Он первый признает талант Чехова и оказывает ему материальную и моральную поддержку. Дмитрий печатает в его типографии книгу стихов.

Они знакомы с Чеховым, и он представляет их Суворину. «Мережковский, которого я встретил здесь, с ума сошел от восторга»,- пишет Чехов брату; он тоже очарован Венецией, но сдержанность не позволяет ему выражать свое восхищение. Теперь каждый вечер они гуляют вместе, катаются на гондолах, слушая волшебную музыку и пение. Они пьют фалерно в красивом салоне шикарной гостиницы Берау на Большом канале у Суворина с Чеховым и ведут бесконечные разговоры о литературе и искусстве.

Вместе едут до Пизы в поезде. Зина с молодой горячностью спорит с Сувориным, и он сдается в конце концов.

- А черт его знает, может вы и правы…

Чехов не спорит, он удивительно спокоен. «Всегда чуть-чуть опущенный, словно подкошенный, с бледными глазами и бледной бородкой, с русским лицом интеллигента из поповичей, умный, меткий, хитрый и бессознательный, нежный до зябкости и скромный до скрытности, далекий в безвольных мечтах своих, прикрытых постоянной усмешкой,- таков был Чехов, сегодняшний сын сегодняшней России. Он был именно воплощением современности, того мира, когда забыто прошлое, а будущее – только в мечтах, которые все равно не сбудутся на нашем веку»,- таким они узнают Чехова.

Темп их путешествия не совпадает, и они расстаются, еще не раз встречаясь кратковременно.

- Да, не удалось вам, Антон Павлович, полежать на травке в Венеции…. И не так все дешево там, как вам показалось. Ведь мы платили за гостиницу 18 рублей в день, а не в неделю, как я пошутила.

Чехов обескуражен, он уже написал сестре о дешевизне венецианских гостиниц, приходится в следующем письме исправлять свой огрех. Зина любит подшутить над наивностью собеседников.

 

река Арно

 

Флоренция раскинулась на реке Арно, славившейся своим бурным характером. Флоренция в переводе означает «цветущая», это древнейший город – центр науки и искусства, в его дворцах собраны коллекции мировых шедевров живописи и скульптуры эпохи Возрождения.

 

Бродил у волн мутно-зеленых Арно,

По галереям сумрачным твоим,

Флоренция! И статуи немые

За мной следили: подходил я к ним

Благоговейно.

 

Бродили по дворцам, рассматривая творения великих итальянских мастеров, увековечивших в своих бессмертных творениях физическую красоту человека; наслаждаются каждым мигом и возможностью дышать в этом прекрасном мире, на душе становится светло и радостно. Вызывать в потомках жизнелюбивые чувства – сила искусства мастеров Возрождения.

 

 

Рим

 

На узких улочках Рима много античных зданий, средневековых домов, небольшие площади украшены памятниками и фонтанами. Самый большой купол в мире у величественного храма Пантеона, посвященного всем богам, в нем же гробница Рафаэля.

 

Сладостным страхом объят, в древний вхожу Пантеон.

 

Площадь Форум служила для древних римлян местом собраний, за ней простирается полуразвалившийся Колизей. В нем они стоят в темноте, закрыв глаза, и кажется, что до них доносится рев пятитысячной толпы римлян на бою гладиаторов.

В Риме находится маленькое государство – Ватикан – резиденция римского папы, главы католической церкви. Оно образовалось еще в Х1У веке. Там же стоит самая большая церковь в мире – собор святого Петра. Зина чувствует себя такой крошечной перед этим грандиозным сооружением, исполненным по чертежам Микеланджело; вместе с Рафаэлем они расписали собор внутри, а заканчивали роспись их ученики.

 

 

собор св.Петра

 

После Рима их встречает на берегу Неаполитанского залива цветущими олеанрами и фруктовыми деревьями Неаполь. Вдали виднеется вулкан Везувий, укутанный белыми облаками.

- Дмитрий, церкви здесь поражают меня роскошью и блеском золота внутри.

- А я наслаждаюсь прозрачным воздухом, ласковым солнцем и морем.

- Остров Капри нежно красив и его очертания божественны, от которых веет таким успокоением!

Деньги тают с небывалой быстротой.

- Как бы нам не было здесь хорошо, но пора возвращаться в Россию.

- Жалко покидать эти волшебные края, так не хочется.

- Ты посмотри – письмо от Плещеева. Знаешь, что он пишет?

- Интересуется, как мы отдыхаем?

- Не угадала. Он приглашает нас в Париж!

- Ты издеваешься надо мной? У нас ведь кончаются деньги…

- Нет, почитай сама, он послал нам аванс тысячу франков за издание моей книги.

 

 

 

* * *

 

Мы дни на дни покорно нижем

Даль не светла и не мутна…

Над замирающим Парижем

Плывет весна… и не весна.

 

- Мы – в Париже!- не может поверить Зина, зажмуривая глаза.

- Парижу более двух тысяч лет. Здесь все пронизано стариной: голубое небо, вековые деревья, здания древних стилей, уникальные памятники на не менее уникальных площадях. Париж начинался с острова Сите на Сене, своим очертанием напоминающий большой корабль, это исторический центр сегодня. Затем постепенно столица разрастается на холмы по берегам реки.

Плещеев живет в самом центре в отеле «Мирабо», с балкона которого видна Вандомская колонна, воздвигнутая в ознаменование походов Наполеона.

- Дмитрий, я прошу тебя не отдавать Суворину свою книгу, я, возможно, сам ее издам.

- Вы?

- Не удивляйся, я немного разбогател. Не обижайте старика, прошу – остановитесь у меня. Сегодня повезу вас кататься в Булонский лес – английский парк с искусственными озерами. Это место гуляний аристократов со всего мира. Нет ничего прекраснее мая в Париже, скажу я вам!

- И этот май здесь мы видим благодаря вам.

 

Какой здесь блеск кругом, какая радость жизни!

Когда передо мной весельем ты гремишь,

На солнце утреннем сияющий Париж,

Я счастлив за тебя, и чуждого народа

Волнует мне и радует свобода.

Какая бы печаль не мучила, грозя,-

Здесь, в этом городе, несчастным быть нельзя.

 

Лувр открыт в 1793 году из бывших королевских собраний и коллекций богатых церквей и аристократических семей Франции. В античном отделе возвышается статуя Афродиты Милосской, найденной на острове Мелос и подаренной королю. Один из шедевров Леонардо да Винчи – знаменитая «Джоконда» написана в 1503 году изумляет публику неповторимой улыбкой сквозь века. Дмитрий не выходит из Лувра.

- Дмитрий, побаиваюсь, чтобы в конце концов ты не надоел своей жене, таская ее по три, четыре раза в день по музеям и разлагольствуя о Венере Милосской.

- Я пытаюсь использовать время для ее самообразования.

- Искание Бога – вещь очень хорошая, но оно не должно быть столь шумно, ибо тогда заставляет сомневаться в твоей искренности. Ты не можешь ни гулять, ни есть, ни пить без того, чтобы не разлагольствовать о бессмертии души и о разных других столь же выспренных предметах. Ты уже довел Зину до изнеможения…. Отдыхайте больше и наслаждайтесь своей молодостью.

Но они идут с утра в храм-музей собор Парижской Богоматери, королевский замок Дворец правосудия и в готическое сооружение Капеллу. Прекрасные соборы и храмы на площадях, представляющие собой музеи под открытым небом, воздушная Эйфелева башня, увеселительные парки с вековыми деревьями, старинные каменные мосты создают облик Парижа.

Только вечером Зина отдыхает на широком балконе гостиницы вместе с семьей Плещеева.

- Зиночка, вам нравится в Париже?

- Я нахожу его великолепным! Как здесь хорошо, и мы вам бесконечно благодарны.

- Поверьте, я делаю это с удовольствием.

- Еще в Петербурге мне вы, Алексей Николаевич, всегда напоминали настоящего деда Мороза своей белоснежной бородой и добрейшим взглядом чудесных голубых глаз. Я всегда мечтала о необыкновенном новогоднем подарке от деда Мороза, и вот моя мечта, наконец-то, сбылась. Спасибо вам.

После Парижа они отправляются в Швейцарию на Женевское озеро, а остаток лета проводят в имении «Глубокое» под Вышним Волочком с близкими Зинаиды.

 

* * *

 

Осенью в Петербурге начинаются их посещения литературных собраний.

- Зина, мы приглашены на именины к Фидлерам. Пойдем?

- Конечно. Минский будет?

- По-моему, он прислал отказ.

- Я его уговорю, он пойдет с нами.

Когда они заходят с Минским к Фидлерам, именинница радостно всплескивает руками.

- Решились-таки! А, понимаю! Спасибо вам, Зинаида Николаевна.

Зинаида проходит почти сразу из гостиной, не удостоив дам вниманием, в кабинет хозяина, где игриво кокетничает то с одним, то с другим мужчиной. За столом она садится между Минским и Гуревичем, заигрывая с обоими мужчинами.

В начале года Фидлер заходит в гости к Мережковским.

- Здравствуйте! Ваша жена уже получила от моей жены приглашение на завтра?- спрашивает Дмитрий гостя.

- Да, спасибо.

- Вы тоже с ней придете?

- Конечно, не будет же моя жена делать визиты без меня?!- искренне удивлен Фидлер.

- Конечно, конечно,- спешит заверить его Дмитрий и с горечью добавляет,- тут у нас, ее легко испортят!

В глаза Фидлера бросается слишком вольное поведение Зинаиды с Минским и он понимает, что хотел сказать Дмитрий последними словами.

- Проходите и угощайтесь,- предлагает гостю Дмитрий.

- Боже!- удивлен Фидлер.- Какие изыски! Столько яств!

Он с удовольствием пробует и икру, и швейцарский сыр, и страсбургский паштет.

- Налить вам вина?

- А водки нет?

- Это плебейский напиток, помилуйте.

 

* * *

 

Наследственная болезнь изматывает Зину, следующей весной опять наступает обострение, а петербургский климат не способствует выздоровлению. Поэтому Дмитрий с небывалой решительностью добивается у отца денег на необходимое лечение Зины за границей.

- Зина, Плещеев прислал приглашение отдохнуть с ним на Ривьере.

- Милый наш волшебник! Конечно, я согласна. Кроме моей болезни мне надоели за зиму темные потолки нашей квартиры и эти длинные, пасмурные дни…

 

Ницца

 

- В Ницце почти всегда солнечно, даже зимой там тепло и круглый год цветут цветы. Ты там быстро поправишься.

- Вот и прекрасно! Мне так не хватает солнца.

Плещеев встречает их в Париже как близких давних друзей. Уже в поезде он рассказывает о Ницце.

- Мы остановимся в окрестностях Ниццы в Больё у моего знакомого профессора московского университета, правда, бывшего, Максима Максимовича Ковалевского. О, это удивительный человек! Вы убедитесь в этом сами.

- Сколько ему лет? Наверное, он глубокий старец?

- Ему всего 40 лет, для меня он очень молод, но вам так не покажется, потому что вы молоды. Когда-то он был кумиром студентов, умел владеть аудиторией, создавая почти интимную обстановку с публикой. Его квартира у Чистых прудов была центром культурной жизни, в ней проходило чествование Тургенева.

- Алексей Николаевич, мы заинтригованы…

- Он большой поклонник женской красоты, Зиночка, учти это, к тому же, острослов и балагур.

Пока они едут в коляске до Больё, Зина не может оторваться от живописной природы курорта.

- Почему его зовут Лазурный берег?

- Из-за постоянной солнечности лазоревое небо отражается в необыкновенно синем море. Город защищен Альпами от северных ветров, потому чувствуешь, Зина, какой здесь ласковый ветерок.

- А сколько экзотических цветов, и какие здесь пышные пальмы, агавы и эвкалипты растут прямо на улице! Мне кажется, я попала в сказку, что это чудесный сон! Совсем не хочется просыпаться.

- Успокойся, Зина, это не сон. Вон видите, вдали на побережье белеет изящная вилла среди обильной зелени. Это вилла Эленрок. Максим купил ее, когда вынужден был уволиться из университета, но он эмигрировал добровольно.

Зина чувствует себя неуверенно: все-таки едут к незнакомому человеку, но, когда им навстречу выходит улыбающийся, слишком полный мужчина с аккуратной кудрявой бородкой и приглашает их пройти по высокой белой лестнице в чудный дом, неловкость сразу проходит, и она легко вбегает по ступеням наверх.

 

М.Ковалевский

 

- Ну, как, милая барышня, доехали?- громовым басом спрашивает ее хозяин.- Конечно, вы устали с дороги. Сейчас вас проводят в вашу комнату, а мужчин прошу в гостиную.

Зина так приятно плескаться в теплой воде. Она быстро расчесывает пышные волосы, удивляясь появившемуся блеску, заплетает их в косу и надевает светлое платье. Закончив быстро туалет, она спускается с горничной в столовую, где за огромным столом сидят мужчины, ожидая ее. Она садится рядом с Дмитрием.

- Ну вот, все в сборе. Хочу предложить первый тост за здоровье моих соотечественников!

- Спасибо, Максим Максимович, за гостеприимство!

- Не стоит благодарить меня. Мне легче назвать тех известных русских, кто еще не бывал у меня здесь. Я имею удовольствие видеть весь цвет русской культуры.

Стол просто ломится от изысканных кушаний, радушный хозяин хочет угостить их экзотическими блюдами.

- Во Франции, а особенно здесь на юге, вино пьют каждый день и всегда, кроме первого завтрака. Зиночка, я научу вас пить правильно хорошее вино. Сначала бокал согревается в руке, затем поднимаем его и смотрим на прозрачность. Делаем маленький глоток воздуха и глотаем.

- Прелестное вино!

Обед заканчивают крепким и сладким вином с сыром и фруктами на великолепной террасе виллы. Зина любуется нежно-голубым морем, ее мысли улетают далеко за горизонт морской глади.

Утром Дмитрий будит ее.

- Зина, сказка продолжается. Вставай, скоро придет доктор, он посмотрит тебя и пропишет лечение – ты еще нездорова.

- Сегодня я так крепко спала.

- Жду тебя в гостиной.

Спустившись, она видит рядом с мужем незнакомого мужчину. При появлении Зины они встают. Довольно высокий приятный черноволосый человек с веселыми искрами в темных глазах сразу вызывает симпатию у Зины.

- Пойдемте, я осмотрю вас.

Зина стесняется доктора из-за его игривого настроения, но она спокойно раздевается, и он начинает прослушивать ее; ей приятны его прикосновения: «А между тем ведь мне дан крест чувственности. Неужели животная страсть во мне так сильна?»

- Хрипы у вас еще прослушиваются, но особого лечения здесь не потребуется. Больше гулять под зонтиком на набережной и иногда принимать песочные ванны.

В столовой уже ждет первый завтрак, они выпивают кофе с маленькой булочкой и отправляются гулять по знаменитому «английскому променаду» вдоль изогнутой Бухты ангелов. Зина рассматривает узкий пляж, усыпанный мелкой светло-желтой галькой, спокойные морские волны плещутся у пляжного берега. Он совсем пустынный, за ним стоят стройные пальмы среди разноцветных цветов, поражающих своим великолепием.

Но Зина не может отвести взгляда от моря, оно завораживает ее, как и яркие яхты, проплывающие недалеко от берега.

С балкона она видит Дмитрия, направляющегося на прогулку к морю сразу после завтрака, ему хочется побыть одному. Стоящий на другом балконе рядом с хозяином Плещеев, кричит Дмитрию:

- «Поэт, не дорожи любовью народной…»

Они дружно смеются, но Дмитрий серьезен, он двигается дальше.

На другой день они идут в другую сторону от моря, где за роскошными виллами и отелями узкие улочки с облупившими старыми домами и маленькими кафе между ними. На балконах и в окнах развешено белье для сушки.

- А это другая сторона дорогого курорта, но его тоже надо посмотреть, Зина. Где тебе больше нравится?

- Можно и не спрашивать. Давай выберем на набережной открытое кафе и позавтракаем. Заодно и отдохнем, я устала.

- Да, пора, скоро уже 12 часов.

Они усаживаются под ярким зонтиком за круглый столик, накрытый светлой скатертью, рассматривая меню.

- Так… Закуску, потом рыбу, сыр и кофе.

Легкий южный ветерок обдувает, Зина вдыхает ароматы цветов и цветущих кустарников.

- Зина, ветерок с моря прохладен.

- Нет, все нормально,- отвечает она, наблюдая за соседним столиком, где сидит доктор с незнакомой дамой и весело болтает.

- Наш доктор так галантно ухаживает за незнакомкой,- слышит она голос Дмитрия.

Зина испытывает ревность, удивившись этому, она старается не смотреть в их сторону: «Зачем я вечно иду к любви? Я не знаю; может быть, это все потому, что никто из них меня, в сущности, не любил?» Ожидание настоящей любви, а не «яркой влюбленности» переполняет ее, она уже не отрывает взгляда от доктора: «У Дмитрия Сергеевича тоже не такая, не «моя любовь».

За обедом в семь часов за столом напротив садится незнакомый студент.

- Позвольте представить вам Дмитрия Философова, сына знаменитой Анны Павловны. Он студент петербургского университета,- знакомит всех Максим Максимович с ним.

 

 

Д.Философов

 

Сначала Зине неудобно рассматривать незнакомца, да и все ее внимание приковано к доктору. Густые светло-русые волосы, слегка вьющиеся, тонкие черты с пухлыми, почти девичьими, губами, светлые выразительные глаза создают облик нежный и неповторимый. Особенно Зине отмечает его тонкие длинные пальцы, она всегда отмечает красоту рук, как существенный элемент внешности. «Очень высокий, стройный, замечательно красивый,- он, казалось, весь, до кончика своих изящных пальцев, и рожден, чтобы быть и пребыть «эстетом» до конца дней»,- отмечает она, продолжая думать о докторе и стараясь встретиться с ним взглядом.

Увлечение доктором не позволяет Зине обратить должное внимание на Философова, ведь он слишком молод, а потому и неинтересен ей. Философова женщины, вообще, не волнуют, тем более, старше его. Да и к доктору Зина равнодушна с каждым днем, у нее появляется холод и омертвление: «Всегда так. Влюблена, иду. Потом хлоп, все кончено. Я – мертвая, не вижу того человека».

Ей нравится поздними вечерами вести долгие разговоры с хозяином виллы, глядя в его глубокие черные глаза, отражающие замечательный ум. А как заразительно смеется он типичным смехом добрейшего толстяка,- что просто невозможно не улыбнуться.

Здесь же они знакомятся с худощавым подростком Сергеем Маковским, сыном знаменитого художника. «…запомнилась мне Зинаида Николаевна еще в Ницце в 1892 году, совсем юной, незадолго перед тем вышедшей замуж за Мережковского,- вспоминает он. Он отдыхает со своей очаровательной матушкой и сестрой у Ковалевского. На террасе виллы собирается большая компания.

- Нельзя налюбоваться изменчивостью и постоянством «свободной стихии»,- возбужденно говорит Дмитрий.- В природе нет ничего величественней простой черты горизонта там, где вода сливается с морем. Все другие, более сложные линии и очертания на земле, как бы они ни были прекрасны, кажутся ничтожными перед этим величайшим, доступным для людей, символом бесконечности.

- Нельзя более удачно выразить словами наше чувство, Дмитрий Сергеевич. Хорошо быть поэтом, им доступно самовыражение, так же, как художнику.

- Нам скоро предстоит встреча с Адриатическим морем.

- Дмитрий, мне еще хочется побыть в Ницце…. Мы в том году были на Адриатическом море…. Венеция – какой-то волшебный сон, воплотившийся в мраморе. Мы в нее просто влюбились и думали нанять квартиру в палаццио, где жила Дездемона,- в самом деле, верхний этаж там сдается.

- Мы побудем, только переедем в гостиницу: нельзя долго пользоваться гостеприимством милого профессора.

Они поселяются вместе с Плещеевым в гостинице «Beau Rivage».

- Зина, мы почти месяц живем в отеле.

- Тебе не нравится?

- Да нет! Погода чудная, все цветет. Пора ехать дальше.

- Неудобно перед Алексеем Николаевичем, он из-за нас здесь. Жалко, что он дряхлеет и совсем оглох, кряхтит и охает при ходьбе с палкой.

- Домашние его тоже скучают здесь и рвутся в Россию. Поедем и мы дальше в Италию.

Вскоре они проводят во Флоренции три недели,- яркое голубое небо, мутные серые волны Арно, флорентийская скульптура, музеи, дворцы – все пропитано давним духом эпохи Ренессанса. По морю путешествуют дальше, их давно притягивает Греция. Первая остановка на острове Корфу, только впечатление портит невыносимая жара и пыль, потому с облегчением садятся на корабль и продолжают плавание. «Мы приближались к обрывистым скалам Мореи, где была Спарта, древний Лакедемон. Обогнули знаменитый, страшный древним мореплавателям, мыс Матапан – самую южную точку Европы».

- Зина, я как будто из Европы попал в Азию: эти противные лица туземцев, эти драхмы вместо привычных франков. Черномазые греки напоминают мне продавцов губок в Гостином дворе.

- А мне несносна эта жара и белая пыль.

Морские ворота Греции – порт Пирей встречает зноем и пылью. По железной дороге в душном вагоне едут до Афин. С вокзала сразу едут в Акрополь, возвышающийся над городом своими древними дворцами, любуясь храмом Нике, Парфеноном. Изображение юноши с конем, укрощенного им, приводит в восторг.

- Зина, ведь человек сливается с природой и главенствует над ней. В Элладе человек отдается природе. Он не хочет, чтобы здание скрывало ее. Вместо души в Парфеноне – небо. Между белыми колоннами – голубое море. И всюду – солнце. Только здесь, первый раз в жизни, я понял, что такое - красота.

Зина с удивлением наблюдает за мужем: таким ярко счастливым она его еще не видела. С Акрополя виден весь город с прямыми широкими улицами и площадями и оливковыми рощами с узенькими серебристыми листьями. Вечером улицы становятся нескончаемыми кафе с множеством столиков, где уставшие от жары люди отдыхают за чашечкой кофе или стаканчиком сока.

Философское и приподнятое настроение не покидает их до самого Константинополя, расположенного на берегах Босфора. Этот древний город был столицей Византии и сохранил султанские дворцы, древние памятники, среди которых выделяется особо храм св.Софии с круглыми куполами и остроконечными мечетями.

Впечатление от путешествия не портит даже отсутствие денег на пароход, но они все-таки добираются до Одессы, где их ждет небольшая сумма от Анастасии. Получив от Зины телеграмму, она посылает деньги на билет до Москвы. В имении «Глубоком» в Вышнем Волочке они проводят лето с родными.

 

* * *

 

Петербург встречает их деловой суетой и житейскими заботами. Дмитрий заканчивает свой роман «Юлиан», но никакие старания его напечатать не приводят к желаемому результату. Вейнберг устраивает у себя чтение его романа, приглашая нужных людей и редакторов.

На верхнем этаже теперь располагается ресторан литературного общества. Фидлер с Григоровичем поднимаются вместе, последнему удается это с трудом.

- Вот уж истинный Парнас!- ворчит Григорович.- Пока доберешься – выдохнешься из сил!

В зале Фидлер видит Мережковских и направляется к ним.

- Здравствуйте! Зинаида Николаевна, вы больны? Не нравится мне ваш румянец на щеках, да и похудели вы очень.

- У меня чахотка,- грустно говорит она.

- Ну, вы шутница!

Он опять замечает ее игру с Червинским и качает головой, глядя на недовольного Дмитрия.

Минский становится самым близким другом Зины, он приносит духи и часто присылает роскошные букеты цветов. Засиживается допоздна в ее гостиной, не сводя влюбленных глаз. «В бессильности закрываю глаза на грязь его взоров». Провожая поздним вечером до двери в передней, Зина задерживается дольше обычного с ним. Смотрит дерзко в его темные глаза, на его черную бороду, от которой веет аромат тонких духов.

- Вам пора, Николай Максимович. Уже третий час ночи, в доме все спят.

- Еще немного постоим.

Не успевает она ответить, как чувствует на своих губах страстный поцелуй, хотя он кратковременный, но Зина чувствует нежность его губ. Даже в темноте она чувствует, что краснеет, и быстро убегает. Зина засыпает нескоро, она все еще ощущает чудное прикосновение губ Минского. «Пусть демон хранит мое целомудрие, я люблю и позволяю себе ангельски приятные поцелуи»,- думает Зина, улыбаясь, и никак не может уснуть.

 

Я знаю радость приближенья,

Веселье дум моих мятежных;

Но в цепь соединю мгновенья?

И губ твоих коснусь ли нежных?

 

Сон никак не приходит, она слишком возбуждена происшедшим: «Весь смысл моего поцелуя – то, что он не ступень к той (физической) форме любви… Он – намек на возможность мистического единства двух, основанного на абсолютном их равенстве».

Утром приносят письмо от Минского, она читает его прямо в постели. Теперь он просто ждет, когда она пойдет провожать его, чтобы поцеловать ее.

- Зина, пришло большое чувство к нам, это любовь!- шепчет он однажды.

«К нам? Я совсем не влюблена…»

- Уже поздно. До свидания!

Ей опять не спится: «Что же это? Флирт или любовь? Скорее всего, флирт, а он мне как раз и не нужен, потому что стыдно флиртовать с другом мужа. А если это любовь? Нет, не верю. Надо постараться уснуть. Утро вечера мудренее, подумаю над этим завтра».

 

Грех – маломыслие и малоделанье,

Самонелюбие – самовлюбленность,

И равнодушное саморассеянье

И успокоенная упоенность.

Грех – легкочувствие и легкодумие,

Полупроказливость – полуволнение.

Благоразумное полубезумие,

Полувнимание – полузабвение.

 

Она наблюдает со стороны влюбленность Минского, именно влюбленность, сама она играет, понимая несерьезность отношения. Принимая ванну, она решает поиздеваться над ним, услышав от Паши.

- Пришел господин Минский.

- Паша, пусть подойдет к двери ванной,- она улыбается, не замечая удивления горничной.- Я что-то неясно сказала?

- Хорошо, я сейчас передам.

- Здравствуйте! Я бы хотел вас видеть поскорее,- слышит Зина голос за дверью.

- Придется подождать, я еще посижу в ванне, водичка в ней такая теплая и ласковая…

Она улавливает в голосе Минского волнение. Блаженная улыбка не сходит с ее лица: «Издеваюсь над тобой, власть тела! Пользуюсь тобою в других! Сама – ей не подчинюсь».

- Пройдите в гостиную, я скоро буду.

Паша помогает ей выйти из ванны, укоризненно качая головой: «Эх, Зина, Зина…» Но Зина уже расшалилась, как маленькая девочка, и Паша махнула на нее рукой, отправившись по хозяйственным делам.

Одеваясь, она думает: «Да, была борьба, но не хочу скрывать, я тут ни при чем, если чистота победила. Я только присутствовала при борьбе. Двое боролись во мне, а я смотрела. Впрочем, я, кажется, знала, что чистота победит. Теперь она во мне еще сильнее».

Дмитрий идет к Фидлерам один, надевая на себя сразу два теплых пальто.

- Дмитрий Сергеевич, на улице только 25 градусов, а вы так оделись…

- Ужасно замерз. Вот принес вам свои книги и портрет для вашего музея.

- Пройдемте пить чай, пожалуйста, вы и отогреетесь.

- Герхард Гауптман – могучий писатель, только немного подражает Толстому, а Шиллер мне отвратителен своей слащавой сентиментальностью. Поэзия не бурный протест, а тихое отречение. Гете для меня бог.

- Сколько вы читаете! Когда вы успеваете?

- Потому что я читаю выборочно, только то, что мне интересно.

- Русские писатели не знают так зарубежную литературу.

- Они страшно необразованны. Я, например, терпеть не могу музыку и ничего в ней не смыслю, честно признаюсь. Ох, спасибо, отогрелся. Все очень вкусно. Вот бы у нас дома царил бы такой порядок! Но моя жена совсем не домохозяйка!

- Зато писательница,- говорит хозяйка, защищая Зинаиду.

- Лучше бы бросила свою писанину и занялась хозяйством. У них в семье всем хозяйством заведует няня жены.

- У нее и друзья все литераторы, она дружна с Андреевским.

- Адвокатишка, а не литератор, его стихи бездарны, просто красиво звучащие фразы. Зато у него острый критический нюх.

Осенью родные Зины переезжают в Петербург, где Зина снимает им квартирку недалеко от себя в одном из маленьких переулков.

В издательстве Суворина Дмитрий выпускает книгу стихов «Символы», встреченную настороженно, а критики открыто ругают ее за непонятность и отход от реалистических традиций. В конце года Дмитрий читает лекцию «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» в зале Соляного городка, где раньше проходят вечера Литературного фонда. В лекции он определяет свою теорию развития русской культуры, утверждая мысль, что реализм должен уступить свое место мистицизму. Он издает на свои деньги эту лекцию отдельной книгой.

- Теперь, Дмитрий, к тебе приклеилось прозвище «декадент».

- Все новое непонятно публике.

Через год они едут в Италию. В один из вечеров Дмитрий встречается с Философовым на вилле у сестер Башкирцевых. Зинаида на обеде не присутствует. Философов пишет своему другу Бенуа: «Обедал у них вместе с Мережковским. Вот хам-то и гадина. Разговор только о том, как он разговаривал с разными дюками и дюкессами». В Петербурге они не встречаются.

У Плещеева Дмитрий знакомит свою жену с Федором Алексеевичем Червинским, поэтом и драматургом. Они вместе учились в университете, вместе дружили с Надсоном. Он родом из Рязани, из родовитой дворянской семьи, его отец сенатор.

 

Ф.Червинский

 

- Вы поэт? Прочтите свои стихи, прошу вас,- Зина умоляюще смотрит на нового знакомого.

 

Белая ночь, словно признак, плывет

На пустынно столицей,

Дремлет луна голубая; дворцы величавые спят.

 

Этот обаятельный молодой человек плотного телосложения с коротко стриженной темной бородкой читает ей стихи за стихами. Живость хрупкой женщины, похожей на юношу, импонирует ему. Ее зеленые озорные глаза на бледном лице смотрят дерзко и с вызовом. Такое поведение женщины в обществе необычно, объясняемое лишь молодостью. Червинский незаметно для себя увлекается Зиной, наблюдая за ней на литературных вечерах и все больше очаровываясь миловидной женой своего приятеля.

 

Твой образ – грез моих созданье,-

Не умирает обаянье,

Пока в их царстве я живу.

О, в этом царстве ты такою

Сияешь чистой красотою,

Какой не блещешь наяву.

 

Червинский, как человек, совсем не такой упрямый и напористый, как Минский.

- Я мог бы полюбить вас, если бы вы отнеслись ко мне с симпатией,- Червинский действует осторожно, боясь прямого пренебрежения и простой игры ее чувств.

- Да я уже влюблена в вас!..

- Нет, я не верю. Вы просто смеетесь надо мной, вы меня не любите и даже не увлечены мной.

«Да, верю в любовь, как в силу великую, как в чудо земли…. Верю, но знаю, что чуда нет и не будет,- думает Зина, но Червинскому ничего не говорит.- Я люблю Дмитрия Сергеевича, его одного. И он меня любит, но как любят здоровье и жизнь». Эти увлечения Зина зовет «сказками любви» и ждет настоящей любви, чудесной, и верит, что она придет, а пока просто играет в нее, ведь она молода и беззаботна.

Она не отвечает на письмо Червинского из Венеции, она даже не вскрывает его, но, продолжая игру, просматривает его на свету и читает строки о влюбленности. Теперь ей уже ничего от него не надо: «Иногда мне кажется, что у Червинского душа такая же мясистая, короткая и грузная, как его тело». Она решает, что все ее сентиментальные отношения с ним надо прекращать, но ей жаль себя, а не его.

 

 

Но сердце просит и хочет чуда.

Чуда!

Мои глаза его не видали,

Никогда не видали,

Но рвусь к нему в безумной печали,

В безумной печали.

О, пусть будет то, чего не бывает,

Не бывает.

Мне бледное небо чудес обещает,

Оно обещает,-

Но плачу без слез о неверном обете,

О неверном обете…

Мне нужно то, чего нет на свете,

Чего нет на свете.

 

Все свои сокровенные чувства: разочарование в кратковременных увлечениях, одиночество и надежду на лучшее – все отражает она в этом гениальном стихотворении, посвященном разрыву отношений с Червинским. Оно не похоже по форме и содержанию ни на какие другие стихотворения, нарушая все существующие каноны и определяя новую структуру стиха. Неодинаковость по длине строки и повторение строк делает его похожим на старинную русскую песню, в то же время, тоска по неземному и прославление индивидуализма является продолжением традиций французских символистов. Из-за новаторства ни один столичный журнал не печатает стихи, боясь вызвать гнев читателей.

Стоит конец сентября, но еще сохраняются теплые дни, хотя в воздухе стоит аромат ушедшего лета, наводивший грустные мысли. Она протягивает Червинскому его письмо с веточкой ландыша, и он злобно разрывает его, увидев, что оно даже не вскрыто.

Зина в розовой батистовой кофте и светлой юбке, закрываясь модным заграничным зонтиком, сидя на скамеечке с плющом на даче в Луге, тихо говорит:

- Наши отношения неоправданно затянулись. Вы меня разлюбили. Я вам верну все ваши письма.

Его красивое лицо на миг оживляется, но опять становится равнодушным и безучастным. Ей, привыкшей к мысли, что он влюблен, очень неприятно чувствовать его холодность и невнимание. Она с ужасом понимает, что он даже не слушает ее, просто занят своими мыслями.

- Почему вы так враждебны ко мне? Я бы хотела с вами расстаться друзьями.

Куда только подевалось его равнодушие; он начинает говорить резко и грубо, волнуясь и постоянно сбиваясь.

- Да какими друзьями?! Ведь у вас нет ничего святого, вы любите всю жизнь только себя, даже мужа своего не любите, поэтому всегда будете одиноки. Вы экспериментируете чувствами людей, вы играете с ними…

Зина слушает с улыбкой, хотя ей очень грустно, на душе нестерпимая боль. Не дослушав Червинского, она тихо поднимается и, придерживая одной рукой юбку, медленно идет вглубь леса. «Нет силы у слов». Она уязвлена: «Убью боль оскорблений, съем, сожгу свою душу. Тогда смогу выйти из пепла неуязвимой и сильной».

Теперь она остерегается всякой влюбленности, хочет полной свободы, не осознавая еще, что не может жить без легкого чувства влюбленности, так необходимого для творчества. Садится писать последнее письмо Червинскому: «Вы хотели от меня преданности, чистоты и правды. Я хотела от вас «чудесной» любви, которой я не достойна. И хорошо, для вас, что вы меня не любите. Потому что если б вы любили – знаете слишком глубоко в жизнь не надо заглядывать. Я хочу слишком много и слишком сильно. То, чего я хочу, больше меня самой. Я это вижу и покоряюсь этому». Отправляет это вежливое извинение перед влюбленным поэтом в знак благодарности за его чувство.

 

Не ведаю, восстать иль покориться,

Нет смелости ни умереть, ни жить…

Мне близок Бог – но не хочу молиться,

Хочу любви – и не могу любить.

 

В этих стихах ярко выражено противоречие ее характера, мятежно мечущего в поисках истины и смысла жизни, но она не находит ответа, и наступает бессилие. Тоска по любви и неспособность любить, отчаянное обращение к Богу и понимание невозможности молиться преследуют ее. С Дмитрием они часто ругаются; вращаясь в широком кругу людей, они одиноки оба и каждый по отдельности.

 

О, эти вечные упреки!

О, эта хитрая вражда!

Тоскуя – оба одиноки,

Враждуя – близки навсегда.

 

В борьбе с тобой изнемогая

И все ж мучительно любя,

Я только чувствую, родная,

Что жизни нет, где нет тебя.

 

Все ее увлечения оставляют тяжелый след в душе мужа, старающегося скрывать истинные чувства и показывать полное равнодушие к поведению Зины. Как ему больно – знает только он один.

 

Кто любит – должен быть рабом.

 

В начале октября Паша подает Дмитрию объемистый белый конверт. Письмо на 15-ти страницах от уже знакомого адресата из Казани приносит ему необыкновенное удовлетворение, как автору лекции. «Как непохожа ваша книга на всю эту ежедневную, бесцветную газетно-журнальную болтовню, на все эти нами выученные «вокабулы», на догматы, пережившие веру»,- читает с улыбкой Дмитрий, уставший от негативной критики книги. «У нас с вами довольно много общих знакомых, но тем не менее нам не пришлось встретиться. Я просил Червинского, с которым я познакомился мельком в прошлом январе, познакомить меня с Вами. Он обещал, но затем я потерял его из виду».

Дмитрий сразу отвечает Перцову, назначив ему встречу на следующий день: «Меня окружает такое безнадежное одиночество, такая скучная и мертвенная злоба, что иногда мне кажется, что все, что я делаю, бесполезно, и мной овладевает отчаяние».

 

Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником

И, как волна морей,

Как туча в небе, одиноким странником

И не иметь друзей.

 

* * *

 

Из Парижа приходит печальное известие – умер Плещеев.

- Как жаль, он был нам настоящим другом, верным и добрым. Теперь вряд ли мы еще будем иметь такого бескорыстного помощника в жизни,- с грустью произносит Зина, вытирая слезы.

- Одно радует, что внезапно свалившееся на него наследство помогло последние дни жизни провести не в нищете и обеспечить детей на будущее.

- Жаль старика… У меня в голове звучат его слова, произносимые мне с балкона виллы Ковалевского: «Поэт, не дорожи любовью народной…»

- По-моему он тогда был недоволен, что ты оставляешь их сразу после завтрака и идешь один гулять к морю. Мне так грустно, пойду, прогуляюсь.

Фидлер приходит в гости к Мережковским без предупреждения. Они постоянно зовут его к себе. Зина сидит за роялем в простом домашнем платье и штопает одежду.

- Вы уж простите меня, что я вас принимаю в таком виде, я ведь не знала, что вы придете.

- Ничего, ничего. Недавно я встретил вас, Зинаида Николаевна, на Невском, и вы меня не узнали.

- Я ведь близорука, потому и не узнала. Недавно ко мне один знакомый подошел, я не узнала его сначала, взял мои сумки с покупками, посадил в экипаж и 2 часа катал на островах. Я просто онемела от такого хамства и не могла вымолвить ни слова. В таких ситуациях я теряюсь и становлюсь беззащитной.

- Зина, ты заговорила гостя. Я очень сожалею, что в этом году не смог заехать в Гамбург и осмотреть дом Ницше, ведь я его большой почитатель. Вы не могли бы мне помочь найти переводчика для моей книги «Юлиан». Я сейчас напишу вам записку.

И он направляется в комнату жены.

- Ой, он откроет мой письменный стол,- пугается Зина.

- Как ваши успехи на литературном поприще, Зинаида Николаевна.

- С сентября прошлого года и до марта я заработала пером 1400 рублей.

- Похвально! Достойная добавка к семейному бюджету.

- Да, она дает мне возможность спокойно работать.

- Что-то я не вижу у вас Червинского?

- Он был влюблен в Зину и они поругались из-за чего-то, а я был бы рад видеть его у себя – он добрый мальчик. Не пойму, что они не поделили, мы ведь дружим с ним с университета.

- Дмитрий, это трудно понять посторонним. Плещеев рассказывал о Потапенко, что тот попросил у него 5 тысяч франков, чтобы было на что вернуться в Россию. Хотя они были незнакомы, Плещеев все-таки послал ему тысячу франков.

- Зина, зачем ты ему про это рассказываешь? Даже мне не надо этого слышать.

- Вы же все равно узнали бы об этом из письма,- успокаивает его Фидлер.

- Мы никогда не читаем письма у друг друга, мы свободны в этом.

- Вот как?! Доверяете друг другу?

- Да, один из нас может даже влюбиться.

- Это совсем странно слышать.

 

Глава 7
Флексер. Журнал «Северный вестник».

 

Невский в этот поздний осенний день 1894 года оживлен: степенно идут гувернантки со своими воспитанницами, гуляют дамы, придерживая пышные юбки, гимназисты и студенты, чиновники в форменных шинелях, знатные господа в длинных пальто с тросточками в руках, торопится по делам прислуга. Серебрится снег по краям тротуара, пронзительный ветер заставляет прохожих ежиться и ускорять движение.

Зина надевает темное короткое пальто с огромным каракулевым воротником. На голове маленькую каракулевая шапочка, украшенная искусственными цветочками и цветными перьями. Она идет, не спеша. Здесь очень скользко, и приходится осторожно наступать на плиты тротуара меховыми узенькими ботиночками. Подняв глаза от обледенелого тротуара, она видит невысокого, очень худого мужчину в длинном черном пальто и круглой шапке; лицо ей кажется очень знакомым.

Поравнявшись с господином, она узнает Волынского-Флексера, он тоже улыбается ей. Достает руку в черной, лайковой перчатке из маленькой каракулевой муфты с большим шелковым бантом и кокетливо протягивает ему.

- Добрый день! Не ожидала вас встретить на улице…. Сколько же мы не виделись? Я вас даже не узнала…

- Здравствуйте, милая Зинаида Николаевна! Да, давно мы не встречались,- отвечает любезно Волынский.

Он любуется ею - в своей эффектной шляпке с золотистыми кудряшками из-под нее она выглядит великолепно. С его бритого узкого лица не сходит восхищенная улыбка.

- Позвольте полюбопытствовать, чем занимаетесь?

- Да, наверное, вы знаете, что я редактор «Северного вестника». А вы с Дмитрием Сергеевичем над чем работаете?

- Он пишет роман, а я стихи и рассказы.

- Я бы хотел изменить направление журнала, чтобы дать возможность молодым печататься на его страницах, нужно нам раздвинуть рамки ограничения, сделать его свободным. Мне обидно за тех русских писателей, которые вместо того, чтобы помогать, руководить, вдохновлять, занимаются позорной травлей людей, воспитывающихся на их собственных произведениях. Обещайте мне, что зайдете в редакцию в ближайшее время.

- Конечно, непременно зайду.

 

З.Гиппиус и Флексер

 

Зина знает, что уже три года Гуревич является собственницей журнала «Северный вестник» после продолжительной борьбы между пайщиками и что все полномочия, как руководителя и идеолога, она передала Волынскому. Она также знает о тайном, сложном и долгом романе его с Гуревич. Встретив его, она сразу думает: «Вот кто сможет нам помочь!» За обеденным столом она сообщает:

- Представь себе! Я совершенно случайно встретила на Невском Акима Львовича.

- Да... Поговорила с ним?

- Конечно, он сам меня остановил и любезно пригласил зайти в редакцию – у него грандиозные планы привлечь в журнал свежие силы.

- Вот как? Интересно. Сходи обязательно, а вдруг…

- Я тоже об этом подумала.

На Пушкинской улице в пятиэтажном, сером доме в меблированных номерах гостиницы «Пале-Рояль» живут, в основном, творческие личности.

Ф.Сологуб

 

Зина поднимается в номер Минского и видит там незнакомого мужчину в возрасте с желтоватой бородкой и большой лысиной, с пенсне на худом бледном лице. Была какая-то обреченность в его внешности. За все время, что он просидел в кресле, он произносит несколько односложных фраз, просто молча слушает балагура Минского. Наконец, незнакомец медленно поднимается и, попрощавшись, уходит.

- А ведь это знаменитый Сологуб,- произносит Минский.- Я придумал ему псевдоним, помог напечатать первый рассказ и стихи в «Северном вестнике».

- Что ж ты нас не познакомил…

- Его настоящая фамилия Тетерников, он служит учителем-инспектором в Андреевском городском училище и живет при нем.

- Мне нравятся его стихи.

В весенний день мальчишка злой

Пронзил ножом кору березы,-

И капли сока, точно слезы,

Текли прозрачною струей.

 

Но созидающая сила

Еще изникнуть не спешила

Из зеленеющих ветвей,-

Они, как прежде, колыхались

И также нежно улыбались

Привету солнечных лучей.

 

- Прекрасные стихи!

Редакция находится в квартире Гуревич. Маленькая, худенькая, с острыми чертами, с живым взглядом темных глаз, миловидная женщина первой встречает Зину.

- Здравствуйте, Зинаида Николаевна! Присаживайтесь, пожалуйста, здесь. Акима Львовича сейчас нет, но вы приходите обязательно на наш еженедельный журфикс.

Зина не упускает возможности посетить журфикс и является ровно к 9-ти часам вечера в редакцию, где встречает неугомонного, оживленного знаменитого прозаика Боборыкина, молча созерцающего сидящего в углу угрюмого Федора Сологуба, поэта Добролюбова, Зинаиду Венгерову и Минского. Минский читает свою поэму, глядя вверх равнодушным взглядом.

Аким Львович становится постоянным посетителем дома Мурузи, и Зине кажется, что наконец-то она обретает настоящего друга, понимающего ее и так необходимого ей.

З.Гиппиус 1894г

 

Живостью характера и остротой ума Зина очаровывает Флексера, ведущего до их встречи аскетический образ жизни уже 10 лет после развода с женой. «Слово «любовь» незаметно вошло в наш обиход».

- Зинаида Николаевна, я вас безумно и страстно люблю! Но от вас я не хочу ничего, не ради ваших мыслей, а ради своих, которые тождественны.

Зине приятны его признания, но она не влюблена в эту его любовь. На все разговоры вокруг них и даже на фельетоны Буренина на эту тему ни Дмитрий, ни тем более она не реагируют. Почти каждую неделю Буренин пишет о поэте Неспособном и его жене, стремившейся к несуществующей любви. На пятницах Полонского открыто издеваются над строкой стихов Зины «Люблю я себя, как Бога», косясь на автора и возмущаясь содержанием стихов.

Зина отзывает Фидлера в сторону.

- Приходите к нам в гости, только кроме чаю с булкой у нас ничего нет. Мы даже заложили все свое серебро, оставив только 2 ложечки. У нас совсем нет денег.

- Скоро такое положение наше кончится, есть журнал, который напечатает моего «Юлиана».

У Зины очередное обострение легочной болезни, даже появляется кровохарканье. Доктор выписывает лекарство и рекомендует пить кефир.

- Кефир! А где взять на него денег? Ведь даже обручальные кольца заложили!

- Ничего, Зина, все наладится. Противно, что наше материальное положение зависит от издателей и редакторов…

- Не только наше, но также и положение и моих близких.

Вскоре они забывают о материальных трудностях.

В углу гостиной с дорогой мебелью, обитой шелком, стоит роскошная елка.

- Зина, не надо украшать, пусть стоит просто для запаха. И мигающий разноцветный фонарь на потолке добавляет праздничного настроения.

Возле елки стоит накрытый стол с сигом, икрой, вином и фруктами. Гости приглашены самые близкие.

- В такие дни вспоминаются суеверия,- говорит Дмитрий.- Не могу видеть, например, перед собой 3 зажженные свечи и 3 коробка спичек.

- Вот, утверждают, что видеть царскую семью во сне к несчастью, а у меня все наоборот,- смеется Андреевский.

Гости тоже дружно смеются.

Зина осторожно подводит Флексера к мысли о публикации ее стихов.

- Мне было бы приятно видеть их в вашем журнале, чем в «Вестнике Европы» или в «Русской мысли».

- Но ведь в этих журналах ваши стихи вряд ли кто осмелится напечатать, опасаясь навлечь гнев своих читателей…

Используя отсутствие Гуревич, Флексер печатает стихи Зины, он сознательно идет на конфликт с издателем, но даже он удивлен реакции читающей публики на эти самые скандальные стихи Зины, прославившие ее.

 

Беспощадна моя дорога,

Она к смерти меня ведет.

Но люблю я себя, как Бога,-

Любовь мою душу спасет.

 

Теперь она становится известной в России, потому что журнал ориентирован на провинциального читателя, и стихи читают далеко за пределами Петербурга. Критики с яростью набрасываются и на автора, и на ее новаторские стихи с непринятым ритмом и вольным размером. Буренин помещает в «Новом времени» пародию.

 

Ты глуп, как сивый мерин,

Я, пожалуй, еще глупее тебя,

Но я в себе очень уверен,

И больше Бога люблю себя.

 

«Люблю я себя, как Бога» становится строкой, повторяющейся с негодованием вслед Зины, но ее это только забавляет и даже радует такой эффект стихов. Этот эффект она усиливает манерой одеваться, очень своеобразной.

Мережковские стараются совсем не замечать иронии в виде направленных на них стрел. Но они отмечают для себя эпатирующий эффект стихов – значит, цель достигнута. К тому же вся эта шумиха подогревает интерес к творчеству семейной пары.

- Пойдем в гости к Фидлерам.

Фидлеры всегда встречают их радушно.

- Я изучаю английский и итальянский языки,- хвастается Зина.

- И учителей мы взяли англичанина и итальянца.

- Итальянцы – самые отвратительные люди.

- Зина, зато англичане – самые замечательные, а их язык богатый и благозвучный. Отдыхать летом, скажу я вам, лучше всего под Петербургом, такие красивые равнинные пейзажи!

- Вы подружились с Флексером.

- Да, он образованный человек, но мало кого признает,- отвечает Дмитрий.

- Да, но он тонко маскирует свое чувство,- подтверждает Зина,- он как холодное пламя. А Минский имеет жирный рассудок, который местами проступает наружу. Свое стихотворение последнее он посвятил мне.

- Я не согласен с Минским, его стихотворение о вас неточно,- говорит Венгеров.- Вы – совершенно идеальная красавица, в вас нет ничего вакхического, вы не вызываете у мужчин греховных помыслов.

- Но я люблю, когда в меня влюбляются,- самодовольно заявляет Зина.

- Я зарабатываю вместе с женой в среднем 100 рублей,- доверительно говорит Дмитрий Фидлеру.

- Как же можно на это жить?

- Ежемесячно отец дает мне 150 рублей. Я разошелся с Минским. Он хотел своей болтовней рассорить Зину с «Северным вестником». Потому я просто порвал с ним, не устраивая скандала.

Во время ужина появляется Потапенко и со всеми здоровается, заметив Зинаиде:

- Мы однажды виделись.

- Верю,- холодно и презрительно отвечает Зинаида.

 

* * *

 

В октябрьском номере 1895 года Флексер публикует рассказ Зины «Мисс Май», где она описывает поиски героя не реальной, а неведомой неземной. Жизнь представлена на душевных непонятных эмоциях. Брак, как завершение земной любви, вызывает у нее раздражение: «Ты любовь, то, что от Бога, сводишь на свадьбу, на соединение, на привычку, на связи, которые от людей. Может быть, и свадьбы – это хорошо, но только я на это не пойду. Мне жарко, мне душно, мне тяжело. Я одну любовь люблю».

В стихотворении «Гризельда» Зина не исключает возможности поиска истинной красоты в области чертовщины и Сатаны.

 

О, мудрый Соблазнитель,

Злой Дух, ужели ты –

Непонятый Учитель

Великой красоты?

 

Тема прославления смерти, индивидуализма и тоска о мифическом мире – основная тема ее стихов.

 

Мир – успокоенной душе моей.

Ничто ее не радует, не ранит.

Не забывай моих последних дней,

Пойми меня, когда меня не станет.

 

Смутная тоска об ином незримом мире, углубление в себя, мистика звучат в ее стихах.

Бенуа знакомится с Мережковским у чиновника министерства двора Половцева во флигеле Аничкова дворца. Здесь по воскресеньям хозяин устраивает литературные вечера. В кабинет хозяина без стука на правах близкого друга входит Дмитрий.

- Вы не знакомы? Это Дмитрий Сергеевич Мережковский, а это Александр Бенуа.

Едва этот «очень неказистый, скромно, почти бедно одетый, очень щуплый человек» начинает говорить, он сразу пленяет Бенуа широтой кругозора, глубиной познания темы и умением заинтересовать собеседника

- Молодой человек, милости прошу к нам в дом Мурузи. У нас собирается много молодежи.

- Спасибо, Дмитрий Сергеевич.

Бенуа вместе с Нувелем отправляются в салон на Литейном. При входе в гостиную они сталкиваются с Философовым: «Этих-то кто сюда приглашал?» Друзья чувствуют его недовольство, но их внимание отвлекает хозяйка в белой широкой тунике, ее золотистые волосы стянуты тонкой шелковой лентой, на лице блуждающая улыбка и насмешливый взгляд зеленых глаз. В ней столько превосходства, хотя они почти ровесники.

- Добрый вечер, господа студенты! Присядем к камину. Расскажите, в чем декаденствуете?

Своим поведением она удивляет, но не успевают они раскрыть рот, как она вскакивает и бежит встречать очередного гостя.

- Миша пришел!

Тому, кто в дни своей весны

Воспел начельник белоснежный,

Хранитель дюной старины,

Поэт таинственный и нежный,

Тому, кто сердцу вечно мил…

Тебе, о Кавос Михаил!

- А у меня новые интересные студенты!

Кого не ожидал встретить здесь Бенуа, так это своего родного дядю Михаила Альбертовича Кавоса – элегантного 50-летнего щеголя, пользовавшегося репутацией истинного парижанина. Друг Владимира Соловьева, Андреевского и Урусова, завсегдатай многих литературных салонов появляется всегда с какой-нибудь сногшибательной новостью. Он давний поклонник баронессы Икскуль, с Зиной на «ты», позволяет ей некоторые вольности в общении, как уже знаменитой поэтессе.

- А этих студентов, Зиночка, я давно знаю.

Он отводит ее в сторону.

- Скажу тебе по секрету, Зиночка, что они просто самонадеянные юнцы, вообразившие себя ценителями искусства и вызывающие у меня большие сомнения в этом. Особенно меня раздражает их отрицание общепринятых аспектов и их дилетантские суждения о деятелях культуры.

- Но они молоды, и им простительны ошибки…

Напротив, студенты вызывают симпатию Зины за общность взглядов и находчивые ответы на ее довольно каверзные замечания. Вдруг раздается глуховатый голос, с возмущением набрасывается на своего обидчика мрачный Сологуб. Кто-то, не заметив его сидящим на стуле, пытался сесть на этот стул, чем вызывает у Сологуба истерику. Зина спешит загладить инцидент.

- Федор Кузьмич, успокойтесь, пожалуйста! Почитайте лучше свои стихи.

Все еще ворча, он поднимается со стула в своем углу и начинает читать отрывистым нудным голосом.

 

О, если бы душа была согрета

Надеждой на ответ, могучей жаждой света!

Нет и желанья знать загадки роковой

Угрюмый смысл, почти разгаданный судьбой.

 

Его мрачноватые стихи волнуют слушателей, ему хлопают.

- Господа, прошу всех в столовую пить чай.

Во время чая является Флексер из театра, и хозяева встречают его с оттенком интимности. Он усаживается на свое привычное место и сразу начинает говорить, включившись в общую беседу о безумии Ницше. Его вольное поведение заставляет вспомнить анекдот о том, что Дмитрий входит в комнату Зины и застает ее с Флексером в интимной беседе и восклицает: «Зина! Хоть бы ты запирала дверь!» Никто не знает, было ли такое, но отношение Мережковского к увлечению жены всех удивляет.

Философов уходит вместе с друзьями.

- А я не знал, что ты знаком с Мережковскими. Когда ты успел?

- Это было давно в Ницце.

- У Зинаиды Николаевны, все-таки, греховный вид. Наоборот, Дмитрий Сергеевич – святоша, все время что-то пророчествует. Что у тебя, Дима, с ними общего?

- Это же я могу спросить у вас… Кстати, приходите завтра ко мне, он там будет.

Философов получает от Мережковского записку на другой день после вечера: «Вчерашний вечер у вас мне очень понравился. Долго вы еще сидели? Надеюсь, до скорого свидания». Теперь с Зиной он участвует в горячих спорах «пиквикианцев», встречаются у баронессы Икскуль, у Репина и на других вечерах.

Льются пламенные речи за длинным столом с закусками в квартире Репина на верхнем этаже Академии художеств. Хозяин, невысокий светловолосый, курчавый господин с лисьими глазами и лукавой улыбкой, направляет споры, но эти разговоры не увлекают Зину: «Вчера у Репина было отвратительно скучно. Те, Шишкин, Куинджи, Манасеин, Прахов, Тарханов – старье, идолы глупости. Тромбон – Стасов, Гинцбург, рожи-дамы…. Нет жизни, нет культуры».

А роман с Флексером бурно развивается. «Дружок, радость моя, люблю вас бесконечно, умираю от того, что вы не едете, не приедете до субботы, что не увижу, не могу, не могу!.. Ради Бога, скорее, скорее, и будем жить в радости, в мире и любви. Я только этого и хочу. Честное слово, у меня внутри что-то рвется, когда вам так несправедливо печально. Ведь люблю, люблю вас, неужели это мало? Неужели за это нельзя быть около меня, не покидать меня на три дня, не мучить так Зину, вашу Зину, совсем вашу»,- пишет она ему в сильном волнении.

При разборке почты в редакции «Северного вестника» Зину привлекают стихи в тоненькой серенькой книжечке, явно декадентского направления. Зина читает: «Шедевры» Брюсов» и несет их к редакционным критикам.

 

В.Брюсов

 

- По-моему, это заслуживает вашего пристального внимания. Брюсов, скорее всего, псевдоним.

- Хорошо, мы наведем справки.

В следующий приход ей говорят:

- А мы кое-что узнали о неизвестном поэте, хотя в Москве его уже знают по трем выпускам сборников стихов «Русские символисты». Его фамилия – Брюсов, он сам издал эту книжку. Нам помог Перцов, он с ним переписывается. Он вам сам расскажет.

- Брюсов из богатой купеческой семьи, студент университета. Он знаком с Бальмонтом.

- Почему назвал «Шедевры»?

- Он бравирует и стихами, и названием.

«От книги отвернулись все, даже друзья мои. Горько…» Особенно изощряется Владимир Соловьев на страницах «Вестника Европы», обвиняя в незрелости стихов и предрекая крах его литературным опытам. Ярого негодования удостоено знаменитое однострочное стихотворение, принесшее автору скандальную репутацию.

 

О, закрой свои бледные ноги…

 

Как ни странно, но именно Соловьев делает Брюсова известным, утверждая обратное, что на Брюсова «всякие литературные надежды неуместны».

К Брюсову, как к редактору сборников, приходят два гимназиста из Петербурга со своими стихами. Красивый, тонкий, с живыми черными глазами и утонченными манерами Александр Добролюбов и самоуверенный, светловолосый, с мужественными чертами Владимир Гиппиус. Стихи их кажутся Брюсову странными, но критику своих стихов он признает полезной. И, все-таки, договориться об их участии в сборнике им не удается из-за разногласий. «Вчитываясь в моих знакомых символистов, начинаю предпочитать стихи Добролюбова. Гиппиус эффектнее, но слабее».

А в столице символизм, как течение, уже принимает реальные очертания. Перцов читает в Русском литературном обществе реферат «Что такое современный символизм?» Зина с интересом разглядывает переполненный зал, понимая интерес слушателей к непонятной для многих теме. В прениях слово берет Дмитрий, единственно защищая свое направление от нападок Вейнберга и других критиков. Его слушают снисходительно, откровенно посмеиваясь над его выражениями. К нему относятся, как к чудаку.

На вечере присутствует начальник Управления по делам печати Соловьев, и Зина во время чаепития оказывается рядом с этим чиновником.

- Господа, вам не кажется, что норвежский драматург Генрик Ибсен в некотором роде символист, а его героиня Гедда Габлер – идеальный тип современной женщины…

Не успевает Зина закончить свою мысль, как слышит гневный крик Соловьева.

- Гедда Габлер – обыкновенная мерзавка!

В зале воцаряется полное молчание, все смущены, особенно Зина. Вскоре все забывает об этом, продолжая разговор, а у Зины отпадает желание участвовать в нем.

 

* * *

 

Невский в зимний день 1895 года блистает огнем множества электрических фонарей так, что сидевшей миловидной женщине в санях с лихо несущимися, покрытых морозных инеем лошадьми, приходится щурится от яркого света. Рядом восседает важный господин, кажущийся солидным из-за огромной бобровой шубы с шалевым воротником.

- Зина, тебе не холодно?

- Не очень,- она глубже опускается в шубку и закрывается муфтой из черно-бурой лисы.

- Но мы уже приехали.

Дмитрий помогает жене вылезть из саней. Подъезд большого дома Кредитного общества ярко освещен, в свете фонарей Зина различает конных полицейских, их лихо закрученные усы покрыты инеем. Вдоль дома растянулись кареты и сани, возле которых прохаживаются, подпрыгивая от мороза, извозчики в шубах.

Мережковские проходят в раздевалку - Дмитрий в мужскую, а Зина в комнату для дам, забрав у него большой сверток. Она переодевается в белоснежное легкое платье без рукавов с пришитыми сзади белыми крыльями. Не замечая удивленных взглядов присутствующих дам, она распускает вьющиеся золотистые волосы и становится похожей на ангела. Дмитрий ожидает ее у дверей, чтобы вместе пройти в артистическую.

Они входят в светлую, большую комнату с огромным столом, на котором рядом с вазами с цветами высятся бутылки дорогих вин с красочными наклейками и разложены фрукты. Дмитрий приветствует мужчин, целует руку актрисе Савиной и другим дамам. Зина всем мило улыбается и ждет своего выхода – ей уже привычны выступления на различных вечерах, устраиваемых с благотворительной целью.

Вейнберг стоит у стола во фраке, Михайловский в строгой короткой тужурке, его благородное лицо с золотым пенсне сосредоточенно перед выступлением; большеголовый полный Минский с взъерошенными черными кудрями, лукаво улыбаясь, не сводит с Зины восхищенного взгляда. Мария Гавриловна в сером шелковом платье с глухим воротником садится к столу.

- Петр Исаевич, я хочу чая.

- Попрошу принести чай,- довольно улыбается в свою длинную серебряную бороду Вейнберг.

Красивая, необыкновенно женственная, с умным взглядом прекрасных глаз на слегка вытянутом лице с тонкими чертами, Савина пьет свой любимый желтый чай. Зина не может отвести от нее взгляда, думая: «Разве мог Тургенев не влюбиться в такую очаровательную женщину?»

Но вот вечер начинается, звенит третий звонок и в зале, и в артистической. Лица присутствующих напрягаются, буквально все выступающие волнуются, лихорадочно твердя слова.

- Не волнуйтесь, господа! Ведь не в первый раз,- успокаивает Вейнберг.

Приглаживая оставшиеся редкие волосы на остром лысом черепе, он читает свои стихи «К морю».

 

Сколько мощи необъятной,

Сколько воли благодатной

В царственном просторе!

 

Его голос гремит с театральной интонацией, публика восторженно рукоплещет. Зина выходит одна из последних, ее не пугает трехтысячная толпа, забившая до отказа огромный концертный зал.

 

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный, на берегу…

Стою над пропастью – над небесами –

И улететь к лазури не могу.

 

Она поднимает руки, но не кланяется, принимая аплодисменты, как награду, смотрит на публику, как королева на подданных. Закрыв глаза, она поднимает руку и делает движение рукой в воздухе, медленно раздвигая его.

 

 

Мне нужно то, чего нет на свете,

Чего нет на свете.

 

В зале начинается волнение, еще слабый протест, переросший при следующих стихах в негодование большинства.

 

Люблю я себя, как Бога…

 

В февральской книжке «Северного вестника» публикуется роман Зины «Златоцвет».

- Дмитрий, правда, красивое мистическое название? Местами – нечто воистину символистско-декадентское!

В начале года Мережковские уезжают за границу, куплены билеты до Вены спальным вагоном первого класса по цене 66 рублей. Вернутся только осенью, потому квартиру на это время вместе с мебелью сдают.

В апреле Мережковские вместе с Флексером путешествуют по Италии, останавливаясь в главных городах. Флексер впервые попадает за границу, и Зина пытается помочь ему с пользой для себя провести время. Вместе посещают музеи.

- Аким Львович не отличает статую от картины,- смеется Зина, оставшись с Дмитрием.

Дмитрий собирает материал для книги, обсуждая с Зиной каждую мелочь, Флексер тоже слушает его молча.

- Аким Львович, займитесь какой-нибудь темой, например, Макиавелли…. А то, я вижу, вам скучно здесь.

Теперь Флексер носит с собой огромную книгу «Государь» Макиавелли, постоянно читая ее.

- Ну, Дмитрий, ты и посоветовал. Теперь он ничего не видит вокруг, кроме этой книги.

- Я тоже удивляюсь, что он вместо того, чтобы осматривать здесь интересные места, сидит с книгой в экипаже.

- А меня раздражает его фигура с поднятым воротником пальто с этой книгой.

Но вскоре они удивлены оба.

- Все, мне надоела эта Италия, я уезжаю.

Из Флоренции Флексер уезжает в Россию, а они продолжают путешествовать по памятным местам Леонардо да Винчи, что необходимо Дмитрию для будущей книги.

Посещают маленькую деревушку Винчи, где родился Леонардо, пешком переходя гору Альбано.

- Альбано означает - белая. Какая лесистая гора. Ой, посмотрите – белая земляника!

- Просто она незрелая.

- Да нет, она сладкая и душистая, вполне, как наша, только белая с розовыми семечками. Я отвезу ее во Флоренцию, ведь столько слышала о ней и считала выдумкой. Говорят, что здесь есть белые дрозды.

- Ну, Зина, вот это точно фантазия! Смотри, ведь эти горы – это то, где Леонардо впервые увидел Божий мир! Как это прекрасно, близко нам, русским, просто и нужно. Как все освежает и очищает душу от петербургской мерзости.

- А я устала от этого постоянного дождика.

- Удивительно, что сохранилась избушка с камином, где родился художник, и до сих пор в ней живут бедные поселяне.

В Милане осматривают знаменитую фреску Леонардо в полуразрушенном состоянии на стене монастыря Санта-Мария деле Грацие. В «Тайной вечере» художник проявил себя как знаток человеческой души.

Итогом путешествия по местам Леонардо стал южный городок Франции Амбуаз – место последнего пристанища великого живописца Возрождения. В маленьком замку Клу сохранилась комната, где умер Леонардо. Дмитрий весь в творческом возбуждении, вникает во все подробности жизни и творчества художника. Он приглашает профессора Уциелли, занимающегося изучением наследия живописца, и вместе с ним второй раз проезжает эти памятные места.

В России находится одна из ранних работ Леонардо «Мадонна с цветком»: совсем юная мать играет со своим упитанным младенцем, ее улыбка полна любви и нежности к ребенку. Она принадлежит семье Бенуа. Они покупают ее у странствующих актеров. Дмитрий поглощен полностью в работу над новым романом, продолжая его по возвращению в Россию.

Лето 1896 года Мережковские проводят в имении Дылица, расположенным в 4-х верстах от станции Преображенская. Зина ходит на станцию отправлять письма и телеграммы Флексеру. «Никто не знает о телеграмме, я одна ходила на станцию, заняла денег у Паши». Письма также полны секретности: «Мама знает о неловкости нашего последнего свидания, я ей показала ваше первое письмо. Она-то мне и посоветовала не давать его Дмитрию Сергеевичу».

В это лето их отношения с Флексером достигают верхнего предела. Зина взволнована, как никогда: «Главное – стыдно, что мы так долго притворялись, что ничего не случилось. Случилось, случилось… и нехорошее случилось». Но при возвращении в город идиллии не получается, постоянные ссоры по пустякам сопровождают их всю зиму, а расстаться они тоже не могут – слишком далеко зашли их отношения, чтобы их можно было безболезненно разорвать.

Она записывает в дневнике: «Никогда не приходила мне в голову мысль о любви… Флексера. Я всегда радовалась его хорошему ко мне отношению. Мы были далеки – но я знала, что он ко мне – хорош. Потому радовалась, что думала, что это не «ради моих прекрасных глаз», а «ради моего прекрасного ума». В тот же день она посылает ему письмо: «Вы мне нужны – как никогда раньше. Вы мне нужны навек,- до времени, когда я лягу в землю». В этом противоречие ее характера.

В начале сентября Фидлеры встречают Зину на Невском.

- Как? Вы уже вернулись?

- Мы собирались до сентября пробыть за границей, но у нас кончились деньги – впрочем, это страшная тайна!- и мы здесь уже с июня и провели лето на даче.

- Ждем вас в гости.

- Непременно зайдем,- обещает Зина.

Но только через неделю вечером они идут к Фидлерам.

- Я почти закончил собирать материал о Леонардо да Винчи.

- Вы путешествовали вместе Флексером?

- Да, Флексер - абсолютно нравственная натура и абсолютно доверчив, а его красноречие свидетельствует о не испорченности характера,- утверждает Зина.

- Да, если вы ему скажете, что в изысканном обществе принято пить вино из туфли, он примет это за чистую монету,- поддерживает ее Дмитрий.- Пойдемте, я покажу вам свою библиотеку о Леонардо.

- А я уведу к себе Любовь Михайловну.

Она заводит гостью в свою комнату, устланную коврами и увешанную портерами.

- Вы знаете, Минский был пламенно в меня влюблен,- говорит Зина,- и влюблен до сих пор. Сейчас он уехал в Киев разводиться со своей первой женой, а с Вилькиной он просто живет вместе, до этого он жил с ее матерью. И с Зинаидой Венгеровой у него была связь.

- Кошмар! Сколько женщин было у него! Откуда вы все это знаете?

- Он сам мне рассказал. Пойдемте пить чай.

В столовой на столе лежат фрукты, печенье и сыр.

- Я хотел выпустить сборник, ведь ни один журнал не берет моих стихов.

Все добродушно смеются.

- Все потому, что вы декадент,- замечает Зина.

- Символизм был всегда и будет вечно, а декаденство, к счастью, уже сыграло свою роль,- утверждает Дмитрий.

- Я сейчас перевожу стихи Надсона,- говорит Фидлер.

- Зачем?- говорит Дмитрий и недовольно качает головой.

 

* * *

 

Зина после совместного путешествия сближается с Флексером: она очень одинока и видит в нем человека, понимающего ее.

Они гуляют по улицам, наслаждаясь пленительными запахами весны. В уютном сквере с памятником Пушкину Зина оживляется и становится игривой. «Кокетливость достигает в ней высоких степеней художественности»,- думает Флексер, наблюдая за ней. Они подходят к гостинице «Пале-Рояль».

- Зинаида Николаевна, давайте зайдем и почитаем вместе книгу.

Она приходит к нему «поболтать вечерком», потом он провожает ее.

Они встречаются постоянно: днем – у нее, вечером – на литературных вечерах. Флексер становится ее непременным спутником, при этом между ними не прекращается интенсивная переписка. Она сама навещает его в гостинице, поговаривают, что одно время она там жила.

Роман Дмитрия он печатает в журнале, значительно сократив, также появляются там и стихи его. Не принимает Флексер только статьи Дмитрия, считая, что у него нет «критического таланта, продуманной теоретической мысли».

- Признайтесь, Аким Львович, что вы просто ревностно оберегаете свой критический отдел, единовластно помещая только свои статьи…

- Я могу привести примеры, что вы ошибаетесь, но в чем-то вы правы, хотя я считаю, что и Горький преувеличивает, написав о нашем журнале, как об органе, «где засел и во всю мощь свищет малюсенький Соловей-разбойник господин Волынский».

Они медленно прогуливаются по Летнему саду. «Почему я позволяю ей такие выпады против себя? Но она так внимательна к моим словам»,- думает он.

- Духовная революция – вот главное направление преобразования общества, и главная роль здесь принадлежит литературной критике, опирающейся на науку, философию и религию,- чеканит старательно Флексер, поддерживая в скользких местах Зину под руку.

- Да, конечно,- она слушает, думая: «Слушать так же важно и нужно для нас, как и говорить. Ведь слушащий и сам в отчаянии, сам ищет для себя путей, а в одиночестве он их не найдет».

- Зинаида Николаевна, вы где?

- Аким Львович, расскажите мне о себе, я ничего о вас не знаю.

- Вряд ли, милая Зинаида Николаевна, вам будет это интересно. Я родился в Житомире, но в 6 классе перевелся в пятую гимназию в Петербург. Без ложной скромности скажу, что учился я успешно, особенно меня привлекали математика и древние языки. Но меня уволили из гимназии из-за того, что я всегда спорил с педагогами, и не всем это нравилось.

- А меня отправили из киевского института из-за болезни никому непонятной, кроме меня – тоски по родным.

- У каждого свои препятствия. Я с большой благодарностью вспоминаю учителя словесности, привившего мне любовь к поэзии Некрасова. Экзамены я сдавал уже во второй гимназии экстерном и получил аттестат с недурными оценками.

- Я тоже неплохо училась в гимназии, но по болезни вынуждена была уйти и продолжать образование дома.

- Женщине не так важно образование в жизни, как нам. Конечно, вы – исключение, потому что вы литератор. Я восхищен вашими последними стихами, их певучестью и лиризмом.

- Спасибо, Аким Львович. Вы не закончили о себе.

- Ну что, с таким аттестатом меня зачислили на юридический факультет университета даже со стипендией.

- Значит, уже в юности вы были в оппозиции всем?

- Да, потому что для меня превыше всего – истина.

«Он был до мозга костей человек принципиальный. В мельчайшем вопросе он отыскивал принципиальную сторону, и мельчайший вопрос вырастал у него в проблему».

* * *

 

Зина идет медленно через Итальянскую улицу на углу Литейного. Вдруг сзади ее окликает мужской голос:

- Барыня, позвольте вас проводить!

Она оборачивается и окидывает взглядом незнакомого мужчину невысокого роста.

- Проходите!- медленно и повелительно говорит она, не поднимая глаз.

- Позвольте хотя бы взять вас под руку,- настойчив господин.

Зина не отвечает, только гордо выпрямляется и презрительно смотрит на господина. Она не может узнать голоса.

- Зинаида Николаевна,- наконец, произносит Фидлер.

- А…. Это просто неподражаемо!- смеется она и подает руку.- Федор Федорович, голубчик, я вас не узнала из-за своей близорукости.

- Я вас не испугал?

- Нет, я привыкла, что плохо вижу и не узнаю многих. Вы слышали о скандале в Кредитном обществе?

- Да, вы были одеты ангелом и исполняли свое скандальное стихотворение «Небеса унылы и низки…»

- Когда я читала, то одни аплодировали, а другие шумели и смеялись.

- Почему не читал ваш муж?

- Не хотел в компании с Короленко и Михайловским.

- А как же вы?

- Вейнберг очень просил, Чтобы я, как говорится, рылом взяла.

- Всего доброго и передавайте привет Дмитрию Сергеевичу.

- До свидания!

 

* * *

 

Дмитрий сближается с Перцовым. Этот невысокий плотный молодой мужчина с тонкими чертами и едва заметным азиатским разрезом умных глаз, аккуратной бородкой интеллигента, становится единомышленником Дмитрия.

 

П.Перцов

 

- Зина, он такой безукоризненно честный и застенчивый, что так выгодно отличает его от нашего окружения. Я поражен его литературным вкусом – ведь он только благодаря ему я начал писать критические статьи. Он подвел меня к мысли, что я не только поэт, и убедил меня.

- Мне с ним трудно разговаривать из-за его врожденной глухоты.

- Благодаря ему, я опубликовал книгу «Вечные спутники», да и вдохновил меня на ее написание тоже он. Если бы не он, то над символизмом до сих пор только смеялись, а он издавал эти стихи.

Флексер и Гуревич постоянно приглашают Перцова сотрудничать в журнале.

- Что же вы не печатаетесь в журнале Флексера?- с улыбкой спрашивает Зина.

- Я пробовал, но я быстро убедился, что с ним невозможно работать – его редакторский карандаш делал в моих статьях столько исправлений, что это так искажало их смысл, что он становился противоположным. Главная беда его в том, что должен был стать первым критиком в журнале, но не редактором. Это положение он приобрел ни литературным правом, а близостью с Гуревич. Потому он не сумел создать кружок единомышленников вокруг журнала.

- Вы знаете, что он человек болезненно измученный и изнеможенный: вечная брань на него в литературе с личным характером, сознание своей неудачи, может быть и внутренние понимание своей роли образовали из него «сплошную рану»,- продолжает Дмитрий.

- Даже если и так, то я все равно не могу его жалеть при всей своей личной мягкости, потому как в литературных делах я строг,- не соглашается Перцов.

- А я его долго жалела по своей наивности.

После утреннего туалета Зина со свежим и нежным лицом, улыбаясь, целует Дмитрия и садится за стол в столовой.

- Дорогая, пришла записка от нашей милой баронессы с приглашением. Пишет, что будет Соловьев. Ты поедешь?

- Любопытно послушать этого философа.

У особняка около Аларчина моста собирается множество экипажей знатных посетителей баронессы, освещаемые огнем фонарей. Отпустив извозчика, они идут в парадное. Восхитительная баронесса, звеня браслетами, приветствует их. Дмитрий целует руку баронессе.

- Варвара Ивановна! Вы хорошеете с каждым днем!

- Рядом с вашей прелестной женой я бледнею. Зиночка, вы так молоды…

В гостиной много знакомых; Зина подходит к Андреевскому, искренне обрадовавшему ее приезду. По четвергам к баронессе съезжаются все известные люди, кого только не встретишь здесь! В углу притаился со своим альбомом и карандашом Репин, он тихонько зарисовывает гостей в альбом хозяйки, подсунувшей ему, чтобы он не скучал.

На одном из кресел сидит Соловьев с огромной гривой седых волнистых волос, зачесанных назад, и темной кудрявой бородкой, он отрешенно смотрит в сторону. Баронесса ведет Зину к нему. Он быстро встает, поправляет сюртук, и на Зину устремляются из-под высокого лба взгляд глубоких синих глаз, выражающих пытливую мысль и многообразие чувств.

В.Соловьев

 

- Владимир Сергеевич, позвольте вам представить нашу знаменитую поэтессу Зинаиду Гиппиус.

- Очень приятно познакомиться.

Ей невольно хочется спрятаться от этих таинственных и магических глаз. Она чувствует на себе этот пронизывающий взгляд еще долго после того, как отходит от него с баронессой.

Но вот все рассаживаются, и Соловьев начинает читать доклад о Случевском. Зине неинтересно его слушать. Он говорит громко, внятно и медленно. После него баронесса читает письмо Толстого на французском языке о непротивлении злу и воинской повинности. И это Зине неинтересно, она подходит к Венгеровой.

З.Венгерова

- Зинаида Афанасьевна, как все утомительно.

Венгерова удивленно смотрит на нее.

- Можно мне задать вам один вопрос?

- Конечно.

- Почему вы написали Николаю Максимовичу такое грубое письмо? Мне кажется, он не заслужил такого отношения…

- Зинаида Афанасьевна, в это время мне невозможно было ответить ему в другом тоне. Его постоянный флирт с другими дамами, даже с моей горничной…

- Знаете, грубость появилась у вас после того, как вы полюбили этого изгоя общества – Флексера. Но это так не свойственно вашей поэтической натуре. Зачем вы заставляете так себя вести?

Зина просто опешила, не ожидая такого бесцеремонного вторжения в ее личную жизнь, но она быстро справляется с собой и ей хочется, чтобы Венгерова еще больше узнала об е отношениях с Флексером.

- Вы правы, но я никогда не изменю своей натуре, благодаря которой я могу писать стихи.

- Не сердитесь на меня, Зинаида Николаевна. Лучше почитайте свои стихи, в них узнаю прежнюю Гиппиус.

- С удовольствием, но замечу, что я нисколько не меняюсь под влиянием мужчин. Наоборот, меняются они.

И она спокойно начинает читать, вспоминая, как год назад написала и опубликовала стихи «Иди за мной».

 

Полуувядших лилий аромат

Мои мечтанья легкие туманит.

Мне лилии о смерти говорят,

О времени, когда меня не станет.

 

Тогда ей показалось, что стихи эти подойдут и Флексеру, и Минскому. Лилии ей посылает Минский и Венгерова. От Минского она получает письмо, где он пишет о возможности возобновления их отношений, если бы им не мешали другие, пагубно влияющие на нее, намекая на Флексера. Ответ они сочиняют вместе с Флексером: «Николай Максимович, наше знакомство прекратилось потому, что оно мне не нужно..» Отправив письмо, она посылает ему с намеком букет желтых хризантем. Она вспоминает это, совершенно отвлекаясь от происходящего в гостиной баронессы, только легкое прикосновение Дмитрия выводит ее из задумчивости.

За столом Соловьев не пьет водки, только пиво и ест только рыбу.

- Вы – ихтиофаг,- смеется Дмитрий, обращаясь к Соловьеву.

- А вы… Вы… саркофаг!- смеясь, заявляет Соловьев.- Я вижу, вы с супругой кушаете без ограничений.

- Игра слов - вот ваша стихия,- пытается сгладить конфликт Дмитрий.- Зина, поедем кататься на острова вместе со всеми?

- Конечно.

- Чем тебя расстроила Венгерова?

- О, эта старая история…

- Но ты ведь вспомнила.

- И тут же забыла.

- Я готов печататься даже в «Новом времени», где меня постоянно бранят, потому что для меня главное, чтобы мои мысли и чувства получили распространение в печатной форме,- успевает сказать Дмитрий.

Большая компания выходит из особняка и усаживается в пролетки извозчиков. Зина попадают вместе с Соловьевым и Кавосом.

- Вы знаете,- вспоминает Кавос,- ведь черепаха способна убить человека, как это сделала одна из них, упав на голову одному древнему философу.

- Уж лучше умереть от черепахи!

Зина вздрагивает от необычного смеха Соловьева: громкого, со взвизгиванием, похожим на смех ребенка. Как не сочетается такой глупый смех с серьезным его обликом!

- А вот в этом домике на острове родился Мережковский,- сообщает Зина.

- Вершина супружеской любви!- восклицает Соловьев.

Зина опять удивленно косится на него и умолкает, чтобы не нарваться на его новую остроту, но он сам чувствует неловкость и предлагает:

- Давайте читать стихи. Какая чудная ночь!

- Белые ночи только начинаются.

Зина слушает высокий выразительный голос и не может оторвать глаз от его изящных тонких рук, размахивающихся в такт стиха.

 

Вся в лазури сегодня явилась

Предо мною царица моя,-

Сердце сладким восторгом забилось,

И в лучах восходящего дня

Тихим светом душа засветилась,

А вдали догорая дымилось

Злое пламя земного огня.

 

Михаил Кавос читает стихи Андреевского, придерживая цилиндр на голове.

 

Помнишь летнюю ночь? С поля пахло дождем,

В тишине пред грозой замирала земля.

Как ту ночь хорошо было слушать вдвоем

Нам украдкой с тобой, дорогая моя.

 

Он обнимает Зину, они начинают дурачиться, опьяненные быстрой ездой, свежим ночным воздухом и стихами. Зина тоже начинает читать.

 

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа – верна,

И любим мы одной любовью…

Любовь одна, как смерть одна.

 

Уже поднимаясь по лестнице в доме Мурузи, Зина просит Дмитрия:

- Расскажи, пожалуйста, о Соловьеве.

- Ну, он окончил московский университет и слушал лекции в духовной академии. Затем 4 года преподавал в этом же университете.

- Почему он ушел из университета?

- Вынужден был. Он выступил с защитной речью на суде над народовольцами.

- Чем же он занимается потом?

- Еще в 1874 году он защищает свою книгу «Кризис западной философии» на университетском диспуте, как диссертацию, и получает степень магистра философии. Теперь он занимается литературным трудом и считается новым гением. Перцов – большой поклонник его, чего не скажешь обо мне.

- Одна Венгерова считает его поэтом символистом.

 

…………..все видимое нами-

Только отблеск, только тени от не зримого очами.

 

Эта невысокая худенькая женщина с тонкой талией не выходит у нее из головы. Так и стоит перед глазами ее узкое лицо с волевыми губами и небольшими глазами под высоким лбом. Зине симпатична Венгерова, они сдружились сразу же после того, как познакомились на вечере Общества любителей русской словесности. Вместе изучают итальянский язык.

Венгерова сближается с Минским, она в курсе всех его сердечных дел. Зина решает написать Минскому, чтобы объясниться: «Николай Максимович, я, наконец, сказала всю правду Зине – скажу ее теперь и вам, и да будет сегодня все безнадежно ясно: я люблю Флексера, люблю большой любовью. Я месяцы проводила в борьбе с собою, я пыталась забыть его всеми способами, я…, но все равно, что я делала для этого… Конец всему. Мне выбора нет. Это все похоже на шутку, потому что слишком правдиво. Иду к нему. Унижений для меня больше не существует».

 

* * *

 

- Зина, мы едем сегодня к Полонскому?

- Конечно, я уже успела по нему соскучиться.

- Да, милый старик – его непосредственность меня тоже привлекает. Когда на душе скверно, сразу хочется к нему – погреться от душевного тепла этого доброго старца.

 

Я.Полонский

 

- Правда, что «пятницы» существуют уже почти 40 лет?

- Говорят, что так. После окончания московского университета он сразу начал заниматься литературой, хотя он юрист по образованию. Жил в Грузии, путешествовал за границей. И прославился он очень поздно, и были написаны известные романсы на его стихи.

- В нем чувствуется такая ясность духа и душевная чистота, и он так бескорыстно интересуется творчеством молодых поэтов, этим поддерживая их.

- Но символистов он ставит вне литературы.

- Жозефина Антоновна тоже талантливый человек, ее памятник Пушкину украшает Николаевский бульвар в Одессе.

Они уже въезжают на широкую Знаменскую улицу, такую знакомую Дмитрию, и останавливаются у углового пятиэтажного дома. По очень крутой лестнице они долго поднимаются вверх.

- Всегда здесь мне приходят в голову строки хозяина:

 

Старик, он шел, крехтя, с трудом одолевая

Ступеньки лестницы крутой.

 

Зина продолжает:

 

А чудо-девушка, наверх за ним вбегая,

Казалось, веяла весной…

 

- Это про меня он написал.

- Тогда он тебя еще не видел…- смеется Дмитрий.- Даже я тебя еще не знал и оканчивал гимназию в этот год.

- Разве?

- Он живет здесь уже 30 лет.

Через маленькую переднюю они проходят в знакомую большую столовую с двумя окнами, где на середине накрыт чайный стол, за которым сидят гости.

- Я всегда думаю: где только они берут такие длинные скатерти?

- Будешь пить чай?- спрашивает Дмитрий.

- Сначала схожу к Якову Петровичу.

- А я промерз немного, попью чайку.

Он подходит к улыбающейся худенькой хозяйке.

- Жозефина Антоновна, мне бы чайку.

- Садитесь, пожалуйста, сейчас принесу вам горяченького.

Зина через маленькую гостиную идет в узкий кабинет Полонского, косясь на открытую дверь рядом, где весело хохочет компания гостей детей хозяина. «Весело у них! Но мне туда нельзя – я ведь уже литератор». Массивный старик с редкой бородой на усталом лице с живыми светлыми глазами сидит в кресле за письменным столом.

- Рад приветствовать вас, милая Зинаида Николаевна! Ну, как, прочли мою повесть?

- Да, хотела принести ее…

- В этом нет необходимости, дайте ее дальше читать кому-нибудь. Присаживайтесь.

Зина садится на софу напротив хозяина.

- Знаете, ведь я первым придумал фразу «непроглядная ночь», как Достоевский бросил слово «стушеваться». А слова «предмет» до Карамзина никто не знал.

- Это, правда?- искренне удивляется Зина, хотя ей это кажется банальностью.

В кабинете собирается много людей.

- Яков Петрович, почитайте свои стихи!

- Вы же знаете, что я никогда не отказываюсь.

Все приготовились слушать, зная, что только он может правильно читать свои стихи. У него очень громкий голос, «сентиментально-тигровый».

 

Улеглася метелица… путь озарен…

Ночь глядит миллионами тусклых очей…

Погружай меня в сон, колокольчика звон!

Выноси меня, тройка усталых коней!

 

Куда только делась его усталость! Лицо горит вдохновенным светом, голос звучный, он декламирует с завыванием. Зина знает, что это его любимое стихотворение «Колокольчик», и любит его слушать только в его исполнении. После него читает Майков, худой невысокий старик с аккуратной белой бородой с блестящими карими глазами под маленькими круглыми очками. Он читает медленно и выразительно, с чувством.

 

О чем, в тиши ночей, таинственно мечтаю,

О чем, при свете дня, всечасно помышляю,

То будет тайной всем, и даже ты, мой стих,

Ты, друг мой ветреный, услада дней моих,

Тебе не передам души своих мечтанья,

А то расскажешь ты, чей глас в ночном молчаньи

Мне слышится, чей лик я всюду нахожу,

Чьи очи светят мне, чье имя я твержу.

 

«Майков самый талантливый из их плеяды поэт, недаром столько романсов на его стихи»,- думает Зина, слушая его стихи. Она идет в столовую пить чай и слышит игру Антона Рубенштейна, сидевшего в углу за роялем.

- Кого только не встретишь у Полонского!- восклицает Зина по дороге домой.- Я сегодня разговаривала с Маминым, мы мило болтали, и он как-то подобрел ко мне. Раньше он относился ко мне настороженно и избегал общения со мной. Я чувствовала, что ему не нравилась, а сегодня он был очень любезен.

 

 

Глава 8
Дягилев. Разрыв с Флексером.

 

Университет Сергей Дягилев заканчивает на год позже друзей, понимая, что диплом необходим ему, как всякому образованному человеку в аристократическом обществе. Получив приличное наследство от мачехи, он с шиком путешествует, роскошно одевается, изображая из себя изнеженного богача, покупает рисунки знаменитых художников, удивив своих друзей быстро выработанным тонким чутьем к живописи и приобретением восхитительной коллекции. Он даже превосходит своих наставников, познакомившись за границей с Золя, Массне, живописцами Беклиным и Менцелем.

Всегда рядом с ним его верный слуга Василий Зуев и няня Дуня, выхолившая его мать и его самого. Бывшая крепостная вошла в семью воспитанницы и стала присматривать за ее сыном. Сергей привозит ее из Перми в квартиру на Галерной, где поселяется после переезда от Философовых. Няня Дуня обожает своего Сережу и преданна ему безгранично!

Каждое лето Сергей проводит в Богдановском, он очарован красотой природы в имении. Они всегда вместе с Димой, оба высокие, стройные и обаятельные; их отношения выходят за рамки родственных – они становятся «сердечными друзьями».

Двое в коляске въезжают с крутой, юго-западной стороны, на широкий двор через большие деревянные полукруглые ворота с невысокой редкой оградой. Они огибают круглую клумбу с цветами, и они видят счастливую Анну Павловну. Дима обнимает мать и смотрит на дом на холме с высокими деревьями за ним; на сердце сразу становится тепло и спокойно: «Вот я и дома!» А Анна Павловна думает: «Дети мои все прекрасные, и я их люблю».

«Мир искусства» зачался у нас. Если бы Сережа ничего другого не создал, как «Мир искусства», и тогда за ним осталась бы навеки историческая заслуга»,- вспоминает Анна Павловна летний отдых в имении. Она часто любуется и гордится своими мальчиками.

Они гуляют вместе по прямым стриженным липовым аллеям парка.

- Дима, какой большой парк!

- Да, десятин в 15,20. Это очень старый прадедовский парк в стиле Людовика Х!У-го, эпохи Петра Великого и Елизаветы.

- Ого! Так давно он был заложен?

- Да, а вон та часть уже в «новом вкусе» сентиментально-английском, устроенная моим дедом.

- А какой огромный пруд!

- В нем даже можно кататься под парусом. Больше всего, Сережа, я люблю гулять в лесу без дорожек.

- А что за вал вокруг?

- Имение окружено глубоким рвом и высоким валом с подстриженными елками в два ряда.

- А со стороны въезда я не вижу елок.

- А там стоят скамейки.

После обильного обеда в 6 часов все идут и садятся на скамейки смотреть заход солнца.

- Сережа, это мое любимое время вечернее – смотреть закат. Вот бы всегда сидела с вами рядом и любовалась концом дня,- мечтательно произносит Анна Павловна.- Вон смотри на омшаник.

- Где?

- Вон то строение из дикого камня.

- Что там находится?

- Там мы зимой храним овощи и картофель. За омшаником сквозь ветви плакучей березы загорается месяц, все ярче и ярче.

Немного погодя там же загорается Венера. Анна Павловна начинает напевать арию «Звезда вечерняя моя» из оперы Вагнера. В свете луны четко выделяются избы столяра Матвея и пекарки Евдокимовны.

- Какой покой здесь и нетронутая старина! Где еще такую встретишь в наше время?!

- Хочется, чтобы это время в имении не заканчивалось, и мы всегда приезжали сюда, в наше родовое гнездышко.

 

* * *

 

Отношения с Флексером начинают портиться с каждым днем, они постоянно ссорятся.

- Ваши статьи, Аким Львович, антихудожественны, вы не должны их помещать в вашем журнале.

- Это только потому, что они вам не нравятся, но я их пишу не для вас,- другим мои заметки интересны. А знаете, как мы познакомились с Дмитрием Сергеевичем?

- Ну, вы вместе учились в университете…

- Да, но не только – мы вместе посещали научно-философское общество; на заседании одного нам читали доклад «О споре Милля со Спенсером по вопросу о всеобщем постулате». Я совершенно без подготовки защищал Спенсера, после заседания ко мне подошел Дмитрий Сергеевич и поздравил меня с блестящей речью. А вы ругаете меня…

- Я не хочу соседствовать с вами на страницах журнала из-за ваших статей.

Он всегда идет первым на примирение, но Зину уже тяготят их отношения. А, когда он в белую ночь сидит у ее подъезда несколько часов и видит, что от них выходит доктор – новый поклонник, она устраивает ему грандиозный скандал.

- Да как вы смеете следить за мной! Приходите сегодня к 10 часам в Еленинский сад, нам нужно объясниться.

Он еще влюблен в нее и не желает заканчивать отношения: «Знакомство мое с Гиппиус заняло несколько лет, наполнив их большой поэзией и великой для меня отрадой. Вообще Гиппиус была поэтессой не только по профессии. Она была поэтична насквозь. Одевалась она несколько вызывающе и иногда даже крикливо. Но была в ее туалете все-таки фантастическая прелесть. Культ красоты никогда не покидал ее ни в идеях, ни в жизни».

У нее же не остается никаких симпатий: «Мне жалко Флексера…. Но все кончено». Она давно избегает его вечерами, обманывая его, уезжая из дома без всякой цели, лишь бы не встречаться. В саду начинает говорить первой, не оставляя никакой надежды.

- Вы и сами понимаете, что мы не можем больше с вами встречаться, а вы требуете, чтобы я ушла от мужа к вам.

- Я вас не понимаю.

- Каждая ваша, малейшая даже, неприятность, неловкость с Дмитрием Сергеевичем ест всю мою душу, как самый сильный яд, и, конечно, ни на вас, ни на него она не действует с такой силой, как на меня, словом – для меня это хуже всего на свете. Письма ваши я ему никогда не показывала, будучи заинтересована в хороших отношениях между вами.

- Мне не нужно его хорошее отношение, а только ваше.

- Я пришла только затем, чтобы сказать, что мы расстаемся.

- Ваше решение окончательно?

- Я – не рву иначе, я вам говорила.

- Подумайте, чтобы потом не раскаяться. Я человек само достаточный и всегда буду таким. Моей карьере ничего не угрожает. Я никогда не буду в тени.

- Мне отрадно это слышать. Как жаль, что не все могут сказать про себя такое, особенно я.

После этих слов говорить уже не о чем, они поднимаются и идут на Сергиевскую, где ее ждут у Шершевкого, вдоль канала удивительно теплой ночью. Из-за долгого отсутствия дождей ветерок поднимает пыль с земли, и она лезет в глаза и мешает идти. Она уже опаздывает, но останавливается у подъезда из-за его рассеянного и обиженного вида, он даже становится меньше ростом.

- Значит – мы расстаемся?

- Не обижайтесь, я вас очень люблю...

Он усмехается, не веря ее словам. Она по приходу домой садится и пишет стихи, не переставая думать об их встрече с горечью и грустью.

 

И в прахе душном, в дыме пыльном,

К последней гибели спеша,

Напрасно в ужасе бессильном

Оковы жизни рвет душа.

 

А капли тонкие по крыше

Едва стучат, как в робком сне.

Молю вас, капли, тише, тише…

О, тише плачьте обо мне!

 

Он сдаваться и не думает, ожидая ее на другой день у подъезда. Войти он не смеет, вспоминая ее жестокие и несправедливые слова, как он считает. Затем присылает письмо из Берлина, очень осторожное, но уже в следующем послании умоляет вернуться к нему. «Я плакала злыми подлыми слезами от отвращения к себе за то, что могу этим оскорбиться».

Она уезжает на дачу в Шевино на станции Преображенская, где они с близкими снимают дом у помещицы. Дмитрий занят очередной работой, огорченный тем, что его роман «Леонардо» не принимает ни один журнал. Зина решает отдохнуть от дел, сблизившись с сыном помещицы, высоким плотным брюнетом с аккуратной маленькой кудрявой бородкой и черными смеющимися глазами. Ей нравится его веселость и влюбленность в красоту окружающей природы, а также страсть к верховой езде.

Теперь каждый день она мчится с Борисовским по просторам Шевино, вместе встречая рассвет и любуясь туманами над рекой.

 

Июльская гроза, шумя, прошла,

И тучи уплывают полосою.

Лазурь неясная опять светла…

Мы лесом едем, влажною тропою.

 

Спускается на землю бледный мрак.

Сквозь дым небесный виден месяц юный,

И конь все больше замедляет шаг,

И вожжи тонкие дрожат, как струны.

 

Анастасия с укоризной смотрит на возвращающуюся с прогулки Зину.

- Зина, конечно, это не мое дело, как посмотрит на это Дмитрий? Он такой серьезный…

Улыбающаяся Зина обнимает мать, прижимаясь к ней.

- Вот именно, уж Дмитрий слишком серьезный. Разве я виновата, что он не любит верховую езду? А я обожаю ее! Не могу же я одна ездить – опасно.

Анастасия только качает головой и жалуется Даше:

- Что с ней поделаешь…. Только бы не навредила бы себе…

В Шевино приезжает ее подруга Зинаида Венгерова. По вечерам Дмитрий читает Венгеровой отрывки из новой книги, а днем Зинаида гуляет в лесу с подругой.

- Зина, хочу у вас спросить, вы все так же любите себя, как Бога?

- Ну, что вы! Я уже далеко впереди.

- Вот это да! Вы уверенны?

- Это был детский выкрик, что-то, мною самой не понятое, гимназическая удаль слегка. И вообще, надо нам всем отдыхать от дешевого демонизма.

- Вы еще вспоминаете Минского?

- Я верю в его любовь ко мне. Никто еще, полюбив, не разлюбил. Любовь всегда одна. Я не хочу его осуждать. Пусть найдет ту, которая его поймет и полюбит. Ведь я была не для него, а он не для меня. Вот такая грустная история.

- Вы не думаете возобновить отношения?

- Зачем? Я ушла от него крепко, твердо, беспощадно.

- Вы до сих пор обижены на него?

- Нет, он не передо мной виноват, а перед своей любовью, раз он утверждает, что она была божественная. Он живет в любви, не любя, и так всю жизнь!

По приезду из Шевино Зина чувствует сильное недомогание, ухудшающее с каждым днем. Вызванный доктор определяет плеврит, высокая температура держится постоянно. Приехавший навестить Зину Андреевский, очень обеспокоен, он подходит к Дмитрию в гостиной, сидевшему в кресле у камина.

- Грустно, что меня здесь всегда встречала Зина, но не сегодня. У нее очень серьезное положение, мне кажется, что ее состояние не ограничивается одним плевритом. Надо помнить о ее наследственности. У нее нездоровый цвет лица и она сильно похудела.

- Она всегда худенькая, это не повод беспокоиться.

- А вам не кажется странным ее голос, очень писклявый, и сухие губы. Ее надо серьезно обследовать.

- Я не вижу в этом необходимости.

И все-таки он приглашает другого доктора, назначившего ей подкожное впрыскивание – новомодный метод лечения. Уже после нескольких сеансов ей становится лучше, снижается температура, хотя держится выше нормы.

 

Кто-то из мрака молчания

Вызвал на землю холодную,

Вызвал от сна и молчания

Душу мою несвободную.

 

Жизни мне дал унижение,

Боль мне послал непонятную…

 

Из-за продолжительной болезни настроение у Зины совсем скверное, она устает лежать, ей не хватает свежего воздуха, а особенно ей не хватает общения с людьми, хотя многие к ней приходят. Сегодня она радостно улыбается, когда в двери появляется Философов. Он наклоняется поцеловать руку, ее сердце замирает при виде этого красивого бритого лица со светлыми глубокими глазами, устремленные на нее с такой нежностью. Она понимает, как сильно соскучилась по нему, и задерживает его руку насколько это удобно сделать.

З.Гиппиус

 

- Что-то, Зинаида Николаевна, вы совсем разболелись…

- Как я рада вас видеть! Мне уже намного легче. Дима, садитесь и расскажите о себе.

- Зачем? Чем меньше знаешь друг друга, тем меньше между нами искренности и правдивости. Тогда мы ничем не обязаны и свободны наши отношения. Я не хочу писать вам письма с биографической откровенностью. Я бы не хотел обсуждать с вами интимную жизнь.

- Вы не хотите, чтобы мы стали ближе? А мы бы с Дмитрием этого хотели.

- Мне неинтересны ваши отношения с Дмитрием Сергеевичем.

- А чем они могут быть интересны?

- Ну не скажите…. Что только про вас не говорят! Но мне все равно, это не мое дело.

- А мне интересно, скажите хоть один факт.

- Ну, например, ваши холодные отношения с Флексером…

Зина смеется.

- Почему холодные?

- Это было заметно со стороны, но это ваше дело. Хотя вы мне с Дмитрием Сергеевичем не так близки, как Сережа, Шура и весь наш кружок, но я вас очень ценю и пытаюсь уйти от вашего обволакивания.

- Спасибо, мы вас тоже любим, вы больше всех из вашего кружка нам близки по общности взглядов.

- Ну, ладно, выздоравливайте. Буду рад встретить вас где-нибудь на вечере. До свидания!

- Всего доброго и вам. Не обижайтесь на меня за мои расспросы.

После выздоровления она пишет ему первое письмо, пытаясь вызвать Философова на откровенность. Радостно вскрывает она серый конверт с ровным почерком, но улыбка постепенно сходит с ее лица: «Я с Вами всегда был дружен, но влюблен в Вас никогда не был (не сердитесь!) и никогда в мои отношения к Вам не вкрадывалась нотка чувственности. Не знаю, как с Вашей стороны». Закончив читать, она вне себя от бешенства. Она пишет на конверте: «Злой мальчик от Сологуба», не переставая в уме твердить строки.

 

В весенний день мальчишка злой

Пронзил ножом кору березы,-

И капли сока, точно слезы,

Текли прозрачною струей.

 

* * *

 

Дмитрий необычайно удивлен, открывая очередной номер «Северного вестника».

- Ты смотри, Зина, Флексер печатает свои заметки «В поисках за Леонардо да Винчи», не упоминая обо мне…. Теперь понятно, почему он отказался печатать моего «Леонардо». Где я буду печатать его? Столько труда в него вложил и три года жизни и не могу даже отдохнуть спокойно некоторое время!

- Не отчаивайся, Дмитрий, все наладится, и книгу ты опубликуешь, вот увидишь.

- Я мечтал, что «Леонардо» принесет нам материальное благополучие, чтобы, не думая ни о чем, отдохнуть и подумать о будущей работе. Надо иметь мужество, чтобы перенести все это и жить, как я теперь живу. Ведь со стороны Флексера это чистый плагиат. А нас с тобой он вывел из числа сотрудников, наших имен нет на обложке.

Вскоре высказывания Дмитрия и письма доходят Флексеру, и тот пишет письмо ему, читая его перед отправкой в редакции журнала: «Эти строки я пишу только с тем, чтобы сказать Вам, что Вы поступаете как непорядочный человек, уклоняясь от объяснений при свидетелях и, в то же время, направляя против меня дерзкие выражения. Если Ваше первое письмо давало право назвать Вас лгуном, то второе дает мне право назвать Вас негодяем».

- Что ты собираешься делать?- спрашивает Зина, читая письмо.

- Я уже утром отправил ответ с просьбой больше мне не писать и предупредил, что я буду возвращать письма, не читая.

В это время в передней раздается звонок и в гостиную входит горничная.

- Там пришел посыльный, вас спрашивает.

Дмитрий идет в переднюю.

- От кого письмо?

- От господина Флексера.

- Я расписываться в получении не буду, прошу вас отнести это письмо и еще сейчас принесу другие.

- Ты хочешь вернуть его письма?

- Зачем они мне? У меня предубеждение к ним.

После ухода посыльного он устало садится в кресло.

- Теперь жди какую-нибудь гадость от него: так просто это не кончится. Может прислать Минского как секунданта или наймет кого-нибудь бить меня…

- Я думаю, до такой низости дело не дойдет, хотя от Минского всего можно ожидать. Он многим сейчас любопытным сейчас про меня говорит: «Я вам такое про нее расскажу, что у вас волосы встанут дыбом!» А сам понимает, что блефует. А Флексер надоел мне своей риторикой и ложью.

- Мне он тоже давно опостылел. Как хочется уехать сейчас из Петербурга, но нет денег. Попробую попросить в долг у Перцова 800 рублей. Меня прельщает не прелесть путешествия, а возможность физически отдохнуть и избавиться от страшной петербургской осени, о которой я без трепета думать не могу…. Хотя и понимаю, что это невозможно.

Паша теперь постоянно приносит бумажки с памфлетами, подбрасываемые к двери кем-то из недоброжелателей. Зину начинают они выводить из себя: «Легче скорее умереть, чем тут задыхаться от зловония, от того, что идет от людей, окружает меня – и даже не окружает, довольно, если я знаю…. Все! Теперь я не впущу в свою жизнь не только что-нибудь похожее на любовь, но даже флирта самого обычного».

 

 

Но от любви бегите, бегите, люди, прочь!

Ведь это смерть пред вами, ведь это – та же ночь…

Любовь - еще страшнее и непонятней смерти…

Смиритесь, люди-братья, смиритесь и поверьте,

Что в мире нет свободы, и, волею судьбы –

Любя и умирая, мы вечные рабы!

 

- Ты знаешь, подписка журнала «Северный вестник» сорвана, и кредиты в банке для него закрыты.

- Вот сейчас бы им пригодился мой «Леонардо», но уже все в прошлом.

- Флексер говорил, что в журнал ушла его душа, но не он эолова арфа России, а ты, Дмитрий. Их ошибка, что они отказали тебе в сотрудничестве.

- Возможно.

Мережковские собираются в Таормину. На прощальном вечере присутствуют многие литераторы. Вейенберг просит слова:

- Прошу слова. Я написал стихи Зиночке.

 

В Таормину, в Таормину

Провожают дивно-Зину

Все ее друзья.

Провожают в горьком плаче,

Но меж ними наипаче

Горько плачу я.

 

Таормина, Таормина!!

О, тобой какая мина

Нам подведена!

С злобой, равною Аиду

Похищает Зинаиду

Чуждая страна!

 

К Таормине, к Таормине

Будем мы в тоске-кручине

Обращая взгляд,

Восклицать: загладь обиду,

Зинаиду, Зинаиду

Возврати назад!

 

Все дружно хлопают, веселье в полном разгаре.

Только весной они уезжают на остров Сицилию, где поселяются у знакомых англичан Рейф на вилле, купленной ими в Италии. «Таормина…Удушливый запах цветов, жгучий ночной воздух, странное небо с перевернутым месяцем, шелковое шелестение невидимого моря…» Живут на нижней террасе виллы, расположенной над заливом Ионического моря среди великолепной природы острова.

Зина очарована не только окружающей природой, но и самой виллой с ее большими полукруглыми комнатами изящного интерьера, приводящей ее в восторг. Любит она наслаждаться бурной стихией моря, плещущегося прямо за перилами балкона виллы.

 

Мой дворец красив и пышен, и тенист душистый сад,

В рощах царственных магнолий воды тихие журчат,

Там желтеет в темной куще золотистый апельсин

И к студеному фонтану наклоняется жасмин.

Блещет море, и гирляндой роз пунцовых обвита

Кипарисов темнокудрых величавая чета.

 

На вилле гостит знакомый семейной пары Анри Брике, художник из Франции «с невероятно голубыми глазами и нежным лицом. Очень, очень красив. Года 24, не больше». В него влюблена Марта Рейф, худенькая высокая блондинка со светлыми глазами. Анри образован и умен, Зине нравится вести с ним беседы, после которых у себя в комнате, сидя перед зеркалом, она распускает свои роскошные золотистые волосы и думает: «Стоит ли в него влюбляться? Против моей влюбленности три аргумента: он – гомосексуалист и не интересуется женщинами, через неделю уже уезжает и самое главное – он мне недостаточно нравится, чтобы им увлечься. Не стоит». Она зевает и укладывается спать – за окном уже глубокая ночь.

Марта влюблена страстно, все время говорит Зине об этом.

- Милая Зина, я влюблена, но несчастна, потому что он не отвечает мне взаимностью. Мне неудобно, - а вам просто это сделать,- поговорите с ним. Я хочу от него ребенка…. Только не смейтесь, прошу вас.

- Нет, нет, Марта. Здесь нет ничего смешного. Я попробую, как можно деликатнее, сказать ему об этом.

- Не знаю, как мне благодарить вас, вы так добры…

Она говорит нервно, возбужденно, но Зина, хотя и понимает ее, но в душе относится к ее увлечению несерьезно. Зина находит удобный случай и, когда остается с ним наедине, пытается поговорить.

- Анри, вы заметили к себе симпатию Марты?

- Не совсем.

- Марта вами серьезно увлечена и даже мечтает иметь от вас ребенка.

- Нет, что вы! Я не хочу этого, избавьте меня от такого.

- Вы подумайте, а потом решайте.

- Я не хочу даже думать, нет и все. Потом, мне интересна другая женщина.

Он робко обнимает Зину, но она выскальзывает из его рук. «Мне нравится тут обман возможности: как бы намек на двуполость, он кажется и женщиной и мужчиной. Это мне ужасно близко. То есть то, что кажется»,- думает Зина игриво.

Он часто уходит к соседу Гелену, пожилому гомосексуалисту с полными бедрами. А когда уезжает, Зине становится грустно, но легко и она «радовалась, что не пошла на эту «карикатурную влюбленность».

Дмитрий занят очередной работой о религии Достоевского и Толстого и не участвует в развлечениях жены. Марта приглашает Зину в гости к знакомой художнице баронессе, чтобы отвлечься от своих переживаний из-за отъезда Анри. Поднимаются на высокую скалу, хотя это и тяжело для них, да еще нещадно припекает солнце. Но они награждены великолепным видом с балкона небольшого домика баронессы, любезно усадившей их в тени каменного балкона. Легкий ветерок гонит к берегу залива золотистые волны, освещенные яркими лучами солнца.

Пьют чай с душистым вареньем и слушают глупую болтовню пожилой хозяйки, обрадованной возможностью поговорить. На столе стоит приготовленная чайная пара, Зина косится на нее, понимая, что хозяйка ждет еще гостей. Она уже начинает скучать, когда на балкон смущенно заходит и садится за стол худенькая молодая англичанка.

- Позвольте мне представить вам мою знакомую Лизу Овербек. Она тоже русская по происхождению. Окончила лондонскую консерваторию и сама пишет музыку. Родители ее по политическим соображениям бежали в Англию, вскоре там и умерли, оставив ее маленьким ребенком в чужой стране. Она говорит только на английском.

Марта так увлечена разговором с баронессой, а Зине становится скучно.

- Вам не хотелось бы спуститься в сад?- предлагает она Лизе.

- С удовольствием.

Усаживаясь на камнях в саду, Зина наблюдает за ней. Худенькая до невероятности, с тоненькими ножками в детских чулочках, в парусиновом платье и в соломенной шляпке, она, она кажется жалкой. В руке у нее палка с цветными инкрустациями.

- Могу я взглянуть на нее?- просит Зина, заинтересовавшись необычностью палки.

Она робко протягивает Зине трость. Странная мысль возникает в голове у Зины при виде ее покорности - о ее полной власти над этим жалким существом, но она еще не осознает – нужно ли это ей. Вечером у Гледена она слушает ее игру на рояле и забывает о своих мыслях в саду, а когда остается с ней одна на лестнице, она опять думает: «А ведь я могу сделать с ней все, что захочу!»

 

Я что-то важное и злое говорил…

Улыбку помню я, испуганно-немую…

И было ясно мне: тебя я не любил,

Тебя, недавнюю, случайную, чужую…

 

Но стало больно, странно сердцу моему,

И мысль внезапная мне душу осветила:

О, нелюбимая, не знаю почему,

Но жду твоей любви! Хочу, чтоб ты любила!

 

Из Неаполя Лиза присылает письмо и телеграмму с просьбой разрешить ей путешествовать вместе с ними. Зина рада ее весточкам, и вот они уже вместе гуляют по Риму. «Мне было хорошо и весело…. Как я верю в любовь и чистоту! Верю, как в Бога. И любовь, и сладострастие, теперешнее,- я принимаю и могу принимать только во имя возможности – изменение их в другую, новую любовь, новое, безграничное сладострастие: огонь его в моей крови».

Незаметно для себя она увлекается Лизой, отдавшись всецело новой страсти, которую умом понять не может, и потому старается скрыть ее. «Но дело не этом, а в том, что она волшебно музыкальна. Никогда я не встречала такого странного существа. Вы не поверите, как она мне была полезна, какие толчки уму в сторону музыки она мне дала,- объясняет Зина новое увлечение.- Я не буду развратна, вступая «в брак с Лизой», поскольку, если есть любовь между двумя, то нет разврата, это взаимоисключающе».

 

Иду я в бестенности яркой,

Иду все наверх, одинокий…

Я бросил ее на пути.

 

После Италии они едут сразу на дачу в Елизаветино, где их ждут близкие. Вместе с ними живет Зинаида Венгерова по приглашению Зины. Они опять с Дмитрием все в работе. Зина заканчивает писать повесть «В родную семью» и проводит много времени с Венгеровой. Иногда они пишут шутливые стихи.

- Давай напишем Вейнбергу.

 

Но я рецензии пошла писать;

Венгерову же нашу,- Зинаиду,-

Метнуло на стихи… Вот благодать!

Она теперь и день и ночь в экстазе.

Рассеянна, как истинный поэт.

Но думаю, нам с вами в этом разе

Среди поэтов больше места нет.

 

- Зинаида Николаевна, все про меня и про меня.

- Ну, еще экспромт:

 

Как рада я, что минуло пол-лета!

Собраний жду под сводами поэта,

А на письмо – приятного ответа…

Поклон вам шлет мой занятый супруг

И я, ваш неизменный, редкий друг.

О, верьте! вам одна

Всегда верна –

Zina.

 

- Вейнберг прислал ответ.

 

Хоть у вас седьмой этаж,

Но любовь моя все та ж,

Как была бы, если б вы

Жили ниже дна Невы!

 

- Милый, милый Петр Исаевич! Он однажды прислал мне цветы, а я ответила ему стихами.

 

Всегда, всегда любила я седины,

И наконец пришла моя пора:

Не устояло сердце робкой Зины

Пред цветами Вейнберга Петра!

 

Они дружно смеются. Крупные капли дождя стучат по оконному стеклу, Зинаида ежится в теплой шали от этих звуков.

- В такой противный день не хочется выходить на улицу,- говорит Венгерова, наблюдая, как капли стекают по стеклу.

- Давайте вместе сочинять стихи?- предлагает она Венгеровой.- Я первое четверостишье, вы - второе.

Игра нравится всем.

- Ну, вот, из критикессы вы превратились в поэтессу,- смеется Зинаида.- Мы стали часто встречаться с Владимиром Соловьевым на вечерах, он какой-то странный, особенно меня мучит его смех после долгого угрюмого молчания.

- Сестра у него тоже странная.

- А вы знакомы с ней?

- Да, она переехала в Петербург и живет с матерью в маленьком домике на Петербургской стороне в глухом переулке. Ходит в пиджаке, коротко стрижется и, есть в вас общность, пишет стихи от мужского имени с псевдонимом Allegro.

- Познакомите меня?

- Она часто бывает в «Женоклубе».

- Это который, «взаимно-благотворительный»? Значит, там дамы друг другу благотворят? Забавно!

- Вот там я вас и познакомлю. Ладно, пойду к Дмитрию Сергеевичу, он меня зовет.

Бабушка сибирячка живет с Анастасией долгие 30 лет. Худенькая, сморщенная, она смотрит на дочерей и внучек с любовью и нежностью, хотя уже плохо видит и почти не слышит и только рассеянно улыбается. Остальное время сидит на своем сундуке, пьет чай или ест манную кашу по причине полного отсутствия зубов, затем дремлет здесь же. Часто бесцельно бродит по комнатам дачи, теребя белый платок на голове и шаркая домашними туфлями.

Беззаботную дачную жизнь внезапно нарушает смерть бабушки. Зина сидит у гроба, смотрит на ее высохшую фигурку, и слезы текут по ее щекам. В голове проносится цепочка воспоминаний детства, когда Зина маленькая спала с ней на одной кровати, и та всегда согревала ее озябшие ножки. Как нежно гладила ее по головке: «Зинулечка, моя!»

Больше всех убита горем тетя Надя – ближе всех она была к матери, жалевшей ее за неудачную судьбу.

 

Два бедных существа, отживших, одиноких,

Не нужных никому и от людей далеких,

Друг друга с нежностью любили, и вдвоем

Отрадней было жить им в уголке своем.

 

Надежда никогда не была замужем, и мать любила нежно и преданно: носила ей сладости и ухаживала, как за маленькой. И мать ей отвечала такой же любовью. Поэтому она сразу вся сникает и сидит без движения на скамейке, не замечая происходящего вокруг. Зина пытается ее отвлечь, уводя с собой на прогулки, чувствуя на себе благодарный взгляд Анастасии.

- Тетя Надя, расскажи мне, какая я была в детстве,- просит Зина, зная, как она любит вспоминать прошлую жизнь.

И прижавшись к тетушке, слушает ее, улыбаясь. Надежда теперь не спорит ожесточенно с няней по каждой мелочи, не шьет себе платьев.

 

 

………………………… Говорят,

Она красавицей была. Теперь некстати

Еще кокетлива; в дырявых башмаках

И с заспанным лицом и скукою в глазах,

Всегда растрепана, в замаранном халате,

Она по комнатам блуждает. В пустоте,

В которой жизнь ее проходит, сплетни с прачкой,

Забота, чтоб вскипел кофейник на плите,

Прогулка в лавочку за нитками, за пачкой

Каких-то пуговок, пасьянс, потом еда,

И сон, и штопанье чулок – вот все ее занятья.

 

Но Надежда от тоски начинает болеть и уже не встает с кровати. Вскоре она умирает. Это лето уносит от Анастасии сразу две родные души, делая ее горе неутешным.

Печально их нынешнее возвращение с дачи – Зина долго не может прийти в себя, никуда не выезжая и не принимая у себя. Только изредка приезжает Венгерова.

- Пора забыть свое горе, поедем в «Женоклуб», там «чашка чаю» и будет Поликсена.

Зина видит некрасивую женщину с толстыми губами и смуглыми щеками: «Как она похожа с братом!»

- Это поэтесса Allegro, а это Зинаида Гиппиус.

- Слава Богу, что не представляете меня, как сестру знаменитого Соловьева. Терпеть этого не могу.

- Псевдоним у вас не совсем удачный,- замечает Зина.

- Да, я согласна.

- Как она тебе?- спрашивает Венгерова Зинаиду наедине.

- Обыкновенная, банальная, милая и несчастная девушка, совсем безобидная

 

 

Глава 9
Розанов. Журнал «Мир искусства»

 

Перцов знакомит их с Розановым, он давно издает книги Розанова и дружит с ним. Рано осиротев, Розанов воспитывается старшим братом, после московского университета работает учителем в Брянской гимназии. Еще в университете он женится на А.П.Сусловой, бывшей возлюбленной Достоевского, прототипа коварных женщин в произведениях писателя. 6 лет брака с ней становятся мучительным периодом жизни Розанова, и только второй брак делает его счастливым. Развода первая жена не дает. Все его пятеро детей от второго брака считаются незаконнорожденными. А сам брак неосвященным. Это откладывает глубокий отпечаток на его литературное и философское творчество.

Свою первую книгу «О понимании» Розанов печатает на свои деньги, успеха она не имеет.

Внешность у Розанова самая неприметная. Среднего роста, худой, рыжие жидкие волосы зачесаны гладко назад, редкая бороденка на лице с крупным носом и маленькими грустными глазами. «Говорил быстро, скользяще, негромко, с особой манерой, которая всему, придавала интимность».

Ранней весной к небольшому белому дому с невысокими окнами и низкой деревянной оградой на Петербургской стороне приближаются трое. Высокий щеголеватый мужчина, хрупкая молодая веселая женщина держит под руку невысокого сутулящегося господина (тротуар после дождя опасен). Мережковские проходят к подъезду с небольшим козырьком, за ними следует Философов. Они впервые откликнулись на предложение Розанова посетить его «воскресенья».

Гостей за столом с самоваром в узкой гостиной мало. Худенькая молодая жена с аккуратной прической из темной заколотой сзади косы разливает чай из самовара и угощает печеньем и баранками. Достатка в доме не чувствуется, но приветливость хозяев и их милые улыбки создают уютную и непринужденную обстановку. Перцов уже сидит за столом.

- Василий Васильевич прислал приглашение вам и мне.

 

В.Розанов

 

Но Розанов уже спешит к ним.

- В вас с Дмитрием Сергеевичем есть что-то грустное, вам желаю больше света в душу и несколько утешения. Но вы для меня и так милы и задушевны,- обнимает он Зину.- Я просил вас, чтобы вы уговорили прийти Дмитрия Сергеевича сегодня.

- Я не хотел выбираться из дома не ранее 5-ти часов.

- Дмитрий Сергеевич, это безумие – сочинять на второй день Пасхи! Нужно же жить, веселиться и, по примеру весенних птичек, щебетать самыми нервами, мускулами, широко вздымающейся грудною клеткой.

Все смеются за столом.

- Я служу чиновником в Государственном контроле, но средств от службы не хватает для нормального существования. А как пройдет мой фельетон в «Новом времени», так мы и живем месяц.

- Конечно, мне претит его сотрудничество в этой газете,- говорит Зинаида по возвращении домой,- но я его не осуждаю – он вынужден так зарабатывать для семьи.

 

* * *

 

Дягилев посылает экспонаты выставки в Мюнхен, и европейская пресса с восторгом отмечает лучшие работы русских и финских художников, открыв для себя имена Серова, Левитана и Коровина. Он опять полон новых проектов, задуманных им параллельно с показом картин: «Теперь проектирую этот журнал, в котором думаю объединить всю нашу художественную жизнь, то есть в иллюстрациях помещать истинную живопись, в статьях говорить откровенно, что думаю, затем от имени журнала устраивать серию ежегодных выставок, наконец, примкнуть к журналу новую, развивающуюся в Москве и Финляндии отрасль художественной промышленности».

Обладая необыкновенным даром заражать своим энтузиазмом других, умением привлечь истинно талантливых личностей, завести нужные для общей идеи знакомства и невероятной творческой эрудицией, Дягилев заинтересовывает двух московских меценатов – Мамонтова и княгиню Тенишеву – выделивших 12500 рублей для журнала.

Все свои вечера они теперь проводят у Дягилева в горячих дебатах, принимаясь за журнал с жаром. Вся неблагодарная работа лежит на Философове: он разыскивает елисаветинский шрифт ХУ!!! века, заказывает бумагу и фотографии, составляет литературный отдел, ведет переписку.

Сдвоенный номер первого журнала «Мир искусства» выходит в ноябре 1898 года. «Вот вышел 1-ый номер «Мира искусства». Я рада и не рада! Не могу я всецело примириться с ними! Все, что они проповедуют, прекрасно и, конечно, культ красоты, вселение любви к искусству в массы и толпу дело хорошее, но пока не у нас в многострадальной и голодной России!»- восклицает Анна Павловна. Выпуск журнала отмечают праздничным ужином.

 

«Мир искусства»

 

Все в новом журнале необычно для русского читателя: и увеличенный формат, и старинный шрифт, и рисунок Коровина двух рыбок на пустой белой обложке, и язвительный тон заметок Нурока, и публикация иллюстраций Васнецова с его эпическим талантом. Критики сразу называют журнал декадентским, хотя многие признают новизну нового роскошного издания.

Журнал знакомит читателей, живущих в разных уголках России, с произведениями русских и европейских художников и позволяет им быть в курсе новостей культуры, просвещая их и давая возможность читать новинки литературы, которые не получают доступа в известные журналы. Он состоит из художественного, литературного отдела и отдела художественной хроники.

Редактор Дягилев подбирает сотрудников, художественный материал для репродукций, пишет передовые статьи, но в литературном отделе он уступает руководящую роль Философову. Многие сотрудники не довольны литературным редактором, критикуя его за подбор материалов, но ему всегда удается убедить Дягилева.

Дягилев берет эпиграфом для первой передовой статьи выражение Микеланжело: «Тот, кто идет за другими, никогда не опередит их».

- Это лозунг и нашего журнала. Художник не должен быть подчинен никаким целям, его творчество свободно от любых условностей. Искусство свободно, как и красота – высшая мера творчества,- утверждает он.

- Но нас интересуют загадки бытия, а ее разгадка лежит в религии и в общении с людьми, посвятившими себя подобным же поискам,- говорит Бенуа.

- Поэтому надо привлечь в журнал религиозных мыслителей - Мережковских, Минского, Шестова и в особенности Розанова.

- Розанов удивляет необыкновенной любознательностью и искусной способностью донести до читателя свои философские мысли.

- А Лев Шестов смело критикует авторитетов и отличается оригинальными философскими рассуждениями.

Журнал первые два года выходит каждые две недели, а потом становится ежемесячным. Подписка на год стоит 10 рублей – «Мир искусства» считается дорогим, но роскошным и красивым изданием.

Дягилев – идейный центр журнала, авторитет его в области живописи непоколебим, несмотря на то, что сам он не художник. «Он был великим мастером создавать атмосферу заразительной работы, и всякая работа под его главенством обладала прелестью известной фантастики и авантюры»,- вспоминает Бенуа.

В редакции есть маленькая комнатка, где вывешиваются карикатуры и стихи, как членов редакции, так и других литераторов и художников. Зина тоже приклеивает свои стихи.

 

Народами повелевал Наполеон,

И трепет был пред ним великий.

Герою честь! Ненарушим закон!

И без надзора – все мы горемыки.

Курятнику – петух единый дан.

Он властвует, своих вассалов множа.

И в стаде есть Наполеон

И в Мирискусстве есть Сережа.

 

* * *

 

В редакции журнала появляется и московский поэт Брюсов, но к Мережковским он идет с Бальмонтом и поэтом Курсинским. Зина выходит к гостям в светлом узком платье с вышитой накидкой и с улыбкой на бледном лице.

- Здравствуйте, господа!

Она подает руку Бальмонту как знакомому.

 

Бальмонт

 

- Зинаида Николаевна, разрешите вам представить двух московских поэтов – поэт Курсинский и ваш единомышленник Валерий Брюсов.

Зина с интересом оглядывает стройного смуглого юношу с темной бородкой и черными проницательными глазами над выделяющимися скулами под густыми бровями. В черном строгом сюртуке он держится степенно и вежливо. Зина привыкла вести себя с незнакомцами вызывающе, как бы проверяя их.

- Прошу прощения, господа, Дмитрий Сергеевич болен и не сможет вас принять. Пройдемте в столовую пить чай.

Они садятся за длинный стол в небольшой столовой, Зина сама разливает чай, поглядывая на Брюсова и злясь его спокойной самоуверенности.

- Валерий Яковлевич, вы, кажется, знакомы с Александром Добролюбовым. Вот уж настоящий декадентский поэт с легко надуманными темами!

Брюсов включается в ее игру.

- А знаете, мне казалось, в своих стихах вы подражаете ему…

«Да он еще и дерзок! Ну, берегись!»

- Дмитрий Сергеевич просит пройти вас совсем ненадолго к нему в комнату, заранее извиняясь за то, что не может встать с постели.

- Читал, читал вашу книгу и ничего нового для себя в ней не нашел, хотя со всем в ней согласен,- обращается Дмитрий к Брюсову.

- Дмитрий, тебе нельзя волноваться.

- Зина, оставь, не мешай мне высказаться. Я искренне говорю, а ты, наверное, уже ужалила его.

Мнение Дмитрия важно для Брюсова, но не определяющее – все ругают его книгу. Вскоре он опять встречается с ними у Бальмонта уже, как старые знакомые.

- Константин Дмитриевич, почитайте ваши стихи,- просит Зина.

Его вытянутое лицо с красивыми чертами в темной маленькой бородке, с высоким лбом становится вдохновенным, умные глаза горят, его голос звучит капризно с меняющейся интонацией.

 

Есть в русской природе усталая нежность,

Безмолвная боль затаенной печали,

Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали.

 

Когда он заканчивает, раздается голос Дмитрия:

- Банально!

- Все ваши стихотворения мне перестают нравиться, когда я слышу их во второй раз…- задумчиво произносит Зина.

- Зинаида Николаевна, но я их только недавно написал.

- Я заметила по другим,- упрямо повторяет она.- Валерий Яковлевич, прочтите что-нибудь Александра Добролюбова.

- Каждый поэт сам должен читать свои стихи, потому как читает он их именно так, как надо читать их. Но я попробую.

Брюсов начинает читать металлически глухим голосом.

 

Встал ли я ночью? Утром ли встал?

Свечи задуть или зажечь приказал?

С кем говорил? один ли молчал?

Что собирал? Что потерял?

- Где улыбнулись? Кто зарыдал?

 

Опять раздается вопль Дмитрия:

- Банально!

- Дмитрий Сергеевич, объясните, что такое банально?- Бальмонт уже раздражен.

- Неинтересная обыкновенность,- отвечает за него Зина.

Дмитрий дает жене знак, чтобы она не задерживала гостей, потому что ему нездоровится. Но Зина не обращает внимания, продолжая разговаривать с гостями. Когда все уходят, Дмитрий кричит:

- Зина, прошу, чтобы это не повторилось! Если я сказал в своем доме хоть одно слово, оно должно быть принято к сведению. Понятно?

- Ясно,- говорит виновато Зина.

 

* * *

 

В декабре 1898 года поэты провожают в последний путь Якова Петровича Полонского.

- Вот умер тот, у кого мы собирались по пятницам, будемте теперь собираться у меня,- печально произносит его соратник Константин Константинович Случевский.

Случевский,- главный редактор газеты «Правительственный вестник», поэт и прозаик, тайный советник и доктор философии,- живет на Николаевской 7. Его квартира на втором этаже становится местом встречи литераторов.

Зина не успевает уложить свою пышную косу на голове, а Дмитрий уже одевается в передней.

- Зина, поторопись! Скоро 8 часов.

- Нам ведь недолго ехать…

Они приезжают вовремя, собрание открывается в 9 часов. Богато обставленная квартира полна народа. Через анфиладу роскошных комнат они проходят в просторную гостиную. В кресле за круглым столом сидит улыбающийся полноватый 60-летний мужчина с умными добрыми глазами на широком лице с аккуратной бородкой, его голову с высоким лбом венчает большая лысина.

- Прошу садиться, господа!

Двери кабинета рядом с гостиной открыты, и к 9 часам хозяин вместе с гостями переходит туда. Зина рассматривает экзотическое дерево в горшке рядом с ее креслом в гостиной, все стены увешаны картинами в массивных рамах. Поднявшись лениво, она идет в кабинет в темных тонах, за ней тихо шагает Дмитрий. Круглый стол с изящными ножками из красного дерева завален книгами - по традиции вновь прибывший поэт дарит хозяину свои книги.

- Благодарю вас!

Над столиком висит огромная люстра с множеством электрических лампочек, освещаемых хрустальные подвески. Эти переливающиеся различными цветами стекла создают в мрачной комнате вместе с бликами от камина уютное веселое настроение. У окна стоит массивный стол, покрытый зеленым сукном. На нем стоят мраморный письменный прибор, серебряная пепельница и оригинальная настольная лампа стоит одиноко.

Все рассаживаются по креслам и диванам вдоль стен. Зина сидит в кресле у камина и видит себя и гостей в большом зеркале в обрамлении напротив.

Первым стихи читает Бальмонт, они посвящены хозяину.

- Благодарю вас!- смущается Случевский.- Мило, очень мило.

Затем встает Брюсов, он читает «На новый колокол» повелительно- властным голосом.

Все знают, что он декадент и ждут скандала.

- Здесь неуместна ваша тема и такой стиль стиха,- раздается с места.

- Почему же? Объясните,- возмущается Зина.

Хозяин всех примиряет, сглаживая их различные мнения. Сам он читает последний.

 

Воспоминанья – вечные лампады,

Былой весны чарующий покров,

Страданий духа поздние награды,

Последний след когда-то милых снов.

 

После чтения хозяин задает тему на экспромты, и в игру включаются все поэты, записывая их в альбом.

 

Над мрачной набережной Невской

Не все темно, не всемертво.

Над ней есть факел: есть Случевский,

Есть вечной правды торжество!

 

Не совсем трезвый, опухший Фофанов пишет свою эпиграмму:

 

И мне, когда по Невскому

Я совершаю путь,

Случается к Случевскому

Случайно заглянуть.

 

После чтения все идут в обширную столовую с большим овальным столом посередине, покрытым белой скатертью с кружевной каймой. Посередине большая хрустальная ваза с цветами. Над столом висит огромная люстра, такой же формы подсвечники со свечами развешены на стенах. Подсвечники старинной работы стоят на массивных подставках у входа и у дивана. Рядом с вазой на столе графины с водкой и кувшины с квасом, на красивых вытянутых блюдах аппетитно разложены закуски и окорок из говядины.

Гости оживленно беседуют, сидя за столом на резных стульях, и продолжают читать экспромты.

 

Играют весело часы,

Играют песню ту же нам.

К столовой тянутся носы,

Откуда пахнет ужином.

 

После ужина все опять возвращаются в кабинет, и хозяин по просьбе гостей читает свои стихи.

 

Я видел свое погребенье,

Высокие свечи горели,

Кадил не проспавшийся дьякон,

И хриплые певчие пели.

 

Пирог был удачен. Зарывши

Мои безответные кости

Объелись на сытых поминках

Родные, лакеи и гости.

 

Это шуточное стихотворение задает веселую атмосферу на вечере. Раздается голос Зины:

- Да, у Полонского всегда звучала музыка, а здесь ее нет. Почему?

Зина не может обойтись без экстравагантной выходки.

 

* * *

 

Она уже давно тяготится своей связью с Овербек: «Конечно, ошибка, но я не каюсь, и она была нужна». В ней таится столько нежности, которую она обращает к Лизе, и в этом ищет оправдание отношений с ней. И окончательно порвать с ней она не в силах: «Иногда я так слаба, так хотела не того, что заставляла себя не думать, не видеть. Мне стыдно стало видеть, стыдно за свою неумирающую нежность – без веры».

Тот мужчина, способный поглотить все ее порывы, совсем не хочет видеть ее сокровенных чувств. Она тешит себя мыслями, что просто необходима ему: он в таком душевном мечущемся состоянии, что только она способна помочь.

Сознание того, что он ее не любит, приводит ее в отчаяние. Не только не любит, но и боится, зная о ее интригах и злом язычке. А она его жалеет и считает, что у Дягилева он пропадет, ведь художники для него, как и для нее с Дмитрием, чужие люди. «Главное – не ныть. Не размазывать своих «страданий». Подумаешь! У всякого своя боль». Но так легко она от своего не отступится.

При встрече в театре ее сердце сжимается от нежности при виде надменного Философова, а заносчивый вид Дягилева в вицмундире с золотыми пуговицам ее смешит. Он с полным пренебрежением отвечает на поклоны знакомых и садится в принадлежащее ему кресло в театре.

- Смотри, Зина, каков наш Сережа! У него и раньше выпирало высокомерие, а после его «Ежегодника императорских театров», отмеченных самим Государем, из него так и прет спесь.

- Да… Его просто не узнать… В редакции он проще. Надо признать, что его «Ежегодник» - оригинальная вещь!

- Ему уже заказан такой же на 1900 год.

- По-моему, он метит на пост самого Волконского. Его даже не смущает то, что они оба поклонники мужской красоты.

- При его прыти – все возможно…

4 апреля 1999года… Пушкинский вечер проходит в Мариинском театре. На сцене стоит памятник Пушкину и проходит представление. Когда два артиста появляются на сцене, Зинаида выходит к памятнику и начинает через лорнет рассматривать памятник, затем опускается у ног памятника. Опускается занавес, на сцену вылетает Вейенберг и начинает передразнивать Зинаиду, копируя ее движения с лорнетом.

- Что вы себе позволяете? Кто вам разрешил?

Зинаида молчит, но по щекам у нее выступают белые пятна, и она, молча, уходит.

 

* * *

 

После опубликования в «Новом времени» обличающих статей Буренина, где он называет Дягилева «недоучкой, непонимающим искусства» и «декадентским шарлатаном», тот заявляется к нему на квартиру в ночь 22 апреля под Светлый праздник. В это время у Буренина сидят поздравители, дожидаясь своего приглашения к хозяину. Он еще не знаком с Дягилевым и не знает его в лицо. Слуга приглашает Дягилева пройти в кабинет.

- Сергей Дягилев – редактор журнала «Мир искусства».

- Прошу садиться, я вас слушаю.

Буренин удивлен визитом.

- Я пришел к вам не с поздравлениями, а совсем с другой целью.

При этих словах Дягилев дает ему две оплеухи. Буренин, не ожидая такого поворота событий, от неожиданности хватается за щеку и соображает, что делать. Этого времени Дягилеву хватает, чтобы успеть выбежать в переднюю и, одеваясь на ходу, поймать извозчика. Когда Буренин, наконец, приходит в себя и начинает звать слугу, Дягилев уже отъезжает от дома. Так Дягилев отомстит за весьма несправедливую критику своего журнала.

Благодаря присутствию посторонних лиц у Буренина, инцидент получает огласку, и все говорят о нем, как о свершившемся факте. Многих это шокирует, но тех, кто знаком с Дягилевым, это не удивляет, зная его взрывной характер и неординарность.

Позже Философов печатает в «Мире искусства» по поводу юбилея Суворина поздравительную телеграмму:

«Выражая благодарность за приглашение принять участие в чествовании А.С.Суворина, приношу мои поздравления «Новому времени». Желаю от души, чтобы, оглянувшись на пройденный путь, эта значительнейшая русская газета осознала, что за всю четверть века ее деятельности, развитие русского искусства шло помимо и наперекор взглядам «Нового времени».

 

Редактор журнала «Мир искусства».

 

* * *

 

Мережковские - частые гости в редакции журнала Дягилева, где их вежливо встречают все сотрудники, находящие в это время там. Комната, занимаемая Философовым - основная рабочая в квартире Дягилева. Она полностью завалена бумагой, цинковыми клише и другим бумажным хламом. Даже сам Дягилев не допускается сюда, не говоря уже о няне, ревностно охраняемой порядок в других комнатах. Зато Философов чувствует себя в ней, как хозяин, без труда находя в ней все нужное для себя. Дальше по коридору спальня Сережи и техническая комната. В столовой собираются все сотрудники для обсуждения текущих дел, но если намечается деловая встреча, то все переходят в шикарный кабинет хозяина.

- Дмитрий, а ты заметил, что всю грязную работу в журнале тянет Философов, а Дягилев занимается только представительской работой?

- Я с тобой не согласен, Зина. Дягилев – центр, без которого вся работа остановится. Он главный узел в машине, как и на выставках. Я застал его при приготовлении – он носился на выставке весь в поту, таскал все картины с рабочими. А как беспрекословно они ему подчиняются! И это надо было видеть - изящно одетый Дягилев весь в пыли!

 

5 октября 1899 года… На вечере в журнале «Жизнь» собирается более 100 человек, присутствуют сотрудники журналов «Русского богатства» и «Мира Божьего». Льется шампанское, произносятся тосты за братание народников с марксистами. На первое подают суп.

- Не ешь суп – живот заболит,- говорит Зина Дмитрию.- Смотри, эти хризантемы так невинны, что даже не пахнут.

- Зина, мне надоели эти притворные речи, пойдем отсюда.

 

* * *

 

Философов занимает 500 рублей Мережковским для поездки в Италию и провожает их на Варшавском вокзале 7 декабря 1899 года, присаживаясь с ними в вагоне 1-го класса.

- Спасибо Диме, что одолжил нам денег. Статью свою я вам оставляю и надеюсь, что она скоро появится в журнале.

- Не стоит меня благодарить, я перехватил деньги у знакомого. Отдыхайте, лечитесь и возвращайтесь – у нас с вами в литературном отделе много дел.

- Спасибо, скоро мы будем в Риме.

Но уже в Вене им приходится задержаться из-за ячменя Зины. Они обращаются к доктору, и он предлагает разрезать нарыв. Зина соглашается, чтобы избавиться избавится от ячменя. Доктор ставит укол и накидывает белую простынь с вырезом для глаза. Она ничего не чувствует, только видит, как глаз заливает жидкость. Резкая боль появляется уже в вагоне, но сознание того, что все позади, ослабляет боль.

После Рима едут опять в Таормину на ту же виллу, где великолепная природа на берегу Ионического моря и приветливые старые знакомые Рейф встречают их.

- Знаешь, Зина, если бы у нас всегда были деньги, мы бы приезжали сюда каждый год. Что может прекраснее яркого солнца здесь, синего ласкового моря и этого белого снега Этны.

- Я тоже полюбила Таормину, но Италия прекрасна везде.

До самого лета путешествуют по Италии, уезжая в июне в Германию. Философов в письмах сообщает все новости.

- Оказывается, Всеволжский ушел в отставку и на его место назначен Волконский, который предлагает Философову войти в комитет по выработке репертуара Александринского театра, а Дягилеву пост чиновника особых поручений при директоре императорских театров.

- Ого! И они согласились?

- Конечно, не раздумывая, оба. Философов пишет, что у Сережи уже появился директорский тон.

- Ну, это для него легко сделать – он привык прикрикивать командирским тоном в редакции.

После Германии едут в Петербург, но родные уже на даче в Орлино на станции Сиверская. Двухэтажный деревянный дом на берегу тихого озера в густом лесу нравится Зине. Да и Дмитрию необходимо полное уединение для спокойной работы. Станция Сивесркая – четвертая остановка на Варшавской железной дороге, сюда едут отдыхать и богатые, и бедные. Продукты можно купить в лавке, а по утрам приносят молоко, булочки, развозят рыбу и мясо.

Дачу Федорова нанимают за 100 рублей, Анастасия живет здесь с мая. Устроившись, они начинают принимать гостей из Петербурга, тех, кто не живет на даче, хотя уже прошла половина лета. Зина часто катается по лесным тропинкам на велосипеде вместе с сестрами, оглушая лес радостными криками. Так проходит лето.

 

* * *

 

В октябре 1900 года Бальмонт устраивает у себя вечеринку по случаю приезда Брюсова с издателем Поляковым. Сухопарый, с длинными рыжими волосами, бородкой клинышком, маленьким острым носом на худом лице с высоким лбом, Бальмонт медленно прохаживается между гостей с прихрамыванием. Он подводит невысокого господина с очень мелкими чертами лица и светлой круглой бородкой, к Мережковским.

 

 

Бальмонт, Поляков и Балтрушайтис

 

- Разрешите представить вам московского издателя, мецената, оригинального полиглота и математика Сергея Александровича Полякова.

- Наслышан о вашем открывшемся издательстве с поэтическим названием,- начинает Дмитрий.- Помогите нам переманить в Петербург Брюсова. Такая яркая личность необходима в столице.

Зина с милой улыбкой отводит нового знакомого в сторону.

- Вы полиглот? Позвольте поинтересоваться, сколько языков вы знаете?

- Более десяти.

- Тогда вы очень уверенно чувствуете себя за границей. Представляете, в какие комичные ситуации я попадала в Италии, когда впервые попала туда, не зная языка!

Дмитрий в разговоре с Брюсовым отчаянно ругает Горького, но, когда Брюсов переводит разговор в область спиритизма, тот резко обрывает его:

- Я этим не интересуюсь, потому что неинтересно.

Зина, немного кривляясь, подносит показать Брюсову портрет молодой красивой женщины, очень красивой, нарисованной расплывчато, потому отдаленно напоминает ее.

- Валерий Яковлевич, вам нравится эта женщина?

- Нет.

- Но ведь она похожа на меня?

- Нет.

- А ведь это мой портрет в журнале «Мир искусства»…

Ее забавляет непреклонность Брюсова, она показывает портрет другим гостям. С портрета смотрит элегантная молодая женщина загадочным взглядом прекрасных удлиненных глаз и каскадом светлых кудрявых волос. От портрета веет очарованием женственности.

- Приглашаю вас завтра вечером всех к себе,- игриво говорит она на прощание.

В этот вечер московские гости у Мережковских становятся центром внимания хозяев. Андреевский, улыбаясь в свои пышные усы, целует протянутую руку хозяйки.

- Зинаида, вы – очаровательная ведьма!

Зина смеется и старается не оставлять Полякова одного. Дмитрий тоже ведет его показывать свою обширную библиотеку в солидном кабинете. Они присаживаются на кресла у маленького столика, покрытого скатертью в клетку. Разговор идет о религии, как основе основ всего на земле.

Вскоре все расходятся, кроме москвичей. Тогда только корректный Поляков обращается к хозяевам:

- Не смогли бы вы дать мне для моего альманаха свои рассказы? Я обещаю солидные гонорары.

- Слышишь, Дмитрий, там гонорары платят.

Они переходят в столовую пить чай, продолжая делать друг другу комплименты.

- Валерий Яковлевич, а ваши новые стихи недурны!

 

Но милы мне кристаллы

И жала тонких ос.

 

Простились очень мило. Уже на улице Брюсов замечает:

- Рассказы, конечно, они дали посредственные… Брать их надо только из-за известного имени.

 

* * *

 

Мережковских приглашают на выставку русских и финских художников. Поднявшись в зал Музея барона Штиглица на второй этаж, Зина не может скрыть своего восхищения.

- Ах, как красиво!

Кругом стоят оранжерейные цветы, что смотрится в середине зимы несколько экзотично. На хорах сидит помещичий оркестр, готовый по первому сигналу устроителя Дягилева играть торжественную музыку.

К ним подходит высокий элегантный Философов, он так мил сегодня.

- Разрешите показать вам картины? Я буду вашим гидом, если позволите. Каждую картину Дягилев отбирал и развешивал сам, иногда уговаривая долго художника отдать ее, иногда браковал. К сожалению, у него не оказалось достаточных средств, для привлечения западных художников. Поэтому приглашены ближайшие соседи: Бломштедт, Галлен, Энкель и другие. Дальше вы увидите скульптуры Вальгрена.

Они замечают среди присутствующих угрюмого Валентина Серова, даже фрак на нем сидит неуклюже. Центральную стену занимает панно Врубеля «Русалка», где изображены купающиеся женщины среди водорослей.

- Дима, ну это же что-то слишком мутное и зеленое…

- Я, честно говоря, сам от него не в восторге, но всех переубедил Сергей. В Петербурге это его первая картина. Пойдемте к акварелям Кости Сомова, их тоже увидят впервые.

- Мне особенно нравится «Радуга».

- На открытии великий князь Владимир Александрович купил акварель нашего Кости, причем, он больше ничего не приобрел. Правда, царская семья была очень удивлена его выбору.

- Они, конечно же, восторгались портретом Александра !!! работы Серова?

- Вы правильно заметили, Зинаида Николаевна. Многие в восторге от Малявина и Левитана, правда, это его далеко не лучшие картины – он готовиться к выставке передвижников.

Стоявшие возле полотна Врубеля откровенно потешаются над ним, некоторые из них выражают громко свое возмущение.

- Обратите внимание на этого степенного генерала.

- Как же его не заметить, когда он так громко хохочет?

- Он ходит каждый день и смеется так перед некоторыми картинами.

- Критики теперь называют вас декадентами.

- Так трудно приучить народ к чему-то новому…

- Дягилев так любит скандалы, что даже в вашем окружении не все согласны с выставкой, я слышала.

Провожая их, Философов наклоняется к Зине поцеловать руку.

- Вы не обиделись на мое откровенное письмо? Я хочу, чтобы вы знали, что писал я искренне.

Вместо ответа она выдергивает руку и быстро спускается с лестницы.

 

Нет, жизнь груба,- не будь чувствителен,

Не будь с ней честно неумел:

Ни слишком рабски исполнителен,

Ни слишком рыцарски – несмел.

 

Нет, жизнь – как наглая хипесница:

Чем ты честней – она жадней…

Не поддавайся жадной, с лестницы

Порой спускать ее умей.

 

Дмитрий приносит и подает ей сатирический журнал «Шут», открыв на странице с рисунком Щербова.

- Тенишева приобрела панно Врубеля. Смотри, как изобразили здесь княгиню с нашим Сережей. Нельзя отказать Щербову в талантливости.

Какой-то оборванец на рисунке предлагает бабе зеленую тряпку.

- Но выставка стала заметным явлением. Даже недоброжелатели, сами того не желая, подогревают к ней интерес.

* * *

 

Дягилев часто устраивает вечера в редакции. Свою квартиру он обставляет мебелью, привезенной им из за границы, на полу стоят статуэтки с большими вазами. Здесь собирается тесный круг художников, музыкантов и литераторов – сторонников новых передовых взглядов, отвергающих каноны реалистического направления.

Они входят в большую залу, служащую одновременно кабинетом хозяину. Здесь идет оживленная беседа, но головы поворачиваются в сторону вошедших – стройной женщине с каскадом золотистых волос в светлом обтягивающем платье и худощавому сутуловатому мужчине. Рядом с эффектной женой Дмитрий мало заметен.

Полный крупный энергичный хозяин с улыбкой на круглом лице поднимается из-за письменного стола и идет навстречу Мережковским, целуя руку Зины и мягко пожимая протянутую руку Дмитрия.

- Рад приветствовать вас у себя! Зинаида Прекрасная, вы хорошеете с каждым годом. Проходите, пожалуйста.

Зина усаживается на свое любимое место на столике, немного приподняв платье и свесив свои стройные маленькие ножки. Она осматривает присутствующих, и протягивает с улыбкой руку знакомым. И изысканно одетому рыжеволосому Баксту, и корректному изящному Нувелю, и рыжему, с хитрыми глазами Розанову, и мешковатому, полному, с изрядной лысиной Бенуа. В сторонке сидит мрачноватый, плотный Серов, курит папиросу и рисует в альбоме.

Ее зеленые русалочьи глаза оживляются при виде высокого молодого Философова. За нежные черты лица Зина зовет его «Адонисом»; в греческих мифах это прекрасный юноша, возлюбленный Афродиты. Все становятся свидетелями завязки этой странной любви между женщиной, не признававшей мужчин, и мужчиной, не признавшим женщин… Философов всегда безукоризненно одет и держится с большим достоинством, почти не улыбаясь и осматривая присутствующих холодными светлыми глазами.

Зина – единственная женщина здесь, не считая няни, и с успехом пользуется этой привилегией. Она ведет себя, как избалованная барышня, лениво тянет слова, говорит колкости, жеманничает. Все почтительно слушают пророчества Дмитрия.

 

С.Дягилев

 

Но вот хозяин своим сочным баритоном приглашает всех в столовую, где за большим столом у самовара сидит очень маленькая, сморщенная, старенькая няня Дягилева, всеми любимая и уважаемая. Она здоровается со всеми за руку и разливает чай. За чаем дебаты несколько стихают, но не прекращаются. Розанов привязывается к Сологубу:

- Что это, голубчик, что это вы сидите так, ни словечка ни с кем? Что это за декадентство? Смотрю я на вас и, право, нахожу, что вы не человек, а кирпич в сюртуке!

Случилось, что в это время все молчали. Сологуб тоже помолчал, затем произносит монотонно, холодно и явственно:

- А я нахожу, что вы грубы.

- Розанов осекся. Это он-то, ласковый, нежный – груб!- шепчет Зина Дмитрию.

Возникает некоторое замешательство – все понимают и правоту Розанова, и правоту Сологуба, задетого за самое живое. Сологуб продолжает сидеть с невозмутимым лицом, а Розанов сжимается. Зина решает спасти положение:

- Господа! Я предлагаю диспут: нужны ли в наше время стихи? Я лично считаю, что стихи просто необходимы человеку, они вечны. Как утверждал Баратынский: «Поэзия есть полное ощущение данной минуты». Чем еще можно выразить свои чувства понятнее для других?

Нувель откликается первым.

- Музыкой, Зинаида Николаевна! Она волшебна, она способна либо обострить чувства, либо успокоить.

- Я согласна. Чем еще?

Теперь в спор включается большинство присутствующих.

- Конечно, живописью!

Зинаида обращается к Сологубу:

- Федор Кузьмич, над чем сейчас работаете?

- Написал около 14-ти стихотворений.

- Вы их публикуете?

- Нигде меня не печатают. Я никогда не был за границей, потому как сильно люблю Петербург, люблю его нежно, сильнее, чем природу и чувствую себя счастливым, когда попадаю на незнакомую улицу. Еще люблю читать книги, сразу несколько, так полезнее для работы ума.

- Ваши стихи очень талантливы.

- Спасибо, Зинаида Николаевна. Я тоже люблю ваши стихи и ценю их.

Философов приносит Мережковским приглашение на раут Волконского.

- Там будут артисты, художники и литераторы. Цель нового директора – сблизить творческих работников между собой.

- Спасибо за приглашение.

В доме Волконского за Александринским театром Зина появляется в блестящем платье с высокой прической, поднимаясь по парадной лестнице. Стоящий в дверях квартиры капельдинер в придворной одежде громко произносит:

- Госпожа и господин Мережковские!

Лощеный хозяин во фраке стоит посреди комнаты, улыбаясь. Вся его типично барская фигура и аристократическое лицо с маленькой бородкой полны благодушия.

- Добро пожаловать! Господин Мережковский, какая у вас очаровательная супруга! Походите, пожалуйста.

Слуги разносят шампанское, а в столовой разложено множество угощений. Исполнен небольшой концерт, состоящий из оперных номеров и литературных чтений. Все очень торжественно. Зина замечает знакомых, образуя с ними отдельный кружок. Блистает на рауте, как королева, княгиня Орлова в своем великолепном платье из Парижа. Эта дама тратит кучу денег на свои наряды, чтобы носить прозвище «лансере» - законодательница моды. Но все наряды ничего бы не значили, если бы не отточенная грациозная фигура княгини. Другие великосветские дамы также используют возможность продемонстрировать роскошные наряды.

Держа в руках бокал шампанского, Зина обращается к Философову, который кажется ей стройнее и выше в черном фраке.

- Вы довольны новой должностью при директоре?

- Конечно, я рад. Как вам здесь нравится?

- Здесь грандиозно!

Играет вальс, и мимо проносится величественный Дягилев с гордо вскинутой головой,- он танцует с одной из солисток балета.

- Зинаида Николаевна, разрешите вас пригласить?

- С удовольствием!

Они кружат по огромной зале директорской квартиры, и он галантно ведет свою даму. Сердце Зины стучит от близости Философова, она видит его красивую улыбку, предназначенную ей, и сердце ее замирает. Она счастлива!

 

* * *

 

19 января 1901 года… Фидлер заходит в гости к Мережковским.

- Прошу прощения, что я нагрянул нежданно, но я пришел пригласить вас принять участие в вечере в Екатерининском институте.

- Надо подумать,- говорит Дмитрий.- Прошу меня извинить, но у меня сейчас время отдыха, пойду, прилягу.

- Федор Федорович, пройдемте в мою комнату и поговорим там. Прошу вас.

- Вы что-нибудь прочтете на вечере?

- Вы же знаете, что я – декадентка,- смеясь, говорит Зина.

- Да, действительно, среди ваших стихов нет пригодных для вечера…. А вы прочтите стихи мужа. Например, «Рождественская елка».

- Я люблю читать Митины стихи.

- А я укажу в программке, что это ваши стихи.

- Хорошо,- опять со смехом соглашается Зина.

- Я тут недавно пролистывал стихи вашего мужа и обнаружил, что он автор увеселительной песенки «Голубка моя, умчимся в края!..»

- Только не говорите об этом никому! Он так страдает от этого, когда какой-нибудь пьяница орет ему в эхо эту песню.

Они дружно смеются вместе, не замечая, как входит Дмитрий.

- Я согласен читать, но только не «Сакья Муни», мне оно смертельно надоело. Я прочту томно-чувственную «Леду». У меня даже есть фрак, но он с дыркой.

- Я заштопаю,- прерывает его Зина.- Я надену самое простое платье, хотя для выхода у меня всего 2 платья.

- О, у вас электрическая лампа на столе! Я хочу посмотреть портреты на стене.

- Митя, зажги! Электричество так дорого,- оправдывается она.

Через 5 минут, она опять просит мужа, видя, что Фидлер все осмотрел:

- Митя, погаси!

 

* * *

 

Дягилев весной 1901 года добивается у Волконского разрешения на постановку балета «Сильвия», привлекая к работе своих художников из журнала. Работа уже в полном разгаре, когда Волконский отменяет свое решение и приказывает Дягилеву заняться вторым выпуском «Ежегодника». Дягилев не ожидает такого оборота событий и восстанавливает весь свой кружок против Волконского, потребовав его отставки.

Надеясь на защиту государя, Дягилев больше ничего не предпринимает, пока, проснувшись утром, не читает в газете «Правительственный вестник»: «Чиновник особых поручений С.П.Дягилев увольняется без прошения о пенсии по третьему пункту». Такого удара он не ожидал! С ним начинается истерика – это самый позорный пункт увольнения, не подлежащий никакому исправлению.

- Дима!- кричит он.

Тот прибегает к нему в спальню, доступ в которую разрешен только ему, няне и лакею Василию.

- Сережа, что случилось?- спрашивает Философов, увидев плачущего друга.

Вместо ответа он протягивает газету - рыдания не дают ему говорить. Философов читает, и лицо его мрачнеет.

- Дима, ты понимаешь, что меня смешали с грязью?

Философову нечем успокоить друга, понимая, какой удар ему нанесен. Кроме няни и его никто слез Дягилева не увидит, он очень волевая личность и ничем не выдает своего состояния, еще с большим рвением занявшись журнальными делами, чтобы отвлечься. Только при сотрудниках он может позволить себе отрешенно сидеть на диване в редакции, не принимая участия в общих беседах.

От всех неприятностей его отвлекает написание книги о художнике Левицком. Философов же в это время сближается с Мережковскими, стараясь найти в них единомышленников, хотя друзья художники пытаются открыть глаза ему на ошибочность религиозных исканий.

- Разве ты не видишь, что их увлечение неразрешимыми вопросами неохристианского бытия утопия?

- Я совершенно с вами согласен.

- И ты думаешь, что они с помощью рассуждений о новом религиозном сознании приблизятся к Богу больше, чем все мы.

 

* * *

 

29 марта 1901 года… Во втором часу ночи звенит звонок в квартире Мережковских. Даша открывает дверь и видит перед собой растерянного Философова.

- Зина просит вас пройти в ее комнату.

Затем она стучит к Дмитрию.

- Пришел Дмитрий Владимирович.

Проснувшийся Дмитрий тоже входит к ней, и они молча садятся.

- Уверенны ли мы в том, что хотим этого?- сонным голосом произносит Дмитрий.

Проходит минута в молчании, затем встают и одевают друг другу кресты, прося прощения и целуя руку. При свете зажженных свечей, купленных Зиной заранее и перевязанных ею лентами и цветами, начинают молиться. Наклонив их, читают Ветхий завет.

- Готовы ли мы идти туда?- опять спрашивает Дмитрий.

После молчания Зина идет в дальнюю комнату и ставит греть вино. Возвратившись, она снимает кольца и кладет на стол. Затем со свечой идет за вином. Каждый зажигает по три свечи и садится в круг на стулья. После молитвы разрезают хлеб и опускают в позолоченную вазу. Затем опять молятся, целуют вазу и дают друг другу пить из нее и есть хлеб, опять молятся. Этот ритуал повторяют 3 раза.

После последней капли вина целуют друг друга в лоб, уста и глаза, надевают кресты, смешивая их. За совершением обряда не замечают, как за окнами поднимается слегка розовый рассвет. Уже около пяти утра.

Дмитрий идет закрыть за Философовым дверь, затушив свечи и немного прибравшись в комнате. Только отходит от двери и слышит звонок.

- Я забыл кольца.

Затем они вдвоем с Зиной садятся и молчат.

- Я не могу выйти из состояния перенесенного только что. Это для меня очень важно, но и грустно,- произносит Дмитрий.

- Это действительно важно для нас троих, особенно, потому что назад дороги нет, теперь мы трое – одно Я. «Агапа» - трапеза любви у первохристиан вне богослужения: «… преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселие и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа».

Зина первой понимает этот факт, и потому в душе у нее поселяется скорбь и страх. Ощущение, что она в союзе трех одна, вызывает чувство одиночества, усиливающееся при мысли о новом увлечении мужа московской меценаткой Евгенией Ивановной Образцовой. Она давно писала ему письма, как поклонница его таланта, а Зина отвечала ей за него. Но встретившись с ней наедине в Петербурге, он увлекается ею, как женщиной. Возникшему страстному чувству он не может противостоять и пытается найти ему объяснение и перед женой, и перед Богом.

Он создает свою теорию о «святости пола и святой плоти», а раз так – то это совсем не грех.

- Не должно быть никаких преград морали, лишь было бы не пошло. Сладострастие везде, во всем и подо всем.

Она приезжает к нему опять после Пасхи, и он продолжает встречаться с ней. Невысокая женщина с пышными формами являет собой тип настоящей московской купчихи.

Зине странно, что она так болезненно реагирует на увлечение мужа. Вот когда увлекается она, в ее сознании представляется все таким невинным! А сейчас ей тяжело. И Философов понимает объяснение Дмитрия, но его не покидает чувство брезгливости к его роману. Так что здесь Зина не находит поддержки, тем более тому надоедает быть переходным звеном между супругами и примирять их на этой почве.

Окончательно она ссорится с Философовым после того, когда по просьбе Зины он читает ее дневник. Теперь он избегает ее, и она остается в одиночестве. Тоскливо ей и в Москве, куда они приезжают с Дмитрием для встречи с Образцовой. Глядя на цветущий вид довольного и окрыленного мужа, она испытывает ужасное отвращение к его любви, но молчит, понимая, что способна отдаться своему чувству к Философову подобным образом при условии взаимности. А Дмитрий просто светится от мысли, что он любим!

Вернувшись в Петербург, она от безысходности идет к Философову за сочувствием, которого не встречает. Он бы охотно посочувствовал, но боится выразить ей это, чтобы не дать ей надежду на взаимность.

- Напрасно вы в меня влюблены…

- Как он мог увлечься этой толстой коровой?

- Просто захотелось чувственных удовольствий и поклонения себе. Ведь она смотрит на него, как на Бога.

Все-таки он говорит Дмитрию:

- Надо вместе опять сойтись для молитвы.

- Я согласен.

Но он не может сказать ему, что получил письмо от Образцовой, где она сообщает ему об отъезде в Крым. Поникший, он идет к жене.

- Зина! Мне нужно ее проводить. Это сильнее меня. Ты должна понять и отправить меня.

- Ты хочешь, чтобы я настаивала на твоей поездке к этой старой жабе?

- Ты меня правильно поняла.

- Дмитрий, но это уже слишком…. Но, если ты так хочешь, то я не против – поезжай.

- Если ты отправишь меня, как зато буду потом молиться.

Эти 3 дня его отсутствия она в полном недоумении: «Бросить Философова, Дмитрия Сергеевича, уйти? Этого нельзя мне сделать физически, ибо тогда все обратится в Грех и задавит меня же. Обманывать себя можно, а сделать нельзя. Никогда». Ей так нужна поддержка Философова, но он сильно болен и от визита к нему ее останавливают слова: «У меня нет любви к вам, лично к вам, и даже нет желания любви». Эти слова звучат как приговор, но ей не хочется верить этому и она не теряет надежду, применяя все известные ей женские ухищрения.

Холодок отчуждения возник между ними после прочтения ее записей, но она не жалеет о том, хотя у нее была цель обратная – еще больше сблизиться, когда он узнает ее мысли: ведь их доверяют самым любимым людям. Отступать от него из-за этого она не собирается.

Перед отъездом на дачу они с Дмитрием решают его навестить в Соляном переулке и отправляются в час ночи попрощаться и почитать молитву, которую Зина составляет сама.

- Нет, только не сегодня,- противится он.

После этих слов она не знает, о чем говорить, сидя за маленьким покрытом белой скатертью столиком и красными цветами на нем. Горит зеленая лампадка, освещая цветы, принесенные Зиной, но слов нет. Все так же, как при первой молитве, только нет осознанности важности момента, и от этого ей грустно. Получается, что только она продолжает начатое втроем, а они просто пытаются не огорчать ее: «Я чувствовала ужас и стыд, почти отчаяние от того, что они делают это не для себя, а для меня».

Как Дмитрий ни увлечен своими мыслями и отчужден от нее, но даже он замечает неприязнь Философова.

- Дмитрий Владимирович, почему и за что вы злитесь на Зинаиду Николаевну? Так нельзя! Нужно помириться, ведь мы же не увидимся все лето…

Зина даже не слышит слов мужа, но понимает, о чем он говорит, когда Философов наклоняется к ней и целует ее.

- Простите меня.

Ей сразу становится легче, они начинают молиться, и даже у Философова поднимается настроение.

- Вы ведь уходите с легким сердцем от меня…

 

* * *

 

До осени они не встречаются. С мужем тоже нет понимания. Еще весной от безысходности она сближается то с Минским, то с Нувелем. Она пишет Нувелю письмо летом, чтобы отвлечься от грустных мыслей и даже встречается с ним 3 раза, надеясь, что он поможет ей сблизиться с их общим другом Философовым, но понимает, что Нувель сам влюблен в него и пытается помешать их общению. Она прямо пишет ему об этом и в ответ получает злые письма, только подтверждающие ее правоту.

- Увлечения необходимы человеку, как физиологическая потребность,- говорит она ему при встрече, сбиваясь,- оно нисколько не мешает тому Главному, для чего предназначены мы втроем.

- Да вы не Бога ищете, а просто пытаетесь вызвать у Димы ответное чувство.

- Нет, Вальтер Федорович, вы меня совсем не понимаете, пол не должен стать препятствием служению Богу.

Скептическая улыбка на строгом лице с жесткими чертами совсем не нравится Зине.

- Только не говорите так Философову, иначе он совсем отвернется от вас с Дмитрием Сергеевичем.

Свидания с Нувелем она прекращает без сожаления.

Разговаривать с Дмитрием ей не хочется, она чувствует, что он все время думает об Образцовой, никак не забывая ее.

- Дмитрий, а чем ты собираешься заниматься в этом году?

- Я намерен встречаться в том же кружке близких людей и молиться вместе. Нам нельзя спасти душу свою, не ответив на те вопросы русской культуры, нам нет спасения в одном ожидании религии – мы слишком ясно увидели ее необходимость.

Зина только криво улыбается, не понимая его. Она смотрит на багровый закат над лесом, думая: «О чем это он?» Только утром она решается.

- Дмитрий, мы все время ищем Христа, но не создаем свою Церковь. А не думаешь ли ты, что нужно начать какое-нибудь реальное дело в ту сторону, шире, и чтобы оно было в условиях жизни, чтоб были деньги, чиновники, и дамы, явное,- и чтобы разные люди сошлись, которые никогда не сходятся, и чтобы…

Тут Дмитрий вскакивает, бьет рукой по столу.

- Верно!

Зина вслух говорит ему то, над чем давно думает он, не находя верного решения.

- Умница ты, Зина. Умеешь выразить словами нужные мысли!

Главная цель определена, настало время обсудить детали, и только осенний лес посвящен в их обширные планы, еще никем до них не предпринимаемые в России. Они еще одиноки, не посвятив даже Философова при коротком визите к нему в сентябре, приезжая редко в город. 8 октября они возвращаются из Луги в город. Общее дело сближает супругов, забывших все ради Главного.

 

Глава 10
Религиозно-философские собрания. Москва

 

Культурная жизнь столицы после летнего перерыва постепенно восстанавливается, закипают жаркие споры на литературных журфиксах и в художественных салонах. Мережковские опять принимают по воскресеньям, оживленная хозяйка салона хлопочет, переходя от одной группы гостей к другой, мило улыбаясь и останавливая увлекшего слишком одной темой супруга. Он охотно подчиняется.

- Зина, принес газету, прочитал и столбенел – Церковь отрекается от Толстого! Вот читай «Определение Святейшего Синода».

- «Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею»,- читает Зина.- «… словом и писанием своим».

- Мое отношение к Толстому, хотя и совершенно цензурное, но не враждебное, а скорее сочувственное, но я на стороне церкви.

Дмитрий долго присматривается к кому обратиться по поводу задуманного. Его выбор падает на Щербова, знакомого Розанова, кандидата богословия, преподававшего в духовной семинарии. Ему кажется, что именно Щербов его поймет и предпримет первые шаги. Затем он вовлекает Тернавцева и Розанова, и вскоре о важном деле, задуманном Мережковским, говорят везде. Момент выяснения истины дискуссией с духовными лицами о проблемах культуры и церкви исторически настает, что признается в обществе деятелей искусства и науки.

Связи Розанова с духовными отцами, как нельзя, кстати, через чиновника по особым поручениям Синода, редактора и издателя церковных изданий Скворцова добиваются личной аудиенции обер-прокурора Синода Победоносцева. Здесь свои чары использует Зина, Скворцов влюблен в нее.

- Василий Михайлович, ну поговорите с ним…- кокетничает Зина.

К Победоносцеву идут Дмитрий, Философов, Розанов, Тернавцев и редактор «Журнала для всех» Миролюбов. Выслушав доводы по открытию собраний, Константин Петрович обещает:

- Господа, обратитесь за разрешением к митрополиту. Если он не откажет, то Синод препятствий чинить не будет.

Выходя от чиновника Синода, Дмитрий доволен.

- Считайте, полдела сделано!

Занимаясь внешней стороной Главного, Мережковские никогда не забывают о внутренней. Еще осенью Философов сообщает, что он готов встречаться с ними каждую неделю при отсутствии других лиц. И они с радостью соглашаются на его визиты по средам совершать втроем вечернюю службу, для чего Зина предлагает составленные ею молитвы для согласования. Хотя Зина злится на инертность мужчин – вся инициатива отходит от нее: «Но многое и сообща было найдено и создано».

Философов принимает самое деятельное участие в хлопотах, и Зине кажется, что все разногласия позади и их внутренней церкви никто не сможет помешать – даже Дягилев одобряет благое дело собраний.

Осенним промозглым днем компания из щуплого Мережковского, вкрадчивого Розанова, невысокого плотного Минского, степенного Бенуа, Бакста, массивного Тернавцева и элегантного высокого Философова направляется в Лавру. Они обсуждают свое поведение при встрече с митрополитом.

- Главный вопрос – целовать руку или нет?

Солнце светит совсем слабо, холодный ветер мешает идти, но, возбужденные общей целью, они не замечают капризов природы. Встречу организовывает Тернавцев, играющий роль своеобразного мостика между интеллигенцией и духовенством.

Молодой монах одет в рясу - длинный балахон, приталенный двумя складками сзади, и перепоясанный широким кожаным ремнем. На голове клобук из сукна. Он ведет посетителей по изящной широкой лестнице через множество однообразных комнат, не отличающихся богатством и роскошью, в широкую митрополичью гостиную. Митрополит Антоний (в миру Александр Васильевич Вадковский), 50-летний благообразный мужчина в шелковой рясе с двумя звездами царских орденов и овального образа из золота, усыпанного драгоценными камнями, с цепью на груди сидит на огромном диване из красного дерева за овальным столом. На столе, накрытом цветной скатертью стоят блюда со сдобными кренделями и булочками.

Добродушное лицо с густой седой бородой на красивом лице с высоким лбом, увенчанным клобуком из белого шелка с крестом из бриллиантов, и необыкновенно приветливая улыбка митрополита, создают ему гостеприимный вид и успокаивают их, испытывающих замешательство перед владыкой.

- Доброго здоровья, господа! Прошу садиться.

Пришедшие усаживаются на громоздкие кресла у стола, стараясь сохранить важность и степенность. Монах по знаку митрополита приносит душистый чай в граненных стаканах.

- Угощайтесь, пожалуйста! Что привело вас ко мне?

- Ваше высокопреосвященство! Современное общество давно созрело для диалога петербургской интеллигенции и уважаемого духовенства. Взаимовыгодные обсуждения жизненно-важных вопросов с религиозной точки зрения остро необходимы,- Дмитрий говорит с волнением, стараясь не упустить важные моменты.

Постепенно в разговор включаются остальные.

- Посодействуйте нам в привлечении духовных пастырей в наших собеседованиях.

В разговор не вмешиваются только Бенуа и Бакст, считая это не уместным из-за своего вероисповедания.

- Я внимательно выслушал вас и согласен с вами. Со своей стороны обещаю вам посильную помощь. Идите с Богом, и да поможет вам Господь наш!

Он встает, поднимаются все за ним, и монах ведет их в обратный путь. Оказавшись за пределами Лавры, они теряют всякое благоразумие: ликуют, дурачатся, считая задуманное дело наполовину решенным. Вдруг степенные господа превращаются в шаловливых студентов!

- Какой умнейший, деликатный и совсем не важный митрополит!

Митрополит Антоний разрешает собрания и присылает к ним своего друга Антонина (в миру Александра Андреевича Грановского) епископа Нарвского. Синод – высший государственный орган по делам православия, учрежденный еще Петром 1. Член Синода Скворцов, -редактор и издатель религиозных изданий-, и митрополит способствуют, чтобы обер-прокурор Синода Победоносцев с министром внутренних дел Плеве разрешили открытие собраний общества. Правда, оно не имеет даже своего устава. Правда, официального разрешения нет, но это не мешает воспользоваться правом Религиозно-Философскому собранию.

- Начинайте, мешать не буду, а там посмотрим…- разрешает обер-прокурор Синода.

У каждой стороны собраний своя цель - использовать их для пропаганды своих идей – «миссии». Митрополит благословляет председателем собраний епископа Сергия (в миру Ивана Николаевича Старогородского), 34-летнего ректора духовной академии, вице председателем – 24-летнего архиепископа Сергия ( в миру Сергея Тихомирова), ректора духовной семинарии.

Комитет собраний согласно этому состоит из Сергия, Мережковского, Розанова и Миролюбова. Место собраний определяют по адресу – Чернышевская пл,2 в здании императорского Русского географического общества у Чернышова моста на Фонтанке, выделив несколько комнат. Зал заседаний – большая узкая комната с огромным столом, обтянутым зеленым сукном, буфет для чая и комната для прений.

Специально для первого заседания Зина шьет темное платье. При малейшем движении складки его раздвигаются, показывая бледно-розовую подкладку и создавая впечатление, что под платьем нет никакой одежды. Как она может пропустить такой подходящий момент для экстравагантной выходки.

 

У меня длинное, длинное черное платье,

Я сижу низко, лицом камину.

 

* * *

 

29 ноября 1901 года… Большая зала наполняется народом, очень шумно, хотя все стараются сохранять степенность, рассаживаясь за большим столом. Зина присаживается рядом с Дмитрием и рассматривает окружающих с интересом, самодовольно отмечая эффект от платья у священников. Во всей атмосфере залы чувствуется общее понимание важности момента.

- Смотри, Дмитрий, публика разная, всех пустили, даже студентов и семинаристов. А что особенно удивительно, то это то, что даже полицейского нет. Вот уж действительно свобода!

Сидевший во главе стола худой длинноволосый епископ Сергий, облаченный в черную рясу и клобук, поднимается и поправляет очки.

- Господа! Позвольте мне открыть наше собрание для обсуждения тем, волнующих как людей духовного звания, так и нашу уважаемую интеллигенцию.

Он бросает взгляд на сидевших слева от него общественных деятелей, журналистов, литераторов и деятелей искусства.

- Я являюсь сюда с физиономией весьма определенной, являюсь служителем церкви и отнюдь не намерен ни скрывать, ни изменять этого своего качества.

Зина знает, что он лучший духовный писателей в России.

- Напротив, самое искреннее мое желание быть здесь не по рясе только, а и на самом деле служителем церкви, верным выразителем ее исповедания…. И я убежден, что, обнаруживая с такой определенностью свои цвета, я отнюдь не иду против задачи и цели наших собраний, хотя и вполне осознаю, что пришли мы сюда с противоположных сторон и стоим на разной почве… Нам нужен путь к единству, чтобы этим единством нам потом вместе жить и работать на общерусскую пользу…

Справа от епископа сидит молодой красивый архиепископ Сергий в таком же одеянии и одобрительно поддерживает его речь легкими кивками головы, также как и сидящие за ними священники.

- Слово предоставляется чиновнику Синода, казначею собраний господину Тернавцеву для доклада на тему: «Русская церковь перед великой задачей». Прошу вас.

Все ожидали от архиепископа большего и теперь огорчены, что он ограничился формальностями. Высокий плотный Тернавцев, окинув своим огненным взором черных глаз около 30-ти присутствующих, говорит с жаром, выразительно чеканя слова.

- Внутреннее положение России в настоящий момент сложно и, по-видимому, безвыходно. Полная неразрешимых противоречий, как в просвещении, так и в государственном устройстве своем, Россия заставляет крепко задуматься над своей судьбой…

Все слушают внимательно, в зале тишина, шумно становится во время перерыва.

Зина идет в буфет, не дождавшись занятого разговорами мужа, к столику Минского, Перцова и Бенуа, они едят бутерброды, запивая чаем, и делятся впечатлениями от речи епископа.

- Зинаида Николаевна, пожалуйте к нам. Нас всех можно поздравить с открытием собраний. Пожелаем же себе взаимопонимания.

- Я согласна с вами, Николай Максимович.

Ее внимание привлекают Философов и Дягилев за соседним столиком. Улыбаясь и оживленно разговаривая, они смотрят на нее. «О чем это они? Наверное, они обсуждают мое платье…»- думает она. И она права, их шокирует ее откровенная смелость.

- Зинаида Николаевна, вы, как всегда, элегантны даже на таком серьезном мероприятии,- не упускает возможности сделать ей комплимент Минский.

- Спасибо, вы всегда внимательны ко мне.

Дмитрий помогает ей сесть на свое место.

- Зина, ты успела перекусить? А я вот был занят, но я не голоден.

Тернавцев продолжает доклад, определяя назначение русской интеллигенции.

- Они отстаивают веру, что человечество найдет путь к единению и носят эту веру в себе, как некий золотой сон сердца.

В конце речи он обращается к церкви:

- Положение русского благочестия в настоящее время чрезвычайно: для всего христианства наступает пора не только словом, в учении, но и делом показать, что в Церкви заключается не только загробный идеал. Настало время открыть сокровенную в христианстве Правду о Земле. Религиозное учение в государстве о светской власти, общественное спасение во Христе – вот о чем свидетельствовать теперь наступило время. Это должно совершиться «во исполнение времен», дабы, по слову Апостола, все небесное и земное соединить под главою Христа.

Раздаются аплодисменты, Тернавцев кланяется и садится. Епископ Сергий, не вставая с места, предлагает:

- Господа, переходим к дискуссии.

Зина очень довольна ходом первого заседания, именно таким она его представляла и удивляется, что не все такого же мнения, особенно Философов,- ей хочется думать, что внутренне они вместе втроем. Они зовут к себе домой Философова.

- Надо вам выступить с рефератом на втором заседании,- советует она Философову, чтобы вовлечь его в активное участие, а не быть созерцателем вместе с компанией «Мира искусства» во главе с Дягилевым.

- Я не знаю темы.

- Я подскажу вам и помогу написать.

- Нет, Зинаида Николаевна, я не буду ни писать, ни читать.

Философов узнает, что Дмитрий опять встречается с Образцовой, и решает смягчить свой отказ, немного поддержав Зинаиду.

- В редакции из-за ваших публикаций я на роли изгоя, и это меня огорчает, потому что они мои друзья и они мне ближе вас. Зачем я вам нужен? Вы просто используете меня в своих целях. Оставьте меня, прошу вас. У меня своя жизнь, а у вас своя.

- Но вы не правы. Мы связаны внутренне и священно, поэтому не вправе разлучаться, это не в наших земных силах, за нас решает Господь. Если мы ему не подчинимся – мы испытаем на себе его кару, она будет ужасна…

- Довольно, мне тяжело продолжать наш разговор. Дмитрий Сергеевич, простите меня,- с этими словами Философов приближается к Дмитрию и целует его.- Встаньте, пожалуйста, Зинаида Николаевна, поцелуйте меня и простите.

Она поднимается и целует его, не понимая, чего он добивается просьбой о прощении. Дмитрий отправляется гулять в Летний сад. Даша зажигает лампадку у Зины в комнате. Слышен звон колоколов в честь праздника.

- Ну, я пойду, Зинаида Николаевна.

- Нет, погодите. Может быть, вы надумаете написать реферат?

- Ну, ладно, хорошо, вы меня убедили.

 

* * *

 

Холодным зимним вечером поезд мчит Мережковских в Москву. Зина думает о встрече с родными Поликсены Соловьевой, она давно переписывается со снохой Поликсены Соловьевой Ольгой Михайловной, миниатюрной худенькой брюнеткой. Она напечатала свой единственный рассказ в журнале, он был замечен, его оценила Зина и написала ей. Михаил Сергеевич, брат Поликсены, худой бледный мужчина с пышной белокурой шевелюрой, переводчик и помощник брата Владимира.

Ольга Михайловна пишет кузине, матери Блока о Зине, видя ее только на фотографии: «Она очень миленькая, очень хорошенькая, особенно, фигура – чудо из чудес». Александра Андреевна посылает стихи сына кузине, где они встречены с восторгом, предрекая молодому поэту успех и посылают стихи Зине. Ольга Михайловна признается в письме: «Я послала Гиппиус Сашины стихи, на что не получала от него никакого разрешения и не знаю, позволил бы он. Гиппиус разбранила стихи».

Зина вспоминает, как она прочла стихи Блока, они ей не пришлись к душе: «Они так смутны…»

 

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –

Все в облике одном предчувствую Тебя.

 

Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,

И молча, жду,- тоскуя и любя.

 

Они едут в Москву по приглашению князя Трубецкого, организовавшего в Психологическом обществе чтение лекции Дмитрию. Зина решает познакомиться с Ольгой Михайловной. Они приезжают к ним 5 декабря и … «друг другу не понравились. Ольга Михайловна нашла Зиночку не столь красивой, как ждала, а Зиночка нашла ее слишком «эстетичной»,- записывает в дневнике Брюсов, присутствующий при встрече.

Скромной Ольге Михайловне в строгом платье явно не импонирует экстравагантный вид петербургской поэтессы. Взбитые в комок рыжие волосы, спускающийся со лба на подвеске зеленый камень, большой черный крест на цепи, густо нарумяненные щеки, ярко накрашенный рот и обилие пудры на лице Зинаиды раздражают ее. Такой ее видит Ольга Михайловна. Зина рассматривает хозяйку в лорнет и пришедшего по записке к ним Борю Бугаева. Тот наблюдает с интересом за гостями – ведь столько разговоров было о них у Соловьевых за последний год!

- Не хотите ли чаю?- предлагает хозяин.

- Нет, спасибо,- говорит Зина, лениво выпуская дым из длинной папироски и разговаривая с Брюсовым, как со старым знакомым.

Все поражается, что Зина ругает декадентов. По просьбе Ольги Михайловны сначала читает стихи Дмитрий.

 

 

Ты сам – свой Бог, ты сам свой ближний.

О, будь же собственным Творцом,

Будь бездной верхней, бездной нижней,

Своим началом и концом.

 

Зина читает, не вставая с кресла, спокойно и уверенно, и ее слушают с большим интересом, чем Дмитрия.

 

 

Порой хочу я всех проклясть –

И лишь несмело обижаю…

Во мне – ко мне – больная страсть.

Люблю себя – и презираю.

 

- Журнал «Мир искусства» очень религиозный, особенно, литературный отдел,- Зина рассказывает о хлопотах по открытию собраний.- Дмитрий, пора и честь знать!

Она направляется в узкую переднюю, чувствуя усталость с дороги, ей хочется скорее опуститься на мягкое ложе в гостинице. Брюсов остается и принимает упреки Ольги Михайловны.

- Вы смотрели на Гиппиус весь вечер влюбленными глазами. Признайтесь, она вам очень нравится?

- Вы ошибаетесь, милая Ольга Михайловна.

Расходятся все явно разочарованные знаменитой четой, таинственность исчезла, осталось ощущение обыкновенности и вычурности. Зина еще спит по петербургской привычке, а уже являются Брюсов с Поляковым.

- Собирайтесь завтракать в ресторан.

- Но Зина еще спит.

Дмитрий заводит с Брюсовым вечную свою тему о Христе.

- В России сейчас начинается новый этап. Я, может быть, избран орудием, голосом. Я – бесноватый. Через меня должно быть все это сказано. Может быть, сам я не спасусь, но других спасу…

- Вы забываете, Дмитрий Сергеевич, что я атеист.

Зина ведет беседу с Поляковым.

- Не тараторь, Зина, я серьезно говорю, а ты с глупостями!

- Да, декаденты неспроста умирают такими молодыми…

- Конечно, это знак конца всему!

После завтрака мужчины делают визиты, вечером Брюсов приглашает к себе.

Брюсов живет в двухэтажном белом доме на Цветном бульваре,24. Ярко синеет на белом фоне номер дома, темнеет своей простотой и маленькими размерами окна и небольшой балкончик над неказистыми дверьми входа. Это дом отца Якова Кузьмича, купца, выделившего сыну в нем маленькую квартиру.

Мережковские по узкой деревянной лестнице с трудом поднимаются из-за скользких замерших ступеней на второй этаж. В передней их ожидает Брюсов с женой, невысокой светловолосой полькой с миловидной улыбкой на лице с мелкими правильными чертами.

В кабинете очень просторно из-за отсутствия мебели, в нем только письменный стол и синий диванчик, множество книг на полках заполняют пустое пространство. Хозяева стараются принять столичных гостей с почетом, усиливают освещение, приносят специально для Зины в столовую диванчик, стараются угостить. За столом в столовой все веселились и читали стихи. «Едва Мережковские уехали, мы стали чуть ли не плясать и ликовать, что все сошло благополучно».

К университетскому зданию на Моховой едут на двух санях. Впереди скачут Дмитрий с Поляковым, за ними Зина с Брюсовым. В зале правления университета с высокими полуовальными окнами собираются члены Психологического общества. В середине стола, обтянутого зеленым сукном, садится Дмитрий, который по звонку председателя начинает читать реферат о Толстом, изредка поглядывая в рукопись.

- Следуя за Толстым в его бунте против Церкви, как части всемирной и русской культуры, до конца русское культурное общество дошло бы неминуемо до отрицания своей собственной русской и культурной сущности; оказалось бы вне России и вне Европы, против русского народа и против европейской культуры; оказалось бы не русским и не культурным, то есть ничем.

Профессора, сидевшие с ним за столом, по ходу доклада все больше недоуменно переглядываются, они не могут понять смысла услышанного.

- Мы не поняли ни одного слова,- перешептываются в перерыве они.

Но и после перерыва положение не улучшается, в прениях они пытаются возразить ему. Зину прения только забавляют, она наводит пряжкой своих миниатюрных туфель солнечные зайчики на присутствующих. Ее озорство замечает профессор Лопатин, шепча на ухо соседу:

- Хорошенькая!

После лекции профессора приглашают Мережковских на ужин в ресторане «Славянский базар», с ними едут Поляков с Брюсовым. Совместный ужин длится до 2-х часов ночи. Непонимание сторон только усиливается скандальными репликами Дмитрия и чтением стихов поэтами. Стихи становятся последней каплей терпения профессоров, негодующих против символизма и не признававших его как направление искусства.

Зина приглашена вместе с Дмитрием и Брюсовым к Образцовой.

- Не хочу к ней ехать, но и одной сидеть в номере мне не светит. Хотела отказаться, но передумала.

Все в доме Образцовой ей кажется безвкусным, как и сама полная молодящаяся хозяйка. Переглядывания ее с Дмитрием уже не волнуют, просто забавляет вдруг появившаяся у мужа самоуверенность в поведении, объясняемая его влюбленностью. Она намеренно оставляет их сидеть рядом в Художественном театре, где они смотрят «Дядю Ваню».

- Зиночка, словно устала представительствовать,- шепчет Брюсов Полякову,- и чувствует, что ей уже не сыграть роль утонченной жрицы, потому стала намеренно груба.

Он не понимает, что это просто защитная реакция на поведение мужа. На другой день она опять едет к Соловьевым, понимая, что перестаралась в предыдущем визите в стремлении показаться экстравагантной. Наряжается в темную юбку и белую кофту, используя минимум косметики. Сегодня она напоминает Соловьевым скромную гимназистку, читает свои стихи с необыкновенной простотой.

 

Не хочу, ничего не хочу,

Принимаю все так, как есть.

Изменять ничего не хочу.

Я дышу, я живу, я молчу.

 

Боря Бугаев читает стихи Добролюбова и Блока по просьбе Соловьевых.

 

Подо Мною орлы, орлы говорящие.

Подо Мною раменья, прогалины, просеки…

 

- Как можно увлечься таким декаденством?- возмущается Зина.- Писать такие стихи – старомодно, туманы… давно изжиты!

Мило прощается со всеми, поблагодарив Борю, который галантно подает ей шубку в передней. Дмитрий с утра уже у Образцовой.

Когда Зина возвращается с Москвы, она видит на столе реферат Философова и записку о его болезни, как извинение его невозможности прихода. Зина дописывает и исправляет реферат. Закончив, она с Дмитрием идет навестить больного.

- Я рад вашему приходу. Посмотрите, пожалуйста, вот эту статью Бенуа «Ответ Философову» - отклик на мою статью о его книге и моем несогласии с его мнении об Александре Иванове. Я хочу ему возразить, но мне нужна помощь в написании такой статьи. Я могу рассчитывать на вашу помощь?

- Конечно, но сначала послушайте реферат и сделайте замечания.

- Хорошо, я прочту этот реферат,- говорит он после прочтения.

- Тогда приходи 1 января переписывать молитву, ее еще надо согласовать.

- Я обязательно приду. Спасибо, что пришли.

- Ведь мы теперь трое – одно. Если случится что-то с одним из нас, то мы погибнем все.

Реферат на 2-ом заседании читает Тернавцев по просьбе Зины из-за болезни Философова. 1 января Философов в кабинете Дмитрия переписывает молитву.

- Пойдемте пить чай. Все-таки вы еще больны, вы такой бледный.

- Скажите, а готовы ли одежды?

В это время раздается звонок, и входит Скворцов, одетый для какого-то официального мероприятия.

- Я вас долго не буду беспокоить, потому что тороплюсь. Дмитрий Сергеевич, не могли бы вы выступить на 3-ем заседании с докладом?

- Надо подумать. У меня есть тема «Святая плоть».

- Дмитрий, эта тема преждевременна для собраний.

- Василий Михайлович, я тоже так думаю.

- Но тогда можно взять актуальную тему об отлучении Льва Толстого. Вы согласны?

- Хорошо, договорились.

- Тогда разрешите откланяться. До свидания!

После его ухода Зина приносит эпитрахили и начинает одевать одну из них на Философова, застегивая красную горящую пуговицу.

- Пуговица очень символичная.

- Вам нравится? Я сделала на ней белый бархатный крест, как вы хотели. Я купила красный шелк. Надо еще повязать ленту на лоб.

- Только не обрезайте, пусть лучше будет длинная.

- Хорошо. Значит, завтра в половине одиннадцать мы вас ждем.

На другой день Зина покупает стеклянную чашу для вина, Дмитрий уже купил белого шампанского, цветов, благовонное масло и кисточку его мазать. Еще он идет и покупает пять хлебов, согласно составленному ритуалу. Ему кажется, что хлебы маленькие, он еще берет крупнее.

Зина просит Дашу принести самовар в ее комнату, а сама начинает приготовления к молитве, доставая свечи с повядшими цветами. Пока Зина заменяет цветы на свечах, Дмитрий достает скатерть, расстилает ее на стол и ставит тресвечники на нее. Занимаясь приготовлением, они слышат звонок.

- Ну вот, Дмитрий Владимирович пришел.

Но Дмитрий возвращается из передней с письмом.

- Читай сама, он не придет.

- «Благодарю вас, друзья мои, что вы мне указали пути. К вам сегодня не приду». Все.

Они долго молчат, пока Зина не произносит:

- Иди к нему. Он колеблется.

- Может быть, он просто не может сегодня.

Зина поднимается и, молча, уносит чашки в столовую, а Дмитрий бесцельно следует за ней в задумчивости. Наконец, он уходит. Возвращается он уже понурым.

- Мне сказали, что он спит, а ведь сам принес – Даша его видела.

- Давай все уберем.

Зина сжигает цветы со свечей, следя, как огонь их превращает в тлен, затем кусочки хлебов. Это занимает много времени.

- Виноват во всем только я,- шепчет Дмитрий,- слабо все подготовил. Все еще можно поправить, вот увидишь.

Но у нее настолько сильное разочарование, что не хочется разговаривать. «Почему он так слаб?»- думает она. Словно прочитав ее мысли, он приносит и читает послание Павла: «Мы сильные, должны сносить немощи бессильных…»

- Ну, ладно, давай спать.

Утром на ежедневной прогулке он заходит к нему в библиотеку.

- Надо объясниться. Что такого случилось вчера вечером, что нельзя ни сказать, ни написать?

- Дмитрий Сергеевич, я не могу вам здесь ничего объяснить. Я днем приду к вам, мне надо видеть вас двоих.

Но и днем он не появляется. Посыльный приносит от него записку: «Дмитрий Сергеевич, я все еще нахожусь в состоянии колебания, и пока я в этом состоянии – прошу вас оставить меня в полном покое».

- Меня злит, что он пишет это под влиянием Дягилева.

- Тайна уходит за рамки троих из-за неуверенности Димы.

Хотя Дмитрий занят подготовкой к докладу, он находит время заскочить в редакцию перед заседанием.

- Дмитрий Владимирович, мы с Зинаидой Николаевной не заслужили такого отношения к себе.

- Давайте я приду к вам дня через три, мне нужно подумать.

Зина немного задерживается, ей не хочется ехать на собрание, поведение Философова выбивает ее из колеи. «Дима слаб. Виноват во всем Дягилев»,- лихорадочно вертится у нее в голове. Она чувствует, что может потерять его, и от этой мысли у нее начинает болеть голова.

 

Тобою дух мой воскресает.

Я не о всех прошу, о Боже,

Но лишь о том,

Кто предо мною погибает,

Чье мне спасение дороже,

О нем – одном.

 

Зина садится у двери, чтобы меньше встречаться со знакомыми, ей не хочется ни с кем разговаривать, даже с Димой. В перерыве она молча протягивает ему руку для поцелуя и отходит. Ей бросается в глаза - организованность членов журнала «Мир искусства» - они здесь в полном составе. Философов очень бледен. В довершении всех неудач она теряет здесь большой бриллиант, подумав: «Это дурной знак – Дима уедет за границу».

К ней подходит вкрадчиво Розанов.

- Философов очень болен и уезжает за границу,- сообщает он.

Не успевает она переварить новость, как ей подают записку: «Я выхожу из нашего союза не потому, что не верю в дело, а потому, что я лично не могу в этом союзе участвовать». Кровь ударяет в лицо Зины.

 

Мы думали о том, что есть у нас брат – Иуда,

что предал он на грех, на кровь – не нас…

Но не страшен нам вечер; мы ждем чуда,

ибо сердце у нас острое, как алмаз.

 

Дмитрий видит один выход из данной ситуации, он идет к Дягилеву, немного удивив его своим визитом.

- Чем обязан, Дмитрий Сергеевич?

- Мы с женой пытаемся понять, что с Димой? Он не хочет с нами общаться неясно по какой причине. Может, вы знаете причину?

- Вы знаете, он серьезно болен и очень этим напуган. Сейчас он в ужасном настроении, поэтому не следует его тревожить. Мы через 3 дня уезжаем, будет лучше для него, если он не узнает о нашем разговоре.

Как ни тяжело видеть Дмитрию самодовольное полное лицо с яркими сочными губами, выражающее явную насмешку, он сдерживается.

- Тогда разрешите откланяться.

Дома он ругает Дягилева последними словами.

- Зина, я так хочу узнать причину поведения Димы, что готов терпеть унижения.

Посыльный приносит записку: «Еду лечиться и ни на какие разговоры не способен. Шлю вам привет, надеюсь встретиться с вами окрепшим. Преданный вам…» Философов уезжает с Дягилевым за границу и посещают знаменитую клинику Крафта-Эбинга в Граце, где лечат неврастению и сексуальную психопатологию.

 

 

 

 

* * *

 

Мережковские едут в Москву для чтения лекции о Гоголе,проходящеё в здании Исторического музея. Брюсов приходит в номер гостиницы, чтобы пригласить их на завтрак в ресторан «Славянский базар». Во время завтрака приходит Ольга Михайловна и все идут вместе в номер к Мережковским, где Ольга Михайловна гневно набрасывается на Дмитрия.

- Вы изжили себя. Вы ничего нового не можете сказать людям. Поэтому делаете вид, что еще много сможете предсказать, хотя совсем не обладаете даром таким.

- Позвольте, Ольга Михайловна, вы не правы. Я пытаюсь спасти людей, потому что являюсь посланником. У меня есть способность редкая передавать людям то, что они не могут услышать.

- Давайте не будем спорить. Приходите сегодня к нам.

Во время перерыва на лекции, собравшей совсем мало народа, в лекторской, где отдыхает взмокший Дмитрий, раздается стук.

- Войдите!

В лекторскую входит и скромно останавливается у двери Боря Бугаев, смущенный усталым видом Дмитрия, вытирающего пот со лба и бессильно сидевшего на стуле.

 

Б.Бугаев (Белый)

 

- Зина, он пришел.

Зина с удивлением смотрит на невысокого голубоглазого студента с пышной шевелюрой. Они получают еще в Петербурге восторженное письмо, подписанное «студент-естественник», и узнают с помощью Ольги Михайловны, что это Бугаев.

- Приезжайте после лекции в «Славянский базар», нам надо договориться о личной встрече, поговорим втроем, в ресторане будет много ваших знакомых. Зина, посмотри, как он еще молод!

Бугаев так смущен, что спешит покинуть их. В ресторане собирается кружок Брюсова и другие их почитатели. Зина предлагает тост:

- За конец мира!

Это вызывает общее неодобрение, чувствуется, что эта тема совсем не интересует сидящих за столом. На другой день собираются у Брюсова на Цветном бульваре, где все внимание обращено на Дмитрия, но он устал от него и садится с Бугаевым рядом и так увлекается разговором с ним, что не замечает удивленных взглядов самого хозяина и гостей – это считается неприличным. Наконец, Брюсов вмешивается.

- А давайте читать стихи.

Зина начинает:

 

Одно неясное привыкли мы ценить.

В запутанных узлах, с какой-то страстью ложной,

Мы ищем тонкости, не веря, что возможно

Величье с простотой в душе соединить.

Кто любит без тоски и как дитя живет.

Но жалко, мертвенно и грубо все, чтосложно;

А тонкая душа – проста, как нить.

 

Свои стихи читает строгий Балтрушайтис, процеживая слова из-под пышных усов. За ним встает хозяин, скрестив руки на груди.

 

А лестница все круче.

Но отступлюсь ли я,

Чтоб стать звездой падучей

На небе бытия?

Дмитрий быстро произносит:

- Господа, я прочту Тютчева.

 

Но меркнет день – настала ночь;

Пришла – и с мира рокового

Ткань благодатную покрова

Сорвав, отбрасывает прочь…

И бездна нам обнажена

С своими страхами и мглами,

И нет преград меж ей и нами –

Вот отчего нам ночь страшна!

 

Закончив, он вздергивает голову с тщательно зачесанным пробором темных волос – у него вид победителя!

- Боря, я приглашаю тебя к себе во вторник,- говорит он Бугаеву в передней.- Господа, я жду только его одного.

Во вторник Бугаев сидит с Дмитрием вдвоем в комнате, Зина с распущенными золотистыми волосами мелькает в белом платье в проеме другой комнаты. Она слышит каждое слово их разговора, но не заходит, чтобы не нарушать его доверительность. Задача Мережковских – привлечь Бугаева в свои единомышленники, а вместе с ним и его молодое окружение. Дмитрий так возбужден, от его движений во время разговора даже ломается кресло, на котором он сидит, и он падает, превратив все в шутку.

- Теперь вы наш посланник в Москве, слушать вы должны только нас, потому что вы – наши, а мы – ваши,- говорит ему Дмитрий на прощание.

Договариваются переписываться. На вокзале их провожают Брюсов и Образцова.

 

 

Глава 11
Блок. Дача в Луге.

 

В хмурый весенний день 1902 года в дверь раздается настойчивый звонок. Дверь открывает Зина за отсутствием Даши, увидев перед собой высокого худощавого юношу с огромной кудрявой шевелюрой темно-русых волос над высоким лбом в студенческой шинели, с фуражкой в руках.

- Добрый день! Простите ради бога, что побеспокоил.

- Здравствуйте, молодой человек! Чем обязана?

- Мне хотелось бы записаться на лекцию Мережковского в пятницу…

- Кто вы?

- Моя фамилия Блок.

- Блок?! Проходите, пожалуйста. Я читала ваши стихи и хотела бы познакомиться с вами. Меня зовут Зинаида Николаевна.

- Александр. Очень рад нашему знакомству.

Глядя на снимающего шинель студента, Зина вспоминает, как Ольга Михайловна присылала его стихи. Более пристально она их перечитала после того, как Бугаев расхвалил их, и они ей понравились, хотя Дмитрий не разделил ее мнения.

 

А.Блок с женой

 

В темно-синем сюртуке с золотыми пуговицами он садится у горящего камина на одно из кресел и чувствует себя уверенно. Его большие светлые глаза на лице с крупными чертами смотрят с интересом и без смущения перед знаменитой поэтессой.

 

Мой вечер близок и безволен.

Чуть вечереют небеса,-

Несутся звуки с колоколен,

Крылатых слышу голоса.

 

 

Ты – ласковым и тонким жалом

Мои пытаешь глубины,

Слежу прозрением усталым

За вестью чуждой мне весны.

 

Слушая его глухой голос, она рассматривает его, лорнируя с некоторой надменностью. Блок наслышан о ее экстравагантном поведении и готов к ее выходкам.

- Первый раз я читала ваши стихи у себя на даче под Петербургом, их мне прислала милейшая Ольга Михайловна. Не обижайтесь, но они мне не показались. При более внимательном прочтении я нашла их все-таки заслуживающими внимание.

Он слушает внимательно, но каменное лицо при этом спокойно. Начинает говорить медленно, взвешивая каждое слово.

- Не извиняйтесь, я готов к этому – меня ведь никто не знает.

Провожая его, она чувствует, что он может стать их единомышленником и потому говорит:

- Надеюсь, эта встреча – не последняя…

- Я был бы рад. До свидания!

Уже в начале апреля начинается их переписка, причем тон ее у Блока всегда ровный, в отличие от писем Зины, меняющийся от приветливо-домашнего до неприязненно-краткого. Блок очень ценит знакомство со знаменитой четой, отмечая в письме к отцу: «В современном миру я приобрел большой плюс в виде знакомства с Мережковскими, которые меня очень интересуют с точек зрения религии и эстетики».

В поэзии Мережковских Блоку близка тема одиночества. 22 апреля Зина присылает ему приглашение на литературный вечер.

 

* * *

 

Пока Философов и Дягилев за границей Анна Павловна Философова сближается с Мережковскими, бывает на собраниях и берет с собой мачеху Дягилева Елену Валерьяновну. После заседания Зина подходит к этим степенным дамам.

- Елена Валерьяновна, позвольте вас спросить. Как вам понравились наши дискуссии?

- Я рада, что была здесь, не рада, а счастлива.

Анна Павловна тоже вся светится, ее голубые глаза на благородном красивом лице смотрят с любовью на Зину.

- Елена Валериановна карандашом записывает в тетрадку все происходящее, возвращается за полночь в Петергоф и садится за перебеливание конспекта.

- Это достойно похвалы!

- Завтра мальчики приезжают,- однажды сообщает она.

От ее материнского глаза не ускользают счастливые искорки в глазах Зины. Через день Дмитрий заходит к Философову в библиотеку, чтобы застать его без Дягилева.

- С приездом!

- Спасибо.

- Как съездили? Как ваше здоровье после путешествия?

- Я здоров. Сегодня днем приду к вам, мне нужно с вами поговорить. Зинаида Николаевна будет дома?

- Кажется, она никуда не собиралась. Но, если и что-то намечала, она перенесет свои дела. Мы вас ждем.

Как на крыльях влетает к себе в квартиру Дмитрий.

- Зина еще не вышла?

- Нет, она спит.

Он сам идет в ее комнату.

- Зина, я был у него. Он придет днем.

- Хорошо, позови Дашу.

Даша заходит и открывает шторы в комнате.

- Приготовь мне ванну.

- Что-то рано сегодня. С чего это?- удивляется няня.

- Скоро придет Дмитрий Владимирович.

- Теперь понятно. Я сейчас же сооружу ванну.

Зина садится на пуфик у зеркала, расчесывая волосы, задумчиво глядя на свое отражение: «Как же я долго ждала твоего возвращения…» После тщательного туалета она слышит звонок, но еще долго прихорашивается, пока не решает пройти в гостиную. Философов встает с кресла при ее появлении, склонившись к ее протянутой руке. Она замечает его появившуюся полноту, слишком раннюю для него.

- Здравствуйте!- произносит он холодным тоном, даже не отвечая на ее улыбку.

- Добрый день! Рада, что вы здоровы, мы так переживали за вас.

Яркое весеннее солнышко заглядывает в окна гостиной, но настроение у Философова совсем не весеннее. Его надменный, тщательно выбритый, подбородок, светлые глаза, весь его изящный наряд выражают холодность и равнодушие.

- Мы будем продолжать наши моления втроем?

- Мне это не интересно.

- Зинаида Николаевна составила новые молитвы. Покажи.

- Не нужно, мне скучно.

Раздается звонок, и в гостиной появляется полная красивая Анна Павловна. Философов не скрывает своего раздражения:

- Мама, надо было именно сегодня тебе приехать…

- Я не знала, что ты будешь здесь. Но я ненадолго.

Чувствуя его недовольство, Анна Павловна откланивается, и Зина идет ее провожать.

- Зиночка, я совсем не узнаю Диму. Он приехал такой нервный.

- Все будет хорошо, Анна Павловна. Всего доброго!

Зина возвращается в гостиную, а Философов все так же холоден и угрюм. Зина даже не садится, понимая, что разговора не получится. Поднимается и Философов.

- Ну, мне пора.

- Он, как будто, окаменел весь,- говорит она Дмитрию, проводив Философова.- Но наше дело не должно останавливаться из-за его настроения. Будем молиться вдвоем, а будем думать, что нас трое.

Зина покупает красные лилии, шипучее вино и свечи, приготовив все для вечерней молитвы, когда приносят записку от Анны Павловны с приглашением посетить ее вечером. Отправляясь к ней, Зина берет с собой одну лилию для их третьего. Там они встречают Философова с Дягилевым. Увидев в руках Зины красную лилию, Философов мрачнеет.

Дягилев всем своим видом полноватого щеголя как бы дает понять им, что они потеряли Философова без всякой надежды вернуть себе. Зина тоже не сдается и показывает Дягилеву, что борьба не закончена. Но вслух произносятся совсем другие слова, хотя разговор нельзя назвать дружеским.

Возвращаются уже поздно, в час ночи, и начинают приготовления к молитве, постелив скатерть и поставив на него чашу для вина. Поставлен стул для третьего.

- Как эти цветы, дети земли Твоей Нашей Матери, тебе живут и тебе умирают. О! Господи, дай нам Тебе жить и Тебе умирать. Прими нас, живых и умерших, в жертву чистую, благоуханную. Да будет плоть наша тленная семенем плоти нетленной, восстающей из гроба. Как цветы из земли, в весну твою вечную. Аминь.

Они пьют светлое вино, заедая хлебом. Заутреню проводят в церкви, молясь о третьем, и долго еще стоят на хорах и смотрят на пустую церковь.

На очередном собрании Анна Павловна подходит к Зине.

- Я не пойму, что происходит с Димой? Собирался на заутреню, но никуда не пошел, оставшись дома один.

- Мы тоже с Дмитрием его не понимаем. Начинается, пойдемте садиться.

Доклад Волконского «О свободе совести» читает Дмитрий из-за болезни князя.

- Россия больна, и что хуже всего,- больна духом. Для оздоровления ее только одно средство – освобождение духа в делах веры от вмешательства не-духовной власти и возвращение Церкви утраченного авторитета.

Секретарь Ефим Егоров, переходя к прениям, предлагает:

- Господа! Пусть при обсуждении присутствует основная фраза доклада, изреченная Петром 1: «Совесть человеческая единому Богу только подлежит, и никакому государю не позволено оную силою в другую веру понуждать».

Следующее заседание проходит в прениях по докладу, после этого еще одно заседание посвящается этой же теме, на нем выступает Розанов с запиской «Совесть – отношение к Богу – отношение к Церкви».

Перед отъездом на дачу Зина встречает Философова на улице случайно.

- Вы не заняты, Зинаида Николаевна? Проводите меня до библиотеки.

- Знаете, Дима, а ведь мы с Дмитрием Сергеевичем продолжаем молиться вдвоем. Жаль, что вы не с нами…

- Не забывайте обо мне и не бросайте меня,- говорит он на прощание.

 

* * *

 

Осенью на даче в Луге на большой террасе помещичьего дома она протягивает небольшие листочки Перцову, приехавшему навестить их по делам журнала.

- Почитайте стихи начинающего поэта. По-моему они недурны.

Перцов читает:

 

Я, отрок, зажигаю свечи,

Огонь кадильный берегу.

Она без мысли и без речи

На том смеется берегу.

 

Стихи кажутся ему необычными, и он переворачивает лист.

 

Когда святого забвения

Кругом недвижная тишь,-

Ты смотришь в тихом томлении,

Речной раздвинув камыш.

 

Теперь его уже нельзя оторвать от этих страничек.

 

Ты была светла до странности

И улыбкой – не проста.

Я в лучах твоей туманности

Понял юного Христа.

 

Проглянул сквозь тучи прежние

Яркий отблеск неземной.

Нас колышет безмятежнее

Изумрудною волной.

 

- Но это несомненный талант!

- Вы, как всегда, преувеличиваете, дорогой Петр Петрович.

- Но эти стихи очень певучи, здесь чувствуется сильное влияние Владимира Соловьева.

- Это вы верно заметили - он его большой поклонник. Его зовут Александр Блок, он студент университета.

«Перцов в вас просто влюблен»,- пишет она Блоку из Луги. Еще в октябре они с Перцовым делают подборку для журнала, а в ноябре Перцов пишет ему письмо: «Я с искренней радостью прочел Ваши стихи: мало что на свете радует больше, чем встреча с истинным «Божьей милостью» талантом, в какой бы то ни было области, в области поэзии особенно».

Блок даже гостит у Мережковских в имении Заклинье, немного тушуясь перед Дмитрием, чего нельзя сказать о Зинаиде – ему с ней легко и просто. Он приезжает из своего подмосковного имения Шахматово. «Мы бродим по перелеску, кругом желтое золото, алость сентябрьская, ручей журчит во мхах и такой же на вид холодный, хоть и солнце в нем отражается».

 

Как бледен месяц в синеве,

Как золотится тонкий волос…

Как там качается в листве

Забытый, бледный, мертвый колос…

 

Они иногда гуляют за домом в густом лесу молча, но понимают друг друга. Она замечает, что мысли его витают где-то далеко, но при необходимости он сразу же включается в разговор, как будто и не отсутствовал мысленно.

 

* * *

 

Посещая собрания, Зинаида наблюдает за духовными отцами, пытаясь понять их думы и стремления, особенно молодых, как будущий состав церкви. Она приглашает их к себе на журфиксы и общается с ними во время перерывов в собраниях по организационным вопросам. Более других ее заинтересовывают два молодых профессора Академии: высокий черноволосый, худощавый Василий Успенский и похожий на Гоголя Антон Карташев. «При Зиночке состояли новые адъютанты, два профессора Духовной Академии, небесные профессора – очень юные с виду. Она заставляет их всюду с собой возить…»- записывает Брюсов в дневнике.

Дмитрий вскоре охладевает к Образцовой, но ее такое завершение не устраивает. Она отказывается дать денег на журнал, признавая его, как дело «Крайне не верное». Но и на этом она не успокаивается, присылает анонимно им газету из Москвы с заметкой о Дмитрии, не совсем лестной, и делает на полях приписку карандашом: «Дмитрий Сергеевич Мережковский – идиот, Зинаида Николаевна Гиппиус – гермафродит, оба – Альфонсы». Зину эта выходка просто рассмешила, она не обращает внимания на обозленную бывшую любовницу мужа.

- Угораздило же тебе связаться с этой интриганткой!

- Она любит меня.

- И потому так ругает. Вот так любовь!

- Но ведь она дала в долг 3000 рублей на издание наших книг.

- Вот и рассчитывайся с ней любовью.

- Зина, не опускайся до пошлости.

- Но ведь она не просто хотела дать денег на наш журнал, она хотела войти в редакцию. Как ты себе это представляешь?

- Конечно, это глупости. Может быть, она передумает и даст денег на журнал.

«Небесных профессоров» они приглашают к себе на дачу. Старый деревянный двухэтажный дом стоит в глубине леса, за ним большое чистое озеро с мостками. Ее комната на втором этаже за лестницей.

Зине любопытно наблюдать за духовными профессорами, особенно она сближается с Карташевым после того, как читает его стихи и критикует их без пристрастия. Когда она узнает об их аскетическом образе жизни, о сознательном отрешении от любви и их девственности, она начинает кокетничать с ними, читать им стихи о любви и вводить их в реальную жизнь.

«Я баловала их, я пыталась показать им настоящее красивое и заботливо создавала для них массу подлинных внешних мелочей, от густых деревьев ромашки в моей комнате до стихов Пушкина и Лермонтова (уже не Бальмонта), которые я им сама с любовью читала поздними вечерами».

Они оба влюбляются в нее. На даче она поселяет их в комнатах наверху, провожая их перед сном. В один из таких вечеров она целует несколько раз Карташева, и он падает перед ней на колени.

- Помолитесь за меня…

Гуляет с ними у прохладного пруда, сидят на мостках о смотрят на кувшинки и лилии, рвут цветы в лесу. Она слушает их церковное пение в кресле на веранде. Ей нравится игра с Карташевым, она ее занимает: «Прикосновение его дрожащих губ было мне радостно и волнующе – но для него, за него! Это была не только духовная радость, и тело в ней участвовало,- но не кровь».

 

Но вас – «по-Божьему» жалею я.

Кого люблю – люблю для Бога.

И будет тем светлей душа моя,

Чем ваша огненная дорога.

 

Я тихой пристани для вас боюсь,

Уединенья знаю власть я;

И не о счастии для вас молюсь –

О том молюсь, что выше счастья.

 

Они уезжают отдыхать в Крым, и переписка становится очень редкой, да Зине уже становится грустно от ее забавы. Ее мысли постоянно заняты Философовым, несмотря на его упорство.

В конце августа они с Дмитрием едут в город и посещают редакцию «Мира искусства», застав там одного Бакста.

Вскоре Дмитрий уезжает к издателю Пирожкову, а Зина остается – было только 6 часов, и ей никуда не хотелось ехать. Она сидит на стуле, лениво пьет чай и разглядывает разбросанные вещи. Бакст одет по-домашнему, и ей странно видеть его без привычного клетчатого костюма с ярким галстуком. Он, всегда говоривший с ленцой, вдруг начинает возбужденно тараторить:

 

Бакст

 

- Вы, Зинаида Николаевна, разве не замечаете моего нежного отношения к вам? Когда вы рядом, я просто теряюсь. Я влюблен в вас.

Зина с удивлением смотрит на подпрыгивающие жидкие усы под большим носом, на его кривящиеся извилистые губы и не узнает в нем вечно рассеянно-задумчивого Бакста. Правда, ее портреты в «Мире искусства» выполнены далеко не равнодушным человеком. «И все-таки, все очень странно»,- думает она, и как бы ей ни лень двигаться, ей пришлось соскочить со стула и отстраняться от его натиска и убежать в другую комнату, чтобы уйти.

Ей удается ускользнуть, не испытывая особой радости от сказанного им. Медленно шагая по улице к дому, она думает: «Если у него и было что-то ко мне – то… он только лежал у моих «ног». Выше моих ног его нежность не подымалась. Голова моя ему не нужна, сердце – непонятно, а ноги казались достойными восхищения». Ей этого ничтожно мало!

Уже в Заклинье она получает от него письмо, полное страстных уверений в любви, и, чтобы не оставить у него никаких надежд, она пишет ему оскорбительный ответ.

 

* * *

 

Для домашнего спектакля на даче, текст которого пишет Зина, она приглашает « небесных профессоров» и Блока. Вечерами Карташев просто требует от нее поцелуев, устраивая ей сцены ревности к влюбленному Успенскому. Она сопротивляется.

- Да разве это «занятие»? Или «доказательство»? Да это и не-воз-мож-но более!

«Он пытается заменить в моей жизни Философова. Глупый! Разве может кто-то сравниться с этим изящным Димой?!»

Осенью после возвращения с дачи Дмитрий зовет к себе священника Юрьевского, который, зная их недовольство существующей церковью, предлагает организовать новую церковь по его проекту. Философов и Карташев также приглашены. Сначала внимательно слушают духовного отца, задают ему каждый свои вопросы. Затем, проводив его, делятся своим впечатлением.

- Я не верю в его искренность,- начинает Дмитрий.- А вы?

- Я тоже.

- Мне он тоже не нравится.

Философов собирается уходить, и Зина провожает его в передней.

- Почему вы так верите Карташеву? Мне кажется, что он влюблен в вас и сближается с вами по этой причине,- недовольно бурчит Философов.

Вот это и хочет больше всего услышать она от него: «А ведь он ревнует! Чего я и добивалась, сближаясь с Карташевым».

- Вам показалось. Он священник и женщин сторонится.

- Конечно, но чувство может оказаться сильнее, поэтому он так дорожит вашей дружбой.

- Я с вами не согласна.

- Я боюсь, что вы меня бросите, а ему еще страшнее, раз он влюблен. Не причиняйте ему лишние страдания.

- Я подумаю над вашими словами. До свидания!

Зина не входит, а на крыльях влетает в комнату.

- Зина, что с тобой? Я давно не видел тебя такой счастливой!

- Я пойду к себе.

 

Сердце исполнено счастьем желанья,

Счастьем возможности и ожиданья,-

Но и трепещет оно и боится,

Что ожидание – может свершиться…

Полностью жизни принять мы не смеем,

Тяжести счастья поднять не умеем,

Звуков хотим – но созвучий боимся,

Праздным желаньем пределов томимся,

Вечно их любим, вечно страдая,-

И умираем, не достигая

 

* * *

 

1 апреля 1902 года… Зала в Географическом обществе на Фонтанке переполнена, народу более 200 человек. Председательствует Карташев.

- С докладом сегодня выступит Дмитрий Сергеевич Мережковский. Тема доклада «Лев Толстой и русская Церковь». Прошу вас.

- Господа! Великий русский писатель отлучен от церкви и Синод постановляет, чтобы православные люди не принимали участие в чествовании еретика и хулителя догматов веры. Религиозного учения Льва Толстого я не разделяю; христианские догмы считаю истиной. Лев Толстой делает не ведая.

Доклад прерывается ропотом, многие возмущены мнением докладчика.

- Христа Сына Божьего не ведает, но делает то, чего нельзя делать, или хочет того, чего нельзя хотеть, если Христос не Сын Божий. Не верит, но любит; умом отрицает, сердцем утверждает. В художественном творчестве он «великий язычник», В самом глубоком религиозном смысле этого слова. Но религиозное язычество есть не что иное, как непросветленное, неосознанное христианство, не пройденный путь ко Христу, откровение Отца, которое предшествует откровению Сына, Ветхий Завет, как чаяние Нового; религиозное язычество на своих предельных высших точках есть «христианство до Христа».

Дмитрий делает перерыв из-за явного несогласия людей духовного звания. И заканчивает после перерыва:

- И вот все-таки мы говорим: если вы отлучили от церкви Льва Толстого, то отлучите и нас всех, потому что мы с ним, а мы с ним потому, что верим, что с ним Христос. Благодарю за внимание.

Поворачивая худое лицо к присутствующим, Карташев постановляет:

- Хотя прения перенесены на следующее заседание, прошу высказаться Виктора Сергеевича Миролюбова.

Худощавый Миролюбов с вытянутым лицом с довольно большими пышными черными усами призывает:

- Я требую прекратить неуместные толки о больном и престарелом писателе, который дал русскому обществу несравненно больше всех, приближая народ к религии, как никто другой. И хочу напомнить, что народ не на стороне Синода, а его взоры обращены к великому писателю.

Однако на следующем заседании высказывается 46 участников.

На одном из «воскресений» у Мережковских Бенуа, сидя у камина, медленно произносит:

- Господа, а вам не кажется, что собрания приобретают все более вид говорильни?

- Давайте вместе читать Евангелие. Вы согласны?

Дмитрий приносит Священную книгу и, открыв первую попавшую страницу, начинает с выражением читать. Все понимают всю правильность учения, но проникнуться соответствующему настроению не могут. Среди присутствующих начинаются вздохи, ерзанье на стуле, переглядывания. Зина, заметив это, весело перебивает мужа:

- Лучше пойдемте пить чай.

Слова Зины встречены таким бурным энтузиазмом, она с улыбкой ведет всех в столовую.

- С вами невозможны никакие серьезные дела,- возмущается Философов.- Надо было продолжать чтение, и тогда при помощи Священного писания мы бы нашли истинный путь к вере.

- В другой раз, Дима.

Другой раз представляется вскоре в отельном номере Пале-Рояля у Перцова. Философов опять поднимает тему новой традиционности на почве старинных и даже возникновения новых обрядов.

- Каких, например?

- Хотя бы обряд омывания ног своим ученикам Христом.

- Христос проявил в таком акте подвиг и показал всем нам пример. Давайте совершим омовение ног как Христос,- предлагает Зина.

- Правильно, Зина!

Суетится Розанов, пряча свой хитрый взгляд под пенсне и лукаво улыбаясь:

- Давайте прямо сейчас и совершим омовение.

Их рвение не поддерживает Перцов и Бенуа.

- Господа, эта идея мне не нравится. Вы забываете, что среди нас находится женщина. Не попахивает ли этот акт омовения грехом в присутствии женщины?

Доводы серьезного рассудительного Бенуа отрезвляют всех. Перцов говорит, извиняясь:

- Мне тоже не нравится эта идея.

- Раз хозяин против, не будем настаивать.

Больше всех сожалеет Розанов, что не увидит как будет мыть свои изящные ножки Зина.

- Какие вы все скептики. Ведь было же мгновенным озарением мысль Философова, мысль свыше, а вы не воспользовались такой возможностью.

Они часто собираются тесным интимным кружком в доме Мурузи и сидят у горящего камина. Дмитрий в ударе говорит о великих чудесах в прошлом и так увлекается темой, что почти кричит, вскакивая:

- Да и в наше время случаются чудеса, даже в эту минуту стоит мне сказать глубокой ночью в темноте: «Да будет свет!», как он сразу возникает.

Не успевает он произнести последнее слово, как в гостиной гаснет свет.

- Вот это да!

Гнетущее молчание наступает среди гостей, пораженных явным совпадением. Некоторые просто напуганы. Слышен голос одного Розанова, но приглушенный:

- С нами крестная сила!

Он напуган больше всех и в темноте перекрещивается. Но свет загорается вновь, и Дмитрий произносит с видом пророка:

- Это знамение!

- Да прекратите, господа! Простое совпадение, я уверена. Нельзя же быть такими суеверными. Это смешно!

На обычное собрание сотрудников журнала «Мир искусства» приходят и просто близкие к журналу люди. Такие шумные и оживленные сборы проходят раз в неделю. Возле передней в маленькой комнатке находится склад хранения для журналов, которым заведует слуга Дягилева Василий. По коридору за столовой располагается техническая часть, одну из комнат занимает Бакст, ретушируя в ней фотографии для клише и рисуя нарядные подписи и узоры. В другой комнате работает нанятый бухгалтер, он же составляет деловые письма, иногда с помощью Нувеля.

Все сидят в столовой за чаем, разливает его безмолвная няня, но она выражением лица реагирует за ходом беседы, принимая тревожное волнение при слишком бурных дебатах.

- Зинаида Николаевна, а кто цензор «Нового пути»?

- Наш дворник.

- Стихи для нас – излишество, «Как цветы и роса», но публике они необходимы, и не нужны.

- Дмитрий Сергеевич, мы согласны что наша современная литература переживает глубокий кризис, но то, что ее возрождение достигается через мистическое содержание, вызывает наши большие сомнения. Для искусства нет никаких законов и ограничений. Оно развивается только тогда, когда оно свободно.

- Но ведь все великие художники и мы, более скромные, - мистики. Вы в своем журнале публикуете мистические рисунки.

- Искусство не должно служить только для проповеди нового религиозного сознания.

- Искусство издавна связано с религией, но сейчас нами наблюдается разрыв этой связи. Восстановление этой связи я вижу только в обновленной от официальной церковности религии,- не уступает Дмитрий.

- Вы преувеличиваете значение литературы в формировании сознания неохристианского оттенка.

- Это говорит только о вашей невозможности постигать религиозные искания наших писателей,- возражает им Дмитрий.

- Вы должны заниматься литературным творчеством, а не создавать свою религию, пусть ее обновление остро необходимо России.

Зинаида одета в светлом платье. Она смотрит зелеными глазами на сидящих за столом. Перебирая тонкими пальчиками фарфоровую чашку, пытается вступить в спор. Разговор за столом продолжает сдержанный Философов, и Зину забавляет движение его надменного бритого подбородка под пухлыми губами и усиками.

- А я не согласен. Надо переболеть декаденством, именно они носители нового религиозного сознания.

- Да, декаденты выражают наше общее отчаяние. Как-нибудь, заставить оглянуться другого! Все кричат что-то друг другу – и никто никого не слышит. Декадентов потому и ругают, что их никто не слушает,- поддерживает его Зина.

Маленький изящный Нувель, лысый язвительный Нурок всегда переводят все разговоры в ожесточенные споры, переходящие в крик, но вскоре Нувель уже заливается заразительным смехом, да и Дмитрий добродушно похлопывает забавного циника Нурока по плечу,- Дмитрий никогда не держит зла на своих оппонентов. Серьезный спор мягко переходит в шутливый разговор, где не кажутся странными оскорбления гимназистов, совершенно не обижающихся на них.

Зине нравится сама атмосфера редакционных посиделок, творческая и дружеская. Она успевает пококетничать со всеми. Наблюдает за Дягилевым, как он смешно и по-детски трет глаза кулачком, сморщив лицо и выпятив мягкие губы. Холодный взгляд голубых глаз серьезного Философова пронизывает ее, но он так редко смотрит в ее сторону, как бы она не старается привлечь его внимание.

- Господа,- сочным тенором продолжает Дягилев, улыбаясь,- кто из нас здесь не декадент? Лично ко мне это слово приклеилось сразу же после первой выставки. Никто меня не зовет просто Дягилев, непременно скажут декадент Дягилев.

И он громко смеется, поднимая всеобщее веселье за столом. «Как такие разные по характеру люди, как Дягилев и Философов, могут долгое время дружить?- удивляется Зина.- Ведь в их дружбе присутствует не только чувственная нотка, так тщательно скрываемая обоими…»Она вспоминает слова Брюсова: «Дягилев менее понравился, чем Философов, очень он «Сереженька». А Философов поразительно «тонкий человек». Чутью Брюсова она доверяет, хотя это его первое впечатление. В отношениях с сотрудниками журнала Философову часто приходится скрашивать заносчивое поведение Дягилева, извиняясь за него. Его командирские нотки в голосе, пренебрежительные взгляды свысока, барские замашки встречают иногда резкий протест некоторых художников.

- Дмитрий Сергеевич, вам не кажется, что тема вашей работы, мягко сказать, не подходит для нашего журнала. Вы используете его для пропаганды обновленного христианства вот уже второй год.

- Цели у нас, как раз, одни,- возражает Зина, успевая сказать первой.- Одно то искусство живо и может называться истинным, которое доходит до молитвы, до понятия Бога. Искусство для искусства – это змея, кусающая свой хвост. Это тесный склеп без двери. Вы таким склепом хотите видеть свой журнал?

- Но мистические проповеди Дмитрия Сергеевича так далеки от реальностей жизни.

- Достоевский – тайновидец духа, а Толстой с его отрицанием ценностей искусства – тайновидец плоти. Необходимо соединить два полюса христианской святости – святость Духа и святость плоти, то есть создать новую религию, которое и объединит людей в богочеловечество. Разве здесь наши интересы не сливаются?

- Но цель журнала – культурно-просветительская деятельность художественного творчества.

- Литераторы те же художники, только инструменты у нас разные.

 

* * *

 

- Что из того, что журнал смешон и глуповат?- говорит Дмитрий Перцову наедине.- Все-таки что-нибудь… Ну, пусть он хоть для моего «Человекабога и Богочеловека» еще годик проваландается. Я не скрываю, что отношусь к нему как к временному пристанищу…

Только Дягилев соглашается печатать работу его в своем журнале, да и то, уступая настойчивому требованию своего близкого друга Философова. Сколько же упреков он выслушивает от художников за нерациональное использование страниц! Но он не может ни в чем отказать другу, не понимая его тяги к богоискателям, их религиозно-философские рассуждения ему чужды. Тем не менее, именно он покупает рукопись Льва Шестова «Достоевский и Нитше. Философия трагедии», предупредив того, что будет печатать ее после работы Мережковского.

 

 

Глава 12
Китеж. Журнал «Новый путь».

 

Язычество всегда интересует Мережковских, и, с этой точки зрения, они интересуются сектантством. Красивую легенду о незримом городе Китеже они знают давно. Город раскинулся на берегу Светлого озера, его величественные храмы и дома лежат по живописным берегам, а вокруг их окружают знаменитые Керженские леса. Но, когда над городом нависает угроза его захвата войсками татарской орды, он весь погружается в озеро. И изумленные татары видят только зеленые берега, а сам город становится невидимым. И только в Иванову ночь на заре достойные могут видеть его и слышать звон колоколов его храмов.

Они отправляются в июне за Волгу в город Семенов, где со всей России к дню Ивана Купала съезжаются богомольцы, сектанты, староверы и странники.

- К «невидимому граду Китежу» надо ехать не позже Аграфенина дня, 24 июня,- напутствуют их знакомые священники и снабжают рекомендательными письмами к заволжским батюшкам, посещаемых озеро.

Останавливаются в Ярославле, ожидая пароход в Нижний. Здесь они осматривают древние фрески знаменитого храма Ильи Пророка. Очень любезным оказывается губернатор Штюрмер, уделивший знаменитой паре максимум внимания.

- А любопытный здесь губернатор!- удивляется Дмитрий.- Ведь он немец, а православный.

- Ты лучше посмотри, какие плоские лиловые берега и сколько церквей по берегам!

- Наша главная задача добраться до Семенова.

В Нижнем удается добыть деревянный тарантас без сидений с сеном. Выезжают после полудня, а добираются на заре.

- Да, городом здесь и не пахнет… Семенов – просто большое село. Вон трактир есть, туда и пойдем.

- Дмитрий, я вся в синяках от такой езды.

Местные священники везут их Чернухинский скит, где им показывают молельную – просторную высокую горницу, все стены которой увешаны образами.

- Мне не хотелось оттуда уходить – такая чистота, свежесть, ароматы.

- Видишь, Зина, сами себе заботливо устроили церковь…

Следующим ранним утром на тарантасе опять отправляются за Керженец к озеру. Только через 7 часов за пустым полем появляется озеро. Зинаида очарована северной природой: лугами полевых цветов, прозрачными ручьями между сосен и догорающими красными лучами солнца при закате, отраженные в чистой воде озера. Ей сразу же вспоминается детство.

- Дмитрий, как этот родник похож на девственные родники Боржоми!

- Да, действительно.

- А эти колокольчики и полевые орхидеи не похожи ни на что!

- В этом то и прелесть дивной, северной красоты.

При наступлении темноты отправляются на озеро в сопровождении священников.

- Если этой ночью обойти озеро со свечой 10 раз – зачтется, как путешествие на Афон; 20 раз – в Иерусалим,- поясняют они.

На первом холме собралось много народу. Зинаида старается незаметно наблюдать за ними, за их сосредоточенными лицами с нечесаными бородами, за их горячностью в споре. Свет костра освещает их, и лица кажутся таинственными, как и вся атмосфера этой ночи. Она наслаждается, вдыхая запах горящих березовых поленьев, смешанный с ароматом полевых цветов и трав. Удивительно теплая ночь у костра располагает к беседе о земле, солнце и церкви. И плывут по водной глади ночного озера лучинки со свечами, отражаясь в воде немеркнущими огоньками.

Зинаида наблюдает за разгоряченным спором Дмитрия: его глаза лихорадочно горят, он внимательно вслушивается в речь простых мужиков.

- Нужно требовать равенства всех религий и сект, вот тогда на земле установится на земле царство Божье.

Проносится гул одобрения, все больше женщин в черных платках и странников присоединяется к костру. Приходя сюда, эти обремененные каждодневными заботами люди, отдыхают здесь.

 

Живые взоры я встречаю…

Огня, огня! Костер готов.

Я к ближним руки простираю,

Я жду движенья, знака, слов…

 

С какою радостною мукой

В очах людей ловлю я свет!

 

«Странный лес, странные холмы, странные люди, странный вечер! Как будто не та земля, на которой стоит Петербург»,- думает она, наблюдая за происходящим.

- Барин, где правду-то искать? Какой самый важный вопрос?- спрашивают Дмитрия

- Самое важное – это, чтобы люди соединились в одну веру. И тогда будет церковь истинная…

Спускаются в село.

- Дмитрий, у меня такой туман в голове, не то от усталости, не то вообще от этой ночи.

- Давай рано уедем.

Но утром их горница наполняется народом.

- Как верить в Бога? Как молиться? Где правда?- сыпятся их вопросы.

«Да, религия не одиночества, а общения, соединения многих во имя единого»,- с этими мыслями Зинаида выходит и идет по узкой улочке.

- Барыня, заходите пить чай, не побрезгуйте,- выглядывает рыжая нечесаная голова из окна.

- Как вас зовут?

- А вы – жена Мережковского.

- Откуда вы знаете?

- Видел вас вчера на озере. Мережковский с нами притчами говорил. Он – наш, да и вы понятливая.

Зинаида смеется, в устах этого мужика слова его звучат прелестным комплементом.

- Да и книжки мы с вами одни читаем.

- А когда на прибрежном холме построили часовню?

- Совсем недавно, но светлое озеро – это место сбора различных сектантов и староверов, единственное на Руси, где властвует истинная, старая вера, а не антихрист. Почему к нам и едут отовсюду богомольцы.

- Спасибо за чай и беседу, мне пора – лошади уже часа два нас ждут.

- Приезжайте к нам еще,- твердят мужики, провожая до околицы села.- Доброго здоровьица вам!

- И вам тоже. Счастливо оставаться!

Они долго молчат, окруженные диким лесом, оттого имеющим неповторимую прелесть. Далеко за деревьями солнце освещает верхушки сосен.

- 40 верст трястись до Семенова, а там еще 90 до Нижнего Новгорода.

Но из Семенова они едут в глухой лес посетить раскольничьи скиты.

- Староверческая деревня резко отличается от православной даже чисто внешне, не говоря уже о быте и своеобразной культурности,- замечает Зинаида.

Народ идет к приезжим поговорить о вере, заполняя всю избу.

- Чудо это Божье, барин; ты книжки читал, в Питебурхе живешь, мы здесь, а в мыслях вон как сошлись. Пожалуй, будь добр, напиши нам.

Они уходят.

- Странно это все, Дмитрий. Мы, в Петербурге, боремся с чистым рационализмом, скепсисом, религиозным равнодушием, а они, здешние, - с темным невежеством, стоящим на месте религии. Им легче, их много, они вместе,- а мы, немногие, живем среди толпы, которая встречает всякую мысль о Боге грязной усмешкой, подозрением в ненормальности или… даже нечестности.

В Ярославле их опять встречает расторопный, высокий, плотный в белом военном кителе губернатор Штюрмер. Он устраивает в их честь пышные званные обеды и показывает масонские знаки прадеда и альбом автографов, где есть записи русских царей.

- Немецкое происхождение явно мешает его карьере,- отмечает потом Зинаида,- потому он и тянется к священникам.

- А в жизни он лукавый царедворец.

Он же знакомит их с знаменитым о.Иоанном Кронштадским, веселым старичком с розовым лицом и желтыми волосами в бархатной рясе. Всюду за ним следуют толпы народа. Уже из Ярославля они едут на поезде в Петербург.

- То, что удалось увидеть и услышать, так громадно и прекрасно, Дмитрий,- что у меня осталась одна лишь печаль о наших «литераторах», путешествующих за границу и пишущих о неприложимой философии и ничего не знающих о жизни, как дети.

 

* * *

 

Атмосфера на Религиозно-философских собраниях временами становится очень острой, спор двух сторон то немного утихает, то разгорается с новой силой, но это видят только участники и могут передать незначительному количеству других людей. Становится очевидным необходимость расширения круга посвященных лиц. С этой целью Мережковские с Перцовым задумывают издание своего журнала, главная цель которого – сближение церкви с интеллигенцией, а также публикация стенографических отчетов собраний. Мечту о собственном журнале они лелеют давно, но Синод не торопится с разрешением на выход журнала, вызывая раздражение Зинаиды.

- Меня возмущает непонимание, что наш журнал им выгоден, они совоинственников запирают вместе с мятежниками. Какое самоослабление и неразумение!

- С апреля меня не печатает «Мир искусства», да и журнал «Мир Божий» для меня закрыт после смерти Давыдовой. Где я буду печатать свое исследование «Судьба Гоголя»?

- У меня для вас сюрприз…- хитро улыбается Перцов.

- Петр Петрович, не томите.

- Я получил от Главного управления по делам печати официальное разрешение на издание нашего журнала!

- Вот это новость!

- Названия «Реформатор», «Новая Русь» не подходят, журнал будет называться, как я предложил, «Новый путь».

- Хорошо, значит мы – первооткрыватели в формировании нового религиозного сознания.

Фонд журнала состоит из 3000 рублей самого редактора Перцова и 2000 рублей Тернавцева, а еще через полгода поступает 3000 рублей от московского мецената Морозова. Практически все сотрудники журнала работают без гонорара, платят лишь особо нуждающимся людям.

Синод разрешает выпуск журнала в конце 1902 года.

- Горизонты в самом деле расширяются, так блестяще не начинал еще ни один журнал (своя типография, свое Религиозно-философское общество, свои издания, своя литературная книжная лавка на новых началах!)- восторгается Зинаида.- За нами, кроме истины,- «модность», самая последняя. А с нами Бог!

Остаток лета они проводят в имении Заклинье, принимая гостей и участвуя в подготовке журнала. На дачу к ним приезжает Образцова.

- Я тоже хочу стать пайщицей журнала, примите мои деньги.

Зинаида с подозрением относится к любовнице мужа, а, когда ее опасения сбываются, она обращается твердо к ней:

- Евгения Ивановна, я вижу, вам до журнала нет никакого дела, а вы просто приехали к моему мужу с любовными переживаниями.

- Как вы могли такое подумать…

- Прошу вас покинуть нас и больше в моем доме никогда не появляться.

- А что скажет Дмитрий Сергеевич?

- То же, что и я. Уезжайте.

Дмитрий только беспомощно разводит руками.

Издатель Пирожков, с которым они знакомятся в этом году, помогает с помещением для редакции. Он снимает второй этаж на Невского,88 и помогает Перцову в его организационных вопросах, включая подписку.

Предложенный Бакстом эскиз обложки отвергается, и первый номер выходит в очень скромном исполнении с простой лиловой обложкой. Основную нагрузку в работе редакции несет Зинаида и Перцов, помогает Тернавцев. Сложность выхода состоит в двойной цензуре обыкновенной и духовной, последняя очень жесткая. Благо, секретарь Егоров дружен со священнослужителями и ему удается получить у них некоторые послабления.

Зинаида вкладывает в журнал все свои сокровенные мечты, максимум времени и душевных сил. Главной своей задачей она считает возможность донести до читателей сам дух Собраний и настроение участников.

- Хорошо бы привлечь к редакционной работе Брюсова с его деловой хваткой за отсутствием ее у нас.

- Нет, он прислал письмо и статью о Пушкине, сообщая, что отдает для «Нового пути» самое драгоценное.

Блок становится постоянным посетителем редакции.

- Несите ваши стихи, мы их напечатаем у нас,- обещает Зинаида.

Собрания продолжаются, хотя в воздухе витает дух явного противоречия с церковниками. Дмитрий уже не скрывает враждебности к ним, высказываясь довольно резко. Минский звонит в колокольчик, призывая всех к порядку, как председательствующий.

- Господа, я прошу тишины. Сегодня Розанов должен был читать доклад «О браке», но по личным причинам, связанным с болезнью жены, доклад мы прослушаем в другом исполнении. Прошу вас, начинайте, Валентин Александрович.

Окинув огненным взглядом сидевших за столом серьезные лица столичных литераторов в строгих костюмах и готовых к любому отпору бородатые лица священнослужителей в рясах и клобуках, Тернавцев начинает:

- Господа, по поручению Василия Васильевича я прочту его реферат «О браке». Любую религию можно разделить на религию рождения и религию смерти, соответственно язычество и религию смерти – христианство. Но мы знаем, что любое рождение на земле связано с полом. Так почему же церковь, благословляя рождение, лицемерит и не желает благословить пол и плоть?

В зале поднимается гул возмущения, священники негодуют. Пользуясь временным перерывом, в зал входит и садится смущенный Розанов. Тернавцев продолжает:

- Как заявил нам на прошлом заседании один из священнослужителей, ссылаясь на митрополита Фотия, что брак преследует три основных цели: целомудрие, деторождение и взаимоподдержка в дальнейшей жизни. Раз церковь признает брак как деторождение, то может ли она освятить пол и плоть такими, каковы они есть?

Никакие звонки председателя Минского не могут установить спокойствие в зале. Розанов прикрывает пальцами глаза, как бы спасаясь от возмущения слушателей. Архимандрит Михаил рассеянно заявляет:

- Я согласен с критикой Василия Васильевича по отношению к церкви.

Миролюбов замечает скептически:

- Зато Мережковский не согласен.

Дмитрий только и ожидает возможности высказаться:

- Да, не согласен, но Розанов ближе мне, как искренне верующий человек в отличие от всех присутствующих священнослужителей.

Тут уж начинают возмущаться церковники, поддержанные Скворцовым. Зинаида не участвует в общем галдеже, она больше наблюдает за реакцией новичков. Стоящего с заложенными руками Брюсова, скептически улыбающегося из-под черной маленькой бородки и полного широкого мужчины с ореолом курчавых темно-русых волос и такой же экзотической бородкой, одетого необычно для петербургского общества.

После заседания она подходит к ним.

- Зинаида Николаевна Гиппиус, а это Максимилиан Волошин.

- Очень приятно. Не хочу слышать никаких возражений – сейчас же едем к нам ужинать. Дмитрий Владимирович и Петр Петрович, надеюсь, с нами. Уж не откажите.

Они выходят из здания и садятся в холодные сани, Зинаида садится с Брюсовым.

- Наши широкие улицы не в пример московским, да и ухабов у нас меньше, хотя тоже хватает.

- Мне Москва все равно милее, я Петербург мало знаю.

- А я Москву мало знаю, только переулки центра, где прожила 4 года, но это было в детстве. Хорошо помню тусклые фонари на Остоженке, освещающие наши дома и церковь напротив.

- Зато как ярко освещается ваш соседний белый собор!

После ужина Дмитрий уходит спать, оставляя у камина гостей с Зинаидой.

- Вы подумали о переезде в Петербург?- не унимается Зинаида.

- Нет, я не хочу. Мне нравится, что вы хотите уделить много места в журнале поэзии, но разве этого заслуживают поэты вроде Поликсены Соловьевой?- возмущается Брюсов.

- Обществу необходима такая поэзия, чтобы привлечь подписчиков,- защищается Перцов.

Они спорят до 5-ти часов утра.

- Как долго вы вчера сидели? О чем спорили?- спрашивает Дмитрий.

- Брюсов – интересный человек, вежливый и сдержанный. Знаешь, сближенные глаза при тяжелом подбородке делают впечатление сходства с шимпанзе.

- Забавное ты увидела сходство.

- Он в личном разговоре прост, но он отлично видит людей и знает, на сколько пуговиц перед кем нужно застегнуться. Встречаемся сегодня с ним в редакции.

 

* * *

 

Редакция «Нового пути» занимает несколько огромных комнат на Невском, где издатель Пирожков пытался устроить книжную лавку, но не смог и уступил все помещения для журнала. Студенты, молодые священники, пробующие писать в журнале, всегда о чем-то шумно спорят между собой. Невысокий, одутловатый Перцов сообщает глухим голосом:

- Дела журнальные улучшаются, подписчиков уже более полутора тысяч.

- Было бы совсем хорошо, если бы была надежда получать хоть маленькие гонорары,- мрачно включается Дмитрий.

- Вот именно. Чем платить 150 рублей за эту огромную квартиру в центре,- поддерживает Минский.

- Господа, я привез из Москвы плохое известие: умер Михаил Сергеевич Соловьев, а Ольга Михайловна сразу после его кончины застрелилась.

- Это ужасно! Как Поликсена выдержит смерть любимого брата?

Зинаида медленно опускается на стул, это известие очень огорчила ее, она сразу вспомнила этих двух милейших людей.

- Насколько она любила мужа, что не захотела без него жить! Бедный сын! Какая трагедия для 17-летнего юноши! Дмитрий, у меня разболелась голова. Ты едешь домой?

Они садятся в сани.

- Ты не хотела бы прогуляться?

- Я плохо себя чувствую.

- Тогда я один поеду к Адонисам.

Ему совсем не хочется ехать в редакцию «Мира искусства», но заставляют дела. Все неприятности из-за этой гнусной рецензии Шестова на его многолетнюю работу в журнале. Шестов имеет наглость советовать ему, заняться одним литературным трудом, а не лезть в общественную жизнь, не проповедовать и не создавать свою религию. Да еще эта полемика с Бенуа на страницах «Нового пути», обвиняющего Дмитрия в отсутствии эстетического интереса. Он посылает Философову письмо на 10 страницах по поводу рецензии Шестова, а тот отвечает ему раздраженно. Дмитрий опять пишет, и опять недовольный ответ от него.

После редакции Дмитрий заезжает за женой, и они вместе отправляются на выставку «Современное искусство» на Большой Морской, но по ошибке попадают на выставку французской живописи, организованной Императорским «Обществом поощрения художеств». Зайдя в зал, они недоуменно переглядываются, не понимая, в чем дело – слишком унылые картины развешаны по серым стенам. Но недоразумение скоро выясняется, и они идут через улицу в двухэтажный особняк, где видят у входа плотного Бенуа.

- Здравствуйте, Александр Николаевич! А мы немного заблудились и пришли на выставку напротив.

- Я в курсе этой выставки и напечатал критическую статью о ней.

- Вы довольно лихо прошлись по устроителям.

- Проходите, пожалуйста, и наслаждайтесь. Уверяю вас, что это стоит вашего внимания.

Хотя квартира с низкими потолками и ощущается нехватка освещения, но комнаты, представленные художниками, кажутся Зинаиде волшебными и лучистыми. Кругом много цветов. Она присаживается на диван в чайной Коровина и рассматривает листья из шитья на желтом холсте, обтягивающего стены. Решетка сверху стен создает впечатление беседки. В круглой комнате Бакст вылепил под потолком барельефы со спящими детьми и заставил ее хрупкой мебелью.

- Дмитрий, я хотела бы быть очень богатой женщиной.

- Разве ты бедная?

- Намного богаче, чем сейчас, для того, чтобы заказать художникам всю эту красоту для своего жилища.

- Как ты себе представляешь жизнь в таких интерьерах?

- Надо, чтобы красота сопровождала нас повсюду, чтобы она обнимала нас, когда мы встаем, ложимся, работаем, одеваемся, любим, мечтаем или обедаем.

- Вот тебе и тема для статьи, начало уже есть.

- Эти комнаты созданы для счастливой жизни, в которых нет места для смерти. Это в наших квартирах с безобразной мебелью можно умереть.

- Зина, ты несправедлива. В этих комнатах действительно много воздуха, но мне удобно в своих.

- Значит, твои взгляды устарели.

- Нам пора в редакцию.

Редакция собирается на совещание узким кругом.

- Нужно ввести в практику печатание стихов в журнале по авторам,- предлагает Зинаида.- Это позволит составить достаточно полное впечатление о художественном мире поэта в целом. Начало положено, мы опубликовали серию стихов в февральском номере.

Присутствующий Брюсов не упускает возможности покритиковать за идеологическое отклонение журнала от своего пути к религии:

- Как же вы, господа, пропустили такие стихи Сологуба:

 

Опять сияние в лампаде,

Но не могу склонить колен.

Ликует бог в надзвездном граде,

И мой удел – унылый тлен.

 

- Ничего, мартовская книжка будет отдана Зинаиде Николаевне.

- Нет, я считаю, что произведения молодых авторов будут подогревать интерес к журналу. Потому предлагаю напечатать в марте стихи Блока.

- Надо подумать.

- Творчество – это самовыражение, а не средство проповеди. Поэтому я не дам печатать свою статью о Пушкине рядом с Мережковской «Судьбой Гоголя». Слишком у них различные цели и идеи.

- Валерий Яковлевич, в чем вы видите наши расхождения?

- Я никак не могу согласиться с Дмитрием Сергеевичем, что критика должна быть религиозным самосознанием. К черту тогда Гоголь, Пушкин и все! Достаточно быть Мережковским!

- Успокойтесь, господа! У нас много текущей работы. Раз Зинаида Николаевна уступает место Блоку, давайте посмотрим подборку его стихов. Цензура не пропустит стихов с выделенными большими буквами.

- Ведь после подписи цензора нельзя менять текста, но ничего не говорится о правилах корректурных поправок. Давайте пошлем стихи с маленькими буквами, а потом восстановим большие.

- Это гениальная идея, она нас спасет!

Стихи цензор возвращает Перцову без изменения, замечая:

- Какие-то странные стихи…

 

* * *

 

15 февраля 1903 года… Редакция журнала «Мир искусства». Собираются члены общества из Москвы и Петербурга. Дягилев открывает собрание, отметив про себя большое количество художников из Москвы.

- Уважаемые господа, позвольте мне открыть наше расширенное заседание. Сегодня мы имеем честь принимать у себя наших московских гостей в большом составе и поблагодарить их за возможность видеть их в нашей редакции. Я имею неоспоримые сведения о недовольстве участников последних выставок решениями жюри, также лично моими действиями в этом направлении. Это обязывает внести на ваше рассмотрение вопрос об изменении организации выставок. Прошу вас, господа, высказаться по данному вопросу, используя возможность выразить свое мнение перед всеми участниками наших показов.

Высказываются за расширение жюри, независимое и беспристрастное. Чувствуется открытое противостояние между петербуржцами и москвичами, явно не довольных друг другом.

- Господа,- берет слово Бенуа,- я предлагаю организовать новое общество, учитывая пожелания участников и устранить в нем прошлые недостатки.

В редакции начинается волнение, Дягилев явно нервничает, сидевший рядом Философов презрительно улыбается. Общим собранием постановляют создать новое общество. Когда все присутствующие начинают подниматься, раздается громкий голос Философова:

- Ну и, слава Богу, конец, значит.

В комнате постепенно остаются только близкие к редакции, все сидят на своих местах, молча. Говорить не о чем, все понимают, что это начало конца. Никакого нового общества больше не будет, да и сам журнал под большой угрозой закрытия – оттого на душе тягостно.

 

* * *

 

Философов живет у Дягилева на Фонтанке. Когда он к нему переезжает, Зинаида пишет злую эпиграмму в пушкинском стиле.

 

Друзья и мать меня молили

Рыдая, но для бедной Лили

Все были жребии равны.

Я вышел замуж. Вы должны,

Я вас прошу, меня оставить…

 

Это ее ответ на все неудачные попытки ее и Дмитрия вернуть Философова в свой круг. Он все больше отдаляется от них. Увидев, что Дягилева нет дома, Дмитрий отводит его в пустой кабинет.

- Дима, ваше нежелание с нами откровенно поговорить, мы объясняем только вашей болезнью. Мы хотим спасти нас.

- От чего?

- Вы гибнете в окружении этих эстетов.

- Если я погиб, то меня уже не спасешь, если я не погиб, то почему вы думаете, что у вас монополия спасения?

- Потому, что мы вас любим.

- Нет ли тут главного вашего порока – гордыни?

- Вы к нам не справедливы…

- Да признайтесь, что я вам нужен был как литературный редактор. Вы просто прикидываетесь добрым, а сами используете и меня, и журнал в своих интересах. Мне это скучно.

- Но ведь мы связаны внутренне.

- Но я не согласен с вашими проявлениями мелкого самолюбия и неприятием любых несхожих с вами мнений. Это низко. Из-за вас я ссорюсь со своими друзьями. Мне больно видеть вас такими, ведь я вас с Зиной люблю.

- Дима, я вижу, что никаких улучшений в наших отношениях не предвидеться, но мы всегда открыты для тебя.

Дмитрий передает Зинаиде разговор, и она вздыхает: «Все это глухо, страшно». Ей приносят письмо от Карташева, где он просит допустить его на моления в Великий Четверг. Она отправляет это письмо Философову с пометками, в которых упреки Философову в измене Главному и в том, что он порвал не только божественную связь, но и человеческую. Она просит вернуть письмо обратно, но посыльный приносит письмо без ответа.

- Зина, смотри – он не реагирует на мои замечания, а твои отмечены «декаденством».

- Да он нас просто ненавидит! Я видела его в нашей редакции, и он даже не зашел в комнату, где я сидела.

- Он грубил там даже Минскому, он мне рассказывал.

- Надо его простить, он слаб.

- Тогда и вести с ним себя надо, как со слабым.

- Нет, надо быть равными.

Она твердит в вечерней молитве: «Господи, прости меня! Дай мне опять света… Так тяжело…» Она понимает, что он воспротивился слишком настойчивому напору с их стороны. Надо учиться у Дягилева мягкости и гибкости в отношениях с Димой. В конце марта Философов уезжает с Дягилевым в Италию, это окончательно сломало Зинаиду, и она всецело погружается в редакционную работу, чтобы отвлечься от гнетущих мыслей.

Как ей смириться с тем, что ее любовь презирают? «Господи, призри на любовь мою! Дай света, чтобы видеть волю Твою! Склоняю голову. Отдаюсь Твоей любви. Аминь».

 

Жизнь и мой разум, огненно-ясный!

Вы двое – ко мне беспощадней всего:

С корнем вы рвете то, что прекрасно,

В душе после вас – ничего, ничего!

 

* * *

 

Как только в докладах и прениях на Собраниях начинает звучать критика церкви, Скворцов предупреждает:

- Господа, критика церкви влечет за собой осуждение власти, потому что спаянность государственная и церковная слишком велика в православно-самодержавной России, чтобы, отвергая одно, не трогать другого.

Но Дмитрий не слышит Скворцова.

- Русский самодержец не может ограничивать собственной власти, потому что источник ее в абсолютной святыне, в помазании божьем. Помазанник божий - или самодержец, или ничто.

Критика журнала «Новый путь» звучит на Собраниях с самого его появления. Особенно отличается священник Иоанн Кронштадский:

- Умники неумные, вроде Толстого и его последователей, хотят найти другой путь и, сбившись с истинного пути, находят путь заблуждения, отвержения от Христа, не хотят веровать в то, что веками установлено, Самим Богом открыто и возвещено: отвергают Церковь, таинства, руководство священнослужителей и даже выдумали журнал «Новый путь». Этот журнал задался целью искать Бога, как будто Господь не явился людям и не проповедовал нам истинного пути. Не найдут они больше никакого пути, как только в Христе Иисусе, Господе нашем. Странное соседство отчетов Собраний с декадентской поэзией! Журнал «Новый путь» - сатанинский!

Слова эти встречены гулом одобрения духовников. Они выписывают архимадрида Михаила, знакомого со светской философией, себе в помощь. Он сразу объявляет Мережковского вредным еретиком, а его учение «апофеозом оргийности».

- Учение Мережковского я считаю совершенно безвредным,- поправляется он в ответ на возмущения интеллигентных кругов,- потому что это – не ошибка ищущего ума, а игра в «цветные яркие слова».

А вскоре о.Михаил переходит на сторону Мережковского к удивлению духовенства и обрушивается с критикой на православную церковь. Критика Собраний идет по всей стране в прессе: «…. а в основе пустая жалкая словесность – крик, вопль, вой, визг моды – нервы, ожидания, скука, судорожная торопливость засидевшихся на одном месте людей».

В газете «Заря» появляется открытое письмо Лухмановой: «Кто звал быть нашими пророками гг. Меньшиковых, Розановых, протоиерея Устьинского, Мережковского и других?.. Мы устали от грязи, клеветы, от всей этой вакханалии, под видом богословских споров, мы жаждем чистоты и простоты, мы жаждем молчания». Газета попадается на глаза царю.

- Я требую, чтобы духовная власть разобралась с Собраниями и журналом,- постановляет он.

Весеннее, солнечное утро страстной субботы 5 апреля не предвещает никаких неприятностей, оно даже поднимает настроение Зинаиды, отправившейся на Собрание.

- Господа!- объявляет председатель Собрания.- Постановлением Синода запрещается дальнейшее продолжение Религиозно- Философских собраний.

В зале поднимается гул. По поведению священников и приближенных к ним Зинаида понимает, что любые попытки возобновления тщетны. Она пытается успокоить Дмитрия:

- Ведь мы давно ожидали этого. Собрания сыграли свою важную миссию: молодые священники уже не трепещут перед высоким начальством, да и журнал даст нам возможность не прекращать связь с духовниками.

К Дмитрию подходит Бенуа, отводя его в сторону.

- Дмитрий Сергеевич, я хотел бы вам кое-что показать.

Он отводит его в угол зала и показывает на статую, стоящую за классной доской в виде чудища, похожего на черта с настоящей шерстью и торчащими длинными клыками из огромной красной пасти. Голову венчают рога, а глаза выпучены в страшном взгляде.

- Откуда этот идол здесь?

- Ну, я предполагаю, что его привезли из экспедиции Географического общества или из Монголии, или из Тибета.

- Зина, подойди сюда, пожалуйста.

Зинаида нехотя встает, она вся еще находится в осмыслении факта запрещения. Увидев идола, она вскрикивает:

- Боже мой! Где вы раскопали это ужасное чудище? Мне даже страшно смотреть на него.

- Александр Николаевич говорит, что оно всегда здесь стояло. После этого стоит ли удивляться сегодняшнему факту запрещения. Здесь без дьявола не обошлось…. Я чувствовал и всегда был в этом уверен.

- Ты прав, Дмитрий.

- Дмитрий Сергеевич в состоянии даже не Соляного, а чугунного столба,- объясняет Зинаида знакомым,- ни о чем слышать не хочет. Устал и в тихой ярости. Желает уехать немедленно «куда глаза глядят».

Но Дмитрий решает предпринять последнюю попытку спасти собрания и идет в Лавру к митрополиту Антонию. Возвращается он совсем больной, держась за стены.

- Что с тобой Дмитрий?

- Я уже выходил от митрополита и провалился в стеклянный люк.

- Какой ужас, ты весь в крови!

- Порезался осколками и сильно ушибся.

Зинаида усаживает его в кресло и обрабатывает раны.

- Зачем ты пошел туда? Что он сказал?

- Он сам расстроен этим и обещал содействие, но я уже ни во что не верю. Нет, Зина, мой поход к Православию добром не кончится.

- Отдохни, сейчас доктор придет.

 

* * *

 

Лето проводят в Луге в двухэтажном помещичьем доме, где Дмитрий занимает кабинет на втором этаже. Младшие сестры уезжают в Пятигорск к Соне, только Ася поселяется с ними на даче и готовится к экзаменам. От Философова приходит письмо.

- Дмитрий, вот почитай, от Димы. Просит приехать в город, они с Дягилевым вернулись из Богдановского.

- Почему бы ему не приехать самому?

- Он объясняет это тем, что Сережа к нам не поедет, а без него разговор не состоится. Дело касается наших журналов. Мне совсем не хочется ехать. Было бы приятнее и полезнее встретиться с Димой здесь.

Нет, Зина, надо ехать, ведь речь идет о нашем журнале.

Утром они уезжают на поезде, а вечером румяный Сережа и смущенный Дима появляются у них. Разваливаясь в кресле, Дягилев чувствует себя уверенно:

- Наш журнал, как и ваш, в критическом состоянии, но все-таки в лучшем. Чехов прислал нам письмо с тревогой за наш журнал. Он пишет, что наш журнал – прелестная 20-летняя девушка, которую хотят убить за то, что она когда-нибудь состарится.

- Причем тут «Новый путь»?

- Мы ездили к Чехову и совместно выработали план: соединить наши журналы в один. Редактором буду я, а вы с Димой – вице-редакторы.

- А если мы не согласимся закрывать наш журнал?

- Тогда мы закрываем свой и уезжаем с Димой на два года за границу.

При этих словах он многозначительно смотрит на Зинаиду, но она делает вид, что это ее не касается. У нее страшно болит голова, поэтому она слушает рассеянно.

- Вы будете заведовать критическим отделом, деньги на новый журнал уже найдены.

- Тогда почему же на эти деньги не расширить «Мир искусства»?

- Нет, мы хотим обновить журнал. Надо расширить аудиторию читателей, для этого мы пригласим в журнал москвичей.

- Я буду иметь полные полномочия в своем отделе?

- Конечно, вы сами по ситуации будете принимать решения.

Зинаида смотрит на изящно одетого Дягилева, на его круглое лицо с тщательно зачесанными волосами с седым клоком, и у нее от возмущения перестает болеть голова.

- Вряд ли новый журнал перетянет читателей у общественных журналов,- утверждает она.

- Я согласен с Зиной,- поддерживает ее Философов.

- Не понимаю идеи нового журнала.

- Наша цель – объединиться под общим флагом с Чеховым, Горьким, Брюсовым и другими литераторами.

- Почему же нельзя сохранить «Новый путь»?

- Нам необходимо имя знаменитого писателя – Дмитрия Сергеевича.

- Вы могли бы пригласить Минского…

- Нам нужен Мережковский.

Зинаида пожимает плечами, она заранее знает ответы. Светлый костюм еще больше подчеркивает рыхлую полноту Дягилева, да и Философов в светлом наряде выглядит полноватым.

- Вам нужно подумать, ждем вас завтра у себя.

Они прощаются. Дягилев, улыбается в свои холеные усы и произносит, целуя руку:

- Вы, Зинаида Николаевна, на свежем воздухе похорошели.

Ей приятно это слышать, но вдвойне было бы приятнее это из уст Димы, но он сдержан и подчеркнуто равнодушен. И от этого она любит еще больше, ведь ей очень интересно сломать его неприступность.

В редакции на другой день их ожидает еще и Бенуа с Нувелем, им не терпится услышать ответ Мережковского.

- Ну, как? Приняли решение?

- Сегодня я не могу сказать вам ни да, ни нет. Я буду сохранять «Новый путь» до последнего. И если он все-таки погибнет, то тогда мы с Зиной пойдем в ваш новый журнал, я буду редактором и буду получать жалование, а пока свой роман «Петр и Алексей» я буду печатать в своем журнале.

Дягилев не может скрыть раздражения на своем полном лице.

- Вы не понимаете своей выгоды.

Зинаида еще более решительно выражает общее желание:

- Вот как раз очень хорошо понимаем, что ваше предложение очень соблазнительно для нас, но Дима хорошо знает, что «Новый путь» - это наше родное дитя и с каким трудом оно нам досталось. Сами свое дитя убивать мы не станем, и не ждите от нас этой жертвы.

- Кажется, Зинаида Николаевна дорожит журналом больше, чем вы?

- Можно простить слабость и лень, но необходимо сознавать, что делаешь и почему.

На прощание Дмитрий говорит:

- Сама по себе идея создания нового журнала заслуживает пристального внимания. Советую вам открыть журнал. Всего вам доброго! Нам пора на дачу, в городе нечем дышать бедному человеку.

Уже в вагоне Зинаида смеется:

- Сережа, конечно, вне себя от ярости, как и все Адонисы.

- Они надеялись нас легко сломить.

- Нет, Дима не мог на это надеяться, потому и не поехал к нам один на дачу. Он нас лучше знает, чем они, и знает, что для нас наш журнал значит, о котором мы так мечтали.

 

* * *

 

Ощущение легкости не покидает их всю дорогу, такими оживленными их встречает Анастасия. Увидев ее, Зинаида целует и внимательно смотрит на нее.

- Мамочка, ты такая бледненькая. Тебе нездоровится?

- Все в порядке, Зина. Простое недомогание.

- Давай вызовем Чигаева?

- Да нет, мне не нужен доктор. Скоро девочки приедут из Пятигорска, я поеду в город их встретить.

- Тебе не тяжело одной ехать? Могу я поехать.

- Нет, я одна.

Оставшись с Дмитрием, Зинаида беспокоится:

- Что-то она немного нервная стала. Хотя врач ей запретил курить, надо ей сделать папиросочку и подложить.

Утром Анастасия уезжает в Петербург и возвращается на другой день уже с дочерьми.

- Как там Соня поживает?- спрашивает Зинаида, целуясь с ними.

- Тетя Соня счастлива, а на Кавказе отдыхать чудесно!

- Зина, что-то мамочка неважно выглядит. Что с ней?

- Все нормально, я просто устала с дороги, пойду, прилягу.

Вскоре Зинаида заглядывает в комнату матери и видит, что та недомогает.

- Мамочка, что такое?

- Зина, присядь. Не хотела при всех говорить, но у меня в это лето было уже несколько сердечных припадков.

- Почему ты их скрываешь, родная моя?

- Все казалось, что так пройдет, но вот ездила я в город посоветоваться с докторами.

- А мне ничего ни слова… Что они сказали?

- Они обнаружили еще начало сахарной болезни, кроме сердечной недостаточности.

- Это плохо, мамочка.

- Доктора назначили мне режим, и я буду его соблюдать, и скоро все пройдет, вот увидишь. Это временное недомогание. Ты пока ничего не говори девочкам.

Анастасия так уверяет дочь, что та ей начинает верить, и остаток лета все проводят в прогулках и всеобщем веселье. В сентябре приближается время отъезда в город.

- Пора возвращаться. Можно было еще пожить, но меня беспокоит наш журнал, надо что-то придумать, чтобы его спасти.

В Петербурге они сразу вызывают доктора Чигаева для осмотра матери.

- Ну что, я не вижу ничего серьезного пока. Понаблюдаю за матушкой вашей. Но постельный режим ей необходим.

Теперь Зинаида несколько раз в день проведает мать, успевая усиленно работать в редакции, переехавшей с Невского в маленький Саперный переулок. Редактор Перцов уехал на Волгу, секретарь Егоров появляется редко здесь, потому вся работа лежит на хрупких плечах Зинаиды. Часто здесь собираются студенты, как духовные, так и светские: Блок со своим другом рыжим Евгением Ивановым, бледный тонкий поэт Владимир Пяст, красивый Л. Семенов и многие другие, включая старых знакомых Карташева и Успенского.

- Дмитрий, эти студенты начитанны и разносторонне, а духовные студенты обладают еще и запасом специальных знаний и навыков. А всем им еще не хватает литературного опыта, но они стараются учиться. Наш журнал тем и ценен, что рядом с известным писателем появляются их пробы.

Ночью за Анастасией следят сестры. Маленькая полноватая, красивая Татьяна всегда рядом с младшей сестрой Натальей, высокой худощавой бледной девушкой с вечно печальным выражением лица. Они вместе учатся в Академии художеств.

- Опять ночью у мамочки был сердечный припадок…

- Не беспокойте вы Зину, это случайно было и быстро прошло.

- Мамочка, я так за тебя переживаю, что-то ты совсем разболелась. Береги себя, ты у нас одна осталась.

- Нечего волноваться, все пройдет, летом опять поедем на дачу. Я недавно выкурила последнюю папиросочку – больше не позволяют,- с улыбкой шепотом говорит Анастасия Зинаиде.

Зинаида, немного успокоившись, уходит опять в редакцию, а вечером долго работает допоздна, перечитывая рукописи и отвечая на письма. Утром она просыпается от громкого звука закрывающего окна.

- Няня, почему так рано его закрываешь, я еще буду спать?

- Маме дурно!

Зинаида подскакивает в постели и с трудом понимает ее слова. Вскоре она уже влетает в квартирку матери и видит сидящего у постели Дмитрия.

- Она уже не улыбается, лежит равнодушная, маленькая слабенькая, худенькая,- говорит Дмитрий со слезами на глазах.- У нее нет сил жить.

- Мамочка, как ты?

Но Анастасия так слаба, что не может ей даже улыбнуться, а только глазами встречает дочь. Зинаида покрывает поцелуями ее руку, такую слабую и худенькую.

- Мамочка, не оставляй нас. Как мы без тебя сможем жить?!

Но Анастасия отворачивается к стене, и Зинаида понимает, что это конец и по ее свесившейся руке, и по ее неподвижному взгляду.

- Нет!- исступленно кричит она.

- Родная моя,- рыдает Зинаида.- Нет, нет! Этого не может быть!

Дмитрий подходит к жене и поднимает ее от постели.

- Мы все ее любили, как родную. Крепись, Зина.

На другой день она идет туда, ее встречают рыдающие сестры.

- Я сегодня утром проснулась с такой внутренней пустотой, какой никогда не было,- всхлипывает Татьяна.- Как теперь жить? Как я могу теперь жить?

- Я часто видела раньше страшный сон, что мама умерла, и, просыпаясь, радостно осознавала, что это только сон. А сегодня утром сон стал явью и не проходящей болью,- горестно говорит Зинаида.

- Господь поможет нам, он не даст нам упасть – мамочка сама хочет, чтобы мы жили,- успокаивает их Ася.

- Я написала молитву сегодня,- произносит отрешенно Татьяна.

- Прочти,- просит Зинаида.

- «Мамочка шла по коридору, шла тихо. Рукой за стену держалась. Капор белый с лиловыми полосками. Худенькая. Господи, худенькая! Мамочка моя родная, ты мой птенчик драгоценный, любимый, как я люблю тебя всегда и тогда и теперь. Хочу все сделать, чтобы ты увидела нас всех и мы тебя. И пусть бы дети твои были и мы и те наши братья, которые будут с нами. Мать наша – Богородица и ты в ней. Господь мой и Бог мой! Пошли нам Духа Твоего Чистого, Белокрылого, чтоб укрепил нас и напомнил нам все слова Твои!»

- Мне кажется, мамочка нас слышит.

- Конечно.

На похороны приезжает любимая кузина из Москвы, Соня с Кавказа и другие родственники.

- Ты знаешь, Зина, что я не помню своей матери, говорит московская кузина Наташа,- а тетю Настю я любила, как родную мать. И тебя я люблю сильно, ты поэзия моей жизни. Я всегда знаю, что ты где-то со мной.

Зинаида обнимает свою кузину и так входит в церковь, где начинают отпевать Анастасию.

- Зина, ты заметила у мамочки на щеке около глаза слезу?

- Да, это верно капнуло из купола.

- Нет,- уверяет Татьяна,- я реально ощутила, что она с нами в это время, и уже знающая, просветленная.

- Ты права, Тата.

Когда на монастырском кладбище зарывают могилу, все целуются друг с другом со словами:

- Христос Воскрес!

Как ни тяжело Зинаиде ощущать окружающую реальность, она все-таки чувствует постоянное присутствие Философова сзади себя, поддерживающего ее при необходимости, и это согревает ей душу. Она слышит шепот Татьяны:

- Господь наш, приди на помощь нам! Приди, Господь, на помощь детям твоим. Пошли нам, дай нам любовь Твою, Твою любовь, цепью нас связывающую, действенную, огненную. Страшно, страшно держаться, Боже мой! Держи меня, держи на Твоих Крыльях. Верю, Господи и люблю Тебя – мой Господь!

- Всего 54 года прожила мамочка, это так мало…

Младшие сестры переезжают в квартиру Мережковских, а Ася после медицинских экзаменов уезжает на Кавказ к Соне.

- Я все, как выжатая, у меня нет сил,- произносит Зинаида.- И Дмитрий душевно измучен, почти болен. Вся тяжесть организационная была на нем. Он помог нам выдержать все достойно и светло. Спасибо ему за все.

- Дима тоже мне много помог. Мне кажется, что он нас уже больше не покинет.

- Дай Бог!

- А я с усилием взялась за рисование,- говорит Татьяна,- зная, что это нужно. Но с тех пор мое рисование – испорчено. Оно не настоящее, как у всех, оно подмоченное, и вся я подмоченная.

- Все пройдет, Тата. Продолжайте учиться в Академии.

После отдыха вчетвером на Иматре они стараются с трудом вернуться к прежнему распорядку жизни.

 

Часы остановились. Движенья больше нет.

Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.

 

На скатерти холодной неубранный прибор,

Как саван белый, складки свисают на ковер.

 

Ничто не изменилось, ничто не отошло;

Но вдруг отяжелело, само в себе вросло.

 

Ничто не изменилось с тех пор, как умер звук,

Но точно где-то властно сомкнули тайный круг.

 

И вечности безглазой беззвучен строй и лад.

Остановилось время. Часы, часы стоят!

 

* * *

 

В конце октября поездка в Москву становится насущной необходимостью для журнала, и они отправляются туда, остановившись в «Славянском базаре» как всегда. Из окон их номера видна новенькая, только что отстроенная и поражающая глаз необычностью архитектурной отделки гостиница «Метрополь», где в задней части находится редакция журнала «Скорпион».

Сотрудники редакции собираются вечером, издатель Поляков приходит из своей фирмы, в комнатах загорается свет, он и становится сигналом для Зинаиды начинать собираться в редакцию. Комната с высокими окнами, оклеенная синими обоями, почти без мебели, только стол у окна и полка с книгами.

Их приглашают в комнату направо, где размещается кабинет редактора, и усаживают на большой турецкий диван.

- Необходим совершенно новый журнал для подготовки к предстоящей революции,- говорит Дмитрий, обращаясь преимущественно к Полякову,- наступающей неотвратимо и очень скоро. И движущейся силой этой революции будет Христос, а не ожидаемый всей интеллигенцией простой народ.

 

Москва

 

Зинаида постаралась выбрать для важной поездки, чтобы произвести впечатление столичной поэтессы; она очень нарядная и уверенная в себе.

- «Скорпион» осуществляет очень важное и нужное для России – он не только знакомит читателей с новинками западноевропейской литературы, но и позволяет русским писателям печатать свои новаторские произведения. Да и издательству просто необходим свой орган периодики. И этот журнал может стать нашим совместным «Новым путем», в данный момент остро нуждающегося в денежных вливаниях вашего издательства.

Маленький худенький Поляков смотрит с восхищением на очаровательную петербургскую поэтессу, заглядывая в ее зеленые удлиненные глаза, улыбается и молчит. Он редко говорит, всегда внимательно слушает. В разговор включается Брюсов, он старается быть как можно деликатнее:

- А ваш «Новый путь» падает все безнадежнее и жальче. Все, кроме вас, Розанова, Минского – позор и мерзость. Самая робость «Нового пути» - есть робость раба, того Грядущего хама.

- Я с вами не согласна.

- Даже Бальмонт сравнивает ваш журнал с помойной ямой.

- И все-таки печатается у нас.

- Идеологически он не с вами:

 

Мне чужды ваши рассуждения:

«Христос», «Антихрист», «Дьявол», «Бог».

Я нежный иней охлаждения,

Я ветерка чуть слышный вздох.

 

- Он еще будет с нами.

- Сомневаюсь. Вы, Зинаида Николаевна, поносите беллетристику в разных журналах, но ведь эти журналы никогда не печатают такую пошлость и глупость, как у вас.

- Это мое личное мнение.

- Еще немного – и мне будет стыдно, что я имел что-то общее с этим «тощим» журналом, раздувающимся как лягушка, чтобы стать – увы! – толстым.

- Валерий Яковлевич, вам не кажется, что вы немного не гостеприимны?

- Это просто текущая работа, а сейчас я приглашаю всех прямо из редакции ко мне на Цветной бульвар.

Все начинают суетиться.

- Ну, вот другое дело, а то все дела, дела…

У Брюсова Поляков отделяется от всех гостей с Зинаидой, опасаясь, чтобы ему опять не помешал хозяин; он ведет себя как истинный кавалер, подливая вино в ее бокал и развлекая разговором.

- Вы не находите схожесть ваших стихов с сегодняшним вечером:

 

И только одно я знаю верное:

Надо всякую чашу пить до дна…

 

Зинаида заразительно смеется, возражая:

- Я вкладываю в него другой смысл…

- Брюсов сегодня обидел вас?

- Я привыкла к его критике, он ругает журнал всю осень.

- Господа, я предлагаю этой же компанией ехать сейчас в ресторан «Метрополь».

Пьют шампанское, читают стихи, поют и шутят до 2-х часов ночи в отдельном кабинете, где в середине большого, круглого стола стоит в корзинах много цветов. Поляков перед расставанием обращается к Дмитрию:

- Я намерен выпускать журнал в Москве, очень скоро получу разрешение и начну подготовку к его выходу, хотя мы давно с Брюсовым заняты этим давно. Поэтому мне нет необходимости в вашем журнале, он станет нам конкурентом.

- И все-таки, Сергей Александрович, не откажите еще в одной любезности – посетите нас завтра в гостинице.

- Не буду обещать, но постараюсь прийти.

Вместо визита посыльный вносит в номер восхитительную корзину роз и коробку конфет.

- Да…- задумчиво произносит Дмитрий.- Денег Поляков не даст. Собирайся, поедем к Хлудову.

Хлудов живет в огромном доме, больше похожем на дворец и расположенном в переулке его имени. Он из богатого купеческого рода, занимающегося торговлей тканей из хлопка. Встречает их приветливо, стараясь угодить столичным литераторам. Он отличается от типичного вида купца и худощавостью, и быстрыми ловкими движениями. Категорично не отказываясь дать денег на журнал, он поет московским тенорком:

- Да, я обещал дать вам 30 тысяч, но пока не имею их в наличии.

Одет он в добротный сюртук, из-под которого виден жилет с золотой цепочкой. Седая борода аккуратно лежит на груди.

- Поедемте в Донской монастырь к епископу Антонию, вдруг он вам поможет. Правда, он очень строг.

Владыка Антоний, чернобородый, черноглазый великан с громовым голосом встречает их радушно, угощает вкусным чаем, жалуется на несправедливости в мирской жизни. Никаких денег он и не обещает.

Посещают еще несколько влиятельных московских лиц, но опять безрезультатно. Они опять едут к Хлудову.

- Василий Алексеевич, ваша статья «Царство Божия как сила»,- говорит Зинаида,- имеет успех после выхода в журнале. Так что в ваших интересах дать денег и продолжать в нем сотрудничать. Ведь у вас найдется еще статья для «Нового пути»?

- Посмотрим.

- Да кто в Москве богаче вас?

Хлудов только хитро улыбается, поглаживая бороду.

- Вы же писали нам, что мы вам как родные, и вы всегда будете с нами в дружбе…

- Мой дом всегда открыт для вас.

- Не дом, а дворец.

- Мое богатство вы преувеличиваете. Я не так богат, как вам кажется.

Зинаиде надоедает его постоянное увиливание.

- Василий Алексеевич, вы нам скажите прямо – дадите денег или нет?

- Да вы угощайтесь, погостите еще в Москве.

- Не юлите.

- У меня денег нет.

Уже сидя в санях, Зинаида дает волю своему возмущению:

- Каков? А? Водил за нос столько дней и отказал, как отказал Морозов и Щукин. Столько дней напрасно здесь провели…

- Да успокойся, Зина. Я другого от этого купчика и не ждал, ведь это про него сказано, что он двугривенный сразу из кармана не вынет, раньше меж пальцами его сто раз перетрет.

На вокзале их провожают Поляков с Брюсовым. Простились очень «сердечно», клянясь во взаимной любви…

 

Глава 13
Поездка к Толстому. Германия. Бердяев.

 

В январе 1904 года начинается русско-японская война с нападения японских кораблей на русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. Это становится полной неожиданностью для общества, оно легкомысленно относится к самому факту войны с японцами. Может быть, потому что уже более 20-ти лет в России не было войны. На вечере в доме Мурузи о войне говорят с легкой иронией.

- Господа, мне японцы напоминают больше обезьянок, чем людей. Да к тому же и глупых, но не без нахальства.

- Да куда они лезут против такого огромного государства! Это просто безумие с их стороны.

- Японцы – мудрая нация, зря вы так о них…

- Конечно, наша доблестная армия разобьет быстро,и просто сотрет с земли эту желто мордую нацию, как будто, их и не существовало.

В редакционной комнате тесно.

- Конечно, конечно,- утверждает Розанов, сидя на диване с подогнутой ногой и с очередной папироской,- медведь этого мышонка раздавит, об этом и говорить нечего…

Все соглашаются, один Хлудов возражает, хитро сощурив глазки:

- Ну уж и раздавит… А как нет? Макаки тоже не дураки. Мы, пожалуй, дурнее.

- Василий Алексеевич,- обращается Зинаида к Хлудову,- вы нам привезли статью?

- Я за этим и приехал в Петербург.

- Как она называется?

- Я бы хотел назвать «Чему учил Христос».

- Ваше желание – закон для редакции.

В комнату входит адмирал Рождественский, заполняя ее своей значимостью. Все почтительно встают, и Зинаида усаживает его.

- Господа, я поведу свою эскадру окружным путем в японские моря. Уверяю вас, моя экспедиция решит исход войны в нашу сторону.

- Дай Бог, дай Бог…. А пока наш Порт-Артур в осаде все еще…

- Это временно, я исправлю положение.

Он говорит долго, с горячностью. Аудиторию слушателей он выбрал совсем не компетентную в военных вопросах. Когда он уходит, то один из присутствующих молодых поэтов произносит:

- По-моему, ничего у него не выйдет. У него и лицо какое-то идиотическое и обреченное одновременно.

Стараниями Дмитрия получено разрешение на печатание отчетов в первых номерах «Нового пути».

- Теперь у журнала нет будущего,- объясняет свой уход Перцов,- он свою миссию выполнил, ведь мы его основывали для публикации отчетов. Вы сами видите, что подписка остановилась, а это предвещает журналу крах.

- Нет, подписку спасает объявленный роман Дмитрия «Петр и Алексей», потому мы еще попробуем довести журнал до конца года. Раз уж вы отказываетесь вести с нами его, ваше место займет Дмитрий Владимирович.

- Конечно, ведь их журнал закрывается, но без денег и ему трудно придется – деньги истощились еще в конце прошлого года.

Философов, как редактор, не проявляет особого рвения, он заведует литературным отделом в журнале «Мир искусства», перспективы которого не блистательны – с началом войны правительству не до субсидий журналам и материальная поддержка журналу прекращается.

Брюсов, зная недовольство Зинаиды секретарем журнала, рекомендует ей на это место одного начинающего писателя, имеющего интересную биографию и способного оживить журнал. Зинаида просит прислать его к ним, если он согласится жить в Петербурге.

Дмитрий тайно помещает в журнале 2 рассказа Вилькиной под псевдонимом Никита Бобринский и восхищается ими. Если бы Зина знала, кто автор этих рассказов, она бы не допустила публикации, потому как ревнует мужа к Вилькиной и старается не появляться в местах, где может с ней столкнуться.

 

* * *

 

Даша, заходя в гостиную, докладывает:

- Зина, к вам какой-то новый человек.

В комнату почти влетает высокий худой молодой мужчина. Длинные прямые волосы зачесаны назад, открывая низкий лоб, темные глаза смотрят испуганно от робости перед знаменитой поэтессой. У него вытянутое лицо с заостренным носом и тонкими упрямыми губами.

- С кем имею честь?

- Георгий Чулков.

- Ах, да! Брюсов говорил о вас. Садитесь и рассказывайте о себе.

Она пускает дым от надушенной папироски, возлегая на кушетке у камина и стараясь избавить новичка от неловкости своим непринужденным поведением.

- Так вы недавно из ссылки? Где вы были?

- В Якутии. Но там тоже живут люди, а какая там божественная природа! Снег в тайге глубокий и ослепительно белый, на нем множество следов дикого зверя. Снежные пустыни не знают границ, как море.

- Но ведь это только зимой…

- Летом тайга могучее и живописнее, как таежные озера с кристально чистой водой!

В гостиную входит Дмитрий, шаркая тапочками с помпонами, и вопросительно смотрит на гостя. Зинаида быстро произносит, чтобы не мешать рассказу:

- Дмитрий, послушай, как интересно он рассказывает.

- Зина, пригласи гостя пить чай.

Разговор продолжается в столовой.

- Вы читаете «Новый путь»?- спрашивает Дмитрий.

- Да, постоянно.

- Но ведь у нас с вами разные направления.

- Я не согласен с некоторыми аспектами в вашем журнале.

- Так, так… Интересно было бы послушать.

- Ваш журнал не получил общественной поддержки ни у духовенства, ни у интеллигенции, потому что у вас странная путаница в политических статьях и других общественных публикациях.

Он говорит долго, откровенно обвиняя журнал, со всей горячностью молодого задора. Его не перебивают, понимая всю правоту свежего взгляда. Помолчав, Дмитрий предлагает:

- Вы не хотели бы, занять пост секретаря журнала?

- Технического?

- Нет, с полным правом сотрудника. Мы согласны на любые ваши условия.

- Хорошо, тогда завтра встречаемся в редакции. Всего доброго, до встречи!

Чутье не обманывает Мережковских, Чулков становится ценным приобретением журнала. Его энергия уравновешивает пассивность Философова, и он быстро учиться лавировать с духовными цензорами, проталкивая у них свои статьи.

 

* * *

 

11 мая Мережковские едут к Толстому, предварительно получив записку через Сухотиных с приглашением. Когда поезд подходит к станции, их уже ждет коляска из имения. Дождливым весенним днем через аллею из высоких деревьев они подъезжают к яснополянскому дому, и в маленькой передней их встречает полная высокая женщина с мягкими чертами – Софья Андреевна.

- Ах, вот они!

Она ведет Мережковских в приготовленные комнаты внизу.

- Я осталась только из-за вас, а завтра по делам изданий уезжаю в Москву рано утром. Вы располагайтесь и чувствуйте себя свободно. А сейчас после отдыха приходите наверх обедать. А насчет своего отъезда не волнуйтесь, я сделала все распоряжения, и лошади вам завтра будут поданы.

- Спасибо, Софья Андреевна, за заботу.

Сидя в столовой за длинным столом вместе с несколькими родственниками, они впервые встречаются со Львом Николаевичем. Маленький худой сутулый старик в поддевке садится напротив Зинаиды, и она чувствует на себе проницательный взгляд серых глаз из-под густых седых бровей. Она сразу вспоминает слова А.Кони: «Это прежде всего добрый человек, никому не навязывающий своих взглядов, радующийся, когда окружающим легко и весело, сменяющий физическую работу умственной, приветливый и простой, но не фамильярный с крестьянами, всегда добрый, легко поддающийся смеху, вовсе не слащаво благодушный, а называющий зло – злом, а гадость – гадостью,- человек образованный всесторонне, простой в потребности и аристократ во вкусах…»

При этих мыслях она успокаивается, и робость перед великим писателем проходит.

- Зинаида Николаевна, угощайтесь, пожалуйста, попробуйте наши пирожки.

- Спасибо.

- Молитва,- говорит Лев Николаевич,- это самовыражение и разговор с Богом.

- А я в молитве непременно попрошу о чем-нибудь, и оно исполнится.

- Я не понимаю наших современных стихотворцев, таких, как ваш Сологуб…- настаивает Толстой.

- А мне – нравится.

- Вашу книгу обо мне я читал, даже ваш журнал я регулярно читаю.

- Приятно это слышать.

- Вы едете за границу?- спрашивает Софья Андреевна.- Зинаида Николаевна, оставайтесь здесь, а я вместо вас поеду! Я еще никогда там не была!

За столом все дружно смеются. Толстой говорит о том, что она читала в последнее время у него. В комнате, приготавливаясь ко сну, Зинаида удивляется:

- Какой Лев Николаевич в жизни маленький, а Софья Андреевна прыгает по парку, как девочка! И почему он считает себя грешным? О войне говорит лишь вскользь, совсем равнодушно.

На прощание Толстой говорит:

- Я рад, что вы ко мне приехали. Значит, вы уже ничего против меня не имеете…

После их отъезда он пишет в письме М.Оболенской: «Сейчас уехали от нас Мережковские. Этих хочу любить и не могу».

В Москве Мережковских провожают знакомые за границу. На перроне Брестского вокзала оживленно, чувствуется приближение долгожданного тепла. Задорно блестят светлые глаза Бугаева, не сходит улыбка со скуластого лица Брюсова, всегда спокойный Поляков сегодня игриво ухаживает за Зинаидой. Один высокий щеголеватый Балтрушайтис занят своими мыслями, сжимая в руках трость с круглой ручкой.

- Зачем вам Вена, господа? Скоро у нас наступят благословенные летние дни.

- Мы с Зиной так устали от этой редакционной работы, что нам просто необходимо отдохнуть и немного подлечиться. Я мечтаю о тихом курорте.

- Зинаида Николаевна, вы никогда не задумывались над тем, что стихи можно писать, рифмуя не последние слова в строке, а первые?

- Валерий Яковлевич, наверное, это было бы интересно, если бы созвучие получалось от первых слов.

- Вы сейчас договоритесь до таких новшеств в поэзии… Зина, пора заходить в вагон.

Их московские друзья машут вслед медленно уходящему поезду, пока вагон не скрывается из виду. Отойдя от окна, Зинаида снимает шляпку и садится на бархатный диван купе.

- То, что «Весы» - журнал Брюсова, никто не отрицает.

- Знаешь, Дмитрий, хотя он и критикует наш журнал, дела с подпиской его журнала несравненно хуже. У нас в прошлом году было около 2600 подписчиков, а у них не наберется и пятой части нашего.

- Наша подписка тоже оставляет желать лучшего… Взять «Журнал для всех». У него 70 тысяч подписчиков!

 

* * *

 

За окном мелькают свежевспаханные поля, белеет ряд полуголых березок. Настроение у них приподнятое, они едут за границу! Останавливаются в предгорном местечке Берхтесгадене, выбранном ими за красоту окружающей природы. Гуляют по тенистым дубовым и буковым лесам, уходят в горы, где хвойные леса напоминают свои родные.

Пансионат располагается в белом домике со старинным орнаментом, очень уютный внутри, он весь окружен цветами. Альпы видны отовсюду, куда ни отъезжай, белоснежные вершины и причудливые скалы преследуют везде.

- Дмитрий, какая живописная местность!

- Хорошо, что мы здесь остановились. Упоительная тишина вместе с прозрачным целительным воздухом – такая редкость! Думаю, мы пробудем здесь все лето.

- Давай, завтра посетим тот женский монастырь, который мы видели недалеко отсюда.

- Согласен. Здесь особенно остро почитание католических святых, каждый имеет свое предназначение. Их статуи и на дорогах, и на перекрестках, и на фресках домов.

Зинаида возвращается из монастыря под большим впечатлением.

 

Я к монастырскому житью

Имею тайное пристрастие.

Не здесь ли бурную ладью

Ждет успокоенное счастье?

 

Однако такая жизнь вряд ли подойдет ей, она не сможет быть такой безропотной послушницей.

 

Неразличима смена дней,

Живу без мыслей и без боли я,

Без упований и скорбей,

В одной блаженности – безволии.

 

Она не понимает такого служения Богу, свою миссию она видит в активной пропаганде нового религиозного учения.

 

Мы,- тихие,- в себе стыдимся Бога,

Надменные,- мы тлеем, не горя…

О, страшная и рабская дорога!

О, мутная последняя заря!

 

Эти стихи она посвящает сестре Наталье, стараясь приобщить ее к более активному совместному молению, та сдержанно относится к идее вселенской Церкви.

Только в августе они возвращаются в Россию и снимают дачу в Гатчине по Балтийской железной дороге. Городок маленький, чистенький и тихий, где два больших тенистых парка избрали дачники местом гуляний, так же как и озера, оглашаемые визгом купающихся и плеском гребущих лодочников.

Философов приезжает по делам редакции, но близости духовной с ним они пока не могут добиться – Дягилев крепко держит его, и он подчиняется.

Завязывается переписка с Бугаевым.

- Я отправил Боре письмо, приглашаю его к нам. Если у него нет денег на дорогу, надо отправить ему рублей 50 в счет будущей статьи для журнала.

- Правильно сделал, я ему тоже напишу, я чувствую – он наш.

Сестры приезжают позже из Пятигорска. Если бы ни осенние непрерывные дожди, начавшиеся так рано, и ни журнальные дела, осложнившиеся из-за отхода Перцова от дел, они бы еще весь сентябрь провели на даче. Еще в Австрии они узнают об убийстве министра иностранных дел Плеве бывшим студентом университета Игорем Созоновым, а в Петербурге о назначении на этот пост Святополк-Мирского, известного как культурного, широко образованного человека и ожидают позитивных перемен. В столице всеобщее оживление: проходят банкеты в честь 40-летия реформ Александра !!, на которых интеллигенция выступает с требованием конституции. Мережковские посещают эти банкеты, поддавшись общему настроению общественности к лучшим переменам.

 

 

 

 

* * *

 

В Петербург из Москвы переезжает философ Николай Бердяев и становится сотрудником их журнала, где ему и философу Булгакову в нем отводят отдельную рубрику «Без плана». Бердяев печатает статьи «Философия и жизнь. Дневник публициста». И уже октябрьский номер выходит совместным с «идеалистами», но главной линией журнала остается – пробуждение религиозного мировоззрения. Журнал получается внушительнее и пухлее. Очень скоро новые сотрудники вступают в противоречие со старыми.

 

Н.Бердяев

 

- Княгиня Тенишева предлагает взять все расходы по изданию «Мира искусства» на себя при условии, что она сама будет редактором вместе с Дягилевым и Бенуа,- жалуется Философов при очередном приходе.- Да мы уже устали возиться с журналом. Все, что можно сказать и показать, а дальнейшее будет только повторением, просто топтанием на месте, а это нам противно.

- Что вы решили?

- Мы решили закрыть журнал.

- Мы, Дима, тоже поторопились соединиться, время для этого еще не пришло.

- Почему же? Ведь у нас общий путь к религии.

- Да, но как идти по нему? Они проявляют осторожную недоверчивость к искусству и эстетике, потому что он эта область им чужда. Наш журнал тоже сделал все, что мог, и в эти тревожные времена уже нам нечего прибавить.

- Мы просто решили отступить. Дмитрий, они отказываются печатать мою статью о Блоке.

- Чем мотивируют?

- Тема недостаточно значительна! Кто такой Блок? Зачем писать о стихах?

- Ну, если они так легко отказались от марксизма, то мы от своих позиций не отойдем так просто. Надеюсь, мой роман «Петр и Алексей» они допечатают…

Зинаида вне себя от отказа Булгакова – ведь это она создавала журнал! Она добивается своего, и статья выходит, но без подписи. Приходя в свою, еще совсем недавно такую близкую, редакцию, она чувствует себя лишней. И элегантный чернокудрый Бердяев, и добродушный, улыбающийся в свою пышную бороду, Булгаков стараются быть с нею вежливыми, но дают понять, что здесь все решают они.

- Хорошо, почему вы хотите переименовать журнал?

- Мы считаем, что человек должен постигать загадки жизни не через религию, а через философское познание.

- Причем тут «Вопросы жизни»?

- В философии можно найти ответы на вопросы жизни.

- Осуждение правительства за ведение русско-японской войны, совершенно никому не нужной и выявляющей все самодержавные язвы, нам явно импонирует в вашем журнале.

- Мы будем стараться, чтобы таких точек соприкосновения с вами было больше.

Все же понемногу они отходят от дел, как и Философов, с которым Зинаида безуспешно старается наладить более близкие отношения. Слишком настойчивые навязывания своих убеждений вызывает у него открытый протест.

- Зинаида Николаевна, почему вы так уверены, что правда на вашей стороне?

- Наша правда – христианство. Ведь это и ваша тоже?

- Конечно, но ведь наши разногласия на личной почве?

- Да, у нас с вами разный строй души, потому мы и не можем найти общего языка. То, что для меня святое, для вас – дьявольское. И если правда на вашей стороне, то все становится дьявольским.

- Это только вы считаете и заставляете меня в это поверить.

- Но вы безвольный человек, потому и не можете принять нашей правды.

- Дело не в моей слабой воле, Зинаида Николаевна. Иногда нам необходимо различать человеческое от божественного. Мое безволие, как вы выражаетесь, вы только усиливаете. Иногда на меня нападает страх при мысли, что нужно идти к вам.

- Разве мы с Дмитрием такие страшные?

- Конечно, нет. Вы очень привлекательная женщина.

- Так почему же вы меня боитесь?

- Вы - непредсказуема, не знаешь, что вы можете выкинуть.

- Значит, вы признаете, что я загадочная женщина?

- Считайте, если вам так хочется.

Теперь ей понятны его записки, лежащие на ее столе: «Зина, милая, я не могу сегодня быть», Эту принесли вчера: «Завтра надеюсь окончательно войти опять в колею и избавиться от какого-то острого нежелания вас видеть, то есть конечно, не вас, а вернее себя. Ваш Дима». Она мысленно повторяет: «Ваш? Если бы наш…» Но на четверги для молений он приходит всегда и участвует активно: одевает эпитрахиль, читает вслух молитвы. Правда, он не всегда бывает на ежедневных вечерних молебнах, где постоянно присутствуют сестры.

В начале января на такое моление приглашен Бугаев. Мережковский и Философов облачаются в эпитрахили и садятся за стол. На столе стоят с фрукты и вино. Зажигаются свечи, перевязанные цветами. Молитву читает Дмитрий. Весь ритуал впервые наблюдает Бугаев, ставший вдруг серьезным и молчаливым, хотя это ему удается с трудом. Но лица присутствующих так сосредоточены и важны от выполняемой церемонии, что из уважения к ним он тоже притихает. Он рассматривает Дмитрия, одетого в широкую пурпурную ленту, его белейшие, утонченные ручки, создававшие впечатление оранжереи: «Он похож на утонченного маленького попика, воздвигшего молебенку среди лорнеток, духов туберозы. Неужели они все это серьезно?». Только взгляды сестер различны: У Натальи - смиренный, а у Татьяны – быстрый и любопытный.

- Ну вот, Боря! Теперь ты тоже участник нашей тихой часовенки,- произносит Зинаида, когда все заканчивают и все тихо уходят.

Прощаясь, уходят Карташев с Философовым, отправляются спать сестры.

- Доброй ночи! Завтра утром рано уроки в Академии.

Расходится тихая часовенка, никто больше не допускается сюда.

 

* * *

 

Тернавцев всегда влетает в гостиную Мережковских стремительно, останавливается поцеловать руку Зинаиде, наклоняясь своей высокой плотной фигурой.

- Валентин – вы демон,- лениво тянет Зинаида.- Признайтесь, мать итальянка вселила в вас этот дух.

Тернавцев улыбается, поправляя белый шелковый галстук, и говорит задушевным голосом с церковным «о»:

- Может быть, но ведь и вы – дьяволица. Так что у нас одна компания… Господа, я только что видел отца Георгия Гапона.

- Как он выглядит?

- Он худощавый брюнет с пышной бородой и с удивительно одухотворенным лицом с тонкими чертами. Ему 35 лет. С рабочими быстро находит общий язык.

- Но ведь он не был рабочим.

- Да, он сын сельского священника, потому и знает хорошо нужды простых людей. Священный сан он получил в 1903 году и уже на следующий год организовал «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга».

- Ну, ведь у нас на собраниях таких священников не было.

- Весь секрет в его манере общения с рабочими - он просто беседует с ними, постоянно спрашивая: А сами-то вы что думаете по этому поводу?» Сейчас он призывает идти с петицией к царю.

- Это абсурд!

- Это мы понимаем, а рабочие верят в обратное. Он им внушает, что царь батюшка – защитник от всех несправедливостей и не знает, как народ страдает. Он предлагает нести к нему петицию, встать у дворца на колени и ждать, когда царь выйдет к ним.

- Господа, а это не провокация?

Присутствующие волнуются, всем с трудом верят в возможность сказанного Тернавцевым, всегда оказывающегося в центре внимания из-за колоритной внешности и интересных новостей с его быстрым жестикулированием и живым смехом.

Январь 1905 года стоит морозный и снежный. Дмитрий подолгу гуляет по занесенным снегом аллеям Летнего сада, здесь ему все близко и хорошо думается в абсолютном одиночестве в эти утренние часы. Только во время второй прогулки после завтрака и отдыха на кушетке с книгой он видит редких прохожих, но они не мешают его мыслям.

- Новейшие поколения того времени искали и находили в Мережковском связь с ушедшим поколением,- думает, наблюдая за ним Чулков, когда прогуливается вдали с другом.- Каждый из нас, встретив Мережковского в Летнем саду на утренней ежедневной прогулке, думал, глядя на его маленькую фигурку, узенькие плечи и неровную походку, что этот человек связан какими-то незримыми нитями с Владимиром Соловьевым, значит, и с Достоевским и далее с Гоголем и Пушкиным…

Покидая Летний сад через ворота с позолоченными вазами, он вспоминает строки из письма Пушкина жене: «Летний сад мой огород. Я вставши ото сна иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. Я в нем дома». Эти воспоминания развеселили Дмитрия, он усмехается: «Я мог бы также сказать с маленькими изменениями». Хорошее настроение укрепляется при мыслях о Философове. Он с каждым днем становится им ближе, а вчера 5 января они по его просьбе перешли на «ты», что вселяет надежду на необратимость их отношений.

Проходя мимо Пантелеймоновской церкви, построенной в 30-е годы прошлого века в честь побед русского флота в эпоху АлександраI1, он мысленно возвращается в это далекое время. Размышляя, он не замечает, как оказывается у узорного подъезда дома Мурузи. Няня встречает его словами:

- Пора обедать. Зина ждет вас.

- Зина, я думаю писать книгу об Александре I.

 

* * *

 

В воскресенье 9 января днем у Мережковских собирается молодежь, но сегодня с самого утра приходят и другие люди. И все рассказывают, что на Невском люди с иконами идут к царю и на всех улицах множество солдат с офицерами.

Зинаида лежит на своей кушетке, освещаемая бликами горящего камина. Она держит в руках длинную надушенную папиросу, опираясь на другую руку. В гостиную влетает возбужденный Боря Бугаев, его светлые волнистые волосы над высоким лбом плохо причесаны.

- Боря, здравствуйте! Ну и денек вы выбрали для приезда…

Навстречу ему уже спешит Дмитрий с вытянутой рукой для приветствия.

- Добрый день! Всегда рады вашему приезду. А у нас в столице столько событий!

- Погоди, Дмитрий! Боря с дороги, пойдемте обедать.

Они садятся в столовой за длинный стол, но разговор все время вертится вокруг похода рабочих к царю. Зинаида подходит к окну и смотрит на солнце, пробивающееся сквозь морозный воздух слабыми лучами. Появляется много взволнованных гостей.

- Люди в своих лучших одеждах со спокойными торжественными лицами шли к царю. Как только колонны с Гапоном во главе дошли до Александровского сада, раздался звук трубы кавалерии.

- Ведь это сигнал боевой готовности.

- Поэтому колонны остановились. Но, как только все опять двинулись, со стороны Генерального штаба грянули первые залпы.

- Это в безоружных-то людей?

- Напротив Адмиралтейства стоял воинский отряд, он дал первый залп в воздух, а второй по колонне. Некоторые люди упали, началась паника, люди разбегались в разные стороны.

Дмитрий сидит задумчиво-рассеянный, а Зинаида бегает от гостя к гостю, бурно реагируя на рассказы; ее черный крест на груди громко тарахтит, зеленые глаза блестят.

- В это трудно поверить! Ведь с миром шли, а в них железным свинцом. Это невероятная жестокость!

- Да, но они стреляли вслед убегавшим. Уже потом оставшиеся укладывали раненных в кареты «скорой помощи». Мы оттуда сразу к вам пришли.

- Боря, мы сейчас заедем за Философовым и вместе с ним поедем куда-нибудь - невозможно в такой день оставаться дома. Вы с нами?

- Конечно, Зинаида Николаевна.

- А что с Гапоном?

- Его спасли друзья, остригли его и переодели.

Философов живет у Анны Павловны в Басковом переулке,21. Зинаида поеживается от морозного воздуха в своей короткой шубке в санях, ожидая Дмитрия и Философова. Философов надменно спокоен, слушая его возбужденную речь.

- Едем в Вольно-экономическое общество. Я одеваюсь.

Они ловят еще одного извозчика и усаживаются в сани по двое: Зинаида рядом с Философовым немного успокаивается, наблюдая за его сдержанным поведением.

- Вы так напуганы,- говорит он ей,- и мама перепугалась до смерти, а ей в ее возрасте это вредно, но она не будет сидеть дома – куда-нибудь поедет сейчас.

Зинаида слушает, не сводя глаз с его красивых губ, и у нее появляется страстное желание их поцеловать. Представив возмущение надменного Димы, она смеется, подумав: «Ну, я как расшалившаяся гимназистка!»

- Что это ты веселишься в такой день?

- Вспомнила о своем.

- Так о чем ты вспомнила?

- О том, что мы теперь на «ты». Я так счастлива этим, ты после этого стал нам ближе.

- Я давно этого хотел, но было неловко предложить.

- Ну и зря! Ладно, уже подъезжаем.

Сегодня в Вольно-экономическом обществе экстренное заседание: за столом сидят бородатые господа и обсуждают сегодняшние события. Народу столько, что невозможно пробиться. Зинаида, шурша черным шелковым платьем, влезает на один из стульев. На соседнем стуле уже стоит Боря. Теперь им отлично видно всех сидящих за столом. Они так увлекаются происходящим, что не замечают, как к ним подходит важный, элегантный Философов в сером костюме с синим галстуком. Он приближает свою светлую голову с аккуратным пробором с тщательно выбритым лицом к уху Зинаиды.

- Зина, тебе не кажется, что вы ведете себя с Борей вызывающе неприлично? Сегодня день траура для России, а вы веселитесь весь день…

Зинаида зло скользит по изящному Диме и быстро слезает со стула. Подходит Дмитрий.

- Предлагаю в знак протеста сорвать спектакль в театре, чтобы обратить внимание общественности на возмутительное поведение властей. Хватит говорить – надо делать!

- Боря, Дима, вы едете с нами?

- Непременно.

Зинаида опять оказывается в одних санях с Димой, но она уже боится своих игривых мыслей по отношению к нему после его замечаний, да и его серьезный вид не располагает к шуткам.

- Вот кто не боится Бога, так это Государь! Стрелять в безоружных людей – это ли не гнусность!

- Ты прав, Дима. Это вопиющее презрение к своему народу!

В Александринском театре все тихо, идет спектакль по пьесе Островского, публика спокойно рассаживается по своим местам. Зинаида, Дмитрий и Дима садятся по разным местам в партере. Проходит 10 минут, из зала доносится зычный голос студента:

- Публика просит прекратить спектакль! Сегодня на улицах Петербурга войска расстреляли демонстрацию рабочих.

От неожиданности ситуации высокий широкоплечий актер Варламов застывает с открытым ртом. Ему, привыкшему смешить зал одним только прохаживанием по сцене, это кажется необычным, да и актеры все столбенеют от удивления – такого еще не было в истории театра. А из зала несется:

- Сегодня день национального траура в России! Нельзя развлекаться в такой трагический день.

Крики с разных мест еще несутся, когда загорается яркий свет огромной люстры, все соскакивают и устремляются к выходу. Поднимается невероятный шум в зале, занавес закрывается, оставляя актеров в недоумении.

- А ты хотел вызвать директора и все сделать с его согласия,- говорит Зинаида Дмитрию.

- Я вызывал, но его нет сегодня в театре. Это и к лучшему – представляю, чтобы он сделал, если бы мы его предупредили…

Через некоторое время они возвращаются в Вольно-экономическое общество с чувством исполненного долга. Сегодня здесь полная неразбериха, вся интеллигенция Петербурга собралась, выражая свое возмущение действиями властей. С балкона произносят речь, невероятный подъем патриотизма возникает стихийно и продолжается. Зинаида ничего не видит из-за близорукости.

- Кто этот бритый господин?

- Это переодетый Гапон. Давай послушаем.

- Мы хотели договориться,- доносится с балкона хриплый голос,- но нас не поняли. Настала пора вооружаться и действовать другим путем.

- Но ведь он призывает к террору.

- Очень смелая речь, но из-за низкого свода балкона я его совсем не вижу. Он говорит, что много убитых, как же он спасся?

- Его остригли и увезли куда-то на квартиру, где он написал воззвание к народу. А сейчас он похож на приказчика. Здесь его представил Горький.

- Я призываю к насилию, продолжает хриплый голос,- будем бороться с царским режимом их же методами. Они сами заставляют рабочих применить только крайние меры и бороться за свои права и против угнетения с оружием в руках.

Зинаиду утомили сегодняшние события.

- Дмитрий, я устала и хочу домой. Дима, ты едешь с нами? Боря куда-то подевался.

- Нет, я остаюсь.

- Ну, тогда до свидания!

- Я попозже, может быть, приеду.

 

* * *

 

Теперь всегда Бугаев по приезду в Петербург останавливается у Мережковских, часто направляясь вечером к Блоку на Петроградскую сторону в Гренадерские казармы. Он старается незаметно пройти мимо комнаты Зинаиды в переднюю, но, сидящая у двери и расчесывающая пушистые волосы гребнем перед зеркалом, она замечает крадущегося гостя и громко говорит:

- Опять к Блокам завивать пустоту? Ведь они с женой такие не разговорчивые…

- Я ненадолго.

Зинаида только возмущенно вздыхает, видя, как торопливо он одевает шубу. А Борис уже несется к казармам, в передней его встречает Блок в черной свободной блузе из шерсти, высокий, стройный, с шапкой волнистых волос. Он ведет его налево в свой кабинет к двум креслам и столику у единственного окна. Они садятся в мягкие кресла и затягиваются дымом папирос, лежащих на столике в большой папироснице.

- Опять тайком убежал?

- Зинаида Николаевна меня видела.

- Я люблю Мережковских…

- А тебе не кажется, что Дмитрий Сергеевич – коричневый, если условно прикрепить людей к соответствующим цветам?

- Что-то действительно есть…

- Начнем с обоев в его кабинете, они коричневые, как и обложки его книг, которые он, конечно, сам выбирает. Затем, его пиджаки, сигары, да и пахнет он корицей.

- Это ты точно заметил, я согласен. А какой, по-твоему, Философов?

- Он – темно-лазурный…

Они смеются, совпадением своих мистических мыслей они сближаются.

- Зинаида Николаевна вместе с Философовым, в сущности, пропагандисты идей Дмитрия Сергеевича, всю огромную и очень кропотливую работу по реализации его идей ведут они, как и все деловые встречи.

- Да, но многие идеи, как например, идея Собраний, принадлежат ей, да и многие другие.

Поздним вечером Бугаев, его больше знают по псевдониму – Белый, возвращается в дом Мурузи, где его встречает укоризненный взгляд Зинаиды, сопровождаемый по пути к одному из кресел в гостиной. Вдруг на его пути возникает, поднявшись с дивана, маленький взъерошенный мужчина в круглых очках. Соорудив из двух пальцев «козу», он направляется на Бориса со словами:

- Я вас знаю… Вы – коза.

Не успевает Белый опомниться, как слышит смех Зинаиды:

- Знакомься, Боря, это Алексей Михайлович Ремизов. Что-то ты дольше обычного засиделся у Блоков? Ведь тебя Бакст ждет.

Борис, боязливо оглядываясь, уходит позировать Баксту для портрета, но инцидент с Ремизовым не идет у него из головы. С ним уходит Зинаида и занимает их разговором во время всего сеанса, чем вызывает недовольство Белого, ему кажется, что она отвлекает художника, кокетничая с ним. Портрет ему совсем не нравится.

Следующим вечером он опять тихо пробирается в переднюю, но Зинаиды нет, и он, вздыхая с облегчением, спокойно одевается и уходит. Блок предлагает прогуляться по переулкам Петроградской стороны, и они бредут, встречая рабочих со смены и другой трудовой люд.

- Мережковским не известна эта сторона жизни Петербурга,- показывает на них Блок,- а сам Дмитрий Сергеевич белоручка и зыбкий какой-то.

- Они ведь не бывают в этих переулках, а все дни проводят в дискуссиях о новом религиозном сознании. То, что он белоручка, я согласен. Всех посетителей он отправляет к Зинаиде Николаевне, ссылаясь на свою полную занятость.

Они долго идут молча.

- Ох, и досталось же мне за статью в «Золотом руне» об Ибсене и Достоевском,- жалуется Белый.- Я привык, что Зинаида Николаевна присылает мне письма с нотациями. Я ведь все статьи писал для «Нового пути», как школьник сочинение. А тут Дмитрий Сергеевич обзывает меня в письмах предателем, а из-за заметки «Отцы и дети русского символизма» в «Весах» устроил такой разнос, так кричал, что я предал общее дело. Блок только улыбается.

- Надо было пересидеть это время в Москве.

 

* * *

 

5 апреля 1905 года… Благотворительный вечер в квартире генерала Перенсона, женатого на сестре Дягилева на Спасской улице. Билеты продают по рукам. В тесной гостиной собирается творческая элита Петербурга. Вечер открывает Зинаида на правах устроительницы. В белом широком платье, перепоясанном тонкой блестящей лентой и перетянутыми такой же лентой пышными волосами. Она начинает читать свои ироничные стихи, высмеивая своего московского собрата.

 

Валерий, Валерий, Валерий, Валерий!

Учитель, служитель священных преддверий!

Тебе поклонились, восторженно-чисты,

Купчихи, студенты, жиды, гимназисты…

И, верности чуждый – и чуждый закона,

Ты «Грифа» ласкаешь, любя «Скорпиона».

 

Ее желчную иронию с пониманием слушают только поэты, остальные внимают с удивлением. Чувствуя недоумение слушателей, Зинаида ломается, вытягивая слова. Она замечает в гостиной важного Дягилева во фраке, у дверей стоит крупный Шаляпин. Закончив, она бросает с вызовом:

- Я еще и не такое прочитаю!

- Зина!- спешит прекратить ее кривляния Дмитрий, чувствуя настроение присутствующих к поведению жены.

Нисколько не смутившись, Зинаида объявляет выход другой поэтессы. Невысокая, невзрачная Поликсена Соловьева в мужском наряде поворачивает голову с черными седеющими волосами к зрителям и спокойно читает:

День догорал, в изнеможенье

Вздыхая, ветер пролетел,

Пролепетал еще мгновенье –

И задремал и онемел.

 

Превосходно читает отрывок из «Пруда» Ремизов, с выражением и настоящим артистизмом, поднимая свою голову с торчавшими в разные стороны короткими волосами и бросая взгляд из-под круглых очков на слушателей. Вместе с поющими барышнями в белых платьях греческого покроя, сопровождающих монолог артиста Александринского театра Г.Ге, в гостиной вселяется дух греческих мифов.

За маленьким столиком, освещенный светом настольной лампой, Мережковский читает рассказы, история написания которых покрыта таинственностью. Читает длинно и скучно, когда закрывает тетрадь, все вздыхают с облегчением, дружно аплодируя.

Немного прихрамывая, выходит красивый студент с огромной шевелюрой черных волос и начинает почти чеканить свои стихи:

 

Солнечность, солнечность! В лоно

Свято мое низайди!..-

Утро весеннее так благовонно,

Буйно-томительный день впереди.

 

После его выступления объявляется перерыв. Во втором отделении Андреевский разбирает «Евгения Онегина», усевшись глубоко в кресло и положив на столик томик Пушкина в безукоризненно белой рубашке с черным галстуком. Улыбаясь в пышные усы, он медленно произносит слова без всякого выражения, монотонно, внимательно оглядывая зрителей.

Высокий стройный юноша в форменном студенческом сюртуке с высоким синим воротником, встает у столика и, заложив руки за спину, читает:

 

В час, когда пьянеют нарциссы,

И театр в закатном огне,

В полутень последней кулисы

Кто-то ходит вздыхать обо мне…

 

Завороженная музыкальностью стихов молодого поэта, публика просит Блока продолжать. Он читает медленно и нараспев, чуть-чуть шепелявя и полузакрыв глаза:

 

Милый сон, вечерний лучик…

Тени бархатных ресниц…

В золотистых перьях тучек

Танец нежных вечериц…

 

Он наклоняет свою голову с пышной кудрявой шевелюрой в знак благодарности и садится, уступив место у оригинального столика из красного дерева поэту Сологубу, с беспристрастным лицом начавшего декламировать. Стекла очков на бледном лице со светлой редкой бородкой блестят, он оживляется.

 

Я – бог таинственного мира,

Весь мир в одних моих мечтах.

Не сотворю себе кумира

Ни на земле, ни в небесах.

 

* * *

 

На выставку портретов в Таврическом дворце Зинаида готовится особенно тщательно, соорудив высокую прическу. Даша щипцами делает ей локоны и рассыпает их по плечам Зинаиды. Платье тоже заказывалось с огромным шлейфом, а оживляет это великолепие с пышными рукавами большой ажурный белый воротник.

- Представь, Зина, что мы будто бы приглашены на пышное празднество Потемкина,- мечтательно произносит Дмитрий, подъезжая к дворцу.

- Да, недурное угощение и танцы ждали бы нас…

- Думаю, и наш Сережа с царскими субсидиями устроит сегодня царское представление, он мастер в этом деле.

- Поторопитесь,- встречает их у входа Философов,- только что уехал государь, он был со всей своей фамилией около двух часов. Сереже он выразил благодарность.

Грянул оркестр, и они видят выходящего в черном фраке Дягилева, окинувшего гордым взглядом собравшихся в зале, он начинает говорить.

- Прошу вас проникнуться духом давнего исторического времени, чтобы насладиться созерцанием исторически важных для современников произведениями живописи портретного жанра.

Огромные залы разделены перегородками по царствованиям, чтобы соблюсти некий хронологический порядок и создать из всего некое целое. Каждое царствование отличается своей драпировкой стен и обставлен мебелью соответствующей эпохи. В центре каждого помещения стоит большой мраморный бюст царя или царицы.

Насмотревшись в залах на людей в расшитых золотом мундирах и платьях с корсетами, Зинаида оказывается в колонном зале, где Бакст устраивает трельяжный сад, здесь можно отдохнуть.

 

* * *

 

Зинаида любит сидеть дома у камина, потягивая папироску, и разговаривать с Димой.

- Вот вышла моя книга «Собрание стихов 1889-1903 гг.». Одни критики отвергают ее, а другие признают у меня поэтическое дарование. Неизвестный критик,- ума не хватило подписаться,- говорит, что я не поэт, что мои стихи – это размышления в неудачной форме. Вот Богданович отмечает, что я самовлюбленная декадентка, кокетливая, манерная и игривая. Что же, это уже не так обидно…

- Можно подумать, что тебя сильно трогают эти отзывы. Поэтов всегда ругают. Зина, объясни мне, что значит Богосупружество?

- Вселенская церковь открывает божественную тайну Трех, высшая точка этого и есть Богосупружество.

- Та очищенная любовь человека от земных пороков, возвышенная до Бога, до небес приводит к Богосупружеству. Это я у тебя прочел. Правильно?

- Да, теперь ты сможешь и понять, что для начала нашего Главного должно быть трое, которые впоследствии станут тремя в одном.

- Что нам это даст?

- По крайней мере, один из нас сможет вступить в это Начало, в это новее «три»…

- Зина, надо делать к этому какие-то шаги.

- Мы уже с Дмитрием говорили об этом, но нужно еще обсудить с тобой. Я так устала, что мне просто необходима передышка на юге, да и Дмитрию тоже. Как ты относишься к тихому отдыху на юге? Заодно и попробуем немного пожить втроем. Как ты на это смотришь?

- Я согласен. Отдых и мне не помешает. Давайте готовиться к отъезду.

- Хорошо, мы еще поговорим втроем о поездке.

- Куда поедем?

- Дмитрий любит Крым. Ты не против?

- Я с вами.

- А где Дмитрий? Я проснулась, когда он уже уехал, но он скоро будет.

Дмитрий в это время осматривает зал Павла на выставке исторических портретов, договорившись предварительно с Вилькиной о встрече с ним. Она несколько удивлена содержанием записки, но едет на выставку и ходит с ним по залу. И Дмитрий просто счастлив, что может посвящать нравившуюся ему женщину в свои творческие планы.

 

Л.Вильктна

 

- Дмитрий Сергеевич, я вам, как писателю, обязана многим, - восторженно произносит Вилькина, маленькая полненькая смазливая брюнетка,- вас я считаю среди сокровищ души. А я зачем вам?

- Не знаю зачем. Мне с вами весело, просто весело. Мне хочется с вами играть, шалить, как мальчики играют с девочками.

Вилькина с удивлением смотрит на веселого, игривого Мережковского – таким она его еще не видела. «Сказать кому – ни за что не поверят»,- думает она.

- Мало того, что вы очень привлекательны, вы еще очень умная женщина.

- Между мужчинами и женщинами я знаю различие только физическое, половое, что в мужчинах очень ценю.

- Хотя вы и не стали актрисой, в жизни вы очень артистична.

- Дмитрий Сергеевич, мне неловко вам это говорить, но приходится. Дело в том, что ваша жена рассказала Минскому о ваших письмах, представив все в некрасивом свете, совсем не так, как все на самом деле.

- Зачем же она рассказала ему о нашей переписке?

- Чтобы поссорить нас.

- Но ведь ей это не удастся, не правда ли?

- Конечно, нет.

- Тогда не называйте меня ее тенью. Я не тень человека, которого вы не любите. Можете ли вы меня полюбить хоть чуточку?

- Не знаю, но я рада вашим ласковым письмам.

- Скажите, Людмила, милая моя, ваши стихи «Обладание» как-нибудь ко мне относятся?

- Возможно.

- Тогда я возьму себе эти строки:

О, приходи для неземных сближений,

Для тщетных ласк, для чистых обнажений.

 

- Вам нравится?

- Мне нравится близость до определенной черты, наша дружба-игра и такая невинная светлая страсть, горящая во мне. А вам?

- И мне это близко. Но нам пора уходить, а то мы уже начинаем привлекать внимание.

Дома он уже не застает Философова, но Зинаида сообщает:

- Дима согласен с тем, что нам пора отдохнуть у моря, он тоже чувствует накопившуюся усталость. Я думаю, надо ехать в конце марта, пока не наехали отдыхающие и не мешали нашему уединению и подготовке к Главному. Как ты думаешь?

- В конце марта самое подходящее время. Если ничто не помешает, надо выезжать. Я опять был на выставке. Все-таки Сережа создал великую вещь! Я не могу оторваться от этих лиц.

 

 

Глава 14
Ялта. Ссора с Философовым. «Башня»

 

Но только в конце апреля они приезжают в Ялту, лежащую в долинах горных рек, как в просторном амфитеатре с выделяющимся морским заливом. Любуясь великолепным видом, Зинаида поднимает высоко руки и вдыхает полной грудью.

- Воздух-то, воздух какой! Настоящий озон!

- Теплое море и горы, не пропускающие холодный ветер, да еще южнобережные леса способствуют прекрасному здешнему климату.

- И что самое ценное – сейчас здесь достаточно немноголюдно, и никто не помешает нашему уединению.

- Зина, смотри, сколько здесь цветов, как рано они здесь зацветают.

Они садятся на берегу в пустынном месте и наслаждаются тишиной, нарушаемой плеском волн.

- Любовь к Богу,- начинает говорить Дмитрий,- объединяет любовь себя во имя Бога и любовь других во имя Бога.

- Есть таинственная связь любви, бессмертия и духовной жизни человека.

- Христос открыл людям, что Бог – не власть, а любовь. Между любящими нет иной власти, кроме власти любви; но власть любви уже не власть, а свобода. Познайте истину-любовь – и будете свободными – это истина Богочеловечества,- поучительно говорит Дмитрий.

- Только любовь способна возвысить человека до Бога, равнодушный человек – мертвый.

Их неторопливая беседа о Боге, о вселенской церкви, о Богосупружестве, о таинстве Трех могут длиться часами, время перестает существовать для них, и все устремлено к Главному – формированию нового религиозного сознания. Они читают главу из Апокалипсиса на берегу моря в Ореанде, расположенном в 3-х км от Ялты. Дмитрий произносит слова с чувством, стараясь создать торжественность данной минуты, а Зинаида с Философовым устремляют взгляд в бесконечность горизонта, представляя в воображении события.

- А ведь он писал это на берегу моря на таинственном острове,- замечает Зинаида.

Когда Дмитрий заканчивает читать, они долго молчат.

- Пойдемте в горы,- наконец, предлагает Философов.

Они пробираются через дикий лес предгорья мимо вековых дубов и буков, пустивших вокруг мощнейшие узловатые корни, мимо зарослей дикой фисташки.

- Представляете,- рассказывает по пути Философов,- сколько столетий этим дубам и букам, эти серым громадинам в три обхвата? Оливковые и ореховые деревья сюда завезли еще греки в древние времена.

Усевшись высоко на горе, они по очереди читают псалмы и опять сидят в тишине. Дмитрий начинает читать 6 главу от Матфея, и они за чтением не замечают, что день близится к концу.

- Так уютно втроем молчать,- задумчиво произносит Зинаида,- наслаждаясь прозрачным воздухом и тишиной в нем. Мне радостно и светло!

Философов помогает Зинаиде спускаться, придерживая ее. Уже на месте они чувствуют страшную усталость, но на душе такая легкость и счастливое возбуждение, что об усталости забывают.

Утром Дмитрий садится писать Вилькиной: «Мне хотелось бы вместе с Вами вдыхать теплый солнечный аромат чайной розы так, чтобы наши губы сближены были почти поцелуем в этом благоухании». От этих строк все тело Дмитрия пронизывается сладким томлением, он закрывает глаза и сидит, не шевелясь.

Только через неделю получает от нее ответ, где она сообщает о собрании в редакции «Вопросы жизни», заметив, «Если бы вы были среди собравшихся – событие стало бы ярче и прекраснее. При Вас, может быть, к нам сошла бы «душа молодого Диониса», которого вы чувствовали в запахе распускающихся роз». Губы растягиваются у Дмитрия в блаженной улыбке.

 

В нас чувства лучшие стыдливы и безмолвны,

И все священное объемлет тишина:

Пока шумят вверху сверкающие волны,

Безмолвствует морская глубина.

 

Как согревают душу письма Людмилы! Они для Дмитрия как глоток воздуха, как ангельски приятный поцелуй! Он часто воображает близость с ней, что Зинаида начинает замечать некоторую отрешенность во время разговора, но она даже рада этому – это ей позволяет больше времени проводить с Димой. Философов размышляет над ее чувствами к нему, искоса посматривая на нее: «Конечно, она влюблена. Да был бы я сейчас с ними, если бы этого не было? Не помешает ли ее любовь нашему Главному? Время покажет. Как же при этом нам жить вместе?» Эти вопросы не дают ему покоя, потому что он сам не знает ответа.

Он уезжает в Петербург, так и не определившись до конца и не избавившись от своих сомнений, а они пока остаются в Ялте, но ей без него уже ничего не интересно, и она начинает скучать.

- Знаешь, Зина, какое большое значение имело для нас это совместное путешествие с Димой? Мы это поймем позднее.

- Я понимаю это сейчас, мне не нужно время.

 

* * *

 

Она все чаще занята размышлениями о богосупружестве, тройственности их союза, их совместной поездке в Париж. Он только уехал, а она уже соскучилась, так бы и полетела за ним в Петербург, но нельзя – это бросится всем в глаза, слишком явно обнажив ее чувства. Потом ее сдерживает его холодность. Она пишет ему письмо на 16-ти страницах, выразив в нем все сокровенные мысли, лишь вскользь заметив о своих чувствах: «Хоть и не было тебя, не могу сказать, чтобы я не наслаждалась глубоко».

Вскоре они уезжают в Константинополь, поселившись в Европейском квартале, куда возвращаются после посещения Принцевых островов, расположенных на северо-востоке Мраморного моря. Мраморное море уже в мае теплое и в нем можно купаться, не то, что в Черном. Дмитрий хочет еще остаться здесь.

- На меня наводят ужас эти огромные собаки,- возражает она,- снующие везде в поисках пищи ночью, а днем боишься на них наступить случайно.

- Ну, хорошо, берем билеты до Одессы, я согласен.

Они долго смотрят на отдаляющийся Константинополь с палубы корабля, прощаясь с храмом святой Софии. А пароход «Ольга» медленно плывет по тихой воде Черного моря.

На берегу ее внимание привлекает пароход, с которого разгружают раненных.

- Откуда они приплыли?

- Из Японии, с войны.

Это звучит зловеще. Они стараются быстрее уехать в гостиницу, но и здесь проносятся раненные офицеры рядом с сестрами милосердия. Отдохнув в своем номере, Зинаида выходит осмотреться в коридор и в открытые двери видит лежащих офицеров. Она обращает внимание на молоденького офицера с ампутированной ногой, зовущего к себе.

- Сестричка где-то задерживается, а у меня невыносимые боли. Вы не могли бы сделать укол?

Вид у него такой жалкий и просящий, что она заходит в номер и машинально берет шприц, вводя морфий. Он смотрит на нее благодарным взглядом.

- Уже два раза резали, да не дорезали, болит очень, только морфий и спасает.

В номер входит офицер с черной повязкой у ушей со странно дергающимся молодым человеком Они говорят друг другу странные вещи, совершенно не слушая. Зинаида быстро выходит и идет к Дмитрию, она дрожит, глаза лихорадочно блестят.

- Дмитрий, на этих людей невозможно спокойно смотреть.

- Успокойся, пожалуйста.

- Но они говорят, как сумасшедшие.

- Нет, Зина, они нормальные люди, это реакция здорового человека на ужасы войны. Я ненавижу войну, она приносит всем только несчастья и искалеченные судьбы. На земле не должно быть никакой войны, она от дьявола. Человечество погибнет в войнах.

- Я сделала укол раненному офицеру, он еще совсем мальчик, ему надо танцевать на балах, а у него нет ноги.

- Вот оно, страшное лицо войны! Русская эскадра под Цусимой разгромлена японским флотом. Наш знакомый адмирал Рожественский со своими устарелыми, тихоходными кораблями потерпел полный крах.

 

З.Гиппиус

Когда Зинаида появляется в Петербурге, Даша всплескивает руками:

- Зиночка, голубушка, что ты сделала со своими роскошными волосами?!

- Няня, не такие они и роскошные уже. Ну, обрезала! Захотела – сделала стрижку.

- Да разве можно женщине ходить с короткими волосами?

- Мне можно.

- Ты всегда все делаешь, чтобы было не как у всех людей.

Няня качает головой и больше не укоряет ее, зная, что это бесполезно.

Философов без них снимает дачу на Карташевской платформе в знакомых местах – Кобрино. Дачи разбросаны по берегам реки Суйды, где по тихой воде плавают лодки с отдыхающими.

Дмитрий начинает капризничать, увидев дом:

- Какой-то старый и ветхий домик…

- А мне кажется, что он очень даже мил.

Она восхитилась бы любым домом, лишь был бы рядом Дима. Мысль о том, что они проведут лето под одной крышей, переполняет ее радостным предчувствием. Какая разница, какой дом? Она просто порхает по окрестностям. Сестры отдыхают на Кавказе, и их уединению никто не мешает.

Тихими теплыми вечерами они ведут неторопливые беседы

- Меня самодержавие возмущает не как режим сам по себе, а как то, что оно угнетает Церковь, подчинив ее себе,- начинает Дмитрий.

- Должен с тобой не согласиться. Самодержавие подавляет в России все свободомыслящее, ведет страну к разрухе путем бесполезной войны и любое сопротивление своей политике давит нещадно.

Зинаида, хотя и слушает их, все-таки занята своими мыслями, навязчиво завладевшими ею. Когда они окончательно оформляются в ее сознании, она делится с ними:

- Меня преследует идея «тройственного устройства мира».

- Что-то новенькое…

- Эта идея отражается во всем и во всех: чувствах, действиях и мышлении. И эти три числа выражаются конкретно: 1 - это личность, свое я, 2 – любовь к другому, но остается свое я, 3 – отношение к другим, к общественности.

- Зина, я не понимаю общественности идеи. Причем тут самодержавие?

- Оно не должно быть единоличным, стоять одно над всеми.

После долгих бесед Дмитрий восклицает:

- Зина, я теперь понимаю истину, что самодержавие – от Антихриста!

Зинаида по приходу после его слов записывает их на коробке конфет, чтобы их ему в случае его несогласия и для памяти. Дмитрий едет в город с тайной мыслью встретиться с Вилькиной, посылает ей записку и ждет ответа, но свидания откладывается, несмотря на его отчаянные просьбы. Прождав 3 дня, он уезжает на дачу

 

* * *

 

- Я уезжаю в Богдановское,- объявляет за ужином Философов,- надо с мамой поговорить о нашем отъезде в Париж.

- Ты не сможешь без маменькиного благословения?

- Дело не в благословении. Я должен ей все рассказать, чтобы она услышала все от меня, а не из третьих уст.

- Хорошо, когда конкретно?

- Думаю, завтра.

Эти слова отзываются в сердце Зинаиды тревогой, она знает о том, что Анна Павловна ее не любит, поэтому опасается ее влияния, но удерживать его нельзя, это она тоже знает.

 

* * *

 

В предрассветном сумраке Философов резко открывает глаза, почувствовав на себе пристальный взгляд. Перед ним открывается божественное видение: в ореоле солнечных волос, спадающих чуть не до пола, в воздушной белой сорочке стоит Зинаида. Хотя в неясном свете восходящего утра лицо просматривается тускло, но он скорее понимает, чем видит, что это Зина. Он резко вскакивает в постели.

- Зина, ты?

Ему еще все кажется, что он видит все во сне, потому пытается осознать происходящее. Она проводит руками по волосам, почти не касаясь их, но с такой томящей нежностью в ее любящем взоре, и пытается говорить тихим таинственным голосом:

- У нас с тобой чувственность – сознательной веры, а в ней нет похоти. Мы должны соединиться при Христе, под Его взором, и даже непременно при Нем…

Он перебивает ее сердитым шепотом:

- У меня к тебе духовная тяга, я ненавижу твою плоть, какая-то брезгливость и физическая тошнота. Это чувство у любого человека есть, соединяющего без полового влечения.

- Ты боишься греха?

- Это не аскетизм и не грех. Я не могу, все во мне против этого и у меня острая ненависть к твоей плоти.

- Я люблю тебя.

- Прости и уходи.

Она тихо выходит из его комнаты и идет к себе, опустив плечи, садится и смотрит на себя в зеркало, разглядывая свои неясные очертания. Слезы душат ее.

- Но почему он не любит меня? У меня нет больше сил бороться за свою любовь. У меня холодный дух, холодная душа, холодное тело – все холодное, все существо сразу. Это холод – холод сгущенного воздуха, и бытие – как бытие – как бытие в Дантовском аду, в том ледяном озере. Дима, почему ты меня не понимаешь?

И она плачет горькими-горькими слезами, как маленькая девочка, которую обидели и не дали любимую игрушку. Она плачет долго и ложится спать, засыпая со слезами на глазах. Проснувшись, долго не может понять тревогу на сердце и гнетущую грусть. Сознание медленно возвращается к ней, заставляя глухо застонать: «Лучше бы я не проснулась. Мне не хочется жить. Почему он так жесток ко мне?» После долгого лежания она смотрит в окно и видит яркие лучи солнца, пробивающиеся через плотные шторы. Как ей хочется притушить эти лучи из-за того, что у нее тяжело на душе.

Она поднимается и, проходя к зеркалу, видит у двери на полу письмо. Как во сне наклоняется и поднимает его. Глаза скользят по строчкам: «Зина, пойми, прав я или не прав, сознателен или не сознателен, следующий факт, именно факт остается, с которым я не могу справиться: мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях…»

У нее нет сил читать письмо дальше, слезы застилают глаза, и письмо падает из рук. Рыдания начинаются с новой силой. В комнату входит няня и открывает шторы, но Зинаида не замечает ее, продолжая плакать, опустив голову на руки.

- Зиночка, девочка моя, что с тобой?

- Нянечка, я ему противна, как женщина.

- Да такого просто не может быть! Ты самая красивая женщина Петербурга, поверь мне. Просто с жиру бесится, барчук изнеженный.

Няня успокаивает ее.

- Ты ведь больше всех знаешь своего Диму. Я вижу, как он на тебя смотрит, он любит тебя, только сам себе в этом не признается. Всему свое время, Зиночка, потерпи и не расстраивайся. Тебе ли при твоей красоте плакать из-за мужиков, глупенькая моя.

Философов, уезжая утром, просовывает ей письмо под дверь, ему уже жалко ее, писал он в раздражении сразу после ее ухода. Он утром успокаивается, но, зная, что она долго будет спать, идет на станцию. Анна Павловна окружает сына такой нежной заботой в Богдановском, что он забывает обо всем и наслаждается привычной жизнью в имении. Правда, поселяется он отдельно в доме управляющего, но уединение идет ему на пользу.

Прислуга подает ему увесистый конверт. Все еще злой на Зинаиду, он не вскрывает его. «Как она назойлива! У меня без нее хватает сложностей в жизни, да тут еще ее притязания». Только поздним вечером он бегло пробегает глазами 32 страницы, но, не дочитав, засыпает. Он слишком много выпил сегодня, чтобы серьезно воспринимать написанное.

Только на другой день на трезвую голову он читает письмо: «Выслушай меня, Дима. Я омрачила тебя, себя омрачила, отраженно – Дмитрия, но не прошу у тебя прощения»,- читает он с презрением. Вот уж нигде от нее не скроешься… «Я холодная – или мы холодные – мы чисто холодные, уже без всякого признака, подобия вечно ощутительной и ощущаемой движущейся вперед любви к человеку, к людям, к миру. Мы без жалости, без мягкости, без нежности. Оттого и страдание такое…»

Такую тоску навевает на него письмо: «Кому нужны ее кошмарные мысли? Держала бы их при себе и не пугала бы никого ими. Ведь это грех». Он не престает пить. Понимая, что должен ответить, через несколько дней пишет ей: «Прочел сегодня утром, при свете солнца, со свежей головой, твое письмо вновь – и ужаснулся!.. я настойчиво утверждаю: Зина, берегись. Берегись прелести умствований! Особенно берегись, потому что в конце концов где-то, в тайниках души эти тонкие умствования, эти отцеживания умственных комаров, доставляют тебе наслаждение».

Он все еще зол на нее: «Ты или святая или бесноватая, во всяком случае, мне не товарищ. Да, я никогда не наблюдал «чувственность сознательной веры». Зина, мое письмо жестокое, я знаю, и особенно жестокое потому что я его пишу «при свете солнца». Но что мне же делать, уж если пошло на борьбу, так не до сладости. А я борюсь, во-первых, за себя, за свою тайну, которую никогда не предам, и за свою простоту».

Отправив письмо, он идет гулять по старинным аллеям парка. После прогулки сидит у матери.

- Ну, как, сынок, прошла твоя меланхолия?

- Мама, мне нужно с тобой поговорить. Я решил круто изменить свою жизнь.

- То есть, окончательно порвать с Сережей?

- Да, потому что я не удовлетворен своей жизнью.

- Ты отходишь от круга «Мира искусства» из-за Зиночки?

- Я не хочу, чтобы наши отношения с Сережей стали враждебными. Я ухожу от него.

- Значит, Зиночка тебя зацапала?

- Да не верь ты этим слухам о нас. Я не влюблен, уверяю тебя.

- Ты думаешь, что у меня самой глаз нет? Да я даже рада, что она тебя зацапала, а не какая-нибудь кокотка. Она умна и тебе ума даст.

- Поверь, милая моя, с ней у меня ничего нет.

- Я, может быть, и поверила бы, если бы не слышала рассказы ее подлых поклонников о ее телесных экстазах, которые она им расточала. А такого видного мужчину, как ты, она просто от себя не отпустит.

- Мама, да в этих рассказах полно выдумки, про Зину больше говорят ее завистники.

- А мне нет дело до этих слухов, меня волнует только ты, потому что ты бесхарактерный. Я ее не люблю за то, что она кривляка.

- Ну, хватит о ней. Я хочу уехать с Мережковскими за границу, я тебе это еще год назад писал.

- Да, для меня это не новость.

- Я приехал за твоим благословением.

- Мое благословение ты знаешь, сынок, всегда и всюду с тобой и во веки (моего существования).

- Спасибо, мамочка.

- О материальной стороне можешь не беспокоиться, я уже обо всем позаботилась. Когда уезжаешь?

- Еще недельку побуду с тобой, моя родная.

Философов вздыхает с облегчением: так долго откладывающиеся объяснение с матерью, наконец, произошло, все, что он хотел слышать от нее, он услышал. Он понимает, что пора уезжать к Мережковским, но на него сразу нападает тоска, причину которой он сам объяснить не может. Анна Павловна, наблюдая за его меланхолией, думает: «Может быть, он по своей слабости характера втайне хотел, чтобы я была против поездки, и для него было бы поводом отказать Мережковским? Тогда я ничего не понимаю». А он продолжает пить, избегая видеть мать.

2 августа он получает от Зинаиды телеграмму с вопросом о его приезде – визит к матери затягивается, и она просит объяснений. Он тут же отправляет ответ: «Дорогой друг, ты меня знаешь, что все мои беды от недостатка воли. Если я застрял так долго здесь, то именно по болезни воли. Твоя телеграмма заставила меня очнуться. Буду у вас в четверг. Если не приеду, значит, что-то случилось. Тогда приезжайте за мной».

Через 2 дня он приезжает в Кобрино. Увидев его, Зинаида чувствует странную, внезапно нахлынувшую, слабость. Она была готова отправиться за ним в Богдановское, в ней еще горело желание сломить его сопротивление, и вот силы остаются без применения. Потому наступает бессилие. Его поникший вид, прячущиеся глаза выводят ее из состояния равновесия, теперь хандра владеет ею, и она начинает избегать встреч наедине, понимая, что своим напором только отдаляет его. Даже при слабости характера он не любит любые посягательства на его свободу, так ценимую им.

- Зина, в чем дело?- пытается он вызвать ее на объяснения.- Вы передумали ехать?

- Ты добился своего, что я перестала верить в нас. У нас нет сил, ни у кого, на соединение.

- Дмитрий также думает?

- Да он не интересуется не только чужой душой, но даже своей. Он любит страдать в одиночестве, ему так легче жить, он не понимает меня.

- А меня ты больше не любишь?

- Никогда я тебя не любила и влюблена не была, и все это один мой, пред собою, надрывный обман. Ты точно заколдован, в феноменальном параличе, ты – крик во сне, когда нет голоса. Я бьюсь, бьюсь, а к тебе нет путей, ни от тебя. Как ты не понимаешь, что я женщина и хочу твоих поцелуев и ласк?

 

З.Гиппиус

 

Она начинает плакать, вытирая глаза и стараясь на него не смотреть. Ее бесит его самовлюбленный вид! Тогда он подходит к ней, поднимает ее и прижимает к себе.

- Зина, я знаю, что ты страдаешь.

Он целует ее руку, перебирая пальцы.

- Какие у тебя красивые пальчики, почти детские – тонкие и хрупкие!

Она продолжает плакать, рыдания мешают ей говорить.

- Тот, кого любят больше, чем он любит,- под властью, во власти этого любящего. Происходит фактически то, что не должно быть: человеческая власть одного человека над другим. Попрание свободы.

- Почему ты думаешь, что я не страдаю?

- Потому что твое страдание никак не проявляется. Ты своим равнодушием убил мою любовь. Теперь ты добился, что я и ни на йоту не люблю тебя, и даже не представляю себе, как это было, когда я хотела и мне «казалось».

- Ты уверена в этом?

- Основательно дом выметен.

Она успокаивается и говорит твердо, но ему все же кажется, что она больше пытается убедить себя, чем его. И, провожая глазами ее из беседки, он думает: «Я, наверное, не пришел бы к ним, если бы не был уверен в любви Зины».

Дмитрий за ужином никак не может завести общий разговор, поднимаясь и уходя, он бросает:

- Между вами как будто кошка пробежала.

Зинаида уходит за ним вслед, она устала от разговоров.

 

Сожму я в узел нить

Меж сердцем и сознаньем.

Хочу разъединить

Себя с моим страданьем.

 

Но плачу я во сне,

Когда слабеет узел…

 

Но вот уже 3 недели Зинаида строит планы отъезда за границу.

- Уезжая от наших близких, мы хотим уйти от мира людей, как в монастырь. Но это не монастырь, не вечный затвор, а именно пустыня, которую неизбежно перейти, чтобы прийти.

- Причем совместная пустыня, Зина.

- И все трое мы должны стать одним целым, порвав все прежние связи со старым окружением,- добавляет Философов.

Но Зинаида как будто не слышит их, продолжая:

- Пережить полосу совместного уединения и для совместного обращения к Богу, приближения реального к Нему – вот что сейчас нужно.

 

Если мы не будем в Нем,

Вместе, свитые в одно,

В цепь, одну, звено в звено,

Если мы не будем в нем,-

 

Значит, рано, не дано,

Значит, нам не суждено,

Просияв Его огнем,

На земле воскреснуть в Нем…

 

Воцаряется молчание, все проникаются ощущением данной минуты.

- Да, Зина,- начинает Философов,- ты верно в рифме ухватила нашу совместную мысль.

Дмитрий как-то поник, задумчиво глядя вдаль.

- А вам не кажется, что мы трое – уже одно. Ведь, если кто-то посторонний слушал бы нас сейчас, он бы ничего не понял. То есть, мы втроем говорим одним языком, доступным только нам.

- И поселиться надо непременно около Парижа, чтобы сузить круг общения и с русскими и с французами.

Философов уезжает с дачи раньше. В конце сентября Мережковские возвращаются с мыслью, что осенью они будут за границей.

 

* * *

 

Возобновляются литературные вечера в доме Мурузи, Зинаида тщательно занимается своим туалетом, ожидая гостей.

- Господа, кто согласен с формулой «самодержавие – от Антихриста!»?- провозглашает перед студентами воскресным днем Дмитрий.

- Да, самодержавие должно быть уничтожено, только окончательно, иначе оно вернется. Надо погасить саму идею самодержавия.

- Гасить идею, а вы уверены, что она погаснет? Надо свергнуть самодержавие, а идея сама погаснет.

- Как мы вовремя вернулись с дачи, сегодня забастовали все железнодорожные рабочие. Постоянно гаснет свет.

- Смотрите, опять манифестация, на Литейном демонстрация с красными флагами.

- Гроза народного гнева приближается. Манифестация грандиозна!

- Правительство будет вынуждено идти на уступки. По всей России идут забастовки и волнения.

В квартире Мережковских шумно.

- Царь подписал манифест с обещанием даровать свободы, созвать Государственную думу, которая только и будет утверждать законы.

- А что это будет за самодержавие, если будет Дума?

- Дума уничтожит и самодержавие, и самое его имя.

Философов в светлом костюме с небесного цвета галстуком, завязанным под тщательно выбритым подбородком с ямочкой, мелкими шагами семенит к дивану и усаживается на него, облокотившись на подушки. Закурив папиросу, он говорит, выставив подбородок:

- Господа, вы видели, что сегодня творилось на Невском? Я проезжал и видел манифестацию по поводу манифеста царя. Странное дело, но и пешее и конное движение совсем не было парализовано!

Бердяев приходит вместе с Философовым, пригласившим его.

- Манифест провозглашает свободу печати, но будет ли это реализовано в жизни?- вопрошает Бердяев.

Дебаты проходят долго.

В городе гаснет электричество.

Тернавцев стремительно влетает к Мережковским.

- Зинаида Николаевна, вы поедете со мной на собрание группы «Тридцати двух»?

- Конечно.

Они долго едут с извозчиком на окраину.

- Куда мы едем?

- Лучше вам не знать, Зинаида Николаевна, куда.

- Там соберутся все 32 священника?

Но когда она заходит в маленький домик на Песках, то понимает глупость своего вопроса. В небольшой комнатке сидят 5 человек в рясах за деревянным столом с горящей свечой в стеклянной бутылке.

- Мы собрались, чтобы обсудить окончательную редакцию нашей «Записки 32-х священников» по вопросу о церковном обновлении.

- Время сейчас неподходящее для записок, тревожное.

- Все равно записка пойдет в ход и станет историческим фактом, потому что содержит указание на необходимые перемены в церковном устройстве. Прошу обратить внимание, что все подписи наших 32-х священников поставлены.

Зинаиде нравится таинственность встречи, ведь высшая иерархия не знает об и этом, и ей отрадны настроения мужественных служителей церкви.

 

* * *

 

К Мережковским вскоре приходит новый обер-прокурор Синода князь Оболенский, назначенный после ухода Победоносцева.

- Церковь не может больше молчать, мы решили написать воззвание. Потому, пришли к вам с митрополитом Антонием, чтобы вы помогли нам оформить его, как литераторы.

- Конечно, Алексей Дмитриевич, мы составим текст воззвания. Оно должно успокоить многих, искренне церковь любящих.

Первым подпись под воззванием ставит митрополит Антоний.

Вскоре воззвание выходит в «Церковном вестнике».

- Ты почитай, Зина, что из воззвания осталось. Все, что я предлагал им написать, они вычеркнули, и получилось еще непонятнее, чем в манифесте царя.

- Вот, я вижу, осталось: «Утеши сию кровавую бурю…»

- Нет, воззвание получилось слабым.

- Успокойся, мы в этом не виноваты, просто они перестраховались.

- Минский-то стал сотрудником ленинской газеты «Новая жизнь».

- Вот это да! Зачем он туда влез?

- Напечатал там 2 фельетона, а теперь все скрылись после погромов, а его упекли в крепость.

- Ужас!

- Но друзья выкупили его под залог и он скрылся за границу.

- Слава Богу! Хотя он сам виноват, захотелось популярности.

Все эти неспокойные события отвлекают Мережковских от их Главного. Когда Даша сообщает, что пришел Философов, Зинаида просит ее:

- Позови Дмитрия в гостиную.

Она сидит в большом кресле, лениво потягивая папироску.

- Здравствуй, Дима! Нам втроем надо поговорить, из-за этих событий в последнее время мы совсем мало видимся наедине. Садись. Ты, Дима, стал как-то нехотя ходить к нам. Ты передумал с нами ехать?

- Просто, я еще в сомнении.

- Хотелось бы услышать причины,- оживленно произносит Дмитрий.

- Не приставай к нему с конкретными вопросами. Мало ли какие у него могут быть причины? Это его дело. Он не только не захочет ехать с нами, но даже и ходить к нам.

- Тогда бы я не ходил вовсе.

- Но я чувствую твою враждебность к нам.

- Вам показалось.

- Поступай, как знаешь. Если хочешь, мы останемся и подождем тебя. Мы верим, что ты вернешься.

- Дима, может быть, тебе нужна наша помощь? Ты сам не решаешься нас попросить?

- Я справлюсь сам, я вас люблю.

- Но мы тебя любим больше. Скажи, ты не хочешь ехать, или хочешь не ехать? Для нас любое твое решение будет принято и понято.

- Я же вам говорю, что я еще ничего не решил.

Он приходит через несколько дней, и они опять беседуют втроем. Выглядит он усталым и похудевшим, но возбужденным.

- Я хочу сказать вам, что я не еду в Париж.

- Это окончательное решение?

- Я чувствую нарушение нашего союза трех. Это самая главная причина и второстепенная – мне просто скучно.

- Дима, это все из-за слабости твоего характера.

- Возможно, но я вижу причину не во мне, а во внешнем. Я не могу ехать с сомнениями. Эту тройственность нарушила Зина, она проводит со мной опасные опыты, я это внутренне чувствую. Я против этого.

- Какие еще опыты?

- Я порву с вами окончательно, если Зина не прекратит опутывать меня своими паутинами.

- Тебе не кажется, что ты впадаешь в полную мистику?

- Не надо смеяться надо мной! Меня постоянно не покидает ощущение, что Зина ворожит надо мной. Ты должна прекратить, таких отношений, как ты желаешь, у нас никогда не будет.

- О чем ты, Дима?

- Я считаю насилием надо мной такого ко мне Зининого отношения. И не прикидывайся, что ты меня не понимаешь.

Дмитрий поднимается.

- Я тоже ничего не понимаю. Хочу только тебе сказать, что мы всегда открыты для тебя. Я пойду. Может быть, вы без меня лучше разберетесь.

Дмитрий идет в кабинет и садится писать Вилькиной, постепенно забывая разговор в гостиной и углубляясь в приятные мысли. Он пишет: «Когда мы вместе одни – между нами какая-то уютная нежность». Людмила ему нравится все больше и больше. После обеда он ложится на кушетку, и перед ним встает миловидное лицо Вилькиной в обрамлении черных кудряшек, и он засыпает с улыбкой.

Вечером Зинаида раздраженно заявляет ему:

- Надо оставить Диму в покое на время, не пиши пока ему и я не буду. Пусть успокоится, у него какие-то проблемы, он весь издерган, а нас в этом обвиняет. Я думаю, здесь опять не обошлось без Сережи.

- Возможно, ты права. Надо подождать, нам теперь уже не разойтись.

- Я жду Бердяева, он сейчас должен прийти.

- Опять всю ночь будете говорить?

- Да с этой забастовкой приходится сидеть при свечах. Даша заполнила ванну воды, обещают воду отключить. А вот и Николай Александрович! Присаживайтесь, пожалуйста. Когда вы придете на моления к нам в четверг?

- Вы хотите сказать, в вашу маленькую церковь?

- Считайте так, если вам нравится.

- В вас, Зинаида Николаевна, силен дух сектантства.

- А я вижу, вам еще далеко до религии.

- Если я буду рядом, то пойду лучше в православную церковь, а не в ваш мистический кружок. Я далек от мистики, Зинаида Николаевна, и чувство это испытал лишь раз, когда в лесу за мной молча ходила черная собака. Так я и не понял, собака ли это была или какое-то мистическое животное?

- Но вы и к религии еще не пришли?

- Да, я до сих пор в колебании…

- Так вы хотите, чтобы был Бог, или хотите, чтобы не было Бога?- почти кричит Зинаида, выходя из себя его упрямством.

Спор продолжается почти до утра.

- Ну, ладно. Пора спать, завтра надо ехать к Сологубу.

 

* * *

Вечером к серому деревянному дому с мезонином на 7-ой линии Васильевского острова подъезжают наемные экипажи и степенные господа неспешно поднимаются на верхний этаж по старой скрипучей лестнице, где их встречает худенькая невысокая немолодая женщина в строгом черном платье с гладко-зачесанными назад волосами. Это сестра Сологуба – Ольга Кузьминична.

Небольшая комната с обоями в цветочек, с маленькими окнами с тюлевыми занавесками и горшками цветов по углам, отдает мещанским вкусом и больше похожа на деревенскую горницу. Гости рассаживаются за квадратный стол, освещаемый тусклой зеленой лампой сверху, на стулья и кресла в чехлах. Как учитель-инспектор Сологуб имеет бесплатную квартиру из 4-х больших комнат, бесплатное отопление и освещение, да еще жалование 55 рублей ежемесячно. Ольга Кузьминична в беседах не участвует, она старается быть для гостей незаметной, разливая чай и накладывая бутерброды с разнообразной вкусной начинкой. Федор Кузьмич, тихо прохаживаясь среди гостей, поглаживает светлую, редкую бородку на худом бледном лице и медленно приговаривает:

- Кушайте, кушайте. Прошу вас, господа.

После чая все проходят в кабинет – маленькую узкую комнату с книжными шкафами и бледно-зеленой лампадкой в углу.

- Какой рассказ сегодня будем читать?

- Давайте вытянем жребий,- предлагает Брюсов.

Он зажимает вилку и нож одинаковыми концами и предлагает Пясту:

- Вытягивайте.

Сологуб открывает рассказ «Чудо острова Лина».

- Присаживайтесь ко мне ближе.

Зинаида в обтягивающем платье из светлого английского сукна стоит в дверях и, услышав хлопки хозяина, идет и садится на мягкое кресло со скромной обивкой прямо рядом с письменным столом Сологуба. После Сологуба к столу подходит Брюсов в глухо застегнутом сюртуке и читает:

 

От жизни лживой и известной

Твоя мечта тебя влечет

В простор лазурности небесной

Иль в глубину сапфирных вод.

 

Это стихотворение «Врубелю» еще нигде не напечатано, оно из последних написанных. Блок в черном сюртуке, подчеркивающим стройность и тонкую талию поэта, и большим черным шелковым бантом на груди вместо галстука. Полузакрыв глаза, он затягивает:

 

Запою ли про свою удачу,

Как я молодость сгубил в хмелю…

Над печалью нив твоих заплачу,

Твой простор навеки полюблю…

 

Много - нас свободных, юных статных –

Умирает не любя…

Приюти ты в далях необъятных!

Как и жить и плакать без тебя!

 

Сологуб вопросительно смотрит на Зинаиду, и она не заставляет себя долго ждать, поднимается и поворачивается ко всем. Она читает нараспев:

 

Душа моя угрюмая, угрозная,

Живет в оковах слов.

Я – черная вода, пенноморозная,

Меж льдяных берегов.

 

Ты с бедной человеческою нежностью

Не подходи ко мне.

Душа мечтает с вещей безудержностью

О снеговом огне.

 

И если в мглистости души, в иглистости

Не видишь своего,-

То от тебя ее кипящей льдистости

Не нужно ничего.

 

На другой день Дмитрий говорит жене:

- Сегодня едем к Вячеславу. Наконец-то, он переехал в Петербург. Чувствую в нем своего единомышленника.

Этому большому серому дому с угловой башней в виде купола и тремя балконами с вычурными решетками под ней нет равных зданий по красоте и необычности. К шестиэтажному дому подъезжают пролетки одна за дгугой, гостей собирается на верхнем этаже до 100 человек, среди которых преобладают литераторы, но есть художники, философы, артисты.

Мимо дремлющего швейцара с пышными бакенбардами почти пролетает стройная смешливая женщина с выглядывающими из-под маленькой шапочки кудрями, она придерживает одной рукой муфту. За ней спешит хмурый, занятый своими мыслями, маленький невзрачный шатен в двубортном пальто из сукна и в шляпе. Швейцар думает: «Господи, скоро 12 часов ночи, а они только собираются. И что им не спиться?»

Дверь квартиры 24 не заперта, сюда недавно переезжает Вячеслав Иванов с семьей. В передней Мережковских встречает хозяин, 40-летний сутулый худой мужчина с длинными рыжими волосами и светлой редкой бородкой на красном лице. На нем черный сюртук с шелковым галстуком в виде банта. Хозяйка, полная крупная блондинка с вьющимися волосами и большими умными голубыми глазами на лице с несколько дряблой кожей. В ярко красном шелковом хитоне она смотрится великолепно! Они приглашают в большую гостиную со скошенным потолком, оклеенную полосатыми, серыми обоями.

 

 

В.Иванов и Л.Зиновьева-Аннибал

 

Огромный длинный стол уставлен большими бутылями с белым и красным вином, рядом с ними множество стаканчиков, стол венчает сверкающий самовар. Многие гости уже сидят за столом, в полночь начинается диспут на темы религиозные, эстетические и философские. Поднимается в синей паре и белом жилете высокий чернокудрый и голубоглазый Николай Бердяев на правах председателя он ведет диспут. Споры ведутся ожесточенные, пока Лидия Дмитриевна не прерывает ученую речь:

- Ну, все, господа, довольно умничать, пора читать стихи!

И, поднявшись из-за стола, она уводит за собой желающих в другие комнаты и усаживается с ними на пухлые ковры с многочисленными мягкими подушечками. Стихи читаются новые, еще нигде не напечатанные. Вячеслав Иванов отделяется с кем-нибудь из гостей. Он обладает великим человеческим качеством слушать людей, глядя на собеседника своими маленькими внимательными глазами из-под золотого пенсне, постоянно поправляя их

- Он уже совсем перестает быть человеком и начинает походить на ангела. До такой степени все понимает и сияет внутренней и светлой силой,- говорит о нем Блок.

В 2 часа ночи гости начинают расходиться, хотя одни из них остаются до утра, потому в 3 часа ночи подают опять горячий самовар. Некоторые здесь даже живут при необходимости столько, сколько им требуется, хозяева не против. Квартира Ивановых состоит из трех квартир, конфигурация комнат самая разная. Она обставлена самой непритязательной мебелью, состоящей из диванов, кресел и стульев.

Споры в кабинете хозяина не умолкают, вспыхивая с новой силой, особенно распаляется сам хозяин, нападая на оппонента. Через некоторый промежуток времени он уже пьет с оппонентом вино, улыбаясь и дружественно обнимаясь.

В комнате у Лидии Дмитриевны свет притушен. Сидевший на ковре Брюсов в своей знаменитой наполеоновской позе, читает некрофильские стихи. В свете блистающих свечей они звучат зловеще.

 

Но солгала и смерть: твоим безглавым телом

В последний раз насытился палач.

 

- Господа, у меня все.

Свет включается, и Вячеслав просит:

- Прошу высказаться. Прошу вас, Зинаида Николаевна.

- Я уже слышала эти стихи в Москве и удивлена выбору темы, так не сочетаемой с самой сутью поэзии. Лирика должна выражать лучшие стороны у человека, завуалировать все черное. Поэт не должен вытаскивать такую грязь.

После нее высказываются еще несколько человек, все они с восхищением говорят о смелости поэта и его новаторстве.

- Прошу вас, Федор Кузьмич. Ваше мнение.

Сологуб продолжает молчать с неподвижным каменным лицом.

- Я настаиваю на вашем мнении.

- Не знаю, не имею опыта,- буркает Сологуб.

- Да кто ж его имеет?!- переводит все на шутку хозяин.

 

* * *

 

Среда 27 декабря 1905 года становится знаменитой из-за необычного происшествия на ней. В самый разгар беседы за столом, во втором часу ночи в квартиру Ивановых являются городовые с офицером и быстро занимают все выходы.

- Господа,- громко начинает офицер,- прошу оставаться всем на своих местах.

- Господин офицер, это должно быть чья-то забавная шутка?- спешит внести ясность хозяин.

- Нет, я имею все основания для серьезного обыска как квартиры, так и всех присутствующих.

Даже после этого гости, разгоряченные вином и беседой, не воспринимают его слова всерьез и продолжают прерванный разговор. Лишь после того, как полицейские раскладывают бумагу и чернила в дальней комнате и начинают приглашать дам для обыска, закрыв двери, все удивленно переглядываются, забеспокоились, потому что за всеми усиленно следят сыщики, чтобы кто-нибудь не уничтожил улики.

Дамы первые подвергаются унизительному обыску, не обращая внимания на заявление хозяина.

- Я буду жаловаться! Это нарушение прав человека!

Сологуб стоит, прислонившись к стене, он погружен в свои мысли и безучастен к происходящему, Философов пытается успокоить дам отвлеченными репликами. На Дмитрия от волнения и возбуждения нападает странное состояние. Он, стоя у закрытой двери, начинает декламировать свои стихи:

 

И если там, где буду я,

Господь меня, как здесь, накажет –

То будет смерть, как жизнь моя,

И смерть мне нового не скажет.

 

Первой удивленно смотрит на мужа Зинаида, прерывая разговор с Философовым: «Что с ним? Он никогда не читает на вечерах свои старые стихи». Остальные тоже недоуменно смотрят на Мережковского, соображая в голове: «Нашел время…» Но он продолжает еще громче, обращаясь к непрошенным гостям:

 

И жизнь, как смерть, необычайна…

Есть в мире здешнем – мир иной.

Есть ужас тот же, та же тайна –

И в свете дня, как в тьме ночной.

 

Все еще поглядывая на мужа, Зинаида по приглашению входит в комнату с полицейскими и протягивает им свою маленькую кожаную сумочку, держа в руках лорнет в золотой оправе, ручка которого прикреплена к золотой цепочке на шее. Полицейский бесцеремонно вытряхивает содержимое на стол, и сыпется тюбики помады, румян, флакончик сильных дорогих духов в деревянном футлярчике, пудреница с зеркальцем и ажурный носовой платочек. Зинаида непроизвольно ахает от увиденного, ей все кажется таким хрупким.

Дмитрия обыскивают с тщательностью, заставляют расстегнуть пиджак и обыскивают поверх светлого жилета и брюк. Вывернув сам себе карманы, он говорит им:

- Господа, мы – передовая интеллигенция боремся с самодержавным строем, а не с вами, мы ведь понимаем, что вы простые исполнители и потому на вас не в обиде.

Зинаида стоит рядом с сестрой Татьяной, пухлой жизнерадостной девушкой, показывающей ей рисунок неподвижного городового в дверях. Она успела зарисовать его в ожидании обыска, его лицо рассмешило Зинаиду и она ждет момента показать рисунок мужу.

Идет уже четвертый час ночи, когда с чердака возвращаются полицейские и составляют протокол, предъявив хозяину находку на чердаке – две нелегальные книги «Революционная Россия». Иванов только разводит руками:

- Мы же заграничники…

- Это не оправдывает вас, господин Иванов.

Ударение в его фамилии на последний слог явно не нравится хозяину и коробит даже присутствующих. К тому же полицейским кажется подозрительным вид матери поэта Волошина в мужском платье и короткая стрижка. Они проводят Елену Оттобальдовну, полную женщину с седыми волосами, только что вернувшуюся из-за границы.

- Мы отпустим ее, как только все проясним. Господа, прошу вас расходиться по домам.

Уже в передней всех развеселил Дмитрий тем, что никак не может найти свою бобровую шапку. Зинаиде помогает надеть шубку Философов.

- Утащили, мерзавцы,- бормочет Дмитрий.

- Дмитрий Сергеевич, я вам дам свою шапку.

Уже в 4 часа утра они спускаются и проходят мимо швейцара Павла, приободряющего гостей, хотя ему было о чем печалиться: он остался без обычных чаевых, когда открывает двери засидевшим гостям. Для полицейских швейцар – первый помощник.

Дмитрий, не раздеваясь, садится писать открытое письмо к премьер-министру Витте где в деталях описывает литературные вечера у Иванова. В ближайших номерах выходит его статья с заголовком «Куда девалась моя шапка?» Никакой реакции не последовало, но появляется в столице анекдот, потому что шапка находится за сундуком в передней.

 

* * *

 

Бугаев частый гость у Мережковских. Время уже за полночь, все гости разошлись, Дмитрий уходит спать.

- Доброй ночи! Не засиживайтесь долго.

А у камина в малиновом кресле утопает Тата, Зинаида лежит на своей козетке. Бугаев на маленьком красном пуфике сидит у камина со щипцами, перебирая горящие угли.

- Боря, подбросьте дров. Вы уж следите за камином, вы один здесь мужчина и ухаживайте за нами.

Она берет из красной лаковой шкатулки папироску, подает такую же Бугаеву и прикуривает от поднесенной спички. Она с удовольствием затягивается.

- Правда, что Любовь Дмитриевна Блок после нашего знакомства стала курить такие же папироски?

- Да, мы иногда с ней курим.

- Боря, правда, что вы влюблены в нее?

- Я еще в июне оставил ей письмо с признанием в любви, когда уехал из Шахматово.

- Какова была ее реакция?

- Она написала мне, что она меня не забывает и приглашает осенью в Петербург.

- И все?

- Когда я был в Петербурге, я засыпал ее цветами, я, сидя за роялем в гостиной, пел ей романсы Глинки. Мне тогда казалось, что она, смущаясь от моих взглядов, тоже ко мне не равнодушна.

Тата, сидевшая до этого молча, тоже начинает говорить.

- Я ведь бываю у Блоков. Александру Александровичу нравятся мои рисунки, особенно альбом «Детское». Я ему подарила даже один рисунок с изображением рыбы с головой щенка по его просьбе. Мне тоже кажется, что вы подходите Любе больше, чем Блок.

Бугаев благодарен сестрам за сочувствие. Ведь никому больше он не может сказать сокровенное. Тата, зевая, прощается и тоже уходит спать. Оставшись одни, они говорят о своем.

- Боря, вам не кажется, что каждый цвет имеет свое значение, как и числа?

- Мы с Блоком уже затрагивали эту тему.

В это время в гостиной появляется Дмитрий в пижаме.

- Вы знаете, сколько уже времени? Зина, отпусти Борю. Вы мне мешаете спать.

- Хорошо, Дмитрий, мы уже заканчиваем.

 

Т.Гиппис

 

Она достает красивую записную книжечку.

- Хочу вам подарить, чтобы вы записывали в нее свои умные мысли. Мы всегда так делаем. Начнем, например, я первая запишу свои мысли о грехе плоти, чтобы вы потом продолжали писать уже сами об этом же. А вы напишите сейчас мне свои мысли и Блока о цвете.

В гостиной наступает тишина.

- Ну, вот, начало положено. Давайте читать стихи, только тихо. Вы начинайте.

 

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

убежал на покой.

 

Убежал в неизвестность.

заливая окрестность,

бледно-синяя мгла.

 

Зинаида продолжает:

 

 

Душа, душа, не бойся холода!

То холод утра – близость дня.

Но утро живо, утро молодо,

И в нем – дыхание огня.

 

Душа моя, душа свободная!

Ты чище пролитой воды,

Ты – твердь зеленая, восходная,

Для светлой Утренней Звезды.

 

В стенку гостиной из спальни отчаянно колотит Дмитрий.

 

* * *

 

В доме Мурузи проживает семья приват-доцента университета Туган-Барановских. В этот вечер они по приглашению приходят к Мережковским. Дверь открывает горничная и проводит их в сумрачную гостиную из-за единственно горящей свечи под абажуром. В середине комнаты на стуле сидит Зинаида в белом платье, сбоку доносятся звуки резких аккордов рояля, вокруг сидят немногочисленные гости. Дмитрий торопливо говорит вошедшим:

- Садитесь тихо! Давайте помолчим и создадим настроение.

Иногда Зинаида с Дмитрием в такт аккордов говорят какие-то фразы. Они сидят с необычайной важностью. Гости вначале слушают с интересом, но вскоре всем надоедает однообразие, их начинает душить приступ смеха, сдерживаемый с трудом. Туган-Барановские выходят потихоньку из квартиры, дав волю чувствам, и смеются до самой своей квартиры.

- Я так и не вник в смысл происходящего.

- Наверное, литераторам это необходимо для вдохновения.

Сегодняшним вечером Мережковские идут к соседям по приглашению. Главный гость – Горький, высокий угловатый мужчина в косоворотке и сапогах. В столовой за чайным столом сидят гости. Зинаида в белой шелковой тунике с золотым шнурком берет стул от стола, ставит его посередине комнаты и демонстративно садится, явно пытаясь этим произвести впечатление на Горького, скромно сидевшего в углу. Улыбаясь, она направляет золотой лорнет на него, пристально разглядывая и не обращая внимания на его смущение.

Она выглядит очень эффектно: ее яркий грим, пушистые косы на голове и вызывающая поза придает ей неповторимость, чего она и добивается. Дмитрий за столом пьет чай, всегда готовый поддержать супругу.

- Вы одеваетесь, как рабочий. Почему? Ведь вы литератор, насколько я знаю.

- По привычке.

На все ее шокирующие вопросы Горький отвечает односложно, совсем не собираясь покоряться ее настойчивости, но он не остается равнодушным к ее красоте.

- Господа, из Москвы приходят тревожные вести о восстании и подавлении его правительственными войсками. Дольше всех оборонялась Пресня. Бастуют матросы, бастуют крестьяне, требуя землю.

 

* * *

По Большой Морской декабрьским вечером 1905 года вихрем несется карета. Разыгравшаяся метель набрасывается неистово на нее и седока. Молодой полноватый мужчина в роскошной бобровой шубе, развалившись в карете, как ленивый барин, взволнованно теребит свои маленькие усики над яркими губами, вспоминая разговор с Нувелем. Валечка непринужденно сообщил ему: «Дима поступает со мной не по-дружески. Он заинтересовался моим другом Вики, поставив целью завести с ним отношения, не обращая внимания на меня». Дягилев багровеет, не давая Нувелю опомниться, он уже выбегает в переднею, и Василий одевает ему шубу.

«Как он может? Чем приглянулся ему этот тощий студент? Он собирался в ресторан. Я найду его»,- нервно перебирает в голове Дягилев, мысли путаются, раздражение накапливается. Карета останавливается у дома №8, и Дягилев просто выскакивает из нее и бросается к двери. Швейцар успевает отойти, с любопытством глядя вслед.

- Где Философов,- быстро спрашивает он у лакея.

- В отдельном кабинете,- показывает тот.

Он влетает к мирно беседующему и ужинающему Философову с Зинаидой. Та удивленно смотрит на бесцеремонного Дягилева: «Где его хваленная шарм-полуулыбка? Где его обычная мягкость и теплота?» Он лишь мельком кивает ей, приветствуя, и сразу обращается к Философову:

С.Дягилев

 

- Как ты смеешь со мной так поступать?! Если тебе нравится этот поляк-студентишка, ты бы мог хотя бы предупредить на правах нашей многолетней дружбы! Я от тебя такой подлости не ожидал…. Скажи, что это не так.

- Я не считаю нужным и обязательным говорить с тобой о своих симпатиях, это мое личное дело. Попрошу тебя не шуметь и не мешать нашему разговору.

Это бесит Дягилева еще больше, он привык к покорности друга.

- Знаешь, ты ставишь под удар нашу 15-летнюю дружбу из-за своего мимолетного романа с Вики. Я требую объяснений.

- Оставь нас, на нас обратил внимание уже весь ресторан. Я не желаю больше продолжать ненужный разговор.

Дягилев смотрит на Зинаиду и видит в ее зеленых глазах торжествующий огонек, презрительно усмешку, ее победная осанка и улыбка немного отрезвляет его. Он снова становится надменным и немного презирающим всех людей, не разделяющих его мнение. Быстрым шагом идет к выходу, сопровождаемый любопытными взглядами выскочивших лакеев, но ему уже все равно, так кипит в нем возмущение.

Они молчат. Зинаида тоже немного смущена и, глядя на подавленного Философова, начинает говорить, чтобы скрасить неловкость положения ее друга:

- Какой скандал! Дима, пожалуйста, успокойся. Ты должен был быть готов к такому повороту событий, зная темперамент и эгоизм Сережи. Он очень самолюбив и тебе этого увлечения не простит.

- Мне все равно. Я ему этого публичного оскорбления тоже не прощу.

Зинаида очень довольна, Дягилев сам помог ей получить Диму под ее влияние, их многолетняя борьба за Диму решилась в ее пользу. Теперь он не будет стоять на ее пути и уводить принадлежащего ей Диму. Она влюблена и теперь у нее появляется надежда: «Он станет моим, я люблю его еще сильнее». Под ее обволакивающим нежным взглядом Философов успокаивается и продолжает прерванную беседу.

 

В рассветный вечер окно открою

Навстречу росам и ветру мглистому.

Мое страдание, вдвоем с тобою

Молиться будем рассвету чистому.

 

 

Я знаю: сила и созидание

В последней тайне,- в ее раскрытии.

Теперь мы двое, мое страдание,

Но будем Два мы,- в одном соитии.

 

Дома она возбужденно передает Дмитрию их разговор с Дягилевым. Он слушает с большим интересом, довольно потирая руки.

- Как ты думаешь, Зина, Дягилев не будет больше мешать нашему воссоединению? Или он будет бороться за него?

- Надеюсь, что не будет. Надо молиться за это.

 

З.Гиппиус рисунок Бакста

 

Она не спрашивает его о дальнейших отношениях с Дягилевым, пока он сам не заговаривает, несколько смущаясь:

- Ты знаешь, Сережа написал письмо маме после случая в ресторане.

- Интересно, что он может написать после такой наглой выходки?

- Он просит прощения за то, что не будет больше появляться у нас.

- Он объяснил почему?

- Конечно, из-за меня. Только он все считает личными причинами, а не принципиальными разногласиями, на которых я давно настаиваю.

- И все?

- Не будет же он говорить ей о той грязной истории, из-за которой он прерывает наши отношения окончательно. Это для меня просто житейская грязь, а для него она оказалась серьезным поводом для прекращения нашего с ним общения. Так что непрочной оказалась наша связь, если ее так легко можно порвать из-за ерунды.

- Не переживай из-за этого.

- Он мне не чужой человек, хотя принципиально мы чужие давно.

- Как Анна Павловна реагирует на ваш разрыв?

- Она к Сереже очень сердечно относится. Да, она сегодня утром обронила, как будто случайно, что хотела бы поехать к сестрам в Швейцарию, отказавшись от квартиры.

- Вот это новость!

- Только при условии, если ей Чигаев разрешит, она хочет посоветоваться с доктором, все-таки возраст…

- Конечно, это обязательно надо сделать.

- Заговорила о поездке она первая, значит, эта мысль ее давно не отпускает. Так что скоро нам можно будет собираться.

- Да мы уже полгода собираемся, нас держит Пирожков.

- Он ведь обещает заплатить?

- Обещает, но когда?

Зинаиде радостно от мысли, что Анна Павловна собирается за границу, теперь Диме не останется повода отказаться от поездки в Париж.

А пока они едут на финляндские снега в Иматру и поселяются в отеле «Каскад». Дмитрий почти не участвует в общих прогулках и слушает их рассеянно, углубившись в свои далекие мысли.

- Дмитрий, что с тобой,- беспокойно спрашивает Зинаида.- Ты не заболел?

Он не может ответить жене. Хотя и невозможность видеть Вилькину обостряют его чувства, он даже сам удивлен своей влюбленностью в нее. Он не может ни есть, ни спать спокойно, мысли крутятся постоянно вокруг этой смазливой чернокудрой женщины. «Я повторяю Ваше имя, я его так люблю». Ночью он слушает шум водопада, после чего долго не может заснуть, думая о ней: «Захотелось услышать трепет ее сердца».

Он пишет ей: «Я достигаю предела, за которым нет слов, а есть только вечный шум водопада, ночного ветра, хаоса и тишина вечная», но стихи сами возникают в голове к удивлению Дмитрия, давно ничего не пишущего поэтического.

 

Ослепительная снежность,

Удивительная нежность,

Безнадежность, безмятежность –

И бело, бело, бело.

 

Я молюсь или играю,

Я живу иль умираю,

Я не знаю, я не знаю

Только в сердце стынет кровь.

 

Стихи он отправляет с посвящением ей. Здесь ему приходит в голову мысль о свидании с ней во Франции этой весной, и он приглашает ее встретиться за границей там, где решит она. Теперь он живет ожиданием встречи, его страсть разгорается с новой силой.

Зинаида давно понимает причину вдохновения мужа, но представить себе не может, насколько сильно его увлечение. Она сама увлечена с не меньшей страстью Философовым, потому не уязвлена, наоборот, ей это помогает.

 

* * *

 

По возвращению в Петербург Дмитрий идет к директору императорских театров Теляковскому узнать о судьбе в его переводе пьесы Софокла «Антигона».

- Пьеса разрешена. Задержка была вызвана тем, что многие реплики героев созвучны современному положению политической обстановки в стране, вызванной протестами мыслящей части общества. Я думаю, что пьеса будет идти на нашей сцене продолжительное время.

- Я очень обеспокоен современным положением в нашем обществе, где цензура не пропускает никакого свободомыслия, писатель не имеет возможности печатать свои произведения. Страну ждет ужасы бунтов и народных волнений, конца которым не предвидится. Я вынужден эмигрировать из-за невозможности писать на родине, а ведь я писатель и жить могу только литературным трудом. Настанут лучшие времена, и мы вернемся.

Вместе с Бердяевым и Булгаковым они создают группу «Меч» с целью борьбы за проведение церковных реформ, планируя издавать журнал с таким же названием. Несмотря на их активность и решимость в достижении цели, дальше их желаний дело не продвигается.

 

* * *

 

Анна Павловна получает письмо от дочери Зины, где та сообщает о ее болезни и твердо говорит сыну:

- Дима, отъезд больше откладывать нельзя, я должна ехать. Если Мережковские тебя задерживают, я поеду одна.

- Успокойся, мамочка. Я переговорю сегодня же с ними. Но ты потихоньку собирайся.

 

А.П.Философова

 

Вернувшись от них, он наклоняется и целует мать.

- Все, мамочка, едем. Я провожу тебя до девочек, а Мережковские приедут позже.

Анна Павловна сразу же начинает радостно суетиться и напевать, что Дима смеется, глядя на повеселевшую мать. К отъезду все готово: договор об аренде квартиры расторгнут, Карташев будет работать вместо Димы в Публичной библиотеке, вещи упакованы. В день отъезда утром приносят записку от Зинаиды: «Радость моя, деточка милая, уезжай с благословением Божьим. Я буду следовать за тобой любовью. Христос утвердит ее, чудесную, укрепив и утвердив тебя. Он Сам с тобой. Он Сам сохранит тебя для Себя, для меня и для нас».

Анна Павловна улыбается:

- То Зиночки напутствие?

- Да, мама. Пора на вокзал. А вот и Николай Александрович явился.

В комнату входит высокий чернокудрый Бердяев, он едет их провожать.

- Времени до отхода поезда еще достаточно.

- Лучше посидеть на вокзале,- хлопотливо говорит Анна Павловна,- чем бояться опоздать, да и не сидится уже дома. Присядем на дорожку.

Бердяев смотрит на суетящуюся полную Анну Павловну с сосредоточенным выражением на красивом лице и присаживается. После короткого молчания, Философов поднимается.

- Ну, с Богом!

На улице солнечно и морозно, снег искриться в лучах солнца и скрипит под санями. На вокзале они садятся и неторопливо беседуют. В зал ожидания влетает грузный господин в длинном пальто и цилиндре с тростью в руке. Он лихорадочно ищет глазами знакомых, сохраняя надменное выражение и постукивая тростью по руке. Заметив их, Дягилев подходит и наклоняется к руке Анны Павловны.

 

С.Дягилев

 

- Я только что с Николаевского вокзала, где встретил Сашу Ратькова-Рожнова, и он мне сказал о вашем отъезде. Прямо с поезда я – сюда.

Философов меняется в лице при его появлении, сидевший до этого с грустным лицом и как будто ожидающий его приезда. Анна Павловна смахивает появившиеся слезы, зная, как они дороги друг другу.

- Надолго за границу?

- Как получится, Сережа. Планирую пожить в Париже, а сейчас провожаю маму к сестрам.

Уже у вагона они крепко целуются.

- Сережа, мне тяжело с тобой расставаться, поверь мне, но так надо.

- Кому надо? Мережковским? Но не тебе. Ты явно представляешь, что тебя там ждет?

- Ты прав. Мне страшно и жутко из-за неизвестности, но Мережковские – мои братья. Мы столько пережили с ними глубоких, несказанных мечтаний, столько настрадались в искании Бога, что вряд ли когда сможем при жизни разойтись.

- Смотри, Дима, ты сделал свой выбор, а я сделал все возможное, чтобы быть с тобой.

Отъезжая медленно от вокзала, Философов смотрит на стоящего на перроне Дягилева, и с болью говорит:

- Мама, жалость переполняет меня.

- Ты сам этого хотел, Дима.

Еле сдерживая гнев, Дягилев оставляет на перроне Бердяева, садится в карету, закрыв лицо руками, и рыдает от сознания окончательного разрыва с Димой. «Пусть Мережковские меня победили и не оставили мне никакой надежды»,- думает он, продолжая рыдать громче. В закрытой карете ему никто не мешает.

Это прощание передает Бердяев Зинаиде в их гостиной, ее выражение лица резко меняется от его слов. Ей вдруг становится невыразимо скучно, а ведь она написала сестре Димы: «Дима уехал сегодня, уехал светлый, сильный, с великим праведным страданием за страдающих, но с крепкой верой и надеждой». И вот она узнает совсем об обратном настроении при отъезде и ей становится скучно, но скука через день сменяется страхом: «А вдруг Дягилев бы все испортил? Как я об этом сразу не подумала?» И ей захотелось, чтобы он скорее добрался до Парижа.

Ее мысли прерывает входящий в гостиную Бугаев, приглаживая пушистые белые волосы над высоким лбом.

- Зинаида Николаевна, пойдемте гулять на Невский.

- Хорошо, Боря, я пошла одеваться.

В передней он помогает одеть ей коротенькую серую шубку, и они спускаются вниз. Ярко освещенный солнечными лучами Невский и спешащие по нему люди отвлекают Зинаиду и поднимают ей настроение. Она беспечно вышагивает на высоких каблуках с букетиком фиалок и наводит лорнет на прохожих, привлекающих ее внимание затейливыми шляпками.

- Знаешь, Боря, людям так мало надо в жизни. Только чуть пригреет ласковое солнышко, и они оживают.

- Это оттого, что все устали от зимнего холода.

- Даже витрины магазинов выглядят сейчас веселее.

После возвращения Зинаида повеселела и начинает собирать в сундук вещи, соображая, что надо не забыть и кидая туда рукописи, книги, предметы туалета. Борис наблюдает за ней довольный, что ему удалось отвлечь ее от грустных мыслей.

В среду по ее приглашению приходят все близкие им люди на прощальный вечер. Это вызывает гнев у хозяйки салона Башни, решившей, что Зинаида сделала это нарочно, зная день собрания их салона. Но Зинаиду все ее переживания нисколько не трогают, она с улыбкой встречает гостей.

Бердяев, входя, говорит:

- Да, опустеет скоро мистическое логово…

Его поддерживает вкрадчивым голосом Розанов:

- В этой гостиной действительно что-то есть таинственное…

Андреевский наклоняется к Зинаиде:

- Вы – ведьма, потому вас нужно сжечь. Будьте искренни и не ломайтесь. Поучитесь у Бори, хотя он чокнутый.

Зинаида смеется еще и потому, что Андреевского поддерживает Тернавцев:

- Эту ведьму зеленоглазую мы вместе и сожжем.

- Не успеете, я уезжаю.

- Но ведь не навсегда…

Увлеченно беседует Венгерова с Поликсеной, бегают глазки под пенсне у Розанова, трясет кудлатой головой нервно Волжский, убеждает собеседника Бердяев, мрачно молчит Сологуб рядом с Перцовым. Все это наблюдает со стороны Зинаида, понимая, что долго будет лишена общения с ними, потому вздыхает – это ее жизнь.

 

А.Ремизов с Серафимой Павловной

 

В гостиную входит взъерошенный маленький Ремизов с крупной светловолосой Серафимой Павловной. Зинаида любит ее за доброжелательность, за милую улыбку на приятном полном лице, за дружеское отношение к ней. Улыбаясь, она читает стихи, посвященные ей:

 

То бурная, властно-мятежная,-

То тише вечернего дня;

Заря огневая и нежная

На небе взошла для меня.

 

Все хлопают, а Серафима Павловна целует Зинаиду.

- Спасибо, стихи очаровательны.

- Господа, Боря был на вечере в «Метрополе» в честь выхода нового московского журнала «Золотое руно». Боря, расскажи.

- Редактор-издатель Рябушинский устроил торжественный обед после выхода журнала. «Золотое руно» выходит теперь на двух языках, он перевязан золотой тесемочкой. В первом номере уже напечатано начало поэмы Дмитрия Сергеевича «Старинные октавы».

- Признайтесь, Дмитрий Сергеевич, что эта поэма – ваша автобиография?

- Возможно, возможно. Боря, продолжай.

- Ну, я немного перебрал спиртного, потому сбежал оттуда очень рано и помню лишь начало.

 

* * *

 

Фидлер медленно прохаживается с Венгеровым по Невскому. Венгеров, невысокий крепкий мужчина с большой широкой бородой, заводит разговор о Зинаиде.

- Зинаида Николаевна – единственная любовь Минского, хотя он образец распущенности. Зинаида – девственница, они ведь договорились с Мережковским жить как брат и сестра еще до свадьбы. Никто не имел с ней половой связи, даже Флексер. Она не скрывает любовной связи с музыкантшей Овербек и даже устроила ей сцену ревности из-за письма какой-то даме сексуального содержания.

- Это было давно.

- Зинаида – эстетически изящнейшая женщина из всех, кого я когда либо видел в жизни или на портрете, и притом – чрезвычайно умна. «Умна и очаровательна, как змея, демон!» И куда талантливее мужа, он ее высосал в литературном плане. Это и моя сестра утверждает и другие. Оба хотят возвысится над средним человеческом уровне, не быть как мещане. Запиши!

- Я слышал, у Зинаиды есть цепь из обручальных колец мужчин, готовых нарушить с ней супружескую верность.

- Это маловероятно! Любит она распускать о себе подобные слухи.

- А Вилькина посвящает жгучие стихи Мережковскому, так что дает повод жене ревновать.

- Все они друг друга стоят,- смеется Венгеров.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/